Любитель старинных картин (Лейкин)/МО 1880 (ДО)

Любитель старинных картин
авторъ Николай Александрович Лейкин
Опубл.: 1880. Источникъ: az.lib.ru

Н. А. Лейкинъ.

править

Мученики охоты.

править
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., № 2
1880.

ЛЮБИТЕЛЬ СТАРИННЫХЪ КАРТИНЪ.

править

Изъ кабинета въ полуотворенную дверь пробивается яркій свѣтъ лампы и полосою ложится на полу и на стѣнѣ, освященной одной лампадой спальни. Въ спальнѣ раздѣвается, гремя юбками, молодая женщина. Полоса яркаго свѣта, попадая и на нее, даетъ замѣтить ея стройную фигуру, красивое лицо и полныя обнаженныя руки. Часы пробили полночь.

— Мишель, ты еще не скоро спать ляжешь? спрашиваетъ женщина, распуская роскошную косу, и закрутивъ ее въ тюрьбанъ, прячетъ подъ кокетливый чепчикъ.

— Сейчасъ, матушка, сейчасъ, отвѣчаетъ мужской голосъ. — Вотъ только немножечко бензиномъ пройдусь. Что-то ужъ показывается. Видно, что есть подпись, но какая — вотъ въ чемъ вопросъ.

Пауза. Тихо. Слышенъ маятникъ часовъ да изъ кабинета доносится легкое треніе, похожее на то, какъ-бы гдѣ-то скребетъ мышь. Молодая женщина сѣла на диванчикъ, сняла съ себя чулки, и надѣвъ туфли на голенькія миніатюрныя ножки, закурила папироску.

— Мишель, я хотѣла съ тобой побесѣдовать, сказала она наконецъ. — Приди ко мнѣ. Мы такъ давно не разговаривали.

— Приду, ангелъ мой, приду, опять послышалось изъ кабинета. — А что эта картина старинной итальянской школы — въ томъ нѣтъ сомнѣнія! Недаромъ-же онъ, мерзавецъ, не хотѣлъ ее уступать за пятнадцать рублей. Нѣтъ, братъ, нынче и старьевщики въ рынкѣ знаютъ цѣны картинамъ. Только у какого-нибудь невѣжественнаго дворецкаго, хапнувшаго съ барскаго чердака, и можно купить дешево старинную живопись. Но тутъ опять таки нужно, чтобъ самъ баринъ былъ полоумный. Копоть отошла и детали травы видны; даже два листика обозначались, но вотъ бѣда — подпись художника, очевидно, была сдѣлана черной краской на коричневой и оттого не явственно. Попробовалъ-бы пемзой, да боюсь, что совсѣмъ краску сотру.

Молодая женщина не слушала и зѣвала.

— Фу, какой несносный! проговорила она и нервно затянулась папироской.

— Что ты говоришь, Машурочка?

— Ничего.

— Ты кажется сердишься?

— Ничуть. Развѣ можно сердиться на полоумнаго мужа, который готовъ предпочесть женѣ кусокъ стараго рванаго полотна, замазаннаго краской маляра!

— Кусокъ стараго рванаго полотна! Ахъ, какъ ты выражаешься про картину великаго художника! Да и когда-же я предпочиталъ тебѣ картины? Ты очень хорошо знаешь, что я жизнь готовъ за тебя отдать. Ты у меня перлъ, брилліантъ, которому цѣны нѣтъ. Машурочка, а ужъ въ увеличительное стекло видны буквы ф и «а». Господи, ежели это Тиціанъ! Вѣдь, тогда картина-то пятьдесятъ два милліона двѣсти тысячъ стоитъ! раздался радостный возгласъ.

— Прощай! Я ложусь въ постель.

— Сейчасъ, сейчасъ я приду къ тебѣ. Кинь-ка ты только мнѣ свѣженькій фуляровый платочекъ.

— Послушай, когда-же этому, будетъ конецъ? Сколько ты у меня фуляровыхъ платковъ перепортилъ съ своими картинами! гнѣвалась женщина. — Три тряпками.

— Полотняными тряпками слишкомъ грубо. Можно краски попортить и до холста протереть. Ну, полно, душечка, кинь. А главное, не сердись. Тебѣ это вредно.

Звякнули ключи, послышался звукъ выдвигаемаго ящика изъ комода и въ кабинетъ влетѣлъ фуляровый платокъ, упавъ на полъ — Это ужъ послѣдній… больше у насъ и фуляровъ нѣтъ. — Я ложусь, Михаилъ Аполонычъ…

— Сейчасъ, добрая милашечка, я приду къ тебѣ побесѣдовать. Горю нетерпѣніемъ тебя поцѣловать. А ежели у насъ фуляровъ больше нѣтъ, то завтра ты мнѣ можешь твое старое шелковое платье разрѣзать. Три картины у меня еще впереди оттирать.

— Такъ я вамъ и отдамъ платье! Васъ, ей Богу, надо въ су нашедшій домъ.

Опять длинная пауза. Стучитъ маятникъ, третъ шелковый платокъ о картину. Часы бьютъ половину перваго.

— Чортъ знаетъ что такое! Французская буква «v» попалась послѣ «a»! слышится въ кабинетѣ. — Нѣтъ, тогда это не Тиціанъ…

— Ахъ! раздается вздохъ въ спальной.

— О чемъ ты, милашка вздыхаешь? Ну, полно, не сердись. Сейчасъ я приду къ тебѣ!

— Не мѣшайте мнѣ спать, пожалуста! Уродъ!

— Иду, иду! Ну, полно браниться, успокоивалъ женщину мужской голосъ, но вдругъ воскликнулъ: — Дотерся! Дотерся! Машурочка, радуйся! Это не французское «v», а «n»! Помоги, Господи, чтобъ это былъ Тиціанъ! Рублевую свѣчку поставлю! Молебенъ отслужу!

Женщина вскочила съ постели и хлопнула дверью изъ кабинета въ спальню, затворивъ ее. Перекличка прекратилась. За дверью ворчалъ мужъ. Еще большая пауза. Часы пробили часъ. Женщина не спала и ворочалась на постели. Мужъ отворилъ дверь изъ кабинета въ спальню, просунулъ начинающую плѣшивить голову съ вставленной въ глазъ лупой и спросилъ:

— Ты спишь, душончикъ? Машенька, ты спишь?

— Могу-ли я спать, коли у васъ тамъ за стѣной словно десять тысячъ мышей наскребываютъ и кромѣ того вы сами ворчите какъ собака, отвѣчала жена.

— Ну, вотъ и отлично. Сейчасъ я брошу оттирать картину, явлюсь къ тебѣ и разцѣлую тебя.

— Плевать я хотѣла на ваши поцѣлуи! Найдутся и кромѣ васъ люди…

— Что ты сказала? я не разслышалъ.

— Болванъ!

— А я думалъ, ты что нибудь насчетъ картины. Херувимчикъ мой, гдѣ у тебя кольдъ-кремъ? Я хотѣлъ немножко кольдъ-кремомъ помазать… На подписи пятно и очевидно сдѣланное чѣмъ-то сладкимъ, такъ думаю, что отойдетъ тогда лучше. Не хочешь отвѣчать? Ну, я самъ найду на туалетѣ. И какъ это ты, букашка моя, все сердишься! Вѣдь у меня только и есть всего одна невинная слабость покупать старыя заброшенныя картины и возстановлять ихъ на славу искусства.

— Ежели вы не замолчите, я уйду спать въ гостиную!

Мужъ на цыпочкахъ вошелъ въ спальню, порылся на туалетѣ, нашелъ банку кольдъ-крему и на цыпочкахъ-же удалился въ кабинетъ. Снова долгое молчаніе. Часы пробили половину втораго. Въ спальной жена громко вздыхала. Послышалось даже всхлипыванье.

— Разпромашурочка, черный таракашекъ мой, ты кажется плачешь? И не стыдно это тебѣ? Ахъ ты моя мурильевская головка! началъ мужъ.

— Не смѣйте меня называть ласковыми именами. Вы извергъ безчувственный! Деревяшка! Чурбанъ! упрекала его жена.

— Вотъ ужъ это напрасно! Ежели-бы я былъ деревяшка и чурбанъ — не питалъ бы я такой страсти къ изящному искусству, какова живопись. У чурбана никогда не можетъ образоваться безцѣнная галлерея старинныхъ картинъ, купленныхъ за гроши! Еще минуточку и я буду около тебя! Вотъ подижь-ты, жирныя-то вещества отлично дѣйствуютъ. Ужъ не то, что «ian» показалось, а я даже какъ будто и еще «i» вижу.

И опять поскребываніе, долгое поскребываніе. Поворачивая картину около свѣта двухъ лампъ, любитель такъ и натираетъ ее фуляромъ. Потъ съ него льетъ градомъ. Онъ то отираетъ его, то разсматриваетъ картину сквозь лупу, вставленную въ глазъ, добиваясь разглядѣть полную подпись мастера картины. Часы бьютъ два.

— Ура! сливается его возгласъ съ ударами часовъ. — Тиціанъ! Тиціанъ! Нѣтъ сомнѣнія! кричитъ онъ и бѣжитъ въ спальню. — Машурочка, кошечка моя, вѣдь живопись-то теперь и на птичье молоко нельзя смѣнять!

Засыпавшая уже жена вскочила съ постели и сидѣла на ней.

— Прочь! кричала она, вся дрожа, и вдругъ залилась неудержимыми слезами.

— Теперь я твой, твой! Давай толковать всю ночь о чемъ хочешь.

Мужъ обнялъ за шею жену и только что хотѣлъ ее поцѣловать, какъ раздалась звонкая плюха. Забывъ вынуть изъ глаза лупу, онъ ударилъ ея костянымъ ободкомъ жену прямо въ високъ.

Та пронзительно взвизгнула, дала ему пощечину и упала на подушки. Съ ней сдѣлалась истерика.