МАЗЕПА
ПОВѢСТЬ ЛОРДА БАЙРОНА.
править
I.
Надъ Карломъ, въ страшный день Полтавы,
Потухла счастія звѣзда:
Разбитый въ прахъ, съ стези кровавой
Онъ тамъ сведенъ былъ навсегда.
И власть, и слава одолѣнья,
Невѣрныя, какъ поколѣнья
Ихъ обожателей — людей,
Къ стопамъ Царя послушно пали!
И стѣнъ московскихъ не видали
Враги, и бури миновали
Москву, пока чернѣй, грознѣй
Година не настала ей.
Когда судьбы долженствовали
Позору, гибели предать
Славнѣй вождя, несмѣтнѣй рать!
II.
Такъ неизбѣжный рокъ свершился!..
И, силясь раны превозмочь,
Обрызганъ кровью, Карлъ стремился
Чрезъ рѣки, степи, день и ночь.
Его рать сгибла; но въ несчастья
Щадитъ его упрековъ гласъ.
Хоть правда смѣло въ этотъ часъ
Могла гремѣть предъ самовластьемъ.
Несется Карлъ — коня его
Разитъ свинецъ, и своего
Ему Гіета[1] уступаетъ.
Самъ гибнетъ въ-чужѣ. Но и тотъ
Подъ Карломъ мертвый упадаетъ,
Свершивъ такъ браво свой полетъ!..
И въ дебряхъ, сумракомъ одѣтыхъ,
Въ воду сверкающихъ огней
Сквозь лѣсъ, на вражескихъ бекетахъ,
Король съ дружиною своей
Ночлегъ опасный обрѣтаетъ.
За эти-ль лавры межь царей
Такъ брань неистово пылаетъ? —
Изнеможенъ, окрававленъ,
Подъ дикій дубъ Карлъ положонъ;
Его бьетъ дрожь; пылаютъ раны:
Онѣ глубоки… Ночь мрачна.
Смыкаетъ очи Карлъ — нѣтъ сна;
И дышутъ холодомъ туманы.
Но не скорбѣлъ, не унывалъ,
И какъ вассаловъ подчинялъ
Всѣ роды золъ своей онъ водѣ.
Въ дань року духа не принесъ;
Позоръ паденья въ тяжкой долѣ
Монархъ по-царски перенесъ!
III.
Вожатыхъ рой! Увы, какъ мало
Ихъ съ поля смерти ускакало!
Но полнъ отваги пылъ сердецъ
Въ остаткѣ этомъ! — Наконецъ,
Толпа героевъ, омраченныхъ
Тоской, безмолвіе храпя,
Садится на земь, вкругъ царя,
И подлѣ копей утомленныхъ.
Въ нуждѣ мы всѣ друзья: судьба
Людей и тварь въ 6ѣдѣ равняетъ.
Мазепа ложе избираетъ
Подъ старымъ дубомъ для себя.
Украйны Гетманъ, бодрый, смѣлый,
Угрюмъ, какъ дубъ его дебѣлый,
И также старъ почти, суровъ;
Но напередъ вождь Козаковъ
Съ коня стеръ мыло; торопливо
Ему постель изъ листьевъ склалъ;
Разгладилъ чолку, вытеръ гриву,
И разнуздалъ его, и живо
Взоръ старца радостью сверкалъ,
Когда увидѣлъ онъ, какъ жадно
Усталый конь на кормъ напалъ;
А то онъ ждалъ, что къ ночи хладной
Пренебрежетъ скакунъ травой,
Покрытой позднею росой.
Но безъ причудъ былъ копь ретивый,
Какъ самъ ѣздокъ, и терпѣливо
Нужду и трудъ переносилъ.
Могучъ и быстръ, въ порывѣ силъ,
Какъ вихрь онъ Гетмана носилъ!
Отъ звука шпоръ, отваги полный,
Радъ былъ летѣть въ огонь и волны!
На зовъ знакомый онъ бѣжалъ;
Мазепу въ сонмахъ узнавалъ;
Кипи народъ окрестъ пучиной,
И въ мракъ ночи ни единой
Не брезжи звѣздочки съ высотъ, —
Свободной степи сынъ свирѣпый,
Онъ бодро несся-бъ за Мазепой
Съ заката солнца по восходъ! —
IV.
И вотъ Мазепа разстилаетъ
Широкій плащъ; подъ дубъ густой
Вонзилъ копье, и озираетъ,
Снарядъ въ порядкѣ-ль боевой:
Булатъ осматриваетъ ловко;
Глядитъ — прикрѣплены-ль ножны;
Не разсорился-ль порохъ съ полки;
Курки надежно-ль взведены.
Потомъ, старикъ давай походный
Готовить ужинъ; и свободно,
Безъ царедворческихъ затѣй,
Имъ угощать поочерёдно
И вѣнценосца и вождей.
Превозмогая скорбь и раны,
Упрямо твердость Карлъ хранитъ;
И дѣлитъ ужинъ съ свитой бранной.
И вотъ Мазепѣ говоритъ:
"Взгляни — хоть всѣ въ толпѣ героевъ
"Моихъ, сильны рукой, тверды
"Душой — но въ стычкѣ-ль, въ вихрѣ-ль боевъ —
"Ни одного изъ ихъ среды
"Тебя отважнѣе, удалый!
"Съ дней Александра не бывало
"На рубежахъ земли четы,
"Другъ съ другомъ сродной такъ, какъ ты
"Съ своимъ, Мазепа, Буцефаломъ.
"Вся слава Скиѳовъ предъ тобой
"Ничто, когда летишь стрѣлой
«Ты черезъ глубь, иль въ чистомъ полѣ.»
А тотъ въ отвѣтъ: "Проклятье школѣ,
"Гдѣ удаль эту я постигъ! "
--"За что-же, если въ ней, старикъ,
«Ты славно такъ образовался?»
--"Не время говорить о томъ: 5
"Еще неравный споръ съ врагомъ
"Для насъ въ степяхъ не миновался;
"Еще не разъ взмахнуть мечомъ
"Придется намъ въ отбой погони,
"Пока свободно за Днѣпромъ
"Не раздохнутся наши кони.
"И должно, Царь, чтобъ слабость силъ
"Ты сномъ цѣлебнымъ подкрѣпилъ.
"А я дружины утомленной
«Межъ-тѣмъ возьмусь стеречь покой.»
--"Нѣтъ, старый Гетманъ, непремѣнно
"Хочу разсказъ я слышать твой.
"И, можетъ, часъ успокоенья
"Навѣетъ повѣсть мнѣ твоя.
"Теперь-же-бь кстати — нѣтъ терпѣнья!
«Томитъ безсонница меня.»
V.
--"Изволь Монархъ: въ надеждъ этой
Готовь давно-минувши лѣта
Старикъ на память принести.
Да, такъ, я былъ лѣтъ двадцати.
И Казиміръ владѣлъ короной —
Янъ Казиміръ. — А я пажомъ
Седьмой ужъ годъ служилъ при немъ.
Вотъ истинно былъ царь учоной!
Съ тобой подобія — ни въ чомъ.
Онъ не терпѣлъ кровавой брани;
Соблазнъ воинственныхъ стяжаній
Его души не искушалъ.
И Янъ, не будь лишь сеймскихъ преній,
Премирно-бъ царствомъ управлялъ.
Я не скажу, чтобъ огорченій
Житейскихъ вовсе онъ не зналъ:
Янъ музъ и женщинъ обожалъ,
А съ ними ладить трудъ не малый.
Разбѣсятъ такъ его бывало,
Что Янъ въ отчаяньи, за-чѣмъ
Онъ ни ведетъ войны ни съ кѣмъ.
Но чуть лишь буря утихала,
Онъ книгу новую читалъ,
Въ другую женщину влюблялся,
И пышные пиры давалъ!
И цѣлый городъ собирался
Взглянуть на роскошь тѣхъ пировъ!
Янъ ото всѣхъ своихъ пѣвцовъ
Честимъ былъ польскимъ Соломономъ.
Но обойденный пенсіономъ,
Изъ нихъ одинъ лишь очернилъ
Его въ язвительной сатиръ, —
И страхъ какъ хвастался, что въ міръ
Онъ никому льстить но любилъ.
То дворъ затѣй различныхъ былъ,
Гдѣ безъ изъятья, всѣ вельможи,
Пускались рифмы плесть. Я тоже
Стихами бредилъ иногда,
И псевдонимъ мой былъ всегда:
«Тирсисъ унылый».
Въ Польшѣ сильный
Жилъ воевода той порой:
Графъ блескомъ, древностью фамильной
Извѣстный всѣмъ въ землѣ родной;
Богатъ какъ рудникъ золотой!
И гордъ былъ онъ, высокомѣренъ,
Какъ въ этомъ всякой ужъ увѣренъ.
Графъ такъ былъ знатенъ, такъ богатъ,
Что въ цѣломъ Царствѣ Польскомъ врядъ,
Ему нашолся-ли-бъ кто ровный.
И блага такъ онъ обожалъ,
И въ дурь такую онъ впадалъ,
Своей любуясь родословной,
Что доблесть предковъ безусловно
Своею собственной считалъ.
Не то супругу занимало.
Она, годами тридцатью
Моложе мужа, проклинала
И власть его, и жизнь свою.
А послѣ тягостныхъ волненій,
Надеждъ, желаній, опасеній,
Прощальныхъ славѣ доброй слезъ,
Одной иль двухъ нестройныхъ грезъ,
Романсовъ, вальсовъ, объясненій
Съ толпой поклонниковъ, — должно
Извѣстныхъ случаевъ ждать было.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VI.
"Мазепа сумрачный тогда
Красавцемъ слылъ; въ мои года
Ужъ мнѣ такъ выразиться можно.
На утрѣ жизни безтревожной,
Изъ юной знати той земли,
Взять верхъ немногіе могли
Въ дарахъ природы надо мною.
Я молодъ, веселъ, ловокъ былъ;
Мой ликъ тогда не походилъ
На нынѣ видимый тобою.
Какъ смуглъ и грубъ теперь сталъ онъ —
Такъ нѣженъ, свѣжъ, былъ той порою.
Войной, лѣтами удручонъ,
Я какъ-бы весь переродился,
Случись родныхъ мнѣ повстрѣчать —
Изъ нихъ никто-бъ теперь признать
Меня своимъ по согласился.
Но безобразіемъ морщинъ
За-долго страсти до сѣдинъ,
Мое лицо такъ исказили;
Ты знаешь, годы не убили
Ни силъ, ни бодрости моей,
А то-бъ про быль минувшихъ дней,
Подъ этимъ дубомъ и средь этой
Холодной тьмы, тебя бесѣдой
Не занималъ теперь старикъ…
Но слушай-же: — Терезы ликъ…
Она, мнѣ кажется, строптиво
Скользитъ предъ нами вотъ — такъ живо
Воспоминаніе объ ней! —
Но нѣтъ, я не найду рѣчей,
Для описанья тѣни милой;
Тереза пламенемъ очей
На Азіатку походила;
Въ нихъ отразилась вся краса
Сосѣдокъ Польши сладострастныхъ:
Какъ у Турчанокъ, также ясны,
Черны, какъ эти небеса,
У милой Польки были очи! —
И въ мглѣ ихъ лучъ сверкалъ живой,
Какъ будто мѣсяцъ молодой
Изъ-подъ покрова полуночи!
Большія, чорныя, онѣ
Купались въ влагѣ сладострастной;
И мнилось, сумракъ ихъ прекрасный,
Растаетъ въ собственномъ огнѣ;
И полу-живы, полу-томны,
Онѣ взирали, какъ горъ,
Въ часъ смертной муки, на кострѣ,
Взираетъ праведникъ безмолвный.
Чело, какъ лоно вешнихъ водъ,
Когда ихъ глубь зарей златится:
Не ропщутъ волны, и глядится
Въ ихъ синеву небесный сводъ.
Уста, ланиты — по напрасно
Распространяться такъ о ней.
Ее любилъ я; къ ней пылъ страстный
Горитъ досель въ груди моей.
А кто таковъ, какъ я, — не знаетъ
Границъ въ сей страсти, и пылаетъ
Душой средь благъ и въ бурѣ бѣдъ. — —
Въ ожесточеньи самомъ даже
Мы вѣрны ей; идемъ подъ стражей
Любви до самыхъ позднихъ лѣтъ.
И вотъ примѣръ тому Мазепа,
Досель ей преданный такъ слѣпо.
VII.
"Намъ случай видѣться бывалъ;
Въ насъ встрѣча пламень раздувала;
Смотря ей въ очи — я вздыхалъ,
Она безъ словъ — по отвѣчала.
Примѣтъ и средствъ не перечесть,
Въ которыхъ тайна для насъ есть
Другъ-друга молча понимать.
Но въ чомъ она — но разсказать…
Есть искры — мыслей отраженье —
И что не скрыто въ глубинѣ
Души — всему даютъ онъ
Таинственное выраженье.
И огненная цѣпь изъ нихъ
Куется силой чудотворной,
И ей связуются невольно
Сердца любовниковъ младыхъ.
Съ Терезой встрѣтясь, я вздыхалъ,
Я плакалъ — но не забывалъ,
Какой рубежъ насъ раздѣляетъ.
И наконецъ къ ней обрѣтаетъ
Мазепа доступъ — и съ-тихъ-норъ,
Неистощимый разговоръ
Нашъ съ ней свободно начинался.
О! сколько разъ я покушался
Открыться ей, — но робость, страхъ,
Мой замыслъ вѣчно разрушали…
Я говорить — и на устахъ
Моихъ, какъ прежде, замирали,
Рождаясь, звуки… Но пора
Моя настала. Есть игра,
Пустая, вздорная; за нею
Проводятъ день; по не умѣю
Ее назвать. Не помню, разъ,
Какой свелъ случай вмѣстѣ насъ.
За той, мы кажется, сидѣли
Игрой. — Но думать объ игрѣ-ли
Я могъ? — Въ умь лишь было то,
Что я одинъ въ минуты эти
Близь той, которую ни что
Не замѣняло мнѣ на свѣтѣ! —
И за Полячкой молодой
Я наблюдалъ, какъ часовой.
Пусть въ эту темнеть нашей стражей
Преобладаетъ зоркость таже.
И было такъ… Вдругъ вижу я,
Она задумываться стала;
Развлечена, не замѣчала
Своей игры. Игра моя —
И не груститъ; была за ней —
Не веселится; и хоть явно
Наперекоръ удача ей —
Но длить забаву своенравно
Не престаетъ. — Ужъ ей пора —
И все ни съ мѣста — та-жъ игра,
Ta-жъ развлечонная бесѣда! —
И вдругъ, какъ молнія вотъ эта,
Сверкнула мысль во мнѣ. у ней
Въ лицѣ такое что-то было,
Въ чомъ все надеждой такъ свѣтило.
За мыслью хлынулъ токъ рѣчей!
И хоть въ нихъ мало было склада,
Но все-же выслушали насъ,
А только этого и надо.
Вняла-ли женщина намъ разъ
Въ другой — готова слушать вдвое.
Въ ней сердце, вѣрь, не ледяное,
Ея суровость — не отказъ.
VIII.
"И я любилъ, и былъ любимъ.
Ты, говорятъ, Монархъ, крушимъ
Весь вѣкъ свой не былъ страстью нѣжной.
А если такъ, то про мятежный,
И сладкій пылъ любви, тебя
Не утомлю разсказомъ я.
А то-бъ онъ для души холодной
Твоей былъ вздоренъ и смѣшонъ.
Не всякой въ мірѣ сотворенъ
Повелѣвать, тебѣ подобно,
Страстями сердца и судьбой
Народовъ! Я былъ самъ главою,
Вожатымъ тысячъ, и за мной,
На гибель первымъ тёкъ любой
Изъ нихъ, — но, сильный надъ толпою,
Не властенъ былъ я надъ самимъ
Собой. — Но рѣчь возобновимъ:
Я обожалъ, и былъ любимъ.
Любовь плѣнъ сладкій, правда, только
Онъ сопряженъ съ развязкой горькой.
Видались тайно мы; и часъ
Къ тому условный, каждый рать
Былъ благъ небесныхъ ожиданьемъ!
Дни, ночи — были для меня
Ничто — вся жизнь ничто! Заря,
Закатъ мой — ясны вспоминаньемъ
Часовъ свиданья лишь. — Опять
Готовъ Украйну бъ я продать,
Что-бъ возвратить ихъ сладость снова,
Преобразиться вновь въ того,
Кто былъ владыкой одного
Тогда сокровища такого;
Въ того счастливца молодаго,
Кого лелѣяли въ тѣ дни
Дары природы лишь одни —
Краса и юность золотая.
Видались тайно мы — (двойная
Услада сердцу, говорятъ,
Въ такомъ свиданьи) можетъ-статься!
Что-жъ до меня, то я, признаться,
Всегда былъ бѣшенствомъ объятъ,
Что лишь украдкою такою
Могли дѣлиться мы душою.
Я былъ-бы жизнь готовъ отдать,
Что-бъ только вслухъ ее назвать
Своей предъ небомъ и землею.
IX.
Глазъ зоркихъ много за четой
Любовниковъ. Надзоръ такой "
Былъ и за нами. Демонъ злобный,
Поступкомъ, нашему подобнымъ,
Ужъ вѣрно, не былъ раздражонъ.
Не знаю кѣмъ, но на влюбленныхъ,
Въ одну изъ ночей вожделенныхъ,
Былъ рой шпіоновъ наведенъ.
Схватили насъ. Вулканомъ ярымъ
Пылала злоба въ Графѣ старомъ.
Обезоруженный, съ толпой
Я не отважился на бой:
Мой подвигъ былъ-бы безуспѣшенъ,
Да и тогда-бъ мнѣ не помогъ,
Когда-бъ хоть съ темя и до ногъ,
Я былъ оружіемъ обвѣшенъ.
Къ тому-жъ толпой былъ схваченъ я
Близь замка Графа, отъ жилья,
Людей и помощи далёко!
Еще тогда сквозь мракъ глубокой
Нигдѣ не брезжилась заря.
Не ждалъ я, чтобъ сіянье дня
Въ числѣ живыхъ меня застало.
Казалось, смерть ужъ сосчитала
Мои минуты; и въ тиши,
Изливши исповѣдь души
Предъ небесами, и смиренно,
Молитвой съ гробомъ примиренный,
Я предался моимъ врагамъ.
Меня ватага къ воротамъ
Большаго замка проводила.
Не зналъ я, что съ Терезой было,
Какой надъ бѣдной судъ свершонъ. —
Судьба съ-тѣхъ-поръ насъ разлучила.
Свирѣпый, грозный мужъ былъ онъ,
Надмѣнный этотъ воевода.
Старикъ вину такого рода
Могъ и забвенью-бы продать;
Но къ мести звало опасенье,
Чтобы такое-жъ приключенье
Не повторилося опять
Въ его грядущемъ поколѣньѣ:
Да и фамильный гербъ его
Страдалъ не мало отъ того.
А воевода оскорбленный
Былъ солнце рода своего,
И мужъ первѣйшій во вселенной!
Такимъ онъ самъ себя казалъ
Въ глазахъ вельможъ высокомѣрныхъ
Меня-жъ, ничтожнаго, навѣрно
И человѣкомъ не считалъ.
О срамъ!.. вмѣшайся въ это дѣло
Какой-нибудь блестящій родъ,
Тогда-бъ, быть-можетъ, оборотъ
Совсѣмъ другой оно имѣло.
Но пажъ ничтожный… О! какимъ
Графъ былъ неистовствомъ палимъ!..
X.
Коня!.. и конь былъ подведенъ.
То правда — копь былъ бравый, статный,
Украйной вскормленъ благодатной!
Казалось, весь онъ превращонъ
Въ порывъ былъ мысли. Дикъ былъ онъ,
Какъ серна дикъ, не укрощонъ.
Бичомъ, ни шпорой не израненъ,
Лишь наканунѣ заарканенъ;
Свирѣпо-бѣшенъ, и съ грозой,
Стопами роя прахъ земной,
Храпѣлъ, дрожалъ онъ, — дыбомъ грива!
Весь въ пѣнѣ, въ страхѣ, предо мной
Стоялъ дикарь нетерпѣливый.
И вотъ рабовъ свирѣпыхъ рой,
Съ его хребтомъ меня ремнями
Перекрутилъ. Арканъ долой!
Внезапно бичъ гремитъ надъ нами…
Впередъ! впередъ! — И мы въ опоръ!
Быстрѣй, шумнѣй потоковъ горъ!
XI.
"Впередъ! впередъ! духъ замеръ мой!
Не взвидѣлъ я, куда со мной
Понесся конь; разсвѣтъ дневной
Еще чуть брезжился съ высотъ —
А мы стремглавъ, впередъ! впередъ!
И вмигъ толпѣ враговъ незримы!
Послѣднимъ звукомъ вслѣдъ коня
Былъ дикій хохотъ, доносимый
Отъ буйныхъ вѣтровъ до меня.
Взбѣшонъ, насмѣшливой толпою,
Я вдругъ рванулся головою —
И вотъ какъ не было ремня,
Которымъ былъ притянутъ я
За шею къ гривѣ лошадиной.
И приподнявшись въ половину,
Врагамъ проклятья посылалъ.
Но грохотъ конскій не давалъ
Имъ доходить до нихъ, быть-можетъ,
И эта мысль меня тревожитъ.
Мнѣ-бъ не хотѣлось уступить,
Но зломъ за зло врагамъ отмстить!
Насъ время послѣ поквитало:
Тамъ замка гордаго не стало.
Его тяжолыя врата,
Пруды, окопы, рвы, ограды —
Все въ прахъ и пламень безъ пощады!
Окрестъ ни травки, ни куста!
Koоi-гдѣ лишь плющъ осиротѣлый
По сводамъ вьется обгорѣлымъ.
Лежитъ-ли путнику тамъ слѣдъ,
Идетъ — и признака вкругъ нѣтъ,
Что замокъ тутъ стоялъ когда-то.
Я зрѣлъ, какъ пламенемъ объятой,
Съ высотъ, тамъ башенъ рухнулъ рядъ.
Какъ лава съ рдѣющихъ палатъ,
Шумя, свинецъ лился кипучій.
Ничто всѣ скрѣпы противъ тучи
Свирѣпыхъ мстителей враговъ!
Ватага буйная рабовъ
Въ то время, вѣрно, не мечтала,
Когда, какъ молнія, помчало
Отъ нихъ чудовище меня,
Что часъ настанетъ мой, и я,
Должникъ признательный, къ ихъ пану,
На тучахъ конницы нагряну,
За шутку шуткой отплатить.
Пора на все дастъ намъ случай.
XII.
"Впередъ! впередъ! мой конь, и я,
На крыльяхъ вѣтра, миновали
Въ пути всѣ признаки жилья!
Мы лётомъ поздухъ разсѣкали,
Какъ метеоръ, когда за нимъ,
Потухшимъ съ трескомъ громовымъ,
Огни зарницъ браздятъ мракъ ночи.
Стремлю окрестъ я робко очи —
Въ виду ни города, ни сёлъ!
Но разстилался дикій долъ,
Дремучимъ боромъ окружонный;
Да лишь, чернѣя въ сторонѣ,
Громады башенъ зрѣлись мнѣ
На высотахъ, сооружоппыхъ
Встарь отъ грозы татарскихъ ордъ.
Повсюду глушь. Предъ тѣмъ за годъ
Тутъ войско Турокъ проходило:
Гдѣ кони спаговъ протекли,
Окрававленной той земли
Ужъ мурава не зеленила.
Взглянулъ я въ высь — и надо мной,
Какой-то тяжкой, сизой мглой
Омрачено все небо было.
А долу, вкругъ насъ, вылъ уныло
Передразсвѣтный вѣтерокъ.
Хотѣлъ-бы съ нимъ я вздохомъ слиться —
Но быстръ впередъ, впередъ нашъ скокъ.
И напрягая грудь, не могъ
Я ни вздохнуть, ни помолиться.
Холодный потъ, какъ градъ, съ меня
Струясь, на гриву лилъ коня;
Отъ страха, гнѣва, онъ храпѣлъ,
И бурно вдаль, все вдаль летѣлъ.
Порой надежду я таилъ,
Что конь мой выбьется изъ силъ.
Но нѣтъ! для бури столь могучей
Ничтоженъ былъ мой станъ летучій,
И только шпоры замѣнялъ!
Освободить-ли я искалъ
Отъ узъ распухнувшіе члены, —
Въ конѣ усильемъ напряженнымъ
Лишь пуще гнѣвъ я раздражалъ.
Порой вскричать я покушался —
Крикъ замиралъ, одна звуча;
Но дикій звѣрь, какъ отъ бича,
При каждомъ звукѣ содрогался,
Какъ-бы трубы внезапный громъ
Онъ слышалъ въ голосѣ глухомъ!
Межъ тѣмъ, изъ ранъ всѣхъ выступая,
На членахъ крѣпко кровь густая
Ряды веревокъ запекла
И страшно жажда неземная
Палить гортань мнѣ начала.
XIII.
"Предъ нами лѣсъ. Смотрю кругомъ —
Предѣловъ нѣтъ ему… Мѣстами…
Деревья хмурилися въ немъ,
Произращонные вѣками;
И устилая слѣдъ бѣдами,
Несясь изъ нѣдръ Сибирскихъ странъ,
Ихъ не колеблетъ ураганъ
Своею силою могучей!..
А вдаль, подъ сѣнью ихъ дремучей,
Вилась цѣпь зелени густой,
Такъ нѣжно-юной, и порой
Непоражонной еще той,
Когда хладъ осени суровой,
Мертвя дубравы, листья ихъ
Пятнаетъ краскою багровой;
И рдѣетъ этотъ знакъ на нихъ,
Какъ кровь на трупахъ незарытыхъ
Въ сраженьи ратниковъ побитыхъ,
У коихъ воронъ не пронзитъ
Морозомъ стянутыхъ ланитъ;
То, зеленѣя, разстилался
Кустарникъ дикой. — Здѣсь и тамъ
Каштаны высились; очамъ
То дубъ могучій попадался,
То сосны мрачныя кой-гдѣ,
Но порознь всѣ — или-бъ бѣдѣ
Не миновать. Намъ уступали
Деревья путь; и не терзали
Сучки мнѣ ребръ; упасть съ коня —
Напрасный страхъ; не одолѣли
И язвы лютыя меня,
Какъ вѣтръ мы листьями шумѣло! —
И вотъ въ мгновенье облетѣли
Деревья, зелень о волковъ! —
Я слышалъ, сердцемъ замирая,
Ихъ шумъ во-слѣдъ своихъ слѣдовъ!
Какъ ураганъ неслась ихъ стая,
За нами въ сумракъ ночномъ!
Куда-бъ мы бѣгъ не устремили,
Повсюду волки за конёмъ,
До всхода солнца насъ слѣдили!
Ихъ на разсвѣтѣ видѣлъ я:
Ихъ рой на шагъ лишь отъ коня
Сквозь чащу лѣса прорывался!
А въ мракѣ ночи раздавался
Во-слѣдъ намъ топотъ ихъ глухой!
О! что-бъ кинжалу быть со мной,
Я вторгся-бъ въ ихъ среду съ отрадой!
И еслибъ гибель обрѣсти
Должно — я палъ-бы, но среди
Окрававленнаго мной стада.
Какъ конь сперва понесъ меня —
Желалъ предѣла бѣгу я —
Теперь боязнь меня томила,
Чтобъ не утратилась въ немъ сила, —
Напрасно! дикій сынъ степей
Стремился серной быстроногой.
Играетъ вьюга не быстрѣй
Зимой вкругъ хижины убогой,
Какъ онъ летѣлъ путемъ глухимъ!
Суровъ, свирѣпъ, неукротимъ,
Весь буря, пламень, образъ ада,
Какъ избалованное чадо,
Какъ своенравная жена,
Когда обижена она.
XIV.
Лѣсъ мимо. День ужъ вечерѣлъ.
Но воздухъ, чувствую, свѣжелъ,
Хоть былъ іюнь тогда. Иль въ жалахъ
Моихъ ужъ кровь, быть-можетъ, стыла.
Подъ пыткой медленной падетъ
И духъ могучій. Я не тотъ
Въ ту пору былъ. Нетерпѣливый,
Стремительный, какъ бурный токъ,
Чувствъ необузданныхъ порывы
Я прежде изъявлялъ, чѣмъ могъ
Постичь причину ихъ стремленья. —
И мудрено-ль, что изнемогъ
Я на-минуту отъ мученья.
Страхъ, пытка, бѣшенство и стыдъ,
Быть такъ свирѣпо осужденнымъ —
Всѣхъ этихъ золъ сосудъ испитъ
Вполнѣ былъ тѣмъ, кому врожденнымъ
Въ крови остался свойствомъ пылъ,
Который въ злобѣ походилъ
На смертью дышущее жало. —
Земля, казалось мнѣ, бѣжала;
Небесный сводъ ходилъ кругомъ;
Съ коня валюсь — но нѣтъ, на нёмъ
Скрученный, крѣпко я держался;
Мой мозгъ трещалъ; духъ занимался,
То въ сердцѣ трепетъ пробуждался,
То обмиралъ я — небеса,
Какъ-бы громада колеса
Неизмѣримаго катились;
Деревья падали, кружились;
Вдругъ блескъ мгновенный мнѣ въ глаза —
И тьма настала… Нѣтъ, на свѣтѣ,
Никто ужасно такъ, какъ въ эти
Минуты я, не умиралъ.
Мракъ наступалъ и исчезалъ.
Хочу опомниться — напрасно!
Усилью чувство неподвластно.
Такъ на обломкѣ корабля
По безднѣ носится несчастный,
Когда валы, всхолмясь, тебя
Въ морскую пропасть погружаютъ;
И въ то-жъ мгновенье, изъ себя
Въ міръ дикихъ дебрей извергаютъ!
Волненьемъ чувствъ я походилъ
На призракъ быстрыхъ тѣхъ свѣтилъ,
Которыхъ блескъ намъ зримъ бываетъ
Въ полночной мглѣ — когда палить
Нашъ мозгъ горячка начинаетъ.
Волненій этихъ вскорѣ нить
Перервалась. Но не забыть
Слѣдовъ ихъ. — Страшно если то-же
Меня ждетъ вновь на смертномъ ложѣ!
Однако намъ, какъ надо мнить,
Горчѣй придется чашу пить
Въ часы предсмертнаго страданья. —
Но что о томъ! — смерть не бѣда:
Отважный Гетманъ ей всегда
Смотрѣлъ въ лицо безъ содроганья.
XV.
«Очнулся… Гдѣ-жъ былъ я? Какъ ледъ,
Весь хладенъ; члены въ онѣменьѣ;
И мракъ и головокруженье
Туманятъ разумъ мой. Но вотъ
Сталъ биться пульсъ… И въ сердцѣ мало-»
По-малу жизнь затрепетала…
Какъ вдругъ опять меня всего
Проникъ морозъ, и устремилась
Вся къ сердцу кровь, а до-того
Она такъ медленно струилась!..
И дивный шумъ въ ушахъ моихъ!..
И сердце вновь затрепетало…
Прозрѣли очи вдругъ; но ихъ
Какъ-будто влагой заливало;
Какъ гдѣ-то слышу я шумъ волнъ…
И вижу — звѣздами сверкаетъ
Небесный сводъ — то былъ не сонъ —
Мой конь рѣку переплываетъ!
И широко, окрестъ себя,
За зыбью, съ шумомъ, зыбь клубя,
Дикарь пучину раздвигаетъ!.
Борясь съ хаосомъ волнъ и тьмы,
На серединѣ вотъ ужъ мы!
Вода боль ранъ моихъ смягчила;
И истомленнымъ членамъ сила
На-время новая дана.
Широкой грудью, конь отважно,
Дробитъ валы стихіи влажной,
И воетъ въ-слѣдъ насъ глубина!
Но вотъ и берегъ, сномъ объятый…
И мнѣ ни сколько въ томъ отрады!
За мною смерть и тьма была!
Напротивъ — глушь и ночи мгла!
Какъ долго съ смертью я сражался,
Въ припадкѣ судорожномъ спалъ —
Не помню. Чуть лишь понималъ,
Въ какомъ я міръ обрѣтался.
XII.
"И съ влажной шерстью, мокрой гривой,
Клубами пара окружонъ,
Мой конь бросается изъ волнъ
На скользкій берегъ горделиво.
Вскочилъ. — И залитое мглой,
Безбрежье степи предо мной!
И вотъ, терялся въ эѳирѣ,
Растетъ все шире, шире, шире,
Какъ зримымъ пропастямъ во снѣ —
Нигдѣ конца! — На вышинѣ
Вдругъ выплылъ мѣсяцъ изъ тумановъ,
И полнымъ свѣтомъ озарилъ
Ряды разсѣянныхъ кургановъ.
Какъ море зыблясь, серебрилъ
Всю степь ковыль сѣдой! Напрасно
Раздолье взоромъ мѣрилъ я —
Нигдѣ и признака жилья
Не озарялъ вкругъ мѣсяцъ ясный!
Хоть-бы гдѣ свѣточъ одинокой
Сверкнулъ привѣтомъ издалёка!
Или блудящій огонёкъ
По степи сумрачной пробѣгъ —
И тотъ мнѣ былъ-бы въ утѣшенье!
Завидя свѣтъ вдали пустой,
Я обманулся-бъ хоть мечтой,
Что не далеко до селенья.
XVII.
"Впередъ мой конь! но ужъ изъ силъ
Онъ выбился; склонясь главою,
Онъ шаткой, медленной стопою,
И взмыленъ весь, меня влачилъ. —
Сталъ смиренъ, тихъ, ребенокъ слабый
Могъ съ нимъ управиться тогда-бы,
Но что-же въ этомъ было мнѣ?
Лежалъ скручинъ я на конѣ.
Но будь и воленъ, — можетъ, сила
Мнѣ и тогда-бы измѣнила;
Порой рѣшался я, и рвалъ
Веревки, злобой обаянный,
Все тщетно — пуще только раны
Я, порываясь, растравлялъ;
Измученъ пыткою свирѣпой,
Я бросилъ замыселъ нелѣпый,
И ждать, что будетъ, сталъ. — Кой-гдѣ,
Мерцанье свѣта въ высотѣ,
Восходъ мнѣ солнца возвѣщало…
Увы! какъ медленно свѣтало!
Казалось, вѣкъ въ степи глухой
Не снимется туманъ сѣдой!
Какъ онъ лѣниво распадался!..
На горизонтѣ показался
Съ-начала пурпуръ. — Чередой
Звѣзда потухла за звѣздой.
И вотъ, всплывая надъ востокомъ,
Заря въ величьи одинокомъ
Пожаромъ по небу пошла,
И землю огненнымъ потокомъ
Съ высотъ престольныхъ залила.
XVIII.
"Вскатилось солнце! расклеился
Туманъ волнистый надъ страной,
Повсюду мертвой тишиной
Объятою. — Куда-жъ конь мой
Такъ необузданно стремился
Чрезъ глушь лѣсовъ, чрезъ бездну рѣкъ?
Ни дикой звѣрь, ни человѣкъ,
Не промелькнутъ въ краю забытомъ!
Нигдѣ стопой, нигдѣ копытомъ
Напечатлѣннаго слѣда,
Ни знака жизни, ни труда!
И самый воздухъ былъ молчанье:
Ни насѣкомаго жужжанье,
Ни птички утренней напѣвъ,
Ни изъ-подъ травки, ни съ деревъ,
Тамъ по зарѣ не раздавался.
Давно чуть движась, подо мной
Изнеможенный конь шатался;
Давно духъ бурный занимался
Ужъ въ немъ предсмертной хрипотой.
И мертво все вокругъ васъ было…
Но наконецъ, изъ-за вѣтвей,
Какъ-будто ржанье лошадей,
Я слышу, воздухъ огласило…
Не вѣтеръ-ли въ бору реветъ?
Нѣтъ! нѣтъ! то изъ-за лѣсу мчится
Табунъ, шумя — онъ близокъ — вотъ!
Громовой тучею стремится!
Я вскрикнуть — силъ не достаетъ.
Летъ коней прахъ столбомъ вздымаетъ!
Но гдѣ-жъ они? Кто управляетъ
Неукротимымъ табуномъ?
Тьма коней, и не на одномъ
Нѣтъ всадника. Хвосты ихъ, гривы,
Клубятся по вѣтру игриво;
Раздуты ноздри; мундштукомъ
У нихъ въ кровь морды не размыты;
Гвоздьми не пробиты копыты,
Крутыя бедра не изрыты
Ни острой шпорой, ни бичомъ, —
Тьма коней, бурныхъ, дикихъ, вольныхъ,
Какъ ураганъ, морскія волны,
Неслось на-встрѣчу намъ! Табунъ
Завидя, ожилъ мой скакунъ.
Съ минуту онъ перемогался,
На гулъ знакомый отозвался
Охриплымъ ржаніемъ… и палъ.
Конецъ! онъ путь свой пробѣжалъ!
Потухъ въ могучемъ пламень гордый!
Клубами паръ съ боковъ валитъ!
Волною пѣна хлещетъ съ морды!
Притекъ табунъ… и вотъ глядитъ…
И конямъ дивно, кони въ страхѣ,
Узря поверженныхъ на прахѣ…
Они стоятъ, они дрожатъ…
На вѣтеръ морды… пѣной прыщутъ…
И вотъ шарахнулись… и рыщутъ,
Кружатъ по степи… и назадъ,
Грохоча, дружнымъ мчатся скокомъ,
Водимы воронымъ конемъ,
Главой табуна, и ни клока,
Ни струйки бѣлизны на немъ!
Вновь-ржатъ, храпятъ… за стражѣ ухо!
И вдругъ всѣ врознь… и вотъ взвились…
И снова къ лѣсу понеслись
Отъ человѣческаго духа!
Они покинули меня!
Къ хребту издохшаго коня
Привязанный остался я!
И ни его, и ни себя,
Не находилъ я ни умѣнья,
Ни силъ, избавить отъ мученья.
— На жизнь надежды никакой!
И вотъ лежимъ! На охладѣломъ
Охладѣвающій! Не смѣла
Дружиться мысль уже со мной,
Что солнце встрѣчу я живой
Заутра въ краѣ опустѣломъ.
XIX.
"Проходитъ утро, день, но путы,
Съ меня не пали, и минуты
Судьбы ужасной, роковой,
Ужъ тяготѣли надо мной.
И чуть могли мои зѣницы
Взирать на рдѣющій закатъ
Послѣдней для меня денницы.
Ужъ я былъ мракомъ тѣмъ объятъ,
Когда разсудокъ заставляетъ
Насъ слѣпо ввѣриться тому,
Что вѣщій голосъ лѣтъ, уму
Послѣднимъ страхомъ предрѣкаетъ,
Чего никто не избѣжитъ,
Въ чомъ даже милость смертный зритъ
Порой, но отъ чего, однако,
Готовъ-бы опрометью всякой
Бѣжать, какъ-будто-бъ звѣрь какой
Гнался за нимъ; чего порой
Мы такъ желали, умоляли,
Порой неистово искали
Съ мечомъ въ рукахъ — и все напрасно!
Смерть людямъ вѣчный врагъ. Какой
Не придавай ей видъ умъ твой —
Во всякомъ, грозная, ужасна!
И странно! счастія сыны,
Въ удѣлъ которымъ суждены
Всѣ наслажденья жизни дольной —
Они встрѣчаютъ смерть спокойно,
Спокойнѣй, можетъ-быть, чѣмъ тотъ,
Кого въ загробный край ведетъ
Дорога бѣдности суровой.
Тотъ, кто извѣдалъ въ жизни сей,
Все, что ни мило въ ней, ни ново,
Онъ ничего не ждетъ ужъ въ ней;
Здѣсь ничего не покидаетъ:
И, кромѣ помысла въ тиши,
О темной вѣчности, души
Его ничто не возмущаетъ…
Бѣднякъ-же вѣрой полнъ… все ждетъ,
Что горе кончится… но вотъ
Туманъ его объемлетъ вѣжды,
Приходитъ смерть, и дерзко жнётъ
Имъ насажденный садъ надежды, —
За утро-бъ, можетъ, онъ донесъ
Свой тяжкій крестъ; вознаградились
Его утраты; прекратились
Недуги сердца, токи слезъ;
За утро-бъ можетъ онъ впервые
Творца за жизнь благословилъ,
И пролилъ слезы-бы святыя,
И годы бѣдствіи роковые
Въ избыткѣ благъ онъ позабылъ;
За утро-бъ онъ былъ грозенъ силой,
Имѣлъ и власть, и блескъ царя —
И утра этого заря
Должна-ль рдѣть надъ его могилой?
XX.
"Садилось солнце; все скручонъ
Лежу на трупѣ я. И съ страхомъ
Сталъ помышлять, что съ конскимъ прахомъ
И мой смѣшаться обречонъ.
И смерти требовали вѣжды.
Мой часъ ударилъ, нѣтъ надежды!
Я бросилъ взглядъ послѣдній свой
На небеса — и тамъ въ туманѣ
Ужъ вился воронъ надо мной.
Онъ насъ терзать алкалъ заранѣ,
Чѣмъ возродится голодъ въ немъ;
Остынемъ оба мы съ конемъ…
То отлетитъ, то къ намъ онъ снова…
И къ трупу онъ, что поворотъ,
То ниже, ниже все… и вотъ
Съ широкихъ крылъ его гробовый
Ужъ вѣялъ холодъ мнѣ на ликъ,
Но мой глухой могильный вскрикъ,
Руки усильное движенье
Остановили нападенье…
И воронъ скрылся отъ очей…
Не помню болье. Моей
Мечтой послѣдней что-то было
О звѣздочкѣ… Въ пустынной тьмѣ
Она то гасла… то свѣтила,
И издалёка подходила,
Сверкая, ближе все ко мнѣ.
Я, мнилось, въ волны погружался;
Вдругъ цѣпенѣлъ и возвращался
Вновь къ ощущенью бытія.
Потомъ опять, какъ мертвый я,
И вновь перевожу дыханье…
Какой-то вдругъ недужный мразъ
Сдавилъ мнѣ сердце, и изъ глазъ
Исторглись искры… тошно… горько…
И вотъ вновь трепетъ, вздохъ — и только.
XXI.
"Очнулся… Гдѣ я?… что со мною?
Кто это смотритъ на меня?
Лежу на ложѣ-ль?.. надъ главою
Моею кровля-ль? точно-ль я
Въ пріютѣ мирномъ состраданья?
И очи смертнаго-ль созданья
Такъ на меня устремлены?
Сочтя, что это еще сны
Недуга, вновь закрылъ глаза я.
Длинноволосая, младая,
Стройна, какъ пальма, у стѣны
Сидѣла дѣва. Быстро томной,
Такъ полный дикаго огня,
Казачка взоръ свой на меня
Бросала въ горести безмолвной.
Сверкавшій пламень глазъ ея
Чуть только ожилъ, встрѣтилъ я,
До-той-поры былъ къ ней приковавъ
Пока увѣрился, что нѣтъ,
Я не мечтою очарованъ,
Но что я живъ, гляжу на свѣтъ.
И стаей врановъ не расклеванъ.
Открылся взоръ, и на лицѣ
Казачки радость заиграла;
Я говорить хотѣлъ — но мнѣ
Примѣтно сила измѣняла.
И дѣва къ ложу подошла,
И перстъ къ устамъ прижавъ, дала
Понять, чтобъ я хранилъ молчанье,
Пока совсѣмъ пройдетъ страданье
Пока безъ боли, безъ труда,
Я отверзать могу уста.
И за руку меня въ безмолвьѣ
Она беретъ, и изголовье
Мое она приподняла;
Потомъ неслышимо пошла
Отъ ложа прочь, и отворила
Легонько дверь, проговорила
Тамъ что-то шопотомъ; я мнилъ
Что слышу райскіе напѣвы!
И самый шумъ походки дѣвы
Въ себѣ ту-жъ музыку таилъ!
Но тѣ, къ кому тотъ шопотъ былъ,
Не пробуждались. И порхаетъ
Казачка вонъ; но напередъ
Она свой взоръ въ меня вперяетъ;
Еще разъ знакъ мнѣ подаетъ,
Что скоро вновь она придетъ,
И что мнѣ нечего страшиться;
Что не замедлитъ все явиться
На зовъ мой. — И что вынесъ я,
Какъ скрылась дѣва отъ меня?
XXI.
«Казачка вновь вошла съ отцомъ
И матерью. — Но что-жъ потомъ?
Я о своей превратной долѣ
Съ-тѣхъ-поръ, какъ принятъ былъ подъ кровъ
Гостепріимныхъ казаковъ,
Не продолжу разсказа болѣ. —
Они въ степи меня нашли;
Они, какъ трупъ перенесли
Меня подъ кровлю хаты ближней;
Меня призвали снова къ жизни…
Меня, чтобъ властвовать потомъ
Надъ краемъ ихъ…
Кто предузнать свои жребіи можетъ?
Пусть малодушье не тревожитъ
Ни чьихъ надеждъ, ни чьихъ сердецъ!
Затихнетъ скоро гулъ погони;
За-утра будутъ наши кони
Пастись свободно наконецъ
На той странѣ ужъ Борисфена;
Съ какимъ привѣтомъ я колѣна
Передъ Днѣпромъ склоню, когда,
Богъ дастъ, минуетъ насъ бѣда.
И берегъ дружній наши очи
Увидятъ… Братья, доброй ночи!…»
И вотъ раскинулся старикъ
На листьяхъ, настланныхъ подъ дубомъ,
Одрѣ не новомъ и не грубомъ
Тому, кто въ жизни сей привыкъ
Вездѣ покоиться, гдѣ-бъ только
Не довелось ему, нисколько
Не мысля, гдѣ, на чомъ. Какъ разъ
Мазепа крѣпкимъ сномъ забылся.
И странно-ль вамъ, что за разсказъ
Спасибомъ Карломъ не поплатился?
Мазепа вовсе не дивился:
Карлъ спалъ назадъ тому ужъ съ часъ.
И. ГОГНІЕВЪ.
- ↑ Gieta — полковникъ шведскій.