Лучше поздно, чем никогда (Рид)/ДО

Лучше поздно, чем никогда
авторъ Чарльз Рид, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. It Is Never Too Late to Mend, опубл.: 1856. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Библіотека для чтенія», №№ 9-11, 1857.

ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧѢМЪ НИКОГДА
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ, ЧАРЛЬЗА РИДА.

Часть первая.

I.

Джорджъ Фильдингъ обработывалъ небольшую ферму въ Беркшайрѣ.

Теперь, къ сожалѣнію, состояніе фермеровъ уже не такое завидное, какъ въ былое время. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, фермеры въ Англіи получали огромнѣйшіе доходы и часто богатѣли скорѣе всякихъ торговцевъ.

Нынче совсѣмъ не то: фермеръ долженъ быть необыкновенно смѣтливъ, разсчетливъ и дѣятеленъ, чтобы не обанкрутиться. Мало этого: даже иногда и при всѣхъ добрыхъ свойствахъ, но при дурной землѣ, у несчастнаго въ перспективѣ — банкрутство. Точно такъ, есть отрасли торговли, въ которыхъ одинаково не везетъ вѣтряному и положительному, трудолюбивому и Лѣнивому.

За этотъ послѣдній фактъ я ручаюсь: меня очень занимаетъ прогулка по одной изъ главныхъ здѣшнихъ улицъ, въ каждые три мѣсяца разъ, съ цѣлью слѣдить, какъ часто на вывѣскахъ одно имя смѣняется другимъ.

Какъ не пожалѣть однако торговца умнаго, трудолюбиваго, совѣстливаго и, при всемъ томъ, несчастливаго?

При точно такихъ условіяхъ не везло и Джорджу Фильдингу, который обработывалъ, съ помощью роднаго брата, Вилліама, свою «Гровъ» (Grove — роща); такъ называлась его маленькая, бѣдная ферма.

Хоть онъ и не былъ доволенъ своею землею, однако ему было бы очень обидно слышать дурной отзывъ объ этой фермѣ, потому что, какъ для матроса корабль, такъ и для хозяина ферма, кажется чѣмъ-то священнымъ; хотя, по совѣсти, похвалить то или другое было бы трудно.

У Джорджа было двѣсти десятинъ пахатной земли, но большею частью самой неплодородной.

Не было ни одного деревца, ни даже стараго пня около этой фермы, которое оправдывало бы названіе «Гровъ».

Но въ Англіи всѣ преданія хранятся свято и непоколебимо. Говорятъ, что прежде на этомъ мѣстѣ росли деревья и — довольно.

Въ то утро, когда начинается нашъ разсказъ, Джорджъ Фильдингъ стоялъ у своего дома и разговаривалъ съ эсквайромъ, Франкомъ Винчестеромъ.

У этого джентльмена былъ такой характеръ, который когда-нибудь вѣроятно сдѣлается частымъ, общимъ, но во времена нашего разсказа, характеръ этотъ былъ совершенно исключительный.

Винчестеръ не имѣлъ необыкновеннаго. ума, но за то у него было много здраваго смысла и притомъ рѣдкая природная веселость; здравый смыслъ былъ, дѣйствительно, въ немъ развитъ до самой блистательной степени, а умъ его былъ до того многосторонній, и здоровый, что я теряюсь въ догадкахъ, чѣмъ можно пріобрѣсти такой умъ.

Онъ былъ страстно влюбленъ въ одну леди, которая ему отвѣчала тѣмъ же; но жениться на ней онъ не могъ и думать, потому что у него не было ни денегъ, ни будущности. Что же сдѣлалъ несчастный влюбленный, какъ вы думаете? Онъ сначала старался придумать какое-нибудь средство добыть много денегъ въ Англіи, но увидѣлъ, что это невозможно; потомъ разсмотрѣлъ земной шаръ и дошелъ до убѣжденія, что непремѣнно слѣдуетъ ему отправиться, въ Австралію. Онъ рѣшилъ, что тамъ самая ничтожная сумма превращается въ огромный капиталъ, не такъ, какъ въ Лондонѣ, гдѣ она таетъ въ рукахъ, какъ мятная лепешка во рту.

И такъ, этотъ молодой человѣкъ принялъ твердое намѣреніе отправиться въ Австралію съ пятью тысячами фунтовъ, съ цѣлью обогатиться разными спекуляціями, а преимущественно торговлею овцами.

Онъ очень усердно старался уговорить Джорджа Фильдинга ѣхать съ нимъ завѣдывать земледѣліемъ — или занять при немъ должность управляющаго.

Онъ достойна цѣнилъ этого молодого фермера; но нужно отдать водную справедливость Франку Винчестеру: онъ приглашать Джорджа не съ эгоистической цѣлью. Нѣтъ. Онъ зналъ, что ферма даетъ хозяину мало дохода, а кромѣ того хотѣлъ отплатить этимъ доброму Джорджу за важную услугу, которую тотъ оказалъ ему: Джорджъ спасъ Франка, рискуя собственной жизнью, когда съ нимъ, во время купанья, сдѣлались судороги и онъ началъ тонуть. Уже не въ первый разъ старался Франкъ заплатить Джорджу; на этотъ разъ, можетъ быть, ему и удалось бы достигнуть своей цѣли, если бы не встрѣтилось одно препятствіе.

— Вы знаете меня, а я васъ знаю, говорилъ мистеръ Винчестеръ Джорджу Фильдингу: — мнѣ нуженъ человѣкъ, который руководилъ бы мною, по земледѣльческой части; останьтесь для этого хоть годъ при мнѣ, и тогда я отблагодарю васъ за то, что вы меня спасли. Вѣдь я это хорошо помню.

— О, мистеръ Винчестеръ, сказалъ поспѣшно Джорджъ и покраснѣлъ: — это старая исторія, сэръ; неужели вы до-сихъ-поръ этого не забыли? Однако онъ улыбнулся и, казалось, былъ доволенъ тѣмъ, что этого не забыли.

— Не совсѣмъ, отвѣчалъ молодой джентльменъ. У васъ будетъ пятьсотъ овецъ, вы будете получать съ нихъ огромный доходъ; мы оба возвратимся домой, будемъ богаты, а слѣдовательно, уважаемы всѣми.

— Это прекрасное предложеніе, сэръ, такое же великодушное, какъ вы сами; но я никакъ не могу его принять, потому что… потому что…. вы никогда не замѣчали моей кузины Сусанны, сэръ?

— Не замѣчалъ? Да развѣ вы меня считаете язычникомъ, и думаете, что я никогда не хожу въ приходскую церковь? Миссъ Мертонъ очень миленькая дѣвушка; она всегда сидитъ на скамейкѣ у колонны.

— Не правда ли, она миленькая, сэръ?

Мистеръ Винчестеръ старался замять этотъ разговоръ и вскользь прибавилъ:

— Люди не для того ѣздятъ въ Австралію, чтобы умереть, а для того, чтобы тамъ разбогатѣть, потомъ вернуться домой и жениться. Вотъ такъ бы и вы сдѣлали, а то «Гровъ» какъ камень у васъ на шеѣ. Не хотите ли сигарочку, фермеръ?

Джорджъ отвѣчалъ утвердительно. Когда онъ закурилъ сигару, мистеръ Винчестеръ попросилъ показать ему кузницу.

— Я долженъ научиться подковывать лошадь, сказалъ Франкъ.

— Вотъ тебѣ и разъ! подумалъ Джорджъ: — самый важный дворянинъ у насъ, а хочетъ самъ подковывать лошадь. Но онъ былъ такъ деликатенъ, что не сдѣлалъ этого замѣчанія вслухъ, а повелъ мистера Винчестера въ кузницу.

Пока молодой джентльменъ вколачиваетъ гвозди въ лошадиную подкову, а англійскій фермеръ занятъ мыслями объ Австраліи, я долженъ познакомить читателя съ другими лицами.

Сусанна Мертонъ была прекрасна собой и добра. Джорджъ Фильдингъ и она всѣми были признаны за влюбленныхъ, но о свадьбѣ не было помину; въ послѣднее время даже старикъ Мертонъ дѣлался чрезвычайно серьознымъ, когда дочь его произносила имя Джорджа.

Сусанна, дѣйствительно, любила Джорджа, хотя не такъ страстно, какъ онъ ее; однако она не отвѣчала благосклонно ни на чье болѣе ухаживанье, хотя, кромѣ безчисленной толпы обыкновенныхъ обожателей, были и другіе, такъ же сумасшедше въ нее влюбленные, какъ самъ Джорджъ. Странно было вотъ что: Сусанна во многихъ даже совсѣмъ не замѣчала страсти, которую они къ ней питали; странно это потому, что въ этихъ случаяхъ у женщины бываетъ обыкновенно очень зоркій глазъ.

Вилліамъ Фильдингъ, братъ Джорджа, былъ тоже по уши влюбленъ въ эту дѣвушку, и хотя онъ трепеталъ отъ счастья быть возлѣ нея, однако никогда не позволялъ себѣ даже и смотрѣть на нее иначе, какъ украдкой; онъ зналъ, что ему не слѣдовало ея любить.

Утромъ, въ день нашего разсказа, отецъ Сусанны, старикъ Мертонъ, пришелъ на ферму «Гровъ», чтобы осмотрѣть поле, за домомъ Джорджа. Его остановилъ другъ его, мистеръ Медовсъ, который, увидавъ Мертона, далъ подержать свою лошадь мальчику, а самъ перешелъ черезъ ниву, чтобы поговорить съ пріятелемъ.

Мистеръ Медовсъ былъ необыкновенный человѣкъ, и потому заслуживаетъ, нѣсколько, предварительнаго знакомства читателя.

Онъ былъ то, что называютъ счастливцемъ; все, что бы онъ ни начиналъ въ жизни, ему удавалось.

Сосѣди ему удивлялись, уважали его, и нѣкоторые даже ненавидѣли. Зачѣмъ онъ прежде былъ простымъ извощикомъ, а въ сорокъ лѣтъ здѣлался хлѣбнымъ маклеромъ и управляющимъ имѣніями? Можно ли за это не ненавидитъ?

— Онъ никакъ не могъ честно нажить всего своего состоянія, говорили между собою завистники, а между тѣмъ, какъ на грѣхъ, никто изъ нихъ не могъ указать ни на одинъ его безчестный поступокъ.

У Джона Медовса была хладнокровная голова, желѣзная воля, тѣло и умъ одинаково неутомимые, и глазъ, который ничто не могло отвлечь отъ дѣла. Онъ былъ богатъ, честенъ, наконецъ у него была душа въ дѣлахъ, то есть, метода.

Въ одинъ часъ онъ былъ въ церкви, въ другой — на рынкѣ, въ третій — при своей должности; и наконецъ дома, когда слѣдуетъ быть дома.

Такимъ образомъ, кому было угодно видѣть мистера Медовса по дѣлу, тотъ всегда въ извѣстномъ часу заставалъ его дома. И когда его заставали и говорили съ нимъ о дѣлѣ, то сначала находили его чрезвычайно робкимъ, нерѣшительнымъ, недовѣрчивымъ; а кончалось обыкновенно тѣмъ, что онъ никогда не оставался въ накладѣ.

Медовса большею частью всѣ уважали, но никто въ такой степени, какъ старикъ Мертонъ. Особенно въ продолженіе нѣсколькихъ послѣднихъ мѣсяцевъ, эти два человѣка сблизились до того, что сдѣлались друзьями; маклеръ часто пріѣзжалъ на ферму старика Мертона и принималъ живѣйшее участіе во всѣхъ его дѣлахъ.

Таковъ былъ Джонъ Медовсъ.

По наружности, онъ былъ высокій, крѣпкій мужчина, съ сѣдѣющими волосами, съ здоровымъ цвѣтомъ лица и съ широкимъ лбомъ, который ясно выражалъ глубину и силу мужественнаго характера.

— Что, мистеръ Мертонъ, осматриваете ферму?

— Да. Я, признаться, никогда и не думалъ, чтобы тутъ было что-нибудь порядочное, сказалъ въ отвѣтъ мистеръ Мертонъ; вотъ тутъ поля еще такъ-себѣ, ничего, а на холмѣ почва такая бѣдная, жалкая, что даже грустно смотрѣть.

Мертонъ, впрочемъ, далъ этотъ отвѣтъ на основаніи того, что онъ слышалъ отъ самого Медовса три недѣли тому назадъ.

— Фермеръ, сказалъ Медовсъ, понижая голосъ: — они молотятъ свѣжую пшеницу, чтобы заплатить за аренду.

— Нѣтъ, вамъ такъ кажется; я не вижу цѣповъ,

— Да, теперь престали молотить, пошли обѣдать; не говорите, что я вамъ это сказалъ; а Вилліамъ Фильдингъ былъ сегодня утромъ въ банкѣ: я думалъ, что ему выдадутъ по билету деньги, а банкъ сказалъ: Нѣтъ! Не смотря на то, что я за обояхъ братьевъ замолвилъ доброе слово.

Правда, онъ сказалъ доброе слово, да не добрымъ тономъ. Вотъ какъ онъ выразился: «Отецъ-то у нихъ былъ человѣкъ надежный»; но онъ такимъ тонокъ похвалилъ отца, что банкъ заперъ кассу для дѣтей.

— Мнѣ никогда не нравились отношенія между Сусанной и Джорджемъ, а въ особенности съ нѣкоторыхъ поръ; но конечно, вѣдь они двоюродные братѣ и сестра….

— Это такъ, они двоюродные, сказалъ Медовсъ; разумѣется, она не безъ ума же его любитъ; вѣдь она послушная дочь, не правда ли?

— О, да; она еще ни разу ни въ чемъ мнѣ не противорѣчивы. Она довольно вспыльчива и настойчива, но только не со мной; для нея мое слово — законъ. И вѣдь вы знаете, что Сусанна очень религіозна.

— Ну, такъ не о чемъ и безпокоиться? одно ваше слово можетъ ее спасти; но, что же я тревожусь? вѣдь это не мое дѣло, а ваше, прибавилъ Медовсъ.

— Если мое, такъ и ваше, отвѣчалъ Мертонъ. Вѣдь вы мой истинный другъ. Пойду въ ригу и посмотрю, что тамъ дѣлается. Съ этимъ отошелъ отецъ Сусанны, разстроенный и недовольный.

Медовсъ пошелъ въ Блакъ-Горсъ, деревенскій трактиръ, и встрѣтилъ у входа сельскаго констебля и какого-то незнакомца, съ виду очень приличнаго и похожаго на духовное лицо. Во взглядѣ констебля было что-то таинственное; онъ пригласилъ Медовса въ общую комнату трактира.

— Сэръ, мнѣ нужно поговорить съ вами, сказалъ онъ: — по-крайней-мѣрѣ мнѣ кажется, что дѣло васъ касается. У васъ недавно украли изъ кармана три банковыхъ билета съ вашей бланковой подписью?

— Да, точно.

— Вотъ этотъ билетъ не изъ тѣхъ ли? сказалъ констебль, вынимая изъ кармана билетъ.

Медовсъ подробно его осмотрѣлъ, сравнилъ нумеръ съ записной книжкой, которая была при немъ, и объявилъ, что билетъ дѣйствительно его.

— Кто вамъ его передалъ? спросилъ онъ.

— Тотъ, у кого и остальные билеты, одинъ незнакомецъ Робинзонъ; онъ живетъ на фермѣ Гровъ съ Джорджемъ Фильдингомъ. Да еще зовутъ ли его Робинзономъ? Мнѣ кажется, что это лондонская птичка, которая прилетѣла въ провинцію провѣтриться. Вы понимаете, сэръ.

Глаза Медовса заблистали: странно было видѣть; что богатый человѣкъ до такой степени взволнованъ этимъ обстоятельствомъ.

На вопросъ констеблю, кто его спутникъ, констебль отвѣчалъ тихо:

— Джентльменъ изъ Бау-стритъ; онъ пріѣхалъ посмотрѣть на Робинзона, не узнаетъ ли его.

Констебль объявилъ Медовсу, что Робинзонъ гдѣ-то въ окрестностяхъ ловитъ рыбу, а то бы они давно его открыли. «Впрочемъ, отъ насъ не уйдетъ; какъ только вернется домой, такъ мы его и схватимъ.»

— Вы лучше бы, для вѣрности, прежде сравнили нумера билетовъ, сказалъ джентльменъ изъ Бау-стритъ, который съ виду былъ похожъ на духовное лицо.

У Медовса было въ пяти миляхъ очень важное дѣло, но онъ его отложилъ. Онъ написалъ строчку карандашемъ, посадилъ мальчика на свою вороную лошадь и велѣлъ ему какъ можно поспѣшнѣе ѣхать, куда было нужно. Самъ онъ остался, и съ какого-то странною радостью принялся за это дѣло.

Констебль и его спутникъ пошли прогуляться по деревнѣ, но не спускали своихъ зоркихъ глазъ съ фермы.

Такимъ образомъ, вокругъ Джорджа Филдинга въ этотъ день завязалось множество неожиданныхъ обстоятельствъ.

Онъ ничего не предчувствовалъ и былъ въ прекрасномъ расположеніи духа. Робинзонъ научилъ его, какъ облегчить то положеніе дѣлъ, которое его тяготило.

— Напишите билетъ на имя вашего брата, и пусть онъ его предъявивъ въ кредитномъ учрежденій. Фарнборовскій банкъ размѣняетъ вамъ этотъ билетъ на свой; эти банки любятъ всякую бумагу, лишь бы не свою, и они правы.

Джорджъ такъ и сдѣлалъ, и теперь ждалъ въ волненіи Вилліама. Кромѣ того, въ этотъ день Сусанна Мертонъ пришла обѣдать къ нимъ на ферму, и хотя это было уже не въ первый разъ, но для бѣднаго Джорджа такое событіе каждый разъ одинаково казалось эпохой.

Робинзонъ, не подозрѣвая, что его такъ упорно ждутъ и стерегутъ, спокойно удилъ рыбу вплоть до самаго обѣда; однако ни онъ ничего не поймалъ, ни его, пока, не поймали.

Это задержало Медовса долго около фермы, и онъ встрѣтился съ одною, очень странною личностью.

Онъ расхаживалъ между скирдами Джорджа, вдругъ передъ нимъ очутился старикъ, нѣсколько согнувшійся отъ лѣтъ, но очень еще бодрый и сильный съ виду. У него была длинная сѣдая борода, волосы очень густые, но почти совсѣмъ бѣлые, и самъ онъ былъ до того смуглъ, что можно было навѣрное сказать: это не Англичанинъ. Его густыя брови были тоже сѣдыя, и подъ ними чудно блестѣли большіе, выразительные глаза, какъ будто два драгоцѣнныхъ камня. Въ голосѣ его были совершенно восточные переливы и богатства. Этотъ старикъ былъ Исаакъ Леви, восточный еврей, прожившій полжизни подъ солнцемъ юга. Въ Фарнборофѣ слишкомъ уже къ нему привыкли и перестали ему удивляться, но каждаго незнакомца онъ рѣшительно поражалъ съ перваго раза. Онъ былъ какъ-то особенно необыкновененъ; одна романтическая личность въ цѣлой толпѣ людей самыхъ дюжинныхъ; онъ походилъ на яшму, которая вдругъ очутилась между камнями мостовой на рынкѣ, или на чудный кактусъ grandiflora, который вдругъ появился бы между крапивой на лугахъ Беркшайра.

Исаакъ Леви былъ очень свѣдущъ въ еврейскомъ языкѣ; это, и восточные пріемы въ обращеніи, усвоенные имъ съ молодости, придавали особенный колоритъ его рѣчи и мнѣніямъ, въ особенности въ такія минуты, когда онъ былъ взволнованъ. Въ тѣ минуты онъ забывалъ даже главный двигатель, — деньги, чувствовалъ и думалъ какъ представитель огромной націи, угнетенной, но ожидающей освобожденія. Онъ между своими пользовался уваженіемъ, какъ человѣкъ очень умный и ученый.

При видѣ Исаака Леви, Медовсъ страшно нахмурился, ему сдѣлалось какъ будто очень неловко, и онъ, не давая старику начать говорить, очень грубо сказалъ ему:

— Если вы пришли говорить со мною о домѣ, то можете отправиться сейчасъ же обратно съ тѣмъ же, съ чѣмъ и пришли. Толку изъ нашего разговора не выйдетъ.

Медовсъ купилъ домъ, въ которомъ Исаакъ нанималъ квартиру, и тотчасъ же далъ ему знать, чтобы онъ выѣхалъ.

Исаакъ, который необыкновенно привязался къ единственному мѣсту въ цѣломъ мірѣ, гдѣ ему пришлось прожить нѣсколько лѣтъ сряду, былъ вполнѣ увѣренъ, что Медовсъ сдѣлалъ такое распоряженіе потому только, что хотѣлъ набавить цѣну на квартиру. Онъ, дѣйствительно, пришелъ теперь съ цѣлью поговорить съ новымъ хозяиномъ дома.

— Мистеръ Медовсъ, сказалъ онъ убѣдительно, я жилъ въ этомъ домѣ двадцать лѣтъ и платилъ хорошія деньги; но если вы думаете, что вамъ кто нибудь дастъ больше, то за этимъ между нами дѣло не станетъ, мы все-таки не разойдемся, — набавьте, и я приплачу; а вы знаете, что я плательщикъ вѣрный.

— Да, я это знаю, отвѣчалъ Медовсъ.

— Благодарю, сэръ! ну, такъ….

— Ну, такъ вы завтра же выберетесь изъ моего дома.

— Нѣтъ, сэръ. Выслушайте меня, потому что вы моложе меня. Мистеръ Медовсъ, когда волоса мои были черны, я путешествовалъ по востоку; я былъ въ Мадрасѣ и Бенаресѣ, въ Багдадѣ и въ Испагани, въ Меккѣ и въ Босфорѣ. Да гдѣ я не былъ? Но я нигдѣ не находилъ себѣ покоя. Когда волосы мои стали сѣдѣть, я торговалъ въ Петербургѣ, въ Римѣ, въ Парижѣ, въ Вѣнѣ, въ Лиссабонѣ и другихъ западныхъ городахъ, и все-таки не находилъ покоя. Потомъ я пріѣхалъ въ этотъ городокъ, гдѣ наконецъ я думалъ раскинуть на всю жизнь свою палатку; здѣсь Богъ далъ мнѣ жену, здѣсь онъ у меня ее и отнялъ.

— Да мнѣ-то какое дѣло до этого?

— Конечно, сэръ, и вамъ до этого есть дѣло, если вы таковы, какъ объ васъ разсказываютъ; потому что объ васъ хорошо говорятъ; будьте терпѣливы и выслушайте меня. У меня въ томъ домѣ, который вы купили, родилось два ребенка; изъ этого же дома я отвезъ ихъ на кладбище; и моя Лія тоже здѣсь умерла; иногда, въ часы грусти, мнѣ слышатся ихъ голоса и шаги. Въ другомъ домѣ я никогда не услышу ни того, ни другаго, я буду совершенно одинокъ на свѣтѣ; не разлучайте меня съ тѣнями моихъ покойниковъ. Позвольте мнѣ васъ убѣдить.

— Нѣтъ! былъ строгій отвѣтъ.

— Нѣтъ? Вскричалъ Леви, и глаза его вдругъ засверкали, точно молніей; такъ вы хотите быть врагомъ Исаакѣ Леви?

— Да! былъ мрачный отвѣтъ.

— А! вскричалъ старый еврей, и въ его голосѣ вдругъ выразилось презрѣніе, которое онъ тотчасъ постарался подавить. Чѣмъ же я заслужилъ вашу вражду, сэръ? сказалъ онъ, стараясь выразить сожалѣніе въ тонѣ.

— Вы даете въ займы деньги.

— Немного, сэръ, и то иногда, очень рѣдко, очень мало.

— Вы лучше скажите, что если приходится давать въ невѣрныя руки, то у васъ нѣтъ денегъ; а если въ вѣрныя, то никто до сихъ поръ не знаетъ, когда можетъ истощиться кошелекъ Исаака Леви.

— Нашъ народъ, сказалъ Исаакъ, какъ будто извиняясь, не таковъ, какъ вашъ; мы другъ другу вѣримъ. Мы братья, и у насъ другъ для друга всегда есть деньги, когда залогъ вѣрный.

— Хорошо, сказалъ Медовсъ, что вы, то и я; что вы дѣлаете скрытно, то я дѣлаю явно.

— Да міръ довольно великъ, достанетъ намъ обоймъ, сэръ.

— Это правда, онъ великъ, поспѣшно отвѣчалъ Медовсъ. Онъ весь передъ вами, Исаакъ. Идите куда хотите, потому что этотъ маленькій городокъ Фарнборофъ не довольно обширенъ, чтобы содержать, кромѣ меня, еще одного человѣка, который занимался моимъ же дѣломъ, но для своего собственнаго кармана.

— Но вѣдь это не вражда, сэръ.

Медовсъ грубо расхохотался. — На васъ очень трудно угодить, воскликнулъ онъ. Если это не вражда, то по вашему, что же?

— Нѣтъ, сэръ, это только дѣло прибыли и потери. Послушайте, оставьте меня въ вашемъ домѣ, и я обѣщаю, что вы будете постоянно выигрывать, а не терять. Нашъ народъ дѣятеленъ и искусенъ во всѣхъ возможныхъ оборотахъ, но у насъ есть вѣра и завѣтъ. Пусть это будетъ такъ. Будемте друзьями. Я дѣлаю съ вами условіе, и клянусь вамъ скрижалями закона, что вы, при моемъ содѣйствіи, не потеряете ни одного шиллинга въ годъ.

— Вы мнѣ разсказали свою исторію; слушайте же теперь мою. Я всегда топталъ все и всѣхъ, кто когда нибудь въ моихъ дѣлахъ становился поперегъ дороги. Я былъ бѣденъ, а теперь богатъ: вотъ моя политика.

— Слабая политика, сказалъ Исаакъ рѣшительно. Рано или поздно кто нибудь и васъ затопчетъ.

— Какъ? ужь не вздумали ли вы мнѣ угрожать? замѣтилъ Медовсъ,

— Нѣтъ, сэръ, сказалъ Исаакъ, тихо, но рѣшительно. Я только говорю вамъ то, что видѣли эти старые глаза во всѣхъ націяхъ, и читали въ такихъ книгахъ, которыя никогда не лгутъ. Голіяфъ побѣждалъ цѣлыя воинства и смотрѣлъ на нихъ съ презрѣніемъ, а между тѣмъ палъ какъ голубь, отъ удара пастуха. Самсонъ разрывалъ львовъ на части, а не могъ справиться съ женщиной. Онъ покорился ей какъ ребенокъ. Нѣтъ человѣка, который могъ бы презирать, сэръ! Силачъ можетъ быть увѣренъ, что найдетъ сильнѣе и искуснѣе себя; хитрецъ точно также встрѣтитъ непремѣнно соперника хитрѣе и пронырливѣе. Я васъ предупреждаю, будьте благоразумны. Не вздумайте потоптать кого нибудь изъ нашихъ. Націи и люди, которые насъ угнетаютъ, никогда не уйдутъ далеко; для нихъ не много въ жизни будетъ хорошаго. Лучше я благословлю васъ. Благословеніе старика — сокровище. Взгляните на эти сѣдые волосы; у меня на вѣку было столько же горестей, сколько волосъ. Значительная доля проклятія всему моему племени пала и на Исаака Леви. Потомъ, протягивая руки, онъ съ легкимъ, но трогательнымъ движеніемъ, сказалъ. Меня какъ листъ носила судьба по свѣту весь мой вѣкъ, и теперь я жажду покоя. Позвольте мнѣ отдыхать въ моей нынѣшней палаткѣ до тѣхъ поръ пока не успокоюсь навсегда. О! дайте мнѣ умереть тамъ, гдѣ всѣ мои умерли, и схороните меня тамъ же.

Лѣта, печаль и краснорѣчіе, все было напрасно въ этомъ случаѣ; все это разсыпалось, какъ волна передъ неподвижной скалой; такая сильная воля и такая черствая душа была у Медовса.

Право, даже совѣстно передавать отвѣтъ почтеннаго западнаго дикаря.

— Какъ! вы дѣлаете ссылки на священное писаніе, ге, ге? Я думалъ, что вы въ него не вѣруете. Теперь послушайте-ка противную сторону. Авраамъ и Лотъ не могли жить вмѣстѣ, потому что держали оба овецъ, а мы не можемъ потому, что оба ихъ стрижемъ. И тогда Авраамъ отказалъ Лоту, какъ я вамъ теперь отказываю. А что касается до вашего желанія умереть въ моихъ владѣніяхъ, во что бы то ни стало, то я предоставляю вамъ полную свободу повѣситься у меня въ домѣ до завтрашняго дня, но не позже; потому что послѣ ни одна жидовская собака никогда не умретъ въ моемъ домъ и не будетъ похоронена для навоза въ моемъ саду.

Глаза старика-еврея дико и страшно заблистали; гнѣвъ вырвался изъ него, какъ лава изъ огнедышащей горы.

— Дерзкая собака! ты ругаешься даже надъ святыней? Основатель твоей вѣры сталъ бы гнушаться тобой, потому что, говорятъ, онъ былъ сострадателенъ. Я на тебя плюю и проклинаю тебя. Будь ты проклятъ! И подымая руки, онъ самъ приподнялся, чтобы удвоить свою вышину, и страшно прокричалъ еще разъ надъ своимъ врагомъ: «Будь проклятъ!» Самъ желѣзный Медовсъ содрогнулся при видѣ такого восточнаго бѣшенства. «Каково бы ни было тайное желаніе твоего чернаго сердца, небо смотритъ на мои сѣдые волосы, оно заступится за того, кого ты оскорбилъ, и желаніе твое не исполнится…. Ага! ты дрожишь! У всякаго есть тайныя желанія, но противъ твоего борется само небо. Дай Богъ, чтобы исчезло на этотъ разъ, для исполненія этого желанія, то счастіе, по которому тебѣ до-сихъ-поръ все въ жизни удавалось. Дай Богъ, чтобы ты былъ близокъ къ осуществленію этого желанія, чтобы оно черезъ минуту уже должно было перейти въ дѣйствительность, чтобы ты тосковалъ отъ ожиданія и чтобы, наконецъ, оно не исполнилось.»

Злыя, ѣдкія, энергическія слова старика такъ ужасно звучали въ сердцѣ его врага и, вмѣстѣ съ тѣмъ, казались чѣмъ-то такимъ вѣрнымъ, что Медовсъ совершенно вышелъ изъ себя.

То блѣднѣя, то синѣя отъ гнѣва, онъ поднялъ палку, перевернулъ ее нѣсколько разъ на воздухѣ и со всего размаха ударилъ ею по головѣ Исаака.

Къ счастію Исаака, палка встрѣтила кожаную шапку, вмѣсто сѣдыхъ волосъ.

Въ это время на голоса подошелъ Джорджъ, котораго они оба, въ припадкѣ бѣшенства, не замѣтили. У него въ рукахъ былъ ремень, и онъ, съ помощью этого ремня, своей ловкости и силы, отвратилъ ударъ, который, можетъ быть, навсегда бы прекратилъ краснорѣчіе еврея. И такъ, палка маклера только перерѣзала воздухъ, какъ бы бритвой, и произвела самый музыкальный шумъ, всего на полдюйма отъ головы еврея. Выраженіе змѣинаго взгляда Медовса было страшно ядовитое и мстительное.

— Я не могу этого допустить, кричалъ Джоржъ. Ремень и палка однако продолжали встрѣчаться въ воздухъ; Медовсъ съ гнѣвомъ и удивленіемъ смотрѣлъ на защитника еврея и какъ-будто со страхомъ видѣлъ, что именно этотъ человѣкъ сталъ съ нимъ сражаться и захотѣлъ мѣшать ему.

— Вы шутите, мистеръ Медовсъ, сказалъ Джорджъ хладнокровно. Этотъ человѣкъ вдвое васъ старѣе, при немъ нѣтъ другаго оружія, кромѣ собственныхъ рукъ. Кто вы такой, старичокъ, и что вамъ нужно?

— Онъ меня оскорбляетъ, кричалъ Медовсъ, за то, что я не хочу имѣть его жильцомъ въ моемъ домѣ. Развѣ кто-нибудь можетъ у меня жить противъ моей воли? Кто онъ такой? Гнусный старый жидъ.

— Да, молодой человѣкъ, отвѣчалъ еврей печально, я Исаакъ Леви, еврей. А какой ты вѣры? сказалъ онъ, обращаясь опять къ Медовсу. Ужь не язычникъ ли ты, а? Да и то нѣтъ, собака! у язычниковъ было больше сердца, чѣмъ у тебя; они уважали горе и сѣдые волоса.

— Тебѣ за это достанется; со мной дешево не раздѣлаешься, я тебѣ покажу, какой я вѣры, отвѣчалъ разъяренный Медовсъ, опять судорожно размахивая палкою.

— Вы не сердитесь такъ, старичокъ, сказалъ добродушный Джорджъ, а вы, мистеръ Медовсъ, должны бы были знать, какъ принимать слова старика; вѣдь старикъ все равно, что женщина; у нихъ обоихъ нечѣмъ защищаться, кромѣ языка; вотъ они имъ и рѣжутъ, сколько могутъ. Во всякомъ случаѣ, вы не должны подымать на него руку на моей землѣ, я этого не хочу; иначе вамъ придется прежде имѣть дѣло со мной; не думаю, чтобы вамъ это пришлось очень по вкусу.

— Онъ! вскричалъ Исаакъ, онъ не смѣетъ! смотрите! смотрите! и онъ показалъ рукою на Медовса; — онъ не смотритъ вамъ прямо въ лицо. Повѣрьте, что тотъ, кому привелось читать во взорахъ людей отъ востока до запада, узнаетъ по вашимъ глазамъ льва, а по его — трусливаго волка.

— Завтра же, завтра же, непремѣнно! стоналъ Медовсъ и дрожалъ отъ гнѣва, который хотѣлъ подавить въ себѣ.

— А! закричалъ Исаакъ, и поблѣднѣлъ и, въ свою очередь, сильно задрожалъ.

— Завтра? что завтра? безпокойно спросилъ Джорджъ. Ну, будто не все равно, сегодня, завтра или послѣ завтра. Да не смотрите, старичокъ, съ такимъ презрѣніемъ. Боже мой, какъ онъ, несчастный, дрожитъ. Бѣдный старикъ! Джорджъ подошелъ къ дверямъ фермы и, кликнулъ: Сара!

На этотъ зовъ явилась крѣпкая, здоровая дѣвушка.

— Возьми этого старика и сведи его къ намъ, дай ему, что нужно, покорми, чѣмъ знаешь; можетъ быть, онъ что-нибудь съѣстъ, чтобы подкрѣпиться, оказалъ Джорджъ дѣвушкѣ.

— Благодарю васъ, молодой человѣкъ, прошепталъ, запинаясь, Исаакъ, — ѣсть у васъ я не могу, но все-таки пойду, чтобы отдохнуть и укрѣпиться; силы меня оставляютъ, ноги подо мной подкашиваются; я долженъ успокоиться: въ мои годы всякій порывъ опасенъ.

Когда онъ дошелъ до дверей, то вдругъ остановился и, глядя на небо, сказалъ:

— Да, будетъ миръ подъ этой кровлей, да послѣдуютъ за мной въ это жилище спокойствіе и всѣ блага.

— Благодарю за, съ искренно, сказалъ молодой Фильдингь, котораго слова старика и удивили и тронули. — Сколько вамъ лѣтъ, дѣдушка? прибавилъ онъ почтительно.

— Сынъ мой, мнѣ семдесятъ лѣтъ, — я человѣкъ старый и довольно погоревалъ на своему вѣку, — и за себя отчасти, но всего болѣе за всю свою націю и вѣру. Люди, — люди на самомъ дѣлѣ, — радѣютъ о насъ, а люди — собаки оскорбляютъ насъ всѣхъ одинаково, безъ, различая возраста.

— Это справедливо, сказалъ добрый молодой человѣкъ, успокоивающимъ голосомъ, — но не тревожите себя прежнимъ. Войдите, и вы забудете, Богъ дастъ, хоть на время, всѣ ваши горести и безпокойства у моего камина, бѣдный старичокъ.

Исаакъ отвернулся; отъ этихъ радушныхъ словъ у него на глазахъ показалась слезы. Онъ особенно былъ чувствителенъ къ привѣтливости молодаго человѣка послѣ ужаснаго оскорбленія, которое ему только что было нанесено. Сначала нѣсколько минутъ, происходила въ немъ внутренняя борьба, но, потомъ природа взяла верхъ надъ предразсудкомъ, и, онъ протянулъ руку, молодому фермеру, съ такимъ значительнымъ и серьознымъ видомъ, какъ-будто онъ былъ царемъ всей Азіи; Джорджъ взялъ эту руку и пожалъ ее, какъ Англичанинъ.

— Исаакъ Леви вашъ другъ, и выраженіе не только лица, но и всего существа Леви ясно показывало, что онъ этимъ словамъ придаетъ особенное, даже таинственное значеніе.

Онъ вошелъ въ домъ, а Джорджъ Филдингъ все продолжалъ слѣдить за нимъ, съ участіемъ и любопытствомъ.

Исаакъ Леви не имѣлъ понятіе о планахъ маклера. Но, подавая руку Джорджу, онъ послалъ длинный, адски-ненавистный взглядъ Медовсу и не подозрѣвалъ, что соединяетъ въ своей груди, совершенно случайно, два противоположныя чувства.

Понятно, что Медовсу было, непріятно слышать, какъ еврей произносилъ слово: «Я вашъ другъ», обращаясь къ Джорджу.

Но маклеръ призадумался надъ этимъ только одну минуту. Онъ сильно надѣялся на свою хитрость и опытность; и дикое бѣшенство какого-нибудь еврея не могло заставить его разубѣдиться въ этихъ качествахъ.

Онъ ушелъ, оставивъ Джорджа Фильдинга все еще наблюдающимъ за евреемъ.

Джорджъ, не видя, что онъ ушелъ, сказалъ:

— Странно, слова этого старика какъ-то особенно отзываются въ моей груди, Мистеръ Медовсъ… Ахъ, онъ ушелъ. Вотъ никогда бы не думалъ, разсуждалъ про себя Джорджъ Фильдингъ, чтобы мистеръ Медовсъ, о которомъ всѣ говоритъ хорошо, и пасторъ нашъ, и всѣ, подыметъ руку или, что еще хуже, палку на старика семидесяти лѣтъ. Джорджъ думалъ объ этомъ и съ удивленіемъ, и съ отвращеніемъ.

Его размышленія, были прерваны Вилліамомъ Фильдингомъ, который только что вернулся изъ Фарнборофа.

— Лучше поздно, чѣмъ никогда, сказалъ нетерпѣливо старшій братъ.

— Раньше не могъ никакъ отдѣлаться, Джорджъ. Вотъ деньги за овцу, а коровы не продалъ, Джемсъ ведетъ ее домой.

— Ну, а деньги по билету гдѣ же, Вилліамъ?

Вилліамъ съ грустью опустилъ голову.

— Не получилъ, Джорджъ! — вотъ тебѣ назадъ билетъ, банкъ его не принимаетъ.

На лицѣ бѣднаго Джорджа выразилось сильное страданіе.

— Банкъ не принимаетъ, повторилъ онъ, задыхаясь. Ахъ, Вилліамъ, все кончено, нашъ кредитъ упалъ, цѣлый городъ знаетъ, что мы просрочили плату за аренду. Вѣдь ты знаешь, что намъ необходимо достать денегѣ гдѣ бы то ни было.

— Лучше попросить въ займы у кого-нибудь изъ сосѣдей, чѣмъ свѣжую пшеницу продавать за безцѣнокъ, сказалъ сердито Вилліамъ.

— Эхъ, Вилліамъ, вскричалъ Джорджъ, попросить въ займы у сосѣда? а если откажутъ? — это хуже смерти. Вотъ ты можешь занять, это совсѣмъ другое дѣло.

— Я! Да развѣ я здѣсь хозяинъ? отвѣчалъ младшій братъ. Ферма не моя; а будь она моя, тогда я съумѣлъ бы выпутаться.

— Разумѣется, въ этомъ-то я увѣренъ! отвѣчалъ старшій очень рѣзко. Ты бы насадилъ одного картофеля на всей землѣ, да держалъ бы восемьдесятъ свиней, которыя бы хрюкали на дворѣ цѣлый день, а другой бы пользы не приносили. Вотъ какъ бы ты хозяйничалъ. О! я знаю, что тебѣ давно хочется быть старшимъ. Такъ я тебѣ скажу, что для этого нужно сдѣлать: ты прежде меня убей, Вилліамъ Фильдингъ, тогда и будешь старшимъ братомъ, но не прежде.

Это была порядочная вспышка со стороны Джорджа, но у кого же изъ насъ нѣтъ своихъ слабыхъ минутъ?

— Я съ тобой не стану спорить, отвѣчалъ Вилліамъ. Ты, Джорджъ, утопилъ насъ, такъ ты и вытаскивай изъ тины!

Джорджъ тотчасъ же усмирился и понизилъ голосъ.

— Да у кого же мнѣ попросить? сказалъ онъ.

— У дяди Мертона, а не то у мистера Медовса; онъ иногда даетъ друзьямъ въ займы. Даже немного будетъ, если занять и у того, и у другаго.

— Вотъ прекрасно! Показать мои пустыя карманы отцу Сусанны! О, Вилліамъ! какъ ты жестокъ!

— Ну, тогда у Медовса.

— Невозможно; это будетъ напрасно. Я только что его оскорбилъ; къ тому же, этотъ человѣкъ во всю жизнь не зналъ горя, какъ же ему принимать участіе въ другихъ?

— Если ты съ нимъ въ ссорѣ, такъ мнѣ не мѣшаетъ жить съ нимъ дружно; — пожалуй, я попрошу у него.

— Хорошо, очень радъ, сказалъ Джорджъ, дай Богъ, чтобъ все это кончилось хорошо для насъ.

Медовсъ, нужно замѣтить, все это время ожидалъ Робинзона, и между-тѣмъ, какъ братья разсуждали, онъ былъ съ Мертономъ въ ригѣ, гдѣ успѣлъ уговорить старика запретить своей дочери всякія сношенія съ Джорджемъ.

Послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, Вилліамъ Фильдингъ началъ разговоръ съ Медовсомъ такъ:

— Я не зналъ, что вы здѣсь, сэръ, мнѣ нужно переговорить съ вами.

— Къ вашимъ услугамъ, мастеръ Вилліамъ.

— Благодарю, сэръ. Вотъ въ чемъ дѣло. Мы съ Джорджемъ стѣснены теперь въ денежномъ отношеніи; конечно, это только на время, и Джорджъ говоритъ, что онъ былъ бы чрезвычайно вамъ обязанъ, еслибъ вы намъ одолжили сотню фунтовъ; мы не замедлимъ расплатиться.

— Мистеръ Вилліамъ, отвѣчалъ Медовсъ, я былъ бы совершенно счастливъ, если бы могъ услужить вамъ; но скажите, почему не просили вы меня объ этомъ вчера? — вы знаете мои дѣла: иногда мнѣ нужно употребить пропасть денегъ; вотъ, напримѣръ, вчера я отдалъ все, что у меня было. Прошу васъ только впередъ не стѣсняться, я въ другой разъ съ удовольствіемъ исполню вашу просьбу; до свиданія, мистеръ Вилліамъ.

И Медовсъ ушелъ, оставивъ Вилліама не при чемъ.

Джорджъ выбѣжалъ изъ кухни.

— Ну, что?

— Говоритъ, что у него нѣтъ денегъ.

— Лжетъ; вчера вѣдь при тебѣ онъ внесъ полторы тысячи фунтовъ въ банкъ; зачѣмъ же ты не сказалъ ему, что видѣлъ это?

— Къ чемужъ бы это послужило? развѣ можно насильно заставитъ человѣка дать въ займы, когда онъ всѣми силами этого избѣгаетъ?

— Я тебя понимаю, возразилъ Джорджъ. Ты могъ бы выманить эти деньги у Медовса, еслибъ захотѣлъ. Но ни чуть не бывало: ты хочешь заставить твоего брата просить въ займы у отца той, которую онъ любитъ; ты хочешь, чтобы я обнаружилъ передъ нимъ свою бѣдность, вотъ чего ты хочешь. Ты просто кривишь душой.

— Я отъ тебя отъ перваго это слышу; а тебѣ стыдно было бы это говорить, даже еслибъ ты мнѣ не былъ братъ.

— Еслибъ я не былъ тебѣ братъ, то сказалъ бы гораздо сильнѣе.

— Ну, развернись-ка передъ дядей Мертономъ, вотъ онъ. Дядюшка, дядюшка, кричалъ Вилліамъ Мертону, который тотчасъ же обернулся и подошелъ къ нимъ. Джорджу нужно поговорить съ вами. И прокричавъ это, Вилліамъ оставилъ ихъ наединѣ.

— Это очень кстати, мнѣ самому нужно было съ тобой поговорить, сказалъ Мертонъ.

Пока Джорджъ собирался съ духомъ начать разговоръ, мистеръ Мертонъ его опередилъ, потому что съ своей стороны не чувствовалъ ни какого затрудненія сказать племяннику что было нужно.

— Вы молотите новую пшеницу? спросилъ Мертонъ съ важностью.

— Да, отвѣчалъ Джорджъ, потупивъ глаза.

— Это скверно; фермеръ не рекомендуетъ себя, если прибѣгаетъ къ двери риги для своего дохода.

— Такъ куда же ему прибѣгать? Хорошо вамъ говорить, дядюшка, у васъ есть и трава и вода.

— И у тебя бы все это должно быть, если бы ты былъ порядочный фермеръ. Нѣтъ, Джорджъ, я долженъ поговорить съ тобой серьозно (Джорджъ вздрогнулъ). Ты красивый юноша, и я тебя очень люблю, но свою дочь все-таки люблю больше тебя.

— И я тоже! просто отвѣчалъ Джорджъ.

— Такъ я долженъ подумать о ней, продолжалъ Мертонъ. Я довольно насмотрѣлся, какъ у васъ идутъ дѣла, и вижу, что, если бы она вышла за тебя замужъ, пришлось бы ей тебя содержать, а не тебѣ ее.

— Сохрани Боже! У насъ дѣла не до такой степени худо идутъ, дядюшка.

— Ты, я увѣренъ, на столько мужчина, что не захочешь ѣсть женинъ хлѣбъ, продолжалъ Мертонъ: — а если ты не таковъ, то я на столько отецъ, что не захочу допустить до этого свою дочь.

— Ахъ, какъ тяжело выслушивать такія жестокія слова, выговорилъ задыхаясь Джорджъ.

— Лучше говорить прямо, нежели обиняками, когда уже разъ рѣшился говорить, отвѣчалъ старикъ.

— Скажите мнѣ, пожалуйста, какъ понимаете вы это? Долженъ я это принимать отъ васъ одного, или и отъ Сусанны тоже? Можетъ быть она просила васъ мнѣ это передать? говорилъ Джорджъ, при чемъ губы его дрожали такъ, что онъ едва могъ выговаривать слова.

— Сусанна послушная дочь. Что я скажу, то и она скажетъ; ты долженъ знать, что всѣ твои попытки заставить ее выдти у меня изъ повиновенія будутъ напрасны: это тебѣ никогда не удастся.

— Довольно, довольно, отвѣчалъ Джорджъ сердито: — довольно вы мнѣ наговорили; я никогда не собирался ни одну дѣвушку учить дурному.

— Прощай, Джорджъ! и Мертонъ ушелъ.

— Прощайте, дядюшка! (неблагодарный старый плутъ!)

— Вилліамъ! крякнулъ онъ своему брату, который тотчасъ же прибѣжалъ разузнавать новость: — наша матушка не отказалась его выпутать, когда было нужно; если бы не она, у него теперь ничего бы за душой не было. И вотъ, вмѣсто благодарности, онъ мнѣ такъ дурно платитъ. О, Боже мой! о, Вилліамъ!

— Ну, да что же, дастъ онъ денегъ или нѣтъ?

— Я его даже и не спрашивалъ.

— И не спрашивалъ? вскричалъ Вилліамъ.

— Помилуй, Вилліамъ, онъ мнѣ не далъ и слова выговорить, сказалъ Джорджъ, глядя умоляющимъ взоромъ на брата: — онъ видитъ, что наши дѣла очень худо идутъ и почти запрещаетъ мнѣ думать о Сусаннѣ.

— Ну, чтожъ, сказалъ другой братъ, отрывисто: — ты бы долженъ былъ сказать ему правду, попросить его помочь намъ, вѣдь онъ нашъ родной.

— Ты непремѣнно хочешь меня унизить, во что бы то ни стало; ты мнѣ не братъ, отвѣчалъ Джорджъ, взбѣшенный и оскорбленный.

— Считаться, такъ считаться, сказалъ Вилліамъ: — я просилъ Медовса, и онъ отказалъ мнѣ. Ты хотѣлъ просить дядю, но заговорился о Сусаннѣ и увлекся до того, что даже и не вспомнилъ о деньгахъ; вопросъ — кто же изъ насъ кривитъ душою?

— Если ты смѣешь говорить это про меня, такъ я тебѣ сверну голову, негодяй.

— Ты кривишь душой, а кромѣ того глупъ и нераспорядителенъ въ дѣлахъ.

— Такъ ты хочешь драться?

— Да, хочу.

— Ну, хорошо, пусть будетъ такъ, пусть одинъ изъ насъ управляетъ фермой и будетъ полнымъ хозяиномъ, а другой убирается къ чорту; ужъ мнѣ это надоѣло.

— И мнѣ тоже, сказалъ Вилліамъ быстро. Довольно мнѣ этихъ двухъ лѣтъ.

Братья засучили рукава, пожали другъ другу руки, оба отступили на шагъ и начали боксировать.

Трудно было рѣшить, что именно заставило братьевъ забыться до драки: ферма ли, деньги ли, характеры ли; спросить бы ихъ, — и они вѣрно признались бы въ настоящей причинѣ: виновницею всему была Сусанна Мертонъ.

Тайная ревность давно уже скрывалась въ обоихъ братьяхъ, а теперь она выразилась явно.

Ахъ, Вилліамъ Фильдингъ, и всѣ — берегитесь ревности. Проклятая ревность! Она — царица всѣхъ страстей и пороковъ; другія страсти изобличаютъ характеръ; эта же измѣняетъ его, а иногда и совершенно разрушаетъ. Она превращаетъ честныхъ людей въ змѣй, а голубей въ коршуновъ! — Страшная, неестественная смѣсь любви и ненависти, она отравляетъ все нравственное, сковываетъ разсудокъ, подавляетъ чувство справедливости, уничтожаетъ состраданіе, развращаетъ сердце и осуждаетъ на вѣчное проклятіе.

И такъ, оба Фильдинга, механически пожавъ другъ другу руку и отступивъ на шагъ, начали драться на кулакахъ.

Каждый изъ нихъ разсчитывалъ на успѣхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ каждый зналъ, что съ противникомъ состязаться не легко.

Нельзя было не удивиться послѣ этого, что Джорджъ вдругъ первый опустилъ руки и обратилъ свои взгляды совсѣмъ въ другую сторону. На его лицѣ выраженіе гнѣва замѣнилось другимъ, нѣжнымъ и отчасти смѣшаннымъ со страхомъ.

Вилліамъ посмотрѣлъ въ ту же сторону, и лицо его приняло такое же выраженіе, какъ у Джорджа; онъ тоже заложилъ руки въ карманы и принялся беззаботно свистать.

Красивая молодая дѣвушка вдругъ бросилась между двухъ братьевъ.

Ея первыя слова еще сильнѣе увеличили ихъ замѣшательство.

— Что это значитъ? вскричала она гордо, какъ будто королева, осуждающая своихъ подданныхъ.

Джорджъ взглянулъ на Вилліама, тотъ ничего не нашелъ для своего оправданія.

Тогда Джорджъ сказалъ, нѣсколько запинаясь, но чрезвычайно нѣжнымъ голосомъ:

— Вилліамъ показывалъ мнѣ новый пріемъ въ бокса, которому онъ выучился на ярмаркѣ; вотъ и все, Сусанна.

— Это ложь, Джорджъ, отвѣчала дѣвушка, и притомъ первая, которую я слышу отъ тебя (Джорджъ покраснѣлъ). Вы дрались, — я видѣла, какъ ваши глаза блестѣли!

Посмотрѣть, какъ братья при этомъ перемигнулись, можно было бы съ истиннымъ наслажденіемъ.

— Фи! Фи! какъ это можно, вскричали они единодушно. Родные братья могутъ развѣ драться? по-крайней-мѣрѣ это невозможная вещь на христіанской землѣ, гдѣ даже и ко всякому ближнему проповѣдуется братская любовь. Какъ это вамъ могло придти въ голову?

— Да, это грѣхъ, Сусанна, сказалъ Вилліамъ. — Я прошу у васъ прощенія, Сусанна.

— О, я была увѣрена, что не вы виноваты, это все Джорджъ. Джорджъ, не стыдно ли вамъ быть такимъ разбойникомъ? вамъ ни почемъ проливать братскую кровь!

— Сусанна, полноте, не сердитесь, я совсѣмъ не хотѣлъ проливать его кровь, а только хотѣлъ проучить его за дерзость.

— Или чтобы васъ проучили за вашу, отвѣчалъ Вилліамъ хладнокровно.

— И это вѣроятнѣе, сказала Сусанна: — Джорджъ, возьмите руку Вилліама; сію же минуту возьмите, я вамъ говорю, вскричала она повелительнымъ и нетерпѣливымъ тономъ.

— Ну, что же? отчего же и не взять? Пожалуйста, Сусанна, не выходите изъ себя отъ пустяковъ, сказалъ Джорджъ кротко.

Братья подали другъ-другу руки; она заставила ихъ долго оставаться въ этомъ положеніи. Они исполняли ея желаніе оба съ поникшей головой.

— А я покуда прочту вамъ маленькое наставленіе, сказала Сусанна. — Вы должны оба стать на колѣни и поблагодарить Провидѣніе, которое послало меня, чтобы спасти васъ отъ ужаснаго грѣха; а что касается до васъ, Джорджъ, то характеръ вамъ необходимо перемѣнить, а то я ни за что не соглашусь соединиться съ вами.

— Ну, вотъ теперь вдругъ я одинъ сталъ виноватъ, весь стыдъ на меня обрушился. Какая немилость, сказалъ Джорджъ, вынимая свою руку изъ руки Вилліама.

— Разумѣется, отвѣчала Сусанна. Вилліамъ кроткій молодой человѣкъ, онъ никогда ни съ кѣмъ не ссорится, а вы безпрестанно; еще недавно вы прибили извощика.

— Онъ говорилъ о васъ грубо.

Сусанна въ душѣ улыбалась, а между тѣмъ старалась дѣлать самый строгій видъ, къ какому только была способна.

Я этому не вѣрю, сказала Сусанна: — просто вамъ пришла охота быть разбойникомъ, подраться, точно такъ же, какъ и сегодня.

— Ахъ, Боже мой! сказалъ съ грубостью Джорджѣ: — Бѣдный Джорджъ вѣчно виноватъ.

— О! Отвѣчала дѣвушка, и на устахъ ея блеснула чистая, ангольская улыбка. Я бы могла бранить точно также и Вилліама, если бы принимала столько же участія въ его поведеніи, какъ въ вашемъ; еслибы оно меня такъ же близко касалось.

— Нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ Джорджъ, совершенно осчастливленный и съ прояснившимся лицомъ: — и не думайте, Сусанна, никого бранить кромѣ меня; Вилліамъ, сказалъ онъ быстро и искренно, извини, прости меня.

— Довольно объ этомъ, пожалуйста, отвѣчалъ Вилліамъ.

— Сусанна, сказалъ Джорджъ: — вы не знаете, сколько я долженъ переносить. Сердце мое сжимается отъ тоски, милая Сусанна. Еще не прошло часу, какъ дядюшка упрекалъ меня въ моихъ неудачахъ, въ томъ, что мнѣ не везетъ въ дѣлахъ, и почти запретилъ мнѣ говорить съ вами. Въ эту самую минуту, когда я былъ такъ оскорбленъ, подошелъ ко мнѣ братъ; какъ на грѣхъ, и началъ тоже не кстати говорить о нашихъ дѣлахъ. Еще, Сусанна, дядюшка сказалъ, что вы во всемъ съ нимъ соглашаетесь, всегда его слушаетесь, и что во всемъ, всегда, возьмете его сторону.

— Джорджъ, сказала Сусанна, мнѣ очень жаль, что батюшка былъ къ вамъ такой недобрый.

— Благодарю васъ за участіе, Сусанна; это первое доброе слово, которое я слышу сегодня.

— Но послушаніе родителямъ, продолжала Сусанна. — Важная обязанность. Надѣюсь, что я никогда не ослушаюсь своего отца, произнесла она, запинаясь.

— Я не прошу ни одну дѣвушку, сказалъ Джорджъ поспѣшно, быть ко мнѣ доброю, снисходительною, если она меня не любить. Я такъ несчастливъ! Я недостоинъ порядочной дѣвушки.

На это Сусанна отвѣчала очень рѣзко:

— Это правда, вы не будете достойны порядочной дѣвушки, пока не измѣните своего характера.

Джорджъ не сказалъ ни слова, но отошелъ и, опустивъ голову, облокотился на стоявшую вблизи одежку. Въ это время присоединилось къ группѣ новое лицо, въ бѣломъ жилетѣ, хорошенькомъ галстухѣ, охотничьей курткѣ и мокрыхъ, покрытыхъ тиною панталонахъ и башмакахъ, съ пустымъ ягдташемъ за плечами.

Человѣкъ этотъ присоединился къ группѣ въ то самое время, какъ Джорджъ принялъ такую грустную дозу.

Читатель вѣроятно догадался, что это былъ Робинзонъ. Онъ постоянно уговаривалъ Джорджа ѣхать съ нимъ въ Калифорнію и при этомъ не жалѣлъ ни хлопотъ, ни краснорѣчія въ своемъ родъ. И теперь онъ началъ съ тѣмъ же приставать къ Джорджу:

— Да поѣдемъ, говорилъ Робинзонъ, тамъ составишь себѣ состояніе.

— Отчего же вы сами не нажили себѣ тамъ состоянія? спросила Сусанна.

— Извините, миссъ, вы ошибаетесь, если бы не нажилъ, такъ бы и не промоталъ.

— Разумѣется, прибавилъ Вилліамъ, что легко приходитъ, то скоро и уходитъ.

— Вы говорите о пыли?

— Особенно о золотой, замѣтила Сусанна.

Робинзонъ засмѣялся.

— Я замѣчаю, что дѣвицы очень ѣдки въ Беркшайрѣ, сказалъ онъ.

Потомъ Робинзонъ продолжалъ разсуждать о золота.

— Золото не разносится вѣтромъ, какъ сѣмена; оно достается труднѣе, долго нужно до него докапываться; его вырывать не такъ легко, какъ вашъ картофель; вамъ никогда и не случалось такъ работать; за васъ все быки да лошади трудятся, слышите, Фильдингъ — нумеръ второй?

— А развѣ вамъ случалось видѣть когда-нибудь, какъ быкъ коситъ сѣно? спросилъ сухо Вилліамъ.

— Прошу не хвастаться, отвѣчалъ Робинзонъ. За то они все съѣдятъ, пока до успѣете оглянуться.

Эта острота была до того въ деревенскомъ вкусѣ, что даже самъ Вилліамъ размѣялся. Одинъ Джорджъ оставался серьознымъ.

— Да что съ нимъ случилось? спросилъ Робинзонъ, указывая на Джорджи.

— Онъ сердитъ, оставьте его въ покоѣ, отвѣчала Сусанна, съ намѣреніемъ громче. Джорджъ вздрогнулъ, но не сказалъ ни слова.

Робинзонъ опять сталъ распространяться о томъ, съ какимъ ужаснымъ трудомъ добываютъ золото даже и въ самой Калифорніи; онъ разсказывалъ, какъ промокаютъ насквозь рубашки рудокоповъ, когда они силятся выкапывать золото; какъ запрашивали по доллару за мытье каждой такой рубашки, и какъ рудокопы, чтобы избѣжать этой издержки, посылали мыть свое бѣлье въ Китай; отсылали они его по понедѣльникамъ, а получали обратно по субботамъ, — только черезъ шесть субботъ въ седьмую.

Потомъ мистеръ Робинзонъ сталъ сравнивать Англичанъ съ разными другими націями, по ту сторону Атлантическаго океана; тутъ онъ болѣе всего расточалъ свое краснорѣчіе, восхваляя дѣятельность въ новыхъ странахъ.

Наконецъ онъ опять возвратился къ усиленнымъ приглашеніямъ Джорджа въ Калифорнію.

— Поѣдемъ, Джорджъ! вернешься богачомъ, можешь жениться на дочери какого-нибудь герцога, и кромѣ того, по лучить за нею хорошее приданое. Напримѣръ, пять тысячъ фунтовъ въ годъ, да три дома въ полное владѣніе.

— И карету.

— И коляску.

— И кабріолетъ.

— И двадцать лягавыхъ собакъ.

— И такой большой телескопъ, что звѣзды къ нему будутъ обращаться, а не онъ къ звѣздамъ.

— И пропасть хорошенькихъ горничныхъ.

— И дворецкаго съ такими густыми бакенбардами, чтобы онѣ были похожи на половую щетку.

— И серебрянную ванну, полную розовой воды; въ ней можно будетъ сидѣть и читать газеты.

— И оранжерею, полную персиковъ, и зеленаго гороха круглый годъ.

— И въ церкви особенную скамью, всегда вымытую духами.

— И коверъ въ футъ толщиной.

— И фортепіано въ каждой комнатѣ.

Потомъ Робинзонъ просилъ своего друга открыть глаза, и посмотрѣть на какой жалкой, бѣдной землѣ онъ живетъ, какъ онъ мало имѣетъ доходу, и что ему предстоитъ? — вѣчная перспектива дѣлать долги.

И все это Робинзонъ пересчиталъ съ такою бѣглостью, съ какою прежде и не были знакомы въ Беркшайрѣ.

— Лучше корка хлѣба въ Англіи, чѣмъ мясо буйвола въ Калифорніи, отвѣчалъ Джорджъ, но въ тонѣ его далеко не было столько увѣренности, сколько было бы недѣлю тому назадъ.

— А я бы не могла никакъ жить между тамошними разбойниками и ворами, сказала Сусанна.

— Странно, подумалъ Робинзонъ, мнѣ всѣ поютъ одну и ту же пѣсню.

Тутъ всѣхъ позвала къ обѣду Сара, служанка на фермѣ Фильдинговъ. Сусанна нѣсколько медлила, чтобы остаться на единѣ съ Джоржемъ. Она начала непріятный для него разговоръ, желая его предупредить на счетъ Робинзона.

— Батюшка говоритъ, что у Робинзона нѣтъ никакого занятія; онъ не ведетъ никакой торговли; онъ и не джентльменъ, не смотря на зеленый галстухъ; такъ вѣрно онъ какой нибудь бродяга или плутъ.

— Скажите лучше прямо: его главный недостатокъ въ томъ, что онъ мой другъ; отвѣчалъ горько Джорджъ. Онъ единственное существо, которое сказало мнѣ сегодня хоть что нибудь утѣшительное. Да, я очень хорошо видѣлъ, какъ сердито вы на него смотрѣли.

Глаза Сусанны заблестѣли, на нихъ навернулись слезы, она вся вспыхнула яркимъ румянцемъ.

— Джорджъ, вы просто сумасшедшій, сказала она; вы не умѣете читать чувства женщины, ни изъ ея словъ, ни изъ ея взглядовъ.

И Сусанна была такъ сердита, такъ обижена, что во все время обѣда не говорила съ Джорджемъ.

Бѣдный Джорджъ вошелъ въ домъ въ слѣдъ за нею, съ какимъ-то болѣзненнымъ, тяжелымъ чувствомъ на сердцѣ.

У фермера была гордая, чувствительная натура, подъ грубой оболочкой.

Слова Мертона, какъ острый ножъ, врѣзались въ его душу. Ему казалось, что всѣ его ненавидятъ, что всѣ, безъ исключенія, желаютъ ему зла. Онъ дрожалъ отъ какого-то необъяснимаго страха; онъ желалъ всею душою чтобы солнце закатилось хоть въ полдень, только поскорѣе кончился бы для него грустный, томительный день.

II.

Почти весь обѣдъ прошелъ въ молчаніи; Робинзонъ былъ слишкомъ голоденъ, чтобы говорить, а Сусанну и Джорджа что-то тяготило. Когда хотѣли вставать изъ-за стола, Вилліамъ замѣтилъ на дворъ двухъ незнакомцевъ, они, какъ будто осматривали коровъ и свиней. Это его очень удивило.

Вилліамъ Фильдингъ, частію желая слышать замѣчанія этихъ людей, частію думая найдти въ нихъ знакомыхъ, всталъ раньше другихъ и побѣжалъ къ незнакомцамъ.

Другіе беззаботно смотрѣли изъ окна и видѣли, какъ Вилліамъ вступилъ въ разговоръ съ этими людьми; но скоро вниманіе ихъ отъ этой группы было отвлечено входомъ Медовса. Онъ явился съ остальнымъ обществомъ.

Сусанна не могла не замѣтить особеннаго удовольствія на его лицѣ.

— Мистеръ Медовсъ, сказала она, вы сегодня веселы и улыбаетесь какъ майское утро; даже пріятно смотрѣть на васъ, самому какъ будто дѣлается веселѣе; а вы видите, какіе мы всѣ сегодня скучные.

Медовсъ не сказалъ ни слова; казалось, это замѣчаніе подѣйствовало на него не совсѣмъ пріятно.

Джорджъ всталъ изъ-за стола; Сусанна тоже, а Робинзонъ только немного отодвинулся отъ стола, сидя на стулѣ и потомъ вдругъ закричалъ: Ало!

Всѣ обернулись, и увидали лицо Вилліама у самаго окошка.

Онъ былъ необыкновенно блѣденъ; сначала онъ хотѣлъ обратить на себя вниманіе Джорджа, не говоря ни слова, но такъ какъ на него смотрѣло все общество, а не одинъ Джорджъ, то онъ былъ вынужденъ говорить.

— Джорджъ, поди ко мнѣ на словечко, сказалъ онъ.

Джорджъ всталъ и вышелъ; но въ Сусаннѣ любопытство было сильно задѣто; она не выдержала, и пошла въ слѣдъ за Джорджемъ, вмѣстѣ съ Медовсомъ.

— Я зову тебя одного, Джорджъ, сказалъ Вилліамъ отчасти серьознымъ, отчасти дрожащимъ голосомъ.

Джорджъ взглянулъ на брата.

— Боже мой, что такое? спросилъ онъ; вѣрно какое нибудь ужасное несчастіе; я цѣлый день предчувствовалъ что-то необыкновенное; такъ и есть. Но неужели я буду въ состояніи еще что ннбудь перенести, послѣ всего, что я перенесъ сегодня утромъ? Неужели у меня достанетъ силъ?

Вилліамъ повѣсилъ голову.

— Джорджъ плохо, несчастіе надъ фермой за недоимку по арендной платѣ.

Сначала Джорджъ не сказалъ ни слова; онъ буквально пошатнулся отъ этихъ словъ; его гордый умъ былъ страшно пораженъ, униженъ; потомъ онъ со стономъ отвернулся отъ всѣхъ, отошелъ къ углу дома и закрылъ лицо.

Медовсъ, владѣвшій необыкновеннымъ искусствомъ управлять собой, съумѣлъ сдѣлать совершенно безстрастное лицо.

До этой минуты Сусанна всегда казалась нѣсколько холодною къ Джорджу, она часто его журила, часто была имъ недовольна.

Но когда она увидѣла его бѣдствіе и отчаяніе, то не знала куда дѣться отъ мученія.

— Джорджъ, Джорджъ, кричала она; не отчаивайтесь такъ, ради Бога. Ужь будто нельзя помочь этому горю! Гдѣ батюшка? Мнѣ сказали, что онъ здѣсь. У него есть деньги, онъ вамъ поможетъ. Она бросилась изъ толпы искать Мертона и не успѣла еще завернуть за уголъ дома, какъ встрѣтилась съ отцомъ.

— Ты бы лучше шла домой, сказалъ онъ ей важно.

— О! нѣтъ! нѣтъ! Я была часто слишкомъ зла къ Джорджу, я не была довольно снисходительна, и она протянула руки къ отцу съ такимъ страдающимъ видомъ, какъ будто ожидала цѣлительнаго бальзама для своего растерзаннаго сердца.

Медовсъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ. Мертонъ былъ изъ такихъ друзей, которые, въ случаѣ несчастія, всегда первые приходятъ, но не всегда для помощи.

— Вотъ, кричалъ онъ, видишь ли, Джорджъ, я говорилъ правду. Я зналъ, что это должно было такъ кончиться рано или поздно!

Джорджъ съ бѣшенствомъ взглянулъ на него.

— Какъ, вы и теперь являетесь ко мнѣ съ оскорбленіями? Намъ вѣрно мало того, что вы наговорили мнѣ утромъ? Скажу вамъ только одно; я никогда не съумѣю быть такимъ человѣкомъ, какъ вы. Вы, въ знакъ памяти о моей матери, въ знакъ благодарности ей за то, что она васъ сдѣлала человѣкомъ, мстите ея сыновьямъ, рады случаю оскорбить ихъ!

— Джорджъ! Джорджъ! кричала Сусанна въ отчаяніи; замолчите, ради Бога, замолчите. Я вижу, вы теперь можете сказать такія слова, которыя навсегда разлучатъ насъ съ вами. А это будетъ ужасно! Батюшка! кричала примирительница: какъ это вы можете нападать на Джорджа, корить его въ несчастіи! Ахъ, Боже мой, какіе мы всѣ сегодня были къ нему не добрые!

Никто еще не успѣлъ сказать слова, какъ вошелъ лакей въ ливреѣ и подалъ письмо. Всѣ постарались скрыть свое волненіе. Онъ подалъ письмо Джорджу и, сказавъ: "Мнѣ приказано ждать отвѣта, фермеръ Фильдингъ, " вышелъ.

— Отъ мистера Винчестера, сказалъ Джорджъ, разсмотрѣвъ внимательно надпись.

Въ этой странѣ съ особеннымъ самолюбіемъ старались узнавать отъ кого письмо, по надписи, а не по подписи.

— Отъ эсквайра (Esquire) Франка Винчестера! Что-то онъ тебѣ пишетъ? сказалъ Мертонъ, очень удивленный. Это задѣло Джорджа.

Человѣкъ всегда останется человѣкомъ: Джорджъ былъ очень радъ, что получилъ письмо отъ джентльмена, и могъ читать его при томъ, кто его страшно оскорбилъ, и при тѣхъ, которые были свидѣтелями этого оскорбленія.

— Кажется отъ него, сказалъ Джорджъ сухо, распечаталъ письмо и сталъ читать его вслухъ.

«Джорджъ Фильдингъ, добрый другъ мой, подумайте еще хорошенько: я взялъ двѣ каюты на кораблѣ, который отправляется завтра; во время переѣзда вы будете имѣть всѣ возможныя удобства, а это не послѣдняя вещь. Я исполню то, что обѣщалъ вамъ (онъ мнѣ обѣщалъ пятьсотъ овецъ, съ которыхъ я буду получать большой доходъ). Я долженъ имѣть при себѣ честнаго человѣка, и гдѣ же я найду такого честнаго, какъ Джорджъ Фильдингъ?» (Благодарю васъ, мистеръ Винчестеръ, — Джорджъ Фильдингъ благодаритъ васъ, сэръ.) Тутъ молодой фермеръ остановился, выпрямился какъ-то особенно просто и благородно, и смѣло посмотрѣлъ прямо въ глаза всѣмъ бывшимъ тутъ.

"Вы спасли мнѣ жизнь — здѣсь я ничего не могу для васъ сдѣлать, да вы и сами въ Гровѣ ничего не дѣлаете хорошаго, — это всѣ говорятъ, («это всѣ говорятъ!» повторилъ Джорджъ и вздрогнулъ при этихъ словахъ).

«Если бы вы знали, мой добрый, славный Джорджъ, какъ мнѣ трудно ѣхать безъ васъ туда, гдѣ вы навѣрное могли бы составить себѣ состояніе; мнѣ это, право, очень больно. Вѣрьте, я съ трепетомъ ожидаю рѣшенія вашего: тогда я узнаю, придется ли моимъ глазамъ, цѣлыхъ четыре мѣсяца, постоянно смотрѣть на одну только воду, или ихъ будетъ радовать что-то родное, свое, лицо Англичанина и — друга… и… и…»

Бѣдный Джорджъ больше не могъ читать; эти добрыя слова, послѣ всѣхъ оскорбленій и униженій, перенесенныхъ имъ въ тотъ день, переполнили его сердце.

Сусанна взяла у него письмо и продолжала читать: «Если вашъ отвѣтъ для меня благопріятенъ, то довольно одного слова. Въ такомъ случаѣ пріѣзжайте въ гостинницу „Краунъ“, въ Ньюборофѣ, сегодня ночью; мы тамъ встрѣтимся, и до города отправимся въ дилижансѣ.»

— Скажите, что отвѣтъ: да, объявилъ Джорджъ вошедшему слугѣ.

Сусанна, еще разъ перечитывавшая про себя письмо, хотя и ясно слышала это слово, но не повѣрила ушамъ своимъ: она старалась убѣдить себя, что ей только послышалось, потому что она въ это время была занята другимъ. Но слуга подошелъ ближе, и Джорджъ повторилъ: «Скажите своему господину: да».

— Да? Джорджъ! вскричала Сусанна. Что значитъ «да»? Что вы хотите этимъ сказать? Вы ѣдете въ Австралію?

— Отвѣтъ — да, сказалъ Джорджъ.

Слуга ушелъ съ этимъ отвѣтомъ.

Всѣ стояли молча и неподвижно.

— Этотъ джентльменъ меня уважаетъ, если не уважаютъ тѣ, которые во сто разъ хуже его. И для меня довольно его уваженія. Какой порядочный человѣкъ станетъ оскорблять другаго въ несчастіи? это могутъ дѣлать только одни непорядочные, бездушные люди. Я рѣшился. Соберу, уложу свои вещи и уѣду. И онъ не взглянулъ ни на Сусанну, ни на другихъ, а пошелъ въ домъ, какъ человѣкъ, который ходитъ во снѣ.

Всѣ были поражены; долго никто не могъ вымолвить слова.

Наконецъ Сусанна закричала такъ пронзительно, какъ будто отъ внезапной раны.

— Батюшка! что вы сдѣлали?

Мертонъ самъ былъ тронутъ, но отвѣчалъ рѣшительно:

— Только исполнилъ свою обязанность, Сусанна; надѣюсь, что ты, съ своей стороны, выполнишь свою.

Въ эту минуту Робинзонъ отворилъ окно и выпрыгнулъ на дворъ.

Медовсъ, занятый болѣе серьозными интересами, совсѣмъ было и забылъ о Робинзонѣ, но когда увидѣлъ его, то сдѣлалъ знакъ какому-то человѣку, стоявшему у забора двора, и внимательно наблюдавшему за тѣмъ, что происходило на дворѣ.

— Что случилось? кричалъ Робинзонъ.

— Джорджъ ѣдетъ въ Австралію, отводилъ Мертонъ хладнокровно.

— Въ Австралію! прокричалъ еще громче Робинзонъ; въ Австралію! да онъ съ ума сошелъ! кто туда ѣздитъ, если насильно не посылаютъ! Я бы туда не поѣхалъ, если бы даже и за мой проѣздъ заплатили; если бы дали мнѣ пропасть платья и бѣлья, — если бы прислали за мной тамъ губернаторскую карету, чтобы довезти меня до какого нибудь огромнаго и великолѣпнаго дома, приготовленнаго именно для меня, гдѣ горили бы огни, были бы приготовлены трубки и сдѣланы постели.

Когда Робинзонъ кончилъ свою выходку, полисменъ, который въ это время украдкой къ нему приблизился, взялъ его сильно за одну руку, а потомъ и за другую.

Атакованный такъ неожиданно, Робинзонъ не могъ освободиться, а только посмотрѣлъ въ лицо тому, который имъ завладѣлъ, и отвернулся съ презрѣніемъ.

— Уфъ! сказалъ Робинзонъ.

— А, сказалъ полисменъ, надѣвая ему ручныя цѣпи. А вотъ и придется ѣхать въ Австралію, именно туда, куда не хотѣлось. Будетъ и новое платье, только одноцвѣтное; за переѣздъ заплатятъ; тамъ ожидаетъ огромный домъ, а пожалуй, и губернаторская карета выѣдетъ на встрѣчу, если не скоро найдутъ шлюпку для колодниковъ. И полисменъ былъ совершенно счастливъ, что могъ отпускать такія остроты.

Но между томъ Робинзонъ опомнился.

— Господа! сказалъ онъ съ достоинствомъ: — какъ мнѣ понимать это насиліе отъ людей, мнѣ совершенно незнакомыхъ? И онъ принялся разъигрывать роль угнетенной невинности. Я не знаю васъ, сэръ, прибавилъ онъ: — и изъ тона вашего заключаю, что вы тоже не знаете съ кѣмъ говорите.

Полисменъ расхохотался и вынулъ у угнетенной невинности изъ кармана краденые банковые билеты, которые Медовсъ тотчасъ же призналъ за свои.

Тогда Робинзонъ прибѣгнулъ къ другому средству, — въ своемъ родѣ тоже довольно ловкому.

— Миссъ Мертонъ, проговорилъ онъ, Вѣроятно вы также противъ меня — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, но я даю вамъ, слово, что я не виноватъ. Будетъ время, вы вспомните это слово, и тогда моя невинность вдвойнѣ восторжествуетъ надъ клеветой.

Сусанна Мертонъ бросилась къ двери.

— Я непремѣнно должна сказать Джорджу обо всемъ этомъ.

Въ душѣ она была очень рада найдти предлогъ отправиться къ Джорджу. Она хотѣла напомнить ему своякъ присутствіемъ, что если родной домъ имѣетъ шипы, за то въ немъ и не безъ розъ.

Новости скоро разнеслись: разныя деревенскія головы высунулись черезъ заборъ, посмотрѣть на трагическое происшествіе съ Робинзономъ. Полисменъ закладывалъ лошадь въ тележку, чтобы отвезти Робинзона въ ближайшую тюрьму.

Но если бы кто нибудь подумалъ, что Робинзонъ упалъ духомъ, тотъ ошибся бы сильно.

— Ну, чтожъ, я очень доволенъ, говорилъ онъ. Правда, я предпочиталъ ѣхать въ Калифорнію, но всегда окажу, что лучше поѣхать въ Австралію, чѣмъ остаться въ Англіи. Я буду наслаждаться прекраснымъ климатомъ; я составлю себѣ состояніе подъ улыбающимся солнцемъ. Чего же лучшаго можно желать?

Пока онъ расточалъ передъ толпой свое краснорѣчіе, Джорджъ и Сусанна вышли вмѣстѣ изъ дому. Лицо Джорджа выражало удавленіе и отчасти ужасъ.

— Воръ! кричалъ онъ. И я жалъ руку вора!

— Вотъ о чемъ человѣкъ заботится! сказалъ Робинзонъ.

— Если у тебя нѣтъ стыда, то у меня онъ есть; Боже мой, лучше было бы мнѣ уже давно уѣхать!

— Джорджъ! сказалъ съ упрекомъ виновный, который истинно привязался къ честному молодому фермеру. Скажи, взялъ ли я у тебя хоть что-нибудь? У тебя много серебряныхъ вещей: суповая чашка, тяжелый кофейникъ, нѣсколько старинныхъ ложекъ, такихъ толстыхъ, какихъ теперь и не дѣлаютъ. Все это лежитъ въ шкатулкѣ у тебя подъ кроватью; пожалуйста, поди, пересчитай все, увидишь что все цѣло; я буду спокоенъ. Теперь, что ни пропадетъ, все станутъ на меня сваливать. Миссъ Мертонъ, а вашъ золотой браслетъ съ камнемъ, — сколько разъ я могъ бы его украсть! Миссъ Мертонъ, упросите его подать мнѣ руку на прощаніе. Я его сильно люблю, а можетъ быть, намъ никогда въ жизни не придется больше свидѣться,

— Подать тебѣ руку? серьозно отвѣчалъ Джорджъ. Коли бы у тебя руки были свободны, я не пожалѣлъ бы на тебя своего кулака; а теперь ты даже не стоишь того, чтобы о тебѣ думали. Впрочемъ, ты и безъ того въ несчастіи, и я самъ тоже. Я прощаю тебя, только дай Богъ мнѣ никогда больше не видѣть твоего лица.

И Джорджъ отъ него отвернулся.

Робинзонъ кусалъ губы, но не говорилъ ни слова, только глаза его заблестѣли. Въ это время изъ толпы любопытныхъ, смотрѣвшихъ черезъ заборъ, отдѣлились мальчикъ и дѣвочка и, держась за руки, подошли къ Джорджу. Дѣвочка оказалась храбрѣе и заговорила первая.

— Фермеръ Фильдингъ, сказала она, кланяясь, что сейчасъ же въ слѣдъ за ней сдѣлалъ и мальчикъ; мы пришли посмотрѣть на вора; намъ сказали, что вы его поймали. Ахъ, бѣдный, это онъ; вотъ ужь никакъ бы не догадались, что это воръ!

Трудно отгадать, что происходитъ въ сердцѣ порочнаго человѣка; замѣтно было только, что Робинзонъ измѣнился въ лицѣ отъ наивнаго замѣчанія дѣвочки.

— Мистеръ Якобсъ, сказалъ онъ, обращаясь къ полисмену; развѣ вы имѣете какое-нибудь право выставлять меня къ позорному столбу прежде суда? Онъ сказалъ это хладнокровно и серьозно; и потомъ прибавилъ: — Вы, конечно, знаете, что я такой же человѣкъ, какъ и вы, и даже собратъ вашъ, потому что вы прежде то же были воромъ. Потомъ вдругъ, перемѣняя тонъ на самый веселый и безцеремонный, онъ продолжалъ: — я говорю, Якобсъ, что вы вѣрно помните, какъ вы ломали лавку серебряника въ Ламбесѣ съ Джемсомъ Салибори, съ Джекомъ и съ…?

— Вотъ тележка готова, закричалъ мистеръ Якобсъ, поѣдемъ, поѣдемъ скорѣе. И бывшій воръ поспѣшно усадилъ настоящаго вора и увезъ его.

Джорджъ Фильдингъ горько вздохнулъ: вотъ еще лишнее огорченіе. Онъ цѣлыхъ два мѣсяца такъ усердно старался защищать Робинзона отъ наговоровъ цѣлой деревни!

Въ деревняхъ привыкли въ каждомъ незнакомомъ, новомъ лицѣ подозрѣвать что нибудь дурное.

— Что онъ дѣлаетъ? спрашивала вся деревня. Откуда онъ досталъ такое красивое платье съ металлическими пуговицами, жилетъ и зеленый атласный галстухъ съ красной подкладкой. На немъ все похоже на джентльмена, а все-таки въ самомъ-то есть что-то не джентльменское.

Джорджъ иногда просто смѣялся надъ всѣми этими вопросами, иногда очень сердился, но во всякомъ случаѣ, всегда одинаково энергически отстаивалъ своего пріятеля и жильца.

И вдругъ, что же оказалось: онъ виноватъ, а всѣ эти болтуны правы; его пріятеля, котораго онъ защищалъ отъ всѣхъ, — при немъ сковали цѣпями и повезли въ ближайшую тюрьму. И это было сдѣлано въ глазахъ всѣхъ деревенскихъ зѣвакъ и сплетниковъ. Много будутъ они сегодня вечеромъ разсказывать объ утреннемъ приключеніи!

Джорджъ Фильдингъ жалобно воскликнулъ:

— Я готовъ ѣхать хоть сію минуту, я рѣшился ѣхать, я даже радъ, что ѣду, потому что оставляю за собою только бездну оскорбленій, и больше ничего. И онъ бросился въ домъ, чтобы избѣжать людскихъ глазъ, и приготовить все нужное къ дальнему путешествію.

Вилліамъ и Медовсъ остались на единѣ. Оба они слѣдили глазами за Джорджемъ, и каждый изъ нихъ былъ въ сильномъ волненіи, которое одинъ отъ другаго желалъ скрыть.

На фермѣ было двѣ комнаты, выходившія окнами на то мѣсто, гдѣ утромъ происходило все описанное.

Одна изъ нихъ, поменьше, была небольшая гостиная, въ которой очень рѣдко бывали. Тутъ на столѣ лежала огромная старинная Библія; заглавный ея листъ былъ весь испещренъ разными почерками, которыми записывались имена, дни рожденія и смерти цѣлыхъ поколѣній Фильдинговъ. Стѣны были увѣшаны разными старинными и новѣйшими картинами. Отворенное окно этой солнечной комнатки было все уставлено горшками цвѣтовъ, распространявшихъ по комнатъ самый пріятный запахъ. За этими цвѣтами, два часа тому назадъ, въ этой комнатѣ сидѣлъ знакомый уже намъ старикъ, и слѣдилъ внимательно за всѣмъ, что дѣлалось на дворѣ.

Исаакъ Леви съ годами пріобрѣлъ много опытности, но при этомъ не притупилъ еще въ себѣ ни одного чувства. Лѣтъ сорокъ пять тому назадъ, онъ постигъ вполнѣ, до какой степени люди эгоисты; какъ всегда мало желаютъ они ближнему добра, и какъ, если даже и захотятъ вдругъ сдѣлать для другаго что-нибудь хорошее, то непремѣнно съ эгоистическою цѣлью, съ выгодою для себя. Онъ зналъ, до чего большая часть сердецъ черства. И онъ свыкся съ этимъ, какъ человѣкъ рано или поздно свыкается со всѣмъ.

Ему пришлось, цѣлые полвѣка, читать одну прекрасную, интересную страницу природы, написанную на черномъ, бѣломъ и красномъ пергаментъ. Страница эта — человѣкъ.

Результатъ такого чтенія былъ вотъ какой: головы у людей гораздо различнѣе, чѣмъ сердца.

Для всякаго, оба грустныя происшествія съ Робинзономъ и Джорджемъ казались чѣмъ-то выходящимъ изъ ряда обыкновенныхъ; всѣ были поражены, взволнованы, а Леви смотрѣлъ на все это какъ на дѣло самое простое, встрѣчающееся часто, забываемое легко; однимъ словомъ, какъ на тысячное повтореніе стараго. Онъ только особенно проницательно наблюдалъ за каждымъ изъ дѣйствующихъ лицъ, и безошибочно читалъ насквозь въ душѣ каждаго. Всѣхъ болѣе подвергся его вниманію Медовсъ, къ которому онъ, казалось, заглядывалъ въ самую глубину сердца.

Глаза Леви блестѣли, слухъ былъ наостренъ, онъ былъ терпѣливъ какъ кошка и проницателенъ какъ рысь, когда смотрѣлъ на своего врага.

О старикѣ, правда, забыли, но не всѣ.

Медовсъ былъ человѣкъ осторожный, смѣтливый, и потому одинъ изъ всѣхъ предложилъ себѣ этотъ вопросъ: «Гдѣ этотъ старый язычникъ, и что онъ дѣлаетъ?»

Медовсъ тихонько подошелъ къ двери маленькой комнаты, и вдругъ, неожиданно, вбѣжалъ въ нее.

Онъ увидѣлъ тамъ стараго еврея, лежащаго на диванѣ и отдыхающаго, съ лицемъ покрытымъ платкомъ.

Медовсъ остановился, пристально на него посмотрѣлъ, прислушался къ едва слышному дыханію, дотронулся до него слегка рукою, и вышелъ вонъ.

Черезъ тридцать секундъ послѣ этого, Исаакъ проснулся, и сталъ опять смотрѣть изъ-за цвѣтовъ, терпѣливый какъ кошка, и проницательный какъ рысь.

И такъ, когда Джорджъ ушелъ, Вилліамъ Фильдингъ и Медовсъ оба почувствовали необходимость одиночества, потому что каждый изъ нихъ хотѣлъ дать волю своимъ чувствамъ и мыслямъ, которыя при другихъ скрывались. По этому они повернулись лицами въ противуположныя стороны, и разошлись.

Но Исаакъ Леви видѣлъ физіономіи обоихъ, и прочелъ этихъ людей насквозь.

Онъ долго по буквамъ, по складамъ, читалъ текстъ, а теперь на лицахъ этихъ двухъ людей прочелъ и толкованіе текста.

Толкованіе это говорило, что Вилліамъ доволенъ отъѣздомъ Джорджа, и самъ передъ собой стыдится за чувство такой радости; что Медовсъ еще болѣе Вилліама радуется отъѣзду Джорджа, и, можетъ быть, стыдится, если онъ способенъ стыдиться.

Исаакъ отошелъ отъ мѣста своихъ наблюденій, онъ сдѣлалъ свое дѣло: онъ все понялъ.

— Они оба любятъ эту женщину, особенно Медовсъ любитъ ее со всею силою страсти, а она — ага! и изъ-подъ густыхъ бровей Леви засіяло торжество. Но въ его года скоро успокоиваются; онъ рѣшилъ хладнокровно ожидать удобнаго случая, когда можно будетъ съ большею увѣренностью поразить врага.

Старикъ съ перваго раза понялъ Медовса; подъ этой серьозной личиной кипѣла самая пылкая, жгучая страсть, какая можетъ быть только въ сильной натурѣ.

Онъ нѣсколько времени боролся съ этою страстью.

— Она любитъ другаго, разсуждалъ онъ про себя. Я напрасно буду за ней ухаживать; никакой пользы изъ этого не выйдетъ. Но чѣмъ огненнѣе становилась любовь, тѣмъ легче таяли надъ ея пламенемъ разсужденія, одно за другимъ.

И Медовсъ сталъ разсуждать иначе.

— Вѣдь они жениться никогда не могутъ. Это дѣло невозможное. Пусть бы они или скорѣе женились, или скорѣе разошлись: одно изъ двухъ. Я тогда по-крайней-мѣрѣ зналъ бы, при чемъ я, и пересталъ бы мучиться. Но нѣтъ, они никакъ не могутъ соединиться и Сусанна напрасно тратитъ и молодость и любовь на пустую мечту, которой никогда не суждено сбыться. И вѣдь она не такъ любитъ, какъ, напримѣръ, я ее. Она, какъ большая часть молодыхъ дѣвушекъ, полюбила перваго, который ее полюбилъ, и дала ему слово, даже не зная настоящей цѣны этому слову. Они вмѣстѣ гуляютъ, говорятъ, любезничаютъ; такъ идетъ день за днемъ. Это привычка и больше ничего. Потомъ онъ сталъ наблюдать за этой парочкой, и нашелъ, что Сусанна къ Джорджу холодна, требовательна, и, какъ видно, не ищетъ случая оставаться съ нимъ наединѣ.

Дойдя до этаго заключенія, онъ счелъ долгомъ позаботиться о благѣ молодой дѣвушки.

Медовсъ хорошо понималъ, что для всякой дочери фермера онъ блестящая партія, «и куда со мною тягаться бѣдному Фильдингу», думалъ онъ про себя. «Ему слѣдуетъ остаться холостымъ, а то гдѣ ему содержать жену и дѣтей на жалкіе доходы съ своей Гровъ?»

Часто онъ однако пенялъ на судьбу, зачѣмъ она устроила хотя и ничтожное препятствіе, — но все-таки препятствіе къ его счастію, къ его соединенію съ тою, которую онъ любитъ.

— Джорджъ Фильдингъ пустой молокососъ, который можетъ быть точно также счастливъ со всякой другой дѣвушкой, а не исключительно только съ моимъ сокровищемъ. Глупецъ, — онъ слѣпъ, даже не видитъ, что у него есть соперники; не видитъ, что его же братъ въ нее влюбленъ. Однако же я это вижу! значитъ у влюбленныхъ зоркіе глаза, такъ ужъ не видитъ ли онъ меня? Вотъ хорошо, а я такъ ревностно собираюсь отнять ее у обоихъ Фильдинговъ. Ну, что же? Тутъ нѣтъ ровно ничего дурнаго. Еслибы я любилъ ее такъ же, какъ они, такъ, Боже меня избави, я ни за что бы имъ тогда не помѣшалъ. Но нѣтъ, это не та любовь, какою они ее любятъ. Имъ довольно нѣсколько недѣль времени, да нѣсколько кружекъ эля: вотъ любовь, какъ разъ, и испарится. А я люблю не такъ. Я до сихъ поръ не любилъ ни одной женщины, и никогда не взгляну ни на одну послѣ нея.

И такъ, мало-по-малу, Медовсъ успѣлъ совершенно оправдать себя въ своемъ рѣшеніи отбить Сусанну у Джорджа. Онъ нашелъ, что такъ какъ это будетъ сдѣлано честнымъ образомъ, то нѣтъ тутъ ровно ничего предосудительнаго.

Когда онъ, однажды на всегда, рѣшился привести свое намѣреніе въ исполненіе, во всѣхъ словахъ, во всѣхъ поступкахъ этого человѣка стало проявляться вліяніе его тайнаго желанія. Отъ его-то многостороннихъ происковъ Джорджъ рѣшился ѣхать въ Австралію, хотя самъ Джорджъ даже не подозрѣвалъ, что сдѣлалъ это Медовсъ.

Изъ этого можно видѣть, что всѣми уважаемый человѣкъ можетъ дѣлать много дурнаго; можетъ быть больше, чѣмъ иной плутъ.

Пожатіе плечъ Медовса вызвало арестъ Робинзона. Одинъ намекъ Медовса вынудилъ Мертона озадачить Джорджа разговоромъ о его отношеніяхъ къ Сусаннѣ. Немногихъ его словъ, сказанныхъ съ особеннымъ выраженіемъ, было достаточно, чтобы закрыть кассу банка для Фильдинговъ, и т. д. Теперь, когда Джорджъ наконецъ рѣшился ѣхать въ Австралію, Медовсъ не могъ скрыть своего восторга. Онъ былъ увѣренъ, что, послѣ отъѣзда фермера, склонитъ Сусанну на свою сторону; что она скоро забудетъ Джорджа, и выйдетъ за него. При такихъ мечтахъ замиралъ въ немъ духъ.

Чтобы скрыть отъ всѣхъ свои чувства, онъ пошелъ къ воротамъ, намѣреваясь уѣхать. Мальчикъ, котораго онъ посылалъ по своему дѣлу, только что вернулся и лошадь ожидала хозяина.

Онъ уже поставилъ ногу въ стремя, но вдругъ остановился и спросилъ одного изъ слугъ при фермѣ, ушелъ ли жидъ.

— Я его сейчасъ видѣлъ въ ригъ, отвѣчалъ слуга.

Медовсъ вынулъ ногу изъ стремени.

Никогда не оставлять за собою врага, было одно изъ его правилъ. «И зачѣмъ остается этотъ старый язычникъ? Что ему тутъ дѣлать?» спрашивалъ онъ самъ себя. Потомъ стиснулъ зубы и побожился ни за что не оставлять деревни, пока Джорджъ Фильдингъ ни будетъ на дорогѣ въ Австралію.

Онъ отослалъ свою лошадь въ «Блакъ-Горсъ», и пошелъ по деревнѣ; потомъ показалъ мальчику шиллингъ и сказалъ: Ты это получишь, если дашь мнѣ знать, когда Джорджъ Фильдингъ будетъ уѣзжать, я хочу его еще разъ видѣть уѣзжающимъ.

И дѣйствительно, онъ сильно желалъ его видѣть уѣзжающимъ!

III.

Между тѣмъ въ Гровѣ, тянулись тяжелые, горестные часы для Джорджа Фильдинга. Онъ уже не заботился о своей фермѣ; мысленно онъ уже былъ далеко отъ нея. Платье его было готово, ему больше нечего было дѣлать; онъ желалъ бы только вдругъ броситься на корабль, спрятать голову, заснуть и забыть свое горе. Да, онъ желалъ бы спать до самой той земли, гдѣ ему суждено обогатиться, и откуда онъ вернется женихомъ, достойнымъ Сусанны.

Минута разлуки наступила. Она была для молодаго фермера не такъ тяжела, какъ онъ ожидалъ: Джорджа утѣшало участіе и сожалѣніе всѣхъ его сосѣдей при разставаніи. Многіе только въ эту минуту его поняли и оцѣнили; многіе въ первый разъ съ жаромъ пожали ему въ этотъ день руку. Многіе съ чувствомъ повторяли: Да благословитъ тебя Богъ!

Сара вынесла дорожный мѣшокъ Джорджа, раскрыла его съ горькими слезами и вложила туда бутылку, къ которой привязала бумажный ярлычекъ съ своимъ именемъ. Этимъ она хотѣла доказать Джорджу, что его помнятъ на фермѣ. Потомъ она опять заперла мѣшокъ, отдала Джорджу ключъ и пошла домой, утирая слезы передникомъ.

Джорджъ пристально посмотрѣлъ на Вилліама, и сказалъ ему:

— Вилліамъ, не хочешь ли, — пойдемъ, пожалуйста, со мной.

— Съ удовольствіемъ, Джорджъ.

Они прошли весь дворъ рядомъ, молча. Джорджъ глядѣлъ въ послѣдній разъ на свои стога; потомъ остановился, хотѣлъ какъ будто заговорить, но сказалъ только: «не здѣсь», и они пошли дальше. Они дошли до деревенской церкви; Вилліамъ удивлялся, что Джорджъ ничего не говоритъ. Наконецъ, братья пришли на кладбище — и сердце Вилліама сжалось. Корова пастора гуляла по могиламъ. Вилліамъ взялъ было камень, чтобы бросить въ нее, но Джорджъ остановилъ его, выпроводилъ корову очень тихо, и сталъ осторожно шагать между могилами. Вилліамъ слѣдовалъ за нимъ и сердце его все крѣпче и крѣпче билось подъ вліяніемъ какого-то необъяснимаго страха. Вилліамъ понялъ, куда Джорджъ ведетъ его, но что станетъ братъ ему говорить тамъ? При этомъ его волненіе становилось еще сильнѣе.

Они подошли къ могилѣ своей матери.

Могила эта раздѣляла двухъ братьевъ; одинъ стоялъ по одной сторонѣ, другой по другой, — но оба молчали, оба стояли съ поникшей головою.

Джорджъ прошепталъ: «Прощай, матушка; вѣрно ты никогда не думала, что я приду къ тебѣ прощаться съ такими чувствами.» Потомъ онъ обратился къ Вилліаму, открылъ ротъ, чтобы ему что-то сказать (вѣрно то, для чего онъ его и звалъ съ собой), но не былъ въ силахъ ничего выговорить. Такъ его сердце было переполнено. А можетъ быть, онъ побоялся своей рѣшимости. Онъ вздрогнулъ и потомъ съ тяжелымъ вздохомъ пошелъ обратно домой. Вилліамъ точно также шелъ вслѣдъ за нимъ, не зная что думать, что дѣлать, что говорить. Наконецъ онъ выговорилъ:

— Я бы ни за что не уѣхалъ, еслибы оставлялъ здѣсь свое сердце.

— А я такъ ѣду, отвѣчалъ Джорджъ чрезвычайно серьезно.

Когда они вернулись домой, то нашли тамъ еще нѣсколько собравшагося народа.

Старикъ Фильдингъ, дѣдъ этихъ молодыхъ людей, тоже былъ тутъ: его вывезли, въ огромномъ креолѣ, погрѣться на солнышкѣ.

Дѣдушка Фильдингъ, можно сказать, дошелъ до послѣднихъ предѣловъ человѣческой жизни. Ему было девяносто два года. Черты его лица стали похожи на веревки, взоръ у него былъ совершенно безстрастный; онъ почти ничего не понималъ что вокругъ него дѣлалось. Та малость крови, которая осталась, едва обращалась въ немъ; каждая капля нужна была, чтобы поддерживать біеніе сердца.

Медовсъ вернулся посмотрѣть, какъ Джорджъ поѣдетъ; старикъ Мертонъ тоже пришелъ проститься. Сердце его тревожно билось отъ участія.

— Джорджъ, сказалъ онъ, мнѣ очень жаль, что я съ тобой говорилъ сегодня немного рѣзко. Это мнѣ очень больно, но вѣдь я не могъ думать, что мы такъ скоро разстанемся.

— Не вспоминайте больше объ этомъ, дядюшка, едва слышно проговорилъ Джорджъ. Теперь все равно.

Сусанна Мертонъ тоже вышла: она услышала утѣшительныя для нея слова отца, и казалась спокойною, но была чрезвычайно блѣдна. Она бросилась къ отцу и обняла его шею руками.

— О, батюшка! сказала она умоляющимъ голосомъ. Я думала, что это сонъ, а онъ уѣзжаетъ, въ самомъ дѣлѣ уѣзжаетъ. Батюшка, не отпускай его отъ насъ, поговори съ нимъ ласково; ты видишь, какъ онъ разстроенъ!

— Сусанна! сказалъ старикъ. Можетъ быть онъ и считаетъ меня своимъ врагомъ, но онъ ошибается: я ему не врагъ. Я никогда не отдамъ свою дочь за разореннаго фермера, но пусть у него хоть завтра же будетъ тысяча фунтовъ, только тысяча, чтобы я видѣлъ, что у него есть въ чемъ найдти подпору, и тогда я ему отдамъ дочь мою съ благословеніемъ.

Медовсъ трепеталъ отъ страха.

— Дайте руку, дядюшка, вскричалъ Джорджъ, съ жаромъ; дайте руку въ залогъ: вы исполните то, что сейчасъ сказали. Дайте вы мнѣ руку передо небомъ и передо всѣми этими свидѣтелями.

Старый фермеръ тотчасъ же подалъ Джорджу руку.

— Но, батюшка, вскричала Сусанна, вѣдь ваши слова все-таки насъ разлучаютъ; вѣдь онъ, при этомъ условіи, непремѣнно долженъ уѣхать отъ меня.

— Сусанна! сказалъ Джорджъ грустно и рѣшительно: я долженъ ѣхать, но не забывай, что это единственно для твоего блага, милая моя Сусанна. Я иду, чтобы сдѣлаться лучшимъ, для тебя же. Я хочу быть тебя достойнымъ. Дядюшка, послѣ вашихъ словъ, я ѣду очень охотно. Но позвольте мнѣ открыть Сусаннѣ передъ вами всю мою душу.

— Я уйду, Джорджъ, уйду, не буду вамъ мѣшать; переговорите о чемъ хотите на прощаніе.

Мертонъ совсѣмъ уже собрался уйдти, какъ былъ остановленъ новымъ и неожиданнымъ обстоятельствомъ. Старикъ съ длинной бородой и блестящими глазами стоялъ уже нѣсколько времени между говорившими, и они его не замѣчали. Онъ пристально смотрѣлъ на Медовса, и произнесъ только одно слово, обращаясь къ нему, но словомъ этимъ онъ поразилъ его, какъ молотомъ.

— Нѣтъ! сказалъ Исаакъ Леви.

— Нѣтъ! повторилъ онъ еще разъ, обращаясь къ Джону Медовсу.

Медовсъ очень хорошо понялъ значеніе этого «нѣтъ». Онъ понялъ, что это отвѣтъ на всѣ его планы, надежды и желанія.

— Молодой человѣкъ, сказалъ Исаакъ Джорджу; вы не поѣдете изъ дома вашихъ предковъ скитаться по свѣту. Мои старые глаза видятъ лучше вашихъ (и онъ при этомъ послалъ убійственный взглядъ Медовсу); вы честный человѣкъ, это всѣ говорятъ, вы возьмете у меня денегъ, чтобы заплатить за аренду, и та, которая васъ любитъ, (и онъ еще разъ также взглянулъ на Медовса) будетъ благословлять меня за это.

— О, да! я васъ благословляю, вскричала Сусанна отъ всей души. Медовсъ едва держался на ногахъ.

— Вѣрно само небо послало васъ, вскричала Сусанна. Это мистеръ Леви, изъ Фарнборофа.

Медовсъ проклиналъ судьбу за то, что она послала ему такого врага.

— Все, что я устроивалъ, создавалъ такъ долго, рушилось въ одну минуту! думалъ онъ, приближаясь къ отчаянію.

Между тѣмъ Сусанна была полна счастіемъ и надеждой. Вилліамъ стоялъ уныло.

Старый еврей смотрѣлъ на всѣхъ поочередно и торжествовалъ съ наслажденіемъ. Но когда глаза его встрѣтили Джорджа, на лицѣ Исаака показалось удивленіе.

Онъ имѣлъ полное право удивляться. На лицѣ молодаго человѣка не было ни радости, ни волненія. Онъ стоялъ недвижимъ, какъ статуя, и когда раскрылъ ротъ, то казалось, будто статуя хочетъ заговорить своими мраморными губами.

— Нѣтъ, Сусанна! Нѣтъ, добрый, почтенный старикъ! я честенъ, хоть и бѣденъ, — я гордъ, хотя вы видѣли, какъ меня сегодня нѣсколько разъ унижали, у моего собственнаго порога. Занимать, не имѣя вѣрной возможности отдать, почти все равно, что красть. А я знаю, что никогда не буду въ состояніи вамъ заплатить. Я съ фермы не могу получать больше, чѣмъ получалъ до-сихъ-поръ; знаю, что занимался ею всегда старательно, и что никто другой не получитъ съ нея большаго дохода. Пусть теперь Вилліамъ съ нею похлопочетъ, ему этого давно хотѣлось. Почемъ знать, можетъ быть, ему больше будетъ удачи, нежели мнѣ.

— Я теперь не думаю о фермѣ, Джорджъ, сказалъ Вилліамъ. Я думаю о томъ времени, когда мы были дѣтьми, и любили играть на могильныхъ камняхъ. Онъ едва выговорилъ это.

— Мистеръ Леви! кажется, вы принимаете во мнѣ участіе, вы расположены ко мнѣ; такъ прошу васъ, не лишите моего брата такого же расположенія, когда меня не будетъ здѣсь.

— Вы все-таки настаиваете на отъѣздѣ. Какъ хотите, молодой человѣкъ, это ваше дѣло. Позвольте только сказать вамъ словечко наединѣ. Они оба отошли въ сторону, и Леви что-то тихо ему передалъ.

Мертонъ подозвалъ къ себѣ Сусанну, и взялъ съ нея обѣщаніе быть благоразумною; потомъ онъ подалъ руку Джорджу и ушелъ.

Медовсъ подозрѣвалъ по взгляду, брошенному Исаакомъ въ его сторону, и по лицу, Джорджа, на которомъ вдругъ выразилось удивленіе и презрѣніе, что его врагъ понялъ всѣ его замыслы, и предостерегалъ отъ нихъ Джорджа.

Маклеру стало очень неловко; онъ боялся, что его тайну вдругъ обнаружатъ. Онъ сказалъ Мертону: «фермеръ, и я иду съ вами.» Черезъ минуту онъ очутился возлѣ Мертона, который между-тѣмъ отворялъ ворота.

Вдругъ Джоржъ его остановилъ, сказавъ:

— Нѣтъ, сэръ! постойте! Будьте, пожалуйста, свидѣтелемъ того, что я хочу сказать. Потрудитесь, сэръ, подойти поближе.

Медовсъ вернулся, стиснулъ зубы и приготовился рѣшительно ко всему. Онъ проклиналъ себя, что не уѣхалъ въ ту минуту, когда Джорджъ объявилъ твердую рѣшимость отправиться въ Австралію. На лицъ Джорджа было какое-то особенное выраженіе, обратившее на себя общее вниманіе.

Медовсъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ.

— Я хочу говоритъ съ братомъ, мистеръ Медовсъ! сказалъ Джорджъ многозначительно.

— Со мною, Джорджъ? спросилъ Вилліамъ, какъ будто чувствуя себя не совсѣмъ ловко.

— Съ тобою! Пожалуйста, отойдите немного, сказалъ Джорджъ нѣсколькимъ сосѣдямъ, которые толпились около нихъ. Это дѣло семейное.

Исаакъ Леви сѣлъ на скамейкѣ въ сторонѣ.

Теперь пришла очередь Вилліама волноваться; но онъ себя утѣшалъ: «Это вѣрно объ фермѣ,» думалъ онъ; «Вѣрно объ фермѣ.»

Джорджъ началъ: «Я давно уже хотѣлъ поговорить съ тобою объ этомъ, но все откладывалъ, совѣстился; теперь, когда я отъ нея уѣзжаю, я долженъ тебѣ это сказать, и скажу, Вилліамъ.»

— Хорошо, Джорджъ, въ чемъ же дѣло?

— Вилліамъ, ты любишь мою Сусанну!

Какъ ни трудно было Джорджу говорить, однако онъ произнесъ эти слова важно и спокойно. Вилліамъ взглянулъ на всѣхъ и потомъ, въ припадкѣ стыда, закрылъ лицо руками.

Сусанна упрекнула Джорджа вслухъ. «Стыдись, Джоржъ! ты просто сумасшедшій; я увѣрена, что у Вилліама этого никогда на умѣ не было.»

Джорджъ указалъ ей на Вилліама.

Она тотчасъ замолчала, очень покраснѣла и потупила глаза въ землю. Положеніе было для всѣхъ затруднительное, а въ особенности для Медовса, который ожидалъ своей очереди. Джорджъ продолжалъ:

— Не думай, добрый братъ, чтобы я тебя упрекалъ въ этомъ. Кто можетъ знать ее и не любить? Но она моя, Вилліамъ, и больше ни чья. Она еще три года тому назадъ дала мнѣ слово. И хотя мы съ ней, на бѣду, сегодня не ладили, однако она вѣрно станетъ обо мнѣ вспоминать, когда я буду въ океанѣ. Надѣюсь, что никакой негодяй не отобьетъ ее у меня.

— Негодяй!.. Джорджъ, простоналъ Вилліамъ. Никогда я не ожидалъ услышать отъ тебя такое слово!

— Я надѣюсь, Вилліамъ, что здѣсь такихъ негодяевъ не найдется, и потому такъ смѣло это говорю. Джорджъ взглянулъ при этомъ и на брата, и на Медовса. Скажу только, что кто бы это ни сдѣлалъ, и по какой бы то ни было причинѣ — тотъ будетъ негодяй, и сдѣлаетъ низкій поступокъ. Сусанна, что ты на это скажешь? Говори свое мнѣніе.

— О, Джорджъ, сказала Сусанна съ любовью; надѣюсь, ты не будешь во мнѣ сомнѣваться. Уже три года, какъ мы дали другъ другу слово и я во все это время ни разу не раскаялась въ своемъ выборѣ. Я никогда не видѣла и никогда не увижу человѣка, котораго могла бы полюбить кромѣ тебя, мой милый Джорджъ. Прими отъ меня кольцо и слово, Джорджъ. Она надѣла ему на палецъ свое кольцо и быстро поцѣловала его руку. Пока ты мнѣ вѣренъ, насъ только смерть можетъ разлучить. Ты говоришь, что я тогда была холодна къ тебѣ. Но ты ошибаешься. Ты не знаешь, какія женщины сумасшедшія: онѣ находятъ наслажденіе мучить того, кого любятъ, и этимъ самымъ мучатъ самихъ себя, въ десятеро больше. Я всегда любила тебя, но никогда еще не любила столько, какъ сегодня. Ты честенъ, такъ гордъ, такъ несчастливъ, — я люблю тебя, уважаю, боготворю. Другъ мой, ангелъ мой, жизнь моя!

Она видѣла одного Джорджа, думала о немъ одномъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшительно не знала, какими словами, убѣжденіями, доказательствами уничтожить его сомнѣнія.

Слова эти она говорила отъ всей души, со слезами и со всѣмъ огнемъ, который можетъ быть въ чистой, страстной женской природѣ. Она обняла любимаго человѣка и обливала его слезами; онъ поцѣловалъ ее въ голову и нѣсколько успокоился выраженіемъ ея любви. Медовсъ былъ блѣденъ, какъ полотно, И дрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Ты слышалъ, Вилліамъ? спросилъ Джорджъ.

— Слышалъ, Джорджъ, отвѣчалъ Вилліамъ съ поникшею голевою. Джорджъ сталъ между Сусанной и Вилліамомъ.

— И такъ, Сусанна, сказалъ онъ громко, вотъ тебѣ братъ. Вилліамъ дрогнулъ.

— Вилліамъ, продолжалъ онъ: — вотъ жизнь моя. И онъ указалъ на Сусанну.

— Если ты мнѣ братъ, то не позволишь никому ее похитить. У Вилліама замеръ духъ. Онъ понялъ только теперь, зачѣмъ Джорджъ водилъ его на могилу матери.

— Никогда! никогда! кричалъ онъ со слезами, — Богъ поможетъ мнѣ это исполнить. Съ этой минуты, она мнѣ только сестра, не больше. Пусть я буду проклятъ, если я или кто-нибудь другой разлучитъ васъ.

Для Вилліама эта была страшная, но рѣшительная минута. Онъ не обманывалъ брата, онъ говорилъ только то, что чувствовалъ. Легко понять, какъ трудно оторвать сердце отъ любимаго предмета; какъ больно разстаться навсегда съ своими планами, надеждами, со своимъ счастіемъ.

Джорджъ вполнѣ оцѣнилъ жертву брата. Онъ подошелъ къ нему.

— Я вѣрю тебѣ, полагаюсь на тебя и благодарю. Джорджъ протянулъ брату руку, но природа взяла верхъ и онъ бросился въ объятія Вилліама.

Исаакъ Леви подошелъ къ братьямъ и сказалъ Вилліаму:

— Теперь я буду принимать въ васъ участіе. Онъ тихо и задумчиво отошелъ.

— Теперь, сказалъ Джорджъ, я чувствую въ себѣ довольно силы, чтобъ уѣхать. Онъ взглянулъ на все и на всѣхъ, какъ бы прощаясь со всѣмъ, что оставлялъ; потомъ подошелъ къ креслу своего дѣда.

— Дѣдушка, я уѣзжаю далеко, можетъ быть мы никогда больше не увидимся; скажите мнѣ что-нибудь на прощанье.

Старикъ не вдругъ понялъ, и потому Сусанна повторила ему еще разъ: «дѣдушка, скажите что-нибудь Джорджу; онъ уѣзжаетъ въ дальнія страны.» Когда она это повторила прямо надъ ухомъ старика, онъ взглянулъ на внука и съ большимъ усиліемъ проговорилъ:

— Джорджъ, привези мнѣ оттуда табаку.

Джорджу стало грустно, что старикъ не въ состояніи благословить его на путь.

— Друзья, сказалъ онъ, обращаясь ко всѣмъ окружающимъ, я хотѣлъ, чтобы старикъ благословилъ меня, а онъ заговорилъ про табакъ…. Но все равно, дѣдушка, я и этихъ словъ не забуду.

У дома былъ привязанъ на цѣпи Карло, лягавая собака Вилліама. Карло, замѣтивъ какое-то особенное волненіе вокругъ себя, былъ такъ любопытенъ, что вышелъ изъ своей кануры и сталъ махать хвостомъ, какъ будто принимая участіе въ общей суетѣ. Джорджъ подошелъ къ собакѣ и погладилъ ее по головѣ.

— Прощай, Карло, прошепталъ Джорджъ, бѣдный Карло, не будемъ мы съ тобой больше ходить за куропатками!

Вилліамъ все время слѣдилъ за братомъ.

— Прощай, родная церковь, куда я ходилъ ребенкомъ и взрослымъ; прощай, кладбище, гдѣ лежитъ моя мать. Сусанна, колокола не будутъ звонить при моемъ отъѣздѣ; сегодня не праздникъ, я больше ихъ не услышу.

Онъ съ трудомъ выговорилъ эти слова, и вдругъ, будто по мановенію какой-нибудь феи, раздался веселый звонъ колоколовъ!

Джорджъ былъ пораженъ. Онъ поблѣднѣлъ, губы его задрожали.

— Что это такое? спросилъ онъ, отчего такой веселый звонъ? точно насмѣхаются надо мной, точно знаютъ, что у меня на душѣ?

— Нѣтъ, вскричалъ Вилліамъ, я знаю почему звонятъ.

— Такъ скажи скорѣе.

— Сегодня вѣнчаются Томъ Клеркъ и Мери Боргерстъ. Они опоздали, потому что раньше не могли найти звонарей.

— Боже мой, Вилліамъ, они только годъ любятъ другъ друга, а мы съ Сусанной три года. Они вѣнчаются сегодня, а мы съ Сусанной!… О! Боже мой! какая разница. И онъ закрылъ лицо руками и громко зарыдалъ.

Сусанна бросилась къ нему на шею: «О, Джорджъ, не уѣзжай, пожалѣй себя и меня.» Она не помнила себя, съ нея упалъ чепчикъ, прическа ея разстроилась. Они вмѣстѣ рыдали. Медовсъ дрожалъ отъ ревности и готовъ былъ проклясть все на свѣтѣ; онъ стоялъ какъ прикованный къ мѣсту.

Джорджъ и Сусанна то плакали, то цѣловались.

— Несчастные, пусть имъ поможетъ Господь Богъ, сказалъ про себя добродушно Вилліамъ.

Наконецъ Джорджъ первый опомнился. «Просто, стыдно имѣть такъ мало характера», сказалъ онъ, и крѣпко поцѣловалъ Сусанну.

Всѣ чувствовали, что настала рѣшительная минута.

— Помоги мнѣ, Вилліамъ, сказалъ онъ брату. У меня недостаетъ мужества.

Сусанна дрожала, Джорджъ опять ее поцѣловалъ. Вилліамъ взялъ ее за руку. Она еще сильнѣе задрожала.

Джорджъ еще разъ крѣпко поцѣловалъ ее, вскрикнулъ голосомъ, раздирающимъ сердце, и бросился отъ нихъ бѣжать.

Сусанна испустила нѣсколько отчаянныхъ криковъ и протянула обѣ руки къ Джорджу. Но онъ не видалъ этого, потому что не смѣлъ оглянуться.

Вилліамъ велѣлъ спустить собаку, и она побѣжала за Джорджемъ. Сусанна опустилась, блѣдная и слабая, на грудь своего брата.

— Молись, сестра, сказалъ ласково Вилліамъ. Молись.

Когда Джорджъ поднялся на гору, ему послышались шаги сзади, и онъ остановился. Это былъ Карло. Джорджъ благословлялъ Вилліама, что онъ догадался отпустить собаку; она казалась ему чѣмъ-то роднымъ, близкимъ. Съ горы онъ еще разъ взглянулъ на свой родной домъ и на все, что онъ оставлялъ на родинѣ дорогаго, тяжело вздохнулъ и исчезъ изъ вида.

IV.

Какъ много на свѣтѣ горя!

Сколько долженъ былъ несчастный Джорджъ перенести въ одинъ день! Онъ разстался съ своей фермой, съ своей родиной, вдвойнѣ ему милой по могилѣ матери; онъ оставилъ свое счастіе — Сусанну. И все это онъ долженъ былъ вытерпѣть, не упадая духомъ.

На фермѣ тоже царствовало отчаяніе. Стоило только взглянуть на несчастную Сусанну, на горестное лицо, съ какимъ она сидѣла въ кухнѣ Джорджа, чтобы понять, что она не была въ состояніи отправиться въ тотъ же день домой. Такъ она была утомлена страданіемъ.

Вилліамъ предложилъ ей остаться переночевать въ Гровъ. Но она и слышать этого не хотѣла. Тогда онъ заложилъ лошадь и повезъ ее домой.

Во время всей дороги, она только разъ съ нимъ заговорила: сказала, что ей очень холодно. А день былъ чрезвычайно жаркій.

Вилліамъ снялъ съ себя плащъ и надѣлъ на нее, почти насильно.

Когда онъ довезъ ее, она вошла въ свой домъ, блѣдная, разстроенная, съ блуждающими глазами, и не сказала ни слова Вилліаму. Это его очень огорчило; онъ еще стоялъ задумчиво и неподвижно возлѣ тележки, какъ Сусанна воротилась, подошла къ нему и, молча, подала ему руку.

Онъ съ чувствомъ пожалъ эту руку, и Сусанна опять, рыдая, ушла въ свою комнату.

Что перенесла несчастная жертва въ этой комнатѣ въ первый мѣсяцъ послѣ отъѣзда Джорджа; что она перестрадала; сколько перечувствовала — я могъ бы описать. Но я жалѣю тихъ, кто будетъ читать эти строки; я знаю, какъ имъ будетъ больно, тяжело за Сусанну, какъ стѣснится ихъ сердце. Зачѣмъ же доставлять лишнія минуты грусти? Ихъ безъ того у всякаго довольно. Оставимъ ее, пока на время: религія и разсудокъ нѣсколько облегчатъ ея положеніе. Теперь она стоитъ на колѣняхъ у своей постели, и лицо ея спрятано въ подушки. Скажу только: избави Богъ всякаго любящаго человѣка пить ту чашу, которая досталась бѣдной Сусаннѣ Мертонъ!

V.

Какъ только Джорджъ скрылся изъ вида, мистеръ Медовсъ тотчасъ же отправился домой. Въ немъ, въ эти минуты, одна страсть смѣнялась другою. Онъ пылалъ любовью, мучился ревностью, предавался отчаянію и въ первый разъ въ жизни чувствовалъ угрызенія совѣсти.

— Что мнѣ остается дѣлать теперь? думалъ онъ про тебя. — Я знаю, что Сусанна меня не любитъ, и вѣрно не полюбитъ никогда, И такъ, всѣ мои планы и надежды рушились. И все это по предсказанію жида! Боже мой, зачѣмъ я люблю Сусанну! Она меня погубитъ. Какъ она цѣловала, какъ обнимала Джорджа! И я это видѣлъ! Видѣлъ и не убилъ ихъ обоихъ! Мнѣ кажется, я въ аду! хоть бы онъ умеръ, мой соперникъ, въ этомъ путешествіи! Хоть бы корабль его пошелъ ко дну! Какъ бы я былъ счастливъ тогда! Я могъ бы надѣяться. Но нѣтъ. Какое я имѣю право желать этому человѣку несчастія? Они истинно любятъ другъ друга; я ихъ разлучилъ. Боже мой! прости меня и сжалься надъ ними. Никогда я не забуду, какъ онъ сказалъ: — надѣюсь, что здѣсь нѣтъ негодяевъ. Каково мнѣ было это слышать и стоять возлѣ него!

При такихъ мысляхъ онъ пришпоривалъ лошадь и такъ быстро мчался, что удивлялъ всѣхъ встрѣчавшихся. Кончилось тѣмъ, что лошадь гдѣ-то споткнулась и упала: Медовсъ сильно разшибся и вернулся домой съ окровавленнымъ лицомъ.

Умывшись, онъ закурилъ трубку и усѣлся у камина; въ немъ боролись различныя чувства. Въ первый разъ въ жизни, въ эту минуту онъ позабылъ о всѣхъ своихъ дѣлахъ.

Наступилъ вечеръ; онъ все сидѣлъ у камина и все думалъ.

Изъ его оконъ виднѣлись два дома. Одинъ былъ домъ Мертона, а другой — домъ матери Медовса.

Мать эта была очень набожная старушка и любила, чтобы у нея иногда на дому пѣли псалмы; а сынъ не позволялъ этого, когда она жила съ нимъ: пѣніе мѣшало ему говорить о дѣлахъ. Наконецъ мать предпочла жить отдѣльно.

Старушка никогда не говорила о сынѣ; сынъ никогда не говорилъ о матери. Онъ выдавалъ ей, на ея издержки, небольшую сумму денегъ; никогда не спрашивалъ, не нужно ли ей еще, а между тѣмъ, еслибы она попросила, не отказалъ бы ей хоть въ двойномъ жалованьѣ.

Солнце сіяло прямо на окна Сусанны Мертонъ; Медовсъ подошелъ къ своему окну и опустилъ стору.

Потомъ онъ сказалъ самъ себѣ: клянусь, что буду по возможности избѣгать этого искушенія. Не пойду больше къ Мертону, не пойду, пока буду любить Сусанну. Потомъ онъ чуть слышно прибавилъ: развѣ только тогда, если они за мной пришлютъ.

Потомъ онъ написалъ записку и послалъ ее къ своей матери.

Старушка Медовсъ сидѣла на порогѣ своего дома и читала Библію, когда вошелъ человѣкъ съ этой запиской.

— Что это! кажется отъ Джона! сказала она. Что ему нужно? И она стала читать записку слѣдующаго содержанія:

"Матушка, я одинъ, пожалуйте ко мнѣ на нѣсколько дней.

Вашъ почтительный сынъ
Джонъ Медовсъ."

— Послушай, Анна, закричала она одной изъ своихъ сосѣдокъ, очень милой молодой дѣвушкѣ. Джонъ проситъ меня къ себѣ, но я не поѣду; лучше напишу отвѣтъ. Одолжи-ка мнѣ бумаги и чернилъ. Потомъ она обратилась къ слугъ: — Да что съ нимъ? спросила она.

— Не знаю, сударыня, отвѣчалъ онъ, только онъ пріѣхалъ домой очень не въ духѣ и ни съ кѣмъ слова не говоритъ.

Старушка написала, что не можетъ пріѣхать, потому что совсѣмъ потеряется въ его большомъ домѣ, что, однако, если онъ соберется къ ней, то она будетъ ему очень рада и что дастъ ему хорошіе совѣты, если онъ, хоть на этотъ разъ, будетъ расположенъ ихъ выслушать.

Она свернула письмо и положила его въ карманъ.

— Анна, знаешь что? лучше я поѣду.

— Я знала, что это такъ будетъ, сказала Анна.

— Отчего же ты это знала?

— Очень просто отчего. Оттого, что вы ему мать, а онъ вамъ сынъ.

VI.

Джонъ Медовсъ, и въ обыкновенномъ состояніи духа, былъ всегда дѣятеленъ. Теперь же онъ просто сдѣлался неутомимъ. Вставалъ въ 5 часовъ и цѣлый день безъ устали трудился.

У него былъ отличный помощникъ, Петеръ Кравлей, который вездѣ, гдѣ нужно было, служилъ Медовсу орудіемъ. Пріобрѣлъ себѣ маклеръ это орудіе вотъ какимъ образомъ: Петеръ Кравлей былъ кругомъ въ долгу, и Медовсъ заплатилъ за него, только съ тѣмъ условіемъ, чтобы тотъ обязался за это всегда быть ему полезнымъ, когда нужно. Медовсъ зналъ цѣну такого помощника, и потому не пожалѣлъ заплаченныхъ за него денегъ.

И дѣйствительно, Кравлей сдѣлался его правою рукою.

И такъ, дѣла теперь кипѣли въ рукахъ Медовса. Онъ все мечталъ о золотѣ, объ одномъ золотѣ, и, правду сказать, доставалъ его въ то время больше, чѣмъ когда-нибудь.

Послѣ дневныхъ трудовъ, онъ запирался часа на два къ себѣ въ комнату, курилъ, читалъ газеты, а думалъ все объ одной Сусаннѣ Мертонъ.

Иногда онъ проѣзжалъ мимо ея оконъ. Сердце его билось сильно отъ радостной мысли, что онъ можетъ ее увидѣть, и потомъ горестно сжималось, когда онъ ошибался въ своихъ надеждахъ.

Онъ уже тысячу разъ раскаялся въ своей клятвѣ.

— Они меня забыли, остается и мнѣ ихъ забыть, говорилъ онъ про себя.

Сусанна дѣйствительно про него забыла, а Мертонъ въ это время страдалъ сильнымъ ревматизмомъ, не выходилъ изъ дому, и потому не могъ встрѣчаться съ Медовсомъ. Но онъ часто говорилъ Сусаннѣ: — Медовсъ давно у насъ не былъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? безпечно отвѣчала она.

Въ одно воскресенье, Медовсъ рѣшительно не вытерпѣлъ и пошелъ въ приходскую церковь, чтобы хоть тамъ увидѣть Сусанну. Онъ нарочно сѣлъ на такое мѣсто, откуда она ему будетъ виднѣе. Она сѣла на всегдашнее свое мѣсто, у колонны. Около нея не было никого. Она была блѣдна и грустна, но это не мѣшало ей быть прекрасной, какъ всегда.

Медовсъ слѣдилъ за нею и замѣтилъ, что у нея часто навертывались на глазахъ слезы. Онъ видѣлъ, какъ она старалась предаться совершенно молитвѣ и слушать проповѣдника, и какъ все-таки измѣняла иногда себѣ: на лицѣ ея выражались разсѣянность, бѣдная Сусанна забывала невольно, что она въ церкви, и переносилась мыслью въ океанъ, къ своему Джорджу.

Медовсъ такъ былъ тронутъ, что даже пересталъ думать о себѣ, а жалѣлъ только объ одной Сусаннѣ; ему бы хотѣлось сказать ей что-нибудь ласковое, утѣшительное. Онъ до того расчувствовался, что даже ему показалось, будто онъ долженъ пожалѣть и о Джорджѣ, но это было не въ его силахъ: онъ слишкомъ ему завидовалъ.

Сусанна вышла изъ церкви одною дверью, а Медовсъ другою. Онъ надѣялся встрѣтиться съ нею по дорогѣ, но она нарочно, догадываясь о его намѣреніи, свернула на боковую тропинку.

Медовсъ съ грустью и отчаяніемъ пошелъ своей дорогой.

— Она меня ненавидитъ, подумалъ онъ.

А бѣдная Сусанна и не думала никого ненавидѣть; она только не могла ни съ кѣмъ говорить, она чуждалась всѣхъ, кромѣ того, съ кѣмъ разсталась, и своего отца. Она избѣгала Meдовса не потому, что онъ Медовсъ, а потому, что хотѣла быть одна.

Когда онъ вернулся домой, то далъ себѣ слово больше о ней не думать.

На другой день вечеромъ онъ сталъ страшно скучать и поѣхалъ прокатиться въ Ньюборофъ. Тамъ у одного книгопродавца онъ увидѣлъ книгу: «Колоніи Австраліи».

Онъ сейчасъ же купилъ эту книгу и, кромѣ того, поручилъ этому книгопродавцу доставить ему побольше разныхъ книгъ объ Австраліи.

На другой День Медовсъ получилъ томовъ двѣнадцать того же содержанія и самую подробную карту Австраліи.

Онъ принялся внимательно читать все это, увидѣлъ, такъ много вѣроятностей всякому составить себѣ состояніе въ такой прекрасной странѣ; это его сильно стало мучить. Всѣ замѣчали въ немъ большую перемѣну; онъ былъ постоянно не въ духѣ, постоянно раздраженъ; никто не понималъ причины.

Бывали такіе дни, когда Медовсъ думалъ, что сойдетъ съ ума. Онъ очень цѣнилъ присутствіе матери въ своемъ домѣ.

Правда, онъ ничего ей не повѣрялъ; между ними не было никакой симпатіи. Еслибы онѣ открылъ ей свое сердце, она сказала бы ему, что большой грѣхъ любить Сусанну.

Старушка иногда старалась заставить его быть откровеннымъ, но онъ не поддавался, и она замолчала. И при всемъ, этомъ сынъ находилъ что-то успокоительное въ присутствіи матери.

Разъ какъ-то, послѣ обѣда, онъ сказалъ:

— Матушка, я долженъ буду уѣхать на время отсюда.

— Куда, зачѣмъ? спросила она.

— Я уѣду въ рудники на полгода, а можетъ быть и на годъ.

— Чтожъ, поѣзжай, Джонъ. Это будетъ тебѣ полезно. Тебѣ нужна перемѣна.

— Ѣду завтра же.

— Скоро.

— Пожалуй, если долго буду думать, такъ останусь.

Въ этотъ самый вечеръ совершенно неожиданно пришелъ къ Медовсу Мертонъ.

Онъ весело вошелъ, любезно раскланялся и сталъ пѣнять Медовсу, что тотъ ни разу его не навѣстилъ. Потомъ старикъ очень удивился, увидѣвъ столько книгъ объ Австраліи, и спрашивалъ Медовса, на что онѣ ему.

— У меня есть тамъ друзья, которые постоянно пишутъ, какъ тамъ легко обогатиться. И это правда; то же самое я вижу изъ этихъ книгъ.

— Какъ вы думаете, онъ не напрасно туда поѣхалъ? спросилъ Мертонъ.

— Не могу сказать, отвѣчалъ Медовсъ.

Мертонъ сталъ просить Медовса разсказать ему что-нибудь объ Австраліи. Тотъ охотно передалъ все вычитанное изъ двѣнадцати томовъ. Мертонъ чрезвычайно внимательно его слушалъ.

Въ девять часовъ старикъ Мертонъ ушелъ домой, а Медовсъ остался въ отчаяніи, что гость, просидѣвъ три часа, не сказалъ ни слова о Сусаннѣ.

— Завтра нельзя ѣхать, завтра рыночный день, но послѣ завтра я непремѣнно уѣзжаю. Я не могу жить здѣсь и не видѣть ея, не говорить съ нею. Я съ ума сойду.

На другой день, только что онъ собрался ѣхать на рынокъ, какъ получилъ письмо, и что же? Глаза его заблистали; онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Вотъ письмо:

"Добрый мистеръ Медовсъ,

Вы очень давно у насъ не были. Не заѣдете ли сегодня на чашку чаю, когда поѣдете мимо, возвращаясь съ рынка, — если это васъ не затруднитъ. Батюшка, кажется, хочетъ показать вамъ телятъ, которыхъ онъ намѣренъ продать.

Уважающая васъ
Сусанна Мертонъ."

«P. S. Батюшка страдалъ ревматизмомъ, и я тоже весь этотъ мѣсяцъ не совсѣмъ была здорова.»

Медовсъ отвѣтилъ посланному:

— Скажи миссъ Мертонъ, что если будетъ возможно, то я пріѣду.

Онъ былъ внѣ себя отъ восторга, радуясь, что они сами его пригласили, и что теперь съ его стороны не будетъ неблагородно ѣхать.

Долго онъ думалъ, почему Сусанна его пригласила, и объяснялъ это самымъ выгоднымъ для себя образомъ: «Джорджа раздѣляетъ съ нею море, а я здѣсь близко; это хорошее начало!»

Пріѣхавъ къ Мертонамъ, онъ старался войдти какъ можно проще, равнодушнѣе, но это ему дорого стоило.

Мертонъ принялъ его радушно, Сусанна вѣжливо и съ легкой улыбкой.

Фермеръ заговорилъ о хлѣбопашествѣ; Сусанна, молча, занималась чаемъ. Это было не по сердцу Медовсу. Онъ, впрочемъ, думалъ, что Сусанна просто капризничаетъ. Это длилось долго. Наконецъ Мертонъ подошелъ къ чайному столу, попросить у дочери еще чаю, и въ это время она ему что-то шепнула на ухо.

— Хорошо, хорошо, сейчасъ, отвѣчалъ онъ.

— Мистеръ Медовсъ, разскажите-ка намъ о той сторонѣ, гдѣ Джорджъ. Вы такъ хорошо разсказываете, сказалъ Мертонъ.

И Сусанна забросала вопросами разскащика. Онъ отвѣчалъ на всѣ, но не охотно. Она хотѣла знать, можно ли тамъ разбогатѣть, можно ли быть здоровымъ, хорошо ли тамъ жить?

Медовсъ поторопился уѣхать, обѣщая скоро повторить свое посѣщеніе.

Онъ уѣхалъ взбѣшеннымъ: онъ понялъ, для чего Сусанна желала его видѣть. Однако скоро нашелъ себѣ утѣшеніе:

— Она любитъ, чтобы я говорилъ ей про проклятую Австралію. Хорошо. Начнемъ хоть съ этого. Я такъ завлеку ее моими разсказами, что сдѣлаюсь для нея необходимостью, сначала хоть по этому. А потомъ, она ко мнѣ такъ привыкнетъ, что и не въ состояніи будетъ разстаться. Между ними моря, а на моей сторонъ здѣсь всѣ выгоды. Не плошать! Она будетъ моею!

На другое утро его спросила мать:

— Джонъ, такъ ты ѣдешь?

— Куда, матушка?

— Да куда ты вчера собирался.

— Куда я собирался?

— Да въ рудники-то.

— Ахъ, да.

— Такъ чтожъ, ты раздумалъ?

— Вовсе нѣтъ! неужели вы не догадались, что я шутилъ?

— Нѣтъ, не догадалась!

Скоро послѣ этого старушка воротилась къ себѣ домой.

И такъ Медовсъ составилъ планъ сдѣлаться для Сусанны необходимостью. Два раза на недѣлѣ онъ бывалъ у нихъ, и все разсказывалъ объ Австраліи. Сусанна была ему очень благодарна.

Часто однако Медовсу приходилъ въ голову вопросъ, за что его такъ хорошо принимаютъ? и это были для него тяжелыя минуты. Иногда онъ опять думалъ рѣшиться не ѣздить къ Мертонамъ, но зналъ что не выдержитъ характера: видѣться и говорить съ Сусанной — превратилось у него въ потребность.

Никто не узналъ бы серьознаго, положительнаго, строгаго Медовса, въ томъ Медовсѣ нѣжномъ, болтливомъ, угодливомъ, который сидѣлъ подлъ Сусанны.

Сусанна не подозрѣвала его чувствъ, и часто говорила отцу:

— Вотъ, батюшка, говорятъ, что мистеръ Медовсъ человѣкъ корыстный, что онъ ничего не дѣлаетъ безъ цѣли, что вездѣ ему нужны деньги. Ну, кто бы подумалъ, что этотъ человѣкъ станетъ къ намъ такъ часто пріѣзжать, чтобы разсказывать о Джорджѣ?

— Это говорятъ про него просто изъ зависти, отвѣчалъ старикъ.

Бѣдная Сусанна! она такъ страдала! Если бы кто-нибудь предсказалъ ей скорую смерть, она улыбнулась бы при этой мысли; грустно было бы ей только подумать, какъ тяжело будетъ Джорджу перенести ея потерю. У нея былъ маленькій садикъ, полный цвѣтовъ; прежде она въ немъ охотно сиживала съ Джорджемъ, а теперь ей казалось въ немъ и пусто и грустно.

Сусанна была чрезвычайно добра и много помогала бѣднымъ; не проходило дня, чтобы она одному не снесла молока, другому супу, третьему бѣлья, четвертому денегъ. Когда былъ при ней Джорджъ, она и не думала объ ихъ благодарности. Но теперь, когда Джорджъ уѣхалъ, она удивилась, что никто изъ этихъ бѣдныхъ не принималъ въ ней участія, не жалѣлъ о ней; каждый говорилъ только о своемъ горѣ.

Она ни съ кѣмъ не разговаривала, ни къ кому не выходила, кромѣ Медовса, потому что, какъ она выражалась: «онъ одинъ говоритъ о дѣлѣ».

Разъ какъ-то утромъ, Сусанна была одна дома. Вошла служанка и объявила, что въ гостиной ожидаетъ какой-то молодой человѣкъ; что онъ желаетъ видѣть мистера Мертона.

— Да вѣдь батюшка на рынкѣ, Дженни.

— Да, но я сказала этому джентльмену, что вы, миссъ, дома.

— Я? да объ чемъ же я съ нимъ буду говорить? Какое мнѣ до него дѣло?

— Миссъ, таинственно прибавила служанка: — это пасторъ, а я знаю, какъ вы ихъ любите. И какой онъ красивый!

— Какъ ты глупа! ну что же мнѣ въ его красотѣ?

— Да вы посмотрите на него.

— Я терпѣть не могу новыхъ лицъ. Но такъ какъ онъ пасторъ, то моя обязанность выйдти къ нему.

Сусанна вошла въ гостиную. Гость сидѣлъ спиною къ свѣту и читалъ какую-то книгу ея отца, которая тутъ лежала. Онъ всталъ, когда ее увидѣлъ.

— Миссъ Мертонъ?

— Да, сэръ.

— У васъ пасторское мѣсто не занято, и вашимъ прихожанамъ очень далеко ходить въ церковь?

— Да, къ несчастію, сэръ, это такъ, сказала Сусанна съ грустью.

— Я, пока это мѣсто не занято, принялъ его на себя; но такъ, какъ я живу въ тридцати миляхъ отсюда, то вы понимаете, что я не могу ѣздить часто. Я буду пріѣзжать въ субботу вечеромъ, а въ понедѣльникъ утромъ стану уѣзжать.

— О, сэръ, мы всѣ будемъ благословлять васъ.

— Я очень радъ, что вы довольны. Значитъ, здѣсь всѣ чувствуютъ недостатокъ въ пасторѣ?

— Да, это правда, всѣ, всѣ.

— Теперь позвольте мнѣ объяснять вамъ мое посѣщеніе. Вашъ батюшка одинъ изъ главныхъ лицъ въ приходѣ. Онъ можетъ мнѣ помочь въ моемъ служеніи. Я пришелъ просить его содѣйствія. Я хочу, чтобы вы мнѣ указали на бѣдныхъ.

— Я съ удовольствіемъ буду служить вамъ, въ чемъ могу.

— Благодарю васъ. Такъ начнемте сейчасъ, же. Скажите мнѣ, напримѣръ, чему учатся дѣти въ школахъ? — Имя мое Франсисъ Иденъ. Не сходить ли намъ въ школу?

— Съ удовольствіемъ.

Они отправились, мистеръ Иденъ началъ экзаменовать дѣвочекъ и мальчиковъ. Сусанна боялась, что онъ будетъ пораженъ ихъ незнаніемъ, но онъ умѣлъ ихъ ободрать, улыбался имъ, разъигрывалъ самъ роль, ихъ товарища, только чтобы они не смущались.

— Однако пора, сказалъ Иденъ, глядя на часы: — если вы будете такъ добры, сведите меня къ кому-нибудь изъ здѣшнихъ прихожанъ.

— Къ кому же вамъ угодно?

— А какъ вы думаете, къ кому прежде нужно?

— Къ тѣмъ, которые всѣхъ бѣднѣе.

— Прекрасно! Именно такъ.

— Если такъ, то зайдемте вотъ въ эту хижину.

Тутъ они нашли старика, страдающаго сильнымъ ревматизмомъ. Пасторъ разспросилъ его подробно и оказалось, что онъ сдужилъ прежде солдатомъ, былъ въ нѣсколькихъ сраженіяхъ. Мистеръ Иденъ слушалъ его разсказы о битвахъ, соглашался съ нѣкоторыми мнѣніями старика, а противъ другихъ возражалъ. Старикъ до того разговорился, что забылъ о своемъ ревматизмѣ и повеселѣлъ. Потомъ Иденъ такъ искусно утѣшилъ его, что Сусанна не могла довольно налюбоваться на эту сцену. Пасторъ спросилъ стараго солдата, можетъ ли онъ читать, что бы развлекаться. Солдатъ отвѣчалъ, что можетъ, но что ему все даютъ книги напечатанныя мелкимъ шрифтомъ, такъ что глазамъ больно.

У мистера Идена тутъ же нашлась въ карманѣ книга крупной печати; онъ далъ ее солдату для чтенія.

Когда они уходили, нѣсколько разъ больной повторялъ вслѣдъ пастору:

— Да благословитъ васъ Богъ! Вы меня утѣшили. Я сегодня такъ здоровъ, что и не помню, когда чувствовалъ себя такъ хорошо.

Они пришли на ферму. Мертонъ уже былъ дома. Сусанна познакомила другъ съ другомъ отца и пастора.

Когда Иденъ собрался уѣзжать, Мертонъ просилъ его останавливаться всегда у нихъ. Иденъ благодарилъ, но сказалъ, что боится употреблять во зло такую любезность. Мертонъ однако такъ настойчиво просилъ, что тотъ далъ слово пріѣхать въ слѣдующій разъ прямо къ нему.

Когда пасторъ поѣхалъ по деревнѣ назадъ, то увидѣлъ стараго солдата у воротъ своего дома съ трубкой и книгой. Старикъ узналъ своего утѣшителя, всталъ бодро и поклонился ему. Иденъ отдалъ больному очень любезный поклонъ. Трубка скоро выкурилась, но книга осталась, и больной былъ совершенно счастливъ.

VII.

Въ слѣдующую субботу Сусанна приготовляла для мистера Идена двѣ комнаты: уютную спальную и хорошенькую пріемную. Она убрала въ нихъ все такъ чисто, такъ мило, что мистеръ Иденъ улыбнулся очень одобрительно, когда вошелъ. Сусанна была довольна.

Въ воскресенье онъ въ первый разъ читалъ проповѣдь въ приходской церкви, и читалъ такъ хорошо, такъ трогательно, что каждое его слово проникало въ душу всякаго изъ слушателей. Замѣчательно, что, когда онъ совсѣмъ кончилъ и далъ народу благословленіе съ торжественностью, теплотою и вѣрою, то народъ весь остановился и медлилъ разойтись, какъ будто бы ему не хотѣлось оставлять церкви.

На слѣдующее утро пасторъ опять пошелъ съ Сусанной навѣщать бѣдныхъ прихожанъ; молодая дѣвушка опять не могла надивиться, какъ искусно утѣшалъ онъ всякаго, какъ зналъ на кого чѣмъ можно подѣйствовать.

Три недѣли спустя послѣ того, какъ Иденъ вступилъ въ свою новую обязанность, въ воскресенье вечеромъ онъ пошелъ одинъ навѣщать больныхъ, и воротясь домой, засталъ Сусанну одну.

Онъ разсказывалъ ей о бѣдныхъ, которыхъ видѣлъ въ тотъ день, и Сусанна шутя его спрашивала, сколько онъ роздалъ табаку и чаю.

Потомъ наступило нѣсколько минутъ молчанія.

— Миссъ Мертонъ, сказать пасторъ, вы показывали мнѣ многихъ, нуждающихся въ утѣшеніи, но не показали одной особы.

— Кого же, сэръ? Ахъ, знаю! Вѣрно старушку Клейтонъ?

— Нѣтъ, молодую дѣвушку.

— Ну, такъ право не знаю кого.

— Отгадайте.

— Не знаю, сэръ.

— Васъ самихъ, миссъ Мертонъ.

— Меня, сэръ? Да въ чемъ же меня утѣшать?

— А вотъ вы мнѣ скажете въ чемъ, если имѣете ко мнѣ довѣріе.

— О, сэръ, благодарю васъ. Конечно, и у меня есть свое горе, но за то у меня есть силы и здоровье; у меня есть батюшка.

— Дитя мое, у васъ должно быть горе сильное. Вы плакали, когда я вошелъ.

— Да вѣдь женщины часто плачутъ, и даже иногда сами не знаютъ о чемъ.

— Нѣтъ, я знаю, у васъ должно быть большое горе, которое васъ мучитъ. И вотъ почему я догадался. Вы часто зѣваете и часто вздыхаете. А если эти двѣ вещи въ ваши лѣта бываютъ вмѣстѣ, то это первый признакъ тяжелой печали.

Потомъ вы разлюбили многое, что васъ прежде занимало. Напримѣръ, вы мнѣ сказали, что вашъ садъ былъ прежде еще въ лучшемъ видѣ, когда вы занимались имъ сами, — и при этомъ вы покраснѣли. Потомъ, многіе изъ бѣдныхъ и больныхъ спрашивали васъ, отчего вы перестали ихъ навѣщать, и вы опять краснѣли и опускали глаза. Скажите же, что съ вами?

— Право, ничего особеннаго.

— Нѣтъ, это неправда. Будьте со мною откровенны. Я могу васъ утѣшить религіей; нѣтъ случаевъ, гдѣ бы она не доставляла утѣшенія.

— Нѣтъ, сэръ, я не могу вамъ этого сказать. Вы очень внимательны, очень добры, все это правда, но вы меня не поймете, вы не женщина. Не сердитесь на меня, но позвольте вамъ этого не говорить.

Мистеръ Иденъ взглянулъ на нее съ теплымъ участіемъ и спросилъ тихо и необыкновенно нѣжно:

— Скажите, что?

— Сэръ, ради Бога, не спрашивайте меня объ этомъ, ради самого Бога! Вдругъ она подняла руки: — Мой Джорджъ въ морѣ! Что мнѣ дѣлать? вскричала она и закрыла лицо передникомъ.

Этотъ возгласъ былъ такъ естественъ, какъ чистъ, такъ трогателенъ! Мистеръ Иденъ былъ тронутъ до глубины души. Онъ шепталъ ей разныя утѣшенія, съ отеческой нѣжностью смотрѣлъ на нее, и когда говорилъ, то голосъ его сильно дрожалъ. Сусанна съ закрытымъ лицомъ не могла видѣть его волненія, однако поняла, что тутъ — болѣе, чѣмъ обыкновенное участіе.

Онъ говорилъ ей, что часто бываютъ и болѣе непреодолимыя препятствія между любящими сердцами; что океанъ не такъ ужасенъ, какъ ревность и невѣрность. Что Джорджъ можетъ вернуться и вернется навѣрное.

Она его благословляла за эти слова. Она уже успѣла привыкнуть во всемъ ему вѣрить.

Потомъ онъ сталъ давать ей совѣты.

— Вы непремѣнно должны навѣщать нашихъ бѣдныхъ, и чаще, чѣмъ когда-нибудь. Благодарности отъ нихъ не ждите, дѣлайте добро единственно для себя. Ходите чаще въ школу, вы можете тамъ быть полезны. Наконецъ, занимайтесь цвѣтами; это васъ развлечетъ. Вы тоже дурно дѣлаете, что избѣгаете самого невиннаго общества. Вамъ нужно въ этомъ отношеніи перемѣниться.

Онъ взялъ съ нея обѣщаніе, что она ему разскажетъ, въ слѣдующій разъ, подробно, всю свою исторію съ Джорджемъ.

— Печаль легче переносить, если ее съ кѣмъ-нибудь раздѣлишь?

— О, да, это правда, сказала она: — я уже и теперь чувствую облегченіе.

Съ слѣдующей недѣли Сусанца стала исполнять всѣ наставленія мистера Идена; навѣщала больныхъ, ходила въ школу. Она научилась отъ мистера Идена искусно вывѣдывать чужое горе, и тогда узнала, что во многихъ изъ этихъ хижинъ пришлось несчастнымъ перестрадать во сто разъ больше ея. Это нѣсколько ее подкрѣпило.

Однако, хоть Сусанна и сдѣлалась немного добрѣе, оттого что была постоянно занята, но все-таки не было для нея, во всей недѣлѣ дня веселѣе того, когда Джонъ Медовсъ опять пріѣхалъ разсказывать объ Австраліи.

VIII.

Два человѣка любили Сусанну безнадежно; занимательно видѣть, какъ каждый изъ нихъ держалъ себя. Вилліамъ Фильдингъ постоянно былъ дома; предался, съ полнымъ усердіемъ, своей фермѣ, и рѣдко бывалъ у той, которую любилъ, но не имѣлъ права любить. Часто онъ тосковалъ, и иногда его утѣшало только чистое, спокойное сознаніе — что онъ велъ себя какъ честный человѣкъ.

Медовсъ, напротивъ, былъ веселъ и доволенъ: онъ одобрялъ въ себѣ эту страсть. Два раза въ недѣлю онъ проводилъ нѣсколько часовъ съ Сусанной; она всегда встрѣчала его съ улыбкой, его посѣщенія были ей пріятны. Кромѣ того онъ видѣлъ ее по воскресеньямъ.

Сусанна ставила ему въ большое достоинство то, что онъ пріѣзжалъ за шесть миль слушать проповѣди пастора Идена.

Разъ какъ-то Сусанна замѣтила Медовсу, что она очень жалѣетъ его бѣдную лошадь, которой нѣтъ никогда отдыху, даже и по праздникамъ. И Медовсъ въ слѣдующее воскресенье явился въ церковь въ пыльныхъ сапогахъ; это значило, что онъ пришелъ пѣшкомъ. Сусанна улыбнулась.

Кромѣ того Медовсъ сталъ во многомъ ей подражать, сдѣлался добрѣе, снисходительнѣе, началъ помогать бѣднымъ. Ему даже казалось, что у него нѣтъ враговъ. Разъ онъ встрѣтился съ Вилліамомъ, который какъ-то просилъ у него денегъ взаймы, и которому онъ тогда отказалъ. Медовсъ самъ напомнилъ Вилліаму объ этомъ обстоятельствѣ, увѣряя, что не имѣлъ тогда свободныхъ денегъ. Но по-крайней-мѣрѣ теперь, прибавилъ онъ, я могу вамъ указать на человѣка, который одолжитъ вамъ сколько нужно; это — Петеръ Кравлей.

Вилліамъ отвѣчалъ, что Кравлей что-то имѣетъ противъ него, и потому вѣрно не дастъ ему взаймы денегъ, но Медовсъ поручился за противное, и Вилліамъ отправился къ Кравдею просить сто фунтовъ.

Кравлей прежде всего спросилъ, что онъ можетъ получить въ обезпеченіе уплаты. Вилліамъ смутился, не зналъ что отвѣчать, и Кравлей ему рѣшительно отказалъ. Въ это самое время пришла записка отъ Медовса къ Кравлею, въ которой онъ писалъ, чтобы тотъ далъ Вилліаму денегъ за десять процентовъ.

Кравлей тотчасъ исполнилъ желаніе Медовса, и взялъ съ должника заемное письмо.

Вилліамъ отъ души поблагодарилъ его и ушелъ съ деньгами. Онъ былъ совершенно счастливъ.

Онъ заплатилъ долгъ брата, продавъ большую часть хлѣба съ фермы въ то время, когда на него были самыя низкія цѣны. Теперь продавать больше было нечего и деньги пришлись очень кстати. На другой же день онъ купилъ на нихъ нѣсколько головъ свиней.

Однако дружба Медовса и Вилліама не была продолжительна. Вилліамъ, помня обѣщаніе, данное брату, часто узнавалъ о Сусаннѣ, и постоянныя посѣщенія Медовса показались ему очень странными.

Потомъ онъ встрѣтился на рынкѣ съ евреемъ; тотъ ему замѣтилъ, что онъ дурно исполняетъ свое обѣщаніе. "Поглядите-ка, " прибавилъ Леви, «что дѣлается у Сусанны въ рыночные дни.»

Въ тотъ же вечеръ Вилліамъ отправился къ Мертонамъ и засталъ тамъ Медовса, который въ ту минуту распространялся въ самомъ энергическомъ описаніи одного изъ городовъ Австраліи. Сусанна приняла брата чрезвычайно ласково и привѣтливо. Медовсъ былъ не очень радъ его появленію, но, конечно, скрылъ это очень искусно, пересталъ говорить объ Австраліи, и началъ объ урожаѣ. Сусаннѣ это было не по сердцу.

Въ тотъ вечеръ они разошлись ранѣе обыкновеннаго. На слѣдующій рыночный день, Вилліамъ опять отправился къ Мертонамъ, и засталъ того же гостя. Сусанна съ трудомъ могла скрыть, какъ ей было непріятно это посѣщеніе.

На третій разъ Вилліамъ пришелъ раньше Медовса. Сусанна едва отвѣчала на вопросы брата, и рано ушла спать.

Когда, наслѣдующій рыночный день, Вилліамъ на рынкѣ встрѣтился съ Сусанной, то сказалъ, что придетъ къ нимъ вечеромъ на чашку чая.

— Отчего вы именно приходите по рыночнымъ днямъ? спросила она его.

— А отчего мистеръ Медовсъ въ эти дни всегда у васъ?

— Это другое дѣло, онъ мимо насъ ѣдетъ домой, а вы живете въ двухъ миляхъ, такъ можете придти и во всякій другой день.

— Да будете ли вы мнѣ рады, Сусанна?

— Это что за вопросъ?

— Я замѣтилъ, что мои послѣднія посѣщенія не очень-то были вамъ по душѣ.

— Нѣтъ, я рада очень васъ видѣть, Вилліамъ, только не въ рыночные дни, потому что въ другіе вечера я одна, мнѣ грустно, а въ эти дни я и безъ того не скучаю: у насъ сидитъ мистеръ Медовсъ и говоритъ мнѣ объ Австраліи.

— Да объ Австраліи ли только?

Вмѣсто отвѣта, на Вилліама былъ брошенъ вопросительный и гордый взглядъ.

Вилліамъ сказалъ Сусаннѣ, что въ такомъ случаѣ онъ лучше придетъ въ другой вечеръ, и она его за это поблагодарила.

Онъ однако сталъ ожидать у воротъ мистера Медовса. Тотъ скоро подъѣхалъ.

— Вы слышали, спросилъ его Вилліамъ, что я обѣщалъ Джорджу смотрѣть за Сусанной, какъ за сестрой?

— Слышалъ, мистеръ Вилліамъ, сказалъ Медовсъ, улыбаясь.

— Вы слишкомъ часто здѣсь бываете, сэръ.

— Слишкомъ часто для кого?

— Для меня, для Джорджа, для самой Сусанны. Я не хочу, чтобы о ней стали говорить.

— Да вы сами о ней говорите. И если выйдетъ какая нибудь сплетня, такъ одни вы будете виноваты.

— Понимаете ли, я не хочу, чтобы вы сюда такъ часто ѣздили.

Медовсъ, вмѣсто отвѣта, закричалъ: миссъ Мертонъ, пожалуйте сюда.

Вилліамъ былъ пораженъ такою смѣлостью.

Сусанна сейчасъ же явилась.

— Этотъ молодой человѣкъ говоритъ, что я не долженъ къ вамъ ѣздить.

— Я говорю, что вы не должны ѣздить такъ часто, потому что о ней же будутъ дурно говорить.

— Кто смѣетъ обо мнѣ говорить? вскричала Сусанна, вспыхнувъ.

— Никто, миссъ Мертонъ, отвѣчалъ Медовсъ. Только онъ одинъ. Это я ему и сказалъ. Батюшка дома, такъ я пойду поговорить съ нимъ. И хитрый Медовсъ ушелъ, чтобы доставить Сусаннѣ удобный случай побраниться съ Вилліамомъ, пока ея вспыльчивость еще не прошла.

— Я не понимаю, какъ вы смѣете дѣлать мнѣ такія дерзости, сказала Сусанна, блѣдная отъ гнѣва.

— Я это дѣлаю для Джорджа.

— Я не знала, что Джоржъ поручилъ вамъ обижать моихъ знакомыхъ. Я бы самому Джорджу этого не позволила, а тѣмъ менѣе вамъ. Я напишу Джорджу, и спрошу его, желаетъ ли онъ, чтобы я была вашей рабой.

— Очень дурно сдѣлаете, если вооружите его противъ меня.

— А вы очень хорошо сдѣлаете, если отправитесь на форму, да сами въ кого-нибудь влюбитесь. Тогда меньше будете обо мнѣ заботиться.

Это оскорбило Вилліама до глубины души.

— Прощайте, Сусанна.

— Прощайте.

— Дайте руку.

— Извольте. Приходите, когда захотите обращаться съ моими знакомыми почтительно.

— Я теперь не скоро васъ обезпокою, сказалъ Вилліамъ съ грустію. Прощайте. Да благословитъ васъ Богъ, милая Сусанна.

Когда онъ ушелъ, у Сусанны на глазахъ навернулись слезы. Но она все-таки была сердита на него за то, что онъ сдѣлалъ изъ-за нея сцену. Войдя въ гостиную, она узнала, что Медовсъ тоже ушелъ. Отъ этого она еще больше разсердилась на Вилліама. — Вѣрно мистеръ Медовсъ обидѣлся, и не придетъ больше. Да и въ самомъ дѣлѣ, что ему за охота получать непріятности за свою вѣжливость? Вѣдь онъ просто, по добротѣ души, приходитъ къ намъ, разсказывать мнѣ объ Австраліи, и вотъ какъ его за это благодарятъ, думала Сусанна.

Въ слѣдующій рыночный день Медовсъ не являлся. Сусанна сильно скучала объ его отсутствіи: его разсказы были единственнымъ ея удовольствіемъ. Однако Медовсъ пропустилъ только одинъ разъ, а потомъ опять явился. Сусанна не скрыла отъ него своей радости. Но никто изъ нихъ не вспомнилъ о вмѣшательствѣ Вилліама: она изъ скромности, а Медовсъ изъ хитрости.

Вилліамъ, между чѣмъ, продолжалъ слѣдить за ними обоими: «Я поклялся въ этомъ, и исполню свою клятву», думалъ онъ. Онъ перебралъ въ своей головѣ много плановъ, но они всѣ не годились. Онъ рѣшился обратиться за совѣтомъ къ Леви.

Онъ пошелъ къ еврею и разсказалъ ему все подробно. Тотъ улыбнулся. Я вамъ скажу: вы виноваты, рѣшилъ Леви, вы компрометировали Сусанну вашею неосторожностью.

— Такъ я, право, не умѣю иначе поступать. Научите меня, что дѣлать?

— Ступайте домой и занимайтесь фермой. Я самъ схожу къ Мертону.

IX.

— Такъ вы оставляете насъ, мистеръ Иденъ, говорила Сусанна съ чувствомъ, и будете пасторомъ въ тюрьмѣ. Ахъ, мистеръ Иденъ, я не могу вспомнить объ этомъ. Я не могу представить себѣ васъ посреди воровъ и мошенниковъ, а можетъ быть даже и убійцъ!

— Я нужнѣе тамъ, чѣмъ здѣсь.

— Вы такъ любите природу, красивое мѣстоположеніе, — и будете жить въ тюрьмѣ… Да вѣдь, кажется, на эти мѣста опредѣляютъ только второстепенныхъ пасторовъ?

— Кого вы называете второстепенными пасторами?

— Тѣхъ, которые не такъ образованы, и не столько опытны, чтобы занимать лучшія мѣста: однимъ словомъ, не такихъ пасторовъ, какъ вы.

— Какъ странно! Представьте, что когда мнѣ предложили это мѣсто, я, разумѣется, не могъ отказаться, но лукавый на нашептывалъ мнѣ прямо въ ухо ваши слова: что на это мѣсто можно бы назначить кого-нибудь и похуже.

— А, такъ стало быть это не собственно ваше желаніе, а чувство долга. Тогда нечего и говорить. Впрочемъ, я теперь понимаю, отчего выбрали именно васъ. Вѣдь вы исключеніе изъ общаго правила. Вы являетесь, какъ солнце посреди мрака: освѣтите, согрѣете этотъ мракъ, — и тогда небо пошлетъ васъ опять въ другое мѣсто, для той же цѣли. Такъ вы появились и у насъ; вы просвѣтили несвѣдущій народъ нашей деревни, утѣшили грустныхъ, облегчили положеніе бѣдныхъ, и спасли одно несчастное сердце отъ отчаянія, можетъ быть даже отъ сумасшествія. Этимъ вы много сдѣлали здѣсь добра, и мы всѣ не должны быть эгоистами, не должны удерживать васъ. Вы должны спѣшить туда, куда предназначено судьбою, а намъ остается помнить ваши слова и ваши поступки, ваше дорогое намъ лицо и вашъ голосъ, до послѣдней минуты нашей жизни.

— Не забывайте меня также въ вашихъ молитвахъ, сестра моя, не откажите мнѣ въ этомъ. Ахъ, Сусанна; въ этомъ свѣтѣ только и знаешь, что встрѣчу и разлуку; это грустно. Нужно имѣть твердый характеръ для этого, не такой, какъ у васъ. Но вѣдь не вѣчно будетъ такъ: всякій отживетъ свое, и отойдетъ туда, гдѣ никогда больше не придется разлучаться съ тѣми, съ которыми разъ встрѣтишься, никогда — никогда.

Когда онъ повторялъ эти слова, Сусанна замѣтила, что онъ совершенно увлекся ими, перемѣнился въ лицѣ и какъ будто перенесся въ другой міръ. Глаза его не останавливались на окружающихъ предметахъ, онъ повторялъ слова, но мыслью носился выше; видно было, что онъ забылъ о присутствіи Сусанны.

Сусанна оставила его одного, и пошла приготовлять чай. Она вынесла, съ помощью служанки, столъ и посуду на лужокъ въ саду, чтобы пить чай на воздухѣ, потомъ пошла за мистеромъ Иденомъ.

— Сэръ, пойдемте пить чай. Сегодня такъ тихо, ни одинъ листочекъ не шелохнется; я все приготовила на лугу; мы будемъ пить чай на воздухѣ. Я знаю, что вы это любите.

И такъ они расположились подъ открытымъ небомъ. Масло, сбитое самой Сусанной, было великолѣпно; хлѣбъ, хотя не совсѣмъ бѣлый, домашній, но чрезвычайно вкусный. Чай казался душистѣе на воздухѣ, нежели въ комнатѣ; ароматъ его какъ будто сливался съ чуднымъ запахомъ сотни цвѣтовъ садика Сусанны. Вся эта сцена прекрасно гармонировала съ бальзамическимъ воздухомъ, съ голубымъ небомъ, и съ чудной изумрудной травой, позолоченной лучами заходящаго солнца. Мертонъ скоро оставилъ вдвоемъ свою дочь и мистера Идена. Тогда Сусанна пошла къ себѣ въ комнату и принесла перо, чернилицу и большой листъ бумаги. Она сѣла въ сторонѣ съ шитьемъ, а мистеръ Иденъ потихоньку пилъ чай, и набрасывалъ на бумагу проповѣдь, изрѣдка обращаясь съ нѣсколькими словами къ Сусаннѣ, на которыя она въ свою очередь отвѣчала. И все-таки на этой граціозной сценѣ лежалъ отпечатокъ грусти, — особенно въ фигурѣ Сусанны, которая сидѣла съ поникшей головой. «Скоро уже онъ не будетъ больше сидѣть въ моемъ саду, не будетъ на моихъ глаза писать проповѣдей, не будетъ намъ ихъ читать, думала она про себя. Будетъ онъ жить въ тюрьмѣ, гдѣ вѣрно разстроитъ свое здоровье. И я боюсь, что ему не будетъ пріятно у себя дома, потому что нѣтъ при немъ никого, кто бы истинно о немъ заботился. Слуги такъ рады, когда въ домѣ нѣтъ женщины, и некому ихъ бранить; а самъ мистеръ Иденъ съ прислугой не справится.» И Сусанна вздохнула, думая о домашней жизни своего друга; иголка ея стала все медленное и медленнѣе шевелиться.

Размышленія прерваны были служанкою, которая явилась сказать о чьемъ-то приходъ. Сусанна оставила работу, пошла въ гостиную и встрѣтила тамъ Исаака Леви. Она очень ему обрадовалась и приняла его радушно и ласково, нисколько не воображая, что онъ явился съ подозрѣніями на ея счетъ.

Разговоръ начался съ самыхъ пустыхъ предметовъ. Еврей не перемѣнялъ разговора и не хотѣлъ начинать распросовъ о Медовсѣ, чтобы не дать Сусаннѣ догадаться о своихъ подозрѣніяхъ. Но она была такъ пряма, такъ невинна, что сама чистосердечно раскрыла передъ нимъ всю душу. Леви увидѣлъ, что она и спитъ и видитъ одного Джорджа, что всѣ ея мысли по прежнему принадлежатъ ему одному, что она очень груститъ и очень несчастлива. «Теперь еще, слава Богу, легче, говорила она гостю. Богъ послалъ мнѣ друга, одного пастора, или, лучше сказать, ангела-утѣшителя въ образѣ пастора. Онъ все знаетъ обо мнѣ и Джорджѣ, сэръ; я ему всегда откровенно повѣряю свои мысли, и когда я съ нимъ поговорю, мнѣ становится легче. Потомъ еще, каждый рыночный день мистеръ Медовсъ заѣзжаетъ къ намъ на часокъ, и всегда очень много разсказываетъ мнѣ объ Австраліи. Вы можете себѣ представить, съ какимъ удовольствіемъ я его слушаю. Онъ такъ занимательно и такъ подробно разсказываетъ, точно будто всю жизнь провелъ въ Австраліи. Пріѣзжайте къ намъ, мистеръ Леви, когда-нибудь въ рыночный день, и послушайте его разсказовъ. А вы были когда-нибудь въ Австраліи, сэръ?»

— Нѣтъ, но буду непремѣнно.

— Будете, сэръ?

— Да, я не умру, пока не побываю во всѣхъ странахъ земнаго шара. Я опять поѣду на востокъ и вѣрно тамъ сложу навсегда свои дряхлыя кости.

— Ахъ, сэръ, узнайте о Джорджѣ, и примите въ немъ участіе. Не давайте его въ обиду: онъ такой добрый, что его всякій можетъ обидѣть. Но, впрочемъ, нѣтъ, вы слишкомъ стары, въ ваши лѣта не слѣдуетъ пускаться по морямъ. Лучше оставайтесь спокойно дома.

— Дома! сказалъ печально старикъ. У маня нѣтъ дома; былъ, но Медовсъ отнялъ у меня мой домъ.

— Мистеръ Медовсъ? Какъ это, сэръ?

— Онъ купилъ тотъ домъ, въ которомъ я жилъ, и на другой же день велѣлъ мнѣ изъ него выѣхать.

— Но онъ вѣрно не запретилъ бы вамъ остаться, если бы вы его объ этомъ попросили, если бы онъ зналъ, что вы этого желаете. Онъ очень добрый человѣкъ. Я готова за него ручаться: онъ согласится, чтобы вы остались, если вы его попросите.

— Сусанна! отвѣчалъ Исаакъ, вы добры и невинны; вы не можете проникать въ злыя сердца. Этотъ Медовсъ, просто, извергъ. Я его просилъ, я склонялъ передъ нимъ свою сѣдую голову, я умолялъ его оставить меня въ томъ домѣ, гдѣ я такъ счастливо жилъ двадцать лѣтъ съ своей Ліей, гдѣ родились и умерли мои дѣти, гдѣ Лія утѣшала меня въ ихъ потерѣ, но сама была безутѣшна и тоже меня оставила.

— Бѣдный мистеръ Леви! что же вамъ отвѣчалъ Медовсъ?

— Онъ грубо отказалъ мнѣ. И чтобы оскорбить меня еще больше, онъ началъ насмѣхаться надъ моей вѣрой и надъ всѣмъ нашимъ племенемъ. Ахъ, если бы вы слышали, какъ онъ меня унижалъ!

— Боже мой! какъ люди жестоки! воскликнула Сусанна. Я прежде очень уважала мистера Медовса, а теперь, если онъ къ намъ пріѣдетъ, я запру дверь передъ его глазами.

Исаакъ призадумался. Это помѣшало бы его восточному плану мщенія.

— Нѣтъ! сказалъ онъ, это дѣтство. Зачѣмъ вамъ брать на себя отплату за обиды другаго? Еврей съумѣетъ самъ отмстить за себя достойнымъ образомъ.

И такъ, Леви ушелъ довольный. Онъ узналъ, что Медовсъ дѣйствительно былъ хорошо принятъ Сусанной только за разсказы объ Австраліи.

Когда Медовсъ опять пришелъ къ Сусаннѣ, то увѣрилъ ее, что Леви гораздо болѣе виноватъ, чѣмъ онъ, и она осталась въ этомъ убѣжденіи до перваго раза, когда увидѣла Леви.

Кончилось тѣмъ, что она рѣшила ихъ не разбирать, а свести ихъ вмѣстѣ и помирить.

Наступалъ день отъѣзда мистера Идена, его послѣдняя проповѣдь, его послѣдній чай въ саду у Мертоновъ. Въ понедѣльникъ послѣ обѣда онъ долженъ былъ отправиться въ Оксфордъ, а на слѣдующей недѣлѣ къ своей новой должности. Всѣхъ поразило, что онъ согласился принять эту должность. Въ продолженіи всего воскресенья, Сусанна старалась говорить съ мистеромъ Иденомъ, хоть о самыхъ пустыхъ предметахъ. Она запомнила каждое его слово, и цѣлый день Иденъ видѣлъ, какъ на ея глазахъ навертывались слезы при самыхъ даже ничтожныхъ его словахъ, напримѣръ: «Сегодня прекрасный, тихій день».

Въ понедѣльникъ, Сусанна все утро была въ хлопотахъ. Она пекла мистеру Идену хлѣбъ на дорогу и била для него масло; заштопывала ему бѣлье, пришивала пуговицы, приготовляла хорошій обѣдъ на прощанье. И всѣмъ этимъ Сусанна занималась усердно и съ удовольствіемъ; за обѣдомъ она, казалось, думала только объ одномъ, чтобы мистеръ Иденъ какъ можно больше ѣлъ на дорогу. Но когда вся суматоха кончилась и наступилъ часъ разлуки, Сусанна при отцѣ и при слугѣ такъ начала рыдать, что ея плачъ перешелъ въ крики.

Отецъ велѣлъ вывести ее изъ комнаты, и сталъ извиняться за Сусанну передъ мистеромъ Иденомъ.

— Дѣвушки, вы знаете, легко плачутъ, и…

Мистеръ Иденъ его прервалъ:

— Мнѣ эти слезы отрадны. Мнѣ такъ же чувствительна разлука съ моимъ милымъ, добрымъ другомъ, какъ и ей. Но я ея старше, я вдвое больше ея прожилъ, и потому у меня чувства не такъ выражаются, какъ у нея. Сусанна плачетъ оттого, что разстается съ своимъ руководителемъ, старшимъ братомъ, пасторомъ. Но я и издали буду наблюдать за вами, буду писать вамъ. Каждые три мѣсяца я буду васъ навѣщать, и вы вѣрно съ охотой дадите мнѣ ночлегъ.

— Разумѣется, отвѣчалъ фермеръ отъ души. Мы будемъ счастливы, будемъ гордиться такою честью.

— Мистеръ Мертонъ, у меня теперь будетъ большая квартира. И я въ ней буду жить одинъ. Не вздумаете ли когда-нибудь и вы съ миссъ Мертонъ меня навѣстить? Я буду вамъ такъ же радъ, какъ вы мнѣ, и постараюсь, чтобы вамъ было такъ же удобно и спокойно у меня, какъ мнѣ всегда было у васъ.

— Пріѣдемъ, мистеръ Иденъ, непремѣнно пріѣдемъ, благодарю васъ за честь.

Мистеръ Иденъ уѣхалъ изъ этой деревни.

Много памяти онъ оставилъ тутъ по себѣ. Многихъ онъ утѣшилъ, многимъ облегчилъ судьбу. Всѣ его благословляли, всѣ жалѣли о его отсутствіи. Онъ не только не пропускалъ случаевъ дѣлать добро, но самъ ихъ отъискивалъ.

Такіе люди — рѣдкость! Я уже сравнивалъ ихъ съ солнцемъ, и мнѣ кажется, что сравненіе это справедливо: они, гдѣ бы ни показались, вездѣ освѣтятъ, вездѣ согрѣютъ. Глупцы называютъ такихъ людей сумасшедшими; поэты ихъ не воспѣваютъ; все это такъ. Но за то тѣ сердца, которыя исцѣляютъ они, и собственная совѣсть — вотъ ихъ лучшая награда на землѣ; на небѣ же — имъ первое мѣсто!

X.

Медовсъ жилъ даромъ въ домѣ мистера Голя, и вотъ какъ это случилось: мистеръ Голь занялъ у него деньги за большіе проценты и не платилъ ни процентовъ, ни капитала. Медовсъ зналъ впередъ, что это будетъ такъ, и сталъ угрожать своему должнику продажей его дома съ аукціоннаго торга. Голь выбралъ лучшее изъ худшаго и предложилъ своему кредитору, вмѣсто процентовъ, жить безплатно въ его домѣ, на что Медовсъ очень скоро согласился.

При этомъ домѣ было много службъ и разныхъ удобствъ; между прочимъ, большой прекрасный садъ съ высокими стѣнами. Въ садъ этотъ, кромѣ входа изъ самаго дома, вела калитка, которую съ внутренней стороны сада могъ всякій отворить, а для внѣшней, напротивъ, былъ совершенно особенный ключъ.

Къ этой калиткѣ вела узкая, заросшая тропинка, совершенно запущенная; по ней очень рѣдко ходили. Медовсъ принималъ черезъ калитку только самыхъ задушевныхъ друзей, въ числѣ которыхъ первое мѣсто принадлежало Петеру Кравлею. У него былъ и ключъ къ калиткѣ; онъ отворялъ ее и смотрѣлъ украдкой въ окно кабинета Медовса. На этомъ окнѣ былъ всегда вывѣшенъ для него сигналъ.

Если стора поднята — Медовса нѣтъ дома.

Если опущена бѣлая стора, — онъ у себя.

Если опущена голубая — онъ дома, но не одинъ.

Въ кабинетѣ были устроены потаенныя двери; черезъ нихъ Медовсъ могъ принимать тѣхъ посѣтителей, о присутствіи которыхъ не должны были знать домашніе. Кромѣ того, у него была устроена пружина, ведущая къ садовой калиткѣ; если случалось Кравлею проходить и видѣть голубую стору, то онъ дотрогивался до пружины и этимъ давалъ знать мистеру Медовсу о своемъ приходъ. Нужно замѣтить, что Медовсъ, принимая гостей, всегда сидѣлъ на одномъ и томъ же мѣстѣ, на своемъ креслѣ, чтобы слышать, когда Кравлей дотронется до пружины. Получивъ сигналъ о его приходѣ, хозяинъ, нѣсколько погодя, вставалъ съ мѣста, начиналъ какъ будто перебирать книги, а самъ между тѣмъ, совершенно незамѣтно сообщалъ Кравлею, посредствомъ условленнаго числа оборотовъ пружины, можетъ ли онъ войти, или лучше отложить посѣщеніе до другаго раза, если гость, который тогда сидѣлъ въ кабинетѣ, могъ мѣшать ихъ объясненіямъ.

Вся комната имѣла видъ кабинета дѣловаго человѣка: она вся была завалена книгами, бумагами, планами; громадное бюро состояло изъ безчисленнаго множества ящиковъ, которыхъ назначеніе зналъ одинъ хозяинъ.

Въ настоящую минуту Кравлей пришелъ къ Медовсу черезъ потаенную дверь.

— Что, Кравлей, кажется вышелъ срокъ долгу Фильдинга?

— Завтра срокъ, сэръ; что вы прикажете дѣлать?

— Требовать уплаты; но такъ какъ заплатить ему нечѣмъ, то вы сначала представьтесь сердитымъ, угрожайте законами, а потомъ окажите снисхожденіе и дайте отсрочку на мѣсяцъ.

— Да скажите, сэръ., какая у васъ цѣль во всѣхъ вашихъ поступкахъ съ Фильдингомъ?

— Я хочу, чтобы онъ былъ у меня въ рукахъ.

— Прекрасно; не онъ будетъ первый, не онъ послѣдній. Вы лучше всякаго другаго съумѣете взять въ руки, кого захотите. Но нельзя ли поскорѣе поддѣть этого Фильдинга? Я тоже не очень его жалую.

— Прошу васъ, прежде всего, не вмѣшивать своихъ чувствъ въ мои дѣла. Исполняйте, что я вамъ говорю. Кравлей, вы сегодня выпили?

— И капли не было во рту, сэръ, вотъ уже два дня.

— Вы, просто, лжете. Отъ васъ пахнетъ виномъ, а я этого не люблю. Слышите ли? Кто пьетъ, тотъ не можетъ дѣлать дѣла, быть полезнымъ, а особенно мнѣ. Знайте, что если вы будете такъ продолжать, то я буду вамъ врагъ, а не другъ.

— Никогда больше вина въ ротъ не возьму.

— И прекрасно сдѣлаете. Ну, а сегодня, свѣжа ли ваша голова? Можете ли вы заниматься дѣломъ?

— Могу, сэръ.

— Такъ пойдите и занимайтесь моимъ дѣломъ. Но прошу дополнять все въ точности, самому не умничать.

— Иду, сэръ. О, мистеръ Медовсъ! служить вамъ — истинное наслажденіе. Вы глубоки, какъ море, и тверды, какъ скаля. Сэръ, вы великій человѣкъ, вы образецъ человѣка! Прощайте.

И онъ вышелъ.

---

Фильдингъ былъ въ большомъ затрудненіи, когда Краалей явился требовать уплаты долга, но когда онъ смягчился и согласился ждать мѣсяцъ, то Вилліамъ не зналъ, какъ лучше выразить свою благодарность.

---

И такъ, Джорджъ теперь въ Австраліи съ цѣлью сдѣлать себѣ состояніе, а потомъ жениться на Сусаннѣ. Сусанна, постоянно утѣшаемая мистеромъ Иденомъ, старается дѣлать какъ можно добра, быть какъ нельзя болѣе религіозной, твердо надѣясь, что Богъ не лишитъ ея счастія свидѣться съ ея Джорджемъ и обвѣнчаться съ нимъ. Вилліамъ, побѣждая свое чувства, стремится всѣми силами быть для Сусанны только братомъ, и слѣдитъ за нею. Мистеръ Медовсъ, часъ отъ часу все сильнѣе влюбляется въ Сусанну, и чѣмъ далѣе, тамъ старательнѣе скрываетъ отъ всѣхъ это чувство и ревность. Вотъ положеніе дѣлъ, которое остается неизмѣннымъ для нашихъ дѣйствующихъ лицъ, въ продолженіе четырехъ мѣсяцевъ этого разсказа, со дня отъѣзда Джорджа.

---

Обратимся теперь еще къ одному лицу нашей повѣсти, котораго мы было на время оставили безъ вниманія, къ Тому Робинзону. Мы видѣли, какъ его связали и отвели прямо въ смирительный домъ. Онъ сидѣлъ тамъ, пока его судили; это продолжалось съ мѣсяцъ. Когда оказалось, что онъ дѣйствительно виноватъ, то его приговорили къ заключенію въ тюрьмѣ на годъ, и потомъ къ ссылкѣ на работы на десять лѣтъ.

Его отправили въ тюрьму, гдѣ ему не приходилось быть цѣлыхъ четыре года. Онъ, очень понятно, успѣлъ отвыкнуть отъ тюремной подавленной жизни; она на этотъ разъ, болѣе чѣмъ когда нибудь, пришлась ему не по вкусу. Онъ ожидалъ, что его посадятъ, какъ прежде, вмѣстѣ съ сотнею другихъ, ему подобныхъ, но ошибся. Его ввели въ совершенно отдѣльную комнату; онъ не былъ встрѣченъ дружескими привѣтстіями другихъ преступниковъ, не было ему протянуто ни одной плутовской руки для пожатія. Какъ-то мрачно и неободрительно подѣйствовало это на Робинзона. Тюремщикъ объявилъ ему, что обязанность всякаго заключеннаго держать въ величайшемъ порядкѣ свою комнату и все въ ней находящееся; если будетъ что-нибудь найдено въ безпорядкѣ, въ неопрятномъ видѣ, то заключенный строго за это наказывается.

— А долго я долженъ буду сидѣть здѣсь одинъ? спросилъ Робинзонъ у тюремщика. Когда меня пустятъ къ другимъ товарищамъ?

— Здѣсь говорить не позволяется, а только слушать, что вамъ говорятъ, отвѣчалъ тюремщикъ. И, выходя вонъ, заперъ заключеннаго.

Нечего было дѣлать; Робинзону оставалось покориться и замолчать. Такъ онъ и сдѣлалъ, какъ ни трудно ему было подчиняться такой зависимости.

На слѣдующее утро, въ половинѣ шестого, раздался звонокъ и разбудилъ всѣхъ заключенныхъ. Ровно въ шесть часовъ тюремщикъ отперъ дверь Робинзона и прокричалъ повелительно, не перемѣняя голоса, слѣдующій монологъ: «Вставать, убирать койки, мыть лицо, руки, шею, мести и убирать комнату; кого позовутъ, сейчасъ же идти мести корридоры.» Пропѣвъ это, онъ опятъ заперъ дверь и исчезъ.

Робинзонъ поспѣшно кончилъ всю уборку въ своей комнатѣ, и былъ бы очень радъ разнообразію, если бы и его позвали мести корридоры, но, къ несчастію, была не его очередь. И такъ, ему пришлось до восьми часовъ проскучать одному, безъ всякаго развлеченія. Въ восемь часовъ, въ самой срединѣ его двери повернули ключемъ; открылось небольшое отверстіе, черезъ которое ему спустилъ тюремщикъ пищу; только что Робинзонъ открылъ ротъ, чтобы сказать слово, какъ уже отверстіе опять закрылось, и было заперто ключемъ. Передъ Робинзономъ очутился завтракъ: порція кашицы и шесть унцій хлѣба. Эта пища помѣщалась въ круглой оловянной чашкѣ, раздѣленной на два отдѣла. Робинзонъ позавтракалъ съ аппетитомъ.

Въ девять часовъ ударилъ колоколъ къ обѣдни. Робинзона это очень обрадовало. «Авось увижу кого-нибудь изъ такихъ же несчастныхъ, какъ я; можетъ быть, и стараго товарища встрѣчу», подумалъ онъ.

Но, на его несчастіе, ему велѣно было надѣть колпакъ, особеннаго устройства, который надѣвали всѣ заключенные: онъ закрывалъ все лицо. И когда они собрались въ корридоръ, то Робинзонъ увидѣлъ, что всѣ его товарищи были въ такихъ же колпакахъ, съ закрытыми лицами; только глаза ихъ сверкали сквозь сдѣланныя въ колпакахъ отверстія. Всѣ черты лица были скрыты такъ, что никто не могъ узнать другъ друга. Отдали приказаніе всѣмъ идти молча въ церковь, на разстояніи пяти шаговъ одному отъ другаго.

Робинзонъ просто пришелъ въ отчаяніе отъ такихъ строгостей и утѣшился надеждой, что узнаетъ кого нибудь изъ старинныхъ знакомыхъ по голосу.

Церковь вся состояла изъ множества раздѣльныхъ, закрытыхъ помѣщеній, будочекъ; въ нихъ было сдѣлано только по самому маленькому отверстію съ той стороны, откуда былъ видѣнъ пасторъ, но не было никакой возможности заключеннымъ видѣть другъ друга. Тюремщики длинными жезлами указывали каждому его помѣщеніе, по нумерамъ, и когда заключенный туда входилъ, то дверь, посредствомъ пружины, захлопывалась, такъ что онъ самъ не могъ ни какимъ образомъ ее отворить. Нумеръ каждой будочки соотвѣтствовалъ нумеру, повѣшенному на шеѣ заключеннаго.

Заключенныя женщины были отдѣлены въ церкви отъ мужчинъ крѣпкою желѣзною рѣшеткою.

Какъ только служба кончилась, заключенныхъ стали вызывать по нумерамъ. Каждый долженъ былъ опять надѣть тотъ знаменитый колпакъ, который закрывалъ все лицо и который въ закупоренной будкѣ позволялось снимать. Такимъ образомъ собирались заключенные, и опять всѣ, молча, отправлялись на прежнія мѣста. Когда они дошли до тюремнаго корридора, то тюремщики ихъ всѣхъ раздѣлили: однимъ было велѣно чистить тюрьму, другимъ отправляться по своимъ комнатамъ, третьимъ предписывалась такъ называемая тяжелая работа, и наконецъ нѣкоторымъ позволялось гулять по двору.

Въ число послѣднихъ попалъ, на счастіе, и Робинзонъ. Онъ былъ въ восторгѣ, но увы! его опять ожидало сильное разочарованіе. Боже мой! сколько перемѣнъ въ тюрьмѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ былъ въ ней въ послѣдній разъ! Это удивительно, все стало гораздо строже!

Весь дворъ былъ разбитъ на нѣсколько длинныхъ и узкихъ аллей, отдѣленныхъ одна отъ другой толстыми и высокими стѣнами; въ каждую такую аллею впускали по одному преступнику черезъ желѣзную дверь, которую тотчасъ же запирали. Тамъ онъ могъ одинъ гулять на свободъ. Часовой дежурилъ при дверяхъ, для того, что бы не позволять разговаривать черезъ стѣны.

— И это называется гулять на свободѣ! весело, признаюсь! какъ не быть довольнымъ такой свободой, говорилъ про себя Робинзонъ.

Ему было позволено гулять часъ; потомъ онъ долженъ былъ опять воротиться въ свою комнату. Въ двѣнадцать часовъ ему опять опустили обѣдъ, тѣмъ же путемъ, какъ и завтракъ. Обѣдъ былъ очень не дуренъ: три унціи говядины, восемь унцій картофеля и восемь унцій хлѣба; говядина была совсѣмъ безъ костей. До шести часовъ Робинзонъ просидѣлъ одинъ и протосковалъ страшно. Въ шесть принесли ужинъ: немного кашицы и восемь унцій хлѣба. Онъ старался ѣсть какъ можно тише, чтобы провести нѣсколько лишнихъ минутъ за какимъ-нибудь занятіемъ, и тѣмъ хоть немного сократить тягостный день. Въ три четверти восьмого раздался звонокъ, чтобы всѣ ложились спать. Ровно въ восемь сторожа обошли всѣ комнаты, чтобы видѣть, всѣ ли улеглись.

Прошло нѣсколько дней по обращику перваго, съ тою только разницею, что въ одинъ изъ этихъ дней Робинзона навѣстилъ пасторъ, который сказалъ ему нѣсколько изрѣченій Священнаго Писанія и прочелъ нѣсколько наставленій. Хотя это посѣщеніе было просто исполненіемъ однажды установленнаго порядка, однако Робинзонъ былъ бы очень доволенъ, если бы имѣлъ возможность видѣть и слышать пастора каждый день. Его голосъ производилъ на заключеннаго лучшее впечатлѣніе, чѣмъ рѣзкіе, повелительные голоса тюремщиковъ.

На слѣдующій день пришелъ къ нему директоръ тюрьмы, говорилъ съ нимъ нѣсколько минутъ и спросилъ, не нуждается ли онъ въ чемъ-нибудь. Робинзонъ сталъ просить работы, говоря, что скучаетъ безъ дѣла, потому что отъ природы не лѣнивъ, и что ему кажется, если онъ проведетъ еще нѣсколько дней въ такомъ бездѣйствіи, то сойдетъ съ ума. Директоръ объявилъ, что пошлетъ его на работу, когда придетъ время.

Осужденный по прежнему остался безутѣшно одинъ, и длинные, скучные часы одиночества сильно его тяготили.

Наконецъ, на десятый день, его естественное желаніе оказать хоть одно слово какому нибудь живому существу, кромѣ тюремщиковъ, дошло до такой сильной степени, что онъ нарушилъ тюремные законы. Въ церкви, во время службы, онъ подошелъ къ двери и жадно проговорилъ своему сосѣду: «Товарищъ, кто тамъ? о, скажите хоть словечко, сжальтесь надо мною!» Отвѣта не было, но онъ все-таки почувствовалъ на нѣсколько минутъ облегченіе.

Черезъ полчаса явились въ его будку четыре тюремщика и отвели его въ какую-то страшную темницу.

Сосѣдъ Робинзона, услышавъ его слова, передалъ ихъ начальству и получилъ за это похвалу.

Темнота, въ которую попалъ несчастный Робинзонъ, была далеко не такая, какъ ночью въ нашихъ спальняхъ, когда, вглядѣвшись, все-таки болѣе или менѣе можно разсмотрѣть предметы. Нѣтъ, это былъ просто мракъ подземелья.

Онъ пролежалъ тамъ шесть часовъ, и когда его оттуда выпустили, былъ блѣденъ какъ полотно, и страшно дрожалъ. Ему было велѣно отправляться въ свою прежнюю комнату; онъ, буквально, едва доползъ до нея; свѣтъ вдругъ ослѣпилъ его такъ, что онъ закрылъ глаза руками. Къ тому же онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, и изъ груди его изрѣдка вырывались рыданія.

Директоръ былъ случайно въ эту минуту въ корридорѣ и видѣлъ эту сцену. «Впередъ будешь умѣть молчать», сказалъ онъ съ сарказмомъ.

— Буду, рыдая, едва слышно проговорилъ заключенный.

На другой день къ Робинзону пришелъ докторъ, и засталъ его, въ углу комнаты, съ глазами, потупленными въ землю.

Робинзонъ не замѣтилъ, какъ онъ вошелъ. Докторъ подошелъ къ нему и ударилъ его по плечу довольно сильно. Тотъ поднялъ съ трудомъ глаза и посмотрѣлъ на доктора безсмысленно.

Докторъ пощупалъ ему пульсъ и вышелъ. Вечеромъ, отдавая директору отчетъ о своихъ посѣщеніяхъ, онъ объявилъ очень хладнокровно, что № 19 умираетъ. Директоръ спросилъ, что съ нимъ случилось. "Ничего, отвѣчалъ тюремщикъ, онъ все время былъ въ своей комнатѣ, ничего не работалъ, а вчера сидѣлъ въ темницѣ, за то, что разговаривалъ въ церкви.

— Ахъ, Боже мой, онъ умираетъ. Фрей, сказалъ директоръ тюремщкку, сведи его въ садъ, дай ему работу, и пусть завтра чиститъ корридоры.

— Прикажете ему позволить говорить съ нами?

— Да, да, пожалуй, пусть говоритъ.

Робинзона вывели въ садъ, обнесенный высокими станами. Намъ бы показался такой садъ мрачнымъ, а ему онъ представился теперь земнымъ раемъ. Онъ вздохнулъ свободно на минуту, но потомъ съ грустью подумалъ: «Вѣдь они меня здѣсь не оставятъ!»

Фрей далъ ему заступъ въ руки и сказалъ своимъ обыкновеннымъ, грубымъ голосомъ: «Копай вотъ этотъ кусокъ земли, а потомъ, если останется время, такъ вотъ тутъ выкосишь траву». Но при этомъ онъ заставилъ его закрыть лицо колпакомъ, потому что въ томъ же саду работалъ, въ отдаленіи, другой преступникъ.

Робинзонъ принялся за работу съ энергіей; онъ былъ совершенно счастливъ, онъ дышалъ чистымъ воздухомъ! Онъ такъ трудился, что у него захватывало дыханіе съ непривычки, но онъ только съ восторгомъ, чуть слышно повторялъ: «О, Боже мой, какъ отрадно не быть похороненнымъ заживо!»

Въ восемь часовъ за нимъ пришелъ Фрей, чтобъ отвести его въ комнату. Пора была ложиться спать.

Робинзонъ сказалъ Фрею, что никогда прежде не работалъ въ саду, что это для него работа непривычная, и потому онъ не могъ исполнить ее въ совершенствѣ.

— А если бы мнѣ такъ поработать недѣлю сряду, то я увѣренъ, что сдѣлался бы мастеромъ въ этомъ дѣлѣ, прибавилъ онъ.

Всю ночь онъ почти не спалъ, и на слѣдующее утро проснулся все еще нѣсколько въ лихорадочномъ состояніи, только на душѣ у него было гораздо легче, чѣмъ прежде.

На слѣдующій день Робинзону было приказано мыть полы въ тюрьмѣ. Потомъ ему было велѣно работать въ саду, а еще какъ-то къ нему прислали щеточника, учить его дѣлать щетки.

Съ полчаса щеточникъ провелъ съ своимъ ученикомъ въ его комнатѣ, и выходя оттуда, сказалъ тюремщикамъ:

— Ну, ужь нечего сказать, у этого мошенника золотыя руки; все легко перейметъ, только покажи.

На другой день къ Робинзону заглянулъ докторъ, опять пощупалъ ему пульсъ, и записалъ что-то въ своей памятной книжкѣ. Потомъ онъ отдалъ приказаніе сторожу, чтобы, съ разрѣшенія директора, № 19 всегда былъ занятъ какой-нибудь работой.

Съ-тѣхъ-поръ Робинзонъ былъ постоянно заваленъ дѣломъ. Щетки его издѣлья являлись одна за другой, и онъ тотчасъ подвергалъ ихъ испытанію: чистилъ ими полы или стѣны.

Разъ какъ-то ему случилось работать въ корридорѣ, какъ вдругъ онъ былъ пораженъ какими-то необыкновенными звуками, которые неслись со двора, гдѣ преступники производили тяжелыя работы. Сначала онъ услышалъ крикъ одного голоса, послѣ котораго настало мертвое молчаніе, потомъ послышалось нѣсколько голосовъ, между которыми онъ могъ отличить голоса Фрея и директора. Робинзонъ не могъ понять, что значатъ эти звуки.

На другой день, въ томъ же самомъ часу, онъ опять услышалъ такой же шумъ. Ему показалось, какъ будто лили цѣлыми ведрами воду на стѣны, а за этимъ слѣдовалъ шумъ, который какъ будто происходилъ отъ журчанія воды въ человѣческомъ горлѣ. Слышалось много голосовъ, между прочими голоса одного тюремщика, Годжса, и самаго директора. Робинзонъ рѣшительно не понималъ, что это такое, а такъ какъ онъ терпѣть не могъ неизвѣстности, то это обстоятельство его очень мучило.

На другой день, когда Робинзонъ работалъ въ корридорѣ, вошелъ туда директоръ съ другимъ джентльменомъ, съ которымъ онъ обходился чрезвычайно почтительно. Это былъ предсѣдатель высшаго тюремнаго комитета.

Мистеръ Вилліамсъ осмотрѣлъ тюрьму, остался очень доволенъ порядкомъ и чистотой, и также донесеніемъ директора, что большая часть преступниковъ здоровы.

Потомъ предсѣдатель заходилъ къ тремъ или четыремъ заключеннымъ, и спрашивалъ, нѣтъ ли у нихъ какихъ-нибудь жалобъ.

Единогласный отвѣтъ былъ: «Нѣтъ.»

Онъ поблагодарилъ и поздравилъ директора, и потомъ отправился домой.

Въ тотъ же день онъ говорилъ одному изъ своихъ знакомыхъ: «Я сегодня осматривалъ тюрьму; всю ее исходилъ.»

На другое утро Фрей объявилъ Робинзону, что онъ назначенъ въ тяжелую работу. Робинзонъ былъ этимъ очень обрадованъ.

Фрей повелъ его на рабочій дворъ, раздѣленный на множество небольшихъ комнатъ. Въ каждой такой комнатѣ стояла машина, а именно вотъ какого устройства: въ большомъ, вертикальномъ столбѣ вдѣлана была желѣзная рукоятка, которую заключенные должны были вертѣть столько разъ, сколько имъ будетъ велѣно. Нужно замѣтить, что эта рукоятка вертѣлась только отъ чрезвычайно усиленнаго напряженія.

— Тысячу восемьсотъ оборотовъ въ часъ, сказалъ Фрей повелительно Робинзону. Работать два часа до обѣда.

Съ этими словами тюремщикъ вышелъ, а Робинзонъ усердно принялся за работу. Сначала ему показалось, что трудъ не особенно тяжелъ, но чѣмъ дальше, тѣмъ труднѣе ему было вертѣть ручку, и когда онъ сдѣлалъ четыреста оборотовъ, то совершенно выбился изъ силъ и едва могъ дышать. Онъ рѣшился дать себѣ три минуты покоя и потомъ опять принялся за работу. Никто не наблюдалъ за нимъ, никто не считалъ оборотовъ, такъ зачѣмъ же стало дѣло? скажете вы. Можно обмануть почтенныхъ начальниковъ и сдѣлать только половину оборотовъ, а сказать что сдѣлалъ всѣ? Но это было невозможно. На верху столба устроено было что-то въ родѣ термометра, на которомъ обозначалось число оборотовъ. Обмануть было нельзя.

Несчастный Робинзонъ! Это было его первое знакомство съ тяжелой работой. Въ два часа онъ долженъ былъ сдѣлать три тысячи; онъ былъ до того изнуренъ, что рѣшительно не думалъ найти въ себѣ достаточно силъ, чтобы окончить заданный урокъ. Но страхъ и необходимость взяли верхъ, и онъ опять принялся за работу. «Не буду больше смотрѣть на термометръ, потому что на немъ ничего не видишь утѣшительнаго. Думаешь, что наработалъ много, а какъ на него взглянешь, такъ всегда и окажется меньше, чѣмъ ожидалъ, думалъ про себя Робинзонъ. А ужъ Фрей вѣрно не пропуститъ, и явится въ ту минуту, какъ я кончу.»

И онъ продолжалъ вертѣть ручку, изрѣдка давая себѣ минутный отдыхъ. Онъ чувствовалъ такое утомленіе, какого никогда въ жизни прежде не испытывалъ. Вдругъ Фрей закричалъ: «довольно!» Рабннзонъ пришелъ въ ужасъ. Онъ подумалъ, что два часа прошли, а онъ не кончилъ заданнаго.

Напротивъ, Фрей сказалъ съ удивленіемъ: «Что это? вы сдѣлали сорокъ оборотовъ лишнихъ.»

Робинзона опять повели въ его комнату, принесли туда обѣдъ. Вмѣсто трехъ унцій говядины, было четыре; хлѣба двумя унціями меньше, но за то очень много картофеля.

На слѣдующій день Робинзона назначили въ туже работу. Отъ не сдѣлалъ еще и половины заданнаго урока, какъ вдругъ, не подалеку отъ него, раздались стоны. Первое его побужденіе, разумѣется, было броситься посмотрѣть, что это такое; но онъ зналъ, что Годжсъ и Фрей на дворѣ, и что онъ съ ними за такой поступокъ дешево не раздѣлается. И такъ онъ продолжалъ работать, а стоны все звучали въ его ушахъ и раздирали ему душу.

Они раздавались долго, наконецъ Робинзонъ не вытерпѣлъ, выглянулъ во дворъ: тамъ онъ увидѣлъ директора, Годжса и Фрея. Они всѣ трое стояли у самаго того мѣста, откуда слышались стоны, и лица ихъ были совершенно безстрастны.

Наконецъ стоны прекратились. Годжсъ и Фрей бросились къ помпѣ съ ведрами, наполнили ихъ водой и подошли опять къ директору. Черезъ минуту Робинзонъ услышалъ опять какъ воду выливали на стѣну, и при этомъ раздался сначала смѣхъ директора, потомъ Годжса и наконецъ Фрея.

Робинзонъ сгаралъ отъ любопытства. Черезъ нѣсколько минутъ директоръ куда-то отослалъ обоихъ тюремщиковъ и ушелъ самъ. Робинзонъ, хотя и зналъ, что директоръ скоро вышлетъ на свое мѣсто кого нибудь изъ своихъ помощниковъ, однако рѣшился рискнуть, и бросился въ ту комнату, изъ которой слышались стоны. Тутъ онъ понялъ, что было причиной смѣха этихъ трехъ почтенныхъ людей; имъ овладѣло отчаяніе.

Онъ увидалъ вплоть у станы мальчика лѣтъ пятнадцати; плечи его были стянуты кожанымъ поясомъ, который, кольцами двухъ бывшихъ на немъ желѣзныхъ скобокъ, былъ привинченъ къ стѣнѣ. Руки мальчика были какъ можно туже притянуты къ бокамъ, тоже кожаными ремнями. Высокій кожаный воротникъ душилъ ему горло. Съ его волосъ и платья ручьями текла вода на полъ; лицо у него было блѣдно, какъ полотно, губы синія; глаза блуждали безсмысленно, а зубы стучали отъ холода.

Робинзонъ былъ человѣкъ безъ твердой нравственности, но не смотря на то, онъ не могъ безъ состраданія, безъ ужаса смотрѣть на такую картину.

— Боже мой! кто это съ тобой сдѣлалъ? вскричалъ Робинзонъ.

Отвѣта не было. Страдалецъ только жалобно взглянулъ на Робинзона, который тотчасъ же бросился къ нему, чтобы его освободить.

— Оставь меня! съ усиліемъ сказалъ мальчикъ: — увидятъ, такъ мнѣ же будетъ хуже, да и тебѣ тоже.

— Да вѣдь ты такъ умрешь, пожалуй.

— Нѣтъ, такому счастію не бывать, нетерпѣливо и дико проговорилъ мальчикъ. — Благодарю. Ты добрый. Кто ты? Скажи скорѣе, и ступай. Я Джозефсъ, № 15, корридоръ А.

— А я Робинзонъ, № 19, корридоръ Б.

— Прощай, Робинзонъ, я тебя не забуду. Кто -то идетъ. Ступай скорѣе, скорѣе, скорѣе.

Только что Робинзонъ успѣлъ убѣжать, какъ во дворъ вошелъ Фрей. Онъ тотчасъ же заподозрилъ Робинзона, и прошелъ прямо въ его комнату, но засталъ его за работой, и на лицѣ не замѣтилъ ни малѣйшаго смущенія. Робинзонъ былъ хорошій актеръ. Фрей вышелъ отъ него успокоенный.

Когда Робинзонъ кончилъ работу и отправился въ свою комнату, грустно и тяжело было у него на душѣ при мысли о бѣдномъ Джозефсѣ; онъ рѣшительно не могъ успокоиться.

Бѣдный Джозефсъ еще два часа терпѣлъ такое же мученіе, а потомъ Годжсъ его освободилъ, и онъ ползкомъ отправился въ свою темную комнату, продрогнувъ до костей.

Робинзону въ настоящее время приходилось дѣлать восемь тысячъ оборотовъ въ день; это была для него чрезвычайно трудная работа, но все-таки онъ предпочиталъ ее заточенію въ своей комнатѣ. И онъ работалъ чрезвычайно усердно, никогда не отговаривался. Разъ, однако, послѣ завтрака, онъ почувствовалъ сильную головную боль и дрожь. Послѣ обѣдни ему сдѣлалось еще хуже, такъ что онъ выразилъ желаніе видѣть доктора. Докторъ въ это время долженъ былъ бы находиться въ тюрьмѣ, но его не было. Онъ всегда предпочиталъ тюремнымъ больнымъ тѣхъ, которые ему хорошо платили, и потому часто былъ неисправенъ въ посѣщеніяхъ заключенныхъ. Явился Фрей и объявилъ Робинзону, чтобы онъ шелъ на работу. Тотъ отвѣчалъ, что очень боленъ и работать не въ состояніи.

— Я не могу отложить вашу работу безъ согласія доктора, идите.

— Да если бы докторъ былъ въ тюрьмѣ, такъ онъ бы сказалъ вамъ, что это правда.

— Ну, да, когда скажетъ, тогда другое дѣло. А теперь ступайте на работу.

И Робинзонъ со стонами принялся за рукоятку.

Когда къ вечеру Фрей пришелъ посмотрѣть, сколько онъ наработалъ, то нашелъ Робинзона безъ чувствъ на полу, съ блѣднымъ, изнеможеннымъ лицомъ. — Ну, вѣрно ничего не сдѣлалъ, сказалъ Фрей про себя. Но каково было его удивленіе, когда, взглянувъ на термометръ, онъ увидѣлъ, что несчастный пришелъ въ такое состояніе уже по окончаніи работы.

Легко себѣ представить, чего стоилъ такой усиленный трудъ несчастному Робинзону. Всю ночь онъ былъ въ лихорадочномъ состояніи. На другой день случайно пришелъ докторъ, предписалъ ему діету и лекарство.

— Его бы лучше въ лазаретъ, прибавилъ докторъ. Тамъ чище воздухъ.

— Нѣтъ, воздухъ и здѣсь хорошъ, сказалъ директоръ.

Докторъ, разумѣется, съ этимъ тотчасъ же согласился. Да и какъ ему было не согласиться съ такимъ начальникомъ, который совершенно предоставлялъ его произволу посѣщенія тюрьмы, который позволялъ ему приходить раза три въ недѣлю къ больнымъ, въ разное время, вмѣсто того, чтобы требовать правильныхъ приходовъ по два раза въ день, въ назначенные часы.

Дня два спустя, Годжсъ, смѣясь, вышелъ въ корридоръ изъ одной комнаты. Директоръ встрѣтилъ его и спросилъ, чему онъ смѣется.

— № 19 бредитъ, сэръ; очень смѣшно его слушать.

Директоръ вошелъ самъ въ 19.

Робинзонъ лежалъ на спинѣ, щеки его горѣли и глаза съ безпокойствомъ блуждали. Онъ безъ умолку говорилъ несвязными выраженіями, часто называлъ какую-то Мери, обращалъ къ ней нѣсколько нѣжныхъ словъ, а потомъ опять впадалъ въ безпамятство. Вдругъ, вперивъ глаза въ стѣну, онъ началъ громко кричать: «Освободите его. Развѣ вы не понимаете, что вы его губите! Вѣдь воротникъ его давитъ! Посмотрите, какъ онъ блѣденъ! Какіе у него дикіе глаза! Вѣдь онъ умретъ! Убійцы, убійцы, убійцы! Я не могу видѣть, какъ онъ умираетъ!» — И при этихъ словахъ онъ пряталъ голову въ подушку.

Присутствующіе поняли изъ этого, что Робинзонъ видѣлъ Джозефса. Директоръ погрозилъ страдальцу кулакомъ и обѣщалъ, по выздоровленіи, проучить его за любопытство.

XI.

Черезъ нѣсколько времени докторъ донесъ директору, что лихорадка у № 19 прекратилась, но какъ всегда бываетъ послѣ этой болѣзни, онъ чрезвычайно слабъ, и что по этому докторъ велѣлъ ему давать два раза въ день мяса.

— Годжсъ, сказалъ директоръ, заставить № 19 вертѣть рукоятку.

Даже докторъ содрогнулся при такомъ приказаніи.

Несчастнаго вытащили изъ его комнаты; но онъ въ хорошемъ расположеніи духа отправлялся работать. Онъ самъ не понималъ, до чего онъ слабъ.

Скоро, однако, онъ увидѣлъ свое безсиліе и рѣшилъ, что не въ состояніи исполнить урока. И такъ, чтобы не изнурять себя напрасно, онъ сѣлъ спокойно на полъ. Директоръ засталъ его въ такомъ положеніи.

На его вопросы, Робинзонъ откровенно отвѣчалъ, что онъ очень слабъ послѣ лихорадки и рѣшительно не въ состояніи работать.

— Хорошо, сказалъ директоръ, я тебя проучу.

И не смотря на жалобные стоны Робинзона, его безъ дальнихъ церемоній подвергли страшной участи Джозефса.

Привинтивъ его за поясъ къ стѣнѣ, они оставили несчастнаго одного. Ослабленный и прежде продолжительною болѣзнью, онъ началъ видимо гибнуть. Когда они вошли къ нему, то нашли его совершенно чернымъ, съ синими губами. Онъ умиралъ. Еще немного, и остался бы одинъ трупъ, вмѣсто живаго человѣка.

Тутъ они всѣ, перепуганные, бросились его освобождать, раздѣли его, начали поливать водой и тереть щетками, пока тѣло не сдѣлалось краснымъ. Робинзонъ по немногу сталъ приходить въ себя и вздыхать чуть слышно. Страданія его были ужасны: онъ чувствовалъ, что у него нѣтъ ни одной здоровой косточки. Его терли до того, что содрали въ нѣсколькихъ мѣстахъ кожу.

Директоръ велѣлъ его одѣть и сказалъ: «Ступай въ свою комнату.» Робинзонъ, качаясь и спотыкаясь, началъ вставать. Одежда больно терла ему тѣло въ тѣхъ мѣстахъ, съ которыхъ была содрана кожа.

Вдругъ въ головѣ директора мелькнуло неожиданное вдохновеніе: «Нѣтъ, сказалъ онъ, онъ хотѣлъ меня надуть, онъ притворился; я не допущу, чтобы всякій меня перехитрилъ. Опять его къ стѣнѣ, сейчасъ же.» Даже тюремщики съ удивленіемъ переглянулись.

Но дѣлать было нечего, нужно было слѣпо исполнять приказанія начальника. Робинзона шесть часовъ продержали въ этой страшной пыткѣ.

— Что, надулъ меня? сказалъ директоръ, освободивъ его. Животное, мерзавецъ! Запереть его!

Вечеромъ директоръ велѣлъ отпустить ему только половинную порцію, за то, что онъ лѣнился на работѣ.

На слѣдующій день въ тюрьмѣ понадобились щетки; а потому, вмѣсто Робинзона, пришлось опять страдать бѣдному Джозефсу. Директоръ назначилъ ему вертѣть именно ту рукоятку, которая была всѣхъ туже, и велѣлъ сдѣлать восемь тысячь оборотовъ въ четыре съ половиною часа. Директоръ зналъ, что это дѣло невозможное, и назначилъ столько именно для того, чтобы имѣть уважительныя причины къ терзаніямъ. Дѣйствительно, Джозефсъ не могъ исполнить заданнаго урока, и его пригвоздили къ позорному столбу. Вдругъ вошелъ Джонъ Джонсъ, тюремный пасторъ, и увидѣлъ мученія страдальца.

Джонсъ спросилъ, какая его вина, и Джозефсъ отвѣчалъ, что рукоятку ему выбрали самую тугую и оборотовъ въ короткое время велѣно было сдѣлать столько, что это превышало его силы.

Вошелъ директоръ и спросилъ, въ чемъ дѣло. Одинъ изъ тюремщиковъ тотчасъ же объявилъ, что наказанный лжетъ пастору. Директоръ попросилъ пастора не мѣшать его распоряженіямъ своими распросами, говоря, что при двухъ властяхъ всегда будетъ мало толку.

— Я до-сихъ-поръ никогда ничего не говорилъ и не дѣлалъ такого, отвѣчалъ пасторъ директору, чтобы могло, хоть сколько нибудь, уменьшить или потрясти вашу власть. Но, воля ваша, такая строгость переходитъ границы. Прошу васъ меня выслушать, а не то, мнѣ придется обратить на этотъ случай вниманіе членовъ комитета.

— Не стѣсняйтесь, пожалуйста, Дѣлайте какъ знаете; они сегодня будутъ здѣсь. Объявите имъ все, что считаете нужнымъ.

Дѣйствительно, въ пять часовъ пришли два члена высшаго тюремнаго комитета и мистеръ Райдъ, судья, молодой еще человѣкъ. Директоръ встрѣтилъ ихъ съ сіяющимъ лицомъ, и пока они осматривали первую половину тюрьмы, онъ велѣлъ Годжсу освободить Джозефса и заставить его вертѣть рукоятку. Посѣтители застали его за работой.

— Ты довольно работалъ, можешь идти въ свою комнату! ласково сказалъ директоръ.

И Джозефсъ ушелъ.

— Какое у него кроткое лицо, сказали посѣтители. За что онъ содержится?

— Въ этотъ разъ зато, что укралъ говядины изъ мясной лавки.

— Какъ, въ этотъ разъ? развѣ это не въ первый?

— Нѣтъ, въ третій. Первый разъ за то, что бросалъ камни, второй за то, что воровалъ въ огородъ, а теперь третій за говядину.

— Каковъ негодяй! въ его лѣта!

— Что вы говорите, сказалъ мистеръ Райдъ Вилліамсу. Да развѣ мы не дѣлали того же въ его лѣта?

— Я за собой не помню этого.

— Вотъ прекрасно! Развѣ мы вмѣстѣ не воровали яблоковъ съ деревьевъ? а развѣ вы не помните, какъ мы забрались въ огородъ фермера Гарриса, и опустошили его порядкомъ?

— Да это все были ваши шалости, а я только при нихъ присутствовалъ.

Потомъ они разсматривали тюремную книгу, гдѣ были записаны всѣ наказанія, которымъ кто нибудь изъ заключенныхъ подвергался, всѣ сильныя болѣзни и смертные случаи, и предполагаемыя ихъ причины.

Всѣми было замѣчено, что Джозефсъ какъ-то особенно часто подвергался наказаніямъ.

— Такъ онъ очень дурной мальчикъ? спросилъ одинъ изъ членовъ комитета.

— Онъ ненавидитъ работу, страшно лѣнивъ, отвѣчалъ директоръ.

Посѣтители съ директоромъ обошли всѣхъ заключенныхъ. Многихъ они спрашивали, хорошо ли имъ и всѣмъ ли они довольны. Но несчастнымъ стоило только въ эту минуту взглянуть на тотъ страшный, мертвящій взглядъ, который вперялъ въ нихъ, при такихъ вопросахъ, директоръ: они трепетали отъ одного помышленія сказать, что чѣмъ бы то ни было недовольны. Разумѣется, всѣ отвѣчали, что имъ прекрасно.

Наконецъ дошли и до комнаты Джозефса.

Ему былъ сдѣланъ упрекъ за то, что его имя такъ часто вносится въ книгу наказаній. Несчастному оставалось только молчать.

Въ корридорѣ они встрѣтили людей, несшихъ ужинъ. Мистеръ Вилліамсъ попробовалъ одну изъ порцій и сказалъ, что приготовлено очень вкусно.

— Вообще, мы всѣмъ довольны у васъ, мистеръ Гаусъ. Прекрасный порядокъ во всѣхъ комнатахъ, дисциплина между заключенными и прислугой. Во всемъ, однимъ словомъ, видны ваше усердіе и распорядительность.

Гаусъ почтительно кланялся въ знакъ благодарности.

Онъ проводилъ ихъ до воротъ. Мистеръ Вилліамсъ сказалъ, что докончитъ осмотръ на слѣдующій день, и еще разъ поблагодарилъ директора, который по этому случаю вернулся домой внѣ себя отъ радости.

XII.

На другой день мистеръ Вилліамсъ осматривалъ въ тюрьмѣ женское отдѣленіе, точно также остался доволенъ порядкомъ и благодарилъ мистера Гауса. Потомъ онъ сказалъ, что желаетъ видѣть тюремнаго пастора. Директоръ тотчасъ же послалъ за нимъ, но вспомнивъ о его угрозахъ, счелъ нужнымъ предупредить противъ него мистера Вилліамса. Онъ началъ:

— Кстати, сэръ, я хотѣлъ вамъ на него пожаловаться.

— Въ самомъ дѣлѣ? за что это?

— На дняхъ онъ вступился за одного изъ заключенныхъ, котораго я наказывалъ, разумѣется, за дѣло. Согласитесь, это можетъ вредить дисциплинѣ; тогда я, пожалуй, и не справлюсь съ виновными. Но это все-таки еще не такъ дурно, какъ то, что онъ говорилъ въ церкви проповѣдь, написанную именно противъ меня. Согласитесь, что этого нельзя терпѣть.

— Разумѣется, нельзя! Но что же именно осуждаетъ онъ въ васъ этою проповѣдью?

— Вы знаете, сэръ, что я служилъ въ арміи; у меня отъ прежней жизни осталось много привычекъ, которыя мнѣ теперь оставить очень трудно. Вотъ, напримѣръ, я привыкъ часто божиться безъ причины. Пасторъ замѣтилъ это за мною, и осмѣлился публично проповѣдывать въ церкви о моемъ недостаткѣ. Онъ, конечно, не назвалъ меня по имени, но цѣлыхъ полчаса говорилъ о томъ, какъ дурно божиться безъ надобности; и я понялъ очень хорошо, что онъ намекалъ на меня. Я даже замѣтилъ, что и сторожа догадались; всѣ они переглядывались между собою и шептались.

— Я поговорю непремѣнно съ нимъ объ этомъ.

— Благодарю васъ, сэръ. Дайте ему благой совѣтъ не вмѣшиваться въ мои дѣла. Пусть каждый думаетъ о своей обязанности. Ахъ, вотъ и онъ. Я оставляю васъ на-единѣ, сэръ. Только, пожалуйста, не будьте къ нему слишкомъ строги; вѣдь онъ, въ сущности, прекрасный пасторъ. И мистеръ Гаусъ ушелъ съ озабоченнымъ видомъ.

Пасторъ подошелъ и почтительно поклонился мистеру Вилліамсу, который отвѣчалъ ему поклономъ довольно холоднымъ.

Пасторъ началъ:

— Сэръ, я хотѣлъ говорить съ вами. Я долженъ просить васъ, обратить вниманіе на число наказанныхъ у насъ въ тюрьмѣ. Ихъ значительно больше прежняго, и наказанія гораздо строже.

— Напротивъ, я очень внимательно пересмотрѣлъ книги со списками наказанныхъ и нашелъ совершенно противное тому, что вы говорите.

— Значитъ, наказанія не всѣ тамъ означены.

— Это быть не можетъ!

— При томъ наказываютъ такъ строго, что вы бы вѣрно пришли въ ужасъ, если бы могли видѣть такое варварство.

— Да какъ же вы хотите, чтобы не наказывали за дѣло? Знаете ли вы, напримѣръ, что такое Джозефсъ?

— Это кроткій, смирный, послушный мальчикъ.

— Вотъ прекрасно! Я вамъ посовѣтую вотъ что. Если вы точно также знаете характеръ и прочихъ заключенныхъ, то лучше никогда не вмѣшивайтесь въ тѣ наказанія, которыя имъ назначаетъ директоръ тюрьмы.

— Однако вы знаете, сэръ, что въ послѣдніе мѣсяцы были даже здѣсь покушенія на самоубійство..

— Вы говорите о Джексонѣ. Да вѣдь онъ былъ лунатикъ. Директоръ въ этомъ увѣренъ. Что же послѣ этого о немъ и разсуждать?

— Я вамъ сообщилъ мое мнѣніе, сэръ; мнѣ кажется, что наказанія у насъ слишкомъ строги. Я сказалъ то, что ставилъ себѣ въ обязанность сказать, и теперь совѣсть моя спокойна. Теперь я могу уйдти.

— Нѣтъ, мистеръ Джонсъ, позвольте. Мнѣ, въ свою очередь, нужно сказать вамъ кое-что. Прошу вашего мнѣнія вотъ на счетъ чего. Какъ вы думаете: имѣетъ ли право пасторъ вставлять личности въ свои проповѣди?

— Разумѣется, не имѣетъ. Но я васъ не понимаю, сэръ.

— Мистеръ Гаусъ считаетъ себя очень обиженнымъ вами, потому что вы проповѣдывали противъ него въ церкви.

— Онъ ошибается. Этого никогда не было.

— Вы читали цѣлую проповѣдь противъ ненужной божбы, а онъ божится.

— А, помню. Это было два воскресенья тому назадъ. Но я ни сколько не имѣлъ въ виду намекать на мистера Гауса, и потому очень удивленъ, что онъ этимъ обидѣлся.

— Чему же тутъ удивляться, когда вы знаете, что онъ часто божится?

— Да вѣдь и сторожа божатся.

— Зачѣмъ же задѣвать и ихъ такъ прямо въ вашихъ проповѣдяхъ?

— Повторяю вамъ, сэръ, что это было сдѣлано безъ малѣйшаго намѣренія; это просто дѣло случая. Не слѣдовало мистеру Гаусу принимать это на свой счетъ.

— Въ самомъ ли дѣлѣ это было дѣло случая, мистеръ Джонсъ?

— Могу васъ увѣрить; я объяснюсь самъ по этому поводу съ мистеромъ Гаусомъ.

— Это будетъ прекрасно. Необходимо въ тюрьмѣ, чтобы пасторъ и директоръ жили согласно и дружно. Я вамъ дамъ совѣтъ: исполняйте только свою обязанность и не заботьтесь объ остальномъ.

Послѣ этого они разстались.

Вскорѣ подошелъ къ пастору мистеръ Гаусъ.

— Ну, что, сказалъ онъ, мистеръ Джонсъ? Не рѣшено ли, что вы будете главнымъ тюремнымъ начальникомъ, а я проповѣдникомъ, или все осталось по прежнему?

— Я знаю только то, что я сказалъ что было нужно; совѣсть моя спокойна. А какъ приняты мои замѣчанія, объ этомъ я нисколько не забочусь. А вотъ въ чемъ дѣло. Вы сказали, мистеръ Гаусъ, что я противъ васъ проповѣдывалъ.

— Да, дѣйствительно, я это сказалъ.

— Но я непремѣнно желаю васъ увѣрить, что вы ошибаетесь, что у меня и въ умѣ не было намекать въ моей проповѣди на васъ, оскорблять васъ.

— Чѣмъ же вы можете меня въ этомъ увѣрить?

— Если вы потрудитесь зайти ко мнѣ въ комнату, то я могу доказать, что вы ошибаетесь въ своихъ предположеніяхъ.

Они вмѣстѣ отправились въ комнату пастора, который тамъ открылъ два ящика въ огромномъ столѣ, и сказалъ:

— Мистеръ Гаусъ, видите вы эту кипу проповѣдей въ ящикѣ на право?

— Вижу, отвѣчалъ Гаусъ: — и вѣрно скоро услышу многія изъ нихъ.

— Всю эту кипу я сочинялъ и читалъ, когда былъ пасторомъ въ Литль-Стоки, А теперь, здѣсь, и ихъ всѣ перечитываю по очереди, и которыя изъ нихъ мною уже прочитаны въ здѣшней церкви, тѣ отложены особо. На каждой проповѣди выставлены годъ и число, когда я ихъ сочинялъ. Посмотрите, вотъ проповѣдь о божбѣ. По означенію года вы можете заключить что она написана не противъ васъ.

— Да, я согласенъ, что ошибся. Это уже просто мое несчастіе.

— И мое тоже, потому что я васъ невольно оскорбилъ. Я очень сожалѣю о такомъ непріятномъ стеченіи обстоятельствъ.

— Довольно и того, что вамъ это непріятно. Изъ этого я вижу ясно, что тутъ ни болѣе, ни менѣе, какъ недоразумѣніе.

— И повѣрьте, что оно болѣе никогда не повторится. Впрочемъ, вѣдь я здѣсь буду проповѣдывать еще только одно воскресенье.

— Очень жаль, мистеръ Джонсъ. Надѣюсь, что мы, объяснившись, можемъ разстаться друзьями?

— Не выкушаете ли стаканъ эля, мистеръ Гаусъ, по этому случаю?

— Благодарю.

И пиво скоро было выпито.

Мистеръ Гаусъ очень торопился сѣчь одного мальчика, тринадцати лѣтъ, по имени Джилиса. Ему было назначено, съ утвержденія членовъ комитета, двадцать ударовъ плетью. На двѣнадцатомъ ударѣ директоръ сказалъ: Довольно. Но несчастный сталъ кричать и просить, чтобы его сѣкли до конца, потому что онъ уже не чувствовалъ, отъ сильной боли, новыхъ ударовъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ не хотѣлъ пощады отъ мистера Гауса.

Директоръ терпѣть не могъ криковъ и шуму въ тюрьмѣ. Онъ, во возможности, старался этого избѣгать, и когда кто нибудь изъ заключенныхъ кричалъ, то этимъ только вдвое болѣе раздражалъ директора.

Точно такъ случилось и съ Джилисомъ. Его крики сильно взбѣсили директора: «молчать», закричалъ онъ наказываемому и тотчасъ велѣлъ отвести его въ комнату.

Со слѣдующаго же дня директоръ началъ вымещать на немъ свое неудовольствіе.

Джилису было назначено, въ день, баснословное число оборотовъ извѣстной рукоятки, которыхъ, онъ по своимъ силамъ и лѣтамъ, никакъ не могъ исполнить. Ему приходилось цѣлый день задыхаться у стѣны въ узкомъ кожаномъ воротникѣ.

По наказаніе это не успокоило директора, онъ придумалъ другое. У Джилиса отняли супъ, говядину и кашу, и дали, вмѣсто обѣда, одного хлѣба съ водой, а когда и того директору показалось мало, то онъ заставилъ мальчика, сверхъ назначеннаго времени, работать и тогда, когда другіе въ церкви.

Не слушать проповѣдей мистера Джонса, было большимъ лишеніемъ для молодаго заключеннаго; но конечно, и отъ этого онъ не могъ работать выше силъ. И работа его по прежнему не была окончена, такъ что директоръ присудилъ ему быть двѣ недѣли безъ постели и безъ освѣщенія.

Вынесли отъ него кровать и перестали освѣщать комнату газомъ. Это такъ ужасно подѣйствовало на мальчика, что онъ вышелъ изъ себя и началъ кричать: Лучше бы меня директоръ повѣсилъ, чѣмъ мучить каждый день!

Директоръ былъ въ это время въ корридорѣ, услыхалъ шумъ и спросилъ, что это значитъ.

— № 50 шумитъ, потому что онъ безъ кровати и безъ огня, отвѣчалъ одинъ изъ тюремщиковъ. Директоръ вошелъ въ комнату № 50, и заставилъ несчастнаго Джилиса выслушать самую оскорбительную и унизительную брань. Потомъ онъ отдалъ приказаніе запереть его съ шести часовъ вечера на всю ночь.

Тяжело было лежать несчастному на каменномъ холодномъ полу; его лишили кровати, — самой дорогой вещи для заключеннаго. Его положеніе стало для него такъ невыносимо, что онъ пришелъ въ отчаяніе. На другое утро сторожъ нашелъ его повѣсившимся на своемъ носовомъ платкѣ, почернѣвшимъ и безъ дыханія. Его тотчасъ же сняли, и съ большимъ трудомъ привели въ чувство.

Директоръ не замедлилъ объявить, что проучитъ его какъ слѣдуетъ за такую продѣлку; а потомъ просилъ пастора сходить къ Джиллису и усовѣстить его.

— Онъ долженъ покаяться передъ вами, прибавилъ Гаусъ, какъ передъ служителемъ Господа, долженъ испросить вашего прощенія.

Пасторъ отправился къ тому, кто покушался на свою жизнь, и, по возможности, старался заставить его понять все безразсудство такого поступка.

— Развѣ ты не понимаешь, что если бы ты лишилъ себя жизни, то имѣлъ бы въ виду гораздо худшее положеніе, чѣмъ твое нынѣшнее! Вѣдь ты этимъ приготовилъ бы себѣ мѣсто въ аду! Ну, а признайся-ка откровенно, какъ ты думаешь, гдѣ лучше, въ аду или здѣсь?

— Разумѣется въ аду, отвѣчалъ мальчикъ рѣшительно.

Это такъ поразило мистера Джонса, что онъ понялъ, до какой степени всякія увѣщанія тутъ безполезны. И такъ, онъ счелъ лучшимъ войдти серьозно въ положеніе мальчика, сблизиться съ нимъ и довести его до откровенности.

Это не стоило ему большаго труда; онъ скоро узналъ, что Джиллисъ хотѣлъ повѣситься для того, чтобы напугать своихъ мучителей, что онъ слышалъ въ сосѣдней комнатѣ голосъ Фрея и зналъ, что тотъ скоро къ нему войдетъ и не дастъ ему умереть.

— Но вѣдь это былъ рискъ, онъ могъ и не скоро войдти къ тебѣ.

— Ну, такъ что же? еще бы лучше было. Ужъ теперь меня не было бы на свѣтѣ.

Разговоръ прекратился, потому что Джиллиса опять послали вертѣть рукоятку. Послѣ обѣда его опять высѣкли. Но вечеромъ были такъ милостивы, что внесли ему кровать.

— Все-таки я хорошо сдѣлалъ, что повѣсился. Теперь за то хоть усну спокойно, подумалъ онъ.

И дѣйствительно, онъ такъ былъ счастливъ, бросившись на кровать, что забылъ прошедшія, настоящія и будущія мученія, и заснулъ въ три минуты.

Робинзона въ это время тоже преслѣдовали самымъ несправедливымъ образомъ. Онъ не подавалъ ни малѣйшаго повода къ наказанію, а его все-таки мучили въ кожаномъ воротникѣ.

Кончилось тѣмъ, что въ немъ родилась сильная ненависть къ директору тюрьмы. Робинзонъ считалъ его самымъ первымъ своимъ врагомъ и извергомъ общества. Онъ оцѣнилъ этого человѣка, понялъ, что у него нѣтъ ни сердца, ни жалости, и что потому у него помилованія никогда и ни чѣмъ заслужить невозможно. Онъ рѣшился искать случая поговорить съ мистеромъ Джонсомъ, и просить, чтобы онъ за него вступился. Онъ разсуждалъ, что прямая обязанность священника — уничтожать жестокость и несправедливость, потому что онѣ противны Евангелію.

Какъ будто для того, чтобы ободрить въ немъ это намѣреніе, мистеръ Джонсъ, заставъ его какъ-то у стѣны въ кожаномъ воротникѣ, посмотрѣлъ на него съ большимъ участіемъ и тяжело вздохнулъ при видѣ его страданій. Кромѣ того, на слѣдующее воскресенье, мистеръ Джонсъ очень кстати сказалъ проповѣдь противъ безчеловѣчности. Робинзонъ никакъ не ожидалъ, что это старинное произведеніе, а думалъ, что проповѣдь эта написана именно въ его защиту. Все это еще болѣе побуждало его къ объясненію съ пасторомъ.

На его счастіе, скоро послѣ того мистеръ Джонсъ пришелъ его навѣстить, и они остались на-единѣ. Онъ восползовался этимъ удобнымъ случаемъ и началъ:

— Сэръ, вы видите, какъ мы страдаемъ. Вступитесь за насъ; не я одинъ, мы всѣ будемъ благословлять васъ, говорилъ онъ. Съ нами обращаются, какъ съ собаками, а вѣдь мы люди. Зачѣмъ же смотрѣть на насъ, какъ на звѣрей? У насъ есть сердце. Правда, что у иныхъ его нѣтъ, и потому я знаю, что вамъ нельзя будетъ смягчить этихъ варваровъ. Но вы пригрозите имъ, скажите, что донесете на нихъ. Пусть они хоть отъ страха не будутъ впередъ такъ безчеловѣчны. Сэръ, сжальтесь надъ нами, вы здѣсь нашъ единственный другъ. Спасите насъ!

Мистеръ Джонсъ былъ тронутъ, но чрезъ нѣсколько минутъ отвѣчалъ очень спокойно и холодно: «Я не могу вмѣшиваться въ распоряженія мистера Гауса, могу дать вамъ только одинъ совѣтъ: слушайтесь его и покоряйтесь ему во всемъ, а то вамъ будетъ еще хуже.» И онъ поспѣшно вышелъ. Только что онъ затворилъ за собою дверь, какъ на лицѣ у него выразилось состраданіе.

— Слава Богу, что я имѣлъ столько характера и не показалъ Робинзону сожалѣнія, не сказалъ ему, что онъ правъ. Если бы я съ нимъ согласился, это подало бы ему только поводъ еще съ большимъ жаромъ противиться власти директора; этимъ несчастный только еще болѣе повредилъ бы себѣ, и, пожалуй, его стали бы наказывать еще строже и чаще.

А бѣдный Робинзонъ потерялъ послѣднюю надежду на помощь. Имъ овладѣло сильно отчаяніе; онъ грянулся лицомъ на полъ, который былъ такъ же грубъ, какъ мистеръ Гаусъ, и такъ же холоденъ, какъ мистеръ Джонсъ. Положеніе насчастнаго заключеннаго было самое безотрадное!

XIII.

Нельзя себѣ представить, до какой степени человѣкъ можетъ сдѣлаться дурнымъ, когда его ожесточатъ именно въ ту минуту, въ которую онъ ждетъ утѣшенія. Такъ было и съ Робинзономъ. «Съ этого времени даю себѣ слово не говорить ни съ однимъ изъ этихъ чудовищъ.» Вотъ каково было его рѣшеніе; и онъ произнесъ его съ стиснутыми зубами и съ пылающимъ отъ гнѣва лицомъ.

Несчастный началъ было свою жизнь въ тюрьмѣ, полный надеждъ. Онъ надѣялся заслужить сначала облегченіе своей участи, а потомъ и прощеніе хорошимъ поведеніемъ и усерднымъ исполненіемъ возложенныхъ на него работъ. Но надежды его рушились. Онъ узналъ, что Гаусъ любитъ наказывать, придираться и къ правому и къ виноватому, и что подъ его начальствомъ почти невозможно избѣгнуть тяжелой участи. Директоръ не могъ провести одного дня, не наказавъ кого нибудь. Робинзонъ понялъ, что это не человѣкъ, а звѣрь, что у него въ милость попасть трудно. И онъ обратился къ другой, послѣдней надеждѣ. Онъ разсчитывалъ на мистера Джонса, который, по его мнѣнію, долженъ былъ непремѣнно за всѣхъ вступиться въ лицѣ Робинзона, и публично объявить о всѣхъ варварствахъ въ ихъ тюрьмѣ. Но, увы! вотъ исчезла и эта послѣдняя надежда! мистеръ Джонсъ принялъ его слова холодно и на отрѣзъ отказалъ ему во всякомъ посредничествѣ между заключенными и начальниками. До чего же, при всей своей добротѣ, мистеръ Джонсъ безхарактеренъ, какой онъ эгоистъ, если, послѣ перваго неудачнаго разговора объ этомъ предметѣ съ членами комитета, онъ тотчасъ же отступился отъ защиты угнетенныхъ? На что послѣ этого и доброта, если добрый человѣкъ такъ слабъ! Скоро послѣ этого въ тюрьму поступилъ новый пасторъ, потому что мистеръ Джонсъ нашелъ себѣ другое мѣсто. Новый пасторъ пріѣхалъ съ другомъ своимъ, мистеромъ Лепелемъ, который тоже былъ тюремнымъ пасторомъ гдѣ-то въ сѣверной Англіи, занималъ эту должность уже пять лѣтъ, и во все время теперь въ первый разъ взялъ отпускъ на недѣлю.

Мистеръ Джонсъ и два пріѣхавшіе пастора обошли всю тюрьму и видѣли всѣхъ заключенныхъ. Новый пасторъ говорилъ мало, но, казалось, очень серьозно и подробно наблюдалъ надъ всѣмъ и всѣми. Онъ даже носилъ съ собою записную книжку, въ которой иногда что-то отмѣчалъ. Къ Робинзону имъ пришлось войдти къ послѣднему. Они застали его сидящимъ въ углу, грустнымъ и озабоченнымъ.

При видѣ трехъ вошедшихъ, онъ отвернулся.

— Ну, пожалуйста, безъ выходокъ, серьозно и строго сказалъ тюремщикъ. Обернись и поклонись джентльменамъ.

Робинзонъ съ явной неохотой поклонился, и даже очень низко. Въ поклонѣ этомъ проглядывало однако столько презрѣнія, что Лепель вспыхнулъ отъ негодованія, замѣтивъ это, и пошелъ молча къ двери.

Тюремщикъ сказалъ: Онъ въ послѣднее время всегда такой странный; мистеръ Фрей думаетъ, что онъ повредился. Потомъ, обращаясь къ новому пастору, онъ прибавилъ: Лучше, сэръ, не входите къ нему одни, а всегда берите кого-нибудь изъ насъ.

— А что же съ нимъ? спросилъ новый пасторъ.

— Да я и самъ не знаю, что съ нимъ; наказывали его раза два за лѣнь, такъ вотъ онъ и сталъ такой странный. А директоръ сказалъ, что если онъ такой и впередъ будетъ, такъ нужно его запирать въ темную.

— А гдѣ эта темная?

— Внизу, сэръ. Вы можете ее видѣть, если вамъ угодно.

— Ахъ, мнѣ пора въ городъ, сказалъ мистеръ Лепель, глядя на часы. Я обѣщалъ своимъ родственникамъ обѣдать у нихъ въ три часа.

— Все-таки прежде посмотримъ темную.

— Пожалуй.

Они сошли внизъ, и Эвансъ, сопровождавшій ихъ тюремщикъ, отперъ тяжелую дверь въ какое-то безконечное, черное пространство, куда не проникалъ ни одинъ лучъ свѣта. Всѣ съ любопытствомъ туда посмотрѣли.

— Лепель, когда вы вернетесь? спросилъ новый пасторъ.

— Къ девяти часамъ непремѣнно.

— Такъ не напьетесь ли со мною чаю?

— Съ удовольствіемъ.

— Такъ до свиданія, покуда.

— Да вы куда же?

— А вотъ сюда.

— Какъ, въ эту темную бездну?

— Да.

— Вотъ новость! вскричалъ Эвансъ.

— Да вы, надѣюсь, туда не на долго.

— Останусь тутъ, пока вы не вернетесь.

— Вотъ фантазія!

Мистеръ Джонсъ не мало этому удивился, тюремщикъ тоже. Новый пасторъ тотчасъ же вошелъ въ этотъ мракъ и исчезъ у всѣхъ изъ виду.

— Лепель, послышался его голосъ изъ темноты, выпустите меня отсюда, когда возвратитесь, а теперь заприте дверь.

Дверь заперли и всѣ, перемигнувшись насмѣшливо, разошлись, каждый къ своему дѣлу.

Эвансъ нѣсколько медлилъ и еще разъ обернулся, чтобы взглянуть на ту страшную дверь, за предѣлы которой въ первый разъ пошелъ человѣкъ по собственному желанію. Онъ не могъ опомниться отъ удивленія.

XIV.

Когда мистеръ Лепель воротился въ тюрьму, то случайно встрѣтился съ директоромъ и разговорился съ нимъ. Онъ насказалъ директору столько любезностей о его распорядительности, объ исправности и благоустройствѣ въ тюрьмѣ, что тотъ очень его полюбилъ съ перваго раза.

— Однимъ словомъ, говорилъ пасторъ, эта тюрьма можетъ служить, во всѣхъ отношеніяхъ, образцомъ всѣмъ прочимъ тюрьмамъ. Я, право, увѣренъ, что, когда я возвращусь къ своей должности въ Кумберландъ, то мнѣ тамошнія устройства, послѣ вашихъ, не будутъ нравиться.

— Кумберландъ? Какъ? Развѣ не вы нашъ новый пасторъ?

— Къ сожалѣнію, нѣтъ; я его другъ; моя фамилія Лепель.

— А гдѣ же нашъ? я слышалъ, что онъ осматривалъ всю тюрьму?

— Какъ! развѣ вы его не видали?

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ не былъ у меня. Это, конечно, не совсѣмъ вѣжливо.

— Ахъ, да, я знаю гдѣ онъ. Недалеко. Если вы позволите, то я пойду за нимъ.

— Нѣтъ, пожалуйста, зачѣмъ же вамъ безпокоиться. Годжсъ, не видалъ ли ты новаго пастора? Гдѣ онъ?

— Да Эвансъ говоритъ, что онъ… онъ… гм…

— Ну, что же ты запинаешься? гдѣ же онъ?

— Въ темницѣ.

— Зачѣмъ онъ тамъ? И съ которыхъ поръ?

Мистеръ Лепель отвѣчалъ:

— Съ трехъ часовъ, а теперь скоро девять; мы будемъ вмѣстѣ пить чай, и мистеръ Джонсъ съ нами.

— Да я все-таки не могу понять, зачѣмъ онъ тамъ? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Вѣроятно, чтобы испытать, хорошо тамъ или худо, отвѣчалъ мистеръ Лепель.

— Посмотримъ, что съ нимъ?

Гаусъ, Лепель, Гаджсъ и Эвансъ подошли вмѣстѣ къ мѣсту добровольнаго заточенія новаго пастора.

Отперли дверь, всѣ туда заглянули, но ничего ее было видно.

— Надѣюсь, что ничего не случилось, въ волненіи оказалъ Лепсль и протянулъ во мракъ свою руку. Ее тотчасъ же схватилъ бывшій тамъ пасторъ и закричалъ:

— О, Лепель! Свѣтъ меня страшно ослѣпляетъ. Мнѣ кажется, что вы всѣ въ огнѣ. Дайте мнѣ вашу руку, помогите выйдти, Лепель!

Мистеръ Ленель его вывелъ; освобожденный закрывалъ глаза руками. Ему трудно было переносить свѣтъ. Всѣ улыбались и смотрѣли на него съ большимъ любопытствомъ.

— Долго ли я здѣсь былъ? спросилъ пасторъ.

— Шесть часовъ. Теперь девять.

— Неужели только шесть? Это невѣроятно!

— Я думаю, вы рады, что выбрались?

— Вотъ мистеръ Гаусъ, здѣшній директоръ, замѣтилъ мистеръ Лепель.

Гаусъ шутя спросилъ:

— А что, какъ вамъ тамъ показалось?

— Я буду имѣть честь поговорить съ вами объ этомъ послѣ, наединѣ, мистеръ Гаусъ. Кажется, намъ пора отправляться пить чай, мистеръ Лепель. Сказавъ это, новый пасторъ откланялся директору и вышелъ подъ руку съ своимъ другомъ и съ мистеромъ Джонсомъ.

На слѣдующій день они опять отправились, по порядку, къ каждому заключенному. Новый священникъ и мистеръ Лепель записывали о каждомъ свои мнѣнія отдѣльно. Они также отмѣчали тѣхъ, которые, по ихъ мнѣнію, нуждались въ медицинской помощи. Въ числѣ этихъ былъ и Джозефсъ. Новый пасторъ привелъ къ нему доктора.

— Ему только нужны покой и питательная пища; тоже не дурно было бы ему развлеченіе, но… и докторъ пожалъ плечами.

— Читаете ли вы? спросилъ Джозефса мистеръ Лепель.

— Очень плохо, сэръ.

— Такъ пусть къ нему каждый день ходитъ учитель, сказалъ мистеръ Лепель. Что тяготитъ мальчика на волѣ, то можетъ его развлекать въ тюрьмѣ.

Гаусъ нехотя согласился. Бѣдному Джозефсу стали давать больше ѣсть и позволили отдохнуть отъ рукоятки и кожанаго воротника; каждый день къ нему на полчаса приходилъ учитель и училъ его читать. Кромѣ того, новый пасторъ часто у него сидѣлъ и разсказывалъ разныя занимательныя исторіи. Во всѣхъ своихъ разсказахъ, онъ постоянно имѣлъ въ виду нравоученіе. Онъ говорилъ о томъ, какіе бываютъ злые мальчики, какъ они много терпятъ за свое дурное поведеніе и непокорность, какъ они послѣ раскаиваются и научаются молить Бога, чтобы онъ сдѣлалъ ихъ добрыми, какъ потомъ, съ помощью Всемогущаго, они исправляются, дѣлаются добрыми и счастливыми и какъ ихъ за это ожидаетъ награда въ будущей жизни. Джозефсъ чрезвычайно внимательно и съ большимъ удовольствіемъ выслушивалъ разсказы пастора, и каждый разъ, когда тотъ входилъ къ нему въ комнату, лицо Джозефса озарялось радостью. Учитель признавалъ его прилежнымъ, но не понятливымъ ученикомъ. Это было блаженное время для несчастнаго Джозефса.

Но Робинзонъ велъ себя совершенно иначе: онъ далъ себѣ слово упорно молчать. Пасторъ навѣщалъ его каждый день, былъ съ нимъ чрезвычайно ласковъ и внимателенъ, но не смотря на это, никогда не слыхалъ отъ него слова признательности. Разъ какъ-то пастору стало такъ больно видѣть холодность и упорство заключеннаго, что онъ вышелъ отъ него съ тяжелымъ вздохомъ. Робинзонъ слышалъ этотъ вздохъ и самодовольно стиснулъ зубы по этому случаю: ему было пріятно, что онъ досадилъ хоть одному человѣку.

Новый пасторъ имѣлъ сильную антипатію къ знаменитой рукояткѣ. Онъ не могъ понять, какимъ образомъ можно было надѣяться заглушить въ человѣкѣ страсть къ воровству, заставляя его безсмысленно и озлобленно вертѣть рукоятку безъ всякой пользы. Ему казалось это униженіемъ человѣчества, и онъ рѣшительно не могъ видѣть заключенныхъ за этимъ занятіемъ.

Онъ очень рѣдко ходилъ смотрѣть тяжелыя работы. Разъ какъ-то онъ отправился навѣщать заключенныхъ, и вдругъ, при входѣ въ одну изъ комнатъ, у него замерло сердце, и онъ безъ движенія остановился на одномъ мѣстѣ.

Къ стѣнѣ, по принятой въ тюрьмѣ системѣ, былъ прикрѣпленъ одинъ несчастный; онъ былъ страшно блѣденъ, губы у него были синія и глаза блуждали въ отчаяніи. Это былъ Томасъ Робинзонъ. Пасторъ не зналъ что дѣлать отъ удивленія и, ужаса; у него захватывало дыханіе. Когда онъ опомнился, то едва слышно сказалъ съ презрѣніемъ тюремщикамъ:

— Это что такое?

— Онъ лѣнился за рукояткой, отвѣчалъ Годжсъ. Потомъ пасторъ подошелъ ближе къ Робинзону и осмотрѣлъ воротникъ.

— Развѣ вы имѣете разрѣшеніе отъ директора такъ наказывать? опросилъ онъ рѣшительно.

— Да, ужь это у насъ правило для лѣнивыхъ.

— Приказалъ ли вамъ это директоръ теперь?

— Нѣтъ, не теперь.

— Такъ сейчасъ же снимите его прочь.

Тюремщики стояли въ нерѣшимости.

— Если вы этого не сдѣлаете, то я сдѣлаю.

И дѣйствительно, онъ бросился освобождать Робинзона изъ кожанаго воротника; тюремщики стали ему помогать. Робинзонъ упалъ безъ чувствъ на полъ; его стали вспрыскивать водой и мало-по-малу привели въ чувство.

Пасторъ бросился къ директору, блѣдный и задыхаясь.

— Я сейчасъ засталъ тюремщиковъ въ то время, какъ они мучили одного изъ заключенныхъ, безъ вашего разрѣшенія.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Я его освободилъ. Пожалуйста, разберите это дѣло!

— Разберу.

Пастору почти сдѣлалось дурно, но не смотря на это, онъ пошелъ въ комнату Робинзона, посмотрѣть, что съ нимъ.

Робинзонъ лежалъ на полу, свернувшись въ комокъ.

Пасторъ нѣсколько разъ его спрашивалъ, за что его наказали, говорилъ, что хочетъ заступиться за него, быть его другомъ, но на все это не получилъ никакого отвѣта.

Наконецъ онъ разсердился, объявилъ Робинзону, что никогда больше не приметъ въ немъ участія, и вышелъ.

Въ корридорѣ онъ встрѣтился съ мистеромъ Гаусомъ, который казался особенно серьознымъ и строго сказалъ:

— Пастору въ нашей тюрьмѣ не позволено быть самовольнымъ посредникомъ между мною и заключенными.

— Я не понимаю, мистеръ Гаусъ, объяснитесь?

— Вы приказали моимъ тюремщикамъ освободить одного заключеннаго отъ наказанія. Они васъ не слушали, и тогда вы сами стали его освобождать.

— Да, это правда, но вѣдь они мнѣ сами сказали, что вы этого не приказывали.

— Совѣтую вамъ заботиться о своей должности, а не о моей.

— Прекрасно, но вѣдь это тоже моя должность: не допускать жестокостей.

— Если вы будете вмѣшиваться въ мои дѣла, то не долго здѣсь останетесь.

— Да вѣдь мнѣ все равно, гдѣ служить.

Гаусъ злобно улыбнулся и вышелъ.

Пасторъ сталъ распрашивать Эванса объ этомъ страшномъ наказанія.

— Часто здѣсь такъ наказываютъ? спрашивалъ онъ.

— Да, очень часто.

— Вѣдь, я думаю, это страшно больно?

— Не совсѣмъ-то ловко.

— А ты знаешь, гдѣ лежатъ всѣ вещи, которыя употребляются при этомъ наказаніи? Принеси мнѣ ихъ.

— Извольте, сэръ.

Эвансъ скоро вернулся со всѣми нужными вещами. Пасторъ долго ихъ разсматривалъ, а потомъ сказалъ Эвансу, чтобы онъ непремѣнно и сейчасъ же сдѣлалъ съ нимъ то, что было сдѣлано съ Робинзономъ.

Эвансъ ничего не понималъ, и стоялъ какъ пораженный громомъ. Насилу пасторъ могъ его заставить понять, что онъ желаетъ испытать на себѣ то, что должны переносить его ближніе.

И онъ велѣлъ какъ можно туже затягивать на себѣ воротникъ. Но Эвансъ все не рѣшался и наконецъ сказалъ:

— Сэръ, вѣдь я худо дѣлаю, что исполняю это надъ вами. Вы пасторъ, и мнѣ, пожалуй, послѣ этого не посчастливится.

Однако онъ исполнилъ все по желанію пастора, который, подвергнувшись участи Робинзона, велѣлъ Эвансу выйдти на полчаса. Когда тотъ вернулся, пасторъ, изнеможенный, безъ дыханія, былъ счастливъ, что его освободили. Онъ такъ страдалъ, что полчаса показалось ему вѣкомъ.

— Ну, что, понравилось? спросилъ тюремщикъ.

— Да вотъ, ты самъ попробуй.

— Зачѣмъ это?

— Чтобы узнать, хорошо это или худо.

— Ну, нѣтъ, слуга покорный.

— Неужели ты не захочешь доставить мнѣ удовольствіе?

— Какое угодно, только не это.

— Ну, а если я тебѣ дамъ гинею?

— Вотъ это другое дѣло. Пожалуй, согласенъ, только на полчаса.

— Да, на полчаса.

И Эвансъ смѣнилъ пастора, который положилъ ему перкдъ глазами гинею и вышелъ.

Черезъ десять минутъ онъ вернулся. На лицѣ Эванса уже выражалось страданіе.

— Ну, что, нравится? спросилъ пасторъ.

— Не очень худо, только жаль, что чувствуешь судороги во всемъ тѣлѣ. Ой, ой!

— Что такое?

— Ничего, сэръ. Ай, ой! Не дешево приходится гинея!

— И меня тоже очень душило этимъ воротникомъ.

— Да, страшно душитъ. Зачѣмъ вы мнѣ этого прежде не сказали, сэръ? Кабы я зналъ, ни за что бы не согласился.

— Я нарочно не сказалъ прежде времени. До свиданія.

— Пожалуйста же, сэръ, не просрочьте! полчаса, не больше!

— Нѣтъ, нѣтъ; до свиданія.

Пасторъ слушалъ за дверью стоны Эванса, и вошелъ его ободрить.

— Терпи, терпи, получишь гинею черезъ восемь минутъ.

— Черезъ сколько?

— Черезъ восемь.

— Такъ нѣтъ, сэръ, лучше освободите меня.

— Какъ, не хочешь и гинеи? всего только семь минутъ осталось.

— Чортъ съ ней, съ гинеей. Освободите меня, сэръ. Сжальтесь надо мной!

— Пожалуй.

И пасторъ тотчасъ же его освободилъ.

Эвансъ чувствовалъ себя очень худо. Пасторъ долго просилъ его взять гинею, тотъ не соглашался, но наконецъ принялъ ее.

— Теперь ты знаешь, что терпитъ человѣкъ, котораго ты подвергаешь такому ужасному наказанію. Я увѣренъ, эта жестокость потому только въ употребленіи, что ея не испытали тѣ, которые назначаютъ ее другимъ. А вотъ мы съ тобой теперь ее попробовали, и уже конечно, даже и врага, ни за что не подвергнемъ такому убійственному наказанію. Вѣдь мы не звѣри. Прощай, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэръ.

Пасторъ ушелъ, а Эвансъ поглядѣлъ сначала ему въ слѣдъ, потомъ на свою гинею и проговорилъ едва слышно:

— А гинею-то все-таки заработалъ!

XV.

Мистеръ Гаусъ былъ человѣкъ чрезвычайно властолюбивый. Онъ хотѣлъ быть полнымъ хозяиномъ въ тюрьмѣ, повелѣвать въ ней безпрекословно; не допускалъ мысли, чтобы кто нибудь смѣлъ мѣшаться въ его распоряженія. И потому, когда пасторъ вступился за Робинзона, директоръ тюрьмы, именно за такую защиту, напалъ вдвое противъ прежняго на этого несчастнаго.

Въ тотъ же день Робинзону дали за ужиномъ только половинную порцію; на другой день точно также половинную за завтракомъ, и потомъ назначили ему невѣроятное число оборотовъ рукоятки. Очень понятно, что у голоднаго Робинзона было силъ менѣе обыкновеннаго, и что онъ сдѣлалъ пятью-стами оборотовъ меньше заданнаго числа. За это, вмѣсто обѣда, ему пришлось опять задыхаться у стѣны въ кожаномъ воротникѣ.

Пасторъ засталъ его въ такомъ видѣ и задрожалъ отъ ужаса. Онъ спросилъ, чѣмъ провинился наказанный; ему отвѣчали опять:

— Лѣнился за рукояткой, не сдѣлалъ заданнаго урока.

— Есть ли у васъ разрѣшеніе директора на это наказаніе?

— Да, самъ директоръ велѣлъ его оставить у стѣны, впредь до приказанія.

— Хорошо, я это отмѣчу у себя.

И онъ вынулъ свою записную книжку. Это отчасти смутило тюремщиковъ, и одинъ изъ нихъ посовѣтовалъ другому сходить увѣдомить объ этомъ директора.

— Знайте, сказалъ пасторъ, что если съ этимъ несчастнымъ что нибудь случится, вы за него отвѣчаете.

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Гаусъ. Щеки его пылали, глаза злобно бѣгали.

— Что тутъ такое? спросилъ онъ.

— Ничего, сэръ, только пасторъ дѣлаетъ намъ угрозы.

— Угрозы? какія?

— Я сказалъ имъ и повторяю вамъ тоже самое, мистеръ Гаусъ. Вы будете отвѣчать, если съ этимъ наказаннымъ что нибудь случится дурное. Я нахожу, что такое наказаніе просто варварство.

— То, что я дѣлаю, разрѣшено мнѣ высшимъ начальствомъ.

— Позвольте этому не повѣрить. Начальники вѣрно не видали, какъ вы распинаете преступниковъ.

— Ха, ха, ха, распинаете! Мнѣ нравится это выраженіе. Впрочемъ, вы ошибаетесь: начальники сами присутствовали при такомъ наказаніи. Не правда ли, Фрей?

— Правда, сэръ, нѣсколько разъ.

— Въ такомъ случаѣ, да простить имъ Господь Богъ. И пасторъ съ глубокимъ состраданіемъ посмотрѣлъ на Робинзона.

Гаусъ вышелъ, и черезъ полчаса прислалъ Эванса освободить Робинзона и отвести его въ комнату.

Пасторъ, дождавшись этого освобожденія, ушелъ домой. Тутъ онъ почувствовалъ себя очень нездоровымъ и встревоженнымъ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ людей, для которыхъ видѣть страданія ближняго и не имѣть возможности помочь ему — было истиннымъ несчастіемъ.

Онъ всегда только наединѣ предавался полному чувству своей сострадательной души; въ тюрьмѣ же никто не могъ и подумать, что онъ такъ горячо принимаетъ къ сердцу жестокость съ другими.

Отдохнувъ немного отъ волненія, онъ пошелъ къ Робинзону, и нашелъ его въ худшемъ состояніи, чѣмъ когда нибудь прежде. Ненависть и отчаяніе горѣли въ глазахъ заключеннаго.

— Бѣдный другъ мой, нѣтъ ли однако какихъ нибудь средствъ, чтобы ты могъ избѣгнуть этихъ страшныхъ наказаній?

Отвѣта не было.

Нужно замѣтить, что Робинзонъ не слыхалъ, какъ пасторъ вступался за него во время наказанія: это происходило въ сторонѣ отъ наказываемаго. Преступникъ былъ сильно ожесточенъ противъ всѣхъ и никакъ не могъ повѣрить, что есть люди съ сердцемъ, которые принимаютъ въ немъ участіе. Онъ всѣхъ ненавидѣлъ.

Пасторъ долго не могъ объяснить себѣ неблагодарности Робинзона, и наконецъ рѣшилъ, что въ заключенномъ глубоко укоренилось все дурное, что онъ не можетъ оцѣнить ни какихъ добрыхъ побужденій и не въ состояніи понимать ни доброты, ни участія къ нему. Такое убѣжденіе не помѣшало однако пастору быть по прежнему внимательнымъ къ Робинзону.

— Другъ мой, спросилъ онъ опять, развѣ у тебя здѣсь такъ иного друзей, что я уже лишній?

Отвѣта не было.

Тогда пасторъ опустился на колѣни на холодный каменный полъ и началъ молиться и просить Бога, чтобы онъ открылъ ему сердце Робинзона, научилъ бы его, какъ помочь этому несчастному.

Вдругъ Робинзонъ вскочилъ съ какимъ-то дикимъ, взбѣшеннымъ лицомъ, указалъ пастору на дверь повелительнымъ жестомъ и тяжело перевелъ духъ, — потомъ отвернулся отъ него и потупилъ глаза въ землю. Пасторъ вышелъ. За дверью онъ встрѣтилъ Эванса, который ему сказалъ:

— Напрасно вы къ нему ходите, сэръ, онъ ненадеженъ.

— А что, вы думаете не сумасшедшій ли онъ?

— Да чего добраго; ужъ мы здѣсь многихъ приписали къ лунатикамъ, а съ другими раздѣлались еще проще, сказалъ тюремщикъ мрачно.

Пасторъ съ ужасомъ взглянулъ на говорившаго Эвансъ это замѣтилъ и сказалъ съ важностью:

— Лучше бы вы, сэръ, не брали на себя должности въ такомъ мѣстѣ, такъ у насъ вы совсѣмъ къ ней неспособны, слишкомъ добры.

— Тѣмъ болѣе я нуженъ здѣсь, если я добръ. Въ такомъ мѣстъ, гдѣ столько злыхъ, безчеловѣчныхъ людей, и одинъ порядочный можетъ принести много пользы, многое перемѣнить. Эвансъ, вы можете мнѣ помочь, вы дольше меня здѣсь, вы можете многое мнѣ разсказать…. Несчастный Робинзонъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, когда я уходилъ.

— Онъ дрожалъ, сэръ? А вы не дотрогивались до него?

— Нѣтъ.

— И прекрасно. Не дѣлайте этого никогда и не подходите къ нему близко. Право, онъ сумасшедшій.

— Странно, я не нашелъ этого.

— Лучше оставьте его въ покоѣ. Пусть онъ остается одинъ.

— Напротивъ, всего хуже оставлять его одного. Это значитъ предоставлять его самому дурному обществу.

Воскресенье.

Годжсъ. Жаль, что ты не былъ въ церкви, другъ Фрей.

Фрей. А что?

Годжсъ. Да новый-то пасторъ…

Фрей. Ну, что же онъ?

Годжсъ. Ахъ, какъ онъ говорилъ! Просто заслушаешься.

Фрей. Что же онъ говорилъ?

Годжсъ. Что любитъ насъ.

Фрей. Кого?

Годжсъ. Всѣхъ насъ. Директора, тюремщиковъ, а особенно заключенныхъ, потому что они въ несчастіи. Онъ говорилъ: Господь васъ любитъ, хотя ненавидитъ ваши грѣхи, и я васъ всѣхъ люблю. — Каково? и преступниковъ любитъ!

Фрей. Ну, чтожъ, о вкусахъ не спорятъ.

Годжсъ. Ха, ха, ха! И то правда.

---

Послѣ обѣда, въ это же самое воскресенье, пасторъ опять отправился въ комнату Робинзона. Эвансъ отперъ ему дверь съ недовольнымъ лицомъ; ему очень хотѣлось самому войдти съ пасторомъ, но тотъ ему запретилъ. Онъ несъ въ рукахъ маленькій ящикъ.

— Я принесъ тебѣ немного мази, очень цѣлительной, сказалъ онъ войдя: — тебѣ нужно намазать ею шею. Я видѣлъ, что она натерта кожанымъ воротникомъ.

Отвѣта не было.

— Помажься же ею.

Отвѣта не было.

— Ну, дай я тебѣ помажу.

Отвѣта не было.

Пасторъ открылъ ящикъ, подошелъ къ Робинзону и началъ тереть его стертую шею цѣлительною мазью. Робинзонъ дрожалъ, пасторъ смотрѣлъ на него сомнительно. Вдругъ больной схватилъ его за руку, явно показывая, что не желаетъ помощи, но пасторъ взялъ крѣпко его руку, а другою своею рукою продолжалъ тереть шею. Робинзонъ не говорилъ ни слова, но сталъ еще больше дрожать.

— Прощай, сказалъ пасторъ. Оставляю ящикъ у тебя. Вотъ еще я тебѣ принесъ нѣсколько разсказовъ, очень занимательныхъ. Прочитай ихъ, они займутъ тебя. Прощай, до свиданія. Съ этими словами и съ привѣтливой улыбкой пасторъ вышелъ.

Черезъ нѣсколько минутъ Эвансъ подалъ директору письмо отъ пастора. Оно было слѣдующаго содержанія:

"Милостивый государь,

"Будьте такъ добры, пришлите мнѣ съ подателемъ этой записки тюремныя правила, особенно тѣ, въ которыхъ говорится о дозволенныхъ наказаніяхъ преступникамъ.

"Вашъ покорнѣйшій слуга и пр. пр.

Гаусъ, прочитавъ это посланіе, осыпалъ писавшаго тысячами проклятій. Наконецъ онъ сказалъ Эвансу: Скажи ему, что у меня нѣтъ лишняго экземпляра, и чтобъ онъ спросилъ у мистера Джонса его книжку.

Отвѣтъ очень опечалилъ пастора, потому что мистера Джонса не было въ городѣ; онъ уѣхалъ на нѣсколько дней. Пасторъ понялъ изъ даннаго директоромъ отвѣта, что тотъ вступилъ съ нимъ въ войну. Нечего было дѣлать; онъ ни за что не согласился бы перестать вступаться за своихъ братій, несмотря на то, что отъ природы былъ хотя энергическаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ и миролюбиваго характера.

Дѣло было къ вечеру; пасторъ задумчиво, тихими шагами ходилъ по корридору, какъ вдругъ изъ одной комнаты вышелъ Фрей съ сіяющимъ лицомъ.

— Что случилось? спросилъ пасторъ.

— Да вотъ что, отвѣчалъ Фрей, и показалъ двойку трефъ, пятерку червей, туза пикъ и десятку бубенъ. Какъ бы вы думали? эти карты сдѣлалъ одинъ заключенный изъ книги.

— Какъ же это?

— Да вотъ какъ: онъ оставилъ отъ своей пищи немного густой каши, пока она превратилась въ клейстеръ, а потомъ вырвалъ три или четыре листа изъ книги и склеилъ ихъ этимъ клейстеромъ. Потомъ высушилъ и разрѣзалъ ихъ на карты.

— Откуда же онъ досталъ краски?

— Вотъ это-то и меня ставитъ въ тупикъ. Впрочемъ, я несу ихъ къ директору, а ужь тотъ конечно вывѣдаетъ. Онъ на это мастеръ.

— Оставь мнѣ одну карту черной масти и одну красной.

И пасторъ принялся разсматривать эти карты съ большимъ любопытствомъ. Ему очень хотѣлось догадаться, какъ умудрился хитрецъ сдѣлать карты безъ папки и безъ красокъ. Вдругъ, перевернувъ карту, онъ увидѣлъ на оборотѣ заглавіе одной повѣсти изъ своей книги.

— Боже мой! Такъ это новые подвиги Робинзона; онъ занимался рѣзаніемъ моихъ книгъ!

Тотчасъ же явился директоръ и сказалъ:

— Вывести № 19 изъ комнаты для наказанія.

Приказъ немедленно былъ исполненъ. Увидѣвъ Робинзона, директоръ разразился проклятіями и бранью.

— Откуда ты взялъ эти краски? говори сейчасъ же?

Отвѣта не было.

— Слышишь, я спрашиваю тебя, негодяй?

Отвѣта не было, — кромѣ взгляда презрѣнія на Гауса.

— Сейчасъ поподчивать его кожанымъ воротникомъ. Ахъ, да, прибавилъ мистеръ Гаусъ съ злобной улыбкой, обращаясь къ пастору: — вы противъ этого наказанія; такъ запереть его на дватцать четыре часа въ темную.

Робинзонъ испустилъ крикъ отчаянія.

— Что хотите, только не это, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Ага, теперь откуда и языкъ взялся!

Директоръ подалъ знакъ, и двое изъ тюремщиковъ, Фрей и Годжсъ, бросились къ Робинзону. Тотъ отразилъ ихъ нападеніе двумя сильными кулаками. Онъ такъ ударилъ ихъ, что они оба повалились на землю. Но въ ту же минуту на него напали всѣ прочіе тюремщики и онъ увидѣлъ, что сопротивляться долѣе безполезно. Онъ опустился на полъ; его подняли и понесли. Въ это время онъ, глядя на пастора, закричалъ ему.

— Видишь ли ты это, ты, въ черной одеждѣ? Ты говорилъ въ церкви, что любишь насъ, а теперь смотришь хладнокровно какъ меня тащатъ въ темную яму. Когда выйду оттуда, придется отправлять меня прямо въ сумасшедшій домъ. Ты называлъ насъ братьями. Вотъ одного изъ твоихъ братьевъ несутъ прямо въ адъ. Я отправляюсь туда человѣкомъ, а выйду оттуда звѣремъ. И онъ это знаетъ, этотъ убійца. Онъ указалъ на мистера Гауса.

— И ты видишь, какъ меня мучатъ, и молчишь. Проклинаю васъ всѣхъ, лицемѣры и кровопійцы!

"Я все слышу и вижу, " отвѣчалъ пасторъ съ важностью.

Мистеръ Гаусъ былъ окончательно взбѣшенъ. Онъ велѣлъ за это продержать Робинзона въ темной ямѣ еще лишнихъ двѣнадцать часовъ.

Робинзонъ закричалъ: — Боже мой, ты, который одинъ жалѣешь о насъ, бѣдныхъ страдальцахъ, умоляю тебя мучить ихъ также, какъ они мучатъ меня и моихъ товарищей. Дай Богъ, чтобы жизнь моего мучителя была одно терзаніе, чтобы душа его была предана вѣчному мученію!

— Унесите его, унесите, кричалъ Гаусъ, блѣдный, какъ полотно.

Несчастнаго бросили въ яму; директоръ все еще продолжалъ свои проклятія, а пасторъ, дрожа, закрывалъ лицо руками.

Директоръ обратился къ нему:

— Вы видите, что онъ недоволенъ вашимъ ходатайствомъ, сказалъ Гаусъ. Онъ самъ предпочелъ бы два часа въ кожаномъ воротникѣ.

Пасторъ тяжело вздохнулъ. Онъ чувствовалъ себя такъ дурно, что ровно ничего не могъ отвѣчать и молча ушелъ.

Черезъ полчаса онъ вернулся.

— Мистеръ Гаусъ, я къ вамъ съ просьбой, сказалъ онъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? насмѣшливо спросилъ директоръ.

— Прошу васъ не отмѣнить, а измѣнить наказаніе Робинзона. Пусть онъ вмѣсто дватцати четырехъ часовъ сряду, просидитъ въ вашей темной по шести часовъ въ продолженіи четырехъ дней. Иначе онъ дѣйствительно можетъ сойти съ ума. Вы не испытали этого ощущенія, а я очень хорошо съ нимъ знакомъ, потому что самъ былъ въ этой страшной ямѣ. Вы не можете себѣ представить, что я перечувствовалъ. А нужно еще замѣтить, что у меня передъ нимъ было много преимуществъ. Я пошелъ туда по собственной охотѣ и зналъ, что могу выйдти, когда захочу; а онъ, несчастный, тамъ по принужденію, и на нестерпимо-долгое время.

— Мнѣ кажется, напротивъ, что я наложилъ на него не довольно строгое наказаніе. Развѣ вы не слыхали всѣхъ дерзостей, которыя онъ мнѣ наговорилъ?

— Я все слышалъ, сэръ, но вѣдь это понятно: онъ слишкомъ ожесточенъ истязаніями, которымъ здѣсь подвергается. Для того-то и нужно облегчить его участь, чтобы онъ могъ смягчиться и исправиться. Знаете ли вы, сэръ, что наказаніе гораздо легче переносить невинному, чѣмъ виновному, у котораго нечиста совѣсть? Ему страшенъ мракъ, его тяготитъ уединеніе; на него находитъ отчаяніе, его мучатъ угрызенія совѣсти. Ради Бога, сжальтесь, сэръ, не будьте такъ жестоки къ этому несчастному.

Директоръ все время молчалъ, но наконецъ его терпѣніе лопнуло и онъ съ бѣшенствомъ закричалъ пастору:

— Этотъ мерзавецъ оскорбилъ меня при всѣхъ моихъ подчиненныхъ, а вы еще за него послѣ этого заступаетесь? Онъ достоинъ только проклятія, а не снисхожденія!

— О, нѣтъ, не проклинайте его, особенно теперь, когда онъ въ такомъ ужасномъ состояніи.

— Оставьте меня въ покоѣ; я его проклинаю, но не мѣшаю вамъ за него молиться. Прощайте. Директоръ ушелъ сердитый.

— Я буду молиться и за него, и за васъ, сказалъ пасторъ въ слѣдъ ему, и отправился въ свою комнату. Ему было грустно, тяжело; онъ плакалъ какъ дитя, и чувствовалъ при этомъ какое-то лихорадочное состояніе.

Робинзонъ, между тѣмъ, былъ одинъ въ темнотѣ съ кускомъ хлѣба и кружкой воды; у него не было ни стула, ни постели. Его привели туда въ шесть часовъ, бросили и заперли дверь.

Съ самаго начала, онъ дрожалъ уже всѣмъ тѣломъ; сердце его сильно билось отъ бѣшенства и жажды мщенія. Потомъ, жаръ этотъ мало-по-малу прошелъ, онъ сѣлъ на полъ и принялся ѣсть хлѣбъ. «Ну вотъ, все-таки пройдетъ часъ, пока буду ѣсть», думалъ онъ. И несчастный старался употребить на это занятіе какъ можно больше времени. Но онъ только воображалъ, что прошелъ часъ; прошло всего двадцать минутъ. «Какъ я глупъ», говорилъ онъ самъ себѣ, «отчего я не засну? когда спишь, такъ ничего не чувствуешь, не знаешь, гдѣ лежишь — въ темнотѣ или въ свѣтлой комнатѣ.» Онъ легъ, стараясь уснуть. Такъ прошелъ первый часъ.

Второй часъ. Усилія заснуть были совершенно напрасны. Робинзонъ въ отчаяніи поднялся съ полу. «Гдѣ мнѣ спать», проговорилъ онъ, «спятъ только счастливые и спокойные духомъ, а для тѣхъ, кто въ отчаяніи, сна нѣтъ. Боже мой, что со мной дѣлаютъ, какъ меня гонятъ, какъ мучатъ! Что я имъ сдѣлалъ? за что они меня такъ преслѣдуютъ? За меня имъ и въ аду не довольно будетъ казней; проклинаю всѣхъ этихъ варваровъ. Дай Богъ терпѣнія, не то я сойду съ ума. Да, да, терпѣнія, а не то будетъ худо.» И несчастный зарыдалъ. Весь этотъ часъ прошелъ въ проклятіяхъ и слезахъ.

Третій часъ. Робинзонъ то ходилъ ощупью взадъ и впередъ, то садился, то ложился на полъ. Разныя страшныя мысли тѣснились въ его головѣ; ему представлялось все его прошедшее. Онъ согласился бы въ эту минуту цѣловать ноги директору, раскаяться передъ нимъ, чтобы только быть прощеннымъ; но никого вокругъ не было. Онъ прислушивался у дверей, стучался, никто не приходилъ. Онъ прикладывалъ ухо къ землѣ, ни одного звука. Мракъ, молчаніе, уединеніе! Онъ бросился на полъ и закричалъ въ отчаяніи: «Они хотятъ, чтобы я здѣсь умеръ.» И на лицѣ его выступилъ холодный потъ. Потомъ ему начали представляться, въ видѣ панорамы, всѣ сцены его прошлой жизни. Такъ минуло болѣе двухъ часовъ. Вдругъ угрызенія совѣсти и воспоминанія сосредоточились на одномъ черномъ пятнѣ его жизни. «Она въ могилѣ,» кричалъ онъ, «и я виноватъ въ этомъ; вотъ за что я теперь здѣсь! Это моя могила. Мери, видишь ли ты меня? А, вотъ и ты!» И онъ трепеталъ и звалъ на помощь. Потомъ онъ безсознательно бросился будто бороться съ кѣмъ-то, и такъ ударился объ дверь, что упалъ окровавленнымъ на полъ.

Шестой часъ. Робинзонъ чувствовалъ, что теряетъ разсудокъ. Онъ кричалъ, проклиналъ, молился, бросался на землю, ломалъ себѣ руки, просилъ лучше сейчасъ же надѣть ему кожаный воротникъ и прикрѣпить его къ стѣнѣ, только освободить изъ мрака. "Нѣтъ, я сейчасъ сойду съ ума, и умру какъ звѣрь, " говорилъ онъ: «лучше умереть человѣкомъ.» Онъ снялъ съ себя чулки, связалъ ихъ вмѣстѣ, затянулъ узломъ вокругъ шеи, и взявъ концы въ обѣ руки, приготовился задушиться.

Съ стиснутыми зубами рѣшался онъ на самоубійство….

Вдругъ, въ самую роковую минуту, кто-то постучался къ нему въ дверь и тихо сказалъ;

«Братъ!»

При этомъ словъ, Робинзонъ опомнился, лицо его просіяло; онъ вздрогнулъ подъ вліяніемъ радости, страха и сомнѣнія. «Ужь не изъ могилы ли этотъ неземной зовъ?»

И несчастный закричалъ дикимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Кто меня называетъ братомъ?

— Френсисъ Иденъ!

— А! — гдѣ же ты, Френсисъ Иденъ?

— Здѣсь, у двери. И мистеръ Иденъ постучалъ въ дверь.

— Вотъ тутъ? спросилъ Робинзонъ, и постучалъ на томъ самомъ мѣстъ.

— Да, здѣсь.

— Не уходи, ради Бога!

— Я не уйду. Не падай духомъ, будь бодрѣе. Терпи, около тебя братъ.

— Братъ! опять братъ! теперь я знаю кто это.

— Что ты дѣлаешь?

— Не опрашивай, я уже совсѣмъ сходилъ съ ума…. да гдѣ же ты? Не уходи.

— Не уйду, пока ты самъ мнѣ не скажешь; успокойся, слышишь ли? успокойся!

— Постараюсь, благодарю, постараюсь. Который часъ?

— Половина перваго.

— Дня или ночи?

— Ночи.

— Пятница или суббота?

— Нѣтъ, четвергъ.

— Какими же судьбами ты здѣсь очутился ночью?

— Я безпокоился о тебѣ, пришелъ тебя навѣстить. Развѣ ты этимъ не доволенъ?

— Какъ же не быть довольнымъ. Я чуть съ ума не сошелъ!

— Да и не трудно тутъ сойдти. Я самъ былъ въ этой ямѣ.

— Неужели и тебя сюда сажали?

— Нѣтъ, я самъ, по охотѣ былъ въ ней; я хотѣлъ испытать это мученіе, хотѣлъ знать до чего это наказаніе тяжело. Я увѣренъ, что тѣ, которые такимъ образомъ наказываютъ, дѣлаютъ это только потому, что не знаютъ, до какой степени это жестоко. А жестокость въ глазахъ Создателя страшный грѣхъ. Что ты говоришь?…

— Я спрашиваю, были ли вы когда нибудь на….

— Я не слышу, дверь такая толстая.

— Я теперь знаю съ кѣмъ говорю: вы христіанинъ.

— Разумѣется. Что же тутъ удивительнаго?

— Да вотъ въ чемъ дѣло. Я очень много читалъ о христіанахъ, но, признаюсь, никогда ихъ не видѣлъ. До сихъ поръ встрѣчалъ только лицемѣровъ. Извините меня, сэръ. Теперь только я васъ узналъ. Простите меня за мое дурное поведеніе. Я такъ дурно себя велъ въ отношеніи васъ, каждый разъ, когда вы приходили въ мою комнату, навѣщать меня.

— Прощаю тебя очень охотно.

— Благодарю васъ, сэръ.

Робинзонъ замолчалъ.

Мистеръ Иденъ черезъ нѣсколько минутъ спросилъ его, что онъ дѣлаетъ.

— Я думаю о вашей добротѣ ко мнѣ, отвѣчалъ заключенный.

— Лучше ли тебѣ теперь?

— Да, съ тѣхъ поръ, какъ вы пришли. Сначала мнѣ казалось, что я въ могилѣ. Но теперь у меня на душѣ отрадно, голосъ вашъ дѣйствуетъ на меня, какъ прекрасная музыка. Не скажете я мнѣ еще что нибудь, сэръ?

— У меня много есть тебѣ сказать, но теперь не время. Тебѣ нужно уснуть, а я пока посижу здѣсь.

— Да вѣдь вы окоченѣете отъ холода.

— Нѣтъ, я тепло одѣтъ.

За этимъ послѣдовало долгое молчаніе. Потомъ Робинзонъ постучалъ въ дверь и сказалъ:

— Пожалуйста, идите спать, сэръ.

— Какъ можно! оставить тебя одного… А развѣ я тебѣ не нуженъ?

— Идите, сэръ, ваши утѣшительныя слова останутся со мною.

— Нѣтъ, я не пойду.

— Ради Бога, идите, я измучусь, если вы останетесь: вѣдь я знаю, что вы это терпите изъ-за меня.

Мистеръ Иденъ не рѣшался идти, но потомъ разсудилъ, что нужно поощрить первое появленіе чувства въ Робинзонѣ, и исполнить его желаніе. Робинзонъ еще прибавилъ:

— Я буду вдвое несчастное, если вы останетесь зябнуть у моей двери.

Мистеръ Иденъ пересталъ колебаться, и уходя, сирое илъ:

— Не нужно ли тебѣ чего нибудь? Я ухожу. Не могу ли я быть чѣмъ нибудь тебѣ полезнымъ?

— Да, можете, сэръ. Повторите мнѣ то утѣшительное слово, которое вы сказали мнѣ при приходѣ. Это слово замѣнило бы мнѣ товарища.

— Братъ! съ теплымъ чувствомъ сказалъ мистеръ Иденъ.

— Благодарю отъ души.

Когда Робинзонъ услыхалъ удаляющіеся шаги пастора, онъ застоналъ и впалъ опять въ тоску.

Мистеръ Иденъ, идя по корридору, все время думалъ о Робинзонѣ. «Никогда не поздно исправиться, и лучше поздно, чѣмъ никогда», думалъ пасторъ. Робинзонъ былъ прежде такъ грубъ, такъ дикъ, а теперь въ немъ пробудилось чувство благодарности, симпатіи за мою доброту къ нему. Я никогда не забуду, какъ онъ меня просилъ уйти, сколько деликатности было въ его словахъ.

Черезъ часъ, въ два часа ночи, мистеръ Иденъ опять пришелъ къ своему брату. Онъ постучалъ въ дверь. Робинзонъ спросилъ, кто это.

— Это я, твой братъ.

— Отчего вы не спите?

— Я не могъ спать, безпокоясь о тебѣ. Подойди, поговори со мной. Скажи, гдѣ ты досталъ красокъ для картъ?

— Я нашелъ на дворѣ уголь и кирпичъ, смѣшалъ ихъ съ водой, и обмакнулъ щетку, которую самъ сдѣлалъ потихоньку; этой щеткой и раскрасилъ я карты.

— Это очень находчиво. Тебѣ не холодно?

— Нѣтъ.

— Отчего же твой голосъ дрожитъ?

— Это отъ другой причины.

— Скажи, почему. Не бойся, вѣдь мы друзья.

— Хорошо, я скажу. Когда вы приходили ко мнѣ въ комнату и говорили мнѣ добрыя, ласковыя слова, я вамъ не вѣрилъ. Я здѣсь привыкъ видѣть вокругъ себя однихъ злыхъ, безчеловѣчныхъ людей; мнѣ казалось, что и вы передо мной лицемѣрите, обманываете меня, хотите отъ меня все узнать и меня же выдать. Потомъ разъ, уходя, вы вздохнули; это меня такъ тронуло, что я бросился къ двери поблагодарить васъ. Но было поздно, дверь уже заперли. Потомъ я пораздумалъ, и опять сталъ въ васъ сомнѣваться. И съ тѣхъ поръ я дрожалъ всегда, видя васъ, отъ внутренней борьбы недовѣрія съ благодарностью. Гордость, какъ желѣзная рука, удерживала меня отъ выраженія вамъ признательности. Только теперь я васъ понялъ, и дрожу отъ избытка чувства къ вамъ, отъ волненія. Вы сами не знаете, что вы для меня сдѣлали. Вы мой благодѣтель, мой другъ, мой ангелъ-хранитель! Да благословитъ васъ Богъ! Я уже хотѣлъ задавиться, но вашъ приходъ удержалъ меня. Вы спасли мнѣ жизнь. У меня недостаетъ словъ выразить вамъ все, что я чувствую. Прежде насъ раздѣляло мое грубое сердце, теперь насъ раздѣляетъ только дверь. Дайте мнѣ вашу руку.

Мистеръ Иденъ постучалъ въ дверь.

— А, вотъ гдѣ ваша рука. Я ее цѣлую. Я благословляю васъ, Я на колѣняхъ цѣлую вашу дорогую руку и благодарю Создателя за то, что онъ послалъ мнѣ васъ.

За этимъ наступило глубокое молчаніе, прерываемое только рыданіями Робинзона и мистера Идена. Они оба плакали, но отъ различныхъ причинъ.

— Плачь, плачь, сказалъ наконецъ мистеръ Иденъ. Освѣжай этими чистыми слезами раскаянія свою грѣшную душу.

И грѣшникъ плакалъ всей душою. Христіанскою любовью и участіемъ, мистеръ Иденъ пробудилъ въ немъ давно заснувшія нѣжныя чувства.

Робинзонъ первый прервалъ молчаніе.

— Идите же домой, сэръ. Вы окончили свое дѣло. Вы спасли меня. Я теперь спокоенъ, я могу заснуть. Не бойтесь оставить меня одного.

— Я останусь здѣсь, пока ты не заснешь. Слышишь?

— Слышу, сэръ.

— Ну, хорошо; такъ если я постучу, а ты не отвѣтишь, я буду знать, что ты спишь.

Робинзонъ чувствовалъ себя успокоеннымъ, утѣшеннымъ. Глаза его закрывались по немногу и наконецъ онъ заснулъ.

Мистеръ Иденъ постучалъ, отвѣта не было. Онъ ушелъ къ себѣ въ комнату, а Робинзонъ спалъ какъ ребенокъ послѣ этого лихорадочнаго дня. Тѣло его по прежнему лежало въ темной ямѣ, но духомъ онъ уже не былъ тамъ. Сонъ его былъ сладокъ и спокоенъ.

Въ шесть часовъ Эвансъ пришелъ и отперъ дверь къ заточенному Робинзону. Онъ увидѣлъ его спящимъ на полу, съ спокойной улыбкой на устахъ. Тюремщикъ былъ очень пораженъ этимъ необыкновеннымъ явленіемъ.

Донесли объ этомъ директору, который, послѣ церковной службы, велѣлъ поставить Робинзона за рукоятку.

Мистеръ Гаусъ былъ очень недоволенъ тѣмъ, что наказаніе кончилось для Робинзона такъ благополучно. Ему хотѣлось видѣть чьи нибудь мученія, и дѣло за этимъ не стало. Вотъ что случилось:

Одинъ изъ заключенныхъ, по имени Картеръ, былъ тоже за рукояткой. Когда Гаусъ и тюремщики вошли къ нему посмотрѣть, кончилъ ли онъ свой урокъ, то нашли его сидящимъ очень беззаботно на полу около рукоятки. Онъ улыбался самодовольно.

— Что, кончилъ? спросили его.

— Да, кончилъ, отвѣчалъ онъ.

Гаусъ взглянулъ на стрѣлку, показывающую число оборотовъ, и что же? стекло, подъ которымъ она находилась, было разбито, стрѣлка снята. Картеръ смотрѣлъ на директора насмѣшливо. Но это насмѣшливое выраженіе очень скоро замѣнилось страдальческимъ. Несчастный попался въ когти кожанаго воротника. Картеръ, преданный этому страшному наказанію, кричалъ нечеловѣческимъ голосомъ.

На эти крики собрались всѣ тюремщики и пришелъ мистеръ Иденъ. Онъ услышалъ вой Картера и проклятія Гауса, угрожавшаго своей жертвѣ.

Мистеръ Иденъ окаменѣлъ при этой картинѣ, и стоялъ блѣдный, какъ полотно. Онъ не могъ говорить, но на лицѣ его ясно выражалось негодованіе противъ такого варварства.

— Молчать, кричалъ Гаусъ, закрывая ротъ Картеру своими руками.

Картеръ схватилъ зубами одинъ изъ его пальцевъ и прокусилъ до кости. Мистеръ Иденъ помогъ Гаусу освободиться отъ мщенія наказаннаго. Директоръ страшно стоналъ отъ боли, и пошелъ съ окровавленной рукою домой, чтобы чѣмъ нибудь утишить боль своей раны.

Мистеръ Иденъ сѣлъ и закрылъ лицо рунами. Ему было страшно тяжело. Онъ упорно велъ къ цѣли свое доброе дѣло, и тѣ, которые должны были бы помогать ему въ этомъ, затѣвали съ нимъ войну, мѣшали ему.

Онъ, напримѣръ, уже много трудился надъ Картеромъ. Онъ замѣтилъ, что Картеръ любитъ картины, и сталъ носить ему равные рисунки, изъ которыхъ непремѣнно извлекалъ нравоученіе для заключеннаго, разсказывая ему значеніе этихъ картинокъ. И Картеръ сталъ замѣтно измѣняться, дѣлался все лучше и лучше, каждый разъ съ большимъ и большимъ вниманіемъ слушалъ разсказы мистера Идена. Но вдругъ Гаусъ, однимъ поступкомъ, сдѣлалъ изъ человѣка — животное.

Пасторъ просто не звалъ куда дѣться въ горѣ. Онъ отправился навѣщать заключенныхъ. Послѣ всѣхъ онъ зашелъ къ Робинзону.

Робинзонъ мучился, отчего пасторъ не пришелъ къ нему раньше. Какъ только онъ отворилъ дверь, Робинзонъ бросился съ восторгомъ къ нему на встрѣчу.

Мистеръ Иденъ подалъ ему руку и привѣтливо улыбнулся.

Они сѣли. Начался очень серьезный разговоръ. Мистеръ Иденъ выговаривалъ Робинзону за всѣ проклятія, которыя онъ произносилъ, когда его тащили въ темную, и упрекалъ его въ этомъ такъ строго, что Робинзонъ наконецъ сказалъ:

— Сэръ, право, вы такъ строги ко мнѣ, что я бы лучше согласился теперь быть въ темной ямѣ; тогда вы принимали мою сторону.

— Тогда ты нуждался въ снисхожденіи и утѣшеніи. А теперь необходимо тебя образумить, объяснить тебѣ, какъ дурно то, что ты сдѣлалъ.

— Знаю, сэръ, что я большой грѣшникъ. Но все-таки увѣренъ, что мои грѣхи далеко не такъ непростительны, какъ этого изверга Гауса.

— Напрасно ты думаешь такъ. Я скажу тебѣ правду: тогда только ты будешь стоять выше его, когда простишь ему все, что онъ тебѣ сдѣлалъ дурнаго.

— Ахъ, сэръ, развѣ можно прощать такимъ варварамъ?

— Разумѣется, можно. Нужно быть снисходительнымъ къ ближнимъ, чтобы заслужить снисхожденіе Бога къ нашимъ грѣхамъ. Возьми свою грифельную доску и пиши: «Господи, проста мнѣ мои прегрѣшенія такъ же, какъ я прощаю мистеру Гаусу его жестокость ко мнѣ.» Читай эти словакахъ можно чаще, вникай въ нихъ, старайся ихъ усвоить, старайся ихъ прочувствовать. Я знаю, что задалъ тебѣ трудный урокъ, но тогда только ты не будешь наравнѣ съ мистеромъ Гаусомъ, а выше его, когда станешь чувствовать къ нему снисхожденіе именно до этой степени. А я, между тѣмъ, буду молиться за васъ обоихъ.

Въ слѣдующее воскресенье, мистеръ Иденъ сказалъ двѣ такія проповѣди, которыхъ, вѣроятно, многіе изъ его слушателей не забудутъ во всю жизнь. Первая была о воровствѣ и о другихъ порокахъ. Онъ говорилъ такъ убѣдительно, такъ усовѣщевалъ преступниковъ, что только развѣ на самыхъ закоснѣлыхъ слова его могли не подѣйствовать. Онъ заключилъ такъ:

— Часто, когда я васъ навѣщаю и утѣшаю, вы мнѣ говорите, что не знаете, чтобы сдѣлать для меня угодное, чѣмъ бы отблагодарить меня. До сихъ поръ я никогда не отвѣчалъ на эти слова. Но за то теперь я вамъ на нихъ отвѣчу, всѣмъ вдругъ. Если хотите меня огорчить, оставайтесь такими же, какъ вы были. Если хотите не только мнѣ угодить, но осчастливить меня, раскайтесь и обратитесь къ Богу. Вы мое безпокойство, вы мой ужасъ, сдѣлаетесь моею радостью, моимъ утѣшеніемъ, а въ послѣдствіи, самыми блестящими алмазами моей небесной короны.

Фрей спросилъ директора, какъ ему нравится проповѣдь.

Мистеръ Гаусъ замѣтилъ, что не худо было бы мистера Идена сажать на цѣлую недѣлю въ темную, чтобъ онъ впередъ не мѣшался въ чужія дѣла и не выражалъ своего сожалѣнія тамъ, гдѣ его не спрашиваютъ. А по воскресеньямъ его слѣдовало бы выпускать, прибавилъ мистеръ Гаусъ, потому что онъ прекрасно проповѣдуетъ; онъ мастеръ своего дѣла.

Вторая проповѣдь мистера Идена была о жестокости.

Онъ съ такою силою говорилъ противъ этого порока, такъ низко ставилъ тѣхъ, кто ему преданъ, что виновнымъ оставалось только содрагаться отъ ужаса. Каждое его слово дѣйствовало какъ жало; онъ проповѣдывалъ съ необыкновенной энергіей.

Когда онъ кончилъ, Фрей опять обратился съ своимъ прежнимъ вопросомъ къ директору.

Тотъ отвѣчалъ, что не допуститъ впередъ такихъ проповѣдей.

— Да вѣдь вы только что говорили, сэръ, что вамъ нравится, какъ мистеръ Иденъ проповѣдуетъ.

— Нравится, когда не противъ меня, очень наивно отвѣчалъ мистеръ Гаусъ.

Послѣ обѣда двое изъ заключенныхъ позвонили и, когда по этому звонку къ нимъ вошли тюремщики, объявили, что желаютъ видѣть пастора. Мистеръ Иденъ былъ всегда готовъ на приглашенія преступниковъ. Одинъ изъ этихъ заключенныхъ былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, а другой еще мальчикъ.

Въ этотъ самый вечеръ мистеръ Гаусъ, въ сильномъ гнѣвъ, написалъ письмо къ мистеру Лекоку, одному изъ членовъ городскаго тюремнаго комитета, своему всегдашнему покровителю.

Когда мистеръ Гаусъ встрѣтилъ въ корридоръ мистера Идена, и этотъ ему поклонился, директоръ не отдалъ поклона. Это значило объявленіе непримиримой войны. Такая рѣшимость предвѣщала страшную бурю.

Вечеромъ въ тотъ же день Эвансъ принесъ мистеру Идену тюремныя правила, въ которыхъ ему отказалъ директоръ. Эвансъ, желая угодить пастору, вымѣнялъ экземпляръ ихъ, за двѣ кружки пива, у другаго тюремщика. Мистеръ Иденъ былъ ему очень благодаренъ за услугу и принялся за правила, которыя и читалъ съ большимъ вниманіемъ вплоть до ночи.

До сихъ поръ на его душѣ какъ будто лежалъ тяжелый камень; онъ думалъ, что нѣтъ никакой надежды уничтожить всѣ варварства въ этой тюрьмѣ. Но теперь лицо его просіяло: онъ читалъ печатныя правила, гдѣ и помину не было о тѣхъ безчеловѣчныхъ наказаніяхъ, которыя ввелъ своевольно мистеръ Гаусъ. Пасторъ ожилъ.

Между тѣмъ въ Гаусъ кипѣла сильная ненависть къ пастору. Онъ зналъ, что при своей дружбѣ съ членами тюремнаго комитета, ему легко выжить мистера Идена. Но этого было для него мало: ему хотѣлось постоянно чѣмъ-нибудь раздражать мистера Идена, показывать, что не боится его угрозъ. И такъ, оставалось опять выбрать какую-нибудь невинную жертву на мученія.

Грустный этотъ выборъ палъ на бѣднаго Джозефса, которому назначили сверхъ силъ число оборотовъ рукоятки, а потомъ приговорили, за неисполненіе урока, къ кожаному воротнику.

Когда несчастный началъ мучиться и задыхаться, прикрѣпленный къ стѣнѣ, мистеръ Гаусъ шепнулъ Фрею, чтобы онъ, какъ будто отъ себя, далъ объ этомъ знать мистеру Идену. Это сейчасъ же было исполнено.

Пасторъ не медля явился на мѣсто наказанія и засталъ тамъ мистера Гауса и нѣсколькихъ тюремщиковъ, они смѣялись и потѣшались надъ несчастнымъ Джозеосомъ.

Мистеръ Иденъ сталъ прямо между жертвою и мучителями, и оказалъ очень строго:

— Знаете ли вы, что вы дѣлаете беззаконный поступокъ этимъ наказаніемъ?

— Нѣтъ, не знаю, насмѣшливо отвѣчалъ мистеръ Гаусъ.

— Такъ я знаю. Смотрите, вотъ печатныя правила о вашей власти; вы не можете распространять ея далѣе назначенныхъ вамъ здѣсь границъ. Покажите, же мнѣ, гдѣ дозволено это варварское наказаніе.

— Оно нигдѣ не запрещено.

— Я вамъ повторяю, что вы не имѣете никакого права придумывать наказанія; вы можете подвергать виновныхъ только тѣмъ наказаніямъ, о которыхъ упомянуто здѣсь. Прошу васъ помнить объ этомъ, и не дѣлать ничего противозаконнаго, потому что я этого не допущу. Вамъ придется поплатиться за это. Эвансъ, именемъ закона, приказываю вамъ освободить наказаннаго.

Эвансъ колебался, и былъ въ отчаяніи, зачѣмъ приказаніе было отдано ему, а не кому нибудь другому. Мистеръ Иденъ, видя его нерѣшимость, сталъ самъ освобождать Джозефса.

Гаусъ сначала былъ пораженъ какъ громомъ, а потомъ отдалъ приказаніе остановить пастора.

Всѣ бросились на мистера Идена, исключая Эванса, который закричалъ:

— Вы не должны дотрогиваться ни однимъ пальцемъ до мистера Идена.

— Какъ, ты бунтуешь противъ меня, Эвансъ? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Нѣтъ, сэръ, но никто не долженъ обижать мистера Идена. Вѣдь онъ прочелъ то, что напечатано, и доказываетъ, что мы поступаемъ противозаконно. А я долженъ служить закону, и вы тоже.

— Не хочу и слушать твою пустую болтовню. Освободите наказаннаго.

Но мистеръ Иденъ уже освободилъ его до директорскаго приказанія.

— Теперь, сказалъ пасторъ, поди, Джозефсъ, къ рукояткѣ, и работай прилежно; я хочу знать, сколько ты можешь сдѣлать въ полчаса.

— Хорошо, сэръ. И онъ пошелъ.

— Знайте, сэръ, оказалъ мистеръ Гаусъ, что на этотъ разъ своеволіе проходитъ вамъ такъ легко только потому, что скoро будетъ конецъ всѣмъ вашимъ неумѣстнымъ распоряженіямъ.

— Я написалъ въ тюремный комитетъ: его члены пріѣдутъ сюда на будущей не дѣлѣ. Тогда мы узнаемъ, кто изъ насъ здѣсь властелинъ, я или вы.

— Не я, и не вы. Законъ и вашъ и мой властелинъ.

— Хорошо. Обѣщаю вамъ только одно, что я васъ отсюда выживу.

— Это какимъ образомъ?

— Потому что все начальство глядитъ моими глазами и слышитъ моими ушами.

— Будьте свидѣтелями, сказалъ мистеръ Иденъ, Годжсъ, Фрей, Эвансъ. И онъ записалъ въ свою памятную книгу слова мистера Гауса.

— Я говорю правду, прибавилъ мистеръ Гаусъ.

— Прекрасно, если они съ вами согласны, то я дойду и до верховной власти.

— Вотъ какъ!

— Да, и тогда вы увидите, сколько голосовъ будетъ за меня. Всѣ несчастные, которые теперь молча отъ васъ терпятъ, тогда на васъ выместятъ всѣ свои муки. Онъ обратился къ тюремщикамъ: Прошу васъ съ этихъ поръ забыть о всѣхъ вашихъ незаконныхъ поступкахъ и дѣлать только то, что дозволено закономъ. Напримѣръ, въ правилахъ сказано, чтобы каждый день всякаго заключеннаго навѣщалъ четыре раза директоръ, четыре — пасторъ и четыре — два тюремщика. Это установлено для той цѣли, чтобы нѣсколько удержать несчастныхъ отъ послѣдствій такого страшнаго, мертваго уединенія, какому они подвержены. Вы должны говорить съ ними, по возможности развлекать ихъ. А вы этого не исполняете. Теперь я вамъ объявляю, что это постановлено въ вашихъ правилахъ. Еще сказано здѣсь, что больныхъ изъ заключенныхъ нужно непремѣнно отправлять въ лазаретъ, гдѣ комнаты очень большія, и самый чистый воздухъ. Теперь есть семеро опасныхъ больныхъ, и вы ихъ всѣхъ держите въ маленькихъ, душныхъ нумерныхъ комнатахъ; отъ этого дѣлается все хуже и хуже. Сегодня же вечеромъ чтобы они всѣ были въ лазаретѣ. Слышите ли?

— Кончены ваши приказанія? спросилъ мистеръ Гаусъ.

— Нѣтъ еще. И онъ началъ читать по печатному экземпляру правилъ, о порціяхъ заключеннымъ, здоровымъ и больнымъ. Вы теперь знаете, какая порція кому слѣдуетъ. Такъ чтобы никто не смѣлъ убавлять ихъ своевольно. Это просто значитъ красть. Вотъ вамъ правила; кто не будетъ поступать по нимъ, тотъ за это отвѣтитъ.

Онъ ушелъ.

Всѣ остались пораженными, и стояли неподвижно, какъ статуи. Мистеръ Гаусъ сильно испугался; онъ увидѣлъ, что зашелъ слишкомъ далеко съ своими произвольными распоряженіями. Къ ненависти и жаждѣ мщенія у него прибавился страхъ.

— Фрей, поди ко мнѣ, сказалъ онъ.

У Эванса были жена и дѣти; онъ боялся потерять мѣсто. Онъ подошелъ къ мистеру Гаусу и сказалъ:

— Сэръ, мнѣ было очень непріятно васъ ослушаться, но что же было дѣлать, сами посудите, когда мистеръ Иденъ объявилъ, что мы поступаемъ противъ закона.

— Довольно, сказалъ мистеръ Гаусъ съ притворною кротостью. Онъ кажется тебя околдовалъ. А вотъ какъ его выгонятъ, такъ опять будешь мнѣ служить.

Мистеръ Гаусъ не имѣлъ привычки ссориться съ тюремщиками, но когда Эвансъ на него взглянулъ, то въ холодномъ, суровомъ взглядѣ директора прочелъ свою участь.

XVI.

Гаусъ и Фрей сидѣли, призадумавшись, надъ экземпляромъ тюремныхъ правилъ, и находили тамъ очень мало утѣшительнаго.

— Нечего дѣлать, нужно будетъ, покуда, отправить больныхъ въ лазаретъ. А то плохо… за это и члены комитета не вступятся, потому что трудно. Конечно, все это скоро кончится. Я его выживу раньше чѣмъ черезъ мѣсяцъ, но какъ ему мстить до тѣхъ поръ?

— Все чаще и строже наказывать заключенныхъ.

— Нѣтъ, это невозможно. Напротивъ, нужно остановить наказанія и хоть на время казаться правымъ. Хорошо было бы, еслибъ и онъ въ чемъ нибудь провинился противъ закона. Потому что если насъ станутъ судить, а онъ будетъ правъ, то его словамъ будутъ вѣрить какъ Евангелію; но если онъ самъ окажется виноватымъ, то и его будутъ выслушивать какъ простаго смертнаго. Что бы выдумать?

И мистеръ Гаусъ призадумался. Вдругъ въ головѣ его блеснула мысль. Онъ жадно схватилъ кусокъ бумаги, и что-то на ней написалъ.

— Фрей, сказалъ онъ, вотъ вамъ всѣмъ приказаніе; собери всѣхъ тюремщиковъ и исполните это.

Фрей прочелъ и вышелъ.

Нужно замѣтить, что мистеръ Иденъ, желая болѣе и болѣе исправлять заключенныхъ, употреблялъ для этой цѣли всевозможныя средства. Онъ находилъ, что праздность болѣе всего способствуетъ къ распространенію и укорененію пороковъ, и потому старался, чтобы на обѣихъ половинахъ тюрьмы, какъ женской такъ и мужской, заключенные въ свободное время были заняты какой-нибудь работой, которая бы ихъ развлекала, и вмѣстѣ не была бы тяжела. Для этого, онъ совѣтовалъ имъ упражняться въ разныхъ мастерствахъ и рукодѣльяхъ. Всякій занимался тѣмъ, что зналъ, и въ занятіяхъ время проходило скорѣе прежняго. Кончилось тѣмъ, что даже нѣкоторыя описывали подробно свою преступную жизнь, свое раскаяніе и тѣ отрадныя минуты, которыя слѣдовали за раскаяніемъ и въ которыя появлялось спокойствіе духа и довольство собой. Но мнѣнію мистера Идена, было очень полезно давать эти описанія читать другимъ заключеннымъ не только для развлеченія, но и съ нравственною цѣлью, потому что это могло ихъ также вызвать къ раскаянію.

И такъ, онъ распространилъ и это занятіе. Многіе стали писать. Всѣ благословляли мистера Идена; тюремная жизнь, послѣ его нововведеній, всѣмъ казалась во сто разъ сноснѣе.

Вдругъ явились тюремщики съ приказаніемъ директора, и подали это приказаніе мистеру Идену, для прочтенія.

Тамъ было написано, что всѣ не упомянутыя въ тюремныхъ правилахъ занятія немедленно должны быть изгнаны.

Пасторъ былъ неожиданно пораженъ этимъ, но сопротивляться было невозможно. Тотчасъ же тюремщики отобрали отъ заключенныхъ всѣ работы и все нужное для письма. Заключенные пришли въ отчаяніе. Мистеръ Иденъ утѣшалъ всѣхъ по возможности, а никто не зналъ, какъ безотрадно было у него самаго на душѣ въ ту минуту. Не желая показать всѣмъ, что онъ чувствовалъ, онъ ушелъ къ себѣ.

Тутъ онъ сѣлъ въ кресло и старался придумать новые кланы, какъ бы защищать заключенныхъ противъ мистера Гауса. Онъ провелъ часа два въ тяжеломъ раздумьѣ. Вошелъ Эвансъ и объявилъ, что всѣ работы отобраны.

— Ну, что же? спросилъ мистеръ Иденъ.

— Да что, сэръ. Крикъ, шумъ, отчаяніе. Особенно одна женщина выходила изъ себя, даже оцарапала лицо Фрею.

— Это худо; жаль, что меня не было. Я бы удержалъ ее и побранилъ за такое поведеніе. Которая же вела себя такъ худо?

— № 57, сэръ. У нея были шелковичные червячки, которыхъ пришлось отнять. Она рыдала, называла ихъ своими дѣтьми, говорила, что это вашъ подарокъ,

— Ну, и что же?

— Фрей ихъ и отнялъ, а когда онъ ихъ понесъ, то нечаянно одного выронилъ. Женщина эта бросилась къ червяку, а Фрей, чтобы дѣло было короче, раздавилъ его ногой. Тутъ она воя поблѣднѣла, задрожала, бросилась на него съ стиснутыми зубами, и сильно вцѣпилась ногтями ему въ лицо, — кровь такъ и полилась. Право, я думалъ, что она его задушитъ.

— Ахъ, несчастная, какъ мнѣ ее жаль! Сколько я трудился надъ ея исправленіемъ, — какъ она измѣнилась, какъ сдѣлалась добра, кротка! А теперь всѣ мои труды пропали; вы въ одну минуту сдѣлали изъ нея демона. Эвансъ, мнѣ кажется и ты перемѣнился, и ты сдѣлался добрѣе.

— Какже и не измѣниться тому, кто слышитъ ваши проповѣди? Онѣ развѣ только на камень не подѣйствуютъ.

Мистеръ Иденъ былъ очень доволенъ этимъ признаніемъ.

— Впрочемъ, и то правда, продолжалъ Эвансъ, — если бы вы говорили одно, а дѣлали другое, я бы вамъ не повѣрилъ и не перемѣнился бы. Но вы такъ добры, такъ заботливы къ заключеннымъ, что и я пересталъ на нихъ смотрѣть, какъ на кусокъ грязи; и мнѣ стало ихъ жаль.

— Признайся: это не отъ однихъ проповѣдей; полчаса въ кожаномъ воротникѣ тоже помогли открыть тебѣ глаза.

— Это сущая правда; до тѣхъ поръ я самъ не зналъ, какъ я жестокъ.

— Значить, ты на моей сторонѣ.

— Разумѣется, сэръ; я и пришелъ поговорить съ вами, высказать все, что у меня на душѣ. Я удивляюсь, зачѣмъ вы остаетесь въ такомъ гадкомъ мѣстѣ.

— Я дѣлаю здѣсь добро, потому и остаюсь.

— Да вѣдь вы можете дѣлать столько же добра и вездѣ, гдѣ вы будете. А тутъ, вы видите, директоръ противъ васъ; онъ васъ гонитъ. Вамъ ничего не удается, какъ слѣдуетъ: онъ вамъ во всѣмъ помѣхой. И всѣ эти неудачи васъ тревожатъ, разстроиваютъ ваше здоровье.

— Это правда, мнѣ нездоровится.

— А вы думаете, что этого не видно? Вы страшно перемѣнились съ тѣхъ поръ, какъ вы здѣсь. Вы такъ похудѣли, такъ изнурились, что васъ нельзя узнать. И изъ-за чего все это? Изъ-за-того, что не успѣете еще ничего сдѣлать, какъ васъ попросятъ отсюда уѣхать. И все опять пойдетъ по прежнему. Повѣрьте, директоръ съумѣетъ устроить такъ, чтобы васъ здѣсь не было. Такъ не лучше ли уѣхать самому заранѣе? Я знаю, за вами и меня выгонять, за то, что я былъ на вашей сторонѣ.

— Такъ ты совѣтуешь мнѣ лучше оставить тюрьму.

И пасторъ призадумался. Онъ какъ будто колебался…. но вдругъ съ блистающими глазами вскочилъ съ дивана и закричалъ: «Retro, Satanas!» такъ грозно, что Эвансъ чуть не упалъ со страху, вскочилъ съ своего мѣста и отбѣжалъ на нѣсколько шаговъ отъ пастора; потомъ согласился опять сѣсть, только съ тѣмъ условіемъ, чтобы больше не слышать страшныхъ латинскихъ возгласовъ.

— Выслушай меня, началъ пасторъ, Гаусъ силенъ, но я все-таки обязанъ ему противодѣйствовать. Я не долженъ оставлять тѣхъ кому я нуженъ, потому только, что мнѣ не спокойно, не удобно ихъ защищать. Это была бы слабость, даже низость съ моей стороны. Я стою за правду, за добро, и мнѣ нечего бояться. И перомъ, и словомъ буду защищать несчастныхъ, пока живъ.

— Вотъ прекрасно, а говоришь, что ты на моей сторонѣ? Я не хочу такихъ жалкихъ союзниковъ, которые способны быть порядочными и добрыми только на половину. Одно или другое, ты долженъ рѣшительно выбрать добро или зло.

— Да я бы не задумался выбрать; только одно меня останавливаетъ.

— Напрасно вы это такъ горячо принимаете къ сердцу, сэръ.

— Что же такое?

— У меня жена и четверо дѣтей. Вѣдь они умрутъ съ голоду, если я лишусь мѣста. Чѣмъ я тогда буду жить?

— Да неужели ты думаешь, что если самъ не уйдешь, такъ тебя не прогонятъ? Повѣрь, директоръ уже рѣшилъ насчетъ этого въ своемъ умѣ. Ты слишкомъ явно показалъ уже ему, что ты на моей сторонѣ; теперь тебѣ невозможно это передѣлать. Ничѣмъ его не увѣришь, что ты опять за него. Это дѣло рѣшенное: вы съ нимъ враги.

— Неужели? такъ что же мнѣ дѣлать?

— Твердо держаться меня одного и дѣлать что я скажу. Помогай мнѣ въ моихъ планахъ.

— Такъ скажите, въ чемъ дѣло.

— Я хочу избавить тюрьму отъ этого директора.

Эвансъ вскрикнулъ отъ удивленія.

— Вамъ выжить директора? да это все ровно, что сдвинуть съ мѣста гору. Вы чуть двигаетесь отъ слабости, а какъ храбры на словахъ! Полноте, успокойтесь. Зачѣмъ думать о томъ, чего никогда не можетъ быть?

— Пожалуйста, налей мнѣ чашку чаю; мнѣ очень худо. Благодарю.

— Я вижу, вы не на шутку нездоровы.

— Правда; мнѣ очень дурно; кажется будто умираю. Но хоть бы я и умиралъ, все-таки хочу служить Господу Богу, сражаться за него; не допущу, чтобы противъ Его воли дѣлались такія дѣла на свѣтѣ. Помогай только мнѣ въ томъ, о чемъ я просилъ.

— Буду помогать, сэръ. Приказывайте.

— Ты воображаешь, что Гаусъ непоколебимъ какъ гора, — ты ошибаешься. Онъ кажется сильнымъ только потому, что окруженъ множествомъ безсильныхъ, надъ которыми до-сихъ-поръ такъ безнаказанно могъ выказывать свою силу и жестокость. А въ сущности, онъ только нарушитель законовъ. Намъ нужно изъ всѣхъ членовъ тюремнаго комитета найти только одного честнаго, порядочнаго человѣка и намъ удастся освободиться отъ Гауса.

— Въ томъ-то и бѣда, что мы не найдемъ такого человѣка.

— Гаусъ былъ такъ откровененъ, что самъ отрекомендовалъ мнѣ такъ худо этотъ комитетъ. И потому я обращусь прямо въ министерство внутреннихъ дѣлъ съ жалобой на Гауса, съ изобличеніемъ его поступковъ.

Эвансъ сталъ смотрѣть довѣрчивѣе на планы пастора.

— Я очень хорошо знаю, какъ дѣйствовать, продожалъ мистеръ Иденъ. — Знаю, съ кѣмъ имѣю дѣло; знаю, что если мои обвиненія будутъ ограничиваться обличеніемъ его жестокости къ заключеннымъ, его варварства, то все останется безъ послѣдствій. Что за дѣло министерству внутреннихъ дѣлъ, что заключенные страдаютъ? Если мистеръ Гаусъ заставляетъ ихъ страдать, то онъ поступаетъ только противъ Бога и закона, а не противъ министерства внутреннихъ дѣлъ. Но я обнаружу, что онъ поступаетъ и противъ министерства внутреннихъ дѣлъ, потому что за нѣсколько прошедшихъ мѣсяцевъ постоянно представляетъ туда, въ своихъ отчетахъ, фальшивыя показанія. Тутъ мнѣ нужна твоя помощь.

— Готовъ служить вамъ, сэръ.

— Вотъ въ чемъ дѣло: я видѣлъ, что Фрей записываетъ каждое наказаніе въ маленькую книжку. Тутъ онъ не лжетъ, а отмѣчаетъ всю правду, не такъ, какъ въ рапортахъ мистера Гауса, гдѣ нѣтъ и тѣни правды. Такъ вотъ что важно: если ты мнѣ достанешь одну изъ такихъ книжекъ на двѣнадцать часовъ, то Гаусъ лишится мѣста, а ты на своемъ останешься.

— Сэръ, въ восторгѣ закричалъ Эвансъ: — если такъ, то вы завтра утромъ получите эту книжку.

— Нѣтъ, сегодня же вечеромъ, непремѣнно. Даю тебѣ часъ времени, и вотъ, на всякій случай, пять фунтовъ стерлинговъ; можетъ быть понадобятся деньги.

Ровно черезъ часъ Эвансъ воротился. Онъ вбѣжалъ запыхавшись, раскраснѣвшись: онъ торжествовалъ.

— Вотъ вамъ книжка, сэръ, а вотъ и деньги. Онъ не взялъ ни одного фарсинга. Я только польстилъ его аккуратности и отчетливости по должности; сказалъ, что онъ ни разу не забудетъ внести въ книжку что слѣдуетъ, и онъ мнѣ, по первой просьбѣ, далъ ее.

— Молодецъ! теперь останешься при мѣстѣ, повѣрь мнѣ.

— Прощайте, сэръ. Не забудьте, что завтра утромъ вы должны возвратить мнѣ эту книгу.

— Хорошо. Прощай.

И мистеръ Иденъ принялся за дѣло. Онъ тотчасъ же взялъ свою книгу, гдѣ были списаны рапорты мистера Гауса, и началъ ихъ сравнивать съ записками Фрея.

Очень понятно, что онъ нашелъ, чего ожидалъ: разницу огромную. Нельзя было повѣрить, что говорится объ одномъ и томъ же въ этихъ двухъ книгахъ.

Мистеръ Иденъ сѣлъ переписывать книгу Фрея. Онъ писалъ очень скоро, но работы было такъ много, что онъ ее окончилъ только въ шесть часовъ утра. Онъ очень утомился отъ этого труда; пальцы у него страшно болѣли, голова горѣла, а ноги были холодны, какъ ледъ.

Онъ былъ совершенно счастливъ, когда окончилъ работу. Теперь у него былъ вѣрный отчетъ за два года владычества Гауса въ тюрьмѣ.

Онъ тотчасъ же отправился въ городъ къ своему знакомому присяжному маклеру, и попросилъ его сравнить обѣ книжки: копію и оригиналъ, и засвидѣтельствовать, что копія совершенно вѣрна. Мистеръ Эдвардсъ исполнилъ это съ удовольствіемъ.

Черезъ двадцать минутъ мистеръ Иденъ былъ уже на обратномъ пути, и какъ только пріѣхалъ въ тюрьму, тотчасъ же послалъ за Эвансомъ и возвратилъ ему книгу Фрея.

Потомъ онъ написалъ въ министерство внутреннихъ дѣлъ отношеніе, въ которое включилъ, что у него, Идена, есть доказательства, что мистеръ Гаусъ, за два года своего управленія въ тюрьмѣ, постоянно подаетъ по начальству отчеты невѣрные, скрываетъ самоубійства заключенныхъ и случаи, когда смерть ихъ происходитъ отъ какого нибудь жестокаго наказанія. Что, какъ ему, Идену, положительно извѣстно, вся оффиціальная тюремная книга ни болѣе, ни менѣе, какъ цѣлая ткань лжи и обмана. Что, наконецъ, такъ какъ онъ, Иденъ, не можетъ самъ ничего сдѣлать къ улучшенію положенія заключенныхъ, то проситъ вмѣшательства высшаго начальства.

Копію съ этого отношенія онъ послалъ мистеру Гаусу, прибавляя въ нѣсколькихъ строкахъ, что предоставляетъ мистеру Гаусу съ тою же почтою послать въ министерство внутреннихъ дѣлъ свое оправданіе.

Мистеръ Иденъ былъ очень утомленъ, и только что взялъ печать въ руки, чтобы запечатать пакетъ, какъ упалъ безъ чувствъ на диванъ. Безсонная ночь и тревога нѣсколькихъ послѣднихъ дней не прошли ему даромъ.

XVII.

— Двѣ леди желаютъ васъ видѣть, сказала, отворяя дверь, рыжая горничная мистера Идена, которая никакъ не ожидала найдти своего господина въ такомъ состояніи.

Вслѣдъ за нею вошла Сусанна Мертонъ со своею теткой.

— Боже мой! что съ нимъ? вскричала поблѣднѣвшая Сусанна — Онъ въ обморокѣ, отвѣчала мистриссъ Девисъ.

Сусанна первая бросилась къ нему.

— Ему худо, очень худо, говорила она. — Тетушка, помогите мнѣ!

Молодая дѣвушка прежде всего развязала и сняла съ мистера Идена бѣлый галстухъ, который его душилъ. Потомъ она бросилась отворять окно; наконецъ и она и тетка, соединенными силами, передвинули диванъ, съ лежавшимъ на немъ больнымъ, къ окну.

— Тетушка, отворите дверь, кричала Сусанна, а сама между тамъ вынимала изъ кармана сткляночку съ о-де-колономъ. Она терла имъ виски больнаго, рыдая отъ грусти и страха; потомъ взяла стаканъ воды, влила туда нѣсколько капель о-деколона и вспрыснула нѣсколько разъ лицо и всю голову больнаго.

Онъ началъ по-немногу приходить въ себя, и Сусанна успокоилась. Когда мистеръ Иденъ открылъ глаза, то увидѣлъ передъ собою прелестную молодую дѣвушку, въ слезахъ и съ ободряющей улыбкой.

— Ахъ, сказалъ онъ, вздохнувши. Боже мой! это вы? откуда? И онъ протянулъ Сусаннѣ руку.

— Ну, слава Богу, вамъ лучше, отвѣтила Сусаша.

— Кто это съ вами?

— Моя тетушка, очень почтенная женщина. Смотрите, ужъ она начала очень безцеремонно прибирать по мѣстамъ все у васъ въ комнатѣ.

Сусанна дала ему понюхать о-де-колона.

— Ахъ, какъ мнѣ отъ этого хорошо! Какъ Господь Богъ милостивъ, Онъ послалъ мнѣ васъ на помощь въ горести. Какъ отрадно видѣть лицо друга въ такую тяжелую минуту!

— Вы опомнились, вамъ лучше, слава Богу, сказала, подходя, мистриссъ Девисъ.

— Надѣюсь, вы у меня погостите, замѣтилъ мистеръ Иденъ.

Сусанна отвѣтила, что не оставитъ его, пока онъ совершенно не выздоровѣетъ.

— Въ такомъ случаѣ, будьте какъ дома. Весь мой второй этажъ въ вашемъ распоряженіи. Я такъ счастливъ, что вы у меня.

Гости отправились въ назначенныя имъ комнаты, а мистеръ Иденъ заснулъ отъ утомленія. Онъ спалъ часа четыре. Въ это время за нимъ присылалъ одинъ изъ заключенныхъ, но Сусанна пожалѣла его разбудить.

Потомъ она ушла въ городъ, и оставила около больнаго тетку, прося ее ни для кого не будить мистера Идена.

Черезъ нѣсколько времени явился Фрей, просить какой-то книги, которую ему обѣщалъ мистеръ Иденъ; но мистриссъ Девисъ отвѣтила, что пасторъ спить и что она его ни за что не разбудитъ.

Фрей очень разсердился, сказалъ, что былъ у мистера Идена въ первый и въ послѣдній разъ, и ушелъ.

Мистеръ Иденъ проснулся въ восемь часовъ вечера.

Имъ овладѣло отчаяніе. «Боже мой!» сказалъ онъ, «я проспалъ весь день, почта ушла, а мое отношеніе не отослано.»

Когда онъ всталъ, то нашелъ всю мебель своей комнаты въ страшномъ безпорядкѣ; ни одна вещь не стояла на прежнемъ мѣстѣ, почти все было уставлено, одно на другомъ, посреди комнаты. Это было слѣдствіемъ распоряженій мистриссъ Девисъ, которая вездѣ съ особеннымъ стараніемъ вытирала пыль.

Мистеръ Иденъ сталъ искать пакета съ отношеніемъ, — онъ описалъ его наружный видъ, и мистриссъ Девисъ сказала, что нашла такой пакетъ на полу, подняла его и положила на столъ.

Но на столѣ пакета не было; перерыли все, переискали вездѣ, а пропажи все-таки не нашли.

Мистеръ Иденъ упрекалъ себя въ неосмотрительности, спрашивалъ, не приходилъ ли кто-нибудь, пока онъ спалъ. Наконецъ мистриссъ Девисъ вспомнила о приходѣ Фрея, и рѣшила, что пакетъ унесъ онъ, прибавивъ, что у него самый плутовской видъ.

Нечего было дѣлать. Мистеръ Иденъ сѣлъ опять, во второй разъ писать тоже самое отношеніе, чтобы не пропустить и второй почты.

Въ это самое время, мистеръ Гаусъ сидѣлъ въ кабинетѣ мистера Вилліамса. Они разсуждали о томъ, какъ бы поскорѣе выжить изъ тюрьмы мистера Идена.

Почтенный мистеръ Вилліамсъ былъ на сторонѣ директора по двумъ причинамъ: во-первыхъ по личному расположенію къ нему, а во-вторыхъ потому, что самъ сильно стоялъ за новую систему строгостей въ тюрьмѣ. Онъ часто повторялъ: «Гаусъ — мой агентъ; новая система — моя система.»

Гаусъ подробно изложилъ ему свою жалобу; мистеръ Вилліамсъ горѣлъ отъ нетерпѣнія отмстить за своего пріятеля. Наконецъ онъ сказалъ: «Жаль, нельзя ничего сдѣлать до 25 числа, тогда воротится Пальмеръ; для такого важнаго дѣла мы должны быть всѣ на лицо. Только, пожалуйста, пришлите мнѣ сказать, если пасторъ въ это время чѣмъ-нибудь слишкомъ вамъ надоѣстъ.»

И такъ, мистеръ Гаусъ вернулся домой въ прекрасномъ расположеніи духа: онъ былъ совершенно спокоенъ и увѣренъ, что его замыселъ иротивъ мистера Идена будетъ исполненъ. Дома онъ нашелъ на столъ запечатанную бумагу, распечаталъ ее, прочелъ и задумчиво расположился въ креслахъ.

Мистеръ Иденъ продолжалъ очень вяло писать свое второе отношеніе, когда явилась Сусанна изъ города и объявила, что она подала его письмо на почту.

— Какое? спросилъ удивленный мистеръ Иденъ.

— Да вотъ то длинное, что лежало у васъ на столъ.

— Неужели? Ахъ, какъ вы догадливы!

— Велика догадливость, нечего сказать. Очень просто: если на письмѣ стоитъ надпись — весьма нужное, то, значитъ, необходимо поскорѣе его отправить.

Мистеръ Иденъ былъ въ восторгъ, разорвалъ вторичный свой трудъ, и еще разъ поблагодарилъ Сусанну за оказанную ему услугу.

Но вдругъ онъ вспомнилъ, что подозрѣвалъ Фрея въ похищеніи пакета, и его стала мучить совѣсть. Ему было непріятно, что онъ хоть мысленно обвинилъ человѣка напрасно.

— Нужно же, наконецъ, дать ему книгу. Я совсѣмъ забылъ свое обѣщаніе, сказалъ Мистеръ Иденъ.

И онъ снялъ съ полки какую-то книгу, завернулъ ее въ бумагу и надписалъ: «мистеру Фрею отъ мистера Идена.»

— Теперь, по-крайней-мѣръ, не забуду, прибавилъ онъ.

Книга эта была: «Uncle Tom», сочиненіе извѣстное всей Европѣ.

Очень часто, когда мистеръ Иденъ присутствовалъ при наказаніи, которое онъ называлъ «мученичествомъ», а директоръ и тюремщики — кожанымъ воротникомъ, онъ вспоминалъ объ «Uncle Tom» и спрашивалъ нѣсколько разъ Фрея, не читалъ ли онъ этой книги.

— Это очень интересная исторія, я знаю, что она бы очень васъ заняла, прибавилъ онъ.

— Такъ нѣтъ ли ея у васъ? нельзя ли мнѣ прочесть?

— Съ удовольствіемъ; придите, я вамъ ее дамъ.

Но при постоянной суматохѣ, мистеръ Иденъ совсѣмъ забылъ о своемъ обѣщаніи и Фрей былъ очень непривѣтливо принятъ госпожею Девисъ, когда явился за книгой.

XVIII.

На другой день мистеръ Гаусъ ходилъ по тюрьмѣ, задумчивый и грустный. Онъ ни съ кѣмъ не говорилъ, никому не отвѣчалъ; мало того, онъ даже никого не наказывалъ. Онъ все думалъ о томъ, какъ бы отдѣлаться отъ отношенія мистера Идена.

— Я себѣ сижу спокойно у мистера Вилліамса и воображаю, что подвигаю свое дѣло, какъ вдругъ, не тутъ-то было! пріятель въ это время готовитъ мнѣ такую западню, какой я не ожидалъ. Да еще и копію прислалъ, думалъ онъ про себя. Онъ боялся, что мистеръ Иденъ одержитъ надъ нимъ верхъ, и терялся въ раздумьи при этой мысли.

Кончилъ онъ обращеніемъ къ своему единственному утѣшителю, къ грогу.

Угостившись, Гаусъ не помнилъ ничего; ему и дѣла не было до заключенныхъ. Пусть себѣ дѣлаютъ что знаютъ. Потомъ, приходя въ себя, онъ думалъ, что и лучше дѣлаетъ, не наказывая ихъ: по-крайней-мѣрѣ этимъ нѣсколько облегчитъ вліяніе своихъ прежнихъ строгостей. И заключенные будутъ довольны отъ послѣднихъ впечатлѣній, и начальству представятся вѣрные рапорты за нѣсколько дней, безъ наказаній.

И такъ, цѣлые три дня прошли мирно, безъ терзаній, безъ стоновъ. Дни эти казались дикими для мистера Гауса: онъ такъ привыкъ мучить, видѣть страдальческія лица, что эти варварскія привычки превратились въ необходимость. Не даромъ говоритъ пословица: привычка вторая природа. Онъ просто жаждалъ мученія другихъ. Эти три дня, которые онъ провелъ исключительно, необыкновенно, очень его тяготили: они были для него пусты, скучны, безъ значенія.

По его приказанію, больные были переведены въ лазаретъ. Онъ туда пошелъ и встрѣтился тамъ съ докторомъ.

— Какъ вы думаете, спросилъ онъ его, они здѣсь скорѣе поправятся?

— Да, я надѣюсь, сэръ.

Мистеръ Гаусъ сдѣлалъ недовольную мину.

— А вы знаете, сказалъ онъ, что пасторъ страшно возстаетъ противъ васъ за то, что вы позволяете держать ихъ не въ лазаретѣ, а въ ихъ комнатахъ, и, кажется, даже донесъ объ этомъ высшему начальству. Но ужь мы съ вами постоимъ другъ за друга. Не дадимся въ обиду.

— Да гдѣ ему теперь обижать кого-нибудь?

— А что?

— Вѣдь онъ боленъ.

— Чѣмъ? Ну, да впрочемъ чѣмъ бы ни было, все же не умретъ.

— Отчего же и нѣтъ? Умереть не трудно, у кого желчная горячка.

— Такъ онъ серьозно боленъ?

— Сегодня съ нимъ былъ сильный припадокъ.

Мистеръ Гаусъ пристально посмотрѣлъ на доктора, будто желая прочесть все на его лицѣ. Потомъ онъ старался завести рѣчь о другомъ, но никакъ не могъ скрыть, что его интересовало, я опять заговорилъ о прежнемъ. Онъ было началъ такъ:

— Неправда ли, мы всегда съ вами жили дружно? По положенію, напримѣръ, вамъ бы слѣдовало здѣсь бывать всякій день, но я очень хорошо понимаю, что нельзя вамъ жить здѣшнимъ ничтожнымъ жалованьемъ, что вы изъ-за насъ не можете пренебрегать городской практикой, и потому я никогда не требовалъ отъ васъ акуратныхъ посѣщеній.

— Да, это правда, сэръ, и я очень вамъ благодаренъ за это.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, такъ скажите мнѣ, пожалуйста, что съ нимъ, съ мистеромъ Иденомъ?

— Что-то въ родѣ горячки.

— Онъ опасенъ?

— Опасенъ? нѣтъ. Покуда нѣтъ.

— Когда же вы это узнаете?

— Да когда болѣзнь разъиграется.

Такіе отвѣты вывели мистера Гауса изъ терпѣнія и онъ не замедлилъ за это сказать мистеру Лауэру (такъ звали доктора) что-то оскорбительное. На другой день не было церковной службы: пасторъ лежалъ въ постели. Мистеръ Гаусъ былъ совершенно доволенъ.

Но мало того: послѣ обѣда онъ получилъ какую-то большую, какъ будто офиціальную бумагу, и когда прочиталъ ее, то на лицѣ его заблистало торжество. Содержаніе этой бумаги будетъ нами разсказано позже; но вотъ послѣдствія ея появленія.

— Запереть лазаретъ и принести мнѣ ключъ, сказалъ мистеръ Гаусъ. Да назначить завтра такихъ-то къ рукояткѣ.

Между-тѣмъ несчастный Робинзонъ просто изнывалъ безъ мистера Идена. Вотъ уже нѣсколько дней онъ былъ лишенъ развлеченія, утѣшенія, друга, брата, всего! Тяжело было ему перекосить эти лишенія. Вдругъ какъ-то онъ услыхалъ, что возлѣ его двери Фрей разговариваетъ съ кѣмъ-то чужимъ и приглашаетъ войдти, посмотрѣть комнаты заключенныхъ.

Дверь отворилась и въ комнату Робинзона взглянула робко Сусанна.

— Ахъ, мистеръ Робинзонъ, вскрикнула Сусанна.

— Миссъ Мертонъ, сказалъ онъ, ради Бога узнайте что съ мистеромъ Иденомъ.

— Я и такъ знаю что съ нимъ, я живу у него. Онъ очень боленъ. И все ваша тюрьма виновата. Она довела его до такого состоянія.

Фрей навострилъ уши.

— Однако, онъ не въ опасности? Я буду молиться за него. Онъ научилъ меня молиться, и всѣ, не одинъ я, помолятся за него. Ахъ, миссъ Мертонъ, я бы сейчасъ же умеръ, если бы могъ этимъ спасти нашего добраго мистера Идена!

— Я ему передамъ это, отвѣчала Сусанна.

— Да не принесете ли и мнѣ отъ него хоть одно словечко.

— Хорошо, хорошо. Прощайте, мистеръ Робинзонъ.

Робинзонъ хотѣлъ тоже сказать «прощайте», но не былъ въ силахъ. Сусанна ушла, и комната показалась ему еще мрачнѣе, чѣмъ когда-нибудь.

Мистеръ Иденъ лежалъ въ желчной горячкѣ. Онъ давно уже чувствовалъ себя дурно и перемогался до послѣдней возможности. Разумѣется, было бы лучше, если бы онъ съ самаго начала обратился къ медицинской помощи, а не въ крайности.

Онъ лежалъ худой, со впалыми глазами, желтый. Мистриссъ Девисъ и Сусанна поочередно оставались при немъ. Онъ постоянно бредилъ о заключенныхъ, о томъ, какъ бы имъ помочь, къ кому изъ нихъ ему нужно пойдти, кто въ горѣ.

Вотъ какимъ образомъ Сусанна попала къ Робинзону. Она вспомнила о книгѣ, приготовленной больнымъ для мистера Фрея, и пошла ему ее отнести. Она постучалась къ мистеру Фрею, и онъ, впустивъ ее въ комнату, затворилъ за ней дверь.

Ей сдѣлалось очень страшно остаться съ нимъ наединѣ, лицо его казалось ей такимъ сердитымъ, отчаяннымъ, что она дрожала.

— Что вамъ угодно? спросилъ ее Фрей.

— Я принесла вамъ книгу, которую вамъ обѣщалъ мистеръ Иденъ. Самъ, бѣдный, онъ боленъ.

Фрей взялъ у нея изъ рукъ книгу и примѣтилъ, что Сусанна очень хорошенькая. Въ слѣдствіи этого наблюденія онъ былъ такъ любезенъ, что предложилъ Сусаннѣ показать ей тюрьму.

Бѣдная Сусанна колебалась, ей было страшно видѣть преступниковъ, но потомъ она сказала:

— Благодарю васъ, покажите. Только, пожалуйста, не уходите отъ меня, будьте вездѣ со мной, а то я очень боюсь преступниковъ. Да еще, пожалуйста, не показывайте мнѣ убійцъ или зажигателей; они должны быть очень страшны. Я хочу видѣть только тѣхъ, которые здѣсь сидятъ не за такія важныя преступленія. Вы не отойдете отъ меня?

— Не бойтесь этого, миледи: у насъ есть правило, чтобы чужихъ къ заключеннымъ не пускать однихъ, а всегда съ кѣмъ-нибудь изъ тюремщиковъ. Впрочемъ, у насъ между заключенными есть очень много хорошихъ людей; мистеръ Иденъ въ нихъ просто влюбленъ.

— Такъ вы мнѣ покажите именно тѣхъ, которыхъ онъ любитъ; мнѣ будетъ интересно ихъ видѣть.

Фрей показалъ ей двѣ или три комнаты съ любимцами мистера Идена, и наконецъ подвелъ ее къ комнатѣ Робинзона, сказавъ: «Вотъ тутъ сидитъ сердитый.»

— Такъ лучше вы мнѣ его и не показывайте.

— Да вѣдь это одинъ изъ самыхъ первыхъ любимцевъ мистера Идена, сказалъ съ усмѣшкой Фрей и отворилъ дверь.

Сусанна встрѣтила знакомаго, мы уже видѣли ихъ встрѣчу. Потомъ Сусанна высказала Фрею много похвалъ на счетъ чистоты и порядка въ тюрьмѣ.

Молодая дѣвушка произвела сильное впечатлѣніе даже на дикаго, загрубѣлаго Фрея.

Придя домой, она застала мистера Идена слабымъ, но спокойнымъ.

Она разсказывала ему свое свиданіе съ Робинзономъ, свое прежнее знакомство съ нимъ. — какъ вдругъ сильный стукъ въ дверь заставилъ ихъ вздрогнуть.

Это былъ курьеръ съ отвѣтомъ изъ министерства внутреннихъ дѣлъ.

Мистеръ Иденъ судорожно распечаталъ пакетъ, но чѣмъ долѣе онъ читалъ бумагу, тѣмъ сильнѣе краска выступала на его лицѣ, тѣмъ ярче блистали его утомленные глаза. Наконецъ, онъ въ изнеможеніи упалъ на подушку, и едва слышно проговорилъ: «Этого я не ожидалъ».

Въ письмѣ этомъ, министерство внутреннихъ дѣлъ ему объявляло, что его извѣщеніе адресовано было неправильно; что онъ долженъ былъ обратиться въ мѣстный тюремный комитетъ, а не въ министерство, и потому министерство препроводило къ каждому изъ членовъ этого комитета по копіи съ его отношенія, а члены сдѣлаютъ распоряженія, какія окажутся нужными, и потомъ уже войдутъ съ представленіемъ о всемъ дѣлѣ въ министерство внутреннихъ дѣлъ.

Мистеръ Иденъ сѣлъ на постели и велѣлъ подать себѣ пюпитръ для письма.

Сусанна это исполнила, но умоляла его не волноваться.

Онъ написалъ въ отвѣтъ, что удивляется, какъ при удостовѣреніи о такихъ серьозныхъ предметахъ, требующихъ безотлагательной дѣятельности, можетъ быть столько переговоровъ и формальностей. Потомъ онъ объяснилъ, что адресовался прямо въ министерство внутреннихъ дѣлъ мимо тюремнаго комитета именно потому, что господа члены этого комитета никогда не захотятъ сдѣлать ничего добраго: "члены видятъ зло и не только допускаютъ, но и поощряютъ его, а министерство внутреннихъ допускаетъ это потому только, что не знаетъ, " писалъ онъ. «Очень просто: еслибы я жаловался комитету, то жаловался бы на него самого, и не могъ бы ожидать никакой пользы. Ради Бога не медлите, спасайте несчастныхъ, придите мнѣ на помощь: я боленъ, у меня нѣтъ больше силъ дѣйствовать, нѣтъ силъ долѣе спасать жизнь другимъ. Съ этой минуты вы отвѣчаете передъ Богомъ и отечествомъ за каждую насильственную смерть въ тюрьмѣ.»

Волненіе, послѣ этого письма, конечно, могло только повредить положенію больнаго. Ночью ему сдѣлалось такъ худо, что Сусанна и ея тетка страшно перепугались. Онѣ послали за докторомъ; тотъ пришелъ, пощупалъ пульсъ, и посмотрѣлъ на больнаго какъ-то неутѣшительно, сомнительно. Впрочемъ, онъ сказалъ, что есть еще надежда, и прописалъ новый рецептъ.

Больной ровно ничего не ѣлъ, но очень аккуратно принималъ всѣ лекарства, прописанныя докторомъ. Лучше однако не было.

Разъ ему даже сдѣлалось такъ худо, что Сусаннѣ пришло за мысль: «земля не умѣетъ цѣнить такого человѣка; она недостойна его, и Богъ непремѣнно возьметъ его къ себѣ.» Она подошла къ мистеру Идену и нѣжно спросила его, не можетъ ли она что нибудь для него сдѣлать, не желаетъ ли онъ чего нибудь?

Онъ улыбнулся съ признательностью и сказалъ умоляющимъ голосомъ:

— Добрая, милая Сусанна, сходите за меня навѣстить Строта и Робинзона. У Строта посидите подольше, потому что онъ старше. Они, бѣдные, вѣрно по мнѣ соскучились.

Сусанна тотчасъ исполнила его желаніе. Когда она вернулась, то подробно передала ему что они говорили и что она имъ отвѣчала. Она разсказывала, что всѣ были къ ней очень почтительны и усердно распрашивали, какъ здоровье мистера Идена, лучше ли ему.

— Вотъ какіе они всѣ добрые, сказалъ онъ слабымъ голосомъ. Тутъ онъ заснулъ, и Сусанна предалась вполнѣ своимъ грустнымъ опасеніямъ. Ей какъ будто говорило сердце: «Тебѣ уже немного дней остается его видѣть!»

Мистриссъ Девисъ тоже сидѣла скучная. Всѣ труды ея были напрасны: тотъ, для кого она все вычистила, все привела въ порядокъ, лежалъ чуть ли не при смерти! Она сказала съ грустью Сусаннѣ: «Право, мнѣ кажется, ему ужь не жить.»

— Ахъ, тетушка, не говорите этого, вскричала Сусанна, и залилась слезами, потому что услыхала отъ другаго подтвержденіе своихъ предчувствій.

— Смотри, не плачь, Сусанна. Онъ просыпается, — онъ увидитъ.

Сусанна тотчасъ же сдѣлала улыбающееся лицо. Она соединяла въ себѣ достоинства рѣдкой сидѣлки при больныхъ: на сердцѣ у нея было тяжело, безотрадно, а на лицѣ, ея больной видѣлъ постоянное выраженіе надежды, которое его и поддерживало.

Съ каждымъ днемъ мистеръ Иденъ какъ будто постепенно таялъ; бѣдной Сусаннѣ становилось все труднѣе и труднѣе скрывать свою грусть. Уже глаза его начинали блуждать въ предсмертномъ забытьи; Сусанна и тетка ея замѣчали это и приходили въ ужасъ. Больной, казалось, все не понималъ своего положенія. Онъ никогда не говорилъ, что ожидаетъ смерти, не Двлалъ никакихъ распоряженій. Напротивъ, имъ казалось даже, что онъ очень спокоенъ.

Разъ какъ-то онъ былъ въ сильномъ бреду, какъ будто съ кѣмъ-то разговаривалъ, основывалъ новую тюрьму по своей системѣ, и описывалъ эту систему съ большимъ жаромъ, только въ отрывистыхъ выраженіяхъ.

Онъ особенно много говорилъ о томъ, что прежде всего нужно стараться дѣйствовать на преступника добромъ, стараться исправить его словами, развивать въ немъ нравственное сознаніе. И что только при безполезности этихъ средствъ, если несчастный слишкомъ погрязъ въ порокъ, — тогда только нужно прибѣгать къ серьознымъ мѣрамъ, строгимъ, однако не безчеловѣчнымъ. Но начинать прямо съ наказаній, мучить заключенныхъ работой, которая имъ не по силамъ, жаждать ихъ страданій, пропитать ихъ ненавистью ко всему человѣческому роду, сдѣлать ихъ звѣрями, а потомъ требовать, чтобы они исправлялись, — это безразсудно, это низко! «Это можетъ дѣлать только такой извергъ, какъ…. Но я буду поступать не такъ. Я… ахъ, я боленъ, я безсиленъ!…» Тутъ онъ пришелъ въ себя, и тяжело вздохнулъ. Вмѣсто грезъ, ему представилось настоящее, и онъ почувствовалъ — будто камень на сердцѣ. Но вдругъ онъ сложилъ крестомъ руки на груди и сказалъ: «Воля Божія да исполнится». Слезы показались у него на глазахъ и онъ еще разъ съ умиленіемъ повторилъ: «Воля Божія да исполнится!» Потомъ, обращаясь къ Сусаннѣ, онъ сказалъ:

— Добрый другъ мой, Господь Богъ всегда найдетъ себѣ орудіе. Доброе дѣло все-таки будетъ сдѣлано, если не мною, такъ другимъ.

Изъ этихъ словъ Сусанна заключила, что и онъ видитъ то, что видятъ другіе; ей сдѣлалось невыносимо грустно.

Она вышла изъ комнаты, чтобы не волновать его своими слезами, которыхъ долѣе не могла удержать.

Послѣ обѣда, часа въ четыре, пришелъ докторъ съ какимъ-то незнакомымъ Сусаннѣ человѣкомъ. Это былъ Годжсъ. Они долго о чемъ-то переговаривались шепотомъ. Мистриссъ Девисъ была очень недовольна этимъ новымъ визитомъ, и спросила мистера Годжса, зачѣмъ онъ пришелъ.

— Узнать о здоровьѣ мистера Идена, былъ отвѣтъ.

Пасторъ попросилъ Годжса подойти къ его постели, и принялъ его съ ласковой улыбкой.

— Сядьте, Годжсъ, сказалъ онъ.

Докторъ пощупалъ пульсъ больного, и прописалъ ему новое лекарство. Дѣлать это, онъ поставлялъ себѣ въ обязанность при каждомъ визитѣ. Потомъ онъ спросилъ мистера Идена, какъ онъ себя чувствуетъ.

— Мнѣ теперь нужно поговорить съ Годжсомъ, отвѣчалъ пасторъ. "Годжсъ, подойдите сюда, повторилъ онъ ласково. — Я хочу вамъ сказать, какъ умирающій можетъ быть счастливъ, если онъ постоянно былъ сострадателенъ къ ближнимъ.

При словъ «умирающій», Годжсъ и докторъ самодовольно перемигнулись. Это не было замѣчено только мистеромъ Иденомъ.

Потомъ пасторъ сказалъ:

— Но прежде всего благодарю, что вы меня навѣстили.

И онъ протянулъ руку Годжсу, какъ вдругъ мистриссъ Девисъ бросилась къ нему, схватила его за эту руку и положила ее подъ одѣяло, говоря:

— Сохрани васъ Боже давать руку такому негодяю! Вы ошибаетесь въ немъ: онъ самый низкій человѣкъ. Я слышала, что они говорили съ докторомъ, шепотомъ. У васъ есть въ тюрьмѣ какой-то врагъ; онъ-то и прислалъ ихъ узнать, на сколько вамъ худо.

— Довольно, мистриссъ Девисъ, сказалъ пасторъ.

Наступило молчаніе; мистеръ Иденъ поглядѣлъ на обоихъ пришедшихъ. Имъ, видимо, было очень неловко переносить этотъ взглядъ.

— Такъ вы посланы имъ, началъ мистеръ Иденъ. Что же? такое любопытство не грѣхъ, точно также какъ и мучить беззащитныхъ не грѣхъ. Мистеръ Гаусъ прислалъ васъ узнать, скоро ли его жертвы останутся безъ защитника.

Годжсъ вспыхнулъ; мистриссъ Девисъ закрыла лицо передникомъ.

Мистеръ Иденъ продолжалъ:

"Скажите ему, что я позаботился о всѣхъ своихъ мірскихъ дѣлахъ, и заплатилъ всѣ свои мелочные долги.

"Скажите ему, что я сдѣлалъ духовное завѣщаніе, въ которомъ позаботился и объ Эвансѣ, — а почему, вы узнаете послѣ.

"Скажите ему, что вы застали меня со впалыми щеками, съ блуждающими глазами и съ осунувшимся лицомъ.

"Скажите ему, что возлѣ меня Библія, что я, приготовляясь къ новому міру, забылъ обо всемъ въ здѣшнемъ, даже объ этой тюрьмѣ.

"Скажите ему, что у меня на лицѣ уже выступилъ холодный потъ.

"И, наконецъ, скажите ему, проговорилъ онъ вдругъ твердымъ, звучнымъ голосомъ: — что онъ опять возвратилъ меня на землю. Онъ прислалъ васъ, а вы мн напомнили, что если я умру, то оставлю моихъ овецъ на съѣденіе волку. Благодарю васъ за это. Знайте же: я не умру, а буду жить и исполнять волю Божію, и раздавлю еще того, который прислалъ васъ смотрѣть на умирающаго, — васъ, его жалкое орудіе. Вотъ вамъ дверь! прокричалъ онъ въ иступленіи, и въ эту минуту, поднятый какою-то магическою силой, онъ всталъ на кровати; глаза его блестѣли и рука, которою онъ имъ указывалъ на дверь, дрожала. Мистриссъ Девисъ поспѣшно отворила дверь, честная пара бросилась въ нее безъ оглядки.

— Сусанна! Сусанна! кричалъ мистеръ Иденъ: — окажите мнѣ услугу, очень большую: съѣздите за меня, куда нужно.

— Съ удовольствіемъ; скажите только скорѣе куда; я готова для васъ объѣхать всю Англію.

— Вы должны съѣздить въ деревню за шестнадцать миль отсюда. Четыре часа ѣзды. Тамъ живетъ человѣкъ, который вылечитъ меня, если есть малѣйшая возможность.

Онъ написалъ записку и далъ ее Сусаннѣ. — Скажите ему обо мнѣ всю правду; я увѣренъ, что онъ пріѣдетъ, не смотря на то, что ему невыгодно оставить своихъ больныхъ. Пріѣзжайте сюда завтра съ нимъ вмѣстѣ.

Сусанна взяла съ собой гребень, щетку, смѣну бѣлья, — распростилась съ теткой и мистеромъ Иденомъ, обѣщала ему непремѣнно привезти, даже, если будетъ нужно, принести на рукахъ, его исцѣлителя, и отправилась.

Потомъ мистеръ Иденъ попросилъ мистриссъ Девисъ подать ему Библію: «Эта книга часто успокоивала мои растерзанные нервы и окровавленное сердце; Богъ дастъ, она и теперь доставитъ мнѣ утѣшеніе. Только, пожалуйста, дайте мнѣ покою на двадцать-четыре часа, чтобы никто ко мнѣ не входилъ. Мнѣ нужно жить.»

Мистеръ Гаусъ въ это время только и желалъ одного: чтобы мистеръ Иденъ скорѣе переселился въ другой міръ. Онъ не хотѣлъ видѣть передъ собою постоянное сопротивленіе, и, замѣтивъ въ своемъ противникѣ столько энергіи, очень его боялся, хотя и зналъ, что тюремный комитетъ такъ же противъ пастора.

Часто онъ спрашивалъ доктора о положеніи здоровья мистера Идена, но докторъ всегда отвѣчалъ нерѣшительно, такъ что мистеръ Гаусъ никакъ не могъ понять, которое изъ двухъ предположеній вѣроятнѣе: останется живъ мистеръ Иденъ, или умретъ. Наконецъ онъ поручилъ узнать объ этомъ Годжсу, который не смѣлъ противиться желанію такого строгаго начальника.

Когда мистеръ Иденъ такъ хорошо принялъ и Годжса и доктора, то они возненавидѣли и пастора и директора, — перваго за то, что онъ обошелся съ ними какъ съ собаками, а втораго за то, что посылалъ ихъ къ такимъ лицамъ, которыя могутъ съ ними обращаться какъ съ собаками. Оставалось имъ только еще возненавидѣть и самихъ себя, за то, что они были на самомъ дѣлѣ не лучше собаки.

Должность мистера Идена исполнялъ, на время, другой пасторъ, который машинально отправлялъ свою обязанность, потому что считалъ себя только гостемъ.

И такъ, мистеру Гаусу не было помѣхи свирѣпствовать. И онъ прекрасно пользовался полной свободой. Никогда еще не было такихъ ужасовъ въ тюрьмѣ. Онъ не щадилъ никого: рукоятки вертѣлись безъ отдыху, кожаный воротникъ переходилъ съ одного на другаго. Вездѣ слышались стоны и вопли. Мистеръ Гаусъ не зналъ, какъ бы превзойти себя.

Наконецъ онъ придумалъ нѣчто новое: когда задавали извѣстное число оборотовъ какому-нибудь преступнику, то онъ вѣшалъ тяжелый блокъ внутри машины; блокъ этотъ еще болѣе замедлялъ обороты рукоятки и дѣлалъ ихъ вдвое тяжеле, такъ что наказанный, развѣ только вдругъ превратясь въ Геркулеса, могъ бы исполнить заданный урокъ.

Всего описать невозможно. Приведемъ только одинъ примѣръ или два. Директоръ не давалъ ѣсть одному бѣдному мальчику съ утра субботы до полудня воскресенья, и заставлялъ его работать. Въ воскресенье на обѣдъ онъ ему далъ только шесть унцій хлѣба и кружку воды.

Другаго заключеннаго онъ присудилъ — пробыть двадцать четыре часа въ кожаномъ воротникѣ и велѣлъ заставлять его ѣсть при этомъ наказаніи. Шея у этого несчастнаго была очень толста и коротка: когда онъ хотѣлъ глотать, то воротникъ его такъ душилъ, что онъ испытывалъ двойныя, невыразимыя мученія.

Наконецъ звѣрь назначилъ мальчику одиннадцати лѣтъ пробыть три дня въ кожаномъ воротникѣ на хлѣбѣ и водѣ, и двѣ недѣли у него не было ни постели, ни освѣщенія.

Кромѣ того онъ не позволялъ ему ходить въ церковь, — а это страшное лишеніе для несчастныхъ заключенныхъ, которые цѣлый день, кромѣ службы, не слышатъ живаго слова.

Въ такихъ случаяхъ мистеръ Гаусъ всегда говорилъ:

— Ты не можешь идти въ церковь; Богу будетъ непріятно слышать твои молитвы, потому что ты не исполнилъ воли одного изъ его слугъ. Впередъ будешь меня слушаться.

Дошло наконецъ дѣло и до несчастнаго Картера. Ему задали урокъ не по человѣческимъ силамъ, а потомъ, за то, что онъ его не исполнилъ, заставили попробовать кожанаго воротника.

Его затянули такъ туго этимъ воротникомъ, что съ нимъ сдѣлались сильныя судороги и онъ началъ страшно кричать. Директоръ думалъ заставить его замолчать угрозами, но — напрасный трудъ. Несчастный кричалъ все громче и громче.

— Терпѣть не могу шуму; чтобы сдѣлать, чѣмъ бы зажать ему горло? Докторъ, придумайте же для этого какое-нибудь средство.

— Да я, право, ничего такого не знаю, отвѣчалъ докторъ.

— Хорошо, докторъ, помните же это, сердито замѣтилъ директоръ.

— Ахъ, нашелъ! Прекрасно. Лучше ничего нельзя придумать. Прикажите принести соли.

— Эй, соли! закричалъ съ жадностью мистеръ Гаусъ. Живѣй! соли! Пусть принесутъ фунтъ.

Чрезъ минуту явилась и соль.

— Если хотите, чтобы онъ замолчалъ, дайте ему въ ротъ соли, сказалъ докторъ.

И директоръ съ торжествомъ, при первомъ крикѣ Картера, бросалъ въ ротъ ему горсть соли. Удивленіе и выраженіе скорби на лицѣ несчастнаго заняли, на нѣсколько минутъ, присутствующихъ.

Картеръ всѣми силами старался выплюнуть соль, но выплюнулъ только часть, а остальная драла ему горло.

— Прекрасно придумано, докторъ, сказалъ Гаусъ, улыбаясь отъ удовольствія.

Наказанный сталъ мучиться вдвое болѣе, и кричалъ все громче и громче, и п]"и каждомъ новомъ крикѣ, ему бросали въ ротъ новый пріемъ соли. Особенно ревностно исполнялъ это самъ директоръ. Этотъ человѣкъ уже до того сдѣлался звѣремъ, что для него было истинное наслажденіе — удвоивать мученія страдальца именно въ тѣ минуты, когда тотъ кричалъ и безъ того отъ невыносимой боли и могъ надѣяться криками только вызвать сожалѣніе и пощаду.

Уже нѣсколько часовъ сряду Картеръ выносилъ это безчеловѣчное наказаніе; имъ овладѣла мучительная жажда.

И прежде продолжительныя мученія возбуждали обыкновенно жажду у наказанныхъ, но въ этомъ случаѣ, соль ее усилила во сто разъ. Тотъ, кто не испыталъ никогда сильной жажды, не можетъ понять, до чего она мучительна. У бѣднаго страдальца горло такъ было опалено, что онъ едва могъ дышать. Глаза были полны кровью; языкъ висѣлъ изъ открытаго рта. Онъ отдалъ бы все на свѣтѣ за каплю воды.

Директоръ видѣлъ его ужасное положеніе, но не позволялъ освободить его раньше назначеннаго срока. Дисциплина прежде всего!

Одинъ только человѣкъ страдалъ при видѣ такихъ терзаній, но не смѣлъ этого показывать, — то былъ Эвансь. Стараніями мистера Идена въ немъ пробудилось столько добраго, что онъ сдѣлался человѣкомъ, слѣдовательно исключеніемъ въ тюрьмѣ, гдѣ господствовали звѣри. Онъ долго стоялъ возлѣ наказаннаго, долго думалъ, какъ бы помочь ему и наконецъ бросился вонъ изъ комнаты. Онъ вспомнилъ, что у него есть охотничья кожаная манерка для питья: онъ зачерпнулъ въ нее воды изъ ведра, и притворясь, что затягиваетъ крѣпче воротникъ на наказанномъ, нагнулся къ нему и далъ ему напиться. Картеръ съ жадностью выпилъ небольшое количество воды, и какъ оно ни было мало, но имъ были устранены страшныя послѣдствія.

Эвансъ былъ въ это время однимъ изъ самыхъ жалкихъ жителей тюрьмы. Онъ не могъ безъ ужаса видѣть все, что въ ней творилось во время болѣзни пастора Идена. Однихъ наказывали, другіе съ трепетомъ ожидали своей очереди. Никто не могъ ручаться, что проведетъ спокойно хоть одинъ часъ; никто не зналъ средствъ избѣжать наказанія: всѣ были во власти изверга. Особенно страдали младшіе: дѣти были любимою жертвою директора; изъ нихъ болѣе всего доставалось Джозефсу, а изъ взрослыхъ — Робинзону. Ихъ чаще всѣхъ сажали въ кожаный воротникъ, подвергали голоду и жаждѣ, которую никто не смѣлъ утолять; ихъ чаще всего лишали молитвы, свѣта, покоя и надежды.

Лазаретъ былъ запертъ; больные по прежнему задыхались въ своихъ маленькихъ, душныхъ комнатахъ.

Прежде, бывало, заключеннымъ позволялось нѣтъ въ церкви разные священные гимны, и это было для нихъ большою усладой; но Гаусъ умѣлъ и въ этомъ найдти вредъ, и такъ ясно доказалъ его членамъ тюремнаго комитета, что и это утѣшеніе, съ ихъ разрѣшенія, было отнято у несчастныхъ.

Много, много совершалось ужасныхъ дѣлъ! Какъ часто приходили отворять комнату больнаго, и находили тамъ одинъ трупъ! Никто не зналъ, какъ несчастный умеръ, когда онъ умеръ! Можетъ быть, малѣйшая помощь возвратила бы его къ жизни, но никто не входилъ къ нему иначе, какъ въ назначенный часъ для принесенія пищи; никто не видалъ его послѣднихъ терзаній. Онъ умиралъ, какъ въ степи: безъ родныхъ, безъ друзей. Можно себѣ представить, какъ тяжелы были такія предсмертныя минуты!

Одного больнаго, напримѣръ, заперли въ восемь часовъ. Въ двѣнадцать часовъ ночи у него появилась предсмертная жажда; онъ сталъ просить воды, но около него никого не было, никто его не слыхалъ. Въ жару, задыхаясь, несчастный всталъ съ кровати, доползъ до кружки съ водою, и только что поднесъ ее ко рту, какъ упалъ безъ чувствъ на полъ и тутъ же умеръ. На другое утро вынули у него изъ рукъ тюремную собственность и положили его трупъ на кровать, — какъ будто онъ на ней и умеръ спокойно.

Умирающіе и умершіе были однако счастливѣе живыхъ, а живые вѣрно всѣ счастливѣе Робинзона и Джозефса.

Каждый ихъ день былъ рядъ страданій; нужно было только удивляться одному: откуда у нихъ бралось силы переносить все, Что приходилось на ихъ долю.

Человѣкъ, правда, можетъ многое перетерпѣть и въ физическомъ, и въ нравственномъ отношеніи, но нужно по-крайней-мѣрѣ давать ему маленькіе промежутки между мученіями. Нужно, чтобы онъ отдохнулъ, собрался съ силами встрѣтить новое страданіе. Но у Джозефса и Робинзона не было ни минуты отдыха, ихъ мучили постоянно, силы ихъ должны были безпрерывно истощаться, ни чѣмъ не подкрѣпляемыя.

Джозефсъ весь исчахъ; у него отъ тѣла остались почти однѣ кости; глаза его совершенно потухли и опали; онъ едва передвигалъ ноги. Ему было только шестнадцать лѣтъ, но Гаусъ успѣлъ подавить въ немъ и молодость и здоровье. Джозефса можно было принять за старика.

Разъ какъ-то Робинзонъ бѣлилъ корридоръ и пристально смотрѣлъ на какую-то чахлую фигуру, шатающуюся, едва движущуюся; ему хотѣлось знать кто это. Вдругъ эта фигура подошла къ нему и сказала:

— Робинзонъ, это я — Джозефсъ.

— Ну, какъ они теперь съ тобой обходятся?

— Тише, Робинзонъ. Они меня убиваютъ.

— Разбойники! И меня тоже хотятъ доканать, во что бы то ни стало!

— Фрей идетъ.

Робинзонъ скорѣе мазнулъ бѣлилами по своимъ панталонамъ и указалъ на бѣлое пятно Джозефсу. Они поняли другъ-друга, и на слѣдующій разъ Джозефсъ узналъ Робинзона по его панталонамъ, потому что лица у нихъ всегда были закрыты.

— Я больше не могу выносить такой жизни; я отправлюсь къ батюшкѣ.

— А гдѣ твой отецъ?

— Онъ умеръ.

— Ну, такъ я тебѣ скажу, что я съ тобой не согласенъ. Мнѣ тоже приходится очень жутко, но я ни за что не умру; я прежде изведу Гауса. Жду только одного: выздоровѣетъ мистеръ Иденъ, или нѣтъ. Если да, то намъ нечего о себѣ заботиться: онъ насъ спасетъ; если же онъ умретъ, чего Боже сохрани, то я уже отъискалъ мѣстечко, откуда могу достать хорошій кирпичъ для Гауса.

— Пусть лучше онъ насъ убиваетъ, Робинзонъ, чѣмъ мы его. Богъ съ нимъ!

— Нѣтъ, нѣтъ, я только и жду того дня, когда потеряю всю надежду.

— А я давно ее потерялъ. Мнѣ Гаусъ только каждый день и повторяетъ, что сдѣлаетъ мнѣ жизнь адомъ, и прекрасно исполняетъ это обѣщаніе. Однако, какъ бы насъ не застали. Прощай, Робинзонъ. Я чуть живъ; можетъ быть, намъ больше и не придется никогда съ тобой говорить.

— Полно, не говори такъ; мнѣ больно.

Джозефсъ зарыдалъ въ отвѣтъ на это участіе.

Это было тотчасъ послѣ завтрака. Обѣда Джозефсъ не получилъ, потому что не исполнилъ, какъ обыкновенно, своего огромнаго урока. Ему дали немного хлѣба и воды, и опять отправили за рукоятку, съ страшными угрозами. Джозефсъ стоналъ; онъ былъ такъ обезсиленъ, что рѣшительно не могъ работать, и мистеръ Гаусъ тотчасъ же велѣлъ подвергнуть его обыкновенному наказанію. Кожаный воротникъ явился на сцену. Давно уже Джозефсъ научился молча предаваться своимъ мученіямъ, но на этотъ разъ онъ сталъ выражать сильный протестъ.

— Лучше бы ужъ прямо меня убили, чѣмъ такъ мучить.

— Молчать! крикнулъ мистеръ Гаусъ.

— Вѣдь вы знаете, что задаете мнѣ урокъ не по силамъ.

— Молчать, негодяй! Завязать ему крѣпче горло!

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Вы мнѣ его перерѣжете. Я буду молчать, сэръ. Впрочемъ, вы видите, что мнѣ уже не долго осталось жить.

Гаусъ продолжалъ угрозы и ругательства.

Бѣдный Джозефсъ провелъ часъ въ самыхъ ужасныхъ мученіяхъ: такъ ему сильно затянули горло.

Губы жертвы посинѣли, лицо судорожно сжималось, — вдругъ кто-то изъ окружающихъ за него вступился, это былъ Эваисъ.

Мѣсяца два тому назадъ, онъ совершенно равнодушно смотрѣлъ на такія мученія, — такъ онъ былъ жестокъ. Но мистеръ Иденъ обратилъ вниманіе на его зачерствѣлую душу, старался преобразовать Эванса, пробудить въ немъ чувства, напомнить ему, что онъ человѣкъ. И вліяніе пастора не осталось безъ плодовъ: Эвансъ измѣнился такъ, что ему самому не вѣрились его прошлые поступки.

Видя, какъ глаза Джозефса блуждали отъ отчаянія, Эвансъ замѣтилъ:

— Мистеръ Фрей, ужь не слишкомъ ли это?

— Что такое слишкомъ? Мы исполняемъ приказанія нашего начальника.

— Да зачѣмъ же такъ крѣпко стягивать горло? Посмотрите, я не могу просунуть пальца между воротникомъ и шеей. Вѣдь это просто стыдъ, обращаться такъ съ христіаниномъ.

Только что онъ успѣлъ выговорить эти слова, какъ Джозофсъ закричалъ страшнымъ, дикимъ, мучительнымъ голосомъ. Въ этомъ крикѣ выражалось столько скорби, столько отчаянія, что сердце раздиралось на части. Потомъ несчастный началъ рыдать, слезы облегчили бы его, но воротникъ мѣшалъ и рыданіямъ; онъ такъ въ немъ задыхался, что не могъ плакать.

Наконецъ онъ совсѣмъ почернѣлъ, замолкъ и казалось испускалъ послѣднее дыханіе.

— Боже мой, что вы дѣлаете? сказалъ Эвансъ, вѣдь онъ умретъ у насъ на глазахъ. Освободите его.

— Вылить на него ведро воды, сказалъ директоръ.

Это было тотчасъ же исполнено, и ровно въ шесть часовъ Джозефса освободили отъ нестерпимыхъ мученій.

Фрей не замедлилъ донести директору о заступничествѣ Эванса.

— Онъ за все разомъ мнѣ поплатится, замѣтилъ съ звѣрскимъ взглядомъ мистеръ Гаусъ.

Потомъ, обращаясь къ Джозефсу, онъ сказалъ:

— Я сдѣлаю твою жизнь адомъ, мерзавецъ. Ты смѣешь говорить, что тебя мучатъ? Завтра же ты у меня узнаешь, что значитъ мучить. По-крайней-мѣрѣ не напрасно будешь это говорить.

Джозефсъ рыдалъ, но не отвѣчалъ ни слова. Его дотащили до его комнаты. Онъ былъ счастливъ мыслью, что хоть тутъ успокоится на нѣсколько минутъ.

Газъ въ его комнатѣ былъ зажженъ; онъ радовался этому, потому что весь страшно продрогъ. Онъ доползъ до газа и погрѣлъ у него руки. Онъ благословлялъ свѣтъ: это былъ его единственный товарищъ.

Покуда онъ любовался имъ, вдругъ дверь отворилась и вошелъ Фрей.

— Ахъ, это вѣрно ужинъ! И прекрасно, я такъ голоденъ, подумалъ несчастный.

Но онъ ошибся. Фрей шелъ прямо къ газу.

— Не безпокойтесь, мистеръ Фрей, онъ хорошо горитъ, сказалъ Джозефсъ.

Отвѣта не было, но и газа не стало въ одну минуту. Кругомъ все стемнѣло.

— Что это такое? спросилъ Джозефсъ, вы нечаянно погасили огонь, мистеръ Фрей.

— Нѣтъ, не нечаянно. Велѣно быть тебѣ двѣ недѣли безъ газа.

Джозефсъ началъ громко рыдать съ отчаянія. Онъ такъ рыдалъ, что новый пасторъ, проходя мимо его комнаты, велѣлъ Эвансу ее отворить и вошелъ туда съ нимъ вмѣстѣ.

Они застали Джозефса стоящаго посреди комнаты; онъ дрожалъ отъ холоду въ своей промокшей одеждъ. Ужасно было видѣть его страдальческое лицо.

Пасторъ утѣшалъ его общими мѣстами, говорилъ, что терпѣніе лучшее лекарство.

Утѣшеніе это было такъ безцвѣтно, что Джозефръ прицѣлъ его за насмѣшку надъ своимъ несчастіемъ. Пасторъ, думая, что сдѣлалъ все нужное, вышелъ.

Эвансъ остался у Джозефса.

— Не плачь, не кричи, мнѣ больно тебя слушать, говорилъ Эвансъ.

— Ахъ, мистеръ Эвансъ? ахъ, о! что я сдѣлалъ, чтобы такъ страдать? Матушка! матушка!

Эвансъ подумалъ: «у него есть мать, и можетъ быть даже онъ ея любимецъ. Что если бы она его теперь увидѣла!»

Потомъ онъ уложилъ его въ кровать и хорошенько укуталъ, говоря:

— Ты согрѣешься скоро, если будешь лежать спокойно. Да пожалуйста, не думай ни о чемъ.

Джозефсъ улегся, но все еще не могъ удержать рыданій. Онъ обратилъ печальные глаза къ Эвансу съ выраженіемъ искренней благодарности за его доброту и подалъ ему руку. Эвансъ съ чувствомъ пожалъ ее. Онъ былъ счастливъ, что могъ хоть сколько-нибудь помочь несчастному, могъ сказать ему доброе слово.

— Прощай, сказалъ Эвансъ Джозефсу, уходя.

Джозефсъ дѣйствительно мало-по-малу сталъ согрѣваться, рыданья его становились все рѣже и рѣже, онъ нѣсколько успокоился и заснулъ. Сонъ былъ истиннымъ для него спасеніемъ: хоть тутъ онъ забывалъ настоящее. Иногда онъ вздрагивалъ и начиналъ молитву, но тотчасъ же опять засыпалъ.

Вдругъ комната его освѣтилась; какая-то грубая рука толкнула его и строгій голосъ прозвучалъ надъ его ушами:

— Вставай.

— Зачѣмъ? что такое?

— Затѣмъ, что мнѣ нужна твоя кровать.

Джозефсъ всталъ, пораженный.

— Неужели вы и кровать у меня берете?

— Приказаніе директора: на двѣ недѣли безъ кровати и газа.

— На двѣ недѣли? Ха! ха! ха! ха! ха!

— А, такъ это тебѣ смѣшно!..

— Мнѣ смѣшно, что мастеръ Гаусъ воображаетъ, что меня можно на двѣ недѣли оставить безъ постели. Да я въ это время, разумѣется, найду себѣ и безъ него спокойную постель.

Годжсъ не понялъ этихъ словъ, взялъ кровать и пошелъ къ двери.

— Мистеръ Годжсъ, а вы не хотите со мной проститься?

— Отчего же и нѣтъ. Прощай.

— Нѣтъ, вы мнѣ дайте руку. Вотъ мистеръ Эвансъ далъ мнѣ руку.

— Вотъ какъ, такъ онъ тебѣ далъ руку? Для чего же это?

— Дайте мнѣ руку, когда я вамъ протягиваю свою. Послѣ сами будете раскаяваться, что не дали.

— Пожалуй, на, возьми мою руку. Только откуда у тебя вдругъ явились такія нѣжности; это не передъ добромъ. Завтра утромъ зайду къ тебѣ къ первому.

— Зайдите, мистеръ Годжсъ, по-крайней-мѣрѣ тогда не раскаетесь, что дали мнѣ руку сегодня.

Въ эту минуту принесли Джозефсу, вмѣсто ужина, шесть унцій хлѣба и немного воды.

— Мнѣ больше ничего не нужно, сказалъ спокойно Джозефсъ.

Годжсъ ушелъ.. Было семь часовъ вечера. Джозефсъ остался одинъ посреди мрака; онъ чувствовалъ сильную дрожь, а согрѣться не было ни какихъ средствъ.

Онъ ходилъ по своей комнатѣ взадъ и впередъ, зубы его дрожали и онъ бросился, какъ собака, на холодный полъ. Камень былъ однако такъ холоденъ, что несчастный долженъ былъ встать и началъ опять ходить.

Въ это самое время въ мягкихъ, теплыхъ постеляхъ спали крѣпкимъ, спокойнымъ сномъ Гаусъ, новый пасторъ, Годжсъ, Фрей, и всѣ члены тюремнаго комитета. На нихъ было сухое бѣлье, въ ихъ комнатахъ было тепло, лежать имъ было мягко, одѣяла у нихъ были фланелевыя; что же имъ было за дѣло, какъ спитъ несчастный Джозефсъ, да и могли ли они сочувствовать, до чего ему худо! Лишь бы имъ было хорошо.

XIX.

Полночь!

Джозефсъ дрожалъ, лежа на полу у дверей и прислушивался.

— Кажется они спятъ; теперь самое время.

Гаусъ, Годжсъ, Фрей, всѣ храпѣли, не заботясь о немъ ни мало.

XX.

Второй часъ!

Взошелъ мѣсяцъ, но небо было облачное и воздухъ холодный. Джозефсъ стоялъ на стулѣ у окна. Мрачныя мысли смѣнялись одна другою въ головѣ бѣднаго заключеннаго. Ему не оставалась ни какой надежды; впереди ожидало его одно зло, но онъ такъ привыкъ къ своему безвыходному положенію, что думалъ о немъ спокойно, не волнуясь. Его занимало — догадываться какое наказаніе Гаусъ готовилъ ему для слѣдующаго дня, когда говорилъ, что тогда только Джозефсъ узнаетъ, что значитъ мучить. «Неужели есть что-нибудь хуже, ужаснѣе того, что меня заставляютъ меня переносить теперь?» думалъ онъ. "Впрочемъ, Гаусъ способенъ выдумать еще что-нибудь, такое варварство, какого не ожидаешь. Такъ лучше отнять у него завтрашнее удовольствіе — наслаждаться моими мученіями. Да, лучше разомъ отъ всего отдѣлаться. Вотъ и мѣсяцъ, вотъ и небо, и въ немъ Господь Богъ. Онъ видитъ, что я хочу сдѣлать, но приметъ ли Онъ меня, несчастнаго, къ себѣ? Можетъ-быть то, что я сдѣлаю, очень худо, но вѣдь Онъ знаетъ сколько я перетерпѣлъ. Больше терпѣть я не въ силахъ. Мистеръ Иденъ говорилъ мнѣ всегда, что Онъ за несчастныхъ. Но можетъ-быть, Онъ разгнѣвается на меня за то, что я сдѣлаю. Господи, прости меня…

"Люди живутъ и до восьмидесяти, а мнѣ только пятнадцать. Но что же мнѣ въ жизни? вѣдь я уже и теперь не похожъ на человѣка… такъ изломанъ, такъ изуродованъ по милости мистера Гауса. Такъ не нужно терять времени, а то руки окоченѣютъ такъ, что я не въ состояніи буду ими владѣть.

"Мистеръ Эвансъ будетъ на меня сердиться, да что же мнѣ дѣлать? Да благословитъ его Господь Богъ за его доброту ко мнѣ, и мистера Идена тоже; надѣюсь, что онъ выздоровѣетъ. Платокъ у меня довольно старый, какъ бы не оборвался; впрочемъ вѣдь во мнѣ вѣсу нѣтъ и половины противъ прежняго.

«Матушка будетъ грустить — что же дѣлать? О, моя родная, ангелъ мой! Вѣрно тебѣ кто-нибудь разскажетъ, сколько я до того перестрадалъ; тогда ты сама скажешь: „И лучше, что онъ такъ сдѣлалъ, чѣмъ мучиться каждый день, какъ собака“. Впрочемъ вѣдь я, все равно, навѣрное умеръ бы въ эти двѣ недѣли.»

«Теперь время; никого не слышно. Матушка, прости меня. Что же мнѣ дѣлать? Господи, прости меня!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Два часа, все тихо; спите, господа,

XXI.

Было прекрасное утро. Весь свѣтъ пробудился. Проснулись — директоръ, тюремщики, пасторъ; и всѣ они встали спокойные, довольные собой. Никого изъ нихъ не тяготила мысль, каково провелъ ночь несчастный Джозефсъ.

Директоръ пошелъ осматривать тюрьму, вошелъ въ кухню, отнялъ отъ порціи Джозефса половину, потомъ приготовилъ по новой методѣ рукоятку для какого-то несчастнаго, то-есть привѣсилъ тяжелый блокъ, чтобы рукоятку, и безъ того тугую, было еще труднѣе вертѣть; наконецъ сталъ вызывать по списку тѣхъ заключенныхъ, которые были назначены для тяжелой работы, — очень сердился, что Джозефсъ не являлся по вызову, и пошелъ къ его комнатѣ. Подойдя, онъ увидѣлъ двухъ тюремщиковъ, стоявшихъ въ открытыхъ дверяхъ съ пораженнымъ видомъ.

— Что же вы на него смотрите? тащите его къ рукояткѣ! закричалъ Гаусъ.

— Попробуйте сами его потащить, мрачно отвѣчалъ Годжсъ.

Директоръ былъ пораженъ такимъ дерзкимъ отвѣтомъ, и бросился въ иступленіи, съ проклятіями въ комнату. Наступило мертвое молчаніе. Напрасно онъ истощался въ ругательствахъ, Джозефсъ ихъ не слышалъ; мистеръ Гаусъ осыпалъ ими трупъ.

Холодное тѣло Джозефса лежало на срединѣ комнаты. Гаусъ стоялъ надъ нимъ съ открытымъ ртомъ, но уже не говорилъ ни слова. Даже онъ пересталъ проклинать отъ удивленія. Фрей стоялъ серьозно и молча, а Годжсъ дрожалъ. Одна половина носоваго платка висѣла изъ окна, другая лежала на полу возлѣ тѣла; платокъ былъ точно разрѣзанъ ножемъ. Гаусъ это видѣлъ и все понялъ въ одинъ мигъ.

Уже не въ первый разъ, и вѣроятно не въ послѣдній, приходилось мистеру Гаусу видѣть, что его жертвы отдѣлывались отъ него такимъ образомъ. Онъ оледѣнѣлъ отъ злобы.

Спустя минуту, онъ сказалъ:

— Негодяй сдѣлалъ это мнѣ на зло. Онъ бросилъ гнѣвный взглядъ на трупъ.

Этотъ несчастный случай привелъ въ ужасъ даже Годжса и Фрея; они оба съ презрѣніемъ смотрѣли на Гауса. Онъ имъ казался гадкимъ.

Годжсъ вышелъ изъ комнаты.

Въ корридорѣ онъ встрѣтился съ Эвансомъ, который разговаривалъ съ какимъ-то джентльменомъ. Годжсъ былъ такъ взволнованъ, что Эвансъ съ испугомъ спросилъ, не случилось ли чего-нибудь особеннаго.

— Пойдешь, такъ самъ увидишь, былъ отвѣтъ.

— Боже мой, вѣрно случилось что-нибудь ужасное? сказалъ Эвансъ. — Сэръ, онъ обратился къ джентльмену, съ которымъ разговаривалъ: — вы не ходите, останьтесь тутъ. Вѣрно что-нибудь страшное.

Когда Эвансъ вошелъ въ комнату Джозефса, тамъ происходилъ слѣдующій разговоръ между Гаусомъ и Фреемъ.

— Это скверная исторія, Фрей.

— Правда; очень скверная.

— Если мистеръ Иденъ когда-нибудь выздоровѣетъ, такъ онъ за это уничтожитъ и меня, и тебя.

— Меня, сэръ! Я только повинуюсь приказаніямъ. Я говорилъ вамъ, что вы зашли слишкомъ далеко; вы меня не слушались.

— И очень худо дѣлалъ, что не слушался, потому что ты одинъ всегда непритворно мнѣ преданъ. Однако, что же намъ дѣлать?

— Да не лежать же ему на полу. Принести бы кровать и уложить его.

— Правда. А, вотъ и Эвансъ. Принеси кровать № 15.

Эвансъ задрожалъ отъ ужаса, увидѣвъ трупъ Джозефса на полу. Потомъ онъ обратился къ вошедшему Годжсу и сказалъ:

— Ты вынесъ кровать, такъ ты и принеси.

Годжсъ молча пошелъ за кроватью.

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Иденъ, холодно-вѣжливо поклонился мистеру Гаусу, тихо подошелъ къ покойнику и сталъ передъ нимъ на колѣни, говоря:

— Бѣдное дитя! я этого ожидалъ; еще шесть недѣль тому назадъ онъ былъ такъ худъ, такъ блѣденъ, такъ изнуренъ. Онъ долго былъ боленъ, мистеръ Гаусъ? Вѣрно долго, потому-что? остались однѣ кости. Гаусъ и Фрей пришли въ замѣшательство. Вдругъ мистеръ Иденъ сказалъ съ удивленіемъ: — Что это? Онъ весь мокрый. Отчего это? мистеръ Гаусъ, можете ли вы мнѣ сказать причину?

Гаусъ не говорилъ ни слова, но за него отвѣчалъ Эвансъ.

— Да его поливали водой вчера вечеромъ, когда онъ былъ въ кожаномъ воротникѣ, сказалъ Эвансъ мистеру Идену.

— Какъ? развѣ онъ былъ вчера вечеромъ еще здоровъ? такъ отчего же онъ умеръ?

— Ахъ, сэръ, закричалъ Эвансъ, посмотрите, что это въ окнѣ?

Мистеръ Иденъ увидѣлъ платокъ, потомъ синеву на шеѣ умершаго, и отступилъ на нѣсколько шаговъ. Онъ пришелъ въ ужасъ, увидѣвъ, что тутъ самоубійство.

— Сэръ, простите его, сказалъ Эвансъ. Каждый изъ насъ сдѣлалъ бы то же самое на его мѣстѣ. Если бы вы знали, какъ его мучили, что онъ переносилъ! Вчера еще онъ кричалъ, что они его убиваютъ.

— Молчать! закричалъ директоръ. Дерзкая тварь! Какъ ты смѣешь такъ говорить? Молчать!

— Полно, Эвансъ, сказалъ мистеръ Иденъ. — Тутъ не мѣсто для споровъ. Боже мой, въ какомъ я отчаяніи! Я такъ старался исправить Джозефса, я такъ надѣялся на успѣхъ, и вдругъ, что же? Онъ посягнулъ на свою жизнь, онъ умеръ величайшимъ грѣшникомъ. Боже мой! зачѣмъ это такъ?

— Мистеръ Иденъ, отвѣчалъ Эвансъ: — повѣрьте, что ему смерть улыбалась больше жизни, и неудивительно. Я теперь разскажу какъ его терзали, я разскажу все. Прежде, я былъ скрытенъ, боялся, чтобы за мой длинный языкъ не остались жена и дѣти безъ куска хлѣба; но теперь я человѣкъ, я стою за правду и знаю, что Господь Богъ меня не оставитъ.

Тутъ Эвансъ началъ подробно всю трогательную повѣсть страданій Джозефса, и наконецъ, сказавъ, какъ онъ его оставилъ закутаннымъ въ постелѣ, гдѣ больной сталъ понемногу согрѣваться, прибавилъ торжественно:

— Теперь, сэръ, спросите директора, гдѣ эта кровать, въ которую я уложилъ несчастнаго мальчика. Ея тутъ нѣтъ.

Въ эту самую минуту Годжсъ вошелъ съ кроватью, приговаривая:

— Вотъ, лучше бы вчера вечеромъ оставили ему кровать, а то теперь велятъ принести, когда ему все равно лежать на полу или на кровати.

— Я кто же взялъ у него кровать вчера? спросилъ Эвансъ.

— Я, отвѣчалъ Годжсъ: — потому что мнѣ велѣли, разумѣется,

— Такъ ты долженъ разсказать мнѣ подробно все, что онъ тебѣ тогда говорилъ, потому что ты послѣдній его видѣлъ.

— Извольте, сэръ, только пожалуйста, закройте ему лицо; не могу его видѣть.

Мистеръ Иденъ закрылъ лицо Джозефса платкомъ.

Годжсъ началъ:

— Когда я ему объявилъ, что онъ будетъ двѣ недѣли безъ газа и кровати, то онъ расхохотался и сказалъ, что мистеръ Гаусъ напрасно думаетъ, что можетъ оставить его на двѣ недѣли безъ кровати; что онъ очень скоро, раньше двухъ недѣль, найдетъ себѣ спокойную постель. Онъ просилъ меня сказать это мистеру Гаусу, а я ему отвѣчалъ, что не скажу, потому что его и безъ того довольно наказываютъ и мучатъ.

— Я очень доволенъ, что ты такъ отвѣтилъ, сказалъ мистеръ Иденъ.

— Потомъ онъ просилъ дать ему руку на прощаніе, и я далъ. Отчего же было и не дать? Вѣдь я ничего противъ него не имѣлъ, а дѣлалъ только то, что мнѣ приказывали.

Вдругъ мистеръ Гаусъ вмѣшался въ разговоръ.

— Я слушалъ долго и очень терпѣливо, мистеръ Иденъ, сказалъ онъ: — я хотѣлъ знать, долго ли вы будете себѣ позволять быть за-одно съ моими подчиненными противъ меня; но вижу, что вашей смѣлости нѣтъ границъ.

— Я и не думалъ о васъ въ эту минуту, отвѣчалъ мистеръ Иденъ. Я теперь занятъ судьбой этой несчастной души, такъ гдѣ же мнѣ думать о васъ? Да и стоитъ ли того?

— Вѣжливо, нечего сказать! Однако же въ тюрьмѣ директоръ, кажется, что-нибудь значитъ, а у насъ теперь — ровно ничего. Пойдемъ, Фрей, у насъ есть занятія. И они вышли. Черезъ нѣсколько минутъ вышелъ и Годжсъ.

— Видите ли, сэръ, сказалъ Эвансъ: — настоящій-то убійца не Годжсъ.

— Теперь не время объ этомъ разсуждать. Благодари Бога, что ты въ этомъ не виноватъ, и оставь меня съ нимъ наединѣ.

Эвансъ ушелъ, а мистеръ Иденъ сталъ на колѣни и долго молился за душу умершаго.

XXII.

Когда мистеръ Иденъ, послѣ своей болѣзни, опять показался въ тюрьмѣ, онъ былъ еще очень блѣденъ и слабъ, но болѣзнь въ немъ была уничтожена.

Вотъ какимъ образомъ была спасена жизнь этого рѣдкаго, достойнаго человѣка.

Сусанна, черезъ двадцать часовъ послѣ своего отъѣзда, возвратилась съ докторомъ Гольсономъ, другомъ мистера Идена. Сіяющая отъ восторга, она подвела врача къ постели больнаго и оставила ихъ наединѣ.

Мистеръ Иденъ подробно разсказалъ ходъ болѣзни и ея причины; докторъ пересмотрѣлъ всѣ прописанные рецепты и сказалъ:

— Лечили отлично, нечего сказать. Ты былъ слабъ, тебѣ давали средства, чтобы ослабить тебя еще больше. Ты ничего не могъ ѣсть, значитъ, ничѣмъ не могъ подкрѣплять своихъ силъ, — они у тебя отнимали послѣднія. Ты былъ раздраженъ — тебя раздражали еще больше. По этому и вышло: отъ раздраженія — воспаленіе, а отъ воспаленія — сильная опасность для жизни. Но я тебя вылечу, будь покоенъ; я примусь за дѣло иначе.

Мистеръ Гольсонъ ревностно принялся за леченіе: онъ пробылъ возлѣ больнаго друга всю ночь и весь слѣдующій день. Мистеръ Иденъ сталъ уже чувствовать облегченіе, и провелъ день гораздо покойнѣе обыкновеннаго.

Къ ночи онъ заснулъ и спалъ до девяти часовъ утра. Сонъ этотъ его очень укрѣпилъ, и на другой день онъ уже былъ далекъ отъ опасности. Докторъ рѣшился его оставить на попеченіе одного изъ своихъ помощниковъ, который пріѣхалъ вслѣдъ за нимъ.

Больной былъ въ хорошемъ расположеніи духа и чувствовалъ аппетитъ. Все это говорило въ пользу выздоровленія. Передъ отъѣздомъ мистеръ Гольсонъ сказалъ своему другу:

— Френсисъ, слава Богу, ты спасенъ. Теперь я могу тебѣ сказать, что ты былъ въ большой опасности. Еслибы ты прислалъ за мной двумя днями позже, то не было бы никакихъ средствъ исправить то, что здѣшній эскулапъ напортилъ въ твоемъ организмѣ.

— Другъ мой! спаситель мой! благодарю тебя; еслибы ты зналъ, до чего моя жизнь нужна!

— Повѣрь, я это очень хорошо знаю.

— Скажи только одно: чѣмъ я буду въ состояніи когда-нибудь отблагодарить тебя за эту огромную услугу?

— Однимъ только, другъ мой: переживи меня, и тогда мы квиты.

— Друзья молча пожали другъ другу руку, и разстались.

Помощникъ мистера Гольсона въ точности исполнялъ его приказанія, и больной постоянно поправлялся.

Сусанна никого къ нему не пускала. Разъ какъ-то приходилъ Эвансъ сказать, что съ заключенными обращаются безчеловѣчно. Сусанна отвѣчала, что мистеръ Иденъ такъ опасенъ, что этого не возможно довести до его свѣдѣнія.

Щеки больнаго начали округляться, глаза становились свѣтлѣе, аппетитъ былъ какъ у здороваго; только слабость не позволяла ему встать.

Чѣмъ лучше онъ себя чувствовалъ, тѣмъ болѣе ему хотѣлось навѣстить заключенныхъ. Сусанна его увѣряла, что въ тюрьмѣ все измѣнилось, все спокойно, но ему не вѣрилось. Онъ сильно туда порывался; его не пускали.

Въ одно прекрасное утро онъ проснулся раньше своихъ сидѣлокъ, и тихонько отъ нихъ, опираясь на палку, отправился ходить по тюрьмѣ.

Онъ засталъ Джозефса мертвымъ и всю тюрьму въ стонахъ. Въ тотъ же самый день онъ получилъ нѣсколько утѣшительныхъ строкъ изъ министерства внутреннихъ дѣлъ, въ которыхъ было сказано, что вскорѣ будетъ отправленъ тюремный инспекторъ произвести слѣдствіе по жалобѣ Идена. Инспекторъ этотъ исполнялъ свою обязанность, сколько слышалъ мистеръ Иденъ, съ полною добросовѣстностью, и потому нельзя было ожидать, чтобы онъ сталъ дѣйствовать за-одно съ директоромъ.

Но время шло, шло; мистеръ Иденъ каждое утро вставалъ въ надеждѣ, увидѣть въ этотъ день давно ожидаемаго гостя, но инспекторъ все не ѣхалъ. Наконецъ мистеръ Иденъ написалъ ему письмо, и получилъ отвѣтъ такаго содержанія, что ему дѣйствительно поручено разсмотрѣть жалобу мистера Идена, но не предписано непремѣнно теперь же посѣтить тюрьму; что въ настоящее время онъ объѣзжаетъ всѣ тюрьмы, и когда прійдетъ очередь, то заѣдетъ и въ эту; что это будетъ недѣль черезъ шесть.

Легко сказать — черезъ шесть недѣль! но подумать, что въ эти шесть недѣль нѣсколько страдальцевъ могутъ пасть жертвами тиранства мистера Гауса — ужасно!

Такъ и вышло. Не прошло трехъ дней изъ назначенныхъ шести недѣль, какъ случилось страшное происшествіе съ Джозефеомъ.

Помолясь за него, мистеръ Иденъ тотчасъ же описалъ это событіе въ новомъ письмѣ въ министерство внутреннихъ дѣлъ, говоря въ заключеніе: «Я уже въ послѣднемъ письмѣ говорилъ вамъ, что вы отвѣчаете, съ той минуты, за каждаго погибшаго отъ мученій. Значитъ, смерть этого несчастнаго мальчика на вашей отвѣтственности. Черезъ три дня я его хороню, и если въ продолженіе этихъ трехъ дней вы все-таки никого не пришлете для слѣдствія, то я предупреждаю васъ, что обращусь къ самой королевѣ, распубликую въ журналахъ ужасное положеніе заключенныхъ и ваше пренебреженіе къ моимъ оффиціальнымъ обличеніямъ. Дѣйствуйте какъ знаете; я вамъ объявилъ, какъ я буду дѣйствовать.»

На это письмо онъ очень скоро получилъ удовлетворительный отвѣтъ: «Такъ какъ въ этотъ разъ мистеръ Иденъ привелъ такой вопіющій фактъ въ доказательство варварскихъ поступковъ мистера Гауса, — самоубійство заключеннаго въ слѣдствіе мученій, которымъ его подвергалъ директоръ, — то, безъ всякаго замедленія, будетъ присланъ ревизоръ, — а въ случаѣ, если дѣло приметъ оборотъ запутанный, будетъ наряжена, для изслѣдованія, цѣлая комиссія».

Мистеръ Иденъ былъ очень доволенъ этимъ отвѣтомъ; ему улыбалась уже будущность заключенныхъ, и онъ съ веселымъ лицомъ, съ надеждой въ сердцѣ отправился навѣщать ихъ.

Прежде всѣхъ онъ зашелъ къ Робинзону, и что же? Онъ нашелъ этого несчастнаго въ такомъ видѣ, какъ бывало прежде, до пасторскихъ наставленій, до стараній его утѣшить, улучшить его нравственность.

Робинзонъ сидѣлъ мрачный, съ потупленными въ землю глазами; лицо его было оборочено къ стѣнѣ. Вдругъ онъ вскочилъ съ смѣющимся лицомъ; громко закричалъ и бросилъ какой-то кирпичный обломокъ съ такой силой, что чуть не сбилъ съ ногъ мистера Идена.

Увидѣвъ пастора, Робинзонъ сконфузился.

— Ну, какъ твое здоровье?

— Хуже, чѣмъ до вашей болѣзни, сэръ. Худо намъ было безъ васъ, очень худо.

— Да, кажется.

— Вы еще во-время пришли. Спасите бѣднаго Джозефса. Они его просто убиваютъ, онъ мнѣ самъ это говорилъ.

— Да ты самъ что-то очень блѣденъ.

— Теперь поправлюсь, когда вы съ нами.

— Что это такое?

— Что?

— Да вотъ это?

— Это, — это кирпичъ, сэръ.

— Откуда ты его взялъ?

— Нашелъ на дворѣ.

— Что же ты хотѣлъ съ нимъ дѣлать?

— Ничего особеннаго, сэръ.

— Робинзонъ, не лги, говори правду.

— Хорошо, сэръ. Я вамъ скажу все, только прежде скажите мнѣ, что дороже: одна жизнь или двадцать? Разумѣется, двадцать. Такъ грѣхъ, или нѣтъ — лишить жизни одного человѣка, для того, чтобы этотъ человѣкъ не лишилъ жизни двадцать другихъ людей?

— А, такъ вотъ для чего былъ этотъ кирпичъ. Понялъ, понялъ. Такъ вотъ плоды моихъ наставленій… Вы всѣ приводите меня въ отчаяніе. Вы меня убиваете.

— Ради Бога, сэръ, не говорите такъ. Выслушайте меня. Вѣдь я хотѣлъ его убить только въ такомъ случаѣ, если вы не выздоровѣете. А теперь вы здоровы и съумъете насъ освободить отъ варвара другими путями, не такими, какъ я собирался. Простите меня, сэръ. Не сердитесь на меня; неужели вы захотите, чтобы такой негодяй, какъ Гаусъ, былъ причиной нашей ссоры? Лучше скажите, сэръ, здоровы ли вы? совсѣмъ ли вы поправились? Буду ли я васъ каждый день видѣть въ моей комнатѣ?

И глаза вора наполнились слезами.

Мистеръ Иденъ улыбнулся и вздохнулъ. «Ты еще слабъ, сказалъ онъ Робинзону. — Намъ съ тобой нужно вмѣстѣ за тебя помолиться.»

— Благодарю васъ, сэръ.

— Дай-ка пульсъ.

— Ахъ, сэръ, мнѣ очень худо! Я такъ слабъ, такъ изнуренъ, у меня такая тоска!

— Я принесъ тебѣ развлеченіе; нужно, чтобы ты забылъ горе; вотъ тебѣ бумага, перо и чернилица.

— Чтожъ мнѣ съ ними дѣлать?

— Пиши свою исторію; только непремѣнно лиши правду. Не прибавляй ни одного слова, пиши только то, что съ тобой было и что ты чувствуешь. Во-первыхъ, это тебя развлечетъ, а во-вторыхъ, будетъ и польза. Когда ты потомъ самъ прочтешь свою жизнь, то вѣрно раскаешься во многихъ дурныхъ поступкахъ и ощутительнѣе, чѣмъ когда-нибудь, поймешь до чего они дурны. Ты увидишь, какъ пагубны были послѣдствія твоихъ преступленій, какъ одно дурное дѣло влекло за собой другое, а другое — третье. И ты истинно раскаешься и измѣнишься. И другимъ заключеннымъ полезно будетъ это прочесть.

— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ, это меня займетъ, это интересно.

Мистеръ Иденъ вышелъ изъ комнаты Робинзона, оставляя ему занятіе и надежду.

XXIII.

Только неопытные могутъ подумать, что исторія Джозефса на долго напугала мистера Гауса, и дала его мыслямъ новое направленіе. Ничего не бывало. Черезъ шесть часовъ послѣ смерти бѣднаго страдальца, опять двое несчастныхъ мучились въ кожаномъ воротникѣ. Мистеръ Гаусъ по-прежнему осыпалъ ихъ проклятіями и страшно сердился на Фрея за то, что тотъ, занятый какою-то книгой, не тотчасъ же явился на зовъ директора.

Книга эта была отнята у Фрея и самъ мистеръ Гаусъ такъ заинтересовался ея содержаніемъ, что легъ спать четырьмя часами позже обыкновеннаго.

Въ этотъ же день онъ написалъ мистеру Вилліамсу о случившемся самоубійствѣ, подробно описывая разные вымышленные, отвратительные пороки Джозефса.

На другой день, послѣ обѣда, мистеръ Гаусъ получилъ письмо, — отвѣтъ отъ Вилліамса, — который писалъ, что жалѣетъ о смерти Джозефса, потому что каждый такой фактъ можетъ возбуждать толки противъ ихъ системы управленія заключенными; что члены тюремнаго комитета пріѣдутъ въ тюрьму черезъ сутки; что мистеръ Вилліамсъ совѣтуетъ Гаусу прямо и смѣло высказать свои жалобы на пастора, которому не пройдетъ даромъ его умничанье.

— Ага, подумалъ директоръ: — попался, голубчикъ. Фрей, закричалъ онъ, вотъ эти нумера поставить сейчасъ же за рукоятку. Послѣ обѣда принесешь мнѣ рапортъ.

И мистеръ Гаусъ опять принялся за «Uncle-Tom». Въ два часа принесли рапорты, онъ началъ ихъ читать:

— №№ 40 и 45 лѣнились за рукояткой. № 65 подходилъ къ окну, говорилъ, что хочетъ видѣть свѣтъ. Ему одиннадцать лѣтъ. № 14 сказалъ одному изъ заключенныхъ, котораго освободили, и который уходилъ изъ тюрьмы: Прощай, да благословитъ тебя Господь Богъ! № 19 писалъ какую-то исторію. Онъ любимецъ пастора.

— А, это Робинзонъ. Вотъ я ему напишу завтра славную исторію на кожѣ. Откуда онъ взялъ принадлежности для письма?

— Мистеръ Иденъ далъ.

— Очень радъ. Надѣюсь, ты все отнялъ.

— Да, сэръ, но какъ № 19 кричалъ, когда я отъ него все отнималъ! Ни за что не хотѣлъ отдать.

— Хорошо, хорошо. Будетъ ему за все.

— Сэръ, вы скоро придете въ тюрьму?

— Да, да. Вотъ твоя книга меня очень заняла, не могу оторваться, такъ любопытно.

— Да, очень занимательно, сэръ.

— А какъ ты думаешь, все ли здѣсь правда?

— Я думаю, что правда, сэръ. Похоже на то.

— А я думаю, что на половину правды, а на половину лжи. Ну, напримѣръ, можетъ ли это быть правда, что они посылаютъ мужа и жену въ разныя плантаціи, верстъ за тысячу одного отъ другаго?

— Отчего же, сэръ, вы находите это невѣроятнымъ?

— Разумѣется, этого быть не можетъ!

— Это только значитъ, что они смотрятъ на людей, какъ на звѣрей.

— Какой ужасъ! Это срамъ! Это достойно проклятія!

— Конечно.

И они долго разсуждали объ «Uncle-Tom»; многое въ этой книгѣ поражало мистера Гауса, онъ удивлялся разнымъ варварствамъ, какъ-будто и не подозрѣвая, что самъ поступаетъ во сто разъ хуже. Въ заключеніе, онъ сказалъ:

— Радуйся, Фрей, что ты родился въ Британіи, и благодари за это Бога. Здѣсь нѣтъ невольниковъ, нѣтъ торговли людьми; здѣсь одинъ законъ для знатныхъ и простыхъ, для бѣдныхъ и богатыхъ, одно правосудіе для слабыхъ и сильныхъ.

— Что же, сэръ, вы пойдете въ тюрьму?

— Нѣтъ; мнѣ хочется читать, не могу оставить этой книги.

— А какъ же на счетъ тѣхъ, которые записаны у меня въ рапортѣ.

— Да ты можешь съ ними и безъ меня раздѣлаться, отвѣчалъ Гаусъ небрежно. № 40 и 45 въ кожаный воротникъ. Мальчишку на хлѣбъ и на воду, — а завтра я поговорю съ членами комитета, о томъ, чтобы его получше высѣчь. № 14 безъ ужина, безъ кровати и безъ газа.

— А Робинзона?

— О, его безъ ужина и безъ завтрака; даже не давать ему хлѣба и воды. Слышишь ли? А потомъ я его засажу въ темную.

На другое утро мистеръ Гаусъ сидѣлъ за завтракомъ въ прекрасномъ расположеніи духа: онъ былъ твердо увѣренъ, что въ этотъ день побѣдитъ, унизитъ своего противника, и сбудетъ его съ рукъ.

Мистеръ Иденъ, напротивъ, былъ очень мраченъ. Гаусъ это замѣтилъ, перетолковалъ невѣрно и сообщилъ Фрею. — Ага, говорилъ мистеръ Гаусъ, повѣсилъ носъ, знаетъ, что приходится плохо.

Послѣ завтрака мистеръ Иденъ пошелъ къ Робинзону, и засталъ его очень угрюмымъ.

— Ахъ, сэръ, какъ я радъ, что вы пришли; они меня просто морятъ голодомъ. Вчера не дали мнѣ ужина, сегодня завтрака, и все за….

— За что?

— За то, что я смѣлъ писать то, что вы мнѣ сказали.

Мистеръ Иденъ вспыхнулъ. Жестокость и вмѣстѣ съ тѣмъ нанесенная, ему личная обида поразили его.

— Боже мой, пошли мнѣ терпѣнія еще на нѣсколько времени, сказалъ онъ въ слухъ.

Потомъ онъ бросился вонъ изъ комнаты, но черезъ минуту вернулся съ большимъ ломтемъ хлѣба и кускомъ окорока.

— Ѣшь скорѣе, сказалъ онъ съ состраданіемъ.

Голодный ѣлъ, какъ волкъ; нѣсколько утоливъ голодъ, онъ сказалъ:

— Боже мой! спасалъ ли кто нибудь человѣка столько разъ, какъ вы меня? Теперь я сытъ и могу перенести и кожаный воротникъ, и все, что они придумаютъ.

— Надѣюсь, тебя больше не будутъ мучить.

— Ахъ, сэръ, вы не знаете, какой Гаусъ подлецъ! Вѣдь онъ моритъ меня голодомъ, чтобы лишить меня послѣднихъ силъ, чтобъ я не могъ перенести наказанія, которое онъ мнѣ готовитъ.

— Право, мнѣ кажется, ты объясняешь въ преувеличенномъ видѣ его ненависть къ тебѣ.

— Ахъ, сэръ, хорошо, еслибъ это было такъ!

Члены тюремнаго комитета стали съѣзжаться въ тюрьму. Прежде всѣхъ, въ одиннадцать часовъ пріѣхалъ мистеръ Вудкокъ. Если бы мистеръ Гаусъ ожидалъ его такъ рано, то онъ велѣлъ бы освободить заранѣе Картера изъ кожанаго воротника, но, на бѣду свою, онъ не успѣлъ взять этой предосторожности. Тревожно встрѣтилъ онъ мистера Вудкока, говоря:

— Такъ непріятно: я долженъ былъ наказать одного заключеннаго очень строго.

— Чѣмъ онъ провинился?

— Онъ лѣнился за рукояткой и даже сломалъ ее. Онъ такъ былъ дерзокъ, такъ золъ, что мы не могли съ нимъ справиться иначе.

— Я посмотрю на него, покажите его мнѣ.

Мистеръ Вудкокъ нашелъ Картера въ такомъ положеніи, что при видѣ его мистеру Идену дѣлалось дурно.

Членъ комитета подошелъ къ страдальцу и сказалъ:

— Очень мнѣ жаль тебя, но что же дѣлать; самъ ты виноватъ; лучше бы всегда поступать по дисциплинѣ и слушаться приказаній мистера Гауса.

Картеръ, очень понятно, не отвѣчалъ ни слова.

— Его скоро освободятъ сказалъ Гаусъ и отошелъ.

Мистеръ Вудкокъ пошелъ за нимъ, и Картеръ остался безъ всякаго облегченія.

Какъ различны люди на свѣтѣ, и какъ одни и тѣ же предметы представляются имъ въ разномъ свѣтѣ! Когда мистеръ Иденъ въ первый разъ увидѣлъ это наказаніе, ему сдѣлалось такъ худо, что онъ едва дошелъ до своей комнаты; а мистеръ Вудкокъ, отойдя на два шага отъ наказаннаго, забылъ и его, и ужасную картину, которую видѣлъ.

Гаусъ понялъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и сказалъ:

— А вотъ есть еще одинъ заключенный, котораго придется посадить въ темную комнату.

— А что онъ сдѣлалъ?

— Онъ писалъ на бумагѣ, которую ему далъ пасторъ, разные вымыслы, непозволительныя лжи.

— Такъ что же? наказаніе только что по винѣ. Тутъ вовсе нѣтъ лишней строгости.

Они, вмѣстѣ, посѣтили нѣсколькихъ заключенныхъ въ ихъ комнатахъ. Мистеръ Вудкокъ вездѣ повторялъ одно и тоже:

— Если вамъ есть на что пожаловаться, говорите теперь, вы будете удовлетворены.

А мистеръ Гаусъ вездѣ смотрѣлъ такимъ взглядомъ, который значилъ:

— Смѣйте только сказать хоть одно слово, такъ я съ вами раздѣлаюсь достойнымъ образомъ, когда онъ уѣдетъ.

— Что же мы пропускаемъ одну комнату? спросилъ Вудкокъ.

— Она пустая, сэръ, отвѣчалъ Гаусъ.

Но она была не совсѣмъ пустая. Тамъ стоялъ гробъ и лежалъ мертвый.

Въ двѣнадцать часовъ весь комитетъ собрался въ одну комнату для совѣщанія. Мистеру Гаусу объявили, что пришлютъ за нимъ черезъ полчаса.

Гаусъ раскланялся и ушелъ. Первымъ его дѣломъ было — приказать Фрею запереть Робинзона въ темную.

Несчастный зналъ, что всякое сопротивленіе напрасно, и потому, съ отчаяніемъ на лицѣ, вышелъ изъ своей комнаты по первому приказанію. Изъ всѣхъ ужасныхъ наказаній въ тюрьмѣ, болѣе всего Робинзонъ страшился темной. Онъ взглянулъ на Гауса, думая, нельзя ли его чѣмъ нибудь смягчить. Но нѣтъ! на этомъ безчувственномъ лицѣ не выражалось ни тѣни состраданія или сочувствія, — прибѣгать къ нему было бы все равно, что обращаться къ камню.

На дорогѣ Робинзонъ встрѣтился съ мистеромъ Иденомъ, и закричалъ ему:

— Сэръ, они меня тащатъ на шесть часовъ въ темную яму, за то, что я писалъ. Ахъ! какой я несчастный, шесть часовъ тамъ просидѣть — ужасно!

— Нѣтъ, грозно проревѣлъ Гаусъ издали, двѣнадцать. Набавлено шесть за лишніе разговоры.

Робинзонъ тяжело вздохнулъ и опустилъ голову.

— Я освобожу тебя черезъ три, спокойно сказалъ мистеръ Иденъ.

Гаусъ это услыхалъ и громко расхохотался.

— Дайте мнѣ вашу руку, сэръ, изъ сожалѣнія, кричалъ Робинзонъ.

Мистеръ Иденъ подалъ ему руку и сказалъ рѣшительно:

«Ты будешь освобожденъ черезъ два часа, Богъ дастъ!»

Гаусъ опять разсмѣялся: "Мистеръ Иденъ выходитъ все больше и больше изъ границъ. Комитетъ узнаетъ объ этомъ, " проговорилъ онъ.

Участіе мистера Идена нѣсколько подкрѣпило несчастнаго Робинзона и онъ шелъ съ лучемъ надежды въ эту могилу темноты, сумасшествія и смерти.

XXIV.

Члены комитета принялись за дѣло установленнымъ порядкомъ. Они взяли записную книгу мистера Гауса, подробно ее разсмотрѣли, всему въ ней повѣрили, и не справлялись больше ни съ чѣмъ и ни съ кѣмъ, чтобы узнать въ какой степени донесенія мистера Гауса начальству справедливы.

Тотчасъ же, не думая долго, они написали рапортъ въ министерство внутреннихъ дѣлъ, что по новой системѣ управленія въ тюрьмѣ все идетъ прекрасно, что они остались вполнѣ довольны всѣмъ. Мистера Гауса они выставили старательнымъ, дѣятельнымъ, ревностнымъ начальникомъ. О самоубійствъ Джозефса было упомянуто только слегка, и не придано этому происшествію никакой важности.

Потомъ они послали просить къ себѣ директора и торжественно прочли ему всѣ похвалы на его счетъ.

Гаусъ почтительно раскланялся, положилъ руку на сердце въ видѣ изъявленія искреннѣйшей благодарности, и представилъ этой позой прекрасную картину скромнаго достоинства, пораженнаго неожиданною похвалою высшаго начальства.

Потомъ мистера Гауса попросили позаботиться, чтобы этотъ рапортъ былъ отосланъ на почту. И черезъ пять минутъ онъ самъ былъ на почтѣ съ пакетомъ.

Между прочимъ дѣло дошло и до пастора. Члены комитета рѣшили, что нужно за нимъ послать, и распросить его, по жалобѣ, которую на него подалъ директоръ.

Послали за мистеромъ Иденомъ. Онъ въ это время читалъ молитвы надъ умирающимъ, и потому просилъ посланнаго доложить комитету, чѣмъ онъ занятъ, и сказать, что онъ придетъ, какъ только кончитъ свое занятіе.

Отвѣтъ этотъ былъ очень дурно принятъ. Какъ смѣлъ мистеръ Иденъ заставлять ждать живыхъ начальниковъ изъ-за умирающаго преступника!

Скоро явился мистеръ Иденъ, раскланялся почтительно и остановился, молча. Мистеръ Вилліамсъ принялъ важный видъ, чтобы показать свою важность и значеніе. Онъ началъ торжественнымъ тономъ:

— Очень жаль, мистеръ Иденъ, что мы получили на васъ важныя жалобы.

— Пожалуйста, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Иденъ вѣжливо: говорите въ чемъ дѣло. Я вполнѣ увѣренъ, что жалобы эти несправедливы.

— Однако мы ихъ получили отъ такого человѣка, къ которому имѣемъ довѣріе — отъ начальника тюрьмы, отъ самого мистера Гауса.

— А! такъ тѣмъ болѣе это неправда!

— Увидимъ въ чемъ дѣло: четыре воскресенья тому назадъ, вы говорили проповѣдь.

— Двѣ даже.

— Прекрасно; но одна изъ нихъ была противъ жестокости.

— Дѣйствительно, а другая — противъ воровства.

— Мистеръ Гаусъ считаетъ себя обиженнымъ, и говоритъ, что въ первой проповѣди вы намекали на него.

— Отчего же именно на него? Здѣсь въ тюрьмѣ, кромѣ его, есть еще болѣе тридцати жестокихъ людей?

— Такъ значитъ ваша проповѣдь не касалась его?

— И касалась и нѣтъ. Она распространялась на цѣлый классъ моихъ прихожанъ, къ которому и онъ принадлежитъ.

— Отчего же мистеръ Гаусъ принялъ намекъ именно на себя?

Мистеръ Иденъ улыбнулся.

— Не думайте, сказалъ онъ: — что онъ одинъ принялъ намеки эти на свой счетъ. Вотъ, напримѣръ, двое изъ заключенныхъ, №№ 82 и 97, подумали тоже, потому что они были очень жестоки съ своими женами. Вообще всякій, кто знаетъ за собой какой нибудь грѣхъ, думаетъ, что намекаютъ именно на него, когда говорятъ объ этомъ грѣхѣ. Жаль только, что моя проповѣдь подѣйствовала такъ различно: заключенные приняли это къ сердцу и отъ души раскаялись, а мистеръ Гаусъ только разсердился, и остался такимъ же.

— Послушайте, мистеръ Иденъ, намъ вообще не нравится ваше поведеніе здѣсь, ваши проповѣди, ваше вмѣшательство въ управленіе. Кажется, прійдется сдѣлать перемѣщеніе: вы едва ли можете оставаться при своей должности.

— Какъ, сэръ, сказалъ мистеръ Иденъ: — такъ вы воображаете, что вамъ такъ легко отрѣшить меня отъ должности? А что скажетъ епископъ? Не думайте, что онъ вамъ дозволитъ распоряжаться за него. Вы въ вашей власти и такъ довольно свободны, можете дѣлать много зла.

Мистеръ Вилліамсъ былъ сильно разсерженъ! Онъ даже не нашелся что отвѣчать отъ гнѣва. Онъ только очень вѣжливо попросилъ мистера Идена выйдти, говоря, что ему нужно посовѣтоваться съ прочими членами.

Мистеръ Иденъ вышелъ.

Вилліамсъ началъ съ того, что пастора нужно сейчасъ же отрѣшить отъ должности; но другіе не соглашались, говоря, что это было бы несвоевременно.

Мистеръ Иденъ между тѣмъ пошелъ въ пустую комнату Робинзона и опять положилъ ему перо, бумагу и поставилъ чернилъ. Потомъ онъ отправился къ воротамъ, гдѣ его ожидалъ какой-то незнакомый.

— Джильсъ, сказалъ онъ ему: — ступай скорѣе на станцію. Возьми тамъ экипажъ и хорошую лошадь и жди одного джентельмена, чтобы привезти его сюда; онъ пріѣдетъ на станцію съ послѣднимъ поѣздомъ лондонской желѣзной дороги.

Потомъ онъ опять явился къ судьямъ. Мистеръ Вилліамсъ сказалъ ему холодно:

— Вы должны выбрать одно изъ двухъ: или наше дружеское замѣчаніе, или формальную жалобу епископу.

— Я предпочитаю справедливое несправедливому.

— Такъ жалоба будетъ отправлена.

Мистеръ Иденъ поклонился. Глаза его блистали.

— Мистеръ Гаусъ говоритъ, что вы постоянно мѣшаетесь въ его распоряженія насчетъ заключенныхъ, что вы всегда вооружаетесь противъ дисциплины.

— Напротивъ, я всегда за дисциплину; я только возстаю противъ незаконныхъ поступковъ директора тюрьмы.

— Кому же вѣрить? На кого положиться?

— Вы, разумѣется, повѣрите мистеру Гаусу, а общественное мнѣніе — Идену!

Тутъ вмѣшался мистеръ Пальмеръ:

— Мы можемъ вѣрить словамъ того и другаго, но офиціально обсуждать дѣло можемъ только по фактамъ, а не по словамъ.

— Однако, замѣтилъ Вудкокъ: — нельзя же оставить вмѣстѣ мистера Гауса и мистера Идена. Они всегда станутъ мѣшать другъ другу, и въ тюрьмѣ будутъ постоянные безпорядки. А вы, разумѣется, знаете цѣну мира и единодушія, мистеръ Иденъ?

— Конечно, знаю.

— Такъ возьмите на себя трудъ возстановить ихъ въ тюрьмѣ.

— Постараюсь.

— Директоръ и вы не можете оставаться вмѣстѣ, — одинъ долженъ очистить дорогу другому, — выйдти изъ тюрьмы, однимъ словомъ.

— Очень просто.

— Такъ мы не будемъ васъ принуждать; вы можете сами просятъ увольненія отъ этой должности.

— Извините, я думаю найдти другой выходъ изъ этого положенія.

— Другаго нѣтъ.

— А если я избавлю тюрьму отъ мистера Гауса, то миръ и единодушіе также будутъ возстановлены — и цѣль достигнута.

— Отъ мистера Гауса?

— Да, отъ него.

— Да вы никогда не будете въ силахъ выжить его отсюда, это невозможное дѣло, замѣтилъ мистеръ Вилліамсъ.

— А мнѣ кажется, что возможное.

— Онъ заслужилъ наше довѣріе и уваженіе; мы его защитимъ.

— А все-таки съ Божіею помощію я его выживу отсюда.

— Однако ваши протесты противъ мистера Гауса, вмѣстѣ съ тѣмъ направлены и противъ насъ. Послѣ этого намъ остается только не задумываться, а прямо просить начальство, отставить васъ отъ мѣста.

Мистеръ Иденъ поклонился.

— А пока, прибавилъ Вилліамсъ: — мы вѣроятно сегодня же отрѣшимъ васъ временно, собственной властью, отъ вашей должности:

Мистеръ Иденъ поклонился.

— Мы васъ долѣе не задерживаемъ, сэръ, сказалъ Валліамсь дерзкимъ тономъ.

— Я скажу вамъ, господа, всего нѣсколько словъ: не входите въ борьбу со мной, для вашего собственнаго блага. Сейчасъ умерщвленъ въ тюрьмѣ одинъ мальчикъ, и я берусь эти обнаружить офиціально. И кромѣ того, у меня множество фактовъ, доказательствъ варварства мистера Гауса, которыхъ я долѣе скрывать не позволю. Вотъ вамъ тюремныя правила, а вотъ поступки директора за весь январь мѣсяцъ. Сравните то и другое, и поймите, слѣдуетъ ли вамъ быть на его сторонѣ. Лучше предохраните во-время свое имя отъ позора.

Три члена комитета встали всѣ вдругъ.

— Приготовьтесь оставить тюрьму, сказалъ мистеръ Вудкокъ.

Мистеръ Иденъ поклонился и вышелъ.

Тотчасъ послѣ его ухода, члены комитета составили актъ о временномъ отрѣшеніи пастора отъ должности, и послали за директоромъ тюрьмы.

— Вашъ отзывъ о пасторѣ оказался совершенно справедливымъ, сказали они ему: — съ такимъ человѣкомъ дисциплина невозможна; вотъ актъ объ отрѣшеніи его отъ должности.

Лицо Гауса просіяло радостью.

— Приведите это въ исполненіе.

Гаусъ вышелъ и тотчасъ же вернулся.

— Онъ не хочетъ выходить изъ тюрьмы, оказалъ мистеръ Гаусъ.

— Что значитъ: не хочетъ?

— Я передалъ ему ваше приказаніе, и онъ отвѣчалъ: — Скажите имъ, что они употребляютъ во зло свою власть, и что я; не пойду отсюда. Потомъ онъ далъ мнѣ лоскутокъ бумаги и велѣлъ вамъ отдать.

Вотъ что было на немъ написано:

"There is many a slip

«Twixt the cup and the lip.»

— Что же потомъ? спросили члены комитета.

— Потомъ онъ вошелъ въ свою комнату и заперся изнутри. Такъ что его только силой можно выпроводитъ.

Такъ за чѣмъ же дѣло стало? Выпроводите его силой, сказалъ Вилліамсъ.

Но другіе члены его остановили, говоря:

— Нѣтъ, нѣтъ, какъ это можно дѣлать; какъ разъ наживешь себѣ бѣду. Мы можемъ и тогда съ намъ справиться, когда онъ выйдетъ изъ тюрьмы добровольно.

— Я устрою, чтобы онъ вышелъ, сказалъ Гаусъ.

— И прекрасно.

Мистеръ Гаусъ сейчасъ же послалъ Фрея сказать мистеру Идену, что пріѣхалъ какой-то джентельменъ изъ Оксфорда и желаетъ его видѣть.

Мистеръ Иденъ въ это время разбиралъ свои бумаги, и только что успѣлъ уложить ихъ всѣ въ одинъ портфель, какъ у дверей послышался голосъ Фрея. На его слова, мистеръ Иденъ презрительно улыбнулся и сказалъ: — Очень хорошо, а самъ подумалъ: — Я поймаю ихъ. Въ эту минуту онъ подошелъ къ окну и увидалъ у воротъ сѣрую лошадь, самаго лучшаго рысака со станціи. «А, наконецъ-то!» вскричалъ онъ, отперъ дверь и бросился вонъ изъ комнаты съ портфелемъ въ рукахъ.

Мистеръ Иденъ улыбнулся, идя по корридору, потому что вездѣ были разставлены часовые, которые караулили его выходъ, и наконецъ у самыхъ воротъ стояли члены комитета и мистеръ Гаусъ. Всѣ они торжествовали, рѣшись не впускать мистера Идена обратно въ тюрьму. Особенно въ ту минуту, когда пасторъ велѣлъ Фрею отпереть ворота, сердце мистера Гауса радостно забилось. Но что же? ворота отворились, и мистеръ Иденъ сказалъ.

— Впустите этого джентельмена.

Джентельменъ средникъ лѣтъ вышелъ изъ экипажа и вошелъ во дворъ тюрьмы такъ просто и свободно, какъ бы къ себѣ домой.

— Кто это такой? сердито спросилъ мистеръ Вилліамсъ.

— Гдѣ директоръ? отрывисто въ свою очередь спросилъ пріѣзжій.

Мистеръ Гаусъ выступилъ впередъ: — Я директоръ.

Пріѣзжій подалъ ему свою визитную карточку и какую-то бумагу.

— Мистеръ Леси изъ министерства внутреннихъ дѣлъ, сказалъ мистеръ Гнусъ членамъ.

— Это члены тюремнаго комитета, сэръ.

Мистеръ Леси поклонился и обратился къ директору,

— Сэръ, на васъ поступили очень важныя обвиненія, я пріѣхалъ узнать на мѣстѣ, не нужно ли подробнѣйшее слѣдствіе.

— Позвольте узнать, кто возвелъ эти обвиненія, сэръ?

— Вашъ пасторъ.

— Да вѣдь онъ мнѣ личный врагъ, сэръ.

— Вы не безпокойтесь. Такія должности какъ ваша, всегда сопряжены съ непріятностями. Но мы всегда имѣли объ васъ такіе прекрасные отзывы, что мой визитъ вѣроятно кончится ничѣмъ.

Гаусъ просіялъ отъ радости.

— Нѣтъ ли комнаты, гдѣ бы мнѣ было удобно дѣлать допросы?

— Въ залѣ засѣданій комитета, если вамъ угодно, сэръ.

— Хорошо. Господа, не угодно ли и вамъ присутствовать:

— Сэръ, нужно вамъ замѣтить, что пасторъ нѣсколько помѣшанъ, сказалъ мистеръ Вилліамсъ.

— Оно и похоже на то, прибавилъ Леси. — Однако скажите, пожалуйста, что это за желчная личность была у воротъ, когда я пріѣхалъ?

— Это и былъ пасторъ.

— Я такъ и думалъ! Онъ, право, кажется, на все смотритъ желчно. Пошлите за нимъ, однако.

Мистеръ Иденъ, войдя, засталъ мистера Леси весело болтавшаго съ другими. Пасторъ съ перваго раза увидѣлъ, что и новый пріѣзжій уже предубѣжденъ противъ него.

— Садитесь, пожалуйста, мистеръ Иденъ, сказалъ Леси. — Вы, кажется, больны?

— Я только что оправился отъ опасной болѣзни, сэръ.

— Вѣрно отъ желчи? А? Вѣрно у васъ разливалась желчь?

— Да, что-то въ этомъ родѣ.

— Это ужасное страданіе! А знаете ли вы, какъ это дѣйствуетъ на умъ?

— Я знаю только то, какое вліяніе это имѣетъ на расположеніе духа и на нервы.

— Этого мало. Болѣзнь эта заставляетъ насъ смотрѣть на все съ черной стороны.

Послѣ этого мистеръ Леси открылъ свой портфель и сталь разбирать бумаги.

— Мистеръ Гаусъ, сказалъ онъ, вы и до нынѣшней должности были въ государственной службѣ?

— Двадцать пять лѣтъ, сэръ.

— И вы, кажется, были много разъ награждены за примѣрную храбрость?

— Точно такъ, сэръ.

— Такъ скажите, мистеръ Иденъ, можетъ ли быть храбрый человѣкъ жестокимъ? Я съ этимъ несогласенъ. Такъ что право, мнѣ кажется, въ вашей враждѣ все правдоподобіе на сторонѣ мистера Гауса.

— А всѣ факты на моей.

Мистеръ Леси улыбнулся.

— Вы получили сегодня письмо изъ министерства внутреннихъ дѣлъ. Приготовились ли вы объяснить дѣло такъ, какъ требуется въ этомъ письмѣ?

— Да, для доказательствъ у меня есть страницы двѣ печатныхъ, двадцать манускриптовъ, три или четыре живыхъ свидѣтеля, и — одно мертвое тѣло.

— Гмъ, господа, это кажется очень серьознымъ. А много ли вамъ нужно времени, чтобы изложить мнѣ все дѣло?

— Полчаса.

— Только? Прекрасно. А знаете ли вы, что это такое?

Онъ вынулъ бумагу. Мистеръ Иденъ сказалъ:

— Вѣрно моя отставка?

— Да. И я имѣю право передать эту бумагу къ немедленному исполненію, если вы не докажете, что ваши жалобы на мистера Гауса дѣйствительно справедливы.

Мистеръ Гаусъ былъ въ сильномъ смущеніи.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Иденъ. Это прекрасно сказано и для меня не обидно, потому что требованіе справедливо. Признаюсь, съ-тѣхъ-поръ, какъ я въ тюрьмѣ, я въ первый разъ встрѣчаю въ комъ бы то ни было справедливость.

— Мистеръ Иденъ кажется не въ духѣ, сказалъ одинъ изъ членовъ комитета.

— И такъ, сэръ, мы примемся за дѣло? спросилъ мистеръ Иденъ, открывая свой портфель.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Гаусъ, обращаясь къ Леси, я знаю, что справедливость можно искать въ вашихъ сужденіяхъ, но не въ его словахъ. Не забудьте, что онъ мой личный врагъ.

— Мистеръ Гаусъ, сказалъ Леси, останьтесь здѣсь, чтобы отвѣчать на тѣ обвиненія, которыя будетъ дѣлятъ мистеръ Иденъ. Но чтобы все это не продолжалось долѣе получаса.

— Ну, въ полчаса-то онъ мнѣ не успѣетъ много повредить, подумалъ Гаусъ. Мистеръ Иденъ сказалъ, что ему нужна журнальная тюремная книга мистера Гауса, и директоръ пошелъ за ней. Въ это время пасторъ подалъ мистеру Леси экземпляръ печатныхъ тюремныхъ правилъ.

— Вотъ, сэръ, пересмотрите ихъ внимательно и сравните съ поступками директора. Вы видите изъ правилъ, сколько разъ позволяется директору наказывать какого-нибудь преступника.

— Одинъ разъ, а за второй проступокъ наказаніе предоставляется разсмотрѣнію тюремнаго комитета.

— Значитъ, если мистеръ Гаусъ наказалъ одного и того же преступника два раза, то онъ поступилъ противъ закона?

— Да, то-есть противъ этихъ правилъ.

— Неугодно ли вамъ прочитать, сэръ, вотъ это.

Мистеръ Леси прочелъ, что ему указалъ мистеръ Иденъ.

— Что же? въ чемъ дѣло? спросилъ онъ пастора.

— Вы видите, что этими правилами дозволяется директору наказывать только двоякимъ образомъ: оставлять виновнаго одного, чтобы ему было чувствительно уединеніе, или давать ему только хлѣбъ и воду; но и это не должно продолжаться болѣе трехъ дней. Теперь, сэръ, не угодно ли вамъ пойдти со мной, чтобы видѣть поступки мистера Гауса, или по-крайней-мѣрѣ слышать объ нихъ.

— Эвансъ, отвори эту комнату. Дженкинсъ, часто ли тебя наказывали съ-тѣхъ-поръ, какъ ты здѣсь?

— Очень часто, сэръ.

— Кто же? члены комитета?

— Нѣтъ, члены ни разу, а всегда директоръ.

— За что же тебя наказывали? что ты дѣлалъ?

— Да я ничего не дѣлалъ. Директоръ всегда мнѣ назначаетъ очень много оборотовъ рукоятки, а я не силенъ, такъ никогда не успѣваю окончить. Можетъ быть онъ думаетъ, что я лѣнюсь, такъ за это и наказываетъ.

— Какъ же онъ тебя наказываетъ?

— Иногда ничего не даетъ ѣсть, а работу все-таки задаетъ большую; иногда у меня отнимаютъ постель, а всего чаще приходится бывать въ кожаномъ воротникѣ.

Мистеръ Леси. Кожаный воротникъ? это что за наказаніе?

Мистеръ Иденъ. Посмотрите въ правила, есть ли такое наказаніе. И вы увидите, какъ мистеръ Гаусъ нарушаетъ законъ: во-первыхъ, онъ нѣсколько разъ самъ наказываетъ, а во-вторыхъ, измѣняетъ наказанія произвольно. Теперь пойдемте дальше. Эвансъ, отвори эту комнату.

— Часто ли ты былъ наказанъ съ-тѣхъ-поръ, какъ здѣсь?

— Нѣсколько разъ, сэръ, но вѣдь этотъ господинъ вѣрно тоже членъ комитета, и мнѣ достанется, если я скажу правду?

Мистеръ Леси. Я присланъ сюда высшимъ начальствомъ, и хочу знать непремѣнно всю правду. Говори.

Заключенный. Неужели, сэръ? Такъ если говорить правду, то я только разъ былъ виноватъ, а наказанъ нѣсколько разъ.

Мистеръ Леси. Разъ только? и какъ же это случилось?

Заключенный. Да это было на первой недѣлѣ. Я все сидѣлъ одинъ въ своей комнатѣ, никто со мной не говорилъ ни слова, я съ непривычки сдѣлался отъ этого какъ помѣшанный, и началъ ломать у себя въ комнатѣ все, что могъ. А остальные разы говорили, что я виноватъ, и наказывали меня, а я виноватъ не былъ.

Иденъ. Какъ же тебя наказывали?

Заключенный. Сажали въ темную комнату на хлѣбъ и на воду; раза два оставляли меня безъ освѣщенія, и всего чаще присуждали къ кожаному воротнику.

Мистеръ Леси. Гмъ, къ кожаному воротнику.

Мистеръ Иденъ. А давно ты былъ въ кожаномъ воротникѣ?

Заключенный. Вчера.

Иденъ. Такъ раздѣнься, покажи спину.

Спина вся была багровая, изрѣзанная. Мистеръ Леси содрогнулся при этомъ видѣ, но вскорѣ опять принялъ прежнюю позу и видъ равнодушія. Въ эту минуту прибѣжалъ Гаусъ и грозно закричалъ:

— Это что такое? Развѣ ты имѣешь противъ меня какія-нибудь жалобы?

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ заключенный смутившись.

— Однако не мѣшаетъ знать, откуда у него эти знаки, замѣтилъ мистеръ Леси, и что-то записалъ въ свою памятную книжку.

Потомъ они зашли въ двѣ сосѣднихъ комнаты, гдѣ заключенные сказали, что мистеръ Гаусъ съ ними обращается какъ съ дѣтьми своими.

— Что вы скажете на это? опросилъ Леси мистера Идена.

— Я ничего не скажу: глядите сами. И онъ подвелъ его къ свѣту. Поглядите на впалые глаза этого заключеннаго, и на блѣдныя щеки, поглядите какъ онъ весь дрожитъ, какъ онъ хилъ; пощупайте его пульсъ. И вы увидите, что это несчастный, подавленный и изнуренный жестокостью, до того, что остался только остовъ человѣческій. И онъ говоритъ, что съ нимъ хорошо обращаются. Но вѣдь лицо его говоритъ прямо, что его языкъ лжетъ. Бѣдный, онъ боится сказать правду. Послушай, раздѣнься-ка.

Мистеръ Гаусъ попробовалъ протестовать и объявилъ, что очень дурно изъ любопытства давать такія приказанія. Однако заключеннаго заставили раздѣться, и представилась грустная картина изнуреннаго, измученнаго тѣла. Спина была въ такомъ же видѣ, какъ и у перваго заключеннаго. Мистеръ Леси сталъ очень серьозенъ.

Они вошли въ сосѣднюю комнату.

Мистеръ Иденъ. Часто ли ты былъ наказанъ?

Заключенный. Да вѣдь вы, сэръ, знаете сами, что часто. Не вы ли спасли мнѣ жизнь два мѣсяца тому назадъ, когда они хотѣли меня уморить съ голоду?

Мистеръ Леси. Какъ такъ?

Заключенный. Да, директоръ приказалъ цѣлую недѣлю давать мнѣ каждый день только по ломтику хлѣба, а держалъ въ тоже время на трудной работѣ. Откуда же было голодному взять силъ? Ахъ, мистеръ Иденъ, я никогда васъ не забуду. Если бы не вы, мнѣ бы не жить.

Мистеръ Вилліамсъ. Да какъ же ты, негодяй, говорилъ мнѣ въ послѣдній разъ, какъ я былъ здѣсь, что ты всѣмъ доволенъ и совершенно счастливъ?!

Заключенный. Ха, ха, ха, ха! Извините, сэръ, что я смѣюсь. Только мнѣ, право, странно, что вы меня считаете за такого дурака. Неужели вы думаете, что я могъ вамъ тогда сказать правду? Хорошо бы пришлось мнѣ за это поплатиться; вѣрно бы ужь теперь и живымъ не былъ.

— Что же, я бы убилъ тебя, что ли? спросилъ насмѣшливо мистеръ Гаусъ.

— А развѣ нѣтъ, сэръ? отвѣчалъ заключенный безъ дерзости, но твердо, глядя прямо въ лицо мистеру Гаусу.

Мистеръ Леси. Отчего же, скажи, пожалуйста, ты теперь такъ смѣлъ и не боишься, что онъ тебя убьетъ?

Заключенный. Да никогда бы не посмѣлъ я этого сказать, если бы былъ въ его власти. Но, слава Богу, этого уже нѣтъ: я высидѣлъ свой срокъ, въ двѣнадцать часовъ. Мое заключеніе, кончилось, уже мнѣ и теперь не слѣдовало бы быть здѣсь.

Мистеръ Леси. Если такъ, то зачѣмъ же онъ здѣсь, мистеръ Гаусъ? Это противузаконно, вы должны его тотчасъ же выпустить.

Мистеръ Гаусъ. Извольте, сэръ. Но это не моя выдумка, до меня всегда былъ такой обычай, что заключенныхъ послѣ срока оставляли на насколько лишнихъ часовъ.

Мистеръ Иденъ. Эвансъ, поди сюда: ты четыре года здѣсь тюремщикомъ. Скажи-ка намъ, какъ до мистера Гауса поступали съ тѣми заключенными, которымъ вышелъ срокъ?

Эвансъ. Въ одинадцать часовъ, сэръ, имъ приносили ихъ собственное платье, и полчаса имъ давалось на переодѣваніе. Потомъ директоръ призывалъ ихъ въ свою комнату, и давалъ имъ наставленія, какъ вести себя, чтобы опять не впасть въ преступленіе. А ровно въ двѣнадцать отпирались ворота и ихъ выпускали.

Мистеръ Иденъ. Если вы послѣ всего того, что теперь слышали и видѣли, все еще не увѣрены, что мистеръ Гаусъ постоянно поступаетъ противузаконно, то я право не знаю, чѣмъ еще возможно васъ въ этомъ убѣдить. Вотъ, прочтите еще правило 37-е. Тутъ сказано, что каждый день заключеннаго должны навѣщать служащіе здѣсь, и говорить съ нимъ, чтобы хоть сколько нибудь развлечь его. Потому что это дѣло дознанное, — уединеніе и усиленное молчаніе въ высшей степени пагубны для жизни и разсудка.

Мистеръ Леси. Что же? Развѣ это не исполняется?

Мистеръ Иденъ. Вотъ вамъ мой отвѣтъ: оставьте меня и директора, и ступайте по комнатамъ вдвоемъ съ Эвансомъ. Тамъ вы можете подробно распросить, исполняется ли 37-е правило.

Мистеръ Леси отправился съ Эвансомъ. Мистеръ Гаусъ пошелъ отъискивать Фрея, чтобы посовѣтоваться съ нимъ, что лучше дѣлать. Мистеръ Иденъ ходилъ по корридору. Мистеръ Леси, вернувшись съ своего осмотра, тотчасъ послалъ за Гаусомъ.

— Очень жаль, сказалъ онъ директору, что 37-е правило не исполнялось. Всѣ заключенные единогласно говорятъ, что если когда-нибудь кто говоритъ съ ними, то это только одинъ пасторъ; а когда онъ былъ боленъ, то они всѣ чуть съ ума не сошли отъ уединенія. Потомъ они говорятъ, что если вы и показываетесь къ нимъ, то развѣ только для того, чтобы имъ дѣлать угрозы и бранить ихъ. А это незавидное положеніе, когда уединеніе прерывается только злыми, грозными словами. Съ этимъ нельзя не согласиться.

— О, какъ это прекрасно, какъ справедливо сказано, замѣтилъ Иденъ, въ искреннемъ восторгѣ.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Гаусъ, я только поддерживалъ дисциплину; вѣдь это моя обязанность.

— Прекрасно. Только нужно было поддерживать не воображаемую дисциплину, а ту, для которой есть утвержденныя правила. А вы, вѣроятно по незнанію, не исполняли этихъ правилъ. Впрочемъ, мистеръ Иденъ, вѣдь отъ этого нѣтъ какихъ-нибудь неисправимыхъ послѣдствій?

— Нѣтъ! Точно, нѣтъ, если вы можете воскрешать мертвыхъ. Вотъ вамъ имена пяти людей, умершихъ именно отъ неисполненія 37 правила. Впрочемъ, это число совершенно ничтожное въ сравненіи съ тѣмъ, сколько умирало отъ другихъ беззаконныхъ дѣйствій. Эвансъ, разскажи исторію несчастнаго Готшедта.

— Я помню, сэръ, что когда я вошелъ къ нему въ комнату и нашелъ его мертвымъ, то въ углу увидалъ восемнадцать ломтей хлѣба. Пищу ему бросали черезъ отверстіе въ двери, какъ собакъ кость, и живая душа къ нему не входила. Вѣрно онъ бѣдный съ ума сошелъ, оттого что всегда былъ одинъ, и должно быть иного страдалъ въ послѣднее время, если даже не могъ ѣсть.

— Помилуйте, сэръ, сказалъ взбѣшенный директоръ, вы позволяете моему подчиненному говорить мнѣ въ глаза такія вещи?

Мистеръ Леси на это ничего не отвѣчалъ.

Мистеръ Иденъ предложилъ ему посмотрѣть на человѣка, который въ настоящее время страдаетъ отъ неисполненія 37-го правила.

Они вмѣстѣ вошли къ Строту, и застали старика этого какъ бы въ тихомъ помѣшательствѣ. Когда дверь отворилась, онъ вздрогнулъ, но потомъ опять впалъ въ прежнее положеніе.

— Вотъ, сэръ, передъ вами умирающій. На немъ подтверждается, что человѣку мало быть сытымъ и одѣтымъ, что у него есть другія, болѣе утонченныя потребности. Ему, во-первыхъ, необходимъ свѣтъ, потомъ работа, и наконецъ, непремѣнно человѣческое общество. Онъ долженъ имѣть каждый день возможность говорить съ живымъ существомъ. Это въ природѣ нашей, это такъ устроено Всевышнимъ; только одинъ мистеръ Гаусъ можетъ пренебрегать до такой степени естественными законами.

— Однако, довольно объ этомъ. Будемте говорить о чемъ нибудь болѣе положительномъ. Скажите мнѣ, напримѣръ, что это за наказаніе кожаный воротник? Оно оставляетъ такіе страшные слѣды на наказанныхъ.

Гаусъ и Фрей уже прежде хотѣли спрятать эту машину, но какъ ни искали, нигдѣ не могли ее найдти, и были въ отчаяніи.

— Эвансъ, принеси эту адскую машину.

— Сейчасъ, сэръ.

— Да вы прекрасно все устроили, замѣтилъ съ злобой мистеръ Гаусъ. Побѣда вѣрно будетъ на вашей сторонѣ.

— Я стараюсь за своихъ братьевъ. Мнѣ слишкомъ больно видѣть ихъ постоянныя страданія. Сэръ, вотъ та мучительная выдумка, которая оставляетъ на наказанныхъ страшные слѣды, вы ихъ видѣли. Но по наружному обзору вы никакъ но будете въ состоянія понять, до чего простирается варварство ея изобрѣтателя. Я вамъ это объясню.

И мистеръ Иденъ употребилъ все свое краснорѣчіе, чтобы подробно разсказать устройство и дѣйствіе этой машины. Онъ такими вѣрными красками описалъ ее, что мистеръ Леси безпрестанно вздрагивалъ отъ ужаса. Когда мистеръ Иденъ кончалъ, Леси сказалъ:

— Это ужасающая картина! и поникнулъ головою.

— Все это ложь, низкая ложь! вскричалъ мистеръ Гнусъ.

— Я желалъ бы этому повѣрить, оказалъ мистеръ Леси.

Тутъ члены тюремнаго комитета бросились на него и говорили, что было бы очень непохвально съ его стороны, если бы онъ повѣрилъ доносамъ на такого почтеннаго человѣка, какъ мистеръ Гаусъ. Потомъ они всѣ напали на мистера Идена, который торжествовалъ.

— Я очень радъ, что директоръ заговорилъ. Ужь я давно хлопоталъ объ этомъ. Такъ все ложь? спросилъ рѣшительно мистеръ Иденъ.

— Да, ложь.

— Дайте мнѣ вашу книгу. Вы видите, въ ней записано наказаніе.

— Я никогда и не отвергалъ этого. Но зачѣмъ вы говорите, что оно такъ безчеловѣчно-мучительно для наказываемыхъ. Вы хотите просто выставить меня отъявленнымъ злодѣемъ.

— Прекрасно. Такъ вы соглашаетесь, что были бы отъявленный злодѣй, если бы такъ мучили несчастныхъ, какъ я описываю?

— Да, соглашаюсь.

— И вы увѣряете, что это наказаніе не мучительно.

— Да.

— Такъ докажите это: испытайте его на себѣ въ продолженіе одного часа. Вы при мнѣ на шесть часовъ подвергали одного несчастнаго этому наказанію.

— Что съ вами? неужели вы воображаете, что я захочу служить всѣмъ посмѣшищемъ?

— Отчего же посмѣшищемъ? Вы должны смотрѣть на это совсѣмъ съ другой точки зрѣнія. Имѣйте въ виду свое торжество, когда вы при всѣхъ докажете, что я лгунъ, а вы правдивый человѣкъ. Эвансъ, поди сюда, намъ нужно тебя поподчивать кожанымъ воротникомъ.

Эвансъ, съ ужасомъ на лицѣ, отступилъ на нѣсколько шаговъ. Мистеръ Леси улыбнулся.

— Нѣтъ, сэръ, Богъ съ вами, сказалъ Эвансъ. Мнѣ не нужно гинеи.

— Что это значитъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Я разъ далъ ему гинею, за то, чтобы онъ пробылъ въ кожаномъ воротникѣ полчаса, и онъ говоритъ, что гинея эта обошлась ему во сто разъ дороже настоящей цѣны, сказалъ мистеръ Иденъ.

— А, такъ ты попробовалъ этого удовольствія? спросилъ мистеръ Леси. Скажи, сильное это мученіе, или нѣтъ?

— Самое ужасное, какое только можно себѣ представить, сэръ. Не дай Богъ никому его испытать. Да вотъ, спросите мистера Идена, онъ знаетъ какъ это ужасно, вѣдь онъ тоже побывалъ въ кожаномъ воротникѣ.

— Полно, полно, замѣтилъ пасторъ, тебя обо мнѣ никто не спрашиваетъ, нечего и распространяться.

Мистеръ Иденъ и мистеръ Леси вышли, а Гаусъ остался съ членами комитета. Онъ подошелъ къ нимъ.

— Господа, сказалъ онъ, ради Бога посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать. Я рѣшительно отказываюсь состязаться съ такимъ человѣкомъ, какъ мистеръ Иденъ.

— Пустяки, вамъ нечего безпокоиться, когда мы за васъ. Ужъ мы васъ не выдадимъ, всѣ за васъ заступимся.

— Благодарю васъ, господа, благодарю васъ. Ваши желанія для меня всегда были закономъ.

И мистеръ Гаусъ какъ-будто опять ожилъ.

— Вотъ они идутъ назадъ.

— Кто это съ ними?

Мистеръ Гаусъ былъ пораженъ: — Ахъ, Боже мой, это одинъ изъ заключенныхъ, который провинился и сидѣлъ въ темной комнатѣ. Вѣрно они его будутъ осматривать и поставятъ меня съ нимъ на очную ставку.

Члены тюремнаго комитета, хоромъ: «Какой срамъ!»

XXV.

Мастеръ Иденъ вводилъ мистера Леси въ темную. Они послали за Фреемъ, чтобы отпереть дверь, потому что ключъ былъ у него.

Дверь отворилась. Раздался слабый, дрожащій крикъ радости. Блѣдный, трепещущій, съ дикимъ, блуждающимъ взглядомъ подползъ Робинзонъ къ мистеру Идену.

Мистеръ Леси вздрогнулъ при видъ этого несчастнаго.

— Сэръ, сэръ! кричалъ Робинзонъ, освободите меня, спасите меня!

— Не тревожься, отвѣчалъ мистеръ Иденъ, Богъ дастъ, твоя судьба теперь перемѣнится. Сэръ, пощупайте его руку.

— Боже мой, какъ онъ дрожитъ!

— Да! я думаю: двадцать четыре часа въ этой ямѣ могутъ лишить разсудка.

— Вѣдь это только одно предположеніе, которому нѣтъ доказательствъ.

— Есть. Въ слѣдствіе этого наказанія, шестерыхъ уже отправили въ сумасшедшій домъ, гдѣ двое скоро умерли. Впрочемъ, это можетъ доказать человѣкъ, который ненавидитъ меня и боготворитъ мистера Гауса.

— Прекрасно; тогда я буду считать это обстоятельство за неопровержимый фактъ.

— А! вотъ мистеръ Гаусъ и члены тюремнаго комитета.

Мистеръ Вилліамсъ. Надѣюсь, сэръ, вы не будете судить по одному виновному, наказанному за дѣло, о мистерѣ Гаусѣ, который два года исполнялъ свою обязанность прекрасно, и постоянно заслуживалъ отъ насъ однѣ похвалы.

Мистеръ Леси отвѣчалъ съ достоинствомъ:

— Ваше прекрасное мнѣніе о мистерѣ Гаусѣ будетъ имѣть должный вѣсъ. Но, пожалуйста, не мѣшайте моимъ распоряженіямъ. Я самъ знаю, что дѣлаю.

Мистеръ Вилліамсъ закусилъ губы и покраснѣлъ.

— Мистеръ Иденъ! кричалъ Робинзонъ, зачѣмъ же вы позволяете меня называть виновнымъ, когда вы знаете, что я не виноватъ.

— За что же ты здѣсь сидишь?

— За то, что повиновался приказаніямъ.

— Какъ такъ? Объясни это.

— Мистеръ Иденъ сказалъ мнѣ, что я могу хорошо писать, такъ чтобы я написалъ свою жизнь, что онъ хочетъ знать, какъ она мнѣ понравится, когда я прочту ее хладнокровно, разсуждая надъ каждымъ поступкомъ. Тоже мистеръ Иденъ говорилъ мнѣ, чтобы я отнюдь не лгалъ, чтобы не выражалъ чувствъ, которыхъ нѣтъ во мнѣ, однимъ словомъ, чтобы писалъ также одну правду. Вотъ я к сѣлъ съ твердымъ рѣшеніемъ писать такъ, какъ онъ совѣтовалъ, но едва написалъ двѣ страницы, какъ пришелъ мистеръ Фрей, отнялъ у меня все и пожаловался директору, а онъ велѣлъ засадить меня сюда.

— Кажется, вы мистеръ Фрей?

— Да, я.

— Скажите, дѣйствительно онъ былъ посаженъ въ темную за то, что, по приказанію пастора, писалъ свою біографію?

— Спросите директора, сэръ. Я только исполняю приказанія.

— Мистеръ Гаусъ, за это ли вы его посадили въ ванную комнату?

— За то, что онъ писалъ цѣлую кучу выдумокъ безъ моего позволенія.

— Да вѣдь ему на это было дано приказаніе другимъ его начальникомъ, который выше васъ.

— Выше?

— Да, выше, во всемъ, что касается перевоспитанія заключенныхъ. Вотъ вамъ 18-е правило: Всѣ заключенные должны пользоваться наставленіями пастора; онъ долженъ стараться ихъ исправить религіей, и сколько бы ему ни понадобилось на это времени, сколько бы онъ ни занимался съ заключеннымъ, директоръ долженъ на это удѣлять на это заключенному время, которое тотъ долженъ былъ бы употребить на работу.

Правило 30-е. Если, для нравственнаго исправленія заключеннаго, пасторъ найдетъ, что какое нибудь занятіе ему необходимо, то и этому директоръ не долженъ противиться.

Значитъ, вы поступили противузаконно въ дѣлѣ нравственнаго исправленія заключеннаго; вы не должны были ставить свѣтскую власть выше духовной. И потому, мистеръ Гаусъ, я долженъ отмѣнить ваше распоряженіе и проститъ Робинзона. Съ этихъ поръ онъ будетъ повиноваться пастору въ его религуіозныхъ и нравственныхъ требованіяхъ; будетъ опять описывать свою жизнь, и пусть покуда отдыхаетъ отъ тяжелой работы. Этимъ онъ возстановитъ и физическія и нравственныя свои силы. Слышите, сэръ? сказалъ онъ отрывисто.

— Слышу, отвѣчалъ мистеръ Гаусъ.

— Слушай, Робинзонъ, началъ мистеръ Идемъ. Теперъ тебя никто не имѣетъ права посадить въ кожаный воротникъ.

— Ура! закричалъ Робинзонъ.

— Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Вотъ джентльменъ изъ министерства внутреннихъ дѣлъ, онъ увидѣлъ изъ правилъ, что это наказаніе незаконно, но никакъ не можетъ безъ опыта понять, до чего оно мучительно. Такъ сдѣлай для меня одолженіе, позволь тебя, въ послѣдній разъ, затянуть въ кожаный воротникъ, чтобы мистеръ Леси видѣлъ, какъ въ немъ мучатся. Этимъ ты спасешь многихъ.

— Боже мой, сэръ, для васъ одолженіе? Я готовъ на все, Дѣлайте со мной что угодно.

И его тотчасъ же затянули въ кожаный воротникъ. Мистеръ Леси сталъ противъ него и пристально на него смотрѣлъ.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Иденъ, если вы можете смотрѣть и говорить, то я васъ познакомлю съ мистеромъ Фреемъ, и со всѣми его достоинствами.

— Сдѣлайте одолженіе.

— Вотъ мистеръ Фрей, сэръ. Онъ очень замѣчательный человѣкъ. Онъ окруженъ ложью, но отъ него самаго я никогда не слыхалъ ни одной лжи. Онъ неспособенъ на это. Онъ молчитъ, когда лгутъ другіе, но самъ ни на что не солжетъ. Кромѣ того, онъ чрезвычайно дѣятеленъ. Напримѣръ, онъ ведетъ очень интересный дневникъ, и вноситъ туда все, что случается въ тюрьмѣ. Въ этомъ дневникѣ описаны два послѣдніе года управленія бывшаго директора и оба года начальства мистера Гауса. Мистеръ Фрей записываетъ все, безъ исключенія, какъ было въ дѣйствительности, а не въ вымшыленномъ видѣ, потому что ведетъ этотъ дневникъ единственно дли себя. Впрочемъ, мистеръ Фрей вѣроятно не откажетъ дачъ вамъ это прочесть.

— Разумѣется, сэръ, разумѣется! отвѣчалъ Фрей, въ восторгѣ отъ такихъ неожиданныхъ похвалъ.

— Пожалуйста, принесите мнѣ его сейчасъ же. Онъ меня очень интересуетъ.

Фрей отправился за своимъ дневникомъ.

Въ эту минуту мистеръ Леси взглянулъ на директора, и былъ пораженъ его страшнымъ взглядомъ, въ которомъ выражалась цѣлая бездна страха и ненависти.

— Что съ вами? спросилъ мистеръ Леси директора.

— Сэръ, послѣ моей долгой службы, послѣ того, что мои начальники всегда были мною довольны, мнѣ кажется чрезвычайно обиднымъ, что мой журналъ будетъ сравниваться съ дневникомъ моего подчиненнаго, и что всему повѣрятъ, что тамъ сказано противъ меня.

Мистеръ Иденъ. Странно, отчего директоръ полагаетъ, что дневникъ Фрея будетъ противъ него, когда этотъ дневникъ писанъ его поклонникомъ.

Мистеръ Леси. Въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Гаусъ, странно, почему вы думаете, что этотъ дневникъ не будетъ согласенъ съ вашимъ.

Тутъ члены тюремнаго комитета объявили, что не могутъ долѣе оставаться при распросахъ, потому что у нихъ есть другое, болѣе важное дѣло. Мистеръ Леси имъ сказалъ:

— Надѣюсь, однако, господа, что вы не уѣдете, потому что если я найду жалобы мистера Идена достойными разсмотрѣнія, то будетъ для этого наряжена цѣлая коммисія, и одинъ изъ васъ непремѣнно долженъ быть ея членомъ. Да еще вотъ что. Поступаете ли вы по этимъ правиламъ: навѣщаете ли каждаго заключеннаго въ его комнатѣ разъ въ мѣсяцъ?

— Разумѣется, нѣтъ.

— Спрашиваете ли вы мнѣнія тюремщиковъ и сравниваете ли ихъ потомъ съ директорскими?

— Мы никогда не позволимъ себѣ такой неделикатности, замѣтилъ мистеръ Вилліамсъ, сильно желая этимъ кольнуть мистера Леси.

— Осматриваете ли вы одни заключенныхъ? Остаетесь ли съ ними на единѣ, чтобы дать имъ возможность прямо, не опасаясь, говорить чѣмъ они недовольны?

— Нѣтъ, мы всегда бываемъ у нихъ вмѣстѣ съ мистеромъ Гаусомъ, потому что не хотимъ ободрять заключенныхъ къ ложнымъ жалобамъ, за которыя имъ же въ послѣдствіи пришлось бы поплатиться.

— А все, что видѣли теперь, не заставило ли васъ нѣсколько измѣнить ваше довѣріе къ мистеру Гаусу?

— Нѣтъ, нисколько.

— Довольно, господа. Я не стану болѣе васъ задерживать. Извольте заниматься тѣмъ важнымъ дѣломъ, о которомъ вы говорили.

Члены комитета вышли.

Мистеръ Леси пожалъ плечами.

Мистеръ Иденъ улыбнулся.

Мистеръ Гаусъ поспѣшилъ уйдти.

— Отчего мистеръ Гаусъ ушелъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Да вы это такъ же хорошо знаете, какъ и я, сэръ.

— Нѣтъ, право, мистеръ Иденъ, я не догадываюсь.

— Вы, вѣроятно, видѣли его замѣшательство, когда Фрей пошелъ за своимъ дневникомъ. Онъ этого дневника сильно боится.

— Если вы такъ думаете, зачѣмъ же вы его не остановили?

— На это у меня есть свои причины. Однако, вотъ вамъ пока копія съ дневника Фрея, а вотъ и журналъ мистера Гауса. Фрей, разумѣется, записывая всѣ эти факты, думалъ, что ихъ никогда никто не прочтетъ, кромѣ его; мистеръ Гаусъ, напротивъ, зналъ, что пишетъ для разсмотрѣнія другихъ. Сравните, сэръ, эти два журнала.

И мистеръ Леси, съ помощью мистера Идена, сравнилъ нѣсколько страницъ этихъ двухъ тетрадей. Вотъ маленькій образчикъ:

Мистера Фрей.	Мистера Гауса.
Джорамъ: Писалъ на своей чашкѣ. На хлѣбъ и на воду. Джорамъ: На хлѣбъ и на воду. Джорамъ: На хлѣбъ и на воду.	Джорамъ: Не покоренъ, — на хлѣбъ и на воду.
Джорамъ: Не сдѣлалъ, сколько было велѣно, оборотовъ рукоятки, — на хлѣбъ и на воду. Джорамъ: Кожаный воротникъ.	Джорамъ: Лѣнился за рукояткой, — на хлѣбъ и на воду.
Джорамъ: Не сдѣлалъ, сколько было велѣно, оборотовъ рукоятки, — на хлѣбъ и на воду. Джорамъ: Покусился на самоубійство; нашли его безъ чувствъ; обрѣзалъ себѣ цѣлыя пряди волосъ, чтобы послать друзьямъ, — внесенъ въ списокъ больныхъ.	Джорамъ: Непокоренъ, — на хлѣбъ и на воду. Джорамъ: Притворялся, какъ будто бы хочетъ покуситься на самоубійство, причина этого — религіозное отчаяніе. Внесенъ въ списокъ больныхъ.
Джозефсъ: Не сдѣлалъ заданнаго числа оборотовъ; сказалъ, что не въ силахъ вертѣть рукоятку, — кожаный воротникъ.	Джозефсъ: Непокоренъ; сказалъ, что не хочетъ работать на рукояткѣ, — кожаный воротникъ.
Томсонъ: Говорилъ въ церкви, — темная комната на 12 часовъ. Томсонъ: На хлѣбъ и на воду. Томсонъ: Не сдѣлалъ заданнаго числа оборотовъ, — кожаный воротникъ. Томсонъ: Темная комната. Томсонъ: Безъ церкви. Томсонъ: Темная комната.	Томсонъ: За разговоры, — темная комната. Томсонъ: Непокоренъ, — кожаный воротникъ.
Томсонъ: Меланхолія.	Томсонъ: Груститъ отъ угрызенія совѣсти за прошлые грѣхи, — докторъ.
Томсонъ: Очень страненъ. Съ нимъ дѣлается что-то непонятное.
Томсонъ: Отправленъ въ сумасшедшій домъ.	Томсонъ: Отправленъ въ сумасшедшій домъ.
Таннеръ: (11 лѣтъ) Застали у окна, спросили, что онъ тутъ дѣлаетъ; отвѣчалъ, что чувствовалъ потребность въ свѣтѣ, — кожаный воротникъ и на три дня на хлѣбъ и на воду.	Таннеръ: Ропталъ на судьбу, — безъ церкви и освѣщенія, впредь до приказанія директора.
Таннеръ: Застали у окна, отвѣчалъ чрезвычайно дерзко, — кожаный воротникъ.	Таннеръ: За дерзкіе разговоры, — безъ церкви, до исправленія характера.

— Нельзя ли мнѣ видѣть одного изъ такихъ заключенныхъ, который покушался на свою жизнь? спросилъ мистеръ Леси.

— Очень можно. Пойдемте къ Джораму. А, вотъ и мистеръ Фрей, онъ сейчасъ въ первый разъ солжетъ.

— Ну, мистеръ Фрей, гдѣ же вашъ дневникъ?

— Сэръ, я совсѣмъ забылъ, что далъ его одному пріятелю; но вы можете узнать отъ меня все, что вамъ угодно было прочесть въ этомъ журналѣ.

— Что же вы скажете о покушеніи на самоубійство Джорама? Было оно притворно или нѣтъ?

— Право, не знаю навѣрное, но кажется, что было непритворное.

— Отоприте мнѣ его комнату. Я сюда присланъ отъ высшаго начальства; сказалъ мистеръ Леси, войдя въ комнату къ заключенному: — не бойся, говори мнѣ всю правду. Отчего ты покушался на свою жизнь? Отъ религіознаго отчаянія?

— Нѣтъ, сэръ. Я даже ничего и не зналъ о религіи до прихода къ намъ мистера Идена. А хотѣлъ лишить себя жизни потому, что меня просто морили голодомъ и холодомъ: по цѣлымъ недѣлямъ давали въ день только маленькій кусочекъ хлѣба. Жизнь мнѣ стала невыносима, я видѣлъ, что и безъ того придется умереть, такъ и рѣшилъ, что лучше скорѣе.

— Теперь, сказалъ мистеръ Леси, ты всегда будешь получать полную порцію, будь спокоенъ.

— Благодарю васъ, сэръ. Впрочемъ, не могу пожаловаться, съ тѣхъ поръ какъ я хотѣлъ лишить себя жизни, меня кормятъ хорошо.

— А за что въ первый разъ тебя наказали?

— За то, что и писалъ на своей чашкѣ.

— Да что же ты писалъ?

— Я написалъ, что мнѣ нужно было бы поговорить съ директоромъ.

— Такъ развѣ ты не могъ позвонить и попросить его къ себѣ?

— Позвонить и попросить. Я разъ десять звонилъ и просилъ, да толку отъ этого не было; все-таки онъ ко мнѣ не приходилъ, а мнѣ нужно было его видѣть. У меня сдѣлался нарывъ на рукѣ отъ рукоятки, такъ я хотѣлъ его попросить, чтобы онъ меня, на время, назначилъ на другую работу, покуда рука поправится.

— Изъ этого вы видите, сэръ, какъ велика въ тюрьмѣ справедливость, оказалъ мистеръ Иденъ. Директоръ не исполняетъ правилъ: не навѣщаетъ заключенныхъ, не говорить съ ними, когда они имѣютъ къ тому нужду, а между тѣмъ, когда несчастный написалъ на чашкѣ, что желаетъ видѣть мистера Гауса, его же наказали. Не хотятъ даже прочитать, что онъ написалъ, а прямо сажаютъ на хлѣбъ и на воду, и считаютъ его виноватымъ; а директоръ не виноватъ, что поступаетъ противъ правилъ. Это прекрасный образчикъ здѣшней справедливости.

Потомъ они пошли въ комнату Нейлора.

— Говори прямо всю правду: что тебя заставило покуситься на самоубійство? сказалъ мистеръ Леси.

— Ахъ, сэръ, они меня такъ мучили, такъ терзали, что у меня лопнуло терпѣніе, и я думалъ, что лучше самому положить конецъ страданіямъ. Да и всякій на это рѣшится, кому придется нѣсколько разъ попробовать кожанаго воротника.

— А развѣ отъ него очень сильно страдаешь?

— Еще бы, сэръ; это такое варварство, что не дай Богъ. Такъ страшно душитъ, такъ изнуряетъ, какъ ничто; и нѣтъ члена во всемъ человѣкѣ, который бы не страдалъ, когда затянутъ въ кожаный воротникъ. Къ тому же я былъ всегда голоденъ, истощенъ, такъ мнѣ это еще труднѣе было переносить, чѣмъ человѣку сытому, крѣпкому, у котораго есть силы. Всего хуже стало, когда у меня отняли газъ; имъ мало было того, что мучили меня цѣлый день, нѣтъ, и ночь захотѣли сдѣлать невыносимою.

— А что же, развѣ ты не могъ спать безъ газа?

— На меня напала такая тоска, такое уныніе, что я рѣшительно не зналъ, что дѣлать!.. метался во всѣ стороны, кричалъ. Наконецъ, отчаяніе меня довело до того, что я пересталъ понимать, гдѣ я и что со мной. Вѣрно, я былъ въ бреду: мнѣ казалось, что вся комната моя полна огня, что я въ аду. О, это было такъ страшно, что я до сихъ поръ дрожу, когда объ этомъ вспомню! О, какъ ужасно!

— Продолжай, я хочу знать все подробно, сказалъ мистеръ Леси.

— Да больше ничего не было, только я повѣсился и былъ радъ освобожденію отъ тюрьмы. Да не тутъ-то было: какъ нарочно пришли, сняли меня съ моей висѣлицы и даже употребили всѣ средства опять заставить меня жить. Тутъ я наслушался всякихъ проклятій и угрозъ, да, признаться, и я имъ тоже не мало наговорилъ любезностей, за то, что они вздумали меня спасать не кстати.

— Изъ твоего разсказа, я понялъ, что мистеръ Гаусъ довелъ тебя до покушенія на самоубійство беззаконными строгостями. Это ли ты хотѣлъ сказать?

— Нѣтъ, сэръ. Я это вамъ только разсказываю, потому что вы меня спрашиваете обо всемъ подробно. Я ни въ чемъ не виню директора. Жаль только: онъ забываетъ, что нашъ братъ созданъ такъ же, какъ и онъ, что и у насъ кожа, кости, сердце и чувства, какъ у него. Я, впрочемъ, во всемъ самъ виноватъ: не былъ бы дурнымъ человѣкомъ, не дѣлалъ бы дурныхъ дѣлъ, такъ и не былъ бы теперь здѣсь, и не далъ бы дурнымъ людямъ случая терзать меня.

— Прекрасно, Нейлоръ. Я доволенъ твоимъ разсужденіемъ. Уроки мои, слава Богу, не были напрасны, сказалъ мистеръ Иденъ. Вотъ тебѣ моя правая рука.

Нейлоръ схватилъ съ жадностью эту руку. На лицѣ его выразились гордость и удовольствіе за этотъ знакъ одобрѣнія.

Мистеръ Иденъ и Леси вышли въ корридоръ. Мистеръ Иденъ началъ:

— Сэръ, неужели вамъ недовольно было доказательствъ правдивости моихъ словъ? Неужели вы еще не поняли, что такое мистеръ Гаусъ? Впрочемъ, есть люди, которые тогда только что-нибудь ощущаютъ, когда это дѣйствуетъ исключительно на чувства, а не на умъ. Можетъ быть, и вы принадлежите къ этому разряду; такъ пойдемте дальше. Я вамъ покажу картину, которая исключительно подѣйствуетъ на чувство.

— Куда же мы идемъ? спросилъ мистеръ Леси.

— Смотрѣть на одного заключеннаго, котораго мистеръ Гаусъ терзалъ въ кожаномъ воротникѣ, потомъ оставилъ безъ газа и кровати. Эвансъ, разскажи все, что случилось съ Эдвардомъ Джозефсомъ четвертаго числа.

— Извольте, сэръ. Вотъ какъ это было, мистеръ Леси. Цѣлый мѣсяцъ они ему задавали уроки не по силамъ, на рукояткѣ; потомъ, такъ какъ онъ не могъ исполнять заданнаго, его душили въ кожаномъ воротникѣ и морили голодомъ. Голодному, обезсиленному, опять ту же работу, и конечно опять кожаный воротникъ. Довели до того несчастнаго, что изъ человѣка сдѣлался скелетъ. Четвертаго числа директоръ его опять затянулъ въ кожаный воротникъ, и его до того тамъ душили, что онъ лишился чувствъ, просто обмеръ.

— Неужели? это ужасно! сказалъ мистеръ Леси.

— Тогда они вылили на него два ведра воды, и онъ пришелъ въ себя. Его отправили въ комнату и лишили его газа.

— Гмъ.

— А онъ только что, дрожа отъ холоду, грѣлъ надъ газомъ свои закоченѣлыя руки. Сначала онъ молчалъ, но когда отняли у него газъ, то онъ сталъ громко кричать: «Убійцы!»

— Дальше.

— Я пришелъ къ нему и видѣлъ, что онъ въ страшномъ отчаяніи и весь дрожитъ. Я его уложилъ на кровать и хорошенько закуталъ, чтобъ онъ согрѣлся и успокоился. И въ самомъ дѣлѣ, онъ пересталъ рыдать, началъ согрѣваться и даже засыпать. Тогда я ушелъ.

— Ну, и что же?

— Несчастному не долго пришлось полежать спокойно: директоръ прислалъ тюремщика Годжса отнять у него кровать. И несчастный остался безъ кровати. Впрочемъ, онъ уже не кричалъ, онъ вѣрно принялъ эту обиду смиренно, потому что даже далъ руку на прощанье тому же Годжсу. Но, нѣтъ, сэръ, я не могу разсказывать дальше. Это ужасно!

Эвансъ замолчалъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сколько варварства! сказалъ торжественно мистеръ Леси. Какія же были послѣдствія?

— Вы сейчасъ увидите послѣдствія.

Отворили комнату № 15-й. Мистеръ Леси вошелъ. Первое, что онъ увидѣлъ, было — гробъ, стоявшій у окна; второе — мертвое тѣло, лежащее на полу на тюфякѣ. Мистеръ Леси пронзительно крикнулъ отъ изумленія:

— Боже мой! что это такое? зачѣмъ вы меня привели сюда?

— Это Джозефсъ, котораго такъ терзали.

— Несчастный! что же съ нимъ сдѣлалось?

— Онъ повѣсился на своемъ носовомъ платкѣ. Эвансъ поверни тѣло спиной къ намъ. Смотрите, мистеръ Леси, вотъ доказательства жестокости мистера Гауса. Это все слѣды кожанаго воротника, который свелъ въ могилу бѣднаго Джозефса. Ахъ, Боже мой, сэръ, вамъ дурно, вы шатаетесь, вы можете упасть. Вотъ спиртъ, понюхайте, вамъ будетъ легче.

— Благодарю васъ. Мнѣ теперь лучше, дурнота прошла. Мистеръ Иденъ, я въ первый разъ въ жизни вижу такія страшныя вещи. Боже мой! Я, значитъ, ничего не видѣлъ до сихъ поръ! И это дѣлается въ Англіи, въ девятнадцатомъ вѣкѣ! О, какой злодѣй!

— Полноте, мистеръ Леси, не браните его; это грѣхъ. Лучше будетъ, если вы серьозно приметесь за дѣло и вышлете его изъ тюрьмы; освободите несчастныхъ страдальцевъ, съ которыми онъ поступаетъ по звѣрски; отстраните гибель еще нѣсколькихъ невинныхъ жертвъ. Если бы вы знали при этомъ, сколько прекрасныхъ началъ погибло вмѣстѣ съ бѣднымъ Джозефсомъ. Какъ онъ былъ добръ, кротокъ, послушенъ, какъ онъ понималъ всѣ мои наставленія! Какъ мнѣ было жаль его! Я не могъ видѣть такихъ тяжкихъ страданій, — я самъ заболѣлъ. А вы, сэръ, увидѣвъ мое изнуренное, блѣдное лицо, мои впалые глаза и щеки, приписали это желчи. И изъ вашего тогдашняго тона я заключилъ, что вы эту желчь приписали не настоящимъ ея причинамъ, а сердитому, строптивому, даже злому характеру. Вы съ первой минуты были противъ меня; но я вамъ прощаю это. Только теперь спасайте тѣхъ, кто въ вашихъ рукахъ.

— Успокойтесь, сказалъ съ чувствомъ мистеръ Леси. Здѣсь опять возстановится законъ и порядокъ. Клянусь вамъ самимъ Богомъ, что съ этой минуты никто изъ заключенныхъ не дотерпитъ незаслуженно ни обиды, ни наказанія, ни мученій. Я вамъ ручаюсь за это!

Онъ подалъ руку мистеру Идену и они обнялись. Мистеръ Леси совершенно измѣнился въ одинъ мигъ. Въ немъ проявилось чувство, онъ сдѣлался добръ, сострадателенъ, словомъ онъ какъ будто переродился.

— Идите съ Божіей помощью, сказалъ мистеръ Иденъ и начинайте доброе дѣло, къ которому вы въ эту минуту чувствуете столько влеченія; а я останусь здѣсь помолиться Богу, поблагодарить Его за то, что мои усилія не остались безполезными.

— Хорошо. Эвансъ, проведи меня къ членамъ комитета.

Въ дверяхъ онъ встрѣтился съ мистеромъ Гаусомъ, который сказалъ нѣжнымъ, чувствительнымъ голосомъ:

— Сэръ, вы сейчасъ были свидѣтелемъ грустной картины. Повѣрьте, что никто не оплакиваетъ ее болѣе меня.

Мистеръ Леси, вмѣсто отвѣта смѣрилъ его взглядомъ отъ головы до ногъ, сурово посмотрѣлъ ему прямо въ глаза, повернулся къ нему спиной и прошелъ мимо. Мистеръ Гаусъ остался за мѣстѣ, какъ вкопанный.

XXVI.

Мистеру Гаусу стоило большаго труда упросить Фрея не показывать своего дневника; тратя время на упрашиваніе, онъ и не подозрѣвалъ, какую важную роль играла въ это время копія. Впрочемъ, онъ не зналъ объ ея существованіи.

Мистеръ Леси вошелъ къ членамъ комитета.

— Господа, извѣстно ли вамъ, сколько было покушеній на самоубійство во все время управленія тюрьмою прежняго директора, спросилъ онъ.

— Право не помню, отвѣчалъ мистеръ Вилліамсъ.

— Такъ я вамъ скажу, возразилъ мистеръ Леси: — одно. А съ-тѣхъ-поръ, какъ мистеръ Гаусъ директоромъ, такихъ покушеній было сколько, господа?

— Не знаю, не замѣчалъ. Вѣдь заключенные на каждомъ шагу представляются, дѣлаютъ только видъ, что хотятъ лишить себя жизни, для того, чтобы напугать начальство.

— Я не говорю о тихъ, которые представляются, а только о тѣхъ, которые дѣйствительно покушаются на это съ отчаянія. Такихъ примѣровъ…

— Пять или шесть, я думаю.

— Вы думаете? а, вы думаете! Вы не знаете этого навѣрное. Это такъ ничтожно, что недостойно вашего вниманія. Не пять и не шесть, а четырнадцать. А, господа! такъ-то вы исполняете свою обязанность, такъ-то вы ревизуете тюрьму! Не знаю, зачѣмъ было и брать вамъ на себя такую должность; вы совсѣмъ къ ней не способны. Вамъ все равно, живъ или умеръ какой-нибудь несчастный заключенный, и отчего онъ умеръ. Это до васъ не касается, это не ваше дѣло. Прекрасные органы правительства!.. Я говорю вамъ это для того, господа, чтобы вы поняли, почему теперь невозможно назначить никого изъ васъ въ члены той коммисіи, которая будетъ составлена здѣсь въ тюрьмѣ, для изслѣдованія и разсмотрѣнія всѣхъ важныхъ обличеній мистера Идена.

Мистеръ Иденъ поклонился въ знакъ благодарности; увѣренный въ успѣхѣ, онъ пошелъ навѣщать заключенныхъ и съ сіяющимъ лицомъ переходилъ изъ одной комнаты въ другую, утѣшая бѣдствующихъ.

Мистеръ Леси въ это время что-то записывалъ, а члены тюремнаго комитета перешептывались о томъ, что они умнѣе бы сдѣлали, еслибы съ перваго раза взяли сторону мистера Идена. Мистеръ Леси имъ сказалъ: «Господа, прошу васъ, будьте готовы къ допросамъ, которые вамъ станетъ предлагать коммисія.»

Въ эту минуту вошелъ мистеръ Гаусъ и своимъ немаскированнымъ голосомъ очень дерзко обратился къ мистеру Леси: «Не трудитесь наряжать коммисіи противъ меня. Я сдѣлалъ для отечества во сто разъ больше, чѣмъ оно для меня. Если оно не умѣетъ цѣнить моихъ заслугъ, то зачѣмъ же мнѣ тратить ихъ напрасно.» Потомъ онъ обратился къ членамъ комитета: «Господа, я возвращаю вамъ должность, которую отъ васъ принялъ; слагаю съ себя ее въ полномъ убѣжденіи, что никто не въ состояніи будетъ меня замѣнить. Благодарю васъ за доброе расположеніе и за хорошее мнѣніе обо мнѣ. Вѣрьте, я этого никогда не забуду. Ваши чувства служатъ мнѣ истиннымъ утѣшеніемъ въ тѣхъ обидахъ, которыя мнѣ нанесъ сумасшедшій пасторъ.»

— Ваша отставка принимается, сказалъ сухо мистеръ Леси, и такъ какъ вамъ теперь болѣе здѣсь нечего дѣлать, то я вамъ совѣтую, для вашего же блага, поскорѣе отсюда выбраться. Распорядитесь, чтобы все ваше скорѣе вынесли.

— Мнѣ нечего отсюда выносить, кромѣ моего рвенія къ своей должности.

— А, сказалъ спокойно мистеръ Леси, такъ для этого вамъ не нужно помощниковъ: вынесете и одни.

Мистеръ Гаусъ вышелъ, раскланявшись только съ членами комитета.

Мистеръ Вилліамсъ сказалъ ему въ слѣдъ:

— Гдѣ бы онъ ни былъ, я всегда скажу, что этотъ человѣкъ достоинъ уваженія.

Другіе, однако, этого не повторили: они слишкомъ струсили. Мистеръ Гаусъ простился очень дружелюбно съ Фреемъ, это былъ всегда ему вѣрный слуга; директору тяжело было съ нимъ разстаться. Еслибы кто зналъ, сколько разнородныхъ чувствъ кипѣло въ груди Гауса! имъ даже на минуту овладѣло раскаяніе въ прошлыхъ поступкахъ, но только на минуту. Онъ еще разъ, въ послѣдній разъ прошелся по своей тюрьмѣ, чтобы проститься со всѣмъ тѣмъ, что ему напоминало о его прошлой власти. Уже будучи у воротъ, онъ увидѣлъ, какъ мистеръ Иденъ выпускалъ Строта въ садъ, и отдавалъ приказаніе тюремщику, чтобы старика на цѣлый день оставили въ саду. Это страшно взбѣсило мистера Гауса; въ немъ закипѣла злоба, онъ готовъ былъ разорвать на части мистера Идена.

— Вотъ какъ вы исполняете правила, когда поступили на мое мѣсто. У васъ прекрасно пойдутъ дѣла я вамъ предсказываю.

— Мистеръ Гаусъ, въ правилахъ сказано, что заключенные каждый день должны быть на воздухѣ столько, сколько необходимо для ихъ здоровья. Вы не исполняли правилъ, потому что не позволяли этого несчастнымъ. Они при васъ умирали отъ недостатка воздуха, пусть теперь хоть немного оживутъ.

— Да что же ему-то за дѣло до этого? замѣтилъ Эваннъ, вѣдь осъ здѣсь больше не начальникъ, ему велѣно отправляться вонъ.

Вѣрно Эвансъ подслушивалъ у дверей.

— Неужели? спросилъ важно, вѣжливо и безъ малѣйшей тѣни радости мистеръ Иденъ.

— Какъ будто ты этого не знаешь, подлая вкрадчивая тварь? Не ты ли подкопался подъ меня? Гдѣ мнѣ было состязаться съ тобой! Гдѣ же равняться въ подлостяхъ съ тобою — честному человѣку!

Мистеръ Иденъ былъ пораженъ такою дерзостью. Онъ началъ очень серьозно усовѣщевать мистера Гауса. Онъ представилъ всѣ его преступленія въ настоящемъ, отвратительномъ ихъ свѣтѣ, заставилъ его понять, сколько онъ сдѣлалъ неисправимаго зла, за которое ему придется отвѣчать предъ Богомъ. Мистеръ Иденъ напомнилъ директору судьбу всѣхъ тѣхъ несчастныхъ, которыхъ смерти онъ былъ причиною, и угрожалъ, что эти лица будутъ постоянно его преслѣдовать, гдѣ бы онъ ни былъ, что они даже не дадутъ ему умереть спокойно, и заключилъ такъ:

— Молитесь, молитесь скорѣе! Старайтесь искреннимъ раскаяніемъ смыть кровь съ своихъ рукъ. Это — кровь невинныхъ жертвъ, и потому смыть ее будетъ не легко. Это можно только сдѣлать цѣлыми годами благотворительности, цѣлымъ моремъ слезъ искренняго покаянія. Идите! Идите! Молитесь! Молитесь!

Гаусъ былъ какъ будто подъ вліяніемъ чего-то магическаго; имъ овладѣлъ сильный страхъ, подъ нимъ дрожали колѣни и онъ, шатаясь, вышелъ за ворота, которыя съ особенной яростью за нимъ захлопнулъ Эвансъ.

Черезъ пять минутъ былъ отмѣненъ кожаный воротникъ, и самый снарядъ посланъ на разсмотрѣніе въ Лондонъ, въ министерство внутреннихъ дѣлъ. Чрезъ десять минутъ мистеръ Иденъ послалъ за опытнымъ слесаремъ, чтобы осмотрѣть рукоятки. Оказалось, что онѣ всѣ были фальшивы. На каждой изъ нихъ, по приказанію мистера Гауса, была выставлена только третья часть ихъ вѣса и тяжести при оборотѣ. Неудивительно было послѣ этого, что наказанные не были въ силахъ вертѣть такую страшную тяжесть, которую могли бы приводить въ движеніе развѣ только лошадиныя силы. Всѣ машины съ рукоятками были отданы въ передѣлку. Мистеръ Иденъ не могъ ихъ вдругъ уничтожить, но все-таки былъ счастливъ и тѣмъ, что хоть на время изнуренные страдальцы отдохнутъ отъ такого тяжелаго, и съ тѣмъ вмѣстѣ, безсмысленнаго труда.

Еще черезъ пять минутъ (мистеръ Иденъ не терялъ времени), онъ подалъ мистеру Леси списокъ именъ заключенныхъ, которыхъ слѣдовало совершенно выпустить изъ тюрьмы. Однихъ, потому что имъ вышелъ срокъ; другихъ для того, чтобы спасти ихъ отъ сумасшествія, къ которому они были такъ прекрасно приготовлены недостаткомъ воздуха и развлеченія. Первымъ въ этомъ спискѣ стояло имя Строта, несчастнаго старика, который до того отупѣлъ, что на него не дѣйствовалъ ни свѣжій воздухъ, ни ласковое обращеніе. Мистеръ Иденъ узналъ, что онъ любитъ скрипку и хорошо на ней играетъ. И пасторъ досталъ ему скрипку; глаза несчастнаго заблистали жизнью при видѣ любимаго инструмента. Онъ принялся за смычекъ, игралъ долго и жадно; онъ совершенно ожилъ; скрипка спасла его.

Опять начались разныя работы; всякій принялся за свое прежнее ремесло и былъ совершенно доволенъ. Тюремныя правила были тотчасъ отпечатаны, и экземпляры ихъ развѣшаны въ каждой комнатѣ заключеннаго.

Въ часъ времени мистеръ Иденъ изгладилъ мрачные остатки распоряженій Гауса въ тюрьмѣ, какъ очищаютъ чернильное пятно съ листа бѣлой бумаги.

Прежде всего, мистеръ Иденъ поторопился объявить заключеннымъ, что мистеръ Гаусъ оставилъ тюрьму навсегда, а торопился онъ для того, чтобы доставить имъ спокойную, счастливую ночь.

Со всѣхъ сторонъ раздавались крики благодарности и счастія, на всѣхъ лицахъ сіяли надежда, торжество; до самаго заката солнца слышались звуки скрипки, которые поражали всѣхъ, какъ что-то небывалое въ тюремной жизни. Бѣдный Стротъ не могъ досыта наиграться. Кто повѣритъ, что скрипка спасла ему жизнь?

Мистеръ Иденъ былъ чуть ли не всѣхъ довольнѣе своимъ днемъ; онъ сдѣлалъ такъ много добра, онъ спасъ столько несчастныхъ, что не зналъ какъ благодарить Бога, помогшаго ему въ этомъ. Спокойный, счастливый, мистеръ Иденъ пошелъ къ себѣ пить чай и приготовлять двѣ проповѣди къ слѣдующему воскресенью.

Цѣлый вечеръ онъ былъ въ прекрасномъ расположеніи духа, но ни слова не говорилъ о своей побѣдѣ надъ мистеромъ Гаусомъ, даже ни разу не вспомнилъ о тюремныхъ дѣлахъ.

— Сусанна, мистриссъ Девисъ, говорилъ онъ, право не знаю, какъ благодарить васъ за все, чѣмъ вы для меня были въ это время. Вы показали себя истинными друзьями, вы поддержали мои силы для важной борьбы. Благодарю васъ, Сусанна, другъ мой, вы спасли мнѣ жизнь; еслибы вы не привезли мистера Вольсона, меня бы теперь уже не было на свѣтѣ. Богъ только въ состояніи отплатить за это доброе дѣло, а не я.

Сусанна нагнулась къ мистеру Идену, и сказала ему шопотомъ:

— Мистеръ Иденъ, вы забыли, что уже заранѣе расплатились со мной.

Съ чудною граціею, полною простоты и достоинства, Сусанна прошептала эти слова благодарности.

— Прекрасно, сказалъ мистеръ Иденъ. Сусанна, вотъ чѣмъ я обѣщаю вамъ отплатить за огромную услугу: я обвѣнчаю васъ съ честнымъ человѣкомъ, который васъ любитъ и котораго вы любите. Довольны ли вы будете этимъ, расплатились ли мы? отвѣчайте скорѣе.

— О, да, мистеръ Иденъ, добрый мой другъ! Дай Богъ, чтобы это было такъ. Тогда я останусь у васъ еще въ долгу. Неправда ли, тетушка?

— Разумѣется, Сусанна, безъ всякаго сомнѣнія, отвѣчала мисстриссъ Девисъ.

XXVII.

На другой день собралась въ тюрьмѣ цѣлая коммисія. Двѣнадцать чиновниковъ были присланы, чтобы произвести подробное дознаніе и слѣдствіе. Мистеръ Иденъ, Эвансъ, Фрей и всѣ служащіе въ тюрьмѣ были признаны къ допросамъ; мертвое тѣло Джозефса лежало въ комнатѣ засѣданія.

Много страшныхъ тайнъ было открыто, много зла узналъ каждый изъ присутствующихъ, такого зла, какого никогда не думалъ слышать.

Всѣ были поражены варварскими поступками мистера Гауса, всѣ единогласно называли его убійцей, мучителемъ, всѣ проклинали его память.

И каждый изъ членовъ коммисіи, возвратясь домой, разсказывалъ женѣ и дѣтямъ поступки мистера Гауса, и онѣ слушали какъ сказку; такъ все казалось невѣроятно!

Только что кончились допросы, ударилъ колоколъ и его страшно-заунывный, могильный звукъ раздался по тюрьмѣ.

Всѣми овладѣло уныніе, всѣ знали, что значилъ этотъ звонъ.

Хоронили Джозефса. Бѣдный Джозефсъ! Кто не пожалѣлъ бы объ этомъ шестнадцатилѣтнемъ мальчикѣ, который долженъ былъ жить, распускаться съ каждымъ днемъ, и что же? У него отняли возможность жить. Его изнурили, истощили, истерзали, изуродовали даже. Изъ него безвременно сдѣлали старика. Онъ не могъ жить — онъ самъ прекратилъ свои мучительные дни.

Мистеръ Иденъ съ истиннымъ чувствомъ прочелъ рѣчь надъ его гробомъ. И въ рѣчи этой было столько глубокаго смысла, столько задушевности, въ ней выражалось столько отеческой любви пастора къ умершему, что всѣ присутствующіе были сильно тронуты. Не было человѣка, который бы хладнокровно смотрѣлъ, какъ прахъ Джозефса предавали землѣ. Всѣ заключенные громко рыдали. Фрей и Годжсъ, считая себя отчасти причиною его смерти, не могли найдти мѣста съ отчаянія. Они въ ту минуту готовы были отдать все на свѣтѣ, чтобы заставить Джозефса воскреснуть. Но уже было поздно! Раздался еще разъ торжественный звукъ колокола, гробъ опустили въ могилу и засыпали землей. Да покоится прахъ несчастнаго! Да проститъ Богъ тѣмъ, кто былъ причиною его ранней, неестественной смерти.

XXVIII.

И такъ, Джозефса уже не стало въ нашемъ разсказѣ. Мистера Гауса стерли мы сами со сцены, и потому, изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ въ тюрьмѣ, намъ остается заняться только мистеромъ Иденомъ и Робинзономъ, — проповѣдникомъ и воромъ.

Мы уже видѣли, какъ проповѣдникъ спасъ жизнь вора. Но этого мало, онъ спасъ и его нравственную жизнь. У мистера Идена, въ этихъ случаяхъ, былъ прекрасный девизъ, по которому онъ Дѣйствовалъ: Исправиться никогда не поздно, и лучше поздно, чѣмъ никогда. Но онъ всегда принимался именно за тѣхъ, которыхъ цѣлый міръ считалъ неисправимыми, отъ которыхъ всѣ отказывались.

Такъ поступилъ онъ и теперь. Онъ употребилъ въ дѣло столько любви, столько краснорѣчія, столько геніальности, чтобы обратить его на истинный путь!

Всякій согласится, что не легкая работа исправить вора, вора съ колыбели, въ которомъ нѣтъ ни одного добраго побужденія; но мистеръ Иденъ, не смотря на всю трудность, принялся за эту задачу. Честь ему и слава!

XXIX.

Мистеръ Иденъ съ каждымъ днемъ замѣтно укрѣплялся въ здоровья и запасался силами. Сусанна, видя, что ему не нужно болѣе сидѣлокъ, назначила день для своего отъѣзда съ теткой. Мистеръ Иденъ очень упрашивалъ ихъ еще у него погостить, но Сусанна отвѣчала, что давно не видѣла отца, что соскучилась по немъ и что пора уже возвратиться къ нему.

Разставаніе ихъ было очень печальное, какъ бываетъ всегда разставаніе двухъ преданныхъ сердецъ. Сусанна и мистеръ Иденъ простились какъ братъ съ сестрой, и Сусанна уѣхала довольная тѣмъ, что была полезна своему другу и что онъ позволилъ ей писать къ нему, спрашивать его совѣта, въ случаѣ нужды.

Когда Сусанна воротилась домой, она застала тамъ мистера Медовса, который пріѣхалъ ее встрѣтить.

— Это очень любезно! сказала Сусанна.

Кромѣ того у нихъ былъ одинъ незнакомый до того человѣкъ, мистеръ Клинтонъ.

Это былъ спекуляторъ, чрезвычайно опытный и старый знакомый мистера Медовса. Онъ за тридцать миль пріѣхалъ къ своему знакомцу, чтобы занять у него нѣсколько денегъ для какого-то оборота, отъ котораго ожидалъ огромныхъ выгодъ, обѣщая долю въ нихъ и кредитору. «Право, мистеръ Медовсъ, останетесь довольны заключилъ онъ».

Но мистера Медовса трудно было уговорить. Онъ отвѣчалъ, что у него для этого нѣтъ лишнихъ денегъ, но что онъ можетъ познакомить съ Клинтономъ такихъ людей, которымъ бросить нѣсколько сотъ фунтовъ стерлинговъ, ровно ничего не значить.

И онъ съ этой цѣлью привезъ его къ мистеру Мертону.

Мистеръ Клинтонъ очень скоро убѣдилъ старика въ своей честности и въ своемъ умѣніи добывать съ капитала огромные проценты; мистеръ Медовсъ подтвердилъ это.

— И въ самомъ дѣлѣ, сказалъ старикъ Мертонъ, не дать ли мнѣ ему нѣсколько сотенъ фунтовъ въ ростъ? Пусть это будетъ для Сусанны. А то, въ самомъ дѣлѣ, мало проку только копить деньги.

Мистеръ Медовсъ не отговаривалъ его отъ этого, но нашелъ какую-то причину, по которой онъ, съ своей стороны, никакъ не могъ дать денегъ мистеру Клинтону.

XXX.

Въ одинъ прекрасный день мистеръ Медовсъ пришелъ на почту въ Фарнборофъ и сказалъ почтмейстеру:

— Мнѣ нужно бы было, мистеръ Джеффрисъ, поговорить съ вами наединѣ.

— Извольте, сэръ, прошу ко мнѣ въ кабинетъ.

— Знаете ли вы эту пяти-фунтовую ассигнацію?

— Нѣтъ, не могу сказать, чтобы она мнѣ была почему нибудь особенно извѣстна.

— Какъ же, она была у васъ въ рукахъ!

— Въ самомъ дѣлѣ? Впрочемъ, очень можетъ быть; мало ли ихъ проходитъ черезъ мои руки въ цѣлый годъ. Всѣхъ не запомнишь.

— Нѣтъ, эту вы должны помнить, потому что вы ее украли.

— Что съ вами? какъ вы смѣете говорить такія вещи? Я буду судиться съ вами, это вамъ не пройдетъ даромъ.

— Лучше молчите и признайтесь, какъ было дѣло. Вѣдь я и безъ того все знаю. Одинъ изъ моихъ сосѣдей послалъ по почтѣ деньги, но онѣ не дошли по назначенію. Я подумалъ: «Джеффрисъ что-то очень часто говоритъ о совѣсти, — значитъ воръ онъ, а не другой кто.» Вотъ я и послалъ деньги въ Ирландію, и помѣтилъ на каждой ассигнаціи, едва видно, «Петръ Кравлей»; я зналъ, что васъ поймать не трудно. Вы размѣняли вотъ эту ассигнацію у Эвлинга, торговца колоніальными товарами. Она получена изъ вашихъ рукъ, и вотъ на ней помѣтка: «Петръ Кравлей». Остальныя ассигнаціи съ такой же помѣткой у васъ въ коммодѣ, и я сейчасъ могу обличить васъ, публично доказать, что вы воръ.

— Я пропалъ! я пропалъ! сказалъ Джеффрисъ едва слышно.

Мистеръ Медовсъ закричалъ: «Петръ Кравлей, поди сюда, оставайся здѣсь, стереги этого вора.»

И мистеръ Медовсъ ушелъ.

Джеффрисъ сталъ умолять Кравлея, нельзя ли чѣмъ-нибудь упросить мистера Медовса предать это дѣло забвенію. «Если это можно сдѣлать за деньги, то я продамъ свою послѣднюю рубашку и заплачу, сколько нужно мистеру Медовсу».

— Это очень трудно сдѣлать, но я постараюсь уговорить мистера Медовса, только за услугу — услугу.

— Все, что вамъ угодно.

— Такъ вотъ что. Каждое письмо, которое будетъ сюда приходить изъ Австраліи, вы тотчасъ же сами должны приносить ко мнѣ. Я буду держать такія письма не долѣе двухъ часовъ и не стану вынимать оттуда денегъ.

— Извольте, извольте, я это сдѣлаю съ удовольствіемъ.

— Да еще вы мнѣ должны заплатить за труды десять фунтовъ.

— Сэръ, у меня ихъ нѣтъ, но будьте увѣрены, что я вамъ ихъ достану и вручу сегодня же.

— Хорошо, только ни слова объ этомъ мистеру Медовсу.

— Больше ничего?

— Ничего.

— Очень радъ, что могу вамъ услужить.

— Смотрите же, исполняйте обѣщанное, а не то Эвлингъ докажетъ, что деньги съ моей замѣткой онъ получилъ отъ васъ.

XXXI.

Медовсъ никогда не пропускалъ случая повредить мистеру Леви и обратно. Они ненавидѣли другъ друга.

Сусанна была добра и къ тому, и къ другому въ равной степени. Съ обоими она говорила одинаково ласково, и каждый изъ нихъ слушалъ ее съ любовью и уваженіемъ. Только между любовью къ ней мистера Леви и мистера Мсдовса, была огромная разница.

Сусанна знала, что они ненавидятъ другъ друга, и это очень ее тяготило. Ей непремѣнно хотѣлось ихъ помирить.

XXXII.

Кравлей пришелъ къ Медовсу донести, что Вилліамъ Фильдингъ въ городѣ, и что можно его задержать, можно предъявить его вексель къ уплатѣ; но Медовсъ сказалъ, что теперь не время, что есть дѣля важнѣе. Въ эту минуту Медовсу доложили, что его желаетъ видѣть миссъ Мертонъ. Тотчасъ же Кравлей былъ выпровоженъ черезъ потаенную дверь, съ приказаніемъ дожидаться дальнѣйшихъ распоряженій. Миссъ Мертонъ вошла.

— Сэръ, я принесла вашу книгу. Но это не главная причина моего посѣщенія. Сэръ, я пришла васъ уговорить — не питать такой непростительной ненависти къ мистеру Леви.

— Люди всѣ очень мстительны. Вы исключеніе. Можетъ быть, если бы я чаще слушалъ наставленія отъ васъ, то и мое грубое сердце смягчилось бы, и я бы удостоился быть вашимъ… вашимъ другомъ, Сусанна… ахъ, извините, миссъ Мертонъ.

— Что за извиненія, вы можете меня называть Сусанной.

— Прелестное имя!.. Ахъ, Сусанна!

И страсть разъигралась въ старикѣ, и онъ черезъ минуту забылъ бы осторожность, разсудокъ, онъ бросился бы передъ ней на колѣни, сказалъ бы, что любилъ ее, но ему помѣшалъ непріятель. Голосъ Вилліама Фильдинга послышался у дверей: «Сусанна, мнѣ сказали что вы здѣсь!»

— Войдите! сердито сказалъ Медовсъ, а самъ въ ту же минуту написалъ что-то на лоскуткѣ бумажки и переслалъ, посредствомъ пружины, Кравлею.

— Что это вы вездѣ за мной, по моимъ слѣдамъ, точно собака, сказала Сусанна недовольнымъ голосомъ.

— Овцамъ лучше, если собака при нихъ: не дастъ ихъ въ обиду, вступится за нихъ, сказалъ на это Вилліамъ шутливо.

— Прошу говорить съ миссъ Мертонъ въ моемъ домѣ почтительно, сказалъ Медовсъ.

— Я всегда къ ней имѣю полное почтеніе. Я только говорю, что овцѣ не слѣдуетъ сближаться съ волкомъ, оттого и пришла собака.

— Да, и собака эта пришла безъ моего приглашенія; такъ по-крайней-мѣрѣ пусть она ведетъ себя, какъ человѣкъ.

Вилліамъ готовъ былъ его ударить, но удержался и обратился къ Сусаннѣ съ слѣдующими словами: «Сусанна, помните ли вы, что мнѣ говорилъ Джорджъ, уѣзжая? Помните ли его послѣднія слова, которыя онъ произносилъ со слезами на глазахъ и держа меня за руку? И такъ, я исполняю свое обѣщаніе, я смотрю за вами, какъ братъ. Этотъ человѣкъ обманщикъ, не сближайтесь съ нимъ. Я васъ предупреждаю.»

Сусанна расхохоталась, мистеръ Медовсъ отвѣтилъ ей тѣмъ же. Но черезъ минуту онъ вскочилъ и съ разъяренными глазами бросился на Фильдинга. Они оба стали въ позу бокса, какъ бы приготовляясь драться. Сусанна уже собиралась ихъ разнимать, какъ постучали въ дверь и вошелъ Кравлей.

— Вотъ ужъ кого я никакъ не ожидалъ, сказалъ мистеръ Медовсъ.

— Извините, сэръ, можетъ-быть, я не во-время пришелъ. Но нельзя иначе, я по важному дѣлу. Джексонъ, войдите!

Въ комнату вошелъ полицейскій и, взявъ Вилліама за плечо, объявилъ, что онъ арестованъ за неуплату долга по векселю Кравлею.

Стыдъ овладѣлъ несчастнымъ Вилліамомъ. Онъ закрылъ лицо руками и застоналъ.

— Ахъ, мой бѣдный Вилліамъ! вскричала Сусанна. О, мистеръ Медовсъ, нельзя ли какъ нибудь этому помочь?

— Неужели вы думаете, миссъ Мертонъ, что я вступлюсь за него, послѣ всѣхъ дерзостей, которыя онъ мнѣ только что наговорилъ? Это было бы слишкомъ глупо съ моей стороны.

— Вотъ видите ли, Вилліамъ, какъ дурно наживать себѣ враговъ. Впрочемъ, будьте спокойны, батюшка не оставитъ васъ въ тюрьмѣ.

— Ведите меня скорѣе, скорѣе, кричалъ Вилліамъ, чтобы я никого не видалъ.

— Сумасшедшіе! сказалъ спокойно какой-то голосъ за ширмами.

Всѣ бросились туда, и что же? Исаакъ Леви сидѣлъ въ креслѣ, какъ будто у себя дома.

— Это что еще? закричалъ мистеръ Медовсъ. Развѣ мой домъ трактиръ, что въ него можетъ являться всякій, безъ моего приглашенія? Это изъ рукъ вонъ! Что вамъ нужно?

— Кому долженъ Вилліамъ?

— Мнѣ, отвѣчалъ Кравлей.

— Вотъ деньги. Отдайте мнѣ вексель.

— Извольте, сэръ.

Мистеръ Леви его прочиталъ и выплатилъ деньги.

— Вы свободны, сэръ, сказалъ Кравлей Вилліаму, какъ бы поздравляя его.

— Да? Такъ я вамъ совѣтую скорѣе убираться вонъ, а то я не вытерплю, и пожалуй расчитаюсь съ вами, какъ слѣдуетъ.

Мистеръ Кравлей раскланялся и вышелъ. Полицейскій послѣдовалъ его примѣру.

Мистеръ Медовсъ, указывая на нихъ пальцемъ, сказалъ Леви:

— Вы видите дорогу, ступайте вонъ изъ моего дома.

Старикъ еврей не двигался съ креселъ.

— Это не вашъ домъ, сказалъ онъ спокойно.

— Онъ мой, потому что я купилъ его, и уже далъ задатокъ, отвѣчалъ рѣзко мистеръ Медовсъ.

— Да, но не заплатили денегъ. Прошли три срока, въ которые вы должны были ихъ выплатить, и вы каждый разъ чѣмъ нибудь отговаривались. Наконецъ домовладѣлецъ потерялъ терпѣніе и продалъ домъ мнѣ. Вотъ вамъ обратно вашъ задатокъ. Сами виноваты: зачѣмъ сдѣлали условіе, что если вы 5-го числа нынѣшняго мѣсяца не отдадите денегъ за домъ, то онъ опять поступаетъ въ собственность прежняго владѣльца. Сегодня одиннадцатое.

— А, понимаю! это ваши продѣлки…

— Домъ мой, и я прошу вывезти все ваше къ завтрашнему дню. Я плачу вамъ вашею же монетою. Вы въ подобныхъ обстоятельствахъ поступили со мною точно также.

Потомъ Исаакъ Леви обратился къ Сусаннѣ, говоря:

— Теперь, Сусанна, я вамъ покажу въ этомъ домѣ каждый уголокъ, который мнѣ дорогъ по воспоминаніямъ. Приходите ко мнѣ, какъ только я переѣду, а теперь покуда намъ здѣсь нечего дѣлать.

И они вмѣстѣ вышли.

Вилліамъ и Медовсъ остались на единъ. Вилліаму показалось, что онъ поступилъ дерзко съ Медовсомъ, позволивъ себѣ надѣлать ему непріятностей въ его домѣ Онъ въ этомъ искренно раскаялся и рѣшился извиниться.

Онъ подошелъ къ Meдовсу и протягивая ему руку, сказалъ: — Мистеръ Медовсъ, я чувствую, что велъ себя неприлично въ отношеніи васъ, и потому, въ доказательство моего сожалѣнія объ этомъ, я подаю вамъ руку.

Вилліамъ уже очень надоѣлъ мистеру Медовсу; онъ видѣлъ, что единственное средство скорѣе отъ него отдѣлаться, было подать ему руку, и онъ подалъ.

Вилліамъ ушелъ, и мистеръ Медовсъ предался отчаянію. Онъ такъ считалъ себя униженнымъ мистерамъ Леви, что не зналъ, какъ утѣшиться въ этомъ случаѣ. Кромѣ того еще одно горе: Сусанна не выходила у него изъ головы. «Боже мой, говорилъ онъ: — что мнѣ дѣлать? я просто схожу съ ума отъ любви. Хоть бы мнѣ умереть, или хоть бы что нибудь заставило меня подальше уѣхать, такъ, чтобы никогда не слыхать о Сусаннѣ. Можетъ быть, я бы тогда забылъ ее и былъ бы спокоенъ!»

Въ это время ему принесли письмо съ почты.

Письмо это было изъ Ланкашейра отъ мистера Честера, съ которымъ мистеръ Медовсъ прежде имѣлъ очень важныя дѣло. Онъ писалъ, что пріобрѣлъ въ томъ краю огромныя земли, — что нужно сдѣлать въ нихъ много усовершенствованій, — что ему необходимъ свѣдующій человѣкъ въ помощники, и что онъ для этой цѣли не желалъ бы никого другаго, кромѣ мистера Медовса. За это онъ ему предлагалъ огромныя деньги, и писалъ, что если Медовсъ согласенъ, то пріѣзжалъ бы немедленно.

Мистеръ Медовсъ, сильно борясь съ своими чувствами, взялъ наконецъ перо и написалъ:

«Сэръ.

Письмо ваше я получилъ въ часъ по-полудни, а въ шесть выѣзжаю уже къ вамъ.»

Потомъ онъ отправился къ своей матушкѣ, сказалъ ей, что долженъ переѣхать изъ своего дома въ другой домъ, который прежде намѣренъ былъ отдавать въ наемъ, и просилъ ее присмотрѣть за перевозкой вещей.

— Я боюсь, какъ бы что не сломалось, отвѣчала мать. Тогда ты будешь сердиться на меня, и подумаешь, что если бы самъ былъ при перевозкѣ, то этого бы не случилось.

— Нѣтъ, пожалуйста, сдѣлайте это для меня. Вы меня этимъ очень обяжете, потому что самъ я не могу никакъ остаться.

Онъ показалъ ей письмо. Старуха надѣла очки, прочитала и сказала поспѣшно:

— О, если такъ, другъ мой, то не медли ни минуты. Поѣзжай сейчасъ же; тутъ тебѣ предстоятъ такія выгоды, отъ которыхъ отказываться не должно. Я присмотрю за твоими вещами, будь спокоенъ.

— Такъ прощайте же, матушка, да благословитъ васъ Богъ! сказалъ мистеръ Медовсъ, и вдругъ, въ особенномъ порывѣ чувства, бросился въ объятія матери и разцѣловалъ ее. — Ѣду сегодня же. Прощайте.

Только что онъ уѣхалъ, какъ вошла старая служанка мистриссъ Медовсъ.

— Что это съ вами, мистриссъ? спросила служанка съ удивленіемъ.

— Ничего. А что?

— Да вы совсѣмъ дрожите.

— Ахъ, ты не знаешь что случилось. Представь себѣ…. Ахъ, какъ это было неожиданно…. Боже мой, я до-сихъ-поръ ее могу опомниться, говорила старуха въ сильномъ волненіи. — Представь себѣ, онъ меня поцѣловалъ. А вотъ уже двадцать пять лѣтъ, какъ онъ не цѣловалъ меня!

И старушка на другой же день перевезла всю мебель въ новый домъ, и стала приготовлять въ немъ все для пріѣзда хозяина.

XXXIII.

Петръ Кравлей очень аккуратно получалъ жалованье въ отсутствіи своего хозяина и завѣдывалъ всѣми его дѣлами. Все, казалось, шло по прежнему, но опытный наблюдатель могъ бы подмѣтить, что Кравлей перемѣнился въ своихъ чувствахъ къ мистеру Медовсу.

Каждый человѣкъ къ чему нибудь болѣе или менѣе пристрастенъ. Такъ и Кравлей. Онъ былъ особеннымъ поклонникомъ хитрости. Хитрость онъ ставилъ выше всего на свѣтѣ, и всегда готовъ былъ глубоко уважать того, кто ему казался хитрѣе. До-сихъ-поръ онъ думалъ, что по хитрости мистеръ Медовсъ могъ бы получить премію № 1, но увы! оказалось что нѣтъ!

№ 1 нужно было уступить Леви, и за мистеромъ Медовсомъ пока оставался № 2.

Еврей съумѣлъ перехитрить мистера Медовса, съумѣлъ съиграть съ нимъ штуку и этимъ заслужилъ полное уваженіе Кравлея, въ глазахъ котораго мистеръ Медовсъ уже пересталъ быть такимъ великимъ человѣкомъ, какъ прежде.

Тяжело было Кравлею разставаться съ своимъ кумиромъ, и онъ съ горя началъ попивать. Простимъ ему это великодушно. Нужно же было ему въ чемъ нибудь искать утѣшенія!

Часть вторая.

I.

Медовсъ написалъ Мертону, что онъ, по важнымъ дѣламъ, отправляется въ Ланкашайръ, и не вернется раньше трехъ мѣсяцовъ.

— Мы будемъ безъ него скучать, сказала Сусанна.

— Да, замѣтилъ мистеръ Мертонъ: — съ нимъ всегда весело.

— Онъ прекрасный человѣкъ, я его очень люблю, не смотря на все, что о немъ говорятъ пустые люди. Представьте, напримѣръ, что вчера сдѣлалъ Вилліамъ…

— Что такое?

— Онъ пошелъ вслѣдъ за мной къ мистеру Мсдовсу и, безъ всякой причины, затѣялъ съ нимъ ссору. Послѣ этого я не могу смотрѣть на Вилліама безъ отвращенія. Какъ онъ глупъ! Понятно, что Джорджъ не могъ съ нимъ ладить. Мнѣ очень совѣстно передъ мистеромъ Медовсомъ, что его оскорбили изъ-за меня въ его собственномъ домѣ.

— Хорошо, что ты мнѣ это сказала. Такъ этотъ жалкій мальчишка осмѣлился оскорбить моего лучшаго друга, достойнѣйшаго человѣка? Съ этихъ поръ чтобы онъ не смѣлъ являться ко мнѣ на глаза; нога его не будетъ въ моемъ домѣ.

Сусанна перепугалась. Она никакъ не ожидала, что изъ словъ ея выйдутъ такія послѣдствія.

— Батюшка, не сердись такъ, тутъ не изъ чего ссориться.

— Какъ не изъ чего? Вѣдь ты сама разсказывала, что онъ оскорбилъ моего друга.

— Я только говорила…. А, вотъ мистеръ Клинтонъ.

— Проси его. Намъ нужно поговорить о дѣлахъ. Ты можешь уйдти.

II.

Мистриссъ Медовсъ занимается устройствомъ новаго дома для сына. Кравлей постоянно придерживается рюмочки и жалѣетъ, что онъ помощникъ № 2-го по хитрости, а не № 1-го (мистера Леви). Не смотря на это, онъ все-таки посылаетъ мистеру Медовсу очень почтительныя письма и хлопочетъ по его нечистымъ дѣламъ. Мистеръ Мертонъ занимается разными спекуляціями иногда удачно, иногда нѣтъ. Медовсъ въ Ланкашайрѣ, съ твердымъ желаніемъ вылечиться отъ гибельной любви къ Сусаннѣ. Сусанна желаетъ, чтобы онъ скорѣе воротился: она докажетъ ему, какъ стоитъ за него и какъ не согласна съ мнѣніемъ Вилліама на его счетъ.

Оставимъ ихъ всѣхъ на время и перенесемся на другую часть земнаго шара, гдѣ мы встрѣтимся съ старымъ знакомымъ.

III.

Джорджъ Фильдингъ въ Ньюборо засталъ мистера Винчестера. Ночь они провели уже на Фениксѣ, кораблѣ, отвозившемъ эмигрантовъ. На слѣдующее утро мистеръ Винчестеръ и Джорджъ, до отправленія корабля, сдѣлали множество закупокъ, которыя такъ наполнили ихъ маленькую каюту, что въ ней едва оставалось мѣста для аристократа, фермера и Карло.

Пропасть горя пришлось перенести бѣднымъ пассажирамъ Феникса. Мало было мѣста, мало провизіи, и потому много лишеній. Можно себѣ представить послѣ этого, каковъ былъ всеобщій восторгъ пассажировъ, когда, послѣ четырехъ-мѣсячнаго плаванія, они наконецъ пришли въ Сидни.

Джорджъ скрылъ отъ Сусанны всѣ бѣдствія, которыя ему пришлось вытерпѣть на дорогѣ, писалъ ей только, чтобы она не грустила, чтобы старалась съ твердостью перенести разлуку, что у нихъ счастье впереди. Онъ просилъ ее передать Вилліаму, что Карло служитъ ему большою отрадой, что эта собака очень къ нему привязалась и постоянно, вездѣ при немъ.

Мистеръ Винчестеръ, скоро по пріѣздѣ, принялся за дѣло. Онъ купилъ пастбище и скотъ. Джорджъ, въ продолженіи пяти мѣсяцевъ, былъ самымъ ревностнымъ его помощникомъ. Однажды мистеръ Винчестеръ сказалъ Джорджу:

— Джорджъ, благодарю васъ за ваши труды. Теперь я могу единъ вести свои дѣла. Въ вознагражденіе за все ваше участіе, я купилъ для васъ пастбище, въ восьми миляхъ отсюда. Выберите изъ моего стада пятьсотъ-овецъ и тридцать штукъ рогатаго скота. Вороная лошадка, на которой вы разъѣзжали все это время, тоже остается за вами.

— О, сэръ, вы слишкомъ добры. Но выбирать изъ вашего стада лучшій скотъ для себя я никогда не соглашусь.

— Ну, такъ сдѣлаемте вотъ что. Загонимъ стадо въ загороду и запремъ его. Потомъ, когда отопремъ, то первый скотъ, который выйдетъ, будетъ вашъ.

— На это я согласенъ, сэръ. Не знаю только, когда и чѣмъ я въ состояніи буду васъ отблагодарить.

Но это было не все еще. Мистеръ Винчестеръ сверхъ того подарилъ Джорджу сто фунтовъ стерлинговъ, говоря, что съ пустымъ карманомъ нельзя приниматься за дѣло.

И такъ, Джорджъ, полный признательности, разстался съ мистеромъ Винчестеромъ и ревностно принялся за дѣло для достиженія своей цѣли. Ему такъ хотѣлось скорѣе нажить тысячу фунтовъ! И не удивительно. За эти тысячу фунтовъ ему должна была достаться любимая женщина.

Вотъ составъ стада Джорджа: пятьсотъ овецъ, двадцать коровъ, десять быковъ, двѣ огромныя пастушескія собаки и Карло.

Былъ прекрасный іюльскій день, когда Джорджъ въ первый разъ погналъ на пастбище свое собственное стадо. Онъ не помнилъ себя отъ восторга въ этотъ день. Поручивъ гнать стадо Абнеру, своему наемному пастуху, онъ самъ пошелъ впередъ и устроилъ себѣ шалашъ изъ толстыхъ вѣтокъ. Вмѣсто крыши онъ его покрылъ одѣяломъ и основалъ въ немъ свою главную квартиру.

IV.

Прошло шесть мѣсяцевъ и въ численности стада Джорджа произошла слѣдующая перемѣна: четыреста ягнятъ, десять быковъ, пятнадцать коровъ, четыреста овецъ. Восемьдесятъ овецъ онъ продалъ; остальной скотъ, котораго не достаетъ противъ прежняго состава стада, палъ. Это несчастіе, на которое долженъ разсчитывать всякій скотоводъ. За то у него прибавилось ягнятъ. Изъ ста фунтовъ Джорджъ истратилъ только пять. Въ общемъ выводѣ онъ считалъ себя восьмидесятые фунтами богаче, чѣмъ полтора года тому назадъ. Недалеко отъ Джорджа насъ свое стадо Шотландецъ, который началъ свое предпріятіе еще съ меньшими средствами, чѣмъ Джорджъ. Они познакомились какъ близкіе сосѣди, хотя по характеру нисколько не сходились. Особенно часто они видѣлись по воскресеньямъ. Шотландецъ являлся вечеромъ къ Джорджу и читалъ ему Священное Писаніе; онъ былъ очень религіозенъ. Иногда они разсуждали о супружествѣ, о семейной жизни.

Въ одно воскресенье Джорджъ, между разговорами, предложилъ своему собесѣднику помѣняться скотомъ. Шотландецъ пришелъ въ ужасъ, что Джорджъ въ воскресенье думаетъ о мірскихъ дѣлахъ, и сдѣлалъ ему за это строгій выговоръ. Замѣчательно, что, считая большимъ грѣхомъ заниматься въ воскресный день мірскими дѣлами, Шотландецъ не считалъ грѣхомъ въ такой день выпить.

V.

Джорджъ узналъ, что одинъ фермеръ по сосѣдству хочетъ продать своихъ овецъ. Онъ тотчасъ же отправился съ намѣреніемъ ихъ купить. Долго они торговались, но не сошлись. Джорджъ отъ этой неудачи и, чтобы нѣсколько разсѣяться, пошелъ съ Карло прогуляться.

Онъ остановился на берегу моря и сталъ любоваться, какъ тамошніе дикари плавали въ маленькихъ лодочкахъ изъ древесной коры, которыя чрезвычайно легко опрокидывались, но не тонули. Вдругъ лодка одного изъ дикарей опрокинулась и онъ изчезъ подъ водой. Черезъ минуту онъ всплылъ на верхъ, потомъ снова нырнулъ подъ воду и черезъ минуту опять показался на поверхности ея. Джорджъ никакъ не могъ понять причину этихъ маневровъ, какъ вдругъ увидѣлъ, что акула огромныхъ размѣровъ гонится за несчастнымъ дикаремъ и что онъ употребляетъ всѣ средства спастись отъ нея. Джорджъ замѣтилъ, съ какимъ видомъ отчаянія несчастный всплылъ еще разъ на поверхность воды, между тѣмъ какъ чудовище съ открытой пастью приближалось къ нему.

Къ счастію, въ головѣ Джорджа блеснула счастливая мысль; онъ схватилъ камень и бросилъ въ акулу; но цѣль его не была достигнута: камень не попалъ въ нее! За этой попыткой послѣдовало еще нѣсколько неудачныхъ; наконецъ тяжелый камень нанесъ сильный ударъ акулѣ; она пошла ко дну, оставляя за собой кровавые слѣды. Дикарь былъ освобожденъ и въ изнеможеніи поплылъ къ берегу. Джорджъ бросился въ воду и вытащилъ его. Несчастный, дрожа отъ холода, протянулъ Джорджу руку, говоря: благодарю васъ, сэръ. Джеки благодаритъ васъ отъ души. Одолжите мнѣ на минуту вашего ножа.

Къ величайшему удивленію Джорджа, спасенный бросился опять въ воду съ ножемъ въ рукѣ. Черезъ нѣсколько минутъ цѣль его обнаружилась: онъ выплылъ къ берегу, толкая передъ собой безжизненную рыбу. Онъ нанесъ ей ударъ ножемъ прямо по носу; извѣстно, что такой ударъ для акулы всегда бываетъ смертеленъ.

Джорджъ и Джеки потащили акулу на берегъ и дикарь тотчасъ же разрѣзалъ ее на куски, развелъ огонь, изжарилъ рыбу и принялся съ апетитомъ ѣсть. Джорджъ отказался отъ этого угощенія и только съ удивленіемъ смотрѣлъ, какъ Джеки истреблялъ ту самую рыбу, которая за нѣсколько минутъ до того, казалось, должна была непремѣнно истребить его самого.

Джеки, между прочимъ, разсказалъ Джорджу, что онъ часто бывалъ въ Сиднеѣ и можетъ свободно объясняться на языкѣ бѣлыхъ.

Въ это время фермеръ пораздумалъ и согласился на условія Джорджа. На другой день Фильдингъ возвратился домой съ тремя стами овецъ, вновь купленными. Джеки объявилъ, что, во что бы то ни стало, пойдетъ съ Джерджемъ и поможетъ ему пригнать стадо домой. Съ этой минуты дикарь не разлучался съ своимъ благодѣтелемъ и былъ ему очень полезенъ въ случаяхъ кражи скота, потому что имѣлъ рѣдкую способность непремѣнно отъискать пропажу.

Спустя нѣсколько времени Джорджъ сдѣлалъ еще выгодную мѣну скота съ Шотландцемъ, и черезъ полгода у него было вдвое болѣе скота, чѣмъ въ началѣ; по за то денегъ вмѣсто ста фунтовъ, осталось только восемьдесятъ. Къ несчастію, наступили сильные жары и засухи. Джорджу было очень затруднительно гонять скотъ на водопой; онъ продалъ двадцать коровъ и быковъ. Сухая погода продолжалась и онъ раскаивался, что не продалъ больше скота. Денегъ у него было сто двадцать пять фунтовъ.

Вдругъ, въ одно утро, явился Абнеръ и объявилъ, что почти весь скотъ пропалъ. Джорджъ въ отчаяніи бросился, въ сопровожденіи Джеки, отъискивать пропажу. Долго они искали, много было напрасныхъ трудовъ и наконецъ Джеки отправился одинъ въ чащу небольшаго лѣса, въ двухъ миляхъ отъ пастбища Джорджа.

Черезъ нѣсколько времена онъ вернулся и хладнокровно сказалъ: «нашелъ».

Джорджъ съ радостью бросился вслѣдъ за нимъ и что же? Дикарь привелъ его на мѣсто, гдѣ былъ пепелъ и нѣсколько костей. Джеки объяснилъ ему, что это значитъ.

— Здѣсь черный жарилъ говядину и ѣлъ. Черный — большой воръ. Онъ укралъ всѣхъ твоихъ быковъ. Не худо было бы намъ ружье. Тогда бы мы нашли чернаго и пристращали бы его, что мы его застрѣлилъ, если онъ намъ не скажетъ, гдѣ остальные быки.

Джорджъ отправился за ружьемъ. Когда онъ вернулся, Джеки влѣзъ на высокое дерево и принялся смотрѣть во всѣ стороны. Потомъ онъ слѣзъ, сказалъ Джорджу: «нашелъ, что нужно», и велѣлъ ему идти вслѣдъ за собой. Въ нѣсколькихъ стахъ шаговъ отъ этаго дерева они нашли группу дикарей — четырехъ мужчинъ и трехъ женщинъ, сидящихъ вокругъ огня и жарящихъ куски мяса.

Джеки поднялъ съ ними сильную брань. Это продолжалось довольно долго, потомъ былъ заключенъ миръ и Джеки самъ усѣлся глотать говядину.

Наѣвшись до-сыта, Джеки объяснилъ Джорджу, что дикари обѣщали ему указать, гдѣ остальной скотъ; они признались, что взяли только одного быка, чтобы пообѣдать, а остальныхъ отогнали въ сторону.

Дѣйствительно, отойдя не болѣе мили, Джорджъ увидѣлъ въ узкой долинѣ свой скотъ. На дѣлѣ оказалось однако, что не достаетъ цѣлыхъ пятнадцати штукъ. Гдѣ онѣ, никто по зналъ.

На другое же утро Джорджъ отправился съ Джеки на поиски.

Опять-таки Джеки первый попалъ на слѣдъ пропажи. Они нашли двухъ мертвыхъ быковъ и девять полуживыхъ отъ жажды,

— Джеки, помоги ради Бога, кричалъ Джорджъ. Найди гдѣ нибудь воды.

Дикарь опять влѣзъ на высокое дерево и долго смотрѣлъ вокругъ. Потомъ онъ соскочилъ и сказалъ Джорджу, что знаетъ гдѣ есть вода, что можно смѣло туда вести скотъ. Несчастныя животныя едва передвигали ноги отъ изнеможенія; когда ихъ довели до источника и напоили, то они ожили въ одну минуту. Джорджъ не зналъ кокъ благодарить дикаря, который такъ былъ ему полезенъ своимъ гибкимъ умомъ и природною догадливостью. Къ вечеру они благополучно довели скотъ до дому.

Съ этихъ поръ скотъ пріучился часто разбѣгаться. Иногда пропавшихъ отъискивали живыми, иногда мертвыми, а иногда они присоединялись къ какому нибудь большому сосѣднему стаду и терялись въ немъ, какъ капля въ морѣ.

Однимъ словомъ, Джорджъ имѣлъ много убытковъ, и рѣшительно не могъ предвидѣть, когда онъ наживетъ тысячу фунтовъ.

Разъ, какъ-то, одинъ купецъ гналъ мимо его большое стадо овецъ и десять коровъ. Джорджъ промѣнялъ ему почти весь свой рогатый скотъ за полтораста овецъ и былъ совершенно доволенъ.

На другое утро Абнеръ пришелъ объявить Джорджу, что всѣ новыя овцы больны мѣстною коростой, что онѣ всѣ трутся одна о другую и легко могутъ заразить все стадо Джорджа.

— Боже мой! вскричалъ несчастный хозяинъ: — и день и ночь я Тебя молилъ избавить меня отъ этой напасти. Но нѣтъ, вѣрно я осужденъ на вѣчныя неудачи. Джеки, поди помоги Абнеру перерѣзать всѣхъ заболѣвшихъ овецъ.

Джорджъ сильно грустилъ; ему оставалось утѣшаться только тѣмъ, что не заразилось все стадо.

Вскорѣ послѣ этого, одинъ изъ небогатыхъ сосѣдей Джорджа предложилъ ему помѣняться съ нимъ пастбищемъ. Джорджъ нашелъ, что новое мѣсто плодороднѣе и обильнѣе водой, и потому охотно принялъ это предложеніе. Джеки очень радовался этой перемѣнѣ, потому что терпѣть не могъ однообразія.

Фильдингъ ожилъ на новой землѣ и сталъ опять надѣяться на счастье.

Грустно было ему писать Сусаннѣ, что цѣлый годъ постояннаго труда нисколько не подвинулъ его впередъ.

Не успѣлъ бѣдный Фильдингъ осмотрѣться на новой землѣ, какъ случилось опять несчастіе. Въ его стадо забѣжали двѣ чужія овцы, Джорджъ сталъ безпокоиться не больны ли они коростой, не заразили ли стадо, и потому отправился къ своему сосѣду Томсону, который приготовлялъ мазь, исцѣлявшую отъ этой болѣзни.

Томсонъ далъ ему этой мази. Въ три дня четыреста овецъ Джорджа были обстрижены и намазаны мазью. Абнеръ увѣрялъ, что это напрасно, что овцы здоровы, что можно ихъ только испортить этой мазью и потому лучше этого не дѣлать. Онъ успѣлъ уговорить Джорджа и овецъ мазать перестали.

Черезъ нѣсколько времени Абнеръ вошелъ къ Джорджу съ поникшей головой и объявилъ, что стадо заражено, что овцы, какъ безумныя, трутся о деревья.

Джорджъ какъ будто ожидалъ этого извѣстія и сказалъ только: таково уже мое счастье. Нужно опять начать ихъ всѣхъ мазать; можетъ быть хотя нѣсколькихъ успѣемъ спасти.

Изъ тѣхъ четырехсотъ овецъ, которыхъ Джорджъ намазалъ заранѣе, всѣ остались живы, но изъ остальныхъ погибло множество. Къ довершенію несчастія, Абнеръ въ это тяжелое для Джорджа время, отошелъ въ пастухи къ сосѣду Меридиту, который далъ ему больше жалованья.

Джорджъ былъ такъ пораженъ этою неблагодарностью, что плакалъ какъ ребенокъ съ отчаянія.

Въ этотъ же день дикій Джеки отправился на охоту, не смотря на просьбу Джорджа, чтобы онъ остался. Дикій увѣрялъ, что онъ вернется на другой же день, но Джорджъ зналъ, что при его страсти къ охотѣ, онъ забудетъ и Джорджа, и обѣщаніе и пропадетъ на долго.

VI.

Неблагодарный Абнеръ шелъ очень спокойно по направленію къ Меридиту, ни сколько не жалѣя своего бывшаго хозяина, котораго онъ оставилъ въ такомъ горѣ, а только мечталъ о томъ, какъ ему будетъ хорошо у богатаго Меридита.

Но въ ту самую минуту, какъ онъ тѣшилъ себя надеждами на будущее, темная фигура появилась сзади его, подняла надъ нимъ руку, тяжелое орудіе опустилось надъ его черепомъ и онъ упалъ лицомъ къ землѣ; кровь полилась у него изо рта и изъ ушей.

VII.

Бѣдный Джорджъ проснулся на другой день одинокимъ, и принялся за трудъ въ самомъ грустномъ расположеніи духа. Онъ трудился четыре часа, какъ вдругъ, стоя на колѣняхъ надъ овцой, которую натиралъ мазью, онъ почувствовалъ, что кто-то стоитъ позади его. Джорджъ оглянулся и увидѣлъ улыбающагося Джеки.

Можно было себѣ представить, какъ онъ былъ радъ его возвращенію. Они начали вмѣстѣ трудиться. Черезъ четыре дня, во всемъ стадѣ оказалась только одна больная овца, и Джорджъ былъ счастливъ, что вылечилъ стадо. Однако ему, бѣдному, дорого обошлись эти труды: онъ работалъ свыше своихъ силъ и кончилъ тѣмъ, что слегъ въ постель.

Джеки засуетился, набралъ травъ, сдѣлалъ изъ нихъ настой и сталъ поить имъ Джорджа. Но болѣзнь была слишкомъ серьозна, у Джорджа была горячка и травы не помогли.

Въ продолженіе четырехъ дней, Джорджъ былъ въ постоянномъ бреду, но на пятый, онъ пришелъ въ себя и спокойно объявилъ Джеки, что онъ знаетъ, что не можетъ выздоровѣть.

А Джеки между тѣмъ наварилъ для Джорджа буліона и думалъ, что больной, придя въ себя, съ аппетитомъ его покушаетъ.

Но больной попросилъ только подать молитвенникъ, подаренный Сусанной, и со слезами принялся его читать.

— Прощай, говорилъ онъ Джеки. Прощай, мой добрый другъ. Не оставайся здѣсь болѣе; ты уже ничего для меня не можешь сдѣлать, я долженъ умереть.

Джеки поставилъ бутылку воды у постели больнаго, положилъ тяжелую желѣзную палку и ружье на полу у кровати и наклонился надъ больнымъ, чтобы проститься съ нимъ въ послѣдній разъ. Но дикій вдругъ отвернулся и горько зарыдалъ.

VIII.

Около часу сидѣлъ Джеки на полу и плакалъ, не глядя на больнаго; потомъ онъ вдругъ всталъ и бросился вонъ изъ комнаты.

Долго бѣжалъ дикій по дремучимъ лѣсамъ, стараясь забыть причину своей грусти. Джорджъ сказалъ ему, что чувствуетъ, что долженъ умереть, и Джеки былъ вполнѣ убѣжденъ, что это предчувствіе справедливо. Видя, что онъ не можетъ ничѣмъ помочь больному, онъ убѣжалъ, чтобы не видѣть послѣднихъ предсмертныхъ мукъ своего друга.

И такъ, только одинъ другъ не измѣнилъ Джорджу: это былъ Карло. Онъ ни на минуту не оставлялъ своего господина, постоянно лежалъ у его постели, ничего не ѣлъ и день и ночь жалобно визжалъ надъ больнымъ.

Оставимъ на время несчастнаго, честнаго Джорджа, лежащаго въ горячкѣ безъ всякой помощи.

IX.

Въ это время въ тюрьмѣ все измѣнилось. Теперь въ нее можно смѣло войдти, не боясь встрѣтить варварства, раздирающія сердце.

Вмѣсто прежнихъ ужасныхъ зрѣлищъ, вы встрѣтите постоянное оживленіе, вѣчную дѣятельность. Вы не увидите несчастныхъ жертвъ, вертящихъ постоянно тяжелую рукоятку, безъ всякой пользы, и изнуряющихъ себя до послѣдней возможности. Напротивъ того, всякій занятъ дѣломъ, всякій видитъ плоды своихъ трудовъ. Кто башмачникъ, кто портной, кто ткачъ, кто наборщикъ; кромѣ того множество столяровъ, плотниковъ; есть и живописцы, и граверы, и часовые мастера. И въ числѣ всѣхъ этихъ ремесленниковъ, есть много женщинъ.

Всѣ веселы, довольны; они чувствуютъ, что они люда, потому что съ ними обращаются по человѣчески.

Мистеръ Иденъ понялъ, чѣмъ можно достигнуть исправленія этихъ несчастныхъ. Онъ понялъ, что выпуская ихъ изъ тюрьмы, можно тогда только требовать отъ нихъ нравственной жизни, когда у нихъ есть средства доставить себѣ кусокъ хлѣба, и потому сталъ обучать заключенныхъ разнымъ ремесламъ. А то бывало заставляютъ несчастнаго нѣсколько мѣсяцевъ вертѣть рукоятку и потомъ выпускаютъ его изъ тюрьмы, въ полномъ убѣжденіи, что онъ исправился! Очень понятно, что, напротивъ, освобожденный опять предавался прежнимъ порокамъ и воровалъ, чтобы существовать.

Всякій пойметъ послѣ этого, сколько мистеръ Иденъ сдѣлалъ для тюрьмы. Да, это былъ рѣдкій, великій человѣкъ. Я считаю свое перо слишкомъ слабымъ и неискуснымъ, чтобы достойно оцѣнить его дѣятельность.

X.

Робинзонъ описалъ свою жизнь. Заключенные ее напечатали и читали. Въ комнатѣ Робинзона лежалъ постоянно одинъ экземпляръ.

Въ этой автобіографіи, Робинзонъ съ полною откровенностью описалъ всѣ свои преступленія, болѣе чѣмъ когда нибудь сознавая всю ихъ ужасную сторону. Благодаря мистеру Идену, который, какъ мы видѣли, имѣлъ на него такое спасительное вліяніе, онъ сдѣлался совершенно другимъ человѣкомъ и чувствовалъ сильное стремленіе ко всему доброму.

Разъ какъ-то, мистеръ Иденъ вошелъ къ нему въ комнату и замѣтилъ въ немъ сильное нервное раздраженіе.

— Робинзонъ, сказалъ мистеръ Иденъ: — я замѣчаю, что ты очень раздраженъ. Это слѣды тюремнаго заключенія. Пора тебѣ отъ нея освободиться.

Черезъ три дня мистеръ Иденъ пришелъ объявить Робинзону, что онъ на дняхъ оставитъ тюрьму и отправится въ Австралію. Робинзону грустно было разстаться съ мистеромъ Иденомъ, а потому онъ принялъ съ неудовольствіемъ это извѣстіе.

Въ этотъ самый день мистеръ Иденъ написалъ къ Сусаннѣ Мертонъ и просилъ се дать Робинзону рекомендательное письмо къ Джорджу Фильдингу. Онъ говорилъ въ своемъ письмѣ, что Робинзонъ совершенно исправился, что зло въ немъ искоренилось, но что онъ слабъ и можетъ пасть при первомъ искушеніи, если не будетъ возлѣ него твердаго, честнаго человѣка, который могъ бы служить ему опорой. "А я изъ вашихъ разсказовъ, милый другъ мой, " писалъ мистеръ Иденъ, «понялъ Джорджа и вполнѣ убѣжденъ, что онъ въ этомъ случаѣ можетъ довершить мое дѣло и поддержать Робинзона.»

Съ первою почтою, онъ получилъ отвѣтъ отъ Сусанны. Она выражала радость, что можетъ быть полезною Робинзону, и прислала письмо къ Джорджу въ незапечатанномъ кувертѣ. Мистеръ Иденъ вложилъ туда банковый билетъ и запечаталъ письмо.

Наконецъ насталъ день разставанья Робинзона съ тюрьмой. Эвансъ привелъ его къ мистеру Идену проститься.

Пасторъ, умоляющимъ голосомъ, просилъ Робинзона быть твердымъ, не поддаваться искушеніямъ, не впасть въ прежній порокъ. Робинзона сильно огорчило такое недовѣріе къ нему.

— Боже мой, вскричалъ онъ въ отчаяніи: — неужели вы меня считаете такимъ негодяемъ, такимъ неблагодарнымъ! Неужели вы думаете, что всѣ ваши труды пропали напрасно? Да если бы здѣсь лежала тысяча фунтовъ, то, повѣрьте, рука моя не поднялась бы взять одну монету, непринадлежащую мнѣ. Лучше пусть я умру сейчасъ же на этомъ мѣстѣ, если мнѣ суждено опять пасть.

— Зачѣмъ просить смерти, говорилъ ему мистеръ Иденъ. Живи, дѣлай только одно добро и я буду гордиться тобой. Въ минуты искушенія обращайся къ Богу и говори: Господи, помоги мнѣ! Этой молитвы довольно. Вообще молись чаще, Господь тебя поддержитъ. Будешь ли ты такъ молиться, какъ я тебя научилъ?

— Буду.

— Дай мнѣ твою руку. Вотъ, надѣнь это золотое кольцо и носи его въ память твоего обѣщанія. Не разлучайся съ нимъ никогда.

— Кто захочетъ отнять у меня это кольцо, тому придется отрѣзать и руку.

— Прекрасно, сказалъ мистеръ Иденъ, и потребовалъ отъ него еще одно обѣщаніе: жить непремѣнно съ Джорджемъ Фильдингомъ.

На это Робинзонъ отвѣчалъ, что Джорджъ его презираетъ, и вѣрно не захочетъ съ нимъ жить. Мистеръ Иденъ успокоилъ его и далъ ему письмо Сусанны, какъ вѣрное ручательство, что онъ будетъ хорошо принятъ Джорджемъ.

— Прощай, сказалъ мистеръ Иденъ Робинзону: — я тебя люблю; знай это. Но вмѣстѣ съ тѣмъ не могу ничего тебѣ сказать ласковѣе, какъ желаніе, чтобы я никогда больше не видѣлъ тебя и не слыхалъ о тебѣ.

Мистеръ Иденъ сталъ на колѣни и началъ горячо молиться за Робинзона, который тоже опустился на землю и присоединилъ свою молитву къ праведной молитвѣ пастора. Черезъ нѣсколько времени, Эвансъ пришелъ за Робинзономъ и минута разлуки настала. Робинзонъ цѣловалъ руки мистера Идена, они оба плакали, сердца ихъ были такъ переполнены чувствомъ, что они простились безъ словъ, и только молча могли мѣняться взглядами.

XI.

Корабль долженъ былъ отплыть черезъ недѣлю, и это время Робинзонъ провелъ въ Портсмутѣ на галерахъ. Тутъ нѣсколько отчаянныхъ мошенниковъ не замедлили предложить Робинзону свою дружбу; онъ отказался. Потомъ ему было позволено написать одно письмо; къ чести Робинзона, онъ написалъ его не къ какому нибудь своему прежнему товарищу, а къ мистеру Идену. Онъ писалъ ему, что скучаетъ по тюрьмѣ, по немъ и просилъ его прислать ему какую-нибудь религіозную книгу.

Въ Плимутѣ онъ получилъ въ отвѣтъ толстое письмо. Онъ его съ жадностью распечаталъ и на палубу упали соверенъ и брошюра. Монета покатилась и чуть было не упала въ море. Робинзонъ бросился за нею и поднялъ. Потомъ онъ сталъ читать письмо, въ которомъ мистеръ Иденъ его увѣдомлялъ, что онъ посылаетъ ему послѣднюю брошюру своего сочиненія, которую безъ него напечатали въ тюрьмѣ.

Брошюра эта была нравоучительнаго содержанія, и Робинзонъ былъ въ отчаяніи, что не могъ ее нигдѣ найдти. У кого онъ ни спрашивалъ, всѣ говорили, что не видали ее, а между тѣмъ, она уже перебывала въ рукахъ нѣсколькихъ негодяевъ, которые успѣли надъ ней посмѣяться. Поднялъ ее одинъ мошенникъ, который былъ сердитъ на Робинзона, за то, что онъ не хотѣлъ встусить съ нимъ въ дружбу. Чтобы вполнѣ отмстить Робинзону за упрямство, недоброжелатель его бросилъ брошюру въ воду.

Робинзонъ узналъ это и былъ въ отчаяніи отъ такого поступка.

Пять мѣсяцевъ Робинзонъ провелъ въ самомъ вредномъ обществѣ мошенниковъ, и хотя устоялъ противъ искушенія, однако это имѣло и дурную сторону: онъ привыкъ къ худому товариществу.

Когда они приплыли въ Сидней, ихъ заставили въ продолженіи двухъ недѣль ходить на общественную работу, за милю отъ города. Потомъ Робинзонѣ былъ взятъ въ услуженіе къ одному колонисту. Должность его была очень не трудная: онъ чистилъ сапоги, ходилъ въ городъ, когда его посылали; съ пяти же часовъ пополудни, Робинзонъ былъ совершенно свободенъ, потому что его хозяинъ уходилъ изъ дому и не возвращался никогда ранѣе двухъ часовъ утра.

Вообще мистеръ Майльсъ велъ жизнь очень разгульную и усердно моталъ наслѣдство, полученное имъ отъ дяди. Онъ сыпалъ деньги на лошадей, собакъ, женщинъ и карты; но при всемъ этомъ, былъ очень добрый человѣкъ.

Нельзя не пожалѣть Робинзона, что онъ попалъ на мѣсто, гдѣ было такъ много свободнаго времени. Къ тому же, какъ на грѣхъ, онъ здѣсь встрѣтился со многими старинными товарищами, которые постоянно старались его вовлечь въ свою шайку.

Робинзонъ всегда имъ отвѣчалъ, что готовъ съ ними выпить, вспомнить о быломъ, но воровать не станетъ.

Имѣя такъ много свободнаго времени, Робинзонъ веселился, и очень скоро истрачивалъ свое мѣсячное жалованье на удовольствія.

Между прочимъ, выдавая себя за купеческаго прикащика, свободнаго только по вечерамъ, онъ очень ухаживалъ за одной купчихой и часто приглашалъ ее съ собой въ театръ, но она постоянно отказывалась.

Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, она ему объявила, что согласна идти съ нимъ завтра въ театръ, въ сопровожденіи своей сестры.

Робинзонъ былъ очень счастливъ, но оказалось, что у него нѣтъ ни одного пенни, чтобы заплатить за мѣста. Что было дѣлать? Попросить у господина впередъ, было невозможно, потому что онъ уѣхалъ на три дня на охоту. Заложить платье тоже было нельзя, потому что одно было форменное, желтоватое, которое правительство обязывало его носить днемъ, а другое черное, въ которомъ онъ долженъ былъ идти въ театръ. Заложить платье своего господина — могло считаться дурнымъ поступкомъ.

Оставалось заложить кольцо мистера Идена, что онъ и сдѣлалъ.

Денегъ достало на театръ, но Робинзонъ въ продолженіи всего вечера не принималъ ровно никакого участія въ представленіи, потому что все время думалъ о кольцѣ. Дамы нашли его очень скучнымъ кавалеромъ.

На другой день пришло извѣстіе отъ мистера Майльса, что онъ не воротится раньше, какъ черезъ недѣлю. Робинзонъ заложилъ черный сюртукъ и выкупилъ кольцо, и такъ какъ панталоны и жилетъ не годились безъ сюртука, то онъ заложилъ и ихъ, и истратилъ эти деньги.

При такихъ обстоятельствахъ Робинзонъ упалъ духомъ.

XII.

За городомъ, въ трактиръ, въ одной изъ отдаленныхъ комнатъ сидѣли два человѣка очень подозрительной наружности и шептались. Видно было, что они замышляютъ что-то не доброе. По коротко обстриженымъ волосамъ, можно было легко заключить, что они не давно распростились съ тюрьмой.

Они говорили о томъ, что въ трехъ миляхъ отъ города есть для нихъ прекрасная пожива. Тамъ находилась богатая вилла, но они не знали какъ къ ней приступить, потому что не были знакомы съ мѣстностью.

Изъ ихъ разговора можно было узнать, что у нихъ есть какой-то знакомый, которому случалось быть въ этой виллѣ со своимъ господиномъ.

— Да его ни за что не уговоришь намъ помочь.

— Я возьму это на себя, повѣрь, что мнѣ удастся. А онъ въ такихъ дѣлахъ не намъ чета, возьмется поискуснѣе нашего брата.

XIII.

Черезъ четыре дня, эти самые люди сидѣли въ томъ же трактирѣ съ сіяющими лицами.

— Ну, что я тебѣ говорилъ?

— Да не легко тебѣ и досталось.

— Правда. Чуть не на колѣняхъ просилъ.

— Стоитъ того, нечего сказать.

— Разумѣется стоитъ. Посмотри-ка на этотъ планъ: тутъ есть каждая комната, каждая дверь. И окна и коридоры тутъ обозначены. Даже сказано гдѣ какіе ключи, запоры и задвижки. Видно, что дѣловой человѣкъ рисовалъ. Найди-ка ты такого искусника.

— Не найду, правда. Только все-таки я этого молодца не люблю. Вспомни, какъ онъ началъ пить, какъ согласился; точно хотѣлъ запить свою смѣлость.

Вернемся назадъ: мистеръ Майльсъ не пріѣхалъ, какъ обѣщалъ, у Робинзона не было денегъ, а повеселиться хотѣлось. Онъ опять заложилъ кольцо мистера Идена, и на этотъ разъ, его уже не такъ это мучило. Въ тотъ же вечеръ онъ встрѣтился съ однимъ старымъ пріятелемъ — мошенникомъ, котораго не видалъ два года. Они отправились вмѣстѣ покутить; въ попойкѣ этой участвовали двѣ женщины. Послали за скрипачемъ Билемъ, и Робинзонъ танцовалъ и хохоталъ въ этой компаніи до трехъ часовъ утра. Онъ ушелъ съ обѣщаніемъ на другой день опять явиться кутить и забыть заботу.

XIV.

Нѣсколько дней спустя, вечеромъ, тѣ же самые два мошенника сидѣли на скамейкѣ у загороднаго трактира.

Изъ ихъ разговора можно было заключить, что они кого-то ожидали. Въ это время къ нимъ подошелъ разнощикъ и началъ приставать, что бы они что нибудь у него купили. Желая поскорѣе отъ него отвязаться, они спросили что онъ продаетъ. Онъ объявилъ, что у него есть какая-то книжечка, только что полученная изъ Англіи, очень вольная, которую онъ имъ продастъ только съ тѣмъ условіемъ, чтобы они никому но говорили, что купили ее у него.

Это подстрекнуло любопытство мошенниковъ и они купили книгу за два шиллинга.

Только что разнощикъ ушелъ, какъ мошенники разпечатали пакетъ и каково же было ихъ удивленіе, когда они, вмѣсто ожидаемыхъ вольностей, нашли нѣсколько поучительныхъ брошюръ разныхъ миссіонеровъ.

Впрочемъ они скоро утѣшились и вновь запечатали пакетъ, съ твердымъ намѣреніемъ надуть кого нибудь точно также, какъ ихъ надули.

Скоро къ нимъ подошелъ третій человѣкъ, и у нихъ начались серьозные переговоры.

Когда кончился разговоръ о дѣлѣ, они сбыли этому третьему лицу брошюры за шиллингъ, и остались совершенно довольны своею сдѣлкою.

XV.

Наступила минута преступленія; два мошенника подкрались къ богатой виллѣ.

Долго не могли они войдти въ домъ, долго имъ пришлось ждать подъ окномъ кухни, съ лицами вымазанными черной краской и съ инструментами въ рукахъ. Они не рисковали войдти, потому что во второмъ этажѣ виднѣлся огонь. А огонь — врагъ дурныхъ дѣлъ.

Мошенники соскучились и прозябли.

Наконецъ, въ половинъ третьяго, послышался внутри дома шумъ, какъ будто бы отворяли и затворяли двери; потомъ стали раздаваться шаги по дорогъ въ Сидни.

— А что, если они его видѣли? сказалъ одинъ изъ мошенниковъ. Вѣдь они прошли мимо него.

— Не бойся, онъ не такой, не попадется.

Огонь погасъ, и черезъ полчаса, когда все успокоилось, они принялись за работу. Вынули стекло изъ окна очень осторожно и черезъ минуту очутились въ кухнѣ. Изъ кухни они пробрались въ погребъ, гдѣ нашли холодную дичь и окорокъ. Воры съ аппетитомъ поужинали, потомъ сняли съ себя башмаки, бросили ихъ въ окно и принялись серьозно за работу.

Они добрались до буфета, нашли въ немъ больше дюжины серебряныхъ ножей и вилокъ, положили ихъ въ мѣшокъ и вынесли въ садъ, гдѣ спрятали добычу подъ кустъ. «Если намъ помѣшаютъ, такъ хоть это достанется на нашу долю.»

Потомъ, они положили за пазуху складные ножи на случай нападенія, доползли по черной лѣстницѣ до какой-то двери, которая не была заперта. Пройдя черезъ нее, они очутились въ первомъ этажѣ. По плану они знали гдѣ находится шкапъ съ серебромъ, знали какой въ немъ замокъ и потому, безъ малѣйшаго шума, въ одну минуту отперли его и вынули оттуда серебра на триста фунтовъ.

Дѣло было кончено успѣшно; воры переглянулись самодовольно и отправились въ обратный путь.

Они уже были у двери, какъ послышалось, что внизу кто-то запираетъ другую дверь. Мошенники струсили.

— Гдѣ это? спросилъ одинъ изъ нихъ, едва слышно.

— Въ кухнѣ, отвѣчалъ другой.

Они вернулись къ шкапу и положили туда мѣшокъ съ серебромъ.

— Ты оставайся здѣсь, сказалъ одинъ изъ плутовъ своему товарищу, а я пойду. Если свисну, бѣги вонъ съ пустыми руками; если же замяукаю, бери мѣшокъ и бѣги черезъ парадную дверь: она запирается изнутри.

Послѣ этого онъ бросился на парадную лѣстницу; но у дверей на него бросились два человѣка. Мошенникъ ударилъ одного изъ нихъ въ голову, такъ сильно, что тотъ упалъ. Другой же бросился на вора съ обнаженнымъ тесакомъ. Воръ увидѣлъ, что дѣло плохо, свиснулъ и бросился въ кухню. Тотъ, который замахнулся на него тесакомъ, не могъ бѣжать за нимъ вслѣдъ, потому что товарищъ лежалъ у его ногъ. По свистку бросился бѣжать и другой воръ съ пустыми руками; они оба встретились въ кухнѣ, бросились къ двери, но дверь была заперта.

— Назадъ, назадъ, закричалъ одинъ изъ мошенниковъ. Рѣжь ихъ. При этомъ заблисталъ въ его рукѣ длинный, яркій ножъ.

XVI.

Между тѣмъ, какъ эти два мошенника были заняты дѣломъ, третій человѣкъ сторожилъ у противоположной части дома. Онъ долженъ былъ предупредить своихъ товарищей въ случаѣ, если съ его стороны будетъ угрожать какая нибудь опасность.

Онъ долго ждалъ сигнала, что все кончено, и не могъ дождаться. Онъ не подозрѣвалъ, что съ его сообщниками случилась такая катастрофа, и наконецъ потерялъ всякое терпѣніе. Не закурить ли отъ скуки сигару, подумалъ онъ, опустилъ при этомъ руку въ карманъ и попалъ на брошюры. Его заинтересовало узнать ихъ содержаніе и онъ принялся ихъ разсматривать при свѣтѣ своего глухаго фонаря.

Представьте удивленіе Тома Робинзона, когда въ первой брошюрѣ, которая попалась ему въ руки, онъ узналъ туже самую, которую ему прислалъ мистеръ Иденъ на корабль.

— Да, это его сочиненіе, говорилъ Робинзонъ; вотъ и его буквы Ф. И…. Боже мой, это что-то сверхъестественное. Скорѣй прочитаю, въ чемъ дѣло.

Онъ съ жадностью принялся читать. Брошюра была наполнена разными увѣщаніями и благими совѣтами. Робинзону казалось, что онъ все это слышитъ изъ устъ самого мистера Идена, въ особенности когда онъ прочиталъ слѣдующія строки:

— Вы, которые будете читать эти слова истины можетъ быть въ ту самую минуту, когда замышляете преступленіе, — остановитесь! не грѣшите, отстраните отъ себя искушеніе, бросьтесь на колѣни и раскайтесь искренно.

Тутъ Робинзонъ упалъ на колѣни и проговорилъ: «Я раскаиваюсь. Господи! помоги мнѣ» Онъ на этотъ разъ вспомнилъ, какъ мистеръ Иденъ училъ его молиться въ минуту искушенія.

Онъ всталъ, бросилъ фонарь на землю и, что было силы, побѣжалъ по дорогѣ въ Сидни. Онъ пробѣжалъ съ полмили и остановился. Его безпокоила мысль, что онъ оставилъ свой караульный постъ, что измѣнилъ товарищамъ, что они могутъ пострадать изъ за этого, и подумалъ: «не воротиться ли, не свиснуть ли? Пусть они подумаютъ, что кто нибудь за ними слѣдитъ и такимъ образомъ хотя невольно откажутся отъ преступленія.» Онъ былъ въ нерѣшимости, какъ вдругъ оглянулся и увидѣлъ вдали какую-то тѣнь, едва движущуюся вдоль забора; онъ оглянулся въ другую сторону и увидѣлъ другую тѣнь. Ему это показалось очень подозрительнымъ и онъ бросился бѣжать въ сторону; обѣ тѣни бросились вслѣдъ за нимъ. Онъ на минуту приостановился, чтобы разсмотрѣть своихъ преслѣдователей, увидѣлъ бѣлый жилетъ, блестящія запонки и понялъ въ чемъ дѣло. Собравъ всѣ силы, Робинзонъ побѣжалъ такъ, какъ можно бѣжать, когда дѣло идетъ о жизни.

Противники его однако тоже бѣжали очень прытко. Одинъ изъ нихъ наконецъ такъ приблизился къ Робинзону, что тотъ слышалъ его горячее дыханіе. Робинзонъ былъ въ отчаяніи и думалъ уже остановиться, какъ его преслѣдователь началъ тяжело и громко переводить духъ, и наконецъ, совершенно обезсиленный, остановился, ясно отказываясь отъ намѣренія догнать противника.

Второй преслѣдователь постоянно бѣжалъ въ десяти ярдахъ отъ Робинзона. Томъ сталъ значительно уставать, силы отказывались ему служить; на счастье, въ головѣ его блеснула удачная мысль. Онъ сталъ бѣжать все тише и тише и когда бѣжавшій за нимъ приблизился къ нему на четыре ярда, то Робинзонъ вдругъ обернулся, палъ на одно колѣно и поднялъ руки къ верху. Противникъ его, ни какъ этого не ожидая, не могъ остановиться вдругъ, и наткнулся на него со всего разбѣга. Томъ поднялъ его высоко обѣими руками за ноги на воздухъ, самъ всталъ и потомъ бросилъ его съ силой на землю. Несчастный не вдругъ опомнился; Робинзонъ въ это время убѣжалъ.

Когда упавшій всталъ, то увидѣлъ, что нѣтъ и слѣдовъ Робинзона, что бѣжать за нимъ было бы совершенно безполезно и потому отправился назадъ къ своему товарищу.

Робинзонъ вернулся домой измученный, съ пѣной на губахъ, съ дикимъ блуждающимъ взглядомъ.

Всю ночь онъ провелъ въ раздумьѣ и молитвѣ, но безъ сна.

XVII.

На другое утро Томасъ Робинзонъ сталъ другимъ человѣкомъ: онъ потерялъ всякое довѣріе къ самому себѣ.

«Плохо же я зналъ себя», думалъ онъ, «и какъ хорошо меня зналъ мистеръ Иденъ; какъ я слабъ, какъ я ничтоженъ! Пасторъ совершенно справедливо говорилъ, что я не могу идти прямой дорогой, безъ помощи честнаго человѣка… Возьму рекомендательное письмо къ Джорджу и отвезу его. Попрошу мистера Майльса отпустить меня.»

Потомъ Робинзонъ еще разъ прочелъ брошюру и отъ души каялся. Онъ молился на колѣняхъ и давалъ обѣтъ начать новую жизнь. Молитва его успокоила; онъ спряталъ за пазуху письмо Джорджа вмѣстѣ съ брошюрой мистера Идена и пошелъ. На крыльцѣ онъ встрѣтилъ горничную Джени, служившую у одного съ нимъ господина.

— А вотъ онъ, вскричала она. Гдѣ это вы были ночью?

Робинзонъ проговорилъ запинаясь:

— А что?

— Да баринъ васъ спрашивалъ, и мы нигдѣ не могли отъискать васъ.

— А онъ пріѣхалъ?

— Ночью.

— Пойду, подамъ ему умыться и одѣться.

— Его ужь нѣтъ дома. Онъ самъ одѣвался и ужасно сердился, что васъ не было.

— Что же онъ говорилъ? спросилъ Робинзонъ съ безпокойствомъ.

Глаза дѣвушки заблистали.

— Онъ сказалъ: «Ну вотъ, какъ я теперь самъ зашнуруюсь?»

— Полноте шутить, Джени.

— Что тутъ за шутки? Вѣдь вы его шнуруете, да еще какъ туго.

— Не правда. Лучше дайте-ка мнѣ позавтракать.

— Пожалуй, только вѣдь вы не будете ѣсть.

— Отчего?

— Да кто гуляетъ по ночамъ, тотъ просыпается съ головной болью и безъ аппетита.

— Да вѣдь я не всю ночь прогулялъ. Я былъ дома скоро послѣ двѣнадцати.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, увѣряю васъ.

— Томъ!

— Что, Джени?

— Да вотъ что: кто самъ не умѣетъ скрывать тайнъ, тотъ лучше бы повѣрялъ ихъ другому, который въ этихъ дѣлахъ поопытнѣй.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Ничего, только я просидѣла въ кухнѣ, до половины втораго и прислушивалась, въ своей комнатѣ, до трехъ.

— Какъ вы добры, что такъ безпокоитесь обо мнѣ.

— Да вѣдь это больше изъ любопытства, чѣмъ изъ участія, отвѣчала она лукаво.

— Въ этомъ я увѣренъ.

Дѣвушка вспыхнула, какъ будто недовольная этимъ отвѣтомъ. Потомъ она сказала очень ласково:

— Скажите же мнѣ, гдѣ вы были всю ночь и отчего воротились домой какъ сумасшедшій.

Робинзонъ вздрогнулъ при этихъ словахъ. Ему показалось, не подсматриваютъ ли за нимъ? Мысль, что можетъ быть Джени для него шпіонъ, привела его въ ужасъ.

Онъ повѣсилъ голову и не зналъ что отвѣчать. Глаза Джени внимательно за нимъ слѣдили; Робинзону было не ловко подъ ея взглядомъ. Вдругъ раздался звонокъ. Робинзонъ всталъ.

— Кончайте завтракъ, отвѣчала Джени, я пойду вмѣсто васъ.

Черезъ нѣсколько минутъ она вернулась съ халатомъ и щипцами.

— Ступайте въ гостиную, завивать барина.

— Благодарствуйте, Джени, что вы изъ-за меня хлопочете.

— Пожалуйста, безъ благодарностей, отвѣчала она рѣзко, какъ будто раскаяваясь въ оказанной ему услугѣ.

Робинзонъ пошелъ къ господину. Онъ ожидалъ выговора, но вмѣсто того нашелъ молодаго джентльмена въ прекрасномъ расположеніи духа.

— Помоги мнѣ снять сюртукъ, Томъ.

— Сейчасъ, сэръ.

— Ой, осторожнѣе. Да тише же, чортъ возьми! Ай, ай, ай, охъ!

— Онъ вамъ вѣрно узокъ, сэръ.

— Нѣтъ, нисколько, но мнѣ худо. Поди принеси мнѣ рубашку.

Робинзонъ принесъ рубашку и сталъ грѣть ее у камина. Ему показалось, что въ эту минуту будетъ удобно обратился къ своему господину съ просьбой.

— Мистеръ Майльсъ… сэръ… сказалъ онъ.

— Что такое?

— У меня до васъ просьба.

— Въ чемъ дѣло?

— Вы всегда были для меня добрымъ господиномъ.

— Надѣюсь, что да. Такого не скоро найдешь.

— Я знаю, сэръ; но все-таки, если вы мнѣ позволите, то я отойду… это для меня необходимо. У меня есть пріятель около Батурета, я долженъ отправиться къ нему.

— Вотъ прекрасно; только что нашелъ себѣ слугу, какъ онъ уже намѣренъ отправиться къ чорту.

— Нѣтъ, не такъ далеко сэръ, только въ Батуретъ, сказалъ Томъ, думая разсмѣшить барина.

Въ эту минуту Джени вошла съ завтракомъ.

— Джени, сказалъ мистеръ Майльсъ, представь, Робинзонъ отъ насъ отходитъ. Хорошъ, не правда ли?

Джени остановилась, удивленная.

— Давно ли онъ собрался? спрооила она господина, посматривая на Робинзона.

— Да вотъ сейчасъ онъ мнѣ это объявилъ. Хорошъ слуга, который угощаетъ господина такими пріятными извѣстіями.

— Что же дѣлать, сэръ? Слуга не невольникъ; онъ хочетъ оставить васъ конечно не безъ причины.

— Да. За причиной у него дѣло не стало. Нашелъ какую-то глупую. Впрочемъ мы его не станемъ упрашивать оставаться. Не правда ли, Джени?

— Да мнѣ-то что до него за дѣло. Хочетъ идетъ, хочетъ остается.

— Вотъ и прекрасно. Ты горничная, онъ слуга, а у горничныхъ со слугами, знаешь, всегда… и молодой джентельменъ запѣлъ какой-то мотивъ.

— Мастеръ Майльсъ, сказала Джени съ важностью: совѣтую вамъ не позволять себѣ такихъ вольностей съ вашими слугами, а то онѣ будутъ къ вамъ безъ всякаго уваженія. Прошу такъ со мной не говорить, не то я уйду.

— Ступай, ступай, только принеси съ собою чайникъ.

Джеди засмѣялась и принесла чайникъ. Робинзонъ, завивая господина указалъ Джени на правую руку мистера Майльса, которая была сильно ушиблена и опухла.

— Ахъ, Боже мой, что это у васъ съ рукой, вскричала Джени.

— Да, не хорошо. Скоро пройдетъ.

— Нѣтъ, такъ не пройдетъ; а вотъ у меня есть примочка отъ ушибовъ, она вамъ поможетъ. Пойду, принесу ее.

Черезъ нѣсколько минутъ Джени примачивала больную руку своего господина.

— А хотите, я вамъ разскажу какъ случилась со мной эта бѣда. Вы знаете Гезельтайна?

— Знаю, сэръ.

— Ну, а Тома Этса?

— И его знаю, отвѣчала Джени. Онъ большой игрокъ и гуляка.

— Да, да, дѣйствительно; это мой добрый пріятель. Вотъ онъ-то вчера и задавалъ намъ ужинъ. Былъ у него также Гезельтайнъ. Часовъ въ десять мы сѣли за карты и играли часа четыре. Комнатка, въ которой мы играли, была очень миленькая, уютная; въ ней было жарко. Гезельтайнъ пошелъ въ гостиную освѣжиться. Черезъ нѣсколько минутъ онъ воротился и позвалъ насъ. Мы изъ гостиной увидали, что на улицѣ, у стѣны дома, кто-то стоитъ съ глухимъ фонаремъ.

У Робинзона вырвался едва слышный стонъ.

— Ага! ты обжогъ себѣ палецъ, сказалъ мистеръ Майльсъ.

Онъ и не подозрѣвалъ, въ какомъ волненіи былъ несчастный Робинзонъ.

— Ну вотъ, мы всѣ вооружились; я и Гезельтайнъ тихо отворили дверь и вышли на улицу. Мошенникъ однако уже бѣжалъ по дорогѣ, мы за нимъ, и бѣжали очень скоро. Вѣдь бѣгать-то мы мастера. Да вотъ что случилось.

И при этомъ мистеръ Майльсъ разсказалъ уже извѣстную намъ продѣлку Робинзона. Оказалось, что жертвою Тома былъ мистеръ Майльсъ.

— Да, говорилъ онъ, я бы размозжилъ себѣ голову, если бы не уперся въ землю рукою. За то и рукѣ досталось.

— А что сдѣлалось съ этимъ несчастнымъ, котораго вы преслѣдовали?

— Онъ убѣжалъ.

— Ахъ, какъ я рада, что онъ убѣжалъ!.. А вы Томъ?

— Да…. нѣтъ. Вы просто съ ума сошли, Джени. Развѣ можно радоваться, что убѣжалъ мошенникъ, который такъ изуродовалъ нашего господина?

— Я докажу, сказалъ мистеръ Майльсъ, что онъ могъ бы сдѣлать мнѣ гораздо болѣе вреда. Напримѣръ, когда я упалъ, онъ бы могъ меня ударить такъ, что я бы долго не забылъ…. Какъ ты думаешь, Томъ?

— Вы очень добры, сэръ, сказалъ Робинзонъ краснѣя: — защищаете мошенника…. вора.

— Да почемъ вы знаете, что онъ мошенникъ и воръ? спросила рѣзко Джени.

— Потому что онъ бы не бѣжалъ, если бы не зналъ за собой ни какой вины.

— А мнѣ кажется, что онъ просто испугался этихъ двухъ джентльменовъ, которые гнались за нимъ какъ сумасшедшіе. А можетъ быть, самъ по себѣ онъ былъ человѣкъ честный.

Потомъ мистеръ Майльсъ разсказалъ имъ подробно, какъ онъ и Гезельтайнъ вернулись, тихо обошли домъ, увидѣли, что въ одномъ окнѣ вынуто стекло и что у этого окна стоитъ пара башмаковъ. Онъ разсказалъ также, какъ они поймали мошенника у двери, какъ тотъ сильно ударилъ Гезельтайна, и какъ не смотря на всѣ оборонительныя оружія мошенника, кончилось тѣмъ, что они его все-таки схватили.

— А что сдѣлалось съ другимъ? спросилъ равнодушно Томъ.

— Съ какимъ другимъ, спросила Джени?

— Съ другимъ мошенникомъ…. другимъ воромъ.

— Да мистеръ Майльсъ не говорилъ, что ихъ было двое.

— Нѣтъ… какъ же… господинъ сказалъ, что они нашли ихъ башмаки.

— Нѣтъ онъ сказалъ: пару башмаковъ.

— На этотъ разъ Томъ правъ; мошенниковъ было дѣйствительно двое. Впрочемъ, Томъ Этсъ схватилъ и другаго.

Во время всего этого разсказа, Робинзонъ, въ сильномъ волненіи, завивалъ своего господина. Сердце несчастнаго Тома сильно билось; ему было очень неловко. Онъ понималъ, что Джени его подозрѣвала и особенно съ той минуты, когда онъ, прежде мистера Майльса, сказалъ, что воровъ было двое.

Въ заключеніе мистеръ Майльсъ разсказалъ, что два пойманныхъ мошенника сильно возставали противъ третьяго, убѣжавшаго, говорили, что онъ ихъ выдалъ, и дали себѣ слово убить его въ продолженіи недѣли.

— Жаль только, что этотъ, главный-то, мошенникъ вырвался, сказалъ Томъ, какъ будто сильно досадуя.

— Будь покоенъ, отвѣчалъ хладнокровно мистеръ Майльсъ, мы его поймаемъ сегодня же.

— Какъ такъ?

— Пріятель Этса, Джорджъ Лассельсъ взялся за это. Онъ видѣлъ третьяго мошенника въ лицо, потому что тихонько выглядывалъ на него изъ калитки, когда тотъ стоялъ съ фонаремъ у стѣны. Къ тому же мы отправили мошенниковъ въ Сидни съ грумомъ Этса и дали ему на дорогу бутылку водки. Онъ ихъ дорогой подпоитъ и получитъ гинею, если узнаетъ отъ нихъ имя третьяго мошенника.

Робинзонъ вздохнулъ.

— Что ты вздыхаешь? спросилъ мистеръ Майльсъ.

— Да я боюсь, сэръ, что мошенники не выдадутъ своего товарища даромъ.

Въ эту минуту раздался звонокъ.

— Томъ, ты кончилъ?

— Нѣтъ, сэръ, не совсѣмъ еще.

— Ну, такъ пойди ты, Джени, и узнай, кто пришелъ.

Джени вернулась съ карточкой.

— Молодой человѣкъ, съ усами, въ желтыхъ перчаткахъ, сказала она. Такой франтъ.

Мистеръ Майльсъ прочелъ карточку.

— А, Джорджъ Лассельсъ. Робинзонъ, поди проси его сейчасъ же сюда.

— Сейчасъ, сэръ.

— Сейчасъ, сэръ, а самъ ни съ мѣста!

— Лучше бы пусть пошла Джени, а я бы покуда прибралъ немножко комнату.

И онъ чрезвычайно ревностно принялся приводить въ комнатѣ все въ порядокъ, а Джени отправилась встрѣчать гостя. Не прошло секунды, какъ Робинзонъ бросился въ кухню, снялъ сюртукъ и принялся чистить ножи.

Если бы кто нибудь могъ себѣ представить, какъ онъ былъ жалокъ въ эту минуту! Онъ готовъ былъ бы сейчасъ же убѣжать въ Батуретъ, еслибъ у него былъ одинъ фунтъ, чтобы выкупить заложенное кольцо.

— Боже мой, какой я несчастный, думалъ онъ. Господинъ, у котораго я живу, гнался за мной, какъ за мошенникомъ; горничная, съ которой я служу въ одномъ домъ, меня подозрѣваетъ и слѣдитъ за мной. Отъ одного нужно скрывай мысли, отъ другаго лицо. И во всемъ этомъ я самъ виноватъ, и вполнѣ этого заслуживаю. Молю только Бога, чтобы этого не узналъ мистеръ Иденъ; его сердце разорвалось бы на части. Господи, какъ я несчастливъ, хоть бы я умеръ сегодня!

Въ эту минуту вошла Джени, и молча принялась за дѣло. Вдругъ раздался звонокъ.

— Томъ, спокойно сказала Джени.

— Джени, не сходите ли вы за меня?

— Я? съ какой стати? это не мое дѣло.

— Ну, пожалуйста. Сдѣлайте мнѣ это одолженіе.

— Я уже сегодня два раза отворяла за васъ дверь. Теперь не пойду.

— Вѣдь я безъ сюртука и весь перепачканъ.

— Надѣньте сюртукъ, оботритесь и ступайте.

— Джени, прошу васъ, не откажите мнѣ, сказалъ. Робинзонъ умоляющимъ голосомъ.

Джени сжалилась надъ нимъ и пошла отворять дверь. Однако, уходя, она пристально посмотрѣла на Робинзона и подмѣтила выраженіе удовольствія на его лицѣ.

Когда она вернулась, то щеки ея были покрыты яркимъ румянцемъ.

— Вотъ какъ пріятно быть на вашемъ мѣстѣ, сказала она съ негодованіемъ.

— А что такое?

— Этотъ нахалъ хотѣлъ меня поцѣловать.

— Только-то?

— И увѣрялъ, что я самая хорошенькая дѣвушка въ Сидни.

— Вотъ новость. Это бы и я ему могъ сказать.

— Въ самомъ дѣлѣ? Отчего же вы мнѣ этого никогда не говорили?

— Да я думалъ, что вы и безъ меня это знаете.

Это польстило Джени.

Робинзонъ отправился просить свое жалованье у мистера Майльса, но тотъ ему объявилъ, что проигралъ все, и что у него денегъ не будетъ раньше, какъ черезъ двѣ недѣли.

И такъ Томъ, съ разрѣшенія своего господина, отправился въ городъ, съ цѣлью добыть себѣ работою денегъ на дорогу.

Онъ пришелъ въ Сидни, постучался у красиваго дома съ зеленою дверью, и предложилъ хозяину раскрасить его дверь подъ красное или орѣховое дерево, или подъ дубъ, рекомендуя себя за отличнаго маляра.

Получивъ въ отвѣтъ грубый отказъ, Робинзонъ пошелъ далѣе. И много пришлось ему слышать такихъ же отказовъ. Наконецъ одинъ лавочникъ принялъ его предложеніе, но только съ тамъ условіемъ, чтобы Робинзонъ принесъ ему прежде образчикъ своего труда, хоть на маленькой доскѣ.

— Какъ тяжело честнымъ образомъ добыть кусокъ хлѣба, подумалъ про себя Томъ.

Онъ заложилъ шляпу, и на полученныя деньги купилъ дестей, красокъ, лаку и листъ сѣрой бумаги, изъ которой сдѣлалъ себѣ шляпу. Нужно было достать доску. За этимъ Робинзонъ обратился къ одному богатому плотнику, но тотъ ему отказалъ напрямикъ, говоря, что увѣренъ не получить ея обратно.

Робинзону еще разъ пришло на мысль, что трудно быть честнымъ человѣкомъ; но не теряя терпѣнія, онъ пошелъ далѣе добывать доску.

Наконецъ онъ остановился у небольшой хижины, возлѣ которой хозяинъ пилилъ доску.

Робинзонъ разсказалъ ему свое положеніе, и попросилъ въ займы небольшой кусокъ доски.

— Бѣдные должны помогать другъ другу, сказалъ хозяинъ и отпилилъ ему довольно большую часть доски.

— Я непремѣнно возвращу вамъ ее съ благодарностью, сказалъ Робинзонъ и отправился къ лавочнику съ доской, на которой онъ разрисовалъ образчики дуба, орѣха и краснаго дерева. Лавочникъ убѣдился въ его искусствѣ, и къ вечеру того же дня, Робинзонъ прекрасно разрисовалъ его дверь подъ орѣхъ, за что и получилъ пятнадцать шиллинговъ. Онъ выкупилъ кольцо, поцѣловалъ его и надѣлъ; потомъ выкупилъ шляпу и спалъ довольно спокойно въ эту ночь.

— Если завтра достану столько же, сколько сегодня, то будетъ съ чѣмъ отправиться въ Батуретъ.

На другой день когда онъ пришелъ въ ту улицу, гдѣ работалъ наканунѣ, то засталъ цѣлую толпу около раскрашенной имъ двери.

— Вотъ живописецъ! закричалъ кто-то, и нѣсколько лицъ вдругъ обратились къ Робинзону съ просьбой разкрасить ихъ двери. Заказовъ было много; Томъ работалъ цѣлый день и воротился домой съ тридцатью шиллингами. Онъ высыпалъ ихъ на столѣ въ кухнѣ, и, казалось, не могъ вдоволь ими налюбоваться. Первый разъ въ жизни пришлось Тому пересчитывать деньги, добытыя честнымъ трудомъ. И онъ въ эту минуту отъ души благодарилъ мистера Идена, который научилъ его полезному ремеслу.

Джени съ удовольствіемъ слушала разсказы Тома о его денежныхъ удачахъ, и разсердилась только, зачѣмъ онъ заложилъ шляпу.

— Могли бы спросить у меня въ займы фунтъ или два. Я бы не отказала вамъ въ деньгахъ на честное дѣло.

На другой день Робинзона пригласилъ одинъ богачъ, разрисовать двѣ двери въ его фантастической виллѣ. За это Томъ получилъ три фунта, три шиллинга и прекрасный обѣдъ.

— Однако я завтра же отправлюсь въ Батуретъ, думалъ про себя Томъ, возвращаясь домой. А то деньги вещь соблазнительная, и все будетъ меня задерживать въ Сидни. Пожалуй, опять какъ-разъ попаду въ бѣду.

Вечеромъ, когда онъ сидѣлъ съ Джени у очага, въ кухню вдругъ вошелъ мистеръ Майльсъ съ двумя своими пріятелями и велѣлъ скорѣе подать ужинъ. Джени побѣжала надѣть чистый чепчикъ, а Робинзонъ сталъ накрывать столъ. Вдругъ голосъ одного изъ гостей показался ему очень знакомымъ; онъ взглянулъ на этого господина. Тотъ взглянулъ на него, и что же? Съ этой минуты, гость не спускалъ глазъ съ бѣднаго Тома, и наконецъ сказалъ:

— Господа, я предлагаю пари въ пятьдесятъ фунтовъ, что найду человѣка, за которымъ вы гнались въ понедѣльникъ ночью.

— И скоро ты его поймаешь? спросилъ мистеръ Майльсъ.

— Черезъ полчаса, отвѣчалъ хладнокровно мистеръ Лассельсъ.

— А что сдѣлалось съ мошенникомъ Джемсомъ, сэръ? спросилъ его Робинзонъ поспѣшно.

Эти слова поразили какъ громомъ молодаго джентельмена. Онъ вздрогнулъ и замолчалъ.

— Вы знаете, что полиція обѣщаетъ двѣсти фунтовъ тому, кто его найдетъ? продолжалъ Томъ.

— Да кто этотъ Джемсъ? вдругъ, прехладнокровно, спросилъ мистеръ Лассельсъ.

— Онъ извѣстный преступникъ, и убѣжалъ съ Норфолькскаго острова, сэръ. Я его очень хорошо знаю, хоть можетъ быть онъ меня и забылъ. Говорятъ, что онъ отростилъ бакенбарды и усы и разъигрываетъ теперь роль джентльмена. Да я его все-таки узнаю..

— Что же твое пари, Лассельсъ?

— Да я шутилъ, господа. Вотъ нашли дурака; да я теперь ни за какія деньги не отойду отъ камина. Охота мнѣ бѣгать по ночамъ за разными негодяями. Неужели вы въ самомъ дѣлѣ повѣрили моему пари? Дай-ка мнѣ, сигару, Майльсъ.

Молодежь поужинала и оставила Тома и Джени на единѣ.

— Ну, слава Богу, ушли, замѣтилъ радостно Томъ: — Джени, что вы такъ блѣдны? Что съ вами?

Джени рыдала.

— Боже мой, сколько я перенесла сегодня! говорила она.

Томъ ее утѣшалъ, но она все плакала. И это продолжалось до двухъ часовъ ночи.

На другое утро, въ шесть часовъ, Джени уже приготовляла завтракъ для Робинзона, который на этотъ разъ рѣшительно отправлялся въ Батуретъ. Джени была разсудительна, и какъ ей ни было грустно разстаться съ Робинзономъ, но она не останавливала его, а напротивъ говорила: «Вы прекрасно дѣлаете, что уходите изъ этого города». Но она не объяснила ему подробно этихъ словъ, такъ что Томъ не зналъ, до чего доходятъ ея подозрѣнія.

Джени привыкла къ Тому и полюбила его, но скрывала отъ него свою привязанность очень искусно. Теперь только, когда онъ былъ въ опасности, когда она боялась за него, когда разставалась съ нимъ, она невольно измѣнила себѣ и обнаружила свою любовь. Томъ оцѣнилъ привязанность такой прекрасной дѣвушки, какъ Джени.

— Не плачьте, Джени, добрая Джени! говорилъ Робинзонъ: — послушайте, отвѣчайте мнѣ на одинъ вопросъ: Если я вернусь лучшимъ человѣкомъ, чѣмъ уѣзжаю, согласитесь ли вы сдѣлаться мистриссъ Робинзонъ?

— Да, проговорила дѣвушка.

XVIII.

Робинзонъ отправился въ Батуретъ и, когда проходилъ мимо той хижины, которой хозяинъ далъ ему доску, онъ остановился и сказалъ:

— Доски я не могу вамъ отдать, потому что она мнѣ нужна: на ней мое объявленіе; но вотъ вамъ за нее полъ-кроны.

— Вотъ ужь никакъ не ожидалъ, сказалъ бѣднякъ. Какъ же послѣ этого говорить, что нѣтъ честныхъ людей на свѣтѣ. Только это слишкомъ много; доска столько не стоитъ.

— Но я отъ вашей доски получилъ пять фунтовъ. Такъ повѣрьте, что изъ нихъ я съ удовольствіемъ удѣляю вамъ полъ-кроны, и кромѣ того отъ души васъ благодарю.

И Томъ положилъ монету въ руку бѣдняку, который съ удовольствіемъ проговорилъ:

— Ну, признаюсь, честнѣе васъ не встрѣчалъ человѣка.

— Честнѣе меня? Да наградитъ васъ Богъ за ваше снисхожденіе.

— Прощайте и будьте счастливы всегда и вездѣ, кричалъ земледѣлецъ вслѣдъ Робинзону.

Робинзона сильно ободрило, что первый его честный поступокъ былъ такъ оцѣненъ. Онъ шелъ въ веселомъ расположеніи духа, и все время думалъ о Джени, въ которую успѣлъ влюбиться но уши. Любовь эта стала еще одною изъ причинъ его стремленія — сдѣлаться честнымъ и трудолюбивымъ. На дорогѣ въ Батуретъ не случилось съ нимъ ничего особеннаго; только разъ какъ-то, въ очень жаркій день, когда Робинзона томила сильная жажда, онъ проходилъ мимо прекраснаго сада и чудныя, сочныя груши склонялись надъ его головой, Томъ бросился отъ нихъ бѣжать со всѣхъ ногъ. Честный человѣкъ сорвалъ бы грушу не задумавшись, но Томъ такъ боялся, не будетъ ли это похоже на воровство, что бѣжалъ какъ можно дальше отъ этого искушенія.

Наконецъ онъ дошелъ до Батурета. У него осталось уже очень мало денегъ, а Джорджъ жилъ еще за нѣсколько миль отъ города. Робинзонъ въ этомъ городѣ опять принялся за прежнее свое ремесло, раскрасилъ нѣсколько дверей и заработалъ себѣ денегъ.

На третій день его пребыванія въ Батуретѣ, одинъ бѣдный торговецъ предложилъ ему купить у него стекольную и малярную лавку, за шестьдесятъ фунтовъ

— Но у меня, къ несчастію, нѣтъ столько денегъ сказалъ Робинзонъ.

— Я сдѣлаю вамъ разсрочку, отвѣчалъ продавецъ: — дайте мнѣ пять фунтовъ теперь, пять фунтовъ черезъ мѣсяцъ и потомъ каждый мѣсяцъ по пяти фунтовъ.

— А, это прекрасно. Подождите до четверга, я вамъ принесу пять фунтовъ.

— Нѣтъ, это невозможно. Я долженъ продать непремѣнно сегодня.

Въ Робинзонѣ опять пробудились прежнія мысли: онъ зналъ, что въ письмѣ къ Фильдингу лежитъ банковый билетъ, и подумалъ, отчего бы не взять этихъ денегъ взаймы? Но тутъ же онъ испугался этой страшной мысля, вспомнилъ мистера Идена и закричалъ:

— Господи! помоги мнѣ.

Потомъ онъ бросился въ лавку, купилъ нѣсколько листовъ сѣрой бумаги и облатокъ, и запечаталъ письмо къ Джорджу въ двѣнадцать кувертовъ. Между тѣмъ онъ все заработывалъ деньги, и когда скопилъ семь фунтовъ, то отправился къ лавкѣ, которую ему предлагали купить. Она была продана сутки тому назадъ.

Робинзону сдѣлалось очень грустно отъ этой неудачи, но онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что поступилъ честно.

Потомъ онъ купилъ себѣ недорогой пистолетъ, — такъ какъ по сосѣдству ходили слухи о грабежахъ, и отправился опять въ дорогу. Къ вечеру, онъ уже былъ на фермѣ Джорджа Фильдинга.

Его здѣсь нѣтъ ужъ полгода, отвѣчали ему.

— А не можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ онъ?

— Нѣтъ, не знаемъ.

Робинзонъ спрашивалъ всѣхъ о Джорджѣ, и наконецъ случайно встрѣтился съ его стариннымъ знакомымъ — Шотландцемъ, который объявилъ ему, что до жилища Джорджа еще двадцать пять миль. Между прочимъ, Шотландецъ былъ такъ гостепріименъ, что предложилъ путешественнику у себя переночевать.

На другое утро, въ знакъ благодарности за вниманіе, Томъ расписалъ дверь Шотландца, и по его указаніямъ отправился отъискивать Джорджа. Долго блуждалъ несчастный, и уже рѣшился было ночевать подъ открытымъ небомъ, какъ услышалъ вой собаки, и пошелъ по направленію этихъ звуковъ.

Спустившись съ небольшаго холма, онъ увидѣлъ домъ, около котораго выла собака.

— Эта собака воетъ не даромъ, подумалъ про себя Томъ, подходя къ дому.

И онъ узналъ въ этой собакъ Карло!

— Карло, закричалъ онъ: — бѣдняжка, что ты воешь? Что сдѣлалось?

Собака завыла и бросилась въ домъ; Робинзонъ пошелъ за нею и увидѣлъ Джорджа, лежащаго на постели, блѣднаго, измученнаго, со впалыми глазами, болѣе похожаго на мертвеца, чѣмъ на живаго человѣка.

— Боже мой, что это такое? вскричалъ Робинзонъ съ ужасомъ. Неужели я пришелъ похоронить его!..

Томъ подошелъ къ больному и приложилъ руку къ его сердцу: оно билось слабо, но ровно. Больной проговорилъ что-то едва слышно, такъ что нельзя было понять его словъ. Робинзонъ развелъ огонь, разогрѣлъ булліонъ, приготовленный Джени, съ аппетитомъ поужиналъ и накормилъ Карло. Собака между тѣмъ его узнала и привѣтствовала сильнымъ лаемъ. Наконецъ Робинзонъ завернулся въ плащъ Джорджа и крѣпко заснулъ на полу. Когда онъ проснулся на другое утро, то увидѣлъ, что Джорджъ сидитъ на постели и глядитъ на него съ изумленіемъ.

— Это ты, Джеки? спросилъ Джорджъ.

Томъ подошелъ къ нему.

— Кто это такой?

— Другъ.

— Вотъ признаюсь, никакъ не думалъ видѣть васъ еще когда-нибудь у себя.

— Я и не ожидалъ отъ васъ другаго пріема, сказалъ съ грустью Робинзонъ. Впрочемъ, когда выздоровѣете, тогда можете меня выгнать, а теперь у васъ не достанетъ на это силъ.

— Да, я очень слабъ; но мнѣ лучше сегодня, я бы даже съѣлъ что-нибудь.

— Неужели? Даже если я приготовлю вамъ пищу?

Томъ разогрѣлъ булліонъ и Джорджъ немного поѣлъ, потомъ выпилъ большую кружку воды и заснулъ. Появился благотворный потъ. Съ этой минуты начался кризисъ. Джорджу становилось все лучше и лучше. Молодость помогала его выздоровленію; онъ сталъ примѣтно поправляться.

Томъ усердно за нимъ ухаживалъ, убиралъ комнату, стряпалъ и прислуживалъ Джорджу.

— Какъ вы обо мнѣ безпокоитесь, сказалъ наконецъ больной. Вы очень добры, но….

— Но вы хотѣли бы, чтобы за вами ухаживалъ кто нибудь другой, а не я. Что же дѣлать? Друзья васъ оставили, когда вы были больны, а я не оставлю васъ, пока вы не выздоровѣете.

— Зачѣмъ же тогда вамъ уходить? Неужели вы считаете меня способнымъ выгнать человѣка, который сдѣлалъ мнѣ столько добра во время болѣзни?

— А знаете ли что? сказалъ Томъ: — вѣдь у меня есть къ вамъ письмо, только я до-сихъ-поръ боялся вамъ его отдать, потому что вамъ могло быть вредно всякое волненіе.

И онъ подалъ письмо Джорджу.

Краска вдругъ явилась на блѣдныхъ щекахъ больнаго, глаза его оживились: онъ цѣловалъ дорогія ему строки. Потомъ, обращаясь къ Робинзону, онъ сказалъ:

— Если бы ты зналъ, какъ я благодаренъ за то, что ты мнѣ принесъ такое сокровище! Вѣрь, я никогда этого не забуду. Тутъ и объ тебѣ Сусанна пишетъ.

— Обо мнѣ?

— Да. Она проситъ, чтобы я жилъ съ тобою, чтобы я поддерживалъ тебя своими совѣтами. Она говоритъ, что ты не виноватъ въ своихъ проступкахъ, потому что не было никогда никого, кто бы объ тебѣ заботился, кто бы тебѣ совѣтовалъ.

— Да благословитъ ее Господь Богъ за то, что она меня защищаетъ. Сусанна такъ добра, такъ снисходительна.

— Не правда ли, Томъ?

— Какіе чудные глаза!

— Не правда ли, Томъ?

— Какъ я часто любовался на ея бѣлые, ровные зубки, когда она улыбалась вамъ, Джорджъ.

— Томъ, вотъ тебѣ моя рука: хочешь ли ты остаться со мной, раздѣлять мои труды? Правда, мнѣ не везетъ; но когда у меня будетъ шиллингъ, то изъ него шесть пенсовъ твои. Ты сдѣлалъ для меня такъ много, ты доставилъ мнѣ такое огромное утѣшеніе этимъ письмомъ. Разскажи мнѣ, скорѣй, все объ Сусаннѣ. Счастливецъ, ты ее видѣлъ послѣ меня. Что она говорила? Повтори мнѣ каждое ея слово.

Робинзонъ долженъ былъ припомнить все, что слышалъ о Сусаннѣ, и въ точности передать Джорджу.

Потомъ Джорджъ вынулъ изъ своего письма кувертъ, съ надписью: Джорджа Фильдинга просятъ переданъ это Робинзону для Тома Синклера?

— Вотъ, Томъ, оказалъ Джорджъ, это тебѣ; посмотри что тамъ.

Робинзонъ былъ пораженъ какъ громомъ. Онъ не зналъ, что кто-нибудь кромѣ его самого, знаетъ имя Синклера.

Онъ распечаталъ кувертъ, въ которомъ лежалъ пятифунтовой билетъ и была написана только одна строчка.

«Если ты опять заслужилъ имя Синклера, то оставь это себѣ.»

Робинзонъ бросился вонъ изъ дому и долго въ сильномъ волненіи бродилъ безъ цѣли. Онъ не могъ понять, какъ мистеръ Иденъ могъ узнать его имя.

XIX.

Робинзонъ и Джорджъ привязались другъ къ другу. Робинзонъ и прежде всегда любилъ Джорджа, а Джорджъ считалъ его своимъ благодѣтелемъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ принесъ письмо отъ Сусанны и такъ ухаживалъ за Джорджемъ во время болѣзни.

Прошло нѣсколько дней, и Джорджъ принялся пасти стадо, вмѣстѣ съ Робинзономъ и Карло. Грустно было Джорджу не досчитаться послѣ своей болѣзни двухъ быковъ, грустно ему было сознавать, что онъ все не подвигается впередъ. Робинзонъ помогалъ Джорджу съ большимъ рвеніемъ; но такая жизнь ему скоро наскучила.

Джорджъ замѣтилъ это и сказалъ Робинзону:

— Хоть мнѣ жаль съ тобою разстаться, Томъ, но я вижу, ты скучаешь, и потому лучше совѣтую тебѣ отправиться въ городъ. Въ Батуретѣ ты можешь сдѣлаться маляромъ и добывать деньги.

Фильдингъ видѣлъ образчикъ искусства Робинзона: тотъ и ему раскрасилъ дверь дома.

Робинзонъ однако не согласился оставить Джорджа, говоря, что не можетъ разстаться съ честностью. Джорджъ былъ разумѣется этому очень радъ; Робинзонъ былъ для него большимъ утѣшеніемъ.

Разъ какъ-то они услышали, что въ тридцати миляхъ отъ нихъ, одинъ фермеръ продаетъ очень выгодно скотъ, и отправились туда вдвоемъ въ видѣ прогулки. Когда они пришли, то узнали, что скотъ только-что проданъ.

— Ужь таково всегда мое счастье! оказалъ съ грустью Джорджъ, отправляясь въ обратный путь.

Назадъ они пошли другой дорогой. Джорджъ все время молчалъ и шелъ озабоченный. Робинзонъ тоже молчалъ, но его какъ будто занимала какая-то серьозная мысль. Когда они пришли домой и сѣли за ужинъ, онъ сказалъ Джорджу:

— А что, не случалось тебѣ слышать, чтобы здѣсь находили золото?

— Нѣтъ, не слыхалъ.

— Какъ, неужели нигдѣ въ этой сторонѣ?

— Нѣтъ, нигдѣ.

— Странно.

— Кажется, она плоха въ этомъ отношеніи…

— То есть плоха для того, чтобы заработать въ ней золото, а найти, совсѣмъ другое дѣло.

— Какъ? Ты полагаешь….

— Джорджъ, сказалъ таинственно Робинзонъ, понижая голосъ. Знаешь, мы сегодня проходили по такимъ мѣстамъ, которыя были бы полны золотомъ, еслибы были въ Калифорніи.

— Прекрасно, но вѣдь это Австралія. И весь свѣтъ знаетъ, что тутъ нѣтъ золота.

— Скажи лучше, весь свѣтъ думаетъ, а не знаетъ. Развѣ здѣсь искалъ кто нибудь золота?

— А ты думаешь — нѣтъ? Разумѣется, искали. Да наконецъ хоть бы и не искали, то неужели ты думаешь, что это и безъ того не обнаружилось бы? Наконецъ, наткнулся бы кто нибудь нечаянно на признаки.

— Это такъ только тебѣ кажется. Нужно, чтобы знали какъ смотрѣть, и гдѣ смотрѣть.

— Ахъ! со вздохомъ сказалъ Джорджъ — какъ твои слова напоминаютъ мнѣ «Гровъ». Помнишь, какъ, бывало, тамъ ты всѣхъ поджигалъ ѣхать въ Калифорнію?

— Да. И признаюсь, былъ бы очень доволенъ, еслибы мы теперь были тамъ.

— Бывало, только и разговору у тебя что о золотѣ, да о золотѣ.

— Не удивительно, потому что я только объ этомъ и думаю.

— Послушай. Завтра мы цѣлое утро будемъ работать. Дѣла много. А послѣ обѣда, пожалуй, для утѣшенія, покопайся въ землѣ, не найдешь ли золота.

— Да что же мнѣ за охота напрасно копать здѣсь! Вѣдь то мѣсто, гдѣ мнѣ показалось, что есть золото, въ двадцати пяти миляхъ отсюда.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Джорджъ саркастически: — нужно это оставить до болѣе удобнаго времени. Можно будетъ этимъ заняться на бездѣльѣ.

Робинзонъ вздохнулъ.

На другой день, когда онъ пасъ стадо, мысли его были далеко. Онъ только и думалъ о золотѣ, и каждый вечеръ Джорджу приходилось слушать объ одномъ и томъ же. Наконецъ это ему страшно надоѣло, и онъ сказалъ Робинзону:

— Хотѣлъ бы я разсказать одну исторію, да не знаю, съумѣю ли.

— Ну, попробуй.

— Пожалуй. Вотъ въ чемъ дѣло. Одинъ старикъ наслушался или начитался о кладахъ: будто бы гдѣ-то находили горшки, полные гиней. Съ-тѣхъ-поръ это не выходило изъ ума у старика. Онъ ничего не дѣлалъ, ни о чемъ не думалъ, только все рылъ въ разныхъ мѣстахъ землю и искалъ горшка съ гинеями. И вотъ, въ одно прекрасное утро, онъ сказалъ своей женѣ:

— Наконецъ-таки нашелъ кладъ.

— Что ты? Неужели? спросила она.

— Да, кромѣ шутокъ. То есть, почти что нашелъ. Дай только мнѣ позавтракать, потомъ сейчасъ же за нимъ пойду.

— Какъ же ты его нашелъ, Джонъ?

— Да это мнѣ во снѣ открылось, сказалъ онъ съ важностью.

— Гдѣ же онъ? кладъ-то?

— У насъ въ саду, подъ деревомъ.

— Ахъ, Джонъ, какъ ты сегодня долго завтракаешь!

Наконецъ они оба отправились въ садъ.

— Ну, подъ которымъ же деревомъ кладъ? спросила старуха?

— Да я самъ еще не знаю, подъ которымъ.

— Какъ же ты во снѣ-то не разглядѣлъ, старый дуракъ?

— Какъ не разглядѣть; тогда-то разглядѣлъ. И во снѣ очень ясно помнилъ. А теперь вижу столько деревьевъ, что и не вспомню, подъ которымъ.

— Какъ же ты не догадался во снѣ сдѣлать зарубку на томъ деревѣ, подъ которымъ кладъ?

Робинзонъ разхохотался.

— Ну, нечего дѣлать, продолжалъ Джорджъ: — буду копать, пока не найду, сказалъ Джонъ.

Жена повѣсила голову; въ саду у нихъ было восемьдесятъ яблонь, да около двадцати вишневыхъ деревьевъ.

— Пожалуйста, только не подрѣжь корня, говорила жена, И долго они копали, но все напрасно. Кончилось тѣмъ, что цѣлая толпа любопытныхъ сосѣдей постоянно окружала садъ старика и на него посыпались пасмъшки. Наконецъ даже пасторъ говорилъ въ воскресенье на его счетъ проповѣдь, о томъ, что не слѣдуетъ собирать сокровищъ на землѣ.

Не осталось въ саду дерева, подъ которымъ старикъ не искалъ бы клада. Весь его садъ былъ изрытъ, но горшка съ гинеями не оказалось. А насмѣшекъ-то, насмѣшекъ!.. имъ и счету не было. Кончилось тѣмъ, что онъ сказалъ своей женѣ:

— Не лучше ли намъ отсюда уѣхать? Я не могу переносить такихъ насмѣшекъ.

Но жена начала плакать, говорила, что ей дорого это мѣсто, что она къ нему привыкла, и умоляла мужа остаться.

Онъ согласился. Со временемъ утихли насмѣшки, и старикамъ стало спокойнѣе жить.

Цѣлые шесть мѣсяцевъ ямы подъ деревьями не были зарыты; только въ концѣ февраля старикъ сравнялъ ихъ съ землею. Въ апрѣлѣ распустились деревья, и ни у кого изъ сосѣдей не распустились они такъ хорошо, какъ у нашего старика. Урожай у него былъ такъ великъ, что противъ прежняго каждое дерево дало лишнихъ тридцать шиллинговъ доходу. Такъ было и на слѣдующіе годы. Копанье старика оказалось не напраснымъ. Оно обновило жизненную силу деревьевъ и старикъ въ увеличеніи дохода нашелъ своего рода кладъ, хотя и не большой. Изъ этого онъ вынесъ нравоученіе: что земля не бываетъ неблагодарною; она всегда вознаграждаетъ за труды.

— Прекрасная исторія, замѣтилъ Томъ. Послѣ этого я никогда не буду искать золота въ саду. А въ другихъ мѣстахъ все-таки буду, и почти увѣренъ, что въ двадцати пяти миляхъ отсюда есть золотыя руды.

— Вижу, Томъ, что я напрасно трудился разсказывать тебя нравоучительную повѣсть. Спокойной ночи. Можешь мечтать о своемъ золотѣ.

— Я больше никогда объ этомъ но буду говорить.

И Робинзонъ сдѣлался грустнымъ и разсѣяннымъ. Его ничто не занимало кромѣ золотыхъ рудъ, а о нихъ онъ далъ себѣ слово не говорить Джорджу.

— Онъ, бѣдный, скучаетъ, думалъ про себя Фильдингъ: — и вѣрно не останется со мною.

Джорджъ такъ въ этомъ убѣдился, что былъ готовъ отказаться отъ выгоднаго предложенія мистера Винчестера, который предлагалъ ему оставить свое пастбище и взять другое, въ тридцати миляхъ отъ стараго. Пастбище, которое этотъ джентльменъ ему предлагалъ, взято было на аренду мистеромъ Винчестеромъ, и дѣйствительно было очень хорошо. Джорджъ долженъ былъ съѣздить взглянуть на новую землю, но не рѣшался, потому что боялся, что Робинзонъ его скоро оставитъ.

Въ одинъ прекрасный день, Джорджъ съ Робинзономъ мыли овцу. Вдругъ возлѣ нихъ очутился дикарь.

Робинзонъ ужасно перепугался, а Джорджъ вскричалъ:

— Не бойся, это Джеки. Джеки, откуда ты, гдѣ ты былъ все это время?

— Кто ты, откуда ты? говорилъ Джеки съ изумленіемъ.

— Какой ты смѣшной! Это я, Джорджъ Фильдингъ.

— Онъ умеръ; я видѣлъ, какъ онъ умеръ. А ты живой. Гдѣ же Карло? Позови Карло.

Джорджъ позвалъ собаку по имени; и Карло прибѣжалъ и сталъ ласкаться къ своему хозяину.

Тогда Джеки повѣрилъ, что это дѣйствительно Джорджъ Фильдингъ, улыбнулся и сказалъ:

— Джеки очень радъ, что ты живъ; онъ теперь долго отъ тебя не уйдетъ.

Джорджъ написалъ мистеру Винчестеру, что онъ пріѣдетъ осмотрѣть новое мѣсто.

Робинзонъ и Джеки очень сошлись; черезъ двое сутокъ всѣ трое друзей отправились осматривать новое пастбище за тридцать миль, оставивъ стадо на попеченіе пастуха.

Фильдингъ былъ грустенъ. Его перестала радовать какая бы то ни была перемѣна; онъ потерялъ надежду на все хорошее и въ умѣ его давно было рѣшено, что онъ никогда не наживетъ тысячу фунтовъ. Недавно еще онъ писалъ Сусаннѣ объ этомъ, говорилъ ей, что не имѣетъ никакой прибыли, а только на каждомъ шагу значительныя потери; что онъ никогда не достанетъ тысячу фунтовъ стерлинговъ и потому съ его стороны было бы. не благородно заставлять его держать свое слово. Онъ прибавлялъ, что будетъ всегда любить, ее какъ прежде, что никогда не полюбитъ другую, но что возвращаетъ ей свободу, и проситъ не ждать его, и не губить по напрасну свою молодость.

И такъ, всѣ трое друзей, шли молча. Джеки отсталъ отъ нихъ, потому что ему пришла фантазія охотиться за двуутробкой. Робинзонъ и Джорджъ шли въ задумчивости.

Между тѣмъ нѣсколько въ отдаленіи отъ той дороги, по которой они шли, работали возлѣ рѣчки три человѣка, а четвертый какъ будто наблюдалъ за ними, указывалъ на что-то въ скалъ, и вообще очень суетился. Это былъ предводитель шайки; онъ прозывался Черный Уиль. Вскорѣ онъ замѣтилъ нашихъ двухъ путниковъ, и ему сильно не понравилось, что Робинзонъ какъ-то особенно внимательно разсматривалъ всѣ скалы и рытвины.

— Господа, сказалъ онъ, своимъ товарищамъ, это человѣкъ проницательный. Я предвижу, что онъ намъ помѣшаетъ, онъ осматриваетъ все не простымъ глазомъ.

Работавшіе согласились съ нимъ, кромѣ одного Джема, который вообще не жаловалъ своего начальника.

— Вотъ пустяки! сказалъ Джемъ. Сколько народу ходитъ мимо, да имъ и въ умъ это не придетъ.

— Однако, замѣтилъ Черный Уиль, онъ взялъ камень и разбилъ его; значитъ, онъ пронюхалъ наше дѣло. Беритесь-ка за ножи, господа, и держите ихъ на готовѣ.

Потомъ предводители подалъ сигналъ и всѣ бросились въ оврагъ и спрятались въ бывшую тамъ пещеру.

Прошло съ полчаса, а наши путешественники все не являлись. Наконецъ они остановились неподалеку отъ разбойниковъ и Джорджъ сказалъ:

— Ну, Робинзонъ, гдѣ же тотъ человѣкъ, котораго ты видѣлъ? Не даромъ я говорилъ, что это тебѣ представилось; или онъ провалился сквозь землю?

— Не шути этимъ, Фильдингъ. Ты знаешь, какъ здѣсь страшно; нужно быть осторожнѣе. Я что-то сильно подозрѣваю, не разбойникъ ли это. Возьми лучше мою палку.

И Робинзонъ подалъ Джорджу палку съ тяжелымъ желѣзнымъ оконечникомъ.

— Ты вездѣ подозрѣваешь разбойниковъ, Томъ, и право напрасно.

— Осторожность не мѣшаетъ, отвѣчалъ Робинзонъ.

— Посмотри, сказалъ Джорджъ, указывая вдали на богатое пастбище. Посмотри, какъ прекрасно.

Но Томъ отвѣчалъ разсѣяно: да, а глаза его были устремлены въ землю и какая-то мысль глубоко его занимала.

Вдругъ онъ проговорилъ:

— Джорджъ, сколько недостаетъ у тебя до тысячи фунтовъ?

— Ахъ, Томъ, не спрашивай меня, не напоминай мнѣ о моемъ несчастіи. Гдѣ мнѣ и думать о тысячѣ фунтовъ!

— Джорджъ, не теряй надежды, у тебя будутъ деньги. Вѣрь мнѣ, здѣсь есть золото. Здѣсь не простое мѣсто. Разсмотри эти холмы: въ нихъ есть гранитъ, слюда и кварцъ. — Значитъ, здѣсь есть и золото.

— Посмотри, что это такое, сказалъ Фильдингъ: — какъ это похоже на раковину.

— Боже мой, еще одно доказательство! закричалъ Робинзонъ. Если бы ты зналъ, какъ этого много въ Калифорніи.

И Робинзонъ былъ сильно взволнованъ. Мысль о золотѣ не покидала его ни на минуту.

— Томъ, полно думать объ этомъ. Я готовъ поручиться головой, что ты во всей здѣшней сторонѣ не достанешь столько золота, чтобы сдѣлать для меня обручальное кольцо.

— Нѣтъ, Джорджъ, пусть я умру на мѣстѣ, если я не стою на золотѣ!

Въ это время разбойники подсматривали очень внимательно за Робинзономъ, и слово золото безпрестанно долетало до ихъ ушей. Это было имъ очень не по вкусу. Когда Робинзонъ съ Джорджемъ перешли оврагъ и Робинзонъ закричалъ: — Здѣсь яма! о счастіе! вотъ другая! — то разбойники трепетали отъ злобы.

— Тутъ вода, тутъ промывали золото, продолжалъ Робинзонъ.

— Да что же ты такъ поблѣднѣлъ? Успокойся, говорилъ Джорджъ Тому.

— Ты самъ поблѣднѣлъ бы, еслибы зналъ какой это важный, торжественный день для тебя, для меня, наконецъ для цѣлаго свѣта. Джорджъ, это рѣшено: я нашелъ золото! Да, золото, золото! Слышите ли? золото! Я дѣлаю этотъ подарокъ всему свѣту. Золото! Золото!

Эти энергическіе возгласы оживили даже хладнокровнаго Джорджа, глаза его засверкали и щеки разгорѣлись; онъ жалъ руку своему спутнику и тоже повторялъ:

— Золото! золото!

Но не долго удалось имъ предаваться полному восторгу. Ихъ незамѣтно окружили четыре разбойника, выбѣжавшіе въ ярости изъ пещеры, въ ярости, потому, что они убѣдились въ открытіи другими ихъ тайны. Они такъ хранили ее, такъ жадно собирались одни владѣть всѣми сокровищами, которыя могли найдти въ этихъ мѣстахъ, — вдругъ какой-то прохожій сталъ имъ на дорогѣ. Ножи ихъ засверкали. Джорджъ былъ блѣденъ какъ полотно, такъ онъ былъ испуганъ неожиданною опасностью. Но Робинзонъ нисколько не потерялъ присутствія духа, вынулъ свой револьверъ и подставилъ его прямо въ лицо двумъ изъ нападающихъ. Джорджъ опомнился и принялся за свою дубинку. Дѣло, казалось, пошло на ладъ для нашихъ путниковъ, какъ вдругъ четвертый противникъ подоспѣлъ сзади, на бѣду Робинзону и Джорджу. Въ эту минуту для нихъ, казалось, не было спасенія; но на ихъ счастіе, какъ изъ земли выросъ Джеки и напалъ прямо на четвертаго противника.

Дикарь застрѣлилъ двуутробку и очень миролюбиво возвращался къ своимъ товарищамъ, никакъ не ожидая встрѣтить ихъ въ самомъ пылу военныхъ дѣйствій. Какъ и слѣдовало ожидать, онъ оказался очень ревностнымъ помощникомъ, и наши три путника такъ отдѣлали разбойниковъ, что тѣ запросили пощады. Они даже добровольно отдали свои ножи нашимъ путешественникамъ, согласились уйти за три мили и не появляться на той сторонѣ хребта, гдѣ были Робинзонъ, Джорджъ и Джеки.

— А то такъ и знайте, что мы васъ повѣсимъ, — объявилъ имъ торжественно Робинзонъ.

Трое изъ разбойниковъ двинулись по указанному имъ пути, а Джемъ попросилъ позволенія у Робинзона остаться подъ его начальствомъ. Томъ согласился.

— Подойди ко мнѣ, сказалъ онъ.

Джемъ подошелъ.

— Погляди мнѣ въ лицо, дай руку.

Робинзонъ пристально посмотрѣлъ ему въ глаза.

— Какъ тебя зовутъ? спросилъ онъ.

— Мое имя Джемъ.

— И такъ, Джемъ, мы согласны взять тебя на испытаніе.

Робинзонъ спросилъ Джема, какіе у нихъ были инструменты для выкапыванія золота.

— А вотъ тутъ, за кустомъ, найдете и лопату и заступъ, отвѣчалъ онъ.

Дѣйствительно, инструменты были найдены, и всѣ принялись за работу.

Долго съ жаромъ копали они; съ величайшимъ терпѣніемъ отдѣляли темную глину отъ бѣлой и съ восторгомъ закричали ура, при первой золотой песчинкѣ.

Джемъ первый отсталъ отъ своихъ товарищей и не могъ продолжать работу: во время нападенія онъ былъ сильно раненъ, а теперь онъ упалъ безъ чувствъ отъ потери крови.

Такъ наши путешественники работали до заката солнца; имъ казалось, что оно въ этотъ день закатилось ранѣе обыкновеннаго: такъ тяжело было имъ оторваться отъ пріятнаго труда.

Не удивительно, что они приходили въ восторгъ отъ открытія, которое черезъ шесть мѣсяцевъ привлекло тысячи людей изъ другихъ странъ въ эту пустынную мѣстность, а черезъ нѣсколько лѣтъ возвыситъ Австралію передъ многими другими странами. И всѣ падутъ передъ ней, всѣ будутъ ей покланяться за ея золото. Можно ли было послѣ этого не гордиться тому, кто его открылъ?

XX.

Мистеръ Медовсъ окончилъ свои дѣла гораздо скорѣе, чѣмъ ожидалъ, и воротился домой. Въ немъ боролись два чувства: любовь и благоразуміе.

Сусанна послѣ непріятности, которую ему сдѣлалъ Вилліамъ Фильдингъ, поставила себѣ за правило быть очень любезною съ мистеромъ Медовсомъ, чтобы вознаградить его за дерзости Вилліама. Какъ только она узнала о пріѣздѣ мистера Медовса, она сейчасъ же попросила отца съѣздить, поздравить его съ возвращеніемъ. Мертону и безъ того нужно было видѣть Медовса по дѣламъ. Онъ хотѣлъ просить у него совѣта и денегъ, потому что, по милости мистера Клинтона, дѣла старика Мертона были очень запутаны, и онъ нуждался въ тысячѣ фунтовъ. Мистеръ Медовсъ отвѣчалъ, что онъ, къ величайшему сожалѣнію, самъ не имѣетъ въ настоящее время денегъ, но чтобы мистеръ Мертонъ обратился къ Кравлею отъ имени мистера Медовса; что тотъ не откажетъ.

— Благодарю васъ, оказалъ Мертонъ: — вы истинный другъ. Не забывайте насъ; пожалуйста, навѣстите когда-нибудь.

— Непремѣнно.

И Медовсъ началъ опять свои посѣщенія на ферму, съ твердымъ рѣшеніемъ не разсчитывать на руку Сусанны.

«Фильдингъ можетъ вернуться съ тысячью фунтовъ со дня на день, и тогда мои надежды лопнутъ въ одну минуту», думалъ мистеръ Медовсъ. «Такъ лучше не надѣяться. Изъ его писемъ видно, что дѣла его идутъ хорошо. Какъ только онъ возвратится, я уѣду какъ можно дальше, чтобы не видѣть его мужемъ Сусанны, чтобы не слышать о нихъ».

А между-тѣмъ Медовсъ все-таки не удалялся отъ Сусанны. Письма Джорджа къ невѣстѣ мистеръ Медовсъ постоянно читалъ прежде ея, по условію съ почтмейстеромъ, которое читателямъ уже извѣстно. Сначала мистеру Медовсу становилось очень совѣстно, когда онъ распечатывалъ письмо Джорджа; онъ понималъ, что дѣлаетъ неблагородный поступокъ; но чѣмъ дальше, тѣмъ меньше мучила совѣсть стараго влюбленнаго, до того, что наконецъ ему это стало казаться очень естественнымъ.

Вдругъ письма Джорджа измѣнились: онъ только и писалъ что о потеряхъ и неудачахъ.

«Ясное дѣло, что онъ никогда не достанетъ тысячу фунтовъ», думалъ Медовсъ. «Значитъ, Мертонъ не отдастъ за него Сусанну».

Медовсъ былъ въ восторгѣ отъ такихъ писемъ Джорджа; но вмѣстѣ съ тѣмъ ему было очень непріятно, очень тяжело даже, читать постоянныя изъясненія въ любви къ Сусаннѣ, постоянную благодарность за ея утѣшительныя письма, полныя любви и надежды.

Слѣдствіемъ этихъ писемъ было убѣжденіе Медовса, что рано или поздно Сусанна достанется ему, и онъ ненавидѣлъ Джорджа, какъ человѣка, который, хоть на время, служитъ препятствіемъ достиженія его цѣли.

Питая твердую надежду на бракъ съ Сусанной, Медовсъ ждалъ терпѣливо и довольствовался тѣмъ, что постоянно два раза въ недѣлю бывалъ у Мертона. Нужно при этомъ замѣтить, что онъ такъ глубоко, такъ сознательно, такъ искренно любилъ Сусанну, что не остановился бы ни передъ чѣмъ для достиженія своей цѣли. Ему казалось, что все, чтобы онъ ни сдѣлалъ изъ-за такой горячей любви, какъ бы онъ неблагородно ни поступалъ, все можетъ быть ему прощено. Онъ собирался загладить всѣ свои вины, когда женится на Сусаннѣ.

«Сколько она можетъ дѣлать добра при моихъ средствахъ; какъ всѣ будутъ ее боготворить за это!» думалъ Медовсъ.

Разъ какъ-то, Медовсъ получилъ письмо Джорджа къ Сусаннѣ; когда онъ прочиталъ его, то сдѣлался доволенъ и счастливъ! Это было то самое письмо, въ которомъ Джорджъ освобождалъ Сусанну отъ ея слова.

— А! закричалъ мистеръ Медовсъ. — Наконецъ-то! Значитъ, Фильдингъ порядочный человѣкъ, если смотритъ на это дѣло такъ. За это я, пожалуй, въ послѣдствіи ему помогу.

На слѣдующій же день онъ отправился къ Мертону и нашелъ Сусанну веселѣе и разговорчивѣе, чѣмъ когда-нибудь. Это очень понравилось влюбленному; онъ радовался, что Сусанна такъ равнодушно приняла отъ Джорджа возвращеніе ей слова.

Онъ и не воображалъ, что Сусанна горько и долго плакала надъ письмомъ своего жениха, и наконецъ рѣшительно написала ему, чтобы онъ скорѣе возвращался домой что не слѣдуетъ ко всѣмъ ихъ несчастіямъ прибавлять еще нестерпимую разлуку. И послѣ этого Сусанна повеселѣла.

Медовсъ, не зная этого, понялъ положеніе дѣла совершенно иначе и на слѣдующей недѣлѣ былъ не два, а три раза на фермъ. Ему казалось, что онъ въ глазахъ Сусанны всегда читаетъ удовольствіе и веселье, когда она его встрѣчаетъ; надежда превратилась въ увѣренность. Отецъ — его должникъ, дочери онъ нравится; чего же больше? Совершенно счастливый тѣмъ, что Мертонъ у него въ рукахъ, Медовсъ окончательно рѣшился просить руки Сусанны, только все не могъ собраться съ духомъ приступить къ такому важному дѣлу.

Полный надежды и ожиданій, онъ все продолжалъ ѣздить на ферму. Такъ прошли три чудныхъ, спокойныхъ недѣли.

XXI.

Медовсъ, сидя въ своемъ кабинетѣ, слушалъ отчетъ Кравлся.

— Вчера былъ Мертонъ. По вашему приказанію, я сказалъ, что нѣтъ денегъ, чтобы онъ пришелъ завтра.

— Да, нужно будетъ дать ему восемьсотъ.

— Всего будетъ двѣ тысячи четыреста.

— И старикъ никогда не въ состояніи будетъ расплатиться. Онъ такъ теперь запутался въ своихъ спекуляціяхъ, что сидитъ безъ копѣйки.

— Я не понимаю, сэръ, зачѣмъ же вы даете ему денегъ когда знаете, что онъ не заплатитъ. Или, наконецъ зачѣмъ вы не откроете ему глаза? Вѣдь онъ вашъ другъ, и вы бы могли спасти его отъ тѣхъ, которые вовлекаютъ его въ эти спекуляціи. Однимъ словомъ, я во всемъ этомъ ровно ничего не понимаю. И вы не повѣрите, сэръ, какъ мнѣ обидно, что я до сихъ поръ не заслужилъ вашего довѣрія.

— Ага, вотъ ты чего хочешь! Ты бы хотѣлъ прочесть все, что у меня на сердцѣ.

— Я бы хотѣлъ, сэръ, не машинально исполнять всѣ ваши приказанія, а понимать ихъ цѣль. Мнѣ обидно, что я до сихъ поръ не заслужилъ отъ васъ полнаго довѣрія. За него я отдалъ бы все на свѣтѣ.

— Все — значитъ ничего, недовѣрчиво замѣтилъ Медовсъ.

— Я бы отдалъ двадцать процентовъ со всего, что я отъ васъ получаю, сэръ, чтобы знать, зачѣмъ и отчего вы поступаете такъ, а не иначе. Напримѣръ, зачѣмъ вы перехватываете письма изъ Австраліи, я рѣшительно теряюсь въ догадкахъ. Ахъ, Боже мой! я и забылъ, что принесъ вамъ оттуда письмо. Оно только-что получено.

— Давай скорѣе.

Медовсъ поспѣшно распечаталъ письмо и съ жадностью принялся читать.

— Что съ вами, сэръ? — съ удивленіемъ спросилъ Кравлей. Вѣрно какія-нибудь дурныя извѣстія.

— Кравлей, ступай теперь домой; приходи завтра вечеромъ въ девять часовъ, тогда ты все узнаешь. Тебѣ же будетъ хуже, да и мнѣ тоже.

Кравлей вышелъ, а Медовсъ остался, пораженный, какъ громомъ, письмомъ Джорджа.

Письмо это было полно восторга. Джорджъ писалъ, что Робинзонъ нашелъ золото въ огромномъ количествѣ, а качествомъ превосходящее даже калифорнское. Онъ былъ убѣжденъ, что теперь скоро добудетъ тысячу фунтовъ, въ которыхъ уже отчаивался; что для пріобрѣтенія ихъ нужно только шесть мѣсяцевъ труда. Робинзонъ совѣтовалъ Джорджу тогда только ѣхать обратно, когда оба они добудутъ по-крайней-мѣрѣ по пяти тысячъ. Но Джорджъ не въ состояніи ждать такъ долго.

«Милая Сусанна, писалъ Джорджъ, вѣдь всѣмъ этимъ я обязанъ вамъ. Если бы не ваше письмо, Томъ не былъ бы со мной. Теперь онъ мня отплатилъ за хорошее обращеніе тамъ, что мы, по его милости, Богъ дастъ — будемъ мужемъ и женой. Томъ увѣряетъ, что я долженъ благодарить за это мистера Идена, который наставилъ его на добро, а я говорю, что если такъ, то я прежде всего долженъ благодарить фермера Медовса, за то, что онъ посадилъ Робинзона въ тюрьму, гдѣ Робинзонъ совершенно исправился и сдѣлался честнѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ».

Въ заключеніи, Джорджъ извѣщалъ, что, съ помощію Божіею, онъ черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ этого письма пріѣдетъ къ своей милой Сусаннѣ.

Медовсъ пришелъ въ отчаяніе. Въ сильномъ волненіи ходилъ онъ по комната.

— Опоздалъ, Джорджъ Фильдингъ! кричалъ онъ, опоздалъ! Мое сердце не флюгеръ. Оно не можетъ вертѣться по перемѣнчивымъ направленіямъ твоего счастія. Я добьюсь чего хочу, во что бы то ни стало, хоть бы мнѣ пришлось бороться съ сотней Фильдинговъ. Только нужно думать и думать.

И Медовсъ весь предался размышленію. Одна мысль смѣнялась другою; вся его хитрость, вся его изобрѣтательность изощрялись на разные планы. Наконецъ лице его прояснилось и глаза засверкали. Черезъ полчаса планъ былъ готовъ, планъ очень сложный, трудный; словомъ, вполнѣ достойный тонкаго, лукаваго Медовса, который былъ вполнѣ счастливъ своей выдумкой. Онъ позвонилъ. Явилась служанка, онъ отдалъ приказаніе осѣдлать лошадь.

Черезъ пять минутъ мистеръ Медовсъ, съ картой Австраліи, былъ уже на пути къ одной изъ ближайшихъ станціи желѣзной дороги. Тамъ онъ, по телеграфу, попросилъ мистера Клинтона быть въ два часа въ кофейной Пиля.

XXII.

Медовсъ встрѣтилъ Клинтона у Пиля.

— Мистеръ Клинтонъ, сказалъ онъ ему, для моихъ плановъ нуженъ на двадцать-четыре часа умный человѣкъ. Хотите ли вы быть мнѣ полезнымъ? Я вамъ первому это предлагаю.

Мистеръ Клинтонъ заговорилъ, что, при его многочисленныхъ занятіяхъ, посвятить двадцать-четыре часа было бы

Медовсъ положилъ на столъ пятидесяти-фунтовый билетъ.

— Вотъ, это за труды. Можете ли вы мнѣ служить двадцать-четыре часа? Да, или нѣтъ?

— Гмъ… да.

— Теперь половина третьяго. Къ четыремъ часамъ мнѣ нужно купить нѣсколько сотъ десятинъ земли въ Австраліи.

— Чтожъ? Это можно. У одного моего знакомаго есть земли во всѣхъ частяхъ земнаго шара.

— Такъ отправимтесь скорѣе къ нему.

Черезъ десять минутъ Клинтонъ уже рекомендовалъ мистера Медовса одному купцу, сидѣвшему въ огромной комнатѣ, заваленной географическими картами.

Когда мистеръ Клинтонъ сказалъ, что ему нужно, то мистеръ Ричъ приподнялъ голову изъ-за своей конторки и, указывая перомъ на стѣны, сказалъ:

— Вотъ карты. Мои земли на нихъ означены красными крестами. Разсмотрите хорошенько, и когда вы рѣшитесь, въ какомъ мѣстѣ и сколько земли купите, то скажите мнѣ. Время дорого: зачѣмъ его терять въ пустыхъ разговорахъ?

И купецъ опять принялся за свое дѣло, нисколько не обращая вниманія на присутствующихъ. Они увидѣли красные кресты и въ Соединенныхъ Штатахъ, и въ Канадѣ, и въ Борнео, и почти во всѣхъ англійскихъ колоніяхъ. На счастіе увидѣли небольшой крестикъ въ тридцати миляхъ отъ Батурета.

На картѣ было обозначено, что въ этомъ мѣстѣ у купца пятьсотъ десятинъ. Мистеръ Медовсъ подошелъ къ купцу.

— Я нашелъ нѣсколько десятинъ возлѣ Батурета.

— Батуретъ? Гдѣ это?

— Въ Австраліи.

— Хорошо. Пожалуй, покупайте.

— Но сойдемся ли мы въ цѣнѣ? Какъ цѣна?

— А это мы увидимъ изъ книгъ.

Онъ подалъ Медовсу большую книгу.

— Въ этой книгѣ, сказалъ купецъ, вы увидите, во что обошлась мнѣ эта земля. А у меня для продажи одни условія, для всѣхъ земель: я беру пять процентовъ въ годъ съ той суммы, за которую самъ купилъ. Такъ расчитайте сами цѣну этой земли и скажите мнѣ.

И мистеръ Ричъ опять обратился къ своей работъ.

— Куплена земля по пяти шиллинговъ десятина, сказалъ мастеръ Клинтонъ. Значитъ, пять-сотъ десятинъ обошлись вамъ во сто двадцать-пять фунтовъ. Считая по пяти процентовъ на сто, выйдетъ шесть фунтовъ, пять шиллинговъ.

— Когда я купилъ ее? спросилъ мистеръ Ричъ. Въ книгѣ это означено. Словомъ, сдѣлайте окончательное расчисленіе.

Медовсъ принялся считать. Земля была куплена двадцать семь лѣтъ и нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Онъ высчиталъ все подробно и объявилъ Ричу, что смѣта готова.

Купецъ позвонилъ и явилась какая-то грязная, лысая фигура съ перомъ въ рукахъ.

— Джонсъ! повѣрь эту смѣту.

Окончивъ повѣрку, Джонсъ объявилъ, что есть полпени лишнихъ въ пользу Рича.

— Я покупаю землю, сказалъ Медовсъ. — Вотъ пока двѣсти пятьдесятъ фунтовъ. Это немного болѣе половины всей суммы. Когда я могу получить купчую?

— Завтра, въ десять часовъ… Прощайте, господа!

Когда они вышли, Клинтонъ сказалъ:

— А вѣдь вы дорого дали.

— Пойдемъ ко мнѣ въ гостинницу, отвѣчалъ Медовсъ. Это пустяки; главное дѣло впереди.

Послѣ обѣда Медовсъ сказалъ:

— Не знаете ли вы какого нибудь надежнаго, торговаго дома, который занимался бы добываніемъ металловъ въ рудникахъ?

— Какъ не знать, знаю.

— И эти господа пытаются найти золото?

— Нѣтъ. Я знаю только одинъ купеческій домъ, который началъ было отыскивать золото, но попытки были такъ неудачны, что это дѣло скоро оставили.

— Такъ навѣрное согласятся опять начать, если вы имъ сдѣлаете вотъ какое предложеніе. Подите въ контору этого дома завтра и спросите, не дадутъ ли они вамъ порученія представить имъ одного австралійскаго поселенца, на землѣ котораго найдено золото?

Мистеръ Клинтонъ началъ увѣрять, что такъ ничего не удастся, и давалъ совѣты Медовсу.

Того это страшно разсердило, и онъ объявилъ Клинтону, что не отдастъ ему пятидесяти фунтовъ, если онъ будетъ умничать, и что Клинтонъ долженъ безпрекословно, какъ машина, исполнять приказанія, а не разсуждать.

Клинтонъ такъ испугался угрозы не получить пятьдесятъ фунтовъ, что тотчасъ же присмирѣлъ, — хотя самолюбіе его было сильно оскорблено мистеромъ Медовсомъ, который между прочимъ ему сказалъ:

— Вы начали коммерческія дѣла съ десятью тысячами фунтовъ, и всю жизнь старались ихъ удвоить всевозможными средствами. И что же вышло? Фунты превратились въ пенсы, а пенсы скоро будутъ фардингами. А я началъ свою жизнь съ хлыстомъ, съ запачканнымъ сюртукомъ, и вотъ съ этимъ, — онъ показалъ на свою голову, — и у меня теперь пятьдесятъ тысячъ фунтовъ въ банкѣ. Кто же изъ насъ умнѣе и способнѣе къ дѣламъ?

Мистеръ Клинтонъ промолчалъ на счетъ пятидесяти фунтовъ, а мистеръ Медовсъ далъ ему самое подробное наставленіе какъ говорить съ представителями конторы, куда ему слѣдовало отправиться на другой день.

На слѣдующее утро мистеръ Клинтонъ явился къ Брадсвету и Стевансу съ предложеніемъ услугъ.

Купцы согласились видѣться съ поселенцемъ, и черезъ нѣсколько минутъ мистеръ Медовсъ былъ у нихъ, разыгрывая роль человѣка до того застѣнчиваго и скромнаго, что его нужно было два раза просить сѣсть.

Онъ разсказалъ купцамъ, что не далеко отъ его земли открыто очень много золота, что его просто гребутъ лопатами.

— Друзья посовѣтовали мнѣ поѣхать въ Англію, сказалъ Медовсъ, и продать мою землю за хорошую цѣну. За мою землю должны дать дорого, потому что кругомъ все государственная земля, которой не продадутъ. (Это Медовсъ успѣлъ разсмотрѣть на картѣ Рича).

Одинъ изъ купцовъ сказалъ, что они уже слышали объ найденномъ въ Австраліи золотѣ, но не извѣстно на чьей землѣ; что вообще это слухи сомнительные, и что вѣрно самъ Медовсъ не видалъ отысканнаго золота.

— Помилуйте, сказалъ Медовсъ, неужели вы думаете, что я повѣрилъ бы только слухамъ, и не убѣдившись лично, достовѣрны ли они, поѣхалъ бы сюда?

Глаза купцовъ засверкали.

— Такъ у васъ есть золото съ собою? Вы можете мамъ показать?

— Разумѣется. Я очень жалѣю, что не привезъ болѣе.

И Медовсъ вынулъ изъ кармана небольшой кусокъ кварца съ золотомъ и подалъ купцамъ.

— Съ виду некрасиво, сказалъ онъ, но посмотрите какъ блестятъ золотыя частицы.

— А вы позволите намъ подробно осмотрѣть этотъ обращикъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ.

Купцы ушли въ другую комнату, гдѣ испробовали золото извѣстной кислотой. Возвратясь къ Медовсу, они спросили его, очень небрежно, о цѣнѣ земли.

Медовсъ повѣсилъ голову.

— Двадцать тысячъ фунтовъ, сказалъ онъ.

— Двадцать тысячъ!

И купецъ расхохотался.

Медовсъ отвѣчалъ наивно: — Меня всѣ увѣряютъ, что я могу получить эту сумму. Купцы объявили цѣну — десять тысячъ. Медовсъ собрался уходить; они дали двѣнадцать тысячъ пять сотъ. Медовсъ представлялся нерѣшительнымъ, озирался вокругъ себя съ испуганнымъ видомъ и наконецъ съ отчаяніемъ спросилъ Клинтона:

— Что мнѣ дѣлать, сэръ?

— Берите, что вамъ даютъ, и считайте себя счастливымъ, отвѣчалъ онъ Медовсу, перемигиваясь съ купцами.

— Если вы совѣтуете, такъ я согласенъ. Господа, земля ваша. Всего пятьсотъ десятинъ. Въ одномъ мѣстѣ четыреста, въ другомъ сто.

Клинтонъ, съ своей стороны, сговорился съ купцами получить за труды пятьдесятъ фунтовъ, увѣривъ ихъ, что поселенецъ согласится на все, что онъ ему посовѣтуетъ.

— Ну, мистеръ…. мистеръ….

— Нѣтъ, сэръ, не мистеръ, а просто Кравлей, Джонъ Кравлей.

— Такъ покончите же дѣло, напишемъ контрактъ и мы дадимъ вамъ задатокъ. А когда вы намъ доставите купчую?

— Часа черезъ два, если я застану маклера.

— Но согласны ли вы получить сегодня только половину всей суммы? На другую половину мы вамъ дадимъ вексель, и вы получите по немъ черезъ три мѣсяца.

— Согласенъ, согласенъ. Я убѣжденъ, что у васъ деньги также вѣрны, какъ если бы онъ лежали въ банкъ.

Тотчасъ подписали контрактъ.

Медовсъ съ Клинтономъ пошли къ маклеру, заготовили купчую, принесли ее въ контору, приняли деньги и вексель. Клинтонъ получилъ по пятидесяти фунтовъ съ обѣихъ сторонъ и былъ совершенно доволенъ.

— Кажется, я все порядочно устроилъ, сказалъ онъ Медовсу.

— Прекрасно, прекрасно, съ такимъ искусствомъ, съ такою находчивостью, что нельзя не отдать вамъ полной чести въ этомъ дѣлѣ, отвѣчалъ Медовсъ очень почтительно, — потому что двадцати-четырехъ-часовой срокъ уже кончился.

— Но скажите, откуда это золото?

— Изъ Калифорніи.

— Конечно такъ, но откуда вы его взяли?

— А я его купилъ въ лавкѣ, мимо которой эти господа проходятъ по два раза въ день.

— Это просто потѣха. Ха, ха, ха, ха!

— Однако мнѣ пора на желѣзную дорогу, сэръ. Прошу васъ только объ одномъ, чтобы въ этомъ дѣлѣ не упоминалось мое имя.

— Даю вамъ честное слово, что его никто не узнаетъ.

— Прощайте, сэръ.

И Медовсъ уѣхалъ спокойно. Онъ былъ увѣренъ, что Клинтонъ, изъ тщеславія, скроетъ его имя и захочетъ увѣрять всѣхъ, что онъ самъ играетъ главную роль въ этомъ дѣлѣ, съ такимъ изумительнымъ искусствомъ.

Задумчиво сидѣлъ Медовсъ въ вагонѣ съ двѣнадцатью тысячами четырьмя стами пятьюдесятью фунтами въ карманѣ. Онъ кончилъ первую часть своего замысловатаго плана и теперь окончательно обдумывалъ вторую.

Въ восемь часовъ онъ пріѣхалъ домой и долго писалъ; потомъ запечаталъ написанное и сталъ ходить по комнатѣ. Явился Кравлей, дрожащій отъ любопытства. Медовсъ предложилъ ему сѣсть, а самъ продолжалъ задумчиво ходить по комнатѣ.

— Вы хотѣли проникнуть въ мою тайну. Но знаете ли вы, что когда я вамъ ее повѣрю, то вы должны будете или служить мнѣ съ безграничною преданностью, или сдѣлаться моимъ врагомъ?

— Я согласенъ, сэръ, сдѣлать все, что могу, за ваше довѣріе. Впрочемъ, я отчасти знаю, въ чемъ дѣло.

— Что же вы знаете?

— Я знаю, что Леви противъ насъ.

— Это такъ, но я этого не боюсь.

— Напрасно; это такая лисица!

— Не боюсь я и лисицъ. Я и съ ними съумью справиться. Взгляните вотъ на это.

И онъ подалъ ему бумагу.

— Да это судебное рѣшеніе, по которому я арестовалъ Вилліама Фильдинга.

— Да. Леви купилъ вексель, чтобы освободить Вилліама изъ моей власти; но я опять добился такого рѣшенія, по другимъ долгамъ Вилліама Фильдинга, — и значитъ, перехитрилъ лисицу, потому что Вилліамъ опять у меня въ рукахъ.

— Прекрасно, сэръ; это очень ловко. Но какъ бы я хотѣлъ, чтобы въ этомъ документѣ была маленькая перемѣна.

— Какая? объяснитесь.

— Я бы хотѣлъ тутъ перемѣнить одно имя.

— Какое? Ничего не понимаю.

— Я хотѣлъ бы, чтобы вмѣсто Вилліама тутъ стояло имя Джорджа.

Медовсъ очень удивился.

— Зачѣмъ? спросилъ онъ.

— Потому что онъ меня обидѣлъ.

— Чѣмъ же? Говорите. Я очень радъ помочь вамъ противъ него. Я самъ врагъ этого человѣка.

— Онъ бранилъ меня публично, запретилъ мнѣ къ нему ходить, и даже сказалъ, что прибьетъ меня, если я когда нибудь явлюсь къ нему.

— Плохо же ему за это будетъ. Я радъ ему мстить. Теперь я вамъ открою свое сердце.

— А!

— Слушайте же мою тайну. Я…. люблю…. миссъ… Мертонъ.

И глаза старика въ первый разъ опустились въ землю передъ Кравлеемъ.

— Сэръ! Вы…. любите…. женщину?

— Да, люблю ее всѣмъ сердцемъ, сильно, пламенно. Но такъ какъ любятъ…. Однимъ словомъ, я люблю ее больше, чѣмъ такой человѣкъ, какъ вы, можетъ ненавидѣть.

— Вотъ это, чортъ возьми!..

— Я люблю невѣсту того, который васъ оскорбилъ.

Кравлей вздрогнулъ и потеръ руки.

— И если вы мнѣ поможете жениться на ней, то состояніе ваше обезпечено.

Кравлей опять потеръ руки.

— Старикъ Мертонъ обѣщалъ Джорджу Фильдингу свою дочь, если онъ вернется съ тысячью фунтами стерлинговъ!

— Ну, сэръ, этого нечего бояться. Ему никогда не достать этихъ денегъ.

— Какъ бы не такъ. Прочтите-ка это письмо.

— А, нашли золото, проговорилъ Кравлей, читая письмо.

— Да. Многіе на моемъ мѣстѣ послѣ этого отказались бы отъ своей цѣли. Но я не такъ легко пугаюсь.

И Медовсъ разсказалъ Кравлею все, что онъ сдѣлалъ въ послѣдніе двадцать-четыре часа.

— Ахъ, мистеръ Медовсъ, какъ я, значитъ, глупъ, какъ недальновидѣнъ! И я могъ воображать, что Леви такой же великій человѣкъ, какъ вы? Этого я никогда себѣ не прощу.

— Кравлей! Въ тотъ день, когда я и Сусанна будемъ мужемъ о женой, я вамъ дамъ тысячу фунтовъ и доставлю какое нибудь честное занятіе, которымъ вы можете жить. Съ той минуты кончатся всѣ наши тайныя дѣла. Мужъ такого ангела не долженъ дѣлать ничего противъ совѣсти; онъ будетъ обязанъ поступать безукоризненно, идти прямымъ путемъ, не притѣснять несчастныхъ.

— Я зналъ, что вы великій человѣкъ, но не зналъ, что вы такой добрый.

— Теперь, пока, вотъ въ чемъ дѣло. Я придумалъ планъ; но исполнить его очень не легко. Для этого нужно работать двоимъ. Одному здѣсь, а другому за нѣсколько тысячъ миль отсюда. И такъ, будьте вы вторымъ мною. Я останусь здѣсь; почтовая контора въ моихъ рукахъ, я буду останавливать всѣ письма отъ Фильдинга къ Сусаннѣ. Наконецъ придетъ письмо, въ которомъ онъ ей объявляетъ, что онъ разбогатѣлъ и тамъ женился.

— Да кто же напишетъ это письмо?

— Развѣ вы не догадываетесь?

— Нѣтъ. Да вѣдь Сусанна не повѣритъ.

— Можетъ быть сначала, но потомъ, когда не будетъ получать отъ него писемъ, поневолѣ придется повѣрить. Потомъ я заставлю одного изъ своихъ подручныхъ стращать Мертона тюрьмой. Отецъ и дочь будутъ въ отчаяніи и въ крайности. Я предложу заплатить всѣ долги старика и попрошу руку дочери. О Джорджѣ никогда не буду упоминать.

— Прекрасно, прекрасно.

— Сусанна ужь и теперь меня любитъ. Я разскажу ей сколько я страдалъ молча, когда она была невѣстой другаго; буду умолять ее сдѣлаться моею. Можетъ быть, раза три, четыре, она скажетъ нѣтъ, но на пятый, вѣрно, да.

— Скажетъ! скажетъ! Вы великій человѣкъ.

— И будетъ счастлива.

— Этого я не могу понять.

— Ничего нѣтъ легче, какъ заставить добродѣтельную женщину полюбить тебя, когда ты ее любишь сильно, горячо. Сердце женщины не можетъ долго сопротивляться.

Медовсъ вышелъ изъ комнаты и вернулся съ бутылкой вина и двумя рюмками. Это очень удивило Кравлея, потому что мистеръ Медовсъ никогда не пилъ и никогда не угощалъ его виномъ.

— Кравлей, сказалъ онъ тихо: — а что, если въ это время Фильдингъ вернется съ тысячью фунтами. Что тогда будетъ?

— Тогда, все рушится.

— Я очень радъ, что вы это понимаете. Значитъ, одной руки не довольно, нужно другую, которая бы трудилась далеко отсюда.

— Да, но я не понимаю…

— Все поймете. Выпьемте, другъ мой, рюмочку. За ваше здоровье.

— Нѣтъ, за ваше, сэръ.

— Каково вино?

— Прекрасное. Выпить не худо. Это придаетъ храбрости и смѣтливости.

— Я для того и принесъ. Вѣдь у насъ съ вами дѣла важныя; не мѣшаетъ лишняя храбрость. Еще рюмочку.

— За успѣхъ вашего плана, сэръ.

— Кравлей, во что бы то ни стало, Джорджъ не долженъ вернуться въ этомъ году съ тысячью фунтами.

— Нѣтъ, ни за что не долженъ вернуться. Благодарю, сэръ. За ваше здоровье. Такъ онъ не долженъ вернуться, и не вернется. Только какъ бы его задержать?

— Эта бумага его задержитъ. Тутъ предписанія. Если бы вы знали, сколько трудовъ она мнѣ стоила! Положите ее къ себѣ въ карманъ.

— Благодарю за честь. Все будетъ исполнено въ точности. Какое отличное вино!

— А вотъ вамъ бланкъ. Здѣсь можете на меня записывать каждый мѣсяцъ по сту фунтовъ.

— Неужели, сэръ?

— Да, и изъ этихъ ста я буду требовать у васъ отчетъ только въ пятидесяти.

— Благодарю васъ, сэръ. Какъ вы щедры.

— Вамъ нужно будетъ уѣхать отсюда.

— Ну, такъ что же? Я поѣду. Куда же мнѣ ѣхать?

— Какъ, развѣ вы не знаете?

— Нѣтъ, не знаю. Но мнѣ все равно, я поѣду куда бы то ни было для васъ.

— А ѣхать довольно далеко.

— Въ самомъ дѣлѣ? Въ такомъ случаѣ за ваше здоровье и за мое счастливое возвращеніе.

— Вы не боитесь моря, бури?

— Я ровно ничего не боюсь, кромѣ вашего гнѣва и… и… закона. Когда же мнѣ ѣхать?

— Завтра утромъ.

— Хоть сегодня вечеромъ, если вамъ нужно. Куда же я ѣду?

— Въ Австралію.

При этомъ словѣ, рука Кравлея остановилась съ рюмкой на воздухѣ. Наступило мертвое молчаніе. Два блѣдные человѣка сидѣли одинъ противъ другаго и пристально смотрѣли другъ на друга.

XXIII.

Въ продолженіе трехъ дней золотопромышленники работали одни. Вечеромъ на третій день они увидѣли какую-то фигуру, которая за ними слѣдила, и на слѣдующій день, уже кромѣ ихъ, нѣсколько человѣкъ выкапывали и промывали золото. Черезъ нѣсколько дней уже образовалось на томъ же мѣстѣ нѣсколько группъ, а скоро и цѣлыя толпы. Вездѣ разнеслись слухи объ этой тайнѣ, — на сѣверѣ, югѣ, востокѣ и западѣ. Всѣ стремились въ Австралію, всѣ копали золото, всѣ находили его и многіе богатѣли не по днямъ, а но часамъ.

XXIX.

Джорджъ и Робинзонъ трудились съ самаго ранняго утра и до поздней ночи, не жалѣя силъ. Только по воскресеньямъ они отдыхали за трубкой и книгой.

Ночью они спали въ хорошей палаткѣ; Карло постоянно лежалъ у ихъ ногъ, а между ними небольшой мѣшочекъ съ золотомъ, который всегда былъ при нихъ.

На обѣдъ они тоже тратили очень мало времени и иногда только обмѣнивались нѣсколькими словами о томъ, что ихъ болѣе всего интересовало.

— Ну, Томъ, какъ ты думаешь, сколько мы достали? говорилъ Джорджъ.

— Тише, тише, пожалуйста, не такъ громко, ради Бога! У васъ теперь фунтовъ семьсотъ, но никакъ не больше.

Джорджъ вздохнулъ.

— Я, признаться, думалъ, что эта работа приноситъ больше выгоды. Впрочемъ, тутъ виноватъ я: мнѣ ни въ чемъ нѣтъ счастья.

— Какъ нѣтъ счастья? Вѣдь мы работаемъ только восемь мѣсяцевъ.

— Такъ что же? Развѣ этого мало? Вотъ около насъ одна партія собрала за разъ четыре тысячи фунтовъ.

— А за то сотни едва только могли прокормить себя. Ты напрасно ропщешь. Наши дѣла совсѣмъ не такъ худы.

— Да, впрочемъ, перебилъ Джорджъ: — мы никогда не уйдемъ далеко, если все будемъ придерживаться золотаго песку. Вѣдь ты самъ говорилъ, что золото родится массами, какъ всѣ металлы. За чѣмъ же намъ послѣ этого возиться съ пескомъ?

— Точно, я это говорилъ, но съ тѣхъ поръ я уже сталъ умнѣе. Вотъ въ чемъ дѣло, Джорджъ: Золото дѣйствительно находилось въ массахъ, но когда? во время мірозданія. А вѣдь съ тѣхъ поръ прошло нѣсколько тысячъ лѣтъ; теперь, слава Богу, что можемъ собирать хоть золотой песокъ. Джорджъ замолчалъ, хотя и не думалъ соглашаться съ Томомъ.

Вдругъ надъ ними раздался голосъ:

— Эй, вы, два счастливца! не хотите ли купить у насъ яму?

Робинзонъ пошелъ ее осмотрѣть. Яма была вырыта очень глубоко, и признаковъ золота не было видна. Но Томъ, соображая, по пріобрѣтенной уже опытности, рѣшилъ, что если копать глубже, то можно найти золото. По этому онъ объявилъ, что покупаетъ яму, если ее продадутъ за десять фунтовъ.

Предложеніе было принято съ радостью.

— Вотъ удача, сказалъ одинъ изъ партіи. Мы бы продали ее и за десять шиллинговъ.

Робинзонъ заплатилъ деньги и тотчасъ же они съ Джорджемъ принялись копать купленную яму глубже. Вдругъ повдзалдсь нѣсколько небольшихъ самородковъ золота, которыхъ не нужно было даже промывать: можно было просто вынимать ихъ ножами.

Скоро разнеслись объ этомъ слухи. Собралось множество народу смотрѣть, какъ собирали чистое золото въ горошинахъ.

Вдругъ раздался какой-то голосъ:

— Какъ вамъ не стыдно! Отдайте назадъ яму.

— Вотъ пустяки! кричали другіе. Они купили наудачу, значитъ — это ихъ счастье.

Гардинеръ, начальникъ партіи, которая продала яму, былъ въ отчаяніи: Робинзонъ замѣтилъ это, вышелъ на минуту на купленной ямы, отозвалъ въ сторону Гардинера и сказалъ ему:

— Ступайте скорѣе въ нашу старую яму, копайте тамъ: она все-таки приноситъ четыре фунта въ день.

— Да благословитъ васъ Богъ! сказалъ Гардинеръ.

Онъ бросился въ бывшую яму Робинзона и Джорджа, и поспѣлъ въ самое время, потому что другіе хотѣли ею завладѣть.

У золотопромышленниковъ есть законъ, по которому запрещается какой бы то ни было партіи владѣть въ одно и тоже время двумя ямами.

Между тѣмъ Джорджъ и Робинзонъ продолжали цѣлый день собирать горошинки золота и добывали такимъ образомъ по сту фунтовъ въ часъ. Цѣлая толпа окружала ихъ; многихъ пожирала зависть и ненависть.

Уже было поздно, когда, въ этотъ самый день, какой-то незнакомецъ, не похожій на золотопромышленника, вѣроятно замѣтивъ большое стеченіе народа, тоже подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ Джорджъ и Робинзонъ копали.

Джорджъ случайно поднялъ голову, и незнакомецъ быстро отошелъ. Вообще его поведеніе могло показаться страннымъ: въ продолженіе двухъ часовъ, которые онъ провелъ въ этой толпѣ, онъ ни минуты не оставался на одномъ мѣстъ; прислушивался къ всему, что говорилось тихо, и всѣмъ заглядывалъ въ лицо. Наконецъ вниманіе его было совершенно поглощено однимъ человѣкомъ такой страшной наружности, что онъ болѣе походилъ на льва, чѣмъ на человѣка. Незнакомецъ примѣтилъ взглядъ ненависти, вскользь брошенный на двухъ счастливцевъ этимъ львомъ; это и заставило его имъ заинтересоваться. Наконецъ незнакомецъ подошелъ, какъ будто случайно, ко льву и сказалъ:

— Вѣдь вотъ, бываетъ же людямъ счастье, а?

Левъ что-то промычалъ свирѣпо; но незнакомый все-таки продолжалъ:

— А у нихъ-таки довольно будетъ золота въ палаткѣ сегодняшнюю ночь?

Эти слова очень поразили льва.

— И безъ того у нихъ было довольно, а теперь… настойчиво прибавилъ незнакомый.

— Ну, что же?

— Да вотъ что: мнѣ бы лучше хотѣлось, чтобы все это досталось другому.

— Отчего такъ?

— Это покуда тайна. Я потому только говорю это вамъ, что мнѣ кажется, вы тоже не изъ ихъ друзей.

— Можетъ быть. Ну, такъ чтожъ?

— Такъ мы, можетъ быть, могли бы другъ другу помочь въ одномъ дѣлѣ. Васъ это удивитъ, а между тѣмъ это такъ: у меня есть другъ, который далъ бы денегъ всякому, кто отнялъ бы ихъ у этихъ двухъ людей.

— Скажите-ка это еще разъ.

— Далъ бы денегъ всякому, кто отнялъ бы ихъ у этихъ двухъ людей.

— И вы бы не захотѣли доли изъ отнятаго?

— Я? да я тутъ не причемъ.

— Ну, такъ вашъ другъ?

— Онъ не спроситъ ни фардинга.

— А сколько же онъ дастъ за труды? У меня есть пріятель, который могъ бы ему услужить въ этомъ случаѣ.

— Цѣна будетъ назначена, соображаясь съ опасностью.

Левъ свиснулъ, и явился его товарищъ, на лицъ котораго ясно выражалась низость души.

— Въ чемъ дѣло, Уиль? спросилъ онъ.

— Да нужно переговорить, только здѣсь очень много народу; пойдемте подальше.

XXV.

— Джорджъ, ты бы сходилъ въ Батуретъ.

— Зачѣмъ?

— Да нужно кое-что купить.

— Что же, напримѣръ?

— Прежде всего револьверъ, потому что сегодня ночью все время скитались около нашей палатки разныя подозрительныя лица.

— Я ничего не слыхалъ.

— Еще бы! Ты такъ крѣпко спишь, что не услышишь и землетрясенія. А я все слышалъ, долженъ былъ встать и прицѣлиться въ нихъ револьверомъ. Тогда только они убѣжали. Мы должны остерегаться, Джорджъ; на каждомъ шагу обворовываютъ палатки. Пожалуй, какъ разъ и до насъ доберутся. Вѣдь знаютъ, что у насъ теперь порядочная куча золота.

— Хорошо, я пойду хоть сейчасъ же.

— Да, ступай. Возьми фунтъ золотаго песку и купи такихъ вещей, которыя мы могли бы здѣсь выгодно сбыть.

Къ ночи Джорджъ вернулся домой, не совсѣмъ веселый.

— Томъ, сказалъ онъ робко, ты на меня разсердишься. Впрочемъ, я знаю, что сдѣлалъ дурно.

— Въ чемъ дѣло?

— Да въ городѣ былъ аукціонъ, и я купилъ…

— Ну, что же ты купилъ?

— Небольшую землю.

Робинзонъ нахмурился только на минуту, а потомъ весело сказалъ:

— Что же, ты ее съ собой принесъ?

— Ну, нѣтъ; она не такъ мала. Томъ, еслибъ ты зналъ какой прекрасный лужокъ! просто прелесть! и возлѣ самаго Батурета. Только я не долженъ бы былъ тратить и твои деньги.

— Вотъ пустяки! Я согласенъ на эту покупку. Дай-ка, я заряжу твой новый револьверъ. Посмотри-ка, сколько я выработалъ сегодня. Я за это не возьму и ста фунтовъ.

И Джорджъ съ истиннымъ наслажденіемъ разсматривалъ новыя золотыя горошинки. Въ этотъ день достиженіе его цѣли казалось совершенно вѣрно; ему казалось, что онъ скоро увидитъ свою милую Сусанну, словомъ, онъ былъ совершенно счастливъ и спокоенъ.

Друзья положили между собой мылокъ съ имуществомъ и скоро заснули.

XXVI.

«Помогите! помогите! убиваютъ! помогите! убиваютъ!» Вотъ крики, которые разбудили спящихъ посреди ночи. Къ тому же раздавался сильный лай Карло.

Джорджъ и Робинзонъ выскочили съ револьверами изъ палатки. Ярдахъ въ шестидесяти они увидали человѣка, который лежалъ на землѣ и боролся съ двумя напавшими на него людьми. Онъ все еще продолжалъ кричать, хотя слабѣе: убиваютъ! помогите!

— Они его убиваютъ, закричалъ Джорджъ.

И онъ съ Робинзономъ бросились къ убійцамъ. Но тѣ, съ быстротою молніи, обратились въ бѣгство. Въ слѣдъ за ними грянули два выстрѣла Робинзона.

— Бѣдный, что съ нимъ? Что они вамъ сдѣлали? спросилъ Робинзонъ лежащаго.

Тотъ застоналъ.

Въ эту минуту луна освѣтила его лицо и Робинзонъ узналъ въ немъ человѣка, съ которымъ никогда не говорилъ, но котораго часто видѣлъ. Это былъ разнощикъ Уакеръ, который продалъ брошюры двумъ товарищамъ Робинзона, въ тотъ самый вечеръ, когда они собирались обокрасть виллу; при чемъ Робинзонъ долженъ былъ стоять на караулѣ.

— Джорджъ! я видѣлъ этого человѣка въ дурной шайкѣ, скорѣй пойдемъ въ нашу палатку и убьемъ кого бы мы не встрѣтили около нея.

Они бросились къ палаткѣ. По другой сторонѣ ея они увидали двѣ темныя фигуры. Друзья вбѣжали въ палатку и бросились прямо къ мѣшку: его не было! Они обшарили всю палатку — но мѣшка не нашли. Робинзонъ дрожащею рукою высѣкъ огня. Опять стали искать мѣшка: онъ пропалъ! Трудъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ погибъ въ одну минуту; съ нимъ вмѣстѣ Джорджъ лишился надежды на счастье. Оно опять умчалось такъ далеко отъ него!

Джорджъ и Робинзонъ, озлобленные, выскочили изъ палатки, но все кругомъ было тихо и пусто.

Они вернулись, сели въ палаткѣ на землю и молча глядѣли другъ на друга. Губы ихъ дрожали, ни одинъ изъ нихъ не рѣшался начать говорить. Такъ они просидѣли до разсвѣта; тутъ Джорджъ сказалъ едва слышно:

— Томъ, возьми мою руку, прежде чѣмъ мы пойдемъ на работу.

Въ безмолвномъ пожатіи руки двухъ друзей было много отраднаго для нихъ обоихъ въ этотъ грустный часъ.

Этимъ они какъ будто говорили другъ другу:

«Насъ постигло большое несчастіе, но мы не можемъ упрекать въ этомъ другъ друга. Это не твоя вина, Джорджъ! Это не твоя вина, Томъ!»

Или: «Мы были счастливы вмѣстѣ; мы теперь несчастливы вмѣстѣ: тѣмъ крѣпче наша дружба.»

Или: «Мы трудились вмѣстѣ, мы всего вдругъ лишились вмѣстѣ: тѣмъ крѣпче наша дружба.»

Вошло солнце, и въ первый разъ друзья тихо, какъ-то вяло и холодно принялись за работу. Прежняя энергія исчезла.

Они все еще находили золото, но далеко не въ такомъ количествѣ. Большую часть они собрали для воровъ. Фильдингъ и Робинзонъ работали молча, пообѣдали молча. Когда они опять принялись за работу, Робинзонъ сказалъ торжественно:

— Джорджъ! теперь я понимаю, что чувствуетъ честный человѣкъ, когда у него отнимаютъ плоды его трудовъ. Если бы я зналъ это пятнадцать лѣтъ тому назадъ, то навѣрное не былъ бы никогда… тѣмъ, чѣмъ былъ.

Два мѣсяца друзья работали неутомимо, но приходъ едва только превышалъ расходъ. Мѣшокъ былъ легокъ. Разъ какъ-то утромъ Томъ сказалъ:

— Джорджъ, такъ жить невозможно. Я поѣду осмотрю хорошенько окрестности, и вѣрно найду что-нибудь получше. Муръ вѣрно одолжить мнѣ свою лошадь на день.

Джорджъ остался работать одинъ и Робинзонъ объѣздилъ большое пространство земли, пробуя вездѣ, гдѣ ему казалось возможнымъ найти то, чего онъ искалъ. Поздно вечеромъ онъ вернулся домой. Джорджъ только-что ложился.

— Сегодня нельзя спать, сказалъ ему Робинзонъ шопотомъ: — я нашелъ золото въ десяти миляхъ отсюда, къ югу.

— Прекрасно, мы отправимся туда завтра.

— Что съ тобой? Ты думаешь, что мы можемъ идти днемъ, чтобы насъ всѣ видѣли! Вѣдь ты знаешь, что мы два счастливца, и что намъ проходу не даютъ, сказалъ съ горечью Робинзонъ. За нами слѣдятъ и потому мы должны уйти тихонько. Подождемъ еще немного, а потомъ свернемъ палатку и отправимся въ путь.

Въ полночь они вышли, а на разсвѣтѣ были въ маленькой долинѣ, въ концѣ которой бѣжалъ ручеекъ.

— Джорджъ, слушай. Здѣсь десять тысячъ фунтовъ, и мы ихъ достанемъ, если намъ удастся недѣли двѣ поработать здѣсь однимъ.

— Ахъ, Томъ, какое счастье! и повѣрь, это намъ удастся, потому что здѣсь насъ никто не найдетъ.

Робинзонъ грустно улыбнулся. Друзья принялись копать и какъ только вдвинули въ землю лопатки, тотчасъ же, съ перваго раза, вытащили унцію золотого песку. Они рыли дальше: золото такъ и сверкало. Глаза у нихъ разбѣгались; они бросились на свою добычу какъ голодные тигры.

— Что ты дѣлаешь, Джорджъ?

— Я хочу развести огонь для обѣда. Вѣдь нужно же ѣсть, хоть и жаль терять время на это.

— Ѣсть нужно, только не горячее.

— Почему такъ?

— Потому, что если ты разведешь огонь, дымъ будетъ видѣнъ за нѣсколько миль, и около насъ сейчасъ же соберется народъ. Я запасся на три дня холодной говядиной.

Въ эту ночь тяжесть мѣшечка удвоилась, и Джорджу казалось, что онъ опять ближе къ Сусаннѣ. Оба друга работали не жалѣя силъ; они не теряли ни одной минуты. Джорджъ, казалось, былъ Голіафомъ; земля такъ и летѣла вокругъ него: онъ работалъ для Сусанны съ нечеловѣческой силой. Робинзонъ даже потерялъ двѣ секунды, любуясь имъ.

Утромъ на третій день друзья наполняли мѣшочекъ и были счастливы, что они до-сихъ-норъ одни.

— Не быть бы намъ однимъ, замѣтилъ Робинзонъ, если бы мы развели огонь. Теперь и я начинаю надѣяться, что намъ удастся однимъ опростать эту яму… э-ге!

— Что такое?

— Джорджъ, посмотри-ка туда.

— Что это? Дымъ?

— Вотъ тебѣ и разъ! не говорилъ ли я тебѣ…

— Ахъ, Томъ! зачѣмъ же отчаиваться. Это просто дымъ за пять миль отъ насъ.

— Да это все-равно за сколько миль, только онъ по дорогѣ къ намъ.

— Будемъ надѣяться, что нѣтъ.

— Зачѣмъ же напрасно надѣяться. Вѣдь его вчера не было видно.

— Что же? упадать духомъ заранѣе!.. сказалъ Джорджъ. Вѣдь насъ еще никто не видитъ.

— Это мѣсто приноситъ намъ пятьсотъ фунтовъ въ день, и мы должны, во что бы то ни стало, удержать его за собой. Бери инструменты и мѣшокъ и пойдемъ скорѣй.

Джорджъ шелъ вслѣдъ за Робинзономъ, совершенно не понимая его намѣренія. Томъ бѣжалъ по направленію къ дыму. Пекинецъ они увидѣли дымъ у самаго ручья, подошли ближе, спрятались и разсмотрѣли двухъ людей, которые чрезвычайно пристально занимались изслѣдованіемъ земли.

Робинзонъ пошелъ въ сторону отъ ручья и наконецъ сказалъ Джорджу:

— Копай здѣсь, какъ можно больше; это мѣсто покажется очень надежнымъ для новичка.

Джорджъ машинально повиновался. Скоро мѣсто его труда стало похоже на такое, гдѣ уже долго работали. Потомъ Робинзонъ взялъ золотаго песку и прехладнокровно разсыпалъ его вокругъ.

— Что съ тобой, Томъ? Что ты дѣлаешь? Вѣдь тутъ будетъ на пять фунтовъ.

— Развѣ ты не слыхалъ, какъ одинъ морякъ бросилъ capдель, чтобы поймать кита? Теперь скорѣй назадъ и за работу. Да вотъ еще что: оставь здѣсь твой заступъ, тогда они подумаютъ, что мы воротимся работать.

Черезъ полчаса они опять, какъ бѣшеные, уже рылись въ своей ямѣ, даже обѣдали, работая.

Въ пять часовъ Джорджъ показалъ Робинзону семь ясныхъ столбовъ дыма въ милѣ отъ долины.

— А, сказалъ Робинзонъ, эти дымки гонятся за тѣмъ дымомъ, который гонится за нами. Слава Богу, что мы все-таки удержали за собой одинъ лишній день.

Только что солнце начало садиться, какъ къ ихъ рытвинъ подошелъ человѣкъ съ заступомъ на плечѣ.

— А, спасибо вамъ, сказалъ Робинзонъ, какъ будто очень дружелюбно. Какъ вы добры, что принесли нашъ заступъ.

Незнакомецъ положилъ заступъ и пристально на нихъ посмотрѣлъ.

— Что же не спрашиваете о томъ, что вамъ нужно знать? сказалъ Робинзонъ.

— Да развѣ золотопромышленники скажутъ правду? насмѣшливо отвѣчалъ незнакомецъ.

— Я скажу, пожалуй.

— Вотъ какъ! Ну, такъ скажите, сколько вы достаете?

— Да унцій десять золота въ часъ.

Пришедшій разинулъ ротъ отъ удивленія.

— Вотъ въ чемъ дѣло, сказалъ Робинзонъ добродушно. Если говорить правду, то я, разумѣется, не могу быть радъ, что вы насъ нашли. Но если ужъ это такъ случилось, такъ позовите вашихъ товарищей, и работайте всю ночь. Завтра будетъ поздно.

Незнакомецъ свиснулъ и явилось восемь человѣкъ. Капитанъ этой шайки, по прозванію Идъ, предложилъ нашимъ друзьямъ выпить съ нимъ пива, которое онъ принесъ въ небольшомъ боченкѣ. Предложеніе это было принято съ восторгомъ.

Потомъ всѣ принялись за работу, которая шла такъ удачно, что крики радости раздавались на каждомъ шагу. Джорджъ и Робинзонъ, утомленные дневною работою, вырыли яму, спрятали туда свой драгоцѣнный мѣшокъ, зарыли его, и легли на этомъ самомъ мѣстѣ спать. Они заснули какъ мертвые, и только утромъ ихъ разбудилъ лай Карло.

Тутъ Робинзонъ увидалъ, что рытвину окружала цѣлая толпа. Онъ тотчасъ же пошелъ посмотрѣть, найдетъ ли онъ мѣсто, гдѣ ему съ Джорджемъ работать; но одна партія отъ другой была такъ близко, что работая въ своей ямѣ, очень легко было попасть заступомъ въ яму сосѣда. Въ одной изъ партій Томъ встрѣтилъ Ида съ его товарищами. У него и у одного изъ его помощниковъ глаза были подбиты.

— Здравствуйте, капитанъ Робинзонъ! сказалъ Идъ весело.

— Ну, что? правду я говорилъ или нѣтъ, что сегодня будетъ поздно. Посмотрите-ка, что народу-то!

— Благодарю васъ, капитанъ, за прошлую ночь. За то и мы съ своей стороны оказали вамъ услугу. Посмотрите, мы оставили вамъ мѣстечко около насъ. Насилу его отстояли разными угрозами. Его хотѣли во что бы то ни стало отнять у насъ.

— Благодарю васъ и въ знакъ благодарности уступаю вамъ его.

— Какъ? а вы что будете дѣлать? Куда же вы пойдете?

— Я вамъ скажу, но съ условіемъ, чтобы вы опять на то мѣсто не привели тысячи людей.

И Робинзонъ разсказалъ ему, что онъ идетъ на старое мѣсто. Это очень удивило Ида; но Томъ объяснилъ ему это слѣдующимъ образомъ: въ этотъ день всѣ со стараго мѣста бросятся сюда, думая найдти неистощимыя богатства, и по этому случаю на прежнемъ мѣстѣ останутся тысячи прекрасныхъ, выгодныхъ ямъ, которыми Робинзонъ и воспользуется, пока толпа не воротится назадъ.

— Выкапывайте скорѣе все изъ вашихъ ямъ, замѣтилъ Томъ: тутъ всего только на два часа работы; а потомъ идите опять за мной. Я для васъ тоже оставлю хорошую яму.

Мистеръ Идъ былъ не мало удивленъ этой любезностью. Съ той минуты, какъ онъ началъ копать золото, ему приходилось встрѣчать только постоянную зависть.

— Скажите-ка мнѣ, отчего у васъ глазъ подбитъ? спросилъ Робинзонъ.

— Да развѣ я вамъ не говорилъ? Это мнѣ подбили, когда я сражался за вашъ пріискъ.

Это глубоко тронуло Робинзона.

— Вы отличный малый, сказалъ онъ Иду. Будемте друзьями. Давайте стоять другъ за друга. Ахъ, если бы мнѣ человѣкъ сорокъ такихъ, какъ вы, такихъ же надежныхъ!

— Зачѣмъ сорокъ? Вотъ насъ восемь, да васъ двое. И довольно. Постоимъ за себя. Вотъ вамъ моя рука. Что вамъ нужно?

Робинзонъ съ особенной энергіей пожалъ эту руку.

— Я хотѣлъ бы уничтожить воровство на пріискахъ, сказалъ онъ серьозно.

— Да, это было бы прекрасно, отвѣчалъ мистеръ Идъ. Но какъ мы это сдѣлаемъ? Это трудно. Вѣдь тутъ воръ на ворѣ.

Робинзонъ задумался и сдѣлался мрачнымъ. Наконецъ онъ проговорилъ:

— Казнить за воровство по закону — смертью.

— По какому закону?

— Линча^[1].

XXVII.

Недѣли черезъ двѣ послѣ того, какъ Робинзонъ вернулся на старое мѣсто, два человѣка сидѣли въ небольшой комнаткѣ трактира Бивана. Они очень горячо разсуждали и не боялись, что имъ помѣшаетъ какой-нибудь золотопромышленникъ, потому что это было посреди дня, когда на пріискахъ всѣ заняты работой.

— Всѣ знаютъ, что у нихъ теперь много золота, говорилъ Уиль. — Гораздо больше прежняго. Только вотъ въ чемъ дѣло: теперь съ нимъ не такъ легко справиться, какъ въ первый разъ.

— Отчего?

— У него есть друзья, которые повѣсятъ насъ съ вами, если только увидятъ возлѣ палатки. Они стерегутъ ее день и ночь.

— Плохо. Но, вѣдь, если у него есть друзья, такъ есть и враги.

— Не такъ много. По-крайней-мѣрѣ, я ни одного не знаю, кромѣ васъ и меня. А хотѣлось бы мнѣ знать что онъ вамъ сдѣлалъ?…

Но собесѣдникъ уклонился отъ отвѣта и сказалъ:

— А я нашелъ двоихъ, которые его ненавидятъ. Они пришли сюда на прошлой недѣлѣ.

— Если вы не шутите, такъ, пожалуйста, познакомьте меня съ ними. Они пригодятся теперь, какъ нельзя болѣе: я потерялъ вчера одного изъ моихъ товарищей.

— Неужели? какъ же это случилось?

— Да его поймали за работой и ударили лопатой по головѣ. Ударъ былъ очень силенъ. Впрочемъ, самъ виноватъ, дуракъ, что попался. А покойникъ былъ…

— Какъ, развѣ онъ умеръ?

— Умеръ на мѣстѣ.

— Каковы же эти господа золотопромышленники! Какъ своевольничаютъ. Я васъ непремѣнно познакомлю съ тѣми людьми, о которыхъ я вамъ говорилъ.

Во взглядъ, въ манерахъ, во всемъ существъ сообщника Уиля, было что-то змѣиное, лукавое.

Цѣлыхъ два мѣсяца онъ искалъ какого-нибудь отчаяннаго негодяя, какъ Діогенъ искалъ человѣка. Онъ наблюдалъ за взглядами и словами, угощалъ виномъ тѣхъ, кого ему хотѣлось вовлечь въ свою шайку. Долго онъ искалъ напрасно, потому что хотя и находилъ враговъ Робинзона, но они не соглашались рисковать жизнью для того, чтобы обокрасть палатку двухъ друзей. Они знали, какъ ревностно ее стерегутъ и какъ открыто объявляютъ, что убьютъ всякаго, кто подойдетъ къ палаткѣ. Наконецъ онъ напалъ на двухъ нашихъ старыхъ знакомыхъ, именно на тѣхъ, которые обворовывали виллу, и были увѣрены, что Робинзонъ ихъ выдалъ. Можно себѣ представить, какъ они были рады встрѣтить двухъ сообщниковъ, готовыхъ вредить Тому сколько возможно.

Начали составлять планы, какъ бы искуснѣе обокрасть друзей. Это было дѣло трудное и мошенники долго ломали надъ нимъ голову. Набралась шайка изъ шестерыхъ человѣкъ; въ томъ числѣ былъ Уакеръ. Много пили, много думали и наконецъ выдумали очень хитрый планъ. Для исполненія нужна была большая прекрасная палатка. Незнакомецъ, съ змѣинымъ выраженіемъ во взглядѣ и манерахъ, купилъ палатку и содержалъ всю шайку на свой счетъ.

Палатка Робинзона была въ тридцати ярдахъ отъ его ямы, такъ, что друзья цѣлый день, пока работали, могли слѣдить за своей палаткой. Всю же ночь, каждые два часа смѣнялись часовые изъ товарищей Робинзона, и постоянно двое ходили кругомъ палатки, вооруженные съ ногъ до головы. Робинзонъ отдалъ приказъ часовымъ: если они увидятъ ночью какихъ-нибудь подозрительныхъ людей, то сначала выстрѣлить, а потомъ уже наводить справки.

Этотъ приказъ долженъ былъ исполняться на четверть мили въ окружности палатки Тома. Скоро всѣ узнали о немъ; мошенники наши еще менѣе расчитывали на успѣхъ.

Джорджъ сильно возставалъ противъ этого приказа, и говорилъ, что жизнь человѣка дороже закона, что Робинзонъ поступаетъ слишкомъ строго, что онъ самъ прежде говорилъ: нужно прощать воровъ, которымъ никто не объяснялъ, какъ дурно они поступаютъ.

Робинзонъ однако стоялъ на своемъ, говорилъ, что краденныя деньги никогда нейдутъ въ пользу, что они окружены такими негодяями, что за полдюжины не стоитъ дать одной унціи золота, что такой народъ не жаль и казнить.

Однажды Робинзонъ увидалъ человѣка, стоявшаго на колѣняхъ возлѣ его палатки. — Эй, что вы дѣлаете у моей палатки? спросилъ его Робинзонъ.

— Намъ сказали, что нельзя подходить къ вашей палаткѣ на тридцать ярдовъ, такъ мы и отмѣриваемъ ихъ. Мы новички, только-что сюда пріѣхали, и хотимъ раскинуть палатку, очень хладнокровно отвѣчалъ человѣкъ на колѣняхъ.

— Такъ отмѣривайте скорѣе.

Вскорѣ раскинули отличную новую палатку, и подозрѣнія Робинзона прекратились.

Палатка стояла, самое меньшее, двадцать фунтовъ.

Пока Черный Уиль былъ занятъ мыслью, какъ бы лишить Робинзона и Джорджа всего ихъ золота, наши друзья безотчетно трусили все болѣе и болѣе, по мѣрѣ того, какъ мѣшокъ становился тяжелѣе.

Читатель еще до-сихъ-поръ не знаетъ, на кого Джорджъ оставилъ стадо. Старинный его знакомый, шотландецъ, мистеръ Лохленъ, согласился быть его управителемъ, распоряжался его стадомъ и дѣлилъ доходы по поламъ съ Джорджемъ.

Абнеръ опять поступилъ въ пастухи къ Фильдингу. Вотъ какъ это случилось: Абнеръ пришелъ къ нему хромымъ, калѣкой, говоря, что Джеки изуродовалъ его на всю жизнь, что онъ лишился мѣста и проситъ помощи Джорджа. Тотъ, по добротѣ своей, простилъ его и взялъ опять къ себѣ въ услуженіе, оставивъ его подъ надзоромъ мистера Лохлена.

Нужно было стричь овецъ, и шотландецъ, за недостаткомъ работниковъ, отправился на золотые пріиски, надѣясь найти людей, которые, можетъ быть, въ слѣдствіе многихъ неудачъ, согласятся лучше стричь шерсть, чѣмъ копать золото. Онъ попалъ на партію Ида, которая въ то время обѣдала.

— Не захочетъ ли кто нибудь изъ васъ стричь у меня овецъ?

Всѣ поглядѣли сначала на него, потомъ переглянулись между собою; предложеніе это показалось имъ до того смѣшнымъ, что они расхохотались ему прямо въ лицо.

Мистеръ Лохленъ старался казаться спокойнымъ и продолжалъ:

— Что же тутъ смѣтнаго? Вѣдь я бы заплатилъ за работу. Ну, скажите, что бы вы взяли за стрижку пяти сотъ овецъ?

Работники начали шептаться. Шотландецъ съ не терпѣніемъ ожидалъ отвѣта.

— Мы острижемъ ихъ за шерсть.

— Какъ? что съ вами?

— Меньше взять не стоитъ.

— Такъ чортъ же васъ побери.

И шотландецъ, взбѣшенный, отошелъ отъ насмѣшниковъ.

— Постойте-ка! закричалъ капитанъ партіи. Вѣдь мы съ вами знакомы. Я какъ-то разъ зашелъ къ вамъ съ товарищемъ и вы насъ угостили прекраснымъ ужиномъ.

— А, помню. Я самъ его готовилъ; за это и вы мнѣ должны помочь.

— Съ удовольствіемъ.

Капитанъ Идъ сталъ шептаться съ своими товарищами.

— Мы хотимъ сдѣлать вамъ предложеніе, сказалъ онъ почтительно.

— Въ чемъ дѣло?

— Насъ большая партія, и намъ нуженъ поваръ. Не хотите ли занять это мѣсто.

— Чтобы я былъ поваромъ? Да вы съума сошли! Вотъ наглые бродяги! кричалъ шотландецъ, раскраснѣвшійся отъ гнѣва, какъ индѣйскій пѣтухъ.

Мистеръ Лохленъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и гнѣвъ его немного поутихъ; шотландецъ вернулся и сатирически спросилъ:

— А сколько бы вы дали мистеру Лохлену, еслибъ онъ согласился быть вашимъ поваромъ?

— Тридцать шилинговъ.

— Тридцать шилинговъ въ недѣлю мистеру Лохлену!

— Въ недѣлю — закричалъ Идъ. Какіе пустяки! Разумѣется, въ день. Мы продаемъ работу за золото, сэръ, и даемъ золото за работу.

— Я подумаю, сказалъ шотландецъ, и приду сказать, на что рѣшусь.

Онъ пошелъ и сказалъ Джорджу, что остается здѣсь.

Шотландецъ поручилъ своему главному помощнику, тоже шотландцу, заботиться о стадѣ, а самъ остался на пріискахъ.

Его поварскимъ искусствомъ были очень довольны, а Робинзонъ причислилъ его къ своей полиціи.

Мистера Лохлена въ душѣ всѣ уважали, хотя часто надъ нимъ трунили.

XXVIII.

Джорджъ сильно тосковалъ по родинъ.

— Неужели мы до-сихъ-поръ не собрали еще тысячи фунтовъ на каждаго изъ насъ? спрашивалъ онъ.

— Нѣтъ еще, подожди немного.

— Да и никогда не соберемъ, пока ты будешь упрямиться. Вѣдь я говорю тебѣ, что нужно искать золото въ кускахъ, а не пескомъ. Нашли бы одинъ порядочный кусокъ разомъ, и было бы довольно.

— Хорошо, хорошо! говорилъ Робинзонъ. Вотъ, какъ будетъ сухо, такъ покажешь мнѣ, гдѣ такое золото.

— Смѣйся, смѣйся. А покуда, вотъ что я хотѣлъ сказать тебѣ: не продать ли намъ часть нашего золота мистеру Леви? Право, страшно столько держать въ палаткѣ. Я никогда не бываю спокоенъ.

— Да вѣдь онъ не даетъ болѣе трехъ фунтовъ за унцію?

— Ну, такъ отдадимъ ему на сохраненіе.

— Нѣтъ, оно у насъ въ ямѣ, въ нашей палаткѣ, вѣрнѣе лежитъ. Вѣдь золотопромышленники не боятся мистера Леви, а меня такъ боятся. Значитъ, они его еще скорѣе обокрадутъ, чѣмъ насъ съ тобой. Слава Богу, я трудился четыре мѣсяца, чтобы обезопасить свою палатку отъ нападеній, и надѣюсь, что это будетъ не напрасно. Ее такъ ревностно стерегутъ теперь, что наше золото у насъ, въ маленькомъ мѣшечкѣ, лежитъ такъ же вѣрно, какъ бы въ англійскомъ банкѣ. Ну, Карло, ты съ какими вѣстями, а?

Джорджъ высунулъ лицо изъ ямы и Карло принялся его лизать.

— Что такое, Карло? спросилъ Фильдингъ съ удивленіемъ.

— Ха, ха, ха! засмѣялся Робинзонъ. Карло пришелъ тебя ободрить. Онъ видитъ, что его хозяинъ что-то ужь очень повѣсилъ носъ.

— Нѣтъ, сказалъ Джорджъ, не то. Тутъ что-нибудь совсѣмъ другое; онъ хочетъ этимъ выразить что-то особенное, но что, я рѣшительно не понимаю. Карло, ступай въ палатку.

И Карло отправился въ палатку, возлѣ которой онъ, днемъ, исполнялъ постоянно обязанность часоваго.

— Томъ, замѣтилъ Джорджъ задумчиво — мнѣ, право, кажется, что Карло хотѣлъ мнѣ о чемъ-то дать знать. Это чрезвычайно умная собака.

— Пустяки, отрывисто отвѣчалъ Робинзонъ. Карло услыхалъ, что ты ворчишь, и пришелъ тебя развеселить.

Между тѣмъ, какъ Робинзонъ трунилъ надъ Джорджемъ, въ ихъ палаткѣ послышался страшный шумъ.

Нельзя было разобрать, что это такое: и лай, и человѣческіе крики раздавались изъ палатки. Друзья выскочили испуганные изъ ямы и бросились въ палатку. Кровь застыла въ ихъ жилахъ отъ страшнаго предчувствія и они наткнулись на такое зрѣлище, отъ котораго на минуту остолбенѣли отъ удивленія. Посреди палатки, не болѣе, какъ въ шести дюймахъ отъ ихъ зарытаго золота, изъ земли виднѣлась голова человѣка, который страшно кричалъ и разсыпался въ проклятіяхъ. Карло такъ прокусилъ ему затылокъ, что кровь струилась изъ раны, между тѣмъ какъ собака страшно выла и, схвативъ вора за волосы, силилась вытащить его изъ земли. Мошенникъ старался спрятаться подъ землю и, не теряя присутствія духа, отгонялъ отъ себя собаку. Но Джорджъ схватилъ вора за волосы, Робинзонъ за плечо; они его вытащили и, при содѣйствіи Карло, опрокинули на землю. Томъ приставилъ револьверъ къ его виску, а Карло продолжалъ страшно лаять. Капитанъ Робинзонъ свиснулъ, и черезъ минуту палатка была полна его друзей.

— Скорѣе, веревку!

— Сейчасъ!

— И вколотите столбъ въ землю.

— Живѣй!

Черезъ пять минутъ воръ былъ привязанъ къ столбу. У него на груди былъ надѣтъ билетъ, на которомъ была сдѣлана надпись большими буквами:

ВОРЪ.

(а внизу маленькими буквами:)
Хотѣлъ обворовать палатку капитана Робинзона.
Первая вина.

NB. — въ слѣдующій разъ будетъ повѣшенъ.

Потомъ послали по всѣмъ пріискамъ, чтобы пригласить всѣхъ придти смотрѣть лицо мошенника.

До захожденія солнца, тысячи людей являлись разсматривать преступника, и когда онъ старался опускать лицо къ землѣ, зрители поднимали его голову безжалостно, за подбородокъ, и съ презрѣніемъ всматривались въ него.

Многіе говорили:

— Ну, теперь я тебя хорошо разглядѣлъ, любезный; если встрѣчусь, узнаю. Берегись, не подходи близко къ моей палаткѣ, а то какъ-разъ поподчую веревкою или револьверомъ.

Помощники капитана Робинзона не теряли даромъ времени. Привязавъ вора къ столбу, они тотчасъ же опять отправились къ своей ямѣ работать.

Робинзонъ и Джорджъ остались въ своей палаткѣ.

— Джорджъ, сказалъ Томъ, поблагодаримъ Бога, что Онъ спасъ насъ. Этотъ случай ясно доказалъ намъ, что все зависитъ отъ Творца и что всѣ наши ухищренія ни къ чему не послужатъ безъ Его помощи.

Они оба стали молиться.

— Джорджъ, продолжалъ Томъ, поднимаясь съ колѣнъ послѣ молитвы: — который разъ уже мнѣ приходится согласиться, что я ничто, — именно въ ту самую минуту, когда мнѣ кажется, что я чрезвычайно силенъ. На этотъ разъ опасность намъ угрожала съ такой стороны, откуда я никакъ ея не ожидалъ. Еслибъ не Карло, намъ было бы плохо. Я совсѣмъ не умѣлъ цѣнить этого друга. Карло, дай лапу.

Карло подалъ лапу.

— Онъ былъ для насъ добрымъ другомъ сегодня, сказалъ Джорджъ. Я сейчасъ же догадался, что онъ хочетъ мнѣ дать знать о чемъ-то, — и въ-самомъ-дѣлѣ, онъ, вѣрно, слышалъ, что земля шевелится, не могъ понять, въ чемъ дѣло, и прибѣжалъ мнѣ объявить объ этомъ.

Оба друга принялись ласкать Карло, который прыгалъ и лаялъ вокругъ нихъ. Въ тотъ же вечеръ Джемъ сдѣлалъ для него ошейникъ, на которомъ было написано: «Полицейскій коммиссаръ».

Прекрасная новая палатка оказалась пустою. Ее объискали и не нашли въ ней ровно ничего, кромѣ большаго отверстія, вырытаго въ землѣ: изъ него начинался подземный ходъ къ палаткѣ Робинзона. Томъ со свѣчей осматривалъ этотъ ходъ и увидѣлъ что-то блестящее. Онъ подошелъ ближе и оказалось, что это былъ золотой песокъ. Разчистивъ немного землю, онъ нашелъ цѣлью слои золота. Мошенники до того были поглощены мыслью о воровствѣ, что не видали добычи, которую могли получить честно, безъ опасности и преступленія.

Робинзону нужно было выбирать: или завладѣть одному этой золотой жилой, или присвоить себѣ только часть ея, а остальнымъ подѣлиться съ другими. Послѣднее должно было еще болѣе упрочить общую любовь къ нему и вліяніе на населеніе пріисковъ; и потому онъ рѣшился на дѣлежъ. Въ особенности, послѣ втораго нападенія на его палатку, Робинзонъ сталъ осмотрительнѣе и понялъ, что у него много недоброжелателей.

— Мнѣ завидуютъ, сказалъ онъ самъ себѣ, у меня много непріятелей; тѣмъ болѣе мнѣ нужны друзья.

Нужно замѣтить, что многіе встрѣчали на золотыхъ пріискахъ одну неудачу; эти несчастные возвращались въ города не только не разбогатѣвши, но, напротивъ, въ крайности. Другіе находили такъ мало золота, что могли бы они прожить въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, но не тутъ, гдѣ яйцо стоило шиллингъ, кочанъ капусты — тоже шиллингъ, два фунта говядины — шиллингъ и шесть пенсовъ, пара большихъ сапогъ, необходимыхъ для работы, — восемь фунтовъ.

Кромѣ того, сотни людей умерли отъ диссентеріи, сжимая золото въ рукахъ въ предсмертныя минуты, въ отчаяніи, что приходится съ нимъ разставаться. Многіе умирали, преслѣдуемые постоянными несчастіями и лишеніями. Наконецъ, были такіе люди, которые, посла многихъ напрасныхъ трудовъ и попытокъ, вдругъ попадали на богатую рытвину, полную золота, и этотъ внезапный избытокъ счастья такъ поражалъ несчастныхъ, что они сходили съ ума, ослѣпленные золотомъ — и погибали.

Словомъ, здѣсь все было въ огромныхъ размѣрахъ: голодъ, богатство, промышленность, преступленіе, мщеніе, болѣзнь, сумасшествіе и смерть.

Робинзонъ хотѣлъ теперь помочь четверымъ несчастнымъ, хотѣлъ раздѣлить съ ними тотъ, пріискъ, который онъ нашелъ такъ неожиданно.

Эти четверо были: № 1 — мистеръ Майльсъ, его прежній господинъ, который, растративъ все свое состояніе, пріѣхалъ копать золото. Онъ присоединился къ партіи, состоявшей изъ пяти человѣкъ, и они добывали не болѣе трехъ фунтовъ въ недѣлю на каждаго. Но компаньоны скоро исключили его изъ числа своихъ товарищей, — онъ остался одинъ, едва доставая себѣ на пропитаніе. Онъ однако ни кому не жаловался, и молча переносилъ свою участь; но Робинзонъ замѣтилъ на своемъ бывшемъ господинѣ очень изношенное платье; замѣтилъ онъ также, что Майльсъ давно уже пересталъ весело смѣяться, что не раздавалось его беззаботное: ха, ха, ха! Томъ понялъ, что мистеру Майльсу приходилось тяжело. № 2— Джемъ, котораго товарищъ обокралъ и убѣжалъ, оставивъ его одного съ инструментами.

№ 3 — мистеръ Стевенсъ, очень ученый человѣкъ, спеціально хорошій лингвистъ. Онъ былъ такъ несчастливъ, что его исключили сряду изъ пяти партій, и онъ не зналъ, чѣмъ добывать деньги. Наконецъ, онъ сталъ доставать нѣсколько шиллинговъ, служа при случаѣ переводчикомъ, но, разумѣется, этихъ средствъ ему было далеко недостаточно для существованія. Всѣмъ казалось очень подозрительнымъ, что онъ приходилъ за двѣ мили повидаться съ Робинзономъ всегда въ обѣденное время. Въ такихъ случаяхъ два друга обыкновенно переглядывались и приглашали его съ ними обѣдать, причемъ Карло былъ всегда въ накладѣ, потому что мистеръ Стевенсъ получалъ его порцію, а бѣдной собакѣ приходилось голодать до вечера

Титулы не имѣли на рудокопнѣ никакого значенія. Тамъ обращались очень безцеремонно и, относясь къ мужчинѣ, говорили:

— Эй, мужчина! А къ женщинъ. — Эй, женщина!

Но для ученаго наши друзья дѣлали исключеніе и называли его «сэръ». Впрочемъ, не смотря на это, они ему давали обыкновенно худшіе куски говядины, съ костью, а себѣ оставляли лучшіе, на томъ основаніи, что имъ нужно было много силъ дли тяжелой работы, а мистеръ Стевенсъ ничего не дѣлалъ.

№ 4 — несчастный Джакъ. Это былъ дѣйствительно человѣкъ несчастный. Ему какъ-то особенно не везло. Въ четырехъ шагахъ отъ него люди находили золото, а онъ одинъ не находилъ ничего. Онъ присоединялся къ нѣсколькимъ партіямъ и кончалось тѣмъ, что его отовсюду прогоняли, говоря, что онъ приноситъ несчастіе.

Этихъ четырехъ избранныхъ Робинзонъ созвалъ и сказалъ имъ рѣчь, въ которой объявлялъ, что видѣлъ ихъ постоянное несчастіе, сжалился надъ ними и прекратитъ разомъ всѣ ихъ бѣды.

Потомъ онъ повелъ ихъ къ золотой жилѣ, отдѣлилъ часть ея для себя и Джорджа, а остальное отдалъ имъ. Они съ жаромъ принялись за работу, полные счастливыхъ надеждъ и благодарности къ своему благодѣтелю.

— Вотъ какъ вы всѣ долго искали и ничего не находили! а теперь вдругъ разомъ можете столько добыть! Разскажите другимъ, какъ вы были несчастны, пока я вамъ не помогъ, говорилъ Робинзонъ съ тщеславіемъ. Въ этотъ день онъ былъ въ очень веселомъ расположеніи духа.

Со всѣхъ сторонъ его осыпали благодарностью за то, что раздѣлилъ свою находку съ другими. Всѣ называли его великодушнымъ, всѣ хвалили, всѣ кричали: — Ура, капитанъ Робинзонъ!

— А хотите ли вы мнѣ съ своей стороны сдѣлать одолженіе? спросилъ онъ своихъ товарищей.

— Ура! разумѣется! крикнули въ отвѣтъ.

— Я хочу подать просьбу губернатору и просить его, чтобы онъ далъ намъ полицейскихъ, которые бы стерегли наши палатки.

— Ура!

— А главное — солдатъ, которые могли бы сохранно перевезти наше золото въ Сидни, кричали другіе.

— Ура!

— Тамъ мы можемъ продавать его по три фунта пятнадцати шиллинговъ за унцію.

— Ура! ура! ура!

— Не то, что здѣсь, гдѣ за унцію не даютъ болѣе трехъ фунтовъ. Да еще на каждомъ шагу нужно ожидать, что тебя обокрадутъ. Если вы всѣ согласны подписаться, то мы съ мистеромъ Стевенсомъ напишемъ просьбу. Никакое общество людей не можетъ существовать безъ законовъ!

— Ура! капитану Робинзону, другу золотопромышлениковъ!

И всѣ работавшіе, какъ дикіе звѣри, выпрыгнули изъ своихъ ямъ съ криками радости и торжества. Четверо схватили капитана на руки и носили его, въ видѣ особеннаго почета. Карло также подняли на руки и носили за капитаномъ. Впрочемъ, подобнаго рода доказательства признательности и расположенія видимо не понравились ни капитану, ни собакѣ, и они, кажется, оба были, очень рады, когда очутились невредимыми на землѣ.

Въ заключеніе всего этого, вора отвязали отъ столба, и народъ съ особеннымъ остервененіемъ бросился на него, билъ его, бросалъ въ него грязью и издѣвался надъ нимъ. Наконецъ его прогнали избитаго до крови, и онъ добрался до маленькой грязной палатки, гдѣ въ изнеможеніи пролежалъ нѣсколько дней, страдая тѣломъ и духомъ.

Между тѣмъ, какъ Робинзонъ былъ совершенно поглощенъ сознаніемъ своего умѣнія вести дѣла, своимъ счастіемъ, своею популярностью и возраставшею съ каждымъ днемъ тяжестью своего мѣшка, — страдающій мошенникъ жаждалъ мщенія.

Онъ былъ такъ взбѣшенъ тѣмъ, что его выставили на показъ всѣмъ, на посмѣшище, на позоръ, что ненавидѣлъ Робинзона на смерть и сдѣлался его непримиримымъ врагомъ. Онъ думалъ:

— Пусть золото его остается при немъ, — мнѣ теперь не нужно его сокровища. Я хочу его крови!

XXIX.

— Томъ, меня удивляетъ, что ты отдалъ другимъ самое богатое мѣсто въ той золотой жилѣ, которую ты открылъ, а себѣ оставилъ худшее, говорилъ Джорджъ съ упрекомъ. — Великодушнымъ быть очень похвально, да вѣдь ты забываешь Сусанну.

— Полно говорить пустяки, Джорджъ. Неужели ты думаешь, что я такъ глупъ, что останусь въ накладѣ. Разумѣется, я себѣ выбралъ лучшее, а имъ далъ то, которое не такъ богато.

— Такъ зачѣмъ же ты ихъ увѣрялъ, что, напротивъ, отдалъ имъ самое выгодное мѣсто.

— Политика, Джорджъ! политика!

XXX.
Воскресенье.

— Томъ, пойдемъ гулять.

— Мнѣ, признаться, самому бы этого хотѣлось, да какъ же мѣшокъ-то? отвѣчалъ Робинзонъ.

— Да его можно сегодня оставить у мистера Леви. Въ его палаткѣ всегда два вооруженныхъ молодыхъ человѣка, да надежная собака, да гутаперчевыя трубы, которыя проведены отъ него во всѣ сосѣднія жидовскія палатки.

— Да, это правда; онъ человѣкъ смѣтливый, его не скоро перелукавишь.

— У него такъ хитро устроено, что въ полминуты вора могутъ окружить тридцать человѣкъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, у него мѣшокъ будетъ цѣлъ. Когда такъ, то нельзя не прогуляться въ такой прекрасный день.

И такъ, въ восемь часовъ утра, мѣшокъ былъ отнесенъ къ мистеру Леви, и наши три друга, то-есть: Джорджъ, Робинзонъ и полицейскій коммиссаръ, отправились гулять.

Это было въ январѣ. Судя по утреннему воздуху, можно было ожидать знойнаго дня; небо было чисто-голубое, и южный вѣтерокъ, полный благоуханій, едва колыхалъ листья деревьевъ.

— Томъ, не правда ли, какой чудный день и какъ пріятно гулять?

— Я согласенъ съ тобой, Джорджъ. Какъ не любоваться такой природой! Вдыхай въ себя этотъ дивный, ароматный воздухъ и согласись, что здѣсь въ одномъ саду тысячи англійскихъ садовъ.

— Все это такъ, все прекрасно. Сегодня воскресенье, и мы счастливы, что могли уйдти часа на два отъ негодяевъ, которые насъ преслѣдуютъ. Но еслибы это было въ Англіи, то мы увидѣли бы вдали небольшую бѣлую церковь, и мужчинъ въ праздничной чистой одеждѣ, и дѣвушекъ въ бѣлыхъ чулкахъ и новыхъ платкахъ, и старушекъ въ красныхъ салопахъ и черныхъ шляпахъ. Всѣ они шли бы молиться. И раздавался бы звонъ роднаго колокола, и все кругомъ дышало бы святыней. Ахъ, какъ бы это было хорошо! О, Англія! Англія!

— Ну, зачѣмъ же вздыхать по ней, — опять ее увидишь.

— Да я въ эту минуту не объ Англіи именно думалъ.

— А о комъ же?

— О Сусаннѣ.

— Нѣтъ, Джорджъ, что ни говори, а здѣсь прекрасная страна.

— Да я объ этомъ не спорю, Томъ. Но мнѣ не нравится то, что здѣсь все наоборотъ, не такъ, какъ вездѣ.

— Я, право, не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Да какъ же: въ Австраліи все странно. У звѣря четыре ноги, а онъ прыгаетъ на двухъ. Кусокъ скалы въ десять футовъ приноситъ фунтъ въ мѣсяцъ, а лугъ въ десять десятинъ — шиллингъ въ цѣлый годъ. Объ Рождествѣ — жаръ, а посреди лѣта — холодъ. Озера покрыты травой, рѣки текутъ и по землѣ, и подъ землей, и, право, кажется, люди бы ходили на головахъ, еслибы было можно. Но я знаю, отчего они не ходятъ.

— Отчего же? спросилъ Робинзонъ.

— Оттого, что тогда туловища и головы ихъ приняли бы то самое направленіе, какъ у людей, ходящихъ въ Англіи; а этого-то они и избѣгаютъ^[2].

Робинзонъ расхохотался и сказалъ Джорджу, что ему именно то и нравится въ Австраліи, что въ ней все не такъ, какъ на ихъ родинѣ.

— Мнѣ все то по вкусу, что ново. Но скажи, пожалуйста, Джорджъ, кто бы поѣхалъ за двѣнадцать тысячъ миль, для того, чтобы видѣть то самое, что у себя дома? Для этого не стоило бы безпокоиться. Однако, куда мы идемъ, Джорджъ?

— Не далеко, за двѣнадцать миль.

— Куда же?

— Къ одному фермеру, котораго я знаю. Я покажу тебѣ жаворонка, сказалъ Джорджъ, и глаза его сверкали удовольствіемъ.

Робинзона очень удивила такая цѣль прогулки.

Часовъ въ одиннадцать они подошли къ небольшому домику. Онъ былъ покрытъ соломой и выбѣленъ; какъ самый домикъ, такъ и все вокругъ, до послѣдней пяди земли, дышало Англіей. У дверей былъ посаженъ кустъ дикаго терна; вокругъ всего дома была устроена дубовая ограда. Въ маленькомъ садикѣ царствовали дубъ и ясень, а всѣ великолѣпныя австралійскія деревья и растенія были рѣшительно изгнаны. Фильдингъ и Робинзонъ обошли домъ вокругъ, и лицо Джорджа приняло грустное выраженіе, потому что онъ увидалъ тутъ же, на лугу, отъ тридцати до сорока человѣкъ народа, большею частію золотопромышленниковъ.

— Нечего дѣлать, сказалъ Джорджъ: — Нужно было ожидать, что мы будемъ здѣсь не одни. Большой эгоизмъ былъ съ моей стороны: я хотѣлъ видѣть его одинъ. Это даже грѣшно. Томъ, пойдемъ, я тебѣ его покажу. Вотъ онъ. Вотъ онъ, смотри!

Томъ увидѣлъ въ огромной клѣткѣ птичку свѣтло-коричневаго цвѣта.

— И мы сдѣлали двѣнадцать миль для того, чтобы видѣть это?

— Да что же тутъ удивительнаго? Я бы прошелъ еще двѣнадцать.

— Полно-те говорить, закричалъ кто-то изъ присутствующихъ: — жаворонокъ сейчасъ начнетъ пѣть.

Всѣ обратили вниманіе на птичку, и во взглядѣ каждаго видно было нетерпѣніе.

Жаворонокъ, какъ большая часть пѣвцовъ, не запѣлъ сейчасъ же. Онъ заставилъ себя ждать. Наконецъ, въ полдень, маленькій пернатый изгнанникъ сначала зачирикалъ, и наконецъ запѣлъ среди мертвой тишины.

Сначала онъ пѣлъ тихо, но потомъ все громче и громче, все звучнѣе и звучнѣе.

Всѣ жадно слушали роднаго пѣвца, и не одна слеза скатилась на смуглыя, грубыя щеки работниковъ при пѣніи англійской птички, такъ далеко отъ отечества. Имъ живо представились родные луга, поля, ручейки…. они совершенно забылись; они видѣли полную картину англійской весны; имъ казалось, что они въ Англіи. Всѣ эти оборванные работники, погрязшіе теперь въ ругательствахъ, въ жадности и въ разныхъ еще худшихъ порокахъ, были прежде невинными мальчиками, бѣгали по англійскимъ полямъ съ сестрами и братьями, слушали жаворонка; онъ пѣлъ ту же самую пѣсню. Но то были совсѣмъ другія времена!

Теперь ихъ маленькіе товарищи лежатъ въ землѣ, а они ведутъ порочную жизнь, грѣшатъ на каждомъ шагу, ихъ мучитъ совѣсть! Вотъ какая перемѣна въ нихъ съ-тѣхъ-поръ, какъ они играли вмѣстѣ и слушали жаворонка! но пѣснь его осталась тою же, ни одна нотка въ ней не измѣнилась, — и имъ становилось легко, отрадно на душѣ, когда они ее слушали.

На минуту они забыли свое настоящее и жили воспоминаніями прошедшаго. Имъ представились: деревенская церковь съ роднымъ колоколомъ, поле, на которомъ они рѣзвились дѣтьми, ихъ домики, слезы старушекъ-матерей, когда онѣ провожали дѣтей своихъ, оставлявшихъ ихъ безъ всякаго сожалѣнія! Однимъ словомъ, они вспоминали часы дѣтства, невинности, часы, въ которые они были подъ роднымъ кровомъ!

XXXI.

— Хозяйка, что вы за него хотите? Я вамъ дамъ пять фунтовъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! Я не отдамъ своей птички за пять фунтовъ.

— Разумѣется не отдастъ, замѣтилъ кто-то. Вотъ нашли дуру! Какъ бы не такъ! Послушайте, хозяйка, вотъ сколько я вамъ дамъ за него.

И онъ протянулъ свою загорѣлую руку, въ которой блестѣло до тридцати совершенно новыхъ совереновъ.

Женщина задрожала. Она только-что стала съ мужемъ оправляться отъ бѣдности, въ которой жила до-сихъ-поръ

— Ахъ! вскричала она: — стыдно искушать бѣдную женщину такой кучей золота. Мы везли шесть жаворонковъ и всѣ перемерли дорогой. Только этотъ одинъ остался.

Она набросила бѣлый передникъ себѣ на голову, чтобы не видѣть золота.

— Полно-те, не искушайте ее, кричали всѣ.

— Да и что за охота покупать его, сказалъ кто-то: — вѣдь онъ у тебя не проживетъ и недѣли.

Наконецъ хозяйка обратилась къ покупателю и сказала:

— Вы лучше приходите ко мнѣ всякое воскресенье и онъ вамъ будетъ пѣть. Вамъ будетъ тоже пріятнѣе его слышать изрѣдка, чѣмъ каждый день.

— Въ самомъ дѣлѣ, вы правы, отвѣчалъ онъ. Это будетъ лучше. Я буду приходить всякое воскресенье.

Этимъ рѣшилось дѣло.

Джорджъ выслушалъ пѣсню жаворонка до самаго конца. Какъ только птичка замолкла, друзья отправились домой.

Если бы кто-нибудь встрѣтилъ путниковъ, увѣшанныхъ револьверами, тотъ никакъ не догадался бы, какими смиренными, невинными мыслями заняты ихъ головы.

— Чудная птичка! сказалъ наконецъ Джорджъ, послѣ долгаго молчанія: — мнѣ такъ легко на душѣ послѣ ея пѣнія, такъ легко, какъ будто бы я только-что вышелъ изъ церкви.

— Мнѣ тоже самое кажется, Джорджъ. Точно будто я слышалъ благочестивый гимнѣ.

— Мы должны стараться помнить эту пѣсню, хранить ее въ нашемъ сердцѣ. Съ нею намъ легче будетъ переносить всю гнусность, которая насъ окружаетъ. Ахъ, какой ароматъ! еще лучше, чѣмъ прежде.

— Это потому, что теперь время идетъ къ вечеру.

— А я думаю потому, что мнѣ теперь все кажется лучше. Это первое воскресенье, которое похоже на воскресенье.

— Джорджъ, не правда ли, трудно повѣрить, что люди могутъ быть такими злыми, когда все въ мірѣ такъ прекрасно?

Вдругъ изъ-за куста показался дымъ, послышался выстрѣлъ изъ ружья. Карло завизжалъ и бросился къ Джорджу.

— Негодяи, сказалъ Робинзонъ.

Черезъ минуту ружье было у него на плечѣ, и онъ выстрѣлилъ въ то самое мѣсто, откуда показался дымъ. Потомъ они бросились оба съ Джорджемъ въ кусты съ револьверами въ рукахъ. Кустарникъ однако былъ такъ густъ, что не было возможности преслѣдовать выстрѣлившихъ, и друзья продолжали свой путь.

Карло все время вертѣлъ хвостомъ и лизалъ по временамъ руку Джорджа.

— Не правда ли, Томъ, Карло очень умная собака? Онъ понялъ, что хотѣли выстрѣлить именно въ него.

Лѣсъ кончился, но Фильдингъ и Робинзонъ шли не съ покойнымъ сердцемъ. Воскресенье ихъ кончилось не такъ мирно, какъ началось: выстрѣлъ разсѣялъ ихъ кроткія мысли и напомнилъ мрачную дѣйствительность. Вдругъ Робинзонъ остановился, говоря Джорджу, чтобы онъ взглянулъ на Карло: собака стояла какъ статуя, растопыривъ всѣ четыре ноги. Фильдингъ позвалъ ее, она тотчасъ же подбѣжала и стала лизать ему руки. Онъ осмотрѣлъ ее и сказалъ съ безпокойствомъ Тому:

— Погляди, что это значитъ? у Карло на животѣ полоса крови. Ужь не попали ли въ него? Бѣдный Карло! Не больно ли тебѣ?

— Толкни его въ этотъ прудъ, сказалъ Томъ, тогда у него не будетъ лихорадки.

— Хорошо. Эй, Карло, сюда, сюда!

Джорджъ при этихъ словахъ бросилъ въ прудъ камень и Карло бросился за камнемъ, хотя не такъ поспѣшно, какъ обыкновенно. Послѣ напраснаго усилія достать камень, Карло выплылъ изъ пруда и подошелъ къ Джорджу, виляя хвостомъ.

— Томъ, сказалъ Джорджъ, какъ это странно….

— Что такое?

— Что Карло не отряхнулся. Невиданное дѣло, чтобы собака, выйдя изъ воды, не отряхнулась. Карло! Эй, Карло! И Джорджъ бросилъ камень на дорогу, Карло пошелъ за нимъ, но видно было, что онъ съ трудомъ передвигалъ ноги.

Когда Джорджъ и Робинзонъ дошли до брошеннаго камня, то застали Карло сидящаго надъ нимъ и дрожащаго всѣмъ тѣломъ.

— Не надо давать ему сидѣть, сказалъ Томъ. Нужно, чтобы у него разогрѣлась кровь. Знаешь ли что? кажется, мы сдѣлали дурно, что послали его въ воду?

— Не знаю, сказалъ Джорджъ мрачно. Карло! закричалъ онъ вдругъ весело, не унывай! Это хуже всего. Нужно быть бодрѣе. Вставай-ка, пойдемъ.

Карло всталъ и опять замахалъ хвостомъ. Видно только было, что онъ не могъ бѣжать, а шелъ тихо за своимъ господиномъ.

— Вотъ, какъ придемъ домой, такъ полечимъ его, замѣтилъ Робинзонъ. У меня есть старый пріятель, который очень хорошо умѣетъ лечить собакъ. Онъ ему дастъ какое-нибудь лекарство.

Друзья продолжали свой путь, и каждый изъ нихъ, чтобы скрыть свое безпокойство одинъ отъ другаго, старались говорить о постороннихъ предметахъ. Вдругъ Робинзонъ закричалъ: Гдѣ же собака?

Они оглянулись, и что же? Карло былъ ярдахъ въ шестидесяти отъ нихъ; несчастная собака на этотъ разъ уже не сидѣла, а лежала на животѣ.

— Ахъ! дѣло плохо, вскричалъ Джорджъ.

И они оба бросились, съ истиннымъ отчаяніемъ, къ собакѣ: какъ только они подошли, Карло замахалъ хвостомъ, но не всталъ.

— Карло! вскричалъ Джорджъ съ ужасомъ, милый мой Карло! не оставляй насъ, умоляю тебя, не оставляй насъ однихъ между этими негодяями. Нѣтъ, это не можетъ быть, ты не умрешь, ты останешься съ нами! Бѣдный, милый, дорогой Карло!

Джорджъ съ глубокой горестью глядѣлъ на собаку.

— Нѣтъ, Карло не будетъ жить, проговорилъ онъ поспѣшно: — онъ не можетъ жить, смотри, какъ тускнутъ его глаза. О! Карло, Карло!

Собака будто поняла все отчаяніе, выражавшееся въ глазахъ ея господина, и страшно завизжала. Потомъ она стала вытягиваться, и Робинзонъ, увидѣвъ это, сказалъ:

— Три его, Джорджъ, три хорошенько. Худо мы сдѣлали, что посылали его въ воду.

Джорджъ принялся изо всѣхъ силъ тереть собаку. Черезъ нѣсколько минутъ онъ сказалъ:

— Нѣтъ, все напрасно, Томъ. Я чувствую, что Карло коченѣетъ у меня подъ рукой.

Когда Джорджъ растиралъ плечо собаки, то она стала лизать ему руку, наконецъ все слабѣе и слабѣе.

Потомъ зубы ея стали сжиматься, и она не могла больше лизать любимой руки. Это были послѣднія минуты несчастнаго Карло.

Скоро бѣдняжки не стало.

Джорджъ взялъ ее нѣжно на руки, а Робинзонъ старался всѣми силами утѣшить друга въ его потерѣ.

— Пожалуйста, не говори со мной, замѣтилъ Джоржъ отрывисто.

Онъ молча донесъ Карло до дому и молча положилъ его въ уголъ палатки.

Робинзонъ развелъ огонь, чтобы приготовить что-нибудь поѣсть. Онъ заставилъ Джорджа рѣзать картофель, чтобы хоть на минуту отвлечь его вниманіе отъ мертваго друга. Потомъ они сѣли за обѣдъ и долго молчали, пока наконецъ Робинзонъ не сказалъ:

— Да, Джорджъ, мы отправимся домой. Пора; я съ тобой согласенъ. Золото не можетъ выкупить всѣхъ страданій, которымъ мы подвержены въ этомъ адскомъ мѣстѣ.

— Разумѣется, не можетъ, отвѣчалъ спокойно Джорджъ.

— Мы окружены злодѣями.

— Кажется, что такъ, отвѣчалъ Фильдингъ протяжно.

— Это не утѣшительно: днемъ работа, а ночью опасность.

— Да, равнодушно подтвердилъ Джорджъ.

— И никогда для насъ не бываетъ праздника.

— Это правда.

— Теперь я буду стараться исполнить скорѣе твое желаніе, и какъ только мы достанемъ еще пятьсотъ фунтовъ, тотчасъ же отправимся домой, — къ Сусаннѣ.

— Благодарю тебя, Томъ. Не правда ли, онъ былъ для насъ добрымъ другомъ, сказалъ Джорджъ, указывая на Карло.

— Да, да. Но, пожалуйста, перестань объ этомъ думать. Старайся не поддаваться грустнымъ мыслямъ. Съѣшь-ка лучше что-нибудь.

— Хорошо, благодарю. Ахъ, теперь только понимаю, почему онъ сейчасъ же бросился ко мнѣ и сталъ лизать мнѣ руку, какъ только въ него выстрѣлили. Онъ хотѣлъ проститься со мной; онъ понялъ, что намъ скоро придется разстаться. А я-то мучилъ его въ послѣднія минуты, посылалъ его въ воду за камнями, между-тѣмъ, какъ бѣдняжка ласкался ко мнѣ, хотѣлъ со мной проститься. Ахъ, мой бѣдный Карло! — Джорджъ оттолкнулъ отъ себя тарелку, всталъ изъ-за стола, и вышелъ изъ палатки съ глазами полными слезъ.

Такъ грустно окончился день, начатый весело; бѣдная собака поплатилась жизнью за свою вѣрность. Карло исполнялъ прекрасно свою должность, онъ былъ истинно преданъ своему господину. Миръ ему и всѣмъ преданнымъ сердцамъ. Они такъ рѣдки!

— Что ты дѣлаешь, Томъ?

— Устроиваю ловушку для тѣхъ, которымъ вздумается забраться сегодня ночью къ намъ въ палатку.

— Что же ты дѣлаешь?

— Я протягиваю веревки, чтобы мошенникъ въ нихъ запутался.

— Да что же тебѣ пришло въ голову, что непремѣнно кто-нибудь придетъ…

— Разумѣется придетъ.

— Да кто же?

— Тѣ, которые застрѣлили Карло.

— Они не посмѣютъ подойти ко мнѣ.

— Какъ-бы не такъ. А зачѣмъ бы они убили собаку?

— Разумѣется, для того, чтобы легче было насъ обокрасть. Повѣрь, что они придутъ, и можетъ быть даже сегодня ночью. Пусть ихъ приходятъ — на свою же смерть. Милости просимъ. Ты услышишь, какъ я прокричу имъ въ уши: Карло! въ ту самую минуту, какъ въ нихъ выстрѣлю.

— Лучше помолимся, чтобы не явить такихъ мыслей, сказалъ Джорджъ.

Робинзонъ однако ошибся: ночь прошла спокойно, никакого покушенія не было.

Всю слѣдующую недѣлю шелъ дождь, который привелъ въ отчаяніе всѣхъ золотопромышленниковъ, потому что мѣшалъ имъ работать. Робинзонъ сторожилъ палатку, писалъ письма, и изучалъ австралійскую политику, потому что имѣлъ въ виду сдѣлаться членомъ тамошняго конгресса. Желаніе Джорджа наконецъ исполнилось: онъ отправился отъискивать золото большими слитками, а не въ пескѣ. Онъ помнилъ, что видѣлъ между двумя черными скалами цѣлую массу кварца въ шесть футовъ ширины, онъ называлъ эту массу — рѣкою кварца. Это заставило его подозрѣвать, что въ этомъ мѣстѣ много золота, потому что во всѣхъ кусочкахъ золота, которые они находили, всегда было болѣе чѣмъ на половину кварца. И Джорджъ принялся отъискивать эту рѣку кварца, полный надежды, что найдетъ въ ней сокровище. Робинзонъ пересталъ съ нимъ спорить объ этомъ.

Джоржъ очень грустилъ, потому что уже нѣсколько мѣсяцевъ не получалъ извѣстія отъ Сусанны. Робинзонъ все это время за нимъ ухаживалъ и старался ему во всемъ потакать.

Бѣдный Джорджъ! Онъ даже не могъ найти своей рѣки кварца. Когда онъ, послѣ безуспѣшныхъ дневныхъ розысковъ, приходилъ домой съ пустыми руками, то губы Тома подергивались, и ему стоило многихъ усилій, чтобы не разсмѣяться. Джорджъ обыкновенно замѣчалъ это и ему дѣлалось еще досаднѣе, чѣмъ если бы надъ нимъ открыто смѣялись.

Разъ какъ-то Робинзонъ, хотя самъ вполнѣ былъ убѣжденъ, что рѣки кварца не существуетъ, изъ угожденія къ слабости друга, сказалъ ему:

— А хочешь, я тебѣ скажу, какъ найти твою рѣку кварца, если она дѣйствительно существуетъ гдѣ-нибудь, кромѣ твоей головы?

— Я очень тебѣ буду благодаренъ за это. Скажи, пожалуйста, какъ?

— Пришелъ Джемъ и сказалъ мнѣ, что не подалеку отъ той рытвинки, гдѣ онъ работаетъ, онъ встрѣтилъ Джеки, который съ большимъ участіемъ разспрашивалъ объ насъ.

— Эта низкая тварь!

— Онъ, кажется, собирается придти къ тебѣ.

— Пусть-ка попробуетъ придти; останется доволенъ.

— За что ты на него такъ долго сердишься? Я, право, не понимаю.

— Я тебѣ говорю, что это змѣя.

— Напрасно ты не хочешь его видѣть. Онъ здѣсь знаетъ подробно всю страну и могъ бы тебѣ показать, гдѣ ты можешь найти золото въ слиткахъ, — замѣтилъ Робинзонъ, едва удерживаясь отъ смѣха.

Но Джорджъ былъ слишкомъ сердитъ на дикаря за то, что онъ сдѣлалъ Абнера калѣкой на всю жизнь.

Робинзонъ не хотѣлъ говорить правды, не зная, простилъ ли Джорджъ дикаря, или нѣтъ. А на дѣлѣ было вотъ что. Джеки пришелъ вмѣстѣ съ Джемомъ въ лагерь и хотѣлъ съ нимъ идти къ Джорджу. Но Робинзонъ, заключивъ изъ словъ своего друга, что бѣдному дикарю сильно достанется, если онъ вздумаетъ явиться къ Джорджу, посовѣтовалъ Джеки лучше остаться у Джема, пока Робинзонъ не усмиритъ гнѣва своего друга.

Солнце садилось, красное какъ кровь. Со всѣхъ сторонъ изъ-за скалъ слышались выстрѣлы: это золотопромышленники разряжали ружья и револьверы, чтобы потомъ надежнѣе зарядить ихъ на ночь. Здѣшнимъ жителямъ не привыкать было къ постоянной осторожности: они знаютъ, что для защиты жизни и золота часто встрѣчается надобность въ оружіи, отъ заката солнца до его восхода.

Всѣ заснули усталые, но заснули не спокойно, потому что каждый золотопромышленникъ всякую ночь, и всякій часъ ночи, могъ ожидать опасности. Каждый ложился спать въ одеждѣ и съ оружіемъ въ рукахъ, а Робинзонъ съ двумя: съ револьверомъ и съ тесакомъ, острымъ, какъ бритва. Все было тихо и спокойно: казалось, всѣ спали невиннымъ сномъ при лунномъ свѣтѣ, послѣ долгаго дня, проведеннаго въ геркулесовскомъ трудѣ.

Въ той части лагеря, гдѣ спали наши друзья, не было видно никого, кромѣ патруля Робинзона, состоявшаго изъ трехъ человѣкъ, которые ходили, съ глухимъ фонаремъ, вооруженные съ ногъ до головы, и стерегли сорокъ палатокъ, не считая китайской. Такой караулъ у палатки смѣнялся каждые два часа. Такимъ образомъ всю ночь часовые стерегли палатки.

Луна освящала весь лагерь и вмѣстѣ съ тѣмъ нѣсколькихъ человѣкъ у палатки Робинзона: въ эту минуту смѣнялся патруль: трое прежнихъ часовыхъ ушли, а трое новыхъ стали ходить вокругъ. Вдругъ одинъ изъ новопришедшихъ сказалъ:

— Что это тамъ такое?

— Я пойду, посмотрю.

— Хорошо, сходи-ка.

— А! это оселъ, который все здѣсь шатается. Когда-нибудь сломаетъ себѣ шею въ здѣшнихъ ямахъ.

— Какъ бы не такъ, онъ не такой оселъ.

Часовые опять принялись ходить; между тѣмъ оселъ продолжалъ осторожно пробираться между ямами.

Вдругъ онъ на минуту остановился, потомъ тихонько отошелъ въ темную сторону къ палаткѣ капитана, и исчезъ тамъ: что онъ дѣлаетъ? онъ нагибается, ложится, снимаетъ съ себя голову и шкуру и кладетъ ихъ на землю. Это человѣкъ! Онъ вынимаетъ ножъ и беретъ его въ зубы. У него въ рукахъ пистолетъ; онъ ползкомъ пробирается къ палаткѣ, которая между нимъ и патрулемъ. Мошенникъ ощупью ищетъ отверстія, находитъ его, и, какъ змѣя, вползаетъ въ палатку.

XXXII.

Черный Уиль, очутившись внутри палатки, вынулъ глухой фонарь и открылъ его осторожно. Въ углу спали рядомъ оба друга, и у ногъ чернаго Уиля лежала собака, привязанная на цѣпь. Это на минуту поразило вора — но только на минуту. Онъ зналъ, что собака была убита: товарищъ его увѣдомилъ объ этомъ чрезъ часъ послѣ того, какъ совершилъ этотъ подвигъ. Въ сторонѣ лежала пара рабочихъ сапоговъ, которые мошенникъ выбросилъ изъ палатки. Потомъ, внимательно осматривая полъ, онъ замѣтилъ мѣсто, гдѣ земля какъ будто была разрыта. Онъ тотчасъ же догадался въ чѣмъ дѣло, и глаза его засверкали отъ торжества. Онъ приподнялъ полотно палатки возлѣ себя, чтобы, въ случаѣ опасности, можно было выбѣжать безъ затрудненія; потомъ двинулся прямо по направленію къ взрытой землѣ. Но только что онъ успѣлъ пошевельнуться, ноги его запутались въ веревкахъ, проведенныхъ тутъ заранѣе Робинзономъ, и онъ со всѣхъ ногъ грянулся на полъ. Въ туже минуту нѣсколько колокольчиковъ сильно зазвонили надъ головами спящихъ.

Томъ и Джорджъ тотчасъ же проснулись и вскочили на ноги, съ оружіемъ въ рукахъ. Однако Черный Уиль успѣлъ выпутаться изъ веревокъ и бросился вонъ изъ палатки. У самаго входа онъ обернулся, и въ отчаяніи отъ неудачной попытки, навелъ пистолетъ на Робинзона, который въ эту минуту подбѣгалъ къ нему съ тесакомъ. Робинзонъ мгновенно опустился на колѣни, и пуля пролетѣла надъ его головой. Въ эту самую минуту Томъ ранилъ вора тесакомъ въ руку, и тотъ такъ страшно застоналъ, что даже наши друзья перепугались. Вмѣстѣ съ этимъ стономъ, Черный Уиль бросился бѣжать, сорвавъ одной рукою все полотно палатки и оставивъ нашихъ друзей подъ полотномъ: они тамъ барахтались какъ кошки въ мѣшкѣ.

Злодѣй уже отбѣжалъ нѣсколько ярдовъ, потомъ оглянулся и увидѣлъ, въ какомъ затруднительномъ положеніи его враги. Ненависть его была такъ сильна, что онъ забылъ всякую опасность и вернулся опять на мѣсто преступленія. На этотъ разъ онъ пришелъ не воровать, а умертвить. Глаза его блестѣли, лицо выражало ярость, и онъ уже занесъ руку съ ножемъ надъ полотномъ палатки, какъ вдругъ надъ его головой раздались три выстрѣла патрульныхъ, которые отъ него были ярдахъ въ тридцати. Мошенникъ вздрогнулъ, дѣло шло о жизни или смерти — онъ бросился бѣжать. Вслѣдъ ему раздалось восьмнадцать выстрѣловъ, одинъ за другимъ. Не одинъ выстрѣлъ прорвалъ ему платье; одинъ даже просверлилъ насквозь шляпу, но пули все-таки не попали въ вора. Онъ бѣжалъ какъ сумасшедшій, безъ оглядки по всему лагерю; всѣ золотопромышленники, пробужденные выстрѣлами, выглядывали каждый изъ своей палатки, и каждый стрѣлялъ въ вора, когда онъ бѣжалъ мимо. Звуки выстрѣловъ раздавались въ ушахъ Джорджа и Робинзона, между тѣмъ какъ они выпутывались въ потемкахъ изъ полотна. Но всѣ преслѣдованія и старанія были напрасны: воръ убѣжалъ.

Все смолкло, настала мертвая тишина подъ яснымъ голубымъ небомъ, усыпаннымъ звѣздами.

Робинзонъ и Джорджъ поставили опять свою палатку. Пришли патрульные, измученные, къ капитану и сказали:

— Онъ убѣжавъ, но за то не одна наша пуля засѣла въ немъ. Капитанъ, ложитесь, мы ни на минуту не оставимъ вашей палатки.

И Робинзонъ съ Джорджемъ опять легли, охраняемые со всѣхъ сторонъ. Патрульные сѣли возлѣ самой палатки: двое изъ часовыхъ спали, а третій караулилъ. Чрезъ нѣсколько минутъ наши друзья заснули.

На другое утро прежде всѣхъ вошли къ Исааку Леви — Джорджъ и Робинзонъ, съ намѣреніемъ продать ему золото.

— На нашу палатку было нападеніе сегодня ночью, мистеръ Леви.

— Опять? гмъ!

— Томъ полагаетъ, что у него здѣсь есть враги.

— Гмъ. Молодой человѣкъ слишкомъ выставляетъ себя на видъ: очень понятно, что у него должны быть враги.

— Но за то, если онъ своимъ поведеніемъ наживаетъ себѣ враговъ, то наживаетъ и друзей самыхъ искреннихъ, торопливо замѣтилъ Джорджъ.

Джорджъ долго говорилъ мистеру Леви о томъ, какъ его съ Робинзономъ преслѣдуютъ, какъ они не имѣютъ покоя ни днемъ, ни ночью, и наконецъ сказалъ:

— Мы переговорили съ Томомъ, и рѣшили продать большую часть нашего золотаго песку, вамъ, сэръ. Дайте за него самую большую цѣну, какую только вы можете дать. Ради Сусанны!

И Джорджъ ушелъ отъискивать свою рѣку кварца, а Робинзона оставилъ торговаться съ мистеромъ Леви и получить деньги.

Несмотря на всѣ просьбы Тома, мистеръ Леви никакъ не согласился дать ему болѣе трехъ фунтовъ за унцію золота. Старикъ ни-за-что не хотѣлъ отступить отъ своихъ всегдашнихъ правилъ. Зачѣмъ набивать цѣну? думалъ онъ. Дѣла — дѣлами. И дѣйствительно, онъ бы согласился дать Джорджу и двѣсти фунтовъ въ случаѣ нужды, но при покупкѣ или продажѣ не могъ измѣнить привычекъ своей жизни.

И такъ, Робинзонъ оставилъ у себя восемь фунтовъ золотаго песку, а остальное продалъ мистеру Леви, и получилъ билеты Сиднейскаго банка.

Выходя, Робинзонъ встрѣтилъ человѣка, стоявшаго очень подозрительно у входа.

— Я пришелъ продать золотой песокъ, сказалъ этотъ человѣкъ.

Леви услыхалъ и вышелъ къ нему.

— Гдѣ твое золото? спросилъ еврей.

Пришедшій вынулъ около унціи золота. Проницательный Леви не спускалъ съ него глазъ, и пришедшему, казалось, было какъ-то неловко подъ его пытливымъ взглядомъ. На лицѣ его выражалось безпокойство; еврей замѣтилъ это.

Когда неизвѣстный ушелъ, Леви спросилъ Робинзона, не знакомо ли ему лицо этого человѣка.

— Нѣтъ, я его не знаю, отвѣчалъ Томъ.

Леви позвалъ Натана.

— Натанъ, слѣди потихоньку за этимъ человѣкомъ, постарайся вспомнить — гдѣ мы его видѣли; словомъ, узнай кто онъ. Это навѣрно врагъ.

А самъ старикъ все ломалъ голову, стараясь непремѣнно вспомнить, гдѣ видѣлъ такіе глаза, такой лобъ, эту развалистую походку. И для этого еврею пришлось заглянуть далеко въ свое прошедшее.

— Какъ здоровье вашего мужа, Мери? спросилъ Робинзонъ одну свою знакомую, Мери Дочерти, которая проходила мимо.

— Благодарю, капитанъ, ему очень худо. Онъ сильно страдаетъ ревматизмомъ. Вотъ уже сколько дней, какъ я за него работаю: нужно же кормиться намъ съ дѣтьми…

— Ну, что же? развѣ трудно работать? Нужно только умѣть отъискать хорошее мѣсто, чтобы труды были не напрасны.

— Да, легко вамъ говорить. Не то бы вы сказали, еслибы у васъ было пятеро дѣтей. Право, дай вамъ Богъ пятерыхъ… чтобы вы тогда заговорили?

— Ахъ, ты злая! Что, Идъ, пришелъ продавать?

— Да, немножко.

— Что тамъ такое дѣлается? не знаешь ли ты? Цѣлая куча народа собралась.

— Развѣ вы не знаете? Вашъ пріятель Джемъ купилъ у какого-то незнакомаго человѣка пріискъ, видѣлъ, что въ немъ блеститъ золотой песокъ, понадѣялся много достать золота и потому далъ за яму тридцать фунтовъ. А яма-то стоила гораздо дороже: ручаюсь головой, что онъ съ первой лопаты получилъ четыре унціи.

— Ахъ, я очень этому радъ.

Въ эту минуту подошелъ почтительно молодой золотопромышленникъ.

— Донесеніе въ полицію, капитанъ!

— Дайте сюда. Мистеръ Леви, позвольте присѣсть на минуту за вашъ столъ.

— Сдѣлайте одолженіе, отвѣчалъ мистеръ Леви.

— Такъ до сихъ поръ еще не напали на слѣды тѣхъ, которые прошлую ночь хотѣли обокрасть нашу палатку?

— Нѣтъ еще, капитанъ, но мы всѣ объ этомъ хлопочемъ. Вѣроятно, сегодня же кто нибудь изъ насъ узнаетъ что нибудь объ этомъ, тогда я приду и скажу вамъ. Угодно ли вамъ будетъ прочесть донесеніе за всю недѣлю?

— Да, да, прочту. Гмъ, гмъ, на этой недѣлѣ вообще было меньше насилія, но больше воровства. Это худо. Я непремѣнно это выведу, мистеръ Леви. Я рѣшился это уничтожить. Что это такое? Опять очень значительное стеченіе иностранцевъ въ лагерѣ. Большая часть изъ нихъ, конечно, люди честные, но есть и порядочные мошенники. Между прочимъ, прибавилось много американцевъ и нѣмцевъ съ южной стороны! А это что такое? Вчера пойманъ воръ. Упалъ въ яму и едва ли останется живъ. Андрью, оставьте это донесеніе у меня. Я разсмотрю его какъ можно подробнѣе.

И Робинзонъ принялся такъ торжественно и серьозно перечитывать, про себя, поданое донесеніе, какъ будто бы дѣло шло о судьбѣ цѣлой націи.

Смѣхъ Андрью прервалъ важныя занятія капитана.

Онъ поднялъ голову, на лицѣ его выражалось оскорбленное достоинство, но когда онъ взглянулъ въ туже сторону, въ которую смотрѣлъ Андрью, то и самъ расхохотался: капитанъ увидѣлъ два огромные зонтика, скользящіе рядомъ одинъ подлѣ другаго между ямами.

— Что это за фигуры?

— Это китайцы, капитанъ. Они слишкомъ лѣнивы, золото копать ни за что не станутъ, а только цѣлые дни ходятъ взадъ и впередъ, и гдѣ увидятъ золотой песокъ, прямо подбираютъ. За то ужь глаза у нихъ очень зоркіе: все видятъ. И говорятъ, что они удивительно много собираютъ каждый день. Какія у нихъ огромныя шляпы! Право, одной достало бы на крышу палатки.

— Ура! раздался крикъ.

— Что тамъ такое?

— Ура! повторилось опять.

Въ ту минуту прибѣжала Мери Дочерти, прыгая отъ радости. У нея въ одной рукѣ былъ кусокъ тусклаго металла, а въ другой какая-то блестящая масса. Она подбѣжала къ столу и, весело обращаясь къ мистеру Леви, положила блестящую массу на столъ.

— Вотъ, старый джентльменъ, сказала она: — сколько вы мнѣ дадите за это? Наконецъ выпало и на мою долю счастье.

— Я покупаю только благородные металлы и драгоцѣнные камни, отвѣчалъ Исаакъ спокойно.

— Да развѣ золото не драгоцѣнный металлъ?

— Такъ вы хотите мнѣ продать это за золото? — Это даже не металлъ. Это слюда, жолтая слюда.

— Слюда? закричала Мери въ отчаяніи.

Въ эту минуту вбѣжалъ Джорджъ, сильно запыхавшись.

— Ну, вотъ тебѣ! кричалъ онъ съ торжествомъ, обращаясь къ Робинзону. Правъ я былъ, или нѣтъ? На что теперь твой золотой песокъ?

И Джорджъ положилъ на столъ кусокъ золота, величиною съ кулакъ.

— Всѣмъ счастье, только не бѣдной Мери Дочерти! закричала ирландка.

— Прежде всего вы бы взвѣсили на рукѣ эту массу, сказалъ ей съ состраданеіемъ Джорджъ. Посмотрите, бѣдняжка, вѣдь вашъ кусокъ совсѣмъ не такъ тяжелъ, какъ…

— Колчеданъ! сухо сказалъ Исаакъ, возвращая Джорджу его кусокъ. Нѣтъ! колчеданъ тяжеле слюды, а золото тяжело колчедана…

— Мистеръ Леви! не вздумаете ли увѣрять меня, что это не металлъ? я этому не вѣрю, сказалъ Джорджъ сердито.

— Это металлъ, спокойно возразилъ Леви: — и очень полезный, только не драгоцѣнный. Это желѣзо.

— Какже это можетъ быть желѣзо? а желтизна? Развѣ желѣзо бываетъ желтое? И какже въ такомъ случаѣ можно отличить желѣзо отъ золота?

— Будьте терпѣливы, сказалъ спокойно старый еврей, и учитесь. Возьмите эту иголку. Вотъ вамъ кусочекъ золота; воткните его на кончикъ иглы. Вотъ видите — воткнули? А почему? Потому, что золото металлъ мягкій. Теперь воткните-ка на иголку кусочекъ вашего колчедана; ну что же?

— Нѣтъ, не могу.

— Не можете, потому что желѣзо металлъ твердый. Вотъ вамъ еще, для опыта, оселокъ. Потрите объ него колчеданъ. Вотъ видите, онъ не краситъ оселка, значитъ, это металлъ жесткій. А теперь, потрите-ка объ оселокъ этотъ маленькій кусочекъ чистаго золота.

— Да, онъ красотъ. Оселокъ дѣлается желтымъ.

— Потому что это металлъ мягкій. Вотъ въ этой стклянкѣ соляная кислота. Налейте хоть одну каплю ея на мой кусочекъ золота. Видите, въ немъ не происходитъ никакой перемѣны, онъ остается такимъ же, какъ и былъ. Теперь, налейте на свой колчеданъ. Видите, какъ онъ почернѣлъ; онъ не можетъ противустоять кислотѣ. Есть много еще другихъ доказательствъ, но я надѣюсь, что съ васъ довольно и этихъ. Словомъ, ни одинъ металлъ не походитъ на золото.

— Да, для жидовскихъ глазъ, прошепталъ Робинзонъ.

— Признаюсь, удивительно мнѣ, какъ люди, которые постоянно занимаются на рудокопнѣ и такъ часто держатъ въ рукахъ настоящее золото, могутъ впадать въ такую грубую ошибку, что одинъ принимаетъ за золото слюду, а другой колчеданъ.

— Мери, я скажу тебѣ что дѣлать, началъ весело Робинзонъ. Ахъ, Боже мой! Да она плачетъ. Вотъ малодушіе!

— Ахъ, капитанъ, да какже не плакать? Я просто не знаю, что дѣлать. Разъ только въ жизни нашли мы золото — и оно оказалось не золото, а слюда. Ни въ чемъ нѣтъ намъ счастья. Я теперь, просто, пропала!

— Да не плачь же, ты выбрала дурное мѣсто.

— Да что же мнѣ дѣлать? Я и то каждый разъ, какъ начинаю копать новую яму, такъ усердно молю Бога, чтобъ труды мои были не напрасны.

— Это-то хорошо, да при этомъ ты должна еще умѣть выбрать мѣсто, гдѣ можно найти золото. А что это у тебя въ рукѣ?

— Да вотъ, вмѣсто золота, нашла кусокъ свинцу, отвѣчала бѣдная Мери.

Робинзонъ взялъ у нея этотъ кусокъ.

— Боже мой! какой тяжелый, сказалъ онъ.

И онъ сталъ пристально разсматривать металлъ.

— Мистеръ Леви, вскричалъ онъ наконецъ. Вотъ находка! Посмотрите-ка, и будьте великодушны. Это несчастная женщина.

— Я буду справедливъ, сказалъ старикъ съ важностью. Онъ взвѣсилъ кусокъ металла, сдѣлалъ какой-то разсчетъ на бумагѣ, и подалъ Мери сорокъ совереновъ.

Она на нихъ взглянула.

— О, нѣтъ, вы смѣетесь надо мной, сказала она старику и никакъ не хотѣла брать денегъ.

Онъ положилъ ихъ на столъ.

— Да что же это было, что я принесла-то? спросила она слабымъ голосомъ.

— Платина, хладнокровно отвѣчалъ еврей.

— И какой прекрасный кусокъ! съ жаромъ вскричалъ Робинзонъ.

— Ахъ, капитанъ! добрый капитанъ! Вѣдь я не знаю, что такое платина. Разскажите мнѣ, пожалуйста.

— Да не то, что ваша слюда, сказалъ Исаакъ. Посмотрите, платина тяжеле золота и гораздо драгоцѣннѣе серебра. Но бойтесь; берите деньги. Я вамъ не даю ничего лишняго, только настоящую цѣну. Платина прекрасный металлъ, она царица металловъ.

— Ахъ, капитанъ, благодарю васъ. Я даже не знаю, какъ благодарить.

Она бросилась къ Робинзону на шею и съ жаромъ его поцѣловала.

Потомъ она бросилась бѣжать, но вдругъ вернулась.

— Платина царица металловъ, кричала она внѣ себя отъ радости. Да благословитъ васъ Господь Богъ, старичокъ! Да будетъ надъ вами благословеніе всѣхъ святыхъ и пресвятой Дѣвы Маріи.

Она бросилась, со слезами на глазахъ, къ Исааку съ намѣреніемъ поцѣловать и его, но онъ съ достоинствомъ отстранилъ ее рукою.

— Ура! кричала съ восторгомъ Мери. Да здравствуетъ платина, а золото къ чорту. Съ этими словами, прыгая отъ радости, Мери вышла.

Было время завтрака; по обыкновенію, всѣ отдыхали отъ работы.

— Какая тишина, сказалъ Робинзонъ. Теперь я могу спокойно заняться своимъ полицейскимъ донесеніемъ.

Вдругъ послышался шумъ и крики.

— Что это такое? сказалъ Робинзонъ. Всѣ бѣгутъ смотрѣть. Пойду и я.

Оказалось, что два мирные китайца, которые такъ спокойно пробирались между ямами съ своими огромными зонтиками, теперь завели между собою страшную драку. Шляпы и зонтики лежали возлѣ нихъ на землѣ, а китайцы съ остервенѣніемъ бросались другъ на друга, кусались и царапались.

Европа съ трудомъ разняла представителей серединнаго царства, и держала ихъ за фалды длинныхъ одеждъ, между тамъ какъ бойцы все продолжали браниться.

Золотопромышленники были сильно возмущены этой дракой: она оскорбляла ихъ нравственное достоинство.

— Развѣ такъ дерутся? кричали они. На что же намъ даны кулаки!

Робинзонъ принялъ сторону своихъ товарищей, и сказалъ:

— Я буду судьей и разберу этихъ двухъ сумасшедшихъ. Приведите ихъ ко мнѣ!

Предложеніе это было принято съ восклицаніями. Устроили высокое сѣдалище для самозванца-судьи и мистеру Стевансу было поручено увѣрить китайцевъ, что Робинзонъ законный начальникъ рудокопни.

Мистеръ Стевансъ, принимая участіе въ общей шуткѣ, убѣдилъ китайцевъ, которые между прочимъ опять надѣли свои зонтики, — что Робинзонъ мандаринъ, въ рукахъ котораго полная власть надъ всѣмъ тамошнимъ народомъ; короче, что въ его рукахъ жизнь и смерть каждаго изъ присутствующихъ.

Узнавъ, что Робинзонъ такое важное лицо, китайцы сняли передъ нимъ туфли и стояли въ страшномъ трепетѣ, ожидая его суда. Въ эту минуту, они бы согласились отдать все на свѣтѣ, чтобы только загладить свою вину. Такъ они раскаявались, что затѣяли драку.

Робинзонъ сѣлъ, взялъ трубку и принялся спокойно курить, между тѣмъ какъ всѣ окружавшіе его съ трудомъ могли оставаться серьозными. Покуривъ нѣсколько времени молча, онъ спросилъ китайцевъ:

— Что это былъ за шумъ?

Первый китаецъ. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

Второй китаецъ. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

Оба. Джабберъ! Джабберъ! Джабберъ!

— Что это такое? Развѣ они вовсе не умѣютъ говорить по-англійски?

— Нѣтъ!

— Послѣ этого не удивительно, что они не умѣютъ себя вести, замѣтилъ одинъ золотопромышленникъ.

Судья бросилъ на него очень грозный взглядъ, за то, что онъ прервалъ его серьозный вопросъ.

— Узнайте отъ нихъ подробно о причинъ ихъ драки и разскажите мнѣ.

Началось совѣщаніе между китайцами и мистеромъ Стевансомъ, который наконецъ сказалъ Робинзону:

— Ссора произошла изъ-за кусочка золота, на который обѣ стороны доказываютъ свои права.

Робинзонъ. Постойте! Прежде всего принесите сюда этотъ кусочекъ.

Всѣхъ сильно заинтересовало это приключеніе; съ нетерпѣніемъ желали увидѣть драгоцѣнный кусокъ металла, который былъ причиной такой неистовой войны. Мистеръ Стеваисъ взялъ отъ одного изъ китайцевъ кусокъ и положилъ его на столъ передъ судьей. При видѣ спорнаго сокровища, раздался громкій хохотъ: весь кусочекъ былъ величиной съ булавочную головку.

Робинзонъ. Знаете ли, какъ это скверно? Азія! мнѣ стыдно за тебя. Прежде всего, господа, требуется тишина въ судилищѣ. Теперь переводите показанія подсудимыхъ, мистеръ Стевансъ.

Стевансъ. Вотъ этотъ китаецъ увидѣлъ блестящее золото и сказалъ другому: «а!»

Робинзонъ (записывая). Сказалъ другому «а!» Постойте! а какъ по китайски: «а!»

Стевансъ. Тоже «а!»

Робинзонъ. О!

Андрью. Каково! они украли у насъ нѣкоторыя слова.

Робинзонъ. Въ судилищѣ требуется тишина!

Андрью. Извините, капитанъ!

Стевансъ. Но другой китаецъ схватилъ прежде этотъ кусокъ, и теперь они оба его требуютъ.

Робинзонъ. Хорошо. Въ чемъ же здѣсь затрудненіе? По моему, это очень простое дѣло.

Стевансъ. Я имъ такъ и сказалъ.

Робинзонъ. То есть, какъ же по вашему, которому изъ китайцевъ принадлежитъ по справедливости этотъ кусочекъ?

Стевансъ. Я сказалъ имъ, что у насъ есть пословица: «Кто потерялъ, тотъ ищетъ, а кто нашелъ, тотъ беретъ».

Робинзонъ. Разумѣется; а который же нашелъ?

Стевансъ. Конечно тотъ, который…. гмъ. Разумѣется, онъ только сказалъ «а», но онъ не указалъ…. впрочемъ можетъ быть… но съ другой стороны… гмъ.

Робинзонъ. Какъ? Развѣ вы не можете рѣшить? Это очень просто. Однако, нѣтъ. Впрочемъ, да. Разумѣется должно достаться тому, который…. ахъ, боже мой! хоть бы они оба провалились сквозь землю. И зачѣмъ это такъ случилось? Какъ будто они не могли оба найти по куску.

Робинзонъ былъ въ большомъ затрудненіи. Наконецъ онъ рѣшилъ, что для перваго своего суда онъ удовлетворитъ обѣ партіи.

— Уведите виновныхъ, сказалъ онъ, и размѣстите ихъ порознь.

Потомъ Робинзонъ сталъ объискивать свои карманы и наконецъ вынулъ небольшой кусочекъ золота, который чрезвычайно трудно было отличить отъ спорнаго золотаго кусочка китайцевъ. Томъ положилъ свой кусочекъ на столъ и спряталъ тотъ, который былъ причиной ссоры.

— Приведите китайца нумеръ первый, сказалъ Робинзонъ.

Вошелъ китаецъ съ почтительными поклонами и съ блѣднымъ отъ страха лицомъ. Но когда судья указалъ на золото и позволилъ китайцу его взять, то лицо его вдругъ просіяло отъ радости. Онъ принялъ этотъ кусочекъ за тотъ самый, который они нашли, сдѣлалъ сначала нѣсколько шаговъ назадъ, потомъ впередъ и наконецъ съ особенной граціей обратился къ судьѣ съ какими-то китайскими фразами, чрезвычайно мѣрными и музыкальными. Судья при этомъ разинулъ ротъ отъ удивленія. Потомъ китаецъ удалился, съ тремя низкими поклонами, на которые судья ему отвѣтилъ легкимъ наклоненіемъ головы.

— Что онъ такое говорилъ? Скажите, пожалуйста, мистеръ Стевансъ, въ чемъ дѣло? спросилъ Робинзонъ.

Стевансъ. Онъ сказалъ…. ха, ха, ха.

Робинзонъ. Да полноте же, не смѣйтесь. Прежде говорите, а потомъ успѣете посмѣяться.

Стевансъ. Онъ сказалъ: «да процвѣтаетъ ваше величіе, какъ дерево близь ручья, который никогда не разливается и не высыхаетъ, но извивается, ха, ха, ха! всегда спокойно, какъ теченіе вашего благоденствія».

Робинзонъ. Что же, это не дурно. Я согласенъ!

Стевансъ. «Пусть собаки осквернятъ молитвы вашихъ враговъ!…»

Робинзонъ. Что же, и это не дурно.

Стевансъ. «Когда же вы вполнѣ насытитесь земнымъ блаженствомъ, то да будете вы приняты въ рай семьюдесятью черноглазыми гуріями…»

Робинзонъ. О, Боже мой, какія желанія!

Стевансъ. Ха, ха, ха! И пусть ваша слава, послѣ вашей смерти, походитъ на волны океана, когда онѣ музыкально плещутъ о скалистыя пещеры. Вашъ рабъ, неопытный въ краснорѣчіи, уходитъ пристыженный величіемъ своего предмета и бѣдностью своихъ выраженій.

Робинзонъ. Очень умная рѣчь! Однако, друзья, я не жаденъ; я беру себѣ только половину всѣхъ этихъ желаній, а другую очень великодушно уступаю вамъ. Теперь позовите втораго китайца.

Нумеръ второй явился точно также съ поклонами и страхомъ. Робинзонъ положилъ золото на столъ и указалъ его китайцу. Лицо его точно также просіяло радостью и онъ уже совсѣмъ собирался уйдти, низко кланяясь, какъ судья закричалъ:

— Ну а что же рѣчь-то?

Стевансъ объяснилъ китайцу, что его товарищъ выражалъ благодарность.

При этомъ нумеръ второй улыбнулся въ знакъ согласія, выступилъ впередъ и произнесъ слѣдующую рѣчь:

— Вашъ рабъ лежалъ удрученный несчастіемъ, ограбленный безнравственнымъ человѣкомъ. Онъ былъ тыквой, изсушенною полуденнымъ солнцемъ, пока ваши добродѣтели не сошли на него какъ роса, и не освѣжили его вашимъ правосудіемъ и благосклонностью.

"И такъ, теперь выслушайте благословеніе того, который вашимъ состраданіемъ выведенъ изъ отчаянія.

«Пусть тѣнь ваша увеличивается и покроетъ много земель. Пусть ваше потомство будетъ народомъ, живущимъ во дворцахъ съ золотыми крышами и стѣнами изъ слоновой кости. Пусть вы живете нѣсколько столѣтій, сіяя, какъ вы сіяете теперь; и пусть, послѣ вашей кончины, истекаютъ цѣлыя рѣки чернилъ изъ перьевъ поэтовъ по долинамъ бумаги, въ видѣ прославленія всѣхъ добродѣтелей, украшавшихъ васъ здѣсь, на землѣ. Спигъ-ту-че особа очень незначительная, но готовая къ исполненію вашихъ повелѣній, желаетъ этихъ ничтожныхъ выгодъ жемчужинѣ запада.

Хоръ золотопромышленниковъ. Вотъ какъ!

Робинзонъ всталъ съ важностью и сказалъ:

— Сингъ-ту-че! ты молодецъ, ораторъ и враль. Тѣмъ лучше для тебя. Да будетъ тебѣ блаженство. Heichster guchster — boni soit qui mal y pense — donner und blitzen — tempora mutantur — O mia cara and pat vobiscum. Засѣданіе кончено.

Къ сожалѣнію, я долженъ прибавить, что фразы судьи Робинзона, сказанныя имъ въ заключеніе, очень возвысили его въ мнѣніи золотопромышленниковъ.

— Однако, капитанъ человѣкъ ученый.

— Если прійдется намъ посылать кого нибудь въ парламентъ, такъ пошлемъ непремѣнно его.

— Эй, ребята, сюда! сюда!

Всѣ бросились къ Джему, который шумѣлъ и размахивалъ руками. Подойдя поближе, увидѣли, что Джемъ то блѣднѣлъ, то синѣлъ отъ бѣшенства, стоя подлѣ мистера Лсви, который сидѣлъ совершенно спокойно и равнодушно.

— Въ чемъ дѣло? спросилъ Робинзонъ.

— Купецъ не хочетъ взять моего золота.

— Золото я беру у всѣхъ, отвѣчалъ хладнокровно Леви, но это не золото.

— Не золото, закричалъ одинъ золотопромышленникъ и всѣ съ любопытствомъ взглянули на отвергаемый товаръ. Мистеръ Леви, взялъ песокъ и пересыпалъ его изъ одной руки въ другую; онъ отдѣлялъ составныя частички и называлъ каждую по имени.

— Зеленая мѣдь, позолоченная платина, чтобы придать вѣсу. Это изъ Бирмингама, а не изъ Австраліи.

— А я заплатилъ за это тридцать фунтовъ! кричалъ Джемъ. Оставьте это у себя. Я найду его! Я не примусь опять за работу до тѣхъ поръ, пока не разквитаюсь съ нимъ.

— Разумѣется, такъ и слѣдуетъ! кричали всѣ присутствующіе. Приведи его къ намъ и капитанъ опять сдѣлаетъ расправу.

При этомъ всѣ сдѣлались мрачными, потому что это было новое мошенничество, а они стремились искоренить въ лагерѣ всякія злоупотребленія.

— Я уничтожу это, сказалъ Робинзонъ, когда всѣ ушли на работу; Вотъ новая выдумка: продавать здѣсь фальшивое золото! Я уничтожу это непремѣнно, чего бы это ни стоило, какія бы средства ни пришлось употребить!

Оставался еще цѣлый часъ до обѣда и потому Робинзонъ былъ очень удивленъ, что не слыхалъ шума лопатокъ, а вмѣсто того раздавались какіе-то странные крики.

— Это еще что такое? подумалъ онъ.

Вдругъ онъ увидѣлъ, за полмили отъ себя, цѣлую толпу рудокоповъ, бѣжавшихъ къ нему въ сильномъ волненіи. Толпа все увеличивалась и раздавались крики мщенія, которые предвѣщали что-то недоброе, судя по дикому и яростному выраженію лицъ. Наконецъ, когда толпа приблизилась къ Тому, онъ съ-разу все понялъ.

Джемъ и еще двое тащили кого-то человѣка насильно; человѣкъ этотъ былъ страшно блѣденъ, колѣна его подгибались. Можно было догадаться, что онъ сдѣлалъ какое нибудь преступленіе и боится наказанія. Робинзонъ сейчасъ же узналъ его: это былъ Уакеръ, который попалъ къ позорному столбу въ ту ночь, когда обокрали палатку капитана; однимъ словомъ, тотъ самый человѣкъ, на крики котораго Робинзонъ и Джорджъ выбѣжали изъ палатки и поэтому лишились своего мѣшка съ золотомъ.

— А, вотъ и капитанъ! Ура! Капитанъ, я поймалъ его. Вотъ мошенникъ, который вздумалъ меня надуть. Вотъ теперь мы ему докажемъ, что это не легко удается.

Толпа издавала сильные крики. Всѣ жаждали мщенія. Джемъ поймалъ виновнаго на другомъ концѣ лагеря, и теперь уже половина золотопромышленниковъ знала о его проступкѣ.

— Джемъ, нужно поступать правильно, сказалъ Робинзонъ. Нужно прежде выслушать человѣка, а потомъ уже его осуждать.

— Да, да, онъ будетъ формально приведенъ къ допросу и осужденъ, и вы будете судьей.

— Я согласенъ, сказалъ Робинзонъ торжественно.

Потомъ возникъ крикъ, который заставилъ судью призадуматься:

— Линчъ! Линчъ! мѣсто для судьи Линча!

Черезъ минуту для судьи было устроено сѣдалище, очень высокое, и Робинзонъ на немъ усѣлся. Однако вдругъ, онъ поколебался и сталъ отговариваться отъ такой важной отвѣтственности.

— Нѣтъ! нѣтъ! кричалъ онъ. Это невозможно. Я не могу быть судьей въ такомъ важномъ дѣлѣ.

— Отчего же нѣтъ? кричало нѣсколько голосовъ.

— Отчего? оттого, что я не судья законный; оттого, что мнѣ не дано власти отъ правительства.

Послышались смѣшанные, разнообразные крики.

— Мы даемъ вамъ эту власть!

— Мы приказываемъ вамъ быть судьей!

— Дѣлайте что вамъ велятъ, или мы повѣсимъ и васъ, и виновнаго на одной веревкѣ.

Нечего было дѣлать. Робинзонъ опять взобрался на сѣдалище, съ котораго онъ уже сошелъ было.

— Ну, что же? замѣтилъ кто-то изъ толпы, чего вы дожидаетесь? Выбирайте присяжныхъ.

— Меня!

— Меня!

— Меня!

— Я!

— Я!

И всѣ принялись кричать безпощадно.

— Успокойтесь, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. Законъ Линча судитъ скоро, но справедливо. Судья! назначайте присяжныхъ.

Робинзонъ, видя, что сопротивляться общему требованію было бы напрасно, собрался съ духомъ и рѣшился судить, въ полномъ смыслѣ слова. Онъ сказалъ съ достоинствомъ:

— Я выберу по одному присяжному изъ каждой націи, которая работаетъ на здѣшнихъ пріискахъ; золото принадлежитъ всѣмъ одинаково, и нужно, чтобы никто не былъ обиженъ.

— Ура! Умно разсудилъ судья! Да здравствуетъ судья Линчъ!

— Я назову страну, а вы мнѣ сейчасъ же называйте ея уроженца. Изъ каждой страны, по одному присяжному. Ну, я начинаю. Прежде всего изъ Австраліи?

— Вилліамъ Паркеръ.

— Изъ Франціи?

— Пьеръ Шапо.

— Изъ Германіи?

— Гансъ Мюллеръ.

— Изъ Голландіи?

— Янъ Ванъ-Деръ-Стегенъ.

Судья назвалъ также Испанію и Италію, но отвѣта не было. Представителей этихъ странъ на рудокопнѣ не оказалось.

— Изъ Соединенныхъ Штатовъ?

— Натанъ Токеръ.

Послѣ этого, Робинзонъ оглянулся во всѣ стороны, и ему на глаза попался мистеръ Лохленъ. Судья, желая смягчить строгость своихъ присяжныхъ, закричалъ:

— Изъ Шотландіи? А, мистеръ Лохленъ, вы будете ея представителемъ.

Отвѣта не было.

— Мистеръ Лохленъ! кричали нѣсколько голосовъ. Гдѣ вы? Развѣ вы не слышите, что съ вами говоритъ судья Линчъ?

— Мистеръ Лохленъ, подойдите, вы человѣкъ почтенный.

Мистеръ Лохленъ отвѣчалъ на своемъ природномъ языкѣ, что онъ дѣйствительно человѣкъ почтенный, что желалъ бы остаться такимъ и потому не вмѣшиваться въ такого рода судопроизводства. При этомъ онъ бросился бѣжать, но его силою удержали и привели къ судьѣ.

— Ради Бога, не будьте малодушны, мистеръ Лохленъ. Никто не долженъ отказываться быть присяжнымъ въ судѣ Линча. Я видѣлъ, какъ въ Калифорніи одного забросали за это каменьями.

— Я былъ при этомъ, сказалъ какой-то голосъ позади судьи, который съ безпокойствомъ оглянулся.

Мистеръ Лохленъ не сказалъ ни слова, только значительно взглянулъ на Робинзона и присоединился къ присяжнымъ.

— Умилосердитесь, умилосердитесь! кричалъ Уакеръ.

— Ты не долженъ прерывать судопроизводства, замѣтилъ съ важностью судья Линчъ.

— Да что ты кричишь-то? Вѣдь тебя еще покуда не обвинили, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ.

Присяжныхъ выбрали. Судья подозвалъ виновнаго и обиженнаго.

— Этотъ человѣкъ продалъ мнѣ пріискъ за тридцать фунтовъ. Я не задумался, далъ ему эти деньги, потому что видѣлъ, какъ въ ямѣ блестѣло золото. Потомъ принялся копать, и замѣтилъ, что копать было очень легко, гораздо легче обыкновеннаго.

— Ну, дальше.

— Я нашелъ золотой песокъ и отправился съ нимъ къ купцу, а купецъ прямо мнѣ сказалъ, что это не золото. Вотъ вамъ весь мой разсказъ.

— Есть ли у тебя свидѣтели?

— Право, не знаю. Ахъ, да, дикарь, онъ это видѣлъ. Джеки, поди сюда и разскажи что ты видѣлъ.

Джеки бросился впередъ, но лишь только открылъ ротъ, какъ былъ прерванъ мистеромъ Лохленомъ. Шотландецъ объявилъ, что будетъ выслушивать только тѣхъ свидѣтелей, которые согласятся присягнуть.

Судья нашелъ это замѣчаніе очень справедливымъ.

— Такъ присягай же, кричала сотня голосовъ.

— Присягать? спросилъ невинно Джеки.

Раздался страшный хохотъ.

Джеки очень обидѣлся.

— Ну, надъ чѣмъ вы смѣетесь, дураки? сказалъ онъ. Я не простой дикарь, какъ другіе. Я былъ въ Сидни и учился всему, что знаютъ бѣлые люди. Джеки, присягнетъ.

— Подними руку, закричалъ Лохленъ. Присяга не дѣйствительна, если ты не поднимешь руки.

— Это очень странно, сказалъ Джеки, поднимая руку. Потомъ онъ объяснилъ то, что видѣлъ.

— Я видѣлъ, объявилъ онъ, — какъ этотъ человѣкъ продалъ яму этому человѣку, и видѣлъ, какъ этотъ человѣкъ нашелъ много золота, и какъ онъ сказалъ, что ему удалось выгодно купить; потомъ онъ положилъ лопатку и пошелъ продавать, а потомъ пришелъ назадъ и сказалъ: ну, я пропалъ.

— Однако, мы отказываемся вѣрить свидѣтельству этого человѣка: онъ язычникъ.

Къ толпѣ послышался угрожающій ропотъ.

— Молчать! Нужно выслушать обвиненнаго.

Уакеръ, дрожа, какъ осиновый листъ, признался, что онъ продалъ пріискъ, но отъ поддѣлки золота отпирался.

— Вотъ что я выкопалъ изъ этой самой ямы, сказалъ онъ, и вынулъ изъ кармана немного золотаго песку.

— Подай его мнѣ, сказалъ судья: — кажется, это настоящее.

— Нужно его испробовать, сказалъ кто-то изъ толпы.

— Нужно позвать купца въ свидѣтели, замѣтилъ другой. Нѣсколько человѣкъ тотчасъ же побѣжали за Леви. Онъ отказывался идти; его притащили съ страшными угрозами.

— Испробуй, старикъ! испробуй это золото.

Старый еврей оглянулся на всѣ стороны, и потомъ, съ удивительнымъ мужествомъ, которое едва ли выказалъ бы какой-нибудь молодой человѣкъ, обратился съ презрѣніемъ къ толпѣ и сказалъ:

— Для васъ я не буду пробовать. Я отказываюсь быть участникомъ въ вашихъ безумныхъ страстяхъ, въ насмѣшкахъ надъ законнымъ правосудіемъ!

Сначала наступила минута молчанія и удивленія, потомъ послышался крикъ бѣшенства и наконецъ дюжина ножей заблистала на воздухѣ.

Судья поспѣшно всталъ и грознымъ голосомъ, усмирившимъ на минуту общее волненіе, сказалъ:

— Спрятать ножи! Я повѣшу перваго, кто вздумаетъ заводить такого рода расправу во время суда.

Послѣдовала пауза. Судья прибавилъ:

— Онъ мнѣ уже дѣлалъ разъ пробу. Подите и принесете мнѣ съ его стола бутылку съ кислотою.

— Ура! Да здравствуетъ судья Линчъ, кричали со всѣхъ сторонъ.

Черезъ нѣсколько минутъ ему подали бутылку съ кислотой.

— Молодой человѣкъ, торжественно сказалъ Исаакъ: не лей напрасно кислоты, не дѣлай пробъ, а то пожалуй Господь Богъ сдѣлаетъ надъ твоей душой еще худшую пробу. Какое ты имѣешь право судить своего ближняго?

Судья Линчъ видимо задрожалъ, когда старикъ говорилъ это нравоученіе, но, боясь, чтобы Исааку не досталось отъ народа за его смѣлость, Робинзонъ сказалъ:

— Друзья, выведите этого старика изъ суда, но безъ обидъ, будьте къ нему почтительны: онъ человѣкъ пожилой.

Исаака увели. Судья взялъ бутылку и вылилъ изъ нея каплю кислоты на тотъ кусочекъ, который ему подалъ обвиненный.

Никакой перемѣны не оказалось.

— Это золото…

— Вотъ видите, замѣтилъ Лохленъ, что онъ васъ не обманывалъ. Развѣ онъ виноватъ, что въ одной и той же ямѣ разное золото?

— Нѣтъ, я не виноватъ, съ жаромъ сказалъ Уакеръ. Въ толпѣ послышался шопотъ. Всѣ стали дѣлать заключеніе, что Уакеръ, можетъ быть, невиненъ.

Человѣкъ, стоявшій позади судьи, сказалъ съ насмѣшкой:

— Хорошо. Пробовали то золото, которое онъ не продавалъ, а теперь попробуйте-ка то, которое онъ продалъ. Эти слова опять возстановили толпу противъ обвиненнаго и сотня голосовъ закричала: да, пробуйте! Глаза всѣхъ сверкали сильнымъ любопытствомъ.

Судья Линчъ, пораженный страшнымъ, неистовымъ шумомъ, теперь только понялъ всю важность своей роли.

Онъ дрожалъ, не рыпался…

— Пробуйте же! кричала толпа громче и громче, все съ большею яростью.

Мистеръ Лохленъ понялъ положеніе судьи и прошепталъ:

— Да уроните бутылку, уроните!

— Если онъ это сдѣлаетъ, мы зарѣжемъ и тебя и его. Пробуйте же! пробуйте!

Робинзонъ сталъ лить немного кислоты на кусокъ, который мистеръ Леви отказался купить, и всѣ взоры устремились на этотъ новый опытъ. Судья хотѣлъ налить одну или двѣ капли, но человѣкъ, стоявшій позади его, подтолкнулъ его руку и половина бутылки вылилась на пробный кусокъ.

Сильный дымъ пошелъ отъ песку, который зашипѣлъ отъ этой пробы.

— Веревку… нѣтъ! нужно вырыть яму и закопать его живаго… нѣтъ! бросить его со скалы въ воду!

— Молчать! закричалъ Робинзонъ. Я судья и мнѣ слѣдуетъ произносить приговоръ, а не вамъ.

— Молчать! Слушать судью Линчъ!

Но возстановить молчаніе нельзя было никакими средствами. Раздавался уже не человѣческій шумъ, а звѣрскій вой, который постоянно усиливался.

— Вотъ мой приговоръ обвиненному, сказалъ Робиизонъ. Выставить его на цѣлый день къ позорному столбу и привязать ему на шею его фальшивое золото. А потомъ прогнать его, какъ мошенника, изъ лагеря.

Приговоръ этотъ былъ встрѣченъ сильнымъ взрывомъ хохота, за которымъ послышался яростный ревъ. Всѣ кричали:

— Прочь судью!

— Мы судьи!

— Тащите его на скалу!

— Да, на скалу! на скалу!

И дѣйствительно, послѣ неистовыхъ криковъ, схватили Уакера и потащили его къ скалѣ, сопровождаемаго пятью-стами людьми, которые до того разсвирѣпѣли, что болѣе похожи были на звѣрей, чѣмъ на существа разумныя.

Несчастный все время продолжалъ кричать:

— Помилованіе! помилованіе!

— Правосудіе, собака! кричали ему въ отвѣтъ безъ всякаго сожалѣнія.

Взбѣшенная толпа взобралась на гору, которая возвышалась футовъ на сорокъ надъ большимъ, глубокимъ прудомъ.

Когда несчастный понялъ, что его участь дѣйствительно рѣшена, онъ началъ такъ ужасно кричать, что, кажется, мертвые могли бы содрогнуться отъ этихъ воплей, но крики мщенія раздавались еще громче и заглушали совершенно его голосъ.

— Положите ему въ карманъ его золотой песокъ, сказалъ одинъ изъ толпы, который превосходилъ жестокостью всѣхъ остальныхъ.

Жажда мщенія была слишкомъ сильна: толпа не могла перемѣнить свое адское намѣреніе. Черезъ минуту, четверо держали Уакера за плечи и за ноги; еще минута — и его уже бросили со скалы, и предсмертный крикъ несчастнаго раздался въ воздухѣ. Тѣло его упало какъ свинецъ въ воду, которая какъ будто разступилась на мгновеніе, приняла тѣло и потомъ опять слилась, поглотивъ его въ свои бездны.

Съ этой минуты толпа уже не ревѣла, слышался только шопотъ, толпа смотрѣла безумными глазами на то, что совершила.

— Тише!

— Что это такое?

— Это его голова!

— Онъ всплылъ!

— Умѣетъ ли онъ плавать?

— Бросайте въ него камнями!

— Нѣтъ, что съ тобой? Не смѣй, а то мы и тебя бросимъ за нимъ.

— Вотъ онъ всплылъ на верхъ, но не можетъ плавать. Онъ только борется съ водой! Онъ опять ушелъ ко дну!

Онъ ушелъ ко дну, но только на минуту; потомъ онъ опять показался на поверхности воды, захлебываясь и задыхаясь.

— Помилованіе! помилованіе!

— Правосудія! воръ, собака! былъ ужасающій отвѣтъ.

— Спасите меня! спасите меня! о, спасите меня! спасите.

— Спасай самъ себя, если стоишь того, былъ дикій отвѣтъ.

И голова утопающаго опять исчезла подъ водой, силы его совершенно истощились отъ напрасной борьбы… вдругъ онъ увидѣлъ, не болѣе какъ въ одномъ ярдѣ отъ себя, кусокъ скалы, и сдѣлалъ страшное усиліе, чтобы схватиться за него рукою. Это ему удалось, но, увы! кусокъ скалы былъ такъ скользокъ, что онъ не могъ удержаться за него и опять упалъ въ воду. Онъ снова началъ бороться, старался упираться ногами въ скалу, но все было напрасно: онъ только на минуту являлся на поверхности воды, кричалъ о помощи, о прощеніи и опять уходилъ въ воду. Прощенія не было; было только мрачное молчаніе и толпа глядѣла съ страшнымъ любопытствомъ на его напрасную борьбу. Его преступленіе казалось толпѣ слишкомъ непростительнымъ, и несчастный, дрожа въ водѣ, готовился къ мысли, что надо умереть. Онъ пересталъ умолять о прощеніи безжалостныхъ, которые могли такъ равнодушно глядѣть на его смерть, а только съ ужасомъ вспомнилъ объ отсутствующихъ и закричалъ:

— Мои дѣти! жена моя! моя бѣдная Джени!

Съ этимъ онъ закрылъ глаза и, переставъ бороться съ водой, сталъ спокойно опускаться ко дну… все глубже… глубже… и глубже.

Сначала исчезли его плечи, потомъ подбородокъ, потомъ глаза, и наконецъ волосы. Кто можетъ разгадать человѣческую природу? Послѣдній, грустный, отчаянный крикъ, съ которымъ несчастный обратился уже не къ толпѣ, этотъ-то крикъ и дошелъ до самой глубины сердца тѣхъ, которые не были тронуты его мольбами. Послышался тихій, безпокойный ропотъ и нѣсколько голосовъ вскричали вдругъ, съ удивленіемъ:

— У него есть жена и дѣти!

Двоихъ изъ толпы крикъ этотъ привелъ рѣшительно въ отчаяніе. Эти люди были Джемъ и Робинзонъ.

— У него есть жена и дѣти! кричалъ Джемъ въ отчаяніи, спускаясь со скалы. — Они меня никогда не обижали, онъ пошелъ ко дну, я не дамъ утонуть человѣку, какъ крысѣ. Ни за что не дамъ!

Джемъ поскользнулся и упалъ въ воду.

Толпа расхохоталась.

Джемъ упалъ такъ близко отъ Уакера, что могъ тотчасъ же схватить утопающаго за голову и спасти его отъ смерти.

Какъ бы вы думали, что сдѣлала толпа, когда опять увидѣла лицо Уакера надъ водою?

Она разразилась громкимъ ура! и долго кричала въ честь Джема.

— Ура! браво, ура!

Эхо повторяло эти радостные крики.

Уакеръ, какъ только почувствовалъ, что его схватили, самъ изо всѣхъ силъ ухватился за Джема, какъ за послѣднюю надежду спасенія. Джемъ напрасно старался отъ него освободиться: Уакеръ ничего не слышалъ, не видѣлъ, онъ могъ только держаться и не выпускалъ Джема, не давалъ свободы его рукамъ. Наконецъ Джемъ почувствовалъ, что утопающій тянетъ и его въ воду и послѣ нѣсколькихъ напрасныхъ усилій закричалъ толпѣ:

— Еще полминуты и мы оба утонемъ.

Но въ это самое время съ другой стороны пруда плылъ судья Линчъ съ длинной веревкой въ рукахъ. Одинъ конецъ этой веревки онъ закрѣпилъ на берегу, прежде чѣмъ спустился въ воду. Робинзонъ подплылъ къ Уакеру и Джему, забросилъ на нихъ узелъ веревки и завязалъ ее у нихъ подъ плечами.

— Тяни! закричалъ Робинзонъ обращаясь къ Иду, который держалъ другой конецъ веревки.

Идъ потянулъ и обѣ головы исчезли подъ водой — толпа издала крикъ ужаса и сожалѣнія. Наконецъ-то она смягчилась!

— Тяни скорѣй, Идъ! кричалъ Робинзонъ: — а то какъ разъ ихъ утопишь.

Идъ тянулъ веревку сколько могъ скорѣе. Наконецъ, показались двѣ головы рядомъ одна возлѣ другой. За этимъ послѣдовалъ общій восторгъ, и нѣсколько рукъ схватились за веревку, чтобы вытянуть спасенныхъ на берегъ.

Наконецъ обвиненный и обиженный явились на скалѣ.

— Уфъ! уфъ! уфъ! уфъ! задыхаясь говорилъ Джемъ.

Уакеръ ничего не говорилъ: онъ лежалъ блѣдный, безъ движенія, вода струилась у него изо рта, изъ носа и изъ ушей.

Робинзонъ спокойно доплылъ до берега. Со скалы гремѣли радостные крики надъ его головой.

Черезъ минуту всѣ принялись опять за лопаты, съ жаромъ копали землю, вспоминали съ сожалѣніемъ о потерянномъ времени и думали только объ одномъ — о золотѣ.

— Какъ вы себя чувствуете, Джемъ?

— Ахъ, капитанъ, ахъ, охъ! говорилъ задыхаясь бѣдный Джемъ, мнѣ очень дурно, я умираю, я отравленъ, я весь полонъ воды! Отнесите того… другаго-то… ко мнѣ въ палатку… мы вмѣстѣ чѣмъ нибудь полечимся.

Джема и Уакера отнесли въ палатку чуть живыхъ. Ихъ растирали, закутывали, вылили на нихъ пропасть водки, словомъ употребили всевозможныя средства, чтобы ихъ согрѣть.

Робинзонъ отправился къ мистеру Леви попросить у него взаймы его платья, пока высушитъ свое.

Старый еврей принялъ судью съ низкимъ насмѣшливымъ поклономъ и послалъ Натана занять платье у своего товарища, другаго жида. Потомъ онъ принялся читать нравоученіе судьѣ Линчу.

— Научись изъ этого, молодой человѣкъ, какъ легко бросить камень со скалы и какъ трудно его взять назадъ, когда онъ уже разъ брошенъ. Законъ всегда долженъ быть выше толпы, или онъ не будетъ закономъ. Если же онъ попадетъ въ руки толпы, то онъ равняется съ нею, и тогда дѣло рѣшается местью, страстью, жестокостью, словомъ всѣмъ, чѣмъ хотите, только не закономъ. Сумасшедшій народъ! Онъ потерялъ двѣ тысячи унцій золота, лишился ихъ самъ и лишилъ ихъ весь міръ… изъ-за чего же? онъ тратилъ время надъ фунтомъ зеленой мѣди, разъигрывалъ роль судьи и исполнителя, или лучше сказать воображалъ, что разъигрываетъ эту роль, между тѣмъ какъ представлялъ собою ни болѣе, ни менѣе, какъ толпу глупцовъ и дикихъ звѣрей.

Въ заключеніе, мистеръ Леви сказалъ, что вообще на свѣтѣ осталось очень мало здраваго смысла. Эта нравоучительная рѣчь взбѣсила Робинзона, и онъ въ свою очередь захотѣлъ подтрунить надъ старикомъ.

— Мистеръ Леви, сказалъ онъ, я вижу, что вы человѣкъ дѣльный, знающій. Будьте такъ добры, отвѣчайте мнѣ на одинъ вопросъ.

— Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ старикъ очень вѣжливо: — если только отвѣтъ въ предѣлахъ моего знанія.

— Что тяжеле, сэръ: фунтъ золота или фунтъ пуху? и Робинзонъ мигнулъ Натану, между тѣмъ какъ на еврея смотрѣлъ чрезвычайно наивно.

— Разумѣется фунтъ пуху, отвѣчалъ Исаакъ.

Робинзонъ глядѣлъ на него отчасти съ удивленіемъ, отчасти съ ироніей.

— Какой ребяческій вопросъ! сказалъ серьозно Исаакъ. Всякій знаетъ, что пухъ вѣсится на avoir du poids, а золото — Тройскими вѣсами. Значитъ, фунтъ пуху вѣситъ шестнадцать унцій, а фунтъ золота, только двѣнадцать.

— А, это новый отвѣтъ, сказалъ Робинзонъ. Прощайте, сэръ, вы слишкомъ умны для меня.

И Робинзонъ отправился въ свою палатку.

Это былъ для него день пораженій.

Какъ только онъ ушелъ, Исаакъ началъ смѣяться. Онъ смѣялся въ первый разъ послѣ шести лѣтъ! Впрочемъ въ этомъ смѣхѣ не было нисколько веселости.

— Я озадачилъ, молодаго человѣка, Натанъ! Да какъ еще озадачилъ! Ха, ха, ха! Натанъ, а сдѣлалъ ли ты то, что я тебѣ велѣлъ?

— Да, я отъискалъ этого человѣка и подослалъ къ нему Самюэля. Онъ поспѣшно подошелъ къ незнакомцу и сказалъ ему, что мистеръ Медовсъ въ лагерѣ и желаетъ съ нимъ поговорить. Тотъ съ удивленіемъ остановился, даже совсѣмъ измѣнился въ лицѣ. Это вѣрно тотъ самый человѣкъ, котораго вы подозрѣваете.

— Да, сказалъ Исаакъ въ глубокой задумчивости. — Это Петръ Кравлей; и что онъ здѣсь дѣлаетъ? Ужъ тутъ навѣрное скрывается что нибудь очень дурное; замышляется какое нибудь страшное зло; но я дознаюсь, и помѣшаю злодѣямъ. Клянусь въ этомъ Богомъ Авраама. Пусти меня въ палатку; я долженъ остаться одинъ и хорошенько подумать. А ты пока сядь за прилавокъ и принимай золото.

Старикъ сталъ на-единѣ обдумывать все, что случилось въ послѣднее время на рудокопнѣ, а въ особенности о томъ, почему было сдѣлано нѣсколько послѣдовательныхъ нападеній на одну и ту же палатку.

Онъ также вспомнилъ, что Джорджъ нѣсколько разъ приходилъ къ нему и съ грустью говорилъ:

— Мистеръ Леви, мнѣ все нѣтъ писемъ. Мистеръ Леви, этотъ мѣсяцъ я опять не получилъ письма отъ Сусанны.

Догадливый старикъ сейчасъ же рѣшилъ про себя, что эти два обстоятельства прикосновенны одно къ другому.

— Это все дѣло одного мастера, подумалъ старикъ.

Продолжая размышлять, старикъ пошелъ по направленію къ почтовой конторѣ, которая была за милю отъ лагеря. Онъ услышалъ рожокъ почтальона и шелъ узнать, нѣтъ ли ему писемъ изъ Англіи: онъ ожидалъ важныхъ извѣстій отъ своего друга и агента въ Фарнборофѣ, мистера Когена.

Были письма изъ Англіи къ Леви, но ни одного отъ Когена. Старикъ Леви положилъ ихъ къ себѣ за пазуху и тихо, въ глубокомъ размышленіи, пошелъ назадъ къ своей палаткѣ. Онъ былъ на половинѣ дороги, какъ вдругъ возлѣ него упалъ камень. Еврей не обратилъ на это вниманія, не оглянулся, не прибавилъ даже шагу, какъ опять, черезъ минуту, кусокъ земли ударился ему объ руку. Онъ обернулся, дрожа отъ гнѣва за такое оскорбленіе, и увидѣлъ позади себя цѣлую толпу золотопромышленниковъ, которые въ ту самую минуту, какъ онъ повернулся къ нимъ лицомъ, стали его ругать и совершенно забросали грязью.

— Кто хотѣлъ, чтобы бѣднаго Уакера утопили? А! а! а!

— Кто отказался быть свидѣтелемъ передъ судьей Линча? Кричалъ другой. А! а! а!

Было ясно, что толпа состояла изъ двухъ партій.

— Хорошенько его, жида! кровопійцу! Мы работаемъ, а онъ получаетъ барышъ, сидя, сложа руки. А! а! а!

И комокъ грязи ударилъ такъ сильно въ эту почтенную голову, что старикъ едва могъ опомниться. Онъ упалъ на колѣни, и черезъ минуту все его платье было разорвано въ лохмотья. Вдругъ старикъ съ удивительною ловкостью освободился отъ напавшихъ и вынулъ длинный кинжалъ, наточенный какъ бритва. Народъ, окружавшій его отступилъ на минуту; но вдругъ позади старика послышался крикъ:

— Да бросьтесь на него вдругъ съ обѣихъ сторонъ!

Исаакъ взглянулъ и увидѣлъ Петра Кравлея. Тутъ старикъ понялъ, что дѣло идетъ о его жизни и закричалъ:

— Помогите! помогите!

Всѣ бросились на него, вырвали изъ его рукъ кинжалъ, колотили его, били объ землю и разорвали бы его на куски, если бы онъ сталъ защищаться. Но онъ упалъ, двое его схватили и потащили по землѣ.

— Тащите его къ пруду Уакера! кричалъ одинъ изъ мошенниковъ, обворовавшихъ виллу въ ту ночь, когда Робинзонъ обратился въ бѣгство, мучимый раскаяніемъ.

Исаакъ едва помнилъ себя, когда увидѣлъ, что какой-то человѣкъ бросился въ самую середину толпы и сталъ какъ левъ расправляться со всѣми. Леви видѣлъ, какъ этотъ человѣкъ схватилъ одного изъ преслѣдователей, бросилъ его на воздухъ, тотъ грянулся какъ мертвый на землю. Этотъ герой, передъ которымъ вся толпа разступилась, былъ Джорджъ Фильдингъ. Онъ воспользовался минутнымъ страхомъ толпы, схватилъ Исаака на плечи и бросился бѣжать съ этой ношей.

Онъ былъ уже ярдахъ въ тридцати, какъ толпа опомнилась и бросилась за нимъ. Какъ ни скоро бѣжалъ молодой Геркулесъ, но тяжесть его ноши была такъ значительна, что толпа могла его нагнать. Когда Фильдингъ почувствовалъ близость преслѣдователей, онъ остановился, спустилъ еврея на землю, шепнулъ ему: „бѣгите скорѣй въ свою палатку“, и потомъ обернулся и бросился на тридцать человѣкъ, которые нагнали его прежде другихъ. Началась страшная борьба, Джорджа повалили на землю; одни его били, другіе хватали за горло; Джорджъ защищался сколько могъ, но получилъ нѣсколько сильныхъ ударовъ по спинѣ и ногамъ, и лежалъ въ изнеможеніи.

— Хорошенько его по головѣ!

— Да придавите его!

— Доканайте совсѣмъ!

Они такъ трудились надъ Джорджемъ, что сами не замѣтили угрожавшей имъ опасности.

Въ это время на толпу шли два отряда констаблей, которые въ одно мгновеніе разрѣзали толпу на двое. Черезъ минуту десятки негодяевъ валялись на землѣ.

— Назадъ! закричалъ главный полицейскій, который хотѣлъ еще разъ прогуляться по толпѣ и поподчивать ее вторично.

Но толпа въ одно мгновеніе разбѣжались, и полиція бросилась за бѣгущими по разнымъ направленіямъ. Воспользовавшись этимъ, трое изъ упавшихъ вскочили и бросились бѣжать. Робинзонъ это замѣтилъ и закричалъ:

— Лови ихъ!

Поймали троихъ, и потомъ освободили одного мошенника изъ рукъ Джорджа, который держалъ его за горло и колотилъ головой по землѣ.

— Пусти его, Джорджъ! закричалъ съ безпокойствомъ Робинзонъ. Вѣдь ты его убиваешь.

— Я вовсе не хочу его убить, отвѣчалъ Фильдингъ.

Онъ выпустилъ мошенника, но какъ будто съ сожалѣніемъ, какъ будто имѣя сильное желаніе еще его поколотить.

— Надо связать этихъ троихъ! кричалъ Идъ.

Робинзонъ, слегка краснѣя и избѣгая взоровъ Джорджа, опустилъ руку въ карманъ и вынулъ оттуда четыре пары ручныхъ оковъ, совсѣмъ новыхъ. Въ одну минуту онъ заковалъ этихъ троихъ людей, все-таки стараясь, чтобы Джорджъ этого не видѣлъ. Впрочемъ это было напрасное стараніе: Джорджъ въ эту минуту ни на что не обращалъ вниманія: ему было не до того.

Вотъ какимъ образомъ Робинзонъ подоспѣлъ такъ кстати на помощь своему другу. Недѣлю тому назадъ, онъ заказалъ нѣсколько жезловъ для констаблей и четыре пары ручныхъ оковъ. Жезлы были прекрасно раскрашены и на нихъ была надпись: Полиція капитана Робинзона А, Б, С, и т. д. Только что все это было готово и Робинзонъ любовался своимъ заказомъ съ Идомъ и его товарищами, какъ вдругъ раздались крики и они увидѣли цѣлую толпу, которая гналась за Леви. Робинзонъ, Идъ и его помощники, всѣ бросились изъ ямъ на помощь къ старику Леви. Робинзонъ былъ радъ случаю употребить въ дѣло свой новый заказъ, но Джорджъ опередилъ его, и храбро спасъ старика, поплатившись самъ за свою доброту. Такимъ образомъ Робинзону пришлось употреблять констаблей и оковы въ первый разъ для того, чтобы защитить своего бѣднаго друга.

Робинзона. Что намъ дѣлать съ пойманными?

Джорджа. Надавать имъ порядочныхъ тумаковъ, да и прогнать.

Тома. Нѣтъ, какъ это можно.

Ида. А мнѣ кажется, выругать ихъ порядкомъ.

Робинзонв. Что же изъ этого будетъ? Это только значитъ сравняться съ ними. Лучше выставимъ ихъ къ позорному столбу, какъ того мошенника, котораго мы поймали въ нашей палаткѣ.

Ида. Ахъ, да, и прекрасно! и повѣсимъ на каждаго изъ нихъ по билету, на которомъ огромными буквами будетъ написана ихъ вина.

Скоро это было исполнено. Всѣ четверо пойманныхъ были выставлены на позоръ съ билетомъ слѣдующаго содержанія:

ТРУСЪ.

Напалъ на старика и обидѣлъ его.

N. В. Въ слѣдующій разъ будетъ за это повѣшенъ.

— Сходимъ къ мистеру Леви, Джорджъ, посмотримъ что съ нимъ!

— Нѣтъ, Томъ, я лучше не пойду.

— Это отчего? Вѣдь онъ вѣрно тебѣ очень благодаренъ.

— Отъ этого-то я и не хочу идти: навѣрное, старикъ будетъ меня хвалить въ глаза. А я этого ужасно не люблю; не буду знать — куда дѣться. Лучше пойдемъ послѣ, когда у него простынетъ первый жаръ благодарности.

— Какой ты странный! Теперь, Джорджъ, я тебѣ скажу вотъ что: вѣдь кварцовая-то рѣка дѣйствительно здѣсь.

— Ага! а я что говорилъ?

— Ты-то говорилъ, да я не вѣрилъ. Впрочемъ, теперь я толковалъ объ этомъ съ Джеки; онъ видѣлъ эту рѣку. Она по другую сторону лѣса. Я готовъ хоть завтра туда отправиться, потому что теперь здѣсь немного добудешь: погода испортилась.

Джорджъ былъ очень радъ этому; по когда Робинзонъ сказалъ, что Джеки былъ бы ему очень полезенъ, потому что указывалъ бы дорогу, то Джорджъ измѣнился въ лицѣ.

— И не думай объ этомъ, сказалъ онъ. Я знаю, что Джеки здѣсь, и не пойду его преслѣдовать; но чтобы онъ самъ не вздумалъ ко мнѣ подходить близко. Бѣдный Абнеръ, по его милости, на вѣкъ остался хромымъ.

Словомъ, было рѣшено, что они рано утромъ на другой же день отправятся одни.

— Я сказалъ объ этомъ Джему; онъ обѣщался стеречь нашу палатку, пока мы не вернемся.

— И прекрасно.

— Намъ нужно взять съ собой провизіи, Джорджъ.

— Я пойду доставать холодной говядины и хлѣба, Томъ.

— Хорошо. А я въ палатку.

Нужно замѣтить, что Робинзонъ не былъ въ своей палаткѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ рано утромъ вынесъ изъ нея съ Джорджемъ все золото, чтобы продать его мистеру Леви. Теперь онъ носилъ на себѣ все богатство, и съ тѣхъ поръ за палатку нечего было опасаться. Можно было бояться совсѣмъ другаго.

У дверей палатки Робинзонъ встрѣтилъ Джема, страшно краснаго, частью отъ водки, частью отъ бѣшенства. Уакеръ, которому онъ спасъ жизнь, котораго онъ взялъ къ себѣ въ палатку и котораго Томъ видѣлъ спящаго въ лучшей постели, ушелъ, утащивъ у Джема пару сапогъ и полфунта табаку.

— Вѣдь вы знали, что онъ мошенникъ, — такъ зачѣмъ же оставляли его одного въ своей палаткѣ?

— Да я оставилъ его только на одну минуту, потому что сдѣлалъ вмѣстѣ съ вами нѣсколько шаговъ, когда вы уходили. И вѣдь вы, помните, сами говорили, что онъ спитъ.

— Однако жь это дурно, сказалъ Робинзонъ.

— Да, разумѣется, не хорошо, отвѣчалъ Джемъ.

— Значитъ, онъ слышалъ, какъ я говорилъ, что уйду завтра на разсвѣтѣ съ Джорджемъ за лѣсъ. Мошенникъ вѣрно только притворялся спящимъ.

— Ну, что же за бѣда, если онъ слышалъ?

— Тогда онъ разскажетъ объ этомъ всей своей шайкѣ.

— По моему, и въ этомъ нѣтъ бѣды.

Робинзонъ долженъ былъ объяснить Джему, что онъ теперь носитъ всѣ деньги при себѣ, но какъ опытный человѣкъ, удержался отъ этого.

— Зачѣмъ безъ нужды объ этомъ разсказывать? подумалъ Томъ про себя. — Лучше быть благоразумнымъ, сказалъ онъ Джему. Мы пойдемъ въ другое время.

— Вы очень хитрый человѣкъ, капитанъ, и право, иногда, кажется, слишкомъ осторожны.

— Джемъ, съ важностью замѣтилъ Робинзонъ: — у насъ въ лагерѣ есть что-то таинственное. Тутъ навѣрное есть вредная шайка, къ которой принадлежитъ и Уакеръ. Мнѣ кажется, что они поклялись отнять у меня или золото, или жизнь, а я постараюсь, чтобъ имъ не удалось ни то, ни другое. Я отправлюсь за два часа до восхожденія солнца.

Робинзонъ былъ правъ. Уакеръ только представлялся спящимъ и теперь подробно передалъ уже своей шайкѣ то, что слышалъ въ палаткѣ Джема.

Когда Черный Уиль выслушалъ Уакера, то онъ и вся шайка пришли въ восторгъ. Имъ представлялся теперь самый удобный случай разомъ насытиться мщеніемъ. Они знали отъ Кравлея, что Джорджъ и Робинзонъ были у Леви; они видѣли, что друзья не караулили больше своей палатки и для нихъ сдѣлалось ясно, что ихъ враги продали золото и носятъ деньги при себѣ.

— Когда они идутъ?

— Завтра на разсвѣтѣ, отвѣчалъ Уакеръ.

— Лѣсъ густъ.

— И теменъ.

— Какъ разъ мѣсто для нашего дѣла!

— А довольно ли будетъ васъ двоихъ?

— Разумѣется.

— Вѣдь они сильны и вооружены.

— Что имъ ихъ сила! она имъ не поможетъ. А защищаться своимъ оружіемъ они и не успѣютъ.

— Только, ради Бога, но проливайте безъ надобности крови, замѣтилъ Кравлей. Онъ дрожалъ на краю пропасти, къ которой самъ завлекъ этихъ людей.

— А вы развѣ воображаете, что они отдадутъ деньги, пока будутъ живы? презрительно спросилъ товарищъ Робинзона по виллѣ.

— Ну, въ такомъ случаѣ я умываю въ этомъ руки, сказалъ негодяй, и сдѣлалъ такой видъ, какъ будто бы ему до этого нѣтъ никакого дѣла.

Уакера поблагодарили за доставленныя свѣдѣнія, и онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы жаловаться на свои обиды и просить удовлетворенія. Онъ былъ страшный эгоистъ.

Джемъ притащилъ его къ судьѣ Робинзону; Робинзонъ разъигрывалъ роль судьи и нашелъ его виновнымъ; Леви научилъ, какъ испробовать золото, и тѣмъ погубилъ Уакера. Изъ этого слѣдуетъ, что всѣ эти люди очень его обидѣли и сильно виноваты передъ нимъ.

Самъ же Уакеръ ни въ чемъ не былъ виноватъ. Онъ не могъ знать, что въ ямѣ, и не думалъ надуть Джема на тридцать фунтовъ. Онъ также не считалъ себя обязаннымъ Джему за то, что тотъ бросился въ прудъ спасать его жизнь, рискуя самъ умереть. Вѣдь Джемъ самъ и былъ причиной, что бросили Уакера въ воду, что онъ могъ утонуть, и если не утонулъ, то это дѣло случая.

Вотъ какъ добросовѣстны и основательны были жалобы этого негодяя.

Товарищи обѣщали непремѣнно за него отмстить, и дѣйствительно, при первомъ случаѣ, угостили одного изъ враговъ Уакера, сдержали свое слово. Оказалось, что они подговорили золотопромышлениковъ противъ Исаака, которому такъ сильно досталось.

Впрочемъ и для нихъ самихъ эта исторія не обошлась безъ непріятностей: одинъ изъ ихъ товарищей, страшный врагъ Робинзона, его сообщникъ по воровству въ виллѣ, былъ сильно прибитъ Джорджемъ и привязанъ Робинзономъ къ позорному столбу.

Вся шайка была въ отчаяніи: этотъ человѣкъ былъ ей необходимъ, такъ какъ на разсвѣтѣ другого дня они отправлялись для исполненія придуманнаго плана противъ Джорджа и Робинзона. Кравлей послалъ одного изъ шайки узнать о томъ, чувствуетъ ли ихъ избитый товарищъ въ себѣ довольно силы, чтобы на другой день идти съ Чернымъ Уилемъ на трудную и опасную работу. Вопросъ этотъ былъ предложенъ шопотомъ, и отвѣчали на него тоже шопотомъ.

— Я силенъ, какъ левъ, для мщенія. Скажи нашимъ, что я не соглашусь пропустить завтрашней работы за все золото Австраліи.

Посолъ передалъ этотъ отвѣтъ Кравлею и Черному Уилю.

— Какая энергія! сказалъ Кравлей съ удивленіемъ.

— Да, хорошо вамъ говорить, замѣтилъ Черный Уиль. А мнѣ, признаться, не очень-то съ руки, что у меня завтра для такой серьозной и трудной работы будетъ избитый, обезсиленный товарищъ. А что, онъ очень избитъ? остались на немъ какіе нибудь знаки?

— Кажется, что-таки порядочно. Носъ у него страшно разбитъ.

— Я очень этому радъ; теперь мы братья и будемъ жаждать крови за кровь.

— Какъ вы страшно выражаетесь! сказалъ Кравлей, стараясь улыбаться, и между тѣмъ сильно напуганный. Только я васъ, признаться, не совсѣмъ понимаю: вѣдь вы не были въ дѣлѣ при нападеніи на мистера Леви, и тогда ночью вы тоже успѣли невредимо убѣжать; значитъ, на васъ эти люди не оставили никакихъ слѣдовъ.

— Не оставили? застоналъ съ проклятіями Черный Уиль. Не оставили? Взгляните-ка сюда!

Одного взгляда было довольно. Кравлей страшно поблѣднѣлъ и задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

ХХХШ.

Мы оставили Робинзона и Джема разговаривающими у входа въ палатку капитана.

— Войдите, сказалъ Робинзонъ: — и пожалуйста присматривайте за нашей палаткой когда мы уйдемъ.

Джемъ обѣщалъ капитану исполнить его просьбу.

При этомъ онъ просилъ Робинзона объяснить ему назначеніе протянутыхъ веревокъ въ его палаткѣ. Томъ подробно разсказалъ ему о своей выдумкѣ и о томъ, какъ колокольчики зазвенѣли надъ головою вора въ ту самую минуту, какъ онъ наступилъ на одну изъ веревокъ.

Джемъ наговорилъ множество похвалъ изобрѣтательности Робинзона.

Капитанъ улыбнулся, но потомъ со вздохомъ сказалъ:

— Нѣтъ, намъ съ ними все-таки не справиться. Увидите: они скоро опять придумаютъ что нибудь похитрѣе нашего. Это народъ мудреный. И при томъ, они насъ такъ усердно преслѣдуютъ, что рано или поздно, а будетъ намъ плохо.

— Полноте, капитанъ, зачѣмъ такъ мало разсчитывать на счастье!

— Джемъ, эти негодяи дѣлали уже много попытокъ и, вѣрно, сдѣлаютъ еще нѣсколько. Не всегда же счастье будетъ на нашей сторонѣ; оно перейдетъ наконецъ и къ нимъ, не правда ли? Джемъ, эту ночь опять въ моей палаткѣ былъ мошенникъ.

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, капитанъ.

— И вѣрите ли, Джемъ, я не могу вспомнить хладнокровно, что или этому человѣку суждено убить меня, или я убью его. Всѣ вѣроятности въ эту ночь клонились на мою сторону: веревки были натянуты, у меня былъ тесакъ и револьверъ. И я былъ такъ глупъ, что вздумалъ расправляться тесакомъ, а возьми я револьверъ — мошенникъ былъ бы убитъ. Я сдѣлалъ ошибку, и теперь этотъ человѣкъ убьетъ меня. На моей сторонѣ было счастье, и я не умѣлъ имъ воспользоваться. Очень понятно, что я теперь проиграю.

— Нѣтъ, нѣтъ, поспѣшно отвѣчалъ Джемъ. — Мы непремѣнно отъищемъ этого злодѣя, во что бы то ни стало поймаемъ его. Опишите мнѣ его лицо.

— Не могу, грустно отвѣчалъ Робинзонъ. Было такъ темно, что я его не могъ разсмотрѣть. Вотъ его пистолетъ, но что же въ этомъ толку? А если бы былъ хоть какой-нибудь слѣдъ, хоть самый ничтожный, я непремѣнно сталъ бы розъискивать, пока не нашелъ бы злодѣя. Въ томъ-то и бѣда, что слѣда нѣтъ никакого. Что тамъ такое? а? на что это вы такъ смотрите? Да скажите же, что вы тамъ увидали?

— Чего вы хотите? что вы сейчасъ говорили? едва слышно проговорилъ Джемъ. Вѣдь вы говорили, что вамъ только нужны слѣды?

— Да.

Робинзонъ подошелъ къ Джему, глаза котораго были устремлены въ одинъ изъ угловъ палатки. Томъ посмотрѣлъ по направленію его взгляда и въ ту же минуту былъ пораженъ ужасомъ.

— Подымите, Джемъ, сказалъ онъ задыхаясь.

— Нѣтъ, подымайте сами! вѣдь вы…

— Нѣтъ… да!.. вотъ голосъ Джорджа. Онъ не долженъ этого видѣть. Ахъ, Боже мой, вотъ еще другой.

— Другой?

— Да. Ахъ, опять голосъ Джорджа. Пойдемте, Джемъ. Ради Бога, ни слова объ этомъ Джорджу! Мнѣ нужно поговорить съ вами. Мнѣ даже сдѣлалось дурно… Впрочемъ, вѣдь я это сдѣлалъ защищаясь, и благодарю Бога за это!

— Куда ты такъ спѣшишь, Томъ? спросилъ Джорджъ.

— Недалеко; хочу пройтись съ Джемомъ.

— Не замѣшкайся; ужь поздно.

— Хорошо, Джорджъ.

— Какъ это однако худо, Джемъ.

— Это худо? Нисколько. Я бы хотѣлъ, чтобъ это была его голова. Отдайте ихъ мнѣ, капитанъ.

— Вы хотите ихъ взять на сохраненіе?

— Да, капитанъ. Мало того: я хочу отъискать и отыщу непремѣнно по нимъ вашего врага. И когда вы вернетесь, то онъ уже будетъ у меня въ плѣну, въ ожиданіи вашихъ распоряженій. Отдайте же ихъ мнѣ.

— Возьмите, пожалуйста. Я очень радъ отъ нихъ отдѣлаться. Ахъ, какой у нихъ ужасный видъ!

— Это мнѣ все равно. Я радъ, что вижу ихъ, потому что по нимъ могу открыть вашего врага. Только пусть это будетъ тайной. Не говорите объ этомъ Иду, онъ хорошій малый, но страшный болтунъ. Дайте мнѣ обдѣлать это дѣло. Я найду владѣльца, сказалъ Джемъ, дико смѣясь.

— Какое будетъ приказаніе на счетъ наказанныхъ, капитанъ? спросилъ Идъ, подходя къ Робинзону.

Робинзонъ подумалъ.

— Отпустить ихъ всѣхъ, кромѣ одного.

— А что же съ тѣмъ дѣлать?

— Гмъ! Вколотите столбъ въ своей палаткѣ.

— Слушаю.

— Привяжите виновнаго. Надѣньте ему ручныя кандалы, и давайте пищи вдоволь.

— А когда его отпустить?

— Завтра въ полдень.

— Все будетъ въ точности исполнено. Но вы потрудитесь сами указать мнѣ, котораго изъ четверыхъ оставить.

Робинзонъ пошелъ съ Идомъ.

— Отвязать этого, сказалъ онъ. И это тотчасъ было исполнено.

— И этого.

— И этого.

— А вотъ этого оставить. Робинзонъ дотронулся пальцемъ до одного изъ виновныхъ. Держать его въ ручныхъ кандалахъ, привязаннымъ къ столбу, до полудня завтрашняго дня, прибавилъ капитанъ.

Оставленный былъ одинъ изъ товарищей Робинзона по воровству въ виллѣ.

Отъ прикосновенія Робинзона, виновный задрожалъ подъ вліяніемъ ненависти, а отъ приказанія капитана — лицо мошенника вытянулось.

За два часа до восхода солнца, патруль, по приказанію капитана, разбудилъ его, и наши друзья отправились въ лѣсъ съ провизіей на день, съ одѣялами, заступами и револьверами. Когда они дошли до лѣсу, Робинзонъ остановился и сталъ смотрѣть во всѣ стороны, не преслѣдуютъ ли ихъ. Никого не было видно; ночь была совершенно свѣтлая. Друзья вошли поспѣшно въ лѣсъ, который въ началѣ былъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ прорубленъ.

— А что, Томъ, ужь не пуститься ли намъ бѣгомъ?

— Да, придется. Мнѣ хочется какъ можно скорѣе добраться до кварцовой рѣки, сухо отвѣчалъ Робинзонъ.

— Я очень радъ.

И они пробѣжали съ полмили. Потомъ Джорджъ остановился, и всѣ пошли шагомъ.

— Что ты все оглядываешься, Томъ?

— Такъ, просто.

— Такъ зачѣмъ же ты меня напрасно пугаешь?

— Что же мнѣ дѣлать? Я буду оглядываться до самаго разсвѣта, потому что все буду думать, что за нами гонятся. Ужь теперь меня пріучили постоянно быть на сторожѣ.

— Полно объ этомъ думать. Чего же ты боишься?

— Я ничего не боюсь. Послушай, Джорджъ, лучше однако давай опять бѣжать.

— Пожалуй, я готовъ, если тебѣ хочется.

И они опять пустились бѣжать. Такъ добѣжали они до конца большой дороги, вмѣсто которой передъ ними очутились двѣ тропинки. Робинзонъ колебался, и наконецъ рѣшился выбрать ту тропинку, которая вела на лѣво. Выборъ оказался неудачнымъ: они скоро очутились въ такомъ густомъ лѣсу, что едва могли двигаться. Съ большимъ трудомъ пробирались они сквозь него, царапая себѣ объ сучья то лицо, то руки. Въ такой густотѣ они шли съ полчаса и были въ отчаяніи, потому что потеряла всякую надежду, что этотъ страшно густой лѣсъ когда нибудь кончится или сдѣлается рѣже. Вдругъ восходящее солнце освѣтило имъ безлѣсное пространство въ нѣсколькихъ ярдахъ отъ нихъ: они съ радостью бросились туда. Это былъ чистый лугъ, съ милю длины и съ четверть мили ширины. Наши друзья вскрикнули отъ радости, увѣренные, что теперь они могутъ выбраться на настоящую дорогу. Впрочемъ, и тутъ скоро встрѣтились неудобства: земля на этой лужайкѣ была до того вязкая отъ недавняго дождя, что они съ каждымъ шагомъ уходили по колѣно въ грязь. Пришлось снять башмаки и чулки, и пробираться на цыпочкахъ. Дошли они до нѣсколькихъ тропинокъ, которыя вели въ лѣсъ. Опять затрудненіе, очень естественное — которую выбрать? Одна изъ безчисленнаго множества показалась нашимъ друзьямъ почему-то надежнѣе другихъ, и они бросились бѣжать по ней, полные надежды. Тропинка эта привела ихъ къ какому-то ручью, гдѣ она и кончалась. Робинзонъ застоналъ.

— Ахъ, какъ это скучно! сказалъ онъ. Вотъ, напрасно ты не согласился взять Джеки съ нами. Ну, что теперь дѣлать?

— Вернуться.

— Этого я терпѣть не могу. По моему, лучше пройдти тридцать миль впередъ, чѣмъ одну назадъ. Ахъ, вотъ что: прекрасная мысль! Переплывемъ-ка ручей. Можетъ быть, найдемъ дорогу по той сторонѣ.

Они переплыли ручей, и наконецъ нашли тропинку, которая прямо отъ ручья вела въ лѣсъ. Счастливые и нѣсколько успокоенные этой находкой, они наскоро позавтракали, и опять пошли въ чащу.

Солнце было уже высоко, а Томъ и Джорджъ все еще не выбрались изъ лѣсу.

— Джорджъ, я рѣшительно теряюсь, сказалъ Томъ. Въ этомъ лѣсу ничего не разберешь, тропинокъ пропасть извивается во всѣ стороны, но что въ этомъ толку, когда не знаешь куда онѣ ведутъ? Мы совсѣмъ заблудились, и я увѣренъ, что не выберемся отсюда до ночи.

— Да не отчаявайся, Томъ. Посмотри впередъ. Право, мнѣ кажется, тамъ лѣсъ становится рѣже. Вѣрно онъ скоро кончится.

— Напрасно ты на это разсчитываешь. Гдѣ намъ дождаться такого счастья, съ уныніемъ отвѣчалъ Робинзонъ.

Черезъ нѣсколько времени они наконецъ очутились на пустомъ мѣстѣ.

Нельзя было этому не обрадоваться.

— Наконецъ-то! вскричали они.

Но радость продолжалась недолго.

— Нѣтъ, это не конецъ, сказалъ Робинзонъ. Посмотри, по той сторонѣ опять лѣсъ. Ахъ, Боже мой, да что это такое? Вѣдь это опять то же самое вязкое мѣсто, на которомъ уже мы были сегодня. Джорджъ, не правда ли, вѣдь мы тутъ проходили еще до завтрака?

— Какіе пустяки ты говоришь, Томъ! съ досадой вскричалъ Джорджъ.

— Нѣтъ, не пустяки, грустно отвѣчалъ Робинзонъ. Пойдемъ дальше, мы отыщемъ наши слѣды, если это тоже самое мѣсто.

И дѣйствительно они увидали слѣды. Джорджъ зашатался.

— Да, это, кажется, въ самомъ дѣлѣ то мѣсто, сказалъ онъ. Но если судить по слѣдамъ, Томъ, то здѣсь не одни наши слѣды. Посмотри-ка хорошенько. Мы двое не могли оставить столько слѣдовъ.

Робинзонъ сталъ внимательно разсматривать землю.

— Это слѣды троихъ людей: двухъ босикомъ и одного въ сапогахъ съ гвоздями.

— Ну, такъ развѣ это наши слѣды?

— Ахъ, Джорджъ, какой ты странный. Вѣдь у тебя есть глаза, погляди хорошенько на это мѣсто. Развѣ это не то же самое, которое мы переходили до завтрака? Разумѣется, это оно.

— Да, дѣйствительно, мѣсто то самое. Но я не понимаю, отчего же тройной слѣдъ?

— А я понимаю, сказалъ Томъ. Третій слѣдъ сдѣланъ послѣ насъ.

— Въ этомъ-то нѣтъ никакого сомнѣнія. Ну, такъ что же изъ этого слѣдуетъ?

— Какъ что?

— Ну, да что же?

— Это значитъ, что насъ съ тобой преслѣдуютъ.

Джорджъ нѣсколько смутился, но потомъ сказалъ:

— Да развѣ не могъ человѣкъ пройти здѣсь просто, безъ всякой цѣли гнаться за нами, преслѣдовать насъ?

— Нѣтъ. Съ другими это могло бы быть, но не съ нами. За нами гонятся, это вѣрно, серьёзно сказалъ Робинзонъ. Джорджъ, мнѣ это наконецъ страшно надоѣло. Пора это кончить. Мы должны доказать этимъ негодяямъ, что они преслѣдуютъ не овецъ, а львовъ. Заряженъ ли твой револьверъ?

— Заряженъ.

— Такъ пойдемъ!

И Робинзонъ бросился бѣжать по прежнимъ слѣдамъ. Джорджъ бѣжалъ возлѣ него, глаза его сверкали отъ волненія. Наконецъ друзья дошли до ручья. Робинзонъ показалъ Джорджу, что и по другой сторонѣ ручья виднѣлись слѣды ихъ преслѣдователя.

Наши несчастные герои, не теряя присутствія духа и съ револьверами на готовъ, вторично перешли ручей и опять вошли въ лѣсъ.

— Джорджъ, сказалъ Томъ тихо. Мы не можемъ заснуть въ этомъ лѣсу: я вполнѣ увѣренъ, что намъ перерѣжутъ горла. Но я до ночи буду или внѣ опасности, или въ могилѣ; потому что не стоитъ и жить, окруженному врагами. Шш… шш… Тише. Ты не долженъ говорить со мной иначе, какъ шопотомъ.

— Хорошо! прошепталъ Джорджъ.

— И не шумѣть кустами, а пробираться осторожно.

— Хорошо, опять прошепталъ Джорджъ. Только ты объясни мнѣ, Томъ, къ чему ведутъ эти предосторожности? Что ты будешь дѣлать?

— Я буду преслѣдовать нашего преслѣдователя! зашипѣлъ Робинзонъ съ яростью.

Онъ быстро устремился по тропинкѣ. Револьверъ его былъ на готовъ, уши наострены, глаза горѣли огнемъ, зубы были стиснуты.

Джорджъ шелъ вслѣдъ за нимъ молча и осторожно, тоже съ револьверомъ на готовъ.

Пока наши друзья преслѣдовали своего преслѣдователя, идя по прежнимъ своимъ слѣдамъ, съ нахмуренными бровями, съ раздраженными нервами, съ сердцами, переполненными гнѣвомъ и горечью, — весь лѣсъ вдругъ покрылся мракомъ, — стало темнѣть и темнѣть. Теплый вѣтеръ смѣнился холоднымъ, пронзительнымъ, который сначала шумѣлъ, потомъ завывалъ и наконецъ сталъ страшно ревѣть и гнуть самыя большія и толстыя деревья.

Все предвѣщало сильную бурю.

XXXIV.

Въ этотъ же самый день, послѣ обѣда, мистеръ Леви приходилъ спрашивать Джорджа Фильдинга.

Старикъ-еврей вездѣ его искалъ, спрашивалъ у нѣсколькихъ золотопромышленниковъ, не знаютъ ли они гдѣ Джорджъ; но никто не могъ ему отвѣчать на это. Наконецъ Джемъ увидалъ мистера Леви и сказалъ ему все, что слышалъ отъ Робинзона и Фильдинга о ихъ намѣреніи.

Узнавъ, что они ушли и не вернутся ранѣе, какъ черезъ нѣсколько дней, Исаакъ вздрогнулъ, и выразилъ такое сожалѣніе, такую досаду, что Джемъ удивился и не могъ понять что это значитъ.

Подумавъ нѣсколько, старикъ попросилъ Джема къ себѣ въ палатку, написалъ тамъ письмо, и отдавая его Джему, сказалъ:

— Молодой человѣкъ, умоляю васъ отдать это письмо Джорджу Фильдингу въ ту самую минуту, какъ онъ вернется сюда. И зачѣмъ это онъ ушелъ, не повидавшись со мной! Ахъ, какъ жаль! Сердце мое полно самыхъ дурныхъ предчувствій!

— Напрасно, сэръ, сказалъ Джемъ, удивленный глубокимъ чувствомъ, выражавшимся въ лицѣ и голосѣ стараго еврея. Не безпокойтесь; будьте увѣрены, что Джорджъ получитъ ваше письмо тотчасъ же, какъ только вернется. Даю вамъ слово.

Леви поблагодарилъ Джема.

Потомъ, обращаясь къ Натану, еврей сказалъ:

— Сними палатки, сбери нашихъ, и отправимся.

— Какъ, сэръ, вы насъ оставляете?

— Да, молодой человѣкъ, сейчасъ же.

— Мнѣ очень жаль. Капитанъ навѣрное тоже будетъ очень жалѣть о васъ, а его другъ тѣмъ болѣе, потому что вы сами такъ о немъ заботитесь.

— Надѣюсь, мы съ нимъ не долго будемъ въ разлукѣ, сказалъ старикъ своимъ нѣжнымъ, музыкальнымъ, восточнымъ выговоромъ: — не очень долго, если вы сдержите слово, и отдадите молодому человѣку мое письмо. Пусть хранитъ его Богъ Авраама, Исаака и Іакова!

— Аминь! — сказалъ грубый Джемъ, потому что почтенное лицо старика сіяло набожностью. Въ выраженіи его голоса слышалась теплая молитва.

Вдругъ въ головѣ Джема блеснула непріятная мысль.

— А кто же будетъ покупать золотой песокъ, когда вы уѣдите? спросилъ онъ.

— Христіанскіе купцы, отвѣчалъ Исаакъ очень равнодушно.

— Да вѣдь они такіе жиды! необдуманно вскричалъ Джемъ. То-есть… какъ это сказать?… я хочу сказать…

И какъ ни былъ грубъ Джемъ, однако онъ сильно смутился отъ своей неосторожности, и стоялъ какъ вкопанный на мѣстѣ.

— Я знаю, что вы хотите сказать, грустно отвѣчалъ Исаакъ. Но каковы бы ни были ваши христіанскіе купцы, а вамъ все-таки придется теперь торговать съ ними, потому что другихъ не будетъ. Меня же вчера здѣсь оскорбили: гнались за мной, схватили меня, били, поругались надо мной. Я не стану больше торговать тамъ, гдѣ былъ такъ жестоко обиженъ. Если не хотѣли умѣть меня цѣнить, то значитъ, могутъ обойтись безъ меня.

— Разбойники, кричалъ Джемъ, злодѣи! Однако мистеръ Леви, вѣдь на васъ напали не порядочные золотопромышленники, а всякій сбродъ, негодяи, на которыхъ не стоитъ обращать вниманія. Такъ вы вѣрно простите это.

— Я никогда не прощаю, спокойно отвѣчалъ мистеръ Леви.

XXXV.

Поднялась страшная мятель, и пошелъ такой сильный снѣгъ, что Джемъ принужденъ былъ спасаться въ свою палатку. Скоро къ нему присоединился и Джеки, а это можетъ служить самымъ лучшимъ доказательствомъ силы бури, потому что дикарь считалъ величайшимъ наказаніемъ быть не на воздухѣ; только самая невыносимая погода могла вогнать его въ палатку.

Вдругъ Джемъ былъ пораженъ страшнымъ, жалобнымъ крикомъ, который слышался все ближе и ближе, и наконецъ къ нему въ палатку вбѣжала женщина. Она похожа была скорѣе на огромную массу снѣга, чѣмъ на живое созданіе; такъ ее занесло огромными хлопьями снѣга съ ногъ до головы.

— Охъ, охъ, охъ, вопила Мери Догерти.

Джемъ спросилъ что съ ней, о чемъ она охаетъ. Тогда Мери усѣлась и, продолжая охать, говорила:

— Охъ, охъ, охъ, капитанъ! бѣдный капитанъ! что бы мнѣ для тебя сдѣлать? кого бы найдти, кто бы тебя спасъ? Ты такъ много дѣлалъ добра бѣдной Мери, что она бы теперь готова была отдать свою жизнь, чтобы спасти твою. Капитанъ! Капитанъ!

— Капитанъ! вскричалъ Джемъ съ испугомъ. Да развѣ съ нимъ что-нибудь случилось?

— Онъ лежитъ окоченѣлый въ темномъ, кровавомъ Лѣсу. Охъ! отвратительные убійцы! Охъ! что я буду дѣлать! Ахъ, капитанъ, охъ! охъ!

— Послушай, перестань выть да охать, закричалъ Джемъ въ сильномъ волненіи, а лучше разскажи все спокойно. Ну, въ чемъ дѣло?

Испуганная рѣзкимъ тономъ Джема, Мери Догерти разсказала ему исторію, которую слышалъ и видѣлъ наканунѣ одинъ Ирландецъ. Она все-таки продолжала плакать и вздыхать, и этимъ очень часто прерывала свой разсказъ, но Джемъ уже на этотъ разъ не кричалъ на нее, потому что ему было не до того. Разсказъ этой женщины былъ такъ ужасенъ, такъ поразителенъ, что онъ произвелъ на грубаго Джема такое же впечатлѣніе, какъ и на чувствительную Мери. Джемъ узналъ, что въ эту минуту его другъ лежалъ уже мертвый въ сосѣднемъ лѣсу.

Нѣсколько минутъ Джемъ сидѣлъ недвижимъ отъ такого печальнаго извѣстія. Но потомъ онъ пришелъ въ себя, всталъ, зарядилъ двухствольное ружье Робинзона пулями и сердито сказалъ Мери Догерти:

— Полно плакать и ломать себѣ руки. Вѣдь этимъ не поможешь. Я иду, или спасти капитана, или отмстить за него.

— Ахъ, Джемъ, возьми съ собой Джеки. Дикіе такъ хорошо знаютъ эти адскіе лѣса, гораздо лучше, чѣмъ наши молодцы. Пожалуйста, возьми его.

— Да, я его непремѣнно возьму съ собой. Слышишь, Джеки: ты долженъ научить меня, какъ найдти бѣднаго нашего капитана и его товарища, если они живы.

— Если они живы, Джеки ихъ очень скоро найдетъ…. если они умерли, Джеки ихъ все-таки найдетъ.

Отчаяніе Ирландки возобновилось съ новою силою при этихъ словахъ дикаря: значитъ, и онъ допускаетъ возможность того, что капитанъ уже убитъ.

— А что ты сдѣлаешь съ ихъ врагами… съ этими злодѣями…. что ты съ ними сдѣлаешь? спросилъ Джемъ, посинѣвшій отъ бѣшенства.

Отвѣтъ Джеки заставилъ Мери вскрикнуть отъ ужаса и даже на минуту потрясъ желѣзные нервы Джема. Какъ только Ирландка начала свой разсказъ, дикарь сѣлъ на землю, обернувшись спиной къ присутствующимъ, и такъ быстро разрисовалъ себѣ лицо воинственной краской своего племени, что никто этого и не примѣтилъ. Нѣтъ возможности описать какое страшное, звѣрское выраженіе придавали эти краски лицу дикаря. Онъ всталъ и однимъ прыжкомъ очутился на срединѣ палатки: можно было подумать, что это самъ дьяволъ, только что вырвавшійся изъ ада. Лицо и осанка Джеки выражали необыкновенную важность и торжественность; онъ скрестилъ свой томагаукъ и узкій деревянный щитъ, чтобы этимъ дать своему отвѣту значеніе не простаго обѣщанія, а обѣта священной войны. Потомъ онъ сказалъ:

— Калингалунга убьетъ ихъ и выпьетъ ихъ кровь.

Калингалунга бросился изъ палатки и Джемъ пошелъ за нимъ.

Снѣгъ все еще падалъ огромными хлопьями; было совершенно темно, и Джемъ ничего не видѣлъ, не понималъ куда дикарь его ведетъ, но все-таки смѣло шелъ за нимъ, питая довѣріе къ его необыкновенной смѣтливости.

Такимъ образомъ они шли часовъ пять. Наконецъ снѣгъ пересталъ падать, погода прояснилась, стало свѣтло. Джемъ очень удивился, что лѣсъ, который бы долженъ былъ быть у него по правую руку, очутился по лѣвую. Въ милѣ отъ опушки лѣса былъ расположенъ станъ туземцевъ. Наши путешественники были еще далеко отъ него, какъ въ немъ началась страшная суматоха и шумъ.

— Отчего это они вдругъ пришли въ такое смятеніе? спросилъ Джемъ.

Джеки улыбнулся и указалъ на свое лицо.

— Калингалунга расписанъ для войны, сказалъ онъ.

— Издалека же они это увидали, замѣтилъ Джемъ. Зоркіе у нихъ глаза, нечего сказать.

Черезъ минуту десятка два черныхъ фигуръ подбѣжали въ сильномъ волненіи къ Джему и Джеки. Глаза дикарей блестѣли какимъ-то страшнымъ огнемъ, лица ихъ выражали недоумѣніе.

Калингалунга скоро ихъ успокоилъ, объявивъ имъ, что онъ расписанъ по воинственному для частной, а не для народной вражды. Подробностей однако онъ имъ никакихъ не передалъ. Понятно, что онъ, какъ страстный охотникъ, не хотѣлъ указать другимъ на слѣды своей добычи.

Джеки распрашивалъ всѣхъ въ лагерѣ, не выходили ли изъ лѣсу Джорджъ и Робинзонъ. Онъ подробно описывалъ дикарямъ ихъ наружность, но всѣ отвѣчали единогласно, что такіе люди не выходили изъ лѣсу.

— Они въ лѣсу, рѣшительно сказалъ Джеки послѣ распросовъ.

Дикарь распорядился, чтобы развели огонь и уговорилъ Джема высушить свое платье и закусить. Потомъ, поручивъ Джема двумъ своимъ женамъ, Джеки бросился въ лѣсъ.

Джемъ, согрѣвшись и сытно поужинавши, крѣпко заснулъ. На разсвѣтѣ кто-то положилъ ему руку на плечо, онъ проснулся и увидѣлъ передъ собой Калингалунга.

— Ни одного слѣда не видно на снѣгу, сказалъ онъ.

— Нѣтъ? Такъ тѣмъ лучше: значитъ, ихъ нѣтъ въ лѣсу.

Дикарь повѣсилъ голову.

— А мнѣ кажется, что они въ лѣсу, сказалъ онъ съ важностью.

Джемъ застоналъ.

— Значитъ, они лежатъ гдѣ нибудь мертвые, но ихъ не видно, потому что занесло снѣгомъ.

Калингалунга погрузился въ размышленіе, потомъ сказалъ:

— Вѣдь никакихъ слѣдовъ не видно, ничего навѣрное неизвѣстно? такъ что же толковать о томъ, чего не знаешь.

Джемъ былъ совершенною противоположностью Джеки: на лицѣ Джема выражалось бѣшенство и нетерпѣніе, между тѣмъ какъ дикарь говорилъ совершенно хладнокровно и наконецъ чрезвычайно флегматически объявилъ, что онъ теперь ляжетъ уснуть.

Дикарь дѣйствительно легъ спать, но распорядился предварительно, чтобы жены его разбудили, какъ только снѣгъ начнетъ таять. Снѣгъ началъ таять въ полдень, и тогда Джеки разбудили. Онъ наскоро закусилъ, далъ Джему томагаукъ и вмѣстѣ съ нимъ отправился въ лѣсъ.

Съ той минуты, какъ дикарь пошелъ на работу, все его хладнокровіе исчезло. Онъ шелъ не останавливаясь: для него не было никакихъ препятствій. Коли кусты были часты къ верху, а рѣдки къ низу, то онъ бросался на брюхо и ползъ, извиваясь какъ змѣя. Если лѣсъ былъ частъ и сверху и снизу, онъ быстро прорубалъ его и прочищалъ себѣ свободный путь. Если лѣсъ становился вдругъ непроходимымъ, дикарь тотчасъ бралъ въ сторону и, съ помощью необыкновеннаго инстинкта, опять выбирался на прямую дорогу. Долго они шли такимъ образомъ. Было около пяти часовъ. Калингалунга до крови исцарапался, а Джемъ изорвалъ себѣ все платье въ лохмотья и страшно усталъ. Онъ только что хотѣлъ сказать дикарю, что пора перестать искать напрасно, что слѣдовъ нигдѣ нѣтъ и что они должны отказаться отъ своего намѣренія, какъ вдругъ Калингалунга остановился и указалъ на землю, говоря:

— Слѣды.

— Чьи?

— Башмака бѣлаго человѣка.

— Одного только человѣка?

— Да.

Джемъ вздохнулъ.

— Это плохо, Джеки. Я тутъ подозрѣваю что нибудь недоброе.

— Иди за мной, только не очень близко, тихо отвѣчалъ дикарь.

И онъ опять началъ извиваться по всѣмъ направленіямъ, какъ змѣя. Онъ пристально разсматривалъ слѣды, и съ легкостью змѣи, скользилъ по нимъ.

Джемъ повиновался ему и шелъ въ отдаленіи. Вдругъ Джеки остановился и сталъ манить къ себѣ Джема, который подошелъ и увидѣлъ, что дикарь, широко раздувая ноздри, что-то нюхалъ въ воздухѣ.

— Что ты слышишь?

— Бѣлый человѣкъ жегъ вамбилоа.

— Да почемъ же ты знаешь?

— Это дерево пахнетъ очень сильно и на далекое разстояніе, когда его жгутъ.

— Почемъ же ты знаешь, что жегъ именно бѣлый человѣкъ?

— Черный никогда не станетъ жечь этого дерева; его не хорошо жечь, — оно нужно для кладбища.

Дикарь отрѣзалъ себѣ прядь волосъ и поднялъ ихъ, чтобы убѣдиться въ направленіи вѣтра. Потомъ онъ сдѣлалъ зарубку на деревѣ, чтобы замѣтить то мѣсто, гдѣ напалъ на слѣды, и наконецъ бросился бѣжать совсѣмъ въ другую сторону, туда, гдѣ запахъ слышался все сильнѣе и сильнѣе.

Долго шли они, руководимые запахомъ, пока наконецъ онъ сдѣлался чрезвычайно силенъ. Тогда Джеки остановился и разными знаками показывалъ Джему, чтобы тотъ остался на мѣстѣ, а не шелъ вслѣдъ за нимъ. Джемъ однако согласился на это только тогда, когда дикарь ему поклялся, что онъ вернется за нимъ.

И Калингалунга исчезъ между деревьями. Горе врагу его, — дикарь не напрасно расписалъ себя.

XXXVI.

Кто-то преслѣдовалъ Робинзона и Джорджа, а они преслѣдовали своего преслѣдователя.

Обѣ стороны съ жаромъ приготовлялись къ битвѣ; каждый былъ увѣренъ, что останется побѣдителемъ.

Вдругъ вѣтеръ перемѣнился и пошелъ снѣгъ. Огромныя хлопья покрыли землю и обѣ стороны сбились съ пути и со слѣдовъ. Погода сдѣлалась такая ужасная, что наши друзья только и думали объ убѣжищѣ. Они набросили себѣ на головы одѣяла и бѣгали взадъ и впередъ, отыскивая себѣ гостепріимное дерево для пріюта. Наконецъ они нашли старое дерево съ громаднымъ стволомъ, который футовъ на десять отъ земли раздѣлялся надвое и образовывалъ дупло. Джорджъ и Робинзонъ забрались туда. Робинзонъ всегда носилъ при себѣ гвозди; онъ прибилъ ими одѣяла къ обѣимъ концамъ раздвоившагося ствола дерева, и такимъ образомъ устроилъ себѣ ширмы. Потомъ они вынули свою провизію и съ аппетитомъ поужинали.

Вдругъ ихъ испугалъ страшный взрывъ, какъ бы выстрѣлъ. Робинзонъ всталъ посмотрѣть въ чемъ дѣло и увидѣлъ, что огромная вѣтвь сосѣдняго дерева отломилась отъ ствола, съ страшнымъ трескомъ, отъ слишкомъ большаго количества снѣга, который на нее нанесло.

Робинзонъ успокоилъ Джорджа, разсказавъ ему отчего произошелъ шумъ. Впрочемъ, они вскорѣ по неволѣ къ этому привыкли, потому что эти явленія становились все чаще и чаще, и грозные звуки безпрестанно нарушали тишину мрачнаго лиса.

Все окружающее наводило на друзей невольный страхъ; они инстинктивно прижались другъ къ другу, и утомленные дневной ходьбой, оба заснули, несмотря на опасность, которая ихъ окружала.

Въ привычный часъ, до восхода солнца, Робинзонъ проснулся и выглянулъ изъ-за одѣяла.

Онъ толкнулъ Джорджа.

— Джорджъ, вставай скорѣе. Мы теряемъ золотое время.

— Что такое?

— Вставай, говорю тебѣ. На небѣ есть кормчій, который спасетъ насъ, выведетъ изъ этой проклятой бездны, если только опять погода не испортится.

Джорджъ взглянулъ по направленію пальца Робинзона, и увидѣлъ на небѣ ярко сверкающія звѣзды.

Друзьямъ стало легче на душѣ.

XXXVII.

— Джорджъ, сказалъ Томъ серьёзно, эти серебряныя звѣзды спасутъ насъ, если только намъ есть спасеніе. Пойдемъ, Джорджъ. Ты имѣлъ бы полное право размозжить мнѣ голову, на мѣстъ, твоимъ револьверомъ, за то, что я проспалъ эти дорогіе часы ночи. Мы могли бы уже теперь выбраться изъ проклятой западни.

И друзья наши опять отправились путешествовать по лѣсу при звѣздномъ свѣтъ. Вся дорога превратилась какъ бы въ замерзшую рѣку. Кусты сгибались отъ огромной тяжести снѣга, который обваливался массами на путешественниковъ.

— Смотри, Джорджъ, береги револьверъ, чтобъ не подмочить его. Я увѣренъ, что намъ придется употребить его въ дѣло.

Робинзонъ велъ Джорджа по указанію созвѣздія Южнаго Креста, но какъ только оно на минуту затмѣвалось облаками, друзья наши сбивались съ пути, и нападали на него опять только при новомъ появленіи Южнаго Креста. Робинзонъ и Джорджъ поняли, какъ трудно держаться прямой дороги въ Австралійскомъ лѣсу. На каждомъ шагу лѣсъ оказывался непроходимымъ и тогда имъ приходилось дѣлать ярдовъ четыреста въ сторону, для того, чтобы сдѣлать впередъ не болѣе тридцати или сорока ярдовъ.

Такъ друзья наши по немногу подвигались впередъ до восхода солнца.

— Вотъ опять собьемся съ пути, сказалъ Робинзонъ. Посмотри, какой туманъ.

— Постой, Томъ, не сдѣлать ли намъ тоже, что дѣлаетъ Джеки?

— Что такое?

— Да сдѣлаемъ зарубки на этихъ деревьяхъ, чтобы замѣтить то мѣсто, до котораго насъ руководила звѣзда.

— И прекрасно. Это отличная мысль, Джорджъ.

— Джеки всегда такъ дѣлаетъ.

— Скорѣй за ножи, Джорджъ, и примемся за дѣло.

— А мы не будемъ сегодня завтракать, Томъ?

— Нѣтъ, не завтракать и не обѣдать, пока не выберемся изъ лѣсу.

И наши несчастные друзья продолжали то идти, то бѣжать, то ползти, иногда надѣясь, иногда отчаяваясь. Наконецъ въ пять часовъ по-полудни, Джорджъ и Робинзонъ, терзаемые голодомъ, въ одеждѣ, превращенной въ лохмотья, съ руками и лицомъ исцарапанными до крови, дошли до нѣсколькихъ деревьевъ, на которыхъ были сдѣланы зарубки. Друзья обмѣнялись такимъ взглядомъ, который нельзя описать словами. Это были тѣ самыя деревья, на которыхъ они сдѣлали зарубки двѣнадцать часовъ тому назадъ!

Несчастные молчали — каждый изъ нихъ понималъ, что чувствуетъ другой. Кровь застыла въ ихъ жилахъ; путешественники видѣли, какъ велика опасность. Они прежде слышали разсказы о несчастныхъ, которые заблуждались въ лабиринтѣ Австралійскихъ лѣсовъ и пропадали на всегда, но теперь только могли Томъ и Джорджъ понять, до чего вѣроятны эти разсказы.

— Мы можемъ здѣсь присѣсть и отдохнуть, потому что все равно: до ночи ничего не успѣемъ сдѣлать хорошаго. Что съ тобой, Джорджъ? Тебѣ какъ будто не здоровится?

— Да, мнѣ дурно.

— Что же у тебя болитъ?

— Желудокъ: сосетъ точно змѣя.

— Бѣдный Джорджъ! сказалъ Томъ ласково. Изъ этого видно, что ты никогда не испыталъ, что значитъ быть сутки безъ пищи.

— Нѣтъ, ни разу въ жизни, Томъ.

— А мнѣ такъ это случалось. И я, какъ опытный человѣкъ, научу тебя что дѣлать, какъ помочь горю. Когда хочешь ѣсть, да нечего, такъ нужно спать. Ложись-ка и спи, пока опять не взойдетъ Южный Крестъ.

— Какъ? спать въ нашихъ мокрыхъ платьяхъ?

— Нѣтъ, мы разведемъ огонь и высушимъ ихъ.

И друзья развели огонь, высушили одѣяла и согрѣлись сами.

— Джорджъ, я взялъ съ собой двѣ сигары. Ихъ должно намъ стать на два дня.

— Оставь ихъ для себя, Томъ. Вѣдь я не большой охотникъ курить.

Робинзонъ грустно улыбнулся.

— А? ты думаешь, что я предлагаю тебѣ ихъ курить? Нѣтъ, ихъ нужно жевать. Конечно, сытъ отъ этого не будешь, но по крайней мѣрѣ желудокъ не будетъ ныть. Ты долженъ употреблять всѣ возможныя средства, чтобы сохранить свою жизнь для Сусанны.

— Такъ дай мнѣ сигару, Томъ; я буду ее жевать. Благодарю тебя за совѣтъ. Ты полезный товарищъ въ несчастіи. Ты не повѣришь, какъ мнѣ больно, что я вовлекъ тебя въ такую бѣду.

— Полно, Джорджъ, не говори этого. Истинные товарищи, каковы мы съ тобой, никогда не должны ни въ чемъ упрекать другъ друга. Они и сражаются, и падаютъ вмѣстѣ. Еще слава Богу, что очень хорошо грѣетъ, Джорджъ.

— Да, грѣетъ-то хорошо, но то худо, что на огнѣ нашемъ ничего не жарится. Я далъ бы сотню фунтовъ за кусокъ баранины.

Друзья сидѣли у огня, какъ жертвы, и молча жевали сигары. Мрачныя предчувствія томили ихъ.

Въ скоромъ времени Джорджа стало клонить ко сну и Робинзона тоже, Джорджъ заснулъ, но Робинзонъ сильно боролся съ Морфеемъ, потому что допускалъ возможную близость враговъ и ежеминутную опасность для жизни Джорджа и своей. Онъ старался какъ можно бодрѣе держать голову и таращилъ глаза чтобы не задремать. Вдругъ онъ увидѣлъ, какъ бы въ рамкѣ листьевъ, страшное лицо, которое пристально на него смотрѣло. Оно все было расписано красною, голубою и бѣлою краскою.

— Вставай, Джорджъ, закричалъ Робинзонъ; на насъ напали.

И черезъ минуту оба друга были на ногахъ, прицѣлившись револьверами. Листья раздались и изъ-за нихъ выскочило такое дьявольское лицо, какого имъ никогда не случалось видѣть. Впрочемъ друзьямъ показалась знакомою фигура этого человѣка; а когда онъ заговорилъ, то они тотчасъ узнали кто это. Голосъ его прозвучалъ какъ музыка въ ушахъ нашихъ путешественниковъ.

— Ахъ, милый Джеки, закричалъ Джорджъ. Ну, кто бы могъ подумать, что это ты. Самъ Богъ послалъ тебя къ намъ! Здравствуй! Какъ твое здоровье?

— Джеки теперь не Джки: онъ очень гнѣвенъ и росписалъ себя для войны. Калингалунга, благодарю васъ, здоровъ. Теперь я пойду за бѣлымъ человѣкомъ, приведу его сюда.

И дикарь исчезъ.

— За кѣмъ онъ пошелъ? Ужь не за тѣмъ ли, который насъ преслѣдовалъ.

— Вѣрно такъ. Изъ этого ты видишь, Томъ, что это былъ не врагъ.

Джеки вернулся съ Джемомъ, который отъ радости, что увидѣлъ друзей здравыми и невредимыми, не зналъ что дѣлать. Онъ долго махалъ шляпой въ воздухѣ и наконецъ взбросилъ ее на дерево. Потомъ онъ сталъ танцовать, выдѣлывать никогда невиданныя па и пѣть торжественную пѣсню безъ всякаго смысла. Въ ней только было слышно: Ри-толь-де-ридди-идди-доль.

Продѣлавъ все это, онъ поздоровался съ Джорджемъ и Робинзономъ.

— Это славно. Какъ это хорошо съ твоей стороны, Джемъ, что ты позаботился объ насъ, а главное, что привелъ съ собою Джеки.

— Да, дѣйствительно мы вамъ очень благодарны, Джемъ, сказалъ Джорджъ съ чувствомъ. Вы спасли жизнь двоихъ людей.

— А если бы не спасъ, то не моя бы была вина.

Джорджъ. Ахъ, Джеки, какъ я голоденъ: вѣдь я цѣлыя сутки ничего не ѣлъ.

Калингалунга. Глупый ты человѣкъ: сидишь въ лѣсу голоднымъ! Въ лѣсу пищи всегда много.

Джорджъ. Неужели? Такъ, ради Бога, поди, принеси.

Калингалунга. Зачѣмъ идти? Пища здѣсь.

Онъ подошелъ къ тому дереву, у котораго стоялъ Джорджъ, показалъ ему наростъ на корѣ, сдѣлалъ на немъ два надрѣза своимъ тамагаукомъ, вынулъ огромнаго бѣлаго червяка и подалъ его Джорджу. Джорджъ съ отвращеніемъ отвернулся, а дикарь засмѣялся, самъ съѣлъ червяка и долго облизывалъ губы.

Между тѣмъ зоркіе глаза дикаря увидѣли еще другую добычу.

— Въ этомъ деревѣ хорошій обѣдъ, сказалъ онъ, указывая бѣлымъ людямъ на царапины поверхъ коры.

Потомъ онъ имъ показалъ, что въ обратную сторону этихъ царапинъ не было.

— Это значитъ, что на дерево влѣзла двуутробка и назадъ не спускалась, а то были бы и въ эту сторону царапины, сказалъ Джеки.

Всѣ удивлялись смѣтливости дикаря.

— Такъ двуутробка на деревѣ, прибавилъ онъ. Черезъ минуту Джеки уже былъ на деревѣ, и прыгалъ съ одной вѣтви на другую, какъ обезьяна. Наконецъ, на вершинѣ дерева онъ нашелъ дупло.

— Взбросьте Калингалунгѣ камень, сказалъ онъ, тогда онъ скоро найдетъ двуутробку.

Камня нигдѣ не могли найти; Робинзонъ, мучимый голодомъ, бросилъ ввергъ небольшой кусокъ золота, который былъ у него въ карманъ. Дикарь поймалъ его и бросилъ въ дупло. Потомъ онъ сталъ внимательно прислушиваться, и слышалъ какъ золото ударялось о дерево то тутъ, то тамъ, и вдругъ звукъ прекратился. Джеки сейчасъ же бросился къ тому мѣсту, гдѣ остановилось золото, ощупалъ его рукою, сдѣлалъ глубокій надрѣзъ своимъ томагукомъ и вытащилъ большую, двуутробку, которая страшно кричала и царапалась, предчувствуя свой близкій конецъ. Дикарь тотчасъ же убилъ ее и бросилъ съ дерева добычу бѣлымъ людямъ.

Робинзонъ скоро распорядился съ ней, какъ слѣдуетъ; черезъ нѣсколько секундъ она жарилась на горящемъ кострѣ.

— Джемъ, посмотрите-ка сюда, Джемъ! Да что вы томъ караулите, какъ часовой.

— Что вамъ до меня за дѣло? отвѣчалъ сухо Джемъ. Вы себѣ тамъ занимайтесь вашимъ жаркимъ, а я буду заниматься дѣломъ.

И Джекъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ съ ружьемъ на готовѣ, и все время глядѣлъ въ чащу лѣса.

Робинзонъ опять сталъ приставать къ. Джему съ распросами, изъ-за чего онъ такъ безпокоится, но Джемъ, отвѣчалъ только:

— Обѣдайте, капитанъ, вамъ нужно обѣдать. Потомъ я вамъ сообщу одно замѣчаніе. А покуда не мѣшаетъ принять предосторожности въ такомъ страшномъ лѣсу, какъ этотъ.

Добычу дикаря уничтожили мгновенно и съ аппетитомъ.

— Это очень вкусно, сказалъ Джорджъ, поѣвши. Похоже вкусомъ на хорошо приготовленнаго кролика. Ахъ, какъ, я радъ, что поѣлъ, теперь я совсѣмъ другой человѣкъ.

— И я тоже. Да здравствуетъ Джеки!

— Теперь я пообѣдалъ, Джемъ. Разсказывайте вашу исторію. Зачѣмъ вы здѣсь? Конечно, вы славный малый, но не могло же вамъ придти въ голову, что мы заблудились, что можемъ здѣсь погибнуть, такъ чтобы вы сказали себѣ: возьму-ка я Джеки, да и выручу ихъ.

— Вы совершенно правы, капитанъ; мнѣ не могло это придти въ голову ни съ того, ни съ сего. Но вотъ какъ было дѣло: теперь, когда вы закусили и подкрѣпили свои силы, я могу смѣло разсказать вамъ все.

— Да скорѣй, пожалуйста, въ чемъ же дѣло?

— Прежде всего: знайте, капитанъ, что здѣсь въ лису бродитъ негодяй съ двуствольнымъ ружьемъ, чтобы размозжить вамъ голову.

— Чортъ возьми, вскричалъ Робинзонъ, вставая,

— И вамъ, фермеръ.

— По чемъ вы знаете? спросилъ Джорджъ, не трогаясь съ маета.

— А вотъ, я вамъ сейчасъ все разскажу. Мери Догерти, во время жители, прибѣжала ко мнѣ вся въ снѣгу, и кричала, что вы убиты, что вы погибли, что злодѣй лишилъ васъ жизни. Она горько плакала и разсказала мнѣ, какъ одинъ Ирландецъ, ея двоюродный братъ, слышалъ, въ трактирѣ Бивенса, разговоръ двухъ мошенниковъ, которые сбирались обворовать васъ. Одинъ взялъ это дѣло на себя, а другой давалъ ему пятьдесятъ фунтовъ. Ирландецъ видѣлъ въ щелку, какъ мошенникъ взялъ отъ товарища деньги и положилъ ихъ въ маленькій ящикъ, который онъ спряталъ за пазуху.

— Этотъ билетъ былъ цѣна крови нашей, сказалъ Робинзонъ. Ахъ, гнусные негодяи! Скажите же, Джемъ, кто это были такіе. Скажите мнѣ только, кто они были?

— Да Ирландецъ ихъ не знаетъ.

— Ну, да. Это вѣчно такъ. Дураки! никогда не знаютъ, что нужно.

— Постой же, капитанъ. Есть слѣды, по которымъ можно все узнать.

— Какіе же? какіе?

— Какъ только негодяй спряталъ билетъ, онъ сказалъ другому: я тебя надулъ славно; я бы самъ согласился дать пятьдесятъ фунтовъ, чтобы это сдѣлалось. Погляди, сказалъ онъ. Я поклялся отнять по жизни за каждый изъ нихъ. И при этомъ, капитанъ, прибавилъ Джемъ, понижая голосъ, мошенникъ, говорятъ, поднялъ свою правую руку…

— А! да! да! да!

— На ней… недоставало двухъ пальцевъ.

— А!

— Значитъ, эти два пальца тѣ самые, которые вы отрубили тесакомъ въ ту ночь, когда сдѣлано было нападеніе на вашу палатку.

— Что это такое? Томъ, ты мнѣ этого не говорилъ? Отчего не сказалъ ты мнѣ этого? вскричалъ Джорджъ.

— Они у меня въ карманѣ и теперь.

— У тебя въ карманѣ!..

Джорджъ съ ужасомъ отодвинулся отъ Джема.

— Да, они завернуты въ серебряную бумажку. И я ихъ буду носить, пока не найду ихъ хозяина и не примѣрю ихъ къ его рукѣ; пока не увижу, что его застрѣлятъ или повѣсятъ!

Джорджъ. Джеки, покажи намъ, пожалуйста, какъ намъ выбраться изъ этого лѣса.

Калингалунга согласился, но взялъ съ собой пепелъ сожженнаго вамбилоа.

Робинзонъ отвелъ Джема въ сторону.

— Напрасно вы сказали объ этомъ при Джорджѣ. Теперь онъ будетъ имѣть къ вамъ отвращеніе.

— Да Богъ съ нимъ. Это скучно, что онъ такъ брезгливъ, это никуда не годится. Однако, капитанъ, неужели вы уйдете изъ лѣсу, не поймавши этого негодяя, который за вами гоняется?

— Да, намъ лучше уйдти. Это будетъ гораздо благоразумнѣе, хотя насъ и четверо, а онъ одинъ, но двуствольное ружье — вещь опасная въ темномъ лѣсу. Съ этимъ шутить нечего. Мы перехитримъ врага и очень мирно вернемся въ лагерь. Онъ тоже вернется, потому что не будетъ знать, что у насъ есть такой вѣрный признакъ — отъискать его. Онъ ничего не будетъ бояться, а мы тутъ-то его и захватимъ. Пригвоздимъ его вмѣстѣ съ его пятидесяти-фунтовымъ билетомъ, а потомъ повѣсимъ.

И вся компанія двинулась, предводительствуемая Калингалунгой, который несъ пепелъ.

— Зачѣмъ онъ это несетъ съ собой?

Дикарь услыхалъ этотъ вопросъ, и сказалъ:

— Калингалунга несетъ это на кладбище.

Долго шла наши путешественники, какъ вдругъ Джеки остановился и голосомъ, полнымъ ужаса, сказалъ:

— Кладбище.

Наши путешественники увидали такое дивное мѣстоположеніе, что вскрикнули отъ восторга. Они никакъ не подозрѣвали въ здѣшнемъ лѣсу такой великолѣпной мѣстности. Это была огромная площадь, кругомъ обнесенная акаціями. Виднѣлось множество могилъ, изъ которыхъ каждая отдѣльно была окружена акаціями, сверхъ того каждая была такъ усѣяна цвѣтами, что скорѣе походила на цвѣтникъ, нежели на могилу. Тутъ были погребены не простые смертные, а только самые храбрые, самые знаменитые воины и герои изъ племени Калингалунга. Племя это пользовалось нѣкогда громкой славой, и теперь только пришло въ упадокъ.

Бѣлымъ людямъ такъ понравился этотъ садъ смерти, что они съ восторгомъ хотѣли было расположиться въ немъ отдохнуть.

Но Калингалунга объявилъ имъ очень грозно, что если они не послушаются его и войдутъ во внутреннюю часть ограды, то онъ ихъ броситъ однихъ въ лѣсу.

Разумѣется, угроза была слишкомъ сильна, никто не осмѣлился, вопреки ей, нарушить желаніе дикаря.

Джеки просилъ своихъ спутниковъ не говорить ни слова, и самъ молча, съ поникшей головой, ходилъ вокругъ кладбища и посыпалъ пепелъ. Лицо дикаря выражало при этомъ такое благоговѣніе, такую торжественность, что и бѣлыми людьми овладѣло религіозное настроеніе; они наклонили невольно головы и произнесли молитву.

За кладбищемъ лѣсъ сдѣлался опять очень частымъ, но Калингалунга смѣло рубилъ и прокладывалъ свободный путь своимъ товарищамъ. Вдругъ раздалось громкое: ура! Путешественники выбрались изъ лѣса. Восторгъ былъ неописанный. Въ двухъ миляхъ виднѣлся станъ дикарей. Бѣлые съ жадностью бросились туда. Тамъ нашлось для нихъ вдоволь и огня, и пищи. Вездѣ разставили часовыхъ и просили бѣлыхъ заснуть спокойно, не думая объ нападеніи. Робинзонъ и Джемъ заснули. Джорджу помѣшали ребятишки дикихъ, которыхъ на него вскарабкалось съ полдюжины, и всѣ принялись его теребить, щипать и царапать. Это были „enfants terribles“, которые съ перваго раза, какъ только увидали Джорджа, тотчасъ угадали, что онъ добрякъ, и что надъ нимъ безнаказанно можно позабавиться. Джорджъ долго мучился, пока наконецъ одна изъ дикихъ женщинъ не услыхала его оханья и не разогнала шалуновъ. Джорджъ собрался заснуть, и послышалось громкое пѣніе, которое опять ему поминало. Всѣ трое бѣлыхъ встала и пошли къ тому мѣсту, гдѣ происходила суматоха.

Оказалось, что дикіе собирались танцовать народный танецъ. Они выбрали для этого прекрасное время: была полночь. Когда бѣлые пришли, танецъ еще не начинался. Калингалунга пѣлъ воинственную пѣсню.

Джорджъ немного выучился языку этого племени, и объяснялъ своимъ товарищамъ, что Джеки поетъ о какой-то битвѣ при рѣкѣ Урра-Гурра.

— Урра-Гурра? Да это тамъ, гдѣ мы въ первый разъ нашли золото.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ахъ, да. Я такъ и думалъ.

— Что ты думалъ?

— Что онъ поетъ объ нашей битвѣ.

— Объ которой? Вѣдь у насъ ихъ было много.

— О той, послѣ которой Джемъ сдѣлался нашимъ. Что это онъ поетъ? Каковъ! Нѣтъ, ужъ это изъ рукъ вонъ. Джеки, ты слишкомъ много прибавляешь для красоты слога. Представите, Джемъ, онъ говоритъ, что убилъ васъ на мѣстѣ.

— А вотъ я ему дамъ за это.

— Ну, полноте, сказалъ Робинзонъ. Развѣ вы не понимаете, что онъ поэтъ? Это называется поэтической вольностью.

— А я называю это безсмысленной ложью.

Джеки все продолжалъ пѣть, и повторялъ нѣсколько разъ одну и туже строчку съ однимъ и тѣмъ же припѣвомъ.

Наконецъ женщины подхватили этотъ припѣвъ, и начался ихъ національный танецъ.

Танецъ былъ чрезвычайно оригиналенъ и до того неистовъ, что не было возможности равнодушно на него смотрѣть. Кончилось тѣмъ, что наши бѣлые люди до того увлеклись, что сами стали прыгать и бѣситься, по примѣру этихъ дѣтей природы.

Веселье продолжалось довольно долго; потомъ все стихло и стало слышаться только страшное храпѣніе со всѣхъ сторонъ. Джорджъ и Робинзонъ часто вздрагивали во снѣ: шумный, бѣшеный танецъ произвелъ на нихъ такое сильное впечатлѣніе, что имъ во снѣ все время представлялись страшные, разрисованные дикари, неистовые прыжки ихъ и возгласы.

Друзья наши проснулись до разсвѣта, отъ холода. Они сильно продрогли, и это очень понятно, потому что они нашли цѣлые сугробы снѣга на своихъ одѣялахъ. Прежде всего Джорджъ и Робинзонъ спросили гдѣ Джеки; къ величайшему ихъ огорченію, его не было въ станѣ. Они ждали его и сердились, что онъ исчезъ, не сказавъ имъ ни слова.

Наконецъ, въ девять часовъ, изъ лѣсу показался Джеки, опять съ поникшей головой; это означало печаль.

— А, вотъ и онъ, сказалъ Джорджъ. Не будемте его бранить; онъ вѣрно, бѣдный, лишился какого-нибудь родственника или друга; дай только Богъ, чтобы не возлюбленной! Это было бы ужасно! Несчастный Джеки! А, Джеки, я очень радъ, что ты наконецъ вымылъ лицо; теперь я тебя узнаю. Такъ ты гораздо красивѣе. Но если бы ты зналъ, какъ тебѣ нейдетъ быть раскрашеннымъ. Ты тогда похожъ… на… на… право не знаю на что…

— На что-то среднее между дьяволомъ и радугой, — прибавилъ Робинзонъ.

— Но что съ тобой, Джеки? Ты такъ грустенъ, что я даже боюсь спросить что случилось.

Ободренный участіемъ, которое выражалось въ голосъ Джорджа, дикарь указалъ на свое лицо, вздохнулъ и сказалъ:

— Калингалунга былъ росписанъ для войны, но онъ никого не убилъ, и вымылъ свое лицо. Калингалунга теперь опять Джеки, и покажетъ вамъ бѣлое мѣсто на горѣ очень скоро.

И лицо дикаря нѣсколько просіяло при мысли, что онъ услужитъ Джорджу, котораго онъ очень любитъ.

Джемъ, надъ какимъ-то пустымъ предлогомъ, остался въ станѣ дикарей. Нестоящею его цѣлью было — желаніе поймать мошенника, который, по мнѣнію Джема, все еще былъ въ лѣсу.

Робинзонъ и Джорджъ отправились съ Джеки.

Чрезъ полчаса они были на томъ самомъ мѣстѣ, въ существованіи котораго Робинзонъ такъ часто сомнѣвался.

— Ну, Джорджъ, ты правъ. Ты вѣрно описывалъ мнѣ это мѣсто. Это дѣйствительно кварцовая рака, которая течетъ между двумя черными скалами. И ты думаешь, что здѣсь есть самородное золото?

— Да, я думаю. Погляди, Томъ, на эти огромные куски кварца; вѣдь они всѣ скатились сюда изъ этой кварцевой рѣки,

— Это, разумѣется, такъ; въ этомъ никто не будетъ сомнѣваться.

— Какъ часто я сидѣлъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь сидитъ Джеки, и ѣлъ хлѣбъ съ сыромъ!…

— Положимъ, что такъ. Но какое же это имѣетъ отношеніе къ цѣли нашего прихода? Что же намъ дѣлать? Взобраться на эту гору и рыть огромную массу кварца?

— Да, я полагаю, что это стоитъ того.

— А мнѣ кажется, что это будетъ совершенно безполезный трудъ. Можно будетъ обойтись и безъ него.

— Что же ты сдѣлаешь?

— А вотъ что. Вѣдь ты самъ говоришь, что эти куски кварца изъ этой самой рѣки. И я согласенъ вполнѣ съ тобой. Значитъ, стоитъ только ихъ испробовать, расколотить и мы убѣдимся, правъ ты или нѣтъ. Если мы найдемъ въ которомъ-нибудь изъ нихъ хоть одну песчинку золота, то я повѣрю, что въ этой кварцовой рѣкѣ есть самородное золото; если же не найдемъ ничего, то всѣ твои предположенія — пустяки.

Джорджъ долженъ былъ согласиться съ этимъ. Друзья принялись за работу. Они работали часа два, накололи цѣлыя кучи кварцовыхъ кусковъ: они блистали на солнцѣ, но только однимъ бѣлымъ цвѣтомъ; ни одной желтой песчинки не было видно.

Джорджъ былъ сильно недоволенъ. Робинзонъ подсмѣивался, потому что былъ очень радъ, что его предсказаніе сбылось.

Вдругъ Джеки закричалъ:

— А я нашелъ.

— Что нашелъ? спросилъ Робинзонъ, не поднимая головы.

— Желтый камень, совершенно спокойно отвѣчалъ Джеки.

— Покажи-ка, съ любопытствомъ сказалъ Джорджъ.

Онъ съ Робинзономъ подошелъ къ Джеки.

Дикарь сидѣлъ на небольшомъ пригоркѣ, обросшемъ травою и мхомъ. Зоркіе глаза Джеки замѣтили, что что-то желтое проглядывало изъ-подъ травы: онъ сталъ счищать мохъ и траву томагаукомъ и желтая масса становилась все больше и больше. Оказалось, что онъ сидѣлъ на огромномъ кускѣ кварца, скрытымъ подъ мхомъ и травою.

Когда друзья наши увидали блестящую массу, Джорджъ сказалъ:

— Да это что-то очень хорошее.

А Робинзонъ молча сталъ на колѣни.

— Правда, сказалъ онъ въ сильномъ волненіи. Это кусокъ золота, и довольно большой; я думаю въ немъ будетъ фунтъ. Дайте-ка, я его вытащу.

И Робинзонъ хотѣлъ вытащить его руками.

Но черезъ минуту онъ остановился пораженный и закричалъ:

— Ахъ, Боже мой! вѣдь это только одинъ кончикъ самородка, а онъ самъ весь въ землѣ. Я не могу охватить его пальцами. Ахъ, Боже мой! Джорджъ! Джорджъ! заступъ! заступъ! скорѣй! скорѣй!

И они съ жаромъ принялись копать; самородокъ виднѣлся все больше и больше. Вдругъ земля раздалась и онъ показался во всей своей величинѣ. При видѣ его, друзья упали передъ нимъ на колѣни въ нѣмомъ удивленіи. Найдти слитокъ такой необыкновенной величины — было чѣмъ-то неслыханнымъ и невиданнымъ. Робинзонъ и Джорджъ дрожали отъ радости и пожимали другъ другу руки.

— Ахъ, ты, моя прелесть, вскричалъ Джорджъ, цѣлуя золото. Прелесть не потому, что ты золото, а потому, что ты приближаешь меня къ Сусаннѣ. Ну, Томъ, теперь поблагодаримъ Бога за Его милость къ намъ, и вернемся сегодня же въ лагерь.

— Хорошо. Только намъ нужно непремѣнно завернуть этотъ самородокъ, если хотимъ дойти живыми до лагеря. Пожалуй, и честный человѣкъ сдѣлается негодяемъ, когда увидитъ такой огромный кусокъ золота. Вѣдь это просто — одно изъ чудесъ свѣта!

Но вдругъ, посреди восторговъ, Джорджу пришла ужасная мысль.

— Вѣдь это золото принадлежитъ Джеки, слабымъ голосомъ сказалъ Джорджъ.

— Вотъ пустяки! закричалъ Томъ. Но черезъ минуту онъ прибавилъ:

— Однако, въ самомъ дѣлѣ, ему слѣдуетъ третья часть. Товарищи должны одинаково дѣлиться между собою, не разбирая кто изъ нихъ бѣлый, кто черный.

Оба друга взглянули на дикаря, который лежалъ, зѣвая, на травѣ.

— Джеки даритъ его тебѣ, Джорджъ, проговорилъ онъ съ полнымъ хладнокровіемъ.

Друзья наши запрыгали отъ радости.

— Что это вы танцуете когда еще не стемнѣло, говоря ль удивленный Джеки. То вы блѣднѣете, то краснѣете, а все оттого, что нашли желтый камень. Право, мнѣ это очень смѣшно.

— Хорошо тебѣ смѣяться, Джеки, сказалъ Робинзонъ. А кабы тебѣ желтый камень былъ такъ же нуженъ какъ намъ, то и самъ продѣлалъ бы все то же, что мы теперь. Покажи-ка намъ скорѣй, гдѣ ближе всего выйдти изъ лѣсу.

У самаго стана дикарей, они встрѣтились съ Джемомъ. Самородокъ былъ такой огромный, что его нельзя было скрыть отъ Джема; ему показали находку. Онъ едва устоялъ на ногахъ при видѣ такого куска золота. Робинзонъ сказалъ ему, гдѣ они нашли такое сокровище и совѣтывалъ пойдти на то же самое мѣсто и поискать другаго такого же чуда. Робинзонъ, во случаю своей находки, желалъ очень отдѣлаться отъ этого друга, но Джемъ сказалъ:

— Нѣтъ, я прежде посмотрю, какъ вы благополучно и невредимо выберетесь изъ лѣсу.

XXXVIII.

Все это время два человѣка на рудокопнѣ были въ сильномъ безпокойствѣ; это были: Кравлей и одинъ изъ товарищей Робинзона по воровству въ виллѣ. Они не знали что думать: Джорджъ и Робинзонъ не возвращались, но не возвращался и ихъ собратъ Черный Уиль, который пошелъ вслѣдъ за ними съ цѣлью ихъ убить и отнять у нихъ деньги. Кравлей былъ въ сильномъ волненіи и терялся въ догадкахъ. Мошеннику, его пріятелю, пришло въ голову, что Черный Уиль убилъ двухъ друзей, обокралъ ихъ, и самъ спрятался съ ихъ деньгами, чтобы не дѣлиться съ товарищами. И потому хитрый негодяй объявилъ Кровлею, что онъ очень боится за чернаго Уиля, не попалъ ли онъ въ бѣду, можетъ быть.

— Такъ я вооружусь, прибавилъ мошенникъ, и пойду ему на помощь. А въ сущности, онъ шелъ съ замысломъ убить Чернаго Уиля, и взять себѣ всѣ деньги, отнятыя имъ у Джорджа и Робинзона.

Съ этимъ намѣреніемъ мошенникъ отправился въ путъ, а Кравлей остался дома.

Страшно подумать, сколько зла дѣлалъ этотъ человѣкъ, не трогаясь съ мѣста, а только подучая другихъ, употребляя своимъ орудіемъ отчаянныхъ негодяевъ и злодѣевъ, которые погрязли еще глубже въ преступленіи съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлались его вѣрными слугами.

Каждый изъ этихъ злодѣевъ былъ въ свою очередь наказанъ: Чернаго Уиля изувѣчили, Уакера чуть не утопили, а одного изъ воровъ въ виллѣ, котораго страшно укусилъ Карло, сверхъ того привязывали два раза къ позорному столбу.

Мало того, и главный зачинщикъ всѣхъ злодѣяній не остался безнаказаннымъ.

Кравлей, какъ намъ уже извѣстно, всегда придерживался чарки, но съ тѣхъ поръ, какъ онъ разстался съ мистеромъ Медовсомъ, страсть эта съ каждымъ днемъ принимала большіе и большіе размѣры. Онъ сталъ пить чрезъ мѣру; очень часто горячительные напитки дѣйствовали на него до того сильно, что онъ доходилъ какъ-будто до бреда на яву; ему представлялись, въ туманѣ, разныя страшныя картины.

Сначала онъ, въ такія минуты, обыкновенно видѣлъ судью или полицейскаго, явившагося къ нему съ кандалами. Потомъ ему стали представляться чаще всего окровавленные трупы, люди съ перерѣзаннымъ горломъ и другія тому подобныя ужасныя зрѣлища.

Все это мучило, приводило въ отчаяніе Кравлея. Онъ не зналъ минуты покоя; ему всегда что-нибудь чудилось, онъ постоянно чего то боялся. Наконецъ, кончилось тѣмъ, что какъ только онъ подносилъ стаканъ къ губамъ, его останавливала страшная фигура — дьяволъ съ красными какъ огонь глазами, съ копытами, рогами и хвостомъ. Весь воздухъ вокругъ несчастнаго Кравлея превращался въ дымъ, и посреди этого дыма являлась постоянно таже фигура и скалила на него свои бѣлыя зубы.

Кравлей жилъ въ постоянномъ страхѣ, и такъ боялся оставаться одинъ, что платилъ деньги за то, чтобы кто-нибудь постоянно находился при немъ.

Часто, посреди разговора, онъ вдругъ начиналъ кричать и указывать на привидѣнія, которыя ему представлялись. Всѣ видѣли, какъ его лицо становилось страшнѣе и страшнѣе, какъ холодный потъ выступалъ у него на лбу, но никто не понималъ причины.

Не веселая была жизнь Кравлея; всякій согласится съ этимъ.

XXXIX.

Джеки, Джемъ, Робинзонъ и Джорджъ уже прошли половину лѣса, какъ вдругъ огромная ворона, сильно каркая, стала кружиться надъ ихъ головами, и потомъ присоединилась къ цѣлой стаѣ воронъ, сидѣвшихъ у какого-то дерева ярдахъ во сто отъ нашихъ путешественниковъ.

— Посмотримте что тамъ такое, сказалъ Джемъ.

Джеки засмѣялся и повелъ ихъ въ ту сторону. Подойдя, они увидали человѣка, лежащаго на спинѣ. Онъ былъ мертвъ. Рука его лежала свободно на ружьѣ. Вороны изорвали въ лохмотья его платье своими клювами, мѣстами исклевали и тѣло, а глаза совсѣмъ выѣли.

Зрители отступили на нѣсколько шаговъ отъ этого зрѣлища. На трупѣ не было никакихъ знаковъ насилія.

— Бѣдный! сказалъ Джемъ. Зналъ ли онъ, что его ожидаетъ такой конецъ!

Онъ нагнулся къ мертвому съ состраданіемъ и любопытствомъ.

— Вѣрно, заблудился въ лѣсу, торжественно сказалъ Робинзонъ.

И онъ обмѣнялся съ Джоржемъ выразительнымъ взглядомъ.

— Что это? сказалъ Джорджъ сердито Джеки, — ты смѣешься надъ мертвымъ тѣломъ? Это стыдно.

— Бѣлый человѣкъ — глупый человѣкъ, отвѣчалъ Джеки.

Они стали осматривать тѣло, думая найти какіе нибудь признаки, по которымъ бы можно было узнать кто это такой.

Джорджъ сталъ осматривать карманы умершаго, но не нашелъ въ нихъ никакихъ бумагъ. Онъ нашелъ только ножикъ, но на немъ не было вырѣзано имени. За пазухой у мертваго былъ маленькій металлическій ящикъ. Только что Джорджъ сталъ его вынимать, Джемъ закричалъ.

— А, да я знаю кто это. Нельзя ошибиться по этимъ волосамъ. Это прежній мой капитанъ, Черный Уиль.

— Не можетъ быть. Что бы онъ здѣсь дѣлалъ одинъ безъ своей шайки?

— А есть что нибудь въ ящичкѣ, Джорджъ? спросилъ Робинзонъ.

— Немножко денегъ. Вотъ соверенъ, посмотри. Да вотъ банковый билетъ.

— Пяти-фунтовый?

— Да… нѣтъ! гораздо больше. Билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ, Томъ!

— Что такое?

— Пятидеcяти-фунтовой билетъ, я говорю.

— Джемъ!

— Капитанъ!

И Джемъ съ Робинзономъ значительно переглянулись, и какъ бы по вдохновенію, оба вдругъ бросились къ умершему и выхватили изъ его руки ружье. На рукъ этой не доставало двухъ пальцевъ.

— Отойдемте отъ него, закричалъ Робинзонъ. Джорджъ, оставь его! пусть оcтается тутъ!

Джорджъ съ удивленіемъ взглянулъ на Робинзона, но тотъ молча указалъ ему на правую руку покойника. Джорджъ не понялъ и съ отвращеніемъ отскочилъ отъ трупа.

Наступило мертвое молчаніе. Всѣ глядѣли на страшнаго врага, лежащаго безсильнымъ у ихъ ногъ.

— Отчего онъ умеръ? сказалъ Робинзонъ.

— Вѣрно, во время мятели, отвѣчалъ Джорджъ.

— Нѣтъ, сказалъ Джемъ. Онъ вчера еще былъ живъ. Я видѣлъ его слѣды уже послѣ того, какъ растаялъ снѣгъ.

— Прошлую ночь тоже шелъ снѣгъ, Томъ. Онъ вѣрно легъ тутъ спать голодный, на мерзломъ снѣгу.

— Онъ должно быть не взялъ съ собой провизіи, и умеръ отъ голода и усталости, Джорджъ.

— Разумѣется, онъ и не подумалъ взять провизіи. Онъ только думалъ о томъ, какъ бы обокрасть и убить, а ему и въ голову не пришло что самъ можетъ умереть.

— Я никакъ не могу повѣрить, что онъ умеръ такъ легко, сказалъ Робинзонъ.

Уиль гнался за Джорджемъ и Фильдингомъ, а они гнались за нимъ. Онъ хотѣлъ имъ зла, Они ему. Онъ думалъ, что убьетъ ихъ, они думали, что убьютъ его. Но и онъ и они ошиблись въ своихъ предположеніяхъ. Черный Уиль умеръ, но не отъ руки человѣка. Настоящей причины его смерти не знаетъ никто, и никогда не узнаетъ.

Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ.

XL.

— Охота вамъ, фермеръ, глядѣть на трупъ. Еще, чего добраго, во снѣ приснится. Лучше-ка посмотрите вотъ на что. Къ вамъ есть письмо, а я совсѣмъ было и забылъ про него. Только теперь, какъ взглянулъ на руку этого злодѣя, такъ полѣзъ въ карманъ, и письмо попалось мнѣ подъ пальцы. Оно отъ мистера Леви.

— Благодарю васъ, Джемъ. Томъ потрудись прочесть мнѣ это письмо, покуда я буду работать.

— Хорошо. Давай письмо. Однако, что хочешь ты работать въ лѣсу?

— Надѣюсь, ты можешь догадаться, спокойно отвѣчалъ Джорджъ, снимая съ себя сюртукъ и принимаясь за заступъ. Я удивляюсь вамъ обоимъ. Вы должны угадать, что я буду дѣлать. Кажется, подъ этимъ деревомъ самое приличное мѣсто.

— Джемъ, вѣдь онъ хочетъ его зарыть?

— Что? Слитокъ-то?

— Нѣтъ; человѣка.

— Такъ ты знаешь, Томъ, что я хочу сдѣлать?

— Да. И это очень дурно съ твоей стороны, что ты такъ заботишься о моемъ врагѣ, сказалъ Робинзонъ, оскорбленный.

— Не говори этого. Онъ точно такъ же былъ и мой врагъ, какъ твой, отвѣчалъ Джорджъ.

— Совсѣмъ нѣтъ. Онъ теперь гнался за мной, и мучилъ меня цѣлый годъ. У тебя нѣтъ враговъ. Да развѣ и могутъ быть враги у такой мокрой курицы!

— Да не сердись, Томъ. Оставь меня въ покоѣ. Предоставимъ каждому поступать по своему убѣжденію. Я оставить тѣло на съядъніе птицамъ.

— Я тебѣ говорю: не хорони убійцу, который только что хотѣлъ лишить насъ жизни.

— Томъ, сердито сказалъ Джорджъ. Со смертью кончаются всѣ счеты. Я такъ же не любилъ этого человѣка, какъ и ты. Но это не мѣшаетъ мнѣ предать землѣ его мертвыя кости. Ахъ, какая дурная земля! Ее очень трудно рыть.

Пока Джорджъ копалъ землю, Робинзонъ читалъ письмо мистера Леви. Вотъ оно:

„Джорджъ Фильдингъ, у тебя есть врагъ въ рудокопнѣ, врагъ тайный, трусливый, но безсовѣстный, который ждетъ твоего возвращенія. Я видѣлъ его лицо и дрожу за тебя. Выслушай же меня. Старый еврей, котораго ты два раза спасъ отъ бѣды и оскорбленій — богатъ, у него нѣтъ ни дѣтей, не жены. Онъ теперь въ цѣломъ свѣтѣ никого не любитъ, кромѣ тебя и Сусанны; такъ не ищи больше золота, подвергаясь опасностямъ, когда тебя ожидаетъ много золота безъ всякой опасности. Поѣзжай домой. Цѣни слова старости и опытности: — поѣзжай домой. Не откладывай своего отъѣзда ни на часъ. Не говори: я еще переночую одну ночь въ своей палаткѣ, а потомъ поѣду. Нѣтъ, поѣзжай скорѣе, сейчасъ же. Я купилъ двѣ лошади съ сѣдлами для тебя и для твоего друга. Лошади добрыя. Поѣзжай же скорѣе, сейчасъ же вслѣдъ за мною, чтобы не постигло тебя бѣдствіе и не было бы страшнаго горя — Сусаннѣ и Исааку Леви.“

Прошло нѣсколько минутъ молчанія послѣ чтенія этого письма.

— Это очень странное письмо, Джорджъ. Изъ него видно, что мистеръ Леви еще не все говоритъ, что знаетъ.

— Я то же думаю.

— Послушайте, капитанъ, сказалъ Джемъ. Изъ этого письма однако видно, что преслѣдуютъ-то Джорджа, а не васъ. Значитъ, онъ хоронитъ своего собственнаго врага, а не вашего.

— Не думаете ли вы этимъ его остановить? спросилъ Робинзонъ. Плохо же вы его знаете.

— Томъ, онъ былъ и мой, и вашъ врагъ. Но теперь онъ умеръ, и онъ никому не врагъ. Помогите мнѣ опустить его въ землю; не то, я и одинъ это сдѣлаю.

— Мы поможемъ, торжественно сказали Джемъ и Робинзонъ.

И она опустили въ могилу тѣло злодѣя. Джорджъ взялъ горсть земли и посыпалъ на трупъ.

Джемъ опустилъ руку въ карманъ и досталъ оттуда что-то въ серебряной бумажкѣ.

— Это принадлежитъ также сюда, сказалъ онъ съ удивительнымъ равнодушіемъ, бросая въ могилу два пальца покойника, которые тотъ оставилъ въ палаткѣ Робинзона.

Могилу зарыли, и Джорджъ сталъ что-то вырѣзывать ножемъ на деревѣ, подъ которымъ зарылъ трупъ.

— Что это онъ дѣлаетъ? А, понимаю. Это хорошая, мысль, Джорджъ. Пусть это будетъ добрымъ урокомъ для проходящихъ. Скажи въ нѣсколькихъ словахъ, какъ онъ пришелъ сюда убить другихъ и умеръ самъ отъ руки Провидѣнія.

— Томъ, отвѣчалъ Джорджъ, онъ теперь тамъ, гдѣ его разсудятъ и безъ насъ. Это не наше дѣло.

— Дѣлай, какъ знаешь. Вѣрите ли, Джемъ, онъ никогда не былъ такимъ упрямымъ. Посмотримъ-ка, что онъ вырѣзалъ.

Надпись была слѣдующая:

Пожалуйста у не рубите этого дерева,

Оно надгробный памятникъ.

Подъ ними лежитъ бѣлый человѣкъ.

— Теперь, Томъ, въ Англію.

Они отправились въ обратный путь, и еще часа два шли по Лѣсу. Джорджъ и Робинзонъ завернули золотой самородокъ въ носовой платокъ, продернули палку подъ узелъ платка и такимъ образомъ несли свое сокровище. Джемъ несъ заступы. Путешественники были въ самомъ веселомъ расположеніи духа, пока не встрѣтили, уже у опушки лѣса, звѣря: онъ шелъ съ ружьемъ въ рукахъ и съ двумя пистолетами, виднѣвшимися изъ его кармана, для того чтобы убить Чернаго Уили и отнять у него деньги, отобранныя имъ у Джорджа и Робинзона. (Я назвалъ этого мошенника звѣремъ и не считаю это прозвище неумѣстнымъ или преувеличеннымъ. Этотъ извергъ дѣйствительно походилъ въ ту минуту на лютаго звѣря).

Встрѣча эта подѣйствовала очень непріятно на нашихъ путниковъ, но звѣря она поразила какъ громомъ. И неудивительно: онъ встрѣтилъ живыми тѣхъ, въ смерти которыхъ ни минуты не сомнѣвался. Передъ нимъ стояли Джорджъ и Робинзонъ. Звѣрь такъ былъ пораженъ и такъ растерялся, что Робинзонъ взялъ у него изъ рукъ ружье, безъ малѣйшаго съ его стороны сопротивленія. Потомъ капитанъ потребовалъ и пистолеты.

— Зачѣмъ? спросилъ звѣрь.

Въ эту самую минуту глаза его наткнулись на баснословную массу золота, которую несли путешественники, и страшная дрожь пробѣжала по немъ. Однако онъ тотчасъ же опомнился, совладѣлъ съ собой и сталъ вдругъ очень равнодушно смотрѣть въ другую сторону; но было поздно. Томъ уже уловилъ этотъ алчный взглядъ и понялъ всю опасность его значенія.

Съ этой минуты ничто не могло удержать Робинзона отъ намѣренія отнять у звѣря послѣднее оружіе. Онъ отвѣчалъ ему сурово:

— Ты спрашиваешь зачѣмъ? А за тѣмъ, что насъ четверо, а ты одинъ, и что мы тебя повѣсимъ на первомъ деревѣ, если ты сейчасъ же не отдашь пистолетовъ. И что ты здѣсь дѣлаешь?

— Я ищу своего товарища.

— Товарища не ищутъ съ ружьемъ и пистолетами. Куда ты шелъ?

— Въ лѣсъ.

— Такъ и ступай въ лѣсъ. Вотъ твоя дорога.

Звѣрь мрачно отправился въ лѣсъ.

— Я его обезоружилъ, сказалъ Робинзонъ, и этимъ спасъ навѣрное чью нибудь жизнь и имущество. Джорджъ, закрой наше золото.

Они пошли дальше, но Робинзону пришла на умъ какая-то мысль.

— Джеки, сказалъ онъ, ты видѣлъ этого человѣка. Узнаешь ли ты его?

— Да, узнаю.

— Джеки, этотъ человѣкъ — нашъ врагъ. Можешь ли ты тайкомъ идти вслѣдъ за нимъ?

— Разумѣется, могу.

— Такъ ступай же за нимъ и посмотри, куда онъ пойдетъ, съ кѣмъ встрѣтится, потомъ приди на рудокопню и разскажи мнѣ.

Глаза Джеки заблистали; онъ тотчасъ же расписалъ себя по воинственному и отправился по слѣдамъ звѣря.

Наши путники благополучно прибыли въ лагерь со своимъ сокровищемъ. Джорджъ и Робинзонъ просили Джема взять себѣ тѣ пятьдесятъ фунтовъ, которые они нашли у Чернаго Уиля.

Джемъ принялъ ихъ съ величайшей благодарностью.

Друзья просили его никому не говорить о ихъ находкѣ, и Джемъ далъ слово. Но увы! онъ держалъ это слово только пока былъ трезвъ; но черезъ нѣсколько часовъ, подъ шумокъ, сообщилъ объ этомъ одному или двумъ товарищамъ. Слухомъ земля полнится, вскорѣ тайну знали человѣкъ сорокъ.

Робинзонъ раскинулъ свою палатку и караулилъ золото. Джорджъ былъ въ большихъ хлопотахъ. Онъ сбѣгалъ на почту, потомъ купилъ бумаги, что-то на ней написалъ и заставилъ мистера Лохлэна подписать, наконецъ отправился къ Муру за лошадьми, купленными Исаакомъ.

Лошади оказались отличныя и Джорджъ спросилъ, сколько мистеръ Леви далъ за нихъ.

— Двѣсти пятьдесятъ фунтовъ за пару.

— Боже мой, какая страшная цѣна! вскричалъ Джорджъ.

Потомъ онъ бросился въ свою палатку, и отдалъ Робинзону письма, полученныя съ почты.

— А ко мнѣ все-таки нѣтъ ни одного письма, Томъ, сказалъ онъ, со вздохомъ. Но, слава Богу, теперь самъ скоро буду.

Робинзонъ былъ совершенно счастливъ. Въ одномъ письмѣ ему было прислано полное прощеніе, а другое было отвѣтомъ Колоніальнаго Правленія на просьбу рудокоповъ, отправленную Робинзономъ.

Просьба была уважена, и теперь прислано увѣдомленіе о томъ, что полиція уже на дорогѣ въ рудокопнѣ, и что солдаты будутъ на другой день для конвоя, съ которымъ золотопромышленники могутъ перевезти золото въ цѣлости въ Сидни.

Томъ сообщилъ объ этомъ Джорджу, говоря, что это очень добрыя вѣсти, потому что и они свой самородокъ могутъ перевезти безопасно.

— Да, если его не украдутъ сегодня ночью, отвѣчалъ Джорджъ.

Въ эту самую минуту явился Джеки съ донесеніемъ о звѣрѣ. Оказалось, что негодяй побродилъ немного по лѣсу, и потомъ опять вернулся на рудокопню. Джеки сдѣлалъ красную замѣтку на той палатки, куда вошелъ звѣрь.

— Онъ вернулся за нашимъ самородкомъ. Глупы же мы были, что несли его всѣмъ на показъ; не умѣли скрыть отъ негодяевъ.

— Мы не поддадимся этому мошеннику, отвѣчалъ Джорджъ.

— Да, это легко говорить, но трудно дѣлать. Впрочемъ попробуемъ. Джеки, мнѣ нужно съ тобой поговорить.

Пока Робинзонъ и Джеки разсуждали шопотомъ, Джорджъ навинчивалъ себѣ на сапогъ старую шпору, которую онъ гдѣ-то нашелъ.

— Это славно, Джеки. Ну, Джорджъ, мы выдумали планъ.

— И я тоже.

— Ты?

— Да, я. Но вы мнѣ прежде разскажите вашъ.

Томъ разсказывалъ очень долго свой замысловатый планъ, а когда Джорджъ объяснилъ свой въ какихъ нибудь шести словахъ, то Робинзонъ былъ совершенно уничтоженъ.

— Браво! сказалъ онъ. Простота побѣдила хитрость. Ну, Джорджъ, ты можешь привести твой планъ въ исполненіе.

— И ты тоже, Томъ.

— Нѣтъ, прежде ты свой, а потомъ я. Но скажи, пожалуйста, отчего ты вдругъ сдѣлался такъ находчивъ?

— Оттого, что я думаю не только объ насъ, но и о Сусаннѣ, съ нѣжностью отвѣчалъ Джорджъ. Потомъ онъ обратился къ Джеки.

— Милый мой Джеки, сказалъ онъ: — я очень безпокоюсь о тебѣ. Ты такъ много для меня сдѣлалъ, что я не знаю, чѣмъ отплатить тебѣ за всѣ услуги. Вотъ что я сдѣлалъ для тебя: я отдалъ Абнеру треть всего моего стада, а остальныя двѣ трети — тебѣ. Мистеру Лохлену, какъ человѣку честному и надежному, я поручилъ сдѣлать раздѣлъ. Ты состарѣешься, Джеки, сдѣлаешься слабъ, будешь не въ состояніи охотиться. Тогда въ этомъ стадѣ ты всегда найдешь для себя и пищу и одежду, если только не будешь убивать на обѣдъ плодовитыхъ самокъ.

И Джорджъ объяснилъ дикарю какъ нужно ходить за овцами и когда ихъ стричь.

Джеки внимательно слушалъ Джорджа. Съ обѣихъ сторонъ видно было много истинной благодарности и искренней привязанности.

XLI.

Въ это время, звѣрь былъ внѣ себя. Онъ видѣлъ золото, — видѣлъ такую массу золота! Могъ ли онъ быть покоенъ? Жадность и ненависть терзали его до неистовства. Онъ метался во всѣ стороны; онъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ придумать никакого порядочнаго плана для достиженія своей цѣли.

Но товарищъ его, убившій Карло, помогъ ему.

— Полно, сказалъ онъ. Такъ ничего не сдѣлаешь, нужно быть хладнокровнѣе, тогда все можно уладить.

— Да научи, какъ?

— А ты перестань пить, да слушай. Подвинься ближе ко мнѣ. Я не могу говорить въ слухъ. Если бы кто нибудь услышалъ это, насъ черезъ полчаса не было бы на свѣтѣ.

Два негодяя близко нагнулись другъ къ другу, между тѣмъ Кравлей сидѣлъ за другимъ концомъ стола и прислушивался къ ихъ разговору.

— Хочешь, я научу тебя заставить ихъ выбѣжать изъ палатки, какъ трусливыхъ женщинъ? Напугать ихъ до того, что они и не подумаютъ о своемъ золотѣ?

— Вотъ какъ!

— Они упадутъ слѣпыми на всю жизнь, или мертвыми, или умирающими, пока мы убѣжимъ съ золотомъ.

— Слѣпыми, мертвыми или умирающими! Дай мнѣ твою руку. Какъ? какъ? Повтори еще.

— Тише. Не кричи. Слушай же.

Страшный, адскій планъ передалъ одинъ товарищъ другому. Кравлей отодвинулся тихо, какъ змѣя, облитая водой, а Звѣрь пришелъ въ неистовый восторгъ отъ дьявольской выдумки своего друга.

— Благодарю, спасибо! кричалъ онъ. Ты отогрѣлъ мое сердце, ты истинный товарищъ.

Они оба обратились къ Кравлею съ вопросомъ: какъ ему нравится придуманный планъ?

— Да, да, дѣйствительно. Умнѣйшая выдумка, отвѣчалъ онъ разсѣянно, между тѣмъ какъ глаза его были устремлены на отдаленный уголъ комнаты, и какъ-то дико блуждали.

— Давай денегъ, говорили негодяи Кравлею. Нужно скорѣе купить скипидару. Его продаютъ только въ одной лавкѣ, да и ту запираютъ въ девять часовъ. Давай же скорѣе. Да что это съ нимъ?

— По-смо-трите… Нѣтъ… сюда… направо. Погля….ди..те, его хвостъ въ огнѣ!

— Чей хвостъ? Полно говорить пустяки!

— И онъ не горитъ! Онъ еще чернѣе въ огнѣ. А! А! Какъ глаза-то сверкаютъ! Зубы такъ и блестятъ. И какой огромный ротъ! И онъ разѣваетъ его все шире и шире! Ахъ! Ахъ! Ахъ!

— Чортъ его возьми, сказалъ Звѣрь. Уйдемъ отъ него; мнѣ самому даже страшно стало.

Кравлей закричалъ: Нѣтъ, нѣтъ, не уходите! не оставляйте меня одного съ нимъ. Друзья мои, сядьте на него, тогда онъ пропадетъ!

И Кравлей закрылъ лицо руками. Потомъ, когда онъ опять поглядѣлъ въ тотъ уголъ, гдѣ прежде видѣлъ привидѣніе, онъ сказалъ:

— Вотъ, теперь онъ пропалъ! Слава Богу! Я перестану пить.

— Давай же денегъ!

— Нѣтъ, я не дамъ денегъ на убійство. Ужь и воровство дѣло не доброе.

И Кравлей всталъ и ушелъ, ворча что-то о водкѣ.

— Вотъ змѣя-то! сказалъ Звѣрь. Попробуй-ка теперь насъ не слушаться, такъ мы тебѣ свернемъ шею. Это что такое? Пять фунтовъ!

— Да развѣ ты не понимаешь? сказалъ его товарищъ. Вѣдь это мерзавецъ нарочно оставилъ, чтобы мы взяли какъ нибудь потихоньку отъ него, чтобы только ему быть не при чемъ въ нашемъ дѣлѣ. Вотъ лукавая-то тварь! Ну да намъ все равно!

Онъ взялъ деньги, оставленныя нарочно для него, и пошелъ покупать скипидаръ.

Звѣрь въ это время сталъ точить свой старый тесакъ — единственное оружіе, которое у него осталось.

Товарищъ его скоро воротился съ боченкомъ скипидара, а Кравлей съ бутылкой водки.

— Ну, друзья, сказалъ Кравлей, вы точно очень изобрѣтательны, но вамъ не пришло въ голову, что пока вы тутъ разсуждали, враги можетъ быть сняли палатку и ушли съ своимъ огромнымъ слиткомъ навсегда отсюда.

Злодѣи смертельно перепугались. Какъ это имъ не пришло въ голову?

Кравлей оставилъ ихъ минуты на двѣ въ такомъ мучительномъ состояніи.

— Ну, такъ знайте же, сказалъ онъ наконецъ, они не ушли, я ходилъ смотрѣть.

— Славно! сказалъ Звѣрь.

— Отлично! подтвердилъ товарищъ его.

— Ихъ палатка на мѣстѣ.

— А ты близко къ ней подходилъ?

— Да, такъ близко, что слышалъ ихъ голоса.

— А взойдетъ сегодня луна?

— Да она ужь теперь всходитъ.

— А когда она закатывается?

— Скоро послѣ двухъ часовъ.

— А ты пойдешь съ нами? спросили они Кравлея.

— Избави меня Боже! отвѣчалъ онъ.

XLII.

Настала самая мрачная ночь. Луна закатилась. Виднѣлись палатки, бѣлыя какъ снѣгъ. Палатка Робинзона стояла нѣсколько поодаль отъ другихъ, окруженная ямами, большая часть которыхъ была полна фута на четыре воды.

Въ двадцати ярдахъ отъ палатки капитана была другая большая палатка.

Къ ней подползъ человѣкъ, и долго прислушивался. Вскорѣ къ нему подошелъ другой человѣкъ.

— Все прекрасно, сказалъ первый. — Ихъ нечего бояться, они храпятъ, какъ свиньи.

— Такъ принимайся за работу, оказалъ Звѣрь: — дѣлай свое дѣло.

И товарищъ его поставилъ на землѣ большую желѣзную чашу и сталъ наливать въ нее скипидаръ изъ боченка.

— Чортъ возьми, этотъ проклятый вѣтеръ! проворчалъ злодѣй. Онъ такъ разноситъ запахъ.

Потомъ мошенникъ на цыпочкахъ подкрался къ палаткѣ Робинзона и опрыскалъ ее скипидаромъ, какъ будто дождемъ. Наступила минута безпокойства: негодяй боялся, не слыхалъ ли кто-нибудь въ палаткѣ этотъ, хотя и легкій, шумъ. Нѣтъ! всѣ спали.

Онъ опять отправился къ боченку и поднесъ его ближе къ палаткѣ. Разъ шесть проходилъ онъ по той сторонѣ палатки, которая была за вѣтромъ, и прыскалъ на нее жидкостью. Но когда дѣло дошло до другой стороны, съ которой былъ вѣтеръ, то мошеннику стало очень трудно приводить свой замыселъ въ исполненіе. Вѣтеръ былъ сильный, и часть жидкости попала ему на лицо и на платье, вмѣсто палатки. Долго онъ трудился надъ этой стороной. Наконецъ боченокъ опустѣлъ, палатка пропиталась скипидаромъ, и злодѣй полилъ на нее со всѣхъ сторонъ масла, чтобы пламя было продолжительнѣе и опаснѣе.

— Теперь моя очередь, сказалъ Звѣрь. Наконецъ-то! ужь я было потерялъ всякое терпѣніе ждать.

Между тѣмъ ярдахъ во ста, можно было видѣть Кравлея, который ползъ и извивался, какъ змѣя. Подлецъ отказался быть участникомъ въ ужасномъ преступленіи, а между тѣмъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ, чтобы оно скорѣе свершилось, и пришелъ смотрѣть издали на дѣйствія своихъ орудій.

Звѣрь сталъ возлѣ палатки — на вѣтрѣ, а его товарищъ — подъ вѣтромъ. Вдругъ Кравлей увидалъ искру на землѣ. Это Звѣрь зажигалъ о свой сапогъ сѣрную спичку. Потомъ этой спичкой онъ зажегъ пачку пакли и обѣжавъ всю палатку, онъ оставилъ за собой огненную линію. Послѣ этого, съ стиснутыми зубами и съ тесакомъ въ рукахъ, Звѣрь сталъ ждать послѣдствій.

Вдругъ палатка загорѣлась такимъ сильнымъ пламенемъ, что въ минуту ночь превратилась въ день.

Кровлей видѣлъ это и видѣлъ тоже, какъ въ одно время съ взрывомъ палатки, съ земли поднялась страшная черная фигура и бросилась на Звѣря.

Началась страшная битва между Калингалунгой и Звѣремъ. Оба врага были храбры и не теряли присутствія духа. Видно было только, какъ блестѣли въ воздухѣ то тесакъ, то томатаукъ.

Звѣрь наконецъ такъ сильно ударилъ своего противника въ високъ, что Джеки отлетѣлъ ярдовъ на шесть. Но черезъ минуту дикарь опять уже прыгалъ какъ бѣсъ около своего врага.

Вдругъ раздался сильный, пронзительный крикъ, выражавшій такое отчаяніе, что даже Звѣрь и Джеки остановились въ самомъ пылу сраженія. Дикое сердце Звѣря преисполнилось восторгомъ: враги его погибали. Сражающіеся только слышали эти крики, но ничего не видали, а Кравлей и слышалъ и видѣлъ.

Онъ видѣлъ, какъ столбъ пламени, въ восемь футовъ вышины, отдѣлился изъ-за палатки; изъ него раздавались эти ужасающіе крики: это бѣжалъ и горѣлъ человѣкъ. Живое пламя пробѣжало только нѣсколько шаговъ, потомъ исчезло и крики прекратились. Вѣрно огонь уничтожилъ свою добычу.

Кравлей пришелъ въ ужасъ отъ этой страшной картины и частью отъ угрызенія совѣсти.

Звѣрь и Калннгалунга продолжали сражаться; кровь текла съ обѣихъ сторонъ. На лѣвомъ плечѣ Звѣря томагаукъ дикаря оставилъ глубокіе знаки; точно такъ же на ребрахъ дикаря видны были слѣды тесака.

Наконецъ Звѣрь занесъ надъ головою Калннгалунга сильный ударъ; дикарь чрезвычайно искусно отразилъ его щитомъ, такъ что нападеніе это осталось неудачнымъ. Калингалунгу спасъ щитъ, который онъ всегда носилъ при себѣ. Когда же дикарь, въ свою очередь, ударилъ Звѣря по обнаженной головѣ своимъ томагаукомъ, то злодѣй покатился на землю подъ ударомъ.

Кравлей слышалъ этотъ ударъ и видѣлъ какъ послѣ него томагаукъ еще два раза поднимался и опускался надъ спиной Звѣря, послѣ чего дикарь побѣжалъ.

Сначала Кравлей подумалъ, что кто-нибудь подоспѣлъ на помощь Звѣрю, и что дикарь убѣжалъ, испугавшись нападенія. Но черезъ минуту Кравлею пришло на мысль совсѣмъ другое. О, ужасъ! дикарь увидалъ его и гонится за нимъ. Кравлей принялся бѣжать со всѣхъ ногъ, внѣ себя отъ страха. Дикарь гнался за нимъ и былъ все ближе и ближе къ своей жертвѣ.

До собственной палатки Кравлею было далеко и потому онъ бросился въ чужую, первую попавшуюся. Когда онъ ужъ былъ у самаго ея входа, его кто-то сильно ударилъ сзади какъ будто бичемъ. Несчастный со стонами бросился на колѣни посреди палатки, прося пощады.

— Кто ты такой? говорилъ ему человѣкъ, схватившій его за горло и прицѣливаясь въ него пистолетомъ.

— Пощадите! пощадите! онъ убьетъ меня! дикарь убьетъ меня! убійца! убійца! Остановите его! Застрѣлите его! — кричалъ Кравлей.

— Да это просто сумасшедшій! что съ нимъ дѣлать?

— Я дамъ сто фунтовъ, если вы его убьете! Посмотрите, вотъ онъ тутъ! Вотъ дикарь! убейте его. Я вамъ все разскажу. Я честный человѣкъ.

— Ахъ, Боже мой! Да это Смитъ, который насъ иногда угощаетъ (Кравлей на рудокопнѣ былъ извѣстенъ подъ именемъ Смита).

— Убейте же его! Сжальтесь надо мной, кричалъ Кравлей.

И хозяинъ палатки выстрѣлилъ очень безцеремонно въ Джеки, котораго увидѣлъ въ недалекомъ разстояніи отъ палатки. Впрочемъ онъ въ него не попалъ, и дикарь побѣжалъ доканать Звѣря.

Кравлей все стоялъ на колѣняхъ, кричалъ и вылъ такъ жалобно, что хозяинъ предложилъ ему утѣшеніе.

— Выпейте-ка рюмочку, мистеръ Смитъ. Вы меня часто подчивали. Я зажгу огня.

Хозяинъ зажегъ свѣчку, и только что сталъ предлагать Кравлею водки, какъ остановился, пораженнымъ на мѣстѣ, отъ ужаснаго выраженія лица своего гостя.

— Что съ вами? что съ вами?

— Глядите! глядите! кричалъ Кравлей, дрожа отъ головы до ногъ. Вотъ онъ опять является! Вотъ его хвостъ! Скоро у него опять засверкаютъ глаза и зубы. Онъ знаетъ, что мы дѣлали! А! а! а!

— Да гдѣ? что такое? спрашивалъ съ безпокойствомъ хозяинъ, оглядываясь во всѣ стороны.

— Да вотъ! вотъ! у самой стѣны палатки. Вѣдь онъ можетъ пройдти и сквозь стѣны!

— Да это ваша собственная тѣнь! Что это, какой вы трусъ, боитесь своей тѣни!

— Моей тѣни! вскричалъ Кравлей. Сохрани Боже! Да развѣ у меня есть хвостъ? съ упрекомъ прибавилъ онъ.

— Да, есть. Въ самомъ дѣлъ, теперь я вижу, что у васъ есть хвостъ. Кравлей сталъ щупать рукой, и — о ужасъ! у него дѣйствительно былъ хвостъ!

XLIII.

Кравлей, страдавшій бредомъ отъ пьянства и терявшій тогда всякое сознаніе, повѣрилъ; что за его преступленія у него выросъ хвостъ, когда онъ ощупалъ его собственными руками, И такъ, рѣшивъ, что это наказаніе за его грѣхи, Кравлей сталъ страшно визжать и вертѣться, чтобы увидѣть свой хвостъ. Тутъ несчастный опомнился. По ногамъ его текла кровь, сзади у него было воткнуто тростниковое копье, которое его сильно и больно ранило, и крѣпко воткнулось ему въ тѣло.

Вотъ какъ это случилось. Джеки только въ пламенномъ воображеніи Кравлея былъ отъ него близко, а въ сущности дикарь былъ далеко отъ него. Когда онъ видѣлъ, что Кравлей спасается въ палатку, то дикарь, не имѣя возможности достать его своимъ томагаукомъ, бросилъ въ него очень острое копье изъ тростника, которое прошло черезъ одежду Кравлея и крѣпко вонзилось ему въ тѣло.

Кравлей чувствовалъ сильную боль отъ этого непрошеннаго гостя, и провелъ всю остальную часть ночи въ хлопотахъ, какъ бы отдѣлаться отъ своего хвоста. Съ трудомъ онъ успѣлъ его вынуть.

Это приключеніе сильно озлобило Кравлея, и на разсвѣтѣ другаго дня онъ съ жадностью пошелъ узнать о томъ, какъ погибли его враги.

Толпа людей стояла на томъ мѣсто, гдѣ была палатка Робинзона, когда пришелъ Кравлей. Зрѣлище представляло пространство обгорѣвшей земли и куски полотна, превратившагося въ пепелъ. Всѣ присутствующіе говорили объ ужасномъ происшествіи, случившемся ночью.

Тутъ Кравлей узналъ, что Робинзонъ, ожидая нападенія, не велѣлъ патрулю ходить, какъ обыкновенно, вокругъ его палатки, а караулить сидя въ сосѣдней палаткѣ. Патрульные, привыкшіе быть постоянно въ движеніи, заснули и пробудились только отъ пистолетнаго выстрѣла. Когда они выскочили изъ своей палатки, то нашли палатку капитана уже сгорѣвшею до тла; возлѣ нея лежалъ человѣкъ изрубленный, безъ чувствъ и едва дышалъ. Они внесли его къ себѣ въ палатку, но онъ не могъ говорить, и дѣло осталось не разъясненнымъ.

Между тѣмъ, какъ шли толки о случившемся и всякій говорилъ свое мнѣніе, изъ земли раздались стоны. Кто-то умолялъ о спасеніи.

Нѣсколько человѣкъ бросилось къ тому мѣсту, откуда слышались крики, и едва могло разглядѣть въ глубокой ямѣ лицо человѣка, подымающагося изъ грязной воды. Бросили веревки и вытащили его.

— Какъ ты сюда попалъ? спрашивали его.

— Я пришелъ въ станъ ночью, но не зналъ мѣстности. Да по правдѣ сказать, къ тому же немножко выпилъ, такъ вотъ и свалился въ яму.

Его съ подозрѣніемъ спросили, давно ли это было.

— Да ужь больше часу прошло съ тѣхъ поръ, отвѣчалъ мерзавецъ. Кравлей взглянулъ на него и тотчасъ же узналъ знакомыя ему черты лица. Не смотря на то, что человѣкъ этотъ былъ весь въ глинѣ и грязи, Кравлей узналъ несчастнаго и увидѣлъ, что у него не стало ни бакенбардовъ, ни усовъ. Сильное подозрѣніе овладѣло Кравлеемъ.

Въ ямѣ лежалъ товарищъ Звѣря.

Собравшись съ духомъ, Кравлей спросилъ съ притворнымъ участіемъ:

— А гдѣ же эти несчастные? Тѣ, которые были въ палаткѣ?

— Кто? капитанъ и его товарищъ?

— Да.

— Вотъ кого вспомнилъ! Ужь они теперь на половинѣ дороги въ Сидни.

— На половинѣ дороги въ Сидни? И Кравлей обмѣнялся взглядомъ съ своимъ соучастникомъ, котораго только что вытащили изъ ямы.

— Они уѣхали на лошадяхъ Мура. Двѣ превосходнѣйшія лошади!

— Они уѣхали въ полночь. На капитанѣ былъ надѣтъ поясъ, полный золотого песка и банковыхъ билетовъ, говорилъ другой: а у фермера на сѣдлѣ былъ такой огромный слитокъ золота, какого мы съ роду не видывали.

Не прошло четырехъ часовъ, какъ Кравлей, съ своимъ послѣднимъ товарищемъ, были на дорогъ въ Сидни. Они шли пѣшкомъ, потому что у Кравлея не было достаточно денегъ, чтобы купить лошадей. Впрочемъ, еслибы и было ему на что ихъ купить, онъ все-таки не могъ сидѣть на лошади послѣ ночной операціи, которая оставила по себѣ довольно глубокіе слѣды. Кравлей съ своимъ товарищемъ присоединились къ партіи счастливыхъ золотопромышленниковъ, которые отправлялись въ Сидни сбывать выкопанное золото. На дорогѣ имъ постоянно приходилось обгонять небольшія партіи неудачныхъ золотопромышленниковъ, которымъ не везло на рудокопнѣ, и которые въ отчаяніи оставили лагерь, когда погода испортилась и ямы наполнились водою. Положеніе этихъ несчастныхъ, преслѣдуемыхъ судьбой, было ужасно: они всѣ были въ лохмотьяхъ, полунагіе, босикомъ, больные, голодные.

Миляхъ въ сорока отъ Сидни партія, къ которой принадлежалъ и Кравлей, встрѣтила семерыхъ такихъ изнуренныхъ, такихъ жалкихъ золотопромышленниковъ, что на нихъ просто страшно было глядѣть. Они скорѣе похожи были на призраки, чѣмъ на живыхъ людей. Счастливая партія сжалилась надъ ними и стала ихъ кормить своими припасами, какъ вдругъ подошла къ нимъ изъ города и очень изумилась, веселая толпа, полная рвенія, надежды и жадности. Она шла въ рудники копать золото.

— Вотъ сумасшедшіе! идутъ копать въ такую дождливую погоду!

Ихъ старались отговорить, но новички отвѣчали, что найденъ самородокъ огромной величины, и что теперь весь городъ собирается идти копать, чтобы еще найдти такую же массу золота. И дѣйствительно, нашимъ путешественникамъ, вплоть до самаго города, встрѣчались и малыя и большія партіи, которыя всѣ отправлялись изъ Сидни въ рудники, добывать золото. Несчастные и не подозрѣвали, что только напрасно теряютъ время, что они принимаютъ исключеніе за общее правило.

Кравлей разстался съ своимъ товарищемъ при входѣ въ городъ. Они успѣли составить новый замыселъ: товарищъ долженъ былъ собрать шайку, чтобы овладѣть неслыханнымъ кускомъ золота, а Кравлей долженъ былъ узнать, гдѣ наши друзья остановились. Если въ трактирѣ, то можно будетъ одного изъ шайки отправить туда, съ тѣмъ, чтобы онъ, выдавая себя за путешественника, выжидалъ удобнаго случая для своей цѣли. Если же они остановились въ частномъ домъ, можно будетъ употребить другія средства.

Кравлей засталъ весь городъ въ толкахъ о путешественникахъ съ огромнымъ самородкомъ золота. Всѣ кричали объ этомъ. На распросы Кравлея, ему указали банкъ, къ которому эти путешественники, посреди бѣлаго дня, подъѣхали съ самородкомъ золота и продали его тамъ за три тысячи восемьсотъ фунтовъ стерлинговъ.

Кравлею это извѣстіе было не по вкусу. Лучше бы было, еслибы они не превращали золота въ бумажки. Однако онъ спросилъ, не знаютъ ли, гдѣ остановились эти путешественники.

— Какъ не знать! Это всѣмъ извѣстно. Теперь весь городъ больше заботится объ этихъ пріѣзжихъ, чѣмъ о губернаторѣ. Они остановились въ гостинницѣ „Корабль“.

Кравлей тотчасъ же туда отправился.

— У васъ тутъ счастливцы, которые нашли большой самородокъ?

— Да, они были тутъ, только уѣхали уже часа два тому. А развѣ вы ихъ знаете?

— Знаю, сказалъ Кравлей безъ страха, потому что они уже уѣхали.

— А не извѣстно ли, куда они уѣхали? прибавилъ онъ.

— Куда? Вѣрно къ себѣ на родину. Вѣдь вы всегда у насъ добудете деньги, а потомъ и отправляетесь домой издерживать ихъ.

— Какъ! они уѣхали въ Англію? задыхаясь проговорилъ Кравлей.

— Да, вотъ посмотрите, корабль выходитъ изъ пристани.

Кравлей бросился бѣжать и поспѣлъ во-время, потому что могъ разглядѣть на палубѣ двухъ друзей съ сіяющими лицами.

Корабль тронулся въ путь, — домой, въ Англію, и уносилъ съ собой друзей.

Кравлей остался на берегу и смотрѣлъ на эту сцену, какъ будто въ состояніи нравственной каталепсіи.

XLIV.

Я разсказалъ скучно и подробно, какъ Джорджъ Фильдингъ отправился въ Австралію, чтобы достать тысячу фунтовъ, и какъ онъ, съ помощью исправившагося вора, добылъ нѣсколько тысячъ фунтовъ золотопромышленностью и повезъ ихъ невредимыми домой, не смотря на всѣ адскіе замыслы завистливыхъ и злыхъ людей.

Я разсказалъ также, какъ мистеръ Медовсъ послалъ свою лѣвую руку въ Австралію, чтобы не допустить Джорджа вернуться къ Сусаннѣ съ тысячью фунтовъ, и какъ лѣвая рука претерпѣла сильную неудачу послѣ всѣхъ стараній.

Что же дѣлала правая рука мистера Медовса?

XLV.

Радостное настало время для Сусанны, когда она получила отъ Джорджа счастливое письмо. Много отрадныхъ чувствъ наполняло тогда ея сердце, и можетъ быть главное мѣсто изъ нихъ занимала гордость по случаю успѣха Джорджа. Теперь никто не будетъ смѣть оскорблять ее, говоря, что Джорджъ никогда не достанетъ тысячи фунтовъ стерлинговъ, что онъ ей не пара, что онъ ея не стоитъ.

Сусанна была такъ счастлива! Она только и думала о скоромъ возвращеніи Джорджа. Она жила надеждой.

Прошло нѣсколько времени, и она не получала отъ Джорджа новыхъ извѣстій. Она думала, что это предсказываетъ его скорое возвращеніе. Но прошло два мѣсяца — не было ни Джорджа, ни писемъ. Сусанна стала безпокоиться. Полное счастіе продолжалось не долго.

Тутъ мистеръ Медовсъ рѣшился наконецъ, долго колеблясь, нанести первый ударъ сердцу молодой дѣвушки.

Въ одинъ изъ рыночныхъ дней, въ Фернборо разнесся слухъ, что Джорджу Фильдингу очень повезло, что онъ нашелъ много золота и женится на какой-то молодой леди въ Австраліи. Фермеръ Мертонъ привезъ это извѣстіе домой: Медовсъ былъ заранѣе увѣренъ, что оно дойдетъ до отца Сусанны.

Медовсъ нѣсколько дней не являлся на ферму. Онъ боялся видѣть слѣды своихъ происковъ; ему было тяжело найти Сусанну несчастною отъ удара, который онъ ей нанесъ. Наконецъ онъ рѣшился пріѣхать, и украдкой слѣдилъ за Сусанной. Опасенія его были напрасны: Сусанна, какъ обыкновенно, была въ духѣ, много болтала и, передъ отъѣздомъ мистера Медовса, разсказала ему объ этомъ слухѣ съ улыбкой невыразимаго презрѣнія.

Сусанна была откровенна, неподозрительна и въ тоже время далека отъ мысли, что ей нужно остерегаться Медовса.

Черезъ недѣлю Джефрисъ принесъ Медовсу письмо отъ Сусанны къ Джорджу. Оно было чрезвычайно ласковое, каждое слово было пропитано любовью и чистою, будто материнскою заботливостію о его здоровьѣ. Сусанна просила Джорджа беречь себя для нея. Во всемъ письмѣ не было и намека на сомнѣніе, на недовѣрчивость съ ея стороны. Впрочемъ, въ концѣ оказалась приписка слѣдующаго содержанія: P. S. Всѣ въ Фернборо толкуютъ о томъ, что вы женитесь на комъ-то въ Австраліи.

Прошло еще два мѣсяца, а писемъ отъ Джорджа не было. Эти два мѣсяца отозвались на Сусаннѣ. Она стала безпокоиться и сдѣлалась раздражительна; мрачное предчувствіе овладѣло ею.

Наконецъ она рѣшилась открыть свое сердце, разсказать о своемъ горѣ другу, всегда принимавшему въ ней участіе. И краснѣя, съ глазами полными слезъ, Сусанна сказала мистеру Медовсу:

— Не говорите объ этомъ батюшкѣ, сэръ. Я всегда скрываю отъ него свои огорченія, сколько могу. Скажите; пожалуйста, что бы это могло значить: я не получаю отъ Джорджа писемъ, вотъ уже четыре мѣсяца и три дня. Ради Бога, скажите мнѣ, что это значитъ? И Сусанна заплакала такъ жалобно, такъ горько, что мистеръ Медовсъ задрожалъ отъ своего успѣха.

— О, мистеръ Медовсъ! не обманывайте меня, скажите мнѣ правду! продолжала она. — Не говорите мнѣ только, что я забыта.

И она такъ жалобно смотрѣла въ лицо оракула, что онъ забылъ все на свѣтѣ, кромѣ желанія сказать ей что нибудь пріятное.

— Можетъ быть онъ уже на обратномъ пути, проговорилъ онъ.

Мистеръ Медовсъ ожидалъ, что Сусанна скажетъ: „да еслибы онъ и отправился въ обратный путь, онъ все-таки написалъ бы мнѣ“

Но вмѣсто этого, Сусанна радостно вскричала:

— Ахъ, какъ я глупа! Мистеръ Медовсъ, вы мнѣ истинный другъ! Вы рѣдкій другъ! Вы такъ умны, какъ я глупа. Бѣдный Джорджъ! Не правда ли, вы ему никогда не скажете, что я въ немъ сомнѣвалась?

И Сусанна просіяла радостью и надеждой. Сердце такъ легко вѣритъ въ то, что ему пріятно! Она была счастлива во все остальное время этого вечера.

Медовсъ уѣхалъ, раздасадованный на Сусанну за ея слѣпую. любовь къ Джорджу, а на себя — за слабость характера.

Въ слѣдующій рыночный день пошли опять тѣ же толки о Джорджѣ, съ прибавленіемъ, что онъ женится на леди изъ города Батурета.

Старикъ Мертонъ опять передалъ это Сусаннѣ. Она съ гордостью опровергала эту ложь, и сказала, что ручается жизнью за вѣрность Джорджа.

— Всѣ противъ Джорджа, мистеръ Медовсъ, кромѣ васъ, говорила Сусанна. Но что все это значитъ? Право, я сойду съ ума, если онъ скоро не напишетъ, или не пріѣдетъ самъ.

— Слухи обыкновенно бываютъ несправедливые. Я никогда ничему не вѣрю, пока не удостовѣрюсь самъ, не увижу чего нибудь собственными глазами.

— И я не буду вѣрить.

Скоро послѣ этого, Вилліамъ Фильдингъ говорилъ съ Сусанной.

— Вы слышали толки о Джорджѣ, Сусанна?

— Да, слышала.

— Надѣюсь, вы не вѣрите этимъ пустымъ слухамъ?

— Съ какой стати я буду имъ вѣрить?

— Я очень радъ, что вы принимаете ихъ, какъ слѣдуетъ.

— Я слишкомъ увѣрена въ Джорджѣ.

— Впрочемъ, я все-таки похлопочу, не удастся ли разузнать, кто постарался выдумать эту ложь.

Сусанна постаралась скрыть удовольствіе, которое она почувствовала отъ этого намѣренія Вилліама.

— Стоитъ ли того? спросила она хладнокровно.

— Я думалъ что стоитъ, и потому хотѣлъ разузнать. А теперь вижу, что мнѣ даже не сказали бы спасибо за это.

— Развѣ я вамъ сказала что нибудь обидное? спросила Сусанна еще съ большею холодностью.

Вилліамъ не отвѣтилъ ни слова, потому что боялся сказать Сусаннѣ что нибудь непріятное. Черезъ два дня онъ опять пришелъ къ ней, сказалъ, что онъ написалъ Джорджу объ этихъ толкахъ, и что просилъ какъ можно скорѣе дать ему отвѣтъ, до какой степени они справедливы или нелѣпы.

Глаза Сусанны заблестѣли радостно, но она не сказала ни слова. Она скорѣе выразила бы свои сомнѣнія всякому, чѣмъ Вилліаму, который былъ нѣкогда такимъ явнымъ соперникомъ Джорджа. Потомъ Вилліамъ сказалъ ей, что, какъ онъ дознался, слухъ этотъ распустилъ какой-то пріѣзжій, котораго на рынкѣ никто не знаетъ. Онъ прибавилъ:

— Мистеръ Медовсъ, мнѣ кажется, знаетъ кто этотъ пріѣзжій.

— Нѣтъ, отвѣчала Сусанна.

— Вы увѣрены въ этомъ?

— Да, потому что онъ сказалъ бы мнѣ, еслибы зналъ.

Вилліамъ отвѣчалъ Сусаннѣ, что сомнѣвается въ этомъ, и даже намекнулъ ей, что подозрѣваетъ, не самъ ли мистеръ Медовсъ — первый выдумщикъ этихъ слуховъ.

Но Медовсъ такъ искусно велъ себя въ отношеніи Сусанны, что она была очень далека отъ такого подозрѣнія. Она стала горячо заступаться за него, какъ заступилась бы за мистера Тома или за того же Вилліама, въ ихъ отсутствіи. Она поступила совершенно по-женски въ этомъ случаѣ: вмѣсто того, чтобы сказать Вилліаму, что она уже говорила объ этихъ слухахъ съ мистеромъ Медовсомъ, и что онъ увѣрялъ ее, что это ложь, что не слѣдуетъ этому вѣрить, она подумала: „онъ оскорбилъ подозрѣніемъ моего лучшаго друга, я не скажу ему причины, по которой я такъ убѣждена, что не мистеръ Медовсъ выдумалъ эти слухи“; въ слѣдствіе этаго Сусанна начала съ нимъ страшно спорить и дѣлать ему выговоры и упреки.

— Я знаю, что вы противъ мистера Медовса. Но онъ другъ моему отцу, мнѣ и Джорджу.

— Я бы желалъ очень, чтобы вамъ не пришлось перемѣнить о немъ мнѣніе.

— И не перемѣню безъ причины.

— Я вамъ скажу причину. Помните ли вы тотъ день…

— Когда вы его оскорбили въ его собственномъ домѣ, да и меня тоже, Вилліамъ?

— Нѣтъ, Сусанна, васъ я не оскорблялъ. А его, да, это правда, и сейчасъ готовъ бы опять это сдѣлать. Я помню: когда вы ушли, мнѣ пришло въ голову, что можетъ быть я ошибаюсь, что ошибиться всякому простительно, и…

— Ха, ха, ха!

— Не знаю надъ чѣмъ вы смѣетесь, по вотъ въ чемъ дѣло. Мнѣ стало совѣстно, что я оскорбилъ, можетъ быть, по напрасну Медовса въ его собственномъ домѣ, и я сказалъ ему: „Если я ошибаюсь, и вы не имѣете намѣренія отнять у моего брата невѣсту, вотъ вамъ моя рука.“ И я подалъ ему руку.

— И что же? онъ ее не взялъ?

— Взялъ, Сусанна.

— Ну, такъ что же?

— Но, Сусанна, сказалъ Вилліамъ торжественно, — рука его была какъ камень.

— Какъ это?

— Она была холодна, какъ ледъ.

— Такъ это ваша уважительная причина?

Вилліамъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Вилліамъ, вы просто сумасшедшій.

— Ну, вотъ, я же сумасшедшій!

— Разумѣется. Вы рѣшаетесь оскорблять человѣка въ ту самую минуту, какъ онъ вамъ прощаетъ великодушно вашу вину противъ него и дружески протягиваетъ руку. Знайте, что если кто нибудь въ продолженіи этого года могъ меня возстановить противъ Джорджа, такъ это вы.

И Сусанна рѣзко прекратила объясненіе.

Между тѣмъ, благоразумный мистеръ Медовсъ очень много думалъ о томъ, какъ бы отдѣлаться отъ честнаго Вилліама, открытаго врага своего. Онъ узналъ, что въ послѣднее время Вилліамъ, возвращаясь съ рынка, часто останавливался и разговаривалъ съ одной мистриссъ Голидей, небогатой торговкой въ Фернборо. Мистриссъ Голидей была старая знакомая мистера Медовса, и лѣтъ тридцать тому назадъ кормила его конфектами. Вдругъ почему-то, (и мистеръ Медовсъ зналъ очень хорошо почему) онъ вспомнилъ теперь эти конфекты и вздумалъ оказать за нихъ услугу вдовѣ. Она говорила ему, что очень бы желала выѣхать изъ города и дожить остатки дней своихъ въ деревнѣ. Мистеръ Медовсъ узналъ, что во ста ярдахъ отъ „Гровъ“, продается домикъ съ хозяйственнымъ устройствомъ и съ садомъ, очень недорого. Онъ тотчасъ же купилъ его и предложилъ вдовѣ въ наемъ, за очень умѣренную цѣну.

Мистриссъ Голидей была въ восторгѣ.

— Мы можемъ держать корову, мистеръ Медовсъ?

— Конечно. Травы довольно.

Вдова съ радостью переѣхала въ этотъ домикъ.

У мистриссъ Голидей была дочь, добрая и очень хорошенькая дѣвушка. Медовсъ сказалъ себѣ:

— Вилліамъ ѣздитъ туда не для старухи. Теперь они сдѣлаются близкими сосѣдями. Старуха будетъ просить Вилліама совѣтовать ей, какъ обработывать свой небольшой кусокъ земли, какъ купить корову. Онъ будетъ часто ѣздить и давать ей совѣты, а она станетъ угощать его густыми сливками. Услуга за услугу, частыя посѣщенія, и дѣло скоро пойдетъ на ладъ. А когда онъ заведетъ себѣ возлюбленную, такъ не будетъ вѣчно подсматривать за моей.

Письмо Вилліама къ Джорджу было отправлено въ почтовую контору, а оттуда прямо въ конторку мистера Медовса, въ число многихъ перехваченныхъ писемъ.

XLVI.

Прошло почти восемь мѣсяцевъ, а писемъ отъ Джорджа все не было. Сусанна перестала обманывать себя напрасною надеждою. Или онъ ей измѣнилъ, или умеръ. Она сообщила свои предположенія мистеру Медовсу, и внушила ему этимъ отличный планъ. Онъ тотчасъ же поручилъ Кравлею написать о Джорджѣ, что было нужно, изъ Астраліи въ Фернборо одному изъ его пріятелей. Письмо это вскорѣ было получено, но вмѣстѣ съ тѣмъ въ тотъ же день разнесся слухъ по всему городу, что Джорджъ умеръ. До Сусанны это однако дошло не такъ скоро, какъ ожидалъ мистеръ Медовсъ. Старикъ Мертонъ не рѣшался долго сообщить ей такое ужасное извѣстіе. Наконецъ, какъ-то въ воскресенье, старикъ собрался съ духомъ и сталъ по немногу приготовлять ее къ этому несчастію.

Но Сусанна успѣла, въ восемь мѣсяцевъ, передумать все дурное и приготовиться ко всему. Ей, не рѣже другихъ предположеній, приходила мысль о смерти Джорджа.

Какъ только отецъ ея заговорилъ, она устремила на него глаза и сказала:

— Батюшка, Джорджъ умеръ!

Старикъ Мертонъ повѣсилъ голову и не отвѣчалъ.

Этого было довольно. Сусанна, блѣдная какъ смерть, встала съ своего мѣста. Шатаясь, дошла она до своей комнаты и заперлась.

XLVII.

Мистеръ Медовсъ нѣсколько дней не пріѣзжалъ на ферму. Онъ самъ не надѣялся на свою твердость и присутствіе духа. Наконецъ онъ отправился къ Мертону съ рѣшительнымъ намѣреніемъ. Онъ засталъ старика одного.

— Сусанна не видится ни съ кѣмъ. Вы слышали?

— Что?

— Про ея жениха-то. Вѣдь онъ умеръ.

— Неужели? Кто это сказалъ?

— Всѣ говорятъ. Это извѣстіе пришло изъ Австраліи.

— Это ложь! хладнокровно сказалъ Медовсъ.

— Дай Богъ, чтобы это было такъ, какъ вы говорите, прошепталъ старикъ Мертонъ, — потому что, я знаю: она недолго переживетъ Джорджа.

Мистеръ Медовсъ сказалъ, что онъ недавно видѣлся съ однимъ человѣкомъ, который имѣлъ извѣстіе о Джорджѣ, и знаетъ, что онъ совершенно здоровъ.

— Вы скажете это Сусаннѣ?

— Отчего же нѣтъ.

Сусанну позвали. Медовсъ содрогнулся, увидѣвъ ее. Она была блѣдна, глаза ея впали; однимъ словомъ, эти нѣсколько дней состарѣли ее десятью годами. Она была вся въ черномъ.

— Я убійца! подумалъ Медовсъ.

И его мучили угрызенія совѣсти, но не честное раскаяніе, готовое загладить свою вину истиной.

— Говорите, Джонъ, сказалъ отецъ. Она перенесла дурныя вѣсти, вѣрно у ней достанетъ духу перенести и хорошія. Такъ, Сусанна?

— Да батюшка, если для меня могутъ еще быть хорошія вѣсти.

Сусанна не спускала глазъ съ мистера Медовса, но на этотъ разъ не могла больше притворяться и дрожала, какъ листъ на деревѣ.

— Вы знаете мистера Гриффина? спросилъ Медовсъ.

— Да, отвѣчала Сусанна, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Онъ получилъ письмо изъ Сидни отъ одного адвоката, по имени Кравлея. И я слышалъ собственными ушами, какъ Гриффинъ читалъ изъ этого письма, что Кравлей встрѣтилъ Джорджа въ Сидни совершенно здоровымъ и веселымъ.

— Вы меня обманываете изъ доброты, изъ сожалѣнія.

И Сусанна не сводила съ него глазъ.

— Нѣтъ. Пусть я умру на мѣстѣ, если Джорджъ не такъ же здоровъ, какъ я.

Она все продолжала пристально глядѣть на мистера Медовса, и на этотъ разъ прочла на его лицѣ, что онъ дѣйствительно говорилъ правду.

Она вскрикнула отъ радости такъ пронзительно, что больно было слышать. Потомъ стала то плакать, то смѣяться и упала въ кресло въ сильной истерикъ, которая продолжалась, пока наконецъ бѣдная Сусанна не лишилась чувствъ отъ истощенія силъ. Радость отозвалась на ней еще сильнѣе, еще ужаснѣе горя.

Позвали служанокъ на помощь Сусаннѣ. Старикъ Мертонъ и мистеръ Медовсъ передали ее имъ на руки, слабою, но спокойною и полною благодарности. Сусанна даже улыбнулась, прощаясь съ Медовсомъ.

На слѣдующій день Медовсъ поѣхалъ къ Гриффину.

— Покажите мнѣ письмо Кравлея, сказалъ онъ ему. Мнѣ нужно кое-что изъ него списать.

— Васъ опередили, сказалъ Гриффннъ.

— Кто?

— Была здѣсь дѣвушка, но не сказала своего имени. Я думаю, что это миссъ Мертонъ. Она меня очень упрашивала показать ей письмо. Я ей сказалъ, что она можетъ его взять домой. бѣдняжка такъ была рада! Она съ такой благодарностью на меня взглянула!

— Еще что? съ безпокойствомъ спросилъ Медовсъ.

— Она спрятала его на своей груди.

— Вотъ какъ!

— И такъ прижимала его своими бѣлыми руками, какъ будто какое сокровище.

Сусанна бросилась въ поле и тамъ стала читать письмо. Оно было очень длинное и скучное, все о дѣлахъ. Наконецъ только, на послѣдней страницѣ, она увидала давно желанное имя. Сердце ея сильно, радостно забилось, но это было напрасно. Вотъ что было суждено прочесть несчастной:

— Есть же людямъ счастіе! Вотъ хоть бы Джорджу Фильдингу изъ „Гровъ.“ Онъ досталъ много золота, разбогатѣлъ и вчера женился на самой красивой дѣвушкѣ въ Сидни. Сегодня я ихъ встрѣтилъ на улицѣ. Жена его такъ хороша, что вѣрно и не взглянула бы на Джорджа, если бы не его золото.»

Сусанна слабо застонала и тихо упала на колѣни, какъ нѣжное деревцо, пораженное сильнымъ ударомъ. Глаза ея какъ будто подернулись туманомъ. Она старалась еще разъ прочесть эти жестокія слова, но не могла, и закрыла глаза руками.

— Онъ живъ, сказала она. Слава Богу, онъ живъ. И слезы градомъ полились изъ ея глазъ. Она поспѣшно взяла платокъ и вытерла глаза.

— Зачѣмъ я плачу о мужѣ другой женщины? проговорила она.

На лицѣ ея выступила краска стыда и оскорбленнаго самолюбія.

— Полно плакать, сказала она съ гордостью. Онъ живъ, я не буду плакать; — онъ забылъ меня. Съ этой минуты я не пророню ни одной слезы за человѣка, который живъ и недостоинъ слезъ.

Она пошла домой и всю дорогу плакала.

Теперь непроницаемая политика мистера Медовса должна была увѣнчаться успѣхомъ. Хитрецъ зналъ, какъ ужасно подѣйствуетъ такое извѣстіе на молодую дѣвушку; онъ зналъ, что оно будетъ для нея во сто радъ больнѣе, ужаснѣе, чѣмъ извѣстіе о смерти ея жениха. Потому-то онъ и приготовлялъ ее къ этому по немногу.

Въ Сусаннѣ закипѣло чувство собственнаго достоинства и гордости.

Какъ! она вздыхала и плакала столько мѣсяцевъ о человѣкѣ, который пересталъ о ней и думать!

Какъ! она отвергала насмѣшки и дружескіе намеки, она открыто гордилась своей любовью, и за это получила открыто оскорбленіе и измѣну!

Какъ! она отказалась отъ свѣта и надѣла трауръ, и ее видѣли въ траурѣ по человѣкѣ, который не умеръ, но живъ, здоровъ, счастливъ и женатъ на другой!

Стыдъ овладѣлъ оскорбленною, униженною дѣвушкою. Она хотѣла бы бѣжать отъ людей, и стала просить отца уѣхать съ этой фермы, поселиться на какой-нибудь другой, за нѣсколько сотенъ миль. И она просила такъ рѣзко, такъ раздражительно, такъ рѣшительно, что старикъ пришелъ въ отчаяніе.

— Какъ! оставить ферму, гдѣ жила со мной твоя мать, гдѣ ты родилась? Мнѣ было бы это очень тяжело, но… по чемъ знать… и старикъ вздохнулъ. Можетъ быть, придется съ нею разстаться, хочешь или нѣтъ.

Сусанна не поняла значенія его словъ и вся вспыхнула отъ упрековъ совѣсти.

— Нѣтъ! нѣтъ! сказала она, поспѣшно. Вы не оставите фермы изъ-за меня. Простите меня, я своенравная дѣвчонка.

И слезы полились у нея изъ глазъ, и она съ чувствомъ бросилась къ отцу на шею.

Пріѣзжалъ мистеръ Медовсъ, но Сусанна не выходила. Ему сказали, что она извиняется передъ нимъ, что она нездорова.

На другой день онъ пріѣхалъ вечеромъ и засталъ Сусанну, занятую гостями. Она играла на фортепіано, и такъ громко говорила и смѣялась, какъ мистеръ Медовсъ никогда не слыхалъ отъ нея прежде. Сначала онъ сидѣлъ угрюмымъ, и съ безпокойствомъ слѣдилъ за Сусанной, но скоро превозмогъ себя и вдѣлался душею общества. Чѣмъ онъ дѣлался веселѣе, развязнѣе и разговорчивѣе, тѣмъ задумчивѣе и молчаливѣе становилась Сусанна. Она какъ будто сказала себѣ:

— Кто нибудь долженъ занимать гостей. Мистеръ Медовсъ взялъ теперь на себя эту обязанность, такъ я могу успокоиться.

Сусанна, разумѣется, притворно только была весела, а на душѣ у нея было мрачнѣе, чѣмъ когда нибудь прежде.

Мистеръ Медовсъ пригласилъ къ себѣ всѣхъ присутствующихъ на вечеръ черезъ два дня.

Онъ жилъ теперь въ старомъ домѣ Исаака Леви. Домъ этотъ понравился ему больше его новаго дома, потому что былъ совершенно уединенъ; а это-то и было нужно мистеру Медовсу для его плановъ и вѣчныхъ тайныхъ замысловъ. Вотъ какъ случилось, что домъ этотъ, хотя и былъ окруженъ съ обѣихъ сторонъ домами, но все-таки былъ уединенъ: окружающіе его дома принадлежали жидамъ, которые вѣроятно зависѣли отъ Исаака, потому что всѣ, черезъ годъ послѣ его отъѣзда, тоже выѣхали изъ города и не возвращались, не смотря на то, что въ одномъ изъ домовъ было сложено очень много разнаго имущества.

Цѣль Медовса была — заставить Сусанну появляться въ свѣтѣ, и тѣмъ болѣе у него въ домѣ. Она не сопротивлялась; оскорбленная гордость говорила ей: не показывай свѣту, что твое сердце разрывается на части изъ-за человѣка, который и не думаетъ о тебѣ. Сусанна являлась на всѣ приглашенія, и была всегда въ обществѣ весела, беззаботня, умѣла прекрасно разъигрывать заданную себѣ роль; но возвращаясь домой, проводила цѣлыя ночи въ слезахъ.

Медовсъ не видѣлъ этихъ слезъ — но можетъ быть онъ подозрѣвалъ ихъ. Ему было довольно того, что гордость, стыдъ и негодованіе взяли у молодой дѣвушки верхъ надъ любовью и надъ грустью; что Сусанна, постоянно превозмогая себя, невольно мало-по-малу привыкала посѣщать общество и быть веселой.

Прошло еще четыре мѣсяца и Сусанна впала въ постоянную, тихую задумчивость. Она не тосковала, не мучилась, но поддалась унынію, съ которымъ постепенно сроднилась все болѣе и болѣе, даже здоровье ея стало поправляться.

Отецъ ея уже нѣсколько времени былъ угрюмъ и задумчивъ, и наконецъ, въ одинъ прекрасный день, объявилъ ей, что дѣля его очень плохо, что онъ участвовалъ въ нѣсколькихъ неудачныхъ спекуляціяхъ и теперь на краю разоренія.

Это ужасное признаніе нисколько не потревожило Сусанну. Она оставила работу, подошла къ отцу, поцѣловала его и старалась утѣшить сколько могла.

— Я должна больше трудиться, батюшка, вотъ и все. Меня часто просятъ давать уроки на фортепіано. Теперь я приму эти предложенія, и буду давать уроки. Деньги, которыя за это буду получать, стану отдавать вамъ, а вы обо мнѣ не безпокойтесь. Мнѣ всегда будетъ чѣмъ жить. Я буду работать, и съ тѣмъ, что мнѣ оставила матушка, — намъ всегда будетъ чѣмъ прокормиться. Вы никогда не увидите меня недовольною, скучною; я вамъ отвѣчаю за это.

Сусанна воображала, что утѣшила старика. Бѣдняжка и не подозрѣвала, что отецъ ея заботится не о ней, а о себѣ; что онъ боится не бѣдности, а оскорбленной гордости; что ему будетъ трудно переносить не лишенія, а мнѣнія и толки свѣта.

Мистеръ Медовсъ наконецъ потерялъ терпѣніе ждать. Онъ понялъ, что долѣе откладывать было бы опасно — и рѣшился высказаться.

Онъ какъ-то засталъ Сусанну вечеромъ одну, и попросилъ ее пойдти съ нимъ погулять по саду. Она согласилась, ничего не подозрѣвая. Тутъ онъ излилъ передъ ней всю свою душу, сказалъ ей все, что вытерпѣлъ изъ-за нея: какъ онъ вотъ уже три года любитъ се всей душой, и никогда не думалъ открыть ей этого, — какъ онъ боролся съ этимъ чувствомъ, какъ онъ бѣгалъ отъ него, — какъ ему казалось, что оно превратилось въ уваженіе, — какъ онъ былъ счастливъ, что Сусанна дѣлалась веселѣе отъ его бесѣды. "Но теперь, " заключилъ онъ, "теперь, когда вы свободны, у меня больше нѣтъ силъ скрывать мою любовь; теперь, когда человѣкъ, съ которымъ я не смѣлъ состязаться, бросилъ достававшійся ему алмазъ, я считаю себя въ правѣ проектѣ позволенія поднять его и носить въ своемъ сердцѣ.

Сусанна слушала сначала съ удивленіемъ, потомъ съ замѣшательствомъ и огорченіемъ, а наконецъ съ ужасомъ, при видѣ всей силы страстнаго чувства Медовса. Грудь ея поднималась въ стыдливомъ волненіи; потомъ полились цѣлые потоки слезъ, при разсказѣ о всемъ, что Медовсъ выстрадалъ изъ-за нея. Она дружескимъ голосомъ сказала:

— Мой бѣдный другъ!

Но потомъ, почти свирѣпо, заключила:

— Пусть ни одинъ человѣкъ не разсчитываетъ теперь на мою любовь. Сердце мое могила. Ахъ, если бы я и сама была въ могилѣ!

И, рыдая, она убѣжала отъ Медовса, не смотря на всѣ его моленія.

Другой, не Джорджъ, объяснился ей въ любви. Голосъ его дрожалъ, сердце билось любовью къ ней, — и это былъ не Джорджъ. Другіе видѣли, что имѣли право любить ее и ожидали взаимности!

Это сознаніе было ужасно для Сусаняы.

Медовсъ не зналъ что дѣлать, долго думалъ, цѣлую недѣлю не былъ на фермѣ и наконецъ написалъ нѣсколько словъ Сусаннѣ, прося позволенія по прежнему у нея бывать: "Я такъ долго скрывалъ свои чувства, что съумѣю ихъ скрыть и теперь, когда вижу, что они дѣлаютъ васъ еще несчастнѣе чѣмъ вы есть, " — писалъ онъ.

Сусанна отвѣчала, что совѣтуетъ ему избѣгать ея, какъ язвы. Онъ все-таки пріѣхалъ, говоря ей, что послушался бы ея приказаній, но не совѣта. Онъ былъ очень веселъ, разговорчивъ и — ни слова о любви; Сусанна была этимъ чрезвычайно довольна и вечеръ прошелъ пріятно.

Мистеръ Медовсъ уѣхалъ довольный судьбою. Онъ достигъ чего желалъ: его продолжали принимать послѣ того, какъ онъ объяснился въ любви. Когда онъ пріѣхалъ въ слѣдующій разъ, то былъ уже не такъ воздерженъ, потомъ въ другой разъ — еще смѣлѣе, и такъ постепенно. Битва была неровная. Тонкій, хитрый человѣкъ — противъ обыкновенной женщины; человѣкъ сорока лѣтъ — противъ женщины двадцати двухъ; человѣкъ полный любви и эгоизма — противъ женщины полной привязанности и самоотверженія. Медовсу еще много помогало убѣжденіе Сусанны, что онъ одинъ изъ благороднѣйшихъ людей въ мірѣ; что его поведеніе, въ отношеніи ея, съ начала до конца было образчикомъ совершенства; что пока Джорджъ былъ ей вѣренъ, Медовсъ только и думалъ о томъ, какъ бы ее утѣшить въ отсутствіи жениха; что онъ никогда бы не сказалъ ни слова о своей любви къ ней, еслибы не дала ему на это права неожиданная измѣна Джорджа. О, какъ она неблагодарна, что послѣ всего этого можетъ не любить такого человѣка!

Отецъ ея тоже былъ на сторонѣ Медовса.

— Что это, мнѣ кажется, Джонъ Медовсъ грустенъ, говорилъ старикъ Мертонъ. Постарайся-ка развеселить его, Сусанна; вѣдь онъ часто, бывало, развеселялъ тебя.

— Это правда, батюшка.

Сусанна принимала участіе въ Медовсѣ, и потому изъ жалости иногда заставляла себя быть съ нимъ любезной. И какъ онъ былъ счастливъ тогда! Сусанна не могла не замѣтить, какую власть она надъ нимъ имѣетъ.

Старикъ Мертонъ видѣлъ положеніе дѣлъ, и его единственной надеждой сдѣлался бракъ между Медовсомъ и его дочерью.

— Джонъ Медовсъ меня выпутаетъ, если женится на моей Сусаннѣ, думалъ про себя старикъ.

И такъ два эгоиста овладѣли существомъ, полнымъ самоотверженія, и все болѣе и болѣе завлекали его въ свои сѣти. Время шло.

Медовсъ ѣздилъ четыре раза въ недѣлю, вмѣсто двухъ, открыто ухаживалъ за Сусанной, и такъ былъ счастливъ, что у нея даже не доставало духу лишать его этого удовольствія. Онъ осыпалъ ее всевозможными угожденіями и вниманіемъ. Кто бы ни пришелъ, всякій быль такъ почтителенъ къ Медовсу, что Сусанна могла видѣть, какъ всѣ уважаютъ его. И этотъ человѣкъ, передъ которымъ всѣ преклонялись — былъ ея рабомъ. Это льстило гордости, оскорбленной другимъ.

Наконецъ Медовсъ еще разъ съ такою страстью излилъ передъ Сусанной свои чувства, что она ужаснулась, и въ слѣдующее его посѣщеніе избѣгала его.

Отецъ дѣлалъ ей упреки.

— Ты просто сведешь съ ума этого человѣка, если будешь къ нему такъ сурова. Онъ не говорилъ ни слова, потому что видѣлъ, что ты его избѣгаешь. Кажется, у тебя каменное сердце.

Вмѣсто отвѣта, Сусанна залилась слезами.

Наконецъ въ голову Сусаннѣ пришли такія мысли: для нея уже ни въ какомъ случаѣ не могло быть счастья на землѣ, чтобы она ни дѣлала; теперь eй представляется случай сдѣлать двоихъ счастливыми: отца и Медовса.

Истинная женщина живетъ для того, чтобы дѣлать другихъ счастливыми. Она ръдко смотритъ на жизнь съ такой эгоистической точки, какъ мужчина.

И Сусанна подумала: — Если я откажусь сдѣлать ихъ счастливыми, зачѣмъ же мнѣ и жить на свѣтѣ?

Ей показалось жестокимъ отказать другимъ въ счастіи, которое отъ нея зависѣло.

Отчаяніе и самоотверженіе — плохіе совѣтники въ эгоистичномъ свѣтѣ. Сусанна перенесла много жестокихъ ударовъ судьбы: сначала она ожидала, потомъ опасалась; потомъ предалась глубокой грусти, когда ей сказали, что Джорджъ умеръ, — и наконецъ пришла въ отчаяніе при извѣстіи, что она забыта, что онъ женился на другой.

Многія женщины, еслибы ихъ постигла такая участь, какъ Сусанну, съ досады тотчасъ бы полюбили другаго. Сусанна поступила не такъ. Она была оскорблена глубоко, но со смиреніемъ переносила это оскорбленіе.

Только изъ сожалѣнія и самоотверженія это юное созданіе, прелестное какъ ангелъ, во цвѣтѣ лѣтъ, все еще любя другаго, хотя и обманывая себя увѣреніями, что презираетъ его, рѣшилось отдать свою руку Медовсу, къ которому ровно ничего не чувствовало.

И подавая ему эту руку, Сусанна какъ будто хотѣла сказать:

— Правда ли, что ваше счастіе зависитъ отъ меня? Если такъ, — берите меня…. скорѣе…. пока еще у меня есть твердость духа. Счастливы ли вы теперь?

На бѣдную дѣвушку подѣйствовали страстныя просьбы влюбленнаго, голосъ прерываемый волненіемъ, сверкающіе глаза, адская смѣсь притворства и хитрости съ искренностью.

При первомъ признакѣ согласія, Медовсъ схватилъ ее, какъ коршунъ голубку. Онъ не дожидался втораго намека. Онъ разсыпался въ благодарности, благословлялъ Сусанну и съ пылкостью прижалъ ее къ своей груди.

Она закрыла глаза и покорилась этой ласкъ, какъ палачу.

— Пожалуйста, пустите меня къ батюшкѣ, прошептала она.

Она пришла къ отцу, объявила ему свое рѣшеніе и поцѣловала его. Онъ тоже ее поцѣловалъ, и это казалось ей наградой, потому что онъ рѣдко ласкалъ ее.

Медовсъ полетѣлъ домой на крыльяхъ. Онъ былъ внѣ себя отъ радости и торжества.

«Aral чего не сдѣлаетъ сильная воля!»

Онъ ничего не опасался. Онъ видѣлъ, что теперь Сусанна его не любитъ, но онъ заставитъ ее полюбить! Пусть только она попадетъ въ его домъ и въ его объятія, — и она мало-по-малу полюбитъ его, — она даже станетъ обожать его. Онъ былъ увѣренъ, что молодая и добродѣтельная женщина не можетъ противустоять мужу, который остается любовникомъ; развѣ если онъ уже слишкомъ глупъ.

Съ этимъ убѣжденіемъ Медовсъ совершалъ преступленія для того только, чтобы овладѣть Сусанной. Неизвѣстно однако, рѣшился ли бы Медовсъ на всѣ эти дурные поступки, еслибы въ немъ не было убѣжденія, что онъ сдѣлаетъ Сусанну совершенно счастливою.

Часто онъ думалъ:

— Придетъ день, когда я ей скажу, чѣмъ я рисковалъ для нея, какъ разъигрывалъ изъ-за нея роль злодѣя, — и она бросится мнѣ на шею и будетъ благословлять меня за то, что я совершилъ всѣ эти преступленія, съ цѣлью сдѣлать ее такою счастливою противъ ея воли.

Медовсъ ѣздилъ на ферму каждый день. Разъ какъ-то, старикъ сталъ разсказывать ему и Сусаннѣ о томъ, какъ плохо идутъ его дѣла и какъ ему отъ этого грустно. Медовсъ съ веселой улыбкой сказалъ:

— Полноте, батюшка, думать объ этомъ. Неужели вы полагаете, что Сусанна попуститъ васъ нуждаться въ тысячѣ или двухъ тысячахъ фунтовъ?

Это было сказано тихо, когда Сусанна была въ другомъ углу комнаты, но было сказано съ намѣреніемъ, чтобы и она это слышала.

Цѣль была достигнута. Сусаина вся вспыхнула.

На другой день онъ сказалъ Мертону на-единѣ:

— Въ тотъ день, когда я поведу Сусанну въ церковь, вы передадите мнѣ всѣ ваши долги, и я расплачусь съ кѣмъ слѣдуетъ.

— Ахъ, Джонъ, ты истинный другъ! но чтобы расквитаться за меня, нужно не бездѣлицу.

— Сколько же? Двѣ тысячи?

— Нѣтъ, больше, гораздо больше.

— Но не больше того, что я готовъ вынуть изъ кармана для отца моей жены. Если бы даже ваши долги превышали на десять разъ ту сумму, которую я сказалъ, — я бы все-таки заплатилъ ихъ.

Съ этой минуты у Медовса былъ ревностный союзникъ, старающійся всѣми силами ускорить день свадьбы.

Медовсъ жаждалъ этого дня, потому что онъ не могъ обманывать себя и видѣлъ очень ясно, что въ роли любовника онъ не имѣлъ успѣха. Сердце Сусанны было какъ будто ледяное. Медовсъ долженъ былъ дойти до горькаго сознанія, что съ тѣхъ поръ, какъ онъ не говорилъ ей о Фильдингѣ, ему ни разу не пришлось видѣть отъ Сусанны эти счастливые, оживленные взгляды, которыми она бывало дарила его. Теперь онъ видѣлъ отъ нея только одно холодное вниманіе, и то не всегда.

Разъ онъ позволилъ себѣ сдѣлать ей это замѣчаніе, — одинъ только разъ.

Она холодно отвѣчала, что не можетъ притворяться; что равнодушна ко всему на свѣтѣ, и всегда останется равнодушною, что именно по причинѣ этого равнодушія она не хотѣла согласиться выйдти за него замужъ. Она говорила, чтобы онъ обдумалъ еще разъ хорошенько, что онъ дѣлаетъ, чтобы лучше отказался отъ своего намѣренія, и не соединялъ бы такой ледяной глыбы, какъ она, съ такимъ честнымъ и горячимъ сердцемъ, какъ у него.

Хитрый Медовсъ никогда больше не рѣшался заводить рѣчи объ этомъ предметѣ. Онъ боялся, что Сусанна хочетъ отговориться отъ брака, и рѣшился просить ее скорѣе назначить день свадьбы. Она не соглашалась.

— Ну, такъ я назначу?

Нѣтъ, она и этого не хотѣла.

Отецъ пришелъ на помощь къ мистеру Медовсу.

— Я назначу день, сказалъ старикъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ, батюшка!

Старикъ Мертонъ все-таки настоялъ на томъ, что онъ хочетъ выбрать день. Но Сусанна отвергала одинъ день, по одной причинѣ, другой — по другой, и наконецъ не согласилась назначить свадьбу ранѣе шести недѣль.

На другой день Медовсъ внесъ деньги, установленныя при увольненіи отъ оглашенія.

— Сусанна, вѣрно это вамъ пріятнѣе, чѣмъ еслибы насъ оглашали?

Она поблагодарила его и оказала: О, да!

Въ тотъ же вечеръ Медовсъ получилъ отъ Сусанны письмо, въ которомъ она просила простить ее, и объявила, что не можетъ выдти за него замужъ. Она писала, что вполнѣ увѣрена въ его великодушіи и потому надѣется, что онъ проститъ ее, и предастъ забвенію дѣло ихъ брака; что она поступила дурно по слабости разсудка, а не по вѣтренности.

Она не получила на это отвѣта, но чрезъ два дня пришелъ къ ней отецъ и сказалъ ей въ сильномъ волненіи:

— Неужели ты захочешь имѣть на своей совѣсти смерть человѣка?

— Батюшка!

— Я видѣлъ Джона Медовса: онъ хочетъ лишить себя жизни. И что это ты ему написала такое, что онъ говоритъ: «письмо это поразило меня, какъ громовой ударъ.» Я видѣлъ у него на столѣ пистолетъ, и Джонъ говоритъ, что ему теперь не зачѣмъ жить на свѣтѣ, что онъ застрѣлится. Какъ тебѣ не стыдно играть такъ сердцемъ человѣка?

— Я играю сердцемъ человѣка! О, Боже мой, что мнѣ дѣлать! вскричала Сусанна.

— Подумать и о другихъ, а не только о себѣ, отвѣчалъ старикъ въ бѣшенствѣ. Подумай обо мнѣ.

— О васъ, милый батюшка? Да развѣ ваша Сусанна о васъ не думаетъ?

— Нѣтъ! Что же со мной будетъ, если онъ застрѣлится? Онъ одинъ можетъ спасти меня отъ разоренія.

— Какъ! вскричала Сусанна, вспыхнувъ, такъ вы заботитесь не о жизни его, а о его средствахъ, которыми онъ могъ бы быть намъ полезенъ! Бѣдный мистеръ Медовсъ! Я только одна ему другъ. Я дамъ вамъ записочку къ нему.

Записочка состояла изъ двухъ словъ: «Простите меня.»

Черезъ полчаса по полученіи ея, Медовсъ былъ на фермѣ. Сусанна начала было извиняться.

Онъ остановилъ ее и сказалъ:

— Я знаю, что вы можете дѣлать другихъ счастливыми. Я могу вамъ доставить случай сдѣлать добро. Одному моему пріятелю нуженъ управитель. Онъ просилъ меня выбрать здѣсь порядочнаго человѣка и послать ему въ Ч… Не хотите ли вы кому-нибудь доставить это мѣсто. Жалованье — пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ.

Сусанна была благодарна мистеру Мсдовсу, что онъ устранилъ непріятное для нея объясненіе. Она подумала и сказала:

— У меня есть въ виду человѣкъ, но… онъ не изъ вашихъ друзей.

— Это ничего не значитъ, если только изъ вашихъ.

— Это Вилліамъ Фильдингъ.

— Я съ величайшимъ удовольствіемъ сдѣлаю это для васъ. Только нужно не упоминать въ этомъ дѣлѣ моего имени. Вы правы. Вѣдь онъ можетъ жениться при такомъ жалованьи. А то въ «Гровѣ» ему пришлось бы съ женой умереть съ голоду.

Такимъ образомъ Медовсъ, разными средствами, умѣлъ угождать и отцу и дочери. Онъ зналъ, какъ Сусанна счастлива, когда можетъ сдѣлать кому-нибудь добро, и зналъ, какъ онъ много выиграетъ въ ея расположеніи, если доставитъ ей возможность къ этому.

Мистеръ Медовсъ сказалъ въ заключеніе:

— Вамъ придется дѣлать много добра, когда вы будете мистриссъ Медовсъ.

Пріятель мистера Медовса предложилъ это мѣсто Вилліаму Фильдингу; тотъ съ удовольствіемъ его принялъ. Еще до этого предложенія Вилліама уже окликали съ миссъ Голидей. Они обвѣнчались и уѣхали въ Ч…

И такъ мистеръ Медовсъ отдѣлался наконецъ отъ Вилліама Фильдинга. Онъ не задумался сдѣлать добро для своего врага, точно также, какъ не задумался бы сдѣлать ему вредъ, еслибы это нужно было для достиженія цѣли. Желѣзный человѣкъ былъ Медовсъ! И желѣзо это могло быть и холоднымъ, и раскаленнымъ, по требованію преобладающей страсти.

Мистеръ и мистриссъ Фильдингъ уѣхали въ Ч…; мистриссъ Голидей тоже поѣхала съ ними на время. И мистеръ Медовсъ гласно объявилъ о своемъ бракѣ съ миссъ Мертонъ. Съ этого дня, Сусанна иногда невольно показывала ему отвращеніе, но не сопротивленіе.

Она рѣшилась на все. Пусть будетъ что будетъ.

Погода стояла прекрасная и мистеръ Медовсъ гулялъ съ Сусанной каждый вечеръ. Жениху завидовали всѣ мужчины, а невѣстѣ всѣ женщины. Но нечему было завидовать: ни Медовсъ, ни Сусанна не были счастливы. Сусанна отдала себя, какъ жертва, своему жениху только по насильственнымъ его мѣрамъ и просьбамъ, и онъ, при такихъ обстоятельствахъ, надѣялся быть счастливымъ. Напрасная надежда! Сусанна была такъ холодна, такъ равнодушна къ нему, до того непритворно выказывала свои чувства, что на мистера Медовса находили такія минуты, въ которыя онъ былъ готовъ убить и себя и ее.

Но отчаяніе это проходило скоро. Мистеръ Медовсъ вспоминалъ, что остается только недѣля до свадьбы, а онъ такъ надѣялся на магическую силу обручальнаго кольца!

---

Это было въ понедѣльникъ вечеромъ. Сусанна гуляла подъ руку съ своимъ женихомъ. На этотъ разъ онъ говорилъ ей не о любви своей, а о томъ, какъ онъ будетъ доставлять своей женѣ всевозможныя средства помогать бѣднымъ, дѣлать счастіе цѣлыхъ семействъ, какъ всѣ будутъ благословлять ее за это, и какъ она сама будетъ счастлива тѣмъ, что въ ея власти дѣлать счастливыми другихъ. Глаза Сусанны блестѣли, она была веселѣе обыкновеннаго, потому что говорила въ эту минуту о единственномъ предметѣ, который улыбался ей въ супружествѣ съ мистеромъ Медовсомъ. Только это одно заставляло ее утѣшаться, хотя нѣсколько, въ своемъ безнадежномъ положеніи.

Разговоръ жениха и невѣсты былъ очень оживленъ, когда имъ вдругъ встрѣтилась какая-то фигура съ длинной бородой. Незнакомецъ заглянулъ имъ въ лица съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ дикаго любопытства и безпокойства. Однако онъ не остановился, а пошелъ прямо по дорогѣ въ Фернборо.

Сусанна немного испугалась.

— Кто это? спросила она.

— Не знаю.

— Онъ такъ на насъ смотрѣлъ, какъ будто знаетъ насъ.

— Я думаю это какой-нибудь путешественникъ, другъ мой. Здѣсь теперь не носятъ этихъ длинныхъ бородъ.

— Отчего же вы вздрогнули, когда онъ шелъ мимо насъ?

— Развѣ я вздрогнулъ, Сусанна?

— Вы дернули меня за руку.

— Вамъ это почудилось, отвѣчалъ Медовсъ съ горькой улыбкой. Однако пойдемте, Сусанна. Показалась уже роса; вамъ лучше отправиться домой.

Онъ довелъ ее до дому, но вмѣсто того, чтобы остаться ужинать, какъ обыкновенно, онъ велѣлъ подать свою лошадь и поскакалъ въ городъ.

— Спрашивалъ меня кто-нибудь?

— Да, какой-то незнакомый.

— Съ длинной бородой?

— Да.

— Онъ придетъ опять?

— Сказалъ, что черезъ полчаса.

— Проведи его ко мнѣ въ комнату, когда онъ придетъ, и не принимай больше никого.

Только что Медовсъ успѣлъ зажечь свѣчи и усѣсться въ своемъ кабинетѣ, какъ слуга ввелъ гостя.

— Запри обѣ двери и ложись спать. Я самъ провожу мистера Ричардса.

— Отчего вы воротились безъ моего приказанія? сурово спросилъ Медовсъ.

— Какъ отчего? Вы знаете это такъ же хорошо, какъ и я, вѣроятно. Вы видѣли ихъ?

— Кого?

— Джорджа Фильдинга и его товарища.

Медовсъ затрепеталъ.

— Какъ же я могъ ихъ видѣть?

— Сэръ, да вѣдь они вернулись. Они украдкой уѣхали отъ меня. Я тотчасъ же выѣхалъ вслѣдъ за ними. Они здѣсь. Они должны быть здѣсь.

Кравлей не видѣлъ выраженія лица мистера Медовса и продолжалъ:

— Сэръ, когда я узналъ, что они тихонько уѣхали, верхомъ, изъ лагеря въ Сидни, и когда я видѣлъ собственными глазами, какъ они на кораблѣ отправлялись въ Англію, я думалъ, что умру на мѣстѣ. Я думалъ, что никогда не соберусь съ духомъ показаться вамъ на глаза. Но когда я васъ встрѣтилъ рука объ руку… когда я увидѣлъ, какъ она вамъ улыбалась, я понялъ, что все дѣло улажено. Когда же это случилось?

— Что?

— Ваша свадьба съ миссъ Мертонъ? Она стоитъ всѣхъ хлопотъ, которыя у насъ были изъ-за нея.

— Дуракъ! сказалъ Медовсъ. Мы еще не обвѣнчаны. Свадьба будетъ черезъ недѣлю!

Кравлей вздрогнулъ.

— Мы пропали! сказалъ онъ. Все кончено, мы пропали!

— Да замолчи! съ гнѣвомъ сказалъ Медовсъ. Дай мнѣ подумать.

Онъ закрылъ лицо руками и долго думалъ. Наконецъ онъ сказалъ:

— Ихъ нѣтъ въ Англіи, Кравлей, а то мы бы ихъ видѣли. Они еще на дорогѣ. Ты вѣрно ѣхалъ скорѣе ихъ, можетъ быть обогналъ ихъ ночью. Но они скоро будутъ здѣсь, и сердце говоритъ мнѣ, что они будутъ раньше понедѣльника. Ничего, я все-таки ихъ перехитрю. Я вѣнчаюсь въ этотъ же четвергъ.

Потомъ этотъ желѣзный человѣкъ обратился къ Кравлею и грозно спросилъ, какъ онъ могъ допустить, чтобы Джорджъ уѣхалъ тайкомъ отъ него.

Кравлей разсказалъ все, и когда онъ кончилъ, тонъ Медовса измѣнился. Онъ болѣе не сомнѣвался въ усердіи своего наемника, но только по временамъ, слушая его подробные разсказы, Медовсъ стоналъ и выражалъ отвращеніе ко всѣмъ мѣрамъ, которыя были приняты противъ противниковъ. Наконецъ онъ сказалъ.

— Кравлей, ты служилъ мнѣ хорошо — даже слишкомъ хорошо! Всѣ женщины вмѣстѣ не стоятъ того, чтобы изъ-за нихъ совершить одно убійство. А у тебя могло ихъ быть нѣсколько. Ты перешелъ границы моихъ предписаній.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Кравлей. Они у меня въ карманѣ. Я вамъ ихъ прочту. Тутъ нѣтъ запрещенія чего-нибудь не дѣлать для достиженія цѣли. Посмотрите сами, тутъ сказано, что я долженъ подкупить людей, которые бы обокрали Джорджа и его товарища.

— А развѣ я гдѣ-нибудь разрѣшаю употреблять для этого даже смертоносное оружіе? спросилъ увертливый мистеръ Медовсъ.

— Но, точно также и на оборотъ: есть ли хоть одно слово противъ этого въ вашихъ предписаніяхъ? рѣзко спросилъ Кравлей. Будьте же справедливы ко мнѣ, сэръ, прибавилъ онъ жалобнымъ тономъ. Вы знаете, что вы такой человѣкъ, которому нужно повиноваться, который хочетъ, чтобы ему повиновались. Вы послали меня въ Австралію исполнить порученіе, и вы погубили бы меня, еслибы хоть что-нибудь остановило меня его исполнить. Вотъ, сэръ, я старался также употреблять въ дѣло искусство безъ силы. Посмотрите.

И онъ положилъ на столъ бѣлый порошокъ, похожій на мелкій сахаръ.

— Что это такое?

— Да если это всыпать кому-нибудь въ стаканъ вина или чаю, однимъ словомъ чего хотите, то тотъ, кто выпьетъ, заснетъ черезъ полчаса непробуднымъ сномъ. А вкусу въ этомъ порошкѣ нѣтъ никакого. Не правда ли, это хорошее средство? Человѣкъ будетъ отъ него такъ крѣпко спать, что не услышитъ даже, еслибъ снимали съ него платье. На рудокопнѣ мы трое постоянно нѣсколько мѣсяцевъ караулили удобнаго случая подсыпать этимъ двумъ порошокъ. Но нѣтъ, не удалось ни разу. Они оба не берутъ въ ротъ вина, какъ на грѣхъ.

— Лучше бы я тебя не посылалъ.

— Отчего? спросилъ Кравлей. Вѣдь вреда отъ этого никакого не вышло, крови не было пролито съ ихъ стороны, а только съ нашей. Джорджъ Фильдингъ возвращается домой здоровъ и невредимъ. Уступите ему миссъ Мертонъ, и онъ никогда не узнаетъ, что вы были его врагомъ.

— Какъ! вскричалъ Медовсъ. Совершить столько преступленій напрасно? Лгать, притворяться, перехватывать письма, красть, дѣлать все кромѣ убійства — для того, чтобы проиграть партію! Погрязнуть въ преступленіи и не получить добычи! Нѣтъ. Видишь этотъ пистолетъ? Онъ двухъ-ствольный. Если намъ суждено съ ней разстаться, то не иначе какъ такъ: однимъ стволомъ я отправлю ее на небо, а другимъ — себя въ адъ.

Вслѣдъ за этимъ наступило мертвое молчаніе.

Кравлей былъ пораженъ словами мистера Медовса и съ удивленіемъ смотрѣлъ на него, какъ на рѣдкаго, великаго человѣка.

— Что ты смотришь на меня, какъ испуганная дѣвчонка? сказалъ Медовсъ: — вѣроятнѣе всего, что до этого не дойдетъ. Со мной справиться не легко, и я употреблю все, что только можетъ изобрѣсть человѣческій умъ, чтобы мнѣ выйдти побѣдителемъ. Это я оставлю для крайняго случая, сказалъ онъ рѣшительно.

И онъ указалъ на пистолетъ, который лежалъ у него на столѣ.

Опять наступило молчаніе. Медовсъ всталъ.

— Ты, кажется, усталъ, сказалъ онъ спокойно. Я принесу тебѣ бутылку стараго портвейна, чтобы подкрѣпить твои силы.

Мистеръ Медовсъ вышелъ изъ комнаты, и самъ отправился въ погребъ за виномъ.

Кравлей былъ въ безпокойствъ.

— Мистеръ Медовсъ чрезвычайно свирѣпъ, думалъ онъ про себя. Мнѣ страшно быть съ такимъ человѣкомъ, когда онъ такъ взволнованъ и взбѣшенъ. И къ тому же возлѣ него заряженный пистолетъ. А я посвященъ во всѣ его тайны, и знаю, что великіе люди часто желаютъ отдѣлаться отъ маленькихъ людей, которые знаютъ слишкомъ много. Я прежде никогда не видалъ у него пистолета. Это плохо.

И Кравлей бросился къ пистолету, снялъ пистоны, вынулъ маленькую сткляночку и налилъ въ него изъ нея какой-то жидкости, которая уничтожала силу пороха. Потомъ онъ опять надѣлъ пистоны и положилъ пистолетъ на мѣсто.

Мистеръ Медовсъ вернулся съ двумя бутылками. Сообщники бесѣдовали до разсвѣта другаго дня.

Великій человѣкъ давалъ не много приказаній своему подчиненному, потому что въ теперешнихъ обстоятельствахъ, мистеру Медовсу нужно было дѣйствовать самому.

Однако нашлись кой-какія порученія и для Кравлея.

Онъ долженъ былъ немедленно явиться съ полицейскимъ и тотчасъ же, въ силу прежняго судебнаго рѣшенія, арестовать Вилліама Фильдинга, еслибы тотъ вздумалъ пріѣхать мѣшать свадьбѣ. Медовсъ ожидалъ этого отъ Вилліама, и какъ опытный человѣкъ, заранѣе себя ограждалъ отъ непріятностей. Кромѣ того, на другой же день должно было приготовить такое же судебное рѣшеніе противъ тестя.

Большая часть ночи прошла, однако, въ разсказахъ о томъ, что уже было. Кравлей былъ главнымъ разскащикомъ, и очень искусно выставлялъ свои заслуги.

Онъ разсказывалъ, съ своей точки зрѣнія, все, что я уже описывалъ, и мистеръ Медовсъ слушалъ чрезвычайно внимательно и жадно.

Когда дошло дѣло до разсказа о нападеніи на Леви, Медовсъ улыбнулся и сказалъ съ презрѣніемъ:

— Старый язычникъ! Я все-таки персхитрилъ его.

— Ахъ, да, кстати. Вы видѣли его, сэръ?

— Нѣтъ.

— Какъ! Такъ значитъ онъ не вернулся сюда?

— По-крайней-мѣрѣ, я не знаю ничего объ этомъ. А развѣ у тебя есть причины думать, что онъ здѣсь?

— Нѣтъ. Но онъ оставилъ рудокопню, какъ только его поколотили. Разумѣется, изъ этого не слѣдуетъ еще, что онъ выѣхалъ и изъ Австраліи, гдѣ онъ могъ такъ много добывать золота. Вѣдь онъ жидъ; а жиды съ золотомъ не легко разстаются.

— Теперь, Кравлей, поди усни. А я возьму холодную ванну и скорѣе на лошадь. Я долженъ быть къ завтраку на фермѣ.

— Вы великій человѣкъ, сэръ! великій человѣкъ. Вы ихъ всѣхъ перехитрите. Вы и мистера Леви перехитрили. Вотъ, вѣдь мы все-таки въ его домѣ, а онъ отправился складывать свои старыя кости у антиподовъ. Ха, ха, ха!

Солнце показалось въ окно, и совѣщаніе кончилось. Странно! оказалось, что оно состояло не изъ двухъ, а изъ трехъ лицъ.

Кравлей пошелъ спать.

Медовсъ поѣхалъ на ферму.

Исаакъ Леви пошелъ курить трубку и хладнокровно обдумывать планъ, какъ бы искуснѣе поразить этихъ двухъ своихъ смертельныхъ враговъ.

Siste viator — и отгадайте эту загадку.

XLVIII.

Исаакъ Леви, спасенный Джорджемъ Фильдингомъ, дошелъ до своей палатки, страдая отъ физической боли и нравственнаго оскорбленія. Блѣдный и испачканный, онъ сѣлъ на полъ, и проклиналъ на еврейскомъ языкѣ своихъ противниковъ. Старикъ долго не могъ успокоиться, и въ сильномъ волненіи сталъ читать письма, которыя онъ только что получилъ съ почты. Еще новое горе: умеръ старикъ Коченъ, его другъ и агентъ.

Извѣстіе это призывало Исаака въ Англію, потому что онъ довѣрилъ Кочену важныя дѣла и огромные капиталы, которыхъ ни какъ не могъ оставить на рукахъ его преемниковъ, людей совершенно незнакомыхъ Леви, и можетъ быть даже не способныхъ къ дѣлу или недостойныхъ такого довѣрія, какъ ихъ предшественникъ.

Необходимо было возвратиться въ Англію.

Кромѣ этого письма, мистеръ Леви получилъ еще другое, съ извѣстіемъ о Медовсѣ. Это извѣстіе заставило Исаака сильно безпокоиться за Джорджа, хотя старикъ и безъ того уже все послѣднее время не былъ спокоенъ насчетъ молодаго человѣка. Это-то и заставило еврея такъ огорчаться о томъ, что Джорджъ оставилъ рудокопню, не сказавъ ему ни слова, и что никто не зналъ, когда онъ вернется. Это-то и заставило Леви купить для Джорджа и Робинзона пару отличныхъ лошадей у Мура и написать Джорджу такое умоляющее письмо. Онъ зналъ, что Джорджъ имѣетъ къ нему столько довѣрія, что не будетъ долго думать, а тотчасъ же послѣдуетъ его совѣту, въ увѣренности, что мистеръ Леви вполнѣ обдумалъ то, что написалъ.

И такъ мистеръ Леви поѣхалъ въ Англію для своихъ пользъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ его путешествіе имѣло самое благотворное вліяніе на дѣла Джорджа. Исаакъ ненавидѣлъ Медовса, и чѣмъ ближе онъ подъѣзжалъ къ Фернборо, тѣмъ болѣе чувствовалъ ненависти къ своему врагу, потому что старику еврею была ужасна мысль, что домъ его занятъ его врагомъ, тотъ самый домъ, который былъ освященъ для Исаака тѣнями его кровныхъ!

Исаакъ нашелъ въ Натанѣ довѣреннаго и ловкаго молодого человѣка, и потому ничего не скрывалъ отъ него и во всемъ на него полагался. Молодому человѣку было лестно довѣріе мистера Леви, котораго такъ уважало все ихъ племя, — и онъ принялся помогать ему со всею ревностью и пылкостью юности.

Часто старый и молодой евреи сидѣли на палубѣ корабля, и придумывали, какъ бы имъ похитрѣе вести себя въ Фернборо, чтобы не навлечь на себя подозрѣній своихъ противниковъ.

Они все обдумали заранѣе, и предосторожности ихъ начались съ того, что они въѣхали въ городъ въ три часа утра.

Исаакъ вынулъ ключъ и отперъ домъ, рядомъ съ домомъ мистера Медовса, по лѣвую сторону. Леви поселился тайно въ верхнемъ этажѣ, а Натанъ открыто въ нижнемъ. На распросы — зачѣмъ Натанъ въ городѣ, были приготовлены очень искусные отвѣты, которые истребляли всякія подозрѣнія о присутствіи въ Фернборо и самого мистера Леви.

Съ перваго же утра они принялись за работу. Натанъ ушелъ изъ дому исполнить два порученія и заперъ за собой дверь. Нужно замѣтить, что молодой еврей до-тѣхъ-поръ ни разу не былъ въ Фернборо.

Исаакъ поручилъ ему узнать, что дѣлаютъ молодые Кочены, что это за люди и достойны ли они довѣрія, которое заслуживалъ ихъ отецъ. Потомъ Натанъ долженъ былъ подробно разузнать что дѣлаетъ Сусанна Мертонъ, и ухаживаетъ за ней Медовсъ, или нѣтъ. Послѣднее порученіе было чрезвычайно легко исполнить, потому что о Сусаннѣ и Медовсъ говорилъ весь городъ, и всякій встрѣчный могъ сообщить о нихъ Натану.

Молодой человѣкъ вернулся домой очень поздно вечеромъ, заперъ за собой дверь, подалъ условленный сигналъ и былъ принятъ мистеромъ Леви, котораго засталъ за трубкой. Натанъ сказалъ ему съ выраженіемъ огорченія, что принесъ не добрыя вѣсти: что Кочены не только считаютъ себя умнѣе своего отца, но постоянно громко кричатъ объ этомъ, и что, по его мнѣнію, уже этого доказательства довольно, чтобы признать ихъ глупцами.

— Это совершенно справедливо, сынъ мой, отвѣчалъ Исаакъ. Ну, а что же другое дѣло?

— О, сэръ, сказалъ Натанъ, тутъ тоже очень дурныя вѣсти. Эта Сусанна самое безбожное, вѣроломное созданіе. Она помолвлена за человѣка, котораго вы ненавидите и я тоже за васъ.

Исаакъ скорѣе сталъ курить свою трубку. Это извѣстіе было двойнымъ для него ударомъ.

— Если она въ самомъ дѣлѣ вѣроломная, то Богъ съ ней. Но нельзя судить такъ легко, нужно прежде все разузнать хорошенько. Я подозрѣваю, что Медовсъ не даромъ посылалъ Кравлея на рудокопню, и Сусанна вѣрно жертва хитрой политики мистера Джона. Дай мнѣ подумать объ этомъ серьозно.

И мистеръ Леви продолжалъ спокойно курить.

Послѣ долгаго молчанія, старикъ далъ Натану порученіе на слѣдующій день, именно, узнать отчего Сусанна не писала Джорджу нѣсколько мѣсяцевъ, и отчего она измѣнила своему слову и отдала руку другому.

— Но съ своей стороны не говори ничего, сказалъ Исаакъ, и не дѣлай одному и тому же человѣку болѣе трехъ вопросовъ, а то сейчасъ всякому придетъ въ голову: зачѣмъ этотъ жидъ разспрашиваетъ такъ подробно объ этой дѣвушкѣ, что ему до нея за дѣло, и кто онъ такой?

Вечеромъ Натанъ явился съ самыми подробными извѣстіями. Онъ узналъ, что Сусанна любила молодаго человѣка по имени Фильдинга, что она писала ему постоянно письма и всегда получала отвѣты. Но какъ только этотъ молодой человѣкъ нашелъ золото въ Австраліи, онъ пересталъ писать Сусаннѣ, не отвѣчалъ ей ни слова на письма, которыя она ему посылала. Дѣвушка стала очень безпокоиться и скучать.

— А, такъ она ему писала?

— Да, но не получала отвѣтовъ. Нѣсколько мѣсяцевъ ждала отъ него писемъ напрасно.

— Потомъ разнесся олухъ, что Джорджъ умеръ; она надѣла но немъ трауръ и носила насколько дней, а потомъ… ахъ, какъ мнѣ жаль эту бѣдную дѣвушку, сэръ! какая грустная ея участь! Потомъ пришло письмо изъ Австраліи, изъ котораго узнали, что онъ не умеръ, а женился на другой. Сусанна повѣрила, потому что цѣлый годъ до того не получала отъ него писемъ. Она стала очень грустить и румянецъ исчезъ съ ея лица. Медовсъ навѣщалъ и утѣшалъ ее. Разсказываютъ многіе, что отецъ ей часто говаривалъ: вотъ я все стараюсь, да стараюсь и денегъ у насъ мало, а подпоры никакой. Ты нравишься Медовсу, онъ богатъ. Ты бы меня утѣшила и успокоила на старости латъ, если бы вышла за него. — Ужь неизвѣстно почему, а только молодая дѣвушка дала слово Медовсу выдти за него замужъ. Хотѣла ли она угодить этимъ отцу, или просто отъ вѣтренности и женской слабости она рѣшилась на это, — этого никто не знаетъ наварное. Я молодъ и неопытенъ, не могу рѣшить этого, но предоставляю вамъ, сэръ, обсудить это дало.

— Ты молодъ, Натанъ, но я старъ, а со старостью приходитъ и опытность. Я понимаю, что тутъ дѣло не чисто. Она писала ему насколько писемъ, — а онъ ихъ не получалъ. Онъ писалъ къ ней, — но она тоже не получила ни одного изъ его писемъ. Ясно, какъ нельзя болѣе, что тутъ участвуютъ обманъ и коварство другихъ, постороннихъ лицъ.

Глаза Натана засверкали.

— Какой обманъ, сэръ?

— Этого я еще пока не знаю, но узнаю непремѣнно.

— Да какъ же вы узнаете, сэръ?

— Посредствомъ твоихъ или своихъ ушей.

Натапъ съ удивленіемъ глядѣлъ на старика. Что могъ мистеръ Леви самъ слышать, сидя одинъ одинехонекъ въ заперти въ своей квартирѣ во второмъ этажѣ?

Исаакъ прочелъ на лицѣ молодаго человѣка выраженіе удивленія и улыбнулся. Потомъ онъ всталъ и, сдѣлавъ Натану знакъ молчать, повелъ его въ свои комнаты. Дойдя до лѣстницы, по которой Натанъ прежде никогда но ходилъ, старикъ сказалъ ему, чтобы онъ снялъ башмаки. Самъ мистеръ Леви былъ въ туфляхъ. Онъ ввелъ Натана въ комнату, гдѣ полъ весь былъ устланъ тюфяками. Въ ней была устроена лѣстница, которая вела спирально къ самому карнизу. Ступени ея были обтянуты лошадинымъ волосомъ. Исаакъ вынулъ часть этого карниза, съ квадратный футъ величины, выдвинулъ изъ этого отверстіи гуттаперчевую слуховую трубу и приставилъ къ ней ухо.

Натанъ въ ту же минуту понялъ все. Мистеръ Леви могъ слышать каждое слово, сказанное въ кабинетъ мистера Медовса.

Старикъ объяснилъ молодому человѣку, что прежде чѣмъ онъ оставилъ свой старый домъ, онъ сдѣлалъ новый карнизъ въ той комнатъ, которую онъ считалъ удобною для кабинета мистера Медовса. Карнизъ этотъ былъ такъ глубокъ и такъ разукрашенъ, что нельзя было замѣтить въ немъ отверстія. Потомъ Исаакъ вынулъ кирпичи изъ стѣны сосѣдняго дома, и устроилъ, то что онъ сейчасъ показывалъ Натану.

Мистеръ Леви прибавилъ, что онъ все это сдѣлалъ для того, чтобы подслушивать каждый новый планъ Медовса, и мѣшать исполненію этихъ плановъ. Старикъ сказалъ также, что онъ не имѣлъ намѣренія оставить надолго Фернборо, что поѣхалъ въ Австралію только для того, чтобы тамъ купить землю, но что его задержало открытіе золота.

— А что, сэръ, сказалъ Натанъ, если вы ошиблись, и мистеръ Медовсъ устроилъ свой кабинетъ на противуположномъ концѣ дома?

— Ты ребенокъ, отвѣчалъ Исаакъ. Неужели ты думаешь, что я объ этомъ не подумалъ и не распорядился на такой случай?

— Значитъ, у васъ и съ той стороны есть такое же устройство?

Исаакъ кивнулъ головой въ подтвержденіе.

Такимъ образомъ, пока Натанъ ходилъ по городу и собиралъ нужныя свѣдѣнія, мистеръ Леви сидѣлъ у карниза и слушалъ въ гуттаперчевую трубу, — но не слыхалъ ничего.

На слѣдующій день Натанъ прибѣжалъ домой ранѣе обыкновеннаго.

— Сэръ, сказалъ онъ, пріѣхалъ еще врагъ — Кравлей! Я видѣлъ его изъ окна, но онъ меня не видалъ. Что мнѣ дѣлятъ?

— Сидѣть дома цѣлый день. Я не хочу, чтобы онъ тебя видѣлъ. Онъ сейчасъ же подумаетъ: А, значитъ и старый жидъ тутъ.

Натану это не понравилось. Сидѣть цѣлый день, какъ заключенному, въ четырехъ стѣнахъ!

На другое утро молодой человѣкъ всталъ очень рано, чтобы готовить обѣдъ, и былъ очень удивленъ, увидѣвъ мистера Леви уже сидящаго за трубой.

— Все прекрасно, оказалъ старикъ. Пришла теперь и моя очередь. У меня было много терпѣнія, но за то велика и награда.

И Леви разсказалъ съ восхищеніемъ о долгомъ совѣщаніи между мистеромъ Медовсомъ и Кравлеемъ, которое онъ тайно слышалъ отъ начала до конца. Старикъ былъ совершенно счастливъ, что его врагъ открылъ ему всѣ свои преступленія и кромѣ того одно отрадное извѣстіе.

— Она его не любитъ! закричалъ съ восторгомъ Леви. Сусанна имъ обманута, она его жертва! Я однимъ словомъ могу разлучить ихъ, разстроить всѣ планы Медовса, открыть всѣ его преступленія.

— Ахъ, сэръ, такъ скажите сегодня это слово, и позвольте мнѣ присутствовать при этомъ, если вы считаете меня достойнымъ такой чести.

— Сказать сегодня! вскричалъ мистеръ Леви съ удивленіемъ, глядя на малодушнаго Натана. Какъ это можно! Такъ ты думаешь, что я, который ожидалъ цѣлые мѣсяцы мщенія, теперь не придамъ этому мщенію должной силы, а истрачу его необдуманно, — потому только, что у меня не достанетъ терпѣнія подождать лишнихъ два дня! Нѣтъ! я не хочу отнять у него изъ рукъ пустой чаши, я хочу оторвать ее полною отъ его губъ! Ты видѣлъ, какъ стараго еврея оскорбляли и презирали; теперь ты увидишь, какъ онъ будетъ наносить ударъ за ударомъ, какъ онъ, дряхлый, слабый, безъ оружія поразить своего врага прямо въ сердце.

Черные глаза Натана засверкали.

— Вы учитель — я ученикъ, — сказалъ онъ. — Прошу только объ одномъ. Если возможно, позвольте и мнѣ подслушивать слова вашего врага, пока я буду сидѣть дома днемъ.

Съ этихъ поръ и старый и молодой евреи цѣлые дни просиживали у карниза. Къ вечеру, когда уже было совершенно темно, Натанъ отправлялся по городу за разными порученіями и всегда приносилъ домой какія нибудь новыя извѣстія. Онъ нарочно ходилъ только по вечерамъ, чтобы не попасться на глаза Кравлею.

Такимъ образомъ, между тѣмъ, какъ западный паукъ ткалъ искусную паутину вокругъ невинной мухи, восточный паукъ ткалъ другую паутину вокругъ него, — и нити этой паутины были такъ тонки, что ихъ нельзя было видѣть. И Западъ и Востокъ, каждый въ свою очередь, былъ убѣжденъ въ преимуществѣ своего искусства, забывая совершенно, что всѣмъ располагаетъ одинъ Богъ.

XLIX.

Медовсъ поѣхалъ на ферму, чтобъ уговорить Сусанну вѣнчаться въ четвергъ, а не въ понедѣльникъ. Во всю дорогу онъ придумывалъ средства, которыми бы можно было заставятъ Сусанну скорѣе согласиться на его просьбу. Онъ зналъ, что она лучше желала бы отдалить этотъ день, чѣмъ приблизить его; но что-то говорило ему, что отъ этой перемѣны зависитъ его судьба: «Эти два молодца пріѣдутъ въ понедѣльникъ. Я въ этомъ увѣренъ, и именно въ понедѣльникъ утромъ, до нашей свадьбы», думалъ онъ.

Тутъ же Медовсъ съ отчаяніемъ вспомнилъ, что наканунѣ, когда онъ разставался съ Сусанной, она была раздражительна и капризна, чего онъ прежде никогда въ ней не замѣчалъ.

Пріѣхавъ, онъ потерялъ всякое присутствіе духа, и долго не могъ рѣшиться сказать, что ему было нужно. Наконецъ, послѣ долгихъ намековъ и извиненій, онъ объяснилъ, какой великой милости онъ пріѣхалъ просить.

Сусанна согласилась съ перваго слова.

Медовсъ былъ и удивленъ и восхищенъ, Сусанна согласилась такъ скоро, не сопротивляясь ни мало этой просьбѣ, потому что считала себя виноватою противъ Медовса, ей казалось, что она обидѣла его вчерашнею раздражительностью и что своимъ согласіемъ можетъ вознаградить его за эту обиду.

Бѣдная Сусанна и не подозрѣвала всей важности уступки, на которую поддалась такъ легко.

Медовсъ, торжествуя, поскакалъ домой.

Онъ не зналъ, какъ пережить эти два дня, которые стояли еще между нимъ и его блаженствомъ! Двое длинныхъ сутокъ! И онъ провелъ эти дни и ночи въ такомъ напряженномъ состояніи духа, въ какомъ всякій другой или умеръ бы, или сошелъ бы съ ума.

Но твердый духъ Медовса подкрѣплялъ себя надеждой.

Наступила среда; оставался только одинъ день до свадьбы. Но именно въ этотъ день, судьба, какъ будто разсердившись на мистера Медовса, не давала ему покоя отъ его противниковъ. Съ самаго утра пришла его мать и умоляла его отказаться отъ этого брака, пока еще было возможно.

— Я молчала до сихъ поръ, говорила старуха, — но не могу молчать дольше. Я должна говорить. Джонъ, она тебя не любитъ. Я женщина и могу читать въ женскомъ сердца. Я знаю, что ты думалъ о ней и прежде, когда еще Джорджъ не былъ ей невѣренъ… если въ самомъ дѣлъ онъ былъ ей когда нибудь невѣренъ, Джонъ!

И она послѣднюю фразу сказала съ такимъ значеніемъ, такъ выразительно, что сынъ ея пришелъ въ бѣшенство.

— Я ожидалъ, что весь свѣтъ будетъ противъ меня, но не моя родная мать. Нечего дѣлать, пусть это будетъ такъ. Я не боюсь цѣлаго свѣта и бѣгу отъ тѣхъ, съ которыми не хочу сражаться.

И онъ тотчасъ вышелъ изъ комнаты и оставилъ старуху одну, испуганную и обиженную его бѣшенствомъ. Она отправилась домой, въ своемъ красномъ салопѣ и въ черной шляпѣ.

Медовсъ возвратился къ обѣду, и только что сѣлъ за столъ въ своемъ кабинетѣ, какъ кто-то ворвался къ нему въ комнату.

Это былъ человѣкъ, мучимый угрызеніями совѣсти, почтмейстеръ Джефрисъ.

— Мистеръ Медовсъ, я больше не могу продолжать прежняго, ни за что на свѣтѣ не стану! кричалъ онъ.

И онъ качалъ дикимъ, громкимъ, взволнованнымъ голосомъ разсказывать мистеру Медовсу, сколько разъ бѣдная дѣвушка приходила за письмами, и такъ жалобно смотрѣла ему въ лицо, и какъ она разъ сказала:

— О, мистеръ Джеорисъ, сдѣлайте такъ, чтобы я получила письмо!

И какъ онъ видѣлъ потомъ ея блѣдное, измученное лицо во снѣ. И какъ теперь его мучитъ совѣсть, когда онъ узналъ, что вышло изъ того, что онъ помогалъ мистеру Медовсу и былъ его орудіемъ.

Медовсъ выслушалъ его до конца и потомъ очень хладнокровно напомнилъ ему о его воровствѣ и поклялся, что если онъ осмѣлится открыть свое плутовство, то…

— Мое плутовство! вскричалъ удивленный почтмейстеръ.

— А чье же? Вѣдь вы перехватывали письма, — не я. Вы употребили во зло общественное довѣріе, — не я. Такъ если вы будете такъ глупы, что сами донесете на себя и погубите себя, то знайте напередъ, что я буду кричать громче всѣхъ противъ васъ, и объявлю, что вы даже обкрадывали денежныя письма, а не только что перехватывали пустыя. Ступайте домой къ вашей женѣ, и молчите, а не то я уничтожу и васъ, и се.

— О, я знаю, что вы безжалостны, и что я не осмѣлюсь открыть рта, пока живъ. Но я все-таки сдѣлаю что хочу и помѣшаю вашимъ замысламъ. Я напишу записку къ миссъ Мертонъ и признаюсь во всемъ, а самъ застрѣлюсь сегодня же вечеромъ въ конторѣ.

Онъ говорилъ это съ отчаяніемъ. Медовсъ пристально посмотрѣлъ на него, и сказалъ съ притворнымъ равнодушіемъ:

— Джефрисъ, у васъ не достанетъ духу застрѣлиться.

— У меня?

— Да, я думаю.

— Сегодня увидите. Сегодня же вечеромъ.

— Нѣтъ, я хочу увидѣть это теперь же.

Съ этими словами мистеръ Медовсъ бросился на него, схватилъ его за горло и приставилъ пистолетъ ему къ головѣ.

— Ахъ! ахъ! нѣтъ! мистеръ Медовсъ, сжальтесь! сжальтесь! съ испугомъ кричалъ Джефрисъ.

— Хорошо, сказалъ Медовсъ, спокойно кладя пистолетъ на столъ. Теперь я знаю, что вы никогда не застрѣлитесь. Не такой вы человѣкъ. Да полноте дрожать, какъ осиновый листъ, слушайте лучше, что я вамъ скажу. Вы въ долгахъ. Я купилъ два вашихъ векселя, вотъ они. Придите ко мнѣ завтра послѣ свадьбы: я вамъ ихъ отдамъ. Можете закурить ими трубку.

— Ахъ, мистеръ Медовсъ. Тогда у меня будетъ однимъ горемъ меньше.

— Я знаю тоже, что вы нуждаетесь въ деньгахъ. Придите ко мнѣ послѣ свадьбы: я вамъ дамъ пятьдесятъ фунтовъ наличными деньгами.

— Какъ вы щедры, сэръ! Я бы только очень желалъ, чтобы все это доставалось мнѣ не за такое дурное дѣло.

— Ну, теперь ступайте домой, и не вздумайте надѣлать какихъ-нибудь глупостей, а не то я васъ пущу по міру. Ступайте же.

Джефрисъ ушелъ въ страхѣ и отчаяніи, а Медовсъ всталъ и съ бѣшенствомъ закричалъ:

— Ну, нѣтъ ли еще кого-нибудь — охотниковъ мѣшать Джону Медовсу? Нѣтъ ли желающихъ? Идите, являйтесь тысячами, я справлюсь со всѣми вами!

— Мистеръ Медовсъ!

Осъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ Кравлей.

— Сэръ, Вилліамъ Фильдингъ въ городъ и страшно взбѣшенъ.

— Онъ пріѣхалъ помѣшать свадьбѣ?

— Да. Онъ остановился въ гостинницѣ, пьетъ тамъ эль и кричитъ такъ, что за версту слышно.

— Что же онъ кричитъ?

— Сэръ, онъ купилъ кнутъ необыкновенной толщины и показывалъ его всѣмъ. Это для спины Джона Медовса, говорилъ онъ. И я его поподчую этимъ при дѣвушкѣ, которую онъ укралъ у моего брата. Если она промѣняла человѣка на собаку, такъ пусть это будетъ битая собака, въ добавокъ.

Медовсъ позвонилъ.

— Запречь лошадь въ повозку, сказалъ онъ. — Кравлей, ты знаешь, что нужно дѣлать.

— Знаю.

— Но прежде всего скажи ему, что я всегда бываю у Мертона въ шесть часовъ.

— Однако, вы вѣрно не поѣдете туда сегодня?

— Отчего ты это думаешь?

— Да развѣ вы не боитесь, чтобы онъ…

— Чтобы я боялся Вилліама Фильдинга? Да ты, должно быть, никогда порядочно не видалъ меня. И въ самомъ дѣлѣ, ты всегда смотришь въ землю. Кравлей, когда мнѣ было восьмнадцать лѣтъ, я разъ нашелъ въ переулкѣ жену одного фермера въ ужасномъ отчаяніи. Она кричала, плакала и чуть было не упала въ обморокъ, оттого, что на нее напали три негодяя, которые хотѣли непремѣнно ее поцѣловать и вели себя неприлично. Это было вечеромъ; она страшно перепугалась. Я тотчасъ же за нее вступился, потому что она была женщина скромная и мнѣ сосѣдка. Я тихонько подкрался сзади, такъ, что никто изъ нихъ меня не примѣтилъ, и для начала, такъ ударилъ одного изъ этихъ молодцовъ, что онъ грянулся безъ чувствъ на землю. Съ разу вмѣсто троихъ, осталось только двое. Я началъ драться съ этими двумя, и дрался минутъ десять. Доставалось и мнѣ, и имъ. Наконецъ мнѣ удалось свалить еще одного. Я сталъ одной ногой ему на шею и продолжалъ драться съ послѣднимъ, котораго до того избилъ, что онъ убѣжалъ. Мистриссъ Фильдингъ поцѣловала меня въ награду два раза очень нѣжно, пригласила меня къ себѣ ужинать и разсказала своему мужу все, что случилось. Онъ нѣсколько разъ пожималъ мнѣ руку въ знакъ благодарности.

— Какъ, сэръ? такъ женщина, которую вы защитили, была мистриссъ Фильдингъ?

— Ну, да, вѣдь я тебѣ сказалъ. И я держалъ обѣихъ ея сыновей на колѣняхъ, и они дергали меня за волосы. Да! къ чему я началъ все это разсказывать? А, вспомнилъ: я хотѣлъ этимъ доказать тебѣ, что я не изъ тѣхъ людей, которые позволятъ прибить себя. Нѣтъ, со мной не такъ легко справиться. Теперь только я не хочу связываться съ Вилліамомъ Фильдингомъ, потому что непріятно жениться съ подбитымъ глазомъ. А вотъ, когда женюсь, и если ты услышишь, что кто-нибудь собирается со мной подраться, то скажи, что я готовъ на это, и что по воскресеньямъ, послѣ обѣда, отъ нечего дѣлать я не прочь вступить въ бой со всевозможными Фильдингами на свѣтѣ и свалить ихъ одного за другимъ.

Потомъ, вдругъ опомнившись и сдѣлавшись хладнокровнѣе, онъ оказалъ:

— Однако, это все пустыя слова, а у насъ есть дѣло. Не нужно терять времени по напрасну.

Мистеръ Медовсъ вышелъ изъ комнаты и Краулей вслѣдъ за нимъ.

Въ шесть часовъ мистеръ Медовсъ гулялъ въ саду подъ руку съ Сусанной.

Вдругъ они увидѣли подходящаго къ нимъ человѣка, держащаго правую руку за спиной.

— Ахъ, это Вилліамъ Фильдингъ, сказала Сусанна. Онъ вѣрно пришелъ поблагодарить васъ.

— Судя по его взгляду, этого нельзя ожидать, отвѣчала хладнокровно Медовсъ.

— Сусанна, потрудитесь оставить руку этого человѣка, сказалъ Вилліамъ, подходя къ Сусаннѣ. — Мнѣ нужно сказать ему кое-что.

Сусанна тотчасъ же догадалась, что дѣло плохо, что Вилліамъ замышляетъ что нибудь недоброе и схватила его за руку. Вилліамъ не могъ отъ нея освободиться, и не хотѣлъ оттолкнуть ее, чтобы она не обидѣлась. Между тѣмъ подоспѣли три человѣка, замѣченные только Медовсомъ, и арестовали Вилліама, въ силу судебнаго рѣшенія.

— Да у меня есть чѣмъ заплатить, говорилъ Вилліамъ.

— Платите.

— Да мои деньги дома. Дайте мнѣ два дня сроку. Я напишу женѣ и она мнѣ пришлетъ, сколько нужно.

Полицейскіе расхохотались и объявили, что онъ долженъ идти за ними.

Медовсъ прошепталъ Сусаннѣ:

— Завтра я заплачу за него.

И Вилліама повезли въ повозкѣ Медовса.

— Куда они его везутъ, Джонъ? спросила Сусанна.

— Въ тюрьму.

— Ахъ, не допускайте этого. Неужели вы не можете повѣрить ему этихъ денегъ?

— Нѣтъ, могу.

— Такъ зачѣмъ же вы сейчасъ не заплатите за него?

— Потому что при мнѣ нѣтъ денегъ, а банкъ запертъ.

— Ахъ, какое несчастіе!

— Да, но что же дѣлать. Я пошлю деньги ему завтра рано утромъ, и его выпустятъ.

— Да, пожалуйста. Ахъ, онъ бѣдный! Завтра, рано утромъ непремѣнно. Прежде всего нужно это сдѣлать завтра.

— Да! прежде всего, послѣ того какъ насъ обвѣнчаютъ.

Скоръ Медовсъ очень почтительно распростился съ Сусанной и поѣхалъ въ Ньюборо купить себѣ перчатки и кой-какіе подарки для своей невѣсты.

На дорогѣ онъ обогналъ Вилліама Фильдинга, и проѣзжая мимо него, заглянулъ къ нему въ повозку и сказалъ:

— Мистриссъ Медовсъ завтра рано утромъ пришлетъ деньги, чтобы освободить васъ.

Мистеръ Джонъ очень хладнокровно отправился далѣе. Онъ пріѣхалъ въ городъ до заката солнца, оставилъ лошадь въ гостинницъ, пошелъ сдѣлать нужныя закупки, и потомъ самъ вернулся туда же. Между тѣмъ, какъ мистеръ Джонъ сидѣлъ за стаканомъ эля и разговаривалъ съ хозяйкой гостинницы, вошли еще два путешественника. Они торопливо прошли мимо его, прямо въ кофейную; но хотя Медовсъ успѣлъ бросить на нихъ только одинъ взглядъ, хотя у нихъ были загорѣлыя лица и длинныя бороды, онъ тотчасъ же узналъ своихъ старыхъ знакомыхъ: то были Джорджъ Фильдингъ и Томъ Робинзонъ.

На нѣсколькихъ страницахъ нельзя описать того, что Медовсъ перечувствовалъ въ нѣсколько секундъ. Сначала онъ какъ будто весь превратился въ кусокъ льда, но черезъ минуту опять пылалъ какъ огонь.

Дверь въ кофейную была растворена, и Медовсъ подкрался къ ней, чтобы подслушать разговоръ путешественниковъ. Вернувшись, онъ сѣлъ къ прилавку, возлѣ хозяйки.

— Что они, останутся? спросилъ онъ слугу.

— Да. Велѣли разбудить себя въ пять часовъ.

Раздался звонокъ. Слуга тотчасъ пошелъ узнать, чего требуютъ путешественники и, вернувшись, сказалъ:

— Горячаго пунша.

— Вотъ ключи. Поди, принеси сахару, сказала хозяйка.

Она влила въ кружку сначала водки, а потомъ горячей воды, и ушла на верхъ, распорядиться о постеляхъ для пріѣзжихъ.

Медовсъ остался одинъ съ кружкой пунша. Вдругъ ему пришла въ голову находчивая мысль, онъ опустилъ руку въ карманъ жилета и глаза его засверкали. Да! порошокъ тутъ! Тотъ самый порошокъ, который ему показывалъ Кравлей, и который мистеръ Медовсъ взялъ изъ любопытства. Онъ тотчасъ же вынулъ его изъ кармана и всыпалъ въ кружку въ ту самую минуту, какъ слуга входилъ съ сахаромъ.

Слуга понесъ приготовленный напитокъ въ кофейную.

Медовсъ притаился какъ мышь; но умъ его работалъ. Мистера Джона ужасало то, что онъ сдѣлалъ, а между тѣмъ онъ собирался сдѣлать еще худшее.

Когда слуга вернулся, мистеръ Медовсъ сказалъ ему:

— Послушай-ка, это очень скупо: одна кружка на двоихъ.

— Да высокій не пьетъ вина, отвѣчалъ слуга.

— Мистриссъ Уайтъ, если есть для меня лишняя постель, сказалъ Медовсъ: — то я останусь здѣсь ночевать. Лошадь у меня устала, и ночь темная.

— Помилуйте, мистеръ Медовсъ, для васъ всегда есть постель, отвѣчала чрезвычайно любезно хозяйка.

Вскорѣ друзья наши отправились спать. Медовсъ выглядывалъ на нихъ изъ-за газеты и видѣлъ, какъ Робинзонъ спотыкался отъ дремоты.

Черезъ полчаса мистеръ Медовсъ тоже отправился на ночлегъ, но не для того, чтобы спать.

L.

На другое утро Кравлей былъ у Медовса, какъ условлено было заранѣе. Къ его величайшему удивленію служанка сказала ему, что хозяинъ не ночевалъ дома. Между тѣмъ, какъ Кравлей съ нею разговаривалъ, Медовсъ подскакалъ къ дверямъ своего дома, и потащилъ Кравлея за собой на верхъ.

— Кравлей, запри дверь.

Кравлей повиновался, но не безъ страха, потому что желѣзный мистеръ Медовсъ былъ такъ страшно взволнованъ и блѣденъ, какимъ Кравлей никогда до тѣхъ поръ не видалъ его. Мистеръ Джонъ опустился въ кресло.

— Пусть будетъ проклятъ тотъ часъ, когда я въ первый разъ увидѣлъ ее! сказалъ онъ.

Кравлей совершенно растерялся, увидѣвъ такого великаго человѣка въ такомъ страшномъ волненіи.

— Кравлей, сказалъ вдругъ Медовсъ съ неестественнымъ спокойствіемъ: — когда чортъ покупаетъ душу за деньги, сколько онъ за нее даетъ? Что-то дорого, я слышалъ. Онъ цѣнитъ дорого наши души, не такъ, какъ мы иногда.

— Мистеръ Медовсъ! сэръ!

— Ну, вотъ, сосчитай-ка, сколько тутъ, сказалъ Медовсъ, бросая къ ногамъ Кравлея цѣлую пачку банковыхъ билетовъ. — Сосчитай и скажи, во сколько пошла моя душа. О, о!

Кравлей схватилъ билеты и сталъ ихъ считать такъ скоро, какъ позволяли его дрожащіе пальцы. Между тѣмъ Медовсъ глядѣлъ на эти деньги то съ угрызеніемъ совѣсти, то съ самодовольствомъ.

— Ахъ, Боже мой! да это все сто-фунтовые билеты англійскаго банка. И какіе все новенькіе! говорилъ Кравлей. — Откуда они, сэръ?

— Изъ Австраліи.

— А! о! невозможно! Нѣтъ! Все возможно для такого человѣка, какъ вы. Двадцать.

— Они въ Ньюборо… ночевали въ гостинницѣ «King’s Head», прошепталъ Медовсъ.

— Боже мой! каково! Тридцать.

— И я тоже.

— А! сорокъ… четыре тысячи фунтовъ.

— Я угостилъ ихъ тѣмъ порошкомъ, который ты мнѣ далъ… Къ счастію, досталось именно тому, у котораго были деньги. Онъ заснулъ какъ мертвый. Я долго ихъ искалъ, и наконецъ нашелъ у него подъ подушкой.

— Прекрасно! а намъ, дуракамъ, все не удавалось. Шестьдесятъ… одинъ… два… пять… семь. Семь тысячъ фунтовъ.

— Семь тысячъ фунтовъ! Кто бы это подумалъ!

— Да, отлично. Это хорошая для васъ добыча, и вполнѣ вами заслуженная.

— Какъ! закричалъ Медовсъ: — неужели ты такъ глупъ? ты думаешь, что я оставлю себѣ эти деньги!

— Разумѣется. А то какъ же?

— Какъ! Да развѣ я воръ? Я, Джонъ Медовсъ, который никогда никого не обидѣлъ на копѣйку! Я беру у него невѣсту, потому что не могу жить безъ нея. Но безъ его денегъ я могу жить. Довольно у меня грѣховъ на душѣ и безъ воровства.

— Такъ скажите же, пожалуйста, зачѣмъ вы взяли эти деньги? Вѣдь вы рисковали, что васъ поймаютъ?

Кравлей сдѣлалъ этотъ вопросъ довольно рѣзко, потому что начиналъ терять уваженіе къ своему кумиру.

— Ты слѣпъ, какъ кротъ, Кравлей, презрительно отвѣчалъ Медовсъ. Неужели ты не понимаешь, что я оставилъ Джорджа Фильдинга безъ копѣйки, для того, чтобы Мертонъ не отдалъ за него дочери? И не отдастъ, потому что онъ сказалъ Джорджу передъ его отъѣздомъ: «Если ты вернешься съ тысячью фунтовъ, тогда я отдамъ за тебя мою дочь.» Развѣ ты не можешь догадаться, что когда Мертона нужно будетъ арестовать за долги, то онъ будетъ горой стоять за меня, а объ Фильдингѣ не захочетъ и слышать? Теперь онъ никакъ не можетъ на ней жениться, а я все-таки женюсь рано или поздно. И какъ только я обвѣнчаюсь съ Сусанной, Джорджъ Фильдингъ получитъ семь тысячъ фунтовъ, и не будетъ знать отъ кого; по мы съ тобой будемъ знать. Я грѣшникъ, но не мошенникъ.

Кравлею это не нравилось; онъ что-то бормоталъ съ досады.

Медовсъ зажегъ свѣчу и поставилъ ее въ каминъ. Погода была теплая.

— Давай ихъ, сказалъ онъ хладнокровно. Мы ихъ сожжемъ, тогда онѣ ничего не разскажутъ.

Кравлей закричалъ, какъ мать, у которой упалъ ребенокъ изъ окна, и бросился на колѣни, держа билеты за спиной.

— Нѣтъ, нѣтъ, сэръ! Не дѣлайте этого. Вы говорите, что оставить ихъ было бы грѣшно, по что это за грѣхъ, въ сравненіи со всѣми грѣхами, которые мы съ вами дѣлали вмѣстѣ! Нѣтъ, вы не сожжете ихъ. Это было бы слишкомъ худо — жечь деньги, которыя Богъ посылаетъ намъ… для блага человѣка.

— Полно, сурово сказалъ Медовсъ. Не говори глупостей.

И онъ положилъ свою желѣзную руку на Кравлея.

— Сжальтесь! сжальтесь! подумайте обо мнѣ…. о вашемъ вѣрномъ слугѣ, который рисковалъ жизнью для васъ и не щадилъ ничего. Какъ великіе люди неблагодарны!

— Неблагодарны! Кравлей! И ты можешь говорить это и глядѣть мнѣ прямо въ глаза?

— Прежде не могъ, но теперь могу.

Кравлей всталъ и глядѣлъ прямо въ лицо великому человѣку. Добыча, за которую онъ сражался, придала ему сверхъестественную храбрость, и онъ сказалъ Медовсу:

— Кому вы обязаны, что получили эти деньги? Мнѣ. Вамъ бы никогда не видать ихъ, еслибы не мой порошокъ. И вы хотите сжечь ихъ на моихъ глазахъ. Это было бы цѣлое состояніе для меня. Это значитъ, ограбить меня.

— Тебя?

— Да! Что вамъ за дѣло, что будетъ съ этими деньгами, лишь бы только онъ ихъ больше никогда не увидѣлъ? А мнѣ, такъ есть дѣло до этого. Отдайте ихъ мнѣ, и я черезъ двѣнадцать часовъ буду съ ними во Франціи. Вамъ, сэръ, нѣтъ больше надобности во мнѣ. Я сдѣлалъ для васъ все, что было нужно. Къ тому же, съ моей стороны будетъ гораздо благоразумнѣе уѣхать отсюда и для своей и для вашей пользы. Съ тѣхъ поръ, какъ я съ вами разстался, я привыкъ выпить и теперь никакъ не могу удержаться отъ этого. Чего добраго, не ручаюсь за себя: въ такое время, когда не трезвъ, пожалуй все и разболтаю. Тогда и вамъ будетъ плохо, и мнѣ. Такъ лучше пошлите меня въ чужіе края, гдѣ я буду путешествовать. Тамъ такъ хорошо, вѣчное лѣто; я не люблю длинныхъ ночей, когда такъ долго бываетъ темно. Я тогда вижу такія лю…бо…пытныя вещи. Пожалуйста, отпустите меня; отдайте мнѣ деньги, и я больше никогда не буду васъ безпокоить.

Кравлей говорилъ это чрезвычайно жалобнымъ голосомъ, бросая умоляющіе взоры на мистера Медовса. Тотъ не рѣшался, но Кравлей зналъ, что великій человѣкъ не прочь отъ него освободиться.

— Спрячь билеты, сказалъ наконецъ мистеръ Медовсъ и позвонилъ.

— Принеси мнѣ двѣ рубашки, бритву и гребень, оказалъ онъ вошедшей служанкѣ.

— Кравлей, вотъ условія: чтобы ты сейчасъ же отправлялся на желѣзную дорогу, она открывается сегодня. Первый поѣздъ отправляется черезъ часъ. И такъ ты поѣдешь въ Лондонъ, и сегодня же вечеромъ во Францію.

— Да, сэръ, непремѣнно. Ура! ура!

Кравлей сталъ разсыпаться въ благодарностяхъ. Медовсъ велѣлъ подать завтракъ, накормилъ своего сообщника, подарилъ ему на дорогу теплое пальто, и проводилъ его до самой станціи. Тутъ онъ съ нимъ распростился и пошелъ въ банкъ.

Кравлей сдержалъ слово: онъ спряталъ свое сокровище на груди, и сидѣлъ въ ожиданіи поѣзда.

— Счастіе намъ покровительствуетъ, подумалъ онъ. Еслибы желѣзную дорогу открыли вчера, то наши друзья пріѣхали бы изъ Ньюборо.

Онъ смотрѣлъ на разныя приготовленія, видѣлъ, какъ украшали локомотивъ букетами и вѣнками. Поѣздъ не отправился въ назначенное время, будто бы потому, что желаютъ ѣхать какіято важныя особы, которыя запоздали пріѣхать на станцію.

Между тѣмъ, какъ Кравлей разсматривалъ вагоны, кто-то подошелъ и положилъ ему руку на плечо. Онъ оглянулся. Это былъ мистеръ Вудъ, полицейскій, съ которымъ ему часто случалось имѣть дѣла.

— А, Вудъ! какъ вы поживаете? Что, хотите тоже проѣхаться для перваго раза?

— Нѣтъ, сэръ! У меня есть дѣла, которыя задерживаютъ меня въ городѣ.

— Какія дѣла? Взять кого нибудь подъ арестъ, что ли? смѣясь спросилъ Кравлей.

— Да, кое-что въ этомъ родѣ. Здѣсь есть вашъ пріятель, которому что-то нужно вамъ сказать.

— Пойдемте. Гдѣ же онъ?

— Вотъ тутъ, сэръ.

— Кравлей пошелъ вслѣдъ за Вудомъ и тотъ ввелъ его въ комнату, гдѣ на скамейкѣ сидѣлъ Исаакъ Леви. Кравлей остановился, какъ вкопаный на мѣстѣ и сейчасъ бы убѣжалъ назадъ, но Леви указалъ ему на мѣсто возлѣ себя. Кравлей подошелъ и сѣлъ съ отвращеніемъ возлѣ жида, потому что не смѣлъ отказаться отъ этого приглашенія при нѣсколькихъ лицахъ. Мистеръ Вудъ сѣлъ возлѣ него по другую сторону.

— Что бы это все значило, думалъ Кравлей, стараясь казаться какъ можно равнодушнѣе.

— Вы сбрили бороду, мистеръ Кравлей, сказалъ Исаакъ тихо.

— Бороду! Да у меня никогда и не было бороды, отвѣчалъ Кравлей тоже тихо.

— Нѣтъ, вы были съ бородой, когда я васъ видѣлъ въ послѣдній разъ на рудокопнѣ; вы подучили негодяевъ оскорбить меня, сэръ.

— Не вѣрьте этому, мистеръ Леви.

— Я видѣлъ это, и терпѣлъ отъ этого.

Объясненіе это было очень оригинально, потому что вещи, которыя обыкновенно говорятся громко, съ раздраженіемъ, тутъ, напротивъ, говорились едва слышно, шопотомъ и совершенно спокойно. Оба противника, каждый съ своей стороны, имѣли причины желать, чтобы на нихъ не было обращено особеннаго вниманія зрителей, которыми полна была зала.

— Теперь моя очередь, прошепталъ Леви. Око за око и зубъ за зубъ.

— Такъ вы не откладывайте вашего намѣренія, а то завтра уже, пожалуй, оно вамъ не удастся.

— Я никогда не откладываю мщенія, когда оно уже созрѣло.

— Вотъ какъ! сэръ.

— Мистеръ Кравлей, при васъ теперь семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Кравлей былъ пораженъ какъ громомъ, и сталъ дрожать всѣмъ тѣломъ.

— Украденныхъ! прошепталъ ему Исаакъ прямо въ ухо. Отдайте ихъ полицейскому.

Кравлей хотѣлъ встать, но его удержали двѣ сильныхъ руки.

— Что вы? что вы? какія бы у меня ни были деньги, онѣ довѣрены мнѣ однимъ изъ самыхъ богатыхъ и уважаемыхъ людей во всемъ графствѣ, и…

— Украдены имъ, а получены вами! Отдайте ихъ Вуду, если не хотите, чтобы васъ объискивали публично.

— Вы не можете объискивать безъ предписанія.

— Вотъ предписаніе. Выньте билеты изъ-за пазухи и отдайте ихъ полицейскому, а то мы возьмемъ ихъ у васъ публично силою.

— Я не могу отдать ихъ безъ согласія мистера Медовса. Пошлите за мистеромъ Медовсомъ, если вы смѣете.

Исаакъ задумался.

— Хорошо! мы васъ отвеземъ къ мистеру Медовсу. Вы можете оставить деньги при себѣ, пока не увидите его. Такъ поѣдемте, громко и весело сказалъ Леви.

Всѣ присутствующіе слышали это любезное приглашеніе и видѣли, какъ трое знакомыхъ прервали разговоръ, вышли изъ залы и вмѣстѣ куда-то уѣхали.

LI.

Мистеръ Медовсъ вошелъ въ банкъ и сказалъ, что ему нужно вынуть семь тысячъ фунтовъ наличными деньгами и банковыми билетами. Банкиры были очень непріятно поражены этимъ.

— Я знаю, сказалъ Медовсъ, что это очень тяжело для васъ. Я не хочу дѣлать вамъ подрывъ, это далеко не въ моихъ правилахъ. Дайте мнѣ векселя, я напишу эту сумму на имя Джорджа Фильдинга и Тома Робинзона. Вотъ они и не будутъ подозрѣвать, какъ они богаты, пока я имъ не объявлю. Такъ можетъ пройдти нѣсколько мѣсяцевъ.

Банкиры съ радостью согласились на это, а мистеръ Джонъ, выходя изъ банка, сказалъ самъ себѣ:

— Ну, слава Богу, что устроилъ это дѣло. У меня точно камень съ плечъ свалился, такъ легко стало.

Медовсъ надѣлъ новые сапоги, новый синій сюртукъ съ плоскими позолоченными пуговицами, шляпу съ широкими полями и явился на ферму ранѣе одиннадцати часовъ, предоставляя собою образецъ британскаго щеголя.

Свадьба устроивалась самая скромная. Медовсъ засталъ подругъ невѣсты въ полномъ сборѣ, и сама Сусанна была уже вся въ бѣломъ, блѣдная, но интересная. Старикъ Мертонъ отпускалъ разныя шуточки, отъ которыхъ бѣдная Сусанна судорожно вздрагивала.

— Что же? развѣ свадьба будетъ безъ колокольнаго звона?

— Нѣтъ, нѣтъ, нельзя, закричалъ одинъ юноша, и вдругъ нѣсколько человѣкъ побѣжало въ церковь.

Между тѣмъ Медовсъ былъ необыкновенно веселъ и взволнованъ. Всѣ приписывали это его радости по случаю свадьбы. Но никто не замѣчалъ, какъ онъ часто со страхомъ поглядывалъ, то на дорогу изъ Ньюборо, то на часы. Никто не видѣлъ, какъ онъ легко вздохнулъ, когда наконецъ раздались колокола; потомъ, какъ мучился, что долго не шелъ пасторъ; какъ старался казаться хладнокровнымъ, когда посылалъ за пасторомъ и просилъ сказать ему, что невѣста готова; наконецъ, какъ онъ топнулъ ногой и прикрикнулъ на одну изъ подругъ Сусанны, потому что она цѣлыя десять минутъ завязывала себѣ шляпку.

Наконецъ онъ взялъ Сусанну подъ руку и хотѣлъ идти въ церковь, какъ пришли сказать, что нѣтъ еще пастора. Боже мой, чего стоило мистеру Медовсу не разбранить пастора въ эту минуту!

Между тѣмъ, какъ женихъ внутренно бѣсился, подошелъ красный черноглазый юноша и спросилъ, которая невѣста. Ему указали.

— Къ вамъ письмо, миссъ Мертонъ.

— Ко мнѣ? отъ кого?

Она взглянула на почеркъ, а Медовсъ на молодаго человѣка.

— Жидъ, сказалъ онъ самъ себѣ. Сусанна, на васъ перчатки.

И онъ спокойно взялъ у нея письмо и распечаталъ его, какъ

будто съ намѣреніемъ возвратить его Сусаннѣ для прочтенія. Онъ увидѣлъ прежде всего: "Джефрисъ, почтмейстеръ, " и потомъ подпись: "Исаакъ Леви, " и съ удивительнымъ присутствіемъ духа разорвалъ письмо въ клочки.

— Это оскорбленіе, Сусанна, сказалъ онъ. Низкая ложь, чтобы вооружить васъ противъ меня, жену противъ мужа.

Онъ схватилъ жида и бросилъ его какъ перо въ руки своихъ друзей.

— Окуните его, закричалъ онъ.

И чрезъ минуту жида, не смотря на его крики и возраженія, бросили въ прудъ. Онъ выплылъ на другую сторону, и стоялъ на берегу въ бѣшенствѣ и страхѣ, а женихъ угрожалъ ему повторить эту продѣлку, если онъ вздумаетъ вернуться на эту сторону пруда.

— Я вамъ завтра разскажу въ чемъ дѣло, Сусанна.

— Успокойтесь, отвѣчала она. Я знаю, что у васъ есть непріятели, но за что же наказывать посланнаго съ письмомъ? Чѣмъ онъ виноватъ?

— Вы ангелъ, Сусанна. Оставьте его въ покоѣ, сказалъ онъ своимъ друзьямъ.

Вдругъ послышалось громкое ура.

— Наконецъ пасторъ, сказалъ съ восторгомъ Медовсъ.

Сусанна потупила глаза, и дрожь пробѣжала по ней. Для и пасторъ былъ палачемъ.

Но это былъ не пасторъ. Показались двое, и Медовсъ отвернулся, проговоривъ со стономъ:

— Джорджъ Фильдингъ!

Сусанна не поняла значенія этихъ словъ. Она думала, Медовсъ замѣтилъ въ ней отвращеніе, и приписалъ это обидное для него чувство привязанности Сусанны къ Джорджу, сихъ поръ еще не уничтожившейся. Ей было непріятно, что оскорбила Медовса. Она сказала:

— Зачѣмъ вы упоминаете мнѣ это имя? Что мнѣ за дѣло того, который обманулъ меня! Я хотѣла бы, чтобы онъ былъ въ церкви и видѣлъ бы, съ какимъ взглядомъ я пройду мимо него, опираясь на вашу вѣрную руку.

— Сусанна! закричалъ знакомый голосъ позади ея.

Она задрожала и чуть не упала прежде, чѣмъ обернулась; когда увидала Джорджа, то закричала такъ, что всѣ перепугались. Сусанна забыла все при видѣ прекраснаго, честнаго лица Джорджа, сіяющаго правдой и любовью, и бросилась въ его объятія.

Джорджъ поцѣловалъ невѣсту.

— О, о! о! кричали всѣ ея подруги.

Сусанна вдругъ опомнилась и отскочила отъ Джорджа, будто ее укусила змѣя. Щеки ея пылали, глаза блестѣли съ негодованіемъ обратилась къ Джорджу:

— Какъ вы смѣете меня цѣловать? Какъ вы смѣете тамъ, гдѣ я? Батюшка, спросите этого человѣка, зачѣмъ онъ шелъ сюда теперь, чтобы заставить меня забыться и оскорбить честнаго человѣка, который удостоилъ меня своей любовью. О, батюшка, уведите меня отсюда.

— Сусанна, что съ тобой? что это значитъ? что я сдѣлалъ.

— Что вы сдѣлали? Вы измѣнили мнѣ. Вы цѣлый годъ не писали мнѣ ни слова и женились на комъ-то въ Батуретѣ, Джорджъ!

— Если онъ женился, сказалъ Робинзонъ, — то онъ похитрѣе чѣмъ, я думалъ: я не оставлялъ его ни днемъ, ни ночью и никогда не слыхалъ, чтобы онъ сказалъ какой-нибудь женщинѣ три вѣжливыхъ слова.

— Мистеръ Робинзонъ!

— Да, это я, мистеръ Робинзонъ. Кто-то васъ надулъ, миссъ Мертонъ, а вы и повѣрили. Джорджъ только и повторялъ; Сусанна! Сусанна! Когда мы нашли большой самородокъ золота, онъ его поцѣловалъ и сказалъ: Цѣлую тебя не за то, что ты золото, а за то, что ты приближаешь меня къ Сусаннѣ.

— Перестань, Томъ, сурово сказалъ Джорджъ. Зачѣмъ мнъ защищаться? Есть ли здѣсь хоть одинъ человѣкъ, который можетъ сказать, что я когда-нибудь думалъ о другой дѣвушкѣ, кромѣ ея? Если найдется такой человѣкъ, пусть онъ выйдетъ изъ толпы и скажетъ мнѣ это прямо въ лицо, если посмѣетъ?

Кругомъ было мертвое молчаніе.

— Клевета есть, а клеветникъ скрывается, сказалъ Джорджъ, глядя на всѣхъ.

— Сусанна, зачѣмъ вы стоите подъ руку съ этимъ человѣкомъ?

— О!

— Миссъ Мортонъ вѣнчается со мной сегодня, сказалъ Медовсъ, оттого я и далъ ей руку.

Джорджъ, задыхаясь, едва могъ проговорить:

— Она думала, что я измѣнилъ ей, но теперь она знаетъ, что я ей вѣренъ.

— Сусанна, сказалъ онъ, я не буду ничего говорить о нашихъ взаимныхъ клятвахъ и о кольцѣ, которое вы мнѣ дали. Вотъ оно.

— Онъ сохранилъ мое кольцо!

— Мнѣ дано было обѣщаніе прежде васъ, мистеръ Медовсъ, но я не буду настаивать. Я не думаю, что есть другой человѣкъ на свѣтѣ, который такъ любилъ бы какую-нибудь женщину, какъ я Сусанну; но все-таки, несмотря на это, я нс сталъ бы ни минуты стараться овладѣть ею безъ ея согласія. Это должно же кончиться. Я не хочу ни на секунду быть въ сомнѣніи. Говорите, Сусанна, вашу волю. Выбирайте между Джономъ Медовсомъ и Джорджемъ Фильдингомъ.

— Хорошо сказано, замѣтилъ кто-то изъ молодежи.

Дѣвушки потихоньку любовались Джорджемъ. Вотъ, это такъ мужчина, думали онѣ: — не то, что вся наша молодежь.

Сусанна взглянула съ удивленіемъ.

— Что же мнѣ выбирать? Какоо же можетъ быть сомнѣніе? Съ той минуты, какъ я увидала ваше лицо и правду на немъ, я забыла, что есть на свѣтѣ Джонъ Медовсъ.

Послѣ этихъ словъ, Сусанна обвела всѣхъ испуганнымъ взглядомъ, и закрывъ руками пылающее лицо, бросилась бѣжать на верхъ, въ свою комнату. Вслѣдъ за ней пошла туда одна изъ ея подругъ и видѣла, какъ она срывала съ себя вѣнчальный нарядъ, и плакала, и смѣялась.

— Ну, Джонъ, что ты думаешь? говорилъ одинъ изъ свадебныхъ гостей другому.

— Да я думаю, что сегодня свадьбѣ не бывать.

— О завтра тоже. Сэль, надѣвай-ка шляпку, да пойдемъ домой. Я пришелъ на свадьбу къ Медовсу, и не останусь ни на чьей другой.

Эти замѣчанія говорились безъ церемоній, вслухъ, и гости разошлись.

Изъ всего собраннаго общества осталось только четверо: Медовсъ, старикъ Мертонъ и два друга.

— Ну, дядюшка Мертонъ, сказалъ Джорджъ. Сусанга сказала свое мнѣніе, теперь вы должны сказать ваше.

— Джорджъ, вотъ въ чемъ дѣло: я совсѣмъ разорился и долженъ больше двухъ тысячъ фунтовъ. Насъ увѣрили, будто бы ты измѣнилъ Сусаннѣ; вотъ пришелъ Медовсъ и сказалъ…

— Ваше слово, ваше обѣщаніе! Вѣдь я разсчитывалъ на нихъ, я ѣздилъ за море!..

Въ верхнемъ этажѣ отворилось окно и дѣвушка съ рылающимъ лицомъ стала прислушиваться. Она отдернула занавѣску и судорожно сжимала ее въ рукѣ, изъ-за которой спорили и страдали.

— Это правда, Джорджъ, сказалъ старикъ.

— Вы сказали мнѣ: привези тысячу фунтовъ, и я отдамъ тебѣ мою дочь, и благословлю ее. Не правда ли, это было такъ, мистеръ Медовсъ? вы были при этомъ.

— Да, точно такъ, отвѣчалъ Медовсъ.

— Ну, и ты привезъ тысячу фунтовъ?

— Да.

— Джонъ, я долженъ сдержать слово и сдержу — это такъ слѣдуетъ. Возьми Сусанну и будь счастливъ съ ней, а отецъ ея будетъ сидѣть въ рабочемъ домѣ.

— Я беру Сусанну, и скажу вамъ, что не только ея отецъ, но никто другой, кого она уважаетъ, не будетъ сидѣть въ рабочемъ домѣ. Сколько на мою долю, Томъ?

— Четыре тысячи фунтовъ.

— Нѣтъ, это что-то много.

— Нѣтъ, это вѣрно, потому что Джеки уступилъ тебѣ свою долю въ самородкѣ, а ты ему за это далъ овецъ. Вотъ онѣ, твои деньги… Что это? я этого не клалъ…

И Робинзонъ вынималъ клочки газетъ изъ своего бумажника въ нѣмомъ изумленіи.

— Что это, Томъ?

— Обокрали!

— Обокрали, Томъ?

— Обокрали! О, Боже мой! Я вчера положилъ бумажникъ подъ подушку, сегодня нашелъ его тамъ же. Обокрали! обокрали! Убей меня, Джорджъ. Я тебя разорилъ.

— Я не могу говорить, сказалъ, задыхаясь, Джорджъ. Что это значитъ?

— За то я буду говорить, перебилъ Мертонъ. Я не хочу и слышать, что обокрали лондонскаго вора!!.. Джорджъ Фильдингъ, если ты порядочный человѣкъ, то оставь меня и дочь мою въ покоѣ. Еслибы у тебя были деньги, я отдалъ бы тебѣ Сусанну, несмотря на то, что самъ былъ бы въ крайности. Но теперь — твоя очередь поступить благородно. Она отдала свою руку другому человѣку, который можетъ сдѣлать ее счастливой и поправить мои дѣла, а ты можешь только сдѣлать насъ всѣхъ нищими. Ради Бога, оставь насъ!

— Вы правы, отвѣчалъ Джорджъ. Мнѣ больно, тяжело, но я понимаю, что долженъ уйти, и уйду.

Джорджъ зашатался. Робинзонъ поддержалъ его.

— Не безпокойся, мнѣ ничего, только сердце мое точно умерло. Дай мнѣ присѣсть на минуту, дай придти въ себя, и потомъ я уйду. Дай мнѣ руку, Томъ. Не обижайся за ихъ оскорбленія. Я довѣрилъ бы тебѣ больше золота, чѣмъ они стоятъ всѣ вмѣстѣ.

Томъ былъ сильно тронутъ привѣтомъ Джорджа, несмотря на пропажу состоянія и счастья. Оба друга сидѣли такіе унылые, что жаль было смотрѣть на нихъ. Вдругъ Джорджъ сказалъ едва слышно:

— Говорятъ, что дружба лучше любви; я постараюсь этимъ утѣшиться.

Только что онъ успѣлъ сказать это, какъ Сусанна робко подошла къ нему и положила свою голову къ нему на плечо.

— Что для насъ деньги? прошептала она. Ты грустишь, что у тебя украли деньги, а у меня украли, въ этотъ ужасный годъ, то, что для меня дороже жизни. Зачѣмъ грустить о такихъ пустякахъ, когда я такъ счастл… счаст… счастлива.

И она заплакала.

— Тяжело, очень тяжело, задыхаясь, говорилъ Джорджъ: — но я соберусь съ духомъ и исполню свой долгъ. Мы опять поѣдемъ туда, откуда пріѣхали, Томъ, только жаль, что мнѣ теперь не для кого работать. А гдѣ Вилліамъ? Неужели и онъ забылъ меня?

— Вилліамъ въ тюрьмѣ за долги, съ важностью сказалъ старикъ Мертонъ.

— Нѣтъ, прибавилъ Медовсъ: — часъ тому назадъ, я послалъ ему деньги, чтобъ онъ могъ расплатиться.

— Вы послали деньги, чтобы освободить моего брата изъ тюрьмы? Какъ это мнѣ кажется страннымъ! Я бы долженъ былъ поблагодарить васъ, но не могу.

— Мнѣ не нужно вашей благодарности, молодой человѣкъ.

— Вотъ видишь, Джорджъ, какъ при нашей бѣдности было бы хорошо имѣть такого родственника, какъ мистеръ Медовсъ. Не мѣшай же этому.

— О, батюшка, вы заставляете меня краснѣть! сказала Сусанна, начиная только въ эту минуту понимать отца.

— А мнѣ гадко отъ его словъ, сказалъ Джорджъ. Томъ, мы ѣдемъ опять въ Австралію.

— И прекрасно, это всего лучше, вскричалъ старикъ Мертонъ.

— Такъ и я съ нимъ, сказала Сусанна съ удивительнымъ спокойствіемъ. Потомъ, понижая голосъ, она прибавила: — Если онъ считаетъ меня достойной не разлучаться съ нимъ.

— Вы достойны большаго, будьте счастливы, сказалъ Джорджъ.

Онъ опять опустился на скамью, и такъ горько зарыдалъ, какъ будто сердце его разрывалось на части.

Медовсъ подошелъ къ старику Мертону и сказалъ:

— Отдѣлайтесь отъ него и я заплачу всѣ ваши долги, а не то — будетъ плохо.

Медовсъ взялъ шляпу, раскланялся со всѣми и сдѣлалъ уже нѣсколько шаговъ, какъ его остановилъ кто-то.

— Вы не можете уйдти, сэръ.

Медовса это нѣсколько обезпокоило. У незнакомца былъ крючковатый носъ, а мистеръ Джонъ вѣрилъ, что это не добрый знакъ.

— Отчего? спросилъ онъ наконецъ спокойно.

Тутъ явилось еще нѣсколько человѣкъ, всѣ съ крючковатыми носами, и объявили мистеру Медовсу, что сейчасъ пріѣдетъ одинъ джентльменъ, который хочетъ его видѣть. И дѣйствительно, тотчасъ же явился нашъ старый знакомый, членъ городскаго суда и тюремнаго комитета, мистеръ Вилліамсъ.

— А, вы здѣсь, мистеръ Медовсъ, сказалъ онъ входя. — Представьте: противъ васъ есть презабавное обвиненіе, очень смѣшное! но нечего дѣлать, я долженъ его прежде выслушать, а потомъ опровергнуть. Дайте-ка стулъ. А, вотъ скамейка. Какъ жарко! Мнѣ донесли, что двое здѣшнихъ людей были обкрадены на семь тысячь фунтовъ въ Ньюборо, въ гостинницѣ «King’s Head».

— Это правда, сэръ, закричалъ Робинзонъ. Но откуда вы это знаете?

— Я здѣсь для того, чтобы предлагать вопросы, былъ рѣзкій отвѣтъ. Кто вы?

— Томъ Робинзонъ.

— Который Джорджъ Фильдингъ?

— Я Джорджъ Фильдингъ, сэръ.

— Васъ обокрали?

— Да, сэръ.

— Сколько у васъ украли?

— Семь тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— Это согласно съ тѣмъ, что говорилъ старый господинъ. Гм! гдѣ вы ночевали эту ночь, мистеръ Медовсъ?

— Въ «King’s Head», сэръ, отвѣчалъ Медовсъ очень хладнокровно.

— Какъ это странно. Вѣдь нужно же, чтобы было такое стеченіе обстоятельствъ. Разумѣется, это только дѣло случая. Позовите сюда стараго джентльмена.

Медовсъ не понималъ, кто могъ обвинять его, но имъ овладѣло мрачное предчувствіе. По немъ пробѣгалъ какъ-будто предсмертный холодъ, ему казалось, что онъ опутанъ огромною паутиною. Черезъ минуту, передъ нимъ стоялъ единственный паукъ, способный соткать такую паутину.

— Я такъ и думалъ, сказалъ Медовсъ, когда увидѣлъ передъ собой Исаака Леви.

— Я обвиняю этого человѣка въ воровствѣ, сказалъ Леви. Я и Натанъ, оба слышали, какъ онъ разсказывалъ Кравлею, что онъ подсыпалъ порошокъ въ пуншъ этого молодаго человѣка и укралъ его билеты. Потомъ мы слышали, какъ Кравлей просилъ отдать ему эти билеты, и какъ мистеръ Медовсъ наконецъ согласился.

— Это правда! закричалъ Робинзонъ въ сильномъ волненіи. Это должна быть правда. Ты знаешь, Джорджъ, какой у меня чуткій сонъ, а сегодня утромъ ты меня никакъ не могъ добудиться.

— Молчите!

— Слушаемъ.

— Гдѣ вы все это слышали, мистеръ Леви?

— Въ восточной комнатѣ моего дома.

— А гдѣ былъ мистеръ Медовсъ?

— Въ западной комнатѣ его дома.

— Это невозможно!

— Напрасно вы такъ думаете. Но я вамъ докажу, что говорю правду, а пока объясню.

И старикъ Леви подробно разсказалъ свою выдумку, устройство слуховой трубы и лѣстницы, и мистеръ Медовсъ, выслушивая, видѣлъ какъ еврей его перехитрилъ. Однако присутствіе духа ни на минуту не оставляло мистера Джона, и онъ сказалъ:

— Сэръ, я имѣлъ несчастіе обидѣть разъ мистера Леви, и онъ мой заклятой врагъ съ тѣхъ поръ. Если же вы хотите разбирать это дѣло, то позвольте мнѣ привести свидѣтелей, которые докажутъ, что мистеръ Леви цѣлыхъ два года угрожаетъ мнѣ своимъ мщеніемъ. Что значитъ жиду солгать? Судите сами, правдоподобно ли все это? У меня состоянія на шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и я стану воровать?

— Да, въ самомъ дѣлѣ, сказалъ мистеръ Вилліамсъ.

— По вашимъ словамъ, я укралъ эти деньги, чтобы отдать ихъ, да?

— Нѣтъ, вы ихъ украли, чтобы сдѣлать нищимъ вашего соперника. И вы перехватывали на почтѣ въ Фернборо всѣ его письма къ невѣстѣ.

Сусанна и Джорджъ вмѣстѣ вскрикнули.

— А когда вы украли деньги, вы отдали ихъ Кравлею.

— Какое великодушіе! сказалъ съ насмѣшкой Медовсъ. Ну, хорошо. Я согласенъ вотъ на что. Найдите Кравлея съ семью тысячами фунтовъ, приведите его сюда, и пусть онъ скажетъ, что я далъ ему эти деньги. Тогда только мистеръ Вилліамсъ повѣритъ вашимъ словамъ.

— Разумѣется, не прежде, сказалъ мистеръ Вилліамсъ, когда обвиняютъ такого честнаго человѣка, какъ вы, мистеръ Медовсъ.

— Пусть будетъ по вашему, равнодушно отвѣчалъ Исаакъ. Натанъ, приведи Кравлея.

Медовсъ при этихъ неожиданныхъ словахъ сталъ оглядываться во всѣ стороны и обдумывать какъ бы легче убѣжать, но крючковатые носы окружали его со всѣхъ сторонъ.

Привели Кравлея, дрожащаго отъ страха.

— Сэръ, сказалъ Леви, если вы не найдете у этого человѣка пропавшихъ билетовъ, то пусть я подвергнусь насмѣшкамъ, презрѣнію и наказанію; но если они у него найдутся, то поступите, какъ требуетъ правосудіе.

Полицейскій сталъ обыскивать Кравлея. Всѣ присутствующіе были въ сильномъ волненіи. Нашли пачку билетовъ, и раздался общій крикъ!

— Позвольте, сэръ, сказалъ Робинзонъ. Чтобы не было недоразумѣній, я опишу нашу собственность. Семьдесятъ билетовъ по сту фунтовъ каждый. Нумера отъ тысяча-пятьсотъ-шестидесятаго до тысяча-шестьсотъ-двадцать-девятаго.

Мистеръ Вилліамсъ осмотрѣлъ пачку, провѣрилъ нумера и тотчасъ же подалъ билеты Робинзону, который передалъ ихъ Джорджу и началъ прыгать отъ радости.

Мистеръ Вилліамсъ взглянулъ на Медовса, нѣсколько минутъ колебался и наконецъ рѣзко спросилъ Кравлея.

— Откуда у васъ эти деньги?

Медовсъ старался встрѣтить взглядъ Кравлея, чтобы заставить его молчать. Но Кравлей, который не слыхалъ, что говорилъ мистеръ Леви, былъ увѣренъ, что спасетъ себя репутаціей мистера Медовса и сказалъ очень рѣшительно:

— Я получилъ ихъ отъ мистера Медовса. Онъ мнѣ не въ первый разъ довѣряетъ такія большія суммы.

— О! вы получили ихъ отъ мистера Медовса?

— Да.

— Мистеръ Медовсъ, мнѣ очень жаль, я долженъ обвинить васъ… но я вполнѣ увѣренъ, что вы оправдаетесь.

— Я ни мало не безпокоюсь о такихъ пустякахъ. Благодарю васъ за участіе, сэръ. Вы вѣроятно отпустите меня на поруки?

— Нѣтъ, это невозможно. Вудъ, вотъ предписаніе. Я подпишу его.

Исаакъ Леви презрительно смотрѣлъ на Медовса.

— Вы не имѣли жалости къ старому еврею. Вы отняли у него домъ, не изъ необходимости, а по ненависти. Вотъ онъ и сдѣлалъ изъ этого дома ловушку и поймалъ васъ въ вашемъ плутовствѣ.

— Да, вы меня поймали, но вамъ никогда не удастся засадить меня въ тюрьму! закричалъ мистеръ Медовсъ.

Онъ мгновенно выхватилъ изъ кармана пистолетъ, приставилъ его себѣ къ виску и спустилъ курокъ — но пистолетъ осѣкся. Онъ спустилъ другой курокъ — тоже самое. Медовсъ заревѣлъ, какъ раненый тигръ, и скрежеталъ зубами отъ бѣшенства и отчаянія. Человѣкъ шесть бросилось схватить его, и началась упорная, невѣроятная борьба.

Медовсъ такъ ловко расправлялся съ своими противниками, что было очень занимательно смотрѣть на эту сцену. Онъ боролся съ нападавшими на право и на лѣво, и повалилъ ихъ всѣхъ на землю, одного за другимъ; тогда упавшіе схватили его за ноги и тоже свалили. Но и лежа онъ не сдавался: двоихъ схватилъ за горло, а третьяго такъ подтолкнулъ ногой, что тотъ полетѣлъ вверхъ, какъ мячъ, потому упалъ на Леви и сбилъ старика съ ногъ, такъ что тотъ упалъ на колѣни къ мистеру Вилліамсу. Странно было видѣть старшее лицо всей этой сцены съ жидомъ на колѣняхъ.

Наконецъ противники одолѣли мистера Медовса, и связали ему назадъ руки двумя носовыми платками.

— Ведите мошенника въ тюрьму, кричалъ взбѣшенный мистеръ Вилліамсъ.

Медовсъ застоналъ.

— Да, берите меня, говорилъ онъ. Вы и силою не заставите меня теперь жить здѣсь, гдѣ я столько лѣтъ былъ всѣми уважаемъ и гдѣ меня теперь могутъ называть мошенникомъ!.. Ведите меня туда, гдѣ я могу скрыться и умереть.

Несчастный подвигался тихими шагами. Онъ лишился и силъ, и присутствія духа, когда ему связали руки.

Кравлей шелъ въ слѣдъ за нимъ, оскорбляя его и насмѣхаясь надъ нимъ.

— Такъ вотъ конецъ всѣхъ вашихъ хитростей! говорилъ онъ. О, какъ я глупъ! я былъ съ вами за одно противъ мистера Леви. Теперь я, невинный человѣкъ, пропалъ изъ-за того, что былъ знакомъ съ воромъ, — а! вамъ это не нравится, но кто же вы, какъ не воръ?

И онъ все шелъ за нимъ, осыпая оскорбленіями и упреками свой недавній кумиръ. Наконецъ мистеръ Медовсъ оглянулся и взоръ его выражалъ такое нѣмое отчаяніе, какъ будто онъ хотѣлъ сказать:

— О, какъ я упалъ! если даже эта гадина можетъ оскорблять меня!

Взоръ мистера Медовса возбудилъ сожалѣніе одного изъ присутствующихъ, который подошелъ къ Кравлею, оттолкнулъ его и сказалъ:

— Змѣя, оставь его въ покоѣ.

Читатели угадаютъ, кто вступился за Медовса.

На половинѣ дороги въ тюрьму, Медовсъ и Кравлей встрѣтили Вилліама Фильдинга, который возвращался оттуда.

---

Прошло много, много часовъ, пока два любящихъ сердца могли сознать счастіе, которое имъ досталось такъ неожиданно. Трудно было имъ забыть тѣ страданія, которыя они вытерпѣли, и ту опасность, которой они подвергались.

Они не могли оторваться отъ того мѣста, гдѣ въ такое короткое время произошли такія странныя и важныя для нихъ событія, гдѣ судьба такъ играла ими, и гдѣ наконецъ все развязалось такъ счастливо для нихъ. Всякій разспрашивалъ, всякій разсказывалъ и часы летѣли незамѣтно въ этихъ разсказахъ. Сусанна и Джорджъ боготворили Исаака Леви, за все, что онъ для нихъ сдѣлалъ, Сусанна цѣловала его и называла отцомъ, и онъ, играя ея каштановыми волосами, говорилъ:

— Полно, глупенькая.

Голосъ его дрожалъ и въ выраженіи слышалось такъ много нѣжности!

Онъ собирался уйдти, но никому не хотѣлось съ нимъ разставаться и его упросили остаться обѣдать. Послѣ обѣда Джорджъ и Томъ стали разсказывать о жизни въ Австраліи; нужно замѣтить, что при этомъ слушатели были гораздо взволнованнѣе разскащиковъ. И неудивительно: разскащики были свидѣтелями столькихъ страшныхъ происшествій, преступленій и ужасовъ, что пора имъ было ко всему привыкнуть; а для слушателей все это было новизною, и они вскрикивали, блѣднѣли, волновались. Сусанна все время плакала; разъ ей даже сдѣлалось дурно и ее вспрыскивали водой. Джорджъ послѣ этого не хотѣлъ продолжать разсказа, но Сусанна настояла на этомъ, просила его не обращать вниманія на ея малодушіе, и Говорила, что она можетъ выслушивать все спокойно, потому что видитъ его живымъ и здоровымъ послѣ всѣхъ опасностей, и знаетъ, что никогда больше не отпуститъ его изъ Англіи.

«Oh giorno felice!»

Можно себѣ представить, какой это былъ день для Сусанны и Джорджа. Такой день, какого ни для нихъ, ни для васъ, ни для меня, ни для какого другаго мужчины и ни для какой другой женщины, не бываетъ два раза во всю жизнь — между колыбелью и могилой.

LII.

Прошелъ мѣсяцъ и наконецъ Джорджъ спросилъ Сусанну, когда она согласна съ нимъ обвѣнчаться.

— Вѣнчаться съ тобой, Джорджъ? отвѣчала Сусанна съ величайшимъ удивленіемъ: — никогда!

Тутъ она объявила Джорджу, что послѣ того, какъ она готова была сдѣлаться женою другаго, она не считаетъ себя достойной выдти за него, и что хотя ей это очень тяжело, но она отказывается отъ своего счастья и уступаетъ свое мѣсто другой, болѣе умной, болѣе достойной женщинѣ. Сусанна нѣсколько разъ упорно повторяла это и плакала. Наконецъ Джорджъ успокоилъ ее совершенно, говоря:

— Сусанна, еслибы я засталъ тебя невѣстой другаго, и на твоихъ щекахъ былъ бы румянецъ, а во взорахъ — счастіе, я тотчасъ вернулся бы въ Австралію; но мнѣ довольно было взглянуть на тебя, чтобъ понять, что ты несчастлива, что сердце твое умерло. А теперь посмотри на себя: ты цвѣтешь какъ роза, ты весела и довольна. Чего же намъ ждать? Мы не можемъ быть счастливы врозь, — такъ соединимся.

— Ахъ, Джорджъ, если бы я знала, что счастіе твое зависитъ отъ того, чтобы имѣть глупую жену!

— Да, такую, какъ ты, отвѣчалъ Джорджъ.

— Если такъ, я не хочу, чтобы ты былъ несчастливъ.

— Такъ назначь день.

Вскорѣ раздался веселый колокольный звонъ: мистеръ Иденъ вѣнчалъ Сусанну и Джорджа. Это придало еще болѣе вѣсу счастію невѣсты: она такъ уважала мистера Идена! Но за то дѣло не обошлось безъ слезъ.

Сусанна видѣла много свадебныхъ церемоній очень хладнокровно, но ихъ совершалъ не мистеръ Иденъ. Вмѣсто фразъ, которыя пасторы часто произносятъ совершенно машинально, не придавая имъ никакого значенія, мистеръ Иденъ такъ просто и серьозно объяснилъ Сусаннѣ всю важность и торжественность обѣщанія, которое она передъ алтаремъ даетъ Богу и своему жениху, что Сусанна все время проплакала; такъ она была тронута.

Оставимъ на время эту чету, молодую и счастливую, и обратимся къ другимъ лицамъ нашего разсказа. Начнемъ съ мистера Идена.

Онъ такъ изнурилъ свои силы, такъ повредилъ своему здоровью напряженными заботами по тюрьмѣ, что докторъ Гольсонъ предписалъ ему ѣхать за границу для поправленія здоровья. Мистеръ Иденъ написалъ дѣльный протестъ противъ отдѣльнаго заключенія обвиненныхъ, подалъ въ отставку и просилъ начальство, какъ скоро оно согласится съ его мнѣніемъ и устроитъ тюрьму по его плану, дать ему опять, при новой тюрьмѣ, мѣсто пастора. Онъ уѣхалъ за границу довольный тѣмъ, что мистеръ Гаусъ отставленъ, и что некому терзать несчастныхъ заключенныхъ.

За границей онъ осмотрѣлъ половину главныхъ тюремъ въ Европѣ, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ мистеръ Леси доставилъ ему мѣсто при новой тюрьмѣ, устроенной сообразно взгляду мистера Идена.

Тюрьма эта была осуществленіемъ идеала мистера Идена. Заключенные проводили время въ постоянныхъ занятіяхъ: сами готовили для себя обѣдъ, сами дѣлали себѣ платье; занимались земледѣліемъ и всевозможными ремеслами. Добрые совѣты мистера Идена успѣшно исправляли заключенныхъ, и все шло мирно; онъ дѣлалъ имъ пользу однимъ добромъ, безъ варварствъ и терзаній.

Прошло только два мѣсяца послѣ его возвращенія изъ-за границы, какъ его просили пріѣхать обвѣнчать Джорджа и Сусанну.

Прибавлю только о мистеръ Иденъ, что онъ былъ совершенно счастливъ при своей новой должности, и не желалъ для себя ничего лучшаго.

Томъ Робинзонъ не долго оставался въ Грасмерѣ. О немъ ходили тамъ слухи, которые его оскорбляли.

Дурная слава забывается не легко.

Онъ поѣхалъ повидаться съ мистеромъ Иденомъ, былъ принятъ съ распростертыми объятіями, и подарилъ ему кольцо, очень массивное, изъ австралійскаго золота. Мистеръ Иденъ никогда не носилъ колецъ, но это носилъ съ гордостью, всѣмъ его показывалъ и цѣнилъ дороже брилліанта Питта, который, нѣкогда, французскій король купилъ за такую огромную сумму, что выплачивалъ ее по частямъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ.

Робинзонъ опять возвратился въ Австралію и женился на Джени, съ которой былъ въ постоянной перепискѣ съ самой ихъ разлуки.

Онъ совершенно исправился; всѣ его уважаютъ за его дѣятельность и доброту. Одно только осталось у него отъ кочующей жизни: каждые четыре мѣсяца на него нападаетъ тоска, но тогда умная Джени старается его развлекать, гуляетъ съ нимъ, затѣваетъ разныя поѣздки, — и хандра проходитъ, и мужъ ея по прежнему начинаетъ трудиться.

Томъ и Джени живутъ своимъ домомъ, и у нихъ въ услуженіи ихъ прежній господинъ — мистеръ Майльзъ, котораго они взяли по его убѣдительной просьбѣ, хотя имъ было очень совѣстно, что имъ служилъ тотъ, кому они сами прежде служили. Онъ велъ себя прекрасно, былъ всегда вѣжливъ и старателенъ; его господа были имъ очень довольны.

Джеки долго жилъ въ австралійскомъ домѣ Джорджа, съ другими дикарями; они топили комнату его мебелью; пользовались шерстью съ овецъ и на обѣдъ закалывали вкусныхъ молодыхъ ягнятъ. Впрочемъ все это продолжалось только до тѣхъ поръ, пока ихъ дикая природа не взяла верхъ надъ благоразуміемъ: въ одно прекрасное утро они всѣ отправились въ лѣсъ и никогда болѣе не возвращались. Оставшіеся быки разбрелись, а овцами завладѣлъ мистеръ Лохленъ.

Звѣрь живъ до-сихъ-поръ, поджидаетъ постоянно на дорогѣ мирныхъ проѣзжихъ и грабитъ ихъ исправно.

Товарищъ его отправился въ Викторію, когда узналъ, что тамъ найдено золото, и сталъ обкрадывать золотопромышленниковъ. Разъ онъ забрался въ одну палатку, не подозрѣвая никакъ, что его стерегутъ. Когда онъ выходилъ изъ нея, его у самой двери застрѣлили, и потомъ нашли на немъ украденное золото. Тотъ, который застрѣлилъ его, самъ донесъ объ этомъ полиціи, но его поступокъ нашли справедливымъ, потому что онъ убилъ злодѣя.

— Только зарой его, сказалъ полицейскій: — потому что отъ полицейскаго начальства запрещено оставлять падаль не зарытою.

Это былъ достойный конецъ для убійцы Карло. Его самого застрѣлили, какъ собаку.

Мистеръ Медовсъ сидѣлъ въ тюрьмѣ, ничего не ѣлъ и впалъ въ страшное уныніе. Такъ прошло три дня, послѣ которыхъ мистеръ Медовсъ опять пришелъ въ себя, и написалъ къ мистеру Леви, что онъ согласенъ его пустить, на какое время захочетъ мистеръ Леви, въ его старый домъ, если онъ только согласится не являться къ допросамъ на слѣдствіе. Старикъ не зналъ на что рѣшиться, но Джорджъ и Сусанна уговорили его исполнить просьбу Медовса.

Разъ какъ-то вечеромъ, когда Сусанна гуляла съ своимъ мужемъ въ саду, къ нимъ подошла старая мистриссъ Медовсъ въ сильномъ волненіи, со слезами на глазахъ. Она не говорила ни слова, но подала Джорджу письмо. Это письмо было написано двадцать лѣтъ тому назадъ, матерью Джорджа, къ мистриссъ Медовсъ, которой она разсказывала, какъ мистеръ Джонъ вступился за нее, какъ освободилъ ее отъ напавшихъ на нее негодяевъ и какъ она благодарна ему за это. Въ заключеніи письма было сказано:

— Я надѣюсь, что онъ будетъ такъ же друженъ съ моими сыновьями, когда они выростутъ, какъ мы съ вами.

— Мистриссъ Медовсъ, сказалъ Джорджъ: — отдайте мнѣ пожалуйста это письмо. У меня нѣтъ почерка моей матери.

Старуха отдала ему письмо и вопросительно на него посмотрѣла. Джорджъ понялъ просьбу старухи, хотя она ее и не высказала, и улыбнулся ей ласково въ отвѣтъ. Старуха прочла на лицѣ молодаго человѣка, что онъ исполнитъ ея безмолвную просьбу.

— Да благословитъ Богъ васъ обоихъ, сказала, уходя, мистриссъ Медовсъ.

Наступилъ день суда надъ мистеромъ Медовсомъ, но его противники не явились; обвиненные были освобождены. Робинзонъ былъ въ это время уже въ Австраліи, а Джорджъ не пріѣхалъ изъ снисхожденія къ виновному и заплатилъ по этому случаю сто фунтовъ стерлинговъ за то, что не являлся на вызовъ.

Исаакъ Леви былъ вполнѣ убѣжденъ, что Медовсъ не сдержитъ даннаго слова, но ошибся.

Джорджъ Фильдингъ получилъ пакетъ и въ немъ сто фунтовъ, а мистеръ Леви пакетъ съ письмомъ и съ купчею крѣпостью на его старый домъ. Въ письмѣ мистеръ Медовсъ говорилъ:

«Возьмите домъ и мебель за какую хотите сумму, — во сколько сами оцѣните. Пора вамъ, старикъ, снять съ меня ваше проклятіе, потому что я не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью, съ тѣхъ поръ, какъ вы наложили на меня это проклятіе. Вы видите, какъ времена перемѣнчивы: — у васъ есть домъ, а у Джона Медовса нѣтъ!»

Старикъ смягчился и написалъ въ отвѣтъ:

— Я велю сдѣлать оцѣнку дому и мебели, и заплачу сколько будетъ слѣдовать. Пусть несчастіе послужитъ вамъ въ пользу: раскайтесь и будьте счастливы. Съ этого дня, Исаакъ Леви не желаетъ вамъ зла, а только добра.

Такъ кончилась, какъ кончается все на свѣтѣ, вражда этихъ двухъ людей.

---

Пароходъ скользилъ по Темзѣ. На палубѣ можно было видѣть старушку мистриссъ Медовсъ, опирающуюся на руку сына. Они отправились къ Портъ-Филиппу. Грустно ей было разставаться съ родиной, знать, что придется умереть на чужой землѣ; но она не хотѣла разстаться съ сыномъ, она желала утѣшать его и заставить раскаяться во всѣхъ грѣхахъ, за которые даже она его ненавидѣла.

— Онъ раскается, говорила она сама себѣ. И теперь уже сердце его смягчается, и онъ часто повторяетъ: — Джорджъ Фильдингъ достойнѣе, лучше меня. Онъ раскается. Онъ теперь осуждаетъ во всемъ только одного себя; онъ говоритъ, что сдѣлалъ много зла; онъ сознается въ своихъ преступленіяхъ. Онъ раскается, хоть поздно. А лучше поздно, чѣмъ никогда. Да, онъ раскается, и я умру спокойно.

Петръ Кравлей, по прежнему, занимается адвокатствомъ, и страшно пьетъ. Онъ вѣрно кончитъ плохо и умретъ отъ пьянства, если кто нибудь не дастъ ему добраго совѣта исправиться: лучше поздно, чѣмъ никогда.

Мистера Гауса судили, но не такъ, какъ бы слѣдовало. Его не обвинили въ убійствѣ, а только въ излишней, строгости, въ излишнемъ рвеніи къ исполненію предписаній начальства.

И какой же состоялся приговоръ?

Его осудили только на трехъ-мѣсячное заключеніе въ тюрьму! Какое ничтожное, непростительно-слабое наказаніе для такого варвара, для человѣка, который погубилъ нѣсколько невинныхъ жертвъ!

Мало того: его посадили въ самую лучшую, въ самую роскошную тюрьму для должниковъ. Онъ не былъ подвергнутъ никакимъ стѣсненіямъ. И такъ, убійцу посадили между мотами, а не между преступниками; и это заключеніе считали достаточнымъ наказаніемъ.

Что дѣлать? Судьба не отмстила этому извергу за всѣхъ несчастныхъ жертвъ, которыхъ онъ мучилъ безчеловѣчно!

Но не будемъ болѣе вспоминать о всѣхъ ужасныхъ картинахъ властвованія мистера Гауса, а обратимся лучше къ сценѣ, при которой наши чувства могутъ отдохнуть.

Девять часовъ вечера. Собралось небольшое общество фермеровъ съ дочерьми и женами. Мистриссъ Джорджъ Фильдингъ встаетъ и говоритъ:

— Мнѣ пора домой.

Хозяйка уговариваетъ ее еще посидѣть.

— Нѣтъ, Джорджъ ужь вѣрно дома теперь.

— Такъ посидите, пока онъ не придетъ за вами.

— Нѣтъ, онъ не придетъ, потому что будетъ думать, что помѣшаетъ моему удовольствію, что можетъ быть мнѣ бы хотѣлось остаться дольше, а я не захочу заставить его ждать и пойду съ нимъ домой раньше, чѣмъ бы мнѣ хотѣлось.

Потомъ Сусанна разсказываетъ, какой Джорджъ ребенокъ: когда ему случается возвращаться домой раньше ея, то онъ ни за что не войдетъ безъ нея въ домъ, а все сидитъ у дверей и ждетъ ея.

— Теперь начинается дождикъ, а Джорджъ все будетъ сидѣть у дверей и ждать меня.

Дѣйствительно, такъ и случилось. Сусанна застала Джорджа сидящаго у дверей своего дома, спокойнымъ и довольнымъ. Но онъ не хочетъ сдѣлать честь дому и войдти въ него безъ жены.

Фильдинги обвѣнчаны уже нѣсколько лѣтъ, и подъ ихъ домашнимъ кровомъ царствуетъ самая нѣжная супружеская любовь.

Джорджъ сдѣлалъ большую уступку для англичанина, онъ сложилъ съ себя торжественно, при всѣхъ, прозваніе «Несчастнаго Джорджа.» Но объяснилъ всѣмъ, что причина этого — не найденный имъ огромный золотой самородокъ, и не то, что землю, которую онъ въ Батуретѣ купилъ за двѣсти фунтовъ, Робинзонъ продалъ за двѣнадцать тысячъ фунтовъ; но единственно то, что онъ мужъ Сусанны.

И Сусанна совершенно счастлива. Она любитъ и любима. Кромѣ того, она дѣлаетъ всѣхъ окружающихъ ее счастливыми, а постоянная цѣлъ Сусанны — быть причиной счастія другихъ. Чего же ей больше? Она вполнѣ довольна своей судьбой.

Вилліамъ Фильдингъ крестный отецъ маленькаго сына Сусанны.

Онъ смѣло, безъ угрызеній совѣсти, можетъ теперь стоять съ братомъ надъ могилой матери и безъ ужаса думать о своей собственной могилѣ….

"Библіотека для чтенія", №№ 9—11, 1857

---

1. Въ случаѣ необходимости, когда вблизи нѣтъ законной власти, у англичанъ частные люди сами судятъ преступленія, и это называется судить по закону Линча.
2. Чтобы понять эту остроту, нужно замѣтить, что Джорджъ принимаетъ жителей Сиднея за антиподовъ Англіи. — Вѣрность здѣсь только приблизительная.