Н. А. Лейкинъ. править
Мученики охоты. править
ЛЮБИТЕЛИ БАНЬ. править
Снѣжная вьюга такъ и завываетъ на улицѣ, наметая сугробы. Погода такая, что хорошій хозяинъ собаку на дворъ не выгонитъ. Раннее утро. Зажженная съ вечера въ спальной купца Гораздова лампада нагорѣла и еле освѣщаетъ комнату. Часы только что пробили четыре. На двухъ-спальномъ ложѣ съ кучей большихъ и маленькихъ подушекъ, «думокъ» и «подскульничковъ», крѣпко спитъ жена Гораздова, рыхлая женщина, а самъ онъ, облекшись въ халатъ и съ всклокоченной отъ спанья головой, роется въ комодѣ.
— Вѣдь говорилъ ей, подлой: собери бѣлье для бани съ вечера — нѣтъ не собрала таки! шепчетъ онъ. — Ни носковъ, ни полотенецъ не могу найти! Куда это она ихъ засунула! Васса Гурьевна, гдѣ мои носки въ комодѣ лежатъ?
Въ отвѣтъ жена только сопитъ.
— Васса Гурьевна, въ которомъ ящикѣ у тебя носки? повторяетъ онъ вопросъ. — Ни носковъ, ни полотенца! Куда ни сунусь — юбки да женскія рубахи. Не напяливать-же мнѣ на себя послѣ бани грязное бѣлье.
Жена съ просонья толкуетъ что-то объ огурцѣ.
— Какой такой тамъ огурецъ, коли мнѣ носки надо, расталкиваетъ ее мужъ. — Очнись, матка, что словно полоумная!
— Нѣтъ на тебя угомону! поднимается на постели сфинксомъ жена. — Вотъ наказаніе-то! Ни самъ не спишь, ни другимъ не даешь! Ну, кто по ночамъ въ баню ходитъ. Черти еще на кулачки не дрались, а онъ баню.
— Да пойми ты, что я для перваго пару, баню опаривать. Такого пару, какъ я люблю, мало кто выдерживаетъ изъ публики, ну, вотъ мы трое и собираемся пока еще никого въ банѣ нѣтъ. Я, дьяконъ, полковникъ и еще татаринъ одинъ. Наподдаемъ на каменку до яко-же можаху и тѣшимся. Намъ съ привычки, а другимъ бѣда, такъ какъ-же тутъ въ другое-то время париться. Да ты опять спишь? Скажи, гдѣ лежатъ носки.
— Вотъ надоѣлъ-то! Чтобъ тебѣ ногу сломать по дорогѣ! вскочила съ кровати жена, вытащила изъ комода носки и съ словами: «на, подавись!» кинула ихъ въ лицо мужу.
— Послушай! Я вѣдь и самъ по свойски поступокъ сдѣлаю, возвысилъ онъ голосъ и прибавилъ: — Въ самомъ невинномъ удовольствіи и то человѣку мѣшаютъ!
Черезъ пять минутъ Гораздовъ накинулъ на халатъ енотовую шубу и съ узломъ въ рукахъ будитъ въ кухнѣ кухарку, требуя, чтобы она заперла за нимъ двери. Произошла та-же исторія.
— Господи Боже мой! И мастеровой-то народъ въ эту пору въ баню не ходитъ, а тутъ обстоятельный купецъ вскочилъ ни свѣтъ, ни заря! бормотала кухарка, поднимаясь съ постели.
— Не твое дѣло разсуждать! Потому я и иду теперь въ баню, что объ эту пору никто не ходитъ! огрызнулся хозяинъ, и вышедши на дворъ, сталъ стучаться къ дворнику.
— О, чтобы васъ!.. Вотъ черти носятъ! послышалось изъ дворницкой ругательство и звонъ ключей. Ворота отворены.
— Въ баню? Ну, такъ я и зналъ! И охота вамъ, сударь, ночью и въ эдакую вьюгу! говоритъ дворникъ, пропуская купца на улицу.
— Не лай, не лай, чортова мельница! Вотъ тебѣ двугривенный по положенію.
Холодъ прохватываетъ до костей купца Гораздова, зубы стучатъ, какъ въ лихорадкѣ, снѣгъ залѣпляетъ ему глаза, извощика нѣтъ на улицѣ, но онъ бѣжитъ, то и дѣло поскальзываясь на тротуарѣ и балансируя, чтобъ не упасть.
Вотъ и баня. За ручкой и приказчика еще нѣтъ, продающаго билеты. Купецъ Гораздовъ проскользаетъ въ сторожку «дворянскихъ» бань. Тамъ уже собралось общество: худой и жилистый дьяконъ, толстенькій полковникъ съ круглыми усами и татаринъ съ бритой головой и въ ермолкѣ, — торговецъ старымъ платьемъ. Дежурный сторожъ чешетъ гребнемъ голову и разсматриваетъ гребень на свѣтъ лампы.
— Господамъ почтеніе! возглашаетъ купецъ. — Опоздалъ маленько.
— А ужъ мы съ полъ-часа мѣста здѣсь, сказалъ дьяконъ. — Совлекайте ризы скорѣй и идите поддавать на каменку. Сегодня вашъ чередъ баннымъ дѣломъ заниматься.
— А вамъ, отецъ дьякомъ, вѣники кипяткомъ шпарить.
— Ошпарилъ ужъ, будьте покойны. Что твой пухъ сдѣлались. Ваше высокоблагородіе, только вы садитесь отъ меня подалѣе, обратился дьяконъ къ полковнику. — А то вѣникомъ на отмашь прошлый разъ вы мнѣ струили паръ прямо въ глаза и у меня къ вечеру во какъ вѣки вздуло! Такъ вѣдь и до слѣпоты обварить можно.
— Да вѣдь вы хвастались, что у васъ шкура дубленая! за хохоталъ полковникъ.
— Шкура — да, а я про глаза… Иванъ, нѣтъ-ли какого мастера попарить меня? подмигнулъ дьяконъ сторожу.
— Попарить? Нѣтъ-съ, жизнь у нашихъ парильщиковъ въ цѣнѣ, отвѣчалъ тотъ. — Кто-жъ вашъ паръ выдержитъ? Шкура-то у кажинаго своя.
— Да вѣдь и у меня не чужая.
— Вы заговореные, двухжильные. У людей волосъ на головѣ отъ жару крутится, а вамъ ничего.
— Ну, то-то! Въ семинаріи, братъ, къ такому жару пріучили, березовой кашей кормивши.
— Давай, бачка попъ, я тебя попарю! Я до пара гораздо лихъ! отозвался татаринъ.
— Вотъ за это, Ахметка, спасибо, хоть ты и Магометовъ сынъ, а дай Богъ тебѣ войти въ Царствіе Небесное! Главное дѣло, братецъ ты мой, я не всѣ мѣста самъ-то могу вѣникомъ прохватывать. Извиваешься, извиваешься какъ древлій гладіаторъ, а въ сущности все по однимъ и тѣмъ-же мѣстамъ хлещешь. Вотъ, напримѣръ, пояса: предметъ главный, а какъ ты ихъ сзади собственноручно нахлещешь?
— Я, бачка-попъ, нахлещу.
— Знаете, господа, что? Постановимте отнынѣ такъ, чтобъ намъ хлестать неперемѣнно другъ друга, предложилъ полковникъ. — Униженія тутъ, ей-ей, никакого нѣтъ. Я стегаю отца дьякона, отецъ дьяконъ меня, господинъ купецъ Ахметку, а Ахметка купца. Потомъ наоборотъ. Надо-же намъ какую-нибудь штуку придумать, коли ни одинъ парильщикъ насъ паритъ не рѣшается, боясь жара! Согласны?
— Само собой согласны, откликнулись всѣ.
Купецъ раздѣлся и направился изъ сторожки въ баню, Всѣ послѣдовали за нимъ. Началось поддаваніе на каменку кипяткомъ. Первая шайка. Зашипѣли накаленые камни, бѣлымъ клубомъ вырвалось изъ каменки облако пара и началось подниматься къ потолку. Поддавшій купецъ, еле успѣлъ отскочить отъ струи, поскользнулся на полу и упалъ. Его бросились подымать.
— Больно ушиблись? спросилъ полковникъ.
— Больно-то больно, прихрамывалъ тотъ, потирая бокъ. — Но за то хорошо поддалъ. Малъ я ростомъ и не могу прохватить туда на дальніе камни, а тамъ самое-то пекло и есть.
— А вотъ отецъ дьяконъ покрупнѣе ростомъ, такъ онъ ужо послѣднюю поддастъ.
Вторая шайка, третья, четвертая. Баня наполнилась какъ-бы молокомъ. Еле видятъ другъ друга любители пара въ молочномъ туманѣ.
— Довольно? спрашиваетъ купецъ.
— Какое довольно! Даже и шкуры не щиплетъ, откликается стоящій на полкѣ во весь ростъ дьяконъ.
— Поддай, поддай еще парочку! Что воды-то жалѣешь! Въ этомъ пару только младенцамъ париться! кричитъ полковникъ, тоже залѣзшій на полокъ.
Еще двѣ шайки воды выплеснуты.
— Вотъ теперь бабій паръ, откликнулся татаринъ. — А ты намъ, бачка купецъ, мущинскій паръ дѣлай.
— Неужто еще? недоумѣваетъ купецъ.
— Еще, еще поддай! Не скупись на воду! кричатъ съ полка любители, поднявъ руки къ верху и развѣявая паръ въ воздухѣ.
— Довольно?
— Вотъ теперь маленько зажгло! Ухъ, важно! Ну пока довольно! Пусть тѣло обтерпится, а потомъ Ахметка еще одну шаечку въ самое пекло подмахнетъ.
Всѣ надѣли на головы веревочныя шапки. Паръ потерялъ свой молочный цвѣтъ и отъ возвышенной температуры сдѣлался прозрачнымъ. Залѣзъ и купецъ на полокъ. И началось великое хлестаніе вѣниками и радостное гоготаніе. Татаринъ даже ржалъ по лошадиному.
— Ваше высокоблагородіе! Господинъ дьяконъ! Ну, можетъ-ли что быть лучше здѣшняго мѣста? Какіе такіе балы господъ аристократовъ пріятнѣе? Вотъ многія льстились на балъ къ княгинѣ Трубецкой попасть, а здѣсь, ей-ей, въ сто разъ и лучше и чувствительнѣе! восторгался купецъ Гораздовъ, нахлестывая себя вѣникомъ.
— А деревенская баня, простая, курная много лучше. Тамъ закупоришься и хоть пекись! кричалъ дьяконъ. — Помнишь, ваше высокоблагородіе, какъ мы въ деревнѣ то? спрашивалъ онъ полковника. — Ваше высокоблагородіе, помнишь, я говорю?
— Ого-го-го-го! Ухъ важно! До самыхъ костей! былъ отвѣтъ полковника.
Совершался какой-то культъ.