МАЙКО.
правитьВахтангъ, князь грузинскій.
Леванъ, другъ его.
Элико. Іозепъ. Пасванъ. Килинъ. Григорій. Гекимъ. Молодые грузинцы.
Гиго, грузинскій купецъ, женихъ Майко.
Кекела.
Майко, дочь ея.
Марѳа, старуха.
Окружной.
Секретарь.
Чиновникъ.
Адвокатъ.
Мальчикъ.
Бичо.
Судьи, гости Левана, народъ.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьЧто такъ долго не идетъ Гиго? Скоро матушка воротится изъ церкви, а Гиго все нѣтъ, какъ нѣтъ… Я люблю моего Гиго, я только и счастлива, когда онъ со мною, когда гляжу ему въ очи, любуюсь его длинными кудрями… Но онъ такъ рѣдко бываетъ дома; цѣлый день все въ лавкѣ. Ну, если и послѣ свадьбы онъ будетъ такъ же оставлять меня одну! Боже мой! при одной этой мысли я готова заплакать! A!… я слышу моего Гиго; спрячу поскорѣе работу, чтобъ онъ не увидалъ: на-дняхъ его рожденіе — и я подарю его этимъ кошелькомъ.
ГИГО (входя). Здравствуй, Майко!
МАЙКО. Это ты, Гиго? насилу я дождалась тебя, — я проглядѣла всѣ окошки; бывало, утромъ навѣдается раза три, а теперь ждешь, ждешь, — и только обѣдъ зазоветъ тебя домой.
ГИГО. Радъ ли я самъ моимъ заботамъ? весь этотъ хламъ, — шелкъ, золото, я охотно отдалъ бы за одинъ взглядъ твой, за одну улыбку. — А гдѣ Кекела?
МАЙКО. Матушка не приходила еще изъ церкви, Гиго, прости меня за несправедливый упрекъ, но я тебя такъ люблю….
ГИГО, (взявъ ее за руку). А я, Майко, развѣ я тебя не люблю? а могу ли я тебя не любить, Майко? Ты дочь торгаша, того почтеннаго старика, который принялъ меня сироту къ себѣ въ домъ, заботился обо мнѣ, какъ о родномъ сынѣ, и, умирая, завѣщалъ твоей матери: когда наступитъ твоя шестнадцатая весна выдать тебя замужъ за меня. Послѣднія слова умирающаго отца твоего были благословеніе на будущій нашъ бракъ, послѣднее движеніе его было-знаменіе креста, которымъ осенилъ онъ насъ.
МАЙКО (бросается въ объятія, Гиго). О, вѣрю, Гиго, вѣрю!… А такъ счастлива твоею любовью, что — знаешь ли — мнѣ иногда бываетъ страшно… если ты… — о! мнѣ страшно выговорить — меня разлюбишь?… Я не снесу твоей холодности, — и сойду съ ума?
ГИГО. Ради Бога, не говори мнѣ этого, Майко… мнѣ разлюбить тебя, мою радость, мою жизнь, нѣтъ, Майко, скажи лучше, скоро ли наша свадьба?..
МАЙКО. Еще десять разъ взойти этому мѣсяцу на небо, пока я назову тебя моимъ.
ГИГО. О, какъ еще долго.
МАЙКО. Гиго, ты нетерпѣливъ, счастіе наше такъ близко…
ГИГО. Знаю, но я желалъ бы ускорить его… и какъ не желать?.. теперь я ищу случая, чтобы украдкой поцѣловать тебя (цѣлуетъ ее.) Начнемъ ли говорить — присутствіе твоей матери останавливаетъ слова мои; мнѣ хочется, чтобы никто неслышалъ ихъ, кромѣ тебя… А когда ты будешь моею, тогда я могу говорить все, что шептываетъ мнѣ моя любовь, могу цѣловать тебя, лѣлѣять, потому-что я тогда безраздѣльно твой, а ты безраздѣльно моя.
МАЙКО. Да, да! твоя; я горжусь тобою, Гиго; ты такъ хорошъ, что всѣ подруги мнѣ завидуютъ; изъ нихъ любая отдала бы свой лучшій кушакъ за одинъ твой взоръ и, при встрѣчѣ съ тобою, забывъ законы приличія, отбросила бы чадру съ лица.
ГИГО. Что мнѣ до нихъ! одну тебя я люблю, Майко.
ГИГО. А вотъ и матушка!
КЕКЕЛА. А, вы опять вмѣстѣ и нашептываете другъ другу сладкія рѣчи!
МАЙКО. Онъ только сейчасъ вошелъ.
КЕКЕЛА. Сейчасъ вошелъ! а тебѣ хотѣлось бы, чтобы Гиго бросалъ свои занятія и сидѣлъ цѣлый день возлѣ тебя?
МАЙКО. На Гиго грѣхъ жаловаться, матушка: цѣлый день онъ въ хлопотахъ и все это для насъ; едва обѣдъ да ужинъ вызываютъ его домой, да и то на короткое время.
КЕКЕЛА. Я и не думаю пѣнять на Гиго: Гиго вполнѣ оправдалъ довѣренность моего старика; онъ такъ почтителенъ ко мнѣ.
МАЙКО. И такъ любитъ меня,
КЕКЕЛА. Дай Богъ вамъ счастіе да любви! мнѣ, старухѣ, остается не долго жить на бѣломъ свѣтѣ, — годъ, другой, а тамъ на вѣчное житье — въ могилку.
ГИГО. Полно-те, матушка; вы еще поживете, полюбуетесь на наше житье, мы съ Майко будемъ покоить вашу старость.
КЕКЕЛА. Не мало пожила я на свѣтѣ — о мнѣ не жаль разстаться съ жизнью, потому-что, умирая, возму въ гробъ съ собою увѣренность, что ты, Гиго, составишь счастіе моей Майко.
МАЙКО. Перестаньте говорить объ этомъ.
КЕКЕЛА. Да и точно; за чѣмъ передъ радостью пророчить горе? поговоримте о чемъ-нибудь другомъ. Ну, Гиго, скажи мнѣ что новаго?
ГИГО. Что новаго? наѣхали купцы, навезли всякихъ товаровъ, за полѣ разбиваютъ шатры и палатки и разкладываютъ товары къ завтрешней ярмаркѣ.
КЕКЕЛА. Да, да! я и позабыла, что завтра ярмарка, а подруги твои, Майко, просили меня отпустить тебя съ ними, и я за тебя дала слово. Поѣзжай, повеселись; тамъ будетъ тебѣ весело, а то ты и такъ все сидишь дома; поѣзжай, Майко.
МАЙКО. А ты, Гиго, поѣдешь со мною?
ГАГО. Съ тобою? да развѣ я могу оставить дѣло? Хоть и сладко было бы мнѣ полюбоваться на удовольствіе моей Майко, да что же скажутъ про меня всѣ знакомые, что скажетъ и матушка, когда я въ день ярмарки пренебрегу выгодами, которыя могу доставить и ей и тебь?
МАЙКО. Если такъ, Гиго, то е я не поѣду. — Что за веселье безъ тебя? маѣ будетъ скучно, я лучше останусь дома.
ГИГО. Нѣтъ, Майко, нѣтъ! я самъ прошу тебя — поѣзжай; я буду доволенъ мыслію, что моей Майко теперь весело.
МАЙКО. О, какъ ты добръ, Гиго! а вы, матушка, вѣдь также поѣдете съ нами?
КЕКЕЛА. Я? нѣтъ, Майко! мнѣ что-то нездоровится, да и куда старухѣ тащиться? Ты поѣдешь съ своими подругами и съ моей старой пріятельницей, Фатьмою; завтра поутру заѣдутъ онѣ за тобою и вы всѣ вмѣстѣ отправитесь на ярмарку. Ну, какъ же ты одѣнешься, Майко? тамъ будетъ столько народу, что невѣстѣ Гиго стыдно было бы быть одѣтой хуже другихъ.
МАЙКО. Я надѣну голубую кебу, которую подарилъ мнѣ недавно Гиго, серебряный поясъ и бѣлую чадру.
ГИГО. Постой, Майко, въ числѣ другихъ товаровъ я получилъ такой… да ты сама сейчасъ увидишь… (хочетъ идти).
МАЙКО. Куда же ты бѣжишь, Гиго?
ГИГО. На одну минуту — къ себѣ въ лавку; я хочу подарить тебѣ… О! какъ хороша ты будешь, Майко, въ новомъ нарядѣ!
МАЙКО. Знаешь ли, матушка, мнѣ въ-самомъ-дѣлѣ что-то не хочется на ярмарку; только что вспомню, что завтра ѣхать — сердце замретъ и какъ будто шепчетъ и предостерегаетъ: не ѣзди, Майко, не ѣзди!
КЕКЕЛА. Полно, дитя мое, ты совсѣмъ одичала, сидя все дома, ты ужъ боишся и въ люди показаться. Посмотрѣла бы ты, какъ радостно собираются твои подруги.
МАЙКО. Онѣ увѣрены, что имъ будетъ весело.
КЕКЕЛА. И тебѣ будетъ весело!.. да и нельзя скучать на ярмаркѣ; ты ни разу не была, потому и не знаешь. Подумай! народу бездна, всѣ веселы, разодѣты, звучитъ чангуръ, льется пѣсня слѣпаго пѣвуна, а вокругъ, на быстрыхъ коняхъ, весело скачутъ и танцуютъ наѣздники, помахивая пестрыми значками. — Да накрывай-ка столъ, вѣдь Гиго пошелъ не далеко.
МАЙКО. Да, только до лавки!
КЕКЕЛА. Принести тебѣ подарокъ къ празднику; знаю, знаю, что онъ только объ тебѣ думаетъ (Майко накрываетъ столъ). Выла и я моложе; помню, отецъ твой въ первый разъ увидѣлъ на ярмаркѣ меня… Да кто это стучится, посмотри-ка въ окно. (Стукъ у двери).
МАЙКО. Это старушка, Марта.
КЕКЕЛА. Что же, отвори ей.
МАЙКО. Кчему?.. Послушай, что во всемъ сосѣдствѣ говорятъ про Марту: — она сплетница, любитъ клѣветать и злословить, и какъ, черный воронъ, приноситъ несчастіе своимъ приходомъ.
КЕКЕЛА. Полно, Майко, ты ее не любить, да и только.
МАЙКО. Правду ли говорятъ, что она колдунья — не знаю; только, когда она возметъ меня за руку, мнѣ становится, какъ-то холодно на сердцѣ, а поцѣлуетъ она меня ледяными, мертвыми губами, то, мнѣ кажется, что холодная змѣя обвилась около меня и впустила свое жало.
КЕКЕЛА. Да нельзя же не пустить сосѣдку, слышишь она стучится? Майко, отвори ей.
МАРТА. А, моя ласточка! На силу-то откликнулась? (цѣлуетъ ее) Да какъ ты похорошѣла, щеки твои разцвѣли, какъ розы весною, а глазки, словно звѣзды предъ разсвѣтомъ, играютъ тихо и сладко, и какъ будто ждутъ, что скоро ихъ смѣнитъ другой свѣтъ и блескъ и онѣ промѣняютъ свои холодные, серебряные лучи на горячіе, золотые лучи солнца.
МАЙКО. Ты вѣчно, Марта, съ заучеными словами; вѣдь ты разговариваешь, а не пѣсню поешь.
МАРТА. А, можетъ быть, Майко, моя пѣсня и тебѣ полюбится. Здравствуй, Кекела! и ты что-то непривѣтлива.
КЕКЕЛА. Здравствуй, сосѣдка! присядь! — Я тебѣ рада.
МАРТА. Рада? — не правда, сосѣдка, ты мнѣ не рада, хотя и должна бы радоваться. Вѣдь радуется земля, изсушенная солнцемъ, когда благотворный дождь ее освѣжитъ; радуется путникъ, когда, уставши и утомясь отъ зною, онъ находитъ тѣнь широкаго дерева и отдыхаетъ подъ нимъ. Что же ты молчишь, Майко?.. ты — благотворный дождь, который освѣжаетъ воздухъ, въ которомъ живетъ твоя мать, ты — прохладная тѣнь, подъ которою она успокоится отъ долгаго пути.
МАЙКО. Марта! слышу слова и ничего не понимаю, ты больше жила и видѣла, матушка понимаешь ли*ты, что она хочетъ сказать?
КЕКЕЛА. Нѣтъ! и я не понимаю.
МАРТА. Ну, такъ послушай же мою басенку, стояла на полѣ старая орѣшина, безъ воли и холи, всѣми заброшенная: и солнце печетъ ее и дождь мочитъ; и вотъ нечаянно свилъ себѣ на ней гнѣздо молодой соловей, поетъ онъ въ пустынѣ, а пѣсня далеко слышна. Шелъ охотникъ поохотиться, услышалъ пѣсню соловьиную, подошелъ къ дереву, сталъ слушать и заслушался.
КЕКЕЛА. Хитра рѣчь твоя, Марта, — да конца въ ней не видно. марта. Э! сосѣдка! рѣка и дальше течетъ, и все ей конецъ есть; дослушай меня: вотъ охотникъ говоритъ орѣшинѣ: отпусти свою жилицу на житье-бытье ко мнѣ, — не въ пустынѣ звучать ея пѣснямъ, не по сухимъ твоимъ вѣтвямъ порхать ей: отпусти. Я посажу ее въ золотую клѣтку, или въ садъ цвѣтущій — и всѣ будутъ любоваться птичкой и ея пѣсенками, а тебя, старое дерево, успокою на старости, освѣжу и согрѣю лучше солнышка, полью дождикомъ изъ чистаго золота.
МАЙКО. Матушка! не доброе что-то хочетъ сказать она.
КЕКЕЛА. Что ты боишся, Майко? Развѣ ты не знаешь, что Марта — сказочница, услыхала новую сказочку и пришла ею насъ потѣшить. Что за смыслъ въ старой орѣшинѣ, молодомъ соловьѣ и золотомъ дождикѣ — золотыхъ дождей не бываетъ.
МАРТА. А посмотри, какъ этотъ дождь накрапываетъ, (высыпаетъ червонцы).
МАЙКО. Посмотри, матушка… Золото! Что это такое?
КЕКЕЛА. Золото! Что это значитъ, Марта?
МАРТА. Что это значитъ!.. То-то, сосѣдка Кекела, не любила ты старой Марты; не добро говорила про нее, а эта самая Марта приноситъ тебѣ и богатство и счастіе.
КЕКЕЛА. Какое богатство? (вмѣстѣ.)
МАРТА. Какое счастіе? (вмѣстѣ.)
МАРТА. (Майко). Пой, пой, мой соловушка! Скоро запоешь еще звучнѣе, коли мать твоя съ умомъ… Аты, Кекела, достигла до старости, а все безпамятна. Слушай же, а разтолкую тебѣ мою басню: ты — орѣшина, у тебя живетъ соловушко — дочь твоя, и услыхалъ и увидалъ ее князь Вахтангъ.
МАЙКО. О, Боже мой! Такъ за тѣмъ-то онъ ходилъ такъ часто около нашего дорбаза и, поровнявшись, смотрѣлъ на меня такими глазами, что мнѣ становилось стыдно и я, краснѣя, спѣшила уйти.
МАРТА. А! задумалась, да и есть о чемъ; богатъ, именитъ князь Вахтангъ… сколько у вето добра и золота!…
КЕКЕЛА. Что жъ за дѣло?.. Его золото — не наше. Марта, я тебя не понимаю! (Гиго, входя, останавливается въ дверяхъ).
МАРТА. Захочешь — и оно будетъ твоимъ; полюбились Вахтангу очи твоей Майко, сохнетъ онъ по ней; отпусти ему твою дочь — и онъ осыплетъ васъ золотомъ, и съ той поры пойдетъ вамъ талантъ и счастіе.
МАЙКО. Матушка! Развѣ ты не угадываешь, что она хочетъ сказать? Развѣ ты торгуешь мною, продаешь меня? О! недаромъ говорила я, что это змѣя ползетъ на насъ.
МАРТА. Глупенькая! Жаль мнѣ тебя, — ты еще не знаешь цѣны золота, на него можно купить и любовь и счастіе и всѣ блага міра. Вахтангъ богатъ, знатенъ, у него ты будешь жить такъ, что княжны будутъ тебѣ завидовать. Разсуди, Майко, какая разница между Вахтангомъ и твоимъ женихомъ? Одинъ, — князь, другой — купецъ; одинъ богатъ, другой бѣденъ! Согласись, Майко, и повѣрь, что тебѣ самой будетъ стыдно, какъ у тебя въ повелѣніи будутъ десятки рабовъ, изъ которыхъ ни одинъ не уступить Гиго, котораго отецъ твой Христа ради подпалъ на улицѣ.
МАЙКО. Зачѣмъ Гиго здѣсь нѣтъ! онъ заставилъ бы тебя молчать.
ГИГО. Успокойся, Майко, я здѣсь! А! проклятая, ты не знала, что этотъ бѣднякъ — пріемышъ слышалъ твои отвратительныя слова, безчестныя предложенія, что онъ выброситъ тебя за порогъ этого дома, который ты хотѣла запятнать позоромъ и безчестіемъ! Твой Вахтангъ, говоришь ты, богатъ, могучъ, силенъ, да знаешь ли ты, старая шакалка: ктобы ни былъ тотъ человѣкъ, который осмѣлится похитить у меня Майко, — я разтерзаю его, размѣчу прахъ его по полю, а кости разбросаю собакамъ; онъ благороденъ, говоришь ты, а цѣною золота хочетъ купить любовь Майко!.. Да развѣ ты не знаешь, старуха, что за эту любовь я готовъ по каплѣ источить всю кровь своего сердца, готовъ загубить свою душу! Неужели, проклятая колдунья, кровь и душа моя дешевле ничтожнаго, грязнаго золота твоего Вахтанга?
КЕКЕЛА. А я слушала, слушала, и все не понимаю, къ чему клонитъ она рѣчь свою? Вонъ изъ нашего дома! Чтобъ слѣдъ твой заросъ крапивою!
МАРТА. Какъ? и ты противъ меня?
ГИГО. А развѣ ты думала, что мать согласится продать свою дочь? что золото твое ослѣпитъ ее? ты по себѣ судила, продажная душа! Вонъ отсюда, или я убью тебя на этомъ же мѣстѣ!..
МАЙКО (бросается къ Гиго). Гиго! ради Бога, успокойся.
МАРТА (въ дверяхъ). Да будетъ же проклятіе надъ вашимъ домомъ и надъ всѣми вами, до послѣдняго колѣна! Я отрясаю съ ногъ моихъ пыль на порогъ вашего дома, и помните, да заростетъ порогъ вашъ крапивою и терніемъ, да исполнится мое проклятіе, и какъ сокрушительный громъ, пойдетъ изъ рода въ родъ въ вашемъ потомствѣ и будетъ разить васъ! Несчастіе, какъ тѣнь, будетъ слѣдовать за вами шагъ за шагомъ! Пусть земля не дастъ вамъ пріюта и пусть голодные шакалы разроютъ ваши могилы и разнесутъ ваши кости на чужія земли, (Уходитъ),
МАЙКО. Мнѣ страшно, матушка! Не ужели сбудутся предсказанія этой злой вѣщуньи.
КЕКЕЛА. Полно, дитя мое; небо не слушаетъ неправедныхъ проклятій.
ГИГО, (увидѣвъ золото). Что это? Золото!.. Плата за безчестіе Майко и за мое несчастіе! (выбрасываетъ въ окно). Возьми свои деньги. Да лягутъ онѣ свинцомъ на твою душу!
МАЙКО. Гиго, успокойся! Развѣ пустыя слова бездушной старухи могутъ поколебать любовь мою къ тебѣ?
ГИГО. Вѣрю, Манко, вѣрю. И вполнѣ убѣжденъ въ твоей любви, но, согласись, какъ больно и грустно было мнѣ слушать, когда при мнѣ оцѣнили честь твою… Знаешь ли, Майко, — одна мысль, знаю, что не сбыточная, но одна мысль, что ты могла бы измѣнить моей любви и твоимъ клятвамъ можетъ свести меня въ могилу. Я дорожу тобою, дорожу, какъ скупецъ зарытымъ своимъ сокровищемъ! И отнять тебя у меня?
КЕКЕЛА. Перестаньте, дѣти мои!
ГИГО. Какъ былъ я веселъ за полчаса, съ какою радостію спѣшилъ порадовать новымъ подаркомъ мою Майко, какъ хорошъ мнѣ казался этотъ лечакъ — примѣрь его Майко.
МАЙКО, (беретъ лечакъ неохотно). Благодарю, Гиго; онъ мнѣ не нуженъ, я не поѣду.
КЕКЕЛА. Полно ребячиться, поѣзжай!
ГИГО. Ты такъ хороша! Этотъ лечакъ такъ пойдетъ къ тебѣ.
КЕКЕЛА. Притомъ же, я дала слово, Фатьмѣ отпустить тебя съ нею на ярмарку, поѣзжай! Разсѣйся, посмотри на людей, покажи себя — пусть добрые люди полюбуются тобою. Вѣдь не всѣ-же Вахтанги.
ГИГО, (прерывая). Матушка! что же, если ей не хочется ѣхать? (успокоившись). Нѣтъ, Майко, поѣзжай! Дай мнѣ слово, что. ты поѣдешь, (беретъ ее за руку).
ГИГО. А! это голосъ Бичо .
ГИГО. Что тебѣ?
БИЧО. Русскому окружному понадобились какіе-то товары; онъ ждетъ тебя у твоей лавки, — ступай скорѣе!
ГИГО. Спасибо, Бичо! Бѣги впередъ и скажи, что я сейчасъ буду. (Бичо уходитъ).
КЕКЕЛА. А обѣдъ нашъ?
гиго. Не хочу, матушка!
КЕКЕЛА. И мнѣ что-то нехочется; сосѣдка наша такъ меня разстроила, надо мнѣ старухѣ отдохнуть. (уходитъ)
ГИГО (беретъ шляпу). До свиданія, Майко!
МАЙКО (подходитъ къ Гиго). Прощай, Гиго!
ГИГО, (цѣлуя ее). Прощай, моя радость.
МАЙКО. До вечера.
Бѣдный Гиго! какъ онъ встревоженъ! Когда онъ цѣловалъ меня, я замѣтила слезы на его глазахъ. О! зачѣмъ онъ не князь, никто бы не осмѣлился безпокоить его, и на глазахъ его я не видала бы этихъ слезъ. Но отчего же мнѣ такъ скучно? я люблю его, онъ любитъ меня, — а слезы такъ просятся изъ глазъ, и кто-то шепчетъ мнѣ, что онѣ скоро польются широкимъ ручьемъ.
МАЙКО (вскрикиваетъ).
ВАХТАНГЪ. Не бойся, Майко! не дрожи всѣмъ тѣломъ! я не сдѣлаю тебѣ зла, — клянусь, не сдѣлаю.
МАЙКО. Вахтангъ! ты видишь, я одна, ты знаешь наши приличія, прошу тебя уйти!
ВАХТАНГЪ. Знаю, Майко, но я долженъ говорить съ Тобою на единѣ; знаю, но бываютъ случаи, гдѣ человѣкъ разрываетъ всѣ оковы приличія, волканъ любви далеко мечетъ свою лаву за предѣлы народныхъ обычаевъ и законовъ и пепелитъ ихъ при первомъ сопротивленіи.
МАЙКО. Умоляю тебя, Вахтангъ, уйди отсюда.
ВАХТАНГЪ. Непрерывай меня, ради Бога! дай высказать мнѣ все, что у меня на душѣ. — Вотъ скоро годъ, какъ ни одинъ часъ, ни одна минута не проходятъ у меня безъ думы объ тебѣ. Первый разъ я увидѣлъ тебя въ толпѣ другихъ красавицъ на крышѣ сакли, въ гостяхъ у Геравана….. увидѣлъ тебя-и полюбилъ навѣки. Здѣсь есть судьба — такъ Богъ велѣлъ! Иду ли ночью — и твой образъ, твоя тѣнь бѣжитъ передо мною, блеститъ въ свѣтѣ фонаря, который несетъ и колеблетъ мой Бичо въ рукахъ своихъ; рыщу ли но полю съ винтовкой за плечами — рветъ ласточка, воркуетъ голубка, прицѣливаюсь, — не бей! кто-то шепчетъ мнѣ, онѣ походятъ на Майко, на болѣзнь твою. Съ друзьями, пріятелями, я не прежній Вахтангъ!.. тоска о тебѣ горчитъ братскую азарпешу. Майко! люблю тебя болѣе, чѣмъ солнце любитъ землю, болѣе, чѣмъ Адамъ любилъ Еву въ раю! Если бы ты была продажная красавица — какая-нибудь кивина тифлисская, для которой золото и тюмены — все! я бы на вѣкъ пошелъ къ шалтану, забралъ бы его сокровища и отдалъ бы ихъ за одинъ мигъ блаженства съ тобою.
МАЙКО. А червонцы, которые ты прислалъ съ Мартою? ты думалъ купить меня?
ВАХТАНГЪ. Не тебя, твою мать.
МАЙКО. А развѣ мать моя торгуетъ мною?
ВАХТАНГЪ. Она — армянка!
МАЙКО. Но что тебѣ во мнѣ, если бы она и согласилась? я нелюблю тебя…
ВАХТАНГЪ. Майко! сжалься надо мною, полюби меня!
МАЙКО. Я полюбила Гиго прежде.
ВАХТАНГЪ. Я отдамъ тебѣ жизнь мою, душу, санъ, помѣстье, все, все… полюби меня!
МАЙКО. Я люблю Гиго!
ВАХТАНГЪ. Гиго!.. такъ бойся ко меня!.. ты будешь моею! — (быстро уходитъ)
МАЙКО (одна). Великій Боже! что со мною? голова горитъ, сердце разрывается на части, мнѣ страшно. — Гиго!.. Гиго!.. женихъ!.. спаса меня, спаси! — (быстро уходитъ)
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьЭЛИКО. Что это, какъ долго заставляютъ дожидаться… товарищи!
ІОЗЕПЪ. Правда, насъ нѣтъ и шести человѣкъ, да теперь впрочемъ всѣ скоро придутъ.
ЭЛИКО. Конечно! — солнце уже спустилось и уходитъ въ землю, какъ будто завидуетъ нашей пирушкѣ, и не хочетъ отъ зависти смотрѣть на насъ; тѣни отъ деревъ длиннѣе и длиннѣе ложатся по полю; мѣсяцъ выглядываетъ, а они все мѣшкаютъ.
ІОЗЕПЪ. Придутъ, подожди, что-нибудь задержало.
ЛЕВАНЪ. Задержало? да что же можетъ задержать, когда назначена братская пирушка, — когда уже разостланы ковры, когда чаши просятъ вина, когда вино просится въ горло, а товарищи дожидаются.
ІОЗЕПЪ. Славно! славно! видно что, Леванъ старый гуляка! ты вѣрно бы не заставилъ дожидаться.
ЛЕВАНЪ. Я? да если бы ангелъ смерти, Азраилъ, прилетѣлъ въ это время вынуть душу и въ золотомъ сосудѣ унести ее на тринадцатое небо, то я выпросилъ бы у него сроку — отпировать въ послѣдній разъ и веселѣе было бы душѣ, когда бы она предстала предъ Аллаха, сытая и разрумяненная кохетинскимъ.
ЭЛИКО. Видно, Леванъ, что ты пожилъ съ персами и начитался ихъ стихотворцевъ.
ПАСВАНЪ. Правда! правда! здорово товарищи!
КЕЛИМЪ. А, вѣрно, князь Леванъ красныя словца отпускаетъ?
ЛЕВАНЪ. Разсуди ты насъ, Келимъ, я сейчасъ говорилъ, что Аллахъ гораздо благосклоннѣе принимаетъ души, которыя являются предъ рубиновый престолъ его прямо съ пирушки, веселыя и разрумяненныя виномъ, и гораздо строже къ тѣмъ, которыя приходятъ худыя и блѣдныя, какъ будто-бы только вырвались изъ плѣна отъ лезгинцевъ.
ЭЛИКО. Врядъ ли, вѣдь Аллахъ чрезъ Магомета запретилъ имъ пить вино.
ЛЕВАНЪ. Запретилъ имъ пить при всѣхъ, а втихомолку позволилъ.
ЛЕВАНЪ. Стыдно, что приходишь такъ поздно.
ГРИГОРІЙ. Да нельзя было придти раньше.
ЭЛИКО. Прозакладую кинжалъ свой, что онъ гдѣ-нибудь подмѣтилъ красавицу и расхаживалъ мимо ея оконъ
ГРИГОРІЙ. Ты угадалъ, Элико.
ЛЕВАНЪ. Добрый мой другъ, князь Григорій! Я сейчасъ говорилъ, еслибъ я умиралъ передъ дружеской пирушкой, то выпросилъ бы сроку — пришелъ на пирушку, и лучше бы заставилъ дожидаться гурій, нежели друзей.
ГРИГОРІЙ. Не сердись же, Леванъ, вѣдь не всѣ такіе, какъ ты: для тебя пріятнѣе посмотрѣть на блюдо пилава, нежели заглянуть въ очи красавицы, а добрая азарпѣша вина тебѣ слаще, нежели поцѣлуй коралловыхъ устъ.
ЭЛИКО. Хорошо это все, Григорій, да оставимъ въ сторону небесныя очи, коралловыя уста. Смотрите, друзья, вотъ ужъ и звѣздочка сверкнула на небѣ, вотъ и другая, вотъ и мѣсяцъ вышелъ полюбоваться на насъ; мы, кажется, собрались: пора
ВСѢ. Пора! пора! (садятся на ковры-приносятъ вино-пьютъ.)
ІОЗЕПЪ. А что же мы не выберемъ себѣ начальника на попойку!
ЭЛИКО. Въ-самомъ-дѣлѣ, выберемъ тулумбаша!
ПАСВАНЪ. Кого же?
ЭЛИКО. Князя Григорія!
ІОЗЕПЪ. Напьется прежде всѣхъ, — жди тутъ порядка!
ЭЛИКО. Ну, такъ тебя Іозепъ.
ЛЕВАНЪ. Надуетъ, другихъ подчивать мастеръ, а самъ выливаетъ вино за рукавъ.
ЭЛИКО. Да кого же лучше, какъ не самого Левана! молодецъ! опытной тулумбашъ; повеселитъ, другихъ напоитъ и самъ напьется!
ВСѢ. Левана! Левана! здоровье тулумбаша! да здравствуетъ нашъ тулумбашъ! честь и слава Левану. (пьютъ].
ЛЕВАНЪ. (поднимая стаканъ). Благодарю всѣхъ васъ, Аллахъ — верды!
ВСѢ. Якши — Іолъ!
ЛЕВАНЪ. А! это голосъ Гехима!
ЛЕВАНЪ. Здравствуй, Гехимъ!
ГЕХИМЪ. Здорово, пирующіе братья! я проходилъ мимо виноградника, услышалъ возгласъ Аллахъ — верды! и смекнулъ, что здѣсь попойка.
ЛЕВАНЪ. Не ошибся!.. ты откуда?.. съ охоты?
ГЕХИМЪ. Что бы ее шайтаны побрали и съ тѣмъ, кто первый выдумалъ.
ЭЛИКО. А, что? видно была несчастлива?
ГЕХИМЪ. Несчастлива! да смѣетъ ли она быть несчастлива, Когда Гехимъ охотится? Гей* Бичо! втащить сюда тура. (Люди вносятъ дикаго барана.)
ЛЕВАНЪ. Славная добыла!
ГЕХИМЪ. Не правда Ли? этотъ убитый баранъ очень кстати? Леванъ! разпорядись-ка, вели изжарить шашлыкъ изъ славной добычи. (Леванъ отдастъ приказаніе)
ЭЛИКО. Гехимъ! что-жъ не пьешь? вѣдь, я думаю, ты усталъ, гонявшись за этимъ бараномъ?
ГЕХИМЪ (пьетъ). Добрый стаканъ вина теперь славное дѣло! Еще вчера на зарѣ, спустившись съ вершины, подмѣтили мы дружка съ моимъ Михалко, любовались имъ, какъ перепрыгивалъ съ утеса на утесъ, съ площадки на площадку — и лакомился травкой; Михалко подобрался ближе, вспугнулъ звѣря — только и видѣли его: какъ свинцовая нуля, звякнулъ онъ рогами о гранитный уступъ и скрылся по излучистой тропинкѣ, въ кустарникѣ, у подошвы горы; намъ того и надобно было! Я сѣлъ на замѣченный слѣдъ, изготовилъ винтовку, а Михалко спустился внизъ, чтобы отъискать его и снова спугнуть, жду часъ, два, три — ни слуху ни духу; вдругъ выстрѣлъ…. а, пріятель, просимъ пожаловать… гляжу, — баранья голова прямо скачетъ за меня… прицѣливаюсь… бацъ! и какъ видите…
ЛЕВАНЪ. Спасибо, Гехимъ за барана! пей же вино, догоняй насъ.
ГЕХИМЪ (пьетъ). Не отстану, будь спокоенъ!
ІОЗЕПЪ. Да гдѣ же Вахтангъ?
ГЕХИМЪ. Въ-самомъ-дѣлѣ, гдѣ Вахтангъ? Леванъ, гдѣ же твой молочный братъ?
ЛЕВАНЪ. Не знаю. Онъ хотѣлъ быть.
ЭЛИКО. Вотъ вздумали спрашивать! да развѣ вы незнаете, что Вахтангъ помѣшался отъ любви къ своей Майко!
ГРИГОРІЙ. Какъ, помѣшался? (вмѣстѣ.)
ІОЗЕПЪ. Какой Майко? (вмѣстѣ.)
ЭЛИКО. Постойте, постойте! вы спрашиваете оба вдругъ; разомъ двухъ стрѣлъ съ тетивы не пускаютъ.. Я вамъ отвѣчу по очереди: тебѣ, Князь Григорій, скажу, что если Вахтангъ еще не помѣшался, такъ есть надежда, что скоро помѣшается; водишь ли, приглянулась ему красавица…
ЛЕВАНЪ. Не правда, Элико! не приглянулась она ему, а любитъ онъ ее, какъ мѣсяцъ любитъ свое звѣздное небо, какъ газель, которая привѣтливо выбѣгаетъ изъ разсѣлины скалы, любитъ мягкою траву.
ЭЛИКО. Полно, Леванъ! развѣ не все равно, приглянулась она ему, или онъ ее полюбилъ? дѣло въ томъ, что съ-тѣхъ-поръ Вахтангъ сталъ совсѣмъ не тотъ. Бывало, кто первый гость на всякомъ праздникѣ? Вахтангъ!.. Кто первый гуляка, первый говорунъ и весельчакъ?.. Вахтангъ! А теперь… ходитъ одинъ, скучный, словно солнце въ туманное утро. На пирушкѣ молчитъ, не пьетъ, не шумитъ, а нахмуривъ брови, смотритъ въ азарпешу, какъ будто она зеркало, въ которомъ виднѣются косы и розовыя губки его Майко.
МАЛЬЧИКЪ, (по приказанію Левана кричитъ). Тулумбашу угодно, чтобы всѣ выпили за здоровье другъ друга. всѣ. Аллахъ — верды, якши — іолъ!
ІОЗЕПЪ. Да кто же эта Майко?
ЭЛИКО. Неужели ты не знаешь Майко, хорошенькой Майко, невѣсты Гиго, у котораго мы покупаемъ всѣ нужные товары.
ПАСВАНЪ. А, да вотъ идетъ и Вахтангъ; какъ онъ мраченъ.
ЭЛИКО. Добрая азарпеша вина сейчасъ развеселитъ его. — Здравствуй, Вахтангъ! мы сейчасъ про тебя говорили, на тебя пѣняли.
ВАХТАНГЪ. За что?
ЛЕВАНЪ. За то, что ты приходишь въ половинѣ пирушки, когда мы уже на полъ-пути къ блаженному состоянію, называемому опьяненіемъ.
ІОЗЕПЪ. (пьянъ) Тѣмъ хуже для него; онъ долженъ догонять насъ, долженъ бѣгомъ пробѣжать половину дороги, которую мы шли тихонько… Скорѣй устанетъ.
ЛЕВАНЪ. Вина! (наливаетъ ему).
ІОЗЕПЪ. Нѣтъ, не такъ! Мальчикъ! сочти, по скольку каждый изъ насъ выпилъ и подай столько же Вахтангу! Ну! Аллахъ-верды! Вахтангъ! пей-ка все это!
ВАХТАНГЪ. Оставь меня, Іозенъ!
ІОЗЕПЪ. Нѣтъ! нѣтъ! а, ты думаетъ остаться трезвымъ, когда мы хотимъ быть пьяными? Безъ отговорокъ, Вахтангъ, пей!
ВАХТАНГЪ. Ты и теперь уже пьянъ, Іозепъ; оставь меня, если не хочетъ видѣть ссоры на вашемъ праздникѣ.
ЭЛИКО. Вотъ ужъ и сердится, Вахтангъ! послушай дружескаго совѣта…
ЛЕВАНЪ. Правда, Вахтангъ! — Сохнетъ безъ привита дерево твоего сердца; полѣй азарпешей вина корни, которые оно такъ глубоко пустило въ твое сердце, — полей ихъ и увидишь какъ вѣтви распустятся и зазеленѣютъ надеждой.
ВАХТАНГЪ. Спасибо, Леванъ, за ученіе; да плохо вѣрится словамъ твоимъ! — Днемъ не бываетъ звѣздъ на небѣ, не свѣтитъ солнце по полуночи, — Нѣтъ! не разцвѣтетъ пальма надежды въ знойной пустынѣ моего сердца. Возьми назадъ твою азарпешу!
ЛЕВАНЪ. А посмотри, какъ глубока она! брось въ нее свою тоску — и она потонетъ, какъ камень въ морѣ.
ВАХТАНГЪ. Нѣтъ, Леванъ! она не потонетъ, а если и потонетъ, то на минуту, и тотчасъ же, какъ трупъ, выплыветъ на поверхность!
ЭЛИКО. Полно кручиниться, Вахтангъ! будто мы не знаемъ, что за дума залегла у тебя на сердцѣ? И что же ты печалишься и хмуришься, словно зимнее небо, и изъ чего? изъ любви!
ВАХТАНГЪ. Элико! говори про пилавъ, про вино, да про пѣсни, — не оскверняй имени любви и не примѣняй ее къ чувству, которое ты испытываешь, побрякивая червонцами и гладя на баядерку, которая ноетъ и пляшетъ передъ тобою!
ЭЛИКО. Не сердись, Вахтангъ, а подумай, стоятъ ли какія-нибудь дивныя очи, чтобы сходить по нимъ съ ума! Вѣдь это ребячество. — Майко хороша, конечно, но я дамъ тебѣ совѣтъ…
ВАХТАНГЪ. Я также дамъ тебѣ совѣтъ, Элико: негодится бросать имена женскія на-вѣтеръ, какъ ячменныя зерна. — Статся можетъ, что которое нибудь изъ нихъ упадаетъ на сердце и разростется ненавистью, — кровавымъ мщеніемъ — понимаешь меня, — такъ замолчи же!
ЭЛИКО. Нѣтъ! я хочу вылечить тебя, Вахтангъ! Кчему служитъ твоя любовь? Майко невѣста другаго, къ тому же она тебя не любитъ,
ВАХТАНГЪ. Элико, опасно дразнить льва въ его пещерѣ!
ЭЛИКО. Говорятъ, что она безъ памяти любитъ своего жениха, не наглядится на него не дождется свадьбы.
ВАХТАНГЪ (поднимается). Замолчи, Элико! или поутру твоя мать осиротѣетъ, и вмѣсто краснаго кахоса, который журчитъ въ твоемъ стаканѣ, я наполню его до краевъ кипяткомъ изъ твоего сердца!
ЛИВАНЪ. Стоите! слушайте тулумбаша!
ВАХТАНГЪ, (Элико) Знаешь ли ты…
ЛИВАНЪ. Повторяю вамъ: слушаться тулумбаша! Развѣ вы забыли наше обыкновеніе, которому не измѣнялъ еще ни одинъ грузинецъ? На нынѣшній вечеръ — я вашъ царь. (Зовешь мальчика и шепчетъ ему на ухо.)
МАЛЬЧИКЪ. (провозглашаетъ) Тулумбашъ приказываетъ бросить стаканы и пить изъ турьихъ роговъ! (Люди приносятъ рога, въ серебряныхъ оправахъ, наполненные виномъ).
ЛЕВАНЪ. Я пью за здоровье всѣхъ гостей и пріятелей и будетъ тотъ шайтаномъ на пирушкѣ, кто не послѣдуетъ моему примѣру и не выпьетъ — столько же и такъ же, гехимъ, Что Элико задумался?… Струсилъ?
ЭЛИКО. Да есть отъ чего струсить, вѣдь въ рогъ-то входитъ двѣ бутылки вина.
ГЕХИМЪ. А ты и безъ того на полпути къ опьяненію! да вотъ посмотри, Іозепа хмель разобралъ совсѣмъ! онъ лежитъ безъ чувствъ.
ЭЛИКО, (вставая). Приказаніе тулумбаша должно быть свято, и потому мы выпиваемъ эти рога и просимъ покорно, чтобы болѣе пить намъ не приказывалъ.
ГЕХИМЪ. Въ-самомъ-дѣлѣ, надо сжалиться надъ нами, едвали половина изъ насъ добредетъ порядкомъ до дому, а съ Леваномъ въ питьѣ врядъ ли кто можетъ тягаться.
ЛЕВАНЪ. И такъ, нынѣшняя пирушка кончилась, и я слагаю съ себя званіе вашего начальника, вашего тулумбаша.
НѢКОТОРЫЕ. Не надолго, до первой пирушки, а мы, кажется, нерѣдко пируемъ!
(Въ продолженіе этого разговора, пирующіе расходятся; на сценѣ остаются Леванъ, Вахтангъ, и нѣсколько спящихъ).
ЛЕВАНЪ. Какъ странно, я думаю, тебѣ, Вахтангъ, смотрѣть на эту толпу бѣснующихся, пьяницъ и на принимать участія въ рхъ пированіи.
ВАХТАНГЪ. Леванъ! у меня въ душѣ не тише, не спокойнѣе, они пьютъ безуміе въ винѣ, а я всасываю его въ новомъ для меня чувствъ, которое не знаю, какъ назвать тебѣ.
ЛЕВАНЪ (поднимаетъ чашу съ виномъ). Назови, какъ хочешь, но пей! Выпей, Вахтангъ, и душа успокоится. (Вахтангъ съ неохотою. пьетъ) Ты пьешь не охотно, а давно ли не отставалъ отъ меня?
ВАХТАНГЪ. Давно, ли? — Но всему есть время, не ропщеть же Кура, скованная зимнимъ холодомъ; не бѣжитъ же Терекъ, когда обвалъ сорвется, съ горъ и перегородитъ ему путь.
ЛЕВАНЪ. Продолжай, Вахтангъ, говори откровенно, мы теперь одни, видишь — всѣ разбрелись, а эта засыпаютъ и насъ не слышатъ! — говори!
ВАХТАНГЪ. Что же говорить тебѣ? — Любовь къ Майко, словно горный обвалъ, съ, шумомъ о грохотомъ, упала на мою душу и перегородила ея прежній путь, и она. не въ силахъ пробить этой плотины, волнуясь и пѣнясь, потекла въ другую сторону; ты знаешь, что я люблю Майко, во не знаешь, какъ я люблю ее!
ЛЕВАНЪ. Такъ что же?.. полюбилась голубушка — такъ въ когти! не ужели робѣть соколу?.. да и добро бы княжна, а то..
ВАХТАНГЪ. Не договаривай! она лучше всѣхъ княженъ въ свѣтѣ.
ЛЕВАНЪ. Смани ее.
ВАХТАНГЪ. Смани? — Давно ли ангеловъ стали сманивать съ неба?
ЛЕВАНЪ. Купи!
ВАХТАНГЪ. Купи! — Еслибъ весь міръ обратить въ груды золота, то и тогда плата еще будетъ мала и тогда не купить.
ЛЕВАНЪ. И ты неупотреблялъ никакихъ средствъ?
ВАХТАНГЪ. Я хотѣлъ подкупить ея мать чрезъ старуху Марту, она — армянка, думалъ я, бѣдна, любитъ золото — и то не удалось.
ЛЕВАНЪ. Чтожъ, украдь, увези, вотъ тебѣ рука моя — помогу во всемъ.
ВАХТАНГЪ. Принимаю, Леванъ, твое обѣщаніе, принимаю его, потому-что увѣренъ въ тебѣ и потому что это — единственное средство. — Слушай! я былъ у нея, я видѣлъ ее, я говорилъ ей про мою любовь.
ЛЕВАНЪ. Что же она тебѣ отвѣчала?
ВАХТАНГЪ. Кровь стынетъ въ жилахъ: Леванъ, она призналась, что не можетъ любить меня, — что она любитъ Гиго… Да развѣ онъ — избранникъ неба? развѣ онъ родился подъ благодатною звѣздою, что безъ слезъ, безъ страданій, безъ мученій можетъ овладѣть божествомъ, по которому я страдаю, плачу, мучусь, за которое готовъ принесть судьбѣ дорогой выкупъ? О! если такъ, пусть же и онъ почувствуетъ, что я чувствую; пусть этотъ адъ, который бунтуетъ у меня въ душу перейдетъ и въ его душу! Леванъ, я далъ клятву, что Майко будетъ моею, а Вахтангъ умѣетъ сдерживать свои клятвы и рано ли, поздно ли… (входитъ Марта).
МАРТА. Да будетъ миръ о радость надъ тобою, князь Вахтангъ! Я искала тебя.
ВАХТАНГЪ. Кчему искать, когда ты не можешь помочь мнѣ; кчему желать мира и радости, когда ты ихъ съ собою неприносишъ.
МАРТА. Кто знаетъ, князь, можетъ быть, я и несу ихъ съ собою.
ВАХТАНГЪ. Говори, говори, скорѣе, Марта! что такое? Можетъ быть, мать Майко одумалась и прельстилась золотомъ? Можетъ быть, сама Майко тронулась моею любовью?
МАРТА. Нѣтъ, князь, нѣтъ! и мать не ослѣпилась твоимъ золотомъ, — и сама она попрежнему отвергаетъ и ненавидитъ тебя.
ВАХТАНГЪ. Такъ ты пришла смѣяться надо мною, старая колдунья! прочь!
МАРТА. Полно, полно, князь, ты не сердись, а выслушай меня. — Долго гонялся охотникъ за газелью — и газель все ускользала отъ него, — вотъ и говоритъ ему добрый человѣкъ., не полѣнись ты взойти на дорогу, гдѣ теперь заснула газель твоя, и ей не миновать твоихъ рукъ.
ЛЕВАНЪ. Говори яснѣе, старуха!
МАРТА. Слушай, князь: ты предлагалъ Майко любовь и душу, она отвергла и то и другое; ты стращалъ овладѣть ею, клялся, что она будетъ твоя, и она съ женихомъ своимъ посмѣялась твоимъ угрозамъ и клятвамъ.
ВАХТАНГЪ. О! клялся — и сдержу свою клятву.
МАРТА. Вотъ я и пришла къ тебѣ, князь, предложить средство.
ВАХТАНГЪ. Говори, какое? Клянусь могилою отца и душею матери, что никакое препятствіе меня не остановитъ!… ни горы, ни моря, ни пропасти, ни страхъ казни, ни погибель, ни адъ, ни небо! Говори?
МАРТА. Все это гораздо легче, князь! Майко съ подругами ѣдетъ на ярмарку и теперь недалеко отсюда; съ ними только двое безоружныхъ погонщиковъ, стоитъ тебѣ, какъ горному орлу, налетѣть на нихъ и — голубка твоя!
ВАХТАНГЪ. Правда, правда; спасибо, Марта! Вотъ тебѣ золото. — А, Майко! Было время, что за одну твою привѣтливую улыбку я отказался бы отъ лучей солнца, за одинъ вздохъ изъ твоей груди я отдалъ бы все свое дыханіе; за одинъ поцѣлуй позволилъ бы тысячу разъ разить себя кинжаломъ въ одну и ту же рану; но ты оттолкнула меня! — Хорошо… Такъ ты будешь же моею, хоть бы это стоило мнѣ цѣной тюрьмы или колодъ, которыя надѣваютъ на преступника. Леванъ, помнишь ли свое слово быть моимъ участникомъ во всемъ, что-бы я не задумалъ; жми крѣпче руку, жми, вѣдь ты не откажешься.
ЛЕВАНЪ. Вотъ рука моя…. я отъ тебя не отстану.
ВАХТАНГЪ. Увеземъ Майко! Эй, люди!.. Коней, (убѣгаетъ).
А! Гиго! а, Кекела! я змѣя!… я старая шакалка… я колдунья!… Хорошо! вотъ и подарочекъ жениху съ невѣстою! вотъ и плата вамъ за хлѣбъ-соль, которыми меня угостили!… Повеселитесь же теперь, да посмѣйтесь надъ старою Мартою.
ПЕРЕМѢНА ДЕКОРАЦІИ.
правитьТеатръ представляетъ внутренность жилища вахтангова; нѣсколько минутъ сцена пуста, — наконецъ, Вахтангъ вноситъ безчувственную Майко и кладетъ ее на скамью.
ВАХТАНГЪ. А, наконецъ, ты моя! — моя Майко! въ моей власти — теперь ничто не вырветъ тебя у меня! Она въ обморокѣ. (Смотритъ на нее). Проснись Майко! — Не отвѣчаетъ, — лежитъ какъ мертвая. — (Становится подлѣ нея на колѣна и беретъ ее за руку.) Она не слышитъ, только вѣтеръ воетъ въ отвѣтъ на мои вопли и моленія. — У, какъ онъ страшно воетъ! точно похоронный напѣвъ надъ вырытою могилой. — Какъ все вокругъ меня темнѣетъ… вотъ идутъ съ сѣвера громады тучъ… будто несутъ гибель а разрушеніе міру!.. Слышишь ли, Майко, — міръ кончается, простись, чтобъ я успѣлъ хоть одинъ разъ поцѣловать тебя! (бросается къ ней). Открой свои глаза, чтобъ предо мной открылось небо! — О! проснись, Майко, проснись! (Майко вздыхаетъ) Она вздохнула!… она жива! О! благодарю Бога!.. Да, если бы я нашелъ ее мертвою, въ гробѣ и въ саванѣ, то и тогда огонь, который у меня въ сердцѣ, разтопилъ бы ледяныя оковы смерти, душа моя разбудила бы ея заснувшую душу и мое горячее дыханіе влило-бы въ ея грудь всѣ страсти, всѣ помыслы бытія! (цѣлуетъ ее. — Майко приходитъ въ себя. Вахтангъ отскакиваетъ.)
МАЙКО. Гдѣ я? что со мною было? Ахъ, какъ ужасенъ сонъ.
ВАХТАНГЪ. Майко!
МАЙКО. Мнѣ снилось, что я ѣхала на ярмарку; подруги мои были веселы, — спрашивали скоро ли будетъ моя свадьба, какъ вдругъ какой-то всадникъ, весь закутанный въ бурку, схватилъ меня, помчался, духъ замеръ… О! какой ужасный сонъ!
ВАХТАНГЪ. Это не сонъ, Майко! Всадникъ, закутанный въ бурку, который схватилъ тебя и помчалъ — былъ я; ты думаешь, что, полюбивъ тебя однажды, какъ полюбилъ я, можно разлюбить такъ скоро? Ты ошиблась, Майко! ты у меня, ты моя! (бросается къ ней. Майко вздрагиваетъ и бѣжитъ на аванъ-сцену.)
МАЙКО. Такъ это не сонъ… это ты, Вахтангъ? О! зачѣмъ я не заснула сномъ непробуднымъ, сномъ смерти!..
ВАХТАНГЪ. Безпробуднымъ? О, я разбудилъ бы тебя, Майко, горячимъ поцѣлуемъ, какъ насъ разбудитъ труба страшнаго суда; сномъ смертнымъ, говоришь ты? Нѣтъ! я вырвалъ бы тебя у самой смерти!
МАЙКО. Мать моя! гдѣ ты? помоги мнѣ! освободи меня! Боже мой! что со мною будетъ? Гиго! Гиго! за чѣмъ я здѣсь!
ВАХТАНГЪ. Зачѣмъ? Затѣмъ, что я люблю тебя, что любовь моя не ручеекъ, который тихо и ровно катится по лугу; но водопадъ, который съ шумомъ и громомъ летитъ въ бездну, опрокидываетъ и разрушаетъ всѣ препятствія, срываетъ горы съ мѣста и уноситъ съ собою все, что захотѣло бы стать на его пути.
МАЙКО. Вахтангъ! небо потребуетъ у тебя отчета!
ВАХТАНГЪ. Я пойду на битву съ небомъ и землею. Можетъ быть, паду въ этой битвѣ, но прежде — ты будешь моею.
МАЙКО. Твоею! защитите меня, силы небесныя!
ВАХТАНГЪ. Ничто не защититъ тебя! ты у того самого Вахтанга, котораго, еще недавно, такъ холодно, такъ безжалостно оттолкнула съ его любовью, просьбами, обѣщаніями. Майко! помнишь ли слово, которое вырвалось у меня на прощаньи съ тобою. Я говорилъ, ты будешь моею — и сдержалъ слово: теперь ты моя!
МАЙКО. Чего ты хочешь отъ меня? Я не могу любить тебя, я люблю другаго, я люблю Гиго!
ВАХТАНГЪ. О! Если такъ, то слушай же меня: не любви хочу я, — эту розу я разтопталъ въ цвѣтникѣ моего сердца. — Теперь я требую рабской покорности и слѣпаго повиновенія моей волѣ. Слышишь ли, Майко!
МАЙКО. Ты забываешь, Вахтангъ, что надъ нами есть Богъ, который насъ слышитъ и видитъ, и нѣкогда разбудитъ предъ Своимъ Престоломъ; тамъ отдашь ты отчетъ въ томъ, что лишилъ меня дома и матери, для которой я была послѣднимъ счастіемъ и утѣшеніемъ; въ томъ, что разрознилъ два сердца, которыя Богъ и люди благословили на будущій путь въ жизни. Да! потому-что я люблю Гиго столько же, сколько онъ меня любитъ.
ВАХТАНГЪ. Опять Гиго! Опять ты повторяешь мнѣ это ненавистное имя; я безумствую, а ты еще увеличиваешь мое безуміе.
МАЙКО. Умоляю тебя, Вахтангъ, сжалься! Ты видишь — я въ твоихъ рукахъ, я беззащитна, я не буду говорить про Гиго, я не люблю Гиго, только, ради Бога, пусти меня къ моей матери: — она бѣдная стоскуется обо мнѣ — сляжетъ въ могилу. Дай мнѣ хоть закрыть ей глаза! пусти меня!
ВАХТАНГЪ. А ты забыла, я умолялъ тебя точно такъ же, какъ ты меня умоляешь, Майко! говорилъ я, одинъ ласковой взглядъ, одно привѣтливое слово… я плакалъ предъ тобою, какъ ты предо мною теперь плачешь; ты сказала — нѣтъ! и я говорю — нѣтъ!
МАЙКО. Заклинаю именемъ всего, что для тебя дорого, священно, честью твоей матери, Вахтангъ отпусти меня!
ВАХТАНГЪ. Майко! не проси меня! — что сдѣлано, того не перемѣнишь; молнія, упавшая на землю, не возвратится опять на небо; горный обвалъ, сорвавшійся съ вершинъ, не взойдетъ опятъ на гору. Я сказалъ, что ты будешь моею и — сдержу свое слово.
МАЙКО. О! нѣтъ, Вахтангъ! ты добръ, благороденъ, великодушенъ, ты не сдѣлаешь меня несчастною; и кчему тебѣ мое несчастіе? Оно не принесетъ тебѣ ни одной минуты наслажденія; смотри, Вахтангъ, я у твоихъ ногъ, я обнимаю твои колѣна, пусти меня, я забуду всѣ горести, которыя ты причинилъ мнѣ и всей моей жизни будетъ мало, чтобъ молиться за тебя.
ВАХТАНГЪ. Поздно, Майко, поздно!
МАЙКО. О! такъ выслушай меня, злой, безчувственный человѣкъ! ты глухъ къ моимъ моленіямъ, которыя пробили бы сводъ небесный, ты не видѣлъ моихъ слезъ, которыя разтопили бы камень: Слушай же! я тебя ненавижу, обожаю Гиго и умру съ его именемъ на устахъ!
ВАХТАНГЪ (вынимаетъ кинжалъ). Посмотри на этотъ кинжалъ — онъ широкъ — есть гдѣ улечься и пощадѣ и жалости. Еще одно сопротивленіе и кровь твоя заклубится дымомъ на его булатѣ, (бросаетъ кинжалъ).
МАЙКО. Кинжалъ! смерть! — О! она лучше позора! убей Вахтангъ! я умру охотно… убей!
ЛЕВАНЪ. Вахтангъ, ты погибъ! Нѣтъ никакой надежды къ спасенію! О твоемъ похищеніи дали знать въ городъ; окружной, въ сопровожденіи мѣстнаго начальства и Гиго, спѣшатъ сюда. Я опередилъ ихъ нѣсколькими минутами.
МАЙКО. Боже! защитникъ невинныхъ, благодарю тебя! твоя десница спасетъ меня, сироту!
ВАХТАНГЪ. Опять преграда!
ЛЕВАНЪ. Вахтангъ! быть можетъ, ты успѣешь спастись… бѣги!
ВАХТАНГЪ. Мнѣ бѣжать, Леванъ? какъ бы не такъ… пусть весь свѣтъ идетъ со мною на бой. — Что жъ? а готовъ, я выдержу битву; но Майко все-таки будетъ моею!
МАЙКО. Гиго! спѣши спасти Майко, свою невѣсту!
ВАХТАНГЪ. Не радуйся, Майко! хоть женихъ твой спасетъ тебя, но я положу клеймо позора на твое имя! О! ты не знаешь, что значитъ месть для азіатца. — Слушай: меня обвинитъ законъ, я погибну въ заточеніи; но свѣтъ тебя отвергнетъ, позоръ пойдетъ на ряду съ тобою до самой могилы, да, и въ могилѣ кости твои вздрогнутъ не разъ отъ клеветы людской, и, умирая, послѣдній вздохъ въ предсмертныхъ мукахъ сольется съ именемъ Вахтанга, котораго ты отвергла!
КЕКЕЛА. Дочь моя, гдѣ ты! тебя хотѣли оторвать отъ моего Сердца, дитя мое!
МАЙКО. Матушка!
ОКРУЖНЫЙ. Князь!
ВАХТАПГЪ. Ни полслова! я виноватъ! знаю законы — они неумолимы, — берите меня, но я достигъ своей желанной цѣли: Майко, была моею! — Возмите ее защитники невинности, она мнѣ болѣе не нужная.
МАЙКО. Онъ лжетъ! онъ лжетъ! не вѣрьте ему! онъ клевещетъ на меня. (Бросаетея къ Гиго) Гиго! защити меня!
ГИГО. Прочь отъ меня, Майко! прочь отъ меня!
МАЙКО. Матушка!
КЕКЕЛА (плачетъ). Прочь отъ меня! Боже! зачѣмъ продлилъ ты жизнь мою? я увидѣла безчестіе моей дочери!
ГИГО. Не плачь, Кекела! ты лишилась дочери, но, къ утѣшенію, у тебя есть сынъ… Да, матушка, я замѣню тебѣ дочь… пойдемъ.
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьКЕКЕЛА (сидитъ одна.) Такъ суждено было мнѣ испить до дна всю чашу горестей! Для чего я дожила до этого страшнаго дѣла? лучше бы могильный песокъ засыпалъ мои глаза, я не видала бы нашего несчастія! Старое сердце мое покоилось бы въ могилѣ и не рвалось бы отъ горя! Господи! прости мои ропотъ и да будетъ твоя святая воля! — Майко! бѣдная моя Манко, лучше бы ты умерла!
МАЙКО (въ бѣломъ платьи, съ распущенными волосами, съ книгой въ рукахъ, тихо подходитъ къ матери и смотритъ на нее.) Полно, матушка! ты опять печальна, переставь грустить — видишь ли что? за-минуту, я такъ же грустила, да вотъ нашла книгу, почитала и мнѣ будто легче; — возьми, матушка, почитай ее, — славная книга, — тутъ написано… что бишь тутъ написано… не помню.
КЕКЕЛА (плачетъ.) О, Боже! дай силу и волю перенести все это!
МАЙКО. Ты плачешь, матушка, я знаю, о чемъ: прошедшую ночь мѣсяцъ мнѣ все разсказалъ, (говоритъ шопотомъ) Ты любила своего жениха и онъ любилъ тебя, свадьба ваша была уже назначена; тебя увезъ какой-то злой человѣкъ и оклеветалъ, опозорилъ и твой женихъ отвергъ тебя… Стоитъ-ли грустить? я несчастнѣе тебя, да не грущу. Если бъ ты знала, что со мною было?
Птичкою прежде подъ небомъ я мчалась,
Какъ будто младенца душа!
Издали вашей землей любовалась,
Она такъ была хороша!
Вотъ меня къ вашей землѣ приманила
Любовь и тоска бытія!
Я опустилась и прямо въ могилу,
Въ могилѣ проснулася я.
Крылья легкія отпали,
Не летѣть ужъ къ вышинѣ!
И забилось для печали
Сердце новое во мнѣ.
Сжало душу жизни горе;
Къ небу бросила я взглядъ:
Надо мною, точно море,
Звѣзды свѣтлыя кипятъ.
На землѣ же все уныло….
Замерла душа моя
И изъ птички лѣгкокрылой
Стала женщиною я!
КЕКЕЛА. Майко! Майко!
МАЙКО. Майко! — что это такое? да, знаю… Майко — цвѣтокъ, Подсолнечникъ… Не правда ли, славный цвѣтокъ? Посмотри когда-нибудь по утру, только что выглянетъ солнце, онъ подниметъ головку, посмотрѣть на него, разцвѣтетъ и повеселѣетъ; идетъ солнце, и онъ все поворачивается за нимъ, не сведетъ съ него взора, глядитъ на него пристально, точно будто невѣста, и говоритъ; «царь мой! женихъ мой! радость моя! что ты такъ далеко ходишь? опустись, не бойся! ты не сожжешь меня!» и цѣлый день ему только и радости, что слѣдить за своимъ далекимъ возлюбленнымъ. А вечеромъ, погляди, уходитъ возлюбленный за горы — и цвѣтокъ-невѣста опускаетъ головку, печалится и плачетъ росою — и росинки, точно слезы, такъ и каплютъ за землю.
КЕКЕЛА. Дочь моя, послушай!
МАЙКО. Да не перерывай же меня, дай досказать. Ты не видала, тебѣ не жаль цвѣтка! А онъ, бѣдный, тоскуетъ, горько ему! пожалѣй его, матушка! А, ты и не помнишь… Вѣдь ужъ пора.
КЕКЕЛА. Куда?
МАЙКО. Куда? Неужели ты могла забыть, что сегодня моя свадьба, а я не одѣта еще; что если женихъ мой такъ же разсерлится и какъ солнце уйдетъ за облака? Что тогда мнѣ дѣлать? Не сердись, мой милый… А сейчасъ буду готова, гдѣ же кушакъ? Гдѣ онъ, матушка, гдѣ мой кушакъ? Кто взялъ его? Вѣрно злые люди похитили его, чтобы насъ разлучить. Они злы, они завидуютъ моему счастію, хотятъ отнять у меня Гиго… Нѣтъ! нѣтъ! теперь поздно!… Гдѣ же кушакъ… кушакъ мой? А! вотъ и онъ. (подходитъ къ зеркалу и смотрится). Теперь я, кажется, совсѣмъ готова! Хороша ли я? Посмотри, матушка! Что это, ты молишься. (цѣлуетъ ее). Добрая матушка, ты молишься за мое счастіе, ты благодаришь Бога, что онъ благословилъ васъ? Не бойся за будущее, мы будемъ счастливы всѣ, всѣ, и я, и ты, и Гиго!… Гдѣ же Гиго?
Разтворились двери храма,
Своды клиросъ огласилъ,
Вьются струйки ѳиміама
Изъ златыхъ паникадилъ.
Ужъ за насъ согласнымъ строемъ
Молятъ пѣвчіе Творца,
Свѣчи блещутъ предъ налоемъ,
На налоѣ два вѣнца!..
О, спѣши соединеньемъ;
Наступаетъ сладкій часъ!
Милый другъ, за насъ моленье, —
Тѣ вѣнцы, мой другъ, для насъ.
Рядомъ мы станемъ съ тобой подъ вѣнцами,
Рядомъ пройдемъ путь земной!
Мы обручимся мыслью, сердцами,
Вмѣстѣ сольемся душой!
Поспѣши, мой другъ прекрасный!
Вотъ и вечеръ недалекъ;
Вотъ и мѣсяцъ тихій, ясный,
Выплываетъ на востокъ.
Тѣни стелются длиннѣе,
Вотъ и ночь ужъ настаетъ;
Милый другъ, скорѣй, скорѣе..
Ночь намъ счастіе несетъ.
КЕКЕЛА. Счастіе!
МАЙКО. Да еще какое счастіе! Счастіе, о которомъ я такъ долго мечтала, за которое боялась, которое составляло любимую мысль моего покойнаго отца. Вѣрно, матушка, Богъ услышалъ его молитвы и благословилъ насъ. Какъ родной радуется теперь въ своей могилѣ! (входитъ Гиго, Майко его не видитъ). Да что же не идетъ женихъ мой? Долго ли его дожидаться?
КЕКЕЛА. Ты не дождешься его, бѣдная!
МАЙКО. Полно матушка — я не вѣрю тебѣ! (тихо). Ты не знаешь, какими страшными клятвами онъ мнѣ клялся, (оборачивается и видитъ Гиго). Кто это? (подходитъ къ нему). А, добрый человѣкъ! ты вѣрно пришелъ отъ моего жениха… за мною; благодарю тебя.
ГИГО. Она не узнаетъ меня! Майко! Неужели я сталъ тебѣ такъ чуждъ! Неужели ты не найдешь въ душѣ своей но одной мысли, ни одного чувства, ни одного воспоминанія для меня? О! узнай меня! я твой женихъ! я — твой Гиго!
МАЙКО (смотря на него). Ты… ты мой женихъ?.. Ты Гиго?.. Ха, ха, ха! вѣрно всѣ сговорились, чтобы свести меня съ ума! Поди прочь отъ меня! Ты — Гиго! Ты… Мой Гиго такъ хорошъ: глаза его звѣзды; а твои страшны, какъ блудящій огонь надъ могилой; у Гиго на головѣ вьются кудри, а у тебя змѣи шипятъ въ волосахъ… Поди прочь отъ меня! Въ-самомъ-дѣлѣ, какой я ребенокъ, меня нарочно пугаютъ а я всему вѣрю — какъ я легковѣрна!.. Ха, ха, ха! (начинаетъ хохотать; потомъ смѣхъ ея переходитъ въ рыданія). А онъ все нейдетъ? А! какъ здѣсь больно, Гиго! Гиго! Матушка! что такое? умеръ онъ? побѣги въ церковь, посмотри, не ставятъ ли тамъ гробъ, вмѣсто налоя? Не смерть ли это матушка?..
Видишь, страшно горятъ
Свѣчи въ тусклыхъ лучахъ;
Слышишь, хоромъ гласятъ
Миръ усопшимъ въ гробахъ.
Слышишь… молотъ стучитъ
Надъ доской гробовой
Слышишь… Заступъ гремитъ
Надъ могилой сырой —
Все погасло, все затмилось…
Гробъ изъ церкви понесли;
Совершилось! Совершилось!
О! какъ пусто на землѣ.
ГИГО. Майко, услышь меня, пойми меня! другъ мой! моя возлюбленная невѣста! (беретъ ее за руку).
МАЙКО. Оставь меня… умеръ, умеръ, ты не можешь помочь мнѣ, не можешь воскресить моего жениха, онъ умеръ, умеръ!.. О, матушка, отогрѣй мое сердце на груди своей, оно стынетъ, матушка! матушка! (Съ воплемъ бросается въ объятія Кекелы. Отъ уходятъ).
ГИГО. Я такъ любилъ ее, и она могла предаться этому Вахтангу! Къ чему же служитъ любовь, когда всю мою душу, преданную ей безгранично, она промѣняла… О, нѣтъ!.. но что, если этотъ князь оклеветалъ ее, я долженъ увѣриться, я отыщу его, будь онъ на днѣ моря, я вырву правду изъ его души, хотя бы для этого нужно было вырвать жизнь изъ его тѣла. Я все узнаю. (Убѣгаетъ).
ПЕРЕМѢНА ДЕКОРАЦІИ.
правитьСЕКРЕТАРЬ (смотритъ на часы). Скоро 12 часовъ; присутствіе назначено въ часъ; окружный не заставить себя дожидаться,
ЧИНОВНИКЪ. Не время ли послать за подсудимымъ?
СЕКРЕТАРЬ. Да, потрудитесь распорядиться. (Чиновникъ угодитъ. Адвокатъ подноситъ бумагу секретарю).
АДВОКАТЪ. Вотъ показанія; которыя отобраны еще вчера. Вахтангъ во всемъ сознается.
СЕКРЕТАРЬ. Сознается? О, лучше было бы, еслибъ онъ отпирался.
АДВОКАТЪ. Почему?
СЕКРЕТАРЬ. Какъ до-сихъ-поръ вы не понимаете, въ чемъ дѣло? Два года живете въ Грузіи — и не присмотритесь къ народу, за котораго вы ходатайствуете?
АДВОКАТЪ. Моя обязанность — порядокъ службы, вы знаете — нельзя же…
СЕКРЕТАРЬ. Оно такъ, да развѣ вы не знаете, что между азіатцами, судиться для женщинъ уже болѣе, чѣмъ пятно и поношеніе. Вы не помогли вашей кліенткѣ, а погубили ее.
АДВОКАТЪ. Чемъ же?
СЕКРЕТАРЬ. Развѣ вы не могли устроить, чтобы Вахтангъ сознался, что онъ оклеветалъ ее: нѣтъ ли средствъ, чтобы онъ перемѣнилъ свои показанія?
АДВОКАТЪ. Никакихъ! Вахтангъ твердо стоитъ въ своемъ показаніи; всѣ мои убѣжденія были напрасны.
СЕКРЕТАРЬ, (обращаясь къ чиновникамъ). А васъ прошу, займитесь дѣломъ, — и внесите его въ журналъ. Пойдемте г. стряпчій справиться въ архивѣ на счетъ того дѣла, о которомъ вы говорили. Мы успѣемъ еще, есть время. (уходятъ.)
Вотъ я въ судилищѣ; вотъ я дошелъ до послѣдней версты моего пути. Кчему теперь жалѣть и оглядываться назадъ? Путь конченъ; здѣсь, въ этихъ стѣнахъ, осудятъ меня, прочитаютъ приговоръ… А Майко… Ей цѣлый свѣтъ прочитаетъ другой приговоръ — приговоръ позора, который еще ужаснѣе моего. Она отвергла мою любовь, — такъ пусть до гроба будетъ носиться около нея страшная тѣнь Вахтанга, отравлять каждую минуту ея существованія, леденить ея надежды и радость, и когда настанетъ часъ умирать, — тѣнь моя станетъ между нею и вѣчностью, проговоритъ ей слова позора и безчестія и предъ могилой спроситъ: «Что, Майко? Умѣлъ ли Вахтангъ отмстить за свою отверженную любовь?»
ГИГО. Вахтангъ!
ВАХТАНГЪ. Что тебѣ надобно?
ГИГО. Я поклялся прахомъ моего отца и гробомъ матери потребовать у тебя отчета, за чѣмъ ты оклеветалъ Майко?.. Да, ты оклеветалъ ее — я это знаю, Вахтангъ. Я поклялся вырвать у тебя признаніе, хотя бы для этого надо было вырвать твое сердце!
ВАХТАНГЪ. Меня сейчасъ будутъ судить, и я подвергнусь наказанію, которое мнѣ назначатъ.
ГИГО. Наказанію, которое назначаютъ клеветникамъ.
ВАХТАНГЪ. Не клеветникамъ: я сказалъ правду.
ГИГО. Это не правда! этого быть не можетъ!
ВАХТАНГЪ. Подожди нѣсколько минутъ и ты услышишь, какъ, въ присутствіи всѣхъ людей, я повторю тоже самое и скажу, что твоя невѣста была моею любовницей.
ГИГО. Ты лжешь, Вахтангъ! Не знаю какой демонъ внушилъ тебѣ адскую мысль опозорить имя Майко, во знаю только то, что она невинна.
ВАХТАНГЪ. Ты это знаешь, кчему же спрашивать? останься при своей увѣренности.
ГИГО. Да, я увѣренъ, что она невинна.
ВАХТАНГЪ. Вѣрь ей! вѣрь! она не обманетъ тебя! — Женщины необманчивы, какъ поверхность моря; да и какъ не вѣрить? — Вѣдь я вѣрилъ ей, когда прильнувъ къ моей груди и цѣлуя меня, она говорила: я люблю тебя, Вахтангъ, я твоя!
ГИГО. Замолчи, Вахтангъ, если не хочешь прежде твоего осужденія, подвергнуться другому суду; суду оскорбленнаго и мстящаго жениха!
ВАХТАНГЪ. Что же? ты только займешь мое мѣсто. Впрочемъ, если это можетъ помочь Майко, — ты напрасно медлишь.
ГИГО. Выслушай меня, Вахтангъ! если бы я сказалъ тебѣ: "Кназь! я прощаю тебѣ всѣ мои несчастія и умоляю объ одномъ: вспомни, что у тебя былъ отецъ, была мать, которыхъ ты, можетъ быть, любилъ; заклинаю тебя ихъ прахомъ, скажи, что Майко невинна, и я каждый день буду ходить молиться на ихъ могилу. Вахтангъ! что ты отвѣтилъ бы мнѣ?
ВАХТАНГЪ. Я отвѣтилъ бы тебѣ вотъ что: добрый человѣкъ благодарю тебя за уваженіе и любовь къ праху моихъ родныхъ: но — Майко была моею.
ГИГО. Если бы я упалъ предъ тобою на колѣна, обливалъ слезами твои ноги, просилъ бы тебя: сжалься надо мною, Вахтангъ, ты для меня все въ эту минуту, ты моя судьба, которая или можетъ спасти или погубить меня… я тебѣ не сдѣлалъ зла и тебѣ нѣтъ причины желать моей погибели, спаси; спаси меня и эту бѣдную старуху мать, которая плачетъ, уже не слезами, а кровью! Сжалься надъ нею, если не хочешь сжалиться надо мною, увѣрь, что дочь ея невинна; она сама готова на колѣнахъ молить тебя!.. Что сказалъ бы ты ей?
ВАХТАНГЪ. Я сказалъ бы; — встань, старуха! слезы и рыданія не помогутъ: дочь твоя была моею!
ГИГО. Знаешь ли ты, Вахтангъ, что я любилъ Майко больше жизни, больше, души своей?
ВАХТАНГЪ (сильно). А я? развѣ я не любилъ ее? ты ребенокъ, Гиго! ты — дитя, и осмѣливаешься сравнивать свою любовь съ моею. Я любилъ Майко больше, нежели ты! гдѣ доказательства твоей любви, увѣренія, слезы, мольбы? — Вѣдь это все только слова, которыя улетаютъ, какъ вѣтеръ; — а посмотри на меня — видишь — я лишенъ свободы, я задержанъ: посмотри сюда! (показывая на часовыхъ) эти люди поставлены смотрѣть за мною, какъ за преступникомъ! — Ты свободенъ, ты платишь за любовь свою слезами: у меня онѣ не текутъ, а каплями падаютъ на сердце, — ты погрустишь, перестанешь — и потомъ новая любовь займетъ тебя, а я плачу за любовь ея тяжкимъ покаяніемъ! Кто же больше любитъ ее? Ты, который грозишь убить меня, или я, который уже убитъ? не смертію, потому что смерть легка, и всякій долженъ умереть! ты умрешь, о тебѣ пожалѣютъ и тебя оправдаютъ, — я умру и надъ могилой моей раздастся голосъ осужденія! — Гиго, принеси же такой дорогой выкупъ, принеси жертву больше моей; и я скажу, что ты любишь ее больше, нежели я!
ГИГО. Но она тебя не любитъ.
ВАХТАНГЪ. Спроси у нея, что она чувствовала, когда, припавъ къ моей груди, говорила: я люблю тебя, Вахтангъ!
ГИГО. Клеветникъ! лжецъ! (хочетъ броситься).
Окружный пріѣхалъ.
ОКРУЖНЫЙ, (садясь на свое мѣсто). Что, послали за Майкой?
СЕКРЕТАРЬ. Она сейчасъ будетъ.
ОКРУЖНЫЙ (Вахтангу). Не пишете ли вы сказать что-нибудь въ свое оправданіе?
ВАХТАНГЪ. Ничего, кромѣ того, что Майко была моею любовницей!
ОКРУЖНЫЙ. Знаете ли вы этого человѣка?
МАЙКО, (смотритъ на Вахтанга и бросается къ нему). Гиго! женихъ мой! радость моя! наконецъ, я нашла тебя! поцѣлуй меня! — Да что же ты не цѣлуешь свою невѣсту, свою Майко!
ВАХТЛИГЪ. Великій Боже! она сошла съ ума!
МАЙКО (беретъ его за руку). Слышишь, народъ шумитъ, онъ радуется нашей свадьбы видишь, какъ свѣтло: вѣдь это церковь освѣтили, насъ ждетъ тамъ батюшка; онъ нарочно вышелъ изъ могилы, чтобъ благословить насъ; вѣдь онъ любилъ тебя, какъ сына… Что ты медлишь? бѣжимъ! бѣжимъ!
ВАХТАНГЪ. О! какъ тяжело, — сердце обливается кровью!
МАЙКО (обращаясъ къ судьямъ). Добрые люди! уговорите его, вѣдь я много страдала; я думала, что сойду съ ума, что я не переживу разлуки съ нимъ. Наконецъ, я нашла его, я люблю его, а онъ — холоденъ, какъ могила.
ОКРУЖНЫЙ. Господа! Судьею этого дѣла можетъ быть только Богъ, — законамъ остается одно — строго наказать преступника; онъ хуже обыкновеннаго убійцы! Онъ убилъ не тѣло, а душу: Майко сошла съ ума!
ВАХТАНГЪ. Да, я подвергнусь наказанію; но, напередъ, я долженъ сказать вамъ: я отмстилъ за себя… я хотѣлъ разрушить ея счастіе съ Гиго, потому-что меня убивала мысль — видѣть ее въ объятіяхъ другаго, я хотѣлъ, чтобъ позоръ легъ между ними пропастью и перегородилъ имъ путь къ соединенію! Но, видитъ Богъ, я не хотѣлъ лишить ея ума, я не хотѣлъ убить ея душу, (Смотритъ на Майко) Безумная еще жива, но уже мертва для міра, для матери, для всѣхъ, навсегда. Знайте же, что я оклеветалъ ее! она невинна!
ОКРУЖНЫЙ. Князь! посмотри на нее! страшенъ будетъ отчетъ… тамъ!
ВАХТАНГЪ. Какъ бы страшенъ онъ ни былъ, но жизнь для меня еще страшнѣе! Вѣдь, какъ гробовой призракъ, будетъ преслѣдовать меня безумная Майко; ночью она не отойдетъ отъ моего изголовья, голосъ ея будетъ безпрестанно разрывать мою душу! Майко! оставь меня!
МАЙКО (бросается на шею и обвиваетъ Вахтанга). Нѣтъ! теперь никто неразлучитъ меня съ тобою!
ВАХТАНГЪ. Я не прошу у тебя прощенія, Майко! потому-что я недостоинъ его. Но, умоляю тебя только объ одномъ; когда предъ престоломъ Бога ты явишься моею обвинительницею, явись съ упреками, съ грознымъ взоромъ, будь неумолима, но неявляйся въ этомъ видѣ безумія.
ГИГО (подходишь къ Майко). Майко! прости, что я смѣлъ усумниться хоть на минуту въ твоей невинности!
МАЙКО. Поди прочь отъ меня! ты пришелъ опять на меня клеветать.
ГИГО (Вахтангу). О, будь же ты проклятъ!
ВАХТАНГЪ (выхватываетъ кинжалъ у Гиго). Не проклинай мертвеца! (закалывается)…. Мертвыхъ не судятъ живые, для нихъ есть другой судъ — тамъ!
МАЙКО (увидѣвъ кровъ, вскрикиваетъ). Что это?.. Кровь! — гдѣ я? — что со мною! Вахтангъ. Гиго! Гиго! — (Смотритъ на Гиго, узнаетъ его и бросается къ нему въ объятія, — Картина).