ЛЮДОВИКЪ XIV И ЕГО ВѢКЪ.
правитьГЛАВА I.
правитьОбстоятельства, которымъ Людовикъ XIV обязанъ своею жизнію. — Анна Австрійская объявляетъ о своей беременности. — Милость, которую она испрашиваетъ по этому случаю у короля. — Бѣглый взглядъ на событія, предшествовавшія началу этой главы. — Людовикъ XIII. — Анна Австрійская. — Марія Медичи. — Кардиналъ Ришелье. — Гастонъ Орлеанскій. — Госпожа де-Шеврёзъ. — Начало раздоровъ между Людовикомъ XIII и Анною Австрійской. — Король ревнуетъ къ своему брату. — Кардиналъ Ришелье влюбляется въ королеву. — Анекдотъ, относящійся къ этой любви
ГЛАВА II.
правитьПорученіе графу Карлейль во Францію. — Пріѣздъ герцога Букингама. — Его великолѣпіе. — Исторія принимаетъ видъ романа. — Домогательства Букингама понравиться королевѣ. — Семьнадцать придворныхъ вельможъ. — Кавалеръ Гизъ и Букингамъ на придворномъ балѣ. — Великій Моголъ. — Бѣлая дама. — Приключенія въ Амьенскомъ саду. — Разлука. — Букингамъ снова является къ королевѣ. — Послѣдствія происшествія, случившагося въ Амьенскомъ саду
ГЛАВА III.
правитьШале. — Его характеръ. — Заговоръ герцога Анжуйскаго, открытый Шале кардиналу. — Кардиналъ и герцогъ Анжуйскій. — Предположеніе женитьбы. — Арестованіе, въ Блуа, герцога Цесаря Вандома и великаго пріора Франціи, побочныхъ сыновей Генриха IV. — Графъ Рошфоръ. — Монастырь Брюссельскихъ капуциновъ. — Заговоръ созрѣлъ. — Арестованіе, судъ и исполненіе приговора надъ Шале. — Королева въ полномъ собраніи совѣта. — Отвѣтъ королевы…
ГЛАВА IV.
правитьО томъ, что сдѣлалось съ врагами кардинала. — Политическіе и любовные замыслы Букингама. — Кончина герцогини Орлеанской. — Новыя казни. — Милордъ Монтегю. — Порученіе, данное Лапорту. — Игра въ карты. — Критическое положеніе города ла-Рошели. — Трагическая кончина Букингама. — Печаль королевы. — Анна Австрійская и поэтъ Вуатюръ.
ГЛАВА V.
правитьОкончаніе и слѣдствія войны. — Слухи о беременности Анны Австрійской. — Первый ребенокъ, — Кампанелла. — Рожденіе Людовика XIV. — Общая радость. — Увеселенія. — Гороскопъ новорожденнаго. — Подарки папы. — Обозрѣніе Европейскихъ государствъ
ГЛАВА VI.
правитьРожденіе герцога Анжуйскаго. — Любопытныя замѣчанія о сентябрѣ мѣсяцѣ. — Благосклонность къ Сепк-Мару. — Французская академія. — Трагедія Пирама.-- Первое представленіе этой трагедіи. — Фонтрайль. — Ла-Шене. — Г. ле-Гранъ. — Анекдотъ о Сент-Марѣ. — Фаберъ. — Страшный заговоръ. — Отъѣздъ короля на югъ Франціи. — Болѣзнь кардинала. — Онъ истребляетъ заговорщиковъ — послѣднія минуты Ришелье. — Два сужденія объ этомъ министрѣ
ГЛАВА VII.
правитьВступленіе Мазарина въ совѣтъ. — Благосклонность къ Нойе. — Бассомпьеръ выходитъ изъ Бастиліи. — Бренные останки королевы-матери. — Болѣзнь короля. — Объявленіе о регентствѣ. — Крещеніе дофина. — Послѣднія минуты Людовика XIII. — Его пророческій сонъ. — Его кончина. — Сужденіе объ этомъ государѣ. — Его скупость; его жестокость; его мелочныя занятія.
ГЛАВА VIII.
правитьМазаринъ. — Его происхожденіе. — Его молодость. — Мнѣніе о немъ кардинала Ришелье. — Его первый опытъ. — Предсказаніе посланника. — Партіи, раздѣляющія дворъ. — Самый честный человѣкъ королевства. — Распоряженіе королевы. — Декларація парламента. — Соперники обнаруживаются. — Мазаринъ и камердинеръ королевы. — Записная книжка
ГЛАВА IX.
правитьГерцогъ Ангіенскій. — Принцъ Генрихъ Конде. — Шарлотта Монморанси. — Балетъ и Генрихъ IV. — Послѣдняя любовь Беарнца. — Король, переодѣтый въ почталіона. — Гассіонъ. — Лаферте-Сенектеръ. — Донъ-Франческо де-Мелло. — Битва при Рокруа
ГЛАВА X.
правитьПоложеніе Анны Австрійской. — Возвращеніе изъ ссылки нѣкоторыхъ лицъ. — Выходка г-жи де-Шеврёзъ. — Принцесса Конде. — Великодушіе кардинала Мазарина къ г-жѣ де-Шеврёзъ. — Г-жа д’Отфоръ. — Неудовольствіе возрастаетъ. — Герцогъ Бофоръ, названный базарнымъ королемъ. — Партія Важныхъ. — Два письма. — Ссора между герцогинею Монбазонъ и принцессою Конде. — Удовлетвореніе. — Немилость къ г-жѣ де-Шеврёзъ. — Заговоръ противъ Мазарина. — Арестованіе герцога Бофора. — Бѣгство г-жи де-Шеврёзъ. — Г-жа д’Отфоръ и королева. — Конецъ интригамъ Важныхъ
ГЛАВА XI.
правитьВозвращеніе герцога Ангіенскаго въ Парижъ. — Герцогъ Гизъ. — Двадцатилѣтній Архіепископъ. — Его шалости. — Его гордость. — Его любовницы. — Пастырское посѣщеніе. — Настоятельница монастыря Авенэ. — Архіепископъ въ изгнаніи. — Онъ дѣлается воиномъ. — Его бракосочетанія. — Его поединокъ съ Колиньи. — Страсть къ дуэлямъ въ эту эпоху
ГЛАВА XII.
правитьДворъ изъ Лувра переѣзжаетъ въ Пале-Ройяль. — Дѣтство Людовика XIV. — Почетныя дѣти. — Воспитаніе молодаго короля. — Уроки его камердинера. — Ненависть короля къ Мазарину. — Жалкое состояніе его гардероба. — Скупость кардинала-министра. — Портретъ Мазарина, написанный графомъ ла-Рошфуко
ГЛАВА XIII.
правитьБунтъ подъ названіемъ Туазе.-- Начало секты янсенистовъ. — Первое представленіе трагедіи Родогуна.-- Второе супружество Гастона Орлеанскаго. — Свадьба принцессы Маріи Гонзаги. — Празднества при дворѣ. — Опера La Folle supposée. — Походъ во Фландрію. — Герцогъ Белльгардъ. — Бассомпьеръ. — Генрихъ IV и Бассомпьеръ. — Полу-пистоли. — Остроуміе Бассомпьера. — Анекдоты о немъ — Его кончина; его портретъ
ГЛАВА XIV.
правитьОчеркъ военныхъ дѣйствій. — Мазаніелло въ Неаполѣ. — Герцогъ Гизъ желаетъ сдѣлаться Неаполитанскимъ королемъ. — Любовь его къ дѣвицѣ де-Понъ. — Шелковый чулокъ. — Склянка съ лекарствомъ. — Бѣлый попугай. — Ученыя собаки. — Успѣхи герцога Гиза въ Неаполѣ. — Его паденіе. — Тишина внутри государства. — Племянницы и племянники Мазарина. — Ихъ карьера. — Поль де-Гонди. — Его происхожденіе. — Его буйный характеръ. — Племянница булавочницы. — Гонди возстановляетъ противъ себя Ришелье. — Его путешествіе въ Италію. — Игра въ шары. — Гонди представляется Людовику XIII. — Онъ дѣлается коадъюторомъ. — Его щедрость. — Бунтъ по случаю новыхъ налоговъ. — Новые указы. — Сопротивленіе должностныхъ лицъ
ГЛАВА XV.
правитьБѣгство герцога Бофора. — Принцесса Монпансье и принцъ Валлискій. — Проектъ бракосочетанія принцессы съ императоромъ. — Принцесса Монпансье и эрцгерцогъ. — Коадъюторъ является снова. — Побѣда при Ланѣ. — Коадъюторъ и Мазаринъ. — Благодарственный молебенъ. — Безпокойство народа. — Арестованіе Брусселя. — Народныя движенія; бунтъ. — Коадъюторъ усмиряетъ мятежниковъ. — Политическая комедія. — Притворство однихъ, страхъ другихъ. — Гнѣвъ королевы. — Испугъ гражданскаго губернатора. — Порученіе, данное коадъютору. — Онъ спасаетъ маршала ла-Мейлльере. — Опасность, которой онъ самъ подвергается. — Онъ снова отправляется во дворецъ. — Отвѣтъ королевы. — Коадъюторъ передъ народомъ. — Мятежники расходятся по домамъ
ГЛАВА XVI.
правитьКоадъюторъ и его пріятели. — Ихъ опасенія и ихъ совѣщанія. — Честолюбивые замыслы Гонди. — Приготовленія къ междоусобной войнѣ. — Распоряженія коадъютора. — Движеніе народа. — Баррикады. — Предположеніе двора. — Члены парламента представляются королевѣ. — Опасность, которая угрожаетъ членамъ парламента послѣ ихъ представленія. — Депутація парламента снова представляется въ Пале-Ройяль. — Королева освобождаетъ Брусселя изъ тюрьмы. — Безпокойства при дворѣ. — Торжество Брусселя. — Указъ парламента. — Уничтоженіе баррикадъ. — Стихи на Фрондистовъ
ГЛАВА XVII.
правитьДворъ уѣзжаетъ въ Рюель. — Побѣды и рана принца Конде. — Онъ вызывается въ Парижъ. — Принцъ и бѣшеный человѣкъ. — Дерзкое предложеніе парламента. — Указъ королевы. — Слухи о мнимомъ предположеніи кардинала жениться на королевѣ. — Вліяніе Конде. — Дворъ возвращается въ Парижъ. — Новая вражда парламента противъ Мазарина. — Гнусный совѣтъ принца Конде. — Дворъ намѣревается ѣхать въ Сен-Жерменъ. — Королева пьетъ.-- Отъѣздъ двора изъ Парижа. — Дворъ въ Сен-Жерменѣ. — Страхъ Парижанъ. — Письмо короля. — Указъ парламента. — Начало междоусобной войны
ГЛАВА XVIII.
правитьНѣсколько словъ о герцогѣ д’Ельбёфъ, герцогѣ Булльонскомъ, принцѣ Конти, коадъюторѣ и герцогинѣ Лонгвиль. — Почему они были недовольны. — Сношенія Гонди съ герцогинею Лонгвиль. — Коадъюторъ Гонди на площади Новаго-Рынка. — Визитъ Бриссака къ Гонди. — Предположенія герцога д’Ельбёфъ. — Онъ противодѣйствуетъ коадъютору. — Прибытіе въ Парижъ принца Конти. — Недовѣрчивость народа къ фамиліи Конде. — Принцы въ парламентѣ. — Борьба между принцемъ Конти и герцогомъ д’Ельбёфъ. — Интриги коадъютора. — Герцогиня Лонгвиль и герцогиня Булльонская въ Думѣ. — Принцъ Конти объявленъ генералиссимусомъ парламента
ГЛАВА XIX.
правитьКонде принимаетъ сторону двора. — Пріѣздъ герцога Бофора въ Парижъ. — Исторія юнаго Тапкреда Рогана. — Мѣры Фрондистовъ. — Бѣдность англійской королевы. — Графъ д’Аркуръ. — Принятое имъ на себя порученіе. — Успѣхи Парижанъ. — Первое къ Коринѳянамъ.-- Смерть юнаго Танкреда. — Конде осаждаетъ и беретъ Шарантонъ. — Дѣло при Вилль-Жюифѣ. — Миролюбивые поступки двора. — Частныя сдѣлки. — Общій мирный договоръ. — Конецъ перваго дѣйствія междоусобной войны. — Революція въ Англіи
ГЛАВА XX.
правитьГерцогъ Орлеанскій возвращается въ Парижъ. — Предположеніе родственнаго союза между домами Вандомовъ и Мазарина. — Успѣхъ непріятеля. — Королева съ своими двумя сыновьями, съ кардиналомъ и принцемъ Конде уѣзжаетъ въ Компьенъ. — Намѣренія Конде. — Онъ ссорится съ Мазариномъ. — Два типографщика. — Рене Дюплесси. — Мазаринисты и Фрондисты. — Прерванный ужинъ. — Визиты нѣкоторыхъ особъ королевѣ. — Успѣхъ герцога д’Аркура. — Возвращеніе двора въ Парижъ. — Радость народа. — Новая ссора между Конде и Мазариномъ. — Дѣло о табуретахъ. — Негодованіе и мщеніе принца Конде. — Герцогиня Шеврёзъ и Мазаринъ. — Герцогиня Шеврёзъ и коадъюторъ Гонди. — Свиданіе Гонди съ королевою. — Его дружескій разговоръ съ Мазариномъ. — Опасныя условія для принца Конде. — Отчаяніе герцога Орлеанскаго. — Герцогиня Шеврёзъ утѣшаетъ его. — Онъ вступаетъ въ заговоръ противъ принца Конде. — Конде является къ королевѣ. — Его берутъ подъ-арестъ вмѣстѣ съ Конти, его братомъ. — Послѣднія этого арестованія
ГЛАВА XXI.
правитьГерцогиня Лонгвиль въ Нормандіи. — Приключенія съ нею. — Она пріѣзжаетъ въ Голландію. — Бѣгство герцогини Булльонской. — Она снова арестована. — Супруга принца Конде въ Бордо. — Поступокъ вдовствующей принцессы и герцога Орлеанскаго. — Тюрень заключаетъ договоръ съ Испанцами. — Безпокойства при дворѣ. — Дворъ уѣзжаетъ въ Компьенъ. — Въ Бордо скрывается партія недовольныхъ. — Походъ противъ этого города. — Жестокій поступокъ королевы. — Удовлетвореніе жителей Бордо. — Баронъ Канолль. — Его казнь. — Окончаніе войны на Югѣ. — Визитъ принцессы Конде къ королевѣ. — Слово герцога ла-Рошфуко. — Успѣхъ маршала Тюреня во главѣ Испанцевъ. — Коадъюторъ присоединяется къ партіи принцевъ. — Условія этого союза. — Принца Конде переводятъ изъ Венсеня въ замокъ Маркусси, а потомъ въ Гавръ. — Походъ Мазарина. — Кончина вдовствующей принцессы Конде, --Указъ парламента. — Кардиналъ возвращается въ Парижъ. — Нѣсколько словъ о герцогѣ Ангулемскомъ
ГЛАВА XXII.
правитьИнтриги Мазарина послѣ его возвращенія въ Парижъ. — Отказъ дѣвицы Монпансье, герцогини Орлеанской. — Вѣрность Гастона. — Жалобы парламента. — Обвиненіе коадъютора. — Его рѣчь. — Новая буря грозитъ двору, герцогъ Орлеанскій и Мазаринъ. — Мѣры, которыя принимаетъ герцогъ Орлеанскій. — Буря возстаетъ противъ кардинала. — Мнѣніе госпожи де-Шеврёзъ. — Отъѣздъ Мазарина. — Совѣтъ коадъютора. — Нерѣшительность герцога Орлеанскаго. — Смятеніе въ Парижѣ. — Народъ въ Пале-Ройялѣ. — Освобожденіе принцевъ. — Пріѣздъ принца Конде въ Парижъ. — Отступленіе коадъютора. — Требованія принца. — Коадъюторъ и королева. — Заключеніе условій. — Совершеннолѣтіе короля
ГЛАВА XXIII.
правитьКаково было общество въ эту эпоху. — Какія женщины имѣли на нее вліяніе. — Маріона де-Лормъ. — Нѣсколько анекдотовъ. — Министръ финансовъ д’Емери. — Президентъ де-Шеври. — Клавдій Киллье. — Кончина Маріоны де-Лормъ. — Пинона де-Ланкло. — Ея отецъ. — Сент-Етьеннъ. — Гарей. — Кулонъ. — На какіе классы раздѣляла Пинона своихъ обожателей. — Госпожа де-Шуази. — Ея общество. — Дѣвица де-Скюдери. — Ея воспитаніе. — Ея бѣдность. — Первыя ея сочиненія. — Les Chroniques du samedi. — Маркиза Рамбулье. — Ея домъ. — Голубая комната. — Доброта маркизы Рамбулье. — Какъ она опредѣляла дружбу. — Епископъ Лизіёскій и утесы сада Рамбулье. — Грибы графа Гитъ. — Семейство маркизы Рамбулье. — Хорошенькая Юлія. — Г. Пизани. — Дѣвица Полё. — Г. Грассъ. — Вуатюръ
ГЛАВА XXIV.
правитьНачало театра. — Бургонскій отель. — Театръ-Маре. — Непрочное положеніе актеровъ? --ГолтьеТаргилль. — Ганри-Легранъ. — Гро-Гилльомъ. — Белльрозъ. — Ла-Бопре. — Ла-Валліотъ. — Мондори. — Белльрозъ. — Баронъ 1-й. — Д’Оржемонъ. — Флоридоръ. — Дѣвица Баронъ. — Дуэль между двумя актрисами. — Бежары. — Мольеръ. — Драматическіе писатели. — Скюдери. — Ла-Калиренедъ. — Тристанъ л’Ермитъ. — Ла-Серръ. — Боа-Роберъ. — Коллете. — Скарронъ. — Ротру. — Корнель
ГЛАВА XXV.
правитьСовершеннолѣтіе короля. — Барбоны. — Состояніе Франціи внутри и извнѣ. — Герцогъ Орлеанскій. — Принцъ Конде. — Мазаринъ. — Коадъюторъ. — Дочь герцога Орлеанскаго. — Кардиналъ возвращается во Францію. — За его голову положена цѣна. — Онъ спокойно проѣзжаетъ Францію и присоединяется въ королевѣ въ Пуатье. — Маршалъ Тюрень возвращается и предлагаетъ свои услуги королю. — Дворъ оти; авляется въ Орлеанъ. — Дѣвица де-Монпансье, принцесса Орлеанская, объявляетъ себя противъ двора, и беретъ городъ Орлеанъ
ГЛАВА XXVI.
правитьПринцъ Конде пріѣзжаетъ въ армію. — Его письма къ принцессѣ Монпансье. — Состояніе королевской арміи. — Поединокъ между королемъ и его братомъ. — Жалкое положеніе двора. — Каково было тогда довѣріе къ Людовику XIV. — Сто луидоровъ взятые и потерянные. — Общая бѣдность. — Возвращеніе дѣвицы де-Монпансье въ Парижъ. — Она продолжаетъ быть главою партіи. — Приготовляется сраженіе. — Принцъ Орлеанскій отказывается дѣйствовать. — Онъ передаетъ свою власть принцессѣ Монпансье. — Принцесса отправляется въ Думу. — Предложенія, которыя она дѣлаетъ совѣтникамъ. — Битва Сент-Антуанскаго предмѣстья. — Принцесса приказываетъ стрѣлять изъ орудій Бастиліи на королевскія войска. — Отступленіе арміи короля. — Принцессу привѣтствуютъ и поздравляютъ съ побѣдою въ Люксембургѣ
ГЛАВА XXVII.
правитьСобраніе въ городской Думѣ. — Странный знакъ отличія. — Новыя затрудненія принца Орлеанскаго. — Проектъ Уніи. — Нападеніе на городскую Думу. — Общая исповѣдь. — Замѣшательство принцевъ. — Принцессѣ Монпансье даютъ новое порученіе. — Ея несчастныя встрѣчи. — Храбрость этой принцессы. — Ея пріѣздъ въ Думу. — Она спасаетъ городскаго старшину. — Дворъ удаляется въ Понтуазъ. — Декларація парламента въ пользу принца Орлеанскаго. — Противоположный указъ королевскаго совѣта
ПРЕДИСЛОВIE.
правитьВъ историческомъ мірѣ извѣстно четыре великихъ вѣка: вѣкъ Перикла, вѣкъ Августа, вѣкъ Льва X и вѣкъ Людовика XIV.
Первый изъ этихъ вѣковъ произвелъ: Мильтіада, Леонида, Ѳемистокла, Аристида, Павзанія, алькивіада, Софокла, Эврипида, Фидія, Аристофана, Зевксиса, Парразія, Сократа, Діогена, Геродота и Ксенофонта.
Второй: Суллу, Цицерона, Цезаря, Лукреція, Катулла, Виргилія, Горація, Проперція, Овидія, Тибулла, Катона, Саллюстія, Корнелія, Пейота, Діодора Сицилійскаго, Тита Ливія, Діонисія Галикарнасскаго, Сципіона Африканскаго, и Витрувія.
Третій: Гвигіардини, Макіавеля, Паоло Джіове, Аріоста, Микель-Анджело, Рафаеля, Тиціана и Галилея.
Четвертый: Ришелье, Монморанси, Мазарипи, Жанъ-Барта, Люксембурга, Конде, Тюренна, Катина, Турвилія, Лувуа, Виллара, Корнеля, Декарта, Мезере, Ларошфуко, Бейля, Мольера, Лафонтева, Лебрена, Перро, Жирардона, Боссюэ, Малибранша, Пюже, Расина, Буало, Люлли, мадамъ де-Севинье, Фонтенелля, Фенелона, Жанъ-Баптиста Руссо, Роллена, Шольё, Миньяра и Кино (Quinault).
Изъ этихъ четырехъ вѣковъ, мы избрали для описанія, не смѣемъ сказать благороднѣйшій, прекраснѣйшій и самый великій, хотя намъ такъ кажется, но ближайшій къ намъ, и поэтому представляющій для насъ наиболѣе интереса.
Въ наше время былъ созданъ новый способъ писать исторію; мемуары частныхъ лицъ ввели насъ во внутреннюю жизць боговъ нашей монархіи, и мы увидѣли, что эти боги, какъ и боги древности, несмотря на все свое величіе, не лишены слабостей, что они ослѣпительные издали, теряютъ часть своего блеска, если проникнуть въ мракъ, окружающій нѣкоторыя стороны ихъ жизни.
Можетъ быть Людовикъ XIV одинъ до сихъ поръ избѣгнулъ справедливаго суда исторіи. Онъ былъ слишкомъ превознесенъ приверженцами монархіи, и слишкомъ униженъ революціонными писателями, объявленъ непогрѣшимымъ одними, а другими обвиненъ въ недостаткѣ всѣхъ достоинствъ; ни объ одной коронованной особѣ не было столько, и такихъ разнообразныхъ сужденій, какъ о немъ, и никто изъ нихъ не слышалъ, если за гробомъ можно слышать, посреди сна смерти, которымъ онъ заснулъ послѣ продолжительнѣйшаго царствованія, болѣе громкихъ похвалъ и несправедливыхъ обвиненій.
Бога, вознесеннаго до облаковъ, человѣка осужденнаго строже, нежели онъ заслуживалъ, нужно теперь возвратить на принадлежащее ему мѣсто. Мы пишемъ не похвальное слово, не памфлетъ, а портретъ человѣка во всѣ поры жизни, отъ несчастнаго дѣтства до жалкой старасти, проходя чрезъ всѣ фазы радости и горя, любви и ненависти, слабости и величія, составлявшія эту жизнь, единственную, какъ свѣтлыми, такъ и іенными сторонами. Мы представимъ свѣту Людовика XIV, бога для міра, короля для Европы, героя для Франціи, человѣка для сзонхъ страстей; и мы увѣрены, что онъ будетъ здѣсь истиннѣе и сходнѣе съ самимъ собою, нежели его видѣли когда нибудь въ исторіи, на полотнѣ или на пьедесталѣ; и можетъ быть онъ будетъ болѣе великимъ, будучи человѣкомъ между людьми, нежели онъ казался, когда его сдѣлали богомъ между богами.
И какихъ спутниковъ можетъ требовать самое взыскательное божество, которыхъ не было у Людовика XIV? Гдѣ найти министровъ, подобныхъ Ришелье, Мазарини, Кольберу и Лувуа; полководцевъ, которыхъ слава затмила бы славу Конде, Тюренна, Люксембурга, Катина, Бервика и Виллара; моряковъ, которые бы боролись вмѣстѣ съ Англіей и съ моремъ, какъ Дюге-Труэнъ, Жанъ-Бартъ и Турвилль; поэтовъ, говорящихъ языкомъ Мольера, Корнеля и Расина; моралистовъ, какъ Паскаль и Лафонтенъ; наконецъ фаворитокъ, какъ Лавальеръ, Фонтанжъ, какъ мадамъ де-Монтеспанъ и мадамъ де-Ментенонъ?
Бѣдность дитяти, любовь юноши, слава героя, гордость короля, упадокъ старца, слабость отца, смерть христіанина, все будетъ видно на картинѣ, на первомъ планѣ которой будутъ: Лувръ, Сенъ-Жерменъ и Версаль, на второмъ — Франція, а на горизонтѣ — міръ; потому что въ исторіи Людовика XIV нужно не восходить отъ народа къ королю, а спускаться отъ короля къ народу. Будемъ помнить священное слово побѣдителя Голландіи, когда онъ былъ на верху славы: государство — это я!
Біографія Людовика XIV, написанная такимъ образомъ, во всѣхъ подробностяхъ, къ которымъ иногда приходитъ на помощь бѣглый взглядъ, брошенный на цѣлое; біографія эта, смѣемъ сказать, будетъ имѣть всю важность исторіи, всю капризность романа, всю занимательность мемуаровъ; поэтому мы не колеблясь представляемъ, не смотря на предъидущія наши труды, а можетъ быть по причинѣ этихъ трудовъ, нашу книгу публикѣ, будучи увѣрены въ ея благосклонности.
Глава I.
правитьПятаго декабря І637 года, король Людовикъ XIII поѣхалъ въ монастырь Благовѣщенія (de la Visitation de Sainte Marie), находившійся въ улицѣ Сентъ-Антуанъ, къ м-ль де-Лафайетъ, удалившейся туда въ мартѣ того же года, и принявшій имя сестры Анжелики. Короли, королевы и дѣти Франціи[1], имѣли право входить во всѣ монастыри, и свободно говорить съ монахами и монахинями; поэтому ничто не могло препятствовать королю посѣщать м-ль де-Лафайетъ, прежнюю свою фаворитку.
Впрочемъ извѣстно, что фаворитки Людовика XIII были только его друзьями, и что волокитство цѣломудреннаго сына Генриха IV и цѣломудреннаго отца Людовика XIV вовсе не цѣломудренныхъ королей, не вредило доброму имени тѣхъ, къ которымъ оно относилось.
Луиза Мотье де-Лафайетъ, происходившая изъ древней Овернской фамиліи, поступила на семнадцатомъ году своей жизни, фрейлиной ко двору Анны Австрійской. Король замѣтилъ ее въ 1630 году; умъ и красота ея вывели его, если не изъ цѣломудрія, то изъ обыкновенной его холодности; Бассомпіеръ разсказываетъ, что проѣзжая въ это время черезъ Ліонъ, гдѣ жилъ Людовикъ XIII, онъ видѣлъ короля между дамами, влюбленными и любезнымъ противъ обыкновенія.
М-ль де-Лафайетъ была въ милости до тѣхъ поръ, пока не принимала никакого участія въ дѣлахъ политическихъ. Но отецъ Жозефъ, родственникъ ея со стороны Маріи Мотье де-Сенъ-Роменъ, ея матери, убѣдилъ ее принять участіе въ интригахъ противъ кардинала, котораго честолюбивый капуцинъ хотѣлъ погубить въ глазахъ короля, и съ тѣхъ поръ спокойствіе и счастіе навсегда оставили ее и ея царственнаго поклонника.
По обыкновенію, Ришелье не прямо напалъ на любовь Людовика XIII къ м-ль де-Лафайетъ; онъ употребилъ одну изъ тѣхъ хитростей, къ которымъ великій министръ такъ часю прибѣгалъ, и которыя ему всегда удавались, потому что отъ него не ожидали подобныхъ уловокъ, считая ихъ недостойными такого великаго генія: онъ угрозами заставилъ Буазанваля, (котораго Людовикъ XIII сдѣлалъ изъ простаго служителя первымъ своимъ камердинеромъ) измѣнить своему государю, довѣрившемуся ему во всѣмъ, и сначала перемѣнять смыслъ словесныхъ посланій влюбленныхъ, а потомъ передавать кардиналу письма, которыя они писали другъ къ другу, и которыя въ его кабинетѣ, подъ рукою искусныхъ секретарей, нарочно для того нанятыхъ, претерпѣвали такія измѣненія, что, вышедши изъ рукъ писавшихъ полными нѣжныхъ выраженій, они приходили на мѣсто назначенія, съ такими горькими упреками, что уже близко было къ размолвкѣ, когда неожиданное объясненіе открыло истину.
Призвали Буазанваля, принужденнаго признаться въ своей измѣнѣ и разсказать всѣ дѣйствія министра; тогда только Людовикъ XIII, и м-льде-Лафайетъ узнали, что ненависть кардинала уже давно ихъ преслѣдуетъ.
Извѣстно какъ страшна была эта ненависть даже для короля; Букингэмъ, Шале, Монморанси поплатились за нее жизнію, и, по всей вѣроятности, тоже ожидало и отца Жозефа. М-ль де-Лафайетъ, въ страхѣ, сочла за лучшее тотчасъ же укрыться въ монастырь Благовѣщенія, и не смотря на всѣ просьбы Людовика XIII, осталась въ немъ, принявши монашескій санъ, подъ именемъ Анжелики, по словамъ однихъ 19, а по мнѣнію другихъ 21 мая 1637 года.
Но хотя м-ль де-Готфоръ, вызванная Ришелье изъ изгнанія, начинала уже занимать въ сердцѣ короля мѣсто, принадлежавшее прежде м-ль де-Лафайетъ, тѣмъ не менѣе Людовикъ XIII продолжалъ видѣться и съ послѣдней, и какъ мы уже видѣли, тайно выѣхавъ изъ Гробуа, гдѣ тогда онъ жилъ, пріѣхалъ къ ней въ монастырь. Онъ вошелъ туда въ четыре часа по-полудни, а вышелъ въ восемь.
О чемъ говорено было въ это время, неизвѣстно, потому что Людовикъ XIII въ этотъ разъ, какъ и всегда, съ тѣхъ поръ какъ м-ль де-Лафайетъ удалилась въ монастырь, говорилъ съ ней съ глазу на глазъ. Но когда король вышелъ, онъ былъ задумчивъ это не ускользнуло отъ глазъ его спутниковъ; въ то время была ужасная буря съ дождемъ и градомъ, ни зги не было видно; кучеръ спросилъ короля, возвращаться ли въ Гробуа; тогда Людовикъ XIII, какъ будто бы сдѣлалъ усиліе надъ самимъ собою, и сказалъ послѣ нѣкотораго молчанія:
— Нѣтъ, мы ѣдемъ въ Лувръ.
И карета быстро покатилась по дорогѣ во дворецъ, къ удовольствію свиты, вовсе не желавшей прокатиться четыре льё по такой погодѣ.
Пріѣхавъ въ Лувръ, король отправился къ королевѣ, которая была очень удивлена его пріѣздомъ, потому что Людовикъ XIII и Анна Австрійская давно уже начали рѣдко видѣться; она вышла на встрѣчу ему и почтительно поклонилась. Людовикъ XIII подошелъ къ ней, поцѣловалъ ея руку такъ же застѣнчиво, какъ еслибъ онъ видѣлъ ее въ первый разъ, и сказалъ нетвердымъ голосомъ:
— Madame, погода такъ дурна, что мнѣ невозможно возвратиться въ Гробуа; потому я прошу у васъ ужина и ночлега.
— Мнѣ доставляетъ большую честь и большое удовольствіе предложить то и другое вашему величеству, отвѣчала королева, и я теперь благодарю Бога за бурю, которую онъ послалъ и которая только что такъ сильно пугала меня.
И такъ Людовикъ XIII 5 декабря 1637 года не только ужиналъ, но и провелъ ночь съ Анной Австрійской; на утро онъ уѣхалъ въ Гробуа.
Дѣломъ ли случая было это сближеніе между королемъ и королевою, этотъ возвратъ короткости между женою и мужемъ? Дѣйствительно ли буря испугала Людовика XIII, или онъ уступалъ убѣдительнымъ просьбамъ м-ль де-Лафайетъ? Послѣднее предположеніе вѣроятнѣе. Мы думаемъ, что буря была только предлогомъ.
Какъ бы то ни было, ночь эта достопамятна для Франціи и даже для Европы, которой видъ она измѣнила; ровно черезъ девять мѣсяцевъ послѣ этой ночи родился Людовикъ XIV.
Королева скоро замѣтила, что она беременна, но не смѣла никому говорить объ этомъ первые пять мѣсяцевъ, боясь ошибиться; но въ началѣ шестаго мѣсяца не оставалось болѣе сомнѣнія. Младенецъ сдѣлалъ первое движеніе. Это было 11 мая 1638 года.
Анна Австрійская тотчасъ велѣла позвать г. Шавиньи, который всегда былъ ей преданъ. Поговоривъ съ ней нѣсколько минутъ, Шаниньи отправился къ королю.
Онъ засталъ его величество готовымъ къ выѣзду на охоту Людовикъ XIII, увидѣвъ государственнаго министра, нахмурилъ брови; онъ думалъ, что Шавиньи пришелъ говорить о политикѣ или объ администраціи, и что любимая его забава, единственная, которая доставляла ему постоянное и истинное удовольствіе, будетъ отложена.
— Что вамъ угодно? спросилъ онъ съ нетерпѣливымъ движеніемъ, и что вы намъ скажете? Вы знаете, что государственныя дѣла до насъ не касаются; вы можете говорить о нихъ съ г. кардиналомъ.
— Государь, сказалъ Шавиньи, я пришелъ просить у васъ милости для бѣднаго заключеннаго.
— Просите у кардинала, просите у кардинала, господинъ Шавиньи; можетъ быть заключенный врагъ его эминенціи, а слѣдовательно и нашъ врагъ.
— Ни чей, сиръ; это вѣрный служитель королевы, несправедливо подозрѣваемый въ измѣнѣ.
— А, понимаю! вы говорите о Лапортѣ; это до меня не касается, Шавиньи, обратитесь къ г. кардиналу. — Пойдемте, господа, пойдемте.
Онъ далъ знакъ спутникамъ своимъ, и хотѣлъ выйти.
— Однако, государь, сказалъ Шавиньи, королева думала, что по случаю новости, которую я вамъ приношу, ваше величество исполните, просьбу, которую она мнѣ велѣла передать вамъ.
— А какая это новость? спросилъ король.
— Та, что королева беременна, отвѣчалъ Шавиньи.
— Королева беременна! вскричалъ король, а! ночь 5 декабря!…
— Не знаю, государь, знаю только то, что Богъ услышалъ молитвы Франціи и умилосердился надъ безплодіемъ, такъ сильно печалившемъ насъ всѣхъ.
— И вы увѣрены въ томъ, что говорите, Шавиньи? спросилъ король.
— Королева ничего не хотѣла говорить вашему величеству, не убѣдившись совершенно. Но сегодня ея августѣйшее дитя въ первый разъ оказало признаки жизни и такъ какъ вы ей обѣщали, говорила она, въ подобномъ случаѣ исполнить всякую ея просьбу, то она проситъ васъ — выпустить изъ Бастиліи Лапорта, ея Porte manteau.
— Хорошо, сказалъ король, это не мѣшаетъ нашей охотѣ, господа; ее нужно только отложить немного. Подождите меня внизу, а я съ Шавиньи зайду къ королевѣ. Придворные весело проводили короля до покоевъ Анны Австрійской, куда Людовикъ XIII вошелъ, между тѣмъ какъ они пошли далѣе.
Король оставилъ Шавиньи въ салонѣ королевы и вошелъ въ ея молельню; неизвѣстно, что онъ тамъ говорилъ съ супругой, потому что они были наединѣ.
Черезъ десять минутъ онъ вышелъ съ лицомъ, сіяющимъ отъ радости.
— Шавиньи, сказалъ онъ, это правда. Дай Богъ чтобъ это былъ Дофинъ. Ахъ, какъ бы это взбѣсило моего любезнѣйшаго братца!
— А Лапортъ, государь? спросилъ Шавиньи.
— Завтра вы велите его выпустить изъ Бастиліи, но съ условіемъ: чтобы онъ немедленно удалился въ Сомюръ.
На другой день, 12 мая, Легра, секретарь королевы, явился въ Бастилію съ посланнымъ отъ Шавиньи; онъ далъ Лапорту подписать обѣщаніе удалиться въ Сомюръ; Лапортъ подписалъ и 13 числа былъ освобожденъ.
Такимъ образомъ первое движеніе, сдѣланное Людовикомъ XIV въутробѣ матери, было причиною одной изъ милостей, на которыя такъ; скупъ былъ Людовикъ XIII. Это было хорошее предзнаменованіе.
Слухъ о беременности королевы быстро разнесся по Франціи; ему съ трудомъ вѣрили; послѣ двадцатидвухлѣтняго безплоднаго брака, это считали почти чудомъ.
Притомъ же всѣ знали причины несогласія между королемъ и королевой. Поэтому никто не смѣлъ питать надежды, которую давно уже считали потерянною.
Бросимъ бѣглый взглядъ на причины этихъ супружескихъ несогласій; это будетъ для нашихъ читателей случаемъ познакомиться съ важнѣйшими лицами романическаго двора, при которомъ были соединены три элемента: французскій, итальянскій и испанскій, съ лицами, которыя являются въ началѣ правленія Людовика XIV, какъ представители другаго вѣка и другой эпохи.
Король Людовикъ XIII, которому тогда было 37 лѣтъ, былъ вмѣстѣ гордъ и робокъ, мужественъ какъ герой и нерѣшителенъ какъ дитя; онъ умѣлъ сильно ненавидѣть, но любилъ всегда осторожно; былъ скрытенъ, потому что долго жилъ съ людьми, которыхъ ненавидѣлъ, по видимому терпѣливъ и слабъ, но золъ вспышками, жестокъ до утонченности съ наслажденіемъ, хотя отецъ его Генрихъ IV употребилъ всѣ усилія въ его дѣтствѣ, чтобы исправить его отъ этой склонности къ жестокости, даже два раза собственноручно наказалъ его: первый разъ за то, что онъ размозжилъ между двумя камнями голову живаго воробья; второй разъ за то, что онъ возненавидѣлъ одного молодаго дворянина и придворные принуждены были, чтобъ его успокоить, выстрѣлить въ этого дворянина холостымъ зарядомъ; тогда молодой человѣкъ, заранѣе предупрежденный, упалъ какъ бы убитый, и это такъ обрадовало будущаго друга Монморанси и Сенъ-Марса, что онъ захлопалъ въ ладоши. При этихъ наказаніяхъ Марія Медичи защищала сына, но Беарнецъ, не слушая ея протестовъ, сказалъ ей пророческія слова: Madame, молите Бога чтобъ я жилъ; повѣрьте, когда меня не станетъ, злой мальчишка будетъ васъ обижать.
Впрочемъ дѣтство короля прошло въ совершенномъ пренебреженіи. Королева-мать, которая по словамъ ея мужа, была: мужественна, высокомѣрна, тверда, скрытна, тщеславна, упряма, мстительна и недовѣрчива, хотѣла какъ можно дольше удержать королевскую власть, сдѣлавшуюся для нея необходимостью. По этому, вмѣсто того, чтобы дать сыну высокія познанія, столь нужныя для царствованія, она оставила его въ совершенномъ невѣжествѣ, такъ что его воспитаніе было хуже воспитанія человѣка средняго класса. Будучи въ обществѣ Кончини и Галигай, которыхъ молодой король не терпѣлъ, она видѣлась съ нимъ только тогда, когда его приводила къ ней обязанность, и большею частью принимала его холодно. Однажды случилось даже, что Людовикъ XIII, входя къ матери, наступилъ на ногу любимой ея собачки; собака укусила его. Молодой принцъ, увлеченный болью, ударилъ ее ногою. Собака визжа убѣжала; тогда Марія Медичи взяла ее на руки и стала ласкать и цѣловать обиженную свою любимицу. Юный король, глубоко пораженный этимъ равнодушіемъ матери, тотчасъ вышелъ и сказалъ Люнну:
— Посмотри, Альбертъ, она больше любитъ свою собаку, нежели меня.
Шарль-Альбертъ-де-Люннъ, единственный можетъ быть любимецъ Людовика XIII, который бы не пережилъ дружбы короля, вѣроятно потому, что былъ единственнымъ товарищемъ, котораго допускали къ молодому королю, и то потому только, что въ немъ видѣли человѣка пустаго и неопаснаго. Въ самомъ дѣлѣ, чего опасаться отъ человѣка столь низкаго происхожденія, что даже не всѣ признавали за нимъ титулъ простаго дворянина, съ которымъ онъ и двое его братьевъ явились при дворѣ?
Вотъ что разсказываютъ объ ихъ происхожденіи: У короля Франциска I былъ, въ числѣ придворныхъ музыкантовъ, одинъ лютнистъ, нѣмецъ, по имени Альбертъ, бывшій въ большой милости по своему таланту и уму. Когда король въ первый разъ въѣзжалъ въ Марсель, онъ далъ его брату, бывшему тогда священникомъ, мѣсто каноника. Этотъ священникъ имѣлъ двухъ побочныхъ сыновей; старшаго онъ отдалъ въ школу чтобы сдѣлать изъ него ученаго, а младшаго приготовилъ къ военной службѣ.
Старшій сдѣлался врачомъ, принялъ имя Люннъ, отъ дома, который ему принадлежалъ, близь Морна, слѣдовалъ за королевой Наварской до смерти ея, и разбогатѣвъ, далъ ей взаймы до 12000 экю.
Младшій былъ стрѣлкомъ короля Карла IX, дрался въ Венсеннскомъ лѣсу, въ присутствіи цѣлаго двора, и убилъ своего противника, что доставило ему такую славу, что Данвилль, губернаторъ Лангедока, взялъ его съ собой, далъ ему лейтенантство Понъ-Сенъ-Эспри, и наконецъ сдѣлалъ его губернаторомъ въ Бокеръ, гдѣ онъ и умеръ, оставивъ трехъ сыновей и четырехъ дочерей.
Сыновья эти были; Альбертъ, Кадсне и Брантесъ. Всѣ трое были представлены Лаваренномъ Бассомпіеру. Бассомпіеръ, которому Лавареннъ оказалъ большія услуги при жизни покойнаго короля, исполнилъ, что рѣдко бываетъ, просьбу человѣка, уже не бывшаго въ милости. Онъ помѣстилъ Альберта при королѣ, а братьевъ его при маршалѣ де-Сувре, который сдѣлалъ ихъ товарищами Куртанво, своего сына.
Альбертъ былъ милостиво принятъ королемъ, и скоро сталъ пользоваться его благосклонностью.
До тѣхъ поръ Людовикъ XIII, оставленный всѣми, неимѣвшій другаго общества, какъ псаря и сокольничаго, другаго развлеченія, какъ птичій дворъ, устроенный съ его саду, другаго удовольствія, какъ вести самому, съ кнутомъ въ рукахъ, лошадокъ съ телѣжками, наполненными пескомъ, для построенія крѣпостей, служившихъ ему забавой; другаго занятія, какъ музыка, которую онъ страстно любилъ, и нѣсколько механическихъ искуствъ, которыя онъ изучалъ одинъ. Теперь онъ скоро и сильно привязался къ Альберту, искусному во всѣхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ, и оживившему его, до тѣхъ поръ грустную и однообразную жизнь.
Особенно понравилось королю въ Альбертѣ искуство его учить ястребовъ, которыхъ они вмѣстѣ ловили въ Тюильрійскихъ и Луврскихъ садахъ. Поэтому королева-мать, видя, что король занятъ, радовалась дружбѣ его съ Люнномъ, который, по ея мнѣнію, долженъ былъ отвлечь умъ ея сына отъ государственныхъ дѣлъ.
Около этого времени, то есть въ началѣ 1615 года, королю было объявлено, что онъ долженъ жениться на Аннѣ Австрійской, дочери Филиппа III и королевы Маргариты.
Людовикъ XIII показывалъ мало склонности къ удовольствіямъ, Природа сдѣлала его набожнымъ и меланхолическимъ. Ему минуло четырнадцать лѣтъ, когда его женидьба была рѣшена; между тѣмъ, какъ въ эти лѣта его отецъ бѣгалъ, какъ онъ самъ говорилъ, по лѣсамъ и горамъ, гоняясь за женами и дѣвами, съ этимъ жаромъ пылкой крови, которая продолжала кипѣть въ немъ и подъ сѣдинами, — юный король былъ озабоченъ этимъ бракомъ, признавая узы его священными и неразрывными, и вмѣсто того, чтобъ увлечься свойственною его лѣтамъ пылкостью страстей, онъ велъ себя въ этомъ дѣлѣ съ самолюбіемъ и недовѣріемъ человѣка, не хотѣвшаго быть обманутымъ.
Едва онъ узналъ въ Бордо, что невѣста его приближается къ Бидассоа, гдѣ долженъ былъ произойти размѣнъ принцессъ, (потому, что въ тоже время какъ Людовикъ XIII женился на Аннѣ Австрійской, Генріетта Французская, называемая Madame, выходила за инфанта Филиппа), снь послалъ Люнна на встрѣчу молодой принцессѣ, подъ тѣмъ предлогомъ, чтобы вручить ей письмо, но въ сущности для того, чтобъ узнать, дѣйствительно ли она такъ хороша, какъ о ней говорили.
Люннъ оставилъ короля въ Бордо, куда онъ пріѣхалъ со всѣмъ дворомъ, и отправился съ первымъ любовнымъ посланіемъ Людовика XIII, на встрѣчу маленькой королевѣ, какъ тогда называли Анну Австрійскую, въ отличіе отъ королевы-матери (Маріи Медичи).
Люннъ встрѣтилъ ожидаемую принцессу по той сторонѣ Байонны; онъ тотчасъ слѣзъ съ лошади, подошелъ къ носилкамъ и сказалъ, преклоняя колѣно:
— Отъ короля, вашему величеству.
Съ этими словами онъ подалъ принцессѣ письмо Людовика XIII.
Анна Австрійская взяла письмо, разпечатала его и прочла:
Madame, не будучи въ состояніи, какъ и желалъ бы быть подлѣ Васъ, при Вашемъ въѣздѣ въ наше королевство, чтобы вручить Вамъ власть, которую я въ немъ имѣю и увѣрить васъ въ полной моей готовности любить Васъ и служить Вамъ; я посылаю Люнна, одного изъ моихъ довѣреннѣйшихъ приближенныхъ, чтобы привѣтствовать насъ отъ моего имени и сказать Вамъ что я ожидаю Васъ съ нетерпѣніемъ, чтобы лично повергнуть къ стопамъ Вашимъ, какъ власть такъ и любовь. Но этому я прошу принять его благосконно, и вѣрить, что онъ Вамъ скажетъ, madame, отъ имени Вашего паи любезнѣйшаго друга и слуги.
Кончивъ чтеніе, инфантина привѣтливо поблагодарила посланнаго, знакомъ приказала ему сѣсть на коня и ѣхать рядомъ съ ея носилками, и въѣхала въ городъ, разговаривая съ нимъ.
На другой день она отправила его назадъ, съ отвѣтомъ, который по причинѣ недостаточнаго знанія французскаго языка, принуждена быта написать на испанскомъ:
«Senor, mucho me he holgado con Luyncs, con las buenas nuevas que me ha dado de la salud de V. М. Yo ruego por ella y muy de seosa de Hegar donde pucda servir à mi madré. Y asi me doy mucha priesa à caminar por la soledad quo me haze у bezar à V. М. la mano, à quien Dios guarde como deseo. Bezo manos â V. М.»[2]
Люннъ спѣшилъ возвратиться, потому что ѣхалъ съ добрыми вѣстями. Инфантина была необыкновенно хороша; но, какъ мы уже сказали, Людовикъ XIII былъ разборчивъ; изъ любопытства, или изъ недовѣрія, ему захотѣлось самому видѣть свою невѣсту. Онъ тайнымъ образомъ выѣхалъ верхомъ изъ Бордо, въ сопровожденіи двухъ или трехъ всадниковъ; заднимъ ходомъ вошелъ въ одинъ домъ, стадъ у окна въ нижнемъ этажѣ, и ждалъ.
Когда инфантина проѣзжала мимо дома, въ которомъ находился король, герцогъ д’Эпернонъ, согласно заранѣе сдѣланному условію, остановилъ кортежъ, и привѣтствовалъ царственную невѣсту рѣчью, такъ что она принуждена была до половины высунуться изъ кареты; поэтому король могъ разсматривать свою будущую супругу сколько ему было угодно.
Когда рѣчь была кончена, маленькая королева продолжала путь, а Людовикъ XIII, восхищенный тѣмъ, что дѣйствительность превосходила описаніе Люнна, снова сѣлъ въ лошадь и возвратился въ Бордо, за долго до пріѣзда инфантины.
Въ самомъ дѣлѣ, если вѣрить всѣмъ историкамъ того времени, наружность его нареченной могла удовлетворить самому изысканному королевскому вкусу. Анна Австрійская обладала величественной красотой, которая въ послѣдствіи много содѣйствовала ея замысламъ, и часто внушала почтеніе и любовь буйному дворянству, которымъ она была окружена. Совершенная женщина для влюбленнаго, совершенная королева для подданнаго, высокая ростомъ, съ прекрасной тальей, одаренная самою нѣжною, бѣлою ручкою, которая могла либо дѣлала повелительный жестъ; прекраснѣйшими, легко расширяемыми глазами, которымъ зеленоватый оттѣнокъ придавалъ необыкновенную прозрачность, маленькимъ карминовымъ ротикомъ, походившимъ на улыбающуюся розу, длинными шелковистыми волосами, того пріятнаго сѣро-пепельнаго цвѣта, который придастъ лицу свѣжесть блондинокъ вмѣстѣ съ оживленностью брюнетокъ, — такова была женщина, предназначенная въ подруги жизни Людовику XIII, въ лѣтахъ[3], когда страсти, дремлющія у простыхъ смертныхъ, должны, по особенной привилегіи сана, пробуждаться у королей.
Обрядъ бракосочетанія былъ совершенъ 25 ноября 1613 года, въ Бордоскомъ соборѣ, и молодые супруги, послѣ празднества, даннаго королю въ его жилищѣ, были отведены на брачное ложе, всякій своею кормилицею, которая при немъ и оставалась. Они пробыли вмѣстѣ пять минутъ, послѣ чего кормилица короля увела его, инфантина же осталась одна; было рѣшено, что исполненіе супружескихъ обязанностей произойдетъ только черезъ два года, по необыкновенной молодости супруговъ.
Возвратясь въ Парижъ, Людовикъ XIII занялся ссорами принцевъ крови, происходившими въ слѣдствіе импровизованнаго по смерти короля Генриха, регентства Маріи Медичи, и производившими смуты то подъ однимъ, то подъ другимъ предлогомъ, въ разныхъ концахъ бѣднаго государства, еще не оправившагося отъ религіозныхъ войнъ. Послѣ же Лудюнскаго договора, онъ долженъ былъ заняться гибелью маршала д’Анкръ, которую онъ рѣшилъ и выполнилъ такъ, что напоминалъ и твердость Людовика XI, и скрытность Карла IX, съ тою впрочемъ разницею, что первый въ подобныхъ дѣйствіяхъ всегда былъ руководимъ политическими видами извѣстной важности, а второй повиновался приказаніямъ матери, и былъ обманутъ ложною тревогой; между тѣмъ, какъ Людовикъ XIII изъ одного властолюбія рѣшился на это дѣло, изумительное даже въ семнадцатомъ вѣкѣ, и слѣдствіемъ котораго было то, что маршальскій жезлъ перешелъ въ руки Витри, а коннетабльская шпага — въ руки Люнна.
Извѣстно что Кончино Кончини, маршалъ д’Анкръ, былъ зарѣзанъ на Луврскомъ мосту, 26 апрѣля 1617 года, а въ іюлѣ и Леонора Галигай, его жена, сожжена на костри, какъ чародѣйка.
Такъ исполнилось, въ отношеніи къ королевѣ-матери, предсказаніе Генриха IV, на счетъ злаго мальчишки. Марія Медичи, лишенная сана и почестей, была сослана въ Блуа, болѣе какъ заключенная, нежели какъ изгнанная.
Несмотря на эти признаки мужественности, прерывавшіе отъ времени до времени Людовика XIII, Анна Австрійская, раздѣлявшая твердый характеръ своего рода и гордость своей націи, не боялась его; напротивъ, она иногда позволяла себѣ опасное удовольствіе открыто противорѣчить ему, и король, вмѣстѣ слабый и злой, не разъ хмурилъ брови передъ высокомѣрной Испанкой, не смѣя ничего сказать; это случалось съ нимъ впослѣдствіи и передъ кардиналомъ Ришелье, котораго онъ былъ болѣе ученикомъ, чѣмъ повелителемъ, и который въ описываемое нами время былъ только епископомъ Люсонскимъ.
Наибольшимъ несчастіемъ королевы, которое ей вмѣняли въ преступленіе, было ея безплодіе; должно полагать, что еслибъ Людовику XIII пришлось, когда ему было двадцать лѣтъ, воспитать дофина, дарованнаго ему небомъ такъ поздно, его образъ мыслей и царствованіе, были бы совершенно другіе.
Это безплодіе раздражало короля, удаляло его отъ супруги, дѣлало озабоченнымъ, мрачнымъ, недовѣрчивымъ, и давало поводъ къ злословіямъ, которые отравляли всю жизнь Анны Австрійской, и съ такимъ видомъ вѣроятія, что серьезные историки называютъ ихъ: злыми толками, т. е. злыми, но къ сожалѣнію истинными рѣчами, тогда какъ вѣроятно это была одна клевета.
Первою причиною этихъ ссоръ, которую король никогда не могъ забыть, была дружба молодой королевы съ герцогомъ Анжуйскимъ Гастономъ, въ послѣдствіи герцогомъ Орлеанскимъ, любимымъ сыномъ Маріи Медичи; король въ молодости, и даже послѣ совершеннолѣтія, завидовалъ любви регентши къ этому брату, который былъ также веселъ и любезенъ, какъ самъ Людовикъ XIII быль мраченъ, меланхоличенъ и угрюмъ, и который наслѣдовалъ отъ отца, если не мужество и прямоту, то по крайней мирѣ умъ; въ послѣдствіи легкомысліе Анны Австрійской возбудило ревность супруга, не мало усилившую ненависть брата. Передъ всѣми, королева соблюдала въ отношеніи къ Гастону всѣ правила этикета, и обращалась съ нимъ вѣжливо, но холодно; въ письмахъ же она называла его братомъ, а въ семейномъ кругу постоянно шепталась съ нимъ; эта короткость была несносна королю, чрезвычайно робкому и застѣнчивому, а потому и подозрительному. Королева Марія Медичи, съ своей стороны, боясь, чтобы Анна Австрійская не пріобрѣла вліяніе на умъ Людовика XIII, старалась раздувать этотъ тлѣющій огонь, съ жаждою интригъ, принесенною ею отъ флорентинскаго двора; между тѣмъ какъ самъ герцогъ Анжуйскій, который, какъ извѣстно, былъ вмѣстѣ легкомысленъ и непослѣдователенъ, искатель приключеній и трусъ, потѣшался тѣмъ, что бѣсилъ короля мелкими оскорбленіями, тайными или явными. Однажды въ присутствіи нѣсколькихъ человѣкъ, онъ сказалъ королевѣ, молившейся о томъ, чтобы ея безплодіе прекратилось:
— Madame, вы просили судей вашихъ противъ меня; я согласенъ чтобы вы выиграли это дѣло, если у короля достанетъ кредита, чтобъ заставить меня потерять мое.
Эти слова дошли до. Людовика XIII, который взбѣсился тѣмъ болѣе, что въ народѣ начиналъ уже распространяться слухъ о его безсиліи.
Этотъ слухъ, которому безплодіе молодой, прекрасной, отлично сложенной королевы, придавалъ вѣроятность, былъ причиною, со стороны Ришелье, самаго страннаго и дерзскаго предложенія, какое когда либо дѣлалъ министръ королевѣ, кардиналъ женщинѣ.
Обрисуемъ нѣсколькими чертами эту колоссальную мрачную личность кардинала-герцога, котораго называли красною Эминенціею въ отличіе отъ его помощника, отца Жозефа, называемаго сѣрою Эминенціею.
Арманъ-Жанъ-дю-Плесси, въ описываемое нами время, т. е около 1623 года, имѣлъ тридцать восемь лѣтъ; онъ былъ сыномъ Франсуа дю-Плесси, (seigneur de Richelieu), кавалера королевскихъ орденовъ и дворянина очень хорошей фамиліи, хотя многіе въ этомъ сомнѣваются, но мы можемъ указаіь имъ на мемуары мадемуазель де-Монпансье. Никто не станетъ оспаривать, что тщеславная дочь Гастона знала дворянство.
Когда Арманъ-Жану было пять лѣтъ, отецъ его умеръ, оставляя трехъ сыновей и двухъ дочерей. Старшій сынъ поступилъ въ военную службу и былъ убитъ; второй, бывшій епископомъ люсонскимъ, удалился въ монастырь, передавъ свое епископство младшему брату, Арманъ — Жану, бывшему гоже духовнымъ лицомъ.
Будучи еще ученикомъ, Арманъ-Жанъ посвящалъ свои тезы королю Генриху IV, обѣщая въ этомъ посвященіи оказать большія услуги государству, если ему дадутъ къ тому возможность.
Въ 1607 г. онъ отправился въ Римъ, чтобы быть посвященнымъ въ епископы. Павелъ V, бывшій тогда папой, спросилъ: исполнилось ли ему число лѣтъ, требуемое каноническими правилами[4]? Онъ рѣшительно отвѣчалъ, что да, хоть ему тогда было только двадцать три года. Послѣ церемоніи, онъ попросилъ у папы исповѣди и признался ему въ своей лжи. Павелъ V далъ ему абсолюцію; но вечеромъ того же дня, указывая на него французскому посланнику Маленкуру (Мяlaincourt), сказалъ: Этотъ юноша будетъ большимъ плутомъ![5] Возвратившись во Францію, епископъ Люсонскій часто ходилъ къ адвокату ле-Бутелье, имѣвшему связи съ Карбеномъ, довѣреннымъ королевыматери. Тамъ съ нимъ познакомился генеральный контролеръ, замѣтилъ его умъ, предвидѣлъ его будущность, и чтобы по возможности помочь ему возвыситься, представилъ его Леонорѣ Галигай; она дала ему нѣсколько небольшихъ порученій, исполненныхъ имъ такъ искусно, что она представила его королевѣ; та въ свою очередь скоро убѣдилась въ блестящихъ способностяхъ Жана дю-Плесси и въ 1616 году сдѣлала его государственнымъ секретаремъ. Черезъ годъ послѣ этого король, Люннъ и Витри, вмѣстѣ совершили убійство маршала д’Анкръ; выше мы только упомянули объ этомъ происшествіи. Разскажемъ теперь еще одно обстоятельство, превосходно характеризующее того, о которомъ Павелъ V сказалъ, что онъ будетъ tin gran furbo. Мы просимъ только читателей не забывать, что епископъ Люсонскій своимъ возвышеніемъ обязанъ былі Леонорѣ Галигай и ей мужу Кончино Кончини.
Молодой государственный секретарь жилъ тогда у Люсонскаго декана; наканунѣ умерщвленія маршала, вечеромъ. декану принесли пакетъ съ письмами, которыя его просили немедленно передать епископу, потому что одно изъ писемъ заключаетъ въ себѣ очень важное извѣстіе.
Било 11 часовъ, когда епископу Люсонскому вручили пакетъ; онъ находился въ постели и уже засыпалъ, но по просьбѣ декана вскрылъ пакетъ и сталъ читать письма.
Одно изъ нихъ дѣйствительно было чрезвычайно важно: въ немъ извѣщали, что маршалъ д’Анкръ будетъ убитъ на слѣдующее утро въ 10 часовъ. Мѣсто убійства, имена участниковъ, подробности предпріятія, всѣ обстоятельства была описаны такъ подробно, что не оставалось сомнѣніи въ томъ, что письмо отъ особы, хорошо знающей это дѣло.
Прочитавши его, епископъ глубоко задумался; потомъ поднялъ голову и сказалъ декану, бывшему при немъ:
— Хорошо, дѣло не къ спѣху, утро вечера мудренѣе.
И положивъ письмо подъ изголовье, снова легъ и заснулъ. На другой день онъ вышелъ изъ комнаты съ 11 часовъ, и первое, о чемъ извѣстилъ, было — смерть маршала.
За три дня передъ тѣмъ, онъ послалъ Понкурле къ Люнну, прося послѣдняго увѣрить короля въ его преданности. Несмотря на то, епископъ Люсонскій, казалось, впалъ въ немилость. Онъ просилъ у короля позволенія, послѣдовать за королевой-матерью въ Блуа, и король согласился. Многіе считали его ея любовникомъ, другіе, ея шпіономъ; нѣкоторые шептали, что онъ и то и другое: вѣроятно эти знали лучше всѣхъ.
Но вскорѣ епископъ Люсонскій оставилъ королеву, принявъ благовидный предлогъ, будто бы боится подозрѣній, и удалился въ принадлежавшее ему пріорство близь Миребо, желая (по его словамъ) запереться съ книгами и преслѣдовать ересь, по своей обязанности.
Онъ пробылъ въ Блуа только сорокъ дней, и представилъ свое удаленіе королевѣ-матери, новымъ доказательствомъ того, какъ его преслѣдуютъ за нее ея враги, а двору — доказательствомъ повиновенія волѣ короля.
Между тѣмъ изгнаніе бывшей регентши превратилось въ настоящее заключеніе; окружавшіе короля, постоянно указывали ему на Марію Медичи, какъ на опаснѣйшаго врага, и Людовикъ XIII былъ намѣренъ никогда не возвращать къ себѣ матери. Однажды Бассомпіеръ, бывшій нѣкогда любовникомъ Маріи Медичи, и оставшійся ей вѣрнымъ, вошелъ щь комнату короля, и засталъ Людовика XIII трубящимъ въ охотничій рогъ.
— Государь, сказалъ онъ ему, вы напрасно съ такимъ жаромъ предаетесь этому упражненію; оно утомляетъ грудь, и стоило жизни королю Карлу IX.
— Ошибаетесь, Бассомпьеръ, отвѣчалъ Людовикъ, положивъ руку на плечо герцога, онъ умеръ не отъ того; причиною его смерти была ссора съ королевой Екатериной, его матерью, и то, что онъ изгнавъ ее, снова съ ней сблизился: еслибъ онъ былъ благоразумнѣе, то остался бы живъ.
Марія Медичи, видя что сынъ не сближается съ нею и не возвращаетъ ее изъ изгнанія, тихонько выѣхала изъ Блуасгаго замка въ ночь 22-го февраля 1619 года.
Черезъ нѣсколько времени, д’Аленкуръ, Ліонскій губернаторъ, узнавъ что епископъ Люсонскій выѣхалъ, переодѣтый изъ Авиньона, гдѣ жилъ, и думая что онъ ѣдетъ къ королевѣ-матери, велѣлъ остановить его въ Віеннѣ. Но епископъ, къ величайшему удивленію я Аленкура, вынулъ изъ кармана письмо короля, который приказывалъ губернаторамъ провинцій не только давать ему свободный пропускъ, но и помогать ему при случаѣ. Д’Аленкуръ не ошибься; Ришелье ѣхалъ къ королевѣ-матери, но вмѣсто того, чтобъ быть агентомъ Маріи Медичи, онъ вѣроятно былъ агентомъ Людовика XIII.
Принцы, всегда готовые возмутиться противъ короля, присоединились къ королевѣ-матери. Тогда бѣгство Маріи Медичи приняло характеръ возстанія, доказывавшаго, что Людовикъ XIII не совсѣмъ напрасно не довѣрялъ ей. Король собралъ армію.
Схватка на мосту Се, такъ живо описанная Бассомпьеромъ, и въ которой участвовалъ самъ король во главѣ своего дома, однимъ ударомъ кончила войну; двухъ-часоваи стычка, говоритъ Дюплесси Морне, разсѣяла многочисленную партію, подобной которой не было во Франціи отъ нѣсколькихъ вѣковъ.
Королева-мать покорилась; король призналъ что сдѣланное ею и ея приближенными, служило ко благу его и государства; потомъ они имѣли свиданіе.
— Сынъ мой, сказала королева-мать при видѣ Людовика XIII, вы очень выросли съ тѣхъ поръ, какъ я васъ не видала.
— Madame, отвѣчалъ король; это для того, чтобъ вамъ служить.
Съ этими словами, мать и сынъ обнялись, какъ люди не видавшіеся два года, и очень обрадованныя своимъ свиданіемъ. Одному Богу было извѣстно, сколько въ сердцѣ ихъ сохранилось желчи и ненависти.
Потомъ, когда Силлери ѣхалъ посланникомъ въ Римъ, король поручилъ ему просить у папы Григорія XV, пріемника Павла V, первой кардинальской шапки, какая будетъ свободна, для епископа Люсонскаго, чтобы, какъ говорилось въ депешѣ, угодить королевѣ-матери, съ которою король живетъ въ такомъ согласіи во всемъ, что ему хочется доставить ей удовольствіе.
Въ слѣдствіе этого представленія, Арманъ-Жанъ-дю-Плесси получилъ 5 сентября 1622 г. красную шапку, и принялъ съ тѣхъ поръ титулъ и имя кардинала Ришелье.
Черезъ три мѣсяца послѣ этого событія, когда онъ уже пріобрѣлъ довѣріе короля, и начиналъ овладѣвать всемогуществомъ, которое дѣлало Людовика XIII такъ маленькимъ и такъ великимъ, когда король былъ уже холоденъ съ королевой, по причинѣ фамильярностей и насмѣшекъ герцога Анжуйскаго, когда здоровье Его Величества давало поводъ къ серьезнымъ опасеніямъ, кардиналъ однажды вечеромъ, послѣ удаленія придворныхъ дамъ, велѣлъ доложить о себѣ королевѣ, говоря, что ему нужно переговорить съ ней о государственныхъ дѣлахъ.
Королева приняла его, оставивъ у себя только старую горничную, Испанку, которая пріѣхала съ нею изъ Мадрита. Она называлась дона Эстефанія, и едва понимала французскій языкъ.
Кардиналъ былъ, какъ это съ нимъ часто случалось, въ кавалерскомъ костюмѣ, и ничто въ немъ не обличало духовное лицо. Притомъ извѣстно, что онъ, какъ и большая часть прелатовъ того времени, носилъ усы и бородку (la royale).
Анна Австрійская сидѣла, и дала кардиналу знакъ тоже сѣсть.
Королевѣ въ это время было лѣтъ двадцать; она была въ полномъ развитіи красоты. Ришелье былъ еще молодъ, если только такой человѣкъ, какъ Ришелье, когда либо бывалъ молодъ.
Королева уже замѣтила одно обстоятельство, которое впрочемъ никогда не уекользаеіъ отъ женщины, а именно: что Ришелье съ ней любезнѣе нежели слѣдуетъ быть кардиналу, и нѣжнѣе нежели долженъ быть министръ. Она тотчасъ доіадалась, о какихъ государственныхъ дѣлахъ онъ хочетъ говорить съ ней; но, хотѣла ли она увѣриться въ своемъ предположеніи, или любовь такого человѣка, какъ Ришелье, льстило самолюбію такой женщины, какъ Анна Австрійская, только она придала своему лицу вмѣсто обыкновеннаго высокомѣрнаго выраженія, такое благосклонное, что министръ ободрился.
— Madame, сказалъ онъ, я велѣлъ доложить Вашему Величеству, что мнѣ нужно говорить съ нами о дѣлахъ государственныхъ, но мнѣ слѣдовало сказать, если говорить искреннѣе, что и намѣренъ бесѣдовать съ вами о вашихъ собственныхъ дѣлахъ.
— Господинъ кардиналъ, сказала королева, я уже знаю, что вывъ нѣсколькихъ случаяхъ брали мою сторону, особенно противъ королевы-матери, и благодарю васъ за то. Поэтому, съ величайшимъ вниманіемъ слушаю, что вы мнѣ скажете.
— Король боленъ, madame.
— Я знаю это, но надѣюсь, чти его болѣзнь не опасна.
— Потому что доктора не смѣютъ сказать Вашему Величеству того, что думаютъ. Но Нуваръ, котораго я спрашивалъ, и у котораго нѣтъ причинъ скрываться отъ меня, сказалъ мнѣ правду.
— И эта правда?… спросила королева съ непритворнымъ безпокойствомъ.
— Его Величество страдаетъ неизлечимой болѣзнью.
Королева вздрогнула и внимательно смотрѣла на кардинала; хоти между нею и Людовикомъ XIII не существовало глубокой симпатіи, однако смерть короля должна была произвести такія невыгодныя измѣненія въ ея положеніи, что эта смерть, еслибъ не значила ничего въ другомъ отношеніи, все таки была бы для нея тяжкимъ ударомъ.
— Буваръ сказалъ вашей Эминенціи, что болѣзнь короля смертельна?… спросила Анна Австрійская, вопрошая проницательнымъ взглядомъ безстрастное лицо кардинала.
— Поймите меня, madame, возразилъ Ришелье, я не хотѣлъ бы внушить Вашему Величеству слишкомъ большихъ опасеній. Буваръ не говорилъ мнѣ, что король умретъ скоро, но онъ сказалъ мнѣ, что считаетъ болѣзнь короля смертельною.
Кардиналъ произнесъ эти слова съ такимъ выраженіемъ истины, и это мрачное предсказаніе такъ согласовалося съ собственными предчувствіями Анны Австрійской, что она не могла не нахмурить прекрасныхъ бровей, и не вздохнуть.
Кардиналъ замѣтилъ расположеніе духа королевы, и продолжалъ:
— Ваше Величество думали ли когда либо о положеніи, ожидающемъ только васъ въ случаѣ смерти короля?
Лицо королевы еще болѣе омрачилось.
— Этотъ дворъ, при которомъ смотрятъ на Ваше Величество, какъ на чужую, состоитъ изъ однихъ вашихъ враговъ.
— Знаю, сказала Анна Австрійская.
— Королева-мать дала Вашему Величеству доказательства вражды, которая ищетъ случая, чтобы разразиться.
— Да, она меня ненавидитъ, а за что, спрашиваю у вашей эминенціи?
— Вы женщина, и дѣлаете подобный вопросъ! Она васъ ненавидитъ за то, что вы ея соперница по могуществу, за то, что она не можетъ быть вашей соперницей по молодости и красотѣ, за то, что вамъ двадцать лѣтъ, а ей сорокъ девять.
— Да, но меня будетъ поддерживать герцогъ Анжуйскій.
Ришелье улыбнулся.
— Дитя пятнадцати лѣтъ! сказалъ онъ, и какое еще дитя!… брали ли вы когда нибудь на себя трудъ читать въ этомъ низкомъ сердцѣ, въ этой бѣдной головѣ, гдѣ всѣ желанія остаются неисполненными, не по недостатку честолюбія, а по недостатку смѣлости? Не довѣряйте этой безсильной дружбѣ, madame, не думайте опереться на ней; въ минуту опасности, она не будетъ въ состояніи поддержать васъ.
— Но вы, господинъ кардиналъ? развѣ я не могу разсчитывать на васъ?
— Безъ сомнѣнія, madame, еслибъ и я не былъ увлеченъ угрожающимъ вамъ паденіемъ; но Гастонъ, который наслѣдуетъ своему брату, ненавидитъ меня; Марія Медичи, которая все изъ него можетъ сдѣлать, снова присвоитъ себѣ всю прежнюю власть, и никогда не проститъ мнѣ преданности къ вамъ. И такъ, если король умретъ бездѣтнымъ, мы оба погибли; меня сошлютъ въ мое Люсонское епископство, а васъ отправитъ въ Испанію, гдѣ васъ ожидаетъ монастырь. Грустная будущность для того, кто, какъ вы, видѣлъ въ ней королевство, или еще лучше — регентство!
— Господинъ кардиналъ, судьба королей, какъ и судьба простыхъ смертныхъ, въ рукахъ Божіихъ!
— Да, отвѣчалъ кардиналъ улыбаясь, и поэтому Богъ сказалъ людямъ: помогайте сами себѣ, и я буду вамъ помогать.
Королева снова бросила на министра одинъ изъ тѣхъ свѣтлыхъ и глубокихъ взглядовъ, которыми обладала она одна.
— Я васъ не понимаю, сказала она.
— Но хотите ли вы понять меня? спросилъ Ришелье.
— Хочу, потому что дѣло важно.
— Есть вещи, которыя трудно высказывать.
— Но не тогда, когда вы говорите съ кѣмъ нибудь, кому достаточно одного намека.
— Такъ Ваше Величество дозволяете мнѣ говорить?
— Я слушаю вашу Эминенцію.
— Дѣло вотъ въ чемъ: не нужно, чтобы корона по смерти короля перешла на главу герцога Анжуйскаго, потому что тогда бы власть перешла въ руки Маріи Медичи.
— Какъ же предупредить это?
— Нужно устроить такъ, чтобъ Людовикъ XIII, умирая, могъ оставить Франціи наслѣдника престола.
— Но, сказала королева, краснѣя, ваша Эминенція очень хорошо знаете, что до сихъ поръ, Богъ не благословилъ этимъ нашего брака.
— Развѣ Ваше Величество думаете что это ваша вина?
Всякая другая женщина, но не Анна Австрійская, опустила бы глаза, потому что она начинала понимать; напротивъ, гордая Испанка устремила на кардинала проницательный взглядъ; Ришелье выдержалъ его съ улыбкой игрока, ставящаго всю свою будущность на одну карту.
— Да, сказала она, я понимаю; вы мнѣ предлагаете за нѣсколько ночей супружеской невѣрности четырнадцать лѣтъ регентства!….
— За нѣсколько ночей любви, madame, сказалъ кардиналъ, оставляя политическую маску, чтобы принять лице влюбленнаго; я не удивлю Ваше Величество, сказавъ что васъ люблю, (А) и что въ надеждѣ быть вознагражденнымъ за эту любовь, я готовъ все сдѣлать, на все рѣшиться, соединить мои интересы съ вашими, и подвергнуться опасности общаго паденія, въ надеждѣ на общее возвышеніе.
Кардиналъ тогда еще не былъ тѣмъ геніальнымъ человѣкомъ и непреклоннымъ министромъ, какимъ явился впослѣдствіи, потому что въ подобномъ случаѣ та, которая была такъ слаба передъ Мазарини, уступила бы можетъ быть и Ришелье; но какъ мы уже сказали, кардиналъ тогда только начиналъ возвышаться, и никто, кромѣ, можетъ быть, его самого не могъ предвидѣть будущаго.
Вотъ, быть можетъ, причина, почему Анна Австрійская пренебрегла этимъ дерзкимъ предложеніемъ, и рѣшилась только испытать, до какой степени дойдетъ любовь кардинала.
— Monseigneur, сказала она, ваше предложеніе необычайно, и стоитъ, какъ вы сами согласитесь, чтобы о немъ подумать. Дайте мнѣ одни сутки для размышленія.
— А завтра, радостно сказалъ кардиналъ, завтра вечеромъ я буду имѣть честь снова повергнуть мои чувства къ стопамъ Вашего Величества?
— Завтра вечеромъ я буду ожидать вашу эминенцію.
— А съ какими надеждами Ваше Величество позволяете мнѣ удалиться?
Гордая Испанка заставила его замолчать и съ очаровательной улыбкой подала свою руку.
Кардиналъ съ жаромъ поцѣловалъ нѣжную ручку королевы, и удалился, внѣ себя отъ радости.
Анна Австрійская съ минуту сидѣла въ задумчивости, съ нахмуренными бровями и улыбкой на устахъ; потомъ поднявъ голову, и какъ бы на что-то рѣшившись, вошла въ свою спальню, и велѣла на другой день, какъ можно раньше, позвать къ себѣ, м-мъ де-Шеврезъ. Эта послѣдняя играла въ исторіи, которую мы разсказываемъ, такую важную роль, что мы должны сказать и о ней нѣсколько словъ.
М-мъ де-Шеврезъ, сумасшедшая женщина, которую Марія Медичи помѣстила при своей невѣсткѣ для того, чтобы она мало по малу отвлекла ее отъ короля, и своимъ примѣромъ заставила забыть ее долгъ свой; м-мъ де-Шеврезъ, чаще называемая коннетабльшей, по должности, занимаемой первымъ мужемъ, тѣмъ самымъ Карломъ Альбертомъ де-Люннъ, съ которымъ мы познакомились въ самомъ началѣ его возвышенія, при Людовикѣ XIII, и который такъ сильно и быстро выросъ, орошенный кровью маршала д’Анкръ, имѣла въ то время не болѣе двадцати трехъ или четырехъ лѣтъ. Она была одна изъ самыхъ хорошенькихъ, умнѣйшихъ, легкомысленнѣйшихъ и наиболѣе склонныхъ къ интригамъ женщинъ своего времени. Живя въ Луврѣ, при жизни перваго своего мужа, она была очень коротка съ королемъ, что сначала заставляло безпокоиться Анну Австрійскую, не знавшую еще обращенія Людовика XIII съ своими фаворитками.
Однако онъ ограничивался и съ м-мъ де-Люннъ, какъ съ м-ль де-Готфертъ и м-ль де-Лафайеіъ, любовью чисто платоническою. Въ этомъ впрочемъ виновата была не коннетабльша: она сдѣлала все что могла. Увѣряютъ даже что однажды Людовикъ XIII, которому надоѣли ея наглости, сказалъ ей:
— Madame де-Люннъ, предупреждаю васъ, что я люблю своихъ фаворитокъ только кверху оіъ пояса.
— Государь, отвѣтила коннетабльша, тогда ваши фаворитки сдѣлаютъ какъ Гро-Гильомъ: онѣ станутъ опоясываться посрединѣ бедръ.
Разумѣется что мадамъ де-Люннъ любезничала съ Людовикомъ XIII болѣе изъ честолюбія, нежели по любви; видя, что не можетъ быть любовницей мужа, она рѣшилась подружиться съ женой; это ей удалось безъ труда. Анна Австрійская, оставленная всѣми и преслѣдуемая шпіонами, съ радостью принимала всякое новое лицо, которое могло немного оживить ея уединеніе; поэтому она и мадамъ де-Люннъ скоро стали неразлучными.
Около этого времени коннетабль умеръ, лѣтъ сорока трехъ, оставляя женѣ не только свое богатство, но и брилліанты жены маршала д’Анкръ, которыя король позволилъ ему конфисковать въ свою пользу; поэтому вдовство ея было непродолжительно. Черезъ полтора года она вышла за втораго, красивѣйшаго изъ четырехъ Гизовъ, Клода Лотарингскаго, герцога де-Шеврезъ, родившагося въ томъ же году, какъ и первый ея мужъ, и слѣдовательно бывшаго сорока четырехъ лѣтъ, т. е. почти вдвое старше ея. Это былъ умный человѣкъ, который не искалъ опасности, но въ минуту ея былъ въ высшей стопени мужественъ и хладнокровенъ. При осадѣ Аміена, когда онъ былъ еще только принцемъ Жуанвиль, его гувернеръ былъ убитъ въ траншеѣ, тогда пятнадцатилѣтій принцъ началъ посреди сраженіи выворачивать его карманы, снялъ съ него часы, кольца, и оставилъ трупъ только тогда, когда увѣрился, что на немъ не остается уже ничего драгоцѣннаго. Не смотря на этотъ случай, покалывающій въ немъ человѣка бережливаго, г. де-Шеарезъ былъ въ послѣдствіи однимъ изъ расточительнѣйшихъ вельможъ при дворѣ. Однажды онъ заказалъ себѣ пятнадцать каретъ разомъ, чтобъ выбрать изъ нихъ самую удобную.
Мы уже сказали, что въ тотъ вечеръ, когда кардиналъ посѣтилъ королеву, Анна Австрійская приказала ввести къ себѣ мадамъ де Шеврезъ, какъ только она пріѣдетъ въ Лувръ.
Легко можно догадаться, что она для того такъ спѣшила увидѣть свою подругу, чтобъ передать ей сцену съ кардиналомъ.
Мадамъ де-Шеврезъ давно уже замѣтила любовь кардинала къ королевѣ, и подруги часто вмѣстѣ смѣялись надъ этой любовью; но имъ никогда не приходило въ голову, что она выскажется такъ ясно и положительно.
Онѣ вмѣстѣ составили планъ, достойный этихъ двухъ сумасбродныхъ головъ, и долженствовавшій, по ихъ мнѣнію, навсегда излечить кардинала отъ этой страсти.
Вечеромъ, когда всѣ разошлись, кардиналъ снова явился къ королевѣ, пользуясь даннымъ ему позволеніемъ; она приняла его очень ласково, но, казалось, сомнѣвалась въ искренности любви Его Эминенціи; тогда кардиналъ призвалъ себѣ на помощь самыя священныя клятвы, и говорилъ, что готовъ сдѣлать для королевѣ то же, что дѣлали для дамъ своего сердца знаменитѣйшіе рыцари: Роландъ, Амадисъ, Галаоръ, и что Ея Величество скоро убѣдится въ истинѣ этихъ словъ, если захочетъ испытать его. Но посреди этихъ увѣреній Анна Австрійская остановила его и сказала.
— Что за заслуга, рѣшиться для меня на дѣла, вамъ же приносящія славу! Мужчины дѣлаютъ это, больше изъ честолюбія, чѣмъ изъ любви. Но вотъ чего бы вы не сдѣлали, господинъ кардиналъ, потому что только истинно влюбленный можетъ это сдѣлать: вы бы не протанцевали предо-мной сарабанды.[6]
— Madame, сказалъ кардиналъ, я такой же кавалеръ и воинъ, какъ и духовный, и былъ воспитанъ, слава Богу, какъ дворянинъ, поэтому я не вижу, что могло бы мнѣ вомѣшать танцоватъ передъ вами, еслибъ это было ваше желаніе, и еслибъ вы обѣщались вознаградить меня за это.
— Но вы не дали мнѣ договорить, сказала королева, я говорю, что Ваша Эминенція не проплясали бы предо мной сарабанды въ костюмѣ испанскаго шута.
— Отчего же нѣтъ? сказалъ кардиналъ, танецъ этотъ самъ по себѣ очень смѣшонъ, и я не знаю, почему бы нельзя приспособить и костюма къ дѣйствію.
— Какъ, возразила Анна Австрійская, такъ вы проплясали бы предо мной сарабанду, въ одеждѣ шута, съ колокольчиками у ногъ, и съ кастаньетами въ рукахъ?
— Да, еслибъ это было предъ вами одними, и, какъ я сказалъ, если бы вы обѣщали мнѣ за это награду.
— Передо мной одной, отвѣтила королева, это не возможно; для такта вамъ нуженъ музыкантъ.
— Ну такъ возьмемте Бокко (Boccau), моего скрипача; это скромный малый, и я за него отвѣчаю.
— Ахъ, если вы это сдѣлаете, сказала королева, клянусь вамъ, я первая признаю, что никогда не существовало любви сильнѣе вашей.
— И такъ, madame, сказалъ кардиналъ, ваше желаніе исполнится; завтра въ эту же пору вы можете меня ожидать.
Королева дала кардиналу поцѣловать свою руку, и онъ удалился, еще болѣе обрадованный, чѣмъ наканунѣ. Слѣдующій день прошелъ для королевы въ напряженномъ ожиданіи. Она не могла повѣрить, чтобы кардиналъ рѣшился сдѣлать подобную глупость; но м-мъ де-Шеврезъ ни минуты въ этомъ не сомнѣвалась, и говорила, будто знаетъ навѣрное, что его эминенція до безумія влюбленъ въ королеву.
Въ десять часовъ, Анна Австрійская сидѣла въ своемъ кабинетѣ; м-мъ де-Шеврезъ, Вотье и Берингенъ, были спрятаны за ширмами. Королева говорила, что кардиналъ не придетъ, а м-мъ де-Шеврезъ утверждала противное.
Бокко вошелъ, держа скрипку подъ мышкой, и объявилъ, что его эминенція сейчасъ за нимъ послѣдуетъ.
И точно, черезъ десять минутъ вошелъ человѣкъ, завернутый въ широкій плащъ, который онъ сбросилъ съ себя какъ только заперъ за собою дверь.
Это былъ самъ кардиналъ, въ желаемомъ королевой костюмѣ: на немъ были панталоны и кафтанъ зеленаго бархата, къ подвязкамъ его прикрѣплены серебренные колокольчики, а въ рукахъ онъ держалъ кастаньеты.
Анна Австрійская съ трудомъ могла удержаться отъ смѣха, при видѣ человѣка, управлявшаго Франціей, въ подобномъ нарядѣ; однако она превозмогла себя, поблагодарила кардинала самымъ граціознымъ жестомъ, и просила его довести до конца свое самоотверженіе.
Былъ ли кардиналъ дѣйствительно такъ сильно влюбленъ, что могъ рѣшиться на подобную глупость, или имѣлъ претензіи на танцовальное искуство, какъ уже высказался въ разговорѣ съ королевой, но во всякомъ случаѣ онъ не прекословилъ ея просьбѣ, и при первыхъ звукахъ скрипки Бокко, принялся выполнять фигуры сарабанды, разводя руками и выкидывая ногами разныя штуки. Къ несчастію, именно въ слѣдствіи важности, съ которой онъ все это дѣлалъ, зрѣлище достигло такого высокаго комизма, что королева, не могши преодолѣть смѣха, расхохоталась. Тогда громкій и продолжительный смѣхъ, казалось, составилъ ея эхо. Это былъ отвѣтъ зрителей, спрятанныхъ за ширмами. Кардиналъ, замѣтивъ, что-то, что онъ принималъ за милость, было только мистификаціей, тотчасъ съ гнѣвомъ оставилъ кабинетъ королевы.
Тогда мадамъ де-Шеврезъ, Вотье и Берингенъ вышли изъ своей засады; самъ Бокко присоединился къ нимъ, и всѣ пятеро признались, что присутствовали, благодаря прихотливой выдумкѣ королевы, при одномъ изъ самыхъ забавныхъ зрѣлищъ, какія только можно себѣ представить.
Бѣдные безумцы смѣялись надъ гнѣвомъ кардинала-герцога!
Правда, они не знали еще послѣдствій этого гнѣва. Послѣ смерти Бутвилля, Монморанси, Шале и Сенъ-Марса, никто разумѣется не отважился бы на эту опасную шутку.
Между тѣмъ, какъ они смѣялись такимъ образомъ, кардиналъ, возвратясь домой, поклялся въ вѣчномъ мщеніи королевѣ и мадамъ де-Шеврезъ.
Въ самомъ дѣлѣ, всѣ надежды, основанныя на любви къ нему Анны Австрійской, были однимъ ударомъ уничтожены. Когда король умретъ, Monsieur[7], его личный врагъ, этотъ молодой честолюбецъ, такъ сильно жаждущій королевской власти, вступитъ на престолъ, и кардиналъ падетъ; ужасная перспектива для человѣка, пожертвовавшаго столькимъ для того, чтобы сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ былъ!
Но Богъ, располагавшій иначе, утвердилъ колебавшееся здоровье короля. Еще болѣе, въ началѣ 1623 г. разнесся слухъ о беременности королевы; къ несчастію, едва прошло три мѣсяца, какъ Анна Австрійская была беременна, Она, играя съ мадамъ де-Шеврезъ, хотѣла перескочить ровъ, но поскользнулась и при паденіи ушиблась.
Черезъ три дня послѣ этого несчастнаго случая, Франція опять надолго лишилась надежды имѣть наслѣдника престола.
Мы разсказали во всѣхъ подробностяхъ анекдотъ о кардиналѣ, танцующемъ передъ Анною Австрійской, (впрочемъ исторически-вѣрный и описанный въ мемуарахъ Бріенна), чтобы дать понятіе о томъ, какъ сильно было желаніе Ришелье понравиться молодой королевѣ. Эта черта самаго угрюмаго министра, какой былъ во Франціи, эта снисходительность самаго гордаго дворянина того времени, наконецъ эта ошибка самаго дѣльнаго человѣка, какого знаетъ исторія, показываетъ какъ высоко цѣнилъ Ришелье милости Анны Австрійской.
Глава II.
1624-1626.
править
Источникомъ первой разсказанной нами причины несогласій между Людовикомъ XIII и Анной Австрійской, должно искать въ интригѣ Маріи Медичи, которая, надѣясь на кардинала Ришелье, думала, что ей стоитъ только уничтожить вліяніе на двадцати-лѣтняго короля, молодой прекрасной жены, чтобы возвратить себѣ власть потерянную со времени умерщвленія маршала д’Анкръ. Къ этой причинѣ вскорѣ присоединилась другая, независимая отъ всякихъ намѣреній и разметовъ, и возникшая по простому стеченію обстоятельствъ.
Въ 1624 г. Англійскій дворъ послалъ въ Парижъ, въ качествѣ чрезвычайнаго посланника, графа Карлейля (Carlisle); ему поручено было просить у короля Людовика XIII руки его сестры Генріетты-Маріи Французской, для принца Валлійскаго, сына Іакова VI. Это предложеніе, о которомъ давно говорили, не дѣлая его предметомъ дипломатическихъ переговоровъ, дружески было принято Французскимъ дворомъ, и графъ Карлейль возвратился въ Англію съ утѣшительными вѣстями.
Изъ числѣ свиты графа Карлейля былъ милордъ Ричъ (Rich), въ послѣдствіи графъ Голландъ, одинъ изъ прекраснѣйшихъ кавалеровъ при Англійскомъ дворѣ, хотя во Франціи красота его казалась безжизненною. Но все таки будучи очень богатъ, и одѣваясь всегда изящно, произвелъ онъ большой эффектъ между дамами, окружавшими Анну Австрійскую, и особенно понравился м-мъ де-Шеврезъ, которой въ впрочемъ съ необыкновенной щедростью приписывали большую часть всѣхъ скандальныхъ исторій, происходившихъ въ то время при Французскомъ дворѣ.
Возратившись въ Лондонъ, милордъ Ричъ разсказалъ своему другу, герцогу Букингаму, все, что видѣлъ прекраснаго и любопытнаго въ Луврѣ и въ Парижѣ, говоря, что самое прекрасное и любопытное изъ всего имъ видѣннаго — королева Франціи, и что еслибъ онъ имѣлъ хоть малѣйшую надежду понравиться ей, то съ радостью отдалъ бы счастіе и жизнь, считая себя съ избыткомъ вознагражденнымъ за потерю перваго взглядомъ, а за потерю втораго — поцѣлуемъ. Тотъ, къ которому онъ обращался, игралъ тогда при дворѣ Іакова VI, ту же роль, какую играли: Лозенъ при дворѣ Людовика XIV, а герцогъ Ришелье при дворѣ Людовика XV.
Только Провидѣніе, щедрое къ фавориту Его Британскаго Величества, надѣлило герцога Букингама еще большею безразсудностью, чѣмъ его двухъ соперниковъ по этому прекрасному качеству.
Теперь, да будетъ намъ позволено сказать нѣсколько словъ о личности представляемой нами читателямъ, и благодаря которой, въ нашу исторію перейдетъ часть романа, съ его безумными приключеніями, раздирательными сценами и неожиданными случайностями: Послѣ осьми лѣтъ серьезнаго и покойнаго союза, король и королева Франціи должны были сдѣлаться героями комедіи, болѣе мучимыми, болѣе интересными, болѣе подверженными общественному мнѣнію, нежели когда либо были — Клелія или великій Киръ.
Джоржъ-Вильерсъ, герцогъ Букингамъ, родился 20 августа 1592 г., и слѣдовательно въ 1624 г. имѣлъ 23 года. Онъ слылъ въ Англіи самымъ блистательнымъ кавалеромъ всей Европы; впрочемъ у него оспаривали это достоинство семнадцать вельможъ Франціи[8]. Его родъ, по отцу былъ древній, а по матери знаменитый; онъ былъ посланъ въ Парижъ осьмнадцати лѣтъ; около того времени, когда умеръ король Генрихъ IV тою же смертью, которая спустя осьмнадцать лѣтъ, постигла герцога Букингама, и возвратился въ Лондонъ, прекрасно говоря по французски, умѣя отлично ѣздить верхомъ, превосходно драться на всякомъ оружіи и прелестно танцовать. Онъ поразилъ Іакова VI своею красотою и ловкостью, учавствуя въ дивертиссементѣ, данномъ въ 1615 г., въ честь короля, Кембриджскими учениками. Іаковъ VI, никогда не могшій противостоять прелести прекраснаго лица и прекрасной одежды, просилъ, чтобы молодой Джорджъ былъ представленъ къ его двору, и сдѣлалъ его своимъ мундшенкомъ. Менѣе чѣмъ въ два года, новый фаворитъ былъ сдѣланъ кавалеромъ, виконтомъ, маркизомъ Букингамомъ, главнымъ адмираломъ, охранителемъ пяти портовъ, и наконецъ въ его распоряженіе были предоставлены всѣ почести, дары, должности и доходы трехъ королевствъ; тогда-то, вѣроятно для того, чтобъ помириться съ молодымъ принцемъ Валлійскимъ, на котораго онъ осмѣлился поднять руку, Букингэмъ предложилъ ему вмѣстѣ отправиться инкогнито въ Мадритъ, чтобъ посмотрѣть предназначенную ему въ супруги Инфантину. Можетъ быть именно оригинальность этого предложенія была причиною того, что принцъ Валлійскій согласился на такое путешествіе. Наслѣдникъ престола и фаворитъ короля такъ настоятельно просилъ, что Іаковъ VI принужденъ былъ согласиться на ихъ требованіе. Букингэмъ и принцъ поѣхали въ Мадритъ, гдѣ оскорбили Испанскій этикетъ. Начатые съ Эскуріальскимъ кабинетомъ переговоры были прерваны, и открылись новые съ Французскимъ дворомъ; милордъ Ричъ пріѣхалъ для этого въ Парижъ, и возвратился въ Лондонъ, чтобъ отдать отчетъ Іакову VI въ расположеніи, не короля Людовика XIII, а кардинала Ришелье; тогда Букингемъ, избранный представителемъ Великобританіи, былъ посланъ въ Парижъ, чтобы довести до конца переговоры.
Съ этихъ поръ начинается упомянутый нами романъ, который въ своемъ драматическомъ и живописномъ теченіи такъ переплетается съ исторіей, что въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ невозможно отдѣлить ихъ другъ отъ друга. Впрочемъ мы рады, что намъ пришлось встрѣтить, посреди сухихъ историческихъ фактовъ, подробности, доставляемыя намъ фаворитомъ Іакова VI и Карла I, любовникомъ такой королевы, какъ Анна Австрійская, соперникомъ и врагомъ такого человѣка, какъ кардиналъ Ришелье, погибшемъ такъ грустно въ половинѣ цвѣтущей и блистательной жизни; читатели вѣроятно увидятъ (что мы и постараемся имъ показать), какъ велико было вліяніе этаго романа на самыя лучшія страницы исторіи Франціи.
И такъ, Букингамъ пріѣхалъ въ Парижъ; онъ былъ, какъ увѣряютъ всѣ современные писатели, однимъ изъ прекраснѣйшихъ и любезнѣйшихъ людей своего времени, и явился при дворѣ съ такою пышностью и съ такимъ блескомъ, что народъ почувствовалъ къ нему удивленіе, дамы — любовь, мужья — ревность, а волокиты — ненависть.
Людовикъ XIII былъ однимъ изъ этихъ мужей, а Ришелье — однимъ изъ волокитъ.
Мы нынѣ далеки отъ этой рыцарской любви, которая часто вознаграждалась за самыя большія пожертвованія — однимъ взглядомъ или словомъ этой страсти; возвышенность которой поэтизировала самый ея предметъ; тогда любили женщинъ, какъ королевъ, а королевъ — какъ богинь. Герцогъ Медина, влюбленный до безумія въ Елисавету Французскую, супругу короля Филиппа IV, сжегъ посреди пиршества (въ готъ же день, когда Анна Австрійская выходила за Людовика XIII, свой дворецъ, свои картины, свои обои, однимъ словомъ совсѣмъ раззорилъ себя, чтобы имѣть случай хоть на одно мгновеніе держать въ своихъ объятіяхъ королеву Испанскую, которую онъ выносъ изъ пламени, нашептывая ей въ то время признаніе въ любви. Букингамъ сдѣлалъ лучше: онъ не сжегъ своего дворца, но воспламенилъ два большихъ государства, игралъ будущностью Англіи, которую едва не погубилъ, игралъ собственною жизнью, которую и потерялъ, противъ возможности быть посланникомъ при Аннѣ Австрійской, несмотря на непреклонную и угрожающую волю Ришелье.
Оставимъ пока эту трагическую развязку въ мракѣ неизвѣстности, и посмотримъ, какъ Букингамъ явился уполномоченнымъ при Французскомъ дворѣ, и какъ первая его аудіенція оставила неизгладимыя воспоминанія въ лѣтописяхъ этого двора.
Букингамъ, введенный въ тронную залу, подошелъ, въ сопровожденіи многочисленной свиты, къ королю и королевѣ, которымъ передалъ свои кредитивныя грамоты; онъ былъ въ бѣломъ атласномъ шитомъ золотомъ кафтанѣ, сверхъ котораго былъ накинутъ свѣтлосѣрый бархатный плащъ, вышитый драгоцѣннымъ жемчугомъ. Этотъ цвѣтъ, ст неавантажный для человѣка въ его лѣтахъ — мы уже сказали что ему тогда было тридцать два года — доказываетъ, какъ хорошъ былъ Букингамъ, потому что въ мемуарахъ того времени говорится, что этотъ нарядъ шелъ къ нему. Скоро замѣтили, что всѣ жемчужины были пришиты дикими тонкими шелковинками, что отрывались отъ собственной тяжести, и разсыпались по полу. Эта пышность, немного грубая при всей своей утонченности, не могла бы понравиться въ наше время, благодаря господствующимъ нынѣ понятіямъ о чести, но тогда никто не посовѣстился принять жемчужицы, такъ радушно предлагаемыя щедрымъ посланникомъ, тѣмъ, которые думая, что онѣ оторвались случайно, бросились собирать ихъ, и хотѣли отдать ему.
Такимъ образомъ герцогъ сразу занялъ воображеніе молодой королевы, щедро надѣленной дарами природы, но обиженной фортуною; потому что дворъ Франціи былъ тогда любезнѣйшимъ, но не богатѣйшимъ дворомъ Европы.
Государственная казна, такъ заботливо собранная Генрихомъ IV, въ послѣдніе десять лѣтъ его жизни, по смерти его постепенно уменьшалась войнами принцевъ крови съ государствомъ, пять разъ принужденнымъ купить миръ у своихъ принцевъ. По этому казна была совершенно истощена, и августѣйшія лица, которыхъ исторію мы пишемъ, уже и тогда нуждались въ деньгахъ, хотя не такъ сильно какъ въ послѣдствіе. Въ самомъ дѣлѣ, когда Аннѣ Австрійской пришлось питаться крохами своихъ придворныхъ, и провожать Польскихъ посланниковъ чрезъ неосвѣщенныя комнаты, она не разъ съ горечью вспоминала о сокровищахъ, растраченныхъ Букингэмомъ для того, чтобъ получить отъ нея улыбку, благосклонный взглядъ, или одобрительный жестъ, между тѣмъ какъ Мазарини, котораго она предпочла, поддержала, осыпала золотомъ и почестями, заставлялъ жить ее, гордую дочь цезарей, въ полуразрушенныхъ комнатахъ, заставлялъ ее — которой наказаніе должно было состоять въ томъ, что она принуждена будетъ спать на голландскомъ полотнѣ[9] --нуждаться въ бѣльѣ, и отказывать Людовику XIV, ребенку, въ новыхъ простыняхъ, въ замѣнъ старыхъ, дырявыхъ, чрезъ которыя, какъ говоритъ его камердинеръ Лапортъ, свободно могли проходить его ноги.
Герцогъ Букингамъ, человѣкъ опытный въ дѣлахъ любви, разсчитывалъ, для пріобрѣтенія расположенія Анны Австрійской, не на одну свою красоту и не на одно сѣяніе драгоцѣнныхъ камней, это было много, но недовольно, когда возбуждаютъ подозрѣнія короля и кардинала. Букингамъ, увѣренный въ томъ, что враги его сильны и опасны, хотѣлъ пріобрѣсти себѣ искуснаго и преданнаго союзника. Онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, и увидѣлъ только одну м-мъ де-Шеврезъ, способную отразить всѣ угрожавшія ему интриги. М-въ де-Шеврезъ, подруга Анны Австрійской, искательница приключеній, хорошенькая, умная и смѣлая, торгуемая кардиналомъ Ришелье, который пытался ее купить, преданная всему, что называлось удовольствіемъ, капризомъ и обманомъ, м-мъ де-Шеврезъ могла сдѣлаться незамѣнимымъ помощникомъ.
Брилліяятовый узелъ въ сто тысячь ливровъ и данныя въ займы двѣ тысячи пистолей, а можетъ быть и романическая сторона предпріятіи, рѣшили дѣло.
Букингамъ употребилъ старую хитрость, всегда отличную, потому что она всегда удается. Онъ притворился влюбленнымъ въ м-мъ де-Шеврезъ, и покидалъ ее только тогда, когда дѣла уполномоченнаго призывали его въ Лувръ, или къ кардиналу. Съ своей стороны, королева, ободренная этой мнимой страстью, имѣвшею видъ публично объявленной любви, съ удовольствіемъ принимала знаки необыкновеннаго уваженія и нѣжности, которыя ея смѣлый любовникъ расточалъ ей посреди двора; наполненнаго шпіонами короля и кардинала.
Такъ какъ Букингэму рѣдко представлялись случаи видѣться съ королевою и особа ея была охраняема съ необыкновенной заботливостью, то м-мъ де-Шеврезъ придумала дать пышный балъ въ своемъ отелѣ; королева приняла ужинъ, предложенье ея фавориткою и самъ король не нашелъ предлога отказаться. Онъ даже подарилъ своей супругѣ при этомъ случаѣ бантъ съ двѣнадцатью брилліантовыми наконечниками.
Герцогъ Букингамъ, для котораго давалось празднество, рѣшился съ своей стороны придумать средство, сколько возможно, не покидать королевы, и слѣдовать за нею, прикрывая свое инкогнито разными костюмами, съ тѣхъ поръ, какъ она вступитъ въ отель м-мъ де-Шеврезъ, до тѣхъ поръ, пока не сядетъ въ карету, чтобы ѣхать обратно въ Лувръ. Доносъ, сдѣланный кардиналу чрезъ нѣсколько времени, сохранилъ намъ всѣ подробности этого празднества, которое отлично послужило замысламъ герцога, но вмѣстѣ съ тѣмъ удвоило ревность короля и кардинала, не остановивъ впрочемъ дальнѣйшихъ смѣлыхъ предпріятій влюбленнаго посланника.
Сначала королева, выйдя изъ кареты, изъявила желаніе пройтись по садамъ м-мъ де-Шеврезъ; она оперлась на руку герцогини и начала прогулку. Онѣ не успѣли сдѣлать и двадцати шаговъ, какъ вдругъ къ нимъ подошелъ садовникъ, и предложилъ королевѣ, одной рукой, корзинку цвѣтовъ, а другой — букетъ. Анна Австрійская взяла букетъ; но въ это мгновеніе рука ея коснулась руки садовника, и онъ шепнулъ ей нѣсколько словъ.
Королева была сильно удивлена; какъ жестъ, въ которомъ выразилось это удивленіе, такъ и сопровождавшій его румянецъ записаны въ доносѣ, сохранившемъ намъ всѣ эти подробности.
Тотчасъ же распространился слухъ о любезномъ садовникѣ, и стали говорить что это никто иной какъ самъ герцогъ Букингамъ. Всѣ сейчасъ же бросились смотрѣть его; но уже было поздно: садовникъ исчезъ, и королевѣ предсказывалъ ея будущность волшебникъ, державшій ея прекрасную ручку въ своихъ рукахъ, и говорившій ей такія странныя вещи, что королева, слушая ихъ, не въ силахъ была скрыть своего смущенія; наконецъ смущеніе это возрасло до такой степени, что она совсѣмъ потерялась; тогда м-мъ де-Шеврезъ, испуганная послѣдствіями подобнаго безразсудства, дала герцогу знакъ, что онъ перешелъ границы благоразумія, и что ему слѣдуетъ держать себя осторожнѣе.
Все таки, каковы ни были рѣчи, которыя она слушала, Анна Австрійская допускала ихъ, хотя не была обманута ни видомъ волшебника, ни видомъ садовника; у королевы были хорошіе глаза, и при томъ при ней была услужливая подруга, такъ хорошо знавшая всѣ эти тайны.
Герцогъ Букингамъ отличался искуствомъ танцовать, которое впрочемъ въ это время, какъ мы имѣли уже случай видѣть по сарабандѣ, протанцованной кардиналомъ, небыло пренебрежено ни кѣмъ; сами коронованныя особы очень заботились о пріобрѣтеніи этого искуства, чрезвычайно нравившагося дамамъ. Генрихъ IV очень любилъ балеты; въ балетѣ онъ въ первый разъ увидѣлъ прекрасную Генріетту де-Монморанси, для которой дѣлалъ столько глупостей; Людовикъ XIII самъ сочинилъ музыку балетовъ, которые танцевали передъ нимъ, онъ особенно любилъ одинъ изъ нихъ, называвшійся le ballet de la Merlaison.
Всѣмъ извѣстны успѣхи на этомъ поприщѣ Граммона, Лозена и Людовика XIV.
Поэтому намъ не покажется страннымъ, что Букингамъ съ не обыкновеннымъ успѣхомъ игралъ роль въ балетѣ демоновъ, придуманномъ для этого вечера какъ самая лучшая забава для ихъ величествъ. Король и королева аплодировали неизвѣстному танцору, котораго приняли — одинъ изъ нихъ дѣйствительно впалъ въ эту ошибку — за одного изъ кавалеровъ Французскаго двора; наконецъ, по окончаніи балета, Ихъ Величества приготовились смотрѣть на самое великолѣпное увеселеніе этого вечера; въ немъ Букингамъ тоже игралъ важнѣйшую роль, которую онъ себѣ присвоилъ очень смѣло и ловко.
Тогда было обыкновеніе льстить государямъ даже въ ихъ увеселеніяхъ, и орудіемъ этой лести. Французскіе церемоніймейстеры представляли восточныхъ государей. Обычай маскарадовъ, подобныхъ тому, который мы сейчасъ опишемъ, продолжался до 1720 года, и въ послѣдній разъ былъ приложенъ къ ночнымъ празднествамъ, даваемымъ м-въ дю-Менъ въ ея дворцѣ Со (Sceaux) и извѣстнымъ подъ именемъ бѣлыхъ ночей. Дѣло было въ томъ, чтобъ предположить, что всѣмъ государямъ земнаго шара, а особенно неизвѣстныхъ странъ, лежащихъ за экваторомъ, баснословнымъ софіямъ, загадочнымъ ханамъ, богачамъ-монголамъ, Инкамъ[10], владѣльцамъ золотыхъ рудниковъ, вздумалось однажды собраться всѣмъ вмѣстѣ, и придти поклоняться престолу короля Франціи; какъ видно, идея была не дурно придумана. Людовикъ XIV, государь довольно тщеславный, былъ обманутъ еще лучше, когда принималъ посѣщеніе мнимаго персидскаго посланника, знаменитаго Мегеметъ-Риза-Бега, и хотѣлъ чтобы этотъ шарлатанъ былъ принятъ со всею пышностью, къ какой былъ способенъ Версальскій дворъ.
Восточные короли, о которыхъ мы говоримъ, должны были быть представленными принцами царствующаго во Франціи дома. Герцоги: Лотарингскій, де-Роганъ Бульонскій, де-Шабо и де-ла-Тремуйль, были избраны королемъ для этого увеселенія. Молодой кавалеръ де-Гизъ, сынъ того, котораго называли, le Balafré, игравшій роль великаго могола, былъ младшій братъ г. де-Шеврезъ. Это былъ тотъ самый, который убилъ на дуэли барона де-Люцъ и его сына, и который въ послѣдствіи, сѣвъ верхомъ на пробуемую пушку, погибъ отъ ея разрыва.
Наканунѣ празднества, Букингамъ сдѣлалъ визитъ кавалеру де-Гизу, который, какъ и всѣ вельможи того времени, сильно нуждаясь въ деньгахъ, принужденъ былъ прибѣгнуть къ разнымъ мелочнымъ средствамъ, и все таки боялся, что ему нельзя будетъ явиться на праздникъ м-мъ де-Шеврезъ съ тѣмъ великолѣпіемъ, съ какимъ бы онъ желалъ. Букингамъ былъ извѣстенъ своею щедростію; онъ уже не разъ снабжалъ своимъ кошелькомъ самыхъ гордыхъ и самыхъ богатыхъ. По этому посѣщеніе это показалось кавалеру де-Гизу хорошимъ предзнаменованіемъ, и онъ уже готовилъ въ умѣ своемъ фразу, съ которой хотѣлъ обратиться къ щедрому посланнику; но послѣдній самъ предупредилъ его желанія, предоставивъ въ его распоряженіе три тысячи пистолей, и предложивъ кромѣ того, одолжить ему, для увеличенія блеска его костюма, всѣ алмазы Англійской короны, которые Іаковъ VI позволилъ своему представителю увезти съ собой.
Это было болѣе, нежели смѣлъ надѣяться кавалеръ де-Гизъ; онъ протянулъ Букингэму руку и спросилъ, чѣмъ онъ можетъ отблагодарить его за такую большую услугу.
— Послушайте, сказалъ ему Букингамъ, я хотѣлъ бы это можетъ быть пустая прихоть, но она доставитъ мнѣ большое удовольствіе — и хотѣлъ бы найти случай нести на себѣ въ одно время весь магазинъ брилліантовъ, который я привезъ съ собою; одолжите мнѣ ваше мѣсто на часть завтрашняго вечера; пока великій моголъ будетъ замаскированъ, я буду великимъ моголомъ; когда же онъ долженъ будетъ снять маску, я отдамъ вамъ ваше мѣсто. Такимъ образомъ мы будемъ играть наши роли, вы открыто, я тайно. Мы оба составимъ одно лицо, вотъ и все; вы будете ужинать, а я буду танцоватъ Согласны ли вы на это?
Кавалеръ де-Гизъ нашелъ, что это дѣло такъ маловажно, что объ немъ не стоитъ и говорить, и тотчасъ же согласиться на все, чего пожелалъ Букингамъ.
Кавалеръ считалъ себя одолженнымъ герцогу, и признавалъ въ немъ своего учителя, потому что, хотя его собственныя глупости надѣлали много шуму во Франціи, однако онъ былъ еще далекъ, особенно въ безразсудствѣ, отъ знаменитаго въ подобныхъ продѣлкахъ Букингама.
Какъ было условлено, такъ и сдѣлано, герцогъ, замаскированный, блистающій при свѣтѣ люстръ и лампъ, представился глазамъ королевы, въ сопровожденіи многочисленной свиты, которой великолѣпіе не равнялось пышности его наряда, но и не составляло съ нею слишкомъ рѣзкаго контраста.
Восточный языкъ богатъ метафорами и поэтическими намеками. Букингамъ употребилъ все свое искуство, чтобы украдкой сказать королевѣ нѣсколько страстныхъ комплиментовъ, это положеніе тѣмъ болѣе нравилось искателю приключеній, герцогу, и романической Аннѣ Австрійской, что оно было чрезвычайно опасно; король, кардиналъ и весь дворъ были при этомъ, и такъ, какъ уже распространился слухъ, что герцогъ на этомъ балу, то всѣ удвоили свое вниманіе, а между тѣмъ никто и не подозрѣвалъ, что великій моголъ въ которомъ всѣ думали видѣть кавалера де-Гиза, былъ самъ Букингамъ. Зрѣлище имѣло такой огромный успѣхъ, что король не могъ удержаться, чтобъне выразить м-мъ де-Шеврезъ своей благодарности.
Наконецъ послѣдовало приглашеніе ихъ величествъ къ столу; тогда нужно было снять маску въ нарочно для того приготовленныхъ комнатахъ. Великій моголъ и его оруженосецъ удалились вдвоемъ въ кабинетъ; оруженосецъ былъ никто иной, какъ кавалеръ де-Гизъ, который, въ свою очередь, надѣлъ платье герцога, и пошелъ ужинать въ костюмѣ великаго могола, между тѣмъ какъ Букингамъ превратился въ оруженосца.
Когда кавалеръ вошелъ, всѣ стали расхваливать пышность его наряда и ловкость, съ которою онъ танцовалъ.
Послѣ ужина кавалеръ отправился въ кабинетъ, къ герцогу, ожидавшему его тамъ; тогда они снова помѣнялись ролями: кавалеръ сдѣлался простымъ оруженосцемъ, герцогъ снова возвысился до сана великаго могола; въ этихъ костюмахъ они опять возвратились въ залъ.
Нечего и говорить, что пышность наряда этого могущественнаго государя, и почетное мѣсто, которое онъ занималъ въ ряду коронованныхъ особъ, доставили ему честь быть выбраннымъ королевои, для того чтобы танцовагь съ нею. Такимъ образомъ Букингамъ до утра могъ свободно выражать, подъ маской и при общемъ смѣшеніи, чувства, уже не бывшія тайной для королевы, благодаря стараніямъ услужливой м-мъ де-Шеврезъ.
Наконецъ пробили четыре часа утра, и король изъявилъ желаніе возвратиться домой; королева не настаивала чтобы остаться, потому что за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ удалились пари востока и съ ними исчезла веселость бала и украшеніе празднества. Анна Австрійская приблизилась къ своей каретѣ; лакей въ ливреѣ, украшенной гербами коннетабльши, стоялъ уже у дверецъ. При индѣ королевы, онъ преклонилъ одно колѣно, но вмѣсто того, чтобъ откинуть подножку, протянулъ свою руку; королева узнала въ этомъ любезность своей подруги, м-мъ де-Шеврезъ; но эта рука такъ нѣжно и тихо пожала ей ножку, что она невольно опустила глаза на услужливаго лакея, и узнала въ немъ герцога Букингама. Какъ ни была приготовлена Анна Австрійская ко всѣмъ видоизмѣненіямъ, въ которыхъ герцогъ могъ являться ей, однако на этотъ разъ удивленіе ея было такъ велико, что она испустила легкій крикъ, и сильно покраснѣла; придворные тотчасъ подошли, чтобъ узнать причину этого волненія королевы; но она сидѣла уже въ каретѣ съ м-мъ де-Ланнуа и м-мъ де-Верне. Король отправился въ своей каретѣ, вмѣсти съ кардиналомъ.
Можно ли сравнить исторію того времени, столь богатую романтическими приключеніями, баснословными эпизодами и интригами, подобными той, которую мы только что въ точности передали, съ нашею современною исторіею, сухою и лишенною хроникъ, несмотря на публичность ежедневныхъ актовъ, которой прежде не было, и которая теперь такъ велика. Впрочемъ, можетъ быть, именно въ этомъ отсутствіи публичности и состоитъ тайна этой богатой приключеніями жизни, которую вели подъ покровомъ неизвѣстности, съ такою трудностью проникаемымъ.
Черезъ нѣсколько дней слухъ объ этомъ происшествіи разнесся при дворѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ стали говорить, что въ кабинетѣ герцога Букингама есть портретъ королевы, надъ которымъ находится голубой бархатный балдахинъ, съ развѣвающимися бѣлыми и красными перьями, и что другой миніатюрный портретъ Анны Австрійской, осыпанный брилліантами, не покидаетъ его груди. Его необыкновенная преданность къ этому портрету, казалось, показывала, что онъ подаренъ ему самой королевой, и кардиналъ, вдвойнѣ ревнивый, потому что былъ вдвойнѣ обманутъ, какъ влюбленный и какъ политикъ, провелъ по этому случаю нѣсколько мучительно-безсонныхъ ночей.
Герцогу Букингему со дня на день, и именно по причинѣ этихъ толковъ о переодѣваніяхъ и портретахъ, становилось все труднѣе видѣться съ королевой; за м-мъ де-Шеврезъ, которую всѣ знали какъ повѣренную этой рыцарской любви, слѣдили не менѣе, какъ за высокими ея протеже, такъ что Букингамъ, доведенный до крайности, рѣшился отважиться на все, чтобъ имѣть хоть на часъ свиданіе, съ глазу на глазъ, съ Анной Австрійской.
М-мъ де-Шеврезъ спросила королеву, какъ она приметъ подобную попытку; королева отвѣчала, что не будетъ помогать ни въ чемъ, но что и запрещать не станетъ; она только желала имѣть возможность отрицать свое участіе въ этомъ дѣлѣ. Только этого и хотѣлось коннетабльшѣ и герцогу.
Въ это время въ Луврѣ было очень популярное повѣрье; а именно, что въ старинномъ замкѣ королей показывается привидѣніе женскаго пола, называемое бѣлою женщиною; впослѣдствіи это повѣрье было замѣнено другимъ, не менѣе популярнымъ, о красномъ человѣкѣ.
Коннентабльша предложила Букингаму играть роль этого привидѣнія; влюбленный герцогъ не колебался, и тотчасъ согласился на все. Въ подобномъ костюмѣ ему нечего было, по мнѣнію мадамъ де-Шеврезъ, бояться самыхъ строгихъ аргусовъ королевы, которые, если замѣтятъ его, то навѣрное сами будутъ перепуганы его видомъ и тотчасъ разбѣгутся.
Довольно долго продолжались переговоры о томъ, въ какое время устроить свиданіе. Герцогъ хотѣлъ, чтобы оно было вечеромъ, м-мъ де-Шеврезъ говорила, что это опасно, потому что въ это время король иногда приходитъ къ королевѣ. Спросили мнѣнія Анны Австрійской, которая сказала, что днемъ герцогъ лишится всѣхъ преимуществъ своего костюма; при томъ она говорила, что увѣрена, будто можно положиться на вѣрность ея камердинера Бертена; что этотъ камердинеръ будетъ караулить, и во время замѣтитъ приближеніе короля, и что на этотъ случай можно оставить потаенную дверь, чрезъ которую герцогъ можетъ уйти.
И такъ было рѣшено, что Букингамъ войдетъ въ Лувръ около десяти часовъ вечера. Въ девять часовъ онъ явился къ м-мъ де-Шеврезъ, у которой должно было произойти превращеніе; коннетабльша обязалась приготовить все нужное для этого; какъ видно, герцогъ пріобрѣлъ въ ней неоцѣнимую помощницу.
Букингамъ нашелъ свой костюмъ готовымъ; онъ состоялъ въ длинномъ бѣломъ платьѣ, усѣянномъ черными слезками, и украшенномъ двумя мертвыми головами, одною на груди, а другою сзади, между плечами; фантастическій головной уборъ, бѣлый съ чернымъ, какъ и платье; огромный плащъ и большая шляпа, въ родѣ тѣхъ, которыя Испанцы называютъ sombreros, довершали нарядъ.
Но тутъ явилось затрудненіе, не приходившее прежде въ голову м-мъ де-Шеврезъ: при видѣ этого костюма, который долженъ былъ измѣнить герцога столь невыгоднымъ образомъ, кокетство его возмутилось, и онъ рѣшительно объявилъ, что не пойдетъ къ Аннѣ Австрійской въ подобномъ нарядѣ.
Герцогъ Букингамъ не былъ такимъ великимъ политикомъ, какъ кардиналъ Ришелье, но за то глубже его былъ посвященъ въ тайны любви, онъ зналъ, что въ женщинѣ самая сильная страсть не можетъ устоять противъ смѣшнаго, и лучше хотѣлъ совсѣмъ не видѣть Анны Австрійской, чѣмъ получить эту милость съ такимъ только условіемъ, чтобы показаться ей смѣшнымъ.
М-мъ де-Шеврезъ отвѣчала, что нѣтъ другаго средства проникнуть въ покои королевы; она прибавила, что королева съ большимъ трудомъ согласилась на это свиданіе; что она будетъ ожидать герцога въ этотъ вечеръ, и никогда не проститъ человѣку, влюбленному, по словамъ его, до безумія, что онъ, имѣя случай видѣться съ нею, не воспользовался этимъ давно желаннымъ случаемъ.
Притомъ веселая подруга Анны Австрійской можетъ быть заранѣе радовалась увидѣть Англійскаго посланника, человѣка, располагавшаго судьбою двухъ могущественныхъ государствъ Европы, переодѣтымъ въ привидѣніе. Можетъ быть и то, что королева согласясь на свиданіе, не довѣряла самой себѣ и хотѣла найти въ глазахъ своихъ оружіе про тивъ своего сердца.
И такъ, герцогъ Букингамъ принужденъ былъ покориться желанію м-мъ де-Шеврезъ. Правда, онъ и подъ этимъ, болѣе нежели страннымъ, костюмомъ разсчитывалъ на прекрасныя благородныя черты своего лица; но и тутъ онъ ошибся въ своемъ расчетѣ, не зная намѣреній м-мъ де-Шеврезъ, которая въ этотъ вечеръ, казалось, болѣе благопріятствовала мужу, нежели любовнику.
Мадамъ де-Шеврезъ, въ своей высокой мудрости, рѣшила, что герцогъ обезобразитъ свое лицо, какъ обезобразилъ всю свою фигуру.
Тогда герцогъ предложилъ надѣть черную бархатную полумаску (loup). Въ то время такого рода маски были въ большомъ употребленіи, особенно между женщинами; а иногда ихъ надѣвали и мужчины. Но м-мъ до-Шеврезъ возразила, что маска можетъ упасть, и тогда всѣ узнаютъ, въ мнимой бѣлой женщинѣ, герцога Букингама.
Герцогъ снова принужденъ былъ уступить: свиданіе было назначено ровно въ десять часовъ, а между тѣмъ въ этихъ спорахъ прошло болѣе четверти часа. Онъ испустилъ глубокій вздохъ и совершенно покорился той, которую чуть не принималъ за своего злаго генія.
За нѣсколько времени передъ описываемымъ нами происшествіемъ, одинъ физикъ, по имени Норбленъ, сдѣлалъ новое изобрѣтеніе: онъ приготовилъ кожицу тѣльнаго цвѣта, посредствомъ которой можно было, прикрѣпляя ее мягкимъ бѣлымъ воскомъ, совершенно измѣнить свою физіономію. Ее разрѣзывали по извѣстному образцу, накладывали на нѣкоторыя части лица, которому она придавала совсѣмъ другой видъ; глаза, ротъ и носъ оставались свободными. Благодаря этому изобрѣтенію, Букингамъ чрезъ пять минутъ самъ не узналъ себя.
По окончаніи этой первой операціи, приступили къ самому переодѣванью. Герцогъ снялъ плащъ, но остался въ остальной своей одеждѣ, поверхъ которой надѣлъ длинное бѣлое платье, выше описанное нами, заключилъ свои длинныя волосы въ фантастическій головной уборъ, покрылъ полумаской лице, уже обезображенное кожицей, надѣлъ на голову большую шляпу съ огромными полями, и набросилъ на себя широкій плащъ. Въ такомъ нарядѣ, полусмѣясь, полудосадуя, онъ подалъ руку м-мъ де-Шеврезъ, которая должна была ввести его въ Лувръ.
Карета коннетабльши ожидала ихъ у дверей. Эту карету знали въ Луврѣ и по этому она не могла возбудить подозрѣній; при томъ же герцогъ долженъ былъ войти чрезъ малый входъ, то есть чрезъ дверь, лѣстницу и нѣсколько корридоровъ, назначенныхъ для короткихъ знакомыхъ королевы и ея фаворитки.
У калитки Лувра ихъ ожидалъ камердинеръ Бертенъ; привратникъ, при видѣ герцога, спросилъ, что это за человѣкъ? Тогда м-мъ де-Шеврезъ подошла и сказала: — это итальянскій астрологъ, котораго спрашивала королева.
Дѣйствительно, привратникъ былъ предупрежденъ объ этомъ обстоятельствѣ, и какъ въ то время подобныя консультаціи случались очень часто, онъ не затруднялся пропустить герцога, бывшаго, впрочемъ, въ сопровожденіи такого лица, что человѣкъ столь низкаго состоянія, какъ привратникъ, не осмѣлился сдѣлать ни малѣйшаго замѣчанія.
Пройдя калитку, они уже никого не встрѣтили до самыхъ покоевъ королевы. Анна Австрійская приняла предосторожность удалить м-мъ де-Флоттъ свою штатсъ-даму и ожидая, съ весьма понятнымъ страхомъ, этого посѣщенія, которое никогда не рѣшилась бы принять, еслибъ увѣренность подруги не ободрила ее. У дверей камердинеръ Бертенъ оставилъ м-мъ де-Шеврезъ и герцога и пошелъ караулить на лѣстницѣ короля.
У м-мъ де-Шеврезъ былъ ключь отъ комнаты королевы, по этому ей не нужно было стучаться; она отперла дверь, ввела герцога, и сама вошла за нимъ; только она не вынула ключа изъ замка, чтобъ Бертенъ могъ предупредить ихъ, въ случаѣ опасности.
Королева ждала въ своей спальнѣ. Герцогъ прошелъ двѣ или три комнаты, и очутился лицомъ къ лицу съ тою, которую онъ такъ сильно желалъ видѣть безъ свидѣтелей. Къ несчастію, его костюмъ, какъ мы уже сказали, далеко не украшалъ его; въ слѣдствіе этого произошло то, чего онъ такъ боялся: королева, не смотря на испугъ, не могла удержаться отъ смѣха. Тогда Букингамъ увидѣлъ, что ему ничего не оставалось дѣлать, какъ раздѣлить веселость королевы, и началъ играть свою роль съ такимъ остроуміемъ, такою веселостью и сверхъ того съ такою любовью, что расположеніе Анны Австрійской скоро измѣнялось; она забыла смѣшную сторону лица и стала слушать умныя и страстныя рѣчи Букингама.
Герцогъ скоро замѣтилъ перемѣну, происшедшую въ умѣ королевы, и восползовался ею съ обычнымъ своимъ искусствомъ; онъ напомнилъ Аннѣ Австрійской, что цѣль этого свиданія — была передать ей тайное письмо отъ ея золовки, и умолялъ ее — такъ какъ этого письма не долженъ былъ видѣть никто — удалить даже вѣрную свою подругу, м-мъ де-Шеврезъ.
Тогда королева, безъ сомнѣнія, сама столько же желавшая этого свиданія, какъ и Букингамъ, открыла дверь своей молельни, и вошла въ нее, оставивъ дверь отпертою и давъ знакъ Букингэму слѣдовать за нею. Какъ только герцогъ вошелъ въ молельню, м-мъ де-Шеврезъ, какъ бы въ вознагражденіе за всѣ лишенія, которымъ она его подвергла въ этотъ вечеръ, тихонько притворила дверь.
Прошло около десяти минутъ съ тѣхъ поръ, какъ Анна Австрійская вошла въ молельню, какъ вдругъ камердинеръ Бертенъ вбѣжалъ запыхавшись, блѣдный, крича: Король! Король!
М-мъ де-Шеврезъ бросилась къ дверямъ молельни, и открыла ихъ, тоже крича: Король!
Букингамъ, безъ своего волшебнаго платья, съ естественнымъ лицомъ, окаймленнымъ его длинными волосами, одѣтый въ свой обыкновенный костюмъ, всегда такъ изящный и красивый, былъ у ногъ королевы. Какъ только онъ остался на единѣ съ Анной Австрійской, то снялъ свое длинное платье, свой смѣшной головной уборъ, маску и кожицу, и, рѣшившись на все, явился такимъ, какимъ былъ всегда, то есть изящнѣйшимъ кавалеромъ своего времени.
Понятно, что тогда Анна Австрійская, въ свою очередь, предалась чувству, съ которымъ тщетно старалась бороться; по этому коннетабльша нашла герцога у ногъ ея.
Между тѣмъ нельзя было терять времени; камердинеръ кричалъ: Король! Король! м-мъ де-Шеврезъ отперла маленькій корридорчикъ, который велъ изъ молельни въ большой общій корридоръ. Герцогъ бросился въ него, унося съ собой весь свой костюмъ бѣлой женщины. Бертенъ и м-мъ де-Шеврезъ послѣдовали за нимъ, а королева заперла дверь и возвратилась въ свою комнату, но тамъ силы ей измѣнили; она опустилась въ кресла и стала ожидать.
Герцогъ и камердинеръ хотѣли тотчасъ же выйти изъ Лувра, но м-мъ де-Шеврезъ остановила ихъ; это была рѣшительная женщина, никогда, ни въ какихъ обстоятельствахъ, не терявшая присутствія духа; она заставила герцога слова надѣть свое платье, головной уборъ и маску; потомъ, когда его уже нельзя было узнать, она отперла дверь, ведущую въ корридоръ, и позволила ему уйти.
Но приключенія, ожидавшія Букингама въ этотъ вечеръ, еще не кончились. Дойдя до конца корридора, онъ встрѣтилъ нѣсколькихъ лакеевъ, — и хотѣлъ возвратится, но тугъ его мантія упала. Къ счастію, то, что предвидѣла м-мъ де-Шеврезъ, дѣйствительно случилось. Увидѣвъ это мрачное платье, усѣянное слезками и мертвыми головами, лакеи сильно испугались и убѣжали, крича: бѣлая женщина! Букингамъ понялъ, что нужно воспользоваться ихъ испугомъ, и рѣшить дѣло однимъ ударомъ: онъ бросился преслѣдовать ихъ, и между тѣмъ, какъ они убѣгали проходами, имъ однимъ извѣстными, а Бертенъ, поспѣшно поднявъ мантію и шляпу, уносилъ ихъ въ свою комнату, герцогъ достигъ лѣстницы, сбѣжалъ по ней, отворилъ дверь, и вышелъ на улицу.
М-мъ де-Шеврезъ возвратилась къ Аннѣ Австрійской, въ восторгѣ отъ успѣха своей хитрости, и хохоча во все горло. Она нашла королеву еще блѣдною и дрожащею, въ томъ же креслѣ, въ которое она опустилась.
Къ счастію, камердинеръ Бертенъ ошибся: король дѣйствительно вышелъ изъ своей комнаты, но не для того, чтобы пойти къ королевѣ; на другой день была назначена большая соколиная охота, и онъ, чтобы не терять времени, отправился ночевать на сборное мѣсто. По этому онъ прошелъ мимо дверей королевы, но даже не остановился, чтобъ проститься съ женою, потому что имѣлъ намѣреніе на другой же день возвратиться въ Лувръ.
Пріѣхавъ съ охоты, онъ узналъ, что лакеи видѣли знаменитую бѣлую женщину. Людовикъ XIII былъ суевѣренъ и вѣрилъ въ привидѣнія, особенно въ такія, которыя переходили изъ рода въ родъ, по преданію; онъ велѣлъ позвать лакеевъ, видѣвшихъ это привидѣніе, разспросилъ ихъ о всѣхъ малѣйшихъ подробностяхъ его одежды и манеръ, и такъ какъ разсказъ ихъ согласовался съ тѣмъ, который онъ много разъ слышалъ, еще въ дѣтствѣ, то и не сомнѣвался въ дѣйствительности появленія бѣлой женщины.
Но кардиналъ не былъ такъ легковѣренъ. Онъ подозрѣвалъ, что подъ этимъ страннымъ приключеніемъ скрывается какая нибудь новая попытка Букингама, подкупилъ, чрезъ посредство Буа-Робера Патрикія О’Рейльи, камердинера герцога, и узналъ отъ него желаемое о странномъ событіи, которое мы только что разсказали[11].
Между тѣмъ, король Іаковъ VI умеръ 8 апрѣля 1625 года и двадцати-пяти-лѣтній Карлъ 1 вступилъ на престолъ.
Букингамъ, вмѣстѣ съ извѣстіемъ объ этой неожиданной смерти, получилъ приказаніе поспѣшить свадьбой. Ему не того хотѣлось; онъ желалъ остаться въ Парижѣ какъ можно долѣе, и расчитывалъ при этомъ на затрудненія, которыя Римскій дворъ представлялъ этой свадьбѣ, не давая своего согласія. Но кардиналъ, столько же желавшій удалить Букингама изъ Парижа, сколько тотъ желалъ тамъ останься, написалъ папѣ, что если онъ не пришлетъ разрѣшенія, то бракосочетаніе совершится и безъ него; разрѣшеніе было послано съ слѣдующимъ же курьеромъ.
Шесть недѣль спустя по смерти короля Іакова, бракосочетаніе совершилось. Г. де-Шеврезъ былъ избранъ, чтобы представлять Карла I, котораго онъ былъ родственникомъ, по Маріи Стюартъ, и 11 Мая было дано брачное благословеніе мадамъ Генріеттѣ и представителю ея супруга, кардиналомъ де-Ларошфуко, на возвышеніи устроенномъ передъ портикомъ церкви Нотръ-Дамъ.
Карлъ I съ нетерпѣніемъ ожидалъ свою супругу; поэтому, въ очень скоромъ времени дворъ собрался въ дорогу, чтобы проводить молодую королеву до Аміена. Въ этомъ городѣ случилось знаменитое приключеніе въ саду, описанное, за исключеніемъ нѣсколькихъ подробностей, одинаковымъ образомъ у Лапорта, у м-мъ Мотгвилль и у Таллемана де-Рео.
Три королевы: Марія Медичи, Анна Австрійская подамъ Генріетта, не нашедши въ городѣ жилища, въ которомъ бы могли помѣститься всѣ вмѣстѣ, заняли отдѣльные отели. Отель Анны Австрійской находился близь Соммы; къ нему прилегали большіе сады, доходившіе до рѣки; туда, по причинѣ обширности этихъ садовъ и положенія ихъ, обыкновенно приходили другія двѣ королевы, а съ ними и весь дворъ. Букингамъ, употребившій всѣ свои старанія, чтобъ замедлить выѣздъ изъ Парижа, сталъ теперь дѣлать все, что только возможно было, чтобъ заставить отложить выѣздъ изъ Аміена: балы, празднества, увеселенія, утомляющія прогулки, отдыхъ послѣднихъ, все служило предлогомъ посланнику, и самимъ королевамъ, находившимъ здѣшнюю жизнь гораздо пріятнѣйшею, нежели жизнь, которую вели въ Луврѣ. Скажемъ еще, что король и кардиналъ принуждены были ихъ оставить, и за три дня до описываемаго нами случая, уѣхали въ Фонтенебло.
Однажды вечеромъ королева, очень любившая поздно прогуливаться, какъ говоритъ хроника, оставалась долго въ саду, при великолѣпной погодѣ, и тутъ-то случилось одно изъ тѣхъ происшествій, которыя не дѣлаются достаточно извѣстными, чтобы не погубить жизнь и счастіе людей, принимающихъ въ нихъ участіе, но оставляютъ на всю жизнь ихъ сомнѣніе, если даже не пятно на ихъ добромъ имени. Теперь, правда, сомнѣніе прекратилось, явились несомнѣнныя доказательства, и потомство произнесло свой приговоръ. Невинность королевы признана всѣми нынѣшними историками, даже самыми враждебными монархіи; но современики судили иначе, ослѣпленные жаждой сплетней, или увлеченные духомъ партій.
Королева опиралась на руку герцога Букингама, а м-мъ де-Шеврезъ шла съ милордомъ Ричъ. Послѣ продолжительной прогулки по аллеямъ сада, королева сѣла, и вокругъ нея усѣлись всѣ придворныя дамы; но вскорѣ она снова встала, не пригласивъ никого слѣдовать за собою, подала руку герцогу, и пошла съ нимъ. Никто не осмѣлился слѣдовать за нею; уже стемнѣло, — а королева и ея кавалеръ исчезли за живою изгородью. Впрочемъ это исчезновеніе, какъ легко можно догадаться, не осталось незамѣченнымъ: уже начинали мѣняться лукавыми улыбками и выразительными взглядами, какъ вдругъ услышали легкій сдержанный крикъ, въ немъ узнали голосъ королевы.
Тотчасъ Пютанжъ, первый конюшій ея величества перескочилъ изгородь, съ обнаженною шпагою, и увидѣлъ Анну Австрійскую, вырывавшуюся изъ объятій Букингама. При видъ Пютанжа, приближавшагося къ нему съ угрожающимъ видомъ, герцогъ, оставилъ королеву, и въ свою очередь обнажилъ шпагу. Но Анна Австрійская бросилась на встрѣчу Пютанжу, крича въ тоже время Букингаму, чтобъ онъ немедленно удалился, если не хочетъ компроментировать ее. Букингамъ послѣдовалъ ея примѣру, — и было время: весь дворъ приближался, и чуть не былъ свидѣтелемъ его дерзости; но когда пришли, герцогъ уже исчезъ. — Это ничего, сказала королева своимъ придаорнымъ, герцогъ Букингамъ ушелъ, оставивъ меня, и я такъ испугалась, почувствовавъ себя одной, въ такой темнотѣ, что испустила крикъ, заставившій васъ прибѣжать.
Всѣ показали видъ, будто повѣрили этому разсказу, но нечего и говорить, что истина незамедлила открыться. Лапортъ ясно расказываетъ, въ своихъ мемуарахъ, что герцогъ забылся до того, что захотѣлъ обнять королеву, а Таллеманъ де-Рео, впрочемъ очень недоброжелательствовавшій двору, идетъ еще дальше.
Ни балъ м-мъ де-Шеврезъ, ни появленіе бѣлой женщины, не надѣлали столько шуму, какъ это происшествіе.
Послѣдствія его были ужасны для влюбленныхъ: Букингамъ вѣроятно, ему обязанъ своею раннею смертью, а Анна Австрійская страдала за него всю свою жизнь.
На другой день былъ назначенъ отъѣздъ; королева-мать хотѣла проводить дочь свою еще нѣсколько льё. Въ каретѣ были: Марія Медичи, Анна Австрійская, мадамъ Генріетта и принцесса де-Конти; королева-мать и мадамъ Генріетта сидѣли сзади, Анна Австрійская и принцесса де-Конти впереди.
Когда прибыли къ мѣсту, гдѣ должно было разстаться, кареты остановились. Герцогъ Букингамъ, вѣроятно не видѣвшій королеву послѣ вчерашняго приключенія, подошелъ къ каретѣ, гдѣ сидѣли три королевы, открылъ дверцы, и предложилъ руку мадамъ Генріеттѣ, чтобы вести ее къ назначенному для нея экипажу, гдѣ ее ожидала м-мъ де-Шеврезъ, которая должна была сопровождать молодую королеву къ Англію. Герцогъ, какъ только посадилъ ее въ карету, самъ тотчасъ воротился къ экипажу королевъ Французскихъ, снова открылъ дверцы и, несмотря на присутствіе Маріи Медичи и принцессы де-Конти, взялъ край платья Анны Австрійской, и нѣсколько разъ поцѣловалъ его, когда же королева замѣтила ему, что это странное изъявленіе любви компроментируетъ ее, герцогъ приподнялъ голову и закрылъ лице занавѣсами кареты. Тогда присутствующіе замѣтили, что онъ плачетъ, потому что, хотя нельзя было видѣть его слезы, но слышно было его рыданіе. Королева не имѣла мужества долѣе удерживаться и поднесла платокъ къ глазамъ, чтобы скрыть свои слезы. Наконецъ, какъ бы внезапно рѣшившись, какъ бы побѣдивъ себя съ большимъ усиліемъ, Букингамъ, не прощаясь болѣе, даже не соблюдая обычнаго этикета, быстро оставилъ королевъ, впрыгнулъ въ экипажъ мадамъ Генріетты и приказалъ ѣхать.
Анна Австрійская возвратилась въ Аміенъ, даже не стараясь скрыть свою печаль. Она думала, что это было послѣднее прощанье, но ошиблась.
Пріѣхавъ въ Булонь, Букингамъ нашелъ море такимъ, какимъ желалъ найти его — шумнымъ и бурливымъ, такъ что не было никакой возможности продолжать путь.
Королева съ своей стороны узнавъ въ Аміенѣ объ этой остановкѣ, тотчасъ послала Лапорта въ Булонь, подъ предлогомъ узнать о здоровьѣ мадамъ Генріетты и м-мъ де-Шеврезъ. Очевидно было, что этимъ не ограничивалось порученіе вѣрнаго слуги, и что сострадательное участіе королевы простиралось не на однихъ только этихъ особъ, но относилось еще къ одной.
Дурная погода бушевала въ продолженіе восьми дней, и въ теченіе этихъ осьми дней, Лапортъ три раза съѣздилъ въ Булонь; чтобы посланный королевы не былъ задержанъ ни на минуту, г. де-Шонъ, временный губернаторъ города Аміена, приказалъ, чтобы городскіе ворота были отперты всю ночь.
Возвратясь съ третьей своей поѣздки, Лапортъ увѣдомилъ королеву, что въ этотъ же вечеръ она увидитъ Букингама; герцогъ объявилъ, что депеша, полученная имъ отъ короля Карла I, заставляетъ его еще разъ переговорить съ королевой-матерью и что по этому онъ черезъ три часа отправится въ Аміенъ. Эти три часа были необходимы, чтобы дать Лапорту время предупредить Анну Австрійскую. Кромѣ того, герцогъ умолялъ ее именемъ своей святой любви, устроить такъ, чтобъ онъ могъ видѣться съ нею наединѣ.
Эта просьба сильно смутила Анну Австрійскую, несмотря на то, герцогъ вѣроятно получилъ бы желаемое свиданіе, потому что королева, подъ предлогомъ того, будто бы докторъ долженъ пустить ей кровь, просила всѣхъ уйти, и оставить ее одну, какъ вдругъ вошелъ Ножанъ Вотрю (Nogent Weautru) и громко объявилъ, что герцогъ Букингамъ и Милордъ Ричъ пріѣхали къ королевѣ-матери по дѣламъ, нетерпящимъ отлагательства. Это извѣстіе, столь публично объявленное, разрушило всѣ планы Анны Австрійской; теперь ей трудно было остаться одной, не возбудивъ подозрѣній на счетъ причины, заставляющей ее желать уединенія. Поэтому она велѣла позвать доктора, и дѣйствительно дозволила пустить себѣ кровь, надѣясь, что это удалитъ всѣхъ; но несмотря на всѣ ея просьбы, на всѣ намеки, что она устала и желаетъ отдохнуть, она не могла удалить графиню де-Ланнера, которая по нѣкоторымъ причинамъ считалась подкупленною кардиналомъ. Анна Австрійская съ возрастающимъ безпокойствомъ ожидала, чѣмъ все это кончится.
Въ десять часовъ доложили о герцогѣ Букингэмѣ.
Графиня де-Ланнуа уже готова была сказать, что королеву нельзя видѣть; но Анна Австрійская, вѣроятно боясь, чтобы герцогъ, доведенный до отчаянія, не рѣшился на какую нибудь сумасбродную выходку, приказала принять его.
Какъ только герцогу передано было позволеніе войти, онъ вбѣжалъ въ комнату.
Королева была въ постели, м-мъ де-Ланнуа стояла у ея изголовья.
Герцогъ остолбенѣлъ, увидѣвъ, что королева, противъ его ожиданія, не одна; на его лицѣ выразилось такое сильное страданіе, что Анна Австрійская сжалилась надъ нимъ, и какъ бы въ утѣшеніе сказала нѣсколько словъ по испански, объясняя ему, что никакъ не могла остаться одна, и что ея штатсъ-дама осталась при ней почти противъ ея воли.
Тогда герцогъ упалъ на колѣни передъ ея кроватью, цѣлуя простыни съ тѣмъ пламеннымъ восторгомъ, что м-мъ де-Ланнуа замѣтила ему, что французскій этикетъ не дозволяетъ вести себя подобнымъ образомъ съ коронованными особами.
— Eh, madame, отвѣчалъ герцогъ съ нетерпѣніемъ, я не французъ, и обыкновенія Франціи не могутъ связывать меня; я герцогъ Джоржъ Вильерсъ Букингамъ, посланникъ короля Англіи, и по этому самъ представляю коронованную особу. И такъ, продолжалъ онъ, я могу принимать здѣсь приказанія только отъ одной особы, и эта особа — королева.
Потомъ, обращаясь къ Аннѣ Австрійской, онъ продолжалъ:
— Да, madame, я на колѣняхъ ожидаю отъ васъ повелѣній, и я исполню ихъ, клянусь, если они не запретятъ мнѣ любить васъ.
Смущенная королева ничего не отвѣчала, и тщетно старалась вооружить взглядъ спой гнѣвомъ, котораго не было въ ея сердцѣ, это молчаніе привело старую даму въ негодованіе, и она вскрикнула: Jésus Dieu! madame, не осмѣлился ли онъ сказать Вашему Величеству, что онъ васъ любитъ!
— О да! да! вскричалъ Букингамъ, да, madame, я васъ люблю, скорѣе я вамъ поклоняюсь, такъ какъ люди поклоняются Богу; да, я васъ люблю, и повторю признаніе въ этой любви передъ цѣлымъ свѣтомъ, потому что не знаю ни человѣческаго, ни Божескаго могущества, которое бы могло помѣшать мнѣ васъ любить. Теперь, продолжалъ онъ, поднимаясь, я сказалъ вамъ все, то что хотѣлъ сказать, и прибавлю только, что отнынѣ моя цѣль будетъ состоять въ томъ, чтобы снова васъ видѣть, что я употреблю для этого всѣ средства, и достигну этой цѣли не смотря на кардинала, на короля, на васъ самихъ, если даже мнѣ нужно будетъ для этого поставить вверхъ дномъ всю Европу.
При послѣднихъ словахъ герцогъ схватилъ руку королевы, осыпавъ ее поцѣлуями, не смотря на усилія Анны Австрійской отнять ее, опрометью бросился вонъ изъ комнаты.
Едва только дверь закрылась за нимъ, какъ вся энергія, поддерживавшая силы Анны Австрійской въ его присутствіи, оставила ее, и она, громко рыдая, упала на подушку, и приказала графинѣ де-Ланнуа удалиться.
Потомъ позвала дону-Эстефанію, которой болѣе всего довѣряла, дала ей письмо и ящичекъ, и велѣла отнести то и другое герцогу. Въ письмѣ королева умоляла Букингама уѣхать, а въ ящичкѣ былъ узелъ, украшенный двѣнадцатью брилліантовыми наконечниками, и полученный ею отъ короля въ день бала м-мъ до-Шеврезъ.
На другой день Анна Австрійская простилась съ Букингэмомъ въ присутствіи цѣлаго двора, и герцогъ, довольный полученнымъ доказательствомъ любви, велъ себя со всею осторожностью, какую отъ него могъ требовать самый строгій этикетъ.
Черезъ три дня море успокоилось, и Букингамъ принужденъ былъ удалиться изъ Франціи, гдѣ оставилъ по себѣ славу самаго безразсуднаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ и самаго великолѣпнаго кавалера, какого едва ли помнитъ Французскій дворъ.
Однако Аміенское приключеніе принесло свои плоды; кардиналъ былъ увѣдомленъ о немъ, и передалъ его королю, гнѣвъ котораго онъ съумѣлъ довести до бѣшенства. Искуство этого министра вселять свои личныя страсти въ сердце своего государя, было удивительно; вся жизнь Ришелье прошла въ подобныхъ дѣйствіяхъ, въ этомъ-то и состоитъ тайна его власти. Людовикъ XIII не только не любившій уже королеву, но и начинавшій по описанымъ нами причинамъ, питать къ ней ненависть поддерживаемую памятью прошедшихъ повелѣній королевы-матери, и ежедневными выходками министра, тотчасъ наказалъ служителей королевы, и преслѣдованіе, бывшее до тѣхъ поръ тайнымъ, вдругъ стало открытымъ.
М-мъ де-Верне была уволена, а Пютанжъ прогнанъ.
Анна Австрійская, какъ легко можно подумать, живо почувствовала отсутствіе коннетабльши, послѣдовавшей за англійской королевой въ Лондонъ.
Всѣ неблагоразумные поступки молодой королевы, какъ нельзя лучше, служили замысламъ Маріи Медичи; подъ видомъ примиренія супруговъ, она стала еще болѣе усиливать ихъ несогласія дѣйствіями, по видимому самыми доброжелательными къ ея невѣсткѣ; она сначала дала королю волю дѣлать по своему желанію всѣ описанныя нами домашнія распоряженія, а потомъ приняла сторону Анны Австрійской и старалась доказать сыну своему, что его супруга невинна, что ея отношенія къ Букингаму никогда не переходили границъ простой любезности, утверждая при томъ, что она была слишкомъ хорошо окружена, чтобы дурно поступать. Всякій легко согласится, что это дурное успокоеніе для ревности мужа. Наконецъ она прибавила, будто съ Анной Австрійской теперь тоже, что прежде было съ ней самой; что въ юности своей она иногда, по свойственному первой порѣ жизни легкомыслію, могла внушить о себѣ дурное мнѣніе супругу своему, Генриху IV, между тѣмъ какъ совѣсть ее мы въ чемъ не упрекаетъ.
Какое бы сыновнее почтеніе ни имѣлъ Людовикъ XIII къ своей матери, намъ хорошо извѣстно, что онъ долженъ былъ думать о ея мнимой невинности.
Понятно, какъ мало вліянія подобные доводы могли имѣть на короля, и вѣрнѣе сказать, какое вліяніе они на него имѣли. Людовикъ XIII зналъ о всѣхъ фантастическихъ превращеніяхъ Букингама и о всѣхъ хитростяхъ, употребленныхъ м-мъ де-Шеврезъ; все было объяснено ему кардиналомъ, давшимъ королю читать донесенія, которыя дѣлались, его эминенціею, и противъ которыхъ трудно было бы возражать и болѣе искусному логику, нежели Марія Медичи. По этому Людовикъ XIII, вмѣсто того, чтобы успокоиться мнимыми доводами матери, удвоилъ строгость, и удалилъ отъ Анны Австрійской даже самаго Лапорта, слишкомъ усерднаго слугу, который, если не помогалъ, то по крайней мѣрѣ открывалъ преступныя или невинныя интриги своей госпожи. При королевѣ осталась только мадамъ де-ла-Буассьеръ, такая же суровая, какъ была въ послѣдствіи мадамъ Новайль. И такъ, съ этихъ поръ королеву, повидимому, не спускали съ глазъ.
Нѣкоторые авторы увѣряютъ, что передъ отъѣздомъ своимъ изъ Парижа, Букингамъ тайно получилъ совѣтъ уѣзжать какъ можно скорѣе, подъ опасеніемъ, что его постигнетъ таже участь, какъ и Сенъ-Марса и Бюсси д’Амбуазъ. Букингамъ понялъ совѣтъ, но пренебрегъ имъ, не смотря на его важность. Въ самомъ дѣлѣ, нельзя было оффиціально арестовать и наказать посланника; но влюбленный искатель приключеній могъ, въ одну прекрасную ночь, сдѣлаться жертвою мщенія, которому ни Ришелье, ни король ни могли помѣшать, и за которое бы они даже не наказали; самъ Карлъ I принужденъ былъ бы приписать это происшествіе несчастной звѣздѣ своего любимца.
Между тѣмъ противъ Анны Австрійской не только началось открытое преслѣдованіе, но и составился въ тайнѣ заговоръ. Кардинала увѣдомила м-мъ де-Ланнуа, бывшая его шпіономъ при королевѣ, что брилліанты недавно подаренные королемъ Аннѣ Австрійской, не находятся уже у нея, и что эти брилліянты по всей вѣроятности посланы ею Букингэму, въ ночь, слѣдовавшую за возвращеніемъ его изъ Булони.
Ришелье тотчасъ написалъ леди Клерикъ (Сlагіск), бывшей любовницѣ Букингама, предлагая ей пятьдесятъ тысячь ливровъ, если она отрѣжетъ у герцога два брилліантовыхъ наконечника, изъ числа двѣнадцати, и пошлетъ ему.
Черезъ двѣ недѣли онъ получилъ желаемые брилліянты. Леди Клерикъ, будучи на большомъ балу, гдѣ находился и герцогъ, воспользовалась тѣснотою, чтобъ незамѣтнымъ образомъ отрѣзать ихъ.
Кардиналъ былъ въ восхищеніи; мщеніе уже не могло уйти итъ него; такъ онъ по крайней мѣрѣ думалъ.
На другой день король объявилъ королевѣ, что въ Holel-de-Ville будетъ данъ балъ старшинами города Парна;а, и просилъ ее, чтобъ сдѣлать честь старшинамъ и ему, украсила себя брилліантами, которые онъ подарилъ. Анна Австрійская отвѣчала, что все будетъ сдѣлано по его желанію.
Балъ былъ назначенъ на третій день: мщеніе кардинала, казалось, было близко.
Что касается до королевы, то она была такъ же спокойна, какъ еслибъ ей не угрожала никакая опасность. Кардиналъ не могъ понять этого спокойствія, бывшаго, по его мнѣнію, только личиною, подъ которою, благодаря большой власти надъ собой, она скрывала свое безпокойство.
Насталъ ожидаемый съ такимъ нетерпѣніемъ кардиналомъ балъ. Король и Ришелье пріѣхали вмѣстѣ; королева, по тогдашнему этикету, должна была пріѣхать отдѣльно. Въ одиннадцать часовъ доложили: Ея Величество королева.
Тотчасъ всѣ глаза обратились на вошедшую Анну Австрійскую, особенно, какъ легко догадаться, глаза короли и кардинала.
Королева была блистательна; на ней былъ ея національный испанскій костюмъ; роскошныя ея формы облекали зеленое атласное платье, шитое жемчугомъ, золотомъ и серебромъ; широкіе висячіе рукава были застегнуты у локтей большими рубинами, служившими вмѣсто пуговицъ, на ней было открытое платье, дозволявшее видѣть ея прекрасною шею; на головѣ ея былъ небольшой бархатный головной уборъ зеленаго цвѣта, украшенный перомъ цапли, прекрасно оттѣнялъ ея чудные сѣропельные волоса, съ ея плеча граціозно спадали ленты уже извѣстнаго намъ брилліантоваго узла, съ двѣнадцатью своими наконечниками.
Король подошелъ къ ней, подъ предлогомъ сказать своей супругѣ комплиментъ на счетъ ея красоты, и пересчиталъ наконечники: ихъ было двѣнадцать.
Кардиналъ остолбенѣлъ отъ удивленія, на плечѣ королевы были всѣ двѣнадцать наконечниковъ, а между тѣмъ въ его рукѣ, судорожно сжатой гнѣвомъ, было еще два.
Вотъ какъ это случилось.
Возвратившись съ бала и раздѣваясь, Букингамъ замѣтилъ сдѣланное у него похищеніе. Первою мыслью его было, что это простое воровство; но послѣ нѣкотораго размышленія онъ вскорѣ догадался, что брилліянты похищены у него съ гораздо опаснѣйшимъ намѣреніемъ, съ гораздо враждебнѣйшею цѣлью. Онъ тотчасъ приказалъ наложить запрещеніе на всѣ порты Англіи, и запретилъ всѣмъ владѣльцамъ судовъ оставлять берегъ, подъ страхомъ смерти.
Между тѣмъ, какъ всѣ съ удивленіемъ и почти съ ужасомъ спрашивали себя о причинахъ этой мѣры, ювелиръ Букингама поспѣшно дѣлалъ два наконечника, совершенно подобныхъ недостающимъ; въ слѣдующую ночь легкое судно, для котораго одного снято было запрещеніе, направлялось къ Кале; а спустя двѣнадцать часовъ, запрещеніе было снято и съ остальныхъ судовъ.
Въ слѣдствіе этого распоряженія королева получила брилліянты двѣнадцатью часами раньше приглашенія короля надѣть ихъ на балъ въ Hotel-de-Ville.
Вотъ причина ея спокойствія, столь удивлявшая кардинала. Ударъ былъ ужасенъ для него: но за то онъ съ этой же минуты поклялся въ гибели тѣхъ, кто былъ причиною его ошибки.
Мы скоро увидимъ, каково было его мщеніе.
Читателямъ уже извѣстно, что Марія Медичи, ослѣпленная вѣчной и алчной жаждой власти, старалась разбудить вражду своихъ дѣтей, ставя подозрѣнія преградою между мужемъ и женой. Но когда Букингамъ уѣхалъ, когда заговоръ по предмету брилліантовъ рушился, Людовикъ XIII совершенно успокоился на счетъ герцога; вслѣдствіе этого королева-мать боялась сближенія между сыномъ и невѣсткою, которое, по ея разсчетамъ, должно было уничтожить все ея вліяніе. По этому она снова обратила глаза на герцога Анжуйскаго, котораго рѣшилась снова сдѣлать предметомъ подозрѣній ревниваго и предубѣжденнаго Людовика XIII въ покушеніяхъ на его жизнь и въ сношеніяхъ съ Анной Австрійской.
Король былъ отвлеченъ отъ подозрѣній на счетъ брата, рядомъ сумасбродствъ, надѣланныхъ Букингамомъ, но никогда не изгонялъ ихъ совсѣмъ изъ своего сердца. Поэтому при первыхъ словахъ, которыя ему сказали о сближеніи между Гастономъ и Анной Австрійской, старыя дрожжи, давно уже закисавшія на днѣ его сердца, снова принялись бродить. Королева-мать и Ришелье, интересы которыхъ были одни и тѣже въ этомъ обстоятельствѣ, соединили свои старанія, чтобы усилить ревность короля. Тысячи услужливыхъ донесеній со всѣхъ сторонъ доходили до Людовика XIII; его увѣряли что Анна Австрійская, прекрасная, молодая Испанка, наскучивъ безплодіемъ, и не находя чтобъ отвѣчать пылкости своихъ чувствъ, только холоднаго и меланхолическаго мужа, мечтала о смерти его величества, какъ о концѣ своего рабства, и уже рѣшила заключить, въ случаѣ этой смерти, союзъ, болѣе согласный съ ея вкусомъ и характеромъ. Послѣ этого неудивительно что Людовикъ XIII тотчасъ вообразилъ себя окруженнымъ заговорщиками. И такъ разложеніе его къ жестокимъ наказаніямъ какъ нельзя лучше соотвѣтствовало желаніямъ королевы-матери и кардинала. Недоставало только заговора: явился заговоръ Шале.
Глава III.
правитьШале (Chalais) потомокъ знаменитой фамиліи, занималъ должность хранителя царскаго гардероба. Онъ былъ внукомъ маршала де-Монлюкъ (de-Monleuc), и вмѣстѣ съ тѣмъ по женской линіи происходилъ изъ благородной фамиліи Бюссе д’Амбуазъ, сестра котораго была жеой маршала и которому принадлежитъ честь храброй защиты Камбре противъ Испанцевъ.
Это былъ прекрасный молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати восьми или тридцати, очень изящный и любимый женщинами, необдуманный, насмѣшливый, безразсудный и тщеславный, вообще такой же какъ въ послѣдствіи былъ Сенъ-Марсъ. Незадолго до описываемаго нами происшествія, онъ имѣлъ дуэль, которая надѣлала много шуму и превосходно поставила его въ мнѣніи тогдашняго общества, такъ свижо сохранявшаго преданія рыцарства. Думая имѣть причины жаловаться на Понжибо (Pongibaut), шурина графа де-Людъ (de-Lude), онъ выждалъ его на Новомъ-Мосту (Pont-Neuf), черезъ который тотъ долженъ былъ проходить, и тамъ заставилъ своего противника обнажить шпагу и убилъ его. Буа-Роберъ, имѣвшій пристрастіе къ красивымъ молодымъ людямъ, какъ говоритъ Таллеманъ де-Рео, воспѣлъ его смерть элегіей.
То было время заговоровъ противъ перваго министра, который имѣлъ всю власть и оставлялъ королю только тѣнь могущества, что заставляло стараго архіепископа Бертрана де-Шо (de-Chaux), котораго Людовикъ XIII очень любилъ и которому часто обѣщалъ кардинальскую шапку, говорить: «Ахъ! еслибъ король былъ въ милости, я былъ бы кардиналомъ.» Въ то время еще не знали, какъ опасны эти заговоры, тогда еще жили: Марильякъ, Монморанси и Сенъ-Марсъ. Шале тоже былъ въ заговорѣ противъ кардинала, то есть Шале слѣдовалъ общему примѣру.
Впрочемъ этотъ заговоръ имѣлъ нѣкоторую важность; Гастонъ, еще не обезславленный рядомъ низостей, которыя сдѣлалъ въ послѣдствіи, былъ во главѣ заговорщиковъ, побуждаемый Александромъ Бурбонскимъ, великимъ пріоромъ Франціи и Цезаремъ, герцогомъ Вандомскимъ, они-то, говорятъ, предложили заговоръ Гастону, и вовлекли въ него Шале. Еще пять или шесть молодыхъ людей предались герцогу Анжуйскому, и сговорились вмѣстѣ съ нимъ умертвить кардинала.
Вотъ какимъ образомъ они предполагали выполнить свой планъ.
Ришелье, подъ своимъ предлогомъ всегдашней болѣзни, оказавшемъ ему такія важныя услуги во все продолженіе его могущества, безпрестанно подверженнаго нападеніямъ, и безпрестанно возрастающаго, удалился въ свою виллу Флери. откуда управлялъ дѣлами государства. Герцогъ Анжуйскій и приверженцы его должны были заѣхать къ кардиналу подъ предлогомъ, что ихъ завлекла въ эти края охота; просить у него гостепріимнаго обѣда, и тамъ, выбравъ удобный моментъ, окружить его и умертвить. Всѣ подобные заговоры, кажущіяся намъ теперь невозможными, или по крайней мѣрѣ весьма странными, были тогда въ модѣ и безпрестанно случались во всей Европѣ. Такимъ образомъ былъ убитъ Висконти въ Миланскомъ соборѣ; Юліанъ Медичи — во Флорентинской соборной церкви; Генрихъ III — въ улицѣ dе-la-Féronnerie и наконецъ маршалъ д’Анкръ — на Луврскомъ мосту.
Гастонъ, сбрасывая съ себя иго временщика Людовика XIII, слѣдовалъ примѣру этого короля относительно фаворита Маріи Медичи; все дѣло было въ томъ, чтобъ съ успѣхомъ это исполнить; они были вполнѣ увѣрены, что убійство пройдетъ безнаказанно, тѣмъ болѣе, что король худо скрывалъ свою ненависть къ первому министру.
И такъ, все было готово къ исполненію плана, какъ вдругъ Шале во всемъ открылся командору де-Валансе, вслѣдствіе своей нерѣшительности, или же желая привлечь его на свою сторону. Но потому ли, что онъ принадлежалъ къ партіи кардиналистовъ, потому ли, что онъ разгадалъ намѣренія Гастона, или же дѣйствительно питалъ отвращеніе къ убійству, однимъ словомъ де Валансе такъ хорошо повелъ дѣло, что вмѣсто того, чтобы перейти на сторону Шале, онъ уговорилъ его во всемъ открыться кардиналу.
Когда доложили, что Шале и командоръ де-Валансе желаютъ переговорить съ его эминенціей наединѣ о дѣлахъ чрезвычайно важныхъ, Ришелье занимался въ своемъ кабинетѣ съ человѣкомъ, тѣломъ и душою ему преданнымъ, по имени Рошъоръ, умнымъ и дѣятельнымъ, котораго мы встрѣчаемъ во всѣхъ тайныхъ дѣлахъ того времени, перемѣняющаго имя, возрастъ и физіономію, и"дъ множествомъ различныхъ костюмовъ, всегда очень хорошо къ нему идущихъ.
Его эминенція сдѣлалъ знакъ Рошфору, который перешелъ въ сосѣдній кабинетъ, одною только перегородкою отдѣленный отъ кабинета, гдѣ работалъ кардиналъ.
Шале и де-Валансе вошли какъ только портьеры опустились за Рошфоромъ. Шале былъ смущенъ и молчалъ; онъ понималъ, что сдѣлалъ глупость, вступивъ въ заговоръ, и что дѣлаетъ другую, открывая все кардиналу.
Командоръ де-Валансе говорилъ за него. Кардиналъ, сидя передъ столомъ, и поддерживая подбородокъ рукою, спокойно выслушалъ изложеніе этого страшнаго заговора, составленнаго противъ его жизни, и ни одна черта въ его лицѣ не выражала ничего, исключая спокойнаго вниманія, съ которымъ бы онъ выслушалъ о всякомъ другомъ заговорѣ. Ришелье въ высшей степени обладалъ мужествомъ, даннымъ нѣкоторымъ государственнымъ людямъ, презирать кинжалъ убійцъ.
Выслушавъ все, онъ поблагодарилъ Шале и просилъ его придти во второй разъ, чтобы переговорить съ нимъ на единѣ.
Шале явился. Кардиналъ соблазнилъ его обѣщаніями. Онъ польстилъ самолюбію молодаго человѣка, и Шале ничего не скрылъ отъ него, однако съ условіемъ, чтобы никто изъ участвующихъ въ заговорѣ не пострадалъ. Ришелье согласился на всѣ его желанія.
Кардиналъ, собравъ всѣ свѣдѣнія, отправился къ Людовику XIII и разсказавъ ему все, просилъ быть снисходительнымъ къ этому заговору, касающемуся только его жизни, и сохранить свою строгость для заговоровъ противъ самаго короля. Этимъ онъ положилъ первое основаніе будущимъ эшафотамъ.
Король былъ изумленъ великодушіемъ министра и спросилъ, что онъ намѣренъ предпринять.
— Государь, отвѣчалъ кардиналъ, предоставьте мнѣ довести это дѣло до конца, но такъ какъ я не имѣю стражи, то позвольте мнѣ взять нѣсколько вооруженныхъ людей.
Король далъ кардиналу 60 всадниковъ, прибывшихъ въ Флери въ 11 часовъ вечера наканунѣ предполагаемаго убійства. Ришелье скрылъ воиновъ въ такое мѣсто, что никто не могъ подозрѣвать ихъ присутствія.
Ночь прошла спокойно. Но въ четыре часа утра оффиціянты герцога Анжуйскаго прибыли въ Флери, объявляя, что по окончаніи охоты Гастонъ остановится у его эминенціи, и желая избавить его отъ хлопотъ, послалъ ихъ приготовить обѣдъ.
Кардиналъ велѣлъ отвѣтить, что онъ и замокъ его всегда готовы къ услугамъ герцога, и что слѣдовательно онъ можетъ располагать по своему благоусмотрѣнію.
Самъ же онъ тотчасъ всталъ и, не говоря никому ни слова, отправился въ Фонтенебло, гдѣ тогда находился Гастонъ.
Было восемь часовъ утра; герцогъ собирался на охоту, какъ вдругъ дверь отворилась и камердинеръ доложилъ: его эминенція, кардиналъ де-Ришелье.
Вслѣдъ за камердинеромъ показался кардиналъ, прежде чѣмъ Гастонъ успѣлъ изъявить свое несогласіе, молодой герцогъ видимо смутился, при появленіи знатнаго гостя, изъ чего и министръ могъ заключить — что Шале сказалъ правду.
Пока Гастонъ искалъ словъ, для привѣтствія кардинала, этотъ послѣдній подошелъ къ нему и сказалъ:
— Я имѣю много причинъ сердиться на ваше высочество.
— На меня! возразилъ испуганный Гастонъ, а за что же это, если смѣю спросить?
— За то, что вамъ не было угодно приказать мнѣ самому приготовить вамъ обѣдъ, между тѣмъ какъ это доставило бы мнѣ неоцѣненное удовольствіе употребить всѣ старанія, чтобы принять ваше высочество какъ можно лучше, между тѣмъ приславъ своихъ оффиціантовъ, вы дали мнѣ понять, что желаете избѣгнуть моего присутствія. Я уступаю вамъ мою дачу, и вы можете вполнѣ располагать ею.
Послѣ этихъ словъ, кардиналъ, желая доказать герцогу Анжуйскому, что онъ ему истинно преданъ, взялъ рубашку изъ рукъ камердинера, и почти насильно подавъ ее, удалился, пожелавъ счастливой охоты. Гастонъ, угадавъ, что все открыто, отложилъ охоту, подъ предлогомъ внезапной болѣзни.
Однако великодушіе Ришелье было притворное.
Кардиналъ очень хорошо понималъ, что если онъ разомъ не разстроитъ этого союза принцевъ противъ него, центромъ котораго была королева, а орудіемъ г-жа де-Шеврезъ, то рано или поздно долженъ будетъ пасть вслѣдствіе какого нибудь заговора, лучше придуманнаго. По этому онъ прежде всего старался разрознить союзъ, будучи увѣренъ, что послѣ ему не будетъ недостатка въ средствахъ для пораженія отдѣльныхъ личностей.
Въ эту минуту всѣ были заняты предполагаемою женитьбою герцога Анжуйскаго. Продолжительное безплодіе королевы, казалось, постоянно безпокоило Ришелье, который этимъ всегда вооружалъ Людока XIII противъ Анны Австрійской.
Но и въ этомъ отношеніи, какъ и во всѣхъ другихъ, министръ и молодой принцъ, имѣя всякій свои интересы, не согласовались другъ съ другомъ.
Герцогъ Анжуйскій во все продолженіе жизни ни на минуту не терявшій изъ виду престола и никогда не имѣвшій довольно смѣлости, чтобы открыто добиваться его, желалъ взять себѣ въ супружество. какую нибудь иностранную принцессу, родъ которой могъ бы ему служить опорою, а государство убѣжищемъ.
Ришелье же, а съ нимъ и король, хотѣли чтобы Гастонъ женился на м-ль де-Монпансье, дочери герцогини де-Гизъ. Гастонъ противился, не потому чтобы молодая принцесса ему не нравилась, а только потому, что она приносила въ приданое огромное состояніе и ни малѣйшей опоры его честолюбивымъ планамъ.
Но Гастонъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы одному сопротивляться, онъ призывалъ на помощь своихъ друзей, и составилъ при дворѣ между непріятелями кардинала партію, желавшею союза съ иностранной принцессой. Во главѣ этой партіи были: королева, великій пріоръ Франціи и братъ его Цезарь, герцогъ Вандомскій. Кардиналъ легко привлекъ на свою сторону короля, доказавъ ему всѣ невыгоды, если Гастонъ составитъ себѣ въ чужомъ государствѣ убѣжище, чего такъ сильно желали и мать, и братъ герцога. Испанія, поддерживавшая королеву, слишкомъ его безпокоила въ супружескихъ спорахъ, чтобы онъ согласился доставить новый источникъ этимъ вмѣшательствамъ.
И такъ король былъ убѣжденъ, что герцогъ Анжуйскій, для блага государства и для безопасности престола, долженъ вступить въ бракъ съ м-ль де-Монпансье.
Ришелье доказалъ также, что великій пріоръ и герцогъ Вандомскій препятствовали исполненію этого плана.
Людовикъ XIII съ этихъ поръ сталъ смотрѣть на побочныхъ братьевъ какъ на враговъ своихъ, но онъ такъ хорошо умѣлъ скрывать, что никто не замѣтилъ новаго чувства ненависти, закравшагося въ сердце короля вслѣдствіе наущеній кардинала.
Къ несчастію не легко было разомъ арестовать обоихъ братьевъ; а арестовать одного, значило сдѣлать себѣ изъ другаго открытаго смертельнаго врага. Скажемъ, въ чемъ состояло это затрудненіе.
Герцогъ Вандомскій не только былъ губернаторомъ Брстаніи, но могъ имѣть большія притязанія самодержавія во всей этой провинціи, по женѣ своей, прямой наслѣдницѣ дома Люксенбургскаго и дома де-Пантьевръ.
Кромѣ того носился слухъ, что Цезарь хочетъ женить своего сына на старшей дочери герцога Ретцъ, занимавшаго два важныя мѣста въ провинціи.
И такъ Бретань, жемчужина французской короны, которую съ такимъ трудомъ присоединили къ ней, могла снова отпасть.
Кардиналъ представилъ это королю; яркими красками обрисовалъ въ его воображеніи Испанію, являющуюся во Франціи по призыву королевы. имперію на границахъ съ войскомъ по призыву герцога Анжуйскаго и Бретань, возстающую по первому сигналу герцога Вандомскнаго. По этому необходимо было предупредить эту катастрофу, арестованіемъ двухъ братьевъ.
Помощь всегда является тому, кто умѣетъ выжидать. Враги кардинала сами себя выдали. Великій пріоръ видя, что заговоръ Флёри открытъ, а Ришелье могущественнѣе чемъ когда либо, и что имя его и брата не было произнесено въ этомъ дѣлѣ, думалъ что кардинала увѣдомили объ угрожавшей ему опасности, но что имена сообщниковъ ему неизвѣстны. И онъ снова являлся къ нему съ видомъ полной преданности. Кардиналъ съ своей стороны принималъ его еще радушнѣе прежняго.
Пріемъ этотъ показался великому пріору такимъ искреннимъ, что полагая себя въ хорошихъ отношеніяхъ съ министромъ. Онъ дерзнулъ просить о начальствѣ надъ морскими силами Франціи.
— Что до меня касается, отвѣчать Ришелье, вы видите, я весь къ вашимъ услугамъ.
Великій пріоръ поклонился.
— Съ моей стороны препятствія не будетъ.
— Съ чьей же оно можетъ быть? спросилъ пріоръ.
— Со стороны самаго короля.
— Со стороны короля! Что же король можетъ имѣть противъ меня?
— Ничего; но всему виною братъ вашъ.
— Цезарь?
— Да, король не довѣряетъ герцогу Вандомскому; говорятъ, герцогъ слушаетъ и принимаетъ людей злонамѣренныхъ. Сначала нужно загладить дурныя впечатлѣнія, сдѣланныя вашимъ братомъ на короля; потомъ мы подумаемъ и о васъ.
— Ваша эминенція, сказалъ великій пріоръ, вы желаете, чтобы я самъ съѣздилъ за братомъ въ Бретань и привезъ его ко двору для оправданія предъ королемъ.
— Дѣйствительно, это самое лучшее средство, отвѣчалъ Ришелье.
— Но, возразилъ великій пріоръ, прежде всего нужно, чтобы я получилъ увѣренность, что моему брату не будетъ никакой непріятности, когда онъ явится ко двору.
— Послушайте, сказалъ кардиналъ, обстоятельства какъ нельзя лучше устраиваюгь дѣло, герцогъ Вандомскій будетъ избавленъ отъ половины пути.
— Король хочетъ ѣхать веселиться въ Блуа, отправляйтесь въ Бретань, и пріѣзжайте въ Блуа съ герцогомъ. Что касается до ручательства, котораго вы требуете, то его вамъ можетъ дать самъ король, и я надѣюсь, что вы въ этомъ не получите отказа.
— И такъ, я поѣду тотчасъ послѣ аудіенціи его величества.
— Ожидайте у себя приказанія, оно не замедлитъ.
Великій пріоръ вышелъ отъ министра, восхищенный этимъ разговоромъ и твердо убѣжденный, что онъ скоро будетъ адмираломъ.
На другой день онъ былъ приглашенъ въ Лувръ. Министръ сдержалъ свое слово.
Людовикъ XIII принялъ его чрезвычайно ласково, говорилъ съ нимъ объ удовольствіяхъ, ожидавшихъ его въ Блуа, и приглашалъ его и брата на охоту въ Шамборъ.
— Но, сказалъ великій пріоръ, братъ мой знаетъ, что Ваше Величество предубѣждены противъ него, и можетъ быть мнѣ трудно будетъ убѣдить его, оставить свою провинцію.
— Пусть пріѣзжаетъ, сказалъ Людовикъ XIII, пусть смѣло пріѣзжаетъ, я даю мое королевское слово, что ему сдѣлаютъ не больше зла какъ и ввмъ.
Великій пріоръ не понялъ двусмысленности этого отвѣта, и уѣхалъ.
Но прежде, нежели кардиналъ Ришелье уѣхалъ съ королемъ, и прежде чѣмъ началъ борьбу съ тремя сыновьями Генриха IV, онъ захотѣлъ испытать, до какой степени простирается его власть надъ умомъ короля, и послалъ Людовику XIII слѣдующее письмо:
"Государь! служа вамъ, кардиналъ никогда не имѣлъ другой цѣли, кромѣ славы Вашего Величества и блага государства. Между тѣмъ, государь, онъ къ крайнему своему неудовольствію видитъ себя причиною несогласія при дворѣ и близкое междоусобіе, угрожающее Франціи; жизнь не будетъ ему дорога, если придется пожертвовать ею для пользы Вашего Величества; но постоянная опасность быть умерщвленнымъ на глазахъ вашихъ — вещь, которой человѣкъ съ его характеромъ долженъ избѣгать съ большимъ стараніемъ, нежели всякій другой. Тысяча незнакомыхъ людей ежедневно подходятъ къ нему при дворѣ, и нѣкоторые изъ нихъ легко могутъ быть подкуплены его врагами. Если Ваше Величество прикажете, чтобы кардиналъ продолжалъ свою службу, онъ послушается безъ возраженія, потому что не имѣетъ другихъ интересовъ, кромѣ государственныхъ, онъ проситъ васъ обдумать только одно: не говоря уже о томъ, что Вашему Величеству бы"по бы непріятно, еслибъ одинъ изъ вашихъ вѣрныхъ служителей умеръ такъ безславно, но въ подобномъ случаѣ власть ваша была бы унижена. Вотъ почему кардиналъ всепокорнѣйше проситъ васъ, государь, дозволить ему удалиться.
«Недовольные, обезоруженные этимъ, не будутъ тогда имѣть болѣе предлога къ возмущеніямъ.»
Вмѣстѣ съ отправленіемъ этого письма къ королю, Ришелье писалъ королевѣ-матери, прося ея убѣдить Людовика XIII уволить его.
И король, и мать его, были встревожены этою просьбою. Людовикъ XIII самъ поспѣшилъ сдѣлать визитъ кардиналу въ его Лимурскомъ дворцѣ, умолялъ министра не оставлять ихъ въ то время, когда услуги его были нужнѣе чѣмъ когда либо; обѣщалъ полное покровительство противъ герцога Анжуйскаго, и обязался давать ему знать съ точностью, и тотчасъ же, о всемъ, что ему донесутъ на него, не требуя никакихъ оправданій. Кромѣ того его величество предложилъ ему тѣлохранителей.
Кардиналъ подалъ видъ будто уступаетъ просьбамъ короля, но отказался отъ предлагаемыхъ тѣлохранителей.
Эта минута была настоящимъ торжествомъ для министра; онъ увидѣлъ, что въ послѣдствіи можетъ сдѣлать съ Людовикомъ XIII, употребляя тоже средство. Герцогъ Анжуйскій, его открытый врагъ, сдѣлалъ ему визитъ. Принцъ Конде, котораго онъ нѣкогда велѣлъ арестовать, и просидѣвшій четыре года въ Бастиліи, послалъ увѣрить его въ своей преданности, кардиналъ принималъ всѣ эти любезности, какъ человѣкъ, который, чувствуя приближеніе смерти, забываетъ и прощаетъ все.
Въ продолженіи этого времени, его эминенція продолжалъ видѣться съ Шале, и принимать его ласково. Шале думалъ, что онъ въ большой милости у кардинала, который по видимому сдержалъ данное ему слово; потому что ни одинъ изъ участниковъ въ заговорѣ Флери, не былъ обезпокоенъ. По этому онъ продолжалъ открывать ему всѣ предположенія герцога Анжуйскаго. Но въ это время Гастонъ думалъ только о томъ, какъ бы ему найти сосѣднее государство, куда онъ могъ бы удалиться, чтобы избѣжать и надзора кардинала и ненавистнаго брака съ Монпансье. Ришелье показывалъ видъ будто соболѣзновалъ молодому принцу и уговаривалъ Шале всѣмъ его вліяніемъ подстрекать герцога оставить Францію, убѣжденный, что это удаленіе окончательно погубитъ Гастона.
Между тѣмъ оставалось кончить важное дѣло въ Блоа. Король отправился туда, оставивъ на время своего отсутствія графа Суассонскаго, губернаторомъ Парижа. Въ Орлеанѣ, королева-мать и герцогъ Анжуйскій присоединились къ его величеству. Кардиналъ, подъ предлогомъ болѣзни, выѣхалъ раньше, не желая утомлять себя большими переѣздами, и остановился не въ Блоа, а въ Борегардъ, прелестномъ маленькомъ домикѣ, въ одномъ льё отъ города.
Спустя нѣсколько дней послѣ пріѣзда короля, въ свою очередь прибыли великій пріоръ и герцогъ Вандомскій; они въ тотъ же вечеръ представились королю. Людовикъ XIII принялъ ихъ очень милостиво, и предложилъ имъ охоту на другое утро, но братья извинились усталостью вслѣдствіе долгаго путешествія верхомъ, король при прощаніи обнялъ ихъ и пожелалъ имъ покойной ночи.
На другой день въ три часа утра они оба были арестованы въ своихъ постеляхъ и отвезены плѣнниками въ замокъ Амбуазъ, а герцогиня Вандомская въ тоже время получила приказаніе удалиться въ принадлежащее ей помѣстье Апе.
Король строго сдержалъ свое слово. Герцогу Вандомскому не сдѣлано было больше вреда, какъ самому великому пріору, ибо они вмѣстѣ были арестованы и отвезены въ одну и ту же темницу. Со стороны кардинала это было объявленіемъ борьбы неожиданной, но открытой и отчаянной; Шале тотчасъ же поспѣшилъ къ Ришелье требовать исполненія даннаго ему обѣщанія. Но кардиналъ утверждалъ, что онъ не измѣнилъ своему слову, потому что великій пріоръ и герцогъ Вандомскій были арестованы, не по причинѣ своего участія въ заговорѣ Флери, но за дурныя совѣты, даваемые ими герцогу Анжуйскому, однимъ изустно, а другимъ письменно. Шале не былъ обманутъ этимъ отвѣтомъ, и потому онъ или въ слѣдствіе раскаянія, или въ слѣдствіе свойственнаго ему непостоянства, хотѣлъ черезъ кого нибудь передать кардиналу, чтобы тотъ на него болѣе не расчитывалъ, и что онъ беретъ назадъ свое слово. Командоръ де-Валансе, къ которому онъ сначала обратился, не принялъ на себя этого порученія, предостерегая Шале, что онъ готовитъ себѣ заточеніе, а можетъ быть и того хуже. Но Шале не обратилъ вниманія на это предостереженіе, и написалъ кардиналу, что оставляетъ его. Черезъ нѣсколько дней Ришелье узналъ по только что Шале снова присоединился къ партіи Гастона, но также что онъ возобновилъ связи съ мадамъ де-Шеврезъ, своею прежнею любовницею.
Съ этихъ поръ Шале сдѣлался заранѣе назначенною искупительною жертвою.
Между тѣмъ герцогъ Анжуйскій былъ сильно встревоженъ неожиданнымъ арестомъ своихъ побочныхъ братьевъ. Начиная бояться за самаго себя, онъ серьозно сталъ искать убѣжища внѣ Франціи или по крайней мѣрѣ въ какомъ нибудь укрѣпленномъ городѣ государства, откуда бы онъ могъ противиться кардиналу и вступать съ нимъ въ переговоры. Въ этомъ случаѣ онъ хотѣлъ подражать принцамъ крови, являвшимся при дворѣ, послѣ всякаго возстанія, богаче и могущественнѣе.
Тогда Шале предложилъ Гастону быть посредникомъ въ сдѣлки или съ недовольными вельможами, имѣющими во Франціи командорства, или съ иностранными принцами. Дѣйствительно, онъ написалъ въ одно и тоже время и къ маркизу де-Лавалетъ, губернатору Меца, и графу де-Суассонъ, губернатору Парижскому и къ маркизу де-Лескъ, любимцу эрцъ-герцога въ Брюсселѣ. Ла-Валетъ отказалъ, не потому что не питалъ неудовольствія къ Ришелье, на котораго онъ самъ имѣлъ много причинъ жаловаться, но потому что онъ вовсе не намѣревался вмѣшаться въ интригу, цѣлью которой было разстроить бракъ сына Франціи съ м-ль де-Монпансье, его близкою родственницею.
Графъ Суассонъ послалъ къ герцогу Анжуйскому, Бунае, и предложилъ ему 500 тысячъ экю, восемь тысячъ пѣхоты и 500 всадниковъ, если онъ тотчасъ же оставила, дворъ и пріѣдетъ къ нему въ Парижъ. Что касается до г-на де-Лески, мы сейчасъ увидимъ, каковъ былъ результатъ переговоровъ, начатыхъ съ нимъ.
Пока это все происходило, Лувиньи, младшій изъ дома Граммонъ, просилъ Шале быть у него секундантомъ противъ графа де-Кандаля, старшаго сына герцога д’Эяернонъ, съ которымъ онъ поссорился за герцогиню де-Роганъ, бывшую предметомъ любви ихъ обоихъ. Къ несчастію Лувиньи составилъ себѣ дурную репутацію въ дѣлахъ этого рода: у него за нѣсколько времени до этого была дуэль, и дуэль эта положила неизгладимое пятно на его имя: дравшись съ Гокенкуромъ, который въ послѣдствіи былъ маршаломъ Франціи, онъ предложилъ ему снять шпоры, мѣшавшія имъ обоимъ. Гокенкуръ принялъ предложеніе; но когда нагнулся, чтобы разстегнуть ремень, Лувиньи пронзилъ его шпагою. Гокенкуръ долженъ былъ шесть мѣсяцевъ пролежать въ постелѣ, и, по временамъ, былъ такъ плохъ, что духовникъ, считая его близкимъ къ смерти, просилъ простить Лувиньи, но Гокенкуръ, не терявшій надежды на выздоровленіе, объявилъ ему свое условіе: въ случаѣ смерти, я ему прощаю, сказалъ онъ; но если останусь живъ — ни за что.
И потому Шале, вѣроятно боясь возобновленія подобной сцены, упорно отказывался быть секундантомъ у Лувиньи.
Этотъ отказъ до такой степени оскорбилъ этого злаго человѣка, говоритъ Бассомпьеръ, что онъ тотчасъ же отправился къ кардиналу и разсказалъ ему все что зналъ, и даже чего не зналъ.
Лувиньи зналъ, что Шале писалъ отъ имени герцога Анжуйскаго къ г. де ла-Валетъ, къ графу де-Суассонъ и къ маркизу де-Лескъ, но чего онъ незналъ, а все-таки утверждалъ, будто Шале обязался убить короля, и что герцогъ Анжуйскій и его вѣрные друзья обѣщали стоять у дверей его величества во время убійства, чтобы поддержать Шале, еслибы ему понадобилась ихъ помощь. Кардиналъ велѣлъ ему сдѣлать письменное донесеніе, которое Лувиньи и подписалъ.
Противъ де-ла-Валетъ, и противъ графа де-Суассонъ небыло ни какихъ доказательствъ; притомъ заговоръ съ тѣмъ или съ другимъ былъ недостаточенъ для плановъ кардинала. Въ немъ не замѣшана была королева.
Напротивъ, заговоръ, гдѣ бы участвовалъ эрцъ-герцогъ, вполнѣ удовлетворялъ желаніемъ кардинала. Дѣйствуя осторожно и разсчетливо, можно было заставить участвовать въ немъ короля Испанскаго; а король Испанскій, какъ извѣстно, былъ братъ Анны Австрійской. И такъ кардиналъ дождался заговора, уже не противъ его одного, но и противъ короля — заговора, который доказывалъ, что искали его погибели, погибели министра, ни за что больше, какъ за его привязанность къ королю и къ Франціи.
Въ самомъ дѣлѣ, кардиналъ до такой степени былъ всѣми ненавидимъ и такъ хорошо зналъ эту всеобщую ненависть, что понялъ, что паденіе его должно непосредственно послѣдовать за смертью Людовика XIII. Въ слѣдствіе чего, онъ не могъ властвовать иначе, какъ при помощи царственнаго призрака. По этому всѣ его старанія имѣли цѣлью сохранить существованіе этого призрака и сдѣлать страшною королевскую власть. Вотъ причина почему доносъ Лувиньи былъ принятъ съ распростертыми объятіями. Рошфоръ, тотъ самый, котораго мы видѣли работающимъ съ кардиналомъ, когда Шале и командоръ де-Валансе вошли въ кабинетъ Ришелье, получилъ приказаніе отправиться въ Брюссель, переодѣтымъ капуциномъ. Мнимый монахъ имѣлъ письмо отъ отца Жозефа, которое ему должно было служить рекомендаціей въ монастыряхъ Фландріи; письмо это было подписано настоятелемъ монастыря улицы Сеніъ-Оноре. Рошфоръ получилъ строгія наставленія: онъ долженъ былъ держать себя такъ, чтобы всѣ принимали его за настоящаго монаха, и чтобы никому не было извѣстно, кто онъ такой. Въ слѣдствіе чего, онъ долженъ быль путешествовать пѣшкомъ, безъ денегъ, прося милостыню, и вступивъ въ братство капуциновъ въ Брюссель, подчиниться всей строгости устава и всѣмъ суровостямъ ордена.
Наставленія, данныя графу Рошфору, были слѣдующія: слѣдить за всѣми движеніями маркиза де-Леска. Маркизъ посѣщалъ этотъ монастырь съ настоятелемъ, съ которымъ былъ знакомъ. Рошфоръ, прибывъ туда, выдавалъ себя за врага кардинала, разсказывалъ о немъ столько дурнаго, столько неизвѣстныхъ имъ фактовъ, однимъ словомъ такъ хорошо разыгралъ свою роль, что всѣ поддались обману и даже самъ маркизъ де-Лескъ предупредилъ желанія его эминенціи; прося мнимаго монаха возвратиться во Францію и взять на себя трудъ передать по адресу письма, чрезвычайно важныя, Рошфоръ притворился испуганнымъ; маркизъ настаивалъ, Рошфоръ представилъ не возможность оставить монастырь безъ разрѣшенія высшаго настоятеля, главы братства, маркизъ просилъ эрцъ-герцога переговорить съ настоятелемъ, который въ уваженіе ходатайства столь высокой особы согласился на все. Рошфору разрѣшено было отправиться на воды въ Форжъ; а маркизъ де-Лескъ вручилъ ему письма, предупредивъ, чтобы онъ не самъ отвезъ ихъ въ Парижъ, что было бы большою неосторожностью, но написалъ бы тому, кому онѣ назначены, пріѣхать за ними самому.
Рошфоръ уѣхалъ и, какъ только достигъ Артуа, написалъ къ кардиналу обо всемъ случившемся. Кардиналъ поспѣшилъ отправить къ нему на встрѣчу посланнаго, которому Рошфоръ вручилъ пакетъ, ввѣренный ему маркизомъ де-Лескъ. Ришелье распечаталъ его, прочелъ все содержаніе, велѣлъ снять копію и возвратилъ Рошфору, который продолжалъ свой путь, и получилъ его не далеко отъ Форжа; такимъ образомъ потери времени небыло. Какъ только Рошфоръ получилъ пакетъ обратно, онъ далъ знать тому, къ кому адресовано было письмо, чтобы тотъ пріѣхалъ за нимъ. Это былъ адвокатъ Пьеръ, жившій въ улицѣ Перую, близь площади Моберъ.
Пьеръ выѣхалъ изъ Парижа, не подозрѣвая, что со времени полученія имъ письма отъ мнимаго монаха, онъ находился подъ бдительнымъ присмотромъ кардинальской полиціи, которая ни на одно мгновенье не упускала его изъ виду. Такимъ образомъ онъ достигъ Форжа, получилъ пакетъ изъ рукъ Рошфора, возвратился въ Парижъ, и прямо отправился къ Шале. Графъ, прочтя адресованныя къ нему письма, далъ требуемый отъ него отвѣтъ. Этетъ таинственный отвѣтъ составляетъ секретъ для историка. Какого онъ былъ содержанія, никто объ этомъ ничего не зналъ, кромѣ кардинала, и вѣроятно короля, которому кардиналъ передалъ его. Самъ Рошфоръ объ немъ ничего не знаетъ потому, что письмо это не было въ его рукахъ.
Этотъ документъ служитъ кардиналу основаніемъ цѣлой системы обвиненій потому, что по словамъ его, это содержало двойное намѣреніе — убійство короля и бракъ королевы съ герцогомъ Анжуйскимъ. Заговоромъ этимъ вполнѣ объяснялось сопротивленіе, оказанное молодымъ принцемъ къ брачному союзу своему съ м-ль де-Монпансье.
Шале былъ обвиненъ въ томъ, что соумышленію съ королевою и герцогомъ Анжуйскимъ хотѣлъ лишить жизни короля; одни говорили, что это намѣреніе предполагалось исполнить посредствомъ отравленной рубашки, другіе, напротивъ, утверждали, что оно будетъ исполнено ударомъ кинжала; распускающіе послѣдній слухъ не остановились на этомъ, они разсказывали, что однажды Шале, отдернулъ уже занавѣску постели короля, чтобы совершить убійство, но что онъ, отступилъ передъ величіемъ короля, хотя погруженнаго въ сонъ, и ножъ невольно выпалъ изъ рукъ его; одно замѣчаніе Лапорта, совершенно сходное съ уложеніями о французскомъ церемоніалѣ, уничтожаетъ всякое вѣроятіе этого происшествія; смотритель гардероба не остается въ комнатѣ короля, когда король спитъ, а камердинеръ не выходитъ изъ комнаты во все время, когда король въ постелѣ. Слѣдовательно надо было, чтобы камердинеръ былъ соучастникомъ Шале, или чтобы Шале взошелъ къ королю во время сна камердинера.
Какъ только король узналъ отъ кардинала о заговорѣ, онъ хотѣлъ отдать приказъ арестовать Шале, и предать суду королеву и герцога Анжуйскаго. Но Ришелье успокоилъ его, прося подождать, пока заговоръ созрѣетъ. Людовикъ XIII согласился отложить свое мщеніе, но для увѣренности въ томъ, что Шале будетъ въ его рукахъ, и что виновный не избѣжитъ предназначенной уже ему судьбы, король назначилъ путешествіе въ Бретань, и дворъ за нимъ послѣдовалъ. Шале, ничего не подозрѣвая, отправился со всѣми въ Натъ.
Созрѣніе заговора должно было ускориться отвѣтомъ на письмо Шале къ Испанскому королю, въ которомъ онъ убѣждалъ его католическое величество заключитъ союзъ съ недовольнымъ французскимъ дворянствомъ.
Надо замѣтить, что подобный же договоръ четырнадцать лѣтъ спустя, былъ причиною обезглавленія Сенъ-Марса и де-Ту.
Отвѣтъ короля пришелъ во время пребыванія Шале въ Нантѣ; безъ сомнѣнія кардиналъ нашелъ средство прочесть это письмо, какъ и письмо маркиза де-Леска, прежде, чѣмъ оно достигло своего назначенія.
Въ тотъ самый день, какъ Шале его получилъ, онъ имѣлъ свиданіе съ королевой и съ братомъ короля, и, говоритъ, что онъ оставался далеко за полночь у мадамъ де-Шеврезъ.
На утро онъ былъ арестованъ — заговоръ уже созрѣлъ.
Тайна хранилась не только съ скрытностью, но еще и съ притворствомъ, которыя характеризировали политику короля и кардинала; такъ что новость объ арестѣ Шале, разразилась при дворѣ, какъ ударъ грома.
Королева никогда серьозно не обвиняемая въ желаніи убить короля, даже самыми озлобленными ея врагами, исключая кардинала, знала о письмѣ, полученномъ наканунѣ, Шале, равно какъ и герцогъ Анжуйскій и мадамъ де-Шеврезъ.
Они подвергались отвѣтственности, если не за заговоръ противъ жизни короля, потому что они еще не знали, что обвиненіе кардинала будетъ простираться до такой степени, но за злоумышленіе противъ государства, ибо письмо это имѣло цѣлью призвать Испанцевъ во Францію.
Впрочемъ Шале, говоря правду, своею опрометчивостью самъ далъ средство кардиналу ко всевозможнымъ обвиненіямъ на его счетъ. Шале, отъ природы насмѣшливый, нажилъ себѣ при дворѣ много враговъ, и даже самъ король не былъ пощаженъ его насмѣшками. Одѣвая его величество, онъ часто передразнивалъ его гримасы и обычныя жесты, такъ что застѣнчивый и мстительный Людовикъ XIII не разъ замѣчалъ это въ зеркалѣ, передъ которымъ онъ стоялъ. Шале впрочемъ не останавливался на этомъ, онъ открыто надсмѣхался надъ холодностью и физическою слабостью короля. Всѣ эти насмѣшки, ставившія короля въ непріятное положеніе въ отношеніи къ смотрителю гардероба, превратились въ преступленія, какъ скоро Шале былъ обвиненъ въ измѣнѣ.
На другой день, послѣ его ареста, узнали, что вопреки кореннымъ законамъ государства, король назначилъ избранныхъ коммисаровъ изъ Бретанскаго Парламента, чтобы произвести розысканіе по дѣлу преступника. Въ этомъ судѣ долженъ былъ предсѣдательствовать Марильякъ. Сначала думали, что хранитель государственныхъ печатей отклонитъ отъ себя недостойную честь, которую ему дѣлали, ставя его въ главѣ временной коммисіи. Но Марильякъ душою и тѣломъ былъ преданъ кардиналу. Онъ не предчувствовалъ, что шесть лѣтъ спустя, братъ его будетъ осужденъ судилищемъ подобнымъ тому, въ которомъ онъ теперь предсѣдательствуетъ.
Между тѣмъ слѣдствіе началось съ тою дѣятельностію и съ тою скрытностью, которыя кардиналъ умѣлъ употреблять въ подобныхъ дѣлахъ. Дворъ, прибывшій въ Нантъ, для увеселеній, впалъ въ глубокое уныніе. Надъ городомъ парило что-то подобное онѣмѣнію, оцѣпеняющему страну передъ лѣтней грозой, когда небо всѣмъ своимъ грузомъ давитъ на землю.
Пораженная королева, инстинктивно чувствовала, что на этотъ разъ она совершенно была въ рукахъ своихъ враговъ. Гастонъ искалъ возможности бѣжать, но, увидя измѣну въ самыхъ близкихъ къ себѣ людяхъ, уже боялся ввѣриться кому либо, и предавался тщетной ярости и богохульству. Одна м-мъ де-Шеврезъ сохранила свое присутствіе духа и свою дѣятельность, прося всѣхъ за заключеннаго, но не находила ни одного человѣка, желающаго съ нею вмѣстѣ защищать бѣднаго Шале. Здѣсь Ришелье въ первый разъ явился свѣту на зарѣ свой кровавой дѣятельности, наслѣдованной имъ отъ Людовика XI. Арестованіе герцога Вандомскаго и великаго пріора повергло въ уныніе самыхъ гордыхъ храбрецовъ. М-мъ де-Шеврезъ поняла, что нечего было надѣяться ни на королеву, ни на герцога Анжуйскаго, боявшихся за самихъ себя. Она написала госпожѣ де-Шале поспѣшить въ Нантъ, увѣренная по крайней мѣрѣ найти въ сердцѣ матери то самоотверженіе и то геройство, которыхъ она тщетно искала въ сердцахъ своихъ друзей.
Между тѣмъ слѣдствіе продолжалось; Шале хотя признавалъ письмо короля Испанскаго, но отвергалъ свое, какъ незмѣненное. По его словамъ, его депеши къ маркизу де-Лескъ никогда не содержали гнуснаго заговора объ убійствѣ короля, ни безумнаго предположенія женить герцога Анжуйскаго на королевѣ, которая восемью годами старше его. Онъ прибавлялъ, что это письмо, предъявленное кардиналомъ, оставалось почти шесть недѣль въ его рукахъ, ибо г. де-Лескъ никогда не получалъ его, и говорилъ, что и гораздо меньше времени было бы достаточно человѣку, имѣющему столь искусныхъ секретарей, чтобы превратить самое невинное письмо въ. заслуживающее смерть.
Это упорное отрицаніе привело Ришелье въ сильное затрудненіе. Еслибъ дѣло шло только объ осужденіи Шале, его эминенція былъ достаточно увѣренъ въ преданности созданнаго имъ суда, чтобы не обращать на это никакого вниманія; но дѣло было въ томъ, чтобы навсегда оклеветать въ глазахъ короля королеву и герцога Анжуйскаго. Какъ довѣрчивъ, не былъ Людовикъ XIII, но все-таки необходимы были доказательства чтобы заставить повѣрить подобному обвиненію. Въ самомъ дѣлѣ король начиналъ сомнѣваться, и кромѣ того три лица, были ли они подговорены королевою, герцогомъ Анжуйскимъ или м-мъ де-Шеврезъ, продолжали возставать противъ брака герцога Анжуйскаго съ м-ль де-Монпансье. Эти три лица были: Баррадасъ, любимецъ короля, тѣмъ болѣе имѣющій вліяніе, что наслѣдовалъ въ милостяхъ Людовика XIII мѣсто Шале, и что во всѣхъ другихъ отношеніяхъ былъ противъ своего предшественника; Тронсонъ, секретарь кабинета и Советеръ, старшій камердинеръ его величества. Они представляли королю, что очень плохая политика — соединить уже почти непокорнаго брага съ непокорною фамиліею Гизъ, всегда такъ стремившеюся къ обладанію трономъ Франціи; что Гастонъ, присоединя къ своимъ удѣламъ огромныя богатства м-ль де-Монпансье, сдѣлается богаче, а слѣдовательно, можетъ быть и могущественнѣе короля.
Эти сужденія очень тревожили Людовика. И безсонныя ночи его имѣли вредное вліяніе на его здоровье. Пока кардиналъ былъ съ нимъ, неопровержимые доводы его могущественной политики уничтожали всякія разсужденія; но, вслѣдъ за кардиналомъ, входили любимецъ Баррадасъ, секретарь Тронсонъ, и камердинеръ Советеръ; и когда, въ свою очередь эти трое покидали короля, они оставляли его, исполненнаго ненавистію, инстинктивно питаемою имъ къ кардиналу, всѣми наущеніями одиночества, всѣми призраками темноты.
Въ одно утро, Сюффренъ, членъ Іезуитскаго общества, духовникъ Маріи Медичи, взошелъ безъ доклада, соотвѣтственно преимуществу занимаемой имъ должности, въ кабинетъ короля. Людовикъ XIII, полагая, что взошелъ кто нибудь изъ приближенныхъ и не оглянулся. Голова его опиралась на обѣ руки, онъ плакалъ. Сюффренъ понялъ, что минута была дурно выбрана, и хотѣлъ потихоньку удалиться, чтобы избавиться отъ объясненія. Но въ ту минуту, какъ онъ отворялъ дверь, намѣреваясь выйти, король приподнялъ голову и увидѣлъ его: тѣмъ не менѣе духовникъ сдѣлалъ движеніе, чтобы удалиться. Людовикъ XIII остановилъ его знакомъ.
— О! мой отецъ, мой отецъ! вскрикнулъ онъ, бросаясь, весь въ слезахъ, въ объятіи Сюффрена, я несчастливъ, королева, моя мать, не забыла дѣло маршала д’Анкръ, и ея любимицы Галигай; она всегда любила, и любитъ моего брата больше меня. Отъ этого она такъ и спѣшитъ женить его на моей двоюродной сестрѣ Монпансье.
— Государь, отвѣчалъ іезуитъ, я могу увѣрить Ваше Величество, что вы ошибаетесь въ отношеніи къ августѣйшей родительницы вашей. Вы первенецъ ея сердца, также, какъ и ея чрева.
Не такого отвѣта ждалъ Людовикъ XIII; онъ опустился въ кресло, повторяя:
— Я очень несчастливъ!
Іезуитъ вышелъ, и тотчасъ же поспѣшилъ къ королевѣ-матери и къ кардиналу, которымъ онъ передалъ странную сцену, только что случившуюся. Ришелье понялъ, что нуженъ былъ рѣшительный ударъ, чтобы вновь овладѣть колеблющимся умомъ короля, всегда готовымъ ускользвуть отъ него, по излишней слабости своей. Въ тотъ же вечеръ, одѣвшись въ свѣтское платье, онъ спустился въ темницу Шале.
Шале, содержавшійся съ большою строгостью, былъ сильно удивленъ видомъ входящаго къ нему незнакомца, онъ въ этомъ незнакомцѣ узналъ Ришелье.
Тюремный сторожъ заперъ дверь за кардиналомъ, оставивъ его на единѣ съ Шале.
Полъ-часа спустя, кардиналъ вышелъ изъ темницы, и, хотя было уже поздно, тотчасъ же отправился въ покои короля. Людовикъ XIII, считавшій себя избавленнымъ отъ него до слѣдующаго утра, сначала не хотѣлъ его принять, но Ришелье настаивалъ, говоря, что пришелъ, по государственнымъ дѣламъ.
При этомъ словѣ, отворявшемъ всѣ двери, — дверь королевской спальни отворилась предъ кардиналомъ. Его эминенція безмолвно подошелъ къ Людовику XIII, и съ почтительнымъ поклономъ подалъ ему въ четверо сложенную бумагу. Король принялъ и медленно развернулъ ее: онъ зналъ привычки кардинала, и уже при входѣ его догадался, что эта бумага содержала важную новость. И точно, это было полное признаніе Шале; онъ признавался, что письмо было имъ писано къ маркизу де-Лескъ; онъ обвинялъ королеву, онъ обвинялъ брата короля.
Людовикъ XIII поблѣднѣлъ при этомъ доказательствѣ. — И подобно ребенку, который, возставъ противъ своего наставника, и видя что возмущеніе ведетъ его къ погибели, бросается въ объятія того, отъ котораго хотѣлъ бѣжать за минуту предъ этимъ, такъ теперь король называетъ кардинала своимъ единственнымъ другомъ, своимъ единственнымъ спасителемъ и открываетъ ему сомнѣнія, мучившія его все это утро, впрочемъ уже давно извѣстныя кардиналу.
Ришелье просилъ короля назвать тѣхъ, которые внушили ему столь пагубныя мысли, напоминая данное его величествомъ слово, когда послѣ дѣла Флери онъ хотѣлъ удалиться, и король обѣщалъ ему, если онъ останется, не имѣть отъ него никакихъ тайнъ.
Людовикъ XIII назвалъ Тронсона и Советера; но, полагая, что довольно исполнить двѣ трети обѣщанія, онъ ни слова не сказалъ о Баррадасѣ.
Кардиналъ не сталъ болѣе настаивать, хотя онъ подозрѣвалъ, что Баррадасъ былъ отчасти виновнымъ въ сопротивленіяхъ короля; но Баррадасъ былъ человѣкъ безъ всякой будущности, грубый и вспыльчивый, который рано или поздно долженъ былъ за свою фамильярность потерять доброе расположеніе короля. Въ самомъ дѣлѣ, нѣсколько времени передъ этимъ, король шутя брызнулъ нѣсколько капель флеръ-доранжевой воды въ лицо Баррадаса и послѣдній пришелъ въ такой гнѣвъ, что, вырвавъ флаконъ изъ рукъ короля, разбилъ его объ полъ. Такой человѣкъ, безъ сомнѣнія, не могъ внушить кардиналу опасенія. Его эминенція отлично зналъ перемѣнчивость короля и не ошибался въ отношеніи къ Баррадасу. И въ самомъ дѣлѣ онъ не долго владѣлъ умомъ Людовика XIII. Влюбленный въ прекрасную Кресіоссъ, фрейлину королевы, и, во что бы то ни стало, добиваясь руки ея, онъ возбудилъ ревность своего государя, который сославъ его въ Авиньонъ, назначилъ ему пріемникомъ Сенъ-Симона. Причиной этого назначенія, говорилъ король спрашивающимъ у него о побужденіи къ такой перемѣнѣ, есть то, что я вполнѣ доволенъ Сенъ-Симономъ, за его вѣрныя отчеты по охотѣ, за его заботливость о моихъ лошадяхъ, и за то, что онъ никогда не слюнявитъ мой рогъ[12].
Понятно что милость короля, основанная на подобныхъ доводахъ, не могла долго продлиться.
Кардиналъ, какъ мы уже сказали, довольный своими доносами, удалился, заставивъ сперва короля дать клятву — хранить тайну объ этомъ письмѣ.
Король и кардиналъ провели, вѣроятно, совершенно различнымъ образомъ наступившую ночь.
На слѣдующій день распространился слухъ, что Шале сдѣлалъ ужасныя признанія.
Всѣмъ извѣстна слабость Гастона. Первою его мыслью было бѣжать, но куда? Ла-Валетъ отказалъ принять его въ Мецъ; ввѣриться графу Суассонъ онъ боялся — оставалась ла-Рошель.
Утромъ принцъ явился къ королю — просить у него позволенія пуститься въ морское путешествіе. Король поблѣднѣлъ, увидя входящаго брата, котораго онъ не видалъ со времени доноса кардинала, тѣмъ не менѣе поцѣловалъ его очень нѣжно, а что касалось позволенія, онъ послалъ Гастона просить объ этомъ у его эминенціи, говоря, что съ своей стороны, онъ не находитъ никакого препятствія къ предполагаемому имъ путешествію. Гастонъ былъ обманутъ радушнымъ пріемомъ короля, онъ думалъ, что слухъ о признаніи Шале былъ ложный, и тотчасъ же отправился въ Борегардъ, на дачу Ришелье. Кардиналъ, сидѣвшій у окна, изъ котораго видна была дорога, долженъ былъ замѣтить его приближеніе съ тѣмъ же удовольствіемъ, которое чувствовалъ его любимый котъ, при видъ крадущейся мыши. У великихъ министровъ всегда бываетъ предпочитаемое животное, которому они расточаютъ любовь и уваженіе, взамѣнъ ненависти и презрѣнія, питаемыхъ ими къ человѣчеству. Ришелье обожалъ кошекъ, а Мазарини по цѣлымъ днямъ игралъ съ своей обезьяной и съ зябликомъ.
Кардиналъ вышелъ на встрѣчу къ принцу, проводилъ его до кабинета со всѣми знаками почести и уваженія, которыя онъ привыкъ оказывать тѣмъ изъ враговъ своихъ, которые стояли выше его; такъ, несмотря на просьбу садиться, на всевозможныя настаиваньи Гастона, онъ стоялъ передъ нимъ; и странно было видѣть, какъ этотъ сидящій принцъ испрашивалъ разрѣшенія у стоящаго передъ нимъ министра.
Гастонъ передалъ ему свое желаніе предпринять морское путешествіе.
— Какимъ образомъ, спросилъ его кардиналъ, ваше высочество желаетъ путешествовать?
— Очень просто, частнымъ лицомъ, отвѣчалъ Гастонъ.
— Не лучше ли было бы, опять началъ Ришелье: — подождать, пока вы будете мужемъ м-ль де-Монпансье, и тогда уже путешествовать какъ принцъ?
— Если я вздумаю ждать до тѣхъ поръ, пока буду мужемъ м-ль де-Монпансье, то еще долго не увижу моря, ибо не расчитываю скоро жениться на м-дь де-Монпансье.
— А почему же, возразилъ кардиналъ.
— Потому, отвѣчалъ молодой принцъ, что я одержимъ болѣзнью, не допускающею брака.
— Ба! воскликнулъ кардиналъ, у меня есть рецептъ, которымъ я ручаюсь вылечить ваше высочество!
— Въ самомъ дѣлѣ! а во сколько времени? спросилъ Гастонъ.
— Въ десять минутъ! отвѣчалъ Ришелье.
Гастонъ посмотрѣлъ на кардинала. Министръ улыбался. Молодому принцу улыбка эта показалась ядовитою, и онъ вздрогнулъ.
— И этотъ рецептъ при васъ? спросилъ онъ.
— Вотъ онъ, сказалъ кардиналъ, вынувъ изъ кармана признаніе Шале.
Герцогъ Анжуйскій зналъ руку заключеннаго. Обвиненіе, написанное его рукою, было ужасно. Лице Гастона покрылось смертной блѣдностью; чувствуя себя невиннымъ, онъ все таки понялъ что погибъ.
— Я готовъ повиноваться, сказалъ онъ кардиналу; но хоть я и согласенъ жениться на м-ль де-Монпансье, то все таки долженъ знать покрайней мѣрѣ, что меня ожидаетъ.
— Быть можетъ, отвѣчалъ кардиналъ, ваше высочество, въ настоящемъ положеніи должны бы удовольствоваться неприкосновенностью свободы и жизни.
— Какъ! вскричалъ герцогъ Анжуйскій, меня ввергнутъ въ темницу, и будутъ судить меня, герцога Анжуйскаго!
— По крайней мѣрѣ это было мнѣніемъ вашего августѣйшаго брата, сказалъ кардиналъ; я отговорилъ его отъ такого рѣшенія, быть можетъ и справедливаго, но слишкомъ строгаго. Я выпросилъ для васъ еще болѣе, если ваше высочество не будетъ долѣе откладывать брака, всѣми нами желаемаго; я выпросилъ, чтобы вамъ дали герцогство Орлеанъ, герцогство Шартръ, графство Блуя, и можетъ быть даже помѣстье Монтяржи, т. е. почти милліонъ годоваго дохода; что, вмѣстѣ съ княжествами Домбъ и ла-Рошъ-Сюръ-Іонъ, съ герцогствами Монпансье, Шателлеро и Сенъ-Фаржо, которыя вамъ принесетъ въ приданое съ собою ваша супруга, составитъ нѣчто въ родѣ полутораста тысячь ливровъ дохода.
— А что сдѣлаютъ съ Шале, спросилъ герцогъ? Смотрите, г. кардиналъ, я не хочу, чтобы мой бракъ былъ запятнанъ кровью моего друга.
— Шале будетъ осужденъ, сказалъ кардиналъ, ибо онъ виновенъ: но…
— Но что? спросилъ герцогъ Анжуйскій.
— Но король имѣетъ право миловать, и не допустить, чтобы погибъ дворянинъ, къ которому онъ такъ много былъ расположенъ.
— Если вы мнѣ ручаетесь за его жизнь, г. кардиналъ, сказалъ Гастонъ, который начиналъ чувствовать немного менѣе отвращенія къ м-ль Монпансье, съ тѣхъ поръ какъ онъ узналъ, съ какими выгодами былъ сопряженъ этотъ союзъ, я согласенъ на все.
— Я буду стараться всѣми силами, сказалъ кардиналъ; и самъ не желалъ бы дать погибнуть человѣку, оказавшему мнѣ столь значительныя услуги, какъ г. Шале; и такъ будьте покойны, monsieur, и не мѣшайте правосудію исполнить свой долгъ; а милосердіе исполнилъ свой. Усыпленный этими обѣщаніями, герцогъ Анжуйскій уѣхалъ; въ послѣдствіи въ своемъ письмѣ къ королю онъ утверждалъ, что кардиналъ положительно обѣщалъ ему сохранить жизнь Шале, что Ришелье съ своей стороны всегда отрицалъ.
Вечеромъ того же дня, король потребовалъ къ себѣ Гастона. Молодой принцъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, явился къ своему брату: тамъ онъ нашелъ королеву-мать, кардинала и хранителя печатей.
При видѣ этихъ четырехъ строгихъ лицъ, онъ ожидалъ, что его тотчасъ арестуютъ; но дѣло шло только о подписываніи бумаги. Это было признаніе въ томъ, что графъ де-Суассонъ предлагалъ ему свои услуги; что королева, его невѣстка, писала къ нему нѣсколько записокъ, чтобы отклонить его отъ брака съ м-ль Монпансье, и что аббатъ Скалія (Scaglia), Савойскій посланникъ, принималъ участіе во всей этой интригѣ. О Шале не было упомянуто ни однимъ словомъ.
Гастонъ радовался, что отдѣлался такъ дешево. Онъ подтвердилъ данное кардиналу обѣщаніе жениться на м-ль де-Монпансье, и подписалъ поданное признаніе, въ силу котораго ему позволено было оставить Нантъ. Но нѣсколько дней спустя, его снова призвали для празднованія бракосочетанія. М-ль Монпансье пріѣхала съ матерью, герцогинею де-Гизъ, которая, несмотря на все свое богатство, (она была наслѣдницею дома Жуайезъ) не дала дочери своей въ приданое ничего, кромѣ одного брилліанта: правда, что его цѣнили въ 80,000 экю.
Молодой принцъ приказалъ защищать условія своего контракта президенту ле-Куанье (le-Coigneux) и велѣлъ, чтобы дарованіе жизни Шале было въ немъ упомянуто, какъ одно изъ самыхъ важныхъ. Но король, читая контрактъ, взялъ перо, и собственноручно вычеркнулъ это условіе, послѣ чего президентъ не осмѣлился настаивать болѣе.
Впрочемъ кардиналъ, почти давши Гастону слово спасти жизнь Шале, боясь чтобы герцогъ не сдѣлалъ опять какого нибудь затрудненія, отвелъ ле-Куанье въ сторону, и сказалъ ему, что король желаетъ, чтобы Шале былъ судимъ, но что онъ выпросилъ, чтобы между приговоромъ и казнью прошло восемь дней. Во время этихъ осьми дней, онъ обѣщалъ сдѣлать всевозможныя попытки, и кромѣ того самъ Гастонъ можетъ дѣйствовать въ это время.
Контрактъ былъ подписанъ безъ всякихъ условій, основываясь на однихъ пустыхъ обѣщаніххъ. Поэтому и брачная церемонія была грустна и холодна, не было никакихъ приготовленій, знаменующихъ бракъ принца крови. Новый герцогъ Орлеанскій, говоритъ одинъ изъ современныхъ хрониковъ, изъ виду которыхъ не ускользаетъ ни одна мелочная подробность, не велѣлъ даже сдѣлать себѣ новаго платья для столь важнаго обряда, въ которомъ онъ игралъ первую роль.
На слѣдующій день послѣ своей свадьбы принцъ уѣхалъ въ Шатобріанъ, не желая оставаться въ городѣ, гдѣ производился уголовный процессъ его повѣреннаго, прекращенный на время свадьбы, но долженствующій возобновиться еще съ большимъ ожесточеніемъ, чѣмъ когда либо.
Въ самомъ дѣлѣ, судилище, которое на время было распущено, получило приказаніе снова собраться.
Между тѣмъ пріѣхала мать Шале. Это была одна изъ тѣхъ женщинъ высокаго происхожденія и возвышенныхъ чувствъ, которыхъ мы изрѣдка встрѣчаемъ на страницахъ исторіи прошлыхъ вѣковъ.
Съ первой минуты прибытія ея въ Нантъ, она дѣлала все, что только могла, чтобы получить доступъ къ королю; но распоряженія были сдѣланы: короля нельзя было видѣть. Она принуждена была ждать.
Наконецъ 18 августа, утромъ, приговоръ былъ объявленъ; онъ состоялъ въ слѣдующемъ:
"Уголовный судъ, собранный въ Нантѣ, по повелѣнію короли, для рѣшенія процесса графа де-Шале и его сообщниковъ, слушалъ объясненія, допросы и признанія вышеупомянутаго Шале, касающіяся тайнаго заговора противъ лица короля и противъ государства, послѣ чего генералъ-прокуроръ, коммисары, депутаты вышесказаннаго судилища, объявили и объявляютъ вышеупомянутаго Шале виновнымъ въ оскорбленіи личности короля, возмутителемъ общественнаго спокойствія и hodu и проч., по этому присудили и присуждаютъ вышеупомянутаго Шале испытать обыкновенныя и чрезвычайныя пытки, претерпѣть снесеніе головы, и тѣлу его быть разрублену на 4 части, имѣніе же его коифисковать въ пользу короля.
Тотчасъ по обнародованіи приговора, мать несчастнаго еще сильнѣе старалась достигнуть до Людовика XIII; но онъ, болѣе нежели когда либо, былъ недоступнымъ для нея. Однако она такъ много и такъ сильно умоляла, что получила обѣщаніе передать королю принесенное ею письмо. Король дѣйствительно получилъ это письмо, и прочитавъ, велѣлъ сказать, что въ тотъ же день отвѣтитъ на него.
Вотъ это письмо, образецъ гордости и горя.
"Признаюсь, что тотъ, кто тебя оскорбляетъ, достоинъ здѣшнихъ временныхъ страданій и мукъ будущей вѣчной жизни, потому, — что ты образъ Бога. Но когда Богъ обѣщаетъ прощеніе всѣмъ просящимъ его съ истиннымъ раскаяніемъ, то Онъ тѣмъ самымъ научаетъ царей поступать такимъ же образомъ. А если слезы могутъ перемѣнить постановленія небесъ, то неужели же мои не въ силахъ будутъ возбудить твоего сожалѣнія, государь? Могущество царей гораздо менѣе высказывается въ правосудіи, нежели въ милосердіи; наказывать менѣе похвально, нежели миловать. Сколько людей живетъ на этомъ свѣтѣ, которые постыдно лежали бы подъ землею, если бы Ваше Величество не помиловали ихъ! Государь, ты король, отецъ и властелинъ несчастнаго преступника: можетъ ли онъ быть болѣе золъ, нежели ты милосердъ? Развѣ не надѣяться на твое милосердіе не значитъ оскорблять тебя? лучшимъ примѣромъ для добрыхъ есть милосердіе, злые же становятся не лучше, только хитрѣе и осторожнѣе, вслѣдствіе наказанія себѣ подобныхъ. Ваше Величество! на колѣняхъ умоляю васъ, даровать жизнь моему сыну, и не допустить, чтобы тотъ, кого я вскормила для вашей пользы, умеръ для пользы кого либо другаго; чтобы дитя, которое я такъ тщательно воспитала, сдѣлалось причиной печали остатка дней моихъ, и наконецъ, чтобы тотъ, кого я произвела на свѣтъ, преждевременно свелъ меня въ могилу. Увы! зачѣмъ онъ не умеръ при рожденіи, или отъ удара, полученнаго имъ въ Сенъ-Жанѣ, или въ какой либо изъ опасностей, которымъ подвергался ради Вашего Величества въ Мантобанѣ, въ Монпелье и въ другихъ мѣстахъ; наконецъ даже отъ руки того, кто причинилъ намъ столько огорченій? Сжальтесь надъ нимъ, государь, его прошлая неблагодарность выкажетъ ваше милосердіе еще болѣе въ яркомъ свѣтѣ. Я вамъ дала его осьми лѣтъ отъ роду; онъ былъ внукомъ маршала де-Монлюкъ и президента Жаненъ. Родные его ежедневно вамъ служатъ, не смѣя броситься къ ногамъ вашимъ, опасаясь тѣмъ разгнѣвать Ваше Величество, однако и они со слезами на глазахъ, вмѣстѣ со мною, просятъ васъ о жизни этого несчастнаго; будетъ ли онъ принужденъ окончить ее въ вѣчномъ заточеніи или въ иностранныхъ арміяхъ, неся службу Вашего Величества. И тѣмъ государь, вы можете избавить его родныхъ отъ стыда и потери, удовлетворить свое правосудіе, высказать свое милосердіе, принуждая насъ все болѣе и болѣе благословлять вашу благость, и вѣчно молить Бога о здоровьи и процвѣтаніи вашей царственной особы; въ особенности же меня, которая есть
"Де-Монлюкъ."
Понятно, съ какимъ нетерпѣніемъ бѣдная мать ожидала обѣщаннаго отвѣта. Она получила его въ тотъ же день, согласно съ обѣщаніемъ короля. Онъ весь былъ написанъ его рукою. Тѣмъ, кто пожелаетъ видѣть логику, — въ противоположность къ краснорѣчію, ненависть въ отвѣтъ горести, стоитъ только прочесть это письмо. Ботъ оно:
"Если бы Богъ не поставилъ своими законами вѣчнаго пребыванія въ мукахъ для виновныхъ, а миловалъ бы всѣхъ просящихъ прощенія; тогда добрые и добродѣтельные не имѣли бы никакого преимущества передъ злыми, у которыхъ всегда найдутся слезы, чтобы измѣнить постановленія небесъ. Сознаюсь, и это сознаніе заставило бы меня охотно простить вашему сыну, еслибъ Богъ, оказавшій мнѣ небесную милость тѣмъ, что избравъ меня здѣсь на землѣ своимъ образомъ, присовокупилъ къ этому еще милость, оставленную имъ единственно для самаго себя, именно — способность вникать въ души людей. Ибо тогда, по вѣрнымъ познаніямъ, почерпнутымъ мною изъ этой небесной милости, я бы пощадилъ или поразилъ вашего сына громомъ моего правосудія, какъ только бы узналъ его истинное или мнимое раскаяніе, въ слѣдствіе котораго однако вы и теперь, хотя я не могу безошибочно судить, могли бы получить помилованіе отъ моего милосердія, еслибъ я одинъ былъ обиженъ въ этомъ дѣлѣ; ибо знайте, что я не строгій и не жестокій король, и что объятія моего милосердія всегда открыты для всѣхъ, кто, съ истиннымъ сокрушеніемъ о совершенномъ проступкѣ, приходитъ ко мнѣ смиренно просить прощенія въ немъ. Но, когда я бросаю взглядъ на столько милліоновъ людей, полагающихся на мою бдительность, которыхъ я вѣрнымъ пастыремъ, и которыхъ Богъ отдалъ мнѣ на мое попеченіе, какъ доброму отцу семейства, обязанному такъ же о нихъ заботиться и руководить ихъ какъ и собственныхъ дѣтей, чтобы въ послѣдствіи, по окончаніи этой жизни, отдать о нихъ отчетъ; и этимъ я вамъ достаточно доказываю, что мое могущество гораздо менѣе выказывается въ правосудіи, нежели въ милосердіи и заботѣ, питаемой мною о моихъ вѣрноподданныхъ слугахъ, которыя всѣ надѣятся на мою доброту и которыхъ я хочу спасти отъ предстоящей гибели, справедливымъ наказаніемъ одного, такъ, какъ ничего нѣтъ вѣрнѣе того, что иногда строгое наказаніе одного, есть милость для многихъ. Если я вамъ признаюсь, что многія живы изъ тѣхъ, которые давно уже должны были лежать подъ землею, и которыхъ я простилъ, то и вы должны признаться, что обида ихъ никакъ не могущая сравниться съ гнуснымъ преступленіемъ нашего сына, сдѣлала ихъ достойными моего помилованія. Вы можете сами убѣдиться въ истинѣ моихъ словъ примѣромъ нѣкоторыхъ другихъ, совершившихъ такое же преступленіе, и уличенныхъ въ немъ, которые, справедливо наказанные, гніютъ теперь въ землѣ, между тѣмъ какъ, если бы они пережили свое нечестивое и преступное предпріятіе, то корона, вѣнчающая мою главу, была бы теперь плачевною причиной бѣдствій для тѣхъ самыхъ, кототорыя привыкли видѣть священныя лиліи, цвѣтущими даже среди смутъ и безпорядковъ. И эта могущественная держава, такъ хорошо и такъ счастливо управляемая и сохраняемая королями, моими предшественниками, была бы растерзана и расторгнута на части незаконными похитителями. Не считайте же меня жестокосерднѣе искуснаго оператора, отнимающаго иногда какой нибудь зараженный и гніющій членъ, чтобы спасти другія часди тѣла, которыя безъ этого маловажнаго отнятія стали бы добычею червей. И будьте увѣрены, что если есть злые, дѣлающіеся хитрѣй, то много и такихъ, которыхъ исправляетъ страхъ наказанія. И такъ встаньте, не просите меня болѣе на колѣняхъ за жизнь человѣка, который хочетъ отнять ее у того, кого вы сами называете его отцемъ и владыкой у Франціи, его матери и кормилицы. Это разсужденіе заставляетъ меня, моя кузина, сомнѣваться въ томъ, что вы кормили и воспитывали его для моей службы, потому, что плоды воспитанія, даннаго ему вами, выказываются въ такомъ варварскомъ и зломъ намѣреніи — совершить столь неслыханное отцеубійство. Я лучше согласенъ допустить, чтобы онъ сталъ причиною печали остатка вашихъ дней, чѣмъ несправедливо вознаградить его измѣну и вѣроломство, гибелью моей собственной особы и всего моего народа, оказывающаго мнѣ полное безусловное повиновеніе; я вполнѣ сочувствую вашему сожалѣнію о томъ, что онъ не умеръ въ Сонъ-Жанѣ, Монтобанѣ или въ другомъ мѣстѣ, которыя онъ старался защищать не для своего законнаго государя, но для враговъ моего имущества; не для спокойствія моего народа, но для того, чтобъ возмутить его. Впрочемъ если это правда, что нѣтъ худа безъ добра, я долженъ благодарить Бога, что могу обезпечить мое государство такимъ сильнымъ примѣромъ, и пусть онъ будетъ зеркаломъ для живущихъ теперь и для потомства, и пусть онъ научитъ ихъ, какъ должно любить короля и вѣрно служить ему, или будетъ онъ страхомъ для многихъ другихъ, которые можетъ быть съ большею отважностію приступили бы къ подобному преступленію, еслибъ поступокъ этотъ остался безнаказаннымъ. — Вотъ почему вы и впредь тщетно будете умолять меня о состраданіи, котораго у меня болѣе, нежели сколько я могу выразить, потому что я желалъ бы, чтобъ эта обида касалась меня одного, потому что въ такомъ случаѣ вы бы уже давно получили прощеніе, о которомъ вы меня умоляете, но вы сами знаете что цари, будучи личностями народными, отъ которыхъ вполнѣ зависитъ спокойствіе государства, не должны ничего дозволять, чтобы могло быть упрекомъ ихъ памяти, и что они должны быть истинными покровителями правосудія. И такъ мой санъ не дозволяетъ мнѣ сносить ничего въ чемъ бы могли упрекнуть меня мои вѣрные подданные, и притомъ я страшился бы, чтобы Богъ, царствующій надъ царями, какъ цари царствуютъ надъ народами, покровительствующій всегда и добрымъ и святымъ дѣламъ и строго наказывающій несправедливость, не потребовалъ отъ меня, подъ страхомъ наказанія въ вѣчной жизни, отчета за несправедливое дарованіе временной жизни тому, который не можетъ ожидать отъ моего милосердія другихъ обѣщаній, какъ тѣхъ, которыя я вамъ обоимъ далъ въ уваженіе слезъ, проливаемыхъ вами предо мною; я перемѣню приговоръ суда, смягчая строгость наказанія, также какъ и помощь моими святыми молитвами, которыя я вамъ обѣщаю возносить ко Всевышнему, чтобы Онъ былъ милостивъ и сострадателенъ къ его душѣ, сколько вашъ сынъ былъ жестокъ и безжалостенъ къ своему государю, а вамъ чтобы ниспослалъ терпѣніе въ вашей скорби, какъ вамъ того желаетъ вашъ добрый король
Это письмо отняло послѣднюю надежду у м-мъ де-Шале. Оно только смягчало казнь осужденнаго и уменьшало позоръ наказанія. Оставался кардиналъ; но м-мъ де-Шале знала, что просить его было бы совершенно безполезно. Тогда эта женщина рѣшилась на послѣднее, она обратилась къ палачамъ.
Мы говоримъ къ палачамъ, потому, что въ это время въ Нантѣ ихъ было два; одинъ изъ нихъ, носившій названіе придворнаго палача, пріѣхалъ туда съ дворомъ, другой былъ палачъ города Нанта. Она, собравъ все, что имѣла залога и дорогихъ вещей, дождалась ночи, и завернувшись въ длинное покрывало, отправилась къ одному и другому палачу.
Казнь была назначена на слѣдующее утро. Шале отрекся отъ признаній кардиналу; онъ громко говорилъ, что эти признанія были продиктованы ему его эминенціей, подъ условіемъ даровать ему жизнь; наконецъ онъ потребовалъ очной ставки съ Лувиньи, единственнымъ его обвинителемъ.
Въ этомъ ему не могли отказать. Въ семь часовъ Лувиньи былъ приведенъ въ темницу и предсталъ лицомъ къ лицу предъ Шале. Лувиньи былъ блѣденъ и дрожалъ. Шале былъ твердъ, какъ человѣкъ, у котораго совѣсть спокойна. Онъ заклиналъ Лувиньи именемъ Бога, предъ которымъ онъ долженъ предстать, объявить, я вѣрилъ ли онъ ему когда либо малѣйшую тайну, касающуюся убійства короля и свадьбы королевы съ герцогомъ Анжуйскимъ. Лувиньи смутился, и несмотря на свои предъидущія показанія, признался что ничего не слыхалъ изъ устъ Шале.
— Но какимъ же образомъ вы могли узнать о заговорѣ? спросилъ хранитель печатей.
— Будучи на охотѣ, отвѣчалъ онъ, я слышалъ какъ нѣсколько неизвѣстныхъ мнѣ людей, одѣтыхъ въ сѣрое платье, говорили за кустомъ какимъ-то придворнымъ то, о чемъ я донесъ г. кардиналу.
Шале презрительно улыбнулся и, обратясь къ хранителю печатей, сказалъ:
— Теперь, милостивый государь, я готовъ умереть.
Потомъ онъ проговорилъ, понизивъ голосъ:
— А! измѣнникъ кардиналъ! это ты причиною моей смерти.
Часъ казни приближался, но одно странное обстоятельство заставляло предполагать, что казнь будетъ отложена.
Придворный и городской палачи исчезли оба, и ихъ съ самаго разсвѣта тщетно искали.
Въ первое мгновеніе всѣ думали, что это хитрость, употребленная кардиналомъ, чтобы дать Шале отсрочку, во время которой выпрошена была бы дли него отмѣна наказанія. Но скоро разнесся слухъ, что нашелся новый палачъ и что казнь будетъ только часомъ или двумя позже.
Этотъ новый палачъ былъ солдатъ, — приговоренный къ висилицѣ, и которому обѣщано было прощеніе, если онъ согласится казнить Шале.
Само собою разумѣется, какъ ни ново было ему это ремесло, онъ не отказался.
Въ десять часовъ все уже было готово къ казни. Актуарій пришелъ предупредить Шале, что ему остается только нѣсколько минутъ жизни.
Какъ тяжело, когда кто молодъ, богатъ, хорошъ, потомокъ одной изъ лучшихъ фамилій Франціи, умирать изъ-за такой жалкой интриги, жертвою подобной измѣны. Объявленіе Шале о приближающейся смерти привело его въ минутное отчаяніе.
Въ самомъ дѣлѣ, несчастный молодой человѣкъ казался покинутъ всѣми. Королева, поставленная въ странное положеніе, не могла сдѣлать ни одной попытки въ пользу его. Братъ короля удалился въ Шатобріанъ, и объ немъ ничего не знали. М-мъ де-Шеврезъ, послѣ всевозможныхъ попытокъ, внушенныхъ ей ея быстрымъ, безпокойнымъ умомъ, удалилась къ принцу де-Гемене, чтобы не присутствовать при гнусномъ зрѣлищѣ смерти ея любовника.
Казалось, всѣ оставили Шале, какъ вдругъ онъ увидѣлъ свою мать, о присутствіи которой въ Нантѣ и не подозрѣвалъ, и которая, употребивъ всѣ возможныя усилія, чтобы спасти своего сына, пришла помочь ему умереть. М-мъ де-Шале была она изъ тѣхъ женщинъ, полныхъ въ одно и тоже время самопожертвованія и безропотной покорности судьбѣ. Она сдѣлала все, что-только человѣческой силѣ доступно, чтобы оспорить сына своего у смерти. Ей оставалось теперь сопровождать его на эшафотъ, чтобы поддержать до послѣдней минуты! И съ этою цѣлью, выпросивъ позволеніе проводить его на эшафотъ, она пришла къ нему.
Шале бросился въ ея объятія и пролилъ обильныя слезы. Но, видя въ матери столько твердости и мужества, онъ самъ успокоился, поднялъ голову, отеръ слезы и первый сказалъ: я готовъ.
Вышли изъ темницы. У дверей ждалъ его солдатъ, которому былъ данъ, для исполненія его обязанности, первый попавшійся мечъ, принадлежавшій Швейцарскому солдату.
Приблизились уже къ мѣсту казни, на которомъ возвышался эшафотъ, Шале шелъ между священникомъ и матерью.
Сильно сожалѣли объ этомъ красивомъ, богато-одѣтомъ молодомъ человѣкѣ, который долженъ былъ пасть подъ сѣкирой палача, но были пролиты слезы и за эту благородную вдову, облеченную въ трауръ по мужѣ, сопровождающую своего единственнаго сына на смерть.
Дойдя до подножія эшафота, она взошла по ступенямъ его вмѣстѣ съ осужденнымъ. Шале опирался на ея плечо; духовникъ слѣдовалъ за ними.
Солдатъ былъ блѣднѣе, и дрожалъ болѣе, нежели приговоренный. Шале въ послѣдній разъ поцѣловалъ свою мать, сталъ на колѣни передъ плахой и произнесъ короткую молитву; мать его, опустившись подлѣ на колѣни, присоединила къ ней и свою. Нѣсколько минутъ спустя, Шале обратился къ солдату:
— Ударяй, сказалъ онъ ему, я готовъ.
Весь дрожа, солдатъ занесъ мечь и ударилъ.
Шале испустилъ стонъ, но приподнялъ голову; онъ былъ раненъ въ плечо. Неопытный палачъ нанесъ ударъ слишкомъ низко. — Обагренный кровью, Шале обмѣнялся съ нимъ нѣсколькими словами, между тѣмъ, какъ мать подошла къ нему чтобъ еще разъ проститься.
Потомъ онъ опять положилъ голову на плаху и солдатъ нанесъ вторичный ударъ. Шале опять вскрикнулъ; онъ снова былъ только раненъ.
— Къ чорту эту саблю! сказалъ солдатъ, она слишкомъ легка, и если мнѣ не дадутъ что нибудь другое, я никогда не кончу.
И онъ бросилъ мечъ.
Несчастный доползъ на колѣняхъ до своей матери и склонилъ къ ней на грудь окровавленную и изувѣченную свою голову.
Солдату подали бочарный стругъ. Но не оружія, а руки недоставало палачу.
Шале вновь занялъ свое мѣсто.
Зрители этой ужасной сцены насчитали тридцать два удара. На двадцатомъ ударѣ осужденный еще простоналъ: Jesus! Maria!
Когда все было кончено, м-мъ де-Шале встала и поднявъ обѣ руки къ небу, произнесла:
— Благодарю тебя, Создатель! я считала себя только матерью осужденнаго, но я мать мученика.
Она просила, чтобы ей отдали трупъ сына, и просьба ея была исполнена. Кардиналъ по временамъ бывалъ чрезвычайно милостивъ.
М-мъ де Шеврезъ получила приказаніе не выѣзжать изъ Верже, гдѣ она въ это время находилась.
Гастонъ узналъ о смерти Шале за игорнымъ столомъ, и продолжалъ свое занятіе.
Королевѣ былъ отданъ приказъ явиться въ совѣтъ, гдѣ для нея было приготовлено мѣсто, на которое она сѣла. Тогда ей прочли доносъ Лувиньи и признаніи Шале. Ее упрекали въ желаніи умертвить короля, чтобы выйти замужъ за брата его.
До этой минуты королева молчала но, выслушавъ послѣднее обвиненіе, она встала и удовольствовалась отвѣтомъ, сопровожденнымъ одною изъ тѣхъ презрительныхъ улыбокъ, столь привычныхъ прекрасной Испанкѣ:
— Я мало бы выиграла въ перемѣнѣ.
Этотъ отвѣтъ окончательно погубилъ ее въ глазахъ короля, который до послѣдней минуты своей жизни былъ увѣренъ, что Шале, королева и его братъ были въ заговорѣ чтобы умертвить его.
Недостойный поступокъ Лувиньи не долго остался безнаказаннымъ: годъ спустя онъ былъ убитъ на дуэли.
Что касается до Рошфора, то онъ имѣлъ дерзость возвратиться въ Брюссель, и даже послѣ казни Шале, оставался въ своемъ монастырѣ, и никто не зналъ объ участіи принятомъ имъ въ судьбѣ этого бѣднаго молодаго человѣка. Но однажды, поворачивая за уголъ одной улицы, онъ встрѣтилъ конюшаго графа де-Шале и въ испугѣ едва успѣлъ опустить капюшонъ на лицо; однако, несмотря на эту предосторожность, боясь быть узнаннымъ, онъ тотчасъ же оставилъ городъ. И въ самомъ дѣлѣ, было время: только, что тотчасъ же послѣ его выхода, двери были заперты, начались розыски, и монастырь былъ обысканъ.
Но уже было поздно: Рошфоръ, обратясь снова въ кавалера, скакалъ по дорогѣ къ Парижу, и возвратился къ кардиналу, гордясь успѣхомъ своего порученія, которое, по его убѣжденію, онъ такъ благородно выполнилъ.
Вотъ что значитъ совѣсть!
Глава IV.
1627-1628.
править
Благодаря любви Букингама, равнодушіе короля къ Аннѣ Австрійской превратилось въ холодность. По дѣлу Шале, эта холодность превратилась въ антипатію, мы увидимъ въ этой главѣ переходъ антипатіи въ ненависть.
Съ этой минуты кардиналъ дѣлается высшимъ повелителемъ; королевская власть затмилась въ день смерти Генриха IV, и снова явилась въ полномъ своемъ блескѣ только въ день совершеннолѣтія Людовика XIV.
Полустолѣтіе, протекшее между этими двумя событіями, было посвящено царствованію любимцевъ, если только можно назвать любимцами Ришелье и Мазарипи, этихъ двухъ тирановъ своихъ властелиновъ.
Королева, иногда посредствомъ Лапорта, иногда стараніями м-мъ де-Шеврезъ удалившейся или лучше сказать удаленной въ Лотарингію, продолжала письменныя сношенія съ герцогомъ Букингамомъ, который все еще находился подъ вліяніемъ нами разсказанной рыцарской любви, и не терялъ надежды, бывъ уже любимымъ, сдѣлаться счастливымъ любовникомъ. Вслѣдствіи чего, онъ безпрестанно упрашивалъ короля Карла I, просить для него позволенія возвратиться въ Парижъ посланникомъ, въ чемъ французскій король, или вѣрнѣе кардиналъ, отказывалъ съ такимъ упорствомъ, какъ его просили.
И такъ не имѣя возможность пріѣхать представителемъ дружелюбныхъ отношеній между двумя государствами, Букингамъ рѣшился явиться непріятелемъ. Ла-Рошель сталъ, если не причиною, то по крайней мѣрѣ предлогомъ войны.
Букингамъ, располагавшій силами Англіи, надѣялся вооружить противъ Франціи еще Испанію, Германскую имперію и Лотаринію. Конечно Франція, какъ бы она ни была сдѣлана могущественной Генрихомъ IV и стараніями Ришелье, не могла бы устоять противъ этого грознаго союза: она бы принуждена была уступить. Тогда Букингамъ явился бы посредникомъ: миръ былъ бы дарованъ королю и кардиналу. Но однимъ изъ условій этого мира, было бы возвращеніе герцога Букингама въ Парижъ посланникомъ.
Европа готовилась къ возстанію, а Франція быть преданной мечу и огню, а причиною всему, была взаимная любовь Букингама и ревность кардинала; потому что о ревности короля никто и не думалъ. Людовикъ слишкомъ ненавидѣлъ королеву, особенно послѣ дѣла Шале, чтобы серьозно ее ревновать.
Какъ видно, всей этой поэмѣ не доставало только Гомера, чтобы сдѣлать изъ Букингама — Париса, изъ Анны Австрійской — Елену, а изъ осады Ла-Рошель — осаду Трои. Ла-Рошель былъ одинъ изъ городовъ, даннымъ Гугенотамъ Генрихомъ IV, во время обнародованія Нантскаго эдикта, что дало поводъ Бассомпьеру, который самъ былъ гугепотомъ, а между тѣмъ осаждалъ городъ, сказать: «вы увидите, что мы будемъ довольно глупы, чтобы брать Ла-Рошель!»
Этотъ городъ всегда былъ для кардинала предметомъ постоянныхъ тревогъ: онъ былъ главнымъ притономъ мятежей, гнѣздомъ непокорныхъ, средоточіемъ раздора. Давно ли совѣтовали Гастону укрыться въ немъ?
Принцъ Генрихъ де-Конде былъ сосланъ въ Венсенъ, и уже никогда не могъ оправиться отъ этого удара. Правда, что Франція выиграла при этомъ: въ продолженіи трех-лѣтняго своего заточенія, принцъ сошелся съ своей женой и имѣлъ отъ нея двухъ дѣтей: Анну Женевьеву Бурбонскую, извѣстную потомъ подъ именемъ герцогини де-Лонгвиль, и Людовика Бурбонскаго, который въ послѣдствіи былъ великимъ Конде.
Герцогъ Вандомскій и великій пріоръ были арестованы и заточены въ замокъ Амбуазъ. Ришелье одно время хотѣлъ судить ихъ и казнить. Но одинъ изъ нихъ сослался на право пера Франціи, а другой на права Мальтійскаго ордена, котораго онъ былъ членомъ. Тѣмъ и кончилось это дѣло; но чтобы лучше слѣдить за побочными сыновьями Генриха IV, кардиналъ велѣлъ перемѣстить ихъ изъ Амбуазскаго замка въ Венсенскій.
Графъ де-Суассонъ, обвиненный предъ кардиналомъ, въ предложеніи вооруженныхъ силъ и денегъ герцогу Анжуйскому, счелъ за лучшее, неожидая возвращенія короля и его министра, оставить Парижъ, и, подъ предлогомъ путешествія для здоровья, переѣхалъ Альпы и поселился въ Туринѣ. Кардиналъ, не въ силахъ будучи вымостить злобу свою на его особѣ, старался уязвить его; онъ велѣлъ написать къ г. де-Бетюнъ, французскому посланнику въ Римѣ, чтобы при папскомъ дворѣ, въ титулѣ Высочества графу де-Суассонъ было отказано. Но это было время, когда дипломаты были важныя сановники и г. де-Бегюнъ отвѣчалъ: «Если графъ виноватъ, то его должно судить и наказать; если же невиненъ, то совершенно напрасно оскорблять, унижая въ тоже время честь нашей короны; я согласенъ лучше оставить свой постъ, нежели быть орудіемъ такого низкаго мщенія».
Герцогъ Анжуйскій сдѣлался послѣ брака своего принцемъ де-Домбъ и де-Рошъ-Сюръ-Іонъ, герцогомъ Орлеанскимъ, Шартескимъ, де-Монпансье и де-Шателлеро, графомъ де-Блуа и владѣтелемъ де-Монтаржи; но всѣ эти новыя титулы, вмѣсто того, чтобы возвеличить, унизили его, ибо всѣ они были написаны въ его свадебномъ контрактѣ кровію Шале. Новый герцогъ Орлеанскій, находясь подъ постояннымъ надзоромъ своихъ приближенныхъ, ненавидимый королемъ, презираемый дворянствомъ, уже не могъ быть опаснымъ для кардинала.
Итакъ, принцъ Генрихъ де-Конде былъ обезсиленъ. Великій пріоръ и герцогъ Вандомскій были заключены въ Венсенскій замокъ, графъ де-Суассонъ былъ изгнанъ въ Италію.
Гастонъ Орлеанскій былъ обезчещенъ.
Одинъ Ла-Рошель еще противился волѣ Ришелье.
Къ несчастью, кардиналу не такъ легко было осудить городъ, какъ человѣка, срыть городъ труднѣе, чѣмъ снести голову. Кардиналъ только и ждалъ случая наказать Ла-Рошель, и Букингамъ доставилъ ему этотъ случай.
Букингамъ, какъ мы видѣли, желалъ войны. Тогдашнюю Францію совсѣмъ не трудно было вовлечь въ войну: англійскій министръ началъ возбуждать несогласія между Карломъ I и мадамъ Генріеттой, такъ же, какъ Ришелье поступалъ съ Людовикомъ XIII и Анной Австрійской. Слѣдствіемъ этихъ несогласій было то, что король Англійскій отослалъ въ Парижъ весь французскій дворъ своей жены, подобно тому, какъ сдѣлалъ прежде Людовикъ XIII съ испанскимъ дворомъ Анны Австрійской, отправивъ его въ Мадритъ однако, хотя это нарушеніе одного изъ главныхъ условій контракта сильно оскорбило короля, онъ еще не считалъ это достаточнымъ поводомъ къ разрыву. Тогда Букингамъ, не дождавшись объявленія войны, рѣшился дѣйствовать другимъ способомъ. Онъ велѣлъ нѣсколькимъ англійскимъ капитанамъ кораблей захватывать французскія купеческія суда, и адмиралтейскимъ приговоромъ объявилъ ихъ законнымъ призомъ.
Это было важнымъ нарушеніемъ морскаго права; но Ришелье устремилъ все свое вниманіе на одинъ Ла-Рошель. Онъ хотѣлъ получить двойную выгоду, и однимъ ударомъ покончить какъ внутреннюю такъ и внѣшнюю войну. Протестъ Франціи противу короля Карла I шелъ вяло, давая этимъ понять его любимцу, что къ окончательному разрыву могутъ привести только мѣры гораздо рѣшительнѣе. Тогда Букингамъ склонилъ англійскаго короля принять сторону французскихъ протестантовъ и дать имъ помощь. Жители Ла-Рошель, будучи увѣрены въ покровительствѣ Англіи, послали къ Букингаму герцога де-Субизъ и графа де-Бранкасъ; и любимецъ Карла I сдѣлалъ для нихъ болѣе, нежели они могли надѣяться, а именно вывелъ изъ Великобританскихъ портовъ сто-парусный флотъ и высадился на островѣ Ре, которымъ и завладѣлъ; онъ не могъ взять только цитадѣли Святаго Мартина, геройски защищаемой графомъ де-Туарасъ съ двумя стами пятьюдесятью человѣками, противъ двадцати тысячъ англичанъ.
Наконецъ, желаніе Ришелье осуществилось. Подобно рыбаку, выжидающему удобную минуту, онъ могъ теперь однимъ неводомъ захватить англичанъ и жителей Рошель, политическихъ и религіозныхъ враговъ.
Тотчасъ же было отдано приказаніе всѣмъ войскамъ двинуться къ Ла-Рошель.
Два событія на минуту отвлекли вниманіе Франціи отъ важнаго пункта на которомъ оно было сосредоточено. М-ль де-Монпансье, сдѣлавшись герцогиней Орлеанской, родила въ Нантѣ дочь, бывшую въ послѣдствіи la grande Mademoiselle[13], съ которою мы познакомимся ближе во время войны Фронды и при дворѣ Людовика XIV. Но молодая и прекрасная принцесса, на которую Франція полагала такъ много надеждъ, скончалась родами: бракъ обагренный кровью, не получилъ благословенія небесъ.
Другое событіе было казнь графа де-Бутвиль. Этотъ дворянинъ, принужденный укрыться въ Нидерландахъ въ слѣдствіе двадцати двухъ дуэлей, снова оставилъ Брюссель и вздумалъ устроить двадцать-третью посреди Пласъ-Руаяль. Онъ былъ схваченъ и отведенъ въ Бастилію вмѣстѣ съ своимъ секундантомъ графомъ Шапель, убившимъ Бюсси д’Амбуазъ его противника, у обоихъ виновниковъ отсѣкли головы въ Гревѣ, не смотря на заступничество Конде, Монморанси и Ангулемовъ, и съ паденіемъ этихъ двухъ головъ, изъ которыхъ одна принадлежала члену дома Монморанси, французское дворянство, столь щекотливое, всегда готовое драться, протестовало не одними уже криками ужаса.
Впрочемъ король успокоилъ умы, назначивъ этому дворянству свиданіе подъ стѣнами ла-Рошель, объявивъ, что самъ будетъ руководить осадою. Оставимъ кардинала выказывать воинственный свой геній, какъ онъ уже выказалъ политическій, и прослѣдимъ маловажное произшествіе, тѣсно впрочемъ связанное съ цѣлью нашего предисловія, и показывающее намъ еще одну новую причину супружеской антипатіи, которая между Лудовикомъ XIII и Анной Австрійской должна была скоро прекратиться въ ненависть.
Мы сказали, что намѣреніе Букингама противъ Франціи, внушенное ничтожною причиною, должно было имѣть сильное дѣйствіе; его намѣреніе было вооружить противъ Франціи во первыхъ Англію, что и было уже сдѣлано; потомъ посредствомъ лиги привлечь на сторону короля Карла I, герцоговъ: Лотаринскаго, Савойскаго, Боварскаго и эрцъ-герцогиню, господствовавшую именемъ Испаніи во Фландріи. И чтобы исполнить это намѣреніе, подготовленное уже м-мъ де-Шеврезъ, сосланною въ Лотарингію послѣ процесса Шале, герцогъ Букингамъ послалъ одного изъ своихъ самыхъ искусныхъ и надежныхъ повѣренныхъ: милорда Монтегю.
Но и Ришелье также имѣлъ преданныхъ агентовъ и людей надежныхъ; онъ имѣлъ ихъ даже между приближенными, герцога Букингама. Онъ узналъ объ этомъ намѣреніи, какъ только оно было задумано и сообщилъ о немъ королю, не скрывъ отъ него что любовь Букингама къ королевѣ была единственною причиною всѣхъ этихъ смутовъ государства. И когда Людовикъ XIII занемогъ въ Виллеруа, по дорогѣ къ ла-Рошель, королева тотчасъ же поспѣшила къ нему изъ Парижа. Приказъ былъ отданъ господину де-Юміеру, старшему камергеру, не впускать никого въ комнату короля, не испросивъ на это позволенія у августѣйшаго больнаго. Бѣдный камергеръ, думая что это приказаніе ни въ какомъ случаѣ не относится къ королевѣ, пропустилъ ее безъ доклада. Десять минутъ спустя, Анна Австрійская, вся въ слезахъ вышла изъ комнаты своего супруга, г. де-Юміеръ получилъ приказаніе оставить дворъ.
Анна Австрійская возвратилась въ Парижъ съ безпокойствомъ, предугадывая грозу, подымающуюся со стороны Англіи, какъ вдругъ она узнала что милордъ Монтегю, повѣренный герцога Букингама, арестованъ.
Вотъ какъ это произошло.
Ришелье, не упускавшій изъ вида Портсмутъ, зналъ объ отъѣздѣ милордъ Монтегю, который долженъ былъ прибыть въ Лотарингію и Савойю черезъ Фландрію. Но кардиналъ именемъ короля, отдалъ приказаніе г. де-Бурбоннъ, домъ котораго находился на границахъ Барруа, гдѣ долженъ былъ проѣзжать милордъ Монтегю, слѣдить за нимъ и если возможно арестовать его.
Г. де-Бурбоннъ имѣлъ сильное желаніе прислужиться кардиналу. Потому, тотчасъ же по полученіи приказа, онъ сталъ заботиться о исполненіи его. Велѣлъ позвать двухъ басковъ, ему преданныхъ и въ ловкости которыхъ онъ былъ увѣренъ; велѣлъ имъ переодѣться въ платье слесарскихъ подмастерій, и слѣдовать повсюду за милордомъ Монтегю, находившимся тогда въ Нанси, то въ близи, то издали, смотря но обстоятельствамъ и ихъ усмотрѣнію. Эти два баска исполнили въ точности данное имъ порученіе; они сопровождали Монтегю во все время его путешествія; и когда онъ прибылъ въ Барруа, и былъ недалеко отъ французской границы, одинъ изъ нихъ поспѣшилъ впередъ, чтобы увѣдомить своего господина. Г. де-Бурбоннъ тотчасъ же сѣлъ на лошадь и въ сопровожденіи 10 или 12 изъ своихъ друзей, занялъ мѣсто близь дороги, по которой надлежало ѣхать посланному Букингама и онъ ими былъ схваченъ, въ то время какъ утѣшалъ себя, что почти достигъ цѣли своего назначенія.
Милорда Монтегю сопровождали дворянинъ Окенгамъ и камердинеръ милорда, въ чемоданѣ котораго найденъ былъ договоръ. Плѣнные отвезены были въ Бурбонь, гдѣ имъ данъ былъ ужинъ; а оттуда въ Куаффи, довольно укрѣпленный замокъ. Но такъ, какъ опасались какой нибудь попытки со стороны герцога Лотарингскаго, то войска, находившіяся въ Бургундіи и въ Шампаньи, получили приказаніе окружить Куаффи; они должны были оттуда сопроводить заключенныхъ до Бастиліи.
Съ ужасомъ узнала королева о взятіи подъ стражу милорда Монтегю; она знала довѣріе герцога Букингама къ этому дворянину и страшилась, чтобы съ нимъ не было письма къ ней отъ герцога; ибо въ положеніи, въ которомъ она находилась теперь съ королемъ, ей предстояло не болѣе ни менѣе какъ быть отосланною въ Испанію.
Она узнала, что въ числѣ войскъ, сопровождавшихъ милорда Моитсгю, находился отрядъ жандармовъ и вспомнила, что года два или три тому назадъ, она доставила мѣсто юнкера въ этомъ отрядѣ Лапорту, одному изъ самыхъ преданныхъ ей людей, какъ это мы имѣли случай видѣть, когда послѣ Аміенскаго дѣла онъ попалъ въ немилость короля. Она справилась, гдѣ находился Лапортъ и узнала что онъ взялъ отпускъ, желая провести время поста въ Парижѣ; и такъ сама судьба приблизила его къ королевѣ, она секретно приняла его въ Луврѣ въ 12 часовъ ночи, и онъ не былъ никѣмъ узнанъ.
Анна Австрійская разсказала этому преданному ей человѣку, уже пострадавшему за свою королеву и готовому снова страдать, ужасное положеніе, въ которомъ она находилась.
— Я только васъ однихъ знаю кому бы я могла ввѣриться, и вы одни въ состояніи вывести меня изъ опасности, которой я подвергаюсь.
Лапортъ увѣрилъ ее въ своей преданности, и спросилъ у нее, чемъ онъ можетъ доказать ей это.
— Вотъ въ чемъ дѣло, сказала ему королева, надо чтобы вы тотчасъ же возвратились въ свой отрядъ, и во время сопровожденія милорда Монтегю, нашли бы удобный случай переговорить съ нимъ и узнать, нѣтъ ли чего нибудь касающагося до меня въ отнятыхъ у него бумагахъ и скажите ему, чтобы онъ въ своихъ отвѣтахъ ни подъ какимъ видомъ не произносилъ моего имени, что его никакъ не можетъ спасти, а меня погубить.
Лапортъ отвѣчалъ, что онъ готовъ умереть за королеву. Анна Австрійская благодарила его; назвала своимъ спасителемъ, отдала ему всѣ находившіяся при ней деньги и онъ отправился въ эту же ночь.
Онъ прибылъ въ Куаффи въ то самое время, какъ войска выходили изъ него. Милордъ Монтегю ѣхалъ верхомъ на маленькой лошади посреди ихъ, по видимому свободный, но безъ шпаги и даже безъ шпоръ. Его везли въ Парижъ не только открыто, и днемъ, но лотарингскіе войска были даже предупреждены, что какъ толѣко заключенный выѣдетъ изъ города, будетъ сдѣлано два пушечныхъ выстрѣла, чтобы увѣдомить ихъ объ этомъ отъѣздѣ. Они слѣдовательно могли, еслибъ это было желаніемъ ихъ герцога, попытаться помѣшать шествію. Пушечныя выстрѣлы раздались, и войска, остановившіяся на нѣкоторое время, начали готовиться къ сраженію, давая тѣмъ время лотарингцамъ начать дѣло; но они не трогались съ своихъ квартиръ и французское войско отъ восьми до девяти сотъ всадниковъ, предводительствуемыхъ г. де-Бурбоннъ, продолжало свой путь къ Парижу.
Пріѣхавъ въ Куаффи, Лапортъ занялъ свое мѣсто между товарищами; но какъ было извѣстно, что отпускъ его не конченъ, баронъ де-Нонтье, знаменосецъ отряда и приверженецъ Анны Австрійской, хорошо понялъ, что причина, понудившая его вернуться въ полкъ, была другая и гораздо важнѣе, нежели провожать плѣнника. Онъ даже далъ ему это замѣтить во время марша, и какъ Лапортъ зналъ преданность барона Понтье королевѣ и чувствовалъ, что онъ ему нуженъ будетъ для сближенія съ милордомъ Монтегю, то не высказывая вполнѣ своего порученія, далъ однако ему понять, что подозрѣнія его основательны. Баронъ видя, что Лапортъ не намѣренъ выдать своего секрета, имѣлъ достаточно скромности не настаивать болѣе.
Только въ этотъ же вечеръ онъ удержалъ его у себя, не желая чтобы онъ шелъ ночевать въ общую квартиру отряда, разсчитывая, что этимъ онъ даетъ Лапорту возможность скорѣе сблизиться съ плѣнникомъ.
Въ самомъ дѣлѣ, чтобъ доставить развлеченіе милорду Монтегю, съ которымъ, не смотря на плѣнъ, обходились какъ съ вельможей, г. де-Бурбоннъ приглашалъ всякій вечеръ офицеровъ, для составленіе ему партіи. Лапортъ, находившійся въ числѣ офицеровъ былъ также приглашенъ вмѣстѣ съ другими и никогда непропускалъ случая быть на этихъ собраніяхъ.
Съ перваго дня милордъ Монтегю видѣвшій Лапорта во время путешествія герцога Букингама во Францію, узналъ его и считая за одного изъ самыхъ ревностныхъ слугъ королевы, понялъ, что онъ тутъ находится не безъ особой причины. Онъ устремилъ взглядъ свой на Лапорта и когда послѣдній обернулся въ его сторону, они обмѣнялись взглядами, которыхъ никто не замѣтилъ, исключая барона де-Понтье, еще болѣе убѣдившагося, что Лапортъ пріѣхалъ для переговоровъ съ плѣннымъ.
Баронъ де-Понтье, чтобы сколь возможно, конечно, не выказывая этого явно, помочь стараніямъ преданнаго слуги, назначилъ однажды вечеромъ, когда недоставало четвертаго для составленія партіи милорду Монтегю, Лапорта, который съ радостью принялъ предложенное ему мѣсто за карточнымъ столомъ. Какъ только онъ сѣлъ, нога его встрѣтила ногу милорда, и это дало ему понять, что Монтегю его узналъ. Лапортъ съ своей стороны, употребляя то же средство, старался предупредить плѣнника, что онъ долженъ быть осторожнымъ, потомъ во время разговора посредствомъ фразъ понятныхъ только имъ, они посовѣтовали другъ другу быть внимательнѣе.
Дѣйствительно, хотя не было никакой возможности сказать что нибудь другъ другу, но можно было писать. Играя, Лапортъ нарочно оставилъ карандашъ, которымъ записывали призы; милордъ Монтегю спряталъ его такъ, что никто этого не замѣтилъ.
На другой день, когда возобновилась игра, Лапортъ снова помѣстился между плѣнникомъ и барономъ де-Понтье, съ другой стороны милорда сидѣлъ самъ г. де-Бурбоннъ.
Играя, Лапортъ умышленно уронилъ часть колоды на полъ. Милордъ Монтегю, съ обычною своею вѣжливостью, поспѣшилъ нагнуться, чтобы помочь Лапорту исправить эту неловкость, вмѣстѣ съ картами онъ поднялъ записку, которую тотчасъ же спряталъ въ карманъ.
На другой день, милордъ Монтегю, всегда отличавшійся предупредительностью, при видѣ Лапорта, подошелъ къ нему и протянулъ ему руку. Этотъ послѣдній поклонился въ отвѣтъ на такую вѣжливость, и почувствовалъ что милордъ, при пожатіи руки, передалъ ему отвѣтъ на вчерашнюю записку.
Отвѣтъ былъ самый успокоительный. Милордъ Монтегю утверждалъ, что не получалъ отъ Букингама никакихъ писемъ къ королевѣ, что имя ея не было замѣшано въ отнятыхъ у него бумагахъ, и кончалъ свою записку увѣреніемъ, что королева можетъ быть спокойна, и что онъ скорѣе умретъ, нежели скажетъ или сдѣлаетъ что либо непріятнаго для ея величества.
Лапортъ хотя и обладалъ столь нетерпѣливо ожидаемымъ письмомъ, однако все таки не торопился оставить отрядъ, продолжая по прежнему всякій день играть съ милордомъ. И въ самомъ дѣлѣ, онъ не могъ ни послать письмо по почтѣ боясь, чтобъ оно не было перехвачено, ни оставить свой отрядъ, опасаясь что догадаются, для чего онъ пріѣзжалъ. Какъ ни велико было нетерпѣніе Лапорта, однако онъ медленно приближался къ Парижу вмѣстѣ съ своимъ отрядомъ; наконецъ они въѣхали въ Парижъ въ страстную пятницу и такъ какъ въ этотъ же день плѣнный былъ препровожденъ въ Бастилію и включенъ въ списокъ арестантовъ, то Лапортъ, окончивъ свои обязанности относительно милорда, былъ уже совершенно свободенъ.
Королева лично узнала о его возвращеніи, она такъ сильно желала скорѣй увидѣть своего посланнаго, что въ день, назначенный для въѣзда милорда Монтегю, сѣла въ карету и велѣла проѣхать мимо шествія, въ которомъ между жандармами увидѣла Лапорта, замѣтившаго ее съ своей стороны и старавшагося успокоить ее торжествующимъ знакомъ.
Тѣмъ не менѣе, въ теченіе всего этого дня Анна Австрійская была въ большомъ безпокойствѣ. И какъ только настала ночь, Лапортъ, какъ и въ первый разъ, пробрался въ Лувръ, гдѣ нашелъ королеву, ожидавшую его съ большимъ нетерпѣніемъ.
Онъ началъ съ того, что подалъ ей записку милорда Монтегю, которую королева съ жадностью прочла, и перечитывала нѣсколько разъ; потомъ она глубоко вздохнувъ, сказала:
— Ахъ, Лапортъ! вотъ въ продолженіе уже цѣлаго мѣсяца первый разъ, что я вздохнула свободно. Но какъ же это вы, имѣя такую драгоцѣнную новость, не могли переслать мнѣ это письмо пораньше, или сами не привезли его съ гораздо большею поспѣшностью.
Тогда Лапортъ передалъ королевѣ ходъ всего дѣла, и сказалъ что считалъ гораздо безопаснѣе для спокойствія ея величества употребить всѣ возможныя предосторожности. Королева нашла, что онъ былъ правъ, дѣйствуя осіорожно. Потомъ она ему надѣлала множество обѣщаній, говоря что еще до сихъ поръ никто не оказалъ ей такой важной услуги какъ онъ.
Между тѣмъ король и кардиналъ, старались ускорить осаду ла-Рошель, гдѣ день ото дня дѣла шли все хуже и хуже. Съ самаго начала блокады, такъ хорошо веденной и не допускавшей въ городъ никакого подвоза съѣстныхъ припасовъ, въ особенности, со времени возведенія поперегъ рейда плотины, не дававшей кораблямъ возможности проникнуть въ гавань, городъ чувствовалъ недостатокъ во всемъ, и удержался только мужествомъ, энергіею и благоразуміемъ своего мера, Гитона, и примѣромъ, который подавали собою герцогиня Роганъ и ея дочь, питавшіяся въ продолженіи трехъ мѣсяцевъ лошадинымъ мясомъ и самымъ малымъ количествомъ хлѣба[14]. Но не всѣ имѣли даже лошадиное мясо и столь ничтожное количество хлѣба народъ нуждался во всемъ; слабыя въ вѣрѣ громко роптали. Король, предупрежденный обо всемъ, что происходило въ городѣ, старался поддерживать это несогласіе, постоянно подавляемое и постоянно возраждающееся, вновь обѣщая выгодныя условія. Магистраты земскаго суда возставали противъ мера. Были собранія, въ которыхъ происходили сильные споры; въ одномъ изъ нихъ дошло даже до драки, гдѣ городовой глава и его приверженцы помѣнялись нѣсколькими кулачными ударами съ совѣтниками земскаго суда.
Спустя короткое время послѣ этой сцены, слѣдствіемъ которой было, что приверженцы короля должны были искать пріюта въ его станѣ, отъ двухъ до трехъ сотъ мужчинъ и столько же женщинъ, не будучи въ силахъ долѣе переносить страшныя лишенія, которымъ они были подвержены, рѣшились оставить городъ и идти просить хлѣба у королевской арміи. Осажденные, которыхъ это освобождало отъ столькихъ безполезныхъ желудковъ, съ радостью отворили имъ ворота, и эта печальная процессія приближалась къ стану, прося милосердія у короля. Но они просили милосердія у Людовика, которому недоступна была эта добродѣтель. Онъ отдалъ приказаніе раздѣть мужчинъ до нага, а на женщинахъ оставить однѣ рубашки, потомъ солдаты, взявъ въ руки кнуты, погнали этихъ несчастныхъ, какъ стадо, обратно къ городу, не давно оставленному ими, и теперь не хотѣвшему снова принять ихъ. Три дня стояли они въ такомъ положеніи подъ стѣнами роднаго города, умирая отъ стужи, умирая отъ голода, обращая свои мольбы то къ друзьямъ, то къ врагамъ, пока наконецъ самыя несчастныя, какъ это всегда случается, не сжалились надъ ними; ворота отворились и имъ было позволено снова придти раздѣлять нищету покинутыхъ ими. Одно время думали, что скоро все кончится; Людовикъ XIII, котораго осада почти столько же томила, какъ и самихъ осажденныхъ, потребовалъ однажды къ себѣ своего оруженосца Бретона, приказалъ ему облечься въ его боевой нарядъ, украшенный лиліями, надѣть его токъ, взять въ руку его скипетръ, и идти, въ сопровожденіи двухъ трубачей, объявить въ извѣстныхъ формахъ, приказаніе меру и всѣму городовому совѣту — сдаться.
Вотъ каково приказаніе, отданное меру.
«Тебѣ, Гитонъ, меръ города ла-Рошель, именемъ короля моего государя, моего и твоего единственнаго верховнаго властелина, приказываю немедленно созвать городское собраніе, гдѣ бы всякій могъ услышать изъ устъ моихъ то, что я имѣю объявить вамъ отъ имени его величества.»
Если бы меръ вышелъ къ градскимъ воротамъ слушать это приказаніе, и созвалъ бы городской совѣіъ, какъ сказано было въ приказѣ, то Бретонъ долженъ былъ явиться въ собраніе и прочесть слѣдующее второе объявленіе:
«Тебѣ, Гитонъ, меръ города ла-Рошель, всѣмъ градскимъ старшинамъ, пэрамъ, и вообще всѣмъ, участвующимъ въ управленіи городомъ, именемъ короля моего государя, моего и вашего единственнаго властелина приказываю оставить свою непокорность, отворить предъ нимъ ваши ворота и немедленно воздать полное повиновеніе, должное ему, какъ вашему единственному верховному и естественному властелину, объявляю вамъ что въ такомъ случаѣ онъ окажетъ вамъ свое милосердіе, и проститъ вамъ ваше преступленіе въ вѣроломствѣ и возмущеніи; напротивъ, если вы будете упорствовать въ вашей жестокости отказываясь отъ милосердія такого великаго монарха, я именемъ его объявляю, что нечего уже будетъ вамъ надѣяться на его помилованіе, и что вы должны будете ожидать отъ его власти отъ его оружія и отъ справедливости, наказанія, заслуженнаго вашими преступленіями, однимъ словомъ всѣхъ строгостей, которыя такой великій государь можетъ и долженъ выказать такимъ недостойнымъ подданнымъ, какъ вы!»
Но несмотря на великолѣпіе, употребленное королевскимъ оруженосцемъ, и на безпрестанно повторяемые звуки трубъ, сопровождавшихъ его трубачей, ни меръ, ни кто либо другой не выходили къ воротамъ встрѣчать его; даже часовые не отвѣчали сему, и Бретонъ долженъ былъ оставить на землѣ свои прокламаціи.
Осажденные, не смотря на свое безвыходное положеніе, сильно надѣялись на обѣщаніе герцога Букингама, сдѣлать нападеніе на непріятельскій станъ, которое и въ самомъ дѣлѣ было уже приготовлено, какъ вдругъ случилось одно изъ тѣхъ неожиданныхъ событіи, уничтожающихъ всѣ человѣческія соображенія и могущихъ однимъ ударомъ спасти или погубить цѣлое государство.
Букингамъ преслѣдовалъ свой планъ вторженія во Францію со всею дѣятельностью, къ какой только былъ способенъ, посреди сильной оппозиціи, возникшей въ Англіи противъ этой войны, не имѣвшей съ Францію дѣйствительно важныхъ побудительныхъ причинъ; правда, что съ тѣхъ поръ, какъ предпринята эта война, какъ протестанты видѣли, до какой крайности доведены были ихъ единовѣрцы въ ла-Рошель, они первые желали, чтобы какой нибудь сильный ударъ заставилъ короля и кардинала снять осаду. Но Букингамъ, разбитый уже на островѣ Ре, берегъ этотъ ударъ къ тому времени, когда лига объявитъ войну. Но арестъ милорда Монтегю произвелъ волненіе въ лигѣ и герцогъ принужденъ былъ отозвать назадъ флотъ, отправившійся на помощь къ ла-Рошель. Флотъ возвратился въ Портсмутскій рейдъ не только не сдѣлавъ ничего, но даже не попытавшись что либо сдѣлать.
Причиною тому было, что Букингамъ, какъ мы уже сказали, все поджидалъ извѣстія объ томъ, что герцоги Лотарингскій, Савойскій и Баварскій, равно какъ и эрцъ-герцогиня готовы вторгнуться во Францію
Но при появленіи флота, причины возврата котораго были неизвѣстны, въ Англіи возгорѣлся сильный мятежъ, народъ толпился у отеля Букингама и даже умертвилъ его доктора. На другой день Букингамъ велѣлъ вывѣсить объявленіе, которымъ онъ извѣщалъ, что флотъ былъ имъ отозванъ только съ тою цѣлью, чтобы самому принять предводительство надъ нимъ. Но на это объявленіе отвѣчали другимъ, которое содержало слѣдующія угрозы:
— Кто управляетъ королевствомъ?
— Король.
— Кто управляетъ королемъ?
— Герцогъ.
— Кто управляетъ герцогомъ?
— Діяволъ….
— Пусть герцогъ бережется, а не то его постигнетъ участь его доктора!
Эта угроза не обезпокоила Букингама, во первыхъ потому, что онъ былъ очень храбръ, а во вторыхъ потому, что эти угрозы такъ часто повторялись, что онъ наконецъ къ нимъ привыкъ. Немудрено, что онъ преспокойно продолжалъ приготовленіе къ войнѣ, вовсе не заботясь о сбереженіи своей жизни.
Наконецъ 23 августа, когда Букингамъ, послѣ аудіенціи, данной имъ въ своемъ домѣ въ Портсмутѣ герцогу де-Субизъ и посланнымъ изъ Ла-Рошель вышедъ изъ комнаты, гдѣ у нихъ были кой-какія переговоры, обернулся чтобы сказать что-то герцогу де-Фріаръ, вдругъ почувствовалъ сильную боль. Увидавъ бѣгущаго прочь человѣка, онъ схватился за грудь, почувствовалъ рукоятку ножа, тотчасъ же его вырвалъ изъ раны и закричалъ:
— О! злодѣй! онъ меня убилъ!
И въ ту же минуту онъ упалъ на руки окружающихъ и умеръ, не бывъ въ состояніи произнести ни одного слова болѣе.
Возлѣ него на полу лежала шляпа, а въ ней бумага съ слѣдующими словами:
«Герцогъ Букингамъ былъ врагъ королевства, за это и убилъ его.»
Тогда во всѣхъ окнахъ раздались крики:
— Держите убійцу; убійца безъ шляпы.
Много было гулящихъ по улицѣ, ожидавшихъ выхода герцога, въ этой толпѣ быль только одинъ человѣкъ безъ шляпы, очень блѣдный, но казавшійся совершенно спокойнымъ; всѣ бросились на него съ криками: Вотъ убійца герцога! — Да, отвѣчалъ онъ, я убилъ его.
Убійца былъ взятъ и отведенъ въ судъ.
Тамъ онъ признался во всемъ, говоря, что онъ хотѣлъ спасти королевство смертію того, который давалъ дурныя совѣты королю. Впрочемъ онъ все время утверждалъ, что не имѣлъ сообщниковъ и что не личная ненависть къ герцогу, побудили его къ этому поступку.
Однако, въ послѣдствіи узнали, что этотъ человѣкъ, будучи лейтенантомъ, въ два раза просилъ у герцога капитанскаго чина, въ которомъ ему оба раза отказали. Имя его было, Джонъ Фельтонъ: онъ умеръ съ твердостію фанатика и съ покойствіемъ мученика.
Понятно, какое дѣйствіе произвела, эта новость въ Европѣ, а особливо при французскомъ дворѣ. Когда Аннѣ Австрійской объявили объ этой смерти, она едва не лишилась чувствъ и проронила даже неосторожное восклицаніе: — Это не возможно! я только что получила письмо отъ него.
Но вскорѣ не оставалось никакого сомнѣнія; эта ужасная новость подтверждена была королевѣ Людовикомъ XIII, по возвращеніи его въ Парижъ. Онъ сдѣлалъ это впрочемъ со всею желчею своего характера, не взявъ на себя даже труда скрыть отъ жены радость, чувствуемую имъ отъ этого событія.
Королева, съ своей стороны была столь же откровенна. Она заперлась съ своими самыми приближенными, и онѣ были свидѣтельницами проливаемыхъ ею слезъ. Время, успокоивая грусть ея, не могло однако изгладить изъ ея памяти прекраснаго образа благороднаго герцога, который всѣмъ пожертвовалъ для нея, и которому, какъ она постоянно подозрѣвала Ришелье и Людовика XIII, любовь къ сей стоила жизни.
Ея приближенные, зная какія нѣжныя воспоминанія она сохранила о герцогѣ Букингамѣ, часто говорили съ ней о немъ, и она всегда съ удовольствіемъ принимала участіе въ этихъ разговорахъ.
Однажды вечеромъ, когда несчастная королева, сидя у камина, съ глазу на глазъ разговаривала съ Вуатюромъ, своимъ любимымъ поэтомъ, замѣтивъ его задумчивость, спросила, о чемъ онъ думаетъ. Вуатюръ отвѣчалъ ей въ стихахъ съ легкостью импровизаціи, характеризующею поэтовъ того времени:
Je pensais que la destinée,
Après tant d’injustes malheurs,
Vous а justement couronnée
De gloire, d’eclat, et d’honneurs;
Mais que vous étiez plus heureuse,
Lorsque vous étiez autrefois,
Je ne dirai pas amoureuse….
La rime le veut toutefois.
Je pensais (nous autres poètes
Nous pensons extravagamment)
Ce que, dans l’humeur où vous êtes,
Vous feriez, si dans ce moment,
Vous avisiez en cette place
Venir le duc de Buckingham,
Et lequel serait en disgrâce
De lui ou du pere Vincent.
(Я думалъ, что судьба, послѣ столькихъ незаслуженныхъ несчастій, достойно васъ увѣнчала славой, блескомъ и почестями; но что вы были счастливѣе, когда, въ былыя времена, не скажу были влюблены…. хотя и риѳма этого требуетъ.
Я думалъ (вѣдь мы поэты разсуждаемъ сумасбродно) чтобы вы сдѣлали въ настоящемъ вашемъ расположеніи духа, еслибъ въ эту минуту на этомъ мѣстѣ увидали герцога Букингама, и кто впалъ бы въ немилость, онъ или отецъ Венсенъ?)
Итакъ, въ 1614 году Вуатюръ говорилъ, что прекрасный герцогъ былъ бы предпочтенъ духовнику королевы, т. е. шестнадцать лѣтъ спустя послѣ нами разсказаннаго убійства.
Глава V.
1629-1638.
править
Политическія слѣдствія осады города ла-Рошели извѣстны. Ла-Рошель, осаждаемая кардиналомъ и доведенная посредствомъ устроенной, по повелѣнію его, плотины, до голода, должна была сдаться на капитуляцію, 28 октября 1628 года, послѣ одинадцати-мѣсячной осады.
Что касается до частнаго результата, то онъ состоялъ въ совершенномъ разладѣ между королемъ и королевою; разладѣ, который, въ продолженіе слѣдующихъ десяти лѣтъ, еще болѣе усилился смертію герцога Монморанси, испанскою войною 1635 года и тайными сношеніями Анны Австрійской съ г. Мирабелемъ, испанскимъ посланникомъ. Читатель не забылъ, что Лапортъ бытъ жертвою этихъ сношеній, что онъ былъ посаженъ въ Бастилію и что Шавиньи, объявляя Людовику XIII о беременности королевы, испросилъ для него прощеніе.
Въ началѣ этого историческаго разсказа мы уже упомянули, что во Франціи долго не вѣрили этой радостной вѣсти и когда наконецъ она подтвердилась, тысячи странныхъ слуховъ распространились объ этой беременности, такъ долго и такъ тщетно ожидаемой. Мы знаемъ, что эти толки недостойны страницъ исторіи, и мы не даемъ имъ никакой вѣры но передаемъ ихъ только для того, чтобы доказать, что въ изученіи этой эпохи мы ничѣмъ не пренебрегали, что мы равно ознакомились съ сочиненіями Мезере, Левассора, Даніеля, остроумными записками Бассомпьера, Талдемана-де-Рео и Бріенна, съ архивами библіотекъ равно какъ и съ уличными слухами.
Увѣряли, что королева вполнѣ были убѣждена въ томъ, что не она сама была причиною своего безплодія, потому что еще къ 1636 году она чувствовала себя въ первый разъ беременною. Говорили, что эта первая беременность была удачно скрываема отъ короля и, быть можетъ, этотъ первый исчезнувшій ребенокъ есть то самое лице, которое впослѣдствіи появится подъ именемъ Желѣзной маски.
Исчезновеніе этого младенца, который, по тѣмъ-же толкамъ, былъ мужескаго поля, причинило много печали Аннѣ Австрійской, какъ матери и какъ королевѣ. Здоровье Людовика XIII день ото-дня становилось хуже, и его величество могъ умереть каждую минуту, оставляя свою вдову на жертву прежней ненависти Ришелье. Анна Австрійская имѣла уже передъ своими глазами примѣръ такой ненависти: королева Марія Медичи, рѣшившаяся противодѣйствовать кардиналу, была отправлена, не смотря ни то, что была мать Людовика XIII, въ ссылку, и жила въ самомъ несчастномъ положеніи въ чужой землѣ.
Правда, что и самъ кардиналъ казался осужденнымъ на смерть: доктора говорили, что ему немного уже остается жить. Но онъ такъ часто выдавалъ себя больнымъ, и распускалъ слухъ о приближеніи послѣднихъ минутъ своихъ, какъ Тиберій, что наконецъ перестали тому вѣрить. Впрочемъ былъ-ли кардиналъ дѣйствительно боленъ, и была-ли его болѣзнь дѣйствительно смертельна, кто могъ сказать, который изъ двухъ умретъ прежде — король или кардиналъ?. И если бы Ришелье пережилъ Людовика XIII только шестью мѣсяцами, то и этого времени было бы для него довольно, чтобы погубить на-вс.егдя королеву.
Говорили также, что съ тѣхъ поръ, какъ королева почувствовала свою вторичную беременность, она пожелала ею воспользоваться, чтобы увѣрить Людовика XIII, что онъ былъ виновникомъ ея и заставить его признать плодъ этой беременности наслѣдникомъ короны, если это будетъ сынъ. Слѣдовательно сцена, искусно подготовленная, происходившая у дѣвицы ла-Файеттъ, съ которой мы начали эту исторію, была не что иное, какъ комедія, въ которой король долженъ былъ играть роль обманутаго мужа.
Словесныя и письменныя показанія Гито, начальника тѣлохранителей королевы, были причиною этихъ слуховъ, или по крайней мѣрѣ, усиливали ихъ. Гито разсказывалъ, что мысль ѣхать ужинать и ночевать въ Лувръ и въ голову не приходила Людовику XIII; что еще въ продолженіе этого достопамятнаго вечера 5-го декабря, сама королева два раза посылала въ монастырь «Благовѣщенія», къ своему августѣйшему супругу, который, уставъ отъ борьбы и продолжительнаго сопротивленія, склонился наконецъ на ея усильныя просьбы, а особенно на просьбы дѣвицы ла-Файеттъ. Что касается до настоящаго отца этихъ двухъ дѣтей, то, какъ увидимъ, онъ явится впослѣдствіи на сцену; но повторяемъ, что все это были одни только слухи, распространенные аристократами или народомъ, слухи, на которыхъ историкъ не можетъ основываться, хотя и упоминаетъ объ нихъ.
Одно только не подлежитъ сомнѣнію; именно то, что королева была беременна и что эта беременность радовала всю Францію. Но эта радость смѣшивалась съ опасеніемъ, чтобы королева не разрѣшилась дочерью.
Анна Австрійская, предполагая, что у нея родится сынъ, пожелала найти астролога, который бы въ минуту его рожденія составилъ его гороскопъ; она обратилась съ этою просьбою къ королю, который поручилъ это важное дѣло кардиналу; кардиналъ взялся отъискать такого чародѣя
Ришелье, вѣря въ астрологію, какъ это доказываютъ его записки, вспомнилъ о Кампанеллѣ, испанскомъ якобинцѣ, въ познаніяхъ котораго онъ имѣлъ когда-то случай убѣдиться; но Кампанелла выѣхалъ изъ Франціи. Кардиналъ приказалъ узнать, что съ нимъ случилось и узналъ, что Кампанелла былъ схваченъ итальянскими инквизиторами, какъ колдунъ, и сидѣлъ въ Миланской тюрьмѣ, ожидая своего приговора. Ришелье имѣлъ сильное вліяніе на дворы иностранныхъ державъ: онъ настоятельно потребовалъ свободы Кампанеллы, въ чемъ ему и не было отказано.
Королевѣ объявили, что она можетъ быть покойна, и что астрологъ, который составитъ гороскопъ новорожденнаго, уже на дорогѣ во Францію.
Наконецъ настала вожделѣнная минута. 4-го сентября 1638 года, въ 11 часовъ вечера, королева почувствовала первыя боли родовъ. Она была въ это время въ Сенъ-Жерменѣ-ан-Лэ (Sain Germain-en-Laye), въ павильонѣ Генриха IV, окна котораго выходили къ водѣ.
Ожидаемыя слѣдствія родовъ такъ интересовали Парижанъ, что многія лица, которымъ нельзя было оставаться въ Сенъ-Жерменѣ, или которыхъ дѣла удерживали въ Парижѣ, въ послѣдніе дни беременности королевы, разставляли вѣстовыхъ по дорогѣ, ведущей изъ Парижа въ Сенъ-Жерменъ, для полученія самыхъ быстрыхъ и послѣднихъ извѣстій.
Къ несчастію, мостъ Пёйльи былъ сорванъ и черезъ рѣку устроили паромъ, который перевозилъ весьма медленно; но жадные искатели новостей, предупреждавшіе изобрѣтеніе телеграфовъ, ставили часовыхъ на лѣвомъ берегу рѣки, которые смѣнялись каждые два часа и должны были передавать извѣстія на противоположный берегъ.
Имъ приказано было дѣлать отрицательные знаки, если королева еще не разрѣшилась; стоять смирно, сложивъ на-крестъ руки, если королева родитъ дочь; наконецъ, поднявъ шляпы, кричать отъ радости, если королева произведетъ на свѣтъ дофина.
Въ воскресенье 5-го сентября, около пяти часовъ утра, боли усилились и г-жа Филандръ тотчасъ увѣдомила объ этомъ короля, который не спалъ всю ночь, что его присутствіе необходимо. Людовикъ XIII тотчасъ же явился къ королевѣ и далъ повелѣніе, чтобы Гастонъ, его единственный братъ, принцесса Конде и графиня Суассонъ, пришли въ комнату королевы.
Въ шесть часовъ принцессы были введены къ Аннѣ Австрійской. Въ противность правиламъ церемоніала, требующимъ, чтобы въ это время комната королевы была наполнена разными лицами; при Аннѣ Австрійской, кромѣ короля и лицъ, о которыхъ мы упомянули, находилась еще герцогиня Вандомская, которой Людовикъ XIII, въ знакъ особеннаго своего благоволенія, разрѣшилъ присутствовать при родахъ.
Кромѣ того, въ комнатѣ родильницы находились: г-жа Лансакъ, нянька будущаго новорожденнаго, статсъ-дамы: г-жи де-Сенссей и де-Флоттъ; придворныя дамы, двѣ камеръ-юнгфсры, которыхъ имена не сохранились, будущая мамка и акушерка г-жа Пероннь.
Въ прилежащей къ павильону комнатѣ, рядомъ съ той, въ которой находилась королева, былъ для этого случая устроенъ алтарь, передъ которымъ епископы Лизіескій, Меоскій и Бовескій, по совершеніи литургіи по очередно, должны были читать молитвы до тѣхъ поръ, пока королева не разрѣшится.
Съ другой стороны, въ большомъ кабинетѣ королевы, также смежномъ съ тою комнатою были собраны: принцесса Гемене; герцогини Тремуаль и де-Булльонъ; г-жи Вилль-о-Клеркъ, де-Мартемаръ, де-Ліанкуръ и другія придворныя дамы, фрейлины королевы, епископъ Мецскій; герцоги — Вандомскій, Шеврёзскій и Монбазанскій, гг. де-Сувре, де-Мортемаръ, де-Ліанкуръ, де-Вилль-о-Клеркъ, де-Бріонъ, де-Шавиньи; наконецъ, архіепископы: Бургскій, Шалонскій, Манскій, и старшіе придворные чины.
Людовикъ XIII съ большимъ безпокойствомъ прохаживался изъ одной комнаты въ другую. Наконецъ, утромъ въ одинадцать съ половиною часовъ, акушерка возвѣстила, что королева разрѣшилась, и потомъ, спустя минуту, среди глубокаго молчанія и безпокойства короля, послѣдовавшихъ за этимъ извѣстіемъ, она воскликнула:
— Радуйтесь, государь, теперь престолъ Франціи не перейдетъ въ женскій родъ. Королевѣ Былъ далъ дофина.
Людовикъ XIII тотчасъ взялъ младенца изъ рукъ акушерки, и, такъ какъ онъ былъ, показалъ его въ окно, крича: — сынъ, господа! сынъ!
Тотчасъ, по условленнымъ знакамъ, раздались радостныя восклицанія; восклицанія эти перешли за Сену и, по живымъ телеграфамъ, разставленнымъ по дорогѣ, въ одинъ мигь дошли до Парижа.
Потомъ Людовикъ XIII, внеся обратно дофина въ комнату королевы, приказалъ епископу Меоскому, своему старшему придворному священнику, немедленно окрестить новорожденнаго (малымъ крещеніемъ) въ присутствіи всѣхъ принцевъ, принцессъ, герцоговъ, герцогинь, государственнаго канцлера и всей придворной свиты. Затѣмъ, онъ отправился въ часовню стараго замка, гдѣ совершено было съ большимъ торжествомъ благодарственное молебствіе. Затѣмъ король собственноручно написалъ длинное письмо, съ своею печатью, къ собранію городоваго парижскаго магистрата и приказалъ тотчасъ отослать его съ г-мъ Перръ-Баллелемъ.
Празднества, которыя король назначали городу въ своемъ письмѣ, превзошли даже его ожиданія. Всѣ дворянскіе дома были иллюминованы большими изъ бѣлаго воска факелами, вставленными въ огромные мѣдные канделабры. Кромѣ того, всѣ окна были украшены разноцвѣтными бумажными фонарями: дворяне изображали на транспарантахъ свои гербы; простой классъ жителей рисовалъ на нихъ множество различныхъ девизовъ, относящихся къ причинѣ праздника. Большой дворцовый колоколъ неумолкая звонилъ весь этотъ, равно какъ и слѣдующій день; тоже происходило и на Самаритянской колокольнѣ. Колокола эти звонили только въ томъ случаѣ, когда родится у французской королевы сынъ, также въ день рожденія королей и въ часъ ихъ кончины. Въ продолженіе цѣлаго дня, равно какъ и на другой день, въ арсеналѣ и Бастиліи стрѣляли изъ всѣхъ орудій. Наконецъ, въ тотъ-же день вечеромъ, — такъ какъ фейерверкъ, назначенный на площади городской ратуши, не могъ быть приготовленъ ранѣе слѣдующихъ сутокъ, — на той-же площади были разложены костры, куда каждый приносилъ вязанку горючаго матеріала, — что производило такой сильный огонь, что при этомъ освѣщеніи на другомъ берегу Сены можно было читать самую мелкую печать.
По всѣмъ улицамъ разставлены были столы, за которыми всѣ садились пить за здоровье короля, королевы и дофина; въ это время пушечные выстрѣлы не умолкали и горѣли веселые огни, зажигаемые жителями, на-перерывъ одинъ передъ другимъ.
Посланники, съ своей стороны, соперничествовали въ роскоши и праздной мы это торжественное событіе. Въ окнахъ дона Венеціанскаго посланника висѣли гирлянды цвѣтовъ и искусственныхъ плодовъ удивительной работы, надъ которыми живописно красовались фонари и восковые факелы; между тѣмъ большой хоръ музыкантовъ, сидя въ торжественной колесницѣ, запряженной въ шесть лошадей, проѣзжалъ по улицамъ, играя самыя веселыя піесы. Англійскій посланникъ далъ въ саду своего отеля блистательный фейерверкъ и роздалъ вино по всему околотку.
Духовенство также приняло участіе въ общей радости; священнослужители наполняли виномъ и хлѣбомъ корзины являющихся къ нимъ нищихъ. Езуиты (вездѣ и во всемъ одни и тѣже), преисполненные хвастовства и большіе охотники выказаться, вечеромъ 5 и 6 сентября, иллюминовали свои дома съ наружной стороны тысячами факеловъ. 7-го на ихъ дворѣ былъ сожженъ богатый фейерверкъ, который зажегъ огненный дельфинъ, среди тысячи другихъ огней, освѣтившихъ балетъ и комедію, которые были представлены на этотъ же случай ихъ учениками.
Во время этого счастливаго событія кардинала не было въ Парижѣ; онъ находился въ Сенъ-Кентенѣ, въ Пикардіи. Онъ написалъ королю поздравительное письмо и предлагалъ назвать дофинэ Ѳеодосіемъ, т. е. Богомъ-даннымъ.
— «Надѣюсь, говорилъ онъ въ своемъ письмѣ, что какъ онъ есть Ѳеодосій по дару, который Богъ дялъ Вамъ въ немъ, то онъ будетъ также Ѳеодосіемъ и по великимъ качествамъ императоровъ, носившихъ это имя». Съ тѣмъ же курьеромъ Ришелье поздравлялъ королеву; но это письмо было коротко и холодно. — «Великая радость, говорилъ Ришелье въ своемъ оффиціяльномъ письмѣ, не многословна».
Между тѣмъ астрологъ Канпанелла пріѣхалъ во Францію и былъ представленъ къ кардиналу, съ которымъ онъ отправился прямо въ Парижъ. Кардиналъ объяснилъ тогда ему причину, по которой онъ вызвалъ его и приказалъ ему составить гороскопъ дофина, и не скрывая ничего, сказать все, что откроетъ ему наука. Тяжелая отвѣтственность легла на бѣднаго астролога, который, быть можетъ, самъ немного сомнѣвался въ наукѣ, къ пособію которой прибѣгали; по этому, сначала онъ началъ отговариваться, но кардиналъ настаивалъ, давая ему понять, что онъ не даромъ же освободилъ его изъ Миланской тюрьмы, и онъ изъявилъ свою готовность.
Вслѣдствіе чего, его представили ко двору и привели къ дофину, котораго онъ попросилъ раздѣть до-нага и внимательно осмотрѣлъ его со всѣхъ сторонъ; затѣмъ, снова одѣвши его, онъ отправился къ себѣ домой, чтобы сообразить свое предсказаніе.
Всѣ съ нетерпѣніемъ, какъ и должно предполагать, ожидали послѣдствій этихъ наблюденій; но когда увидѣли, что астрологъ не только не являлся ко двору, но даже не давалъ о себѣ никакихъ извѣстій, то королева, потерявъ терпѣніе, послала за нимъ. Кампанелла явился; но онъ объявилъ, что его наблюденія надъ тѣломъ дофина не довольно были еще полны. Дофина снова раздѣли, астрологъ снова разсмотрѣлъ его и впалъ въ глубокое раздумье. Наконецъ, упрашиваемый кардиналомъ, онъ выразилъ ни латинскомъ языкѣ свой гороскопъ слѣдующими словами:
«Этотъ младенецъ будетъ очень гордъ и расточителенъ, какъ Генрихъ IV; онъ будетъ имѣть много заботъ и труда во время своего царствованія; царствованіе его продолжительно и въ нѣкоторой степени счастливо; но кончина его будетъ несчастная и повлечетъ за собою большіе безпорядки въ религіи и въ государствѣ.»
Въ тоже время была, составленъ другой гороскопъ, астрологомъ другаго рода. Шведскій посланникъ Гроціусъ писалъ къ министру Оксеншійрну, спустя нѣсколько дней послѣ рожденія Людовика XIV. «Дофинъ уже перемѣнилъ трехъ кормилицъ, потому что отъ него не только пропадаетъ у нихъ молоко, но онъ еще ихъ кусаетъ[15]. Пусть сосѣди Франціи остерегаются столь ранняго хищничества».
28-го іюля слѣдующаго года, Авиньонскій вице-легагь Сфорца, чрезвычайный папскій нунцій, представилъ королевѣ въ Сенъ-Жерменѣ, пеленки, окропленыя святою водою, который его святѣйшество всегда имѣетъ обыкновеніе посылать первенцамъ французской короны, какъ бы въ доказательство того, что онъ самъ, папа, признаетъ этихъ принцевъ старшими сынами церкви. Сверхъ того, вице-легагь благословилъ отъ имени его святѣйшества дофина и его августѣйшую мать.
Папскія пеленки, великолѣпно вышитыя золотомъ и серебромъ, лежали въ двухъ ящикахъ, обитыхъ малиновымъ бархатомъ; ящики были открыты въ присутствіи самого короля и королевы.
Бросимъ теперь бѣглый взглядъ на Францію и на Европу вообще, и посмотримъ, какіе государи тогда царствовали, и какіе люди родились или вскорѣ родятся, чтобы содѣйствовать славѣ этого дитяти, которое при своемъ рожденіи было названо Богомъ-даннымъ, а черезъ тридцать лѣтъ заслужило, или по крайней мѣрѣ получило имя Людовика Великаго.
Перечислимъ Европейскія державы. Въ Австріи царствовалъ Фердинандъ III. Онъ родился въ 1608 году, въ одинъ годъ съ Гастономъ Орлеанскимъ и, сдѣлавшись въ 1625 году королемъ Венгерскимъ, въ 1627 королемъ Богемскимъ, въ 1636 королемъ Римскимъ и, наконецъ, будучи избранъ императоромъ, обладалъ самымъ большимъ и могущественнымъ государствомъ въ свѣтѣ. Въ одной Германіи власть его признавала шестьдесятъ свѣтскихъ властителей, сорокъ князей духовнаго званія, девять курфирстовъ, между которыми было три или четыре короля. Сверхъ того, не считай Испаніи, которая скорѣе была его рабой, нежели союзницей, ему повиновались Нидерланды, герцогство Миланское, королевство Неаполитанское, Богемія и Венгрія.
Такимъ образомъ, со времени Карла V перевѣсъ былъ на сторонѣ Австріи, съ могуществомъ которой не могло тогда сравниться ни од но европейское государство.
На это-то могущество и нападалъ съ такимъ ожесточеніемъ кардиналъ Ришелье, не сдѣлавъ однако ему того вреда, который бы могъ сдѣлать, еслибы не былъ постоянно принужденъ отвлекаться отъ своего политическаго дѣла, чтобы заботиться о своей собственной безопасности.
Послѣ Австріи, по порядку націй, слѣдовала Испанія, управляемая старшимъ поколѣніемъ дома Австрійскаго; Испанія, которую Карлъ V возвысилъ на степень великой націи и Филиппъ II поддержалъ на гой высотѣ, на которую поставилъ отецъ его; Испанія, которой короли, благодаря рудникамъ Мексики и Потози, считали себя такъ богатыми, что могли бы купить всю землю, но не дѣлали этого, прибавляли они, потому, что были довольно сильны, чтобъ ее завоевать. Филиппъ III еще кое-какъ въ состояніи былъ поднять ту ужасную тяжесть, которая досталась ему въ наслѣдство отъ двухъ его предшественниковъ-исполиновъ. Но легко было предвидѣть, что слабый преемникъ Филиппа III не снесетъ этого бремени. Филиппъ IV, царствовавшій въ это время, потерялъ по слабости своей Руссильонъ, по причинѣ своего тиранства Каталонію, наконецъ, по нерадѣнію своему лишился и Партугаліи.
Англія занимала третье мѣсто. Съ этой эпохи она домогалась исключительнаго господства на моряхъ и хотѣла играть роль посредницы между другими державами. Но, чтобы достигнуть этой цѣли, ей нужно было имѣть не такого слабаго короля, какимъ былъ Карлъ I и народъ не такъ разъединенный, какъ народъ трехъ королевствъ. Дѣло, которое Англіи нужно было окончить въ это время, состояло въ той религіозной революціи, жертвою которой, по прошествіи шести лѣтъ, сдѣлался самъ король.
Потомъ слѣдовала Португалія, покоренная въ 1580 году Филиппомъ II, и снова завоеванная въ 1610 году герцогомъ Браганцскимъ; Португалія, которая, кромѣ своихъ Европейскихъ владѣній, обладала еще островами: Мадерою, Азорскими; крѣпостями — Танжерскою и Барашскою; королевствами — Конго и Ангола; Эѳіопіею, Гвинеею, частью — Индіи, и на границахъ Китая городомъ Макао.
Потомъ слѣдовала Голландія (она заслуживаетъ нашего особеннаго вниманія, ибо мы часто будемъ имѣть съ ней дѣло: претерпѣнныя ею пораженія доставили Людовику XIV титулъ Великаго), Голландія, состоявшая изъ семи соединенныхъ провинцій, богатыхъ пастбищами, но бѣдныхъ зерновымъ хлѣбомъ, нездоровыхъ, почти совершенно потопляемыхъ моремъ, отъ котораго ее защищаютъ одни плотины, и заслужившая названіе Сѣверной Венеціи по своимъ болотамъ, каналамъ и мостамъ; Голландія, которую полувѣковая свобода и трудолюбіе поставили въ рядъ второстепенныхъ націй, и которая, если не остановить быстраго ей возвышенія, содѣлается первостепенною; Голландія, эта новая Финикія, соперница Италіи по торговлѣ, опасная для нея своимъ путемъ около мыса Доброй-Надежды, кратчайшимъ, для перехода въ Индію, нежели всѣ три караванныя дороги, оканчивающіяся въ Смирнѣ, Александріи и Константинополѣ; соперница Англіи по мореходству, мореходцы которой хвалились именемъ метельщиковъ моря и приняли метлу въ свой флагъ, не предвидя, что нѣкогда сами будутъ наказаны лозами, сорванными съ ихъ флага; Голландія, наконецъ, которая по положенію своему сдѣлалась морскою державою, и которую принцы Оранскіе, лучшіе генералы тогдашней Европы, сдѣлали воинственною державою.
Далѣе, за Голландіею, начинаютъ выходить изъ-подъ снѣговъ своихъ сѣверные народы, Датчане, Шведы, Поляки и Русскіе. Но эти народы, безпрерывно воюя между собою, казалось, должны были рѣшить вопросъ о первенствъ на Сѣверѣ прежде, нежели могли заняться вопросами обще-европейской политики. Данія, правда, уже имѣла своего Христіана IV; Швеція своею Густава Вазу и Густава Адольфа; но Польша ожидала еще своего Іоанна Собіесскаго, и Россія своего Петра І-го.
По другую сторону континента, на другомъ горизонтѣ Европы, и въ то время, какъ сѣверныя державы возвышались, а южныя падали, — Венеція, эта эксъ-царица Средиземнаго мори, которой за сто лѣтъ передъ тѣмъ завидовали всѣ королевства, пораженная въ самое сердце открытіемъ Васко-де-Гамою пути мимо мыса Доброй-Надежды, трепетавшая въ одно и тоже время передъ Турціей и Австріей, и слабо защищавшая свои сухопутныя границы, не походила болѣе на саму себя и стала все болѣе и болѣе клониться къ упадку, превратившему ее въ самую прекрасную и поэтическую живую развалину, еще и понынѣ существующую.
Флоренціи была спокойна и богата; но ея великихъ герцоговъ — уже не было на свѣтѣ. Изъ потомковъ Тиверія тосканскаго (Козьма I), изъ внуковъ Іоанна Черной Шайки, остался только одинъ Фердинандъ II. Флоренція, всегда гордая, всегда дѣлала притязанія на ими Аѳинъ Италіи; но эти притязаніи тѣмъ и ограничивались. Потомки ея великихъ художниковъ были не лучше потомковъ ей великихъ герцоговъ; ей поэты, художники-живописцы, скульпторы и архитекторы также не походили на Данте, Андреа-дель-Сарто и Микель-Анджело, какъ и ея настоящіе великіе герцоги не походили на Лаврентія Великолѣпнаго и Козьму Великаго.
Геауа, какъ и ей сестра и соперница Венеція, клонилась къ упадку: она уже заключила рядъ своихъ великихъ людей, она уже совершила всѣ свои великія предпріятія, и мы увидимъ, какъ наслѣдникъ Андрея Диріи приходитъ въ Версаль просить прощеніи за то, что продавалъ порохъ и ядра Алжирцамъ.
Савойю и считать не для чего; она была раздираема междоусобною войною; притомъ, господствующая партія была почти вся на сторонѣ Франціи.
Швейцарія была только, какъ она и теперь есть, естественною границею между Франціей и Италіей; она продавала своихъ солдатъ принцамъ, которые были въ состояніи покупать ихъ, и она славилась тою продажною храбростію, которую сыны ея доказали 10 августа и 29 іюля.
Таково было состояніе Европы. Посмотримъ теперь, каконо было состояніе Франціи.
Франція не занимала еще важнаго мѣста между Европейскими государствами. Генрихъ IV вѣроятно сдѣлалъ бы ее первою европейскою державою, если бы смерть не прекратила его намѣренія, и если бы кинжалъ Равилльяка не остановилъ рѣшенія вопроса. Ришелье доставилъ ей уваженіе Европы; но, кромѣ Руссилльона и Каталоніи, онъ мало увеличилъ объемъ ея. Онъ выигралъ сраженіе при Авейнѣ надъ Имперцами, но потерялъ сраженіе при Корби противъ Испанцевъ, и авангардъ непріятельскій дошелъ до Понтуаза. У Французовъ было едва-ли 80,000 войска; флотъ, котораго при Генрихѣ III и Генрихѣ IV вовсе не было, началъ только возникать при Ришелье; Людовикъ XIII имѣлъ только сорокъ пять милліоновъ доходу, т. е. почти сто милліоновъ нынѣшнею монетою, чтобы покрыть всѣ государственныя издержки; и со времени осады Меца Карломъ V, не видали, чтобы 50,000 солдатъ могли собраться подъ начальствомъ одного полководца, и на одномъ мѣстѣ.
Но, занятый внѣшнимъ возвышеніемъ Франціи, истребленіемъ нарушителей спокойствія государства, уничиженіемъ принцевъ крови и аристократическихъ фамилій, которыя, несмотря на подавленіе ихъ Людовикомъ XI, поддерживали безпрерывныя междоусобныя войны, — кардиналъ вовсе не имѣлъ времени подумать о дѣлахъ второстепенной важности, которыя, если не составляютъ величіе народа, то служатъ къ возвышенію народнаго благосостоянія. Большія проѣзжія дороги (не говоря уже о проселочныхъ), забытыя правительствомъ, были почти непроходимы и небезопасны отъ разбойниковъ; узкія, худо вымощенныя, грязныя улицы Парижа дѣлались, съ шести часовъ вечера, собственностью мошенниковъ, воровъ и разбойниковъ, которыхъ ни мало не стѣсняли фонари, скупо разсѣянные по городу, и которыхъ конечно не могли обуздывать сорокъ пять человѣкъ худо платимыхъ ночныхъ стражей Парижа.
Вообще духъ Франціи былъ склоненъ къ бунтамъ. Принцы крови бунтовались, вельможи бунтовали, и мы сейчасъ увидимъ возмущеніе парламента. Дворянство было проникнуто духомъ какого-то варварскаго рыцарства; малѣйшее обстоятельство подавало поводъ къ дуэли, и изъ каждой частной дуэли рождались битвы между четырьмя, шестью и даже восемью человѣками. Эти битвы, несмотря на запрещеніе, происходили повсюду, не разбирая мѣста, — на королевской площади, противъ Кармъ-Дешоссе, за Шартре, въ Пре-о-Клеркъ, и т. д. Но уже Ришелье въ этомъ отношеніи произвелъ большую перемѣну. Подобно Тарквинію Гордому, онъ сбивалъ головы, стоявшія выше другихъ; и, если въ описываемую нами эпоху оставались еще типы прошедшаго вѣка, то развѣ только герцогъ Ангулемскій, графъ Бассомпьеръ и графъ Белльгардъ; но и Бассомпьеръ уже сидѣлъ въ Бастиліи, а герцогъ Ангулемскій, проведшій въ ней четыре или пять лѣтъ, въ регентство Маріи Медичи, не замедлилъ возвратиться въ нее при правленіи Ришелье.
Что касается до значенія судебной власти, до того невѣжества, въ которое она впала, то яснѣе всего это видно изъ двухъ процессовъ: процесса Галигаи, которая была сожжена, какъ колдунья, въ 1627 году, и процесса Урбана Грандье, который былъ сожженъ, также какъ колдунъ, въ 1634 году.
Въ литературѣ также былъ застой. Италія открыла блестящій путь человѣческому уму: Данте, Петрарка, Аріосто и Тассо, одинъ за другимъ появились на литературномъ горизонтѣ. Спенсеръ, Сидней и Шекспиръ наслѣдовали имъ въ Англіи; Гюилемъ де-Кастро, Лопецъ-де-Вега и Кальдеронъ, — кромѣ сочинителя или сочинителей романсеровъ, этой кастильянской Иліады, процвѣтали въ Испаніи, въ то время, какъ во Франціи Малербъ и Монтень коверкали языкъ, которымъ начиналъ говорить Корнель. Однако и запоздалая проза, и поэзія французскія начали оживляться. Корнель, о которомъ мы уже упоминали и который въ это время отдалъ на сцену свои образцовыя произведенія, Сида, Цинну и Поліэвкта, имѣлъ тогда уже 32 года отъ-роду; Вотру было тогда двадцать девять лѣтъ; Бансераду — двадцать шесть; Мольеру — девятнадцать; Лафонтену — семнадцать; Паскалю — пятнадцать; Боссюэту — одиннадцать; Лабрюйеру — шесть; Расинъ же скоро долженъ былъ родиться. Наконецъ, дѣвицѣ де-Скюдери, приготовлявшей вліяніе женщинъ на новѣйшее общество, было не болѣе тридцати одного года; Нинона и г-жа Севинье, которыя впослѣдствіи довершили ея дѣло, имѣли, — первая двадцать второй, послѣдняя двѣнадцать лѣтъ отъ роду.
Глава VI.
1639-1643.
править
Обстоятельствами довольно важными въ первые два или три года жизни Людовика XIV были: кончина патера Іосифа, о которомъ мы уже упомянули въ началѣ нашего разсказа; возрастающее благорасположеніе короля къ Сенъ-Марсу, вмѣсто дѣвицы д’Отфоръ, и наконецъ, рожденіе королевою втораго сына, названнаго герцогомъ Анжуйскимъ, послѣдовавшее 21-го сентября.
Это обстоятельство обратило вниманіе на то странное вліяніе, которое этотъ мѣсяцъ имѣлъ на тогдашній вѣкъ. Кардиналъ родился 5-го сентября 1585 года; король, 27-го сентября 1600; королева, 22-го сентября 1601; дофинъ, 5-го сентября 1638; второй сынъ королевы, герцогъ Анжуйскій, родился 21-го сентября 1640 года; наконецъ, прибавимъ, что кромѣ рожденія Людовика XIV, въ этомъ же мѣсяцѣ воспослѣдовала и его кончина, въ 1715 году.
Вслѣдствіе этихъ замѣчаній, ученые, занятые новыми изслѣдованіями, нашли, что и сотвореніе міра было также въ сентябрѣ мѣсяцѣ, что немало радовало Людовика XIII и служило ему новой порукой будущаго благополучія его государства.
Между тѣмъ, хотя королева не пріобрѣтала уже прежняго вліянія на короля, однако отношенія ей къ нему сдѣлались лучше въ то время, какъ ежедневными угнетеніями кардинала Людовикъ XIII все болѣе и болѣе тяготился, и его расположеніе къ нему стало незамѣтнымъ образомъ превращаться въ тайную ненависть, чего однако кардиналъ, при проницательности своего ума, не могъ не замѣтить. И то сказать, все что окружало короля, было на сторонѣ его высокопреосвященства, — слуги, придворные чиновники и любимцы. Во всемъ многочисленномъ придворномъ штатѣ были только три лица — Тревиль, дез-Ессаръ и Гито, которые твердо держали, дна первые, сторону короля, а послѣдній королевы.
Людовикъ XIII снова сблизился съ дѣвицею д’Отфоръ; но это сближеніе, не смотря на то, что въ немъ не было ничего предосудительнаго, могло быть пагубно для кардинала, потому что королева питала самую искреннюю дружбу къ своей фрейлинѣ. Ришелье удалилъ ее отъ короля, подобно тому, какъ онъ нѣкогда удалилъ дѣвицу ла-Файеттъ, и замѣнилъ ее однимъ молодымъ аристократомъ, на котораго онъ могъ расчитывать. Людовикъ XIII, какъ и всегда, не противился этому распоряженію своего министра, ибо для него было все равно — имѣть-ли у себя фаворитовъ или фаворитокъ, хотя, по всей вѣроятности, любовь его къ однимъ была не такъ непорочна, какъ къ другимъ.
Этотъ молодой человѣкъ, вновь представленный королю въ качествѣ фаворита, былъ маркизъ Генъ-Марсъ, имя котораго сдѣлалось извѣстнымъ изъ прекраснаго романа графа Альфреда де-Виньи.
Ришелье уже давно замѣтилъ, что король съ особеннымъ удовольствіемъ разговаривалъ съ этимъ молодымъ человѣкомъ и, расчитывая на него, потому, что и маршалъ д’Еффія, отецъ его, былъ имъ облагодѣтельствовавъ, желалъ доставить ему у короля то мѣсто, которое занималъ Шале, чѣмъ онъ какъ бы желалъ доказать, что одинакія причины производятъ обыкновенно и одинакія слѣдствія. Итакъ, Сенъ-Марсъ поступилъ ко двору Людовика XIII; но не въ качествѣ гардеробмейстера, должность котораго, въ то время занималъ лафорсъ, а какъ главный шталмейстеръ малой конюшни.
Сенъ-Марсъ болѣе полутора года не довѣрилъ тому опасному благорасположенію, которое ему оказывали. Онъ помнилъ обезглавленнаго Шале, изгнаннаго Баррадаса и, по своей молодости, красотѣ и богатству, мало заботился о пріобрѣтеніи себѣ королевскаго благорасположеніи, котораго послѣдствіи могли быть дли него крайне вредны и даже опасны. Но Ришелье и судьба влекли его къ этому; нельзя было сопротивляться. Впрочемъ, Людовикъ XIII ни къ кому не былъ такъ хорошо расположенъ, какъ къ Сенъ-Марсу; онъ при всѣхъ громко называлъ его своимъ милымъ другомъ и не могъ быть безъ него ни одной минуты, — такъ-что, когда Сенъ-Марсъ поѣхалъ на осаду юрода Арраса, король взялъ съ него обѣщаніе писать къ нему два раза въ день; и если въ продолженіе цѣлыхъ сутокъ, отъ нею не было письма, то король весь вечеръ скучалъ, даже плакалъ, говоря, что Сенъ-Марсъ безъ сомнѣнія убить и, что онъ всегда будетъ сожалѣть о такой потерѣ. — Между тѣмъ, кардиналъ не переставалъ питать ненависть къ королевѣ; напротивъ, со вторичными, удачными родами королевы, она еще болѣе увеличилась. Потому, его нысопреосвященство, выстроивъ для себя богатѣйшій кардинальскій дворецъ, кажется, желалъ, при освященіи своего новаго жилища, показать еще новый примѣръ своего мщенія надъ королевою.
Извѣстно, что кардиналь любилъ поэзію; въ 1635 году, онъ основалъ Французскую академію (которую Сенъ-Жерменъ назвалъ птичникомъ Псафона, la volière de Psaphon); благодарные академики превознесли его выше небесъ, и по его приказанію раскритиковали Сида. Скажемъ болѣе, они велѣли написать портретъ его высокопреосвященства въ серединѣ огромнаго солнца, отъ котораго расходились сорокъ лучей, и каждый изъ нихъ оканчивался на имени котораго нибудь изъ академиковъ.
Кардиналъ показывалъ себя большимъ любителемъ поэзіи, и во время своихъ литературныхъ занятій никого къ себѣ не пранималъ. Однажды, разговаривая съ Демаре, онъ его вдругъ спросилъ:
— Въ чемъ, вы думаете, я нахожу себѣ наиболѣе удовольсгтвій?
— По всей вѣроятности, отвѣчалъ Демаре, въ томъ, чтобы сдѣлать Францію счастливою.
— Вы ошибаетесь, возразилъ Ришелье, въ сочиненіи стиховъ.
Но какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ случаяхъ, кардиналъ вообще не любилъ возраженій. — Однажды г. л’Етуаль самымъ скромнымъ образомъ замѣтилъ кардиналу, что между его стихами, которые его высокопреосвященство самъ изволилъ ему читать, онъ нашелъ одинъ тринадцати-стопнмй стихъ.
— Что за бѣда, сударь! отвѣчалъ Ришелье, мнѣ такъ было угодно; будь онъ одной стопой больше или меньше, это все равно — онъ у меня пойдетъ!
Но, не смотря на предсказаніе великаго министра, этотъ стихъ не прошелъ ему даромъ: стихи писать вѣдь не то что писать законы!
Хорошо ли, худо ли, но кардиналъ окончилъ однако свою трагедію Мирама, которую онъ сочинялъ при помощи Демаре, и желая разыиграть ее на новосельи въ своемъ новомъ домѣ, пригласилъ короля, королеву и весь дворъ на ея первое представленіе. Зала, въ которой должна была быть представлена эта трагедія, стоила ему 300,000 экю.
Въ одинъ и тотъ же вечеръ его высокопреосвященство долженъ былъ одержать двѣ побѣды: одну надъ королевою, т. о. удачно ей отомстить за все прошедшее; другую надъ слушателями, т. е. получить единодушныя похвалы за свою трагедію. Въ піесѣ было много сатиры и ѣдкихъ намековъ, направленныхъ противъ Анны Австрійской; въ ней осуждались и отношенія ея къ Испаніи и ея любовь къ Букингаму.
По этому слѣдующіе стихи не могли не обратить на себя вниманія:
"Celle qui vous paraît un céleste flambeau,
Est un flambeau funeste à toute ma famille,
Et peut-être à l’Etat…
T. e. "Ta, которая вамъ кажется небеснымъ свѣтиломъ,
Есть пагубное свѣтило моей фамиліи,
И можетъ быть для государства…
Далѣе, король говорилъ опять:
"Acasto, il est trop vrai, par differents efforts,
On sape mon Etat et dedans cl dehors;
On corrompt mes sujets, on conspire ma perle,
Tantôt couverlement, tantôt à force ouverte.
T e. "Внутри, извнѣ, Акастъ, различными путями
Всѣ царству моему стараются вредить;
Волнуютъ мой народъ, я окруженъ врагами, —
То явно, то тайкомъ, хотятъ меня убить.
Мало этого: послѣ того, какъ Мирама была обвинена въ преступленіи противъ государства, она сама себя обвинила въ другомъ преступленіи, и видя, что ее всѣ оставляютъ, сказала своей наперсницѣ:
"Je me sens criminelle, aim"nt un étranger,
Qui met, par mon amour, cet Etat en danger.
T. е. «Я чувствую себя преступною, любя иностранца,
Который, чрезъ мою любовь, подвергаетъ опасности это государство.»
Всѣ эти стихи сопровождались громкими рукоплесканіями. Кардиналъ, между тѣмъ, восхищенный успѣхомъ своей трагедіи и достигнутымъ мщеніемъ, былъ внѣ себя отъ радости: онъ высовывался изъ своей ложи, то для того, чтобы самому апплодировать, то для того, чтобы водворить тишину съ тою цѣлію, дабы зрители не проронили ни одного слова изъ прекраснѣйшихъ мѣстъ его піесы. Что касается до Анны Австрійской, то можно себѣ представить въ какомъ она находилась положеніи!
Піеса была посвящена королю академикомъ Демаре, который взялъ на себя отвѣтственность за ея содержаніе. Король принялъ посвященіе. Правда, что въ тоже время онъ отказался принять посвященіе ему Поліевкта, чтобы не быть вынужденнымъ заплатить Корнелю то, что г. Моторонъ заплатилъ за посвященіе ему Цинны, т. е. двѣсти пистолей.
Вслѣдствіе чего, Поліевктъ былъ посвященъ королевѣ.
Сенъ-Марсъ вмѣстѣ съ Фонтрайлемъ также присутствовали при этомъ представленіи; оба они сидѣли въ ложѣ короля, много между собою разговаривали и мало слушали піесу. За такое невниманіе кардиналъ возъимѣлъ недовѣрчивость къ одному и поклялся отмстить другому.
Спустя нѣсколько времени, Фонтрайль, Рювиньи и нѣсколько другихъ особъ находились въ пріемной кардинала, въ Рюелѣ, гдѣ ожидали какого-то иностраннаго посланника. Ришелье вышелъ изъ своей комнаты, чтобы встрѣтитъ, важнаго гостя и, увидя Фонтрайля, который не только былъ некрасивъ своею наружностью, но еще имѣлъ сзади и спереди горбъ, сказалъ ему:
— Посторонитесь, не стойте на виду, господинъ Фонтрайль, посланникъ не за тѣмъ вѣдь пріѣхалъ во Францію, чтобы смотрѣть на уродовъ.
Фонтрайль заскрежеталъ зубами и удалился, не отвѣчая ни слова.
— Ахъ! злодѣй, говорилъ онъ самъ про себя, ты мнѣ вонзилъ ножъ въ сердце; но, будь спокоенъ, при малѣйшемъ удобномъ случаѣ, я отомщу тебѣ.
Съ этой минуты, единственнымъ желаніемъ Фонтрайля было отомстить кардиналу, и это дерзкое и безразсудное слово Ришелье отозвалось ему ровно черезъ годъ, въ ужасномъ заговорѣ, какого до сихъ поръ еще не бывало.
Фонтрайль былъ изъ числа лучшихъ друзей Сенъ-Марса; онъ далъ ему понять, что для него стыдно служить шпіономъ кардиналу, и для чего обманывать короля, который осыпалъ его ласками и благодѣяніями.
Сенъ-Марсъ не любилъ короля и принималъ его дружбу съ неудовольствіемъ, даже съ нѣкоторымъ отвращеніемъ; но онъ былъ честолюбивъ; къ тому же можно было видѣть, что противъ кардинала приготовляется заговоръ. По этому Сенъ-Марг.ъ не удержался и принялъ въ немъ участіе.
Фавориту наскучило быть подчиненнымъ и онъ просилъ себѣ мѣста оберъ-шталмейстера, которое король ему и далъ, не смотря на сопротивленіе своего министра. Но прежде чѣмъ Сенъ-Марсъ получилъ это новое назначеніе, Ришелье узналъ о немъ отъ перваго камердинера его величества, Ла-Шене, который служилъ шпіономъ его высокопреосвященству.
Кардиналъ, желая въ самомъ началѣ помѣшать успѣху Сенъ-Марса, поспѣшилъ пріѣхать въ Лувръ, чтобы принести на него жалобу. Людовикъ XIII совѣтовалъ Сенъ-Марсу ничего не говорить объ этомъ назначеніи, о которомъ только знали онъ и Ла-Шене. Сенъ-Марсъ клялся, что никому ничего объ этомъ не говорилъ, обвинялъ въ томъ Ла-Шене и просилъ выгнать его изъ дворца. Въ это время король ни въ чемъ не отказывалъ своему фавориту. Ла-Шене съ безчестіемъ былъ выгнанъ и отправился жаловаться кардиналу, который съ ужасомъ увидѣлъ до чего дошла власть новаго любимца.
Желающіе знать, какъ Сенъ-Марсъ достигъ этого могущества, могутъ почерпнуть подробныя свѣдѣнія изъ записокъ Таллемана-де-Рео. Впрочемъ, Сенъ-Марсъ былъ странный фаворитъ: онъ вѣчно ссорился съ своимъ государемъ, ибо, исключая кардинала, Сенъ-Марсъ любилъ все то, что ненавидѣлъ Людовикъ XIII, и ненавидѣлъ все то, что онъ любилъ.
Между тѣмъ, представленіе трагедіи Мирами, какъ можно было видѣть, отнюдь не сблизило, или лучше сказать не помирило королеву съ кардиналомъ. Имѣя, послѣ своихъ двухъ родовъ, уже болѣе силы и вліянія, она уговорила герцога Орлеанскаго, — этого вѣчнаго заговорщика и измѣнника всѣмъ своимъ соучастникамъ, — попытаться еще что-нибудь предпринять противъ Ришелье. Ободряемый Фонтрайлемъ и ослѣпленный любовью короля, Сенъ-Марсъ желалъ сдѣлаться главою заговора, ибо полагалъ, что и самъ Людовикъ XIII, рано или поздно, согласится принять участіе въ этомъ заговорѣ.
Въ то время готовились къ войнѣ съ Испаніей. Каталонія желала присоединиться къ Франціи, чтобы доказать, что Франція можетъ разсчитывать на Арагонію и Валенцію. Генералъ Ламотъ-Худанкуръ прислалъ къ кардиналу курьера, по имени Лявалле, для увѣдомленія объ этомъ обстоятельствѣ; кардиналъ далъ Лавалле слѣдующій отвѣтъ: — Скажите г. Ламотъ-Худанкуру, что черезъ дна или три мѣсяца я самъ пріѣду съ королемъ въ Испанію.
Вслѣдствіе этого обѣщанія, которое онъ дѣйствительно думалъ исполнить, кардиналъ потребовалъ къ себѣ, въ августѣ 1641 года, адмирала Брезе, приказалъ ему немедленно вооружить корабли, стоящіе въ Брестской гавани, и вести ихъ черезъ Гибралтарскій проливъ прямо къ Барцелонѣ, между тѣмъ какъ король отправится сухимъ путемъ на Перпиньянъ. Но такъ какъ Ришелье назначилъ эту экспедицію въ концѣ января 1612 года, то адмиралу нельзя было терять времени и онъ обѣщался, въ теченіе одной недѣли, выѣхать изъ Парижа.
Получивъ приказанія оіъ кардинала, адмиралъ Брезе долженъ былъ представиться съ ними къ королю. Пользуясь своимъ высокимъ званіемъ, онъ прямо явился въ кабинетъ его величества.
Король стоялъ у окна и такъ горячо разговаривалъ съ Сенъ-Марсомъ, что ни тотъ, ни другой, не замѣтили присутствія адмирала; по этому послѣдній, хотя и противъ своего желанія, услышалъ часть ихъ разговора. Сенъ-Марсъ изливалъ свой гнѣвъ на кардинала, упрекалъ его въ различныхъ преступленіяхъ, и король, казалось, не защищалъ своего перваго министра.
Брезе не зналъ что дѣлать; но добрый геній вдохновилъ его: онъ, молча и притаивъ духъ, вышелъ изъ королевскаго кабинета, не будучи никѣмъ замѣченъ. Крезе былъ одинъ изъ самыхъ преданнѣйшихъ людей кардиналу; но онъ былъ также и честный человѣкъ. Что ему было дѣлать? пересказать министру разговоръ Сенъ-Марса, было бы шпіонствомъ; умолчать о слышанной тайнѣ, значило измѣнить дружбѣ. Тогда онъ рѣшился воспользоваться первымъ случаемъ, чтобы какъ нибудь поссориться съ Сенъ-Марсомъ, вызвать его на дуэль, убить его и тѣмъ все покончить. Но случаю было угодно распорядиться иначе: въ продолженіе четырехъ или пяти дней, адмиралъ ни разу не встрѣчался съ оберъ-шталмейстеромъ.
Наконецъ, на шестой день, когда Сенъ-Марсъ сопровождалъ короля на охоту, Брезе встрѣтился съ нимъ, и въ весьма удобномъ мѣстѣ для поединка. Подъ ничтожнымъ предлогомъ онъ хотѣлъ было вызвать его на дуэль, на что Сенъ-Марсъ, по своей храбрости и гордости, конечно, согласился бы…. какъ вдругъ враги увидѣли собаку. Брезе думалъ, что за этой собакой бѣжитъ цѣлая свора собакъ и, что за сворой ѣдутъ сами охотники; по этому онъ пришпорилъ свою лошадь и ускакалъ, отложивъ поединокъ до другаго времени.
Прошло еще два дня, и Брезе безуспѣшно искалъ случая опять встрѣтиться съ Сенъ-Марсомъ. Недѣльный его срокъ уже кончился; нужно было ѣхать въ Брестъ. Кардиналъ его встрѣтилъ и напомнилъ ему о времени отъѣзда. Брезе просилъ отсрочки еще на два дня; прошли и эти два дня, а между тѣмъ молодой адмиралъ не выѣзжалъ изъ Парижа. Наконецъ, замѣтивъ холодное съ нимъ обращеніе кардинала, и не зная что дѣлать, онъ обратился къ Нойе и все ему разсказалъ.
— Хорошо, сказалъ Нойе; вы не отправляйтесь ни сегодня, ни завтра.
— А если кардиналъ будетъ сердиться за то, что я ему не повинуюсь? сказалъ великій адмиралъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.
— Если кардиналъ будетъ сердиться, я все беру на себя.
Полагаясь на это обѣщаніе Брезе остался.
На другой день кардиналъ встрѣтился съ нимъ и съ ласковою улыбкою сказалъ:
— Вы хорошо сдѣлали, господинъ адмиралъ, что взяли отсрочку на одинъ или два дня, и я очень доволенъ, что вы остались; теперь вы можете ѣхать въ Брестъ. Будьте спокойны, я не забываю ни моихъ друзей, ни моихъ враговъ.
Адмиралъ Брезе уѣхалъ, а Ришелье сталъ еще болѣе слѣдить за Сенъ-Марсомъ: сильная привязанность къ нему короля начинала не на шутку его тревожить.
Между тѣмъ заговоръ шелъ своимъ порядкомъ. Фонтрайль, переодѣвшись въ капуцина, поѣхалъ въ Испанію, чтобы самому лично представить испанскому королю договоръ, въ который хотѣли съ нимъ вступить Гастонъ Орлеанскій, королева, де-Бульонъ и Сенъ-Марсъ. Любимецъ Людовика XIII, по своей гордости, думалъ, что никто не можетъ поколебать расположенія къ нему короля; но онъ ошибался: — насталъ черный день и для Сенъ-Марса. Король потерялъ къ нему прежнюю любовь, и вотъ по какому случаю:
Авраамъ Фаберъ, тотъ самый, который впослѣдствіи былъ маршаломъ Франціи, служилъ тогда въ королевской гвардіи капитаномъ, и король былъ о немъ хорошаго мнѣнія.
Увѣряютъ даже, что однажды Людовикъ XIII, вспомня какимъ образомъ онъ освободился отъ маршала д’Анкръ, признался Фаберу въ намѣреніи умертвить кардинала, давая ему знать, что исполненіе этого замысла онъ хочетъ поручить ему. Фаберъ, какъ говорили, покачалъ головой и отвѣчалъ только:
— Государь, я не Витри.
— Кто же вы? спросилъ король.
— Государь, я — Авраамъ Фаберъ, слуга вашъ на все другое, но не на убійство.
— Хорошо, отвѣчалъ Людовикъ XIII, я хотѣлъ только васъ испытать, Фаберъ; я вижу что вы благородный человѣкъ, и благодарю васъ за это. Благородные люди со дня на день становятся рѣже.
Однако Фаберъ, не смотря на смѣлость своего отвѣта, не потерялъ хорошаго о себѣ мнѣнія короля. Однажды онъ разговаривалъ съ его величествомъ объ осадахъ и сраженіяхъ. Сенъ-Марсъ, будучи молодъ, храбръ и предпріимчивъ, во многихъ мнѣніяхъ о войнѣ не соглашался съ Фаберомъ и довольно дерзко ему противорѣчивъ.
Этотъ споръ гордости съ знаніемъ дѣла наскучилъ королю; по этому, желая прекратить его, Людовикъ сказалъ:
— Послушайте, господинъ Ле-Гранъ (такъ назывался Сенъ-Марсъ съ тѣхъ поръ, какъ получилъ званіе оберъ-шгалмейстера), вы не правы… Странно! человѣкъ, который ничего никогда не видѣлъ, хочетъ спорить съ человѣкомъ опытнымъ въ своемъ дъдѣ.
— Ваше величество, отвѣчалъ удивленный Сенъ-Марсъ, и какъ бы гнѣваясь на то, что король не хотѣлъ принять его сторону, — на свѣтѣ есть много такихъ вещей, которыя съ помощію разсудка и воспитанія можно знать, не видавши ихъ.
За тѣмъ, при этихъ словахъ, сдѣлавъ королю легкій поклонъ, Ле-Гранъ вышелъ изъ комнаты; проходя мимо Фабера, онъ ему сказалъ:
— Благодарю васъ, господинъ Фаберъ, я не забуду того, чѣмъ я вамъ обязанъ.
Король не разслышалъ этихъ послѣднихъ словъ своего любимца. Проводивъ его глазами до дверей и оставшись одинъ съ Фаберомъ, онъ спросилъ послѣдняго: — что вамъ сказалъ этотъ вѣтренникъ?
— Ничего, ваше величество, отвѣчалъ капитанъ.
— Мнѣ послышалось, что онъ сказалъ вамъ какую-то дерзость.
— Кто-же смѣетъ говорить дерзости въ присутствіи вашего величества?… притомъ, я бы ихъ нестерпѣлъ.
— А знаете ли что, Фаберъ, сказалъ послѣ нѣкотораго молчанія король, я хочу сказать вамъ все.
— Мнѣ, ваше величество?
— Да, вамъ, какъ честному человѣку; знаете-ли, что мнѣ этотъ Ле-Гранъ надоѣлъ… ужасно надоѣлъ!
— Ле-Гранъ? возразилъ съ удивленіемъ капитанъ.
— Да, Фаберъ, Ле-Гранъ мнѣ въ тягость; вотъ уже полгода, какъ онъ мнѣ опротивилъ.
Фаберъ отъ удивленія вытаращилъ глаза.
— На, ваше величество, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія, всѣ знаютъ, что г. Ле-Гранъ пользуется особеннымъ благорасположеніемъ вашего величества.
— Да, продолжалъ король, да, это заключаютъ изъ того, что онъ остается при мнѣ въ то время, когда всѣ уходятъ; но онъ остается совсѣмъ не для того, чтобыразговаривать со мною наединѣ, — нѣтъ, Фаберъ, совсѣмъ не для того; онъ уходитъ въ гардеробную читать Аріоста. Мнѣ кажется, никто не можетъ лучше меня знать, что онъ значитъ въ моемъ домѣ, не такъ ли? И такъ, я вамъ говорю, что нѣтъ на свѣтѣ ни одного человѣка, который бы имѣлъ такъ мало благодарности и былъ такъ склоненъ къ порокамъ, какъ Сенъ-Марсъ; онъ иногда по цѣлымъ часамъ заставляетъ меня въ каретѣ ожидать себя, между тѣмъ какъ самъ гоняется за хорошенькими Маріоною Лормъ или Ла-Шомеро. Онъ меня раззоряетъ, Фаберъ; государственные доходы не въ состояніи покрывать его издержки; знаете ли вы, что въ настоящее время у него до трехъ сотъ паръ однихъ сапоговъ.
Въ тотъ же день Фаберъ извѣстилъ кардинала о положеніи, въ которомъ Сенъ-Марсъ находился при королѣ. Ришелье не хотѣлъ этому вѣрить; онъ три или четыре раза заставилъ капитана повторить разговоръ его съ королемъ, спрашивая, были ли это собственныя слова его величества; вполнѣ полагаясь на честность Фабера и не сомнѣваясь въ его донесеніи, но однако видя, что Сенъ-Марсъ, не смотря на охладѣвшее расположеніе къ нему короля, оставался совершенно спокойнымъ, онъ подозрѣвалъ, что какой нибудь тайный заговоръ поддерживаетъ эту сильную власть оберъ-шталмейстера. И министръ не ошибался: Сенъ-Марсъ, потерявъ расположеніе короля, былъ поддерживаемъ королевою и герцогомъ Орлеанскимъ. Притомъ же, договоръ былъ уже принятъ въ Мадридѣ, и Фонтрайль возвратился въ Парижъ съ лестными обѣщаніями испанскаго короля.
Спустя нѣсколько дней послѣ этого открытія, де-Ту пришелъ къ Фаберу, своему пріятелю, чтобы склонить его на сторону Сенъ-Марса; но при первыхъ словахъ Фаберъ его остановилъ, сказавъ:
— Милостивый государь, я знаю о Сенъ-Марсѣ многое, чего вамъ не могу сказать; и такъ, прошу васъ, не говорите мнѣ объ немъ.
— Въ такомъ случаѣ поговоримъ о чемъ нибудь другомъ, сказалъ де-Ту.
— Пожалуй, только не о дѣлахъ государственныхъ, ибо предупреждаю васъ, что я перескажу о нихъ кардиналу.
— Ахъ, Боже мой! возразилъ тогда де-Ту, какое же добро оказалъ вамъ его высокопреосвященство, что вы сдѣлались такимъ его другомъ? онъ даже не далъ вамъ гвардейской роты, которую вы купили!…
— А вамъ не стыдно, отвѣчалъ Фаберъ, угождать мальчику, который едва только вышелъ изъ пажей? берегитесь, де-Ту; не видайтесь съ нимъ болѣе, ибо, повѣрьте мнѣ, онъ ведетъ васъ по худой дорогѣ.
И не говоря болѣе ни слова, Фаберъ разстался съ де-Ту, который, по нерѣшительности своего характера, пришелъ въ большое недоумѣніе и удивленіе.
Между тѣмъ пришло время къ отъѣзду. Король выѣхалъ изъ Сенъ-Жермена 27-го февраля 1612 года; объ этомъ отъѣздѣ Ришелье гораздо ранѣе уже сказалъ адмиралу Брезе.
Въ Ліонѣ король остановился, чтобы отслужить благодарственный молебенъ за Сенъ-Кемпенскую побѣду, которую графъ Гебріанъ одержалъ надъ генераломъ Ламбуа. Выходя изъ церкви, по окончаніи молебна, отслуженнаго кардиналомъ, король встрѣтилъ депутацію жителей Барцелоны, которые приглашали его въ свой городъ.
Все шло какъ нельзя лучше: побѣдами графа Гебріана кардиналъ наносилъ удары имперіи; при помощи Ламотъ-Худанкура онъ порабощалъ Испанію.
Король и кардиналъ снова отправились въ путь черезъ Віенну, Валенцію, Нимъ, Монпелье и Нарбонну.
Въ Нарбоннѣ Фонтрайль присоединился къ двору. Онъ везъ съ собою договоръ, заключенный между нимъ и герцогомъ Оливаресомъ; только каждый подписалъ его чужимъ, а не своимъ именемъ: Фонтрайль именемъ Клермона, а герцогъ Оливаресъ — дона Гаспара Гусмана.
Этотъ договоръ привелъ Сенъ-Марса въ большой восторгъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ получилъ блистательныя обѣщанія письменно или по личному договору, который онъ заключилъ съ Гастономъ. Здоровье короля было такъ слабо, что съ часу на часъ можно было ожидать его смерти. Гастонъ, въ этомъ случаѣ, обязывался раздѣлить регентство въ Сенъ-Марсомъ, если не по праву, то по крайней мѣрѣ по заслугамъ его. По этому любимецъ короля былъ болѣе чѣмъ когда-либо спокоенъ, что не мало тревожило кардинала.
Уѣзжая въ Нарбонну, король имѣлъ цѣлію своего путешествія завоеваніе Руссилльона и окончаніе осады Перпиньана.
Но здѣсь съ кардиналомъ случилось чрезвычайно важное приключеніе: у него образовался сильный нарывъ на рукѣ; одержимый лихорадкой и съ трудомъ перенося боль, онъ объявилъ, что, несмотря на свое мужество, не можетъ ѣхать далѣе. Король остался еще на нѣсколько дней въ Нарбоннѣ, думая, что кардиналу сдѣлается лучше; но напротивъ, болѣзнь его все усиливалась, и король, чтобы не терять напрасно времени, рѣшился ѣхать безъ своего министра въ лагерь.
Между тѣмъ кардиналъ, оставшійся въ Нарбоннѣ, тѣмъ болѣе безпокоился о своей болѣзни, что она давала Сенъ-Марсу, его врагу, возможность снова сблизиться съ королемъ; онъ догадывался, что какой-то ужасный заговоръ составленъ противъ него, а слѣдовательно и противъ Франціи, и въ то время, когда требовалась вся его сила, вся его дѣятельность, весь его геній, — какъ нарочно, сильная лихорадка удерживала его въ постели, вдали отъ короля, вдали отъ осады, вдали отъ государственныхъ дѣлъ. Къ довершенію несчастія, врачи объявили кардиналу, что морской воздухъ ему вреденъ и, что если онъ останется въ Нарбоннѣ, то болѣзнь его можетъ усилиться. Ришелье принужденъ былъ выѣхать изъ этого города и отправиться въ Провансъ; онъ выѣхалъ изъ Нарбонны въ столь отчаянномъ положеніи, что передъ своимъ отъѣздомъ велѣлъ призвать къ себѣ нотаріуса и продиктовалъ ему свое духовное завѣщаніе.
Въ то время, какъ кардиналъ отправлялся искать лучшаго климата въ Арлѣ и Тарасконѣ, король, на которомъ снова лежала отвѣтственность всѣхъ дѣлъ королевства, чувствовалъ себя не въ силахъ заниматься въ одно и тоже время войной и политикой. Поэтому, думая застать еще кардинала въ Нарбоннѣ, онъ отправился 10-го іюня въ этотъ городъ, въ сопровожденіи своихъ приближенныхъ, между которыми находились также Сенъ-Марсъ и Фонтрайль.
Но вотъ что произошло въ то время, какъ король возвращался въ Нарбонну, — такъ по крайней мѣрѣ разсказываетъ Шарпантье, главный секретарь кардинала.
Ришелье, отправляясь въ Тараскону, остановился за нѣсколько льё до этого города на одной станціи для отдыха. Не успѣлъ еще кардиналъ войти въ комнату, какъ ему докладываютъ о пріѣздѣ испанскаго курьера съ весьма важными извѣстіями и что курьеръ требуетъ аудіенціи у его высокопреосвященства. Шарпантье представилъ его кардиналу, и курьеръ вручилъ ему письмо.
При чтеніи этого письма кардиналъ сдѣлался еще блѣднѣе, чѣмъ прежде, и сильная дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Онъ тотчасъ приказалъ всѣмъ удалиться, кромѣ Шарпантье; потомъ, когда Шарпантье остался одинъ съ нимъ въ комнатѣ, онъ сказалъ: — господинъ Шарпантье, прикажите мнѣ принести бульону, я чувствую себя совершенно разстроеннымъ.
Потомъ, когда принесли бульонъ, Ришелье сказалъ: — заприте дверь на ключъ.
Тогда онъ снова прочиталъ депешу и, передавая ее Шарпантье, присовокупилъ: — теперь ваша очередь, прочтите ее и снимите съ нея копію.
То, что Ришелье далъ прочитать своему секретарю, былъ договоръ испанскаго короля съ заговорщиками. По снятіи копіи, его высокопреосвященство попросилъ къ себѣ Шавиньи, — того самого, который три года тому назадъ извѣстилъ короля о беременности королевы.
— Г. Шавиньи, возьмите съ собою Нойе, сказалъ Ришелье, и поѣзжайте съ этѣй бумагой къ его величеству: отъищите его гдѣ бы онъ ни былъ. Король скажетъ вамъ, что это вздоръ; но вы настаивайте, чтобы онъ повелѣлъ арестовать Ле-Грана; притомъ, скажите, что если депеша ложная, то всегда будетъ время возвратить ему свободу, между тѣмъ, какъ, если непріятель вступитъ въ Шампань и герцогъ Орлеанскій овладѣетъ Седаномъ, то тогда поздно будетъ помочь бѣдѣ.
Шавиньи прочиталъ депешу, которую слѣдовало ему отдать королю и, взявъ съ собою Нойе, немедленно отправился въ путь. Посланные нашли Людовика XIII въ Тарасконѣ. Въ то время, какъ король разговаривалъ съ своими придворными, между которыми находились и Сенъ-Марсъ съ Фонтрайлемъ, ему доложили о пріѣздѣ двухъ государственныхъ секретарей. Король, догадываясь, что они пріѣхали отъ кардинала, тотчасъ попросилъ ихъ къ себѣ въ кабинетъ.
Фонтрайль не могъ не догадаться о причинѣ, по которой явились къ королю Шавиньи и Нойе; видя, что конференція между ними и королемъ была продолжительна, онъ отвелъ въ сторону Сенъ-Марса и шопотомъ сказалъ ему: — послушайте, Ле-Гранъ, мнѣ кажется дѣла приняли худой оборотъ, не лучше-ли намъ бѣжать?
— Ба! отвѣчалъ Сенъ-Марсъ, какой вы глупецъ, любезный Фонтрайль.
— Милостивый государь, возразилъ ему Фонтрайль, если вамъ отрубятъ голову, вы, по вашему высокому росту, все еще останетесь красивымъ и стройнымъ человѣкомъ; а я, по правдѣ сказать, слишкомъ малъ и не могу такъ легко рисковать годовою, какъ вы…. И такъ, я вашъ покорнѣйшій слуга.
При этихъ словахъ Фонтрайль поклонился Ле-Грану и уѣхалъ.
Что кардиналъ думалъ, то дѣйствительно и случилось: король раскричался, разсердился и отослалъ Шавиньи обратно къ кардиналу, говоря, что только при новомъ, ясномъ доказательствѣ онъ можетъ рѣшиться посадить въ тюрьму Ле-Грана и, что все это ничего болѣе, какъ интриги кардинала противъ несчастнаго юноши.
Шавиньи возвратился къ министру и черезъ нѣсколько дней привезъ королю подлинникъ испанскаго договора.
Когда вошелъ Шавиньи, Людовикъ XIII разговаривалъ съ Сенъ-Марсомъ. Шавиньи подошелъ къ королю, какъ будто онъ явился съ обыкновеннымъ визитомъ, безъ особенной надобности, и разговаривая съ его величествомъ, тихонько потянулъ его за полу платья; это обыкновенно онъ дѣлалъ тогда, когда ему надобно было сказать королю что-нибудь особенное. Король тотчасъ повелъ его въ свой кабинетъ.
Сенъ-Марсъ пришелъ на этотъ разъ въ нѣкоторое безпокойство и хотѣлъ послѣдовать за королемъ; но Шавиньи довольно значительнымъ тономъ сказалъ ему: — господинъ Ле-Гранъ, мнѣ нужно кое-что сказать его величеству.
Сенъ-Марсъ посмотрѣлъ на короля и замѣтилъ, что его величество бросилъ ни него, свойственный ему, суровый взглядъ; предчувствуя свою погибель, онъ тотчасъ отправился къ себѣ, чтобы взять деньги и бѣжать. Но не успѣлъ еще онъ войти въ свою комнату, какъ къ главнымъ дверямъ дома, занимаемаго дворомъ, поставлены были солдаты; едва ему удалось выйдти черезъ заднюю дверь, въ сопровожденіи своего камердинера Беле, который скрылъ его въ домѣ одного мѣщанина, котораго дочь онъ любилъ; камердинеръ выдумалъ какой-то предлогъ, чтобы склонить хозяина и его дочь, не знавшихъ Сенъ-Марса, спрятать его у себя въ домѣ.
Вечеромъ Сенъ-Марсъ приказалъ одному изъ своихъ слугъ посмотрѣть, не отворены-ли гдѣ нибудь городскія ворота, черезъ которыя бы онъ могъ выйдти изъ Нарбонны. Отъ лѣности-ли, или отъ страха, лакей не исполнилъ даннаго ему порученія и донесъ своему барину, что всѣ ворота заперты. Лакей солгалъ, потому что въ эту ночь было приказано не запирать тѣхъ воротъ, черезъ которыя ожидали въѣзда маршала Ла-Мейлльере съ его свитою. Итакъ, Сенъ-Марсу суждено было остаться въ Нарбоннѣ.
На другой день утромъ, мѣщанинъ, выходя изъ дома къ обѣднѣ, услышалъ, что при звукѣ трубъ на перекресткахъ улицъ кричали, что кто выдастъ Ле-Грана, получитъ въ награду сто золотыхъ экю и, что, напротивъ, кто его у себя скроетъ, тому предстоитъ смерть.
— Эге! сказалъ тогда про себя мѣщанинъ, не о томъ ли баринѣ идетъ рѣчь, который у меня?
И съ этими словами, подойдя къ одному изъ глашатаевъ и попросивъ его прочитать ему примѣты бѣглеца, онъ тотчасъ узналъ, что человѣкъ, скрывающійся въ его домѣ, былъ тотъ самый, котораго искали; по этому онъ тутъ же объявилъ объ этомъ и повелъ съ собою стражу, которая и арестовала Ле-Грана.
Подробности процесса и смерти Сенъ-Марса такъ извѣстны, что мы даже не будемъ здѣсь о нихъ говорить. Скажемъ только, что де-Ту, какъ сказалъ ему Фаберъ, былъ на дурной дорогѣ; однакоже онъ благородно шелъ по ней до конца, и въ пятницу 12 сентября взошелъ на тотъ же эшэфотъ, на которомъ умеръ другъ его Сенъ-Марсъ: онъ не хотѣлъ ни измѣнить, ни разстаться съ нимъ.
Но кардиналу не долго оставалось наслаждаться своимъ торжествомъ. Возвращаясь въ Парижъ, онъ велѣлъ нести себя на знаменитыхъ носилкахъ, передъ которыми распадались стѣны и сокрушались дома, въ Рюель, гдѣ ему сдѣлалось лучше. Тогда онъ потребовалъ, чтобы врачъ его де-Жюифъ прорѣзалъ ему нарывъ; врачъ повиновался и объявилъ въ тотъ же день академику Жаку Еспри, что его высокопреосвященство долго жить не будетъ. Ссора, происшедшая между королемъ и кардиналомъ, по всей вѣроятности, ускорила кончину послѣдняго. Причиною этой ссоры были — Тревиль, капитанъ мушкетеровъ, его своякъ Дезъ-Ессаръ, Тилльяде и Ла-Салль, которыхъ Ришелье считалъ своими врагами; онъ до того докучалъ королю, что наконецъ тремъ послѣднимъ велѣно было 26 ноября подать въ отставку; но Людовикъ XIII хотѣлъ, чтобы ихъ мѣста остались незамѣщенными. Это желаніе короля привело кардинала въ отчаяніе, потому что онъ видѣлъ, что всѣ ожидаютъ его скорой кончины, и, что если она дѣйствительно воспослѣдуетъ, то Дезъ-Ессаръ, Тилльяде и Ла-Салль тотчасъ снова вступятъ въ свои должности. Тогда онъ напалъ на Тревиля, котораго король также отставилъ и послалъ ему отставку 1-го декабря, объявивъ ему въ тоже время чрезъ своего адъютанта, чтобы онъ не отчаявался и продолжалъ надѣяться на благорасположеніе къ нему его величества, что онъ посылается на службу въ Италію на самый непродолжительный срокъ. Тревиль уѣхалъ въ тотъ же день, и король сказалъ Шавиньи и Нойе, что онъ удаляетъ этихъ четырехъ вѣрнѣйшихъ своихъ слугъ только изъ угожденія кардиналу и чтобы не ссориться съ нимъ въ тѣ немногіе дни, которые ему еще оставалось прожить на свѣтѣ.
Эти слова были переданы кардиналу и такъ сильно подѣйствовали на него, что боль въ боку, которою онъ страдалъ съ 26-го ноября, усилилась, и нужно было прибѣгнуть къ помощи врачей, которые въ воскресенье, 30-го ноября, два раза пускали ему кровь.
Въ понедѣльникъ 1-го декабря, въ тотъ самый день, въ который Тревиль получилъ отставку и въ который король увѣрялъ его, что эта отставка будетъ непродолжительна, кардиналу сдѣлалось, по-видимому, лучше; но къ тремъ часамъ по-полудни лихорадка, сопровождаемая сильнымъ кровохарканьемъ и грудною одышкою, усилилась. Въ слѣдующую ночь кардиналъ находился въ томъ же положеніи, не смотря на то, что были сдѣланы еще два кровопусканія.
Во время болѣзни кардинала, при немъ, въ его кардинальскомъ дворцѣ, находились ближайшіе его родственники и близкіе друзья; маршалы Брезе, Ла-Мейлльере и г-жа д’Егилльонъ также не отходили отъ кардинала.
Во вторникъ утромъ былъ составленъ консиліумъ врачей; въ тотъ же день, къ двумъ часамъ его величество, которому дали понять, что грѣшно питать ненависть къ умирающему, пріѣхалъ навѣстить кардинала и вошелъ къ нему въ сопровожденіи г. Вильвье и нѣсколькихъ адъютантовъ. Ришелье, замѣтивъ подходящаго къ его постели короля, немного приподнялся: — государь, сказалъ онъ, я знаю, что мнѣ пришла пора отправиться въ вѣчный, безсрочный отпускъ; но я умираю съ тою радостною мыслію, что всю жизнь свою посвятилъ на благо и пользу отечества; что возвысилъ королевство вашего величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится; что всѣ враги ваши уничтожены мною. Въ благодарность за мои заслуги, я прошу васъ, государь, не оставить безъ покровительства моихъ родственниковъ. Я оставляю государству послѣ себя много людей, весьма способныхъ и отлично свѣдущихъ въ дѣлахъ; я указываю именно на Нойе, Шавиньи и кардинала Мазарини.
— Будьте спокойны, господинъ кардиналъ, отвѣчалъ король, ваши рекомендаціи для меня священны; хотя я надѣюсь еще не скоро сдѣлать изъ нихъ употребленіе.
При этихъ послѣднихъ словахъ была принесена кардиналу чашка бульону; король взялъ ее съ подноса и подалъ кардиналу. Затѣмъ, подъ предлогомъ, что дальнѣйшій разговоръ можетъ безпокоить больнаго, онъ вышелъ изъ комнаты и замѣтно было, что проходя черезъ галлерею и смотря на картины, которыя должны были скоро ему принадлежать, — ибо, въ своемъ завѣщаніи, Ришелье отказывалъ свой кардинальскій дворецъ дофину, — онъ весело улыбнулся и даже засмѣялся, не смотря на то, что за нимъ шли два пріятеля больнаго — маршалъ Брезе и графъ д’Аркуръ, которые проводили его до Лувра и которымъ онъ сказалъ, что онъ до тѣхъ поръ не выйдетъ изъ дворца, пока кардиналъ не умретъ.
Увидя входящаго д’Аркура, кардиналъ протянулъ ему руку и сказалъ:
— Ахъ! д’Аркуръ, вы лишитесь во мнѣ добраго и истиннаго друга.
Эти слова сильно подѣйствовали на графа; какъ ни были крѣпки нервы его, онъ не могъ удержаться и горько заплакалъ.
Потомъ, обращаясь къ г-жѣ д’Егилльонъ, больной сказалъ: — милая племянница, я хочу, чтобы послѣ моей смерти вы сдѣлали…
Но, при этихъ словахъ, онъ понизилъ голосъ, и какъ г-жа д’Егилльонъ была у его изголовья, то нельзя было разслушать, что онъ ей сказалъ; видѣли только, что она со слезами вышла изъ комнаты больнаго.
Тогда, подозвавъ къ себѣ двухъ врачей, находившихся близъ него, онъ сказалъ имъ: — господа, я спокойно жду смерти; скажите мнѣ, прошу васъ, сколько времени остается мнѣ еще жить?
Врачи съ безпокойствомъ посмотрѣли другъ-на-друга и одинъ изъ нихъ отвѣчалъ:
— Ваше высокопреосвященство, Богъ, который знаетъ, какъ вы необходимы для блага Франціи, не захочетъ, по благости своей, такъ скоро прекратить вашу жизнь.
— Хорошо, отвѣчалъ министръ, позвать ко мнѣ Шико.
Шико былъ частнымъ врачемъ короля; это былъ весьма ученый человѣкъ, и кардиналъ имѣлъ къ нему большую довѣренность. Только что онъ показался въ дверяхъ, какъ больной сказалъ ему: — Шико, я васъ прошу, не какъ врача, а какъ друга, сказать мнѣ откровенно, сколько остается мнѣ еще жить?
— Вы меля извините, отвѣчалъ Шико, если я вамъ скажу всю правду.
— Для того-то я васъ и просилъ къ себѣ, сказалъ Ришелье, ибо только къ одному вамъ я имѣю довѣренность.
Шико пощупалъ пульсъ кардинала и, немного подумавъ, отвѣчалъ: — господинъ кардиналъ, черезъ двадцать четыре часа вы или умрете или выздоровѣете.
— Благодарю, отвѣчалъ Ришелье; вотъ отвѣтъ, котораго я желалъ.
И онъ сдѣлалъ Шико знакъ, что хочетъ остаться одинъ.
Къ вечеру лихорадка значительно усилилась и принуждены были еще два раза пустить ему кровь.
Въ полночь Ришелье пожелалъ причасіиться. Когда священникъ приходской церкви св. Евстафія вошелъ къ нему съ св. дарами и поставилъ ихъ съ Распятіемъ на столъ, нарочно для того приготовленный, кардиналъ сказалъ: — нотъ судья, который скоро меня будетъ судить; молю его отъ всего моего сердца осудить меня, если когда либо я имѣлъ въ намѣреніяхъ моихъ что нибудь другое, кромѣ блага религіи и государства.
Больной причастился св. Тайнъ, и въ три часа утра былъ соборованъ. Съ смиреніемъ отрекаясь отъ гордости, бывшей опорою всей его жизни, онъ обратился къ своему духовнику и сказалъ: — отецъ мой, говорите со мною, какъ съ великимъ грѣшникомъ и обращайтесь со мною, какъ съ самымъ послѣднимъ изъ вашихъ прихожанъ.
Приходскій священникъ велѣлъ тогда кардиналу прочитать Отче нашъ и Вѣрую, что онъ исполнилъ съ большимъ благоговѣніемъ, цѣлуя нѣсколько разъ крестъ Распятія, который держалъ въ своихъ рукахъ; всѣ думали, что онъ немедленно скончается, — такъ безнадежно было его положеніе. Г-жѣ д’Егилльонъ, находившейся при больномъ, такъ сдѣлалось дурно, что она принуждена была уѣхать изъ кардинальскаго дворца и возвратиться къ себѣ домой, гдѣ ей нужно было пустить изъ руки кровь.
На другой день, 3-го декабря, положеніе больнаго сдѣлалось еще хуже; видя, что нѣтъ никакой надежды на выздоровленіе, врачи отказались давать ему лекарстна; въ 11 часовъ ему было такъ худо, что по всему городу разнесся слухъ о его кончинѣ. Къ четыремъ часамъ uo-полудни, король вторично пріѣхалъ въ кардинальскій дворецъ; но, къ крайнему своему удивленію, а быть можетъ и къ неудовольствію, увидѣлъ, что больному сдѣлалось немного лучше. Нѣкто Лефевръ, уѣздный врачъ изъ города Троа, въ Шампаньи, далъ его высокопреосвященству проглотить пилюлю, которая такъ спасительно подѣйствовала на него. Его величество оставался при больномъ около часу, изъявляя сильную печаль и сожалѣніе; онъ удалился около пяти часовъ, но не съ такою радостію, какъ въ первый разъ.
Ночь кардиналъ провелъ спокойно; лихорадка уменьшилась, такъ что всѣ думали, что на другой день больной выздоровѣетъ. Лекарсгво, принятое имъ около восьми часовъ утра и значительно облегчившее болѣзнь, еще болѣе увеличило надежды его приверженцевъ; но самъ Ришелье не вѣрилъ своему мнимому выздоровленію и, около полудня, отвѣчалъ пажу, присланному королевою узнать о его здоровьѣ: — худо, сударь, худо мое здоровье; скажите ея величеству, что если она, въ теченіе своей жизни имѣла причины на меня гнѣваіься, то я умоляю ее во всемъ простить меня.
Пажъ удалился; едва онъ вышелъ изъ комнаты, какъ кардиналъ почувствовалъ приближеніе смерти и, обратившись къ своей племянницѣ д’Егилльонъ, невнятно проговорилъ: — племянница, мнѣ очень худо, я умираю, прошу васъ, удалитесь; ваша печаль сильно терзаетъ мое сердце; не присутствуйте при моей кончинѣ!…
Герцогиня хотѣла что-то сказать, но кардиналъ сдѣлалъ столь привѣтливый, столь умоляющій знакъ рукою, что она тотчасъ вышла изъ комнаты. Едва она заперла за собою дверь, какъ кардиналу сдѣлалось дурно; онъ впалъ въ безпамятство, опустилъ голову на подушку…. и перешелъ въ вѣчность.
Такимъ образомъ умеръ, на 58 году своей жизни, въ своемъ новомъ дворцѣ и почти въ глазахъ самаго короля, — который ничему во все продолженіе своего царствованія такъ не радонался, какъ этой смерти, — Арманъ-Жанъ-Дюплесси, кардиналъ Ришелье.
Какъ о всякомъ человѣкѣ, который держалъ въ своихъ рукахъ кормило правленія, такъ и о кардиналѣ существуютъ два сужденія: сужденіе современниковъ и сужденіе потомства. Скажемъ сначала о первомъ:
«Кардиналъ, говоритъ Монтрезоръ, имѣлъ много хорошихъ и много худыхъ качествъ. Онъ былъ уменъ, но умъ его не превышалъ обыкновеннаго; не будучи знатокомъ изящнаго, онъ безотчетно любилъ все хорошее, и никогда не умѣлъ отличить достоинствъ въ произведеніяхъ ума. Онъ всегда завидовалъ тѣмъ, которыхъ видѣлъ въ славѣ и почестяхъ. Онъ питалъ вражду ко всѣмъ великимъ людямъ, какого бы званія они ни были, и всѣ тѣ, которые сталкивались съ нимъ враждебно, должны были чувствовать силу его мщенія. Люди, которыхъ онъ не могъ осудить на смерть, провели свою жизнь въ изгнаніи. Въ продолженіе его правленія, безпрестанно составлялись заговоры противъ его жизни, въ которыхъ иногда участвовалъ и самъ король, но кардиналъ всегда торжествовалъ надъ ненавистію своихъ враговъ. Наконецъ, кардиналъ на каталакѣ, оплакиваемый немногими, презираемый почти всѣми и разсматриваемый толпою только зѣвакъ, которые тѣснятся въ дворцѣ его».
Перейдемъ теперь къ сужденію потомства: кардиналъ Ришелье, жившій почти въ равномъ разстояніи времени между Людовикомъ XI, котораго цѣлью было сокрушить феодализмъ, и національнымъ конвентомъ, который уничтожилъ аристократію, имѣлъ, кажется, подобно имъ, свыше свое кровавое назначеніе. Могущество вельможъ, ослабленное Людовикомъ XII и Францискомъ I, совершенно пало при Ришелье, приготовивъ своимъ паденіемъ безмятежное, неограниченное и деспотическое царствованіе Людовика XIV, который напрасно искалъ вельможъ, и находилъ только придворныхъ. Постоянныя смуты, тревожившія болѣе двухъ столѣтій Францію, прекратились въ министерство или въ правленіе Ришелье. Гизы, которые простирали руку къ скипетру Генриха III, принцы Конде, занесшіе ногу на первую ступень трона Генриха IV, Гастонъ, примѣривавшій на своей головѣ корону Людовика XIII, обратились почти въ ничто по голосу Ришелье. Все, что вступало въ борьбу съ желѣзною волею кардинала, разбивалось, какъ хрупкое стекло. Однажды Людовикъ XIII, уступая просьбамъ своей матери, обѣщалъ ревнивой и мстительной Флорентинкѣ лишить кардинала своей милости. Тогда собранъ былъ совѣтъ, членами котораго были — Марилльякъ, герцогъ Гизъ и маршалъ Бассомпьеръ. Марилльякъ предлагалъ убить Ришелье; герцогъ Гизъ — отправить въ ссылку; Бассомпьеръ — заключить его въ тюрьму, и каждый изъ нихъ подвергся той участи, которую готовилъ кардиналу: Бассомпьеръ былъ посаженъ въ Бастилію, герцогъ Гизъ изгнанъ изъ Франціи, Марилльякъ кончилъ свою жизнь на эшафотѣ, и сама королева Марія Медичи, которая хотѣла лишить его королевской милости, впала сама въ немилость и умерла въ Кельнѣ въ безвѣстности и нищетѣ. И что замѣчательно, всю эту борьбу, кардиналъ выдерживалъ не для себя, а для Франціи; всѣ враги, надъ которыми онъ восторжествовалъ, были не только его врагами, но и врагами королевства. Если Ришелье заставилъ короля вести жизнь скучную, несчастную и уединенную, если мало по малу лишилъ его друзей, любимицъ и семейства, то это было необходимо для того, что эти друзья, любимицы и семейство высасывали соки умирающаго государства, которое; чтобы не погибнуть, имѣло нужду въ его эгоизмѣ; ибо не одну только внутреннюю борьбу вела Франція, къ ней, по несчастію, присоединились еще и войны внѣшнія. Всѣ эти вельможи, которыхъ онъ истреблялъ, принцы крови, которыхъ онъ изгонялъ, всѣ эти незаконнорожденныя дѣти королей, которыхъ онъ заключалъ въ тюрьмы, призывали во Францію иноплеменниковъ, и иноплеменники, спѣша на призывъ, вторгались съ трехъ сторонъ въ королевство: Англичане черезъ Гіенну, Испанцы черезъ Руссилльонъ, Имперцы черезъ Артуа. Онъ прогналъ Англичанъ, отнявъ у нихъ островъ Ре, и осадивъ ла-Рошель; усмирилъ Имперцовъ, отклонивъ Баварію отъ союза съ ними, разорвавъ заговоръ ихъ съ Даніею и посѣявъ раздоры въ католической германской лигѣ; смирилъ Испанію, основавъ въ тылу ея новое Португальское королевство, которое нѣкогда Филиппъ II обратилъ въ провинцію, а герцогъ Браганцскій теперь сдѣлалъ снова самостоятельнымъ государствомъ. Средства его, конечно, были коварны или жестоки, но результатъ былъ великъ. Шале палъ, но Шале былъ въ заговорѣ съ Лотарингіею и Испаніею; Монморанси палъ, но Монморанси вступилъ во Францію съ оружіемъ въ рукахъ; палъ Сенъ-Марсъ, но Сенъ-Марсъ призывалъ иноплеменниковъ въ королевство. Можетъ быть безъ этой внутренней борьбы, и удался бы тотъ обширный планъ, который впослѣдствіи возобновили Людовикъ XIV и Наполеонъ. Онъ хотѣлъ отъ Нидерландовъ присоединить къ Франціи земли до самаго Антверпена и Мехельна; онъ придумывалъ средство отнять отъ Испаніи Франшъ-Конте, онъ присоединилъ Руссилльонъ къ Франціи. — Будучи сначала простымъ монахомъ, онъ силою своего генія сдѣлался не только великимъ политикомъ, но и великимъ полководцемъ. И когда пала ла-Рошель вслѣдствіе плановъ, передъ которыми преклонились Шомбергъ, маршалъ Бассомпьеръ и герцогъ Ангулемскій, онъ сказалъ королю: — "Государь, я не пророкъ, но увѣряю ваше величество, что если вы соблаговолите послѣдовать моему совѣту, то вы даруете миръ Италіи въ маѣ, покорите Лангедокскихъ гугенотовъ въ іюлѣ и возвратитесь въ свою резиденцію въ августѣ. И каждое изъ этихъ предсказаній исполнилось въ свое время, такъ что съ этого времени Людовикъ XIII поклялся на-всегда слѣдовать совѣтамъ Ришелье. Наконецъ пробилъ послѣдній часъ этого великаго человѣка, который, по словамъ Монтескье, заставилъ своего государя играть вторую роль въ своей монархіи, но первую въ Европѣ; унизилъ короля, но возвеличилъ его царствованіе; укротилъ бунты такъ, что потомки тѣхъ, которые составляли лигу, могли только составить Фронду, подобно тому, какъ послѣ царствованія Наполеона, потомки Вандеи, 93 года, могли составить только Вандею 1832 года.
Глава VII.
1643.
править
По кончинѣ кардинала, событіи столь пріятномъ для короля, послѣдній, желая, въ одно и тоже время сдержать обѣщаніе, данное умирающему министру и самому себѣ, возвратилъ Тревилю, Дезъ-Ессару, Ла-Саллю и Тилльяде ихъ дипломы капитановъ гвардіи и мушкетеровъ; сдѣлалъ Мазарини членомъ государственнаго совѣта и возъимѣлъ такую довѣренность къ Нойе, что когда ему говорили, что въ совѣіѣ можно заниматься дѣлами безъ этого министра, онъ отвѣчалъ: — Нѣтъ, нѣтъ, подождемъ нашего старичка; безъ него мы ничего путнаго не сдѣлаемъ.
Спустя нѣсколько дней, маршалъ Витри, графъ Крамайль и маршалъ Бассомпьеръ вышли изъ Бастильской тюрьмы.
Бассомпьеръ содержался въ ней двѣнадцать лѣтъ; и потому нѣтъ ничего удивительнаго, если онъ нашелъ во всемъ большія перемѣны, какъ въ модѣ, которой онъ былъ страстнымъ поклонникомъ, такъ и въ самомъ наружномъ видѣ Парижа, гдѣ имя его было такъ извѣстно. Входя въ Лувръ, онъ сказалъ: — Меня наиболѣе удивило такое множество каретъ на улицахъ, что я могъ бы возвратиться изъ Бастиліи во дворецъ по крышкамъ ихъ; что касается людей и лошадей, то онъ говорилъ, что онъ совсѣмъ ихъ не узналъ, потому что мужчины были безъ бороды, а лошади безъ хвоста. Впрочемъ, Бассомпьеръ остался тѣмъ, чѣмъ былъ, — праводушнымъ, умнымъ и насмѣшливымъ. Но умъ во Франціи вскорѣ перемѣнился, какъ перемѣнились улицы и физіономіи.
Въ это время случилось еще другое событіе: перенесеніе бренныхъ останковъ королевы Маріи Медичи, этой несчастной жертвы ненависти кардинала, который имѣлъ надъ Людовикомъ XIII такую власть, что не допускалъ сына оказывать помощь своей матери. Она умерла въ Кёльнѣ, въ домѣ Рубенса, своего живописца, гдѣ она жила, съ одною бѣдною компаньонкою, забытая всѣми, и если у ней были деньги, то этимъ она обязана была сострадательности курфирста. Она просила, чтобы послѣ ея смерти, тѣло ея перенесли въ королевскій склепъ въ Сентъ-Дени. Но покуда Ришелье былъ живъ, желаніе ея не было приведено въ исполненіе, и тѣло королевы оставляли гнить въ той комнатѣ, въ которой она скончалась. Король наконецъ вспомнилъ, что у него была мать и послалъ одного сановника перевезти ея бренные останки, заслуживающіе уваженія, и предать ихъ землѣ въ королевскомъ склепѣ въ Сенъ-Дени.
Въ Кельнѣ отслужили панихиду, прежде чѣмъ поѣздъ вышелъ изъ гостепріимнаго города; на панихидѣ присутствовало около четырехъ тысячъ бѣдныхъ. По окончаніи богослуженія, обитыя чернымъ бархатомъ дроги тронулись по дорогѣ во Францію, останавливаясь во гсѣхъ городахъ, гдѣ мѣстное духовенство совершало панихиду по высокой покойницѣ, безъ внесенія однако гроба ея въ церковь, ибо въ церемоніалѣ было сказано, чтобы гробъ поставленъ былъ только въ послѣднемъ жилищѣ королей; наконецъ, на двадцатый день траурная процессія прибыла въ Сенъ-Дени.
Между тѣмъ, дѣлали большія приготовленія къ новой кампаніи; но здоровье короля было такъ слабо, что никто не вѣрилъ, чтобъ могла быть война. Казалось, что умершій Ришелье, который всю жизнь свою господствовалъ надъ Людовикомъ XIII, зоветъ его за собою въ могилу. Уже въ концѣ февраля, король заболѣлъ опасно, сильнымъ воспаленіемъ въ желудкѣ, отъ котораго онъ сталъ-было сперва поправляться, такъ что въ первый день апрѣля, послѣ страданія, продолжавшагося почти цѣлый мѣсяцъ, онъ всталъ съ постели и провелъ весь день въ рисованіи каррикатуръ, — что въ послѣднее время его жизни было любимѣйшимъ его занятіемъ.
2-го апрѣля онъ также всталъ съ постели и развлекался тѣмъ же, чѣмъ и наканунѣ.
Наконецъ, на третій день, онъ опять всталъ и пожелалъ погулять въ галереѣ; Сувре, его первый камергеръ и адъютантъ Шаро, вели его подъ руки, между тѣмъ какъ дежурный камеръ-лакей Дюбуа несъ сзади стулъ, на который король, почти черезъ каждые десять шаговъ, садился. Это была послѣдняя прогулка Людовина XIII; конечно, и послѣ этого были еще дни, въ которые онѣ вставалъ съ постели и дѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнаіѣ, не будучи даже въ состояніи одѣться и едва передвигая ноги отъ слабости. Такъ продолжаюсь до воскресенья 19-го апрѣля.
На другой день послѣ 19-ю апрѣля, проведя дурно ночѣ, онѣ сказалъ окружающимъ ею: — Я худо себя чувствую и вижу, что силы мои начинаютъ уменьшаться. Въ сегодняшнюю ночь я просилъ Бога, который властенъ распологать мною: чтобы Онъ сократилъ время моей болѣзни. — Затѣмъ, обращаясь къ Бувару, своему медику, котораго мы уже видѣли при смертномъ одрѣ кардинала, онъ сказалъ: — Буваръ, вы знаете, что я давно опасаюсь этой болѣзни, и я висъ просилъ, даже принуждалъ, сказать мнѣ ваше мнѣніе.
— Точно такъ, отвѣчалъ Буваръ.
— А какъ вы не хотѣли мнѣ дать отвѣта, продолжалъ король, то я и заключилъ изъ этого, что моя болѣзнь неизлечима; итакъ, я вижу, что имъ надобно умереть; сегодня утромъ я просилъ къ себѣ епископа меоскаго и моего духовника причастить меня Св. Тайнъ, въ чемъ они мнѣ до-сихъ-поръ отказывали.
Къ двумъ часамъ по-полудни, король пожелалъ однако встать съ постели; онъ приказалъ посадить себя въ большія глубокія кресла и отворить окна для того, чтобы, какъ онъ говорилъ, взглянуть на свое послѣднее жилище. Это послѣднее жилище было Сенъ-Дени, которое очень хорошо было видно изъ новаго Сенъ-Жерменскаго заика, гдѣ тогда находился король. Каждый вечеръ, по заведенному порядку, король заставлялъ себѣ читать житіе святыхъ или какую-нибудь другую духовную книгу; этотъ трудъ онъ возлагалъ на г. Лука, своего секретаря, а иногда на своего медика Шико. Въ этотъ же вечеръ король попросилъ, чтобы ему прочитали Размышленія о смерти, содержащіяся въ Новомъ Завѣтѣ и видя, что Лука не довольно скоро находитъ эту главу, взялъ книгу изъ рукъ его, раскрылъ ее и тотчасъ нашелъ искомую главу; чтеніе продолжалось до полуночи.
Въ понедѣльникъ 20-го апрѣля, Людовикъ XIII объявилъ королеву регентшею, въ присутствіи герцога Орлеанскаго, принца Конде и всѣхъ должностныхъ лицъ двора. Королева стояла у кровати своего супруга и во время всей его рѣчи, не переставала плакать.
21-го числа, король провелъ ночь еще хуже прежняго. Многіе придворные приходили освѣдомиться о его здоровьѣ, и когда Дюбуа, его камеръ-лакей, открылъ занавѣсъ постели, чтобы перемѣнить бѣлье, король взглянулъ самъ на себя съ нѣкоторымъ ужасомъ и не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: Господи, Боже мой, какъ я похудѣлъ! — потомъ, протянувъ руку къ Понти, — посмотри, Понти, сказалъ онъ, вотъ рука, державшая скипетръ, вотъ рука короля Франціи! не правда ли, что ее можно назвать рукою самой смерти?!
Въ этотъ же день совершено было торжество крещенія дофина, имѣвшаго отъ роду четыре года съ половиною. Король просилъ, чтобы ему дали имя Людовикъ, и назначилъ ему крестнымъ отцемъ и крестною матерью кардинала Мазарина и принцессу Шарлоту-Маргариту Монморанси, мать великаго Конде. Церемонія происходила въ часовнѣ стараго Сенъ-Жерменскаго замка, въ присутствіи королевы; юный принцъ имѣлъ на себѣ великолѣпную одежду, которую ему прислалъ въ подарокъ папа Урбанъ. Когда, послѣ обряда крещенія, принесли маленькаго дофиня къ королю, послѣдній, не смотря на свою слабость, взялъ его на руки, посадилъ на свою постель и, какъ бы желая удостовѣриться — исполнено ли его желаніе, спросилъ малютку: — Какъ зовутъ тебя, дитя мое? — Людовикъ XIV, отвѣчалъ бойко дофинъ. — Нѣтъ еще, мой сынъ, нѣтъ еще, сказалъ Людовикъ XIII; но молись Богу, чтобы это скорѣе случилось.
На другой день королю сдѣлалось еще хуже и врачи совѣтовали ему причаститься. По желанію его величества, извѣстили королеву, чтобы она присутствовала при церемоніи и привела своихъ дѣтей, которыхъ король желалъ благословить.
По окончаніи церемоніи, король спросилъ Бувяра: — Какъ вы думаете, Буваръ, доживу ли я до сегодняшней ночи?
Буваръ отвѣчалъ, что онъ вполнѣ убѣжденъ, что его величество проживетъ гораздо долѣе.
На слѣдующій день король соборовался, и такъ какъ, послѣ церемоніи, солнечные лучи вдругъ показались изъ-за тучь и ярко освѣтили его комнату, то онъ взглянулъ на окно и видя, что Понти нечаянно сталъ передъ окномъ, сказалъ ему: — Эхъ! Понти, не отнимай у меня того, чего самъ не въ состояніи мнѣ дать.
Понти не понялъ этой фразы, онъ не зналъ, что король хотѣлъ этимъ сказать, и потому продолжалъ стоять на томъ же мѣстѣ. Но де-Тресмъ далъ ему понять, что король желаетъ въ послѣдній разъ видѣть небесное свѣтило.
На другой день Людовику XIII было немного лучше и онъ приказалъ Ніеру, своему первому гардеробмейстеру, принести его лютню и аккомпанировать ему. Потомъ онъ запѣлъ съ Сави, Мартеномъ, Камфоромъ и Фордонаномъ аріи, сочиненныя имъ на переложенные г. Годо псалмы Давида. Королева, услыша пѣніе, поспѣшила къ королю и, наровнѣ съ прочими, обрадовалась, что королю стало легче.
Въ слѣдующіе дни, королю было по-перемѣнно, то лучше, то хуже. Наконецъ, въ среду 6-го мая, болѣзнь его величества снова усилилась, и на другой день онъ сдѣлался столь безнадеженъ, что сказалъ Шико: — Когда же я получу пріятное извѣстіе, что мнѣ надобно отправиться къ Всевышнему Богу?
8-го и 9-го мая, болѣзнь не ослабѣвала; въ особенности 9-го числа король впалъ въ такое усыпленіе, что испуганные врачи нарочно стали шумѣть въ комнатѣ, чтобы его разбудить; но старанія ихъ оставались безуспѣшными: король не просыпался. Тогда они велѣли отцу Дине, его духовнику, разбудить его. Отецъ Дине подошелъ къ изголовью кровати и прокричалъ три рази: — Государь, ваше величество, слышите-ли вы меня?… Проснитесь, вы давно уже ничего не изволили кушать; всѣ боятся, чтобы этотъ продолжительный сонъ слишкомъ васъ не ослабилъ!
Король проснулся и въ совершенной памяти сказалъ: — Я слышу васъ, мой отецъ, и не охуждаю васъ за то, что вы сдѣлали; но тѣ, которые заставили васъ дѣйствовать такимъ образомъ, знаютъ, что я не сплю ночи; теперь же, когда я нѣсколько заснулъ, они будятъ меня!
Потомъ, обращаясь къ своему лейбъ-медику, онъ сказалъ: — Уже-ли вы думаете, что я боюсь смерти? не думайте этого, ибо, хотя бы сейчасъ мнѣ суждено было умереть, я готовъ.
Затѣмъ, обратившись къ своему духовнику, онъ спросилъ: — Развѣ насталъ часъ моей смерти?… Въ такомъ случаѣ, исповѣдайте меня, и помолитесь Богу за мою душу.
На другой день, 10-го мая, король чувствовалъ себя хуже, и когда, противъ его воли, требовали, чтобы онъ покушалъ немного жидкаго желе, для поддержанія своихъ силъ, онъ сказалъ: — Господа, дайте мнѣ пожалуйста спокойно умереть!
Въ тотъ же день, около четырехъ часовъ, дофинъ пришелъ навѣстить своего отца; но король спалъ. Занавѣсъ кровати была открыта, и можно было замѣтить, что въ продолженіе сна, лице умирающаго было уже обезображено смертію. Тогда камеръ-лакей Дюбуа подошелъ къ маленькому принцу и сказалъ: — Ваше высочество, поглядите хорошенько, какъ почиваетъ король, чтобы, когда вы вырастете, могли вспомнить о вашемъ родителѣ.
Потомъ, когда дофинъ съ испуганными глазами посмотрѣлъ на своего отца, Дюбуа, державшій его на рукахъ, передалъ его г-жѣ Лансакъ, его гувернанткѣ, которая хотѣла было унести его, какъ Дюбуа вдругъ спросилъ у ребенка: — Хорошо-ли вы видѣли вашего папеньку, ваше высочество, и вспомните ли вы его?
— Да, отвѣчалъ мальчикъ, у него ротъ открытъ и глаза закатились.
— Ваше высочество, желали-ли бы вы быть королемъ? спросилъ тогда камеръ-лакей.
— О! конечно нѣтъ, отвѣчалъ дофинъ.
— А если вашъ папенька умретъ?
— Если папа умретъ, то и я брошусь въ могилу.
— Не говорите ему объ этомъ болѣе, сказала г-жа Лансакъ, потому-что вотъ уже два раза онъ отвѣчаетъ тоже самое, и если случится предвидимое нами несчастіе, то надобно будетъ очень за нимъ смотрѣть и не отходить отъ него ни на шагъ.
Около 6 часовъ вечера, король проснулся: — Ахъ, какой славный сонъ я видѣлъ, воскликнулъ онъ, обращаясь къ принцу Генриху Бурбону, стоявшему у его кровати.
— Какой-же, государь? спросилъ принцъ.
— Я видѣлъ во снѣ, будто вашъ сынъ, герцогъ Ангіенскій, вступилъ въ сраженіе съ непріятелями; сраженіе было продолжительное и упорное, и побѣда долго колебалась; но послѣ кровопролитной борьбы наши одержали верхъ и оставили за собою поле битвы.
Это былъ пророческій сонъ, ибо нѣсколько дней спустя, герцогъ Ангіенскій торжествовалъ при Рокруа.
Въ понедѣльникъ 11-го мая, король былъ въ отчаянномъ положеніи; онъ страдалъ сильно и не могъ ничего принимать во Внутрь. Весь день прошелъ въ его жалобахъ и въ слезахъ присутствующихъ.
Въ среду 13-го числа, королю было очень худо. Будучи убѣждаемъ находившимися при немъ лицами покушать немного кислаго молока, какъ то было ему предписано, онъ сопротивлялся сперва, говоря: — мнѣ такъ худо, что если я сдѣлаю хотя малѣйшее напряженіе, то умру отъ этого. Однако же придворные настояли на своемъ; два камердинера взяли его подъ руки, чтобы его немного приподнять; но, какъ онъ самъ сказалъ, что онъ былъ слишкомъ слабъ для такого усилія, и потому едва не испустилъ дыханія; тогда его опять положили на подушки, и онъ долго не могъ выговорить ни слова. Наконецъ, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, сказалъ: — Если бы меня не тотчасъ же положили, то все бы кончилось! — Потомъ онъ позвалъ своихъ врачей и спросилъ ихъ, — доживетъ ли онъ до завтра, говоря, что пятница всегда была для него счастливымъ днемъ; что онъ торжествовалъ во всѣхъ аттакахъ и выигрывалъ всѣ сраженія, которыя давалъ въ этотъ день; что по этому онъ всегда желалъ умереть въ пятницу, будучи увѣренъ, что умретъ лучшею смертью, если умретъ въ тотъ день, въ который умеръ самъ Спаситель міра.
Разсмотрѣвъ больнаго и пощупавъ его пульсъ, врачи объявили, что едва ли его величество проживетъ до завтрашняго утра.
— Благодареніе Богу! сказалъ тогда король; я думаю, что мнѣ пора проститься съ вами.
Онъ началъ прощаніе съ королевы, которую нѣжно обнялъ и съ которой говорилъ довольно долго, — но о чемъ, никто не могъ того разслышать. Потомъ очередь дошла до дофина и герцога Орлеанскаго, которыхъ онъ обнялъ по нѣскольку разъ. Послѣ того, епископы — Меоскій, Лизьескій, патеры Вантадуръ, Дине и Венсанъ стали въ проходѣ за кроватью и уже не выходили оттуда. Черезъ нѣсколько минутъ король потребовалъ къ себѣ Бувара: — Пощупайте мой пульсъ, сказалъ онъ ему и скажите мнѣ ваше мнѣніе.
— Государь, отвѣчалъ Буваръ, мнѣ кажется…. Богъ скоро освободитъ васъ на-всегда отъ вашихъ страданій… ибо я не чувствую болѣе біенія пульса.
Король поднялъ глаза къ небу и громко Произнесъ: — Боже великій! прійми меня въ лоно Твое.
Потомъ обращаясь къ присутствующимъ, онѣ сказалъ: — Помолитесь Богу, господа. Увидя стоящаго передъ нимъ Меоскаго епископа, король продолжалъ: — Вы, конечно, знаете, когда нужно будетъ читать отходныя молитвы; я уже заранѣе отмѣтилъ тѣ страницы, на которыхъ онѣ находятся.
Черезъ нѣсколько минутъ король впалъ въ предсмертное безпамятство, и епископъ Меоскій началъ читать молитвы. Король ничего болѣе не говорилъ, ничего болѣе не слышалъ; мало-по-малу всѣ признаки жизни исчезали, всѣ части тѣла умирали одна за другою. Сперва угасла жизнь въ ногахъ, колѣняхъ; потомъ въ рукахъ, потомъ самое хрипѣніе стало прерываться, такъ что онъ казался мертвымъ. Наконецъ, въ два часа и три четверти по-полудни, Людовикъ XIII изпустилъ послѣдній духъ, въ день Вознесенія Господня, послѣ почти 33-хъ-лѣтняго царствованія.
О Людовикѣ XIII не было, какъ о кардиналѣ Ришелье, двухъ сужденій; судъ надъ нимъ потомства не уничтожилъ суда его современниковъ.
Людовикъ XIII, котораго называли Людовикомъ Справедливымъ, не по причинѣ его правосудія, а потому, какъ говорятъ одни, что онъ родился подъ знакомъ Вѣсовъ, или, какъ говорятъ другіе, потому что кардиналъ не хотѣлъ, чтобы его назвали, по его дурному выговору, Людовикомъ Косноязычнымъ, — Людовикъ XIII былъ, какъ это мы сами могли видѣть, довольно жалкій человѣкъ и очень посредственный государь, несмотря на то, что, какъ и всѣ Бурбоны, онъ отличался минутною отвагою и остротою въ отвѣтахъ; но за то и въ немъ въ высшей степени былъ развитъ свойственный всѣмъ Бурбонамъ порокъ, который по правиламъ политики составляетъ королевскую добродѣтель: — неблагодарность. Сверхъ того, Людовикъ XIII былъ скупъ, жестокъ и мелоченъ. Читатель помнитъ, что онъ отказался отъ посвященія ему Поліевкта потому только, что скупился наградить Корнеля. Послѣ смерти Ришелье, онъ прекратилъ пенсіи ученымъ писателямъ и даже академикамъ, говоря: «Кардинала уже нѣтъ въ живыхъ; намъ нѣтъ болѣе нужды въ этихъ людяхъ, который годны были только для Того, чтобы воспѣвать ему похвалы!» — Однажды, въ Сенъ-Жерменѣ, онъ хотѣлъ посмотрѣть штатъ своего дома и своею собственною королевскою рукою вычеркнулъ изъ списка молочный супъ, который генеральшѣ Коке подавали каждое утро. Потомъ, когда онъ увидѣлъ, что ла-Врилльеръ, бывшій впрочемъ въ большой милости, велѣлъ подавать себѣ особенно бисквиты: — «Ага! Врилльеръ», сказалъ король при первой съ нимъ встрѣчѣ, «вы, кажется, очень любите бисквиты!» и онъ вычеркнулъ изъ списка бисквиты ла-Врилльера, точно также, какъ онъ вычеркнулъ молочный супъ генеральши Коке.
Правда, что Людовикъ XIII показалъ однажды замѣчательный примѣръ великодушія. Хоронили одного изъ его лакеевъ, котораго онъ очень любилъ; по своему обыкновенію, Людовикъ XIII самъ желалъ просмотрѣть счетъ издержкамъ, употребленнымъ на леченіе лакея, и увидѣвъ, что на счетѣ, между прочимъ, значилась: тарелка студсня, онъ воскликнулъ: «Ахъ, я бы хотѣлъ, чтобы онъ съѣлъ шесть порцій этого студеня, лишь бы только остался живъ!» — Но довольно о скупости. Мы сказали также, что Людовикъ XIII былъ жестокъ. Первымъ примѣромъ его жестокости было умерщвленіе маршала д’Анкръ и казнь его жены Элеоноры Галигаи. Впослѣдствіи, при осадѣ Монтобана, находясь въ замкѣ, онъ хладнокровно смотрѣлъ на опасно раненыхъ гугенотовъ, лежащихъ въ сухомъ рвѣ и съ нетерпѣніемъ ожидающихъ хирургическихъ пособій, которыя имъ позабыли тотчасъ прислать. Несчастные умирали съ голоду и всѣ открытыя части ихъ тѣла, покрытаго ранами, были пожираемы мухами. Они корчились и кричали изъ всѣхъ силъ отъ боли. Людовикъ XIII не далъ имъ никакой помощи и даже не позволилъ другимъ этого сдѣлать. Напротивъ, онъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ на ихъ предсмертныя мученія и, подозвавъ къ себѣ графа ла-Рошъ-Гюіонъ, чтобы вмѣстѣ наслаждаться этимъ зрѣлищемъ, сказалъ: — Графъ, придите посмотрѣть, какъ кривляются и гримасничаютъ эти храбрецы. — Послѣ, когда ла-Рошъ-Гюіонъ захворалъ и уже былъ при смерти, Людовикъ XIII послалъ спросить объ его здоровьѣ. — «Мнѣ худо, отвѣчалъ графъ, и скажите королю, что, если онъ желаетъ позабавиться, то чтобы поторопился пріѣхать, потому что я уже начинаю дѣлать гримасы!»
Извѣстно также, какъ сильно привязанъ былъ Людовикъ XIII къ Сенъ-Марсу. Однако онъ не только не пощадилъ его, но въ день его смерти, въ тотъ самый часъ, когда нужно было казнить его любимца, король посмотрѣлъ на стѣнные часы и, свѣряя ихъ съ своими карманными, сказалъ: «Въ этотъ часъ, ле-Гранъ, вѣроятно, дѣлаетъ скверную гримасу». — Вотъ вся надгробная рѣчь, которую получилъ отъ своего короля этотъ несчастный молодой человѣкъ, котораго не задолго передъ тѣмъ онъ любилъ съ такою страстью, что доказательства ея, какъ мы видѣли, доходили иногда даже до смѣшнаго.
Довольно о жестокости. Мы сказали, кромѣ того, что Людовикъ XIII былъ мелоченъ.
Въ самомъ дѣлѣ, онъ имѣлъ только одно существенное удовольствіе — охоту; а какъ онъ не могъ быть ежедневно на охотѣ, то нужно было дѣлать что нибудь другое. Но при его холодномъ, меланхолическомъ и скучномъ настроеніи духа, не легко было выбрать другой родъ развлеченія; поэтому, нельзя пересчитать всѣ ремесла, которыми онъ постепенно занимался: онъ сучилъ нитки, отливалъ пушки, вытачивалъ луки, ковалъ пищали, чеканилъ монету и проч. Герцогъ Ангулемскій, внукъ Карла IX, занимавшійся вмѣстѣ съ Людовикомъ XIII этимъ послѣднимъ искусствомъ, говорилъ ему: — Государь, намъ бы слѣдовало заключить между собою договоръ, чтобы я не далъ вамъ случая разгораться, показывая передъ вашими глазами, какъ замѣняютъ золото серебромъ, а вы воспрепятствовали бы мнѣ быть повѣшенымъ!
Кромѣ того, Людовикъ XIII былъ хорошій садовникъ; онъ умѣлъ ранѣе обыкновеннаго времени выростить зеленый горошекъ, который посылалъ продавать на рынокъ. Одинъ придворный, по имени Монторонъ, не зная, что этотъ горохъ отъ короля, купилъ его нѣсколько фунтовъ, заплатилъ очень дорого и принесъ въ подарокъ Людовику; такимъ образомъ король имѣлъ и горохъ и деньги.
Мало того, чтобы умѣть выростить горохъ, надобно было умѣть и приготовить его; потому, Людовикъ XIII, сдѣлавшись садовникомъ, сдѣлался также и поваромъ. Въ особенности онъ имѣлъ, въ продолженіе нѣкотораго времени, страсть къ шинкованію, и пользовался шинковальными иглами, которыя приносилъ ему его конюхъ Жоржъ.
Однажды имъ овладѣла страсть къ бритью. Онъ собралъ всѣхъ своихъ офицеровъ, сбрилъ имъ бороды, оставивъ имъ на подбородкѣ только маленькій клочекъ волосъ, который съ тѣхъ поръ называли royale.
Послѣднимъ его ремесломъ было выдѣлываніе оконныхъ рамъ, вмѣстѣ съ Нойе; онъ по нѣскольку часовъ проводилъ за этимъ занятіемъ, между тѣмъ, какъ думали, что въ это время, король и министръ работаютъ для счастія Франціи!
Сверхъ того, Людовикъ XIII былъ довольно хорошій музыкантъ. Когда кардиналъ умеръ, онъ просилъ Мирона, своего казначея, сочинить стихи на этотъ случай. Миронъ принесъ ему слѣдующее рондо:
«Il est passé, il а plié bagage,
Le cardinal, dont c’est bien grand dommage
Pour sa maison: c’est comme je l’entends;
Car pour autruy, maints hommes sont contents.
En bonne foi, de n’en voir que l’image.
Il fut soigneux d’enrichir son lignage
Par dons, par vols, par fraude et mariage;
Mais aujourd’hui ce n’en est plus le temps
Il est posgé.
Or parlerons sans crainte d'être en cage;
Il est en plomb l'éminent personnage
Qui de nos maux а ri plus de vingt ans.
Le roi de bronze en eut le passe-temps,
Quand sur le pont, avec son attelage,
Il est passé.»
Т. е. Его ужъ больше нѣтъ; убрался кардиналъ!
Конечно, домъ его въ немъ много потерялъ;
Не много отъ всей души возвеселились,
Что отъ него на вѣкъ уже освободились.
Всю жизнь свою родство свое обогащалъ,
Онъ хищность, бракъ, обманъ на то употреблялъ;
Но время то прошло: его ужъ больше нѣтъ.
Безъ страха быть въ тюрьмѣ пусть всякій разсуждаетъ, —
Въ свинцовомъ гробѣ тотъ ужъ крѣпко побываетъ,
Кто горестью другихъ себя здѣсь утѣшалъ;
И бронзовый король, когда онъ проѣзжалъ
Чрезъ мостъ, какъ-бы сказалъ, глядя на всѣхъ, въ отвѣтъ:
Я съ вами радуюсь: его ужъ больше нѣтъ. (*)
(*) Быть можетъ, стихи эти, такъ и послѣдующіе стихи не хороши, но да не осудитъ меня зв то критика. Стихи, как видитъ самъ читатель, не моего сочиненія; я ихъ переводилъ съ подлинника и старался, какъ можно ближе и точнѣе передать ихъ смыслъ на отечественномъ языкѣ. Прим. перев.
Король нашелъ рондо очень забавнымъ и переложилъ его на музыку. На этотъ разъ, онъ показалъ себя не только мелочнымъ, но даже жестокимъ и неблагодарнымъ.
На Людовика XIII была сочинена эпитафія, которая оканчивалась слѣдующими двумя стихами:
Il eut cent vertus de valet,
Et pas une vertu de maître.
T. e. Въ немъ было много доблестей лакейскихъ,
Но королевской ни одной.
Глава VIII.
1613-1614.
править
Съ этой главы мы вступаемъ въ новый періодъ. Какъ въ предъидущемъ періодѣ говорилось о Ришелье, такъ и въ этомъ новомъ періодѣ будетъ идти рѣчь объ одномъ только человѣкѣ. Скажемъ, прежде всего, что это былъ за человѣкъ.
Джіуліо Мазарини, котораго имя на французскомъ языкѣ перемѣнилось въ Юлія Мазарина, былъ сынъ Піетро Мазарини, родившагося въ Палермо, и Гортензіи Буфалини, происходившей изъ довольно хорошаго дома Читта-ди-Кастелло. Самъ же онъ родился въ Писчинѣ, въ Абруццо, 14 іюля 1602 года, и былъ крещенъ въ церкви святаго Сильвестра-Римскаго.
Слѣдовательно, въ описываемую нами эпоху, ему былъ уже сорокъ первый годъ.
Молодость Юлія Мазарина мало извѣстна; говорили, что онъ учился въ Римѣ, потомъ съ аббатомъ Іеронимомъ Колонною переѣхалъ въ Испанію. Тамъ, въ теченіе трехъ лѣтъ, онъ слушалъ лекціи въ Алькальскомъ и Саламанкскомъ университетахъ; наконецъ, въ 1622 году, возвратился въ Римъ, въ то время, когда іезуиты, по случаю причтенія къ лику святыхъ основателя ихъ ордена, хотѣли представлять трагедію, — что они обыкновенно дѣлали при какихъ нибудь особенно-важныхъ обстоятельствахъ. Жизнь новаго святаго служила содержаніемъ піесы, и Юлій Мазаринъ игралъ, при общихъ рукоплесканіяхъ, роль Игнатія Лойолы.
Это было.хорошимъ предвѣщаніемъ для человѣка, который назначалъ себя въ дипломаты. Мазарину было тогда двадцать лѣтъ. Около этого времени, онъ вступилъ въ службу кардинала Бентивольо, но въ какомъ качествѣ — неизвѣстно. Его враги говорили, что онъ поступилъ къ кардиналу въ лакеи. Какъ бы то ни было, но Бентивольо скоро открылъ въ немъ большія способности и однажды, отправившись съ молодымъ человѣкомъ къ кардиналу-племяннику (такъ назывался кардиналъ Барберино), онъ сказалъ послѣднему: — Милостивѣйшій государь, я многимъ обязанъ вашей знаменитой фамиліи, но я полагаю совершенно расплатиться съ вами, если отдамъ вамъ этого молодаго человѣка, который здѣсь со мною.
Барберино съ удивленіемъ посмотрѣлъ на того, кого такимъ лестнымъ образомъ ему рекомендовали, ибо онъ никогда еще его не видалъ.
— Благодарю васъ за подарокъ, сказалъ онъ; могу ли спросить, какъ зовутъ этого человѣка, котораго вы оставляете мнѣ съ такою хорошею рекомендаціей?
— Джіуліо Мазарини, отвѣчалъ кардиналъ Бентивольо.
— Но если онъ таковъ, какъ вы мнѣ говорите, спросилъ недовѣрчивый прелатъ, то зачѣмъ же вы оставляете его у меня?
— Я вамъ даю его потому, что я недостоинъ держать его у себя.
— Ну! хорошо, отвѣчалъ кардиналъ-племянникъ, я принимаю его отъ васъ. Но на что, скажите мнѣ, онъ способенъ?
— На все, милостивый государь.
— Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Барберино, не дурно если мы пошлемъ его съ кардиналомъ Жинетти въ Ломбардію.
Эта рекомендація открыла Мазарину путь къ почестямъ. Ему дали нѣсколько порученій, которыя онъ исполнилъ довольно удачно, и которыя облегчили ему путь къ возвышеніямъ. Наконецъ, въ 1629 году, когда Людовикъ XIII силою оружія принудилъ герцога Савойскаго отдѣлиться отъ Испанцевъ, кардиналъ Сакетти, бывшій въ Туринѣ папскимъ представителемъ, возвратился въ Римъ и приказалъ Мазарину, снабженному титуломъ интернунція, приступить къ заключенію мира.
Новыя обязанности, возложенныя на молодаго дипломата, доставили ему случай къ многимъ путешествіямъ, изъ которыхъ одно сдѣлалось источникомъ его счастія. Онъ пріѣхалъ въ Ліонъ, въ 1630 году, былъ представленъ Людовику XIII, находившемуся тогда въ этомъ городѣ, и послѣ представленія, болѣе двухъ часовъ разговаривалъ съ кардиналомъ Ришелье, который такъ остался доволенъ этимъ разговоромъ, въ которомъ хитрый Итальянецъ раскрылъ весь свой умъ и всю тонкость своихъ взглядовъ, что, выходя изъ комнаты, сказалъ:
— Я говорилъ съ самымъ великимъ государственнымъ человѣкомъ, какого я когда либо встрѣчалъ.
Понятно, что Ришелье, имѣя о Мазаринѣ такое хорошее мнѣніе, желалъ его къ себѣ привязать. Мазаринъ возвратился въ Италію совершенно преданнымъ интересамъ Франціи.
Не смотря однако на всѣ свои старанія, онъ не могъ заключить миря: Испанцы осадили Казале, а Французы подали помощь этой крѣпости, и потому продолжали сопротивляться. Мазаринъ, переѣзжая изъ одного лагеря въ другой, успѣлъ заключить перемиріе на шесть недѣль; потомъ, по истеченіи этого срока, — такъ какъ всѣ попытки его заключить миръ остались безполезными, и французскія войска снова приступили къ непріязненнымъ дѣйствіямъ, онъ бросился на конѣ въ узкій промежутокъ, отдѣляющій ихъ отъ Испанцевъ, съ цѣлію уговорить маршала Шомберга прекратить военныя дѣйствія. Но Шомбергъ, въ надеждѣ побѣдить непріятеля, предлагаетъ условія, которыхъ почти нельзя было принять. Мазаринъ не отчаявается, скачетъ къ Испанцамъ, стоявшимъ уже подъ ружьемъ, обращается къ ихъ предводителю, преувеличиваетъ силы Французовъ, показываетъ ему невыгоду его позиціи и отчаянное положеніе его арміи, получаетъ отъ него согласіе на предложеніе Шомберга и скачетъ снова къ французскимъ войскамъ, крича: Миръ! миръ! Но французскіе солдаты, равно какъ и ихъ главнокомандующій, желали сраженія; на крики Мазарина Французы отвѣчали: Нѣтъ мира! Нѣтъ мира! и съ этими словами начали перестрѣлку. Но посредникъ не боится опасности; держа въ рукѣ шляпу, онъ проѣзжаетъ между градомъ пуль и не перестаетъ кричать: Миръ! миръ! останавливается передъ Шомбергомъ, который, удивляясь, что ему предлагаютъ до сраженія болѣе, нежели онъ можетъ требовать послѣ побѣды, соглашается на миръ и приказываетъ своимъ войскамъ положить оружіе. Черезъ два часа, предварительные пункты мира, подтвержденнаго въ слѣдующемъ году трактатомъ въ Шераско, были подписаны на полѣ сраженія.
Желаетъ-ли кто знать, что думалъ въ это время о Мазаринѣ венеціанскій посланникъ Сегредо? Вотъ выписка изъ одной его депеши венеціанскому правительству: «Джіуліо Мазарини, свѣтлѣйшій господинъ, пріятенъ и красивъ собою; учтивъ, ловокъ, безстрастенъ, неутомимъ, остороженъ, уменъ, предусмотрителенъ, скрытенъ, хитеръ, краснорѣчивъ, убѣдителенъ и находчивъ. Однимъ словомъ, онъ обладаетъ всѣми качествами, которыя необходимы искуснымъ посредникамъ; его первый опытъ есть опытъ истинно мастерской: кто съ такимъ блескомъ выступаетъ въ свѣтъ, будетъ, безъ сомнѣнія, играть въ немъ важную и видную роль. Будучи силенъ, молодъ и крѣпко сложенъ, онъ будетъ долго наслаждаться въ будущемъ почестями и ему недостаетъ только богатства, чтобы шагнуть далѣе.»
Венеціанцы были хорошіе пророки въ подобныхъ случаяхъ. Они вмѣстѣ съ Флорентинцами считались искуснѣйшими политиками. Людовикъ XI вызвалъ двухъ изъ нихъ во Францію, чтобы научиться у нихъ тиранству. Въ 1634 году предсказаніе посланника исполнилось. Ришелье, желавшій имѣть Мазарина при своей особѣ, далъ ему титулъ Авиньонскаго вице-легата. Въ 1639 году, онъ былъ посланъ въ Савойю въ званіи чрезвычайнаго посланника; наконецъ, 16-го декабря 1641 года, его возвели въ кардиналы, а на слѣдующій годъ 25-го февраля, Людовикъ XIII собственными руками возложилъ на его голову кардинальскую шапку.
Читатели, вѣроятно, помнятъ, что Ришелье, умирая, рекомендовалъ Людовику XIII трехъ человѣкъ. Это были: Шавиньи, Нойе и Мазаринъ.
Но мы видѣли также, что Людовикъ XIII не долго царствовалъ послѣ смерти кардинала.
Ришелье умеръ 4-го декабря 1642 года, а 19-го апрѣля 1643 года король слегъ въ постель, съ которой уже не вставалъ. Въ слѣдующій день, исполняя волю умершаго Ришелье, какъ при жизни его, онъ назначилъ королевѣ-регентшѣ совѣтъ, предсѣдателемъ котораго былъ принцъ Конде, а членами — кардиналъ Мазаринъ, канцлеръ Сетъе, главный интендантъ Бутилье и государственный секретарь Шавиньи.
Что касается до герцога Орлеанскаго, которому Людовикъ XIII простилъ всѣ его возмущенія, но не забылъ ихъ, то онъ бытъ сдѣланъ генералъ-намѣстникомъ малолѣтняго короля и зависѣлъ отъ королевы-регентши и совѣта. Правда, что король умирая, также мало довѣрялъ своей супругѣ, какъ и своему брату. Въ послѣдніе дни жизни Людовика XIII, Шаваньи говорилъ ему о его прежнихъ подозрѣніяхъ противъ Анны Австрійской, по поводу заговора Шале, и увѣрялъ, что королева вовсе не была причастна этому дѣлу; на что король отвѣчалъ: — Въ положеніи, въ какомъ я теперь нахожусь, я долженъ ее простить, но я не долженъ ей вѣрить.
Дѣйствительно, за нѣсколько дней до смерти короля, случилось, почти передъ его глазами, происшествіе, которое очень его раздражило и увеличило тягость его болѣзни, показавъ ему будущее, какъ при свѣтѣ молніи.
25-го апрѣля король бытъ соборованъ, и всѣ почитали его, какъ нѣкогда Тиверія, мертвымъ. Тогда, среди всеобщаго смятенія, всѣ частные интересы вышли наружу. Въ это время дворъ раздѣлялся на двѣ главныя партіи: на партію Вандомовъ и партію ла-Мейлльере.
Скажемъ нѣсколько словъ объ этой распрѣ, послѣдствія которой отразятся на событіяхъ, о которыхъ мы будемъ разсказывать. Припомнимъ, что Вандомъ былъ когда-то губернаторомъ Бретани, что великій пріоръ, братъ его, пріѣхалъ за нимъ въ Бретань, чтобы отправиться съ нимъ вмѣстѣ къ королю. Мы разсказали уже, какъ оба брата были арестованы и отведены въ Венсенньскую тюрьму. Кардиналъ Ришелье тогда принялъ на себя управленіе Бретанью, и умирая, передалъ его маршалу ла-Мейлльере. Но фамилія Вандомовъ не признавала этой передачи, и герцогъ Бофоръ, красивый, отважный, надменный молодой человѣкъ, надѣясь на помощь королевы, торжественно объявилъ, что послѣ смерти короля, онъ добромъ или силою сдѣлается губернаторомъ Бретани, которая была отнята у его отца.
По этой причинѣ, когда думали, что послѣ соборованія король умеръ, обѣ партіи, раздѣлявшія дворъ, немедленно сомкнулись подъ знаменемъ своихъ предводителей. Маршалъ ла-Мейлльере призвалъ изъ Парижа всѣхъ своихъ друзей; герцогъ Бофоръ потребовалъ къ себѣ на помощь всѣхъ своихъ; герцогъ Орлеанскій окружилъ себя своими пріятелями.
Эти три партіи, ибо братъ короля всегда былъ главою какой нибудь партіи, имѣли такой грозный видъ, что королева, призванная королемъ, боясь враждебнаго столкновенія, подозвала къ себѣ герцога Бофора и, привѣтствуя его, какъ самаго честнаго человѣка въ королевствѣ, поручила ему охраненіе новаго замка, въ которомъ находились будущій король и его братъ, герцогъ Анжуйскій. Такимъ образомъ, герцогъ Бофоръ, въ теченіе цѣлаго дня начальствуя надъ многочисленнымъ отрядомъ тѣлохранителей, разыгрывалъ роль защитника дѣтей умирающаго короля. Это благосклонное вниманіе, какъ естественно, сильно оскорбило двухъ человѣкъ: герцога Орлеанскаго, который, кажется, долженъ былъ привыкнуть къ этой недовѣрчивости, и принца Конде, который заслуживалъ ее не болѣе перваго.
Почти подобная-же сцена произошла и послѣ смерти короля.
Едва Людовикъ XIII закрылъ на вѣки свои глаза, какъ каждый изъ присутствовавшихъ при его кончинѣ удалился отъ него; только три лица, удержанныя придворнымъ этикетомъ въ траурной комнатѣ, остались при трупѣ, который подлежало освидѣтельствовать. Это освидѣтельствованіе должны были произвести — одинъ принцъ, одинъ коронный чиновникъ и одинъ камергеръ. Карлъ-Амеде Савойскій, герцогъ Немурскій, маршалъ Витри и маркизъ Сувре оказали эту послѣднюю честь смертнымъ останкамъ своего государя.
Въ это время королева также оставила новый замокъ, гдѣ лежало тѣло ея супруга, и отправилась къ дофину въ старый замокъ, отстоящій отъ перваго не болѣе, какъ на триста шаговъ.
Прибывъ въ старый замокъ, Анна Австрійская, которая желала уговориться на счетъ своего регентства съ герцогомъ Орлеанскимъ, просила его чрезъ герцога Бофора пріѣхать къ ней и облегчить ея горе своимъ присутствіемъ. Его высочество поспѣшитъ исполнить ея приказаніе, и когда принцъ Конде хотѣлъ его сопровождать, то Бофоръ замѣтилъ ему, что онъ имѣетъ приказаніе никого не впускать къ королевѣ, кромѣ одного герцога Орлеанскаго.
— Хорошо, милостивый государь, сказалъ принцъ, но скажите ея величеству, что если она хотѣла отдать мнѣ такое приказаніе, то она могла это сдѣлать чрезъ начальника своихъ тѣлохранителей, а не чрезъ васъ, который не имѣетъ на то никакого права.
— Милостивый государь, отвѣчалъ Бофоръ, я сдѣлалъ то, что приказала мнѣ королева, и никто, во всей Франціи, не въ состояніи запретить мнѣ дѣлать то, что сама королева приказываетъ мнѣ дѣлать
Принцъ, будучи первымъ принцомъ крови и важнымъ лицомъ въ государствѣ, очень обидѣлся такимъ рѣзкимъ отвѣтомъ герцога Бофора, и съ этой минуты оба принца возненавидѣли другъ друга; объ этой ненависти мы поговоримъ послѣ и увидимъ ея пагубныя послѣдствія.
Во время этого свиданія, королева во всемъ уговорилась съ герцогомъ Орлеанскимъ. Впрочемъ, Анна Австрійская заѣзжала въ старый замокъ для того только, чтобы повидаться съ своимъ шуриномъ и взять сына. Въ этотъ же день она возвратилась въ Парижъ, и со всѣмъ своимъ дворомъ переѣхала въ Лувръ.
Три дня спустя, королева уничтожила всѣ распоряженія покойнаго короля касательно управленія государствомъ. Парламентъ объявилъ ее регентшею королевства, «чтобы она заботилась о воспитаніи особы его величества, и управляла всѣми дѣлами государства въ то время, какъ герцогъ Орлеанскій, его дядя, будетъ его генералъ-намѣстникомъ во всѣхъ провинціяхъ королевства и предсѣдателемъ государственнаго совѣта, въ зависимости отъ королевы. Во время его отсутствія, это предсѣдательство передавалось принцу Конде, также подъ властію самой королевы. Сверхъ того, королевѣ предоставляется право избирать, по своему усмотрѣнію, членовъ совѣта, для обсуживанія государственныхъ дѣлъ, и ей не вмѣняется въ обязанность подчиняться рѣшенію большинства голосовъ.» — Такова была декларація парламента.
Эта послѣдняя статья, какъ видно, уничтожила всѣ мѣры короля учинить опеку надъ Анною Австрійскою и вмѣсто того, чтобы подчинить королеву совѣту, она поставила совѣтъ въ совершенную отъ нея зависимость.
Ни Мазаринъ, ни Шавиньи не присутствовали при этой деклараціи: отсутствіе ихъ тотчасъ замѣтили, и на нихъ стали смотрѣть, какъ на людей, впавшихъ въ немилость королевы. Итакъ, изъ трехъ человѣкъ, рекомендованныхъ Людовику XIII умирающимъ Ришелье, Нойе уже при жизни короля отказался отъ государственныхъ дѣлъ; два другіе также должны были вскорѣ сойти со сцены, а вмѣстѣ съ ними должно было исчезнуть и то вліяніе кардинала, которое такъ долго тяготѣло надъ рабомъ его Людовикомъ XIII.
Мазарина и Шавиньи возненавидѣли за то, что они оба хотѣли быть наслѣдниками Ришелье; но слишкомъ поторопились этою ненавистью. Анна Австрійская наслѣдовала отъ своего супруга искусство притворяться, эту непохвальную, но необходимую добродѣтель королей. Мы увидимъ, какъ всѣ обманулись на счетъ Мазарина. Ибо въ то время, какъ всѣ думали, что онъ собирается возвратиться въ Италію, онъ, холодный и повидимому спокойный, обѣдалъ вмѣстѣ съ Шавиньи, своимъ другомъ и товарищемъ въ несчастіи, у командора Сувре, того самаго, имя котораго было уже однажды произнесено въ нашемъ историческомъ разсказѣ, по поводу заговора Шале и герцога Орлеанскаго противъ жизни кардинала Ришелье.
Дружба между кардиналомъ Мазариномъ и Шавиньи была не новая. Со времени своего пріѣзда во Францію, Мазаринъ весьма коротко познакомился съ Бутилье, который пользовался большимъ почетомъ у Ришелье, и съ Шавиньи, который считался его сыномъ. Оба они поддерживали его, сколько могли, и даже увѣряли, что только по неотступнымъ просьбамъ Шавиньи у Ришелье, Мазаринъ получилъ кардинальскую шапку.
Итакъ, оба друга, которые, говорятъ, поклялись одинъ другому раздѣлять между собою и горе и радости, обѣдали у Сувре, и послѣ обѣда сѣли играть въ карты. Черезъ нѣсколько минутъ дверь отворилась, и въ ихъ комнату вошелъ Бернигенъ.
Увидя перваго камердинера королевы, Мазаринъ догадался, что онъ пришелъ собственно къ нему. Поэтому, передавъ свои карты Ботрю, онъ повелъ Берингена въ другую комнату, не обращая вниманія на пытливые взгляды Шавиньи, игравшаго за тѣмъ же столомъ.
— Милостивый государь, началъ Берингенъ, я пришелъ къ вамъ съ хорошимъ извѣстіемъ.
— Съ какимъ? спросилъ, со свойственнымъ ему хладнокровіемъ, Мазаринъ.
— Съ тѣмъ, что ея величество вовсе не такъ худо къ вамъ расположена, какъ всѣ думаютъ.
— Что-же заставляетъ васъ дѣлать такія пріятныя для меня предположенія, господинъ Берингенъ?
— Разговоръ, который мнѣ удалось услышать между ея величествомъ и г. Бріенномъ, въ которомъ она высказалась, что, согласно съ мнѣніемъ г. Бріенна, намѣрена васъ сдѣлать первымъ министромъ.
Противъ ожиданія вѣстника, улыбка на губахъ кардинала исчезла, лицо его снова приняло хладнокровный видъ. Безстрастный, но глубокомысленный его взоръ проникъ, казалось, въ самую глубину сердца посланнаго.
— А точно ли вы слышали этотъ разговоръ?
— Да, сударь.
— И что же говорилъ Бріеннъ?
— Онъ говорилъ ея величеству, что такъ какъ ей необходимъ первый министръ, то лучше вашего преосвященства никого нѣтъ болѣе въ виду, потому что вы не только свѣдущи въ дѣлахъ, но и душевно преданы королевѣ.
— Значитъ, Бріеннъ ручался за мою преданность?
— Онъ говорилъ, что онъ увѣренъ, что такая великая милость тронетъ ваше преосвященство и, что вы, изъ благодарности, будете служить ея величеству, нашей государынѣ, вѣрою и правдою.
— Что же на это отвѣчала королева?
— Ея величество боится, что ваше преосвященство не пожелаетъ принять ея предложенія.
Мазаринъ улыбнулся. — Благодарю васъ, Берингенъ, сказалъ онъ; и вѣрьте, что при первомъ случаѣ я вспомню объ услугѣ, которую вы оказали мнѣ, принеся эту пріятную для меня новость.
И онъ сдѣлалъ шагъ, чтобы возвратиться къ своей игрѣ.
— Развѣ это все, что вашему преосвященству угодно было мнѣ сказать? спросилъ камердинеръ.
— Что же вы хотите, чтобы я вамъ еще сказалъ?… Вы объявили мнѣ, что подслушали разговоръ королевы, въ которомъ она показала ко мнѣ расположеніе; за это я долженъ благодарить васъ, и я васъ благодарю.
Берингенъ понялъ, что Мазаринъ, боясь вѣроятно вдаться въ обманъ, рѣшился быть осторожнымъ въ своихъ словахъ; онъ зналъ, какою великою милостью будетъ пользоваться хитрый Итальянецъ и предчувствовалъ, что съ завтрашняго дня найдется много желающихъ сдѣлаться поклонниками новаго министра; поэтому, не теряя времени, онъ рѣшился высказаться передъ кардиналомъ.
— Послушайте, господинъ кардиналъ, сказалъ онъ: — я буду откровененъ съ вами: я пришелъ къ вамъ не по собственному моему желанію.
— А! а! воскликнулъ Мазаринъ, такъ отъ чьего же имени?
— Я пришелъ къ вашему преосвященству отъ имени королевы.
Глаза будущаго министра заблистали радостью.
— Тогда, дѣло другое, сказалъ онъ; говорите, любезный Берингенъ, говорите.
Берингенъ разсказалъ Мазарину, что онъ не слыхалъ разговора королевы съ Бріеннонъ; но что королева сама ему пересказала его.
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Мазаринъ, сама королева послала васъ ко мнѣ?
— Точно такъ, отвѣчалъ Берингенъ.
— И вы мнѣ говорите правду?
— Клянусь вамъ честью дворянина! Королева желаетъ знать, можетъ ли она на васъ положиться, и если она васъ поддержитъ, то поддержители вы ее?
При этихъ словахъ, переходя изъ крайней недовѣрчивости въ крайнюю довѣрчивость, Мазаринъ сказалъ: отправьтесь къ ея величеству и скажите ей, что я, безъ всякаго условія, вручаю мою судьбу въ ея руки. Я отказываюсь отъ всѣхъ выгодъ и преимуществъ, которыя король предоставилъ мнѣ въ своей деклараціи. Правда, мнѣ не легко это сдѣлать безъ вѣдома г. Шавиньи, ибо наши интересы общіе; но я смѣю надѣяться, что ея величество сохранитъ мою тайну такъ, какъ я, съ своей стороны, свято сохраню ея.
— Милостивѣйшій государь, сказалъ Берингенъ, у меня худая память, и я боюсь забыть то, что вы просите меня передать ея величеству. Я спрошу бумаги, перо и чернила, и вы потрудитесь передать мнѣ ваши слова письменно.
— Не нужно, сказалъ Мазаринъ; если мы спросимъ перо и бумагу, Шавиньи подумаетъ, что между нами происходитъ какое-нибудь важное совѣщаніе, а не простой разговоръ.
— Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Берингенъ, вынимая изъ своего кармана записную книжку и предлагая ее вмѣстѣ съ карандашомъ кардиналу, — напишите вотъ здѣсь карандашомъ.
Отказаться было нельзя; Мазаринъ взялъ записную книжку, карандашъ и написалъ:
"Я буду всегда повиноваться волў королевы. Я отказываюсь теперь, отъ всего моего сердца, отъ выгодъ, которыя предоставила мнѣ декларація, и я безусловно ввѣряю свои интересы великодушію ея величества.
Вашего величества, всенижайшій, всепокорнѣйшій,
вѣрнѣйшій подданный и признательнѣйшій слуга
Мазаринъ отдалъ Берингену записную книжку; Берингенъ, прочитавъ обѣщаніе его преосвященства, покачалъ головой.
— Что-же! сказалъ Мазаринъ, развѣ вы находите, любезный Берингенъ, что въ этой запискѣ я не все сказалъ?
— Напротивъ, отвѣчалъ Берингенъ, она написана очень умно; но я бы дорого заплатилъ, и королева, я думаю, также, еслибы эта записка была написана перомъ, а не карандашомъ. Вы знаете, милостивый государь, карандашъ скоро стирается.
— Скажите ея величеству, возразивъ кардиналъ, что впослѣдствіи я напишу ей чернилами на бумагѣ, на пергаментѣ, на стали, на чемъ ей будетъ угодно и, даже если нужно, то я готовъ буду подписаться моею кровью.
— Прибавьте это въ вашей запискѣ, сказалъ Берингенъ, который любилъ совершать дѣла по совѣсти; мѣсто еще есть.
Мазаринъ исполнилъ желаніе Берингена, и Берингенъ, оставшись весьма доволенъ успѣхомъ возложеннаго на него порученія, отправился съ запискою въ Лувръ.
Королева разговаривала еще съ Бріенномъ, когда вошелъ Берингенъ. (Графъ Бріеннъ, изъ вѣжливости, хотѣлъ-было удалиться, но королева его удержала. Прочитавъ съ большою радостью то, что написалъ ей кардиналъ, она отдала записную книжку на сохраненіе Бріенву, который, замѣтивъ, что кромѣ обѣщанія Мазарина въ ней было написано много чего другаго, хотѣлъ возвратитъ ее Берингену, чтобы онъ вырвалъ или стеръ исписанные его рукою листки; но Берингенъ отказался принять ее обратно. Тогда, въ присутствіи королевы, графъ запечаталъ эту книжку и, возвратясь къ себѣ домой, заперъ ее въ ящикъ, въ которомъ она оставалась до тѣхъ поръ, пока королева не спросила ее, т. е. когда обнародована была декларація парламента, которую Мазаринъ всѣми силами отвергалъ, будучи увѣренъ, что выиграетъ вдвое болѣе.
Въ день обнародованія деклараціи парламента, принцъ Конде, котораго королева хотѣла сблизить съ кардиналомъ, возвратилъ Мазарину записную книжку, и отъ имени королевы вручилъ ему патентъ, по которому Анна Австрійская не только возвратила кардиналу мѣсто, котораго онъ лишился, но и назначила его предсѣдателемъ своего совѣта.
Тогда, при видѣ такого неожиданнаго благорасположенія, возобновились прежніе, почти забытые слухи, что будто уже съ 1635 года кардиналъ былъ любовникомъ королевы.
Такимъ образомъ, этими слухами, которые позже Анна Австрійская, къ несчастію, подтвердила своими поступками, объяснялось чудесное рожденіе Людовика XIV, послѣ двадцати-двухъ-лѣтняго ея безплодія.
Такимъ образомъ объяснится, быть-можетъ, впослѣдствіи и таинственность желѣзной маски.
Глава IX.
1643-1644.
править
Всѣ эти великія перемѣны, какъ онѣ важны ни были, совершились въ теченіе пяти дней. На шестой день узнали о побѣдѣ при Рокруа, предсказанной Людовикомъ XIII на смертномъ одрѣ, и открытой ему въ видѣніи.
Да позволено будетъ намъ сказать нѣсколько словъ о молодомъ побѣдителѣ, который будетъ играть столь важную роль во всѣхъ общественныхъ и частныхъ дѣлахъ регентства.
Герцогъ Ангіенскій, который будетъ въ скоромъ времени великимъ Конде, былъ сынъ Генриха Бурбона, принца Конде, котораго называли просто принцомъ. Этотъ принцъ былъ довольно маловажное лицо и извѣстенъ только тѣмъ, что, во время регентства Анны Австрійской, пять или шесть разъ продавалъ, по обстоятельствамъ, свою подчиненность. Его упрекали въ двухъ недостаткахъ: во-первыхъ, въ излишней скупости; во-вторыхъ, въ недостаткѣ храбрости. На эти два обвиненія онъ отвѣчалъ, что маркизъ Ростенгъ былъ скупѣе, а герцогъ Вандомъ еще трусливѣе его: лучшаго оправданія въ своей трусливости и скупости онъ не находилъ. Принцъ былъ обвиняемъ, кромѣ того, въ порокѣ довольно общемъ этой эпохѣ; послѣ десяти-лѣтняго супружества съ прекрасною Шарлоттою Монморанси, онъ не имѣлъ еще дѣтей, какъ, къ счастію Франціи, былъ посаженъ въ Венсеннь. Мы знаемъ уже, что жена его послѣдовала за нимъ и, что во время этого заточенія, родились герцогиня Лонгвиль и герцогъ Ангіенскій.
Шарлотта Монморанси была въ пятьнадцать лѣтъ такъ хороша собой, что Генрихъ IV влюбился въ нее до безумія, и даже думали, что она была причиною войны, которую онъ, передъ своимъ умерщвленіемъ, намѣренъ былъ начать во Фландріи. — Бассомпьеръ также влюбленъ былъ въ нее страстно. Въ своихъ запискахъ онъ, между прочимъ, говоритъ: «На всемъ свѣтѣ не было такой красоты, такой очаровательной граціи и такого совершенства, какими обладала дѣвица Шарлотта Монморанси.» — И онъ хотѣлъ на ней жениться, но король Генрихъ IV просилъ его отказаться отъ этого брака. Бѣдный король, которому было уже пятьдесятъ-пять лѣтъ, былъ влюбленъ, какъ двадцати-лѣтній юноша! И вотъ какимъ образомъ пробудилась въ немъ эта страсть.
Это было въ началѣ 1609 года. Королева Марія Медичи вознамѣрилась устроить у себя домашній балетъ, въ которомъ участвовать пригласила самыхъ красивѣйшихъ особъ двора, и слѣдовательно, въ томъ числѣ находилась и принцесса Монморанси, которой тогда было не болѣе тринадцати или четырнадцати лѣтъ. Но, по случаю этого балета, король и королева сильно разсорились между собою. Генрихъ IV хотѣлъ, чтобы въ немъ участвовала также госпожа де-Море[16]; но королева тому воспротивилась; съ другой стороны, королева желала, чтобы въ балетѣ играла госпожа Вердероннь, а король рѣшительно на это не соглашался. Каждый изъ нихъ имѣлъ на то свои причины. Однако Марія Медичи, упрямая и настойчивая въ своихъ желаніяхъ непреклонная волею, поставила на своемъ. Побѣжденный капризами своей супруги, Генрихъ IV вздумалъ отмстить ей тѣмъ, что рѣшился не присутствовать ни на одной репетиціи этого противнаго балета. Тѣмъ не менѣе, репетиціи шли своимъ порядкомъ; но какъ на репетицію надобно было проходить мимо кабинета короля, то онъ велѣлъ на-крѣпко запереть дверь, чтобы даже не видѣть будущихъ актеровъ этого праздника.
Въ одинъ прекрасный день, когда забыли взять эту предосторожность и дверь королевскаго кабинета была совершенно отворена, король услышалъ шумъ въ корридорѣ и, вѣрный своему мщенію, съ поспѣшностію подошелъ къ дверямъ, чтобы затворить ихъ. Какъ на бѣду для влюбчиваго Беарнца, въ это время проходила по корридору дѣвица Монморанси. Генрихъ IV остолбенѣлъ при видѣ такого совершенства красоты и, забывъ данную клятву, — подобно тому, какъ онъ забывалъ множество другихъ клятвъ гораздо по важнѣе, — не-заперъ дверей, но послѣ нѣкоторой нерѣшимости побѣжалъ въ слѣдъ за хорошенькою принцессою и явился на репетицію. Между тѣмъ, въ это время хорошенькія актрисы, повторявшія свои роли въ полномъ балетномъ костюмѣ, заняли свои мѣста; онѣ были одѣты нимфами и танцовали, держа въ рукѣ позолоченную стрѣлу. Въ то время, какъ Генрихъ IV показался въ дверяхъ, принцесса Монморанси, случайно, первая показалась ему на встрѣчу и также случайно подняла вверхъ свою стрѣлу, но съ такимъ граціознымъ движеніемъ и съ такою прелестною улыбкою, что Генрихъ IV, хотя стрѣла и не оставляла руки прекрасной нимфы, былъ пораженъ въ самое сердце.
Съ этого времени дверь кабинета короля не запиралась и его величество, которому теперь было все равно — будетъ-ли г-жа Море участвовать въ балетѣ или нѣтъ, дозволилъ королевѣ дѣлать все, что она хотѣла. Тогда-то Генрихъ IV упросилъ Бассомпьера отказаться отъ супружества съ прекрасною Шарлоттою, и вознамѣрился выдать ее замужъ за принца, на котораго могъ впослѣдствіи разсчитывать.
Принцъ, разумѣется, съ радостію согласился на такую женидьбу, потому-что имѣлъ тогда не болѣе 10,000 ливровъ доходу. Конетабль Монморанси, который почиталъ за особенно-великую честь сродниться съ принцомъ крови, назначилъ въ приданое своей дочери 100,000 экю; а король, съ своей стороны, подарилъ молодымъ супругамъ имѣнія, конфискованныя у герцога Монморанси. Такимъ-то образомъ земли Шантилльи, Монморанси, Екуанъ и Валери перешли во владѣніе дома Конде.
Король думалъ, что принцъ не будетъ ревнивымъ мужемъ, а между тѣмъ вышло напротивъ: онъ держалъ свою красавицу-жену взаперти и такъ смотрѣлъ за нею, что влюбленному Беарнцу не было возможности ее видѣть. Не смотря на то, убѣжденная письмомъ короля, она однажды вечеромъ, соглашаясь на его неоднократныя просьбы, показалась ему въ окнѣ съ распущенными волосами и между двумя факелами. Она была такъ прекрасна въ этомъ неглиже, что Генриху IV, отъ удовольствія видѣть ее, сдѣлалось дурно, и она не могла удержаться, чтобы не воскликнуть: Господи! уже-ли бѣдный король съ-ума-сошелъ?
Но это еще не все; король хотѣлъ имѣть ея портретъ и препоручилъ Фердинанду, лучшему художнику того времени, снять его. Бассомпьеръ, сдѣлавшись наперсникомъ короля съ того времени, какъ пересталъ быть его соперникомъ, ждалъ пока художникъ окончитъ портретъ, и какъ только портретъ былъ готовъ, онъ понесъ его съ такою поспѣшностію къ королю, что изъ опасенія, чтобы онъ не стерся, принуждены были, за недостаткомъ лаку, натереть его свѣжимъ коровьимъ масломъ. Портретъ имѣлъ большое сходство съ оригиналомъ и Генрихъ IV, при полученіи его, отъ радости надѣлалъ много глупостей, не свойственныхъ ны его лѣтамъ, ни его званію.
Но неожиданное несчастіе постигло запоздалую любовь стараго короля. Однажды ему сказали, что принцъ, сдѣлавшись еще ревнивѣе, увезъ жену въ свой замокъ Мюре, расположенный близь Суассона. Король впалъ въ отчаяніе. Съ этого времени онъ сталъ еще болѣе преслѣдовать принцессу и всѣми силами старался гдѣ-нибудь свидѣться съ нею украдкою. Въ одно утро онъ узнаетъ, что г. де-Треньи, сосѣдъ по замку принца Конде, пригласилъ принца и принцессу, его супругу, къ себѣ на обѣдъ. Генрихъ тотчасъ переодѣвается почтальономъ, завязываетъ одинъ глазъ пластыремъ и скачетъ на лошади на ту дорогу, по которой должна была проѣхать принцесса; къ счастію, онъ пріѣхалъ во-время. Хотя принцъ не обратилъ на него вниманія, но прекрасная Шарлотта тотчасъ узнала въ почтальонѣ короля.
Однакожъ принцъ узналъ объ этой новой выходкѣ монарха и, удвоилъ присмотръ за своею женою. Но тогда принцесса, побуждаемая своими родственниками, а въ особенности своимъ отцемъ, коннетаблемъ, рѣшилась подписать прошеніе о разводѣ съ мужемъ. Какъ скоро принцъ узналъ объ этомъ, то не желая возвратить полученнаго имъ приданаго, тотчасъ уѣхалъ съ своею женою въ Брюссель. Но и здѣсь молодые супруги не оставались безъ преслѣдованія: маркизъ Кевръ, посланникъ въ Нидерландахъ, получилъ приказаніе похитить прекрасную Шарлотту; но, увѣдомленный о томъ во-время, принцъ отправился съ нею въ Миланъ.
Извѣстно, какимъ образомъ Генрихъ IV былъ убитъ въ то самое время, когда хотѣлъ отправиться въ походъ. Послѣ смерти короля, принцъ возвратился въ Парижъ; но Марія Медичи, наскуча его безпрестанными возмущеніями, въ одно прекрасное утро, велѣла г. Теминю арестовать его и отправить въ Венсеннскую тюрьму. Онъ находился въ заточеніи три года и, къ общему удивленію, принцесса добровольно послѣдовала за своимъ мужемъ въ тюрьму. Мы уже выше сказали, что во время этого заточенія у принцессы Шарлотты родился сынъ, которому дали титулъ герцога Ангіенскаго.
Этотъ молодой принцъ былъ столь же храбръ и неустрашимъ, сколько отецъ его трусливъ, и хотя въ началѣ битвы при Рокруа ему было не болѣе двадцати-двухъ лѣтъ, однако онъ уже пользовался большимъ уваженіемъ въ войскѣ.
Подъ его начальствомъ служили — Гассіонъ, Лаферте-Сенектеръ, л’Опиталь, д’Епенанъ и Сиро. Гассіонъ, который былъ впослѣдствіи маршаломъ Франціи, умеръ холостымъ; потому-что всегда говорилъ, что жизнь человѣческая не стоитъ того, чтобы передавать ее другому. Это былъ одинъ изъ храбрѣйшихъ офицеровъ своего времени. По этому кардиналъ Ришелье не иначе его называлъ какъ войною. Генералъ Донъ-Франческо-Мелло далъ ему болѣе поэтическое имя: Льва Франціи.
Лаферте-Сенектеръ былъ внукъ того самаго Франсоа Сенъ-Нектера, который защищалъ Мецъ въ то время, какъ Карлъ V осаждалъ его, и на котораго герцогъ Гизъ, заперевшійся съ нимъ въ этомъ городѣ, написалъ слѣдующій куплетъ:
Fut en guerre
Et porta l'épée â Metz;
Mais
Il ne la tira jamais.
T. e. Да, Сенектеръ въ войнѣ бывалъ;
Онъ въ Мецъ со шпагою въѣжзалъ,
Но шпагу онъ не обнажалъ.
Маршалъ л’Опиталь былъ тотъ самый дю-Галлье, братъ Витри, который убилъ маршала д’Анкръ, и о которомъ Дозьеръ, младшій бритъ Темина, открыто говорилъ: «не поручатъ-ли и мнѣ убить кого-нибудь измѣннически, чтобы попасть въ маршалы Франціи, подобно Витри?»
Д’Еспенанъ и Сиро были храбрые воины, неоднократно доказавшіе свое мужество.
Непріятельская армія, командуемая дономъ Франческомъ Мелло, у котораго находились подъ начальствомъ генералъ Бекъ и графъ Фюентесъ, состояла изъ 28,000 человѣкъ.
Подъ командой герцога Ангіенскаго было 10 т. чел. пѣхоты и 7 т. конницы.
За два дня до сраженія онъ получилъ, вмѣстѣ съ извѣстіемъ о смерти короля, приказаніе не начинать никакого рѣшительнаго дѣла. Но молодой генералъ мало заботился объ этомъ приказаніи. Франческо Мелло объявилъ, что онъ возьметъ Рокруа въ три дня, а черезъ недѣлю явится подъ стѣнами Парижа. Герцогъ Ангіенскій поспѣшилъ преградить ему путь.
Рокруа лежитъ въ долинѣ, окруженной лѣсомъ и болотомъ, къ которой нельзя иначе подступить, какъ черезъ длинные и затруднительные проходы, исключая со стороны Шампаньи, съ которой надобно пройти пространство въ четверть льё лѣсомъ и пустошами. Эта долина, пересѣкаемая ручьемъ, можетъ вмѣщать въ себѣ двѣ арміи, отъ 25 до 30 тысячъ человѣкъ каждая; но надобно было добраться до этой долины, и Франческо Мелло не только занялъ въ ней выгоднѣйшую позицію, но имѣлъ также въ своихъ рукахъ и всѣ проходы, къ ней ведущіе.
Наканунѣ сраженія собранъ былъ военный совѣтъ. Маршалъ л’Опиталь, котораго назначали менторомъ молодаго принца, вмѣстѣ съ Лаферте-Сенектеромъ и д’Еспенаномъ, былъ того мнѣнія, чтобы ограничиться только введеніемъ въ крѣпость одного подкрѣпленія; но Гассіонъ и Сиро подали мнѣніе, чтобы принудить непріятеля снять осаду, и молодой принцъ, приставъ къ ихъ мнѣнію, далъ ему перевѣсъ надъ первымъ. Рѣшено было взять силою главный проходъ, который ведетъ въ долину.
18-го Мая, герцогъ Ангіенскій выстроилъ войска въ двѣ линіи; впереди ихъ находился авангардъ, позади резервъ. Онъ взялъ командованіе первою линіею; вторую поручилъ маршалу л’Опиталю; Гассіона сдѣлалъ начальникомъ авангарда, а Сиро резерва.
При разсвѣтѣ дня, французская армія появилась при входѣ въ дефилею, которую Гассіонъ нашелъ весьма худо оберегаемою непріятелемъ; донъ Франческо Мелло не ожидалъ такого смѣлаго наступательнаго движенія. Дефилея была взята послѣ незначительнаго сопротивленіи, и Французы свободно вошли въ долину, гдѣ герцогъ Ангіенскій тотчасъ расположилъ ихъ къ битвѣ на холмѣ, примкнувъ правое крыло къ лѣсу, а лѣвое къ болоту, и оставивъ позади себя дефилею, чрезъ которую онъ прошелъ. Противъ французской арміи стояла, также на небольшомъ возвышеніи, испанская армія; обѣ арміи были раздѣлены небольшой лощиной, которая, разумѣется, могла сдѣлаться опасною для той арміи, которая первая сдѣлаетъ нападеніе.
Увидя французское войско, донъ-Франческо Мелло послалъ генералу Беку, — командовавшему шеститысячнымъ корпусомъ, стоявшимъ на разстояніи одного перехода отъ лагеря, — приказаніе, не теряя ни минуты, идти къ нему на помощь.
Главнокомандующій испанскими войсками выстроилъ свою армію въ томъ же порядкѣ, какъ и французская; самъ принялъ командованіе правымъ крыломъ, лѣвое предоставилъ герцогу Альбюкерку, а графу Фуентесу, старому генералу, поручилъ начальство надъ старою испанскою пѣхотою, храбрость и мужество которой были извѣстны во всей Европѣ; эта пѣхотная дивизія составляла резервъ испанской арміи. Графъ Фуентесъ, восьмидесятилѣтній старикъ и подагрикъ, не могъ уже сидѣть на лошади; его носили на носилкахъ передъ его резервомъ.
Въ шесть часовъ вечера, Французы окончили свои передвиженія. Тотчасъ началась довольно сильная канонада, которая много вредила Французамъ, ибо непріятельская артиллерія превосходила французскую числомъ орудій и занимала лучшую позицію. Тогда герцогъ Ангіенскій приказалъ идти въ аттаку; но въ то время, какъ французскія войска стали трогаться съ мѣста, неожиданное обстоятельство заставило герцога Ангіенскаго обратить свое вниманіе въ другую сторону.
Лаферте-Сенектеръ, командовавшій лѣвымъ крыломъ подъ начальствомъ маршала л’Опиталя, видя, что сраженіе начинается, хотѣлъ воспользоваться отлучкою послѣдняго (ибо л’Опиталь былъ позванъ къ герцогу и принималъ отъ него приказанія), чтобы пріобрѣсти одному славу освобожденія города Рокруа, передъ которымъ онъ находился; и такъ, вмѣсто того, чтобы оставаться на своемъ постѣ и ожидать начальническихъ приказаній, онъ съ своей кавалеріей и съ пятью батальонами пѣхоты, перешелъ болото и сдѣлалъ приступъ на городъ, открывъ такимъ образомъ непріятелю лѣвое крыло, такъ что Испанцы имѣли возможность окружить остальную часть французской арміи. Донъ-Франческо Мелло, какъ искусный генералъ, немедленно воспользовался этою ошибкой: онъ подвинулъ впередъ всю свою линію, чтобы отрѣзать Лаферте-Сенектера и его кавалерію отъ прочей арміи. Но герцогъ Ангіенскій въ одну минуту все увидѣлъ и понялъ; онъ уже занималъ пустое пространство, отдѣлявшее обѣ арміи, и испанскій генералъ уже подвигался впередъ противъ него; но замѣтивъ ошибку Лаферте-Сенектера, герцогъ тотчасъ остановилъ свои колонны.
Въ тоже время Лаферте-Сенектеръ получилъ приказаніе возвратиться на свой постъ, который онъ такъ безразсудно оставилъ. Лаферте заслуживалъ строгаго наказанія за такое самовольство; но такъ какъ отъ этого особенно большой бѣды не случилось, то Лаферте отдѣлался только строгимъ выговоромъ и, сознавшись въ своей ошибкѣ и въ причинѣ, которая его заставила сдѣлать ее, онъ поклялся поправить ее на другой день, хотя бы это стоило ему жизни.
Весь день обѣ арміи простояли въ принятой ими позиціи, чтобы на слѣдующій день быть готовыми сразиться. Каждый спалъ съ оружіемъ въ рукахъ, и на слѣдующее утро герцогъ Ангіенскій, который, безъ сомнѣнія, не рано легъ, спалъ такимъ крѣпкимъ сномъ, что его съ трудомъ разбудили.
Тоже Плутархъ разсказываетъ объ Александрѣ. Побѣдитель при Арбеллахъ и побѣдитель при Рокруа были однихъ лѣтъ; старѣйшему изъ нихъ не было и двадцати-пяти лѣтъ; а въ двадцать-пять лѣтъ первая потребность, послѣ нѣкоторой усталости, есть сонъ.
Герцогъ проснулся и тотчасъ сѣлъ на коня. Перемѣны въ позиціяхъ не было. Онъ узналъ только, что донъ-Франческо Мелло ночью поставилъ засаду изъ 1,000 человѣкъ мушкетеровъ въ лѣсу, который простирался до долины, раздѣлявшей обѣ арміи. Герцогъ понялъ, что они поставлены въ лѣсу для того, чтобы во время сраженія напасть съ фланга на Французовъ, и потому тотчасъ отдалъ приказъ идти въ лѣсъ на мушкетеровъ, которые въ одну минуту разбѣжались во всѣ стороны, оставивъ въ рукахъ Французовъ много плѣнныхъ и оружія. Тогда онъ приказалъ Гассіону пройти черезъ лѣсъ съ пѣхотою праваго крыла; между тѣмъ, самъ съ кавалеріею, разгоряченною первою побѣдою, хотѣлъ аттаковать съ фронта тѣхъ, на которыхъ Гассіонъ долженъ былъ напасть съ фланга.
Герцогъ Альбюкеркъ, командовавшій лѣвымъ крыломъ, не зная, что мушкетеры потерпѣли въ лѣсу пораженіе, спокойно ожидалъ, когда они начнутъ аттаку на Французовъ. Но каково было его удивленіе, когда онъ увидѣлъ, что французская кавалерія, командуемая самимъ герцогомъ Ангіенскимъ, идетъ на него въ стройномъ порядкѣ; и въ то время, какъ герцогъ аттаковалъ его съ фронта, о.чъ замѣтилъ, что съ фланга нападаетъ на него Гассіонъ. Альбюкеркъ отрядилъ тотчасъ восемь эскадроновъ противъ Гассіона, и твердо ожидалъ принца съ остальными его войсками. Но это двойное нападеніе было произведено такъ сильно, что съ одной стороны пѣхота его была разбита кавалеріей герцога, а съ другой стороны, кавалерія его была отражена пѣхотою Гассіона. Герцогъ Альбюкеркъ употребилъ всевозможныя средства, чтобы собрать своихъ воиновъ; но его ободренія и примѣръ не имѣли никакого успѣха: Испанцы обратились въ бѣгство, преслѣдуемые кавалеріей принца Ангіенскаго и поражаемые пулями пѣхоты Гассіона.
На правомъ крылѣ побѣда была рѣшительна: но не то было на лѣвомъ крылѣ, гдѣ Испанцы, почти съ равнымъ успѣхомъ, сражались съ Французами. Маршалъ л’Опиталь повелъ свою кавалерію въ галопъ, такъ что въ самый моментъ нападенія на непріятеля, лошади были измучены и вся кавалерія была въ безпорядкѣ. Поэтому, дону Мелло стоило только сдѣлать одинъ шагъ впередъ, чтобы заставить ее отступить. Непріятельская кавалерія, ободренная успѣхомъ, бросилась на пѣхоту Лаферге-Сенектера и произвела въ ея рядахъ большой безпорядокъ. Мелло воспользовался этою минутою и, въ свою очередь, подъ личнымъ своимъ начальствомъ, аттаковалъ ее съ такою силою, что Лаферте, пораженный двумя пулями, былъ взятъ въ плѣнъ со всей своей артиллеріей. Въ это же время маршалъ д’Опиталь. собиравшій снова свою кавалерію, былъ раненъ пулею, которая раздробила ему руку. Видя во всемъ неудачи и не зная о побѣдѣ герцога Ангіенскаго, офицеры французской арміи стали смотрѣть на сраженіе, какъ на дѣло потерянное и предложили Сиро начать отступленіе.
На что Сиро имъ отвѣчалъ: — Вы ошибаетесь, господа; сраженіе не проиграно, — непріятель не имѣлъ еще дѣла съ Сиро и съ его товарищами.
И вмѣсто того, чтобы приказать бить отбой, онъ скомандовалъ впередъ и бросился съ своимъ резервомъ на непріятеля; Мелло, считавшій уже себя побѣдителемъ, вдругъ увидѣлъ, къ крайнему своему удивленію, предъ собою живую мѣдную стѣну. Въ тоже время, герцогъ Ангіенскій, узнавъ, что лѣвое его крыло было почти разбито, поспѣшилъ съ своею кавалеріею къ нему на помощь, и при крикахъ: Франція! Франція! напалъ на Мелло съ тыла.
Испанскій полководецъ, тѣснимый между двумя огнями, сдѣлался жертвою своей собственной побѣды. Будучи аттакованъ съ фронта генераломъ Сиро, принявшимъ наступательное движеніе, вслѣдъ за принцемъ, который, какъ молнія ударилъ на него, а съ фланга Гассіономъ, который видя, что лѣвое испанское крыло было совершенно разсѣяно, двинулся, чтобы разбить также и правое крыло, — онъ принужденъ былъ не только кинуть взятыхъ въ плѣнъ Французовъ и ихъ артиллерію, но и оставить въ рукахъ непріятеля часть своей артиллеріи; войска его обратились въ бѣгство, и онъ самъ принужденъ былъ послѣдовать за бѣглецами.
Оставался Испанскій резервъ, эта старая и страшная пѣхота, которая раздвигалась, чтобы дать свободно дѣйствовать артиллеріи и потомъ опять смыкалась передъ нею. Въ этомъ резервѣ было 6,000 человѣкъ, тѣсно стоявшихъ другъ подлѣ друга, и 18 орудій. Надобно было истребить этотъ резервъ прежде нежели Альбюкеркъ устроитъ правое крыло, а Мелло лѣвое, а особенно, прежде нежели генералъ Бекъ подойдетъ съ своимъ корпусомъ. По этому принцъ, вмѣсто того, чтобы преслѣдовать бѣглецовъ, соединилъ всѣ свои силы противъ этой пѣхоты, которая стоя неподвижно, угрюмо, и какъ бы живой редутъ, не принимала еще никакого участія въ сраженіи.
Гассіонъ, съ частью кавалеріи, былъ посланъ, чтобы препятствовать Беку придти на поле сраженія; потомъ, со всѣмъ остальнымъ своимъ войскомъ, принцъ, идя въ первой линіи, со шпагою въ рукѣ, бросился на испанскую пѣхоту. Генералъ Фуентесъ, давъ принцу подойти къ своему войску на разстояніе пятидесяти шаговъ, вдругъ развернулъ свою неподвижную массу: 18 орудій дали залпъ и произвели страшное опустошеніе во французскихъ рядахъ, которые въ безпорядкѣ отступили. Но, въ одно мгновеніе, по командѣ принца, при видѣ его хладнокровія, аттакующая колонна опять выстроилась и вторично бросилась на непріятельскую пѣхоту, но опять была отражена такимъ же залпомъ изъ орудій; три раза она отступала, какъ отливъ, и три раза возобновляла нападеніе; въ третій разъ завязался рукопашный бой. Тогда, предоставленная собственной своей силѣ, лишенная пособія артиллеріи, аттакуемая со всѣхъ сторонъ, окруженная отвсюду, эта сомкнутая до сихъ поръ масса, начала разсыпаться; вскорѣ сбитая съ позиціи, она разсѣялась, оставивъ на подѣ битвы 2,000 человѣкъ убитыми, въ томъ числѣ стараго генерала Фуентеса, который, упавъ съ своихъ носилокъ, былъ весь покрытъ ранами.
Въ это время возвратился Гассіонъ; генералъ Бекъ не дождался его и отступилъ съ остальнымъ войскомъ. Онъ подскакалъ во главѣ своей кавалеріи къ принцу Ангіенскому и спросилъ — нѣтъ ли еще какого дѣла? — Оставалось только сосчитать убитыхъ и собрать плѣнныхъ.
Принцъ обнялъ Гассіона, который такъ хорошо ему содѣйствовалъ и обѣщалъ ему маршальскій жезлъ.
Число убитыхъ Испанцевъ простиралось до 9,000 человѣкъ, въ плѣнъ было взято 7,000 человѣкъ; кромѣ того, Французы завладѣли 24 пушками и 30 знаменами.
Самъ донъ-Фраическо Мелло былъ взятъ въ плѣнъ; но ему удалось однако убѣжать. Онъ оставилъ въ рукахъ преслѣдовавшихъ его Французовъ, свой маршальскій жезлъ. который былъ принесенъ герцогу Ангіенскону въ то время, какъ онъ, сидя на лошади и держа въ рукахъ шляпу, смотрѣлъ на трупъ стараго графа Фуентеса, покрытаго одинадцатью ранами.
Послѣ нѣкотораго размышленія, герцогъ сказалъ: Если бы я не побѣдилъ, я бы желалъ умереть такою же благородною смертью, какъ тотъ, кого я вижу передъ собою мертвымъ!
На другой день герцогъ Ангіенскій вступилъ въ Рокруа. —
Слухъ объ этомъ неожиданномъ успѣхѣ герцога Ангіенскаго скоро распространился по Парижу: эта побѣда, за пять дней предсказанная на смертномъ одрѣ королемъ и выигранная въ тотъ самый день, когда Людовика XIII опустили въ могилу, казалась парижанамъ даромъ Промысла Божія. По этому Франція, встрѣчая зарю новаго царствованія съ гордостью радовалась этой побѣдѣ. Королева, — которой прежнія страданія всѣмъ были извѣстны, и которой всѣ желали счастія въ будущемъ, была привѣтствуема восклицаніями народа повсюду, гдѣ ни показывалась, и кардиналъ Рецъ — этотъ вѣчно ничѣмъ не довольный человѣкъ, — подойдя къ ней, сказалъ: «Въ это время неприлично ни одному благородному человѣку быть не въ ладахъ съ дворомъ».
Одни только принцы съ неудовольствіемъ смотрѣли на ту высокую степень, на которую, какъ мы видѣли, сталъ Мазаринъ при королевѣ-регентшѣ.
Глава X.
1613-1644
править
Хотя королева Анна Австрійская наслѣдовала власть по естественному порядку вещей, однакоже она находилась въ ложномъ положеніи, какъ всякій угнетенный, котораго угнетеніе вдругъ прекращается, уступая мѣсто почти неограниченной власти. Тѣ, которые страдали изъ-за нея, — а ихъ было много, — полагали, что если они раздѣляли ея угнетеніе, то имѣютъ право раздѣлять также и ея власть. Но вознагражденіе ея требовательныхъ друзей должно было произвести большое замѣшательство въ обыкновенной политикѣ, которая не измѣняется съ лицами. Правительственная машина, заведенная кардиналомъ Ришелье, дѣйствовала при Людовикѣ XIII также, какъ при жизни кардинала, и при Аннѣ Австрійской она должна была идти также, какъ въ царствованіе Людовика XIII.
По общему закону, всѣ достигшіе власти съ помощію какой нибудь партіи, прежде всего должны разсориться съ этой партіей, — такъ велики бываютъ ихъ требованія. Доказательствомъ тому служатъ — Октавій, Генрихъ IV и Людовикъ-Филиппъ. Вотъ почему неблагодарность составляетъ королевскую добродѣтель.
Впрочемъ, положеніе Анны Австрійской не было, въ строгомъ смыслѣ, таково, какъ положеніе этихъ великихъ основателей династій: Октавій основахъ монархію; Генрихъ IV замѣнилъ угасшій родъ, а Людовикъ-Филиппъ занялъ мѣсто поколѣнія, которое устарѣло, истощилось, но продолжало существовать. Анна Австрійская просто наслѣдовала власть; она не сдѣлала никакого усилія, чтобы достигнуть того, чѣмъ она была, и никто ей въ этомъ не содѣйствовалъ. Слѣдовательно, она должна была просто вознаградить своихъ приверженцевъ за личную къ ней привязанность, а не за общественныя заслуги.
Изгнанная кардиналомъ г-жа д’Отфоръ была вызвана изъ ссылки и снова получила званіе статсъ-дамы королевы. Маркиза Сенесей, жившая, подобно г-жѣ д’Отфоръ, въ изгнаніи, возвратилась ко двору и снова заняла свое почетное мѣсто. Лапортъ, сидѣвшій за королеву въ тюрьмѣ и освобожденный по ея просьбѣ, въ тотъ самый день, когда Шавиньи извѣстилъ короля объ ея беременности, но остававшійся изгнанникомъ въ Сомюрѣ, былъ призванъ въ Парижъ и сдѣланъ первымъ камердинеромъ юнаго короля. Наконецъ, г-жа Шеврезъ, которую деклараціею Людовика XIII невелѣно было впускать въ королевство во все время продолженія войны и даже послѣ заключенія мира, получила извѣщеніе, что это запрещеніе было уничтожено и она можетъ возвратиться во Францію.
Только маркизъ Шатонефъ былъ болѣе другихъ обиженъ. Десять лѣтъ онъ содержался арестантомъ въ Ангулемѣ за участіе въ заговорахъ королевы и герцога Орлеанскаго; но вмѣсто того, чтобы съ торжествомъ возвратиться ко двору, какъ всѣ ожидали, ему дано было только позволеніе удалиться въ одинъ изъ его загородныхъ домовъ, какой онъ выберетъ по своему желанію. Люди не дальновидные дивились этому полу-возвращенію; но другіе тотчасъ вспомнили, что маркизъ Шатонефъ былъ предсѣдателемъ коммисіи, которая присудила герцога Монморанси къ смерти и, что Монморанси былъ шуриномъ принцу и дядей герцогу Ангіенскому. Слѣдовательно, въ то время, когда принцъ уступалъ свои права королевѣ и герцогъ Ангіенскій спасъ Францію при Рокруа, нельзя было ихъ поставить лицемъ къ лицу съ человѣкомъ, который способствовалъ къ отсѣченію на эшафотѣ головы ихъ родственника.
Великія несраведливости всегда имѣютъ какую-нибудь причину, которая, какъ бы она маловажна ни была, достаточно ихъ оправдываетъ. И потому, быта минута, какъ и въ началѣ всякаго царствованія, въ которую всѣ были почти довольны, и въ которую благоразумнѣйшіе люди, вмѣсто того, чтобы угадывать будущее, ожидали, что будетъ. Возвращеніе г-жи Шеврезъ особенно выказало характеръ королевы.
Фаворитку ожидали со дня на день. Двадцать лѣтъ она была другомъ королевы, десять лѣтъ преслѣдуема за нее: изгнанная изъ Франціи, угрожаемая тюрьмою, она убѣжала, переодѣтая въ мужское платье, которое она, нужно замѣтить, носила съ такимъ же вкусомъ, какъ женское, и подобно Аннибалу, искавшему повсюду враговъ римскому народу, она искала во всѣхъ европейскихъ государствахъ враговъ кардиналу Ришелье.
Пріѣздъ г-жи Шеврезъ надѣлалъ много шуму; она выѣхала изъ Брюсселя, сопровождаемая двадцатью каретами и въѣхала во Францію съ торжествомъ, какъ королева. Вспоминая, конечно, свое прежнее вліяніе на Анну Австрійскую, во дни ея любовныхъ похожденій и несчастій, она воображала себя единственною и настоящею правительницею Франціи, и потому, съ радостнымъ расположеніемъ духа спѣшила возвратиться въ Парижъ. За три дня до пріѣзда своего въ столицу, она была встрѣчена принцемъ Марсильякомъ, который явился къ ней въ намѣреніи предупредить ее на счетъ положенія дѣлъ. «Королева, сказалъ онъ, сдѣлалась серьезною и набожною; она не то, что была прежде; потому, подумайте о томъ, какъ сообразить ваше поведеніе согласно съ извѣстіемъ, которое я почелъ долгомъ сообщить вамъ.»
— Хорошо, отвѣчала г-жа Шеврезъ, улыбнувшись, какъ женщина, которая твердо увѣрена въ самой себѣ. И она продолжала свой путь, не останавливаясь; проѣздомъ черезъ Сапли, она взяла съ собою своего мужа и пріѣхала въ Лувръ.
Королева тотчасъ ее приняла и, по видимому, увидѣлась съ нею съ большимъ удовольствіемъ; но этотъ пріемъ, въ которомъ замѣтили нѣкоторую принужденность, далеко былъ не таковъ, какого ожидала маркиза; кромѣ того, что королева, какъ объ ней сказалъ принцъ Марсильякъ, была серьезна и набожна, при Аннѣ Австрійской находилась Принцесса, прекрасная Шарлота Монморанси, прежняя соперница г-жи Шеврезъ, которая, не смотря на свои пятьдесятъ слишкомъ лѣтъ, нисколько не сдѣлалась снисходительнѣе къ другимъ, и которая заранѣе наговорила ея величеству на старинную подругу, остававшуюся, какъ говоритъ г-жа Моттвиль, при томъ же расположеніи къ кокетству и къ тщеславію, которыя составляютъ дурной знакъ сорокапятилѣтняго возраста.
Какъ всѣ вообще изгнанники, г-жа Шеврезъ, возвратясь во Францію, не замѣчала полета времени и полагала найти во Франціи все въ томъ же видѣ, какъ было прежде; на самомъ же дѣдѣ, измѣнились не только личныя, но и политическія понятія королевы: первыя, отъ вліянія на нее людей, вторыя, отъ вліянія событій. Г-жа Шеврезъ знала любовь королевы къ ея брату, любовь не лишенную, быть можетъ, интереса, и ея глубокую преданность Испаніи, которой она не разъ готова была жертвовать благомъ Франціи. Но Анна Австрійская не была болѣе та безплодная и гонимая женщина, которая участвовала въ заговорахъ герцога Орлеанскаго: она мать короля, регентша Франціи. Чтобы быть доброю сестрою, ей нужно было сдѣлаться дурною матерью, и чтобы остаться доброю испанкой, надобно было быть дурною француженкой.
Г-жа Шеврезъ не знала этой истины и потому осталась не совсѣмъ довольною пріемомъ королевы, не понимая, что по сношеніямъ своимъ съ Фландріей, Лотарингіей и Испаніей, она сдѣлалась, въ свою очередь, врагомъ государства. Но если г-жа Шеврезъ вела свою политику открыто и гласно, то теперь она имѣла дѣло съ человѣкомъ совершенно противопожныхъ правилъ и понятій. Въ тотъ самый день, какъ она была принята королевою, и черезъ два часа послѣ того, какъ она отъ нея вышла, ей доложили, что кардиналъ Мазаринъ желаетъ ее видѣть. Эта просьба кардинала ободрила маркизу: если министръ первый дѣлаетъ ей визитъ, значитъ, она не утратила своего могущества; если онъ является къ ней съ поклономъ, это значитъ, что онъ нуждается въ ея помощи. Потому г-жа Шеврезъ приняла бывшаго слугу карднала Бентивольо съ важностію королевы.
Мазаринъ пошелъ въ комнату, вѣжливо и почтительно поклонился г-жѣ Шеврезъ и, во время всего своего разговора, былъ неимовѣрно любезенъ. Узнавъ о пріѣздѣ фаворитки, онъ тотчасъ поспѣшилъ, какъ онъ самъ выразился, исполнить свой долгъ и засвидѣтельствовать ей свое почтеніе. Мало того, онъ знаетъ, что г-жѣ Шеврезъ, послѣ столь продолжительной и дорогой поѣздки, нужны деньги, и потому онъ принесъ ей 50,000 золотыхъ экю, которыя проситъ принять, въ видѣ займа.
Г-жа Шеврезъ, при такой внимательной услужливости Мазарина, еще болѣе замечтала о своемъ могуществѣ и, сдѣлавъ горничной, остававшейся въ комнатѣ, знакъ удалиться, объявила кардиналу, что приметъ эти деньги только на извѣстныхъ условіяхъ: она желала знать, до чего простирается ея значеніе. Хитрый Итальянецъ согласился ихъ выслушать, будучи увѣренъ, что всегда можетъ остановить ее, когда захочетъ. Г-жа Шеврезъ потребовала, чтобы удовлетворили герцога Вандома, возвративъ ему управленіе Бретанью.
Мазаринъ отвѣчалъ, что Бретань нельзя отнять у маршала Ла-Мейлльере, которому ее отдалъ кардиналъ Ришелье; но, въ замѣнъ того, онъ можетъ предложить Вандому управленіе адмиралтействомъ, вмѣсто Брезе, котораго не такъ опасно обидѣть, какъ маршала Ла-Мейлльере.
Министръ показалъ свою готовность служить. Противъ этого ничего нельзя было сказать. Г-жа Шеврезъ кивнула головою въ знакъ своего удовольствія. Потомъ она потребовала, чтобы герцогу Епернону возвратили званіе генералъ-инспектора пѣхоты и намѣстничество Гіэны.
Инспекторство было въ распоряженіи Мазарина; онъ тотчасъ согласился возвратить его. Что касается до намѣстничества Гіэны, то несмотря на то, что губернаторомъ ея былъ сдѣланъ графъ д’Аркуръ, министръ обѣщалъ употребить всѣ зависящія отъ себя мѣры, чтобы убѣдить графа д’Аркура отказаться отъ этого званія.
Ободренная этими двумя уступками Мазарина, г-жа Шеврезъ приступила къ болѣе важному требованію, состоявшему въ томъ, чтобы отнять званіе канцлера у Сетъе и передать его маркизу Шатонефъ. Но тутъ кончилась услужливость кардинала. Мы сказали уже, чіб препятствовало маркизу Шатонефъ возвратиться ко двору. Тѣмъ не менѣе, прелатъ обѣщалъ г-жѣ Шеврезъ употребить все свое стараніе, чтобы убѣдить королеву исполнить и это требованіе, такъ какъ онъ исполнилъ два первыя. Но съ этой минуты, Мазаринъ видѣлъ въ г-жѣ Шеврезъ своего будущаго врага.
Въ продолженіе нѣкотораго времени, г-жа Шеврезъ могла еще обманываться въ добромъ расположеніи къ себѣ министра; но не зная той искренней дружбы, которая существовала между королевою и Мазариномъ, она никогда не пропускала случая, каждый разъ, какъ видѣлась съ королевою, вмѣшивать въ разговоръ острое словцо на счетъ кардинала; поэтому, королева стала все болѣе и болѣе чувствовать къ ней отвращеніе. А такъ какъ, съ другой стороны, герцогъ Вандомъ тщетно просилъ, чтобы при адмиралтействѣ, которое было ему отдано, осталось также за нимъ и право оснастки кораблей, которое отъ него отдѣлили, такъ какъ потомъ графъ д’Аркуръ не хотѣлъ уступить въ пользу герцога Епернона своего Гіэнскаго губернаторства, и наконецъ, такъ какъ министръ ясно ей сказалъ, что то, чего она проситъ для маркиза Шатонефъ невозможно, то г-жа Шеврезъ, недовольная пустыми обѣщаніями, рѣшилась искать себѣ опоры въ герцогѣ Бофорѣ, и когда послѣдній обѣщалъ содѣйствовать ея интересамъ, она считала себя довольно сильною, чтобы сдѣлаться главою партіи, и потому открыто объявила себя врагомъ Мазарина.
Съ своей стороны, г-жа д’Отфоръ, которую послѣ г-жи Шеврезъ, королева всего болѣе любила и которой она, въ тотъ самый день, когда была возглашена регентшею, написала собственною своею рукою: «Пріѣзжайте, мой любезный другъ, я умираю отъ нетерпѣнія обнять васъ.» Г-жа д’Отфоръ, говоримъ мы, пользовалась не большимъ расположеніемъ къ себѣ королевы, какъ и г-жа Шеврезъ. Она воображала, что никогда не лишится благосклонности Анны Австрійской, благосклонности, которую она пріобрѣла потерею милостей къ себѣ короля; и потому, по самонадѣянности, или погордости своей, она не боялась того подводнаго камня, отъ столкновенія съ которымъ погибло столько счастливцевъ, и порицая выборъ, сдѣланный королевою, смѣло высказывала свои мнѣнія о кардиналѣ. Тогда регентша дала ей знать черезъ Берингена, своего камеръ-лакея и черезъ дѣвицу де-Бомонъ, находившуюся нѣкогда при англійской королевѣ, чтобы она перестала говорить худо о кардиналѣ, потому что говорить худо о министрѣ все равно, что злословить саму королеву, которая его избрала.
Между тѣмъ, пріѣхалъ ко двору человѣкъ, который также могъ имѣть право требовать къ себѣ благорасположенія королевы, по причинѣ опасности, которой онъ изъ-за нея подвергался. Это былъ другъ Сенъ-Марса, тотъ самый Фонтрайль, который бѣжалъ подъ предлогомъ, что не хочетъ терять своей головы, не потому, что онъ ее жалѣетъ, а потому что когда ее отрубятъ, то смотря на него спереди, будутъ видѣть его горбъ, котораго, по милости его головы, нельзя было бы видѣть иначе, какъ смотря на него сзади. Но, противъ своего ожиданія, Фонтрайль былъ принятъ очень холодно; королева вспомнила, но не много поздно, что это былъ тотъ самый человѣкъ, который секретно былъ посланъ въ Мадридъ для подписанія договора, передававшаго Францію во власть Испаніи. Фонтрайль расчитывалъ на вліяніе герцога Орлеанскаго; но герцогъ Орлеанскій, который не совсѣмъ еще опомнился отъ своей борьбы съ кардиналомъ Ришелье, держался съ своимъ новымъ фаворитомъ, аббатомъ Ла-Ривьеромъ, въ сторонѣ и, казалось, (по крайней мѣрѣ въ то время), отказался отъ всѣхъ политическихъ интригъ.
Съ другой стороны, два человѣка, игравшіе столь важную роль во время Людовика XIII, и которымъ, за услуги ихъ, кардиналъ Мазаринъ обѣщалъ оставить ихъ должности, неожиданно впали въ немилость. Мы хотимъ говорить о Шавиньи и Бутилье.
Просимъ читателей вспомнить о томъ вечерѣ, когда Берингенъ пришелъ къ Мазарину, игравшему въ карты съ Шавиньи у командора Сувре, объявить ему, что королева дѣлаетъ его своимъ первымъ министромъ. Мазаринъ, не смотря на дружескія условія, заключенныя имъ съ Шавиньи, принялъ, какъ мы видѣли, предложеніе Берингена, не заботясь, по видимому, о выгодахъ своего товарища. Шавиньи съ упрекомъ напомнилъ кардиналу ихъ взаимныя условія; но Мазаринъ защищалъ себя довольно слабо, что произвело между ними большую холодность. Въ скоромъ времени, Шавиньи узналъ, что должность г. Бутилье, отца его, управлявшаго министерствомъ финансовъ, была отдана, по желанію Мазарина, гг. Байльелю и д’Аво. Тогда онъ не захотѣлъ болѣе оставаться подъ вліяніемъ человѣка, забывшаго старую ихъ дружбу и подалъ прошеніе объ отставкѣ, которое и было принято; вслѣдствіе этого, онъ продалъ свою должность, съ соизволенія регентши, Бріенну, который и вступилъ на мѣсто его въ совѣтъ, въ качествѣ статсъ-секретаря.
Всѣ эти недовольныя лица, начиная съ г-жи д’Отфоръ и кончая Шавиньи, столпились, разумѣется, около герцога Бофора, который съ того времени, какъ королева назвала его самымъ честнымъ человѣкомъ королевства и ввѣрила ему охраненіе Людовика XIV и его брата, возмечталъ о своемъ будущемъ вліяніи и положеніи, но лишился ихъ въ пользу принца Конде. Притомъ, герцогъ Бофоръ былъ влюбленъ въ тещу г-жи Шеврёзъ, г-жу Монбазонъ, которая была и моложе и красивѣе своей невѣстки; къ тому же, читатели должны припомнить, что герцогъ Бофоръ обѣщалъ г-жѣ Шеврезъ не раздѣлять ея интересовъ отъ своихъ.
Скажемъ нѣсколько словъ объ этомъ начальникѣ партіи, игравшемъ столь важную роль во время Фронды и достигшемъ такой популярности, что исторія сохранила его прозваніе базарнаго короля (Roi des Halles), данное ему Парижанами.
Франсуа (Францискъ) Вандомъ, герцогъ Бофоръ, второй сынъ Цесаря, герцога Вандома, незаконнаго сына Генриха IV и Габріели д’Естре, былъ красивый, женоподобный, молодой человѣкъ, походившій по своимъ длиннымъ бѣлокурымъ волосамъ скорѣе на Англичанина, чѣмъ на Француза. Невыразимо храбрый и всегда готовый на самыя отважныя предпріятія, но безъ воспитанія и грубый на словахъ, онъ имѣлъ всѣ качества и всѣ недостатки противоположные герцогу Орлеанскому, который, будучи весьма ученъ и краснорѣчивъ, никогда не отваживался ни на какія предпріятія, а если и рѣшался на нихъ, то дѣйствовалъ трусливо. И потому, на счетъ этихъ двухъ принцевъ были сочинены слѣдующіе стихи:
Beaufort dans la bataille tonne:
On le redoute avec raison;
Mais, à la faèon qu’il raisonne,
On le prendrait pour un oison.
Beaufort de grande renommée,
Qui sut ravitailler Paris;
Boit toujours tirer son épée
Sans jamais dire son avis.
S’il veut servir toute la France,
Qu’il n’approche pas du barreau;
Qu’il rengaine son éloquence
Et lire le fer du fourreau.
Gaston, pour faire une harangue,
Eprouve bien moins d’embarras.
Pourquoi Beaufort n’а-t-il la langue?
Pourquoi Gaston n’а-t-il le bras?
T. e. Бофоръ въ сраженьи ужасаетъ:
Его боится въ битвѣ всякъ;
Когда-жъ о чемъ онъ разсуждаетъ,
То смысла не ищи никакъ.
Бофоръ, умѣвшій средь сраженій
Столь славу громкую стяжать,
Ужъ лучше пусть безъ разсужденій
Изволитъ шпагу обнажать.
Коль намъ полезнымъ быть желаетъ
Пусть не надѣется на рѣчь;
Симъ даромъ онъ не обладаетъ,
Возьмется лучше пусть за мечь.
Когда Гастонъ нашъ разсуждаетъ,
Не затрудняется въ словахъ.
Зачѣмъ Бофоръ умомъ хромаетъ?
Зачѣмъ Гастонъ трусливъ въ бояхъ?
Скажемъ болѣе: часто, даже въ разговорѣ герцогъ Бофоръ употреблялъ одно слово вмѣсто другаго, отчего иногда измѣнялся смыслъ его фразы, и мысль, которую онъ хотѣлъ выразить. Объ одномъ человѣкѣ, получившемъ контузію, онъ вмѣсто contusion сказалъ confusion. Однажды онъ сказалъ о госпожѣ Гриньанъ, которую встрѣтилъ въ траурѣ: «Я видѣлъ сегодня г-жу Гриньанъ, она имѣла очень печальный видъ»; но вмѣсто lugubre (печальный) онъ сказалъ lubrique. Поэтому и она, съ своей стороны, описывая одного нѣмецкаго вельможу, сказала: — Онъ похожъ, какъ двѣ капли воды, на герцога Бофора; только лучше его говоритъ по-французски.
Съ каждымъ днемъ партія, безмолвно признававшая герцога Бофора своею главою и состоявшая, какъ говорилъ кардиналъ Рецъ, изъ четырехъ или пяти меланхоликовъ, которые думали только о глупостяхъ, все болѣе и болѣе усиливалась. Бофоръ ничѣмъ не пренебрегалъ, чтобъ заставить только о себѣ думать, какъ объ умномъ и опытномъ зачинщикѣ заговоровъ. Совѣщанія дѣлались неумѣстныя, говоритъ все тотъ же кардиналъ Рецъ; свиданія назначались безъ цѣли; даже самыя охоты имѣли нѣчто таинственное. По этой причинѣ, народъ, всегда почти точный въ своихъ выраженіяхъ, назвалъ этотъ заговоръ партіею Важныхъ. Недоставало только случая, чтобы обнаружиться этой партіи. Этотъ случай не замедлилъ представиться.
Однажды вечеромъ, когда у г-жи Монбазонъ, супруги Геркулеса Рогана, герцога Монбазона, собралось довольно много гостей, въ числѣ которыхъ находилось нѣсколько главныхъ лицъ двора, служанка ея, проходя черезъ зало, нашла на полу два письма, которыя тотчасъ отнесла къ своей госпожѣ: эти два письма были любовнаго содержанія, но безъ подписи. Съ содержаніемъ этихъ двухъ писемъ знакомитъ насъ принцесса Монпансье въ своихъ запискахъ. Вотъ эти письма.
I.
править«Я гораздо болѣе сожалѣла бы о вашей перемѣнѣ ко мнѣ, если бы считала себя недостойною продолженія вашей любви. Признаюсь, что пока я считала любовь вашу истинною и пламенною, моя любовь приносила вамъ въ жертву все, чего вы желали; теперь не ожидайте отъ меня ничего болѣе, кромѣ почтенія, которымъ я обязана вашей скромности; я слишкомъ горда, чтобы раздѣлять страсть, въ которой вы такъ часто клялись…. и въ наказаніе за небрежность, которую вы оказывали къ нашимъ свиданіямъ, я прерываю съ вами всѣ сношенія. Прошу васъ не приходить ко мнѣ болѣе, потому что я не имѣю болѣе власти этого отъ васъ требовать!»
II.
править«Что же вы думаете, послѣ столь продолжительнаго молчанія? Развѣ вы не знаете, что та самая гордость, которая сдѣлала меня чувствительною къ прошедшей вашей любви, запрещаетъ мнѣ сносить притворное ея продолженіе? Вы говорите, что мои подозрѣнія и мое не ровное съ вами обращеніе дѣлаютъ васъ несчастнымъ человѣкомъ въ свѣтѣ. Увѣряю васъ, что я нисколько этому не вѣрю, хотя и не могу отрицать того, что вы меня истинно любили, равно какъ и вы должны сознаться, что вы достойно вознаграждены за то моимъ къ вамъ уваженіемъ, Въ этомъ отношеніи мы оба правы, и я останусь къ вамъ столь же благосклонною впослѣдствіи, если ваше поведеніе будетъ соотвѣтствовать моимъ намѣреніямъ. Вы найдете ихъ не столь неосновательными, если дѣйствительно питаете ко мнѣ страсть, и препятствія видѣть меня еще болѣе усилятъ ее, вмѣсто того, чтобы ее ослабить. Я страдаю отъ того, что невольно люблю, а вы отъ того, что слишкомъ любите. Если вѣрить вамъ, то мы перемѣнимся: я найду спокойствіе, исполняя свою обязанность, а вы должны перестать меня любить, чтобы сдѣлаться свободнымъ. Я и не примѣчаю того, что забываю, какъ вы провели со мною зиму и, что я говорю съ вами также откровенно, какъ я это дѣлала прежде. Надѣюсь, что и для васъ это будетъ хорошо и, что я не буду сожалѣть о томъ, что рѣшилась объ этомъ болѣе не думать. Я не буду выходить изъ дома три или четыре дня съ ряду, и меня можно будетъ видѣть только вечеромъ, вы знаете почему.»
Эти два письма не оставляли никакого сомнѣнія о томъ, въ какихъ отношеніяхъ находились, особа писавшая ихъ, и особа, къ которой они были писаны; только, какъ сказано выше, они были безъ подписи. Прочитавъ эти два письма, г-жа Монбазонъ стала увѣрять, что они писаны г-жею Лонгвиль, съ которою она была въ большой враждѣ и, что Колиньи, ухаживавшій за нею, выронилъ ихъ неосторожно изъ своего кармана.
Г-жа Лонгвиль, о которой мы уже говорили, но которую мы только въ первый еще разъ выводимъ на сцену, была та самая Анна Женевьева Бурбонъ, которая, какъ и герцогъ Ангіенскій, ея братъ, родилась въ Венсенньской тюрьмѣ, во время заточенія принца Конде, и которая, подобно своей матери Шарлоттѣ Монморанси, считалась одною изъ красивѣйшихъ и умнѣйшихъ женщинъ своего времени. Домъ ея былъ сборнымъ мѣстомъ самыхъ образованныхъ людей, что подтверждается письмами Вуатюра. Но, не смотря на свою красоту, умъ, богатство, званіе и почести, она была несчастна, потому что принуждена была, по желанію принца, отца своего, выйдти замужъ за старика, котораго ненавидѣла и который, по какой-то странной игрѣ случая, былъ безъ ума влюбленъ въ г-жу Монбазонъ, — что еще болѣе усиливало вражду между этими двумя женщинами.
Несмотря на огромное число своихъ поклонниковъ, чѣмъ она особенно была обязана, какъ говорили современныя записки, своимъ бирюзовымъ глазамъ, — г-жа Лонгвиль вела себя очень умно: никто не могъ сказать про нее ничего худаго. Но этому, обвиненіе, сдѣланное г-жею Монбазонъ произвело много шуму; своимъ умомъ, равнодушіемъ и красотою, г-жа Лонгвиль нажила себѣ много враговъ и завистниковъ, которые, хотя сами быть можетъ и не вѣрили клеветѣ, но кричали громче другихъ и всѣми силами старались распространять нелѣпую молву о г-жѣ Лонгвиль. Наконецъ, послѣ всѣхъ другихъ, какъ это обыкновенно случается, узнала о клеветѣ та особа, которой она касалась: г-жа Лонгвиль, зная свою невиновность и будучи убѣждена, что нелѣпость обвиненія сама собою откроется, не хотѣла оправдываться. Но принцесса, мать ея, женщина гордая и высокомѣрная, не оставила безъ вниманія гнусную клевету на свою дочь и просила королеву наказать г-жу Монбазонъ за оскорбленіе принцессы крови.
Королева имѣла тысячу причинъ быть на сторонѣ принцессы: она ненавидѣла Монбазонъ и уже теряла терпѣніе отъ требованій герцога Бофора, ея обожателя; сверхъ того, кардиналъ каждый день возбуждалъ ее противъ, партіи Важныхъ, главою которой былъ Бофоръ. Съ другой стороны, г-жа Лонгвиль была сестра побѣдителя при Рокруа: въ это время нуженъ былъ голосъ принца и шпага его сына. Королева обѣщала принцессѣ доставить ей примѣрное удовлетвореніе.
Мало того. Такъ какъ г-жа Лонгвиль, бывшая въ то время въ началѣ своей беременности, удалилась, съ цѣлію дать пройти всѣмъ этимъ слухамъ, въ одну изъ своихъ деревень по имени ла-Барръ, отстоявшую на нѣсколько льё отъ Парижа, то королева, желая публично доказать свое къ ней расположеніе, поѣхала къ ней съ визитомъ и во время этого посѣщенія повторила свое обѣщаніе, данное принцессѣ, доставить ей полное удовлетвореніе за дерзкое оскорбленіе ея чести.
Весь дворъ, ожидавшій только случая, чтобы дѣйствовать за или противъ кардинала Мазарина, воспользовался этимъ ничтожнымъ случаемъ, и раздѣлился на двѣ партіи. Женщины приняли сторону принцессы и ея дочери; мужчины стояли за г-жу Монбазонъ, и въ самый день посѣщенія королевою г-жи Лонгвиль, г-жа Монбазонъ, на перекоръ королевѣ, имѣла удовольствіе принимать у себя съ визитомъ четырнадцать принцевъ.
Между тѣмъ, королева сдержала свое слово: она приказала, чтобы г-жа Монбазонъ извинилась передъ г-жею Лонгвиль; но не легко была написать это извиненіе. Г-жа Моттвиль со всею подробностію разсказываетъ въ своихъ запискахъ о всѣхъ преніяхъ, происходившихъ въ тотъ вечеръ, когда его сочиняли. Кардиналъ написалъ его собственною рукою и не разъ сознавался, что ему легче было составить условія знаменитаго мирнаго договора въ Шераско. Всякое слово было въ немъ оспариваемо самою королевою въ пользу г-жи Лонгвиль, и г-жею Шеврезъ въ пользу г-жи Монбазонъ. Наконецъ, извинительный актъ былъ готовъ; но недостаточно было придумать выраженія для этого извиненія: когда условія извиненія были прочитаны г-жѣ Монбазонъ, она наотрѣзъ отказалась ихъ произнести; тогда королева приказала ей исполнить ея волю; надобно было покориться. Между тѣмъ Мазаринъ изподтишка смѣялся, видя, какъ его враги гибнутъ въ частной ссорѣ; мнимый посредникъ не упускалъ случая уронить ихъ болѣе и болѣе въ глазахъ королевы.
Несмотря на приказаніе Анны Австрійской, переговоры на счетъ примиренія продолжались еще нѣсколько дней; наконецъ, было положено, что принцесса дастъ вечеръ, на которомъ будетъ находиться весь дворъ, что туда же пріѣдетъ г-жа Монбазонъ со всѣми своими друзьями и подругами, и тамъ послѣдуетъ примиреніе.
Дѣйствительно, въ назначенный часъ, г-жа Монбазонъ, въ блистательномъ нарядѣ и съ поступью королевы, вошла къ принцессѣ, которая стояла въ ожиданіи ея, но не сдѣлала ни одного шагу ей на встрѣчу, съ тою цѣлію, чтобы всѣ видѣли, что г-жа Монбазонъ вынуждена къ этому поступку и, что извиненіе, которое она должна произнести, было извиненіе предписанное. Подойдя къ принцессѣ, она развернула небольшой листъ бумаги, прикрѣпленной къ ея вѣеру, и прочитала слѣдующее:
«Милостивая государыня, я явилась сюда для того, чтобы увѣрить васъ, что я совершенно невинна въ той клеветѣ, въ которой меня обвиняютъ. Ни одинъ честный человѣкъ не можетъ рѣшиться на подобную клевету. Если бы я сдѣлала такую ошибку, то подверглась бы наказанію, къ которому бы королевѣ угодно было меня присудить; я бы никогда не показалась въ свѣтъ и не просила бы у васъ прощенія. Прошу васъ покорно вѣрить, что я никогда не забуду того уваженія, которымъ я вамъ обязана и всегда буду имѣть высокое мнѣніе о непорочности и достоинствѣ г-жи Лонгвиль.»
Принцесса отвѣчала:
«Милостивая государыня, я охотно вѣрю вашему увѣренію, что вы не принимали никакого участія въ клеветѣ, которая распространилась. Я слишкомъ уважаю данное мнѣ королевою повелѣніе, и потому не могу имѣть ни малѣйшаго сомнѣнія по этому предмету.»
Удовлетвореніе было сдѣлано, но, какъ видно, не вполнѣ. Потому, принцесса, въ тотъ же вечеръ, просила у королевы позволенія не бывать болѣе тамъ, гдѣ будетъ находиться герцогиня Монбазонъ, на что королева охотно согласилась. Однакоже не легко было исполнить такое намѣреніе, потому что обѣ особы, не желавшія нигдѣ встрѣчаться, принадлежали къ двумъ знатнѣйшимъ домамъ Франціи и, какъ естественно, должны были, почти каждый день, находиться въ сношеніяхъ между собою. Дѣйствительно вскорѣ послѣдовало новое столкновеніе, и вотъ по какому случаю.
Г-жа Шеврезъ пригласила королеву на ужинъ, который она давала, въ честь ея, въ Рейнарскомъ саду, расположенномъ въ концѣ Тюйлльери. Королева хотѣла привезти съ собою принцессу, будучи увѣрена, что послѣ случившагося и послѣ предостереженія, сдѣланнаго г-жѣ Монбазонъ, г-жа Шеврезъ не осмѣлится посадить свою тещу за тѣмъ же столомъ, за которымъ будетъ сидѣть сама королева; принцесса отказывалась, предвидя, что случится. Однако Анна Австрійская уговорила ее сопровождать ей величество. Первое лицо, которое Анна Австрійская встрѣтила при входѣ своемъ въ Рейнарскій садъ, была г-жа Монбазонъ, великолѣпно разъодѣтая и готовившаяся хозяйничать за ужиномъ. Тогда принцесса просила королеву позволить ей удалиться безъ шуму, чтобы не помѣшать празднику; но королева не соглашалась на это и сказала, что такъ какъ она пріѣхала по ея приглашенію, то она беретъ на себя уладить это дѣло. Въ самомъ дѣлѣ, Анна Австрійская думала, что всего лучше велѣть сказать г-жѣ Монбазонъ, что, не желая обидѣть ее открытымъ приказаніемъ удалиться, она совѣтуетъ ей, подъ предлогомъ внезапной болѣзни, уѣхать; но Монбазонъ отказалась повиноваться волѣ королевы. Тогда принцесса снова просила королеву позволить ей удалиться; но королева, оскорбленная ослушаніемъ, не хотѣла, чтобы принцесса уѣхала одна и, отказавшись отъ ужина, возвратилась съ нею въ Лувръ. На другой день, г-жа Монбазонъ получила приказъ оставить свою службу при дворѣ и удалиться на житье въ одинъ изъ своихъ загородныхъ домовъ; — на этотъ разъ она уже не осмѣливалась ослушаться приказанія Анны Австрійской.
Герцогъ Бофоръ, ея приверженецъ, былъ очень огорченъ ея изгнаніемъ. Зная, что причиною изгнанія г-жи Монбазонъ, за ея ослушаніе, были не столько происки фамиліи Конде, сколько старанія Мазарина, онъ рѣшился съ своими сообщниками отомстить за то кардиналу. Но, будучи грубъ и откровененъ отъ природы, онъ не умѣлъ играть роль заговорщика: сердился на королеву, не отвѣчалъ на ея вопросы, и если и отвѣчалъ, то не охотно, такъ что своею невѣжливостью онъ все болѣе и болѣе подавлялъ въ ней то чувство дружбы, которое она старалась еще сохранить къ нему.
Между тѣмъ, заговоръ дѣлалъ успѣхи: уже назначенъ былъ день для его исполненія. Мазаринъ, приглашенный на обѣдъ въ Мезонъ, долженъ былъ выѣхать изъ Лувра въ сопровожденіи небольшой свиты; солдаты были разставлены по дорогѣ, чтобы схватить его. «Все было готово», говоритъ г-жа Моттвиль; но одно непредвидѣнное обстоятельство помѣшало дѣлу. Герцогъ Орлеанскій пріѣхалъ въ Лувръ въ то самое время, когда кардиналъ садился въ карету, и Мазаринъ пригласилъ Гастона ѣхать вмѣстѣ съ нимъ на обѣдъ. Герцогъ принялъ приглашеніе, сѣлъ въ карету кардинала и оба отправились въ Мезонъ. Присутствіе герцога Орлеанскаго помѣшало исполненію преступнаго намѣренія.
Черезъ нѣсколько дней заговорщики условились застрѣлить его изъ окна, мимо котораго онъ долженъ былъ пройти, отправляясь къ королевѣ. Но уже наканунѣ кардиналъ былъ предваренъ объ этомъ, потому и на сей разъ заговорщикамъ не удалось достигнуть своей цѣли.
На другой день, всѣ громко заговорили въ Луврѣ объ этомъ истинномъ, или предполагаемомъ, дерзкомъ предпріятіи. Королена, боявшаяся въ особенности опасности, которой подвергался кардиналъ, подошла къ г-жѣ Моттвиль, съ пылающими отъ гнѣва глазами, и сказала ей: — Вы увидите, Моттвиль, что ранѣе двухъ сутокъ, я отомщу за шутки, которыя играютъ со мною эти злые друзья.
На другой день вечеромъ, послѣ того какъ хотѣли убить Мазарина, герцогъ Бофоръ, возвратясь съ охоты, отправился въ Лувръ. На лѣстницѣ онъ встрѣтилъ герцогиню Гизъ, мать молодаго герцога Генриха Лотарингскаго и герцогиню Вандомъ, свою мать. Обѣ дамы спускались съ лѣстницы; онѣ провели почти весь день у королевы и были свидѣтельницами общаго смятенія, произведеннаго извѣстіемъ о неудавшемся намѣреніи заговорщиковъ убить кардинала Мазарина. Замѣтивъ, какое участіе принимала королева въ этомъ дѣлѣ и, быть можетъ, услышавъ слова, сказанныя ею г-жѣ Моттвиль, онѣ совѣтовали герцогу Бофору воротиться и сказали ему, что въ продолженіе цѣлаго дня въ Луврѣ шелъ разговоръ только о немъ одномъ, что королева открыто и передъ всѣми называла его начальникомъ заговора и, что его друзья совѣтуютъ ему удалиться на нѣсколько дней въ Ане. Но герцогъ Бофоръ не слушалъ совѣтовъ своей матери и герцогини Гизъ, и такъ какъ онѣ настаивали, чтобы онъ не шелъ далѣе, потому что рискуетъ жизнію, то онъ съ гордостію сказалъ имъ: — Они не посмѣютъ! — Увы! милый мой сынъ, отвѣчала его мать, подобный же отпѣтъ, и при подобномъ же обстоятельствѣ, далъ Гизъ, и въ тотъ же еще вечеръ, онъ былъ убитъ.
Но герцогъ Бофоръ смѣялся только надъ ихъ опасеніями и пошелъ вверхъ по лѣстницѣ. За три дня передъ тѣмъ, королева прогуливалась въ Венсенньскомъ лѣсу, гдѣ Шавиньи давалъ ей великолѣпный ужинъ; герцогъ Бофоръ пріѣхалъ туда также и нашелъ королеву весьма веселою и весьма ласковою. Наканунѣ еще онъ разговаривалъ съ нею, и ничто не обнаруживало перемѣны ея къ нему расположенія. По этому, онъ смѣло вошелъ къ королевѣ и нашелъ ее въ большемъ кабинетѣ, гдѣ она съ самою граціозною улыбкою приняла его и, даже съ нѣкоторою привѣтливостію, сдѣлала ему на счетъ его охоты нѣсколько вопросовъ, показывавшихъ, что она ничего противъ него не имѣетъ. Въ это время вошелъ Мазаринъ. Королева встрѣтила его съ улыбкой и протянула ему руку. Потомъ, какъ бы вспомнивъ, что ей нужно сообщить ему что-то важное, сказала: — Ахъ, да! подите-ка за мной. И она увела кардинала въ свою комнату.
По выходѣ королевы, Бофоръ также собрался выйдти черезъ дверь малаго кабинета; но на порогѣ его встрѣтилъ Гито, начальникъ тѣлохранителей ея величества, и загородилъ ему дорогу.
— Что это значитъ? господинъ Гито, спросилъ удивленный герцогъ Бофоръ.
— Прошу васъ, милостивѣйшій государь, меня извинить, отвѣчалъ Гито; именемъ короля и королевы, я имѣю приказаніе васъ арестовать. Не угодно ли вамъ будетъ слѣдовать за мной?
— Почему жъ нѣтъ, сударь, отвѣчалъ герцогъ; но это меня удивляетъ.
Потомъ, обращаясь къ г-жамъ Шеврезъ и д’Отфоръ, разговаривавшимъ въ маломъ кабинетѣ, онъ прибавилъ: — вы видите, сударыни, королева приказала взять у меня шпагу.
При этихъ словахъ, отчасти ироническая, отчасти угрожающая, улыбка пробѣжала по его губамъ; ибо онъ вспомнилъ, что лѣтъ семьнадцать тому назадъ, герцогъ Вандомъ, отецъ его, былъ арестованъ по приказанію короля такимъ же образомъ и, что король также дружески разговаривалъ съ нимъ объ удовольствіяхъ охоты, какъ королева разговаривала съ нимъ самимъ.
Но въ эту минуту герцогу Бофору сопротивляться было нельзя; по этому, онъ безпрекословно послѣдовалъ за Гито въ его комнату, которая, на эту ночь, должна была ему служить вмѣсто тюрьмы. Войдя въ комнату, онъ спросилъ себѣ ужинать и кушалъ съ большимъ аппетитомъ; потомъ легъ спать, и уставши въ этотъ день на охотѣ, заснулъ немедленно.
Въ тотъ же вечеръ, слухъ объ его арестованіи распространился по всему городу, и г-жа Вандомъ, его мать, и г-жа Немуръ, его сестра, тотчасъ пріѣхали въ Лувръ, чтобы броситься къ ногамъ королевы и просить ее помиловать герцога Бофора. Но королева заперлась съ кардиналомъ и отказалась принять ихъ.
На другой день, Бофоръ былъ отправленъ въ Венсенньскій замокъ, гдѣ ему дали въ услуженіе лакея и повара. Оба эти служителя были не изъ его дома, а отъ двора; Бофоръ просилъ, чтобы ему дали его собственныхъ слугъ, и г-жа Моттвиль взялась представить эту просьбу; но сама королева оівѣчала герцогу, что на это нельзя согласиться, потому что это не въ обычаѣ.
Въ тоже время отцу и маіери герцога Бофора, и его брату, герцогу Меркеру, человѣку спокойнаго характера, который никогда не вмѣшивался въ заговоры, дано было приказаніе немедленно выѣхать изъ Парижа. Герцогъ Вавдомъ, отецъ Бофора, чтобы выиграть немного времени, послалъ сказать Аннѣ Австрійской, что онъ очень боленъ; но вмѣсто отвѣта ея величество прислала ему свои собственныя носилки. Вандомъ понялъ, что послѣ такого вниманія со стороны монархини, ему нельзя было болѣе оставаться въ Парижѣ и въ тотъ же день выѣхалъ съ своимъ семействомъ изъ города.
Г-жа Шеврезъ не безъ сожалѣнія смотрѣла на ссылку и заточеніе всѣхъ своихъ друзей. Она отправилась къ королевѣ и замѣтила ей, что тѣ, которыхъ она отъ себя удаляетъ, страдали за нее и слѣдовательно имѣютъ право на ея признательность. Но королева, съ холоднымъ и презрительнымъ тономъ попросила свою прежнюю фаворитку ни во что не вмѣшиваться и предоставить ей управлять дѣлами государства, какъ она сама желаетъ, и совѣтовала ей весело жить въ Парижѣ, не вступать ни въ какія интриги и наслаждаться во время регентства тѣмъ спокойствіемъ, котораго она не могла себѣ найти при покойномъ королѣ. Но г-жа Шеврезъ не могла жить спокойно; она на то уже родилась, чтобы жить интригами и волненіями; по этому, она не приняла совѣтовъ королевы; мало того, она стала дѣлать Аннѣ Австрійской упреки, за что послѣдняя приказала ей возвратиться въ Туръ. Читатели вѣроятно помнятъ, что во время царствованія Людовика XIII, она сначала была сослана въ этотъ городъ. Г-жа Шеврезъ повиновалась; но спустя нѣсколько времени, узнали, что она, вмѣстѣ съ своею дочерью, оставила Туръ и, что обѣ, переодѣтыя въ мужское платье, уѣхали въ Англію.
Изъ всѣхъ прежнихъ пріятельницъ королевы, при дворѣ оставались только маркиза Сенесей и г-жа д’Отфоръ, которой она писала въ Манъ, гдѣ послѣдняя находилась въ изгнаніи: «Пріѣзжайте, любезный другъ, я умираю отъ нетерпѣнія обнять васъ».
Но таже участь ожидала и этихъ двухъ особъ. Прежнее благорасположеніе къ нимъ королевы также мало по малу стало переходить въ равнодушіе и холодность.
Въ Парижѣ начали дурно говорить о кардиналѣ и королевѣ, и всѣ тѣ, которые оставались еще истинными приверженцами Анны Австрійской, съ огорченіемъ должны были слушать дерзкія мнѣнія, которыя высказались особенно со времени изгнанія враговъ новаго министра. Нѣсколько лицъ согласились просить г-жу д’Отфоръ (о вліяніи которой думали болѣе, чѣмъ оно было на самомъ дѣлѣ) представить королевѣ все это на видъ. Тикъ какъ эта просьба согласовалась съ тайнымъ желаніемъ самой г-жи д’Отфоръ, то она нисколько не затруднилась ею и воспользовалась первымъ случаемъ, чтобы высказать королевѣ все, что были у ней на сердцѣ. Анна Австрійская со вниманіемъ выслушала ее и, казалось, даже была довольна ея откровенностью; но на другой день г-жа д’Отфоръ замѣтила, по тону и по обращенію королевы, что напрасно она отважилась на такой смѣлый и необдуманный поступокъ.
Нѣсколько времени спустя случилось, что одинъ дворянинъ, служившій при королевѣ, родомъ изъ Бретани, и называвшійся дю-Недо, просилъ г-жу д’Отфоръ выхлопотать ему у королевы какую-то милость. Г-жа д’Отфоръ, полагаясь на дружбу ея величества, охотно подала его просьбу регентшѣ, которая приняла ее, обѣщалась прочитать и, если можно, исполнить ее.
Прошло еще нѣсколько дней, а между тѣмъ королева не давала никакого отвѣта на просьбу дю-Недо, и г-жа д’Отфоръ, въ свою очередь, не смѣла ее тревожить своими вопросами. Но однажды вечеромъ, около полуночи, когда всѣ другія придворныя дамы удалились, г-жа д’Отфоръ, раздѣвая королеву, напомнила ей о просьбѣ, которую она подала ей за нѣсколько дней тому назадъ, отъ имени одного стараго дворянина, состоящаго на службѣ при дворѣ. Королева, казалось, забыла и о дворянинѣ и о его просьбѣ, и о его рекомендаціи, которою она сопровождалась. Это невниманіе такъ сильно оскорбило г-жу д’Отфоръ, что она заплакала.
— Это что такое? съ нетерпѣніемъ спросила королева.
— Мнѣ бы хотѣлось дать вашему величеству одинъ совѣтъ, но я не смѣю, сказала д’Отфоръ.
— Мнѣ кажется, тутъ нечего бояться, если вы, или кто нибудь другой, посовѣтуете мнѣ что либо хорошее…. Но, сказать вамъ правду, мнѣ эти совѣты начинаютъ надоѣдать!
— Однако позвольте мнѣ дать вамъ еще одинъ, сказала г-жа д`Отфоръ; обѣщаюсь вашему величеству, что это будетъ послѣдній.
— Ну, говорите, какой?
— Я бы совѣтовала вамъ, государыня, вспомнить о томъ, что случилось съ покойною королевою Маріею Медичи. Сдѣлавшись жертвою ненависти кардинала, и возвратясь послѣ продолжительнаго изгнанія въ Парижъ, она оказалась неблагодарною противъ тѣхъ, которые служили ей во время перваго ея изгнанія. Слѣдствіемъ этого было то, что при вторичной ссылкѣ, она была оставлена всѣми, или если кто и находился при ней, то такъ мало принималъ въ ней участіе, что она умерла наконецъ съ голоду!
Совѣтъ г-жи д’Отфоръ былъ смѣлъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дерзокъ; королева вспыхнула и, повторивъ еще разъ, что ей совѣты докучаютъ, бросилась на свою постель, приказала закрыть занавѣски кровати и неговорить съ ней болѣе ни слова.
При этопъ приказаніи, г-жа д’Отфоръ бросилась передъ королевою на колѣни, скрестила руки и стала призывать Бога въ свидѣтели, что она сказала это для пользы и славы королевы; во Анна Австрійская ничего болѣе не отвѣчала, и г-жа д’Отфоръ, привыкшая видѣть немилости, вышла изъ комнаты королевы съ полнымъ убѣжденіемъ, что она теперь сама впала въ полную немилость своей государыни. Дѣйствительно, на слѣдующій день, Анна Австрійская послала ей сказать, чтобы она удалилась и взяла бы съ собою дѣвицу д’Ескаръ, свою сестру.
Что касается до маркизы Сенесей, то она прямо поняла въ чемъ дѣло; она просила, чтобы ее сдѣлали герцогинею; кардиналъ отклонилъ ея просьбу другими обѣщаніями, которыхъ никогда не исполнялъ; потомъ, она просила, чтобы ея малолѣтнимъ дѣтямъ дали титулъ принцевъ, по причинѣ имени Фуа (de Foix), которое имъ было присвоено; но и въ этомъ ей было отказано. Не смотря на все это, она осталась однако при дворѣ, но безъ всякаго вліянія.
И такъ, вотъ какимъ образомъ исчезъ заговоръ Важныхъ и рушились всѣ планы и надежды его въ нѣсколько дней: начальникъ его былъ заключенъ въ тюрьму, всѣ сообщники его разсѣялись.
Мазаринъ остался одинъ всемогущимъ повелителемъ короля, королевы и всей Франціи.
Глава XI.
1643-1614.
править
При этихъ обстоятельствахъ прибылъ въ Парижъ побѣдитель при Рокруа.
Кардиналъ считалъ его дружбу столь важною для себя, что скрывая свое собственное мненіе необходимостью сохранить его дружбу, онъ послѣдовательно исходатайствовалъ у королевы публичное удовлетвореніе принцессы, потомъ арестованіе герцога и герцогини Вандомъ и герцога Меркёръ, удаленіе герцогини Шёврезъ и сcылку г-жи д’Отфоръ, наконецъ отрѣшеніе графа де-ла-Шатръ отъ должности главнаго начальника Швейцарцевъ.
Герцогъ Ангіенскій, по всей вѣроятности, нашелъ удовлетвореніе, данное г-жею Монбазонъ не равносильнымъ оскорбленію, нанесенному его сестрѣ. Но зная, что и герцогъ Бофоръ участвовалъ въ этомъ оскорбленіи, онъ хотѣлъ за это съ нимъ расчитаться. Къ несчастію, желаніе его не могло исполниться, ибо, по пріѣздѣ своемъ въ Парижъ, онъ узналъ, что Бофоръ арестованъ. Слѣдовательно, не оставалось ни одного врага, съ которымъ бы первый принцъ крови могъ обнажить свою шпагу, и потому онъ рѣшилъ отомстить обиду на второстепенныхъ непріятеляхъ.
Читатель, вѣроятно, припомнитъ, что имя графа Колиньи, внука адмирала Колиньи, убитаго въ Варѳоломеевскую ночь, было замѣшано въ этомъ дѣлѣ; говорили, что письма, которыя приписывали герцогинѣ Лонгвиль, выпали изъ его кармана. Такимъ образомъ, когда Колиньи узналъ, что герцогъ Ангіенскій, за недостаткомъ бойца достойнаго себѣ, отказывался отъ личнаго мщенія, онъ, побуждаемый герцогинею Лонгвиль, просилъ у него позволенія вызвать на дуэль герцога Гиза, который открыто принималъ сторону герцогини Монбазонъ и, какъ носился общій слухъ, замѣнилъ въ ея сердцѣ мѣсто арестованнаго герцога Бофора.
Этотъ герцогъ Гизъ, имя котораго мы произносимъ только во второй разъ, былъ внукъ великаго Гиза, подобно тому, какъ графъ Колиньи былъ внукъ великаго Колиньи; онъ былъ одинъ изъ самыхъ храбрыхъ вельможъ и одинъ изъ эксцентричныхъ людей двора, если это слово можно примѣнить къ тому времени. Скажемъ нѣсколько словъ объ этомъ человѣкъ, который игралъ при дворѣ такую странную роль.
Генрихъ Лотарингскій, герцогъ Гизъ, графъ д’Ё, принцъ Жуанвильскій, перъ Франціи и оберъ-камергеръ двора, родился въ Блуа, 4-го апрѣля 1614 года; слѣдовательно, въ описываемую нами эпоху ему было двадцать девять лѣтъ.
Назначенный съ дѣтства къ духовному званію, молодой принцъ, еще въ своей колыбели, получилъ четыре первыя аббатства Франціи, И на шестнадцатомъ году былъ уже архіепископомъ Рейнскимъ. Но обладая несмѣтнымъ богатствомъ и, будучи съ ранней юности окруженъ славою и почестями, онъ не охотно исполнялъ свои религіозныя обязанности. Онъ началъ шататься по улицамъ Парижа въ платьѣ свѣтскаго человѣка, и аббатъ Гонди, встрѣтивъ его однажды въ коротенькомъ плащѣ и при шпагѣ, сказалъ: — Вотъ маленькій прелатъ, принадлежащій къ весьма воинственной церкви. —
Въ самомъ дѣлѣ, г. Реймсъ, какъ его тогда называли, былъ красивый мужчина, съ орлинымъ носомъ, съ взглядомъ, принимавшимъ всевозможныя выраженія и съ настоящими аристократическими манерами. Надобно полагать, что онъ дѣйствительно былъ таковъ, потому что строгая г-жа Моттвиль, очень порицавшая его любовныя похожденія, не могла удержаться, чтобы не сказать: «По неволѣ подумаешь, что эта фамилія происходитъ отъ Карла Великаго, потому-что тотъ, котораго мы видимъ въ настоящее время, въ особенности походитъ на паладина и героя рыцарскихъ временъ».
Всего болѣе препятствовалъ молодому принцу гоняться за удовольствіями свѣтской жизни самъ Ришельё, который, не теряя изъ виду потомковъ великихъ и знаіныхъ фамилій, наблюдалъ за нимъ; и всякій разъ какъ онъ пріѣзжалъ въ Парижъ, кардиналъ призывалъ его къ себѣ и такъ обстоятельно распрашивалъ его о новостяхъ его архіепископства, что бѣдный прелатъ, какъ ни хотѣлось ему жить при дворѣ, всегда принужденъ бывалъ возвратиться въ свою резиденцію. Правда, онъ утѣшалъ себя за это изгнаніе дружбою г-жи Жуаезъ, мужъ которой Роберъ Жуаезъ, владѣтель Сенъ-Ламберта, былъ намѣстникомъ короля въ Шампаньи. Этотъ Жуаезъ, принадлежавшій къ знатному дому этого имени, былъ впрочемъ мужъ стариннаго времени и смотрѣлъ на эти вещи, какъ смотрѣли на нихъ при Генрихѣ IV; онъ бралъ съ любовниковъ своей жены деньги, и самъ, съ своей стороны, проживалъ ихъ открыто съ распутными женщинами.
Любовная связь архіепископа съ г-жею Жуаезъ была такъ всѣмъ извѣстна, что когда однажды горничная ея просила для своего брата одинъ рейнскій приходъ, то принцъ согласился на ея просьбу, но съ условіемъ, что такъ-какъ этотъ приходъ данъ именно ей, то чтобы она носила платье каноника, — что она дѣйствительно и исполнила, и въ продолженіе почти трехъ мѣсяцевъ архіепископство имѣло назидательное удовольствіе видѣть, какъ его архіепископъ прогуливался въ своей каретѣ, не только съ г-жею Жуаезъ, но и съ ея горничною одѣтою каноникомъ.
Къ несчастію любовницъ г. Реймса, онъ былъ весьма влюбчивъ и непостояненъ. Увѣряя г-жу Жуаезъ клятвенно, что онъ ее обожаетъ онъ отъ времени до времени, единственно для любовныхъ приключеній, предпринималъ путешествія въ Парижъ. Однажды г-жа Жуаезъ замѣтила, что онъ возвратился въ свое архіепископство въ желтыхъ чулкахъ. Такъ какъ это не былъ обыкновенный цвѣтъ архіепископскихъ чулковъ, а онъ между тѣмъ все продолжалъ носить желтые чулки, то она старалась узнать причину этой странности, и наконецъ узнала, что во время послѣдняго пребыванія своего въ Парижѣ, онъ видѣлъ въ Бурбонскомъ отелѣ знаменитую современную актрису ла-Вилльеръ, которая играла трагическія роли и, что влюбившись въ нее, онъ велѣлъ у нея спросить, какой цвѣтъ она любила больше всѣхъ; на что она отвѣчала ему — желтый. Тогда молодой архіепископъ объявилъ себя ея рыцаремъ и обѣщалъ ей принять ея цвѣтъ. Какъ мы видѣли, онъ сдержалъ свое слово.
Не смотря на всѣ свои шалости, г. Реймсъ, будучи младшій изъ своихъ братьевъ, весьма гордился своимъ происхожденіемъ. При вставаніи онъ приказывалъ подавать себѣ сорочку самымъ благороднымъ прелатамъ. Восемь или десять епископовъ, чтобы не навлечь на себя его неудовольствія, подчинились этому царскому церемоніалу; но когда однажды аббату Рецу, предложили подать ему сорочку, Рецъ подъ предлогомъ что хочетъ ее погрѣть, уронилъ ее въ огонь, гдѣ она сгорѣла. Пошли искать другую, и когда ее принесли, то аббата уже не было, такъ-что въ этотъ день высокородный архіепископъ принужденъ былъ надѣть сорочку при помощи своего камердинера.
Въ описываемую нами эпоху во Франціи были три принцессы Гонзаги, дочери Карла Гонзага, герцога Неверсьаго и Монтуанскаго. Старшая изъ нихъ, Луиза-Марія Гонзага воспитывалась у герцогини Лонгвиль; ее называли принцессою Маріею. Гастонъ Орлеанскій любилъ ее и хотѣлъ на ней жениться; но королева-мать рѣшительно воспротивилась этому браку. Это была та самая Марія Гонзага, въ которую впослѣдствіи былъ влюбленъ несчастный Сенъ-Марсъ и которой, какъ мы скоро увидимъ, суждено было выйдти за-мужъ за Владислава VII, короля польскаго. Вторая была Анна Гонзага Клевская, названная впослѣдствіи принцессою палатинскою. И наконецъ, третья, Бенедикта Гонзага Клевская, которая называлась госпожею Авенэ, потому что была настоятельницею въ монастырѣ Авенэ, въ Шампаньи. Г. Реймсъ влюбился въ послѣднюю заочно, единственно потому, что у нея, какъ онъ слышалъ, были прекрасныя руки.
Ему, какъ знатнѣйшему прелату, открытъ былъ свободный входъ во всѣ монастыри; посѣщать монастыри даже было обязанностію его высокаго сана. Онъ объявилъ, что до него дошли слухи о многихъ злоупотребленіяхъ по монастырямъ, и что по этому ему необходимо объѣхать все свое архіепископство. Этотъ объѣздъ не имѣлъ для принца другой цѣли, кромѣ той, чтобъ не возбудя ни въ комъ подозрѣнія, сойтись съ госпожою Авенэ, и удостовѣриться, въ самомъ ли дѣлѣ у настоятельницы были такія прелестныя ручки, какъ о томъ носилась молва.
Г. Реймсъ до прибытія въ Авенэ, заѣзжалъ въ два или три другіе монастыря, и изумилъ сопровождавшихъ его великихъ викаріевъ строгостію предписанныхъ имъ правилъ и краснорѣчивымъ негодованіемъ противъ злоупотребленій. Такимъ образомъ доѣхалъ онъ до Авенейскаго монастыря, предшествуемый молвою о его ужасной строгости. Потому монахини съ трепетомъ отворили ему ворота и сама настоятельница вышла къ нему на встрѣчу. Но увидя красиваго восемнадцатилѣтняго архіепископа, онѣ инстинктивно успокоились.
Г. Реймсъ началъ свое посѣщеніе съ тою же строгостію, которую онъ употреблялъ при посѣщеніи другихъ монастырей; распросилъ обо всемъ, о часахъ церковной службы, о продолжительности ея, о наказаніяхъ, которымъ подвергаются монахини за нарушеніе правилъ аббатства; потомъ объявилъ, что имѣетъ нѣкоторые вопросы по-важнѣе предложить настоятельницѣ, и потому просилъ ее отвести его въ такую комнату, гдѣ бы ему можно было поговорить съ ней безъ свидѣтелей. Бѣдная настоятельница, за которой, можетъ быть, водились какіе нибудь мірскіе грѣшки, провела его въ свою комнату.
Прекрасный архіепископъ тщдтельно притворилъ за собою дверь и подошелъ къ смущенной молодой настоятельницѣ. — Боже! что вамъ отъ меня угодно? спросила аббатисса. — Взгляните на меня, сударыня, сказалъ архіепископъ.
Настоятельница со страхомъ подняла на него глаза.
— Какіе чудесные глаза, сказалъ прелатъ, — мнѣ правду говорили.
— Но, ваше преосвященство, что вамъ до моихъ глазъ?…
— Покажите мнѣ ваши руки, продолжалъ архіепископъ.
Настоятельница протянула къ нему свои дрожащія руки.
— Какія прелестныя ручки! воскликнулъ онъ: — молва нисколько не преувеличила истины.
— Но, милостивый государь, что вамъ до моихъ рукъ?
Прелатъ схватилъ одну изъ этихъ рукъ и поцѣловалъ ее.
— Ваше преосвященство, что это значитъ? возразила, слегка улыбнувшись, настоятельница.
— Развѣ вы не понимаете, любезная сестрина, отвѣчалъ г. Реймсъ, — что по слуху о вашей красотѣ я въ васъ влюбился; что я оставилъ мое архіепископство нарочно, чтобы сказать вамъ объ этомъ; что посредствомъ маленькой хитрости я устроилъ это свиданіе; что это свиданіе только усилило страсть мою; что я люблю васъ до безумія?…
При этихъ словахъ онъ бросился къ ногамъ настоятельницы, которая за минуту передъ тѣмъ сама готова была упасть къ ногамъ его.
Хотя молодая настоятельница, которой и самой было не болѣе девятнадцати лѣтъ, не ожидала такого объясненія въ любви, однако кажется она испугалась его менѣе, нежели допроса, которымъ ей грозили; и потому они условились не продолжать далѣе этого свиданія, дабы не возбудить подозрѣній; но что въ слѣдующій день она, переодѣвшись молочницею, выйдетъ изъ монастыря чрезъ потаенную дверь и, что архіепископъ, съ своей стороны, будетъ ожидать ее, переодѣтый въ платье крестьянина. Такъ и сдѣлали; такимъ образомъ, въ продолженіе двухъ недѣль влюбленные продолжали ежедневно видѣться другъ съ другомъ.
Во время пребыванія г. Реймса въ окрестностяхъ Авенейскаго аббатства, онъ познакомился съ Анною Гонзага Клевскою, которая пріѣхала навѣстить г-жу Авенэ, свою старшую сестру; г-жа Авенэ была старше ея только двумя годами. Не смотря на свою новую и романическую любовь, Гизъ, какъ только ее увидѣлъ, сталъ и за нею ухаживать.
Къ несчастію, въ это время, отецъ его, герцогъ Карлъ Лотарингскій, присоединившійся къ партизанамъ королевы Маріи Медичи, выѣхавшей изъ Франціи, и старавшійся безуспѣшно возмутить Провансъ, принужденъ былъ удалиться въ Италію, куда онъ вызвалъ и своихъ трехъ сыновей: Жуанвиля, Жуаеза и нашего архіепископа, который, равно какъ и дѣдъ его, Балафре, назывался Генрихомъ Лотарингскимъ.
Во время пребыванія своего въ Италіи, онъ ознакомился съ обычаями и съ языкомъ страны, что послужило ему въ большую пользу впослѣдствіи, особенно во время покоренія имъ Неаполитанскаго королевства.
Но молодому прелату скоро наскучила однообразная и скучная жизнь изгнанника. Послѣ двухъ или трехъ-лѣтняго своего пребыванія въ Тосванѣ, онъ отправился въ Германію, вступилъ на службу въ императорскія войска и отличился такою отчаянною и въ особенности такою рыцарскою храбростію, что Мальтійскіе рыцари, родомъ изъ Прованса, вознамѣрившись покорить островъ Сенъ-Доминго, избрали Генриха Лотарингскаго своимъ предводителемъ. Бывшій прелатъ принялъ сдѣланное ему предложеніе; но не смотря на свое изгнаніе, ему не хотѣлось взяться за это дѣло безъ согласія кардинала Ришелье, который однако отказалъ ему въ своемъ согласіи.
Между тѣмъ, два старшіе брата Генриха Лотарингскаго умерли, и молодой принцъ сталъ хлопотать, чтобы ему дозволено было возвратиться ко двору. Получивъ на это позволеніе, онъ, какъ единственный наслѣдникъ имени Гизовъ, рѣшился по возвращеніи своемъ въ Парижъ, надѣлать столько глупостей, чтобы кардиналъ Ришелье отнялъ у него его архіепископство.
Гизу не трудно было исполнить подобное намѣреніе, и мы видѣли, что еще до отъѣзда своего въ Италію, онъ оказалъ хорошіе успѣхи въ шалостяхъ. И такъ, онъ началъ съ того, на чемъ остановился. Случай удивительно ему благопріятствовалъ; ибо онъ опять встрѣтился съ принцессою Анною, которая между тѣмъ еще болѣе похорошѣла, и расположена была его любить не менѣе прежняго. Сестра ея, несчастная Авенейская настоятельница, между тѣмъ умерла. "Эти молодые люди, " говоритъ принцесса Монпансье, «любили другъ друга, какъ въ романахъ. Реймсъ увѣрилъ принцессу Анну, что хотя онъ и архіепископъ, но въ силу особеннаго папскаго разрѣшенія, имѣетъ право вступить въ супружество. Принцесса повѣрила, или притворилась, что вѣритъ ему, и одинъ реймскій каноникъ обвѣнчалъ ихъ въ часовнѣ Неверскаго отеля».
Спустя нѣсколько времени, когда принцессу Анну стали увѣрять въ недѣйствительности ея страннаго брака, она сказала канонику, вѣнчавшему ее: — Не правда ли, сударь, что Гизъ мнѣ мужъ?
— Право, сударыня, отвѣчалъ ей простякъ, — я не могу въ этомъ васъ увѣрить; но навѣрное могу сказать, что обстоятельства такого рода, какъ будто онъ и дѣйствительно вашъ супругъ.
Насталъ заговоръ графа Суассона. Нашъ архіепископъ былъ слишкомъ безпокойнаго характера, чтобъ не воспользоваться этимъ случаемъ къ новымъ приключеніямъ; но послѣ Марфейскаго сраженія, въ которомъ побѣдитель погибъ такимъ непостижимымъ образомъ среди своей побѣды, Генрихъ Лотарингскій удалился въ Седанъ, а изъ Седана переѣхалъ во Фландрію, гдѣ во второй разъ поступилъ на службу въ императорскія войска.
Принцесса Анна тотчасъ переодѣлась въ мужское платье и уѣхала, чтобы соединиться съ своимъ возлюбленнымъ; но прибывъ на границу, она узнала, что нашъ архіепископъ вступилъ уже во второй бракъ, женившись на Гоноратѣ Глинъ, дочери Жофроа, Гримбергскаго графа, вдовѣ Альберта-Максимиліана Геннена, графа Боссю. Пораженная такимъ извѣстіемъ, принцесса Анна немедленно возвратилась въ Парижъ.
Что касается до новобрачнаго, объявленнаго виновнымъ въ оскорбленіи величества въ 1641 году, то онъ спокойно дождался смерти кардинала Ришелье и Людовика XIII. Тогда королева велѣла возвратить всѣ права герцогу Гизу и увѣдомить его, что онъ можетъ возвратиться во Францію. Генрихъ Лотарингскій не заставилъ напоминать себѣ этого два раза; однако онъ никому несообщилъ объ этомъ пріятномъ извѣстіи и, не предъупредивъ графини Боссю, какъ и прежде не предъупредилъ принцессу Анну, въ одно прекрасное утро уѣхалъ изъ Брюсселя; впрочемъ, онъ былъ такъ внимателенъ къ новой своей супругѣ, что оставилъ ей письмо, въ которомъ сказалъ: «что онъ хотѣлъ избавить ее отъ горестнаго прощанія; но какъ скоро устроитъ въ Парижѣ приличный для нея домъ, то напишетъ, чтобы она къ нему пріѣхала». Спустя не много времени, вмѣсто ожидаемаго письма, она получила другое, которымъ Генрихъ Лотарингскій увѣдомлялъ се, что хотя онъ истинно увѣренъ, что на ней женился, но что по возвращеніи его во Францію, многіе ученѣйшіе богословы такъ увѣряли его, что она ему не жена, что онъ принужденъ былъ имъ повѣрить.
Гизъ пріѣхалъ въ Парижъ въ то самое время, когда происходила ссора г-жи Монбазонъ съ госпожою Лонгвиль и, онъ какъ мы видѣли, взялъ сторону г-жи Монбазонъ, любовникомъ которой онъ вскорѣ сдѣлался. Тогда-то именно герцогъ Ангіенскій позволилъ графу Морису Колиньи вызвать его на дуэль.
Колиньи взялъ себѣ въ секунданты Естрада, который сдѣлался впослѣдствіи маршаломъ Франціи, и поручилъ ему съѣздить къ герцогу Гизу съ предложеніемъ дуэли. Но Эсірадъ, бывшій родственникомъ Колиньи и жалѣвшій, что онъ хочетъ драться едва только оправившись отъ продолжительной болѣзни, сталъ ему, что Гизъ совсѣмъ не участвовалъ въ оскорбленіи, нанесенномъ г-жею Монбазонъ герцогинѣ Лонгвиль, и если Гизъ подтвердитъ это замѣчаніе, то я буду считать васъ удовлетвореннымъ: — Не въ томъ дѣло, отвѣчалъ Колиньи, — я далъ слово герцогинѣ Лонгвиль; ступай, скажи герцогу, что я хочу драться съ нимъ на королевской площади.
Герцогъ Гизъ не отказался отъ вызова, и дуэль состоялась черезъ нѣсколько дней. Г-жа Лонгвиль спряталась у старой герцогини Роганъ, домъ которой окнами выходилъ на эту площадь, чтобы видѣть поединокъ изъ окна.
Четыре противника встрѣтились на серединѣ королевской площади; двое пришли съ одной стороны, и двое съ другой; секундантомъ Колиньи былъ Естрадъ, секундантомъ герцога Гиза г. Бридье.
— Милостивый государь, сказалъ герцогъ Гизъ, подходя съ обнаженною шпагой къ Колиньи: — сегодня мы рѣшимъ старинный споръ между нашими домами, и покажемъ, чѣмъ различается кровь Гизовъ отъ крови Колиньи.
При этихъ словахъ оба противника взялись за шпаги.
Черезъ нѣсколько минутъ Колиньи, получивъ въ одно и тоже время рану въ плечо и въ грудь, упалъ. Тогда герцогъ Гизъ приставилъ къ горлу его шпагу и потребовалъ, чтобы онъ сдался.
Колиньи отдалъ герцогу свою шпагу.
Между тѣмъ Естрадъ, съ своей стороны, довелъ Бридье до такого состоянія, что тотъ не могъ болѣе сражаться. Колиньи черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, хотя и сталъ было сначала поправляться, но умеръ отъ своей раны. Самою судьбою опредѣлено было, что домъ Гизовъ долженъ быть вѣчно пагубенъ для дома Колиньи.
Герцогиня Лонгвиль, черезъ пораженіе своего защитника, потеряла всѣ выгоды своей побѣды надъ г-жею Монбазонъ, и на нее написали пѣсню, которую братъ ея герцогъ Ангіенскій, до возвращенія своего въ армію, часто слышалъ на улицахъ Парижа:
Отрите вы свои прекрасные глаза,
Прелестная Лонгвиль, зачѣмъ вамъ сокрушаться?
Пусть взоровъ не мрачитъ горячая слеза,
Здоровье Колиньи ужъ стало улучшаться.
И если онъ желалъ еще на свѣтѣ жить,
То нѣтъ, не вамъ его за то хулить, конечно;
Вѣдь только для того, чтобъ вѣчно васъ любить
Онъ, бѣдный, хочетъ жить на этомъ свѣтѣ вѣчно (*).
(*) Въ подлинникѣ эта пѣсня написана такъ:
Essuyez vos beaux yeux,
Madame de Longueville,
Essuyez vos beaux yeux:
Coligny se porte mieux.
S’il а demandé la vie,
Ne l’en blâmez nullement;
Car c’est pour être votre amant
Qu’il veut vivre éternellement.
Прибавимъ, что на этой же самой королевской площади и по такой же почти ничтожной причинѣ, за пятнадцать лѣтъ тому назадъ, гг. Бутвиль, да-Шапель и ла-Бертъ дрались съ гг. Бёвронъ, Бюсси д’Амбуазъ и Шоке; но читатели вѣроятно не забыли, что Бутвиль и дё-Шапель поплатились головою за это нарушеніе указа кардинала Ришелье.
Что касается до герцога Гиза, то правительство за дуэль его даже и небезпокоило, и эта безнаказанность сдѣлалась сигналомъ къ возобновленію поединковъ, уничтоженныхъ желѣзною рукою министра Людовика XIII.
Ришелье основывалъ строгость своего запрещенія дуэлей на вычисленіи, сдѣланномъ въ мартѣ 1607 года г-мъ Ломени, который нашелъ, что со времени восшествія на престолъ Генриха IV, въ 1589 году, число убитыхъ на дуэляхъ простиралось до четырехъ тысячъ дворянъ, что составляло почти двѣсти двадцать человѣкъ въ годъ.
Глава XII.
1643-1644.
править
7-го октября 1643 года, королева Анна Австрійская съ своими сыновьями, Людовикомъ XIV и герцогомъ Анжуйскимъ оставила Лувръ и переѣхала на жительство въ Кардинальскій дворецъ; только по замѣчанію маркиза Прувиля, бывшаго тогда оберъ-квартирмейстеромъ королевскаго дома, который доложилъ Аннѣ Австрійской, что королю неприлично жить въ домѣ своего подданнаго, надпись красовавшаяся надъ домомъ Ришелье была снята и на мѣсто ея поставлена другая, на которой такими же крупными буквами было написано — Palais-Royal (Королевскій дворецъ). Это было новою неблагодарностію къ памяти того, кто завѣщалъ его въ подарокъ своему монарху, подарокъ драгоцѣнный, если вѣрить слѣдующимъ стихамъ Корнеля:
Non, l’univers entier ne peut rien voir d'égal
Au superbe dehors du Palais-Cardinal.
Toute une ville entière avec pompe bâtie
Semble d’un vieux fossé par miracle sortie,
Et nous fait présumer, à ses superbes toits,
Que tous ses habitants sont des dieux ou des rois.
T. e. Нѣтъ рѣдкости во всей подсолнечной такой,
Что можно бы сравнить съ чертогомъ кардинала.
Въ немъ видимъ пышный градъ волшебною рукой
Воздвигнутый изъ нѣдръ стариннаго канала.
Невольно намъ придетъ на умъ, что тѣ чертоги
Жилищемъ избрали иль короли иль боги.
Дѣйствительно, Кардинальскій дворецъ былъ въ началѣ обыкновенный отель, находившійся на оконечности Парижа, у подошвы городской стѣны; въ 1629 году, онъ вновь былъ выстроенъ на мѣстѣ отелей Рамбуиллье и Меркеръ, купленныхъ кардиналомъ, и увеличивался вмѣстѣ съ возраставшимъ его богатствомъ. Будучи могущественнѣе своего короля, кардиналъ хотѣлъ и жить великолѣпнѣе своего государя. Вслѣдствіе чего, городская стѣна была сломана, ровъ зарытъ и садъ, по уничтоженіи всего, что мѣшало правильному его очертанію, былъ разведенъ до самыхъ луговъ, на которыхъ были впослѣдствіи проведены двѣ улицы: Невъ-де-Пети-Тамъ и ла-Вивьеннь. Сверхъ того, Ришелье проложилъ новую улицу, носившую его имя: она шла прямо отъ его дворца къ ла-Гранжъ-Бательеръ, его фермѣ, расположенной у подошвы Монмартра. Всѣ эти пріобрѣтенія, включая сюда и Сильерійскій отель, который онъ купилъ для того, чтобы его сломать и имѣть площадь передъ своимъ дворцомъ, стоили кардиналу 816,618 ливровъ, что составляетъ на нынѣшнюю французскую монету почти 4,000,000 франковъ.
Когда г-жа д’Егилльонъ, племянница Ришелье, увидѣла, что сняли надпись свидѣтельствующую, что это восьмое чудо свѣта было выстроено ея дядею, она подала королевѣ прошеніе, въ которомъ умоляла ея величество оставить прежнюю надпись. — "Не хорошо, " говорила она въ своей просьбѣ, — «наносить обиду покойникамъ, потому что покойники не могутъ отплатить за обиду; поставивъ на свое мѣсто надпись, которую ваше величество приказали снять, вы почтите память кардинала Ришелье и обезсмертите его имя».
Королева, тронутая такою справедливою просьбою, согласилась поставить опять прежнюю надпись; но привычка взяла верхъ, и названіе Пале-Ройяль — Palais-Royal, — данное этому дому по причинѣ жительства въ немъ молодаго короля, пережило названіе Кардинальскій дворецъ — Palais-Cardinal.
Людовикь XIV, имѣвшій тогда отъ-роду пять лѣтъ, былъ помѣщенъ въ комнатѣ Ришелье. Эта была не большая, но удобно расположенная комната между галерею знаменитыхъ людей, занимавшею лѣвый флигель втораго двора, и галерею идущею вдоль флигеля передняго двора, въ которой Филиппъ де Шампань, любимый живописецъ его высокопреосвященства, оставилъ много достопамятныхъ произведеній своей талантливой кисти, имѣющихъ предметомъ замѣчательнѣйшія событія изъ жизни кардинала.
Комнаты занимаемыя королевою-регентшею были гораздо просторнѣе и великолѣпнѣе. Недовольная тѣмъ, что въ нихъ сдѣлалъ Ришелье, она прибавила много роскоши къ украшеніямъ и безъ того уже богатымъ, поручивъ этимъ заняться Жаку ле-Мерсіе, своему архитектору, и г-ну Вуэ, называвшему себя первымъ живописцемъ въ Европѣ.
Въ кабинетѣ ея, считавшемся парижскимъ чудомъ, находились; одна картина Леонарда де Винчи; Родство Пресвятыя Дѣвы Маріи, Андрея дел-Сарто; Эней спасающій Анхиза, Аннибала Карраша; Бѣгство въ Египетъ, Гайда; Св. Іоаннъ, сидящій на орлѣ, Рафаэля; двѣ картины Пуссена, и Эммаускіе богомольцы, Павла Веронеза. Этотъ кабинетъ былъ устроенъ кардиналомъ Ришелье; но королева прибавила еще къ нему ванную, образную и галерею. Все, что вкусъ тогдашняго времени могъ произвести изящнѣйшаго, какъ то: цвѣты, вензеля и аллегоріи, были разсѣяны по золотому полю въ ванной комнатѣ. Образная была украшена картинами Филиппа де-Шампаня, Вуэ и Бурдона Стеллы, представлявшими важнѣйшія событія изъ жизни Пресвятой-Богородицы; эта комната освѣщалась только однимъ окномъ, котораго рама была украшена серебромъ. Что касается до галереи, находившейся въ самомъ отдаленномъ мѣстѣ, въ которой потолокъ былъ писанъ живописцемъ Вуэ, а полъ сдѣланъ по рисунку Масе, то регентша назначила ее для засѣданій совѣта; въ этой то галереѣ были арестованы въ 1650 году принцы Конде, Конти и герцогъ Лонгвиль. Комнаты королевы выходили окнами въ садъ, который въ тогдашнее время не имѣлъ ни вида, ни правильности, которыми онъ теперь отличается. Въ немъ находилось мѣсто для игры въ кегли, манежъ и два пруда; большій изъ нихъ, называвшійся круглымъ, былъ осѣненъ небольшимъ лѣскомъ. Людовикъ XIV однажды, въ дѣтствѣ, упалъ въ прудъ малаго сада, называвшагося Принцовскимъ садомъ, и чуть-было не утонулъ[17].
Мазаринъ также переѣхалъ въ Кардинальскій дворецъ; комнаты отведенныя ему выходили на улицу des Bons-Enfants; при его дверяхъ, равно какъ и при всѣхъ прочихъ входахъ, стоялъ часовой и находилась караульня.
Между тѣмъ Людовикъ XIV, до семилѣтняго своего возраста, постоянно находился подъ надзоромъ женщинъ. Кардиналъ былъ главнымъ наблюдателемъ за его воспитаніемъ; г. де-Вильруа, его гувернеромъ; г. де-Комонъ, его учителемъ, и Лапортъ, оставившій намъ о дѣтствѣ короля столь любопытныя записки, былъ его главнымъ камердинеромъ.
Кромѣ французской газеты (la Gazette de France), публиковавшей о препровожденіи времени и оффиціяльныхъ выходахъ юнаго короля, первыя свѣдѣнія, которыя мы имѣемъ о немъ, сообщены намъ Людовикомъ-Генрихомъ Ломени, сыномъ того графа Бріенна, который сдѣланъ былъ государственнымъ секретаремъ на мѣсто Шавиньи.
Родившись въ 1636 голу, онъ на осьмомъ году представленъ уже былъ своимъ отцомъ королю въ качествѣ почетнаго дитяти (enfant d’honneur); представленіе было сдѣлано въ Луврской галереѣ, увѣшанной портретами королей Франціи. Людовикъ XIV былъ, безъ сомнѣнія, еще очень малъ во время этого представленія, котораго года и число не отмѣчены Бріеннемъ; мы узнаемъ только, что г-жа Лансакъ (которая, какъ мы уже видѣли, была изгнана въ 1613 году для того, чтобы уступить свою должность маркизѣ Сенесей) присутствовала при этомъ пріемѣ, и что въ немъ находились еще маленькій маркизъ ла-Шатръ, Куаленъ, племянникъ канцлера Сетъе, Вивоннь, впослѣдствіи маршалъ Франціи и графъ дю-Плесси-Праленъ съ братомъ.
Г-жа ла-Салль, камеръ-юнгфера королевы регентши, назначенная состоять при королѣ, приняла представленныхъ мальчиковъ въ товарищи его величеству съ барабаннымъ боемъ, сама командовала ротою почетныхъ дѣтей, число которыхъ уже было значительно. Г-жа ла-Салль держала въ рукѣ пику; изъ-подъ ея хорошо-накрахмаленной и тщательно выглаженной косынки виднѣлся офицерскій значекъ; на головѣ у ней была мужская шляпа съ черными перьями, плоская и съ широкими полями, а на боку висѣла шпага. Каждому изъ вновь поступавшихъ дѣтей она дала въ руки маленькое ружье, которое они принимали, прикладывая правую руку къ своей шляпѣ, но не снимали ее; таково было приказаніе. Послѣ этого она поцѣловала каждаго въ лобъ, благословила ихъ, и наконецъ повела на ученье, которое производилось одинъ разъ въ день.
Хотя королю еще нужно было подтирать слюнки, однако онъ уже находилъ большое удовольствіе въ метаніи ружья; всѣ его развлеченія имѣли характеръ чисто воинственный: онъ безпрестанно барабанилъ пальцами, то по столамъ, то по стекламъ; какъ скоро ручонки его могли держать барабанныя палки, онъ велѣлъ достать себѣ барабанъ такой же, какой употребляли къ ротѣ Швейцарцевъ, и былъ на немъ безъ-устали.
Маневры почетныхъ дѣтей были прекращены на нѣсколько дней событіями, о которыхъ мы выше разсказали и, которыя привели весь дворъ въ безпокойство; но по переѣздѣ королевы въ Пале-Ройяль, маневры эти начались снова, и съ большимъ успѣхомъ, съ тою только разницею, что при той же командиршѣ г-жи ла-Салль, ими завѣдывала уже не г-жа Лансакъ, а маркиза Сенесей.
Король и почетныя дѣти дѣлали иногда другъ другу маленькіе подарки. Бріеннь разсказываетъ, что онъ, между прочимъ, подарилъ королю маленькую золотую пушку, ящичекъ съ хирургическими инструментами, котораго вѣсъ равнялся нѣсколькимъ гранамъ, наконецъ, маленькую агатовую шпагу, украшенную золотомъ и рубинами. Въ замѣнъ чего, король хотѣлъ однажды подарить Бріенню свой лукъ, изъ котораго онъ самъ любилъ стрѣлять; но когда онъ протянулъ руку, чтобы взять его назадъ отъ маленькаго графа, г-жа Сенесей сказала ему: — Государь, то, что короли даютъ, не берутъ уже назадъ, а дарятъ на-всегда. — Тогда король далъ знакъ Бріенню подойти къ себѣ и сказалъ ему: — Возьмите себѣ этотъ лукъ, Бріеннь; я бы желалъ, чтобы это было что-нибудь по значительнѣе; но каковъ онъ ни есть, я вамъ его дарю, и отъ всего моего сердца. —
Само собою разумѣется, что эти слова, въ которыхъ начинала обнаруживаться уже нѣкоторая торжественность, были подсказаны ему его гувернанткою.
Бріеннь взялъ себѣ лукъ. Этотъ подарокъ былъ тѣмъ драгоцѣннѣе, что онъ былъ произведеніемъ рукъ короля Людовика XIII, который, какъ мы выше говорили, любилъ подъ-часъ заниматься столярнымъ и слесарнымъ ремесломъ.
Въ 1645 году, т. е. когда Людовику XIV пошелъ осьмой годъ, онъ вышелъ уже изъ-подъ надзора женщинъ; тогда гувернеръ, помощникъ его и камеръ-лакеи вступили въ свои должности.
Эта перемѣна очень удивила юнаго короля; не видя болѣе при себѣ своихъ добрыхъ прислужницъ, онъ напрасно просилъ Лапорта разсказывать ему волшебныя сказки, которыми женщины имѣли обыкновеніе его усыплять.
Лапортъ сказалъ тогда королевѣ, что если ей угодно будетъ позволить ему, онъ, вмѣсто волшебныхъ сказокъ, будетъ каждый вечеръ читать его величеству какую-нибудь хорошую книгу; что если король заснетъ во время чтенія, то трудъ будетъ конечно потерянъ; но если онъ не заснетъ, то въ его памяти всегда останется что-нибудь изъ прочитаннаго. Лапортъ взялъ у учителя короля, Бомона, Исторію Франціи Мезере, и каждый вечеръ прочитывалъ юному монарху по одной главѣ. Противъ всякаго ожиданія, король съ удовольствіемъ слушалъ чтеніе, хотѣлъ подражать Карлу Великому, Людовику Святому и Франциску I, и очень сердился, когда ему говорили, что онъ будетъ вторымъ Людовикомъ Тунеядцемъ (le Fainéant).
Но Лапортъ въ скоромъ времени замѣтилъ, что историческія чтенія не нравились кардиналу; ибо однажды вечеромъ, когда король лежалъ въ постелѣ, и Лапортъ, сидя передъ нимъ въ халатѣ, читалъ исторію Гуго-Капета, его высокопреосвященство, желая избѣжать людей его ожидавшихъ, вошелъ въ комнату короля, чтобы отсюда пройти на свою половину. Людовикъ XIV, увидѣвъ вошедшаго Мазарина, притворился спящимъ; кардиналъ подошелъ къ Лапорту и вполголоса спросилъ его, какую книгу онъ читаетъ, и на отвѣтъ, что это Исторія Франціи, вышелъ, пожимая плечами, съ поспѣшностію изъ комнаты, не сказавъ ни слова и предоставивъ Лапорту самому угадать причину такого скораго ухода. На другой день министръ говорилъ во всеуслышаніе, что вѣроятно наставникъ короля ему обуваетъ ноги, потому что его лакей, Лапортъ, учитъ его исторіи.
Впрочемъ, Лапортъ давалъ своему государю не одни только уроки исторіи. Однажды замѣтивъ, что во всѣхъ играхъ своихъ король представлялъ лицо лакея, онъ сѣлъ на его кресло и надѣлъ шляпу. Людовикъ XIV, какъ ни былъ малъ, нашелъ это столь неприличнымъ, что побѣжалъ жаловаться королевѣ. Королева тотчасъ велѣла позвать къ себѣ Лапорта и спросила, зачѣмъ онъ садился и надѣвалъ шляпу въ присутствіи короля. — Государыня, отвѣчалъ Лапортъ, — такъ-какъ его величество исправляетъ мою должность, то справедливость требуетъ, чтобы я исправлялъ его должность.
Этотъ урокъ весьма сильно подѣйствовалъ на короля, и съ того дня, онъ на-всегда отказался отъ исправленія должности лакеевъ.
Мы сказали, что когда Мазаринъ вошелъ въ комнату короля, то король притворился спящимъ. Это доказываетъ то странное отвращеніе, которое король, будучи еще ребенкомъ, питалъ къ кардиналу. Отвращеніе короля не ограничивалось однимъ его высокопреосвященствомъ, оно распространялось и на его фамилію. Каждый вечеръ король доказывалъ свое отвращеніе къ Мазарину; ибо когда онъ ложился спать, то первый камеръ-лакей подавалъ подсвѣчникъ съ двумя зажжеными восковыми свѣчами тому изъ почетныхъ дѣтей, котораго королю угодно было оставить при себѣ, и каждый вечеръ король запрещалъ Лапорту подавать подсвѣчникъ г-ну Манчини, племяннику кардинала, храброму, впрочемъ, и отличному молодому человѣку, который впослѣдствіи былъ убитъ въ сраженіи при Сентъ-Антуанской заставѣ.
Однажды, въ Компьенѣ, король, увидя кардинала проходящаго съ большою свитою по террасѣ замка, отворотился и сказалъ такъ громко, что ла-Маншскій дворянинъ Деплесси его услышалъ: «Вотъ идетъ Турецкій султанъ». Деплесси передалъ эти слова королевѣ, которая призвала къ себѣ мальчика, сильно побранила его и хотѣла заставить его признаться, — кто изъ его служителей далъ это имя кардиналу, зная очень хорошо, что ребенокъ не могъ самъ его выдумать; но король, не смотря на угрозы, отвѣчалъ, что онъ ни отъ кого этихъ словъ не слышалъ и, что ему самому пришло на умъ ихъ сказать. Другой разъ, когда король, находясь въ Сен-Жерменѣ, сидѣлъ въ своемъ маленькомъ кабинетѣ стараго замка, г. Шамарантъ, его второй камердинеръ, опредѣленный въ эту должность кардиналомъ, вошелъ въ кабинетъ и сказалъ его величеству, что кардиналъ, выйдя отъ королевы, отправился въ его опочивальню, чтобы присутствовать при его отходѣ ко сну, — что было крайне удивительно, ибо кардиналъ никогда не имѣлъ обыкновенія оказывать подобнаго вниманія королю. Людовикъ XIV не отвѣчалъ ни слова. Шамарантъ, удивленный его молчаніемъ, и желавшій объяснить его, посмотрѣлъ сначала на Дюмона, помощника гувернера его величества, потомъ на Лапорта, потомъ на комнатнаго мальчика, которые въ это время находились въ комнатъ. Лапортъ, который считалъ Шамаранта шпіономъ и боялся, чтобы не подумали, что онъ возстановляетъ молодаго короля противъ кардинала, повторилъ слова Шамаранта и замѣтилъ его величеству, что если ему нечего болѣе дѣлать въ кабинетѣ, то онъ долженъ теперь идти спать, чтобы не заставить его высокопреосвященство долго дожидаться въ его опочивальнѣ. Но король притворяясь, что ничего не слышитъ, оставался неподвиженъ и не давалъ никакого отвѣта на сдѣланное ему предложеніе Шамаранта и Лапорта. Кардиналъ, прождавъ въ опочивальнѣ болѣе получаса, соскучился и вышелъ черезъ маленькую дверь въ корридоръ. Когда онъ выходилъ, то шпоры и шпаги людей его свиты произвели такой шумъ, что король рѣшился наконецъ проговорить: «господинъ кардиналъ всегда производитъ большой шумъ тамъ, гдѣ онъ проходитъ; надобно полагать, что свита его состоитъ, по крайней мѣрѣ, изъ пяти сотъ человѣкъ.»
Спустя нѣсколько дней, въ томъ же мѣстѣ и въ тотъ же часъ, король, идучи изъ своего кабинета, чтобы лечь въ постель, и увидя въ проходѣ одного чиновника, принадлежавшаго къ свитѣ его высокопреосвященства, по имени Буа-Ферме, сказалъ Шеру и Лапорту: «А! господинъ кардиналъ еще у маменьки, потому что я видѣлъ въ проходѣ Буа-Ферме; неужели онъ всегда ожидаетъ его такимъ образомъ?» — Да государь, отвѣчалъ Ніеръ; но кромѣ Буа-Ферме, еще одинъ ждетъ господина кардинала на лѣстницѣ, и двое въ корридорѣ. «Такъ они у него стоятъ на каждомъ шагу!» сказалъ съ ироніей Людовикъ.
Правда, что если бы даже это отвращеніе и не было инстинктивное, или если бы оно не было, что еще вѣроятнѣе, внушено королю людьми его окружавшими, то естественнымъ образомъ оно могло бы въ немъ родиться отъ того, что Мазаринъ почти совсѣмъ не заботился о доставленіи ребенку-королю никакого удовольствія; напротивъ, онъ лишалъ его не только вещей для его игръ и забавъ, но и не давалъ ему въ исправности даже предметовъ первой необходимости жизни.
Обыкновенно каждый годъ давалось королю двѣнадцать паръ суконнаго платья и два халата, одинъ для лѣта, другой для зимы; но Мазаринъ, не слѣдуя этому правилу, и находя его дорого стоющимъ, назначилъ королю шесть паръ суконнаго платья на цѣлые три года, такъ-что бѣдный мальчикъ принужденъ былъ ходить въ заплаткахъ. Что касается до халатовъ, то кардиналъ отпускалъ ихъ въ гардеробъ его величества съ тою же экономіей: вмѣсто того, чтобы королю имѣть по два халата въ годъ, онъ долженъ былъ довольствоваться однимъ на два года; этотъ халатъ, который юный король носилъ и лѣтомъ и зимою, былъ изъ зеленаго бархата, подбитый сѣрою подкладкой, и впослѣдствіи приходился королю только до колѣнъ.
Однажды Людовику XIV вздумалось ѣхать купаться въ Конфлэнъ. Лапортъ сдѣлалъ тотчасъ нужныя распоряженія, и его величеству была подана карета, въ которой онъ долженъ былъ ѣхать съ своею прислугою и гардеробомъ. Но когда Лапортъ, хотѣвшій усѣсться въ ней прежде другихъ, увидѣлъ, что кожа занавѣсовъ прикрывавшихъ ноги была оторвана, — да и самая карета находилась въ такомъ плачевномъ состояніи, что не выдержала бы переѣзда, какъ-бы онъ коротокъ ни былъ, и непремѣнно бы разломалась, — то онъ не замедлилъ доложить королю, что въ этой каретѣ невозможно ѣхать въ Конфлэнъ, потому что самые ничтожные жители города станутъ надъ ними смѣяться. Король подумалъ, что Лапортъ преувеличиваетъ свой разсказъ, но самъ лично убѣдился въ плохомъ состояніи кареты. Видя такую непочтительность къ своей особѣ, ибо можно ли было требовать, чтобы онъ сѣлъ въ подобную карету, король вспыхнулъ отъ гнѣва и въ тотъ же вечеръ пожаловался королевѣ на его высокопреосвященство и на г. де-Мезона, тогдашняго министра финансовъ. Благодаря этой жалобѣ королю было сдѣлано пять новыхъ каретъ.
Нужно замѣтить, что эта скупость Мазарина, о которой впослѣдствіи мы будемъ еще имѣть случай говорить въ своемъ мѣстѣ, не относилась къ однѣмъ только вещамъ короля, но распространялась и на всѣ требованія двора, — что, безъ всякаго сомнѣнія, производило большіе безпорядки по придворному вѣдомству. Напримѣръ, между тѣмъ какъ король, выстроившій впослѣдствіи Версаль, нуждался въ лишней парѣ суконнаго платья, или не имѣлъ у себя приличной кареты, или халата, — дамы, состоявшія при свитѣ Анны Австрійской, его матери, не имѣли во дворцѣ стола и очень часто принуждены были голодать. Послѣ ужина королевы, онѣ безъ всякаго порядка и какъ ни попало ѣли оставшіяся кушанья и хлѣбъ, вытираясь тою самою салфеткою, которою королева, вставъ со стола, вытирала свои руки[18].
Публичныя празднества и представленія ко двору устроивались не лучше, — такъ гнусное скряжничество кардинала во все впивалось своими когтями. Въ 1645 году, когда, въ день подписанія свадебнаго договора принцессы Маріи Гонзаги, — о которой мы говорили по поводу любовныхъ продѣлокъ рейнскаго архіепископа, — королева принимала въ Фонтенбло польскихъ посланниковъ; она дала имъ богатый ужинъ, или, по крайней мѣрѣ, таково было ея намѣреніе. "Но вечеромъ, " говоритъ г-жа Моттвиль, "доложили королевѣ, что между чинами придворной кухни произошелъ споръ, отчего перваго кушанья за ужиномъ не подавали. Кромѣ того, безпорядокъ былъ такъ великъ, что когда послы, одѣтые въ роскошныя и великолѣпныя платья, выходили изъ дворца, имъ приходилось идти въ потемкахъ до главной лѣстницы. Королева очень сердилась, когда узнала объ этомъ безпорядкѣ. Дѣйствительно, такое пренебреженіе правилъ придворнаго этикета и подобная бѣдность должны были казаться странными женщинѣ, взросшей среди испанскаго церемоніала, и среди двора, блиставшаго золотомъ и драгоцѣнными каменьями, доставляемыми обѣими Индіями.
Мы распространились объ этихъ мелочахъ потому, что онѣ показываютъ состояніе финансовъ королевства и нравы при дворѣ, а также возрождающуюся, вмѣсто повиновенія, ненависть Людовика XIV, который съ самого дѣтства противился министерской тиранніи, подъ гнетомъ которой его отецъ, Людовикъ XIII, находился всю свою жизнь.
Что касается до Мазарина, который, какъ увидимъ, будетъ играть главную роль въ періодѣ, который намъ остается еще разсмотрѣть до совершеннолѣтія короля, то мы приведемъ здѣсь описаніе его личности, сдѣланное графомъ ла-Рошфуко, и предоставимъ событіямъ оцѣнить его справедливость.
«Мазаринъ былъ человѣкъ, большаго ума, трудолюбивъ, вкрадчивъ и хитеръ; онъ былъ характера гибкаго, непостояннаго; можно даже сказать, что онъ вовсе его не имѣлъ, ибо, по обстоятельствамъ, принималъ всевозможные характеры. Онъ умѣлъ уклоняться отъ докучливости тѣхъ, которые просили у него милостей, лаская ихъ надеждой получить большія. Онъ имѣлъ свои маленькіе расчеты даже въ большихъ предначертаніяхъ, и въ противоположность кардиналу Ришелье, который былъ одаренъ смѣлымъ умомъ, но робкимъ сердцемъ, кардиналъ Мазаринъ имѣлъ болѣе смѣлости въ сердцѣ, нежели въ умѣ; онъ скрывалъ свою гордость и скупость подъ притворною умѣренностью; онъ говорилъ, что ничего не желаетъ собственно для себя и, что такъ-какъ все его родство находится въ Италіи, то онъ считаетъ своими родственниками всѣхъ вѣрноподданныхъ королевы и, осыпая ихъ благодѣяніями, заботится о ея величіи и безопасности».
Мы видѣли, какъ онъ слѣдовалъ этимъ правиламъ!
Глава XIII.
1644-1646.
править
Истекшій 1643 годъ, съ котораго началось новое царствованіе былъ богатъ событіями; эти событія суть: смерть короля; побѣда, одержанная сыномъ перваго принца крови; возрастающее могущество новаго министра; подавленіе смутъ, происходившихъ внутри государства; арестованіе и заключеніе въ тюрьму внука Генриха IV; уничтоженіе общества заговорщиковъ и изгнаніе ихъ; поддержаніе политики въ томъ направленіи, которое далъ ей за двадцать лѣтъ кардиналъ Ришелье; наконецъ, возведеніе въ маршальское достоинство двухъ великихъ людей, Тюрена и Гассіона.
Въ слѣдующіе за тѣмъ годы начинаетъ водворяться тишина и спокойствіе. Успѣхи войны колеблются: противъ императорскихъ войскъ французы почти выиграли сраженіе при Фрейбургѣ и овладѣли Гравединомъ; но, въ Испаніи, проиграли битву при Леридѣ и сняли осаду съ Таррагоны. Въ Римѣ, папа Урбанъ VIII умираетъ, и Иннокентій X заступаетъ его мѣсто; наконецъ, Англійская королева, Генріетта Французская, — въ то время, какъ сестра ея Елизавета умираетъ на испанскомъ тронѣ, — оставляетъ свой тронъ, колеблемый пуританскою революціей и ищетъ себѣ убѣжища во Франціи.
И такъ, начнемъ съ 1644 года. Этотъ годъ былъ замѣчателенъ тремя событіями: бунтомъ Туазе, началомъ янсенизма[19] и первымъ представленіемъ трагедіи Родоіуна.
Скажемъ нѣсколько словъ о каждомъ изъ этихъ трехъ важныхъ событій.
"Жители Парнаса, " разсказываетъ въ своихъ запискахъ г-жа Моттвиль, «вздумали взбунтоваться за то, что правительство хотѣло наложить извѣстныя подати на дома.» — Разскажемъ подробнѣе о причинѣ этого бунта.
По постановленіямъ прежнихъ законовъ королевства запрещалось строиться въ предмѣстьяхъ Парижа; но извѣстно, что французскій народъ мало вообще уважаетъ, какъ древнія, такъ и новыя постановленія правительственной власти. Потому, на запрещенныхъ участкахъ земли выстроилось большое количество зданій всякаго рода, и Мазаринъ смотрѣлъ на работы со свойственною ему лукавою улыбкой; ибо въ этомъ нарушеніи закона, онъ видѣлъ средство наложить, подъ предлогомъ наказанія, на строителей денежное взысканіе. Согласно этому расчету, чиновникамъ Полиціи дано было приказаніе измѣрить въ каждомъ предмѣстьѣ мѣста заняты вновь-выстроенными зданіями; эта мѣра произвела въ народѣ не большое возмущеніе, извѣстное подъ именемъ бунта Туазе (названіе, вѣроятно, происшедшее отъ французской мѣры — туазъ). Оно не имѣло другаго слѣдствія, кромѣ того, что королева принуждена была возвратиться изъ Рюеля, гдѣ она очень веселилась, въ Парижъ и, что парламентъ получилъ новый поводъ къ жалобамъ на дѣйствія двора.
Что касается до янсенизма, — секты, надѣлавшей столько шуму во Франціи и впослѣдствіи такъ сильно безпокоившей Людовика XIV и г-жу де-Ментенонъ, то нужно начать разсказъ нѣсколько по-выше, чтобы дать читателямъ ясное понятіе объ этомъ предметѣ.
Во Франціи былъ человѣкъ извѣстный по строгости своихъ нравовъ и по своему остроумію; это былъ аббатъ Сенъ-Сиранъ. Ришелье, зная что можно было сдѣлать изъ подобной личности, если ока отдастся во власть какого-нибудь человѣка или увлечется какою-нибудь идеею, предложилъ ему епископство, котораго тотъ однако не принялъ. Это возбудило въ кардиналѣ удивленіе, къ которому вскорѣ присоединилась еще побудительная причина къ жалобѣ.
Гастонъ, братъ Людовика XIII, оставшись вдовцомъ послѣ принцессы Монпансье, (дочери герцогини Гизъ), умершей по разрѣшеніи отъ бремени дочерью, которая, какъ увидимъ, будетъ играть, во время Фронды, роль болѣе важную нежели ея отецъ, — Гастонъ, говоримъ мы, вступилъ во второй бракъ съ принцессою Лотарингскою. Ришелье, противъ воли котораго этотъ бракъ состоялся, хотѣлъ расторгнуть его. Все духовенство Франціи, покоряясь деспотизму его воли, объявило бракъ не имѣющимъ законной силы. Одинъ только аббатъ Сенъ-Сиранъ утверждалъ, что онъ правиленъ и дѣйствителенъ. Это было слишкомъ: Ришелье велѣлъ арестовать Сенъ-Сирана, не хотѣвшаго принимать его благодѣяній и покоряться его волѣ, и отправить его въ Венсенньскую тюрьму. Это арестованіе послѣдовало 14 мая 1638 года.
За восемь дней до этого, т. е. 6 мая, въ Бельгіи умеръ другъ аббата Сенъ-Сирана, Корнелій Янсенъ, епископъ Ейперискій. Этотъ прелатъ оставилъ послѣ себя книгу, надъ которой онъ трудился всю свою жизнь и которая носила названіе: Августинъ (Augustinus).
Въ ней говорилось о божественной благодати, — предметѣ, о которомъ по декрету папы Урбана VIII не позволялось писать; и потому, книга эта была съ самого начала запрещена. Но не смотря на запрещеніе, она быстро распространилась по всей Франціи, и въ тоже время встрѣтила въ ней много противниковъ. Сенъ-Сиранъ поручилъ Антонію Арно, младшему изъ двадцати сыновей адвоката Арно, защищать ее.
Отсюда получила начало янсенистская секта, столь сильно преслѣдуемая езуитами, не потому, что Янсенъ въ своей книгѣ нападаетъ на ихъ орденъ, какъ это можно было ожидать, но потому, что она нашла во Франціи покровителя — въ Сенъ-Сиранѣ, побѣдившемъ на диспутѣ патера Гарасса, и защитника — въ сынѣ адвоката Арно, ихъ давнившнемъ противникѣ.
Въ одно утро, Антоній Арно получилъ отъ королевы повелѣніе ѣхать въ Римъ и дать Святому-Отцу отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Это повелѣніе тѣмъ болѣе произвело во всѣхъ смущеніе, что его никто не ожидалъ. Арно, не желая повиноваться, скрылся; между тѣмъ, университетъ и Сорбоннская Академія, которыхъ онъ былъ членомъ, послали депутатовъ къ королевѣ просить объ отмѣненіи повелѣнія даннаго ею г. Арно.
Въ тоже время, парламентъ, готовившійся все болѣе и болѣе къ возстанію, пошелъ еще далѣе: онъ объявилъ канцлеру, что по законамъ галликанской Церкви нельзя судить Француза за его религіозныя убѣждснія внѣ Франціи и, что вслѣдствіе этого онъ полагаетъ Антонія Арно невиновнымъ въ ослушаніи приказу ея величества.
Такимъ образомъ, вопросъ получилъ особенную важность, ибо изъ богословскаго онъ сдѣлался политическимъ. Анна Австрійская принуждена была уступить. Отъ королевскаго кабинета отвѣчали, что ея величество не отмѣняетъ своего повелѣнія публично, потому-что такое отмѣненіе противно достоинству монарха, но что она принимаетъ ходатайство парламента не только по этому частному дѣлу, и за Антонія Арно, но и въ дѣлахъ могущихъ впредь случиться.
Съ этого времени всѣ тѣ, которые взяли сторону сочиненія Августино, его покровителя и его защитника, стали называться янсенистами. Мы увидимъ впослѣдствіи, какъ главныя правила янсенизма развились между пустынниками Портъ-Ройяля.
Представленіе трагедіи Родогуна, одного изъ образцовыхъ произведеній Корнеля, заключило 1644 годъ. Если вѣрить разсужденію, предшествующему этой піесѣ, то это было одно изъ любимѣйшихъ произведеній поэта. Это разсужденіе любопытно, по простосердечному удивленію, которое самъ авторъ высказываетъ къ своей трагедіи.
«Въ ней есть все, говоритъ онъ, изящность предмета, новизна вымысла, сила стиховъ, легкость выраженія, основательность сужденія, пылъ страстей, нѣжность любви, и все это такъ удачно соединено, что одинъ актъ превосходитъ другой: второй выше перваго, третій выше втораго, а послѣдній превосходитъ всѣ прочіе. Предметъ ея составляетъ происшествіе одно, великое, полное; продолжительность дѣйствія, не много больше времени, какое нужно для представленія трагедіи; содержаніе самое блистательное, какое только можно себѣ представить, и единство мѣста именно таково, какъ я его опредѣлилъ въ 3-мъ моемъ разсужденіи и какого я требовалъ для театра.»
Фрерона и Жоффруа тогда еще не было, и потому публика была согласна съ мнѣніемъ Корнеля.
Слѣдующій І645 годъ начался арестованіемъ президента Барильона и сраженіемъ при Нордлингенѣ, которое выиграли совокупными силами герцогъ Ангіенскій и маршалъ Тюрень. За тѣмъ слѣдовало бракосочетаніе принцессы Маріи Гонзаги съ Польскимъ королемъ. Празднества данныя по этому случаю, тѣмъ болѣе занимали Парижанъ, что представляли собою совершенно новый родъ зрѣлища. Торжественный въѣздъ въ Парижъ чрезвычайныхъ пословъ былъ 29 октября.
Палатинъ Познанскій и епископъ Вармійскій были избраны представителями короля Владислава XI, при совершеніи заочнаго бракосочетанія принцессы Маріи.
Герцогъ Ельбёфъ, съ двѣнадцатью придворными сановниками, съ каретами короля, герцога Орлеанскаго и кардинала, былъ посланъ королевою для принятія ихъ у Сентъ-Ангуанской заставы.
Свита посланниковъ состояла, во-первыхъ, изъ роты пѣшихъ гвардейцевъ, одѣтыхъ въ платье краснаго и желтаго цвѣта съ большими золотыми застежками; ими командовали два или три офицера, богатоодѣтые, верхами на превосходныхъ лошадяхъ. Платье ихъ состояло изъ весьма красивой турецкой куртки, поверхъ которой накинутъ былъ большой плащъ, съ длинными рукавами, свѣшивавшимися на одну сторону лошади. Эти куртки и плащи были украшены рубиновыми пуговицами, алмазными застежками и вышиты жемчугомъ.
За этою первою ротою слѣдовали два эскадрона кавалеріи, одѣтые также какъ и пѣшіе, съ тою только разницею, что хотя цвѣта платьевъ были тѣже, но матерія была дороже, и сбруя лошадиная усѣяна драгоцѣнными каменьями. За этими двумя эскадронами слѣдовали французскіе академисты[20], которые, говоритъ г-жа Моттвиль, «чтобы сдѣлать честь чужестранцамъ и безчестіе Франціи, ѣхали впереди ихъ.» Дѣйствительно, ихъ лошади, убранныя лентами и перьями, казались плохими и бѣдными въ сравненіи съ польскими лошадями, покрытыми парчевыми чепраками, унизанными драгоцѣнными каменьями. Впрочемъ, и королевскія кареты производили не лучшій эффектъ при сравненіи ихъ съ каретами посланниковъ, которыя на всѣхъ мѣстахъ, гдѣ на французскихъ было желѣзо, покрыты были массивнымъ серебромъ. За этими тремя кавалерійскими отдѣленіями слѣдовали польскіе вельможи, одѣтые въ золотую и серебрянную парчу, каждый съ своею свитою и дворнею; платья ихъ были такъ дороги и красивы, цвѣта такъ живы и ярки, такой дождь алмазовъ, казалось, струился по ихъ одеждѣ, что придворныя дамы признавались, что никогда ничего подобнаго не видали. Правда, нѣкоторые сравнивали этотъ въѣздъ съ въѣздомъ герцога Букингама; но съ того времени прошло уже двадцать лѣтъ и новые щеголи на немъ не присутствовали, или уже забыли его.
Каждый изъ польскихъ магнатовъ имѣлъ подлѣ себя французскаго вельможу, сопровождавшаго его для почета. Но еще большее удивленіе было возбуждено въ зрителяхъ, когда появились наконецъ самые черезвычайные послы, впереди которыхъ ѣхалъ сьеръ Берлицъ, обыкновенно вводившій посланниковъ; Вармійскій епископъ, одѣтый въ тафтяную мантію фіолетоваго цвѣта, въ шляпѣ, съ которой висѣла золотая лента, унизанная алмазами, находился по правую сторону, а по лѣвую Познанскій Палатинъ, одѣтый въ платье изъ золотой парчи, богато украшенной драгоцѣнными каменьями; его сабля, кинжалъ и стремена были унизаны бирюзами, рубинами и алмазами, а лошадь была покрыта сѣдломъ и чепракомъ изъ золотой ткани, и подкована четырьмя золотыми подковами, нарочно прикрѣпленными слабо, чтобы могли отвалиться во время въѣзда.
Такимъ образомъ, они проѣхали весь городъ; народъ стоялъ на улицахъ, знатныя же особы глядѣли изъ оконъ; королева и король стояли на балконѣ кардинальскаго дворца, чтобы видѣть поѣздъ. Къ несчастію, они не могли имѣть этого удовольствія, потому-что наступила ночь, а улицы въ то время вовсе не освѣщались; впрочемъ, на это досадовали равно обѣ стороны, ибо если король и королева были лишены удовольствія вздѣть посланниковъ и ихъ свиту, то послѣдніе досадовали, что Французы не видѣли ихъ пышнаго поѣзда; поэтому, они очень жаловались на то, что имъ не дали факеловъ для освѣщенія ихъ шествія. Когда камеръ-юнкеръ Ліанкуръ пришелъ ихъ привѣтствовать, они просили, чтобы королева позволила имъ явиться на первую аудіенцію въ томъ же порядкѣ, какъ они въѣзжали въ городъ; на эту просьбу, разумѣется, немедленно послѣдовало согласіе. На все время пребыванія ихъ въ Парижѣ, имъ отведены были квартиры въ Вандомскомъ отелѣ, въ которомъ никто не жилъ, по той причинѣ, что владѣтели его находились всѣ въ изгнаніи. —
6-го ноября 1645 года, происходило бракосочетаніе принцессы Маріи Гонзаги; епископъ Вармійскій отслужилъ обѣдню и совершилъ обрядъ бракосочетанія принцессы съ графомъ палатиномъ Опалинсклмъ, который отъ имени своего монарха занималъ мѣсто жениха.
7 и 8 ноября были посвящены празднествамъ. 7-го числа король распорядился представленіемъ двухъ комедій — французской и итальянской, въ Пале-Ройялѣ, въ той самой залѣ, въ которой Ришелье отмстилъ королевѣ своею трагедіею Мирама.
На другой день вечеромъ былъ балъ. По словамъ современныхъ писателей, «король Людовикъ XIV, съ граціею обнаруживавшеюся во всѣхъ его движеніяхъ, взялъ за руку польскую королеву и по мосту, нарочно устроенному изъ ложъ на сцену, повелъ ее на сцену театра; здѣсь его величество началъ Польскій (bransle, polonaise), въ которомъ участвовала большая часть принцевъ, принцессъ, придворныхъ дамъ и кавалеровъ. Окончивъ Польскій, король опять съ тою же граціей и съ тѣмъ же величественнымъ видомъ, проводилъ молодую королеву въ ея ложу и, возвратясь на сцену театра, сѣлъ съ герцогомъ Анжуйскимъ, чтобы смотрѣть, какъ танцуютъ другіе. Танцы эти открылъ герцогъ Ангіенскій, такой же ловкій танцоръ, какъ и искусный полководецъ; продолжали же ихъ другіе кавалеры и дамы. Король во второй разъ танцовалъ вмѣстѣ съ герцогомъ Анжуйскимъ, своимъ братомъ, и такъ красиво и ловко, что каждый восхищался, глядя на этихъ двухъ молодыхъ принцевъ».
Королева была очень благосклонна къ принцессѣ Маріи; она обращалась съ нею, какъ съ своей дочерью; назначила ей отъ себя въ приданое 700,000 экю, а во время бала во всемъ уступала ей первенство. Это великодушіе королевы было тѣмъ замѣчательнѣе, что оно служило, такъ сказать, упрекомъ кардиналу Мазарину за его скупость; по его милости, какъ мы видѣли выше, во время ужина, даннаго Польскимъ посланникамъ въ Фонтенбло, первое кушанье не было подано и, послѣ ужина послы принуждены были выйти изъ дворца по неосвѣщеннымъ галереямъ.
Принцесса Марія была отправлена въ Польшу, къ своему августѣйшему супругу, въ сопровожденіи вдовы маршала Гебріана, которой оказали эту честь въ награду за смерть ея мужа, убитаго два года тому назадъ въ Ротвейлѣ.
1645 годъ окончился введеніемъ во Франціи новаго театральнаго зрѣлища. Кардиналъ Мазаринъ пригласилъ весь дворъ на вечеръ 14 декабря 1645 года, въ залу малаго Бурбона. Тамъ, актеры пріѣхавшіе изъ Италіи, представили, въ присутствіи короля и королевы, драму съ пѣніемъ подъ названіемъ: Lu Eolle supposée, съ машинами, перемѣнами декорацій, танцами, — чего прежде во Франціи никогда не бывало. Піеса была написана Джіуліемъ Строцци; декораціи, машины и превращенія составлены декораторомъ Жіакомомъ Торелли; танцы — Жіованни-Баттиста Бальби.
Это была первая опера, игранная во Франціи. Кардиналъ Ришелье подарилъ Францію трагедіей и комедіей; Мазаринъ — оперой: каждый согласно своему характеру.
Начало 1646 года ознаменовалось первою, какъ говорилось, кампаніей короля. Нужно было отмстить Фландріи за несчастія претерпѣнныя Французами въ Италіи; въ Ліанкуръ былъ собранъ совѣтъ, гдѣ герцогъ Орлеанскій, кардиналъ Мазаринъ и маршалъ Гассіонъ составили планъ кампаніи; за тѣмъ, было объявлено, что весь дворъ переселится на границу Пикардіи. Этимъ средствомъ придворныхъ превращали въ воиновъ.
Людовику XIV не было тогда еще и восьми лѣтъ; понятно, что королева, какъ мать, не хотѣла терять его изъ виду, и потому военныя ихъ квартиры не простирались далѣе города Амьена. Между тѣмъ, какъ армія выступила изъ Амьена къ осадѣ города Кортрика, первый походъ юнаго воина кончился, и онъ возвратился въ Парижъ, гдѣ вскорѣ получено было извѣстіе о взятіи Кортрика и пропѣто по этому случаю въ церквахъ торжественное Тебе Бога хвалимъ.
Между тѣмъ, три человѣка еще оставались при новомъ дворѣ и въ Новомъ вѣкѣ представителями истекшаго столѣтія и исчезнувшаго двора. Это были — герцогъ Белльгардъ, маршалъ Бассомпьеръ и герцогъ Ангулемскій. Два первые умерли въ этомъ году. Раканъ говорилъ, что Белльгарду приписывали три качества, которыхъ онъ на самомъ дѣлѣ не имѣлъ. Перзое, что онъ былъ трусъ; второе, что онъ былъ дамскій угодникъ; третье, что онъ былъ чрезвычайно щедръ.
Противъ перваго обвиненія его достаточно защитилъ въ своихъ запискахъ герцогъ Ангулемскій, незаконно-рожденный сынъ Карла IX; ибо, описывая сраженіе при Аркѣ, онъ говоритъ: «Къ числу тѣхъ, которые наиболѣе отличились мужествомъ надобно причислить оберъ-шталмейстера Белльгарда, который съ храбростію соединялъ такую скромность, и въ обращеніи съ людьми б злъ такъ привѣтливъ, что никто болѣе его не выказывалъ спокойствія въ сраженіи и любезности при дворѣ. Однажды увидѣвъ рыцаря, украшеннаго перьями, который всѣхъ вызывалъ стрѣляться на пистолетахъ изъ любви къ женщинамъ, Белльгардъ любимый прекраснымъ поломъ, отнесъ вызовъ къ себѣ и немедленно выѣхалъ изъ своего отряда на красивомъ испанскомъ жеребцѣ, называвшемся Фрегуцомъ и напалъ на рыцаря ловко и смѣло; рыцарь выстрѣлилъ въ Белльгарда, но не измѣривъ разстоянія, далъ промахъ, а Белльгардъ подскакалъ къ нему и раздробилъ ему лѣвую руку: бѣдный рыцарь, поворотивъ лошадь, искалъ спасенія въ бѣгствѣ, между рядами своихъ войскъ».
Что онъ угождалъ дамамъ, объясняется его быстрыми успѣхами, которые доставила ему его красивая наружность при дворѣ Генриха III. Извѣстно, что отвѣчалъ одинъ придворный того времени, котораго упрекали въ томъ, что онъ не составилъ своей карьеры также скоро, какъ Белльгардъ: — Что удивительнаго, говорилъ онъ, что Белльгардъ не засѣлъ на дорогѣ; его, слава Богу, порядочно подталкиваютъ, чтобъ онъ подавался впередъ.
Hq если при Генрихѣ III онъ считался не большимъ волокитой, то цри Генрихѣ IV онъ былъ уже слишкомъ пристрастенъ къ женщинамъ. Онъ такъ открыто выставлялъ себя соперникомъ Беарнца у Габріели д’Естре, что Генрихъ IV не смѣлъ даже назвать Вандома, сына этой своей любовницы, Александромъ, боясь, чтобы его не стали называть Александромъ Великимъ; ибо Белльгарда, по должности его Великаго Конюшаго, называли просто Великимъ.
Извѣстно, что въ то самое время когда Габріель д’Естре, герцогиня Бофоръ, была отравлена ядомъ, Генрихъ IV имѣлъ намѣреніе на ней жениться, что очень безпокоило его друзей. По этому, однажды графъ Праленъ, который наиболѣе противился этому браку, взялся доставить королю вѣрнѣйше средство удостовѣриться, что она измѣняетъ ему для Белльгарда. Дѣйствительно, въ одну ночь, когда дворъ находился въ Фонтенбло, онъ разбудилъ короля и сказалъ, что наступило время удостовѣриться въ справедливости обвиненія. Генрихъ IV пошелъ вслѣдъ за Праленомъ, прошелъ за нимъ, не говоря ни слова большой корридоръ, но подошедъ къ дверямъ ея комнаты, сказалъ: — Нѣтъ, о! нѣтъ; это слишкомъ огорчитъ бѣдную герцогиню. И онъ воротился къ себѣ и легъ спать.
Не смотря на свою старость, герцогъ Белльгардъ сильно ухаживалъ за Анною Австрійскою въ то время, какъ герцогъ Букингамъ пріѣхалъ во Францію, и такъ обратилъ на себя взоры королевы, что она не обращала уже болѣе ни на кого вниманія. По этому случаю Вуатюръ сочинилъ на бѣднаго Белльгарда слѣдующій куплетъ:
Рожерока звѣзда не свѣтитъ ужь средь Лувра,
Извѣстно это всѣмъ, и всякій говорилъ,
Что нѣжный пастушокъ, пріѣхавшій изъ Дувра
Собой ее затмилъ.
Кардиналъ Ришелье сослалъ Белльгарда въ Сенъ-Фаржо, гдѣ онъ прожилъ восемь или девять лѣтъ. Послѣ смерти кардинала, онъ возвратился изъ ссылки въ Парижъ, и умеръ въ немъ 13 іюля 1646 года, имѣя отъ роду 83 года.
Что касается до маршала Бассомпьера который тринадцатью или четырнадцатью годами былъ моложе герцога Белльгарда, то, можно сказать, онъ былъ настоящій типъ вельможи XVI вѣка. Онъ былъ для короля Генриха IV тоже, что Люннь для Людовика XIII.
Фраццискъ Басромпьеръ родился въ Лотарингіи 12 апрѣля 1579. Объ его фамиліи носилась довольно странная исторія, отъ которой за милю пахнетъ ея нѣмецкимъ происхожденіемъ; вотъ она въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ представляетъ ее самъ маршалъ въ своихъ запискахъ.
Жилъ былъ нѣкто графъ Оривиллье, которому, однажды по возвращеніи съ охоты, пришла фантазія войти въ комнату, находившуюся надъ главными воротами его замка и запертую съ давняго времени. Онъ нашелъ въ ней женщину, лежавшую на кровати, превосходной работы и постланной удивительно тонкимъ бѣльемъ. Женщина была замѣчательной красоты; и такъ-какъ она спала, или притворялась спавшею, то онъ остался въ комнатѣ.
Неизвѣстная красавица не разсердилась на графа за то, что онъ ее потревожилъ; напротивъ того, обѣщала ему являться въ этой комнатѣ каждый понедѣльникъ — а это случилось именно въ понедѣльникъ, — но только требовала, чтобъ это было тайною, и предупреждала его, что если кто-нибудь узнаетъ объ ихъ любви, то онъ навсегда ее потеряетъ.
Эта связь продолжалась пягьнадцать лѣтъ, и красавица все оставалась такою же молодою и прелестною: казалось, ни однимъ днемъ она не старѣлась. Но на землѣ нѣтъ прочнаго счастія, и счастіе графа кончилось также, какъ и все оканчивается на свѣтѣ! Графъ тщательно хранилъ тайну; но графиня, замѣчавшая въ продолженіе пятнадцати лѣтъ, что мужъ ея каждый понедѣльникъ уходилъ куда-то на ночлегъ, рѣшилась наконецъ узнать, что онъ дѣлаетъ въ эти еженедѣльныя отлучки; она подстерегла его, увидѣла, что онъ вошелъ въ извѣстную комнату, велѣла сдѣлать къ двери ея другой ключъ, и дождавшись слѣдующаго понедѣльника, сама вошла въ комнату и увидѣла графа съ ея соперницею. Тогда графиня, не упуская изъ виду почтенія, которымъ жена обязана своему мужу, не хотѣла даже разбудить графа, но снявъ свой ночной чепецъ положила его на виду въ ногахъ постели, и вышла безъ всякаго шуму.
Но фея (ибо эта неизвѣстная красавица была фея), проснувшись и увидѣвъ чепецъ, громко вскрикнула, потому-что, какъ ея чепецъ лежалъ на стулѣ у ея изголовья, то очевидно было, что во время ея сна кто-нибудь входилъ въ комнату, и что слѣдовательно тайна была открыта. При этомъ крикѣ проснулся и графъ, и узналъ чепецъ своей супруги.
Тогда бѣдная фея, обливаясь слезами, сказала ему, что все кончено и, что они не должны болѣе видѣться ни здѣсь, ни въ какомъ иномъ мѣстѣ, потому-что судьба повелѣваетъ ей удалиться отъ графа болѣе нежели на сто льё. Но какъ у графа были три дочери, то она подарила ему три талисмана, которые были драгоцѣннѣе самаго богатѣйшаго приданаго, потому-что каждый изъ этихъ талисмановъ обѣщалъ счастіе тому семейству, которое будетъ имъ обладать; и напротивъ, если кто-нибудь похититъ одинъ изъ нихъ, то похититель подвергнется всевозможнымъ бѣдствіямъ. Обнявъ графа въ послѣдній разъ, фея исчезла.
Три талисмана, оставленные феею, были: бокалъ, кольцо и ложка.
Графъ выдалъ за-мужъ своихъ дочерей и каждой изъ нихъ далъ по талисману и имѣнію. Старшая вышла за-мужъ за г. де-Кроа и получила бокалъ и имѣніе Фенестранжъ; вторая за г. де-Сальма и получила кольцо и землю Фислингъ; третья сдѣлалась супругою Бассомпьера и получила ложку и землю Оривиллье. Талисманы хранились въ трехъ аббатствахъ, пока дѣти сестеръ были малолѣтни; въ Нивелѣ хранился талисманъ де-Кроа, въ Ремиркурѣ талисманъ Сальма, а въ Эпиналѣ талисманъ Бассомпьера.
Однажды, г. де-Панжъ, которому извѣстна была эта исторія, зная какую силу имѣло кольцо г. Сальма, похитилъ его у него во время одной пирушки, и надѣлъ себѣ на палецъ. Тогда сбылось предсказаніе феи. Де-Панжъ, имѣвшій прекрасную жену, трехъ дочерей-красавицъ, вышедшихъ за-мужъ и любившихъ своихъ мужей и, кромѣ того, сорокъ тысячъ ливровъ годоваго доходу, по возвращеніи своемъ изъ Испаніи (куда онъ ѣздилъ для испрошенія своему Государю въ супружество дочери короля Филиппа II) нашелъ имѣніе свое раззореннымъ, дочерей своихъ оставленныхъ мужьями, а жену свою беременною отъ езуита. Де-Панжъ умеръ съ горя; но передъ смертію сознался въ своемъ воровствѣ, и отослалъ кольцо тому, кому оно принадлежало.
Маркиза д’Арве, изъ дома де-Кроа, показывая однажды бокалъ, уронила его, и бокалъ разбился въ дребезги. Она собрала кусочки и положила ихъ въ футляръ, сказавъ: «Если я не могу имѣть его цѣлымъ, то сберегу по крайней мѣрѣ его кусочки». На другой день, открывъ футляръ, она нашла бокалъ цѣлымъ, какъ онъ былъ прежде.
Бассомпьеръ, какъ мы сказали, обладалъ ложкою, и такъ-какъ въ это время вѣрили всему чудесному, то счастіе, сопровождавшее его какъ въ войнѣ, такъ и въ любви, приписывали этому талисману. Въ самомъ дѣлѣ. Бассомпьеръ былъ одинъ изъ самыхъ умныхъ, самыхъ страстныхъ къ женщинамъ и самыхъ благородныхъ вельможъ своего времени.
Однажды, когда Бассомпьеръ игралъ въ карты съ Генрихомъ IV, замѣтили, что извѣстное количество полу-пистолей было положено на столъ, вмѣсто пистолей.
— Государь, сказалъ Бассомпьеръ, — вы положили эти полу-пистоли?
— Чортъ возьми! воскликнулъ король, — это вы, клянусь вамъ, а нея.
Бассомпьеръ, не сказавъ ни слова, взялъ со стола деньги, подошелъ къ окну и выбросилъ ихъ находившейся на дворѣ прислугѣ; возвратясь къ столу, онъ вынулъ изъ кармана кошелекъ, высыпалъ на столъ пистоли и сѣлъ на свое мѣсто.
— Вотъ какъ! сказала королева Марія Медичи, — Бассомпьеръ представляетъ изъ себя короля, а король Бассомпьера.
— Это правда, мой дружечекъ, отвѣчалъ Генрихъ IV на ухо своей супругѣ: — а вамъ, вѣроятно, хочется, чтобы онъ былъ королемъ?… что жъ! тогда у васъ мужъ будетъ моложе меня!
Бассомпьеръ былъ не только хорошій игрокъ, но и постоянно счастливъ въ игрѣ, и какъ онъ любилъ играть по-большой, то каждый годъ выигрывалъ у герцога Гиза до 50,000 экю. Однажды супруга герцога Гиза предложила ему въ пожизненный пенсіонъ 10,000 экю съ тѣмъ, чтобы онъ не игралъ болѣе съ ея мужемъ! — Ахъ! сударыня, сказалъ Бассомпьеръ, — я отъ этого много потеряю.
Генрихъ IV, несмотря на то, что ревновалъ Бассомпьера къ своей супругѣ, очень любилъ и уважалъ его; поэтому, вѣроятно изъ ревности, онъ отправилъ его посланникомъ въ Мадритъ. По возвращеніи своемъ въ Парижъ, посланникъ говорилъ, что онъ имѣлъ торжественный въѣздъ въ испанскую столицу на мулѣ, котораго ему выслалъ Испанскій король. — О! какъ было бы любопытно, сказалъ Беарнцъ, — посмотрѣть на осла сидящаго на мулѣ!
— Очень любопытно, ваше величество, отвѣчалъ Бассомпьеръ: — но вы забываете, государь, что я, какъ посланникъ, представлялъ собою вашу особу. —
Чувствительность не составляла характеристической черты графа Басеомпьера. Въ то время, какъ онъ одѣвался, чтобы ѣхать къ королю на балетъ, ему сказали, что мать его умерла. "Ошибаетесь, " холодно отвѣчалъ онъ, — «она не должна умереть ранѣе окончанія балета.»
Этотъ стоицизмъ тѣмъ замѣчательнѣе, что танцы были единственнымъ тѣлеснымъ упражненіемъ, котораго Бассомпьеръ недостигъ въ совершенствѣ. Поэтому, герцогъ Генрихъ II Монморанси, тотъ самый, которому отрубили голову въ Тулузѣ, однажды посмѣялся надъ нимъ на балѣ. — Правда, сказалъ Бассомпьеръ, — что у васъ въ ногахъ ума больше, нежели у меня; но за то у меня въ головѣ его больше, нежели у васъ!
— Если у меня нѣтъ такой остроты въ словахъ, за то у меня есть острая шпага, отвѣчалъ герцогъ. — Да, я это знаю, сказалъ Бассомпьеръ, — вамъ передалъ ее великій Анъ (Монморанси).[21]
Они цошли-было драться, но ихъ остановили.
Въ то время, когда герцогъ Гизъ хотѣлъ вступить въ заговоръ противъ двора, герцогъ Вандомъ сказалъ Бассомпьеру: — Вы, какъ обожатель герцогини Конти, сестры герцога Гиза, безъ сомнѣнія, возьмете его сторону. — О! это ничего не значитъ, отвѣчалъ Бассомпьеръ, — я былъ любовникомъ всѣхъ вашихъ тетушекъ; однако же, изъ этого не слѣдуетъ заключать, что я люблю васъ! —
Увѣряютъ, что Бассомпьеръ былъ столько же счастливъ въ любви къ супругѣ Генриха IV, какъ въ любви ко всѣмъ его фавориткамъ. Однажды, когда Генрихъ IV спросилъ его, какую должность при дворѣ онъ всего болѣе желалъ бы получить.
— Должность оберъ-тафелѣдекера, государь, отвѣчалъ онъ.
— Почему-же?
— Потому что онъ накрываетъ для короля (pour le roi).[22]
Когда Бассомпьеръ купилъ Шальо, чтобы принимать тамъ у себя дворъ, вдовствующая королева пріѣхала посѣтить его со всѣми своими статсъ-дамами, и внимательно осмотрѣла весь домъ.
— Графъ, сказала она, — зачѣмъ вы купили этотъ домъ? содержаніе его вамъ обойдется не дешево. — Государыня, отвѣчалъ Бассомпьеръ, — я нѣмецъ. — Это не значитъ жить въ деревнѣ, но въ предмѣстьи Парижа. — Я такъ люблю Парижъ, что никогда бы не хотѣлъ съ нимъ разстаться. — Но этотъ домъ хорошъ только для того, чтобы привозить въ него куртизанокъ. — Государыня, я и буду ихъ сюда привозить; но бьюсь объ закладъ, что когда вы сдѣлаете мнѣ честь вашимъ посѣщеніемъ, то привезете ихъ болѣе, нежели я самъ. — Такъ по вашему мнѣнію, Бассомпьеръ, возразила, смѣясь, королева: — всѣ женщины негодяйки и ни одной нѣтъ порядочной?
— Государыня, такихъ женщинъ много. — Ну, а я? — О, вы, сказалъ Бассомпьеръ, поклонясь, — это другое дѣло: вы королева!
Королева-мать несправедливо упрекала Бассомпьера въ предпочтеніи столицы, потому-что она сама однажды сказала графу, говоря о Парижѣ и Сен-Жерменѣ:
— Я такъ люблю эти два города, что желала бы имѣть одну ногу въ Парижѣ, а другую въ Сен-Жерменѣ! — А я, сказалъ Бассомпьеръ, — желалъ бы въ такомъ случаѣ жить въ Пантерѣ. —
Извѣстно, что Пантеръ находится на серединѣ дороги между этими двумя городами.
Графъ былъ всегда человѣкомъ весьма вѣжливымъ и большимъ дамскимъ угодникомъ. Одинъ изъ его лакеевъ, увидѣвъ однажды даму шедшую по двору Лувра, и что никто не несъ шлейфа ея платья, выбѣжалъ самъ для этого, говоря самому себѣ: «Пусть никто не скажетъ, что лакей графа Бассомпьера, видя даму въ затрудненіи, не явился къ ней на помощь!»
И онъ песъ шлейфъ дамы до самаго верху лѣстницы. Эта дама была госпожа де-ла-Сюзъ; она разсказала этотъ анекдотъ маршалу, и онъ тотчасъ пожаловалъ своего лакея въ камеръ-лакеи.
Думаютъ, что Бассомпьеръ былъ женатъ на принцессѣ Конти. Во всякомъ случаѣ, онъ имѣла, отъ нея одного сына, по имени Латуръ Бассомпьера, котораго держалъ при себѣ; этотъ сынокъ былъ весь въ отца. Будучи въ одной дуэли секундантомъ, она. имѣлъ своимъ противникомъ человѣка, который, лишившись когда-то правой руки, дѣйствовалъ лѣвой; онъ привязалъ себѣ правую руку, хотя ему и говорили, что его противникъ имѣлъ время научиться драться лѣвою. Дѣйствительно, они оба дрались лѣвою рукою, и Латуръ-Бассомпьеръ ранилъ своего противника.
За нѣсколько времени до своего заточенія въ Бастилію, Бассомпьеръ встрѣтился съ герцогомъ ла-Рошфуко, который выкрасилъ себѣ волосы на головѣ и на бородѣ. — Бассомпьеръ, сказалъ герцогъ, давно не встрѣчавшій графа, — какъ вы потолстѣли, пожирнѣли, посѣдѣли!
— А вы, отвѣчалъ Бассомпьеръ, — вы также перемѣнились: окрасились, вымазались, какъ будто помолодѣли!
Входя, какъ арестантъ въ Бастилію, Бассомпьеръ далъ себѣ обѣтъ не бриться до времени полученія свободы. Но встрѣтившись въ тюрьмѣ съ госпожою де-Гравель, онъ измѣнилъ своему обѣщанію, которому въ продолженіе цѣлаго года оставался вѣренъ.
Вмѣстѣ съ Бассомпьоромъ въ Бастиліи находились и другіе арестанты, которые, утѣшая себя надеждою, предсказывали время своего освобожденія. Одинъ говорилъ: меня выпустятъ въ такое-то время; другой, я выйду тогда-то, Бассомпьеръ же говорилъ: я выйду тогда, когда выйдетъ дю-Трамбле.
Дю-Трамбле былъ комендантъ Бастиліи. Онъ получилъ это мѣсто отъ кардинала, и потому долженъ былъ, по всей вѣроятности, его лишиться въ то время, когда Ришелье умретъ, или впадетъ въ немилость двора: Такимъ образомъ, когда Ришелье сдѣлался опасно боленъ, дю-Трамбле пришелъ навѣстить Бассомпьера. — Я пришелъ къ вамъ, графъ, сказать, что его высокопреосвященство умираетъ; мнѣ кажется, вамъ не долго здѣсь оставаться. — И вамъ также! г. дю-Трамбле, отвѣчалъ Бассомпьеръ, оставаясь вѣренъ своимъ мыслямъ.
Однакоже, послѣ смерти кардинала, дю-Трамбле продолжалъ оставаться комендантомъ Бастиліи, а Бассомпьеру предложили свободу; но тогда онъ самъ не захотѣлъ выйти изъ тюрьмы. — Я государственный человѣкъ, говорилъ онъ, — вѣрный слуга короля, а со мной такъ недостойно поступили! Я не выйду изъ Бастиліи до тѣхъ поръ, пока самъ король не пріѣдетъ ко мнѣ просить объ этомъ. Притомъ же, мнѣ нечѣмъ жить!…
— Ба! сказалъ маркизъ Сен-Люкъ, — послушайтесь меня, выходите лучше отсюда; со временемъ, если вамъ захочется, вы снова можете сюда переселиться. —
Получивъ свободу, Бассомпьеръ вступилъ опять въ свою прежнюю должность полковника швейцарцевъ. Тогда столъ его сдѣлался также роскошнымъ, какъ и прежде. Даваемые имъ обѣды и ужины считались наилучшими послѣ придворныхъ.
Хотя ему было уже шестьдесятъ четыре года, но онъ еще былъ ловкій и пріятный мужчина, и также умно острилъ, какъ и въ своей молодости. Около этого времени г. Мареско, котораго посылали въ Римъ выхлопотать кардинальскую шапку для г. Бове, милостыне-раздавателя королевы, не достигнувъ цѣли своего посольства, явился ко двору съ сильнымъ насморкомъ.
— Не удивительно, сказалъ Бассомпьеръ, — онъ пріѣхалъ изъ Рима безъ шапки.
Пользуясь крѣпкимъ здоровьемъ, онъ ѣлъ всегда много, неумѣренно, но никогда не жаловался на разстройство желудка. Однажды, послѣ чудеснаго и роскошнаго обѣда у г. д’Емери, онъ сдѣлался боленъ; пролежавъ въ постели десять дней, онъ поправился и всталъ на ноги; тогда Ивеленъ, медикъ королевы, его пользовавшій, имѣя надобность быть въ Парижѣ, уговорилъ его ѣхать съ нимъ вмѣстѣ. Прибывъ въ Провенъ, Бассомпьеръ остановился на ночлегъ въ лучшей гостинницѣ, и ночью, во время сна, умеръ безъ всякаго страданія. Тѣло его было перевезено въ его домъ Піальо, гдѣ и было предано землѣ.
Смерть этого человѣка, какъ говоритъ г-жа Мотвилль, занимавшаго столь важное мѣсто въ началѣ этого столѣтія, не произвела большаго впечатлѣнія при дворѣ; его умъ и его манеры устарѣли, т. е. что такъ-какъ всѣ прежнія важныя лица сошли со сцены политическихъ событій, то этотъ важный вельможа, остававшійся еще въ живыхъ, мѣшалъ, такъ сказать, новому поколѣнію знатныхъ дворянъ, представителемъ и образцомъ которыхъ тогда былъ герцогъ Ангіенскій. Впрочемъ, вотъ что говоритъ г-жа Мотвилль о Бассомпьерѣ.
«Объ этомъ вельможѣ, котораго такъ любилъ Генрихъ IV, которому такъ покровительствовала королева Марія Медичи, которому всѣ такъ удивлялись и котораго такъ хвалили въ юности, въ наше время не сожалѣли. Онъ сохранилъ еще нѣкоторые остатки своей красоты, былъ вѣжливъ, обязателенъ и щедръ. Но молодые люди не могли его терпѣть. Они говорили, что онъ болѣе не въ модѣ, что онъ слишкомъ часто разсказываетъ басни, что онъ всегда говоритъ о себѣ и своемъ времени; нѣкоторые изъ нихъ были къ нему такъ несправедливы, что насмѣхались даже и надъ тѣмъ, что онъ давалъ имъ роскошные обѣды, когда самому не на-что было иной разъ пообѣдать. Кромѣ недостатковъ, которые не безъ основанія ему приписывали, ему вмѣняли въ порокъ и то, что онъ любилъ нравиться, что онъ щегольски одѣвался и, что принадлежа ко двору, при которомъ господствовали вѣжливость и уваженіе къ дамамъ, онъ продолжалъ жить въ тѣхъ же правилахъ при дворѣ, при которомъ мужчины считали какъ бы за стыдъ быть вѣжливыми съ дамами, и при которомъ честолюбіе и скупость считались лучшими добродѣтелями важнѣйшихъ особъ и благороднѣйшихъ людей вѣка.»
«А между тѣмъ, прибавляетъ г-жа Мотвилль, не смотря на то, что Бассомпьеръ былъ старъ, но старость его стоила больше молодости самыхъ отличныхъ и вѣжливыхъ людей нашего времени.»
Около того-же времени скончался принцъ Конде; про него можно сказать только, что онъ былъ отцомъ герцога Ангіенскаго, котораго съ этого времени стали, въ свою очередь, называть принцемъ Конде, или просто принцемъ.
Глава XIV.
1647-1648
править
Между тѣмъ время шло, война продолжалась за границею, а вражда между регентшею и парламентомъ все болѣе и болѣе усиливалась. Соединенные Штаты, подстрекаемые Испаніей, отдѣлились отъ Франціи. Принцъ Конде занялъ въ Испаніи мѣсто графа д’Аркура; но не смотря на храбрость своихъ солдатъ, которыхъ онъ велъ на приступъ города Лериды, онъ былъ отраженъ непріятелемъ; маршалъ Гассіонъ былъ раненъ при Ланѣ и умеръ отъ ранъ; наконецъ, Неаполь взбунтовался по голосу Мазаніелло, рыбака изъ города Амальфи, который двадцать-пять лѣтъ былъ лазарономъ, три дня королемъ, въ продолженіе двадцати-четырехъ часовъ сумасшедшимъ и, наконецъ, убитъ тѣми, которые были его сотоварищами въ рыболовствѣ, въ королевской власти и сумасбродствѣ. Тотчасъ всѣ мелкіе принцы Италіи стали домогаться неаполитанской короны, упавшей съ головы лазарона; къ ней протянулъ свою руку и нашъ старый знакомый Гизъ, котораго мы на-время потеряли изъ виду, но о которомъ, съ позволенія читателя, поговоримъ снова, чтобы видѣть его новыя шалости, не менѣе любопытныя, какъ и тѣ, о которыхъ мы уже говорили.
Влюбившись сначала въ настоятельницу Авенейскаго монастыря, потомъ въ ей сестру, принцессу Анну, женившись сначала на послѣдней, въ Неверѣ, а потомъ на графинѣ Боссю, въ Брюсселѣ, обожавши нѣсколько времени герцогиню Монбазонъ, нашъ эксъ-архіепископъ окончательно влюбился въ дѣвицу де-Понъ.
Дѣвица де-Понъ была прелестная и умная особа, принадлежавшая къ свитѣ королевы; она отличалась чудесной, стройной тальей и пріятнымъ выраженіемъ лица, имѣвшаго только одинъ недостатокъ: оно было слишкомъ румяно; но то, что моднымъ женщинамъ того времени, сообщавшимъ эту свѣжесть своему лицу посредствомъ румянъ, казалось недостаткомъ, въ глазахъ Гиза было достоинствомъ; и потому, онъ не замедлилъ объясниться ей въ любви. Честолюбивая дѣвушка, видя въ этомъ объясненіи средство вступить въ связь съ послѣднею отраслію владѣтельнаго дома, дала понять принцу, что она не была, или, по крайней мѣрѣ, не долго останется равнодушною къ его страсти, если эта страсть будетъ доказана на дѣлѣ.
Герцогъ Гизъ, во время своей жизни, столько давалъ доказательствъ своей любви, что другой бы на его мѣстѣ давно истощился въ средствахъ къ ихъ изобрѣтенію; но такое воображеніе, какое было у него, не могло въ этомъ затрудняться. Прежде всего онъ обѣщалъ дѣвицѣ де-Понъ на ней жениться.
— Извините, герцогъ, сказала хорошенькая де-Понъ, — носится слухъ, что у васъ уже есть двѣ жены…. и мнѣ, признаюсь, вовсе не хочется попасть въ сераль
— Что касается до этого, отвѣчалъ герцогъ, — то вы напрасно безпокоитесь, сударыня; когда вы скажете мнѣ, что меня любите, я тотчасъ поѣду въ Римъ и получу отъ святѣйшаго отца буллу объ уничтоженіи моихъ прежнихъ браковъ.
— Дайте мнѣ доказательство вашей любви, повторила де-Понъ, — тогда я вамъ скажу, люблю ли васъ?
Первымъ доказательствомъ, которое принцъ далъ дѣвицѣ де-Понъ въ томъ, что ее истинно любитъ, было похищеніе шелковаго чулка, снятаго ею съ ноги, который онъ, вмѣсто пера, носилъ на своей шляпѣ. Эта новая мода произвела много шуму при дворѣ. Всѣ сбѣгались къ окнамъ, чтобъ поглядѣть на Гиза, когда онъ проходилъ или проѣзжалъ мимо какого-нибудь дома. Но принцъ ни мало этимъ не стѣснялся, и въ продолженіе восьми дней продолжалъ пресерьёзно носить это странное украшеніе на своей шляпѣ.
Это уже одно было яснымъ доказательствомъ сумасбродства; но взыскательная мадемуазель де-Понъ, не удовольствовалась этимъ доказательствомъ и потребовала новыхъ. Гизъ, разумѣется, счелъ для себя долгомъ ихъ представить.
Дворъ находился въ Фонтенбло, и герцогъ Гизъ, чтобы не разлучаться съ дѣвицею де-Понъ, отправится тоже въ Фонтенбло. Къ несчастію, де-Понъ захворала и не выходила изъ своей комнаты. Герцогъ, почти безвыходно, стоялъ на лѣстницѣ и поручалъ всѣмъ, кто имѣлъ право войти въ комнату прекрасной де-Понъ, сказать ей, что онъ ея покорнѣйшій слуга.
Въ числѣ лицъ подымавшихся по лѣстницѣ, по направленію къ дверямъ дѣвицы де-Понъ, Гизъ увидѣлъ одного аптекарскаго ученика. Онъ подошелъ къ нему и спросилъ, что онъ несетъ подъ своимъ передникомъ; мальчикъ показалъ склянку съ какою-то темнаго цвѣта жидкостью, и отвѣчалъ принцу, что это было лекарство, назначенное для госпожи де-Понъ.
Принцъ вынулъ изъ кармана пистоль, далъ его мальчику и сказалъ, что онъ возьметъ это лекарство для себя. — А ты, любезный, продолжалъ онъ, — ступай назадъ въ аптеку и попроси приготовить еще точно такую-же микстуру.
— Но, возразилъ удивленный мальчикъ, — что-же я скажу теперь госпожѣ де-Понъ? она давно уже ждетъ лекарство.
— Скажи ей, мой милый, отвѣчалъ Гизъ, выпивъ за разъ всю микстуру, — что такъ-какъ она нездорова, то и я чувствую себя больнымъ; ибо, если половина меня самаго больна, то и другая половина не можетъ, конечно, быть здоровою! —
И съ этими словами принцъ ушелъ въ свою комнату, гдѣ отъ сильныхъ коликъ долженъ былъ просидѣть весь день; но при всякой новой боли онъ громко, во всеуслышаніе, поздравлялъ себя съ тѣмъ, что терпитъ ту же боль, какую должна была терпѣтъ его возлюбленная.
Дѣвица де-Понъ была этимъ тронута, но не побѣждена, и потребовала третьяго доказательства.
Однажды она изъявила желаніе имѣть у себя бѣлаго попугая. Не успѣла она выразить этого желанія, какъ герцогъ Гизъ пустился бѣгать по всему Парижу, чтобы достать требуемую птицу; но это было не легко. Тогда при звукѣ трубъ онъ объявилъ на всѣхъ перекресткахъ, что дастъ сто пистолей тому, кто доставитъ ему птицу, схожую съ той, какой желаетъ госпожа де-Понъ. Въ продолженіе цѣлой недѣли герцогъ Гизъ бѣгалъ по всѣмъ птичнымъ рядамъ, по всѣмъ фиглярамъ и содержателямъ звѣринцевъ, но все напрасно; не смотря на всѣ свои старанія, труды и деньги, онъ могъ достать только попугая бѣлаго, но съ желтой головкой.
— Сударыня, сказалъ онъ дѣвицѣ де-Понъ, — я въ отчаяніи, потому-что худо исполнилъ ваше желаніе; но не угодно ли вамъ будетъ ѣхать прогуляться въ Куръ-ла-Рень; вы увидите тамъ зрѣлище, которое, я надѣюсь, позабавитъ васъ. —
Дѣвица де-Понъ сѣла въ карету съ дѣвицею де-Сен-Мегренъ, своею подругой и съ герцогомъ Гизомъ. Пріѣхавъ въ Куръ-ла-Рень, де-Понъ увидѣла, по обѣимъ сторонамъ прогулки, несмѣтное число ученыхъ собакъ. Гизъ собралъ къ этимъ мѣстѣ ученыхъ четвероногихъ со всѣхъ концовъ столицы, и всѣ эти четвероногіе артисты плясали исключительно для одной только дѣвицы де-Понъ, обязавшись на этотъ день не плясать даже для великихъ монарховъ Европы! Ихъ было около двухъ тысячь.
Дѣвица де-Понъ не могла устоять противъ такого доказательства любви; она протянула принцу руку и произнесла такъ давно ожидаемое я васъ люблю. Принцъ чуть не умеръ отъ радости. Не сказавъ никому ни слова о томъ, что желаетъ просить у Папы разводной, онъ отправился на другой день въ Римъ, взявъ съ дѣвицы де-Понъ торжественную клятву въ вѣчной любви.
Герцогъ Гизъ пріѣхалъ въ Римъ случайно въ то время, когда Мазаніелло былъ свергнутъ съ престола и когда Неаполитанскій тронъ оставался празднымъ. Онъ думалъ, что пріобрѣтеніе короны было бы довольно важнымъ добавленіемъ къ тѣмъ доказательсівамъ, которыя онъ уже представилъ своей возлюбленной. Припоминая, что Іоланта Анжуйская, дочь Неаполитанскаго короля Рене, была за-мужемъ за однимъ изъ его предковъ, онъ, со свойственною его характеру смѣлою рѣшительностью, немедленно написалъ къ предводителямъ бунтовщиковъ: «Герцогъ Гизъ, у котораго въ жилахъ течетъ неаполитанская кровь, находится въ Римѣ и предлагаетъ вамъ свои услуги.»
Въ тоже время онъ послалъ ко двору Франціи курьера съ письмами на имя короля, королевы, герцога Орлеанскаго и кардинала Мазарина. Онъ извѣщалъ ихъ, что такъ-какъ вице-королевство Неаполитанское сдѣлалось празднымъ, то онъ намѣренъ завладѣть его престоломъ и причинить этимъ большой вредъ Испаніи, съ которою Фраипія вела въ то время войну. Особенная депеша къ брату объясняла подробнѣе его намѣреніе; въ ней онъ давалъ ему наставленія, какія условія онъ долженъ заключить съ французскимъ дворомъ.
Но во Франціи всѣ считали герцога Гиза сумасбродомъ и намѣреніе его глупостію.
Герцогъ Гизъ для поддержанія себя имѣлъ только наличными 4,000 экю золотомъ, и армію, состоящую изъ шести дворянъ, приверженныхъ къ его дому; но онъ владѣлъ шпагою своего предка Франциска, а въ груди носилъ сердце своего дѣда Генриха. 11-го ноября онъ выѣхалъ изъ Рима на рыбачьей лодкѣ и черезъ восемь дней снова писалъ къ Мазарину:
«Ваше высокопреосвященство! я успѣшно окончилъ мои дѣла; теперь я герцогъ Неаполитанской республики; но я нашелъ здѣсь во всемъ такой безпорядокъ и неурядицу, что безъ посторонней сильной помощи, мнѣ будетъ трудно удержаться».
Мазаринъ оставилъ его письмо безъ вниманія; черезъ дна мѣсяца Гизъ былъ уже испанскимъ плѣнникомъ въ Капуѣ.
Въ это время Парижскіе жители дали двору неожиданное занятіе, — столь неожиданное, что кардиналъ Рецъ написалъ въ своихъ историческихъ запискахъ: «Тотъ, кто бы въ это время сказалъ, что можетъ случиться какое-нибудь возмущеніе въ государствѣ, былъ бы сочтенъ за сумасшедшаго, не только между простымъ народомъ, но и между такими людьми, какъ д’Естре, Сенектеръ», т. е. между самыми умнѣйшими людьми королевства.
Генералъ-адвокатъ Талонъ былъ такого же мнѣнія; ибо того же числа онъ писалъ: «Потому-ли, что устали говорить о публичныхъ дѣлахъ, или слышать противорѣчія въ сужденіяхъ объ нихъ, или потому, что умы ослабѣли отъ размышленія о выгодахъ, но только во всемъ господствуетъ у насъ величайшее спокойствіе».
Событіе, на которое дворъ обратилъ тогда все свое вниманіе, была болѣзнь короля Людовика XIV и его брата, герцога Анжуйскаго, захворавшихъ оспою въ Фонтенбло.
Г-жа Мотвилль, правда, говоритъ, что одинъ изъ умнѣйшихъ людей, которому весьма хорошо были знакомы придворныя дѣла, говорилъ ей тогда, что онъ предвидитъ большія возмущенія въ государствѣ; но этого человѣка, какъ говоритъ кардиналъ Рецъ, безъ сомнѣнія, считали за сумасшедшаго, и никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на его предсказаніе.
Напротивъ, все по-видимому такъ хорошо уладилось, что Мазаринъ, видя себя на-всегда утвердившимся во Франціи, рѣшился даже вызнать въ нее изъ Италіи всю свою фамилію: это былъ еще одинъ изъ тѣхъ плановъ, которые онъ заимствовалъ отъ своего предшественника кардинала Ришелье. У Мазарина было тогда семь племянницъ и два племянника, и онъ расчитывалъ соединить ихъ родствомъ съ самыми знатнѣйшими домами королевства. Эти племянницы были, во-первыхъ: Лаура и Анна-Марія Мартиноцци, дочери его сестры Маргариты, бывшей за-мужемъ за граномъ Іеронимомъ Мартиноцци; потомъ, Лаура-Викторія, Олимпіада, Марія, Гортензія и Марія-Анна Манчини; два племянника были, — тотъ молодой Манчини, котораго Людовикъ XIV, будучи еще ребенкомъ, ненавидѣлъ такъ, что не могъ даже терпѣть, какъ мы видѣли, чтобы Лапортъ давалъ ему подсвѣчникъ; и наконецъ, Филиппъ-Юліанъ Манчини, который впослѣдствіи наслѣдовалъ часть имѣній кардинала, и между прочимъ, герцогство Неверское, съ условіемъ, чтобы онъ, кромѣ своего имени Манчини, принялъ имя — Мазарина.
Всѣ эти Манчини были дѣти Іеронимы Мазарини, второй сестры кардинала, которая была за-мужемъ за Михаиломъ-Лаврентіемъ Манчини, римскимъ барономъ. У этого барона, правда, было девять человѣкъ дѣтей; но мы будемъ здѣсь говорить только о тѣхъ, которые играли бѣлѣе значительную роль въ нашей исторіи.
И такъ, 11 сентябри 1647 годя, три изъ этихъ молодыхъ дѣвушекъ и одинъ изъ племянниковъ пріѣхали въ Парижъ, въ сопровожденіи госпожи Пожанъ, которая по распоряженію кардинала поѣхала встрѣтить ихъ въ Фонтенбло. Въ тотъ же день, вечеромъ, королева хотѣла ихъ видѣть, и ихъ привезли въ Пале-Ройяль; Мазаринъ, притворно показывая большое равнодушіе къ своимъ племянницамъ, вышелъ въ одну дверь и пошелъ спать, въ то время какъ онѣ входили въ противоположную; но какъ всѣ догадывались, что онъ не безъ цѣли выписалъ ихъ изъ Италіи, то приверженцы кардинала, — а ихъ было много, — такъ засуетились около нихъ, что герцогъ Орлеанскій, подходя къ г-жѣ Мотвилль и къ аббату ла-Ривьеру, разговаривавшимъ между собою, сказалъ со свойственнымъ ему насмѣшливымъ тономъ: — Вотъ сколько собралось около этихъ миленькихъ барышень! я не ручаюсь за безопасность ихъ жизни; ихъ могутъ, пряно, раздавить или задушить одними взорами! —
Маршалъ Вильруа подошелъ къ группѣ и, не зная, что сказалъ герцогъ Орлеанскій, проговорилъ въ свою очередь: — Гмъ! эти дѣвочки въ настоящее время не богаты; но у нихъ скоро будутъ великолѣпные замки, хорошіе ежегодные доходы, прекрасные драгоцѣнные каменья, роскошная серебряная столовая посуда и, быть можетъ, великія почести; что касается до мальчика, которому еще много нужно рости, онъ, можетъ быть, увидитъ роскошь и богатство только въ живописи. —
Маршалъ Вильруа никогда не былъ колдуномъ; а между тѣмъ, что онъ предсказалъ, то именно и случилось.
Викторія Манчини вышла за-мужъ за герцога Вандома, внука Генриха IV; Олимпіада сдѣлалась супругою графа Суассона; Марія, которая чуть-было не сдѣлалась королевою Франціи, бракосочеталась съ Неаполитанскимъ коннетаблемъ Лаврентіемъ Колонною; что касается до молодаго человѣка, то извѣстно, что онъ былъ убитъ въ сраженіи, произшедшемъ у Сент-Антуанской заставы.
Между тѣмъ, молодыя дѣвушки, послѣ ласковаго пріема сдѣланнаго имъ королевою, отправились къ своему дядѣ, который принялъ ихъ довольно сухо. Это нужно было потому, что за шесть мѣсяцевъ до этого, Мазаринъ, показывая одному изъ своихъ друзей бюсты, выписанные имъ изъ Италіи, сказалъ: — «Вотъ единственные родственники, которымъ я позволяю пріѣхать жить во Францію». — Правда, что восемь дней спустя послѣ пріѣзда этихъ дѣвочекъ, онъ, представляя ихъ принцессѣ Аннѣ Колонна, говорилъ: — «Вы видите, сударыня, этихъ маленькихъ дѣвочекъ; старшей нѣтъ еще двѣнадцати лѣтъ, двумъ другимъ — одной не полныхъ восемь, другой не полныхъ девять лѣтъ, а уже первѣйшія лица королевства предварительно изъявили мнѣ желаніе вступить съ ними въ бракъ».
Двѣ другія сестры Манчини, равно какъ Юліанъ, и Анна Мартиноцци, ихъ двоюродная сестра, должны были присоединиться къ нимъ позже. Это были: Гортензія Манчини, которая только-что родилась, и Марія-Анна Манчини, которой еще не было тогда и на свѣтѣ. Первой суждено было впослѣдствіи выйти за-мужъ за генералъ-фельдцейхмейстера, сына маршала ла-Мейльере, а второй — за Готфрида де-ла-Туръ, герцога Булльонскаго.
Что касается до двухъ сестеръ Мартиноцци, то старшая, Лаура, осталась въ Италіи и вышла за-мужъ за одного изъ Моденскихъ герцоговъ; меньшая, Анна-Марія, сдѣлалась супругою принца Конти, брата великаго Конде.
И такъ, предсказаніе маршала Вильруа вполнѣ оправдалось. Но вотъ чего маршалъ не могъ предвидѣть: Олимпіада Манчини родила того знаменитаго принца Евгенія, который привелъ Францію почти на край погибели; Викторія Манчини сдѣлалась матерью того достославнаго герцога Вандома (Вандомскаго), который спасъ ее, и о которомъ говорили что онъ поддержалъ корону Франціи на главѣ короля Людовика, а корону Испаніи возложилъ на главу короля Филиппа V.
Около этого времени началъ пріобрѣтать извѣстность человѣкъ, который впослѣдствіи будетъ играть весьма важную роль; и потому, мы полагаемъ не лишнимъ, прежде чѣмъ выведемъ его на сцену, набросать въ нѣсколькихъ словахъ его портретъ.
Жанъ-Францискъ-Поль де Гонди родился въ 1611 году отъ одной старинной Итальянской фамиліи, поселившейся во Франціи; такъ-какъ онъ имѣлъ двухъ старшихъ братьевъ, то былъ предназначенъ въ духовное званіе, и 31 декабря 1627 года былъ посвященъ въ каноники церкви Парижской Богоматери. Впослѣдствіи ему дали аббатство Бюзё; но такъ-какъ это имя походило не много на имя Бюзъ[23], то онъ сталъ называть себя аббатомъ Рецомъ.
Это распоряженіе его родителей приводило бѣднаго аббата въ отчаяніе, потому-что онъ былъ, напротивъ, весьма склоненъ къ свѣтской, разсѣянной жизни.
Поэтому въ надеждѣ, что за добрую дуэль ему велятъ снять рясу, онъ просилъ однажды брата графини Моръ, по имени Аттичи, взять его въ секунданты при первомъ случаѣ, когда ему придется обнажить свою шпагу; а какъ Аттичи обнажалъ ее часто, то аббату Гонди пришлось ждать не долго. Въ одно утро, Аттичи пришелъ къ нему и просизъ пойти вызвать отъ его имени на дуэль прапорщика тѣлохранителей, по имени Мельвиля, который съ своей стороны взялъ въ секунданты родственника маршала Бассомпьера, умершаго впослѣдствіи въ чинѣ генералъ-маіора Имперскаго войска; четыре противника сошлись за францисканскимъ монастыремъ въ Венсенньскомъ лѣсу, и дрались сперва на шпагахъ, а потомъ на пистолетахъ. Аббатъ Гонди ранилъ Бассомпьера шпагою въ бедро и пулею изъ пистолета въ руку; не смотря на это, послѣдній, будучи сильнѣе и старше его лѣтами, успѣлъ его обезоружить; тогда они развели своихъ друзей, которые также ранили другъ-друга. Эта дуэль надѣлала много шуму, и однако же не произвела того дѣйствія, какого ожидалъ бѣдный аббатъ. Оберъ-прокуроръ началъ-было преслѣдовать его судебнымъ порадкомъ; но по просьбѣ его родственниковъ прекратилъ дѣло, и аббатъ Гонди послѣ своей первой дуэли остался въ рясѣ.
Такъ-какъ первый поединокъ ему не удался, то онъ очень скоро рѣшился искать другаго; случай представился самъ собою. Аббатъ ухаживалъ за г-жею дю-Шателе; но эта дама, находись въ связяхъ съ графомъ д’Аркуромъ, обращалась съ Гонди, какъ съ школьникомъ. Не могши выместить за это на госпожѣ дю-Шателе, аббатъ принялся за графа и, встрѣтясьсъ нимъ въ театрѣ, вызвалъ его на дуэль. Мѣсто битвы, на другой день no-утру, было назначено за предмѣстьемъ Сен-Марсель; въ этой второй дуэли аббатъ былъ по такъ счастливъ, какъ въ первой. Графъ д’Аркуръ, получивъ ударъ шпагою, которая къ счастію оцарапала только ему грудь, повалилъ его на землю и непремѣнно бы взялъ верхъ, еслибы въ схваткѣ съ своимъ противникомъ, не выронилъ изъ рукъ шпаги; тогда, лежавшій подъ нимъ хотѣлъ, укоротя свою шпагу, поразить его въ поясницу; но д’Аркуръ, будучи старше его лѣтами и сильнѣе, держалъ его руку такъ крѣпко, что аббатъ не могъ исполнить своего намѣренія. Такимъ образомъ они боролись, но не могли причинить другъ-другу никакого вреда; наконецъ д’Аркуръ сказалъ: — Встанемъ, не благородно драться кулаками, какъ мы дѣлаемъ; вы прекрасный молодой человѣкъ, я васъ уважаю и не стыжусь сказать, что я не подавалъ вамъ никакого повода ссориться со мною! — Тѣмъ и кончилось, и какъ дѣло шло о чести г-жи Шателе, то не только эта дуэль не могла нанести ей безчестія, но даже осталась неизвѣстною. Такимъ образомъ, аббатъ и послѣ второй дуэли остался въ рясѣ.
Черезъ нѣсколько времени онъ снова обратился съ просьбою къ своему отцу, бывшему прежде начальникомъ галернаго флота, Филиппу-Эммануилу Гонди; но какъ послѣдній имѣлъ въ виду для своего сына Парижское архіепископство, находившееся уже подъ управленіемъ одного изъ членовъ его фамиліи, то и слышать ничего не хотѣлъ. И такъ, аббату оставалось только его обыкновенное средство, и онъ рѣшился искать новаго случая подраться.
Безъ всякой основательной причины онъ поссорился съ Прадономъ. Мѣстомъ дуэли былъ избранъ Булонскій лѣсъ; Меланкуръ былъ секундантомъ у Гонди, а кавалеръ дю-Плесси у Прадена. Дрались на шпагахъ. Аббатъ Гонди былъ тяжело раненъ въ грудь, а Праленъ въ руку; не смотря на то, они продолжали драться, какъ ничего не бывало; тогда секунданты развели ихъ. Аббатъ привелъ съ собою свидѣтелей, въ надеждѣ, что затѣется тяжба; но судьбы своей не минешь! — о тяжбѣ никто не хотѣлъ даже и думать, и Гонди послѣ третьей дуэли нее еще оставался въ рясѣ.
Однако, онъ все еще думалъ, что достигнетъ своей цѣли. Онъ поѣхалъ на оленью охоту въ Фонтенбло, со сворою собакъ г. Сукре, и какъ его лошади очень устали, то онъ взялъ почтовыхъ лошадей, чтобъ возвратиться въ Парижъ. Имѣя лучшую лошадь, нежели его гувернеръ, онъ въ сопровожденіи камердинера, слѣдовавшаго за нимъ, пріѣхалъ первый въ Жювизи, и велѣлъ осѣдлать своимъ сѣдломъ лучшую лошадь, какая только была у смотрителя почтовой станціи; въ тоже время прибылъ изъ Парижа капитанъ легкаго кавалерійскаго эскадрона, по имени Контено, также на почтовыхъ, и торопись также, какъ и Гонди, отправится далѣе, велѣлъ конюху снять съ лошади сѣдло аббата и положить на нее свое. Аббатъ, увидя это, подошелъ къ нему и сказалъ, что эта лошадь приготовлена для нею. Контено, повидимому не любившій замѣчаній, отвѣіилъ ему оплеухою такъ ловко, что разбилъ лицо Гонди въ кровь. Аббатъ тотчасъ обнажилъ свою шпагу, Контено сдѣлалъ тоже, и борьба началась; но при второмъ, или третьемъ нападеніи, Контено поскользнулся и, желая поддержать себя, ударился рукою объ заостренный кусокъ дерева; отъ боли шпага выпала изъ его рукъ. Вмѣсто того, чтобы воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, которое доставляло ему вѣрную побѣду, аббатъ отступилъ два шага назадъ и просилъ Контено взяться опять за оружіе, что онъ и сдѣлалъ, но взялъ свою шпагу за острый конецъ и просилъ у Гонди прощенія, въ чемъ аббатъ и не отказалъ ему; Гонди покачалъ только головою, потому что ясно видѣлъ, что и чрезъ эту дуэль онъ не развяжется съ своею рясою.
Бѣдный аббатъ, не зная болѣе что дѣлать, рѣшился взять открыто любовницу, и поручилъ камердинеру своего гувернера найти для него какую нибудь хорошенькую дѣвушку, которая бы согласилась быть у него на содержаніи. Камердинеръ тотчасъ пустился на поиски и нашелъ у одной булавочницы дѣвушку 14 лѣтъ, удивительной красоты; это была племянница булавочницы. Камердинеръ сталъ торговаться съ этою женщиною, и сошлась на сто-пятидесяти пистоляхъ. Тогда онъ велилъ показать молодую дѣвушку аббату: аббатъ одобрилъ выборъ лакея; послѣдній нанялъ домъ въ Неси и помѣстилъ при ней свою родную сестру.
На другой же день аббатъ, находя дѣвочку весьма красивою, поспѣшилъ сдѣлать ей посѣщеніе; но онъ нашелъ ее въ слезахъ, и первое скиданіе его состояло въ утѣшеніи несчастной дѣвушки, хотя безъ успѣха. На слѣдующій день онъ опять былъ у нея, надѣясь быть счастливѣе; но пашетъ ее еще въ большемъ отчаяніи, нежели наканунѣ. Наконецъ, на третій день она стала говорить ему такъ кротко, такъ умно, что онъ устыдился своего поступка, на который было рѣшился и, посадивъ молодую дѣвушку въ свою карету, немедленно отвезъ ее къ своей теткѣ г-жѣ де-Меньеле, которой разсказалъ все дѣло; послѣдняя помѣстила ее въ монастырь, въ которомъ она черезъ десять лѣтъ и умерла. Съ этого времени аббатъ убѣдился, что ему суждено вѣчно носить рясу, и твердо на то рѣшился.
Около этого времени онъ писалъ свою исторію заговора Фіески, конченную имъ на девятьнадцатомъ году его жизни. Г. де-Лозьеръ, которому онъ отдалъ ее прочитать, далъ ее въ свою очередь Боа-Роберу, а послѣдній кардиналу Ришелье. Кардиналъ прочиталъ ее не выпуская изъ рукъ и, окончивъ чтеніе, сказалъ въ присутствіи маршала д’Естре и маршала Сенектера: — «Вотъ опасная голова». — Аббатъ это хорошо понялъ, и какъ онъ видѣлъ, что никто не старался оправдать его въ мысляхъ кардинала Ришелье, то нашелъ кратчайшую дорогу утвердить его въ нихъ, присоединившись къ врагу его, графу Суассону.
Эта ненависть кардинала Ришелье, еще болѣе усилившаяся связью аббата Гонди съ графомъ, побудила его родственниковъ отправить его въ Италію. Гонди началъ свое путешествіе съ Венеціи; пріѣхавъ въ этотъ городъ, онъ сталъ ухаживать за синьорой Вандраменой, одной изъ красивѣйшихъ и знатнѣйшихъ дамъ города; но какъ она всегда была окружена толпой обожателей и какъ мужъ ея былъ очень ревнивъ, то находившійся въ то время въ Венеціи французскимъ посланникомъ де-Малье, видя, что рекомендованный ему аббатъ находится въ опасности быть убитымъ, приказалъ ему выѣхать изъ Венеціи. Аббатъ поѣхалъ въ Римъ. Не успѣлъ онъ прожить въ немъ и недѣли, какъ съ нимъ случилось одно приключеніе, слухъ о которомъ дошелъ даже до Парижа.
Однажды, когда онъ игралъ въ шары близь развалинъ Термъ императора Антонина[24], князь Шсмбергъ, императорскій посланникъ, велѣлъ ему сказать, чтобы онъ оттуда удалился; аббатъ отвѣчалъ посланному отъ князя, что еслибы его сіятельство сказалъ ему объ этомъ по вѣжливѣе, онъ бы безпрекословно повиновался ему; а такъ-какъ онъ вздумалъ ему приказывать, то онъ считаетъ себя обязаннымъ отвѣчать, что, кромѣ французскаго посланника, ни отъ кого приказаній не приметъ. Тогда князь Шембергъ велѣлъ сказать аббату, черезъ начальника своихъ гайдуковъ, чтобы онъ лучше добровольно оставилъ игру, не то его силою заставятъ повиноваться. Но вмѣсто того, чтобы дать отвѣтъ, аббатъ бросился на посланнаго со шпагою въ рукѣ и грозилъ проколоть его на-сквозь. Отъ страха ли, или изъ презрѣнія къ людямъ, которыхъ имѣлъ при себѣ аббатъ, князь Шенбергъ удалился.
Какъ мы выше сказали, слухъ объ этомъ происшествіи съ быстротою молніи распространился не только по Италіи, но перешелъ и во Францію, и дошелъ до Мазарина, который на счетъ аббата Гонди былъ одного мнѣнія съ кардиналомъ Ришелье.
Пробывъ годъ въ Италіи, аббатъ Гонди возвратился во Францію и снова вступилъ въ дружбу съ графомъ Суассономъ. Заговоръ противъ кардинала Ришелье, однимъ изъ главныхъ агентовъ котораго былъ Гонди, и котораго предводителями, даже изъ Бастиліи, были маршалы Витри, Бассомпьеръ и графъ Крамёль, — долженъ былъ обнаружиться при первомъ успѣхѣ графа Суассона, который открыто поднялъ знамя возстанія.
Въ Парижѣ узнали объ одержаніи графомъ Суассономъ побѣды при Марфе; но почти въ тоже время съ этимъ извѣстіемъ получено было и другое — о смерти графа, который въ минуту своего торжества былъ убитъ среди своихъ сообщниковъ; никто не зналъ, какимъ образомъ и кѣмъ онъ былъ убитъ; извѣстно только то, что когда нашли его трупъ, то увидѣли, что голова его была прострѣлена пулею. Одни говорили, что будто бы кардиналъ велѣлъ его убить; другіе, что будто онъ самъ нечаянно себя застрѣлилъ, поднимая наличникъ каски дуломъ своего пистолета. Какъ бы то ни было, извѣстіе объ этой смерти разстроило заговоръ, и аббатъ, который думалъ, что на этоіъ разъ ужь вѣрно отдѣлается отъ своей рясы, увидѣлъ, что онъ болѣе нежели прежде долженъ былъ остаться въ духовномъ званіи.
Послѣ кончины кардинала Ришелье, аббатъ Гонди былъ представленъ Людовику XIII своимъ дядей Жаномъ-Францискомъ Гонди, Парижскимъ архіепископомъ. Король принялъ его очень ласково, напомнилъ ему благородный его поступокъ съ племянницею булавочницы и его дуэль съ Контено, хваля поведеніе его въ обоихъ этихъ случаяхъ. Это ободрило аббата и внушило ему смѣлость просить Парижскаго коадъюторства; но онъ его получилъ не ранѣе, какъ черезъ годъ, т. е. во время регентства Анны Австрійской: королева исполнила то, о чемъ аббатъ Гонди просилъ ея августѣйшаго супруга. Тогда аббатъ, вѣроятно предвидя ту роль, которую ему надлежало въ скоромъ времени шрать и, чтобы скорѣе пріобрѣсти любовь въ народѣ, началъ раздавать щедрою рукою милостыню. Онъ самъ разсказывалъ, что съ марта по августъ мѣсяцъ онъ издержалъ на раздачу милостыни 36,000 экю. Г. Моранжисъ однажды ему замѣтилъ, что такія издержки несоразмѣрны съ его богатствомъ. — Ба! отвѣчалъ новый коадьюторъ, у меня свои разсчеты; Цесарь въ мои годы былъ долженъ въ шесть разъ больше меня. —
Если предположимъ, что аббатъ говорилъ правду, но у него въ это время было почти восемь милліоновъ долгу. Эти слова были переданы Мазарину, и еще болѣе утвердили его въ мнѣніи, какое онъ имѣлъ объ аббатѣ.
И такъ, вотъ въ какомъ положеніи находились люди и дѣла, когда въ началѣ января 1648 года, парижскій народъ взбунтовался по поводу изданія новаго тарифа. Собрались семьсотъ и и восемьсотъ человѣкъ купцовъ, они выбрали отъ себя десять депутатовъ, которые отправились въ Люксембургъ къ герцогу Орлеанскому, вошли въ его комнаты и просили его заступиться за парижское купечество, объявляя, что будучи поддерживаемы парламентомъ, они не потерпятъ, чтобы ихъ раззоряли старыми налогами, которые все болѣе и болѣе возрастаютъ, и новыми, которые изобрѣтаются почти ежедневно.
Герцогъ Орлеанскій, пойманный въ расплохъ, обѣщалъ имъ нѣкоторыя облегченія и отпустилъ ихъ съ фразою, которую, какъ говоритъ г-жа Мотвилль, имѣютъ вообще обыкновеніе употреблять принцы: хорошо, мы увидимъ!
На другой день мятежники собрались снова; они отправились ко дворцу, вошли въ него силою и, встрѣтивъ тамъ президента Tope, сына д’Емери министра финансовъ, стали на него кричать, называя его сыномъ тирана; нѣкоторые начали даже ругать и стращать его побоями. Но при помощи своихъ друзей, онъ къ счастію вырвался изъ рукъ ихъ.
На слѣдующій день мятежники, съ тѣмъ же нахальствомъ окружили Матьё-Моле. Они обступили его, какъ наканунѣ президента Tope, и грозили отмстить на немъ за то зло, которое хотятъ имъ сдѣлать. Но Моле отвѣчалъ имъ, что если они не замолчатъ и не станутъ повиноваться королевской волѣ, то онъ велитъ на площадяхъ выстроить висѣлицы, и тотчасъ же повѣсить всѣхъ главныхъ зачинщиковъ бунта; на что мятежники отвѣчали, что если выстроютъ висѣлицы, то на нихъ скорѣе слѣдуетъ повѣсить несправедливыхъ судей, которые, раболѣпствуя предъ дворомъ, отвергаютъ ихъ справедливыя требованія.
Между тѣмъ какъ все это происходило, къ бунтовщикамъ подоспѣло новое подкрѣпленіе, — именно со стороны рекетмейстеровъ[25]. Мазаринъ, по скупости своей, думалъ только о томъ, чтобъ безпрестанно со всего и всѣми возможными средствами собирать деньги; онъ увеличилъ составъ рекетмейстерскаго комитета двѣнадцатью новыми чиновниками; но они, купивъ свои должности весьма дорого, поняли, что опредѣленіе двѣнадцати новыхъ лицъ поведетъ, разумѣется, къ тому, что на эти должности цѣны спадутъ и, что если имъ вздумается ихъ продать, то они не получатъ уже той цѣны, которую сами за нихъ заплатили; вслѣдствіе сего, досадуя на зло, котораго опасались въ будущемъ, они отказались принимать прошенія и тяжбы отъ частныхъ лицъ, и дали другъ другу клятву не допускать утвердиться увеличенію ихъ штата и сопротивляться всѣмъ преслѣдованіямъ двора и, что если вслѣдствіе такого упрямства и неподчиненности, кто либо изъ нихъ лишится своего мѣста, то они всѣ сдѣлаютъ складчину и заплатятъ ему то, что онъ за него заплатилъ.
На этомъ основаніи, они отправились къ кардиналу Мазарину и одинъ изъ нихъ, по имени Томенъ, говорилъ съ ними отъ имени всѣхъ съ такою дерзостью, что министръ не мало удивился. Въ тотъ же день у королевы собранъ былъ совѣтъ. Д’Енери назначенъ былъ въ немъ присутствовать. Положеніе министра финансовъ было самое незавидное: онъ имѣлъ противъ себя весь народъ, который начиналъ на него кричать. Онъ объяснилъ свое положеніе совѣту. Послали за первымъ президентомъ и за нѣкоторыми вельможами, состоявшими при особѣ короля. Совѣщаніе было шумно, продолжительно и ничѣмъ не кончилось. Послѣ совѣта, принцъ съ кардиналомъ отправились ужинать къ герцогу Орлеанскому.
Въ ночь, слѣдовавшую за этимъ днемъ, раздавались выстрѣлы въ разныхъ частяхъ Парижа. Гражданскій губернаторъ былъ посланъ узнать, откуда происходили эти выстрѣлы и что они означали. Но граждане ему отвѣчали, что они пробовали свое оружіе, дабы знать, что они могли имъ сдѣлать; ибо если министръ будетъ продолжать стѣснять ихъ такимъ образомъ, то они рѣшатся тогда послѣдовать примѣру Неаполитанцевъ.
Читатели, вѣроятно, помнятъ, что за нѣсколько дней до этого, слухъ о бунтѣ въ Неаполѣ дошелъ до Парижа. Въ тоже самое время люди, явившіеся неизвѣстно откуда, бѣгали изъ дома въ домъ, совѣтуя гражданамъ запастись порохомъ, пулями и хлѣбомъ. Въ воздухѣ чувствуемъ былъ, такъ сказать, запахъ бунта, столь страннаго въ это время, когда возмущенія бывали рѣдки, и столь замѣтнаго для тѣхъ, которые хотя разъ уже это испытали. Все это происходило въ ночь съ пятницы на субботу.
Въ субботу утромъ, королева, отправляясь по обыкновенію къ обѣднѣ въ соборъ Парижской-Богоматери, была провожаема до самой почти церкви сотнями двумя женщинъ, которыя во все горло кричали, прося ея правосудія и, чтобы разжалобить ее, становились предъ нею на колѣни; но жандармы, слѣдовавшіе за королевой, препятствовали имъ въ этомъ, и ея величество съ гордостью и высокомѣріемъ прошла мимо этихъ женщинъ, но обращая на нихъ никакого вниманія.
Послѣ полудня, совѣтъ былъ снова собранъ: положили твердо стоять на-своемъ. Собрали людей, состоявшихъ на службѣ при королѣ, для того, чтобы отдать имъ приказаніе поддерживать власть королямъ вечеру повелѣно было гвардейскимъ полкамъ быть на-готовѣ; вездѣ были разставлены часовые и по всѣмъ кварталамъ столицы стояли караулы. На маршала Шомберга, — того самого, который былъ женатъ на дѣвицѣ д’Огфоръ, прежній фавориткѣ королевы, такъ жестоко лишенной благоволенія съ того времени, какъ королева сдѣлалась регентшею, — возложено было разставить швейцарцевъ, и въ эту ночь Парижъ превратился въ обширный лагерь; это сходство съ лагеремъ было тѣмъ больше, что выстрѣлы раздавались гораздо чаще и гораздо на большемъ пространствѣ, чѣмъ въ предъидущую ночь, и каждую минуту можно было думать, что дѣло дойдетъ до всеобщей схватки.
На другой день волненіе въ народѣ продолжалось. Видъ солдатъ, разставленныхъ по улицамъ, до крайности раздражилъ чернь. Граждане завладѣли колокольнями трехъ церквей улицы Сен-Дени, въ которой показались гвардейцы. Купеческій старшина явился тогда въ Пале-Ройяль и объявилъ королевѣ и министру Мазарину, что весь Парижъ готовъ взяться за оружіе. На это ему отвѣчали, что солдаты разставлены по улицамъ для того, чтобы сопровождать короля въ соборъ Богоматери, куда онъ отправится отслужить молебенъ и принести Господу благодареніе за свое счастливое выздоровленіе; дѣйствительно, тотчасъ послѣ его проѣзда, всѣ войска были распущены.
На другой день, король отправился въ парламентъ. Увѣдомленный только наканунѣ, канцлеръ произнесъ длинную рѣчь, представилъ въ ней нужды государства, необходимость того, чтобъ народъ доставилъ средства покрыть издержки войны, посредствомъ которой только и можно достигнуть прочнаго мира, говорилъ въ сильныхъ выраженіяхъ о королевской власти и старался доказать, что общимъ кореннымъ закономъ государствъ должно быть повиновеніе подданныхъ своему государю.
Оберъ-прокуроръ отвѣчалъ на эту рѣчь. Его рѣчь была сильная и рѣзкая; онъ просилъ королеву не забыть, когда она будетъ въ своей образной, стоя на колѣняхъ передъ Богомъ, молить Его о милосердіи; что ея подданные также стояли предъ нею на колѣняхъ, умоляя ее о милосердіи. Онъ напомнилъ ей, что она управляетъ людьми свободными, а не рабами; что въ этихъ людяхъ, постоянно угнетаемыхъ, раззоряемыхъ, разграбляемыхъ новыми постановленіями, не осталось болѣе ничего, кромѣ ихъ душъ, и что эти души ихъ не могутъ быть проданы съ публичнаго торга, подобно ихъ имуществу. Онъ присовокупилъ, что побѣды и лавры, столь высоко цѣнимые, суть, конечно, славные и лестные трофеи для королевства, но они не доставляютъ народу ни одной изъ тѣхъ вещей, въ которыхъ онъ нуждается, т. е. ни хлѣба, ни одежды.
Результатомъ засѣданія въ парламентѣ было то, что король предложилъ пять или шесть новыхъ указовъ, которые были еще строже прежнихъ. На другой день собрались палаты для разсмотрѣнія указовъ, предложенныхъ наканунѣ его величествомъ. Королева отдала приказаніе собраться депутатамъ въ ея дворецъ. Палаты повиновались, и послали отъ себя депутацію. Регентша сильно осуждала дѣйствія палатъ и спросила — не думаетъ-ли парламентъ разсуждать о тѣхъ дѣлахъ, которыя были рѣшены и скрѣплены въ присутствіи самаго короля.
Депутаты отвѣчали: — Государыня, парламентъ полагаетъ, что онъ имѣетъ на это право и, что онъ учрежденъ для того, чтобы служить народу защитою противъ излишнихъ требованій двора. Королева пришла въ гнѣвъ и объявила, чтобы всѣ указы и повелѣнія королевскія были отнынѣ исполняемы безъ всякаго измѣненія въ ихъ содержаніи.
На слѣдующій день королева потребовала къ себѣ, въ свою очередь, рекетмейстеровъ и приняла ихъ еще хуже, нежели депутатовъ и латъ; она говорила: — Смѣшно, право, что вамъ пришла въ голову мысль желать ограничить власть короля. Я докажу вамъ, продолжала она, — что могу установлять или уничтожать должности, какія мнѣ угодно и, въ доказательство этого, знайте, что я отрѣшаю всѣхъ васъ отъ нашихъ должностей! —
Но эта рѣчь, вмѣсто того, чтобы испугать рекетмейстеровъ, казалось, придала имъ новую смѣлость. Они приняли ее съ насмѣшкою, иные покачивали головой, другіе стали между собой шептаться; затѣмъ, рекетмейстеры удалились съ поклономъ, который ничего не обѣщалъ хорошаго.
«Они видѣли, говоритъ госпожа Мотвилль, что въ воздухѣ носились тучи и. что для двора настало неблагопріятное время.»
На другой день, вмѣсто того, чтобы повиноваться приказаніямъ королевы. они явились въ полномъ составѣ въ парламентъ, чтобы объявить, что они не согласны на внесеніе въ протоколъ указа до нихъ касающагося. — Парижъ созрѣлъ для бунта. Недоставало только вождя. Обратимъ теперь взоры наши на Венсенъ, откуда этотъ вождь явится.
Глава XV.
1618.
править
Читатели, вѣроятно, не забыли, что герцогъ Бофоръ былъ арестованъ, и что послѣ арестованія, онъ былъ отправленъ въ замокъ Венсень. Порученный главному надзору Шавиньи, своему личному врагу, онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ уже пять лѣтъ; какъ вдругъ распространился слухъ, что какой-то астрологъ, по имени Гуазель, предсказалъ, что въ Духовъ день Бофоръ освободится изъ тюрьмы Этотъ слухъ дошелъ до кардинала и причинилъ ему нѣкоторое безпокойство. Кардиналъ велѣлъ позвать къ себѣ временнаго смотрителя Венсеннскаго замка, по имени ла-Раме, чтобы узнать отъ него — возможно-ли бѣгство изъ этой тюрьмы. Смотритель объяснилъ кардиналу, что герцогъ постоянно находится подъ присмотромъ офицера и семи, или восьми человѣкъ солдатъ, которые ни на шагъ отъ него не отлучаются; что ему прислуживаютъ слуги короля, что онъ не имѣетъ при себѣ ни однаго своего лакея и, сверхъ того, находится подъ главнымъ надзоромъ Шавиньи. Кардиналъ снова приказалъ ла-Раме смотрѣть по строже за Бофоромъ; и ла-Раме, удаляясь, говорилъ самъ про себя, что герцогу Бофору надобно быть весьма маленькой птичкой, чтобы быть въ состояніи уйти изъ башки замка, окна которой имѣли весьма частую рѣшетку. Успокоенный этими подробностями, Мазаринъ пересталъ думать о предсказаніи астролога.
Но между тѣмъ, единственною мыслью герцога Бофора было — бѣжать. Не имѣя при себѣ ни одного своего лакея, онъ по-перемѣнно обращался съ просьбою къ двумъ, или тремъ стражамъ тюрьмы украдкою выпустить его; какъ не были хороши и лестны обѣщанія, стражи, однако, ими не соблазнялись. Тогда герцогъ обратился къ лакею самаго ла-Раме, смотрителя тюрьчы, котораго Мазаринъ призывалъ къ себѣ дли распросовъ; имя этого лакея было Вогримонъ. Онъ согласился на просьбу герцога, притворился больнымъ, чтобы имѣть право отлучиться изъ тюрьмы, и, спрягавъ въ карманъ записку, написанную герцогомъ къ его управляющему, немедленно отправился къ послѣднему и получилъ отъ него сумму, которая должна была служить наградою за его измѣну. Сверхъ того, управляющій герцога, узнавъ о намѣреніи своего барина, предъувѣдомилъ его друзей и просилъ ихъ быть готовыми подать ему, въ случаѣ нужды, помощь. Подкупленный поваръ Венсенскаго замка обѣщалъ спрятать, въ первый пирогъ который подастся на столъ герцогу, веревочную лѣстницу и два кинжала.
Лакей смотрителя, сообщивъ всѣ эти извѣстія герцогу, взялъ съ него обѣщаніе и клятву, что онъ не только возьметъ его съ собою при побѣгѣ изъ тюрьмы, но и во всѣхъ опасныхъ случаяхъ позволитъ ему первому спасаться.
Наканунѣ Духова дня, къ столу герцога былъ поданъ пирогъ; герцогъ не хотѣлъ до него и дотронуться; но, какъ за обѣдомъ онъ мало кушалъ, и какъ къ ночи онъ могъ проголодаться, то пирогъ оставили въ его комнатѣ. Въ серединѣ ночи герцогъ всталъ, разрѣзалъ пирогъ и вынулъ изъ него не только веревочную лѣстницу, но еще мотокъ крѣпкихъ веревокъ, два кинжала и засовъ. Засовъ — это былъ искусно обдѣланный кусокъ дерева, который, будучи всунутъ въ ротъ, лишалъ человѣка возможности кричать.
На другой дель, т. е. въ день сошествія св. Духа, герцогъ, не желая вставать съ постели, притворился больнымъ, и отдалъ свой кошелекъ стражамъ, чтобы они выпили за его здоровье. Стражи спросили позволенія ла-Раме, который имъ сказалъ, что они могутъ идти выпить за здоровье герцога, ибо при немъ онъ останется самъ. Стражи ушли.
Принцъ Бофоръ, оставшись съ ла-Раме на-единѣ, всталъ съ кровати, началъ одѣваться и попросилъ смотрителя помочь ему. Герцогъ одѣлся и сталъ расчесывать свои длинные волосы; въ это время вошелъ Вогримонъ, тотъ самый слуга смотрителя, который рѣшился дѣйствовать за одно съ герцогомъ. Герцогъ и онъ сдѣлали другъ другу знакъ, который означалъ, что время уже пришло. Герцогъ выхватилъ изъ-за пояса кинжалъ, приставилъ его къ горлу смотрителя, грозя убить его, если онъ только пикнетъ. Въ тоже самое время лакей всунулъ смотрителю въ ротъ засовъ; потомъ они вдвоемъ связали ему руки и ноги серебренымъ съ золотою вышивкою шарфомъ герцога, положили его на полъ, выбѣжали изъ комнаты, крѣпко притворивъ за сабою дверь, вышли на галерею, окна которой находились прямо надъ рвомъ, прикрѣпили веревочную лѣстницу къ одному изъ оконъ, и приготовились спускаться. Бофоръ хотѣлъ первый спуститься; но Вогримонъ остановилъ его, сказавъ: — Вы забыли, господинъ, нашъ уговоръ; вамъ ничего, если васъ поймаютъ въ то время, какъ вы будете спускаться въ ровъ; вамъ, конечно, ничего не сдѣлаютъ, — посадятъ опять въ тюрьму, вотъ и все! а если меня поймаютъ, то мнѣ плохо придется, пожалуй и висѣлицы не минуешь. Итакъ, я прошу позволенія спуститься первому, какъ было обѣщано! —
— Ты правъ; ну! ступай же, сказалъ герцоіъ лакею. — Вогримонъ не заставилъ себя два раза просить, вылезъ изъ окна и сталъ спускаться по веревкѣ; но какъ онъ былъ толстъ и тяжелъ, то въ пяти или шести тоазахъ[26] отъ земли веревка оборвалась, и онъ упалъ въ ровъ. Герцогъ, не теряя времени, тотчасъ полозъ въ слѣдъ за нимъ по лѣстницѣ, и дойдя до того мѣста, гдѣ веревка оборвалась, скатился по валу, и такимъ образомъ очутился на днѣ рва здравымъ и невредимымъ, гдѣ нашелъ Вогримона лежащимъ безъ памяти отъ сильнаго ушиба. Въ это самое время, съ другой староны рва показались пять или шесть человѣкъ приверженныхъ принцу, которые бросили спасающимся веревку; но и на этотъ разъ лакей, чтобы быть болѣе увѣреннымъ въ своемъ спасеніи, просилъ его перваго вытащить изъ рва. Принцъ помогъ ему завязать веревку около живота, и пріятели принца подняли его на верхъ весьма больнымъ, не только вслѣдствіе его паденія, но и отъ его подниманія, потому что, потерявъ силы, онъ не могъ пособлять себѣ ни руками, ни ногами, такъ-что, по причинѣ всей тяжести его тѣла, веревка чуть его не задушила. Бофоръ былъ вытащенъ вторымъ, и весьма удачно. Лакея посадили на лошадь, принцъ сѣлъ на другую, и всѣ поскакали къ заставѣ Вожакъ, которой шлагбаумъ герцогъ приказалъ немедленно поднять. По другую сторону, т. е. за заставой стояло человѣкъ пятьдесятъ всадниковъ, къ которымъ принцъ подскакалъ съ радости, что освободился изъ тюрьмы; черезъ нѣсколько минутъ, сопровождаемый своею свитой, Бофоръ былъ ужъ далеко отъ Венсеннскаго замка.
Женщина и маленькій мальчикъ, собиравшіе траву въ полѣ, примыкающемъ къ рву, видѣли этотъ побѣгъ. Но люди, ожидавшіе герцога Бофора, пристращали ихъ, и они не смѣли пикнуть, хотя видѣли, какъ два человѣка спускались вдоль стѣны замка по веревочной лѣстницѣ. Не успѣлъ герцогъ съ своими помощниками исчезнуть, какъ эта женщина побѣжала разсказать своему мужу обо всемъ ею видѣнномъ; мужъ пошелъ тотчасъ въ башню замка и поднялъ тревогу. Но въ башнѣ никто и не подозрѣвалъ объ этомъ происшествіи: все было въ ней, какъ и всегда, тихо, спокойно, и стражи, получивъ отъ герцога Бофора деньги, пили за его здоровье. Поэтому, никто не хотѣлъ вѣрить бѣгству герцога и всѣ называли служителя тюрьмы, пришедшаго съ такимъ извѣстіемъ, сумасшедшимъ; но онъ такъ сильно настаивалъ, его жена, пришедшая вмѣстѣ съ нимъ, такъ много представила доказательствъ и подробностей, что стражи наконецъ рѣшились, вмѣстѣ съ ними идти въ комнату герцога. Они нашли въ ней смотрителя лежащимъ на полу, со связанными руками и ногами и съ заткнутымъ ртомъ; возлѣ него лежали два обнаженные кинжала; эфесъ его шпага былъ завязанъ лентою, вѣроятно для того, чтобы онъ не могъ ее вынуть изъ ноженъ, а трость его лежала сломанная у ногъ его.
Первымъ дѣломъ стражей было вынуть изъ рта смотрителя грушу. Тогда онъ разсказалъ, какъ все случилось; но сначала думали, что онъ симъ помогалъ герцогу въ бѣгствѣ, и что онъ нарочно велѣлъ связать себя, чтобы удалить отъ себя всякое подозрѣніе. Вслѣдствіе чего, смотритель, до болѣе подробныхъ распросовъ, былъ посаженъ въ тюрьму. Впослѣдствіи его признали невиновнымъ; но тѣмъ не менѣе, онъ получилъ приказаніе продать свою должность, отчего потерпѣлъ убытокъ почти на 600 экю. Когда Бофоръ узналъ о несчастіи, постигшемъ ла-Раме, онъ немедленно заплатилъ ему эту сумму.
Извѣстіе о бѣгствѣ герцога изъ тюрьмы произвело при дворѣ различныя впечатлѣнія; но трудно было судить по наружности о чувствованіяхъ, которыя оно произвело. Королева, казалось, мало безпокоилась этимъ побѣгомъ; кардиналъ даже надъ этимъ смеялся, говоря, что г. Бофоръ сдѣлалъ очень хорошо, и что на его мѣстѣ онъ поступпилъ бы также, съ тою только разницею, что не дожидался бы такъ долго исполненія своего намѣренія. И дѣйствительно, могъ-ли кто бояться герцога, когда всѣ при дворѣ знали, что онъ не имѣетъ ни укрѣпленныхъ мѣстъ, ни денегъ. Хотя всѣ были заняты ссорами, которыхъ искалъ парламентъ, и волненіями парижской черни, но никто не думалъ, чтобы могла произойти война; сверхъ того, въ это время французскій дворъ занимало одно весьма важное событіе.
Читатели, вѣроятно, помнятъ о принужденной женитьбѣ Гастона Орлеанскаго на дѣвицѣ Гизъ, во время процесса Шале, и о смерти молодой принцессы, разрѣшившейся отъ бремени дѣвочкой, которой дали титулъ Монпансье. Эта дѣвочка выросла сначала подъ опекою королевы, которая заботилась о ней гораздо болѣе ея отца Гастона, но потомъ, будучи характера надменнаго и независимаго, она кончила тѣмъ, что совершенно вышла изъ-подъ опеки этихъ двухъ лицъ.
Первый принцъ, ухаживавшій за ней, былъ молодой принцъ Валлискій, бѣжавшій вмѣстѣ съ своею матерью во Францію, между тѣмъ какъ его отецъ, Карлъ I, боролся за свой тронъ съ парламентомъ и за свою голову съ Кромвелемъ.
Принцъ Валлискій вездѣ старался встрѣчаться съ принцессой Монпансье, какъ-то: на празднествахъ, балахъ и придворныхъ театрахъ, — ясно, что онъ былъ занятъ ею. Когда она пріѣзжала съ визитами къ англійской королевѣ, онъ встрѣчалъ ее при выходѣ изъ кареты и провожалъ обратно, и всегда со шляпою въ рукѣ, какова бы ни была погода. Скажемъ болѣе: когда однажды принцесса собиралась ѣхать къ г-жѣ Шуази, женѣ канцлера герцога Орлеанскаго, англійская королева, которой, безъ сомнѣнія, хотѣлось, чтобы бракосочетаніе этихъ молодыхъ людей совершилось, пріѣхала къ принцессѣ и желала сама убрать ей голову, что она и сдѣлала, между тѣмъ какъ молодой принцъ держалъ свѣчу. Въ этотъ день принцъ имѣлъ на себѣ портупею алаго, бѣлаго и чернаго цвѣтовъ; такого же цвѣта лентами была прикрѣплена драгоцѣнная корона принцессы. Выходя изъ кареты у подъѣзда дома г-жи Шуази, принцесса Монпансье увидѣла, что принцъ Валлискій уже ожидалъ ее тамъ, и постѣ того какъ цѣлый вечеръ былъ занятъ ею, онъ опять встрѣтитъ ее у подъѣзда Люксембургскаго дворца, гдѣ она жила съ своимъ отцомъ. Эти безпрерывныя ухаживанія заставляли думать о будущемъ сочетаніи англійскаго принца съ принцессою Монпансье.
Но не такъ смотрѣлъ на это Мазаринъ. Это происходило въ 1646 и 1647 годахъ, и дѣла Англіи шли въ это время такъ худо, что единственное вѣроятное наслѣдіе принца Валлискаго вскорѣ могло ограничиться только мщеніемъ и стараніемъ снова овладѣть престоломъ. Въ это время заговорили о бракосочетаніи принцессы съ императоромъ Максимиліаномъ, лишившимся недавно своей первой супруги, — потому ли, что дѣйствительно было съ его стороны сдѣлано предложеніе, или потому, что съ намѣреніемъ распространили объ этомъ слухъ, дабы подъ благовиднымъ предлогомъ устранить принца.
Принцесса Монпансье была честолюбива, и хотя императоръ былъ вдвое старше ея, но она съ явнымъ удовольствіемъ приняла извѣстіе объ этомъ бракѣ. Молодой принцъ Валлискій ясно видя, что императоръ, не смотря на то, что былъ старъ и некрасивъ, возьметъ верхъ надъ нимъ, юнымъ и прекраснымъ принцемъ, но не имѣющимъ трона, — отступился и оставилъ свободное поле своему знаменитому сопернику.
Этого только и хотѣли при французскомъ дворѣ; поэтому, вскорѣ перестали говорить принцессѣ, по крайней мѣрѣ оффиціэльно, объ этомъ бракосочетаніи Это было причиною великаго горя для дѣвицы Монпансье, если вѣрить тому, что она сама говоритъ по этому поводу въ своихъ запискахъ. — «Кардиналъ Мазаринъ, пишетъ она, часто говорилъ мнѣ, что выдастъ меня за-мужъ за императора, и хотя онъ ничего для этого не дѣлалъ, но безпрестанно увѣрялъ меня, что объ этомъ старается; аббатъ ла-Ривьеръ, считавшій счастіемъ угождать мнѣ, увѣрялъ меня также, что поговоритъ объ этомъ съ моимъ отцомъ и кардиналомъ. Впослѣдствіи я узнала, что все это дѣлалось для того, чтобы меня потѣшить, и мой отецъ однажды сказалъ мнѣ: „Я узналъ, что предложеніе вступить въ бракъ съ австрійскимъ императоромъ вамъ было пріятно; если это дѣйствительно правда, то я буду споспѣшествовать этому всѣми силами; но я убѣжденъ, что вы не будете счастливы въ Австріи; тамъ живутъ по-испански, притомъ же императоръ старше меня. Поэтому, мнѣ кажется, что на это предложеніе вамъ льститься вовсе не нужно, и я думаю, что вы были бы счастливы только въ Англіи, если дѣла тамъ поправятся, или въ Савойи“. — Я отвѣчала ему, что я желала бы выйдти за императора и, что это выборъ собственно мой, что я просила кардинала и ла-Ривьера принять участіе въ моемъ намѣреніи; что дѣло шло не о молодомъ и любезномъ человѣкѣ и, что я всегда думала болѣе о положеніи въ свѣтѣ, чѣмъ о самой особѣ. Однако, мои желанія не тронули никого изъ тѣхъ, отъ которыхъ зависитъ успѣхъ этого дѣла, и мнѣ досталось отъ всего въ удѣлъ только неудовольствіе слышать, какъ объ этомъ еще долго толковали.»
Въ то время, когда принцесса Монпансье начала догадываться, что можетъ быть отецъ ея, — который, не имѣя собственнаго состоянія, управлялъ огромными имѣніями своей дочери, для собственной выгоды не желаетъ выдать ее за-мужъ, — Виллармонъ, человѣкъ прекраснѣйшихъ и благороднѣйшихъ правилъ, капитанъ гвардіи и другъ одного изъ ея приверженцевъ, по имени Сожона, былъ взятъ во Фландріи въ плѣнъ генераломъ Пикколомини, который, продержавъ его нѣсколько мѣсяцевъ въ плѣну, позволилъ ему на честное слово возвратиться во Францію. Передъ его отъѣздомъ генералъ далъ ему обѣдъ, и какъ чужестранцы обыкновенно любятъ поговорить о’своей отчизнѣ, то онъ, между прочимъ, свелъ разговоръ на французскій дворъ. Тутъ естественно сталъ онъ говорить о принцессѣ Монпансье, хвалить ея характеръ и красоту. — Да, да, сказалъ Пикколомини, — мы ее знаемъ по крайней мѣрѣ по-наслышкѣ, и были бы очень счастливы имѣть у себя такую принцессу, какъ она. —
Такое мнѣніе человѣка искренно преданнаго эрцгерцогу Леопольду-Вильгельму, казалось болѣе чѣмъ предложеніемъ. По этой причинѣ, слова эти поразили Виллармона, который передалъ ихъ Сожону; они вскружили голову послѣднему, и онъ съ той минуты только и думалъ о бракѣ принцессы съ эрцгерцогомъ..
Сначала эти извѣстія, мало впрочемъ достовѣрныя, переданныя принцессѣ Монпансье, не произвели на нее большаго впечатлѣнія, ибо она не переставала думать о бракѣ съ императоромъ; но чрезъ нѣсколько времени разнесся слухъ, что императоръ женится на эрцгерцогинѣ тирольской, и принцесса, съ досады, начала болѣе довѣряться предположеніямъ Сожона. До чего эта интрига доходила неизвѣстно, ибо принцесса, которая одна могла обо всемъ разсказать, отпиралась отъ всего; но однажды утромъ Сожонъ былъ арестованъ, и ввечеру того же дня заговорили тайкомъ, что эрцгерцогъ намѣренъ похитить принцессу.
Оставалось только знать — согласна ли была сама принцесса на это похищеніе? но въ этомъ тогда только перестали сомнѣваться, когда узнали, что она содержалась подъ карауломъ въ своихъ комнатахъ, и что на другой день ей велѣно было явиться, какъ бы на судъ, предъ королевою, кардиналомъ и герцогомъ Орлеанскимъ, ея отцомъ.
Можно себѣ представить, какое впечатлѣніе произвелъ подобный слухъ при дворѣ, гдѣ сама королева подавала всѣмъ строгій примѣръ набожности! хотя коадъюторъ два раза представлялся королевѣ и кардиналу съ извѣстіемъ, что волненія въ народѣ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе усиливаются, но королева такъ была занята вопросомъ по дѣлу принцессы Монпансье, что ни на нее, ни на кардинала, слова коадъютора не произвели того впечатлѣнія, котораго заслуживало подобное донесеніе.
Дѣло въ томъ, что королева и Мазаринъ, которые смотрѣли, или старались смотрѣть на вещи не съ той точки зрѣнія, съ какой надлежало на нихъ смотрѣть, не считали коадъютора столь важнымъ лицомъ, какимъ онъ началъ дѣлаться на самомъ дѣлѣ. И то правда, что съ перваго взгляда въ особѣ его было нѣчто грубое; это былъ маленькій человѣкъ, худо сложенный, который ничего не умѣлъ ловко дѣлать руками, не взрачный, писалъ такъ худо, что трудно было разобрать его почеркъ и никогда не могъ провести прямой линіи; кромѣ того, онъ былъ такъ близорукъ, что за четыре шага не могъ отличить предмета, такъ-что онъ и г. Дюквильи, его родственникъ, бывшій также очень близорукимъ, назначивъ однажды другъ-другу на одномъ дворѣ свиданіе, прогуливались по немъ болѣе четверти часа, не замѣчая одинъ другаго, и они никогда не узнали бы другъ-друга, еслибы случайно послѣ довольно долгаго ожиданія не встрѣтились на порогѣ дверей, весьма недовольные другъ-другомъ.
Между тѣмъ, парламентъ продолжалъ свои пренія, и два человѣка, Петръ Бруссель, совѣтникъ уголовной палаты, и Бланменль, начальникъ слѣдственной коммцсіи, болѣе всѣхъ противились видамъ правительства; а потому по мѣрѣ того, какъ они навлекали на себя королевскую немилость, естественно они возвышались въ мнѣніи народа. Но между волнующимися партіями произошелъ какъ бы родъ нѣкотораго перемирія, ибо въ это время взоры всѣхъ были обращены на границу. Принцъ Конде, принявъ послѣ смерти отца своего его имя, поѣхалъ въ армію и можно было за ранѣе предвидѣть, что по расположенію обоихъ главнокомандующихъ противуположными силами, между ними не замедлитъ завязаться рѣшительное дѣло.
Исходъ этого дѣла долженъ былъ произвести большое вліяніе на умы. Если принцъ Конде проигралъ бы сраженіе, то дворъ, нуждаясь для продолженія войны въ людяхъ и деньгахъ, принужденъ былъ бы тогда отдаться въ руки парламента; но если бы принцъ остался побѣдителемъ, то дворъ могъ бы громко говорить о побѣдѣ.
Въ то время, какъ та, такъ и другая сторона съ любопытствомъ ожидали вѣстей изъ арміи, 23 августа пріѣхалъ въ Парижъ изъ Арраса человѣкъ, который объявилъ кардиналу, что въ день его отъѣзда пушечные выстрѣлы раздавались ежеминутно, что слѣдовательно съ непріятельской арміей, начался рѣшительный бой. Это важное извѣстіе сдѣлалось еще болѣе пріятнымъ, когда онъ присовокупилъ, что никто не возвращался съ границы: это было знакомъ побѣды принца; ибо если бы сраженіе было проиграно, то можно было бы встрѣтить много дезертировъ и раненыхъ.
Это извѣстіе пришло въ Парижъ въ восемь часовъ утра; кардиналъ немедленно послалъ за маршаломъ Вильруа и приказалъ разбудить ея величество, чтобы сообщить ей эту новость. Хотя въ этомъ разсказѣ не было ничего достовѣрнаго, однако одно вѣроятіе его достаточно было для того, чтобы произвести при всемъ дворѣ большую радость, ибо это извѣстіе считали справедливымъ по той собственно причинѣ, что чувствовали необходимость побѣды.
Прошелъ цѣлый день, а между тѣмъ другаго извѣстія, подтверждающаго первое, не приходило, и дворъ, который, сначала радовался, сталъ уже сомнѣваться въ успѣхѣ тѣла; но въ полночь пріѣхалъ въ Парижъ графъ Шатильонъ, посланный черезвычайнымъ курьеромъ отъ имени принца Конде, который отправилъ его ко двору прямо съ поля сраженія. Непріятель былъ совершенно разбитъ, оставилъ на мѣстѣ 9,000 убитыхъ и обратился въ бѣгство, оставивъ весь свой багажъ и часть своей артиллеріи французамъ; такимъ образомъ, французская армія одержала рѣшительную побѣду надъ сильнымъ непріятелемъ при Ланѣ (Lens).
Всѣмъ очень хотѣлось знать, какое впечатлѣніе произведетъ на королевскій домъ это извѣстіе, а въ особенности на коадъютора, человѣка мало приверженнаго кардиналу и его партіи. За три или четыре дня до этого, онъ явился къ королевѣ и донесъ ей, что умы начинаютъ все болѣе и болѣе волноваться; но въ это время кардиналъ Мазаринъ перебилъ его рѣчь слѣдующей краткой нравоучительной басней:
— Господинъ коадъюторъ, сказалъ министръ съ своей хитрой улыбкой и съ тѣмъ итальянскимъ удареніемъ и выговоромъ, отъ которыхъ онъ никогда не могъ отъучиться: — въ тѣ времена, когда говорили звѣри, одинъ волкъ съ клятвою увѣрялъ стадо овецъ, что онъ защититъ его противъ другихъ волковъ въ томъ случаѣ, если каждое утро изъ этого стада будетъ приходить одна овца лизать рану, которую онъ получилъ отъ….
Но коадъюторъ, догадываясь о концѣ притчи, прервалъ министра большимъ поклономъ и удалился. И такъ, безпокойный аббатъ былъ, съ своей стороны, въ худыхъ отношеніяхъ съ дворомъ, и не удивительно, что принявъ всевозможныя мѣры, какъ онъ самъ сознавался, желалъ знать какое дѣйствіе произвела на дворъ побѣда при Ланѣ.
На другой день, т. е. 24 августа, онъ снова явился во дворецъ, желая, въ столь важномъ случаѣ, судить о дѣлѣ по своимъ собственнымъ впечатлѣніямъ. Коадъюторъ засталъ королеву почти безъ ума отъ радости, — такъ она была довольна извѣстіемъ, привезеннымъ ей графомъ Шатильономъ; но кардиналъ, умѣя болѣе управлять собою, сохранилъ свой обыкновенный видъ, и подходя съ какою-то особенною благосклонностью къ коадъютору, — чего прежде давно, впрочемъ, не было, сказалъ: — Господинъ коадъюторъ, и вдвойнѣ радуюсь счастливому извѣстію, которое мы получили съ границы; во-первыхъ, оно служитъ для блага Франціи, во-вторыхъ, теперь можно показать господамъ членамъ парламента, какъ мы воспользуемся этою побѣдою. —
Эти слова были съ такимъ простодушіемъ произнесены министромъ, что коадъюторъ, который вообще былъ не довѣрчивъ къ кардиналу, вышелъ изъ дворца съ полнымъ убѣжденіемъ, что хитрый кардиналъ говорилъ то, что думалъ. Поэтому, на другой день, въ день св. Людовика, онъ говорилъ проповѣдь о томъ, что король долженъ заботиться о большихъ городахъ, и что большіе города должны быть за это обязаны королю.
Благодарственное молебствіе, за одержанную надъ непріятелемъ побѣду при Ланѣ, было назначено 26-го августа. По заведенному порядку, гвардейцы были разставлены отъ Пале Ройяля до собора Парижской-Богоматери; потомъ, когда король вошелъ въ храмъ, гвардію выстроили въ три баталіона на площадяхъ Дофинской и Королевской. Народъ удивлялся зачѣмъ эти солдаты были въ полномъ вооруженіи, чего прежде при церемоніяхъ никогда не бывало, и сталъ подозрѣвать, что тутъ что нибудь затѣвается или противъ него, или противъ его защитниковъ.
И дѣйствительно, народъ не ошибся въ своемъ мнѣніи: г. Коммингъ, одинъ изъ четырехъ капитановъ гвардіи, получилъ приказаніе арестовать президента Бланмениля, президента Шартона и совѣтника Брусселя; какъ изъ трехъ означенныхъ лицъ, Бруссель былъ лицо, если не самое важное, то по крайней мѣрѣ самое популярное и уважаемое народомъ, то Коммингъ рѣшился лично арестовать его, поручивъ двумъ изъ своихъ унтеръ-офицеровъ отправиться къ Бланмевилю и Шартону. Коммингъ, ожидая послѣдняго приказанія, стоялъ у дверей церкви. Королева, выходя изъ церкви, сдѣлала ему знакъ подойти къ ней и сказала ему въ полголоса: Ступайте, и да поможетъ вамъ Богъ! —
Коммингъ поклонился и сталъ приготовляться исполнить приказаніе; тогда Телліе, государственный секретарь, какъ-бы желая ободрить его, подошелъ къ нему и сказалъ: — Смѣлѣе! не робѣйте! все готово… они у себя. —
Коммингъ отвѣчалъ, что онъ ожидаетъ только возвращенія одного изъ своихъ подчиненныхъ, которому онъ далъ нѣкоторыя предварительныя приказанія, чтобъ приступить къ дѣлу, и оставался съ своимъ отрядомъ гвардейцевъ передъ дверями церкви. по какъ было обыкновеніе, что тѣлохранители всегда слѣдовали за королемъ, то эта позиція Комминга возбудила въ народѣ, уже лишившемся довѣрія, нѣкоторое безпокойство, и страхъ началъ все болѣе и болѣе увеличиваться; тогда прохожіе, зѣваки и зрители составили между собою кружки и начали слушать и смотрѣть что будетъ. Коммингъ принялъ всевозможныя мѣры предосторожности для того, чтобы устранить всякое подозрѣніе. Причиною его замедленія было то, что онъ, посадивъ одного пажа и офицера въ свою карету, велѣлъ имъ, въ сопровожденіи четырехъ человѣкъ гвардейцевъ, ѣхать къ дому Брусселя, и когда онъ, Коммингъ, покажется въ улицѣ, подъѣхать каретѣ къ ворогамъ дома совѣтника съ открытыми дверцами. И дѣйствительно, когда по его разсчету время, нужное для исполненія его приказаній, прошло, онъ, оставивъ свою команду, одинъ отправился въ улицу, въ которой жилъ Бруссель. Увидя его, офицеръ и пажъ исполнили полученное приказаніе. Коммингъ подъѣхалъ къ дому совѣтника и началъ стучать въ дверь; мальчикъ, слуга Брусселя, отворилъ дверь, ничего не подозрѣвая; Коммингъ поставилъ у двери двухъ гвардейцевъ, а съ другими двумя вошелъ въ квартиру Брусселя. Коммингъ засталъ совѣтника за столомъ съ своимъ семействомъ, оканчивающимъ обѣдъ. Можно себѣ представить, какое впечатлѣніе произвелъ на всѣхъ видъ гвардейскаго капитана! Женщины встали изъ-за стола, Бруссель одинъ по поднимался съ своего стула.
— Милостивый государь, началъ Коммингъ, — я имѣю отъ короля предписаніе взять васъ, — вотъ оно; вы даже можете его прочитать; какъ для васъ, такъ и для меня будетъ лучше, если вы не будете мѣшкать и тотчасъ-же отправитесь со мною.
— Но, позвольте узнать, сказалъ Бруссель, — за какое преступленіе король арестуетъ меня?
— Вы понимаете, господинъ Бруссель, отвѣчалъ Коммингъ, подходя ближе къ совѣтнику, — что не капитану гвардіи освѣдомляться о подобныхъ дѣлахъ, которыми занимаются приказные люди: я имѣю повелѣніе васъ арестовать, и я васъ арестую.
И при этихъ словахъ онъ протянулъ къ Брусселю руку, съ намѣреніемъ взять его, ибо зналъ, что ему не слѣдовало терять времени.
Но въ это самое время старая служанка, видя, что пришли взять подъ арестъ ея барина, подбѣжала къ окну, выходившему на улицу и начала что есть силы кричать: — Караулъ! караулъ! моего барина берутъ! караулъ! помогите!
Потомъ, когда она замѣтила, что ея крики услышали, и что сосѣди начали суетиться, она бросилась къ дверямъ, загородила ихъ собою, и стала кричать: — Нѣтъ, вы не увезете совѣтника, мы не дадимъ его вамъ въ руки. Караулъ! помогите!
Служанка кричала такъ сильно, что когда Коммингъ сошелъ съ своимъ арестантомъ съ лѣстницы и когда Брусселя, котораго силою тащили изъ дома, втолкнули въ карету, экипажъ былъ уже окруженъ двадцатью или болѣе человѣками, которые говорили, что нужно обрѣзать у лошадей постромки и воспрепятствовать арестованію ихъ покровителя.
Коммингъ видѣлъ, что ему нужно было дѣйствовать рѣшительнѣе. Онъ бросился на толпу; толпа разступилась, но не разбѣжалась. Коммингъ возвратился къ каретѣ, сѣлъ въ нее, захлопнулъ дверцы и приказалъ кучеру ѣхать, между тѣмъ какъ четыре гвардейца шли впереди, чтобы прокладывать дорогу. Но не успѣли они пройти и двадцати шаговъ, какъ увидѣли при первомъ поворотѣ въ улицу растянутыя поперегъ ея цѣпи. Нужно было поворотить карету и ѣхать по другой дорогѣ. Но тутъ не обошлось безъ драки; однако же, какъ въ это время народъ не привыкъ еще къ уличнымъ стычкамъ и очень боялся солдатъ, особливо гвардейцевъ, которыхъ уважалъ болѣе чѣмъ другихъ, потому-что они всегда сопровождали короля, то онъ сперва очень слабо сопротивлялся, и далъ каретѣ выѣхать на набережную; но здѣсь волненіе сдѣлалось уже по серьезнѣе. Люди, находившіеся у Брусселя и которыхъ не могли арестовать вмѣстѣ съ нимъ, подстрекаемые старою служанкою, разсѣялись по улицамъ и во всю мочь стали кричать: къ намъ! на помощь! Въ гвардейцевъ начали бросать каменьями, лошадей останавливали на каждомъ шагу; наконецъ, когда дорога не много поочистилась, Коммингъ приказалъ кучеру ѣхать въ галопъ; къ несчастію, когда лошади помчались въ галопъ, подъ колесо попался большой камень и карета опрокинулась; за этимъ паденіемъ тотчасъ послѣдовалъ со всѣхъ сторонъ сильный крикъ, и народъ, подобно стаѣ хищныхъ птицъ, налетѣлъ на опрокинутую карету. Коммингъ думалъ уже, что онъ погибъ; но, выскочивъ изъ дверецъ, онъ замѣтилъ блескъ ружей роты гвардейцевъ, шедшихъ къ тому мѣсту, гдѣ происходили эти безпорядки. Онъ тотчасъ обнажилъ свою шпагу и, ставъ на карету для того, чтобы могли его видѣть издали, закричалъ: «Ко мнѣ, товарищи, на помощь!» Гвардейцы, узнавъ по мундиру и голосу своего начальника, бѣглымъ шагомъ пустились къ нему, разогнали народъ и окружили опрокинутую карету. Но, кромѣ того, что было сломано колесо, перерѣзаны были и постромки; слѣдовательно карета не могла ѣхать далѣе. Въ это время Коммингъ замѣтилъ другую карету, сидѣвшіе въ которой остановились для того, чтобъ посмотрѣть на шумъ; онъ шепнулъ гвардейскому сержанту, и тотъ съ десятью солдатами бросился къ этой каретѣ, принудилъ, не смотря на сопротивленіе, выйти изъ нея сидѣвшихъ въ ней, и карету привелъ къ Коммингу. Тогда въ глазахъ народа, котораго старались держать въ отдаленіи, и котораго ярость все болѣе и болѣе увеличивалась, вытащили Брусселя изъ сломавшейся кареты и посадили въ другую, которая тотчасъ же отправилась по дорогѣ къ Пале-Ройялю. Карета, оставленная Коммингомъ, была разломана въ куски народомъ; но это несчастное арестованіе послѣдовало, по видимому, въ недобрый часъ, потому-что какъ только въѣхали въ улицу Сент-Оноре, то и эта карета сломалась. Тогда народъ видя, что ему представляется случай употребить послѣднее усиліе, бросился снова на гвардейцевъ, такъ-что въ этотъ разъ пришлось уже его отгонять прикладами ружей и тесаками, при чемъ многіе были ранены. Пролитая кровь не только не испугала бунтовщиковъ, но еще болѣе увеличила ихъ ярость: со всѣхъ сторонъ послышались угрозы смерти; граждане начали выходить изъ своихъ домовъ съ галебардами, другіе стояли у своихъ оконъ съ ружьями; одинъ гвардеецъ былъ раненъ выстрѣломъ изъ ружья. Въ эту минуту, къ счастію Комминга, не знавшаго уже какъ далѣе везти своего арестанта, явилась карета, посланная дядею его Гито. Коммингъ бросился въ нее, таща за собою и арестанта; свѣжія и сильныя лошади помчались въ галопъ. Они пріѣхали къ тому мѣсту, гдѣ позади Тюйльери ожидали ихъ другія свѣжія лошади, и, отдѣлавшись наконецъ отъ черни, пустились во всю прыть въ Сен-Жерменъ, откуда арестанта хотѣли препроводить въ Седанъ.
Въ тоже самое время Блаимениль и Новіонъ были отправлены въ Венсеннь.
Понятно, что послѣ смятенія, причиненнаго арестованіемъ старичка Брусселя, какъ его называли современные писатели, слухъ объ этомъ происшествіи тотчасъ же распространился по всему Парижу. Это возбудило въ народѣ сперва печаль, потомъ привело его въ ярость.
Можно было подумать, что всякій лишился отца, брата, друга или покровителя. Вдругъ всѣ поднялись. Мятежъ распространился быстро изъ улицы въ улицу, на подобіе морскаго прилива: всѣ бѣгали, кричали, торговцы запирали лавки, сосѣди спрашивали другъ у друга, есть ли у нихъ оружіе, и тѣ, которые его имѣли, снабжали не имѣвшихъ, то пиками, то галебардами, то ружьями. Коадъюторъ, обѣдавшій съ тремя канониками церкви Парижской Богоматери, по имени Шапеленемъ, Гомбервилемъ и Ило, спрашивалъ о причинѣ смятенія, и узналъ, что королева, выходя изъ церкви, приказала арестовать Брусселя, Бланмениля и Невіона. Это извѣстіе мало согласовалось съ обѣщаніемъ, которое ему дано было на-канунѣ при дворѣ, и потому, сильно встревожило его. Коадъюторъ, не снимая даже одежды, въ которой служилъ обѣдню, т. е. ни кафтана съ узкими рукавами, ни своей короткой мантіи, вышелъ изъ дома; но не успѣлъ онъ дойти до площади Новаго-Рынка, какъ увидѣлъ себя окруженнымъ многочисленною толпою. Народъ узналъ его и сталъ кричать, чтобы ему возвратили Брусселя. Коадъюторъ выбрался изъ толпы и, вставъ на тумбу, объявилъ, что идетъ въ Лувръ просить королеву о помилованіи. Подходя къ Новому-мосту онъ встрѣтился съ маршаломъ ла-Мейльере, ѣхавшимъ впереди отряда гвардейцевъ. Хотя маршалъ видѣлъ только мальчишекъ, которые издѣвались надъ его солдатами и бросали въ нихъ каменья, но былъ однако же въ большомъ затрудненіи, потому-что не только слышалъ начинавшуюся вдали грозу, но и видѣлъ, что она готова была уже разразиться. Коадъюторъ и маршалъ по-пріятельски поздоровались; маршалъ разсказалъ ему подробно обо всемъ случившемся; съ своей стороны, коадъюторъ сказалъ ему, что онъ отправляется въ Пале-Ройяль поговорить объ этомъ дѣлѣ съ королевою. Маршалъ согласился ѣхать съ нимъ вмѣстѣ, рѣшившись ничего не скрыть отъ королевы и министра. Во время своего переѣзда отъ Новаго-моста до Пале-Ройяля они были сопровождаемы болѣе чѣмъ тысячью мужчинъ и женщинъ, которые неистово кричали: Брусселя намъ! Брусселя! Брусселя!
Прибывъ во дворецъ, коадъюторъ и маршалъ нашли королеву въ ея большомъ кабинетѣ; при ней находились — герцогъ Орлеанскій, кардиналъ Мазаринъ, герцогъ Лонгвиль, маршалъ Вильруа, аббатъ ла-Ривьеръ, гг. Ботрю, Пожавъ и Гито, капитанъ гвардіи. Ея величество приняла коадъютора ни ласково, ни сухо, ибо она слишкомъ была горда, чтобы раскаиваться въ томъ, что она сдѣлала; что касается до кардинала, то онъ, казалось, совершенно забылъ о томъ, что говорилъ наканунѣ.
— Ваше величество, сказалъ коадъюторъ, — я пришелъ, по моей обязанности, получить отъ васъ приказанія и споспѣшествовать всѣмъ, что только въ моей власти, спокойствію вашего величества. —
Королева сдѣлала головою небольшой знакъ удовольствія, но такъ какъ находившіеся при ней ла-Ривьеръ, Ножанъ и Ботрю замѣтили, что на этотъ бунтъ не стоитъ обращать вниманія по его маловажности, то она не сочла нужнымъ изъявить коадъютору за его предложеніе особенной благодарности. Маршалъ ла-Мешьере разсердился на безразсудныя насмѣшки царедворцевъ, которые не знали, или притворялись, будто не знаютъ всей важности положенія дѣлъ, и сталъ увѣрять королеву въ опасности, угрожающей столицѣ, въ справедливости чего сослался на коадъютора. Коадъюторъ, который былъ свидѣтелемъ сцены на площади Новаго-Рынка, не имѣлъ причины скрывать истины и высказалъ ее вполнѣ, увѣряя, что волненіе въ народѣ сильно, и что по всей вѣроятности, оно сдѣлается еще сильнѣе, слѣдовательно и опаснѣе. На эти слова кардиналъ улыбнулся презрительно, и королева съ гнѣвомъ сказала: — Господинъ коадъюторъ, думаетъ, что могутъ взбунтоваться уже значитъ бунтовать! Это сказки, которыя любятъ разсказывать тѣ, которые благопріятствуютъ народнымъ волненіямъ. Но, будьте спокойны, — власть королевы съумѣегъ возстановить порядокъ! —
Тогда кардиналъ, видя, что королева зашла слишкомъ далеко и что коадъюторъ весь перемѣнился въ лицѣ отъ послѣднихъ словъ регентши, съ притворною ласкою сказалъ въ свою очередь: — Государыня, желательно, чтобы всѣ говорили съ такимъ чистосердечіемъ, какъ г. коадъюторъ: онъ боится за свою паству, опасается за благосостояніе города, боится за власть вашего величества; я вполнѣ увѣренъ, что опасность не такъ велика, какъ онъ ее себѣ представляетъ; но я также вѣрю, что она дѣйствительно показалась такою, какою онъ ее описываетъ и что онъ говоритъ по совѣсти. —
Королева поняла, что этимъ хотѣлъ сказать кардиналъ; поэтому, она тотчасъ перемѣнила тонъ и начала благодарить коадъютора, который, притворяясь, что вѣритъ ей, отвѣчалъ на все низкимъ поклономъ. Ла-Ривьеръ, увидя это, пожалъ плечами и сказалъ на-ухо Ботрю: Вотъ что значитъ не быть здѣсь день и ночь! коадъюторъ вѣдь не глупъ, кажется, а вы видите, онъ повѣрилъ тому, что сказала ему королева. — Дѣло въ томъ, что всѣ находившіеся въ кабинетѣ играли въ это время комедію: королева притворялась спокойною, а сама пылала гнѣвомъ; кардиналъ показывалъ видъ, что ничего не боится, а внутренно трепеталъ; коадъюторъ представлялся легковѣрнымъ, а между тѣмъ-былъ такимъ на самомъ дѣлѣ; герцогъ Орлеанскій казался озабоченнымъ, а между тѣмъ былъ и въ этомъ случаѣ столько же безпеченъ, какъ и во всѣхъ другихъ; герцогъ Лонгвиль казался весьма печальнымъ, а внутренно радовался; маршалъ Вильруа, казалось, былъ веселъ, а минуту спустя со слезами на глазахъ сознался, что государству грозитъ погибель; наконецъ Ботрю и Ножанъ шутили и, чтобъ потѣшить королеву, передразнивали старую служанку Брусселя, какъ она одушевляла народъ къ бунту, хотя они и очень хорошо знали, что, напротивъ того, за трагедіей обыкновенно слѣдуетъ комедія, а на этотъ разъ, за комедіей можетъ послѣдовать трагедія. Одинъ только аббатъ ла-Ривьеръ былъ твердо убѣжденъ, что все это возмущеніе было ни что иное, какъ скоро-проходящій дымъ.
Это притворство заразило даже самого маршала ла-Мейльере, который пришелъ съ коадъюторомъ для того, чтобы высказать истину; но, видя на всѣхъ лицахъ истинное или притворное спокойствіе, устыдился, что онъ было струсилъ, и принялъ на себя видъ храбреца. Въ это самое время дверь растворилась снова и въ кабинетъ ея величества вошелъ подполковникъ гвардіи съ донесеніемъ, что народъ все болѣе и болѣе ожесточается и угрожаетъ нападеніемъ на солдатъ. Но маршалъ, который не любилъ, если ему противорѣчили, вышелъ изъ себя и вмѣсто того, чтобы возвратиться къ первому своему мнѣнію, сталъ просить, чтобы ему позволили принять подъ свое начальство всѣ четыре баталіона гвардіи, взять съ собою всѣхъ придворныхъ, которыхъ онъ найдетъ, и всѣхъ солдатъ, которыхъ онъ встрѣтитъ на дорогѣ, увѣряя, что съ этими силами онъ легко разсѣетъ взбунтовавшуюся чернь. Королева, которая по инстинкту всегда любила употреблять сильныя мѣры, немедленно согласилась на его предложеніе; но такъ какъ дѣйствовать такимъ образомъ было опасно, то вся комедія тотчасъ прекратилась и только маршалъ ла-Мейльере и королева остались одни при своемъ мнѣніи; однако, и ихъ жаръ нѣсколько остылъ. Въ это время явился въ комнату канцлеръ Сегюіе съ блѣднымъ и встревоженнымъ лицомъ; взоры всѣхъ устремились на него, и сама королева не могла удержаться, чтобы не воскликнуть:
— Что случилось? господинъ канцлеръ.
Хотя канцлеръ не привыкъ говорить правду, но на этотъ разъ взялъ верхъ надъ своею привычкою и объявилъ, что народъ сильно бунтуетъ, — а какъ у страха глаза бываютъ велики, то представилъ видѣнныя имъ сцены страшнѣе, чѣмъ онѣ на самомъ дѣлѣ были. Это извѣстіе расположило всѣхъ къ мыслямъ болѣе миролюбивымъ, какъ въ свою очередь вошелъ г. Сантерръ. Будучи на столько же спокоенъ, на сколько канцлеръ былъ встревоженъ, онъ увѣрялъ, что горячность въ народѣ начала остывать, что народъ вовсе и не брался за оружіе, какъ это сначала думали, и что при небольшомъ терпѣніи все уладится само собою.
Ободренные этимъ всѣ тотчасъ пристали къ мнѣнію королевы и маршала, состоявшему въ томъ, чтобы употребить силу къ подавленію мятежа. Но въ этой нерѣшительности терялось драгоцѣнное время, въ которомъ, можно сказать, заключалось нѣкоторымъ образомъ спасеніе государства. Тогда старикъ Гито, человѣкъ не отличавшійся большимъ умомъ, но о которомъ королева знала, что онъ одинъ изъ преданнѣйшихъ ея слугъ, сталъ говорить хриплымъ своимъ голосомъ, что такъ или иначе, а надобно будетъ приступитъ къ дѣлу, что только однимъ дуракамъ и злонамѣреннымъ людямъ простительно спать при такомъ положеніи дѣлъ. — Но, позвольте спросить, сказалъ грубо Мазаринъ, обращаясь къ Гито, котораго онъ никогда не любилъ, — въ чемъ же состоитъ ваше мнѣніе? — Мое мнѣніе, сударь, отвѣчалъ Гито, — состоитъ въ томъ, чтобы этого плута Брусселя возвратить живаго или мертваго тѣмъ, которые его требуютъ. — Господинъ коадъюторъ, продолжалъ Мазаринъ, — что вы скажете на счетъ мнѣнія г. Гиго? — Я думаю, господинъ кардиналъ, отвѣчалъ коадъюторъ, — что въ мнѣніи капитана есть и хорошая и худая сторона; я думаю, нужно возвратить Брусселя, но живымъ, а не мертвымъ. — Его возвратить! воскликнула королева, покраснѣвъ отъ гнѣва: — возвратить его этимъ канальямъ, которые его требуютъ?… нѣтъ! я лучше соглашусь задушить его моими собственными руками, и не только его, но, прибавила она, схвативъ почти за горло коадъютора, — но и тѣхъ, которые….
При эгий необдуманной выходкѣ кардиналъ сказалъ ей нѣсколько словъ на ухо; королева опустила руки и слегка улыбнулась:
— Какъ я глупо сдѣлала, что такъ разгорячилась, сказала она; — простите меня, господинъ коадъюторъ.
Въ это самое время вошелъ гражданскій губернаторъ Дрё д’Обрё съ такою смертною блѣдностію на лицѣ, что даже на итальянскомъ театрѣ, говоритъ коадъюторъ, не представляютъ страхъ такъ хорошо и наивно, и сталъ разсказывать о томъ, что съ нимъ случилось по дорогѣ отъ его квартиры до Пале-Ройяля, — объ угрозахъ мятежниковъ и о томъ, что, по его мнѣнію, этотъ день не пройдетъ безъ всеобщаго возстанія въ городѣ. Страхъ, какъ язва, заразителенъ: ужасъ губернатора, такъ хорошо выражавшійся его блѣдностію, тѣлодвиженіями и дрожаніемъ голоса, овладѣлъ всѣми присутствующими. Мятежная толпа народа представилась уже, не только глазамъ кардинала, но и самой королевѣ, не пустымъ, забавнымъ сборищемъ, а грозною массою. Тогда всѣ сознались, что дѣло требуетъ серьёзнаго разсмотрѣнія; составили на-скоро совѣтъ, въ которомъ каждому было позволено высказать свое мнѣніе. Но такъ какъ коадъюторъ, маршалъ Вильруа и маршалъ ла-Мейльере поддерживали мнѣніе Гито, т. е. чтобы Бруссель былъ возвращенъ народу, то Мазаринъ утвердилъ это мнѣніе, но прибавилъ, что ранѣе завтрашняго утра его возвратить нельзя, потому-что онъ находится за городомъ. Понятно, что этимъ способомъ онъ хотѣлъ выиграть время; что если народъ не перестанетъ бунтоваться, ему отдадутъ совѣтника; но что, если онъ разсѣется, то примутъ болѣе сильныя мѣры къ обузданію его ярости, и забудутъ, конечно, о томъ, что было ему обѣщано. Тогда кардиналъ сказалъ коадъютору, что никто лучше его не можетъ сообщить народу этого добраго извѣстія, что народъ, безъ сомнѣнія, приметъ его гораздо лучше отъ него, чѣмъ отъ кого-либо другаго, потому-что онъ нѣкоторымъ образомъ былъ его депутатомъ. Коадъюторъ ясно видѣлъ, что ему разставляютъ сѣти и требовалъ письменнаго обѣщанія, но смотря на то, что такое требованіе было съ его стороны дерзостью; но ла-Мейльере увелъ его, и царедворцы желая, чтобъ онъ скорѣе вышелъ къ народу, говорили ему въ слѣдъ, что это было безполезно, потому-что онъ имѣлъ слово королевы, которое, говорили они, стоило болѣе всѣхъ письменныхъ обѣщаній.
Не таково было мнѣніе коадъютора, который видѣлъ, что чрезъ возложенное на него порученіе онъ можетъ потерять народную къ себѣ любовь, ибо его дѣлали орудіемъ лжи и обмана. Онъ снова было хотѣлъ воротиться и возобновить свое требованіе, но королева уже вышла изъ комнаты, и принцъ Гастонъ Орлеанскій, толкая его тихонько обѣими руками, сказалъ ему самымъ ласковымъ голосомъ: Ступайте, господинъ коадъюторъ, — ступайте спасать государство. —
Солдаты королевской гвардіи подхватили его на руки и снесли до самыхъ воротъ Пале-Ройяля, говоря: — Вы только одни можете поправить зло, господинъ коадъюторъ: идите, идите!
Коадъюторъ вышелъ на улицу и, окруженный снова толпою народа, чрезъ которую старался пробраться, началъ ее благословлять. Но не того ждалъ народъ; въ толпѣ стали раздаваться громкіе крики: Брусселя! Брусселя! возвратите намъ Брусселя! — Коадъюторъ рѣшился ничего не обѣщать, ибо зналъ, что обѣщанія его не будутъ исполнены, и потому продолжалъ благословлять народъ; но въ это время маршалъ ла-Мейльере, во главѣ отряда гвардейской легкой кавалеріи, подъѣхалъ къ толпѣ съ обнаженною шпагой и закричалъ: — Да здравствуетъ король!…. и свобода Брусселю!
Но такъ-какъ мятежники видѣли только его обнаженную шпагу и не слышали послѣднихъ его словъ, то его жестъ и его слова не только не успокоили ихъ, но еще болѣе воспламенили. Толпа закричала: — къ оружію! одинъ драгунъ, съ саблею въ рукѣ, даже бросился на маршала; маршалъ убилъ его на-повалъ выстрѣломъ изъ пистолета. Тогда крики въ народѣ удвоились; со всѣхъ сторонъ бунтовщики бросились къ оружію. Народъ, провожавшій коадъютора до самаго Пале-Ройяли и ожидавшій у воротъ его выхода, шелъ съ нимъ, или лучше сказать, несъ его до самаго Трагуарскаго перекрестка, гдѣ онъ опять встрѣтился съ маршаломъ ла-Мейльере, вступившимъ въ рукопашный бой съ многочисленною толпою черни, которая загородила ему дорогу, и на огонь его легкой кавалеріи отвѣчала довольно сильною ружейною пальбою. Тогда коадъюторъ, надѣясь, что какъ тѣ, такъ и другіе уважать его достоинство и его пастырскую одежду, бросился между сражающихся, чтобы остановить кровопролитіе. Дѣйствительно, маршалъ, который начиналъ приходить въ весьма затруднительное положеніе, съ радостію воспользовался этимъ предлогомъ, чтобы приказать своимъ кавалеристамъ прекратить стрѣльбу; граждане, съ своей стороны, также остановились, довольствуясь тѣмъ, что твердо держались на перекресткѣ. Двадцать или тридцать человѣкъ, которые, ничего не зная объ этомъ перемиріи, вышли съ галебардами и ружьями изъ улицы де-Нруверъ, не видя коадъютора, или притворяясь, что его не видятъ, бросились на кавалеристовъ, ранили пистолетнымъ выстрѣломъ въ руку Фонтрайля, находившагося близъ маршала, прибили одного изъ пажей, несшихъ сутану[27] коадъютора, и сшибли съ ногъ самаго коадъютора камнемъ, который попалъ ему ниже уха. Въ то время, какъ онъ поднимался на одно колѣно, аптекарскій ученикъ, одинъ изъ самыхъ отчаянныхъ участниковъ бунта, навелъ дуло своего ружья прямо въ голову коадъютора; прелатъ, не теряя присутствіе духа, схватилъ рукою дуло ружья и сказалъ: — Ахъ, ты несчастный! еслибы это увидѣлъ твой отецъ!
Молодой человѣкъ не понялъ смысла этихъ словъ и думалъ, что онъ хотѣлъ, по неосторожности, убить одного изъ пріятелей своего отца; поэтому, онъ со вниманіемъ посмотрѣлъ на человѣка, котораго намѣревался застрѣлить и, замѣтивъ на немъ священническую одежду, сказалъ: — Боже мой! не коадъюторъ-ли вы?
— Именно это я и есть, отвѣчалъ прелатъ, — и ты хотѣлъ убить друга, думая, что убиваешь врага! —
Мятежникъ, признавая свою ошибку, помогъ коадъютору подняться на ноги и началъ громко кричать: — Да здравствуетъ коадъюторъ!
Тотчасъ всѣ отвѣтили тѣмъ же дружнымъ крикомъ и засуетились около коадъютора; между тѣмъ маршалъ, пользуясь этимъ движеніемъ, выбился изъ толпы и пошелъ прямо ко дворцу.
Коадъюторъ отправился на торговую площадь, увлекая за собою весь народъ; но тамъ, какъ онъ самъ говоритъ, онъ нашелъ всѣхъ торговцевъ вооруженными. Надобно было объясниться. Мятежники видѣли, какъ онъ вошелъ въ Пале-Ройяль, видѣли, какъ онъ оттуда вышелъ; поэтому, они желали знать отвѣтъ королевы. Коадъюторъ, хотя и принесъ имъ отвѣтъ, но въ справедливости его самъ не былъ увѣренъ. Онъ очень былъ радъ найти причину, чтобы вторично идти во дворецъ и объявилъ, что рѣшительнаго отвѣта онъ еще не получалъ; поэтому, онъ предложилъ вторично возвратиться въ Пале-Ройяль. Его предложеніе было принято съ радостными восклицаніями, и онъ по той же дорогѣ отправился во дворецъ, сопровождаемый болѣе чѣмъ 10,000 человѣкъ.
У заставы Сержантовъ (barrière des Sergents) онъ встрѣтилъ маршала ла-Мейльере, который изъ благодарности за то, что онъ освободилъ его изъ рукъ мятежниковъ, бросился ему на шею и крѣпко обнялъ его, говоря:
— Я дуракъ, я безумецъ; я чуть было не погубилъ отечества, а вы…. вы его спасли! Пойдемъ, поговоримъ откровеннѣе съ королевою о положеніи дѣлъ и сдѣлаемъ отъ себя представленіе, чтобы, при совершеннолѣтіи короля, эта зараза государства, эти безчестные льстецы, которые заставляютъ вѣрить королеву, что настоящія событія не имѣютъ никакой важности, были повѣшены!…
Потомъ, сошедъ съ лошади, маршалъ взялъ коадъютора за руку, повелъ его въ комнату, гдѣ находилась королева и, показывая на него рукой, сказалъ ея величеству:
— Вотъ, государыня, тотъ, которому я обязанъ жизнію, и котораго вы, ваше величество, обязаны благодарить за спасеніе вашей гвардіи и даже, быть можетъ, вашего дворца! —
Королева улыбнулась, но такъ, что коадъюторъ не могъ не замѣтить насмѣшки въ этой улыбкѣ. Однако, не показывая вида, что онъ этимъ оскорбился, онъ прервалъ маршала, который продолжалъ его хвалить и, почтительно поклонившись королевѣ, сказалъ:
— Государыня, дѣло идетъ не обо мнѣ, а объ обезоруженномъ и покорномъ Парижѣ, который готовъ повергнуться къ стопамъ вашего королевскаго величества.
— Парижъ очень виноватъ и не покоренъ! отвѣчала Анна Австрійская съ гнѣвомъ на лицѣ: --.но, съ другой стороны, если, какъ меня увѣряли, онъ оказался столь мятежнымъ и свирѣпымъ, то какимъ образомъ онъ въ такое короткое время могъ успокоиться?
Маршалъ ла-Мейльере понялъ мысль королевы и сказалъ:
— Видя какъ васъ обманываютъ, государыня, благомыслящій человѣкъ обязанъ вамъ сказать всю истину. И я скажу ее: если вы, ваше величество, не прикажете возвратить сегодня Брусселя народу, то завтра камня на камнѣ не останется въ Парижѣ…. повѣрьте мнѣ. —
Коадъюторъ хотѣлъ подтвердить эти слова маршала, но королева остановила его своимъ презрительнымъ смѣхомъ и сказала:
— Идите отдыхать, господинъ коадъюторъ, вы сегодня столько трудились, что, я думаю, не мало устали. —
Что можно было сказать на подобный отвѣтъ? Коадъюторъ, съ злобою въ сердцѣ, вышелъ изъ дворца, поклявшись отмстить за невниманіе къ его заслугамъ. Но какимъ образомъ отмстить? Этого онъ не зналъ еще, ибо событія не опредѣлились еще съ такою ясностію, чтобы онъ могъ на что-нибудь рѣшиться.
На улицѣ, у дворцовыхъ воротъ, дожидала коадъютора безчисленная толпа народа, которая заставила его взойти на имперіалъ поданной ему кареты и дать отчетъ о томъ, чего онъ достигнутъ въ Пале-Ройялѣ. Коадъюторъ объявилъ, что на увѣреніе, данное имъ королевѣ, что народъ готовъ положить оружіе и разойтись по домамъ, если ему возвратятъ Новіона, Бланмениля и Брусселя, королева положительно обѣщала выпустить арестантовъ изъ тюрьмы.
Это обѣщаніе показалось народу недостаточнымъ и, быть можетъ, два часа тому назадъ онъ бы имъ не удовольствовался; но теперь приближалось время къ ужину. Это обстоятельство, говоритъ кардиналъ Рецъ, можетъ показаться смѣшнымъ, но между тѣмъ оно не подлежитъ сомнѣнію, и я замѣтилъ, что въ Парижѣ, во время народныхъ возмущеній, самыя горячія головы не хотятъ прозѣвать у себя дома ужинъ. Благодаря этому обстоятельству, парижскій народъ разошелся по домамъ и коадъюторъ могъ спокойно возвратиться домой, гдѣ онъ тотчасъ легъ въ постель и велѣлъ пустить себѣ кровь, чтобы избѣгнуть послѣдствій, которыя могли произойти отъ полученнаго имъ въ голову удара камнемъ.
Но мы не разстаемся еще съ коадъюторомъ, потому-что въ событіяхъ, которыя мы сейчасъ разскажемъ, онъ будетъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ.
Глава XVI.
1648.
править
Между тѣмъ, коадъюторъ возвратился домой недовольный и разстроенный болѣе душой, чѣмъ тѣломъ. Онъ ясно видѣлъ, что былъ игрушкою Мазарина и королевы, и что оба они толкали его впередъ съ намѣреніемъ не исполнить ни одного изъ тѣхъ обѣщаній, которыя чрезъ него они давали парижскому народу: они знали, что этимъ средствомъ коадъюторъ съ разу потеряетъ любовь къ себѣ Парижанъ, которую онъ пріобрѣлъ съ такими усиліями, трудомъ и деньгами.
При этихъ размышленіяхъ вошелъ къ нему гравъ Монтрезоръ, этотъ вѣчно ничѣмъ недовольный человѣкъ, который участвовалъ вмѣстѣ съ Сенк-Маромъ въ заговорѣ противъ Ришелье и съ коадъюторомъ противъ Мазарина.
— Ну что! любезнѣйшій, сказалъ, входя въ комнату Монтрезоръ: — вѣдь вы совершили сегодня славную экспедицію!
— Какъ такъ? спросилъ коадъюторъ.
— Разумѣется, снова началъ Монтрезоръ: — что, скажите мнѣ, выиграли вы нашими двумя сегодняшними представленіями къ королевѣ?
— Я этимъ выигралъ то, отвѣчалъ коадъюторъ, выходя изъ терпѣнія отъ того, что эти слова Монтрезора такъ хорошо отвѣчали на голосъ, который внутренно въ немъ говорилъ: — что доказалъ королевѣ мою благодарность за достоинство коадъютора, которое я отъ нея получилъ.
— Такъ вы думаете, что королева довольна вами? спросилъ, засмѣявшись, Монтрезоръ.
— Надѣюсь.
— Ну, нѣтъ! разъувѣрьтесь, пріятель, ибо сегодня она сказала своимъ статсъ-дамамъ де-Навайлль и де-Моттвиль, что хотя вамъ во-все не слѣдовало бы возмущать народъ, но что вы сдѣлали для этого все, что только отъ васъ зависѣло. —
Этотъ отвѣтъ былъ такъ согласенъ съ тѣмъ, что происходило въ это время въ душѣ коадъютора, что хотя онъ съ сомнѣніемъ покачалъ головою, но Монтрезоръ ясно видѣлъ, какъ вѣрно нанесенъ былъ удяръ. Тутъ подоспѣла къ нему еще помощь: вошелъ маркизъ Легъ, начальникъ гвардіи герцога Орлеанскаго, одинъ изъ искреннѣйшихъ друзей коадъютора.
— А! прошу пожаловать, маркизъ, сказалъ коадъюторъ: — знясте ли, что мнѣ сейчасъ сказалъ графъ Монтрезоръ? — Нѣтъ, не знаю, отвѣчалъ Легъ. — Онъ сказалъ, что при дворѣ надо мною смѣются, и думаютъ, что все, что я дѣлалъ сегодня была только одна комедія, цѣлью которой было возмутить народъ. — Ну, и что-жъ! сухо отвѣчалъ Легъ, — Монтрезоръ правъ, — Можете ли вы мнѣ представить новыя доказательства этому? спросилъ коадъюторъ, который чувствовалъ, что гнѣвъ начинаетъ волновать его кровь.
— Я пріѣхалъ къ вамъ прямо съ ужина отъ королевы, отвѣчалъ Легъ. — Ну, что же вы тамъ видѣли? что слышали? — Я тамъ видѣлъ людей, которые весьма радуются тому, что дѣла приняли лучшій, нежели они ожидали, оборотъ; я тамъ слышалъ множество ѣдкихъ насмѣшекъ надъ какимъ-то коадъюторомъ, который хотѣлъ взбунтовать народъ и, не успѣвъ въ этомъ, притворился будто онъ раненъ, хотя ничего подобнаго и не бывало, и который, выходя изъ дома, думалъ, что ему станутъ рукоплескать, какъ въ театрѣ при представленіи трагедій Корнеля, а возвратился домой освистанный, какъ фарсъ Боа-Робера. Наконецъ, этотъ самый коадъюторъ, о которомъ и вамъ говорю, составлялъ предметъ всѣхъ разговоровъ, и въ продолженіе цѣлыхъ двухъ часовъ былъ осыпаемъ утонченными насмѣшками Ботрю, шутками Ножана, колкостями ла-Ривьера, ложнымъ состраданіемъ кардинала и громкимъ смѣхомъ королевы. — Г. коадъюторъ, сказалъ Монтрезоръ, — развѣ вы не читали извѣстнаго заговора Фіески, который былъ описанъ, лѣтъ пятьнадцать тому назадъ, однимъ моимъ знакомымъ, аббатомъ Гонди? — Читалъ, графъ, отвѣчалъ коадъюторъ; — и вы знаете, что Фіеско мой любимый герой; но я нигдѣ не читалъ, чтобъ Фіеско былъ обязанъ своимъ титуломъ графа Лавиньи дожу, противъ котораго онъ возмутился. — Хорошо, сказалъ Монтрезоръ, вставая: — засните сегодня съ этими прекрасными чувствами, а завтра вы пробудитесь пожалуй и въ Бастиліи. — А вы какъ объ этомъ думаете, Легъ? спросилъ коадъюторъ. — Я, отвѣчалъ капитанъ, — я совершенно согласенъ съ Монтрезоромъ, и еслибы я былъ на вашемъ мѣсіѣ, то послѣ всего того, что я слышалъ, клянусь вамъ, еслибы не рѣшился открыто сопротивляться, то непремѣнно убѣжалъ бы…. и не въ эту ночь, а сію-же минуту!…
Въ это время дверь въ третій разъ отворилась и графъ д’Аржантель, который прежде служилъ у графа Суассона и у него познакомился съ аббатомъ Гонди, пошелъ въ комнату съ блѣднымъ и встревоженнымъ лицомъ.
— Вы пропали! сказалъ онъ коадъютору, не. давъ послѣднему времени обратиться къ нему съ вопросомъ: маршалъ ла-Мейльере послалъ меня сказать вамъ, что онъ самъ не знаетъ, какой бѣсъ овладѣлъ Пале-Ройялемъ? при дворѣ говорятъ, что вы будто бы затѣяли бунтъ и всѣми силами стараетесь поддерживать его; какъ ни защищалъ васъ маршалъ, но его слова были безуспѣшны, на нихъ никто не обращалъ вниманія…. и въ эту же, можетъ быть, ночь приняты будутъ противъ васъ самыя насильственныя мѣры.
— Какія-же? спросилъ коадъюторъ. Слушайте, снова началъ д’Аржатель: — все это покамѣстъ одно только предположеніе; но, со временемъ, эти предположенія могутъ быть приведены и въ исполненіе. Вотъ что говорятъ въ Луврѣ, и что ла-Мейльере поручилъ мнѣ вамъ сказать: вы должны быть арестованы и отправлены въ Ккмперъ-Корантенъ; Бруссель будетъ отправленъ въ Гавръ де-Графъ и, при разсвѣтѣ дня, канцлеръ закроетъ парламентъ и удалитъ его въ Монтаржисъ. — Ну! сказали въ одно и тоже время Монтрезоръ и Легъ, — что вы скажете на это? — Народъ не допуститъ этого сдѣлать. — Народъ! повторилъ графъ д’Аржантель, — а гдѣ вы думаете народъ теперь находится? — Развѣ онъ не на улицахъ? — Какъ же! что кардиналъ и королева предсказывали, то именно и случилось: ночь прекратила весь мятежъ; народъ разошелся по домамъ; маршалъ ла-Мейльере, котораго посылали узнать въ какомъ положеніи находится Парижъ, возвратился и объявилъ всю истину, т. е., что въ этотъ именно часъ изъ всей многочисленной толпы, которая наводнила всѣ улицы и перекрестки, осталось на нихъ не болѣе ста человѣкъ; что огни вездѣ потушены, и что никто не зажигаетъ ихъ снова: такъ-что если бы въ эту ночь кто пріѣхалъ изъ Бретани или Лангедока, то не имѣлъ бы ни малѣйшаго подозрѣнія о томъ, что здѣсь происходили днемъ.
Коадъюторъ посмотрѣлъ на Монтрезора и Лега, которые улыбались.
— А! такъ вотъ что, мой любезный я Аржантёль, маршалъ поручилъ мнѣ вамъ сказать.
— Да, чтобы вы подумали о вашей безопасности, господинъ коадъюторъ, отвѣчалъ я Аржантёль.
— А маршалъ Вильруа ничего не говорилъ? — Онъ не смѣлъ; вы знаете какой онъ трусъ; но онъ пожалъ мнѣ руку такъ, что я въ немъ теперь не сомнѣваюсь; повторяю вамъ, что теперь нѣтъ ни души на улицахъ, что теперь все спокойно въ Парижѣ, и что завтра повѣсятъ кого захотятъ. — Ну, что! сказалъ Монтрезоръ, — не тоже ли и я говорилъ?
Тогда Легъ, еще болѣе другихъ, началъ сожалѣть о поведеніи коадъютора въ этотъ день, — поведеніи, о которомъ, говорилъ онъ, сожалѣли его друзья, и которое погубило, какъ его самаго, такъ и ихъ.
Коадъюторъ холодно и равнодушно выслушалъ ихъ сожалѣнія и насмѣшки; но когда они кончили говорить, онъ сказалъ имъ: — Послушайте, господа, дайте мнѣ подумать съ четверть часа; черезъ четверть часа я докажу вамъ, что мы можемъ внушить къ себѣ другое чувство, чѣмъ сожалѣніе. — Затѣмъ коадъюторъ попросилъ ихъ войдти въ другую комнату, и остался одинъ.
Потому ли, что коадъюторъ читалъ Плутарха, или потому, что написалъ заговоръ Фіески, онъ всю жизнь свою домогался сдѣлаться главою партіи. Теперь онъ достигнутъ этой цѣли, и такъ-какъ онъ всегда къ ней стремился, то приготовилъ за-ранѣе все, чтобы имѣть успѣхъ. Онъ позвалъ своего камердинера и послалъ его съ письмомъ къ полковнику Мирону, надзирателю квартала Сен-Жерменъ л’Оксерруа, прося его тотчасъ же къ нему пріѣхать.
Въ это время на городскихъ часахъ пробило полночь. Коадъюторъ отворилъ окно и сталъ смотрѣть на улицу. Ночь была тихая, ясная. На улицахъ Парижа царствовала глубокая тишина; огни въ домахъ, какъ ему говорилъ я Аржантёль, съ каждой минутой все болѣе и болѣе исчезали.
Но такъ-какъ четверть часа уже прошло, то Монтрезоръ, Легъ и д’Аржантёль вошли къ нему въ комнату и застали его у окна.
— Что же! сказалъ д’Аржаніёль, — четверть часа уже прошло — Да, отвѣчалъ коадъюторъ, — и знаю.
— О чемъ же вы думаете? — Я думаю, сказалъ коадъюторъ, спокойно запирая окно: — я думаю, что завтра къ полудню Парижъ будетъ въ моихъ рукахъ! —
Лица, которымъ онъ повѣрилъ эту странную тайну, громко расхохатались, ибо они думали, что ударъ камнемъ, который получилъ коадъюторъ въ голову, лишилъ его здраваго разсудка.
Въ это самое время возвратился слуга вмѣсіѣ съ полковникомъ Мирономъ. Коадъюторъ далъ своему лакею другое письмо на имя аудитора счетной палаты, по имени Леспине, который въ то же время былъ надзирателемъ квартала св. Евстахія. Этотъ Леспине былъ давнишній знакомый коадъютора, и они вмѣстѣ участвовали въ заговорѣ во время бунта графа Суассона. Лакей тотчасъ вышелъ, чтобы отнести по адресу это второе письмо.
Миронъ, безъ сомнѣнія, за ранѣе зналъ о намѣреніи коадъютора, ибо во-все, казалось, не былъ удивленъ тѣмъ, что его обезпокоили въ такой поздній часъ ночи. Коадъюторъ разсказалъ ему обо всемъ случившемся, и они оба, удалившись въ особую комнату, разговаривали между собою съ полчаса времени о средствахъ и мѣрахъ, которыя имъ слѣдовало теперь принять. По окончаніи этого разговора, Миронъ простился съ коадъюторомъ и его пріятелями, и вышелъ изъ комнаты. Но черезъ нѣсколько минутъ дверь растворилась, и онъ снова явился къ коадъютору, въ сопровожденіи одного человѣка, принадлежавшаго къ сословію простаго народа.
Этотъ человѣкъ былъ братъ его повара. Будучи, за нѣсколько времени до этого, приговоренъ къ висѣлицѣ, и вырвавшись изъ рукъ правосудія, онъ, чтобы не быть снова пойманнымъ, выходилъ только по ночамъ. Миронъ, по выходѣ отъ коадъютора, встрѣтился съ этимъ человѣкомъ, который, узнавъ его, расказалъ такія интересныя вещи о томъ, что ихъ въ настоящее время такъ занимало, что Миронъ попросилъ его войти вмѣстѣ съ нимъ къ коадтъютору.
Дѣйствительно, этотъ человѣкъ, привыкшій шагаться по ночамъ по городу, замѣтилъ у ворогъ дома Мирона друхъ офицеровъ, которые разговаривали между собою. Бнясь быть узнаннымъ, онъ спрятался и такимъ образомъ могъ разслушаіь весь ихъ разговоръ. Эти два Офицера были — поручикъ Рюбантель и подполковникъ Ваннъ. Они разсуждали о томъ, какъ бы но искуснѣе имъ можно было ворваться къ Мирону и застать его точно также въ расплохъ, какъ это было и съ Брусселемъ, и придумывали, гдѣ бы можно было лучше разставить гвардейскихъ солдатъ, жандармовъ и отрядъ легкой кавалеріи, чтобы имѣть въ своей власти всѣ кварталы города, начиная отъ Новаго-моста до Пале-Ройяля.
Этотъ человѣкъ, разсудивъ, что нельзя терять времени, вошелъ въ домъ Мирона съ тѣмъ, чтобы увѣдомить его о томъ, что противъ него затѣвается; но когда онъ узналъ, что Мирона нѣтъ дома, и что за нимъ присылали отъ коадъютора, то отправился къ дому архіепископа въ надеждѣ съ нимъ встрѣтиться, и дѣйствительно встрѣтился съ нимъ, когда Миронъ выходилъ отъ коадъютора.
— Хорошо! сказалъ коадъюторъ, — мы не знали только, гдѣ именно они разставятъ войска. Теперь мы знаемъ эти мѣста; распорядитесь же такъ, какъ мы говорили, мой любезный Миронъ, но только не плошайте… теперь каждая минута дорога!
Миронъ поклонился и вышелъ: коадъюторъ отдавалъ приказанія, какъ главнокомандующій арміею.
Оставшись одинъ съ своими друзьями, коадъюторъ спросилъ — хотятъ ли они ему помогать? Послѣ нѣсколькихъ минутъ нерѣшимости, они согласились на его предложеніе. Монтрезоръ и Легъ побѣжали собирать своихъ пріятелей. Д’Аржантёль, будучи хорошо знакомъ съ кавалеромъ д’Юмьеръ, Людовикомъ де-Креванъ, — сдѣлавшимся впослѣдствіи маршаломъ Франціи, — находившимся съ рекругами въ Парижѣ, обѣщалъ привести отъ него человѣкъ двадцать молодцовъ. Условились также о мѣстахъ, гдѣ находиться Монтрезору и Легу. Что касается д’Аржантёля, то онъ, какъ смѣлый и рѣшительный человѣкъ, получилъ назначеніе находиться при Польской заставѣ, ибо вышеупомянутый бродяга, разсказавшій всѣ описанныя нами подробности, два раза слышалъ, что Рюбантель и Ваннъ произнесли названіе этой заставы, и думалъ, что въ этой сторонѣ намѣревались кого-либо арестовать.
Въ это время Миронъ, по принятому съ коадъюторомъ условію, принималъ мѣры предосторожности: онъ самъ размѣстилъ значительнѣйшихъ гражданъ угрожаемыхъ кварталовъ во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, въ которыхъ должны были стоять войска. Эти граждане были въ черныхъ плащахъ, безъ оружія, и въ продолженіе двухъ часовъ Миронъ показалъ такую дѣятельность, что болѣе четырехъ-сотъ человѣкъ было разставлено отъ Новаго-моста до Пале-Ройяли; и все это было сдѣлано, какъ говоритъ коадъюторъ въ своихъ запискахъ, «тихо и-весьма осторожно.»
Въ это время Леспине явился, въ свою очередь, къ коадъютору и получилъ отъ него приказаніе быть готовымъ овладѣть, при первомъ востребованіи, заставою Сержантовъ для того, чтобы устроить тамъ баррикады противъ королевскихъ гвардейцевъ; безъ сомнѣнія, онъ былъ за-ранѣе объ этомъ увѣдомленъ, ибо получилъ это приказаніе, какъ дѣло самое легкое для исполненія, и вышелъ отъ коадъютора, не сдѣлавъ никакого возраженія, но сказанъ только, что на него смѣло можно положиться, и что онъ будетъ на своемъ постѣ.
Тогда коадъюторъ, отдавъ приказанія, подобно герцогу Авгіенскому на-канунѣ битвы при Рокруа, легъ въ постель съ тѣмъ, чтобы проспать до тѣхъ поръ, пока его не разбудятъ. Въ шесть часовъ утра вошелъ къ нему въ комнату секретарь Мирона; онъ пришелъ его извѣстить, что войска не показывались во время всей ночи, и что видѣли только нѣсколько кавалеристовъ, которые проѣзжали по улицамъ, чтобы узнать, вѣроятно, много ли на никъ толпится народу, и которые, увидя, что народу на улицахъ было мало, возвратились въ галопъ къ Пале-Ройялю.
Но если все было спокойно съ этой стороны и ничто, казалось, не угрожало на этомъ пунктѣ, то не такъ было съ той стороны, гдѣ находилась канцелярія государственнаго канцлера: по частому отправленію и возвращенію разсыльныхъ лсіко можно было замѣтить, что тамъ что-то затѣвалось противъ спокойствія парижскаго народа.
Въ семь часовъ утра, второй посланный отъ Мирона пришелъ извѣстить коадъютора, что канцлеръ со всѣми магистратскими чиновниками отправился ко дворцу. Въ тоже самое время курьеръ графа д’Аржантёля донесъ, что двѣ рогы гвардейцевъ идутъ къ Нельской заставѣ.
Наступила минута дѣйствовать. Коадъюторъ велѣлъ сказать, чтобы каждый дѣйствовалъ по даннымъ инструкціямъ.
Черезъ четверть часа, по шуму, доходившему до самаго Архіепископскаго дома, коадъюторъ узналъ, что его приказанія въ точности исполняются. Монтрезоръ и Легъ, находясь на Новомъ-мосту, при содѣйствіи гражданъ Мирона, призвали весь народъ къ оружію. Съ своей стороны, Леспине завладѣлъ заставою Сержантовъ, а д’Аржантёль, переодѣтый каменьщикомъ съ палкою въ рукѣ, напалъ съ своими рекрутами на швейцарцевъ, убилъ изъ нихъ двадцать или тридцать человѣкъ, взялъ ихъ штандартъ и разогналъ остальныхъ солдатъ обѣихъ ротъ.
Отъ этой тройной аттаки тревога поднялась во всемъ городѣ; мятежъ быстро, какъ вспышка пороха, распространился отъ центра Парижа въ самые отдаленные кварталы. Всѣ взялись за оружіе, даже женщины и дѣти. Въ самое короткое время было надѣлано болѣе тысячи двухъ-сотъ баррикадъ. Канцлеръ, тѣснимый со всѣхъ сторонъ, и видя предъ собою многочисленную толпу мятежниковъ, выроставшихъ, такъ сказать, изъ земли, съ трудомъ могъ укрыться среди неистовыхъ криковъ и проклятіи толпы въ отель д’О, находившійся на набережной дез-Огюстенъ, близъ моста св. Михаила. Но только-что затворились за нимъ двери, какъ народъ съ яростію бросился къ нимъ и выломалъ ихъ. Канцлеръ спрятался съ своимъ братомъ, епископомъ Меоскимъ, отъ преслѣдованій мятежниковъ въ маленькій кабинетъ, котораго дверь искусно скрыта была въ обояхъ, и которую онъ затворилъ за собою. Но такъ-какъ онъ очень хорошо понималъ, что жизнь его находилась въ опасности и что, если бы его нашли, то изрубили бы въ куски, то, видя, что ему нельзя выйти изъ этого кабинета, онъ сталъ на колѣни передъ своимъ братомъ и началъ передъ нимъ исповѣдываться, ибо съ минуты на минуту ожидалъ себѣ смерти. Однако же, противъ всякаго ожиданія, онъ не былъ найденъ. Народъ удовольствовался только разграбленіемъ отеля; корыстолюбіе взяло верхъ надъ мщеніемъ: бунтовщики, вытаскивая мебель и богатыя украшенія комнатъ на улицу, забыли о маленькомъ потайномъ кабинетѣ, въ которомъ укрывался канцлеръ.
Во все это время у королевы было собраніе; на немъ присутствовали всѣ принцессы, и между ними, та бѣдная Англійская королева, которая, оставивъ свое королевство въ революціонномъ состояніи, пріѣхала просить себѣ пріюта въ другомъ королевствѣ, не менѣе возмущенномъ. Что касается до кардинала, то онъ, имѣя при себѣ аббата ла-Риввера и нѣсколькихъ вельможъ двора, которыхъ считалъ вѣрнѣйшими своими приверженцами, занимался дѣлами въ маленькомъ кабинетѣ ея величества. Въ это время пріѣхалъ во дворецъ человѣкъ, котораго спасшійся отъ смерти канцлеръ Сегюіе послалъ въ Пале-Ройяль увѣдомить королеву и кардинала о положеніи, въ которомъ онъ находился. Королева тотчасъ велѣла позвать къ себѣ маршала ла-Мейльере, и приказала ему подать помощь канцлеру. Маршалъ, взявъ съ собою жандармовъ и нѣсколько человѣкъ легкой конницы, немедленно отправился къ отелю д’О.
Мѣжду-тѣмъ, во дворцѣ разспрашивали посланнаго о ходѣ дѣлъ. Такъ-какъ ему не было никакой причины скрывать истины, то онъ разсказалъ всю правду, т. е., что Парижъ взбунтовался, что на всѣхъ оконечностяхъ улицъ протянуты цѣпи, что на каждомъ шагу встрѣчаются баррикады, защищаемыя простымъ народомъ и, что мятежники, не переставая требовать Брусселя, кричатъ изо всей силы: «Да здравствуютъ король и коадъюторъ!» Королева, со вниманіемъ выслушавъ этого человѣка, пошла съ нимъ въ кабинетъ кардинала Мазарина, чтобы онъ повторилъ ему все то, что сказалъ, и тутъ было рѣшено послать кого-нибудь къ Гонди.
Маршалъ ла-Мейльере не безъ труда добрался, однако, до отеля д’О. Одна пожилая женщина, остававшаяся одна во всемъ домѣ, повела его въ кабинетъ, гдѣ скрывался канцлеръ. Маршалъ окружилъ канцлера своимъ конвоемъ и пѣшкомъ отправился вмѣстѣ съ нимъ въ Пале-Ройяль. Не успѣли они сдѣлать нѣсколько шаговъ, по выходѣ изъ отеля, какъ на встрѣчу имъ попалась герцогиня Сюлли, дочь канцлера, которая, узнавъ о случившемся, поѣхала въ каретѣ искать его. Канцлеръ и его братъ, епископъ Меоскій, сѣли въ карету. Маршалъ окружилъ ее солдатами, и карета быстро помчалась по дорогѣ къ Пале-Ройялю. Но когда, миновавъ Новый-мостъ, они поѣхали мимо площади Дофинской, народъ, находясь на этихъ мѣстахъ въ засадѣ и будучи вооруженъ, открылъ по нимъ сильный огонь. Адъютантъ короля, который всегда долженъ былъ находиться въ свитѣ канцлера, былъ убитъ, и вмѣстѣ съ нимъ одинъ гвардеецъ и нѣсколько солдатъ. Герцогиня Сюлли, сѣвъ передъ дверцами кареты, чтобы прикрыть собою своего отца, была поражена пулею въ руку; къ счастію, пуля была уже на излетѣ, и причинила ей только сильную контузію. Наконецъ, поѣздъ добрался до Пале-Ройяля; при видѣ раненой Сюлли, при видѣ канцлера, дрожащаго отъ страха и епископа Меоскаго, который былъ не въ лучшемъ состояніи, дворъ понялъ, что на этотъ разъ дѣло было не шуточное, что нужно объ немъ по-серьёзнѣе подумать.
Не прошло и пяти минутъ, какъ возвратился во дворецъ курьеръ, который былъ посланъ къ коадъютору. Этотъ посланный служилъ казначеемъ въ собственномъ кабинетѣ ея величества. Онъ засталъ коадъютора дома; прелатъ объявилъ ему, что не имѣя никакого вліянія на народъ, онъ можетъ только изъявить королевѣ и кардиналу сожалѣніе о томъ, что народъ осмѣлился презирать власть ихъ. Ясно, что этотъ отвѣтъ былъ ничего болѣе, какъ увертка со стороны коадъютора, ибо все доказывало, напротивъ того, что онъ теперь имѣлъ болѣе вліянія на парижскій народъ, нежели когда либо прежде.
Въ ту же минуту доложили королевѣ, что парламентъ, собравшійся въ этотъ день очень рано, — подписавъ приговоръ противъ Комминга, поручика королевской гвардіи, который исполнилъ вчерашнія арестованія, и запретивъ на будущее время, подъ страхомъ смертной казни, всѣмъ военнымъ исполнять подобнаго рода порученія, — приближается къ Пале-Ройялю въ своемъ полномъ составѣ и въ парадныхъ мундирахъ. Шествіе парламента казалось тріумфомъ: передъ нимъ опускались цѣпи, отворялись баррикады, и весь народъ сопровождалъ его съ криками: Брусселя! Брусселя!
Черезъ нѣсколько времени дано было знать, что члены парламента уже у главнаго подъѣзда дворца. Королева выходила изъ себя отъ гнѣва; но она не могла запретить имъ войги, и приказала впустить ихъ. Минуту спустя, вошла депутація, во главѣ которой находились первый президентъ и президентъ до-Месмъ; прочіе же члены парламента оставались на дворѣ.
Президентъ хотѣлъ говорить; но королева, вставъ съ своего мѣста, подошла къ нему и сказала: — Не странно ли это и не стыдно ли вамъ, господа, что при жизни покойной королевы, моей тещи, вы безъ всякаго негодованія смотрѣли на арестованіе и заключеніе въ тюрьму Принца; между тѣмъ, какъ за этого негоднаго Брусселя вы, и вашъ народъ, подняли теперь такую треногу, что потомство съ ужасомъ увидитъ ничтожную причину такихъ безпорядковъ, и король, мой сынъ, со временемъ принужденъ будетъ отмстить вамъ за это. —
Призидентъ далъ королевѣ кончить рѣчь, и потомъ сказалъ: — Осмѣлюсь вамъ.замѣтить, государыня, что теперь не время дѣлать упреки и, что при томъ положеніи, въ которомъ находится народъ, нужно думать о томъ, какъ бы его успокоить. Что же касается до меня, государыни, прибавилъ онъ, — то я полагаю, что вы должны возвратить нашего арестанта по собственной вашей волѣ; въ противномъ случаѣ, у васъ возьмутъ его силою, — что, безъ сомнѣнія, причинитъ вамъ величайшее огорченіе.
— Вы можете, возразила королева, смотрѣть на это дѣло такимъ образомъ, но я смотрю на него совсѣмъ иначе: я бы унизила королевскую власть, еслибы оставила не наказаннымъ человѣка, который такъ дерзко ее оскорбляетъ. — Итакъ, это ваше послѣднее слово, государыня, сказалъ президентъ, и вы рѣшительно отказываетесь исполнить то, чего у васъ просятъ? — Да, отвѣчала королева, — пока у меня будутъ просить такимъ образомъ. По кротости моего правленія вы должны были видѣть, каковы были мои намѣренія; прибавлю, что лично сама по себѣ, я можетъ быть и простила бы ему; но вы сами, господа, знаете, что коронованнымъ лицамъ строго вмѣняется въ обязанность держать народъ свой въ нѣкоторомъ страхѣ! —
Сказавъ эти слова, королева повернулась и ушла въ кабинетъ, въ которомъ находился Мазаринъ. Президентъ тогда послалъ просить ее возвратиться и удѣлить имъ еще нѣсколько минутъ, чтобы выслушать ихъ.
Но королева не возвратилась, а вмѣсто нея вышелъ канцлеръ; онъ сказалъ членамъ парламента, что если они на будущее время будутъ оказывать болѣе повиновеніи волѣ короля, то и королева, съ своей стороны, готова оказывать имъ всѣ зависящія отъ нея милости.
Президентъ потребовалъ объясненіи этого отвѣта. Тогда канцлеръ объявилъ, что если парламентъ согласится не собираться самъ по себѣ для разсужденія о государственныхъ дѣлахъ и не будеіъ контролировать королевскіе указы, то королева возвратитъ имъ арестантовъ.
Члены парламента вышли изъ дворца, объявивъ, что они подумаютъ и разсмотрятъ это предложеніе. Парламентъ вышелъ изъ Пале-Ройяля въ томъ же порядкѣ, какъ и вошелъ въ него. по какъ онъ ничего не говорилъ народу на счетъ освобожденія Брусселя, то понятно, что народъ, вмѣсто радостныхъ восклицаній и доказательствъ своей приверженности, съ которыми сопровождалъ его ко дворцу, встрѣтилъ его теперь угрюмо и холодно. У заставы Сержантовъ, гдѣ была устроена первая баррикада, народъ началъ роптать и требовать выдачи Брусселя. Но первый призидентъ успокоилъ толпу, сказавъ, что королева обѣщала удовлетворить желанію народа. У второй баррикады повторились тѣже требованія и тотъ-же ропотъ, и президентъ усмирилъ мятежниковъ тѣмъ же отвѣтомъ; но у Трагуарскаго Креста (la Croix-du-Trahoir) чернь не хотѣла вѣрить словамъ президента; въ ней сдѣлалось сильное смятеніе, и одинъ поварской ученикъ, во главѣ двухъ сотъ человѣкъ, бросился на президента и, приставивъ къ груди его галебарду, сказалъ ему: «Измѣнникъ, такъ вотъ какъ ты для насъ стараешься! Возвратись сейчасъ же во дворецъ и, если не желаешь быть убитымъ, приведи намъ Брусселя…. а если не его, то Мазарина!»
При этой угрозѣ между членами парламента произошелъ безпорядокъ: пять или шесть засѣдателей, вмѣстѣ съ двадцатью совѣтниками скрылись въ толпу и успѣли убѣжать отъ разъяренной черни. Одинъ только первый президентъ не терялъ присутствія духа, хотя онъ болѣе другихъ подвергался опасности; собравъ оставшихся при немъ чиновниковъ парламента, онъ отправился, съ подобающею его званію важностью, медленнымъ шагомъ къ Пале-Ройялю.
При дворѣ уже знали о томъ, что случилось съ президентомъ и его сотоварищами. Притомъ же, шумъ, происходившій отъ бунта, дошелъ до комнатъ королевы…. слышны были крики и угрозы, которыя сопровождали возвращающихся въ Пале-Ройяль депутатовъ парламента. Теперь депутаты встрѣтили въ королевѣ болѣе готовности ихъ выслушать; сами придворныя дамы, ставъ передъ нею на колѣни, умоляли ее не противиться народнымъ требованіямъ, и королева смягчилась. Итакъ, господа, сказала она: — разсудите сами, какъ нужно лучше дѣйствовать. —
Парламентъ собрался для совѣщанія въ большой галереѣ; черезъ часъ онъ возвратился къ королевѣ. Первый президентъ, отъ имени всего собраніи, изъявивъ живѣйшую готовность вѣрою и правдою служить королевѣ, отдалъ ей отчетъ о происходившемъ совѣщаніи. Въ этомъ совѣщаніи было рѣшено отсрочить засѣданіе парламента до Иванова дня. Какъ видно, это соглашеніе было не миръ, а только перемиріе; но обстоятельства были такого рода, что правительница не могла уже предписывать законы, и потому она, казалось, удовольствовалась отвѣтомъ перваго президента, ибо тотчасъ же дала письменное приказаніе освободить Брусселя изъ тюрьмы, и немедленно за нимъ была послана отъ двора карета.
На этотъ разъ парламентъ съ торжествомъ вышелъ изъ дворца; въ этомъ случаѣ королева не могла не чувствовать своего униженія.
Народъ и граждане ожидали членовъ парламента, чтобы истребовать отъ нихъ отчетъ объ ихъ вторичномъ представленіи къ королевѣ.
Президентъ отвѣчалъ, что онъ имѣетъ отъ ея величества приказъ выпустить Брусселя изъ тюрьмы; народъ не повѣрилъ бы этому, еслибы племянникъ арестанта не показалъ народу королевскаго приказа, объявивъ, что завтра къ восьми часамъ утра Бруссель будетъ въ Парижѣ. Это обѣщаніе смягчило не много гнѣвъ бунтовщиковъ; но какъ мятежники боялись, чтобы ихъ снова не обманули, какъ это было на-канунѣ, то объявили, что останутся вооруженными всю ночь, и что если завтра, къ десяти часамъ утра, Бруссель не будетъ имъ возвращенъ, то они разрушатъ весь Пале-Ройяль, не оставятъ въ немъ камня на камнѣ и на развалинахъ его повѣсятъ Мазарина.
Безпокойство при дворѣ было неописанно. Граждане стрѣляли безпрестанно, и при шумѣ ихъ выстрѣловъ можно было каждую минуту опасаться, что дѣло дойдетъ до страшнаго кровопролитія. Бунтовщики подходили такъ близко къ королевскому дому, что принуждены были дворцовыхъ часовыхъ и часовыхъ улицы Сент-Оноре разставить въ десяти шагахъ одинъ отъ другаго. Сама королева, не смотря на свою твердость, не могла заснуть всю ночь. Народныя угрозы не остались для министра тайною; поэтому, онъ не раздѣвался и ежеминутно готовъ былъ сѣсть на лошадь. Въ его комнатахъ былъ поставленъ караулъ; другой караулъ находился у воротъ его дома, и одинъ кавалерійскій полкъ ожидалъ его въ Булонскомъ лѣсу, чтобы сопровождать его въ случаѣ, если онъ будетъ принужденъ выѣхать изъ Парижа. Одинъ итальянецъ, находившійся на службѣ у кардинала, сказалъ на другой день госпожѣ Мотвилль, что за владѣніе французскаго королевства онъ не захотѣлъ бы болѣе провести ночи, подобной той, какую онъ провелъ съ своимъ господиномъ.
На слѣдующій день, крики, угрозы и безчинства удвоились. Мятежники громко кричяли, что пошлютъ за герцогомъ Бофоромъ и сдѣлаютъ его своимъ предводителемъ. Пробило девять часовъ, — Бруссель еще не возвращался; мятежники выходили изъ себя, бунтъ распространился по всему городу въ самыхъ большихъ размѣрахъ; королева и Мазаринъ готовы были уже бѣжать. Наконецъ, въ десять часовъ, угрозы и проклятія смѣнились на восторженные крики: явился Бруссель. Народъ понесъ его на рукахъ, разрывая протянутыя цѣпи и ломая баррикады. Бруссель былъ прямо принесенъ въ соборъ Парижской Богоматери, гдѣ было пропѣто Тебе Бош хвалимъ. Но бѣдный совѣтникъ, стыдясь, что онъ сдѣлался причиною всего этого шума и безпорядка, не дождался окончанія молебна, украдкою вышелъ чрезъ маленькую дверь церкви, и побѣжалъ домой, удивленный любовью народа, въ которой онъ до сихъ сомнѣвался.
Между тѣмъ, собравшійся парламентъ, какъ властитель города, имѣя въ своей власти короля, королеву и министра, издалъ слѣдующій указъ: «Парламентъ въ общемъ засѣданіи своемъ сего числа, выслушавъ городскаго главу касательно данныхъ ему приказаній вслѣдствіе бунта, происходившаго третьяго дня, вчера и сегодня утромъ; выслушавъ также королевскаго генералъ-прокурора, и приказавъ, чтобы всѣ цѣпи и баррикады, устроенныя гражданами, были сняты, разрушены и уничтожены, предписываетъ имъ разойтись по своимъ домамъ и возвратиться къ своимъ прежнимъ занятіямъ. Данъ парламентомъ 28-го августа».
Черезъ два часа баррикады были уничтожены, цѣпи сняты, лавки и магазины открыты, и Парижъ казался такъ спокойнымъ, какъ будто все то, что въ немъ происходило, было сонъ.
За нѣсколько дней до этого Мазаринъ сказалъ, что члены парламента суть ни что иное, какъ школьники, которые швыряютъ камнями изъ пращей (frondent) въ парижскіе каналы, и жоторые разбѣгаются во всѣ стороны, какъ скоро завидятъ гдѣ гражданскаго губернатора, и снова собираются, когда онъ удалится. Эта острота была пересказана парламенту, который очень ею оскорбился. По-утру, въ день баррикадъ, совѣтникъ Карильонъ, видя какой оборотъ приняли дѣла, сталъ публично напѣвать слѣдующій куплетъ, который онъ импровизировалъ на мотивъ одной модной въ то время пѣсни:
Un veut de Fronde
А soufilé ce matin;
Je t rois qu’il gronde
Contre le Mazarin.
Un vent de Fronde
А soufflé ce matin.
T. e. Сегодня по-утру
Дулъ вѣтеръ изъ Фронды;
Я думаю, онъ
Грозитъ Мазарину.
Сегодня по-утру
Дулъ вѣтеръ изъ Фронды.
Куплетъ былъ весьма удаченъ; партизановъ двора стали съ тѣхъ поръ называть Мазаринистами, а приверженцевъ парламента Фрондистами (frondeurs). Коадъюторъ и это пріятели, которые, какъ мы видѣли, произвели эіотъ мятежъ, приняли на себя это названіе и стали носить на шляпахъ тесьмы, которыя имѣли видъ пращи (fronde). Слово Фронда вошло въ моду: въ булочныхъ стали печь булки à la fronde; появились шарфы, вѣеры, платки, перчатки à la fronde. Теперь могла произойти революціи: ими, подъ которымъ она должна была быть внесена въ народную лѣтопись, было уже найдено.
Глава XVII.
1648-1649.
править
Всѣ эти происшествія сдѣлали мѣстопребываніе королевы въ Парижѣ невыносимымъ; при первомъ удобномъ случаѣ она желала оставить его. Подъ предлогомъ, что нужно подновлять и передѣлывать Пале-Ройяль, король, королева, герцогъ Анжуйскій, у котораго только-что прошла оспа, и кардиналъ Мазаринъ, еще не совсѣмъ оправившійся отъ испуга, удалились въ Рюель; Сен-Жерменъ былъ въ это время занятъ англійскою королевою Генріеттою.
При всякомъ иномъ обстоятельствѣ это не могло бы казаться страннымъ. Былъ сентябрь мѣсяцъ, и потому не удивительно, что король, королева и принцъ, недавно выздоровѣвшій, могли возъимѣть желаніе, какъ обыкновенные частные люди, провести нѣсколько дней за городомъ. Однако, этотъ оіъѣздъ имѣлъ видъ бѣгства. Въ 6 часовъ утра король сѣлъ въ карету и поѣхалъ съ кардиналомъ за Парижскую заставу; что касается до королевы, то она, какъ говоритъ г-жа Мотвилль, желая показать, что имѣетъ болѣе другихъ мужества, осталась на нѣкоторое время въ городѣ, съѣздила въ монастырь Францисканскихъ монаховъ на исповѣдь, посѣтила въ Валь-де-Грасѣ своихъ добрыхъ монахинь, простилась съ ними, и затѣмъ также выѣхала изъ Парижа въ Рюель.
Герцогъ Орлеанскій одинъ остался въ столицѣ для сношеній съ парламентомъ, въ случаѣ если произойдутъ какія-нибудь новыя затрудненія. Этотъ принцъ, значеніе котораго давно уже было утрачено, начиналъ снова являться могущественнымъ лицомъ, съ тою же гордостію и съ тѣмъ же, какъ и всегда, честолюбіемъ. Онъ былъ намѣстникомъ королевства, и поэтому могъ располагать нѣкоторою властью; а такъ какъ онъ причинялъ нѣкоторыя безпокойства королевѣ, то она и вознамѣрилась противопоставить ему принца Конде.
Принцъ Конде продолжалъ торжествовать на полѣ битвы. Разбивъ непріятеля при Ланѣ, онъ взялъ городъ Фюрнесъ, и былъ раненъ въ бедро; это подало поводъ вызвать его въ Парижъ. Ожидая его возвращенія, королева, чтобы отмстить, безъ сомнѣнія, за бунтъ, слѣдствіемъ котораго было принужденное освобожденіе изъ тюрьмы Бланмениля и Брусселя, снова сослала стараго маркиза Шатонёфъ и арестовала Шавиньи, — перваго за то, что онъ принималъ участіе въ политическихъ безпорядкахъ; втораго за то, что, будучи въ дружескихъ сношеніяхъ съ многими членами парламента, онъ возмущалъ ихъ своими совѣтами; настоящею же причиною неблаговоленія къ Шавиньи была ненависть, которая родилась между нимъ и Мазириномъ съ того дня, какъ Берингенъ объявилъ Мазарину, что королева намѣрена сдѣлать его своимъ первымъ министромъ.
Эти два событія были дневными новостями, когда пріѣхалъ въ Парижъ принцъ Конде. Парламентъ не безбоязненно смотрѣлъ на пріѣздъ этого человѣка. На двадцать восьмомъ году своей жизни, принцъ имѣлъ уже репутацію перваго полководца въ Европѣ. Кромѣ того, онъ имѣлъ важное значеніе при дворѣ, ибо стоялъ во главѣ того общества петиметровъ (щеголей), которые при Людовикѣ XIV замѣнили мѣсто семьнадцати придворныхъ кавалеровъ временъ Людовика XIII-го; мало того, принцъ Конде споспѣшествовалъ арестованію герцога Бофора, которому народъ былъ очень преданъ только потому, что онъ былъ преслѣдуемъ, какъ это случается вообще въ тѣ эпохи, когда народъ бываетъ недоволенъ правительствомъ, — словомъ сказать, это былъ человѣкъ придворный, одаренный большимъ умомъ и рѣшительностью характера, свѣдущій въ дѣлахъ политики, знатокъ исторіи, философіи и математики, человѣкъ, — который никогда ничего не боялся.
Когда принцъ Конде возвращался въ Парижъ, съ нимъ случилось одно приключеніе, молва о которомъ ему предшествовала, и которое очень занимало дворъ. Проѣзжая Бургундію, онъ услышалъ объ одномъ бѣсноватомъ, о которомъ повсюду говорили, и хотѣлъ его видѣть. Принца привели къ этому человѣку и сказали ему, что если онъ хочетъ видѣть его въ припадкѣ бѣшенства, то стоитъ только дотронуться до него четками. Принцъ обѣщалъ послѣдовать этому совѣту, сказавъ, что у него въ самомъ дѣлѣ есть ковчежецъ съ мощами, освященный самимъ папою, съ которымъ онъ никогда не разстается. Что касается до бѣсноватаго, такъ-какъ это извѣстіе могло его напугать, то ему не сказали, какое знатное лицо удостоиваетъ его своимъ посѣщеніемъ.
Принцъ былъ введенъ въ комнату и нашелъ бѣсноватаго довольно спокойнымъ. Но посѣтителю тотчасъ шепнули на ухо, что если онъ желаетъ видѣть, какъ это спокойствіе перейдетъ въ ярость, то нужно только коснуться до больнаго четками. Конде сдѣлалъ знакъ, что намѣренъ послѣдовать совѣту и, вынувъ изъ кармана своего жилета руку сжатую въ кулакъ, положилъ ее на голову больнаго, который тотчасъ началъ дѣлать страшныя гримасы, кривлянія и метаться изъ стороны въ сторону. Принцъ довелъ это изступленіе до послѣдняго предѣла и, раскрывъ тогда ладонь, показалъ, что онъ коснулся до него не мощами, но просто своими карманными часами. Видъ часовъ до того усилилъ ярость больнаго, что онъ хотѣлъ было броситься на принца и задушить его. Но принцъ, отступивъ два шага назадъ и поднявъ свою трость, сказалъ: — Господинъ чортъ, мнѣ давно уже хотѣлось тебя видѣть; предупреждаю тебя, что если ты до меня дотронешься, то я разобью вотъ этотъ сосудъ, который вижу здѣсь на окнѣ, и заставлю тебя изъ него выйти. Бѣсноватый внезапно успокоился и не сумасбродствовалъ болѣе! —
Съ своей стороны, герцогъ Орлеанскій съ неудовольствіемъ смотрѣлъ на пріѣздъ принца въ Парижъ. Принцъ былъ не только соперникомъ его въ политикѣ, но и въ любви: принцъ былъ влюбленъ въ дѣвицу Вежанъ, за которою герцогъ ухаживалъ и которою былъ любимъ взаимно. Впослѣдствіи мы разскажемъ, какъ эта любовь прошла у него.
Принцъ пріѣхалъ въ Парижъ 20-го сентября, т. е. два дня спусти послѣ изгнанія маркиза Шатонёфъ и арестованія Шавиньи; потому, онъ нашелъ Парижъ снова взволнованнымъ, и узналъ, что парламентъ собрался, чтобы освободить Шавиньи изъ тюремнаго замка, подобно тому, какъ онъ освободилъ Брусселя и Бланмениля.
Черезъ два дня послѣ этого пріѣзда, когда принцъ поѣхалъ представляться королевѣ въ Рюель, въ парламентѣ происходило самое бурное засѣданіе. Президентъ Віоль, который былъ приверженцемъ Шавиньи, оповѣстилъ собраніе объ изгнаніи маркиза Шатонёфъ, задержаніи Шавиньи, выѣздѣ короля за городъ, возвращеніи принца Конде и о скоромъ прибытіи войскъ. Тогда президентъ Бланмениль воскликнулъ, что все это происходитъ отъ одного человѣка чуждаго Франціи и, что тогда только прекратятся всѣ бѣдствія, когда этотъ человѣкъ будетъ подведенъ подъ указъ, изданный въ 1617 году, послѣ смерти маршала д’Анкръ, которымъ воспрещалось всякому иностранцу имѣть въ королевствѣ должности, духовныя мѣста съ доходами, почести, достоинства и управленіе дѣлами. Ни одно нападеніе не было такъ прямо направлено противъ Мазарина, какъ это послѣднее, такъ смѣло и рѣшительно выраженное въ словахъ Бланмениля. Слухъ о немъ не замедлилъ дойти до Рюеля.
На другой день, два письма пришли въ парламентъ, одно отъ герцога Орлеанскаго, другое отъ принца Конде; въ этихъ письмахъ парламентъ приглашался на конференцію въ Сен-Жерменъ. Но вмѣсто одной конференціи были двѣ; члены парламента, въ числѣ 21 человѣка, отправились въ Сен-Жерменъ, куда, съ своей стороны, поѣхали также герцогъ Орлеанскій и принцъ Конде. Результатомъ этихъ конференцій было то, что королева издала 4-го октября указъ, подписанный ею, кардиналомъ, принцами и канцлеромъ, слѣдующаго содержаніи: «Ни одинъ чиновникъ королевской службы не можетъ быть лишенъ своего мѣста или званія по тайному королевскому повелѣнію; всякое арестованное правительственисе лицо будетъ чрезъ 24 часа представлено въ судъ; тоже самое относится и ко всѣмъ вообще подданнымъ короля, если только не нужны будутъ доказательства, — въ !!!!канемъ случаѣ задержаніе виновнаго не можетъ продолжаться болѣе шестимѣсячнаго срока.»
Эта декларація имѣла въ себѣ ту особенность, что она была подписана двумя принцами, изъ которыхъ одинъ находился два или три раза въ ссылкѣ, на что парламентъ никогда не изъявлялъ своего неудовольствія, а отецъ друга: о просидѣлъ три года въ Венсенѣ, на что парламентъ, возставшій въ первый разъ противъ арестованія Бланмениля и Брусселя, а во ьторой разъ за ссылку маркиза Шатонефъ и арестованіе Шавиньи не дѣлалъ ни малѣйшаго возраженія. Что касается до вліянія, какое имѣла эта декларація на права двора, то г-жа Моттвиль называетъ ее убійственною для королевской власти. Прибавимъ, что Шавиньи, который уже былъ отправленъ въ Гавръ, получилъ свободу, съ повелѣніемъ, однако, жить въ принадлежащихъ ему помѣстьяхъ.
Эіа побѣда показала парламенту его силу и дала понять Мазарину все его безсиліе и какъ мало, не смотря на свои старанія, онъ укоренился во Франціи, потому-что такъ легко было примѣнить къ нему законъ, изданный противъ иностранцевъ по случаю умерщвленія маршала д’Анкръ. Къ этому же времени, по всей вѣроятности, надобно отнести событіе, которое нѣкоторые историки признаютъ вымышленнымъ, но въ справедливости котораго увѣряетъ насъ принцесса Палатинская, вторая супруга герцога Анжуйскаго, брата Людовика XIV и мать регента, — т. е. тайное бракосочетаніе королевы съ кардиналомъ.
Повторимъ, безъ всякаго измѣненія, то, что она говоритъ: «Королева-мать, вдоуа Людовика XIII, не довольствуясь тѣмъ, что любила кардинала Мазарина, вышла наконецъ за него за-мужъ. Онъ не былъ священникомъ и слѣдовательно ему ничто не могло препятствовать вступить въ бракъ. Добрая королева ужасно докучала ему, и онъ грубо обходился съ нею; вообще къ то время тайные браки были въ модѣ.»
Что касается до бракосочетанія королевы-матери, то теперь извѣстны всѣ его обстоятельства; потаенный ходъ, по которому кардиналъ каждую ночь приходилъ къ ней можно и теперь еще видѣть въ Пале-Ройялѣ; когда уже до того дошло, что она сама къ нему приходила, то онъ, какъ утверждаютъ, всегда говорилъ: Чего еще надобно отъ меня этой женщинѣ? —
Старуха ла-Бове, первая камеръ-юнгфера королевы-матери, знала объ этомъ тайномъ бракѣ королевы съ кардиналомъ Мазариномъ, и потому Анна Австрійская принуждена была угождать ко всемъ г-жѣ Бове. Не мудрено, что такое большое вліяніе Бове было предметомъ сильнаго удивленія для придворныхъ.
Послушайте лучше, что говоритъ объ этомъ Дандо, человѣкъ оффиціальный, живой Монитеръ тогдашняго времени: «Это была женщина, которую самые знатные вельможи долгое время уважали, и которая, не смотря на то, что сдѣлалась уже старою, весьма некрасивою и кривою, продолжала отъ времени до времени являться при дворѣ въ великолѣпномъ нарядѣ, какъ какая нибудь великосвѣтская модница и была принимаема съ почетомъ до самой своей смерти». — Прибавимъ, что ла-Бове была не только наперсницею королевы-матери, но также и первою любовницею короля Людовика XIV.
Однако, не смотря на эту опору въ королевѣ, которой причины сдѣлались извѣстными не только при дворѣ, но и въ городѣ, какъ это доказываютъ современные памфлеты, и въ особенности тѣ изъ нихъ, которые извѣстны подъ названіемъ: La pure vérité cachée, Qu’ns-tu vu à la cour? и La vieille amoureuse, — Мазаринъ хотѣлъ пріобрѣсти себѣ еще другія опоры.
Два принца, какъ мы выше уже сказали, находились теперь при дворѣ: герцогъ Орлеанскій, если не старый, то по крайней мѣрѣ утратившій безполезными заговорами свои силы, и принцъ Конде, молодой человѣкъ, прославившійся тремя или четырьмя побѣдами надъ непріятельскими войсками, а также мирнымъ договоромъ, который въ непродолжительномъ времени долженъ былъ быть подписанъ. Надобно было избирать между ними. Какъ можно предполагать, Мазаринъ не колебался и предпочелъ принца Конде. Это предпочтеніе обнаружилось по случаю, когда герцогъ Орлеанскій ходатайствовалъ о пожалованіи аббата ла-Ривьера, своего фаворита, въ кардинальскій санъ, котораго Мазаринъ просилъ для принца Конти, брата принца Конде. Герцогъ Орлеанскій остался этимъ очень недоволенъ, сталъ шумѣть, кричать, сердиться, даже угрожать; но къ счастію, всѣмъ было извѣстно, что Гастонъ былъ болѣе опасенъ своимъ друзьямъ, нежели своимъ врагамъ.
Два новыя событія, еще болѣе прежняго, усилили вліяніе принца Конде при дворѣ; а именно: возвращеніе короля, по совѣту принца, изъ Рюеля въ Парижъ и извѣстіе о мирѣ, заключенномъ съ Австріею, вслѣдствіе котораго Французская газета объявила "что французы могутъ впредь спокойно поить своихъ лошадей въ Рейнѣ. Отсюда видно, что съ этого уже времени Рейнъ, эта естественная граница Франціи, составляла важный спорный вопросъ между Имперіею и Франціею.
Между тѣмъ, Людовикъ XIV подросталъ и показывалъ уже себя тѣмъ, чѣмъ долженствовалъ быть со временемъ. Когда ему было доложено о побѣдѣ, одержанной надъ австрійскими войсками при Ланѣ, онъ съ ироніей сказалъ: — Ага! вотъ это уже не заставитъ смѣяться господъ членовъ парламента. —
Не смотря на свою юность, Людовикъ XIV всегда огорчался, когда нападали на его королевскою власть. Такъ, однажды, нѣсколько царедворцевъ разговаривали между собою въ его присутствіи о неограниченной власти турецкихъ императоровъ, и въ доказательство тому приводили нѣкоторые примѣры. — Хорошо! отвѣчалъ юный король: — вотъ что называется царствовать. — Да, государь, подхватилъ тогда маршалъ д’Естре, — но два или три этихъ императора были въ мое время убиты насильственнымъ образомъ. —
Маршалъ Вильруа, который также слышалъ слона короля и отвѣтъ маршала д’Естре, выступилъ впередъ и, обратившись къ я Естре, сказалъ: — Благодарю васъ, сударь; вы говорили, какъ должно говорить королямъ, а не такъ, какъ имъ говорятъ ихъ придворные! —
Однажды Людовикъ XIV, увидя входящаго къ нему принца Конде, всталъ, снялъ съ головы шляпу, и началъ съ нимъ разговаривать; было ли это сдѣлано изъ вѣжливости, хотѣлъ-ли онъ этимъ показать, что признаетъ его заслуги неизвѣстно; только это вѣжливое обращеніе, какъ оскорбляющее правила придворнаго этикета, раздражило Лапорта, который сталъ по-перемѣнно просить, то наставника, то помощника наставника юнаго короля, сказать ихъ питомцу, чтобы онъ надѣлъ шляпу. Но ни тотъ, ни другой не хотѣли обратить вниманія на его просьбу. Тогда Лапортъ взялъ шляпу, которую Людовикъ XIV положилъ на стулъ, и подалъ ее монарху. — Государь, сказалъ принцъ Конде, — Лапортъ правъ; когда вы, ваше величество, съ нами говорите, то вамъ не слѣдуетъ снимать съ головы шляпы; государь, вы и безъ того дѣлаете намъ много чести, когда кланяетесь намъ. —
Въ эту эпоху Конде казался дѣйствительно очень преданнымъ королю. При своемъ возвращеніи въ Парижъ, первымъ дѣломъ его было спросить у Лапорта, — великодушенъ и уменъ ли король, и на утвердигелыый отвѣть, воскликнулъ: А! тѣмъ лучше! вы меня восхищаете, ибо нѣтъ чести повиноваться злому государю…. нѣтъ удовольствія повиноваться глупцу! — Такого-же мнѣнія былъ и кардиналъ Мазаринъ. Однажды, когда маршалъ Граммонъ, льстя министру, сказалъ, что могущество его нескончаемо, послѣдній сказать: — Ахъ! сударь, вы не знаете его величество; въ немъ качествъ для четырехъ королей и одного честнаго человѣка…. увѣряю васъ! —
Это былъ тотъ самый маршалъ Граммонъ, который, взявъ сторону Фрондистовъ, сказалъ впослѣдствіи Людовику XIV: «Въ то время, какъ мы служили вашему величеству противъ кардинала Мазарина»; слова эти чрезвычайно разсмѣшили короля.
Между тѣмъ наступилъ Ивановъ день, и парламентъ снова началъ собираться на совѣщанія, съ цѣлію еще сильнѣе противодѣйствовать двору; памфлеты одинъ за другимъ стали появляться на кардинала: что день, то появлялась какая нибудь новая Мазаринада. Министръ сначала надъ этимъ смѣялся и сказалъ ту знаменитую фразу, которую столь часто повторяли впослѣдствіи: «Они поютъ, за это послѣ заплатятъ». Наконецъ, на мѣсто пѣсенъ явилось большое сочиненіе, надѣлавшее много шуму, подъ заглавіемъ: Просьба трехъ сословій провинціи Иль-де Франса Парижскому парламенту.-- Это была одна изъ самыхъ ѣдкихъ сатиръ, написанныхъ на Матрица.
"Онъ, говорится въ Просьбѣ, — Сициліанецъ, подданный Испанскаго короля и происходитъ изъ простаго званія; онъ былъ простымъ слугою въ Римѣ, участникомъ въ самыхъ гнусныхъ поступкахъ; онъ потворствовалъ обманамъ, шалостямъ и интригамъ; онъ былъ принятъ во Франціи, какъ шпіонъ; своимъ вліяніемъ на королеву, управлялъ въ продолженіе шести лѣтъ всѣми дѣлами государства, къ великому стыду королевскаго дома и къ всеобщему смѣху иностранныхъ націй. Онъ лишалъ милостей, отправлялъ въ ссылку, заключалъ въ тюрьмы принцевъ, государственныхъ должностныхъ лицъ, членовъ гарлямента, знатныхъ вельможъ, наконецъ вѣрнѣйшихъ слугъ короля. Онъ окружилъ себя измѣнниками, лихоимцами, нечестивцами и безбожниками; взялъ на себя обязанность быть воспитателемъ короля, чтобы дать ему воспитаніе по своему усмотрѣнію; онъ испортилъ и безъ того уже не слишкомъ строгую нравственность при дворѣ введеніемъ въ моду картежныхъ домовъ и азартной игры; не одинъ разъ онъ нарушалъ правосудіе, грабилъ и похищалъ финансы, издерживалъ за три года впередъ государственные доходы. Онъ наполнилъ тюрьмы двадцатью трема тысячами человѣкъ, изъ которыхъ пять тысячъ умерли на первомъ году своего заточенія. Хоти онъ издерживалъ ежегодно около 120 милліоновъ франковъ, однако не платилъ жалованьи военнымъ чинамъ, не давалъ пенсій и не отпускалъ суммъ на поддержку крѣпостей; наконецъ, онъ дѣлился этими огромными суммами съ своими друзьями, вывозя большую часть денегъ за предѣлы королевства векселями, чистою монетою, и драгоцѣнными каменьями.
Во всякое другое время эта пасквиль, хотя содержаніе ея было отчасти справедливо, не могла бы имѣть большой важности; но на сей разъ она такъ хорошо соотвѣтствовала расположенію народнаго духа и неудовольствію парламента, что сдѣлалась предметомъ важнымъ; по этому стали дѣлать розыски. Авторъ этого памфлета остался неизвѣстнымъ; за то типографщикъ, печатавшій его, былъ открытъ и осужденъ на всегдашнюю, ссылку по приговору суда Шателе.
Не смотря однако на это, нельзя было оставаться въ такомъ положеніи; надобно было знать, — король ли управляетъ парламентомъ или парламентъ королемъ. Рѣшили помириться сначала съ герцогомъ Орлеанскимъ, — что было не трудно.
Аббата ла-Ривьера сдѣлали государственнымъ секретаремъ; ему дано было право присутствовать въ совѣтѣ и обѣщана кардинальская шапка.
Аббатъ ла-Ривьера, который вполнѣ изучилъ характеръ принца Орлеанскаго, своего покровителя, и зналъ, что отъ него нечего было ожидать въ то время, когда нужно было обнаружить нѣкоторую энергіи, самъ сдѣлался посредникомъ примиренія, заключеннаго передъ праздникомъ Рождества Христова.
Тотчасъ собранъ былъ совѣтъ, на которомъ было рѣшено съ чего начать дѣйствовать. При этомъ случаѣ принцъ Конде доказалъ, что онъ дѣйствительно имѣетъ вліяніе, ибо изъ всѣхъ мнѣній, поданныхъ въ совѣтѣ, его мнѣніе одержало верхъ. Мнѣніе это было болѣе мнѣніемъ важнаго, нежели государственнаго человѣка; оно состояло въ томъ, чтобы перевезти короля въ Сен-Жерменъ, воспрепятствовать подвозить къ Парижу хлѣбъ изъ Гонессы и заморить голодомъ столицу. Тогда Парижане стали бы негодовать на парламентъ, какъ главную причину всѣхъ этихъ безпорядковъ, и парламентъ счелъ бы себѣ за счастіе, если бы получилъ прощеніе отъ двора.
Быть можетъ, кардиналъ въ глубинѣ души не считалъ это средство лучшимъ; но мысль о немъ подалъ могущественнѣйшій человѣкъ того времени; оно нравилось предпріимчивому характеру королевы, и потому было принято. Только условились хранить объ этомъ глубокое молчаніе; съ герцога Орлеанскаго было взято обѣщаніе ничего объ этомъ не говорить, ни его женѣ, ни его дочери: равнымъ образомъ и Конде далъ слово ее выдавать тайны, ни своей матери, ни своему брату принцу Конти, ни своей сестрѣ, герцогинѣ Лонгвиль. Время отъѣзда назначено было въ ночь съ 5 на 6 января.
Время, остававшееся до приведенія мысли принца Конде въ исполненіе было употреблено на то, чтобы сосредоточить около Парижа войска, которыми можно было бы распоряжаться въ числѣ семи или восьми тысячъ человѣкъ. Движенія войскъ начали сильно безпокоить жителей Парижа, и хотя никто не зналъ въ чемъ было дѣло, но на всѣхъ напалъ какой-то непонятный страхъ, какая-то боязнь, что обыкновенно случается на-канунѣ великихъ событій. Низшій классъ народа не могъ оставаться въ своихъ жилищахъ, и если кто встрѣчался на улицѣ съ своимъ знакомымъ, тотчасъ начинались распросы — нѣтъ-ли чего новаго? какъ будто бы должно было случиться что нибудь неожиданное. Самъ даже дворъ былъ въ смущеніи: онъ то давалъ приказанія, то отмѣнялъ ихъ. Но, какъ мы уже сказали, никто не имѣлъ положительныхъ свѣдѣній о рѣшеніи совѣта, кромѣ королевы, герцога Орлеанскаго, принца Конде, кардинала и маршала Граммона.
День 5-го января прошелъ еще въ большихъ безпокойствахъ, хотя ничего особеннаго не случилось. Вечеромъ, принцы и министры, по обыкновенію, съѣхались къ королевѣ; но на сей разъ они оставались у нея не долго. Маршалъ Граммонъ, имѣя обыкновеніе всегда давать большой ужинъ на-канунѣ Крещенія, пригласилъ всѣхъ придворныхъ особъ въ этотъ день къ себѣ на-вечеръ; королева, оставшись одна, отправилась въ свой кабинетъ, гдѣ находились, подъ присмотромъ г-жи де-ла-Тремуйль, король и его братъ, герцогъ Анжуйскій.
Обя брата играли между собою; королева, взявъ стулъ, сѣла передъ столомъ, облокотилась на него и стала на нихъ смотрѣть.. Черезъ нѣсколько минутъ вошла г-жа Моттвиль и стала позади стула королевы, которая, обратившись къ ней съ нѣсколькими вопросами, снова начала любоваться дѣтьми. Въ это время, г-жа де-ла-Тремуйль которая сидѣла въ углу и находилась въ тѣни, сдѣлала глазами знакъ, чтобы Моттвиль подошла къ ней на нѣсколько словъ; Моттвиль подошла къ ней. — Знаете ли какіе носятся слухи? сказала ла-Тремуйль голосомъ, котораго не могла разслышать королева: говорятъ, что королева въ эту ночь уѣзжаетъ отсюда! —
Моттвиль не хотѣла этому вѣрить и, въ знакъ сомнѣнія, пожала плечами. Но какъ тихо ни были произнесены слова г-жею де-ла-Тремуйль, однако королева, услышавъ, что она что-то сказала, обратилась къ ней и спросила, что она говорила? Тогда де-ла-Тремуйль громко сказала то, что она по-секрету передала Моттвиль. Анна Австрійская расхохоталась. — Преглупая, право, эта страна! сказала она, — не знаютъ уже что и выдумать; объявляю, завтра я хочу провести день въ Валь-де-Грасѣ. —
Герцогъ Анжуйскій, котораго уносили въ это время спать, слышалъ что сказала королева и не хотѣлъ выйдти изъ комнаты до тѣхъ поръ, пока его мать не обѣщаетъ ему взягь его туда вмѣстѣ съ собою; королева ему обѣщала это, и ребенокъ безъ слезъ дозволилъ себя вынести изъ комнаты.
— Ну, сказала королева, — младшій мой сынъ отправился спать; теперь, чтобы позабавить короля, давайте, если угодно, вынимать бобъ изъ пирога; позовите Брежи и велите подать пирогъ. — Желаніе королевы было тотчасъ исполнено. Пирогъ былъ принесенъ, и позванная г-жа Брежи разрѣзала пирогъ на шесть равныхъ частей: одинъ кусокъ для короля, другой для королевы, третій для г-жи де-ла-Тремуйль, четвертый для г-жи Моттвиль, пятый для себя; послѣдній кусокъ былъ отрѣзанъ во имя Пресв. Богородицы.
Каждый скушалъ свою порцію, не найдя въ ней искомаго боба; очевидно было, что этотъ бобъ находился въ кускѣ пирога, отрѣзаннаго по имя Пресв. Дѣвы. Тогда король вынулъ изъ него бобъ и далъ его своей матери, сдѣлавъ ее такимъ образомъ царицею; а она, съ своей стороны, имѣя намѣреніе въ этотъ день повеселиться, велѣла принести бутылку иппокраса; дамы не замедлили налить себѣ по рюмкѣ, и, не дожидаясь королевы, начали пить; сдѣлавъ нѣсколько глотковъ, онѣ упросили королеву попробовать этого пріятнаго напитка, для того, чтобы имѣть право кричать, что царица пьетъ!
За тѣмъ, стали говорить объ обѣдѣ, который черезъ два дня долженъ быіъ дать у себя Вилькье, командиръ одного изъ гвардейскихъ королевскихъ полковъ. Королева сказала фамиліи тѣхъ изъ своихъ дамъ, которымъ она позволитъ быть на этомъ обѣдѣ и присовокупила, что не мѣшало бы туда позвать скрипачей принца Конде, если только желаютъ сдѣлать праздникъ болѣе одушевленнымъ. Наконецъ, приказавъ позвать Лапорта, она велѣла ему увести короля и уложить его спать.
Тогда г-жа де-ла-Тремуйль первая стала смѣяться надъ тѣмъ, что въ голову ея закралась глупая мысль, будто королева хочетъ уѣхать изъ Парижа.
Около одинадцати часовъ вечера, когда королева уже готова была идти раздѣваться, она велѣла позвать къ себѣ Берингена, своего оберъ-шгалмейстера, который не замедлилъ къ ней явиться. Она отвела его въ сторону и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ шопотомъ разговаривала съ нимъ: она отдавала ему приказанія распорядиться на счетъ королевскихъ каретъ; боясь, чтобы не было какого нибудь подозрѣнія относительно ея тихаго разговора съ Берингеномъ, она, возвратившись къ своимъ дамамъ, громко сказала, что она позвала къ себѣ Берингена для того, чтобы дать ему приказанія относительно вспомоществованія нѣкоторымъ бѣднымъ людямъ. Дамы охотно повѣрили словамъ королевы, и ни въ чемъ болѣе не сомнѣвались. Тогда королева раздѣлась и перешла въ свою комнату. Дамы, пожелавъ ей доброй ночи, вышли изъ комнаты и въ дверяхъ встрѣтили Комминга и Вилькье, которые также ничего не знали, и ничего не могли имъ сказать.
По выходѣ дамъ изъ дворца, ворота Пале-Ройяля были тотчасъ за ними заперты; королева, оставшись одна, позвала къ себѣ Бове, первую свою камеръ-юнгферу, и велѣла снова себя одѣть; послѣ чего, Коммингъ и Вилькье, которымъ велѣно было оставаться въ залѣ, вошли къ ней въ комнату; королева отдала имъ нужныя приказанія. За ними вошелъ маршалъ Вильруа, который, равно какъ и другіе, ни въ чемъ не былъ предъувѣдомленъ, и которому только теперь королева объявила о своемъ намѣреніи выѣхать изъ Парижа. Маршалъ занялся тотчасъ приготовленіями, необходимыми для отъѣзда королевы и короля въ эту ночь, приказавъ однако не будить послѣдняго до трехъ часовъ утра.
Въ три часа утра разбудили короля и его брата, на-скоро одѣли и посадили въ карету, которая ожидала ихъ у воротъ королевскаго сада. Черезъ нѣсколько минутъ присоединилась къ нимъ и королева, въ сопровожденіи г-жи Бове, Гито, Комминга и Вилькье; всѣ они прошли по маленькой потайной лѣстницѣ, ведущей въ садъ изъ комнатъ ея величества. Кареты поѣхали тогда безъ всякихъ препятствій и остановились въ Курѣ, гдѣ былъ назначенъ всѣмъ общій съѣздъ. Тамъ ожидали герцога Орлеанскаго, принца Конде и всю королевскую свиту. Черезъ нѣсколько минутъ пріѣхалъ принцъ Орлеанскій съ своею супругою; за нимъ, въ своей собственной каретѣ, принцесса, ихъ дочь, за которою былъ посланъ Коммингъ: потомъ, принцы Конде и Конти съ принцессою; что касается до герцогини Лонгвиль, то она отказалась пріѣхать, подъ предлогомъ своей беременности. Наконецъ, дѣвицы Манчини, родственницы Мазарина, за которыми былъ посланъ курѣеръ къ маркизѣ Сенесей, у которой онѣ находились, также пріѣхаіи. въ свою очередь, въ означенное мѣсто. Кардиналъ пріѣхалъ послѣднимъ: онъ игралъ въ эту ночь въ карты; такъ-какъ онъ былъ страстный игрокъ, и въ этотъ вечеръ былъ въ выигрышѣ, то съ большимъ трудомъ могли уговорить его оставить игру и ѣхать въ Куръ, гдѣ ожидала его королева.
И такъ, въ самое короткое время въ Куръ съѣхалось до 20 каретъ, вмѣщавшихъ въ себѣ по крайней мѣрѣ сто пятьдесять человѣкъ; причина такого многочисленнаго съѣзда заключалась болѣе въ томъ, что пріятели тѣхъ, которые уѣхали изъ Парижа, будучи въ тоже самое время объ этомъ увѣдомлены, не хотѣли оставаться въ городѣ, гдѣ, какъ предполагали, произойдутъ какіе нибудь большіе безпорядки. Между тѣмъ, всѣ эти бѣглецы, исключая тѣхъ, которымъ тайна была извѣстна, были объяты сильнымъ страхомъ, и можно было сказать, что они уѣзжаютъ изъ города, который непріятель готовъ взять приступомъ.
Королева не мало удивилась, когда увидѣла, что принцесса пріѣхала безъ герцогини Лонгвиль; но какъ она не могла угадать причины, которая удерживала ее въ Парижѣ, то удовольствовалась извиненіемъ, которое принцесса просила свою мать и своихъ двухъ братьевъ сдѣлать передъ королевою отъ своего имени. Затѣмъ, видя, что всѣ особы королевскаго дома находились на лицо, королева отдала приказъ къ отъѣзду.
Но, по пріѣздѣ въ Сен-Жерменъ, безпорядокъ еще болѣе увеличился. Въ эту эпоху, когда роскошь не была еще такъ введена, какъ въ наше время, королевскую мебель всегда перевозили изъ одного замка въ другой; Сен-Жерменъ, въ которомъ дворъ никогда не жилъ зимой, былъ на этотъ разъ совершенно размеблированъ. Боясь подать поводъ къ подозрѣніямъ, кардиналъ не рѣшался меблировать этотъ замокъ: онъ туда послалъ только двѣ небольшія кровати, изъ которыхъ одну королева взяла для себя, а другую взялъ король; кромѣ того, въ замкѣ были найдены еще двѣ походныя кровати, изъ которыхъ одна досталась герцогу Анжуйскому, другая герцогу Гастону Орлеанскому. Герцогиня Орлеанская и принцесса, ея дочь, легли спать на соломѣ. А такъ-какъ оставалось снабдить постелями еще сто сорокъ или сто пятьдесятъ человѣкъ, то въ одну минуту говоритъ г-жа Моттвиль, солома сдѣлалась такою рѣдкостію, что ее нельзя было достать ни за какія деньги.
Къ пяти часамъ утра, слухъ о бѣгствѣ короля началъ распространяться въ Парижѣ, и навелъ на всѣхъ сильный страхъ; всѣ были въ какомъ-то испугѣ, всѣ боялись, хотя сами не знали чего именно. Съ шести часовъ утра улицы были полны народомъ, который кричалъ и волновался. Тогда всѣ, кто принадлежалъ ко двору, бросились бѣжать, чтобы къ нему присоединиться; но народъ предупредилъ ихъ желанія, заперъ всѣ городскія ворота, протянулъ вездѣ цѣпи, съ цѣлію остановить бѣглецовъ. Канцлеръ едва спасся, и то только потому, что переодѣлся въ платье капуцина; госпожа Бріеннь, дабы безопаснѣе бѣжать изъ Парижа, переодѣлась монахиней, а Бріеннь и его братъ школьниками съ книгами подъ рукою; что касается до Бріення-отца, который съ своимъ родственникомъ аббатомъ Ескаладьё силою хотѣлъ проложить себѣ дорогу, то онъ принуженъ былъ выстрѣлить изъ пистолета, чтобы безпрепятственно пройти черезъ толпу народъ. Аббатъ Ескаладьё получилъ ударъ галлебардою въ бедро.
Парижскій народъ волновался, шумѣлъ, кричалъ, не сознавая самъ причины, для чего онъ это дѣлаетъ. Говорили, что будто королева велѣла городъ осаждать войсками; говорили, что будто хотятъ его сжечь, что жителей хотятъ заморить голодомъ; но какъ никто не зналъ ничего опредѣленнаго, то страхъ и волненія увеличивались. Этотъ страхъ и волненія еще большую получили силу, когда узнали, что отъ короля получено было письмо на имя Думы и городскихъ старшинъ: Въ скоромъ времени съ этого письма были сняты копіи, которыя разошлись по всему городу. Мы передаемъ это письмо такъ, какъ оно было написано, отъ слова до слова:
«Любезные наши граждане, находясь вынужденными, съ крайне большимъ неудовольствіемъ, выѣхать въ эту ночь изъ нашего добраго города Парижа, чтобы не сдѣлаться жертвою опасныхъ намѣреній котораго нибудь изъ чиновниковъ нашего парламента, которые, вступивъ въ сношенія съ врагами государства, и послѣ того какъ во многихъ случаяхъ противодѣйствоваіи нашей власти и употребляли во зло нашу доброту, дошли даже до того, что замышляли овладѣть нашею особою, — мы соблаговолили, согласно съ мнѣніемъ нашей матушки, сообщить вамъ о нашей рѣшимости и приказать вамъ употребить всѣ зависящія отъ васъ мѣры, дабы воспрепятствовать произойти въ означенномъ нашемъ городѣ чему-нибудь такому, что могло бы нарушать его спокойствіе, или повредить ходу государственныхъ дѣлъ, — увѣряя васъ, что всѣ добрые граждане и жители города, какъ мы надѣемся, будутъ продолжать вмѣстѣ съ вами исполнять обязанность добрыхъ и вѣрныхъ подданныхъ, какъ они это дѣлали доселѣ. Предполагая увѣдомить васъ черезъ нѣсколько дней о слѣдствіи нашей рѣшимости, и между тѣмъ, полагаясь на вашу вѣрность и на усердіе къ нашей службѣ, мы по намѣрены говорить вамъ на этотъ разъ подробнѣе и яснѣе».
"Дано въ Парижѣ, 5-го января 1649 года. Подписано: Людовикъ.
7-го января, капитанъ одного изъ гвардейскихъ полковъ, привезъ изъ Лилля, отъ имени короля указъ, по которому запрещалось во всѣхъ высшихъ присутственныхъ мѣстахъ продолжать засѣданія, а парламенту повелѣвалось удалиться въ Монтаринсъ.
Парламентъ отказался принять къ свѣдѣнію этотъ указъ, объявивъ что онъ изданъ не отъ имени короля, но тѣми, которые его окружаютъ и подаютъ ему дурные совѣты. Вслѣдствіе такого отвѣта, королева запретила деревнямъ, окружающимъ Парижъ, доставлять въ него хлѣбъ, вино и скотъ; съ этихъ поръ намѣреніе двора сдѣлалось очевиднымъ: Парижъ хотѣли заморить голодомъ. Парламентъ рѣшилъ, что нужно послать къ королевѣ депутацію и просить ее помиловать народъ. Депутація отправилась въ путь, прибыла въ Сен-Жерменъ, но не была принята. Возвратившись въ Парижъ, депутаты донесли о результатѣ своего посольства парламенту, который въ свою очередь, и какъ бы въ отвѣтъ на письмо короля, издалъ декретъ, выраженный въ нижеслѣдующихъ строкахъ:
"Сего дня, и проч.
"Такъ-какъ кардиналъ Мазаринъ есть главный виновникъ всѣхъ безпорядковъ въ государствѣ и несчастій въ настоящее время, то Парламентъ объявилъ и объявляетъ его нарушителемъ общественнаго спокойствія, врагомъ короля и государства, и повелѣваетъ ему сегодня же удалиться отъ двора, а черезъ восемь дней выѣхать за предѣлы королевства. По истеченіи означеннаго времени повелѣваетъ всѣмъ подданнымъ короля преслѣдовать его; запрещаетъ кому бы то ни было его принимать; приказываетъ, кромѣ того, произвести въ семъ городѣ, для означенной цѣли, наборъ воиновъ въ достаточномъ числѣ, и сдѣлать распоряженія касательно безопасности города, какъ внутри, такъ и внѣ онаго, а также снабженія конвоемъ лицъ подвозящихъ припасы: съ тою цѣлію, дабы оные свободно и безопасно могли быть доставляемы и провозимы. Настоящій указъ имѣетъ быть прочтенъ, опубликованъ и вывѣшенъ на-показъ во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ сіе признается нужнымъ; а дабы никто незнаніемъ онаго не отговаривался, предписываетъ градскимъ старшинамъ и головамъ блюсти объ исполненіи онаго.
Это имя было слишкомъ незначительно и мало извѣстно, въ сравненіи съ именемъ Людовика, которымъ былъ подписанъ упомянутый нами указъ. Поэтому, этотъ декретъ парламента разсмѣшилъ весь дворъ; но эта веселость скоропрекратилась по причинѣ трехъ извѣстій, которыя были получены при дворѣ. Герцогъ д’Ельбёгъ и принцъ Конти оставили Сен-Жерменъ и возвратились въ Парижъ. Герцогъ Булльонскій объявилъ себя на сторонѣ парламента. Наконецъ, герцогиня Лонгвиль поѣхала въ городскую Думу, гдѣ объявила, что въ случаѣ чего-нибудь, жители Парижа могутъ расчитывать на помощь герцога Лонгвиля, ея мужа, и принца Марсильяка, который, какъ намъ извѣстно, былъ ея обожателемъ.
Такимъ образомъ, междоусобная война сдѣлалась неизбѣжною, не только между королемъ и народомъ, но и между принцами крови.
ГЛАВА XVIII.
1619.
править
Скажемъ предварительно нѣсколько словъ о начальникахъ, которыхъ народъ себѣ избралъ, или, лучше сказать, которые сами себя избрали для народа.
Карлъ Лотарингскій, герцогъ д’Ельбёфъ, былъ женатъ на Екатеринѣ-Генріеттѣ, узаконенной дочери Генриха IV и Габріели д’Естре. Это былъ довольно бѣдный человѣкъ, болѣе извѣстный по своему младшему брату герцогу д’Аркуру, нежели самъ по себѣ. Онъ быль недоволенъ, потому-что таково было состояніе дома Лотарингскаго, быть всегда ни чѣмъ недовольнымъ; притомъ, принцы этого дома не пользовались большимъ уваженіемъ при дворѣ, и принцы дома Конде, которыхъ называли niesseigneurs, не называли даже господами (messieurs) принцевъ дома Лотарингскаго. Герцогъ Ангіенскій, говоря о нихъ, никогда не называлъ ихъ иначе, какъ Гизами.
Герцогъ Булльонскій имѣлъ лучшую репутацію, нежели графъ д`Ельбёфъ, на войнѣ и въ политикѣ. При жизни Людовика XIII онъ былъ, если читатель помнитъ, замѣшанъ въ дѣлѣ Сенк-Мара.
Такъ-какъ онъ былъ тогда владѣтельнымъ принцемъ Седана, то выпутался изъ дѣла только тѣмъ, что отдалъ свой городъ. Послѣ смерти кардинала и короля, имъ думалъ снова его себѣ возвратить, но безъ успѣха. Ему обѣщано было за то денежное вознагражденіе, но это вознагражденіе такъ долго ему не выдавалось, что онъ ясно видѣлъ, что надъ его притязаніями смѣются. Поэтому и герцогъ Булльонскій имѣлъ причины быть недовольнымъ.
Принцъ Конти былъ недоволенъ во-первыхъ потому, что въ эту эпоху всѣ вообще младшіе братья были недовольны; во-вторыхъ потому, что онъ былъ горбатъ, а его братъ хорошо сложенъ; наконецъ потому, что его хотѣли сдѣлать духовнымъ лицомъ и надѣли на него кардинальскую шапку, которая произвела такую большую распрю между принцемъ Конде и герцогомъ Орлеанскимъ; между тѣмъ, какъ ему лучше хотѣлось носить сѣрую шляпу съ бѣлымъ перомъ, черный бархатный кафтанъ, какой носили въ то время, нежели красную скуфью и кардинальскую шапку. Герцогиня Лонгвиль была недовольна…. но почему? это разсказать будетъ по-труднѣе. Иногда причины неудовольствій женщинъ бываютъ такъ странны, что исторія, — эта большая смиренница, которая, подобно истинѣ, должна бы ходить всегда нагою, и которая, напротивъ, большею частію ходитъ въ покрывалѣ, какъ римская матрона, — ничего объ нихъ даже не говоритъ; а потому, чтобы узнать истинную причину чего-либо, вамъ нужно прибѣгнуть къ современнымъ лѣтописямъ или къ уличнымъ толкамъ. И такъ, мы повторимъ только то, что говорили тогда о причинахъ, по которымъ герцогиня Лонгвиль принадлежала къ партіи Недовольныхъ.
Герцогиня Лонгвиль была, говорили, недовольна потому, что, къ крайнему удивленію всѣхъ, страстно и пламенно любила принца Конде, своего роднаго брата, и когда сей послѣдній началъ ухаживать за дѣвицею де-Вежанъ, она приняла эту любовь своего брата за измѣну и тѣмъ болѣе возненавидѣла его, что, не смѣя никому признаться въ своей горести, скучала и плакала до того, что желчь разлилась по всему ея тѣлу. Тогда она влюбилась въ своего другаго брата принца Конти. Но какъ женщина не можетъ довольствоваться одною братскою любовью, то Лонгвиль полюбила принца Марсильяка, Франсуа де-ла-Рошфуко, шестаго по имени, и автора Правилъ (maximes).
Герцогъ Лонгвиль, свѣтскій человѣкъ, говоритъ кардиналъ Рецъ, любившій болѣе всего начало, а не исходъ всякаго дѣла, былъ недоволенъ потому, что жена его была недовольна.
Но былъ еще человѣкъ, о которомъ мы нѣсколько времени перестали говорить, и который былъ недоволенъ гораздо болѣе, нежели лица нами поименованныя: это коадъюторъ.
Дѣйствительно, послѣ знаменитаго дня баррикадъ онъ нѣкоторымъ образомъ утратилъ свое значеніе. Бруссель и Бланмениль получили свободу: народъ этого только и желалъ. Правда, что коадъюторь былъ приглашенъ ко двору, обласканъ королевою и нѣсколько разъ обнимаемъ кардиналомъ-министромъ; но въ этой ласкѣ онъ не видѣлъ для себя ничего добраго. Поэтому, онъ хотя и оставался спокойнымъ, но продолжалъ поддерживать свое вліяніе на народъ, свои дружескія сношенія съ парламентомъ и свои связи съ начальниками парижскихъ кварталовъ, зная, что если случится какое-нибудь новое событіе, то не обойдется безъ того, чтобы къ нему не обратились.
И дѣйствительно, въ тотъ самый день, когда король выѣхалъ изъ Парижа, какъ мы уже объ этомъ выше сказали, коадъюторъ, въ пять часовъ утра, былъ разбуженъ курьеромъ королевы; этого курьера, служившаго у нея казначеемъ, она всюду посылала. Курьеръ привезъ письмо, собственноручно писанное Анною Австрійской, въ которомъ она просила коадъютора пріѣхать въ Сен-Жерменъ. Коадъюторъ отвѣчалъ, что онъ не преминетъ исполнить приказаніе ея величества. Черезъ нѣсколько минутъ президентъ Блаимениль, блѣдный какъ смерть, вошелъ къ коадъютору. Онъ пришелъ извѣстить его о разнесшимся слухѣ, будто король приближается ко дворцу съ 8,000 ч. конницы: ибо, тотчасъ послѣ отъѣзда короля, въ городѣ распространились самые странные и преувеличенные толки. Коадъюторъ отвѣчалъ, что король во-все и не думалъ подходить ко дворцу съ 8,000 чел. конницы, что, напротивъ, онъ бѣжалъ изъ Парижа съ своею гвардіей. Блаимениль тотчасъ отправился извѣстить объ этой новости своихъ товарищей, а коадъюторъ немедленно поѣхалъ въ отель Конде, гдѣ находилась герцогиня Лонгвиль.
Такъ-какъ онъ былъ большимъ пріятелемъ герцога Лонгвиля, и такъ-какъ Лонгвиль, говоритъ самъ коадъюторъ, находился тогда въ худыхъ отношеніяхъ съ своею женою, то онъ нѣкоторое время не видѣлся съ нею. Однако, предвидя, что случится, и зная, что впослѣдствіи онъ можетъ имѣть въ ней нужду, онъ снова началъ посѣщать ее и нашелъ, что герцогиня была очень сердита на дворъ, и въ особенности на Конде, своего брата. Онъ спросилъ ее — имѣетъ-ли она какую нибудь власть надъ другимъ своимъ братомъ, Конти; на что Лонгвиль отвѣчала, что послѣдній въ ея рукахъ, и что она можетъ изъ него сдѣлать все, что захочетъ. Этого только и желалъ коадъюторъ, ибо, съ этой минуты ему представлялся случай замѣнить принца кѣмъ-нибудь другимъ, или, какъ онъ самъ выразился, противопоставить принцу кого-нибудь другаго. Этотъ кто-нибудь другой быль, такъ сказать, тѣнью начальника партіи; но это было тѣмъ лучше для коадъютора, который желалъ, чтобы начальникъ дѣйствовалъ по его указаніямъ. Поэтому, онъ заранѣе объявилъ герцогинѣ Лонгвиль, чтобы она на всякій случай была готова къ тому, что случится; онъ совѣтовалъ также ей вызвать своего мужа въ Парижъ, и ни подъ какимъ предлогомъ не выѣзжать изъ столицы. Герцогиня на все согласилась и готова была его самаго послать за своимъ мужемъ и привезти его въ Парижъ. По данному ею обѣщанію, она осталась въ городѣ; но принцъ Конде почти насильно увезъ отъ нея принца Конти. Слѣдовательно, Лонгвиль одна оставалась въ Парижѣ, ибо и герцогъ ла-Рошфуко поѣхалъ, чтобы попытаться привезти назадъ принца Конти, а ея мужъ Лонгвиль находился въ Нормандіи, гдѣ онъ былъ губернаторомъ. Правда, что наканунѣ отъ него было получено письмо, въ которомъ онъ увѣдомлялъ, что 6-го числа онъ будетъ въ Парижѣ.
Герцогиня Лонгвиль была очень не покойна. Она спросила коадъютора — отчего такой шумъ и такая суматоха на улицахъ? Дѣйствительно, въ этотъ день весь городъ былъ въ смятеніи: простолюдины завладѣли воротами Сент-Оноре; коадъюторъ велѣлъ одному изъ своихъ приближенныхъ охранять ворота Конференціи; къ вечеру члены парламента принуждены были собраться на засѣданіе.
Тогда г-жа Лонгвилль и коадъюторъ условились, кромѣ герцога ла-Рошфуко, послать въ Сен-Жерменъ Сен-Ибаля, одного изъ друзей коадъютора, чтобы повидаться съ принцемъ Конти и уговорить еге возвратиться въ Парижъ. Сен-Ибаль отправился переодѣтый, дабы не быть узнаннымъ которымъ нибудь изъ мятежниковъ.
Коадъюторъ могъ-бы тоже сдѣлать, и явиться къ королевѣ, которая его къ себѣ просила; но у него было другое намѣреніе: онъ хотѣлъ выѣхать открыто для того, чтобы ему воспрепятствовали продолжать путь. Онъ приказалъ заложить свою карету, простился съ своими людьми у.воротъ, и, громко прокричалъ кучеру: «Въ Сен-Жерменъ!» Это былъ лучшій способъ остаться въ городѣ. Дѣйствительно, въ концѣ улицы Нёвъ-Нотръ-Дамъ, одинъ дровеникъ, по имени Бюиссонъ, взбунтовалъ народъ, поколотилъ коадъюторскаго лакея, сшибъ съ козелъ кучера, и объявилъ, что коадъюторъ далѣе не поѣдетъ. Въ одну минуту карета была опрокинута, колеса сняты; торговки Новаго-Рынка сдѣлали родъ носилокъ, на которыя посадили коадъютора и, къ великой его радости, понесли его съ тріумфомъ домой. Онъ написалъ тотчасъ два письма, одно королевѣ, другое кардиналу, въ которыхъ объявилъ, что, къ крайнему своему сожалѣнію, онъ никакъ не могъ продолжать свой путь, ибо встрѣтилъ препятствія со стороны народа. Но ни королева, ни кардиналъ не повѣрили этой хитрой отговоркѣ, и ихъ скрытная ненависть къ крамольному прелату еще болѣе увеличилась.
Прошло еще три дня; между тѣмъ, ни ла-Рошфуко, ни Сен-Ибаль не возвращались; притомъ же открылось, что герцогъ Лонгвиль, узнавъ, что дворъ находится въ Сен-Жерменѣ, отправился къ королевѣ. Какое было его намѣреніе? неизвѣстно.
Коадъюторъ находился въ самомъ затруднительномъ положеніи. Онъ отвѣчалъ герцогу Булльонскому за содѣйствіе принца Конти и герцога Лонгвиля, а между-тѣмъ о принцѣ Конти но было никакихъ извѣстій, о герцогѣ же Лонгвилѣ извѣстія были весьма неблагопріятны; но одно непредвидимое обстоятельство привело коадъютора въ еще болѣе затруднительное положеніе.
9-го января, въ часъ по полудни, вошелъ къ коадъютору Бриссакъ. Бриссакъ былъ женатъ на одной изъ его двоюродныхъ сестеръ; не смотря на это, Гонди и онъ рѣдко видѣлись между собою. Поэтому, коадъюторъ спросилъ его, какому счастливому случаю онъ обязанъ его посѣщеніемъ? — А вотъ видите-ли, сказалъ Бриссакъ, — сегодня утромъ я самъ лично убѣдился, что принадлежу къ той же партіи, къ которой принадлежите вы, и такъ-какъ вы мнѣ двоюродный братъ, то я пришелъ васъ просить принять меня въ число защитниковъ парламента. — Но Лонгвиль-ли послалъ васъ сюда? спросилъ коадъюторъ. — Къ чему этотъ вопросъ? — Къ тому что, по вашей женѣ, вы также приходитесь двоюроднымъ братомъ герцогу Лонгвилю, какъ и мнѣ. — Нѣтъ, я пришелъ собственно отъ себя самого. Я недоволенъ маршаломъ ла-Мейльере, и хочу присоединиться къ противуположной ему партіи. Если бы онъ былъ на вашей сторонѣ, я-бы былъ на сторонѣ двора. — Ну! въ такомъ случаѣ, пойдемте со мной, сказалъ коадъюторъ. — Вы хотите идти? спросилъ Бриссакъ. — Да. — Куда-же мы пойдемъ? — Въ парламентъ. Взгляните въ окно, не запряжены-ли мои лошади. —
Бриссакъ взглянулъ въ окно и вскрикнулъ отъ удивленія. — Что это? спросилъ коадъюторъ. — "Д’Ельбёфъ…. и съ нимъ три егэ сына! — Какъ!… д’Ельбёфъ? а я думалъ, что онъ въ Сен-Жерменѣ съ королевою. — Правда, онъ былъ тамъ, отвѣчалъ, засмѣявшись, Бриссакъ, — но такъ-какъ онъ не нашелъ себѣ обѣда въ Сен-Жерменѣ, то пріѣхалъ, вѣроятно, искать себѣ ужина въ Парижѣ. — Такъ вы его уже видѣли? — Мы вмѣстѣ ѣхали, начиная отъ моста Нёйльи, гдѣ я его встрѣтилъ, до Трагуарскаго креста, гдѣ я съ нимъ разстался; во время всей дороги онъ клялся мнѣ, что онъ лучше будетъ дѣйствовать въ фрондѣ, нежели г. де-Маненнь, его двоюродный братъ, дѣйствовалъ въ Лигѣ.
— И онъ идетъ сюда? — Онъ уже на лѣстницѣ. —
Никакое посѣщеніе не могло причинить болѣе замѣшательства коадъютору. Онъ никому не смѣлъ открыть соглашеній, заключенныхъ съ принцемъ Конти и герцогомъ Лонгвилемъ, боясь, чтобы ихъ не арестовали въ Сен-Жерменѣ, если они еще не арестованы; съ другой же стороны, герцогъ Булльонскій объявилъ, что онъ до тѣхъ поръ ничего не предприметъ, пока не увидится въ Парижѣ съ принцомъ Конти, а маршалъ ла-Моттъ-Худанкуръ до тѣхъ поръ, пока не увидитъ герцога Лонгвиля. Притомъ же, нужно было принять и то во вниманіе, что д’Ельбёфъ, который пользовался расположеніемъ Парижскаго народа, вообще приверженнаго принцамъ Лотарингскаго дома, могъ, заставивъ выбрать себя начальникомъ, разрушить всѣ его планы и намѣренія. Поэтому, чтобы выиграть время, коадъюторъ рѣшился увѣрить д’Ельбёфа, что онъ готовъ содѣйствовать его интересамъ.
Въ это самое время вошелъ герцогъ д’Ельбёфъ, сопровождаемый тремя своими сыновьями. Онъ объявилъ коадъютору, что онъ съ своими дѣтьми оставилъ дворъ съ намѣреніемъ вступиться за парламентъ, и что, зная какое вліяніе коадъюторъ имѣетъ на Парижскій народъ, онъ счелъ необходимымъ сдѣлать ему свой первый визитъ.
За этою откровенностью послѣдовало множество льстивыхъ фразъ и комплиментовъ, къ которымъ и сыновья его по временамъ примѣшивали свои; на такую честь коадъюторъ отвѣчалъ очень вѣжливо и спросилъ д’Ельбёфа: — Что онъ намѣренъ дѣлать? Я думаю, отвѣчалъ герцогъ, — теперь же отправиться въ Думу предложить мои услуги г.г. старшинамъ Парижа. Не правда-ли, господинъ коадъюторъ, что и вы согласны съ моимъ мнѣніемъ? — Однако, отвѣчалъ послѣдній, — мнѣ кажется, принцъ, вы бы лучше сдѣлали, если бы подождали до завтра и предложили свои услуги собравшимся на общее засѣданіе палатамъ.
— Хорошо! сказалъ д’Ельбёфъ, — я сдѣлаю такъ, какъ вы мнѣ говорите: я рѣшился слѣдовать вашимъ совѣтамъ. —
И съ этими словами онъ вышелъ съ своими тремя сыновьями отъ коадъютора.
Только-что они вышли за дверь, какъ коадъюторъ, замѣтившій нѣкоторую улыбку, которою обмѣнялся отецъ съ своими сыновьями, приказалъ одному изъ своихъ служителей слѣдить за д’Ельбёфомъ, чтобы знать куда онъ пойдетъ.
Что предвидѣлъ коадъюторъ, то и случилось: герцогъ д’Ельбёфъ отправился прямо въ Думу. Ни коадъюторъ герцога, ни герцогъ коадъютора не могли обмануть. Прелатъ тотчасъ приступилъ къ дѣлу; но съ чего ему было начать, какъ не съ интригъ, которыя были его стихіей.
Онъ тотчасъ же написалъ къ Фурніе, первому городскому старшинѣ, который былъ его пріятелемъ, чтобы онъ поостерегся и не допустилъ, чтобы Дума послала д’Ельбёфа въ парламентъ; въ противномъ случаѣ, съ этою рекомендаціей трудно было бы бороться. Послѣ этого, онъ написалъ къ тѣмъ изъ Парижскихъ священниковъ, которые были наиболѣе ему преданы, что имъ слѣдуетъ пробудить въ ихъ прихожанахъ подозрѣнія противъ герцога д’Ельбёфа, который готовъ на все рѣшиться за деньги, и просилъ ихъ не забыть, что этотъ самый герцогъ былъ большой пріятель аббата ла Ривьера, любимца герцога Орлеанскаго. Наконецъ, самъ коадъюторъ вышелъ изъ дому около семи часовъ вечера и, переодѣтый, проходилъ почти всю ночь, посѣщая всѣхъ знакомыхъ ему членовъ парламента, не съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы говорить съ ними о принцѣ Конти или о герцогѣ Лонгвилѣ, потому-что боялся ихъ компрометировать; но, чтобы напомнить имъ, какъ герцогъ д’Ельбёфъ былъ не благонадеженъ и какъ парламентъ долженъ былъ быть обиженъ, что герцогъ явился сначала въ Думу, въ присутственное мѣсто низшей инстанціи, тогда какъ онъ, коадъюторъ, совѣтовалъ ему явиться прямо въ парламентъ.
Такъ пробѣгалъ коадъюторъ по Парижу до двухъ часовъ ночи, будучи твердо увѣренъ, что, съ своей стороны, д’Ельбёфъ также не теряетъ напрасно время. Возвратившись домой, усталый и изнеможенный, онъ бросился на постель, съ твердымъ намѣреніемъ съ завтрашняго утра начать открыто дѣйствовать противъ д’Ельбёфа. Съ этими мыслями Гонди сталъ засыпать, какъ вдругъ ему слышится, что кто-то стучится въ дверь. Онъ тотчасъ же позвалъ своего лакея и велѣлъ узнать, кто къ нему идетъ.
Черезъ нѣсколько минутъ ему послышалось, что кто-то скорыми шагами приближается къ его комнатѣ; это былъ кавалеръ ла-Шезъ, одинъ изъ приверженцевъ герцога Лонгвиля; онъ безъ доклада вошелъ въ комнату и съ поспѣшностію сказалъ: — Скорѣе, скорѣе, милостивый государь, вставайте; принцъ Конти и герцогъ Лонгвиль находятся у заставы Сент-Оноре!.. народъ кричитъ, что они измѣняютъ городу и не хочетъ ихъ впустить въ Парижъ. —
Коадъюторъ вскрикнулъ отъ радости и соскочилъ съ своей постели. Этого извѣстія онъ уже три дня ожидалъ съ нетерпѣніемъ. Въ одну минуту онъ одѣлся и какъ, одѣваясь, велѣлъ закладывать лошадей, то карета была готова въ одно время съ нимъ; прелатъ сѣлъ въ нее вмѣстѣ съ кавалеромъ ла-Шезъ, поѣхалъ прямо къ совѣтнику Брусселю, котораго онъ взялъ съ собой для того, чтобы усилить свою популярность и, предшествуемый скороходами, которые несли въ рукахъ зажженые факелы, прибылъ къ заставѣ Сент-Оноре, гдѣ дѣйствительно находились Лонгвиль и принцъ Конти, которые верхами уѣхали изъ Сен-Жермена. Тутъ только коадъюторъ удостовѣрился, что не лишне было бы взять съ собою Брусселя. Народъ такъ боялся принца Конде, что всѣ находившіеся съ нимъ въ какой нибудь связи возбуждали въ высшей степени его недовѣрчивость. Наконецъ, когда коадъюторъ и Бруссель не только взяли за нихъ на себя отвѣтственность, но и увѣрили народъ, что они пріѣхали защищать Парижъ, то цѣпи, протянутыя у заставы, были сняты. Конти и Лонгвиль сѣли въ карету коадъютора, и всѣ вмѣстѣ, сопровождаемые радостными криками народа, поѣхали въ отель Лонгвиля, куда они прибыли уже на разсвѣтѣ. Коадъюторъ просилъ герцогиню поддерживать въ нихъ добрыя ихъ намѣренія, а самъ немедленно отправился къ герцогу д’Ельбёфъ. Недовѣрчивость, которую внушалъ къ себѣ принцъ Конти, казалось, налагала на него обязанность дѣйствовать такимъ образомъ. Онъ хотѣлъ предложить герцогу д’Ельбёфъ присоединиться къ Конти и Лонгвилю, но д’Ельбёфъ уѣхалъ уже въ парламентъ.
Теперь нельзя было терять времени: коадъюторъ и безъ того уже много его потерялъ. Поэтому, сѣвъ въ карету, онъ велѣлъ, какъ можно скорѣе, ѣхать къ дому Лонгвиля, чтобы тотчасъ же заставить принца Конти и герцога Лонгвиля явиться въ парламентъ. Но Конги чувствовалъ себя столь усталымъ, что легъ въ постель, чтобы отдохнуть. Что касается до герцога Лонгвиля, который вообще ни въ чемъ не любилъ торопиться, то онъ отвѣчалъ, что время еще не ушло. Тогда коадъюторъ проникъ въ самую спальню принца и началъ будить его; но напрасно: на Конти напалъ такой крѣпкій сонъ, что трудно было его разшевелить. Коадъюторъ готовъ былъ сойти съ ума, когда увидѣлъ, что люди, за которыхъ онъ такъ много хлопоталъ, и которые наконецъ, послѣ столь долгаго ожиданія прибыли въ Парижъ, медлятъ явиться въ парламентъ. Герцогиня Лонгвиль тоже вошла въ комнату своего брата, и объявила, что парламентъ закрылъ сное засѣданіе и, что герцогъ д’Ельбёфъ пошелъ, съ своими тремя сыновьями, въ Думу, чтобы дать герцогу присягу.
Но было уже поздно, случай былъ потерянъ. Положили, чтобы принцъ Конти явился въ парламентъ на второе засѣданіе, которое было назначено въ три часа по-полудни. Коадъюторъ обѣщалъ заѣхать за нимъ, и желая употребить въ пользу нѣсколько остававшихся ему часовъ, разослалъ отъ себя людей и велѣлъ имъ кричать: да здравствуетъ Конти! Что касается до него самаго, то онъ не имѣлъ надобности въ этомъ; онъ замѣтилъ, что народъ былъ расположенъ къ нему болѣе, нежели прежде. Кромѣ того, коадъюторъ написалъ письма ко всѣмъ начальникамъ кварталовъ, въ которыхъ извѣщалъ, что Конти въ Парижѣ, и чтобы они увѣрили народъ, что только одинъ этотъ принцъ заботится объ его выгодахъ. Въ заключеніе всего, онъ поручилъ своему секретарю, который пописывалъ иногда стишки, написать куплеты на д’Ельбёфа и его сыновей. Коадъюторъ зналъ свою паству, — онъ зналъ, какъ все смѣшное нравилось Парижанамъ. Къ часу всѣ эти хлопоты коадъютора кончились; это былъ часъ условленный, въ который коадъютору нужно было заѣхать за принцемъ Конти.
На этотъ разъ принцъ былъ готовъ ѣхать. Онъ сѣлъ въ карету коадъютора, при которой находилась одна только свита прелата, довольно, впрочемъ, большая и замѣтная издали. Они пріѣхали первые и прежде д’Ельбёфа вошли въ парламентъ. Крики: да здравствуетъ коадъюторъ! раздались тогда со всѣхъ сторонъ; но крики: да здравствуетъ принцъ Конти! были такъ рѣдки, что Конти видѣлъ, что кричали только тѣ, которыхъ для этого разставилъ коадъюторъ Черезъ вѣскотько минутъ всѣ эти крики слились въ одинъ общій, непонятный крикъ: это быль герцогъ д’Ельбёфъ, который среди радостныхъ восклицаніи народа пробирался къ парламенту. Онъ былъ сопровождаемъ всею городскою стражею, которая съ самого утра окружала его, какъ своего начальника.
Входя на лѣстницу, д’Ельбёфъ приказалъ стражѣ стоять у дверей большой залы. Коадъюторъ, который боялся, чтобы д’Ельбёфъ не предпринялъ чего-нибудь противъ принца, которому онъ покровительствовалъ, приказалъ своему конвою также стать при дверяхъ. Тогда Конти подошелъ къ усѣвшимся на свои мѣста членамъ парламента и довольно твердымъ голосомъ сказалъ: — Милостивые государи, узнавъ въ Сен-Жерменѣ о пагубныхъ совѣтахъ, внушаемыхъ королевѣ, я, въ моемъ званіи принца крови, счелъ своею обязанностію воспротивиться имъ, и пріѣхалъ сюда предложить вамъ мои услуги. —
Въ тоже время выступилъ впередъ д’Ельбёфъ. — Милостивые государи, началъ онъ, въ свою очередь, придавъ своему голосу нѣкоторую важность: — я знаю, что я обязанъ принцу Конти почтеніемъ и уваженіемъ; но мнѣ кажется, что онъ пріѣхалъ не много поздно. Я сдѣлалъ первый шагъ, я первымъ представился вашему обществу; вы вручили, мнѣ генеральскій жезлъ!… и я не выпущу его изъ рукъ! —
Парламентъ, не имѣя равно какъ и народъ, большаго довѣрія къ принцу Конти, тотчасъ загремѣлъ рукоплесканіями. Конти хотѣлъ-было снова говорить, но шумъ и волненіе помѣшали ему. Коадъюторъ видѣлъ, что не время было настаивать, и что дѣло могло принять худой оборотъ для принца. Онъ отвелъ его назадъ, дѣлая знакъ, чтобъ онъ оставилъ полѣ сраженія д’Ельбёфу. Послѣдній, воспользовавшись побѣдою, говорилъ, витійствовалъ, сулилъ горы, и добился наконецъ того, что парламентъ издалъ постановленіе, которымъ запрещалось королевскимъ войскамъ приближаться къ Парижу на разстояніи двадцати льё. Д’Ельбёфъ вышелъ изъ парламента съ великимъ тріумфомъ. Что касается до принца Конти, то онъ съ трудомъ могъ выбраться, такъ-что коадъюторъ долженъ былъ даже идти впереди его, чтобы раздвигать толпу, которая была для него болѣе враждебна, нежели благосклонна. Казалось, дѣла шли худо; но съ коадъюторомъ не такъ легко было справиться: «Народная любовь, издавна пріобрѣтенная и поддерживаемая, говорилъ онъ самъ себѣ, если только она имѣла хотя мало времени укорениться, непремѣнно заглушитъ эти слабые и рождающіеся цвѣты народнаго благорасположенія, которые случайно иногда распускаются». И потому, онъ довольно спокойно ожидалъ результата мѣръ, имъ принятыхъ. Впрочемъ, и случай ему въ томъ не мало поблагопріятствовалъ.
Пришедши къ герцогинѣ Лонгвиль, коадъюторъ нашелъ у нея капитана Наварскаго полка, по имени Кенсеро, который ожидалъ его. Онъ былъ присланъ отъ госпожи Ледигьеръ, и принесъ копію съ письма, которое д’Ельбёфъ писалъ къ аббату ла-Ривьеру, часъ спустя послѣ прибытія въ Парижъ принца Конти и герцога Лонгвиля. При настоящихъ обстоятельствахъ эта копія была для коадъютора сокровищемъ. Вотъ содержаніе этого письма:
«Скажите королевѣ и государю, что этотъ дьяволъ коадъюторъ дѣлаетъ все здѣсь во вредъ правительства, и что дня чрезъ два я не буду имѣть здѣсь никакой власти; но что, если они дадутъ мнѣ средства, то я имъ докажу, что я прибылъ въ Парижъ не съ такимъ худымъ намѣреніемъ, какъ они полагаютъ».
Коадъюторъ далъ только время герцогинѣ Лонгвиль и принцу Конти прочитать это письмо, и потомъ отправился съ поспѣшностію показывать его всѣмъ, требуя, чтобы тѣ, которыхъ онъ удостаивалъ этой довѣренности, никому не говорили объ этомъ ни слова, хотя и могли снять съ этого письма копіи. Такимъ образомъ, онъ былъ увѣренъ, что къ вечеру весь Парижъ объ этомъ узнаетъ. Онъ возвратился домой около десяти часовъ, и нашелъ у себя болѣе полутораста писемъ отъ приходскихъ священниковъ и квартальныхъ офицеровъ. Одни дѣйствовали на своихъ прихожанъ, другіе на свои команды Расположеніе умовъ было самое благопріятное для принца Конти. Оставалось только сдѣлать д’Ельбёфа смѣшнымъ въ глазахъ народа, и тогда онъ пропалъ. Это было дѣломъ Мариньи, которому поручено было сочинить тріолетъ на д’Ельбёфа. Вотъ этотъ тріолетъ:
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants
Ont fait tous quatre des merveilles,
Ils sont pompeux et triomphants.
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants.
On dira jusqu'à deux mille ans.
Comme une chose sans pareilles:
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants
Ont fait tous quatre des merveilles.
T. e. Д’Ельбёфъ съ своими сыновьями
Надѣлали у насъ чудесъ;
Отъ нихъ они въ восторгѣ сами,
Д’Ельбёфъ съ своими сыновьями.
Потомство скажетъ также съ нами,
Считая за разсказы грезъ:
Д’Ельбёфъ съ своими сыновьями
Надѣлали у насъ чудесъ.
Это только и было нужно. Распустивъ эти стихи по городу, коадъюторъ былъ увѣренъ, что каждый напишетъ еще что-нибудь и отъ себя; и онъ не обманулся, какъ мы это сейчасъ увидимъ. Онъ велѣлъ нависать съ сотню копій этого тріолета, разбросать ихъ по улицамъ и наклеить на перекресткахъ.
Въ это время узнали, что королевскія войска заняли Шарантонъ. Д’Ельбёфъ былъ такъ занятъ защищеніемъ самаго себя, что и не думалъ о защищеніи Парижа. Эта оплошность была весьма не кстати въ то время, когда порукамъ ходили копіи письма, которое герцогъ писалъ къ аббату ла-Ривьеру. Легко можно догадаться, что коадъюторъ не преминулъ извлечь пользу для себя изъ этого событія, и тихо всякому говорилъ, что если ищутъ доказательства тому, что д’Ельбёфъ дѣйствуетъ по согласію съ дворомъ, то это доказательство на-лицо.
Въ полночь, герцогъ Лонгвиль и маршалъ ла-Моттъ-Худанкурь пришли взять съ собою коадъютора, и всѣ трое отправились къ герцогу Булльонскому, который не принималъ еще ни въ чемъ участія, и былъ въ постелѣ, по причинѣ подагры. Сначала герцогъ колебался, но когда коадъюторъ изъяснилъ ему свой планъ, то онъ принялъ ихъ сторону. Впродолженіе этого совѣщанія всѣ занятія для слѣдующаго дня были ими распредѣлены, и каждый возвратился домой.
На другой день, 11 января, въ десять часовъ утра, принцъ Конти, герцогъ, зять его, и коадъюторъ выѣхали изъ отеля Лонгвиль въ парадной каретѣ герцогини; коадъюторъ сидѣлъ у дверецъ кареты, дабы всѣ могли его видѣть; они ѣхали въ палату. По крикамъ народа тотчасъ можно было узнать о перемѣнѣ, которая, благодаря стараніямъ приходскихъ священниковъ и квартальныхъ офицеровъ, произошла въ народѣ со вчерашняго дня. Крики: да здравстпуетъ принцъ Конти! раздавались со всѣхъ сторонъ, и такъ-какъ къ стихамъ тріолета придумали и напѣвъ ихъ, то въ народѣ не только уже распѣвали куплетъ, сочиненный на д’Ельбёфа, но пѣли еще и слѣдующіе куплеты:
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants
Font rage à la place Royale;
Ils vont tous quatre piaffants.
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants.
Mais sitôt qu’il faut battre aux champs,
Adieu leur humeur martiale.
Monsieur d’Elboeuf et ses enfants
Font rage à la place Royale.
Vous et vos enfants, duc d’Elboeuf,
Qui logez près de la Bastille,
Valez tous quatre autant que neuf,
Vous et vos enfants, duc d’Elboeuf.
Le rinieur, qui vous mit au boeuf
Mérité quelques coups d'étrille;
Vous et vos enfants, duc d’Elboeuf,
Qui logez près de la Bastille.
Il faut bien, qu’il soit contenté,
Monsieur d’Elboeuf et sa famille,
Vraiment il l’а bien mérité,
Il faut bien qu’il soit contenté.
Il nous а si bien assisté,
Qu’il n’est pas sorti de la ville;
Il faut bien qu’il soit contenté,
Monsieur d’Elboeuf et sa famille.
т. e. Д’Ельбёфъ и сыновья храбрятся
На Королевской площади,
Ужасно чванятся, гордятся;
Д’Ельбёфъ и сыновья храбрятся.
Случись же имъ съ врагомъ сражаться,
То храбрости отъ нихъ не жди;
Д’Ельбёфъ и сыновья храбрятся
На Королевской площади.
Васъ, съ вашими дѣтьми, д’Ельвёфъ,
Что близь Бастиліи живете,
На девять хватитъ четырехъ,
Васъ, съ вашими дѣтьми, д’Ельбефъ.
Кто въ риѳму скажетъ, что вы левъ,
Достоинъ плюхъ, какъ вы найдете,
Вы, съ вашими дѣтьми, д’Ельбефъ,
Что близь Бастиліи живете.
Конечно, должно наградить
Д’Ельбёфа и съ его дѣтями,
Они старались намъ служить;
Намъ должно ихъ всѣхъ наградить,
Они полезными намъ быть
Умѣли…. Надо наградить
Д’Ельбёфа и съ его дѣтями.
Такимъ образомъ уличные стихотворцы, не теряя времени, отвѣтили на тріолетъ Архіепископскаго поэта, и упрекали д’Ельбёфа за взятіе Шарантона.
И такъ, въ сопровожденіи толпы народа, все болѣе и болѣе увеличивавшейся, пріѣхали они въ палату. Засѣданіе кончилось. Принцъ Копти здѣсь снова представился парламенту, какъ и на-канунѣ, и предложилъ ему свои услуги. Послѣ принца вышелъ герцогъ Лонгвиль, который, какъ губернаторъ Нормандіи, предложилъ городу Парижу помощь отъ городовъ Руана, Каена и Діеппа, а парламенту опору своей провинціи, прибавивъ, что онъ проситъ палаты, въ доказательства вѣрности его союза съ ними, принять въ городскую Думу, подъ залогъ, его жену и дитя, которое она скоро должна родить. Это предложеніе, доказывавшее всю искренность его, было съ восторгомъ принято всѣмъ собраніемъ.
Въ это время герцогъ Булльонскій, котораго вели подъ руки два кавалера знатнѣйшихъ фамилій Франціи, вошелъ въ залу собранія и, занявъ съ Лонгвилемъ мѣсто ниже принца Конти, объявилъ парламенту, что онъ пришелъ предложить ему свои услуги, и что съ радостію готовъ служить подъ начальствомъ такого великаго принца, какъ принцъ Конти. Герцогъ Булльонскій считался однимъ изъ первыхъ полководцевъ своего времени. Храбрость его не была подвержена никакому сомнѣнію, умъ его былъ всѣмъ извѣстенъ; поэтому, рѣчь его имѣла большой успѣхъ. Тутъ герцогъ д’Ельбёфъ вспомнилъ, что пора и ему вступиться за себя. Онъ выступилъ впередъ и произнесъ свою вчерашнюю рѣчь, говоря, что онъ не отдастъ другому порученнаго ему начальства, развѣ только своею жизнію.
Въ это время вошелъ въ собраніе маршалъ ла-Моттъ-Худанкуръ, и занялъ мѣсто ниже герцога Булльонскаго. Онъ повторилъ предъ парламентомъ почти ту же рѣчь, которую говорилъ герцогъ Булльонскій, то есть, что онъ готовъ служить съ герцогомъ подъ начальствомъ принца Конти. Это былъ человѣкъ не большаго ума, но отличный воинъ; имя его было въ большой чести между военными и составляло славу для той стороны, за которую онъ себя объявлялъ. Поэтому, появленіе его и рѣчь, произнесенная имъ окончательно склонили умы въ пользу принца Конти.
Первою мыслію президента Моле, который, собственно говоря, не желалъ зла двору, было, пользуясь этою борьбою, ослабить обѣ стороны. Вслѣдствіе сего, онъ предложилъ оставить дѣло не рѣшеннымъ въ этомъ засѣданіи и обсудить его въ засѣданіи слѣдующемъ. Но президентъ де-Меемъ, бывшій дальновиднѣе его, наклонясь къ нему, сказалъ ему на ухо: — Вы шутите, милостивый государь; они, можетъ быть, уладятъ дѣло между собою въ ущербъ нашей власти; развѣ вы не видите, что д’Ельбёфъ остался въ дуракахъ, и что эти люди господствуютъ въ Парижѣ? —
Въ тоже время президентъ ле-Коаньё, бывшій на сторонѣ коадъютора, возвысилъ голосъ и сказалъ: — Милостивые государи, дѣло это надобно кончить до обѣда, хотя бы намъ пришлось обѣдать въ полночь. Выслушаемъ этихъ господъ порознь; пусть они сообщатъ намъ свои намѣренія; тогда мы увидимъ, чьи намѣренія полезнѣе для государства. —
Этотъ совѣтъ былъ принять. Президентъ ле-Коаньё просилъ войти Гг. Конти и Лонгвиля въ одну комнату, а Гг. Повіона, Белльевра и герцога д’Ельбёфа въ другую. Но Повіонъ и Белльсиръ, равно какъ и президентъ ле-Коаньё, были совершенно на сторонѣ принца Конти. Коадъюторъ тотчасъ понялъ положеніе дѣла. Онъ увидѣлъ, что здѣсь онъ не былъ болѣе нуженъ и, дабы нанести успѣшнѣе послѣдній ударъ, присутствіе его было полезно въ другомъ мѣстѣ. Онъ опрометью бросился изъ палаты засѣданія, поѣхалъ къ герцогинямъ Лонгвиль и Булльонъ, взялъ ихъ вмѣстѣ съ ихъ дѣтьми, и привезъ въ городскую Думу. Молва о предложеніи, сдѣланномъ Лонгвилемъ, уже распространилась по всему городу, такъ-что этотъ пріѣздъ былъ похожъ на тріумфъ. Герцогиня Лонгвиль, не смотря на то, что недавно предъ тѣмъ имѣла оспу, была тогда въ полномъ блескѣ своей красоты; герцогиня Булльонская была также прекрасна; обѣ онѣ пріѣхали къ подъѣзду городской Думы, и взошли по лѣстницѣ, держа на рукахъ своихъ дѣтей; потомъ, остановившись на послѣдней ступени, онѣ обратились къ площади, которая наполнена была народомъ, отъ мостовой до самыхъ крышъ и, показывая дѣтей своихъ народу, сказали: — Парижане! Герцогъ Лонгвиль и герцогъ Булльонскій ввѣряютъ вамъ то, что у нихъ есть драгоцѣннѣйшаго въ мірѣ, — своихъ женъ и своихъ дѣтей! Громкія восклицанія были отвѣтомъ на эти слова. Въ то время, какъ герцогини произносили народу эти слова, коадъюторъ изъ окна Думы горстями бросалъ золото народу. Десять тысячъ ливровъ было имъ выброшено на улицу; энтузіазмъ въ народѣ дошелъ до бѣшенства. Народъ клялся пожертвовать, въ случаѣ нужды, жизнію своею за принца Конти, за герцога Лонгвиля и за герцога Булльонскаго. Герцогини благодарили толпу, показывали видъ, будто отираютъ слезы благодарности, и наконецъ вошли въ залу Думы; но ихъ преслѣдовали такими неистовыми криками, что онѣ невольно должны были показаться въ окнахъ.
Коадъюторъ, оставя ихъ наслаждаться своимъ тріумфомъ, отправился въ палату засѣданія, въ сопровожденіи всей толпы вооруженныхъ и невооруженныхъ людей, которые причиняли такой шумъ, что какъ будто бы онъ велъ съ собою весь Парижъ. Но еще прежде него начальникъ тѣлохранителей герцога д’Ельбёфа, все видѣвшій и все понявшій, будучи увѣренъ, что дѣло герцога приняло худой оборотъ, поспѣшилъ увѣдомить его объ этомъ. Такимъ образомъ, бѣдный герцогъ д’Ельбёфъ потерялъ всю свою бодрость. Сознаваясь въ своемъ неуспѣхѣ, онъ изъявилъ свое повиновеніе, и сказалъ, что готовъ, какъ герцогъ Булльонскій и ла-Моттъ-Худанкуръ, служить подъ начальствомъ принца Конти. Вслѣдствіе сего, они всѣ трое были назначены лейтенантами при принцѣ Конти, котораго провозгласили генералиссимусомъ парламента. Герцогъ же д’Ельбёфъ, въ вознагражденіе за пожертвованіе, которое онъ сдѣлалъ, отказавшись отъ верховнаго начальствованія, просилъ и получилъ разрѣшеніе нанести рѣшительный ударѣ Бастиліи и принудить ее къ сдачѣ, — что и было имъ приведено въ исполненіе въ тотъ же день. Бастилія не имѣла вовсе намѣренія сопротивляться; дю-Трамбле, комендантъ ея, получилъ обезпеченіе за свою жизнь и позволеніе вывезти все свое имущество въ теченіе трехъ дней.
Между тѣмъ, какъ д’Ельбёфъ хлопоталъ о сдачѣ Бастиліи, маркизъ Нуармутье, маркизъ де-ла-Буле и маркизъ Легъ, съ пятью стами кавалеристовъ, за ними послѣдовавшихъ, сдѣлали набѣгъ на Шарантонъ; Мазаринисты хотѣли держаться, но ихъ вытѣснили, такъ-что въ семь часовъ вечера всѣ эти кавалеристы, воодушевленные еще первымъ дымомъ пороха, сами пришли въ городскую Думу возвѣстить о своемъ успѣхѣ. Около герцогинь Лонгвиль и Булльонъ составилось большое собраніе; онѣ позволили побѣдителямъ войти къ себѣ въ полномъ вооруженіи. Это была странная смѣсь голубыхъ шарфовъ, блестящихъ ружей, сабель, скрипичныхъ звуковъ, раздающихся внутри городской Думы и звука трубъ на площади. Все это сообщало этой странной войнѣ видъ рыцарства, существующаго только въ романахъ; по этой причинѣ Нуармутье, большой любитель Астреи,[28] не могъ удержаться, чтобъ не сравнить герцогиню Лонгвиль съ Галатеею, осажденною въ Марсильи Линдаморомъ.
Дѣйствительно здѣсь, по крайней мѣрѣ на это время, находился истинный дворъ: король, королева и кардиналъ Мазаринъ, уединившись въ Сен-Жерменѣ, обитая въ замкѣ безъ мебели, ложась спать на соломѣ, составляли странный контрастъ съ гг. Конти, Лонгвилемъ, Булльономъ, коадъюторомъ и обѣими герцогинями.
ГЛАВА XIX.
1649.
править
Между тѣмъ, въ Сен-Жерменѣ всѣ были объяты великимъ страховъ, когда узнали объ этихъ новостяхъ, тѣмъ болѣе, что какъ принцъ Конде былъ въ Шарантонѣ, то боялись, чтобы онъ не сталъ дѣйствовать за-одно съ принцемъ Конти и герцогинею Лонгвиль. Но вышло совсѣмъ противное: онъ явился къ королевѣ взбѣшеннымъ на своего брата и сестру; взявъ за руку нищаго, имѣвшаго на спинѣ большой горбъ, который просилъ у воротъ дворца милостыню, онъ потащилъ его за собою: — Смотрите, государыня, сказалъ онъ королевѣ, указывая на горбуна, — вотъ каковъ полководецъ у Парижанъ. Онъ намекалъ на своего брата принца Конти. Эта шутка заставила королеву расхохотаться, и веселость принца Конде, презрительный тонъ, съ которымъ онъ говорилъ о мятежникахъ, успокоили дворъ. Фрондисты, съ своей стороны, тоже отвѣчали куплетами; когда въ Парижѣ они узнали о гнѣвѣ принца Конде на принца Конти, и о приготовленіяхъ его къ сраженію, то тотчасъ же сочинили слѣдующій куплетъ:
Condé, quelle sera ta gloire
Quand tu gagneras la victoire
Sur l’officier et le marchand?
Tu vas faire dire à ta mère:
«Ah! que mon grand fils est méchant!
Il а battu son frère».
T. e Какой, о Конде, славы ждешь,
Когда оружьемъ верхъ возмешь
Ты надъ парламентомъ съ купцами?
Лишь мать свою тѣмъ оскорбишь;
Побѣду одержавъ надъ нами,
Роднаго брата побѣдишь!
Мазаринисты не отставали также въ сатирахъ, надобно имъ отдать въ этомъ справедливость. Впродолженіе этой странной воины было сочинено пѣсенъ болѣе, нежели сдѣлано пушечныхъ выстрѣловъ. На куплетъ противъ принца Конде Мазаринисты отвѣчали куплетомъ противъ герцога Булльонскаго:
Le brave monsieur de Bouillon
Est incommodé de la goutte;
Il est hardi comme un lion.
Le brave monsieur de Bouillon.
Mais s’il faut rompre un bataillon
Ou mettre le prince en déroute,
Ce brave monsieur de Bouillon
Est incommodé de la goutte.
T. e. Великій вашъ храбрецъ Булльонъ
Подагрой иногда страдаетъ;
Какъ дикій левъ отваженъ онъ,
Великій вашъ храбрецъ Булльонъ.
Но чтобъ напасть на батальонъ,
Когда врага сразить желаетъ,
Великій вашъ храбрецъ Булльонъ
Подагрой тотчасъ же страдаетъ.
Изъ сего видно, что эпиграмма сдѣлалась оружіемъ, и если раны ею наносимыя не были смертельны, тѣмъ не менѣе, однако, онѣ были нестерпимы; женщины особенно отъ нихъ страдали. Любители скандалёзныхъ чтеній могутъ прочитать собраніе этихъ сатиръ и эпиграммъ, составленное г. Морпа и состоящее изъ сорока-четырехъ томовъ.
Между тѣмъ, въ Парижъ прибылъ новый искатель генеральства: это былъ герцогъ Бофоръ, который со времени бѣгства своего изъ Венсеннской тюрьмы, шатался по Вандомскому округу, и явился наконецъ въ Парижъ, чтобы также принять участіе въ мятежѣ. Онъ имѣлъ на это право, и желаніе его было удовлетворено. Прибытіе его надѣлало много шуму въ Парижѣ, гдѣ, какъ намъ уже извѣстно, его всѣ любили и уважали. Коадъюторъ для него за-ранѣе все подготовилъ. Герцогъ Бофоръ предварительно послалъ къ нему Монтрезора, и предложилъ ему свой союзъ. Натурально, что этотъ союзъ былъ союзъ лисицы съ бульдогомъ: съ одной стороны хитрость, съ другой сила. Коадъюторъ замѣтилъ, что герцогъ Булльонскій былъ для принца Конти тѣмъ же, чѣмъ маршалъ ла-Мотъ былъ для герцога Лонгвиля, и чѣмъ герцогъ д’Ельбёфъ былъ для самого себя; онъ думалъ, что и ему надобно имѣть для поддержки себя со стороны войска военнаго своего генерала, и сдѣлалъ имъ герцога Бофора.
Въ самый день его прибытія онъ возилъ его по улицамъ Парижа, — что было тріумфомъ для герцога. Коадъюторъ провозглашалъ его имя, показывалъ его и расхваливалъ народу. Въ улицѣ Сен-Дени и въ улицѣ Сен-Мартенъ поднялось какъ бы возмущеніе. Мужчины кричали: да здравствуетъ Бофоръ! Женщины бросались цѣловать ему руки; торговки въ особенности обнаруживали къ нему такой энтузіазмъ, который трудно описать: когда онъ прибылъ въ ихъ кварталъ, то долженъ былъ выйти изъ кареты и дать имъ волю осыпать себя поцѣлуями. Этого мало; одна изъ нихъ, имѣвшая хорошенькую семьнадцати-лѣтнюю дочь, привела ее къ нему и торжественно объявила, что семейство ея почло бы для себя за величайшую честь, если бы онъ удостоилъ сдѣлать ее матерью. Герцогъ Бофоръ отвѣчалъ этой угодливой матери, что ей стоитъ только сегодня же ввечеру привести дочь свою въ его отель, и онъ сдѣлаетъ все возможное, чтобъ исполнить ея желаніе. Мать не преминула это сдѣлать, и Рошфоръ, сообщившій этотъ анекдотъ, увѣряетъ, что та и другая возвратились на другой день домой вполнѣ удовлетворенными.
Когда въ Сен-Жерменѣ узнали объ этомъ торжественномъ пріемѣ, то въ насмѣшку.назвали герцога Бофора le Roi des Halles, т. е. площаднымъ королемъ, и это названіе такъ за нимъ и осталось.
Между тѣмъ въ Парижъ безпрерывно пріѣзжали принцы, желавшіе принять участіе въ войнѣ противъ двора и дворяне, желавшее служить подъ ихъ начальствомъ. Парламентъ имѣлъ уже въ числѣ своихъ защитниковъ: принца Конти, герцога Лонгвиля, графа д’Ельбёфа, герцога Булльонскаго, герцога Шеврёза, маршала ла-Моттъ-Худанкура, герцога Бриссака, герцога Люння, маркиза Витри, принца Марсилльяка, маркиза Нуармутье, маркиза де-ла-Буле, графа Фіеска, графа Мора, маркиза Лега, графа Мата, маркиза Фоссёза, графа Монтрезора, маркиза д’Алигра и юнаго и прекраснаго Танкреда Рога на, который, по опредѣленію парламента, долженъ былъ называться просто Танкредомъ.
Трогательна исторія этого молодаго человѣка; она составляетъ одинъ изъ любопытныхъ и поэтическихъ эпизодовъ этой странной войны. Скажемъ о немъ нѣсколько словъ.
Бабушкой его была извѣстная Катерина Партеней-Субизъ — отъявленный врагъ Генриха IV; она написала на этого короля одну изъ любопытнѣйшихъ того времени сатиръ. Она никакъ не хотѣла, чтобъ сынъ ея былъ герцогомъ, и безпрестанно повторяла воинскую поговорку Рогановъ: королемъ я быть не могу, принцемъ не хочу, я Роганъ.
Но что она ни говорила и что ни дѣлала, а сынъ ея все-таки былъ герцогомъ, и, что было въ эту эпоху еще гораздо унизительнѣе для знатной фамиліи, онъ сдѣлался авторомъ. Правда, что рѣшившись быть писателемъ, онъ остался невѣждою, какъ прилично было въ то время всякому аристократу. Въ путешествіи своемъ по Италіи, изданномъ Людовикомъ Ельзевиромъ въ Амстердамѣ въ 1649 году, онъ приписываетъ Пандекты Цицерону, что заставило Таллечана де-Рео сказать: — Вотъ что значить не показывать сочиненій своихъ какому нибудь добросовѣстному человѣку.
Герцогъ Роганъ былъ женатъ на Маргаритѣ Бетюнъ-Сюлли, родившей во время этого брака сына, по имени Танкреда. Герцогиня Роганъ была очень мила, имѣла множество любовниковъ и между прочими г. Кандаля, котораго она поссорила сперва съ герцогомъ д’Епернономъ, его отцомъ, потомъ съ Людовикомъ XIII, и наконецъ сдѣлала его гугенотомъ. Поэтому онъ не рѣдко говорилъ: — Вѣрно герцогиня Роганъ околдовала меня, потому-что она поссорила меня съ моимъ отцомъ и съ королемъ; тысячу разъ она была мнѣ невѣрною, а между тѣмъ я не могу отъ нея отвязаться! —
Герцогиня Роганъ, отправившись жить въ Венецію, куда послѣдовалъ за нею и Кандаль, почувствовала себя беременною. Такъ-какъ весьма было вѣроятно, что Роганъ не захочетъ признать своимъ имѣющаго родиться у герцогини ребенка, котораго не считать своимъ онъ имѣлъ весьма основательныя причины, то жена его тотчасъ возвратилась въ Парижъ. Чрезъ нѣсколько времени за нею послѣдовалъ и Кандаль; Роганъ родила сына; мальчикъ былъ окрещенъ подъ именемъ Танкреда Лебона, и отданъ повивальной бабкѣ, госпожѣ Милье. Лебонъ, — имя, которое дали младенцу, былъ любимый камердинеръ г. Кандаля.
Кромѣ сына, у герцогини Роганъ родилась впослѣдствіи дочь, которая, слѣдуя по стопамъ своей матери, съ двѣнадцати лѣтъ сдѣлалась уже любовницею г. Рювиньи. Горничная разсказала ей однажды исторію герцогини, ея матери, и между прочимъ о рожденіи Танкреда. Дѣвица Роганъ передала это извѣстіе своему любовнику. Рювиньи, посовѣтовавшись съ юристами, узналъ, что такъ-какъ младенецъ родился въ бракѣ, то если онъ когда нибудь докажетъ свое рожденіе, то будетъ имѣть право на имя и на имѣніе своего отца. Поэтому, оба они рѣшились похитить Танкреда и укрыть его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ бы его нельзя было найти.
Но младенца не было уже въ Парижѣ у повивальной бабки; онъ находился въ Нормандіи, близъ Кодебека, у нѣкоего ла-Местери, отца метръ-д’отеля госпожи Роганъ. Они сообщили свой замыселъ общему своему пріятелю Генриху де-Тайльеферу, владѣльцу Барріера, который, взявъ на себя его исполненіе, поѣхалъ въ Нормандію, выломилъ ночью дверь у ла-Местери, похитилъ малютку Танкреда и увезъ его въ Голландію, гдѣ оставилъ его у своего брата, пѣхотнаго капитана, состоящаго на службѣ Соединенныхъ-Штатовъ. Капитанъ взялъ его къ себѣ, какъ дитя низкаго происхожденія, и воспитывалъ его изъ человѣколюбія.
Прошло семь или восемь лѣтъ, въ продолженіе которыхъ дѣвица Роганъ вышла за-мужъ за г. Шабо, принявшаго имя Рогана, которое безъ этого угасло бы въ лицѣ Генриха II, герцога Рогана, убитаго 43-го апрѣля 1638 года въ Рейнфельдскомъ сраженіи.
По смерти своего мужа, герцогинѣ Роганъ очень хотѣлось вывести въ люди бѣднаго своего сына Танкреда; но она не знала куда онъ дѣвался, и тщетно искала его. Къ счастію, госпожа Шабо-Роганъ попросила однажды совѣта объ этомъ дѣлѣ у г. де-Ту, того самаго, который былъ казненъ вмѣстѣ съ Сенъ-Маромъ. Она все боялась, что Танкредъ отыщется. По нескромности, или по побужденію совѣсти, де-Ту сдѣланную ему довѣренность сообщилъ королевѣ; королева, въ свою очередь, пересказала объ этомъ госпожѣ Лансакъ, которая наконецъ передала всю эту исторію самой герцогинѣ Роганъ. И только уже въ 1645 году Роганъ узнала, что сынъ ея еще живъ, и развѣдала въ какомъ мѣстѣ онъ находится. Тотчасъ послала она въ Голландію своего камердинера, съ повелѣніемъ привезти ей сына ея, во чтобы то ни стало. Этотъ камердинеръ, называвшійся Жаномъ Рондо, объявилъ молодому человѣку цѣль своего прибытія; на что Танкредъ сказалъ: — Я очень хорошо знаю, что я благороднаго происхожденія, ибо помню, что, будучи еще ребенкомъ, я много разъ ѣзжалъ въ каретѣ съ гербами. —
Рондо и юный Танкредъ прибыли въ Парижъ. Герцогиня Роганъ находилась въ то время въ худыхъ отношеніяхъ съ своею дочерью и зятемъ. Такимъ образомъ, она имѣла двойную побудительную причину стараться о признаніи Танкреда законнымъ сыномъ: во первыхъ, материнскую любовь, а во вторыхъ ненависть. Она подала въ парламентъ прошеніе, въ которомъ представляла, что Танкредъ Роганъ есть сынъ ея, котораго она принуждена была скрывать изъ страха, чтобы кардиналъ Ришелье не вздумалъ преслѣдовать въ немъ послѣднюю мужскую отрасль послѣдняго протестантскаго главы. Но вотъ что было странно: на головѣ этого молодаго человѣка, покрытой черными густыми волосами, торчалъ пучекъ бѣлыхъ волосъ, точно такъ, какъ это было у самаго Рогана, отца его. Но этого было недостаточно, чтобъ признать его наслѣдникомъ имени и имѣнія Рогана. Потребовали свидѣтельство о его крещеніи, и узнали, что Танкредъ былъ крещенъ подъ именемъ Лебона. Притомъ, принцъ Конде, бывшій тогда во всей силѣ, принялъ сторону госпожи Роганъ-Шабо, которая содѣйствовала любовнымъ его связанъ съ дѣвицею де-Вежанъ, какъ судьи были большею частію католики, то ему не трудно было возстановить ихъ противъ герцогини Роганъ и ея сына. Посему, когда опредѣленіемъ тайнаго совѣта повелѣно было это дѣло перенести въ главную палату, соединенную съ палатою законодательною, а потомъ въ палату уголовную, то герцогиня Роганъ, по внушенію своихъ совѣтниковъ, не явилась въ судъ ходатайствовать о предоставленіи Танкреду всѣхъ исключеній, зависящихъ отъ его несовершеннолѣтія. Такимъ образомъ, опредѣленіе это прошло безъ защитительной рѣчи, и Танкреду Лебону запрещено было принять имя Рогана.
Это былъ страшный ударъ для бѣднаго молодаго человѣка; лучше было бы оставить его въ неизвѣстности, нежели выводить въ свѣтъ, гдѣ такъ ясно обнаружилось постыдное его рожденіе, ибо это былъ юноша съ горячимъ, пылкимъ сердцемъ и съ большимъ умомъ, имѣвшій гордый видъ, хотя онъ былъ и малаго роста, — что иначе и быть не могло, говоритъ одинъ изъ писателей того времени, потому-что какъ мать, такъ и отецъ его оба были малаго роста. Поэтому, при первомъ представившемся случаѣ, юный Танкредъ бросился въ тревоги и шумъ свѣта, въ надеждѣ заслужить славное имя, которое дало бы ему право домогаться имени своихъ предковъ. — Принцъ, говорилъ онъ, — побѣдилъ меня въ парламентѣ; но пусть встрѣтится онъ со мною на большой Шарантонской дорогѣ, тогда увидимъ, кто изъ насъ двоихъ уступитъ кому дорогу! —
Однажды ему замѣтили, что онъ слишкомъ изнуряетъ себя, не покидая оружія ни днемъ, ни ночью, и принимаетъ слишкомъ дѣятельное участіе во всѣхъ стычкахъ. — Образъ жизни, который я веду, отвѣчалъ онъ, — нисколько не мѣшаетъ мнѣ предаваться сну во всякое время; если я самъ собою не пріобрѣту какихъ нибудь заслугъ, то вы увидите, что весь свѣтъ будетъ обо мнѣ одного мнѣнія съ парламентомъ. —
Не правда-ли, читатель, что этотъ прекрасный и юный Танкредъ, котораго мы скоро увидимъ на смертномъ одрѣ, заслуживаетъ небольшаго отступленія? Историкъ бываетъ такъ счастливъ, когда онъ можетъ вызвать предъ себя, хотя бы на одно мгновеніе, одно изъ тѣхъ блѣдныхъ и меланхолическихъ лицъ, которыя, кажется, принадлежатъ исключительно роману!
Благодаря мѣрамъ, принятымъ парламентомъ, Парижане готовы были почти безъ опасенія идти на встрѣчу всѣмъ опасностямъ. Королевская армія состояла изъ семи или восьми тысячъ человѣкъ; между тѣмъ какъ милиція, образовавшаяся въ Парижѣ, простиралась болѣе нежели до шестидесяти тысячъ человѣкъ, и могла смѣло попытаться занять Шарантонъ, Ланьи, Корбейль, Пуасси и Понтуазъ; но прежде нежели это было приведено въ исполненіе, всѣ крестьяне, въ надеждѣ на барышъ, привезли въ Парижъ все, что было у нихъ изъ съѣстныхъ припасовъ, которые въ соединеніи съ небольшими подвозами, проскользавшими мимо королевской арміи, были достаточны для продовольствія столицы. Сверхъ того, во исполненіе опредѣленія, сдѣланнаго парламентомъ противъ Мазарина, взято было въ казну все его движимое и недвижимое имущество, равно какъ и доходы съ церковныхъ имуществъ, ему подвластныхъ; и какъ бы для того, чтобъ доказать двору, что въ Парижѣ не нуждаются въ деньгахъ, дано было сорокъ тысячъ ливровъ Англійской королевѣ, оставшейся въ Луврѣ, гдѣ уже около полугода дворъ оставилъ ее умирать съ голоду. Дѣйствительно, за нѣсколько дней до отъѣзда короля, коадъюторъ былъ съ визитомъ у Англійской королевы, которая просила его войти въ комнату своей дочери, гдѣ она лежала, и указывая ему на нее, сказала: — Вы видите, г. коадъюторъ, я пришла посидѣть къ бѣдной моей Генріеттѣ; она не совсѣмъ-то здорова, и не можетъ встать съ постель по причинѣ холода. —
Эта внука Генриха Великаго, эта бѣдная Генріетта, какъ называла ее мать ея, которая не могла встать съ постели за недостаткомъ дровъ, коими экономничалъ на счетъ ея кардиналъ Мазаринъ, была та самая, которая впослѣдствіи сдѣлалась супругою герцога Анжуйскаго, брата Людовика XIV.
Около этого самаго времени дворъ испыталъ неудачу въ Нормандіи. Онъ пригласилъ къ себѣ графа д’Аркура, младшаго брата герцога д’Ельбёфа, прозваннаго младшимъ съ жемчужиною (cadet à la perle) — по причинѣ кемчужины, которую онъ носилъ въ ухѣ. Это былъ великій полководецъ, пользовавшійся общимъ уваженіемъ, съ успѣхомъ ведшій войну въ Италіи и замѣнившій маршала ла-Моттъ-Худанкура въ Испаніи. Нѣкогда въ частномъ бою онъ дрался съ Бутвилемъ и одержалъ верхъ. Всіѣдствіе этого, кардиналъ Ришелье обратилъ на него свои взоры, и велѣлъ ему явиться въ свой кардинальскій дворецъ. Д’Аркуръ, знавшій строгость его приказаній, явился, хотя и не безъ опасенія, по требованію министра. Въ самомъ дѣлѣ, Ришелье принялъ его съ самымъ суровымъ лицомъ. — Графъ, сказалъ онъ ему, — королю угодно, чтобы вы удалились изъ королевства. — Я готовъ повиноваться, ваше преосвященство, отвѣчалъ графъ. — Да, возразилъ, улыбаясь, кардиналъ, — но какъ командующій морскими силами.
Дѣйствительно, д’Аркуръ вышелъ изъ Франціи главнокомандующимъ морскими силами, которыя въ то время были впрочемъ незначительны, и сверхъ всякаго ожиданія, снова овладѣлъ островами св. Гонорія и св. Маргариты. По смерти Сенъ-Мара королева поручила ему должность оберъ-шталмейстера, въ которой онъ очень нуждался, ибо какъ старшій его братъ герцогъ д’Ельбёфъ всегда былъ безъ денегъ, то тѣмъ болѣе нуждался въ нихъ онъ, какъ младшій братъ. Посему онъ говаривалъ, что изъ двухъ сыновей его, одинъ назывался ла-Вердюръ (зелень), а другой ла-Віолетъ (фіалка). Онъ намекалъ этимъ на то, что они были простыми солдатами. Впрочемъ, при всей своей храбрости онъ позволялъ водить себя за носъ всякому встрѣчному бездѣльнику, что заставило кардинала Ришелье сказать, когда однажды предлагали ему графа д’Аркура для нѣкотораго порученія: — Надобно сперва узнать, согласится ли его аптекарь, чтобъ онъ принялъ на себя это порученіе. —
На этотъ разъ графъ д’Аркуръ имѣлъ порученіе овладѣть Руаномъ во имя короля, и замѣнить герцога Лонгвиля въ его губернаторствѣ. Но Руанскій парламентъ, подстрекаемый герцогомъ Лонгвилемъ, и слѣдовавшій примѣру парламента Парижскаго, заперъ для графа д’Аркура городскія ворота, и какъ онъ прибылъ безъ денегъ и безъ солдатъ, единственныхъ рычаговъ, которыми отворяются или разбиваются ворота въ крѣпостяхъ, то и принужденъ былъ возвратиться безъ успѣха.
Всѣ эти событія ободрили осажденныхъ Парижанъ; они начали дѣлать вылазки съ развернутыми знаменами. На этихъ знаменахъ были вышиты слова: Мы ищемъ короля. При первой вылазкѣ, сдѣланной съ такимъ страннымъ девизомъ, они взяли стадо свиней, которое торжественно привели въ городъ. Эта вылазка не мало всѣхъ распотѣшила.
Парижане, между тѣмъ, мало по малу пріучались къ войнѣ, и не проходило дня безъ стычекъ. Герцогъ Бофоръ вышелъ съ отрядомъ кавалеріи и пѣхоты, намѣреваясь вступить въ сраженіе съ маршаломъ Граммономъ; но возвратился назадъ, говоря, что маршалъ отказался принять сраженіе, что было принято за успѣхъ. Правда, что этотъ успѣхъ очень скоро потомъ былъ отплаченъ неудачею, юторую испыталъ кавалеръ Севинье, командовавшій полкомъ сформированнымъ Коринѳскимъ архіепископомъ. На этотъ разъ пораженіе новобранцевъ было совершенное, и это дѣло было названо: первое посланіе къ Коринѳянамъ.
Взамѣнъ сего герцогъ д’Ельбёфъ занялъ Шарантонъ, оставленный принцемъ Конде, и велѣлъ привезти туда пушки. Но вся эта война совершенно похожа была на карточную игру, въ которой выигрышъ и проигрышъ обыкновенно безпрестанно смѣняются; маркизъ Витри былъ атакованъ близъ Венсена двумя эскадронами нѣмецкой кавалеріи, которые убили у него человѣкъ двадцать солдатъ, и онъ отступилъ, оставя между плѣнными Танкреда Рогана, смертельно раненаго; но и тутъ этотъ бѣдный молодой человѣкъ не измѣнилъ своему характеру. Чувствуя себя смертельно раненымъ, онъ никакъ не хотѣлъ сказать, кто онъ былъ, и до самой своей смерти говорилъ по-голландски. Однакоже, такъ-какъ полагали, что онъ былъ человѣкъ знатнаго происхожденія, то послѣ смерти трупъ его былъ выставленъ, и онъ былъ узнанъ. Такъ умеръ сирота, воспитанный внѣ родительскаго дома и жившій вдали отъ своей матери. Герцогиня Роганъ получила это извѣстіе въ Роморантенѣ, куда она удалилась.
Подобная война должна была казаться побѣдителю при Рокруа и при Ланѣ очень пустою и утомительною. И потому, онъ рѣшился положить ей конецъ. Онъ допустилъ укрѣпить Шарантонъ, далъ время помѣстить въ немъ трехтысячный гарнизонъ, привезти въ него артиллерію, и потомъ рѣшился овладѣть имъ.
7-го февраля, г. Шанлё, командовавшій этимъ постомъ былъ увѣдомленъ, что герцогъ Орлеанскій и принцъ Конде идутъ на него съ семью или осьмью тысячами пѣхоты, четырьмя тысячами кавалеріи и съ довольно значительною артиллеріею. Онъ тотчасъ же далъ знать объ этомъ принцу Конти, и спросилъ его, что ему дѣлать. У герцога Булльонскаго, больнаго подагрою, собрался совѣтъ; герцогъ Булльонскій, считая крѣпость неприступною, подалъ мнѣніе, чтобъ Шанлё съ своими людьми оттуда вышелъ и оставилъ только небольшой отрядъ для защищенія моста. Но герцогъ д’Ельбёфъ, любившій этого военачальника и желавшій доставить ему случай отличиться, былъ противнаго мнѣнія, къ которому присоединились герцогъ Бофоръ и маршалъ ла-Моттъ. Поэтому написали къ Шанлё, чтобъ онъ держался, и что на помощь къ нему будетъ посланъ Парижскій гарнизонъ. Хотя войска начали выстраиваться въ одиннадцать часовъ вечера, но они были готовы вступить въ сраженіе только въ восемь часовъ утра. Это было слишкомъ поздно; съ разсвѣтомъ дня принцъ Конде приступилъ къ осадѣ Шарантона. При первыхъ выстрѣлахъ герцогъ Шатилонскій, Гаспаръ Колиньи — братъ того, который умеръ отъ раны, полученной отъ герцога Гиза во время дуэли на королевской площади, — былъ смертельно раненъ пулею навылетъ; принцъ Конде занялъ его мѣсто и, со свойственнымъ ему жаромъ, бросился въ ретраншменты; Шанлё билъ убитъ и ретраншменты взяты.
На другой день, послѣ полученной раны, герцогъ Шатильонскій умеръ, держа въ рукахъ маршальскій жезлъ, присланный ему королевою, которымъ онъ владѣлъ только одинъ часъ.
Воспользовавшись сраженіемъ, происходившимъ на-канунѣ, маркизъ Нуармутье отдѣлился съ 4,000 кавалеріи и незамѣтнымъ образомъ вышелъ изъ Парижа, чтобы идти на встрѣчу подвозу, отправленному съ различнымъ провіантомъ изъ Этампа.
Такъ-какъ на другой день Нуармутье въ Парижъ не возвращался, то герцогъ Бофоръ и маршалъ ла-Моттъ, во главѣ нѣсколькихъ сотъ человѣкъ пѣхоты и кавалеріи, отправились помочь его возвращенію. По на равнинѣ называемой Ville Juif (Вилль-Жюифъ) они увидѣли маршала Граммона съ двумя тысячами человѣкъ французской и швейцарской гвардіи и двумя тысячами конницы. Конницею командовалъ Карлъ Ново, владѣтель богатаго имѣнія Перліё. Перліё былъ одинъ изъ храбрѣйшихъ офицеровъ королевской арміи; замѣтивъ, что герцогъ Бофоръ приближается къ нему съ своимъ корпусомъ, онъ храбро напалъ на него. Но при самомъ началѣ стычки Перліё былъ убитъ на-повалъ, что не помѣшало однако сраженію продолжаться еще съ большимъ ожесточеніемъ: на герцога Бофора лично напалъ нѣкто по имени Бріоль, и съ такою яростью аттаковалъ его, что выбилъ у него изъ рукъ шпагу. Въ это самое время на помощь къ герцогу подоспѣлъ ла-Моттъ, и Мазаринисты принуждены были отступить. Между тѣмъ показался транспортъ съ провіантомъ; маршалъ не пожелалъ далѣе преслѣдовать непріятеля, говоря, что непріятельскія полчища потерпятъ сильное пораженіе уже оттого, что онъ введетъ этотъ транспортъ въ Парижъ. И дѣйствительно, транспортъ въѣхалъ въ Парижъ въ сопровожденіи почти ста тысячъ человѣкъ, которые вышли изъ города съ оружіемъ въ рукахъ при первомъ слухѣ, распространившемся но городу, что герцогъ Бофоръ вступилъ въ сраженіе съ непріятелемъ.
12-го февраля отъ начальника заставы Сент-Оноре дано было знать парламенту, что герольдъ, предшествуемый двумя трубачами, желаетъ явиться въ его засѣданіе, что онъ имѣетъ при себѣ три письма, — одно въ парламентъ, другое къ принцу Конти, и третье въ городскую Думу. При этомъ извѣстіи въ засѣданіи произошло сильное волненіе; но совѣтникъ Бруссель, побуждаемый коадъюторомъ, всталъ со своихъ креселъ и сказалъ, что герольдовъ обыкновенно посылаютъ или къ себѣ равнымъ, или къ своимъ врагамъ; а такъ-какъ парламентъ не былъ равенъ съ королемъ и не считалъ себя врагомъ короля, то онъ и не можетъ принять отъ него герольда. Какъ это имѣніе ни было хитро придумано, но оно было принято съ восторгомъ. Положили, послать къ королю депутацію, чтобы узнать, что именно ему угодно сообщить парламенту. Герольдъ былъ отосланъ обратно съ требованіемъ отъ короля охранительной граматы для имѣющей къ нему явиться депутаціи. На слѣдующій день, къ десяти часамъ утра, охранительная грамата была прислана и депутація отправилась въ путь. Въ то время, какъ депутація отправлялась по дорогѣ къ Сен-Жермену, г. де-Фламаранъ посѣтилъ принца Марсилльяка, который, будучи раненъ пулею въ стычкѣ при Бри-Контъ-Робертѣ, всѣмъ говорилъ, что эта глупая, ничтожная война ему ужасно надоѣла. Фламарану было поручено отъ имени аббата ла-Ривьера сдѣлать нѣсколько секретныхъ предложеній начальникамъ бунтующихъ партій. Во-первыхъ, принцу Конти предлагалось вступить въ совѣтъ и обѣщана была крѣпость въ Шампаньи, съ тѣмъ однако, чтобы онъ предоставилъ аббату ла-Ривьеру право на кардинальское званіе, котораго онъ домогался.
Это послѣднее условіе могло бы быть поставлено первымъ, по той причинѣ, что принцу Конти давно хотѣлось сложить съ себя званіе духовнаго лица.
Что касается герцога Лонгвиля, который долженъ былъ придти изъ Руана съ вспомогательнымъ корпусомъ въ Парижъ, то ему предлагали, если только онъ замедлитъ доставленіемъ этой помощи, кромѣ прежнихъ провинцій, еще управленіе Понъ-де-л’Арша и должность при дворѣ. Сверхъ того, герцогу Булльонскому обѣщано было рѣшительно окончить, и конечно, въ его пользу, давно тянувшееся съ нимъ дѣло о выкупѣ города Седана.
Всѣ эти предложенія, сверхъ того ласковый пріемъ, который сдѣлала королева отправленнымъ къ ней депутатамъ, и пріѣздъ испанскаго агента съ предложеніемъ посредничества эрцгерцога Леопольда, который уже не съ кардиналомъ желалъ договариваться, но съ парламентомъ, остановили на время военныя дѣйствія; въ продолженіе этого перемирія положено было ввозить въ Парижъ по сту бочекъ зерноваго хлѣба каждый день, и конференціямъ быть въ Рюелѣ. Черезъ три дня эти конференціи открылись. Во время конференцій, два важныя извѣстія были получены парламентомъ: первое, что герцогъ Лонгвиль шелъ изъ Руана на Парижъ съ десяти-тысячнымъ корпусомъ, съ цѣлью подать помощь столицѣ, и второе, что Тюрень объявилъ себя на сторонѣ парламента.
Эти извѣстія были черезвычайно важны; поэтому, къ уполномоченнымъ тотчасъ отправили письмо, чтобы они не поддавались и стояли твердо въ своихъ требованіяхъ. Но послѣдніе, съ одной стороны, видя, что герцогъ Орлеанскій раздраженъ, а принцъ Конде страшно грозитъ, съ другой же, что народъ разгоряченъ и парламентъ рѣшился держаться до-нельзя; сверхъ того, что Испанія готова воспользоваться междоусобною войною во Франціи, рѣшились кончить все однимъ разомъ, и 13-го марта постановлены были слѣдующія статьи мира: « — 1-е, Всѣ непріязненныя дѣйствія прекратить, какъ съ той, такъ и съ другой стороны; всѣ заставы открыть и возстановить сообщеніе; — 2-е, Парламенту отправиться въ Сен-Жерменъ и имѣть тамъ засѣданіе; — 3-е, Не имѣть въ этомъ году Палатамъ собраній, исключая только случая, когда нужно опредѣлить таксу на рыночный товаръ, или опредѣлить въ королевскую службу чиновниковъ; — 4-е, Упомянуть въ объявленіи, которое надлежитъ публиковать, о намѣреніи короля исполнить все, что было написано въ деклараціяхъ іюля и октября 1648 года; — 5-е, Считать всѣ указы Парламента, вышедшіе со времени отъѣзда короля, не имѣющими никакой силы и значенія; — 6-е, Тоже самое разумѣть о тайныхъ королевскихъ повелѣніяхъ и деклараціяхъ, изданныхъ по поводу послѣднихъ событіи; — 7-е, Распустить войска, которыя были собраны но праву власти, присвоенной Парламенту и городу; — 8-е, Король имѣетъ приказать своимъ войскамъ отступить изъ окрестностей Парижа; — 9-е, жителямъ Парижа положить оружіе; — 10-е, Депутата эрцгерцога отослать назадъ безъ отвѣта; — 11-е, Движимыя имѣнія возвратить частнымъ лицамъ, а арсеналъ и Бастиллію королю; — 12-е, Въ этомъ и въ слѣдующемъ году, король можетъ занимать, съ уплатою двѣнадцати процентовъ, суммы, которыя ему будутъ нужны; — 13-е, Принцъ Конти и всѣ тѣ, которые брались за оружіе, не лишатся своихъ имуществъ и удержатъ за собою тѣ же званія и должности, если только объявятъ — герцогъ Лонгвиль въ теченіе десяти дней, а прочіе — въ продолженіе четырехъ дней, что они согласны на этотъ договоръ; если же они на это не согласятся, то городскія власти не станутъ болѣе принимать никакого участія въ ихъ интересахъ; — 14-е, Король возвратится въ Парижъ, когда ему позволятъ на то дѣла государства.»
Эти общія условія мирнаго договора встрѣтили небольшое сопротивленіе, по той причинѣ, что они составлены были такъ скоро, что другіе не имѣли времени включить въ него частныхъ своихъ условій; и потому въ тотъ день, когда они были читаны, въ парламентѣ произошелъ страшный шумъ, и положено было послать вторую депутацію для ходатайствованія о частныхъ выгодахъ военачальниковъ. Этими военачальниками были: принцъ Конти, герцогъ д’Ельбёфъ, герцогъ Булльонскій, герцогъ Бофоръ, герцогъ Лонгвиль и маршалъ ла-Моттъ-Худанкуръ. Надобно было выхлопотать также что-нибудь и для маршала Тюреня, который, хотя и поздно, принялъ сторону парламента.
Но тутъ обнаружилось страшное обстоятельство, доказывавшее все безстыдство и подкупность того времени: въ общій договоръ включены были частные договоры, и обсуживаемы публично; выпишемъ ихъ: «Принцъ Конти получаетъ Дамвиллье; герцогъ д’Ельбёфъ уплату суммъ, которыя онъ долженъ женѣ своей, и сто тысячъ ливровъ для своего старшаго сына; герцогъ Бофоръ — право явиться опять при Дворѣ; совершенное прощеніе тѣхъ, которые помогли ему убѣжать изъ тюрьмы; возвращеніе пенсіоновъ герцога Вандомскаго, отца его, и вознагражденіе за его дома и замки, которые Бретанскій Парламентъ велѣлъ разрушить; герцогъ Булльонскій — владѣнія, равной цѣны съ тою, въ какую оцѣненъ будетъ Седанъ; вознагражденіе за лишеніе его княжества и титулъ принца, какъ ему, такъ и всему его дому; герцогъ Лонгвиль — губернаторство Пон-де-л’Арша; маршалъ ла-Моттъ-Худанкуръ — двѣсти тысячъ ливровъ деньгами, кромѣ другихъ милостей, которыя король соблаговолитъ даровать ему. Наконецъ, по удаленіи наемнаго нѣмецкаго войска изъ Франціи, маршалъ Тюрень долженъ будетъ получить назначеніе, соотвѣтствующее его званію и заслугамъ.»
Съ этими новыми условіями заключеніе мира не встрѣтило болѣе никакого затрудненія, и 5-го апрѣля отслуженъ былъ съ великимъ торжествомъ благодарственный молебенъ въ соборѣ Парижской-Богоматери, куда прибыли, какъ представители отсутствующаго королевскаго дома, Французскіе гвардейцы и Швейцарцы короля Людовика XIV-го.
Такъ кончилось первое дѣйствіе этой, такъ сказать, шутовской войны, въ которой каждый явилъ себя ниже того, чѣмъ онъ былъ, и въ продолженіе которой самымъ важнымъ событіемъ были роды временной парижской королевы, герцогини Лонгвиль: во время пребыванія своего въ городской Думѣ герцогиня родила сына, котораго воспріемникомъ при св. крещеніи былъ купеческій голова, которому дали имена Шарль-Парижъ-Орлеанъ.-- Нечего сказать, странное сочетаніе именъ!
Правда, что взамѣнъ этихъ ничтожныхъ событій, въ семидесяти льё отъ Парижа произошла революція гораздо важнѣе. 30 января 1649 года, голову короля Карла Стюарта, павшую на эшафотѣ Вайтъ-Галя, поднялъ и показалъ англійскому народу, какъ голову злодѣя, съ закрытымъ лицомъ палачъ, имя котораго осталось на-всегда неизвѣстнымъ. Въ сочиненіяхъ тогдашнихъ писателей почти незамѣтно слѣдовъ этой великой катастрофы, такъ много надѣлали шуму девять сотъ памфлетовъ, явившихся въ продолженіе этой войны! Правда, что примѣръ, потерянный для современниковъ, не былъ потерявъ для потомства. Спустя сто сорокъ четыре года національный Конвентъ отвѣтилъ тѣмъ же англійскому парламенту, показавъ, въ свою очередь, французскому народу голову короля Людовика XVI.
ГЛАВА XX.
1649-1653.
править
Между тѣмъ, королева, ни мало не торопясь возвращеніемъ въ Парижъ, гдѣ на нее и на ея министра сочинялись самые дерзкіе пасквили, оставалась въ Сен-Жерменѣ, и только герцогъ Орлеанскій, одинъ изъ всей королевской фамиліи, возвратился въ Люксембургъ, гдѣ было обыкновенное его мѣстопребываніе.
Хотя военныя дѣйствія и прекратились, но все оставалось почти въ томъ-же положеніи. Герцогъ Бофоръ продолжалъ быть тѣмъ-же Площаднымъ королемъ (le Roi des Halles); коадъюторъ, который одинъ изъ всѣхъ договаривавшихся ничего не выпросилъ для себя, оставался одинъ человѣкомъ вполнѣ популярнымъ; герцогиня Лонгвиль переѣхала съ своимъ дворомъ изъ городской Думы въ свой отель. Принцъ Конде, сблизившись съ нею, иногда навѣщалъ ее, и она съ каждымъ его посѣщеніемъ пріобрѣтала надъ нимъ ту власть, которую прежде надъ нимъ имѣла. Герцогиня Шеврезъ возвратилась въ отель Люннь, и, восполняя свою увядшую красоту красотою своей дочери, которая была тогда въ цвѣтѣ лѣтъ, дозволяла коадъютору обращаться съ нею почти какъ съ своею любовницею. Однимъ словомъ, фрондою занимались болѣе прежняго потому, что теперь фронда составляла болѣе чѣмъ партію, она сдѣлалась модою. Между тѣмъ, разнесся слухъ, что герцогъ Вандомъ, который, благодаря статьямъ заключеннаго договора, былъ вызванъ изъ своей ссылки, имѣетъ намѣреніе вступить въ родственную связь съ домомъ кардинала. Говорили, что герцогъ Меркёръ, старшій сынъ его, женится на Викторіи Манчини, старшей изъ трехъ сестеръ, и предположеніе это всѣмъ казалось столь вѣроятнымъ, что всѣ ему вѣрили. Такимъ образомъ исполнялось предсказаніе герцога Вильруа объ этихъ трехъ маленькихъ дѣвочкахъ, пріѣхавшихъ въ 1647 году изъ Италіи.
Въ это время непріятель, воспользовавшись возвращеніемъ королевскихъ войскъ въ Парижъ, чтобы отмстить за пораженіе при Ланѣ, завладѣлъ Эйперномъ и Сен-Вепаномъ.
Тогда королева объявила, что она оставляетъ Сен-Жерменъ вмѣстѣ съ своими двумя сыновьями, переночуетъ въ Шантильи и потомъ будетъ продолжать свой путь къ границѣ. Извѣстно уже, что такое была тогда граница Франціи для короля и королевы. Они остановились въ Компьенѣ. Кардиналъ и принцъ Конде поѣхали далѣе до Ла-Фера, чтобы произвести смотръ войскамъ. отправлявшимся во Фландрію.
Здѣсь-то совѣты, которые принцъ Конде получилъ во время своихъ посѣщеній отъ герцогини Лонгвиль, принесли свои плоды.
Принцъ, какъ мы уже прежде сказали, былъ человѣкъ большаго ума и пылкаго воображенія, быль храбръ, но не постояненъ, гонялся за славою и почестями; но онѣ легко теряли цѣну въ его глазахъ, коль скоро онъ ихъ достигалъ. Двадцати семи лѣтъ, отъ-роду онъ заслужилъ уже титулъ великаго полководца. По своимъ военнымъ подвигамъ онъ могъ соперничать съ громкимъ именемъ Тюреня; но онъ не довольствовался тѣмъ, что имя его стояло на-ровнѣ съ именемъ Тюреня: ему хотѣлось быть не только храбрымъ завоевателемъ, но и первымъ политикомъ, и вступить въ борьбу съ Мазариномъ, — что, конечно, онъ дѣлалъ болѣе по внушенію герцогини Лонгвиль, которая ясно показала ему его положеніе. И дѣйствительно, принцу нельзя было быть довольнымъ: всѣ тѣ, которые дѣйствовали противъ двора, были теперь въ милости у королевы. Онъ-же, вѣрно служившій ей, въ награду за то ничего отъ нея не получилъ; ему даже отказали въ кардинальской шапкѣ, которую съ такимъ усердіемъ онъ хотѣлъ возложить на голову своего брата.
Мало того: этотъ меньшой братъ его, убогій по природѣ, мало свѣдущій въ дѣлахъ военныхъ и политическихъ, получилъ, благодаря своему имени, званіе генералиссимуса Парижскихъ войскъ. Было даже время, когда онъ царствовалъ, вмѣстѣ съ тремя или четырьмя другими особами въ столицѣ Франціи. Что же сдѣлалъ бы на его мѣстѣ Конде, человѣкъ воинственный, человѣкъ геніальный? Онъ господствовалъ-бы одинъ…. и, быть можетъ, сдѣлался бы королемъ.
Кромѣ того, это сближеніе Вандомовъ съ домомъ Мазарина его не мало безпокоило. Герцогъ Бофоръ, не такъ прославившійся на полѣ сраженія, какъ онъ, но за то храбрый и любимый народомъ, домогался того мѣста, которое онъ занималъ. Если къ достиженію этой цѣли и встрѣчались препятствія, то Викторія Манчини имѣла возможность ихъ устранить.
Поэтому, во время пребыванія своего въ Компьенѣ, Конде былъ въ весьма худомъ расположеніи духа. По пріѣздѣ въ ла-Феръ, онъ принялъ на себя еще болѣе пасмурный видъ. Мазаринъ начиналъ выходить изъ терпѣнія отъ требованій великаго полководца. Конде искалъ случая къ ссорѣ, и съ нимъ поссорился.
Графъ д’Аркуръ, который, какъ мы уже сказали, наслѣдовалъ маршалу ла-Мотту въ командованіи Испанскою арміею, былъ назначенъ вмѣсто Конде главнокомандующимъ войсками, отправлявшимися во Фландрію, и принцъ удалился въ свою провинцію Бургундію не довольный всѣмъ и людьми и дѣлами: дѣлами потому, что они становились мелочными, людьми потому, что ихъ дѣлали слишкомъ великими. Между тѣмъ, памфлеты и пасквили шли своимъ порядкомъ: надъ тѣми, которые были написаны противъ Мазарина, всѣ смѣялись и никто не заботился порицать ихъ; но относительно тѣхъ, которые были сочинены на короля, или на королеву иногда безпокоились и не всѣ рѣшались публично читать ихъ.
Около этого времени два типографщика издали въ свѣтъ двѣ брошюры, въ которыхъ неизвѣстные авторы отзывались о королевѣ такъ дурно, что всѣ высшія власти даже содрогнулись.
Исторія сохранила имя одного изъ этихъ типографщиковъ и названіе одной изъ брошюръ: типографщикъ назывался Марло, а изданная имъ брошюра: Стражъ постели королевы. Ла-Турнель арестовалъ двухъ преступниковъ и они были приговорены къ висѣлицѣ на лобномъ мѣстѣ въ Парижѣ. Уже тому, который первымъ долженъ быть повѣшенъ, надѣта была на шею веревка, какъ вдругъ этотъ преступникъ сталъ кричать, что какъ его, такъ и его товарища осуждаютъ на смерть за то, что они издали въ свѣтъ стихи, написанные на Мазарина. Народъ, окружавшій мѣсто казни, подхватилъ эти слова, началъ сильно кричать, бросился къ висѣлицѣ и съ тріумфомъ освободилъ обоихъ обвиненныхъ изъ рукъ судейской власти.
Между тѣмъ, всѣ эти демонстраціи Фрондистовъ черезвычайно тяготили партизановъ кардинала, которые, во время отсутствія своего патрона, возвратились въ Парижъ. Въ числѣ этихъ партизановъ былъ нѣкто назначенный капитаномъ тѣлохранителей короля въ 1648 году. Это былъ одинъ изъ умнѣйшихъ придворыхъ и соперникъ въ красныхъ словцахъ Анжевина, принца Гемене и Ботрю. Онъ рѣшился бороться противъ склонности тогдашнихъ умовъ къ возмущенію и пріучить Парижскій народъ къ имени Мазарина, которое внушало ему столь сильное отвращеніе. Нѣсколько молодыхъ людей, подобно ему, принадлежавшихъ къ партіи птиметровъ, главою которой былъ принцъ, вступили вмѣстѣ съ нимъ въ заговоръ.
Это были: Герцогъ Кандаль, Людовикъ-Карлъ Гастонъ, де-Погаре, ла-Валеттъ, Бутвиль, Францискъ-Генрихъ Монморанси, сынъ Бутвиля обезглавленнаго за то, что онъ дрался на дуэли съ Бюсси д’Амбуазомъ, Жакъ-де-Стюеръ и, кромѣ того, еще нѣсколько молодыхъ сумасбродовъ, принадлежавшихъ къ знатнымъ фамиліямъ, какъ-то: Маниканъ, Рювиньи, Сувре, Рош-шуаръ, Виневиль, обнаруживавшихъ въ пажескихъ своихъ шалостяхъ храбрость, которую, впрочемъ, они всегда были готовы обнаружить и предъ лицемъ непріятеля. Вслѣдствіе этого намѣренія, всѣ тѣ, которыхъ мы сейчасъ назвали, въ надеждѣ на защиту своихъ пріятелей и друзей ихъ пріятелей взяли привычку прогуливаться по нѣскольку человѣкъ вмѣстѣ въ Тюйльерійскомъ саду, гдѣ было тогда въ модѣ собираться по вечерамъ лицамъ высшаго круга, громко разговаривали между собою, осыпая похвалами Мазарина и насмѣхаясь надъ Фрондистами. Сначала считали эти шумныя прогулки за то, чѣмъ онѣ дѣйствительно были, то есть за безразсудную демонстрацію, не имѣвшую ни цѣли, ни особенной важности; такъ однажды вечеромъ, когда Жарзе шелъ съ своими пріятелями съ одного конца аллеи, а герцогъ Бофоръ, также со своими друзьями, шелъ съ противоположнаго конца, и когда обѣ веселыя компанія были только въ двадцати шагахъ одна отъ другой, герцогъ Бофоръ, потому-ли, что онъ не желалъ столкнуться съ Мазаринистами, или потому, что ему дѣйствительно нужно было переговорить съ молодымъ совѣтникомъ, котораго онъ замѣтилъ въ боковой аллеи сада, — герцогъ Бофоръ, говоримъ мы, своротивъ съ главной аллеи, подошелъ къ совѣтнику, взялъ его подъ руку и разговаривалъ съ нимъ до тѣхъ поръ, пока Жарзе и его товарищи, передъ которыми такимъ образомъ расчистилась дорога, — ибо пріятели принца пошли вслѣдъ за нимъ, — не прошли аллеи. Не много надобно было для того, чтобы воспламенить гордость всѣхъ этихъ молодыхъ головъ. Жарзе, который былъ любимцемъ всѣхъ хорошенькихъ женщинъ того времени, сталъ разсказывать повсюду, что онъ и его друзья были первыми лицами въ Тюйльерійскомъ саду, и что Фрондисты не осмѣлились даже оспаривать у нихъ первенства. На другой день утромъ разсказъ Жарзе распространился по всему Парижу. Дѣвица де-Шеврёзъ, которая принимала особенное участіе во всемъ томъ, что относилось до чести воинственнаго прелата, узнавъ объ этомъ, не замедлила передать все коадъютору.
Гонди, который радъ былъ случаю завязать дѣло съ Мазариномъ, въ одинъ мигъ очутился изъ отеля Люннь въ архіепископствѣ, и пригласилъ къ себѣ по весьма важному, какъ онъ говорилъ, дѣлу герцога Бофора, маршала ла-Моттъ, Гг. Ре, Витри и Фонтрайля. Всѣ эти лица съѣхались къ коадъютору и провели часть ночи въ совѣщаніяхъ.
На другой день, Жарзе и его сообщники уговорились ужинать у Ренара, содержателя извѣстнаго въ то время кафе-ресторана, находившагося близь Тюильерійскаго сада. Они хотѣли быть въ числѣ двѣнадцати человѣкъ, взять съ собою музыкантовъ, пить за здоровье Мазарина и послѣ танцовать.
Садясь за столъ, они замѣтили, что ихъ было только одиннадцать человѣкъ; они стали доискиваться, кто не исполнилъ своего обѣщанія и узнали, что это былъ командоръ Сувре. Въ то время, какъ они спрашивали другъ-друга о причинѣ его отсутствія, въ комнату вошелъ лакеи и подалъ маркизу Жарзе письмо. Это письмо извѣщало маркиза, чтобы онъ съ своими товарищами удалился изъ кафе-ресторана, потому-что противъ нихъ затѣвается что-то не доброе. И дѣйствительно, командоръ Сувре. потому не пріѣхалъ на ужинъ, что былъ предъувѣдомленъ объ опасности своею племянницей, дѣвицею де-Тусси, предупрежденною въ свою очередь маршаломъ ла-Моттъ, который быль въ нее влюбленъ и впослѣдствіи на ней женился.
Но собравшаяся у Ренара молодежь не обратила никакого вниманія на это извѣщеніе; притомъ, командоръ Сувре не объяснилъ какого рода была грозившая имъ опасность, а потому они всѣ рѣшились смѣло встрѣтить ее. Имъ пришлось ждать не долго: при самомъ началѣ ужина въ садъ вошелъ герцогъ Бофоръ, котораго сопровождали герцогъ Рецъ, герцогъ Бриссакъ, маршалъ ла-Моттъ, графъ Фіескъ, Фонтрайль и около пятидесяти человѣкъ дворянъ съ своими лакеями. Собесѣдники теперь поняли въ чемъ дѣло.
Герцогъ Бофоръ подошелъ къ компаніи и сдѣлалъ знакъ, сопровождавшимъ его дворянамъ, окружить столъ. Но такъ-какъ Бофоръ былъ внукъ Генриха IV-го, то двое изъ собесѣдниковъ встали, чтобы съ должнымъ почтеніемъ отвѣтить ему на поклонъ, который онъ сдѣлалъ ихъ обществу при своемъ входѣ въ комнату. Это были Рювиньи и Рош-шуаръ; послѣдній былъ болѣе извѣстенъ подъ именемъ командора Жарса. Прочіе оставались на своихъ мѣстахъ.
Герцогъ, войдя въ комнату, остановился и съ гордостью и презрѣніемъ взглянулъ на маркиза Жарзе и его товарищей.
— Господа, началъ онъ, обратившись къ компаніи, — вы, кажется, очень рано ужинаете.
— Не слишкомъ рано, милостивый государь, скоро будетъ семь часовъ, сухо отвѣчалъ Жарзе. — Есть у васъ музыканты? спросилъ принцъ. — Нѣтъ, ваша свѣтлость, отвѣчалъ Рош-шуаръ: — мы ихъ наняли, но они еще не пришли.
— Тѣмъ хуже, отвѣчалъ герцогъ, — ибо я пришелъ съ намѣреніемъ заставить васъ танцевать!
При этихъ словахъ Бофоръ подошелъ ближе къ столу и, схвативъ рукою край скатерти, такъ сильно ее дернулъ, что все, что было на столѣ, очутилось на полу и тарелки съ кушаньемъ упали на собесѣдниковъ.
Послѣдніе вскочили въ бѣшенствѣ и потребовали свои шпаги; герцогъ Кандаль, первый побѣжалъ къ одному изъ своихъ пажей, выхватилъ у него шпагу, обнажилъ ее, бросился къ своей компаніи, громко вызывалъ герцога Бофора, своего двоюроднаго брата, на дуэль, припоминая ему, что онъ имѣлъ право съ нимъ драться потому, что былъ также внукъ Генриха IV. Но герцогъ Бофоръ ему отвѣчалъ, что онъ не съ нимъ желаетъ драться, а съ Жарзе, котораго намѣренъ проучить, чтобы онъ впредь былъ по осторожнѣе въ своихъ словахъ. Не смотря на это объявленіе, съ минуту борьба была ужасная; герцогъ Бофоръ глазами искалъ Жарзе и вызывалъ его на дуэль. Жарзе, какъ человѣкъ храбрый, конечно, предсталъ бы предъ нимъ, еслибы у Бофора была шпага; но какъ у него ея не было, то онъ думалъ, что принцъ для того вызываетъ его, чтобы нанести ему оскорбленіе, и потому на настоятельныя требованія своихъ друзей, удалился. Такимъ образомъ, поле сраженія осталось за герцогомъ Бофоромъ. Но Кандаль не удовольствовался изъясненіемъ своего двоюроднаго брата и снова предложилъ ему дуэль, назначивъ для того утро слѣдующаго дня; но Бофоръ продолжалъ говорить, что онъ не хочетъ съ нимъ имѣть никакого дѣла, что желаетъ драться не съ нимъ, а съ маркизомъ Жарзе. Эта ссора, казалось, должна была разстроить бракъ герцога Меркёра съ Викторіею Манчини. Кардиналъ, досадуя на пораженіе своихъ приверженцевъ, которые, вслѣдствіе этого дѣла, принуждены были оставить Парижъ, объявилъ, что онъ не выдастъ своей племянницы за брата такого человѣка, который питаетъ къ нему ненависть. Странно то, что при заключеніи родственнаго союза между домомъ Мазарина и домомъ Вандома, между слугою кардинала Бентивогліо и соперникомъ Генриха IV, Мазаринъ грозилъ взять свое слово назадъ!
Между тѣмъ, королева, не смотря на то, что чувствовала особенное отвращеніе къ принцу Конде, поняла, что она въ это время не можетъ безъ него обойтись. Она написала къ нему въ Бургундію весьма ласковое письмо: принцъ оставилъ свое мѣстопребываніе въ Маконѣ и возвратился, по желанію ея, въ Компьенъ.
Королева съ нетерпѣніемъ ожидала его пріѣзда, чтобы условиться съ нимъ на счетъ своего возвращенія въ Парижъ.
Коадъюторъ рѣшился присвоить себѣ заслугу этого возвращенія, необходимость котораго онъ видѣлъ. Онъ поѣхалъ въ Компьенъ, вышелъ изъ кареты у подъѣзда дворца и сталъ подниматься по лѣстницѣ, но на послѣдней ступени, онъ, — какъ онъ самъ говоритъ, — встрѣтилъ какого-то маленькаго человѣчка, одѣтаго въ черное платье, который всунулъ ему въ руку записку. Въ этой запискѣ; было написано: Если вы представитесь къ королю, то не миновать вамъ бѣды. Коадъюторъ положилъ записку въ карманъ и вошелъ во дворецъ.
Королева приняла его весьма ласково и убѣдительно просила его согласиться на свиданіе съ кардиналомъ. Но коадъюторъ, который желалъ сохранить свою популярность у Парижанъ, отказался, на что королева нѣсколько разсердилась. Коадъюторъ далъ ей время высказать ея неудовольствіе и вѣжливо отвѣтилъ ей, что если онъ примирится съ кардиналомъ, то черезъ это лишится всего своего вліянія и ничего не будетъ въ состояніи сдѣлать въ ея пользу.
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого посѣщенія, герцогинѣ Шеврёзъ позволено было представиться къ королевѣ. Герцогиня Шеврезъ все еще была, не столько сама по-себѣ, сколько по своимъ связямъ, важною пріятельницею и тайнымъ врагомъ королевы. Однако, она боялась, чтобы съ ней не случилось какой-либо непріятности въ дорогѣ, и только тогда рѣшилась ѣхать къ королевѣ, когда первый президентъ клятвенно увѣрилъ ее, что съ ней ничего худаго не случится. Дѣйствительно, она возвратилась въ Парижъ, какъ говорится, здрава и невредима. Королева приняла ее, но только не хотѣла ее обнять. На другой день была очередь принца Конти. Онъ пріѣхалъ въ Компьенъ, подъ предлогомъ повидаться съ своимъ братомъ; кардиналъ, какъ бы нечаянно встрѣтился съ нимъ у послѣдняго и пригласилъ его къ себѣ на обѣдъ.
Почти въ тоже время получено было извѣстіе, что герцогъ д’Аркуръ перешелъ Шельду между Бушеномъ и Валансьеномъ и обратилъ въ бѣгство непріятельскою кавалерію, состоявшую изъ 8,000 человѣкъ; хотя эта побѣда далеко не могла сравниться съ побѣдою при Рокруа и при Ланѣ, но все-же это была побѣда, и королева рѣшилась воспользоваться ею, чтобы возвратиться въ свою столицу. Этотъ пріѣздъ королевы въ Парижъ, послѣ шестимѣсячнаго ея отсутствія, послѣдовалъ 18-го числа того же мѣсяца.
«Возвращеніе короля въ столицу, говоритъ г-жа Моттвиль, было истиннымъ чудомъ для Парижанъ и великою побѣдою для министра. Никогда народъ не сопровождалъ такими густыми толпами кареты короля; казалось, по этой всеобщей радости, что все прошедшее было забыто. Мазаринъ, къ которому, многіе питали ненависть, былъ съ принцемъ у дверецъ кареты, и всѣ; тѣ, которые сопровождали королевскій поѣздъ такъ внимательно на него смотрѣли, что можно бы было думать, что они никогда его не видали. Всѣ показывали пальцемъ на кардинала и говорили одинъ другому; „вотъ Мазаринъ“. Народъ, столпившійся до такой степени, что остановилъ каролевекій поѣздъ, благословлялъ короля и королеву и говорилъ въ пользу Мазарина. Одни говорили, что онъ былъ хорошъ собой, другіе протягивали ему руки и увѣряли его, что они его очень любятъ и уважаютъ; иные говорили, что они будутъ пить за его здоровье. Наконецъ, послѣ того, какъ королева пріѣхала во дворецъ, народъ, въ знакъ своей радости, зажегъ по всему городу огни и благословлялъ Мазарина, который возвратилъ ему короля».
Г-жа Моттвиль прибавляетъ что въ этотъ день Мазаринъ велѣлъ раздать деньги простому народу; нѣкоторые писатели утверждаютъ, что министръ, не смотря на свою скупость, истратилъ сто тысячъ ливровъ, чтобъ доставить себѣ этотъ торжественный въѣздъ.
Было ли это выраженіе народной радости истинно, или притворно, но прискорбно было то, что королева приняла радостныя восклицанія народа, которыми привѣтствовали ея возвращеніе, за одобреніе того, что она сдѣлала.
Вечеромъ, у королевы былъ большой съѣздъ; когда кардиналъ ушелъ, чтобы, какъ онъ самъ сказалъ, не много отдохнутъ, герцогъ Орлеанскій ввелъ чрезъ малыя комнаты герцога Бофора къ королевѣ. Герцогъ Бофоръ всѣми силами старался доказать, что онъ всегда останется покорнымъ слугою ея величества; королева всѣми силами старалась увѣрить его, что она все забыла, и они разстались, не вѣря нисколько тому, что говорили другъ-другу. Это свиданіе было въ той самой комнатѣ, въ которой, за семь лѣтъ назадъ, герцогъ Бофоръ былъ арестованъ.
На другой день можно было бы думать, что королева во-все не уѣзжала изъ Парижа Очевидно, что всѣ эти примиренія были ни что иное, какъ раны, зажившія на поверхности, но отравленныя ядомъ внутри. Конде болѣе чѣмъ когда-либо обнаруживалъ свое неудовольствіе. Онъ думалъ, что окончилъ всѣ сдѣлки со дворомъ, доставивъ, по данному имъ обѣщанію, короля въ Парижъ, и ежеминутно грозилъ своимъ отъѣздомъ. Притомъ, что всего болѣе ему было непріятно, это — бракосочетаніе герцога Меркёра съ Викторіей Манчини. Онъ зналъ, что королева принимала къ себѣ секретнымъ образомъ Бофора; онъ видѣлъ, что кардиналъ-министръ готовъ осыпать всевозможными милостями домъ Вандомовъ, къ которому онъ питалъ ненависть, между тѣмъ какъ, не смотря на всѣ его просьбы, мужу сестры его герцогу Лонгвиль не давали обѣщаннаго губернаторства въ Понъ де-л’Аршѣ. Наконецъ, однажды вечеромъ, когда онъ съ большею настойчивостію упрашивалъ кардинала исполнить просьбу его сестры, послѣдній, противъ своего обыкновенія, отвѣчалъ ему довольно грубо. — Вы, ваше высокопреосвященство, желаете, видно, войны? сказалъ принцъ.
— Я ее не желаю, отвѣчалъ министръ, — но если вы, принцъ, ее мнѣ объявите, то я постараюсь ее выдержать.
Конде взялъ тогда свою шляпу, и со свойственною ему насмѣшливою улыбкою, взглянувъ на кардинала, сказалъ: — Прощайте, Марсъ[29]; и, почтительно поклонившись, вышелъ отъ него.
Слово было сказано громко, всякій услышалъ его; на другой день кардинала стали называть уже не Мазариномъ, а богомъ Марсомъ.
На этотъ разъ думали, что принцъ окончательно поссорился съ министромъ, и наиболѣе ревностные приверженцы фронды стали уже записывать свои фамиліи у принца Конде; но герцогъ Орлеанскій, который не переставалъ ходатайствовать о повышеніи своего аббата ла-Ривьера въ кардинальское званіе, по-видимому помирилъ ихъ. Однимъ изъ главныхъ условій этого примиренія было то, что принцессѣ Марсилльякъ и госпожѣ де-Понъ было дано при дворѣ право табурета. Принцъ не могъ удержаться, чтобы не сдѣлать смѣшную гримасу, когда узналъ, что Мазаринъ согласился оказать подругѣ герцогини Лонгвиль и для жены ея любовника столь великую милость. Въ значеніи этой гримасы никто не сомнѣвался.
Но исполненіе просьбы принца, касательно этихъ двухъ табуретовъ, было дѣломъ черезвычайно важнымъ. Хотя оно кажется нашимъ читателямъ весьма простымъ и не заслуживающимъ особеннаго вниманія, но тѣмъ не менѣе, оно было причиною маленькой революціи при дворѣ. Правила этикета требовали, чтобы табуретомъ королевы пользовались только жены и дочери герцоговъ или перовъ, имѣющихъ на свое званіе дипломъ. Сестрѣ герцога Рогана дано было это право Генрихомъ IV болѣе потому, что она была его родственницей, и то на это много гнѣвались и роптали. Съ своей стороны, Людовикъ XIII далъ это право дочерямъ Булльонскаго дома потому, что дочери Булльонскаго дома происходили отъ владѣтельныхъ принцевъ.
Наконецъ, въ свою очередь, королева, при началѣ своего регентства, тоже дала табуретъ графинѣ Флейксъ, дочери маркизы Сенесей; это потому, что графиня Флейксъ приходилась ей съ родни. Но жена принца Марсилльяка и госпожа де-Понъ, вдова Франциска-Александра д’Альберта, не имѣли никакого права на полученіе подобныхъ мѣстъ.
Поэтому, все дворянство возстало противъ этого домогательства, сдѣлало нѣсколько собраній, изъ которыхъ одно было у маркиза Монгла, гардеробмейстера ея величества, и торжественно подписало свою протестацію. Это было для принца Конде новымъ поводомъ быть недовольнымъ королевою; ибо королева, желая показать, что она въ этомъ случаѣ дѣйствовала по принужденію, позволила, однако, самымъ приверженнѣйшимъ къ себѣ лицамъ принять участіе въ этой оппозиціи, которая въ скоромъ времени пріобрѣла столь важное значеніе, что королева объявила принцу, что невольно принуждена была уступить такому всеобщему неудовольствію. Вслѣдствіе этого, четыре маршала были посланы объявить собранію дворянства, что королева лишаетъ госпожу де-Понъ и принцессу Марсилльякъ той милости, которую она для нихъ сдѣлала.
Случай отмстить за себя не замедлилъ представиться принцу Конде, который съ радостію имъ воспользовался. Герцогъ Ришелье, сынъ племянника великаго Ришелье, влюбился въ госпожу де-Понъ, которую королева такъ легко лишила права табурета. На эту любовь смотрѣли придворѣ неблагосклонно, ибо связь герцога Ришелье, бывшаго тогда губернаторомъ въ Гаврѣ, съ госпожею де-Понъ была обстоятельствомъ весьма важнымъ. Дѣйствительно, госпожа де-Понъ была искренняя пріятельница герцогини Лонгвиль, а герцогиня Лонгвиль имѣла черезъ своего мужа очень большое вліяніе въ Нормандіи. Это было причиною, почему Конде желалъ по скорѣе соединить этихъ влюбленныхъ узами брака, хотя всѣ смотрѣли на это, какъ на дѣло невозможное. Онъ повезъ вдову де-Понъ и ея обожателя въ домъ герцогини Лонгвиль, въ Три, гдѣ они и были обвѣнчаны; послѣ обряда вѣнчанія, Конде уговорилъ герцога Ришелье немедленно ѣхать съ женою въ Гавръ, чтобы тотчасъ-же принять подъ свое начальство ввѣренный ему городъ. Потомъ принцъ Конде возвратился ко двору и сталь передъ всѣми хвастать, что герцогъ Лонгвиль иладѣеть теперь одною крѣпостью болѣе въ Нормандіи.
Этотъ ударъ жестоко поразилъ королеву и кардинала, которые уже съ давняго времени съ трудомъ могли сносить продѣлки принца. Они еще были совершенно разстроены, когда 1 января 1650 года, герцогиня Шеврёзъ, которая снова, казалось, начинала приходить въ милость, пріѣхала поздравить королеву съ новымъ годомъ. Кардиналъ былъ тогда у королевы, и въ то время, какъ посѣтительница отъ нея уходила, онъ подошелъ къ ней и, подводя ее къ окну, сказалъ: — Сударыня, я сейчасъ васъ слушалъ… вы всѣми силами старались доказать ея величеству свою глубокую къ ней преданность? — Да, господинъ кардиналъ, отвѣчала Шеврезъ, — я дѣйствительно ей предана. — Если такъ, то почему-же вы не представляете къ ней вашихъ друзей? — Отчего я не представляю королевѣ моихъ друзей? возразила Шеврёзъ: — оттого, что королева теперь болѣе не королева. — А кто-же она? спросилъ съ видомъ нѣкотораго удивленія кардиналъ. — Всепокорнѣйшая слуга принца. Э! Боже мой, сударыня, отвѣчалъ Мазаринъ, — королева дѣлаетъ, что можетъ. Если бы можно было положиться на нѣкоторыхъ извѣстныхъ людей, то много кое-чего можно было бы сдѣлать; но вамъ, я думаю, извѣстно, что герцогъ Бофоръ находится въ рукахъ герцогини Монбазонъ, герцогиня Монбазонъ въ рукахъ Альфреда Виньёля[30], а коадъюторъ…. — Въ рукахъ моей дочери, не такъ-ли? прервала Шеврёзъ.
Мазаринъ засмѣялся. — Хорошо! продолжала она, — я вамъ отвѣчаю и за него и за нее. — Въ такомъ случаѣ, не передавайте никому нашего разговора, и сегодня же вечеромъ пріѣзжайте сюда опять. —
Разумѣется, что при наступленіи вечера госпожа де-Шеврёзъ была уже во дворцѣ. Читателямъ уже извѣстна страсть этой женщины къ интригамъ. Живя въ уединеніи, она долгое время принуждена была отдыхать, и если и занималась чѣмъ, то такими интригами, которыя были ничтожны и недостойны ея искусства. Поэтому, она весьма обрадовалась, когда королева открыла ей свое желаніе арестовать въ одно и тоже время принца Конде, принца Конти, его брата, и герцога Лонгвиля. Одно только удерживало еще королеву, судя потому, какъ она сама говорила герцогинѣ Шеврёзъ, а именно то, что она не знаетъ, намѣренъ-ли коадъюторъ содѣйствовать арестованію этихъ лицъ, и захочетъ-ли герцогъ Орлеанскій, — безъ котораго этого нельзя было сдѣлать, — умолчать объ этомъ арестованіи не передъ принцемъ, но передъ своимъ пріятелемъ аббатомъ ла-Ривьеромъ, который постоянно старался поддерживать хорошія отношенія между принцемъ Конде и герцогомъ Орлеанскимъ. Герцогиня Шеврёзъ, подумавъ не много, поручилась королевѣ за все. Однако, уговорить коадъютора содѣйствовать этому арестованію было дѣломъ весьма труднымъ; нужно было заняться сначала этимъ. Королева дала де-Шеврёзъ письмо слѣдующаго содержанія:
«Я не могу думать, не взирая на прошедшее и на настоящее, чтобы г. коадъюторъ былъ мнѣ не преданъ. Я его прошу пріѣхать ко мнѣ по одному дѣлу, но такъ, чтобы объ этомъ никто не зналъ, кромѣ герцогини Шеврёзъ и ея дочери. Эти женщины будутъ служить ему порукою въ его безопасности. — Анна.»
Герцогиня Шеврёзъ съ поспѣшностію возвратилась къ себѣ домой, вмѣстѣ съ своею дочерью, которая сопровождала ее въ Пале-Ройяль. Она встрѣтила у себя въ домѣ коадъютора, который ихъ обѣихъ дожидался, и тотчасъ приступила къ исполненію возложеннаго на нее порученія, спросивъ его намѣренъ-ли онъ помириться съ кардиналомъ Мазариномъ?
Въ тоже время мадмуазель де-Шеврёзъ, дочь ея, нарочно уронивъ свой носовой платокъ, пожала руку прелата, чтобы дать ему понять, что то о чемъ его спрашиваютъ теперь, имѣетъ болѣе важности, нежели обыкновенный вопросъ.
Коадъюторъ не много задумался, и сдѣлалъ головою знакъ, что онъ несогласенъ, ибо подобнаго рода предложеніе ему было дѣлано и прежде, но онъ тоже отъ него отказался; вскорѣ потомъ, онъ узналъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, что благорасположеніе къ нему королевы было ни что иное, какъ западня, въ которую онъ могъ попасться; что въ комнатѣ скрывался за ширмами маршалъ Граммонъ, съ тою цѣлію, чт.объ донести принцу, что эти знаменитые Фрондисты, на которыхъ онъ полагался, отказывались отъ милостей двора, какъ лисица въ баснѣ отъ винограда, котораго Она не могла достать.
— Сударыня, сказалъ коадъюторъ послѣ минутнаго молчанія, — я не откажусь исполнять то, что вы мнѣ сейчасъ сказали, если вы мнѣ принесете какую-нибудь записку, писанную рукою королевы… и если вы мнѣ поручитесь за все.
— Именно такъ! отвѣчала де-Шеврёзъ: — я отвѣчаю за все, и вотъ письмо отъ ея величества. — Сказавъ эти слова, она вручила коадъютору письмо.
Гонди прочиталъ его, взялъ перо и написалъ въ отвѣтъ слѣдующее:
"Въ моей жизни не было ни одной минуты, въ которую-бы я не желалъ быть преданнѣйшимъ слугою Вашего Величества. Я буду весьма счастливъ, если умру служа вамъ, Государыня, и заботясь о вашей безопасности. Я готовъ быть вездѣ, гдѣ вы мнѣ быть прикажете.
Коадъюторъ завернулъ письмо Анны Австрійской въ свою записку, чтобъ доказать королевѣ свою къ ней довѣренность, и это все отдалъ госпожѣ де-Шеврёзъ, которая, на другой день отнесла этотъ отвѣтъ королевѣ. Въ этотъ день коадъюторъ получилъ слѣдующую маленькую записку отъ Шеврёзъ:
Будьте сегодня въ полночь у монастыря св. Гонорія.»
Въ означенный часъ коадъюторъ былъ уже на мѣстѣ свиданія. Чрезъ нѣсколько минутъ за полночь, къ нему подошелъ какой-то человѣкъ. Онъ узналъ въ немъ Габури, пажа королевы. — Идите за мной, сказалъ коадъютору сей послѣдній, — васъ ожидаютъ.
Коадъюторъ послѣдовалъ за своимъ проводникомъ, который по потайной лѣстницѣ привелъ его прямо въ образную королевы. Здѣсь обыкновенно происходили рѣшенія важныхъ политическихъ вопросовъ. Хотя эта комната была украшена образами, но въ ней, нужно сказать правду, Богу молились мало. Королева приняла коадъютора, какъ обыкновенно принимаютъ человѣка, въ которомъ нуждаются, и изъ нѣсколькихъ произнесенныхъ ею словъ, онъ могъ замѣтить, что она говоритъ съ нимъ откровенно и чистосердечно.
Болѣе полу-часа уже королева разговаривала такимъ образомъ съ коадъюторомъ, когда Мазаринъ вошелъ въ комнату. Кардиналъ былъ еще любезнѣе; войдя въ образную, онъ просилъ у королевы позволенія отступить отъ правилъ придворнаго этикета для того, чтобы обнять въ ея присутствіи человѣка, котораго онъ столько-же уважаетъ, сколько любитъ, и, при этихъ словахъ, онъ бросился въ объятія коадъютора. Потомъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ назадъ, и привѣтливо взлянувъ на Гонди, онъ сказалъ: — Теперь я только объ одномъ сожалѣю, зачѣмъ я не могу моей красной кардинальской шапки возложить вамъ на голову собственными своими руками. — Милостивый государь, отвѣчалъ Гонди, — для меня есть нѣчто важнѣе кардинальской скуфьи!… исполненіе того, чего я хочу, доставило бы мнѣ гораздо болѣе удовольствія, скажу вамъ правду, даже еслибы сама королева возложила на мою главу папскую корону. — Что же это такое? спросилъ Мазаринъ…. — Пріобрѣтеніе важнаго и значительнаго мѣста одному изъ моихъ друзей, на котораго-бы я могъ надѣяться, который бы могъ меня защитить противъ гнѣва принца, когда ожесточенный на меня принцъ выйдетъ изъ тюрьмы; это, откровенно скажу вамъ, успокоило бы меня болѣе, чѣмъ если бы мнѣ предложили десять кардинальскихъ шапокъ.
— Ну, а это важное и значительное мѣсто, спросилъ кардиналъ, — что-же, вы подумали о немъ? какое-же оно? — Въ началѣ регентства, отвѣчалъ коадъюторъ, — ваше высокопреосвященство изволитъ вѣроятно помнить, что главное начальствованіе надъ морскими силами Франціи было обѣщано Вандомскому дому? Дайте это начальствованіе герцогу Бофору, и я вашъ покорнѣйшій слуга. — То-есть, гмъ! гмъ! забормоталъ Мазаринъ, — то-есть, что эта должность была обѣщана…. герцогу Вандомскому, а послѣ него, его старшему сыну, герцогу Меркёру.
— Милостивый государь, отвѣчалъ Гонди, — или я ошибаюсь, или дѣйствительно въ настоящее время имѣется въ виду родственный союзъ, который будетъ для него лучше всѣхъ интенданствъ на свѣтѣ. —
Кардиналъ улыбнулся и посмотрѣлъ на королеву. — Хорошо, сказалъ онъ, — мы посмотримъ…. и, если вамъ угодно, при вторичномъ свиданіи обсудимъ это дѣло вмѣстѣ….
На конференціяхъ, происходившихъ при второмъ и третьемъ свиданіи съ коадъюторомъ, было постановлено: — Что герцогъ Вандомскій останется главнымъ начальникомъ флота, а Бофоръ, второй его сынъ, займетъ, послѣ его смерти, эту должность; — что маркизъ Нуармутье получитъ въ свое управленіе Шарлвилль и Монт-Олимпъ; — что маркизъ Бриссакъ будетъ сдѣланъ губернаторомъ Анжу; — что маркизъ Легъ будетъ сдѣланъ начальникомъ конвоя герцога Орлеанскаго; — наконецъ, что кавалеръ де-Севинье получитъ въ награду 22,000 ливровъ.
Теперь королева смѣло могла быть увѣрена, что она можетъ безъ всякаго затрудненія приступить къ арестованію принца Конде, принца Конти и герцога Лонгвиля. (Для Маріи Медичи стоило не такъ дорого заставить Темина и его двухъ сыновей арестовать ихъ отца). Оставался только герцогъ Орлеанскій, которому нужно было помѣшать проговориться предъ своимъ фаворитомъ аббатомъ ла-Ривьеромъ. Но герцогиня Шеврёзъ вызвалась, какъ мы видѣли, объ этомъ позаботиться. Она отправилась прямо къ нему на-домъ, и застала его въ глубокой горести.
Кромѣ своихъ фаворитовъ и кромѣ своей жены, которую онъ похитилъ и на которой женился противъ воли короля, своего брага, герцогъ Орлеанскій имѣлъ иногда у себя любовницъ. Изъ числа этихъ любовницъ у герцога была одна, по имени Сойонъ, которая была фрейлиной его супруги, и которую герцогъ страстно-любилъ. Къ несчастію, въ одно прекрасное утро, хорошенькая Сойонъ исчезла и заключилась въ монастырь Кармелитокъ, изъ котораго ни угрозы, ни лестныя обѣщанія герцога не могли принудить ее выйдти. Герцогъ Орлеанскій обратился съ жалобою къ королевѣ и кардиналу; но они, не имѣя въ эту минуту никакой побудительной причины угождать ему, отказались удовлетворить его желанію, объявивъ, что ни воля короля, ни власть министра не могутъ уничтожить чьего-либо обѣта и что мадмуазель Сойонъ, кажется, дала обѣтъ ненарушимый. Герцогъ былъ въ отчаяніи. Де-Шеврёзъ, посѣтивъ герцога, когда онъ находился въ самомъ сильномъ отчаяніи, обѣщала ему сказать, кто былъ причиною бѣгства его любовницы, и если онъ поклянется предъ св. Евангеліемъ, что сохранитъ въ тайнѣ все то, что она ему скажетъ, то мадмуазель Сойонъ выйдетъ изъ монастыря Кармелитокъ. Принцъ далъ требуемую клятву; вообще, во всей Франціи не было человѣка, который-бы такъ любилъ клясться, какъ герцогъ Орлеанскій. — Тогда госпожа де-Шеврёзъ разсказала ему о заговорѣ, который противъ него составили аббатъ ла-Ривьеръ и жена принца Конде: ла-Ривьеръ, изъ ревности къ дѣвицѣ де Сойонъ; принцесса, изъ опасенія, чтобы при дворѣ не воспользовались вліяніемъ этой дѣвушки и не поссорили бы герцога Орлеанскаго съ ея мужемъ. Его высочество потребовалъ доказательствъ. Шеврёзъ немедленно представила ихъ. Печаль герцога обратилась въ гнѣвъ. Де-Шеврёзъ, замѣтивъ это, вручила герцогу записку, въ которой Сойонъ объявляла, что она согласна выйдти изъ монастыря въ томъ случаѣ, если королева дастъ обѣщаніе защищать ее отъ ея враговъ. Врагами дѣвицы Сойонъ были аббатъ ла-Ривьеръ и принцесса Конде. Гнѣвъ герцога перешелъ въ бѣшенство. Шеврёзъ всѣми силами старалась его успокоить и просила у него позволенія принять это дѣло на себя; принцъ снова поклялся сохранить тайну. Хотя онъ никогда не имѣлъ обыкновенія исполнять своихъ клятвенныхъ обѣщаній, но на этотъ разъ онъ сдержалъ свое слово, и продолжалъ быть, какъ и всегда, ласковымъ и обходительнымъ съ принцемъ Конде, съ его женою и съ аббатомъ ла-Ривьеромъ.
Арестованіе принца Конде, его брата и его шурина назначено было тогда 18 января, въ часъ по-полудни; оно должно было совершиться въ то самое время, когда они всѣ трое отправятся въ Совѣтъ. На-канунѣ этого дня, герцогъ Орлеанскій послалъ увѣдомленіе, что онъ, по причинѣ болѣзни, въ Совѣтѣ быть не можетъ. Утромъ того-же дня принцъ Конди ѣздилъ съ визитомъ къ кардиналу; онъ засталъ его занятымъ разговоромъ съ Пріоло, камердинеромъ герцога Лонгвиля, котораго просилъ сказать своему господину, чтобы онъ непремѣнно явился завтра въ Совѣтъ. При видѣ принца, кардиналъ почтительно ему поклонился и хотѣлъ прервать свой разговоръ; но Конде сдѣлалъ ему знакъ, чтобы онъ для него не безпокоился и подошелъ къ камину. Около камина стоялъ столъ, за которымъ государственный секретарь Ліоннь писалъ какіе-то приказы, и при приближеніи къ нему принца спряталъ свои бумаги подъ сукно: это были именно приказанія арестовать принца и другихъ лицъ.
Принцъ оставался болѣе четверти часа у Мазарина, а потомъ отправился обѣдать къ своей матери. Онъ нашелъ свою мать въ крайнемъ безпокойствѣ. Принцесса ѣздила по-утру съ визитомъ къ королевѣ, и по предоставленному ей праву, прошла прямо въ ея опочивальню. Королева, представляясь больною, лежала въ постелѣ, хотя по наружности она казалась совершенно здоровою. Ея величество приняла принцессу Конде, свою давнишнюю пріятельницу, съ какимъ-то замѣшательствомъ, и эта пріятельница, припоминая, что она видѣла королеву въ такомъ-же почти состояніи въ день арестованія герцога Бофора, совѣтовала своему сыну быть во всемъ, какъ можно осторожнѣе. Принцъ улыбнулся, вынулъ изъ своего кармана письмо и, подавая его своей матери, сказалъ: — Мнѣ кажется, вы ошибаетесь, матушка; я видѣлъ вчера королеву, она была со мной чрезвычайно ласкова, и вотъ письмо, которое я получилъ третьяго дня отъ кардинала. —
Принцесса взяла письмо и прочитала его: оно вполнѣ обнадеживало принца. Вотъ это письмо:
«Я обѣщаю принцу, согласно съ волею короля, и во приказанію королевы-регентши, его матери, никогда не отставать отъ его интересовъ и всегда содѣйствовать имъ; я прошу Его Высочество считать меня за своего покорнѣйшаго слугу и удостоить меня своимъ покровительствомъ, которое я постараюсь заслужить со всею покорностію, какой Его Высочечтво можетъ отъ меня требовать. Это письмо я подписываю въ присутствіи королевы и по ея приказанію. — Кардиналъ Мазаринъ».
Принцесса возвратила письмо своему сыну и покачала головой: она предчувствовала, что несчастіе скоро посѣтитъ ея семейство. — Послушайте, сынъ мой, сказала она, — не я одна такого мнѣнія; принцъ Марсилльякъ, который, какъ вамъ извѣстно, знаетъ о многихъ дѣлахъ, говорилъ мнѣ нѣсколько дней тому назадъ: «Постарайтесь, если можете, чтобы три принца никогда не были вмѣстѣ въ совѣтѣ; я сказалъ вамъ то, что мнѣ хотѣлось вамъ сказать, и повторяю вамъ, будьте внимательны.»
Такимъ образомъ, материнская любовь внушала почтенной принцессѣ, во время арестованія ея сына, тѣже предчувствія, какія она внушала герцогинѣ Вандомъ въ минуту арестованія ея сына. Ни той, ни другой просьбы не были уважены.
Однако принцесса хотѣла, прежде своего сына, видѣться съ королевою, и подъ предлогомъ узнать объ ея здоровьѣ, отправилась въ Пале-Ройяль.
Черезъ четверть часа послѣ ея прихода, въ комнату королевы вошелъ Конде. Королева продолжала лежать въ постели; только она приказала задернуть занавѣски своей кровати, чтобы на лицѣ ея нельзя было замѣтить ни тѣни безпокойства. Въ проходѣ, отдѣляющемъ кровать отъ стѣны, стояла мать принца Конде. Принцъ подошелъ къ королевѣ и вступилъ съ ней въ разговоръ. Анна Австрійская была чрезвычайно ласкова и привѣтливо отвѣчала на всѣ дѣлаемые ей принцемъ вопросы, — что заставило его думать, что она болѣе, чѣмъ когда-либо, къ нему благорасположена. Потомъ, когда надобно было ему уйти, онъ почтительно поклонился королевѣ и подошелъ къ своей матери; принцесса Конде протянула ему руку, которую онъ съ почтеніемъ поцѣловалъ; за тѣмъ, простившись съ нею, онъ вышелъ изъ комнаты королевы. Это было послѣднее прощаніе несчастной матери съ сыномъ, ибо она умерла во время его заточенія. Пройдя нѣсколько комнатъ, Конде встрѣтился съ кардиналомъ, который съ улыбкою протянулъ ему руку. Въ то время, какъ они между собою разговаривали, къ нимъ подошелъ герцогъ Лонгвиль; а черезъ нѣсколько минутъ не замедлилъ явиться и принцъ Конти. Тогда кардиналъ, видя, что они всѣ трое собрались вмѣстѣ, позвалъ шталмейстера и сказалъ ему: — Подите, увѣдомьте королеву, что Гг. Конде, Конти и Лонгвиль пріѣхали, что все готово, и что она можетъ пожаловать въ совѣтъ. —
Эти слова были условленною формулою между кардиналомъ и королевою. Шталмейстеръ отправился въ комнату ея величества. Между тѣмъ, въ это время пріѣхалъ въ Пале-Ройяль аббатъ ла-Ривьеръ. — Извините меня, господа, сказалъ кардиналъ, — мнѣ нужно поговорить съ г. ла-Ривьеромъ объ одномъ важномъ дѣлѣ; прошу васъ, войдите въ совѣтъ, я къ вамъ сейчасъ буду. —
Принцы вошли въ галлерею; принцъ Конде вошелъ первый, за нимъ принцъ Конти, а потомъ герцогъ Лонгвиль. За ними вошли министры.
Въ то время, какъ шталмейстеръ доносилъ королевѣ о пріѣздѣ трехъ означенныхъ особъ, кардиналъ повелъ аббата въ свою комнату. Узнавъ о пріѣздѣ принцевъ, королева отпустила отъ себя принцессу Конде, сказавъ ей, что она должна встать съ постели и идти на засѣданіе въ совѣтъ. Принцесса поклонилась королевѣ и вышла изъ ея комнаты. Это было послѣдній разъ, что она видѣла Анну Австрійскую.
Съ своей стороны, Мазаринъ занималъ аббата ла-Ривьера самымъ страннымъ образомъ. Онъ и называлъ ему куски красной матеріи различной доброты для того, чтобы онъ ему сказалъ, какая изъ нихъ наиболѣе будетъ ему къ лицу, когда его произведутъ въ кардиналы. Читатели уже знаютъ, что Мазаринъ, еще за два года до этого, обѣщалъ исходатайствовать аббату ла-Ривьеру кардинальское достоинство. Аббатъ ла-Ривьеръ выбралъ себѣ кусокъ самаго лучшаго алаго цвѣта и въ то время, какъ расхваливалъ кардиналу эту матерію, въ галлереѣ послышался шумъ. Мазаринъ лукаво улыбнулся и, взявъ аббата за руку, сказалъ ему съ нѣкоторою ироніей: — Господинъ аббатъ, знаете-ли, что теперь происходитъ въ галлереѣ? — Нѣтъ, отвѣчалъ ла-Ривьеръ. — Ну! такъ я вамъ скажу что: Гг. Конде, Конти и Лонгвиля берутъ подъ-арестъ. —
Ла-Ривьеръ сдѣлался блѣденъ, какъ полотно и, роняя изъ рукъ кусокъ матеріи, которая ему такъ понравилась, спросилъ: — А знаетъ ли герцогъ Орлеанскій объ этомъ арестованіи? — Онъ уже болѣе двухъ недѣль знаетъ объ этомъ и охотно тому содѣйствуетъ. — Какъ! перебилъ аббатъ, — герцогъ зналъ объ этомъ арестованіи за двѣ недѣли раньше и ничего не сказалъ мнѣ?… значитъ, я пропалъ!
Дѣйствительно, въ это время, въ галлереѣ происходило именно то, что сказалъ Мазаринъ. Въ то время, какъ принцъ Конде разговаривалъ съ графомъ д’Аво, безпрестанно посматривая на дверь, въ которую должна была войти королева, эта дверь растворилась и въ ней показался старикъ Гито. Такъ-какъ принцъ очень любилъ Гито, то думалъ, что онъ пришелъ къ нему просить какой-нибудь милости, какъ это бывало не разъ, и, оставляя графа д’Аво, пошелъ на встрѣчу начальника тѣлохранителей королевы. — А! мой добрый Гито, сказалъ онъ, — что вамъ отъ меня угодно? — Что мнѣ отъ васъ угодно, повторилъ Гито, — а то, что я имѣю приказаніе, ваша свѣтлость, арестовать васъ, вашего брата и г. Лонгвиля, вашего шурина. — Меня, Гито! воскликнулъ принцъ, — вы имѣете приказъ меня арестовать! — Да, милостивый государь, отвѣчалъ Гито, протягивая съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ руку къ шпагѣ принца. — Именемъ Бога прошу васъ, Гито, сказалъ Конде, дѣлая шагъ назадъ, — возвратитесь къ королевѣ и скажите ей, что я умоляю ее позволить мнѣ съ нею видѣться и поговорить. — Милостивѣйшій государь, отвѣчалъ Гито, — увѣряю васъ, это ни къ чему не послужитъ; пожалуй извольте, я сдѣлаю по вашему, пойду. — И съ этими словами Гито поклонился принцу и отправился къ королевѣ.
— Господа, сказалъ принцъ Конде, возвращаясь къ тѣмъ, съ которыми онъ разговаривалъ и которые ничего не слыхали, что говорилъ съ нимъ Гито, ибо Конде разговаривалъ съ Гито въ полголоса: — господа, знаете-ли, что со мной случилось? — Нѣтъ, сказалъ графъ д’Аво, — но, судя по вашему встревоженному виду можно думать, что съ вами случилось что-нибудь особенное. — Да, очень особенное!.. Королева приказала арестовать, меня, тебя, Конти, и васъ, Лонгвиль! —
Всѣ присутствующіе вскрикнули отъ удивленія. — Это васъ столько-же удивляетъ, сколько и меня, не-правда-ли, господа? сказалъ принцъ: — ибо, бывши всегда вѣрнымъ и честнымъ слугою короля, я думалъ найти себѣ защиту и покровительство въ королевѣ, а въ кардиналѣ дружбу.
Потомъ, обратившись къ стоявшимъ возлѣ него канцлеру Сегюіе и графу Сервьепъ, онъ прибавилъ: — Господинъ канцлеръ, прошу васъ сходить къ королевѣ и сказать ей отъ моего имени, что у нея нѣтъ вѣрнѣйшаго слуги, какъ я; а васъ, графъ Сервьенъ, я попрошу сходить съ тѣмъ-же извѣщеніемъ къ кардиналу. — Они оба поклонились принцу и вышли изъ совѣта: но ни тотъ, ни другой не возвращался, ибо ради были случаю удалиться отъ принца. На мѣсто ихъ вошелъ въ галлерею Гито. — Ну, что? спросилъ принцъ, съ видомъ нетерпѣнія. — Я ничего не могъ сдѣлать для вашего высочества, отвѣчалъ Гито: — королева положительно желаетъ, чтобы вы были арестованы. — Если такъ, сказалъ принцъ, — то надобно повиноваться!
И онъ отдалъ свою шпагу Гито, въ то время, какъ принцъ Конти передавалъ свою Коммингу, а Лонгвиль Кресн. — Куда вы меня теперь поведете? спросили принцъ Конде, — пожалуйста, только въ такое мѣсто, гдѣ-бы было не холодно. Я уже довольно назябся въ лагерѣ…. холодъ вредитъ моему здоровью. — Мнѣ приказано отвезти ваше высочество въ Венсенньскій замокъ. — Ну, такъ отправимтесь туда, сказалъ принцъ. Потомъ, обратившись къ компаніи, онъ продолжалъ: — До свиданья, господа, хотя я и арестантъ, но не забывайте меня; обнимите меня, Бріеннь, вы знаете, что мы двоюродные братья. —
Это былъ тотъ самый графъ Бріеннь, о которомъ мы уже говорили (глава VIII-ая), когда Берингенъ пришелъ предложить Мазарину отъ имени Анны Австрійской мѣсто перваго министра Франціи. — Тогда Гито отворилъ настежь дверь; двѣнадцать вооруженныхъ гвардейцевъ, стоявшихъ за дверями, окружили принцевъ, и, въ то время какъ Гито отправился доложить королевѣ, что ея приказаніе приведено въ исполненіе, Коммингъ, принявъ начальство надъ конвоемъ, повелъ принца Конде, къ дверямъ потайной лѣстницы. — Ого! сказалъ принцъ, видя, что при растворенной на эту лѣстницу двери его глазамъ представился корридоръ, въ которомъ, по причинѣ темноты, ничего нельзя было видѣть, — такъ вотъ насъ куда повели!… это походитъ на дѣло въ Блуа. — Вы ошибаетесь, ваше высочество, сказалъ Коммингъ, — я честный человѣкъ…. если бы дѣло шло о подобномъ порученіи, на мѣсто меня выбрали бы кого-нибудь другаго. — Ну, хорошо, отвѣчалъ принцъ, — я довѣряюсь вашимъ словамъ. — И онъ вошелъ въ корридоръ первый, подавая примѣръ своимъ братьямъ. Принцъ Конти, который во время всей сцены арестованія не произносилъ ни одного слова и казался равнодушнымъ, послѣдовалъ за нимъ; герцогъ Лонгвиль прошелъ послѣднимъ, но какъ у него болѣла нога и какъ онъ съ трудомъ могъ идти, то Коммингъ приказалъ двумъ солдатамъ взять его подъ руки и помочь ему идти. Такимъ образомъ дошли до воротъ Пале-Ройяльскаго сада, выходящаго въ улицу Ришелье. Здѣсь дожидался ихъ Гито. Принцъ Конде былъ на десять шаговъ впереди своихъ братьевъ. — Послушайте, Гито, сказалъ принцъ, — понимаете ли вы, хотя что-нибудь, изъ того, что со мною дѣлаютъ? — Нѣтъ, ваше высочество, отвѣчалъ Гито, — но я васъ прошу только не гнѣваться на меня: королева словесно мнѣ приказала арестовать васъ, и я, какъ начальникъ ея конвоя, не могъ не исполнить этого приказанія. — Это правда, отвѣчалъ принцъ, — дайте руку! я на васъ не сержусь. —
Въ это время оба другіе принца подошли къ Конде. Гито прикаказалъ тогда отворить ворота. Карета была готова, и въ десяти шагахъ отъ нея, Міоссанъ съ дивизіономъ жандармовъ ожидалъ, когда ему прикажутъ конвоировать за каретой, хотя онъ не зналъ кто именно были эти арестанты; поэтому, онъ крайне удивился, когда узналъ въ нихъ принцевъ Конде, Конти и Лонгвиля.
Трехъ арестантовъ посадили въ карету. Гито поручилъ за ними надзоръ Коммингу и Міоссану. Потомъ онъ возвратился въ Пале-Ройяль, между тѣмъ какъ карета быстро помчалась по дорогѣ къ Венсенньскому замку. Но какъ дорога, по которой везли принцевъ была весьма неровна и избита (принцевъ не хотѣли везти по большой дорогѣ по той причинѣ, чтобы ихъ никто не могъ видѣть), то карета опрокинулась, и принцъ Конде, со свойственной ему легкостью и ловкостью, проворно выскочилъ изъ дверецъ, еще прежде чѣмъ экипажъ повалился. Міоссанъ, думая, что принцъ хочетъ бѣжать, съ поспѣшностію бросился къ нему. — Ваша свѣтлость, сказалъ онъ, — прошу васъ…. — Что вы, Міаосанъ! я вовсе не намѣренъ бѣжать; но случай хорошъ, и вы въ вашей жизни подобнаго, быть можетъ, не встрѣтите.
— Не искушайте меня, ваша свѣтлость, сказалъ Міоссанъ, клянусь вамъ, что я имѣю къ вамъ величайшее почтеніе; но вы сами понимаете, что прежде всего мнѣ надобно повиноваться королю и королевѣ!
— Разумѣется, отвѣчалъ принцъ, — а потому сядемъ опять въ карету: но прикажите по крайней мѣрѣ кучеру быть осторожнѣе, чтобы онъ насъ снова не вывалилъ! —
Карету подняли; арестанты снова въ нее сѣли, и Коммингъ, который одно время боялся, чтобы они какъ-нибудь отъ него не убѣжали, приказалъ кучеру ѣхать еще скорѣе. — Да, да, скорѣе! сказалъ Конде, разразившись громкимъ смѣхомъ: — о! не опасайтесь, Коммингъ, не бойтесь ничего, никто не подастъ мнѣ помощь, ибо никто не знаетъ, что мы арестованы; скажите мнѣ только, прошу васъ, въ чемъ состоитъ мое преступленіе? — Ваше преступленіе, государь мой, отвѣчалъ Коммингъ, — походитъ, мнѣ кажется, на преступленіе Германика, который потому сдѣлался подозрительнымъ императору Тиверію, что былъ слишкомъ уважаемъ, любимъ и слишкомъ великъ. —
Карета, еще съ большею скоростью поѣхала по дорогѣ къ Венсенньскому замку. У воротъ тюрьмы Міоссанъ подошелъ къ принцу, чтобы съ нимъ проститься. Тогда только Конде показался немного встревоженнымъ. — Міоссанъ, сказалъ онъ съ нѣкоторою грустью, — благодарю васъ за вашъ благородный со мной поступокъ; скажите королевѣ, что, не смотря на ея несправедливость, я всегда готовъ быть ея покорнымъ слугой. —
Принцы вошли въ замокъ; такъ-какъ арестантовъ въ замкѣ не ожидали, то имъ и не было приготовлено постелей. Коммингъ, который долженъ былъ оставаться при принцахъ цѣлую недѣлю, спросилъ карты и они въ четверомъ проиграли всю ночь. Въ продолженіе этой недѣли Коммингъ постоянно находился при принцѣ, и онъ часто впослѣдствіи говаривалъ, что, благодаря изобрѣтательности ума и отличному образованію его свѣтлости, эта недѣля въ Венсенньской тюрьмѣ была самымъ пріятнѣйшимъ временемъ въ его жизни.
Разставаясь съ принцемъ Конде и съ Конти, его братомъ, онъ спросилъ ихъ — не желаютъ-ли они какихъ нибудь книгъ?
— Да, отвѣчалъ принцъ Конти, — я желаю Подражаніе Іисусу Христу.-- А вы, ваша свѣтлость? спросилъ Коммингъ, обращаясь къ Конде. — Я, сказалъ принцъ, — я желаю подражаніе герцогу Бофору.
Читатели, вѣроятно, помнятъ, что за семь лѣтъ до этого, герцогъ Бофоръ бѣжалъ изъ этого самаго замка.
Принцъ и Коммингъ разстались со слезами на глазахъ, что было очень удивительно, ибо прежде, какъ говоритъ г-жа Моттвиль, они оба не отличались нѣжными чувствами.
Всѣ данныя дворомъ обѣщанія были строго исполнены: — герцогъ Вандомскій былъ сдѣланъ главнымъ начальникомъ флота; Нуармутье — губернаторомъ Шарлвилля и Монт-Олимпа; Бриссакъ — губернаторомъ Анжу; Легъ — начальникомъ тѣлохранителей; кавалеръ де-Севинье получилъ свои двадцать двѣ тысячи ливровъ. Сверхъ того, дѣвица Сойонъ вышла изъ Кармелитскаго монастыря и была сдѣлана камеръ-фрейлиной королевы, что ей позволяло оставаться въ дѣвицахъ. Одинъ только аббатъ ла-Ривьеръ не получилъ кардинальской шапки; это для него было тѣмъ прискорбнѣе, что онъ, какъ читатель знаетъ, выбралъ уже для нея матерію.
Такимъ образомъ совершилось то великое событіе, вслѣдствіе котораго дѣла приняли совершенно новый оборотъ: могущество однихъ лицъ замѣнилось вліяніемъ другихъ; королевская власть нашла для себя опору въ людяхъ, которые въ продолженіе семи лѣтъ противъ нея возставали. Сверхъ-того, когда слухъ объ арестованіи принцевъ дошелъ до Парижа, всѣ этому радовались. Гонимый, презираемый и ненавидимый народомъ Мазаринъ, съ каждымъ днемъ началъ дѣлаться все болѣе и болѣе популярнымъ; если, говорилъ народъ, его высокопреосвященство сдѣлался популярнымъ, то это по весьма простой причинѣ: онъ пересталъ быть Мазариномъ. Дѣйствительно, кардиналъ сдѣлался Фрондистомъ.
ГЛАВА XXI.
1650.
править
И такъ, принцъ Конде снасъ Францію при Рокруа, при Порлингенѣ и при Ланѣ, поддержалъ королевскую власть въ Сен-Жерменѣ и Шарантонѣ, и наконецъ, съ торжествомъ привезъ короля въ Парижъ. Пока кардиналъ былъ къ нему признателенъ, онъ встрѣчалъ повсюду препятствія и непріятности, и потому вдругъ задумалъ измѣнить тому, которому обязанъ былъ всѣмъ: измѣна совершилась, къ общей радости народа, который наградилъ министра за его безчестный поступокъ тѣмъ, что возвратилъ ему свою прежнюю приверженность. Это если не извиняетъ, то по-крайней-мѣрѣ объясняетъ низости и безчестные поступки нѣкоторыхъ государственныхъ людей того времени.
Какъ-бы то не было, ко удаленіе трехъ принцевъ было недостаточно: еще оставалась герцогиня Лонгвиль. Получивъ извѣстіе, что ея мужъ и братья арестованы, герцогиня Лонгвиль удалилась въ Нормандію, на которую могла надѣяться. Королева объявила, что она уѣзжаетъ съ своими сыновьями въ Руанъ. Нормандія, которая годъ тому назадъ возмутилась по голосу герцогини Лонгвиль, хотя и слышала тотъ-же голосъ, но не признавала его и оставалась спокойною. Лонгвиль оставила Руанъ, куда въ слѣдъ за нею пріѣхала королева, и отправилась въ Гавръ. Она расчитывала найти себѣ опору въ герцогѣ Ришелье, который чрезъ ея ходатайство былъ сдѣланъ губернаторомъ Гавра; но герцогъ Ришелье заперъ ей ворота города, изъ котораго и самъ въ скоромъ времени принужденъ былъ выѣхать. Лонгвиль удалилась въ Діеппъ. Но королева, назначивъ графа д’Аркура губернаторомъ Нормандіи, послала противъ герцогини Лонгвиль нѣсколько полковъ подъ начальствомъ Плесси-Белльевра. Лонгвиль во-все не ожидала, чтобы замокъ, въ который она бѣжала, былъ осажденъ. Когда она увидѣла, что войско приближается къ замку, то боясь быть выданною г-мъ де-Монтиньи, который былъ его комендантомъ, вышла черезъ заднія ворота, и сопровождаемая нѣсколькими мужчинами и женщинами, оставшимися вѣрными и преданными ея слугами, сдѣлала два льё пѣшкомъ, чтобы дойти до Пурвилльской гавани, гдѣ дожидало ее судно, которое она на всякій случай приказала себѣ нанять. Когда она пришла на пристань, то, отъ бурнаго вѣтра, приливъ воды былъ такъ силенъ, что матросы ни въ какомъ случаѣ не рѣшались пуститься въ путь, и совѣтовали ей остаться на берегу. Но Лонгвиль не столько боялась бури, сколько того, чтобы не попасться въ руки королевы. Поэтому, она приказала приготовиться къ отплытію, и какъ, по причинѣ сильнаго волненія, судно не могло подойти близко къ берегу, то одинъ матросъ взялъ ее на руки, чтобы перенести на бордъ. Не прошелъ онъ и двадцати шаговъ, какъ сильная волна нашла на него и опрокинула его. Всѣ думали, что герцогиня погибла, ибо, падая въ воду, матросъ опустилъ ее изъ рукъ, и видѣли, какъ она барахталась въ морѣ; но ей успѣли во время подать помощь и вытащили ее на берегъ. Она скоро оправилась и хотѣла сдѣлать новую попытку отправиться на корабль, но на этотъ разъ матросы положительно объявили, что они не согласны исполнить ея желанія. Поэтому, нужно было прибѣгнуть къ другому средству. Послали искать лошадей, и герцогиня Лонгвиль, со всею свитою, отправилась вдоль по берегу; ѣхали всю ночь.
На другой день, утромъ пріѣхали къ владѣтелю земли Ко (Caux), который сдѣлалъ г-жѣ Лонгвиль самый почтительный пріемъ и охотно вызвался спрятать ее у себя въ домѣ. Здѣсь она узнала, что шкиперъ судна. на которое ей не удалось попасть, принадлежалъ къ партіи кардинала, и что, еслибы она взошла на палубу, то была бы предана своимъ врагамъ.
Наконецъ, она послала въ Гавръ, подкупила капитана одного англійскаго корабля и, противъ воли оставляя Францію, сошла въ скоромъ времени на берегъ Голландіи, гдѣ принцъ Оранскій и его супруга приняли ее, какъ бѣжавшую королеву.
Между тѣмъ Нормандская кампанія кончилась: всѣ начальники крѣпостей, всѣ коменданты укрѣпленныхъ замковъ поспѣшили изъявить свою готовность къ повиновенію. Королева устремилась тогда на Бругундію. Здѣсь произошло тоже, что и въ Нормандіи. Замокъ Дижонъ сдался по первому требованію; Белльгардъ оказалъ мало сопротивленія; герцога Вандомскаго сдѣлали губернаторомъ Бургундіи, какъ герцога д’Аркура сдѣлали губернаторомъ Нормандіи; за тѣмъ королева, король и герцогъ Анжуйскій возвратились въ Парижъ.
До своего отъѣзда изъ Парижа, регентша отдала приказаніе арестовать герцогиню Булльонскую, — мужъ которой, будучи пріятелемъ Копти и Лонгвиля, отправился тотчасъ послѣ арестованія принца Конде къ Тюреню, ибо онъ думалъ, что принцамъ можно будетъ на него расчитывать, — и это приказаніе было приведено въ исполненіе. И такъ герцогиня была арестована, и нужно еще замѣтить, у себя на-дому, но арестована одна, безъ своей дочери дѣвицы де-Булльонъ. Однажды вечеромъ мадмуазель де-Булльонъ пришла повидаться съ своей матерью; но вскорѣ вышла отъ нея, пошла къ себѣ и, говоря, что нашла мать свою спящею, попросила часоваго, стоящаго въ передней, посвѣтить ей. Часовой, ничего не подозрѣвая, взялъ свѣчку и пошелъ впереди дѣвицы де-Булльонъ, не замѣчая, что за нею шла ея мать. Дойдя до корридора, дѣвица де-Булльонъ пошла далѣе, но герцогиня поворотила на лѣстницу, спустилась внизъ и заперлась въ подвалъ, куда въ скоромъ времени, когда часовой возвратился на свое мѣсто, не замедлила явиться и ея дочь. Тогда, съ помощію нѣкоторыхъ друзей, бросившихъ имъ веревки, мать и дочь спаслись черезъ отдушину, бѣжали въ домъ одного частнаго владѣльца и укрылись въ немъ, ожидая случая оставить Парижъ. Къ несчастію, въ тотъ самый день, когда имъ надобно было бѣжать, молодая герцогиня захворала: у нея сдѣлалась оспа. Мать, любя свою дочь, не хотѣла съ нею разстаться. Между-тѣмъ полиція, узнавъ о мѣстѣ ихъ пребыванія, схватила ихъ обѣихъ и отправила въ Бастилію.
Принцесса, супруга принца Конде, была счастливѣе герцогини Булльонской. Отъ королевы отданъ былъ приказъ взять ее подъ арестъ въ Шантильи и имѣть строгій за нею надзоръ. Но она за-ранѣе была предъувѣдомлена, велѣла лечь въ свою постель одной изъ своихъ прислужницъ, и въ то время какъ занялись арестованіемъ той, которая ее замѣщала, бѣжала съ своимъ сыномъ, герцогомъ Ангіенскимъ, въ Монтронъ, небольшой городъ, который былъ занятъ партизанами принца Конде. Въ Монтронѣ она остановилась только для отдыха, ибо этотъ городъ не могъ выдержать правильной осады, и продолжала свой путь до Бордо, о которомъ знали, что онъ былъ весьма недоволенъ управленіемъ герцога Епернона, бывшаго его губернаторомъ, и что былъ въ ссорѣ съ парламентомъ и магистратомъ. Получивъ это извѣстіе, дворъ приказалъ маршалу ла-Мейлльере отправиться въ Пуату и принять начальство надъ тамошними войсками.
Кромѣ этихъ особъ, была еще одна женщина, которая тоже желала сопротивляться: правда, что эта женщина была мать, у которой отняли двухъ ея сыновей. Вдовствующая принцесса, дочь стараго конетабля, родная сестра герцсга Монморанси, обезглавленнаго въ Тулузѣ, послѣдній предметъ романической любви Генриха IV, и наконецъ, мать великаго Конде, которую королева ласкала, между тѣмъ какъ за десять шаговъ отъ нея она отдала приказаніе арестовать ея сына, рѣшилась на то, на что другой-бы на ея мѣстѣ не осмѣлился: она рѣшилась искать правосудія у парламента за того, которому Франція должна была быть признательною за его побѣды при Рокруа и Ланѣ.
Въ то время, какъ королева находилась еще въ Бургундіи, вдовствующая принцесса Конде, укрывавшаяся до сихъ поръ въ Парижѣ, представилась въ собраніе членовъ парламента, вмѣстѣ съ герцогинею Шатильонъ, и стала просить ихъ или судить ея сыновей, если они виновны, или даровать имъ свободу, если за ними нѣтъ преступленія. На другой день, члены парламента собрались для обсужденія этого вопроса и рѣшили, что принцесса будетъ жить въ безопасности у г. Лагранжъ, предсѣдателя счетной палаты, между, тѣмъ какъ они пошлютъ отъ себя депутатовъ къ герцогу Орлеанскому просить его пріѣхать въ парламентъ, такъ-какъ герцогъ за отсутствіемъ короля, королевы и кардинала завѣдывалъ дѣлами всѣхъ присутственныхъ мѣстъ.
Герцогъ Орлеанскій отвѣчалъ депутатамъ, что принцесса Конде имѣетъ отъ короля приказаніе ѣхать въ Бурусъ; но если она этого не желаетъ, то ей по крайней-мѣрѣ слѣдуетъ показать видъ, что она готова повиноваться королевской волѣ и уѣхать куда-нибудь по близости отъ Парижа, гдѣ и ожидать возвращенія короля и королевы въ столицу, которое имѣетъ быть черезъ два или три дня. Этотъ отвѣтъ вывелъ парламентъ изъ затрудненія. Принцесса должна была повиноваться; она въ тотъ же день, вечеромъ, уѣхала въ Берни, откуда король, возвратившійся дѣйствительно на третій день въ Парижъ, приказалъ ей ѣхать въ Валери. Вдовствующая принцесса, потерявъ всякую надежду, хотѣла повиноваться; но вслѣдствіе усталости и душевнаго разстройства, она въ Анжервилѣ сдѣлалась нездорова и должна была въ немъ остановиться.
Между тѣмъ въ это время, герцогиня Лонгвиль встрѣтилась съ Тюреномъ въ Стенаѣ; здѣсь они заключили договоръ съ Испанцами. Тюрень собралъ тотчасъ эрцгерцогскія войска, находившіяся въ Пикардіи, которыя послѣ взятія крѣпости Кателе, приступили къ осадѣ города Гиза. Но этотъ городъ отлично защищался, такъ-что черезъ восемьнадцать дней Испанцы должны были снять осаду. Тюрень сформировалъ тогда на счетъ испанской казны не большую армію, увеличилъ ее остатками гарнизоновъ Дижонскаго и Белльгардскаго, и по присоединеніи къ нему Гг. Бутвиля, Колиньи, Дюра, Рошфора, Таванна, Персана, ла-Муссе, ла-Сюза, Сент-Ибаля, Гито, Майлльи, Фоа и Граммона, принялъ довольно грозный видъ.
Поэтому дворъ отправился въ Компьенъ, а кардиналъ уѣхалъ въ Сен-Каптень для совѣщанія съ маршаломъ Дюплесси о средствахъ къ сопротивленію Тюреню. Здѣсь узнали, что дѣла въ Гіени принимаютъ дурной оборотъ. Дѣйствительно, изъ Монтрона принцесса Конде вступила въ сношенія съ принцемъ Марсилльякомъ, принявшимъ послѣ смерти своего отца титулъ герцога ла-Рошфуко, и съ герцогомъ Булльонскимъ, склонившимъ на свою сторону Тюрена, и сдѣлавшимъ воззваніе къ дворянству Оверни и Пуату. Это дворянство собрало около 2,500 человѣкъ войска. Свиданіе назначено юыло въ Моріакѣ, и принцесса, взявъ своего сына, пріѣхала на это свиданіе 14 мая, гдѣ она и герцогъ Ангіенскій были встрѣчены единодушными радостными восклицаніями и клятвою не оставлять оружія до тѣхъ поръ, пока арестованные принцы не будутъ освобождены.
Въ Бордо отправились въ походныхъ экипажахъ, при звукѣ трубъ, съ развернутыми знаменами, слѣдуя по теченію Дордона, принцесса съ сыномъ на баркѣ, а войско по берегу. Послѣ нѣсколькихъ стычекъ съ непріятелемъ, прибыли въ Кутра, гдѣ узнали, что городъ Бордо готовъ принять принцессу и ея сына, какъ того и надѣялись, но съ условіемъ, чтобъ войско, ихъ сопровождавшее, которое казалось городскому начальству слишкомъ многочисленнымъ, осталось внѣ города. Условіе было принято, и принцесса въѣхала въ Бордо при крикахъ: да здравствуетъ принцъ Конде! да здравствуетъ герцогъ Ангіенскій! да здравствуетъ принцесса! Въ то время, когда она въѣзжала въ одни ворота, посланный отъ двора въѣзжалъ въ другія. Ее увѣдомили, что этотъ посланный находится въ большой опасности, что народъ разорветъ его на куски, если она за него не вступится. Разсуждали нѣсколько минутъ — не лучше ли бы было предоставить этому несчастному средство убѣжать, дабы этимъ самымъ дать двору понятіе объ общественномъ духѣ въ Гіенѣ; но состраданіе взяло верхъ, и принцесса Конде велѣла сказать, что она проситъ пощадить этого человѣка, — и его пощадили.
Бордосскій парламентъ объявилъ, что онъ радъ пріѣзду принцессы въ городъ и что она безопасно можетъ въ немъ жить, по съ условіемъ, чтобы она ничего не предпринимала противъ короля.
Дворъ издалъ отъ себя декларацію, которая ясно выражала степень его безпокойства; этою деклараціею, посланною ко всѣмъ парламентамъ Франціи, не исключая даже и Бордосскаго, герцогиня Лонгвиль, герцогъ Булльонскій, виконтъ Тюрень и герцогъ ла-Рошфуко объявлялись виновными въ оскорбленіи величества.
Вскорѣ вѣсти съ Юга стали приходить все болѣе и болѣе неблагопріятныя. Принцесса Конде возобновила въ Бордо сцены, происходившія въ Парижской Думѣ. Она тоже, какъ іи герцогиня Лонгвиль, хотѣла играть роль королевы, принимала пословъ Испанскаго короля, заключала съ ними договоры, отказывалась принимать письма отъ маршала ла-Мейлльере, писала черезъ Бордосскій парламентъ въ парламентъ Парижскій, и поручила герцогу ла-Рошфуко и герцогу Булльонскому, находившимися за стѣнами, города, занять два важнѣйшіе поста въ городѣ.
Въ это самое время пришло извѣстіе, что Испанцы, сняли осаду города Гиза; этимъ дворъ нѣсколько успокоился. Онъ рѣшилъ идти противъ принцессы, какъ прежде предпринималъ походъ противъ герцогини Лонгвиль. Герцогъ Орлеанскій былъ назначенъ генераломъ-намѣстникомъ королевства по сю-сторону Луары, а король, королева и кардиналъ отправились въ путь, но уже съ безпокойствомъ, и оглядывались назадъ столько же, сколько глядѣли впередъ. Слѣдствіемъ этой медлительности было то, что на переходъ отъ Парижа до Либурна употребили почти цѣлый мѣсяцъ, между тѣмъ какъ придворная газета объявляла, что походъ совершается большими переходами. Первымъ дѣломъ королевы, по прибытіи въ Либурнъ, была строгость, за которую послѣдовало жестокое возмездіе.
Въ двухъ льё отъ Бордо находился городокъ, — полу-замокъ, полу-крѣпость, котораго комендантомъ былъ нѣкто Ришонъ. Королева приказала сильно осадить этотъ городокъ, называвшійся Вайромъ; Ришонъ, который не былъ даже военнымъ человѣкомъ, но былъ камердинеромъ герцога ла-Рошфуко, не могъ долго держаться; Вайръ быль взятъ, и военный совѣтъ присудилъ повѣсить Ришона за то, что онъ осмѣлился сопротивляться королю, не будучи даже дворяниномъ. Объ этой казни, послѣдовавшей въ Либурнѣ, повѣтствуетъ Бріеннь, сынъ графа Бріення, о которомъ мы уже много разъ говорили; онъ былъ тогда въ этомъ городкѣ въ оспѣ, и эта казнь служила для него въ его болѣзни большимъ развлеченіемъ; онъ говорилъ: «Я имѣлъ удовольствіе смотрѣть изъ своихъ оконъ, какъ казнили бунтовщика».
Эта казнь, служившая для Бріення развлеченіемъ, заставила жителей города Бордо сильно за себя опасаться. Она предвѣщала имъ жестокую войну, и многіе говорили уже о заключеніи мира; въ это время предводители партіи принцевъ рѣшились однимъ жестокимъ поступкомъ привести весь городъ въ положеніе города взбунтовавшагося противъ законной власти. Для этого надобно было только повѣсить одного офицера изъ ройялистовъ. Многіе изъ нихъ были взяты въ плѣнъ во время первыхъ набѣговъ, сдѣланныхъ Бордосцами за стѣнами города, и между прочими баронъ Канолль, маіоръ Павайльскаго полка, командовавшій на островѣ св. Георгія. Выборъ палъ на него; положено было его судить и повѣсить въ продолженіе самаго засѣданія. Это былъ красивый и храбрый офицеръ, который, съ того времени какъ, будучи плѣнникомъ въ Бордо, излучилъ на честное слово право жить свободно, былъ принимаемъ въ лучшихъ домахъ города. Онъ былъ у одной дамы, за которою ухаживалъ, и спокойно игралъ въ карты, когда посланные для отысканія его, найдя его, объявили, чтобъ онъ явился въ военный совѣтъ. Въ этомъ совѣтѣ предсѣдательствовали принцесса и герцогъ Ангіенскій, то есть женщина и ребенокъ. Барона Канолля единодушно осудили на смерть.
Съ большимъ трудомъ могли довести несчастнаго барона до висѣлицы. Народъ, столпившійся на дворѣ, хотѣлъ растерзать его. Но городская стража его охраняла; казнь совершилась: онъ былъ повѣшенъ. Смерть этого офицера представляла что-то высокое (sublime), потому-что онъ шелъ на нее съ хладнокровіемъ и преданностію на волю Божію.
Съ этого времени въ Бордо никто болѣе не говорилъ уже о сдачѣ. Смертный приговоръ надъ Каноллемъ былъ одобренъ депутатами парламента, синдиками города Бордо, и всѣми офицерами гражданскихъ ротъ.
Между тѣмъ, осада началась. Эта осада взбунтовавшагося герода, если вѣрить разсказу Бріенва, произвела страшное впечатлѣніе на Людовика XIV, которому не было еще и двѣнадцати лѣтъ. Однажды, когда онъ былъ на берегу Дордона, гдѣ хотѣлъ посмотрѣть, какъ объѣзжаютъ осмерку лошадей для королевы, его матери, одинъ придворный служитель подошелъ къ нему и видя, что онъ задумался и смотритъ въ противоположную сторону, а не на объѣзжаемыхъ лошадей, поглядѣлъ на него со вниманіемъ и увидѣлъ, что король отвернулся такимъ образомъ потому, что плакалъ. Тогда Бріеннь взялъ его руку и, цѣлуя ее, сказалъ: "Что съ вами, государь, мнѣ кажется, вы плачете. — Тише! сказалъ ему король, — молчите; я не хочу, чтобъ кто нибудь видѣлъ мои слезы; но будьте спокойны, я не всегда буду ребенкомъ, и эти бездѣльники Бордосцы заплатятъ мнѣ впослѣдствіи за все, Бріеннь; придетъ время, что я накажу ихъ! — Эти слова, и въ особенности чувствованія, ими выраженныя, казались странными въ ребенкѣ его лѣтъ.
Эта маловажная война должна была окончиться такъ, какъ оканчивались всѣ вообще войны того времени: королевѣ наскучило осаждать городъ, а городу наскучило быть осаждаемымъ королевою. Послѣ многихъ чудесъ храбрости, которыя со стороны двора показали маршалъ ла-Мейлльере, маркизы Рокелоръ и Сен-Мегрень, а со стороны принцессы герцоги Булльонскій и ла-Рошруко, получены условія примиренія, которыя всѣ были составлены въ Парижѣ.
Первый принцъ крови и первое присутственное мѣсто въ королевствѣ имѣли, а особливо въ совокупности, слишкомъ большой вѣсъ, и потому условій отвергнуть не смѣли. Эти условія были сообщены жителямъ города Бордо, и они были ими приняты; заключенъ былъ мирный договоръ, котораго содержаніе было слѣдующее: 1, жителямъ города Бордо дается полная амнистія; — 2, принцессѣ Конде позволено удалиться въ одинъ изъ своихъ домовъ, въ какой она сама пожелаетъ; — 3, герцоги ла-Рошфуко и Булльонскій снова войдутъ въ королевскую милость и могутъ быть спокойны относительно своей жизни и своихъ имуществъ, — и 4, герцогу Епернону не быть болѣе губернаторомъ въ Бордо, такъ-какъ жители города не довольны его управленіемъ. —
Сверхъ того, принцесса должна была немедленно выѣхать изъ Бордо, куда намѣревалась пріѣхать королева, чтобы, въ свою очередь, командовать и распоряжаться, въ продолженіе однихъ сутокъ, этимъ мятежнымъ городомъ.
Дѣйствительно, принцесса отправилась на своей маленькой галерѣ въ Кутра, гдѣ ей позволено было остановиться на нѣсколько дней; но на серединѣ рѣки она встрѣтила судно маршала ла-Мейльере, которое подходило для того, чтобы ей салютовать. Внезапная мысль мелькнула тогда въ умѣ принцессы. Она объявила маршалу, что ѣдетъ въ Бургъ засвидѣтельствовать почтеніе королевѣ и, что тогда только согласится отправиться въ Кутра, когда удостоится этой чести. Маршалъ видѣлъ въ этомъ предложеніи средство все покончить безъ посредничества посланниковъ, — этихъ политическихъ адвокатовъ, которые вмѣсто того, чтобы разъяснять дѣла, обыкновенно еще болѣе ихъ запутываютъ. Онъ тотчасъ же возвратился въ Бургъ и, въ присутствіи всѣхъ, объявилъ ея величеству, что принцесса Конде ѣдетъ въ Бургъ и желаетъ повергнуться къ ея стопамъ, на что предварительно испрашиваетъ позволенія. Сначала королева не соглашалась принять принцессу, говоря, что "въ квартирѣ ея нѣтъ удобнаго для нея помѣщенія, и потому она не можетъ ее принять: но маршалъ, рѣшившись исполнить желаніе принцессы, отвѣчалъ, что принцесса изъ-за того только, чтобы имѣть честь представиться къ ея величеству, согласится даже провести ночь на своей галерѣ и, что онъ можетъ ее принять въ своемъ домѣ. Королева согласилась тогда на свиданіе, и черезъ нѣсколько минутъ принцесса Конде явилась.
На берегу стоялъ посланный отъ Анны Австрійской, который объявилъ принцессѣ, что королева проситъ ее къ себѣ; съ посланнымъ была супруга маршала ла-Мейльере, которая ожидала ее, чтобы сопровождать ее къ королевѣ.
Между тѣмъ, королева съ поспѣшностію отправила курьера къ кардиналу, назначившему свиданіе герцогу Булльоискому. Кардиналъ не замедлилъ возвратиться къ королевѣ. Едва они успѣли составить между собою планъ, какъ нужно было дѣйствовать, какъ дверь отворилась и принцесса Конде вошла въ комнату ея величества. Принятый планъ заключался въ томъ, чтобы принцессѣ отказать относительно освобожденія принцевъ. Войдя въ комнату, принцесса бросилась къ ногамъ королевы, держа за руку своего сына, герцога Ангіенскаго, и стала просить объ освобожденіи своего мужа. Но королева съ непоколебимою кротостію подняла ее, и это свиданіе кончилось тѣмъ, что принцесса не подучила того о чемъ просила, хотя весьма ласково была принята. Кардиналъ пригласилъ герцога Булльонскаго и герцога ла-Рошфуко отъужинать вмѣстѣ съ нимъ, и какъ приглашеніе его было принято, то онъ повезъ ихъ къ себѣ въ своей каретѣ. Въ то время, какъ лошади тронулись съ мѣста, кардиналъ началъ смѣяться. — Что это? спросилъ герцогъ Булльонскій: — что заставляетъ васъ смѣяться такимъ образомъ, господинъ кардиналъ? — Я вспомнилъ теперь объ одномъ дѣлѣ, сказалъ министръ: — кто бы могъ думать, за восемь дней тому назадъ, что мы всѣ трое будемъ сидѣть въ одной каретѣ! — Увы! отвѣчалъ герцогъ ла-Рошфуко, — чего во Франціи не случается.
Вѣроятно, это полное убѣжденіе, что все можетъ случиться во Франціи и заставило герцога ла-Рошфуко написать свои отчаянныя Правила (Maximes).
Черезъ два дня послѣ того, какъ принцесса Конде оставила Бордо, гдѣ она господствовала въ продолженіе четырехъ мѣсяцевъ, королева торжественно въѣхала въ него, въ сопровожденіи короля, герцога Анжуйскаго, принцессы Монпансье, дочери герцога Орлеанскаго, кардинала Мазарина, маршала ла-Мейльере и всего двора. Но въ то время, какъ королева торжествовала въ Бордо, Тюрень, какъ можно думать, не оставался въ бездѣйствіи. Къ несчастію, между нимъ и Испанцами, у которыхъ онъ служилъ на жалованьѣ, произошло сильное несогласіе. Тюрень хотѣлъ идти прямо на Парижъ и освободить принца Конде. Испанцы-же, напротивъ, не имѣя особеннаго желанія дѣйствовать въ пользу принца, который не одинъ разъ наносилъ имъ пораженіе, хотѣли занять какъ можно болѣе мѣстъ въ Пикардіи и Шампани, и оставить Венсень въ совершенномъ покоѣ. Наконецъ маршалъ Тюрень, получивъ согласіе дѣлать все то, что онъ хочетъ, взялъ, послѣ пятнадцати или двадпати-дневной осады, ла-Капелль, Вервенъ, Шато-Порсенъ, Ретель, Нёшатель-сюръ-Энь и Фіассъ. Маршалъ Дюплесси, который съ этой стороны защищалъ Францію, принужденъ былъ запереться въ городѣ Реймсѣ. Тогда Тюрень увидѣлъ, что его смѣлое намѣреніе ему удается, и однажды утромъ распространился слухъ, что выстрѣлы Испанцевъ слышны были даже въ Даммартенѣ, т. е. за десять почти льё отъ Парижа. Страхъ былъ такъ великъ въ столицѣ, что не рѣшались даже оставить принцевъ въ Венсенньскомъ замкѣ, и перевезли ихъ въ замокъ Маркусси, отстоящій отъ Парижа на шесть льё и находящійся позади рѣкъ Сены и Марны: этотъ замокъ принадлежалъ графу д’Антрегъ.
По совершеніи этого перемѣщенія, оставалось исполнить одно весьма важное дѣло — достать денегъ. Послѣ долгихъ совѣщаніи въ парламентѣ, гдѣ, говоритъ адвокатъ Омеръ Талонъ, было высказано много разнородныхъ мнѣній, назначили особую палату для собранія податей съ откупщиковъ; кромѣ того, принудили владѣльцевъ земель и домовъ платить впередъ за годъ слѣдующія съ нихъ годовыя подати. Хотя этою мѣрою пріобрѣтена была и не большая сумма, но за то она подала надежду, что впослѣдствіи можно будетъ получить и большую. Притомъ-же, герцогъ Орлеанскій помогъ парламенту общимъ наложеніемъ податей на сумму 60,000 ливровъ.
Парламентъ не желалъ, однако, чтобы отвѣтственность за такое тяжкое пожертвованіе лежала на немъ одномъ, онъ изложилъ причину принудившую его къ этому; но причиною этому былъ кардиналъ Мазаринъ, который удалилъ короля, королеву, весь дворъ и равнымъ образомъ войско на сто пятьдесятъ льё отъ Парижа, чтобы вести войну, и съ кѣмъ же? съ городомъ, имѣвшимъ свой собственный парламентъ. Поэтому, между парламентами Парижскимъ и Бордосскимъ начались частыя сношенія.
Бордосскій парламентъ представилъ просьбу объ освобожденіи принцевъ изъ тюрьмы; Парижскій парламентъ, получивъ эту просьбу, началъ разсматривать внимательно дѣло о принцахъ, не смотря на несогласіе и противорѣчіе герцога Орлеанскаго, который при мысли, что освободятъ принца Конде готовъ былъ умереть отъ страха.
Составилась опять партія недовольныхъ; эта партія состояла изъ Фрондистовъ ничего для себя не получившихъ и прежнихъ Мазаринистовъ, преданныхъ въ жертву. Коадъюторъ Гонди, которому приходилось два или три раза снести обиду отъ кардинала, сдѣлался главою этой партіи. Герцогъ Бофоръ, который, казалось, долженъ былъ быть доволенъ благорасположеніемъ къ нему двора и новою, оказанною ему милостью, предпочелъ однако народную любовь званію приверженца двора; быть-можетъ, онъ нѣкоторое время боялся, чтобы эта любовь къ нему народа не ослабла; но одно случившееся обстоятельство вполнѣ успокоило его въ этомъ отношеніи и доказало ему, что народъ къ нему расположенъ. Однажды ночью, его карета, проѣзжая безъ него по улицамъ Парижа, была остановлена вооруженными людьми; одинъ изъ дворянъ, принадлежавшихъ свитѣ герцога, былъ убитъ; и это было не удивительно, ибо въ ту эпоху мошенниковъ и воровъ было чрезвычайно много: они только и дѣлали, что нападали, въ особенности по ночамъ, на проѣзжихъ и прохожихъ. Но это ночное приключеніе народный умъ не замедлилъ обратить въ политическое. Стали обвинять Мазарина будто онъ хотѣлъ убить герцога Бофора, и нанималъ отъ себя людей для исполненія своего преступнаго замысла; на кардинала посыпались ругательства и проклятія, но какъ поэзія не могла ихъ достаточно выразить, то ея мѣсто заняла, ея сестра, живопись. Черезъ три дня послѣ этого не было ни одного утла на улицѣ, ни одного перекрестка, ни одной площади, гдѣ Мазаринъ не былъ бы изображенъ повѣшеннымъ на висѣлицѣ.
15 Ноября 1650 года, когда стѣны были еще увѣшаны на скоро размалеванными картинками, дворъ возвратился въ столицу.
Полу-перемиріе, которое было заключено въ Бордо между королевою и принцессою Конде, между кардиналомъ и герцогами Булльонскимъ и ла-Рошфуко, — и по смыслу статей котораго все было сдѣлано въ пользу мятежниковъ, кромѣ развѣ только того, что принцамъ не была дана свобода, — устрашило нѣсколько Фрондистовъ, которые, присоединившись ко двору, дали ему силу совершить арестованіе принцевъ. Не желая оставаться въ страхѣ и недоумѣніи партія Фрондистовъ представила кардиналу просьбу, въ которой требовала, чтобы коадъюторъ былъ сдѣланъ кардиналомъ. Эта просьба, представленная герцогинею Шеврёзъ, была отвергнута королевою.
Герцогъ Орлеанскій, которому его трусливый характеръ сообщалъ видъ глубокаго политика, подоспѣлъ тогда на помощь къ де-Шеврёзъ, и королева, отрекаясь отъ перваго своего отказа, отвѣчала, что она представитъ эту просьбу на разсмотрѣніе своего совѣта и, что но ней будетъ сдѣлано то, что разсудитъ совѣтъ. Это былъ другой способъ отказа, сдѣланнаго не королевою, а государственнымъ совѣтомъ, который составляли: графъ Сервьенъ, государственный секретарь Летеллье и новый канцлеръ, маркизъ Шатонёфъ, которые всѣ были заклятые враги коадъютора. Коадъюторъ имѣлъ много причинъ быть недовольнымъ: во-первыхъ потому, что кардиналъ, послѣ смерти англійскаго короля Карла I, худо принялъ графа Монтроза, который для пользы своего короля, совершилъ столько чудесныхъ дѣлъ въ Шотландіи; во-вторыхъ потому, что королева отказала Гонди въ просимой имъ у нея амнистіи для нѣкоторыхъ частныхъ лицъ, заключенныхъ въ тюрьму въ эпоху первыхъ смутъ, освобожденныхъ парламентомъ въ продолженіе войны Фронды, и боявшихся, чтобъ ихъ не потревожили снова. Онъ говорилъ объ этой амнистіи съ кардиналомъ въ кабинетѣ ея величества, и кардиналъ, показывая ему Фрондскую кокарду на своей шляпѣ, отвѣчалъ: — Я тѣмъ болѣе соглашаюсь на это, что самъ буду включенъ въ эту амнистію. —
Но черезъ восемь дней, кардиналъ снялъ кокарду съ своей шляпы, забылъ свое обѣщаніе и приказалъ произвести слѣдствіе надъ тѣми, кто наиболѣе оказывалъ сопротивленія королевской власти.
Третьею причиною неудовольствія коадъютора былъ отказъ въ повышеніи его въ званіе кардинала, хотя самъ Мазаринъ хотѣлъ однажды снять съ себя свою скуфью и надѣть ее на голову коадъютора. Видя, что это обѣщаніе до сихъ поръ не исполняется, Гонди по-прежнему сдѣлался врагомъ кардинала. Но Гонди не былъ человѣкомъ, который-бы желалъ скрывать свою ненависть: онъ рѣшился нанести ударъ своему противнику и съ этою цѣлью присоединился къ партіи принцевъ. Предводителями этой партіи были три женщины.
Все было странно въ эту эпоху, и кажется, что въ продолженіе пяти или шести лѣтъ, перемѣнился и самый даже ходъ дѣлъ.
Эти три женщины были: госпожа Родъ, вдова, побочная дочь кардинала Людовика Лотарингскаго; принцесса Анна Гонзага, — та самая, которая, считая себя долгое время женою герцога Гиза, рѣшилась наконецъ выйдти дѣйствительно за-мужъ за брата курфирста Палатина и которую, вслѣдствіе этого, стали называть принцессою Палатинскою; наконецъ, дѣвица де-Шеврёзъ. Извѣстно, что м-ль де Шеврёзъ, вмѣстѣ съ своею матерью, хлопотала у коадъютора объ арестованіи принцевъ Конде, Конти и Лонгвиля; но какимъ образомъ она сдѣлалась теперь главою партіи дѣйствующей за означенныхъ принцевъ, читатель сейчасъ объ этомъ узнаетъ.
Другими членами этой партіи были: герцогъ Пенурскій, президентъ Віоль и Исаакъ д’Арно, полковникъ карабинернаго полка. Герцогъ Орлеанскій тоже нѣкоторымъ образомъ принималъ участіе въ этой партіи; этимъ средствомъ онъ надѣялся защититъ себя отъ гнѣва Конде, когда сей послѣдній будетъ выпущенъ изъ тюрьмы.
Этотъ добрыя принцъ принималъ участіе во всѣхъ заговорахъ, вступалъ во всѣ шайки и партіи, но всегда всѣмъ измѣнялъ; поэтому, неизвѣстно чему надобно болѣе увивляться, легкомыслію ли его, съ которымъ онъ вступалъ во всѣ общества, или легкомыслію тѣхъ, которые соглашались его къ себѣ принимать.
Коадъюторъ вступилъ черезъ г-жу Родъ и дѣвицу де-Шеврёзъ въ сношеніе съ принцессою палатинскою. Въ первомъ же засѣданіи рѣшили: Мазарина низвергнуть; принцевъ освободить изъ тюрьмы; коадъютора сдѣлать кардиналомъ; наконецъ, дѣвицѣ де-Шеврёзъ выйдти за-мужъ за принца Конти.
Но, чтобы придать договору болѣе важности и значенія нужно было присоединить ко всѣмъ подписямъ подпись герцога Орлеанскаго. Какъ герцогъ не колебался, но ему дали въ руки перо, положили передъ нимъ бумагу и онъ, волею или неволею, долженъ былъ подписать договоръ.
Около этого-же времени кардиналъ, чтобы быть болѣе спокойнымъ относительно принцевъ, приказалъ ихъ перевезти изъ замка Маркусси въ Гавръ, назначивъ исполнителемъ этого приказанія графа д’Аркура, сдѣланнаго вмѣсто герцога Лонгвиля губернаторомъ Нормандіи. Принцы, сидя въ тюрьмѣ, сохранили свои характеры: Конде не переставалъ острить и пѣть пѣсни; Конти вздыхалъ и молился; Лонгвиль скучалъ и жаловался на свою судьбу. Въ тотъ день, когда пустились въ дорогу, принцъ Конде написалъ на начальника своего конвоя стихи, которые онъ ему пѣлъ во время всей дороги. Вотъ эти стихи:
Cet homme gros el court,
Si connu dans l’histoire,
Ce grand comte d’Harcourt
Tout rayonnant de gloire.
Qui secourut Casal et qui reprit Turin,
Est maintenant,
Est maintenant
Recors de Jules Mazarin
T. e. Сей низенькій и толстый человѣкъ,
Въ исторіи герой столь знаменитый,
Великій этотъ графъ д’Аркуръ, на вѣкъ
За подвиги весь славою покрытый,
Кто помогалъ Казалю, взялъ Туринъ,
Чѣмъ сталъ онъ нынѣ?
Чѣмъ сталъ онъ нынѣ?
Въ помощники къ себѣ его взялъ Мазаринъ.
Впрочемъ, тюрьма доставила принцу Конде очень большую популярность. Ученые и писатели того времени принимали въ немъ большое участіе: Корнель, Сарразенъ, Сегре, Скарронъ и дѣвица де-Скюдери повсюду прославляли его, и спустя нѣсколько дней послѣ отъѣзда его изъ Венсеня, дѣвица Скюдери, пріѣзжавшая, какъ бы на поклоненіе, въ тюремную комнату побѣдителя при Рокруа и Ланѣ, — что было въ модѣ въ ту эпоху, — увидя цвѣты, которые принцъ для развлеченія обыкновенно самъ поливалъ, написала на стѣнѣ слѣдующее четверостишіе:
En voyant ces oeillets qu’un illustre guerrier
Arrosa de sa main qui gagnait des batailles,
Souviens-loi qu’Apollon a bâti dec murailles,
Et ne t'étonne plus de voir Mars jardinier.
T. e. Взирая на цвѣты, что воинъ знаменитый
Побѣдоносною рукою поливалъ,
Припомни, Аполлонъ самъ стѣны созидалъ,
И не дивись, что садъ любилъ
Марсъ, славою покрытый.
Между тѣмъ, кардиналъ чрезъ Гіеннскій походъ сталъ свыкаться съ войною. Вмѣсто того, чтобы оставаться въ Парижѣ, гдѣ возмущались его внутренніе враги, онъ отправился въ Шампань, гдѣ маршалъ Дюплесси приготовлялся снова взять городъ Ретель. Но не успѣлъ Мазаринъ выѣхать за три льё отъ Парижа, какъ противъ него начались враждебныя дѣйствія. Принцесса Конде написала просьбу о томъ, чтобы принцы были освобождены, если не изъ тюрьмы, то отъ судебнаго приговора, и перевезены изъ Гавра въ Лувръ, гдѣ бы чиновникъ королевскаго дома имѣлъ надъ ними надзоръ. Эта просьба была представлена въ парламентъ.
Тугъ былъ случай герцогу Орлеанскому высказаться; но, какъ извѣстно, его королевское высочество никогда не любилъ выдаваться впередъ: онъ сказался больнымъ.
Въ это время пришло въ Парижъ извѣстіе о смерти вдовствующей принцессы Конде. Она умерла, не простившись съ своими дѣтями, не увидавъ и не прижавъ ихъ къ сердцу въ послѣдній разъ; тѣ, которые желали воспользоваться этою кончиною, приписывали ее горести и тоскѣ, и говорили, что причиною этой горести и тоски было заточеніе сыновей и зятя принцессы. Тогда принялись разсматривать просьбу принцессы Конде, не смотря на отсутствіе герцога Орлеанскаго, и были уже готовы обвинить министра во всѣхъ частныхъ и общественныхъ бѣдствіяхъ Франціи, какъ вдругъ пріѣзжаетъ курьеръ съ извѣстіемъ, что Ретель взятъ снова, и что маршалъ Дюплесси одержалъ рѣшительную побѣду надъ Тюренемъ, который опоздалъ подать городу помощь. Это извѣстіе препятствовало исполненію новыхъ плановъ коадъютора; но Гонди былъ своенравенъ: на другой день утромъ, когда членамъ парламента приказано было съѣзжаться въ соборъ на благодарственное молебствіе, онъ сильно заговорилъ въ пользу просьбы принцессы и объявилъ, что нужно воспользоваться побѣдами на границѣ, чтобы водворить миръ въ столицѣ; а чтобы водворить тишину въ столицѣ нужно было даровать принцамъ свободу. На этомъ основаніи парламентъ издалъ 30 декабря указъ, въ которомъ было сказано, что дѣло о трехъ принцахъ будетъ представлено королю и королевѣ, и что парламентъ будетъ просить ихъ королевскія величества объ освобожденіи принцевъ изъ тюрьмы.
На другой день, т. е. 31 декабря, кардиналъ, котораго королева увѣдомила, что во время его отсутствія противъ него составлялись открытые заговоры, съ поспѣшностію въѣхалъ въ столицу.
Этимъ возвращеніемъ кардинала окончились всѣ событія, столь разнообразныя, 1650 года, въ теченіе котораго умеръ герцогъ Ангулемскій, о которомъ мы говорили вмѣстѣ съ Белльгардомъ и Бассомпьеромъ, какъ объ одномъ изъ типовъ прошедшаго XVI столѣтія. Скажемъ еще нѣсколько словъ объ этомъ герцогѣ.
Карлъ Валуа, герцогъ Ангулемскій, былъ сынъ Карла IX и Маріи Туше; онъ умеръ на 78-мъ году отъ рожденія и жилъ въ царствованіе пяти королей: Карла IX, Генриха III, Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV.
Карлъ IX, передъ своею смертію, рекомендовалъ его Генриху III. Послѣдній очень любилъ его, и герцогь Ангулемскій, предназначенный съ дѣтства своего быть рыцаремъ Мальтійскаго ордена, и получившій въ 1587 голу аббатство Шезъ-Діё, не только находился при послѣднихъ минутахъ своего высокаго покровителя, но кромѣ того оставилъ намъ, въ своихъ запискахъ, самое лучшее и самое вѣрное описаніе, которое мы имѣемъ о послѣднихъ минутахъ этого короля.
Катерина Медичи, умирая въ свою очередь, завѣщала ему графства Овернь и Лораге. Герцогъ назывался сначала графомъ Оверньскимъ и сохранилъ этотъ титулъ до того времени, когда Маргарита Валуа, первая супруга Генриха IV, которую этотъ монархъ пожелалъ отъ себя удалить, нарушила черезъ парламентъ завѣщаніе Катерины Медичи и отдала эти оба герцогства дофину Людовику XIII.
Въ это время герцогъ Ангулемскій былъ посаженъ въ Бастилію за то, что въ 1602 году вступилъ въ заговоръ съ Бирономъ. Въ началѣ 1603 года онъ былъ освобожденъ; но въ 1604 году онъ снова въ нее вошелъ за то, что вступилъ въ заговоръ съ извѣстною въ то время маркизою Вернейль, любовницею Генриха IV? которая была ему, герцогу Ангулемскому, единоутробною сестрою, (т е. родившеюся отъ одной матери, но не отъ одного отца). На этотъ разъ онъ былъ приговоренъ къ смерти; но Генрихъ IV смягчилъ наказаніе и замѣнилъ его не менѣе жестокимъ, приказавъ посадить герцога на всю жизнь въ тюрьму, хотя въ эту эпоху не существовало болѣе обыкновенія заключать знатныхъ особъ на всю жизнь въ тюрьму.
Въ 1616 году, герцогъ Ангулемскій былъ, однако, выпущенъ изъ тюрьмы и черезъ три года получилъ назначеніе быть шефомъ всей Французской кавалеріи; наконецъ, въ 1628 году мы видѣли его главнокомандующимъ арміею при ла-Рошели.
Послѣ осады города ла-Рошели герцогъ Ангулемскій, получивъ возможность заняться своими дѣлами, снова принялся за работу, къ которой предлагалъ нѣкогда присоединиться Генриху IV, т. е. за выдѣлываніе фальшивой монеты. Только онъ не самъ ее дѣлалъ; онъ считалъ это занятіе слишкомъ низкимъ для своего званія, и довольствовался тѣмъ, что давалъ только совѣты. Однажды Людовикъ XIII спросилъ его, сколько приноситъ ему выгоды это благородное ремесло. Казалось, что герцогъ не такъ былъ довѣрчивъ къ сыну, какъ къ отцу, ибо онъ отвѣчалъ: — Государь, я не знаю, что вы хотите этимъ сказать; я отдалъ въ-наемъ, въ моемъ замкѣ Гробуа, не большую комнату одному господину, по-имени Мерленъ; за эту комнату онъ платитъ мнѣ въ мѣсяцъ 4,000 экю, но что онъ въ ней дѣлаетъ, я не буду объ этомъ справляться до тѣхъ поръ, пока онъ не перестанетъ мнѣ платить акуратно за нанимаемую у меня комнату. —
Людовикъ XIII, будучи болѣе не довѣрчивъ, нежели герцогъ Ангулемскій, очень безпокоился и приказалъ сдѣлать обыскъ въ Гробуа. Мерленъ едва успѣлъ выскочить изъ окна, услышавъ шумъ приближающихся жандармовъ. Въ его комнатѣ нашли печи, тигели и перегонные кубы; но герцогъ Ангулемскій объявилъ, что онъ во-все не знаетъ къ чему служили всѣ эти инструменты такой странной формы, и что они принадлежали не ему, а его жильцу. Тѣмъ дѣло и кончилось.
Однако, бѣгство Мерлена значительно уменьшило его доходы; поэтому, когда его люди просили у него жалованья, онъ говорилъ: — По правдѣ, друзья мои, вы сами можете о себѣ позаботиться; четыре улицы примыкаютъ къ отелю герцога Ангулемскаго: вы живете на хорошемъ мѣстѣ, — воспользуйтесь случаемъ, если хотите.
Ангулемскій отель находился въ улицѣ Паве на Маре, и начиная съ этого времени, послѣ семи часовъ вечера зимой и десяти часовъ вечера лѣтомъ, проходить мимо этого дома сдѣлалось весьма опасно.
Впрочемъ, Бастилія внушила сыну Карла IX большое почтеніе къ кардиналу Ришелье, который такъ легко заключалъ всѣхъ въ эту тюрьму; поэтому, онъ всегда былъ ревностнѣйшимъ приверженцемъ министра. Однажды послѣдній, давая подъ его начальство корпусъ, сказалъ ему: —
— Милостивый государь, король ввѣряетъ вамъ этотъ корпусъ: но онъ желаетъ, чтобы вы, какъ только возможно болѣе, удерживались отъ воровства. — Господинъ кардиналъ, отвѣчалъ простякъ-герцогъ, — то что вы мнѣ говорите трудно исполнить; но, впрочемъ, чтобы угодить его величеству, съ моей стороны будетъ сдѣлано все, что только можно будетъ сдѣлать!
Въ 1642 году, т. е. когда герцогу Ангулемскому было 70 лѣтъ отъ роду, онъ не смотря на то, что былъ дряхлъ и страдалъ подагрою, женился на молоденькой и хорошенькой дѣвушкѣ, Францискѣ де-Наргоннъ, которую, въ 1650 году, онъ оставилъ вдовою. Франциска, какъ гласитъ преданіе, прожила на свѣтѣ до 15 августа 1745 года, и представляетъ единственный, можетъ быть, примѣръ въ новѣйшей исторіи, что невѣстка умерла чрезъ 141 годъ послѣ своего тестя. (Извѣстно, что Карлъ IX умеръ въ 1574 году), по всей вѣроятности такого случая не было со временъ патріархальныхъ.
Теперь предположимъ, что герцогъ Ангулемскій былъ бы законнымъ, а не побочнымъ сыномъ Карла IX; тогда ни Генриху III, ни Генриху IV, ни Людовику XIII, ни Людовику XIV не бывать бы королями. Что было бы тогда съ Франціей? Какую перемѣну въ свѣтѣ произвелъ бы этотъ прямой наслѣдникъ дома Валуа?… Есть пропасти, въ которыя взглянуть страшно, и въ которыя умъ человѣческій не смѣетъ углубляться!
ГЛАВА XXII.
1651.
править
Когда кардиналъ возвратился въ Парижъ, то ему стоило только поговорить съ королевою и бросить бѣглый взглядъ на дѣла, чтобы понять, какъ онъ много потерялъ во время своего отсутствія. Переговоры, о которыхъ мы говорили въ предъидущей главѣ, не могли оставаться тайною: слухъ не замедлилъ о нихъ распространиться по Парижу. Кардиналъ видѣлъ себя вдругъ лишеннымъ опоры всѣхъ тѣхъ, на кого могъ надѣяться. Онъ всего болѣе расчитывалъ на герцога Орлеанскаго, n потому прежде всего въ немъ сталъ искать для себя опоры; но герцогъ Орлеанскій, за недостаткомъ всякой другой силы, обладалъ силою инерціи: то онъ показывалъ себя больнымъ, то сердитымъ, то недовольнымъ. Кардиналъ видѣлъ, что ему нужно принять рѣшительныя мѣры.
Дѣвица де-Нёйлльонъ, фрейлина королевы, та самая, которую мы увидимъ при дворѣ Людовика XIV, подъ именемъ герцогини Навайльской, отправилась вслѣдствіе даннаго ей порученія къ принцесѣ Монпансье, дочери герцога Орлеанскаго. Читатели знакомы уже съ этой принцессой; мы говорили о ней нѣсколько разъ, и одинъ разъ въ особенности по поводу предполагаемаго ея бракосочетанія съ Австрійскимъ императоромъ.
Дѣвица де-Нёйлльонъ имѣла порученіе предложить принцессѣ, отъ имени Мазарина, выйдти за мужъ за короля, съ условіемъ, чтобы она воспрепятствовала своему отцу присоединиться къ партіи принцевъ.
Герцогиня Орлеанская, дочь герцога Гастона Орлеанскаго, которую называли grande Mademoiselle, потому-что она родилась отъ перваго его брака съ дѣвицею де-Гизъ, (ибо вступивъ во второй бракъ съ Маргаритою Лотарингскою, герцогъ имѣлъ отъ нея еще другихъ дочерей) ознаменовала себя въ особенности тѣмъ, что будучи принцессою крови, обладая несмѣтнымъ богатствомъ и красивою наружностью, всю свою жизнь собиралась выйдти за мужъ, но не выходила. Правда, что въ тотъ самый день, когда она родилась, одинъ знахарь вычислилъ ея гороскопъ и предсказалъ, что она вѣкъ останется дѣвицей.
Принцесса Монпансье не слишкомъ вѣрила чистосердечности той, которая дѣлала ей это предложеніе; равнымъ образомъ, не желая вдаться въ обманъ и зная, что король былъ моложе ея нѣсколькими годами, она, при всемъ своемъ желаніи сдѣлаться королевою Франціи, объявила посланной къ ней фрейлинѣ ея величества, что этотъ бракъ невозможенъ. — Невозможенъ!… вы говорите, ваше королевское высочество, что этотъ бракъ невозможенъ? возразила Нёйлльонъ. — Да, продолжала, засмѣявшись, принцесса: — я очень сожалѣю объ этомъ, но мы дали слово и хотимъ его сдержать. — Э! Боже мой! отвѣчала Нёйлльонъ, — сдѣлайтесь сначала королевою…. а потомъ вы освободите принцевъ изъ тюрьмы. —
Этотъ отвѣтъ, не смотря на то, что онъ былъ умный и разсудительный, не подѣйствовалъ однако на принцессу, и на этотъ разъ она опять пропустила случай промѣнять свою герцогскую корону на корону королевскую.
Такой отказъ сильно обезпокоилъ кардинала. Надобно било предполагать, что герцогъ Орлеанскій очень далеко зашелъ уже въ своихъ обязательствахъ съ противною Мазарину партіею, если его нельзя было обольстить такимъ предложеніемъ. Это не помѣшало, однако, его высокопреосвященству пригласить къ себѣ на обѣдъ короля, королеву и принца Орлеанскаго, на-канунѣ праздника Богоявленія Господня. Во время обѣда кардиналу показалось, что Гастонъ снова желаетъ присоединиться къ его партіи, ибо герцогъ Орлеанскій сильно насмѣхался надъ Фрондистами. Кардиналъ тотчасъ воспользовался этимъ, началъ смѣяться и шутить надъ приверженцами Фронды; придворные, которыхъ Мазаринъ также пригласилъ къ себѣ въ этотъ день на обѣдъ, до того развеселились, говоритъ г-жа Моттвиль, что принуждены были вывести юнаго короля въ другую комнату, чтобы онъ не могъ слышать ихъ вольныхъ разговоровъ и пѣсенъ.
Кавалеръ Гизъ, между прочими, былъ одинъ изъ наиболѣе шумныхъ собесѣдниковъ; провозглашая тосты за здоровье королевы, которая была еще нездорова, онъ предложилъ, для скорѣйшаго ея выздоровленія, выбросить коадъютора изъ окна при первомъ его приходѣ въ Лувръ. Это были только слова, но слова, которыя будучи переданы тѣмъ, кому они угрожали, повлекли за собою дѣйствія. Коадъюторъ узналъ, что было на счетъ его сказано въ присутствіи королевы и разсудилъ, что ему не надобно терять ни минуты времени и какъ можно скорѣе ниспровергнуть кардинала. Онъ употребилъ все свое вліяніе, чтобъ побудить парламентъ къ начатію дѣла. Герцогъ Орлеанскій въ первый разъ оставался вѣрнымъ той партіи, къ которой присоединился. Это шестинедѣльное его постоянство было величайшимъ для всѣхъ приверженцевъ его чудомъ.
Всего любопытнѣе было во всемъ этомъ то, что принцамъ давали знать обо всемъ, что дѣлалось въ Парижѣ, и они дѣятельно пріискивали средства къ своему освобожденію. Съ ними переписывались посредствомъ двойныхъ, въ срединѣ пустыхъ, луидоровъ, внутри которыхъ вкладывалось письмо.
Между тѣмъ прошло уже болѣе мѣсяца, но парламентъ все еще не получалъ отвѣта на просьбу, посланную имъ къ королевѣ. Наконецъ, 4 декабря, во время общаго засѣданія его членовъ, представился собранію курьеръ отъ регентши съ извѣстіемъ, что ея величество ороситъ парламентъ послать къ ней депутацію въ Пале-Ройяль.
Депутація была тотчасъ отправлена. Первый президентъ, находясь во главѣ депутаціи, заговорилъ первый и, вмѣсто того, чтобы ожидать отъ королевы объясненія причины, по которой она требовала къ себѣ парламентскихъ чиновъ, началъ свою рѣчь жалобою, отъ имени своего общества, на то, что до сихъ поръ не было дано еще никакого отвѣта на прошеніе 30 октября. Королева отвѣчала, что маршалъ Граммонъ уѣхалъ въ Гавръ, съ приказаніемъ освободить принцевъ изъ тюрьмы, въ случаѣ если они дадутъ ему клятвенное обѣщаніе не безпокоить болѣе государства.
Этотъ отвѣтъ былъ нѣкоторымъ образомъ отговоркою; поэтому, депутаты настояли на томъ, чтобы королева дала имъ болѣе положительный отвѣтъ. Королева послала ихъ къ министру юстиціи, который, вмѣсто того, чтобы имъ отвѣчать, сталъ обвинять коадъютора. Но какъ, къ несчастію, у министра юстиціи былъ тогда кашель и онъ съ трудомъ могъ говорить, то президентъ просилъ у него, для ясности, выразить это его обвиненіе на письмѣ; обвинительный листъ былъ написанъ уже за-ранѣе; министръ, показывая его депутатамъ, не замѣтилъ, что на подлинникѣ были сдѣланы поправки собственною рукою королевы. Въ этомъ обвинительномъ листѣ, между прочимъ, говорилось: «Что всѣ донесенія, которыя коадъюторъ сдѣлалъ Парламенту, были ложны и имъ самимъ выдуманы; что онъ лгалъ, (эти три слова были написаны рукою королевы); что это злой, опасный человѣкъ, который даетъ пагубные совѣты принцу Орлеанскому; что ему отказали въ кардинальской шапкѣ; что онъ передъ всѣми хвастаетъ, что онъ зажжетъ королевство съ четырехъ сторонъ, что будетъ имѣть подъ своимъ начальствомъ сто тысячъ преданныхъ ему людей, что размозжитъ голову тѣмъ, которые пожелаютъ тушить этотъ пожаръ».
Чтеніе этой записки во время общаго засѣданія произвело, какъ должно было предполагать, большой эффектъ. Борьба на смерть сдѣлалась тогда необходимою между Мазариномъ и Гонди. Обиженный написаннымъ противъ него обвинительнымъ листомъ, Гонди явился въ парламентъ и объявилъ обществу свое мнѣніе.
— Милостивые государи! воскликнулъ онъ, — еслибы уваженіе, питаемое мною къ тѣмъ, которые первые предложили свое мнѣніе, не удерживало меня, то я-бы сталъ жаловаться на то, что вы не уничтожили этой оскорбительной бумаги, которая только-что была прочитана, противъ всѣхъ формъ, въ этомъ собраніи; я думаю, что они считали этотъ пасквиль, — который есть ни что иное, какъ выраженіе гнѣва кардинала Мазарина, — недостойнымъ, ни ихъ, ни меня; они не обманулись, господа!… и я отвѣчу на него только словами одного древняго писателя: In difficillimis Reipublicae temporibus urbem non deserui, in prosperis nihil le publicà re libavi, in dcsperatis nihil limui, T. e. «Въ самыя трудныя времена республики я не уѣзжалъ изъ города, во времена счастливыя я ничего для себя не требовалъ, въ отчаянныя я ничего не боялся». Прошу у васъ извиненія, что я этими не многими словами удалился отъ нашего разсужденія; поэтому, я къ нему возвращаюсь:.
— Вотъ въ чемъ заключается мое мнѣніе, милостивые государи: нужно упросить короля немедленно послать тайный приказъ объ освобожденіи принцевъ, равнымъ образомъ декларацію о невиновности ихъ… и удалить отъ его особы кардинала Мазарина; мое мнѣніе также, господа, чтобы общество сегодня же рѣшило съѣзжаться на засѣданіе въ понедѣльникъ для полученія отвѣта, какой королева заблагоразсудитъ дать.отправленнымъ къ ней депутатамъ. — Рѣчь коадъютора былъ принята съ радостными восклицаніями; предложеніе его было одобрено и принято единодушно.
Между тѣмъ, королева послала черезъ Бріення сказать герцогу Орлеанскому, что она желаетъ съ нимъ поговорить. Но герцогъ Орлеанскій находился тогда подъ властью коадъютора. Онъ отвѣчалъ королевѣ, что готовъ быть съ нею въ прежнихъ отношеніяхъ, если только принцы будутъ освобождены изъ тюрьмы и если она удалитъ отъ себя кардинала. На этотъ разъ гроза шла со всѣхъ сторонъ, — со стороны королевской фамиліи, со стороны дворянства и со.стороны народа. Королева, однако, не устрашилась. Она отвѣчала, что она охотно желаетъ выпустить принцевъ изъ тюрьмы, но ей нужно принять сначала мѣры на счетъ безопасности государства; что-же касается до Мазарина, то она намѣрена оставить его въ своемъ совѣтѣ до тѣхъ поръ, пока его служба будетъ полезною для короля, я что парламенту вовсе не надлежитъ знать, кого она избираетъ своими министрами.
Въ этотъ-же самый день, герцогъ Орлеанскій отправился въ Пале-Ройяль, не смотря на совѣты своихъ друзей, которые боялись, чтобы съ нимъ не случилось чего-нибудь худаго. Герцогъ Орлеанскій, чувствуя себя въ это время въ особенности какъ-то храбрымъ, не хотѣлъ слушать совѣтовъ, и въ первый разъ рѣшился явиться лицомъ къ лицу съ своими политическими врагами. Мазаринъ, увидя принца, подбѣжалъ къ нему и хотѣлъ оправдываться; но онъ принялся за это худо, ибо началъ нападать на герцога Бафора и коадъютора, которые были въ это время совѣтниками принца, и на парламентъ, въ которомъ заключалась. вся его сила. Кардиналъ началъ сравнивать герцога Бофopa съ: Кромвелемъ, коадъютора съ Ферфаксомъ, парламентъ съ палатою лордовъ, которая приговорила къ смерти короля Карла І-го. Герцогъ Орлеанскій перебилъ его слова и сказалъ ему, что такъ-какъ Бофоръ и коадъюторъ его друзья, то онъ не позволитъ говорить о нихъ худо; что-же касается до парламента, то на него всегда надобно смотрѣть, какъ на высшее государственное учрежденіе; что принцамъ всегда было хорошо, когда они слушались его совѣтовъ и не сопротивлялись его власти. И съ этими словами герцогъ вышелъ изъ Пале-Ройяля.
На другой день, онъ послалъ за маршаломъ Вильруа, за государственнымъ. секретаремъ Летеллье, и приказалъ имъ сказать отъ сноеге имени королевѣ, что онъ крайне недоволенъ кардиналомъ; что кардиналъ дерзко говорилъ вчера съ нимъ, что онъ требуетъ за это удовлетворенія и желаетъ, чтобы королева удалила его отъ себя; въ противномъ случаѣ, онъ, герцогъ Орлеанскій, не займетъ въ совѣтѣ своего мѣста до тѣхъ поръ, пока кардиналъ не перестанетъ быть членомъ его; сверхъ того, онъ поручилъ маршалу заботиться о безопасности короля, приказавъ ему, какъ генералъ-намѣстникъ королевства, повиноваться только ему одному. Государственный секретарь Летеллье получилъ въ тоже время приказаніе не отправлять никакихъ бумагъ безъ вѣдома принца. Принцъ Орлеанскій приказалъ надзирателямъ городскихъ кварталовъ имѣть въ готовности оружіе для службы короля, строго запретивъ имъ принимать приказанія отъ кого-либо другаго лица, кромѣ его.
На другой день, коадъюторъ представился отъ имени принца въ парламентъ. Онъ пришелъ извѣстить о томъ, что происходило вчера съ принцемъ въ Пале-Ройялѣ. Онъ донесъ, кромѣ того, собранію, что кардиналъ оказался дерзкимъ предъ особою его королевскаго высочества, что онъ сравнивалъ герцога Бофора съ Кромвелемъ, коадъютора съ Ферфаксомъ, а парламентъ съ палатою англійскихъ лордовъ. Это донесеніе коадъютора до того было оскорбительно, что всѣ члены собранія взволновались. Нѣсколько лицъ подали голосъ къ принятію самыхъ строжайшихъ мѣръ. Совѣтникъ Кулонъ подалъ мнѣніе послать депутацію къ королевѣ, чтобы королева немедленно удалила отъ себя кардинала. Президентъ Віоль предложилъ обществу потребовать въ парламентъ кардинала и заставить его объясниться въ его оскорбительныхъ словахъ. Нѣкоторые члены подали голосъ, чтобы онъ даже былъ арестованъ; однако, ничего не рѣшили, по той самой причинѣ, что хотѣли вдругъ рѣшить все, — и при крикахъ: да здравствуетъ король! и долой Мазарина! собраніе стало расходиться. Эти крики распространились отъ парламента по улицамъ города. Королева не ожидала подобной бури. Весь Пале-Ройяль былъ въ страхѣ и безпокойствѣ. Нѣсколько придворныхъ чиновъ предложили кардиналу удалиться въ какое-нибудь укрѣпленное мѣсто. Маркизъ Вилькье д’Омонъ, маркизъ д’Оккенкуръ, маркизъ ле-Ферте-Сентсрръ и Жакъ д’Естампъ, владѣтель вотчины ла-Ферте-Имбо, будучи сдѣланы маршалами Франціи, показали себя вѣрными тому, кому они были обязаны своимъ маршальскимъ жезломъ, и предложили ввести въ Парижъ войска, разсмѣстить ихъ по квартирамъ Пале-Ройяльскаго квартала натвердо защищаться противъ герцога Орлеанскаго. Но все это казалось слишкомъ смѣлымъ и отважнымъ для королевы, а въ особенности для Мазарина.
Между тѣмъ какъ все это происходило, герцогиня Шеврёэу пріѣхала въ Пале-Ройяль. Никто не зналъ объ ея договорахъ съ коадъюторомъ. У всѣхъ спрашивали совѣтовъ, спросили также и ея совѣта, какъ и у всѣхъ прочихъ. Мнѣніе ея было, чтобы Мазаринъ удалился изъ Парижа и далъ пройти грозѣ; что во время его непродолжительнаго отсутствія, она между тѣмъ постарается примирить его съ герцогомъ Орлеанскимъ, и если принцы будутъ освобождены изъ тюрьмы, то она берется уговорить его королевское высочество быть въ прежнихъ хорошихъ отношеніяхъ съ кардиналомъ-министромъ.
Этотъ совѣтъ, который считали дружескимъ, показался основательнымъ и, не смотря на его коварство и вѣроломство, былъ одобренъ. Въ тотъ же день вечеромъ министръ рѣшился выѣхать изъ Парижа, отправиться въ Гавръ и освободить принцевъ изъ тюрьмы. Онъ взялъ отъ королевы секретный приказъ, написанный на имя ихъ смотрителя, по которому этому смотрителю предписывалось въ точности повиноваться кардиналу.
Никто не зналъ объ этомъ отъѣздѣ кардинала. 6 февраля вечеромъ, кардиналъ пришелъ по своему обыкновенію къ королевѣ и въ присутствіи всѣхъ разговаривалъ съ ней довольно долго; ни въ томъ, пи въ другомъ нельзя было замѣтить какой-нибудь перемѣны въ лицѣ или въ голосѣ. Въ продолженіе этого времени, взбунтовавшійся народъ бродилъ по улицамъ Парижа; со всѣхъ сторонъ раздавались крики: къ оружію!
Въ десять часовъ, Мазаринъ ушелъ отъ королевы и возвратился въ свои комнаты. Тутъ онъ переодѣлся въ красный кафтанъ, надѣлъ сѣрые брюки, шляпу съ перомъ и, выходя изъ Пале-Ройяля, въ сопровожденіи только двухъ чиновниковъ своей свиты, отправился къ Ришельевской заставѣ, гдѣ ожидали его съ лошадями нѣсколько человѣкъ, принадлежавшихъ его свитѣ. Черезъ два часа, Мазаринъ былъ уже въ Сен-Жерменѣ, гдѣ долженъ былъ остановиться на ночлегъ.
Въ продолженіе этого времени королева, находясь въ кругу своихъ придворныхъ, сохраняла ту-же наружность и тѣ-же манеры, какъ и всегда: она искусно старалась скрывать то, что знала и чувствовала.
Но коадъюторъ узналъ о бѣгствѣ кардинала: ему пришли объ этомъ сказать Гг. Гемене и Бетюнь. Онъ тотчасъ отправился къ герцогу Орлеанскому, у котораго засталъ много придворныхъ. Замѣтимъ только, что въ этомъ первомъ моментѣ торжества проявлялось нѣкоторое опасеніе: королева, показывая себя спокойною и невстревоженною, не имѣла — ли намѣренія отправиться вмѣстѣ съ королемъ вслѣдъ за кардиналомъ? Таково было мнѣніе коадъютора; таково было мнѣніе, быть-можетъ, и герцога Орлеанскаго; но онъ не желалъ, чтобы противъ этого событія были приняты какія-либо мѣры предосторожности; ибо, если королева съ королемъ уѣхала бы изъ Парижа, то герцогъ Орлеанскій сдѣлался бы тогда полнымъ начальникомъ города, и кто знаетъ не исполнилось-бы то, о чемъ онъ замышлялъ въ продолженіе всей своей жизни? Дѣйствительно, на третій день, въ то самое время, когда коадъюторъ легъ въ постель и начиналъ засыпать, онъ былъ разбуженъ ординарномъ принца Орлеанскаго, пришедшимъ ему сказать, что его королевское высочество проситъ его къ себѣ. Коадъюторъ проворно вскочилъ съ кровати и въ то время, какъ онъ одѣвался, въ комнату вошелъ пажъ съ запискою отъ дѣвицы де-Шеврёзъ; въ этой запискѣ заключалось нѣсколько словъ:
«Пріѣзжайте, какъ можно скорѣе, въ Люксембургъ; будьте только осмотрительны во время дороги».
Коадъюторъ, немедленно садясь въ карету, приказалъ ѣхать во дворецъ герцога, и встрѣтилъ въ передней дѣвицу де-Шеврёзъ, которая съ нетерпѣніемъ ожидала его пріѣзда. — А! это вы? воскликнула она, увидѣвъ входящаго Гонди: — маменька моя не такъ-то здорова и не можетъ выходить со-двора; она послала меня сказать сто королевскому высочеству, что король намѣренъ сегодня выѣхать изъ Парижа. Онъ легъ спать въ свой обыкновенный часъ; теперь-же онъ всталъ и, говорятъ, опять одѣлся. — А отъ надежнаго-ли человѣка получили вы это извѣстіе? спросилъ коадъюторъ. — Отъ маршаловъ д’Омона и д’Альберта, отвѣчала дѣвица де Шеврёзъ, — поэтому, я тотчасъ побѣжала къ принцу, разбудила его, и первыми его словами было сказать мнѣ: "Позовите ко мнѣ коадъютора. — Пойдемъ-же къ нему, сказалъ коадъюторъ, — зачѣмъ терять напрасно время. —
Они вошли и застали принца въ спальнѣ его супруги. — А! любезнѣйшій Гонди, воскликнулъ герцогъ Орлеанскій, увидѣвъ входящаго коадъютора, — а вѣдь вы правду сказали: что мы теперь будемъ дѣлать? — Ваше высочество, отвѣчалъ Гонди, — теперь намъ остается только одно — завладѣть заставами Парижа.
Но эта мѣра показалась герцогу Орлеанскому слишкомъ насильственною. Все чего могъ добиться отъ него коадъюторъ ограничилось тѣмъ, что онъ послалъ г. де-Сушъ, начальника своей Швейцарской роты, къ королевѣ просить ее подумать о послѣдствіяхъ предположеннаго ею выѣзда изъ столицы.
— Этого будетъ достаточно, сказалъ герцогъ, боясь принять слишкомъ строгую мѣру, — и когда королева увидитъ, что ея намѣреніе извѣстно, то побоится привести его въ исполненіе! —
Тогда герцогиня, досадуя на нерѣшительность своего мужа, велѣла принести чернилицу, стоявшую на столѣ въ ея кабинетѣ, взяла большой листъ бумаги и, лежа въ костелѣ, написала слѣдующее:
«Г. коадъютору повелѣвается вооруженною силою воспрепятствовать приверженцамъ кардинала Мазарина увезти короля изъ Парижа. — Маргарита Лотарингская».
Но въ то время, когда герцогиня отдавала этотъ приказъ коадъютору, герцогъ вырвалъ его у нея изъ рукъ, прочиталъ его, скомкалъ и бросилъ въ сторону. Между тѣмъ, герцогиня, наклонясь къ дѣвицѣ де-Шеврёзъ, сказала ей на ухо: — прошу тебя, любезная племянница, употребить всю власть, какую ты имѣешь надъ коадъюторомъ; уговори его, чтобъ онъ самъ собою сдѣлалъ все, что надобно сдѣлать; завтра, я отвѣчаю ему за герцога. —
Дѣвица де-Шеврёзъ тотчасъ исполнила приказаніе, и коадъюторъ, которому нужно было только это обѣщаніе, и который въ крайности обошелся бы и безъ него, поспѣшно удалился изъ комнаты. Герцогъ Орлеанскій увидя, что онъ уходитъ, закричалъ ему вслѣдъ: — Гонди, не забудьте, прошу васъ, что я ни за что въ свѣтѣ не намѣренъ ссориться съ парламентомъ. — Дѣвица де-Шеврёзъ, затворяя за коадъюторомъ дверь, сказала: — Дядюшка, я боюсь, чтобъ вы не поссорились съ нимъ чрезъ свою твердость, такъ же, какъ вы поссорились со мною чрезъ вашу нерѣшительность. —
По выходѣ отъ принца, коадъюторъ немедленно написалъ письмо къ герцогу Бофору, прося его, какъ можно скорѣе, пріѣхать въ отель Монбазонъ, между тѣмъ какъ дѣвица де-Шеврёзъ отправилась разбудить маршала ла-Мотта. Не прошло и четверги часа, какъ въ Парижѣ снова сдѣлалось возстаніе. Приверженцы принцевъ тотчасъ сѣли на лошадей и, проѣзжая по улицамъ города, кричали: къ оружію! Народъ толпами бросился къ Пале-Ройялю. Королева подумала тогда, что герцогъ Орлеанскій обо всемъ узналъ, и что отъ нея хотятъ взять короля. Юный король дѣйствительно былъ одѣтъ и готовъ къ отъѣзду. Регентша велѣла ему тотчасъ раздѣться и лечь въ постель, — что и сама намѣревалась сдѣлать; не въ это самое время представился къ ней одинъ изъ офицеровъ ея конвоя съ донесеніемъ, что народъ взбунтовался при слухахъ о вторичномъ бѣгствѣ короля, подобномъ первому, и непремѣнно желаетъ видѣть короля.
Часовые, занимавшіе караулы во дворцѣ, послали въ тоже время просить себѣ приказаній, чтобы знать что имъ дѣлать, ибо народъ толпился у Пале-Ройяля и грозилъ сломать рѣшетки, составляющія ограду дворца.
Въ это самое время посланникъ герцога Орлеанскаго явился въ Пале-Ройяль. Его повели къ королевѣ.
— Ваше величество, сказалъ онъ регентшѣ, — я пришелъ отъ имени его королевскаго высочества просить васъ прекратить безпорядки на улицахъ. Со всѣхъ сторонъ ему доносятъ, что будто вы намѣреваетесь выѣхать сегодня ночью изъ Парижа и взять съ собою короля. Его высочество предъувѣдомляетъ васъ, государыня, что этого сдѣлать никакъ нельзя, и что Парижане не стерпятъ этого. — Скажите, отвѣчала королева, — господину принцу, вашему начальнику, что не я, а онъ причиною всего этого волненія въ народѣ и что поэтому, не мнѣ, а ему слѣдуетъ прекратить безпорядки въ городѣ! Что касается его опасеній на счетъ выѣзда короля, то они ложны и ни на какихъ доказательствахъ не основаны: король и его братъ легли въ постель и оба преспокойно теперь спятъ; я тоже собиралась лечь въ постель, но шумъ и суматоха на улицахъ заставили меня отложить это намѣреніе. Впрочемъ, продолжала она, — для большаго удостовѣренія, пройдите вмѣстѣ со мной въ комнату короля, и вы сами тогда увѣритесь въ томъ, что я вамъ говорю. —
При этихъ словахъ королева повела г. де-Сушъ въ комнату его величества, приказавъ ему самому поднять занавѣски кровати, чтобы дѣйствительно онъ могъ видѣть, что король спитъ. Де-Сушъ повиновался. Молодой принцъ былъ въ постелѣ, но не спалъ, а притворялся спящимъ. —
— Теперь, сказала королева, — возвратитесь къ тому кто васъ сюда послалъ и скажите ему то, что вы видѣли. —
Между-тѣмъ, шумъ и крики на улицахъ усиливались. Между всеобщимъ смятеніемъ безпрестанно слышно было повтореніе одной и тойже фразы: короля!…. короля!….. мы хотимъ видѣть короля! Анна Австрійская, казалось, рѣшилась принять внезапное намѣреніе. — Сойдите внизъ, сказала она де-Сушу, — и прикажите отъ моего имени отворить во дворцѣ всѣ двери и ворота; то, что вы видѣли нужно, чтобы видѣли всѣ; предупредите только народъ, что король спитъ и попросите его, какъ можно менѣе шумѣть. —
Де Сушъ сошелъ внизъ, передалъ приказанія королевы тѣлохранителямъ ея величества, а ея просьбу народу. Тотчасъ всѣ ворота и двери были растворены и многочисленная толпа бросилась въ Пале-Ройяль. Однакоже, сверхъ всякаго ожиданія, какъ только народъ вошелъ въ комнаты дворца, то предводители его, вспомнивъ, что король спитъ, какъ имъ было сказано, приказали входить къ нему сколь возможно тише. Вслѣдствіе этого, каждый, затаивъ дыханіе, шелъ на-цыпочкяхъ. Спальня короля въ одинъ мигъ наполнилась народомъ, и этотъ разъяренный народъ, за минуту предъ тѣмъ грозившій разломать желѣзныя ворота и ограду, что сдѣлалъ бы и на самомъ дѣлѣ, если бы не поспѣшили отворить ихъ, съ благоговѣніемъ и любовію приблизился къ постели короля, не смѣя, однако, открыть ея занавѣсовъ. Но королева открыла ихъ сама. Тогда, видя короля спящимъ, мятежники становились на-колѣни и просили Бога о сохраненіи имъ этого прекраснаго юноши, который, не смотря на шумъ и смятеніе своего народа, спалъ такимъ тихимъ, невозмутимымъ сномъ. Но на самомъ дѣлѣ Людовикъ XIV не спалъ, и клялся самому себѣ отплатить когда-нибудь Парижскому народу за эту минуту, въ которую онъ долженъ былъ притвориться спящимъ.
Вся эта процессія продолжалась до трехъ часовъ утра. Въ продолженіе этого времени кардиналъ ѣхалъ съ безпрерывными остановками по дорогѣ къ Гавру, ибо онъ все еще надѣялся, что король и королева къ нему присоединятся. Но присланный къ нему отъ двора курѣеръ объявилъ обо всемъ томъ, что происходило въ ночь его отъѣзда, и сказалъ, что королевѣ нѣтъ никакой возможности выѣхать изъ Парижа.
15-го февраля получено было извѣстіе, что принцы выпущены изъ тюрьмы. Мазаринъ самъ отворилъ имъ двери темницы, надѣясь, безъ сомнѣнія, этимъ великодушнымъ поступкомъ снова помириться съ Конде. Но Конде, зная черезъ своихъ парижскихъ корреспондентовъ, что кардиналъ дѣйствовалъ не по своему собственному желанію, и что это заставили его сдѣлать герцогъ Орлеанскій и парламентъ, съ гордостью поблагодарилъ эксъ-министра за его вниманіе, и дабы доказать ему, что онъ во-все не имѣетъ особеннаго желанія по-скорѣе освободиться изъ тюрьмы, пригласилъ его въ свою тюрьму на обѣдъ. 16-го числа узнали, что принцы пріѣдутъ въ Парижъ. Принцъ Орлеанскій отправился къ нимъ на встрѣчу до половины дороги Сен-Дени; коадъюторъ и герцогъ Бофоръ сидѣли вмѣстѣ съ нимъ въ каретѣ. Замѣтивъ его, принцы велѣли остановиться своей каретѣ, и сѣли вмѣстѣ съ нимъ. Отъ Сен-Дени до Парижа карета принуждена была ѣхать шагомъ, такъ велика была толпа народа. И вотъ наконецъ принцы въѣхали въ Парижъ среди всеобщей радости и криковъ народа. Король, королева и герцогъ Анжуйскій одни оставались въ Пале-Ройялѣ. Герцогъ Бофоръ, равно какъ и коадъюторъ, которые думали, что ихъ присутствіе не совсѣмъ будетъ пріятно королевѣ, отправились — первый, для охраненія заставы Сент-Оноре, а второй къ вечернѣ, въ церковь принадлежащую езуитскому ордену. Принцъ Конде вошелъ въ Пале-Ройяль и былъ принятъ королевою, какъ говоритъ въ своихъ запискахъ герцогъ ла-Рошфуко, «весьма ласково и съ должнымъ его званію почтеніемъ.»
Между тѣмъ какъ все это происходило, кардиналъ, выѣхавъ уже изъ Гавра, отправился къ Сѣверной границѣ и остановился въ Брюлѣ, маленькомъ городкѣ Кёльнскаго курфирства.
На другой день послѣ отъѣзда кардинала изъ Парижа, парламентъ издалъ указъ, въ которомъ благодарилъ королеву за изгнаніе Мазарина, и просилъ ее. издать декларацію, по которой бы исключался изъ ея совѣта всякій чужестранецъ или всякое лицо, которое бы присягнуло въ вѣрности другимъ государямъ, а не королю. Королева поспѣшила изданіемъ этой деклараціи; но эта декларація отнимала отъ коадъютора всякую возможность вступить въ королевскій совѣтъ, или, лучше сказать, сдѣлаться кардиналомъ, потому-что въ своемъ званіи кардинала, онъ былъ-бы принужденъ присягнуть папѣ.
Мѣсяцъ спустя, президентъ Віоль объявилъ, что принцъ Конде не соглашается на предположенный бракъ дѣвицы де-Шеврёзъ съ принцемъ Конги, его братомъ. Причину этому нужно искать въ томъ вліяніи, которое герцогиня Лонгвиль имѣла надъ своимъ братомъ. Она боялась, что если онъ женится на дочери герцогини Шеврезъ, то послѣдняя свяжетъ своего мужа но рукамъ и но ногамъ и предастъ его коадъютору, своему любовнику.
Въ тоже время уволили маркиза Шатонёфъ отъ должности министра юстиціи и назначили вмѣсто его президента Моле, который былъ заклятымъ врагомъ Гонди.
Не смотря на то, что коадъюторъ такъ много содѣйствовалъ миру, на немъ хотѣли, однако, выместить всю войну. Но коадъюторъ не способенъ былъ оставаться долго въ ложномъ положеніи. Онъ зналъ свою силу и надѣялся на нее. Онъ рѣшился удалиться подъ свой епископскій кровъ и своимъ отсутствіемъ наказать дворъ. Вслѣдствіе сего, онъ отправился къ герцогу Орлеанскому и объявилъ ему, что такъ-какъ онъ имѣлъ честь услужить и помочь ему въ двухъ дѣлахъ, которыя у него, герцога Орлеанскаго, всего болѣе лежали на сердцѣ, а именно: въ удаленіи Мазарина и въ возвращеніи принцевъ въ Парижъ, то не цозволитъ-ли онъ ему возвратиться къ прежнимъ занятіямъ его званія и, какъ великій постъ былъ въ исходѣ, удалиться въ монастырь Пресв. Богородицы, для принесенія Богу раскаянія въ своихъ дѣлахъ. Какъ не былъ принцъ Орлеанскій скрытенъ, но онъ не могъ удержаться, чтобы не выразить своими глазами радости и удовольствія при такомъ намѣреніи прелата. Дѣйствительно, послѣ побѣды, коадъюторъ могъ сдѣлаться довольно безпокойнымъ союзникомъ. Герцогъ Орлеанскій подалъ ему руку, прижалъ его къ своему сердцу, клялся, что вѣкъ не забудетъ его услугъ, и надѣялся отъ него отвязаться. Вышедъ отъ Гастона Орлеанскаго, коадъюторъ отправился къ принцамъ, съ которыми желалъ проститься. Всѣ принцы были въ отелѣ Конде, вмѣстѣ съ герцогинею Лонгвиль и принцессою Палатинскою. Обѣ женщины не обратили, казалось, особеннаго вниманія на удаленіе коадъютора. Принцъ Конти засмѣялся, когда коадъюторъ объявилъ ему о своемъ намѣреніи удалиться отъ всѣхъ далъ и, прощаясь съ нимъ, сказалъ: «До свиданья, добрый отецъ-пустынникъ.» Но принцъ Конде видѣлъ, или, лучше сказать, угадывалъ послѣдствія этого, какъ говоритъ коадъюторъ въ своихъ запискахъ, балетнаю на, и, казалось, очень тому удивлялся.
Вечеромъ того-же дня Гонди, показывая видъ, что желаетъ посвятить себя служенію Богу, заключился въ монастырь Пресвятой Богородицы и, по-видимому, рѣшился не вмѣшиваться ни въ какія политическія дѣла. Онъ занимался только своимирелигіозными обязанностями, былъ окруженъ одними канониками и священниками, и только ночью отправлялся въ отель герцогини Шеврёзъ.
Въ отелѣ принца Конде и въ Пале-Ройялѣ смѣялись надъ побѣжденнымъ; и какъ въ это время затворникъ, для развлеченія, велѣлъ на одномъ изъ своихъ оконъ сдѣлать садокъ для птицъ, то Ножанъ-Ботрю, придворный шутъ, сказалъ: "Теперь можно быть спокойнымъ, потому-что у коадъютора теперь только двѣ заботы, — спасаться и свистать, чтобъ заставить пѣть коноплянокъ; отсюда произошла французская пословица: siffler les linottes.
Между тѣмъ принцъ Конде, освободившись отъ коадъютора, принялся за исполненіе своихъ намѣреній. Ему было обѣщано губернаторство въ Гіени, отнятое отъ герцога Епернонъ, и должность коменданта цитадели Блей, на мѣсто герцога ла-Рошфуко. Сверхъ того, онъ просилъ, чтобы брага его Конти сдѣлали губернаторомъ Прованса. По какъ онъ владѣлъ уже, внутри королевства, Клермономъ въ Аргоніи, Стенайемъ, Белльгардомъ, Дижономъ и Монтрон’омъ, и какъ герцогъ Лонгвиль, устремивъ свои взоры на Нормандію, не терялъ изъ виду своей прежней должности губернатора, — то въ случаѣ исполненія его просьбы онъ сталъ бы выше подданнаго: это значило бы дать честолюбцу средства отважиться на борьбу, которая могла кончиться паденіемъ королевской власти.
Поэтому Мазаринъ, изъ дали своего изгнанія переписываясь съ королевою о всѣхъ государственныхъ дѣлахъ, со страхомъ и трепетомъ смотрѣлъ на эти домогательства принца Конде, который во всемъ хотѣлъ дѣйствовать одинъ, безъ помощи своихъ друзей; такая самонадѣянность ясно доказывала его стремленіе къ независимости.
Въ такомъ положеніи были дѣла, когда однажды вечеромъ, около часу ночи, виконтъ д’Отель (d’Autel), братъ маршала Дюплесси, одинъ изъ самыхъ довѣренныхъ особъ королевы и вѣрнѣйшій приверженецъ Мазарина, вошелъ въ комнату коадъютора и, бросаясь ему на шею, сказалъ: — Здравствуйте, господинъ министръ!,
Коадъюторъ посмотрѣлъ ему въ лицо и спросилъ его — не съумали онъ сошелъ? — Я вовсе не сумасшедшій, отвѣчалъ д’Отель: — въ моей каретѣ, остановившейся у вашего подъѣзда, сидитъ человѣкъ, который, хоть сейчасъ, готовъ увѣрить васъ, что я въ полномъ разумѣ! —
— А кто эта особа, которая беретъ на себя такую отвѣтственность? улыбнувшись, спросилъ Гонди. — Маршалъ Дюплесси, мой братъ.
Коадъюторъ началъ слушать внимательнѣе.
— Слушайте, продолжалъ виконтъ, — и взвѣсите каждое мое слово. Ея величество королева дала мнѣ сейчасъ приказаніе ѣхать къ вамъ и объявить вамъ, что она поручаетъ себя, своего сына короля и корону вашему охраненію. —
Тогда онъ объявилъ ему, что кардиналъ писалъ королевѣ, что если она присоединитъ губернію Провансъ къ губерніи Гіень, которую она уже ослабила, то она этимъ обезчеститъ себя въ глазахъ своего сына, который, когда онъ сдѣлается по-старше, будетъ смотрѣть на нее, какъ на виновницу упадка своего государства.
Коадъюторъ слушалъ, какъ говорится, всѣми своими ушами, какъ вдругъ дверь быстро растворилась и въ комнату вошелъ маршалъ Дюплесси. Поклонившись коадъютору, онъ бросилъ на столъ письмо и сказалъ: — Вотъ вамъ, господинъ Гонди, прочтите.
Это письмо было отъ кардинала; онъ писалъ:
«Вы знаете, государыня, что главный мой врагъ, какого только я имѣю на свѣтѣ, есть коадъюторъ; но лучше употребите его въ вашихъ дѣлахъ, чѣмъ заключить миръ съ принцемъ на тѣхъ условіяхъ, которыя онъ предлагаетъ; сдѣлайте Гонди кардиналомъ, дайте ему мое мѣсто, помѣстите его въ моихъ комнатахъ; онъ, можетъ быть, будетъ больше расположенъ къ герцогу Орлеанскому, нежели къ Вашему Величеству…. Герцогъ не желаетъ погибели для государства, въ сущности онъ не имѣетъ злыхъ намѣреній…. Однимъ словомъ, Государыня, лучше пожертвовать всѣмъ, нежели согласиться на то, чего требуетъ принцъ, потому-что если онъ получитъ требуемое, то останется только везти его въ Реймсъ».
Прочитавъ письмо, въ которомъ кардиналъ просилъ королеву сдѣлать коадіютора вмѣсто себя кардиналомъ, Гонди пожалъ плечами и отвѣчалъ, что онъ безъ всякаго интереса готовъ быть вѣрнымъ слугою королевы. Маршалъ понялъ, что эта скромность коадъютора происходитъ отъ того, что онъ недостаточно увѣренъ въ своей безопасности; поэтому маршалъ не замедлилъ прибавить: — Вамъ нужно будетъ повидаться съ королевой, — и какъ коадъюторъ молчалъ: лично повидаться; и, какъ онъ продолжалъ молчать, то Дюплесси вручилъ ему письмо Анны Австрійской. — Вотъ, сказалъ онъ ему, — прочитайте, довѣряетесь-ли вы этому? —
Это письмо обѣщало совершенную безопасность коадъютору, если онъ явится въ Пале-Ройяль. Коадъюторъ взялъ письмо, прочиталъ его, почтительно поцѣловалъ бумагу; потомъ, подойдя къ свѣчкѣ, сожегъ его, и когда на столѣ остался одинъ только пепелъ, обратился къ маршалу и, протягивая ему руку, сказалъ: — Когда вы хотите отвезти меня къ королевѣ?.. я готовъ повиноваться. —
Коадъютору было сказано, чтобы на другой день, въ полночь, онъ сжидалъ у монастыря Сентъ-Оноре. Это было повтореніе сцены, о которой мы уже прежде разсказали нашимъ читателямъ. Только, вмѣсто Габури, пажа королевы, къ коадъютору подошелъ маршалъ Дюплесси.
Онъ повелъ коадъютора въ образную ея величества. Черезъ полчаса вошла королева, и маршалъ оставилъ ихъ на-единѣ. Слѣдствіемъ этого свиданія, равно какъ и двухъ другихъ, послѣдовавшихъ за нимъ, было постановленіе нѣсколькихъ статей относительно кардинала Мазарина, министра юстиціи маркиза Шатонёфъ, парижскаго коадъютора Гонди и герцогини Шеврёзъ.
Вотъ содержаніе этихъ статей:
"Коадъюторъ, чтобы не лишиться довѣрія къ себѣ народа, можетъ говорить, какъ въ Парламентѣ, такъ и внѣ онаго, противъ кардинала Мазарина, — до тѣхъ поръ, пока онъ не найдетъ благопріятной минуты объявить себя въ его пользу, — безъ всякаго опасенія. — Маркизъ Шатонёфъ и госпожа Шеврёзъ будутъ показывать видъ, что находятся въ худыхъ отношеніяхъ съ коадъюторомъ, для того, чтобы отдѣльно вести переговоры съ кардиналомъ, быть въ милости у королевы и сохранить въ тоже время посредствомъ кардинала свое положеніе въ публикѣ. Госпожа Шеврёзъ, Шатонёфъ и Гонди будутъ стараться отклонить герцога Орлеанскаго отъ его участія въ дѣлахъ принца Конде, но только такъ, чтобы его королевское высочество не прекратилъ съ нимъ своихъ сношеній. — Маркизъ Шатонёфъ будетъ первымъ министромъ и хранителемъ государственной печати. — Маркизъ ла-Віёвиль будетъ министромъ финансовъ, заплативъ кардиналу 400,000 ливровъ. — Мазаринъ получитъ отъ короля формальное обѣщаніе касательно пожалованія коадъютора въ санъ кардинала и званіе государственнаго министра; исполненіе этого обѣщанія будетъ записигь отъ коадъютора, который долженъ служить на пользу кардинала Мазарина. — Кардиналъ вознаградитъ всѣхъ тѣхъ, которые старались объ успѣхѣ этихъ переговоровъ. — Г. Манчини получитъ герцогство Неверское или Регелуа вмѣстѣ съ Провансомъ, и женится на дочери герцогини Шеврёзъ. — Кардиналъ будетъ препятствовать герцогу Бофору войти въ довѣренность королевы и короля, и всегда будетъ смотрѣть на него, какъ на своего врага. — Кардиналъ уполномочитъ маркиза Шатонёфъ, коадъютора и герцогиню Шеврёзъ приблизиться къ королевѣ, войти въ ей довѣренность, и самъ будетъ имъ во всемъ довѣрять, если только они сдержатъ свое обѣщаніе въ томъ, что всегда останутся вѣрными защитниками его интересовъ и дѣйствій. — Все вышеозначенное постановляется съ условіемъ, чтобы не было болѣе разговора о томъ, что происходило до Парижской войны, во время ея и послѣ ея; равнымъ образомъ и о томъ, что происходило послѣ арестованія принцевъ, противъ которыхъ главнѣйше составляется этотъ теперешній союзъ. — Кардиналъ обѣщаетъ, наконецъ, воспрепятствовать, чтобы герцогъ Орлеанскій зналъ о содержаніи этого договора, равно какъ и о томъ, какіе вопросы будутъ рѣшаться на конференціяхъ, которыя въ скоромъ времени могутъ за этимъ договоромъ послѣдовать. —
Мы распространились объ этихъ подробностяхъ для того, чтобы показать, какимъ страннымъ образомъ устраивались въ эту эпоху общественныя дѣла, и какъ мало было обращаемо вниманіе на народъ, къ которому, однако, они наиболѣе относились. Но всего любопытнѣе то, что въ тоже самое время королева, регентство которой должно было скоро коньчится, послала въ парламентъ двѣ деклараціи, изъ коихъ въ одной излагались причины вѣчнаго изгнанія кардинала Мазарина изъ королевства, въ другой, что принцъ Конде былъ объявленъ невиновнымъ во всемъ томъ, что на него было наговорено. 5-го сентября эти деклараціи были внесены въ роспись. На другой день Людовикъ XIV достигъ своего совершеннолѣтія. На-канунѣ этого дня, т. е. 5-го сентября, г. де Родезъ, оберъ-церемоніймейстеръ двора, объявилъ парламенту, что король 7 числа пріѣдетъ въ общее засѣданіе и торжественно объявитъ о своемъ совершеннолѣтіи. 6 числа вечеромъ, маркизъ Жевръ, начальникъ гвардейскаго корпуса, оберъ-церемоніймейстеры и церемоніймейстеры двора, и г. де-Рео, полковникъ конвоя его величества, осмотрѣвъ все зданіе парламента, долго оставались внутри его для различныхъ приготовленій къ засѣданію слѣдующаго дня.
7-го числа утромъ, весь дворъ выѣхалъ изъ Пале-Ройяля, предшествуемый хоромъ трубачей; послѣ эскадрона легкой кавалеріи, послѣ чиновъ городской распорядительной Думы, позади которыхъ шелъ самъ городской старшина, послѣ двухъ-сотъ представителей дворянства Франціи, послѣ начальниковъ губерній, кавалеровъ различныхъ орденовъ, камеръ-юнкеровъ, камеръ-геровъ и оберъ-камергеровъ двора, послѣ шести человѣкъ королевскихъ трубачей, одѣтыхъ въ голубые бархатные кафтаны, за которыми ѣхали на лошадяхъ, убранныхъ въ богатыя попоны, шесть герольдовъ съ жезлами въ рукахъ, ѣхали маршалы по два въ рядъ. За ними ѣхалъ графъ д’Аркуръ, оберъ-шталмейстеръ двора, имѣвшій на своей перевязи шпагу короля, вложенную въ ножны голубаго бархата съ золотыми лиліями; на немъ былъ надѣтъ камзолъ и панталоны вышитые золотомъ и серебромъ; онъ сидѣлъ на высокой темно-сѣрой лошади, на которой пурпуроваго цвѣта чепракъ былъ вышитъ золотомъ; вмѣсто узды, были два черные тафтяные шарфа. За нимъ слѣдовали пажи, оберъ-лакеи и камердинеры въ богатыхъ костюмахъ и съ убранными различными перьями шляпами въ рукахъ. Послѣ ихъ ѣхали тѣлохранители его величества; за ними шли конюхи, жезлоносцы, и адъютанты его величества; потомъ гоффурѣеры и гофмаршалы, оберъ-церемоніймейстеръ, и наконецъ, самъ король Людовикъ XIV.
Дабы играть первую роль въ этомъ торжественномъ поѣздѣ, юный король одѣтъ былъ въ великолѣпнѣйшее платье: все на немъ было золото, парча и дорогіе каменья. Сверхъ того, онъ такъ былъ высокъ ростомъ, что съ трудомъ можно было вѣрить, чтобы ему было четырнадцать лѣтъ.
Его величество былъ встрѣченъ у Сент-Шапели Байёскимъ епископомъ, который привѣтствовалъ его рѣчью; юный король выслушалъ эту рѣчь и, казалось, внималъ каждому ея слову; по окончаніи своей рѣчи, епископъ повелъ короля на хоры, откуда онъ слушалъ обѣдню, которую служилъ капеланъ.
Вышедъ изъ Сент-Шапели, король отправился занять свое мѣсто въ парламентѣ.
Вотъ слова, которыя произнесъ Людовикъ XIV, при своемъ входѣ въ парламентъ:
«Милостивые государи! я пришелъ въ мой парламентъ объявить вамъ, что, согласно съ законами моего государства, я хочу самъ принять бразды правленія и надѣюсь на вашу готовность быть всегда мнѣ вѣрными слугами. Мой канцлеръ скажетъ вамъ съ большею подробностью о моихъ намѣреніяхъ».
Слѣдуя этому приказанію, канцлеръ всталъ съ своего мѣста и произнесъ длинную рѣчь, въ которой, какъ можно краснорѣчивѣе, старался исполнить возложенное на него королемъ порученіе.
Когда онъ окончилъ свою рѣчь, то королева наклонилась не много къ королю и во всеуслышаніе ему сказала:
«Государь, вотъ девятый уже годъ, какъ я взяла на свою отвѣтственность ваше воспитаніе и управленіе государствомъ; Богу угодно было благословить мои труды и сохранить вашу особу, столь драгоцѣнную для меня и для всѣхъ вашихъ вѣрно-подданныхъ. Нынѣ законъ королевства призываетъ васъ къ управленію этою монархіею, и я съ большимъ удовольствіемъ передаю вамъ ту власть, которая была мнѣ дана для управленія королевствомъ, и надѣюсь, что при Божьей помощи вы будете пещись, во все время вашего царствованія, о благоденствіи и счастіи Франціи.»
Его величество отвѣчалъ своей матери:
«Государыня, благодарю васъ за заботы и попеченія, которыя вамъ угодно было принять на себя по моему воспитанію и по управленію моимъ королевствомъ; я прошу васъ продолжать давать мнѣ добрые совѣты и желаю, чтобы послѣ меня вы были президентомъ моего совѣта».
При этихъ словахъ королева встала съ своего мѣста и, подходя къ своему сыну, почтительно ему поклонилась; король тоже всталъ и, идя на встрѣчу своей матери, нѣжно обнялъ ее; затѣмъ, оба они возвратились на свои мѣста.
Тогда герцогъ Анжуйскій всталъ, подошелъ къ королю, своему брату, и преклонивъ предъ нимъ колѣно, поцѣловалъ его руку и далъ ему клятву въ вѣрности. Его королевское высочество герцогъ Орлеанскій сдѣлалъ тоже; его примѣру послѣдовали принцъ Конти и другіе принцы. Въ слѣдъ за нимъ канцлеръ, герцоги и перы, духовныя лица, маршалы Франціи и всѣ присутствовавшіе въ засѣданіи встали съ своихъ мѣстъ и присягнули въ вѣрности новому королю. Но въ это самое время, всѣ принцы: герцоги, перы, маршалы и другіе замѣтили отсутствіе одного лица, которое должно было находиться тутъ прежде всѣхъ — именно, принца Конде. Въ скоромъ времени распространился слухъ, что будто принцъ въ прошедшую ночь выѣхалъ изъ Парижа. Небыло-ли это сдѣлано имъ для того, чтобы не присягнуть въ вѣрности королю? Не смотря однако на это отсутствіе, котораго могли нѣкоторымъ образомъ опасаться, возвращеніе его величества въ кардинальскій дворецъ было также торжественно, какъ и въѣздъ его въ парламентъ: народъ сопровождалъ его радостными криками: да здравствуетъ король! Эти крики продолжались всю ночь, среди зажженныхъ по всѣмъ улицамъ Парижа огней.
Бросимъ теперь бѣглый взглядъ на французское общество, и посмотримъ какой видъ представляетъ оно въ первой половинѣ XVII-го столѣтія.
ГЛАВА XXIII.
правитьМы отличимъ характеръ этой эпохи пжью женщинами различныхъ состояній и свойствъ. Онѣ, нѣкоторымъ образомъ, создали вліяніе женщины на новѣйшее общество. До нихъ женщины были только любовницами, т. е. царицами-невольницами, и такими именно являются Діана Пуатье, госпожа д’Етампъ и Габріель д’Естре. Вся ихъ власть была только физическая и зависела отъ ихъ красоты: если онѣ переставали нравиться своимъ вѣнценоснымъ любовникамъ, то и вліяніе ихъ на общество исчезало.
Эти пять женщинъ, о которыхъ мы упомянули, были: Маріона де-Лормъ, представительница нашихъ современныхъ камелій; г-жа де-Шуази, представительница свѣтскихъ женщинъ; дѣвица де-Скюдери, представительница женщинъ-писательницъ, и маркиза Рамбулье, представительница знатныхъ дамъ.
Маріона (Марія) де-Лормъ родилась въ Шалонѣ-на-Марнѣ, и, въ описываемую нами эпоху, была тридцати-четырехъ или тридцати-пяти лѣтъ. Въ эти лѣта она была еще въ полномъ блескѣ своей красоты. Какъ дочь богатаго отца, который оставилъ ей въ приданое 25,600 экю, она бы легко могла выйдти за-мужъ и сдѣлать себѣ хорошую партію; но она увлеклась соблазнами міра.
Первымъ ея любовникомъ былъ Дебарро, сынъ того самаго Дебарро, который былъ министромъ финансовъ при Генрихѣ IV. Еще въ то время, когда Маріона жила у своего отца, Дебарро, спрятавшійся въ чуланъ, гдѣ лежали дрова, провелъ цѣлую недѣлю у своей возлюбленой, которая каждый день, разумѣется, видѣлась съ нимъ и приносила ему кушанье. Но эта принужденность скоро надоѣла молодой дѣвушкѣ, и она бѣжала изъ отцовскаго дома. Съ этого дня Марія де-Лормъ стала называться Маріоною, т. е. просто Машенькою.
Въ скоромъ времени Дебарро надоѣлъ Маріонѣ: мѣсто его занялъ Рувилль, зять графа Бюсси-Рабютена; этотъ Рувилль дрался за нее на дуэли съ ла-Ферте-Сенектеромъ, — о чемъ мы уже говорили по поводу битвы при Рокруа и интригахъ Фронды.
Рувиллю наслѣдовалъ Міоссанъ, который во-все за ней не ухаживалъ, но за которымъ она сама ухаживала; это былъ тотъ самый Міоссанъ, который отвозилъ принца Конде въ Венсеннскую тюрьму. Потомъ Арно; потомъ несчастный Сенкъ-Маръ; потомъ де-Шатильонъ; потомъ де-Бриссакъ. Эти послѣдніе были ея любовниками по сердцу. Она имѣла у себя, кромѣ того, любовниковъ по политикѣ, любовниковъ по деньгамъ; къ четвертому-же разряду обожателей ея принадлежали услужливые кавалеры
Ея страсть къ большимъ издержкамъ и желаніе помогать своимъ родственникамъ, имѣніе которыхъ было разстроено, заставляли ее принимать иногда къ себѣ любовниковъ по деньгамъ. Такими ея казначеями были: министръ финансовъ д’Емери, имя котораго мы уже не разъ упоминали, и президентъ де-Шеври.
Д’Емери былъ сынъ Партичелли, Ліонскаго банкира. Когда отецъ его обанкротился, онъ, вмѣсто того, чтобы носить имя своего отца, назвалъ себя д’Емери, и сохранилъ это ими до самой своей смерти.
Кардиналъ Ришелье нашелъ въ немъ много прекрасныхъ качествъ и просилъ Людовика XIII сдѣлать его министромъ финансовъ, говоря, что д’Емери имѣетъ особенный даръ налагать на все подати и пошлинные сборы. Король Людовикъ XIII послушался совѣта кардинала и сдѣлалъ его министромъ финансовъ.
— Д’Емери? д’Емери? повторилъ король, — я не знаю такого; но опредѣлите его скорѣе на это мѣсто, господинъ кардиналъ, ибо мнѣ говорили, что Партичелли, этотъ извѣстный плутъ, домогается этого мѣста, и какъ я знаю, что онъ большой интригантъ, то боюсь, чтобъ онъ сюда не пріѣхалъ; въ противномъ случаѣ, намъ обоимъ будетъ досадно. — О! отвѣчалъ кардиналъ, — опасаться нечего, ваше величество. Этотъ Партичелли, о которомъ вы говорите, государь, быль повѣшенъ. — Въ добрый часъ! сказалъ король, — и такъ-какъ вы отвѣчаете за д’Емери, то дайте ему это мѣсто. —
И д’Емери былъ опредѣленъ. Будучи посланъ въ Лангедокскіе штаты, въ качествѣ управляющаго министерствомъ финансовъ, онъ приказалъ уничтожить пенсіонъ въ 100,000 ливровъ, который эти штаты давали герцогу Монморанси. Такое распоряженіе окончательно вооружило герцога противъ двора, и онъ рѣшился сдѣлаться участникомъ бунта, котораго самъ палъ жертвою. Принцесса Конде, которая смотрѣла на д’Емери, какъ на убійцу своего брата, сильно его ненавидѣла.
Д’Емери не давалъ денегъ Маріонѣ, потому-что Маріона ихъ отъ него не принимала; за то онъ научалъ ее пускаться на разныя афферы. Подъ именемъ любовниковъ за деньги надобно понимать любовниковъ, которые дѣлали ей подарки. При условіяхъ, заключаемыхъ съ нею, опредѣлялось извѣстное число марокъ серебра. Поэтому, послѣ ея смерти, говоритъ Таллеманъ де-Рео, у ней нашли нарядовъ болѣе нежели на 20,000 экю.
Что касается Карла Дюре, синьйора де-Шеври, котораго называли обыкновенно президентомъ Шеври, то это былъ тоже оригиналъ, но только въ другомъ родѣ. Онъ былъ племянникъ знаменитаго Дюре, лейбъ-медика Карла IX, Генриха III и Маріи Медичи.
Президентъ Дюре имѣлъ обыкновеніе говорить: — Если человѣкъ меня обманетъ разъ, то да проклянетъ его Богъ! если онъ обманетъ меня два раза, то да проклянетъ его Богъ вмѣстѣ со мною! если-же онъ обманетъ меня три раза, то да проклянетъ Богъ меня одного!
Исторія не говоритъ, относилъ-ли онъ это правило къ женщинамъ; во, кажется, нѣтъ, потому-что онъ былъ, какъ мы уже сказали, изъ числа тѣхъ, у которыхъ на содержаніи была прекрасная Маріона. Своими шалостями и умѣньемъ ловко танцевать онъ проложилъ себѣ дорогу ко двору: Генрихъ IV и Сюлли очень его любили. Какъ хорошій танцоръ, онъ выдумалъ фигуры для того самаго балета, во время представленія котораго король почувствовалъ въ своемъ сердцѣ непреодолимую страсть къ принцессѣ Шарлоттѣ Монморанси, — о чемъ мы уже имѣли случай разсказать нашимъ читателямъ. Впослѣдствіи, чрезъ ходатайство маршала д’Анкръ, онъ былъ сдѣланъ министромъ финансовъ. Когда маршалъ былъ убитъ, онъ, казалось, долженъ былъ пасть съ высоты своего политическаго значенія; но удержался на ней тѣмъ, что подарилъ двѣ тысячи экю дѣвицѣ ла-Кленшанъ, которую содержалъ Брантёсъ, братъ Люння. Это тотъ самый Брантёсъ, который сдѣлался впослѣдствіи герцогомъ Люксембургскимъ.
Президентъ де-Шеври умеръ отъ операціи, сдѣланной для излеченія его каменной болѣзни. Поэтому, на него сочинили слѣдующую эпитафію:
Ci-git qui fuyait le repos,
Qui fut nourri, dès la mamelle,
De tributs, de tailles, d’impôts,
De subsides et de gabelles;
Qui mettait dans ses aliments
Le jus des dédommagements,
El l’essence du sou pour livre.
Passant! songe à te mieux nourrir,
Car si la taille l’а fait vivre,
La taille aussi l’а fait mourir.
T. e. Лежитъ здѣсь тотъ, кто вѣкъ покоя свой не зналъ,
Кто съ дѣтства своего налогами питался;
Субсидій, пошлинъ онъ и податей алкалъ —
И словомъ онъ всю жизнь мытарствомъ пресыщался.
И пищу за-всегда свою онъ приправлялъ
Взысканій со своихъ собратій ближнихъ сокомъ;
Говядины на грошъ, на мѣсто фунта бралъ.
Прохожій! берегись, гнушайся симъ порокомъ!
За то, что взятками онъ страшно наживался,
Отъ страшной каменной болѣзни онъ скончался.
Что касается до разряда услужливыхъ кавалеровъ, то къ нему принадлежалъ Клавдій Киллье, авторъ поэмы la Callipédie. Этотъ Киллье долженъ былъ, по обстоятельствамъ, удалиться въ Римъ, гдѣ долгое время служилъ секретаремъ при маршалѣ д’Естре; потомъ онъ возвратился, послѣ смерти кардинала, въ Парижъ, гдѣ въ скоромъ времени и сдѣлался покорнѣйшимъ слугою Маріоны де-Лормъ, отъ которой ему удалось получить все, кромѣ того, чего онъ наиболѣе домогался!
Не смотря на то, что Маріона вела такую жизнь, она была въ большомъ у всѣхъ уваженіи, ибо къ ней съѣзжались всѣ знатнѣйшія особы двора. Пользуясь этимъ къ себѣ уваженіемъ, она отправилась однажды къ президенту де-Месмъ и стала просить его за своего брата Бея, который посаженъ былъ въ тюрьму за долги. Президентъ прельстился ею; приложивъ руку къ сердцу, онъ отвѣчалъ Маріонѣ: — Какъ это, сударыня? я столько лѣтъ прожилъ на свѣтѣ и мнѣ ни разу не удавалось васъ видѣть! —
Онъ проводилъ ее до самыхъ дверей подъѣзда, посадилъ въ карету, и тогда только надѣлъ шляпу, когда она уѣхала. Въ этотъ-же день Бей былъ выпущенъ изъ тюрьмы.
Маріона умерла на тридцать-девятомъ году своей жизни; въ эти лѣта она была въ полномъ блескѣ своей красоты. Причина ея смерти заключалась въ томъ, что, сдѣлавшись въ пятый или шестой разъ беременною, она приняла сильную дозу антимонія (сурьмы), и тѣмъ лишила себя жизни.
Хотя она хворала только три дня, но въ теченіе этихъ трехъ дней она исповѣдывалась болѣе десяти разъ; несчастная дѣвушка все находила въ себѣ какой-нибудь грѣхъ, о которомъ позабыла сказать священнику. Кончина Маріоны де-Лормъ произвела большое впечатлѣніе въ Парижѣ. На Маріону было сочинено слѣдующее четырестишіе:
La pauvre Marion de-Lorme,
De si rare et plaisante forme,
А laissé ravir au tombeau
Son corps si charmant et si beau —
T. e. Бѣдняжка Маріона Лормь,
Вмѣстилище столь рѣдкихъ формъ!
Куда твоя краса дѣвалась?
Въ плѣнъ гробу мрачному досталась.
Нинона де-Ланкло была пятью годами моложе Маріи Лормъ; она называлась также Анною де-Ланкло. Это была дочь одного Туренскаго дворянина, служившаго при герцогѣ д’Ельбёфъ. Она была еще очень молода, когда ея отецъ принужденъ былъ оставить Францію, по причинѣ дуэли, на которой онъ убилъ своего противника барона Шабана, въ то самое время, когда сей послѣдній выходилъ только изъ своей кареты.
Во время его отсутствія дочь его выросла, и какъ г. де-Ланкло былъ философъ, то и Нинона смотрѣла на жизнь съ той-же точки зрѣнія съ какой смотрѣлъ на нее ея отецъ. Она слыла за весьма умную и разсудительную дѣвушку, играла отлично на лютнѣ и превосходно танцовала, въ особенности сарабанду. Первымъ ея обожателемъ былъ Сент-Етьеннъ; онъ представился матери Ниноны сначала въ качествѣ жениха, но скоро пересталъ посѣщать ея домъ, когда увидѣлъ, что жениться на дѣвицѣ де-Ланкло вовсе безполезно.
Послѣ Сент-Етьенна въ Нинону влюбился де-Рарей. Будучи недовольна измѣною перваго своего обожателя, она не рѣшалась принимать его къ себѣ въ домъ, и если видѣлась съ нимъ, то гдѣ-нибудь на сторонѣ. Это не нравилось Етьенню, и онъ скоро оставилъ Нинону.
Около этого времени, съ Ниноной познакомился совѣтникъ Кулонъ. Онъ познакомился также съ ея матерью и объявилъ ей, что беретъ на содержаніе ея дочь, Нинону, которой будетъ давать ежемѣсячно 500 ливровъ.
Съ этого времени дѣвица Ланкло оставила всѣ свои шалости, вполнѣ отдала свое сердце своему богатому содержателю и стала называться уже не Анною, а Ниноною.
Послѣ Кулона у дѣвицы Ланкло было еще нѣсколько обожателей. Она также, какъ и Маріона де-Лормъ, раздѣляла ихъ на классы. Однихъ поклонниковъ своихъ она любила за красоту; другихъ за деньги, третьихъ зато, что они были вѣжливые и услужливые кавалеры; къ четвертому разряду принадлежали любовники по политикѣ.
Въ описываемую нами эпоху Нинона жила богато и роскошно; домъ ея былъ однимъ изъ лучшихъ по своему убранству домовъ въ Парижѣ. Она принимала къ себѣ лучшее общество столицы и была въ этомъ отношеніи соперницею Маріи де-Лормъ. Такъ-какъ Нинона Ланкло прожила девяносто лѣтъ, т. е. почти все время царствованія Людовика XIV, то мы будемъ еще имѣть случай видѣть ее и говорить объ ней въ 1706 году, т. е. въ годъ ея кончины.
Госпожа де-Шуази, о которой мы сказали, что она имѣла большое вліяніе на начало новѣйшаго общества, была жена де-Шуази, письмоводителя герцога Орлеанскаго; она была въ такой модѣ и такъ нравилась кардиналу Мазарину, что онъ, пріѣхавъ однажды къ маршалу д’Естре, у котораго было большое собраніе, сказалъ: — Какъ! вы здѣсь веселитесь, а между тѣмъ madame Шуази здѣсь нѣтъ: что касается до меня, то я думаю, что гдѣ нѣтъ ея, тамъ нѣтъ полнаго собранія. — Шуази знала о своемъ вліяніи, и гордилась имъ. Поэтому, на нее сочинили слѣдующее четырестишіе:
La Cboisy fait bien la vaine:
Elle croit èlre la reine,
Quand elle voit dans son palais
Tant de seigneurs et de laquais.
T. e. Ужасно Шуази какъ занята собою:
Она себя тогда за королеву чтитъ,
Когда лакеевъ и большихъ господъ толпою
Бываетъ домъ ея набитъ.
И въ самомъ дѣлѣ, ея салоны были мѣстомъ свиданія важнѣйшихъ особъ двора. Принцесса Монпансье въ своихъ Запискахъ, г-жа Брежи въ своихъ Портретахъ, Сегре въ своихъ Развлеченіяхъ принцессы Ореліи и Сомезъ въ Словарѣ ученыхъ женщинъ съ большой похвалой отзываются объ ней. Поэтому, когда Людовикъ XIV былъ еще ребенкомъ, она сказала ему: — Государь, если вы желаете сдѣлаться великимъ королемъ, вамъ нужно чаще разговаривать съ г. Мазариномъ; во, если вы хотите сдѣлаться вѣжливымъ свѣтскимъ человѣкомъ, вамъ надобно но-чаще бесѣдовать со мной. —
Людовикъ XIV не забывалъ этого предложенія г-жи Шуази, и какъ ему не одинъ разъ дѣлали комплименты въ изящности его выраженій, то онъ обыкновенно отвѣчалъ: — Не удивительно! я ученикъ г-жи Шуази; это она меня научила такъ красно выражаться. —
Г-жа де-Шуази была мать того страннаго аббата Шуази, который оставилъ намъ записки о себѣ самомъ, исторію Людовика XIV и исторію дѣвицы ла-Вальеръ.
Половину своей жизни онъ носилъ женское платье, и подъ именемъ г-жи Санси старался внушать къ себѣ любовь; лѣтописи того времени говорятъ, что ему это иногда и удавалось. Вѣроятно, г. Луве (Louvet) избралъ его героемъ своего романа Faublas (Фобласъ).
Къ г-жѣ Шуази съѣжалось такъ много, что она взяла даже себѣ за правило весьма свободно обращаться съ своими посѣтителями. Тѣмъ, которые наводили на нее скуку, она прямо говорила: «Вы мнѣ не нравитесь; когда я къ вамъ привыкну, то дамъ вамъ объ этомъ знать.»
Когда у нея бывало слишкомъ большое общество, то она говорила:
— Господа, насъ здѣсь слишкомъ много! не слышно, что одинъ говоритъ другому; рѣшите между собой, кому изъ васъ уйти отсюда! — Однажды графъ Русси, съ которымъ она видѣлась на-канунѣ, постучался въ дверь ея дома; она высунула голову въ окно и, узнавъ его, сказала: — Графъ, я видѣлась съ вами вчера, и довольно; сегодня я имѣю дѣло съ этимъ господиномъ. —
И въ тоже время она показала графу на молодаго человѣка, лѣтъ пятнадцати, который стоялъ съ нею у окна.
Правда, что если вѣрить современнымъ эпиграммамъ, то г-жа Шуази учила еще и другому кое-чему, кромѣ искусства пріятно говорить. Вотъ одна изъ этихъ эпиграммъ, дошедшая до насъ; но ее, можетъ быть, написалъ одинъ изъ тѣхъ недовольныхъ посѣтителей, которыхъ она такъ безцеремонно отъ себя выпроваживала:
Je ne sais si l’on me trompe,
Mais on dit que l’on vous montre
Mademoiselle de Rohan
А jouer de la prunelle.
Qu’en dis-tu, Jean de-Nivelleî
C’est la Choisy qui l’apprend.
T. e. Не знаю, то, быть можетъ, сказки;
Но де-Роганъ, всѣ говорятъ
Умѣетъ славно дѣлать глазки.
Кто бъ этому былъ виноватъ.
Не скажетъ-ли Нивелль?
Нивелль объ этомъ знаетъ;
Де-Шаузи ее тому вѣдь научаетъ.
Что намъ еще сказать о г-жѣ де Шуази? развѣ только то, что она находилась въ постоянной перепискѣ съ Польскою королевою, Маріею Гонзагой, съ принцессою Савойскою, съ Христиною Французскою, съ знаменитою Христиною Шведскою и со многими Германскими принцессами.
Магдалина Скюдери родилась въ 1687 году, въ Гаврѣ. Она была сестра Георгія Скюдери и дочь одного Сицилійскаго капитана, поступившаго на службу принцевъ дома Анжуйскаго. Поэтому, Георгій Скюдери говорилъ самъ о себѣ:
Moi, qui suis fils d’un capitaine
Que la France estima jadis,
Je fais des desseins plus hardis,
Et ma manière est plus hautaine.
T. e. Отецъ мой съ честью капитаномъ
Когда-то Франціи служилъ;
Но я стремлюсь все къ высшимъ планамъ,
Хочу быть больше, чѣмъ онъ былъ.
Хотя братъ и сестра, въ продолженіе сорока сели лѣтъ жили вмѣстѣ и не разставались другъ-съ-другомъ, но мы разрознимъ ихъ. Скажемъ сначала нѣсколько словъ о дѣвицѣ Скюдери; ея брата мы увидимъ послѣ, когда будемъ говорить о театрѣ.
Дѣвица де-Скюдери была высока ростомъ, худощава и имѣла продолговатое, смуглое лице. Она сама разсказывала, какимъ образомъ она сдѣлалась охотницею до чтенія романовъ, и какимъ образомъ сама получила охоту ихъ сочинять.
Однажды, будучи еще маленькою дѣвочкою, она достала себѣ кни гу любовнаго содержанія; ея духовникъ, Фёлльянскій монахъ, по имени донъ Габріель, отнялъ отъ нея эту книгу изъ рукъ и, побранивъ ее за то, что она выбрала себѣ для чтенія романъ, обѣщалъ ей дать другую, нравственное содержаніе которой могло бы принести ей пользу. Дѣйствительно, на другой день онъ принесъ ей то, что обѣщалъ. Но мадмуазель Скюдери крайне удивилась, когда увидѣла, что ея духовникъ отнялъ отъ нея первую книгу для того, чтобы дать ей другую гораздо болѣе не назидательную, и всѣ вольныя мѣста которой такъ были тщательно отмѣчены, что ей не нужно было ихъ и отъискивать. Потому, когда она снова увидѣлась съ монахомъ, то при первой же встрѣчѣ чувствительно поблагодарила его за сдѣланный ей подарокъ, сказавъ, что отнынѣ она препоручаетъ ему выбирать книги для ея библіотеки; при этихъ словахъ она подала ему книгу, открытую на одной изъ отмѣченныхъ страницъ; монахъ клялся, что онъ по ошибкѣ далъ ей эту книгу. Считая своего духовника виновнымъ, дѣвица Скюдери заключила съ нимъ условія, состоявшія въ томъ, чтобы онъ сказалъ г-жѣ Скюдери, что ея дочь можетъ читать все, что пожелаетъ и, что она достаточно умна и разсудительна, чтобы романы могли ей дѣйствовать на ея воображеніе. Съ этого времени, дѣвицѣ Скюдери позволено было читать все, что ей понравится, и она этимъ воспользовалась.
Г. Сарро, Руанскій совѣтникъ, давалъ читать молоденькой Скюдери другіе романы, чѣмъ и докончилъ ея литературное образованіе.
Дѣвица Скюдери и ея братъ были очень преслѣдуемы Фортуною. Поэтому, дѣвица Скюдери часто говаривала, какъ будто-бы она говорила о сокрушеніи Греческой имперіи: — Съ того времени, какъ случилось несчастіе въ нашемъ домѣ… — Одинъ изъ ихъ друзей готовъ уже былъ дать имъ 10,000 экю, которые отецъ ихъ повѣрилъ ему въ долгъ, въ то время, какъ обстоятельства его были еще хороши, и на который онъ не имѣлъ никакихъ другихъ доказательствъ, кромѣ одного свидѣтельства этого его пріятеля; но дѣвица Скюдери и ея братъ, какъ мы уже сказали, не были покровительствуемы Фортуною: однажды, въ тихую и прекрасную погоду, когда на небѣ не было видно ни одного облака, внезапно нашли тучи, загремѣлъ громъ и этотъ благодѣтель, прогуливавшійся въ Турнелѣ между пятью стами человѣкъ, былъ убитъ молніей. Такимъ образомъ, дѣвица Скюдери и ея братъ лишились этихъ 10,000 экю.
Маркиза Рамбулье сжалилась тогда надъ ними и выхлопотала Георгію Скюдери мѣсто начальника Notre-Datue-de-la-Garde въ Марселѣ. Это мѣсто было обѣщано маркизѣ кардиналомъ Мазариномъ; но когда дѣло было почти уже устроено, Бріеннь, о которомъ мы уже говорили, написалъ маркизѣ Рамбулье, что опасно дать эту должность поэту, который сочинялъ піесы для Бургонскаго отеля, такъ-какъ этотъ театръ часто былъ въ оппозиціи съ кардиналомъ. Въ описываемую нами эпоху была мода ссылаться на дѣла минувшихъ дней. Маркиза Рамбулье отвѣчала Бріенню, что она въ книгахъ читала, что Сципіонъ Африканскій также писалъ комедіи, но это нисколько ему не препятствовало быть отличнымъ полководцемъ. Казалось, Бріеннь не зналъ, что отвѣчать на подобное замѣчаніе, ибо безъ дальнихъ затрудненій сдѣлалъ распоряженіе объ опредѣленіи Жоржа Скюдери въ означенную должность.
Дѣвица Скюдери отправилась съ своимъ братомъ въ Марсель и тамъ написала свои Рѣчи знаменитыхъ женщинъ и Знаменитаго Басса (Harangues des Femmes illustres et l’illustre Bassa). Хотя она была талантливѣе своего брата, по будучи еще мало извѣстною, не рѣшалась издавать первыя свои сочиненія подъ своимъ именемъ, а подписывала на нихъ имя своего брата. Такимъ образомъ, не только на первыхъ ея литературныхъ произведеніяхъ, но и на Великомъ Кирѣ (le Grand Cyrus) и на Клеліи (la Clélie) было подписано «Георгій Скюдери, начальникъ Notre-Dame de-la-Garde.»
Эти сочиненія, въ особенности Киръ, имѣли весьма большой успѣхъ. Причиною этого успѣха были главнѣйшимъ образомъ портреты нѣкоторыхъ современныхъ лицъ, которые были описаны въ романахъ автора, и гдѣ всякій, къ своей радости или къ своей досадѣ, могъ себя узнать. Такимъ образомъ, г-жа Таллеманъ, рекетмёйстерша, называется Клеокритою; дѣвица Робино — Дорализою; Конрадъ — умнымъ Клеодамасомь; дѣвица Конраръ — умною Иберизою; Телиссонъ — Герминіемь; что касается до м-ль Скюдери, то она скромно называетъ себя Сафо.
Между тѣмъ, Ж. Скюдери, лишившись мѣста въ Марсели, возвратился съ своею сестрою въ Парижъ, и каждый поспѣшилъ утѣшить ихъ въ постигшемъ ихъ несчастіи присылкою различныхъ подарковъ. Настоятельница Троицкаго монастыря въ Каенѣ, сестра герцогини Шеврёзъ, прислала имъ въ подарокъ часы, украшенные дорогими каменьями; г-жа Дюплесси-Генего — мебель на одну комнату, а герцогиня Лонгвиль — свой портретъ, украшенный рамкою съ брилліантами и стоившій болѣе 1.200 экю. Кромѣ того, книги приносили порядочный доходъ; подъ предлогомъ, что книги появились въ свѣтъ подъ ея именемъ, Скюдери получала по продажѣ ихъ деньги и на нихъ покупала себѣ тюльпаны. Но къ счастію для дѣвицы Скюдери. ея брату вздумалось однажды идти противъ Мазарина, за что онъ былъ сосланъ въ Нормандію. Это изгнаніе еще болѣе усилило репутацію дѣвицы де-Скюдори, которая съ этого времени стала открыто жить, и у которой, чрезъ каждые восемь дней, собирались всѣ ученѣйшіе люди и любители просвѣщенія; время на этихъ вечерахъ проводили, какъ говоритъ сама Скюдери, очень весело: занимались сочиненіемъ стиховъ и прозы. Г. Пелиссонъ составилъ собраніе всего, что дѣлалось и о чемъ говорилось на этихъ вечерахъ; этотъ сборникъ онъ назвалъ les Chroniques du Samedi, т. e. Субботнія лѣтописи; книга эта, будучи еще въ рукописи, была обогащена примѣчаніями Пеллисона и поправками самой Скюдери М-ль Скюдери изобрѣла также остроумную карту Тандрскаіо королевства, которая имѣла большой успѣхъ, не только въ Парижѣ, но и во всей Франціи. — Перейдемъ теперь къ маркизѣ Рамбулье.
Екатерина де Вивоинь, маркиза Рамбулье, которой имя и до сихъ поръ извѣстно въ литературѣ, (хотя она въ жизнь свою ничего особеннаго не написала), была дочь Жана де-Вивоинь, маркиза Пизани и Юліи Савелли, происходившей изъ знатной римской фамиліи Савелли, которой принадлежали папы Гонорій III и Гонорій IV.
Ея мать, которая въ одно и тоже время обучала ее итальянскому и французскому языкамъ, была въ большомъ уваженіи при дворѣ Генрихѣ IV. Когда королева Марія Медичи въѣзжала во Францію, король послалъ къ ней на встрѣчу въ Марсель маркизу Пизани вмѣстѣ съ герцогинею Гизъ.
Дѣвица Пизани вышла, двѣнадцати лѣтъ, за-мужъ за маркиза Рамбулье, и на двадцатомъ году перестала посѣщать собранія въ Луврѣ, говоря, что она въ этихъ собраніяхъ не находитъ для себя ничего занимательнаго. Однако, когда за нѣсколько дней до своей кончину, Генрихъ IV пожелалъ сложить съ себя корону и надѣть ее на голову королевы Маріи Медичи, г-жа Рамбулье была назначена участвовать, въ числѣ прочихъ придворныхъ дамъ, въ этой церемоніи.
Маркизъ Рамбулье продалъ, въ 1606 году, свой старый, доставшійся ему по наслѣдству, отель г-ну Пьерръ-Форже-Дюфреню; Дюфрень, заплативъ за него въ эту эпоху 34,500 ливровъ, перепродалъ его за 30,000 экю кардиналу Ришелье, который велѣлъ его сломать и выстроить на мѣсто его Кардинальскій Дворецъ (Palais-Cardinal). Около того-же почти времени, и именно въ концѣ 1614 года, маркиза Рамбулье рѣшилась выстроить себѣ новый великолѣпный отель, который долженствовалъ въ то время сдѣлаться европейскою знаменитостью.
Она, въ свою очередь, велѣла сломать домъ своего отца, находившійся въ улицѣ Сен-Тома-дю-Лувръ, — на которомъ мѣстѣ выстроенъ былъ впослѣдствіи театръ Vaudeville, — и сама нарисовала планъ онаго, ибо не довольна была планами, которые ей были представлены.
Маркиза долго думала; наконецъ, однажды вечеромъ, когда она серьёзно занялась мыслію о своемъ важномъ дѣлѣ, она вдругъ воскликнула: — Скорѣе! скорѣе! бумаги! я нашла то, что искала! — И она тотчасъ сдѣлала рисунокъ внутренняго и наружнаго плана своего отеля, и притомъ съ такимъ вкусомъ, что Марія Медичи, которая была уроженкою страны, славившейся своими прекрасными дворцами и отличными архитекторами, послала въ то время, какъ строился по ея приказанію Люксембургъ, своихъ работниковъ за совѣтами къ маркизѣ Рамбулье и за планомъ ея отеля.
"Дѣйствительно, — говорить одинъ писатель того времени, — отъ маркизы Рамбулье научились дѣлать лѣстницы съ боку, а не но серединѣ дома, чтобы имѣть большую амфиладу комнатъ, высокіе потолки, двери и окна большія и широкія и визави одни другимъ. Маркиза Рамбулье была также первая, которая вздумала окрасить одну изъ своихъ парадныхъ комнатъ не краснымъ или темнымъ (какъ было обыкновеніе), но голубымъ цвѣтомъ, что и доставило ея главной комнатѣ имя голубой залы. Эта комната, столь извѣстная по сочиненіямъ Вуатюра, была, говоритъ г. Саналь въ своихъ Древностяхъ Парижа, уставлена голубою бархатною мебелью, украшенною золотомъ и серебромъ.
Здѣсь принимала Артениса[31] своихъ гостей. Окна этой комнаты безъ подъоконниковъ, простираясь сверху до низу отъ потолка до самого полу, детали эту комнату весьма веселою и давали возможность безпрепятственно наслаждаться воздухомъ и живописно-расположеннымъ садомъ.
Этотъ садъ находился на участкѣ, принадлежавшемъ богадѣльнѣ ties Quinze-vingt[32]. Маркиза Рамбулье выхлопотала, чтобы ей дано было позволеніе сдѣлать площадь передъ окнами своего дома, насадить ее смоковницами и посѣять на ней траву; и потому она хвасталась, что была первою особою въ Парижѣ, которая изъ окна своего кабинета могла видѣть, какъ скашиваютъ траву съ поля. Но однажды утромъ она лишилась удовольствія наслаждаться тѣмъ прекраснымъ видомъ, который имѣла изъ оковъ своего кабинета. Сосѣдъ маркизы Рамбулье, г. Шеврёзъ приказалъ выстроить зданіе для складки своей старой мебели и платья, и такимъ образомъ загородилъ имъ прекрасный видъ изъ оконъ маркизы. Маркизъ Рамбулье послалъ тогда къ г. Шеврёзъ сказать, что онъ будетъ на него за это жаловаться. — О! Боже мой, сказалъ Шеврёзъ, — это правда, это совершенно правда, да! маркизъ Рамбулье мой другъ, мой хорошій сосѣдъ! онъ даже спасъ мнѣ въ одномъ случаѣ жизнь; но куда же мнѣ дѣвать мои платья… мою мебель?
Замѣтьте, читатель, что г. Шеврёзъ, тотъ самый, который заказалъ себѣ пятьнадцать или шестьнадцать каретъ для того, чтобы выбрать изъ нихъ такую, въ какой можно было пріятно сидѣть, имѣлъ въ своемъ отелѣ сорокъ комнатъ совершенно пустыхъ, когда вздумалъ строить кладовую для своего гардероба и мебели. Поэтому, одинъ современный писатель, бывшій въ хорошихъ отношеніяхъ съ маркизою Рамбулье съ негодованіемъ воскликнулъ; «Можно-ли было повѣрить, чтобы нашелся „одинъ человѣкъ, и притомъ рыцарь знатнаго происхожденія, который, не имѣя уваженія къ великой Артенисѣ, лишилъ ея кабинетъ одной изъ его прелестей!“ Дѣйствительно, г. Шеврёзъ считалъ себя потомкомъ Готфрида Булльонскаго, который принадлежалъ нѣкоторое время къ числу тѣхъ знаменитыхъ рыцарей, которые носили имя храбрыхъ.
Нужно сказать правду, маркиза Рамбулье, по своей образованности и по обширнымъ своимъ познаніямъ, имѣла полное право называться умнѣйшею въ свое время женщиною. Она хотѣла было начать учиться латинскому языку, для того только, чтобы прочесть Виргилія и другихъ латинскихъ классиковъ въ подлинникѣ; но болѣзнь помѣшала ей приступить къ изученію языка, который она желала знать изъ одной только любви къ литературѣ; но, дабы воспользоваться добрымъ своимъ намѣреніемъ къ изученію иностранныхъ языковъ, она, вмѣсто латинскаго, принялась за изученіе испанскаго. Къ похвалѣ маркизы Рамбулье нужно отнести еще и то, что въ эпоху когда женщины почти ничего не писали. — ибо со времени г-жи де-Севивье начинается только литературная слава прекраснаго пола, — она писала прекрасныя письма; кромѣ того, это была женщина предобрѣйшаго сердца, которая лучшимъ своимъ удовольствіемъ считала помогать бѣднымъ; она посылала имъ и деньгами и провизіей, и дѣлала свои благодѣянія всегда такъ, чтобы никто объ нихъ не зналъ; сами бѣдные, въ которыхъ она принимала такое большое участіе, не знали чье добродѣтельное сердце заботится объ ихъ жалкой участи.
„Увѣряютъ, говоритъ маркиза Рамбулье, что помогать бѣднымъ составляетъ удовольствіе царей; скажу болѣе, я думаю, что это пріятно и Богу“. Одинъ изъ великихъ французскихъ поэтовъ выразилъ двѣ мысли этого правила однимъ стихомъ, стихомъ прекраснѣйшимъ, какой только когда-либо былъ написанъ съ того времени какъ начали писать стихи;
Qui donne aux pauvres prête à Dieu.
T. e. Kro бѣднымъ подаетъ, взаймы даетъ тотъ Богу.
Г-жа Рамбулье была лучшій другъ человѣчества. Г. Арно д’Андилльи который считалъ себя знатокомъ въ дружбѣ, сказалъ ей однажды, что онъ хочетъ давать ей уроки въ этой наукѣ, и началъ съ того, что спросилъ у нея, какъ она понимаетъ дружбу? — Дружба есть готовность жертвовать всѣми своими выгодами и интересами для блага и пользы своихъ друзей, отвѣчала маркиза. — То-есть, это значитъ, возразилъ д’Андилльи, — что для одного изъ нашихъ друзей вы согласились бы потерпѣть большой убытокъ? — Не только для одного изъ моихъ друзей, скромно отвѣчала Рамбулье, — но и для всякаго вообще честнаго, хорошаго человѣка, если бы даже я никогда его не видѣла и не знала. — Если вы, сударыня, такъ свѣдущи въ дружбѣ, отвѣчалъ д’Андилльи, — то мнѣ нѣтъ надобности давать вамъ въ ней уроки, и я не могу васъ учить тому, что вы сами такъ превосходно знаете. —
Однажды, маркиза Рамбулье нашла случай присоединить примѣръ къ правилу, ибо какъ она принимала у себя кардинала ла-Валлета и принцессу Конде, которой Ришелье не совсѣмъ довѣрялъ, то сей послѣдній послалъ однажды къ маркизѣ отца Іосифа предложить ей свою дружбу и всѣ пользы, съ которыми она сопряжена, если маркиза согласится отдавать ему отчетъ о всѣхъ разговорахъ, которые происходятъ въ ей домѣ. — Отецъ мой, отвѣчала маркиза капуцину, — скажите его высокопреосвященству, что я слишкомъ уважаю его, чтобы могла когда-либо позволить говорить про него худо въ моемъ присутствіи. —
Отецъ Іосифъ не могъ добиться другаго отвѣта.
Маркиза Рамбулье всегда говорила, что она ненавидитъ волокитъ и не любитъ, чтобы мужчины за нею ухаживали. Въ особенности, она питала большую ненависть къ лицамъ духовнаго званія; она часто говаривала: „я скорѣе соглашусь умереть, нежели взять себѣ въ обожатели человѣка духовнаго званія; поэтому, я очень рада, что живу въ Парижѣ, а не въ Римѣ, въ которомъ такъ долго жила моя мать, ибо тогда-бы не преминули, какъ-бы я себя хорошо не вела, сдѣлать меня любовницею кардинала, — что крайне меня бы опечалило.“
Однако, маркиза Рамбулье не избѣгнула знакомства съ церковнослужителями, доказательствомъ чему можетъ служить епископъ Лизіёскій, которому она однажды сдѣлала даже весьма любезное предложеніе, когда онъ пришелъ навѣстить ее въ Рамбулье. Въ этотъ день, послѣ непродолжительнаго разговора, маркиза предложила епископу пойдти съ нею прогуляться въ паркъ, примыкающій къ ея дому съ лѣвой стороны, и въ концѣ котораго находились нѣсколько высокихъ утесовъ, покрытыхъ тѣнію большихъ вѣтвистыхъ деревьевъ. Маркиза повела своего гостя къ этимъ утесамъ; епископъ издали замѣтилъ что что-то бѣлѣется между деревьями. По мѣрѣ того, какъ они приближались къ этимъ утесамъ, епископъ увидѣлъ, что это что-то очень походило на женщинъ, и когда онъ подошелъ ближе къ утесамъ, эти женщины превратились въ нимфъ. Дѣйствительно, это была дѣвица Рамбулье со всѣми прочими дѣвушками отеля Рамбулье, которыя, будучи одѣты ундинами, гамадріадами и наядами, сидѣли на этихъ утесахъ и составляли одну изъ самыхъ прелестнѣйшихъ въ свѣтѣ группъ, какія когда-либо могъ кто видѣть. Епископъ былъ восхищенъ; онъ съ жадностію устремилъ свой взоръ на полу-нагихъ красавицъ; и потому, каждый разъ, какъ онъ видѣлся съ маркизой всегда спрашивалъ о томъ, что дѣлается новаго на утесахъ Рамбулье.
Нельзя однако сказать, чтобы всѣ сюрпризы, которые маркиза Рамбулье любила обыкновенно дѣлать своимъ гостямъ, были одинаково граціозны.
Къ числу посѣтителей маркизы принадлежалъ также графъ Гишъ. Пріѣхавъ однажды въ Рамбулье и покушавъ до-сыта грибовъ, (нужно замѣтить, что графъ былъ большой охотникъ до грибовъ) онъ почувствовалъ нѣкоторую тягость и ранѣе обыкновеннаго легъ спать. Шодебонь, одинъ изъ постоянныхъ посѣтителей отеля Рамбулье, огъискалъ чемоданъ графа Гишъ, вынулъ изъ него всѣ платья, которыя онъ привезъ съ собою, взялъ даже и то, которое онъ только-что съ себя снялъ, и отправился съ своею ношею къ дамамъ, которыя, оставаясь въ залѣ, принялись тотчасъ ихъ съузивать на два или на три вершка; по окончаніи этой операціи, Шодебонь положилъ платья опять на свое мѣсто. На другой день графъ, отправившись на канунѣ спать ранѣе прочихъ гостей, проснулся рано, позвалъ своего лакея, и хотѣлъ одѣваться, чтобы идти до завтрака не много прогуляться по парку; но послѣ многихъ усилій просунуть руки въ рукава своего камзола, онъ увидѣлъ, къ крайнему своему удивленію, что камзолъ никакъ невозможно было застегнуть; онъ потребовалъ себѣ другой: тоже затрудненіе; потребовалъ третій: этотъ тоже былъ узокъ; наконецъ, онъ потребовалъ себѣсвой четвертый камзолъ…. но въ это время вошелъ Шодебонь и объявилъ графу, чтобы онъ сошелъ внизъ, ибо дамы ждутъ его завтракать. Графъ расказалъ тогда Шодебону о своемъ критическомъ положеніи: Шодебонь не замедлилъ дать ему совѣтъ, сказавъ: — Въ чемъ же вы затрудняетесь, графъ? если ваши новыя платья вамъ узки, то надѣньте вашъ старый вчерашній камзолъ…. его еще можно носить. — Графъ Гишъ глубоко вздохнулъ, и приказалъ своему лакею принести свой вчерашній камзолъ. Графъ сталъ его надѣвать, но онъ оказался еще уже прочихъ.
— Что за чудо! воскликнулъ съ притворнымъ недоумѣніемъ Шодебонь, — не отъ грибовъ — ли ужь вы пополнѣли?…. вы, какъ я замѣтилъ, вчера ихъ до-сыта накушались. — Какъ такъ? спросилъ графъ. — Ну, да, возразилъ Шодебонь, — развѣ вы не знаете, что лѣсъ Рамбулье наполненъ ядовитыми грибами, и надобно быть большимъ знатокомъ ихъ, чтобы умѣть отличать хорошіе отъ худыхъ; поваръ, вѣроятно, ошибся…. пожалуй, вы сдѣлались жертвой его нерадѣнія! —
— Гмъ! пробормоталъ испуганный графъ, — это очень можетъ быть, ибо я всю ночь спалъ худо… и даже теперь чувствую себя не хорошо.
— Чортъ возьми! воскликнулъ Шодебонь, — надобно позвать всѣхъ и скорѣе вамъ помочь! —
И въ тоже время онъ отворилъ дверь и сталъ кричать на лѣстницу и черезъ окна, такъ-что черезъ нѣсколько минутъ всѣ гости замка, не исключая и самой маркизы Рамбулье, собрались въ комнату графа Гишъ, который, сидя въ большихъ креслахъ и сдѣлавъ самую жалкую гримасу, готовъ былъ захворать не на шутку. Послали тотчасъ за докторомъ, который будучи заранѣе предъувѣдомленъ, пощупалъ пульсъ больнаго, покачалъ головой, какъ бы въ знакъ того, что онъ не имѣетъ большой надежды на скорое выздоровленіе большаго и, приказавъ графу лечь въ постель, пошелъ прописать ему лекарство.
Всѣ дамы вышли изъ комнаты графа. Гишъ, поддерживаемый Шодебонемъ и своимъ лакеемъ, дотащился до своей постели, легъ и, почувствовавъ себя хуже прежняго, потребовалъ себѣ священника. Лакей немедленно отправился за священникомъ; Шодебонь хотѣлъ идти вмѣстѣ съ нимъ, но графъ удержалъ его, сказавъ, что онъ не хочетъ умирать одинъ, безъ присутствія посторонняго лица. Въ это самое время посланный слуга снова показался въ дверяхъ. — Ну, что! спросилѣего графъ, — гдѣ-же священникъ? — Прежде чѣмъ я за нимъ пошелъ, отвѣчалъ слуга, --. госпожа маркиза приказала мнѣ отдать эту записку вашему сіятельству. —
И лакей подалъ своему барину не большой листъ бумаги, сложенный въ-четверо
— Прочитайте пожалуйста, любезнѣйшій Шодебонь, эту записку, сказалъ Гишъ, — мои глаза что-то ослабѣли…. я ничего не вижу. —
Графъ узналъ тогда, что съ нимъ съиграли шутку, и, счастливый тѣмъ, что избавился отъ своего страха, послалъ тотчасъ сказать, что онъ ни въ докторѣ, ни въ священникѣ, болѣе не нуждается.
Но слѣдствіемъ этой шутки было довольно странное приключеніе: нѣсколько дней спустя, маркиза Рамбулье», ея дочь, и Шодебонь, какъ-бы желая поквитаться съ графомъ Гишъ въ своей насмѣшкѣ, покушали тоже въ свою очередь грибовъ, но только дѣйствительно не годныхъ въ пищу, и они всѣ трое непремѣнно умерли-бы, если бы имъ не подана была скорая помощь.
Скажемъ теперь нѣсколько словъ о семействѣ маркизы Рамбулье; впослѣдствіи мы поговоримъ объ ея друзьяхъ.
У г-жи Рамбулье было семеро дѣтей. Ея старшая дочь была госпожа Монтозье; вторая — госпожа Діеръ; потомъ сынъ г. Пизани, еще другой сынъ, умершій отъ болѣзни на восьмомъ году. Тремя послѣдними дѣтями маркизы Рамбулье были — г-жа Сент-Етьеннъ и г-жа Пизани, которыя, равно какъ и г-жа Діеръ, сдѣлались монахинями; и наконецъ Клара-Анжелика д’Анженнъ, которая была первою женою графа Гриньанъ.
Мы будемъ говорить только о госпожѣ Монтозье, о дѣвицѣ Рамбулье и о г. Пизани; прочіе, какъ мы сказали, поступили въ монастырь.
Госпожа Монтолье до замужества называлась Юліей-Люсинь-л’Анженнъ. Это была женщина рѣдкой красоты; поэтому, она имѣла много обожателей. Къ числу послѣднихъ принадлежали два брата: маркизъ Монтозье и г. де-Салль; г. де-Салль былъ младшій братъ маркиза Монтозье. Пріѣхавъ въ Парижъ, Монтозье хотѣлъ представиться къ г-жѣ Рамбулье. Для этого онъ адресовался къ женѣ одного совѣтника, но имени Жака-Алфреда д’Обри, которая находилась въ дружескихъ отношеніяхъ съ семействомъ маркизы. Но обращаясь къ ней съ своею просьбою, онъ сдѣлалъ какую-то ошибку противъ правилъ французской грамматики; — О! воскликнула совѣтница, которая принадлежала къ ученому обществу отеля Рамбулье: — развѣ можно представить въ домъ маркизы человѣка, который не умѣетъ правильно говорить по-французски? Научитесь сначала говорить, господинъ провинціалъ, и тогда я васъ отрекомендую. —
Дѣйствительно, она рѣшилась представить маркиза въ домъ маркизы Рамбулье не прежде, какъ по истеченіи трехъ мѣсяцевъ, въ которое время она сама преподавала ему уроки въ литературѣ.
Познакомившись съ маркизою Рамбулье, Монтозье объявилъ себя тотчасъ обожателемъ ея дочери, и сталъ просить ея руки. Маркиза, считая себя искусною ворожеею, въ особенности въ узнаніи будущей судьбы человѣка по линіямъ на ладони руки, не дала никакого отвѣта на предложеніе маркиза, но попросила у него предварительно показать ей ладонь. Бросивъ бѣглый взглядъ на ладонь, маркиза воскликнула: — Ахъ! нѣтъ, нѣтъ! я ни за что не выдамъ за васъ моей дочери!… я вижу но вашей рукѣ, что вы убьете женщину. — И, какъ маркизъ не настаивалъ, онъ не могъ получить другаго отвѣта.
Мадмуазель Рамбулье была, также какъ и ея мать, большая охотница до гаданья. Однажды она вышла съ мадмуазель Бурбонъ, вышедшею впослѣдствіи за-мужъ за герцога Лонгвиля, на балконъ отеля и забавлялась угадываніемъ именъ прохожихъ: — Я готова держать пари, говорила мадмуазель Рамбулье, — что этого мужика, который проходитъ мимо васъ, зовутъ Иваномъ. —
И дѣвушки тотчасъ сдѣлали мужику знакъ подойти къ нимъ ближе. — Послушай, сказали ему барышни, — вѣдь тебя зовутъ Иваномъ?.. не правда-ли, это твое имя?
— Да, сударыни, но у меня есть еще и другое имя… къ вашимъ услугамъ. — И крестьянинъ, низко поклонившись, пошелъ далѣе своей дорогой.
Но возвратимся къ маркизу Монтозье. Это былъ храбрый офицеръ, отличившійся во многихъ сраженіяхъ и предпріимчивый любовникъ. Онъ тоже имѣлъ даръ предсказывать будущее: послѣ долгаго безполезнаго ухаживанья за дѣвицею Рамбулье, онъ долженъ былъ ѣхать на войну въ Валтелинъ; прощаясь съ тою, которую онъ такъ сильно любилъ, и услышавъ, что она ему говоритъ до свиданья, онъ со вздохомъ сказалъ: — Нѣтъ, не до свиданья, а прощайте. — Почему же вы прощаетесь? спросила дѣвица Рамбулье. — Потому-что и на этой войнѣ буду убитъ… и мой братъ будетъ гораздо счастливѣе меня, ибо онъ на васъ женится. — Сперва смѣялись надъ его пророчествомъ, но черезъ три мѣсяца узнали, что онъ былъ убитъ камнемъ, брошеннымъ ему въ голову; ему хотѣли сдѣлать операцію въ черепѣ, но онъ на это не согласился, сказавъ, что и безъ него на свѣтѣ много дураковъ.
Прибавимъ здѣсь, что маркизъ Монтозье началъ первый носить парикъ; до него никто не носилъ париковъ. Г. де-Салль, младшій братъ его, сдѣлавшись маркизомъ Монтозье, дѣйствительно ухаживалъ за дѣвицею Рамбулье, въ продолженіе, цѣлыхъ четырехъ лѣтъ; но устрашенный отказомъ, сдѣланнымъ его старшему брату, онъ до тѣхъ поръ не желалъ объясниться въ своемъ намѣреніи, пока не получилъ мѣста губернатора въ Альзасе; тогда онъ женился на дѣвицѣ Рамбулье, оставаясь ея женихомъ слишкомъ одиннадцать лѣтъ За четыре года до своей сватьбы, онъ подарилъ ей ту знаменитую Гирлянду Юліи, которая надѣлала въ то время столько шуму. Скажемъ нѣсколько словъ о томъ, что это была за гирлянда.
Гирлянда Юліи, посвященная Юліѣ-Люсинъ-д’Анженнъ Рамбулье была ни что иное, какъ великолѣпный альбомъ, на каждой страницѣ котораго былъ нарисовавъ цвѣтокъ, а подъ цвѣткомъ были написаны извѣстнѣйшими въ то время любителями просвѣщенія стихи въ честь дѣвицы Рамбулье. Этотъ манускриптъ былъ проданъ въ 1784 году одному англійскому книгопродавцу, по имени Пейпъ, который заплатилъ за него значительную сумму, а именно 14,510 франковъ.
Этотъ драгоцѣнный подарокъ г. де-Салль послалъ своей возлюбленной Рамбулье, какъ мы сказали, за четыре года до своей женитьбы. Быть-можетъ, дѣвица Рамбулье и любила маркиза за его постоянную къ ней привязанность; но робкій маркизъ не прежде рѣшился просить ея руки, какъ только въ то время, когда получилъ чинъ генералъ-маіора и мѣсто губернатора въ Альзасѣ.
Когда дѣвица Рамбулье выходила за маркиза за-мужъ ей было уже трицать восемь лѣтъ. Ихъ вѣнчалъ Годо, епископъ Грасскій. Это быль давнишній знакомый и другъ семейства Рамбулье и одинъ изъ ревностнѣйшихъ поклонниковъ дѣвицы Рамбулье: его называли по этой причинѣ, а также и потому, что онъ былъ слишкомъ малъ ростомъ, карликомъ принцессы Юліи.
Мы сейчасъ скажемъ объ этомъ нѣсколько словъ.
Оставимъ новобрачныхъ наслаждаться ихъ медовымъ мѣсяцемъ, который имъ достался цѣною двѣнадцати-лѣтняго испытанія, и перейдемъ къ ихъ брату Пизани.
Въ дѣтствѣ своемъ Пизани былъ чрезвычайно лѣнивъ, ничего не любилъ дѣлать и, не смотря на увѣщанія своего гувернёра Шавароша, никогда не хотѣлъ учиться, ни даже читать по-французски. Будучи не высокъ ростомъ и не красивъ собой, онъ боялся, чтобы его не назначили въ духовное званіе, ибо ему хотѣлось служить въ военной службѣ.
Пизани было уже двадцать лѣтъ, а между тѣмъ онъ не избралъ еще себѣ родъ службы. Наконецъ, его желаніе исполнилось: онъ поступилъ въ армію. Онъ находился при герцогѣ Ангіенскомъ во вѣѣхъ кампаніяхъ, и былъ хорошимъ офицеромъ. Но не долго было суждено ему жить на свѣтѣ. 3 Августа 164-5 года, въ день битвы при Нордлингенѣ, онъ былъ убитъ, и маршалъ Граммонъ, въ отрядѣ котораго онъ тогда находился, велѣлъ съ почестію похоронить своего храбраго сослуживца.
Намъ остается сказать еще нѣсколько словъ о другой дочери маркизы Рамбулье, Кларѣ-Анжеликѣ-д’Анженнъ.
Это была тоже одна изъ ученыхъ женщинъ, и даже ученѣе своей сестры. Въ то время эти женщины назывались вообще précieuses. Поэтому, одинъ Ксентонжуаскій дворянинъ, землякъ и большой пріятель маркиза Монтозье, говорилъ, что пока дѣвица Клара Рамбулье будетъ находиться въ домѣ своей матери, онъ не осмѣлится вступить въ него ногою, потому-что до него дошли слухи, будто ученая барышня всегда падала въ обморокъ, когда слышала какую-нибудь грамматическую неправильность въ разговорѣ: а землякъ маркиза Монтозье далеко не былъ человѣкомъ хорошо образованнымъ. Дѣвица Рамбулье сдѣлалась уже графинею Гриньанъ, когда Мольеръ поставилъ, въ 1659 году, на сцену свою комедію les Précieuses ridicules, а такъ какъ она участвовала въ первомъ представленіи этой піесы, то всѣ ее узнали, и вся публика, находившаяся въ залѣ, обратила на нее свои взоры.
Но мы оставили нашихъ новобрачныхъ наслаждаться ихъ медовымъ мѣсяцемъ. Обратимся опять къ нимъ и посмотримъ — не произошло-ли какой перемѣны въ прекрасной Юліи, женѣ маркиза Монтозье? Юлія также хороша…. но она беременна и должна скоро родить. — Дѣйствительно. черезъ нѣсколько времени она разрѣшилась отъ бремени, двумя сыновьями и дочькою, — честь и слава маркизу Мантозье! мальчики жили не долго, а дѣвочка сдѣлалась, подобно своей матери и бабушки, чудомъ природы. Едва отнятая отъ груди, она сдѣлалась предметомъ общаго удивленія всѣхъ посѣтителей отеля, и имѣла уже мѣсто между учеными (précieuses) женщинами отеля Рамбулье. Однажды, когда ей минуло пять лѣтъ, она взяла маленькій стулъ и сѣла возлѣ кровати маркизы Рамбулье, своей бабушки. Протянувъ къ ней свою ручку, она сказала: — А что, бабушка, поговоримъ ка о государственныхъ дѣлахъ; мнѣ вѣдь съ сегодняшняго дня пошелъ шестой годъ…. я ужъ не маленькая! —
Нужно замѣтить, что въ эту эпоху Фронды, всѣ — и старый и малый — любили говорить о политикѣ, хотя иной понималъ объ ней еще менѣе пяти-лѣтней внучки маркизы!
Разскажемъ еще анекдотъ объ этой умной дѣвушкѣ. Однажды герцогъ Немурскій, бывшій въ это время архіепископомъ въ Реймсѣ, сказалъ ей, что онъ хочетъ на ней жениться. — Смотрите за вашимъ архіепископствомъ…. отвѣчала она ему, — пасите лучше ваше архіепископское стадо, оно лучше меня. —
Г. Грассъ однажды спросилъ ее: — Давно-ли, сударыня, ваша кукла отнята отъ груди?
— А вы? отвѣчала дѣвочка.
— Какъ! я?
— Безъ сомнѣнія; я могу васъ объ этомъ спросить, потому-что вы ростомъ не выше моей куклы. —
Не надобно удивляться, если все это производило фуроръ, когда умные люди, — каковы были дѣвица Поле, г. Годо и г. Вуатюръ — разсказывали о томъ въ обществахъ.
Дѣвица Анжелика Поле родилась въ концѣ предъидущаго столѣтія и была извѣстна въ обществѣ ученыхъ женщинъ отеля Рамбулье подъ именемъ Парѳеніи. Она была дочь Карла Поле, секретаря кабинета его величества. Опишемъ ея портретъ: это была хорошенькая, жппая, бойкая дѣвушка, съ прекрасною тальей; она отлично танцовала, умѣла играть на лютнѣ и такъ превосходно пѣла, что однажды, когда она цѣла, сидя у ручья, то, говорятъ, на другой день, на этомъ самомъ мѣстѣ, нашли двухъ соловьевъ, которые, прельстившись ея пѣніемъ, умерли отъ ревности. Но въ дѣвицѣ Поле былъ одинъ недостатокъ: волосы ея были слишкомъ свѣтлы, они не только были бѣлокурые, но даже рыжіе, — а это много отнимало отъ нея прелести. Вуатюръ, который, на томъ-же языкѣ отеля Рамбулье, назывался Валеріемъ, не иначе называлъ дѣвицу Полёе-- конечно, по причинѣ ея рыжихъ волосъ, — какъ львицею.
Когда дѣвица Поле уѣзжала въ Мезьеръ, то Сарразонъ нависалъ на нее по этому случаю слѣдующіе стихи:
Reine des animaux, adorable lionne,
Dont la douce fureur ne fait mourir personne!
Si ce n’est que l’amour se serve de vos yeux;
Enfin vous éclairez nos vallons à Mézières
De ces vives lumières
Que le grand Chapelain а mises dans les cieux.
T. e. Прекрасная львица, царица звѣрей!
Кто лютости жертвой изъ насъ былъ твоей?
Никто; намъ опасенъ твоихъ взоръ очей.
Въ Мезьерскихъ долинахъ теперь ты витаешь,
И ихъ освѣщаешь
Собою, какъ свѣтомъ небесныхъ лучей.
Дѣвица Поле играла въ томъ знаменитомъ балетѣ, о которомъ мы уже прежде говорили, по поводу встрѣчи Генриха IV съ прекрасною Шарлоттою Монморанси. У Анжелики Поле, какъ и у всякой вообще умной и хорошенькой дѣвушки, было много обожателей. Во-первыхъ, за нею ухаживалъ самъ король Генрихъ IV; потомъ его сынъ герцогъ Вандомъ; потомъ Гизъ; послѣ Гиза, Шеврёзъ, его братъ; Шеврёзу наслѣдовалъ кавалеръ Гизъ. Въ то время, какъ этотъ послѣдній пришелъ однажды навѣстить дѣвицу Поле, ему принесли записку, въ которой баронъ Люнь вызывалъ его на дуэль. Извѣстно, что онъ имѣлъ прежде дуэль съ отцомъ этого барона, котоваго убиль; сыну предстояла гаже участь: онъ также былъ убитъ на дуэли.
Кавалеру Гизъ наслѣдовали Белльгардъ, Монморанси и де-Термъ; послѣдній былъ до того ревнивъ, что избилъ однажды палкою одного рекетмейстера, по имени Понтуа, за то, что сей послѣдній осмѣлился объявить ему о своемъ намѣреніи жениться на прекрасной Анжеликѣ Поле.
Маркиза Рамбулье, увидя въ первый разъ дѣвицу Поле въ придворномъ балетѣ, очень полюбила ее и желала съ нею подружиться; но, зная ея вѣтреность и не со всѣмъ хорошее поведеніе, она не рѣшалась принимать ее къ себѣ въ домъ; наконецъ, когда, по прошествіи нѣкотораго времени, прекрасная львица уѣхала въ Шатильонъ и не слышно было болѣе, чтобы кто-нибудь противъ нея говорилъ или осуждалъ ея поведеніе, маркиза смотрѣла на это уединеніе, какъ на желаніе исправиться, и только на неотступныя просьбы г-жа Клермонъ рѣшилась принять ее къ себѣ въ отель. Съ этого времени Анжелика сдѣлалась умнѣе: она перестала вѣтреничать, кокетничать и безчестить свой полъ. Но это непрепятствовало однако, дѣвицѣ Поле продолжать имѣть у себя обожателей; только это уже были не фавориты, но мученики: она позволяла себя любить, но только не такъ, какъ прежде. Въ скоромъ времени, маркиза такъ подружилась съ Анжеликою Поле, что дѣлала для нея даже вечера въ своемъ отелѣ; дѣвица Поле сдѣлалась душою всего отеля Рамбулье. Г-жа Клермонъ, которая взяла ее къ себѣ жить, и которая всегда ѣздила вмѣстѣ съ нею въ Рамбулье, часто говаривала маркизѣ: — Эта дѣвица имѣетъ столько талантовъ, что ею надобно очень дорожить; какъ она играетъ, какъ танцуетъ, какъ поетъ какъ говоритъ — просто прелесть!… да вы, впрочемъ, знаете это и безъ меня, маркиза. —
Г. Годо познакомился съ маркизою Рамбулье чрезъ рекомендацію дѣвицы Поле и госпожи Клермонъ.
Антонъ Годо, котораго называли также г. Грассъ, потому что онъ былъ епископомъ этого города, происходилъ изъ хорошей фамиліи Дрё (Dreux). Это былъ бойкій, веселый прелатъ, готовый всегда отпустить какое-нибудь острое словцо; всѣ его звали весельчакомъ, ибо онъ любилъ пошутить, побалагурить; не смотря на свою невзрачную наружность, онъ былъ большой волокита и любилъ ухаживать за хорошенькими женщинами.
Сочиненіе молитвъ, и въ особенности молитвъ передъ-обѣденныхъ (bénédicité) доставило ему уваженіе кардинала ла-Валетта; а своими стихами онъ снискалъ себѣ благорасположеніе кардинала Ришелье. Онъ сочинилъ для этого великаго министра оду, которую министръ нашелъ столь превосходно написанною, что каждый разъ, когда ему хотѣлось выразить свою похвалу за чтеніе хорошихъ стиховъ, онъ всегда говаривалъ: — И Годо лучше бы не прочиталъ. —
Прежде чѣмъ Годо сдѣлался, но милости кардинала Ришелье, епископомъ въ Грассѣ и въ Вансѣ, онъ былъ не богатъ и занимался, почти постоянно, литературою: переводилъ съ иностранныхъ языковъ книги, писалъ исторіи, біографіи, и въ особенности молитвы; молитвы онъ писалъ для всѣхъ возрастовъ и для всѣхъ сословіи; одну изъ этихъ молитвъ онъ назвалъ: Молитва за прокурора, а въ случаѣ нужды и за стряпчаго. Онъ почти тотчасъ же познакомился съ маркизою Рамбулье, какъ пріобрѣлъ себѣ благорасположеніе всего общества, и въ знакъ особеннаго благоволенія, дѣвица Рамбулье позволила ему называться карликомъ принцессы Юліи.
Грассъ всегда оставался вѣренъ своимъ друзьямъ. Когда дѣвица Поле умерла у госпожи Клермонъ, въ Гасконіи, Грассъ, находясь въ то время въ Провансѣ, нарочно поѣхалъ въ Гасконію, съ намѣреніемъ посѣтить г-жу Клермонъ и утѣшить ее въ потерѣ той, которую она такъ любила.
Что касается Вуатюра, который также, какъ Годо и дѣвица Поле, пользовался благорасположеніемъ общества отеля Рамбулье.. то это былъ просто сынъ Аміенскаго виноторговца; имя его извѣстно было еще тогда, когда онъ находился въ школѣ. Но, не смотря на свой умъ и на свои природныя способности, онъ не могъ пріобрѣсти знакомства съ знатными домами, и если сталъ впослѣдствіи посѣщать аристократическія общества, то этимъ былъ обязанъ Шодебоню, который, встрѣтившись однажды съ нимъ у жены казначея Сенто и слышавъ его разговоръ, сказалъ ему: — Милостивый государь, вы, право, очень милый и любезный молодой человѣкъ; вамъ совсѣмъ не слѣдуетъ оставаться въ мѣщанствѣ, и я берусь васъ вывести въ люди… Я познакомлю васъ съ лучшими обществами столицы. —
Вуатюръ этого только и желалъ; онъ съ благодарностію принялъ предложеніе. Въ тотъ же день, вечеромъ Шодебонь говорилъ о немъ съ маркизою Рамбулье и, чрезъ нѣсколько дней, Вуатюръ былъ представленъ въ отель.
Въ скоромъ времени Вуатюръ сдѣлался свѣтскимъ человѣкомъ, и ухаживалъ за знатными ламами, какъ напримѣръ маркизою Сабле и госпожею де-Ложъ.
Вуатюръ до того возгордился счастливою удачею въ своихъ сердечныхъ дѣлахъ, что даже осмѣлился, подъ именемъ Валерія, ухаживать за прекрасною Юліей, къ которой онъ оставался неравнодушнымъ во всю свою жизнь. Принцъ Конде говорилъ о Вуатюрю: «По правдѣ, если бы Вуатюръ принадлежалъ къ нашему званію, не было бы возможности его терпѣть въ обществѣ.» И дѣйствительно, Вуатюръ былъ до того невѣжливъ и грубъ, что, напримѣръ, не только являлся къ принцессѣ (женѣ Конде) въ галошахъ, но даже, безъ всякой церемоніи, снималъ ихъ передъ нею. Правда, что друзья Вуатюра приписывали это невѣжество къ его разсѣянности; по они ошибались: это была система, которую онъ себѣ усвоилъ, дѣлать въ присутствіи знатныхъ лиць то, что ему вздумается, и говорить то, что придетъ ему въ голову. Мы упомянули уже о стихахъ, которые онъ импровизовалъ предъ Анной Австрійской въ то время, какъ она его спросила, о чемъ онъ думаетъ, и въ которыхъ онъ ей прямо и откровенно высказалъ, что она влюблена въ Букингама. Міоссанъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи маршаломъ Албертомъ, былъ одинъ изъ обыкновенныхъ посѣтителей отеля Рамбулье; хотя онъ былъ умный молодой человѣкъ, но говорилъ такъ, что съ трудомъ можно было понимать, что онъ говорилъ. Однажды, послѣ того, какъ онъ разсказалъ въ кругу маркизы длинную какую-то исторію, Вуатюръ сказалъ ему: — Вы говорили цѣлый часъ, но клянусь вамъ, я не понялъ ни одного слова изъ всего того, что вы говорили. — Ахъ, г. Вуатюръ, возразилъ, засмѣявшись, Міоссанъ, — пощадите хоть не много вашихъ друзей. — Милостивый государь, отвѣчалъ Вуатюръ, — я уже давно имѣю честь принадлежать къ числу вашихъ друзей, но такъ-какъ вы меня не щадите… то это, наконецъ, выводитъ меня изъ терпѣнія! —
Однажды, когда онъ прогуливался на публичномъ гуляньѣ съ маркизомъ Пизани и гмъ Арно, забавляясь отгадываніемъ по лицу и по платью, къ какому сословію принадлежали разныя особы, проѣхалъ въ каретѣ какой то человѣкъ въ черномъ тафтяномъ платьѣ и зеленыхъ чулкахъ. Вуатюръ сказалъ: — Бьюсь объ закладъ, что это совѣтникъ палаты вспоможеній (aides). Пизани и Арно принимаютъ закладъ, но съ условіемъ, чтобъ онъ самъ спросилъ у этого человѣка, кто онъ. Вуатюръ выходитъ изъ своей кареты и останавливаетъ карету проѣзжавшаго.
— Извините, милостивый государь, сказалъ онъ, всунувъ свою голову чрезъ окно дверецъ кареты: — я бился объ закладъ, что вы совѣтникъ палаты вспоможеній, и мнѣ хочется знать, не ошибся ли я? — Милостивый государь, хладнокровно отвѣчалъ незнакомецъ, — смѣло всегда бейтесь объ закладъ, что вы глупецъ, и вы никогда не проиграете. —
Вуатюръ откланялся и со стыдомъ возвратился къ своимъ друзьямъ. — Ну что! вскричали они, — угалалъ ли ты, кто онъ? — Не знаю, сказалъ Вуатюръ, — но знаю, что онъ угадалъ, кто я? —
Вуатюру приходили въ голову иногда весьма странныя идеи. Однажды у маркизы Рамбулье сдѣлалась лихорадка; узнавъ отъ одного доктора, что лихорадка излечивалась иногда отъ какого-нибудь большаго сюрприза, Вуатюръ вышелъ однажды прогуляться и на дорогѣ придумывалъ, какой бы ему сдѣлать сюрпризъ больной маркизѣ; подходя къ бульвару, онъ увидѣлъ мужиковъ, показывающихъ по городу двухъ медвѣдей. — А! теперь я знаю какъ вылечить маркизу, — и съ этими словами онъ подошелъ къ мужикамъ и повелъ ихъ за собою въ отель Рамбулье. Въ то время, какъ такіе неожиданные гости входили въ комнату маркизы, маркиза, прикрытая ширмами, сидѣла, задумавшись, передъ каминомъ и грѣлась. Вуатюръ такъ тихо вошелъ въ комнату, что маркиза не слыхала никакого шуму; онъ подставилъ къ ширмамъ два стула и велѣлъ мужикамъ поставить на нихъ медвѣдей такъ, чтобы она своими передними лапами упирались на ширмы. Маркиза слышитъ, что позади ея кто-то ужасно тяжело дышетъ, оборачивается и видитъ ладъ своею головою двѣ страшныя морды. Она думала, что умретъ со страха; но, какъ предсказано было докторомъ, отъ этого испуга лихорадка прекратилась. Однако, за свое выздоровленіе маркиза не скоро рѣшилась простить Вуатюру.
Всѣ думали про Вуатюра, что онъ былъ женатъ секретнымъ образомъ, ибо никто не зналъ его жены. Однажды графъ Гишъ, о которомъ мы уже имѣли случаи говорить, спросилъ его въ обществѣ — правда ли, что онъ женатъ? Вуатюръ, притворяясь будто не разслышалъ вопроса, ничего не отвѣчалъ. Недѣлю спустя, Вуатюръ, выходя около часа ночи изъ отеля Рамбулье, отправился прямо къ графу Гишъ и звонилъ до тѣхъ поръ въ колокольчикъ, пока слуга не вышелъ ему отворить дверь. — Графъ дома? спросилъ Вуатюръ. — Дома, отвѣчалъ слуга, — но онъ изволитъ почивать. — А давно онъ легъ? — Часа два тому назадъ; онъ теперь крѣпко спитъ. — Все равно! впусти!… мнѣ очень нужно его видѣть. —
Слуга зналъ Вуатюра; поэтому, онъ не хотѣлъ отговариваться и пошелъ будить своего барина. — Какъ! это вы, Вуатюръ! сказалъ проснувшійся графъ, съ видомъ нѣкотораго неудовольствія: — что вамъ отъ меня нужно въ такой поздній часъ? — А вамъ что? графъ, серьёзно отвѣчалъ Вуатюръ: — вы спрашивали меня, дней за восемь тому назадъ, женатъ-ли я? такъ я пришелъ вамъ сказать, что я женатъ. — Ахъ! чортъ возьми! воскликнулъ графъ, — вы мнѣ помѣшали только спать… прощайте! — Милостивый государь, отвѣчалъ Вуатюръ. — зная какое участіе вы принимаете въ моихъ дѣлишкахъ, я, будучи женатъ, не могъ долѣе откладывать, чтобъ сказать вамъ объ этомъ…. иначе вы сочли бы меня неблагодарнымъ! —
Понятно, что такими выходками и манерами Вуатюръ часто наживалъ себѣ ссоры, и потому онъ въ жизнь свою имѣлъ дуэлей не меньше, чѣмъ и самые величайшіе дуэлисты того времени.
Первую дуэль онъ имѣлъ на разсвѣтѣ дня, съ президентомъ Гомо; второй разъ, вечеромъ, съ ле-Бреде-ла-Костомъ, вслѣдствіе ссоры за карточной игрой; третій разъ, съ какимъ-то Испанцемъ въ Брюсселѣ, при свѣтѣ луны; наконецъ, четвертый разъ, ночью при факелахъ, въ самомъ саду отеля Рамбулье, съ Шаварошемъ, гувернеромъ маркиза Пизанафта дуэль была серьёзная. Вуатюръ получилъ ударъ на сквозь шпагою въ бедро; когда увидѣли, что Вуатюръ и Шаварошь обнажили шпаги, то прибѣжали разлучить ихъ; но, къ сожалѣнію, поздно, потому-что Вуатюръ былъ уже раненъ, однакоже, съ другой стороны, и довольно рано, потому-что успѣли спасти Шавароша, котораго лакей Вуатюра приготовлялся-было сзади проткнуть шпагою. Когда объ этомъ дерзкомъ поступкѣ разсказали маркизѣ Рамбулье, то она пришла въ бѣшенство и сказала: — Эти два старые дурака сдѣлали бы лучше, еслибы, вмѣсто шпагъ, взяли въ руки молитвенники! —
Въ самомъ дѣлѣ, Вуатюръ и Шаварошь имѣли въ это время по крайней мѣрѣ по сороку пяти лѣтъ, и оба носили почетный титулъ аббатовъ.
Вуатюръ былъ не высокъ ростомъ, но хорошо сложенъ и одѣвался всегда со вкусомъ; это былъ самый кокетливый изъ мужчинъ. «Въ 78 своемъ письмѣ, на имя одной любовницы, онъ описываетъ себя такъ: ростъ у меня на два или на три пальца ниже средняго; голова довольно красивая, съ густыми сѣдыми волосами; глаза кроткіе, но немного блуждающіе; лицо довольно глуповатое.» Преобладающими страстями Вуатюра были — женщины и карты; но послѣднія онъ предпочиталъ первымъ. Часто, въ продолженіе игры, онъ принужденъ бывалъ перемѣнять бѣлье, такъ онъ ею увлекался; иногда онъ даже сердился на тѣхъ, которые разстроивали составлявшуюся партію. Въ одинъ вечеръ г-нъ Арно привезъ къ маркизѣ Рамбулье маленькаго Боссюэта, (Таллеманъ де-Рео говоритъ, что Боссюэть съ десяти лѣтъ началъ проповѣдывать) съ тѣмъ, чтобъ онъ сказалъ рѣчь. Талантъ этого ребенка, сдѣлавшагося впослѣдствіи великимъ Боссюэтомъ, показался всему собранію такимъ необыкновеннымъ, что весь вечеръ прошелъ въ слушаніи его. Для Вуатюра, который думалъ провести вечеръ за картами, а не слушать проповѣдь, это показалось весьма скучнымъ. И потому, когда спросили у него мнѣнія о маленькомъ Боссюэтѣ, то онъ сказалъ: — Я, право, никогда не видалъ, чтобъ кто проповѣдывалъ такъ рано и такъ поздно! —
Однажды, послѣ важнаго разговора маркизы Рамбулье противъ игры, Вуатюръ даль клятву не играть болѣе, и въ продолженіе восьми дней твердо держалъ свое обѣщаніе; но по прошествіи восьми дней, будучи не въ силахъ болѣе сопротивляться этой своей страсти, онъ отправился къ коадъютору за тѣмъ, чтобы тотъ разрѣшилъ его отъ этой клятвы. Въ комнатѣ, предшествовавшей той, гдѣ былъ Гонди, именно на ту пору составлялась партія, и какъ за однимъ столомъ недоставало партнера, то маркизъ Легъ, капитанъ свиты герцога Орлеанскаго, пригласилъ его занять за столомъ порожнее мѣсто. — Подождите минуту, сказалъ Вуатюръ, — я даль клятву не играть болѣе, и пришелъ просить коадъютора, чтобъ онъ разрѣшилъ меня отъ этой клятвы. — Ба! сказалъ маркизъ Легъ, — развѣ не все равно: теперь ли онъ васъ разрѣшитъ отъ нея, или послѣ? а между тѣмъ, пока вы будете съ нимъ объ этомъ толковать, другой можетъ занять ваше мѣсто. —
Убѣдясь этимъ послѣднимъ доводомъ, Вуатюръ сѣлъ играть, и проигралъ триста пистолей въ одинъ этотъ вечеръ. Въ досадѣ на этотъ проигрышъ онъ забылъ просить у коадъютора разрѣшенія отъ своей клятвы, и никогда о томъ не думалъ болѣе.
Вуатюръ умеръ скоропостижно, на 50-мъ году. Онъ былъ очень воздерженъ и, вмѣсто крѣпкихъ напитковъ, всегда пилъ воду; поэтому, на одной пирушкѣ, одинъ пажъ герцога Орлеанскаго, по имени Бло, написалъ на него слѣдующій куплетъ:
Quoi, Voiture, tu dégénère!…
Sors d’ici, tnaiigrébleu de toi!
Tu ne vaudras jamais ton père:
Tu’ne vends du vin, ni n’en boi.
T. e. Чтожъ! Вуатюръ, скажи, на что-же ты годиться;
Уйди отсюда прочь! что здѣсь тебѣ зѣвать;
Съ отцомъ своимъ вѣдь ты во вѣки не сравнишься;
Вина не мастеръ ты, ни пить, ни продавать.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ смерти Вуатюра Блеранкуръ, прочитавъ нѣкоторыя его сочиненія, съ видомъ удивленія сказалъ маркизѣ Рамбулье: — А знаете-ли вы, сударыня, что Вуатюръ былъ умный человѣкъ. — Въ самомъ дѣлѣ? отвѣчала маркиза, — вы намъ говорите новость! не думаете-ли вы, что онъ потому только былъ принятъ въ лучшіе дома Парижа, что у него была хорошая талья и благородная осанка? —
Старая маркиза Рамбулье умерла въ 1665 году; но, хотя маркизъ и маркиза Монтозье ей наслѣдовали и хотя, состарѣвшись, они пріобрѣли въ обществѣ ученыхъ отеля Рамбулье титулы умнаго Меналида и умной Меналиды, но отель Рамбулье пережилъ только имя своей основательницы. Прибавимъ здѣсь, что Мольеръ въ своей піесѣ Нелюдимъ (Misanthrope) изобразимъ въ Алсестѣ маркиза Монтозье.
Теперь обратимся къ театру.
ГЛАВА XXIV.
правитьЭти пять женщинъ, о которыхъ мы говорили въ предъидущей главѣ, принявъ общество XVII вѣка въ его колыбели, сдѣлали это общество изящнѣйшимъ и умнѣйшимъ въ свѣтѣ.
Перейдемъ теперь, какъ мы обѣщались, отъ общества къ театру, и дополнимъ литературную картину этой эпохи портретами нѣкоторыхъ великихъ людей того времени, которыхъ современники цѣнили очень высоко, но которыхъ потомство слишкомъ унижаетъ.
Театральныя представленія начали входить въ честь и славу только при кардиналѣ Ришелье, который первый позаботился возвысить значеніе театра; до этого времени порядочныя женщины не ѣздили въ театръ. Въ то время существовали только два театра; Бургонскій отель и Маре. Актеры, не имѣя для представленій костюмовъ, брали напрокатъ платья въ Лоскутномъ ряду (à la Friperie) и играли весьма плохо. Нѣкто Аньанъ былъ первымъ порядочнымъ актеромъ, заслуживающимъ нѣкоторой похвалы; послѣ него Валеранъ, который былъ вмѣстѣ актеромъ и директоромъ театральной труппы. Артисты не имѣли ничего опредѣленнаго и каждый вечеръ раздѣляли, всякій согласно съ занимаемою имъ при театральной труппѣ должностью, деньги, которыя Валеранъ собиралъ самъ у дверей театра. Въ Парижѣ было тогда двѣ труппы: одна играла въ Бургонскомъ отелѣ, другая въ Маре. Въ запискахъ того времени говорится, что эти комедіанты были, почти всѣ безъ исключенія, плуты и мошенники, а жены ихъ вели жизнь самую распутную.
Первый, который жилъ не много по-христіански, былъ Гуго-Герю, переименовавшій себя въ Голтье Гаргилля; въ 1597 году онъ дебютировалъ въ труппѣ Театра-Маре. Скапенъ, знаменитый въ то время итальянскій актеръ, говорилъ, что во всей Италіи нельзя было найти актера лучше Голтье Гаргилля.
Ганри-Легранъ явился не много послѣ Гаргилля; онъ называлъ себя Белльвилемъ въ высшей комедіи, и Тюрлюпеномъ въ фарсѣ. Драматическое поприще этого актера было однимъ изъ самыхъ продолжительныхъ, какія только могутъ когда запомнить при театрѣ: онъ игралъ на сценѣ пятьдесятъ пять лѣтъ. Это былъ первый актеръ, послѣ Голтье Гаргилля, который сталъ хорошо и богато жить; у него была изящно меблированная квартира: до него всѣ прочіе комедіанты никогда не имѣли у себя порядочнаго жилья, жили раздѣльно, кто тамъ, кто сямъ, кто на чердакѣ, кто въ подвалѣ, точно цыгане или нищіе.
Въ тоже время театръ-Маре завербовалъ себѣ вновь еще одного актера, Роберта Герена, переименовавшагося въ Гро-Гилльома, который перешелъ впослѣдствіи на театръ Бургонскій отель. Гро-Гилльомъ назывался также ле-Фарине (le Fariné) потому-что, во время игры на сценѣ, онъ не носилъ, какъ другіе, маски, но только покрывалъ лице мукою.
Итакъ, вотъ въ какомъ состояніи находился французскій театръ, когда кардиналъ Ришелье началъ обращать на него вниманіе. Въ Бургонскомъ отелѣ онъ замѣтилъ Пьера-ла-Мессье, переименовавшаго себя въ Белльроза; говорили, что этотъ Белльрозъ создалъ, въ 1639 году, роль Цинны. Вмѣстѣ съ Белльрозомъ играли, въ томъ-же театрѣ, двѣ актрисы: ла-Бопре и ла-Валліотъ. Первая играла въ трагедіяхъ Корнеля, — жаль только, что она мало цѣнила талантъ этого писателя! «Корнель, говорила ла-Бопре, очень насъ обидѣлъ; прежде намъ продавали піесы за три экю и сочиняли ихъ въ одну ночь; къ этому всѣ привыкли и мы получали большій выгоды. Въ настоящее-же время, піесы г. Корнеля обходятся намъ очень дорого и приносятъ намъ менѣе выгоды». Что касается дѣвицы Валліотъ, которую называли обыкновенно ла-Валльоть, то ты можемъ про нее сказать только то, что она была хороша собой и имѣла прекрасную талью; въ нее много влюблялись, въ томъ числѣ и аббатъ д’Армантьеръ; этотъ аббатъ былъ до такого безумія въ нее влюбленъ, что, когда она умерла, онъ купилъ у могильщика ея голову и въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ сохранялъ милый черепъ въ своей комнатѣ.
Около этого времени началъ показываться Мондори; онъ былъ сынъ одного Оверньскаго судьи. Отецъ послалъ его въ Парижъ на службу къ одному прокурору; но такъ-какъ прокуроръ очень любилъ театръ, то онъ желалъ подѣлиться своею страстью и съ Мондори, своимъ помощникомъ, и совѣтовалъ ему по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ посѣщать театръ, говоря, что онъ истратитъ на это удовольствіе денегъ не много, и что лучше проводить свободное время въ театрѣ, нежели шататься по улицамъ и повѣсничать съ женщинами, или съ своими пріятелями. Но молодой Мондори превзошелъ ожиданія прокурора: онъ до того пристрастился къ театру, что пожелалъ даже быть актеромъ и сдѣлался въ скоромъ времени начальникомъ труппы, состоящей изъ Ленуара и его жены, бывшихъ прежде въ театральной труппѣ принца Оранскаго; изъ Вилльера, посредственнаго автора, но хорошаго актера, и его жены, въ которую до того былъ влюбленъ Гизъ, Реймскій архіепископъ, что даже согласился, въ честь ея, носить желтые чулки. Графъ Беленъ, извѣстный волокита того времени, влюбился въ жену Ленуара и, не зная чѣмъ ей угодить, заказывалъ Оскару Мере піесы, съ условіемъ, чтобы въ нихъ была написана роль для этой актрисы. Но, какъ по причинѣ этой любви, онъ покровительствовалъ всей труппѣ, то просилъ маркизу Рамбулье позволить Мондори и его актерамъ представить въ ея отелѣ Виргинію, новую піесу, сочиненную г. Маре; маркиза на это согласилась. Эта піеса была представлена въ 1631 году, въ присутствіи кардинала ла-Валлета, который до того остался доволенъ Мондори, что даже назначилъ ему пожизненную пенсію.
Съ этой поры Мондори сталъ приходить въ извѣстность; онъ былъ замѣченъ кардиналомъ Ришелье, который взялъ подъ свое покровительство театръ-Маре, директоромъ котораго, какъ му уже прежде сказали, былъ Мондори. Но въ 1634 году король, который, не столько въ большихъ, сколько въ маленькихъ дѣлахъ любилъ враждовать съ кардиналомъ, и желая съиграть шутку съ его высокопреосвященствомъ, перевелъ Ленуара и его жену изъ труппы театра-Маре въ Бургонскій отель. Здѣсь-то Мондори ангажировалъ для своей драматической труппы новаго актера, но имени Барона и, удвоивъ старанія, продолжалъ поддерживать славу своего театра, которая еще болѣе увеличилась трагедіею Тристанъ-л’Эрмита Маріанна, дававшуюся на сценѣ почти сто лѣтъ, и которая успѣхомъ своимъ соперничала съ успѣхомъ Корнпелевскаго Сида. Роль Ирода въ этой трагедіи была тріумфомъ Мондори. Однажды, играя роль Ирода, этотъ прекрасный актеръ вдругъ остановился среди монолога: съ нимъ сдѣлался апоплексическій ударъ, и онъ оставался на сценѣ, не будучи въ состояніи произнести ни одного слова. Кардиналъ пытался-было вызвать его вторично на сцену, но онъ не могъ окончить своей роли, что заставило принца Гемене сказать: Homo non periit, sed periit arlifex, т. e. человѣкъ еще живъ, но артистъ умеръ.
Не смотря однако на свою немочь, Мондори оказалъ театру еще одну услугу: онъ выписалъ для него Белльроза, назвавшаго себя Хвастуномъ (Capitan matamore), отличнаго актера, который оставался на сценѣ не долго, ибо поссорился однажды съ г. Демаре; этотъ послѣдній ударилъ его своею тростью; Белльрозъ не осмѣлился отмстить за этотъ ударъ по той причинѣ, что Демаре былъ любимецъ кардинала; но за то, онъ оставилъ театръ, вступилъ въ военную службу, получалъ мѣсто артиллерійскаго коммисара и былъ убитъ на полѣ сраженія.
Кардиналъ, давно уже имѣвшій намѣреніе составить изъ двухъ труппъ одну, пригласилъ ихъ играть въ своемъ театрѣ вмѣстѣ. Баронъ, ла-Вилльеръ, ея мужъ и Жоделе поддерживали труппу Бургонскаго отеля; а д’Оржемонъ, Флоридоръ и ла-Бопре защищали своею игрою славу театра-Маре, для котораго великій Корнель писалъ піесы.
Если вѣрить мнѣніямъ того времени, то д’Оржемонъ былъ лучше Белльроза, который, по словамъ Таллемана-де-Рео, «былъ вѣчно нарумяненый комедіантъ, всегда смотрѣвшій куда бросить свою шляпу, изъ боязни не испортить украшающихъ ее перьевъ». Что касается до Барона, онъ, какъ кажется, отлично игралъ роли угрюмаго и задумчиваго человѣка, преслѣдуемаго несчастіемъ. Онъ кончилъ свою жизнь весьма страннымъ образомъ. Играя однажды дона Діего, онъ укололъ себѣ шпагою ногу; на ногѣ cдѣлался автоновъ огонь, и несчастный актеръ умеръ. Онъ имѣлъ отъ своей жены шестьнадцать человѣкъ дѣтей, въ томъ числѣ знаменитаго Барона 2-го, который съ такимъ удивительнымъ успѣхомъ игралъ впослѣдствіи первыи роли въ трагедіи и комедіи.
Дѣвица Баронъ была не только отличною актрисою, но и одною изъ красивѣйшихъ женщинъ своего времени. Когда, 7 сентября 1662 года, она умерла, то Историческая Муза (издаваемая въ то время газета публиковала въ похвалу ея стихи, которые начинались такъ:
Cette actrice de grand renom,
Dont la-Baronne était le nom;
Cette merveille du théâtre,
Dont Paris était idolâtre, и проч.
т. e. Эта славная актриса,
По прозванью ла-Бароннъ;
Сцены нашей украшенье,
Этотъ идолъ Парижанъ, и проч.
Около этого времени случилось на театрѣ-Маре одно весьма любопытное происшествіе, которое могло бы кончиться также трагически, какъ и актеръ Баронъ 1-й. Актриса ла-Бопре, начиная уже дѣлаться старою, а вмѣстѣ съ тѣмъ, разумѣется, капризною и своенравною, повздорила однажды съ одною молоденькою актрисою, своею соперницею, которая, говоря съ ней, старалась какъ можно болѣе грубить ей на каждомъ словѣ. — Хорошо, сказала ла-Бопре, — я вижу, сударыня, что вамъ угодно воспользоваться сценою, которую намъ сейчасъ придется играть вмѣстѣ…. и вмѣсто мнимой дуэли, драться не на шутку! —
Піеса, которую нужно было играть была фарсъ, въ которомъ дѣйствительно двѣ женщины вызывали одна другую надуэль. Ла-Бопре взяла съострыми концами двѣ шпаги, дала одну изъ нихъ своей соперницѣ, которая, думая, что концы шпагъ покрыты замшею, какъ это было обыкновенно, встала въ боевую позицію безъ особеннаго желанія отбивать наносимые ей удары; но не прошло и минуты, какъ она узнала свою ошибку: ла-Бопре нанесла ей ударъ прямо въ шею, и въ одну секунду актриса вся была въ крови; но для ла-Бопре этого было мало: въ то время, какъ ея соперница бросилась бѣжать за сцену, она, преслѣдовала ее быстрыми шагами и хотѣла ее убить, и она бы это исполнила, еслибы раненой не была подана тотчасъ помощь. Этотъ случай произвелъ на несчастную женщину такое впечатлѣніе, что она поклялась никогда болѣе не играть въ піесахъ, въ которыхъ будетъ участвовать ла-Бопре; и она сдержала свое слово.
Между тѣмъ Белльрозь, управлявшій Бургонскимъ отелемъ, сдѣлавшись вдругъ богомоломъ, пожелалъ сложить съ себя званіе директора театра и удалиться отъ свѣта. Флоридоръ, который находился въ труппѣ театра-Маре, купилъ это директорство за 20,000 ливровъ; это была первая продажа должности этого рода. О Флоридорѣ мало сожалѣли: онъ былъ не очень талантливый актеръ. Однако, его переходъ причинилъ большой убытокъ театру-Маре, ибо всѣ лучшіе актеры перешли, вмѣстѣ съ нимъ, въ Бургонскій отель.
Около этого времени, Магдалина Бежаръ и Яковъ Бежаръ присоединились къ Мольеру, съ цѣлію составить новую драматическую труппу подъ названіемъ Знаменитый театръ. Ла-Бежаръ была тогда въ большой славѣ. Что касается Мольера, который вышелъ, собственно для нея, изъ Сорбоны[33], то имя его было тогда еще мало извѣстно: онъ давалъ свои мнѣнія труппѣ, сочинялъ піесы, не имѣвшія успѣха и литературной славы, и игралъ съ нѣкоторымъ успѣхомъ роли шутовъ. Его піеса Вѣтренникъ (l’Etourdi) была представлена только въ 1653 году въ Ліонѣ, а Досада влюбленнаго (le Dépit amoureux) въ 1654 году, въ Безіерѣ. Наконецъ, 20 февраля 1662 года, онъ женился на Армандъ-Грессиндъ-Елизаветѣ Бежаръ, сестрѣ Магдалины Бежаръ, въ которую былъ влюбленъ за долго до своей свадьбы.
Перейдемъ теперь отъ театра къ писателямъ, которые такъ усердно старались увеличивать его репертуаръ.
Успѣхи французскаго театра могутъ, съ того времени, какъ піесы приняли настоящую театральную форму, быть раздѣлены на три періода: первый отъ Етьена Жоделя до Роберта Гарніе, т. е. отъ 1521 до 1573. Второй, отъ Роберта Гарніе до Александра Гарди, т е. отъ 1573 до 1630; наконецъ третій, отъ Александра Гарди до Петра Корнеля, т. е. отъ 1630 до 1670 года. Такъ-какъ по нашему разсказу мы находимся въ серединѣ этой послѣдней эпохи (мы остановились на разсмотрѣніи событій 1651 года), то бросимъ на нее бѣглый взглядъ, чѣмъ дополнимъ картину французскаго общества, около половины XVII вѣка и въ началѣ царствованія Людовика XIV.
Лица, составлявшія эту эпоху были: Георгій де-Скюдери, БоаРоберъ, Демаре, ла-Калиренедъ, Мере, Тристанъ-л’Ермитъ, дю-Ріе, Пюже де-ла-Серръ, Коллете, Бойе, Скарронъ, Сирано де-Бержеракъ, Ротру, и наконецъ Корнель. Разсмотримъ главнѣйшихъ изъ нихъ.
Мы уже имѣли случай сказать нѣсколько словъ о Георгіѣ Скюдери, когда говорили объ его сестрѣ. Возвратимся опять къ нему: Скюдери своимъ талантомъ и умомъ надѣлалъ довольно шуму въ первой половинѣ XVII вѣка, и поэтому мы обязаны поговорить о немъ съ нѣкоторою подробностью. Георгу Скюдери было двадцать семь или двадцать восемь лѣтъ, когда онъ представилъ, въ 1629 году, въ театръ свою первую траги-комедію Лидамонъ и Лидіасъ или Сходство, взятую изъ романа Астре и за которою послѣдовала, въ 1631 году, другая траги-комедія Наказанный обманщикъ или Сѣверная исторія. Скюдери до того возгордился успѣхомъ, съ которымъ были приняты публикою эти двѣ піесы, что заказалъ свой портретъ, гравированный на мѣди съ слѣдующею кругомъ надписью:
Et poète guerrier,
Il aura du laurier.
T. e. Какъ стихотворецъ и какъ воинъ,
Лавроваго вѣнка достоинъ.
Критика, всегда существовавшая и прежде, уничтожила эти два стиха и замѣнила ихъ слѣдующими:
Et poète et gascon.
Il aura du bâton.
T. e. Какъ поэтъ и самохвалъ
Достоинъ палокъ, не похвалъ.
Можно себѣ представитъ гнѣвъ Скюдери; но критикъ не выставилъ своего имени, и поэтъ принужденъ былъ оставить нанесенную ему обиду безъ мщенія. Дѣйствительно, Жоржъ Скюдери, хвасталъ, что онъ также хорошо можетъ владѣть шпагою, какъ и перомъ, если вѣрить послѣднимъ строкамъ предисловія, которое онъ написалъ къ сочиненіямъ Ѳеофила[34]. Мы выписываемъ эти строки, какъ образецъ характера; вотъ онѣ: «Я нисколько не затрудняюсь объявить мое мнѣніе, что никто изъ умершихъ и никто изъ живыхъ не имѣютъ въ себѣ ничего такого, чтобы могло сравниться съ силами этого великаго генія, и если между послѣдними найдется какой нибудь сумасбродъ, который подумаетъ, что я оскорбляю его мнимую славу, то, чтобы показать ему, что я столько же его боюсь, сколько уважаю, я хочу только, чтобы онъ зналъ, что имя мое — Жоржъ Скюдери». —
Когда Скюдери получилъ, послѣ столь долгихъ хлопотъ, мѣсто начальника замка Notre-Danie-de-la-Garde, маркиза Рамбулье, по милости которой онъ получилъ это мѣсто, сказала про него; — Этотъ человѣкъ не захотѣлъ-бы, конечно, быть начальникомъ въ полѣ…. я воображаю, каковъ онъ въ своемъ замкѣ Notre-Dame-de-la-Garde; я думаю, что мыслями онъ теперь вознесся выше небесъ, и съ презрѣніемъ смотритъ на все то, что считаетъ ниже себя. — Скюдери не долго, однако, оставался въ этой должности, хотя это мѣсто никѣмъ и не было послѣ занято, — если вѣрить слѣдующимъ стихамъ, взятымъ изъ путешествіи гг. Шапелля и Башомона:
Gouvernement facile et beau.
Auquel suffit, pour toute garde,
Un suisse avec sa hallebarde
Peint sur la porte du château.
T. e. Весьма легко тамъ управлять,
Гдѣ, вмѣсто стражи всей, довольно
Швейцарца съ амлебардой грозной
На воротахъ нарисовать.
Но не смотря на свои служебныя обязанности, онъ не переставалъ заниматься литературой, и написалъ для театра, послѣдовательно одну за другой, слѣдующія піесы: Великодушный вассалъ, Комедія въ комедіи, Орантъ, Подкидышъ, Переодѣтый принцъ. Смерть Цесаря, Дидона, Щедрый любовникъ, Несчастная любовь, Евдокія, Андромира, Ибрагимъ и Арменіи — Скюдери былъ не только литераторъ, но и политикъ; вступивъ въ партію принца Конде, онъ принужденъ былъ удалиться въ Нормандію, когда этотъ принцъ объявилъ себя противъ двора. Дѣйствительно, самохвальство Скюдери не заключалось въ однихъ только словахъ, и въ противоположность поэтамъ того времени, столь извѣстнымъ по своимъ низкимъ и, какъ говорится, грязнымъ поступкамъ, онъ былъ въ сердцѣ, благородный человѣкъ, — въ чемъ мы удостовѣримся слѣдующимъ примѣромъ:
Скюдери долженъ былъ посвятить своего Алариха королевѣ Христинѣ; королева Христина обѣщала ему дать, въ благодарность за это посвященіе, золотую цѣпь, цѣною въ тысячу пистолей. Но въ промежуткѣ времени между окончаніемъ поэмы и ея печатаніемъ, графъ Делагарди, покровитель Жоржа Скюдери, впалъ въ немилость королевы Христины, и она требовала, чтобы имя графа было вычеркнуто изъ предисловія поэмы. — Скажите королевѣ, отвѣчалъ Скюдери посланному отъ Христины, для переговоровъ объ этомъ важномъ дѣлѣ, — что если бы даже она вздумала мнѣ подарить, вмѣсто обѣщанной цѣпи, цѣпь такую-же толстую и такого-же тяжелаго вѣса) какъ та, о которой говорится въ Исторіи Инковъ (Incas), то я не рѣшусь исполнить ея требованія. —
Отвѣтъ не понравился Христинѣ; она не дала Скюдери обѣщанной цѣпи, и поэтъ не получилъ даже благодарности отъ графа Делагарди, который питалъ все еще надежду снова войдти въ милость. Скюдери упрекаютъ въ томъ, что онъ, но приказанію кардинала Ришелье, написалъ критическій разборъ Сида. Но кто прочитаетъ сочиненія Скюдери, тотъ проститъ ему въ этомъ, ибо Скюдери нашелъ Сида весьма посредственною трагедію.
Ко довершенію похвалы этого писателя нужно прибавить, что онъ былъ принять во французскую Академію.
Но довольно о Скюдери; поговоримъ теперь съ нашими читателями о Боа-Роберѣ, о которомъ намъ уже не разъ приходилось упоминать во время нашего разсказа о кардиналѣ Ришелье. Послѣ смерти этого министра, Боа-Роберъ пытался-было предаться Мазарину, но Мазаринъ не желалъ быть къ нему особенно благосклоннымъ. Вслѣдствіе чего, онъ объявилъ себя приверженцемъ коадъютора Гонди, около котораго были собраны всѣ наиболѣе умные люди, ненавидѣвшіе кардинала. Но по непостоянству своего характера, Боа Роберъ, не переставая однако принадлежать партіи коадъютора, сочинялъ на него и на его друзей стихи. Онъ думалъ, что Гонди про это не знаетъ, и потому пришелъ однажды къ нему просить его къ себѣ на обѣдъ; Гонди принялъ его очень ласково, какъ и всегда, и послѣ непродолжительнаго разговора, спросилъ его. — Что-же вы не покажете мнѣ стихи, которые вы написали на меня и на моихъ товарищей? хотѣлось-бы мнѣ ихъ прочесть!…
Боа-Роберъ отвѣчалъ, что онъ ихъ не помнитъ.
Боа-Роберъ написалъ для театра слѣдующія піесы: Соперники, Два Алкандра, Паленъ, Три Оронта, Коронованіе Дарія, Цѣломудренная Дидона, Неизвѣстная, и Великодушные враги. Ни одна изъ его театральныхъ піесъ не заслуживаетъ особеннаго вниманія. Боа-Роберъ былъ однако причисленъ къ Академіи, равно какъ и Коллете, о которомъ мы сейчасъ будемъ говорить.
Коллете былъ сынъ смотрителя одного небольшаго замка; онъ женился на служанкѣ своего отца, которая была не красива и, разумѣется, не богата; имя ея было Марія Прюнелль; она жила въ Рюнжи, маленькой деревнѣ, на три льё отстоящей отъ Парижа. Однажды, пришли сказать Коллете, что жена его опасно захворала; Коллете, котораго поэтическія занятія удерживали въ это время въ столицѣ, тотчасъ отправился въ Рюнжи, и во время всей дороги, дабы не терять напрасно время, забавлялся сочиненіемъ для своей жены эпитафіи; но такъ-какъ онъ пріѣхалъ въ деревню съ неоконченною эпитафіею, — ему никакъ не удавался послѣдній стихъ, — то, вмѣсто того, чтобы поспѣшить свиданіемъ съ своей больною женою, онъ до тѣхъ поръ оставался стоять на крыльцѣ, пока не придумалъ послѣдняго стиха. Однако, противъ его ожиданія, его жена, какъ ни была больна, выздоровѣла. Коллете положилъ эпитафію въ свой портфель; эта эпитафія пригодилась ему, впрочемъ, черезъ шесть лѣтъ. Вотъ она:.
Quoiqu’un marbre taillé soit riche et précieux,
Un plus riche tombeau Prunelle а pu prétendre;
Sitôt que son esprit s’en alla dans les deux,
Mon coeur fut son cereueil et l’urne de sa cendre.
(т. e. Хотя обтёсанный мраморъ драгоцѣненъ, но Прюнелль могла требовать для себя болѣе богатаго монумента; какъ только духъ ея вознесся на небо, сердце мое стало гробницею и урною для ея праха).
Отъ этой эксъ-служанки, — которую, по обстоятельствамъ, онъ сдѣлалъ Брюнеллью, подобно тому, какъ Бартоло изъ Сюзанетты сдѣлалъ Розинетту, — онъ имѣлъ сына Франциска, о которомъ Буало говоритъ въ своей первой сатирѣ:
Tandis que Colletet, crotté jnsqu'à l'échine,
S’en va chercher sou pain de cuisine en cuisine.
T. e. Покрытый грязью Коллете
Себѣ по кухнямъ ищетъ хлѣба.
Послѣ смерти Прюнелли, Коллете женился на служанкѣ своей жены. Что касается этой второй жены, то она чуть-было не схоронила своего мужа, и вотъ по какой причинѣ: проходя однажды по улицѣ де-Бурдовне, которая называлась въ то время улицею де-Карно, карнизъ одного стараго дома упалъ ему на голову. Впрочемъ, Коллете былъ человѣкъ удивительной предосторожности; его подняли, разумѣется, безъ чувствъ и нашли въ его карманѣ эпитафію, написанную имъ на самаго себя; чрезъ это узнали его имя; вотъ эта эпитафія:
Ici git Colletet: s’il valut quelque chose,
Apprends-le de ses vers, apprends-le de sa prose:
Ou si tu donnes plus aux suffrages d’autrui,
Vois ce que mille auteurs ont publié de lui.
T. e. Лежитъ здѣсь Коллете; чтобъ оцѣнить его,
То прозу и стихи его хоть разъ прочтите;
А если мнѣніемъ другихъ вы дорожите,
Читайте мнѣнія писавшихъ про него.
Эпитафіи Коллете служили ему, такъ сказать, патентами на долгую жизнь; но, если онъ не умеръ отъ случая, за то онъ очень опасно былъ боленъ. Наконецъ Коллете выздоровѣлъ, всталъ съ постели и началъ ходить по комнатамъ; за то захворала его жена, слегла въ постель и уже съ нея не вставала… и вотъ Коллете снова овдовѣлъ; но такъ-какъ онъ ужасно былъ падокъ до служанокъ, то просилъ руки служанки своего брага; та, конечно, не поспесивилась изъявить свое согласіе, и онъ женился на ней. Эта третья жена Коллете была, по крайней мѣрѣ, умна и не дурна собой; имя ея было Клодина ле-Немъ. Коллете поссорился съ своимъ-братомъ за то, что тотъ не хотѣлъ называть его жену своею родственницею, потому-что она была у него въ домѣ служанкою. Чтобы простить самому себѣ эту третью женитьбу на простой женщинѣ, Коллете непремѣнно желалъ обезсмертить имя своей новой супруги.
Поэтому, онъ не только посвящалъ большую часть своихъ стихотвореній ея имени, но хотѣлъ еще заставить всѣхъ думать, что она сама имѣетъ способность сочинять стихи. Для этого онъ писалъ стихи, подъ которыми подписывалась его жена и которые онъ носилъ всюду показывать.
Онъ до того вовлекся въ эту страсть, что сдѣлавшись нездоровымъ и слегши въ постель, съ которой ему уже не приходилось вставать, онъ предъ своею смертію написалъ стихи, которые его жена должна была публиковать на другой день послѣ его кончины, и въ которыхъ говорилось, что послѣ смерти своего мужа, она тоже намѣрена раздружиться съ Музою. Выпишемъ эти стихи:
Le coeur gros de soupirs, les yeux noyés de larmes,
Plus triste que la mort doit je sens les alarmes.
Jusque dans le tombeau je vous suis, cher époux.
Gomme je vous aimai d’une amour sans seconde,
Et que je vous louai d’un langage assez doux,
Pour ne plus rien aimer, ni rien louer au monde;
J’ensevelis mon coeur et ma plume avec vous.
T. e. Съ печалію въ душѣ, въ слезахъ я утопаю,
Печальнѣй смерти я, похитившей тебя,
Тебя, дрожайшій мужъ, въ могилу провожаю!
Безмѣрно, милый другъ, отъ всей души любя,
Стихами иногда тебя я прославляла;
Теперь, когда предметъ любви я потеряла,
Любить писать стихи не стану безъ тебя.
Къ несчастію, ла-Фонтенъ, о которомъ мы будемъ говорить впослѣдствіи, открылъ супружескій обманъ Коллете, выразивъ его въ слѣдующихъ стихахъ:
Les oracles ont cessé,
Colletet est trépassé.
Dès qu’il eut la bouche close,
Sa femme ne dit plus rien:
Elle enterra vers et prose
Avec le pauvre chrétien.
T. e. Вѣщать оракулъ пересталъ,
Бѣдняжка Коллете скончался;
Языкъ его чуть замолчалъ,
Гдѣ геній у жены дѣвался?
Стихи и проза — все пропало,
Какъ мужа у нея не стало.
Спустя нѣсколько лѣтъ послѣ его кончины, бѣдная Клодина дошла до столь жалкаго положенія, что принуждена была ходить просить милостыню въ отдаленныхъ аллеяхъ Люксембурга. Съ горести и отчаянія она сдѣлалась жестокою пьяницею, и тѣмъ сократила свою жизнь: она умерла прежде своей старушки-матери.
Коллете былъ однимъ изъ тѣхъ пяти авторовъ, которыхъ кардиналъ Ришелье заставлялъ работать для своихъ трагедій. Впрочемъ, онъ самъ-но-себѣ написалъ нѣсколько піесъ для театра, между которыми наиболѣе замѣчательна: Сименда или Двѣ жертвы. Однажды, Коллете отправился къ Ришелье прочесть ему свое стихотвореніе, подъ заглавіемъ: Монолоѣ въ Тіойльери. Когда Коллете дошелъ до слѣдующихъ стиховъ:
La ranne s’humecter de la bourbe et de l’eau,
D’une voix enrouée et d’un battement d’aile,
Animer le canard qui languit auprès d’elle….
кардиналъ пришелъ въ восторгъ, всталъ съ своихъ креселъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ изъ ящика пятьдесятъ пистолей и, давая ихъ поэту, сказалъ: — Возьмите это, господинъ Коллете, и не читайте мнѣ болѣе этихъ стиховъ: ибо, если остальная часть стихотворенія равносильна этимъ тремъ стихамъ, то увѣряю васъ, король не будетъ въ состояніи заплатить вамъ за нихъ. —
Дѣйствительно-ли Ришелье находилъ эти стихи прекрасными, или онъ только хотѣлъ избавиться, цѣною пятидесяти пистолей, отъ скуки слышать продолженіе этихъ стиховъ? — неизвѣстно.
Тристанъ л’Ермитъ, который считалъ себя потомкомъ знаменитаго Петра л’Ермита (Пустынника), проповѣдывавшаго крестовый похо.ъ, былъ авторомъ извѣстной трагедіи Маріанна, о которой мы упоминали, говоря о Мовдорц; эта трагедія вышла въ свѣтъ въ одинъ годъ съ Сидомъ и публика не знала, которой піесѣ отдать предпочтеніе, — Сид'у-ли Корнеля или Маріаннѣ Тристана-л’Ермитъ. Тристанъ, равно какъ и Скюдери, былъ человѣкъ воинственнаго характера; въ тринадцать лѣтъ онъ долженъ былъ выѣхать изъ города, въ которомъ родился, за то, что убилъ одного солдата. Кромѣ Маріанны онъ написалъ еще для театра трагедіи — Пантей, Паденіе Фаэтона, Глупость мудреца, Смерть Сенеки. Домашнія несчастія Константина великаго, Параситъ, и наконецъ Османъ; послѣдняя трагедія была играна послѣ его смерти.
Не смотря на свои театральные успѣхи, Тристанъ жилъ въ бѣдности и нищетѣ, ибо не зналъ и не умѣлъ льстить; кромѣ того, онъ былъ большой игрокъ, его можно было встрѣтить во всѣхъ картежныхъ домахъ, гдѣ онъ просиживалъ день потому, что игралъ, а ночь потому, что не имѣлъ у себя ночлега. Одинъ изъ его пріятелей упрекнулъ его однажды въ этомъ родѣ жизни и передалъ намъ его отвѣтъ: — Предоставьте поэтамъ жить по ихъ фантазіи, сказалъ Тристанъ: — развѣ вы не знаете, что они любятъ жить на свободѣ… безъ всякаго принужденія? И что вамъ до этого, что они худо одѣты? были бы хороши ихъ стихи….
Кромѣ Тристана-л’Ермитъ, былъ еще другой авторъ, который въ успѣхѣ своихъ произведеній также соперничалъ съ Корнелемъ. Мы хотимъ говорить о Пюже-де-ла-Серръ, имя котораго впослѣдствіи хотя было забыто, но который въ свое время много надѣлалъ шуму своею трагедіею Ѳома Морусъ, написанною въ прозѣ. Дѣйствительно, эта піеса имѣла столь огромный успѣхъ, что на второе ея представленіе даже выломлены были двери театра, — такъ много было желающихъ видѣть эту трагедію, — и, кромѣ того, задавлено четыре привратника, которымъ вздумалось сопротивляться этому нашествію любопытныхъ Парижанъ. Поэтому, когда однажды хвалили вередъ нимъ Сид'а Корнеля, онъ сказалъ: — Я уступлю мѣсто г. Корнелю, но только въ томъ случаѣ, если въ честь его представленій — хотя бы какой-нибудь одной его піесы — будетъ убито не четыре, а пять привратниковъ при театрѣ.
Ла-Серръ написалъ эпитафію на короли Густава-Адольфа. — Какъ? сказалъ одинъ изъ его пріятелей, — вы говорите въ этой эпитафіи, что король отдалъ свою душу Богу? — Конечно, возразилъ поэтъ, — почему-же нѣтъ?
— А потому-что Густавъ-Адольфъ былъ еретикъ.
— Я написалъ, отвѣчалъ ла-Серръ, — что онъ отдалъ свою душу Богу; но я не сказалъ, что Богу угодно было сдѣлать съ душою этого еретика. —
Кромѣ Ѳома Моруса, онъ написалъ еще Опустошеніе Карѳагена, Климену или Торжество добродѣтели, Тезея или узнанный Принцъ…. По оставимъ ла-Серра гордиться его театральными успѣхами и перейдемъ къ ла-Калпренеду, автору извѣстной трагедіи Смерть Мumpuдата.
Ла-Калпренедъ, который подписывалъ свои романы и піесы: Готье-де-Костъ, кавалеръ, владѣтель ла-Калпренеда, Тулгу, Сент-Жана-де-Ливе и Ватимениля, родился въ замкѣ Тулгу, близь Сарла. Первымъ его литературнымъ произведеніемъ была трагедія Смерть Митридата, представленная въ первый разъ въ 1635 году, и имѣвшая въ то время огромный успѣхъ. Во время перваго представленія этой трагедіи, онъ находился за кулисами; одинъ изъ его пріятелей замѣтилъ его, и, подходя къ нему, сказалъ: — Ну, видите-ли, мой другъ Калпренедъ, какой имѣетъ успѣхъ ваша піеса?.. слышите, апплодисментамъ и конца нѣтъ… браво! браво! и я васъ похвалю, Калпренедъ. —
— Тсъ! тсъ! отвѣчалъ авторъ, — не говорите такъ громко; если мой отецъ узнаетъ, что я сдѣлался литераторомъ, онъ меня лишитъ наслѣдства. — Неужели? возразилъ пріятель Калпренеда — отъ-чего такъ? — Мой отецъ не хочетъ, чтобы я былъ писателемъ, ему это не нравится….
Этими словами разговоръ двухъ пріятелей прекратился, и болѣе потому, что публика вызывала автора: ла-Калпренедъ долженъ былъ выйдти на сцену.
Прогуливаясь однажды съ Саразеномъ, секретаремъ герцога Лонгвиля, ла-Калпренедъ увидѣлъ проходящаго человѣка, на котораго имѣлъ причины быть недовольнымъ: — Ахъ, я несчастный! воскликнулъ онъ, — я далъ себѣ клятву убить этого негодяя при первой моей съ нимъ встрѣчѣ. — Такъ что-жъ! сказалъ Саразенъ. — случай хорошъ — Жаль, что нельзя имъ воспользоваться, отвѣчалъ ла Калпренедъ: — сегодня утромъ я былъ на исповѣди, и мой духовникъ взялъ съ меня обѣщаніе оставить его живымъ еще нѣсколько времени. —
Удивительно то, что при всемъ этомъ ла-Калпренедъ былъ дѣйствительно храбрый человѣкъ. Де-Брокъ, его шуринъ, имѣвшій съ нимъ процессъ за деньги оставшіяся послѣ его жены, позвалъ его къ себѣ. Ла-Калпренедъ жилъ тогда въ Пти-Капусенъ дю-Маре, что нынѣ называется приходомъ св. Франциска. При выходѣ изъ дома, на ла-Калпренеда бросилось четыре человѣка, которые сбили его съ ногъ; но онъ тотчасъ поднялся, и вмѣсто того, чтобъ бѣжать отъ нихъ, прислонился къ стѣнѣ, и всталъ лицомъ передъ своими четырьмя противниками. Нѣкто Савиньякъ, лимузинскій дворянинъ, и Вилльеръ-Куртенъ, отставной гвардейскій капитанъ, смотрѣли, какъ онъ справляется одинъ противъ четырехъ; видя, что онъ не упадаетъ духомъ, они подали ему помощь и обратили въ бѣгство четырехъ негодяевъ.
Ла-Калпренедъ былъ женатъ, и женился по любви. Одна молодая вдова, прельстившись чтеніемъ его романовъ, и имѣя достаточное состояніе, объявила ему, что она согласна выйдти за него за мужъ, но съ условіемъ, чтобы онъ окончилъ свою Клеопатру, которую бросилъ писать по причинѣ ссоры съ книгопродавцами. Ла Калпренедъ на это согласился, и въ одной изъ статей его свадебнаго контракта было сказано, между прочимъ, что ла Калпренедъ обязуется окончить Клеопатру.
Спустя нѣсколько дней послѣ своей сватьбы, ла Калпренедъ, дѣлая свадебные визиты, пріѣхалъ между прочимъ къ Скаррону. Но, во время всего разговора, новобрачный былъ очень занятъ своимъ лакеемъ, который оставался внизу. — Прошу васъ, любезный Скарронъ, — велите сказать, чтобы его позвали на верхъ. — Но потомъ, какъ-бы поправляя самого себя, онъ продолжалъ: — Нѣтъ, нѣтъ, не надо. — Хорошо, возразилъ Скарронъ, — я васъ понимаю; вы намекаете мнѣ о томъ, что при вашей свитѣ находится человѣкъ благороднаго происхожденія… Не станемъ объ этомъ болѣе говорить, я понялъ васъ! —
Какъ жена Коллете, такъ и жена ла-Калпренеда писали стихи, съ тою только разницею, что жена ла-Калпренеда сочиняла ихъ сама. Г-жа ла-Калпренедъ написала одно очень умное стихотвореніе о вкусахъ и о нравахъ своего времени. Содержаніе его заключается въ томъ, что одно сердце, которое взяло на себя столько обязательствъ, что не могло ихъ даже выполнить, берутъ привратники Цитеры и продаютъ по частямъ, съ публичнаго торга, послѣднему, кто далъ за него болѣе:
On adjugea scs devoirs à Sylvie,
А la jeune Chloris les douceurs de sa vie,
А Philis ses tourments,
А lu divine Jris ses mécontentements:
Amaryllis reèut ses premières tendresses,
La folâtre Cléon ses trompeuses promesses:
On livra ses sanglots à la belle Cypris, etc…
T. e. Его обязанности достались Сильвіи,
Хлорисѣ юной пріятность его жизни.
Филидѣ на доли пришлось еіо горе.
Ирисѣ небесной его огорченья;
Его первую любовь Амарилла взяла,
Клеона-рѣзвушка непрочные обѣты,
А слезы достались прекрасной Кипридѣ, и проч.
Кромѣ своихъ романовъ Кассандра, Клеопатра, Фарамонъ и своей трагедіи Митридатъ, о которой мы уже упомянули, ла-Калпренедъ поставилъ еще на сцену: Брадаманта, Іоанну Англійскую, Кровавую жертву и графа Эссекскаго; послѣдняя была, послѣ Митрадата, лучшею изъ его театральныхъ піесъ.
Обратимся теперь къ Скаррону, котораго въ эту эпоху называли маленькимъ Скаррономъ, или Скаррономъ-безногимъ. Поль (Павелъ) Скарронъ, не столько извѣстный по своему собственному таланту, сколько по удивительному богатству своей вдовы, былъ сынъ совѣтника верхней палаты, котораго называли Скаррономъ-апостоломъ, потому-что онъ безпрестанно ссылался на изреченія св. апостола Павла. Его образованіе пристрастило его не только къ литературѣ, но также и къ свѣтскимъ удовольствіямъ. Поль Скарронъ былъ недуренъ собой, отлично танцовалъ въ балетахъ, и былъ всегда въ хорошемъ расположеніи духа, какъ вдругъ увидѣли его несчастнымъ, убогимъ, едва передвигающимся съ мѣста на мѣсто на креслахъ, съ трудомъ владѣющимъ руками и языкомъ, который онъ съ большими усиліями старался однако употребить въ пользу. Какимъ образомъ посѣтилъ его этотъ внезапный недугъ, никто въ точности сказать не можетъ. Одни говорятъ, что это произошло отъ лекарства, которое далъ ему принять какой-то шарлатанъ. Другіе разсказываютъ, что въ то время какъ онъ находился каноникомъ въ Манѣ, чернь однажды взбунтовалась противъ него; онъ, чтобы скрыться отъ преслѣдованія толпы, бросился въ рѣку Сарту, застывшая вода которой, вѣроятно и была причиною этого паралича. Наконецъ, самъ Скарронъ приписываетъ, въ одномъ посланіи къ госпожѣ д’Отооръ, свою болѣзнь другой причинѣ, ибо онъ говоритъ:
Car un cheval malicieux,
Qui conèut pour moi de la haine,
Me fit par deux fois dans la plaine
Tomber de mon brancard maudit,
Dont mon pauvre cou se tordit;
Et depuis celle male entorse.
Ma tète, quoique je m’efforce,
Ne peut plus regarder en haut,
Dont j’enrage ou bien peu s’en faut.
T. e. Злой конь взбѣсился подо мной,
Два раза я съ него свалился,
И при паденьи головой
Едва, едва не поплатился,
Съ тѣхъ поръ я голову поднять
Вверхъ не могу, какъ ни стараюсь,
Осталось на судьбу пенять, —
Въ досадѣ тѣмъ и утѣшаюсь.
Не смотря на это увѣчье, Скарронъ продолжалъ быть, какъ и всегда, человѣкомъ веселаго характера; куда его не приносили на креслахъ, вездѣ онъ шутилъ, смѣялся; всякій разъ, какъ онъ видѣлся съ аббатомъ Жиро, — всякій разъ, говоримъ мы, онъ просилъ его найти ему невѣсту, но только не изъ числа женщинъ хорошаго поведенія, для того, чтобы ему можно было, въ минуту его неудовольствія или досады, излить на нее всю злобу сердца. Аббатъ Жиро рекомендовалъ Скаррону двухъ или трехъ женщинъ такого рода; но Скарронъ отъ нихъ отказался: ему суждено было жениться на другой.
Дѣйствительно, около этого времени, подростала, не будучи однако знакомкою Скаррона, та, которой суждено было сдѣлаться его женою.
Скарронъ не только былъ благотворителемъ комедіи, для которой онъ написалъ Жоделе и Забавнаго наслѣдника, не только любимцемъ коадъютора, которому посвятилъ свой Комическій романъ, но и большимъ пріятелемъ г. Вилльяра, отца маршала, Беврона, отца герцога Аркура, трехъ Вилларсо и наконецъ, всѣхъ знатнѣйшихъ лицъ Парижа.
Кромѣ комедіи, о которыхъ мы уже упомянули, Скарронъ обогатилъ еще репертуаръ театра своими двумя новыми піесами: Донъ Жафе Армянскій и Сторожъ надъ самимъ собой.
Мы разскажемъ впослѣдствіи о томъ, какимъ образомъ умеръ Скарронъ, когда будемъ говорить о его вдовѣ.
Ничто въ мірѣ не дѣлается само-собою, всякая вещь имѣетъ свою причину. Какъ Скарронъ предшествовалъ Мольеру, такъ и Ротру былъ предвѣстникомъ Корнели. Хотя Ротру былъ моложе Корнеля нѣсколькими годами, но онъ опередилъ его въ комедіи и трагедіи: въ комедіи Кольцомъ забвенія, въ траги-комедіи Клеамсеноромъ и Дористеею и въ трагедіи умирающимъ Геркулесомъ. Поэтому, Корнель называлъ Ротру своимъ отцомъ и наставникомъ.
Но, дабы не быть свергнутымъ съ высоты своего значенія, Ротру, послѣ представленія своей Вдовы, поторопился, и по нашему мнѣнію даже не много рано, уступить первенство своему сопернику, что онъ выразилъ слѣдующими стихами:
Pour le rendre justice, autant que pour te plaire,
Je veux parler. Corneille, et ne puis plus me taire.
Juge de ton mérite, à qui rien n’est égal,
Par la confession de ton propre rival.
Pour un même sujet même désir nous presse:
Nous poursuivons tous deux une même maîtresse;
Mon espoir toutefois est décru chaque jour.
Depuis que je l’ai vu prétendre à son amour.
T. e. Корнель, чтобъ утолить тебя и честь воздать,
Я говорить хочу, я не хочу молчать.
Суди, какъ высоки твои произведенья.
Когда соперникъ къ нимъ питаетъ удивленье;
И у тебя со мной одинъ въ виду предметъ,
Страсть къ той же женщинѣ обоихъ насъ влечетъ;
Но съ каждымъ днемъ въ любви я больше колебался,
Узнавъ, что ей и ты любовь внушить старался.
И кто же представилъ доказательство такой скромности? авторъ Венцеслава. Но таковъ уже былъ Ротру: это былъ человѣкъ, готовый на всѣ пожертвованія; при первомъ встрѣтившемся случаѣ онъ готовъ былъ отречься даже отъ жизни, подобно тому, какъ онъ отрекся отъ своей славы.
По Ротру не былъ человѣкомъ гордымъ и честолюбивымъ; онъ преждевременно уступилъ въ славѣ своему сопернику Корнелю и мало, казалось, заботился о пріобрѣтеніи себѣ извѣстнаго имени.
Ротру служилъ засѣдателемъ уголовнаго суда въ городѣ Дрё, принадлежащемъ графству того-же имени. Въ то время, какъ онъ находился въ Дрё, опасная повальная болѣзнь появилась въ этомъ городѣ: отъ нея умирало до тридцати человѣкъ въ день. Наиболѣе важныя лица выѣзжали изъ города и переселялись кто куда могъ; меръ умеръ; губернаторъ былъ въ отсутствіи; Ротру занялъ должность ихъ обоихъ. Въ это время, его братъ, проживавшій въ Парижѣ, прислалъ къ нему письмо, въ которомъ убѣдительно просилъ его пріѣхать въ Парижъ; Ротру отвѣчалъ, что его присутствіе необходимо въ управляемой имъ области, и что онъ до тѣхъ поръ въ ней останется, пока сочтетъ это полезнымъ и нужнымъ.
Богу угодно было наградить прекрасную жизнь этого человѣка спокойною и тихою смертью. Церковный колоколъ зазвучалъ, въ свою очередь, и для него… и Ротру переселился въ вѣчность, съ вѣнцомъ поэта на головѣ и съ пальмою мученика въ рукѣ.
Что касается до Корнеля, мы можемъ сказать о немъ развѣ только то, что онъ, какъ авторъ Сида, Горація и Цинны, былъ во всѣхъ отношеніяхъ счастливый человѣкъ; весь Парижъ былъ въ восторгѣ отъ его сочиненій, разсмотрѣнныхъ академіею; Ротру былъ его другомъ; ла-Калпренедъ, Боа-Роберъ и Скюдери — его врагами. Правда, что онъ всю жизнь свою посвятилъ на труды, о которыхъ слава осталась ненарушимою для его отдаленнаго потомства.
Мы видѣли, что съ первымъ театральнымъ періодомъ окончилась народная литература; со вторымъ вкрался на сцену французскаго театра духъ итальянскихъ и испанскихъ піесъ. Въ скоромъ времени мы увидимъ, что этотъ характеръ піесъ измѣнится и уступитъ мѣсто подражанію греческимъ и латинскимъ классикамъ; съ этого времени стали называть Корнеля старымъ Римляниномъ, хотя онъ былъ просто старый Кастилльянецъ. Корнель больше подражалъ Лукану, нежели Виргинію. Еслибы онъ захотѣлъ, онъ могъ-бы написать Фарсальскую битву, но никакъ не Энеиду. Извѣстно, что Луканъ былъ родомъ изъ Кордовы.
ГЛАВА XXV.
1652.
править
Людовикъ XIV сдѣлался совершеннолѣтнимъ. Подобно Людовику XIII, онъ былъ крайне измѣнчивъ въ своемъ характерѣ. Отъ полной зависимости отъ другихъ лицъ быстро переходилъ онъ къ самому неограниченному деспотизму; но, въ противоположность отцу своему, начавшему царствованіе рѣшительною мѣрою, и вслѣдъ за тѣмъ, почти тотчасъ-же, впадшему въ безсиліе, изъ котораго онъ выходилъ только временно, урывками, — Людовикъ XIV' оставался безсильнымъ даже по достиженія своего совершеннолѣтіи, и только постепенно достигалъ силы, или точнѣе сказать, мощности воли, составлявшей отличительный характеръ его царствованія. Поэтому, хотя Людовикъ XIV и достигнулъ совершеннолѣтія, но королевствомъ правила по-прежнему Анна Австрійская, руководимая тонкимъ умомъ Мазарина, сохранившаго прежнее на все вліяніе, и сдѣлавшагося, быть можетъ, еще могущественнѣе съ того времени, какъ онъ находился въ изгнаніи, нежели прежде, когда ему дано было помѣщеніе въ Луврѣ или Пале-Ройялѣ.
Король, какъ мы сказали, обнародовалъ въ своемъ засѣданіи въ парламентѣ три указа: первый противъ хулителей святаго имени Бога; второй противъ дуэлей, третій для признанія принца Конде невиновнымъ. Но замѣчательно то, что принцъ Конде не хотѣлъ даже взять на себя труда дожидаться обнародованія этого указа, ибо его намѣреніе было сдѣлаться виновнымъ во второмъ преступленіи, подобномъ тому, въ которомъ его только-что простили.
Слѣдствіемъ засѣданія короля въ парламентѣ было то, что въ верховномъ совѣтѣ произошли нѣкоторыя перемѣны: маркизъ Шатонёфъ снова былъ сдѣланъ главноуправляющимъ дѣлами совѣта, чего онъ давно домогался; право прикладывать къ бумагамъ королевскую печать, отнятое отъ президента Моле, было передано ему; наконецъ г. де-Лавіёвилль, который, за двадцать-семь лѣтъ тому назадъ, отворилъ двери совѣта молодому Ришелье, не зная того, что этимъ самымъ онъ ускорилъ свой собственный выходъ изъ совѣта, былъ сдѣланъ министромъ финансовъ, чрезъ протекцію своего сына, бывшаго любовникомъ принцессы Палатинской. Правда, что при принятіи подъ свое начальство министерства онъ не показалъ себя сначала хорошимъ экономомъ, ибо приказалъ выдать изъ суммъ государственнаго казначейства 400,000 ливровъ, на государственные расходы, не королю, а королевѣ. Изъ этихъ трехъ совѣтниковъ всѣхъ моложе былъ президентъ Моле, но и ему было уже шестьдесятъ-семь лѣтъ, такъ-что этимъ тремъ государственнымъ сановникамъ дано было особенное имя, принадлежащее собственно уже къ царствованію Людовика XV; ихъ называли Барбонами (Barbons, то-есть бородачами).
Внутри Франціи все было спокойно, хотя всякій очень хорошо понималъ, что это спокойствіе могло продолжиться не долго, что это былъ только кратковременный отдыхъ, мирное время между двумя междоусобными войнами.
Король нигдѣ не имѣлъ арміи. На нидерландскихъ границахъ два корпуса приносили гораздо болѣе вреда Французамъ, своимъ соотечественникамъ, нежели Испанцамъ, своимъ непріятелямъ: одинъ, командуемый маршаломъ д’Омономъ, былъ подъ начальствомъ короля; другой, предводительствуемый Со-Таванномъ, находился подъ начальствомъ принца Конде; первый сдѣлалъ нѣсколько переходовъ, безъ особенной пользы и результата; второй оставался стоять на мѣстѣ и грозилъ своимъ неутралитетомъ. Маршалъ ла-Ферте-Сенектеръ находился въ Лотарингіи съ другимъ корпусомъ и, не имѣя у себя, какъ маршалъ д’Омонъ, такого хитраго и подозрительнаго союзника, каковъ былъ Со-Таваннъ, дѣйствовалъ по своему, и взялъ Миркуръ, Водирожъ и Ніатте. Конечно, эти успѣхи были незначительны, но по-крайней-мѣрѣ отъ нихъ не могло произойти вреда для государства.
Французо-Итальянская армія равнымъ образомъ занимала почетную позицію. Испанскій король, съ которымъ Французы имѣли еще дѣло съ этой стороны, былъ въ это время сильно занятъ Каталоніей, такъ что маркизъ де Карасенъ, Миланскій губернаторъ, довольствовался только тѣмъ, что угрожалъ Пьемонту, не присоединяя однако дѣйствія къ угрозѣ.
Испанская армія была поручена Маршену, который былъ выпущенъ изъ тюрьмы въ одно время съ принцами, и былъ сдѣланъ не только главнокомандующимъ, но даже вице-королемъ. Это возвращеніе, къ счастію, никого не удивляло въ ту эпоху, въ которую подобные примѣры случались довольно часто. Освободившись изъ тюрьмы, Маршенъ немедленно отправился въ Каталонію и заперся въ Барцелонѣ, городѣ, который былъ осаждаемъ съ сухаго пути маркизомъ Мортаромъ, а съ моря донъ Жуаномъ Австрійскимъ.
Что касается до Южной Франціи, гдѣ стояли разбросанные по разнымъ мѣстамъ корпуса, служившіе маршалу ла-Мейлльере и герцогу Епернонскому въ послѣдней кампаніи, она еще, такъ сказать, не остыла отъ междоусобной войны и готова была снова ее начать, по той причинѣ, что въ послѣдней войнѣ она болѣе выиграла, нежели потеряла.
Въ эту эпоху флота во Франціи не существовало и, въ этомъ отношеніи, Испанія, Англія и Голландія имѣли превосходство предъ Франціей.
Но оставимъ до времени военныя дѣла въ сторонѣ и обратимся къ нѣкоторымъ лицамъ, которыхъ мы обязались разсмотрѣть въ этой главѣ.
Начнемъ съ герцога Гастона Орлеанскаго.
Принцъ Орлеанскій, оставаясь при прежней своей недѣятельности, продолжалъ играть роль недовольнаго; чѣмъ болѣе онъ старѣлся, тѣмъ сильнѣе проявлялось въ немъ сознаніе того безсилія, которое всегда препятствовало ему въ достиженіи предположенной цѣли. Онъ былъ почти въ ссорѣ съ коадъюторомъ, не помирившись еще совсѣмъ съ принцемъ Конде, и не довѣрялъ парламенту, который, въ свою очередь, къ нему также не имѣлъ довѣрія; онъ придумывалъ различныя средства для устройства брака принцессы Монпансье съ королемъ, и когда приходили къ нему объ этомъ совѣтоваться, онъ отступалъ назадъ, отрекался отъ своего намѣренія, какъ будто боялся этого брачнаго союза.
Единственно въ чемъ онъ показывалъ себя откровеннымъ, — это въ своей ненависти къ Мазарину.
Принцъ Конде уѣхалъ, какъ мы сказали, изъ Парижа ночью того самаго дня, который предшествовалъ обнародованію деклараціи о совершеннолѣтіи короля Людовика XIV; онъ отправился прямо въ Три, гдѣ находился герцогъ Лонгвиль, въ надеждѣ снова увлечь его въ вихрь своего счастія. Но герцогъ Лонгвиль былъ старъ, и еще болѣе состарѣлся со времени своего заточенія. Почтенный старичокъ отказался отъ чести, предлагаемой ему принцемъ, его шуриномъ. Принцъ поѣхалъ далѣе въ Эссонъ, съ намѣреніемъ взять съ собою герцога ла-Рошфуко и герцога Немурскаго; остановился на одинъ день въ Ожервиль-ла-Ривьеръ, чтобы ожидать письма отъ герцога Орлеанскаго, которое должно было придти, но не пришло; потомъ продолжалъ ѣхать далѣе до Буржа, гдѣ встрѣтился съ совѣтникомъ парламента, который предложилъ ему оставаться спокойнымъ въ его Гіеннской губерніи до тѣхъ поръ, пока не соберется общій совѣтъ государственныхъ чиновъ. Но такъ-какъ принцъ всего болѣе боялся на свѣтѣ спокойствія, то онъ съ презрѣніемъ отвергнулъ предложеніе совѣтника, отправился далѣе на Монтронъ и, оставивъ въ этомъ городѣ принца Конти и герцога Немурскаго, продолжалъ путь, вмѣстѣ съ г. Лене, своимъ совѣтникомъ, къ Бордо. Если городъ взбунтовался по голосу принцессы Конде и герцога Ангіенскаго, т. е. для женщины и беззащитнаго ребенка, то понятно, что для принца Конде, какъ перваго зачинщика бунтовъ и героя, прославившагося своими побѣдами, онъ желалъ показать еще болѣе свою приверженность; поэтому, со дня его пріѣзда въ Бордо, этотъ городъ сдѣлался центромъ мятежа. Принцесса Конде и герцогъ Ангіенскій къ нему здѣсь присоединились. Герцогиня Лонгвиль, выйдя изъ монастыря, въ который она удалилась въ то время, какъ увидѣла, что война готова была вспыхнуть, пріѣхала въ Бордо вслѣдъ за ними; графъ Фуки дю-Дуапьонъ, Бруажскій (Brouge) губернаторъ, который имѣлъ въ своемъ распоряженіи весь берегъ, начиная отъ ла-Рошеля до Ройона, объявилъ себя на сторонѣ принца. Старый маршалъ де-ла-Форсъ и его пріятели изъ Гіени пришли предложить принцу свои услуги; герцогъ Ришелье привелъ въ Бордо рекрутовъ, которымъ былъ сдѣланъ наборъ въ Сентонжѣ и въ области Онисѣ; принцъ Тарентскій, который занималъ Тайлебуръ на Шарантѣ (Tailbbourg sur la Charente) прислалъ къ нему сказать, что онъ готовъ къ его услугамъ Наконецъ, въ заключеніе всего, ожидали прибытія графа Маршена, того самаго, котораго королева сдѣлала вице-королемъ Каталоніи, и которыйобѣщалъ оставить свое вицекоролевство и присоединиться къ принцу съ полками, готовыми взбунтоваться по первому его голосу. Кромѣ того, Лене поѣхалъ въ Мадридъ, для переговоровъ съ испанскимъ дворомъ.
Поэтому, положеніе принца, какъ мятежника, было такое, какого лучше нельзя было и желать.
Кардиналъ Мазаринъ, котораго народъ также продолжалъ ненавидѣть, находился еще въ Брюелѣ.
Здѣсь-то онъ именно и получилъ приказъ, изданный парламентомъ, подписанный королемъ, и скрѣпленный королевою, который объявлялъ его измѣнникомъ, человѣкомъ вреднымъ и неспособнымъ къ дальнѣйшей службѣ, и исключалъ на будущее время всѣхъ иностранцевъ изъ принятія ими участія въ государственныхъ дѣлахъ; хотя Мазаринъ написалъ весьма чувствительное и трогательное письмо въ отвѣтъ на этотъ приказъ парламента, однако, на самомъ дѣлѣ, это было сдѣлано только изъ притворства, ибо эта декларація парламента его ни мало не безпокоила. Онъ продолжалъ быть въ регулярной перепискѣ съ Анною Австрійской, на благорасположеніе которой не переставалъ надѣяться, и которая увѣдомила его о возвращеніи коадъютора Не смотря на указы, онъ былъ на-готовѣ возвратиться во Францію, и не большая армія, собранная по этому случаю, ожидала только приказаній выступить въ походъ. Это войско было сформировано въ области Люттихѣ и на берегахъ Рейна; чтобы его собрать, Мазаринъ продалъ все, что у него было драгоцѣннаго.
Коадъюторъ Гонди, хотя и былъ занятъ исполненіемъ обѣщаній данныхъ имъ Аннѣ Австрійской, но на самомъ дѣлѣ, онъ показывалъ себя совершенію удаленнымъ отъ дѣлъ. Чрезъ нѣсколько дней спустя послѣ своего совершеннолѣтія, король позвалъ его къ себѣ и вручилъ ему публично подлинный актъ, по которому Франція назначала его въ кардиналы. Но онъ не довѣрялся этому королевскому благорасположенію, и послалъ самъ-отъ себя нарочнаго курьера въ Римъ, къ аббату Шаррье, которому поручилъ за себя ходатайствовать. Это важное событіе, столь давно имъ ожидаемое, и его, болѣе чѣмъ когда-нибудь, романическія связи съ дѣвицею Шеврёзъ, переполняли, казалось, его счастіе, и его мысли, казалось, были раздѣлены между политикой и любовью.
Принцесса Монпансье, на которую никто необращалъ большаго вниманія, потому-что всякій инстинктивно чувствовалъ, что она была въ немилости у королевы, все искала себѣ жениха, но не находила его. Сначала-было говорили, что она выходитъ за-мужъ за принца Валлискаго, потомъ за императора Австрійскаго, потомъ за эрцгерцога Леопольда, и наконецъ, разнесся даже слухъ, что будто она невѣста Людовика XIV; послѣдній, правду сказать, наиболѣе льстилъ ея надеждамъ и сильнѣе другихъ затронулъ ея честолюбіе, — ибо она, чтобъ сдѣлаться королевою съ радостію согласилась выйти за него за мужъ. Поэтому, какъ она видѣла, что безъ внушенія къ себѣ страха въ эту эпоху ничего нельзя было добиться, она снова принялась за отцовскую политику и стала нашептывать герцогу Орлеанскому о бунтѣ, — о бунтѣ важномъ и значительномъ, который бы устрашилъ короля и весь его дворъ.
Мы показали нашимъ читателямъ дѣйствующихъ лицъ; обратимся теперь къ самымъ событіямъ.
Въ Парижѣ узнали о прибытіи принца Конде въ Бордо съ такою-же радостію, съ какою онъ былъ въ немъ принятъ парламентомъ и дворянствомъ. Вслѣдствіе сего, было постановлено, что король предприметъ противъ мужа походъ, подобный тому, какой, за нѣсколько мѣсяцевъ до этого, онъ совершилъ противъ жены. Рѣшили, что король пойдетъ прямо на столицу Гіени по той же дорогѣ, по которой шелъ принцъ Конде; это предполагалось сдѣлать, безъ сомнѣнія, для того, чтобы уничтожить то впечатлѣніе, которое Конде могъ послѣ себя оставить. Король объявилъ походъ, и 2 октября выѣхалъ изъ Фонтенбло, оставивъ Парижъ уже 27 сентября; онъ отправился по тракту на Берри. Первый его шагъ былъ удаченъ и предвѣщалъ хорошій конецъ: Буржъ сдался безъ сопротивленія; принцъ Конти и герцогъ Немурскій, не смѣя оставаться въ Монтронѣ, отправились присоединиться къ принцу Конде въ Бордо.
Дворъ пробылъ въ Буржѣ семьнадцать дней, и продолжалъ свой путь на Пуатье. Тогда-то именно, — и въ то самое время, когда начались предъ Коньякомъ первыя непріятельскія дѣйствія между герцогомъ д’Аркуромъ, главнокомандующимъ арміею короля, и Гг. ла-Рошфуко и де-Тарантомъ, главнокомандующими арміею принца, — пришло ко двору извѣстіе, что кардиналъ Мазаринъ, сопровождаемый 6,000 человѣкъ тѣлохранителей, возвращается во Францію.
Нужно замѣтить, что кардиналъ медленно приближался къ Франціи: онъ поѣхалъ сначала въ Гюи, потомъ въ Динанъ, потомъ въ Булльонъ, потомъ въ Седанъ, гдѣ де-Фаберъ принялъ его чрезвычайно ласково, ибо кардиналъ показалъ паспортъ, присланный ему королевою; и оттуда, во главѣ шеститысячнаго конвоя, имѣя чрезъ плечо зеленаго цвѣта шарфъ — этотъ цвѣтъ былъ присвоенъ его дому — онъ проѣхалъ чрезъ ла-Мёзъ, прибылъ въ Регель, и отправился далѣе чрезъ Шампань, въ сопровожденіи двухъ Французскихъ маршаловъ: маркиза Оккенкура и маркиза ла-Ферте-Сенектеръ.
Можно судить, какое дѣйствіе произвело въ Парижѣ это извѣстіе. Парижане забыли все, — войну междоусобную и войну внѣшнюю, армію Конде и армію Испанцевъ. Члены парламента тотчасъ собрались на засѣданіе, и хотя въ этомъ засѣданіи было прочитано письмо короля, который просилъ общество (т. е. всѣхъ присутствующихъ членовъ парламента) ни мало не безпокоиться о путешествіи его высокопреосвященства, по той причинѣ, что кардиналъ достаточнымъ образомъ объявилъ королевѣ о своихъ намѣреніяхъ, — поспѣшили составить обвинительный актъ противъ изгнанника, въ дополненіе къ первой изданной ими противъ него деклараціи. Вслѣдствіе этого, было объявлено, что такъ-какъ кардиналъ и его сподвижники поступили вопреки запрещенію, изложенному въ деклараціи короля, то ихъ, съ этой минуты, надобно считать возмутителями, заслуживающими преслѣдованія со стороны городскихъ и сельскихъ обществъ; кромѣ того, что библіотека и все движимое имущество кардинала будутъ проданы и, что при этой продажѣ назначена будетъ сумма свыше 150,000 лавровъ тому, кто доставитъ его живымъ или мертвымъ. Коадъюторъ хотѣлъ-было защитить своего новаго союзника; но его популярность легко могла пострадать въ этой бурѣ и все, что онъ могъ сдѣлать, во избѣжаніе своей собственной опасности, состояло въ томъ, что онъ вышелъ изъ собранія и предъ своимъ выходомъ объявилъ членамъ парламента, что его духовное званіе не позволяетъ ему присутствовать на совѣщаніи, гдѣ дѣло шло о погибели человѣка.
За нѣсколько дней до этого, подобнаго-же рода декларація была издана противъ принца Конде, принца Конти, г-жи Лонгвиль, герцога ла-Рошфуко и герцога Немурскаго; но вторая заставила забыть первую.
Судя по жестокости мѣръ, принятыхъ парламентомъ, можно было бы думать, что Мазаринъ былъ единственнымъ опаснымъ врагомъ, единственнымъ противникомъ, котораго чрезвычайно важно было сразить; его богатая библіотека была продана съ аукціона, по разнымъ частямъ, не смотря на то, что одинъ тогдашній библіофилъ, по имени Віолеттъ, объявилъ, что онъ желаетъ ее купить всю цѣликомъ, и даетъ за нее 45,000 ливровъ.
Въ продолженіе этого времени кардиналъ находился въ дорогѣ. Получены были извѣстія, сряду одно за другимъ, что онъ проѣхалъ Еперней, Арси-сюръ-Объ и Понъ-сюръ-Іонь. Наконецъ, 30 января, т. е. мѣсяцъ спустя послѣ того, какъ онъ ступилъ ногой на землю Франціи, гдѣ, не смотря на грозныя деклараціи парламента, онъ не встрѣтилъ себѣ никакого препятствія, онъ въѣхалъ въ Пуатье, въ каретѣ короля, который самъ поѣхалъ къ нему на встрѣчу.
Это извѣстіе произвело въ Парижѣ большое впечатлѣніе, но кого оно всѣхъ болѣе затронуло, то это самаго герцога Орлеанскаго, который, по крайней мѣрѣ одинъ разъ, казалось, желалъ оставаться вѣрнымъ своей ненависти къ Мазарину. Конде узналъ изъ Бордо объ этомъ сильномъ негодованіи герцога Гастона и, желая воспользоваться этимъ негодованіемъ, послалъ къ нему графа Фіеска для заключенія съ нимъ договора. Графъ Фіеско имѣлъ, кромѣ того, отъ принца Конде письмо на имя дѣвицы до-Мовпансье, дочери герцога Гастона Орлеанскаго.
Принцесса всѣми силами старалась уговорить своего мужа не подписывать договора; но ненависть герцога Орлеанскаго противъ кардинала пересилила совѣты его жены, подъ властью которой онъ всегда находился: герцогъ подписалъ договоръ. Этотъ договоръ заключалъ клятвенное обѣщаніе, что принцъ Орлеанскій присоединитъ войска, которыми онъ можетъ располагать, къ войскамъ герцога Немурскаго, который отправился ихъ собирать во Фландрію, и что, съ этой минуты, т. е. со времени подписанія имъ договора, онъ будетъ помогать принцу Конде противъ кардинала.
Устроивъ дѣло съ отцомъ, графъ Фіеско занялся дочерью. Мы сказали, что принцъ Конде поручилъ ему передать отъ себя письмо дѣвицѣ де-Монпансье; онъ просилъ у нея аудіенціи и, получивъ на это разрѣшеніе, вручилъ ей письмо слѣдующаго содержанія:
"Милостивая государыня,
«Я съ величайшею радостью узналъ о вашемъ ко мнѣ благорасположеніи и душевно желалъ бы доказать вамъ свою признательность. Я просилъ графа Фіеско увѣрить васъ въ моемъ желаніи, услугами своими сдѣлаться достойными продолженія вашего ко мнѣ благорасположенія. Покорно прошу васъ вѣрить всему, что онъ вамъ скажетъ отъ моего имени, и быть увѣренной, что никто въ свѣтѣ не любитъ и не уважаетъ васъ, милостивая государыня, болѣе, какъ… и проч. — Людовикъ Бурбонъ».
Но то, что графъ Фіеско имѣлъ передать дѣвицѣ де-Монпансье, отъ имени принца, было желаніе послѣдняго видѣть ее королевою Франціи. Принцесса съ радостію приняла этотъ комплиментъ и, въ свою очередь, просила графа передать принцу, что она считаетъ себя одною изъ лучшихъ его друзей и никому не будетъ такъ рада, какъ ему, если онъ приметъ участіе въ ея интересахъ. Случай не замедлилъ представиться для герцога и его дочери, чтобы показать ихъ вѣрность этому новому обѣщанію: произошло нѣсколько незначительныхъ стычекъ между главнокомандующими арміями короля и принца Конде, и даже съ самимъ принцемъ. Король лично присутствовалъ при осадѣ города Пуатье, защищаемаго герцогомъ Роганомъ, и въ то время, какъ къ королю шла помощь, де-Роганъ сдался и отперъ королю ворота города. Это былъ истинный успѣхъ для Людовика XIV, ожидавшаго со стороны де-Рогана упорнаго сопротивленія. Между тѣмъ, въ это время при дворѣ узнали о возрастающей ненависти парламента къ Мазарину и о новомъ договорѣ дяди короля съ принцемъ Конде. Эти два извѣстія были весьма непріятны, они безпокоили не только придворныхъ, но и самаго короля. За отсутствіемъ двора Парижъ былъ предоставленъ парламенту и герцогу Орлеанскому; нужно было непремѣнно возвратиться въ столицу и рѣшили, что это возвращеніе должно воспослѣдовать какъ можно скорѣе, ибо мѣшкать было нельзя, надобно было дорожить временемъ. Причина такой смѣлой рѣшительности заключалась болѣе въ соучастіи Тюреня, который, при этомъ второмъ бунтѣ, не будучи въ состояніи продолжать своихъ сношеніи съ принцемъ Конде, пришелъ предложить свои услуги Мазарину, въ то самое именно время, когда король у него обѣдалъ.
Двинулись въ походъ; но тогда, какъ король достигнули Блуа и, послѣ двухъ-дневной стоянки въ этомъ городѣ, сосредоточилъ свои войска въ Божанси, получено было извѣстіе, что герцогъ Пемурскій, входя въ предѣлы Франціи во главѣ испанскаго корпуса, намѣревается соединиться съ герцогомъ Бофоромъ и идти съ нимъ на королевскую армію. При подобномъ обстоятельствѣ, весьма важно было знать — на чьей сторонѣ объявитъ себя Орлеанъ. Но мы уже сказали, что герцогъ Орлеанскій подписалъ договоръ съ принцами. Условія этого договора были извѣстны. Поэтому, къ Орлеанскимъ властямъ послали спросить — за кого они намѣрены себя объявить и на чьей сторонѣ желаютъ остаться. Орлеанскія власти отвѣчали, что они намѣрены слѣдовать политикѣ принца Конде и будутъ дѣйствовать за герцога Орлеанскаго, главнаго начальника города.
Читателямъ уже извѣстна слабость характера герцога. Какъ ни хотѣлось его королевскому высочеству оставаться въ сторонѣ, но этотъ отвѣтъ города Орлеана по-неволѣ заставилъ его объявить себя на сторонѣ принца Конде; ему-бы очень было желательно, чтобы Орлеанцы сами заперли ворота королю и взяли бы такимъ образомъ на себя всю отвѣтственность въ ихъ бунтѣ. Онъ послалъ даже графа Фіеска и графа Граммона уговорить ихъ согласиться на это. Но Орлеанцы отвѣчали, что они не рѣшатся ни на какой отважный поступокъ противъ особы его величества, если самъ принцъ Орлеанскій ихъ не ободритъ.
Посланные возвратились чрезъ четыре дня съ этимъ извѣстіемъ къ герцогу Орлеанскому.
На этотъ разъ герцогу отговариваться было нельзя. Такъ-какъ Орлеанъ былъ мѣстомъ довольно укрѣпленнымъ, то надобно было стараться удержать его въ своихъ рукахъ. Поэтому, всѣ приближенные герцога согласились уговорить его немедленно ѣхать въ Орлеанъ. Онъ согласился, и въ тотъ-же день, пославъ къ герцогу Бофору и герцогу Немурскому бумагу о томъ, чтобы при выѣздѣ его изъ Етампа, они выслали ему, для сопровожденія его въ Орлеанъ, нѣсколько сотъ человѣкъ конвоя, онъ объявилъ, что отъѣздъ его послѣдуетъ на другой день, въ понедѣльникъ на страстной недѣли великаго поста.
На-канунѣ этого дня, дѣвицы де-Монпансье намѣревалась уѣхать въ монастырь кармелитскихъ монахинь св. Дениса, чтобы тамъ переночевать и потомъ провести въ молитвѣ всю страстную недѣлю, какъ вдругъ она узнаетъ о предстоящей поѣздкѣ своего отца. Она отправляется къ нему въ Люксембургъ, чтобы проститься съ нимъ, и застаетъ его въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Принцъ горько жалуется своей дочери на обстоятельства, заставляющія его оставить Парижъ, говоря, что если онъ оставитъ этотъ городъ, то все пропало! къ этимъ жалобамъ онъ присовокупляетъ свои обычныя желанія, т. е., что онъ на-всегда бы хотѣлъ удалиться отъ общественныхъ дѣлъ, хотѣлъ бы жить только въ своемъ замкѣ Блуа, и завидуетъ счастію тѣхъ людей, которые во всю жизнь свою ни въ чьи постороннія дѣла не вмѣшиваются. Дѣвица де-Монпансье привыкла слышать эти жалобы, въ которыхъ обыкновенно испарялся и послѣдній остатокъ энергіи принца. Она знала и понимали, что въ этомъ дѣлѣ ея отецъ кажется тѣмъ-же, чѣмъ онъ былъ и во всѣхъ прежнихъ дѣлахъ, требовавшихъ его личнаго участія, т. е. нерѣшительнымъ человѣкомъ, — и она не ошиблась: чѣмъ больше приближалась минута рѣшимости, тѣмъ герцогъ становился нерѣшительнѣе. Наконецъ, въ восемь часовъ вечера она простилась съ своимъ отцомъ, вполнѣ убѣдившись, что не было никакой надежды возбудить въ немъ энергію.
Но въ то время, какъ она выходила отъ его высочества, графъ Шавиньи, — о которомъ мы уже имѣли случай говорить въ нашей исторіи, и который сдѣлался смертельнымъ врагомъ Мазарина, вслѣдствіе того, іто этотъ послѣдній не исполнилъ одного, даннаго ему, обѣщанія — графъ Шивиньи, говоримъ мы, остановилъ принцессу и вполголоса сказалъ ей: — Вотъ, сударыня, дѣло, которое будетъ лучше всѣхъ вашихъ прежнихъ дѣлъ, вамъ надобно его исполнить…. Принцъ Конде будетъ вамъ чрезвычайно обязанъ. — Что же это? спросила принцесса. — Ѣхать въ Орлеанъ, вмѣсто вашего отца. —
Принцесса Монпансье, которой характеръ былъ столько-же предпріимчивъ, сколько характеръ отца былъ трусливъ, давно уже думала объ этомъ. Поэтому, она съ радостію приняла предложеніе Шавиньи. — Я согласна, сказала она: — выхлопочите только для меня отпускъ у его высочества, и я въ эту-же ночь поѣду. — Очень хорошо, принцесса, я похлопочу для насъ, отвѣчалъ Шавиньи.
И онъ возвратился къ принцу, между тѣмъ какъ дѣвица де Монпансье отправилась къ себѣ домой.
Возвратясь домой, она сѣла за столъ и приказала подать себѣ ужинъ, хотя голова ея была занята весьма важными мыслями, но принцесса кушала съ аппетитомъ; прислушиваясь къ малѣйшему шуму и безпрестанно посматривая на дверь, она ясно показывала своей прислугѣ, что она кого-то къ себѣ ждетъ. Чрезъ нѣсколько минутъ ей доложили о пріѣздѣ графа Таванна, главнокомандующаго арміею принца Конде; принцесса приказала его принять. Графъ вошелъ въ комнату, и судя по важности привезеннаго имъ извѣстія, не почелъ нужнымъ соблюсти правила этикета: онъ подошелъ къ принцессѣ и сказалъ ей на-ухо: — Мы очень счастливы, сударыня; вы поѣдете въ Орлеанъ, и герцогъ Роганъ придетъ сказать вамъ объ этомъ отъ имени его высочества. —
Дѣйствительно, чрезъ нѣсколько минутъ, Роганъ вошелъ къ принцессѣ. Онъ принесъ ожидаемый приказъ, который былъ принятъ съ большою радостью.
Въ тотъ же день вечеромъ принцесса Монпансье пригласила графа и графиню Фіеско, равно какъ и госпожу де-Фронтенакъ, сопровождать ее въ Орлеанъ; что касается до Рогана, то онъ самъ вызвался на это. Затѣмъ, принцесса отдала всѣ нужныя приказанія на счетъ дорожнаго экипажа и вещей, которыя ей нужно было съ собою взять. На другой день утромъ, она отслужила въ монастырской церкви молебенъ, и отправилась обѣдать въ Люксембургъ, гдѣ ея отецъ, принцъ Орлеанскій, оставшись весьма доволенъ тѣмъ, что ему никуда не нужно было ѣхать, объявилъ, что онъ послалъ въ Орлеанъ маркиза Фламарена извѣстить о скоромъ прибытіи туда его дочери.
Въ часъ своего отъѣзда принцесса пришла проститься съ своимъ отцомъ, который сказалъ ей: — Прощай, моя любезная дочь, отправляйся въ Орлеанъ; тамъ ты встрѣтишь епископа д’Елбенъ, который скажетъ тебѣ въ какомъ положеніи находится городъ; прими также во вниманіе то, что тебѣ посовѣтуютъ гг. Фіеско и Граммовъ; они пробыли въ Орлеанѣ довольно долго и знаютъ, что надобно дѣлать; но болѣе всёго старайся препятствовать, чтобы армія не перешла рѣку Луару, — вотъ все, что я имѣю тебѣ приказать. —
Принцесса поклонилась и съ поспѣшностію вышла отъ принца, ибо боялась, чтобы онъ не взялъ назадъ даннаго ей отъ своего имени порученія. Но опасаться было нечего: герцогъ весьма радъ былъ тому, что отдѣлался такъ счастливо; онъ оставался стоять у окна до тѣхъ поръ, пока могъ видѣть свою дочь, и послалъ вслѣдъ за нею конвой, состоящій изъ одного офицера, двухъ унтеръ-офицеровъ, шести гвардейскихъ солдатъ и шести Швейцарцевъ.
Когда принцесса выѣзжала изъ Шартра она встрѣтилась съ герцогомъ Бофоромъ, который, во время всей дороги, ѣхалъ возлѣ дверецъ ея кареты. Проѣхавъ нѣсколько льё отъ Шартра, она встрѣтила конвой, состоящій изъ 500 человѣкъ кавалеристовъ, командуемыхъ де-Валономъ, генералъ-маіоромъ арміи его высочества, который поѣхалъ позади ея кареты, приказавъ солдатамъ окружить экипажъ принцессы; но выѣхавъ на долины ла-Босъ, дѣвица де-Монпансье, желая показать себя достойною званія начальника экспедиціи, сѣла на лошадь и поѣхала впереди сопровождавшаго ее конвоя.
Почти въ тоже время представился случай начать непріятельскія дѣйствія. Курьеръ, посланный съ бумагами, билъ задержанъ на дорогѣ непріятельскимъ отрядомъ, равно какъ и два другіе курьера, отправившіеся вслѣдъ за нимъ. Одинъ изъ этихъ курьеровъ имѣлъ письмо отъ Господъ Орлеанцевъ на имя его королевскаго высочества, въ которомъ объявлялось, что король увѣдомилъ ихъ, что онъ проведетъ ночь въ Клери и на другой день отправится въ Орлеанъ, куда онъ послалъ впередъ свой совѣтъ.
Чтобы предупредить его величество, нужно было торопиться прибытіемъ въ Орлеанъ ранѣе его. Поэтому, принцесса Монпансье продолжала путь не останавливаясь, и пріѣхала въ Тури, гдѣ съ радостію встрѣтилъ ее герцогъ Немурскій и объявилъ ей, что съ этой поры военный совѣтъ будетъ собираться исключительно предъ нею и, что она будетъ его президентомъ. Дѣйствительно, военный совѣтъ былъ собранъ. Воинственная принцесса объявила желаніе своего отца относительно того, чтобы воспрепятствовать непріятелямъ перейти рѣку Луару; вслѣдствіе чего, были приняты тотчасъ надлежащія мѣры для воспрепятствованія непріятелю сдѣлать переправу чрезъ рѣку.
На другой день, съ ранняго утра, отправились въ дальнѣйшій путь и въ Артенё встрѣтили маркиза Фламарена, который подъѣхалъ къ принцессѣ и объявилъ, что ему нужно ей сообщить одну весьма важную новость. Ея высочество слезла съ лошади и велѣла отвести себѣ комнату въ гостинницѣ; здѣсь она узнала отъ маркиза Фламарена, что Орлеанцы не желали принять ее въ городъ, и просиди ей передать, что они находятся между двухъ огней; но что они, дабы не показаться въ глазахъ короля слишкомъ мятежными, а также мало послушными дочери ихъ главнаго начальника, просятъ ее остановиться на время въ Артенё и притвориться больною; что они, между тѣмъ, запруть городскія ворога и дозволятъ королю проѣхать чрезъ городъ, и что когда король выѣдетъ снова, отворятъ ворота и примутъ ее съ подобающею ея сану почестью. Но молодая принцесса желала доказать, что во сколько ея отецъ слабъ и безхарактеренъ, во столько она рѣшительна. Поэтому, она объявила, что не принимаетъ въ уваженіе ихъ просьбы, и поѣдетъ прямо въ Орлеанъ. Какъ сказано, такъ и сдѣлано: принцесса сѣла въ карету, приказала своему конвою ѣхать впередъ, и отправилась въ путь въ сопровожденіи только тѣхъ тѣлохранителей, которые ей были даны герцогомъ Орлеанскимъ.
Во время всей дороги получались извѣстія все болѣе и болѣе неблагопріятныя, но они мало дѣйствовали на принцессу. Одни доносили принцессѣ, что Орлеанскія власти окончательно рѣшили запереть ей ворота; другіе, что король былъ уже въ Орлеанѣ, и овладѣлъ городомъ. Но Монпансье ничего не хотѣла слышать, и продолжала свой путь, говоря, что если съ ней что и случится худаго, то развѣ только то, что она попадется въ руки людей, говорящихъ тѣмъ же языкомъ, какъ и она. —.людей очень хорошо ее. знающихъ, которые, если возьмутъ ее въ плѣнъ, то окажутъ ей почтеніе, на которое она по своему рожденію имѣетъ право.
Принцесса послала предварительно въ Орлеанъ того самаго офицера, который командовалъ конвоемъ, даннымъ ей герцогомъ Орлеанскимъ; фамилія этого офицера была Прадинь. Прадинь отправился въ Орлеанъ, между тѣмъ какъ принцесса продолжала все ѣхать впередъ и, въ ожиданіи отвѣта, остановилась на разстояніи двухъ льё отъ города. Офицеръ возвратился съ отвѣтомъ, что Орлеанскія власти не только просятъ, но даже умоляютъ ее не продолжать своего пути, въ противномъ случаѣ они будутъ принуждены не впустить ее въ городъ. Онъ съ поспѣшностію привезъ этотъ отвѣтъ принцессѣ, ибо въ то время, какъ онъ выѣзжалъ изъ Орлеана, господа Орлеанцы собрались на засѣданіе, по той причинѣ, что министръ юстиціи и члены совѣта короля стояли уже у городскихъ воротъ, противоположныхъ тѣмъ, чрезъ которыя должна была въѣхать принцесса, и требовали, чтобы ихъ немедленно впустили въ городъ. Это доказывало принцессѣ только то, что нельзя было терять ни минуты времени. Поэтому, она ускорила свой маршъ и къ 11 часамъ утра была уже у Банньерскихъ воротъ, которыя были заперты и заставлены рогатками. Принцесса велѣла сказать, что она подъѣхала къ воротамъ; но воротъ не отворили. Тогда она отправилась въ гостинницу и просидѣла въ ней около трехъ часовъ; въ продолженіе этого времени, Орлеанскій губернаторъ, г. Сурди, который не имѣлъ никакой власти въ городѣ, послалъ принцессѣ конфекговъ, чтобы усладить ея терпѣніе. Какъ ни пріятно было для дѣвицы де-Монпансье это вниманіе губернатора, однако она ни за что не хотѣла отказаться отъ своего намѣренія, — таковъ уже былъ ея характеръ.
Поэтому, не смотря на совѣты своей свиты, она вышла изъ гостинницы и отправились гулять по краю городскаго рва.
Не успѣла она сдѣлать и десяти шаговъ, какъ простолюдины города Орлеана бросились бѣжать на валъ, узнали принцессу и, показывая на нее пальцами, стали громко кричать: — Да здравствуетъ король! да здравствуютъ принцы!.. вонъ Мазарина!
При видѣ этихъ демонстрацій, принцесса приблизилась къ краю рва и, возвысивъ голосъ, сказала: — Послушайте, добрые люди, бѣгите въ городскую думу, и если вы хотите видѣть меня ближе, распорядитесь, чтобы, ля меня были отворены ворота. —
При этихъ словахъ въ народѣ произошло еще больше движенія, но никто ничего не отвѣчалъ, и всѣ снова стали кричать, еще громче прежняго: — Да здравствуетъ король! да здравствуютъ принцы!… и вонъ Мазарина!
Принцесса продолжала прогуливаться не смотря на то, что лица ее окружающія совѣтовали ей возвратиться въ гостинницу, и дошла до того мѣста вала, противъ котораго находились ворота, защищаемыя карауломъ: солдаты, увидѣвъ ее, выстроились въ рядъ, взяли изъ сошекъ ружья и отдали ей честь. Принцесса хотѣла воспользоваться этимъ оказаннымъ ей почтеніемъ и закричала офицеру, находившемуся при караулѣ, чтобы онъ приказалъ отворить ей ворога, по офицеръ сдѣлалъ руками знакъ, что онъ поможетъ отворить ворота, ибо у него нѣтъ ключей. — Тогда надобно ихъ выломать! закричала принцесса, — вы обязаны слушать болѣе меня, нежели начальниковъ города, потому-что я дочь вашего начальника! —
Видя, что солдаты оставались спокойными на своихъ мѣстахъ, принцесса, которая по природѣ своей вообще была нетерпѣлива, разсердилась и стала говорить имъ уже неласково, носъ угрозами. Лица, окружавшія принцессу, удивились такой странной и безрасудной ея выходкѣ. — Какъ можно, ваше высочество, грозить людямъ, которыхъ доброе расположеніе такъ вамъ нужно? говорили принцессѣ ея приближенные. — Ба! отвѣчала Монпансье, — это только проба; я хочу видѣть, чѣмъ я больше выиграю — угрозами или дружбою. —
Графиня Фіеско и госпожа де-Фронтенакъ, находившіяся при принцессѣ, съ удивленіемъ посмотрѣли тогда одна на другую; одна изъ нихъ, именно графиня Фіеско, подошла къ принцессѣ и сказала: — Чтобы дѣйствовать такъ, какъ дѣйствуете вы, ваше высочество, нужно имѣть твердую увѣренность; эта увѣренность ваша основана, вѣроятно, на фактахъ, о которыхъ вашему высочеству не угодно было до сихъ поръ ламъ сообщить? — Да, да, отвѣчала принцесса, — я имѣю удостовѣреніе, и вотъ какое: до моего отъѣзда изъ Парижа, я позвала къ себѣ въ кабинетъ маркиза Вилена, который, какъ вамъ извѣстно, считается лучшимъ астрологомъ нашего времени, и вотъ что онъ мнѣ сказалъ: «Все, что вы предпримите въ среду 27 марта, съ часа по-полудни до пятницы вамъ удастся, и въ эти дни вы совершите необыкновенныя дѣла». Это предсказаніе теперь у меня въ карманѣ; я вѣрю въ науку маркиза Вилена; необыкновенное, котораго я ожидаю, случится со мною сегодня и будетъ состоять-въ томъ, что или я выломаю ворота или меня увидятъ на стѣнахъ города! —
Обѣ дамы захохотали, такъ имъ показался забавенъ этотъ монологъ принцессы. Но принцесса преспокойно продолжала свою прогулку, и по мѣрѣ того, какъ она уходила все далѣе и далѣе, она очутилась на берегу рѣки, гдѣ лодочники, которыхъ въ Орлеанѣ вообще очень много, всѣ почти въ одинъ голосъ предложили ей свои услуги. Принцесса приняла ихъ, сказала мужикамъ привѣтливую рѣчь и спросила ихъ, не могутъ-ли они перевезти ее къ воротамъ Фо, выходящимъ прямо на воду. — Съ удовольствіемъ, сказалъ одинъ изъ болѣе ловкихъ лодочниковъ, — но зачѣмъ такъ далеко забираться? если вашему королевскому высочеству угодно будетъ намъ приказать, мы выломаемъ ворота, которыя по-ближе отсюда. —
Въ отвѣтъ на такое предложеніе принцесса стала горстями бросать лодочникамъ деньги, говоря имъ, чтобы они поторопились, ибо нужно было дорожить временемъ. За тѣмъ, чтобы воодушевить ихъ своимъ присутствіемъ, она, не смотря на камни и терновникъ, исколовшіе ей ноги и руки, взошла на небольшой курганъ; когда она была на вершинѣ насыпи, всѣ окружавшіе ее замѣтили ей, что она слишкомъ подвергаетъ себя опасности, и всѣми силами старались уговорить ее сойти внизъ; но принцесса заставила ихъ молчать.
Принцесса не хотѣла сначала посылать никого изъ своихъ помочь лодочникамъ выломить ворота Брюле (Bruslée), надъ чѣмъ отважные мужики уже ревностно работали. Изъ всей свиты принцессы, одинъ только кавалеристъ, родомъ изъ Орлеана, просилъ позволеніе участвовать въ работѣ вмѣстѣ съ лодочниками, на что принцесса согласилась болѣе потому, что онъ объявилъ о себѣ, что родина его Орлеанъ, что онъ въ Орлеанѣ всѣхъ знаетъ и, что было-бы очень хорошо, еслибы Орлеанцы увидѣли его въ числѣ работниковъ. Въ скоромъ времени пришли сказать принцессѣ, что дѣло подвигается впередъ; храбрая дѣвушка обрадовалась: она тотчасъ послала къ работникамъ одного изъ унтеръ-офицеровъ своего конвоя и одного изъ своихъ конюховъ, и потомъ сама отправилась вслѣдъ за ними посмотрѣть въ какомъ положеніи была работа. по какъ набережная прерывалась между тѣмъ мѣстомъ, гдѣ находилась принцесса и воротами, и такъ-какъ небольшая рѣка омывала самую стѣну города, то подіунены были двѣ барки, которыя могли служить мостомъ для принцессы, и какъ другой берегъ былъ очень крутъ, то на вторую барку поставили лѣстницу, по которой принцесса взошла съ большимъ трудомъ, потому-что одна изъ ступенекъ была сломана. Но принцесса ни на что не смотрѣла, чтобы достигнуть цѣли, которую считала столь важною. И такъ, она достигла другой набережной и тотчасъ велѣла своей свитѣ возвратиться къ каретамъ, чт объ доказать Орлеанскимъ властямъ, что она входитъ въ городъ съ совершенною къ нимъ довѣренностью, потому-что входитъ въ него безъ тѣлохранителей. Когда принцесса подошла къ воротамъ, то присутствіе ея, какъ это она предвидѣла, усугубило рвеніе лодочниковъ, которые всѣми силами старались разломать ворота снаружи, между тѣмъ какъ граждане тоже самое дѣлали снутри. Что касается до превратной стражи, то она, съ оружіемъ въ рукахъ, была только простою зритѣльницею этого, не помогая и не мѣшая выламывать воротъ.
Наконецъ двѣ доски посреди воротъ вывалились; иначе ворогъ было отворить нельзя, потому-что они были заложены поперегъ двумя большими желѣзными полосами. Тотчасъ, по приказанію ея, камердинеръ взялъ принцессу на руки, поднялъ и просунулъ ее чрезъ отверстіе. Какъ только показалась ея голова за воротами, тотчасъ раздался барабанный бой; съ другой стороны находился караульный офицеръ, который втащилъ принцессу въ городъ. Ставъ на нога, она протянула ему руку, и сказала: — Капитанъ, сегодняшній день для васъ не потерянъ; вы будете награждены за то, что помогли мнѣ войти въ городѣ. — Не успѣла принцесса пройти ворота, какъ вновь раздались восклицанія: Да здравствуетъ король! да здравствуютъ принцы!… и долой Мазарина! два человѣка вынесли изъ ближайшаго дома деревянный стулъ, посадили на него принцессу и понесли ее, при общихъ крикахъ народа, къ городской думѣ, гдѣ все еще продолжали разсуждать о томъ — отворить, или нѣтъ принцессѣ городскія ворота. Всѣ бросились къ ней на встрѣчу и, какъ отважные поступки производятъ всегда большое дѣйствіе на простой народъ, то чернь очень удивилась мужеству принцессы, толпилась около нея, привѣтствовала ее радостными криками, и, въ знакъ своего глубокаго къ ней уваженія, цѣловала полы ея платья. Когда ее пронесли такимъ образомъ пятьсотъ или шестьсотъ шаговъ, она, соскучась тріумфомъ, объявила, что, будучи здорова ногами, она желаетъ слѣзть со стула и пройтись пѣшкомъ.
При этой просьбѣ кортежъ остановился. Дамы свиты принцессы воспользовались этою остановкою и приблизились къ ней. Между тѣмъ, къ этому времени подоспѣла рота орлеанскихъ солдатъ, которые съ барабаннымъ боемъ составили авангардъ конвоя принцессы и со всевозможными почестями повели ее ко дворцу, въ которомъ обыкновенно останавливался герцогъ Орлеанскій. На половинѣ дороги пбѣздъ былъ встрѣченъ губернаторомъ; губернаторъ находился въ самомъ затруднительномъ положеніи: онъ понялъ, что посланныя имъ принцессѣ конфеты были самымъ слабымъ доказательствомъ его преданности. Позади его шли власти города, смущенныя не. менѣе губернатора: они начали-было говорить несвязными словами какую-то рѣчь, но ея высочество, видя ихъ смущеніе, остановила ихъ жестомъ и сказала: — Господа, вы, я думаю, очень удивляетесь такому моему въѣзду въ городъ; но какъ отъ природы я всегда была нетерпѣлива, то мнѣ скучно стало дожидаться у Банньерскихъ воротъ: я прошлась тогда вдоль городской стѣны и замѣтивъ, что ворота Брюля были отворены, я прошла чрезъ нихъ въ городъ. Вы должны радоваться этой твердости моего намѣренія, ибо оно избавляетъ васъ отъ упрековъ короля за все прошедшее; что касается до будущаго, всю отвѣтственность я беру на себя; я бы не сказала вамъ этого въ другомъ мѣстѣ, ноя въ Орлеанѣ, я у себя, я въ городѣ принца Орлеанскаго, моего отца. — Милостивѣйшая государыня, принцесса, отвѣчалъ меръ, — мы вполнѣ извиняемся предъ вашимъ высочествомъ въ томъ, что заставили васъ ждать, но мы шли къ вамъ на встрѣчу и хотѣли отворить вамъ ворота. — Я въ этомъ не сомнѣваюсь, возразила пѣвица де-Монпансье, — и чтобы доказать вамъ, что я была увѣрена въ вашемъ желаніи видѣть меня въ городѣ, я даже не дала вамъ дойти и до половины дороги и, какъ видите, сама вошла въ городъ чрезъ ворота, которыя нашла отворенными. —
Придя во дворецъ, принцесса выслушала привѣтственныя рѣчи представителей всѣхъ сословій города и съ этого-же дня стала распоряжаться въ городѣ въ качествѣ главнаго его начальника; всѣ отдаваемыя ею приказанія немедленно были приводимы въ исполненіе.
На другой день, въ семь часовъ утра, пришли разбудить принцессу и объявили ей, что не худо было бы ей прогуляться по улицамъ города, съ тѣмъ, чтобы склонить на свою сторону всѣ умы, если оставалось еще нѣсколько человѣкъ, не пожелавшихъ съ перваго дня пребыванія принцессы въ городѣ присоединиться къ ея партіи.
Между тѣмъ, король не отказывался отъ своего намѣренія въѣхать въ Орлеанъ, и министръ юстиціи желалъ сдѣлать новую попытку пробраться въ городъ съ совѣтомъ. Принцесса поняла всю важность сдѣланнаго ей предложенія и, пославъ просить къ себѣ городскаго мера и губернатора де-Сурди, вышла изъ своего дворца и отправилась гулять вмѣстѣ съ ними но городу. Вездѣ были протянуты цѣпи, какъ это обыкновенно бываетъ въ городахъ, объявленныхъ въ осадномъ положеніи; предложили ихъ снять, но принцесса на это не согласилась, сказавъ, что они ей не мѣшаютъ, ибо она пойдетъ пѣшкомъ. Дѣйствительно, она прошла по всѣмъ главнымъ улицамъ Орлеана, останавливаясь только передъ думою, чтобы сказать рѣчь властямъ города, передъ зданіемъ тюрьмы, чтобы выпустить на волю всѣхъ арестантовъ, и въ епископскомъ дворцѣ, чтобы пообѣдать. Только вечеромъ она возвратилась къ себѣ.
Въ скоромъ времени принцесса получила письмо отъ герцога Бофора, который увѣдомлялъ ее, что вопреки своему обѣщанію, онъ потому не могъ пріѣхать къ ней на свиданіе, что въ надеждѣ захватить особу короля, который находился на другомъ берегу рѣки, онъ пытался перейдти Луару, у моста Жерго. Но маршалъ Тюрень блистательнымъ образомъ заставилъ его отступить и такъ храбро защищался, что герцогъ безъ пользы потерялъ много храбрыхъ людей, и въ числѣ ихъ барона Сиро де-Вито, того самаго, котораго мы видѣли въ сраженіи при Рокруа, и который былъ тѣмъ замѣчателенъ, что стрѣлялся на пистолетахъ съ тремя королями: королемъ Богемскимъ, королемъ Польскимъ и королемъ Шведскимъ; послѣднему онъ даже прострѣлилъ шляпу.
Это извѣстіе очень опечалило принцессу. Она написала къ герцогу Бофору и къ герцогу Немурскому, чтобы они немедленно пріѣхали къ ней, и во избѣжаніе подозрѣній, которыя могли на нихъ имѣть начальники города Орлеана, назначила имъ свиданіе въ гостинницѣ предмѣстья Сен-Венсенъ. Герцоги не замедлили явиться на мѣсто, назначенное для свиданія. Приказавъ выйдти всѣмъ офицерамъ, пріѣхавшимъ въ качествѣ адъютантовъ съ герцогами, она осталась съ ними одна и объявила имъ о причинѣ, заставившей ее написать къ нимъ письмо. — Мнѣ хотѣлось узнать, сказала принцесса, — съ какой стороны повести армію. — Герцогъ Немурскій отвѣчалъ, что по его мнѣнію армія переправится чрезъ рѣку у Блуа; а герцогъ Бофоръ, что она пойдетъ прямо на Монтаржи. — Дѣйствительно, пославъ изъ этого мѣста корпусъ въ Монтеро, можно было бы завладѣть рѣками Луарою и Іонью, и перерѣзать двору дорогу въ Фонтенбло. Оба герцога твердо держались каждый своего мнѣнія, и просили принцессу сказать имъ, которому изъ двухъ мнѣній она желаетъ отдать преимущество; принцесса взяла сторону герцога Бофора, — что привело герцога Немурскаго, который былъ весьма вспыльчиваго характера, въ сильный гнѣвъ, такъ-что, забывъ всякое почтеніе къ принцессѣ, онъ началъ браниться и увѣрять, что мнѣніе Бофора дано было съ цѣлію оставить принца Конде, что-же касается до него самаго, то онъ всегда останется вѣрнымъ своему обѣщанію и скорѣе согласится отстать отъ партіи герцога Орлеанскаго, нежели идти на Монтаржи, какъ это вздумалъ совѣтовать герцогъ Бофоръ Принцесса старалась тогда ему доказать, что интересы принца Конде были также для нея дороги, какъ и ея собственные. Но герцогъ Немурскій продолжалъ сердиться, и въ отвѣтъ на предлагаемые ему вопросы твердилъ только одно и тоже: — Если пойдутъ на Монтаржи, то я уѣду. — Милостивый государь, сказала принцесса, — если таково ваше намѣреніе, то прошу васъ за ранѣе объ этомъ меня увѣдомить; ибо въ положеніи, въ которомъ мы теперь находимся, намъ необходимо умѣть отличать друзей отъ враговъ. — Именно потому-то, сказалъ герцогъ Немурскій, — мнѣ и хочется сорвать личину съ тѣхъ ложныхъ друзей, которые обманываютъ принца Конде, и хотятъ сдѣлать то, чего-бы не сдѣлали самые смертельные его враги! —
— Про кого вы это говорите? съ видомъ нетерпѣнія спросилъ Бофоръ герцога Немурскаго.
— Про васъ! отвѣчалъ герцогъ. — Бофоръ размахнулся и далъ герцогу пощечину, который отвѣтилъ тѣмъ-же и сорвалъ, кромѣ того, съ своего противника парикъ. Между герцогами завязалось дѣло не на шутку: они вынули пшаги и хотѣли драться; но ихъ розняли. Принцесса приказала одному изъ офицеровъ своего конвоя взять отъ герцоговъ шпаги, по герцогъ Пемурскій не далъ своей шпаги и сказалъ, что онъ отдастъ ее только самой принцессѣ; что касается до Бофора, онъ позволилъ принцессѣ себя увести въ садъ, и тамъ, вставъ предъ нею на колѣни, просилъ у нея извиненія за себя и за своего зятя. Видя его успокоившимся, принцесса оставила его въ саду и возвратилась въ гостинницу съ намѣреніемъ успокоить также и другаго герцога.
Долго она уговаривала его и ставила ему на видъ, что подобныя ссоры вообще могутъ повести за собой не выгодныя послѣдствія для партіи, и что враги, если они только узнаютъ объ этой ссорѣ, обрадуются ей какъ побѣдѣ; герцогъ былъ непреклоненъ и грозилъ местію своему противнику. Но настойчивая принцесса наконецъ поставила на своемъ; герцогъ обѣщался просить прощенія у Бофора, и даже обняться съ нимъ, что дѣйствительно и исполнилъ, во только самымъ не дружелюбнымъ образомъ. Хорошо-ли, худо-ли, но принцесса помирила обоихъ враговъ и, простившись съ ними, возвратилась въ городъ. Низшій классъ народа, видя ея долгое отсутствіе, начиналъ уже не много безпокоиться; но болѣе значительнымъ лицамъ принцесса разсказала о причинѣ своего долгаго пребыванія внѣ города. За тѣмъ, возвратившись къ себѣ во дворецъ, она написала обоимъ герцогамъ письма, въ которыхъ просила ихъ жить въ дружбѣ и согласіи, и приказать арміи двинуться впередъ.
Въ слѣдующую субботу, принцесса получила письмо отъ герцога Орлеанскаго, въ отвѣтъ на посланное ею къ нему увѣдомленіе о взятіи города Орлеана. Вотъ содержаніе этого письма:
«Любезная моя дочь, вы не можете себѣ представить, какъ велика была моя радость, когда я прочиталъ ваше послѣднее письмо: вы спасли мнѣ Орлеанъ и сохранили Парижъ. Это всеобщая радость, и всѣ говорятъ, что такой поступокъ достоинъ внучки Генриха Великаго. Я не сомнѣвался въ вашихъ способностяхъ; но ваши дѣйствія въ Орлеанѣ доказали мнѣ, что вы имѣете гораздо болѣе ума, нежели храбрости. Повторяю вамъ еще разъ, что я восхищенъ всѣми вашими дѣйствіями; въ нихъ видна любовь не только къ славѣ, но и ко мнѣ, вашему отцу. Увѣдомляйте меня впредь о всѣхъ важныхъ событіяхъ чрезъ вашего секретаря, по причинѣ, которую вы знаете. — Гастонъ.»
Эта причина заключалась въ томъ, что принцесса Монпансье писала такъ худо, что ея отецъ не могъ разбирать ея писемъ. {Мы здѣсь говоримъ только о почеркѣ; что же касается до слога и правописанія принцессы, то о нихъ можно судить по нижеслѣдующему письму; дѣвицѣ де-Монпансье было тридцать-восемь лѣтъ, когда она писала къ министру финансовъ Кольберу.
Monsieur, le sieur Segrais qui est de la cademie et qui а bocoup travalié pour la gloire du Koy et pour le public aiant este oublie lannée passée dans les gratifications que le Hoy а faicts aux bans essprit, ma prié de vous faire souuenir de luy, set un aussi homme de meritte et qui est a moy il y a longtams; jespere que sela ne nuira pas а vous obliger а auoir de la consideration pour luy, set se que je vous demande et de me croire,
"Votre affectionnée amie, Anne Marie Louise d'Orléahs."
Около этого времени, т. е. 11-го или 12-го марта, коадъюторъ Гонди получилъ извѣстіе о назначеніи его кардиналомъ; столь желанная и бывшая причиною столькихъ интригъ кардинальская шапка, дарована была ему опредѣленіемъ засѣданія духовнаго совѣта 18-го фезраля 1652 года.
ГЛАВА XXVI.
1652.
править
2-го Апрѣля 1652 года, принцесса получила извѣстіе, за достовѣрность котораго сначала сомнѣвалась, потому-что давно ожидала его: это пріѣздъ принца Конде въ армію; но, на другой день, племянникъ г-на Гито, который также былъ преданъ принцу Конде, какъ его дядя королевѣ, вручилъ ей отъ принца письмо, которое вполнѣ ее успокоило. Конде писалъ принцессѣ:
«Милостивая государыня, тотчасъ по пріѣздѣ моемъ въ армію, я почелъ первымъ долгомъ послать къ вамъ Гито, чтобы засвидѣтельствовать вамъ мое глубое почтеніе и благодарить васъ за доказательства вашего ко мнѣ благорасположенія; я радуюсь вмѣстѣ съ вами счастливому успѣху вашего въѣзда въ Орлеанъ; этотъ поступокъ можетъ принадлежать только вамъ, онъ чрезвычайно важенъ; почтительнѣйше прошу принять увѣреніе въ томъ, что я всегда готовъ быть вѣрнымъ слугою господина герцога и, что истиннымъ моимъ желаніемъ было всегда доказать вамъ, милостивая государыня, что, при моемъ глубокомъ къ вамъ почтеніи и высокой преданности, я всегда готовъ пребыть вашимъ всенижайшимъ и покорнѣйшимъ слугою.
Но помощь. оказанная принцемъ Конде въ дѣлахъ междоусобной войны заключалась въ собственной его личности, ибо онъ пріѣхалъ въ армію одинъ, въ сопровожденіи только семи человѣкъ своей свиты, оставивъ позади себя городъ Ажанъ почти взбунтовавшимся противъ него, и все свое семейство въ ссорѣ и разногласіи. Онъ въ семь дней проѣхалъ пространство раздѣляющее Бордо отъ Орлеана, и едва не былъ схваченъ въ Конѣ (Cosne) капитаномъ королевской службы, который только получасомъ опоздалъ арестовать его. Но принцъ былъ какъ Цесарь: гдѣ онъ не проѣзжалъ, гдѣ не проходилъ, вездѣ счастіе слѣдовало за нимъ. И такъ, онъ пріѣхалъ въ армію 1-го апрѣля; принцесса Монпансье, 8-го числа того-же мѣсяца, снова получила отъ него письмо слѣдующаго содержанія:
„Милостивая государыня, я столько получаю новыхъ доказательствъ вашего ко мнѣ благорасположенія, что не нахожу словъ, какъ васъ благодарить за это; мнѣ остается только увѣрить васъ, что я готовъ все не свѣтѣ сдѣлать для вашихъ услугъ. Вчерашній день я получилъ извѣстіе, что Мазариновская армія перешла рѣку и раздѣлялась на нѣсколько лагерей. Я немедленно приказалъ идти въ аттаку на эти лагери, и мое намѣреніе увѣнчалось полнымъ успѣхомъ: сначала я разбилъ три драгунскіе полка, а потомъ отправился прямо на главную позицію генерала Оккеикура, которую также разбилъ. Здѣсь начали-было намъ сопротивляться, но съ нашей стороны сдѣланъ былъ сильный натискъ…“ мы нанесли окончательное пораженіе; послѣ этого мы пошли на маршала Тюреня. По мы нашли его стоящимъ въ такой выгодной позиціи и притомъ, наши солдаты такъ устали и такъ были обременены доставшеюся имъ добычею, что мы не рѣшились аттаковать его въ такой выгодной позиціи; все дѣло кончилось только тѣмъ, что съ той и съ другой стороны помѣнялись нѣсколькими пушечными выстрѣлами. По вскорѣ между нами и непріятелемъ завязалось серьёзное дѣло: Тюрень долженъ былъ отступить. Весь корпусъ Оккенкура былъ разбитъ, весь багажъ віятъ, и намъ досталось въ добычу до трехъ тысячъ лошадей, множество плѣнныхъ и еще большее количество оружія и различныхъ военныхъ снарядовъ. Въ этомъ сраженіи герцогъ Пемурскій дѣлалъ чудеса, и былъ раненъ пистолетнымъ выстрѣломъ въ лядвею; рана не опасна; подъ герцогомъ Бофоромъ была убита лошадь, что однако не помѣшало ему храбро защищаться; ла-Рошфуко отличился; Кленшанъ, Таваннъ, Валонъ также, равно какъ и всѣ другіе генералы; Море былъ оконтуженъ; за всѣмъ тѣмъ, мы потеряли убитыми только тридцать человѣкъ. Я думаю, вы очень останетесь довольны этимъ извѣстіемъ и не сомнѣваетесь въ. томъ, что я всегда готовъ быть, милостивая государыня, вашимъ всенижайшимъ и покорнѣйшимъ слугою. — Людовикъ де-Бурбонъ.»
Это письмо очень обрадовало принцессу. Между тѣмъ, королевская армія находилась въ сильномъ безпокойствѣ и смущеніи. Дворъ былъ въ Жіенѣ въ самомъ жалкомъ и бѣдственномъ положеніи, ибо всѣ города послѣдовали примѣру Орлеана и запирали ему свои ворота. Пораженіе маршала Оккенкура произвело сильную тревогу въ королевской главной квартирѣ.
Узнавъ о приближеніи армій, королева немедленно отдала приказаніе отправить въ Сен-Фаржо всѣ придворные экипажи, которые находились въ пяти льё отъ Жіена, по-ту-сторону Луары. Съ разсвѣтомъ дня, всѣ кареты, перевезенныя на другую сторону моста, были наполнены дамами и дѣвицами службы ея величества королевы-матери; но экипажи ѣхали въ такомъ безпорядкѣ и съ такою торопливостью, что если бы принцу Конде удалось разбить Тюреня, то онъ взялъ бы короля въ плѣнъ со всѣмъ его дворомъ. Поэтому, говоритъ Лапортъ, «всѣ пріѣхали на ночлегъ въ Сен-Фаржо въ такомъ разстройствѣ, что не знали, ни что они дѣлали, ни что имъ надо было дѣлать.» Изъ Сен-Фаржо дворъ отправился сначала въ Оксерръ, потомъ въ Жуаньи, Сонъ и Монтеро. Во время этой ретирады, которая очень походила на бѣгство, приказанія на счетъ продовольствія отдавались такъ худо, что въ буквальномъ смыслѣ всѣ грабили другъ-друга. И самъ даже король не былъ изъятъ отъ этого грабительства: братъ графа Брогли увелъ лошадей изъ его конюшни, и когда Берингенъ послалъ де-живри, отъ имени королевы, требовать назадъ украденныхъ лошадей, тотъ, который ихъ у себя задержалъ, засмѣялся ему въ глаза и выгналъ его вонъ.
Изъ Монтеро дворъ поѣхалъ въ Корбель. Здѣсь, послѣ генеральнаго сраженія, послѣдовалъ странный поединокъ между королемъ и его братомъ, герцогомъ Анжуйскимъ. Подробности этого поединка довольно трудно разсказать; предоставимъ это Лапорту.
«Король, разсказываетъ въ своихъ запискахъ Лапортъ, хотѣлъ, чтобы его братъ спалъ въ его комнатѣ, которая была такъ мала, что, за исключеніемъ мѣста, занимаемаго двумя кроватями, въ ней едва можно было повернуться одному человѣку. Утромъ, когда оба брата проснулись, одинъ изъ нихъ, именно король, нечаянно плюнулъ на постель герцога, который, въ свою очередь, тотчасъ-же плюнулъ на постель короля; король разсердился и плюнулъ герцогу въ лицо. Герцогъ тотчасъ вскочилъ на постель короля и началъ ее поливать своею мочею; король сдѣлалъ тоже на постелѣ своего брата; а когда всѣ жидкія средства у нихъ истощились, тогда между братьями завязалась драка; услышавъ шумъ, я въ это время вбѣжалъ въ комнату, и какъ я ни уговаривалъ короля перестать драться, король меня не слушался; я вынужденъ быль позвать генерала Вильруа, который рознялъ бойцевъ, гнѣвъ герцога прошелъ скоро, но король долго не могъ успокоиться.»
Послѣ безпрестанныхъ переѣздовъ изъ города въ городъ, дворъ прибылъ наконецъ въ Сен-Жерменъ, оставивъ Парижъ въ лѣвую отъ себя сторону; здѣсь узнали, что Парижане сломали всѣ мости, что крайне всѣхъ опечалило, по той причинѣ, что всякій разсчитывалъ запастись въ Парижѣ провіантомъ, ибо ни у кого не было денегъ, кромѣ кардинала, — такъ, по-крайней-мѣрѣ, говорили; но кардиналъ всѣми силами отпирался и увѣрялъ, напротивъ того, что онъ бѣднѣе самаго послѣдняго солдата.
Въ ту-же ночь пришло извѣстіе, что другая битва произошла при Етамоѣ, въ которой армія принцевъ принуждена была отступить. Нильруа, первый получилъ это извѣстіе и, не дождавшись утра, побѣжалъ увѣдомить о немъ короля, герцога Анжуйскаго и Лапорта. Всѣ трое вскочили съ постели, и, въ ночныхъ колпакахъ и въ халатахъ, поскакали на мулахъ извѣстить объ этой новости кардинала, котораго застали также спящимъ: Мазаринъ, въ томъ-же костюмѣ въ какомъ были и они, опрометью бросился съ донесеніемъ къ королевѣ.
Всѣ эти мелкія подробности доказываютъ, въ какомъ безпокойствѣ находился тогда дворъ, ибо могло-ли, въ противномъ случаѣ, столь маловажное извѣстіе надѣлать въ немъ столько шума?
Одинъ анекдотъ можетъ показать нашимъ читателямъ, какъ мало имѣлъ король къ себѣ довѣрія, не смотря на то, что онъ въ это время былъ уже совершеннолѣтнимъ. Биррагъ, первый камердинеръ гардероба короля, просилъ однажды де-Креки, одного изъ камеръ-юнксровъ высочайшаго двора, поговорить королю о своемъ двоюродномъ братѣ, прапорщикѣ Пикардійскаго полка, который былъ раненъ въ сраженіи при Етампѣ и просилъ мѣсто поручика въ томъ-же полку, такъ-какъ пору чикъ этого полка былъ убитъ въ сраженіи; прошло нить или шесть дней, между-тѣмъ Биррагъ не получалъ никакого отвѣта. Однажды утромъ, когда Лапортъ одѣвалъ короля, де-Креки, присутствуя въ это время при туалетѣ, спросилъ его величество, неугодно ли ему когда нибудь вспомнить о просьбѣ Биррага. Король ничего не отвѣчалъ и притворился, будто не слышитъ вопроса.
— Ваше величество, сказалъ тогда королю Лапортъ, стоя передъ нимъ на колѣняхъ и поправляя ему банты на башмакахъ: — тѣ, которые имѣютъ счастіе служить вашему величеству очень несчастливы, потому-что они не могутъ даже надѣяться получить то, что имъ слѣдуетъ по всей справедливости! —
Тогда король, нагнувшись къ своему камердинеру: — Это не моя вина, мой любезный Лапортъ, сказалъ онъ тихимъ и жалобнымъ голосомъ: — я ему объ этомъ говорилъ; но это ни къ чему не послужило!
Король говорилъ ему, т. е. онъ этимъ хотѣлъ указать на кардинала, къ которому онъ по прежнему питалъ отвращеніе.
Изъ Сен-Жермена дворъ возвратился въ Корбель, а изъ Корбеля отправились осаждать Етампъ. Утромъ, въ день отъѣзда, къ Лапорту пришли сказать, что король требуетъ его къ себѣ; Лапортъ въ это время завтракблъ. Онъ бросилъ свой завтракъ и поспѣшилъ явиться къ королю.
Король, вынимая изъ своего кармана полную руку червонцевъ, сказалъ: — Возьми, Лапортъ, вотъ эти сто луидоровъ, которые мнѣ прислалъ министръ финансовъ на различныя мои надобности и для раздачи наградъ солдатамъ, и держи ихъ у себя. — Почему-же, государь, вы не хотите сами беречь эти деньги у себя? — А потому, отвѣчалъ король, — что у меня очень высоки сапоги и я боюсь, что если я спрячу ихъ въ карманы панталонъ, то мнѣ тогда не ловко будетъ ходить. — Но почему вашему величеству не положить ихъ въ карманъ вашего камзола? — И то правда, отвѣчалъ король, — ты правъ, Лапортъ, отдай мнѣ назадъ эти сто луидоровъ, я ихъ буду беречь у себя. —
Король не долго, однако, оставался владѣтелемъ этой суммы. Онъ скоро лишился этого сокровища, и довольно страннымъ образомъ. Во время пребыванія двора въ Сен-Жерменѣ, Моро, главный камердинеръ гардероба, заплатилъ впередъ 11 пистолей за перчатки короля Но, какъ мы уже выше сказали, что всѣ въ это время крѣпко нуждались въ деньгахъ, то выдача изъ своего кармана 110 ливровъ безпокоила честнаго служителя; поэтому, узнавъ, что король получилъ отъ министра финансовъ сто луидоровъ, онъ просилъ Лапорта поговорить объ этомъ королю и просить его о возвратѣ ему денегъ. Лапортъ обѣщалъ въ тотъ-же вечеръ исполнить просьбу своего сослуживца.
Изъ Корбеля дворъ отправился на ночлегъ въ Мевиль-Корнюель, гдѣ король ужиналъ у его высокопреосвященства. Въ девять часовъ, онъ возвратился въ свою комнату; Лапортъ, раздѣвая его, сказалъ: — Государь, въ то время какъ мы находились въ Сен-Жерменѣ, Моро заплатилъ за ваше величество одиннадцать пистолей, и такъ-какъ въ настоящее время всѣ крайне нуждаются въ деньгахъ, то я обѣщалъ ему выпросить эту сумму у вашего величества. — Увы! печальнымъ голосомъ отвѣчалъ король, — ты поздно сказалъ мнѣ объ этомъ, любезный Лапортъ, у меня нѣтъ болѣе денегъ. — На что-же вы истратили ихъ, ваше величество? спросилъ Лапортъ. — Я ихъ не истратилъ, отвѣчалъ король — Вы, вѣроятно, играли въ карты у кардинала и проиграли ему? — Нѣтъ; ты знаешь, а не такъ богатъ, чтобы играть. — Позвольте, позвольте, государь, сказалъ Лапортъ, — теперь я догадываюсь въ чемъ дѣло: вы не проиграли кардиналу, а онъ, просто, самъ взялъ отъ васъ ваши деньги. — Да, это правда, отвѣчалъ король, глубоко вздохнувъ: — ты самъ видишь теперь, что лучше было-бы если бы ты взялъ ихъ у меня сегодня утромъ! —
Дѣйствительно, кардиналъ замѣтивъ необычайное богатство своего царскаго питомца, волею или неволею, отнялъ его у него. Мы выше сказали, что дворъ отправился на осаду города Етамна. Здѣсь, въ первый разъ Людовикъ XIV участвовалъ въ сраженіи. Не смотря на то, что три или четыре пули пролетѣли мимо его ушей, такъ-что онь слышалъ даже ихъ свистъ, онъ не струсилъ и не потерялъ присутствіе духа. Когда, вечеромъ, всѣ поздравляли его за храбрость, онъ обратялся къ Лапорту, находившемуся около него во время всего сраженіи, и сказалъ ему: — Ну, а какъ ты, Лапортъ, ты не боялся…. не трусилъ? — Нѣтъ, государь, нисколько. —
— Такъ ты, значитъ, храбрецъ? — Ваше величество, отвѣчалъ Лапортъ, — всегда тотъ храбръ, у кого нѣтъ за душой ни копѣйки! —
Король засмѣялся. Дежурный камердинеръ, принцъ Анжуйскій и, быть можетъ, кардиналъ Мазаринъ одни только поняли эту шутку.
Однако, юный король не могъ безъ сожалѣнія смотрѣть на больныхъ и изувѣченныхъ своихъ солдатъ, которые протягивали ему руки и просиди милостыни, въ то время, какъ онъ не могъ, въ утѣшеніе имъ, вынутъ и одной копѣйки изъ своего кармана. Кромѣ бѣдности солдатъ, бѣдность въ народѣ была также ужасна. Во всѣхъ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ проѣзжалъ дворъ, крестьяне бросались къ нему съ жалобами и думали найти въ немъ защиту противъ грабительства солдатъ, которые раззоряли ихъ имущества. Къ довершенію всѣхъ несчастій, сдѣлался голодъ; нигдѣ нельзя было достать ни хлѣба, ни вина; бѣдные мужички сотнями умирали ежедневно; еще болѣе трогательна была картина умирающихъ ось голода матерей съ ихъ младенцами.
Проѣзжая однажды по мосту въ Милёнѣ, король увидѣлъ на немъ женщину и трехъ дѣтей, лежащихъ одинъ возлѣ другаго: мать и двое изъ ея дѣтей были уже мертвы; третій, которому было не болѣе пяти мѣсяцевъ, быль еще живъ и сосалъ грудь своей безжизненной матери. Но то было странно, что королева, казавшаяся очень тронутою этими бѣдствіями, говорила, что виновники столь великихъ несчастій должны будутъ отдать отчетъ передъ Богомъ, а сама забывала, что въ день послѣдняго суда этотъ отчетъ потребуется и у нея.
Въ продолженіе этого времени принцесса Монпансье, которой ничего не оставалось дѣлать въ Орлеанѣ, жестоко въ немъ соскучилась и намѣревалась выѣхать изъ города. 2-го Мая она. въ сопровожденіи графини Фіеско и графини Фронтенакъ выѣхала изъ Орлеана. Въ Бурго-ла-Рень, дѣвица де-Монпансье нашла принца Конде, который, вмѣстѣ съ герцогомъ Бофоромъ, принцомъ Тарентскимъ, герцогомъ Роганомъ и со всѣми знатными лицами Парижа выѣхалъ къ ней на встрѣчу. Подъѣзжая къ принцессѣ, онъ слезъ съ лошади и почтительно ей поклонился. Принцесса посадила его къ себѣ въ карету и пріѣхала съ нимъ вмѣстѣ въ Парижъ, гдѣ жители, зная объ ея пріѣздѣ, ожидали ее у заставы. Болѣе сотни каретъ сопровождали принцессу въ Люксембургъ. Принцессѣ снова представлялся случай повторить, нѣкоторымъ образомъ, свою Орлеанскую экспедицію.
Судя по всѣмъ обстоятельствамъ, между войсками короля и арміею принца Конде должна была произойти рѣшительная встрѣча. Король, выѣхавъ изъ Мелёна, отправился въ Ланьи, гдѣ сдѣлалъ смотръ войскамъ, приведеннымъ маршаломъ Лаферте-Сенектерромъ изъ Лотарингіи; по окончаніи смотра, король отправился въ Сен-Дени, свою главную квартиру. Здѣсь рѣшено было двинуться на Парижъ, и аттаковать армію принцевъ, которая стояла по берегу рѣки Сены, между Сюренемъ и Сен-Клу. Принцъ Конде разсудилъ, что на позиціи, которую онъ занималъ, нельзя было удержаться, и рѣшился въ ночь выступить изъ лагеря и занять постъ въ Шарантонѣ. Такъ-какъ принцесса Монпансье играла здѣсь важную роль, то мы объ ней въ особенности будемъ говорить, какъ о главной оси, около которой все вращалось.
1-го іюля 1652 года, около девяти съ половиною часовъ вечера, дѣвица де-Монпансье услышала барабанный бой и звуки трубъ; она тотчасъ подбѣжала къ окну, отворила его, и такъ-какъ ея квартира была мало отдѣлена отъ рвовъ Тюйльери, то ей легко было слышать, какъ проходили войска принца Конде и какіе они играли марши. Она оставалась такимъ образомъ стоять до полуночи, погруженная въ глубокія думы и съ тайнымъ предчувствіемъ, что завтрашній день будетъ для нея великамъ днемъ Въ продолженіе этого вечера, къ принцессѣ Монпансье заходило насколько лицъ, и въ томъ числѣ Фдамаренъ, съ которымъ принцесса подружилась во время своего путешествія въ Орлеанъ. — А знаете-ли вы, любезнѣйшій Фламаренъ, о чемъ я думала, когда вы ко мнѣ вошли? — Нѣтъ, ваше высочество. — Я думала о томъ, что завтра я совершу такой-же неожиданный подвигъ, какъ въ Орлеанѣ. — О! возразилъ Фламаренъ, — въ такомъ случаѣ, вашему высочеству надобно быть чрезвычайно настойчивой.
— Почему такъ? — Потому-что завтра ничего не будетъ; переговоры начались, и если двѣ арміи и сойдутся лицомъ къ лицу, то развѣ только для того, чтобы по-дружески обняться. — Да, да, отвѣчала принцесса, — знаю я эти переговоры, слышала я объ нихъ!… мы весьма глупо сдѣлали, что не обратили строгаго вниманія на устройство нашихъ войскъ, потому-что въ продолженіе этого времени Мазаринъ собралъ всѣхъ своихъ сподвижниковъ, и намъ не можетъ предстоять большой выгоды въ дѣлѣ завтрашняго дня. — Вы думаете? — Да… и мнѣ очень бы хотѣлось, чтобы вамъ, какъ одному изъ переговорщиковъ, была вывихнута завтра рука или переломлена нога. — Э! полноте, принцесса, сказалъ Фламаренъ, прощаясь съ воинственною особою. — До свиданья, до завтра! мы увидимъ кто изъ насъ ошибается — вы или я. — И они оба разстались весьма веселыми. Фламаренъ былъ очень спокоенъ, ибо ему предсказали, что онъ не иначе умретъ, какъ съ веревкою на шеѣ.
Послѣ выхода Фламарена, принцесса пошла къ себѣ въ спальню и легла спать, но ей не удалось спокойно уснуть: въ шесть часовъ утра она услышала, что кто-то стучится въ ея дверь. Она тотчасъ встала съ постели и позвала своихъ прислужницъ, которыя ввели въ комнату графа Фіеско. Онъ былъ посланъ принцемъ Конде къ герцогу Орлеанскому сказать, что онъ былъ аттакованъ королевскою арміею между Монмартромъ и ла-Шапеллемъ, и былъ отброшенъ назадъ у заставы Сен-Дени; это обстоятельство очень безпокоило графа, ибо онъ боялся, чтобы того-же не случилось съ принцемъ, въ случаѣ его отступленія. Поэтому, онъ убѣдительно просилъ Гастона Орлеанскаго сѣсть на лошадь и самому поѣхать посмотрѣть, въ какомъ положеніи находятся дѣла; но читателямъ уже извѣстенъ характеръ принца: въ рѣшительныя минуты онъ всегда былъ не рѣшителенъ, а потому, притворившись больнымъ, онъ объявилъ графу, что не встанетъ съ своей постели и, что дѣло можетъ обойтись и безъ его личнаго присутствія. Графу оставалось надѣяться только на одну принцессу, и вотъ онъ пришелъ къ ней и началъ просить ее, отъ имени принца Конде, не оставить его просьбы о помощи.
Прежде чѣмъ мы покажемъ отвѣтъ дѣвицы де-Монпансье, скажемъ сначала, что супруга принца Конде была въ это время очень нездорова и, что дѣвица де-Монпансье, какъ разборчивая невѣста, вѣчно искавшая себѣ мужа, питала въ глубинѣ своего сердца, если не желаніе, то, по-крайней-мѣрѣ, надежду выйдти за-мужъ за принца. Поэтому, она обѣщала графу Фіеско сдѣлать все, что будетъ зависитъ отъ ея власти; проворно вставъ съ постели, она тщательно одѣлась и поѣхала въ Люксембургъ, гдѣ увидѣла своего отца прохаживающимся по своему кабинету.
— А! ваше высочество, сказала ему принцесса, — то, что я вижу, очень меня радуетъ; графъ Фіеско былъ сейчасъ у меня и сказалъ мнѣ, что вы больны, лежите въ постелѣ; а я, напротивъ, вижу васъ на ногахъ. — Фіеско не ошибся, любезная моя дочь, — отвѣчалъ Гастонъ; правда, я не такъ боленъ, чтобы лежать въ постелѣ, но я сильно не расположенъ принять участіе въ дѣлахъ сегодняшняго дня. — Однако, если это можно, вамъ нужно было бы сѣсть на лошадь, сказала принцесса, — и посмотрѣть въ какомъ положеніи находятся ваши дѣла; ибо, да позволительно мнѣ будетъ дать совѣтъ моему отцу и сказать ему, что вниманіе всего Парижа устремлено на него, и что дѣло сегодняшняго дня главнѣйшимъ образомъ касается его чести. — Любезнѣйшая принцесса, отвѣчалъ принцъ Орлеанскій, — благодарю за совѣтъ; но я никакъ не могу ему послѣдовать, я чувствую себя слишкомъ слабымъ…. я не въ состояніи сдѣлать ста шаговъ. — Въ такомъ случаѣ, ваше высочество, вы ужъ лучше совсѣмъ ложитесь въ постель, сказала съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ принцесса, — потому-что лучше, чтобы въ глазахъ всѣхъ вы были больны такъ, что дѣйствительно не можете встать съ постели! —
Совѣтъ былъ хорошъ, во Гастонъ Орлеанскій не послѣдовалъ ему, и показывалъ себя совершенно спокойнымъ. Это спокойствіе вывело принцессу изъ терпѣнія, и она съ ироніей сказала: — Это странно, право! ваше спокойствіе можно обьяснить развѣ только тѣмъ, что вы имѣете въ карманѣ выгодный для васъ и вашихъ приверженцевъ договоръ, подписанный Мазариномъ! —
Принцъ ничего не отвѣчалъ на послѣднія слова своей дочери. Между тѣмъ, въ это время вошли къ принцу де-Роганъ и де-Шавиньи, лучшіе его друзья, и убѣдили наконецъ его послать свою дочь вмѣсто себя въ городскую думу, подобно тому, какъ онъ послалъ ее въ Орлеанъ; вслѣдствіе сего, де-Роганъ получилъ отъ него письмо, которымъ онъ уполномочилъ принцессу Монпансье явиться къ мерамъ и старшинамъ парижской думы.
Принявъ это письмо, принцесса тотчасъ уѣхала изъ Люксембурга, въ сопровожденіи графини Фіеско, своего постояннаго адъютанта. Въ улицѣ Дофинъ она встрѣтила Жарзе, того самаго, о которомъ мы говорили во время нашего разсказа о ссорѣ, происходившей у Рснара,.между герцогомъ Бофоромъ и Мазаринистами. Жарзе былъ тогда на сторонѣ принца Конде, и былъ имъ посланъ къ его королевскому высочеству съ просьбою, чтобы онъ, какъ главный начальникъ анти-роялистской партіи, далъ приказаніе пропустить черезъ городъ войска остававшіяся въ Пуасси, ибо, выдержавъ сильную аттаку ожесточенныхъ роялистовъ, которыхъ число было втрое больше его отряда, онъ сильно нуждался въ помощи; эти войска, въ ожиданіи приказаній, двинулись къ заставѣ Сент-Оноре.
Жарзе оставилъ сраженіе въ самомъ его разгарѣ, по той причинѣ, что былъ сильно раненъ въ руку пулею, которая ударила ему въ локоть и прошла до кости; боль была нестерпимая: Жарзе сильно мучился и страдалъ. Принцесса повезла его вмѣстѣ съ собой въ думу и сказала, что не къ герцогу Орлеанскому ему слѣдовало обратиться, по къ Парижскому губернатору, къ которому она имѣетъ письмо; Жарзе поблагодарилъ принцессу за ея вниманіе. Улицы, по которымъ проѣзжала принцесса, были загромождены толпами народа; почти вся чернь была вооружена; народъ узналъ принцессу, Орлеанское дѣло которой надѣлало столько шуму и было еще свѣжо въ памяти Парижанъ, и сталъ ей кричать: — Мы здѣсь! мы здѣсь, къ вашимъ услугамъ, принцесса! что ваше высочество намъ прикажетъ, мы исполнимъ въ точности! —
Принцесса благодарила народъ и сказала, что она предварительно спроситъ на счетъ этого мнѣніе у Парижскаго губернатора и желаетъ, чтобы эта готовность служить въ пользу ея интересовъ сохранилась и на будущее время. Дѣйствительно, если бы принцессѣ и было отказано въ томъ, чего она намѣревалась просить, то народъ, такъ расположенный къ ней, оставался бы ей послѣднею помощью.
Наконецъ, пріѣхали въ думу; маршалъ л’Опиталь, бывшій тогда Парижскимъ губернаторомъ, и совѣтникъ Лефевръ, который былъ городскимъ головою, вышли на встрѣчу принцессы и привѣтствовали ее краткою рѣчью; принцесса поблагодарила ихъ и сказала, что принцъ Орлеанскій, ей отецъ, нездоровъ и послалъ ее вмѣсто себя; съ этими словами принцесса била введена въ залу, назначенную для совѣщаній. Когда всѣ сѣли на свои мѣста, де-Роганъ представилъ собранію письмо отъ его королевскаго высочества Актуаріусъ его прочиталъ во всеобщее услышаніе. Въ письмѣ говорилось, что принцъ Орлеанскій уполномочиваетъ свою дочь во всѣхъ своихъ правахъ и во всей своей власти. — И такъ, — спросили члены собранія, когда чтеніе письма было окончено, — что, -же желаетъ его королевское высочество? — Онъ желаетъ исполненія трехъ условій, отвѣчала твердымъ голосомъ дѣвица де-Монпансье: — во-первыхъ, чтобы жители всѣхъ кварталовъ города взялись за оружіе. —
— Это уже исполнено, отвѣчалъ маршалъ л’Опиталь.
— Во-вторыхъ, чтобы изъ городскаго ополченія было отдѣлено двѣ тысячи человѣкъ и послано на помощь принцу Конде.
— Этого сдѣлать нельзя, отвѣчалъ маршалъ, — ибо можно отдѣлять отряды только отъ устроеннаго, регулярнаго войска, а не отъ вновь набранной дружины, составленной изъ однихъ мужиковъ, не знающихъ никакихъ военныхъ пріемовъ и не умѣющихъ даже владѣть ружьемъ; но будьте спокойны, ваше высочество, двѣ тысячи человѣкъ будутъ посланы принцу. —
— Наконецъ, въ-третьихъ, продолжала принцесса, и она сохранила это условіе послѣднимъ, какъ самое важное: — въ-третьихъ, чтобы арміи безпрепятственно дали перейти пространство отъ заставы Сент-Оноре до заставы Сен-Дени или Сент-Антуанъ. —
Это требованіе было, какъ думала сама принцесса, важнѣйшимъ изъ трехъ условій; поэтому, при объявленіи его, маршалъ л’Опиталь, городской глава и другіе совѣтники посмотрѣли другъ-на-друга, не сказавъ ничего въ отвѣтъ; принцесса, понимая положеніе принца Конде, который, въ продолженіе всего этого времени, долженъ былъ сражаться съ меньшими противъ непріятеля силами, повторила свое требованіе. — Мнѣ кажется, господа, снова начала принцесса, — тутъ вамъ нечего разсуждать. Его королевское высочество, принцъ Гастонъ Орлеанскій, мой отецъ, такъ всегда былъ расположенъ къ Парижу, что совершенно справедливо — въ случаѣ, гдѣ идетъ дѣло о его спасеніи, а также и о спасеніи принца Конде, — онъ имѣетъ право требовать вашей признательности; кромѣ того, господа, вамъ не безизвѣстно и то, что кардиналъ возвращается къ намъ съ самыми злыми намѣреніями, и что въ случаѣ, если Конде будетъ разбитъ, то тѣ, которые изгнали кардинала и назначили цѣну за его голову, не найдутъ себѣ мѣста, и даже самый Парижъ, безъ всякаго сомнѣнія, будетъ преданъ огню и мечу. Поэтому, милостивые государи, намъ слѣдуетъ стараться избѣгнуть этого несчастія, и мы окажемъ великую услугу королю, если сохранимъ ему лучшій городъ его государства, его столицу, которая всегда была готова вѣрою и правдою служить своему монарху! — Но подумайте сами, ваше высочество, возразилъ маршалъ, — если-бы наши войска не приблизились къ этой столицѣ, то и королевскія войска не пришли-бы въ нее. — Я думаю, сударь, отвѣчала принцесса, — что въ то время, какъ мы споримъ здѣсь безъ пользы, принцъ Конде находится въ опасности въ вашихъ предмѣстьяхъ и, что если онъ погибнетъ потому только, что ему по было подано помощи, то Парижъ покроется горемъ и вѣчнымъ стыдомъ; вы можете ему помочь, господа, пошлите-же ему скорѣе помощь, —
Рѣчь эта произвела свое дѣйствіе. Всѣ члены собранія встали и вышли для совѣщаній въ другую комнату. Въ продолженіе этого времени, принцесса встала на колѣни передъ окномъ, противъ котораго стояла церковь во имя св. Духа, и начала молиться. Совѣщаніе было продолжительно, принцесса съ нетерпѣніемъ ожидала его окончанія; наконецъ, всѣ совѣтники возвратились въ залу, и маршалъ л’Опиталь сказалъ принцессѣ, что какъ онъ, такъ и всѣ г.г. совѣтники готовы исполнить все то, что она имъ не прикажетъ. Принцесса послала тотчасъ Жарзе сказать принцу, что его войска могутъ войдти въ городъ, а между тѣмъ, чтобы не терять времени, маркизъ ла-Буле поспѣшилъ съ приказаніемъ отворить ворота заставы Сент-Оноре тѣмъ войскамъ, которыя шли изъ Пуасси.
Между тѣмъ, сраженіе продолжалось въ предмѣстьяхъ, и пушечные выстрѣлы глухо раздавались въ Парижѣ; принцесса Монпансье хотѣла отправиться на этотъ шумъ, чтобы посмотрѣть въ какомъ положеніи находятся дѣла. Она вышла изъ думы и направилась къ заставѣ Сент-Антуанъ. Лобная площадь была полна народомъ, который кричалъ, что измѣнили принцу Конде, что оставили безъ помощи его защитника. Изъ толпы отдѣлился одинъ человѣкъ и приблизился къ принцессѣ: — Принцесса, сказалъ онъ ей, показывая пальцемъ на маршала л’Опиталя, который выѣхалъ провожать принцессу, — какъ вы терпите при себѣ этого Мазарина?.. если вы имъ недовольны, скажите слово, и мы съ нимъ раздѣлаемся. — Напротивъ, отвѣчала принцесса, — я имъ очень довольна, онъ сдѣлалъ для меня все, чего я желала. — Ну, и хорошо! въ такомъ случаѣ, пусть онъ возвратится въ думу и ведетъ себя, какъ должно! —
Маршалъ не заставилъ себя просить два раза, и возвратился въ думу. Тогда принцесса оставила Лобную площадь и поѣхала далѣе въ каретѣ Пріѣхавъ въ улицу Таксерандери, она увидѣла ужасное зрѣлище: это былъ герцогъ ла-Рошфуко, получившій рану выстрѣломъ изъ мушкета; пуля ударила въ уголъ праваго глаза и прошла чрезъ лѣвый глазъ, такъ-что оба глаза были повреждены, и изъ нихъ текла кровь по всей нижней части лица несчастнаго герцога. За одну руку держалъ герцога его сынъ, а за другую Гурвилль, одинъ изъ его искреннихъ друзей, ибо герцогъ совершенно ослѣпъ; герцогъ сидѣлъ на лошади и былъ одѣтъ въ камзолъ бѣлаго цвѣта, равно какъ и тѣ, которые его держали за руки; по красному цвѣту передней части его камзола можно было судить о количествѣ крови, вытекшей изъ его глазъ. Молодой принцъ Марсильякъ, сынъ герцога, и Гурвилль заливались слезами, ибо при видѣ герцога въ такомъ жалкомъ положеніи нельзя было надѣяться, чтобы онъ когда-нибудь могъ возвратить себѣ зрѣніе. Принцесса остановилась и хотѣла съ нимъ заговорить; но герцогъ ничего не видѣлъ и не слышалъ, и потому ничего не отвѣчалъ на вопросы принцессы. Принцесса поѣхала далѣе: но ея встрѣча съ ранеными тѣмъ не ограничилась. Въѣзжая въ улицу Сент-Антуанъ, она встрѣтила Гито, блѣднаго, съ растегнутымъ камзоломъ, и поддерживаемаго солдатами. — Ахъ! мой бѣдный Гито, воскликнула принцесса, — что съ тобой случилось? — Что со мной случилось?.. охъ! я раненъ, принцесса… раненъ пулею на-вылетъ, отвѣчалъ Гито. — Умрешь-ты отъ этого? — Кажется, что нѣтъ, ваше высочество. — Ну, благодарю за храбрость! —
Черезъ сто шаговъ далѣе принцессѣ встрѣтился Валонъ, одинъ изъ генераловъ, сопровождавшихъ ее въ ея Орлеанскомъ походѣ. Онъ былъ контуженъ въ бокъ, и по причинѣ его дородности, ему надобно было тотчасъ перевязать рану. — А! сказалъ онъ, замѣтивъ ѣдущую на встрѣчу его принцессу, — мы всѣ пропали! — Напротивъ, отвѣчала принцесса, — скажите лучше, что мы всѣ спасены, ибо я командую сегодня въ Парижѣ, какъ я прежде командовала въ Орлеанѣ. — О, прекрасно! сказалъ Валонъ, — это возвращаетъ мнѣ храбрость… а я было совсѣмъ уже упалъ духомъ; я знаю, что подъ вашимъ начальствомъ все пойдетъ къ лучшему! —
Чѣмъ ближе подъѣзжала принцесса къ заставѣ, тѣмъ чаще встрѣчала раненыхъ, которыхъ несли со всѣхъ сторонъ. Нужно было только знать, гдѣ находится принцъ Конде, и въ какомъ положеніи его дѣла. Никогда принцъ такъ не отличался: онъ поспѣвалъ повсюду, и вездѣ гдѣ онъ не былъ, дѣлалъ, говорятъ, чудеса. Принцесса послала капитану, охраняющему съ отрядомъ солдатъ заставу, бумагу, подписанную членами городской думы, по которой они уполномочивали принцессу дѣйствовать, какъ она желаетъ, — и приказала ему безпрепятственно пропускать всѣхъ людей принца Конде, а сама вошла въ домъ контролера Лакруа; этотъ домъ былъ въ самомъ близкомъ разстояніи отъ Бастиліи и окнами выходилъ на улицу. Не успѣла она войти въ домъ Лакруа, какъ принцъ Конде, узнавъ объ ея пріѣздѣ, поспѣшилъ къ ней на свиданіе; онъ былъ въ самомъ жалкомъ положеніи: все лицо его было покрыто пылью пальца на два, волосы растрепаны, рубашка и шея были забрызганы кровью; кромѣ того, латы на помъ всѣ были избиты отъ наносимыхъ ему ударовъ, и въ рукахъ онъ держалъ окровавленную шпагу, которой ножны были потеряны. — Ахъ! принцесса, воскликнулъ Конде, бросая свою шпагу, которую тотчасъ поднялъ его оруженосецъ, — вы видите меня изъ отчаяніи; я лишился всѣхъ моихъ друзей!.. герцогъ Немурскій, герцогъ ла-Рошфуко и Кленшанъ смертельно ранены; одинъ только я, благодаря Бога, остался живъ и невредимъ, хотя я и не берегъ себя! —
— Успокойтесь, отвѣчала принцесса, — имъ не такъ худо, какъ вы думаете; Кленшанъ въ двухъ шагахъ отсюда, и докторъ за него отвѣчаетъ; ла-Рошфуко опасно раненъ, но если Богу будетъ угодно, онъ также поправится; что касается до герцога Немурскаго, его рана всего менѣе опасна! — Ахъ! вы возвращаете мнѣ силы, проговорилъ дрожащимъ голосомъ Конде, — ибо сердце мое было разбито отъ тоски и отчаянія; извините меня, но я хочу удержаться отъ слезъ по столькимъ храбрымъ, которые пролили свою кровь за нашъ частный споръ! — Сказавъ эти слова, принцъ горько заплакалъ. Эта чувствительность тѣмъ болѣе заслуживала уваженія, что она проявлялась въ принцѣ очень рѣдко. Когда-же онъ не много успокоился, принцесса сказала ему: — Не лучше-ли вамъ возвратиться въ городъ? — О! нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ принцъ, — ни за что въ свѣтѣ! самое горячее дѣло кончилось, и я постараюсь, чтобы остальная часть дня прошла въ стычкахъ; прикажите только пропустить въ городъ всѣ багажи, находящіеся за заставой, и оставайтесь на своемъ мѣстѣ, для того, чтобы въ случаѣ нужды можно было къ вамъ обратиться. — Итакъ, повторила принцесса, — вы не хотите возвратиться въ городъ? — Нѣтъ, отвѣчалъ Конде, — не хочу; иначе среди бѣлаго дня меня обвинятъ въ томъ, что я отступилъ предъ Мазаринистами. Пойдемъ, Гула, дай мою шпагу, примемся опять за дѣло!.. — И, при этихъ словахъ, поклонившись принцессѣ, онъ сошелъ съ лѣстницы, ловко вскочилъ на поданую ему лошадь, и снова поскакалъ въ пылъ сраженія. Принцесса стояла у окна и провожала его глазами до тѣхъ поръ, пока онъ не исчезъ изъ виду. Въ то время, какъ она стояла у окна, ея глазамъ представилось самое печальное зрѣлище: она видѣла, какъ мимо оконъ дома пронесли одного изъ друзей принца Конде, прекраснаго маркиза ла-Рошъ-Галльяръ, который былъ раненъ въ голову и лежалъ безъ чувствъ на рукахъ несшихъ его людей. При видѣ такой печальной картины принцесса содрогнулась и отступила назадъ; притомъ-же, въ это время ей нужно было отдать нѣсколько приказаній. Она приказала пропустить чрезъ заставу всѣ багажи, какъ объ этомъ просилъ ее принцъ Конде, и послала ихъ на королевскую площадь, гдѣ отрядъ солдатъ изъ четырехъ-сотъ человѣкъ получилъ приказаніе содержать при нихъ безсмѣнный караулъ. Послѣ этого, она расположила на Сент-Антуанскомъ и Арсенальскомъ бульварахъ другой отрядъ изъ четырехъ-сотъ мушкетеровъ, которыхъ начальники города послали ей на помощь.
Принцъ Конде къ стати возвратился къ арміи: сраженіе снова началось, и еще съ большимъ жаромъ чѣмъ прежде. Королевская армія аттаковала въ одно и тоже время заставу Сен-Дени и предмѣстье Сент-Антуанъ. Принцъ Конде спросилъ, гдѣ маршалъ Тюрень? Ему отвѣчали, что онъ лично командовалъ аттакою въ предмѣстьѣ Сент-Антуанъ. Конде отправился тотчасъ въ это предмѣстье, полагая, что тамъ его присутствіе было необходимѣе, и послалъ къ заставѣ Сен-Дени небольшой отрядъ кавалеріи. Дѣйствительно, Тюрень двинулся съ этой стороны со всей арміей; другая аттака была ложная: она была сдѣлана съ цѣлію, чтобы принцъ Конде не могъ сосредоточить свою армію въ одномъ мѣстѣ и, чтобы онъ принужденъ былъ отрядить часть оной къ заставѣ СенДени, гдѣ находилось нѣсколько королевскихъ полковъ. У Тюреня было отъ десяти до одиннадцати тысячъ человѣкъ, у принца-же только пять или шесть тысячь.
Видя неравенство силъ, Конде укрѣпился, какъ можно лучше, въ главной улицѣ, въ виду непріятелей. Тогда, несмотря на обѣщаніе принца Конде провести день только въ непродолжительныхъ схваткахъ, начался самый кровопролитный бой. Конде поспѣвалъ повсюду, и всегда находился въ первыхъ рядахъ. Вдругъ онъ получаетъ извѣстіе, что Мазаринисты вломились въ главную баррикаду; пѣхота храбро ихъ встрѣтила, но кавалеріей овладѣлъ паническій страхъ и она съ поспѣшностію отступила. Тогда Конде взялъ сто человѣкъ мушкетеровъ, собралъ, сколько могъ, находившихся подъ его рукой пѣхотныхъ и кавалерійскихъ офицеровъ, и со шпагою въ рукѣ такъ храбро бросился въ аттаку, что отбилъ снова баррикаду, защищаемую четырьмя полками: гвардейскимъ, морскимъ, Пикардійскимъ и маршала Тюреня.
.Между тѣмъ, принцесса Монпансье послала въ Бастилію узнать, чьей стороны придерживается ея комендантъ, — желаетъ-ли онъ быть ея другомъ или ея непріятелемъ. Комендантомъ Бастиліи былъ въ то время Лувьеръ, сынъ совѣтника Брусселя, котораго мы видѣли во время народнаго возмущенія по поводу арестованія отца его. Лувьеръ отвѣчалъ, что еслибы у него былъ письменный приказъ герцога Орлеанскаго, то онъ-бы исполнилъ все то, что прикажетъ ему принцесса. Получивъ этотъ отвѣтъ, принцесса рѣшилась показать данную ей отъ принца Гастона бумагу, и для того сама отправилась въ Бастилію, въ которой прежде никогда не бывала; переговоривъ съ Лувьеромъ и желая посмотрѣть, гдѣ находится королевская армія, она вошла на башню замка, откуда можно было видѣть далеко. Съ помощію зрительной трубы, она увидѣла множество людей на высотахъ Шарона. Среди этой толпы стояли кареты и носилки, такъ-что принцесса убѣдилась, что на этихъ высотахъ находятся король, королева и весь дворъ, — и дѣйствительно, она не ошиблась.
Не много по-дальше, около Баньоле, сосредоточена была вся армія, готовившаяся на третью аттаку. Вдали были видны генералы или, лучше сказать, ихъ можно было узнать по ихъ свитѣ, ибо на такомъ дальнемъ разстояніи нельзя было различить лицъ. Принцесса видѣла, какъ генералы королевской арміи раздѣлили кавалерію на нѣсколько отрядовъ, ибо они намѣревались перерѣзать принцу Конде путь между рвомъ и предмѣстьемъ. Она тотчасъ послала своего пажа увѣдомить объ этомъ движеніи принца Конде, который, воспользовавшись отдыхомъ, самъ осмотрѣлъ всѣ эти движенія съ колокольни аббатства Сент-Антуанъ. Онъ тотчасъ-же приказалъ всѣмъ генераламъ, командовавшимъ отдѣльными частями его арміи, собрать войско и стать лицомъ къ лицу непріятелю; пажъ возвратился къ принцессѣ объявить, что принцъ Конде продолжаетъ на нее надѣяться. Въ то время, какъ пажъ доносилъ объ отвѣтѣ принца, дѣвица де-Монпансье наводила на стѣнахъ замка пушки по направленію королевскихъ войскъ, приказывая, въ случаѣ нужды, немедленно открыть изъ нихъ огонь.
Сдѣлавъ всѣ нужныя распоряженія въ замкѣ, принцесса возвратилась въ домъ, который уже занимала. Здѣсь она встрѣтила посланнаго отъ принца, который пріѣхалъ просить, чтобы она послала вина, для подкрѣпленія силъ, своимъ храбрымъ защитникамъ. Принцесса отправила тотчасъ въ армію принца нѣсколько боченковъ съ виномъ. Между тѣмъ, число убитыхъ и раненыхъ дѣлалось страшнымъ, и почти каждую минуту какое-нибудь новое имя вносилось въ книгу судебъ; маркизъ Легъ былъ опасно раненъ, графъ Басса былъ убитъ; Систеръ, племянникъ маршала Рантцау, былъ убитъ на-повалъ. Въ разстояніи около тысячи шаговъ отъ того дома, въ которомъ находилась принцесса, слышна была сильная ружейная пальба, потому-что маршалъ Тюрень бросился на армію Конде со всѣми своими войсками, и съ войсками маршала ла-Ферте-Сенектера, которыя только что пришли ему на помощь.
Недостаточно было быть героемъ, чтобы устоять противъ столь превосходныхъ силъ, надобно было быть выше его; поэтому, принцъ долженъ былъ отступить. Его положеніе было весьма трудное: отступивъ назадъ, онъ очутился прямо противъ рва, гдѣ многочисленное королевское войско, котораго число было въ четыре раза больше его арміи, приготовлялось броситься на него въ аттаКу и ожидало только приказанія, какъ вдругъ верхушка Бастиліи воспламенилась, подобно Синаю, и изъ всѣхъ орудій Бастиліи показался сильный, учащенный огонь. Испуганная армія съ поспѣшностію отступила. Конде былъ спасенъ принцессою, которая, вѣрная своему слову, сама распоряжалась на стѣнахъ Бастиліи. Королевская армія, неожидавшая такого ужаснаго грома, остановилась вся въ страхѣ и трепетѣ. Между тѣмъ, Конде снова соединилъ свои войска, бросился въ аттаку, отбросилъ Тюреня, и могъ такимъ образомъ спокойно совершить свое отступленіе.
Въ королевскомъ лагерѣ такъ всѣ были увѣрены въ побѣдѣ, что королева послала даже карету, чтобы привезти плѣнникомъ принца Конде. Кардиналъ Мазаринъ, имѣвшій сношенія въ Парижѣ, въ особенности со стороны заставы дю-Тампль, гдѣ находился Генего, казначей сохранной казны и начальникъ квартала дю-Тампль, не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть при громѣ раздававшихся выстрѣловъ изъ орудій Бастиліи: — Славно! Бастильскія пушки стрѣляютъ на войска принца Конде. — Не ошибаетесь-ли вы, милостивый государь, сказалъ кто-то, — скорѣе можетъ быть, что эти пушки стрѣляютъ въ королевскую армію. — Быть-можетъ и то, что принцессѣ вздумалось отправиться въ Кастильскій замокъ, и эти пушки стрѣляютъ въ честь ея пріѣзда, сказалъ кто-то другой.
Но маршалъ Вильруа догадался въ чемъ дѣло, ибо онъ, поникнувъ головой, сказалъ: — Если принцесса въ Бастиліи, то повѣрьте она стрѣляетъ, а не для нея стрѣляютъ! —
Черезъ часъ все объяснилось, и королева поклялась въ вѣчной ненависти къ принцессѣ.
Королевская армія понесла значительныя потери: Сен-Мегренъ, генералъ-лейтенантъ, командовавшій легкою кавалерійскою дивизіей, былъ убитъ; маркизъ Пантуиллье былъ также убитъ; дю-Фулльу, поручикъ перваго гвардейскаго полка, и любимецъ молодаго короля, палъ мертвымъ отъ руки самаго принца Конде; наконецъ, Поль-Манчини, племянникъ кардинала, красивый шестьнадцати-лѣтній юноша, подававшій о себѣ большія надежды, былъ равенъ въ голову и вскорѣ умеръ.
Вечеромъ, въ Люксембургѣ былъ большой съѣздъ: всѣ превозносили принцессу за подвиги, которые она совершила въ этотъ день; но въ особенности хвалили и прославляли принца Конде за его удивительную храбрость. Принцъ Конде самъ признался, что это сраженіе было самое жестокое изъ всѣхъ, въ которыхъ онъ прежде участвовалъ.
Напрасно принцесса искала, между своими придворными, маркиза Фламарена; никто его не видалъ, никто не зналъ объ его участи. Принцесса приказала сдѣлать самыя тщательныя розысканія, и его тѣло нашли прострѣленымъ пулею въ томъ самомъ мѣстѣ, въ которое онъ, за нѣсколько лѣтъ тому назадъ, нанесъ на дуэли смертельную рану Канильяку, своему противнику. По странному обстоятельству, котораго никто не могъ объяснить, горло его было перетянуто веревкою Такимъ образомъ, исполнилось злосчастное предсказаніе, что онъ умретъ съ веревкою на шеѣ.
ГЛАВА XXVII.
1652.
править
Парижъ достался принцу Конде, хотя — что очень странно — онъ взялъ его не приступомъ, а отступленіемъ. Но недостаточно было занять Парижъ войсками, нужно было также взять въ руки административную власть; а этого можно было достигнуть только въ такомъ случаѣ, если старшины города согласятся уступить ему часть своей власти. Съ этою цѣлію созвано было собраніе, въ которомъ гг. принцы, при содѣйствіи нѣкоторыхъ лицъ, надѣялись склонить ихъ къ этой уступкѣ, подъ наименованіемъ уніи (союза). Собраніе это назначено было на 4-е іюля.
Чтобы отличить своихъ солдатъ среди большой толпы народа, принцъ Конде приказалъ каждому изъ нихъ украсить свою шляпу пучкомъ соломы. Народъ, видя этотъ новый знакъ отличія, сдѣлала съ своей стороны тоже. Слѣдствіемъ этого было то, что въ день собранія всѣ тѣ, которыхъ встрѣчали въ Парижѣ безъ соломы на шляпѣ, — если это былъ мужчина, или на плечѣ, если это была женщина, — были преслѣдуемы криками: солома! солома! до-тѣхъ-поръ, пока они не надѣвали на себя этого страннаго знака отличія. Этой модѣ принуждены были слѣдовать всѣ, не исключая лицъ духовнаго званія, и одинъ монахъ, пожелавшій ей воспротивиться, былъ такъ жестоко избитъ, что его почитали мертвымъ. Когда же принцу Орлеанскому надобно было отправиться въ городскую думу, онъ, какъ обыкновенно съ нимъ случалось, упалъ духомъ; онъ колебался, придумывалъ какъ-бы лучше ему отговориться, и до того медлилъ, что, хотя засѣданіе назначено было въ два часа, но онъ пріѣхалъ только въ четыре.
Однако, дѣло было весьма важное: въ этомъ собраніи принцъ Орлеанскій долженъ былъ быть признанъ генераломъ-намѣстникомъ королевства, чѣмъ онъ уже былъ признанъ прежде парламентомъ, съ правомъ во всемъ распоряжаться, именемъ королевской власти, которая будетъ оставаться въ его рукахъ до-тѣтъ-поръ, пока его величество будетъ находиться во власти кардинала Мазарина, объявленнаго врагомъ государства, возмутителемъ общественнаго порядка, и проч. и проч.
Во время дороги, принцъ Орлеанскій не много успокоился, ибо онъ замѣтилъ, что всѣ носили солому, какъ прежде, во времена Фронды, всѣ носили пращу. Онъ встрѣтился на дорогѣ съ своею дочерью, которая ему низко поклонилась; принцесса имѣла при своемъ вѣерѣ букетъ, сдѣланный изъ соломы и перевязанный лентою синяго цвѣта, который былъ цвѣтомъ партіи.
Улицы были загромождены народомъ, такъ-что принцъ Конде и герцогъ Орлеанскій едва могли пробиться до думы; народъ казался очень взволнованнымъ и въ особенности грозилъ маршалу л’Опиталю и городскому старшинѣ, которыхъ называлъ приверженцами Мазарина. Два принца вошли въ думу, и засѣданіе открылось чтеніемъ полученнаго отъ короля письма; это письмо требовало, чтобы засѣданіе было отсрочено на недѣлю. Но на это раздались по всему собранію свистъ и шиканье, и письмо тотчасъ было отложено въ сторону.
Тогда принцъ Орлеанскій и принцъ Конде, поочередно, благодарили собраніе за все то, что городъ Парижъ сдѣлалъ для нихъ въ день битвы при заставѣ Сент-Антуанской; но ни тотъ, ни другой не объяснились, какая ожидаетъ ихъ будущность. Тогда слѣдовало бы нѣсколькимъ совѣтникамъ сдѣлать предложеніе составитъ актъ уніи, но никто не всталъ съ своего мѣста, и принцы обманулись въ своемъ ожиданіи, хотя собраніе было созвано собственно для этой цѣли. Видя, что въ собраніи дѣлать больше нечего, принцъ подалъ знакъ герцогу Орлеанскому, и оба они вышли изъ него чрезъ главную дверь, выходящую на Лобную площадь.
Оба принца казались очень недовольными; нѣсколько человѣкъ изъ толпы замѣтили это неудовольствіе и стали спрашивать у офицеровъ свиты принца Орлеанскаго о причинѣ его; офицеры отвѣчали, что оно произошло отъ того, что актъ уніи не только не былъ подписанъ, но даже не было предложено приступить къ его составленію. Получивъ такой отвѣтъ, собравшійся народъ радъ былъ надѣлать шуму, взбунтовался и сталъ кричать, что тѣ, которые находятся въ думѣ были ни что иное, какъ Мазаринисты, которые въ день сраженія при СентАнтуанской заставѣ дозволили-бы погибнуть принцу Конде, еслибы принцесса Монпансье не заставила ихъ силою послать ему помощь. И тотчасъ тысяча голосовъ раздались изъ этой толпы: Унію, унію! мы хотимъ унію!
Этотъ крикъ сопровождался залпомъ изъ ружей, перебившимъ часть стеколъ дома городской думы. — Слыша эти крики и видя, что нули пробиваютъ стекла оконъ и ударяютъ въ стѣны комнаты, въ которой происходило засѣданіе, испугъ сдѣлался такъ великъ между членами собранія, что большая часть изъ нихъ бросилась на подъ и всякій думалъ, что ему пришелъ послѣдній конецъ. Одни начали сами исповѣдываться внутренно, другіе схватились за духовныхъ особъ и имъ исповѣдывались, всякій просилъ отпущенія грѣховъ у своего сосѣда, который, въ свою очередь, дѣлалъ тоже. Суматоха еще болѣе увеличилась, когда пули, вмѣсто того, чтобы летать діагонально, какъ это было при первоначальныхъ выстрѣлахъ, полетѣли по горизонтальному направленію: солдаты, будучи опытнѣе гражданъ, влезли на крыши домовъ, стоящихъ противъ думы, и стали стрѣлять по прямой линіи. Въ думѣ послышались крики и стонъ раненыхъ; всякій хотѣлъ бѣжать. Къ несчастію, народъ завладѣлъ всѣми выходами. Всѣ двери были заперты и загорожены; народъ положилъ передъ каждой изъ нихъ солому и зажегъ ее, такъ-что вся дума казалась въ огнѣ.
Между тѣмъ, оба принца пріѣхали въ Люксембургъ, ни мало не подозрѣвая (какъ они всѣхъ въ этомъ увѣряли) того, что дѣлается позади ихъ. Принцъ Орлеанскій отправился въ свой кабинетъ, а принцъ Конде остался въ пріемной залѣ, вмѣстѣ съ принцессою Монпансье, герцогинею Сюлли, графинею Фіеско и госпожею де-Вилльяръ, и занялся чтеніемъ писемъ, присланныхъ ему отъ Тюреня, какъ вдругъ въ комнату вбѣгаетъ какой-то гражданинъ и, запыхаясь отъ усталости, восклицаетъ: — На помощь! на помощь! дума горитъ; въ нее стрѣляютъ!.. въ ней много раненыхъ и убитыхъ!
Конде вошелъ тотчасъ къ принцу извѣстить его объ этой новости; принцъ испугался и, выбѣжавъ съ нимъ изъ своего кабинета, сталъ распрашивать вѣстника, который повторилъ ему то-же. Потомъ онъ обратился къ Конде: — Прошу васъ, братецъ, отправляйтесь тотчасъ къ думѣ; надѣюсь, вы возстановите тамъ порядокъ. — Нѣтъ мѣста, кудабы я не пошелъ для васъ, отвѣчалъ Конде, — но что касается до этого, то увольте меня, прошу васъ; а не знатокъ въ дѣлѣ бунта и всегда готовъ струсить при подобномъ обстоятельствѣ; пошлите Бофора, народъ его знаетъ и любитъ. — онъ распорядится гораздо лучше меня!
Принцъ Орлеанскій переговорилъ объ этомъ съ герцогомъ Бофоромъ, который немедленно отправился къ думѣ, обѣщаясь остановить буйство мятежниковъ. Въ это самое время принцесса, пріобрѣвшая вкусъ въ политикѣ, вошла въ кабинетъ своего отца и предложила ему ѣхать смирить народъ. Принцъ одобрилъ предложеніе своей дочери, и такъ-какъ она уже два раза съ успѣхомъ исполнила его порученія, то онъ не сомнѣвался, что она также удачно исполнитъ и третье.
Принцесса отправилась къ думѣ въ сопровожденіи своихъ постоянныхъ адъютантовъ, графинь Фіеско и Фронтенакъ, кромѣ того, герцогини Сюлли и госпожи де-Вилльяръ, которыя очень трусили и боялись. Выѣхавъ изъ Люксембурга, въ сопровожденіи принца Конде и всѣхъ людей его королевскаго высочества, наши героини увидѣли на улицѣ мертваго человѣка, что заставило-было двухъ послѣднихъ возвратиться въ Люксембургъ; но дѣвица де-Монпансье ободрила и удержала ихъ при себѣ. Но это было только начало. Доѣхавъ до конца улицы Жевръ и поварачивая къ мосту Потръ-Дамъ, принцесса и ея свита снова сдѣлались свидѣтелями ужаснаго зрѣлища: совѣтника парламента Феррана, пораженнаго ударами кинжаловъ, пронесли мимо ихъ на носилкахъ; это тѣмъ болѣе подѣйствовало на принцессу, что убитый былъ одинъ изъ лучшихъ ея друзей. Она стала тогда распрашивать у прохожихъ и узнала, что Миронъ, генералъ-контролеръ, былъ также убить. Принцесса очень о немъ сожалѣла, ибо онъ также былъ изъ числа ея приверженцевъ. Носился слухъ, кромѣ того, что Сент-Жанскій викарій, чтобы спасти одного приходскаго священника, который былъ окруженъ на Лобной площади народомъ, бросился изъ церкви со св. дарами, держа ихъ надъ головою, и что, не смотря на эту священную защиту, бунтовщики стрѣляли по немъ.
Слѣдствіемъ всѣхъ этихъ ужасныхъ событій было то, что принцесе; остановилась и послала отъ себя четырехъ пословъ въ думу; но ні одинъ изъ нихъ не возвращался. Тогда она хотѣла звукомъ трубостановить убійство, но, къ несчастію, нигдѣ не могли найти трубы. Наконецъ принцесса, полагая, что найдетъ какого-нибудь трубача въ Немурскомъ отелѣ, рѣшилась отправиться въ этотъ отель. Здѣсь ожидало ее столь-же печальное зрѣлище: проѣзжая не большой мостъ, карета принцессы зацѣпилась за телегу, на которой везли убитыхъ, которыхъ трупы были какъ-попало навалены одинъ на другой. Дамы, сопровождавшіе принцессу, закрыли лицо руками и чуть-было не обмерли отъ страха,Ю но дѣвица де-Монпансье, въ теченіе двухъ дней, столько видѣла убитыхъ изъ числа своихъ знакомыхъ, что мертвыя тѣла незнакомыхъ ей людей производили на нее уже слабое впечатлѣніе.
Къ сожалѣнію, къ Немурскомъ отелѣ трубы найти не могли. Принцесса удовольствовалась только тѣмъ, что спросила о владѣтелѣ этого отеля, герцогѣ Немурскомъ; онъ былъ раненъ въ руку, и рана эта мало-по-малу заживала. Госпожа Вилльяръ, которая не чувствовала въ себѣ воинственнаго духа принцессы, воспользовалась случаемъ, чтоб остаться въ немурскомъ отелѣ, а графиня Фіеско, подъ предлогомъх усталости, выпросила у принцессы позволеніе лечь въ постель.
Принцесса возвратилась въ Люксембургъ въ большомъ негодованіи на то, что ея поѣздка имѣла такой худой успѣхъ; но принцъ Орлеанскій, который всегда былъ очень храбръ въ дѣлахъ, въ которыхъ самъ лично не участвовалъ, предложилъ ей сдѣлать вторичную попытку; Принцесса согласилась на это и, не смотря на полночь, выѣхала изъ Люксембурга съ тою-же свитою, за исключеніемъ однако графини Фіеско и госпожи Вилльяръ, которыя измѣнили ей во время первой экспедиціи. На этотъ разъ толпы народа исчезли и, на мѣсто ихъ, по всѣмъ улицамъ стояли караулы солдатъ; каждый изъ этихъ часовыхъ присоединился къ конвою принцессы, такъ-что, когда она доѣхала до Лобной площади, то свита ея состояла уже около пяти-сотъ человѣкъ, но принцесса не желала, чтобы свита слѣдовала за нею, и отправилась къ думѣ одна. Герцогъ Бофоръ вышелъ на-встрѣчу принцессы, высадилъ ее изъ кареты, и оба они прошли ворота думы, значительно обгорѣвшей снаружи: стѣны ея продолжали еще у земли дымиться. Всѣ зданіе казалось опустѣвшимъ, въ немъ нельзя было встрѣтить ни одного человѣка; главная зала, въ которой происходило засѣданіе, съ своими столами и скамейками была совершенно пуста. Принцесса печально посмотрѣла на эту залу, со всѣхъ сторонъ прострѣленную пулами, и хотѣла выйдти на улицу, какъ въ это время вошелъ смотритель думы и, подойдя къ принцессѣ, объявилъ, что городской голова находится въ своемъ кабинетѣ и желаетъ ее видѣть. Ея высочество оставила дамъ въ большой залѣ и одна поднялась по лѣстницѣ въ слѣдующій этажъ дома. Войдя въ кабинетъ, она застала городскаго голову расчесывающимъ свой парикъ и, по видимому, такъ спокойнымъ, какъ будто онъ, въ теченіе дня, не подвергался никакой опасности. — Милостивый государь, сказала ему принцесса, — его королевское высочество послалъ меня сюда избавить васъ отъ бѣды, и я съ радостію приняла это порученіе, тѣмъ болѣе, что я всегда почитала и уважала васъ. Я знаю, вы всегда были благонамѣреннымъ человѣкомъ, и если дума была сегодня свидѣтельницею ужаснаго событія, то въ томъ виноваты не вы, а вообще всѣ присутствовавшіе въ засѣданіи. — Ваше высочество, вы слишкомъ много дѣлаете мнѣ чести, что такъ думаете обо мнѣ, отвѣчалъ старшина: — вѣрьте, что я, — всепокорнѣйшій слуга его королевскаго высочества, а также и вашего высочества, — дѣйствовалъ до сихъ поръ по правдѣ и по совѣсти. Теперь-же я вижу, что меня хотятъ отрѣшить отъ должности, тѣмъ лучше! я очень буду счастливъ, если меня уволятъ отъ должности, которую по обстоятельствамъ нынѣшняго времени такъ трудно исполнять!.. Если вы, сударыня, прикажете мнѣ принести бумагу и чернила, я вамъ напишу тотчасъ просьбу о моей отставкѣ. — Милостивый государь, продолжала принцесса, — я отдамъ его королевскому высочеству отчетъ во всемъ томъ, что вы мнѣ говорите; что касается вашей отставки, если захотятъ, она вамъ будетъ дана; что касается до меня, Боже меня сохрани, чтобы я стала требовать чего-нибудь отъ человѣка, которому спасла жизнь. — По за всѣмъ тѣмъ, спросилъ въ свою очередь герцогъ Бофоръ, — чего же вы желаете? и что я могу сдѣлать для васъ? — Я желаю, отвѣчалъ старшина, — возвратиться къ себѣ на квартиру…. и вы можете приказать меня проводить, господинъ герцогъ. — Хорошо, сказалъ герцогъ. — Сказавъ это, герцогъ самъ пошелъ къ маленькой двери, чтобы убѣдиться, что она была свободна и, что чрезъ нее можно было безопасно пройти и, возвратившись къ старшинѣ, повелъ его за собою. Тогда добрый старичокъ, чувствительно поблагодаривъ своихъ обоихъ избавителей, удалился. По окончаніи этой первой операціи, принцесса подумала о маршалѣ де-л’Опиталь, который находился не въ менѣе непріятномъ положеніи и, которому она велѣла сказать, что она готова доставить ему безопасный пріютъ. Но, сходя съ лѣстницы, она увидѣла графиню Фіеско и г-жу де-Бетюнъ, своихъ двухъ адъютантовъ, которыя были сильно встревожены отъ испуга. Въ то время, какъ онѣ между собою разговаривали, раздался выстрѣлъ и пуля пролетѣла между ними, не задѣвъ, правда, ни той ни другой, и ударилась въ стѣну. Принцесса успокоила ихъ, и начала стучать въ дверь комнаты, гдѣ, говорили, находился маршалъ. Но дверь не отворялась, и изъ комнаты не было слышно никакого отвѣта, по той причинѣ, что маршала въ комнатѣ не было: соскучась дожидаться, и ни въ чемъ не желая быть обязаннымъ своимъ врагамъ, онъ, при помощи лакея, вышелъ изъ окна и спустился внизъ по веревкѣ; за это онъ обѣщалъ лакею подарить сто пистолей, которые ему дѣйствительно и прислалъ на другой день.
Начинало разсвѣтать; народъ снова собрался на улицахъ; принцессѣ ничего не оставалось болѣе дѣлать въ думѣ, и по этому она возвратилась къ себѣ домой въ четыре часа утра, раздѣлась, легла спать и проспала весь день.
Во время дня, къ старшинѣ была послана бумага объ отставкѣ, и въ тотъ же вечеръ совѣтникъ Бруссель, объ образѣ мыслей котораго не имѣли никакого сомнѣнія, былъ назначенъ на его мѣсто. На слѣдующій день, чтобы ввести его въ новую должность, было назначено въ думѣ засѣданіе, по окончаніи котораго онъ поѣхалъ въ Люксембургъ и присягнулъ его королевскому высочеству, какъ обыкновенно присягаютъ королю.
Узнавъ обо всемъ этомъ, дворъ выѣхалъ изъ Сен-Дени и удалился въ Понтуазъ. Сначала-было хотѣли отправить короля въ Нормандію, но потомъ весьма основательно разсудили, что его положеніе будетъ болѣе безопасно, если онъ будетъ находиться среди своей арміи, командуемой маршаломъ Тюренемъ.
Въ продолженіе всѣхъ этихъ событій, принцы дѣйствовали на парламентъ, безъименные писатели издавали брошюры, въ которыхъ требовали регентства, и самъ даже Бруссель предлагалъ, при полномъ собраніи членовъ, возвратить герцогу Орлеанскому титулъ генерала-намѣстника королевства, который онъ носилъ во время малолѣтства короля, съ полнымъ правомъ распоряжаться войною и финансами, и распространить свою власть на все, за исключеніемъ кардинала Мазарина. Наконецъ, при большинствѣ избирательныхъ голосовъ, которыхъ приходилось семьдесятъ-четыре противъ шестидесяти-девяти, принцъ Орлеапскій получилъ на свое пня слѣдующую декларацію:
«Такъ-какъ король находится не на свободѣ и зависитъ отъ кардинала Мазарина, то герцогъ Орлеанскій приглашается употребить власть его величества, совокупно съ своею властью, чтобы освободить короля изъ подъ вліянія кардинала, и для этого принять на себя титулъ генерала-намѣстника короля на всемъ протяженіи королевства, и завѣдывать, всѣми дѣлами Франціи до тѣхъ поръ, пока вышеупомянутый кардиналъ будетъ оставаться во Франціи; равнымъ образомъ, принцъ Конде приглашается принять титулъ главнокомандующаго всѣми войсками, но съ тѣмъ, чтобы находиться подъ властью его королевскаго высочества.»
Эта декларація была дана 20 іюля, а 31 числа того-же мѣсяца указомъ королевскаго совѣта было объявлено, что король признаетъ, вмѣстѣ своимъ совѣтомъ, эту декларацію думы не имѣющею никакого законнаго значенія, какъ составленную лицами, не имѣющими ни власти, ни свободы, и приказываетъ парламенту перейдти изъ Парижа въ Понтуазъ, какъ это сдѣлалъ король Генрихъ III, приказавъ перевести парламентъ изъ Парижа въ Туръ.
- ↑ Дѣти царствующихъ во Франціи особъ называются дѣтьми Франціи.
- ↑ Сеньоръ, меня очень обрадовалъ Люннъ, добрымъ извѣщеніемъ, которое онъ даль мнѣ о здоровьѣ В. В. Я молюсь за В. В., и вполнѣ желаю сдѣлать угодное моей матери; поэтому мнѣ очень хочется поскорѣй окончить путешествіе и поцѣловать руки В. В., которое да сохранитъ Богъ, какъ и желаю. Цѣлую руки В. В. «Анна».
- ↑ Аннѣ Австрійской было тогда 13 лѣтъ, а Людовику XIII — неполныхъ 13.
- ↑ Двадцать пять лѣтъ.
- ↑ Onesto giovine sara nn gran' furbo!
- ↑ Сарабанда — испанскій танецъ.
- ↑ Monsieur, вообще былъ титулъ во Франціи втораго брата короля; здѣсь же подъ этимъ именсмь разумѣется Гастонъ Анжуйскій (впослѣдствіи Орлеанскій).
- ↑ Такъ называли семнадцать изящнѣйшихъ вельможъ двора Людовика XIII.
- ↑ Слова одного изъ современниковъ.
- ↑ Перуанскимъ царямъ.
- ↑ Извѣстія объ этомъ происшествіи почерпнуты изъ дѣлъ Парижской полиціи.
- ↑ Это сынъ того самаго Сенъ-Симона, который оставилъ намъ воспоминанія того вѣка, носящія его имя.
- ↑ La grande Mademoiselle титулъ втораго брака французскаго короля.
- ↑ Но двѣ съ половиною унціи въ день.
- ↑ Извѣстно, что Людовикъ XIV родился съ передними зубами Ніstoire naturelle du genre humain, par I Virey, docteur en médecine de la faculté de Faris, etc., Vol. 1-er, page 102. — Bruxelles. 1831. Прим. nep.
- ↑ Жакелина де-Бюейль, графиню Бурбонъ-Море, которую Генрихъ IV купилъ за 30,000 экю и сочеталъ бракомъ съ г. де-Соза, и отъ которой имѣлъ сына Антона Бурбона, графа Море, родившагося въ 1607 году въ Фонтенбло и убитаго въ сраженіи при Кастельнодари.
- ↑ Всѣ эти подробности заимствованы изъ прекраснаго и добросовѣстно-составленнаго сочиненія г. Вату о королевскихъ резиденціяхъ. (М. Vatout, sur les résidences royales).
- ↑ Записки г-жи Моттвиль.
- ↑ Основателемъ этой секты, какъ мы сейчасъ увидимъ, былъ Корнелій Янсенъ, епископъ Ейперискій, въ Бельгіи.
- ↑ Не надобно смѣшивать академиковъ съ академистами; послѣдніе были тоже, что въ наше время начальники или смотрители манежа.
- ↑ Здѣсь острота въ значеніи словъ: Anne и Ane, который оба произносятся одинакимъ образомъ; но первое есть собственное ими Анна, одно изъ именъ герцога Монморанси, а другое значитъ: оселъ.
- ↑ Здѣсь острота въ двоякомъ значеніи предлога pour, который значитъ для, вмѣсто и за.
- ↑ La buse — сарычъ (птица); въ фигурномъ значеніи — глупецъ.
- ↑ Термами назывались въ древности публичныя бани.
- ↑ Рекетмейстеры были чиновники, завѣдывавшіе принятіемъ и докладомъ прошеній отъ лицъ всѣхъ сословій.
- ↑ Шестифутовая мѣра.
- ↑ Полукафтанье духовныхъ лицъ.
- ↑ Извѣстный романь г. д’Юрье.
- ↑ Марсъ — богъ войны.
- ↑ Альфредъ Виньёль былъ одинъ изъ лучшихъ приверженцевъ принца Конде.
- ↑ Между учеными женщинами, собиравшимися въ отель Рамбулье, маркиза Рамбулье называла себя Артенисою. У каждаго изъ посѣтителей ея дома были также особенныя имена.
- ↑ Quinze-vingt, т. е. пятьнадцать разъ двадцать, что равняется тремъ стамъ. Такъ называлась богадѣльня, основанная въ 1254 году въ Парижѣ Людовикомъ святымъ для 300 человѣкъ дворянъ, съ которыми онъ возвратился изъ крестоваго похода, и которымъ, какъ говорили, Сарацыиы выкололи глаза; такъ-какъ этихъ дворянъ было всего триста человѣкъ, то и домъ, назначенный для ихъ призрѣнія, былъ названъ Quinze-vingt. Другіе думаютъ, что эта богадѣльня была основана въ 1260 году, для трехъ сотъ слѣпыхъ нищихъ. Dictionnaire de Bescherelle. Прим. перев.
- ↑ Богословская школа въ Парижѣ.
- ↑ Собраніе нѣкоторыхъ сочиненій Геор. Скюдери подъ общимъ названіемъ: Ѳеофилъ.