СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
править
Малорусская литература — явленіе недавнее, именно потому что она имѣетъ исключительно народный характеръ. И у насъ, какъ и вездѣ, прежде считалось непреложнымъ, что языкъ книжный долженъ быть особымъ языкомъ отъ разговорнаго, и писатель, берясь за перо, настраивалъ себя на такую рѣчь, какой самъ не употреблялъ въ простомъ разговорѣ. У насъ издавна былъ книжнымъ языкомъ славяно-церковный; писать казалось возможнымъ только на немъ; языкъ живой врывался въ него невольно, но всегда писатель старался держаться, по возможности, книжнаго склада рѣчи. Можно сказать, что литературный языкъ на Руси измѣнился по мѣрѣ большаго невѣжества въ славяно-церковномъ языкѣ; писатели сбивались на просторѣчіе противъ собственнаго желанія. Въ южной и западной Руси, политически отдѣленной отъ сѣверной и восточной, славяно-церковный языкъ сталъ уступать другому языку литературному, но также не народному, хотя и состоявшему въ большей близости къ послѣднему, чѣмъ древній славяно-церковный. Это была учоная смѣсь славяне-церковнаго, польскаго и живого русскаго, подъ работою туземныхъ грамматиковъ и риторовъ получившая своеобразную форму. Языкъ этотъ назывался русскимъ и послужилъ ш значительнаго количества богословско-полемическихъ сочиненій, актовъ, писемъ и историческихъ повѣствованій. Учоные составляли для него словари и грамматики. При болѣе тѣсномъ сближеніи Малороссіи съ Великороссіею, этотъ книжный языкъ уступилъ мѣсто другому, созданному Ломоносовымъ и развивавшемуся послѣдовательною работою и дарованіями русскихъ писателей. Онъ былъ ближе къ народному великорусскому по выговору, по строенію, но отличался отъ него множествомъ словъ и оборотовъ, взятыхъ изъ славяно-церковнаго и выкованныхъ писателями, усвоивавшими формы и способъ выраженія изъ иностранныхъ языковъ, древнихъ и новыхъ, такъ-что литературное развитіе удаляло его отъ народнаго, а не приближало; для Малороссіи онъ былъ болѣе искуственъ, чѣмъ для великоруссовъ и болѣе далекъ отъ тамошней народной рѣчи. Высшій классъ малорусскаго народа, который былъ сравнительно образованнѣе прочей массы, усвоивалъ этотъ языкъ сначала на письмѣ, потомъ и въ живой рѣчи, хотя долго не оставлялъ въ домашнемъ быту своего прадѣдовскаго, народнаго. Малорусскій простолюдинъ почти не понималъ его. Говоря съ послѣднимъ, малоруссъ высшаго класса и образованія поневолѣ спускался до языка простолюдина, потому-что иначе они бы не могли объясниться другъ съ другомъ; но писать на языкѣ простого народа долго казалось большинству рѣшительно невозможнымъ.
Но въ образованномъ мірѣ начался переворотъ. Съ распространеніемъ просвѣщенія почувствовались недостатки исключительной книжности; стали приближаться къ живой рѣчи, старались излогать на письмѣ мы сія приблизительно тому, какъ онѣ излагались въ разговорѣ; то билъ покамѣстъ далекій идеалъ; дѣло шло медленно, также медленно, какъ образованіе массъ народа и сліяніе его сословій, и до-сихъ-поръ это литературное дѣло далеко не доведено до конца: мы все-таки пишемъ и даже говоримъ между собою не такъ, какъ остальная масса народа. Замѣтивъ здѣсь это обстоятельство, мы, однако, понимаемъ, что при маломъ количествѣ образованныхъ людей въ сравненіи со всѣмъ народонаселеніемъ, лишоннымъ всякихъ средствъ къ образованію, разница въ языкѣ образованнаго класса отъ языка народной массы неизбѣжна, когда простолюдину незнакомы понятія и предметы, требующіе незнакомыхъ для него словъ и оборотовъ; но, кромѣ того, разница эта зависитъ еще и оттого, что мы пишемъ и говоримъ отлично отъ народа даже и тогда, когда о томъ же самомъ у народа есть готовый складъ рѣчи. Тѣмъ не менѣе XIX вѣкъ все-таки отличается тѣмъ, что языкъ книжный стремится слиться съ разговорнымъ, является потребность, чтобы складъ рѣчи образованнаго человѣка и простолюдина былъ въ сущности одинаковъ. Если мы многое можемъ дать простолюдину, знакомя его съ предметами, понятіями и образомъ жизни высшаго человѣческаго развитія, то съ своей стороны и отъ него можемъ заимствовать немалое: именно, живость, простоту и правильность рѣчи, что, безъ сомнѣнія, и есть правильная, истинная грамматика языка, которая указываетъ формы, созданныя безъискуственною природою, свободнымъ теченіемъ народной жизни, а не вымысломъ кабинетнаго учоного. Вѣроятно, съ развитіемъ просвѣщенія въ массахъ, произойдетъ этотъ желанный обмѣнъ. Народъ разширитъ свой кругозоръ свѣдѣніями, добытыми наукою, а сама наука можетъ заимствовать отъ народа болѣе простой и живой способъ выраженія.
Упрощеніе языка будетъ послѣдствіемъ широкой образованности. По нашему мнѣнію, первымъ шагомъ къ этому великому послѣдствію было то, что простолюдинъ въ литературѣ пересталъ подвергаться полному невниманію; его бытъ, нравы, понятія, вѣрованія, его пѣсни и сказки, его языкъ стали предметомъ изслѣдованія и изображенія. Идея народности вступила въ литературу.
Съ появленіемъ этой идеи, на Руси стали изучать русскаго простолюдина, дорожить его рѣчью; знать ее и владѣть ею уже стало достоинствомъ. По-этому и въ Малороссіи обратились къ тому же.
Но тутъ-то оказалось, что въ этомъ русскомъ краѣ господствуетъ въ народѣ совсѣмъ иная рѣчь, отличная отъ той, которая слышится въ другихъ краяхъ, рѣчь, отпечатлѣвшая на себѣ иначе прожитую жизнь въ теченіи протекшихъ вѣковъ. Простолюдинъ-малоруссъ оказался очень непохожимъ на простолюдина-великорусса, хотя по главнымъ основнымъ чертамъ и тотъ и другой принадлежатъ къ одному народному дереву. По-этому, вступая своёю особою въ число предметовъ, изображаемыхъ литературою, простолюдинъ-малоруссъ естественно долженъ былъ принести съ собою особую вѣтвь литературы съ своеобразною рѣчью. Когда одни писатели довольствовались тѣмъ, что старались изобразить его на общерусскомъ языкѣ, другіе находили такой способъ недостаточнымъ, видѣли въ русскихъ сочиненіяхъ, изображавшихъ малорусскую жизнь, какъ бы переводы съ какого-то другого языка и притомъ переводы рѣдко удачные, и обратились къ живой рѣчи народной малорусской, стали вводитъ ее въ литературу, и такимъ-то путемъ возникла малорусская литература въ наше время.
Начало ея положено Котляревскимъ въ первыхъ годахъ текущаго столѣтія. По господствовавшему тогда образу воззрѣній, рѣчь мужика непремѣнно должна была смѣшить, и, сообразно съ такимъ взглядомъ, Котляревскій выступилъ съ пародіею на «Энеиду» Виргилія, составленною по малорусски, гдѣ античные боги и герои изображены дѣйствующими въ кругу жизни малорусскаго простолюдина, въ обстановкѣ его быта, и самъ поэтъ представляетъ изъ себя также малорусскаго простолюдина, разсказывающаго эти событія. Но эта пародія возъимѣла гораздо большее значеніе, чѣмъ можно было ожидать отъ такого рода литературныхъ произведеній. На счастье Котляревскому, въ малорусской натурѣ слишкомъ много особеннаго, ей только свойственнаго юмора, и его-то вывелъ Котляревскій на свѣтъ желая позабавить публику; но этотъ народный своеобразный юморъ оказался, независимо отъ пародіи, слишкомъ свѣжимъ и освѣжающимъ элементомъ на литературномъ полѣ. Самъ авторъ былъ человѣкъ въ высокой степени талантливый. Не смотря на то, что онъ для своего произведеній избралъ почти несвойственный малорусской поэтической рѣчи четырехстопный ямбъ, какимъ вообще писали тогда русскіе поэты, «Энеида» имѣла громадный успѣхъ и Котляревскій открылъ собою цѣлый рядъ многихъ талантливыхъ писателей. Не ограничиваясь «Энеидой», Котляревскій написалъ еще двѣ драматическія пьесы: «Наталку Полтавку» и «Москаля-чаривника». Обѣ эти пьесы долго игрались на сценѣ въ Малороссіи, а послѣдняя и въ столицахъ, гдѣ она и до-сихъ-поръ остается единственнымъ малорусскимъ драматическимъ произведеніемъ, не сходитъ со сцены. И правду сказать: эта небольшая пьеса, сюжетъ которой заимствованъ изъ народной сказки, не встрѣтила у насъ до-сихъ-поръ еще ничего такого, чтобы стало выше ея по достоинству, въ качествѣ простонародной комедіи. «Наталка» очень любима въ Малороссіи; пѣсни изъ нея распространились до того, что сдѣлались почти народными.
За Котляревскимъ явился другой талантливый писатель: Петръ Петровичъ Артемовскій-Гулакъ. Отъ него осталось только нѣсколько стихотвореній, но за-то они пріобрѣли чрезвычайную полярность, и можно встрѣтить много малоруссовъ, знающихъ большую часть изъ нихъ наизусть. Подобно Котляревскому, и Артемовскій-Гулакъ сперва имѣлъ намѣреніе посмѣшить, позабавить — и началъ пародіями на оды Горація, приспособляя воззрѣнія римскаго поэта къ понятіямъ малорусскихъ поселянъ. Изъ написанныхъ имъ, кромѣ того, стихотвореній, видное мѣсто занимаетъ «Панъ Твардовскій», баллада. Сюжетъ ея тотъ же, что и въ балладѣ съ такимъ же названіемъ, написанной по-польски Мицкевичемъ, но малорусскій варіантъ отличается большею образностью и народнымъ комизмомъ, чѣмъ польскій. Изъ нѣсколькихъ басенъ, написанныхъ имъ, «Панъ та собака», по художественности, по глубинѣ мысли и народному колориту, занимаетъ высокое мѣсто, тѣмъ болѣе, что она выражаетъ болѣзненное, но сдержанное чувство народа, безводно терпѣвшаго произволъ крѣпостничества. Артемовскій-Гулакъ былъ рѣдкій знатокъ самыхъ малѣйшихъ подробностей народнаго быта и нравовъ, и владѣлъ народною рѣчью въ такомъ совершенствѣ, выше котораго не доходилъ ни одинъ изъ малорусскихъ писателей. Нельзя не видѣть, что этотъ истинно-талантливый писалтель рано покинулъ свое поприще. Въ старости онъ снова было обратился къ нему, но послѣднія его произведенія далеко уступаютъ первымъ. Время тридцатыхъ и начала сороковыхъ годовъ настоящаго столѣтія ознаменовалось появленіемъ произведеній Григорія Ѳедоровича Квитки, писавшаго подъ именемъ Основьяненка. Квитка началъ свою литературную дѣятельность на малорусскомъ языкѣ уже въ преклонныхъ лѣтахъ, постоянно проживая на хуторѣ близь Харькова, въ общеніи съ народомъ. Кромѣ повѣстей, писанныхъ по-русски и помѣщенныхъ въ «Современникѣ» и «Отечественныхъ Запискахъ», Квитка по-малорусски написалъ двѣнадцать повѣстей (Салдацькый натретъ, Маруся, Мертвецькый велыкъ-день, Добре роби — добре и буде, Конотопська вѣдьма, Отъ тоби и скарбъ, Козырь-дивка, Перекоти-поле, Сердешна Оксана, Пархимове сниданне, Божи дити, Щира любовь[1] и пять драматическихъ произведеній (Шельменко-писарь, Шельменко-деньщыкъ, Сватанье на Гончаривци, Щира любовь, Бой-жинка, послѣдняя не была напечатана, но игралась на харьковской сценѣ). Трудно опредѣлить превосходство одной его повѣсти предъ другою, потому-что каждая имѣетъ свои достоинства и представляетъ то ту, то другую сторону народнаго быта, нравовъ и взглядовъ. Если въ «Солдатскомъ портретѣ» Квитка, описывая сельскую ярмарку, рисуетъ простодушіе поселянина до того комически, что возбуждаетъ смѣхъ въ самомъ серьозномъ читателѣ, то въ «Марусѣ», «Сердечной Оксанѣ» и «Божьихъ дѣтяхъ», при разнообразіи отношеній и положеній, выражаетъ такую полноту, глубину и нѣжность народнаго чувства, что выжимаетъ слезу у самого веселаго и безпечнаго. Въ повѣстяхъ «Конотопська видьма», «Отъ тоби скарбъ», «Мертвецькій велыкъ день» онъ выставляетъ самыя затѣйливыя фантастическія представленія; въ повѣстяхъ «Добре роби — добре и буде», «Перекоти-поле» — изображаетъ народныя нравственныя понятія; въ «Козырь-дивкѣ» выводитъ отношенія, въ которыхъ народная сельская жизнь сталкивается съ властью и администраціею; и вездѣ является онъ вѣрнымъ живописцемъ народной жизни. Едва ли кто превзошолъ его въ качествѣ повѣствователя-этнографа, и въ этомъ отношеніи онъ стоитъ выше своего современника Гоголя, хотя много уступаетъ ему въ художественномъ построеніи. Изъ его драматическихъ произведеній, комическая оперетка «Сватанье на Гончаровкѣ» отличается вѣрнымъ и талантливымъ изображеніемъ домашнихъ нравовъ подгороднаго народа; пьеса эта имѣла большой успѣхъ на харьковской сценѣ и въ другихъ мѣстахъ, а также во Львовѣ. Черезъ-чуръ мѣстный интересъ этой пьесы не далъ ей мѣста на столичной сценѣ; но, кажется, недостатокъ артистовъ, знающихъ малорусскій языкъ и малорусскую жизнь на столько, чтобы исполнить эту пьесу, былъ главною причиною непоявленія ея на столичной сценѣ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ «Сватанье»" было исполнено любителями въ Пассажѣ и было встрѣчено съ большимъ восторгомъ. Квитка имѣлъ громадное вліяніе на всю читающую публику въ Малороссіи; равнымъ образомъ и простой, безграмотный народъ, когда читали ему произведенія Квитки, приходилъ отъ нихъ въ восторгъ. Не помѣшали успѣху твореній талантливаго писателя ни литературные пріемы, черезъ-чуръ устарѣлые, ни то, что у него господствуетъ слободское нарѣчіе, отличное отъ нарѣчія другихъ краевъ Малороссіи. Не только въ русскихъ юго-западныхъ губерніяхъ, но и въ Галиціи, гдѣ нарѣчіе уже значительно разнится въ мелочахъ отъ харьковскаго, сочиненія его читались съ наслажденіемъ, какъ свое родное. Великорусскіе критики упрекали его въ искуственной сантиментальности, которую онъ будто навязываетъ изображаемому народу; но именно у Квитки какъ этого, такъ и ничего навязываемаго народу — нѣтъ; незаслуженный упрекъ происходитъ оттого, что критики не знали народа, который изображалъ малорусскій писатель.
Одновременно съ Квиткою писали стихотворенія по малорусски: Гребенка, Боровиковскій, Аѳанасьевъ-Чужбинскій, Метлннскій (Амировій Могила), Писаревскій, Петренко, Корсунъ, Щоголевъ и др. Всѣ они были болѣе или менѣе люди не бездарные, но никто изъ нихъ не обладалъ талантомъ на столько, чтобы составить эпоху въ молодой литературѣ. Это суждено было Тарасу Григорьевичу Шевченкѣ.
До Шевченки малорусская литература ограничивалась изображеніемъ народнаго быта въ формѣ повѣстей и разсказовъ, отчасти въ формѣ драмы, или стихотвореніями въ народномъ тонѣ. Самъ Квитка, съ его умѣніемъ воспроизводить народную жизнь, не шолъ далѣе простого изображенія. Выраженныя имъ чувства и воззрѣнія народа ограничиваются тѣмъ, что дѣйствительно можно было талантливому наблюдателю подмѣтить во внѣшнемъ проявленіи у народа — и только. Народъ у Квитки не смѣетъ подняться выше обычныхъ условій; если, иногда, онъ и заговариваетъ о своей боли, то очень не смѣло, и не дерзаетъ помышлять ни о чемъ лучшемъ. Народность Квитки, какъ и вообще тогдашнихъ народо-изобразителей — это зеркало наведенное на народный бытъ; по мѣрѣ того, каково это зеркало — въ немъ, съ большею или меньшею вѣрностью и полнотою, отражается то, что есть въ данный моментъ. Но Шевченко былъ самъ простолюдинъ, тогда-какъ другіе болѣе или менѣе были паны и паничи, любовавшіеся народомъ, иногда и дѣйствительно любившіе его, но въ сущности, по рожденію, воспитанію и стремленіямъ житейскимъ, не составлявшіе съ народомъ одного цѣлаго. Шевченко въ своихъ поэтическихъ произведеніяхъ выводитъ на свѣтъ т!«, что лежало глубоко на днѣ души у народа, несмѣя, подъ тягостію внѣшнихъ условій, показаться — то, что народъ только смутно чувствовалъ, но не умѣлъ еще облечь въ ясное сознаніе. Поэзія Шевченки — поэзія цѣлаго народа, но не только та, которую самъ народъ уже пропѣлъ въ своихъ безыменныхъ твореніяхъ, называемыхъ пѣснями и думами: это такая поэзія, которую народъ самъ бы долженъ былъ запѣть, если бы съ самобытнымъ творчествомъ продолжалъ далѣе пѣть непрерывно послѣ своихъ первыхъ пѣсенъ; или, лучше сказать, это была та поэзія, которую народъ дѣйствительно запѣлъ устами своего избранника, своего истинно-передового человѣка. Такой поэтъ какъ Шевченко есть не только живописецъ народнаго быта, не только воспѣватель народнаго чувства, народныхъ дѣяній — онъ народный вождь, возбудитель къ новой жизни, пророкъ. Стихотворенія Шевченки не отступаютъ отъ формы и пріемовъ малорусской народной поэзіи: онѣ глубоко малорусскія; но въ то же время ихъ значеніе никакъ не мѣстное: онѣ постоянно носятъ въ себѣ интересы общечеловѣческіе. Шевченко не только малорусскій простонародный поэтъ, но вообще поэтъ простого народа, людской громады, подавленной издавна условіями общественной жизни, и вмѣстѣ съ тѣмъ чувствующей потребность иныхъ условій и уже начинающей къ нимъ стремиться, хотя еще и не видящей вѣрнаго исхода, а потому нерѣдко впадающей въ отчаяніе, грустной даже и тогда, когда ей въ душу заглядываетъ упованіе далекаго будущаго. „Мы вѣруемъ твоему слову, о Господи!“ восклицаетъ въ одно» изъ своихъ стихотвореній малорусскій нівецъ: «возстанетъ правда, возстанетъ свобода, и Тебѣ Единому поклонятся всѣ народы во-вѣки, но пока еще текутъ рѣки, кровавыя рѣки!» Понятно, что крѣпостное иго, тяготѣвшее надъ народомъ, встрѣчало въ Шевченкѣ ожесточенное негодованіе. «Видишь ли — говоритъ онъ въ другомъ своемъ произведеніи — въ этомъ раѣ снимаютъ съ калѣки заплатанную свитку для того, чтобы одѣть недорослыхъ княжичей; тамъ распинаютъ вдову за подати, берутъ въ войско единаго сына, единую подпору; тамъ подъ плетнемъ умираетъ съ голода опухшій ребенокъ, тогда-какъ мать жнетъ на барщинѣ пшеницу, а тамъ опозоренная дѣвушка, шатаясь, идетъ съ незаконнымъ ребенкомъ: отецъ и мать отреклись отъ нея, чужіе не принимаютъ ее, нищіе даже отворачиваются отъ нея… а барчукъ… онъ не знаетъ ничего: онъ съ двадцатою по счёту (любовницею) пропиваетъ души. Видитъ ли Богъ изъ-за тучъ наши слёзы, горе? Видитъ и помогаетъ намъ столько же, сколько это вѣковѣчные горы, покрытыя человѣческою кровію!» Не удивительно, что, живя и дѣйствуя, въ періодъ строжайшаго сохраненія существующаго порядка, малорусскій поэтъ, дерзнувшій открыть завѣсу тайника народныхъ чувствъ и желаній и показать другимъ то, что гнётъ и страхъ пріучили каждаго закрывать и боязливо заглушать въ себѣ, осужденъ былъ судьбою на тяжолыя страданія, которыхъ отголоски рѣзко отозвались въ его произведеніяхъ. Быть-можетъ, съ-тѣхъ-поръ какъ народъ освободился отъ одного изъ бременъ, лежавшихъ на немъ — крѣпостного рабства, съ-тѣхъ поръ какъ Россія вообще уже вступила на путь преобразованій, такой поэтъ, какъ Шевченко, не можетъ повториться; дальнѣйшія улучшенія въ жизни народа, дальнѣйшее его развитіе должны происходить посредствомъ умственнаго труда и гражданской доблести, а не поэтическихъ возбужденій; иные предметы, иные пріемы будутъ вдохновлять грядущихъ поэтовъ, но для Шевченки навсегда останется мѣсто въ плеядѣ великихъ пѣвцовъ славянскаго міра. Въ художественныхъ пріемахъ онъ уступаетъ такимъ поэтамъ нашего времени, какъ Пушкинъ и Мицкевичъ, какъ уступалъ имъ вообще но воспитанію, хотя этотъ недостатокъ и значительно восполнялся силою его творческаго генія; но по животворности его идей, по благородству и всеобъемлемости чувства, по естественности и простотѣ — Шевченко превосходитъ ихъ. Его значеніе въ исторіи — не литературы, не общества, а всей массы народа. Если новыя условія жизни, великіе перевороты и цѣлый рядъ иного рода событій унесутъ съ лица земли малорусскую народность, исторія обратится къ Шевченкѣ всегда, когда заговоритъ не только объ угаснувшей малорусской народности, но и вообще о прошлыхъ судьбахъ русскаго народа. Если, когда-либо потомки долго страдавшаго, униженнаго, умышленно содержимаго въ невѣжествѣ мужика, будутъ пользоваться полною человѣческою свободою и плодами человѣческаго развитія, судьбы прожитыя ихъ прародителями не угаснутъ въ ихъ воспоминаніяхъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ они съ уваженіемъ будутъ вспоминать и о Шевченкѣ, пѣвцѣ страданій ихъ предковъ, искавшемъ для нихъ свободы — семейной, общественной, духовной, вмѣстѣ съ ними и за нихъ терпѣвшемъ душою и тѣломъ, мыслію и дѣломъ.
Одновременно съ Шевченкомъ писалъ по малорусски Пантелеймонъ Александровичъ Кулишъ, столько же талантливый повѣствователь, сколько и превосходный этнографъ. Его «Записки о Южной Руси» могутъ служить лучшимъ образчикомъ этнографическихъ трудовъ. Изъ числа писанныхъ имъ повѣстей, по нашему мнѣнію, первое мѣсто занимаетъ историческій романъ «Чорна рада». По художественности и вѣрности картинъ, это одно изъ лучшихъ произведеній въ своемъ родѣ вообще въ русской литературѣ и единственное въ малорусской. Языкъ Кулиша отличается благородствомъ и старательною отдѣлкою: вообще видно постоянное стремленіе поднять его уровень и сдѣлать доступнымъ для предметовъ и понятій, стоящихъ выше быта поселянина. Кромѣ прозы, Кулишъ пробовалъ писать и стихи, которые плавны и звучны, но по силѣ вдохновенія далеко уступаютъ Шевченковымъ.
Въ 1857 году выступила на литературное поприще женщина-писательница, подъ псевдонимомъ Марка-Вовчка. Ея небольшіе разсказы изъ народной жизни, изданныя въ свѣтъ подъ общимъ названіемъ «Оповиданья», отличаются высокою художественностью построенія, глубиною мысли и чувства и вѣрностію красокъ. Малорусская читающая публика отнеслась къ этимъ произведеніямъ съ большимъ сочувствіемъ и уваженіемъ.
Въ 1861—62 годахъ въ Петербургѣ издавался Василіемъ Михайловичемъ Бѣлозерскимъ журналъ «Основа», посвященный Малороссіи. Кромѣ разныхъ статей, относящихся къ малороссійскому краю въ историческомъ, этнографическомъ, экономическомъ и статистическомъ отношеніяхъ, журналъ этотъ наполнялся многими повѣстями, разсказами, стихами и замѣтками, писанными по малорусски и вызвалъ въ литературной дѣятельности нѣсколько даровитыхъ писателей, какъ напримѣръ: Глѣбова, Чайку, Нечуй-Вітра, Олексу Стороженка, Руданскаго, Кулика, Кухаренка, Мордовцева, Номиса, Носа, Олельковича и другихъ. Разсказы Олексы Стороженка, изданные впослѣдствіи особо въ двухъ томахъ, очень замѣчательны по талантливому изображенію малорусскаго быта, превосходному языку и народному юмору.
Но журналъ «Основа», давшій безспорно большой толчокъ литературной малорусской дѣятельности, не могъ долго существовать по малости подписчиковъ, что, во всякомъ случаѣ, указывало на недостатокъ сочувствія въ высшемъ классѣ Малороссіи. Это одно уже, кромѣ другихъ соображеній, указывало, что для малорусской письменности нуженъ иной путь. Изобразительно-этнографическое направленіе исчерпывалось; въ эпоху, когда все мыслящее думало о прогрессѣ, о движеніи впередъ, о расширеніи просвѣщенія, свободы и благосостоянія, оно оказывалось слишкомъ узкимъ, простонародная жизнь, представлявшаяся прежде обладающею несмѣтнымъ богатствомъ для литературы, съ этой точки зрѣнія, являлась, напротивъ, очень скудною: въ ней не видно было движенія, а если оно въ самомъ дѣлѣ и существовало, то до такой степени медленное и трудно уловимое, что не могло удовлетворять требованіямъ скорыхъ, плодотворныхъ и знаменательныхъ улучшеній, какими занята была мыслящая сила общества. Стихотворство еще меньше возбуждало интереса. Буйные витры, степовня могилы, козаки, чумаки, чорнобриви дивчата, зозули, соловейки, барвинковые виночки и прочія принадлежности малорусской поэзіи становились избитыми, типическими, опошлелыми призраками, подобными античнымъ богамъ и пастушкамъ псевдоклассической литературы, или сантиментальнымъ романамъ двадцатыхъ годовъ, наполняющихъ старые наши «Новѣйшіе пѣсенники». Поднимать малорусскій языкъ до уровня образованнаго, литературнаго въ высшемъ смыслѣ, пригоднаго для всѣхъ отраслей знанія и для описанія человѣческихъ обществъ къ высшемъ развитіи — была мысль соблазнительная, но ея несостоятельность высказалась съ перваго взгляда. Языкъ можетъ развиваться съ развитіемъ самаго того общества, которое на немъ говоритъ; но развивающагося общества, говорящаго малороссійскимъ языкомъ, несуществовало; тѣ немногіе, въ сравненіи со всею массою образованнаго класса, которые, ставши на степень высшую но развитію отъ простого народа, любили малорусскій языкъ и употребляли его изъ любви — тѣ уже усвоили себѣ общій русскій языкъ: онъ для нихъ былъ родной; они привыкли къ нему болѣе чѣмъ къ малорусскому, и какъ по причинѣ большаго своего знакомства съ нимъ, такъ и по причинѣ большей развитости русскаго языка предъ малорусскимъ, удобнѣе обращались съ первымъ, чѣмъ съ послѣднимъ. Такимъ образомъ въ желаніи поднять малорусскій языкъ къ уровню образованныхъ литературныхъ языковъ было много искуственнаго. Кромѣ того, сознавалось, что общерусскій языкъ никакъ не исключительно великорусскій, а въ равной степени и малорусскій. И въ самомъ дѣлѣ, если онъ, по формамъ своимъ, удалялся отъ народнаго малорусскаго, то въ то же время удалялся, хоть и въ меньшей степени, отъ народнаго великорусскаго; то былъ общій недостатокъ его постройки, но въ этой построй къ участвовали также малоруссы. Какъ бы то ни было, во всякомъ случаѣ — языкъ этотъ былъ не чуждъ уже малоруссамъ, получившимъ образованіе, въ равной степени какъ и великоруссамъ, и какъ для тѣхъ такъ и для другихъ представляя одинако готовое средство къ дѣятельности и поприщѣ наукъ, искуствъ, литературы. При такомъ готовомъ языкѣ, творя для себя же другой пришлось бы создать языкъ непремѣнно искусственный, потому-что, за неимѣніемъ словъ оборотовъ въ области знаній и житейскомъ быту пришлось бы ихъ выдумывать и вводить предумышленно. Какъ бы ни любили образованыя малоруссы языкъ своего простого народа, какъ бы ни рвались составить съ нимъ единое тѣло, все-таки, положа руку на сердце, пришлось имъ сознаться, что простонародный языкъ Малороссіи — уже не ихъ языкъ; что у нихъ уже есть другой, и собственно для нихъ самихъ: нужно двухъ разомъ.
Приходя къ такимъ выводамъ, малоруссы, сображаясь съ господствовавшимъ въ тѣ годы общимъ стремленіемъ распространять всѣми возможными средствами просвѣщеніе, находили, что выработанный до извѣстной степени народный малорусскій языкъ можетъ послужить превосходимъ двигателемъ общенароднаго образованія и принялись писать по-малорусски элементарныя научныя книги, съ цѣлію ознакомленія народа а плодами образованности. Такимъ образомъ написана была книга, гдѣ давались элементарныя понятія о природѣ, подъ названіемъ: «Де що проспитъ Божій», изданъ былъ первый выпускъ священной исторіи и ариѳметика. Изготовлено было въ разныхъ мѣстахъ два перевода святого Евангелія. Были и другія работы. Мысль эта нашла великое сочувствіе во всѣхъ концахъ малорусскаго міра. Выпускъ священной исторіи, менѣе чѣмъ въ продолженіи полугодія, разошолся въ количествѣ болѣе шести тысячъ экземпляровъ. Но тутъ поднялись подозрѣнія, обличенія и обвиненія. Московская газета, поддерживаемая нѣкоторыми корреспондентами изъ Малороссіи, находила въ этомъ предпріятіи умыслы на отторженіе Малороссіи отъ русской имперіи, сродство съ польскими интригами, однимъ словомъ преступныя намѣренія. И вотъ — найдено было умѣстнымъ преградить всякій дальнѣйшій ходъ этому дѣлу. То было въ 1863 году; съ-тѣхъ-поръ малорусская литература перестала существовать въ Россіи[2]. Въ глазахъ ревнителей государственной цѣлости и народнаго единства Россіи, все писанное по-малорусски стало представляться признакомъ измѣны, мятежа, попытокъ къ разложенію отечества. Въ сущности же на дѣлѣ не было и тѣни ничего подобнаго. Малоруссы, желавшіе ввести малорусскій языкъ въ первоначальное образованіе народа, не руководились никакими другими видами, кромѣ убѣжденія, что языкъ природный, какъ говорится, всосанный съ материнскихъ молокомъ, былъ болѣе легчайшимъ средствомъ для передачи начатковъ образованія, чѣмъ тотъ, который былъ чуждъ народному уху, какъ по словамъ и оборотамъ, такъ и по выговору. Если было сочтено умѣстнымъ переводить священное писаніе съ церковно-славянскаго на русскій, то тѣмъ же самымъ казалось вполнѣ умѣстнымъ перевести его по-малорусски, потому-что на русскомъ языкѣ для малорусса оно менѣе понятно, чѣмъ на славяно-церковномъ. Никто не думалъ, чтобы первоначальное образованіе, полученное малоруссами на своемъ природномъ языкѣ, могло изгнать и устранить изъ Малороссіи языкъ общерусскій; напротивъ, существовала увѣренность, что, получивъ нѣкоторыя свѣдѣнія на своемъ нарѣчіи, малоруссъ съ большею охотою пожелаетъ читать по-русски и скорѣе научится русскому языку, пріобрѣвши уже до этого нѣкоторую подготовку и развитіе. Таковы были виды тѣхъ, которые проводили мысль о примѣненіи малорусскаго языка къ дѣлу народнаго образованія, а не какіе-либо иные. Конечно, для тѣхъ, которые не считаютъ народнаго образованія первою насущною потребностію, которые не видятъ особенной бѣды въ томъ, если народъ долгое время, можетъ-быть столѣтіе и долѣе, будетъ коснѣть въ невѣжествѣ, важность народнаго нарѣчія въ дѣлѣ первоначальнаго развитія не можетъ быть вопросомъ; но тѣ, которые, не менѣе малоруссовъ, любителей своего народнаго слова, искренно, горячо желаютъ просвѣщенія, и расходятся съ послѣдними только въ томъ, что считаютъ возможнымъ дѣломъ для малорусскаго простолюдина легко и скоро получить первоначальное образованіе на литературномъ русскомъ языкѣ, должны не ограничиваться одними теоретическими предположеніями, а познакомиться съ этимъ вопросомъ въ области опыта. Въ Малороссіи есть школы, и малоруссы учатся по русски; надлежитъ безпристрастно и точно разрѣшить вопросъ: какъ широко подвинулось просвѣщеніе въ народной массѣ и легко ли оно достается? Разрѣшеніе этого вопроса будетъ отвѣтомъ и на то: справедливы ли были малоруссы, хотѣвшіе употребить народное нарѣчіе орудіемъ легчайшаго распространенія просвѣщенія въ массѣ народа, или же они ошибались?
- ↑ Послѣдніе двѣ почему-то не вошли въ послѣднее изданіе его литературныхъ сочиненій, но мы когда-то читали ихъ, получивъ отъ самого автора въ рукописи; изъ повѣсти «Щиралюбовь» Квитка потомъ составилъ драму, которая, по достоинству, много уступаетъ повѣсти того же содержанія.
- ↑ Кое-какія произведенія, появлявшіяся съ этихъ поръ до настоящаго времени, проходили безслѣдно. Только опера «Запорожецъ за Дунаемъ» хотя небогатая по содержанію, но сценичная, нравилась нѣсколько времени столичной публикѣ, а потомъ была оставлена.