Любовь Столица. Лада. Пѣсенникъ. Стр. 102. Москва. 1912 г. Ц. 1 р. 25 к.
Е. Кузьмина-Караваева. Скиѳскіе черепки. Стихи. Стр. 45. СПБ. 1912 г. Ц. 90 к.
править
Попытка Л. Столицы — довольно-таки дерзкая — сорвать покровъ съ загадочной «міровой дѣвичьей души» и воспринять все по-женски: увидѣть предметы женскими глазами, ощутить радость бытія женскимъ сердцемъ и выразить ее женской пѣснью.
Другое дѣло, — удалась ли эта попытка. Насъ интересуетъ только подходъ женщины къ тому, что ей дороже всего на свѣтѣ — къ ея міропониманію. Оттого надо только привѣтствовать каждый лишній шагъ, сдѣланный женщиной навстрѣчу мужчинѣ, способный бросить лучъ свѣта въ въ это «темное царство».
Интересна и любопытна въ этомъ отношеніи книга г-жи Л. Столицы и Кузьминой-Караваевой, которая ненамѣренно сдѣлала то же самое, что Столица предвзято.
Если Е. Кузьмина-Караваева — вся въ воспоминаніяхъ своихъ, то Л. Столица живетъ только настоящимъ, только текущимъ мгновеньемъ. Отсюда, можетъ статься, и происходитъ та разница въ поэзіи двухъ поэтессъ, какая такъ ясно разграничиваетъ стихотворенья ихъ. Стихи-думы Е. Кузьминой-Караваевой, какъ воспоминанія о дорогомъ, навѣки потерянномъ, — тяжеловаты, сумрачны и однообразнотягучи.
Поэзія Л. Столицы гораздо зрѣлѣе, выдержаннѣе и цѣлостнѣе.
Прежде всего — по содержанію.
Ища «земли богоданной», г-жа Кузьмина-Караваева долгое время блуждаетъ по степи, межъ кургановъ, пока не «пришелъ царь, свободный и гнѣвный» и — стала тутъ г-жа Кузьмина-Караваева, ни съ того, ни съ сего, — «царицей усталой».
Вотъ и все содержаніе «Скиѳскихъ черепковъ».
Форма — совсѣмъ ужъ незавидна. Нерѣдко анапесты переходятъ произвольно въ дактили и — обратно; а риѳмы — незвонкія, некрѣпкія — тягучія, размазанныя, какъ и содержаніе: «голубѣющей — нежалѣющей», «пылающій — невзирающій», «радостью сладостно!».
Любовь Столица прекрасно изучила каноны поэтики. Ее нельзя упрекнуть ни въ отсутствіи размѣровъ, ни въ непосильномъ накопленіи образовъ. Всѣ стихотворенья написаны по заранѣе продуманному плану, гладки и зачастую блещутъ внѣшней отдѣлкой.
Но эта именно тонина внѣшняго одѣянія, переходящая кой-гдѣ въ манерничанье и ходульность, не представляется намъ особенно родственной стиху пѣсенному.
Зато такъ радуютъ сердце безусловно-удачныя, непринуждено-наивныя строфы:
— Дождикъ, Лель мой шалый!
Я тебя признала, —
Виснетъ надо мной.
Съ благодатной выси
Рясный, мелкій бисеръ,
Синій-голубой…"
(«Къ дождю»)
Ахъ, если бъ къ звѣздамъ добраться,
На-земь со звѣздъ улыбаться:
Вотъ — гдѣ я, сестры и братцы!"
(«Къ звѣздамъ»).