МАЛЕНЬКІЕ БАРАБАНЩИКИ.
правитьВъ армейскихъ спискахъ онъ до сихъ поръ значится — «Передовымъ, принцессы Гогенцоллернъ-Зигмарнигенъ-Анснахской, собственнымъ ея величества, легкимъ пѣхотнымъ, 329 полкомъ», но вся армія, во всѣхъ казармахъ, называетъ его не иначе, какъ — «Бѣглымъ». Можетъ-быть, со временемъ онъ что-нибудь сдѣлаетъ, чтобы заставить уважать свое новое прозвище, но покамѣстъ солдаты страшно стыдятся его и всякій, кто назоветъ ихъ «бѣглыми», рискуетъ головой.
Достаточно крикнуть два слова въ конюшнѣ одного изъ кавалерійскихъ полковъ, чтобы вызвать оттуда всѣхъ людей на улицу съ ругательствами, нагайками и швабрами, но шепните только: «бѣглые!» и весь 329 полкъ схватится за ружья.
Единственнымъ извиненіемъ ему служитъ то, что онъ вернулся и употребилъ всѣ силы, чтобы кончить дѣло, какъ слѣдуетъ. Но военный міръ знаетъ, что сначала его побили, раскатали на всѣ корки, что онъ трясся отъ страха и бѣжалъ съ поля — солдаты знаютъ это, офицеры знаютъ и конная гвардія тоже, а когда начнется новая война, узнаетъ и непріятель. Между линейными полками есть два-три отмѣченныя черною чертой; на войнѣ они ее сотрутъ и не завидую я тѣмъ войскамъ, которымъ придется выносить на себѣ это очищеніе.
Офиціально предполагается, что храбрость англійскаго солдата внѣ всякаго сомнѣнія и, какъ общее правило, это вѣрно. Исключенія — изъ приличія — скрываются, и о нихъ упоминаютъ только въ случайныхъ откровенныхъ бесѣдахъ послѣ ужина, въ офицерскихъ столовыхъ. Тогда приходится слышать странные и ужасные разсказы о солдатахъ не послѣдовавшихъ за своими офицерами, о приказаніяхъ отданныхъ тѣми, кто не имѣлъ на это никакого права и о такомъ позорѣ, который окончился бы полною катастрофой, еслибы не постоянное счастіе англійскаго оружія. Слушать подобные разсказы непріятно, и въ столовыхъ говорятъ объ этомъ вполголоса, сидя предъ каминомъ, а юные офицеры, склонивъ головы, думаютъ про себя, что, благодаря Бога, «ихъ» люди никогда не будутъ вести себя такъ постыдно.
Однако, за эти случайные проступки нельзя относиться къ англійскому солдату безъ снисхожденія, хотя этого отзыва онъ не долженъ знать. Можетъ же генералъ, обладающій среднею сообразительностью, тратить по шести мѣсяцевъ на обсужденіе особенностей тѣхъ военныхъ дѣйствій, которыя ему поручены; позволительно полковнику но три мѣсяца ошибаться въ оцѣнкѣ способностей своего полка выведеннаго уже въ поле; даже ротный командиръ можетъ обманываться въ характерѣ и настроеніи ввѣренной ему кучки людей; — за что же порицать солдата и въ особенности современнаго намъ солдата, если онъ дрогнетъ и побѣжитъ съ поля? Потомъ его можно разстрѣлять или повѣсить, pour encourager les autres; но въ газетахъ бранить его не слѣдуетъ, потому что это доказывало бы отсутствіе такта и было бы безполезною тратой бумаги.
На службѣ пробылъ онъ, положимъ, четыре года. Еще два года и онъ будетъ отпущенъ домой. Наслѣдственныхъ нравственныхъ правилъ у него нѣтъ, а четырехъ лѣтъ слишкомъ мало, чтобъ онъ проникся мужествомъ и сознаніемъ своего священнаго долга передъ полкомъ. Ему хочется пьянствовать, хочется веселиться, а въ Индіи ему хочется наживать деньги, и ни малѣйшаго желанія у него нѣтъ выносить боль и страданія. Образованіе онъ получилъ какъ разъ достаточное для того, чтобы на половину понимать значеніе отдаваемыхъ ему приказаній и судить о свойствахъ ранъ чистыхъ, колотыхъ и огнестрѣльныхъ. Такъ, когда ему приказываютъ развернуть фронтъ передъ атакой, онъ понимаетъ, что во время этого маневра ему грозитъ большая опасность быть убитымъ и подозрѣваетъ, что имъ жертвуютъ, ради выигрыша десяти минутъ времени. Онъ или развернетъ фронтъ съ отчаянною торопливостью, или замѣшкается, или подастся впередъ, или дрогнетъ, смотря по тому, какой дисциплинѣ его подчиняли въ теченіе четырехъ лѣтъ.
Вооруженный недостаточными познаніями, съ проклятыми задатками воображенія, разъѣдаемый напряженнымъ себялюбіемъ низшихъ классовъ и не поддерживаемый никакими полковыми традиціями, молодой солдатъ внезапно встрѣчается съ врагомъ, который на Востокѣ всегда уродливъ, обыкновенно — высокъ и волосатъ и зачастую, шумливъ. Если, посмотрѣвъ вправо и влѣво онъ увидитъ около себя старыхъ солдатъ, прослужившихъ по двѣнадцати лѣтъ, которые, какъ ему извѣстно, нанимаютъ дѣло, и атакуютъ, штурмуютъ или демонстрируютъ безъ замѣшательства, онъ чувствуетъ себя успокоеннымъ и смѣло прикладывается, чтобы стрѣлять. Онъ становится еще спокойнѣе, если услышитъ какъ старшій но годамъ — научившій его военному дѣлу, а при случаѣ и колотившій его, разъяснитъ ему шепотомъ: «Они будутъ орать еще минутъ пять. Затѣмъ бросятся на насъ и тогда мы ихъ схватимъ за волосы!»
Съ другой стороны, если онъ около себя видитъ только людей одного срока службы съ нимъ, если эти люди блѣднѣютъ, нервно хватаются за собачку курка и спрашиваютъ: «какого чорта они тамъ разорались»: если въ то же время ротные командиры, изнемогая отъ жары въ своихъ затянутыхъ шарфахъ, кричатъ имъ: «Первая шеренга, привинти штыкъ! Смирно тамъ, смирно! Прицѣлъ на три сотни, нѣтъ на пятьсотъ! Ложись всѣ! Смирно! Первая шеренга, на колѣно!» и т. д., ему дѣлается не по себѣ, и онъ чувствуетъ себя окончательно несчастнымъ, когда слышитъ, какъ стоявшій рядомъ съ нимъ товарищъ падаетъ со стукомъ стальныхъ щипцовъ, ударившихся о рѣшетку камина и со стономъ оглушеннаго быка. Еслибъ ему можно было сдвинуться съ мѣста и послѣдить за дѣйствіемъ своего огня на врага, онъ почувствовалъ бы себя веселѣе и у него могла бы появиться даже страсть къ дракѣ, которая, — вопреки общему представленію, — находится подъ управленіемъ холоднаго бѣса — отъ нея трясетъ людей словно въ лихорадкѣ. Если-же его оставляютъ стоять на мѣстѣ и въ желудкѣ онъ начинаетъ ощущать холодъ, а во время этого кризиса на него кричатъ и онъ слышитъ приказанія, которыя никогда не были отданы, тогда онъ бѣжитъ съ поля, бѣжитъ въ разбродъ, а во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего ужаснѣе бѣгущаго съ поля англійскаго полка. Когда наступаетъ самое худшее и паника становится дѣйствительно эпидемическою, тогда лучше не мѣшать людямъ бѣжать куда имъ вздумается, а ротнымъ командирамъ, ради собственной безопасности, лучше искать спасенія въ непріятельскихъ рядахъ. Если-же солдатъ удастся вторично вывести въ поле, то встрѣтиться съ ними непріятно — во второй разъ ужь они не побѣгутъ. Лѣтъ черезъ тридцать отъ настоящаго времени, когда намъ удастся дать полуобразованіе всѣмъ носящимъ брюки, наша армія будетъ прекрасною, но совершенно ненадежною машиной. Она будетъ знать слишкомъ много и дѣлать слишкомъ мало. Позднѣе, когда всѣ солдаты будутъ находиться на одномъ уровнѣ развитія съ нынѣшними офицерами, она завоюетъ весь міръ. Говоря попросту, для отчетливой и скорой мясницкой работы надо брать на службу или неучей или джентльменовъ, а лучше всего неучей подъ командой джентльменовъ. Разумѣется идеальный солдатъ, какъ сказано въ солдатскомъ календарѣ, — долженъ самъ мыслить самостоятельно, но къ несчастью, прежде, чѣмъ онъ выработаетъ эту добродѣтель, ему приходится пройти черезъ предварительную фразу размышленія о самомъ себѣ, а отъ этого геніи сбиваются съ пути. Неучъ можетъ быть не скоро научается самостоятельно мыслить, но онъ проникнутъ стремленіемъ убивать, а путемъ наказаній его легко выучить умѣнью спасать свою кожу и протыкать чужую. Проводящій время въ молитвѣ полкъ Шотландскихъ горцевъ подъ предводительствомъ офицеровъ-пресвитеріаицевъ можетъ на дѣлѣ оказаться нѣсколько страшнѣе тысячи неотвѣчающихъ за себя ирландскихъ разбойниковъ подъ начальствомъ невѣрующихъ молокососовъ. Но все-таки этимъ доказывается общее правило, что однимъ полуобразованнымъ людямъ нельзя довѣрять. У нихъ такія идеи о цѣнности жизни и такое воспитаніе, которое не научило ихъ идти впередъ и пользоваться всѣми шансами. Имъ не даютъ поддержки обстрѣленныхъ товарищей, и пока этой поддержки не будетъ организовано — о чемъ хлопочутъ многіе полковые командиры — они гораздо чаще могутъ обезчестить себя, чѣмъ это сообразно съ ростомъ имперіи и достоинствомъ арміи.
Офицеры у нихъ такъ хороши, что лучше и не надо, потому-что подготовка ихъ начинается рано, а Господь такъ устроилъ, что англійскій юноша изъ среднихъ слоевъ общества превосходитъ всякихъ иныхъ юношей во всемъ, что касается выдержки, мозговъ и смѣлости. По этой причинѣ, почти дитя, въ восемнадцать лѣтъ, съ жестяною саблей въ рукѣ и радостью въ сердцѣ, онъ будетъ стоять на своемъ посту, ничего не дѣлая, до тѣхъ поръ, пока его не свалятъ съ ногъ. Если ему приходится умереть, онъ умираетъ, какъ джентльменъ. Если же онъ остается живъ, то пишетъ домой, что его «искромсали», «подрѣзали», или что-нибудь въ этомъ родѣ и преслѣдуетъ правительство просьбами о вознагражденіи за рану, вплоть до объявленія новой маленькой войны, а тогда онъ принимаетъ ложную клятву передъ медицинскимъ комитетомъ, льститъ полковому командиру и ухаживаетъ за адъютантомъ до тѣхъ поръ пока его не пошлютъ опять на передовую линію.
Это разсужденіе приводитъ меня прямо къ парѣ самыхъ ужасныхъ бѣсенятъ, которые когда-либо били въ барабанъ или дули въ трубу въ любомъ оркестрѣ любаго англійскаго полка: Свою грѣшную карьеру они окончили открытымъ бунтомъ, за что и были подстрѣляны. Джекинъ и Лю-Пигги Лю — оба были дерзкими, дрянными мальчишками барабанщиками, которыхъ неоднократно тамбуръ-мажору «Бѣглаго» полка проходилось кормить березовою кашей.
Джекинъ былъ малорослымъ мальчикомъ лѣтъ четырнадцати и Лю былъ приблизительно того-же возраста. Когда за ними не просматривали, они пьянствовали и курили. Ругались они, какъ ругаются въ казармахъ, — со стиснутыми зубами и безъ достаточнаго повода: а дрались аккуратно разъ въ недѣлю. Джекинъ происхожденіемъ своимъ обязанъ былъ какой-то Лондонской клоакѣ, а Лю не имѣлъ никакихъ свѣдѣній о своемъ происхожденіи и единственными воспоминаніями его ранняго дѣтства были воспоминанія о наслажденіи слушать полковой оркестръ. Гдѣ-то въ глубинѣ своей маленькой, угрюмой души онъ скрывалъ искреннюю любовь къ музыкѣ и природа совершенно ошибочно снабдила его головой херувима, такъ что красивыя дамы любовавшіяся полкомъ въ церкви называли его не иначе, какъ «прелестью». Правда, онѣ ни разу не слышали его ядовитыхъ замѣчаній на счетъ ихъ манеръ и нравственности, когда онъ вмѣстѣ съ музыкантами маршировалъ назадъ въ казармы и обдумывалъ новые поводы къ дракѣ съ Джекиномъ.
Остальные мальчишки-барабанщики ненавидѣли своихъ двухъ товарищей изъ-за нелогичности ихъ поведенія. Джекинъ могъ колотить Лю, и Лю могъ совать Джекина головой въ грязь, но всякое нападеніе со стороны встрѣчалось соединенными силами обоихъ, и послѣдствія бывали непріятныя. Оба они были Измаилами музыкантской, но Измаилами состоятельными, потому что, въ свободное время отъ дракъ съ другими мальчишками, они, ради развлеченія казармъ, торговали своими еженедѣльными драками и такимъ образомъ собирали деньги.
Въ тотъ день, когда начинается разсказъ, между пріятелями возникли несогласія. Они только-что попались въ куреніи, а это вредно для маленькихъ мальчиковъ употребляющихъ крѣпкій солдатскій табакъ; и Лю выразилъ убѣжденіе, что Джекинъ «весь провонялъ отъ того, что трубку держитъ въ карманѣ», и что на немъ лежитъ отвѣтственность за березовую кашу, которой ихъ только-что накормили.
— Говорю тебѣ, что я спряталъ трубку за казармами, миролюбиво объяснилъ Джекинъ.
— Ты подлый врунъ, хладнокровно отвѣтилъ Лю.
— А ты подлый ублюдокъ, возразилъ Джекинъ, сильный сознаніемъ, что его собственное происхожденіе неизвѣстно.
Ну, а въ пространномъ словарѣ казарменной брани есть одно слово, которое не можетъ остаться безъ отвѣта. Можно, ничѣмъ не рискуя, назвать человѣка «воромъ». Можно даже назвать его «трусомъ» и увидѣть только, какъ въ отвѣтъ у васъ мимо уха пролетитъ сапогъ, но нельзя намекать на чье-либо незаконное происхожденіе, не приготовившись подтвердить свои слова ударами въ зубы.
— Ты могъ бы подождать, пока я оправлюсь отъ порки, печально замѣтилъ Лю, устремляясь на Джекина съ кулаками.
— Я тебѣ и не такую еще порку задамъ, искренно промолвилъ Джекинъ и хватилъ Лю по лбу. Все окончилось бы благополучно и этотъ разсказъ, какъ говорится въ книгахъ, не былъ бы написанъ, еслибы злая судьба не надоумила сына ротнаго квартирмейстера явиться на мѣсто сраженія, какъ разъ послѣ первой сшибки. Это былъ рослый дѣтина, лѣтъ двадцати-пяти, шатавшійся безъ дѣла и вѣчно нуждавшійся въ деньгахъ, а у мальчишекъ, какъ онъ зналъ, водились деньги.
— Опять деретесь, сказалъ онъ. — Я разскажу это отцу, а онъ донесетъ фельдфебелю.
— А вамъ какое дѣло? спросилъ Джекинъ и ноздри у него непріязненно раздулись.
— О! Мнѣ-то все равно. Только вамъ достанется, а вы и такъ ужь слишкомъ часто попадались, чтобъ это прошло вамъ даромъ.
— А какого чорта знаете ав о томъ, что мы дѣлаемъ? спросилъ херувимчикъ Дю. — Вы не военный, а грязный штатскій лѣнтяй!
И онъ зашелъ къ нему съ лѣваго фланга.
— Вы суете свой скверный носъ куда васъ не спрашвають, и все это потому, что застали двухъ джентльменовъ, рѣшающихъ свой споръ кулаками! Убирайтесь домой, къ своей черномазой мамашѣ, а не то вамъ попадетъ! предупредилъ Джекинъ.
Дѣтина попытался наказать мальчиковъ, ударивъ ихъ головой объ голову. Этотъ планъ удался бы, еслибы Джеки въ не хватилъ его кулакомъ въ животъ, а Лю ногой по бедрамъ. Полчаса дрались они, задыхаясь и всѣ въ крови, и съ серьезнымъ урономъ, торжественно повалили своего врага на землю, какъ крысоловки валятъ шакала.
— Теперь, задыхаясь крикнулъ Джекинъ, — я тебѣ задамъ! а онъ колотилъ упавшаго по лицу, а Лю упражнялся надъ остальными частями поверженнаго тѣла. Рыцарство не особенно сильно развито у мальчиковъ-барабанщиковъ. Они дерутся такъ же впрочемъ, какъ и тѣ, кто лучше ихъ, — чтобъ оставить свою мѣтку на врагѣ.
Ужасенъ былъ видъ пораженнаго, когда ему наконецъ удалось спастись бѣгствомъ; ужасенъ былъ гнѣвъ ротнаго квартирмейстера; но еще ужаснѣе была сцена въ дежурной комнатѣ, когда оба негодяя явились къ отвѣту по обвиненію въ покушеніи на убійство «штатскаго».
Ротный квартирмейстеръ жаждалъ уголовнаго преслѣдованія, а его сынъ лгалъ. Мальчики стояли, вытянувшись предъ начальствомъ, и черныя тучи уликъ росли.
— Съ вами, чертенята, больше хлопотъ, чѣмъ со всѣмъ остальнымъ полкомъ, сердито замѣтилъ полковникъ. — Выговоръ дѣлать вамъ — все равно, что внушать что-нибудь стѣнѣ, а въ карцеръ или подъ арестъ васъ сажать неудобно. Надо васъ опять выдрать.
— Виноватъ, сэръ; не позволите ли вы намъ, сэръ, сказать что-нибудь въ свое оправданіе? спросилъ Джекинъ.
— Это еще что?! Вы, кажется, хотите разсуждать со мной? возразилъ полковникъ.
— Нѣтъ, сэръ, отвѣтилъ Лю. — Но если къ вамъ придетъ человѣкъ, сэръ, и скажетъ, что онъ донесетъ на васъ, сэръ, изъ-за того, сэръ, что у васъ вышла маленькая непріятность съ пріятелемъ, и захочетъ вытянуть у васъ денегъ, сэръ…
Дежурная комната зазвенѣла отъ общаго хохота.
— Ну? спросилъ полковникъ.
— Вотъ это самое, сэръ, и хотѣлъ сдѣлать этотъ низкій мошенникъ, и сдѣлалъ бы, сэръ, еслибы мы ему не помѣшали. Мы его только чуть-чуть пощелкали, сэръ. Онъ никакого права не имѣлъ соваться не въ свое дѣло, сэръ. Пускай меня высѣчетъ тамбуръ-мажоръ, сэръ; пусть любой капралъ на меня доноситъ, но чортъ… но… правильно ли будетъ, сэръ, если штатскій станетъ сплетничать на военнаго.
Новый взрывъ хохота потрясъ стѣны дежурной комнаты, но полковникъ былъ невозмутимо серьезенъ.
— Какъ ведутъ себя эти мальчики? спросилъ онъ у старшаго полковаго сержанта.
— Судя по отзывамъ капельмейстера, сэръ, отвѣтилъ этотъ уважаемый фельдфебель — единственный человѣкъ въ полку, котораго боялись мальчики, — они дѣлаютъ всякія пакости, но никогда не лгутъ.
— Развѣ похоже, сэръ, чтобы мы изъ шалости полѣзли на этого долговязаго? спросилъ Лю, указывая на обиженнаго.
— Выговоръ, выговоръ! рѣшилъ полковникъ; — а, когда мальчики вышли, онъ прочелъ сыну ротнаго квартирмейстера длинное наставленіе о вредѣ вмѣшательства въ чужія дѣла и отдалъ распоряженіе, чтобы капельмейстеръ строже держалъ барабанщиковъ.
— Если одинъ изъ васъ явится сюда съ малѣйшею царапиной на лицѣ, прогремѣлъ капельмейстеръ, — я скажу тамбуръ-мажору, чтобъ онъ спустилъ съ васъ шкуру. Поймите это, вы — чертенята!
Затѣмъ онъ раскаивался въ своихъ словахъ все время, пока Лю, казавшійся маленькимъ ангеломъ въ красномъ мундирѣ, разыгрывалъ воинственную мелодію, замѣняя трубача, находившагося въ госпиталѣ. Несомнѣнно Лю былъ истиннымъ музыкантомъ и въ восторженныя минуты выражалъ желаніе играть на всѣхъ инструментахъ.
— Ничто не мѣшаетъ вамъ, Лю, сдѣлаться самому капельмейстеромъ, сказалъ капельмейстеръ, который самъ написалъ нѣсколько вальсовъ, и день и ночь работалъ, совершенствуя свой оркестръ.
— Что онъ тебѣ сказалъ? спросилъ Джекинъ, послѣ класса.
— Сказалъ, что я буду ловкимъ, — капельмейстеромъ и что меня пригласятъ тогда въ офицерскую столовую и угостятъ хересомъ.
— Развѣ?! Сказалъ, что ты не будешь военнымъ? Вотъ какъ. Лучше-то онъ ничего не нашелъ? Когда я окончу свой срокъ какъ мальчикъ-барабанщикъ — чистый стыдъ, а не служба, и не считается на пенсію — я пойду въ рядовые. Черезъ годъ, зная всѣ входы и выходы, какъ я ихъ знаю, я буду капраломъ, а черезъ три года меня произведутъ въ унтеръ-офицеры. Я не женюсь тогда, нѣтъ! Я буду служить и выучусь офицерской повадкѣ, а тогда переведусь въ другой полкъ, гдѣ меня не знаютъ. Тамъ я выйду въ офицеры! И тогда я позову васъ, мистеръ Лю, и вамъ придется постоять въ передней, пока буфетный унтеръ-офицеръ вынесетъ вамъ рюмку хересу!
— Чтобъ я пошелъ въ капельмейстеры? Да, никогда! Я тоже буду офицеромъ. Надо держаться одной вещи, какъ говоритъ школьный учитель. Полкъ вернется домой не раньше, какъ черезъ семь лѣтъ, а тогда я уже буду капраломъ.
Такъ разсуждали мальчики о своей будущности и цѣлую недѣлю вели себя съ примѣрнымъ благочестіемъ. Впрочемъ, Лю успѣлъ за это время объясниться въ любви тринадцатилѣтней дочери фельдфебеля, «не для того», какъ объяснялъ онъ Джекину, «чтобы жениться: нѣтъ, но просто, чтобы набить руку». Черноголовая Крисъ Делиганъ радовалась этому объясненію больше, чѣмъ всѣмъ предшествовавшимъ; остальные маленькіе барабанщики пришли въ неимовѣрное бѣшенство, а Джекинъ проповѣдывалъ объ опасностяхъ «возни съ юпками».
Но ни любви, ни поученіямъ не удалось бы удержать Лю на путяхъ добродѣтели, еслибы не распространился слухъ о командировкѣ полка на дѣйствительную службу, на войну, которую для краткости мы назовемъ «войной разоренныхъ племенъ». Въ казармы слухъ этотъ проникъ раньше даже, чѣмъ въ офицерскую столовую, а изо всѣхъ девятисотъ человѣкъ въ казармахъ не набиралось и десяти, которые видѣли бы какую-либо стрѣльбу, кромѣ учебной. Полковникъ, двадцать лѣтъ тому назадъ, участвовалъ въ пограничной экснедиціи; одинъ изъ майоровъ несъ дѣйствительную службу въ Канской области и наказанный дезертиръ въ ротѣ С. помогалъ при очищеніи отъ толпы городскихъ улицъ въ Ирландіи — только и всего. Полкъ не былъ въ дѣлѣ уже много лѣтъ. Большая часть строевой массы насчитывала всего три-четыре года службы, субалтерны были моложе тридцати лѣтъ, и рядовымъ и унтеръ-офицерамъ одинаково ничего не говорили цвѣта полковаго знамени, новаго знамени, освященнаго архіепископомъ въ Англіи, предъ отправкой полка въ Индію.
Они стремились на передовую линію — даже рвались въ дѣло, но они не имѣли никакого понятія о томъ, что такое воина и некому было имъ разъяснить это. Это былъ образованный полкъ, процентное отношеніе школьныхъ атестатовъ стояло очень высоко и большинство солдатъ, кромѣ грамоты, обладало и другими познаніями. Они набирались со строгимъ соблюденіемъ территоріальной идеи, но сами объ этой идеѣ не имѣли никакого понятія. Набирали ихъ изъ подонковъ слишкомъ плотно населеннаго мануфатурнаго округа. Военная служба отростила мясо и мускулы на ихъ тонкихъ костяхъ, но не могла вложить смѣлости въ сердца потомковъ людей, которые цѣлыми поколѣніями слишкомъ много работали за слишкомъ ничтожную плату, потѣли въ сушильняхъ, склонялись надъ станками, кашляли отъ свинцовыхъ паровъ и дрогли на баркахъ. Эти люди нашли въ войскахъ пищу и отдыхъ, а теперь они знали, что имъ предстоитъ бить «негровъ», которые бѣгутъ какъ только имъ покажешь палку. Поэтому вѣсть о походѣ они привѣтствовали веселыми кликами, а субалтерны разсчитывали на производство и на сбереженіе жалованья. Въ главной квартирѣ говорили: «329 полкъ цѣлое поколѣніе не былъ въ огнѣ. Втянемъ его мало-помалу, назначивъ охранять сообщенія». Такъ бы и сдѣлали, еслибы не то обстоятельство, что въ англійскихъ полкахъ ощущалась большая необходимость на передовой линіи, а сомнительные туземные полки могли быть назначены для пополненія менѣе отвѣтственныхъ обязанностей. «Сведите ихъ въ одну бригаду съ двумя обстрѣленными полками», говорили въ главной квартирѣ. «Быть-можетъ ихъ и пощиплютъ немного, но они научатся своему дѣлу, пока дойдутъ до мѣста. Ничего нѣтъ лучше ночной тревоги и маленькой рѣзни отсталыхъ, чтобы полкъ ловко держалъ себя въ полѣ. Подождите, пока у нихъ перерѣжутъ съ полдюжины часовыхъ!»
Полковникъ доносилъ съ восхищеніемъ, что настроеніе людей прекрасное, что лучшаго полка и желать нельзя и что онъ совершенно надеженъ. Майоры улыбались скромно, но самонадѣянно, субалтерны вальсировали по столовой послѣ обѣда и чуть не перебили другъ друга на учебной стрѣльбѣ изъ револьверовъ. Но въ сердцахъ у Джекина и Лю царило уныніе. Какъ поступятъ съ барабанщиками? Пойдетъ ли оркестръ съ полкомъ? Многихъ ли барабанщиковъ возьмутъ съ собою.
Они держали совѣтъ, сидя на деревѣ и покуривая.
— Это будетъ здоровою подлостью, если они насъ оставятъ въ депо, вмѣстѣ съ женщинами! Ты-то будешь радъ, замѣтилъ Джекинъ насмѣшливо.
— Изъ-за Крисъ, хочешь ты сказать? Но что такое женщина, и даже цѣлое депо женщинъ въ сравненіи съ полевою службой? Ты знаешь, что я самъ такъ же хочу въ походъ, какъ и ты, отвѣтилъ Лю.
— Хотѣлъ бы я теперь быть трубачемъ, печально сказалъ Джекинъ. — Тома Нидди они возьмутъ, а насъ нѣтъ; а я Тома могу въ щепки расшибить!
— Такъ пойдемъ и расшибемъ Тома, чтобъ онъ никогда больше не могъ трубить. Ты подержишь его за руки, а я его поколочу, предложилъ Лю, приготовившись спрыгнуть съ вѣтки.
— Нѣтъ; это тоже не годится. Намъ неудобно теперь разсчитывать на свою репутацію, она плоха. Если оркестръ останется въ депо, насъ не возьмутъ; объ этомъ и думать нечего. Если оркестръ пойдетъ, насъ могутъ тоже оставить по нездоровью. Здоровъ ли ты Пиги? спросилъ Джекинъ тыкая Лю въ бока кулакомъ.
— Да, сказалъ Лю и ругнулся. — А докторъ говоритъ, что у тебя сердце слабое отъ куренія на-тощакъ. Выставь-ка грудь, я попробую.
Джекинъ выпрямился и выставилъ грудь, а Лю ударилъ по ней кулакомъ изо всей мочи. Джекинъ поблѣднѣлъ, задохнулся, закашлялся, закатилъ глаза и сказалъ:
— Ладно: все въ порядкѣ.
— Годишься, рѣшилъ Лю. — Я слышалъ, что можно убить человѣка, ударивъ его по грудной кости.
— А все же это намъ не поможетъ отправиться въ походъ, замѣтилъ Джекинъ. — Не знаешь, куда насъ посылаютъ?
— Кто его знаетъ. Куда-то на границу, бить язычниковъ, волосастыхъ, рослыхъ мошенниковъ, которые вывернутъ тебя на изнанку, если доберутся. Говорятъ, у нихъ женщины хороши.
— А добыча?
— Ни гроша; говорятъ, надо рыться въ землѣ и искать, что эти негры тамъ спрятали. Они — нищіе.
Дженннъ выпрямился, стоя на вѣткѣ и окинулъ взглядомъ поле, внизу.
— Лю, сказалъ онъ, — полковникъ идетъ. Полковникъ — славный малый. Пойдемъ переговоримъ съ нимъ.
Лю чуть не свалился съ дерева при этомъ смѣломъ предложеніи. Такъ же какъ и Джекинъ, онъ не боялся ни Бога, ни человѣка, но были границы отважности даже и у маленькаго барабанщика, а говорить съ полковникомъ, это…
Но Джекинъ уже соскользнулъ по стволу дерева на землю и замаршировалъ по направленію къ полковнику, который шелъ погруженный въ мысли и мечтая о крестѣ ордена Бани, быть-можетъ даже о командорскомъ крестѣ… развѣ же онъ не командовалъ однимъ изъ лучшихъ армейскихъ полковъ — 329-мъ передовымъ?
Въ это время онъ замѣтилъ подходившихъ къ нему мальчиковъ. Предъ тѣмъ ему торжественно доносили, что «барабанщики бунтуютъ», а Джекинъ и Лю у нихъ вожаками. Это смахивало на заговоръ.
Мальчики остановились за двадцать шаговъ, сдѣлали еще установленные четыре шага впередъ и одновременно отдали честь, вытянувшись, какъ двѣ тростинки и не превышая ихъ ростомъ.
Полковникъ находился въ добродушномъ расположеніи, мальчики казались такими покинутыми и беззащитными на этомъ открытомъ полѣ, а одинъ изъ нихъ былъ красавецъ.
— Что вамъ надо? спросилъ полковникъ, узнавъ ихъ. — Или вы хотите напасть на меня здѣсь, въ открытомъ полѣ? Хотя я не вмѣшиваюсь въ ваши дѣла, даже… онъ подозрительно потянулъ носомъ воздухъ, — если вы и курите.
Надо было ковать желѣзо, пока оно горячо. Сердца у нихъ бились усиленно.
— Простите насъ, сэръ, началъ Джекинъ. — Полкъ выступаетъ въ походъ, сэръ?
— Вѣроятно, любезно отвѣтилъ полковникъ.
— Пойдетъ ли съ нимъ оркестръ, сэръ? спросили оба разомъ, и потомъ, помолчавъ: — Мы вѣдь пойдемъ, сэръ? Не такъ ли?
— Вы! удивился полковникъ, отступивъ немного, чтобы лучше видѣть ихъ маленькія фигуры. — Вы?! да вы умрете на первомъ переходѣ.
— Не умремъ, сэръ. Мы можемъ идти съ полкомъ куда угодно, сэръ, — на парадъ и куда прикажите, оказалъ Джекинъ.
— Если Томъ Кидъ пойдетъ, его придется сложить, какъ перочинный ножикъ, вступился Лю. — У него очень слабы жилы на обѣихъ ногахъ, сэръ!
— Очень… Что?
— Очень слабы жилы, сэръ. Отъ этого онѣ пухнутъ послѣ парадовъ. Если онъ не можетъ идти, мы можемъ, сэръ.
Еще разъ посмотрѣлъ на нихъ полковникъ пристально и ннимателыю.
— Да, оркестръ пойдетъ, отвѣтилъ онъ также серьезно, какъ бы отвѣтилъ товарищу-офицеру. — Есть у котораго-нибудь изъ васъ родители?
— Нѣтъ, сэръ, радостно отнѣтили Лю и Джекинъ. — Мы оба сироты, сэръ. Нами не кому интересоваться, сэръ.
— Бѣдные вы крошки. И вы хотите идти въ походъ съ полкомъ? Зачѣмъ?
— Я ношу мундиръ уже два года, отвѣтилъ Джекинъ. — Тяжело, сэръ, когда человѣка ничѣмъ не награждаютъ за его службу.
— А… а… если я не пойду, сэръ, прервалъ его Лю, — капельмейстеръ говоритъ, что онъ возьметъ да сдѣлаетъ изъ меня треклят… хорошаго музыканта, сэръ. А я не успѣю и службѣ научиться, сэръ.
Долго не отвѣчалъ имъ полковникь. Затѣмъ онъ сказалъ спокойно:
— Если докторъ позволитъ, пожалуй, можете отправляться. Только я бы не сталъ курить, еслибы былъ на вашемъ мѣстѣ.
Мальчики отдали честь и скрылись. Полковникъ пошелъ домой и разсказалъ все женѣ, которая чуть не расплакалась при этомъ разсказѣ. Полковникъ былъ очень доволенъ. Если ужь дѣти такъ настроены, то чего не сдѣлаютъ солдаты.
Джекинъ и Лю торжественно вошли въ ту комнату въ казармахъ, гдѣ помѣщались маленькіе музыканты и цѣлыя десять минутъ отказывались отъ какихъ бы то ни было разговоровъ. Затѣмъ, раскраснѣвшись отъ гордости, Джекинъ не выдержалъ:
— Я сейчасъ бесѣдовалъ съ полковникомъ. Славный старикашка — этотъ полковникъ. Говорю я ему: «полковникъ, говорю, пустите меня въ походъ вмѣстѣ съ полкомъ». «Ладно, говорилъ, идите въ походъ; эхъ кабы побольше было, говоритъ, такихъ, какъ вы между этими грязными чертенятами, что бьютъ въ треклятые барабаны!» Кидъ, если ты будешь бросать въ меня своею обмундировкой, за то, что я для твоей же пользы говорю правду — ноги у тебя вспухнутъ!
Тѣмъ не менѣе въ комнатѣ разыгралась генеральная баталія, потому что мальчиковъ снѣдали зависть и негодованіе, а какъ Джекинъ, такъ и Лю вели себя далеко не примирительно и неблагоразумно.
— Я пойду проститься со своею дѣвочкой, сказалъ Лю, чтобъ оставить за собой послѣднее слово. — Не смѣйте трогать моего инструмента, потому что онъ нуженъ для походной службы, такъ какъ меня особенно приглашалъ съ собой полковникъ.
Онъ вышелъ изъ казармъ и принялся свистать подъ деревьями, позади семейныхъ бараковъ, до тѣхъ поръ, пока къ нему вышла Крисъ. Обмѣнявшись предварительными поцѣлуями, Лю объяснилъ положеніе дѣлъ.
— Я иду въ походъ съ полкомъ, сказалъ онъ отважно.
— Пигги, ты маленькій лгунъ, отвѣтила Крисъ, — но сердце подсказывало ей, что она ошибается, такъ какъ Лю не имѣлъ привычки лгать.
— Сама ты лгунья, Крисъ, возразилъ Лю, обнимая ее. — Я иду въ походъ. Когда полкъ будетъ выступать, ты увидишь, что и я пойду съ нимъ весело и молодцовато. Давай, по этому случаю, еще разъ поцѣлуемся.
— Еслибы ты остался въ Депо, какъ бы слѣдовало, ты могъ бы цѣловаться со мной сколько хочешь, замѣтила Крисъ со слезами и протягивая губы.
— Тяжело, Крисъ; я согласенъ, что тяжело; но что же мужчинѣ дѣлать? Еслибъ я остался въ Депо, ты сама обо мнѣ иначе бы думала.
— А все же лучше, еслибы ты остался. Никакое думанье не сравнится съ поцѣлуями.
— А никакія поцѣлуи не сравнятся съ медалью, которую можно носить на груди, на мундирѣ.
— Тебѣ не дадутъ никакой медали.
— А вотъ увидишь — дадутъ. Мы пойдемъ съ Джекиномъ одни изо всѣхъ маленькихъ барабанщиковъ. Кромѣ насъ пойдутъ все взрослые и мы получимъ свои медали вмѣстѣ съ ними.
— Могли же они взять кого-нибудь другаго, а не тебя — Пигги. Тебя навѣрное убьютъ, ты такой предпріимчивый. Останься со мной Пигги, въ Депо, и я буду тебя любить весь вѣкъ.
— А теперь развѣ не будешь, Крисъ? Ты говорила, что будешь.
— Конечно, буду; но такъ-то было бы покойнѣе. Подожди, пока немножко выростешь, а то ты одного роста со мной.
— Я служу уже дна года и не упущу случая отвѣдать походной службы, и ты меня не удерживай. Я вернусь Крисъ, а когда стану совсѣмъ мужчиной, то женюсь на тебѣ — женюсь, когда буду капраломъ.
— Обѣщаешь, Пигги?
Лю вспомнилъ о планахъ на будущее, которые они строили вмѣстѣ съ Джекиномъ, но Крисъ подставила губки такъ близко къ его губамъ…
— Обѣщаюсь!.. И помоги мнѣ Богъ! сказалъ онъ.
Крисъ обняла его за шею.
— Больше я тебя не стану удерживать, Пигги. Ступай и добывай себѣ медаль, а я сдѣлаю тебѣ новый кисетъ, хорошій кисетъ, какъ я теперь умѣю.
— Расшей его своими волосами и я буду его носить въ карманѣ, пока живъ.
Тогда Крисъ опять расплакалась и свиданіе окончилось. Возбужденіе среди маленькихъ барабанщиковъ возрасло до горячечныхъ предѣловъ, и жизнь Джекина и Лю стала незавидною. Не только позволили имъ зачислиться на службу двумя годами раньше крайняго пріемнаго возраста — четырнадцати лѣтъ, — но еще, повидимому, вслѣдствіе ихъ крайней юности, разрѣшаютъ теперь идти въ походъ, а этого — на памяти мальчиковъ — не случалось ни съ однимъ маленькимъ барабанщикомъ.
Оркестръ, который долженъ былъ отправиться съ полкомъ, уменьшенъ былъ до положенныхъ по комплекту двадцати человѣкъ, остальные возвратились въ ряды. Джекинъ и Лю причислены были къ оркестру сверхъ комплекта, хотя они предпочли бы попасть въ ротные трубачи.
— Впрочемъ, не бѣда, рѣшилъ Джекинъ послѣ медицинскаго осмотра. — Надо еще благодарить за то, что насъ берутъ. Докторъ сказалъ, что если мы могли вынести то, что намъ попало отъ сына ротнаго квартирмейстера, такъ вынесемъ и походъ.
— И вынесемъ, отвѣтилъ Лю, нѣжно посматривая на криво сшитый тряпичный кисетъ, подаренный ему Крисъ, которая украсила его наружную сторону локономъ волосъ изображавшимъ расплывающееся Л.
— Лучше я не сумѣла, сказала она со слезами, — а не хотѣла, чтобы мать или ротный портной помогали мнѣ. Береги его, Пигги, и помни, что я тебя очень люблю.
Въ составѣ девятисотъ шестидесяти человѣкъ промаршировали они на желѣзнодорожную станцію и всѣ живущіе въ мѣстѣ ихъ стоянки вышли на улицу посмотрѣть, какъ они уходятъ. Маленькіе барабанщики, скрипя зубами, смотрѣли вслѣдъ Джекину и Лю, маршировавшимъ вмѣстѣ съ оркестромъ, замужнія женщины рыдали на платформѣ, а полкъ до хрипоты надрывался въ прекращавшихся кликахъ.
— Славный народъ, замѣтилъ полковникъ, обращаясь къ старшему офицеру и слѣдя за тѣмъ, какъ садились въ вагонъ первыя четыре роты.
— На всѣ руки, отвѣтилъ тотъ, — только мнѣ кажется, что они слишкомъ молоды и нѣсколько изнѣжены для предстоящей работы. На границѣ теперь очень холодно.
— О, они крѣпки, сказалъ полковникъ. — А болѣзней, конечно, не избѣжать.
И повезли ихъ на сѣверъ, все на сѣверъ, оставляя въ сторонѣ караваны верблюдовъ, цѣлыя арміи лагерныхъ служителей, и легіоны нагруженныхъ муловъ. Съ каждымъ днемъ, станціи становились все люднѣе и люднѣе, и наконецъ съ ревомъ подкатилъ поѣздъ къ безнадежно загроможденной платформѣ, отъ которой расходились шесть временно устроенныхъ линій, пропускавшихъ ежедневно по шести поѣздовъ въ составѣ сорока вагоновъ каждый; гдѣ раздавались свистки, бабу обливались потомъ, а интендантскіе офицеры бранились съ разсвѣта и до поздней ночи среди разметанной вихремъ соломы изъ кормовыхъ вагоновъ и ржанія тысячи лошадей.
— Спѣшите, въ васъ сильно нуждаются на передовой линіи, было привѣтствіемъ, услышаннымъ 329-мъ полкомъ. Люди, перевозимые въ вагонахъ Краснаго Креста, говорили то же самое.
— Не столько эта треклятая драка, со стонами объяснялъ гусаръ съ повязанною головой собравшейся около него кучкѣ восторженныхъ слушателей изъ 329-го полка, — не треклятая драка, хотя и ея не мало, а треклятая пища и треклятый климатъ — вотъ что скверно. Всю ночь морозъ, за исключеніемъ того, когда идетъ градъ, а днемъ жгучее пекло отъ солнца, и вода воняетъ такъ, что съ ногъ сваливаетъ. У меня голова словно разбитое лицо, а кромѣ того чахотка, да и кишки никуда не годится. Въ тѣхъ мѣстахъ радости мало, ужь могу намъ сказать.
— А на что негры похожи? спросилъ одинъ изъ рядовыхъ.
— Въ томъ поѣздѣ везутъ нѣсколько плѣнныхъ, ступайте, поглядите на нихъ. Это аристократы тамошніе, а простой народъ еще много уродливѣе. А если хотите знать, чѣмъ они дерутся, достаньте изъ-подъ моего сидѣнья длинный ножъ, который тамъ лежитъ.
Они вытащили изъ-подъ сидѣнья и въ первый разъ увидѣли страшный трехугольный афганскій ножъ съ костяною ручкой. Онъ былъ почти такой же большой, какъ Лю.
— Вотъ этимъ такъ можно пробрать, вырвался слабый возгласъ у одного изъ солдатъ.
— Этимъ можно руку у плеча отхватить, словно кусокъ масла отрѣзать. Я раскроилъ черепъ тому мерзавцу, который работалъ этимъ ножемъ, но тамъ еще много такихъ-же осталось. Колоть они не умѣютъ, но рубятся какъ черти.
Солдаты перешли черезъ рельсы, чтобы поглядѣть на плѣнныхъ Афганцевъ. Эти рослые, черноволосые, мрачные сыновья Бенъ-Изранля не походили ни на одного изъ негровъ, которыхъ когда-либо приходилось видѣть 329 полку. Солдаты не сводили съ нихъ глазъ, а Афганцы хладнокровно поплевывали и, опустивъ глаза, переговаривались въ полголоса.
— Лопни мои глаза; что за уродливыя свиньи! воскликнулъ Джекинъ, находившійся въ тылу процессіи. Эй ты, старый шутъ, какъ это тебя сюда законопатили? А? Какъ это тебя не повѣсили изъ-за твоей скверной рожи? А?
Самый рослый изъ плѣнныхъ обернулся — оковы на немъ звякнули — и уставился на мальчика.
— Смотрите, сказалъ онъ товарищамъ на своемъ нарѣчіи. — Они дѣтей посылаютъ противъ насъ. Что это за народъ! что за глупый народъ!
— Э-э! отвѣтилъ ему Джекинъ, весело кивая головой. — Поѣзжай-ка въ нашу страну, всего тамъ добудешь, будешь жить какъ какой-нибудь раджа; это лучше, чѣмъ у себя тамъ коптѣть. Прощай, старичекъ. Береги свою красивую рожицу и смотри веселѣй.
Солдаты хохотали и начали свой первый переходъ, узнавъ, что въ солдатской жизни есть еще кое-что кромѣ пива и игры въ кегли. Громадный ростъ и звѣрская дикость негровъ, которыхъ они научились теперь называть «язычниками», произвели на нихъ глубокое впечатлѣніе, а еще непріятнѣе было впечатлѣніе отъ разныхъ походныхъ неудобствъ. Два десятка старыхъ солдатъ научили бы весь полкъ, какъ удобнѣе устраиваться на ночь, но старыхъ солдатъ въ полку не было и какъ говорили встрѣчныя войска — они жили «свиньями». Они испытали на себѣ всю обманчивую прелесть походной кухни, верблюдовъ, палатокъ и выбившихся изъ силъ муловъ. Они изучали маленькихъ животныхъ, живущихъ въ водѣ и плодомъ этого изученія явилось нѣсколько случаевъ дизентеріи.
Послѣ своего третьяго перехода, они были пріятно удивлены сюрпризомъ въ видѣ желѣзнаго кованнаго ядра, попавшаго въ лагерь съ разстоянія въ семьсотъ шаговъ и выбившаго мозги изъ головы одного изъ рядовыхъ, сидѣвшихъ у огня. Это отняло у нихъ покой на цѣлую ночь и было началомъ непріятельскаго огня съ дальней дистанціи, разсчитаннаго именно на то, чтобы лишить ихъ покоя. Днемъ они только изрѣдка, видѣли дымки, срывавшіеся со скалъ, мимо которыхъ лежалъ ихъ путь. По ночамъ виднѣлись вспышки выстрѣловъ и происходили непріятныя случайности, подымавшія весь лагерь на ноги и побуждавшія людей стрѣлять безъ толку въ темноту, а иногда и въ сосѣднія палатки. И тогда они начинали неистово ругаться и клялись, что все это прекрасно, но только не война.
И дѣствительно, это не было войной. Полкъ не могъ останавливаться, чтобы наказать застрѣльщиковъ, стрѣлявшихъ въ него съ придорожныхъ скалъ. Его обязанностью было идти впередъ на соединеніе съ полками Шотландцевъ и Гуркасовъ, которые входили съ нимъ въ одну бригаду. Афганцы это знали и знали также по первымъ своимъ выстрѣламъ, что они имѣютъ дѣло съ полкомъ новичковъ. Поэтому они и посвятили себя задачѣ — не давать покоя 329 полку. Они ни за что бы не рѣшились на это съ полкомъ обдержаннымъ, съ маленькими хитрыми Гуркасами, которые по ночамъ сами любили подкарауливать своихъ преслѣдователей, — съ рослыми, страшными молодцами, одѣтыми въ женскія юпки, которые молились вслухъ по ночамъ, стоя на часахъ и чье хладнокровное спокойствіе нельзя было нарушить никакими внезапными нападеніями, — или съ этими презрѣнными Сейками, которые казались такими неподготовленными къ отраженію врага, а между тѣмъ чувствительно наказывали тѣхъ, кто старался воспользоваться этою видимою неосторожностью. Этотъ полкъ бѣлыхъ былъ совсѣмъ въ другомъ родѣ, волъ себя совершенно иначе. Онъ спалъ крѣпкимъ «кабаньимъ» сномъ и какъ кабанъ бросался во всѣ стороны, когда его будили. Часовые его ходили такимъ тяжелымъ шагомъ, который можно было слышать на разстояніи четверти мили, стрѣляли по всякому двигающемуся предмету, хотя бы это былъ оселъ, котораго нарочно подгоняли къ нимъ, а разъ выстрѣливъ не знали, какъ защититься отъ умѣлаго нападенія изъ засады, и при утреннихъ лучахъ солнца оказывались лежавшими съ перерѣзаннымъ горломъ, возбуждая въ своихъ товарищахъ ужасъ и чувство неудовлетворенной обиды. Затѣмъ у нихъ были отстававшіе лагерные служители, которыхъ можно было очень легко и безопасно прирѣзать. Ихъ стоны безпокоили бѣлыхъ мальчишекъ, а безъ ихъ услугъ эти бѣлые не знали какъ обойтись.
Такъ-то, съ каждымъ переходомъ, непріятель становился все смѣлѣе и полкъ судорожно топтался на одномъ мѣстѣ при каждомъ нападеніи, за которое онъ не могъ отомстить. Самымъ серьезнымъ торжествомъ врага была внезапная ночная атака, закончившаяся подрѣзываніемъ веревокъ, удерживавшихъ палатки, причемъ осѣло полугнилое полотно и послѣдовала знаменитая рѣзня солдатъ, боровшихся и выбивавшихся изъ силъ, чтобы выбраться изъ-подъ полотна. Это было великимъ подвигомъ и потрясло и безъ того потрясенныя нервы 329 полка. Вся отвага, которую ему пришлось выказать за это время, проявлялась обыкновенно въ два часа пополуночи, причемъ имъ удавалось подстрѣлить нѣсколько своихъ же товарищей и они утрачивали сонъ на остальную часть ночи.
Унылый, недовольный, охладѣвшій, загнанный и больной, въ оборванныхъ и нечищенныхъ мундирахъ явился 329 полкъ на соединеніе со своею бригадой.
— Я слышалъ, что у васъ былъ тяжелый походъ, сказалъ бригадный командиръ. Но онъ измѣнился въ лицѣ, когда увидалъ госпитальные списки.
— Это совсѣмъ плохо, сказалъ онъ самъ себѣ. — Они какіе-то гнилые. И обратившись къ полковнику, добавилъ: — къ несчастью я не могу васъ поберечь. Намъ нужны всѣ наши силы, иначе я бы далъ вамъ дней десять на поправку.
Полковника передернуло.
— По чести, сэръ, отвѣтилъ онъ, — нѣтъ никакой необходимости беречь насъ. Моихъ людей все время тревожили и задирали, а имъ не удалось отплатить за это. Имъ теперь только того и нужно, чтобы дорваться до врага.
— Не могу сказать, чтобы мнѣ понравился 329 полкъ, по секрету сказалъ бригадный командиръ своему помощнику. Онъ утратилъ всю свою выправку и видъ его таковъ, что можно думать, онъ пришелъ съ той стороны границы. Болѣе заморенныхъ людей я никогда не видалъ.
— Поправятся, когда пойдутъ въ дѣло. Парадный лоскъ у нихъ стерся немного, но они скоро пріобрѣтутъ полевую полировку, отвѣтилъ помощникъ. — Ихъ затормошили и они не понимаютъ еще въ чемъ дѣло.
Дѣйствительно, они этого не понимали. До сихъ поръ на нихъ только сыпались удары и тяжелые удары, отъ которыхъ имъ плохо пришлось. Кромѣ того, начались болѣзни и сводили сильныхъ людей въ могилу. А хуже всего, и офицеры ихъ такъ же плохо знали страну, какъ солдаты, хотя показывали видъ, что знаютъ. Состояніе 329-го полка было самое неудовлетворительное, но люди думали, что все будетъ хорошо, лишь бы имъ дорваться до врага. Случайныя перестрѣлки не удовлетворяли ихъ, а штыками не разу еще не приходилось работать. Можетъ-быть это было къ лучшему, потому что длиннорукіе Афганцы съ ножами доставали врага на разстояніи восьми футовъ и могли вынести больше, чѣмъ три Англичанина вмѣстѣ. Солдатамъ 329-го полка хотѣлось пострѣлять въ непріятеля залпами, всѣми семьюстами ружьями сразу. Это желаніе указывало на ихъ настроеніе.
Гуркасы пришли къ нимъ въ лагерь и на ломанномъ, казарменномъ языкѣ попытались завязать съ ними товарищескія отношенія, предлагали имъ трубки съ табакомъ и угощеніе у маркитанта. Но солдаты 329-го полка, незнакомые съ натурой Гуркасовъ, обращались съ ними, какъ стали бы обращаться со всякими другими «неграми» и маленькіе человѣчики, въ зеленыхъ мундирахъ, ушли отъ нихъ къ своимъ друзьямъ-Шотландцамъ и съ гримасами разсказали имъ свою неудачу: «Этотъ проклятый бѣлый полкъ никуда негоденъ. Сердитые — у! Грязные — у! Джонни недоволенъ!» На это Шотландцы отвѣтили шлепками и запретили Гуркасамъ бранить англійскій полкъ, а Гуркасы мрачно усмѣхались, потому что Шотландцы были ихъ старшими братьями и пользовались всѣми привилегіями родственниковъ. Другіе солдаты, еслибы вздумали тронуть Гуркасовъ, могли поплатиться за это головами.
Три дня спустя бригадный командиръ подготовилъ сраженіе согласно со всѣми правилами военнаго искусства и особенностями афганскаго темперамента. Въ горахъ непріятель собирался большими массами и движеніе зеленыхъ знаменъ указывало на то, что на помощь регулярнымъ войскамъ Афганцевъ являются горныя племена. Полтора эскадрона уланъ составляли всю свободную кавалерію въ распоряженіи генерала, а два горные единорога, позаимстнованные у колонны, находившейся за тридцать миль — всю артиллерію.
— Если они устоятъ, а я думаю, что устоятъ, мы увидимъ такой пѣхотный бой, который стоитъ посмотрѣть, сказалъ бригадный командиръ. — Мы сдѣлаемъ все, какъ слѣдуетъ. Полки пойдутъ въ атаку подъ музыку, а кавалерію мы оставимъ въ резервѣ.
— И другаго резерва не будетъ? спросилъ кто-то.
— Не будетъ, потому что мы ихъ искрошимъ, отвѣтилъ бригадный генералъ, который былъ необыкновеннымъ генераломъ и не вѣрилъ въ необходимость резерва въ бою съ Афганцами. И дѣйствительно, когда, подумаешь объ этомъ, еслибъ англійская армія во всѣхъ своихъ маленькихъ дѣлахъ поджидала резервовъ, то границей Великобританской имперіи и до сихъ поръ служилъ бы Брайтонскій берегъ.
Эта битва должна быть знаменитою битвой.
Три полка, дебушировавъ изъ трехъ разныхъ ущелій, куда они предварительно спустятся съ высотъ, должны были съ трехъ сторонъ сойтись въ нижней части долины къ общему центру, гдѣ стояло то, что мы назовемъ афганскою арміей. Такимъ образомъ оказывалось, что три стороны долины заняты были Англичанами, а четвертая находилась въ исключительномъ владѣніи Афганцевъ. Въ случаѣ пораженія, Афганцы могли бѣжать въ горы, гдѣ огонь горныхъ племенъ долженъ былъ прикрывать ихъ отступленіе. Въ случаѣ побѣды, эти племена спустятся съ горъ и докончатъ пораженіе Англичанъ.
Единороги предназначались для встрѣчи гранатами натиска Афганцевъ, еслибъ они вздумали пойти въ атаку сомкнутымъ строемъ, а кавалерія, находившаяся въ резервѣ въ правомъ ущельи, должна была слегка стимулировать бѣгство врага, которое послѣдуетъ вслѣдъ за общею атакой Англичанъ.
Бригадный командиръ избралъ для себя мѣсто на скалѣ, откуда открывался видъ на долину и сидя тамъ, онъ долженъ былъ наблюдать за ходомъ битвы. 329 полку предназначалось дѣйствовать въ центрѣ, Гуркасы должны были наступать слѣва, а Шотландцы-справа, такъ какъ предполагалось, что лѣвое крыло непріятеля требовало самаго дружнаго натиска. Не каждый день можно было сойтись съ Афганцами въ открытомъ полѣ, и бригадный командиръ рѣшилъ воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, какъ можно лучше.
— Еслибъ у насъ было еще хотя нѣсколько человѣкъ, жаловался онъ, — мы могли бы окружить ихъ и окончательно уничтожить. А при настоящихъ нашихъ силахъ, я боюсь, что намъ придется ограничиться рѣзней во время преслѣдованія. Это очень жаль.
329 полкъ наслаждался безмятежнымъ покоемъ въ продолженіе послѣднихъ пяти дней и, несмотря на дизентерію, началъ подбадриваться. Но солдаты не чувствовали себя счастливыми, потому что не знали, какая предстоитъ имъ работа, а еслибъ и знали, то не сумѣли бы за нее взяться. Всѣ эти пять дней, въ которые старые солдаты научили бы ихъ сути дѣла, они обсуждали постигшія ихъ невзгоды: какъ такой-то утромъ еще былъ живъ, а къ вечеру умеръ; съ какими стонами и страданіями отдалъ Богу душу другой подъ афганскимъ ножомъ. Смерть была новою и ужасною вещью для сыновей механиковъ привыкшихъ умирать скромно въ постели, а заботливый уходъ за ними въ казармахъ не пріучилъ ихъ смотрѣть на нее съ меньшимъ ужасомъ.
На разсвѣтѣ зазвучали рожки; 329 полкъ съ преждевременнымъ энтузіазмомъ высыпалъ изъ палатокъ, не выждавъ раздачи кофе и сухарей, и былъ вознагражденъ тѣмъ, что его продержали на холоду подъ ружьемъ все время, пока остальные полки исподволь готовились къ бою. Весь свѣтъ знаетъ, какъ трудно снимать штаны съ Шотландцевъ. Еще труднѣе сдвинуть ихъ съ мѣста до тѣхъ поръ, пока они сами не убѣдятся въ необходимости торопиться.
Люди 329 полка ждали, опираясь на ружья и прислушиваясь къ протесту своихъ пустыхъ желудковъ. Полковникъ тотчасъ же постарался помочь бѣдѣ, какъ только узналъ, что дѣло начнется не сразу и настолько это ему удалось, что кофе поспѣлъ, какъ разъ къ тому времени, когда полкъ двинулся впередъ съ музыкантами во главѣ. И тутъ даже время было плохо разсчитали, такъ какъ 329 полкъ спустился въ долину десятью минутами раньше назначеннаго срока. Достигнувъ открытаго мѣста, музыканты зашли правымъ плечомъ впередъ и остановились за скалой, играя маршъ, а полкъ прошелъ мимо нихъ.
Видъ для непривычнаго глаза открылся довольно непріятный: позиція въ нижней части долины занята была цѣлою арміей — настоящими регулярными полками въ красныхъ мундирахъ, стрѣлявшими — въ этомъ не было никакого сомнѣнія — пулями Мартини, которыя зарывались въ землю шагахъ во ста впереди передней шеренги наступавшаго полка. Черезъ это изрытое пространство ему предстояло пройти и онъ открылъ балъ глубокими поклонами свистѣвшимъ пулямъ, присѣдая весь одновременно, словно его поджаривали на вертелѣ. Пріученные съ грѣхомъ пополамъ заботиться сами о себѣ, люди этого полка дали залпъ, по той простой причинѣ, что ружья очутились на прицѣлѣ, а руки потянули за собачки. Пули можетъ быть и долетѣли до часовыхъ въ горахъ, но разумѣется не причинили никакого вреда стоявшему впереди непріятелю, а громъ выстрѣловъ заглушалъ командныя слова.
— Богъ мой! воскликнулъ бригадный командиръ, сидя на скалѣ, господствовавшей надъ должной. — Этотъ полкъ испортилъ всю картину. Торопите остальныхъ и пусть единороги начинаютъ.
Но единороги, слѣдуя обходнымъ путемъ, наткнулись на осиное гнѣздо въ видѣ глинянаго форта и засыпали его гранатами съ дистанціи въ восемьсотъ шаговъ, причиняя большей вредъ его защитникамъ, не привыкшимъ къ орудіямъ съ такимъ дьявольски вѣрнымъ боемъ.
329 полкъ продолжалъ двигаться впередъ, но уже укороченнымъ шагомъ. Гдѣ же были остальные полки и почему у этихъ «негровъ» ружья Мартини? Инстинктивно солдаты пошли въ разсыпную, ложилась, стрѣляли на удачу, перебѣгали нѣсколько шаговъ впередъ, затѣмъ опять ложились, какъ полагалось по уставу. Въ такомъ строю каждый изъ нихъ чувствовалъ себя страшно одинокимъ и ради собственнаго успокоенія старался держаться ближе къ товарищу.
Тогда звукъ выстрѣла изъ винтовки его сосѣда заставлялъ его стрѣлять въ свою очередь, какъ можно скорѣе, опять-таки для того, чтобъ успокоить себя громомъ выстрѣловъ. Награда не заставила себя долго ждать. Когда люди выпустили по пяти патроновъ, они оказались окутанными непроницаемымъ дымомъ и пули начали зарываться въ двадцати, тридцати шагахъ предъ фронтомъ, такъ какъ отъ тяжести штыка дуло гнулось книзу и вправо, а руки ослабѣвали отъ отдачи ружья. Ротные командиры безпомощно старались что-либо разглядѣть въ дыму; изъ нихъ болѣе нервные разгоняли его своими касками.
— Выше и лѣвѣе! командовалъ охрипшій отъ крику капитанъ. — Не годится! Перестаньте стрѣлять, пока дымъ отнесетъ въ сторону.
Три или четыре раза прозвучали рожки, передавая этотъ сигналъ, пока его послушались и 329 полкъ ожидалъ увидѣть враговъ лежащими въ подкошенныхъ рядахъ. Легкій вѣтерокъ отнесъ дымъ влѣво; оказалось, что непріятель сохраняетъ свою позицію и, повидимому, не понесъ никакого урона. Четверть тонны свинцу было зарыто въ нѣсколькихъ десяткахъ шаговъ предъ фронтомъ, какъ видно было по взрытой землѣ.
На враговъ это нисколько не повліяло. Они ждали пока уляжется эта горячка и спокойно стрѣляли въ самую средину пространства, окутаннаго дымомъ. Одинъ изъ рядовыхъ 329 полка разстроилъ всю свою роту своими предсмертными стонами, другой порывисто дышалъ, катаясь по землѣ, третій, съ прострѣленнымъ животомъ, громко кричалъ, умоляя товарищей прикончить его и избавить отъ страданій. Таковы были случайности, и слышать, и видѣть это было очень неуспокоительно.
Дымъ разошелся и превратился въ полупризрачный туманъ. Тогда непріятель началъ кричать; съ дикими криками отдѣлилась отъ скалъ черная масса и съ ужасающею быстротой покатилась по землѣ. Она состояла, вѣроятно, изъ трехсотъ человѣкъ, не болѣе, которые готовы были кричать, стрѣлять и рубить, если окажется успѣшнымъ натискъ пятидесяти охотниковъ, бѣжавшихъ во главѣ толпы. Эти пятьдесятъ были Гази, наполовину обезумѣвшіе отъ опьяняющихъ напитковъ и доведенные религіознымъ фанатизмомъ до бѣшенства. Когда они бросились впередъ, огонь Англичанъ прекратился; среди наступившей тишины раздалась команда сомкнуться и принять ихъ въ штыки.
Всякій, кто понималъ дѣло, могъ бы объяснить 329 полку, что единственнымъ средствомъ отразить натискъ Гази — были залпы съ дальнихъ дистанцій; человѣкъ, рѣшившійся умереть, жаждущій смерти, чтобы попасть въ рай, въ девяти случаяхъ изъ десяти, долженъ убить человѣка, у котораго осталось еще нѣкоторое предубѣжденіе въ пользу жизни, если ему только удастся до него ширяться. Когда слѣдовало сомкнуться и идти впередъ, 329 полкъ дѣйствовалъ разсыпнымъ строемъ, а когда ему слѣдовало развернуться и открыть огонь, онъ сомкнулся и выжилалъ не стрѣляя.
Человѣку, поднятому съ постели, въ просонкахъ, и не накормленному, свойственно быть въ дурномъ расположеніи духа, и его душевное настроеніе не улучшается, когда ему приходится стоять въ ожиданіи и видѣть, какъ сверкаютъ глаза у трехсотъ рослыхъ дьяволовъ, съ бородами, покрытыми пѣной, съ трехфутовыми ножами въ рукахъ, несущихся съ бѣшеными криками.
329 полкъ слышалъ какъ прозвучали рожки у Гуркасовъ, призывая ихъ къ атакѣ, а слѣва раздалось пищаніе шотландскихъ волынокъ. Онъ попытался удержаться на мѣстѣ, хотя штыки запрыгали внизъ и вверхъ, какъ весла у лодки во время бури. Затѣмъ солдаты столкнулись грудь съ грудью съ врагами и на собственномъ опытѣ убѣдились въ ихъ поразительной физической силѣ. Натискъ окончился криками боли и ножи начали свою работу среди неописуемыхъ сценъ. Солдаты толкались на мѣстѣ и наносили удары наудачу, попадая зачастую въ товарищей.
Ихъ фронтъ прорвался, какъ листъ бумаги, пятьдесятъ охотниковъ прошли насквозь, а слѣдовавшая за ними толпа, опьяненная успѣхомъ, дралась теперь такъ же бѣшено, какъ и они сами.
Затѣмъ заднимъ рядамъ приказано было сомкнуться и субалтерны бросились въ сѣчу, но… оказались покинутыми. Задніе ряды слышали шумъ битвы впереди, слышали крики и стоны, видѣли темную, густую кровь, отъ которой дѣлается страшно… Они не хотѣли оставаться… Это было то же самое, что тогда, во время ночныхъ нападеній на лагерь… Пусть офицеры отправляются въ адъ, если хотятъ, а они убѣгутъ отъ ножей.
— Впередъ! кричали субалтерны, а солдаты, проклиная ихъ, отступали, держась ближе другъ къ другу, и повертывали назадъ.
Чартерисъ и Девлинъ — субалтерны задней роты — одни бросились на встрѣчу смерти, въ убѣжденія, что ихъ люди за ними послѣдуютъ.
— Трусы! вы убили меня! проревѣлъ Девлинъ и упалъ подъ ударомъ ножа, разрубившаго его отъ плеча до половины груди, а новый отрядъ его людей, все отступая и отступая, топталъ его подъ ногами, стараясь добраться до ущелья, изъ котораго вышелъ «бѣглый» полкъ.
"Цѣловался съ нею въ кухнѣ я, цѣловался съ ней и въ залѣ.
"Гей, ребята, всѣ за мной!
«Ай люли, люли, люли!»
Гуркасы высыпали на высоты и спускались изъ ущелья подъ звуки своего полковаго марша. Черныя скалы унизаны были темнозелеными пауками, а трубы весело звучали:
"Утромъ! утромъ! при солнечномъ свѣтѣ!
«Когда Гавріилъ въ трубу затрубитъ!»
Заднія роты Гуркасовъ подходили, спотыкаясь о камни. Переднія шеренги останавливались на минуту, чтобы посмотрѣть на разстилавшуюся внизу долину и поправить обувь. По рядамъ послышались восклицанія удовольствія при видѣ врага. Вѣдь для встрѣчи съ нимъ Гуркасы и спѣшили сюда. Враговъ было много. Развлечься будетъ чѣмъ. Маленькіе человѣчки крѣпче сжали рукоятки кукрисовъ и выжидательно поглядывали на своихъ офицеровъ, какъ глядятъ собаки, когда имъ собираются бросить поноску. Мѣстность, занятая Гуркасами, опускалась легкимъ скатомъ къ долинѣ и имъ было хорошо видно все, что тамъ происходило. Сидя на скалахъ, они наблюдали, такъ какъ офицеры не хотѣли тратить силъ на отбитіе натиска гази, начавшагося за цѣлую милю отъ нихъ. Пускай бѣлые сами позаботятся объ этомъ.
— И! и! замѣтилъ субадаръ-майоръ, обливаясь потомъ. — Эти проклятые дурни стоятъ сомкнутымъ строемъ! На что сомкнули строй? Теперь надо залпы! Ухъ!
Съ насмѣшливымъ негодованіемъ слѣдили Гуркасы за отступленіемъ — будемъ вѣжливы — Бѣглаго полка и сопровождали его проклятіями и замѣчаніями.
— Они бѣгутъ! Бѣлые бѣгутъ! Полковникъ Саибъ, нельзя ли и намъ немножко пробѣжаться? пробормоталъ Рёнбиръ Та-Тапа, старшій джемадаръ.
Но полковникъ совсѣмъ этого не хотѣлъ.
— Пусть достанется этимъ канальямъ, сердито сказалъ онъ. — Подѣломъ имъ! Ихъ сейчасъ же вернутъ назадъ. Онъ посмотрѣлъ въ бинокль и замѣтилъ какъ сверкнула офицерская сабля.
— Они бьютъ ихъ саблями, этихъ проклятыхъ рекрутовъ! Какъ гази-то врубились! сказалъ онъ.
Въ бѣгствѣ «Бѣглый» полкъ увлекъ за собой своихъ офицеровъ. Въ узкомъ ущельѣ бѣгущей толпѣ пришлось сплотиться и задняя шеренга дала неувѣренный залпъ, послѣ чего гази прекратили преслѣдованіе, не зная сколько войскъ можетъ скрывать ущелье, къ тому же всегда неблагоразумно преслѣдовать бѣлыхъ людей слишкомъ далеко. Гази вернулись, какъ волки, къ свое логовище, удовлетворенные бойней, которую они произвели и добивая по пути раненыхъ, лежащихъ на землѣ. Четверть мили отступалъ «Бѣглый» полкъ, и теперь, въ ущельѣ сбился къ кучу, извивался отъ боли и дрожалъ отъ деморализующаго страха, а офицеры, доведенные до полнаго бѣшенства, колотили солдатъ рукоятками и тупою стороной сабель.
— Назадъ, трусы! Назадъ, бабы! Направо кругомъ! Въ ротныхъ колоннахъ! Стройся — собаки! кричалъ полковникъ, и субалтерны осыпали людей проклятіями. Но полкъ хотѣлъ уйти… уйти куда-нибудь… скрыться отъ этихъ безжалостныхъ ножей… Съ криками и восклицаніями, онъ нерѣшительно метался изъ стороны въ сторону, пока слѣва Гуркасы провожали возвращавшуюся толпу гази послѣдовательными залпами изъ дальнобойныхъ винтовокъ.
Музыканты «Бѣглаго» полка, находившіеся подъ защитой скалы, бѣжали при первой сшибкѣ. Джекинъ и Лю убѣжали бы вмѣстѣ съ ними, но, коротконогіе, они отстали, и въ то время, когда музыканты смѣшались уже съ полкомъ, они поняли, что имъ придется бѣжать однимъ и безо всякой поддержки.
— Назадъ! За скалу, задыхаясь крикнулъ Джекинъ. — Тамъ они насъ не замѣтятъ.
И они вернулись на то мѣсто, гдѣ лежали брошенные инструменты: сердца у нихъ чуть не разрывалось, колотясь о ребра.
— Вотъ такъ красиво, нечего сказать! сказалъ Джекинъ ложась на землю. — Красивая картинка для англійской пѣхоты! Черти проклятые! Удрали и насъ здѣсь оставили! Что же намъ дѣлать?
Лю завладѣлъ брошенною бутылкой, которая конечно оказалась наполненною ромомъ. Онъ сталъ пить изъ нея до тѣхъ поръ, пока не закашлялся.
— Пей, отрывисто отвѣтилъ онъ: — увидишь, они вернутся черезъ нѣсколько минутъ.
Джекинъ выпилъ, но незамѣтно было никакихъ признаковъ возвращенія полка. Они слышали неопредѣленный шумъ изъ ущелья и видѣли какъ мимо проскользнули гази, прибавляя шагу подъ выстрѣлами Гуркасовъ.
— Мы одни остались изо всего оркестра, и вѣрнѣе смерти, что они зарѣжутъ насъ, замѣтилъ Джекинъ.
— Я живой не дамся! сказалъ Лю тяжелѣющимъ голосомъ и размахивая своею маленькою, музыкантскою сабелькой. Ромъ начиналъ оказывать свое дѣйствіе на него, такъ же какъ и на Джекина.
— Постой! Я знаю кое-что лучше драки, возразилъ Джекинъ, пораженный внезапною мыслью, которою онъ обязанъ былъ преимущественно рому. — Дадимъ знать нашимъ проклятымъ трусамъ, чтобъ они вернулись. Канальи язычники ушли. Пойдемъ Лю! Насъ не тронутъ. Бери флейту и давай мнѣ барабанъ. Сыграемъ имъ старый маршъ! Вонъ часть людей идетъ назадъ. Вставай маленькій пьяница. Правое плечо впередъ, скорымъ шагомъ — маршъ!
Онъ накинулъ на плечо барабанную перевязь, сунулъ товарищу въ руки флейту, и мальчики замаршировали изъ-за скалы на открытое мѣсто, невѣроятно коверкая первые такты «марша великобританскихъ гренадеровъ».
Какъ сказалъ Лю, немногіе солдаты «Бѣглаго» полка угрюмо и пристыженно возвращались подъ вліяніемъ побоевъ и ругательствъ; красные мундиры виднѣлись уже въ началѣ долины, а за ними сверкали колеблющіеся штыки. Но между этими нестройными рядами и непріятелемъ, который съ афганскою подозрительностью боялся, что поспѣшное отступленіе скрываетъ засаду, и не двинулся съ мѣста, простиралось около полмили открытаго пространства, занятаго только ранеными.
Мотивъ марша разростался стройнѣе и мальчики держались плечомъ къ плечу. Джекинъ бѣшено билъ въ барабанъ, а флейта тонко и жалобно пищала, но маршъ разносился далеко, долетая даже до Гуркасовъ.
— Идите же. собаки! бормоталъ Джекинъ. Долго ли намъ еще играть. Лю уставился глазами прямо предъ собой и маршировалъ выпрямившись, какъ на парадѣ.
И со злобною насмѣшкой надъ отдаленною толпой бѣглецовъ раздавался старинный маршъ старой арміи:
"Всѣ хвалятъ Александра —
"Великій былъ герой!
"Онъ Гектора, Лизандра
«И всѣхъ затмилъ собой!»
Вдали у Гуркасовъ раздалось хлопанье въ ладоши, а съ другой стороны ревѣли Шотландцы, но ни одного выстрѣла не раздалось ни съ англійской, ни съ афганской стороны. Только двѣ красныя точки двигались по открытому пространству, направляясь прямо на врага.
"Но всѣхъ героевъ свѣта
"Затмилъ одинъ примѣръ,
"Та-ра-ра-ра и это —
«Англійскій гренадеръ!»
Солдаты «Бѣглаго» полка собрались густою толпой у выхода въ долину. Бригадный командиръ, сидя на своей скалѣ, не могъ ни одного слова произнести отъ бѣшенства. Непріятель все еще не двигался. Всѣ замерли, слѣдя за дѣтьми.
Джекинъ остановился и ударилъ сборъ, которому съ отчаяннымъ носкомъ аккомпанировала флейта.
— Направо, кругомъ! Держись Лю, ты пьянъ, скомандовалъ Джекинъ. Они повернулись и зашагали назадъ.
"Герои не слыхали
"Орудій грозный зовъ,
«И пороха не знали»,
— Идутъ! воскликнулъ Джекинъ. — Валяй, Лю!
«Чтобъ бить своихъ враговъ!»
«Бѣглый» полкъ высыпалъ въ долину. Что говорили солдатамъ офицеры въ этотъ часъ позора и униженія осталось неизвѣстнымъ, такъ какъ ни офицеры, ни солдаты объ этомъ не разсказывали.
— Они опять идутъ! крикнулъ афганскій мулла. — Не убивайте мальчиковъ! Возьмите ихъ живьемъ, они примутъ нашу вѣру.
Но раздался первый залпъ и Лю упалъ внизъ лицомъ. Джекинъ устоялъ было, но закружился на мѣстѣ и присѣлъ въ то время, какъ «Бѣглый» полкъ шелъ впередъ; въ ушахъ у солдатъ все еще раздавались проклятія офицеровъ, а сердца грызло чувство позорнаго стыда. Половина людей видѣла, какъ убили барабанщиковъ и не подала никакого знака, даже не вскрикнула. Въ полномъ порядкѣ, скорымъ шагомъ, безъ выстрѣла, шли они прямо по долинѣ.
— Вотъ это настоящая атака, тихо промолвилъ командиръ Гуркасовъ, съ этого слѣдовало бы и начать. Впередъ, ребята!
— Улю-лю-лю-лю! заревѣли Гуркасы и спустились въ долину съ веселымъ звономъ кукрисовъ, этихъ зловѣщихъ гуркасскихъ ножей.
Справа не было никакого натиска, Шотландцы помолились Богу (для мертваго вѣдь совершенно безразлично, гдѣ его убьютъ — при Ватерло или въ пограничной стычкѣ), развернули фронтъ и начали стрѣлять, какъ стрѣляли всегда, то-есть не горячась и безъ интерваловъ, а единороги, разрушивъ дерзкій глиняный фортъ, о которомъ было уже говорено, посылали гранату за гранатой въ толпы окружавшія зеленыя знамена на высотахъ.
— Атака, это печальная необходимость, пробормоталъ фельдфебель правой роты Шотландцевъ.
— Во время ея люди всегда разражаются проклятіями, но пожалуй дойдетъ и до атаки, если эти черти все будутъ стоять. Эй, Стюартъ! зачѣмъ палите вы прямо въ солнце? Ему не повредитъ правительственный порохъ. Футомъ ниже и значительно медленнѣе! А что дѣлаютъ Англичане? Въ центрѣ что-то тихо. Опять бѣгутъ?
Нѣтъ; Англичане не бѣжали. Они дрались прикладами, рубили и кололи, и — хотя одинокому бѣлому едва ли подъ силу справиться съ Афганцемъ въ войлочномъ халатѣ или тулупѣ, — но подъ давленіемъ многихъ бѣлыхъ, напирающихъ сзади, и съ жаждой мести въ сердцѣ, онъ можетъ сдѣлать многое и штыкомъ, и прикладомъ. «Бѣглый» полкъ не открывалъ огня до тѣхъ поръ, пока одною пулей можно было пронизать пять, шесть человѣкъ и открылся весь фронтъ Афганцевъ. Тогда они стали выбирать жертвы и убивали ихъ съ глубокими вздохами, порывистымъ покашливаніемъ, поскрипываніемъ кожаныхъ поясовъ, которые терлись о падавшія тѣла, и поняли въ первый разъ, что атакованный Афганецъ далеко не такъ страшенъ, какъ Афганецъ атакующій; а это давно бы могли имъ объяснить старые солдаты.
Но старыхъ солдатъ въ ихъ рядахъ не было.
На этомъ базарѣ лавочка Гуркасовъ была самая шумная, потому что они дрались кукрисами, предпочитая ихъ штыкамъ и зная, какъ ненавидятъ Афганцы это кривое оружіе. Ножи производили непріятный стукъ, словно рубили говядину на прилавкѣ.
Когда Афганцы дрогнули, зеленыя знамена спустились съ высотъ, чтобы помочь имъ послѣднимъ подкрѣпленіемъ. Это было неразумно. Уланы, нетерпѣливо ожидавшіе въ правомъ ущельѣ, три раза уже посылали своего единственнаго субалтерна, чтобъ узнать, какъ идутъ дѣла. Въ третій разъ онъ вернулся, контуженный въ колѣно, разражаясь индусскими проклятіями, и доложилъ, что все готово. Эскадронъ объѣхалъ Шотландцевъ справа съ зловѣщимъ свистомъ вѣтра между значками на копьяхъ, и навалился на врага, какъ разъ въ то время, когда по всѣмъ правиламъ войны ему слѣдовало подождать, пока непріятель начнетъ отступленіе.
За то это была ловкая кавалерійская атака, красиво исполненная, и окончилась она тѣмъ, что кавалерія оказалась у входа въ ущелье, по которому Афганцы намѣревались отступить, а по слѣду проложенному копьями устремились двѣ роты Шотландцевъ, чего бригадный командиръ никогда и не предполагалъ. Новый маневръ вышелъ удачнымъ. Непріятель былъ отдѣленъ отъ своей базы, какъ губка оторванная отъ скалы. И какъ губку баньщикъ гоняетъ по ванной, такъ гоняли Афганцевъ по долинѣ, пока они не разбились на малые отряды, съ которыми было значительно труднѣе справиться, чѣмъ съ большими массами.
— Смотрите! говорилъ бригадный командиръ. — Все такъ и случилось, какъ я предполагалъ. Мы отрѣзали ихъ отъ базы и искрошимъ ихъ теперь въ куски.
Это была ложь. По количеству силъ, находившихся въ его распоряженіи, бригадный командиръ могъ только надѣяться нанести имъ нѣкоторый уронъ; но люди, возвышающіеся или падающіе вслѣдствіе ошибокъ противника, могутъ заслуживать извиненіе, если случайность называютъ намѣреніемъ. Весело шло преслѣдованіе; афганскія войска бѣжали, какъ бѣгутъ загнанные волки, огрызаясь и ворча. Красныя копья опускались по-двое и по-трое, раздавались стоны и тупые концы копій подымались кверху — какъ обломки мачтъ на бурныхъ волнахъ — въ то время, какъ солдаты на полномъ скаку очищали острія. Уланы держались между своими жертвами и крутыми скалами, такъ какъ всякій, кто могъ, старался бѣжать изъ долины смерти. Шотландцы отпускали бѣглецовъ на двѣсти шаговъ впередъ и затѣмъ валили съ ногъ задыхавшихся и стонавшихъ Афганцевъ раньше, чѣмъ имъ удавалось выбраться подъ защиту горь. Гуркасы занялись преслѣдованіемъ, но солдаты «Бѣглаго» полка убивали сами по себѣ, окруживъ цѣлую массу людей у подножія скалъ и работая штыками въ то время, какъ выстрѣлы освѣщали войлочные кафтаны своими вспышками.
— Мы не удержимъ ихъ, капитанъ Саибъ! задыхаясь, промолвилъ уланскій ресайдаръ. — Позвольте изъ винтовокъ! Копье очень хорошо, но тратитъ много времени.
Пустили въ ходъ винтовки, но непріятель продолжалъ таять цѣлыми сотнями, спасаясь въ горы, когда было всего двадцать пуль, чтобъ удержать эти сотни. Единороги на высотахъ перестали стрѣлять за недостаткомъ снарядовъ и бригадный командиръ стоналъ, видя, что ружейному огню не удержать непріятеля. Много раньше, чѣмъ раздался послѣдній залпъ, на полѣ битвы появились носилки въ поискахъ за ранеными. Битва кончилась, и только за недостаткомъ свѣжихъ войскъ Афганцы не были стерты съ лица земли. Все же убитые съ ихъ стороны считались сотнями и нигдѣ не было столько мертвыхъ тѣлъ, какъ на пути «Бѣглаго» полка.
Однако этотъ полкъ не принялъ участія ни въ побѣдныхъ кликахъ Шотландцевъ, ни въ пляскѣ Гуркасовъ среди мертвыхъ тѣлъ. Исподлобья смотрѣли они на полковника, пока отдыхали, опираясь на ружья.
— Ступайте въ лагерь! Для одного дня вы достаточно себя обезчестили; ступайте ухаживать за ранеными, на это только вы и годны! сказалъ полковникъ. — Однако, за послѣдній часъ «Бѣглый» полкъ совершилъ все, что могъ бы ожидать любой командиръ. Онъ понесъ тяжкія потери, потому что не зналъ, какъ взяться за дѣло, но велъ онъ себя прекрасно и такова была награда.
Молодой и молодцоватый фельдфебель, начавшій уже воображать себя героемъ, предложилъ свою манерку съ водой Шотландцу, у котораго отъ жажды почернѣлъ языкъ.
— Я не пью съ трусами! послѣдовалъ дерзкій отвѣтъ, и Шотландецъ обратился къ Гуркасу, сказавъ: — Эй, Джонни, есть вода? Гуркасъ усмѣхнулся и передалъ свою манерку. Фельдфебель «Бѣглаго» полка не промолвилъ ни слова.
Они вернулись въ лагерь, когда поле битвы было нѣсколько очищено и имѣло уже представительный видъ. Бригадный командиръ, который предвкушалъ уже ожидающую его награду, былъ единственнымъ человѣкомъ похвалившимъ ихъ. Полковникъ молчалъ, какъ убитый, а офицеры поглядывали дико и угрюмо.
— Ничего, сказалъ бригадный командиръ, — они еще молоды и ничего нѣтъ унизительнаго, что сначала они отступили въ безпорядкѣ.
— О, Богъ мой! пробормоталъ одинъ изъ младшихъ штабныхъ офицеровъ. — Отступили! Когда они по-просту — удирали во всѣ лопатки.
— Но, какъ мы знаемъ, они вернулись, отозвался бригадный командиръ какъ разъ на эти слова, увидѣвъ передъ собой безкровное лицо полковника, — и вели они себя такъ хорошо, какъ только можно было ожидать. Прекрасно вели себя. Я слѣдилъ за ними. Изъ-за этого не стоитъ печалиться, полковникъ. Какъ какой-то нѣмецкій генералъ сказалъ о своихъ солдатахъ: «надо было, чтобъ они обстрѣлялись» — вотъ и все.
А самому себѣ онъ сказалъ: теперь, когда имъ пустили кровь, можно довѣрить имъ отвѣтственную работу. Пожалуй, хорошо, что имъ досталось. Обстрѣлять ихъ, какъ слѣдуетъ, а потомъ они сами будутъ кусаться. Однако, несчастный этотъ полковникъ!
Все послѣ обѣда по окрестнымъ высотамъ мигалъ и сверкалъ геліографъ, стараясь передать добрую вѣсть горѣ, отстоявшей на сорокъ миль. А подъ вечеръ, весь въ поту и въ пыли, явился недовольный корреспондентъ, который вслѣдствіе невѣрныхъ сообщеній присутствовалъ при сожженіи какой-то деревни, а вѣсть о побѣдѣ прочелъ издали, проклиная свою судьбу.
— Сообщите мнѣ пожалуста подробности и какъ можно полнѣе. Въ первый разъ за всю кампанію я остался въ тылу, жаловался онъ бригадному командиру, и бригадный командиръ съ большимъ удовольствіемъ разсказалъ ему, какъ цѣлый комуникаціонный корпусъ былъ искрошенъ, разбитъ и почти уничтоженъ, благодаря энергіи, стратегическимъ способностямъ, распорядительности и предусмотрительности бригаднаго командира.
Однако, говорятъ, — между прочимъ поддерживаютъ это и Гурнасы, которые съ высотъ наблюдали за ходомъ дѣла, — что битву выиграли Джекинъ и Лю, чьи маленькія тѣла принесены были какъ разъ вовремя, чтобы заполнить два пустыя мѣста въ общей могилѣ для убитыхъ, вырытой у подошвы Джаганскихъ высотъ.