Лунный камень (Коллинз)/Версия 2/ДО

Лунный камень
авторъ Уилки Коллинз, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Moonstone, опубл.: 1868. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Санкт-Петербург, типография И. И. Глазунова, 1868..

ЛУННЫЙ КАМЕНЬ.

РОМАНЪ
Уильки Коллинза. САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ПЕЧАТАНО ВЪ ТИПОГРАФІИ И. И. ГЛАЗУНОВА, Б. МѢЩАНСКАЯ, 8.
1868.

(*) Не желая лишать постоянныхъ подписчиковъ «Собранія» новаго произведенія знаменитаго англійскаго романиста, редакція имѣетъ честь предупредить читателей, что «Лунный Камень», котораго авторъ вѣроятно не кончитъ въ нынѣшнемъ году, помѣщается только для тѣхъ подписчиковъ 1868 г., которые возобновятъ подписку на 1869 г. Для постоянныхъ подписчиковъ «Собранія» это не составитъ никакой разницы, для невозобновляющихъ же подписка одинъ неоконченный романъ среди множества оконченныхъ не уменьшитъ достоинства изданія, въ которомъ каждый романъ имѣетъ отдѣльную нумерацію и можетъ переплетаться особо, и которое, сверхъ этого неоконченнаго романа, дастъ все, что обѣщано въ программѣ. Пр. Р.

ПРОЛОГЪ.

ШТУРМЪ СЕРИНГАПАТАМА (1799).

Записка изъ фамильныхъ бумагъ.

I.

Я пишу эти строки въ Индіи къ моимъ роднымъ въ Англіи. Цѣль моя — объяснить причину, заставившую меня отказать въ дружескомъ пожатіи руки моему кузену Джону Гернкастлю. Молчаніе, которое я до-сихъ-поръ сохранялъ объ этомъ обстоятельствѣ, было иначе перетолковано членами моего семейства, добраго мнѣнія которыхъ я лишиться не желаю. Я прошу ихъ отложить ихъ рѣшеніе до тѣхъ поръ, пока они прочтутъ мой разсказъ. Даю честное слово, что а напишу строгую и буквальную истину.

Тайное несогласіе между моимъ кузеномъ и мною возникло во время великаго событія, въ которомъ участвовали мы оба — штурма Серингапатама подъ предводительствомъ генерала Бэрда 4 мая 1799 г.

Для того, чтобъ обстоятельства были понятны вполнѣ, я долженъ обратиться къ періоду, предшествовавшему осадѣ, и къ разсказамъ, ходившимъ въ нашемъ лагерѣ о драгоцѣнныхъ камняхъ и грудахъ золота, хранившихся въ серипгапатамскомъ дворцѣ.

II.

Одинъ изъ самыхъ невѣроятныхъ разсказовъ относится къ желтому алмазу — вещи знаменитой въ отечественныхъ лѣтописяхъ Индіи.

Самое старинное изъ извѣстныхъ преданій говоритъ, что камень этотъ украшалъ чело четверорукаго индійскаго бога, представлявшаго Луну. Отчасти по своему особенному цвѣту, отчасти по суевѣрію, что онъ подчиняется вліянію украшаемаго имъ божества и блескъ его увеличивается и уменьшается съ полнолуніемъ и съ убылью луны, онъ получилъ названіе, подъ которымъ до-сихъ-поръ извѣстенъ въ Индіи — Луннаго камня. Я слышалъ, что подобное суевѣріе преобладало въ Греціи и въ Римѣ, не относясь, однако, какъ въ Индіи, къ алмазу, посвященному служенію богу, но съ полупрозрачному кашпо низшаго разряда, подверженному также вліянію луны, давшей камню названіе свое, подъ которымъ одъ еще извѣстенъ минералогамъ нашего времени.

Приключенія желтаго алмаза начинаются съ одиннадцатаго столѣтія христіанской эры.

Въ ту эпоху магометанскія завоеватель Махмудъ Гизни ворвался въ Индію, захватилъ священный городъ Сомноутъ, ограбилъ сокровища въ знаменитомъ храмѣ, нѣсколько столѣтіи привлекавшемъ нндуетанскихъ богомольцевъ и считавшемся чудомъ Востока.

Изъ всѣхъ божествъ, которымъ поклонялись въ этомъ храмѣ, одинъ богъ Луны избѣгнулъ алчности магометанскихъ побѣдителей. Охраняемый тремя браминами, неприкосновенный идолъ съ желтымъ алмазомъ на лбу бытъ перевезенъ ночью во второй изъ священныхъ индустанскихъ городовъ — Бенаресъ.

Тамъ, въ новомъ капищѣ — въ залѣ украшенной драгоцѣнными каменьями, поддерживаемой золотыми столбами — былъ помѣщенъ богъ Луны и опять сталъ предметомъ поклоненія. Тамъ, въ ту ночь, когда капище было окончено, Вишну-зиждитель явился тремъ браминамъ во снѣ.

Божество вдохнуло свое божественное дыханіе въ алмазъ, украшавшій чело идола, а брамины преклонили колѣна и закрыли лицо одеждой. Божество повелѣло, чтобы Лунный камень охранялся тремя жрецами ночь и день, впредь до окончанія вѣка. Брамины преклонились передъ его волей. Божество предсказало несчастье тому дерзновенному, который наложить руку на священный камень, и всѣмъ происходящимъ отъ его рода и имени, къ которымъ онъ перейдетъ послѣ него. Брамины велѣли это предсказаніе написать на вратахъ святилища золотыми буквами.

Вѣкъ смѣнялся за вѣкомъ — а все изъ поколѣнія въ поколѣніе, преемники трехъ браминовъ хранили свой неоцѣненный Лунный камень ночь и день. Вѣкъ смѣнялся за вѣкомъ, дока въ началѣ восемнадцатаго столѣтія христіанской эры воцарился Адрунгзебъ, монгольскій императоръ. По его приказанію храмы поклонниковъ брамы снова были преданы грабежу и разоренію. Капище четверорукаго бога было осквернено умерщвленіемъ священныхъ животныхъ, идолы были разбиты въ куски, а Лунный камень былъ похищенъ однимъ изъ военачальниковъ Адрунгзеба.

Не будучи въ состояніи возвратить свое потерянное сокровище открытой силой, три жреца-хранителя слѣдили за нимъ переодѣвшись. Одно поколѣніе смѣняло другое; воинъ, совершившій святотатство, погибъ ужасной смертью; Лунный камень переходилъ (принося съ собой проклятіе) отъ одного беззаконнаго магометанина къ другому, а все, несмотря на всѣ случайности и перемѣны, преемники трехъ жрецовъ-хранителей продолжали охранять свое сокровище, въ ожиданіи того для, когда воля Вишну-зиждителя возвратить имъ ихъ священный камень. Время приходило отъ перваго до послѣдняго года восемнадцатаго столѣтія. Алмазъ перешелъ во владѣніе Типпу, серниганатамскаго султана, который сдѣлалъ изъ него украшеніе для рукоятки своего кинжала и хранилъ между драгоцѣннѣйшими сокровищами своей оружейной палаты. Даже тогда — въ самомъ дворцѣ султана — три жреца-хранителя тайно продолжали охранять его. Въ числѣ служителей Типпу находились три иностранца, которые заслужили довѣріе ихъ властелина, перейдя — можетъ быть притворно — въ магометанскую вѣру; по слухамъ молвы, это-то и были переодѣтые жрецы.

III.

Такъ разсказывали въ нашемъ лагерѣ фантастическую исторію Луннаго камня. Она не сдѣлала серьезнаго впечатлѣнія ни на кого изъ насъ, кромѣ моего кузена — его любовь къ чудесному заставила его повѣрить этой легендѣ. Въ ночь передъ штурмомъ Серингапатама онъ самымъ нелѣпымъ образомъ разсердился на меня и на другихъ за то, что мы назвали это басней. Возникъ глупѣйшій споръ, и несчастный характеръ Гернкастля заставилъ его выйти изъ себя. Онъ съ свойственной ему хвастливостью объявилъ, что мы увидимъ алмазъ на его пальцѣ, если англійская армія возьметъ Серингапатамъ. Громкій хохотъ встрѣтилъ эту выходку и тѣмъ дѣло и окончилось, какъ думали мы всѣ.

Теперь позвольте маѣ перенести васъ ко дню осады.

Кузенъ мой и я были разлучены при самомъ началѣ штурма. Я не видалъ его, когда мы переправлялись черезъ рѣку, когда мы водрузили англійское знамя на первомъ проломѣ, когда мы перешли черезъ ровъ и, завоевывая каждый шагъ, вошли въ городъ. Только въ сумерки, когда городъ былъ нашъ и генералъ Бэрдъ самъ нашелъ трупъ Типпу подъ кучей убитыхъ, встрѣтился я съ Гернкастлемъ.

Мы оба были прикомандированы къ отряду, посланному, по приказанію генерала, остановить грабежъ и безпорядки, послѣдовавшіе за нашей побѣдой. Солдаты предавались страшной невоздержности и, что еще хуже, пробрались въ кладовыя дворца и разграбили золото и драгоцѣнные каменья. Я встрѣтился съ моимъ кузеномъ на дворѣ передъ кладовыми, для того, чтобъ предписать законы дисциплины нашимъ солдатамъ. Я могъ ясно видѣть, что горячій нравъ Гернкастля былъ доведенъ до высшей степени раздраженія страшной рѣзней, черезъ которую мы прошли. По моему мнѣнію, онъ былъ неспособенъ исполнять обязанность ввѣренную ему.

Въ кладовыхъ было много безпорядка и суматохи, но насилія я не видалъ. Солдаты безславили себя очень весело, если а могу такъ выразиться. Они перекидывались грубыми шутками и поговорками, и исторію алмаза неожиданно напомнили въ видѣ лукавой шуточки: «Кто нашелъ Лунный камень?» было насмѣшливымъ крикомъ, заставлявшимъ грабежъ, останавливавшійся въ одномъ мѣстѣ, подниматься въ другомъ. Пока я напрасно старался возстановить порядокъ, я услыхалъ страшный вой на другой сторонѣ двора и тотчасъ добѣжалъ на это крики, опасаясь найти какой-нибудь новый взрывъ грабежа въ той сторонѣ.

Я подошелъ къ открытой двери я увидалъ тѣла двухъ мертвыхъ индусовъ (по ихъ одеждѣ я узналъ, что это дворцовые офицеры), лежащія на порогѣ.

Крикъ изнутри заставилъ меня поспѣшить въ комнату, которая казалась оружейной палатой. Третій индусъ, смертельно раненый, падалъ къ ногамъ человѣка, стоявшаго ко мнѣ спиной. Человѣкъ этотъ обернулся въ ту минуту, какъ я входилъ, и я увидалъ Джона Гернкастля съ факеломъ въ одной рукѣ и съ кинжаломъ, съ котораго капала кровь, въ другой. Камень, вдѣланный въ рукоятку кинжала, сверкнулъ какъ огненная искра, когда онъ повернулся ко мнѣ. Умирающій индусъ упалъ на колѣни, указалъ на кинжалъ въ рукахъ Гернкастля к сказалъ на своемъ родномъ языкѣ:

— Лунный камень отмститъ тебѣ и твоимъ потомкамъ!

Сказавъ эти слова, онъ упалъ мертвый на землю.

Прежде чѣмъ я успѣлъ что-нибудь сдѣлать, солдаты, послѣдовавшіе за мною черезъ дворъ, вбѣжали толпою въ комнату. Кузенъ мой какъ сумасшедшій бросился къ нимъ на встрѣчу.

— Очистите комнату! закричалъ онъ мнѣ: — и поставьте у дверей караулъ!

Солдаты отступили, когда онъ бросился на нихъ съ факеломъ и кинжаломъ. Я поставилъ двухъ часовыхъ изъ моего отряда, на которыхъ я могъ положиться, на караулъ у дверей. Во всю остальную ночь я уже не встрѣчался съ моимъ кузеномъ.

Рано утромъ грабежъ еще продолжался и генералъ Бэрдъ объявилъ публично съ барабаннымъ боемъ, что всякій воръ, пойманный на мѣстѣ преступленія, кто бы онъ ни былъ, будетъ повѣшенъ. Генералъ-гевальдигеръ былъ налицо, наготовѣ доказать, что генералъ Бэрдъ не шутитъ, и въ толпѣ, слушавшей эту прокламацію, я опять встрѣтился съ Гернкастлемъ.

Онъ, по обыкновенію, протянулъ мнѣ руку и сказалъ:

— Здравствуйте.

Я не рѣшался подать ему руку.

— Скажите мнѣ прежде, сказалъ я: — какимъ образомъ умеръ индусъ въ оружейной палатѣ и что значили его послѣднія слова, когда онъ указалъ на кинжалъ въ вашей рукѣ?

— Индусъ умеръ, я полагаю, отъ смертельной раны, сказалъ Гернкастль. — А что значили его послѣднія слова, я знаю такъ же мало, какъ и вы.

Я пристально посмотрѣлъ на него. Бѣшенство, въ которомъ онъ находился наканунѣ, совершенно стихло. Я рѣшился дать ему возможность оправдаться.

— Вы ничего болѣе не имѣете сказать мнѣ? спросилъ я.

Онъ отвѣчалъ:

— Ничего.

Я повернулся къ нему спиной и съ-тѣхъ-поръ мы не говорили болѣе другъ съ другомъ.

IV.

Я прошу замѣтить, что все здѣсь написанное о моемъ кузенѣ (если только не встрѣтится необходимость опубликовать эти обстоятельства) назначается только для родныхъ. Гернкастль не сказалъ ничего такого, что могло бы дать мнѣ поводъ поговорить съ нашимъ нолковымъ командиромъ. Его не разъ дразнили алмазомъ тѣ, которые помнили его горячую вспышку передъ штурмомъ; но легко вообразить, что воспоминанія объ обстоятельствахъ, при которыхъ я засталъ его въ оружейной палатѣ, было достаточно, чтобы заставить его молчать. Носятся слухи, что онъ намѣренъ перейти въ другой полкъ, вѣроятно для того, чтобы разстаться со мною.

Правда это или нѣтъ, а я не могу сдѣлаться его обвинителемъ — и мнѣ кажется, по весьма основательной причинѣ. Если я оглашу это обстоятельство, у меня нѣтъ никакихъ доказательствъ, кромѣ моральныхъ. Я не только не могу доказать, что онъ убилъ двухъ индусовъ, стоявшихъ у дверей, я не могу даже утверждать, что онъ убилъ третьяго внутри комнаты — потому что не видалъ этого собственными глазами. Правда, я слышалъ слова умирающаго индуса, но если скажутъ, что эти слова были предсмертнымъ бредомъ, какъ могу я опровергнуть это? Пусть наши родственники съ каждой стороны составятъ себѣ мнѣніе о томъ, что я написалъ, и сами рѣшатъ, основательно или нѣтъ отвращеніе, которое я теперь чувствую къ этому человѣку.

Хотя я не вѣрю фантастической индійской легендѣ объ алмазѣ, я долженъ сознаться, что на меня имѣетъ вліяніе мое собственное суевѣріе. Это мое убѣжденіе или обманчивая мечта, это все-равно, что преступленіе влечетъ за собою наказаніе. Я не только убѣжденъ въ виновности Гернкастля, но даже такъ причудливъ, что думаю, будто онъ доживетъ до того, что будетъ сожалѣть объ этомъ, если оставилъ у себя алмазъ, и что другіе пожалѣютъ, зачѣмъ взяли этотъ алмазъ отъ него, если онъ отдастъ имъ.

РАЗСКАЗЪ.

ПЕРВЫЙ ПЕРІОДЪ. — ПРОПАЖА АЛМАЗА (1848).

Событія, разсказанныя Габріелемъ Беттереджемъ, дворецкимъ лоди Джуліи Вертдеръ.

Глава I.

Въ первой части Робинзона Крузо на страницѣ сто-двадцать-девятой вы найдете слѣдующія слова:

«Теперь я вижу, хотя слишкомъ поздно, какъ безразсудно предпринимать какое-нибудь дѣло, прежде чѣмъ мы высчитаемъ издержки и не разсудивъ, придется ли оно но нашимъ силамъ.»

Только вчера раскрылъ я моего Робинзона Крузо на этомъ мѣстѣ. Только сегодня утромъ (21 мая 1850) пришелъ ко мнѣ племянникъ мило ли мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ и имѣлъ со мною слѣдующій краткій разговоръ.

— Беттереджъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — я былъ у нашего адвоката насчетъ нѣкоторыхъ фамильныхъ дѣлъ, и между прочимъ мы стали говорить о пропажѣ индійскаго алмаза изъ дома тетки моей въ Йоркширѣ два года назадъ. Стряпчій думаетъ, думаю также и я, что всю эту исторію слѣдовало бы написать въ интересахъ истины, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

Не примѣчая еще его намѣренія и думая, что ради мира и спокойствія всегда слѣдуетъ быть на сторонѣ стряпчаго, я сказалъ, что и я такъ же думаю. Мистеръ Фрэнклинъ продолжалъ:

— Въ этой пропажѣ алмаза репутація невинныхъ людей пострадала уже отъ подозрѣнія — какъ вамъ извѣстно. Память невинныхъ можетъ пострадать и впослѣдствіи, по недостатку письменныхъ фактовъ, къ которому могутъ прибѣгнуть тѣ, которые будутъ шить послѣ насъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта наша, странная фамильная исторія непремѣнно должна быть описана, и, мнѣ кажется, Беттереджъ, что мы съ адвокатомъ придумали настоящій способъ, какъ лучше написать ее.

Везъ всякаго сомнѣнія, они придумали прекрасно, по я еще не видалъ, какое отношеніе все это имѣло ко мнѣ.

— Намъ надо расказать извѣстныя событія, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ: — и въ этихъ событіяхъ замѣшаны нѣкоторыя лица, которыя очень способны разсказать ихъ. Основываясь на этихъ ясныхъ фактахъ, стряпчій думаетъ, что мы мы всѣ должны написать исторію Луннаго камня поочередно — насколько простирается наша личная опытность и не болѣе. Мы должны начать съ того, какимъ образомъ алмазъ попитъ въ руки моего дяди Гернкастля, когда онъ служилъ въ Индіи пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Этотъ предварительный разсказъ я уже имѣю въ видѣ старой фамильной рукописи, въ которой очевидецъ разсказываетъ всѣ необходимыя подробности. Потомъ слѣдуетъ разсказать, какимъ образомъ алмазъ попалъ въ домъ моей тётки въ Йоркширѣ два года назадъ я какъ онъ пропалъ черезъ двѣнадцать часовъ послѣ того. Никто не знаетъ лучше васъ, Беттереджъ, что происходило въ домѣ въ то время. Слѣдовательно, вы должны взять перо въ руки и начинать разсказъ.

Въ такихъ-то выраженіяхъ мнѣ сообщили, какое личное участіе долженъ былъ я принять въ дѣлѣ алмаза. Если намъ любопытно узнать, какъ я поступилъ въ этихъ обстоятельствахъ, то позвольте сообщить вамъ, что я сдѣлалъ то, что вѣроятно вы сдѣлали бы да моемъ мѣстѣ. Я скромно объявилъ, что совершенно неспособенъ къ возлагаемой на меня обязанности — а самъ все время думалъ, что я съумѣю ее исполнить, если только дамъ полный просторъ моимъ способностямъ. Кажется, мистеръ Фрэнклинъ прочиталъ мои тайныя чувства да моемъ лицѣ, Онъ не хотѣлъ повѣрить моей скромности и настоялъ, чтобы я далъ моимъ способностямъ полный просторъ,

Проптло два часа, какъ мистеръ Фрэнклинъ меня оставилъ. Какъ только повернулся онъ спиной, я пошелъ къ моему письменному столу, чтобы начать разсказъ. Съ тѣхъ поръ сижу я безпомощный, несмотря на мои способности, видя то, что видѣлъ Робинзонъ Крузо вышеименованный — то есть, что безразсудно приниматься за какое-нибудь дѣло, прежде чѣмъ высчитаемъ его издержки и прежде чѣмъ разсудимъ, по силамъ то оно намъ. Пожалуйста вспомните, что я случайно раскрылъ книгу на этомъ мѣстѣ наканунѣ того дня, когда я такъ опрометчиво согласился приняться за дѣло, которое теперь у меня на рукахъ, и дозвольте спросить — неужели это не было предсказаніемъ?

Я не суевѣренъ; я прочелъ множество книгъ въ моей, жизни; я, такъ сказать, ученый въ своемъ родѣ. Хотя мнѣ минуло семьдесятъ, память у меня свѣжая и ноги такія же. Пожалуйста не считайте меня невѣждой, когда я виражу мое мнѣніе, что книги подобной Робинзону Крузо никогда не было и не будетъ написано. Много лѣтъ обращался я къ этой книгѣ — обыкновенно когда курилъ трубку — и находилъ ее моимъ вѣрнымъ другомъ во всѣхъ трудностяхъ этой земной жизни. Когда я въ дурномъ рассположеніи духа — я къ Робинзону Крузо. Когда мнѣ нуженъ совѣтъ — я къ Робинзону Крузо. Въ прошлыя времена, когда моя жена надоѣла мнѣ, въ настоящее время, когда я выпью черезчуръ — все къ Робинзону Крузо. Я разорвалъ шесть новыхъ Робинзоновъ Крузо на моемъ вѣку. Въ послѣдній день своего рожденія милэди подарила мнѣ седьмой экземпляръ. Я на этомъ основаніи хлебнулъ слишкомъ много, и Робинзонъ Крузо опять привелъ меня въ порядокъ. Стоитъ онъ четыре шиллинга и шесть пенсовъ въ голубомъ переплетѣ, да еще картинка есть въ придачу.

А вѣдь это не похоже на начало исторіи объ алмазѣ, такъ ли? Я какъ будто брожу да ищу Богъ знаетъ чего, Богъ знаетъ гдѣ. Мы, съ вашего дозволенія, возьмемъ новый листъ бумаги и начнемъ сызнова съ моимъ нижайшимъ къ вамъ почтеніемъ.

Глава II.

Я говорилъ о милэди нѣсколько строчекъ назадъ. Алмазу никогда не бывать бы въ нашемъ домѣ, откуда онъ пропалъ, еслибъ онъ не былъ подаренъ дочери милэди; а дочь милэди не могла бы получить этотъ подарокъ, еслибъ милэди въ страданіяхъ и мукахъ не произвела ее на свѣтъ. Слѣдовательно, если мы начнемъ съ милэди, то должны начать издалека, а это, позвольте мнѣ сказать вамъ, когда у васъ на рукахъ такое дѣло, какъ у меня, служитъ большимъ утѣшеніемъ.

Если вы видѣли хоть сколько-нибудь большой свѣтъ, вы навѣрно слышали о трехъ прелестныхъ миссъ Гернкастль: миссъ Аделаидѣ, миссъ Каролинѣ и миссъ Джуліи — младшей и красивѣйшей изъ трехъ сестеръ но моему мнѣнію, а я имѣлъ случаи судить, какъ вы сейчасъ увидите. Я поступилъ въ услуженіе къ старому лорду, ихъ отцу (слава Богу, намъ нѣтъ никакого дѣла до него по поводу алмаза; я никогда не встрѣчалъ ни въ высшемъ, ни въ низшемъ сословіи человѣка съ такимъ длиннымъ языкомъ и съ такимъ неспокойнымъ характеромъ) — я поступилъ къ старому лорду, говорю я, пажемъ къ тремъ благороднымъ дочерямъ его, когда мнѣ было пятнадцать лѣтъ. Тамъ жилъ л, пока миссъ Джулія выгода за покойнаго сэр-Джона Вериндера. Превосходный былъ человѣкъ, только нужно было, чтобы кто-нибудь управлялъ имъ, и между нами, онъ нашелъ кого-то; онъ растолстѣлъ, повеселѣлъ и жилъ счастливо и умеръ спокойно, съ того самаго дня, какъ милэди повезла его въ церковъ вѣнчаться, до того дня, когда она облегчила его послѣдній вздохъ и закрыла его глаза навсегда.

Я забылъ сказать, что я переселился съ новобрачной" въ домъ мужа новобрачной и въ его помѣстье.

— Сэр-Джонъ, сказала она: — я не могу обойтись безъ Габріеля Беттереджа.

— Милэди, отвѣчалъ сэр-Джонъ: — я также не могу безъ него обойтись.

Такимъ образомъ поступалъ онъ всегда съ нею — и вотъ какимъ образомъ я попалъ къ нему въ услуженіе. Мнѣ было все-равно, куда ни ѣхать, только бы не разставаться съ моей госпожой.

Видя, что милэди интересуется хозяйствомъ, фермой и тому подобнымъ, я самъ началъ этимъ интересоваться — тѣмъ болѣе, что я былъ седьмой сыпь бѣднаго фермера Милэди отдала меня въ помощники къ управителю, я старался изъ всѣхъ силъ и получилъ повышеніе. Нѣсколько лѣтъ спустя, въ понедѣльникъ, какъ кажется, милэди сказала:

— Сэр-Джонъ, твой управляющій глупый старикъ. Дай ему хорошую пенсію и мѣсто его отдай Габріэлю Беттереджу.

Во вторникъ сэр-Джонъ сказалъ ей:

— Милэди, управитель получилъ хорошую пенсію, а Габріель Беттереджъ получилъ его мѣсто.

Вы слыхали много разъ о супругахъ живущихъ несчастливо. Вотъ примѣръ совершенно противоположный. Пусть онъ будетъ предостерженіемъ для нѣкоторыхъ и поощреніемъ для другихъ. А между тѣмъ я буду продолжать мои разсказъ.

Вы скажете, что я зажилъ въ изобиліи. Занимая довѣренное и почетное мѣсто, имѣя свой собственный коттэджъ, утромъ объѣзжая помѣстья, днемъ составляя отчетъ, вечеромъ куря трубку и читая Робинзона Крузо — чего еще могъ я желать для того, чтобы считать себя счастливымъ? Вспомните, чего не доставало Адаму, когда онъ жилъ одинъ въ раю, и если вы не осуждаете Адама, то не осуждайте и меня.

Женщина, на которой я остановилъ мой взоръ, была та, которая занималась хозяйствомъ въ моемъ коттэджѣ. Звали ее Селина Гоби, Я согласенъ съ покойнымъ Уилльямомъ Коббетомъ относительно выбора жены. Смотрите, чтобы она хорошо жевала пищу, имѣла твердую походку, и вы не сдѣлаете ошибки. Селина Гоби была какъ слѣдуетъ въ обоихъ этихъ отношеніяхъ, и это было одною причиною, по которой я женился на ней. Другую причину я самъ открылъ. Селинѣ, когда она оставалась незамужней, я долженъ былъ платить жалованье и содержать ее. Селина, сдѣлавшись моей женой, должна была служить мнѣ даромъ. Вотъ съ какой точки зрѣнія я смотрѣлъ на это. Экономія съ примѣсью любви. Я представилъ это милади надлежащимъ образомъ, такъ какъ представлялъ себѣ.

— Я думалъ о Селинѣ Гоби, сказалъ я: — и мнѣ кажется, милэди, что мнѣ будетъ дешевле жениться на ней, чѣмъ содержать ее.

Милэди расхохоталась и отвѣчала, что не знаетъ, чѣмъ болѣе оскорбляться, моимъ языкомъ или моими правилами. Я полагаю, что это показалось ей смѣшно въ такомъ родѣ, котораго вы понять не можете, если вы сами не знатная особа. Не понявъ самъ ничего, кромѣ того, что я имѣю позволеніе сдѣлать предложеніе Селинѣ, я пошелъ и предложилъ ей. Что же сказала Селина? Боже! какъ мало знаете вы женщинъ, если спрашиваете объ этомъ! Разумѣется, она сказала «да».

Когда время стало приближаться къ моей женитьбѣ и начали говорить о томъ, что мнѣ слѣдуетъ сдѣлать новый фракъ, я немножко струсилъ. Я спрашивалъ другихъ мужчинъ, что они чувствовали, когда находились въ моемъ интересномъ положеніи, и они всѣ сознались, что за недѣлю до вѣнца всѣ желали отказаться. Я зашелъ немножко далѣе: я постарался отказаться. Конечно не даромъ! Я зналъ, что она даромъ меня не отпуститъ. Вознаградить женщину, когда мущина отказывается отъ нея, это предписываютъ англійскіе законы. Повинуясь законамъ и старательно все обдумавъ, я предложилъ Селинѣ Гоби перину и пятьдесятъ шиллинговъ вознагражденія. Вы, можетъ быть, не повѣрите, а между тѣмъ это истинная правда — она была такъ глупа, что отказалась.

Разумѣется, послѣ этого дѣлать было нечего. Я купилъ новый фракъ, самый дешевый, и все остальное сдѣлалъ такъ дешево, какъ только могъ. Мы не были счастливою, мы не бы.ты и несчастною четой. Того и другого было пополамъ. Какъ это случалось, я не понимаю, только мы всегда мѣшали другъ другу. Когда я хотѣлъ идти наверхъ, моя жена сходила внизъ, а когда моя жена хотѣла сходить внизъ, я шелъ наверхъ. Вотъ какова супружеская жизнь, какъ я самъ испыталъ ее.

Послѣ пятилѣтнихъ недоразумѣній, всемудрому провидѣнію благоугодно было развязать насъ другъ съ другомъ, взявъ мою жену. Я остался съ моей маленькой Пенелопой; другихъ дѣтей у меня не было. Вскорѣ послѣ того умеръ сэр-Джонъ и милэди осталась съ маленькой дочерью, миссъ Рэчель; другихъ дѣтей не было и у ней. Должно быть, я плохо описалъ милэди, если вамъ надо будетъ говорить, что моя маленькая Пенелопа росла на глазахъ моей доброй госпожи, была отдана въ школу, сдѣлалась проворной дѣвушкой, а когда выросла, опредѣлена въ горничныя къ миссъ Рэчель.

Я же занималъ должность управителя до Рождества 1847, когда въ жизни моей сдѣлалась перемѣна. Въ этотъ день милэди назвалась ко мнѣ въ коттеджъ на чашку чаю. Она замѣтила, что съ того дня, какъ я поступилъ пажемъ къ старому лорду, я болѣе пятидесяти лѣтъ находился у ней въ службѣ, и подарила мнѣ прекрасный шерстяной жилетъ своей работы, чтобы предохранять меня отъ зимнихъ холодовъ.

Я получилъ этотъ великолѣпный подарокъ, не находя словъ благодарить мою госпожу за сдѣланную мнѣ честь. Къ великому моему удивленію однако, жилетъ оказался не честью, а подкупомъ. Милэди примѣтила, что я старѣю, прежде чѣмъ я примѣтилъ это самъ, и пришла ко мнѣ въ коттэджъ улестить меня (если я могу употребить подобное выраженіе) отказаться отъ должности управителя и проводить на покоѣ остальные дни моей жизни дворецкимъ въ ея домѣ. Я противился какъ только могъ обидному предложенію жить на покоѣ. Но госпожа моя знала мою слабую сторону: она выставила это, какъ одолженіе для нея самой. Споръ между нами кончился послѣ этого тѣмъ, это я какъ старый дуракъ вытеръ глаза моимъ новымъ шерстянымъ жилетомъ и сказалъ, что подумаю.

Мое душевное разстройство относительно того, чтобы подумать объ этомъ, сдѣлалось ужасно послѣ ухода милэди, и я обратился къ тому средству, которое еще никогда не измѣняло мнѣ въ сомнительныхъ и непредвидѣнныхъ случаяхъ. Я выкурилъ трубку и принялся за Робинзона Крузо. Не прошло и пяти минутъ, какъ я началъ читать эту необыкновенную книгу, я наткнулся на успокоительное мѣстечко (страница сто-пятьдесятъ-восьмая): «Сегодня мы любимъ то, что возненавидимъ завтра.» Я тотчасъ увидалъ ясно, какъ мнѣ слѣдуетъ поступить. Сегодня я хотѣлъ оставаться въ должности управителя, завтра, основываясь на Робинзонѣ Крузо, я буду желать совсѣмъ другого. Стоило только перенестись къ завтрашнему дню и къ завтрашнему расположенію духа, и дѣло было сдѣлано. Успокоившись такимъ образомъ, я заснулъ въ эту ночь какъ управитель лэди Вериндеръ, а проснулся утромъ, какъ ея дворецкій. Все какъ нельзя лучше и все по милости Робинзона Крузо!

Дочь моя Пенелопа сейчасъ заглянула, мнѣ за плечо, посмотрѣть, сколько я написалъ. Она замѣтила, что написано превосходно и справедливо во всѣхъ отношеніяхъ. По она сдѣлала одно возраженіе. Она говоритъ, что я до-сихъ-поръ писалъ совсѣмъ не то, о чемъ мнѣ слѣдовало писать. Меня просили разсказать исторію алмаза, а я между тѣмъ разсказываю исторію о самомъ себѣ. Странно, и не могу объяснить отчего это. Желалъ бы я знать, неужели господа, которые живутъ сочиненіемъ книгъ, впутываютъ себя самихъ въ свои разсказы такъ, какъ я? Если такъ, я сочувствую имъ. А между тѣмъ вотъ опять не то. Что же дѣлать теперь? Ничего, сколько мнѣ извѣстно, только вамъ не терять терпѣнія, а мнѣ начать сызнова въ третій разъ.

ГЛАВА III.

Вопросъ о томъ, какъ мнѣ надлежащимъ образомъ начать разсказъ, старался я рѣшить двумя способами. Во-первыхъ, я почесалъ въ головѣ; это не повело ни къ чему. Во-вторыхъ, посовѣтовался съ моею дочерью Пенелопой, которая подала мнѣ совершенно новую мысль.

Пенелопа думаетъ, что я долженъ начать съ того самаго дня, когда мы получили извѣстіе, что мистера Фрэнклина Блэка ожидаютъ къ намъ. Когда намять ваша остановится такимъ образомъ на какомъ-нибудь числѣ, это удивительно, какъ ваша память подберетъ всѣ обстоятельства послѣ этого. Единственное затрудненіе состоитъ въ томъ, чтобы вспомнить числа прежде всего. Это Пенелопа предложила сдѣлать для меня, заглянувъ въ ея собственный дневникъ, который ее заставляли вести въ школѣ и который она продолжаетъ вести до-сихъ-поръ. Въ отвѣтъ на мое предложеніе, чтобы она написала разсказъ вмѣсто меня, справляясь съ своимъ дневникомъ, Пенелопа замѣтила съ свирѣпымъ взглядомъ и вся вспыхнувъ, что ея дневникъ назначается для нея одной я что ни одно живое существо не узнаетъ, что въ немъ написано, кромѣ ея самой. Когда я спросилъ, что это значитъ, Пенелопа отвѣчала:

— Такъ ничего, пустяки!

А я говорю, это значитъ какія-нибудь любовныя продѣлки.

Начиная по плану Пенелопы, я прошу позволенія упомянуть, что утромъ въ среду, 24 мая 1848 г., меня познали въ кабинетъ милэди.

— Габріэль, сказала милэди: — вотъ новости, которыя васъ удивятъ. Фрэнклинъ Блэкъ воротился изъ-за границы. Онъ гостилъ въ Лондонѣ у отца, а завтра пріѣдетъ къ намъ на мѣсяцъ, провести день рожденія Рэчель.

Будь у меня въ рукахъ шляпа, только одно уваженіе къ милэди помѣщало бы мнѣ бросить ее въ потолокъ. Я не видалъ мистера Фрэнклина съ тѣхъ поръ, какъ онъ мальчикомъ жилъ съ нами въ этомъ домѣ. Онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ (какъ я его помню) самый милый мальчикъ, какой когда-либо спускалъ волчекъ или разбивалъ окно. Миссъ Рэчель, которая была при этомъ, замѣтила, что она помнитъ его какъ самаго лютаго тирана, когда-либо мучившаго куклу, и самаго жестокаго кучера, загонявшаго дѣвочекъ до изнеможенія своими жесткими возками.

— Я пылаю негодованіемъ и изнываю отъ усталости, вотъ какимъ образомъ заключила свою рѣчь миссъ Гэчелъ: — когда думаю о Фрэнклинѣ Блэкѣ,

Услышанъ то, что я теперь вамъ говорю, вы натурально спросите, какимъ образомъ мистеръ Фрэнклинъ провелъ всѣ свои годы съ того времени, какъ онъ былъ мальчикомъ, до того времени, какъ онъ сдѣлался мтщиной внѣ своего отечества. Я отвѣчу: потому что его отецъ имѣлъ несчастье быть наслѣдникомъ одного герцогства и не могъ этого доказать.

Въ двухъ словахъ, вотъ какимъ образомъ это случилось.

Старшая сестра милэди вышла за знаменитаго мистера Блэка, равномѣрно прославившагося своимъ огромнымъ богатствомъ и своимъ процесомъ. Сколько лѣтъ надоѣдалъ онъ судамъ на своей родинѣ, требуя, чтобъ герцогъ былъ изгнанъ, а онъ введенъ на его мѣсто, сколькихъ стряпчихъ обогатилъ онъ, сколько другихъ безобидныхъ людей заставилъ поссориться относительно того, правъ онъ или нѣтъ — этого я перечесть не могу. Жена его умерла и двое его дѣтей умерли прежде, чѣмъ суды рѣшились запереть ему дверь и не брать больше его денегъ. Когда все было кончено и герцогъ остался при своемъ, мистеръ Блэкъ разсудилъ, что единственный способъ отмстить его отечеству за то, какъ оно съ нимъ обошлось, состоялъ въ томъ, чтобъ лишить его чести воспитывать его стана.

— Какимъ образомъ я могу положиться на мои отечественныя учрежденія, вотъ какимъ образомъ онъ это объяснялъ: — послѣ того, какъ мои отечественныя учрежденія поступили со мной!

Прибавьте къ этому, что мистеръ Блэкъ не побилъ мальчиковъ, включая и своего, и вы согласитесь, что это могло кончиться только однимъ образомъ. Мистеръ Фрэнклинъ былъ взятъ изъ Англіи и посланъ въ такія учрежденія, на какія его отецъ положиться могъ, въ превосходной странѣ, въ Германіи; самъ мистеръ Блэкъ, замѣтьте, остался усовершенствовать своихъ соотечественниковъ въ Англіи и подать свой отчетъ по дѣлу о герцогѣ — отчетъ, который не оконченъ я до-сихъ-поръ.

Ботъ, слава Богу, разсказано. Ни вамъ, ни мнѣ не слѣдуетъ ломать себѣ головы насчетъ мистера Блэка старшаго. Оставимъ его съ герцогствомъ и воротимся къ алмазу.

Алмазъ возвращаетъ насъ къ мистеру Фрэнклину, который былъ невиннымъ способомъ внести это несчастный камень къ намъ въ домъ.

Нашъ милый мальчикъ не забылъ насъ, когда уѣхалъ за границу. Онъ писалъ время отъ времени иногда къ милэди, иногда къ миссъ Рэчель, а иногда ко мнѣ. Онъ передъ своимъ отъѣздомъ занялъ у меня клубокъ веревокъ, перочинный ножъ о четырехъ лезвіяхъ к семь шиллинговъ и шесть пенсовъ — которыхъ я не получалъ и не надѣюсь получить никогда. Его письма ко мнѣ относились все къ новымъ займамъ; я слышалъ однако отъ милэди, какъ онъ поживалъ заграницей съ тѣхъ поръ, какъ сталъ взрослымъ. Научившись тому, чему могли научить его германскія учрежденія, онъ поѣхалъ во Францію, а потомъ въ Италію; онѣ сдѣлали его тамъ универсальнымъ геніемъ, на сколько я могъ понять. Онъ писалъ немножко, рисовалъ немножко, пѣлъ, игралъ и сочинялъ немножко — занимая, какъ я подозрѣваю, во всемъ этомъ, какъ онъ занималъ у меня. Состояніе его матери (семьсотъ фунтовъ въ годъ) досталось ему, когда онъ сдѣлался совершеннолѣтнимъ, и прошло сквозь него какъ сквозь рѣшето. Нѣмъ больше у него было денегъ, тѣмъ больше онъ имѣлъ въ нихъ надобность; въ карманѣ мистера Фрэнклина была дыра, которую ничто не могло зашить. Повсюду его веселость и непринужденность доставляли ему хорошій пріемъ. Онъ жилъ и тутъ и тамъ, и повсюду адресъ его (какъ онъ самъ назначалъ) былъ: «съ удержаніемъ на почтѣ, Европа». Дна раза рѣшался онъ воротиться въ Англію и увидѣться съ нами, и два раза (съ позволенія сказать) какая-нибудь женщина удерживала его. Его третья попытка удалась, какъ вамъ уже извѣстно изъ того, что милэди сказала мнѣ. Въ четвергъ 25 мая мы должны были въ первый разъ увидать, какъ нашъ милый мальчикъ сдѣлался мущиной. Онъ былъ хорошаго происхожденія, имѣлъ мужественный характеръ и двадцать-пять лѣтъ отъ роду по нашему разсчету. Теперь вы знаете мистера Фрэнклина Блэка столько же, какъ и я — передъ тѣмъ какъ мистеръ Фрэнклинъ Блокъ пріѣхалъ къ намъ.

Четвергъ былъ прекрасный лѣтній день; милэди и миссъ Рэчель, не ожидая мистера Фрэнклина до обѣда, поѣхали завтракать къ какимъ-то друзьямъ по сосѣдству.

Когда они уѣхали, я пошелъ посмотрѣть спальную, приготовленную для нашего гостя, и увидалъ, что все въ порядкѣ. Потомъ, будучи не только дворецкимъ, но и буфетчикомъ миля ли (по моей собственной просьбѣ, замѣтьте; мнѣ было непріятно, чтобы кто-нибудь владѣлъ ключами отъ погреба покойнаго сэр-Джона) — потомъ, говорю, я вынулъ нашъ знаменитый латурскій кларетъ и поставилъ его согрѣться до обѣда на тепломъ лѣтнемъ воздухѣ. Вздумавъ и самъ сѣсть на тепломъ лѣтнемъ воздухѣ — въ виду того, что если это хорошо для стараго кларета, то также хорошо и для старыхъ костей — я взялъ стулъ, чтобы выдти на задній дворъ, когда меня остановилъ звукъ, похожій на тихій барабанный бой, на террасѣ передъ комнатами милэди.

Обойдя крутомъ террасу, я увидалъ смотрѣвшихъ на домъ трехъ краснорожихъ индійцевъ въ бѣлыхъ полотняныхъ блузахъ и штанахъ.

Когда я присмотрѣлся поближе, я увидѣлъ, что на шеѣ у нихъ привязаны маленькіе барабаны. Передъ ними стоялъ маленькій, худенькій, бѣлокурый англійскій мальчикъ, державшій мѣшокъ. Я разсудилъ, что эти люди странствующіе фокусники, а мальчикъ съ мѣшкомъ носитъ орудія ихъ ремесла. Одинъ изъ троихъ, говорившій по-англійски и имѣвшій, я долженъ признаться, самыя изящныя манеры, сообщилъ мнѣ, что догадка моя справедлива. Онъ просилъ позволенія показать свои фокусы въ присутствіи хозяйки дома.

Я старикъ не угрюмый; я вообще люблю удовольствія и не стану недовѣрять человѣку только за то, что его кожа нѣсколько смуглѣе моей. Но самые лучшіе изъ насъ имѣютъ свои слабости — а моя слабость состоитъ въ томъ, что когда корзина съ фамильнымъ серебромъ стоитъ въ кладовой, то я немедленно вспомню объ этой корзинѣ при видѣ странствующаго чужеземца, обращеніе котораго ловче чѣмъ у меня. Вслѣдствіе этого я сообщилъ индійцу, что хозяйки нѣтъ дома, и велѣлъ ему уйти съ его товарищами. Онъ въ отвѣтъ сдѣлалъ мнѣ ловкій поклонъ и ушелъ. Я съ своей стороны воротился къ моему стулу и усѣлся на солнечной сторонѣ двора, погрузившись (если говорить правду) не то чтобы въ сонъ, а въ состояніе весьма близкое къ нему.

Меня разбудила моя дочь Пенелопа, прибѣжавшая ко мы-ѣ, точно въ домѣ былъ пожаръ. Зачѣмъ вы думаете она пришла? Она хотѣла, чтобы три индійскихъ фокусника были немедленно взяты, по той причинѣ, будто они знали, кто пріѣдетъ къ намъ изъ Лондона, и имѣли намѣреніе сдѣлать вредъ мистеру Фрэнклину Блэку.

Имя мистера Фрэнклина разбудило меня. Я раскрылъ глаза и заставилъ дочь мою объясниться.

Оказалось, что Пенелопа только что воротилась изъ домика нашего привратника, куда она ходила поболтать съ его дочерью. Обѣ дѣвушки видѣли, какъ прошли индійцы, когда я ихъ спровадилъ, въ сопровожденія мальчика. Забравъ себѣ въ голову, что эти туземцы дурно обращались съ мальчикомъ — хотя я не могъ догадаться, по какой причинѣ, развѣ только потому, что онъ былъ красивъ и слабаго сложенія — обѣ дѣвушки пробрались вдоль внутренней стороны живого забора, отдѣлявшаго насъ отъ дороги, и смотрѣли, что будутъ дѣлать иностранцы съ наружной стороны. Они приступили къ слѣдующимъ страннымъ штукамъ,

Сначала они посмотрѣли на дорогу съ обѣихъ сторонъ, чтобы удостовѣриться, одни ли они. Потомъ всѣ трое повернулись ляпомъ къ дому и стали пристально на него смотрѣть. Потомъ сталъ тараторить и спорить на своемъ родномъ языкѣ и смотрѣли другъ на друга съ какимъ-то сомнѣніемъ. Потомъ всѣ обернулись къ англійскому мальчику, какъ бы ожидая, что онъ поможетъ имъ. А потомъ главный индіецъ, говорившій по-англійски, сказалъ мальчику:

— Протяни руку.

Моя дочь Пенелопа сказала, что она не понимаетъ, какъ, услышавъ эти страшныя слова, сердце не выскочило у нея. А я подумалъ про себя, что можетъ быть этому помѣшалъ корсетъ. Однако, я сказалъ только;

— Меня морозъ подираетъ по кожѣ.

Nota bene: женщины любятъ такіе маленькіе комплименты.

Когда индіецъ сказалъ: «Протяни руку», мальчикъ отступилъ назадъ, покачалъ головой и сказалъ, что ему не хочется. Индіецъ тогда спросилъ его (вовсе безъ гнѣва), не хочетъ ли онъ, чтобъ его опять отправили въ Лондонъ и оставили тамъ, гдѣ нашли спящимъ въ пустой корзинѣ на рынкѣ — голоднымъ, оборваннымъ и брошеннымъ мальчикомъ. Это, кажется, кончило затрудненіе. Мальчуганъ неохотно протянулъ руку. За этимъ индіецъ вынулъ изъ-за пазухи бутылку и налилъ изъ нея что-то черное, похожее на чернила, на ладонь мальчика. Потомъ индіецъ — сначала дотронувшись до головы мальчика и сдѣлавъ надъ нею въ воздухѣ какіе-то знаки, сказалъ:

— Гляди.

Мальчикъ сдѣлался совершенно неподвиженъ и стоялъ какъ статуя, смотря на чернила, налитыя на его ладонь.

До-сихъ-поръ все это казалось мнѣ фокусами вмѣстѣ съ пустой тратой чернилъ. Я опять начиналъ дремать, когда слѣдующія слова Пепелопы разогнали мой сонъ.

Индійцы опять посмотрѣли по обѣимъ сторонамъ дороги — а потомъ главный индіецъ сказалъ мальчику эти слова:

— Увидь англичанина, пріѣхавшаго изъ чужихъ краевъ.

Мальчикъ отвѣчалъ:

— Я его вижу.

Индіецъ сказалъ:

— По этой дорогѣ, а не по другой, пріѣдетъ англичанинъ сегодня?

Мальчикъ отвѣчалъ:

— По этой дорогѣ, а не по другой, пріѣдетъ сегодня англичанинъ.

Индіецъ сдѣлалъ еще вопросъ — немножко погодя:

— Имѣетъ ли это англичанинъ при себѣ?…

Мальчикъ отвѣчалъ также немного погодя:

— Да.

Индіецъ сдѣлалъ четвертый и послѣдній вопросъ:

— Пріѣдетъ сюда англичанинъ, какъ обѣщалъ, съ концѣ дня?

Мальчикъ отвѣчалъ:

— Не могу сказать.

Индіецъ спросилъ почему. Мальчикъ отвѣчалъ:

— Я усталъ. Туманъ поднимается въ моей головѣ и затрудняетъ меня. Не могу ничего больше видѣть сегодня.

За этимъ допросъ кончился. Индіецъ сказалъ что-то на своемъ языкѣ другимъ двумъ индійцамъ, указывая на мальчика и на городъ, въ которомъ (какъ мы узнали послѣ) они остановились. Потомъ, сдѣлавъ опять знаки надъ головой мальчика, дунулъ ему въ лобъ; тотъ вздрогнулъ и очнулся. Послѣ этого всѣ отправились по дорогѣ въ городъ, и дѣвушки уже не видали ихъ болѣе.

Говорятъ, что почти изъ всего можно вывести нравственныя заключенія, если только вы постараетесь отыскать ихъ. Что же можно было заключить изъ этого?

Я думалъ, что изъ этого заключить можно было, во-первыхъ, что главный фокусникъ слышалъ изъ разговора прислуги у воротъ о пріѣздѣ мистера Фрэнклина и увидалъ возможность пріобрѣсти деньги черезъ это. Во-вторыхъ, что онъ, его товарищи и мальчикъ (съ цѣлью заработать деньги) имѣли намѣреніе шататься около дома, пока милэди пріѣдетъ домой, а потомъ воротиться и предсказать пріѣздъ мистера Фрэнклина какъ бы по колдовству. Въ-третьихъ, что Пенелопа слышала репетицію ихъ фокусовъ, какъ актеры репетируютъ свою пьесу. Въ-четвертыхъ, что мнѣ не худо въ этотъ вечеръ присмотрѣть за столовымъ серебромъ. Въ-пятыхъ, Пенелопѣ хорошо было бы успокоиться и оставить меня, ея отца, опять вздремнуть на солнышкѣ,

Это показалось мнѣ самымъ благоразумнымъ заключеніемъ. Если вы знаете, хоть сколько-нибудь молодыхъ женщинъ, вы не удивитесь, услыхавъ, что Пенелопа не раздѣляла моего мнѣнія. По словамъ моей дочери, это дѣло было очень серьезное. Она особенно напомнила мнѣ третій вопросъ индійца: «Имѣетъ ли это англичанинъ при себѣ?»

— О, батюшка! сказала Пенелопа, всплеснувъ руками: — не шутите этимъ! Что значитъ это?

— Спроси мистера Фрэнклина, душа моя, сказалъ я: — если можешь подождать, пока пріѣдетъ мистеръ Фрэнклинъ.

Я подмигнулъ, доказывая этимъ, что шучу. Пенелопа приняла это совершенно серьезно. Ея озабоченный видъ подстрекнулъ меня.

— Какъ можетъ знать это мистеръ Фрэнклинъ? сказалъ я.

— Спросите его, отвѣчала Пенелопа. — И вы увидите, считаетъ ли онъ это забавнымъ.

Пустивъ въ меня эту стрѣлу, дочь моя ушла.

Я рѣшилъ послѣ ея ухода, что спрошу мистера Фрэнклина — главное для того, чтобы успокоить Пенелопу. Что было сказано между нами, когда я спрашивалъ его въ этотъ же самый день, вы узнаете въ своемъ мѣстѣ. Но такъ какъ я не желаю возбудить ваша ожиданія, а потомъ обмануть ихъ, то прошу позволенія предупредить васъ — прежде чѣмъ мы пойдемъ далѣе — что вы не найдете и тѣни шутки въ нашемъ разговорѣ о фокусникахъ. Къ моему величайшему удивленію, мистеръ Фрэнклинъ, какъ и Пенелопа, принялъ это извѣстіе серьезно. Вы поймете, какъ серьезно, когда, по его мнѣнію, это значило Лунный камень.

ГЛАВА IV.

Мнѣ право жаль удерживать насъ при себѣ и моемъ соломенномъ стулѣ. Сонный старикъ на солнечномъ заднемъ дворѣ предметъ не интересный, я это знаю очень хорошо. Но разсказъ долженъ происходить въ своемъ мѣстѣ — и вамъ придется помѣшкать еще немного со мною, въ ожиданіи пріѣзда мистера Фрэнклина Блэка.

Прежде чѣмъ и успѣлъ опять задремать, послѣ того какъ ушла дочь моя Пенелопа, меня разбудило брянчанѣе тарелокъ и блюдъ въ людской, означавшее, что обѣдъ готовъ. Такъ какъ я обѣдаю въ своей комнатѣ, то мнѣ нѣтъ никакого дѣла до обѣда прислуги и мнѣ оставалось только пожелать имъ всѣмъ хорошаго аппетита и опять успокоиться на своемъ стулѣ. Я только что протягивалъ мои ноги, какъ ко мнѣ прибѣжала другая женщина. Не дочь моя на этотъ разъ, а Нанси, судомойка. Я загородилъ си дорогу и примѣтилъ, когда она просила меня пропустить ее, что она была надувшись — а это я, но принципу, какъ глава прислуги, никогда не пропускаю безъ изслѣдованія.

— Зачѣмъ вы убѣжали отъ обѣда? спросилъ я. — Что случилось, Нанси?

Нанси старалась ускользнуть не отвѣчая, но я всталъ и взялъ ее за ухо. Она премиленькая, толстенькая, молоденькая дѣвушка, и я имѣю обыкновеніе показывать такимъ образомъ, когда дѣвушка нравится мнѣ.

— Что такое случилось? спросилъ я снова.

— Розанна опять опоздала къ обѣду, отвѣчала она: — и меня послали за ней. Всѣ трудныя работы падаютъ на мои плеча въ этомъ домѣ. Пустите меня, мистеръ Беттереджъ!

Розанна была наша вторая служанка. Такъ какъ а имѣлъ состраданіе къ нашей второй служанкѣ (вы сейчасъ узнаете почему) и видѣлъ но лицу Нанси, что она позоветъ свою подругу бранными словами, которыхъ вовсе не требовали обстоятельства, мнѣ пришло въ голову, что мнѣ нечего дѣлать и что и самъ могу сходить за Розанной, сдѣлавъ ей намекъ быть впередъ исправнѣе. Я зналъ, что она терпѣливо перенесетъ это отъ меня,

— Гдѣ Розанна? спросилъ я.

— Разумѣется на пескахъ! отвѣчала Нанси, качая головой. — Съ ней опять была дурнота сегодня, и она выпросилась подышать свѣжимъ воздухомъ. Я не имѣю терпѣнія съ ней.

— Воротитесь обѣдать, моя милая, сказалъ я: — у меня есть терпѣніе съ нею и я за ней схожу,

Нанси (у которой прекрасный аппетитъ) осталась довольна. Когда у ней довольный видъ, она мила. Когда она мяла, я треплю ее за подбородокъ. Это не безнравственно — это привычка.

Я взялъ шику и пошелъ къ пескамъ.

Нѣтъ! еще нельзя продолжать. Мнѣ жаль, что я опять долженъ васъ задержать, но вамъ непремѣнно надо выслушать исторію песковъ и исторію Розанны — по той причинѣ, что дѣло объ алмазѣ тѣсно связано съ ними. Какъ прилежно я стараюсь продолжать разсказъ безъ остановокъ, и какъ мнѣ не удается! Но что же дѣлать! Люди и вещи перепутываются такимъ досаднымъ образомъ въ этой жизни и навязываются на вниманіе. Примемъ это спокойно, разскажемъ коротко, и мы скоро проникнемъ въ самую глубь тайны, обѣщаю вамъ!

Розанна (говорить о лицѣ прежде, чѣмъ о вещи, требуетъ простая вѣжливость) была единственная новая служанка въ нашемъ домѣ. Мѣсяца за четыре до того времени, о которомъ я пишу, милэди была въ Лондонѣ и ѣздила въ исправительное заведеніе, учрежденное для того, чтобъ не допускать преступницъ, освобожденныхъ изъ тюрьмы, снова возвратиться къ дурной жизни. Начальница, видя, что милэди интересуется этимъ учрежденіемъ, указала ей на одну дѣвушку, по имени Розанну Спирманъ, и разсказала преплачевную исторію, которую у меня не хватаетъ духу здѣсь повторить, потому что я не люблю терзать себя безъ нужды, да вѣрно и вы также. Дѣло въ томъ, что Розанна Спирманъ была воровка, но не принадлежа къ тому обществу, которое обворовываетъ не одного, а цѣлыя тысячи людей, она попалась въ руки полиціи, была посажена въ тюрьму, а потомъ въ исправительный домъ. Мнѣніе начальницы о Розаннѣ было (несмотря на ея прежніе поступки), что это была дѣвушка рѣдкая и что ей только нуженъ былъ случай для того, чтобъ оказаться достойной участія любой христіанки. Милэди (будучи такой христіанкой, какую трудно было бы сыскать) сказала начальницѣ на это:

— Розанна Спирманъ будетъ имѣть этотъ случай у меня въ услуженіи.

Черезъ недѣлю Розанна Спирманъ поступала къ намъ въ домъ второю служанкой. Ни одной душѣ не была разсказана исторія этой дѣвушки, кромѣ миссъ Рэчель и меня. Милэди, удостоивавшая совѣтоваться си мною во многомъ, посовѣтовалась со мной и о Розаннѣ. Принявъ послѣднее время привычку покойнаго сэр-Джона всегда соглашаться съ милэди, я искренно согласился съ нею и относительно Розанны Спирманъ.

Никакая дѣвушка не могла имѣть лучшаго случая, какой былъ дань этой бѣдной дѣвушкѣ. Никто изъ прислуги не могъ упрекать ее прошлымъ, потому что никто этого не зналъ. Она получала жалованье и пользовалась преимуществами наравнѣ со всѣми остальными, и время-отъ-времени милэди дружескимъ словцомъ поощряла ее. За то, я долженъ сказать, что и она оказалась достойною такого ласковаго обращенія. Хоти она была далеко не крѣпкаго здоровья и подвержена иногда обморокамъ, о которыхъ я упоминалъ выше, она исполняла свое дѣло скромно и безропотно, старательно и хорошо. Но какъ-то она не пріобрѣла друзей между своими недругами, кромѣ моей дочери Пенелопы, которая всегда была ласкова съ Розанной, хотя никогда не была съ ней коротка.

Не знаю, почему эта дѣвушка не нравилась имъ. Въ ней не было красоты, чтобъ возбуждать въ другихъ зависть; она была самая некрасивая дѣвушка во всемъ домѣ и вдобавокъ одно плечо ея было выше другого. Я думаю, что слуги были недовольны больше всего ея молчаливостью и наклонностью къ уединенію. Она читала или работала въ свободные часы, когда другіе болтали между собой. А когда наступала ея очередь выходить, девять разъ изъ десяти она спокойно надѣвала шляпку и выходила догулять одна. Она никогда не ссорилась, никогда не обижалась; она только упорно и вѣжливо держала себя поодаль отъ всѣхъ. Прибавьте къ этому, что при всей ея некрасивости, въ ней было что*то такое похожее не на служанку, а, на благородную госпожу. Можетъ быть, это проявлялось въ ея голосѣ, а можетъ быть въ лицѣ. Я могу только сказать, что другія женщины напали на это съ самаго перваго дня, какъ она поступила къ намъ въ домъ, и говорили (совершенно несправедливо), что Розанна Спирманъ важничаетъ.

Разсказавъ теперь исторію Розанны, я долженъ только упомянуть объ одной изъ многихъ странностей этой странной дѣвушки, а дотомъ уже перейти къ исторіи песковъ.

Домъ нашъ стоитъ высоко на йоркширскимъ берегу, возлѣ самаго моря. Около насъ есть прекрасныя мѣста для прогулки во всѣхъ направленіяхъ, кромѣ одного. Это одно но моему прогулка преотвратительная. Она ведетъ на четверть мили по печальному сосновому лѣсу и приводитъ васъ между низкими утесами къ самой уединенной и безобразной бухтѣ на всемъ нашемъ берегу.

Песчаные холмы спускаются тутъ къ морю и кончаются двумя остроконечными скалами, выдающимися одна напротивъ другой я теряющимися изъ вида въ водѣ. Одна называется Сѣвернымъ, а другая Южнымъ Утесомъ. Между этими двумя скалами, колеблясь въ разныя стороны, въ извѣстное время года, лежатъ самые ужасные зыбучіе пески на йоркширскомъ берегу. Во время отлива что-то происходитъ въ неизвѣстной глубинѣ, заставляя всю поверхность зыбучихъ песковъ дрожать самымъ замѣчательнымъ образомъ. Это заставило здѣшнихъ жителей дать имъ названіе Зыбучихъ Песковъ. Большая насыпь, идущая на полмили возлѣ устья бухты, останавливаетъ силу океана. Лѣтомъ и зимой, когда приливъ заливаетъ пески, море какъ-будто оставляетъ свои волны на насыпи, катить ихъ, тихо воздымаясь, и безмолвно покрываетъ песокъ. Уединенное и страшное мѣсто, могу увѣрить васъ. Ни одна лодка не осмѣливается входить въ эту бухту. Дѣти изъ нашей рыбачьей деревни называемой Коббс-Голь, никогда не приходятъ сюда играть. Даже птицы, какъ мнѣ кажется, летятъ подальше отъ Зыбучихъ Песковъ. Чтобы молодая женщина, имѣя возможность выбирать изъ десяти пріятныхъ прогулокъ и всегда найти спутниковъ, которые были бы готовы идти съ нею, если она скажетъ только: «Пойдемте!» предпочитала, это мѣсто и работала тмя читала тутъ совсѣмъ одна, когда ея очередь выйти со двора, превосходить всякое вѣроятіе, увѣряю васъ. Однако это правда, объясняйте какъ можете, что это была любимая прогулка Розанны Спирманъ. Она только раза два ходила въ Коббс-Голь къ единственному другу, котораго она имѣла въ нашихъ мѣстахъ — о которомъ я поговорю впослѣдствіи. Это также правда, что я теперь иду къ этому самому мѣсту, звать дѣвушку обѣдать. Это благополучно возвращаетъ насъ съ самому началу и направляетъ насъ опять на дорогу къ пескамъ.

Я не встрѣтилъ дѣвушку въ сосновомъ лѣсу. Когда я вышелъ по песчанымъ холмамъ къ берегу, я увидалъ ее въ маленькой соломенной шляпкѣ и въ простомъ сѣромъ манто, который она всегда носитъ, чтобъ скрыть свое уродливое плечо, на сколько возможно. Она сидѣла одна и смотрѣла на море и на пески.

Она вздрогнула, когда и подошелъ къ ней, и отвернулась отъ меня. Какъ глава прислуги, я никогда не пропуская, по принципу, безъ изслѣдованія, когда мнѣ не смотрятъ прямо въ лицо — я повернулъ ее къ себѣ и увидалъ, что она плачетъ. Мой носовой платокъ — одинъ изъ полудюжины прекраснѣйшихъ фуляровыхъ носовыхъ платковъ, подаренныхъ мнѣ милэди — лежалъ у меня въ карманѣ. Я вынулъ его и сказалъ Розаннѣ:

— Пойдемте и сядьте со мной, моя милая, на покатомъ берегу. Я прежде вытру вамъ глаза, а потомъ осмѣлюсь спросить, о чемъ вы плакали.

Когда доживете до моихъ лѣтъ, вы узнаете, что садиться на покатистомъ берегу гораздо больше возьметъ времени, чѣмъ кажется вамъ теперь. Пока я усаживался, Розанна вытерла себѣ глаза носовымъ платкомъ гораздо хуже моего — дешевымъ кембриковымъ. Она казалась очень спокойна и очень несчастна, но сѣла возлѣ меня какъ послушная дѣвочка, когда я ей велѣлъ. Если вы желаете скорѣе утѣшить женщину, возьмите ее на колѣни. Я подумалъ объ этомъ золотомъ правилѣ, но Розанна не Нанси, вотъ въ томъ-то и дѣло!

— Теперь скажите мнѣ, моя милая, продолжалъ а: — о чемъ вы плакали?

— О прошедшихъ годахъ, мистеръ Беттереджъ, спокойно отвѣчала Розанна. — Моя прошлая жизнь иногда приходятъ мнѣ на память.

— Полно, полно, моя милая, сказалъ я: — ваша прошлая жизнь вся изглажена. Почему бы Бамъ не забыть о ней?

Она взяла меня за полу сюртука. Я старикъ неопрятный и пачкаю платье, когда ѣмъ и пью. То одна женщина, то другая отчищаетъ меня. Наканунѣ Розанна вывела пятно съ ноли сюртука какимъ-то новымъ составомъ, уничтожающимъ всевозможныя пятна. Жиръ вышелъ, но на сукнѣ осталось темное пятнышко. Дѣвушка указала на это мѣсто и покачала головой.

— Пятно снято, сказала она: — но мѣсто, на которомъ оно было, видно, мистеръ Беттереджъ — мѣсто видно!

На замѣчаніе, сдѣланное человѣку невзначай, по поводу его собственнаго сюртука, отвѣчать не легко. Что-то такое въ самой дѣвушкѣ заставляло меня особенно сожалѣть о ней въ эту минуту. У леи были каріе, прекрасные глаза, хотя она была некрасива вообще — и она смотрѣла да меня съ какимъ-то выраженіемъ къ моей счастливой старости и къ моей репутаціи, какъ на то, чего она никогда достигнуть не могла, такъ что мое сердце наполнилось состраданіемъ къ нашей второй служанкѣ. Такъ какъ я не чувствовалъ себя способнымъ утѣшить ее, мнѣ оставалось сдѣлать только одно — вести ее обѣдать.

— Помогите мнѣ встать, сказалъ я. — Вы опоздали къ обѣду, Розанна — и я пришелъ за вами.

— Вы, мистеръ Беттереджъ! сказала она.

— Нанси послали за вами, продолжалъ я. — Ноя подумалъ, что отъ меня вы лучше примите маленькую брань.

Вмѣсто того, чтобъ помочь мнѣ встать, бѣдняжка тихо пожала мнѣ руку. Она. усиливалась удержаться отъ слезъ, и успѣла — за это и сталъ уважать ее.

— Вы очень добры, мистеръ Беттереджъ, сказала она. — Я не хочу обѣдать сегодня — позвольте мнѣ подольше посидѣть здѣсь.

— Почему вы любите здѣсь бывать? спросилъ я. — Что заставляетъ васъ постоянно приходить въ это печальное мѣсто?

— Что-то привлекаетъ меня сюда, сказала дѣвушка, выводя пальцемъ фигуры по песку. — Я стараюсь не приходить сюда и не могу. Иногда, прибавила она тихимъ голосомъ, какъ бы путаясь своей собственной фантазіи: — иногда, мистеръ Беттереджъ, мнѣ кажется, что могила ожидаетъ меня здѣсь.

— Васъ ожидаетъ жареная баранина и пудингтъ съ саломъ! сказалъ я. — Ступайте сейчасъ обѣдать. Вотъ что выходитъ, Розанна, когда думаешь съ тощимъ желудкомъ.

Я говорилъ строго, чувствуя естественное негодованіе (въ мои лѣта), что двадцатипятилѣтняя женщина говоритъ о смерти.

Она какъ будто не слыхала моихъ словъ. Она положила руку на мое плечо и удержала меня возлѣ себя.

— Мнѣ кажется, это мѣсто околдовало меня, сказала она. — Я мечтаю о немъ и день и ночь, думаю о немъ, когда сижу за шитьемъ. Вы знаете, что я признательна, мистеръ Беттереджъ — вы знаете, что я стараюсь заслужить вашу доброту и довѣріе ко мнѣ милэди. Но я спрашиваю себя иногда, не слишкомъ ли спокойна и хороша здѣшняя жизнь для такой женщины, какъ я, послѣ всего, что я испытала, мистеръ Беттереджъ — послѣ всего, что я вынесла. Я больше одинока между слугами, зная, что я не такова, какъ они, чѣмъ когда я здѣсь. Милэди не знаетъ, начальница исправительнаго дома не знаетъ, какимъ страшнымъ упрекомъ честные люди служатъ сами по себѣ такой женщинѣ, какъ я. Не браните меня, милый, добрый мистеръ Беттереджъ. Я исполняю свое дѣло, не такъ ли? Пожалуйста не говорите милэди, что я недовольна — я довольна всѣмъ. Душа моя неспокойна иногда, вотъ и все.

Она отняла руку съ моего плеча и вдругъ указала мнѣ на пески.

— Посмотрите! сказала она: — не удивительно ли? не страшно ли это? Я видѣла это разъ двадцать, а оно всегда ново для меня, какъ будто я никогда не видала его прежде!

Я взглянулъ, куда она указывала. Начался отливъ и страшный песокъ началъ колебаться. Широкая коричневая поверхность его медленно поднималась, а потомъ вся задрожала.

— Знаете, на что это кажется мнѣ похожимъ? сказала Розанна, опять схвативъ меня за плечо. — Это похоже на то, будто сотня людей задыхается подъ этимъ пескомъ — всѣ усиливаются выдти на поверхность и всѣ тонутъ глубже и глубже въ его страшной глубинѣ. Бросьте камень, мистеръ Беттереджъ. Бросьте камень, и посмотримъ, какъ втянетъ его песокъ!

Вотъ сумасбродныя-то рѣчи! Вотъ тощій желудокъ, дѣйствующій на растревоженную душу! Отвѣтъ мой — порядочно рѣзкій, въ виду пользы бѣдной дѣвушки, увѣряю васъ — вертѣлся у меня на языкѣ, когда его остановилъ внезапно голосъ между песчаными холмами, звавшій меня по имени.

— Беттереджъ! кричалъ этотъ голосъ: — гдѣ вы?

— Здѣсь! закричалъ я въ отвѣтъ, не понимая, кто бы это могъ бытъ.

Розанна вскочила и стала смотрѣть въ ту сторону, откуда слышался голосъ. Я самъ собирался уже подняться, когда меня испугала внезапная перемѣна въ лицѣ дѣвушки.

Лицо ея покрылось такимъ прекраснымъ румянцемъ, какого я никогда не видалъ у ней прежде; она какъ будто вся просіяла отъ безмолвнаго и радостнаго изумленія.

— Кто это? спросилъ я.

Розанна повторила мой же вопросъ:

— О! кто это? сказала она тихо, какъ бы про себя скорѣе, чѣмъ говоря со мной.

И обернулся и сталъ смотрѣть позади меня. Къ намъ подходилъ между холмами молодой человѣкъ съ блестящими глазами въ прекрасномъ сѣромъ платьи, въ такихъ же перчаткахъ и такой же шляпѣ, съ розаномъ въ петлицѣ и съ улыбкой на лицѣ, которая могла бы вызвать въ отвѣтъ улыбку даже изъ зыбучихъ песковъ. Прежде чѣмъ я успѣлъ стать на ноги, онъ прыгнулъ да песокъ возлѣ меня, схватилъ меня за шею, по иностранному обычаю, и такъ крѣпко обнялъ, что изъ меня чуть не вылетѣлъ духъ.

— Милый старичекъ Беттереджъ, сказалъ онъ: — я долженъ намъ семь шиллинговъ и шесть пенсовъ. Теперь вы знаете, кто я?

Господи, спаси насъ и помилуй! Это былъ — пріѣхавшій четыре часа ранѣе того, чѣмъ мы его ожидали — мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ!

Прежде чѣмъ я успѣлъ сказать слово, я увидалъ, что мистеръ Фрэнклинъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Розанну. Слѣдя за направленіемъ его глазъ, я тоже посмотрѣлъ на дѣвушку; она покраснѣла еще больше прежняго, можетъ бытъ потому, что встрѣтилась съ глазами мистера Фрэнклина, повернулась и вдругъ ушла, отъ насъ въ замѣшательствѣ, совершенно для меня непонятномъ, не поклонившись молодому джентльмэну и не сказавъ мнѣ ни слова — это совсѣмъ не походило на нее: болѣе вѣжливую и прилично держащую себя служанку трудно было найти.

— Какая странная дѣвушка! сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Желалъ бы я знать, что такого удивительнаго увидала она во мнѣ?

— Я полагаю, сэръ, отвѣчалъ я, подтрунивая надъ континентальнымъ воспитаніемъ нашего молодого джентльмэна: — се удивилъ вашъ заграничный лоскъ,

Я привелъ здѣсь небрежный вопросъ мистера Фрэнклина и мой глупый отвѣтъ въ утѣшеніе и поощреніе всѣмъ глупымъ людямъ — я примѣтилъ, что ограниченнымъ людямъ служитъ большимъ утѣшеніемъ узнать, что и тѣ. которые умнѣе ихъ, при случаѣ поступаютъ не лучше ихъ. Ни мистеру Фрэнклину съ его удивительнымъ заграничнымъ воспитаніемъ, ни мнѣ, въ моихъ лѣтахъ, съ моею опытностью и природнымъ умомъ, не пришло въ голову, что значило непонятное смущеніе Розанны Спирманъ. Она вышла у насъ изъ головы, бѣдняжка, прежде чѣмъ скрылось за несчастными холмами ея сѣрое манто. Что жъ изъ этого, вы спросите весьма естественно. Читайте, добрый другъ, терпѣливо, и можетъ быть вы пожалѣете Розанну Спирманъ столько же, сколько пожалѣлъ ее я, когда узналъ всю правду.

Глава V.

Прежде всего, когда мы остались одни, я сдѣлалъ третью попытку приподняться съ песку. Мистеръ Фрэнклинъ остановилъ меня.

— Въ этомъ страшномъ мѣстѣ есть одно преимущество, сказалъ онъ: — мы здѣсь одни. Не вставайте, Беттереджъ, я долженъ сказать вамъ кое-что.

Пока онъ говорилъ, я смотрѣлъ на него и старался найти сходство съ мальчикомъ, котораго я помнилъ, въ мущинѣ, находившемся передо мною. Мущина сбилъ меня съ толку. Какъ я ни смотрѣлъ, я такъ же мало могъ бы увидать румяныя щепки мальчика, какъ и его щегольскую курточку. Цвѣтъ лица его сдѣлался блѣденъ, а нижняя часть лица покрылась, къ моему величайшему удивленно и разочарованію, кудрявой каштановой бородой и усами. Его живая развязность была очень пріятна и привлекательна, я съ этимъ согласенъ, по она не могла сравниться съ его прежней непринужденностью обращенія. Что еще хуже, онъ обѣщалъ сдѣлаться высокимъ и не сдержалъ обѣщанія. Онъ былъ гибокъ, строенъ и хорошо сложенъ, но ни крошечку не выше средняго роста. Словомъ, онъ совершенно обманулъ мои ожиданія. Годы не оставили въ немъ ничего прежняго, кромѣ свѣтлаго, прямого взгляда глазъ. Въ этотъ я опять узнавалъ нашего милаго мальчика, и этимъ заключилъ мои дослѣдованія.

— Добро пожаловать въ родное мѣстечко, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ я. — Тѣмъ пріятнѣе видѣть васъ, что вы пріѣхали нѣсколькими часами ранѣе, чѣмъ мы ожидали васъ.

— Я имѣлъ причину пріѣхать раньше, мистеръ Беттереджъ, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я подозрѣвалъ, Беттереджъ, что за мной слѣдили и подстерегали меня въ Лондонѣ три или четыре дня, и я пріѣхалъ съ утреннимъ, а не съ послѣднимъ поѣздомъ, потому что мнѣ хотѣлось ускользнуть отъ одного мрачной наружности иностранца.

Слова эти чрезвычайно удивили меня. Въ головѣ моей промелькнула какъ молнія мысль о трехъ фокусникахъ и о предположеніи Пенелопы, что они намѣрены сдѣлать какой-то вредъ мистеру Фрэнклину Блэку.

— Кто слѣдилъ за вами, сэръ — и зачѣмъ? спросилъ я.

— Разскажите мнѣ о трехъ индійцахъ, которые были у васъ сегодня, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ, не обращая вниманія на мой вопросъ. — Можетъ быть, Беттереджъ, мой иностранецъ и ваши три фокусника окажутся другъ другу съ родни.

— Вы какъ узнали о фокусникахъ, сэръ? спросилъ я, отвѣчая на вопросъ другимъ вопросомъ.

Я сознаюсь, что это былъ очень дурной тонъ. Но вѣдь вы не ожидаете многаго отъ бѣдной человѣческой натуры — не ожидайте же многаго и отъ меня.

— Я видѣлъ Пенелопу, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: и Пенелопа сказала мнѣ ваша дочь обѣщала сдѣлаться хорошенькой, Беттереджъ, и сдержала свое обѣщаніе. У Пенелопы маленькія уши и маленькія ноги. Развѣ покойная мистриссъ Беттереджъ обладала этими неоцѣненными преимуществами?

— Покойная мистриссъ Беттереджъ обладала множествомъ недостатковъ, сэръ, сказалъ я. — Одинъ изъ нихъ — если вы позволите упомянуть о немъ — состоялъ въ томъ, что она никогда не занималась серьезно ничѣмъ. Она скорѣе походила на муху, чѣмъ на женщину, она не могла остановиться ни на чемъ.

— Она пришлась, какъ-разъ по мнѣ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я также не останавливаюсь ни на чемъ. Беттереджъ, вы сдѣлались еще остроумнѣе прежняго. Ваша дочь это говорила, когда а разспрашивалъ ее подробно о фокусникахъ. « — Батюшка разскажетъ вамъ, сэръ, онъ удивительный человѣкъ для своихъ нѣтъ и выражается безподобно.» Собственныя слона Пенелопы — она божественно покраснѣла. Даже мое. уваженіе къ намъ не удержало меня отъ того, чтобы… Но это все-равно; я зналъ ее, когда она была ребенкомъ, и она не сдѣлалась для меня хуже отъ этого. Будемъ говорить серьезно. Что дѣлали фокусники?

Я былъ несовсѣмъ доволенъ моей дочерью — не за то, что она позволила мистеру Фрэнклину поцѣловать себя; мистеру Фрэнклину это позволялось — но за то, что заставляла меня повторять эту глупую исторію. Однако дѣлать было нечего, оставалось разсказать всѣ обстоятельства. Веселость мистера Фроиплина пропадала но мѣрѣ того, какъ я говорилъ. Онъ сидѣлъ нахмуривъ брови и дергая себя за бороду. Когда я кончилъ, онъ повторилъ послѣ меня два вопроса, которые главный фокусникъ сдѣлалъ мальчику — вѣроятно для того, чтобы хорошенько запечатлѣть ихъ въ своей памяти.

— По этой дорогѣ, а не по другой поѣдетъ сегодня англичанинъ? Имѣетъ англичанинъ это при себѣ? Я подозрѣваю, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ, вынимая изъ кармана маленькій запечатанный пакетъ: — что это значитъ вотъ что: это, Беттередніъ, значитъ знаменитый алмазъ моего дяди Гернкастля.

Великій Боже! сэръ! вскричалъ я. — Какъ это попалъ къ вамъ алмазъ нечестиваго полковника?

— Нечестивый полковникъ въ завѣщаніи своемъ отказалъ этотъ алмазъ въ подарокъ на день рожденія моей кузинѣ Рэчель, сказалъ мастеръ Фрэнклинъ: — а мой отецъ, какъ душеприкащикъ нечестиваго полковника, поручилъ мнѣ привезти его сюда.

Еслибы море, тихо плескавшееся по зыбучему песку, вдругъ превратилось въ сухую землю передъ моими глазами, сомнѣваюсь, удивило ли бы меня это болѣе, чѣмъ слова мистера Фрэнклина.

— Полковникъ отказалъ алмазъ миссъ Рэчель? сказалъ я. — А вашъ отецъ, сэръ, душеприкащикъ полковника! Ну! прозакладывалъ бы я что вамъ угодно, мистеръ Фрэнклинъ, что вашъ отецъ не захотѣлъ бы дотронуться до полковника даже щипцами!

— Сильныя выраженія, Беттереджъ. Что ложно сказать противъ полковника? Онъ принадлежалъ гл. вашему времени, не къ моему. Разскажите мнѣ что знаете о немъ, а и разскажу намъ, какъ отецъ мои сдѣлался его душеприкащикомъ, и еще кое о чемъ. Я сдѣлалъ въ Лондонѣ нѣкоторыя открытія о моемъ дядѣ Гернкастлѣ и его алмазѣ, которыя кажутся мнѣ не совсѣмъ благовидны, и я желаю, чтобы вы подтвердили ихъ. Вы назвали его сейчасъ нечестивымъ полковникомъ. Поищите въ вашей памяти, старый другъ, и скажите мнѣ почему.

Я видѣлъ, что онъ говоритъ серьезно, и разсказалъ ему все.

Вотъ сущность того, что я сказалъ, написанная единственно для васъ. Будьте внимательны, а то вы совсѣмъ собьетесь съ толку, когда и зайдемъ подальше въ этой исторіи. Выкиньте изъ головы дѣтей, обѣдъ, новую шляпку я что бы тамъ ни было. Постарайтесь, не можете ли забыть политику, лошадей, курсы въ Сити и непріятности въ вашемъ клубѣ. Я надѣюсь, что вы не разсердитесь на мою смѣлость; я дѣлаю это только для того, чтобы возбудить ваше вниманіе, кроткій читатель. Боже! развѣ я не видалъ въ вашихъ рукахъ величайшихъ авторовъ и развѣ я не знаю, какъ легко отвлекается ваше вниманіе, когда его проситъ книга, а не человѣкъ?

Я говорилъ нѣсколько времени объ отцѣ милэди, старомъ лордѣ съ крутымъ нравомъ и длиннымъ языкомъ. У него было всего-на-всего пять человѣкъ дѣтей. Сначала два сына; потомъ послѣ довольно долгаго времени жена его опять сдѣлалась беременна и три молодыя дѣвицы явились на свѣтъ одна за другою такъ скоро, какъ только позволяла это природа; моя госпожа, какъ уже было упомянуто, была самая младшая и самая лучшая изъ трехъ. Изъ двухъ сыновей, старшій Артёръ наслѣдовалъ титулъ и имѣніе отца. Второй, высокородный Джонъ, получилъ прекрасное состояніе, оставленное ему однимъ родственникомъ, и опредѣлился въ военную службу.

Дурна та птица, которая пачкаетъ свое собственное гнѣздо. Я считаю благородную фамилію Гернкастлей моимъ гнѣздомъ и сочту милостью, если мнѣ позволятъ не входить въ подробности о высокородномъ Джонѣ. Я считаю его по совѣсти однимъ изъ величайшихъ негодяевъ, когда-либо существовавшихъ на свѣтѣ. Едвали я могу сказать о немъ что-нибудь болѣе или менѣе. Онъ началъ службу съ гвардейскаго полна. Онъ долженъ былъ выйти оттуда прежде, чѣмъ ему минуло двадцать-два года — все-равно почему бы то ни было. Въ арміи слиткомъ большая строгость была не по силамъ высокородному Джону. Онъ отправился въ Индію, посмотрѣть, такая же ли тамъ строгость, и попробовать дѣйствительной службы. Относительно храбрости (надо отдать ему справедливость) онъ былъ смѣсью бульдога, бойца-пѣтуха и дикаря. Онъ былъ при взятіи Серингапатама. Вскорѣ послѣ этого онъ перешелъ въ другой полкъ, а впослѣдствіи въ третій. Тутъ онъ былъ произведенъ въ полковники, получить солнечный ударъ и воротился въ Англію.

Онъ пріѣхалъ съ такой репутаціей, которая заперла ему двери всѣхъ его родныхъ; милэди (только что вышедшая замужъ) первая объявила (съ согласія сэр-Джона), что ея братъ никогда не войдетъ къ ней въ домъ. Много пятенъ на полковникѣ заставляли всѣхъ обѣгать его; но мнѣ надо здѣсь упомянуть только о пятнѣ, навлеченномъ на него алмазомъ.

Говорили, что онъ завладѣлъ этой индійской драгоцѣнностью такими способами, въ которыхъ какъ ни былъ онъ дерзокъ, онъ не смѣлъ признаться. Онъ никогда не пытался продать алмазъ — не нуждаясь въ деньгахъ и (опять надо отдать ему справедливость) не дорожа ими. Онъ никому его не дарилъ и не показывалъ его ни одной живой душѣ. Одни говорили, будто онъ боялся, чтобъ это не навлекло ему непріятностей отъ начальства; другіе (не знавшіе натуру этого человѣка) говорили, что онъ боится, что если покажетъ алмазъ, то это будетъ стоить ему жизни.

Въ этихъ послѣднихъ слухахъ, можетъ статься, была доля правды. Было бы несправедливо сказать, что одъ боится, но это фактъ, что жизнь его два раза подвергалась опасности въ Индіи, и всѣ твердо были убѣждены, что Лунный камень былъ этому причиной. Когда полковникъ воротился въ Англію и увидалъ, что всѣ его обѣгаютъ, опять всѣ приписали это Лунному камню. Тайна жизни полковника мѣшала полковнику во всемъ и изгнала его изъ среды его соотечественниковъ. Мущины не пускали его въ свои клубы; женщины — а ихъ было не мало — на которыхъ онъ хотѣлъ жениться, отказывали ему; друзья и родственники вдругъ дѣлались близоруки, встрѣчаясь съ нимъ на улицѣ.

Другіе въ такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ постарались бы оправдаться передъ свѣтомъ. Но уступить, даже когда одъ былъ неправъ и когда все общество возстало противъ него, было не въ привычкахъ высокороднаго Джона. Онъ держалъ при себѣ алмазъ въ Индіи, желая показать, что онъ не боится быть убитымъ. Онъ оставилъ при себѣ алмазъ въ Англіи, желая показать, что презираетъ общественнымъ мнѣніемъ. Вотъ вамъ портретъ этого человѣка какъ на полотнѣ: характеръ шедшій всему наперекоръ и лицо, хотя красивое, но съ дьявольскимъ выраженіемъ.

Время отъ времени до насъ доходили о немъ самые различные слухи. Иногда говорили, будто онъ сталъ курить опіумъ и собирать старыя книги; иногда, будто онъ производитъ какіе-то странные химическіе опыты; иногда, будто онъ пьянствуетъ и веселится съ самыми низкими людьми въ самыхъ низкихъ лондонскихъ трущобахъ. Какъ бы то ни было, полковникъ велъ уединенную, порочную, таинственную жизнь; одинъ разъ, только одинъ разъ, послѣ его возвращенія въ Англію я самъ видѣлъ его лицомъ къ лицу.

Около двухъ лѣтъ до того времени, о которомъ я теперь пишу, и года за полтора до своей смерти, полковникъ неожиданно пріѣхалъ въ домъ милэди въ Лондонѣ. Это былъ день рожденія миссъ Рэчель, двадцать-перваго іюня, и въ честь итого дня, по обыкновенію, были гости. Лакей пришелъ сказать мнѣ, что какой-то господинъ желаетъ меня видѣть.

Войдя въ переднюю, я нашелъ полковника, похудѣвшаго, состарѣвшагося, изнуреннаго и оборваннаго, но по прежнему дерзкаго и злого.

— Ступайте къ моей сестрѣ, сказалъ онъ: — и доложите ей, что я пріѣхалъ пожелать моей племянницѣ много разъ счастливо встрѣчать этотъ день.

Онъ уже нѣсколько разъ пытался письменно примириться съ милэди, больше ни для чего, я твердо въ этомъ убѣжденъ, какъ для того, чтобъ сдѣлать ей непріятность. Но къ намъ въ домъ онъ пріѣхалъ въ первый разъ. У меня вертѣлось на языкѣ сказать ему, что у милэди гости. По дьявольское выраженіе на лицѣ его пугало меня. Я пошелъ наверхъ съ его порученіемъ и, по его собственному желанно, оставилъ его ждать въ передней. Слуги вытаращили на него глаза, стоя поодаль, какъ будто онъ былъ ходячая разрушительная машина, начиненная порохомъ и ядрами, которая могла каждую минуту произвести между ними взрывъ.

Милэди также обладаетъ, крошечку — не болѣе — фамильной горячностью.

— Скажите полковнику Гернкастлю, сказала она, когда я передалъ ей порученіе ея брата: — что миссъ Вериндеръ занята, а я не хочу его видѣть.

Я старался уговорить милэди дать отвѣтъ повѣжливѣе, зная, что полковникъ не придерживается гой сдержанности, которой вообще подчиняются джентльмены. Совершенно безполезно! Фамильная горячность тотчасъ вспыхнула на меня.

— Когда мнѣ нуженъ вашъ совѣтъ, сказала милэди: — вы знаете, что я сама спрашиваю васъ. Теперь я васъ не спрашиваю.

Я пошелъ внизъ съ этимъ порученіемъ, взявъ смѣлость передать его въ потомъ и исправленномъ видѣ.

— Милэди и миссъ Рэчсль сожалѣютъ, что онѣ заняты, полковникъ, сказалъ я: — и просятъ извинить, что онѣ не будутъ имѣть чести видѣть васъ.

Я ожидалъ, что онъ вспылить даже при той вѣжливости, съ какою я передалъ отвѣтъ милэди. Къ удивленію моему, ничего подобнаго не случилось; полковникъ испугалъ меня, принявъ это съ неестественнымъ спокойствіемъ. Глаза его, сѣрые, блестящіе, устремились на меня съ минуту; онъ засмѣялся, не громко, какъ другіе люди, а про себя, тихо и страшно зло.

— Благодарю васъ, Беттереджъ, сказалъ онъ: — я буду помнить день рожденія моей племянницы.

Съ этими словами онъ повернулся и вышелъ изъ дома.

Наступилъ слѣдующій день рожденія и мы услыхали, что полковникъ боленъ и лежитъ въ постели. Полгода спустя — то-есть за полгода до того времени, о которомъ я теперь пишу — милэди получила письмо отъ одного весьма уважаемаго пастора. Оно сообщало два удивительныхъ фамильныхъ извѣстія. Во-первыхъ, что полковникъ простилъ своей сестрѣ на смертномъ одрѣ; во-вторыхъ, что онъ простилъ и всѣмъ другимъ и имѣлъ весьма назидательную кончину. Я самъ (несмотря на епископовъ и пасторовъ) имѣю нелицемѣрное уваженіе къ церкви, но я убѣжденъ, что высокородный Джонъ постоянно находился во власти дьявола и что послѣдній гнусный поступокъ въ жизни этого гнуснаго человѣка состоялъ въ томъ (съ позволенія вашего сказать), что онъ обманулъ священника.

Вотъ сущность того, что я разсказалъ мистеру Фрэнклину. Я замѣтилъ, что онъ слушалъ все внимательнѣе по мѣрѣ того, какъ я продолжалъ; также, что разсказъ о томъ, какъ сестра не приняла полковника въ день рожденія его племянницы, повидимому, поразилъ мистера Фрэнклина какъ выстрѣлъ попавшій въ цѣль. Хотя онъ въ этомъ не сознался, я увидалъ довольно ясно но его лицу, что это растревожило его.

— Вы сказали все что знали, Беттереджъ, замѣтилъ онъ. — Теперь моя очередь. Но прежде чѣмъ я разскажу вамъ, какія открытія я сдѣлалъ въ Лондонѣ и какимъ образомъ сталъ замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ объ алмазѣ, я желаю знать одно. По вашему лицу видно, мой старый другъ, что вы какъ будто не совсѣмъ понимаете, къ какой цѣли ведетъ наше совѣщаніе. Обманываетъ меня ваше лицо?

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ я. — Мое лицо въ этомъ случаѣ, покрайней мѣрѣ, говоритъ правду.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — я постараюсь поставить васъ на одну точку зрѣнія со мною, прежде чѣмъ мы пойдемъ далѣе. Я вижу три очень серьезныхъ вопроса, заключающихся въ подаркѣ полковника на день рожденія моей кузинѣ Рэчель. Слушайте меня внимательно, Беттереджъ, и пересчитывайте по пальцамъ, если это поможетъ вамъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ, находя нѣкоторое удовольствіе показать, какъ онъ можетъ быть дальновиденъ, что такъ хорошо напомнило мнѣ тѣ прежнія времена, когда онъ былъ мальчикомъ. Вопросъ первый: былъ ли алмазъ полковника предметомъ заговора въ Индіи? Вопросъ второй: послѣдовалъ ли заговоръ за алмазомъ полковника въ Англію? Вопросъ третій: зналъ ли полковникъ, что заговоръ послѣдовалъ за алмазомъ, и не съ умысломъ ли оставилъ онъ въ наслѣдство непріятности и опасность своей сестрѣ, посредствомъ ея невинной дочери? Вотъ къ чему я стремлюсь, Беттереджъ. Не путайтесь.

Хорошо было это говорить, но онъ уже напугалъ меня.

Если онъ былъ правъ, то въ нашъ спокойный англійскій домъ вдругъ ворвался дьявольскій индійскій алмазъ, а за нимъ заговоръ живыхъ мошенниковъ, спущенныхъ на насъ мщеніемъ мертвеца. Вотъ каково было наше положеніе, обнаружившееся мнѣ въ послѣднихъ словахъ мистера Фрэнклина! Кто когда-либо слыхалъ что-нибудь подобное — въ девятнадцатомъ столѣтіи, замѣтьте, въ вѣкъ прогреса, въ странѣ наслаждающейся благами британской конституціи? Никто никогда не слыхалъ личего подобнаго, и слѣдовательно, никто не можетъ этому повѣрить. Однако, несмотря на это, я буду продолжать мой разсказъ.

Когда вы вдругъ испугаетесь въ такомъ родѣ, какъ я испугался теперь, этотъ испугъ почти всегда отзовется у васъ въ желудкѣ, и тогда ваше вниманіе развлекается и вы начинаете вертѣться. Я молча завертѣлся, сидя на пескѣ. Мистеръ Фрэнклинъ примѣтилъ, какъ я боролся съ встревоженнымъ желудкомъ или духомъ — какъ вы хотите, это одной тоже — и остановившись именно въ ту минуту, когда онъ готовился начать свой разсказъ, спросилъ меня рѣзко:

— Что вамъ нужно?

Что мнѣ было нужно? Ему я не сказалъ, но вамъ я скажу по секрету. Мнѣ хотѣлось закуритъ трубку и почитать Робинзона Крузо.

ГЛАВА VI.

Оставивъ при себѣ мои чувства, я почтительно просилъ мистера Фрэнклина продолжать. Мистеръ Фрэнклинъ отвѣчалъ: «Не вертитесь, Беттереджъ» и продолжалъ.

Первыя слова нашего молодого джентльмэна сообщили мнѣ, что открытія, относящіяся къ нечестивому полковнику и къ алмазу, начались съ посѣщенія, которое онъ сдѣлалъ (прежде чѣмъ пріѣхалъ къ намъ) къ стряпчему своего отца въ Гэмстидъ. Мистеръ Фрэнклинъ случайно проговорился однажды, когда они сидѣли вдвоемъ послѣ обѣда, что отецъ поручилъ ему отвезти миссъ Рэчель подарокъ ко дню ея рожденія. Слово за слово и кончилось тѣмъ, что стряпчій сказалъ, въ чемъ состоялъ этотъ подарокъ и какъ возникли дружескія отношенія между покойнымъ полковникомъ и мистеромъ Блякомъ старшимъ. Обстоятельства такъ необыкновешгы, что я сомнѣваюсь, способенъ ли я какъ слѣдуетъ разсказать ихъ. Я предпочитаю передать открытія мистера Фрэнклина его собственными словами.

— Вы помните то время, Беттереджъ, сказалъ онъ: — когда отецъ мой пытался доказать свои права на это несчастное герцогство? Ну, въ это самое время и дядя Гернкастль воротился. Отецъ мой узналъ, что у его шурина есть какія-то бумаги, которыя могли быть полезны для его процеса. Онъ пріѣхалъ къ полковнику подъ предлогомъ поздравить его съ пріѣздомъ бъ Англію. Полковника нельзя было провести такимъ образомъ.

« — Вамъ нужно что-нибудь, сказалъ онъ; — иначе вы не компрометировали бы свою репутацію, пріѣхавъ ко мнѣ.» Отецъ мой понялъ, что ему больше ничего не остается, какъ откровенно признаться во всемъ; онъ тотчасъ сознался, что ему нужны бумаги. Полковникъ просилъ день на размышленіе. Отвѣтъ его пришелъ въ видѣ чрезвычайно страннаго письма, которое пріятель мой стряпчій показалъ мнѣ. Полковникъ начиналъ тѣмъ, что онъ имѣетъ надобность до моего отца и предлагаетъ размѣну дружескихъ услугъ между ними. Случайности воины (выраженіе, употребленное имъ) доставили ему обладаніе одними изъ самыхъ большихъ алмазовъ въ свѣтѣ, и онъ имѣлъ поводи думать, что ни онъ, ни его драгоцѣнный камень не были въ безопасности ни въ одномъ домѣ, ни въ одной части свѣта, если онъ оставитъ этотъ камень при себѣ. При этихъ опасныхъ обстоятельствахъ онъ рѣшился отдать алмазъ на храненіе другому человѣку. Этотъ человѣкъ не подвергался никакому риску Онъ можетъ отдать драгоцѣнный камень на храненіе въ любое мѣсто — какъ напримѣръ къ банкиру или ювелиру — у которыхъ есть особая кладовая для храненія движимостей высокой цѣны; его личная отвѣтственность въ этомъ дѣлѣ будетъ пассивнаго свойства. Онъ обязуется получать — или самъ, дли черезъ надежнаго повѣреннаго — по заранѣе условленному адресу, въ заранѣе условленные дни каждый годъ, письмо отъ полковника съ простимъ извѣстіемъ, что онъ живъ. Въ случаѣ, если письмо не будетъ получено въ условленный день, молчаніе полковника можетъ служить вѣрнымъ признакомъ, что онъ убитъ. Въ такомъ случаѣ, но не иначе, инструкціи относительно распоряженія алмазомъ, запечатанныя и хранящіеся вмѣстѣ съ нимъ, должны быть вскрыты и безусловно исполнены. Если отецъ мой согласится принять это странное порученіе, то бумаги полковника будутъ отданы въ его распоряженіе. Вотъ что заключалось въ письмѣ.

— Что сдѣлалъ вашъ отецъ, сэръ? спросилъ я.

— Что онъ сдѣлалъ? повторилъ мистеръ Фрэнклинъ: — вамъ скажу, что онъ сдѣлалъ. Онъ приложилъ неоцѣненную способность, называемую здравымъ смысломъ, къ письму полковника. Онъ объявилъ, что все это — чистая нелѣпость. Гдѣ-то въ своихъ странствованіяхъ по Индіи полковникъ подцѣпилъ дрянное стеклышко, которое онъ принялъ за алмазъ. Что касается опасенія былъ убитымъ и предосторожностей, придумываемыхъ для сохраненія его жизни и этого стеклышка, то нынѣ девятнадцатое столѣтіе и каждому человѣку въ здравомъ умѣ стоитъ только обратиться къ полиціи. Извѣстно, что полковникъ много лѣтъ уже употреблялъ опіумъ, и если единственный способъ достать драгоцѣнныя бумаги состоялъ въ томъ, чтобы принять бредъ опіума за фактъ, то отецъ мой былъ вполнѣ готовъ принять на себя возлагаемую на него смѣшную отвѣтственность — тѣмъ охотнѣе, что она не навлекала на него никакихъ хлопотъ. Алмазъ и запечатанныя инструкціи были отданы въ кладовую банкира, а письма полковника, періодически сообщавшія, что онъ живъ, получались и распечатывались стряпчимъ, какъ довѣреннымъ моего отца. Ни одинъ умный человѣкъ въ подобномъ положеніи не могъ взглянуть на это дѣло другимъ образомъ. Намъ только то кажется вѣроятнымъ, Беттереджъ, что согласно съ нашей обыденной опытностью, и мы вѣримъ роману только тогда, когда прочтемъ его въ газетѣ.

Изъ этого я увидѣлъ ясно, что мистеръ Фрэнклинъ считаетъ мнѣніе отца о полковникѣ опрометчивымъ и ошибочнымъ,

— А ваше какое мнѣніе объ этомъ дѣлѣ, сэръ? спросилъ я.

— Дайте прежде кончить исторію полковника, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Въ умѣ англичанина есть любопытное отсутствіе системы, и вашъ вопросъ, мои старый другъ, служитъ этому примѣромъ. Когда мы перестаемъ дѣлать машины, мы (въ умственномъ отношеніи) самый неряшливый народъ во всей вселенной.

«Вотъ оно заграничное-то воспитаніе! подумалъ я. „Онъ, должно быть, во Франціи научился подтрунивать надъ пани.“

Мистеръ Фрэнклинъ опять взялъ порванную нить разсказа и продолжалъ:

— Отецъ мой получилъ нужныя бумаги и съ той поры не видалъ болѣе своего шурина. Каждый годъ, въ заранѣе условленные дни, заранѣе условленное письмо получалось отъ полковника и распечатывалось стряпчимъ. Я видѣлъ цѣлую кучу этихъ писемъ. Всѣ они написаны одной и той же краткой дѣловой формой, словъ: „Сэръ, — это удостовѣритъ васъ, что я еще живъ. Пусть алмазъ остается попрежнему. Джонъ Гернкастль.“ Вотъ все, что онъ писалъ, и приходило это аккуратно къ назначенному дню. Но шесть или восемь мѣсяцевъ тому назадъ форма, письма измѣнилась въ первый разъ. Теперь было: „Сэръ, — говорятъ, что я умираю. Пріѣзжайте ко мнѣ и помогите мнѣ написать завѣщаніе.“ Стряпчій поѣхалъ и нашелъ полковника въ маленькой подгородной виллѣ, окруженной принадлежащей къ ней землей, гдѣ полковникъ жилъ одинъ съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ Индію. Одъ держалъ собакъ, кошекъ и птицъ для компаніи, но ни одного человѣческаго существа, кромѣ женщины, приходившей ежедневно для присмотра за хозяйствомъ, и доктора. Завѣщаніе было очень просто. Полковникъ истратилъ большую часть своего состоянія на химическіе опыты. Его завѣщаніе начиналось и кончалось тремя пунктами, которые онъ продиктовалъ въ постели въ полномъ обладаніи своими умственными способностями. Въ первомъ пунктѣ онъ обезпечивалъ содержаніе и уходъ на его животными. Вторымъ пунктомъ основывалась каѳедра экспериментальной химіи въ одномъ изъ сѣверныхъ университетовъ. Въ третьемъ полковникъ завѣщалъ Лунный камень въ подарокъ на день рожденія своей племянницѣ, съ условіемъ, чтобы отецъ мой былъ душеприкащикомъ. Отецъ мои сначала отказался. Однако, подумавъ нѣсколько, онъ уступилъ отчасти, потому что былъ увѣренъ, что обязанность душеприкащика не доставитъ ему никакихъ хлопотъ, отчасти по намеку стряпчаго, сдѣланнаго въ виду интересовъ Рэчель, что алмазъ все-таки можетъ стоить чего-нибудь.

— Полковникъ не сказалъ, сэръ, спросилъ я: — по какой причинѣ онъ отказалъ алмазъ миссъ Рэчель?

— Онъ не только сказалъ, но написалъ эту причину въ своемъ завѣщаніи, отвѣтилъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я взялъ себѣ выписку, которую вы сейчасъ увидите. Не спѣшите, Беттереджъ! Все должно идти попорядку. Вы слышали о завѣщаніи полковника, теперь вы должны услышать, что случилось послѣ его смерти. Формальности требовали, чтобы алмазъ былъ оцѣненъ, прежде чѣмъ завѣщаніе будетъ предъявлено. Всѣ ювелиры, къ которымъ обращались, тотчасъ подтвердили увѣреніе полковника, что онъ обладаетъ самымъ большимъ алмазомъ въ свѣтѣ. Вопросъ о вѣрной оцѣнкѣ представилъ нѣкоторыя довольно серьезныя затрудненія. Величина дѣлала его феноменомъ между алмазами, цвѣтъ ставилъ его въ категорію совершенно отдѣльную, и въ добавокъ къ этимъ сбивчивымъ элементамъ, въ немъ былъ недостатокъ въ видѣ пятна въ самой серединѣ камня. Даже при этомъ послѣднемъ важномъ недостаткѣ, самая низкая оцѣнка равнялась двадцати тысячамъ фунтовъ. Представьте себѣ удивленіе моего отца: онъ чуть-было не отказался отъ обязанности душеприкащика, чуть-было не выпустилъ изъ нашей фамиліи эту великолѣпную драгоцѣнность! Интересъ, возбужденный въ немъ этимъ дѣломъ, заставилъ его вскрыть запечатанныя инструкціи, хранившіяся вмѣстѣ съ алмазомъ. Стряпчій показалъ мнѣ этотъ документъ вмѣстѣ съ другими бумагами, и этотъ документъ (по моему мнѣнію) подаетъ ключь къ заговору, угрожавшему жизни полковника.

— Стало быть, вы думаете, сэръ, сказалъ я: — что заговоръ былъ?

— Не обладая здравымъ смысломъ моего отца, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ: — я думаю, что жизнь полковника находилась въ опасности именно такъ, какъ онъ говорилъ. Запечатанная инструкція объясняетъ, отчего онъ все-таки умеръ спокойно на своей постели. Въ случаѣ его насильственной смерти (то-есть въ случаѣ, еслибы отъ него не было получено условленное письмо въ назначенный день), отецъ мой долженъ былъ секретно отправить Лунный камень въ Амстердамъ. Тамъ его отдать знаменитому рѣзчику и разбить его на четыре или на шесть отдѣльныхъ камней. Камни эти продать за то, что дадутъ, а вырученныя деньги употребить на основаніе той каѳедры экспериментальной химіи, о которой потомъ полковникъ упомянулъ въ своемъ завѣщаніи. Теперь, Беттереджъ, навострите-ка свой находчивый умъ и выведите заключеніе, къ какому ведутъ инструкціи полковника.

Я тотчасъ навострилъ свои умъ. Онъ былъ въ медленномъ англійскомъ родѣ и все перепуталъ, пока мистеръ Фрэнклинъ указалъ, что слѣдовало видѣть.

— Замѣтьте, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — что цѣнность брилліанта искусно поставлена была въ зависимость отъ сохраненія жизни полковника отъ насильственной смерти. Онъ не довольствовался тѣмъ, что сказалъ врагамъ, которыхъ опасался: „Убейте меня — и вы будете не ближе къ алмазу, чѣмъ теперь. Онъ тамъ, откуда вы не можете его достать — въ кладовой банкира.“ Онъ сказалъ вмѣсто того: „Убейте меня — и алмазъ перестанетъ быть алмазомъ: его тождество уничтожится.“ Что это значитъ?

Тутъ, какъ мнѣ показалось, умъ мой озарился чудной заграничной ясностью.

— Знаю! сказалъ я. — Это значитъ, что цѣна камня понизится и злодѣи останутся въ дуракахъ.

— Ничуть ни бывало! сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я объ этомъ справлялся. Алмазъ съ пятномъ, разбитыя на отдѣльные камни, будетъ стоить дороже, чѣмъ теперь, по той простой причинѣ, что четыре или шесть прекрасныхъ брилліанта должны стоить дороже, чѣмъ одинъ большой камень, но съ пятномъ. Еслибы воровство для прибыли было цѣлью заговора, то инструкціи полковника рѣшительно дѣлали бы алмазъ еще привлекательнѣе для воровства. За него можно было получить больше денегъ, а продать гораздо легче, еслибъ онъ вышелъ изъ рукъ амстердамскихъ мастеровъ.

— Господи помилуй, сэръ! вскрикнулъ я: — въ чемъ же состоялъ заговоръ?

— Заговоръ, составленный индійцами, которымъ прежде принадлежалъ алмазъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — заговоръ, основанный на какомъ-то древнемъ индустанскомъ суевѣріи. Это мое мнѣніе, подтвержденное однимъ фамильнымъ документомъ, который находится при мнѣ въ настоящую минуту.

Я теперь увидалъ, почему появленіе трехъ индійскихъ фокусниковъ у нашего дома показалось мистеру Фрэнклину обстоятельствомъ достойнымъ вниманія.

— Я не хочу навязывать вамъ насильно моего мнѣнія, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Мысль объ избранныхъ служителяхъ древняго индустанскаго суевѣрія, посвятившихъ себя, несмотря на всѣ затрудненія и опасности, выжиданію удобнаго случая возвратить ихъ священную драгоцѣнность, кажется мнѣ совершенно согласною съ тѣмъ, что намъ извѣстно о терпѣніи восточныхъ племенъ и о вліяніи восточныхъ религій. Но я человѣкъ съ живымъ воображеніемъ, и мясникъ, булочникъ и собиратель податей не кажутся мнѣ единственной правдоподобной дѣйствительностью. Пусть же моя догадка цѣнится во что вамъ угодно и перейдемъ къ единственному практическому вопросу, касающемуся насъ. Переживетъ ли полковника заговоръ о Лунномъ камнѣ? И зналъ ли полковникъ объ этомъ, когда оставлялъ скоси племянницѣ подарокъ ко дню ея рожденія?

Я начиналъ видѣть, что дѣло это ближе всего касается теперь милэди и миссъ Рэчель. Ни одного слова изъ сказаннаго имъ не ускользнуло отъ меня.

— Мнѣ не очень хотѣлось, когда я узналъ исторію Луннаго камня, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ: — привозить его сюда, но другъ мой стряпчіи напомнилъ мнѣ, что кто-нибудь долженъ же передать моей кузинѣ наслѣдство дяди — я что я могу сдѣлать это точно такъ же, какъ и всякій другой. Когда я вынулъ алмазъ изъ банка, мнѣ показалось, что за мной слѣдитъ на улицѣ какой-то оборванный, смуглый человѣкъ. Я отправился къ отцу взять мои вещи и нашелъ тамъ письмо, неожиданно удержавшее меня въ Лондонѣ. Я воротился въ банкъ съ алмазомъ и опять видѣлъ этого оборваннаго человѣка. Вынимая снова алмазъ изъ банка сегодня утромъ, я увидалъ этого человѣка въ третій разъ, ускользнулъ отъ него и уѣхалъ (прежде чѣмъ онъ успѣлъ отыскать мои слѣды) съ утреннимъ, вмѣсто послѣобѣденнаго поѣзди. Вотъ я здѣсь съ алмазомъ въ сохранности и цѣлости, и какое же первое извѣстіе встрѣчаетъ меня? Я узнаю, что здѣсь были три странствующихъ индійца и что мой пріѣздъ изъ Лондона и то, что я долженъ привезти съ собой, составляютъ два главныхъ предмета ихъ розысковъ въ то время, когда они думали, что они одни. Не стану терять время и слова на то, какъ они выливали чернила на руку мальчика и велѣло ему увидать вдали человѣка и нѣчто въ карманѣ этого человѣка. Штука (которую я часто видалъ на Востокѣ), и по моему мнѣнію, и по вашему, болѣе ничего, какъ фокусъ-покусъ. Вопросъ, который мы теперь должны рѣшить, состоитъ въ томъ, не приписываю ли я ошибочно значеніе простой случайности, или мы дѣйствительно имѣемъ доказательство, что индійцы напали на слѣдъ Луннаго камня съ той минуты, какъ онъ взятъ изъ банка?

Ни онъ, ни я, казалось, не думали заняться этой частью изслѣдованіи. Мы посмотрѣли другъ на друга, потомъ посмотрѣли на приливъ, тихо заливавшій все выше и выше зыбучіе пески.

— О чемъ вы думаете? вдругъ спросилъ мистеръ Фрэнклинъ.

— Я думаю, сэръ, отвѣчалъ я: — что мнѣ хотѣлось бы зарыть алмазъ въ зыбучій песокъ и рѣшить вопросъ такимъ образомъ.

— Если вы запрятали къ себѣ въ карманъ стоимость этого камня, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ: скажите это, Беттереджъ, и ладно!

Любопытно замѣтить какъ, когда у васъ неспокойно на душѣ, облегчаетъ васъ самая пустая шутка. Намъ показалась очень смѣшна мысль убѣжать съ законной собственностью миссъ Рэчель и ввести мистера Блэка, какъ душеприкащика, въ страшныя хлопоты, хотя теперь я не могу понять, что тутъ было смѣшного.

Мистеръ Фрэнклинъ первый навелъ разговоръ на настоящій предметъ. Онъ вынулъ изъ кармана конвертъ, вскрылъ его и подалъ мнѣ лежавшую тамъ бумагу.

— Беттереджъ, сказалъ онъ: — мы должны въ виду интересовъ тетушки обсудить вопросъ о томъ, какая причина заставила полковника оставить это наслѣдство своей племянницѣ. Вспомните, какъ лэди Вериндеръ обращалась съ своимъ братомъ съ того Бремени, какъ онъ воротился въ Англію, до того, когда онъ сказалъ вамъ, что онъ будетъ помнить день рожденія племянницы. И прочтите это.

Онъ далъ мнѣ выписку изъ духовной полковника. Она при мнѣ, когда я пишу эти строки, и я для васъ списываю съ нея копію:

„Въ-третьихъ и въ послѣднихъ, я дарю и завѣщаю моей племянницѣ Рэчель Вериндеръ, единственной дочери моей сестры Джуліи Вериндеръ, вдовы — если ея мать, сказанная Джулія Вериндеръ, будетъ жива постѣ моей смерти — желтый алмазъ, принадлежащій мнѣ и извѣстный на Востокѣ подъ названіемъ Луннаго камня, съ тѣмъ условіемъ, чтобы ея мать, вышеупомянутая Джулія Вериндеръ, была жива въ то время. И поручаю моему душеприкащику отдать мой алмазъ или ему самому, или черезъ какого-нибудь надежнаго представителя, котораго онъ выберетъ, въ собственныя руки вышеупомянутой племянницы моей Рэчель въ первый день ея рожденья послѣ моей смерти и въ присутствіи, если возможно, моей сестры, вышеупомянутой Джуліи Вериндеръ. И я желаю, чтобы вышеупомянутой сестрѣ моей былъ сообщенъ посредствомъ вѣрной копіи третій и послѣдній пунктъ моего завѣщанія, что я дарю алмазъ дочери ея Рэчель въ знакъ моего полнаго прощенія за тотъ вредъ, который ея поступки со мною сдѣлали моей репутаціи, а особенно въ доказательство, что я прощаю, какъ я слѣдуетъ умирающему, оскорбленіе, нанесенное мнѣ какъ офицеру и джентльмену, когда ея слуга по ея приказанію не пустилъ меня къ ней въ день рожденія ея дочери.“

Еще много было написано распоряженій, если милэди или миссъ Рэчель не будутъ въ живыхъ во время кончины завѣщателя, чтобы алмазъ былъ отосланъ въ Голландію, сообразно запечатаннымъ инструкціямъ, первоначально положеннымъ на храненіе вмѣстѣ съ нимъ. Деньги, вырученныя за продажу, въ такомъ случаѣ слѣдовало прибавить къ деньгамъ, уже отказаннымъ въ завѣщаніи, для химической каѳедры въ одномъ изъ сѣверныхъ университетовъ.

Я возвратилъ бумагу мистеру Фрэнклину, рѣшительно не зная, что ему сказать. До этой минуты я думалъ (какъ вамъ извѣстно), что полковникъ умеръ такъ же нечестиво, какъ и жилъ. Я не скажу, чтобы копія съ этого завѣщанія заставила меня перемѣнить это мнѣніе; я только скажу, что она поколебала меня.

— Ну, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — теперь, когда вы прочли собственныя слова полковника, что вы скажете? Привезя Лунный камень къ тетушкѣ въ домъ, служу ли я слѣпо его мщенію, или оправдываю его, какъ раскаявшагося христіанина?

— Тяжело вымолвятъ, сэръ, отвѣчалъ я: — что онъ умеръ съ гнуснымъ мщеніемъ въ сердцѣ и съ гнуснымъ обманомъ на губахъ. Одному Богу извѣстна правда. Женя не спрашивайте.

Мистеръ Фрэнклинъ вертѣлъ и комкалъ въ рукахъ выписку изъ завѣщанія, какъ будто ожидалъ выжать изъ нея истину такимъ образомъ. Въ тоже время онъ замѣчательно измѣнился. Вмѣсто живого и веселаго, онъ сдѣлался теперь, совершенно непонятнымъ образомъ, тихимъ, торжественнымъ, задумчивымъ молодымъ человѣкомъ.

— Этотъ вопросъ имѣетъ двѣ стороны, сказалъ онъ: — объективную и субъективную. Которую намъ взять?

Онъ получилъ не только французское, но и нѣмецкое воспитаніе. До-сихъ-поръ онъ находился подъ вліяніемъ (какъ я полагалъ) одного изъ нихъ. А теперь (на сколько я могъ разобрать) другое заступило мѣсто. Одно изъ правилъ моей жизни никогда не примѣчать того, чего я не понимаю. Я выбралъ среднее между объективной и субъективной стороной. Сказать попросту, я вытаращилъ глаза и не сказалъ ничего.

— Извлечемъ внутренное значеніе изъ этого, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Зачѣмъ дядя отказалъ алмазъ Рэчель? Зачѣмъ онъ не отказалъ его тетушкѣ?

— Это, по-крайней-мѣрѣ, отгадать не трудно, сэръ, сказалъ я. — Полковникъ Гернкастль зналъ хороши, что милэди не захочетъ принять никакого наслѣдства отъ него.

— Почему могъ онъ знать, что Рэчель также не откажется?

Есть ли на свѣтѣ такая молодая дѣвица, сэръ, которая могла бы устоять отъ искушенія принять такой подарокъ, какъ Лунный камень?

— Это субъективный взглядъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — Вамъ дѣлаетъ большую честь, Беттереджъ, что вы способны имѣть субъективный взглядъ. Но въ завѣщаніи полковника есть еще другая тайна, до сихъ поръ не объясненная. Какимъ образомъ объяснимъ мы, что онъ давалъ Рэчель подарокъ въ день ея рожденія только съ условіемъ, чтобы мать ея была жива?

— Я не желаю порочить покойника, сэръ, отвѣчалъ я: — но если онъ съ умысломъ оставилъ въ наслѣдство сестрѣ хлопоты и опасность посредствомъ за дочери, то непремѣннымъ условіемъ этого наслѣдства было то, чтобы сестра его находилась въ живыхъ для того, чтобы почувствовать всю непріятность этого.

— О, вотъ какъ вы толкуете его причины! Это опять субъективное истолкованіе! Бывали вы въ Германіи, Беттереджъ?

— Нѣтъ, сэръ. А ваше истолкованіе позвольте узнать?

— Мнѣ кажется, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — что цѣль полковника, можетъ быть, состояла не въ томъ, чтобы сдѣлать пользу племянницѣ, которую онъ даже никогда не видалъ — до чтобы доказать сестрѣ», что онъ простилъ ее, и доказать очень любезно посредствомъ подарка, сдѣланнаго ея дочери. Это совершенно другое объясненіе противъ вашего, Беттереджъ, и заимствовано изъ объективной точки зрѣнія. По всему видимому, одно истолкованіе можетъ быть точно такъ же справедливо, какъ и другое.

Доведя дѣло до этого пріятнаго и успокоительнаго исхода, мистеръ Фрэнклинъ, повидимому, думалъ, что онъ исполнилъ все, что требовалось отъ него. Онъ легъ на спину на пескѣ и спросилъ, что теперь дѣлать.

Онъ былъ такъ уменъ и дальновиденъ (прежде чѣмъ пустился въ заграничную тарабарщину) и до такой степени имѣлъ первенство въ этомъ дѣлѣ до-сихъ-поръ, что я совершенно не приготовился къ такой внезапной перемѣнѣ, когда онъ теперь обращался за помощью ко мнѣ. Я только послѣ узналъ посредствомъ миссъ Рэчель — которая первая сдѣлала это открытіе — что эти странныя перемѣны и преобразованія въ мистерѣ Фрэнклинѣ происходили отъ его заграничнаго воспитанія. Въ томъ возрастѣ, когда мы всѣ способны принимать нашъ колоритъ въ видѣ отраженія колорита другихъ людей, его послали за границу, и онъ переходилъ отъ одной націи къ другой, прежде чѣмъ пришла пора для того, чтобы какой-нибудь одинъ колоритъ болѣе чѣмъ другой установился въ немъ твердо. Вслѣдствіе этого, онъ воротился съ такими различными сторонами въ своемъ характерѣ, болѣе или менѣе неоконченными и болѣе или менѣе противорѣчащими одна другой, что какъ будто проводилъ жизнь въ постоянномъ противорѣчія съ самимъ собой. Онъ могъ быть и дѣловымъ человѣкомъ и лѣнтяемъ, съ сбивчивымъ и яснымъ умомъ, образцомъ рѣшимости и безпомощности въ одно и то же время. У него была и французская, и нѣмецкая, и итальянская сторона — первоначальный англійскій фундаментъ выказывался иногда, какъ бы говоря; «Вотъ я жалко исковерканъ, какъ вы видите, но все-таки во мнѣ осталось кое-что моего». Миссъ Рэчель обыкновенно говорила, что итальянская сторона одерживала верхъ въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ неожиданно поддавался и просилъ васъ съ своей милой кротостью взять съ него отвѣтственность на ваши плеча. Вы не сдѣлаете ему несправедливости, я полагаю, если заключите, что итальянская сторона теперь одержала верхъ.

— Это вамъ слѣдуетъ знать, сэръ, сказалъ я: — что теперь дѣлать, ужъ конечно не мнѣ?

Мистеръ Фрэнклинъ, повидимому, не примѣчалъ силы моего вопроса, будучи въ такомъ положеніи въ это время, что не могъ видѣть ничего, кромѣ неба надъ своей головой.

— Я не желаю пугать тетушку безъ причины, сказалъ онъ: — и не желаю также оставлять ее безъ надлежащаго предостереженія. Еслибъ вы были на моемъ мѣстѣ, Беттереджъ, скажите мнѣ въ двухъ словахъ, что сдѣлали бы вы?

Я сказалъ ему въ двухъ словахъ:

— Подождалъ бы.

— Готовъ отъ всего сердца, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — долго ли?

Я началъ объяснять мою мысль.

— Какъ я понимаю, сэръ, сказалъ я: — кто-нибудь долженъ же отдать этотъ проклятый алмазъ миссъ Рэчель въ день ея рожденія — и вы можете сдѣлать это точно такъ же, какъ всякій, другой. Очень хорошо. Сегодня двадцать-пятое мая, а день рожденія двадцать-перваго іюня. Передъ нами почти четыре недѣли. Подождемъ и посмотримъ, что случится въ это время, и предостережемъ милэди или нѣтъ, какъ покажутъ обстоятельства.

— Прекрасно, Беттереджъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Но что намъ дѣлать съ алмазомъ до дня рожденія?

— Тоже, что отецъ вашъ сдѣлалъ, сэръ, отвѣчалъ я. — Отецъ вашъ отдалъ его въ банкъ въ Лондонѣ, а вы отдайте его въ банкъ въ Фризинголлѣ.

Фризинголлъ — нашъ ближайшій городъ и банкъ его такъ же надеженъ, какъ Англійскій Банкъ.

— Будь я на вашемъ мѣстѣ, сэръ, прибавилъ я: — я прямо отправился бы верхомъ съ алмазомъ въ Фризингтоллъ, прежде чѣмъ дамы воротятся.

Возможность сдѣлать что-нибудь — да еще верхомъ — заставила мистера Фрэнклина мигомъ подняться на ноги. Онъ вскочилъ и безцеремонно заставилъ встать и меня.

— Беттереджъ, вы золото, а не человѣкъ, сказалъ онъ. — Пойдемъ и велите тотчасъ же осѣдлать самую лучшую лошадь въ конюшнѣ.

Тутъ, слава Богу, англійскій фундаментъ выказался наконецъ сквозь весь заграничный лоскъ! Это былъ опять тотъ мастеръ Фрэнклинъ, котораго я помнилъ, оживившійся по прежнему при мысли отправиться верхомъ и напомнившій мнѣ славное старое время. Осѣдлать для него лошадь? Я осѣдлалъ бы ему двѣнадцать лошадей, еслибъ онъ только могъ поѣхать на всѣхъ ихъ разомъ!

Мы поспѣшно воротились домой, поспѣшно велѣли осѣдлать самую быстроногую лошадь изъ всей конюшни и мистеръ Фрэнклинъ поспѣшно ускакалъ опять отдать въ кладовую банка проклятый алмазъ. Когда я услышалъ, какъ затихъ стукъ копытъ его лошади въ аллеѣ, и когда вернулся на дворъ и увидалъ, что я опять одинъ, я почти готовъ былъ спросить себя, не пробудился ли я отъ сна.

Глава VII.

Пока я находился въ такомъ растерянномъ положеніи духа, чрезвычайно нуждаясь въ успокоеніи, чтобъ опять придти въ себя, моя дочь Пенелопа попалась мнѣ навстрѣчу (точно такъ, какъ ея покойная мать попадалась мнѣ на лѣстницѣ), и тотчасъ же пристала во мнѣ съ разспросами. Я разсказалъ ей все, происходившее на совѣщаніи между мистеромъ Фрэнклиномъ и мною. При настоящихъ обстоятельствахъ оставалось только одно — прихлопнутъ гасильникомъ тотчасъ же любопытство Пенелопы. Я отвѣчалъ ей, что мы съ мистеромъ Фрэнклиномъ толковали объ иностранной политикѣ и договорились до того, что оба крѣпко заснули на солнцѣ. Попробуйте дать этотъ отвѣтъ, когда жена или дочь пристанутъ къ вамъ съ неумѣстнымъ вопросомъ, и будьте увѣрены, что по природной женской кротости онѣ расцѣлуютъ васъ и опять станутъ приставать при первомъ удобномъ случаѣ.

День прошелъ и милэди съ миссъ Рэчель воротились.

Безполезно говорить, какъ онѣ удивились, когда услыхали, что мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ пріѣхалъ и опять уѣхалъ верхомъ. Безполезно также говорить, что онѣ тотчасъ сдѣлали неумѣстные вопросы и что «иностранная политика» и крѣпкій сонъ на солнцѣ не годились для нихъ. Не придумавъ ничего другого, я сказалъ, что пріѣздъ мистера Фрэнклина съ раннимъ поѣздомъ надо единственно приписать одной изъ его причудъ. Когда меня спросили, неужели отъѣздъ его верхомъ былъ также причудой, я отвѣчалъ: «Да, точно такъ» и отдѣлался — кажется очень ловко — такимъ образомъ.

Преодолѣвъ затрудненія съ дамами, я нашелъ еще больше затрудненій, ожидавшихъ меня, когда я воротился въ свою комнату. Пришла Пенелопа — съ природной женской кротостью — поцѣловать, меня и съ природнымъ женскимъ любопытствомъ — сдѣлать новый вопросъ. На этотъ разъ она только желала узнать отъ меня, что случилось съ нашей второй служанкой Розанной Спирманъ.

Оставивъ мистера Фрэнклина и меня на Зыбучихъ Пескахъ, Розанна, какъ оказалось, воротилась домой въ самомъ непонятномъ расположенія духа. Она измѣнялась (если вѣрить Пенелопѣ), какъ цвѣта радуги. Она была весела и грустна безъ всякой причины. Не переводя духа, она сдѣлала сотню вопросовъ о мистерѣ Фрэнклинѣ Блэкѣ и тотчасъ же разсердилась на Пенелопу за то, какъ она смѣла предположить, что посторонній джентльмэнъ можетъ ее интересовать. Замѣтили, какъ она улыбаясь чертила имя мистера Фрэнклина внутри ея рабочаго ящика. Опять застали, какъ она плакала и смотрѣла въ зеркало на свое уродливое плечо. Знала ли она прежде мистера Фрэнклина? Совершенно невозможно! Не слыхали ли они чего-нибудь другъ о другѣ? Опять невозможно! Я могъ засвидѣтельствовать, что удивленіе мистера Фрэнклина было искренно, когда онъ увидалъ, какъ дѣвушка смотритъ на него. Пенелопа могла засвидѣтельствовать, что любопытство дѣвушки было искренно, когда она разспрашивала о мистерѣ Фрэнклинѣ. Совѣщаніе между нами было довольно скучно до тѣхъ поръ, пока дочь моя вдругъ кончила самымъ нелѣпымъ предположеніемъ, какое когда-либо я слыхалъ въ моей жизни.

Батюшка, сказала Пенелопа совершенно серьезно: — на это есть только одно объясненіе: Розанна влюбилась въ мистера Фрэнклина Блэка съ перваго взгляда.

Ни слыхали о прелестныхъ молодыхъ дѣвицахъ, влюблявшихся съ перваго взгляда, и находили это весьма естественнымъ. Но горничная изъ исправительнаго дома, дурная собой и съ уродливымъ плечомъ, влюбляющаяся съ перваго взгляда въ джентльмэна, пріѣзжающаго въ гости къ ея госпожѣ — найдите мнѣ что-нибудь подъ пару этой нелѣпости въ любомъ романѣ, если можете. Я хохоталъ до слезъ Пенелопа какъ-то странно разсердилась на мою веселость.

— Я прежде не знала, чтобъ вы были жестоки, батюшка, сказала она очень кротко и ушла.

Слова моей дѣвочки точно обдали меня холодной водой. Я взбѣсился на себя за то, что растревожился, какъ только она выговорила ихъ — по это было такъ. Мы перемѣнимъ предметъ разсказа, если вы позволите. Мнѣ жаль, что я написалъ объ этомъ, и не безъ причини, какъ ни увидите, когда мы будемъ продолжать.

Насталъ вечеръ; раздался звонокъ, возвѣщавшій, что пора одѣваться къ обѣду, прежде чѣмъ мистеръ Фрэнклинъ воротился изъ Фризинголла. Я самъ отнесъ горячую воду къ нему въ комнату, ожидая услышать послѣ этого необыкновеннаго продолжительнаго отсутствія, что случилось что-нибудь. Къ моему великому разочарованію (вѣроятно и къ вашему), не случилось ничего. Онъ не встрѣтился съ индійцами ни туда, ни на возвратномъ пути. Онъ отдалъ Луннный камень въ банкъ — сказавъ просто, что это камень очень дорогой — и привезъ росписку въ карманѣ. Я сошелъ внизъ, чувствуя, что конецъ довольно пошлый послѣ всѣхъ нашихъ тревогъ утромъ объ алмазѣ.

Какъ произошло свиданіе мистера Фрэнклина съ теткой и кузиной, я не могу сказать.

Я далъ бы многое, чтобъ служить за столомъ въ этотъ день. По, при моемъ положеніи въ домѣ, служить за обѣдомъ (исключая большихъ семейныхъ празднествъ) значило бы унизить свое достоинство въ глазахъ другихъ слугъ — милэди и безъ того считала меня довольно склоннымъ къ этому; къ чему еще искать случаевъ для этого? Извѣстія изъ верхнихъ областей въ этотъ вечеръ были принесены мнѣ Пенелопой и лакеемъ. Пенелопа сказала, что миссъ Рэчель никогда не занималась такъ тщательно своей прической и никогда не казалась такъ весела и хороша. Лакей донесъ, что сохраненіе почтительнаго спокойствія въ присутствіи высшихъ и прислуживаніе мистеру Фрэнклину Блэку за обѣдомъ — двѣ самыя трудныя вещи, какія только случалось ему встрѣчать въ своей службѣ. Позднѣе вечеромъ мы услыхали, какъ они пѣли и играли дуэты. Мистеръ Фрэнклинъ бралъ высоко, миссъ Рэчель еще выше, а милэди на фортепіано, поспѣвая за ними, какъ на скачкѣ, такъ сказать, черезъ канавы и заборы, благополучно помогала имъ, такъ что пріятно было слышать въ открытыя окна на террасѣ. Еще позднѣе я отнесъ мистеру Фрэнклину въ курительную комнату содовой воды и водки и увидалъ, что миссъ Рэчель вытѣснила алмазъ изъ головы его.

— Самая очаровательная дѣвушка изъ всѣхъ видѣнныхъ мною съ-тѣхъ-поръ, какъ я воротился въ Англію! Ботъ все, чего я могъ отъ него добиться, когда старался навести разговоръ на болѣе серьезные предметы.

Около полуночи я обошелъ, по обыкновенію, вокругъ дома, чтобы запереть всѣ двери, вмѣстѣ съ моимъ помощникомъ (Самюэлемъ, лакеемъ). Когда всѣ двери были заперты, исключая боковой, отворявшейся на террасу, я отослалъ Самюэля спать, а гамъ вышелъ подышать свѣжимъ воздухомъ, прежде чѣмъ пойду спать въ свою очередь.

Ночь была тихая и душная и лупа сіяла на небѣ. Такъ было тихо, что я слышалъ время отъ времени очень слабо я глухо шумъ моря, когда прибой подкатывался къ песчаному берегу возлѣ устья нашей маленькой бухты. Домъ стоялъ такъ, что на террасѣ было темно; но яркій лунный свѣтъ освѣщалъ песчаную дорожку, которая, шла съ другой стороны террасы. Поглядѣвъ сперва на море, а потомъ въ ту сторону, я увидѣлъ тѣнь человѣка, отбрасываемую луннымъ свѣтомъ изъ-за угла дома.

Будучи старъ и лукавъ, я не вскрикнулъ; но такъ какъ я также къ несчастью старъ и тяжелъ, то ноги измѣнили мнѣ на пескѣ. Прежде чѣмъ я успѣлъ тихонько пробраться за уголъ какъ намѣревался, я услыхалъ топотъ ногъ полегче моихъ — и какъ мнѣ показалось, не одной нары-торопливо удалявшихся. Когда я дошелъ до угла, бѣглецы, кто бы они тамъ ни были, исчезли въ кустарникѣ по другую сторону дорожки и скрылись изъ глазъ между густыми деревьями и кустами въ этой части парки. Изъ кустарника они могли легко пробраться черезъ нашъ заборъ на дорогу. Будь я сорока годами моложе, я можетъ быть успѣлъ бы поймать ихъ прежде, чѣмъ они убѣгутъ изъ нашего парка. Теперь же а воротился послать пару могъ помоложе моцхъ. Не потревоживъ никого, Самюэль и я взяли ружья и обошли вокругъ дома и черезъ кустарникъ. Удостовѣрившись, что въ нашихъ владѣніяхъ никто не спрятался нигдѣ, мы воротились. Пройдя черезъ дорожку, гдѣ я видѣлъ тѣнь, теперь примѣтилъ въ первый разъ свѣтлую вещицу, лежавшую на пескѣ тамъ, гдѣ свѣтила туна. Поднявъ эту вещицу, я увидалъ, что это скляночка съ густой, пріятнаго запаха жидкостью, черной какъ чернила.

Я ничего не сказалъ Самюэлю. Но вспомнивъ, что Пенелопа говорила мнѣ о фокусникахъ и о томъ, какъ они наливали чернилъ на ладонь мальчика, я тотчасъ догадался, что я помѣшалъ тремъ индійцамъ, шатавшимся около дома и старавшимся своимъ языческимъ способомъ разузнать объ алмазѣ въ эту ночь.

Глава VIII.

Здѣсь на одно мгновеніе я нахожу нужнымъ остановиться.

Призвавъ на помощь мои собственныя воспоминанія и дневникъ Пенелопы, я нахожу, что мы можемъ быстро пройти промежутокъ между пріѣздомъ мистера Фрэнклина Блэка и днемъ рожденія миссъ Рэчели. Большую часть этого времени дни проходили и не приносили съ собой ничего достойнаго упоминанія. Итакъ, съ вашего позволенія и съ помощью Пенелопы, я упомяну здѣсь только о нѣкоторыхъ числахъ, предоставляя себѣ опять разсказывать исторію изо дня въ день, какъ только мы дойдемъ до того времени, когда Лунный камень сдѣлался главнымъ дѣломъ всѣхъ въ нашемъ домѣ.

Сказавъ это, я могу теперь продолжать — разумѣется, началъ со скляночки пріятно пахучихъ чернилъ, которую я нашелъ на песчаной дорожкѣ ночью.

На слѣдующее утро (двадцать-шестого числа) я показалъ мистеру Фрэнклину эту колдовскую штуку и сказалъ ему то, что уже разсказалъ вамъ. Онъ думалъ, что не только индійцы присматривали за алмазомъ, но что они также имѣли глупость вѣрить въ свое колдовство — онъ подразумѣвалъ подъ этимъ знакъ надъ головою мальчика, наливанье чернилъ на его ладонь и надежду, что онъ увидитъ людей и предметы недоступные для человѣческаго зрѣнія. Мистеръ Фрэнклинъ сказалъ мнѣ, что у насъ также, какъ на Востокѣ, есть люди, занимающіеся этимъ страннымъ фокусомъ (однако безъ чернилъ) и которые называютъ это французскимъ именемъ, обозначающимъ нѣчто родѣ ясновидѣніи.

— Повѣрьте, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — индійцы убѣждены, что мы оставимъ алмазъ здѣсь, и привезли съ собою свое ясновидящаго мальчика, чтобы онъ показалъ имъ, какъ до него добраться, еслибы имъ удалось забраться въ домъ вчера.

— Какъ вы думаете, будутъ они опять пытаться, сэръ? спросилъ я.

— Это зависитъ отъ того, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ: — что мальчикъ можетъ сдѣлать. Если онъ можетъ увидать алмазъ въ желѣзномъ сундукѣ фризинголлскаго банка, то индійцы не будутъ тревожить насъ своими посѣщеніями до поры до времени. Если онъ не можетъ, мы будемъ имѣть еще случай поймать ихъ въ кустарникѣ, прежде чѣмъ пройдетъ нѣсколько ночей.

Я ожидалъ этого послѣдняго случая, но странно, что онъ не представлялся никогда.

Слышали ли фокусники въ городѣ, что мистера Фрэнклина видѣли въ банкѣ, и вывели изъ этого заключеніе, или мальчикъ дѣйствительно увидѣлъ алмазъ тамъ, гдѣ онъ теперь находился (чему я рѣшительно не вѣрю), или это было простои случайностью. дѣло въ томъ, что ни тѣни индійца не виднѣлось возлѣ нашего дома въ тѣ недѣли, которыя прошли до рожденія миссъ Рэчель. Фокусники оставались въ городѣ и въ окрестностяхъ, занимаясь своимъ ремесломъ, а мистеръ Фрэнклинъ и я ждали что случится, рѣшившись не встревожить мошенниковъ слишкомъ рано, выказавъ наши подозрѣнія. Этимъ разсказомъ о поступкахъ тои и другой стороны кончается все, что я могу пока сказать объ индійцахъ.

Съ двадцать-девятаго числа миссъ Рэчель и мистеръ Фрэнклинъ придумали новую методу проводить время, которое иначе имъ некуда было бы дѣвать. Есть причины обратить особенное вниманіе на занятіе, занимавшее ихъ. Вы увидите, что оно Имѣетъ отношеніе къ тому, что еще предстоитъ.

Господа вообще имѣютъ въ жизни весьма неловкій подводный камень — ихъ собственную праздность. Жизнь ихъ, по большей части, проходитъ въ пріискиваній какого-нибудь занятія, и любопытно видѣть — особенно когда ихъ вкусы заключаются въ умственномъ родѣ — какъ часто они слѣпо накидываются на какое-нибудь противное занятіе. Девять разъ изъ десяти они придутся или что-нибудь мучить, или что-нибудь портить, и твердо убѣждены, что образовываютъ свой умъ, тогда какъ сказать попросту, они только поднимутъ въ домѣ кутерьму. Я видалъ (съ сожалѣніемъ долженъ сказать) и дамы точно такъ, какъ мущины, шатаются изо дня въ день, напримѣръ, съ пустыми коробочками отъ пилюль и ловятъ ящерицъ, жуковъ, пауковъ и лягушекъ, и возвращаясь домой, втыкаютъ въ несчастныхъ булавки или рѣжутъ ихъ безъ малѣйшаго угрызенія на куски. Вы видите, какъ вашъ баринъ п.то барыня смотрятъ на внутренность паука въ увеличительное стекло, или встрѣчаете на лѣстницѣ лягушку безъ головы; а когда вы удивляетесь, что значитъ эта отвратительная жестокость, вамъ говорятъ, что молодой баринъ или молодая барышня имѣютъ наклонность къ естественнымъ наукамъ. Иногда опять вы видите, какъ они по цѣлымъ часамъ портятъ прекрасный цвѣтокъ острымъ инструментомъ изъ глупаго любопытства узнать, изъ чего сдѣланъ этотъ цвѣтокъ. Развѣ цвѣтъ его сдѣлается красивѣе или запахъ пріятнѣе, когда вы узнаете? Да вотъ вѣдь бѣдняжкамъ нужно же провести время, видите — нужно же провести время! Вы пачкались въ грязи и дѣлали изъ нея пироги, когда были ребенкомъ, а когда выросли, пачкаетесь въ наукахъ, рѣжете пауковъ и портите цвѣты. И въ томъ и въ другомъ случаѣ весь секретъ въ томъ, что вашей бѣдной пустой головкѣ не о чемъ думать, а вашимъ бѣднымъ празднымъ ручкамъ нечего дѣлать. Тѣмъ и кончится, что вы станете портить полотно красками да навоняете на весь домъ, или держите въ стеклянномъ ящикѣ съ грязной водой головастиковъ, такъ что всѣхъ въ домѣ тошнитъ, или откалываете кусочки камней и тутъ, и тамъ, и повсюду, и насорите въ домашнюю провизію, или запачкаете себѣ пальцы, занимаясь фотографіей, и безъ всякой пощады представляете лицо каждаго въ домѣ. Конечно, тяжело приходится людямъ, которые должны доставать себѣ пропитаніе, одежду, чтобы прикрыть себя, пріютъ и ищу. Но сравните самый тяжелый трудъ, которымъ вы когда-либо занимались, съ тою праздностью, которая портятъ цвѣты и перевертываетъ желудки пауковъ, и благодарите вашу счастливую звѣзду, что ваша голова должна о чемъ-нибудь думать, а ваши руки должны что-нибудь дѣлать.

Съ удовольствіемъ скажу, что мистеръ Фрэнклинъ и миссъ Рэчель не мучилъ никого. Они ограничились тѣмъ, что только надѣлали кутерьму и, надо отдать имъ справедливость, испротили только одну дверь.

Универсальный геній мистера Фрэнклина, пачкавшійся во всемъ, допачкался до такъ называемой «декоративной живописи». Одъ сообщилъ намъ, что изобрѣлъ новый составъ для разведенія краски; изъ чего онъ дѣлался, не знаю. А что онъ дѣлалъ, я могу сказать вамъ въ двухъ словахъ: онъ вонялъ. Такъ какъ миссъ Рэчель непремѣнно хотѣла попробовать этотъ новый составъ; мистеръ Фрэнклинъ послалъ въ Лондонъ за матеріалами, приготовилъ ихъ съ аккомпаньементомь такого запаха, что даже собаки чихали, когда входили въ эту комнату, надѣлъ на миссъ Рэчель передникъ и косыночку и заставилъ ее расписывать ея собственную маленькую гостиную, называемую, за неимѣніемъ для этого англійскаго слова, «ея будоаромъ». Начали съ внутренней стороны двери. Мистеръ Фрэнклинъ счистилъ всю прекрасную лакировку пемзой и сдѣлалъ то, что онъ называлъ поверхностью для работы. Потомъ миссъ Рэчель покрыла эту поверхность но его указанію и съ его помощью узорами и фигурами грифами, птицами, цвѣтами, купидонами и тому подобнымъ, съ рисунковъ, сдѣланныхъ знаменитымъ итальянскимъ живописцемъ, котораго имени я не припомню — того, который наполнилъ міръ дѣвой Маріей и взялъ любовницу изъ булочной. Работа это была самая хлопотливая и прегрязная. Но наша барышня и молодой джентльмэнъ, казалось, не уставали заниматься ею. Когда они не ѣздили верхомъ, не принимали гостей, не сидѣли за столомъ, не дѣли, они рядышкомъ, трудолюбиво какъ пчелы, портили дверь. Какой поэтъ сказалъ, что сатана придумаетъ какой-нибудь вредъ даже и для праздныхъ рукъ? Еслибы онъ занималъ мое мѣсто и видѣлъ миссъ Рэчель съ кистью, а мистера Фрэнклина съ его составомъ, онъ не могъ бы ничего правдивѣе написать о нихъ, какъ это.

Слѣдующій день, о которомъ стоитъ упомянуть, было воскресенье, четвертое іюня.

Въ этотъ вечеръ мы въ людской первый разъ обсудили домашній вопросъ, который, такъ же какъ и расписываніе двери, имѣетъ отношеніе съ тѣмъ, что еще предстоитъ.

Вида, какое удовольствіе мистеръ Фрэнклинъ и миссъ Рэчель находили въ обществѣ другъ друга и какая это была прекрасная парочка но всѣхъ отношеніяхъ, мы весьма естественно предполагали, что они займутся чѣмъ-нибудь другимъ, кромѣ украшенія двери; нѣкоторые изъ насъ говорили, что еще не пройдетъ лѣто, какъ въ домѣ будетъ свадьба." Другіе (предводительствуемые мной) соглашались, что весьма вѣроятно, миссъ Рэчель выдетъ замужъ; но мы сомнѣвались (по причинамъ, которыя сейчасъ будутъ изложены), что мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ будетъ ея женихомъ.

Что мистеръ Фрэнклинъ былъ влюбленъ съ своей стороны, никто изъ видѣвшихъ и слышавшихъ его сомнѣваться не могъ. Затрудненіе состояло въ томъ, чтобы понять миссъ Рэчель. Позвольте мнѣ имѣть честь познакомить васъ съ нею; послѣ этого я предоставлю вамъ самимъ разгадать ее — если вы можете.

Двадцать-перваго іюня наступалъ восемнадцатый день рожденія нашей молодой барышни. Если вамъ нравятся брюнетки (какъ я слышать, въ послѣднее время онѣ вышли изъ моды въ большемъ свѣтѣ, если вы не имѣете особеннаго предразсудка въ пользу роста, я отвѣчаю, что вы никогда не видали такой хорошенькой дѣвушки, какъ миссъ Рэчель. Она была мала и гибка, но безподобно сложена съ головы до ногъ. Смотря, какъ она сидитъ, какъ стоитъ и особенно какъ ходитъ, всякій человѣкъ въ здравомъ умѣ удостовѣрился бы, что грація ея фигуры (если вы простите мнѣ это выраженіе) заключалась въ ея тѣлѣ, а не въ платьи. Я никогда ни у кого не видалъ такихъ черныхъ волосъ, какъ у нея. Глаза были подъ пару волосамъ; носъ довольно малъ, я долженъ сознаться. Ротъ и подбородокъ (говоря словами мистера Фрэнклина) были лакомые кусочки для боговъ, а цвѣтъ ея лица (по тому же неопровержимому авторитету) былъ такъ тепелъ, какъ солнце, съ тѣмъ великимъ преимуществомъ передъ солнцемъ, что на него было всегда пріятно смотрѣть. Прибавьте къ предыдущему, что она держала голову прямо, какъ стрѣла, надменно, повелительно, аристократично, что она имѣла чистой голосъ, звучный какъ металлъ, улыбку очень мило начинавшуюся въ глазахъ, прежде чѣмъ она появлялась на губахъ — и вотъ вамъ ея портретъ, какъ я умѣлъ нарисовать, во весь ростъ!

А каковъ былъ ея характеръ? Неужели у этого очаровательнаго созданія не было недостатковъ? У ней было ровно столько же недостатковъ, сколько и у васъ, сударыня — ни болѣе, ни менѣе.

Говоря серьезно, моя милая, хорошенькая миссъ Рэчель, обладая бездною прелестей и очарованій, имѣла одинъ недостатокъ, въ которомъ строгое безпристрастіе принуждаетъ меня сознаться. Она не походила на многихъ другихъ дѣвушекъ въ томъ отношеніи, что у ней были свои собственныя идеи, и она такъ была причудлива, что шла даже, модамъ наперекоръ, если моды не согласовались съ ея вкусомъ. Въ бездѣлицахъ эта независимость была еще сносна, но въ дѣлахъ важныхъ она заходила (какъ думали милэди и я) слишкомъ далеко. Она судила такъ, какъ немногія женщины вдвое ея старѣе судятъ вообще, никогда не спрашивала совѣта, никогда не говорила заранѣе, что она намѣрена дѣлать, никогда не повѣряла секретовъ никому, начиная съ матери. Въ малыхъ и большихъ вещахъ, съ людьми, которыхъ она любила и съ людьми, которыхъ она ненавидѣла (а она дѣлала то и другое съ равной энергіей), миссъ Рэчель всегда поступала по-своему, довольствуясь сама собой и въ радостяхъ и въ горестяхъ своей жизни. Часто слыхалъ я отъ милэди:

— Лучшій другъ и злѣйшій врагъ Рэчель — она сама.

Прибавлю къ этому еще одно, и кончу.

При всей ея скрытности, при всемъ ея своеволіи, въ ней не было и тѣни фальшивости, Я не помню, чтобы она когда-нибудь сказала: нѣтъ, думая: да. Я могу припомнить, что въ дѣтствѣ не разъ эта добрая душа принимала на себя вину и подвергалась наказанію за какой-нибудь проступокъ любимой подруги; никто никогда не слыхалъ отъ нея сознанія, когда дѣло обнаруживалось и ее потомъ допрашивали. Но никто не слыхалъ также, чтобы она солгала. Она глядѣла вамъ прямо въ лицо, качала своей упрямой головкой и говорила просто:

— Я вамъ не скажу.

Опять наказанная за это, она сознавалась, что жалѣетъ, зачѣмъ сказала: не скажу, но несмотря на хлѣбъ и воду, все-таки не говорила. Самовольна — чертовски самовольна иногда — я согласенъ съ этимъ; но тѣмъ не менѣе это было самое прелестное созданіе, когда-либо обитавшее на семъ свѣтѣ. Можетъ быть, вы найдете тутъ нѣкоторое противорѣчіе. Въ такомъ случаѣ позвольте сказать вамъ словечко на ушко. Изучайте внимательнѣе вашу жену впродолженіе двадцати-четырехъ часовъ. Если ваша добрая супруга не выкажетъ въ это время какого-нибудь противорѣчія, помоги вамъ Богъ! — вы женились на чудовищѣ.

Теперь я познакомилъ васъ съ миссъ Рэчель, и это поставитъ насъ лицомъ къ лицу съ вопросомъ о супружескихъ видахъ этой молодой дѣвицы.

Двѣнадцатаго іюня госпожа моя послала приглашеніе одному джентльмену въ Лондонъ пріѣхать на день рожденія миссъ Рэчель. Этому-то счастливому смертному, какъ я полагалъ, было отдано ея сердце. Какъ мистеръ Фрэнклинъ, одъ былъ ей кузенъ. Звали его мастеръ Годфри Эбльуайтъ.

Вторая сестра милэди (не пугайтесь, мы не станемъ заходить слишкомъ глубоко въ семейныя дѣла на этотъ разъ) — вторая сестра милэди, говорю я, имѣла разочарованіе въ любви, а потомъ, чтобы выдти замужъ за кого бы то ни было, только выдти, сдѣлала то, что называется неравнымъ бракомъ. Страшно взбаламутилась вся семья, когда высокородная Каролина непремѣнно захотѣла быть женою мистера Эбльуайта, фризинголлскаго банкира. Онъ былъ очень богатъ и очень добръ, и произвелъ на свѣтъ огромную семью — все это пока говорить въ его пользу. Но онъ вздумалъ возвыситься изъ низкаго положенія въ свѣтѣ и это противъ него. Однако, время и прогресъ современнаго просвѣщенія поправили дѣло и неравный бракъ обошелся очень хорошо. Мы теперь всѣ либералы (только бы вы могли оцарапать меня, если я оцарапаю васъ), какое мнѣ дѣло, въ парламентѣ вы или нѣтъ, мусорщикъ вы или герцогъ! Это современный взглядъ — а я держусь современнаго взгляда. Эбльуайты жили бъ прекрасномъ домѣ съ большимъ паркомъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ Фризинголда. Очень достойные люди, весьма уважаемые но всѣхъ окрестностяхъ. Мы не слишкомъ будемъ заниматься ими на этихъ страницахъ — исключая мистера Годфри, втораго сына мистера Эбльуайта, который займетъ здѣсь важное мѣсто, съ вашего позволенія, для миссъ Рэчелл.

При всемъ его блескѣ, умѣ и вообще хорошихъ качествахъ, мистеръ Фрэнклинъ имѣлъ мало возможности, по моему мнѣнію, затмить мистера Годфри въ мнѣніи нашей молодой барышни.

Во-первыхъ, мистеръ Годфри ростомъ былъ гораздо выше. Онъ былъ выше шести фугъ, цвѣтъ лица у него былъ прекрасный, бѣлый, румяный, лицо гладкое и круглое, выбритое вплоть, на головѣ прекрасные, длинные, льняные волосы, небрежно закинутые на затылокъ. Но зачѣмъ мнѣ стараться описывать его? Если мы когда-нибудь подписывались въ Обществѣ дамскаго милосердія въ Лондонѣ, вы знаете мистера Годфри Эбльуайта такъ же хорошо, какъ и м. Онъ былъ адвокатъ по профессіи, дамскій угодинкъ по темпераменту и добрый самаритянинъ но собственному выбору. Женская благотворительность и жейская нищета не могли безъ него обойтись. Въ материнскихъ обществахъ для помощи въ родахъ бѣднымъ женщинамъ, въ магдалининскихъ обществахъ для спасенія бѣдныхъ женщинъ, въ обществахъ энергичныхъ для помѣщенія бѣдныхъ женщинъ вмѣсто бѣдныхъ мущинъ, оставляющихъ мущинъ пробиваться какъ сами знаютъ, онъ былъ вицепрезидентомъ, директоромъ, членомъ. Гдѣ только дамскій комитетъ, тамъ и мистеръ Годфри съ шляпой въ рукѣ сдерживаетъ горячность собранія и ведетъ милыхъ дамъ но тернистому дѣловому пути. Я полагаю, что это былъ совершеннѣйшій филантропъ (съ небольшимъ состояніемъ), какого когда-либо производила Англія. Какъ ораторъ за благотворительныхъ митингахъ, не легко было найти равнаго ему въ умѣньи выжать слезы и деньги. Это былъ совершенно общественный дѣятель. Въ послѣдній разъ, какъ я былъ въ Лондонѣ, госпожа моя доставила мнѣ два удовольствія. Она послала меня въ театръ, посмотрѣть тацовщицу, которая всѣхъ сводила съ ума, я въ Экстер-Голлъ, послушать мистера Годфри. Танцовщица представляла съ оркестромъ. Джентльмэнъ представлялъ съ носовымъ платкомъ и съ стаканомъ воды. Давка на представленіи ногами. То же и на представленіи языкомъ. И совсѣмъ этимъ, самый кроткій (я говорю о мистерѣ Годфри) — самый простои и невзыскательный человѣкъ, какого только случалось вамъ встрѣчать. Онъ любилъ всѣхъ. И всѣ любили его. Какую возможность имѣлъ мистеръ Фрэнклинъ — какую возможность имѣлъ кто-нибудь съ обыкновенной репутаціей и съ своими обыкновенными способностями — противъ такого человѣка?

Четырнадцатаго числа былъ полученъ отвѣтъ отъ мистера Годфри.

Онъ принималъ приглашеніе мной госпожи отъ середы (дня рожденья) до вечера пятницы — когда обязанности по обществу дамской благотворительности заставятъ его воротиться въ городъ. Онъ вложилъ въ письмо стили на то, что онъ изящно называлъ и днемъ рождества" своей кузины. Мнѣ сообщили, что миссъ Рэчель, присоединившись къ мистеру Фрэнклину, трунила надъ этими стихами за обѣдомъ, и Пенелопа, которая была на сторонѣ мистера Фрэнклина, спросила меня съ торжествомъ, что я думаю объ этомъ.

— Миссъ Рэчель навела тебя, душа моя, на фальшивый слѣдъ, отвѣчалъ я: — твое чутье не разберетъ его, а мой носъ обмануть не легко. Подожди, пока вслѣдъ за стихами мистера Эбльуайта явятся самъ мистеръ Эбльуайтъ.

Дочь моя отвѣчала, что мистеръ Фрэнклинъ можетъ попытать счастья, прежде чѣмъ поэтъ явится вслѣдъ за стихами. Въ пользу этого взгляда, я долженъ сознаться, что мистеръ Фрэнклинъ не оставилъ испробовать всякую возможность заслужить благосклонность миссъ Рэчель.

Хотя одинъ изъ самыхъ закоренѣлыхъ курильщиковъ, которыхъ только случалось мнѣ встрѣчать, онъ бросилъ сигары, потому что она сказала разъ, что терпѣть не можетъ запаха табаку отъ его платья. Онъ спалъ такъ дурно послѣ этого усилія къ самоотверженію, лишившись успокоительнаго дѣйствія табаку, къ которому онъ привыкъ, и приходилъ каждое утро съ такимъ разстроеннымъ и изнуреннымъ видомъ, что сама миссъ

— Рэчель просила его опять приняться за сигары. Нѣтъ! онъ не хотѣлъ приняться за то, что можетъ возбудить въ ней хоть минутное неудовольствіе; онъ будетъ рѣшительно бороться съ этой привычкой и возвратитъ себѣ сонъ, рано или поздно, одною силою терпѣливаго выжиданія. Вы можете сказать, что такая преданность (какъ внизу нѣкоторые и говорили) не могла не произвести на миссъ Рэчель надлежащаго дѣйствія — преданность къ тому же поддерживаемая расписываніемъ двери каждый день. Все это очень хорошо — но у ней въ спальной былъ фотографическій портретъ мистера Годфри, представлявшій его говорящимъ на публичномъ митингѣ, причемъ вся его наружность воспламенилась отъ его собственнаго краснорѣчія, а глаза самымъ очаровательнымъ образомъ выманивали деньги изъ вашего кармана. Что вы скажете на это? Каждое утро — сама Пенелопа признавалась мнѣ — изображеніе мущины, безъ котораго женщины не могли обойтись, смотрѣло, какъ чесали волосы миссъ Рэчель. Онъ самъ скоро будетъ смотрѣть на это въ дѣйствительности — таково мое мнѣніе.

Шестнадцатаго іюня случилось происшествіе, сдѣлавшее возможность мистера Фрэнклина на успѣхъ еще слабѣе прежняго.

Незнакомый господинъ, говорившій по-англійски съ иностраннымъ акцептомъ, пріѣзжалъ къ намъ въ домъ въ это утро и пожелалъ видѣть мистера Фрэнклина по дѣлу. Дѣло это не могло относиться къ алмазу но слѣдующимъ двумъ причинамъ: во-первыхъ, мистеръ Фрэнклинъ нечего не сказалъ мнѣ объ этомъ; во-вторыхъ, онъ сообщилъ это (постѣ отъѣзда американца) милэди. Вѣроятно, она намекнула объ этомъ дочери. Какъ бы то ни было, разсказывали, что миссъ Рэчель сдѣлала строгія замѣчанія мистеру Фрэнклину въ этотъ вечеръ, за фортепіано, насчетъ людей, между которыми онъ жилъ, и правилъ, которыя онъ принялъ за границей. На слѣдующій день въ первый разъ не расписывали дверь. Я подозрѣваю, что какой-нибудь неосторожный поступокъ мистера Фрэнклина на континентѣ — относительно женщины или долговъ — преслѣдовалъ его въ Англіи. Но все это однѣ догадки. Въ этомъ случаѣ не только мистеръ Фрэнклинъ, но и милэди оставили меня въ невѣдѣніи.

Семнадцатаго числа, по всему видимому, туча опять прошла. Они воротились къ работѣ надъ дверью и казались такими же добрыми друзьями, какъ, и прежде. Если вѣрить Пенелопѣ, мистеръ Фрэнклинъ воспользовался примиреніемъ, чтобъ сдѣлать предложеніе миссъ Рэчель, и не получилъ ни согласія, ни отказа. Моя дочь была увѣрена (по нѣкоторымъ признакамъ и примѣтамъ, которыми я нахожу излишнимъ вамъ надоѣдать), что ея барышня уклонилась отъ предложенія мистера Фрэнклина, отказавшись вѣрить его серьезности, а потомъ втайнѣ пожалѣла, что обошлась съ нимъ такимъ образомъ. Хотя Пенелопа была допущена къ большей короткости съ своей молодой барышней, чѣмъ допускаются горничныя вообще потому что онѣ съ дѣтства почти воспитывались вмѣстѣ — а все-таки я слишкомъ хорошо зналъ сдержанный характеръ миссъ Рэчель для того, чтобъ думать, будто она выкажетъ кому-нибудь свои мысли такимъ образомъ. То, что моя дочь сказала мнѣ въ настоящемъ случаѣ, было, какъ я подозрѣвалъ, скорѣе то, чего она желала, чѣмъ то. что она дѣйствительно знала.

Девятнадцатаго числа случилось новое происшествіе. Къ намъ пріѣзжалъ докторъ. Его приглашали прописать лекарство одной особѣ, которую я имѣлъ уже случай представлять вамъ на этихъ страницахъ — нашей второй служанкѣ, Розаннѣ Спирманъ.

Эта бѣдная дѣвушка — которая привела уже меня въ недоумѣніе на Зыбучихъ Пескахъ — опять не разъ приводила меня въ недоумѣніе въ промежутокъ того времени, о которомъ я пишу. Мнѣніе Пенелопы, что ея подруга влюблена въ мистера Фрэнклина (что моя дочь, по моему приказанію, держала въ строгой тайнѣ) казалось мнѣ но прежнему нелѣпымъ. Но я долженъ признаться, что то, что видѣли я и моя дочь въ поведеніи нашей второй служанки, начинало казаться таинственнымъ, чтобъ не сказать болѣе.

Напримѣръ, эта дѣвушка постоянно попадалась навстрѣчу мистеру Фрэнклину — очень хитро и тихо, по попадалась. Онъ не болѣе обращалъ на нее вниманія, какъ на кошку; ему и въ голову не приходило хоть разъ взглянуть на некрасивое лицо Розанны. Аппетитъ бѣдняжки, и безъ того небольшой, совсѣмъ пропалъ, а глаза утромъ выказывали ясные признаки безсонницы и слезъ. Однажды Пенелопа сдѣлала неловкое открытіе, которое мы тутъ же и замяли. Она застала Розанну у тоалетнаго стола мистера Фрэнклина, украдкой вынимавшую розу, которую миссъ Рочедь дала ему носить въ петлицѣ, и воткнувшую точно такую же розу, сорванную ею, вмѣсто той. Послѣ этого она раза два дерзко отвѣчала мнѣ, когда я сдѣлалъ ей доброжелательный намекъ вообще осторожнѣе себя вести; а что еще хуже, она была не слиткомъ почтительна въ тѣхъ немногихъ случаяхъ, когда миссъ Рэчель, случайно заговаривала съ нею.

Милэди примѣтила эту перемѣну и спросила меня, что я думаю объ этомъ. Я старался выгородить эту дѣвушку, отвѣтивъ, что, по моему мнѣнію, она не совсѣмъ здорова, и кончилось тѣмъ, что послали за докторомъ, какъ упомянуто выше, девятнадцатаго числа. Онъ сказалъ, что у ней разстроены нервы, и сомнѣвался, годится ли она для прислуги. Милэди предложила отправить ее для перемѣны воздуха на одну изъ нашихъ отдаленныхъ фермъ. Она просила и умоляла со слезами на глазахъ, чтобъ ей позволили остаться, и въ недобрый часъ я посовѣтовалъ милэди испытать ее еще нѣсколько времени. Какъ показали событія и какъ вы скоро увидите, я не могъ дать худшаго совѣта. Еслибы я могъ заглянуть въ будущее, я собственной рукой вывелъ бы Розанну Спирманъ изъ дома.

Двадцатаго числа была получена записка отъ мистера Годфри. Онъ располагалъ ночевать въ Фризинголдѣ, имѣя надобность посовѣтоваться съ отцомъ объ одномъ дѣлѣ. На слѣдующій день, послѣ полудня, онъ и двѣ его старшія сестры пріѣдутъ къ намъ верхомъ задолго до обѣда. Съ запиской была прислана щегольская шкатулка изъ китайскаго фарфора въ подарокъ миссъ Рэчель съ любовью и желаніями всего лучшаго отъ ея кузена. Мистеръ Фрэнклинъ подарилъ ей простой медальонъ, стоившій вдвое дешевле шкатулки. Дочь моя Пенелопа все-таки — ужъ таково упрямство женщинъ — предсказываетъ ему успѣхъ.

Слава Богу, мы дошли наконецъ до кануна дня рожденія. Вы сознаетесь, я полагаю, что я велъ васъ на этотъ разъ не слишкомъ мѣшкая на пути. Развеселитесь! Я васъ порадую новой главой — и сверхъ того, эта глава приведетъ васъ прямо въ самую глубину исторіи.

Глава IX.

Двадцать-перваго іюня, день рожденія, былъ утромъ пасмурный и перемѣнчивый, по къ полудню разъяснилось совсѣмъ.

Мы, слуги, начали этотъ счастливый день, по обыкновенію, поднеся наши маленькіе подарки миссъ Рэчель, а я произнесъ рѣчь, которую произносилъ ежегодно, какъ ихъ глава. Я слѣдую плану, принятому королевой при открытіи парламента — тоесть, говоритъ каждый годъ почти то же самое. Прежде чѣмъ рѣчь моя (такъ же, какъ и рѣчь королевы) была сказана, ее ожидали съ нетерпѣніемъ, какъ будто ничего подобнаго не слыхивали прежде. Когда же она оказывалась вовсе не новою, слушатели, хоть и ворчали немножко, надѣялись услышать что-нибудь поновѣе въ будущемъ году. Легко управлять и въ парламентѣ и въ кухпѣ — вотъ что слѣдуетъ заключить изъ этого.

Послѣ завтрака мистеръ Фрэнклинъ имѣлъ се мною тайное совѣщаніе о Лунномъ камнѣ — настала теперь пора вынуть его изъ фризинголлскаго банка и отдать въ собственныя руки миссъ Рэчель.

Пытался ли онъ опятъ объясняться въ любви съ своей кузиной и получилъ отказъ, или его продолжительная безсонница увеличила странныя противорѣчія и нерѣшительность его характера — я не знаю. Но только мистеръ Фрэнклинъ выказалъ себя весьма невыгодно утромъ въ день рожденія. Онъ двадцать разъ измѣнялъ свои мысли касательно алмаза. Я съ своей стороны держался простыхъ фактовъ, извѣстныхъ намъ. Не случилось ничего такого, что дало бы намъ поводъ тревожить милэди объ алмазѣ, и ничего не могло измѣнить законнаго обязательства, которое лежало на мистерѣ Фрэнклинѣ, передать алмазъ его кузинѣ. Это былъ мой взглядъ на дѣло, и какъ ни переиначивалъ его мистеръ Фрэнклинъ, а онъ принужденъ былъ наконецъ принять мой взглядъ. Мы рѣшили, что онъ поѣдетъ верхомъ, послѣ второго завтрака, въ Фризинголлъ и привезетъ алмазъ, и по всей вѣроятности, въ обществѣ мистера Годфри и двухъ молодыхъ дѣвицъ.

Рѣшивъ это, нашъ молодой джентлъмэнъ опять отправился къ миссъ Рэчель.

Они провели все утро за раскрашиваніемъ двери. Пенелопа, стоя возлѣ, размѣшивала краски по ихъ приказанію, а милэди, когда приблизилось время ко второму завтраку, то входила въ комнату, то выходила, приложивъ къ носу платокъ (они много употребляли въ этотъ день состава мистера Фрэнклина), и напрасно старалась оторвать художниковъ отъ работы. Не прежде трехъ часовъ сняли они передники и отпустили Пенелопу (которая больше всѣхъ пострадала отъ состава) и смыли съ себя эту пачкатню. Но они сдѣлали то, чего хотѣли — кончили дверь въ день рожденія, и очень гордились своей работой. Грифы, купидоны и все прочее было, я долженъ признаться, очень красиво для глазъ, но ихъ было такъ много, они были такъ перепутаны цвѣтами и девизами, а позы ихъ представлены такъ ненатурально, что они пренепріятно оставались у васъ въ головѣ много часовъ спустя послѣ того, какъ вы имѣли удовольствіе смотрѣть на нихъ. Если я прибавлю, что по окончаніи утренней работы Пенелопу стошнило въ задней кухнѣ, то это не изъ предубѣжденія противъ состава. Нѣтъ! нѣтъ! Онъ пересталъ вонять, когда высохъ, а если искусство требуетъ жертвъ такого рода — хотя Пенелопа мнѣ родная дочь — я скажу, пусть искусство ихъ получитъ.

Мистеръ Фрэнклинъ закусилъ наскоро за завтракомъ и поѣхалъ въ Фризинголлъ — проводить своихъ кузинъ, какъ онъ сказалъ милэди, привезти Лунный камень, какъ было извѣстно только ему и мнѣ.

Такъ какъ это былъ одинъ изъ тѣхъ торжественныхъ дней, въ которые я долженъ былъ занять мѣсто у буфета и распоряжаться во время стола, то въ отсутствіе мистера Фрэнклина у меня было чѣмъ занять мои мысли. Приготовивъ вино и сдѣлавъ смотръ мужской и женской прислугѣ, которая должна была за служить за обѣдомъ, я ушелъ къ себѣ собраться съ мыслями прежде чѣмъ пріѣдутъ гости. Затянувшись — вы знаете чѣмъ — и заглянувъ въ извѣстную вамъ книгу, о которой я уже имѣлъ случай упоминать на этихъ страницахъ, я успокоился и душевно и тѣлесно. Меня пробудилъ, не отъ дремоты, а отъ задумчивости, топотъ лошадиныхъ копытъ и я пошелъ встрѣчать кавалькаду, состоявшую изъ мистера Фрэнклина, его кузена и двухъ кузинъ, сопровождаемыхъ грумомъ стараго мистера Эбльуайта.

Мистеръ Годфри поразилъ меня довольно странно тѣмъ я что былъ похожъ на мистера Фрэнклина въ одномъ отношеніи — онъ казался не въ духѣ. Онъ, по обыкновенію, ласково пожалъ мнѣ руку и вѣжливо выразилъ удовольствіе, видя своего стараго друга Беттереджа въ такомъ добромъ здоровьи. Но онъ былъ какъ-то сумраченъ, чего я никакъ не могъ объяснить, и когда я спросилъ о здоровьи его отца, онъ отвѣчалъ довольно коротко:

— Такъ, какъ обыкновенно.

Но обѣ миссъ Эбльуайтъ были веселы за десятерыхъ — и это болѣе чѣмъ возстановляло равновѣсіе. Онѣ были почти такъ же высоки, какъ братъ, дюжія, желтоволосыя, румяныя дѣвицы, переполненныя избыткомъ крови и мяса; здоровье и веселость такъ и брызгали изъ нихъ съ головы до ногъ. Ноги бѣдныхъ лошадей дрожали подъ ними, а когда онѣ соскочили съ сѣдла, не дожидаясь помощи, увѣряю васъ, что онѣ подпрыгнули до землѣ, точно будто были сдѣланы изъ резины. Все, что говорили миссъ Эбльуайть, начиналось съ о, все онѣ дѣлали съ шумомъ, и кстати и некстати онѣ хихикали и кричали при малѣйшемъ поводѣ. Я прозвалъ ихъ тараторками.

Подъ прикрытіемъ шума, производимаго этими молодыми дѣвицами, я имѣлъ случай сказать словцо тайкомъ мистеру Фрэнклину въ передней.

— Вы благополучно привезли алмазъ, сэръ?

Онъ кивнулъ головой и ударилъ по грудному карману своего сюртука.

— Видѣли вы индійцевъ?

— Ни одного.

Давъ этотъ отвѣтъ, онъ спросилъ о милэди, и услыхавъ, что она въ маленькой гостиной, прямо пошелъ туда. Не пробылъ онъ тамъ я минуты, какъ раздался звонокъ и Пенелопу послали сказать миссъ Рэчель, что мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ желаетъ говорить съ нею.

Проходя черезъ переднюю спустя полчаса послѣ этого, я вдругъ остановился какъ вкопанный, услышавъ крики изъ маленькой гостиной. Не могу сказать, чтобъ я испугался, потому что въ этихъ крикахъ я узналъ любимое о обѣихъ миссъ Эбльуайтъ. Однако, я вошелъ (подъ предлогомъ спросить насчетъ распоряженій объ обѣдѣ), чтобъ узнать, не случилось ли чего-нибудь серьезнаго.

Миссъ Рэчель стояла у стола, какъ очарованная, съ несчастнымъ алмазомъ полковника въ рукахъ. Съ каждой стороны ея стояли на колѣняхъ тараторки, пожирая глазами драгоцѣнный камень и вскрикивая отъ восторга каждый разъ, какъ онъ сверкалъ на нихъ новымъ блескомъ. На противоположномъ концѣ стоялъ мистеръ Годфри, онъ всплескивалъ руками какъ взрослый ребенокъ и тихо произносилъ своимъ пѣвучимъ голосомъ:

— Безподобенъ! безподобенъ!

Мистеръ Фрэнклинъ сидѣлъ возлѣ футляра, дергая себя за бороду и тревожно смотря въ окно. А у окна стоялъ предметъ, на который онъ смотрѣлъ — милэди, державшая въ рукѣ выписку изъ завѣщанія полковника, спиною ко всей компаніи.

Она обернулась ко мнѣ, когда я спросилъ ее о приказаніяхъ, и я увидалъ фамильный гнѣвъ въ ея глазахъ и фамильную запальчивость, подергивавшую ея губы.

— Придите черезъ полчаса ко мнѣ въ комнату, отвѣчала она. — Я скажу вамъ тогда кое-что.

Съ этими словами она вышла изъ гостиной. Было ясно, что ею овладѣло то же затрудненіе, которое овладѣло мистеромъ Фрэнклиномъ и мною въ нашемъ совѣщаніи на Зыбучихъ Пескахъ. Былъ ли Лунный камень доказательствомъ, что она обошлась съ братомъ съ жестокой несправедливостью, или доказательствомъ, что братъ ея былъ еще хуже, чѣмъ она думала о немъ? Серьезные вопросы должна была рѣшить милэди, между тѣмъ какъ ея дочь, ничего не зная о характерѣ полковника, стояла съ подаркомъ его въ рукахъ.

Прежде тѣмъ я успѣлъ выйти изъ комнаты въ свою очередь, миссъ Рэчель, всегда внимательная къ старому слугѣ, бывшему въ домѣ, когда она родилась, остановила меня.

— Посмотрите, Габріель! сказала она и сверкнула алмазомъ мнѣ въ глаза въ солнечномъ лучѣ, проходившемъ въ окно.

Господи помилуй! вотъ ужъ поистинѣ алмазъ! такой же большой, какъ яйцо ржанки! Блескъ, струившійся изъ него, исходилъ на сіяніе полной луны. Когда вы смотрѣли на камень его желтая глубина притягивала ваши глаза къ себѣ такъ, ты вы не видали ничего другого. Глубина его казалась неизмѣрима; этотъ камень, который вы могли держать между большими и указательными пальцами, казался неизмѣримъ какъ само небо. Мы положили его на солнцѣ, затворили ставни, и онъ страшно засверкалъ своимъ собственнымъ луннымъ блескомъ въ темнотѣ. Не удивительно, что миссъ Рэчель была очарована; и удивительно, что кузины ея вскрикивали. Алмазъ до такой степени обморочилъ меня, что я также громко вскрикнулъ о! какъ и тараторки. Только одинъ мистеръ Годфри не вышелъ изъ себя. Онъ взялъ за талію своихъ сестеръ и, сострадательно посматривая то на алмазъ, то на меня, сказалъ:

— Уголь, Беттереджъ! простой уголь, мой добрый другъ!!

Цѣль его, я полагаю, была научить меня. Но онъ только напомнилъ мнѣ объ обѣдѣ. Я заковылялъ къ моей командѣ внизъ! Когда я выходилъ, мистеръ Годфри сказалъ:

— Малый, старый Беттореджъ! Я имѣю къ нему искренна уваженіе!

Онъ обнималъ своихъ сестеръ и строилъ глазки миссъ Рэчель, когда удостоивалъ меня этимъ изъявленіемъ расположенія. Какой запасъ любви хранился въ немъ! Мастеръ Фрэнклинъ былъ настоящій дикарь въ сравненіи съ нимъ..

Черезъ полчаса я явился, какъ мнѣ было приказано, въ комнату милэди.

То, что происходило между моей господній и мной въ этомъ случаѣ, было повтореніемъ того, что произошло между мистеромъ Фрэнклиномъ и мною на Зыбучихъ пескахъ — съ тою разницею, что я промолчалъ о фокусникахъ, такъ Какъ не случилось ничего такого, что дало бы мнѣ поводъ пугать милэди на этотъ счетъ. Когда я былъ отпущенъ, я могъ видѣть, что милэди смотрѣла съ самой черной стороны на побужденія полковника и что она желала при первомъ удобномъ случаѣ отнять у дочери Лунный камень.

Возвращаясь на свою половину, я встрѣтилъ мистера Фрэнклина. Онъ желалъ знать, не видалъ ли я его кузину Рэчель. Я ее не видалъ. Не могъ ли я сказать ему, гдѣ кузенъ Годфри? Я не зналъ; но я началъ подозрѣвать, что кузенъ Годфри долженъ быть недалеко отъ кузины Рэчель. Подозрѣнія мистера Фрэнклина, повидимому, приняли то же направленіе. Онъ сильно дернулъ себя за бороду и заперся въ библіотекѣ, хлопнувъ за собою дверь съ шумомъ, который многое обозначалъ.

Меня уже не отрывали отъ приготовленій къ обѣду, пока не настало время принарядиться для пріема гостей. Не успѣлъ я надѣть бѣлый жилетъ, какъ явилась Пенелопа, будто бы для того, чтобъ причесать тѣ немногіе волосы, которые у меня остались, и поправить бантъ моего галстуха. Дѣвочка моя была очень весела и я видѣлъ, что она хочетъ сказать мнѣ что-то. Она поцѣловала меня въ лысину и шепнула:

— Новости, батюшка! Миссъ Рэчель отказала ему.

— Кому? спросилъ я.

— Члену дамскаго комитета, отвѣчала Пепелона. — Гадкій, лукавый человѣкъ! Я ненавижу его за то, что онъ старается вытѣснить мистера Фрэнклина!

Еслибъ я могъ свободно вздохнуть въ эту минуту, я навѣрно протестовалъ бы противъ такихъ неприличныхъ выраженій о знаменитомъ филантропѣ. Но дочь моя въ эту минуту завязывала бантъ моего галстуха и вся сила ея чувствъ перешла въ ея пальцы. Я никогда въ жизни не былъ такъ близокъ къ удушенію.

— Я видѣла, какъ онъ увелъ ее въ цвѣтникъ, сказала Пенелопа: — и ждала за остролистникомъ, чтобъ посмотрѣть, какъ они воротятся. Они ушли рука объ руку и оба смѣялись. Воротились же врозь, угрюмые какъ могила и смотря въ разныя стороны, такъ что ошибиться было нельзя. Я никогда въ жизни не была такъ рада, батюшка! Есть же на свѣтѣ одна женщина, которая можетъ устоять противъ мистера Годфри Эбльуайта; а будь я лэди, я была бы другою!

Тутъ я хотѣлъ опять протестовать. Но моя дочь въ это время взяла въ руки щетку и вся сила ея пальцевъ перешла туда. Если вы плѣшивы, вы поймете, какъ она меня исцарапала. Если вы не плѣшивы, пропустите эти строки и благодарите Бога, что у васъ есть защита между головной щеткой и вашей головой.

— Какъ-разъ съ другой стороны остролистника мистеръ Годфри остановился, продолжала Пенелопа. « — Вы предпочитаете, сказалъ онъ: — чтобы я остался здѣсь, какъ-будто не случилось ничего?» Миссъ Рэчель обернулась къ нему такъ быстро, какъ молнія. « — Вы приняли приглашеніе мама, сказала она: — и вы здѣсь вмѣстѣ съ ея гостями. Если вы не желаете надѣлать огласки въ домѣ, разумѣется вы останетесь здѣсь!» Она сдѣлала нѣсколько шаговъ, а потомъ какъ-будто немножко смягчилась." — Забудемъ, что случилось, Годфри, сказала она: — и останемся кузенами." Она подала ему руку. Онъ поцѣловалъ ея руку, что я сочла бы за вольность, а потомъ оставила его. Онъ немножко подождалъ, повѣсивъ голову и медленно копая яму каблукомъ на пескѣ; вы никогда не выдали человѣка болѣе сконфуженнаго въ вашей жизни. « — Неловко! сказалъ онъ наконецъ сквозь зубы, когда поднялъ глаза и пошелъ къ дому: — очень неловко!» Если это было его мнѣніе о самомъ себѣ, то онъ былъ совершенно правъ. Конечно, довольно неловко. А конецъ-то вышелъ, батюшка, какъ я давно вамъ говорила! вскричала Пенелопа, въ послѣдній разъ царапнувъ. меня щеткой изъ всѣхъ силъ. — Выбранъ-то мистеръ Фрэнклинъ!

Я завладѣлъ щеткой и раскрылъ губы, чтобы сдѣлать выговоръ, котораго, какъ вы сознаетесь, слова и поведеніе моей дочери заслуживали вполнѣ.

Прежде чѣмъ я успѣлъ сказать слово, послышался стукъ колесъ и остановилъ меня. Гости начали съѣзжаться. Пенелопа тотчасъ убѣжала. Я надѣлъ фракъ и посмотрѣлся въ зеркало. Голова моя была красна какъ ракъ, но въ другихъ отношеніяхъ я былъ такъ прилично одѣтъ для вечерней церемоніи, какъ слѣдовало быть. Я поспѣлъ въ переднюю какъ-разъ вовремя, чтобы доложить о двухъ первыхъ гостяхъ. Вы не должны особенно ими интересоваться. Это были только отецъ и мать филантропа — мистеръ и мистриссъ Эбльуайтъ.

Глава X.

Одинъ за другимъ всѣ гости пріѣхали за Эбльуайтами, пока всѣ не явились въ полномъ комплектѣ. Включая хозяевъ, всѣхъ было двадцать-четыре человѣка. Прекрасное было зрѣлище, когда всѣ усѣлись за столъ и ректоръ фризинголлскій (съ прекраснымъ произношеніемъ) всталъ и прочелъ молитву.

Безполезно утомлять васъ описаніемъ гостей. Вы не встрѣтите никого изъ нихъ во второй разъ — по-крайней-мѣрѣ, въ моей части разсказа — за исключеніемъ двоихъ.

Оба сидѣли съ каждой стороны миссъ Рэчель, которая, какъ царица праздника, натурально была предметомъ вниманія всего общества. На этотъ разъ она болѣе обыкновеннаго была центромъ, къ которому обращались глаза всѣхъ, потому что (къ тайному неудовольствію милэди) на ней былъ надѣтъ чудный подарокъ, затмѣвавшій всѣ остальные — Лунный камень. Онъ былъ отданъ ей безъ оправы, но этотъ универсальный геній, мистеръ Фрэнклинъ, успѣлъ съ помощью своихъ ловкихъ пальцевъ и серебряной проволоки пришпилить его какъ брошку къ ея бѣлому платью. Разумѣется, всѣ восхищались огромной величиной и красотой алмаза. Но только два лица сказали кое-что несовсѣмъ обыкновенное — это были два гостя, о которыхъ я упоминалъ, сидѣвшіе по правую и по лѣвую руку миссъ Рэчели.

Гость съ лѣвой руки былъ мистеръ Канди, нашъ фризинголлскій докторъ.

Это былъ пріятный, общежительный маленькій человѣкъ, съ однимъ недостаткомъ, однако — я долженъ признаться — восхищаться и кстати и некстати своими шуточками и довольно опрометчиво вступать въ разговоръ съ незнакомыми. Въ обществѣ онъ постоянно дѣлалъ ошибки и безъ всякаго умысла ссорилъ другихъ между собой. Въ медицинской практикѣ онъ былъ гораздо осторожнѣе, по какому-то инстинкту (какъ говорили его враги), который оказывался вообще безошибоченъ тамъ, гдѣ болѣе разсудительные доктора дѣлали ошибки. То, что онъ сказалъ объ алмазѣ миссъ Рэчель, было сказано по обыкновенію въ видѣ мистификаціи илл шутки. Онъ серьезно умолялъ ее (въ интересахъ науки) взять съ собою алмазъ и сжечь.

— Мы сначала нагрѣемъ его, миссъ Рэчель, говорилъ докторъ: — до извѣстнаго градуса теплоты, потомъ подвергнемъ его дѣйствію воздуха и мало-по-малу испаримъ алмазъ и избавимъ васъ отъ заботъ сохранять такой драгоцѣнный камень.

Милэди слышала съ озабоченнымъ выраженіемъ въ лицѣ, какъ-будто желая, чтобы докторъ говорилъ серьезно и чтобы ему удалось возбудить рвеніе миссъ Рэчель для пользы науки пожертвовать ея подаркомъ.

Другой гость, сидѣвшій по правую руку моей барышни, былъ знаменитый индійскій путешественникъ мистеръ Мёртуэтъ, который рискуя своей жизнію пробрался переодѣвшись туда, гдѣ не бывала еще никогда нога ни одного европейца.

Это былъ длинный, худощавый, смуглый, молчаливый человѣкъ. У него былъ утомленный видъ и очень твердый, внимательный взглядъ. Ходили слухи, что ему надоѣла обыденная жизнь среди людей въ нашихъ странахъ и что онъ желалъ опять странствовать въ дикихъ странахъ Востока. Кромѣ того, что онъ сказалъ миссъ Рэчель объ ея алмазѣ, врядъ ли проговорилъ онъ шесть словъ или выпилъ рюмку вина во весь обѣдъ. Лунный камень былъ единственный предметъ, интересовавшій его въ самой малой степени. Слава этого камня, поводимому, дошла до него въ какихъ-то опасныхъ мѣстахъ, куда привели его странствованія. Смотря да него молча такъ долго, что миссъ Рэчель начала конфузиться, онъ сказалъ ей съ своимъ обычнымъ хладнокровіемъ:

— Если вы когда-нибудь поѣдете въ Индію, миссъ Вериндеръ, не берите съ собою подарка вашего дяди. Индустанскій алмазъ считается частью индустанской религіи. Я знаю одинъ городъ и одинъ храмъ въ этомъ городѣ, гдѣ въ этомъ нарядѣ ваша жизнь не продлилась бы и пяти минутъ.

Миссъ Рэчель, находись въ безопасности въ Англіи, съ восторгомъ слушала о своей опасности въ Индіи. Тараторочки были еще въ большемъ восторгѣ, онѣ шумно побросали ножи и вилки и громко закричали:

— О, какъ интересно!

Милэди завертѣлась на стулѣ и перемѣнила разговоръ.

Но мѣрѣ того, какъ обѣдъ продолжался, я примѣчалъ мало по малу, что этотъ праздникъ не такъ удался, какъ удавались другіе праздники, предшествовавшіе ему.

Вспоминая теперь день рожденія и соображаясь съ тѣмъ, что случилось потомъ, я почти готовъ думать, что проклятый алмазъ набросилъ какое-то уныніе на все общество. Я подчивалъ ихъ видомъ, и будучи привилегированнымъ лицомъ, слѣдовалъ вокругъ стола за тѣми кушаньями, которыхъ мало брали, и шепталъ гостямъ:

— Пожалуйста попробуйте; я знаю, что это вамъ понравится.

Девять разъ изъ десяти они пробовали изъ уваженія къ старому оригиналу Беттереджу — такъ угодно было имъ говорить — но все напрасно. Разговоръ не вязался, такъ что мнѣ самому сдѣлалось неловко. А когда кто-нибудь заговаривалъ, то всегда какъ-то некстати. Напримѣръ, мистеръ Канди, докторъ, болѣе обыкновеннаго насказалъ неловкостей. Возьмите одинъ образчикъ и вы поймете, что я долженъ былъ чувствовать, стоя у буфета въ качествѣ человѣка, который всѣмъ сердцемъ желалъ успѣха празднику.

Одна изъ дамъ, присутствовавшихъ за обѣдомъ, была достойная мистриссъ Тридголлъ, вдова профессора того же имени. Безпрестанно говоря о своемъ покойномъ мужѣ, эта добрая дама никогда не упоминала незнакомымъ, что онъ умеръ. Я полагаю, она думала, что каждый мало-мальски образованный англичанинъ долженъ это знать. Въ одномъ изъ промежутковъ молчанія кто-то упомянулъ о сухомъ и довольно неприличномъ предметѣ — анатоміи человѣческаго тѣла; тотчасъ же добрая мистриссъ Тридголлъ завела рѣчь о своемъ покойномъ мужѣ, не упоминая, что онъ умеръ. Анатомія, по ея словамъ, была любимымъ занятіемъ профессора въ свободные часы. Къ несчастью, мистеръ Канди, сидѣвшій напротивъ (ничего не знавшій о покойномъ джентльмэнѣ), услыхалъ ее. Будучи чрезвычайно вѣжливъ, онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы тотчасъ же предложить профессору свои услуги по части анатомическихъ увеселеній.

— Недавно въ хирургической академіи получено нѣсколько замѣчательно прекрасныхъ скелетовъ, сказалъ мистеръ Канди черезъ столъ громкимъ и веселымъ голосомъ. — Я очень совѣтую, сударыня профессору посмотрѣть, когда у него найдется свободный часокъ.

Вы могли бы услышать, какъ упадетъ булавка. Гости (изъ уваженія къ памяти профессора) всѣ примолкли. Я стоялъ за стуломъ мистриссъ Тридголтъ, въ это время потчуя ее рейнвейномъ. Она опустила голову и сказала очень тихимъ голосомъ:

— Мои возлюбленный супругъ уже не существуетъ болѣе.

Къ несчастью, мистеръ Канди не слыхалъ ничего, и нисколько не подозрѣвая истицы, продолжалъ черезъ столъ громче и вѣжливѣе прежняго:

— Можетъ быть, профессору неизвѣстно, что съ карточкой члена академіи онъ можетъ быть тамъ каждый день, кромѣ воскресенья; отъ десяти до четырехъ часовъ.

Мистриссъ Тридголлъ уткнула голову въ манишку и еще тише повторила торжественныя слова:

— Мои возлюбленный супругъ не существуетъ болѣе.

Я мигалъ мистеру Канди черезъ столъ. Миссъ Рэчель толкала его подъ руку. Милэди бросала на него невыразимые взгляды. Совершенно безполезно! Онъ продолжалъ съ добродушіемъ, котораго никакъ нельзя было остановить:

— Я былъ бы очень, радъ послать профессору мою карточку, если вы сообщите мнѣ его адресъ.

— Его адресъ, сэръ, въ могилѣ, сказала мистриссъ Тридголлъ, вдругъ выдя изъ терпѣнія и заговора съ такою яростью, что рюмки забрянчали. — Профессоръ умеръ уже десять лѣтъ тому назадъ.

— О великій Боже! сказалъ мистеръ Канди.

Исключая тараторокъ, которыя захохотали, такое уныніе распространилось во всемъ обществѣ, какъ будто всѣ готовы были убраться вслѣдъ за профессоромъ и подобно ему взывать изъ могилы.

Но довольно о мистерѣ Канди. Остальные гости также были непріятны въ своемъ родѣ, какъ и докторъ. Когда имъ слѣдовало говорить, они не говорили, а когда заговаривали, то все невпопадъ. Мистеръ Годфри, хотя такой краснорѣчивый въ публикѣ, теперь рѣшительно не хотѣлъ разговаривать. Сердитъ онъ былъ или сконфуженъ послѣ своего пораженія въ цвѣтникѣ, я сказать не могу. Онъ занимался тихимъ разговоромъ только съ тою дамою, которая сидѣла возлѣ него. Она была членомъ его комитета — особа съ высокими душевными качествами, съ прекрасной обнаженной шеей и съ большимъ пристрастіемъ къ шампанскому; она любила крѣпкое шампанское, вы понимаете, и въ большомъ количествѣ. Стоя близко позади ихъ обоихъ у буфета, я могу засвидѣтельствовать изъ того, что слышалъ изъ ихъ словъ, что общество лишилось очень назидательнаго разговора., который я слушалъ откупоривая пробки и разрѣзывая баранину, и проч. и проч. Что они говорили о благотворительныхъ дѣлахъ, я не слыхалъ. Когда же я имѣлъ время прислушаться къ нимъ, они уже давно перестали разсуждать о женщинахъ, разрѣшающихся отъ бремени и о женщинахъ спасаемыхъ отъ бѣдности, и перешли къ болѣе серьезнымъ предметамъ. Религія (какъ я понялъ изъ ихъ разговора, откупоривая пробки и разрѣзывая мясо) значитъ любовь. А любовь значитъ религія. А земля была небо нѣсколькое обветшалое. А небо была земля нѣсколько обновившаяся. На землѣ жили довольно порочные люди, но зато всѣ женщины на небѣ будутъ членами обширнаго комитета, которые никогда не будутъ ссориться, мущины въ видѣ спасительныхъ ангеловъ будутъ исполнять ихъ велѣнія. Прелестно! прелестно! Но почему же мистеръ Годфри лишилъ остальное общество такого пріятнаго разговора?

Вы навѣрно скажете, что мистеръ Фрэнклинъ такъ расшевелилъ всю компанію, что вечеръ вышелъ пріятный?

Ничуть не бывало! Онъ совершенно оправился и былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа; я подозрѣваю, что Пенелопа сообщила ему, какъ мистеръ Годфри былъ принятъ въ цвѣтникѣ. Но о чемъ бы онъ ни заговаривалъ, девять разъ изъ десяти онъ выбиралъ неловкій предметъ или обращался невпопадъ, и кончилось тѣмъ, что однихъ онъ оскорблялъ, другихъ озадачивалъ. Его заграничное воспитаніе — эта французская, нѣмецкая и итальянская сторона его, о которыхъ я упоминалъ выше — обнаружилось самымъ поразительнымъ образомъ за гостепріимнымъ столомъ милэди.

Что вы думаете, напримѣръ, о его разсужденіи относительно того, какъ далеко можетъ замужняя женщина простирать свой восторгъ къ постороннему мущинѣ, и о томъ, что онъ съ французскимъ остроуміемъ растолковывалъ это незамужней теткѣ фризинголлскаго викарія? Что вы думаете, когда онъ перешелъ къ нѣмецкой сторонѣ и сказалъ одному изъ землевладѣльцевъ, когда этотъ великій авторитетъ по части скотоводства ссылался на свою опытность относительно разведенія быковъ, что опытность, собственно такъ понимаемая, не считается ни за что и что надлежащій способъ воспитывать быковъ состоятъ въ томъ, чтобы углубиться въ самого себя, развить идею образцоваго быка и произвести его? Что вы скажете, когда у депутата нашего графства, разгорячившагося за сыромъ и салатомъ, о распространеніи демократизма въ Англіи вырвались слѣдующія слова: «Если мы лишимся старинной защиты нашихъ правъ, мистеръ Блэкъ, позвольте васъ спросить, чти у насъ останется?» Что ни скажете, когда мистеръ Фрэнклинъ отвѣчалъ съ итальянской точки зрѣнія:

« — У насъ останутся три вещи, сэръ: любовь, музыка и салатъ!

Онъ не только путалъ людей такими выходками, но когда англійская сторона его вышла наружу въ надлежащее время, онъ лишился своего заграничнаго лоска, и перейдя къ разговору о медицинской профессіи, такъ поднялъ на смѣхъ всѣхъ докторовъ, что взбѣсилъ даже маленькаго, добродушнаго мастера Канди.

Споръ между ними начался тѣмъ, что мистеръ Фрэнклинъ былъ принужденъ сознаться — я забылъ по какому поводу — что онъ послѣднее время дурно спитъ по ночамъ. Мистеръ Канди сказать ему на это, что его нервы разстроились и что онъ немедленно долженъ начать лечиться. Мистеръ Фрэнклинъ отвѣчалъ, что лечиться и идти ощупью въ потьмахъ, по его мнѣнію, одно и то же. Мистеръ Канди, отвѣчая мѣткимъ ударомъ, сказалъ, что самъ мистеръ Фрэнклинъ ищетъ сна ощупью въ потьмахъ и что ничего, кромѣ лекарства, не можетъ помочь ему найти его. Мистеръ Фрэнклинъ, отражая ударъ, съ своей стороны сказалъ, что оггь часто слыхалъ, какъ слѣпецъ водитъ слѣпца, а теперь въ первый разъ онъ узналъ, что это значитъ. Такимъ образомъ перекидывались они рѣзко и мѣтко, такъ что оба разгорячились, особенно мистеръ Канди до того вышелъ изъ себя, защищая свою профессію, что милэди была принуждена вмѣшаться и запретила продолжать споръ. Этотъ необходимый повелительный поступокъ уничтожилъ окончательно веселость гостей. Разговоръ начинался время отъ времена тамъ и сямъ минуты на двѣ, но въ немъ не доставало ни жизни, ни огня. Сатана (или алмазъ) вселился въ гостей и всѣ почувствовали облегченіе, когда госпожа моя встала и подала дамамъ сигналъ оставить мущинъ за виномъ.

Только что я разставилъ графины въ рядъ передъ старымъ мистеромъ Эбльуайтомъ (который представлялъ хозяина дома), когда на террасѣ раздались звуки, испугавшіе меня до того, что я тотчасъ же лишился своихъ свѣтскихъ манеръ. Мы переглянулись съ мастеромъ Фрэнклиномъ; это былъ звукъ индійскаго барабана. Я готовъ былъ поручиться жизнью, что фокусники воротились къ намъ съ возвращеніемъ въ нашъ домъ Луннаго камня.

Когда они обходили уголъ террассы, я пошелъ отослать ихъ. Но къ несчастью двѣ тараторки опередили меня. Онѣ выбѣжали на террасу какъ пара фейерверочныхъ ракетъ, съ нетерпѣніемъ желая посмотрѣть фокусы индійцевъ. Другія дамы послѣдовали за ними, а наконецъ и мущины вышли съ своей стороны. Прежде чѣмъ вы успѣли бы сказать: Господи помилуй, мошенники начали свое представленіе, а тараторки цѣловали хорошенькаго мальчика.

Мистеръ Фрэнклинъ сталъ возлѣ миссъ Рэчель, а я позади нея. Если наши подозрѣнія были справедливы, она, ничего не зная, показывала индійцамъ алмазъ на своемъ платьи.

Не могу сказать, какія штуки они представляли и какъ они представляли. Раздосадованный неудачнымъ обѣдомъ и разсерженный на мошенниковъ, какъ-разъ подоспѣвшихъ во-время, чтобы увидать алмазъ своими собственными глазами, я, признаюсь, совсѣмъ растерялся. Первое, что я помню, это внезапное появленіе на сцену индійскаго путешественника мистера. Мёртуэта. Обойдя полукругъ, въ которомъ стояли или сидѣли господа, онъ спокойно подошелъ къ фокусникамъ сзади и вдругъ заговорилъ съ ними на ихъ родномъ языкѣ.

Еслибъ онъ прокололъ ихъ штыкомъ, я сомнѣваюсь, болѣе испугались бы индійцы и повернулись ли бы къ нему съ быстротою тигра, чѣмъ услыхавъ первыя слова, сорвавшіяся съ его губъ. Черезъ минуту они кланялись ему самымъ вѣжливымъ и раболѣпнымъ образомъ. Размѣнявшись съ ними нѣсколькими словами на неизвѣстномъ языкѣ, мистеръ Мёртуэтъ ушелъ такъ же спокойно, какъ пришелъ. Главный фокусникъ, исполнявшій роль переводчика, опять обернулся къ зрителямъ. Я примѣтилъ, что кофейное лицо этого человѣка сдѣлалось сѣрымъ послѣ того, какъ мистеръ Мёртуэтъ поговорилъ съ нимъ. Онъ поклонился милэди и объявилъ ей, что представленіе кончилось. Тараторки, чрезвычайно разочарованныя, вскричали громко: „О!“ направленное противъ мистера Мёртуэта за то, что онъ остановилъ представленіе. Главный фокусникъ униженно приложилъ руку къ груди и во второй разъ сказалъ, что представленіе кончилось. Мальчикъ сталъ обходить вокругъ съ шляпой. Дамы ушли въ гостиную, а мущины (за исключеніемъ мистера Фрэнклина и мистера Мёртуэта) воротились къ своему вину. Я съ однимъ изъ лакеевъ пошелъ вслѣдъ за индійцами выпроводить ихъ подальше отъ нашего дома.

Возвращаясь черезъ кустарникъ, я почувствовалъ залахъ табаку и увидалъ мистера Фрэнклина и мистера Мёртуэта (послѣдній курилъ сигару), медленно ходившихъ взадъ и впередъ между деревьями. Мистеръ Фрэнклинъ сдѣлалъ мнѣ знакъ, чтобы я подошелъ къ нему.

— Это, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ, представляя меня знаменитому путешественнику: — Габріэль Беттереджъ, старый слуга и другъ нашего семейства, о которомъ я сейчасъ вамъ говорилъ. Скажите ему, пожалуйста, что вы сейчасъ говорили мнѣ.

Мистеръ Мёртуэтъ вынулъ сигару изо рта и съ своимъ обычнымъ утомленнымъ видомъ прислонился къ дереву.

— Мистеръ Беттереджъ, началъ онъ: — эти три индійца такіе же фокусники, какъ мы съ вами.

Это было новымъ удивленіемъ. Я, натурально, спросилъ путешественника, встрѣчался ли онъ прежде съ этими индійцами.

— Никогда, отвѣчалъ мистеръ Мёртуэтъ: — но я знаю, въ чемъ состоятъ индійскіе фокусы. Все, что вы видѣли сегодня, весьма плохое и неловкое подражаніе. Если только послѣ продолжительной опытности я не ошибаюсь, эти люди брамины высокой касты. Я сказалъ имъ, что они переодѣты, и вы видите, какъ это ихъ смутило, хотя индусы очень искусно умѣютъ скрывать свои чувства. Въ ихъ поведеніи есть какая-то тайна, которой я объяснить не могу; они вдвойнѣ пожертвовали своей кастой — во-первыхъ переѣхавъ черезъ море, во-вторыхъ переодѣвшись фокусниками. Въ той землѣ, въ которой они живучъ, это страшная жертва. Но тутъ должна быть очень серьезная причина и какое-нибудь не совсѣмъ обыкновенное оправданіе, которое дастъ имъ возможность возвратить свою касту, когда они воротятся на родину.

Я онѣмѣлъ отъ изумленія. Мистеръ Мёртуэтъ продолжалъ курить свою сигару. Мистеръ Фрэнклинъ, послѣ того, что показалось мнѣ маленькимъ обходомъ между различными стороны своего характера, прервалъ молчаніе, заговоривъ съ своимъ милымъ итальянскимъ обращеніемъ, сквозь которое проглядывалъ прочный англійскій фундаментъ.

— Я не рѣшился бы, мистеръ Мёртуэтъ безпокоить васъ нашими семейными дѣлами, которыя не могутъ васъ интересовать и о которыхъ я самъ не весьма охотно говорю внѣ нашего домашняго кружка. Но послѣ того, что вы сказали, я считаю себя обязаннымъ въ интересахъ лэди Вериндеръ и ея дочери разсказать вамъ то, что можетъ быть дастъ вамъ въ руки ключъ. Я говорю съ вами но секрету, и смѣю надѣяться, что вы этого не забудете.

Съ этимъ предисловіемъ, онъ разсказалъ индійскому путешественнику (говоря теперь по ясному французскому способу) все, что онъ разсказалъ мнѣ на Зыбучихъ пескахъ. Даже непоколебимый Мёртуэтъ до того заинтересовался тѣмъ, что онъ слышалъ, что далъ погаснуть своси сигарѣ.

— Теперь что скажетъ ваша опытность? сказалъ мистеръ Фрэнклинъ въ заключеніе.

— Моя опытность скажетъ, отвѣчалъ путешественникъ: — что вы были гораздо ближе къ смерти, чѣмъ бывалъ я, мистеръ Блэкъ, а этимъ много сказано.

Пришла очередь мистера Фрэнклина удивляться.

— Неужели это такъ серьезно? спросилъ онъ.

— По моему мнѣнію, отвѣчалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Я не могу сомнѣваться, послѣ всего разсказаннаго вами, что возвращеніе Луннаго камня на его мѣсто, на чело индійскаго идола, есть причина и оправданіе того пожертвованія кастой, о которой я вамъ говорилъ. Эти люди будутъ ждать удобнаго случая съ терпѣніемъ кошекъ и воспользуются имъ съ свирѣпостью тигровъ. Какъ вы избавились отъ нихъ, я понять не могу, прибавилъ знаменитый путешественникъ, опять закуривая свою сигару и пристально смотря на мистера Фрэнклина. — Вы возили алмазъ взадъ и впередъ здѣсь и въ Лондонѣ и вы еще живы! Постараемся это разъяснить. Я полагаю, оба раза вы днемъ вынимали алмазъ изъ лондонскаго банка?

— Днемъ, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ.

— На улицахъ тогда было много народа?

— Много.

— Вы разумѣется назначали, въ какое именно время пріѣдете съ леди Вериндеръ. Отсюда до станціи мѣстность уединенная. Вы пріѣхали въ назначенный срокъ?

— Нѣтъ, я пріѣхалъ четырьмя часами ранѣе назначеннаго срока.

— Позвольте же васъ поздравить съ этимъ поступкомъ. Когда вы отвезли алмазъ назадъ въ здѣшній городъ?

— Я отвезъ его черезъ часъ послѣ пріѣзда сюда — и за три часа до того, какъ меня ожидали видѣть здѣсь.

— Позвольте опять васъ поздравить! Вы привезли сюда его назадъ одинъ?

— Нѣтъ. Я ѣхалъ съ моимъ кузеномъ, кузинами и грузомъ.

— Позвольте поздравить васъ въ третій разъ! Если вы когда-нибудь вздумаете путешествовать внѣ цивилизованныхъ границъ, мистеръ Блэкъ, дайте мнѣ знать и я поѣду съ вами. Вы счастливый человѣкъ.

Тутъ вмѣшался я; такого рода вещи не согласовались съ моими англійскими идеями.

— Неужели вы хотите сказать, сэръ, сказалъ я: — что индійцы лишили бы жизни мистера Фрэнклина, еслибы онъ далъ имъ возможность, для того, чтобы овладѣть своимъ алмазомъ?

— Вы курите, мистеръ Беттереджъ? спросилъ путешественникъ.

— Курю, сэръ.

— Очень вы дорожите той золой, которая остается на днѣ вашей трубки?

— Нисколько не дорожу, сэръ.

— Въ той странѣ, изъ которой пріѣхали эти люди, такъ me мало дорожатъ жизнью человѣка, какъ вы золой вашей трубки. Еслибы жизнь тысячи человѣкъ стояла между ними и возвращеніемъ алмаза и еслибы они думали, что могутъ убить этихъ людей безнаказанно, они убили бы ихъ всѣхъ. Жертва кастой дѣло серьезное въ Индіи, жертва жизнью не значитъ ничего.

На это я выразилъ мое мнѣніе, что это танка воровъ и убійцъ. Мистеръ Мёртуэтъ выразилъ свое мнѣніе, что это удивительный народъ. Мистеръ Фрэнклинъ не выразилъ никакого мнѣнія, а воротилъ насъ къ дѣлу.

— Они видѣли Лунный камень на платьи миссъ Вериндеръ, сказалъ онъ. — Что теперь дѣлать?

— То, что грозился сдѣлать вашъ дядя, отвѣчалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Полковникъ Гернкастль понималъ, съ какими людьми онъ имѣлъ дѣло. Пошлите алмазъ завтра (подъ карауломъ нѣсколькихъ человѣкъ) въ Амстердамъ. Велите сдѣлать изъ него полдюжины брилліантовъ вмѣсто одного. Тогда кончится священное значеніе Луннаго камня — кончится и заговоръ.

Мистеръ Фрэнклинъ обернулся ко мнѣ.

— Нечего дѣлать, сказалъ онъ. — Мы должны завтра же говорить съ лэди Всриндеръ.

— А какъ же сегодня, сэръ? спросилъ я. — Что если индійцы воротятся?

Мистеръ Мёртуэтъ отвѣчалъ мнѣ прежде чѣмъ успѣлъ заговорить мистеръ Фрэнклинъ.

— Индійцы не рѣшатся воротиться сегодня, сказалъ онъ. — Они никогда не идутъ прямымъ путемъ — не говоря уже о такомъ дѣлѣ, какъ это, когда малѣйшая ошибка можетъ быть гибельна для ихъ цѣли.

— Но если эти мошенники окажутся смѣлѣе, чѣмъ вы думаете, сэръ? настаивалъ я.

Въ такомъ случаѣ спустите собакъ, сказалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Есть у васъ большія собаки на дворѣ?

— Есть двѣ, сэръ. Бульдогъ и ищейка.

— Ихъ достаточно. Въ настоящемъ случаѣ, мистеръ Беттереджъ, бульдогъ и ищейка имѣютъ одно большое достоинство — ихъ, вѣроятно, не будетъ мучить ваша совѣстливость относительно неприкосновенности человѣческой жизни.

Звуки фортепіано донеслись до насъ изъ гостиной, когда онъ пустилъ въ меня этотъ зарядъ. Онъ бросилъ свою сигару и взялъ подъ руку мистера Фрэнклина, чтобъ воротиться къ дамамъ. Я примѣтилъ, что небо быстро покрывается тучами, когда шелъ за ними въ домъ. Мистеръ Мёртуэтъ тоже примѣтилъ. Онъ посмотрѣлъ на меня съ своей обыкновенной сухостью и насмѣшливостью и сказалъ

— Индійцамъ нынѣшнюю ночь понадобятся зонтики, мистеръ Беттереджъ!

Хорошо было ему шутить. Но я не былъ знаменитымъ путешественникомъ — и мой путь на этомъ свѣтѣ не заставлялъ меня играть моей жизнью среди воровъ и убійцъ въ разныхъ заморскихъ странахъ. Я пошелъ въ свою комнатку, сѣлъ на мое кресло весь въ поту и спрашивалъ себя съ отчаяніемъ, что теперь дѣлать. Въ такомъ тревожномъ расположеніи духа другіе загнали бы на себя лихорадку; я кончилъ совсѣмъ другимъ образомъ. Я закурилъ трубку и заглянулъ въ Робинзона Крузо.

Не читалъ я и пяти минутъ, какъ мнѣ попалось это удивительное мѣсто — страница сто-шестьдесятъ-первая:

„Страхъ опасности въ десять тысячъ разъ страшнѣе самой опасности, видимой для глаза, и мы находимъ, что бремя безпокойства гораздо больше того несчастья, которое насъ тревожитъ.“

У человѣка, который послѣ этого не увѣруетъ въ Робинзона Крузо, навѣрно не достаетъ въ мозгу винта, или онъ отуманенъ самонадѣянностью. Аргументы пропадаютъ съ нимъ и лучше сохранить состраданіе для человѣка съ болѣе живой вѣрой.

Я давно уже курилъ вторую трубку и все еще восхищался этой удивительной книгой, когда Пенелопа (подававшая чай) пришла ко мнѣ съ донесеніемъ изъ гостиной. Она оставила тараторокъ, пѣвшихъ дуэтъ — слова начинались о и музыка согласовалась съ этимъ. Она замѣтила, что милэди дѣлала ошибки въ вистѣ, чего мы прежде никогда въ ней не замѣчали. Она видѣла, что знаменитый путешественникъ заснулъ въ углу. Она слышала, какъ мистеръ Фрэнклинъ острилъ надъ мистеромъ Годфри, по поводу дамскихъ комитетовъ вообще, а мистеръ Годфри возражалъ ему гораздо рѣзче, нежели приличествовало джентльмэну съ такимъ гуманнымъ направленіемъ. Она подмѣтила, какъ миссъ Рэчель, повидимому успокоившая миссъ Тридголъ, показывая ей фотографіи, на самомъ дѣлѣ бросала украдкою на мистера Фрэнклина такіе взгляды, въ которыхъ ни одна умная горничная не могла ошибиться ни на одну минуту. Наконецъ она видѣла, какъ мистеръ Канди, докторъ, таинственно исчезнувшій изъ гостиной и потомъ таинственно вернувшійся, вступилъ въ разговоръ съ мистеромъ Годфри. Словомъ, дѣла шли гораздо лучше, чѣмъ судя по обѣду мы имѣли право ожидать. Еслибы мы только могли продержаться еще часъ, старая Время подвезъ бы экипажи и освободилъ бы насъ совсѣмъ отъ гостей.

Все проходитъ на этомъ свѣтѣ, и даже успокоительное дѣйствіе Робинзона Крузо прошло, когда Пенелопа оставила меня. Я опять растревожился и рѣшился обойти вокругъ дома прежде чѣмъ начнется дождь. Вмѣсто того, чтобы взять лакея, у котораго былъ человѣческій носъ и, слѣдовательно, безполезный въ какомъ-нибудь непредвидѣнномъ случаѣ, я взялъ съ собой ищейку. Можно было положиться, что ея носъ почуялъ бы чужого. Мы обошли вокругъ дома и вышли на дорогу; мы воротились такъ, какъ и ушли, ни съ чѣмъ, не найдя нигдѣ притаившагося человѣческаго существа. Я опять пока посадилъ собаку на цѣпь и опять воротившись черезъ кустарникъ, встрѣтилъ нашихъ двухъ джэнтльмэновъ, выходившихъ ко мнѣ изъ гостиной. Это былъ мистеръ Канди и мистеръ Годфри; они все (какъ донесла мнѣ Пелелопа) разговаривали между собою тихо, смѣясь надъ какой-то забавной выдумкой. Мнѣ показалось довольно странно, что эти два человѣка подружились — но разумѣется я прошелъ мимо, будто не примѣчая ихъ.

Прибытіе экипажей было сигналомъ къ дождю. Онъ полилъ такъ, какъ имѣлъ намѣреніе лить всю ночь. За исключеніемъ доктора, котораго ожидалъ гигъ, все остальное общество очень удобно воротилось домой въ каретахъ. Я сказалъ мистеру Канди, что боюсь, что онъ промокнетъ насквозь. Онъ сказалъ мнѣ въ отвѣтъ, что онъ удивляется, какъ я дожилъ до моихъ лѣтъ, не зная, что кожа доктора непромокаема. Онъ уѣхалъ по дождю, смѣясь надъ своей шуточкой, и мы такимъ образомъ избавилось отъ нашихъ обѣденныхъ гостей. Теперь остается разсказать исторію ночи.

Глава XI.

Когда послѣдній изъ гостей уѣхалъ, я воротился въ нижнюю залу и нашелъ Самюэля у бокового столика, приготовлявшаго водку и содовую воду. Милэди и миссъ Рэчель вышли изъ гостиной въ сопровожденіи двухъ джентльмэновь. Мистеръ Годфри выпилъ водки и содовой воды, мистеръ Фрэнклинъ не выпилъ ничего. Онъ сѣлъ, имѣя смертельно усталый видъ. Должно быть, разговоръ въ этотъ торжественный день измучилъ его.

Милэди, обернувшись пожелать имъ спокойной ночи, пристально посмотрѣла на подарокъ нечестиваго полковника, блиставшій на платьи ея дочери.

— Рэчель, сказала она: — куда ты положишь на ночь твои алмазъ?

Миссъ Рэчель находилась въ самомъ веселомъ расположеніи духа, именно въ такомъ расположеніи, когда хочется говорить пустяки и упорно отстаивать ихъ, какъ нѣчто разумное, что вы можетъ быть иногда замѣчали въ молодыхъ дѣвицахъ, когда нервы ихъ возбуждены въ концѣ дня, исполненнаго сильныхъ ощущеній. Во-первыхъ, она объявила, что не знаетъ куда положить алмазъ. Потомъ сказала: „Разумѣется, на тоалетъ вмѣстѣ съ другими ея вещами“. Потомъ она вспомнила, что алмазъ можетъ засіять самъ по себѣ своимъ страннымъ луннымъ свѣтомъ въ темнотѣ и напугать ее ночью. Потомъ она вспомнила объ индійскомъ шкапчикѣ, который стоялъ въ ея гостиной, и тотчасъ рѣшилась спрятать индійскій алмазъ въ индійскій шкапчикъ, чтобы дать возможность двумъ прекраснымъ туземнымъ произведеніямъ любоваться другъ другомъ. Слушая до сихъ поръ терпѣливо весь этотъ вздоръ, мать тутъ вмѣшалась и остановила ее.

— Душа моя, твои индійскій шкапчикъ не запирается, сказала милэди.

— Великій Боже, мама! вскричала миссъ Рэчель: — развѣ это гостинница, развѣ въ домѣ есть воры?

Не обращая вниманія на итогъ причудливый способа, разговора, милэди пожелала джентльменамъ доброй ночи. Потомъ она обернулась къ миссъ Рэчель и поцѣловала ее.

— Зачѣмъ ты не отдашь мнѣ спрятать твой алмазъ? спросила она.

Миссъ Рэчель приняла это предложеніе, какъ приняла бы десять лѣтъ тому назадъ предложеніе разстаться съ новой куклой. Милэди увидѣла, что ее не уговорить въ этотъ вечеръ.

— Приходи ко мнѣ въ комнату, Рэчель, какъ только встанешь утромъ, сказала она: — я скажу тебѣ кое-что.

Съ этими послѣдними словами она медленно оставила насъ, думая глубокую думу и, по всей вѣроятности, не очень довольная тѣмъ путемъ, по которому ея мысли вели ее.

Потомъ простилась миссъ Рэчель. Она прежде пожала руку мистеру Годфри, который стоялъ на другомъ концѣ залы, смотря на картину. Потомъ она повернулась къ мистеру Фрэнклину, все молча и съ утомленіемъ сидѣвшему въ уголку.

Что они говорили между собой, я сказать не могу. Но стоя возлѣ большой дубовой рамы, въ которую вдѣлано наше зеркало, я видѣлъ въ немъ, какъ она, украдкой вынувъ изъ-за корсажа своего платья медальонъ, подаренный ей мистеромъ Фрэнклиномъ, показала его ему съ улыбкой, конечно означавшей нѣчто не совсѣмъ обыкновенное, прежде чѣмъ ушла спать. Это обстоятельство нѣсколько поколебало увѣренность, которую я прежде имѣлъ къ моему мнѣнію. Я началъ думать, что можетъ быть Пенелопа права относительно чувствъ ея барышни.

Какъ только миссъ Рэчель перестала ослѣплять его зрѣніе, мистеръ Фрэнклинъ примѣтилъ меня. Его перемѣнчивый правъ, измѣнявшійся во всемъ, уже измѣнялся и насчетъ индійцевъ.

— Беттереджъ, сказалъ онъ: — я почти готовъ думать, что придалъ слишкомъ большое значеніе словамъ мистера Мёртуэта, когда мы разговаривали въ кустарникѣ. Желалъ бы я знать, не угоститъ та онъ насъ росказнями, которыми такъ любятъ щегольнуть путешественники? Неужели вы въ самомъ дѣлѣ хотѣли выпустить собакъ?

— Я сниму съ нихъ ошейники, сэръ, отвѣчалъ я: — и дамъ имъ волю побѣгать ночью, если пронюхаютъ чужой слѣдъ.

— Это хорошо, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Мы увидимъ, что надо будетъ сдѣлать завтра. Я вовсе не расположенъ пугать тетушку, Беттереджъ, безъ весьма настоятельной причины. Спокойной ночи.

Онъ казался такъ утомленъ и блѣденъ, когда кивнулъ мнѣ головой и взялъ свѣчу, чтобъ идти наверхъ, что я осмѣлился посовѣтовать ему выпить на ночь водки съ водой. Мистеръ Годфри подошедшій къ намъ съ другого конца комнаты, поддержалъ меня. Онъ сталъ уговаривать мистера Фрэнклина самымъ дружескимъ образомъ выпить чего-нибудь прежде чѣмъ ляжетъ спать.

Я упоминаю объ этихъ обстоятельствахъ, потому что послѣ всего видѣннаго и слышаннаго мною съ этотъ день мнѣ было пріятно примѣтить, что наши оба джентльмэна по прежнему находились въ хорошихъ отношеніяхъ. Ихъ битва на словахъ (слышанная Пенелопой въ гостиной) и ихъ соперничество за благосклонность миссъ Рэчель, повидимому, не дѣлали между ними серьезной размолвки. Но вѣдь оба были добраго характера и люди свѣтскіе. А люди высокаго званія имѣютъ то достоинство, что никогда не бываютъ такъ задорливы между собой, какъ люди незнатные.

Мистеръ Фрэнклинъ отказался отъ водки съ водой и пошелъ наверхъ съ мистеромъ Годфри, такъ какъ комнаты ихъ были рядомъ. На площадкѣ, однако, или кузенъ уговорилъ его, или онъ по обыкновенію перемѣнилъ мысли.

— Можетъ быть мнѣ захочется ночью пить, закричалъ онъ мнѣ: — пришлите ко мнѣ въ комнату водки.

Я послалъ Самюэля съ водкой и водой, а потомъ вышелъ снять ошейники съ собакъ. Онѣ обѣ чуть не сошли съ ума отъ удивленія, что ихъ выпустили въ такую пору ночи, и прыгали на меня Какъ щепки. Однако дождь споро охладилъ ихъ пылъ; онѣ полокали немножко воды и вползли опять въ свои поры. Возвращаясь въ домъ, я примѣтилъ на небѣ признаки, и оказывавшіе перемѣну погоды къ лучшему. Теперь пока дождь хилъ ливнемъ и вся земля превратилась въ слякоть.

Мы съ Сэмюэлемъ обошли вокругъ дома и, по обыкновенію, заперли всѣ двери. Я все осмотрѣлъ самъ и ни въ чемъ не положился на моего помощника въ этомъ случаѣ. Все было крѣпко заперто и безопасно, когда мои старыя кости улеглись въ постель въ Первомъ часу ночи.

Я полагаю, что хлопоты этого дня пришлись млѣ не подъ силу. Какъ бы то ни было, а я заразился болѣзнью мистера Фрэнклина въ эту ночь. Солнце уже всходило, когда я наконецъ заснулъ. Во все время, какъ я не спалъ, въ домѣ было тихо какъ въ могилѣ. Не слышалось ни малѣйшаго звука, кромѣ плеска дождя и шелеста вѣтра между деревьями, поднявшагося къ утру.

Въ половинѣ восьмого я проснулся и отворилъ окно. День былъ прекрасный, солнечный. Часы пробыли восемь и я выходилъ опять посадить собакъ на цѣпь, когда услыхалъ позади себя на лѣстницѣ шелестъ женскихъ юпокъ.

Я обернулся: съ лѣстницы за мною бѣжала Пенелопа какъ сумасшедшая.

— Батюшка! кричала она: — ради Бога ступайте наверхъ! Алмазъ пропалъ.

— Ты вѣрно съ ума сошла? спросилъ я.

— Пропалъ! повторила Пенелопа. — Пропалъ и никто не знаетъ какъ. Ступайте и посмотрите.

Она потащила меня за собой въ гостиную нашей барышни, которая отворялась въ ея спальную. Тамъ, на порогѣ спальной, стояла миссъ Рэчель, почти такая же блѣдная лицомъ, какъ ея бѣлый пеньюаръ. Обѣ половинки индійскаго шкапика были отворены настежь. Одинъ изъ ящиковъ выдвинутъ такъ далеко, какъ только можно было выдвинуть.

— Посмотрите! сказала Пенелопа: — я сама видѣла какъ миссъ Рэчель положила вчера алмазъ въ этотъ ящикъ.

Я подошелъ къ шкапчику: ящикъ былъ пустъ.

— Правда ли это, миссъ? спросилъ я.

Съ взглядомъ, который не походилъ на ея обычный взглядъ, голосомъ, который не походилъ на ея голосъ, миссъ Рэчель отвѣчала какъ моя дочь:

— Алмазъ пропалъ!

Сказавъ эти слова, она ушла въ свою спальную и заперла дверь.

Прежде чѣмъ мы успѣли сообразить, что теперь дѣлать, вошла милэди, услышавъ мой голосъ въ гостиной дочери и спрашивая, что случилось. Извѣстіе о пропажѣ алмаза какъ будто окаменило ее. Она прямо подошла къ спальной дочери и настояла, чтобы ее впустили. Миссъ Рэчель впустила ее.

Тревога, пробѣжавшая по дому съ быстротой пожара, прежде всего дошла до обоихъ джентльменовъ.

Мистеръ Годфри первый вышелъ изъ своей комнаты. Когда онъ услыхалъ, что случилось, онъ только въ изумленіи поднялъ руки кверху, что не слишкомъ много говорило въ пользу его душевной твердости. Мистеръ Фрэнклинъ, ни прозорливость котораго я разсчитывалъ, надѣясь, что онъ подастъ намъ совѣтъ, оказался такъ же ненаходчивъ, какъ и его кузенъ, когда въ свою очередь услыхалъ это извѣстіе. Противъ ожиданія, онъ наконецъ хорошо спалъ эту ночь, и эта непривычная роскошь привела его, какъ онъ самъ говорилъ, въ какое-то одуреніе. Однако, когда онъ выпилъ чашку кофе — которую онъ, по иностранному обычаю, всегда выпивалъ за нѣсколько часовъ до завтрака — умъ его просвѣтлѣлъ, дальновидная сторона его вшила наружу и онъ рѣшительно и ловко принялъ слѣдующія мѣры:

Прежде всего онъ послалъ за слугами и велѣлъ имъ оставить всѣ нижнія двери и окна (за исключеніемъ парадной двери, которую я отперъ) именно такъ, какъ онѣ были, когда мы запирали ихъ наканунѣ. Потомъ онъ предложилъ своему кузену и мнѣ удостовѣриться, прежде чѣмъ мы примемъ дальнѣйшія мѣры, не завалился ли куда-нибудь алмазъ — какъ напримѣръ, на диванчикъ или на столъ, на которомъ шкаликъ стоялъ. Поискавъ въ обоихъ мѣстахъ и не паіідя ничего, разспросивъ также Пенелопу и узнавъ отъ нея не болѣе того, что она уже сказала мнѣ — мистеръ Фрэнклинъ предложилъ спроситъ миссъ Рэчель и послалъ Пенелопу постучаться въ дверь ея спальной.

На стукъ вышла милэди и затворила за собою дверь. Черезъ минуту мы услыхали, что миссъ Рэчель заперла дверь изнутри. Госпожа моя подошла къ вамъ въ сильномъ недоумѣніи и огорченіи.

— Пропажа алмаза совершенно поразила Рэчель, сказала она въ отвѣтъ мистеру Фрэнклину. — Она какъ-то странно не хочетъ говорить даже объ этомъ со мной. Вамъ невозможно видѣть ее теперь.

Увеличивъ наше недоумѣніе этими словами о миссъ Рэчель, милэди послѣ маленькаго усилія возвратила свое обычное спокойствіе и могла дѣйствовать съ своей обычной рѣшимостью.

— Я полагаю, что нечего болѣе дѣлать, какъ послать за полиціей, сказала она спокойно.

— А полиція прежде всего должна, прибавилъ мистеръ Фрэнклинъ, подхвативъ ея слова: — схватить индійскихъ фокусниковъ, дававшихъ здѣсь представленіе вчера.

Милэди и мистеръ Годфри (не знавшіе того, что было извѣстно мистеру Фрэнклину и мнѣ) оба вздрогнули и удивились,

— Мнѣ теперь некогда объясняться, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я могу только сказать вамъ, что индійцы непремѣнно украли алмазъ. Дайте мнѣ рекомендательное письмо, обратился онъ въ милэди: — къ одному изъ фризинголлскихъ судей — просто скажите ему, что я представитель вашихъ интересовъ и желаній, и позвольте мнѣ тотчасъ же отправиться съ этимъ письмомъ. Наша возможность поймать воровъ зависитъ отъ нашихъ стараній не терять ни одной минуты понапрасну.

Nota bene. Французская или англійская сторона мистера Фрэнклина одержала теперь верхъ, только это была сторона разумная. Вопросъ состоялъ въ томъ, долго ли это продолжится.

Онъ положилъ перо, чернила и бумагу передъ теткой, которая (какъ мнѣ показалась) написала письмо не совсѣмъ охотно. Еслибъ было возможно оставить безъ вниманія пропажу вещи, стоющей двадцать тысячъ фунтовъ, я полагаю, судя по мнѣнію милэди о ея покойномъ братѣ и по ея недовѣрію къ его подарку, для нея было бы облегченіемъ позволить ворамъ убѣжать съ Луннымъ камнемъ.

Я пошелъ съ мистеромъ Фрэнклиномъ въ конюшню и воспользовался этимъ случаемъ, чтобы спросить его, какимъ образомъ индійцы (которыхъ я подозрѣвалъ съ такой догадливостью, какъ и онъ) могли забраться въ домъ.

— Одинъ изъ шахъ могъ пробраться въ залу, когда гости уѣзжали, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Онъ, должно быть, лежалъ подъ диваномъ, когда тетушка и Рэчель говорили, куда спрятать алмазъ. Ему стоило только подождать, пока въ домѣ все стихнетъ, а потомъ подойти къ шкапику и взять алмазъ оттуда.

Съ этими словами онъ закричалъ груму, чтобы отворили ворота, и ускакалъ.

Дѣйствительно, это было единственное разумное объясненіе. Но какимъ же образомъ воръ успѣлъ выбраться изъ дома? Я нашелъ парадную дверь, когда пошелъ отворить ее, вставъ утромъ, запертой на запоръ, какъ оставилъ се вечеромъ. А другія двери и окна сами говорили за себя, потому что до сихъ поръ оставались еще запертыми. А собаки? Положимъ, воръ убѣжалъ, выпрыгнувъ изъ верхняго окна, какъ же онъ могъ избавиться отъ собакъ? Не запасся ли онъ для нихъ отравленнымъ мясомъ? Когда это сомнѣніе промелькнуло въ головѣ моей, собаки выбѣжали ко мнѣ изъ-за угла, кувыркаясь на мокрой травѣ, такія веселыя и здоровыя, что я съ большимъ затрудненіемъ унялъ ихъ и посадилъ опять на цѣпь. Чѣмъ болѣе думалъ я объ этомъ, тѣмъ менѣе казалось мнѣ удовлетворительно объясненіе мистера Фрэнклина. Мы позавтракали — что ни случилось бы въ домѣ, воровство и убійство, это все-равно, а завтракать мы должны. Послѣ завтрака милэди послала за мною и я принужденъ былъ разсказать все, что до-сихъ-поръ скрывалъ объ индійцахъ и ихъ заговорѣ. Будучи женщиной съ большимъ мужествомъ, она скоро оправилась отъ перваго испуга, возбужденнаго въ ней тѣмъ, что я ей сообщилъ. Она казалась болѣе растревожена насчетъ дочери, чѣмъ этими погаными мошенниками и ихъ заговоромъ.

— Вы знаете, какая странная Рэчель и какъ не похожа бываетъ она иногда на другихъ дѣвушекъ, сказала мнѣ милэди. — Но я никогда не видала ее такой странной и скрытной, какъ теперь. Пропажа алмаза какъ будто лишила ее разсудка. Кто могъ бы подумать, что этотъ противный, камень такъ очаруетъ ее въ такое короткое время?

Конечно, это было странно. Миссъ Рэчель вовсе не такъ сходила съ ума о бездѣлушкахъ и вещицахъ вообще, какъ многія молодыя дѣвицы. Она все неутѣшно сидѣла взаперти въ своей спальной. Справедливость требуетъ прибавить, что она не одна въ нашемъ домѣ вышла изъ своей обыкновенной колеи. Мистеръ Годфри, напримѣръ — хотя по профессіи общій утѣшитель — казалось, не зналъ, куда ему дѣваться. За недостаткомъ гостей для развлеченія и не имѣя возможности испытать, можетъ ли его опытность относительно огорченныхъ женщинъ помочь ему утѣшить миссъ Рэчель, онъ бродилъ взадъ и впередъ по дому и саду безцѣльно и тревожно. Онъ не зналъ, на что ему рѣшиться послѣ несчастья, случившагося съ нами. Долженъ ли онъ освободить хозяевъ въ ихъ настоящемъ положеніи отъ обязанности занимать его какъ гостя, или онъ долженъ остаться, на случаи, что даже его смиренныя услуги могутъ оказаться полезными? Онъ рѣшилъ наконецъ, что послѣднее будетъ, можетъ быть, и приличнѣе и внимательнѣе въ такомъ необыкновенно печальномъ случаѣ. Обстоятельства показываютъ, изъ какого металла сдѣланъ человѣкъ. Мистеръ Годфри, испробованный обстоятельствами, выказалъ себя металломъ гораздо слабѣе, нежели я думалъ. Служанки — кромѣ Розанны Спирманъ, державшейся поодаль — стали шептаться по угламъ и подозрительно глядѣть на все, какъ это дѣлаетъ слабая половина человѣческаго рода, когда въ домѣ случится что-нибудь необыкновенное. Я сознаюсь, что самъ былъ растревоженъ и не въ духѣ. Проклятый Лунный камень перевернулъ насъ всѣхъ верхъ дномъ.

Незадолго до одиннадцати часовъ мистеръ Фрэнклинъ воротился. Рѣшительная сторона его, по всей вѣроятности, исчезла въ промежутокъ послѣ его отъѣзда подъ гнетомъ, наложеннымъ на него. Онъ уѣхалъ отъ насъ галопомъ, а воротился шагомъ. Когда онъ уѣхалъ, онъ казался сдѣланнымъ изъ желѣза. Когда онъ вернулся, онъ былъ подбить ватой, словно калѣка какой.

— Ну что, спросила милэди: — будетъ полиція?

— Да, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ: — сказали, что ѣдутъ вслѣдъ за мной. Главный надзиратель Сигрэвъ и два его помощника. Чистая формальность! Надежды нѣтъ никакой.

— Какъ! развѣ индійцы убѣжали, сэръ? спросилъ я.

— Бѣдные обиженные индійцы несправедливо были заключены въ тюрьму, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Они невинны, какъ новорожденные младенцы. Мое предположеніе, что одинъ изъ нихъ спрятался въ домѣ, какъ и всѣ остальныя мои предположенія, разсѣялось какъ дымъ. Было доказано, прибавилъ мистеръ Фрэнклинъ, съ большимъ облегченіемъ налегая на свой собственный промахъ: — что это было просто невозможно.

Удививъ насъ извѣстіемъ объ этомъ новомъ оборотѣ дѣла о Лунномъ камнѣ, нашъ молодой джентльмэнъ, по просьбѣ тетки, сѣлъ и объяснился.

Оказалось, что рѣшительная сторона его характера продержалась до самого Фризниголла. Онъ ясно изложилъ все дѣло передъ судьей, а судья тотчасъ же послалъ за полиціей. Изъ первыхъ наведенныхъ справокъ оказалось, что индійцы даже и не пытались выходить изъ города. Дальнѣйшія справки въ полиціи доказали, что всѣхъ троихъ видѣли возвращающимися въ Фризниголлъ съ ихъ мальчикомъ наканунѣ въ одиннадцатомъ часу вечера — а это (принимая въ разсчетъ время и разстояніе) также доказывало, что они воротились назадъ прямо послѣ представленія на нашей террасѣ. Еще позднѣе, въ полночь, полиція, имѣвшая случай сдѣлать обыскъ въ томъ домѣ, гдѣ они остановились, опять видѣла ихъ всѣхъ троихъ и съ мальчикомъ. Вскорѣ послѣ полуночи я самъ благополучно заперъ домъ. Не могло быть болѣе ясныхъ доказательствъ въ пользу индійцевъ. Судья сказалъ, что покамѣстъ противъ нихъ нѣтъ и тѣни подозрѣнія. По такъ какъ было возможно, когда полиція, пріѣдетъ производить слѣдствіе, что будутъ сдѣланы какія-нибудь открытія, касающіяся фокусниковъ, онъ посадитъ ихъ какъ плутовъ и бродягъ въ тюрьму на недѣлю, на случай, не понадобятся ли они намъ. Они, по невѣдѣнію, сдѣлали что-то (я забылъ именно что) въ городѣ и это могло подвергнуть ихъ дѣйствію закона. Всякое человѣческое постановленіе (включая и правосудіе) можно растянуть немножко, если только вы сдѣлаете это надлежащимъ образомъ. Достойный судья былъ старый другъ милэди — и шайка индійцевъ была арестована на недѣлю, какъ только засѣданіе открылось въ это утро.

Таковъ былъ разсказъ мистера Фрэнклина о происшествіяхъ въ Фризинголлѣ. Индійскій ключъ отъ тайны пропавшаго алмаза, по всей вѣроятности, сломался въ нашихъ рукахъ. Если фокусники были невинны, кто же вынулъ Лунный камень изъ ящика миссъ Рэчель?

Минутъ черезъ десять, къ нашему чрезвычайному облегченію, прибылъ надзиратель Сигрэвъ; онъ сообщилъ намъ, что прошелъ мимо мистера Фрэнклина на террасѣ, сидѣвшаго на солнцѣ (вѣрно итальянскою стороною кверху); онъ предупредилъ полицію, что слѣдствіе будетъ безполезно, прежде чѣмъ оно началось.

Въ такомъ положеніи, въ какомъ находилась наше семейство, надзиратель фризинголлской полиціи былъ самымъ пріятнымъ посѣтителемъ, какого только можно было желать. Мистеръ Сигрэвъ былъ мысокъ, дороденъ и имѣлъ военные пріемы; у него былъ прекрасный, повелительный голосъ, твердый и рѣшительный взглядъ, и длинный сюртукъ, прекрасно застегивавшійся до самаго галстуха. „Я именно тотъ человѣкъ, какого вамъ нужно!“ было написано на всемъ его лицѣ. Онъ распоряжался своими помощниками съ такою строгостью, которая убѣдила насъ всѣхъ, что съ нимъ шутить нельзя.

Онъ началъ тѣмъ, что осмотрѣлъ всѣ строенія снаружи и внутри; результатъ этого осмотра доказалъ ему, что снаружи воры не могли къ намъ ворваться и что, слѣдовательно, воровство сдѣлалъ Это-нибудь въ домѣ. Предоставляю вамъ вообразить, въ какое состояніе пришли слуги, когда это оффиціальное объявленіе дошло до ихъ ушей. Надзиратель рѣшилъ, что начнетъ осмотромъ будоара, а потомъ допроситъ слугъ. Въ то же время онъ поставилъ одного изъ своихъ подчиненныхъ на лѣстницѣ, которая вела въ спальную слугъ, съ приказаніемъ не впускать туда никого изъ живущихъ въ домѣ, до дальнѣйшихъ распоряженій.

При этомъ послѣднемъ приказаніи слабѣйшая половина человѣческаго рода окончательно помѣшалась. Онѣ выскочили изъ своихъ угловъ, домчались наверхъ въ комнату миссъ Рэчель (Розанна Спирманъ была увлечена ими на этотъ разъ), накинулись на надзирателя Сигрэва, и всѣ съ одинаково виновнымъ видомъ стали требовать, чтобы онъ сказалъ, которую изъ нихъ онъ подозрѣваетъ.

Надзиратель не потерялся: онъ посмотрѣлъ на нихъ своими рѣшительными глазами и напугалъ своимъ военнымъ голосомъ.

— Эй вы, бабы, ступайте-ка опять внизъ, всѣ до одной. Я васъ здѣсь не спрашиваю. Посмотрите-ка! сказалъ надзиратель, вдругъ указавъ на пятнышко на раскрашенной двери миссъ Ричель — подъ самимъ замкомъ. — Посмотрите, какую бѣду уже надѣлали ваши юпки. Вонъ отсюда! вонъ!

Розанна Спирманъ, которая была ближе всѣхъ къ нему и къ пятнышку на двери, подала примѣръ къ послушанію и тотчасъ же отправилась къ своей работѣ. Остальныя послѣдовали за нею. Надзиратель кончилъ осмотръ комнаты, и ничего этимъ не добившись, спросилъ меня, кто первый примѣтилъ воровство. Первая примѣтила моя дочь. Послали за моею дочерью.

Надзиратель сначала нѣсколько круто обошелся съ Пенелопой.

— Слушайте меня, молодая женщина, и помните, что вы должны говорить правду.

Пепелопа тотчасъ вспылила.

— Меня никогда не учили лгать, господинъ полицейскій! и если отецъ мой можетъ стоять здѣсь и слушать, какъ меня обвиняютъ во лжи и въ воровствѣ, не пускаютъ въ собственную мою комнату, отнимаютъ доброе имя, единственное достоинство бѣдной дѣвушки, то онъ не такой добрый отецъ, какимъ я его считала.

Слово, сказанное мною кстати, доставило правосудіе и Пенелопу въ болѣе пріятныя отношенія. Вопросы и отвѣты поли, плавно и не кончились ничѣмъ, о чемъ стоило бы упомянуть. Дочь моя видѣла, какъ миссъ Рэчель спрятала алмазъ въ ящикъ шкалика вечеромъ. Она вошла въ восемь часовъ утра къ миссъ Рэчель съ чашкою чая и нашла ящикъ открытымъ и пустымъ. Она тотчасъ подняла тревогу въ домѣ; этимъ и кончились показанія Пенелопы.

Потомъ надзиратель просилъ позволенія видѣть самое миссъ Рэчель. Пенелопа передала его просьбу черезъ дверь. Отвѣтъ пришелъ къ намъ тѣмъ же путемъ:

— Мнѣ. нечего говорить полисмэну; я никого не могу видѣть.

Нашъ опытный офицеръ казался и удивленъ и обиженъ, когда услыхалъ этотъ отвѣтъ. Я сказать ему, что наша барыни нездорова, и просилъ его подождать немножко и видѣться (нею попозже. Послѣ этого мы пошлы опять внизъ, и встрѣть мистера Годфри и мистера Фрэнклина, проходя черезъ переднюю.

Оба джентльмэна, гостившіе въ домѣ, были приглашены сказать, не могутъ ли они бросить какой-нибудь свѣтъ на это дѣло. Никто изъ нихъ ничего не зналъ. Не слыхали ли они какого-нибудь подозрительнаго шума въ прошлую ночь? Она и слыхали ничего, кромѣ шума дождя. Не слыхалъ ли я чего-нибудь, не засыпавшій дольше ихъ? Ничего. Освобожденный отъ допроса, мистеръ Фрэнклинъ (все еще смотрѣвшій на наше затрудненіе съ отчаянной точки зрѣнія) шепнулъ мнѣ:

— Этотъ человѣкъ не принесетъ намъ никакой пользы. Надзиратель Сигрэвъ оселъ.

Освобожденный въ свою очередь, мистеръ Годфри шепнулъ мнѣ:

— Очевидно, знатокъ своего дѣла. Беттереджъ, я сильно на него надѣюсь.

Сколько людей, столько и мнѣній, сказалъ одинъ изъ древнихъ мудрецовъ прежде меня.

Потомъ надзиратель отправился назадъ въ будоаръ, въ сопровожденіи моей дочери и меня. Цѣлью его было удостовѣриться, не переставлена ли была мебель ночью — это первый обыскъ въ комнатѣ, очевидно, не объяснилъ ему ничего на этотъ счетъ.

Пока мы шарили между стульями и столами, дверь спальной вдругъ отворилась. Отказавшись видѣться со всѣми, миссъ Рэчель, къ нашему удивленію, сама къ намъ подошла. Она взяла со стула свою садовую шляпку, а потомъ прямо подошла къ Пенелопѣ съ этимъ вопросомъ:

— Мистеръ Фрэнклинъ Блокъ посылалъ васъ ко мнѣ сегодня утромъ?

— Посылалъ, миссъ.

— Онъ желалъ говорить со мою, не такъ ли?

— Точно такъ, миссъ,

— Гдѣ онъ теперь?

Услышавъ голоса на террасѣ внизу, я выглянулъ изъ окна и увидалъ двухъ джентльмэновъ, ходившихъ взадъ и впередъ. Отвѣчая за мою дочь, я сказалъ:

— Мистеръ Фрэнклинъ на террасѣ, миссъ.

Не говоря болѣе ни слова, не обращая вниманія на надзирателя, которыхъ пытался заговорить съ нею, блѣдная какъ смерть и странно погруженная въ свои собственныя мысли, она вышла изъ комнаты и спустилась къ кузенамъ на террасу.

Я выказалъ недостатокъ должнаго уваженія, я нарушилъ приличіе, но еслибы даже дѣло шло о моей жизни, я не могъ удержаться, чтобы не выглянуть изъ окна, когда миссъ Рэчель встрѣтилась съ джентльмэнами. Она подошла къ мистеру Фрэнклину, и дѣлая видъ, будто не замѣчаетъ мистера Годфри, который отошелъ и оставилъ ихъ вдвоемъ. Она, повидимому, говорила съ мастеромъ Фрэнклиномъ запальчиво. Это продолжалось недолго и (судя по его лицу, которое я видѣлъ изъ окна), казалось, удивило его выше всякаго выраженія. Пока она стояли вмѣстѣ, милэди показалась на террасѣ. Миссъ Рэчель увидала ее — сказала нѣсколько послѣднихъ словъ мистеру Фрэнклину — и вдругъ воротилась опять въ домъ, прежде чѣмъ мать подошла къ ней. Милэди, сама удивленная и примѣтивъ удивленіе мистера Фрэнклина, заговорила съ нимъ. Мистеръ Годфри подошелъ къ нимъ и также заговорилъ. Мистеръ Фрэнклинъ сталъ ходить между ними обоими, разсказывая имъ что случилось, я полагаю, потому что они оба вдругъ остановилась, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, какъ люди пораженные изумленіемъ. Я успѣлъ примѣтить все это, когда дверь гостиной распахнулась настежь. Миссъ Рэчелъ быстро прошла въ свою спальную, разстроенная и разгнѣванная, съ свирѣпыми глазами а пылающими щеками. Надзиратель опять пытался спросить ее. Она обернулась къ нему въ дверяхъ спальной.

— Я за вами не посылала! вскричала она запальчиво. — Мнѣ вы не нужны. Мой алмазъ пропалъ. Ни вамъ, да и никому да свѣтѣ не удастся отыскать его.

Съ этими словами она вошла въ свою комнату и захлопнула дверь у насъ подъ носомъ. Пенелопа, стоявшая ближе всѣхъ къ двери, слышала, какъ она зарыдала, какъ только осталась опять одна.

Одно мгновеніе въ бѣшенствѣ, другое въ слезахъ, что значитъ это?

Я сказалъ надзирателю, будто это значитъ то, что миссъ Рэчелъ раздражена пропажею своего алмаза. Заботясь о чести фамиліи, я съ огорченіемъ видѣлъ, что моя молодая барышня забылась даже съ полицейскимъ офицеромъ, и придумалъ самое лучшее извиненіе, какое только могъ. А въ душѣ я былъ болѣе озадаченъ необыкновенными рѣчами и поведеніемъ миссъ Рэчель, чѣмъ могутъ объяснить слова. Догадываясь, по словамъ сказаннымъ сю въ дверяхъ спальной, я могъ только заключить, что она смертельно обидѣлась, зачѣмъ мы послали за полиціей, и что удивленіе мистера Фрэнклина на террасѣ было возбуждено тѣмъ, что она выразила ему свои мысли на этотъ счетъ (какъ человѣку призвавшему полицію). Если эта догадка была справедлива, почему же, лишившись своего алмаза, она была, противъ присутствія въ домѣ тѣхъ самыхъ людей, которые обязаны были отыскивать его для нея? И какимъ образомъ могла она знать, что Лунный камень никогда не найдется?

При настоящемъ положеніи дѣлъ, теперь нельзя было надѣяться ни отъ кого въ домѣ отвѣта на эти вопросы. Мистеръ Фрэнклинъ повидимому думалъ, что честь запрещала ему повторять слугѣ — даже такому старому слугѣ, какъ я — что миссъ Рэчель сказала ему на террасѣ. Мистеръ Годфри, который какъ джентльменъ и родственникъ, вѣроятно, пользовался довѣріемъ мистера Фрэнклина, угажалъ это довѣріе, Какъ онъ и обязанъ былъ уважать. Милэди, также безъ сомнѣнія знавшая эту тайну и одна имѣвшая доступъ къ миссъ Рэчель, открыто сознавалась, что ничего не могла добиться отъ нея.

— Вы сводите меня съ ума, когда говорите объ алмазѣ!

Все вліяніе ея матери не могло вырвать у ней ни одного слова болѣе.

Вотъ у насъ и занятая съ миссъ Рэчел, и съ Луншмъ камнемъ. Въ первомъ случаѣ милэди не могла намъ помочь. Во второмъ, какъ вы сейчасъ увидите, мистеръ Сигрэвъ быстро приближался къ тому мгновенію, когда умъ полицейскаго сыщика становится въ туникъ.

Обшаривъ все въ „будоарѣ“ и ничего не найдя между мебелью, нашъ опытный сыщикъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ, знали слуги или нѣтъ, куда будетъ положенъ алмазъ на ночь.

— Я зналъ это, сэръ, отвѣчалъ я; — Самюэль, лакей, тоже зналъ это, потому что онъ былъ въ передней, когда говорили о томъ, куда спрятать на ночь алмазъ. Моя дочь знала, какъ она уже вамъ говорила. Она или Самюэль могли сообщить объ этомъ другимъ слугамъ — или другіе слуги могли сами слышать этотъ разговоръ въ боковую дверь передней, которая могла быть открыта на заднюю лѣстницу. Какъ мнѣ кажется, всѣ въ домѣ могли знать, гдѣ прошлую ночь лежалъ алмазъ.

Мой отвѣтъ представлялъ слишкомъ обширное поле для подозрѣній надзирателя, и онъ постарался съузить его, спросивъ меня о характерахъ слугъ.

Я тотчасъ подумалъ о Розаннѣ Спирманъ, но тутъ было не мѣсто, да я и не желалъ направить подозрѣнія на бѣдную дѣвушку, честность которой не подлежала никакому сомнѣнію во все время, какъ ея зналъ. Надзирательница исправительнаго дома говорила и ней милэди какъ объ искренно раскаявшейся и заслуживавшей полнаго довѣрія дѣвушкѣ. Надзиратель обязанъ былъ самъ найти причины, чтобъ подозрѣвать ее — и тогда, только тогда я обязанъ былъ сказать ему, какимъ образомъ попала она въ услуженіе къ милэди.

— Всѣ наши слуги имѣютъ отличные аттестаты, сказалъ я. — И всѣ заслужили довѣріе своей госпожи.

Послѣ этого мистеру Сигрэву оставалось только одно — самому приняться за дѣло и самому испытать характеръ нашихъ слугъ.

Ихъ допросили одного за однимъ, и одинъ за однимъ не могли ничего сказать — но наговорили (женщины) очень много и съ большимъ сердцемъ на запрещеніе, наложенное на ихъ комнаты. Всѣхъ отослали внизъ, а Пенелопу позвали допросить отдѣльно во второй разъ.

Вспышка моей дочери въ будоарѣ и ея готовность считать себя заподозрѣнной, повидимому, произвели неблагопріятное впечатлѣніе на надзирателя Сигрэва. Кажется, также на душу его налегло то, что моя дочь послѣдняя видѣла алмазъ вечеромъ. Когда кончился второй допросъ, дочь моя воротилась ко мнѣ въ бѣшенствѣ. Не было болѣе никакого сомнѣнія, полицейскій сыщикъ только что не назвалъ ее воровкой! Я съ трудомъ могъ повѣрить (раздѣляя мнѣніе мистера Фрэнклина), что онъ такой оселъ. Но хотя онъ не сказалъ ничего, не совсѣмъ пріятно были видѣть, какими глазами онъ смотритъ на мою дочь. Я насмѣхался надъ этимъ съ бѣдной Пенелопой, стараясь представить ей это въ такомъ смѣшномъ видѣ, что не стоило думать объ этомъ серьезно — это и къ самомъ дѣлѣ было такъ. А въ душѣ, я боюсь, что имѣлъ глупость также сердиться на это. Конечно, это было немножко непріятно. Дѣвочка моя сѣла въ уголъ, закрывъ голову передникомъ, въ совершенномъ отчаяніи. Очень глупо съ ея стороны, скажете вы; она могла подождать, что онъ открыто обвинитъ ее. Будучи человѣкомъ съ справедливымъ и ровнымъ характеромъ, я съ этимъ согласенъ. А все-таки господинъ надзиратель долженъ бы вспомнить — ну это все-равно, что онъ долженъ былъ вспомнить. Ну да чортъ съ нимъ!

Слѣдующій и послѣдній шагъ въ слѣдствіи довелъ дѣло, какъ говорится, до кризиса. Надзиратель имѣлъ свиданіе (при которомъ я присутствовалъ) съ милэди. Сообщивъ ей, что алмазъ долженъ былъ взять кто-нибудь въ домѣ, онъ просилъ позволенія ему самому и его подчиненнымъ обыскать комнаты и сундуки слугъ. Моя добрая госпожа, какъ великодушная и благовоспитанная женщина, не хотѣла позволить обходиться съ нами какъ съ ворами.

— Я никогда не соглашусь отплатить такимъ образомъ, сказала она: — за все, чѣмъ я обязана вѣрнымъ слугамъ, живущимъ въ моемъ домѣ.

Надзиратель поклонился, бросивъ на меня взглядъ, ясно говорившій: „Зачѣмъ же было призывать меня, если вы связываете мнѣ руки такимъ образомъ?“

Какъ глава прислуги, и тотчасъ почувствовалъ, что мы обязаны до всей справедливости не употреблять во зло великодушія нашей госпожи.

— Мы съ признательностью благодаримъ наше сіятельство, сказалъ я: — но просимъ позволенія поступить какъ надлежитъ въ этомъ дѣлѣ и отдаемъ наши ключи. Когда Габріэль Беттереджъ подаетъ примѣръ, сказалъ я, останавливая въ дверяхъ надзирателя Сигрэва: — остальные слуги послѣдуетъ ему, ручаюсь вамъ. Вотъ вамъ прежде всего мои ключи!

Милэди взяла меня за руку и поблагодарила со слезами на глазахъ. Боже! чего не далъ бы я въ эту минуту, чтобъ имѣть право приколотить надзирателя Сигрэва!

Такъ какъ я поручился, остальные слуги послѣдовали моему примѣру, весьма неохотно, разумѣется, но всѣ взглянули на это заодно со мной. Стоило посмотрѣть на женщинъ, когда полицейскіе рылись въ ихъ вещахъ. Кухарка такъ смотрѣла, какъ будто хотѣла изжарить надзирателя живого на сковородѣ, а другія женщины какъ будто хотѣли съѣсть его, какъ только онъ изжарится.

Обыскъ кончился, а алмаза, разумѣется, не нашлось и слѣда. Надзиратель Сигрэвъ удалился въ мою комнату сообразить, что теперь ему предпринять. Онъ и его помощники были у насъ въ домѣ уже нѣсколько часовъ и не подвинули насъ ни на шагъ въ открытію того, какъ былъ взятъ Лунный камень или кого мы должны считать воромъ.

Пока полицейскій сыщикъ еще раздумывалъ въ одиночествѣ, меня позвали къ мистеру Фрэнклину къ библіотеку. Къ моему невыразимому удивленію, только что я взялся за ручку двери, какъ она вдругъ отворилась изнутри и оттуда вышла Розанна Спирманъ.

Послѣ того, какъ библіотека была выметена и убрана утромъ, ни первой, ни второй служанкѣ не зачѣмъ было ходить въ эту комнату. Я остановилъ Розанну Спирманъ и тутъ же сдѣлалъ ей выговоръ за нарушеніе домашней дисциплины.

— Что вамъ понадобилось въ библіотекѣ въ такую пору? спросилъ я.

— Мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ потерялъ кольцо наверху, сказала Розанна: — и я ходила въ библіотеку отдать его.

Лицо дѣвушки все горѣло, когда она дала мнѣ отвѣтъ, и она ушла, кивнувъ головою съ самонадѣяннымъ видимъ, котораго и никакъ не могъ объяснить себѣ. Происшествія въ домѣ, вѣроятно, болѣе или менѣе свели съ ума всѣхъ служанокъ, но ни одна изъ нихъ не вышла до такой степени изъ своего природнаго характера, какъ Розанна.

Я нашелъ мистера Фрэнклина пишущимъ за столомъ въ библіотекѣ. Онъ спросилъ экипажъ на желѣзную дорогу, какъ только я вошелъ въ комнату. Первый звукъ его голоса сообщилъ мнѣ, что теперь опять одержала верхъ его рѣшительная сторона. Человѣкъ подбитый ватой исчезъ, и человѣкъ желѣзный опять сидѣлъ передо мною.

— Вы ѣдете въ Лондонъ, сэръ? спросилъ я.

— Ѣду телеграфировать въ Лондонъ, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я убѣдилъ тетушку, что намъ долженъ помочь человѣкъ поумнѣе надзирателя Сигрэва, и получилъ ея позволеніе послать телеграмму моему отцу. Онъ знаетъ начальника полиціи, а начальникъ можетъ выбрать человѣка, способнаго разрѣшить тайну алмаза. Кстати о тайнахъ, прибавилъ мистеръ Фрэнклинъ, понизивъ голосъ: — я долженъ сказать вамъ слова два, прежде чѣмъ вы пойдете въ конюшню. Но не говорите пока объ этомъ никому ни слова; или голова Розанны Спирманъ не совсѣмъ въ порядкѣ, или я боюсь, что она знаетъ о Лунномъ камнѣ болѣе чѣмъ ей слѣдуетъ знать.

Не могу сказать навѣрно, былъ ли я болѣе испуганъ или огорченъ, услышавъ эти слова. Еслибы былъ помоложе, я признался бы въ этомъ мистеру Фрэнклину. Но когда вы состарѣетесь, вы пріобрѣтаете одну превосходную привычку. Въ тѣхъ случаяхъ, когда не знаете, какъ поступитъ, вы молчите,

— Она пришла сюда съ кольцомъ, которое я обронилъ въ моей спальной, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Когда я поблагодарилъ ее, я разумѣется ожидалъ, что она уйдетъ. Вмѣсто этого, она стала напротивъ меня у стола, смотря на меня самымъ страннымъ образомъ — полу-испуганно и полу-фамильярно — я не могъ разобрать. „ — Странное дѣло на счетъ этого алмаза, сэръ“ сказала она вдругъ неожиданно. Я сказалъ „да“ я спрашивалъ себя, что будетъ далѣе. Клянусь честью, Беттереджъ, мнѣ кажется, она должна быть не въ своемъ умѣ! Она сказала: „ — Алмаза-то вѣдь не найдутъ, сэръ, не такъ ли? Нѣтъ, не найдутъ и того, кто его взялъ — я поручусь за это.“ Она кивнула мнѣ головой и улыбнулась. Прежде чѣмъ я успѣлъ спросить ее что она хочетъ сказать, мы услышали ваши шаги за дверью. Она вѣрно испугалась, что вы застанете ее здѣсь. Какъ бы то ни было, она измѣнилась въ лицѣ и ушла изъ комнаты, Что такое можетъ это значить?

Я не могъ рѣшиться даже тогда разсказать ему исторію этой дѣвушки. Это было почти все-равно, что назвать ее воровкой. Кромѣ того, еслибъ я и разсказалъ все откровенно, и даже предположивъ, что алмазъ украла она, причину, почему она высказала свою тайну именно мистеру Фрэнклину, было бы все-таки трудно отгадать.

— Я не могу рѣшиться обвинить эту бѣдную дѣвушку только потому, что она вѣтрена и говоритъ очень странно, продолжалъ мистеръ Фрэнклинъ. — А между тѣмъ, если она сказала надзирателю то, что она сказала мнѣ, какъ онъ ни глупъ, а я боюсь…

Онъ остановился и не досказалъ остального.

— Лучше всего будетъ, сэръ, сказалъ я: — если я скажу объ этомъ милэди при первомъ удобномъ случаѣ. Милэди принимаетъ очень дружеское участіе въ Розаннѣ, а очень можетъ быть, что эти дѣвушка была только опрометчива и безразсудна. Когда въ домѣ поднимается какая-нибудь кутерьма, сэръ, служанки всегда любятъ смотрѣть на мрачную сторону дѣла — это придаетъ бѣдняжкамъ нѣкоторую важность въ ихъ собственныхъ глазахъ. Если кто-нибудь боленъ, женщины непремѣнно предскажутъ, что этотъ человѣкъ умретъ. Если пропадетъ какая-нибудь вещь, онѣ непремѣнно предсказываютъ, что она не найдется никогда.

Этотъ взглядъ (который, я долженъ сказать, мнѣ самому показался правдоподобнымъ послѣ нѣкотораго размышленія), кажется, очень облегчилъ мистера Фрэнклина; онъ сложилъ телеграмму и прекратилъ разговоръ. Отправляясь въ конюшню, чтобы приказать заложить кабріолетъ, я заглянулъ въ людскую, гдѣ люди обѣдали. Розанны Спирманъ не было между ними. Спросивъ о ней, я узналъ, что она вдругъ занемогла и пошла въ свою комнату прилечь.

— Странно! она казалась совсѣмъ здорова, когда я недавно видѣлъ ее, замѣтилъ я.

Пенелопа вышла за мною.

— Не говорите такимъ образомъ при другихъ, батюшка, сказала она: — вы этимъ только болѣе вооружите прислугу противъ Розанны. Бѣдняжка сокрушается отъ любви къ мистеру Фрэнклину Блэку.

Это былъ другой взглядъ на поведеніе дѣвушки. Если Пенелопа была права, объясненіе странныхъ рѣчей и поступковъ Розанны могло заключаться въ томъ, что она не заботилась о томъ, что говорила, только бы заставить мистера Фрэнклина говорить съ ней. Еслибъ это была настоящая разгадка тайны, ею можно было бы объяснить пожалуй тотъ самонадѣянный видъ, съ какимъ она прошла мимо меня въ переднюю. Хотя мистеръ Фрэнклинъ сказалъ ей только три слова, она все-таки достигла своей цѣли: мистеръ Фрэнклинъ съ нею говорилъ.

Я самъ смотрѣлъ, какъ сѣдлали пони. Въ адской сѣти тайнъ и неизвѣстностей, теперь окружавшихъ насъ, право утѣшительно было примѣчать, какъ пряжки и ремни понимало другъ друга. Когда вы видѣли, что пони запрягли въ оглобли, вы видѣли то, въ чемъ не могли имѣть ни малѣйшаго сомнѣнія А это, позвольте мнѣ сказать вамъ, сдѣлалось рѣдкимъ удовольствіемъ въ нашемъ домѣ.

Подъѣзжая въ кабріолетѣ къ парадной двери, я увидалъ не только мистера Фрэнклина, но и мистера Годфри и надзирателя Сигрэва, ожидавшихъ меня на лѣстницѣ.

Размышленія надзирателя (послѣ того, какъ ему не удалось найти алмазъ въ комнатахъ или въ сундукахъ слугъ), кажется, привели его къ новому заключенію. Все держась своего перваго убѣжденія, что кто-нибудь въ домѣ укралъ алмазъ, нашъ опытный офицеръ былъ теперь такого мнѣнія, что воръ (у него достало ума не называть бѣдной Пенелопы, что ни думалъ бы онъ о ней) дѣйствовалъ за одно съ индійцами, и онъ предложилъ перенести слѣдствіе къ фокусникамъ въ фризинголлскую тюрьму. Узнавъ объ этомъ новомъ рѣшеніи, мистеръ Фрэнклинъ вызвался отвезти надзирателя обратно въ городъ, откуда онъ могъ телеграфировать въ Лондонъ такъ же легко, какъ съ нашей станціи. Мистеръ Годфри, все такъ же усердно вѣрившій мистеру Сигрэву и чрезвычайно желавшій присутствовать при допросѣ индійцевъ, просилъ позволенія поѣхать съ надзирателемъ въ Фризинголлъ. Одинъ изъ полицейскихъ долженъ былъ остаться въ домѣ на случаи какого-нибудь непредвиденнаго обстоятельства. Другой возвращался съ надзирателемъ въ города». Такимъ образомъ четыре мѣста въ кабріолетѣ были заняты.

Прежде чѣмъ мистеръ Фрэнклинъ взялся за возжи, онъ отвелъ меня въ сторону на нѣсколько шаговъ, чтобы никто не могъ насъ слышать,

— Я подожду посылать депешу въ Лондонъ, сказалъ онъ: — пока увижу, что выйдетъ изъ допроса индійцевъ. Я собственно убѣжденъ, что этотъ тупоголовый полицейскій ровно ничего не понимаетъ и просто старается выиграть время. Мысль, что кто-нибудь изъ слугъ былъ въ заговорѣ съ индійцами, сущая нелѣпость но моему мнѣнію. Наблюдайте-ка хорошенько въ домѣ, Беттереджъ, до моего возвращенія и постарайтесь допытаться чего-нибудь отъ Розанны Спирманъ. Я не прошу васъ сдѣлать что-нибудь унизительное для вашего достоинства или жестокое для дѣвушки., Я только прошу васъ пустить въ ходъ вашу наблюдательность старательнѣе обыкновеннаго. Мы не будемъ приписывать этому никакой важности въ глазахъ тетушки — но это дѣло гораздо важнѣе, чѣмъ вы, можетъ быть, предполагаете.

— Дѣло идетъ о двадцати тысячахъ фунтовъ, сэръ, сказалъ я, думая о цѣнности алмаза.

— Дѣло идетъ о томъ, чтобы успокоить Рэчель, серьезно отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Я очень безпокоюсь за нее.

Онъ вдругъ оставилъ меня, какъ будто желалъ прекратить дальнѣйшій разговоръ между нами. Мнѣ казалось, что я понялъ почему. Дальнѣйшій разговоръ могъ выдать мнѣ тайну словъ, сказанныхъ ему миссъ Рэчель да террасѣ.

Такимъ образомъ уѣхали они въ Фризинголлъ. Мнѣ самому хотѣлось, для пользы дѣвушки, договорить глазъ-на-глазъ съ Розанной. Но удобнаго случая не представлялось. Она пришла внизъ только къ чаю. Когда явилась, она была такъ взволнована, что съ ней скоро сдѣлался истерическій припадокъ; до приказанію милэди, ей дали нюхать спиртъ и отослали лечь въ постель.

День дотянулся до конца скучно и непріятно, могу васъ увѣритъ. Миссъ Рэчель все не выходила изъ своей комнаты, объявивъ, что нездоровье не позволяетъ ей выйти къ обѣду. Милэди такъ тревожилась за дочь, что я не могъ рѣшиться увеличить ея безпокойство, сообщивъ, что Розанна Спирманъ сказала мистеру Фрэнклину. Пенелопа продолжала думать, что она будетъ подвергнута суду и приговорена къ ссылкѣ за воровство. Другія женщины взяли библіи и молитвенники и имѣли прекислый видъ за своимъ чтеніемъ — я примѣтилъ въ моей сферѣ жизни, что это всегда бываетъ результатомъ благочестивыхъ занятій, исполняемыхъ не въ доложенное время дня. А у меня недоставало даже духа раскрыть Робинзона Крузо. Я вышелъ на дворъ и, очень желая веселаго общества, поставилъ стулъ возлѣ конуры и сталъ бесѣдовать съ собаками.

За полчаса до обѣда оба джентльмэна воротились изъ Фризинголла, условившись съ надзирателемъ Сигрэвомъ, что онъ воротится къ намъ на слѣдующій день. Они заѣзжали къ мистеру Мёртуэту, индійскому путешественнику, проживавшему близъ города. Но просьбѣ мистера Фрэнклина, онъ очень любезно согласился служить переводчикомъ при допросѣ тѣхъ двухъ индійцевъ, которые ничего не знали по-англійски. Допросъ, подробный и тщательный, кончился ничѣмъ; не открыли мы малѣйшаго повода подозрѣвать фокусниковъ въ заговорѣ съ кѣмъ-нибудь изъ нашихъ слугъ. Дойдя до этого заключенія, мастеръ Фрэнклинъ послалъ въ Лондонъ депешу; на томъ дѣло и остановилось до завтрашняго дня.

Довольно объ исторіи дня, послѣдовавшаго заднемъ рожденія. Ни малѣйшій свѣтъ не озарилъ насъ до-сихъ-поръ. Однако, дня черезъ два мракъ разсѣялся немножко. Какъ и что изъ этого воспослѣдовало, вы сейчасъ увидите.

Глава XII.

Ночь четверга прошла и не случилось ничего. Въ пятницу утромъ явились двѣ новости.

Первая: прикащикъ булочника объявилъ, что онъ встрѣтилъ Розанну Спирманъ, наканунѣ послѣ полудня подъ толстымъ воалемъ пробиравшуюся въ Фризинголлъ по тропинкѣ, которая шла черезъ болото. Странно, что кто-нибудь могъ бы ошибиться въ Гозаннѣ, плечо которой дѣлало бѣдняжку слишкомъ замѣтной — но этотъ человѣкъ ошибся непремѣнно, потому что Розанна, какъ вамъ извѣстно, весь четвергъ пролежала больная наверху.

Вторую новость принесъ почтальонъ. Достойный мистеръ Кинди опять отпустилъ неудачную остроту, когда уѣзжалъ по дождю вечеромъ въ день рожденья, и сказалъ мнѣ, что кожа доктора непромокаема. Несмотря на это, кожа его промокла. Онъ простудился въ эту ночь и теперь лежалъ въ горячкѣ. По разсказамъ почтальона, онъ вралъ вздоръ въ бреду такъ же бѣгло и безостановочно, какъ бывало вралъ въ здравомъ разсудкѣ. Мы всѣ жалѣли маленькаго доктора, но мистеръ Фрэнклинъ сожалѣлъ о его болѣзни особенно изъ опасенія за миссъ Рэчель. Изъ того, что онъ сказалъ милэди, когда я былъ въ комнатѣ во время завтраки, онъ кажется думалъ, что миссъ Рэчель — если неизвѣстность относительно Луннаго камня не будетъ въ скорости разрѣшена — будетъ имѣть надобность въ совѣтѣ самаго лучшаго доктора, какого только мы будемъ въ состояніи найти.

Вскорѣ послѣ завтрака прдитла телеграмма отъ мистера Блэка старшаго въ отвѣтъ сыну. Депеша сообщала намъ, что онъ напалъ (черезъ своего пріятеля начальника милиціи) именно на такого человѣка, который можетъ намъ помочь. Звали его приставъ Кёффъ, а пріѣзда его изъ Лондона можно было ожидать съ утреннимъ поѣздомъ.

Прочтя имя новаго полицейскаго чиновника, мистеръ Фрэнклинъ вздрогнулъ. Кажется, онъ слышалъ разные любопытные анекдоты о приставѣ Кёффѣ отъ стряпчаго своего отца во время своего пребыванія въ Лондонѣ.

— Я начинаю надѣяться, что мы скоро увидимъ конецъ нашимъ безпокойствамъ, сказалъ онъ. — Если половина разсказовъ, слышанныхъ мною, справедлива, то въ Англіи никто не можетъ сравниться съ приставомъ Кёффомъ, когда дѣло идетъ о томъ, чтобъ разъяснить тайну.

Мы всѣ пришли въ волненіе и въ нетерпѣніе, когда приблизилось время появленія этого знаменитаго и способнаго человѣка. Надзиратель Сигрэвъ, возвратившійся къ намъ въ назначенное время и узнавшій, что ожидаютъ пристава, тотчасъ заперся въ отдѣльной комнатѣ и взялъ перо, чернила и бумагу, написать отчетъ, котораго, безъ сомнѣнія, потребуютъ отъ него. Мнѣ хотѣлось самому встрѣтить на станція пристава. Но о каретѣ и лошадяхъ милэди нечего было и думать даже для пристава Кёффа, а кабріолетъ былъ нуженъ позже для мистера Годфри. Онъ глубоко сожалѣлъ, что принужденъ оставить свою тетку въ такое тревожное время, и любезно отложилъ часъ отъѣзда до послѣдняго поѣзда, чтобы услыхать, что искусный лондонскій сыщикъ думаетъ объ этомъ дѣлѣ. Но въ пятницу вечеромъ онъ долженъ быть въ Лондонѣ, такъ какъ дамскій комитетъ по поводу какихъ-то серьезныхъ затрудненій нуждался въ его совѣтахъ въ субботу утромъ.

Когда настало время пріѣзда пристава, я пошелъ къ воротамъ ждать его.

Извощичъя карета съ желѣзной дороги подъѣхала, когда я стоялъ у домика привратника, и изъ кареты вышелъ сѣдоватый, пожилой человѣкъ, такъ страшно худощавый, что казалось у него нѣтъ ни одной унціи мяса на костяхъ. Онъ былъ одѣтъ въ приличное черное платье, съ бѣлымъ галстухомъ на шеѣ. Лицо его было остро, какъ топоръ, а кожа такая желтая, сухая и поблекшая, какъ осенній листъ. Глаза его, стального, свѣтлосѣраго цвѣта, имѣли весьма неутѣшительное выраженіе, когда встрѣчались съ вашими главами, показывая, лакъ будто они ожидали отъ васъ болѣе того, что было извѣстно вамъ самимъ. Походка его тихая, голосъ меланхолическій; длинные, сухощавые пальцы были крючковаты, какъ когти. Онъ походилъ на пастора, на погребальнаго подрядчика — на кого вамъ угодно, только не на того, кѣмъ онъ былъ. Большей противоположности съ надзирателемъ Сигрэвомъ, какъ приставъ Кёффъ, и менѣе успокоительной наружности полицейскаго для встревоженной семьи вы не могли бы отыскать, какъ бы ни искали.

— Это домъ лэди Бериндеръ? спросилъ онъ.

— Точно такъ, сэръ.

— Я приставъ Кёффъ.

— Пожалуйте сюда.

По дорогѣ къ дому я упомянулъ о моемъ имени и положеніи въ семействѣ, чтобы дать ему возможность говорить о дѣлѣ, которое поручала ему милэди. Однако, онъ ни слова не сказалъ о дѣлѣ. Онъ восхищался мѣстоположеніемъ, замѣтилъ, что морской воздухъ очень рѣзокъ и свѣжъ. Я тайно удивлялся съ своей стороны, чѣмъ знаменитый приставъ Кёффъ заслужилъ свою репутацію. Мы дошли до дома подобно двумъ незнакомымъ собакамъ, посаженнымъ вмѣстѣ первый разъ въ жизни на одну цѣпь.

Спросивъ о милэди и услыхавъ, что она въ оранжереяхъ, мы обошли кругомъ сада съ задней стороны и послали слугу отыскать ее. Пока мы ждали, приставъ Кёффъ посмотрѣлъ сквозь арку съ лѣвой руки, обвитую молодиломъ, примѣтилъ нашъ разсадникъ розъ и прямо вошелъ туда, въ первый разъ высказавъ нѣчто похожее на интересъ. Къ удивленію садовника и къ моему отвращенію, этотъ знаменитый полисмэнъ оказался колодеземъ учености въ пустяшномъ искусствѣ разведенія розъ.

— А у васъ здѣсь настоящее мѣстечко на югъ и на юго-западъ, сказалъ приставъ, качая своей сѣдоватой головой и съ оттѣнкомъ удовольствія въ своемъ меланхолическомъ голосѣ. — Вотъ настоящая форма для розовой плантаціи — ничто не можетъ сравниться съ кругами, обнесенными квадратами. Да, да, съ дорожками между грядъ. Но эти дорожки не должны быть посыпаны пескомъ. Травяныя дорожки, господинъ садовникъ, травяныя дорожки между вашими розами; песокъ слишкомъ жостокъ для нихъ. Вотъ какая славная гряда изъ бѣлыхъ и красныхъ розъ! Онѣ всегда хорошо гармонируютъ между собою, неправда ли? Вотъ бѣлая мускатная роза, мистеръ Беттереджъ; наша старая англійская роза не отстаетъ отъ самыхъ лучшихъ и новѣйшихъ. Душечка! сказалъ приставъ, лаская мускатную розу своими сухощавыми пальцами и говоря съ ней какъ съ ребенкомъ.

Хорошъ былъ человѣкъ, который долженъ отыскать алмазъ миссъ Рэчель и узнать вора, укравшаго его!

— Вы кажется любите розы, приставъ? замѣтилъ я.

— Я не имѣю времени любить что-нибудь, сказалъ приставъ Кёффъ. — Но когда, у меня есть свободная минутка, я всегда посвящаю ее розамъ, мистеръ Беттереджъ. Я началъ жизнь между ними въ питомникѣ моего отца и кончу жизнь между ними, если могу. Да. Въ одинъ прекрасный день (съ Божьей помощью) я перестану ловить воровъ и попробую ухаживать за розами. Между моими градами, господинъ садовникъ, будутъ травяныя дорожки, сказалъ приставъ, на душѣ котораго, повидимому, непріятно залегли наши песочныя дорожки.

— Для человѣка вашей профессіи, сэръ, это довольно странный вкусъ, рѣшился я замѣтить.

— Если вы посмотрите вокругъ себя (а это дѣлаютъ немногіе), сказалъ приставъ Кёффъ: — вы увидите, что вкусъ человѣка по большей части совершенно не согласуется съ его занятіями. Покажите мнѣ двѣ вещи болѣе противоположныя, какъ роза и воръ, и я тотчасъ же измѣню мой вкусъ, если еще не поздно въ мои лѣта. Вы находите, что дамасская роза красивая подставка почти для всѣхъ болѣе нѣжныхъ сортовъ, неправдали, господинъ садовникъ? А! я такъ и думалъ. Вотъ идетъ дама. Это лэди Вериндеръ?

Онъ увидалъ ее прежде, чѣмъ я или садовникъ се увидали, хотя мы знали, въ какую сторону смотрѣть, а онъ нѣтъ, Я началъ его считать гораздо дальновиднѣе, чѣмъ онъ казался съ перваго взгляда.

Наружность пристава или дѣло, по которому онъ пріѣхалъ — или то и другое — казалось, нѣсколько смутили милэди. Первый разъ въ жизни примѣтилъ я, что она не нашлась, что сказать постороннему. Приставъ Кёффъ тотчасъ же вывелъ се изъ затрудненія. Онъ спросилъ, не поручили ли уже кому-нибудь дѣла о воровствѣ прежде, чѣмъ мы послали за нимъ, и услыхавъ, что былъ приглашенъ другой человѣкъ, который и теперь еще находится въ домѣ, просилъ позволенія прежде всего поговорить съ нимъ. Милэди пошла къ дому. Прежде чѣмъ приставъ послѣдовалъ за нею, онъ облегчилъ свою душу насчетъ песчаныхъ дорожекъ прощальнымъ словомъ садовнику.

— Уговорите ея сіятельство попробовать травяныя дорожки, сказалъ онъ, бросивъ кислый взглядъ на дорожки. — Только не песокъ, не песокъ!

Почему надзиратель Сигрэвъ сдѣлался гораздо ниже ростомъ, когда его представили приставу Кёффу, я не берусь объяснить.

Я могу только заявить этотъ фактъ. Они удалились вмѣстѣ и очень долго сидѣли запершись и не впускали къ себѣ никого. Когда они вышли, надзиратель былъ взволнованъ, а приставъ зѣвалъ.

— Приставъ желаетъ посмотрѣть гостиную миссъ Вериндеръ, сказалъ Сигрэвъ, обращаясь ко мнѣ чрезвычайно торжественно и съ большимъ одушевленіемъ. — Приставъ, можетъ быть, вздумаетъ сдѣлать нѣсколько вопросовъ. Пожалуйста, проводите пристава.

Пока много распоряжались такимъ образомъ, я взглянулъ на знаменитаго Кёффа. Знаменитый Кёффъ въ свою очередь посмотрѣлъ на надзирателя Сигрэва съ тѣмъ спокойнымъ ожиданіемъ, которое я уже примѣтилъ. Не могу утверждать, чтобы онъ поджидалъ быстраго появленія своего сослуживца въ роди осла — могу только сказать, что я сильно это подозрѣвалъ.

Я повелъ ихъ наверхъ. Приставъ тихо осмотрѣлъ весь индійскій шкапчикъ и обошелъ вокругъ всего «будоара», дѣлая вопросы (только изрѣдка надзирателю и постоянно мнѣ), цѣль которыхъ, я: полагаю, была равномѣрно непонятна для обоихъ насъ. Онъ дошелъ наконецъ до двери и очутился лицомъ къ лицу съ разрисовкой, извѣстной вамъ. Онъ положилъ свой сухощавый палецъ на небольшое пятнышко подъ замкомъ, которое надзиратель Сигрэвъ уже примѣтилъ, когда выговаривалъ служанкамъ, зачѣмъ онѣ столпились въ комнатѣ.

— Какъ это жаль! сказалъ приставъ Кёффъ. — Какъ это случилось?

Онъ сдѣлалъ вопросъ мнѣ. Я отвѣчалъ, что служанки столпились въ этой комнатѣ наканунѣ утромъ и что эту бѣду сдѣлали ихъ юпки.

— Надзиратель Сигрэвъ приказалъ имъ выйти, сэръ, прибавилъ я; — чтобъ онѣ не надѣлали еще большихъ бѣдъ.

— Правда, сказалъ надзиратель своимъ военнымъ тономъ: — я велѣлъ имъ убираться вонъ. Это сдѣлали юпки, приставъ — это сдѣлали юпки.

— Вы примѣтили, чьи юпки это сдѣлали? спросилъ приставъ Кёффъ, все обращаясь не къ своему собрату до службѣ, а ко мнѣ.

— Нѣтъ, сэръ.

Затѣмъ онъ обратился къ надзирателю Сигрэву и сказалъ:

— Вы примѣтили, я полагаю?

Надзиратель, казалось, былъ застигнутъ врасплохъ, но поспѣшилъ оправиться.

— Я не могу обременять свою память, приставъ, сказалъ онъ: — это пустяки, сущіе, пустяки.

Приставъ Кёффъ посмотрѣлъ на Сигрэва, какъ смотрѣлъ на песочныя дорожки въ розовомъ разсадникѣ, и съ своей обычной меланхоліей въ первый разъ сообщилъ намъ о своихъ способностяхъ.

— На прошлой недѣлѣ я производилъ одно секретное слѣдствіе, господинъ надзиратель, сказалъ онъ. — На одномъ концѣ слѣдствія было убійство, а на другомъ чернильное пятно на скатерти, котораго никто не могъ объяснить. Во всѣхъ моихъ странствованіяхъ по грязнымъ закоулкамъ этого грязнаго свѣта я еще не встрѣчался съ тѣмъ, что мощно назвать пустяками. Прежде чѣмъ мы сдѣлаемъ еще шагъ въ этомъ дѣлѣ: мы должны увидѣть юпку, которая сдѣлала это пятно, и должны узнать навѣрно, когда высохла эта краска.

Надзиратель, довольно угрюмо принявъ это замѣчаніе, спросилъ, надо ли позвать женщинъ. Приставъ Кёффъ, подумавъ съ минуту, вздохнулъ и покачалъ головой.

— Нѣтъ, сказалъ, онъ: — мы прежде займемся краской. Вопросъ о краскѣ потребуетъ двухъ словъ; да или нѣтъ — это недолго. Вопросъ о женской юпкѣ — длиненъ. Въ которомъ часу служанки были въ этой комнатѣ вчера утромъ? Въ одиннадцать часовъ? Знаетъ ли кто-нибудь въ домѣ, сыра или суха была краска въ одиннадцать часовъ утра?

— Племянникъ ея сіятельства, мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ знаетъ, сказалъ я.

— Онъ здѣсь?

Мистеръ Фрэнклинъ былъ очень близко — ожидая удобнаго случая быть представленнымъ знаменитому Кёффу. Черезъ полминуты онъ былъ уже въ комнатѣ и давалъ слѣдующее показаніе

— Эту дверь, приставъ, разрисовывала миссъ Вериндеръ, подъ моимъ надзоромъ, съ моей помощью и составомъ моего изобрѣтенія. Этотъ составъ высыхаетъ, съ какими красками не употребили бы его, черезъ двѣнадцать часовъ.

— Вы помните, сэръ, когда было кончено то мѣсто, на которомъ теперь пятно? спросилъ приставъ.

— Помню очень хорошо, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ. — Это мѣсто было окончено послѣднее. Намъ надо было кончить къ прошлой середѣ — и я самъ кончилъ его къ тремъ часамъ по полудни или вскорѣ послѣ этого.

— Сегодня пятница, сказалъ приставъ Кёффъ, обращаясь къ надзирателю Сигрэву. — Воротимся назадъ, сэръ. Въ три часа въ среду это мѣсто было окончено. Составъ долженъ былъ высохнуть черезъ двѣнадцать часовъ — то-есть, къ тремъ часамъ утра въ четвергъ. Вы производили здѣсь слѣдствіе въ одиннадцать часовъ утра. Вычтите три изъ одиннадцати, и останется восемь. Эта краска была суха уже восемь часовъ, господинъ надзиратель, когда вы предположили, что женскія юпки запачкали дверь.

Первый жестокій ударъ для мистера Сигрэва! Еслибъ онъ не подозрѣвалъ бѣдную Пенелопу, я пожалѣлъ бы о немъ.

Рѣшивъ вопросъ о краскѣ, приставъ Кёффъ съ этой минуты бросилъ безъ вниманія своего товарища, обращаясь къ мистеру Фрэнклину, какъ къ болѣе надежному помощнику.

— Вы дали намъ ключъ къ тайнѣ, сэръ, сказалъ онъ.

Когда эти слова сорвались съ его губъ, дверь спальной отворилась и миссъ Речелъ неожиданно вышла къ намъ оттуда. Она обратилась къ приставу, не примѣчая (или не обращая вниманія), что онъ былъ ей совершенно незнакомъ.

— Вы сказали, спросила она, указывая на мистера Фрэнклина: — что онъ далъ ключъ въ ваши руки?

— Это миссъ Вериндеръ, шепнулъ я позади пристава.

— Очень можетъ быть, что этотъ джентльменъ, миссъ, сказалъ приставъ, и его стальные сѣрые глаза внимательно изучали лицо моей барышни: — далъ намъ въ руки ключъ.

Она повернулась въ одно мгновеніе и пыталась взглянуть на мистера Фрэнклина. Я говорю пыталась, потому что она опять отвернулась, прежде чѣмъ ихъ глава встрѣтились. Ея мысли, повидимому, были чѣмъ-то странно растревожены. Она покраснѣла, а потомъ опять поблѣднѣла. Съ блѣдностью, на лицѣ ея появилось новое выраженіе — выраженіе, испугавшее меня.

— Отвѣтивъ на вашъ вопросъ, миссъ, сказалъ приставъ: — я прошу у васъ позволенія сдѣлать вамъ вопросъ въ свою очередь. Здѣсь на вашей двери есть пятно. Извѣстно вамъ, когда оно было сдѣлано или кто его сдѣлалъ?

Вмѣсто того, чтобы отвѣчать, миссъ Рэчель продолжала свои вопросы, какъ будто приставъ ничего не говорилъ, или какъ будто она ничего не слыхала.

— Вы новый полицейскій офицеръ? спросила она.

— Я приставъ Кеффъ, миссъ, изъ слѣдственной полиціи.

— Какъ вы думаете, стоитъ выслушать совѣтъ молодой дѣвушки?

— Очень буду радъ выслушать его, миссъ.

— Исполняйте вашу обязанность сами — и не позволяйте мистеру Фрэнклину Блэку вамъ помогать!

Она сказала эти слова съ такимъ озлобленіемъ и съ такой свирѣпостью, съ такимъ необыкновеннымъ взрывомъ недоброжелательства къ мистеру Фрэнклину въ голосѣ и въ выраженіи ища, что — хотя я зналъ ее съ младенчества, хотя я любилъ и уважалъ ее первую послѣ милэди — мнѣ сдѣлалось стыдно за миссъ Рэчель первый разъ въ моей жизни.

Приставъ Кеффъ не отрывалъ отъ ея лица своихъ неподвижныхъ глазъ.

— Благодарю васъ, миссъ, сказалъ онъ: — не знаете ли чего-нибудь объ этомъ пятнѣ? Не сдѣлали ли вы его нечаянно сами?

— Я ничего не знаю объ этомъ пятнѣ.

Съ этимъ отвѣтомъ она отвернулась и опять заперлась въ своей спальной. На этотъ разъ я слышалъ — какъ Пенелопа слышала прежде — что она зарыдала, какъ только осталась одна. Я не могъ рѣшиться взглянуть на пристава — я взглянулъ на мистера Фрэнклина. который стоялъ ближе всѣхъ ко мнѣ. Онъ казался даже еще болѣе огорченъ, нежели я, тѣмъ, что случилось.

— Я говорилъ вамъ, что я растревоженъ за нее, сказалъ онъ: — теперь вы видите почему.

— Миссъ Вериндеръ, кажется, не въ духѣ по случаю пропажи ея алмаза, замѣтилъ приставъ: — это вещь цѣнная… Весьма естественно, весьма естественно!

То извиненіе, которое я сдѣлалъ за нее (когда она забыла вчера при надзирателѣ Сигрэвѣ), сдѣлалъ за нее человѣкъ, который не могъ въ ней принимать такого участія какъ я, потому что онъ былъ постороннимъ человѣкомъ. Холодный трепетъ пробѣжалъ по мнѣ; этого я не могъ понять въ то время, теперь знаю, что я долженъ былъ возымѣть мое первое подозрѣніе въ новомъ свѣтѣ — (и свѣтѣ ужасномъ), которое вдругъ блеснуло въ головѣ пристава Кёффа — единственно вслѣдствіе того, что онъ видѣлъ въ миссъ Рэчель и слышалъ отъ нея въ этомъ первомъ свиданіи между ними.

— Языкъ молодой дѣвицы имѣетъ свои привилегіи, сэръ сказалъ приставъ мистеру Фрэнклину. — Забудемъ то, что было, и прямо приступимъ къ дѣлу. Благодаря васъ, мы знаемъ, когда краска высохла. Теперь остается узнать, когда дверь видѣли въ послѣдній разъ безъ этого пятна. У васъ по-крайней-мѣрѣ есть голова на плечахъ — и вы понимаете, что я хочу сказать.

Мистеръ Фрэнклинъ старался успокоить себя и съ усиліемъ перенесъ мысли отъ миссъ Рэчель къ настоящему дѣлу,

— Кажется, я понимаю, сказалъ онъ. — Чѣмъ болѣе мы ограничимъ вопросъ о времени, тѣмъ болѣе также мы ограничимъ поле розысковъ.

— Именно такъ, сэръ, сказалъ приставъ. — Вы обратили вниманіе на вашу работу въ середу послѣ того, какъ кончили ее?

Мистеръ Фрэнклинъ покачалъ головой и отвѣчалъ:

— Не могу этого сказать.

— А вы? обратился приставъ Кёффъ ко мнѣ.

— И я также не могу сказать, сэръ.

— Кто былъ послѣдній въ этой комнатѣ вечеромъ въ середу?

— Я полагаю, миссъ Рэчель, сэръ.

— Или можетъ быть ваша дочь, Беттереджъ, вмѣшался мистеръ Фрэнклинъ.

Онъ обернулся къ приставу Кёффу и объяснилъ, что моя дочь была горничной миссъ Вериндеръ.

— Мистеръ Беттереджъ, попросите вашу дочь сюда. Постойте, сказалъ приставъ, отводя меня къ окну, гдѣ насъ не могли слышать; — надзиратель, продолжалъ онъ шепотомъ: — далъ мнѣ подробный отчетъ о томъ, какъ онъ велъ дѣло. Между прочимъ, онъ, но своему собственному сознанію, разсердилъ всѣхъ слугъ, а для меня очень важно помириться съ ними. Кланяйтесь отъ меня вашей дочери и всѣмъ остальнымъ и скажите имъ, вопервыхъ, что я не имѣю еще доказательствъ передъ глазами, чтобы алмазъ былъ украденъ; только знаю, что алмазъ провалъ. Во-вторыхъ, мое дѣло до слугъ просто заключаете и въ томъ, чтобы просить ихъ помочь мнѣ.

Зная, какое дѣйствіе произвело на женскую прислугу запрещеніе, наложенное надзирателемъ Сигрэвомъ на ихъ комнаты, я поспѣшилъ сказать:

— Могу ли я, приставъ, сказать женщинамъ еще третье? Могу ли я имъ сообщить, что вы приказали имъ кланяться и сказать, что онѣ могутъ бѣгать по лѣстницамъ взадъ и впередъ и заглядывать въ свои комнаты, если это вздумается имъ?

— Позволяю, сказалъ приставъ.

— Это сейчасъ ихъ смягчитъ, сэръ, замѣтилъ я: — начиная съ кухарки до судомойки.

— Ступайте же и сдѣлайте это тотчасъ, мистеръ Беттереджъ.

Я сдѣлалъ это менѣе чѣмъ въ пять минутъ. Было только одно затрудненіе, когда я дошелъ до спаленъ. Мнѣ, какъ главѣ прислуги, понадобилось употребить всю свою масть, чтобы не допустить всю женскую прислугу отъ попытки взлетѣть наверхъ вслѣдъ за мной и Пенелопой въ качествѣ добровольныхъ свидѣтельницъ, горячо желавшихъ помочь приставу Кёффу.

Приставу, повидимому, понравилась Пенелопа. Онъ сдѣлался крошечку менѣе сухъ и на лицѣ ея появилось точно такое выраженіе, какое явилось въ то время, когда одъ примѣтилъ бѣлую мускатную ризу въ цвѣтникѣ. Вотъ показаніе моей дочери, взятое съ нея приставомъ. Она дала его, мнѣ кажется, очень мило — но вѣдь она вся въ меня! Въ ней ничего нѣтъ материнскаго; слава Богу, въ ней ничего нѣтъ материнскаго! Пенелопа показала, что она сильно интересовалась разрисовываніемъ двери и помогала мѣшать краски. Примѣтила мѣсто подъ замкомъ, потому что оно было нарисовано послѣднее. Видѣла его нѣсколько часовъ спустя безъ пятна. Оставила его въ двѣнадцать часовъ ночи безъ пятна. Простившись съ своей барышней въ этотъ часъ въ ея спальной, она слышала, какъ часы пробили въ «будоарѣ»; она держалась въ это время за ручку разрисованной двери; знала, что краска сыра (такъ какъ помогала мѣшать краски, какъ было выше сказано); она особенно старалась не дотрогиваться до нея; могла присягнуть, что она подобрала подолъ платья и что тогда не было на краскѣ пятна; не могла присягнуть, что ея платье случайно не коснулось двери, когда она выходила; помнила, какое платье было на ней, потому что оно было новое, подарокъ миссъ Рэчели; отецъ ея помнилъ и могъ также это сказать; онъ могъ, сказалъ и принесъ платье; отецъ ея призналъ это платье какъ то, которое на ней было въ тотъ вечеръ; юпку понадобилось разсматривать долго по обширности ея размѣровъ — и ни одного пятнышка не найдено нигдѣ. Конецъ показаніямъ Пенелопы — показанія были очень толковы и убѣдительны. Подписалъ: Габріэдь Беттереджъ.

Потомъ приставъ сталъ разспрашивать меня, нѣтъ ли у насъ въ домѣ большихъ собакъ, которыя могли бы вбѣжать въ комнату и размазать эту краску своимъ хвостомъ. Услышавъ, что это было невозможно, онъ послалъ за увеличительнымъ стекломъ и пробовалъ разсмотрѣть въ него пятно. На краскѣ не виднѣлось слѣда человѣческой руки. Всѣ видимые признаки показывали, что краска была размазана чьимъ-то платьемъ. Тотъ, на комъ было это платье (сличивъ показаніе Пенелопы и мистера Фрэнклина), долженъ былъ находиться въ комнатѣ и сдѣлать это пятно между полуночью и тремя часами утра въ четвергъ.

Доведя слѣдствіе до этого пункта, приставъ Кёффъ вспомнилъ, что въ комнатѣ еще оставался надзиратель Сигрэвъ, и въ назиданіе своему товарищу по службѣ сдѣлалъ слѣдующій выводъ изъ наведеннаго имъ слѣдствія:

— Эти ваши пустяки, господинъ надзиратель, сказалъ приставъ, указывая на пятно: — сдѣлались довольно важны послѣ того, какъ вы видѣли ихъ въ послѣдній разъ. Въ томъ положеніи, въ какомъ находится теперь слѣдствіе, это пятью должно сдѣлать три открытія. Слѣдуетъ узнать (во-первыхъ), есть ли въ этомъ домѣ одежда, запачканная такою краской. Узнать (во-вторыхъ), кому это платье принадлежитъ. Узнать (въ-третьихъ), какъ объяснитъ эта особа, что она была въ этой комнатѣ и сдѣлала это пятно между полночью и тремя часами утра. Если эта особа не можетъ дать удовлетворительнаго объясненія, то вамъ незачѣмъ далеко искать руки, похитившей алмазъ. Я сдѣлаю это самъ, съ вашего позволенія, а васъ не стану дольше отрывать отъ вашихъ городскихъ занятіи. Я вижу, что у васъ здѣсь есть одинъ изъ вашихъ подчиненныхъ. Оставьте его мнѣ на всякій случай — и позвольте мнѣ пожелать вамъ добраго утра.

Уваженіе надзирателя Сигрэва къ приставу было велико, но его уваженіе къ самому себѣ было еще больше. Задѣтый мѣтко знаменитымъ Кёффомъ, онъ отразилъ ударъ мѣтко, какъ только позволяли его умственныя способности, выходя изъ комнаты.

— До-сихъ-поръ я воздерживался отъ моего мнѣнія, сказалъ надзиратель своимъ воинственнымь голосомъ, нисколько не измѣнившимся. — Теперь мнѣ остается сдѣлать одно замѣчаніе, оставляя это дѣло въ вашихъ рукахъ. Изъ мухи легко сдѣлать слона. Прощайте!

— Легко также совсѣмъ не замѣтить мухи тѣмъ, которые слишкомъ высоко задираютъ голову.

Отвѣтивъ на комплиментъ своего собрата въ такихъ выраженіяхъ, приставъ Кёффъ отвернулся и отошелъ къ окну.

Мистеръ Фрэнклинъ и я ждали, что будетъ дальше. Приставъ стоялъ засунувъ руки въ карманы, смотря въ окно и тихо насвистывая про себя мотивъ: «Послѣдняя лѣтняя роза». Позднѣе я примѣтилъ, что онъ измѣнялъ себѣ только этимъ свистомъ, когда мысли его сильно работали и пробирались шагъ за шагомъ къ своей тайной цѣли, причемъ послѣдняя лѣтняя роза очевидно помогала ему я ободряли его. Вѣрно, она какъ-нибудь согласовалась съ его характеромъ. Она напоминала ему, видите, о его любимыхъ розахъ, и когда онъ насвистывалъ этотъ мотивъ, это былъ мотивъ самый заунывный.

Отойдя отъ окна минуты черезъ двѣ, приставъ дошелъ до середины комнаты и остановился въ глубокой задумчивости, устремивъ глаза на спальную миссъ Рэчель. Черезъ нѣсколько времени онъ опомнился, кивнулъ головой, какъ бы говоря: «Такъ будетъ хорошо!» и обратясь ко мнѣ, изъявилъ желаніе поговорить десять минутъ съ моей госпожей такъ скоро, какъ только будетъ ея сіятельству возможно.

Выходя изъ комнаты съ этимъ порученіемъ, я слышалъ, какъ мистеръ Фрэнклинъ сдѣлалъ приставу, вопросъ и остановился услышать отвѣтъ на порогѣ двери.

— Вы еще не догадываетесь, спросилъ мистеръ Фрэнклинъ: — кто укралъ алмазъ?

— Никто не укралъ алмаза, отвѣчалъ мистеръ Кёффъ.

Мы оба вздрогнули при такомъ необыкновенномъ взглядѣ на дѣло и оба стали убѣдительно просить его объяснить намъ, что онъ хотѣлъ сказать,

— Подождите немного, сказалъ приставъ. — Не всѣ еще штучки этого кастета подобраны.

Главъ XIII.

Я нашелъ милэди въ ея кабинетѣ. Она вздрогнула и на лицѣ ея выразилось неудовольствіе, когда я упомянулъ, что мистеръ Кёффъ желаетъ говорить съ нею.

— Неужели я должна его видѣть? Не можете ли вы замѣнить меня, Габріэлъ?

Мнѣ показалось это непонятно я навѣрно недоумѣніе ясно выразилось на моемъ лицѣ. Милэди была такъ добра, что объяснилась.

— Я боюсь, что мои нервы нѣсколько разстроены, сказала она. — Въ этомъ лондонскомъ полисмэнѣ есть что-то внушающее мнѣ отвращеніе — я не знаю почему. Я имѣю предчувствіе, что онъ внесъ разстройство и несчастье въ мой домъ. Очень глупо и очень несвойственно мнѣ: но это такъ..

Я не зналъ, что сказать на это. Чѣмъ больше я видѣлъ пристава Кёффа, тѣмъ больше онъ мнѣ нравился. Милэда скоро овладѣла собою, открывъ мнѣ свое сердце. — будучи но природѣ женщина высокаго мужества, какъ я уже говорилъ.

— Если я должна видѣться съ нимъ, дѣлать нечего, сказала она: — но я не могу рѣшиться видѣться съ нимъ наединѣ. Приведите его сюда, Габріель, и останьтесь здѣсь все время, пока останется онъ.

9то былъ первый припадокъ мигрени, который я помнилъ въ моей госпожѣ съ самаго того времени, когда она была молодою дѣвушкою. Я воротился «въ бу до аръ». Мистеръ Фрэнклинъ вышелъ въ садъ къ мистеру Годфри, время отъѣзда котораго приближалось. Приставъ Кёффъ и я ноіи.ты прямо въ комнату моей барыни.

Увѣряю васъ, милэди крошечку ноблѣднѣла, когда увидала его. Однако въ другихъ отношеніяхъ она овладѣла собою и спросила пристава, не будетъ ли онъ противъ моего присутствія въ комнатѣ. Она была такъ добра, что прибавила, что я не только ея старый слуга, но и надежный совѣтникъ, и что во всемъ относящемся до домашнихъ дѣлъ со мною совѣтоваться было полезнѣе всего. Приставъ вѣжливо отвѣчалъ, что онъ приметъ мое присутствіе какъ милость, такъ какъ онъ долженъ сказать кое-что о слугахъ вообще, и что нашелъ уже мою опытность въ этомъ отношеніи нѣсколько полезною для него. Милэди указала на два стула и мы немедленно усѣлись для совѣщанія.

— Я уже составилъ мое мнѣніе объ этомъ дѣлѣ, сказалъ приставъ Кёффъ: — прошу у вашего сіятельства позволенія оставить его пока при себѣ. Теперь я долженъ упомянуть о томъ, что я нашелъ наверху, въ гостиной миссъ Вертшдеръ, и къ чему я рѣшился (съ позволенія вашего сіятельства) приступить теперь.

Онъ разсказалъ о пятнѣ на краскѣ, заключеніе выведенное имъ — именно, что онъ сказалъ (только болѣе въ почтительныхъ выраженіяхъ) надзирателю Сигрэву.

— Одно несомнѣнно, сказалъ онъ въ заключеніе. — Алмазъ пропалъ изъ ящика шкапика. Другое почти также несомнѣнно. Знаки отъ пятна на двери должны находиться на какой-нибудь одеждѣ, принадлежащей кому-нибудь въ этомъ домѣ. Мы должны отыскать эту одежду прежде, чѣмъ сдѣлаемъ еще шагъ впередъ.

— Это поведетъ навѣрно къ открытію вора? замѣтила моя госпожа.

— Извините, ваше сіятельство — я не говорю, что алмазъ украденъ. Я только говорю теперь, что алмазъ пропалъ. Если найдется запачканная одежда, то это можетъ повести къ отысканію алмаза.

Ея сіятельство посмотрѣла на меня.

— Понимаете вы это? спросила она.

— Приставъ Кёффт, понимаетъ, милэди, отвѣчалъ я.

— Какимъ образомъ вы предполагаете отыскать запачканное платье? спросила госпожа моя, опять обращаясь къ приставу. — Стыдно сказать, что сундуки и комнаты моихъ добрыхъ слугъ, много лѣтъ живущихъ у меня, были уже обысканы первымъ слѣдователемъ. Я не могу и не хочу позволить оскорблять ихъ такимъ образомъ въ другой разъ!

Вотъ такъ госпожа! Вотъ женщина единственная изъ десяти тысячъ!

— Это именно я и хотѣлъ представить вашему сіятельству, сказалъ приставъ. — Другой слѣдователь надѣлалъ много вреда этому слѣдствію, показавъ слугамъ, что онъ подозрѣваетъ ихъ. Если и подамъ имъ поводъ думать, что ихъ подозрѣваютъ во второй разъ, неизвѣстно, какія препятствія могутъ они надѣлать мнѣ — особенно женщины. А между тѣмъ сундуки ихъ должны быть обысканы опять — по той простой причинѣ, что первый осмотръ имѣлъ въ виду алмазъ, а второй будетъ имѣть запачканное платье. Я совершенно согласенъ съ вами, милэди, что слѣдуетъ пощадить чувства слугъ. Но я также совершенно убѣжденъ, что гардеробъ слугъ долженъ быть обысканъ.

Это ставило насъ втупикъ. Милэди сказала это въ выраженіяхъ болѣе изящныхъ, чѣмъ я.

— Я придумалъ планъ, разрѣшающій это затрудненіе, сказалъ приставъ Кёффъ: — если ваше сіятельство согласитесь. Я намѣренъ объяснить это слугамъ.

— Женщины сейчасъ подумаютъ, что ихъ подозрѣваютъ, прервалъ я его.

— Не подумаютъ, мистеръ Беттереджъ, отвѣчалъ приставъ: — если я скажу имъ, что буду осматривать гардеробъ всѣхъ — начиная съ ея сіятельства — кто ночевалъ въ домѣ въ среду. Это простая формальность, прибавилъ онъ, взглянувъ искоса на мою госпожу: — служанки примутъ это, что ихъ ставятъ наравнѣ съ ихъ господами, и вмѣсто того, чтобъ мѣшать слѣдствію, сочтутъ за честь содѣйствовать ему.

Я увидалъ истину этихъ словъ. Милэди, когда прошло ея изумленіе, также увидала это.

— Вы увѣрены въ томъ, что этотъ осмотръ нуженъ? сказалъ онъ.

— Это самый кратчайшій способъ, какой я только вижу, милэди, къ цѣли, имѣющейся у насъ въ воду.

Милэди встала позвонить горничную.

— Мы поговоримъ со слугами, когда вы будете держать въ рукахъ ключи отъ моего гардероба.

Приставъ Кёффъ остановилъ ее неожиданнымъ вопросомъ:

— Не лучше ли будетъ прежде удостовѣриться, согласятся ли на это другія дамы и джентльмэны, находящіеся въ домѣ?

— Единственная другая дама въ домѣ — миссъ Вериндеръ, отвѣчала моя госпожа съ удивленіемъ. — Единственные джентльмэны мои племянники, мистеръ Блэкъ и мистеръ Эбльуайтъ. Нечего опасаться отказа отъ всѣхъ троихъ.

Я напомнилъ милэди, что мистеръ Годфри уѣзжаетъ. Когда я сказалъ эти слова, мистеръ Годфри самъ достучался въ дверь, чтобы проститься; за нимъ пришелъ и мистеръ Фрэнклинъ, который ѣхалъ провожать его до станціи. Милэди объяснила затрудненіе. Мистеръ Годфри тотчасъ его рѣшилъ. Онъ закричалъ Самюэлю въ окно, чтобъ онъ опять внесъ наверхъ его чемоданъ, а потомъ самъ отдалъ ключъ приставу Кёффу.

— Мои вещи можно переслать ко мнѣ въ Лондонъ, сказалъ онъ: — когда кончится слѣдствіе.

Приставъ принялъ ключъ съ приличнымъ извиненіемъ.

— Мнѣ жаль, что я ввожу васъ въ хлопоты, сэръ, изъ-за пустой формальности, но примѣръ господъ примиритъ слугъ съ этимъ слѣдствіемъ.

Мистеръ Годфри, простившись съ милэди съ большимъ сочувствіемъ. оставилъ на прощанье порученіе къ миссъ Рэчель, выраженія котораго сдѣлали для меня яснымъ, что онъ не принималъ «нѣтъ» за отвѣтъ и намѣренъ сдѣлать ей предложеніе еще разъ при первомъ удобномъ случаѣ. Мистеръ Фрэнклинъ, уходя вслѣдъ за своимъ кузеномъ, сообщилъ приставу, что всѣ его вещи готовы для осмотра и что все принадлежащее ему никогда не запирается. Приставъ Кёффъ изъявилъ ему свою признательность. Вы примѣтите, что его планъ былъ принятъ съ чрезвычайной готовностью милэди, мистеромъ Фрэнклиномъ и мистеромъ Годфри. Оставалось только получить согласіе миссъ Рэчель прежде чѣмъ мы созовемъ слугъ и начнемъ искать запачканное платье.

Непонятное отвращеніе милэди къ приставу дѣлало наше совѣщаніе еще непріятнѣе прежняго для нея, какъ только мы остались одни.

— Если я пришлю къ вамъ ключи миссъ Верни деръ, сказала ола: — я полагаю, что вамъ пока ничего болѣе отъ меня не нужно.

— Прошу извиненія у вашего сіятельства, сказалъ приставъ Кёффъ. — Прежде чѣмъ мы начнемъ, мнѣ хотѣлось бы взглянуть въ книгу, въ которой записывается черное бѣлье. Запачканная одежда, можетъ быть, принадлежитъ къ бѣлью. Если эти поиски не приведутъ ни къ чему, я попрошу сообщитъ мнѣ обо всемъ бѣльѣ, находящемся бъ домѣ, и обо всемъ бѣльѣ, отданномъ въ стирку; если недостанетъ какой-нибудь вещи, по-крайней-мѣрѣ можно будетъ предположить, что на ней осталось пятно и что эта вещь съ умысломъ припрятана вчера или сегодня тѣмъ лицомъ, которому она принадлежитъ. Надзиратель Сигрэвъ, прибавилъ приставъ, обернувшись ко мнѣ: — обратилъ вниманіе служанокъ на пятно, когда онѣ столпились въ комнатѣ въ четвергъ утромъ. Можетъ быть, мистеръ Беттереджъ, это окажется одною изъ многочисленныхъ ошибокъ надзирателя Сигрэва.

Милэди приказала мнѣ позвонить въ колокольчикъ и велѣть принести книгу, бъ которой записывается черное бѣлье. Она оставалась съ нами, пока ее принесли, на случай, если просмотрѣвъ эту книгу, приставъ Кёффъ будетъ опять просить ее о чемъ-нибудь.

Книгу для бѣлья принесла Розанна Спирманъ. Эта дѣвушка пришла къ завтраку утромъ страшно блѣдная и разстроенная, по очевидно оправившаяся отъ своего вчерашняго нездоровья на столько, чтобы приняться за работу. Приставъ Кёффъ внимательно посмотрѣлъ на нашу вторую служанку — на ея лицо, когда она вошла, на ея уродливое плечо, когда она вышла.

— Имѣете вы еще что-нибудь сказать мнѣ? спросила милэди съ нетерпѣніемъ, желая скорѣе освободиться отъ общества пристава.

Знаменитый Кёффъ раскрылъ книгу, разобралъ все въ подминуты и опять закрылъ.

— Я осмѣлюсь обезпокоить ваше сіятельство однимъ вопросомъ, сказалъ онъ. — Молодая женщина, которая принесла сюда эту книгу, такъ ли давно служитъ у васъ, какъ другіе слуги?

— Зачѣмъ вы спрашиваете? спросила милэди.

— Въ послѣдній разъ, какъ я ее видѣлъ, отвѣчалъ приставъ: — она содержалась въ тюрьмѣ за воровство.

Послѣ этого дѣлать было нечего, какъ сказать ему всю правду. Госпожа моя сильно распространилась о хорошемъ поведеніи Ронаины въ ея домѣ и о хорошемъ мнѣніи, которое имѣла о ней надзирательница исправительнаго дома.

— Надѣюсь, вы не подозрѣваете ее? въ заключеніе и очень серьезно прибавила милэди.

— Я уже говорилъ вашему сіятельству, что до настоящаго времени никого въ домѣ не подозрѣваю въ воровствѣ.

Послѣ этого отвѣта мтглэди встала, чтобы отправиться наверхъ за ключами миссъ Рэчель. Приставъ прежде меня поспѣшилъ отворить ей дверь. Онъ сдѣлалъ очень низкій поклонъ. Милэди задрожала, проходя мимо него.

Мы ждали, ждали, а ключей не являлось. Приставъ Кёффъ не сдѣлалъ мнѣ никакого замѣчанія. Онъ повернулъ къ окну свое меланхолическое лицо, засунулъ въ карманъ свои худощавыя руки и уныло насвистывалъ про себя свою «Послѣднюю лѣтнюю розу».

Наконецъ вошелъ Самюэлъ, не съ ключами, а съ клочкомъ бумажки ко мнѣ. Я надѣлъ очки неловко и съ затрудненіемъ, чувствуя, что унылые глаза пристава устремлены на меня все время. На бумажкѣ были написаны три строчки карандашомъ рукою милэди. Она сообщала мнѣ, что миссъ Рэчель наотрѣзъ отказала показать свой гардеробъ. Когда ее спросили о причинѣ, она зарыдала. Когда се спросили опять, она сказала:

— Не хочу, потому что не хочу. Я должна уступить силѣ, если вы употребите ее, но не уступлю ничему другому.

Я попалъ нежеланіе милэди встрѣтиться съ приставомъ Кёффомъ послѣ подобнаго отвѣта ея дочери. Не будь я слишкомъ старъ для милой юношеской застѣнчивости, мнѣ кажется, я покраснѣлъ бы отъ мысли, что долженъ на него взглянуть.

— Есть извѣстіе о ключахъ миссъ Вериндеръ? спросилъ приставъ.

— Барышня не соглашается на обыскъ своего гардероба.

— А! сказалъ приставъ.

Голосъ его не былъ подчиненъ такой совершенной дисциплинѣ, какъ его лицо. Когда онъ сказалъ: «А!» это было сказано тономъ человѣка, который услыхалъ то, что ожидалъ услышать. Онъ и разсердилъ и испугалъ меня — почему, сказать не могу, но это было такъ.

— Обыскъ надо оставить? спросилъ я.

— Да, отвѣчалъ приставъ: — обыскъ надо оставить, потому что ваша барышня не соглашается покориться ему наравнѣ со всѣми. Мы должны осмотрѣть всѣ гардеробы въ домѣ или ни одного. Пошлите чемоданъ мистера Эбльуайта въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ, а книгу для бѣлья возвратите съ моимъ поклономъ и благодарностью молодой женщинѣ, которая припссда ее.,,

Онъ положилъ книгу на столъ и, вынувъ перочинный ножикъ, началъ чистить себѣ ногти.

— Вы, кажется, не очень обманулись въ ожиданіи? сказалъ я.

— Да, отвѣчалъ приставъ Кёффъ: — не очень.

Я старался заставить его объясниться.

— Зачѣмъ бы миссъ Рэчель препятствовать вамъ? спросилъ я. — Кажется, ея интересы требуютъ, чтобы она вамъ помогала.

— Подождите немножко, мистеръ Беттереджъ — подождите немножко.

Головы поумнѣе моей могли бы понять смыслъ его словъ. Или человѣкъ менѣе привязанный къ миссъ Рэчель, чѣмъ я, могъ бы видѣть, куда мѣтитъ онъ. Отвращеніе милэди къ нему могло значить (какъ я подумалъ ужъ послѣ того), что она видѣла, куда онъ мѣтилъ. Я еще этого не видалъ — вотъ все, что я знаю.

— Что же теперь дѣлать? спросилъ я.

Приставъ Кёффъ кончилъ чистить ногти, смотрѣлъ на нихъ съ минуту съ меланхолическимъ интересомъ и спряталъ свой перочинный ножикъ.

— Пойдемте въ садъ, сказалъ онъ: — и посмотримъ на розы.

Глава XIV.

Ближайшій путь въ садъ изъ кабинета милэди шелъ черезъ кустарникъ, уже извѣстный вамъ. Для того, чтобы вы лучше поняли то, что теперь будетъ, я могу прибавить къ этому, что дорожка въ кустарникѣ была любимою прогулкою мистера Фрэнклина. Когда онъ выходилъ изъ дома и когда мы не могли найти его нигдѣ, мы обыкновенно находили его тутъ.

Я боюсь, что мнѣ слѣдуетъ признаться, что я довольно упрямый старикъ. Чѣмъ упорнѣе приставъ Кёффъ скрывалъ отъ меня свои мысли, тѣмъ упорнѣе старался я въ нихъ заглянуть. Когда, мы поверну ли въ кустарникъ, я попытался провести его другимъ способомъ.

— При настоящемъ положеніи дѣлъ, сказалъ я: — будь я на вашемъ мѣстѣ, я сталъ бы втупикъ.

— Будь вы на моемъ мѣстѣ, отвѣчалъ приставъ: — вы составили бы мнѣніе — и при настоящемъ положеніи дѣла, всякое сомнѣніе, которое вы могли бы прежде чувствовать относительно вашихъ предположеніи, окончательно бы уничтожилось. Пока нѣтъ никакой нужды до этихъ заключеній, мистеръ Беттереджъ. Я привелъ васъ сюда не затѣмъ, чтобы вы подкапывались поднь меня, какъ барсукъ; я привелъ васъ сюда для того, чтобы спросить у васъ нѣкоторыя свѣдѣнія. Конечно, вы могли сообщитъ ихъ мнѣ и въ домѣ. Но двери и слушатели взаимно притягиваютъ другъ друга, и люди въ моей профессіи иногда имѣютъ полезную для здоровья наклонность къ открытому воздуху.

Кто могъ провести этого человѣка? Я уступилъ — и ждалъ такъ терпѣливо, какъ только могъ, послушать, что будетъ дальше.

— Мы не станемъ входить въ причины вашей барышни, продолжалъ приставъ: — мы только пожалѣемъ, что она отказывается помогать мнѣ, потому что, поступая такимъ образомъ, она дѣлаетъ это слѣдствіе гораздо труднѣе, чѣмъ оно иначе могло бы быть. Мы теперь должны постараться разрѣшить тайну пятна — которое, вѣрьте моему слову, составляетъ также и тайну алмаза — какимъ-нибудь другимъ способомъ. Я рѣшился видѣть слугъ и обыскать ихъ мысли и поступки, мистеръ Беттереджъ, вмѣсто того, чтобы обыскивать ихъ гардеробы. Однико, прежде чѣмъ начну, я желаю сдѣлать вамъ вопроса два. Вы человѣкъ наблюдательный — не примѣтили ли вы что-нибудь странное въ комъ-нибудь изъ слугъ (разумѣется, кромѣ весьма естественнаго испуга и нолненія), послѣ того, какъ открылась пропажа алмаза? Не было ли между ними какой-нибудь особенной ссоры? Не разсердился ли кто-нибудь совершенію неожиданно, напримѣръ? Или не занемогъ ли вдругъ?

Я только что успѣлъ вспомнить о внезапной болѣзни Розанны Спирманъ за вчерашнимъ обѣдомъ — но не успѣлъ дать отвѣта — когда увидалъ, что глаза пристава вдругъ повернулись къ кустарнику и онъ вдругъ сказалъ про себя:

— Ага!

— Что такое? спросилъ я.

— Опять ревматизмъ въ спинѣ, сказалъ приставъ громкимъ голосомъ, какъ будто желалъ, чтобы насъ слышало третье лицо. — Скоро будетъ перемѣна въ погодѣ.

Еще нѣсколько шаговъ привели насъ къ углу дома. Повернувъ круто направо, мы пошла на террасу и спустились по ступенямъ въ нижній садъ. Приставъ Кёффъ остановился тутъ на открытомъ пространствѣ, гдѣ мы могли видѣть около насъ съ каждой стороны.

— Невѣроятно, чтобы эта молодая дѣвушка Розанна Спирманъ съ своей наружностью имѣла любовника, сказалъ онъ: — но для собственной пользы этой дѣвушки я долженъ спросить васъ тотчасъ, не запаслась ли и она, бѣдняжка, обожателемъ, по примѣру остальныхъ?

Что онъ хотѣлъ сказать, при настоящемъ обстоятельствахъ дѣлая мнѣ такой вопросъ? Вмѣсто того, чтобы отвѣчать, я вытаращилъ на него глаза.

— Я видѣлъ Розанну Спирманъ прятавшуюся въ кустахъ, когда мы проходили мимо, сказалъ приставъ.

— Когда вы сказали: «Ага»?

— Да — когда я сказалъ: «Ага». Если у ней есть обожатель, это прятанье не значитъ ничего. Если нѣтъ — при настоящемъ положеніи дѣла въ домѣ — это становится чрезвычайно подозрительнымъ обстоятельствомъ и я съ прискорбіемъ долженъ буду дѣйствовать, соображаясь съ этимъ.

Что я долженъ былъ сказать ему? Я зналъ, что кустарникъ былъ любимою прогулкою мистера Фрэнклина; я зналъ, что по всей вѣроятности, онъ пойдетъ по этой дорогѣ, воротившись со станція: я зналъ, что Пенелопа не разъ заставала тутъ свою подругу и всегда увѣряла меня, что цѣль Розанны была привлечь вниманіе мистера Фрэнклина. Если моя дочь была права. Розанна могла поджидать тутъ возвращенія мистера Фрэнклина, когда приставъ примѣтилъ ее. Я былъ поставленъ между двумя затрудненіями — или упомянуть о фантазіяхъ Пенелопы, какъ своихъ собственныхъ, идя предоставить несчастной дѣвушкѣ пострадать отъ послѣдствіи, отъ очень серьезныхъ послѣдствій возбудивъ подозрѣнія пристава Кёффа. Изъ чистаго состраданья къ дѣвушкѣ — клянусь честью и душою, изъ чистаго состраданія къ дѣвушкѣ — я далъ приставу необходимыя объясненія и сказалъ ему, что Розанна имѣла сумасбродство влюбиться въ мистера Фрэнклина Блэка.

Приставъ Кёффъ не смѣялся никогда. Въ тѣхъ немногихъ случаяхъ, когда что-нибудь казалось ему забавнымъ, углы его губъ нѣсколько искривлялись, и только. Они искривились и теперь.

— Не лучше ли было вамъ сказать, что она имѣла сумасбродство родиться безобразной и служанкой? спросилъ онъ. — Влюбиться въ джэнтльмэна съ наружностью и обращеніемъ мистера Фрэнклина кажется мнѣ не самымъ большимъ сумасбродствомъ въ ея поведеніи. Однако, я радъ, что это разъяснялось; какъ-то легче на душѣ, когда какое-нибудь загадочное обстоятельство разъяснится. Да, я сохраню этой втайнѣ, мистеръ Беттереджъ. Я люблю обращаться нѣжно съ человѣческими недугами — хотя не много случаевъ имѣю прилагать къ дѣлу эту добродѣтель въ моей профессіи. Вы думаете, что мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ не подозрѣваетъ склонности этой дѣвушки къ нему? A! онъ скоро узналъ бы это, еслибъ она была недурна собой. Некрасивымъ женщинамъ плохо жить на свѣтѣ; будемъ надѣяться, что это вознаградится имъ на томъ свѣтѣ. А у васъ прехорошенькій садъ, и какъ хорошо содержится лугъ! Посмотрите сами, какъ красивѣе кажутся цвѣты, когда ихъ окружаетъ трава, а не песокъ. Нѣтъ, благодарю. Я не возьму розу. У меня пронзается сердце, когда ихъ обрываютъ съ стеблей. Такъ какъ ваше сердце пронзается, когда что-нибудь идетъ неладно въ людской. Примѣтили ли вы что-нибудь непонятное для насъ въ слугахъ, когда узнали о пропажкѣ алмаза?

До-сихъ-поръ я держалъ себя очень откровенно съ приставомъ Кёффомъ. Но вкрадчивость, съ какою онъ подъѣхалъ ко мнѣ съ этимъ послѣднимъ вопросомъ, заставила меня сдѣлаться осторожнѣе Сказать попросту, меня вовсе нс радовала мысль помогать его розыскамъ, когда эти розыски приводили его (въ качествѣ змѣи, ползующей подъ травой) къ моимъ товарищамъ-слугамъ.

— Я ничего не примѣтилъ, сказала, я: — кромѣ того, что мы всѣ растерялись, включая и самого меня.

— О! сказалъ приставъ: — и вы ничего больше не имѣете мнѣ сказать, такъ ли?

Я отвѣчалъ съ невозмутимой физіономіей (я льстилъ себя этой мыслью):

— Ничего.

Унылые глаза пристава Кёффа пристально посмотрѣли мнѣ въ лицо.

— Мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — вы позволите мнѣ пожать вашу руку? Я чрезвычайно васъ полюбилъ.

(Почему онъ выбралъ именно ту минуту, когда я обманулъ его, чтобъ дать мнѣ это доказательство своего хорошаго мнѣнія, я не могу понять. Я нѣсколько возгордился — я не на шутку возгордился, что мнѣ наконецъ удалось провести знаменитаго Кеффа!)

Мы воротились въ домъ; приставъ просилъ, чтобъ я отвелъ ему особую комнату, а потомъ прислалъ слугъ (только живущихъ въ домѣ) одного за другимъ, по порядку ихъ званія, отъ перваго до послѣдняго.

Я привелъ пристава Кёффа въ мою комнату, а потомъ созвалъ всѣхъ слугъ въ переднюю. Розанна Спирманъ пришла вмѣстѣ съ ними, такая же, какъ обыкновенно. Она была такъ же ловка въ своемъ родѣ, какъ приставъ въ своемъ, и я подозрѣваю, что она слышала, что онъ мнѣ говорилъ о слугахъ вообще, прежде чѣмъ увидалъ ее. Но по лицу ея нельзя были примѣтить, слышала ли она въ своей жизни о существованіи такого мѣста, какъ кустарникъ.

Я посылалъ ихъ одну за одной, какъ было велѣно. Кухарка первая вошла въ залу суда, другими словами — въ мою комнату. Она оставалась очень недолго. Донесеніемъ было, когда она вышла:

— Приставъ Кёффъ въ уныломъ расположеніи духа, но приставъ Кёффъ настоящій джентльмэнъ.

За нею пошла горничная милэди. Оставалась гораздо дольше. Донесеніемъ было, когда она вышла:

— Если приставъ Кёффъ не вѣритъ словамъ порядочной женщины, то могъ бы, по-крайней-мѣрѣ, оставить свое мнѣніе при себѣ!

Потомъ пошла Пенелопа. Оставалась только минуты двѣ. Донесеніе:

— Пристава Кёффа очень жаль; должно быть, онъ въ молодости былъ несчастливъ въ любви, батюшка.

Послѣ Пенелопы пошла старшая служанка. Оставалась, какъ и горничная милэди, довольно долго. Донесеніе:

— Я поступила къ ея сіятельству не за тѣмъ, чтобы какой нибудь полицейскій подозрѣвалъ меня въ глаза.

Потомъ пошла Розанна Спирманъ. Оставалась дольше всѣхъ. Ни какого донесенія — мертвое молчаніе и губы блѣдныя, какъ смерть. Самюэль, лакей, пошёлъ за Розанной. Оставался минуты двѣ. Донесеніе:

— Стыдно должно быть тому, кто чиститъ сапоги приставу Кёффу.

Нанси, судомойка, пошла послѣдняя; оставалась минуты двѣ. Донесеніе:

— У пристава есть сердце, онъ не отпускаетъ шуточекъ, мистеръ Беттереджъ, надъ бѣдной, работящей дѣвушкой.

Отправившись въ залу суда, когда все было кончено, узнать не будетъ ли какихъ-нибудь приказаній для меня, и нашелъ пристава опять смотрящимъ изъ окна и насвистывающій «Послѣднюю лѣтнюю розу».

— Не открыли ли чего-нибудь, сэръ? спросилъ я.

— Если Розанна Спирманъ попроситъ позволенія выдти, сказалъ приставъ: — отпустите ее, бѣдняжку, но прежде дайте мнѣ знать.

Лучше мнѣ было бы промолчать о Розаннѣ и мистерѣ Фрэнклинѣ. Было довольно ясно, несчастная дѣвушка заслужила подозрѣніе пристава Кёффа, несмотря на всѣ мои старанія не допустить его до этого.

— Надѣюсь, что вы не считаете Розанну замѣшанной въ пропажѣ алмаза? осмѣлился я сказать.

Углы меланхолическихъ губъ пристава искривились и онъ пристально посмотрѣлъ мнѣ въ лицо, какъ смотрѣлъ въ саду.

— Я думаю, что мнѣ лучше не говорить вамъ, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — а то вы пожалуй опять растеряетесь во второй разъ.

Я началъ сомнѣваться, точно ли провелъ знаменитаго Кёффа. Для меня было облегченіемъ, что насъ прервалъ стукъ въ дверь и кухарка прислала мнѣ сказать, что Розанна Спирманъ просится со двора по своей обыкновенной привычкѣ: у ней болитъ голова и ей нужно подышать свѣжимъ воздухомъ. По знаку пристава, я сказалъ:

— Да.

— Гдѣ у васъ выходятъ слуги? спросилъ онъ, когда посланная ушла.

Я показалъ ему.

— Заприте дверь вашей комнаты, сказалъ приставъ: — и если кто-нибудь спроситъ меня, скажите, что я здѣсь собираюсь съ мыслями.

Онъ опять скривилъ углы своихъ губъ и исчезъ.

Когда я остался одинъ при такихъ обстоятельствахъ, сильное любопытство побудило меня самому заняться открытіями.

Было ясно, что подозрѣнія пристава Кёффа были возбуждены тѣмъ, что онъ узналъ изъ допроса слугъ въ моей комнатѣ. А двѣ служанки (исключая самой Розанны), остававшіяся на допросѣ довольно долго, были горничная милэди и первая служанка, тѣ самыя женщины, которыя съ самаго начала ждали ихъ несчастную подругу. Дойдя до этихъ заключеній, я случайно заглянулъ въ людскую, и увидѣвъ, что тамъ пьютъ чаи, тотчасъ назвался на. этотъ чай. (Капля чая для женскаго языка то же, что капля масла для угасающей лампы).

Моя надежда найти въ чайникѣ союзника не осталась безъ вознагражденія. Менѣе чѣмъ черезъ полчаса я зналъ столько же, сколько самъ приставъ.

Ни горничная милэди, ни старшая служанка не повѣрили болѣзни Розанны вчера. Эти двѣ чертовки — я прошу у васъ прощенія, но какъ иначе можете вы назвать двухъ злыхъ женщинъ? — прокрадывались наверхъ, время-отъ-времени въ четвергъ послѣ полудня, пробовали отворить дверь Розанны и нашли ее запертою, стучались и не получили отвѣта, слушали и не слыхали никакого звука изнутри. Когда дѣвушка сошла къ чаю и была отослана еще нездоровая опять въ постель, двѣ вышеупомянутыя чертовки опять пробовали отворить ея дверь и нашли ее запертой, заглядывали въ замочную скважину и нашли ее заткнутой, видѣли свѣтъ подъ дверью въ полночь, слышали трескъ огня (огонь въ спальной служанки въ іюнѣ!) въ четыре часа утра. Все это они сказали приставу Кёффу, который, въ благодарность за ихъ желаніе помочь ему, посмотрѣлъ на нихъ кислыми и подозрительными глазами и показалъ имъ ясно, что онъ не вѣритъ ни той, ни другой. Отъ этого происходили неблагопріятные отзывы обѣихъ этихъ женщинъ послѣ допроса. Отъ этого также (не считая вліянія чайника) ихъ готовность дать волю языку о нелюбезномъ обращеніи пристава съ ними.

Такъ какъ я зналъ нѣсколько уловки знаменитаго Кёффа и видѣлъ, что онъ намѣренъ тайно слѣдить за Розанной, когда она дошла гулять, то мнѣ стало ясно, что онъ не счелъ за нужное показать горничной милэди и старшей служанкѣ, какъ существенно онѣ помогли ему. Это были женщины такого рода, которыя были способны, еслибы онъ показалъ имъ, что нашелъ ихъ показанія достойными довѣрія, чваниться этимъ и сказать или сдѣ" лать что-нибудь такое, что заставило бы Розанну Спирманъ остерегаться.

Я вышелъ на воздухъ. Былъ прекрасный лѣтній вечеръ. Я очень жалѣлъ бѣдную дѣвушку и очень былъ растревоженъ вообще оборотомъ дѣла. Направясь къ кустарнику, я встрѣтилъ мистера Фрэнклина въ его любимой аллеѣ. Онъ давно уже воротился со станціи и имѣлъ съ милэди продолжительный разговоръ, Ола разсказала ему о непонятномъ отказѣ миссъ Рэчель осмотрѣть свой гардеробъ и привела его въ такое уныніе, что онъ, казалось, не рѣшался говорить о барышнѣ. Фамильный характеръ выказался въ этотъ вечеръ на лицѣ мистера Фрэнклина въ первый разъ, какъ я его зналъ.

— Ну, Беттереджъ, сказалъ онъ; — какъ атмосфера тайны и подозрѣній, въ которой мы теперь всѣ живемъ, нравится вамъ? Помните то утро, когда я пріѣхалъ съ Луннымъ камнемъ? Боже! какъ я жалѣю, зачѣмъ мы не бросили его въ пески!

Послѣ этой вспышки онъ не хотѣлъ говорить до-тѣхъ-поръ, пока не успокоился. Мы шли молча рядомъ минуты двѣ, а потомъ онъ спросилъ меня, куда дѣвался приставъ Кёффъ. Невозможно было обмануть мистера Фрэнклина отвѣтомъ, будто приставъ въ моей комнатѣ и собирается съ мыслями. Я разсказалъ ему все, какъ было, упомянувъ въ особенности то, что горничная милэди и старшая служанка сказали о Розаннѣ Спирманъ.

Ясный умъ мистера Фрэнклина увидалъ въ одно мгновеніе, какой оборотъ приняли подозрѣніи пристава.

— Вы, кажется, говорили мнѣ сегодня утромъ, сказалъ онъ: — что одинъ изъ лавочниковъ увѣрялъ, будто онъ встрѣтилъ Розанну вчера, отправлявшуюся пѣшкомъ въ Фризинголлъ, когда мы предполагали, что она лежитъ больная къ своей комнатѣ?

— Да, сэръ.

— Если горничная тетушки и другая женщина говорили правду, то, стало быть, лавочникъ дѣйствительно встрѣтилъ ее. Припадокъ болѣзни дѣвушки былъ предлогомъ, чтобы обмануть насъ. Она имѣла какую-нибудь преступную причину для того, чтобы тайно сходить въ городъ. Запачканное платье принадлежало ей, а огонь, трескъ котораго слышался къ ея комнатѣ въ четыре часа, былъ разведенъ для того, чтобы сжечь это платье. Розанна Спирманъ украла алмазъ. Я сейчасъ пойду и скажу тетушкѣ, какой оборотъ приняло дѣло.

— Нѣтъ еще, повремените, сэръ, сказалъ меланхолическій голосъ позади насъ.

Мы оба обернулись и очутились годомъ къ лицу съ приставомъ Кёффомъ.

— Зачѣмъ же? спросилъ мистеръ Фрэнклинъ.

— Потому что, сэръ, если вы скажете ея сіятельству, ея сіятельство скажетъ миссъ Вериндеръ.

— Положимъ, она скажетъ. Что-жъ такое?

Мистеръ Фрэнклинъ сказалъ эти слова съ внезапнымъ жаромъ и запальчивостью, какъ будто приставъ смертельно оскорбилъ его.

— А какъ вы думаете, сэръ, спокойно сказалъ приставъ Кёффъ; — благоразумно ли дѣлать такой вопросъ мнѣ — и въ такое время?

Наступило минутное молчаніе. Мистеръ Фрэнклинъ подошелъ близко къ приставу. Оба прямо посмотрѣли въ ли до другъ другу. Мистеръ Фрэнклинъ заговорилъ первый, понизивъ голосъ такъ же внезапно, какъ возвысилъ его.

— Я полагаю, вамъ извѣстно, мистеръ Кёффъ, сказалъ онъ: — что вы ведете дѣло чрезвычайно щекотливое.

— Не въ первый, а можетъ быть въ сотый разъ веду я щекотливое дѣло, отвѣчалъ тотъ такъ же безстрастно, какъ всегда.

— Я, кажется, долженъ понять, что вы мнѣ запрещаете говорить тетушкѣ о случившемся?

— Вы должны понять, сэръ, что я брошу это дѣло, если вы скажете лэди Вериндеръ или кому бы то ни было о томъ, что случилось, пока я не дамъ вамъ позволенія.

Это рѣшило все. Мистеру Фрэнклину ничего больше не осталось, какъ покориться, онъ повернулся съ гнѣвомъ и оставилъ насъ.

Я стоялъ и съ трепетомъ слушалъ ихъ, не зная, кого подозрѣвать и что теперь думать, Однако, несмотря на мое смущеніе, для меня были ясны двѣ вещи. Во-первыхъ, что барышня по какой-то непонятной причинѣ была причиною тѣхъ колкостей, которыя они наговорили другъ другу. Во-вторыхъ, что она совершенно попали другъ друга, не размѣнявшись никакими предварительными объясненіями.

— Мистеръ Беттереджъ, сказалъ приставъ: — вы сдѣлали очень большую глупость въ мое отсутствіе. Вы сами пустились на розыски. Впередъ, можетъ быть, вы будете такъ обязательны, что станете производить розыски вмѣстѣ со мной.

Онъ взялъ меня подъ руку и повелъ по той дорогѣ, по которой пришелъ. Можетъ быть, я заслужилъ его упрекъ, но я все-таки не хотѣлъ помогать ему разставлять ловушки Розаннѣ Спирманъ. Воровка она была или нѣтъ, законно или нѣтъ, мнѣ было все-равно — я жалѣлъ о ней.

— Чего вы хотите отъ меня? спросилъ я, вырвавъ свою руку и остановившись.

— Только небольшихъ свѣдѣній о здѣшнихъ окрестностяхъ, отвѣчалъ приставъ.

Я не могъ отказаться дополнить географическія свѣдѣнія пристава Кёффа.

— Есть въ этой сторонѣ какая-нибудь дорожка, которая ведетъ отъ морского берега къ этому дому? спросилъ приставъ.

Съ этими словами онъ указалъ на сосновую аллею, которая вела къ Зыбучимъ Пескамъ.

— Да, сказалъ я: — тутъ есть дорожка.

— Покажите ее мнѣ.

Рядомъ, въ сумерки лѣтняго вечера, приставъ и я отправились къ Зыбучимъ Пескамъ.

Глава XV.

Приставъ молчалъ, погруженный въ свои думы, пока мы не пошли въ сосновую аллею, которая вела къ пескамъ. Тутъ онъ очнулся, какъ человѣкъ, принявшій рѣшительное намѣреніе, и опять заговорилъ со мной.

— Мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — такъ какъ вы сдѣлали мнѣ честь и взяли, какъ говорится, весло въ моей лодкѣ и такъ какъ и думаю, что вы можете быть мнѣ полезны до истеченія нынѣшняго вечера, я не вижу никакой пользы для насъ мистифировать другъ друга долѣе и намѣренъ подать вамъ примѣръ откровенности съ моей стороны. Вы рѣшились не сообщать мнѣ никакихъ свѣдѣній, которыя могли бы повредить Розаннѣ Спирмань, потому что съ вами она вела себя хорошо и потому что вамъ искренно ее жаль. Эти гуманныя побужденія дѣлаютъ вамъ большую честь, но въ этомъ случаѣ они оказываются совершенно безполезны. Розанна Спирманъ не подвергается ни малѣйшей опасности — даже если я обвиню ее замѣшанной въ пропажѣ алмаза на основаніи уликъ, которыя такъ же очевидны для меня, какъ носъ на вашемъ лицѣ.

— Вы хотите сказать, что милэди не станетъ преслѣдовать ее судебнымъ порядкомъ? спросилъ я.

— Я хочу сказать, что милэди не можетъ преслѣдовать ее, сказалъ приставъ. — Розанна Спирманъ болѣе ничего, какъ орудіе въ рукахъ другого лица, и ради этого другого лица Розанна Спирманъ будетъ пощажена.

Онъ говорилъ серьезно, этого нельзя было опровергать. Однако. въ душѣ моей шевельнулось что-то недоброе противъ него.

— Не можете ли вы назвать это другое лицо? спросилъ я.

— Не можете ли вы, мистеръ Беттереджъ?

— Нѣтъ.

Приставъ Кёффъ все стоялъ неподвижно и смотрѣлъ на меня съ молапхо.тдческимъ участіемъ.

— Мнѣ всегда пріятно обращаться нѣжно съ людскими слабостями, сказалъ онъ. — А въ настоящую минуту я чувствую особенную нѣжность къ вамъ, мистеръ Беттереджъ. А вы по тои же прекрасной причинѣ чувствуете особенную нѣжность въ Розаннѣ Спирманъ, неправдали? Не узнали ли вы какъ-нибудь случайно, что она недавно шила себѣ новое бѣлье?

Для чего оттъ такъ деожиданно ввернулъ этотъ странный вопросъ, я никакъ де могъ догадаться. Не видя, чтобы Розаннѣ могло повредить, если я скажу правду, я отвѣчалъ, что дѣвушка поступила къ намъ съ весьма скуднымъ запасомъ бѣлья и что милэди въ вознагражденіе за ея хорошее поведеніе (я сдѣлалъ удареніе на послѣднихъ словахъ) подарила ей новое бѣлье недѣли двѣ тому назадъ.

— Жалкій этотъ свѣтъ! сказалъ приставъ: — человѣческая жизнь есть нѣчто въ родѣ мишени, въ которую несчастье стрѣляетъ безпрестанно и всегда попадаетъ въ цѣль. Еслибъ не этотъ новый запасъ бѣлья, мы нашли бы новую кофту или гонку между вещами Розанны и уличили бы ее такимъ образомъ. Вы слѣдите за моею мыслью, не такъ ли? Вы сами допрашивали служанокъ и знаете, какія открытія двѣ изъ нихъ сдѣлали у двери Розанны. Навѣрно вы знаете, чѣмъ занималась вчера дѣвушка послѣ того, какъ она занемогла? Вы не можете догадаться? О, Боже мой! это такъ же ясно, какъ полоса свѣта вонъ тамъ въ концѣ деревьевъ. Въ одиннадцать часовъ въ четвергъ утромъ надзиратель Сигрэвъ (эта масса человѣческихъ слабостей) указываетъ всѣмъ женщинамъ пятно на двери. Розанна имѣетъ причины подозрѣвать свои собственныя вещи; она пользуется первымъ удобнымъ случаемъ уйти въ свою комнату, находитъ пятно на своей кофточкѣ или юпкѣ, или все равно тамъ на чемъ, притворяется больного и пробирается въ городъ, покупаетъ матеріалы для новой юпки или кофты, шьетъ ее одна въ своей комнатѣ въ четвергъ ночью, разводитъ огонь (не для того, чтобъ сжечь; двѣ ея подруги подсматриваютъ у дверей, и она знаетъ, что не можетъ распространить запахъ гари и что ей некуда дѣвать кучу пепла) разводитъ огонь, я говорю, чтобъ выжать, высушить и выгладить подмѣненную гонку, а запачканную скрыла (вѣроятно на себѣ) и въ эту минуту старается ее уничтожить бъ какомъ-нибудь удобномъ мѣстечкѣ на этомъ уединенномъ берегу передъ нами. Я видѣлъ сегодня вечеромъ, какъ она пришла въ рыбачью деревню въ одну хижину, въ которую, можетъ быть, и мы зайдемъ до возвращенія домой. Она оставалась въ хижинѣ нѣсколько времени и вышла оттуда (какъ мнѣ показалось) съ чѣмъ-то спрятаннымъ подъ манто. Манто на женщинѣ — эмблема милосердія — оно прикрываетъ множество грѣховъ. Я видѣлъ, какъ она отправилась къ сѣверу вдоль берега, когда вышла изъ хижины. Неужели вашъ морской берегъ считается хорошимъ обращикомъ морскихъ видовъ, мистеръ Беттереджъ?

Я отвѣчалъ: «Да» такъ коротко, какъ только могъ.

— Вкусы бываютъ равные, сказалъ приставъ Кёффъ. — Смотря съ моей точки зрѣнія, я никогда не видалъ морского ландшафта, который менѣе нравился бы мнѣ. Еслибы вамъ мучилось слѣдить за другимъ человѣкомъ вдоль но этому берегу и если этотъ человѣкъ оглянется, тутъ нѣтъ ни малѣйшаго мѣстечка, за которымъ вы могли бы спрятаться. Мнѣ оставалось выбирать одно изъ двухъ: или посадить Розанну въ тюрьму по подозрѣнію, или пока датъ ей волю распорядиться по своему усмотрѣнію. По причинамъ, которыми а не стану вамъ надоѣдать, я рѣшился лучше сдѣлать всевозможныя жертвы, чѣмъ возбудитъ тревогу въ одной особѣ, которую мы не станемъ называть. Я воротился домой просить васъ провести меня къ сѣверному концу берега другой дорогой. Песокъ — въ томъ отношеніи, что на немъ остаются слѣды — одинъ изъ лучшихъ сыщиковъ, извѣстныхъ мнѣ. Если мы не встрѣтимся съ Розанной Спирманъ на ея возвратномъ пути по этой дорогѣ, песокъ можетъ намъ сказать, гдѣ она была, если только продлится свѣтъ. Ботъ песокъ. Вы извините, если я вамъ посовѣтую молчать и пропустить меня впередъ?

Если докторамъ извѣстна болѣзнь подъ названіемъ розыскной лихорадки, то эта болѣзнь сильно овладѣла теперь вашимъ нижайшимъ слугой. Приставъ Кёффъ спустился между песчаными холмами къ берегу. Я послѣдовалъ за нимъ (а сердце словно выпрыгнуть хотѣло) и ждалъ поодаль, что будетъ дальше.

Когда обернулся, я очутился на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Розанна Спирманъ говорила со мною, когда мистеръ Фрэнклинъ вдругъ явился передъ нами, пріѣхавъ къ намъ изъ Лондона. Между тѣмъ какъ мои глаза слѣдовали за приставомъ, мысли мои, противъ моей воли, устремились на то, что происходило въ то время между Розанной и мною. Увѣряю васъ, я почти чувствовалъ, какъ бѣдняжка съ признательностью пожала мнѣ руку за то, что я ласково говорилъ съ нею. Увѣряю васъ, я почты слышалъ, какъ ея голосъ говорилъ мнѣ, что Зыбучіе Пески притягиваютъ ее противъ ея воля — почти видѣлъ, какъ лицо ея просіяло, когда она увидала мистера Фрэнклина, вдругъ подходящаго къ дамъ изъ-за холмовъ. Уныніе мое становилось все сильнѣе, когда я думалъ объ этомъ — и видъ уединенной маленькой бухты, когда я осмотрѣлся кругомъ, чтобъ оторваться отъ своихъ мыслей, только еще болѣе встревожилъ меня.

Послѣдній вечерній свѣтъ быстро исчезалъ, и надъ всѣмъ этимъ печальнымъ мѣстомъ нависла какая-то ужасная тишина. Волны океана разливались на большой песчаный берегъ бухты, не производя ни милѣйшаго звука. Ни малѣйшій вѣтерокъ не шевелилъ открытаго моря, которое лежало неподвижно и мрачно. Клочки грязной тины, желтовато-бѣлые, плавали на мертвой поверхности воды. Илъ и цѣна слабо показывались въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, гдѣ послѣдній свѣтъ еще падалъ на нихъ на двухъ большихъ утесахъ, выдававшихся къ сѣверу и югу въ море. Теперь была пора отлива, и пока я стоялъ и ждалъ, широкая бурая поверхность Зыбучихъ Песковъ начала морщиться и дрожать — единственный движущійся предметъ въ этомъ отвратительномъ мѣстѣ, и видѣлъ, какъ приставъ вздрогнулъ, когда колебаніе песка бросилось ему въ глаза. Посмотрѣвъ на него минуты двѣ, онъ повернулся и воротился ко мнѣ.

— Вѣроломное мѣсто, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — и никакихъ слѣдовъ Розанны Спирманъ на всемъ берегу, куда бы вы ни смотрѣли.

Онъ повелъ меня ниже къ берегу, и я самъ увидѣлъ, что только его слѣды и мои виднѣлись на пескѣ.

— Въ которой сторонѣ теперь отъ насъ рыбачья деревня? спросилъ приставъ Кёффъ.

— Коббс-Голь, отвѣчалъ я (такъ называлась деревня): — будетъ отъ насъ къ югу.

— Я видѣлъ, какъ дѣвушка сегодня вечеромъ пошла къ сѣверу вдоль берега изъ Киббс-Голя, сказалъ приставъ. — Слѣдовательно, она шла къ этому мѣсту. Коббс-Голь на другой сторонѣ вонъ того мыска? И не можемъ ли мы пройти туда — такъ какъ теперь вода стоитъ низко — по берегу?

Я отвѣчалъ «да» на оба эти вопроса,

— Вы меня извините, если я попрошу васъ пойти скорѣе, сказалъ приставъ. — Мнѣ нужно найти то мѣсто, гдѣ она сошла съ берега, прежде чѣмъ стемнѣетъ.

Мы прошли, скажу я, шаговъ двѣсти къ Коббс-Голю, когда приставъ Кёффъ вдругъ опустился на колѣни на берегу, по всей вѣроятности, почувствовавъ внезапное желаніе помолиться Богу.

— Однако, можно сказать кое-что въ пользу вашего морского ландшафта, замѣтилъ приставъ. — Вотъ женскіе слѣды, мистеръ Беттереджъ! Назовемъ ихъ слѣдами Розанны, пока не найдемъ такихъ доказательствъ противнаго, противъ которыхъ не будемъ въ состояніи устоять. Слѣды очень сбивчивые, замѣтьте пожалуйста — съ умысломъ сбивчивые, сказалъ бы я. А, бѣдняжка! она понимаетъ такъ же хорошо, какъ и я, полицейскія способности песка. Но не слишкомъ ли поторопилась она совсѣмъ стереть слѣды? Кажется. Вотъ одинъ слѣдъ идетъ изъ Коббс-Голя, а другой назадъ туда. Неправдали, что передокъ ея ботинки прямо указываетъ на воду? И не вижу ли я два каблука дальше къ берегу, также, возлѣ воды? Я не желаю оскорблять ваши чувства, но боюсь, что Розанна хитра. Какъ будто она имѣла намѣреніе пройти къ тому мѣсту, съ котораго мы сейчасъ ушли, не оставивъ на пескѣ слѣдовъ, по которымъ се было бы можно отыскать. Не сказать ли намъ, что она шла по водѣ отсюда, пока не дошла до выступа скалъ, что позади насъ, и воротилась тою же дорогою, а потомъ опять пошла по берегу, гдѣ еще остались слѣды двухъ каблуковъ? Да, мы это скажемъ. Это согласуется съ моимъ предположеніемъ, что у ней было что-то подъ манто, когда она выходила изъ хижины. Нѣтъ! не за тѣмъ, чтобы истребить — потому что въ гакомъ случаѣ къ чему было принимать всѣ эти предосторожности, чтобъ не допустить меня отыскать то мѣсто, гдѣ кончилась ея прогулка? А чтобы спрятать здѣсь — вотъ это, я думаю, будетъ догадка справедливѣе. Можетъ быть, если зайдемъ въ хижину, мы узнаемъ, что она несла?

При этомъ предложеніи моя розыскная лихорадка вдругъ прошла.

— Я дамъ не нуженъ, сказалъ я. — Какую пользу могу я принести?

— Чѣмъ больше я васъ узнаю, мистеръ Беттереджъ, сказалъ приставъ: — тѣмъ болѣе добродѣтелей открываю въ васъ. Скромность — о, Боже! какъ рѣдко встрѣтить скромность на этомъ свѣтѣ и какъ много этой рѣдкой добродѣтели въ васъ! Если я одинъ войду въ хижину, языкъ хозяевъ будетъ связанъ при первомъ вопросѣ, который я сдѣлаю имъ. Если я пойду съ вами, меня представитъ уважаемый сосѣдъ, и необходимымъ результатомъ будетъ бѣглый разговоръ. Мнѣ такъ это кажется; какъ это кажется вамъ?

Не придумавъ прилично-ловкаго отвѣта такъ скоро, какъ желалъ бы, я постарался выиграть время, спросивъ, въ какую хижину хочетъ онъ идти.

Когда приставъ описалъ это мѣсто, я узналъ, что это та хижина, въ которой живетъ рыбакъ по имени Йолландъ съ женою и двумя взрослыми дѣтьми, сыномъ и дочерью. Если вы оглянетесь назадъ, вы увидите, что когда я въ первый разъ представилъ вашему вниманію Розанну Спирманъ, я упомянулъ, что она разнообразитъ свою прогулку, бывая не только на Зыбучихъ Пескахъ, но посѣщая также друзей въ Коббс-Голѣ. Эти друзья были Йолланды — почтенные, достойные люди, дѣлавшіе честь этимъ окрестностямъ. Знакомство Розанны съ ними началось съ дочери, у которой была уродливая нога и которая была извѣстна подъ именемъ Хромоногой Люси. Двѣ страдавшія уродствомъ дѣвушки имѣли, я полагаю, какое-то чувство товарищества другъ къ другу. Какъ бы то ни было, Йолланды и Розанна въ тѣ рѣдкіе случаи, когда они встрѣчались, казалось, всегда находились въ пріятныхъ и дружескихъ отношеніяхъ. То обстоятельство, что приставъ Кёффъ прослѣдилъ дѣвушку до ихъ коттэджа, заставило меня взглянуть въ совершенно новомъ свѣтѣ на его просьбу помочь ему. Розанна ходила туда, куда она имѣла привычку ходить, и показать, что она была въ обществѣ рыбака и его семьи, было все-равно, что доказать, что она была занята очень невиннымъ образомъ. Стало быть, позволить себѣ убѣдиться логикой пристава Кёффа значило оказать дѣвушкѣ услугу, а не вредъ. Вслѣдствіе этого я выказалъ себя убѣжденнымъ.

Мы пошли въ Коббс-Голль и видѣли слѣды на пескѣ, пока продолжался свѣтъ.

Когда мы дошли до хижины, оказалось, что рыбакъ съ сыномъ уѣхали на лодкѣ, а Хромоногая Люся, всегда слабая и утомленная, отдыхала на постели на верху. Добрая мистриссъ Йолландъ одна приняла насъ въ кухнѣ. Когда она услыхала, что приставъ Кёффъ лицо знаменитое въ Лондонѣ, она поставила на столъ бутылку голландскаго джина, положила пару чистыхъ трубокъ и не спускала съ пристава глазъ, какъ будто не могла на него насмотрѣться.

Я спокойно сидѣлъ въ углу, ожидая услышать, какъ приставъ наведетъ разговоръ о Розаннѣ Спирманъ. Его обыкновенная манера начинать разговоръ съ околичностей оказалась въ этомъ случаѣ еще сильнѣе. Какъ онъ это сдѣлалъ, я не могъ сказать тогда, не могу сказать и теперь. Вѣрно только то, что онъ началъ съ королевской фамиліи, съ первобытныхъ методистовъ и съ цѣны на рыбу, и перешелъ отъ этого (съ своей обыкновенной меланхолической и скрытной манерой) къ пропажѣ Луннаго камня, къ злости нашей первой служанки и къ жестокому обращенію служанокъ вообще съ Розанной Спирманъ. Дойдя до этого предмета такимъ образомъ, онъ сказалъ о себѣ, что онъ наводитъ справки о пропажѣ алмаза отчасти для того, чтобъ отыскать его, отчасти для того, чтобъ оправдать Розанну отъ несправедливыхъ подозрѣній ея враговъ въ нашемъ домѣ. Черезъ четверть часа послѣ того, какъ мы вошли въ кухню, добрая мистриссъ Йолландъ была убѣждена, что она разговариваетъ съ лучшимъ другомъ Розанны, и уговаривала пристава Кёффа подкрѣпить свой желудокъ и оживить свою душу голландской бутылочкой.

Будучи твердо убѣжденъ, что приставъ тратитъ время попустому съ мистриссъ Йолландъ, я сидѣлъ и слушалъ ихъ разговоръ почти такъ, какъ бывало прежде слушалъ въ театрѣ актеровъ. Знаменитый Кёффъ выказалъ удивительное терпѣніе, уныло пытая счастье и такъ и этакъ, и производя выстрѣлъ за выстрѣломъ, такъ сказать, наудачу, авось попадетъ въ цѣль. Все къ чести Розанны, ничего къ ея вреду — вотъ какъ это кончалось, какъ онъ ни старался. Мистриссъ Йолландъ несла разный вздоръ и вѣрила приставу безусловно, ѣло послѣднее усиліе, было сдѣлано, когда мы посмотрѣли на наши часы и встали, съ намѣреніемъ проститься.

— Теперь я пожелаю вамъ добраго вечера, сударыни, сказалъ приставъ. — И я только скажу на прощанье, что Розанна Спирманъ имѣетъ искренняго доброжелателя въ вашемъ покорнѣйшемъ слугѣ. Но, о Боже мои! ей не слѣдуетъ оставаться на этомъ мѣстѣ; мой совѣтъ ей — оставить его.

— Господи помилуй! она его оставляетъ! закричала мистриссъ Йолландъ.

(Nota bene. Я перевожу йоркширскій языкъ мистриссъ Йоліандъ на англійскій. Когда и скажу вамъ, что всевѣдущій Кеффъ иногда не могъ понять ее, пока я ему не помогалъ, вы заключите сами, въ какомъ положеніи были бы вы, еслибъ я передалъ ея разговоръ на ея родномъ языкѣ.)

Розанна Спирманъ оставляетъ насъ! Я навострилъ уши. Казалось странно, чтобъ не сказать болѣе, что она не предупредитъ милэди или меня. Въ душѣ моей возникло сомнѣніе, не попалъ ли въ цѣлъ послѣдній выстрѣлъ пристава Кёффа. Я началъ сомнѣваться, такъ ли безвредно было мое участіе въ этомъ, какъ думалъ я. Можетъ быть, дѣло заставляло пристава мистифировать честную женщину, запутавъ ее въ сѣть лжи; но мой долгъ, какъ добраго протестанта, былъ вспомнить, что отецъ лжы — дьяволъ и что зло и дьяволъ никогда не бываютъ далеко другъ отъ друга. Начиная чувствовать въ воздухѣ что-то недоброе, я старался увести пристава. Онъ тотчасъ опять сѣлъ и попросилъ позволенія выпить для подкрѣпленія послѣдній глотокъ изъ голландской бутылочки. Мистриссъ Йолландъ сѣла напротивъ него и налила ему рюмочку. Я подошелъ къ двери очень встревоженный и сказалъ, что кажется долженъ съ нами проститься — а между тѣмъ я не уходилъ.

— Итакъ она намѣрена оставить свое мѣсто? сказалъ приставъ. — Что же она будетъ дѣлать, когда его оставитъ? Грустно! грустно! У бѣдняжки нѣтъ на свѣтѣ друзей, кромѣ насъ и меня.

— Есть! сказала мистриссъ Йолландъ. — Она пришла сюда, какъ я вамъ говорила, сегодня вечеромъ, и посидѣвъ и поговоривъ немножко съ моей дочерью Люси и со мной, она попросила позволенія пойти одной наверхъ въ комнату Люси. Это единственная комната въ нашемъ домѣ, гдѣ есть чернила и перо. « — Мнѣ нужно написать письмо къ одному другу, сказала она: — а я не могу этого сдѣлать у насъ въ домѣ, гдѣ за мною подсматриваютъ слуги». Къ кому это письмо было написано, я вамъ сказать не могу; должно быть, оно было очень длинно, судя по тому, сколько времени сидѣла она надъ нимъ на верху. Я предлагала ей почтовую марку, когда она пришла внизъ. Письма въ рукахъ у ней не было и марки она не приняла. Бѣдняжечка немножко скрытна (какъ вамъ извѣстно) на счетъ себя и своихъ поступковъ. Но у ней есть гдѣ-то другъ, это я могу вамъ сказать, и къ этому-то другу, вотъ помяните мое слово, поѣдетъ она.

— Скоро? спросилъ приставъ.

— Такъ скоро, какъ только можетъ, отвѣчала мистриссъ Йолландъ.

Тутъ я опять отошелъ отъ двери. Какъ глава прислуги милэди, я не могъ позволить, чтобы въ моемъ присутствіи продолжался такой безцеремонный разговоръ о томъ, какъ наша служанка уйдетъ или не уйдетъ, не обративъ вниманія да это.

— Вы должно быть ошибаетесь на счетъ Розанны Спирманъ, сказалъ я. — Еслибъ она хотѣла оставить свое мѣсто, она прежде всего сказала бы объ этомъ мнѣ.

— Ошибаюсь? вскричала мистриссъ Йолландъ: — только часъ тому назадъ она купила нѣкоторыя вещи для дороги — отъ меня самой, мистеръ Беттереджъ, въ этой самой комнатѣ. Это напоминаетъ мнѣ, сказала эта несносная женщина, вдругъ начиная шарить въ карманѣ: — что у меня лежитъ на душѣ кое-что на счетъ Розанны и ея денегъ. Увидится кто-нибудь изъ васъ съ нею, Когда вы воротитесь домой?

— Я съ величайшимъ удовольствіемъ передамъ ваше порученіе бѣдняжкѣ, отвѣчалъ приставъ Кёффъ, прежде чѣмъ я успѣлъ ввернуть словцо.

Мистриссъ Йолландъ вынула изъ кармана нѣсколько шиллинговъ и шести-пенсовыхъ монетъ и пересчитала ихъ съ особенной и предосадной заботливостью на ладони своей руки. Она подала эти деньги приставу, но во все время на лицѣ ея выражаюсь, какъ ей не хочется разстаться съ ними.

— Могу я васъ просить передать эти деньги Розаннѣ съ моимъ поклономъ и почтеніемъ? сказала мистриссъ Йолландъ. — Она непремѣнно хотѣла заплатить мнѣ за нѣсколько вещицъ, которыя ей захотѣлось имѣть сегодня вечеромъ, а деньгамъ мы всегда рады, я объ этомъ спорить не стану. А все-таки мнѣ какъ-то неловко на душѣ, что я взяла у бѣдняжки съ трудомъ накопленныя ею деньги. И сказать вамъ но правдѣ, я не думаю, чтобы мужу моему было пріятно услыхать, что я взяла деньги у Розанны Спирманъ, когда онъ воротится съ работы завтра утромъ. Пожалуйста скажите ей, что я съ радостью дарю ей вещи, которыя она купила у меня. Не оставляйте денегъ на столѣ, сказала мистриссъ Йолландъ, вдругъ положивъ ихъ передъ приставомъ, какъ будто онѣ сожигали ей пальцы: — а то времена суровыя, плотъ слаба, и пожалуй мнѣ захочется опять положить ихъ въ карманъ.

— Пойдемте! сказалъ я. — Я не могу дольше ждать; я долженъ воротиться домой.

— Я сейчасъ иду за вами, сказалъ приставъ Кеффъ.

Во второй разъ я подошелъ къ двери, и во второй разъ, какъ ни старался, я не могъ перейти черезъ порогъ.

— Отдать деньги назадъ дѣло слишкомъ щекотливое, сударыня, я слышалъ какъ сказалъ приставъ. — Вы навѣрно дешево съ нея взяли.

— Дешево! сказала мистриссъ Йолландъ: — подите сюда и судите сами.

Она взяла свѣчу и повела пристава въ уголъ кухни. Еслибъ дѣло шло о моей жизни, я не могъ бы удержаться, чтобы не пойти за ней Въ углу была навалена цѣлая куча разныхъ разностей (по большей части изъ стараго металла), которыя рыбакъ набралъ въ разное время съ потонувшихъ кораблей и которыхъ онъ не успѣлъ еще распродать. Мистриссъ Йолландъ засунула руку въ этотъ мусоръ и вынула оттуда старый японскій оловянныя ящичекъ съ крышкой и кольцомъ, для того, чтобы можно было его повѣсить — такіе ящички употребляются на корабляхъ для того, чтобы сохранять отъ сырости географическія и морскія карты и тому подобное.

— Вотъ! сказала она. — Когда Розанна пришла сюда сегодня, она купила точно такой ящичекъ, какъ этотъ. « — Это какъ-разъ годится, слазала она: — для моихъ манжетокъ и воротничковъ, чтобы они не смялись въ чемоданѣ.» Одинъ шиллингъ и девять пенсовъ, мистеръ Кёффъ. Хоть сейчасъ умереть на мѣстѣ, ни полпенни больше!

— Экая дешевизна! сказалъ приставъ съ тяжелымъ вздохомъ.

Онъ взвѣсилъ ящичекъ на рукѣ Мнѣ показалось, что я услышалъ мотивъ «Послѣдней лѣтней розы», когда онъ глядѣлъ на ящичекъ. Нечего было сомнѣваться теперь. Онъ сдѣлалъ новое открытіе ко вреду Розанны Спирманъ, и именно въ такомъ мѣстѣ, гдѣ я думалъ, что репутація ея безопасна — и все черезъ меня! Предоставляю вамъ вообразить, что я чувствовалъ и какъ искренно я раскаялся, что служилъ посредникомъ знакомства мистера Кёффа съ мистриссъ Йолландъ.

— Довольно, сказалъ я: — мы право должны идти.

Не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія, мистриссъ Йолландъ опять засунула руку въ мусоръ и на этого разъ опять вытащила оттуда цѣпочку.

— Взвѣсьте на рукѣ, сэръ, сказала она приставу. — У насъ было три такихъ цѣпочки, и Розанна взяла двѣ. « — Зачѣмъ вамъ, душечка, нужны такія цѣпочки? говорю я. „ — Я сцѣплю ихъ вмѣстѣ и обвяжу ими чемоданъ, говоритъ она.“ — Веревка будетъ дешевле, говорила я. „ — А цѣпь надежнѣе, говоритъ она.“ — Кто когда слыхалъ, чтобы чемоданы обвязывали цѣпью! говорю я.» — О, мистриссъ Йолландъ, не возражайте, говоритъ она: — уступите мнѣ цѣпочки!" Странная дѣвушка, мистеръ Кёффъ, чистое золото и добрѣе сестры къ моей Люси — но всегда немножно странная. Ну, я отдала ей. Три шиллинга и шесть пенсовъ. Вотъ какъ честная женщина, мистеръ Кёффъ, три шиллинга и шесть пенсовъ!

— За каждую? спросилъ приставъ.

— За обѣ, отвѣчала мистриссъ Йолландъ. — Три шиллинга и шесть пенсовъ за обѣ.

— Даромъ отдали, сударыня, сказалъ приставъ, качая головой: — даромъ отдали!

— Вотъ деньги, сказала мистриссъ Йодландъ возвращаясь къ кучкѣ серебра, лежавшей на столѣ, какъ будто она противъ воли притягивала ее. — Она только и купила этотъ оловянный ящичекъ и эти цѣпочки. Одинъ шиллингъ девять пенсовъ и три шиллинга шесть пенсовъ — всего-на-всего пять шиллинговъ и три пенса. Кланяйтесь ей и скажите, что совѣсть не позволяетъ мнѣ брать отъ бѣдной дѣвушки накопленныя ею деньги, когда онѣ могутъ понадобиться ей самой.

— А мнѣ, сударыня, совѣсть не позволяетъ отдавать деньги назадъ, сказалъ приставъ Кёффъ. — Вы все-равно что подарили ей эти вещи — право подарили.

— Это ваше искреннее мнѣніе, сэръ? спросила мистриссъ Йолландъ, вдругъ просіявъ.

— Въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія, отвѣчалъ приставъ. — Спросите мистера Беттереджа.

Некчему было спрашивать меня. Они добились отъ меня только:

— Прощайте!

— Да ну къ чорту эти деньги! сказала мистриссъ Йолландъ.

Съ этими словами она какъ будто потеряла всякую надъ собою власть, и вдругъ схвативъ кучку серебра, спрятала ее въ карманъ.

— Изъ себя выдешь право, видя, что деньги тутъ лежатъ, а никто ихъ не беретъ! закричала эта безразсудная женщина, вдругъ шлепнувшись на стулъ и смотря на пристава Кёффа съ такимъ выраженіемъ, которое какъ будто говорило: «деньги опять у меня въ карманѣ, попробуйте-ка ихъ взять!»

На этотъ разъ я не только подошелъ къ двери, но и вышелъ на дорогу, чтобы вернуться назадъ. Объясняйте какъ можете, а я чувствовалъ, какъ будто одинъ изъ нихъ, или оба вмѣстѣ, смертельно оскорбили меня. Прежде чѣмъ я сдѣлать три шага по деревнѣ, я услышалъ, что приставъ идетъ позади меня.

— Благодарю васъ за ваше представленіе, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ. — Я обязанъ женѣ рыбака, совершенно новымъ ощущеніемъ. Мистриссъ Йолландъ озадачила меня.

У меня вертѣлось на языкѣ дать ему колкій отвѣтъ, единственно по той причинѣ, что я былъ разсерженъ на него, потому что сердился на себя. Но когда онъ признался, что озадаченъ, успокоительное сомнѣніе пробѣжало въ головѣ моей, дѣйствительно ли сдѣланъ большой вредъ. Я ждалъ въ скромномъ молчаніи, что одъ еще скажетъ.

— Да, сказалъ приставъ, какъ будто читалъ мои мысли. — Вмѣсто того, чтобы навести меня на слѣдъ, вамъ можетъ быть утѣшительно будетъ узнать, мистеръ Беттереджъ (при вашемъ участіи къ Розайнѣ), что вы дали способъ озадачить меня. То, что дѣвушка сдѣлала сегодня, разумѣется довольно ясно. Она прикрѣпила обѣ цѣпи къ кольцу оловяннаго ящичка; она засунула этотъ ящичекъ въ воду или въ песокъ. Другой конецъ цѣпи она прикрѣпила къ какому-нибудь мѣсту подъ скалой, извѣстному только ей. Она оставитъ ящичекъ тамъ до-тѣхъ поръ, пока кончится производимое теперь слѣдствіе; послѣ этого она можетъ опять вынуть его изъ тайника, когда ей будетъ свободно и удобно. До-сихъ-поръ все совершенно ясно. Но, прибавилъ приставъ съ первымъ признакомъ нетерпѣнія въ его голосѣ, какой я примѣтилъ: — тайна состоитъ въ томъ — что чортъ потянулъ ее спрятать въ этомъ оловянномъ ящикѣ?

Я подумалъ: «Лунный камень!» Но только сказалъ приставу Кёффу:

— Неужели вы не можете угадать?

— Это не алмазъ, продолжалъ приставъ: — вся опытность моей жизни никуда не годится, если Розанна Спирманъ взяла алмазъ.

Когда я услыхалъ эти слова, должно быть, опять меня начала трясти розыскная лихорадка. Какъ бы то ни было, я забылся, интересуясь отгадать эту новую загадку. Я сказалъ опрометчиво:

— Запачканное платье!

Приставъ Кёффъ вдругъ остановился въ темнотѣ и положилъ свою руку на мою.

— Когда что-нибудь бросаютъ въ вашъ зыбучій песокъ, выбрасывается ли это опять на поверхность? спросилъ онъ.

— Ничего, отвѣчалъ я: — легкая или тяжелая вещь, а зыбучій песокъ втягиваетъ въ себя все и навсегда.

— Розанна Спирманъ это знаетъ?

— Она это знаетъ такъ же хорошо, какъ и я.

— Такъ ей стоило только привязать камень съ запачканной одеждѣ и бросить ее въ зыбучій песокъ, сказалъ приставъ. — Нѣтъ ни малѣйшей причины для того, чтобъ ей прятать это — а между тѣмъ она непремѣнно спрятала. Вопросъ состоитъ въ томъ, прибавитъ приставъ, продолжая идти: запачкана юпка или кофточка, или что-нибудь другое, что. необходимо сохранить во что бы то ни стало? Мистеръ Беттереджъ, если ничего не случится, что могло бы помѣшать мнѣ, я долженъ ѣхать завтра съ Фризинголлъ и узнать, что купила она въ городѣ, когда тайно доставала матеріалы, чтобъ сдѣлать новую одежду вмѣсто запачканной. При настоящемъ положеніи дѣлъ, оставлять домъ — рискъ, но еще больше риску сдѣлать новый шагъ въ этомъ дѣлѣ въ темнотѣ. Извините, что я не въ духѣ; я упалъ въ своемъ собственномъ уваженіи — я позволилъ Розаннѣ Спирманъ привести меня въ недоумѣніе.

Когда мы воротились, слуги сидѣли за ужиномъ. Первый человѣкъ, котораго мы увидѣли на наружномъ дворѣ, былъ полисмэнъ, котораго надзиратель Сигрэвъ оставилъ въ распоряженіи пристава. Приставь спросилъ, воротилась ли Розапна Спирманъ. Да. Когда? Почти часъ тому назадъ. Что она дѣлала? Она пошла наверхъ спять шляпку и манто — а теперь спокойно ужинала со всѣми остальными слугами.

Не сдѣлавъ никакого замѣчанія, приставъ Кёффъ продолжалъ идти, падая все ниже и ниже въ своемъ собственномъ уваженіи, къ задней сторонѣ дома. Пройдя въ темнотѣ мимо входа, онъ все шелъ дальше (хотя я его звалъ), пока не остановился у ивовой калитки, которая вела въ садъ. Когда я подошелъ къ нему, чтобы воротить его на настоящую дорогу, я увидалъ, что онъ внимательно смотритъ на одни окно въ томъ этажѣ, гдѣ были спальни, съ задней стороны дома.

Поднявъ глаза въ свою очередь, я узналъ, что предметъ его созерцаній было окно комнаты миссъ Рэчель и что огни мелькала тамъ взадъ и впередъ, какъ будто происходило что-нибудь необыкновенное.

— Это, кажется, комната миссъ Вериндеръ? спросилъ приставъ Кёффъ.

Я отвѣчалъ утвердительно и пригласилъ его ужинать ко мнѣ. Приставъ не трогался съ мѣста и сказалъ что-то о томъ, какъ онъ любитъ садовый запахъ по вечерамъ. Я оставилъ его наслаждаться этимъ. Когда повернулъ къ двери, я услыхалъ «Послѣднюю лѣтнюю розу» у ивовой калитки. Приставъ Кеффъ сдѣлалъ еще открытіе. И на этотъ разъ ему помогло окно барышни!

Это послѣднее размышленіе заставило меня опять вернуться къ приставу съ вѣжливымъ замѣчаніемъ, что у меня недостаетъ духу оставить его одного.

— Вы чего-нибудь тутъ не понимаете? прибавилъ я, указывай на окно миссъ Рэчель.

Судя по голосу, приставъ Кёффъ опять занялъ надлежащее мѣсто въ своемъ уваженіи.

— Вы въ Йоркширѣ, кажется, охотники до пари? спросилъ онъ.

— Ну такъ что-жъ? сказалъ я. — Положимъ, что и такъ.

— Будь я йоркширецъ, продолжалъ приставѣ, взявъ меня за руку: — я прозакладовалъ бы вамъ цѣлый соверенъ, мистерѣ Беттереджъ, что ваша молодая барышня вдругъ рѣшилась уѣхать изъ дома. Если я выиграю это пари, я прозакладую другой соверенъ, что эта мысль пришла къ ней не прежде, какъ часъ тому назадъ.

Первая догадка пристава испугала меня. Вторая какъ-то смѣшалась въ головѣ моей съ донесеніемъ полисмэна, что Розанна Спирманъ воротилась съ Песковъ часъ тому назадъ. Обѣ эти догадки имѣли на меня странное дѣйствіе, когда мы шли ужинать. Я выдернулъ свою руку изъ руки пристава Кёффа, и забывъ всякое приличіе, прошелъ прежде него въ дверь, чтобы самому навести справки.

Лакей Самюэль былъ первый человѣкъ, встрѣченный мною въ передней.

— Ея сіятельство ждетъ васъ и пристава Кёффа, сказалъ онъ прежде чѣмъ я успѣлъ сдѣлать ему вопросъ.

— Какъ долго она ждетъ? спросилъ голосъ пристава позади меня.

— Уже съ часъ, сэръ.

Вотъ опять! Розанна воротилась назадъ, миссъ Рэчель приняла какое-нибудь необыкновенное намѣреніе и милэда ждала пристава — все въ этотъ послѣдній часъ! Непріятно было видѣть, что столь различные люди и предметы связывались между собою такимъ образомъ. Я пошелъ наверхъ, не смотря на пристава Кёффа, не говоря съ нимъ. Рука моя внезапно задрожала, когда я поднялъ ее, чтобы постучаться въ дверь комнаты моей госпожи.

— Я не стану удивляться, шепнулъ приставъ черезъ мое плечо: — если у васъ въ домѣ сегодня сдѣлается какой-нибудь скандалъ. Не пугайтесь. Я въ своей жизни сдерживалъ семейныя затрудненія похуже этихъ.

Когда онъ сказалъ эти слова, я услыхалъ голосъ госпожи моей, приказывавшей намъ войти.

Глава XVI

Мы не нашли другого огня въ комнатѣ милэди, кромѣ лампы, употребляемой ею для чтенія. Абажуръ былъ опущенъ такъ низко, что закрывалъ ея лицо. Вмѣсто того, чтобы поднять глаза на насъ съ своей обычной прямотой, она сидѣла возлѣ самаго стола и упорно не поднимала глазъ съ открытой книги.

— Господинъ приставъ, сказала она: — нужно ли для того слѣдствія, которымъ вы теперь занимайтесь, знать заранѣе, не пожелаетъ ли кто въ этомъ домѣ оставить его?

— Чрезвычайно важно, милэди.

— Стало быть, я должна сказать вамъ, что миссъ Вериндеръ намѣрена переѣхать въ Фризинголлъ къ своей теткѣ мистриссъ Эбльуайтъ. Она намѣрена оставить насъ завтра рано утромъ.

Приставъ Кёффъ взглянулъ на меня. Я сдѣлалъ шагъ впередъ, чтобы поговорить съ моей госпожей — и чувствуя, что у меня не хватаетъ духа (если ужъ надо признаться), сдѣлалъ шагъ назадъ и ничего не сказалъ.

— Могу я спросить ваше сіятельство, когда миссъ Вериндеръ вздумала поѣхать къ своей теткѣ? освѣдомился приставъ.

— Около часа тому назадъ, отвѣчала моя госпожа.

Приставъ Кёффъ опять взглянулъ на меня. Говорятъ, что сердце у старыхъ людей не очень скоро бьется. Мое сердце не могло бы биться сильнѣе, чѣмъ оно билось теперь, еслибъ мнѣ сдѣлалось опять двадцать-пять лѣтъ!

— Я не имѣю никакого права, сказалъ приставъ: — контролировать поступки миссъ Вериндеръ, я только прошу васъ отложить ея отъѣздъ, если возможно. Я самъ долженъ ѣхать въ Фризинголлъ завтра утромъ и ворочусь къ двумъ часамъ, если не прежде. Если миссъ Вериндеръ можно удержать здѣсь до того времени, я желалъ бы сказать ей два слова — неожиданно — передъ ея отъѣздомъ.

Милэди приказала мнѣ передать кучеру ея приказаніе, чтобы карета была подана для миссъ Рэчель не прежде двухъ часовъ.

— Имѣете вы сказать еще что-нибудь? спросила она пристава, когда это было сдѣлано.

— Только одно, ваше сіятельство. Если миссъ Вериндеръ удивится этой перемѣнѣ въ распоряженіи, пожалуйста не упоминайте, что я причиною замедленія ея путешествія.

Госпожа моя вдругъ подняла голову съ книги, какъ будто хотѣла сказать что-то — удержалась съ большимъ усиліемъ, и опустивъ глаза опять на открытую страницу, отпустила насъ знакомъ руки.

— Удивительная женщина, сказалъ приставъ Кёффъ, когда мы вышли въ переднюю: — еслибъ не ея самообладаніе, то тайна озадачивающая васъ, мистеръ Беттереджъ, разрѣшилась бы сегодня.

При этихъ словахъ истина наконецъ промелькнула въ моей глупой старой головѣ. Съ минуту я, должно быть, совсѣмъ лишился разсудка. И схватилъ пристава за воротъ и приперъ его къ стѣнѣ.

— Чортъ васъ возьми! закричалъ я: — съ миссъ Рэчель что-то неладно, а вы скрывали это отъ меня все время!

Приставъ Кёффъ посмотрѣлъ на меня — припертый къ стѣнѣ — не пошевеливъ ни рукою, ни однимъ мускуломъ на своемъ меланхолическомъ лицѣ.

— А! сказалъ онъ: — вы отгадали наконецъ.

Я выпустилъ воротникъ его сюртука и голова моя опустилась на мою грудь. Пожалуйста вспомните, въ извиненіе моей вспышки, что я служилъ этому семейству пятьдесятъ лѣтъ. Миссъ Рэчель влѣзала ко мнѣ на колѣна и дергала меня за усы много и много разъ, когда была ребенкомъ. Миссъ Рэчель, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, была, по моему мнѣнію, самой милой, самой хорошенькой и самой доброй барышней, которой когда-либо служилъ и которую когда-либо любилъ старый слуга. Я просилъ у пристава Кёффа прощенія, но боюсь, что я сдѣлалъ это съ влажными глазами и не весьма приличнымъ образомъ.

— Не сокрушайтесь, мистеръ Беттереджъ, сказалъ приставъ съ большей добротой, чѣмъ я имѣлъ право ожидать отъ него. — Въ нашей профессіи, еслибы мы были обидчивы, мы не стоили бы ничего. Если это можетъ служить для васъ хоть какимъ-нибудь утѣшеніемъ, схватите меня опять за воротъ. Вы не имѣете ни малѣйшаго понятія, какъ это дѣлать, но я извито вашу неловкость, принимая во вниманіе ваши чувства.

Онъ искривилъ углы губъ, по-своему, уныло, какъ-будто онъ отпустилъ очень хорошую шуточку. Я провелъ его въ мой миленькій кабинетъ и заперъ дверь.

— Скажите мнѣ правду, приставѣ, началъ я: — что вы подозрѣваете? Теперь жестоко скрывать это отъ меня.

— Я не подозрѣваю, сказалъ приставъ Кёффъ: — я знаю.

Мой горячій характеръ началъ опять овладѣвать мною.

— Вы кажется просто хотите мнѣ сказать, продолжалъ я: — что миссъ Рэчель украла свой собственный алмазъ?

— Да, отвѣчалъ приставъ: — я именно это хотѣлъ вамъ сказать. Миссъ Вериндеръ тайно имѣла въ своихъ рукахъ Лунный камень съ начала до конца и довѣрилась въ этомъ Розаннѣ Спирманъ, потому что она разсчитывала на то, что мы будемъ подозрѣвать Розанну Спирманъ въ воровствѣ. Вотъ вамъ все дѣло какъ на ладони. Схватите меня опять за воротъ, мистеръ Беттереджъ. Если вы такимъ образомъ облегчите ваши чувства, схватите меня опять за воротъ.

Помоги мнѣ Господь! Мои чувства не могли облегчиться такимъ образомъ.

— Объясните мнѣ ваши причины, вотъ все, что я могъ ему сказать.

— Вы услышите о моихъ причинахъ завтра, сказалъ приставъ: — если миссъ Вериндеръ откажется отложить поѣздку къ своей теткѣ (а вы увидите, что миссъ Вериндеръ это сдѣлаетъ), я буду принужденъ изложить все дѣло передъ вашею госпожею завтра. А такъ какъ не знаю, что можетъ изъ этого выдти, я попрошу васъ находиться при этомъ и слышать, что произойдетъ съ обѣихъ сторонъ. Пусть такъ дѣло и останется на сегодня. Нѣтъ, мистеръ Беттереджъ, вы ни слова не услышите о Лунномъ камнѣ отъ меня. Вотъ вашъ столъ накрытъ для ужина. Это одна изъ многихъ человѣческихъ слабостей, съ которыми я всегда обращаюсь нѣжно. Если вы позвоните въ колокольчикъ, я прочту молитву. Что касается до того, что намъ подадутъ…

— Желаю вамъ хорошаго аппетита, приставъ, сказалъ я. — Мой аппетитъ пропалъ. Я подожду и посмоѣрю, какъ вамъ подадутъ, а потомъ попрошу васъ извинить меня, если уйду к постараюсь одинъ совладать съ собой.

Я видѣлъ, какъ ему подали все лучшее, я не жалѣлъ бы, еслибъ онъ подавился всѣмъ этимъ. Главный садовникъ (мистеръ Бегби) пришелъ въ то же время съ своимъ еженедѣльнымъ Отчетомъ. Приставъ немедленно заговорилъ о розахъ и достоинствахъ травяныхъ и носочныхъ дорожекъ. Я оставилъ ихъ вдвоемъ и вышелъ съ тяжелымъ сердцемъ. Это было первое огорченіе въ теченіе многихъ лѣтъ, которое я не могъ разогнать трубкой табаку и которое было даже недоступно Робинзону Крузо.

Будучи растревоженъ и несчастенъ, не имѣя никакой уединенной комнаты, въ которую я могъ бы уйти, я пошелъ прогуляться но террасѣ и обдумывалъ все это въ тишинѣ и спокойствіи самъ съ собой. Это все-равно, каковы были мои мысли. Я чувствовалъ себя страшно устарѣвшимъ, изнуреннымъ и негоднымъ для моего мѣста — и началъ спрашивать себя первый разъ въ жизни, когда Богу будетъ угодно взять меня. Совсѣмъ этимъ я все-таки твердо вѣрилъ въ миссъ Рэчель. Еслибы приставъ Кёффъ былъ самъ Соломонъ во всей его славѣ и сказалъ мнѣ, что моя барышня участвуетъ въ низкомъ и преступномъ заговорѣ, у меня былъ бы одинъ отвѣтъ для Соломона, какъ онъ ни былъ мудръ:

— Вы не знаете ее, а я знаю.

Мои размышленія были прерваны Самюэлемъ. Онъ принесъ мнѣ записку отъ моей госпожи.

Когда я возвращался въ домъ прочесть эту записку при огнѣ, Самюэль замѣтилъ, что въ погодѣ будетъ перемѣна. Взволнованное состояніе моей души не допустило меня примѣтить это прежде. Но теперь мое вниманіе было возбуждено, я слышалъ, что собаки тревожатся и вѣтеръ тихо воетъ. Поднявъ глаза на небо, я увидалъ, что тучи становятся все чернѣе и чернѣе и все быстрѣе и быстрѣе закрываютъ блѣдную луну. Наступала бурная погода. Самюэль былъ правъ, наступала бурная погода.

Записки отъ милэди увѣдомляла меня, что фризинголлскій Судья написалъ ей, напоминая о Трехъ индійцахъ. Въ началѣ будущей недѣли мошенниковъ надо будетъ выпустить и дать имъ волю слѣдовать ихъ затѣямъ. Если мы желаемъ сдѣлать имъ еще какіе-нибудь вопросы, то времени терять было нельзя. Забывъ упомянуть объ этомъ, когда она видѣла пристава Кёффа, моя госпожа приказывала мнѣ теперь поправить ея забывчивость. Индійцы совсѣмъ вышли у меня изъ головы (какъ, безъ сомнѣнія, они вышли изъ Вашей). Я не видалъ большой пользы въ томъ, чтобы опять затрогивать этотъ предметъ. Однако разумѣется, я тотчасъ повиновался приказаніямъ, отданнымъ мнѣ.

Я нашелъ пристава Кёффа и садовника, съ бутылкою шотландскаго уиски между ними, по уши погруженныхъ въ разсужденія о разведеніи розъ. Приставъ былъ такъ глубоко заинтересованъ, что протянулъ руку и сдѣлалъ знакъ, чтобы не прерывать разсужденія, когда я вошелъ. На сколько я могъ понять, вопросъ состоялъ въ томъ, слѣдуетъ ли бѣлую махровую розу прививать къ шиповнику для того, чтобы она расла лучше. Мистеръ Бегби говорилъ да, а приставъ Кёффъ говорилъ нѣтъ. Они обратились ко мнѣ съ такой горячностью какъ мальчики. Не понимая ничего въ разведеніи розъ, я выбралъ средній способъ — точно такъ, какъ дѣлаютъ судьи ея величества, когда вѣсы правосудія не перетягиваютъ ни на волосокъ:

— Господа, замѣтилъ я: — многое можно сказать съ обѣихъ сторонъ.

Во временномъ затишьи, произведенномъ этимъ безпристрастнымъ приговоромъ, я положилъ записку милэди на столъ, на глаза приставу Кёффу.

Въ это время я почти уже ненавидѣлъ пристава. Но истина принуждаетъ меня сознаться, что относительно находчивости онъ быль удивительный человѣкъ.

Въ полминуты послѣ того, какъ прочелъ записку, онъ привелъ себѣ на память донесеніе надзирателя Сигрэва, вспомнилъ то мѣсто, которое касалось индійцевъ, и отвѣтъ его былъ готовъ. Въ донесеніи надзирателя Сигрэва говорилось объ одномъ знаменитомъ индійскомъ путешественникѣ, который понималъ индійцевъ и ихъ языкъ, не такъ ли? Очень хорошо. Знаю ли я имя и адресъ этого джентльмэна? Опять очень хорошо. Не напишу ты я ихъ на оборотѣ записки милэди? Очень мнѣ обязанъ. Приставъ Кёффъ заѣдетъ къ этому джентльмэну, когда поѣдетъ въ Фризинголлъ.

— Вы надѣетесь, что изъ этого выйдетъ что-нибудь? спросилъ я. — Надзиратель Сигрэвъ нашелъ индійцевъ невинными какъ младенцы.

— До-сихъ-поръ всѣ предположенія надзирателя Сигрэва оказались несправедливы, отвѣчалъ приставь. — Можетъ быть, стоитъ того, чтобъ узнать завтра, не ошибся ли надзиратель Сигрэвъ и въ индійцахъ.

За этимъ онъ обернулся къ мистеру Кегби и продолжалъ споръ съ того самаго мѣста, на которомъ онъ остановился.

— Вопросъ, о которомъ мы разсуждаемъ, зависитъ отъ почвы и времени года, отъ терпѣнія и труда, господинъ садовникъ. Теперь, позвольте мнѣ представить его вамъ съ другой точки зрѣнія. Возьмите вашу бѣлую махровую розу…

Тутъ я заперъ дверь и не слыхалъ уже окончанія спора.

Въ корридорѣ я встрѣтилъ Пенелопу и спросилъ, чего она ждетъ.

Она ждала колокольчика своей барышни, когда ея барышнѣ вздумается позвать ее укладываться для завтрашняго путешествія. Дальнѣйшіе разспросы показали мнѣ, что миссъ Рэчелъ сослалась, что причиною ея желанія переѣхать къ теткѣ въ Фризинголлъ было то, что домъ сдѣлался для нея нестерпимъ и что она не можетъ болѣе переносить гнусное присутствіе полисмана подъ одной кровлей съ нею. Узнавъ полчаса тому назадъ, что ея отъѣздъ будетъ отложенъ до двухъ часовъ, она ужасно разсердилась. Милэди, бывшая при этомъ, сдѣлала ей строгій выговоръ, а потомъ (желая повидимому сказать что-то дочери наединѣ) выслала Пенелопу изъ комнаты. Дочь моя чрезвычайно пріуныла отъ перемѣны обстоятельствъ въ нашемъ домѣ.

— Все идетъ не такъ, какъ слѣдуетъ, батюшка, все идетъ не такъ, какъ прежде. Я чувствую, что намъ всѣмъ угрожаетъ какое-то ужасное несчастье.

Я самъ это чувствовалъ, но при дочери я старался придать всему хорошій видъ. Пока мы говорили, раздался звонокъ миссъ Рэчель. Пенелопа побѣжала наверхъ продолжать укладываться. Я пошелъ по другой дорогѣ въ переднюю, посмотрѣть что говоритъ барометръ о перемѣнѣ погоды.

Когда я подошелъ къ двери, которая затворялась само собою на пружинахъ и вела въ нижнюю залу изъ людской, она растворилась настежъ съ другой стороны и Розанна Спирманъ пробѣжала мимо меня съ ужаснымъ выраженіемъ страданія на лицѣ и крѣпко прижимая руку къ сердцу, какъ будто страданіе происходило оттуда.

— Что съ вами, милая моя? спросилъ я, останавливая ее. — Не больны ли вы?

— Ради Бога, не говорите со мною, отвѣчала она, и вырвавшись изъ моихъ рукъ, побѣжала на черную лѣстницу.

Я позвалъ кухарку (которая была недалеко), чтобы она дошла за бѣдной дѣвушкой. Два другія лица оказались также недалеко, какъ и кухарка. Приставъ Кёффъ тихо вышелъ изъ моей комнаты и спросилъ, что случилось. Я отвѣчалъ, что ничего. Мистеръ Фрэнклинъ съ другой стороны отворилъ дверь, и заглянувъ въ переднюю спросилъ не видалъ ли я Розанны Спирманъ.

— Она сейчасъ пробѣжала мимо меня, сэръ, съ весьма разстроеннымъ лицомъ и съ весьма страннымъ обращеніемъ.

— Я боюсь, что я невинная причина этого разстройства, Беттереджъ.

— Вы, сэръ?

— Я не могу этого объяснить, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ:-- но если эта дѣвушка замѣшана, въ пропажѣ алмаза, я право думаю, что она была готова признаться во всемъ — мнѣ странно, что она выбрала меня, не далѣе какъ двѣ минуты тому назадъ.

Когда онъ произносилъ послѣднія слова, я взглянулъ на дверь съ пружиной и мнѣ показалось, будто она немножко отворена съ внутренней стороны.

Неужели тамъ подслушивалъ кто-нибудь? Дверь затворилась плотно, прежде чѣмъ я успѣлъ подойти къ ней; когда я заглянулъ черезъ минуту, мнѣ показалось, будто фалды чернаго фрака пристава Кеффа исчезли за угломъ корридора. Онъ зналъ такъ же хорошо, какъ и я, что не можетъ ожидать помощи отъ меня, теперь, когда я узналъ, какой оборотъ принимаетъ его слѣдствіе. Въ подобныхъ обстоятельствахъ въ его характерѣ было помогать самому себѣ и помогать скрытнымъ образомъ.

Не будучи совершенно увѣренъ, что я видѣлъ пристава, и не желая надѣлать еще болѣе вреда тамъ, гдѣ уже вреда было довольно — я сказалъ мистеру Фрэнклину, что должно быть одна изъ собакъ вошла въ комнаты, и просилъ его разсказать мнѣ, чти случилось между нимъ и Розанной.

— Вы случайно проходили черезъ нижнюю залу, сэръ? спросить и: — вы встрѣтились съ нею случайно, когда она заговорила съ вами?

Мистеръ Фрэнклинъ указалъ на билліардъ.

— Я каталъ шары, сказалъ онъ: — и старался выкинуть изъ головы это несчастное дѣло объ алмазѣ; случайно поднялъ я глаза — и возлѣ меня какъ привидѣніе стояла Розанна Спирманъ! Она подкралась ко мнѣ такъ странно, что я сначала не зналъ, что мнѣ дѣлать. Увидѣвъ весьма тревожное выраженіе на ея лицѣ, я спросилъ, не желаетъ ли она говорить со мною. Она отвѣчала: «Да, если смѣю». Зная, въ чемъ ее подозрѣваюсь, я могъ только однимъ способомъ истолковать эти слова. Признаюсь, меня это растревожило. Я не желалъ вызывать довѣрія этой дѣвушки. Въ тоже время, въ тѣхъ затрудненіяхъ, какія теперь окружаютъ насъ, я чувствовалъ бы себя не вправѣ отказаться выслушать ее, если она дѣйствительно желала говорить со мною. Положеніе было неловкое, и кажется, я вышелъ изъ него довольно неловко. Я сказалъ ей: « — Я не совсѣмъ васъ поникаю. Не желаете ли вы, чтобы я сдѣлалъ что-нибудь?» Помните, Беттереджъ, я говорилъ съ нею не сурово; бѣдная дѣвушка не виновата въ томъ, что она безобразна — я чувствовалъ это въ это время. Кій еще былъ въ моихъ рукахъ и я продолжалъ катать шары, чтобы скрыть свою неловкость. А между тѣмъ я только хуже испортилъ дѣло. Я боюсь, что оскорбилъ ее, не имѣя на это ни малѣйшаго намѣренія. Она вдругъ отвернулась. " — Онъ смотритъ на билліардные шары, сказала она. «Лучше смотрѣть на все другое, чѣмъ на меня!» Прежде чѣмъ я успѣлъ остановить ее, она вышла изъ залы. Я не очень спокоенъ, Беттереджъ; не возьметесь ли вы сказать Розаннѣ, что я не имѣлъ намѣренія быть неласковымъ съ нею? Можетъ быть я былъ къ ней нѣсколько жестокъ мысленно — я почти надѣялся, что пропажу алмаза можно будетъ приписать ей. Не изъ недоброжелательства къ бѣдной дѣвушкѣ, но…

Тутъ онъ замолчалъ и, воротившись къ билліарду, началъ опять катать шары.

Послѣ того, что произошло между приставомъ и мною, я зналъ, чего не договорилъ мистеръ Фрэнклинъ, такъ же хорошо, какъ зналъ это онъ самъ.

Только открытіе, что Лунный камень былъ украденъ нашей второй служанкой, могло теперь избавить миссъ Рэчель отъ подозрѣній, поселившихся противъ нея въ душѣ пристава Кёффа. Вопросъ шелъ уже не о томъ, чтобы успокоить нервное раздраженіе моей барышни; вопросъ шелъ о томъ, чтобы доказать ея невинность. Еслибъ Розанна ни чѣмъ не компрометировала себя, надежда, которую чувствовать мистеръ Фрэнклинъ, какъ онъ признавался, была бы по совѣсти жестокою относительно ея. Но дѣло было не такъ. Она притворилась больною и тайно ходила въ Фризинголлъ. Она не спала всю ночь или уничтожала что-то такое секретно. И она ходила къ Зыбучимъ Пескамъ въ этотъ вечеръ при обстоятельствахъ чрезвычайно подозрительныхъ, чтобы не сказать болѣе. По всѣмъ этимъ причинамъ (какъ не жаль мнѣ было Розанны), я не могъ не думать, что взглядъ мистера Фрэнклина на это дѣло былъ естественъ и не безразсуденъ. Я сказалъ ему объ этомъ.

— Да, да, отвѣчалъ онъ. — Но есть еще надежда — конечно, очень слабая — что поведеніе Розанны можетъ имѣть какое-нибудь объясненіе, котораго мы теперь не видимъ. Я терпѣть не могу оскорблять чувства женщинъ, Беттереджъ. Скажите бѣдной дѣвушкѣ то, что я просилъ васъ передать ей. Если она желаетъ говорить со мною — мнѣ все-равно, попаду я черезъ это въ бѣду или нѣтъ — пришлите ее ко мнѣ въ библіотеку.

Съ этими добрыми словами онъ положилъ кій и оставилъ меня.

Наведя справки въ людской, я узналъ, что Розанна ушла въ свою комнату. Она съ благодарностью отказалась отъ предложенія помощи и только просила, чтобы ее оставили въ покоѣ. Слѣдовательно, въ этотъ вечеръ нечего уже было ожидать никакихъ признаній съ ея стороны (если предположить, что она дѣйствительно имѣла въ чемъ признаваться). Я передалъ результатъ мистеру Фрэнклину, который за этимъ вышелъ изъ библіотеки, и отправился спать.

Я гасилъ огни и запиралъ окна, когда Самюэль пришелъ съ извѣстіемъ о гостяхъ, которыхъ я оставилъ въ своей комнатѣ. Споръ о бѣлой махровой розѣ, повидимому, кончился наконецъ. Садовникъ воротился домой, а приставъ Кёффъ не отыскивался нигдѣ въ нижнихъ областяхъ дома. Я заглянулъ въ свою комнату. Совершенно справедливо — тамъ не было никого, кромѣ пустыхъ стакановъ и сильнаго запаха горячаго грога. Развѣ приставъ самъ ушелъ въ спальную, приготовленную для него? Я пошелъ наверхъ посмотрѣть.

Когда я дошелъ до второй площадки, мнѣ послышался звукъ тихаго и правильнаго дыханія съ лѣвой стороны. Съ лѣвой стороны моей площадка вела въ корридоръ, который сообщался съ комнатою миссъ Рэчель. Я заглянулъ туда, и тамъ, свернувшись на трехъ стульяхъ, поставленныхъ поперекъ корридора, съ краснымъ носовымъ платкомъ, обвязаннымъ вокругъ его сѣдовласой головы, съ чернымъ фракомъ вмѣсто изголовья, лежалъ и спалъ приставъ Кёффъ!

Онъ проснулся вдругъ, спокойно какъ собака, какъ только я подошелъ къ нему.

— Спокойной ночи, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ. — Помните, если вы когда-нибудь вздумаете заниматься разведеніемъ розъ, что бѣлую махровую розу лучше не прививать къ шиповнику, что бы ни сказалъ противъ этого садовникъ.

— Что вы здѣсь дѣлаете? спросилъ я: — зачѣмъ вы не легли на вашу постель?

— Я не легъ на мою постель, отвѣчалъ приставъ: — потому что я принадлежу къ числу тѣхъ многихъ людей на этомъ жалкомъ свѣтѣ, которые не могутъ заработывать свои деньги и честно и легко въ одно и то же время. Сегодня вечеромъ было странное стеченіе обстоятельствъ между періодомъ возвращеніи Розанны Спирманъ съ Зыбучихъ Песковъ и между тѣмъ періодомъ, когда миссъ Вериндеръ рѣшилась оставить домъ. Что ни спрятала бы Розанна, для меня ясно, что наша молодая барышня не могла уѣхать, пока не узнала, что это было спрятано. Обѣ онѣ должны были уже сегодня ночью имѣть секретное сообщеніе между собой. Еслибъ мнѣ вздумали опять имѣть сообщеніе между собою, когда въ домѣ все стихнетъ, я хочу помѣшать имъ. Браните не меня за то, что я разстроилъ ваши распоряженія насчетъ спаленъ, мистеръ Беттереджъ, браните алмазъ.

— Желалъ бы я, чтобы этотъ алмазъ никогда не попадали въ нашъ домъ! воскликнулъ я.

Приставъ Кёффъ съ плачевной миной взглянулъ на три стула, на которыхъ онъ самъ себя присудилъ пронести ночь, и сказалъ серьезно:

— И я также.

Глава XVII.

Ночью ничего не случилось и (съ радостью прибавляю это!) никакая попытка къ сообщенію миссъ Рэчель и Розанны не вознаградила бдительности пристава Кёффа.

Я ожидалъ, что приставъ Кёффъ прежде всего отправится утромъ въ Фризинголлъ. Однако онъ не поѣхалъ, какъ будто хотѣлъ сдѣлать прежде что-то другое, Я предоставилъ его собственнымъ его затѣямъ и, выйдя скоро изъ дома, встрѣтилъ мистера Фрэнклина въ его любимой аллеѣ у кустарника.

Прежде чѣмъ мы успѣли размѣняться двумя словами, приставъ неожиданно подошелъ къ намъ. Я долженъ признаться, что мистеръ Фрэнклинъ принялъ его довольно надменно.

— Имѣете вы сказать мнѣ что-нибудь? вотъ все, что онъ получилъ въ отвѣтъ на свое вѣжливое желаніе мистеру Фрэнклину добраго утра.

— Я имѣю кое-что сказать вамъ, сэръ, сказалъ приставъ: — по поводу слѣдствія, которое я здѣсь произвожу. Вы вчера узнали, какой оборотъ принимаетъ это слѣдствіе. Весьма естественно, что въ вашемъ положеніи вы оскорбились и огорчились. Весьма естественно также, что вы мстите на мнѣ гнѣвное чувство, возбужденное въ васъ вашимъ фамильнымъ скандаломъ.

— Что вамъ нужно? перебилъ мистеръ Фрэнклинъ довольно рѣзко.

— Мнѣ нужно напомнить вамъ, сэръ, что до-сихъ-поръ обстоятельства не доказали, что я ошибаюсь. Помня это, вспомните также въ то же время, что я полицейскій чиновникъ и дѣйствую здѣсь по приказанію хозяйки дома. При настоящемъ положеніи дѣла, обязаны вы или нѣтъ, какъ добрый гражданинъ, помогать мнѣ, если неравно вы можете сообщить мнѣ какія-нибудь особенныя свѣдѣнія?

— Я не знаю никакихъ особенныхъ свѣдѣніи, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ.

Приставъ Кёффъ не обратилъ вниманія на отитъ отвѣтъ, какъ будто мистеръ Фрэнклинъ ничего ему не отвѣтилъ.

— Вы можете сберечь мнѣ время, сэръ, продолжалъ онъ: — если захотите понять меня и высказаться откровенно.

— Я васъ не понимаю, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ: — и мнѣ нечего высказывать.

Стоя молча возлѣ нихъ, я подумалъ о полуотворенной двери наканунѣ и о фалдахъ фрака, которыя исчезли въ корридорѣ. Приставъ Кёффъ, безъ всякаго сомнѣнія, слышалъ довольно, прежде чѣмъ я помѣшалъ ему, чтобъ возымѣть подозрѣніе, что Розанна облегчила свою душу, признавшись въ чемъ-то мистеру Фрэнклину Блэку.

Только что эта мысль пришла мнѣ въ голову — когда въ концѣ дорожки у кустарника появилась сама Розанна Спирманъ. За нею шла Пенелопа, которая очевидно старалась заставить ее воротиться назадъ въ домъ. Видя, что мистеръ Фрэнклинъ не одинъ, Розанна остановилась, очевидно, въ большомъ недоумѣніи, что ей дѣлать. Пенелопа ждала позади ея. Мистеръ Фрэнклинъ увидалъ дѣвушекъ тотчасъ же, какъ и я увидалъ ихъ. Приставъ съ своей дьявольской хитростью сдѣлалъ видъ, будто совсѣмъ не примѣтилъ ихъ. Все это случилось въ одно мгновеніе. Прежде чѣмъ мистеръ Фрэнклинъ и я успѣли сказать слово, приставъ Кёффъ началъ какъ ни въ чемъ не бывало, будто продолжая предыдущій разговоръ:

— Вамъ нечего бояться сдѣлать вредъ, сэръ, сказалъ онъ мистеру Фрэнклину громкимъ голосомъ, чтобъ Розанна могла его слышать. — Напротивъ, я прошу васъ удостоить меня вашимъ довѣріемъ, если вы принимаете участіе въ Розаннѣ Спирманъ.

Мистеръ Фрэнклинъ тотчасъ же сдѣлалъ видъ, будто также не примѣтилъ дѣвушки. Онъ отвѣчалъ, говоря такъ же громко:

— Я не прижимаю никакого участія въ Розаннѣ Спирманъ.

Я посмотрѣлъ на другой конецъ дорожки. Я увидалъ издали, что Розанна вдругъ повернулась, какъ только мистеръ Фрэнклинъ сказалъ эти слова. Вмѣсто того, чтобъ сопротивляться Пенелопѣ, какъ она дѣлала это за минуту передъ тѣмъ, она теперь позволила моей дочери взять себя за руку и отвести въ домъ.

Раздался звонокъ къ первому завтраку, когда обѣ дѣвушки исчезли — и даже приставъ Кёффъ былъ теперь принужденъ отказаться отъ своего желанія узнать что-нибудь. Онъ сказалъ мнѣ спокойно:

— Я поѣду въ Фризинголлъ, мистеръ Беттереджъ, и ворочусь прежде двухъ часовъ.

Онъ пошелъ своей дорогой, не сказавъ ни слова болѣе — и мы на нѣсколько часовъ освободились отъ него.

— Вы должны поправить это дѣло передъ Розанной, сказалъ мнѣ мистеръ Фрэнклинъ, когда мы остались одни: — мнѣ какъ будто предназначено говорить или дѣлать что-нибудь неловкое при этой несчастной дѣвушкѣ. Вы должны были видѣть сами, что приставъ Кёффъ поставилъ ловушку для обоихъ насъ. Еслибы онъ могъ сконфузить меня или раздражить ее, то она или я могли бы сказать что-нибудь, отвѣчавшее его цѣли. Подъ вліяніемъ минуты, я не видалъ лучшаго исхода, какъ тотъ, который я принялъ. Онъ не допустилъ дѣвушку сказать что-нибудь и показалъ приставу, что я видѣлъ его насквозь. Онъ очевидно подслушивалъ, Беттереджъ, когда я говорилъ съ вами вчера.

Онъ мало того, что подслушивалъ, онъ сдѣлалъ еще хуже, такъ думалъ я; онъ вспомнилъ, какъ я говорилъ ему, что дѣвушка влюблена въ мистера Фрэнклина, и разсчитывалъ на это, когда обращался къ участію мистера Фрэнклина къ Розаннѣ — такъ, чтобы Розанна это слышала.

— Что касается до подслушиванья, сэръ, замѣтилъ я (оставивъ при себѣ другой пунктъ): — мы всѣ, какъ говорится, будемъ грести въ одной лодкѣ, если такого рода вещи продолжатся. Подсматривать, подглядывать и подслушивать естественное занятіе людей, находящихся въ такомъ положеніи, какъ мы. Дня черезъ два, мистеръ Фрэнклинъ, мы всѣ будемъ поражены нѣмотой — по той причинѣ, что мы всѣ будемъ подслушивать, для того, чтобы узнать тайны другъ друга, и всѣ будемъ это знать. Извините мою вспышку, сэръ. Ужасная тайна, тяготѣющая надъ нами въ этомъ домѣ, отуманиваетъ мою голову какъ спиртуозный напитокъ и сводитъ меня съ ума. Я не забуду того, что вы сказали мнѣ. Я воспользуюсь первымъ случаемъ, чтобы поправить дѣло съ Розанной Спирманъ.

— Вы еще ничего не говорила ей о прошломъ вечерѣ? спросилъ мистеръ Фрэнклинъ.

— Ничего, сэрь.

— Такъ и не говорите ничего. Мнѣ лучше не вызывать признаніи дѣвушки, когда приставъ подстерегаетъ, чтобы застать насъ вдвоемъ. Мое поведеніе не очень основательно, Беттереджъ — не такъ ли? Я не вижу никакого исхода изъ этого дѣла, о которомъ было бы страшно подумать, если только алмазъ не окажется у Розанны. А между тѣмъ и не могу, не хочу помогать приставу Кёффу уличить эту дѣвушку.

Конечно, это было довольно безразсудно, но я самъ то же чувствовалъ. Я совершенно понималъ его. Если хоть разъ въ жизни вспомните, что вы смертны, можетъ быть, и вы также вполнѣ поймете его.

Положеніе дѣла внутри и внѣ дома, пока приставъ ѣздилъ въ Фризниголлъ, было вкратцѣ слѣдующее:

Миссъ Рэчель ожидала того времени, когда ея подадутъ карету, чтобы ѣхать къ теткѣ, все упорно запершись въ своей комнатѣ. Милэди и мистеръ Фрэнклинъ завтракали вдвоемъ. Послѣ завтрака мистеръ Фрэнклинъ вдругъ принялъ одно изъ своихъ внезапныхъ намѣреній и поспѣшно вышелъ успокоить себя нѣсколько продолжительной прогулкой. Только я одинъ видѣлъ, когда онъ ушелъ, и онъ сказалъ мнѣ, что воротится прежде пристава. Перемѣна въ погодѣ, предвидѣнная наканунѣ, настала. За проливнымъ дождемъ вскорѣ послѣ разсвѣта послѣдовалъ сильный вѣтеръ. Но по мѣрѣ того, какъ день уходилъ, дождь пересталъ. Хотя тучи казались мрачнѣе прежняго, дождя все не было. Для прогулки день былъ не дурной, если вы были молоды и сильны и могли вынести сильные порывы вѣтра, дувшаго съ моря.

Послѣ завтрака я помогалъ милэди сводить наши домашніе счеты. Она только одинъ разъ намекнула на Лунный камень и только для того, чтобы запретить упоминать о немъ.

— Подождите, пока воротится этотъ человѣкъ, сказала она, говоря про пристава: — мы должны тогда говорить объ этомъ; мы не принуждены говорить объ этомъ теперь.

Оставивъ мою госпожу, я нашелъ Пенелопу, ожидавшую меня въ моей комнатѣ.

— Я желаю, батюшка, чтобы вы пришли и поговорили съ Розанной, сказала она: — я очень тревожусь за нее.

Я тотчасъ догадался, въ чемъ дѣло. Но у меня правило, что мущины (будучи высшими существами) обязаны улучшать женщинъ — если могутъ. Когда женщина желаетъ, чтобы я сдѣлалъ что-нибудь (дочь моя или нѣтъ, это все-равно), я всегда настаиваю, чтобы узнать зачѣмъ. Чѣмъ чаще вы заставите ихъ приводить въ дѣйствіе ихъ мозгъ, отыскивая причину, тѣмъ сговорчивѣе вы найдете ихъ во всѣхъ сношеніяхъ жизни. Это не ихъ вина (бѣдняжечекъ!), что онѣ прежде дѣйствуютъ, а потомъ думаютъ; это вина дураковъ, потакающихъ имъ.

Причину Пенелопы въ этомъ случаѣ можно объяснить ея собственными словами.

— Я боюсь, батюшка, сказала она: — что мистеръ Фрэнклинъ жестоко оскорбилъ Розанну безъ малѣйшаго намѣренія.

— Что заставило Розанну пойти въ кустарникъ? спросилъ я.

— Ея собственное сумасбродство, отвѣчала Пенелопа: — я не могу назвать это иначе. Она хотѣла говорить съ мистеромъ Фрэнклиномъ сегодня утромъ во что бы то ни стало. Я употребляла всѣ силы, чтобы остановить ее; вы видѣли это. Еслибы я могла увести ее прежде, чѣмъ она услыхала эти ужасныя слова!

— Полно, полно! говорилъ я: — не теряй головы. Я не припомню, чтобы случилось что-нибудь такое, что могло бы испугать Розанну.

— Ничего такого, что могло бы испугать ее, батюшка, но мистеръ Фрэнклинъ сказалъ, чти онъ не принимаетъ въ ней никакого участія и — о! сказалъ это такимъ жестокимъ голосомъ.

— Онъ сказалъ это, чтобы зажать приставу ротъ, отвѣчалъ я.

— Я говорила ей это, сказала Пенелопа: — но видите, батюшка (хотя мистера Фрэнклина осуждать нельзя), онъ уже много недѣль раздражаетъ ее и огорчаетъ; а потомъ еще это довершило все! Разумѣется, она не имѣла права ожидать, чтобы онъ принималъ въ ней участіе. Это просто ужасно, что она забыла о себѣ и о своемъ званіи до такой степени! Но она, кажется, потеряла всякую гордость и приличіе и все. Она испугала меня, батюшка, когда мистеръ Фрэнклинъ сказалъ эти слова. Они какъ будто превратили ее въ камень. Она вдругъ сдѣлалась необыкновенно спокойна и продолжаетъ работать съ тѣхъ поръ какъ во снѣ.

Я началъ нѣсколько тревожиться. Въ разсказѣ Пенелопы было что-то такое заставившее замолчать мой высшій разумъ. Я вспомнилъ теперь, когда мысли мои направлены были въ ту сторону, что происходило между мистеромъ Фрэнклиномъ и Розанной вчера. Она была тогда поражена въ сердце, а теперь къ несчастью ее опять уязвили, бѣдняжку, въ самое чувствительное мѣсто. Грустно! грустно! И тѣмъ грустнѣе, что дѣвушка не имѣла права оправдываться, не имѣла права чувствовать такимъ образомъ.

Я обѣщалъ мистеру Фрэнклину договорить съ Розанной, я это показалось мнѣ самымъ удобнымъ временемъ для того, чтобы сдержать слово.

Мы нашли дѣвушку, выметавшую корридоръ, блѣдную и спокойную, и опрятную, какъ всегда, въ своемъ скромномъ ситцевомъ платьи. Я примѣтилъ странную тусклость въ ей глазахъ — не то чтобы они были заплаканы, но какъ будто смотрѣли на что-то слишкомъ долго. Можетъ быть, это былъ туманъ, нагнанный ея собственными мыслями. Около нея не находилось ни одного предмета, на который она бы уже не смотрѣла сотни и сотни разъ.

— Развеселитесь, Розанна! сказалъ я. — Вы не должны тревожиться собственными фантазіями. Я пришелъ сказать вамъ кое-что отъ мистера Фрэнклина.

Я изложилъ передъ ней все дѣло съ настоящей точки зрѣнія въ самыхъ дружелюбныхъ и успокоительныхъ словахъ, какія только могъ придумать. Мои правила относительно другого пола, какъ вы могли уже примѣтить, очень строги. Но какимъ-то образомъ, когда я становлюсь лицомъ къ лицу съ женщинами, правила эти (признаюсь) къ практикѣ не примѣняются.

— Мистеръ Фрэнклинъ очень добръ и внимателенъ; пожалуйста поблагодарите его.

Богъ все, что она Сказала маѣ въ отвѣтъ. Дочь моя уже замѣтила, что Розанна занималась своею работою какъ во снѣ, теперь я прибавлю къ этому замѣчанію, что она также слушала и говорила какъ во снѣ. Я сомнѣвался, способна ли она понять то, что я ей говорилъ.

— Увѣрены ли вы, Розанна, что понимаете меня? спросилъ я.

— Совершенно увѣрена.

Она повторила эти слова не какъ живая женщина, а какъ существо движущееся посредствомъ машины. Она продолжала мести все время. Я взялъ отъ нея щетку такъ кротко и ласково, какъ только могъ.

— Полно, полно, милая моя! сказалъ я: — вы какъ будто, сама не своя. У васъ что-то есть на душѣ. Я вашъ другъ — и останусь вашимъ другомъ, даже если вы сдѣлали что-нибудь дурное. Будьте откровенны, Розанна — будьте откровенны!

Было время, когда говоря съ нею такимъ образомъ, я вызвалъ бы слезы на ея глаза. Теперь я не видалъ въ нихъ перемѣны.

— Да, сказала она: — я скажу все откровенно.

— Милэди? спросилъ я.

— Нѣтъ.

— Мистеру Фрэнклину?

— Да, мистеру Фрэнклину.

Я самъ не зналъ, что сказать на это. Она находилась въ такомъ положеніи, что не могла понять предостереженія не говорить съ нимъ наединѣ, которое мистеръ Фрэнклинъ поручилъ мнѣ сдѣлать ей. Подвигаясь къ цѣля мало-по-малу, я только сказалъ ей, что мистеръ Фрэнклинъ вышелъ гулять.

— Это все-равно, отвѣчала она: — я не стану безпокоить мистера Фрэнклина сегодня.

— Почему не поговорить съ милэди? сказалъ я: — вы облегчите вашу душу, говоря съ такой сострадательной госпожей, которая всегда была такъ добра къ вамъ.

Она посмотрѣла на меня съ минуту съ серьезнымъ и пристальнымъ вниманіемъ, какъ будто старалась напечатлѣть въ памяти мои слова. Потомъ взяла изъ рукъ моихъ щетку и пошла съ нею медленно вдоль корридора.

— Нѣтъ, сказала она, продолжая мести: — я знаю лучшій способъ облегчитъ мою душу.

— Какой?

— Пожалуйста позвольте мнѣ продолжать мою работу.

Пенелопа пошла за нею и предложила помочь ен. Она отвѣчала:

— Нѣтъ. Я хочу исполнять свою обязанность. Благодарю васъ, Пенелопа.

Она оглянулась на меня.

— Благодарю васъ, мистеръ Беттереджъ.

Нельзя было тронуть ее, нечего было говорить. Я сдѣлалъ знакъ Пенелопѣ уйти со мной. Мы оставили ее, какъ нашли, метущую корридоръ словно во снѣ.

— Это дѣло доктора, сказалъ я: — я ничего больше не могу сдѣлать.

Моя дочь напомнила мнѣ о болѣзни мистера Канди, происшедшей (какъ вы можетъ быть помните) отъ простуды вечеромъ послѣ нашего обѣда. Его помощникъ — нѣкій мистеръ Эзра Дженнингсъ — разумѣется былъ къ нашимъ услугамъ. Но его мало знали въ нашихъ окрестностяхъ. Онъ былъ взятъ мистеромъ Канди при обстоятельствахъ довольно странныхъ, и справедливо или нѣтъ, но никто изъ насъ не любилъ его и но вѣритъ ему. Въ Фризинголлѣ были другіе доктора, но они не бывали у насъ въ домѣ, и Пепелопа сомнѣвалась, не сдѣлаютъ ли, въ настоящемъ положеніи Розанны, незнакомые врачи болѣе вреда, чѣмъ пользы.

Я думалъ поговорить съ милади. Но вспомнивъ, какое тяжелое безпокойство имѣла она уже на душѣ, не рѣшался увеличивать его этой новой непріятностью. А все-таки необходимо было сдѣлать что-нибудь. Состояніе дѣвушки, но моему мнѣнію, было просто страшно — и моей госпожѣ слѣдовало объ этомъ знать. Довольно неохотно пошелъ я въ ея кабинетъ. Тамъ не было никого. Милэди заперлась съ миссъ Рэчель. Мнѣ невозможно было видѣть ее, пока она не выйдетъ оттуда.

Я ждалъ напрасно, пока часы на парадной лѣстницѣ пробили безъ четверти два. Черезъ пять минутъ я слышалъ, какъ меня позвали съ дорожки передъ домомъ. Я тотчасъ узналъ голосъ. Приставъ Кёффъ воротился изъ Фризинголла.

Глава XVIII.

Подойдя въ парадной двери, я встрѣтилъ пристава на ступеняхъ лѣстницы.

Мнѣ было непонутру послѣ того, что случилось между нами, доказать ему, что я хоть сколько-нибудь интересуюсь его поступками; однако противъ моей воли меня это такъ сильно интересовало, что я устоять не могъ. Чувство достоинства замерло во мнѣ я у меня вырвались слова:

— Это новаго изъ Фризинголла?

— Я видѣлъ индійцевъ, отвѣчалъ приставъ Кёффъ: — и узналъ, что Розанна секретно покупала въ городѣ въ прошлыя четвергъ. Индійцы будутъ освобождены въ среду на будущей недѣлѣ. Я нисколько не сомнѣваюсь, такъ же какъ не сомнѣвается мистеръ Мёртуэтъ, что они приходили сюда для того, чтобы украсть Лунный камень. Разумѣется, всѣ разсчеты ихъ были разстроены тѣмъ, что случилось въ среду ночью, и они такъ же мало замѣшаны въ пропажѣ алмаза, какъ и вы. Но я могу сказать вамъ одно, мистеръ Беттереджъ: если мы не найдемъ Лунный Камень, то найдутъ они. Вы еще услышите объ этихъ трехъ фокусникахъ.

Мистеръ Фрэнклинъ воротился съ прогулки, когда приставъ сказалъ эти изумительныя слова. Преодолѣвая свое любопытство лучше, чѣмъ я преодолѣлъ свое, онъ прошелъ мимо насъ въ домъ. А я, уже уронивъ мое достоинство, рѣшился воспользоваться вполнѣ этой жертвой.

— Это насчетъ индійцевъ, сказалъ я: — а что же насчетъ Розанны?

Приставъ Кёффъ покачалъ головой.

— Тайна въ этой сторонѣ загадочнѣе прежняго, сказалъ онъ. — Я прослѣдилъ ее до лавки въ Фризинголлѣ, содержимой торговцемъ полотна, по имени Малтби. Она ничего не покупала въ другихъ лавкахъ, ни у суконщиковъ, ни у модистокъ, ни у портныхъ, Она и у Малтби купила только длинный кусокъ полотна; она особенно выбирала доброту. А количествомъ купила столько, что достало бы на кофту.

— Чью кофту? спросилъ я.

— Свою собственную, разумѣется. Между полночью и тремя часами утра въ четвергъ она, должно быть, прошла въ комнату ея барышни, чтобы рѣшить, куда спрятать Лунный камень, пока всѣ мы лежали въ постели. Когда она возвращалась въ свою комнату, ея кофточка, должно быть, задѣла за мокрую краску на двери. Она не могла смыть пятно, не могла и уничтожить кофту — не приготовивъ другую совершенно такую же, чтобы запасъ ея бѣлья оказался въ полномъ комплектѣ.

— Какое доказательство имѣете вы, что это была кофта Розанны? возразилъ я.

— Матеріалъ, который она купила для того, чтобы сдѣлать новую, отвѣчалъ приставъ. — Еслибъ это была кофта миссъ Вериндеръ, она должна бы купить кружева, оборки и Богъ знаетъ еще что, и не успѣла бы сшить ее въ одну ночь. Кусокъ простого полотна означаетъ простую кофту служанки. Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Беттереджъ — все это довольно ясно. Затруднительный вопросъ состоитъ въ томъ, зачѣмъ, сдѣлавъ новую кофту, прячетъ она запачканную, вмѣсто того, чтобы ее уничтожить? Если дѣвушка не захочетъ говорить, есть только одинъ способъ рѣшить затрудненіе. Надо обыскать Зыбучій Песокъ — и настоящее положеніе дѣла откроется тогда.

— Какъ же вы найдете настоящее мѣсто? освѣдомился я.

— Мнѣ жаль не удовлетворить ваше любопытство, сказалъ приставъ. — Но эта тайна, которую я долженъ оставить при себѣ.

Чтобы не раздражать ваше любопытство, какъ онъ раздражилъ Mфк, я могу здѣсь сообщить вамъ, что онъ воротился изъ Фризинголла съ обыскнымъ приказомъ. Его опытность въ подобныхъ дѣлахъ сказала ему, что Розанна по всей вѣроятности носитъ при себѣ памятную записку о томъ мѣстѣ, куда она спрятала вещь, въ случаѣ, если она воротится туда при измѣнившихся обстоятельствахъ и послѣ продолжительнаго времени. Захвативъ эту записку, приставъ имѣлъ бы все, чего онъ могъ желать.

— Теперь, мистеръ Беттереджъ, продолжалъ онъ: — оставимъ предположенія и перейдемъ къ дѣлу. Я велѣлъ Джойсу наблюдать за Розанной. Гдѣ Джойсъ?

Джойсъ былъ фризинголлскій полисменъ, котораго надзиратель Сигрэвъ оставилъ въ распоряженіе пристава Кёффа. Часы пробили два, когда онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ, и акуратно въ назначенное время подъѣхалъ экипажъ, отвезти миссъ Рэчель къ ея теткѣ.

— Нельзя дѣлать два дѣла за одинъ разъ, сказалъ приставъ, останавливая меня, когда я шелъ отыскивать Джойса. — Я долженъ прежде проводить миссъ Вериндеръ.

Такъ какъ все еще угрожалъ дождь, то для миссъ Рэчель подали карету. Приставъ Кёффъ сдѣлалъ Самюэлю знакъ сойти къ нему съ запятокъ.

— Одинъ мой пріятель будетъ ждать между деревьями по сю сторону воротъ, сказалъ онъ. — Мой пріятель, не останавливая кареты, сядетъ съ вами да запятки. Вы не должны ничего больше дѣлать, какъ молчать и зажмурить глаза, иначе вамъ будетъ худо.

Съ этимъ совѣтомъ онъ отослалъ лакея назадъ на его мѣсто. Что Самюэль думалъ, я не знаю. Для меня было ясно, что за миссъ Рэчель будутъ тайно наблюдать съ того самаго времени, какъ она выѣдетъ изъ нашего дома — если она выѣдетъ. Надзоръ надъ моей барышней! Шпіонъ позади ея на запяткахъ экипажа ея матери! Я отрѣзалъ бы свой собственный языкъ, еслибы забылся до того, чтобы заговорить съ приставомъ Кёффомъ.

Первая изъ дома вышла милэди. Она стала поодаль на верхней ступени, гдѣ могла видѣть то, что случилось. Ни слова она не сказала ни приставу, ни мнѣ. Сжавъ губы и закутавъ руки въ легкое манто, которое она накинула на себя выходя на воздухъ, она стояла неподвижно какъ статуя, ожидая появленія своей дочери.

Черезъ минуту вышла миссъ Рэчель — очень мило одѣтая въ платье изъ какой-то мягкой желтой матеріи, которая очень шла къ ея смуглому лицу и туго обтягивала ея станъ въ формѣ кофточки. На головѣ ея была щегольская соломенная шляпка съ бѣлымъ воалемъ, на рукахъ перчатки цвѣта буквицы, обтягивавшія ея пальцы какъ вторая коша. Ея чудные чорные волосы казались гладки какъ атласъ изъ-подъ ея шляпки. Ея маленькіе ушки походили на розовыя раковины — изъ каждаго висѣла жемчужина. Она быстро подошла къ намъ, прямая какъ лилія на стеблѣ и гибкая въ каждомъ движеніи какъ котенокъ. Я не могъ примѣтить никакого измѣненія на ея хорошенькомъ личикѣ, кромѣ ея глазъ и губъ. Глава ея были блестящіе и свирѣпѣе, чѣмъ мнѣ пріятно было видѣть, а губы до того лишились своего цвѣта и улыбки, что я ихъ не узнавалъ. Она поспѣшно поцѣловала мать въ щеку. Она сказала: «Постарайтесь простить меня, мама», а потомъ такъ быстро опустила на лицо воаль, что разорвала его. Черезъ минуту она сбѣжала съ ступеней и бросилась въ карету, какъ будто хотѣла тамъ спрятаться.

Приставъ Кёффъ былъ также проворенъ съ своей стороны. Онъ оттолкнулъ Самюэля и всталъ передъ миссъ Рэчель, держась рукою за открытую дверцу, въ ту самую минуту, какъ миссъ Рэчель сѣла на свое мѣсто.

— Что вамъ нужно? спросила миссъ Рэчель изъ-подъ воаля.

— Мнѣ нужно сказать вамъ одно слово, миссъ, отвѣчалъ приставъ: — прежде чѣмъ вы уѣдете. Я не смѣю взять на себя не допустить васъ ѣхать къ вашей тетушкѣ, я могу только осмѣлиться сказать, что вашъ отъѣздъ, при настоящемъ положеніи дѣла, становится препятствіемъ для меня къ отысканію вашего алмаза. Пожалуйста поймите это и теперь рѣшите сами, уѣдете ли вы или останетесь.

Миссъ Рэчель даже не отвѣчала ему.

— Поѣзжайте, Джэмсъ! закричала она кучеру.

Не говоря ни слова, приставъ заперъ дверцу кареты. Въ ту минуту, какъ онъ запиралъ ее, мистеръ Фрэнклинъ сбѣжалъ съ лѣстницы.

— Прощайте, Рэчель! сказалъ онъ, протягивая руку.

— Поѣзжайте! закричала миссъ Рэчель громче прежняго и не обращая вниманія на мистера Фрэнклина, какъ она не обратила вниманія на пристава Кёффа.

Мистеръ Фрэнклинъ отступилъ назадъ какъ пораженный громомъ, что весьма понятно. Кучеръ, не зная, что ему дѣлать, посмотрѣлъ на милэди, все неподвижно стоившую на верхней ступени. На лицѣ милэди боролись гнѣвъ, горесть и стыдъ; она сдѣлала кучеру знакъ ѣхать, а потомъ торопливо воротилась въ домъ. Мистеръ Фрэнклинъ, возвративъ употребленіе языка, закричалъ вслѣдъ ей, когда карета уѣхала:

— Тетушка, вы были совершенно правы! Примите мою благодарность за всю вашу доброту — и позвольте мнѣ ѣхать.

Милэди повернулась, какъ будто для того, чтобы заговорить съ нимъ. Потомъ, какъ бы не довѣряя себѣ, ласково махнула рукой.

— Я съ нами увижусь прежде, чѣмъ вы насъ оставите, Фрэнклинъ, сказала она прорицающимся голосомъ и ушла въ свою комнату.

— Окажите мнѣ послѣднюю милость, Беттереджъ, сказалъ мастеръ Фрэнклинъ, обращаясь ко мнѣ со слезами на глазахъ: — отвезите меня на желѣзную дорогу такъ скоро, какъ только возможно!

Онъ тоже пошелъ въ домъ. Миссъ Рэчель привела его въ совершенное уныніе. Судя по этому, какъ онъ должно быть ее любилъ!

Приставъ Кёффъ и я остались лицомъ къ типу внизу лѣстницы. Приставь стоялъ повернувшись лицомъ къ просѣкѣ между деревьями, въ которую виднѣлся одинъ изъ поворотовъ экипажной дороги, которая вела къ дому. Онъ засунулъ руки въ карманы и тихо насвистывалъ про себя «Послѣднюю лѣтнюю розу».

— На все есть время, сказалъ я довольно свирѣпо: — теперь не время свистать.

Въ эту минуту карета показалась вдали въ просѣкѣ, подвигаясь къ воротамъ. Кромѣ Самюэля на запяткахъ виднѣлся другой человѣкъ.

— Все въ порядкѣ, сказалъ онъ про себя.

Онъ обернулся ко мнѣ.

— Не время свистать, мистеръ Беттереджъ, какъ вы говорите. А время заняться дѣломъ, не щадя никого. Мы начнемъ съ Розанны Спирманъ. Гдѣ Джойсъ?

Мы оба позвали Джойса и не получили отвѣта. Я послалъ одного изъ помощниковъ конюха отыскать его.

— Вы слышали, что я сказалъ миссъ Бериндеръ? замѣтилъ приставъ пока мы ждали. — И вы видѣли, какъ она это приняла?

Я говорю ей прямо, что ея отъѣздъ поставитъ препятствіе для меня къ отысканію ея алмаза — и она уѣзжаетъ, не смотря на эти слова! У вашей барышни есть спутникъ въ каретѣ ея матери, мистеръ Беттереджъ — и его зовутъ Лунный камень.

Я не сказалъ ничего. Я только твердо держался моей вѣры въ миссъ Рэчель.

Помощникъ конюха воротился, за нимъ шелъ — очень неохотно, какъ мнѣ показалось — Джойсъ

— Гдѣ Розанна Спирманъ? спросилъ приставъ Кёффъ.

— Я никакъ не могу понять, сэръ, началъ Джойсъ: — и мнѣ очень жаль. Но какъ-то…

— Передъ моимъ отъѣздомъ въ Фризинголлъ, сказалъ приставъ рѣзко, перебивая его: — я приказалъ вамъ не спускать глазъ съ Розанны Спирманъ, не позволяя ей примѣчать, что за нею наблюдаютъ. Неужели вы хотите сказать мнѣ, что вы позволили ей ускользнуть отъ васъ?

— Я боюсь, сэръ, сказалъ Джойсъ, начиная дрожать: — что я можетъ быть слишкомъ старался не дать ей возможность примѣтить мой надзоръ. Въ этомъ домѣ такъ много корридоровъ въ нижнемъ жильѣ…

— Какъ давно выпустили вы ее изъ вида?

— Около часа, сэръ.

— Вы можете воротиться къ вашей должности въ Фризинголлъ, сказалъ приставъ, говоря но прежнему совершенно спокойно и съ своимъ обычнымъ уныніемъ. — Мнѣ кажется, что ваши дарованія не годятся для вашей профессіи, мистеръ Джойсъ. Ваши настоящія занятія нѣсколько выше вашихъ способностей. Прощайте.

Полисмэнъ убрался. Я нахожу теперь очень затруднительнымъ описать, какъ на меня подѣйствовало извѣстіе., что Розанна Спирманъ исчезла. Въ одно и то же время мысли мои перемѣнялись разъ пятьдесятъ. Въ такомъ положеніи я стоялъ и не спускалъ глазъ съ пристава Кёффа — даръ слова совершенно мнѣ измѣнилъ.

— Нѣтъ, мистеръ Беттереджъ, сказалъ приставъ, какъ будто онъ узналъ преобладающую мысль во мнѣ и отвѣчалъ на же прежде чѣмъ на всѣ другія. — Вашъ другъ Розанна не проскользнетъ между моихъ пальцевъ такъ легко, какъ вы думаете. Пока я знаю, гдѣ миссъ Вериндеръ, я имѣю въ своихъ рукахъ средство отыскать сообщницу миссъ Вериндеръ. Я помѣшалъ имъ имѣть сообщеніе нынѣшнюю ночь. Очень хорошо. Онѣ сойдутся въ Фризинголлѣ, вмѣсто того, чтобы сойтись здѣсь. Слѣдствіе должно быть просто перенесено (нѣсколько скорѣе, чѣмъ я ожидалъ) изъ этого дома въ тотъ домъ, въ который уѣхала миссъ Вериндеръ. А пока, я боюсь, что долженъ побезпокоить васъ опять созвать слугъ.

Я пошелъ съ нимъ къ людской. Это очень безславно, но тѣмъ не менѣе справедливо, что со мною сдѣлался новый припадокъ розыскной лихорадки, когда онъ сказалъ послѣднія слова. Я забылъ, что ненавижу пристава Кёффа, я фамильярно схватилъ его подъ руку. Я сказалъ:

— Ради Бога, скажите намъ, что вы теперь будете дѣлать съ слугами?

Знаменитый Кёффъ стоялъ неподвижно и съ какимъ-то меланхолическимъ восторгомъ обратился къ пустому воздуху.

— Еслибы этотъ человѣкъ, сказалъ пристань (очевидно онъ говорилъ обо мнѣ): — только понималъ разведеніе розъ, онъ былъ бы самымъ совершеннымъ человѣкомъ во всемъ мірозданіи!

Послѣ этого сильнаго выраженія чувствъ онъ вздохнулъ и взялъ меня подъ руку.

— Вотъ въ чемъ вопросъ, сказалъ онъ, опять переходя къ дѣлу: — Розанна сдѣлала одно изъ двухъ. Или она прямо отправилась въ Фризинголлъ (прежде чѣмъ я поспѣю туда), или прежде отправилась въ свои тайникъ на Зыбучіе Пески. Преждѣ всего надо узнать, кто изъ слугъ видѣлъ ее послѣдній разъ, прежде чѣмъ она вышла изъ дома.

Изъ слѣдствія оказалось, что Розанну послѣдняя видѣла Нанси, судомойка. Нанси видѣла, какъ она вышла съ письмомъ въ рукахъ и остановила прикащика изъ мясной лавки, который выдавалъ привезенное мясо у черной лѣстницы. Нанси слышала, какъ она просила этого человѣка отдать на почту письмо, когда онъ воротится въ Фризинголлъ. Онъ взглянулъ на адресъ и сказалъ, что странно отдавать письмо адресованное въ Коб-Голь, на почту въ Фризинголлѣ — сверхъ того въ субботу, такъ что письмо не можетъ дойти прежде, какъ въ понедѣльникъ утромъ. Розанна отвѣчала, что если письмо не придетъ прежде понедѣльника, то это не значитъ ничего. Она только желала, чтобы онъ исполнилъ ея просьбу. Онъ обѣщалъ и уѣхалъ. Нанси отозвали назадъ къ ея работѣ въ кухню. Никто другой не видалъ потомъ Розанны Спирманъ.

— Ну что? спросилъ я, когда мы опять остались одни.

— Ну, отвѣчалъ приставъ: — я долженъ ѣхать въ Фризинголлъ.

— На счетъ письма, сэръ?

— Да. Памятная записка какъ найти то мѣсто, гдѣ она спрятала свою вещь, заключается въ этомъ письмѣ. Я долженъ взглянуть на адресъ въ почтовой конторѣ. Если это тотъ адресъ, который я подозрѣваю, я сдѣлаю нашей пріятельницѣ мистриссъ Йолландъ другой визитъ въ слѣдующій понедѣльникъ.

Я пошелъ съ приставомъ велѣть подать кабріолетъ. На конюшенномъ дворѣ мы узнали новое извѣстіе о пропавшей дѣвушкѣ.

Глава XIX.

Извѣстіе объ исчезновеніи Розанны разнеслось между всѣми слугами. Они также начала дѣлать розыски и поймали проворнаго мальчишку, прозваннаго «Дёффи», котораго иногда брали полоть траву въ саду и который видѣлъ Розанну Спирманъ полчаса тому назадъ, Дёффи зналъ навѣрно, что дѣвушка не прошла, а пробѣжала мимо него къ сосновой аллеѣ по направленію къ морскому берегу.

— Этотъ мальчикъ знаетъ здѣшній берегъ? спросилъ приставъ Кёффъ.

— Онъ родился и выросъ на этомъ берегу, отвѣчалъ я.

— Дёффи, сказалъ пристань; хочешь заработать шиллингъ? Если хочешь, пойдемъ со мной. Пусть кабріолетъ будетъ готовъ, мистеръ Беттереджъ, когда я ворочусь.

Онъ отправился къ Зыбучимъ Пескамъ такой походкой, что мои ноги (хотя хорошо сохранившіяся для моихъ лѣтъ) не имѣли надежды поспѣть. Маленькій Дёффи, какъ дѣлаютъ юные дикари въ нашихъ мѣстахъ, когда имъ очень весело, завылъ и побѣжалъ вслѣдъ за приставомъ.

Тутъ опять я нахожу невозможнымъ дать ясный отчетъ о состояніи моихъ мыслей въ промежутокъ послѣ того, какъ ушелъ приставъ Кёффъ. Какая-то странная тревога овладѣла мною. Я дѣлалъ множество безполезныхъ вещей я внутри и внѣ дома, и ни одной не могу припомнить теперь. Я даже не знаю, сколько прошло времени послѣ того, какъ приставъ ушелъ къ Пескамъ, когда Дёффи прибѣжалъ назадъ съ порученіемъ ко мнѣ. Приставъ Кёффъ далъ мальчику листокъ, вырванный изъ его записной книжки, на которомъ было написано карандашемъ:

«Пришлите мнѣ скорѣе ботинку Розанны Спирманъ.»

Я послалъ первую попавшуюся мнѣ служанку въ комнату Розанны и послалъ мальчика назадъ сказать, что я самъ приду съ ботинкой.

Я хорошо знаю, что такимъ образомъ не значило скоро повиноваться полученнымъ мною инструкціямъ. Но я рѣшился самъ посмотрѣть, что это за новая мистификація, прежде чѣмъ я отдамъ ботинку Розанны въ руки пристава. Моя прежняя мысль выгородить эту дѣвушку опять воротилась ко мнѣ въ послѣдній часъ. Это состояніе чувствъ (не говоря уже о розыскной лихорадкѣ) заставило меня поспѣшить какъ только ботинку отдали мнѣ въ руки, какъ только можетъ спѣшить семидесяти лѣтній человѣкъ.

Когда я подошелъ къ берегу, тучи сгустились, пошелъ дождь огромными бѣлыми полосами воды передъ вѣтромъ. Я слышалъ грохотъ моря, ударявшагося о песчаный берегъ устья бухты. Нѣсколько далѣе я обогналъ мальчика, пріютившагося подъ песчаными холмами. Потомъ я увидалъ бушующее море, волны заливающія берегъ и дождь гонимый вѣтромъ, задѣвавшій воду какъ развѣвающаяся одежда, и желтый дикій берегъ съ одинокой черной фигурой, стоявшей на немъ — съ фигурой пристава Кёффа.

Онъ махнулъ рукою къ сѣверу, когда увидалъ меня.

— Держитесь этой стороны! закричать онъ. — И сойдите ко мнѣ сюда!

Я пошелъ къ нему; я задыхался, сердце мое билось такъ, какъ будто хотѣло выскочить изъ груди. Я говоритъ не могъ. Я хотѣлъ сдѣлать ему сто вопросовъ, и ни одинъ изъ нихъ не срывался съ моихъ губъ. Его лицо испугало меня. Я увидалъ въ его глазахъ выраженіе ужаса. Онъ выхватилъ ботинку изъ моихъ рукъ и приложилъ ее къ слѣдамъ на пескѣ къ югу съ той стороны, гдѣ мы стояли, и прямо къ тому выступу скалы, который называется Южнымъ утесомъ. Слѣдъ не былъ еще смытъ дождемъ — и ботинка дѣвушки какъ-разъ пришлась по немъ.

Приставъ указалъ на ботинку, приложенную къ слѣду, не говоря ни слова.

Я схватилъ его за руку и усиливался заговоритъ съ нимъ, и не могъ. Онъ сошелъ по слѣдамъ къ тому мѣсту, гдѣ соединялись скалы и песокъ. Южный утесъ начинало немного заливать приливомъ; вода покрывала отвратительную поверхность Зыбучихъ Песковъ. То тутъ, то тамъ, съ упорнымъ молчаніемъ, тяжелымъ какъ свинецъ, съ упорнымъ терпѣніемъ, которое страшно было видѣть, приставъ Кёффъ примѣрялъ ботинку къ слѣдамъ и всегда находилъ ее направленную въ одну сторону — прямо къ скаламъ. Какъ онъ ни искалъ, но не могъ найти нигдѣ никакихъ слѣдовъ отъ скалъ.

Наконецъ онъ пересталъ. Онъ опять взглянулъ на меня, а потомъ на воду, находившуюся передъ нами, все глубже и глубже покрывавшую отвратительную поверхность Зыбучихъ Песковъ. Я посмотрѣлъ куда онъ смотрѣлъ — и увидалъ его мысль на его лицѣ. Страшный тупой трепетъ вдругъ овладѣлъ мною. Я упалъ на колѣна на пескѣ.

— Она приходила къ своему тайнику, я слышалъ какъ говорилъ приставъ. — Какое-нибудь несчастье случилось на этихъ скалахъ.

Измѣнившееся лицо дѣвушки, ея слова и поступки, отупленіе, съ какимъ она слушала меня я говорила со мною, когда я нашелъ ее метущею корридоръ нѣсколько часовъ тому назадъ, пришли мнѣ на умъ и сказали мнѣ въ то самое время, какъ говорилъ приставъ, что его догадка была страшно справедливо. Я пытался сообщить ему боязнь, леденившую меня. Я старался сказать:

— Она умерла смертью, которую она сама искала.

Нѣтъ, слова не сходили съ моихъ губъ. Онѣмѣніе я трепетъ держали меня въ своихъ когтяхъ. Я не могъ чувствовать проливного дождя. Я не могъ видѣть поднимающагося прилива. Какъ въ видѣніи или во снѣ, бѣдное погибшее существо представлялось мнѣ. Я видѣлъ ее опять, какъ въ прежнее время — въ то утро, когда я пошелъ привести ее домой. Я слышалъ опять, какъ она говорила мнѣ, что Зыбучій Песокъ притягивалъ ее противъ воли, и спрашивала себя, не ждетъ ли ее тутъ могила. Меня поразилъ ужасъ какимъ-то непонятнымъ образомъ, когда я додумалъ о моей дочери. Моя дочь была однихъ съ нею лѣтъ. Моя дочь, подвергнутая такимъ испытаніямъ, какъ Розанна, могла жить такой же страшной жизнью и умереть такой же ужасной смертью.

Приставъ ласково поднялъ меня и отвелъ отъ зрѣлища того мѣста, гдѣ они погибла. Съ этимъ облегченіемъ я началъ опять свободно дышать я смотрѣть на предметы, какъ они дѣйствительно были, Посмотрѣвъ на песчаные холмы, я видѣлъ, какъ наши слуги и рыбакъ Йолландъ всѣ бѣжали къ намъ съ испугомъ, узнать, нашлась ли дѣвушка. Въ немногихъ словахъ приставъ объяснилъ имъ, что показывали слѣды, и сказалъ, что должно быть съ него случилось несчастье. Потомъ онъ сдѣлалъ рыбаку вопросъ, опять обернувшись къ морю:

— Скажите мнѣ, могла ли увезти ее лодка съ этого выступа скалы, гдѣ останавливаются ея слѣды?

Рыбакъ указалъ на волны, заливавшія песчаный берегъ и обливавшія облаками пѣны мысъ съ каждой стороны около насъ.

— Никакая лодка, отвѣчалъ рыбакъ: — не могла вывезти ее изъ этою.

Приставъ Кёффъ досмотрѣлъ въ послѣдній разъ на слѣды, виднѣвшіеся на пескѣ, которые теперь дождь быстро смывалъ.

— Вотъ, сказалъ онъ: — доказательство, что она не могла уйти отсюда по землѣ. А вотъ, продолжалъ онъ, смотря на рыбака: — доказательство, что она не могла уѣхать моремъ.

Онъ замолчалъ и соображалъ съ минуту.

— Ее видѣли бѣгущую къ этому мѣсту за полчаса до того, какъ я пришелъ сюда, сказалъ онъ Йодланду. — Послѣ того прошло довольно времени. Скажемъ, всего-на-всего часъ. Какъ высоко была вода въ то время по сю сторону скалъ?

Онъ указалъ на южную сторону — то-есть ту, на которой не было Зыбучихъ Песковъ.

— Смотря по тому, какъ приливъ прибавляется сегодня, по ту сторону утеса часъ тому назадъ недоставало бы воды утопить котенка.

Приставъ Кёффъ обернулся къ сѣверу, къ Зыбучимъ Пескамъ.

— А на этой сторонѣ? спросилъ онъ.

— Еще меньше, отвѣчалъ Йолландъ. — Зыбучій песокъ только быль бы чуть замоченъ, не больше.

Приставъ обернулся Ко мнѣ и сказалъ, что несчастье должно было случиться со стороны Зыбучихъ Песковъ. Мой языкъ при этомъ развязался.

— Несчастья случайнаго не было, сказалъ я. — Она пришла сюда, утомясь жизнью, кончить ее здѣсь.

Онъ отскочилъ отъ меня.

— Почему вы знаете? спросилъ онъ.

Всѣ столпились около меня. Приставъ тотчасъ оправился. Онъ оттолкнулъ всѣхъ отъ меня; онъ сказалъ, что я старикъ, сказалъ, что это открытіе поразило меня, сказалъ;

— Оставьте его одного.

Потомъ обернулся къ Йолланду и спросилъ:

— Есть возможность найти ее, когда начнется отливъ?

Йолландъ отвѣчалъ:

— Никакой. Что попадетъ въ этотъ песокъ, то и останется тамъ навсегда.

Сказавъ это, рыбакъ сдѣлалъ шагъ ближе и обратился ко мнѣ.

— Мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — я хочу сказать вамъ нѣсколько словъ о смерти этой молодой женщины. Вдоль бока утеса выдается фута на четыре отмель отъ скалы, на половину вдавшаяся въ песокъ. Я спрашиваю — зачѣмъ она не ухватилась за это? Если она нечаянно поскользнулась, она упала тамъ, гдѣ могла стать ногами, и на такую глубину, что вода едва покрыла бы ее до пояса. Она, должно быть, прошла въ бродъ, или прыгнула въ глубину моря — а то она не погибла бы. Нѣтъ, случайнаго несчастья, сэръ, не было! Глубина Зыбучихъ Песковъ поглотила ее и поглотила по ея собственной волѣ.

Послѣ свидѣтельства человѣка, на знаніе котораго можно было положиться, приставъ замолчалъ. Всѣ мы, такъ же какъ и онъ, молчали. Какъ-бы но взаимному согласію, мы всѣ довернули назадъ и поднялись на берегъ.

На песчаныхъ холмахъ намъ встрѣтился помощникъ конюха, бѣжавшій къ намъ изъ дома. Это мальчикъ добрый и имѣетъ искреннее уваженіе ко мнѣ. Онъ подалъ мнѣ записку съ приличной горестью на лицѣ.

— Пенелопа прислала къ вамъ это, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ: — она нашла это въ комнатѣ Розанны.

Это были ея послѣднія прощальныя слова къ старику, который употреблялъ все возможное — слава Богу! всегда употреблялъ все возможное — чтобы быть дружелюбнымъ съ нею.

«Вы часто прощали мнѣ, мистеръ Беттереджъ, въ прошлыя времена. Въ первый разъ, какъ вы увидите Зыбучіе Пески, постарайтесь простить мнѣ еще разъ. Я нашла мою могилу тамъ, гдѣ моя могила ждала меня. Я жила и умираю, сэръ, съ признательностью за вашу доброту.»

Болѣе ничего не было. Какъ ни коротка была эта записка, у меня недостало мужества устоять противъ такихъ словъ. Слезы легко у васъ льются, когда вы молоды и начинаете жить въ свѣтѣ. Слезы ваши льются легко, когда вы стары и начинаете сѣдѣть. Я зарыдалъ.

Приставъ Кёффъ сдѣлалъ ко мнѣ шагъ — съ добрымъ намѣреніемъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь. Я съ ужасомъ отступилъ отъ него.

Не дотрогивайтесь до меня! сказалъ я. — Это вы напугали ее, вы довели до этого.

— Вы неправы, мистеръ Беттереджъ, отвѣчалъ онъ спокойно. — Но объ этомъ будетъ время говорить, когда мы опять воротимся въ домъ.

Я пошелъ за всѣми, опираясь на руку конюха. По проливному дождю мы воротились — встрѣтить непріятности и ужасъ, ожидавшіе насъ въ домѣ.

Глава XX.

Шедшіе впереди разгласили извѣстіе прежде насъ. Мы нашли всѣхъ слугъ пораженныхъ паническимъ страхомъ. Когда мы приходили мимо комнаты милэди, дверь сильно была растворена съ внутренней стороны. Моя госпожа вышла къ намъ (за нею шелъ мистеръ Фрэнклинъ и напрасно старался успокоить ее), совершенно внѣ себя отъ ужаснаго происшествія.

— Вы виноваты въ этомъ! кричала она, дико угрожая приставу рукою. — Габріэль, заплатите этому негодяю — и чтобъ я не видала его больше!

Только одинъ приставъ изъ всѣхъ насъ былъ способенъ сладить съ нею — такъ какъ только онъ одинъ владѣлъ собой.

— Я такъ же мало виноватъ въ этомъ горестномъ событіи, милэди, какъ и вы, сказалъ онъ. — Если черезъ полчаса послѣ этого вы все еще будете настаивать на томъ, чтобъ я оставилъ вашъ домъ, я приму отказъ, но не деньги вашего сіятельства.

Это было сказано очень почтительно, но и очень твердо въ то же время — и подѣйствовало на госпожу мою столько же, какъ на меня. Она позволила мистеру Фрэнклину ввести ее назадъ въ ея комнату. Когда дверь затворилась за ними обоими, приставъ, смотря на служанокъ съ своей обыкновенной наблюдательностью, примѣтилъ, что между тѣмъ, какъ всѣ были просто испуганы, Пенелопа была въ слезахъ.

— Когда вашъ отецъ переодѣнется, сказалъ онъ: — придите поговорить съ нами въ комнату вашего отца.

Прежде чѣмъ прошло полчаса, я надѣлъ сухое платье и далъ приставу переодѣться. Пенелопа пришла къ намъ узнать, что приставъ хочетъ узнать отъ нея. Не думаю, чтобы я до этой минуты чувствовалъ такъ сильно, какъ въ эту минуту, какая у меня добрая и послушная дочь. Я посадилъ ее къ себѣ на колѣни и молилъ Бога благословить ее. Она спрятала голову на груди моей и обвилась руками вокругъ моей шеи — и мы немного посидѣли молча. Должно быть, дочь моя и я думали о бѣдной умершей дѣвушкѣ. Приставъ подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть изъ него. Я думалъ, что мнѣ слѣдовало поблагодарить его за вниманіе къ намъ обоимъ — и поблагодарилъ.

Люди знатные пользуются всевозможной роскошью — между прочимъ возможностью давать волю своимъ чувствамъ. Люди низкаго происхожденія не имѣютъ такихъ преимуществъ. Необходимость, щадящая нашихъ господь, не щадитъ насъ. Мы научаемся скрывать въ себѣ наши чувства и исполнять нашу обязанность такъ терпѣливо, какъ можемъ. Я на это не жалуюсь — я только объ этомъ упоминаю. Пенелопа и я были готовы отвѣчать приставу, какъ только приставъ былъ готовъ съ своей стороны. Когда приставъ спросилъ ее, не знаетъ ли она, что заставило ея подругу лишить себя жизни, моя дочь отвѣчала (какъ вы предвидите), что она сдѣлала это изъ любви къ мистеру Фрэнклину Блэку. Когда приставъ спросилъ ее потомъ, упоминала ли ода объ этомъ кому-нибудь другому, Пенелопа отвѣчала:

— Я не упоминала объ этомъ, жалѣя Розанну.

Я счелъ нужнымъ прибавить къ этому нѣсколько словъ. Я сказалъ:

— И также мистера Фрэнклина, моя милая. Если Розанна умерла изъ любви къ нему, то это безъ его вѣдома и не по его винѣ. Пустъ его уѣдетъ отсюда сегодня, если онъ уѣдетъ; къ чему безполезно огорчать его, сообщая ему истину?

Приставъ Кёффъ сказалъ: «Совершенно справедливо» я опять замолчалъ, сравнивая мнѣніе Пенелопы (какъ мнѣ показалось) съ своимъ собственнымъ мнѣніемъ, которое онъ оставилъ при себѣ.

Черезъ полчаса раздался звонокъ моей госпожи. Идя на зовъ, я встрѣтилъ мистера Фрэнклина, выходившаго изъ кабинета тетки. Онъ упомянулъ, что ея сіятельство готова видѣть пристава Кёффа — въ моемъ присутствіи, такъ какъ прежде и — что онъ самъ желаетъ прежде сказать приставу два слова, возвращаясь со мною въ мою комнату, онъ остановился и посмотрѣлъ на таблицу росписанія желѣзныхъ дорогѣ, висѣвшую въ передней.

— Неужели вы точно оставите насъ, сэръ? спросилъ я. — Миссъ Рэчель навѣрно одумается, если вы дадите ей время.

— Она одумается, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ: — когда услышитъ, что я уѣхалъ и что она не увидитъ меня болѣе.

Я думалъ, что одъ говоритъ съ гнѣвомъ на обращеніе моей барышни съ нимъ. Но я ошибался. Госпожа мои примѣтила, съ того самаго времени., когда полиція пріѣхала къ намъ въ домъ, что одного упоминанія о немъ было достаточно, чтобы заставить миссъ Рэчель вспыхнуть отъ гнѣва. Онъ такъ любилъ свою кузину, что не хотѣлъ сознаться въ этомъ самому себѣ, пока истина не обнаружилась ему, когда миссъ Рэчель уѣхала къ теткѣ. Когда глаза его раскрылись такимъ жестокимъ образомъ, Какъ вамъ Извѣстно, мистеръ Фрэнклинъ принялъ намѣреніе — единственное намѣреніе, которое могъ принять человѣкъ энергичный — уѣхать изъ нашего дома.

Онъ говорилъ съ приставомъ въ моемъ присутствіи. Онъ сказалъ, что ея сіятельство готова сознаться, что она выразилась слишкомъ запальчиво. Онъ спросилъ, согласится ли приставъ — въ такомъ случаѣ — принять вознагражденіе и оставить дѣло объ алмазѣ въ такомъ положеніи, въ какомъ оно находилось теперь. Приставъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, сэръ, вознагражденіе дается мнѣ за исполненіе моей обязанности. Я отказываюсь принять его, пока не исполню моей обязанности.

— Я не понимаю васъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ.

— Я объяснюсь, сэръ, сказалъ приставъ. — Когда я пріѣхалъ сюда, я взялся бросить надлежащій свѣтъ на дѣло о пропавшемъ алмазѣ. Я теперь готовъ и жду возможности исполнить мое обѣщаніе. Когда я представлю лэди Вериндеръ, въ какомъ положеніи находится дѣло, и когда скажу ей прямо, какъ слѣдуетъ поступить для отысканія Луннаго камня, отвѣтственность будетъ съ меня снята. Пусть ея сіятельство рѣшитъ послѣ этого, позволитъ она мнѣ продолжать или нѣтъ, тогда я сдѣлаю то, что я взялся сдѣлать — и возьму вознагражденіе.

Этими словами приставь Кёффъ напомнилъ намъ, что даже полицейскій сыщикъ можетъ дорожить своей репутаціей.

Взглядъ его былъ такъ справедливъ, что нечего было больше говорить. Когда я всталъ Проводить его въ комнату милэди, онъ спросилъ, желаетъ ли мистеръ Фрэнклинъ присутствовать при этомъ разговорѣ. Мистеръ Фрэнклинъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, если только лэди Вериндеръ этого не желаетъ.

Онъ шепнулъ мнѣ, когда я провожалъ пристава:

— Я знаю, что этотъ человѣкъ будетъ говорить о Рэчель, а я такъ люблю ее, что не могу слушать и не разсердиться. Оставьте меня одного.

Я оставилъ его въ большомъ огорченіи, облокотившимся о подоконникъ. Онъ закрылъ лицо обѣими руками, а Пенелопа заглядывала въ дверь, желая его утѣшить. На мѣстѣ мистера Фрэнклина я позвалъ бы ее. Когда съ вами дурно обходится женщина, очень утѣшительно разсказать объ этомъ другой — потому что девять разъ изъ десяти эта другая всегда возьметъ вату сторону. Можетъ быть, когда я ушелъ, онъ ее позвалъ. Въ такомъ случаѣ, сказавъ, что моя дочь не остановилась бы нц за чѣмъ, чтобы утѣшить мистера Фрэнклина Блэка, я только отдамъ ей должную справедливость.

Между тѣмъ приставъ Кёффъ и я шли въ комнату милэди.

На послѣднемъ совѣщаніи, которое мы имѣли съ нею, она неохотно поднимала глаза съ книги, которая лежала передъ нею ни столѣ. Теперь была перемѣна къ лучшему. Она встрѣтила глаза пристава глазами такими же твердыми, какъ и его. Фамильная энергія выказывалась въ каждой чертѣ сч лица, и я зналъ, что приставъ Кёффъ встрѣтитъ женщину, которая не уступитъ ему ни въ чемъ, когда такая женщина принудила себя выслушать все худшее, что онъ могъ сказать ей.

Глава XXI.

Первыя слова, когда мы сѣли, были сказаны моей госпожей: — Приставъ Кёффъ, можетъ быть, есть нѣкоторое извиненіе для тѣхъ необдуманныхъ словъ, которыя я вамъ сказала полчаса тому назадъ. Однако, я не желаю ссылаться на это извиненіе. Я говорю съ совершенной искренностью, что сожалѣю, если оскорбила васъ.

Грація въ голосѣ и въ обращеніи, съ которою она сказала это извиненіе, произвела надлежащее дѣйствіе на пристава. Онъ просилъ позволенія оправдаться — выставляя оправданіе знакомъ уваженія къ моей госпожѣ. Онъ сказалъ, что никакимъ образомъ не можетъ быть виною несчастья, поразившаго всѣхъ насъ, по той основательной причинѣ, что успѣхъ, съ которымъ онъ довелъ свое слѣдствіе до надлежащаго конца, происходилъ не отъ того, что онъ сказалъ или сдѣлалъ что-нибудь такое, что могло бы испугать Розанну Спирмань. Онъ обратился ко мнѣ, прося засвидѣтельствовать справедливость его словъ. Я не логъ отказать ему въ этомъ. Я думалъ, что на этомъ дѣло и могло бы остановиться.

Приставъ Кёффъ однако сдѣлалъ шагъ далѣе, очевидно (какъ вы сейчасъ будете судить) съ намѣреніемъ начать самое непріятное изъ всѣхъ возможныхъ объясненій между ея сіятельствомъ и имъ.

— Я слышалъ, что самоубійство молодой женщины приписываютъ одной причинѣ, сказалъ приставъ: — можетъ быть, эта причина и справедлива. Но она вовсе не относится къ тому дѣлу, которымъ я занимаюсь здѣсь. Я обязанъ прибавить, однако, что мое мнѣніе показываетъ причину другую. Какое-то нестерпимое безпокойство, относившееся къ пропавшему алмазу, побудило, какъ я полагаю, эту бѣдную дѣвушку самой лишить себя жизни. Я не имѣю притязанія увѣрять, что я знаю, въ чемъ состояло это нестерпимое безпокойство. Но я думаю, что (съ позволеніемъ вашего сіятельства) могу указать на одну особу, которая можетъ рѣшить, правъ я или нѣтъ.

— Особа эта теперь здѣсь, въ этомъ домѣ? спросила моя госпожа послѣ нѣкотораго молчанія.

— Эта особа уѣхала отсюда, милэди.

Этотъ отвѣтъ такъ прямо указывалъ на миссъ Рэчель, какъ только было возможно. Настало молчаніе; я думалъ, что оно не прервется никогда. Боже! какъ вѣтеръ вылъ, какъ дождь билъ въ окна; я сидѣлъ и ждалъ, чтобы кто-нибудь изъ лихъ заговорилъ опять.

— Сдѣлайте одолженіе, объяснитесь яснѣе, сказала милэди. — Вы говорите о моей дочери?

— О ней, сказалъ приставъ Кёффъ такъ же прямо.

Когда мы вошли въ комнату, на столѣ лежала банкирская книга моей госпожи — безъ сомнѣнія для того, чтобы расплатиться съ приставомъ. Теперь милэди положила ее опять въ ящикъ. Мнѣ больно было видѣть, какъ дрожала ея бѣдная рука — эта рука, которая осыпала благодѣяніями ея стараго слугу; я молю Бога, чтобы эта рука держала мою руку, когда наступитъ моя кончина и я оставлю мое мѣсто навсегда.

— Я надѣялась, продолжала милэди очень медленно и спокойно: — что вознагражу ваши услуги и разстанусь съ вами, не упоминая имени миссъ Вериндеръ такъ открыто, какъ оно было упомянуто между нами теперь. Мои племянникъ навѣрно сказалъ вамъ объ этомъ прежде, чѣмъ вы пришли въ мою комнату?

— Мистеръ Блэкъ пополнилъ ваше порученіе, милэди. А я объяснилъ мистеру Блэку причину…

— Эту причину безполезно мнѣ говорить. Послѣ того, чти вы сейчасъ сказали, вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что вы зашли слишкомъ далеко для того, чтобы возвращаться назадъ. Я обязана для самой себя и обязана для своей дочери настаивать, чтобы вы остались здѣсь и высказались прямо.

Приставъ посмотрѣлъ на часы,

— Еслибъ было время, милэди, сказалъ онъ: — я предпочелъ бы написать донесеніе вмѣсто того, чтобы сообщать его изустно. Но если это слѣдствіе должно продолжаться, время слишкомъ важно для того, чтобы терять его на письменныя донесенія. Я готовъ тотчасъ приступить къ дѣлу. Для меня будетъ очень тяжело говорить, а для васъ слушать…

Тутъ моя госпожа опять остановила его.

— Можетъ статься, будетъ не такъ тягостно для васъ и для моего добраго слуги и друга, сказала она: — если я подамъ примѣръ и смѣло стану говорить съ своеи стороны. Вы подозрѣваете, что миссъ Вериндеръ обманываетъ насъ всѣхъ, скрывая алмазъ для собственной своей цѣли? Правда ли это?

— Совершенная правда, милэди.

— Очень хорошо. Теперь, прежде чѣмъ вы начнете, я долженъ вамъ сказать, какъ мать миссъ Вериндеръ, что она совершенно неспособна сдѣлать то, въ чемъ вы ее подозрѣваете. Вы узнали ея характеръ только два дня тому назадъ. А я знаю ея характеръ съ тѣхъ поръ, какъ она родилась. Высказывайте ваши подозрѣнія такъ сильно, какъ хотите — вы не можете этимъ оскорбить меня. Я увѣрена заранѣе, что (при всей Вашей опытности) обстоятельства обманули васъ въ этомъ случаѣ. Помните, я не имѣю никакихъ тайныхъ свѣдѣній. Дочь моя точно такъ же мало откровенна со мною въ этомъ отношеніи, какъ и съ вами. Причину, заставляющую меня говорить такъ положительно, вы уже слышали: я знаю мою дочь.

Она обернулась ко мнѣ и подала мнѣ руку. Я молча поцѣловалъ ее.

— Вы можете продолжать, сказала она, опять взглянувъ на пристава съ прежнею твердостью.

Приставъ Кёффъ поклонился. Моя госпожа произвела на него только одно дѣйствіе. Его топорное лицо смягчилось на минуту, какъ будто онъ сожалѣлъ о ней. А что касается до того, чтобы поколебать его убѣжденія, ясно было видно, что она не поколебала его ни на волосъ. Онъ плотнѣе усѣлся на стулѣ и повелъ свою гнусную аттаку на характеръ миссъ Рэчель въ слѣдующихъ словахъ:

— Я долженъ просить ваше сіятельство, сказалъ онъ: — взглянуть на это дѣло съ моей точки зрѣнія такъ же, какъ и съ вашей. Не угодно ли предположить, что вы пріѣхали сюда на моемъ мѣстѣ и съ моей опытностью, и позвольте мнѣ сказать вамъ вкратцѣ, въ чемъ состояла эта опытность.

Моя госпожа сдѣлала ему знакъ, что она позволяетъ. Приставъ продолжалъ:

Въ послѣднія двадцать лѣтъ меня часто приглашало въ щекотливыхъ фамильныхъ дѣлахъ въ качествѣ повѣреннаго. Единственный результатъ моей опытности въ домашнихъ дѣлахъ, имѣющій отношеніе къ настоящему дѣлу, я могу объяснять въ двухъ словахъ. Я хорошо знаю по опытности, что молодыя дѣвушки, знатныя и богатыя, имѣютъ иногда секретные долги, въ которыхъ онѣ не смѣютъ признаться своимъ ближайшимъ родственникамъ и друзьямъ. Иногда модистка и брилліантщикъ причиною этихъ долговъ. Иногда деньги нужны для такихъ цѣлей, которыхъ я не подозрѣваю въ настоящемъ случаѣ и не стану оскорблять васъ, упоминая объ этомъ. Помните, что я сказалъ, милэди — а теперь посмотримъ, какъ происшествія въ этомъ домѣ принудили меня вспомнить мою опытность, пріятно ли это или нѣтъ.

Онъ соображалъ что-то мысленно нѣсколько минутъ, а потомъ продолжалъ — съ страшной ясностью, принуждавшей насъ понять его, съ ужасной справедливостью, не щадившей никого.

— Первое свѣдѣніе, полученное мною относительно пропавшаго алмаза, сказалъ приставъ: — я получилъ отъ надзиратели Сигрэва. Онъ доказалъ мнѣ вполнѣ, что онъ совершенно неспособенъ изслѣдовать это дѣло. Одно, что показалось мнѣ достойнымъ вниманія изъ его словъ, было то, что миссъ Вериндеръ отказалась отвѣчать на его вопросы и говорила съ нимъ съ непонятной грубостью и презрѣніемъ. Мнѣ показалось это странно — но я приписалъ это какой-нибудь неловкости надзирателя, оскорбившей, можетъ быть, молодую дѣвушку. Я запомнилъ это и занялся этимъ дѣломъ одинъ. Изслѣдованія мои кончились, какъ вамъ извѣстно, тѣмъ, что я примѣтилъ на двери пятно и по показанію мистера Фрэнклина Блэка удостовѣрился, что это самое пятно и пропажа алмаза составляютъ кусочки одного и того же кастета. До-сихъ-поръ я подозрѣвалъ, впрочемъ весьма неопредѣленно, что можетъ быть Лунный камень былъ украденъ и что кто-нибудь изъ слугъ окажется воромъ. Очень хорошо. Въ такомъ положеніи дѣла что же случилось? Миссъ Вериндеръ вдругъ вышла изъ своей комнаты и заговорила со мною. Я примѣтилъ три подозрительныхъ обстоятельства въ этой молодой дѣвицѣ. Она все еще сильно взволнована, хотя болѣе сутокъ прошло послѣ пропажи алмаза. Она обращается со мною, какъ уже обращалась съ надзирателемъ Сигрэвомъ. И она ужасно сердится на мистера Фрэнклина Блэка. Опять очень хорошо. Вотъ (я говорю себѣ) молодая дѣвушка, лишившаяся драгоцѣнной вещи — молодая дѣвушка, какъ мнѣ говорятъ мои глаза и уши, горячаго темперамента. При настоящемъ положенія дѣлъ и съ такимъ характеромъ, что дѣлаетъ она? Она показываетъ непонятную вражду къ мистеру Блэку, къ надзирателю и ко мнѣ — другими словами, къ тѣмъ тремъ лицамъ, которыя ксѣ различнымъ способомъ старались помочь ей отыскать ея пропашную вещь. Доведя мое слѣдствіе до этого — тогда, милэди, и только тогда, я началъ вспоминать мою опытность. Моя опытность объясняла мнѣ поведеніе миссъ Вериндеръ, которое безъ этого было бы совершенно непонятно. Эта опытность причислила ее къ тѣмъ другимъ молодымъ дѣвицамъ, которыхъ я зналъ. Эта опытность сказала мнѣ, что она имѣетъ долги, въ которыхъ не смѣетъ признаться и которые слѣдуетъ заплатить. И это заставляетъ меня спрашивать себя, не значитъ ли пропажа алмаза то, что онъ назначенъ на уплату этихъ долговъ? Вотъ заключеніе, которое моя опытность выводитъ изъ простыхъ фактовъ. Что опытность вашего сіятельства скажетъ противъ этого?

— То, что я уже говорила, отвѣчала моя госпожа. — Обстоятельства обманываютъ васъ.

Я ничего не сказалъ съ своей стороны. Робинзонъ Крузо — Богъ знаетъ какъ — пришелъ въ мою обезумѣвшую старую голову. Еслибъ приставъ Кёффъ очутился въ эту минуту на пустынномъ островѣ, не имѣя Пятницы для компаніи или корабля, на которомъ онъ могъ бы уѣхать — онъ очутился бы именно тамъ, гдѣ я желалъ бы, чтобы онъ былъ! (Nota bene: я вообще хорошій христіанинъ, когда вы не станете испытывать мои христіанскія добродѣтели слишкомъ много. И всѣ вы — что очень утѣшительно — въ этомъ отношеніи почти таковы же, какъ и я).

Приставъ Кёффъ продолжалъ:

— Справедливо или нѣтъ было мое заключеніе, милэди, я долженъ былъ прежде всего подвергнутъ это заключеніе испытанію. Я предложилъ вашему сіятельству осмотрѣть всѣ гардеробы въ домѣ. Это было способомъ найти одежду, которая, по всей вѣроятности, сдѣлала пятно, и это было способомъ подвергнуть испытанію мое заключеніе. Что же изъ этого вышло? Ваше сіятельство согласились. Мистеръ Блэкъ согласился, мистеръ Эбльуайтъ согласился. Одна миссъ Вериндеръ остановила слѣдствіе, отказавъ наотрѣзъ. Этотъ результатъ доказалъ мнѣ, что мой взглядъ былъ справедливъ. Если ваше сіятельству и мистеръ Беттереджъ все-таки не хотите согласиться со мною, вы должны быть слѣпы къ тому, что случилось передъ вами въ нынѣшній день. При васъ я сказалъ молодой дѣвицѣ, что ея отъѣздъ (при настоящемъ положеніи дѣлъ) будетъ препятствіемъ для меня къ отысканію ея алмаза. Вы сами видѣли, что она уѣхала, не смотря на мои слова. Вы сами видѣли, что въ благодарность за то, что мистеръ Блэкъ сдѣлалъ болѣе всѣхъ другихъ для того, чтобы дать ключъ мнѣ въ руки, она публично оскорбила мистера Блэка на лѣстницѣ дома ея матери. Что эту значитъ? Если миссъ Вериндеръ не причастна къ пропажѣ алмаза, что это значитъ?

На этотъ разъ онъ посмотрѣлъ на меня. Просто странно было слышать, какъ онъ приводилъ доказательство за доказательствомъ противъ миссъ Рэчель, страшно знать, когда такъ хотѣлось бы защитить, что нельзя было оспаривать истину его словъ. Я (слава Богу!) по природѣ неспособенъ поддаваться умственнымъ доводамъ. Это позволило мнѣ твердо держаться въ воззрѣніяхъ милэди, въ воззрѣніяхъ твердо раздѣляемыхъ мною. Это пробудило мою энергію и заставило меня смѣло взглянуть въ лицо приставу Кёффу. Умоляю васъ, добрые друзья, воспользуйтесь моимъ примѣромъ. Это избавитъ васъ отъ многихъ самыхъ досадныхъ непріятностей. Старайтесь не поддаваться доводамъ, и вы увидите какъ вы отразите когти умныхъ людей, когда они будутъ стараться оцарапать васъ для вашей собственной пользы!

Видя, что ни я, ни госпожа моя не дѣлаемъ замѣчанія, приставъ Кёффъ продолжалъ (Боже! съ какимъ бѣшенствомъ я примѣчалъ, что его вовсе не смущало наше молчаніе):

— Вотъ какимъ образомъ доказательства говорятъ противъ миссъ Вериндеръ одной, сказалъ онъ: — теперь слѣдуетъ выставить, какія доказательства говорятъ противъ миссъ Вериндеръ и покойной Розанны Спирманъ вмѣстѣ. Мы воротимся на минуту, съ вашего позволенія, къ отказу вашей дочери разсмотрѣть ея гардеробъ. Послѣ этого обстоятельства мое заключеніе было уже сдѣлано, но я долженъ былъ сообразить два вопроса. Во-первыхъ, какъ мнѣ слѣдуетъ вести слѣдствіе. Во-вторыхъ, имѣла ли миссъ Вериндеръ сообщницу между служанками въ домѣ. Старательно обдумавъ это, я рѣшился вести слѣдствіе, что мы называемъ въ нашей профессіи весьма неправильнымъ образомъ, по той причинѣ, что я долженъ имѣть дѣло съ семейнымъ скандаломъ, который обязанъ былъ скрыть въ границахъ семейныхъ. Чѣмъ менѣе дѣлать шуму, чѣмъ менѣе брать на помощь постороннихъ, тѣмъ лучше. Объ обыкновенномъ способѣ посадить людей въ тюрьму по подозрѣнію, допрашивать ихъ въ судѣ и тому подобномъ — нечего были и думать, когда дочь вашего сіятельства (какъ я полагаю) была больше всѣхъ замѣшана въ это дѣло. Въ такомъ случаѣ я чувствовалъ, что такое лицо, какъ мистера Беттереджа, съ его характеромъ и положеніемъ въ домѣ — знавшаго слугъ и дорожившаго честью фамиліи — было бы безопаснѣе взять въ помощники, чѣмъ всякаго другого человѣка, который могъ попасться мнѣ подъ руку. Я попробовалъ бы взять мистера Блэка, еслибъ мнѣ не мѣшало одно препятствіе. Онъ примѣтилъ къ самаго начала, куда клонится мое слѣдствіе, и при его участіи съ миссъ Вериндеръ, взаимное соглашеніе было невозможно между имъ и мною. Я безпокою ваше сіятельство этими подробностями для того, чтобы показать, что я сохранилъ эту тайну въ семейномъ кругу. Я единственный посторонній человѣкъ, который знаетъ эту тайну — и мое будущее существованіе зависитъ отъ того, чтобы я молчалъ.

Тутъ я почувствовалъ, что мое будущее существованіе зависать отъ того, чтобы я не молчалъ. Быть выставленнымъ передъ моею госпожей, въ мои преклонныя лѣта, чѣмъ-то въ родѣ полицейскаго депутата, было болѣе, чѣмъ мои христіанскія добродѣтели могли вынести.

— Прошу позволенія сообщить вашему сіятельству, сказалъ я: — что я не помогалъ этому гнусному слѣдствію ничѣмъ и никогда съ начала до конца, и прошу пристава Кёффа опровергнуть мои слова, если онъ смѣетъ!

Давъ волю своимъ чувствамъ въ этихъ словахъ, я почувствовалъ большое облегченіе. Ея сіятельство удостоила дружески потрепать меня по плечу. Я съ справедливымъ негодованіемъ посмотрѣлъ на пристава, желая видѣть, что онъ думаетъ о подобномъ свидѣтельствѣ. Приставъ присмирѣлъ какъ ягненокъ и, казалось, полюбилъ меня еще больше прежняго.

Милэди сказала ему, что онъ можетъ продолжать свое объясненіе.

— Я понимаю, сказала она: — что вы добросовѣстно употребили всѣ старанія относительно того, что вы считали моими интересами. Я готова слушать, что вы скажете далѣе.

— То, что я скажу далѣе, отвѣчалъ приставъ Кёффъ: — относится къ Розаннѣ Спирманъ. Я узналъ молодую женщину, какъ ваше сіятельство можетъ бытъ помните, когда она принесла книгу для бѣлья въ эту комнату. До того времени я сомнѣвался, повѣрила ли миссъ Берподеръ свою тайну кому-нибудь. Когда я увидалъ Розанну, я перемѣнилъ мысли. Я сталъ подозрѣвать, что она причастна къ пропажѣ алмаза. Бѣдная дѣвушка умерла ужасной смертью, и я не желаю заставить ваше сіятельство думать — теперь, когда ее нѣтъ на свѣтѣ — что я несправедливымъ образомъ былъ къ ней жестокъ. Еслибъ это былъ обыкновенный случаи воровства, я сталъ бы подозрѣвать Розанну не болѣе, какъ всякаго другого слугу въ домѣ. Наша опытность въ женщинахъ, бывшихъ въ исправительномъ домѣ, говоритъ намъ, что когда онѣ поступаютъ въ услуженіе — и когда съ ними обращаются и ласково и справедливо — онѣ по большей части выказываютъ искреннее раскаяніе и оказываются достойными милостей, которыми ихъ осыпаютъ. Но это былъ не обыкновенный случай воровства. Это былъ — по моему мнѣнію-глубоко задуманныя обманъ съ участіемъ владѣлицы алмаза. Имѣя это въ виду, весьма естественно, что мнѣ прежде всего пришло въ голову относительно Розанны слѣдующее: удовольствовалась ли бы миссъ Вериндеръ (прошу извиненія у вашего сіятельства), заставивъ всѣхъ насъ думать, что Лунный камень просто пропалъ? Или она сдѣлала шагъ далѣе и обманула васъ, заставивъ подумать, что Лунный камень украденъ? Въ послѣднемъ случаѣ Розанна Спирманъ — съ репутаціей воровки — была у ней подъ рукой, лицо болѣе всѣхъ другихъ способное навести ваше сіятельство и меня на ложный свѣтъ.

Возможно ли было (спрашивалъ я себя) изложить дѣло противъ миссъ Рэчель и Розанны съ болѣе ужасной точки зрѣнія? Это было возможно, какъ вы сейчасъ увидите.

— Я имѣлъ другую причину подозрѣвать покойницу, сказалъ онъ: — которая кажется мнѣ еще убѣдительнѣе. Кто могъ лучше всѣхъ помочь миссъ Вериндеръ тайно получить деньги за алмазъ? Розанна Спирманъ. Молодая дѣвушка въ положеніи миссъ Вериндеръ не можетъ сама вести такое рискованное дѣло. Она должна имѣть помощницу, а кто болѣе годился для этого, спрашиваю я опять, какъ не Розанна Спирманъ? Покойная служанка вашего сіятельства отлично знала свое ремесло, когда была воровкою. Я знаю навѣрно, что она имѣла сношенія съ однимъ изъ тѣхъ немногихъ лондонскихъ ростовщиковъ, которые охотно дадутъ огромную сумму за такую замѣчательную вещь, какъ Лунный камень, не дѣлая неловкихъ вопросовъ и не настаивая на неловкихъ условіяхъ. Помните это, милэди, а теперь позвольте мнѣ объяснить, какъ мои подозрѣнія оправдались собственными поступками Розанны, и какія ясныя заключенія можно изъ нихъ вывести.

Затѣмъ онъ перебралъ всѣ поступки Розаипы. Вы уже знакомы съ этими поступками такъ же какъ и я и вы поймете, какъ эта неопровержимая часть его объясненія набросила вину въ пропажѣ алмаза на память бѣдной умершей дѣвушки. Даже госпожа моя была испугана его словами. Она не отвѣчала ему, когда онъ кончилъ. Приставу, кажется, было все-равно, отвѣчаютъ ему, или нѣтъ. Онъ продолжилъ (чортъ его побери!) съ прежней твердостью:

— Объяснивъ все дѣло, какъ я его понимаю, сказалъ онъ; — мнѣ остается только сказать вашему сіятельству, какъ я намѣренъ дѣйствовать далѣе. Я вижу только два способа успѣшно довести до конца это слѣдствіе. Одинъ изъ этихъ способовъ и считаю самымъ вѣрнымъ, другой допускаю только какъ смѣлый опытъ, и болѣе ничего. Ваше сіятельство рѣшите сами. Не выбрать ли намъ прежде способъ вѣрный?

Госпожа моя сдѣлала ему знакъ поступить какъ онъ хочетъ и выбрать самому.

— Благодарю васъ, сказалъ приставъ: — мы начнемъ съ вѣрнаго, если ваше сіятельство предоставляете это мнѣ. Останется ли миссъ Вериндеръ въ Фризинголлѣ, или воротится сюда, я намѣренъ въ томъ въ другомъ случаѣ бдительно наблюдать за всѣми ея поступками — за людьми, съ которыми она видится, за прогулками верхомъ или пѣшкомъ, которыя она будетъ дѣлать, за письмами, которыя она будетъ получать или писать.

— Потомъ что? спросила моя госпожа.

— Потомъ, отвѣчалъ приставъ: — я попрошу ваше сіятельство взять въ домъ на мѣсто Розанны Спирманъ служанкой женщину, привыкшую къ тайнымъ слѣдствіямъ въ этомъ родѣ, за скромность которой я могу ручаться.

— Потомъ что? спросила опять моя госпожа.

Потомъ, продолжалъ приставъ: — я намѣренъ послать одного изъ моихъ товарищей вступить въ соглашеніе съ тѣмъ ростовщикомъ въ Лондонѣ, который, какъ я упоминалъ, былъ прежде знакомъ съ Розанной Спирманъ и имя котораго и адресъ ваше сіятельство можете на это положиться были сообщены Розанной миссъ Вериндеръ. Я не опровергаю, что предлагаемое мною будетъ стоить денегъ и возьметъ много времени. Но результатъ несомнѣненъ. Мы обведемъ линію вокругъ Луннаго камня и будемъ съуживать линію все болѣе и болѣе до-тѣхъ-поръ, пока найдемъ Лунный камень въ рукахъ миссъ Вериндеръ, если она вздумаетъ оставить его при себѣ. Если долги ея не терпятъ отлагательства и она рѣшится продать его, у насъ будетъ человѣкъ, который захватитъ Лунный камень тотчасъ по прибытіи его въ Лондонъ.

Услышавъ, что ея родная дочь становится предметомъ подобнаго предложенія, госпожа моя обидѣлась до такой степени, что заговорила съ гнѣвомъ въ первый разъ.

— Считайте, что ваше предложеніе отвергнуто совершенно, сказала она: — и объясните вашъ другой способъ довести слѣдствіе до конца.

— Мой другой способъ, сказалъ приставъ, продолжая такъ же непринужденно, какъ и прежде: — состоитъ въ томъ, чтобы испытать тотъ смѣлый опытъ, на который я прежде намекалъ. Мнѣ кажется, что я составилъ себѣ довольно правильное понятіе о характерѣ миссъ Вериндеръ. Она совершенно способна (по моему мнѣнію) на смѣлый обманъ. Но она слишкомъ горячаго и запальчиваго характера и слишкомъ непривыкла къ обманамъ, чтобы лицемѣрно дѣйствовать въ бездѣлицахъ и воздерживать себя, несмотря ни на какія раздражительныя обстоятельства. Ея чувства въ этомъ случаѣ постоянно уклонялись отъ ея воли, и въ то самое время, когда выгоды требовали скрывать ихъ. На эту-то особенность ея характера теперь я предлагаю дѣйствовать. Я желаю неожиданно нанести ей сильное потрясеніе при обстоятельствахъ, которыя заживо задѣнутъ ее. Простыми словами, я хочу сказать миссъ Вериндеръ неожиданно о смерти Розанны — на случай, что ея лучшія чувства заставятъ ее откровенно признаться во всемъ. Ваше сіятельство принимаете этотъ способъ?

Моя госпожа удивила меня выше всякаго выраженія. Она тотчасъ отвѣчала:

— Да, принимаю.

— Кабріолетъ готовъ, сказалъ приставъ: — позвольте пожелать вашему сіятельству добраго утра.

Милэди протянула руку и остановила его въ дверяхъ.

— Лучшія чувства моей дочери будутъ подвергнуты испытанію, какъ вы предлагаете, сказала она: — но я требую, какъ ея мать, права сама ее испытать. Останьтесь здѣсь, а я поѣду въ Фризинголлъ.

Разъ въ жизни знаменитый Кёффъ онѣмѣлъ отъ изумленія, какъ обыкновенный человѣкъ.

Госпожа моя позвонила въ колокольчикъ и приказала подать непромокаемое пальто. Дождь все еще лилъ, а карста уѣхала, какъ вамъ извѣстно, съ миссъ Рэчель въ Фризинголлъ. Я старался уговоритъ ея сіятельство не подвергать себя суровости погоды. Совершенно безполезно! Я просилъ позволенія ѣхать съ нею и держать надъ лею зонтикъ. Она не хотѣла слышать объ этомъ. Кабріолетъ подъѣхалъ съ грумомъ.

— Вы можете положиться на два обстоятельства, сказала она приставу Кёффу въ передней. — Я сдѣлаю этотъ опытъ съ миссъ Вериндеръ такъ смѣло, какъ вы могли бы сдѣлать его сами. И я сообщу вамъ результатъ, или лично или письменно, прежде чѣмъ послѣдній поѣздъ отправится сегодня въ Лондонъ.

Съ этими словами она сѣла въ кабріолетъ и, взявъ возжи, поѣхала въ Фризинголлъ.

Глава XXII.

Когда моя госпожа оставила насъ, я имѣлъ время подумать о приставѣ Кёффѣ. Я нашелъ его сидящимъ въ уютномъ уголку въ нижней залѣ. Онъ справлялся съ своей записной книжкой и злобно искривилъ углы губъ.

— Вы дѣлаете отмѣтки о нашемъ дѣлѣ? спросилъ я.

— Нѣтъ, отвѣчалъ приставъ. — Я смотрю, какимъ дѣломъ долженъ заняться послѣ этого.

— О! сказалъ я. — Стало быть, вы думаете, что здѣсь уже все кончено?

— Я думаю, отвѣчалъ приставъ Кёффъ: — что лэди Вериндеръ одна изъ умнѣйшихъ женщинъ въ Англіи. Я также думаю, что на розу пріятнѣе смотрѣть, чѣмъ на алмазъ. Гдѣ садовникъ, мистеръ Беттереджъ?

Нельзя было добиться отъ него ни слова болѣе о Лунномъ камнѣ. Онъ потерялъ уже всякій интересъ къ своему слѣдствію и непремѣнно хотѣлъ отыскать садовника. Черезъ часъ я услышалъ, какъ они спорили въ оранжереѣ и предметъ спора опять былъ шиповникъ.

Между тѣмъ я долженъ былъ узнать, не перемѣнилъ ли мистеръ Фрэнклннъ своего намѣренія оставить насъ съ послѣполуденнымъ поѣздомъ. Узнавъ о совѣщаніи въ комнатѣ милэди и какъ оно кончилось, онъ немедленно рѣшился ждать отъ нея извѣстій изъ Фризинголла. Это весьма естественное измѣненіе въ его планахъ — которое съ обыкновенными людьми не довело бы ни къ чему особенно — доказывало въ мистерѣ Фрэнклинѣ одинъ результатъ, противъ котораго можно было сдѣлать возраженіе. Оно оставляло его въ нерѣшимости съ празднымъ временемъ на рукахъ и такимъ образомъ всѣ иностранныя стороны его характера повыскакали наружу какъ крысы изъ мѣшка.

То итальянцемъ, то нѣмцемъ, то французомъ вбѣгалъ онъ во всѣ комнаты въ домѣ и тотчасъ же выбѣгалъ изъ нихъ и ни о чемъ не говорилъ, какъ объ обращеніи съ нимъ миссъ Рэчель, а слушать-то его было некому, кромѣ меня. Я нашелъ его (напримѣръ) въ библіотекѣ, сидящимъ надъ картой новѣйшей Италіи, въ полномъ незнаніи никакой другой методы развлечь свои огорченія, какъ только говорить о нихъ.

— Я имѣю нѣсколько похвальныхъ стремленій, Беттереджъ, но что я теперь долженъ дѣлать съ ними? Во мнѣ дремлетъ множество хорошихъ качествъ, еслибъ только Рэчель захотѣла помочь мнѣ вызвать ихъ наружу.

Одъ такъ краснорѣчиво изображалъ свои пренебреженныя достоинства и такъ патетически оплакивалъ ихъ потомъ, что я рѣшительно не могъ придумать, какъ его утѣшить, когда вдругъ мнѣ пришло въ голову, что можно прибѣгнуть къ Робинзону Крузо. Я заковылялъ въ мою комнату и принесъ съ собою эту безсмертную книгу. Въ библіотекѣ не было никого. Ландкарта современной Италіи глядѣла на меня, а я глядѣлъ на нее.

Я попробовалъ посмотрѣть въ гостиной. На полу лежалъ платокъ мистера Фрэнклина, доказывавшій, что онъ тамъ былъ. А пустая комната доказывала, что его уже тамъ нѣтъ.

Я попробовалъ взглянуть въ столовую и увидалъ Самюэля съ бисквитами и рюмкой хересу, безмолвно разсматривающимъ пустой воздухъ. Минуту тому назадъ мистеръ Фрэнклинъ позвонилъ что есть силъ, требуя чѣмъ-нибудь освѣжиться. Самюэль прилетѣлъ со всѣхъ ногъ съ требуемымъ освѣженіемъ, а мистеръ Фрэнклинъ уже исчезъ прежде чѣмъ звонъ колокольчика прекратился.

Я попробовалъ заглянуть въ утреннюю комнату и нашелъ его наконецъ. Онъ стоялъ у окна и выводилъ гіероглифы пальцемъ по сырому стеклу.

— Хересъ ждетъ васъ, сэръ, сказалъ я ему.

Я могъ бы точно также обратиться къ четыремъ стѣнамъ комнаты: онъ былъ погруженъ въ бездонную глубину своихъ собственныхъ размышленій.

— Какъ вы объясните поведеніе Рэчель, Беттереджъ? вотъ единственный отвѣтъ полученный мною.

Не приготовивъ настоящаго отвѣта, я подалъ ему Робинзона Крузо, съ твердымъ убѣжденіемъ, что какое-нибудь объясненіе можно тамъ найти, если только хорошенько поискать. Мистеръ Фрэнклинъ захлопнулъ Робинзона Крузо и тотчасъ же пустился въ свою нѣмецко-англійскую тарабарщину.

— Зачѣмъ не разсмотрѣть этого какъ слѣдуетъ? сказалъ онъ, какъ будто я лично противился этому. — За коимъ чертомъ терять терпѣніе, Беттереджъ, когда одного терпѣнія я нужно для того, чтобы добраться до истины? Не прерывайте меня. Поведеніе Рэчель совершенно понятно, если вы только будете къ ней справедливы и сначала будете смотрѣть на ея поведеніе съ объективной точки зрѣнія, а потомъ съ субъективной, и наконецъ ужъ въ заключеніе съ объективно-субъективной. Что мы знаемъ? Мы знаемъ, что пропажа Луннаго камня въ прошлый четвергъ утромъ привела ее въ нервное раздраженіе, изъ котораго она еще не оправилась. Вы намѣрены отрицать объективный взглядъ въ этомъ отношеніи? Очень хорошо, когда такъ — не прерывайте меня. А такъ какъ она была въ нервномъ раздраженіи, какъ мы можемъ ожидать, чтобы она обращалась съ окружающими ее, какъ обращалась бы, еслибъ не находилась въ этомъ раздраженія? Разсуждая такимъ образомъ, до чего мы дойдемъ? Мы дойдемъ до субъективной точки зрѣнія. Попробуйте-ка оспорить субъективную точку зрѣнія. Очень хорошо, когда такъ что изъ этого выходитъ? Великій Боже! Разумѣется, слѣдуетъ объясненіе объективно-субъективное! Рэчель, собственно говоря, не Рэчель, а кто-то другая. Развѣ я огорчаюсь, что со мною жестоко обходится какая-то другая? Вы довольно безразсудны, Беттереджъ, но врядъ ли можете обвинить меня въ этомъ, слѣдовательно какой же изъ этого конецъ? Конецъ тотъ, несмотря на вашу проклятую англійскую ограниченность и предубѣжденіе, что я совершенно счастливъ и спокоенъ. Гдѣ хересъ?

Моя голова въ это время находилась въ такомъ состояніи, что я не совершенно былъ увѣренъ, моя ли это голова или мистера Фрэнклина. Въ такомъ плачевномъ состояніи я рѣшился сдѣлать то, что считаю тремя объективными вещами. Я принесъ мистеру Фрэнклину хересъ, ушелъ въ свою комнату и утѣшился самой успокоительной трубочкой, какую когда-либо курилъ въ моей жизни. Не предполагайте однако, что я отдѣлался отъ мистера Фрэнклина такъ легко. Выбѣжавъ изъ утренней комнаты къ нижнюю залу, онъ пробрался и въ людскія, почувствовалъ запахъ моей трубки и тотчасъ вспомнилъ, что онъ имѣлъ глупость бросить курить для миссъ Рэчель. Въ одно мгновеніе ока онъ влетѣлъ ко мнѣ съ своей сигарочницей и пустился разсуждать объ одномъ вѣчномъ предметѣ своимъ остроумнымъ, яснымъ, невѣрующимъ, французскимъ способомъ.

— Дайте мнѣ огня, Беттереджъ. Возможно ли, чтобы мущина могъ курить такъ долго какъ курилъ я, и не узнать, что въ его сигарочницѣ заключается полная система какъ обращаться съ женщинами? Слѣдите за мною внимательно и я докажу вамъ это въ двухъ словахъ. Вы выбираете сигару, пробуете ее, и она обманетъ наши ожиданія. Что вы дѣлаете послѣ этого? Вы бросаете ее и пробуете другую. Теперь примѣтьте премѣненіе. Вы выбираете женщину и она разобьетъ вамъ сердце. Дуракъ! бери урокъ отъ твоей сигарочницы. Брось ее и выбирай другую!

Я покачалъ головой на это. Конечно, это было удивительно умно, но моя опытность опровергала это.

— При жизни покойной мистриссъ Беттереджъ, сказалъ я: — я часто былъ готовъ испытать вашу философію, мистеръ Фрэнклинъ. Но законъ настаиваетъ, чтобы вы курили вашу сигару, сэръ, когда вы выбрали ее.

Я подмигнулъ при этомъ замѣчаніи. Мистеръ Фрэнклинъ захохоталъ — и мы забавлялись какъ дѣти, пока слѣдующая новая сторона его характера одержала верхъ въ надлежащее время. Такимъ образомъ дѣло шло съ моимъ молодымъ бариномъ и со мной, и такимъ образомъ (пока приставъ Кёффъ и садовникъ ссорились изъ-за розъ) мы оба провели время до того, какъ пришло извѣстіе изъ Фризинголла.

Кабріолетъ воротился за полчаса ранѣе того, какъ я ожидалъ. Милэди рѣшилась остаться пока въ домѣ своей сестры. Грумъ привезъ два письма отъ своей госпожи, одно къ мистеру Фрэнклину, другое ко мнѣ.

Письмо мистера Фрэнклина я послалъ къ нему въ библіотеку, куда странствованія по дому привели его теперь во второй разъ. Письмо ко мнѣ прочелъ я въ своей комнатѣ. Чекъ, выпавшій изъ письма, когда я распечаталъ его, сказалъ мнѣ (прежде чѣмъ я прочелъ содержаніе), что прекращеніе слѣдствія пристава Кёффа о Лунномъ камнѣ было теперь дѣломъ рѣшеннымъ.

Я послалъ въ оранжерею сказать, что желаю сейчасъ же говорить съ приставомъ. Онъ явился съ головой наполненной садовникомъ и шиповникомъ, объявляя, что равнаго мистеру Бсгби по упорству еще не было на свѣтѣ никого и никогда. Я просилъ его изгнать изъ нашего разговора такія неприличныя пустяки и обратить все вниманіе на дѣло дѣйствительно важное. Послѣ этого онъ тотчасъ примѣтилъ письмо въ моихъ рукахъ.

— А! сказалъ онъ съ утомленіемъ: — вы получили извѣстіе отъ ея сіятельства. Касается оно до меня, мистеръ Беттереджъ?

— Вы сами будете судить, приставъ.

Я прочелъ ему письмо (съ приличной выразительностью и разстановкой) въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

«Мой добрый Габріэдь, прошу васъ сообщить приставу Кёффу, что я исполнила обѣщаніе, данное ему съ слѣдующимъ результатомъ относительно Розанны Спирманъ. Миссъ Вериндеръ торжественно увѣряетъ, что она никогда не говорила ни слова наединѣ съ Розанной съ самаго того времени, какъ эта несчастная женщина вступила ко мнѣ въ домъ. Онѣ не встрѣчались даже случайно въ ту ночь, когда алмазъ пропалъ, и никакихъ сношеній не было между ними съ утра четверга, когда поднялась тревога, до субботы, когда миссъ Вериндеръ оставила насъ. Когда я сказала моей дочери неожиданно и коротко о самоубійствѣ Розанны Спирманъ — вотъ что изъ этого вышло.» Дойдя до этого мѣста, я поднялъ глаза и спросилъ пристава Кёффа, что одъ думаетъ объ этомъ письмѣ.

— Я только оскорблю васъ, если выражу мое мнѣніе, отвѣчалъ приставъ. — Продолжайте, мистеръ Беттереджъ, сказалъ онъ съ самымъ раздражительнымъ упорствомъ: — продолжайте.

Когда я вспомнилъ, что этотъ человѣкъ имѣлъ смѣлость жаловаться на упрямство нашего садовника, языкъ чесался у меня «продолжать» другими словами, а не тѣни, которыя были написаны въ письмѣ моей госпожи. На этотъ разъ однако мои христіанскія добродѣтели не измѣнили мнѣ. Я твердымъ голосомъ продолжалъ письмо ея сіятельства:

"Обратившись къ миссъ Вериндеръ такимъ образомъ, какъ считалъ лучшимъ полицейскій офицеръ, я дотомъ заговорила съ ней такимъ образомъ, какой я сама считала наиболѣе удобнымъ для того, чтобы сдѣлать на нее впечатлѣніе. Два раза передъ тѣмъ, какъ моя дочь уѣхала изъ моего дома, я втайнѣ предостерегала ее, что она подвѣргаетъ себя самымъ нестерпимымъ и унизительнымъ подозрѣніямъ. Теперь я сказала ей въ самыхъ ясныхъ выраженіяхъ, что мои опасенія осуществились.

"Отвѣтъ ея на это, по ея собственному торжественному увѣренію, ясенъ какъ нельзя болѣе. Во-первыхъ, она не имѣетъ никакихъ долговъ. Во-вторыхъ, алмазъ не находится теперь и не находился въ ея рукахъ, послѣ того, какъ она положила ею въ шкапикъ въ середу.

"Признанія, которыя сдѣлала мнѣ моя дочь, не идутъ далѣе этого. Она упорно молчитъ, когда я спрашиваю ее, не можетъ ли она объяснить пропажу алмаза. Она отказываетъ со слезами, когда я упрашиваю ее высказаться для меня. « — Наступитъ день, когда вы узнаете, почему мнѣ все-равно, что меня подозрѣваютъ, и почему я молчу даже съ вами. Я сдѣлала многое для того, чтобы заслужить состраданіе моей матери, и не сдѣлала ничего, что заставило бы мою мать краснѣть за меня.» Вотъ собственныя слова моей дочери.

«Послѣ того, что произошло между полицейскимъ офицеромъ и мною, я думаю — хотя онъ человѣкъ посторонній — что онъ долженъ узнать такъ же, какъ и вы, что сказала мнѣ миссъ Вериндеръ. Прочтите ему мое письмо, а потомъ отдайте чекъ, вложенный въ мое письмо. Отказываясь отъ всякаго дальнѣйшаго права на его услуги, мнѣ остается только сказать, что я убѣждена въ его добросовѣстности я въ его ужѣ; но я убѣждена еще тверже прежняго, что обстоятельства въ этомъ случаѣ гибельно обманули его».

Этимъ кончалось письмо. Прежде чѣмъ я подалъ чекъ приставу Кёффу, я спросилъ его, не желаетъ ли онъ сдѣлать какого-нибудь замѣчанія.

— Обязанность не предписываетъ мнѣ, мистеръ Беттереджъ, дѣлать замѣчаніе о дѣлѣ уже конченномъ мною.

Я бросилъ къ нему чекъ черезъ столъ.

— А этой части письма ея сіятельства вы вѣрите? спросилъ я съ негодованіемъ.

Приставъ посмотрѣлъ на чекъ и поднялъ свои унылыя брови, признавая щедрость ея сіятельства.

— Это такая щедрая оцѣнка моего времени, сказалъ онъ; — что я считаю себя обязаннымъ вознаградить за это кое-чѣмъ. Я буду помнить стоимость этого чека, мистеръ Беттереджъ, когда наступитъ случай вспомнить объ этомъ.

— Что вы хотите сказать? спросилъ я.

— Ея сіятельство пока очень искусно уладила дѣло, сказалъ приставъ. — Но этотъ фамильный скандалъ принадлежитъ къ числу такихъ, который вдругъ вспыхнетъ опять, когда вы всего менѣе ожидаете этого. У насъ на рукахъ опять будетъ дѣло о лунномъ камнѣ, прежде чѣмъ пройдетъ нѣсколько мѣсяцевъ.

Если эти слова и тонъ, которымъ онъ ихъ произнесъ, значили что-нибудь — то ихъ можно было объяснить вотъ какъ. Письмо моей госпожи доказало приставу, что миссъ Рэчель такъ закоренѣла, что могла устоять отъ самыхъ убѣдительныхъ просьбъ, съ какими только могли обратиться къ ней, и что она обманула свою родную мать (великій Боже, при какихъ обстоятельствахъ) цѣлымъ рядомъ гнусной лжи. Какъ другіе на моемъ мѣстѣ могли бы отвѣчать приставу, я не знаю. Я отвѣчалъ на его слова въ слѣдующихъ ясныхъ выраженіяхъ:

— Приставъ Кёффъ, я считаю ваше послѣднее замѣчаніе оскорбленіемъ для милэди и ея дочери.

— Мистеръ Беттереджъ, считайте это предостереженіемъ для себя, и вы будете ближе къ цѣли.

Какъ я ни былъ разгоряченъ и разсерженъ, адское довѣріе, съ которымъ онъ далъ мнѣ этотъ отвѣтъ, замкнуло мнѣ губы.

Я отошелъ къ окну, чтобы успокоиться. Дождь пересталъ, и кого я увидалъ на дворѣ, какъ не мистера Бегби, садовника, который ждалъ, чтобы продолжать споръ о шиповникѣ съ приставомъ Кёффомъ.

— Кланяйтесь отъ меня приставу, сказалъ мистеръ Бегби, какъ только увидалъ меня. — Если онъ хочетъ идти на станцію пѣшкомъ, я съ удовольствіемъ пойду съ нимъ.

— Какъ! закричалъ приставъ позади меня: — вы еще не убѣдились?

— Какъ бы не такъ! ни крошечки не убѣдился! отвѣчалъ мистеръ Бегби.

— Когда такъ, я пѣшкомъ пойду до станціи, сказалъ приставъ.

— А я встрѣчу васъ у калитки, сказалъ мистеръ Бегби.

Я былъ довольно сердитъ — какъ вамъ извѣстно — но можетъ ли гнѣвъ устоять противъ этого? Приставъ Кёффъ примѣтилъ во мнѣ перемѣну и поощрилъ ее весьма кстати однимъ словцомъ.

— Полно, полно! сказалъ онъ: — зачѣмъ не взглянуть на мою точку зрѣнія такъ, какъ ея сіятельство на нее глядитъ? По чему не сказать, что обстоятельства гибельно обманули меня?

Глядѣть на что-нибудь съ одной точки зрѣнія съ ея сіятельствомъ было весьма пріятнымъ преимуществомъ — даже при той невыгодѣ, что это преимущество было мнѣ предложено приставомъ Кёффомъ. Гнѣвъ мой тотчасъ остылъ и я пришелъ въ мое нормальное состояніе. Я смотрѣлъ на всякое, другое мнѣніи о миссъ Рэчель, кромѣ мнѣнія милэди и моего, съ надменнымъ презрѣніемъ. Одно, чего я не могъ сдѣлать, это молчать о Лунномъ камнѣ. Здравый смыслъ долженъ былъ бы предупредить меня, я это знаю, что это дѣло слѣдовало оставитъ въ покоѣ — но вотъ, подите! добродѣтели, отличающія настоящее поколѣніе, не были изобрѣтены въ мое время. Приставъ Кёффъ попалъ въ больное мѣсто, и хотя я презиралъ его, больное мѣсто все-таки болѣло. Кончилось тѣмъ, что я коварно воротилъ его къ письму ея сіятельства.

— Я совершенно убѣдился, сказалъ я: — но это все-равно! Продолжайте, какъ будто меня еще можно убѣдить. Вы думаете, что словамъ миссъ Рэчель вѣрить нельзя, и говорите, что ли еще услышимъ о Лунномъ камнѣ. Доказывайте ваше мнѣніе, приставъ, заключилъ я весело. — Доказывайте ваше мнѣніе.

Вмѣсто того, чтобъ обидѣться, приставъ Кёффъ схватилъ меня за руку и жалъ ее до того, что у меня опять заболѣли пальцы,

— Клянусь небомъ, торжетвенно сказалъ этотъ странный сыщикъ: — я завтра же пошелъ бы въ услуженіе, мистеръ Беттереджъ, еслибы имѣлъ возможность служить вмѣстѣ съ вами! Сказать, что вы простодушны какъ ребенокъ, сэръ, значило бы сдѣлать дѣтямъ комплиментъ, котораго не заслуживаютъ девять малютокъ изъ десяти. Нѣтъ, нѣтъ! мы не будемъ спорить больше. Вы допытаетесь моего мнѣнія на болѣе легкихъ условіяхъ, ни слова не скажу ни о ея сіятельствѣ, ни о миссъ Вериндеръ — я только превращусь въ предсказателя, первый разъ въ жизни и для васъ. Я предувѣдомлялъ васъ, что вы еще не покончили съ Луннымъ камнемъ. Очень хорошо. Теперь я предскажу вамъ, на разставаньи, три обстоятельства, которыя, какъ я полагаю, насильно обратятъ на себя ваше вниманіе, хотите вы этого или нѣтъ.

— Продолжайте! сказалъ я, нисколько не смутившись и съ прежней веселостью.

— Во-первыхъ, сказалъ приставъ: — вы услышите кое-что отъ Йолландовъ — когда почтальонъ принесетъ письмо Розанны въ Кобс-Голь въ будущій понедѣльникъ.

Еслибъ онъ вылилъ на меня ведро холодный воды, я сомнѣваюсь, было ли бы это ощущеніе непріятнѣе того, которое произвели во мнѣ эти слова. Увѣреніе миссъ Рэчель въ ея невинности оставило поведеніе Розанны — шитье новой кофточки, прятанье запачканной и все остальное — совершенно безъ объясненія. Все это не приходило мнѣ въ голову до тѣхъ поръ, пока приставъ Кёффъ напомнилъ мнѣ все въ одно мгновеніе!

— Во-вторыхъ, продолжалъ приставъ: — вы опять услышите о трехъ индійцахъ. Вы услышите о нихъ въ здѣшнихъ окрестностяхъ, если миссъ Рэчель останется здѣсь. Вы услышите о нихъ въ Лондонѣ, если миссъ Рзчель поѣдетъ въ Лондонъ.

Переставъ вовсе интересоваться тремя фокусниками и совершенно убѣдившись въ невинности моей барышни, я довольно легко принялъ это предсказаніе.

— Это два изъ трехъ имѣющихъ случиться обстоятельствъ, сказалъ я: — теперь какое же третье?

— Третье и послѣднее, сказалъ приставъ Кёффъ: — вы рано или поздно услышите кое-что о томъ лондонскомъ ростовщикѣ, о которомъ я уже два раза осмѣлился упомянуть. Дайте мнѣ записную книжку и я запишу вамъ его имя и адресъ — такъ чтобы не могло быть ошибки, еслибъ это дѣйствительно случилось.

Онъ написалъ на чистомъ листикѣ: «Мистеръ Септимусъ Люкеръ, Миддлѣсекская площадь, Лэмбетъ, Лондонъ».

— Вотъ, сказалъ онъ, указывая на адресъ: — послѣднія слова о Лунномъ камнѣ, которыми я побезпокою васъ пока. Время покажетъ, правъ я или нѣтъ. А пока, сэръ, я унесу съ собой искреннюю привязанность къ вамъ, которая, какъ я думаю, дѣлаетъ честь обоимъ намъ. Если мы не встрѣтимся прежде, чѣмъ я выйду въ отставку, я надѣюсь, что вы навѣстите меня въ домикѣ близь Лондона, который имѣется у меня въ виду. Обѣщаю вамъ, мистеръ Беттереджъ, что въ моемъ саду будутъ травяныя дорожки. А что касается до махровой розы…

— Не выростетъ у васъ бѣлая махровая роза, если вы не привьете ее къ шиповнику! закричалъ голосъ у окна.

Мы оба обернулись. У мистера Бегби не достало терпѣнія дожидаться у калитки. Приставъ пожалъ мнѣ руку и выбѣжалъ на дворъ, разгорячившись еще больше съ своей стороны.

— Спросите его о махровой розѣ, когда онъ воротится, и посмотрите, какъ я его отдѣлаю! закричалъ мнѣ въ окно въ свою очередь знаменитый Кёффъ.

— Господа! отвѣчалъ я, опять унимая ихъ, какъ уже разъ унялъ. — Относительно махровой розы многое можно сказать съ обѣихъ сторонъ.

Когда я увидѣлъ ихъ въ послѣдній разъ, мистеръ Бегби качалъ своей упрямой головой, а приставъ Кёффъ подхватилъ его подъ руку, какъ арестанта. А, ну, ну! я признаюсь, что я не могъ не полюбить пристава — хотя ненавидѣлъ его все время.

Объясняйте это душевное состояніе, если можете. Теперь вы скоро освободитесь отъ меня и моихъ противорѣчій. Когда и разскажу объ отъѣздѣ мистера Фрэнклина, исторія субботнихъ происшествій будетъ кончена наконецъ. А когда я потомъ опишу нѣкоторыя странныя происшествія, случившійся впродолженіе слѣдующей недѣли, я докончу мою часть въ разсказѣ и передамъ перо человѣку, которому назначено слѣдовать за мной. Если вамъ такъ же надоѣло читать этотъ разсказъ, какъ мнѣ надоѣло писать его — Боже, какъ мы будемъ радоваться съ обѣихъ сторонъ черезъ нѣсколько страницъ!

Глава XXIII.

Я приготовилъ кабріолетъ на случай, если мистеръ Фрэнклинъ непремѣнно захочетъ оставить насъ съ вечернимъ поѣздомъ.

Появленіе поклажи на лѣстницѣ, а затѣмъ появленіе самого мистера Фрэнклина сказали мнѣ довольно ясно, что онъ хоть разъ въ жизни держался твердо своего намѣренія.

— Итакъ, вы непремѣнно рѣшились, сэръ? сказалъ я, когда мы встрѣтились въ нижней залѣ. — Зачѣмъ не подождать еще дня два и не дать миссъ Рэчель новую возможность одуматься?

Заграничный лоскъ, повидимому, сошелъ съ мистера Фрэнклина теперь, когда пришло время проститься. Вмѣсто того, чтобъ отвѣчать мнѣ на словахъ, онъ подалъ мнѣ письмо, которое ея сіятельство написала къ нему. Большая часть письма была наполнена тѣмъ, что было уже сказано въ другомъ письмѣ, полученномъ мною. Но въ концѣ была прибавлена приписка о миссъ Рэчель, которая объяснитъ неизмѣнность намѣренія мистера Фрэнклина, если не объяснитъ ничего другого.

"Вы удивляетесь навѣрно (писала ея сіятельство), что я позволяю моей дочери оставлять меня въ совершенной неизвѣстности. Пропалъ алмазъ цѣною въ двадцать тысячъ фунтовъ — и я должна предположить, что пропажа его не составляетъ никакой тайны для Рэчель; что какое-то непонятное обязательство молчанія было наложено на нее какимъ-то человѣкомъ или какими-то людьми, совершенно неизвѣстными мнѣ, имѣвшими въ виду какую-то цѣль, которую я не могу даже угадать. Понятно ли, что я позволяю шутить со мною такимъ образомъ? Это совершенно понятно при настоящемъ состояніи Рэчель. Она находится въ такомъ нервномъ волненіи, на которое жалко смотрѣть. Я не смѣю приступить къ вопросу о Лунномъ камнѣ до-тѣхъ-поръ, пока время не успокоитъ ее нѣсколько. Для достиженія этой цѣли я. не колеблясь отпустила полицейскаго сыщика. Тайна, сбивающая насъ съ толку, сбиваетъ съ толку и его. Въ этомъ дѣлѣ посторонній не можетъ намъ помочь. Онъ увеличиваетъ мои страданія и сводитъ съ ума Рэчель, если только она услышитъ его имя.

«Мои планы на будущее время такъ хорошо устроены, какъ только возможно. Я намѣрена отвезти Рэчель въ Лондонъ — отчасти для того, чтобы успокоить ее совершенной перемѣной — отчасти для того, чтобы попробовать, что можно будетъ сдѣлать, посовѣтовавшись съ лучшими докторами. Могу я васъ просить встрѣтиться съ нами въ Лондонѣ? Любезный Фрэнклинъ, вы съ вашей стороны должны подражать моему терпѣнію и ждать, какъ я буду ждать, болѣе удобнаго времени. Драгоцѣнная помощь, которую вы оказали слѣдствію послѣ пропавшаго алмаза, все еще кажется непростительной обидой для Рэчель въ настоящемъ страшномъ состояніи ея души. Поступая слѣпо въ этомъ дѣлѣ, вы увеличили ея безпокойство, невинно угрожая открытіемъ ея тайны вашими стараніями. Я не могу извинить злость, которая дѣлаетъ васъ отвѣтственнымъ за послѣдствія, которыхъ ни вы, ни я не могли вообразить или предвидѣть. Съ Рэчель разсуждать нельзя — о ней можно только жалѣть. Съ огорченіемъ должна сказать, что пока вамъ и Рэчель лучше разойтись. Единственный совѣтъ, который я могу предложить вамъ, состоитъ въ томъ, чтобы дать ей время.»

Я подалъ назадъ письмо, искренно сожалѣя о мистерѣ Фрэнклинѣ, потому что зналъ, какъ онъ побитъ барышню, и видѣлъ, что слова ея матери о ней пронзили ему сердце.

— Вы знаете пословицу, сэръ, вотъ все, что я ему сказалъ. — Когда дѣла дошли до самой худшей степени, они непремѣнно станутъ поправляться. Дѣла не могутъ находиться въ худшемъ состояніи, мистеръ Фрэнклинъ, какъ они находятся теперь.

Мистеръ Фрэнклинъ сложилъ письмо тетки, повидимому не очень утѣшенной замѣчаніемъ, которое я осмѣлился сдѣлать ему.

— Когда я пріѣхалъ сюда изъ Лондона съ этимъ противнымъ алмазомъ, сказалъ онъ: — я не думалъ, чтобы въ Англіи была семья счастливѣе этой. Посмотрите теперь на эту семью! Она разбросана, разъединена — даже воздухъ этого дома отравленъ тайнами и подозрѣніями! Помните то утро на Зыбучихъ Пескахъ, когда мы разговаривали о моемъ дядѣ Гернкастлѣ и объ его подаркѣ на день рожденія? Лунный камень послужилъ къ мщенію полковника, Беттереджъ, такимъ образомъ, о которомъ полковникъ не воображалъ!

За этимъ онъ пожалъ мнѣ руку и пошелъ къ кабріолету.

Я проводилъ его съ лѣстницы. Прискорбно было видѣть, что онъ такимъ образомъ оставляетъ старый домъ, гдѣ провелъ самые счастливые годы его жизни. Пенелопа (чрезвычайно разстроенная всѣмъ, что случилось въ этомъ домѣ) пришла со слезами проститься съ мистеромъ Фрэнклиномъ. Онъ поцѣловалъ ее. Я махнулъ рукой, какъ бы говоря: «Вамъ это позволяется, сэръ». Нѣкоторый изъ служанокъ выглядывали на него изъ угла. Онъ былъ одинъ изъ тѣхъ мущинъ, которые нравятся всѣмъ женщинамъ. Въ послѣднюю минуту я остановилъ кабріолетъ и просилъ мистера Фрэнклина какъ милости, чтобы онъ увѣдомилъ насъ о себѣ письмомъ. Онъ, кажется, не обратилъ вниманія на мои слова — онъ осматривался вокругъ, глядя то на одинъ предметъ, то на другой, какъ бы прощаясь съ старымъ домомъ и садомъ.

— Скажите намъ, куда вы отправляетесь, сэръ? спросилъ я, держась за кабріолетъ и стараясь узнать его будущіе планы такимъ образомъ.

Мистеръ Фрэнклинъ угрюмо надвинулъ шляпу на глаза.

— Куда я отправляюсь? повторилъ онъ мои слова: — я отправляюсь къ чорту!

Пони вздрогнулъ при этомъ словѣ, какъ будто почувствовалъ христіанское отвращеніе къ нему.

— Господь съ вами, сэръ, отправляйтесь куда вы можете! вотъ все, что я успѣлъ сказать, прежде, чѣмъ онъ скрылся изъ глазъ.

Пріятный, милый джентльмэнъ! При всѣхъ его недостаткахъ и сумасбродствахъ, милый и пріятный джентльмэнъ! Онъ оставилъ за собою печальную пустоту, когда уѣхалъ изъ дома милэди.

Было довольно скучно и грустно, когда длинный лѣтній вечеръ кончился въ эту субботу.

Я поддерживалъ мою бодрость, придерживаясь крѣпко моей трубочки и Робинзона Крузо. Женщины (кромѣ Пенелопы) проводили время разговаривая о самоубійствѣ Розанны. Онѣ всѣ упорно держались того мнѣнія, что бѣдная дѣвушка украла Лунный камень и лишила себя жизни отъ страха, чтобы это не узнали. Моя дочь разумѣется, упорно держалась того, что она говорила все время. Ея мнѣніе о причинѣ самоубійства не оправдывалось, довольно странно, именно въ томъ отношенія, въ которомъ не оправдывались увѣренія барышни въ ея невинности. Это оставляло тайное путешествіе Розанны въ Фризинголлъ и ея поступки относительно кофты совершенно необъясненными. Безполезно было указывать на это Пенелопѣ; возраженія оставляли въ ней такъ мало впечатлѣнія, какъ мало оставляетъ слѣдовъ проливной дождь на непромокаемомъ плащѣ. Дѣло въ томъ, что моя дочь наслѣдовала мое пренебреженіе къ умственнымъ доводамъ — и въ этомъ отношеніи далеко опередила своего родного отца.

На слѣдующій день (въ воскресенье) карета, остававшаяся въ домѣ мистера Эбльуайта, воротилась къ намъ пустая. Кучеръ привезъ мнѣ записку отъ милэди и письменныя приказанія къ горничнымъ милэди и къ Пенелопѣ.

Въ запискѣ своей госпожа моя говорила, что она рѣшилась отвезти миссъ Рэчель въ свой лондонскій домъ въ понедѣльникъ. Письменныя приказанія къ обѣимъ горничнымъ состояли въ томъ, какія платья имъ слѣдовало взять и въ какой часъ встрѣтить своихъ госпожъ въ Лондонѣ. Многіе другіе слуги должны были также ѣхать. Милэди, видя, какъ миссъ Рэчель не желаетъ воротиться въ домъ послѣ того, что въ немъ случилось, рѣшилась поѣхать въ Лондонъ прямо изъ Фризинголла. Я долженъ былъ остаться въ деревнѣ до дальнѣйшихъ распоряженіи, присматривать за вещами и внѣ и внутри дома. Слугамъ, оставшимся со мною, приказано было выдавать вмѣсто нищи денежное содержаніе.

Все это напоминало мнѣ, что мастеръ Фрэнклинъ сказалъ о нашей разбросанной и разъединенной семьѣ, и мысли мои натурально обратились къ самому мистеру Фрэнклину. Чѣмъ болѣе я думалъ о немъ, тѣмъ болѣе меня тревожили его будущіе поступки. Это кончилось тѣмъ, что я написалъ съ воскресной почтой къ камердинеру его отца, мистеру Джефко (котораго я прежде зналъ), прося его дать мнѣ знать, на что мистеръ Фрэнклинъ рѣшился по пріѣздѣ въ Лондонъ.

Вечеръ въ воскресенье былъ еще скучнѣе, если возможно, чѣмъ субботній. Мы кончили этотъ день отдохновеніемъ, какъ сотни тысячъ людей кончаютъ его регулярно разъ въ недѣлю на этихъ островахъ — то-есть, мы всѣ ожидали, когда наступитъ время ложится спать, и заснули на нашихъ стульяхъ.

Какъ понедѣльникъ прошелъ для остальной прислуги, я не знаю. Понедѣльникъ мнѣ нанесъ порядочный ударъ. Первое изъ предсказаній пристава Кёффа — то-есть, что я услышу кое-что отъ Йолландовъ — оправдалось въ этотъ день.

Я отослалъ Пенелопу и горничную милэди на желѣзную дорогу съ вещами въ Лондонъ и шатался по саду, когда услыхалъ мое имя. Обернувшись, я очутился лицомъ въ лицу съ дочерью рыбака, Хромоногой Люси. Исключая ея хромой ноги и худобы (это послѣднее страшный недостатокъ для женщины, по моему мнѣнію), эта дѣвушка имѣла нѣкоторыя пріятныя качества въ глазахъ мущинъ. Смуглое, проницательное, умное лицо, пріятный, чистый голосъ, прекрасные каштановые волосы находились въ числѣ ея достоинствъ. Костыль находился въ числѣ ея несчастій. А горячій характеръ дополнялъ итогъ ея недостатковъ.

— Ну, моя милая, сказалъ я: — что вамъ нужно отъ меня?

— Гдѣ человѣкъ, котораго вы называете Фрэнклинъ Блэкъ? сказала дѣвушка, устремивъ на меня свирѣпый взглядъ и опираясь на свои костыль.

— Такимъ образомъ непочтительно говорить о джентльменахъ, отвѣчалъ я. — Если вы желаете узнать о племянникѣ милэди, не угодно ли вамъ его назвать мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Она сдѣлала шагъ ко мнѣ и посмотрѣла на меня, какъ будто хотѣла съѣсть меня живьемъ.

— Мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ, повторила она, за мной. — Его приличнѣе было бы назвать убійцей Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Моя метода съ покойной мистриссъ Беттереджъ помогла мнѣ здѣсь. Когда женщина старается вывести васъ изъ себя, постарайтесь съ своей стороны вывести изъ себя ее. Женщина вообще приготовлена ко всякому усилію, которое вы можете сдѣлать въ свою защиту, кромѣ этого. Одно слово сдѣлаетъ это не хуже соуни словъ, и одно слово сдѣлало это съ Хромоногою Люси. Я любезно посмотрѣлъ ей въ лицо и сказалъ:

— Фи!

Дѣвушка сейчасъ вспыхнула. Она стала твердо на здоровую ногу и три раза свирѣпо ударила по землѣ своимъ костылемъ.

— Онъ убійца! онъ убійца! онъ убійца! Онъ былъ причиною смерти Розанны Спирманъ!

Она закричала этотъ отвѣтъ самымъ пронзительнымъ голосомъ. Дна человѣка, работавшіе въ саду подлѣ насъ, подняли глаза, увидали, что это Хромоногая Люси — знали, чего можно было ожидать съ этой стороны — и опять отвернулись.

— Онъ былъ причиною смерти Розанны Снирманъ? спросилъ я: — что заставляетъ васъ говорить это, Люси?

— Какое вамъ дѣло? какое дѣло до этого какому бы то ни было мущинѣ? О, еслибы она только думала о мущинахъ, какъ я думаю о нихъ, она теперь была бы жива!

— Она всегда ласково думала обо мнѣ, бѣдняжка, сказалъ я: — и какъ только могъ, я всегда старался поступать ласково съ ней.

Я сказалъ эти слова такъ успокоительно, какъ только могъ. Сказать по правдѣ, у меня не доставало духа раздражать дѣвушку колкими отвѣтами. Прежде я только примѣчалъ ея дурной нравъ. Теперь я примѣтилъ ея несчастье, которое часто заставляетъ быть дерзкими людей низкаго званія. Мой отвѣтъ смягчилъ Хромоногую Люси. Она опустила голову на свой костыль.

— Я любила ее, нѣжно сказала дѣвушка, — Она вела несчастную жизнь, мистеръ Беттереджъ — гнусные люди дурно поступили съ нею и сдѣлали ей вредъ — а это не испортило ея кроткаго характера. Она была ангелъ. Она могла бы быть счастлива со мною. Я имѣла планъ поѣхать въ Лондонъ намъ обѣимъ, какъ двумъ сестрамъ, и жить шитьемъ. Этотъ человѣкъ пріѣхалъ сюда и испортилъ все. Онъ околдовалъ ее. Не говорите мнѣ, что онъ не имѣлъ этого намѣренія и не зналъ. Онъ долженъ былъ знать. Онъ долженъ былъ пожалѣть о ней. « — Я не могу жить безъ него — а онъ, Люси, даже не смотрятъ на меня.» Вотъ что она говорила. Жестоко, жестоко, жестоко! Я говорила: « — Ни одинъ мущина не стоитъ, чтобъ о немъ иЗяывать такимъ образомъ.» А она отвѣчала: « — Есть мущины, для которыхъ стоитъ умереть, Люси, а онъ одинъ изъ нихъ.» Я накопила немного денегъ. Я устроила дѣло съ моимъ отцомъ и съ моей матерью. Я имѣла намѣреніе увезти ее отъ униженія, которыя она терпѣла здѣсь. У насъ была бы маленькая квартира съ Лондонѣ и мы жили бы какъ сестры. Она получила хорошее воспитаніе, суръ, какъ вамъ извѣстно, и писала хорошимъ почеркомъ. Она умѣла проворно шить. Я шью не такъ проворно, какъ шила она — но я могла шить. Мы жили бы прекрасно. И что же случилось сегодня? Получается ея письмо и увѣдомляетъ меня, что она разсталась съ тяжелой жизнью. Получается ея письмо, и она прощается со мною навсегда! Гдѣ онъ? закричала дѣвушка, поднимая голову съ костыля и опять разгорячившись сквозь слезы. — Гдѣ этотъ джентльмэнъ, о которомъ я должна говорить не иначе, какъ съ уваженіемъ? Недалекъ тотъ день, мистеръ Беттереджъ, когда бѣдные въ Англіи возстанутъ на богатыхъ. Я молю Бога, чтобъ начали съ него. Я молю Бога, чтобы начали съ него!

Я думаю, что самъ пасторъ (хотя, признаюсь, это слишкомъ сильно сказано) не могъ бы образумить дѣвушку въ томъ положеніи, въ какомъ она находилась теперь. Я отважился только воротить ее къ дѣлу — въ надеждѣ, не выйдетъ ли изъ этого, можетъ быть, чего-нибудь, что стоитъ послушать.

— Что вамъ нужно отъ мистера Фрэнклина Блока? спросилъ я.

— Мнѣ нужно его видѣть.

— Для чего-нибудь особеннаго?

— У меня есть къ нему письмо.

— Отъ Розанны Снирмаітъ?

— Да.

— Присланное въ вашемъ письмѣ?

— Да.

Неужели мракъ разсѣевается? Неужели всѣ открытія, которыя я умиралъ отъ желанія сдѣлать, сами собой представлялись мнѣ? Я былъ принужденъ подождать съ минуту Приставъ Кёффъ оставилъ за собой заразу. Нѣкоторые признака, лично мнѣ извѣстные, предупреждали меня, что розыскная лихорадки опять начала овладѣвать много.

— Вы не можете видѣть мистера Фрэнклина, сказалъ л.

— Я должна сто видѣть и увижу.

— Онъ уѣхалъ въ Лондонъ вчера.

Хромоногая Люси пристально посмотрѣла мнѣ въ лицо и увидала, что я говорю правду. Не сказавъ ни слова болѣе, она тотчасъ же вернулась и пошла къ Коббс-Голю.

— Постоите! сказалъ я. — Я завтра ожидаю извѣстіи о мистерѣ Фрэнклинѣ Блэкѣ. Дайте мнѣ письмо и и пошлю его но почтѣ.

Хромоногая Люси оперлась на свой костыль и посмотрѣла на меня черезъ плечо.

— Я передамъ ему изъ рукъ въ руки, сказала она: — и я не должна иначе передавать ему этого письма.

— Написать ему о томъ, что ни сказали?

— Напишите, что я его ненавижу. И вы скажете ему правду.

— Да, да, но какъ же насчетъ письма?…

— Ес.ш онъ хочетъ имѣть это письмо, онъ долженъ воротиться сюда и взять это письмо отъ меня.

Съ этими словами она заковыляла къ Коббс-Голю. Розыскная лихорадка уппчтожила во мнѣ всякое достоинство. Я пошелъ за нею и старался заставить ее разговориться. Все напрасно! Я на мое несчастье былъ мущина — и Хромоногой Люси было пріятно обманывать мои ожиданія. Позднѣе въ этотъ день я пыталъ счастье съ ея матерью. Добрая мистрассъ Йолландъ могла только плакать и совѣтовать утѣшиться голландской бутылочкой. Я нашелъ рыбака на берегу. Онъ сказалъ, что «штука вышла непригодная», и продолжалъ чинить сѣть. Ни отецъ, ни мать не знали болѣе того, что зналъ я. Оставалось попробовать одно средство и утромъ на писать къ мистеру Фрэнклину Блэку.

Предоставляю вамъ воображать, какъ я поджидалъ почтальона во вторникъ утромъ. Онъ принесъ мнѣ два письма. Одно, отъ Пенелопы (у меня едва достало терпѣнія его прочесть), сообщало мнѣ, что милэди и миссъ Рэчель благополучно переселились въ Лондонъ. Другое, отъ мистера Джефко, сообщало, что сынъ его господина уже уѣхалъ изъ Англіи.

Пріѣхавъ въ столицу, мистеръ Фрэнклинъ прямо отправился къ отцу. Онъ пріѣхалъ не совсѣмъ кстати. Мистэръ Блокъ старшій по уши былъ погруженъ въ свои занятія въ Нижней Палатѣ и забавлялся дома въ этотъ вечеръ любимой парламентской игрушкой, которую они называютъ «частнымъ дѣломъ». Самъ мистеръ Джефко провожалъ мистера Фрэнклина въ кабинетъ отца.

— Любезный Фрэнклинъ, что заставило тебя такъ неожиданно во мнѣ явиться? Не случилось ли чего дурного?

— Да, случилось дурное съ Рэчель; я чрезвычайно огорченъ насчетъ ея,

— Съ прискорбіемъ слышу это. Но не могу слушать тебя теперь.

— Когда можете вы слушать?

— Милый мой мальчикъ! я не стану обманывать тебя. Я могу выслушать тебя по окончаніи этой сессіи, ни минуты раньше. Прощай!

— Благодарю васъ, сэръ, прощайте!

Таковъ быль разговоръ въ кабинетѣ, переданный мнѣ мистеромъ Джефко. Разговоръ не въ кабинетѣ былъ еще короче.

— Джефко, посмотрите, въ какое время отправляется завтра пароходный поѣздъ.

— Сорокъ минутъ седьмого, мистеръ Фрэнклинъ

— Велите разбудить меня въ пять — Вы ѣдете заграницу, сэръ?

— Ѣду, Джефко, куда желѣзныя дороги увезутъ меня.

— Прикажете сказать нашему батюшкѣ, сэръ?

— Да. скажите ему въ концѣ этой сессіи.

На слѣдующее утро мистеръ Фрэнклинъ отправился заграницу. Въ какое именно мѣсто ѣхалъ онъ, никто (включая и самого его) не могъ отгадать. Можетъ быть, мы получимъ отъ него извѣстія изъ Европы, Азіи, Африки или Америки. Возможность дѣлилась наравнѣ, по мнѣнію мистера Джефко, между четырьмя странами земного шара.

Ото извѣстіе — лишивъ меня всякой возможности свести Хромоногую Люси и мистера Фрэнклина — остановило и дальнѣйшіе мои успѣхи на пути открытій. Мнѣніе Пенелопы, что ея подруга лишила себя жизни отъ безнадежной любви къ мистеру Фрэнклину Блэку, подтвердилось — вотъ и все. Заключалось или нѣтъ въ томъ письмѣ, которое Розанна поручила передать ему послѣ своей смерти, признаніе, которое, какъ мистеръ Фрэнклинъ подозрѣвалъ, она пыталась сдѣлать ему при жизни, невозможно было сказать. Можетъ быть, это были только прощальныя слова, не обнаруживавшія ничего, кромѣ тайны ея несчастной любви къ человѣку недоступному для нея. Или можетъ быть они высказывали всю правду о странныхъ поступкахъ, въ которыхъ уличилъ ее приставъ Кёффъ, съ того времени, какъ пропалъ Лунный камень, до того времени, какъ она лишила себя жизни на Зыбучихъ Пескахъ. Хромоногой Люси было отдано запечатанное письмо, и оно оставалось запечатаннымъ для меня и для всѣхъ окружавшихъ эту дѣвушку, включая и ея родителей. Мы всѣ подозрѣвали, что она пользовалась довѣріемъ покойницы; мы всѣ старались заставить ее высказаться; намъ всѣмъ это не удалось. То одна, то другая изъ служанокъ — все держась того мнѣнія, что Розанна украла алмазъ и спрятала его — обшарили всѣ скалы, около которыхъ были найдены ея слѣды, и напрасно. Наставалъ приливъ и отливъ; прошло лѣто и пришла осень. А Зыбучіе Пески, скрывшіе тѣло, скрыли также и ея тайну.

Извѣстіе объ отъѣздѣ мистера Фрэнклина въ субботу утромъ и извѣстіе о прибытіи милэди въ Лондонъ съ миссъ Рэчель въ понедѣльникъ дошло до меня, какъ вамъ извѣстно, во вторникъ. Настала середа и не принесла ничего. Въ четвергъ явился новый бюджетъ новостей отъ Пенелопы.

Дочь моя сообщала мнѣ, что какого-то знаменитаго лондонскаго доктора приглашали для ея барышни и что онъ получилъ гинею за то, что посовѣтовалъ развлекать ее. Цвѣточныя выставки, оперы, балы — цѣлый рядъ веселостей былъ впереди, и миссъ Речель, къ удивленію ея матери, съ жаромъ принимала участіе во всемъ. Мистеръ Годфри пріѣзжалъ; по всему видимому. онъ по прежнему ухаживалъ за кузиной, несмотря на вріемъ, сдѣланный ему, когда онъ пробовалъ счастья въ день ея рожденія. Къ величайшему сожалѣнію Пенелопы, онъ былъ принятъ очень любезно и тутъ же вписалъ имя миссъ Рэчель въ члены комитета дамской благотворительности. Госпожа моя, во словамъ Пенелопы, была въ уныломъ расположеніи духа и имѣла два продолжительныхъ свиданія съ своимъ стряпчимъ. Затѣмъ слѣдовали нѣкоторыя разсужденія, относившіяся къ одной бѣдной родственницѣ — нѣкоей миссъ Клакъ, той самой, о которой я упоминалъ при описаніи обѣда въ день рожденья; она сидѣла возлѣ мистера Годфри и имѣла пристрастіе къ шампанскому. Пенелопа удивлялась, что она еще не была. Навѣрно она скоро прицѣпится къ милади, по обыкновенію… и такъ далѣе я въ томъ же родѣ, какъ женщины насмѣхаются одна надъ другою и словесно и письменно. Объ этомъ не стоило бы упоминать, еслибы не одно обстоятельство. Я слышу, что вы перейдете къ миссъ Клакъ, разставшись со мною. Въ такомъ случаѣ сдѣлайте мнѣ милость я не вѣрьте ни одному ея слову, если она станетъ говоритъ о вашемъ нижайшемъ слугѣ.

Въ пятницу не случилось ничего — кромѣ того, что у одной изъ собакъ показался за ухомъ нарывъ. Я далъ ей сиропъ изъ травъ и посадилъ ее пока на діэту. Извините, что я упомянулъ объ этомъ. У меня какъ-то вырвалось. Пожалуйста пропустите это. Я быстро приближаюсь къ концу моихъ погрѣшностей противъ вашего современнаго образованнаго вкуса. Притомъ, собака была предоброе животное и заслуживала хорошаго леченія; право заслуживала.

Суббота — послѣдній день недѣли, также послѣдній я въ моемъ разсказѣ.

Утренняя почта принесла мнѣ сюрпризъ въ видѣ лондонской газеты. Почеркъ адреса озадачилъ меня. Я сравнилъ его ст. именемъ и адресомъ ростовщика, записаннаго въ моей записной книгѣ, и тотчасъ узналъ почеркъ пристава Кёффа. Пересмотрѣвъ газету съ любопытствомъ, послѣ этого открытія, я нашелъ, что одно изъ полицейскихъ донесеніи было обведено чернилами Вотъ оно съ вашимъ услугамъ. Прочтите какъ я прочелъ, и вы справедливо оцѣпите вѣжливое вниманіе пристава, приславшаго мнѣ новость дна:

«Лумбетъ. — Незадолго до закрытія засѣданія мистеръ Септимусъ Люкеръ, извѣстный торговецъ старинными драгоцѣнными каменьями, рѣзьбой и пр. пр., обратился за совѣтомъ къ засѣдающимъ судьямъ. Проситель объяснилъ, что его безпокоили въ промежуткахъ этого дня поступки странствующихъ индійцевъ, толпящихся на улицахъ. Тѣхъ, на кого онъ жаловался, было трое. Отосланные полиціей, они воротились опять и пытались входить въ домъ подъ предлогомъ, что просятъ милостыни. Когда ихъ прогнали отъ парадной двери, ихъ потомъ нашли у задней. Кромѣ непріятности отъ этихъ поступковъ, мистеръ Люкеръ выразилъ опасеніе, не замышляется ли воровство. Въ его коллекціи заключается много единственныхъ въ своемъ родѣ вещей и классическихъ и восточныхъ самой высокой цѣны. Только наканунѣ онъ былъ принужденъ отказать работнику, искусному въ рѣзьбѣ (индійскому уроженцу), какъ мы поняли, но подозрѣнію въ покушеніи на воровство, и онъ вовсе не былъ увѣренъ, чтобъ этотъ человѣкъ и уличные фигляры, на которыхъ онъ жаловался, не дѣйствовали сообща. Можетъ быть, ихъ цѣлью было созвать толпу, произвести на улицѣ смятеніе и въ этой суматохѣ получить доступъ къ дому. Въ отвѣтъ на вопрись судьи мистеръ Люкеръ сознался, что онъ не можетъ представить доказательствъ, чтобъ замышлялось покушеніе на воровство. Онъ могъ положительно жаловаться только на то, что индійцы надоѣдали ему и мѣшали, но ни на что другое. Судья замѣтилъ, что если эта непріятность повторится, проситель можетъ призвать индійцевъ въ этотъ судъ, гдѣ съ ними легко можетъ быть поступлено по закону. Что касается драгоцѣнностей, находящихся у мистера Люкера, то онъ самъ долженъ принять лучшія мѣры для ихъ сохраненія. Можтъ быть, онъ хорошо сдѣлаетъ, если дастъ знать полиціи и приметъ всѣ добавочныя предосторожности, которыя можетъ внушить опытность полицейскихъ чиновниковъ. Проситель поблагодарилъ судью и удалился.»

Говорятъ, что одинъ изъ древнихъ мудрецовъ совѣтовалъ своимъ ближнимъ (неизвѣстно, по какому случаю) «смотрѣть на конецъ». Посмотрѣвъ на конецъ моихъ страницъ, вспомнивъ, какъ я удивлялся нѣсколько дней тому назадъ, какъ справлюсь съ моимъ разсказомъ, я вижу, что мое простое описаніе фактовъ дошло до заключенія очень прилично само по себѣ. Мкг переходили въ дѣлѣ о Лунномъ камнѣ отъ одного чуда бъ другому и кончаемъ самымъ большимъ чудомъ — то-есть исполненіемъ трехъ предсказаніи пристава Кёффа раньше чѣмъ черезъ недѣлю отъ того времени, какъ одъ сдѣлалъ ихъ.

Получивъ извѣстіе отъ Йолдандовъ въ понедѣльникъ, я теперь получилъ извѣстіе объ индійцахъ и ростовщикѣ — помните, сама миссъ Рэчель была тогда въ Лондонѣ. Вы видите, я выставляю все въ самомъ худшемъ видѣ, даже когда это говоритъ противъ моихъ собственныхъ воззрѣній. Если вы бросаете меня и переходите на сторону пристава, имѣя передъ собой такія улики — если единственное раціональное объясненіе, какое можете вы видѣть, заключается въ томъ, что миссъ Рэчель и мистеръ Люкеръ вступили въ сношенія и Лунный камень находится въ залогѣ у ростовщика — признаюсь, я не могу осуждать васъ. Въ темнотѣ я довелъ васъ до этихъ поръ. Въ темнотѣ принужденъ я васъ оставить съ моимъ нижайшимъ почтеніемъ.

Зачѣмъ принужденъ? можете вы спросить. Почему не взялъ лицъ, которыя шли со мною до-сихъ-поръ, въ тѣ области высокаго свѣта, въ которыхъ и самъ засѣдаю?

Въ отвѣтъ на это я могу только сказать, что я дѣйствую по приказаніямъ и что эти приказанія были отданы мнѣ (какъ я понимаю) въ интересахъ истины. Мнѣ запрещено говорить болѣе въ этомъ разсказѣ, чѣмъ я самъ впалъ въ то время. Или, говоря яснѣе, я обязанъ строго держаться границъ моей собственной опытности и не долженъ сообщать вамъ то, что мнѣ сказали другіе — по той достаточной причинѣ, что ш будете имѣть свѣдѣнія отъ самихъ этихъ другихъ лицъ изъ первыхъ рукъ. Въ дѣлѣ о Лунномъ камнѣ планъ состоитъ не въ томъ, чтобъ составлять докладъ, а чтобъ допрашивать свидѣтелей. Я представляю себѣ какого-нибудь члена семейства, читающаго эти страницы пятьдесятъ лѣтъ спустя. Боже! какъ ему будетъ лестно, что его просятъ не вѣрить ничему по наслышкѣ, а что съ нимъ обращаются во всѣхъ отношеніяхъ какъ съ предсѣдателемъ суда!

Итакъ, здѣсь мы разстаемся — по-крайней-мѣрѣ теперь — послѣ долгаго странствованія вмѣстѣ съ вами, съ дружелюбнымъ чувствомъ, я надѣюсь, съ обѣихъ сторонъ. Дьявольскій индійскій алмазъ очутился въ Лондонѣ, и въ Лондонъ вы должны отправляться вслѣдъ за нимъ, оставивъ меня въ деревенскомъ домѣ. Пожалуйста извините погрѣшности этого сочиненія — то, что я слишкомъ много говорилъ о себѣ и былъ, какъ боюсь, слишкомъ фамильяренъ съ вами. Я не имѣлъ никакого дурного умысла, и почтительнѣйше пью (только что кончивъ обѣдать) за ваше здоровье и благоденствіе элемъ ея сіятельства. Дай Богъ вамъ найти на этихъ листкахъ, дани санныхъ мною, то, что Робинзонъ Крузо нашелъ собственнымъ опытомъ на пустынномъ островѣ — то-есть что-нибудь успокоительное для васъ и для того, чтобъ занести въ описаніи Добра и Зла на страницѣ «Кредитъ» въ приходо-расходной книгѣ качествъ вашей жизни. — Прощайте!

КОНЕЦЪ ПЕРВАГО ПЕРІОДА.

ВТОРОЙ ПЕРІОДЪ — ОТКРЫТІЕ ИСТИНЫ (1848—1849).

Событія написанныя въ разныхъ разсказахъ. ПЕРВЫЙ РАЗСКАЗЪ,
написанный миссъ Клакъ, племянницей покойнаго сэр-Джона Вериндера.

ГЛАВА I.

Я обязана моимъ любезнымъ родителямъ (они оба теперь на небесахъ) тѣмъ, что привычки къ порядку и акуратности были внушены мнѣ съ самаго ранняго возраста.

Въ это счастливое давно прошедшее время меня научили держать волосы въ опрятномъ видѣ во всѣ часы дня и ночи и старательно складывать каждую вещь изъ моей одежды въ томъ же порядкѣ, на томъ же стулѣ и на томъ же мѣстѣ въ ногахъ кровати, прежде чѣмъ лечь спать. Запись происшествіи дня въ моемъ маленькомъ дневникѣ неизмѣнно предшествовала складыванію одежды. Вечерній гимнъ (повторяемый въ постели) неизмѣнно слѣдовалъ за складываніемъ. А сладкій сонъ дѣтства неизмѣнно слѣдовалъ за вечернимъ гимномъ.

Впослѣдствіи (увы!) гимнъ смѣнился грустными и горькими размышленіями, а сладкій сонъ замѣнился прерывистой дремотой, посѣщающей тревожное я озабоченное изголовье. Но я все продолжала складывать платье и писать мой маленькій дневникъ. Первая привычка связываетъ меня съ моимъ счастливымъ дѣтствомъ — до разоренія папа. Послѣдняя привычка — до-сихъ-поръ бывшая полезна мнѣ, главное, въ томъ отношеніи, чтобы исправлять слабую натуру, которую мы всѣ наслѣдовали отъ Адама — неожиданно оказалась важною для моихъ смиренныхъ интересовъ совершенно въ другомъ отношеніи. Она позволила мнѣ, бѣдной, исполнитъ прихоть одного богатаго члена нашей: фамиліи. Я такъ счастлива, что могу быть полезна (въ свѣтскомъ значеніи этого слова) мистеру Фрэнклину Блэку.

Нѣсколько времени я не имѣла никакихъ извѣстій объ этой благоденствующей отрасли нашей фамиліи. Когда мы были одиноки и бѣдны, о насъ часто забывали. Я теперь живу, для экономіи, въ маленькомъ бретанскомъ городкѣ, въ которомъ находится избранный кругъ серьезныхъ англійскихъ друзей и который пользуется преимуществомъ имѣть протестантскаго пастора и дешевый рынокъ.

Въ этомъ уединенномъ уголку — Патмосъ среди ревущаго океана папизма, окружающаго насъ — письмо изъ Англіи дошло до меня наконецъ. Я узнаю, что о моемъ ничтожномъ существованіи вдругъ вспомнилъ мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ. Мой богатый родственникъ — хотѣлось бы мнѣ прибавить «богатый душевными качествами родственникъ» — пишетъ, даже не пытаясь скрывать, что я ему нужна. Ему пришла фантазія опять поднять скандалезную исторію Луннаго камня, и я должна помочь ему, написавъ разсказъ о томъ, чему я была свидѣтельницей въ домѣ тетки моей Вериндеръ въ Лондонѣ. Мнѣ предлагаютъ денежное вознагражденіе — съ недостаткомъ чувства, свойственнымъ богатымъ людямъ. Я должна опять раскрыть раны, едва закрытыя временемъ; я должна вызвать самыя мучительныя воспоминанія — и сдѣлавъ это, я должна считать себя вознагражденною новымъ терзаніемъ въ видѣ чека мистера Блэка. Натура моя слаба. Это стоило мнѣ жестокой борьбы, прежде чѣмъ христіанское смиреніе побѣдило грѣшную гордость, и съ самоотверженіемъ приняла я чекъ.

Безъ моего дневника, я сомнѣваюсь — позвольте мнѣ выразить это въ самыхъ грубыхъ выраженіяхъ — могла ли бы я честно заработать эти деньги; съ моимъ дневникомъ, честная труженица (прощающая мистеру Блэку оскорбленіе его) заслужитъ получаемую плату. Ничего не ускользнуло отъ меня въ то время, когда я гостила у милой тетушки Вериндеръ. Все записывалось (благодаря полученному мною воспитанію) нзо дня въ день, я все до малѣйшей подробности будетъ разсказано здѣсь. Мое священное уваженіе къ истинѣ (слава Богу!) стоятъ выше уваженія къ людямъ. Мистеру Блэку будетъ легко уничтожить то, что окажется недостаточно лестно на этихъ страницахъ для особы, занимающей въ нихъ главное мѣсто. Онъ купилъ мое время, но даже ею богатство не можетъ купить моей совѣсти^[1].

Мой дневникъ сообщаетъ мнѣ, что я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндеръ на сквэрѣ Монтагю, въ понедѣльникъ 3 іюля 1848 г.

Увидѣвъ, что ставни отперты, а сторы подняты, я почувствовала, что вѣжливость требуетъ постучаться и спросить. Лицо, отворившее дверь, сообщило мнѣ, что тетушка и ея дочь (я право не могу назвать ее кузиной) пріѣхали изъ деревни недѣлю тому назадъ и намѣрены остаться въ Лондонѣ на нѣсколько времени. Я тотчасъ поручила передать, что я не желаю ихъ тревожить, а только прошу сказать, не могу ли я быть имъ полезна. Лицо, отворявшее дверь, съ дерзкимъ молчаніемъ выслушало мое порученіе и оставило меня стоять въ передней. Это дочь одного нечестиваго старика по имени Беттереджа — давно, слишкомъ давно терпимаго въ семействѣ моей тетки. Я сѣла въ передней ждать отвѣта — и имѣя всегда нѣсколько религіозныхъ брошюръ въ моемъ мѣшкѣ, выбрала одну, которую очень кстати модно было примѣнить къ лиду отворившему дверь. Передняя была грязна, стулъ жесткій, но блаженное сознаніе въ томъ, что я плачу добромъ за зло, поставило меня выше такихъ ничтожныхъ соображеній. Брошюра эта была одною изъ цѣлой серіи брошюръ, написанныхъ для молодыхъ женщинъ о грѣхѣ нарядовъ. Слогъ былъ набожный и очень простой, заглавіе: «Словечко съ нами о лентахъ къ вашему чепчику».

Милэди очень васъ благодарить и проситъ васъ завтракать завтра въ два часа.

Пропускаю тонъ, которымъ она передала мнѣ это порученіе, и ужасную смѣлость взгляда. Я поблагодарила юную грѣшницу и сказала тономъ христіанскаго участія:

— Не сдѣлаете ли вы мнѣ одолженія принять эту брошюру?

Она посмотрѣла на заглавіе.

— Мущиной или женщиной написана она, миссъ? Если она написана женщиной, я по этому самому не стану читать. Если она написана мущиной, пожалуйста скажите ему, что онъ въ этомъ ничего не понимаетъ.

Она отдала мнѣ назадъ брошюру и отворила дверь. Мы должны сѣять сѣмена добра какимъ бы то ни было образомъ. Я подождала, пока дверь заперли за мною, и сунула брошюру въ ящикъ для писемъ. Когда я сунула другую брошюру сквозь рѣшетку сквэра, я почувствовала облегченіе въ нѣкоторой степени насчетъ тяжелой отвѣтственности относительно другихъ.

У насъ былъ митингъ въ этотъ вечеръ въ «Материнскомъ Попечительномъ Комитетѣ о превращеніи отцовскихъ панталонъ въ дѣтскіе». Цѣль этого превосходнаго благотворительнаго общества состоитъ въ томъ — такъ извѣстно всѣмъ серьезнымъ людямъ — чтобъ выкупать отцовскіе панталоны отъ закладчиковъ и не допускать, чтобъ ихъ взялъ опять неисправимый родитель, а перешивать ихъ немедленно для его невиннаго сына. Въ то время я была членомъ этого избраннаго комитета, и я упоминаю здѣсь объ этомъ обществѣ потому, что мой драгоцѣнный и чудный другъ мистеръ Годфри Эбльуайтъ раздѣлялъ нашъ трудъ моральной и матеріальной пользы. Я ожидала видѣть его въ комитетѣ въ понедѣльникъ вечеромъ, о которомъ я теперь нишу, и намѣревалась сказать ему, когда мы встрѣтимся, о пріѣздѣ въ Лондонъ милой тетушки Вериндеръ. Къ моей крайней досадѣ, онъ вовсе тамъ не былъ. Когда я выразила удивленіе относительно его отсутствія, мои сестры но комитету всѣ подняли глаза съ панталонъ (у насъ итого было дѣла въ этотъ вечеръ) и спросили съ изумленіемъ, развѣ я не слышала о томъ, что случилось. Я призналась въ моемъ невѣдѣніи и тогда мнѣ разсказали въ первый разъ о происшествіи, которое составляетъ, такъ сказать, начальный пунктъ этого разсказа. Въ прошлую пятницу два джентльмэна — занимающіе совершенно различное положеніе въ обществѣ — были жертвами оскорбленія, изумившаго весь Лондонъ. Одинъ изъ этихъ джентльмэновъ былъ мистеръ Септимусъ Люкеръ, живущій въ Лэмбетѣ, другой мистеръ Годфри Эбльуайтъ.

Живя теперь уединенно, я не имѣю возможности помѣстить въ моемъ разсказѣ извѣстіе объ угонъ оскорбленіи, напечатанное тогда въ газетахъ. Я была лишена въ то время неоцѣненнаго преимущества услышать эти происшествія, разсказанныя пылкимъ краснорѣчіемъ мистера Годфри Эбльуайта. Я могу только представить факты, какъ они были представлены мнѣ вечеромъ въ тотъ понедѣльникъ, дѣйствуя но плану, который научили меня съ дѣтства примѣнять къ складыванію моихъ платьевъ. Все должно быть сдѣлано акуратно и все должно быть подобно на свое мѣсто. Эти строчки написаны бѣдной, слабой женщиной. Отъ бѣдной, слабой женщины кто будетъ имѣть жестокость ожидать большаго?

Это случилось — по малости моихъ любезныхъ родителей ни одинъ словарь когда-либо написанный не можетъ быть акуратнѣе меня на счетъ чиселъ — въ пятницу 30 іюня 1848 г.

Рано утромъ въ этотъ достопамятный день нашъ талантливый мистеръ Годфри пошелъ мѣнять чекъ въ одномъ банкирскомъ домѣ бъ Ломбардской улицѣ. Названіе фирмы случайно зачеркнуто въ моемъ дневникѣ, а мое священное уваженіе къ истинѣ запрещаетъ мнѣ отважиться на догадку въ дѣлѣ такого рода. Къ счастью, имя фирмы не имѣетъ никакого отношенія къ этому дѣлу. А имѣетъ отношеніе одно обстоятельство, случившееся, когда мистеръ Годфри кончилъ свое дѣло. Въ дверяхъ онъ встрѣтилъ джентльмэна — совершенно ему незнакомаго — который случайно выходилъ изъ конторы въ одно время съ нимъ. Они размѣнялись вѣжливостями относительно того, его первый долженъ пройти въ дверь банка. Незнакомецъ настоялъ, чтобы мистеръ Годфри прошелъ прежде него; мистеръ Годфри сказалъ нѣсколько вѣжливыхъ словъ; они поклонились и разошлись на улицѣ.

Легкомысленные и поверхностные люди могутъ сказать: вотъ ужъ конечно самый ничтожный случай, разсказанный нелѣпоподробнымъ образомъ. О, мои юные друзья я ближніе по грѣхамъ! остерегайтесь полагаться на вашъ бѣдный тѣлесный разумъ. О, будьте нравственно опрятны! Пусть ваша вѣра будетъ такъ же чиста, какъ ваши чулки, а ваши чулки такъ же чисты, какъ ваша вѣра. И то и другое должно быть безукоризненно, и то и другое должно быть у васъ подъ рукою.

Прошу у васъ тысячу извиненій. Я нечувствительно перешла къ моему слогу воскресныхъ школъ. Это чрезвычайно неприлично въ подобномъ разсказѣ. Позвольте мнѣ постараться сдѣлаться болѣе свѣтской — позвольте мнѣ сказать, что бездѣлицы въ этомъ случаѣ, какъ я во многихъ другихъ, ведутъ къ ужаснымъ послѣдствіямъ. Только предварительно пояснивъ, что вѣжливый джентльмэнъ былъ мистеръ Люкеръ изъ Лэмбета, мы теперь, послѣдуемъ за мистеромъ Годфри въ его домъ въ Кильбёрнѣ,

Онъ нашелъ въ передней ожидавшаго его бѣдно одѣтаго, но деликатнаго и интересной наружности мальчика. Онъ подалъ ему письмо, только упомянувъ, что ему дала его одна стали госпожа, которую онъ не зналъ и которая не велѣла ему ждать отвѣта. Такіе случаи бывали не рѣдки въ огромной практикѣ мистера Годфри, какъ члена благотворительныхъ обществъ. Онъ отпустилъ мальчика и распечаталъ письмо.

Почеркъ былъ совершенно незнакомъ ему. Въ письмѣ приглашали его черезъ часъ въ одинъ домъ въ Нортумберландской улицѣ. Человѣкъ довольно почтенной наружности, хотя немножко толстый, отворилъ дверь, и услыхавъ имя мистера Годфри, тотчасъ провелъ его въ пустую комнату съ задней стороны дола въ бель-этажъ. Онъ примѣтилъ двѣ необыкновенныя вещи, когда вошелъ въ комнату. Во-первыхъ, слабый запахъ мускуса и камфоры; во-вторыхъ, старинную восточную рукопись, богато иллюстрированную индійскими фигурами и девизами, которая лежала развернутая на столѣ.

Онъ смотрѣлъ на книгу, стоя спиною въ запертой двери, сообщавшейся съ передней комнатой, когда вдругъ, хотя ни малѣйшій шумъ не предупредилъ его, почувствовалъ, какъ его схватили за шею сзади. Онъ только что успѣлъ примѣтить, что рука, схватившая его за шею, была голая и смуглая, прежде чѣмъ глаза его были завязаны, ротъ заткнутъ кляпомъ, а онъ брошенъ на полъ (какъ ему показалось) двумя людьми. Третій обшарилъ его карманы и — если только какъ дама я могу отвалиться употребить такое выраженіе — обыскалъ его безъ церемоніи съ ногъ до головы.

Тутъ я съ величайшимъ удовольствіемъ сказала бы нѣсколько успокоительныхъ словъ о набожномъ упованіи, которое одно только могло поддержать мистера Годфри въ такомъ страшномъ и непредвидѣнномъ случаѣ. Можетъ быть, однако положеніе и наружный видъ моего чуднаго друга въ самый крайній періодъ оскорбленія (выше описаннаго) не подходитъ къ приличнымъ границамъ женскаго сужденія. Пропустимъ нѣсколько минутъ и воротимся къ мистеру Годфри въ то время, когда гнусный обыскъ былъ конченъ. Оскорбленіе совершалось въ мертвомъ молчаніи. Когда оно было кончено, невидимые злодѣи размѣнялись нѣсколькими словами на языкѣ, котораго мистеръ Годфри не понималъ, но такимъ тономъ, который ясно выражалъ (для его образованнаго слуха) обманутое ожиданіе и ярость. Его вдругъ приподняли съ пола, посадили на стулъ и привязали къ нему руками и ногами. Черезъ минуту онъ почувствовалъ, какъ воздухъ пахнулъ изъ открытой двери, прислушался и убѣдился, что онъ опять одинъ въ комнатѣ.

Прошелъ нѣкоторый промежутокъ, и мистеръ Годфри услыхалъ шумъ похожій на шелестъ женскаго платья. Шумъ этотъ поднимался на лѣстницу и остановился. Женскій крикъ пронесся по атмосферѣ преступленія. Мужской голосъ снизу воскликнулъ! «Эй!» и мужская походка послышалась на лѣстницѣ. Мистеръ! Годфри почувствовалъ, какъ христіанскіе пальцы развязывали его и вынимали изъ рта его кляпъ. Онъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на двухъ незнакомцевъ почтенной наружности и слабо воскликнулъ;

— Что это значитъ?

Два незнакомца почтенной наружности оглянулись и сказали!

— Именно этотъ вопросъ мы хотимъ сдѣлать вамъ.

Послѣдовало неизбѣжное объясненіе. Нѣтъ! позвольте мнѣ упомянуть обо всемъ подробно. Прежде принесли нюхательная спирта и воды, чтобы успокоить нервы милаго мистера Годфри. Объясненія послѣдовали потомъ.

Изъ разсказа хозяина и хозяйки дома (людей, пользовавшихся хорошей репутаціей между сосѣдями) оказалось, что ихъ первый и второй этажъ былъ нанятъ наканунѣ на недѣлю джентельмэномъ почтенной наружности, тѣмъ самымъ, который отворилъ дверь на стукъ мистера Годфри. Джентльменъ этотъ заплатилъ впередъ за цѣлую недѣлю, сказавъ, что комнаты эти надобны для трехъ восточныхъ вельможъ, его друзей, которые посѣтили Англію и первый разъ. Утромъ въ день нанесеннаго оскорбленія два восточныхъ незнакомца, въ сопровожденіи ихъ почтеннаго англійскаго друга, переѣхали на эту квартиру. Третьяго ожидали и нимъ вскорѣ, а поклажа (очень большая, какъ сказали) должна была прибыть къ нимъ позже въ этотъ день изъ таможни. Минутъ за десять до прихода мистера Годфри явился третій незнакомецъ. Не случилось ничего необыкновеннаго, на сколько было извѣстно хозяину и хозяйкѣ, которые находились внизу до-тѣхъ-поръ, пока пять минуть тому назадъ три иностранца въ сопровожденіи ихъ англійскаго друга почтенной наружности всѣ вмѣстѣ вышли изъ дома и спокойно пошли пѣшкомъ по направленію къ Странду. Хозяйка вспомнила, что приходилъ господинъ и такъ какъ она не видала, чтобы онъ вышелъ изъ дома, то ей показалось странно, зачѣмъ этотъ господинъ остался наверху одинъ. Поговоривъ съ мужемъ, она сочла необходимымъ удостовѣриться, не случилось ли чего-нибудь. Послѣдовалъ результатъ, который я описала уже выше; этимъ и кончилось объясненіе хозяина и хозяйки.

Въ комнатѣ произведенъ былъ осмотръ. Всгда милаго мистера Годфри были разбросаны но всѣ стороны. Когда ихъ собрали однако, все оказалось на лицо; часы, цѣпочка, кошелекъ, ключи, носовой платокъ, записная книжка и всѣ бумаги, находившіяся при немъ, были старательно разсмотрѣны и потомъ оставлены въ совершенной цѣлости. Точно такимъ же образомъ ни малѣйшая вещица изъ имущества хозяевъ дома не была унесена. Восточные вельможи взяли только свою иллюстрированную рукопись и больше ничего.

Что это значитъ? Смотра съ мірской точки зрѣнія, это повидимому значило, что мистеръ Годфри былъ жертвою какой-то непонятной ошибки, сдѣланной какими-то неизвѣстными людьми. Какой-то темный заговоръ дѣйствовалъ среда насъ и нашъ возлюбленный невинный другъ попался въ его сѣти. Когда христіанскій герой сотни благотворительныхъ жертвъ погружается къ яму, вырытую для него ошибкой — о, какое это предостереженіе для всѣхъ насъ остальныхъ безпрестанно быть насторожѣ! Какъ скоро могутъ наши собственныя дурныя страсти оказаться восточными вельможами, врасплохъ устремляющимися на насъ!

Я могла бы написать множество страницъ дружескихъ предостереженій на эту тему, но (увы!) мнѣ не дозволяютъ исправлять — я осуждена разсказывать. Чекъ моего богатаго родственника — отнынѣ тирана моей жизни — предостерегаетъ меня, что я еще не покончила съ разсказомъ о насиліи. Мы должны оставить мистера Годфри приходить въ себя въ Нортумберлендской улицѣ и послѣдовать за мистеромъ Люкеромъ нѣсколько позднѣе въ этотъ день.

Но выходѣ изъ замка, мистеръ Люкеръ обходилъ по дѣламъ разныя части Лондона. Воротившись домой, онъ нашелъ письмо, ожидавшее его, которое, какъ ему сказали, недавно оставилъ какой-то мальчикъ, И тутъ, какъ въ письмѣ мистера Годфри, почеркъ былъ незнакомъ; упоминалось имя одного изъ кліентовъ мистера Люкера. Корреспондентъ сообщалъ (письмо было написано отъ третьяго лица — вѣроятно помощникомъ), что онъ неожиданно былъ вызванъ въ Лондонъ. Онъ помѣстился на квартирѣ на Альфредской площади и желалъ немедленно видѣть мистера Люкера по поводу одной покупки, которую онъ намѣревался сдѣлать. Джентльменъ этотъ былъ восторженный собиратель восточныхъ древностей и много лѣтъ былъ щедрымъ кліентомъ магазина мистера Люкера въ Лэмбетѣ. О, когда мы перестанемъ поклоняться маммонѣ! Мистеръ Люкеръ взялъ кэбъ и немедленно поѣхалъ къ своему щедрому кліенту.

Именно все, что случилось съ мистеромъ Годфри въ Нортумбердандской улицѣ, случилось и съ мистеромъ Люкеромъ на Альфредской площади. Опять человѣкъ почтенной наружности отворилъ дверь и провелъ гостя въ заднюю гостиную. Тутъ опять на столѣ лежала иллюстрированная рукопись. Вниманіе мистера Люкера было поглощено, какъ и вниманіе мистера Годфри, этимъ чуднымъ произведеніемъ индійскаго искусства. Онъ также вдругъ почувствовалъ смуглую, голую руку вокругъ своей шеи, ему также были завязаны глаза, въ ротъ сунутъ кляпъ. Онъ также былъ брошенъ на земь и обысканъ съ ногъ до головы, Наступившій за тѣмъ промежутокъ былъ длиннѣе чѣмъ испыталъ мистеръ Годфри; но онъ кончился, какъ прежде, тѣмъ, что хозяева дома, подозрѣвая что-то нехорошее, пошли наверхъ посмотрѣть, что случилось. Именно такое же объясненіе, какое хозяинъ въ Нортумберландской улицѣ далъ мистеру Годфри, хозяинъ Альфредской площади далъ теперь мистеру Люкеру. Оба были обмануты одинаковымъ образомъ благовиднымъ предлогомъ и туго набитымъ кошелькомъ незнакомца почтенной наружности, который будто бы дѣйствовалъ для своихъ заграничныхъ друзей. Единственная разница случилась, когда разбросанныя вещи изъ кармановъ мистера Люкера были собраны съ пола. Его часы и кошелекъ были цѣлы, но (онъ былъ не такъ счастливъ, какъ мистеръ Годфри) одна изъ бумагъ его была унесена. Бумага эта была росписка одной вещи очень дорогой цѣны, которую мистеръ Люксръ въ этотъ день отдалъ на сохраненіе своимъ банкирамъ. Этотъ документъ будетъ безполезенъ для плутовства, такъ какъ эта драгоцѣнная вещь должна быть отдана только лично самому владѣльцу. Какъ только мистеръ Люкеръ оправился, онъ поспѣшилъ въ банкъ, на тотъ случай, что воры, обокравшіе его, могутъ по невѣдѣнію явиться съ этого роспискою. Когда онъ пришелъ въ банкъ, никто не видалъ ихъ тамъ, не видали ихъ и впослѣдствіи. Ихъ почтенный англійскій другъ (по мнѣнію банкира) разсмотрѣлъ росписку прежде, чѣмъ они покусились воспользоваться ею, и предостерегъ ихъ во-время.

Свѣдѣнія объ обоихъ оскорбленіяхъ были сообщены полиціи и надлежащіе розыски продолжались, какъ я думаю, съ большой энергіей. Полицейскія власти думали, что замышлялось воровство на основанія недостаточныхъ свѣдѣній, полученныхъ порами. Очевидно, они не были увѣрены, не передалъ ли мистеръ Тикеръ другому свою драгоцѣнную вещь, а бѣдный вѣжливый мистеръ Годфри поплатился за то, что случайно поговорилъ съ нимъ. Прибавьте къ этому, что отсутствіе мистера Годфри на нашемъ митингѣ въ понедѣльникъ вечеромъ произошло отъ совѣщанія полицейскихъ властей, при которомъ его просили присутствовать — и такъ какъ всѣ требуемыя объясненія были теперь даны, то я могу продолжать болѣе простой разсказъ о томъ, что я сама лично испытала на скверѣ Монтэгю.

Я акуратно явилась къ завтраку во вторникъ. Справляясь съ моимъ дневникомъ, я нахожу, что это былъ день на половину удачный, на половину нѣтъ — о многомъ можно пожалѣть, за многое можно быть благодарнымъ.

Милая тетушка Вериндеръ приняла меня съ обычной любезностью и добротой. По я примѣтила черезъ нѣсколько времени, что вѣроятно случилось что-нибудь непріятное. У тетушки вырвалось нѣсколько тревожныхъ взглядовъ, направленныхъ на ея дочь. Я сама никогда не вижу Рэчель безъ того, чтобъ не удивляться, какимъ образомъ такая ничтожная дѣвушка можетъ быть дочерью такихъ замѣчательныхъ родителей, какъ сэр-Джонъ и лэди Beриндеръ. Теперь же она не только разочаровала — она просто оскорбила меня. Въ ея разговорѣ и обращеніи было отсутствіе всякой сдержанности, которое было очень непріятно видѣть. Она находилась въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи, которое заставляло ее смѣяться необыкновенно громко, и — какой грѣхъ! — капризно пренебрегала кушаньями и напитками за завтракомъ. Мнѣ очень было жаль ея бѣдную мать, даже прежде чѣмъ мнѣ сдѣлалось извѣстно настоящее положеніе дѣла. По окончаніи завтрака тетушка сказала:

— Помни, что докторъ сказалъ тебѣ, Рэчель, чтобъ ты успокоивала себя книгами послѣ завтраки.

— Я пойду въ библіотеку, мама, отвѣчала она. — Но если Годфри пріѣдетъ, велите мнѣ сказать. Я умираю отъ желанія узнать О немъ подробнѣе послѣ его приключенія въ Нортумберландской улицѣ.

Она поцѣловала мать въ лобъ и посмотрѣла на меня.

— Прощайте, Клакъ! сказала она небрежно

Ея дерзость не разсердила меня. Я только дала себѣ слово молиться за нее. Когда мы остались однѣ, тетушка разсказала мнѣ ужасную исторію объ индійскомъ алмазѣ, которую, какъ я: узнала съ радостью, мнѣ нѣтъ никакой надобности повторять здѣсь. Она не скрывала отъ меня, что предпочла бы умолчать, объ этомъ. Но когда всѣ ея слуги знали о пропажѣ алмаза и когда о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ было напечатано въ газетахъ — когда посторонніе разсуждали о томъ, была ли когда-нибудь связь между тѣмъ, что случилось въ деревенскомъ домѣ лэди Вериндеръ, и въ Нортумберландской улицѣ, и на Алфредской площади — о скрытности нечего было и думать и полная откровенность сдѣлалась не только добродѣтелью, но и необходимостью.

Многіе, услышавъ то, что я теперь слышала, вѣроятно были бы поражены изумленіемъ. Я съ своей стороны зная, что характеръ Рэчель не былъ исправляемъ съ самаго дѣтства, была приготовлена ко всему, что тетушка могла сказать о своей дочери. Могло быть еще хуже и окончиться убійствомъ, а я все-таки сказала бы себѣ: «Естественный результатъ! О, Боже, Боже! естественный результатъ!» Меня оскорбило только то, какъ тетушка поступила въ этомъ случаѣ. Вотъ ужъ тутъ слѣдовало дѣйствовать пастору, а лэди Вериндеръ думала, что надо обратиться къ доктору. Всю свою раннюю жизнь моя бѣдная тетушка провела въ безбожномъ домѣ своего отца. Опять естественный результатъ! О, Боже, Боже, опять естественный результатъ!

— Доктора предписали движеніе и развлеченіе для Рэчель и сильно убѣждали меня какъ можно болѣе отвлекать ея мысли отъ прошлаго, сказала лэди Вериндеръ.

«О! какой языческій совѣтъ», подумала я. «Въ такой христіанской странѣ какой языческій совѣтъ!»

Тетушка продолжала:

— Я употребляю все возможное, чтобъ исполнять эти предписанія. Но это странное приключеніе съ Годфри случилось въ самое неудачное время. Рэчель сдѣлалась чрезвычайно растревожена и взволнована послѣ того, какъ она услыхала объ этомъ въ первый разъ. Она не дала мнѣ покоя, пока я не написала и не просила моего племянника Эбльуайта пріѣхать къ намъ. Она даже принимаетъ участіе въ другомъ человѣкѣ, съ которымъ было поступлено грубо — въ мистерѣ Люкерѣ, или что-то похожее на это имя — хотя, разумѣется, этотъ человѣкъ совершенно посторонній для нея — Ваше знаніе свѣта, милая тетушка, гораздо выше моего, сказала я недовѣрчиво. — Но навѣрно есть причина для страннаго поведенія Рэчель. Она скрываетъ грѣшную тайну отъ васъ и отъ всѣхъ. Нѣтъ, ты чего-нибудь въ этихъ недавнихъ происшествіяхъ, что угрожаетъ открытіемъ ея тайнѣ?

— Открытіемъ? повторила тетушка. — Что вы хотите этимъ сказать? Открытіемъ черезъ мистера Люкера? Открытіемъ черезъ коего племянника?

Когда эти слова сорвались съ ея губъ, случилось особенно счастливое обстоятельство. Слуга отворилъ дверь и доложилъ о мистерѣ Годфри Эбльуайтѣ.

Глава II.

Мистеръ Годфри явился вслѣдъ за докладомъ — и нешто такъ, какъ мистеръ Годфри дѣлаетъ все — какъ-разъ въ надлежащее время. Онъ не такъ скоро вошелъ за слугой, чтобъ испугать насъ. Онъ не столько медлилъ, чтобъ доставить намъ двойное неудобство ожиданія и открытой двери. Истинный христіанинъ видѣнъ въ исполненіи обязанностей ежедневной жизни. Этотъ милый человѣкъ исполнилъ все какъ слѣдуетъ.

— Поди къ миссъ Вериндеръ, обратилась тетушка къ слугѣ: — я скажи ей, что мистеръ Эбльуайтъ здѣсь.

Мы обѣ освѣдомились объ его здоровьи. Мы обѣ спросили вмѣстѣ, оправился ли онъ послѣ своего страшнаго приключенія на прошлой недѣлѣ. Съ совершеннѣйшимъ тактомъ успѣлъ онъ отвѣчать намъ въ одну и ту же минуту. Лэди Вериндеръ получила его отвѣтъ словами, а мнѣ досталась его очаровательная улыбка.

— Чѣмъ я заслужилъ все это сочувствіе? вскричалъ онъ съ безконечной нѣжностью. — Милая тетушка! Милая миссъ Клакъ! Меня только приняли за кого-то другого; мнѣ только завязало глаза; меня только чуть не задушили; меня только бросили на спину на очень тонкій коверъ, покрывавшій особенно жесткій полъ. Представьте себѣ, что могло быть хуже! Я могъ быть убитъ, меня могли обокрасть. Чего я лишился? Ничего, кромѣ Нервной Силы — которую законъ не признаетъ собственностью, такъ что въ строгомъ смыслѣ я не лишился ничего. Еслибы я могъ поступить по своему, я скрылъ бы это приключеніе. Мнѣ непріятна вся эта суматоха и гласность. Но мистеръ Дилеръ разгласилъ свои обиды, и мои обиды, какъ естественное слѣдствіе, были провозглашены въ свою очередь. Я сдѣлался собственностью газетъ, такъ что кроткому читателю скоро надоѣстъ этотъ предметъ. Мнѣ самому онъ надоѣлъ. Дай Богъ, чтобы кроткій читатель скорѣе послѣдовалъ моему примѣру! Какъ здоровье милой Рэчель? Она все еще наслаждается лондонскими веселостями? Очень радъ слышать это. Миссъ Клакъ, мнѣ нужно все ваше снисхожденіе. Я ужасно запустилъ мои дѣла по комитету и моихъ любезныхъ дамъ. Но я надѣюсь заглянуть на слѣдующей недѣлѣ въ общество Материнскаго Попечительства. Много вы успѣли въ понедѣльникъ? Имѣетъ комитетъ хорошія надежды насчетъ будущаго? Много у насъ запасено панталонъ?

Небесная кротость его улыбки дѣлала непреодолимымъ его извиненіе. Богатство его густого голоса прибавило свое неописанное очарованіе къ интересному дѣловому вопросу, съ которымъ онъ обратился ко мнѣ. У насъ было запасено почти слишкомъ много панталонъ; мы были совершенно завалены ими. Я только что хотѣла это сказать, когда дверь опять отворилась и элементъ мірской тревоги явился въ комнату въ видѣ миссъ Вериндеръ.

Она подбѣжала къ мистеру Годфри съ неприличной скоростью, волосы ея были ужасно растрепаны, а лицо — какъ бы мнѣ сказать? — неприлично раскраснѣлось.

— Какъ я рада видѣть васъ. Годфри! обратилась она къ нену, я съ огорченіемъ должна прибавить, тономъ молодого человѣка, говорящаго съ пріятелемъ. — Какъ жалъ, что въг не орите зли съ собою мистера Люкера! Вы и онъ (пока продолжается наше теперешнее волненіе) теперь самые интересные поди ко всемъ Лондонѣ. Жаль говорить это, это не хорошо, отъ этого инстинктивно трепещетъ благовоспитанная душа миссъ Клакъ. Нужды нѣтъ, разскажите мнѣ сейчасъ всю исторію, случившуюся въ Нортумберландской улицѣ. Я знаю, что газеты не упомянули обо всемъ.

Даже милый мистеръ Годфри наслѣдовалъ падшую натуру, которая намъ всѣмъ досталась отъ Адама — это весьма малая доля нашего наслѣдства, но увы! она ему досталась. Признаюсь, мнѣ больно было видѣть, какъ онъ взялъ руку Рэчель въ обѣ свои руки и тихо приложилъ ее къ лѣвой сторонѣ своего жилета. Это было прямымъ поощреніемъ ея неприличному разговору и ея дерзкому намеку на меня.

— Дражайшая Рэчель, сказалъ онъ тѣмъ же самымъ голосимъ, который пронзилъ меня, когда онъ говорилъ о нашихъ надеждахъ и нашихъ панталонахъ: — газеты разсказали вамъ все — и разсказали гораздо лучше, чѣмъ могу разсказать я.

— Годфри думаетъ, что мы всѣ приписываемъ слишкомъ большую важность этому дѣлу, замѣтила тетушка. — Онъ толку что сейчасъ сказалъ, что не любитъ говорить объ этомъ.

— Почему?

Она сдѣлала этотъ вопросъ съ внезапной молніей въ глазахъ и вдругъ взглянувъ въ лицо мистеру Годфри. Онъ съ своей стороны посмотрѣлъ на нее съ снисхожденіемъ такимъ неблагоразумнымъ и незаслуженнымъ, что я почувствовала себя принужденной вмѣшаться.

— Милая Рэчель! кротко замѣтила я: — истинное величіе и истинное мужество всегда скромны.

— Вы очень добрый человѣкъ въ своемъ родѣ, Годфри продолжала Рэчель — замѣтьте, все не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія и все говоря съ своимъ кузеномъ, какъ молодой человѣкъ съ пріятелемъ: — но я совершенно увѣрена, что я не великій человѣкъ, и не думаю, чтобы вы обладали необыкновеннымъ мужествомъ; я твердо убѣждена, что если въ васъ была какая-нибудь скромность, то ваши обожательницы избавили васъ отъ этой добродѣтели много лѣтъ, тому назадъ. У васъ есть какая-нибудь тайная причина не говорить о вашемъ приключеніи въ Нортумберландской улицѣ я я намѣрена ее узнать.

— Моя причина очень простая и въ ней признаться очень легко, отвѣчалъ онъ все съ величайшимъ къ ней снисхожденіемъ: — мнѣ надоѣло говорить объ этомъ.

— Вамъ надоѣло? Милый Годфри, я сдѣлаю вамъ замѣчаніе.

— Какое?

— Вы живете слишкомъ много въ женскомъ обществѣ, вслѣдствіе этого у васъ явились двѣ очень дурныя привычки. Вы научились серьезно разговаривать о пустякахъ и пріучились лгать для одного удовольствія говорить ложь. Вы не можте дѣйствовать прямо съ вашими обожательницами. Я намѣрена заставить васъ прямо дѣйствовать со мною. Подите сюда и сядьте. Я пылаю нетерпѣніемъ закидать васъ прямыми вопросами и надѣюсь заставить васъ надавать мнѣ прямыхъ отвѣтовъ.

Ола просто дотащила его черезъ комнату къ стулу у окна, гдѣ свѣтъ падалъ на его лицо. Съ глубокимъ огорченіемъ чувствую я себя принужденной пересказывать подобныя слова и описывать подобное поведеніе. Но побуждаемая съ одной стороны чекомъ мистера Фрэнклина Блэка, а съ другой моимъ священнымъ уваженіемъ къ истинѣ, что я должна дѣлать? Я посмотрѣла на тетушку. Она сидѣла неподвижно, повидимому вовсе не располагая вмѣшаться. Прежде я никогда, не примѣчала въ ней такого оцѣпенѣнія. Это была можетъ быть реакція послѣ того тревожнаго времени, которое она провела въ деревнѣ. Это былъ не весьма пріятный симптомъ, отъ чего бы онъ ни происходилъ, въ лѣтахъ милой лэди Вериндеръ и при ея осенней полнотѣ.

Между тѣмъ Рэчель сѣла у окна съ нашимъ любезнымъ и терпѣливымъ — съ нашимъ слишкомъ терпѣливымъ — мистеромъ Годфри. Она принялась за вопросы, которыми угрожала ему, обращая такъ мало вниманія на свою мать и на меня, какъ будто насъ не было въ комнатѣ.

— Полиція ничего не открыла, Годфри?

— Рѣшительно ничего.

— Это вѣрно, я полагаю, что три человѣка, разставившіе вамъ ловушку, были тѣ самые, которые потомъ разставили ловушку мистеру Люкеру?

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія, милая Рэчель.

— И ни малѣйшаго слѣда этихъ людей не было найдено?

— Ни малѣйшаго слѣда.

— Думаютъ — неправда ли? — что эти три человѣка тѣ самые три индійца, которые приходили въ нашъ домъ въ деревнѣ.

— Нѣкоторые думаютъ такъ.

— А вы это думаете?

— Милая Рэчель, мнѣ завязали глаза прежде, чѣмъ я успѣлъ видѣть ихъ лица. Я рѣшительно ничего не знаю объ этомъ. Какъ я могу выразить какое-нибудь мнѣніе?

Вы видите, что даже ангельская кротость мистера Годфри начала наконецъ пропадать отъ гоненія, наложеннаго на него. Необузданное ли любопытство или неукротимый страхъ управляй вопросами миссъ Вериндеръ, я не возьму на себя разузнать, и только сообщаю, что когда мистеръ Годфри хотѣлъ встать послѣ своего отвѣта, она просто схватила его за оба плеча и заставила сѣсть на стулъ. О, не говорите, чти это было нескромно! Не намекайте даже, что только одна тревога виновнаго ужаса могла объяснить такое поведеніе, какое описала я! Мы не должны осуждать другихъ. Мои христіанскіе друзья, право, право, право мы не должны осуждать другихъ!

Она не смущаясь продолжала свои вопросы. Усердные читатели библіи можетъ быть вспомнятъ — какъ вспомнила я — объ ослѣпленныхъ сынахъ демона, продолжавшихъ свои оргіи передъ потопомъ.

— Я желаю знать о мистерѣ Люкерѣ, Годфри.

— Я опять несчастливъ, Рэчель. Никто не знаетъ менѣе о мистерѣ Люкерѣ, чѣмъ я.

— Вы не видали его прежде, чѣмъ вы встрѣтились съ нимъ въ банкѣ?

— Никогда.

— А послѣ того вы видѣли его?

— Да. Я асъ допрашивали и вмѣстѣ и отдѣльно въ полиціи.

— У мистера Люкера отняли росписку, которую онъ получилъ отъ своего банкира — кажется? Какая это была росписка?

— На одну драгоцѣнность, которую онъ отдалъ на сохраненіе въ банкъ.

— Такъ было сказано въ газетахъ. Этого можетъ быть довольно для читателей вообще, но недовольно для меня. Вѣрно въ роспискѣ банкира было сказано, какая это драгоцѣнность?

— Мнѣ говорили, Рэчель, что въ банкирской роспискѣ не было сказано ничего подобнаго. Драгоцѣнность, принадлежавшая мистеру Люкеру, запечатанная его печатью и отданная къ банкъ ни сохраненіе съ тѣмъ, чтобъ быть выданной обратно только одному ему — вотъ все, что я знаю объ этомъ.

Рэчель подождала съ минуту послѣ того, какъ онъ сказалъ это, взглянула да мать и вздохнула. Потомъ посмотрѣла опять на. мистера Годфри и продолжала:

— Наши частныя дѣла, сказала она: — попали въ газеты.

— Съ прискорбіемъ долженъ это сказать.

— И нѣкоторые праздные люди, совершенно для насъ чужіе, стараются провести связь между тѣмъ, что случилось въ нашемъ домѣ въ Йоркширѣ, и тѣмъ, что случилось послѣ того здѣсь въ Лондонѣ.

— Я боюсь, что любопытство публики принимаетъ этотъ оборотъ.

— Люди, говорящіе, что три неизвѣстныхъ человѣка, оскорбившіе васъ и мистера Люкера — индійцы, говорятъ также, чти драгоцѣнность…

Тутъ Рэчель остановилась. Она дѣлалась постепенно блѣднѣе и блѣднѣе въ лицѣ. Необыкновенно черные ея волосы дѣлали эту блѣдность, по контрасту, такой страшной, что мы всѣ думали, что съ ней сдѣлается обморокъ въ ту минуту, когда ива остановилась въ серединѣ своего вопроса. Милый мистеръ Годфри сдѣлалъ вторую попытку встать со стула. Тетушка умоляла ее не говорить болѣе. Я подоспѣла на помощь тетушкѣ съ скромнымъ залогомъ мира въ видѣ склянки съ нюхательной солью. никто изъ насъ не произвелъ на нее ни малѣйшаго дѣйствія.

— Годфри, оставайтесь на своемъ мѣстѣ. Мама, нѣтъ ни малѣйшей причины пугаться за меня. Клакъ, вы умираете отъ желанія услышать конецъ — я не упаду въ обморокъ именно для того, чтобъ сдѣлать одолженіе вамъ.

Она сказала именно эти слова — которыя я записала въ моемъ дневникѣ въ ту самую минуту, капъ воротилась домой. Но, о! не будемъ осуждать! Мои христіанскіе друзья, не станемъ осуждать!

Она обернулась опять къ мистеру Годфри. Съ упорствомъ, на которое страшно было смотрѣть, она воротилась опять къ той части фразы, на которой она остановилась, и докончила свой вопросъ этими словами:

— Я говорила съ вами минуту тому назадъ о томъ, что говорятъ нѣкоторые люди. Скажите мнѣ прямо, Годфри, говоритъ кто-нибудь, что драгоцѣнность мистера Люкера — Лунный камень?

Когда названіе индійскаго алмаза сорвалось съ ея губъ, я увидала перемѣну въ моемъ чудномъ другѣ. Цвѣтъ лица его сгустился. Онъ лишился неподдѣльной пріятности въ обращеніи которая составляетъ одно изъ его величайшихъ очарованій. Благородное негодованіе вдохновляло его отвѣтъ.

— Такъ говорятъ, отвѣчалъ онъ. — Есть люди рѣшающіеся обвинять мистера Люкера во лжи, которою онъ хочетъ прикрыть какіе-то его собственныя выгоды. Онъ нѣсколько разъ торжественно объявлялъ, что пока этой непріятности съ нимъ не случилось, онъ даже никогда не слыхалъ о Лунномъ камнѣ. А эти гадкіе люди отвѣчали, не имѣя ни малѣйшаго доказательства въ подтвержденіе своихъ словъ, что онъ имѣлъ свои причины скрывать это, мы не повѣримъ его присягѣ. Стыдно! стыдно!

Рэчель очень странно смотрѣла на него — я не могу описать какимъ образомъ — пока онъ говорилъ. Когда онъ кончилъ, она сказала:

— Соображая то, что мистеръ Люкеръ только случайный вашъ знакомый, вы, Годфри, немножко горячо заступаетесь за него.

Мой талантливый другъ далъ одинъ изъ самыхъ истинныхъ евангельскихъ отвѣтовъ, какіе я когда-либо слыхала въ моей жизни.

— Я кажется всегда довольно горячо заступаюсь за всѣхъ притѣсненныхъ, сказалъ онъ.

Тонъ, которымъ были произнесены эти слова, могъ бы смягчить камень. Но что значитъ жесткость камня? Ничего въ сравненіи съ жесткостью закоренѣлаго человѣческаго сердца. Она засмѣялась. Краснѣя записываю это — она засмѣялась ему въ лицо.

— Поберегите ваши великолѣпныя фразы для вашихъ дамскихъ комитетовъ, Годфри. Я увѣрена, что клевета, постигнувшая мистера Люкера, не пощадила васъ.

Даже тетушка вышла изъ оцѣпенѣнія при этихъ словахъ.

— Милая Рэчель, увѣщевала она: — ты не имѣешь права это говорить.

— Я не имѣю дурного намѣренія, мама — у меня намѣреніе хорошее. Имѣйте минуточку терпѣнія со мною, и вы увидите.

Она взглянула на мистера Годфри какъ будто съ внезапнымъ состраданіемъ къ нему. Она даже дошла до того — какъ это неприлично для лэди! — что взяла его за руку.

— Я увѣрена, сказала она: — что я узнала настоящую причину вашего нежеланія говорить объ этомъ при моей матери и при мнѣ. По одной несчастной случайности общее мнѣніе приписало вамъ связь съ мистеромъ Люкеромъ. Вы сказали мнѣ, что клевета распространила о немъ. Что клевета говоритъ о васъ?

Даже въ эту послѣднюю минуту милый мистеръ Годфри — всегда готовый платить добромъ за зло — старался пощадить ее.

— Не спрашивайте меня, сказалъ онъ. — Лучше объ этомъ забыть, Рэчель — право лучше.

— Я хочу знать! закричала она свирѣпо самимъ пронзительнымъ голосомъ.

— Скажите ей, Годфри! умоляла тетушка: — ничего не можетъ сдѣлать си такого вреда, какъ дѣлаетъ ваше теперешнее молчаніе.

Прекрасные глаза мистера Годфри наполнились слезами. Онъ бросилъ послѣдній умоляющій взглядъ на нее, а потомъ выговорилъ роковыя слова:

— Если вы непремѣнно хотите, Рэчель — клеветники говорятъ, что Лунный камень заложенъ мистеру Люкеру и что его заложилъ я.

Она съ крикомъ вскочила на ноги. Она взглянула прежде на мистера Годфри, потомъ на тетушку, потомъ опять на мистера Годфри такъ неистово, что я право думала, не сошла ли она съ ума.

— Не говорите со мною! Не дотрогивайтесь до меня! воскликнула она, отскочивъ отъ всѣхъ насъ (совершенно какъ звѣрь преслѣдуемый охотниками!) въ уголъ комнаты. — Ото моя вина! Я должна это поправитъ. Я пожертвовала собою — я имѣла на это право, если хотѣла. Но допуститъ погибель невиннаго, скрывать тайну, которая погубитъ его репутацію на всю жизнь — о, великій Боже, это слиткомъ ужасно! я этого не вынесу!

Тетушка при поднялась со стула, потомъ опять вдругъ сѣда. Она позвала меня слабымъ голосомъ и указала на маленькую скляночку въ ея рабочей шкатулкѣ.

— Скорѣе! шепнула она. — Шестъ капель въ водѣ; чтобъ Рэчель не видала.

При другихъ обстоятельствахъ я сочла бы это странными. Теперь некогда было думать — теперь было только время дать лекарство. Милый мистеръ Годфри безсознательно помогъ мнѣ скрыть то, что мнѣ было велѣно скрыть отъ Рэчель, сказавъ ей успокоительныя слова на другомъ концѣ комнаты.

— Право, право, вы преувеличиваете, я слышала, какъ онъ сказалъ. — Моя репутаціи стоитъ слишкомъ высоко для того, чтобъ ее могла погубить такая мимолетная клевета. Это все будетъ забыто черезъ недѣлю. Не будемъ болѣе говорить объ этомъ.

Она осталась совершенно нечувствительна даже къ такому великодушію. Она поступала все хуже и хуже.

— Я должна и хочу остановить эту клевету, сказала она. — Мама, послушайте, что я скажу. Миссъ Клакъ, послушайте, что я скажу. Я знаю, кто взялъ Лунный камень. Я знаю — она сдѣлала сильное удареніе на этихъ словахъ, она топнула ногой въ ярости, овладѣвшей ею: — я знаю, что Годфри Эбльуайтъ невиненъ! Ведите меня къ судьѣ, Годфри! Ведите меня къ судьѣ и я въ этомъ присягну!

Тетушка схватила меня за руку и шепнула:

— Станьте между нами минуты на двѣ, чтобъ Рэчель не видала меня.

Я примѣтила синеватый оттѣнокъ на ладѣ ея, испугавшій меня. Она видѣла, что я испугалась.

— Капли поправятъ меня минуты черезъ двѣ, сказала она, и зажмуривъ глаза, подождала немножко.

Пока это продолжалось, я слышала какъ милый мистеръ Годфри кротко возражалъ.

— Вы не должны публично показываться въ такомъ дѣлѣ, сказалъ онъ: — ваша репутація, возлюбленная Рэчель, слишкомъ чиста и слишкомъ священна для того, чтобы ею можно было шутить.

— Мои репутація! захохотала она. — Меня обвиняютъ, Годфри, точно такъ, какъ васъ. Лучшій сыщикъ въ Англіи увѣряетъ, что я украла мой собственной алмазъ. Спросите его, что онъ думаетъ — и онъ вамъ скажетъ, что я заложила Лунный камень на уплату моихъ секретныхъ долговъ!

Она замолчала, перебѣжала черезъ комнату — и упала на колѣни у ногъ матери.

— О, мама! мама! мама! Я должно быть сошла съ ума — неправдали? — не открыть истину теперь!

Она была такъ разгорячена, что не могла примѣтить, въ какомъ положеніи находилась ея мать — она опять встала на ноги и въ одно мгновеніе воротилась къ мистеру Годфри.

— Я не позволю, чтобъ васъ — я не позволю, чтобъ какого-нибудь невиннаго человѣка — обвинили и обезславили по моей винѣ. Если вы не приведете меня къ судьѣ, напишите удостовѣреніе въ вашей невинности на бумагѣ и я подпишу. Сдѣлайте, какъ и говорю вамъ, Годфри, или я напечатаю объ этомъ въ газетахъ — я выбѣгу и стану кричать объ этомъ на улицахъ!

Мы не скажемъ, что эти слона были внушены угрызеніемъ — мы скажемъ, что они были внушены истерикой. Снисходительный мистеръ Годфри успокоилъ ее, взявъ листъ бумаги и написавъ удостовѣреніе. Она подписала его съ лихорадочной торопливостью.

— Показывайте это вездѣ — не думайте обо мнѣ, сказала она, подавая ему бумагу. — Я боюсь, Годфри, что я не отдавала вамъ справедливости до-сихъ-поръ въ моихъ мысляхъ. Въ васъ вовсе нѣтъ эгоизма, вы гораздо добрѣе, чѣмъ я думала. Приходите сюда, когда можете, и я постараюсь загладить несправедливость, вторую я сдѣлала вамъ.

Она подала ему руку. Увы! какъ жалка наша падшая натура! Увы! мистеръ Годфри! Онъ не только забылся до такой степени, что поцѣловалъ ея руку — онъ отвѣчалъ ей кроткимъ тономъ, который въ такомъ дѣлѣ былъ почти что грѣшенъ,

— Я приду, дорогая, сказалъ онъ: — съ условіемъ, чтобы мы не говорили опять объ этомъ противномъ предметѣ.

Никогда не видала я нашего христіанина-героя съ меньшей невыгодой, чѣмъ теперь.

Прежде чѣмъ кто-нибудь успѣлъ сказать еще слово, громкій стукъ въ дверь испугалъ всѣхъ насъ. Я посмотрѣла въ окно и увидала Свѣтъ, Плоть и Дьявола, ожидавшихъ передъ домомъ въ видѣ кареты и лошадей, напудреннаго лакея и трехъ такъ безстыдно одѣтыхъ женщинъ, какъ когда-либо мнѣ случалось видать въ моей жизни.

Рэчель вздрогнула и успокоилась. Она перешла черезъ комнату къ своей матери.

— За мной пріѣхали на цвѣточную выставку, сказала она. — Одно слово, мама, прежде чѣмъ я пойду. Я де огорчила васъ?

Слѣдуетъ ли сожалѣть или осуждать грубость нравственнаго чувства, которое можетъ дѣлать подобный вопросъ послѣ того, что случилось? Мнѣ пріятно склоняться на сторону милосердія. Будемъ сожалѣть объ этомъ.

Капли произвели свое дѣйствіе. Цвѣтъ лица моей тетки опять принялъ прежній оттѣнокъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, душа моя, сказала она: — поѣзжай съ твоими друзьями и веселись.

Дочь наклонилась и поцѣловала ее. Я отошла отъ окна я находилась около двери, когда Рэчель подошла къ ней, чтобы выйти изъ комнаты. Съ ней сдѣлалась новая перемѣна — она была въ слезахъ. Я съ участіемъ посмотрѣла на минутное смягченіе этого закоренѣлаго сердца. Я почувствовала жилище сказать нѣсколько серьезныхъ словъ. Увы! мое доброжелательное сочувствіе только показалось оскорбительнымъ.

— Вы зачѣмъ жалѣете обо мнѣ? спросила она горькимъ шепотомъ, проходя мимо двери. — Развѣ вы не видите, какъ я счастлива? Я ѣду на цвѣточную выставку, Клакъ, и у меня самая хорошенькая шляпка во всемъ Лондонѣ.

Она довершила эту пошлую насмѣшку, пославъ мнѣ поцѣлуй — и вышла изъ комнаты.

Жалѣю, зачѣмъ я не могу выразить словами, какое состраданіе я чувствовала къ этой несчастной и заблуждающейся дѣвушкѣ. Но я почти такъ же бѣдна словами, какъ и деньгами. Позвольте мнѣ сказать — мое сердце обливалось кровью за нее.

Воротившись къ стулу тетки, я замѣтила, что милый мистеръ Годфри тихо ищетъ чего-то въ различныхъ частяхъ комнаты. Прежде чѣмъ я успѣла предложить ему помощь, онъ нашелъ чего искалъ. Онъ воротился къ теткѣ и ко мнѣ съ удостовѣреніемъ въ его невинности въ одной рукѣ и съ коробочками сѣрныхъ спичекъ въ другой,

— Милая тетушка, маленькій заговоръ! сказалъ онъ. — Милая миссъ Клакъ, благочестивый обманъ, который извинитъ даже ваша высокая нравственная прямота! Оставите ли вы Рэчель въ томъ предположенія, что я принимаю великодушное самопожертвованіе, съ которымъ она подписала эту бумагу? И будете ли свидѣтельницей, что я уничтожаю эту бумагу въ вашемъ присутствіи, прежде чѣмъ выйду изъ этого дома?

Онъ зажегъ спичку и сжегъ бумагу на тарелкѣ, стоявшей на столѣ.

— Ничтожная непріятность, которою я страдаю, не значитъ ничего, замѣтилъ онъ: — въ сравненіи съ важностью сохранить это чистое имя отъ заразительнаго столкновенія со свѣтомъ. Вотъ мы превратили это въ безвредную кучку золы и наша милая, впечатлительная Рэчель никогда не узнаетъ, что мы сдѣлали! Какъ вы себя чувствуете? — мои драгоцѣнные друзья, какъ вы себя чувствуете? Съ своей стороны, у меня легко да сердцѣ какъ у мальчика!

Онъ засіялъ на насъ своей прелестной улыбкой; онъ протянулъ одну руку тетушкѣ, а другую руку мнѣ. Я была слишкомъ глубоко тронута его благороднымъ поведеніемъ, чтобъ заговорить. Я зажмурила глаза, я поднесла его руку въ какой-то мистической забывчивости къ моимъ губамъ. Онъ прошепталъ кроткое возраженіе. О, восторгъ, чистый, неземной восторгъ этой минуты! Я сѣла — я сама не знаю на что — совершенно забывъ обо воемъ въ восторженности моихъ чувствъ. Когда я опять открыла глаза, и точно будто спустилась съ неба на землю. Въ комнатѣ не было никого кромѣ тетушки. Онъ ушелъ.

Мнѣ хотѣлось бы остановиться здѣсь — мнѣ хотѣлось бы кончить мое повѣствованіе разсказомъ о благородномъ поведенія мистера Годфри. Къ несчастью, безжалостный чекъ мистера Блэка побуждаетъ меня разсказать больше, гораздо больше. Непріятныя открытія, которыя должны были обнаружиться въ моемъ присутствіи во время моего посѣщенія сквэра Монтэгю во вторникъ, еще не кончились.

Оставшись одна съ лэди Вериндеръ, я натурально обратилась къ вопросу о ея здоровьи, деликатно коснувшись страннаго старанія, съ которымъ она скрывала свою нездоровье и лекарство, которое она принимала, отъ своей дочери. Отвѣтъ моей тетки чрезвычайно удивилъ меня.

— Друзилла, сказала она (если я прежде не упомянула, что меня зовутъ Друзилла, то позвольте мнѣ упомянуть объ этомъ теперь): — вы коснулись — совершенно невинно, я это знаю — весьма прискорбнаго предмета.

Я немедленно встала. Деликатность заставляла меня сдѣлать только одно — прежде извиниться, а потомъ уйти. Лэди Вериндеръ остановила меня и настояла, чтобъ я опять сѣла.

— Вы узнали тайну, сказала она: — которую я довѣрила моей сестрѣ, мистриссъ Эбльуайтъ, и моему стряпчему, мистеру Брёффу, и никому другому. Я могу положиться на ихъ скромность и увѣрена, что когда я разскажу вамъ всѣ обстоятельства, то могу положиться и на васъ. Не давали ли вы слова быть гдѣ-нибудь, Друзилла, или вы можете располагать нынѣшнемъ днемъ?

Безполезно говорить, что я отдала мое время въ полное распоряженіе моей тетки.

— Когда такъ, останьтесь со мною, сказала она: — еще съ часъ. Я скажу вамъ кое-что, и думаю, что вы съ огорченіемъ услышите это. А потомъ я попрошу васъ оказать мнѣ услугу, если вы будете не прочь помочь мнѣ.

Опять безполезно будетъ говорить, что я не только не была не прочь, но даже чрезвычайно желала помочь ей.

— Вы можете здѣсь подождать, продолжала она: — мистера Брёффа, который пріѣдетъ въ пять часовъ. Вы можете быть одною изъ свидѣтельницъ, Друзилла, когда я подпишу мое завѣщаніе.

Ея завѣщаніе! Я подумала о капляхъ, которыя я видѣла въ ея рабочемъ ящикѣ. Я подумала о синеватомъ оттѣнкѣ, который я примѣтила въ ея лицѣ. Свѣтъ не отъ міра сего — свѣтъ пророчески засіявшій изъ неприготовленной могилы — торжественно засіялъ въ моей душѣ. Тайна моей тетушки не была уже тайною.

Глава III.

Уваженіе къ бѣдной лэди Вериндеръ запрещало мнѣ даже намекать, что я угадала печальную истину, прежде чѣмъ я раскрыла губы. Я молча ждала, пока она вздумаетъ заговорить, и мысленно придумавъ сказать нѣсколько ободрительныхъ словъ при первомъ удобномъ случаѣ, почувствовала себя приготовленной ко всякой обязанности, которая могла мнѣ предстоять, все равно какъ ни была бы она мучительна.

— Я серьезно нездорова, Друзилла, уже нѣсколько времени, начала тетушка: — и странно сказать, я сама этого не знала.

Я подумала о тысячѣ погибающихъ существъ, которыя всѣ въ эту минуту больны духовно, сами не зная этого. И я очень боялась, что моя бѣдная тетушка находится въ этомъ числѣ — Да, дорогая моя, сказала я грустно; — да.

— Вы знаете, что я привезла Рэчель въ Лондонъ посовѣтоваться съ докторами, продолжала она. — Я сочла нужнымъ посовѣтоваться съ двумя докторами.

Съ двумя докторами! Ахъ, Боже мой! (въ томъ состояніи, въ которомъ находится Рэчель) и ни съ однимъ пасторомъ!

— Да, дорогая моя, сказала я опять: — да.

— Одинъ изъ двухъ докторовъ, продолжала тетушка: — былъ мнѣ незнакомъ. Другой былъ старый другъ моего мужа и всегда чувствовалъ искреннее участіе ко мнѣ ради моего мужа. Прописавъ средства Рэчель, онъ сказалъ, что желаетъ говорить со мной въ другой комнатѣ. Я, разумѣется, ожидала услышать какія-нибудь особенныя наставленія къ поправленію здоровья моей дочери. Къ удавленію моему, онъ съ серьезнымъ видомъ взялъ меня за руку и сказалъ: «Я смотрѣлъ на васъ, лэди Beриндеръ, съ участіемъ не только друга, но и медика. Я боюсь, что совѣтъ доктора гораздо нужнѣе вамъ, чѣмъ вашей дочери». Онъ сдѣлалъ мнѣ нѣсколько вопросовъ, которымъ я сначала не хотѣла приписать никакой важности, пока не замѣтила, что мои отвѣты огорчаютъ его. Они кончились тѣмъ, что онъ назначила, время, когда онъ пріѣдетъ ко мнѣ съ другимъ докторомъ, его другомъ, на слѣдующій день, въ такой часъ, когда Рэчель не будетъ дома. Результатъ этого визита — очень ласково и кротко сообщенный мнѣ — доказалъ обоимъ докторамъ, что потеряно было много драгоцѣннаго времени, которое уже нельзя было воротить, и что моя болѣзнь теперь уже недоступна ихъ искусству. Болѣе чѣмъ два года я страдала отъ болѣзни сердца, которая, не имѣя никакихъ симптомовъ, которые могли, бы напугать меня, мало-по-малу гибельно разрушала мое здоровье. Я могу прожить нѣсколько мѣсяцевъ или умереть прежде чѣмъ еще день пронесется надъ головой моей — доктора не могутъ или не смѣютъ говоритъ положительнѣе. Было бы напрасно утверждать, моя милая, что я не имѣла несчастныхъ минутъ послѣ того, какъ мое настоящее положеніе сдѣлалось мнѣ извѣстно.

Но теперь я безропотнѣе покорилась моей участи и употребляю все возможное, чтобъ привести въ порядокъ мои мірскія дѣла.

Я безпокоюсь только о томъ, чтобъ Рэчель не узнала правду. Если она узнаетъ, она тотчасъ припишетъ разстройство моего здоровья безпокойству насчетъ алмаза и будетъ горько упрекать себя, бѣдняжка, за то, въ чемъ она не виновата съ одной стороны. Оба доктора согласны, что болѣзнь началась два, если не три года тому назадъ. Я увѣрена, что вы сохраните мою тайну, Друзилла — я вижу искреннюю горесть и сочувствіе на вашемъ лицѣ.

Горесть и сочувствіе! О, развѣ эти языческія чувства можно было ожидать отъ христіанки и англичанки, твердо прилѣпленной къ своей вѣрѣ!

Не воображала тетушка, какой трепетъ набожной признательности пробѣжалъ но моимъ жиламъ, когда она приблизилась къ концу своей печальнаго разсказа. Какая полезная каррьера открывалась передо мною! Моя возлюбленная родственница и погибающая ближняя стояла на краю великой перемѣны совершенно не приготовившись и благость Провидѣніи заставила ее открыть свое положеніе мнѣ! Какъ могу я описать радость, съ какою я теперь припомнила, что драгоцѣнныхъ духовныхъ друзей, на которыхъ а могла теперь положиться, можно сосчитать не единицами, а десятками! Я взяла тетушку въ свои объятія — моя переполненная нѣжность не могла теперь удовлетвориться ничѣмъ менѣе, какъ объятіемъ.

— О, сказала я ей набожно: — какое невыразимое участіе внушаете вы мнѣ! О, какую пользу намѣрена я сдѣлать вамъ прежде чѣмъ мы разстанемся, душечка!

Предупредивъ ее двумя-тремя словами, я предложила ей выборъ между драгоцѣнными духовными друзьями, которые всѣ занимались дѣдомъ милосердія съ утра до вечера въ этихъ окрестностяхъ и всѣ равно отличались неистощимымъ краснорѣчіемъ, всѣ были готовы пустить въ ходъ свои дарованія по одному моему слову. Увы! результатъ былъ вовсе не одобрителенъ. На лицѣ бѣдной лэди Вериндеръ выразились недоумѣніе и недугъ и она отвѣчала на все, что я могла сказать ей, чистыми мірскими возраженіями — что она слишкомъ слаба силами для того, чтобъ встрѣчаться съ посторонними. И уступила — разумѣется, на эту минуту. Моя огромная опытность (какъ чтицы и посѣтительницы не менѣе какъ подъ надзоромъ четырнадцати возлюбленныхъ духовныхъ друзей) сообщила мнѣ, что это быль еще такой случай, который требовалъ приготовленія черезъ книги. У меня была маленькая литературная библіотека, вся подходящая къ настоящему случаю, вся разсчитанная на то, чтобъ пробудить, убѣдить, приготовить, просвѣтить и подкрѣпить тетушку.

— Вы прочтете, милая моя, неправда ли? сказала я самымъ плѣнительнымъ образомъ: — вы прочтете, когда я принесу вамъ мои драгоцѣнныя книги? Листы загнуты въ надлежащихъ мѣстахъ, тетушка. А карандашемъ сдѣланы отмѣтки тамъ, гдѣ вы должны остановиться и спросить себя: «Примѣняется ли это ко мнѣ?» Даже эта простая просьба — такъ нечестиво дѣйствуетъ вліяніе свѣта — какъ будто испугала тетушку. Она сказала, бросивъ на меня взглядъ удивленія, который вмѣстѣ и поучительно и страшно было видѣть;

— Я сдѣлаю что могу, Друзилла, чтобъ доставить вамъ удовольствіе.

Нельзя было терять ни минуты. Часы на каминѣ показали мнѣ, что я только что успѣю поспѣшить домой, запастись первой серіей избранныхъ книгъ (только дюжиной) и воротиться во время, чтобы застать стряпчаго и подписаться свидѣтельницей на завѣщаніи лэди Вериндеръ. Обѣщая воротиться непремѣнно къ пяти часамъ, а ушла по моему благотворительному дѣлу.

Когда дѣло идетъ о моихъ собственныхъ интересахъ, я смиренію довольствуюсь тѣмъ, что переѣзжаю изъ одного мѣста въ другое въ омнибусѣ. Позвольте мнѣ подать вамъ понятіе о моей преданности къ интересамъ моей тетки, упомянувъ, что въ этомъ случаѣ я разорилась, нанявъ кэбъ.

Я поѣхала домой, выбрала и отмѣтила первую серію для чтенія и воротилась на сквэръ Монтэгю съ дюжиной сочиненій въ дорожномъ мѣшкѣ, подобныхъ которымъ нельзя найти въ литературѣ никакой европейской страды. Я заплатила извощику только то, что ему слѣдовало. Онъ принялъ деньги съ ругательствомъ, а я немедленно дала ему трактатъ. Еслибы я приставила ему ко лбу пистолетъ, этотъ негодяи не могъ бы обнаружить большаго испуга. Онъ вскочилъ на козлы и съ нечестивыми восклицаніями страха ускакалъ во весь опоръ. Совершенно безполезно, съ радостью могу сказать! Я посѣяла добрыя сѣмена вопреки его волѣ, бросивъ второй трактатъ въ окно его кэба.

Къ моему великому облегченію, дверь отворила не служанка въ чепчикѣ съ лентами, а лакей, доложившій мнѣ, что пріѣхалъ докторъ и еще сидѣлъ заперевшись съ лэди Вериндеръ. Мистеръ Брёффъ, стряпчій, пріѣхалъ минуту назадъ и ждалъ въ библіотекѣ. Меня тоже провели въ библіотеку ждать. Брёффъ, казалось, былъ удивленъ, увидѣвъ меня. Онъ фамильный стряпчій и мы не разъ встрѣчались прежде въ домѣ лэди Вериндеръ. Я съ огорченіемъ должна сказать, что онъ постарѣлъ а посѣдѣлъ на службѣ свѣта. Этотъ человѣкъ въ дѣловые часы свои былъ избраннымъ пророкомъ закона и маммоны, а въ свои свободные часы былъ равномѣрно способенъ прочесть романъ и разорвать трактатъ.

— Вы пріѣхали остаться здѣсь, миссъ Клакъ? спросилъ онъ, взглянувъ на мои мѣшокъ.

Обнаружить то, что лежало въ моемъ драгоцѣнномъ мѣшкѣ, такому человѣку, значило бы просто вызвать вспышку нечестивости. Я унизила себя до его уровня и упомянула, за какимъ дѣломъ я пріѣхала сюда.

— Тетушка сказала мнѣ, что она собирается подписывать свое завѣщаніе, отвѣчала я. — Она была такъ добра, что просила меня быть одною изъ свидѣтельницъ.

— А! Ну, миссъ Клакъ, вы въ свидѣтельницы годитесь. Вы уже давно совершеннолѣтняя и не имѣете ни малѣйшаго денежнаго интереса въ завѣщаніи лэди Вериндеръ.

Ни малѣйшаго денежнаго интереса въ завѣщаніи лэди Вериндеръ! О, съ какою признательностью услыхала я это! Еслибы тетушка, обладая тысячами, и вспомнила бѣдную меня, для которой и пять тысячъ много значатъ — еслибы мое имя появилось въ завѣщанія съ маленькимъ наслѣдствомъ — мои враги могли бы усомниться въ причинѣ, заставившей меня провезти съ собою избранныя сокровища моей библіотеки и истощить мои слабыя средства на разорительный наемъ кэба. Теперь въ этомъ не могъ сомнѣваться даже самый жестокій поноситель. Гораздо лучше, чтобъ было такъ! О, навѣрно, навѣрно гораздо лучше!

Я была пробуждена отъ этихъ утѣшительныхъ размышленій голосомъ мистера Брёффа. Мое молчаніе, исполненное размышленій, повидимому отягчали душу этого суетнаго человѣка и принуждало его, такъ сказать, говорить со мною противъ его воли.

— Ну, миссъ Клавъ, какія послѣднія извѣстія въ нашихъ благотворительныхъ кружкахъ? Какъ поживаетъ вашъ пріятель мистеръ Годфри Эбльуайтъ послѣ таски, которую ему задали эти мошенники въ Нортунбердандской улицѣ? Въ моемъ клубѣ разсказываютъ славную исторію объ этомъ джентельмэнѣ.

Пропускаю тонъ, которымъ этотъ человѣкъ замѣтилъ, что я совершеннолѣтняя и что я не имѣю никакого денежнаго интереса въ завѣщаніи тетушки. Но тонъ, которымъ онъ намекнулъ на милаго мистера Годфри, былъ выше моего терпѣнія. Будучи обязана послѣ того, что случилось къ моемъ присутствіи въ этотъ день, заступаться за невинность моего чуднаго друга, когда бы ни стали сомнѣваться въ ней — признаюсь, а также чувствовала себя обязанной включить въ исполненіе этого правдиваго намѣренія язвительный укоръ мистеру Бреффу.

— Я не живу въ свѣтѣ, сказала я: и не пользуюсь преимуществомъ, сэръ, быть членомъ клуба. Но я случайно узнала исторію, о которой намекаете вы, и знаю также, что болѣе гнусной лжи, какъ эта исторія, не было выдумано никогда.

— Да, да, миссъ Клакъ — вы вѣрите вашему другу. Это довольно естественно, Мистеру Годфри Эбльуайту не такъ легко будетъ убѣдить свѣтъ вообще, какъ комитетъ благотворительныхъ дамъ. Наружность противъ него, Онъ былъ въ домѣ, когда пропалъ алмазъ, а потомъ первый изъ этого дома уѣхалъ въ Лондонъ. Это очень некрасивыя обстоятельства, сударыня, если на нихъ взглянуть съ точки зрѣнія послѣднихъ событій.

Я знаю, что мнѣ слѣдовало остановить его прежде, чѣмъ онъ сталъ продолжать. Мнѣ слѣдовало сказать ему, что онъ говорилъ, не зная объ удостовѣреніи въ невинности мистера Годфри, представленномъ единственнымъ лицемъ, которое неоспоримо способно говорить съ положительнымъ знаніемъ истины. Увы! искушеніе искусно довести юриста самому сознаться въ его неудачѣ было слишкомъ сильно для меня. Я спросила съ видомъ чрезвычайной невинности, что онъ подразумѣваетъ подъ «послѣдними событіями».

— Подъ послѣдними событіями я подразумѣваю, миссъ Клакъ, тѣ событія, въ которыхъ замѣшаны индійцы, продолжалъ мистеръ Брёффъ, все болѣе и болѣе первенствуя надъ бѣдною мною, чѣмъ дальше онъ продолжалъ. — Что дѣлаютъ индійцы, какъ только ихъ выпустили изъ Фризинголлской тюрьмы? Они прямо отправляются въ Лондонъ и пристально начинаютъ наблюдать за мистеромъ Люкеромъ. Что говоритъ мистеръ Люкеръ, когда проситъ защиты полиціи? Онъ признается, что онъ подозрѣваетъ иностраннаго работника въ своемъ магазинѣ въ сообщничествѣ съ индійцами. Можетъ ли быть болѣе яснаго нравственнаго доказательства, что мошенники нашли сообщника между людьми служащими у мистера Люкера? Очень хорошо. Что слѣдуетъ за тѣмъ? Мистеръ Люкеръ пугается (и весьма основательно) за безопасность драгоцѣнной вещи, которую онъ взялъ въ залогъ. Онъ отдаетъ ее секретнымъ образомъ (подъ общимъ названіемъ, но не упомянувъ именно какую вещь) на сохраненіе банкиру. Это удивительно искусно съ его стороны, но индійцы точно Также искусны съ своей стороны. Они подозрѣвали, что алмазъ перенесенъ съ одного мѣста на другое, и выбрали странно-смѣлый и удачный способъ разъяснить эти подозрѣнія. Кого они схватываютъ и обыскиваютъ? Не только мистера Люкера — что было бы довольно понятно — но и мистера Годфри Эбльуайта также. Зачѣмъ? Мистеръ Эбльуайтъ объясняетъ, что они дѣйствовали по слѣпому подозрѣнію, послѣ того, какъ увидали его случайно разговоривавшимъ съ мистеромъ Люкеромъ. Это нелѣпость! Полдюжины другихъ людей говорили съ мистеромъ Люкеромъ въ это утро. Зачѣмъ же они не прослѣдили ихъ до ихъ дома и не заманили ихъ въ ловушку? Нѣтъ! нѣтъ! Простой выводъ, который можно сдѣлать изъ этого, состоитъ въ томъ, что мистеръ Эбльуайтъ имѣетъ секретный интересъ въ Лунномъ камнѣ, такъ же какъ и мистеръ Люкеръ, я что индійцы не знали навѣрно, у котораго изъ нихъ была эта драгоцѣнность, такъ что имъ ничего другого не оставалось, какъ обыскать ихъ обоихъ. Общественное мнѣніе говоритъ это, миссъ Клакъ, и въ этомъ случаѣ общественное мнѣніе опровергнуть не легко.

Онъ сказалъ эти послѣднія слова съ такой самоувѣренностью, что (я должна сказать это къ моему стыду) я не могла устоять противъ желанія заставить его зайти нѣсколько дальше, прежде чѣмъ поразила его истиной.

— Я не отважусь спорить съ такимъ искуснымъ юристомъ, сказала я; — но справедливо ли будетъ, сэръ, въ отношеніи мистера Эбльуайта пренебречь мнѣніемъ знаменитаго лондонскаго сыщика, который производилъ слѣдствіе? Въ умѣ пристава Кёффа не осталось ни малѣйшей тѣни подозрѣнія ни на комъ, кромѣ миссъ Вериндеръ.

— Вы хотите сказать мнѣ, миссъ Клакъ, что вы согласны съ приставомъ?

— Я не осуждаю никого, сэръ, и не выражаю никакого мнѣнія.

— А я дѣлаю оба эти проступка, сударыня. Я считаю, что приставъ былъ совершенно не правъ, и выражаю, мнѣніе, что еслибы онъ зналъ характеръ Рэчель такъ, какъ знаю его я, онъ подозрѣвалъ бы въ домѣ каждаго, прежде чѣмъ сталъ подозрѣвать ее. Я согласенъ, что она имѣетъ недостатки — она скрытна, самовольна, странна, причудлива и совсѣмъ не похожа на другихъ дѣвушекъ ея лѣтъ. Но она тверда какъ сталь, великодушна и благородна даже черезчуръ. Еслибъ самыя ясныя улики на свѣтѣ указывали одно, и ничего кромѣ честнаго слова Рэчель не указывало на другое, я отдалъ бы предпочтеніе ея слову передъ уликами, несмотря на то, что я стряпчій! Это сильныя выраженія, миссъ Клакъ, но я думаю то, что я говорю.

— Не угодно ли вамъ пояснить значеніе вашихъ словъ, мистеръ Брёффъ, такъ чтобы я была увѣрена, что я понимаю васъ. Предположите, что вы найдете миссъ Вериндеръ совершенно непонятно заинтересованной тѣмъ, что случилось съ мистеромъ Эбльуайтомъ и мистеромъ Люкеромъ. Предположите, что она сдѣлала самые странные вопросы объ этой ужасной клеветѣ и обнаружила самое непреодолимое волненіе, когда узнала, какой оборотъ принимаетъ эта клевета.

— Предположите, что хотите, миссъ Клакъ, это не поколеблетъ моего довѣрія къ миссъ Вериндеръ ни на волосъ.

— На нее можно рѣшительно положиться?

— Рѣшительно.

— Такъ позвольте же мнѣ сообщить вамъ, мистеръ Брёффъ, что мистеръ Годфри Эбльуайтъ былъ въ этомъ домѣ два часа тому назадъ и что его совершенная невинность во всемъ относительно исчезновенія Луннаго камня была провозглашена самой миссъ Вериндеръ въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, какія я когда-либо слышала отъ молодой дѣвушки.

Я насладилась торжествомъ — я должна сознаться, я боюсь, что это было торжество грѣшное — видя, какъ мистеръ Брёффъ совершенно разбитъ и пораженъ моими простыми словами. Онъ вскочилъ и молча вытаращилъ на меня глаза. Я невозмутимо осталась на своемъ мѣстѣ и разсказала всю сцену именно такъ, какъ она случилась.

— Что же вы теперь скажете о мистерѣ Эбльуайтѣ? спросила я съ чрезвычайной кротостью, какъ только кончила.

— Если Рэчель засвидѣтельствовала его невинность, миссъ Клакъ, я не останавливаясь скажу, что я вѣрю его невинности такъ твердо, какъ вѣрите вы. Меня обманула наружность, какъ и всѣхъ другихъ, и я заглажу это какъ могу, публично опровергая клевету, которая преслѣдуетъ вашего друга повсюду, гдѣ я ее услышу. А пока позвольте мнѣ поздравить васъ съ тѣмъ мастерствомъ, съ какимъ вы открыли полный огонь вашей баттереи въ ту минуту, какъ я менѣе всего этого ожидалъ. Вы сдѣлали бы много замѣчательнаго въ моей профессіи, еслибъ родились мущиной.

Съ этими словами онъ отвернулся отъ меня и раздражительно началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

Я могла видѣть ясно, что новый свѣтъ, наброшенный мною на этотъ предметъ, чрезвычайно удивилъ и растревожилъ его. Нѣкоторыя выраженія срывались съ его губъ по мѣрѣ того, какъ онъ все болѣе и болѣе погружался въ свои мысли, объяснившія мнѣ съ какой ужасной тонки зрѣнія смотрѣлъ онъ до-сихъ-поръ на тайну пропажи Луннаго камня. Онъ не совѣстился подозрѣвать милаго мистера Годфри въ гнусномъ воровствѣ алмаза и приписывать поведеніе Рэчель великодушному намѣренію скрыть его преступленіе. По собственному свидѣтельству миссъ Вериндеръ — авторитета неопровержимаго, какъ вамъ извѣстно, цо мнѣнію мистера Брёффа — это обвиснете обстоятельствъ теперь казалось совершенно ошибочно. Недоумѣніе, въ которое приведенъ этотъ высокій юридическій авторитетъ, былъ такъ сильно, что онъ былъ совершенно неспособенъ скрыть это отъ меня.

— Какой казусъ! я слышала, какъ онъ сказалъ про себя, остановившись у окна въ своей прогулкѣ и барабаня по стеклу своими пальцами. — Это не только не подходитъ подъ объясненіе, а даже превосходитъ всякое предположеніе!

Въ этихъ словахъ не было ничего такого, что дѣлало бы нужнымъ отвѣтъ съ моей стороны — однако я отвѣчала. Почти невѣроятно, что я даже теперь не могла оставить въ покоѣ мистера Брёффа. Это кажется почти выше злости, къ которой способенъ человѣкъ, что я узнала къ томъ, что онъ сказалъ, новый случай сдѣлать ему непріятность. Но — ахъ, друзья мои! — все доступно для человѣческой злости и все можно допустить, когда наши падшія натуры одерживаютъ надъ нами верхъ!

Простите мнѣ, что я прерываю ваши размышленія, сказала я ничего не подозрѣвавшему мистеру Брёффу. — Но навѣрно можно сдѣлать предположеніе, которое до-сихъ-поръ еще не приходило намъ въ голову?

Можетъ быть, миссъ Клакъ. Признаюсь, я не знаю, что это такое.

— Прежде чѣмъ я имѣла счастье, сэръ, убѣдить васъ въ невинности мистера Эбльуайта, вы упомянули, какъ одну изъ причинъ, подающихъ подозрѣніе на него, то, что онъ былъ въ домѣ въ то время, когда пропалъ алмазъ.

Старый грѣшникъ отошелъ отъ окна, сѣлъ на стулъ какъ разъ напротивъ меня и пристально посмотрѣлъ на меня съ жестокой и злобной улыбкой.

— Изъ васъ вышелъ бы не такой хорошій стряпчій, миссъ Клакъ, какъ я предполагалъ, замѣтилъ онъ задумчиво: — вы не умѣете, остановиться во время.

— Я боюсь, что я не понимаю вашей мысли, мистеръ Брёффъ, скромно сказала л.

— Такъ не годится поступать, миссъ Клакъ — право не годятся во второй разъ. Фрэнклинъ Блэкъ мой фаворитъ, вамъ это извѣстно хорошо. Но это ничего не значитъ. Я взгляду съ нашей точки зрѣнія на этотъ разъ, прежде чѣмъ вы успѣете напуститься на меня. Вы совершенно нравы. Я подозрѣвалъ мистера Эбльуайта по причинамъ, которыя даютъ право подозрѣвать также и мистера Блэка. Очень хорошо — будемъ подозрѣвать также и его. Скажемъ, что онъ по характеру способенъ украсть Лунный камень. Единственный подросъ состоитъ въ томъ, побуждали ли его къ тому его выгоды.

— Долги мистера Фрэнклина Блэка, замѣтила я: — извѣстны всѣмъ въ семействѣ.

— А долги мистера Годфри Эбльуайта еще не дошли до этой отопри и развитія. Это совершенно справедливо. Но тутъ встрѣчаются два затрудненія, мѣшающія вашей теоріи, миссъ Клакъ. Я управляю дѣлами Фрэнклина Блока и прошу позволенія замѣтить вамъ, что большинство его кредиторовъ (зная, что отецъ его богатый человѣкъ) довольствуется набавленіемъ процентовъ на его долги и ждетъ своихъ денегъ. Это первое затрудненіе — которое довольно сильно. Вы найдете второе еще сильнѣе. Я знаю отъ самой лэди Вериндеръ, чти ея дочь была готова выдти за Фрэнклина Блэка прежде чѣмъ этотъ противный индійскій алмазъ исчезъ изъ ихъ дома. Она завлекала его и отталкивала съ кокетствомъ молодой дѣвушки. Но она призналась своей матери, что любила кузена Фрэнклина, а мать увѣрила кузену Фрэнклину эту тайну. Вотъ въ какомъ положеніи находился онъ, миссъ Клакъ. Кредиторы его согласны были ждать, а онъ имѣлъ вѣрную надежду жениться на богатой наслѣдницѣ. Считайте его негодяемъ сколько вамъ угодно, но скажите мнѣ, сдѣлайте милость, зачѣмъ ему было брать Лунный камень?

— Человѣческое сердце неисповѣдимо, кротко сказала я: — это можетъ извѣдать его глубины?

— Другими словами, сударыня — хотя онъ не имѣлъ ни малѣйшей причины красть алмазъ, онъ все-таки его укралъ по своей развращенной натурѣ. Очень хорошо. Положимъ, онъ укралъ. За коимъ чортомъ…

— Извините, мистеръ Брёффъ. Если вы будете говорить о чортѣ такимъ образомъ, я должна выдти изъ комнаты.

— Прошу у васъ прощенія, миссъ Клакъ — я буду впередъ осторожнѣе въ выборѣ моихъ выраженій. Я хотѣлъ только спросить, зачѣмъ — предположивъ, что отъ укралъ алмазъ — зачѣмъ Фрэнклинъ Блэкъ больше всѣхъ въ домѣ старался отыскать его? Вы можете сказать мнѣ, что онъ хитро старался отвлечь подозрѣнія отъ себя. Я отвѣчаю, что ему не нужно было отвлекать подозрѣній, потому что никто не подозрѣвалъ его. Онъ сначала укралъ Лунный камень (не имѣя на это ни малѣйшей причины) по природному развращенію своего характера, а въ томъ игралъ роль относительно пропажи алмаза, роль, которую онъ не имѣлъ ни малѣйшей необходимости играть и которая заставила его смертельно оскорбить молодую дѣвицу, которая, еслибы не это, вышла бы за него замужъ. Вотъ нелѣпое предположеніе, къ которому вы стремитесь, если будете покушаться приписать исчезновеніе Луннаго камня Фрэнклину Блэку. Нѣтъ, нѣтъ, миссъ Клакъ! Послѣ того, что случилось сегодня здѣсь между нами, рѣшительно можно стать въ тупикъ. Невинность Рэчель (какъ извѣстно ея матери и какъ извѣстно мнѣ) не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Невинность мистерѣ Эбльуайта также неопровержима — или Рэчель никогда не засвидѣтельствовала бы ее. Невинность Фрэнклина Блэка, какъ вы сейчасъ видѣли, неопровержимо доказываетъ сама себя. Съ одной стороны мы всѣ нравственно увѣрены во всемъ этомъ. Съ другой стороны мы также увѣрены, что кто-то привезъ Лунный камень въ Лондонъ и что онъ тайно находится въ эту минуту или у мистера Люкера, или у его банкира. Какая польза въ моей опытности, какая польза въ опытности чьей бы то ни было къ подобномъ дѣлѣ? Оно сбиваетъ съ толку меня, оно сбиваетъ съ толку васъ, оно сбиваетъ съ толку всѣхъ.

Нѣтъ не всѣхъ. Оно не сбило съ толку пристава Кёффа. Я хотѣла упомянуть объ этомъ со всевозможной кротостью и со всѣми необходимыми увѣреніями противъ предположенія, что я не желаю набросить пятно на Рэчель — когда слуга вошелъ сказать, что доктора уѣхали и что тетушка ждетъ насъ.

Это остановило споръ. Мистеръ Брёффъ собралъ свои бумаги — онъ казался нѣсколько утомленъ нашимъ разговоромъ; я ваяла мой мѣшокъ, наполненный драгоцѣнными изданіями, я чувствовала, что могла бы говорить еще нѣсколько часовъ. Мы молча пошли въ комнату лэди Вериндеръ.

Позвольте мнѣ прибавить здѣсь, прежде чѣмъ мой разсказъ перейдетъ къ другимъ событіямъ, что я описала разговоръ, происходившій между стряпчимъ и мною, имѣя въ виду опредѣленную цѣлъ. Мнѣ приказано включить въ мои разсказъ объ ужасной исторіи Тучнаго камня не только оборотъ, который приняло подозрѣніе, но даже имена тѣхъ лицъ, на которыхъ остановилось подозрѣніе въ то время, когда индійскій алмазъ находился въ Лондонѣ. Разсказъ о моемъ разговорѣ въ библіотекѣ съ мистеромъ Брёффомъ показался мнѣ совершенно отвѣчающимъ этой цѣли — между тѣмъ какъ въ то же время въ немъ включалось великое нравственное преимущество сдѣлать пожертвованіе грѣшнымъ самоуваженіемъ, необходимымъ съ моей стороны. Я была принуждена сознаться, что моя падшая натура одержала надо мною верхъ. Сдѣлавъ это унизительное призваніе, я одержала верхъ надъ моей падшей натурой. Нравственное равновѣсіе возстановлено, духовная атмосфера прочистилась. Милые друзья, мы можемъ продолжать.

Глава IV.

Подпись завѣщанія продолжалась гораздо меньше, нежели я ожидала. По моему мнѣнію, все сдѣлано было съ неприличной скоростью. Послали за Самюэлемъ, лакеемъ, который долженъ быть вторымъ свидѣтелемъ, и перо тотчасъ же подали тетушкѣ, Я чувствовала сильное побужденіе сказать нѣсколько приличныхъ словъ при этомъ торжественномъ случаѣ, по обращеніе мистера Брёффа убѣдило меня, что будетъ благоразумнѣе сдержать это побужденіе, пока онъ находится въ комнатѣ. Менѣе чѣмъ въ двѣ минуты все было кончено — и Самюэль (не воспользовавшись тѣмъ, что я могла бы сказать) опять ушелъ внизъ.

Мистеръ Брёффъ сложилъ завѣщаніе и потомъ посмотрѣлъ на меня, повидимому спрашивая себя, намѣрена я или нѣтъ оставить его одного съ тетушкой. Мнѣ надо было выполнитъ мою благодѣтельную цѣль, а мѣшокъ съ драгоцѣнными изданіями лежалъ на моихъ колѣнахъ. Онъ точно также могъ бы ожидать сдвинуть съ мѣста соборъ св. Павла, глядя на него, какъ сдвинуть съ мѣста меня. Въ немъ есть одно достоинство (которымъ онъ, безъ сомнѣнія, обязанъ своему мірскому воспитанію), которое я не имѣю желанія опровергать. Онъ очень зорко видитъ все. Я кажется произвела на него почти такое же впечатлѣніе, какое произвела на извощика. Онъ также произнесъ нечестивое выраженіе, поспѣшно ушелъ и оставилъ меня побѣдительницей.

Какъ только мы остались однѣ, тетушка прилегла на диванъ, а потомъ намекнула съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ на свое завѣщаніе.

— Я надѣюсь, что вы не сочтете себя забытою, Друзилла, сказала она. — Я намѣрена отдать вамъ ваше маленькое наслѣдство, милая моя, сама лично.

Это былъ золотой случай! Я воспользовалась имъ тутъ же. Другими словами, я тотчасъ раскрыла мой мѣшокъ и вынула трактатъ, лежавшій на верху. Онъ оказался однимъ изъ первыхъ изданій — только двадцать-пятымъ — знаменитаго анонимнаго сочиненія (думаютъ, что его писала драгоцѣнная миссъ Беллоусъ), подъ заглавіемъ «Домашній Змѣй». Цѣлъ этой книги съ которой можетъ быть мірской читатель незнакомъ — показать, какъ злой духъ подстерегаетъ насъ во всѣхъ по наружности невинныхъ поступкахъ нашей ежедневной жизни. Главы, наиболѣе приспособленныя къ женскому чтенію, называются: «Сатана въ головной щеткѣ», «Сатана за зеркаломъ», «Сатана подъ чайнымъ столомъ», «Сатана глядящій изъ окна» — и многія другія.

— Обратите ваше вниманіе, милая тетушика, на эту драгоцѣнную книгу — и вы дадите мнѣ все, чего я прошу.

Съ этими словами я подала ей книгу, развернутую на замѣчательномъ мѣстѣ — непрерывный порывъ пылкаго краснорѣчія! Содержаніе: «Сатана между подушками дивана».

Бѣдная лэди Вериндеръ (легкомысленно прислонившаяся къ подушкамъ своего дивана) взглянула на книгу и подала ее мнѣ смутившись еще больше прежняго.

— Я боюсь, Друзилла, сказала она: — что мнѣ надо подождать, пока мнѣ будетъ лучше, прежде чѣмъ я могу это прочесть. Докторъ…

Какъ только она упомянула о докторѣ, я ужъ знала, что будетъ. Часто и часто, въ моей прошлой опытности между моимъ погибающими ближними, члены извѣстной нечестивой медицинской профессіи становились между мною и моимъ благотворительнымъ дѣломъ — подъ тѣмъ жалкимъ предлогомъ, что больному нужно спокойствіе и что они болѣе всего опасались тревожнаго вліянія миссъ Клакъ и ея книгъ. Именно тотъ же самый ослѣпленный матеріализмъ (вѣроломно дѣйствующій у меня за спиною) теперь старался меня лишить единственнаго нрава собственности, на какое могла имѣть притязаніе моя бѣдность — права духовной собственности въ моей погибающей теткѣ.

— Докторъ сказалъ мнѣ, продолжала моя бѣдная заблудившаяся родственница: — что мнѣ сегодня совсѣмъ не такъ хорошо. Одъ запретилъ мнѣ видѣть постороннихъ и приказалъ, если я ужъ стану читать, только читать самыя легкія и интересныя книги. «Не дѣлайте ничего, лэди Вериндеръ, что могло бы утомить вашу голову или ускорить біеніе вашего пульса» — это были его послѣднія слова, Друзилла, когда онъ оставилъ меня сегодня.

Мнѣ ничего не оставалось болѣе, какъ уступить — только на одну минуту. Всякое открытое увѣреніе въ томъ, что мое дѣло гораздо важнѣе дѣла доктора, заставало бы врача дѣйствовать на человѣческую слабость съ своей паціенткой и угрожать, что онъ броситъ ее лечить. Къ счастью, есть много способовъ сѣли добрыя сѣмяна, и немногіе понимаютъ эти способы лучше меня.

— Вы можетъ быть почувствуете себя крѣпче, душечка, часа черезъ два, сказала я: — или вы можете проснуться завтра утромъ съ чувствомъ чего-то недостающаго вамъ, и даже эта простая книга можетъ замѣнить этотъ недостатокъ. Вы позволите мнѣ оставить эту книгу, тетушка? Конечно, докторъ не можетъ ничего сказать противъ этого.

Я засунула книгу подъ подушку дивана возлѣ ея носоваго платка и скляночки съ нюхательнымъ спиртомъ. Каждый разъ, какъ рука ея станетъ отыскивать то или другое, она дотронется до книги, и рано или поздно (кто можетъ это знать?) книга, можетъ быть, тронетъ ее. Распорядившись такимъ образомъ, сочла благоразумнымъ уйти.

— Позвольте мнѣ оставить насъ отдохнуть, милая тетушка, я зайду опять завтра.

Я случайно посмотрѣла на окно, когда говорила это. Оно было наполнено цвѣтами въ ящикахъ и горшкахъ. Лэди Вериндеръ сумасбродно любила эти тлѣнныя сокровища и имѣла привычку вставать время отъ времени смотрѣть на нихъ и нюхать. Новая мысль промелькнула въ головѣ моей.

— О! могу ли я сорвать цвѣтокъ? сказала я — и такимъ образомъ, не возбуждая подозрѣнія, подошла къ окну.

Вмѣсто того, чтобы сорвать цвѣтокъ, я прибавила еще цвѣтокъ въ видѣ другой книги изъ моего мѣшка, которую я оставила, въ сюрпризъ тетушкѣ, между гераніемъ и розами. Счастливая мысль послѣдовала за этимъ: «Почему не сдѣлать то же самое для нея, бѣдняжки, въ каждой другой комнатѣ, въ которую она войдетъ?» Я немедленно простилась съ нею и, проходя черезъ переднюю, прокралась въ библіотеку. Самюэль, подойдя къ двери, чтобы выпустить меня, и предположивъ, что я ушла, опять ушелъ внизъ. На столѣ и въ библіотекѣ я примѣтила днѣ «интересныя книги», рекомендованныя нечестивымъ докторомъ. Я немедленно скрыла ихъ отъ глазъ подъ моими двумя драгоцѣнными книгами. Въ столовой я нашла любимую канарейку тетушки, пѣвшую въ клѣткѣ. Она всегда имѣла привычку сама кормить эту птичку. На столѣ, стоявшемъ подъ клѣткою, было разсыпано сѣмя. Я положила книгу между сѣменемъ. Въ гостиной я нашла болѣе пріятные случаи опорожнить мой мѣшокъ. Любимыя музыкальныя піесы тетушки лежали на фортепіано. Я засунула еще двѣ книги между нотами. Еще книгу я положила въ задней гостиной подъ неоконченнымъ вышиваніемъ; я знала, что эта работа лэди Вериндеръ. Третья маленькая комнатка находилась возлѣ задней гостиной, отдѣляясь отъ нея портьерами, а не дверью. Простой, старинный вѣеръ тетушки лежалъ на каминѣ. Я раскрыла девятую книгу на одномъ особенномъ мѣстѣ, а вѣеръ положила вмѣсто замѣтки. Тугъ насталъ вопросъ, не пробраться ли мнѣ еще выше, въ спальную — рискуя, безъ сомнѣнія, подвергнуться оскорбленію, если служанка въ чепчикѣ съ лептами будетъ въ это время въ верхнемъ этажѣ и увидитъ меня. Но что же изъ этого? Неужели бѣдная христіанка будетъ бояться оскорбленій? Я пошла на верхъ, приготовясь вынести все. Вездѣ было тихо и пусто — я полагаю, въ это время слуги пили чай. Спальная тетушки была спереди. Миніатюрный портретъ покойнаго милаго дядюшки сэр-Джона висѣлъ на стѣнѣ напротивъ постели. Онъ какъ будто улыбался мнѣ, онъ какъ будто говорилъ: «Друзилла, положи книгу». Съ каждой стороны постели тетушки стоялъ столъ. Она страдала безсонницей и имѣла надобность, или по-крайней мѣрѣ она такъ думала, во многихъ вещахъ ночью. Я положила книгу возлѣ сѣрныхъ спичекъ съ одной стороны и книгу подъ коробочку съ шеколадными лепешками съ другой. Понадобится ли ей огонь или понадобится ей лепешечка, драгоцѣнная книга бросится ей въ глаза или попадется подъ руку и во всякомъ случаѣ будетъ говорить съ безмолвнымъ краснорѣчіемъ: «Попробуйте меня! попробуйте меня!» Только одна книга осталась теперь въ моемъ мѣшкѣ и только одна комната, въ которой я еще не была ванная, выходившая изъ спальной. Я заглянула туда и священный внутренній голосъ, никогда не обманывающій, шепнулъ мнѣ: «Ты положила твои книги вездѣ, Друзилла, вездѣ, положи же и въ ванной, и дѣло твое будетъ сдѣлано». Я примѣтила блузу, брошенную на стулъ. Въ этой блузѣ былъ карманъ, и въ этотъ карманъ я положила мою послѣднюю книгу. Могутъ ли слова выразить сладостное сознаніе исполненнаго долга, когда я вышла изъ дома, не подозрѣваемая никѣмъ, и очутилась на улицѣ съ пустымъ мѣшкомъ подъ рукой? О, мои свѣтскіе друзья, гоняющіеся за призракомъ, удовольствіемъ сквозь преступныя извилины разврата, какъ легко быть счастливыми, еслибъ вы только захотѣли быть добрыми!

Когда я сложила мои вещи въ этотъ вечеръ, когда я размыслила объ истинныхъ богатствахъ, которыя я разсыпала такой щедрою рукою съ верху до низу въ домѣ моей богатой тетки — я почувствовала себя совершенно свободною отъ всякаго безпокойства, какъ будто опять сдѣлалась ребенкомъ. У меня было такъ легко на сердцѣ, что я запѣла стихъ изъ «Вечерняго гимна». У меня такъ легко было на сердцѣ, что я заснула прежде чѣмъ могла запѣть другой. Я опять сдѣлалась ребенкомъ! Опять сдѣлалась ребенкомъ!

Такимъ образомъ я провела эту блаженную ночь. Когда я проснулась на слѣдующее утро, какою молодою почувствовала я себя! Я могла бы прибавить: какого молодою казалась я, будь я способна распространяться о моемъ тлѣнномъ тѣлѣ. Но я неспособна — и не прибавляю ничего.

Когда приблизилось время завтрака — не ради своихъ удобствъ, но для того, чтобы увидѣться съ милой тетушкой — я надѣла шляпку и отправилась къ сквэру Монтегю. Только что я была готова, служанка той квартиры, гдѣ я тогда жила, заглянула въ двери и сказала:

— Къ миссъ Клакъ пришелъ слуга отъ леди Вериндеръ.

Я занимала нижній этажъ во время моего пребыванія въ Лондонѣ. Гостиная моя была Очень мала, очень низка и очень бѣдно меблирована, но зато какъ опрятна! Я заглянула въ корридоръ, посмотрѣть кто изъ прислуги лэди Вериндеръ пришелъ за мной. Это былъ молодой лакей Самюэль — вѣжливый, румяный мущина, съ понятливымъ выраженіемъ въ лицѣ и съ весьма обязательнымъ обращеніемъ. Я всегда чувствовала духовное участіе въ Самюэлю и желаніе поучить его нѣсколькими серьезными словами. При этомъ случаѣ я пригласила его въ мою гостиную. Онъ вошелъ съ большимъ сверткомъ подъ рукой. Когда онъ положилъ свертокъ на столъ, какъ будто онъ испугалъ его.

— Милэди приказала вамъ кланяться, миссъ, и сказать, что вы найдете тутъ письмо.

Исполнивъ это порученіе, румяный молодой лакей удивилъ меня, имѣя такой видъ, какъ будто ему хотѣлось убѣжать.

Я удержала его, чтобы сдѣлать нѣсколько ласковыхъ разспросовъ. Могу ли я видѣть тетушку, если зайду на сквэръ Монтэгю? Нѣтъ, она уѣхала кататься. Миссъ Рэчель поѣхала съ нею, и мистеръ Эбльуайтъ тоже сѣлъ съ и имя въ коляску. Зная, какъ милый мистеръ Годфри запустилъ свои благотворительныя занятія, я нашла страннымъ, что онъ отправляется кататься, какъ человѣкъ праздный. Я оставила Самюэля въ дверяхъ и сдѣлала еще нѣсколько ласковыхъ разспросовъ. Миссъ Рэчель ѣдетъ на балъ сегодня, а мистеръ Эбльуайтъ условился пріѣхать къ кофе и ѣхать съ нею. На завтра объявленъ концертъ и Самюэлю было приказано взять нѣсколько билетовъ, въ томъ числѣ и для мистера Эбльуайта.

— Можетъ быть, всѣ билеты будутъ взяты, миссъ, сказалъ этотъ невинный юноша: — если я не побѣгу за ними сейчасъ.

Онъ убѣжалъ, говоря эти слова — и я опять очутилась одна, съ тревожными мыслями, занимавшими меня.

У насъ въ этотъ вечеръ было особенное засѣданіе въ комитетѣ «Материнскаго попечительства о превращеніи отцовскихъ панталонъ въ дѣтскіе», созванный нарочно для того, чтобъ получить совѣтъ и помощь отъ мистера Годфри. Вмѣсто того, чтобъ поддерживать наше общество, подавленное цѣлой грудой панталонъ, которые совершенно разорили пашу маленькую общину, онъ условился пить кофе на сквэрѣ Монтэгю, а потомъ ѣхать на балъ! Слѣдующій день былъ избранъ для празднества общества «Надзора британскихъ дамъ надъ воскресными обожателями служанокъ». Вмѣсто того, чтобъ присутствовать и быть душой этого бѣднаго средствами общества, онъ далъ слово ѣхать вмѣстѣ съ обществомъ суетныхъ людей на утренній концертъ! Я спросила себя: "Что это апатитъ? Увы! это значило, что нашъ христіанскій герой долженъ былъ обнаружиться мнѣ совершенно въ новомъ видѣ и соединиться въ душѣ моей заодно съ самыми ужасными вѣроотступниками новѣйшихъ временъ.

Воротимся, однако, къ исторіи настоящаго дня. Оставшись одна въ комнатѣ, я натурально обратила мое вниманіе на свертокъ, который, повидимому, такъ странно пугалъ румянаго молодого лакея. Не прислала ли мнѣ тетушка моего обѣщаннаго наслѣдства, и не явится ли оно въ видѣ изношеннаго платья, потертыхъ серебряныхъ ложекъ или вышедшихъ изъ моды вещицъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ? Приготовившись принять все и не сердиться ни на что, я раскрыла свертокъ — и что же встрѣтилось моимъ глазамъ? Двѣнадцать драгоцѣнныхъ изданій, которыя я разбросала но дому наканунѣ, всѣ возвращены мнѣ по приказанію доктора! Какъ же было не дрожать юному Самюэлю, когда онъ приносилъ свертокъ ко мнѣ въ комнату! Какъ ему было не бѣжать, когда онъ исполнилъ свое жалкое порученіе! Письмо моей тетушки, бѣдняжки, просто ограничивалось тѣмъ, что она не смѣла ослушаться своего доктора. Что же дѣлать теперь? При моемъ воспитаніи и моихъ правилахъ, я не имѣла ни малѣйшаго сомнѣнія.

Поддерживаемая совѣстью и подвизаясь на каррьерѣ очевидной пользы, истинная христіанка не поддастся никогда. Ни общественное, ни частное вліяніе не производятъ на насъ ни милѣйшаго дѣйствія, когда мы разъ взялись за исполненіе нашей миссіи. Налоги, мятежи, война могутъ быть слѣдствіемъ миссіи, а мы все продолжаемъ наше дѣло, не обращая вниманія на всевозможныя соображенія, которыя двигаютъ свѣтомъ помимо насъ. Мы стоимъ выше насмѣшекъ, мы не видимъ чужими глазами, не слышимъ чужими ушами, не чувствуемъ ничьимъ сердцемъ, кромѣ нашего. Великолѣпное, великолѣпное преимущество! А какъ оно пріобрѣтается? Ахъ, друзья мои! вы можете избавить себя отъ безполезныхъ разспросовъ. Мы единственные люди на свѣтѣ, которые могутъ его пріобрѣсть — потому что мы всегда правы.

Въ дѣлѣ моей заблуждающейся тетки, форма, которую должна была принять набожная настойчивость, была для меня довольно ясна.

Приготовленія къ будущей жизни посредствомъ клерикальныхъ друзей не удались по милости собственнаго нежеланія лэди Вериндеръ. Приготовленія посредствомъ книгъ не удались по милости нечестиваго упорства доктора. Пусть такъ! Что же теперь осталось попробовать? Оставалось попробовать приготовленія посредствомъ записокъ. Другими словами, такъ какъ книги были отосланы, то выбранныя мѣста изъ книгъ, написанныхъ разнымъ почеркомъ и адресованныхъ какъ письма къ тетушкѣ, должны были посылаться по почтѣ, а нѣкоторыя разбрасываться по дому, по тому плану, который я приняла наканунѣ. Какъ письма, это не возбудитъ подозрѣнія, какъ письма, это будетъ распечатано и можеть быть прочтено. Нѣкоторыя я написала сама.

«Милая тетушка, могу я просить васъ обратить вниманіе на нѣсколько строкъ?» и проч.

«Милая тетушка, я читала вчера и случайно встрѣтила слѣдующее мѣсто…» и проч.

Другія письма были написаны для меня моими неоцѣненными сотрудницами, членами общества «Материнскаго попечительства».

«Милостивая государыня, простите участію, принимаемому въ васъ истиннымъ, хотя смиреннымъ другомъ.»

«Милостивая государыня, можетъ ли серьезная особа побезпокоить васъ нѣсколькими утѣшительными словами?»

Употребляя эти и тому подобныя формы вѣжливыхъ просьбъ, мы ввернули всѣ мои драгоцѣнныя мѣста подъ такою формою, которую даже бдительный матеріализмъ докторовъ не могъ подозрѣвать. Прежде чѣмъ вечернія тѣни сомкнулись около насъ, и написала двѣнадцать поучительныхъ писемъ къ тетушкѣ вмѣсто двѣнадцати поучительныхъ книгъ. Я немедленно распорядилась, чтобъ шесть писемъ были посланы по почтѣ, а шесть и оставила въ карманѣ, для того, чтобъ самой разбросать ихъ по дому на слѣдующій день. Вскорѣ послѣ двухъ часовъ я опять вступила на поле благочестивой борьбы, обратившись къ Самюэлю съ ласковыми разспросами у дверей дома лэди Вериндеръ. Тетушка провела дурную ночь. Она опять была въ той комнатѣ, въ которой я подписалась свидѣтельницей на ея завѣщаніи, лежала на диванѣ и старалась заснуть. Я сказала, что подожду въ библіотекѣ, не увижу ли ее потомъ. Въ моемъ усердіи разбросать письма, мнѣ въ голову не пришло разузнать о Рэчель. Въ домѣ было тихо и прошелъ уже тотчасъ, какъ начинался концертъ. Я увѣрена, что она и ея общество искателей удовольствія (включая, увы! и мистера Годфри) все было въ концертѣ, и съ жаромъ посвятила себя моему доброму дѣлу, между тѣмъ какъ время и удобный случай находились еще въ моемъ распоряженіи.

Утренняя корреспонденція тётушки — включая шесть поучительныхъ писемъ, которыя я послала на почту — лежала ещё нераспечатанною на столѣ въ библіотекѣ. Она очевидно чувствовала себя не въ состояніи заняться такимъ множествомъ писемъ — и можетъ быть ее испугало бы такое множество, еслибъ она позднѣе вошла въ библіотеку. Я положила одно изъ вторыхъ шести писемъ, чтобы привлечь ея любопытство именно тѣмъ, что оно будетъ лежать особо отъ остальныхъ. Второе письмо я съ намѣреніемъ положила на полъ въ столовой. Первый, кто войдетъ послѣ меня изъ прислуги, подумаетъ, что его обронила тетушка, и особенно постарается возвратить его ей. Усыпавъ такимъ образомъ поле дѣйствія въ нижнемъ этажѣ, я легко побѣжала наверхъ, разбросать мои благодѣянія на полу въ бельэтажѣ.

Когда я вошла въ гостиную, я услыхала двойной стукъ въ дверь съ улицы — тихій, торопливый и внимательный стукъ. Прежде чѣмъ я успѣла пробраться обратно въ библіотеку (въ которой предполагали, что я жду), проворный молодой лакей бытъ уже въ передней и отворялъ дверь. Я думала, что это ничего не значитъ. При состояніи здоровья тетушки, гостей не принимали. Къ моему ужасу и изумленію, тотъ, кто постучался тихо и слабо, оказался исключеніемъ изъ общаго правила.

Голосъ Самюэля (очевидно, отвѣчавшій на вопросы, которыхъ я не слыхала) сказалъ очень ясно:

— Пожалуйте наверхъ, сэръ.

Черезъ минуту я услыхала шаги — шаги мужскіе — приближавшіеся къ бельэтажу. Кто могъ быть этотъ избранный гость? Какъ только я сдѣлала себѣ этотъ вопросъ, мнѣ пришелъ въ голову и отвѣтъ. Кто это могъ быть, если не докторъ?

Еслибъ это былъ другой гость, я позволила бы застать меня въ гостиной. Не было бы ничего необыкновеннаго въ томъ, что мнѣ надоѣло ждать въ библіотекѣ я что и пошла наверхъ, для перемѣны. Но уваженіе къ самой себѣ мѣшало мнѣ встрѣтиться съ человѣкомъ, который оскорбилъ меня, отославъ мнѣ обратно мои книги. Я проскользнула въ третью маленькую комнатку, которая, какъ я упомянула, сообщилась съ задней гостиной, и опустила портьеры, закрывшія открытую дверь. Стоило мнѣ подождать тутъ минуты двѣ, и случилось бы то, что обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. То-есть, доктора провели бы въ комнату его паціентки.

Я подождала минуты двѣ и даже болѣе. Я слышала, какъ гость тревожно ходилъ взадъ и впередъ. Я слышала также, что онъ говоритъ самъ съ собой. Мнѣ даже показалось, что я узнала его голосъ. Не ошиблась ли я? Неужели это не докторъ, а кто-нибудь другой? Мистеръ Брёффъ, напримѣръ? Нѣтъ, безошибочный инстинктъ сказалъ мнѣ, что это не мистеръ Брёффъ. Кто бы это ни былъ, онъ все продолжалъ разговаривать съ собой. Я раздвинула тяжелыя портьеры на самую крошечную крошечку и прислушалась.

Слова, которыя я услыхала, были: «Я сдѣлаю это сегодня!» А голосъ, который произнесъ ихъ, принадлежалъ мистеру Годфри Эбльуайту.

Глава V.

Рука моя опустила портьеру. Но не предполагайте — о! не предполагайте — чтобъ въ душѣ моей преобладала мысль объ ужасномъ затрудненіи моего положенія. Такъ велико было мое сестринское участіе къ мистеру Годфри, что я не останавливалась спрашивать себя, почему онъ не въ концертѣ. Нѣтъ! я думала только о словахъ — объ изумительныхъ словахъ — только что сорвавшихся съ его губъ. Онъ сдѣлаетъ это сегодня! Онъ сказалъ тономъ страшной рѣшимости: онъ сдѣлаетъ это сегодня. Что, что онъ сдѣлаетъ? Что-нибудь еще недостойнѣе его, чѣмъ онъ уже сдѣлалъ? Не отречется ли онъ отъ вѣры? Не броситъ ли онъ нашъ Материнскій комитетъ? Неужели мы въ послѣдній разъ видѣли его ангельскую улыбку въ залѣ комитета? Неужели мы въ послѣдній разъ слышали его безподобное краснорѣчіе въ Эксетер-Голлѣ? Я была такъ взволнована одною мыслью о такой ужасной возможности, могущей случиться съ такимъ человѣкомъ, что мнѣ кажется, я готова была выбѣжать изъ своего убѣжища и умолять его именемъ всѣхъ дѣтскихъ комитетовъ въ Лондонѣ объясниться — когда вдругъ услыхала другой голосъ въ комнатѣ. Онъ проходилъ сквозь портьеры онъ былъ громокъ, онъ былъ смѣлъ, въ немъ вовсе не было женскаго очарованія. Эти былъ голосъ Рэчель Вериндеръ!

— Зачѣмъ вы пришли сюда, Годфри? спросила она. — За-чѣмъ вы не пошли въ библіотеку?

Онъ тихо засмѣялся и отвѣчалъ:

— Миссъ Клакъ въ библіотекѣ.

— Клакъ въ библіотекѣ!

Она тотчасъ сѣла на диванъ въ задней гостиной.

— Вы совершенно правы, Годфри. Намъ лучше остаться здѣсь.

Я была какъ къ горячкѣ; минуту тому назадъ, я не знала, что мнѣ дѣлать. Теперь я вдругъ охладѣла и недоумѣніе мое прошло. Показаться послѣ того, что я слышала, было невозможно. Уйти кромѣ камина, рѣшительно было некуда. Мнѣ предстояла мука. Я такъ поправила портьеры, что могла и видѣть и слышать. А потомъ отдалась на мученичество въ духѣ первобытной христіанки.

— Не садитесь на диванъ, продолжала молодая дѣвушка. — Возьмите стулъ, Годфри. Я люблю, чтобъ тѣ, съ кѣмъ я говорю, сидѣли напротивъ меня.

Онъ сѣлъ на ближайшій стулъ, который былъ низенькій. Годфри очень высокаго роста и этотъ стулъ былъ слишкомъ для него малъ. Я никогда прежде не видала его ноги въ такомъ невыгодномъ положеніи.

— Ну что? продолжала она. — Что вы сказали имъ?

— Именно то, что вы, милая Рэчель, сказали мнѣ.

— Что мама не совсѣмъ здорова сегодня и что мнѣ не хотѣлось оставить ее и уѣхать въ концертъ?

— Именно эти слова. Имъ было жалъ лишиться вашего общества въ концертѣ, но они совершенно поняли вашъ отказъ. Всѣ прислали нимъ поклонъ и всѣ выразили надежду, что нездоровье лэди Вериндеръ скоро пройдетъ.

— Вы не считаете его серьезнымъ, Годфри?

— На противъ! Я совершенно увѣренъ, что черезъ нѣсколько дней она понравится совсѣмъ.

— Я сама такъ думаю. Сначала я немножко испугалась, но теперь я сама такъ думаю. Вы были очень добры, что извинитесь за меня передъ людьми почти вамъ незнакомыми. Но зачѣмъ вы не поѣхали съ ними въ концертъ? Очень непріятно, что и вы также не будете слышать этой музыки.

— Не говорите этого, Рэчель! Еслибъ вы только знали, на сколько я счастливѣе здѣсь съ вами!

Онъ сжалъ свои руки и взглянулъ на нее. Въ томъ положеніи. которое онъ занималъ на стулѣ, сдѣлавъ это, онъ долженъ былъ повернуться въ ту сторону, гдѣ находилась я. Могутъ ли описать слова, какъ мнѣ сдѣлалось противно, когда я примѣтила то же самое патетическое выраженіе на лицѣ его, которое очаровывало меня, когда онъ говорилъ за милліоны своихъ неимущихъ братій на платформѣ Эксетер-Голла!

— Отъ дурной привычки дурно отставать, Годфри. Но постарайтесь отстать отъ привычки говорить комплименты — постарайтесь, чтобъ сдѣлать удовольствіе мнѣ.

— Я никогда въ жизни не говорилъ комплиментовъ вамъ, Рэчель. Успѣшная любовь можетъ иногда принимать языкъ лести, я съ этимъ согласенъ, но безнадежная любовь, моя дорогая, всегда говоритъ правду.

Онъ придвинулъ поближе свой стулъ и взялъ ее за руку когда сказалъ «безнадежная любовь». Наступило минутное молчаніе. Онъ, волновавшій всѣхъ, безъ сомнѣнія, взволновалъ и ее. Мнѣ кажется, я теперь понимала слова, вырвавшіяся у него, когда онъ былъ одинъ въ гостиной: «Я сдѣлаю это сегодня». Увы! самое строгое приличіе не могло не догадаться, что онъ дѣлаетъ теперь.

— Развѣ вы забыли, Годфри, въ чемъ мы условились, когда вы говорили со мною въ деревнѣ? Мы условились, что мы будемъ кузенами и болѣе ничѣмъ.

— Я нарушаю это условіе, Рэчель, каждый разъ, какъ вижу васъ.

— Такъ не видайтесь со мною.

— Это было бы совершенно безполезно! Я нарушаю это условіе каждый разъ, какъ думаю о васъ. О, Рэчель! какъ ласково вы сказали мнѣ намедни, что я занялъ болѣе высокое мѣсто въ вашемъ уваженіи, чѣмъ занималъ до-сихъ-поръ! Неужели это безумство, что я основываю надежды ни этихъ дорогихъ словахъ. Неужели это безумство, что я мечтаю, не наступитъ ли когда-нибудь день, когда ваше сердце можетъ смягчиться ко мнѣ? Не говорите мнѣ, если я дѣйствительно безумствую! Оставьте мнѣ мою обманчивую мечту, моя дорогая! Я долженъ ее лелѣять для успокоенія моего, если у меня нѣтъ ничего другого!

Голосъ его дрожалъ и онъ поднесъ къ глазамъ свой бѣлыя носовой платокъ. Опять Эксетер-Голлъ! Для пополненія сходства недоставало только зрителей, возгласовъ и стакана воды.

Даже ея закоснѣлая натура была тронута. Я видѣла, какъ она ближе наклонилась къ нему. Я услыхала тонъ новаго интереса въ слѣдующихъ ея словахъ.

— Увѣрены ли вы, Годфри, что вы любите меня до такой степени?

— Увѣренъ ли! Вы знаете, каковъ я былъ, Рэчель. Дозвольте мнѣ сказать вамъ, каковъ я теперь. Я лишился всякаго интереса въ моей жизни, кромѣ моего интереса къ вамъ. Со мною сдѣлалось преобразованіе, которое я самъ объяснить не могу. Повѣрите ли вы? мои благотворительныя дѣла страшно мнѣ опротивѣли, и когда я теперь вижу дамскій комитетъ, я желаю провалиться сквозь землю.

Если лѣтописи вѣроотступничества представляютъ что-нибудь равносильное этому увѣренію, я могу только сказать, что я этого не читала. Я подумала объ обществѣ «Материнскаго попечительства о превращеніи отцовскихъ панталонъ въ дѣтскіе» Я подумала объ обществѣ «Надзора надъ воскресными обожателями». Я подумала о другихъ обществахъ, слишкомъ многочисленныхъ для того, чтобъ упомянуть о ихъ всѣхъ, вторыя всѣ опирались на силу этого человѣка какъ на крѣпкій столбъ. Я подумала о скудныхъ дамскихъ комитетахъ, которые, такъ сказать, получали дыханіе своей дѣловой жизни сквозь ноздри мистера Годфри — того самаго мистера Годфри, который обругалъ наши добрыя дѣла, назвавъ ихъ «противными», и прямо объявилъ, что онъ желаетъ провалиться сквозь землю, когда находится въ нашемъ обществѣ! Мои юные женскіе друзья почувствуютъ поощреніе настойчиво продолжатъ свое дѣло, когда я упомяну, что даже я, привыкшая управлять собою, едва могла молча проглотить мое справедливое негодованіе. Въ тоже время справедливость требуетъ прибавить, что я не пропустила ни слова изъ этого разговора. Рэчель заговорила первая.

— Вы сдѣлали ваше признаніе, сказала она. — Я желала бы знать, вылечитесь ли вы отъ вашей несчастной привязанности ко мнѣ, если я тоже сдѣлаю вамъ признаніе?

Онъ вздрогнулъ. Признаюсь, и я вздрогнула также. Онъ подумалъ, и я также подумала, что она хочетъ открыть тайну Луннаго камня.

— Подумаете ты вы, глядя на меня, продолжала она: -чти я самая несчастная дѣвушка на свѣтѣ? Это правда, Годфри. Какое большее несчастье можетъ быть, какъ жить въ сознаніи, что мы потеряли уваженіе къ себѣ? Вотъ теперь моя жизнь.

— Милая Рэчель, это невозможно, чтобъ вы могли имѣть какую-нибудь причину говорить о себѣ такимъ образомъ!

— Почему вы знаете, что я не имѣю причины?

— Можете ли вы дѣлать мнѣ этотъ вопросъ? Я это знаю, потому что знаю васъ. Ваше молчаніе, моя дорогая, нисколько не унизило васъ въ мнѣніи вашихъ истинныхъ друзей. Исчезновеніе драгоцѣннаго подарка, сдѣланнаго вамъ на день рожденія, можетъ показаться странно; ваша непонятная связь съ этимъ происшествіемъ можетъ показаться еще страннѣе…

— Вы говорите о Лунномъ камнѣ, Годфри…

— Я думалъ, что вы намекаете на это…

— Я вовсе не намекала на это. Я могу слышать о пропажѣ Луннаго камня, кто ни говорилъ бы о немъ, нисколько не теряя уваженія къ самой себѣ. Если исторія алмаза когда-нибудь обнаружится, то сдѣлается извѣстно, что я ваяла на себя ужасную отвѣтственность, сдѣлается извѣстно, что я взялась сохранять несчастную тайну — но сдѣлается такъ ясно, какъ полуденное солнце, что я не виновата ни въ чемъ! Вы не такъ поняли меня, Годфри. Я сама виновата, зачѣмъ не высказалась яснѣе. Чего бы мнѣ это ни стоило, я выражусь теперь яснѣе. Положимъ, что вы не влюблены въ меня. Доложимъ, что ни влюблены въ какую-нибудь другую женщину…

— Да?

— Положимъ, вы узнали, что эта женщина совершенно недостойна васъ. Полошимъ, вы совершенно убѣдились, что для васъ будетъ унизительно думать о ней. Положимъ что отъ одной мысли о бракѣ съ подобной женщиной лицо ваше вспыхнетъ отъ стыда…

— Да?

— И положимъ, что, несмотря на все это — вы не можете вырвать ее изъ вашего сердца. Положимъ, что чувство, которое она пробудила въ васъ (въ то время, когда вы вѣрили ей), нельзя было преодолѣть. Положимъ, что любовь, которую это презрѣнное существо внушило вамъ… О, какія могу я придумать слова, чтобъ сказать это? Какъ могу я заставить мущину понять, что чувство, которое приводитъ меня въ ужасъ, очаровываетъ меня въ то же время? Это душа моей жизни, Годфри, и ядъ, убивающій меня — въ одно и то же время! Уйдите! Должно быть, я сошла съума, говора такомъ образомъ. Нѣтъ! вы не должны оставлять меня — вы не должны уносить ошибочнаго впечатлѣнія. Я должна сказать что могу въ собственную защиту. Помните это! Онъ не знаетъ — онъ никогда не узнаетъ то, что и сказала вамъ. Я никогда его не увижу — мнѣ все-равно, что ни случилось бы — и никогда, никогда, никогда не увижу его! Не спрашивайте у меня его имени. Не спрашивайте у меня больше ни о чемъ. Перемѣнимъ разговоръ. Знаете ли вы медицину на столько, Годфри, чтобъ сказать мнѣ, почему во мнѣ такое чувство, какъ будто я задыхаюсь отъ недостатка дыханія? Нѣтъ ли такой истерики, которая выражается словами, а не слезами? Навѣрно есть. Что за нужда! Вы легко преодолѣете всякое огорченіе, какое я когда-либо возбуждала въ васъ. Я заняла мое настоящее мѣсто въ вашемъ уваженіи, неправдали? Не обращайте вниманія на меня. Не жалѣйте обо мнѣ. Ради Бога, уйдите!

Она вдругъ обернулась и дико хлопнула руками по спинкѣ оттомана. Голова ея опустилась и она зарыдала. Прежде тѣмъ я успѣла опомниться, меня поразилъ ужасомъ совершенно неожиданный поступокъ со стороны мистера Годфри. Возможно ли повѣрить, что онъ упалъ передъ ней на колѣна — на оба колѣна, торжественно увѣряю! Можетъ ли скромность позволить мнѣ упомянуть, что онъ потомъ обнялъ ее рукой? Можетъ ли невольный восторгъ сознаться, что онъ воспламенилъ се двумя этими словами:

— Благородное созданіе!

Онъ не сказалъ больше ничего. По онъ сказалъ это съ порывомъ, который доставилъ ему славу публичнаго оратора. Она сидѣла или пораженная, или очарованная — не знаю право — не дѣлая даже усилія оттолкнуть его рукъ туда, гдѣ имъ слѣдовало быть. А мое чувство приличія совершенно сбилось съ толку. Я была въ такой мучительной неизвѣстности, предписывалъ ли мнѣ долгъ зажмуриться, или заткнуть уши, что я не сдѣлала ни того, ни другого. Я приписываю то, что я была способна держать занавѣсь какъ слѣдовало для того, чтобъ можно было глядѣть и подслушивать, единственно душившей меня истерикѣ. Даже доктора соглашаются, что когда истерика душитъ, всегда надо держаться за что-нибудь.

— Да, сказалъ онъ со всѣмъ очарованіемъ своего небесная голоса и обращеніи: — вы благороднѣйшее созданіе! женщина которая можетъ говорить правду ради самой правды — женщина, которая пожертвуетъ своей гордостью скорѣе, чѣмъ честнымъ человѣкомъ, любящимъ ее — это драгоцѣннѣйшее изъ всѣхъ сокровищъ. Когда такая женщина выходить замужъ, если ея мужъ, только пріобрѣтетъ ея уваженіе, онъ пріобрѣтетъ довольно для того, чтобъ облагородить всю его жизнь. Вы говорили, мои дорогая, о мѣстѣ, какое вы занимаете въ моемъ уваженіи. Судите о томъ, каково это мѣсто — когда я умоляю васъ на колѣнахъ позволить мнѣ вылечить ваше бѣдное уязвленное сердце моими попеченіями. Рэчель, удостоите ли вы меня честью и блаженствомъ, сдѣлавшись моей женой?

Тутъ ужъ я непремѣнно рѣшилась бы заткнуть себѣ уши, еслибъ Рэчель не поощрила меня раскрыть ихъ, отвѣтивъ ему первыми умными словами, какія мнѣ привелось слышать отъ нея.

— Годфри! сказала она: — вы вѣрно сошли съ ума!

— Я никогда въ жизни не говорилъ разсудительнѣе, моя дорогая, для вашей пользы и для моей. Взгляните на будущее:. Неужели вы должны пожертвовать вашимъ счастьемъ человѣку, который никогда не зналъ вашихъ чувствъ къ нему и котораго вы рѣшились никогда не видать болѣе? Не обязаны ли вы собственно для себя забыть эту несчастную привязанность? А развѣ вы можете найти забвеніе въ жизни, которую ведете теперь? Вы испытали эту жизнь и уже она утомила васъ. Окружайте себя интересами благороднѣе жалкихъ интересовъ свѣта. Сердце любящее и уважающее васъ, домашній кровъ, спокойныя права котораго и счастливыя обязанности день за днемъ тихо будутъ васъ увлекать — попробуйте утѣшенія, Рэчель, которое ложно получить здѣсь! Я не прошу у васъ вашей любви — я буду доволенъ вашей дружбой и уваженіемъ. Предоставьте остальное, довѣрчиво предоставьте преданности вашего мужа и времени, которое излечиваетъ раны даже такія глубокія, какъ ваши.

Она начинала уже поддаваться. О, какое воспитаніе получила она! О, на ея мѣстѣ я поступила бы совсѣмъ не такъ!

— Не искушайте меня, Годфри, сказала она: — я и безъ того довольно растревожена и несчастна. Не искушайте меня сдѣлаться еще растревоженнѣе и несчастнѣе!

— Еще одинъ вопросъ, Рэчель. Имѣете вы отвращеніе собственно ко мнѣ?

— Я! Вы мнѣ нравились всегда. Послѣ того, что мы мнѣ стали, я была бы просто безчувственна, еслибъ не уважала васъ и не восхищалась вами.

— А много ли женъ, милая Рэчель, которыя уважаютъ своихъ мужей и восхищаются ими? А между тѣмъ, онѣ очень хорошо живутъ съ своими мужьями. Много ли невѣстъ идутъ къ вѣнцу съ такимъ сердцемъ, которое могло бы выдержать строгій осмотръ людей, которые ведутъ ихъ къ алтарю? А между тѣмъ, подобный бракъ не кончается несчастливо — но идетъ-себѣ потихоньку. Дѣло въ томъ, что женщины ищутъ прибѣжища въ бракѣ гораздо чаще, нежели онѣ желаютъ сознаться; и мало того, онѣ еще находятъ, что бракъ оправдалъ ихъ довѣріе къ нему. Опять взгляните на себя. Въ ваши лѣта и съ вашими привлекательностями, возможно ли вамъ обречь себя на одинокую жизнь? Положитесь на мое знаніе свѣта — ничего не можетъ быть невѣроятнѣе. Это только вопросъ времени. Вы можете выйти за кого-нибудь другого нѣсколько лѣтъ спустя. Или вы можете выйти, моя дорогая, за человѣка, который теперь у вашихъ ногъ и который цѣнитъ ваше уваженіе и восторгъ выше любви всякой другой женщины на свѣтѣ.

— Потише, Годфри! вы вбили мнѣ въ голову то, о чемъ я прежде не думала никогда. Вы искушаете меня новой надеждой, когда всѣ другія мои надежды закрыты передо мной. Я скажу вамъ опять, я такъ несчастна, я доведена до такого отчаяніе что если вы скажете еще одно слово, я пожалуй рѣшусь за васъ выйти на предлагаемыхъ вами условіяхъ. Воспользуйтесь этимъ предостереженіемъ и уйдите!

— Я не стану съ колѣнъ, пока вы не скажете да!

— Если я скажу да, вы раскаятесь и я раскаюсь, когда будетъ слишкомъ поздно.

— Мы оба будемъ благословлять тотъ день, дорогая, когда я настоялъ, а вы уступили.

— Чувствуете ли вы такую увѣренность, какъ говорите?

— Судите сами. Я говорю по тому, что я видѣлъ въ собственной своей семьѣ. Скажите мнѣ, что вы думаете о нашемъ Фризинголльскомъ семействѣ? Развѣ отецъ мой и мать живутъ несчастливо между собой?

— Напротивъ — сколько я могу видѣть.

— Когда моя мать была дѣвицей, Рэчель (это не тайна въ нашемъ семействѣ), она любила, какъ любите вы — она отдала свое сердце человѣку, который былъ недостоинъ ее. Она вышли за моего отца, уважая его, восхищаясь имъ, но не болѣе. Результатъ вы видѣли собственными глазами. Неужели въ этомъ нѣтъ поощренія для васъ и для меня?^[2]

— Вы не станете торопить меня, Годфри?

— Вы сами назначите время.

— Вы не станете требовать отъ меня болѣе того, что могу дать?

— Ангелъ мой! я только прошу васъ отдать мнѣ себя,

— Возьмите меня!

Этими двумя словами она приняла его предложеніе.

Съ нимъ сдѣлался новый порывъ — порывъ нечестиваго восторга на этотъ разъ. Онъ привлекалъ ее все ближе и ближе къ себѣ, такъ что лицо ея касалось его лица, и тогда — нѣтъ! я права не могу рѣшиться дальше описывать такое неприличное обстоятельство. Позвольте мнѣ только сказать, кто я старалась закрыть глаза, прежде чѣмъ это случилось, и опоздала только одну минуту. Я разсчитывала, видите, что ока будетъ сопротивляться. Она покорилась. Для всякой благомыслящей особы моего пола цѣлые томы не могутъ сказать ничего болѣе.

Даже моя невинность въ подобныхъ вещахъ начала видѣть, къ чему клонится настоящее свиданіе. Они до такой степени понимали теперь другъ друга, что я ожидала, что они тотчасъ же пройдутъ рука объ руку вѣнчаться. Однако, судя по слѣдующимъ словамъ мистера Годфри, слѣдовало исполнить еще одну пустую формальность. Онъ сѣлъ — на этотъ разъ ему не запрещалось — на оттоманъ возлѣ нея.

— Могу я поговорить съ вашей милой матушкой? спросилъ онъ. — Или поговорите вы?

Она отклонила и то и другое.

— Лучше пусть мама ничего не знаетъ объ этомъ до-тѣхъ-поръ, пока она поправится. Пока и желаю это сохранить втайнѣ, Годфри. Теперь ступайте и воротитесь вечеромъ. Мы ужъ и то слишкомъ долго сидѣли здѣсь вдвоемъ.

Она встала и въ первый разъ взглянула на маленькую комнатку, въ которой происходило мое мученичество.

— Кто опустилъ эти портьеры? воскликнула она. — Въ комнатѣ душно и безъ того, къ чему еще изгонять изъ нея воздухъ такимъ образомъ?

Она подошла къ портьерамъ. Въ ту минуту, какъ она дотронулась до нихъ рукой — въ ту минуту, когда открытіе сдѣлалось для меня совершенно неизбѣжно — голосъ румянаго молодого лакея на лѣстницѣ вдругъ прекратилъ дальнѣйшія дѣйствія съ ея и съ моей стороны. Это безошибочно былъ голосъ человѣка, сильно испуганнаго.

— Миссъ Рэчель! кричалъ онъ: — гдѣ вы, миссъ Рэчель?

Она отскочила отъ портьеръ и побѣжала къ двери. Лакей только что вошелъ въ комнату. Весь румянецъ сбѣжалъ съ его лица. Онъ сказалъ:

— Пожалуйте внизъ! Съ милэди сдѣлался обморокъ и мы никакъ не можемъ привести ее въ чувство.

Черезъ минуту я осталась одна и могла въ свою очередь совершенно незамѣтно сойти внизъ. Мистеръ Годфри прошелъ мимо меня въ передней. Онъ спѣшилъ за докторомъ.

— Ступайте и помогите имъ! сказалъ онъ, указывая мнѣ на дверь.

Я нашла Рэчель на колѣняхъ у дивана. Голова матери лежала на ея груди. Одного взгляда на лицо тетушки (помня то, что я знала) было достаточно, чтобы открыть мнѣ страшную истину. Я оставила мои мысли при себѣ до пріѣзда доктора. Онъ пріѣхалъ скоро. Прежде всего онъ выслалъ Рэчель изъ комнаты, а потомъ сказалъ всѣмъ намъ, что лэди Вериндеръ скончалась. Серьезнымъ особамъ, отыскивающимъ доказательства закоренѣлаго скептицизма, можетъ быть, интересно будетъ услыхать, что онъ не выказывалъ никакихъ признаковъ угрызенія, когда посмотрѣлъ на меня.

Нѣсколько позднѣе я заглянула въ столовую и библіотеку. Тетушка умерла, не распечатавъ ни одного изъ писемъ, которыя я адресовала ей. Меня такъ оскорбило это, что въ эту минуту мнѣ не пришло въ голову — я объ этомъ вспомнила уже нѣсколько дней спустя — что она умерла, не оставивъ мнѣ также и моего маленькаго наслѣдства.

Глава VI.

1) «Миссъ Клакъ кланяется мистеру Фрэнклину Блэку, и посылаетъ ему пятую главу своего смиреннаго разсказа, увѣдомляетъ, что она совершено неспособна распространяться, такъ какъ она желала бы о такомъ ужасномъ событіи, какъ смерть лэди Вериндеръ. Вслѣдствіе этого я приложила къ своей рукописи подробныя выписки изъ драгоцѣнныхъ изданій, находящихся въ ея рукахъ — выписки относящіяся къ этому предмету. Хорошо, еслибъ эти выписки (какъ миссъ Клакъ горячо надѣется) прозвучали какъ труба въ уши ея почтеннаго родственника мистера Фрэнклина Блэка.»

2) «Мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ кланяется миссъ Клакъ и благодаритъ ее за пятую главу ея разсказа. Возвращая выписки, присланныя съ этою главою, онъ удерживается отъ выраженія всякаго личнаго неодобренія, которое онъ имѣетъ къ литературѣ такого рода, и только скажетъ, что прилагаемыя прибавки къ рукописи не нужны для выполненія цѣли, которую онъ имѣетъ въ виду.»

3) «Миссъ Клакъ сообщаетъ о полученіи ею выписокъ. Она дружески напоминаетъ мистеру Фрэнклину Блэку, что она христіанка и что, слѣдовательно, ему совершенно невозможно оскорбить ее. Миссъ Клакъ настойчиво чувствуетъ глубокое участіе къ мистеру Блэку и даетъ ему слово, что въ первый разъ, когда болѣзнь положитъ его въ постель, она предложитъ ему эти выписки во второй разъ. А пока ей было бы пріятно узнать, прежде чѣмъ она начнетъ слѣдующую и послѣднюю главу своего разсказа, позволено ли ей будетъ дополнить свой смиренный разсказъ, воспользовавшись тѣмъ свѣтомъ, который послѣднія открытія набросили на тайну Луннаго камня.»

4) «Мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ съ сожалѣніемъ долженъ обмануть ожиданія миссъ Клакъ; онъ долженъ только повторить инструкціи, которыя онъ имѣетъ честь дать ей, когда она начала разсказъ. Ее просятъ ограничиться ея личной опытностью относительно лицъ и событій, разсказанныхъ въ ея дневникѣ. Она будетъ такъ добра, что предоставитъ послѣднее открытіе перу тѣхъ лицъ, которыя могутъ описать ихъ въ качествѣ очныхъ свидѣтелей.»

5) «Миссъ Клакъ съ чрезвычайнымъ сожалѣніемъ безпокоитъ мистера Фрэнклина Блэка еще письмомъ. Ея выписки были возвращены, а выраженіе ея опытныхъ соображеній по поводу Луннаго камня запрещено. Миссъ Клакъ съ огорченіемъ сознаетъ, что она должна (выражаясь по свѣтски) чувствовать себя униженной. Но нѣтъ — миссъ Клакъ научилась настойчивости въ школѣ злополучія. Цѣль ея письма узнать, запретитъ ли мистеръ Блэкъ (запрещающія все другое) помѣстить настоящую корреспонденцію въ разсказъ миссъ Клакъ. Нѣкоторыя объясненія относительно положенія, въ которое поставило ее, какъ авторшу, вмѣшательство мистера Блэка, необходимо по правиламъ самой обыкновенной справедливости. А миссъ Клакъ съ своей стороны очень желаетъ, чтобы ея письма были представлены и говорили сами за себя.»

6) «Мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ соглашается на предложеніе миссъ Клакъ, съ условіемъ, чтобы его согласіе кончило всю переписку между ними.»

7) «Миссъ Клакъ считаетъ обязанностью христіанки (прежде чѣмъ переписка кончится) сообщить мастеру Блэку, что его послѣднее письмо — очевидно, написанное съ намѣреніемъ оскорбить ее — не достигло цѣли. Она дружески проситъ мистера Блэка удалиться въ свою комнату и сообразить наединѣ съ самимъ собою, не стоитъ ли большаго восторга воспитаніе, которое можетъ заставить бѣдную слабую женщину стать выше оскорбленія, чѣмъ онъ расположенъ теперь чувствовать. Получивъ увѣдомленіе на этотъ счетъ, миссъ Клакъ торжественно обязуется отослать обратно мистеру Фрэнклину Блэку полную серію ея выписокъ.»

(На это письмо не было получено отвѣта. Изъясненія безполезны).

(Подписано:)

"ДРУЗИЛЛА КЛАКЪ".

Глава VII.

Предыдущая корреспонденція достаточно объяснитъ, почему я должна ограничить описаніе смерти лэди Вериндеръ простымъ извѣстіемъ кончающимъ мою пятую главу.

Придерживаясь строго границъ моей личной опытности, я должна разсказать теперь, что прошелъ мѣсяцъ послѣ смерти моей тетки, прежде чѣмъ я встрѣтилась съ Рэчель Вериндеръ. Я провела нѣсколько дней въ одномъ домѣ съ нею. Во время моего посѣщенія случилось нѣчто важное, относящееся къ ея помолвкѣ съ мистеромъ Годфри Эбльуайтомъ, требующее особеннаго упоминанія на этихъ страницахъ. Когда это послѣднее изъ многихъ непріятныхъ фамильныхъ обстоятельствъ будетъ разсказано, моя обязанность кончится, потому что я разскажу тогда все, что знаю, какъ очная (хотя весьма неохотно) свидѣтельница событій.

Тѣло моей тетки было перевезено изъ Лондона и похоронено на маленькомъ кладбищѣ возлѣ церкви въ ея собственномъ паркѣ. Я была приглашена на похороны со всѣми другими родными. Но мнѣ было невозможно (съ моими религіозными воззрѣніями) оправиться иначе, какъ черезъ нѣсколько дней, отъ потрясенія, которое эта смерть причинила мнѣ. Сверхъ того, меня увѣдомили, что фризниголлскій ректоръ будетъ хоронить. Такъ какъ я видѣла этого клерикальнаго отверженника партнеромъ за карточнымъ столомъ лэди Вериндеръ, я сомнѣваюсь даже, еслибъ я была въ состояніи ѣхать, хорошо ли бы я поступила, присутствуя на похоронахъ.

Смерть лэди Вериндеръ оставила ея дочь подъ надзоромъ ея зятя, мистера Эбльуайта старшаго. Онъ былъ назначенъ опекуномъ по завѣщанію до замужства или совершеннолѣтія его племянницы. Я полагаю, что мистеръ Годфри увѣдомилъ своего отца о новыхъ отношеніяхъ его къ Рэчель. Какъ бы то ни было, черезъ десять дней послѣ смерти моей тетки помолвка Рэчель не была уже тайною въ семейномъ кругу, и для мистера Эбльуайта старшаго — тоже отверженника! — было важнымъ вопросомъ сдѣлать его опекунскую власть какъ можно пріятнѣе для богатой молодой дѣвицы, которая выходила за его сына.

Сначала Рэчель надѣлала ему хлопотъ относительно выбора мѣста, гдѣ ей слѣдовало жить. Домъ на сквэрѣ Монтэгю напоминалъ ей смерть матери. Домъ въ Йоркширѣ напоминалъ ей скандалезное дѣло пропавшаго Луннаго камня. Резиденція ея опекуна въ Фризинголлѣ не напоминала ни того, ни другого; но присутствіе Рэчели въ его домѣ послѣ ея недавней потери мѣшало удовольствіямъ ея кузинъ миссъ Эбльуайтъ — и она сама просила, чтобы ея посѣщеніе было отложено до болѣе благопріятнаго случая. Это кончилось предложеніемъ старика Эбльуайта нанять меблированный домъ въ Брайтонѣ. Его жена, больная дочь и Рэчель должны были жить тамъ вмѣстѣ, а онъ долженъ былъ пріѣхать къ нимъ позже. Они не будутъ принимать ни какого общества, кромѣ немногихъ старыхъ друзей, а сынъ его Годфри, разъѣзжая взадъ и впередъ съ лондонскимъ поѣздомъ, всегда будетъ къ ихъ услугамъ.

Я описываю этотъ безцѣльный переѣздъ изъ одного мѣста въ другое — эту ненасытную тѣлесную тревогу и страшный застой души — съ цѣлью дойти до результата. Событіе, которое (по опредѣленіямъ провидѣнія) свело меня съ Рэчель Верилдеръ, было ничто иное, какъ наемъ дома въ Брайтонѣ.

Моя тетка Эбльуайтъ — полная, молчаливая, бѣлокурая женщина, съ одной замѣчательной чертой въ характерѣ. Съ самаго своего рожденія она никогда ничего не дѣлала для самой себя.

Она прожила всю жизнь, принимая помощь и мнѣніе всѣхъ и каждаго. Съ болѣе безпомощной особой, съ духовной точки зрѣнія, а не встрѣчалась никогда — на такой затруднительный характеръ рѣшительно нельзя было дѣйствовать. Тетушка Эбльуайтъ будетъ слушать тибетскаго Далай-Ламу точно такъ же, какъ слушаетъ меня, и будетъ разсуждать объ его воззрѣніяхъ съ такою же готовностью, какъ разсуждаетъ о моихъ. Она нашла меблированный домъ въ Брайтонѣ, остановившись въ лондонской гостинницѣ, отдыхая на диванѣ и пославъ за своимъ сыномъ. Она наняла нужныхъ слугъ завтракая въ постели въ одно утро (все въ гостинницѣ) и отпустивъ свою горничную погулять съ условіемъ, что она «доставитъ себѣ удовольствіе, сходивъ за миссъ Клакъ». Я нашла ее спокойно обмахивавшуюся вѣеромъ, въ блузѣ, въ одиннадцать часовъ.

— Милая Друзилла, мнѣ нужны слуги. Вы такъ умны — пожалуйста наймите ихъ для меня.

Я осмотрѣлась вокругъ этой неопрятной комнаты. Церковные колокола благовѣстили въ обѣдни, они внушали мнѣ слово дружескаго увѣщанія.

— Ахъ, тетушка! сказала я грустно: — развѣ это достойно христіанки и англичанки? Развѣ этотъ переходъ отъ времени къ вѣчности долженъ происходить такимъ образомъ?

Тетушка отвѣчала:

— Я одѣнусь, Друзилла, если вы будете такъ добры и поможете мнѣ.

Что можно было сказать послѣ этого? Я дѣлала чудеса съ убійцами — я никогда не подвинулась ни на одинъ дюймъ съ тетушкой Эбльуайтъ.

— Гдѣ, спросила я: — списокъ слугъ, которые вамъ нужны?

Тетушка покачала головой; у ней недостало даже энергіи держать у себя списокъ.

— Онъ у Рэчель, душечка, сказала она: — въ той комнатѣ,

Я пошла въ ту комнату, и такимъ образомъ увидала опять

Рэчель въ первый разъ послѣ того, какъ мы разстались на сквэрѣ Монтэгю.

Она казалась жалко мала и худа въ глубокомъ траурѣ. Еслибы я приписывала какую-нибудь серьезную важность такимъ тлѣннымъ бездѣлицамъ, какъ лишая наружность, я могла бы прибавить, что цвѣтъ лица ея принадлежалъ къ тому несчастному разряду, который всегда страдаетъ, когда онъ не оттѣняется чѣмъ-нибудь бѣлымъ у шеи. Но что значитъ для насъ цвѣтъ лица и наружность? Помѣха и западня, милыя дѣвицы, мѣшающія нашему стремленію къ высшимъ предметамъ! Къ моему великому удивленію, Рэчель встала, когда я вошла въ комнату, и подошла встрѣтить меня съ протянутою рукою.

— Я рада видѣть васъ, сказала она: — Друзилла, я имѣла привычку прежде говорить съ вами очень сумасбродно и очень грубо. Я прошу у насъ прощенія; надѣюсь, что вы простите меня.

Должно быть, лицо мое обнаружило изумленіе, которое я почувствовала при этихъ словахъ. Рэчель покраснѣла, а потомъ продолжала въ объясненіе:

— При жизни моей бѣдной матери ея друзья не всегда были моими друзьями. Теперь, когда я лишилась ее, сердце мое обращается за утѣшеніемъ къ людямъ, которыхъ она любила. Они любила васъ. Постарайтесь быть моимъ другомъ, Друзилла, если можете.

Для всякой здравомыслящей души эта причина была просто оскорбительна. Здѣсь, въ христіанской Англіи, находилась молодая дѣвушка, претерпѣвшая горестную потерю и имѣвшая такъ мало понятія о томъ, гдѣ искать истиннаго утѣшенія, что она надѣялась найти его у друзей ея матери! Моя родственница, пробудившаяся къ созданію своихъ погрѣшностей относительно другихъ, находилась подъ вліяніемъ не убѣжденія и обязанности, а чувства и впечатлѣнія! Весьма печальна была эта мысль — но все-таки она подавала кое-какую надежду для такой опытной женщины, какъ я, для совершенія добраго дѣла. Я думала, что не можетъ быть вреда удостовѣриться, какую перемѣну потеря матери произвела въ характерѣ Рэчель. Я рѣшилась какъ на полезную пробу попытать ее относительно ея помолвки съ мистеромъ Годфри Эбльуайтомъ.

Встрѣтивъ ея предупредительность со всевозможнымъ дружелюбіемъ, я сѣла возлѣ нея на диванѣ по ея просьбѣ. Мы разсуждали о семейныхъ дѣлахъ и будущихъ планахъ — обо всемъ, исключая того одного будущаго плана, который долженъ былъ кончаться бракомъ. Какъ я ни старалась повернуть разговоръ въ ту сторону, она рѣшительно отказывалась понимать намекъ. Всякій открытый приступъ съ моей стороны къ этому вопросу былъ бы преждевременный въ этотъ ранній періодъ нашего примиренія. Притомъ я узнала все, что желала знать. Ода не была уже тѣмъ беззаботнымъ и смѣлымъ существомъ, которое я слышала и видѣла во время моего мученичества на сквэрѣ Моптэгю. Этого было само по себѣ достаточно, чтобы поощрить меня приняться за ея обращеніе — начавъ нѣсколькими словами серьезнаго предостереженія, направленными противъ опрометчиваго вступленія въ брачный союзъ, а потомъ переходя къ высшимъ предметамъ. Смотря на нее теперь съ этимъ новымъ интересомъ — и припоминая, съ какою опрометчивою скоростью приняла она предложеніе мистера Годфри — я чувствовала торжественной обязанностью вмѣшаться съ такою горячностью, которая убѣждала меня, что я достигну необыкновенныхъ результатовъ. Быстрота дѣйствія была, какъ я полагала, чрезвычайно важна въ этомъ случаѣ. Я тотчасъ воротилась къ вопросу о прислугѣ, нужной въ меблированный долгъ.

— Гдѣ списокъ, душечка?

Рэчель подала.

— Кухарка, судомойка, служанка и лакей, читала я. — Милая Рэчель, эти слуги нужны только на срокъ, на тотъ срокъ, на который вашъ опекунъ нанялъ этотъ домъ. Намъ будетъ очень трудно найти честныхъ и способныхъ людей, которые согласились бы наняться на такой короткій срокъ, если мы будемъ искать въ Лондонѣ. Домъ въ Брайтонѣ найденъ?

— Да. Его нанялъ Годфри, и люди въ этомъ домѣ просили, чтобы онъ нанялъ ихъ для прислуги. Онъ думалъ, что они для насъ не годятся, и воротится не рѣшивъ ничего.

— А вы сами неопытны въ этихъ вещахъ, Рэчель?

— Рѣшительно нѣтъ.

— А тетушка Эбльуайтъ не хочетъ постараться?

— Нѣтъ. Не осуждайте ее, бѣдняжку, Друзилла. Я думаю, что это единственная счастливая женщина, съ какою я когда-либо встрѣчалась.

Въ счастьи есть степени, дружокъ. Мы должны немножко поговорить когда-нибудь объ этомъ. А пока я возьму на себя затруднительный выборъ слугъ. Ваша тетушка напишетъ письмо къ людямъ въ томъ домѣ.

— Она подпишетъ письмо, если я напишу за нее, а это одно и то же.

— Совершенно одно и то же. Я возьму письмо и завтра поѣду въ Брайтонъ.

— Какъ вы добры! Мы пріѣдемъ къ вамъ какъ только все будетъ у васъ готово. Я надѣюсь, что вы останетесь погостить у меня. Брайтонъ такъ оживленъ, вамъ навѣрно будетъ пріятно тамъ.

Такими словами было сдѣлано приглашеніе, и блестящая перспектива вмѣшательства открывалась для меня.

Это происходило въ серединѣ недѣли. Въ субботу домъ былъ готовъ для нихъ. Въ этотъ краткій промежутокъ я испытала не только характеры, но и религіозныя воззрѣнія всѣхъ слугъ, обращавшихся ко мнѣ, и успѣла сдѣлать выборъ, одобряемый моею совѣстью. Я также нашла и навѣстила двухъ серьезныхъ моихъ друзей, жившихъ въ этомъ городѣ, которымъ я могла ввѣрить благочестивую цѣль, которая привела меня въ Брайтонъ. Одинъ изъ нихъ — духовный другъ — помогъ мнѣ занять мѣста для нашего маленькаго общества въ той церкви, въ которой онъ самъ служилъ. Другой другъ — незамужняя женщина, такая же какъ и я — предоставила въ мое полное распоряженіе свою библіотеку (всю составленную изъ драгоцѣнныхъ изданій). Я взяла у ней полдюжину сочиненій, всѣ старательно выбранныя для Рэчели. Когда я разложила ихъ въ разныхъ комнатахъ, которыя она вѣроятно будетъ занимать, я сочла, что мои приготовленія кончены. Основательная доктрина въ слугахъ, которые будутъ ей служить, основательная доктрина въ пасторѣ, который будетъ проповѣдовать ей, основательная доктрина въ книгахъ, лежавшихъ на ея столѣ — такова была тройная встрѣча, которую мое усердіе приготовило для осиротѣлой дѣвушки! Небесное спокойствіе наполняло мою душу въ ту субботу, когда я сидѣла у окна, ожидая пріѣзда моихъ родственницъ. Головокружительная толпа проходила взадъ и впередъ передъ моими глазами. Ахъ! многіе ли изъ нихъ сознавали такъ какъ я, что они исполнили свою обязанность? Ужасный вопросъ! Не будемъ продолжать его.

Въ седьмомъ часу пріѣхали путешественники. Къ моему великому изумленію, ихъ провожалъ не мистеръ Годфри (какъ я ожидала), а стряпчій мистеръ Брёффъ.

— Какъ вы поживаете, миссъ Клакъ? сказалъ онъ: — на этотъ разъ, я намѣренъ остаться.

Этотъ намекъ на тотъ случай, когда я принудила его отложить его дѣло для моего, когда мы оба были на сквэрѣ Монтагю, удостовѣрилъ меня, что старый грѣшникъ пріѣхалъ въ Брайтонъ для какой-то собственной своей цѣли. Я приготовила маленькій рай для моей возлюбленной Рэчель, и вотъ уже явился змѣй!

— Годфри было очень досадно, Друзилла, что онъ не могъ пріѣхать съ вами, сказала моя тетка Эбльуаіітъ — Что-то удержало его въ Лондонѣ. Мистеръ Брёффъ вызвался занять его мѣсто и остаться у насъ до понедѣльника. Кстати, мистеръ Брёффъ, мнѣ велѣно дѣлать моціонъ, а мнѣ это не нравится. Вотъ, прибавила тетушка Эбльуайтъ, указывая изъ окна на больного, котораго везъ на креслѣ слуга: — вотъ моя идея о моціонѣ. Если: вамъ нуженъ воздухъ, вы можете имъ пользоваться на креслѣ, а если вамъ нужна усталость, я увѣрена, что можно устать достаточно, смотра на этого слугу,

Рэчель стояла молча у окна, устремивъ глаза на море.

— Вы устали, дружокъ? спросила я.

— Нѣтъ. Мнѣ только немножко грустно, отвѣчала она. — Я часто видѣла море на нашемъ йоркширскомъ берегу съ этимъ освѣщеніемъ. И я думала, Друзилла, о тѣхъ дняхъ, которые никогда не воротятся.

Мистеръ Брёффъ остался и къ обѣду и на цѣлый вечеръ. Чѣмъ болѣе я видѣла его, тѣмъ болѣе я удостовѣрялась, что онъ пріѣхалъ въ Брайтонъ для какой-то тайной цѣли. Я старательно наблюдала за нимъ. Онъ поддерживалъ самый непринужденный видъ и болталъ все время самые безбожные пустяки до-тѣхъ-поръ, пока настала пора проститься. Пожимая руку Рэчель, я уловила его суровый и хитрый взглядъ, остановившійся на ней на минуту съ особеннымъ интересомъ и вниманіемъ. Очевидно, цѣль, которую онъ имѣлъ въ виду, касалась ее. Онъ не сказалъ ничего особеннаго ни ей и никому другому при разставаньи. Онъ назвался завтракать на слѣдующія день, а потомъ ушелъ въ гостинницу.

На слѣдующее утро не было никакой возможности заставить тетушку Эбльуайтъ снять блузу и поспѣть одѣться въ церковь. Ея больная дочь (но моему мнѣнію, не страдающая ничѣмъ, кромѣ неизлѣчимой лѣности, наслѣдованной отъ матери) объявила, что она намѣрена остаться въ постели на цѣлый день. Рэчель и я однѣ пошли въ церковь. Великолѣпную проповѣдь сказалъ мой даровитый другъ объ языческомъ равнодушіи свѣта къ виновности маленькихъ грѣховъ. Болѣе часа его краснорѣчіе (которому помогалъ его великолѣпный голосъ) гремѣло въ священномъ зданіи. Я сказала Рэчель, когда мы выходили изъ церкви:

— Нашло это дорогу къ вашему сердцу, дружокъ?

Она отвѣчала:

— Нѣтъ; у меня только разболѣлась голова.

Это могло обезкуражить многихъ. Но когда я вступаю на поприще очевидной пользы, ничто не обезкураживаетъ меня.

Мы нашли тетушку Эбльуайтъ и мистера Брёффа за завтракомъ. Когда Рэчель отказалась отъ завтрака и сослалась на то, что она страдаетъ головной болью, хитрый стряпчій тотчасъ воспользовался случаемъ, который она подала ему.

— Для головной боли есть только одно лекарство, сказалъ этотъ противный старикъ. — Прогулка, миссъ Рэчель, вылетитъ васъ. Я къ вашимъ услугамъ; вы удостоите принять мою руку?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ; я сама очень желаю прогуляться.

— Уже третій часъ, кротко замѣтила я: — а вечерня, Рэчель, начинается въ три.

— Какъ вы можете ожидать, чтобы я опять пошла въ церковь, оказала она вспыльчиво: — съ такой головной болью!

Мистеръ Брёффъ раболѣпно отворилъ для нея дверь. Черезъ минуту оба они вышли изъ дома. Не знаю, когда я чувствовала торжественную обязанность вмѣшаться такъ сильно, какъ въ эту минуту. Но что же было дѣлать? Ничего, какъ только вмѣшаться при первомъ удобномъ случаѣ позднѣе въ этотъ день.

Когда я воротилась отъ вечерни и они только что вернулись, одинъ взглядъ на стряпчаго показалъ мнѣ, что онъ сказалъ все, что желалъ сказать. Я никогда не видала прежде Рэчель такой молчаливой и задумчивой. Я никогда не видала прежде, чтобы мистеръ Брёффъ оказывалъ ей такое преданное вниманіе и смотрѣлъ на нее съ такимъ замѣтнымъ уваженіемъ. Онъ сказалъ (можетъ быть, и несправедливо), что онъ приглашенъ къ обѣду въ этотъ день — и рано простился съ нами, намѣреваясь воротиться въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ на слѣдующій день.

— Вы увѣрены въ вашей рѣшимости? сказалъ онъ Рэчель въ дверяхъ.

— Совершенно увѣрена, отвѣчала она — такъ они и разстались.

Какъ только онъ ушелъ, Рэчель ушла въ свою комнату; къ обѣду она не выходила. Ея горничная (которая носитъ чепчики съ лептами) пришла внизъ сказать, что у ней опять сдѣлалась головная боль. Я побѣжала къ ней я дѣлала ей разныя дружескія предложенія черезъ дверь. Она была заперта и Рэчель не отворяла ее. Сколько тутъ было препятствій, на которыя можно было дѣйствовать! Меня очень развеселила и подстрекнула ея запертая дверь.

Когда на другое утро ей отнесли чашку чая, я пошла къ ней. Я сѣла возлѣ ея постели и сказала ей нѣсколько серьезныхъ словъ. Она слушала съ томной вѣжливостью. Я примѣтила драгоцѣнныя изданія моего серьезнаго друга, сваленныя въ кучу на столѣ. Не заглядывала ли она въ нихъ? спросила я. Да, но они ее не заинтересовали. Позволить ли она прочесть мнѣ нѣсколько мѣстъ, чрезвычайно интересныхъ, которыя, вѣроятно, ускользнули отъ ея глазъ? Нѣтъ, не теперь — она должна думать о другомъ. Давая эти отвѣты, она внимательно складывала и раскладывала оборку своей кофты. Необходимо было пробудить ее какимъ-нибудь намекомъ на мірскіе интересы, которыми она дорожила.

— Знаете, дружокъ, сказала я: — мнѣ пришла вчера странная фантазія насчетъ мистера Брёффа. Я подумала, когда увидала васъ послѣ вашей прогулки съ нимъ, что онъ сообщилъ ламъ какое-нибудь непріятное извѣстіе.

Она выпустила оборку кофты и си свирѣпые черные глаза сверкнули на меня.

— Совершенно наоборотъ! сказала она. — Эти извѣстія мнѣ интересно было выслушать, и я глубоко обязана мистеру Брёффу за то, что онъ сказалъ мнѣ.

— Да? сказала я тономъ кроткаго интереса.

Она опять начала перебирать пальцами оборку и угрюмо отвернулась отъ меня. Разъ сто во время моихъ добрыхъ дѣлъ со мною обращались такимъ образомъ. Она только подстрекнула меня попытаться опять. Въ моемъ неустрашимомъ усердіи къ ея благосостоянію, я рѣшилась на огромный рискъ и открыто намекнула на ея помолвку.

— Извѣстія интересныя для васъ? повторила я. — Я полагаю, милая Рэчель, что это должно быть извѣстіе о мистерѣ Годфри Эбльуайтѣ.

Она вскочила на постели и смертельно поблѣднѣла. Очевидно, у нея вертѣлось на языкѣ возразить мнѣ съ прежней необузданной дерзостью. Она удержалась — опять положила голову на подушки — подумала съ минуту — а потомъ отвѣтила эти замѣчательныя слова:

— Я никогда не выду за мистера Годфри Эбльуайта.

Пришла моя очередь вскочить при этихъ словахъ.

— Что вы хотите сказать? воскликнула я. — Этотъ бракъ считается всѣми вашими родными дѣломъ рѣшенымъ.

— Мистера Годфри Эбльуайта ожидаютъ сюда завтра, сказала она угрюмо. — Подождите, пока онъ пріѣдетъ — и вы увидите.

— Но, милая Рэчель…

Она позвонила въ колокольчикъ, висѣвшій въ головахъ ея постели. Явилась горничная въ чепчикѣ съ лентами.

— Пенелопа, ванну.

Отдадимъ ей должную справедливость. Въ томъ положеніи, въ какомъ находились мои чувства въ эту минуту, я искренно вѣрю, что она попала на единственный возможный способъ принудить меня уйти изъ комнаты. Я сознаюсь, что ея ванна была свыше моихъ силъ.

Для свѣтскаго ума мое положеніе къ Рэчель должно было представлять необыкновенныя затрудненія. Я разсчитывала привести ее къ высшимъ предметамъ посредствомъ серьезныхъ увѣщаній относительно ея брака. А теперь, если ей вѣрятъ, ея брака совсѣмъ не будетъ. По, мои друзья, трудящаяся-христіанка съ моею опытностью (имѣя передъ собою евангелическую перспективу) принимаетъ болѣе широкія воззрѣнія. Положимъ, Рэчель дѣйствительно не согласится на бракъ, который Эбльуайты, отецъ и сынъ, считаютъ дѣломъ рѣшенымъ, каковъ будетъ результатъ? Онъ могъ только кончиться, если она будетъ стоять твердо на своемъ, размѣною жесткихъ словъ и горькихъ обвиненій съ обѣихъ сторонъ. И каково будетъ это дѣйствіе на Рэчель, когда бурное свиданіе кончится? Спасительное нравственное уныніе будетъ слѣдствіемъ. Ея гордость и упорство истощатся рѣшительнымъ сопротивленіемъ, которое характеръ ея выкажетъ при подобныхъ обстоятельствахъ. Она обратится за сочувствіемъ къ ближайшему лицу, которое будетъ въ состояніи предложить ей это сочувствіе. И я была это ближайшее лицо, переполненное приличными и живительными словами. Никогда евангелическая перспектива не казалась блестящѣе для моихъ глазъ какъ теперь.

Она пришла къ завтраку, по не ѣла ничего и не говорила почти ни слова. Послѣ завтрака она нерадиво бродила изъ комнаты въ комнату — потомъ вдругъ опомнилась и раскрыла фортепіано. Музыка, которую она выбрала для своей игры, была самаго скандалезнаго и нечестиваго сорта, напоминавшая тѣ представленія на сценѣ, о которыхъ нельзя подумать безъ того, чтобы кровь не застыла въ жилахъ. Я втайнѣ освѣдомилась, въ которомъ часу ожидаютъ мистера Годфри Эбльуайта, а потомъ ускользнула отъ этой музыки, оставивъ домъ.

Выйдя изъ дома одна, я воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы зайти къ моимъ двумъ друзьямъ. Я чувствовала неописанное наслажденіе, занявшись серьезнымъ разговоромъ съ серьезными особами. Чрезвычайно поощренная и освѣженная воротилась я домой какъ-разъ во-время, къ пріѣзду нашего ожидаемаго гостя. Я вошла въ столовую, всегда пустую въ это время — и очутилась лицомъ бъ лицу съ мистеромъ Годфри Эбльуайтомъ.

Онъ не сдѣлалъ никакой попытки, чтобы убѣжать. Напротивъ, онъ подошелъ ко мнѣ чрезвычайно поспѣшно.

— Милая миссъ Клакъ, я только ждалъ васъ! Случайно освободился я сегодня отъ моихъ лондонскихъ дѣлъ гораздо раньше, чѣмъ ожидалъ, я — пріѣхалъ сюда ранѣе назначеннаго времени.

Ни малѣйшаго замѣшательства не виднѣлось въ его объясненіи, хотя это была его першія встрѣча со мною послѣ сцены на скверѣ Монтагю. Правда, онъ не зналъ, что а была свидѣтельницей этой сцены. Но онъ зналъ, съ другой стороны, что мои посѣщенія комитета Материнскаго Попечительства и мои сношенія съ друзьями, участвовавшими въ другихъ комитетахъ, должны были сообщить мнѣ о постыдномъ небреженіи, какое онъ теперь оказывалъ своимъ дамамъ и своимъ бѣднымъ. И вотъ онъ находился передо мною съ своимъ очаровательнымъ голосомъ и непреодолимой улыбкой.

— Вы еще не видали Рэчель? спросила я.

Онъ кротко вздохнулъ и взялъ меня за руку. Конечно, я вырвала бы мою руку, еслибъ тонъ, которымъ онъ отвѣчалъ мнѣ. не поразилъ меня удивленіемъ.

— Я видѣлъ Рэчель, сказалъ онъ совершенно спокойно: — вамъ извѣстно, дорогой другъ, что она была помолвлена со мной? Ну, она вдругъ рѣшилась взять назадъ свое слово. Размышленіе убѣдило ее, что она болѣе будетъ способствовать своему благосостоянію и моему, если возьметъ назадъ опрометчивое обѣщаніе и оставитъ меня свободнымъ сдѣлать другой болѣе счастливый выборъ. Она ссылается на эту единственную причину, и это единственный отвѣтъ, который она даетъ на каждый мой вопросъ.

— А вы что сдѣлали съ вашей стороны? спросила я: — вы покорились?

— Да, сказалъ онъ съ самымъ невозмутимымъ спокойствіемъ: — я покорился.

Его поведеніе было такъ непостижимо, что я стояла внѣ себя отъ изумленія въ то время, какъ рука моя лежала въ его рукѣ. Смотрѣть вытаращивъ глаза да кого бы то ни было — грубо, а на джентельмэна не деликатно. Я сдѣлала оба эти неприличные поступка и сказала какъ бы во снѣ:

— Что это значитъ?

— Позвольте разсказать вамъ, отвѣчалъ онъ: — и не сѣсть ли намъ?

Онъ подвелъ меня къ креслу. Я имѣю неясное воспоминаніе, что онъ былъ очень дружелюбенъ. Не думаю, чтобы онъ обнялъ меня рукою, чтобы поддержать меня — но не знаю этого навѣрно. Я была совершенно безпомощна, а его обращеніе съ дамами такое милое. Во всякомъ случаѣ, мы сѣли. За это я могу поручиться, если не могу поручиться ни за что другое.

— Я лишился прелестной невѣсты, превосходнаго общественнаго положенія и богатаго дохода, началъ мистеръ Годфри: — и покорился этому безъ борьбы. Какая же можетъ быть причина такого необыкновеннаго поведенія? Мой драгоцѣнный другъ, причини нѣтъ.

— Причины нѣтъ? повторила я.

— Позвольте мнѣ обратиться, любезная миссъ Клакъ, въ вашей опытности въ дѣтяхъ, продолжалъ онъ. — Ребенокъ держится извѣстнаго порядка въ своемъ поведеніи. Васъ очень поражаетъ это и вы пытаетесь узнать причину. Бѣдняжка неспособенъ объяснить вамъ эту причину. Вы можете точно также спрашивать траву, зачѣмъ она растетъ, и птицъ, зачѣмъ онѣ поютъ. Ну, въ этомъ случаѣ я похожъ на малаго ребенка, на траву, на птицъ. Я не знаю, зачѣмъ я сдѣлалъ предложеніе миссъ Вериндеръ. Я не знаю, почему постыдно пренебрегалъ моими малыми дамами. Я не знаю, зачѣмъ отрекся отъ комитета Материнскаго Попечительства. Вы говорите ребенку: зачѣмъ ты капризничалъ? А этотъ ангельчикъ засунетъ палецъ въ ротъ и самъ не знаетъ. Совершенно такъ, какъ со мною, миссъ Клакъ! Я не могу сознаться въ этомъ никому другому. Я чувствую себя принужденнымъ сознаться вамъ.

Я наняла оправляться. Тутъ представлялась мнѣ нравственная проблема. Меня глубоко интересуютъ нравственныя проблемы — и думаю, что я довольно искусно разрѣшаю ихъ.

— Лучшій изъ друзей, изощрите вашъ разумъ и помогите мнѣ, продолжалъ онъ. — Скажите мнѣ, почему настало время, когда мои супружескіе планы начинаютъ казаться мнѣ чѣмъ-то въ родѣ сна. Почему мнѣ вдругъ пришло въ голову, что мое истинное счастье состоитъ въ томъ, чтобы помогать моимъ милымъ дамамъ, въ исполненіи моихъ скромныхъ, полезныхъ дѣлъ, произнесеніи немногихъ убѣдительныхъ словъ, когда меня вызываетъ предсѣдатель? Зачѣмъ мнѣ нужно положеніе? Положеніе у меня есть. Зачѣмъ мнѣ нуженъ доходъ? Я могу платить за мой насущный хлѣбъ, за мою миленькую квартирку и за два фрака въ годъ. Зачѣмъ мнѣ нужна миссъ Вериндеръ? Она сказала мнѣ собственными губами (это между нами, милая миссъ Клакъ), что она любитъ другого человѣка и выходитъ за меня замужъ только для того, чтобъ постараться выкинуть этого человѣка изъ головы. Какой ужасный союзъ! О, Боже мой! какой ужасный союзъ! Таковы были мои размышленія, миссъ Клакъ, когда я ѣхалъ въ Брайтонъ. Я приблизился къ Рэчель съ чувствомъ преступника, готовящагося выслушать свой приговоръ. Когда я узналъ, что и она также передумала — когда я услышалъ ея предложеніе взять назадъ слово — я почувствовалъ (въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія) чрезвычайное облегченіе. Мѣсяцъ тому назадъ я съ восторгомъ прижималъ ее къ груди. Насъ тому назадъ радость, когда я узналъ, что никогда болѣе не буду прижимать ее. опьянила меня, какъ крѣпкій напитокъ. Это казалось невозможно — этого быть не могло. А между тѣмъ это факты, какъ я имѣлъ честь сообщить вамъ, когда мы сѣли на эти два стула. Я лишился прелестной невѣсты, прекраснаго дохода и покорился этому безъ борьбы. Какъ вы можете это объяснить, милый другъ? Это совершенно выше моихъ понятій.

Его великолѣпная голова опустилась на грудь и онъ съ отчаянія отказался отъ своей^- нравственной проблемы.

Я была глубоко тронута. Болѣзнь (если я могу выражаться какъ духовный докторъ) совершенно для меня ясна. Всѣ мы испытали, что люди съ высокими способностями унижаются до уровня самыхъ ограниченныхъ людей, окружающихъ ихъ. Безъ сомнѣнія, цѣль мудраго Привидѣнія заключается въ томъ, чтобы напомнить знатнымъ, великимъ людямъ, что они смертны я что власть, давшая имъ это величіе, можетъ также и отнять его. Теперь — по моему мнѣнію — легко было различить одно изъ этихъ полезныхъ униженіи г.ъ печальныхъ поступкахъ милаго мистера Годфри, которыхъ я была невидимой свидѣтельницей. И также легко было узнать пріятное появленіе его прекрасной натуры въ томъ ужасѣ, съ которымъ онъ отступалъ отъ мысли жениться на Уэчель, и въ очаровательной поспѣшности, которую онъ выказывалъ для того, чтобъ воротиться къ своимъ дамамъ и къ своимъ бѣднымъ.

Я изложила этотъ взглядъ передъ нимъ въ нѣсколькихъ простыхъ и сестринскихъ словахъ. На его радость прекрасно было смотрѣть. Онъ сравнивалъ себя съ погибшимъ человѣкомъ, вышедшимъ изъ мрака въ свѣтъ. Когда я ручалась за то, что его примутъ съ любовью въ комитетѣ Материнскаго Попечительства, признательное сердце нашего христіанскаго героя переполнилось. Онъ прижималъ къ губамъ поперемѣнно обѣ мои руки. Взволнованная торжествомъ при мысли, что онъ воротится къ намъ, я позволила ему дѣлать что онъ хочетъ съ моими руками. Я зажмурила глаза. Въ экстазѣ духовнаго самозабвенія я опустила голову на его плечо. Черезъ минуту я конечно упала бы въ обморокъ на его руки, еслибъ шумъ внѣшняго міра не заставилъ меня опомниться. Противный звукъ ножей и вилокъ забрянчалъ за дверьми и лакей пришелъ накрывать столъ для завтрака. Мистеръ Годфри вскочилъ и взглянулъ на часы, стоявшіе на каминѣ.

— Какъ время летитъ съ вами! воскликнулъ онъ; — я опоздаю къ поѣзду.

Я осмѣлилась спроситъ, почему онъ такъ торопится воротиться въ Лондонъ. Его отвѣтъ напомнилъ мнѣ о семейныхъ затрудненіяхъ, которыя оставалось примирить, и о семейныхъ неудовольствіяхъ, которыя еще должны были наступить.

— Я получилъ письмо отъ моего отца, сказалъ онъ. — Дѣла принуждаютъ его ѣхать изъ Фризинголла въ Лондонъ сегодня и онъ намѣрена, пріѣхать сюда или сегодня вечеромъ, или завтра утромъ. Я долженъ сказать ему, что случилось между Ричель и мной Онъ всѣмъ сердцемъ желаетъ нашего брака — и я боюсь, что будетъ очень трудно примирить его съ мыслью о разрывѣ нашей помолвки. Я не долженъ допустить его ради всѣхъ насъ пріѣхать сюда, пока онъ не примирится съ этой мыслью. Лучшій и дражайшій другъ, мы встрѣтимся опять!

Съ этими словами онъ поспѣшилъ уйти. Точно также торопясь съ своей стороны, я побѣжала наверхъ, успокоиться въ своей комнатѣ, прежде чѣмъ встрѣчу тетушку Эбльуайтъ и Рэчель за завтракомъ.

Мнѣ извѣстно хорошо — останавливаясь на минуту на мистерѣ Годфри — что всеоскверняющее мнѣніе свѣта обвинило его въ томъ, что онъ по своимъ собственнымъ причинамъ освободилъ Рзчель отъ помолвки при первомъ удобномъ случаѣ, который она подала ему. До моихъ ушей также дошло, что его нетерпѣливое желаніе занять прежнее мѣсто въ моемъ уваженіи было приписано нѣкоторыми лицами корыстолюбивому желанію примириться (черезъ меня) съ одной почтенной дамой, членомъ комитета Материнскаго Попечительства, обильно одаренной благами міра сего, и моимъ короткимъ и возлюбленнымъ другомъ. Я только упоминаю объ этихъ гнусныхъ сплетняхъ для того, чтобъ объявить, что онѣ никогда не имѣли ни малѣйшаго вліянія на мою душу. Повинуясь даннымъ мнѣ инструкціямъ, я выразила перемѣнчивость моего мнѣнія о пашемъ христіанскомъ героѣ именно такъ, какъ оно записано въ моемъ дневникѣ. Чтобъ отдать справедливость самой себѣ, позвольте мнѣ прибавить, что занявъ опять прежнее мѣсто въ моемъ уваженіи, мой талантливый другъ уже никогда болѣе не лишался этого мѣста. Я пишу со слезами на глазахъ, горя нетерпѣніемъ сказать болѣе. Но нѣтъ — меня жестоко ограничили моимъ очнымъ свидѣтельствомъ относительно лицъ и предметовъ. Менѣе чѣмъ черезъ мѣсяцъ съ того времени, какъ и теперь пишу, событія на биржѣ (уменьшившія даже мой жалкій доходъ) принудили меня удалиться въ изгнаніе за границу а не оставили мнѣ ничего, кромѣ любящаго воспоминанія о мистерѣ Годфри, который оклеветанъ свѣтомъ понапрасну.

Вытираю себѣ глаза и возвращаюсь къ разсказу.

Я сошла внизъ къ завтраку, натурально съ нетерпѣніемъ желая видѣть, какъ Рэчель припала разрывъ съ женихомъ.

Мнѣ показалось — но признаюсь, я авторитетъ ничтожный въ подобныхъ вещахъ — что возвращеніе свободы заставило ее опять думать объ этомъ другомъ человѣкѣ, котораго она любила, и что она бѣсилась на себя, зачѣмъ не могла сдержать переворота чувства, котораго она вполнѣ стыдилась. Кто былъ этотъ человѣкъ? Я подозрѣвала — но безполезно было терять время на пустыя соображенія. Когда я обращу ее, она разумѣется не будетъ имѣть тайнъ отъ меня. Я услышу все объ этомъ человѣкѣ; я услышу все и о Лунномъ камнѣ. Еслибы я не имѣла высшей цѣли довести се до сознанія духовныхъ предметовъ, побудительной причины освободить свою душу отъ ея виновныхъ тайнъ было бы достаточно, чтобъ поощрить меня продолжать.

Тетушка Эбльуайтъ дѣлала моціонъ вечеромъ на креслѣ больныхъ. Рэчель провожала ее.

— Мнѣ хотѣлось бы тащить это кресло, тревожно сказала она: — мнѣ хотѣлось бы утомить себя до такой степени, чтобъ упасть!

Она была въ такомъ же расположеніи духа вечеромъ. Я нашла сводномъ изъ драгоцѣнныхъ изданій моего друга — «жизнь, письма и труды миссъ Джинъ Стамперъ», сорокъ-пятое изданіе — мѣста чудесно подходившія къ настоящему положенію Рэчель. Когда я предложила ихъ прочесть, она подошла къ фортепіано. Представьте себѣ, какъ мало она должна знать серьезныхъ людей, если предполагала, что мое терпѣніе должно истощиться такимъ образомъ! Я оставила при себѣ миссъ Джонъ Стамперъ и ожидала событій съ ненарушимымъ упованіемъ въ будущее.

Старикъ Эбльуайтъ вовсе не пріѣзжалъ въ этотъ вечеръ. Но я знала, какую важность этотъ алчный мірянинъ приписываете браку своего сына съ миссъ Вериндеръ — и чувствовала положительное убѣжденіе (какъ бы ни мѣшалъ этому мистеръ Годфри), что мы увидимъ его на слѣдующій день. При его вмѣшательствѣ, буря, которой я ожидала, конечно настанетъ и за всю навѣрно воспослѣдуетъ спасительное истощеніе настойчиваго сопротивленія Рэчель. Мнѣ извѣстно, что старикъ Эбльуайтъ имѣетъ вообще репутацію (особенно между его подчиненными) замѣчательно добродушнаго человѣка. По моимъ наблюденіямъ, онъ заслуживалъ свою репутацію только до-тѣхъ-поръ, пока могъ поступать по-своему, и ни минуты долѣе.

На слѣдующій день, именно какъ я предвидѣла, тетушка Эбльуайтъ была такъ близка къ удивленію, какъ позволяла ея натура, при внезапномъ появленіи ея мужа. Не пробылъ онъ въ домѣ и минуты, какъ за нимъ явилось, къ великому моему удивленію, неожиданное и запутанное обстоятельство въ видѣ мистера Брёффа.

Я не помню, чтобы когда-нибудь присутствіе стряпчаго было для меня непріятнѣе, какъ въ эту минуту. Онъ повидимому былъ готовъ препятствовать всему.

— Какой пріятный сюрпризъ, сэръ, сказалъ мистеръ Эбльуайтъ, обращаясь къ мистеру Брёффу съ обманчивой вѣжливостью. — Когда я выходилъ вчера изъ вашей конторы, я не ожидалъ имѣть честь видѣть васъ въ Брайтонѣ сегодня.

— Я перебралъ въ умѣ нашъ разговоръ послѣ вашего ухода, отвѣчалъ мистеръ Брёффъ. — И мнѣ пришло въ голову, что можетъ быть я могу быть нѣсколько полезенъ въ этомъ случаѣ. Я только что поспѣлъ съ поѣзду и не видалъ, въ какомъ вагонѣ вы ѣхали.

Давъ это объясненіе, онъ сѣлъ возлѣ Рэчель. Я скромно удалилась въ уголъ — съ миссъ Джэнъ-Аннъ Стамперъ на колѣняхъ на всякій случаи. Тетушка сидѣла у окна, спокойно обмахиваясь вѣеромъ, по обыкновенію. Мистеръ Эбльуайтъ стоялъ посреди комнаты; его плѣшивая голова была краснѣе обыкновеннаго, и самымъ дружелюбнымъ образомъ обратился онъ къ племянницѣ.

— Милая Рэчель, сказалъ онъ: — я слышалъ отъ Годфри очень странныя извѣстія. Я пріѣхалъ сюда узнать о нихъ. Въ этомъ домѣ у тебя есть твоя собственная гостиная. Проводи меня туда.

Рэчель не пошевелилась. Рѣшилась ли она довести дѣло до кризиса, или ее добудить какой-нибудь секретный знакъ мистера Брёффа, этого я не могу сказать. Она отказалась проводить старика Эбльуайта въ свою гостиную.

— Что ни желали бы вы сказать мнѣ, отвѣчала она: — можно сказать здѣсь — въ присутствіи моихъ родственницъ и (она посмотрѣла на мистера Брёффа) вѣрнаго стараго друга моей матери.

— Какъ хочешь, дружокъ, сказалъ любезный мистеръ Эбльуайтъ.

Одъ сѣлъ. Всѣ посмотрѣли на его лицо — какъ будто ожидали, что послѣ семидесятилѣтней свѣтской жизни онъ скажетъ правду. Я посмотрѣла на макушку его плѣшивой головы, такъ какъ я прежде примѣтила, что расположеніе его духа имѣло привычку оказываться тамъ.

— Нѣсколько недѣль тому назадъ, продолжалъ старикъ: — сынъ увѣдомилъ меня, что миссъ Вериндеръ дала ему слово выйти за него. Можетъ ли быть, Рэчель, что онъ не такъ понялъ — или выдумалъ — то, что ты сказала ему?

— Конечно нѣтъ, отвѣчала она. — Я дала слово выйти за него.

— Очень откровенный отвѣтъ! сказалъ мистеръ Эбльуайтъ: — и самый удовлетворительный. Относительно того, что случилось нѣсколько недѣль тому назадъ, Годфри ошибки не сдѣлалъ. Очевидно, онъ ошибается относительно того, что онъ сказалъ мнѣ вчера. Я теперь вижу. Вы съ нимъ поссорились, какъ ссорятся влюбленные — и мои сумасбродный сынъ серьезно это перетолковалъ. Ахъ, въ его лѣта я былъ смышленѣе!

Падшая натура въ Рачели — нашей прабабушки Еввы такъ сказать — начала при этомъ горячиться.

— Пожалуйста поймемъ другъ друга, мистеръ Эбльуайтъ, сказала она. — Ничего похожаго на ссору не произошло вчера между вашимъ сыномъ и мною. Если онъ сказалъ вамъ, что я предложили ему разрывъ и что одъ согласился — онъ сказалъ вамъ правду.

Термометръ на макушкѣ плѣшивой головы мистера Эбльуайта показывалъ, что одъ начинаетъ сердиться. Лицо его было любезнѣе прежняго, но красный цвѣтъ на макушкѣ сдѣлался еще краснѣе.

— Полно, полно, душа моя! сказалъ онъ самымъ успокоительнымъ образомъ: — не сердись и не будь жестока къ бѣдному Годфри. Онъ вѣрно сказалъ что-нибудь некстати. Онъ съ дѣтства такой неловкій, но намѣренія у него хорошія, Рэчель, намѣренія хорошія!

— Мистеръ Эбльуайтъ, я или выразилась очень дурно, или вы нарочно не понимаете меня. Разъ навсегда, это дѣло рѣшеное между вашимъ сыномъ и мною, что мы остаемся на всю жизнь кузенами и больше никѣмъ. Довольно ли ясно это?

Тонъ, которымъ она сказала эти слова, дѣлалъ невозможнымъ даже для старика Эбльуайта не понимать ее. Термометръ возвысился еще на градусъ, а голосъ, когда заговорилъ потомъ, пересталъ быть голосомъ приличнымъ для человѣка замѣчательнаго своимъ добродушіемъ.

Стало быть, я долженъ понять, сказалъ онъ: — что у васъ съ нимъ разрывъ?

— Пожалуйста поймите это, мистеръ Эбльуайтъ.

— И я также долженъ думать, что предложеніе разрыва было сдѣлано тобой?

— Сначала мной. и это заслужило, какъ я вамъ сказала, согласіе и одобреніе вашего сына.

Термометръ поднялся на самый верхъ, то-есть красная макушка побагровѣла.

— Сынъ мой малодушный трусъ! закричалъ этотъ взбѣсившійся старый грѣшникъ. — Собственно для себя, какъ отецъ — а не для него — я спрашиваю васъ, миссъ Вериндеръ, на что можете вы пожаловаться относительно мистера Годфри Эбльуайта?

Тугъ мистеръ Брёффъ вмѣшался въ первый разъ.

— Вы не обязаны отвѣчать на этотъ вопросъ, сказалъ онъ Рэчель.

Старикъ Эбльуайтъ тотчасъ напустился на него.

— Не забывайте, сэръ, сказалъ онъ: — что вы здѣсь непрошеный гость. Ваше вмѣшательство было бы гораздо любезнѣе, еслибъ вы подождали., когда васъ попросять вмѣшаться.

Мистеръ Брёффъ не обратилъ на это никакого вниманія. Гладкій лоскъ на его морщинистомъ, старомъ лицѣ ни капельки не сошелъ. Рэчель поблагодарила его за совѣтъ, который онъ далъ ей, а потомъ обернулась къ старику Эбльуайту — сохраняя свое спокойствіе, которое (соображая ея лѣта и полъ) просто было ужасно видѣть.

— Вашъ сынъ сдѣлалъ мнѣ точно такой же вопросъ, сказала она: — у меня былъ для него только одинъ отвѣтъ, также и для васъ у меня есть только одинъ отвѣть. Я предложила, чтобы мы разошлись, потому что размышленіе убѣдило меня, что я лучше устрою его благосостояніе и мое, взявъ назадъ опрометчивое обѣщаніе и предоставивъ ему свободу сдѣлать другой выборъ.

— Что сдѣлалъ мой сыпь? настаивалъ мистеръ Эбльуайтъ. — Я имѣю право это знать. Что сдѣлалъ мои сынъ?

Она настаивала также упорно съ своей стороны.

— Вы получили единственное объясненіе, которое а считаю необходимымъ дать ему или вамъ, сказала она.

— Сказать по просту, вы вздумали и заблагоразсудили, миссъ Вериндеръ, обмануть моего сына?

Рэчель молчала съ минуту; сидя позади нея, я слышали, какъ она вздохнула. Мистеръ Брёффъ взялъ ея руку и пожалъ. Она оправилась и отвѣчала мистеру Эбльуайту такъ же смѣло, какъ прежде.

— Я подвергнула себя еще худшимъ толкамъ, сказала она: — и терпѣливо перенесла. Прошло то время, когда вы могли оскорбить меня, назвавъ меня обманщицей.

Она говорила съ такой горечью въ топѣ, которая заставила меня подумать, что скандалезная исторія Луннаго камня пришла ей на память.

— Мнѣ нечего больше говорить, уныло прибавила она, не обращаясь ни къ кому въ особенности, отвернувшись отъ всѣхъ насъ и глядя въ окно ближайшее къ ней.

Мистеръ Эбльуайтъ вскочилъ и такъ сильно толкнулъ свой стулъ, что онъ опрокинулся и упалъ на полъ.

— А мнѣ есть что сказать, объявилъ онъ, стукнувъ по столу ладонью. — Я скажу, что если сынъ мой не чувствуетъ этого оскорбленія, то чувствую я.

Рэчель вздрогнула и взглянула на него съ внезапнымъ удивленіемъ.

— Оскорбленіе? повторила она: — что вы хотите этимъ сказать?

— Оскорбленіе, повторилъ Эбльуайтъ. — Я знаю, по какой причинѣ, миссъ Вериндеръ, вы нарушили обѣщаніе, данное моему сыну. Я знаю это такъ вѣрно, какъ еслибы вы сами признались въ этомъ. Ваша проклятая фамильная гордость оскорбляетъ Годфри, какъ оскорбила и меня, когда я женился на вашей теткѣ. Ея родные — ея нищіе родные — повернулись къ ней спиной за то, что она вышла за честнаго человѣка, который самъ составилъ себѣ состояніе. Предковъ у меня не было. Я не происхожу отъ головорѣзовъ и мошенниковъ, которые жили воровствомъ и убійствомъ. Я не могу указать то время, когда у Эбльуайтовъ не было рубашки на тѣлѣ и когда они не умѣли подписать своего имени. Ага! я не годился для Гернкастлей, когда я женился. А теперь сынъ мой не годится для васъ. Я давно это подозрѣвалъ. Въ вашихъ жилахъ течетъ кровь Гернкастлей, юная дѣвица! Я давно это подозрѣвалъ.

— Весьма недостойное подозрѣніе, замѣтилъ Брёффъ. — Я удивляюсь, какъ вамъ достало мужества высказать его.

Прежде чѣмъ мистеръ Эбльуайтъ успѣлъ придумать слова для отвѣта, Рэчель заговорила тономъ самаго раздражительнаго презрѣнія.

— На это не стоитъ обращать вниманія, сказала она стряпчему: — если онъ думаетъ такимъ образомъ, предоставимъ ему думать что онъ хочетъ.

Изъ багроваго мистеръ Эбльуайтъ сдѣлался синимъ. Онъ задыхался и едва переводилъ духъ; онъ глядѣлъ то на Рэчель, то на Брёффа съ такимъ бѣшенствомъ, что какъ будто не зналъ на кого прежде напасть. Его жена, безстрастно обмахивавшаяся вѣеромъ до-сихъ-поръ, испугалась и старалась совершенно безполезно успокоить его. Во время этого прискорбнаго разговора я нѣсколько разъ чувствовала внутреннее призваніе вмѣшаться и сказать нѣсколько серьезныхъ словъ, но меня удерживало опасеніе возможныхъ послѣдствій, опасеніе весьма недостойное христіанки и англичанки, которая смотритъ не на то, чего требуетъ малодушное благоразуміе, а на то, что нравственно справедливо. Видя, до чего дошло теперь дѣло, я встала, поставивъ себя выше всякихъ соображеній о приличіи. Еслибы я хотѣла представить возраженіе, смиренно придуманное мною, можетъ быть я еще колебалась бы. Но печальное домашнее несогласіе, котораго я теперь была свидѣтельницей, было чудно и прекрасно предусмотрѣно въ корреспонденціи миссъ Джэнъ-Аннъ Станнеръ — письмо тысяча-первое на «Семейный миръ». Я встала изъ моего скромнаго уголка и раскрыла мою драгоцѣнную книгу.

— Любезный мистеръ Эбльуайтъ, сказала я: — одно слово! Когда я вставъ привлекла на себя вниманіе всего общества, я могла видѣть, что мистеръ Эбльуайтъ собирался сказать мнѣ что-то грубое. Мои дружескія слова остановили его. Онъ вытаращилъ на меня глаза съ языческимъ удивленіемъ.

— Позвольте мнѣ, продолжала я, какъ искренней доброжелательницѣ и другу, какъ женщинѣ давно привыкшей пробуждать, убѣждать, приготовлять, просвѣщать и укрѣплять другихъ — позвольте мнѣ воспользоваться самой простительной вольностью — вольностью успокоить вашу душу.

Онъ началъ оправляться; онъ готовъ былъ разразиться гнѣвомъ — онъ разразился бы, будь на моемъ мѣстѣ всякій другой. По мой голосъ (обыкновенно кроткій) обладаетъ высокою нотою въ важныхъ случаяхъ. Въ этомъ случаѣ я почувствовала неотступное призваніе говорить самымъ высокимъ голосомъ. Я стала держать передъ нимъ мою драгоцѣнную книгу, я указала пальцемъ на открытую страницу.

— Не на мои слова! воскликнула я въ порывѣ горячаго усердія. — О, не предполагайте, что я требую вниманія на мои смиренныя слова! Манна въ пустынѣ, мистеръ Эбльуайтъ! Роса на засохшей землѣ! Слова утѣшенія, слова благоразумія, слова любви — блаженныя, блаженныя, блаженныя слова миссъ Джэнъ-Аннъ Стамперъ!

Тутъ я остановилась, потому что у меня захватило духъ. Прежде чѣмъ я успѣла опомниться, это чудовище въ человѣческомъ образѣ бѣшено закричало:

— Къ миссъ Джонъ Аннъ Стамперъ!

Я не могу написать ужасное слово, которое замѣнено здѣсь точками. Я вскрикнула, когда оно сорвалось съ его губъ; я бросилась къ моему мѣшочку, лежавшему на боковомъ столикѣ; я высыпала изъ него всѣ мои трактаты; я схватила одинъ трактатъ о нечестивыхъ ругательствахъ, подъ названіемъ «Умолкните именемъ неба!» и подала ему съ выраженіемъ томительной мольбы. Онъ разорвалъ его пополамъ я швырнулъ ко мнѣ черезъ столъ. Всѣ вскочила съ испугомъ, не зная, что можетъ случиться потомъ. Я тотчасъ опять сѣла въ мой уголъ. Разъ былъ такой случаи, почти при подобныхъ обстоятельствахъ, когда миссъ Дженъ-Аннъ Стамперъ схватили за оба плеча а вытолкали изъ комнаты. Я ожидала, вдохновляемая ея духомъ, повторенія ея мученичества.

Но нѣтъ — этого не случилось. Прежде всѣхъ онъ обратился къ своей женѣ.

— Кто — кто — кто, бормоталъ онъ съ бѣшенствомъ: — пригласилъ эту дерзкую изувѣрку въ этотъ долгъ? Ты?

Прежде чѣмъ тетушка Эбльуайтъ успѣла сказать слово, Рэчель отвѣчала за нея.

— Миссъ Клакъ въ гостяхъ у меня, сказала она.

Эти слова имѣли странное дѣйствіе на мистера Эбльуайта. Они вдругъ превратили его изъ человѣка пылавшаго гнѣвомъ въ человѣка одержимаго ледянымъ презрѣніемъ. Всѣмъ сдѣлалось ясно, что Рэчель сказала что-то такое — какъ ни коротокъ и ясенъ былъ ея отвѣтъ — что наконецъ дало ему надъ нею первенство.

— О! сказалъ онъ: — миссъ Клакъ здѣсь у васъ въ гостяхъ — въ моемъ домѣ?

Пришла очередь Рэчель выдти изъ терпѣнія; лицо ея вспыхнуло, а глаза свирѣпо засверкали. Она обернулась къ стряпчему, и указавъ на мистера Эбльуайта, сказала надменно:

— Что онъ хочетъ этимъ сказать?

Мистеръ Брёффъ вмѣшался въ третій разъ,

— Вы кажется забываете, обратился онъ къ мистеру Эбльуайту: — что вы наняли этотъ домъ для миссъ Вериндеръ, какъ ея опекунъ.

— Сдѣлайте одолженіе не торопитесь, перебилъ мистеръ Эбльуайтъ: — мнѣ остается сказать одно послѣднее слово, которое я давно бы сказалъ, еслибы эта… — онъ посмотрѣлъ на меня, придумывая, какое гнусное названіе долженъ онъ дать мнѣ: — еслибы эта низкая старая дѣва, не перебила насъ. Позвольте мнѣ сказать вамъ, сэръ, что если мой сынъ не годится въ мужья миссъ Вериндеръ, то я не могу думать, что его отецъ годится въ ея опекуны. Прошу васъ понять, что я отказываюсь отъ опекунства, предложеннаго мнѣ въ завѣщаніи лэди Вериндеръ. Говоря юридическимъ языкомъ, я слагаю съ себя званіе опекуна. Этотъ домъ былъ нанятъ на мое имя. Я беру всю отвѣтственность за этотъ наемъ на себя. Это мой домъ. Я могу его оставить или отдать внаймы, какъ хочу. Я не желаю торопить миссъ Вериндеръ. Напротивъ, я прошу ее взять отсюда свою гостью и свои вещи только тогда, когда это для нея будетъ удобно.

Онъ сдѣлалъ низкій поклонъ и вышелъ изъ комнаты. Вотъ какимъ образомъ мистеръ Эбльуайтъ отмстилъ Рэчель за то, что она не захотѣла выдти за его сына!

Какъ только дверь за нимъ затворилась, тетушка Эбльуайтъ выказала такой феноменъ, который заставилъ умолкнуть всѣхъ насъ. У ней достало энергіи перейти черезъ комнату.

— Милая моя, сказала она, взявъ Рэчель за руку: — мнѣ было бы стыдно за моего мужа, еслибъ я не знала, что съ тобою говорилъ его гнѣвъ, а не онъ самъ. Вы, вы, продолжала тетушка Эбльуайтъ, обратясь въ мой уголъ съ новымъ припадкомъ энергіи, на этотъ разъ въ лицѣ, а не въ членахъ: — вы раздражили его. Надѣюсь, что я никогда не увижу больше ни васъ, ни вашихъ трактатовъ.

Она воротилась къ Рэчель и поцѣловала ее.

— Я прошу у тебя прощенія, душечка, отъ имени моего мужа. Что я могу сдѣлать для тебя?

Постоянно упрямая во всемъ — капризная и безразсудная ни всѣхъ поступкахъ своей жизни — Рэчель залилась слезами при этихъ пошлыхъ словахъ и молча поцѣловала тетку.

— Если вы мнѣ позволите отвѣчать за миссъ Вериндеръ, сказалъ мистеръ Бреффъ: — могу я просить васъ, мистриссъ Эбльуайтъ, прислать сюда Пенелопу съ шляпкой и шалью ея барышни? Оставьте насъ наединѣ на десять минутъ, прибавилъ онъ съ тихимъ тономъ: — вы можете положиться на меня; я устрою все какъ слѣдуетъ къ удовольствію вашему и Рэчель.

Довѣріе, какое это семейство имѣло къ этому человѣку, было просто удивительно. Не говоря болѣе ни слова, тетушка Эбльуайтъ вышла изъ комнаты.

— Ахъ! сказалъ мистеръ Бреффъ. — Кровь Гернкастлей имѣетъ свои дурныя стороны, я съ этимъ согласенъ. Но-все-таки въ хорошемъ происхожденіи заключается кое-что!

Сдѣлавъ это чисто мірское замѣчаніе, онъ пристально взглянулъ въ мой уголъ, какъ будто ожидалъ, что я уйду. Мое участіе въ Рэчель — несравненно выше его участія — приковало меня къ моему стулу. Мистеръ Бреффъ отказался выпроводить меня, точно такъ, какъ это было на сквэрѣ Монтэгю. Онъ подвелъ Рэчель къ стулу у окна и заговорилъ тамъ съ нею.

— Моя милая миссъ Рэчель, сказалъ онъ: — поведеніе мистера Эбльуайта натурально оскорбило васъ и удивило. Еслибъ стоило спорить съ такимъ человѣкомъ, мы скоро показали бы ему, что онъ не можетъ поступать по-своему. Но не стоить. Вы совершенно нравы относительно того, что вы сказали: на него не слѣдуетъ обращать вниманія.

Онъ остановился и посмотрѣлъ въ мой уголъ. Я сидѣла совершенно неподвижно, трактаты лежали у меня подъ рукой, а миссъ Джэнъ-Аннъ Стамперъ у меня на колѣняхъ.

— Вы знаете, обернулся онъ къ Рэчель; — что прекрасная натура вашей матери всегда видѣла въ людяхъ, окружающихъ ее, самое лучшее, а не худшее. Она назначила своего зятя вашимъ опекуномъ, потому что вѣрила ему и думала, что это понравится ея сердцу. Самъ я никогда не любилъ мистера Эбльуайта и уговорилъ вашу мать включить пунктъ въ ея завѣщаніе, дозволяющій ея душеприкащикамъ въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ совѣтоваться со мною о назначеніи новаго опекуна. Одно изъ этихъ обстоятельствъ случилось сегодня, и я нахожусь въ такомъ положеніи, что надѣюсь пріятно кончить эти печальныя, сухія подробности порученіемъ отъ моей жены. Удостоите ли вы чести мистриссъ Брёффъ, сдѣлавшись ея гостьей? И останетесь ли вы въ моемъ домѣ и будете ли принадлежать къ моей семьѣ, пока мы, умные люди, будемъ совѣщаться и рѣшимъ, что дѣлать?

При этихъ словахъ и встала. Мистеръ Брёффъ сдѣлалъ именно то, чего я опасалась, какъ только онъ просилъ мистриссъ Эбльуайтъ прислать шляпку и шаль Рэчель,

Прежде чѣмъ я успѣла сказать слово, Рэчель приняла его приглашеніе въ самыхъ горячихъ выраженіяхъ. Еслибы я позволила имъ принести въ исполненіе условіе, сдѣланное ими — еслибы она перешла за порогъ конторы мистера Брёффа — прощай нѣжнѣйшая надежда моей жизни, надежда возвратить въ стадо мою заблудшуюся овечку! Одна мысль о подобномъ бѣдствіи совершенно поразила меня. Я пренебрегла жалкими препятствіями свѣтской скромности и заговорила съ жаромъ, наполнявшимъ меня, словами, прежде всего пришедшими мнѣ на мысль.

— Остановитесь! сказала я: — остановитесь! Вы должны выслушать меня, мистеръ Брёффъ. Не вы ей родня, а я. Я приглашаю ее — я умоляю душеприкащиковъ назначить опекуншей меня. Рэчель, милѣйшая Рэчель, я предлагаю вамъ мой скромный домъ; поѣзжайте въ Лондонъ съ слѣдующимъ поѣздомъ, душа моя, и раздѣлите со мною мой пріютъ!

Мистеръ Брёффъ не сказалъ ничего. Рэчель посмотрѣла на пеня съ жестокимъ удивленіемъ, которое не старалась скрывать.

— Вы очень добры, Друзилла, сказала она: — я надѣюсь бывать у васъ, когда бы мнѣ ни случилось пріѣхать въ Лондонъ, во и приняла приглашеніе мистера Брёффа, и думаю, что будетъ гораздо лучше, я если теперь останусь подъ надзоромъ мистера Брбффа.

— О, не говорите этого! умоляла я: — я не могу разстаться съ вами, Рэчель — я не могу разстаться съ вами!

Я старалась заключить ее въ моя объятія, по она отступила. Моя горячность не сообщалась ей, а только пугала ее.

— Это весьма безполезное волненіе, сказала она: — я не понимаю его.

— И я также, сказалъ мистеръ Брёффъ.

Ихъ жесткость — ихъ отвратительная мірская жесткость — возмущала меня.

— О, Рэчель! Рэчель! вскричала я. — Неужели вы еще не видите, что мое сердце стремится сдѣлать изъ васъ христіанку? Неужели внутренній голосъ не говоритъ вамъ, что я стараюсь дѣлать для насъ то, что я старалась сдѣлать для вашей милой матери, когда смерть вырвала ее у меня изъ рукъ?

Рэчель подошла ко мнѣ на одинъ шагъ и очень странно посмотрѣла на меня.

— Я не понимаю вашего намека на мою мать, сказала она: — будьте такъ добры, миссъ Клакъ, объяснитесь.

Прежде чѣмъ я успѣла отвѣчать, мистеръ Брёффъ подошелъ и, предложивъ руку Рэчель, старался увести ее изъ комнаты.

— Вамъ лучше не продолжать этого разговора, милая моя, сказалъ онъ: — и миссъ Клакъ лучше сдѣлаетъ, если не объяснится.

Будь я палкой или камнемъ, подобное вмѣшательство заставило бы меня и тогда сказать правду. Я съ негодованіемъ оттолкнула мистера Брёффа и торжественно-приличнымъ языкомъ передала то воззрѣніе, съ которымъ смотритъ здравая доктрина на страшное бѣдствіе неприготовленной смерти. Рэчель отскочила отъ меня — пишу объ этомъ краснѣя — съ крикомъ ужаса.

— Уйдемте отсюда! сказала она мистеру Брёффу: — уйдемте ради Бога, прежде чѣмъ эта женщина можетъ сказать болѣе! О, подумайте о невинной, полезной, прекрасной жизни моей бѣдной матери! Вы были на похоронахъ, мистеръ Брёффъ; вы видѣли, какъ всѣ ее любили; вы видѣли, какъ бѣдняки плакали надъ ея могилой, лишившись своего лучшаго друга. А эта негодная женщина старается возбудить во мнѣ сомнѣніе, будетъ ли моя мать, бывшая ангеломъ на землѣ, ангеломъ на небѣ! Не будемъ говорить объ этомъ! Пойдемте! Меня душитъ мысль, что я дышу однимъ воздухомъ съ нею! Меня пугаетъ чувство, что мы находимся въ одной комнатѣ!

Глухая ко всѣмъ увѣщаніямъ, она побѣжала къ двери. Въ эту самую минуту ея горничная пошла съ шляпкой и шалью. Рэчель какъ ни попало напялила ихъ на себя.

— Уложите мои вещи, сказала она: — и достаньте ихъ къ мистеру Брёффу.

Я питалась подойти къ ней — я была огорчена, но — безполезно говорить — не оскорблена. Я только желала ей сказать: «Дай Богъ, чтобы ваше жесткое сердце смягчилось! Я охотно прощаю вамъ!» Она опустила свой воаль и, вырвавъ у меня изъ рукъ свою шаль, торопливо выбѣжала изъ комнаты и захлопнула дверь у меня подъ носомъ. Я перенесла это оскорбленіе съ моей обычной твердостью. Я вспоминаю это теперь съ моимъ обычнымъ терпѣніемъ становиться выше всякаго оскорбленія.

Мистеръ Бреффъ на прощанье сказалъ мнѣ насмѣшливое словцо.

— Лучше бы вамъ не объясняться, миссъ Клакъ, сказалъ онъ, поклонился и вышелъ.

Послѣ него обратилась ко мнѣ горничная въ чепчикѣ съ лентами.

— Легко видѣть, кто перессорилъ ихъ всѣхъ, сказала она. — Я болѣе ничего, какъ бѣдная служанка — но право мнѣ стыдно за васъ!

Она тоже вышла и затворила за собою дверь.

Я осталась въ комнатѣ одна обруганная и брошенная всѣми, я осталась въ комнатѣ одна.

---

Нужно ли еще что прибавлять къ этому простому описанію фактовъ — къ этому трогательному изображенію христіанки, преслѣдуемой свѣтомъ? Нѣтъ! мой дневникъ напоминаетъ мнѣ, что еще одна изъ многихъ неудавшихся главъ въ моей жизни кончается здѣсь. Съ этого дня я никогда болѣе не видала Рэчель Вериндеръ. Я простила ей въ то время, когда она оскорбила меня. Съ-тѣхъ-поръ я постоянно молилась за нее. А когда я умру — для дополненія моей платы добромъ за зло — она получитъ "Жизнь, письма и труды миссъ Джэнъ-Аннъ Стампери, оставленные ей въ наслѣдство въ моемъ завѣщаніи.

РАЗСКАЗЪ ВТОРОЙ,

Написанный Мэтью Брёффомъ, стряпчимъ въ Грэй’с-Иннъ сквэрѣ.

Глава I.

Мой прекрасный другъ миссъ Клакъ оставила перо; я принимаюсь за него тотчасъ послѣ нея по двумъ причинамъ.

Во-первыхъ, я могу набросить необходимый свѣтъ на нѣкоторые пункты, до-сихъ-поръ остававшіеся во мракѣ. Миссъ Вериндеръ имѣла свои тайныя причины разойтись съ своимъ женихомъ — и я былъ виною этого. Мистеръ Годфри Эбльуайтъ имѣя свои причины отказаться отъ всякихъ правъ на руку своей очаровательной кузины и я узналъ ихъ.

Во-вторыхъ, къ счастью или къ несчастью, право не знаю, я самъ былъ замѣшанъ — въ тотъ періодъ, о которомъ я теперь пишу — въ тайну индійскаго алмаза. Я имѣлъ честь имѣть спаданіе въ моей конторѣ съ иностранцемъ, отличавшимся изящными манерами, который былъ неоспоримо никто другой, какъ начальникъ трехъ индійцевъ. Прибавьте къ этому, что я встрѣтился на другой день съ знаменитымъ путешественникомъ мистеровъ Мёртуэтомъ и имѣлъ съ нимъ разговоръ о Лунномъ Камнѣ, разговоръ имѣвшій важное вліяніе на послѣдующія событія. Вотъ изъясненіе моихъ правъ на то положеніе, которое я занимаю на этихъ страницахъ.

Настоящая причина разрыва помолвки должна занимать первое мѣсто въ настоящемъ разсказѣ. Оглядываясь на цѣпь событій отъ одного конца до другого, я нахожу необходимымъ открыть сцену — это должно вамъ показаться довольно странно — у постели моего превосходнаго кліента и друга, покойнаго сэр-Джона Вериндера.

Сэр Джонъ имѣлъ свою долю — можетъ быть, слишкомъ большую — самыхъ безвредныхъ и любезныхъ слабостей, свойственныхъ человѣчеству. Между этими слабостями я могу упомянуть объ одной примѣняющейся къ настоящему дѣлу: о непреодолимомъ нежеланіи — пока онъ находился въ добромъ здоровья — написать свое завѣщаніе. Лоди Вериндеръ употребила свое вліяніе для того, чтобы пробудить его къ чувству долга въ этомъ отношеніи, и я употребилъ вліяніе мое. Онъ соглашался съ справедливостью нашего взгляда — но далѣе не заходилъ, пока съ нимъ не сдѣлалась болѣзнь, которая впослѣдствіи свела его въ могилу. Тогда наконецъ за мною послали, выслушать инструкціи моего кліента относительно его завѣщанія. Онѣ оказались санкціи простыми инструкціями, какія я когда-либо получалъ во лею мою адвокатскую каррьеру.

Сэр-Джонъ дремалъ, когда я вошелъ въ комнату. Онъ проснулся, увидѣвъ меня.

— Какъ вы поживаете, мистеръ Брёффъ? сказалъ онъ. — Я не стану распространяться, а потомъ опять лягу спать.

Онъ съ большимъ интересомъ смотрѣлъ, какъ я приготовлялъ перья, чернила и бумагу.

— Вы готовы? спросилъ онъ.

Я поклонился, обмакнулъ перо въ чернила и ждалъ инструкцій.

— Я оставляю все моей женѣ, сказалъ сэр-Джонъ. — Богъ и все.

Онъ повернулся на своемъ изголовьи и приготовился опять заснуть. Я былъ принужденъ потревожить сто.

— Такъ ли а понимаю? спросилъ и: — вы оставляете все имущество, которымъ вы владѣете по день смерти, въ полное владѣніе лэди Вериндеръ?

— Да, сказалъ сэр-Джонъ: — только я изъясняюсь гораздо короче. Почему вы не можете написать короче и дать мнѣ опять заснуть? Все моей женѣ. Вотъ мое завѣщаніе.

Его имущество находилось совершенно въ его распоряженіи и состояло изъ двухъ родовъ. Имущество поземельное (я нарочно не употребляю техническихъ выраженій) и имущество денежное. Въ большинствѣ случаевъ подобнаго рода, боюсь, что я счелъ бы моимъ долгомъ просить моего кліента обдумать еще разъ его завѣщаніе. Но въ этомъ случаѣ я зналъ, что лэди Вериндеръ не только достойна безусловнаго довѣрія (всѣ добрыя жены этого достойны) — но способна также толково оказать довѣріе (на что, на сколько я знаю прекрасный полъ, ни одна женщина неспособна). Въ десять минутъ завѣщаніе сэр-Джона было написано и засвидѣтельствовано, а самъ добрыя сэр-Джонъ кончалъ свой прерванный сонъ.

Лэди Вериндеръ вполнѣ оправдала довѣріе, оказанное ей мужемъ. Въ первые дни вдовства она послала за мною и сдѣлала свое завѣщаніе. Взглядъ ея на свое положеніе былъ такъ здравомыслящъ и уменъ, что я быль освобожденъ отъ всякой необходимости совѣтовать ей. Моя отвѣтственность началась и кончилась переложеніемъ ея инструкцій въ юридическую форму. Не прошло еще и двухъ недѣль, какъ сэр-Джонъ легъ въ могилу, а будущность его дочери была обезпечена и съ любовью и съ умомъ.

Завѣщаніе хранились въ моей конторѣ, въ несгараемомъ сундукѣ, гораздо менѣе времени, нежели мнѣ хотѣлось бы вспоминать. Только лѣтомъ въ тысячу-восемьсотъ-сорокъ-восьмомъ году нашелъ я случай взглянуть на него опять при весьма грустныхъ обстоятельствахъ.

Въ то время, о которомъ я говорю, доктора произнесли приговоръ надъ бѣдной лэди Вериндеръ, который въ буквальномъ смыслѣ можно было назвать смертнымъ приговоромъ. Мнѣ первому сообщила она о своемъ положеніи и очень желала просмотрѣть свое завѣщаніе вмѣстѣ со мной.

Было невозможно улучшить обезпеченное положеніе ея дочери. Но впродолженіе времени ея желанія относительно нѣкоторыхъ менѣе важныхъ отказовъ разнымъ родственниками нѣсколько измѣнились, и сдѣлалось необходимо прибавить три или четыре приписки къ оригинальному документу. Сдѣлавъ это тотчасъ изъ опасенія несчастнаго случая, я получилъ позволеніе ея сіятельства поставить ея послѣднія инструкціи по второе завѣщаніе. Цѣлью моей было избѣгнуть нѣкоторыхъ сбивчивыхъ повтореній, обезображивавшихъ оригинальный документъ и, сказать по правдѣ, оскорблявшихъ мое юридическое чувство.

Засвидѣтельствованіе этого второго завѣщанія было описано миссъ Клакъ, которая подписалась на немъ свидѣтельницей. Касательно денежныхъ интересовъ Рэчель Вериндеръ, второе завѣщаніе были слово въ слово дупликатомъ перваго. Единственныя перемѣны относились къ назначенію опекуна и къ нѣкоторымъ мѣрамъ касательно этого завѣщанія, которыя были приняты по моему совѣту. Послѣ смерти лэди Вериндеръ завѣщаніе было отдано моему повѣренному, чтобъ «предьявить» его, какъ говорится.

Спустя три недѣли — какъ мнѣ помнится — я въ первый разъ получилъ свѣдѣніе о томъ, что происходитъ нѣчто необыкновенное. Мнѣ случилось зайти въ контору моего повѣреннаго и друга и я замѣтилъ, что имъ принялъ меня съ большимъ интересомъ, чѣмъ обыкновенно.

— У меня есть для васъ извѣстіе, сказалъ онъ. — Что вы думаете слышалъ и сегодня утромъ въ Доктор-Коммонсъ?^[3] Завѣщаніе лэди Вериндеръ уже спрашивали и разсматривали!

Это дѣйствительно были новости любопытный. Въ завѣщаніи рѣшительно не было ничего подлежащаго спору, и я не могъ придумать, кому было интересно разсматривать его. (Можетъ быть, я сдѣлаю хорошо, если здѣсь объясню, для тѣхъ немногихъ, которые еще не знаютъ этого, что законъ позволяетъ разсматривать всѣ завѣщанія въ Доктор-Коммонсъ всякому, кто заплатитъ за это шиллингъ).

— А вы слышали, кто спрашивалъ завѣщаніе? спросилъ я.

— Да; клэркъ сказалъ это мнѣ безъ малѣйшей нерѣшимости. Завѣщаніе разсматривалъ мистеръ Смолли, изъ фирмы Скиппонъ и Смолли. Завѣщаніе не было еще внесено въ списокъ. Стало быть, нечего было дѣлать и приходилось показать оригинальный документъ. Онъ пересмотрѣлъ его очень старательно и записалъ въ свою записную книжку. Имѣете вы какое-нибудь понятіе о томъ, что было ему нужно?

Я покачалъ головой.

— Я узнаю, отвѣчалъ я: — и сегодня же. За этимъ я тотчасъ норотвлея въ свою контору. Еслибы другая фирма была, замѣшана въ этотъ непонятный осмотръ завѣщанія моей покойной кліентки, мнѣ можетъ быть было бы довольно трудно сдѣлать необходимыя открытія. Но я имѣлъ вліяніе надъ Скиппомъ и Смолли такъ что мнѣ тутъ сравнительно дѣйствовать было легко. Мой собственный клэркъ (чрезвычайно способный и превосходный человѣкъ) былъ братъ мистера Смолли, и по милости этой косвенной связи Скипъ и Смолли уже нѣсколько лѣтъ подбирали крохи, падавшія съ моего стола, то-есть дѣла, приносимыя въ мою контору, которыя я по разнымъ причинамъ не хотѣлъ принимать. Мое адвокатское покровительство было въ этомъ отношеніи довольно важно для фирмы. Я намѣревался, если будетъ нужно, напомнить имъ объ этомъ покровительствѣ въ настоящемъ случаѣ.

Какъ только воротился, я заговорилъ съ моимъ клеркомъ, и сказавъ ему что случилось, послалъ его въ контору его брата сказать, что «мастеръ Брёффъ приказалъ кланяться и сообщить, что онъ желалъ бы знать, почему господа Скиппъ и Смолли нашли необходимымъ разсмотрѣть завѣщаніе лэди Вериндеръ».

Это порученіе заставило мистера Смолли тотчасъ же прійти въ мою контору. Онъ признался, что онъ дѣйствовалъ по наставленіямъ, полученнымъ отъ кліента. А потомъ прибавилъ, что онъ не можетъ сказать болѣе, потому что нарушитъ обѣщаніе молчать.

Мы порядкомъ заспорили насчетъ этого. Конечно, былъ правъ онъ, а не я. Сказать по правдѣ, и былъ разсерженъ и возымѣлъ подозрѣнія — и настойчиво захотѣлъ знать болѣе. Еще хуже, я отказался считать это тайной, ввѣренной мнѣ, а требовалъ совершенной свободы поступать по-своему. Еще хуже, я захотѣлъ извлечь неоспоримыя выгоды изъ моего положенія.

— Выбирайте, сэръ, сказалъ я мистеру Смолли: — между рискомъ лишиться дѣлъ вашего кліента или моихъ,

Я согласенъ, что это совершенно неизвинительно — тиранскій поступокъ и больше ничего. Подобно всѣмъ другимъ тиранамъ, я поставилъ на-своемъ. Мистеръ Смолли рѣшился безъ малѣйшей нерѣшимости. Онъ улыбнулся съ покорностью и сказалъ имя своего кліента:

— Мистеръ Годфри Эбльуайтъ.

Этого было для меня довольно — мнѣ не нужно было знать больше.

Дойдя до этого пункта въ моемъ разсказѣ, я нахожу нужнымъ поставить читателя этихъ строкъ — относительно завѣщанія лэди Вериндеръ — на ногу совершеннаго равенства со мною относительно свѣдѣній.

Позвольте мнѣ сказать въ самыхъ краткихъ выраженіяхъ, что Рэчель Вериндеръ не могла пользоваться ничѣмъ, кромѣ пожизненнаго дохода. Превосходный здравый смыслъ ея матери и моя продолжительная опытность освободили ее отъ всякой отвѣтственности и предохранили отъ всякой опасности сдѣлаться жертвой нуждающагося и безсовѣстнаго человѣка. Ни она, ни ея мужъ (еслибъ она вышла замужъ) не могли взять и шести пенсовъ ни изъ земли, ни изъ капитала. Они могли жить въ лондонскомъ и йоркширскомъ домѣ и имѣть хорошій доходъ — вотъ и все.

Когда я обдумалъ то, что узналъ, я быль въ недоумѣніи, что мнѣ дѣлать.

Не прошло и недѣли, какъ я услыхалъ (къ моему удивленію и огорченію) о помолвкѣ миссъ Вериндеръ. Я искренно восхищался ею и любилъ ее, и мнѣ было невыразимо грустно, когда я услыхалъ, что она рѣшилась выйти замужъ за мистера Годфри Эбльуайта. И теперь этотъ человѣкъ — котораго я всегда считалъ лжецомъ съ гладкимъ языкомъ — оправдалъ самое худшее о немъ мое мнѣніе и прямо открылъ, что онъ женится съ корыстолюбивой цѣлью! Ято-жъ такое! — можете вы сказать — это дѣлается каждый день. Согласенъ, любезный сэръ. Но приняли ли бы вы это такъ легко, какъ принимаете теперь, еслибъ такъ поступили, позвольте сказать, съ вашей родной сестрой?

Первое соображеніе, которое должно было прійти мнѣ въ голову, состояло въ слѣдующемъ: не откажется ли мистеръ Годфри Эбльуайтъ отъ своей невѣсты послѣ того, что узналъ стряпчій по его порученію? Это зависѣло совершенно отъ его денежныхъ обстоятельствъ, о которыхъ я ничего не зналъ. Если его обстоятельства были очень плохи, ему стоило жениться на миссъ Рэчель только для одного ея дохода. Если, съ другой стороны, ему было необходимо достать большую сумму къ извѣстному сроку, тогда завѣщаніе лэди Вериндеръ достигло своея цѣли и не допуститъ ея дочь попасть въ руки мошенника.

Въ послѣднемъ случаѣ, мнѣ не было никакой необходимости огорчать миссъ Рэчель въ первые дни ея траура по матери, немедленно обнаруживъ истину. Въ первомъ случаѣ, если я промолчу, я буду способствовать браку, который сдѣлаетъ ее несчастной на всю жизнь.

Мои сомнѣнія кончились въ той лондонской гостинницѣ, въ которой остановились мистриссъ Эбльуайтъ и миссъ Вериндеръ. Онѣ сказали мнѣ, что ѣдутъ въ Брайтонъ на слѣдующій день и что какое-то неожиданное препятствіе мѣшало мистеру Годфри Эбльуайту проводить ихъ. Я тотчасъ предложилъ занять его мѣсто. Когда я только думалъ о Рэчель Вериндеръ, мнѣ возможно было колебаться. Когда я увидалъ ее, я тотчасъ рѣшился, что ни вышло бы изъ этого, сказать ей правду. Я нашелъ этотъ случай, когда пошелъ съ ней гулять на другой день моего пріѣзда въ Брайтонъ.

— Могу я говорить съ вами, спросилъ я: — о вашей помолвкѣ?

— Да, сказала она равнодушно: — если у васъ нѣтъ ничего интереснѣе для разговора.

— Простите ли бы старому другу и слугѣ вашей фамилія, миссъ Рэчель, если я осмѣлюсь спросить, по любви ли выходите вы замужъ?

— Я выхожу замужъ съ отчаянія, мистеръ Брёффъ — въ надеждѣ пользоваться чѣмъ-то въ родѣ стоячаго счастья, которое можетъ примирить меня съ моей жизнью.

Сильныя выраженія, показывающія, что подъ поверхностью крылось нѣчто въ родѣ романа. Но у меня въ виду была своя цѣль и я не хотѣлъ (какъ говорятъ юристы) преслѣдовать этотъ вопросъ во всѣхъ его боковыхъ исходахъ.

— Мистеръ Годфри Эбльуайтъ врядъ ли думаетъ такъ, какъ вы, сказалъ я. — Онъ, по-крайней-мѣрѣ, женится по любви?

— Онъ такъ говоритъ, и мнѣ кажется, что я должна ему вѣрить. Онъ не женился бы на мнѣ послѣ того, въ чемъ я ему призналась, еслибъ не любилъ меня.

Бѣдняжка! мысль о томъ, что мущина могъ жениться на ней изъ себялюбивыхъ и корыстолюбивыхъ цѣлей, никогда не приходила ей въ голову. Задача, которую я самъ себѣ задалъ, начала казаться мнѣ гораздо труднѣе, чѣмъ я ожидалъ.

— Для моихъ старыхъ ушей, продолжалъ я: — очень странно слышать…

— Что странно слышать? спросила она.

— Какъ вы говорите о вашемъ будущемъ мужѣ, если вы не совершенно увѣрены въ искренности его привязанности. Имѣете вы какую-нибудь причину въ душѣ сомнѣваться въ немъ?

Удивительная быстрота ея соображенія примѣтила перемѣну въ моемъ голосѣ или въ моемъ обращеніи, когда я сдѣлалъ этотъ вопросъ, которая показала ей, что я говорю съ какою-то цѣлью. Она остановилась, выдернула свою руку изъ руки моей и пристально посмотрѣла на меня.

— Мистеръ Брёффъ, сказала она: — вы имѣете сказать мнѣ что нибудь о Годфри Эбльуайтѣ. Скажите.

Я настолько зналъ ее, что не колеблясь разсказалъ все.

Она опять взяла меня подъ руку и медленно пошла со мной. Я чувствовалъ, какъ рука ея все крѣпче и крѣпче машинально сжимала мою руку, и увидалъ, что она становится все блѣднѣе и блѣднѣе но мѣрѣ того, какъ я продолжалъ — но ни слова не сорвалось съ моихъ губъ, пока я говорилъ. Когда я кончилъ, она все молчала. Она нѣсколько потупила голову, шла возлѣ меня, не сознавая моего присутствія и не сознавая ничего около себя, погрузившись — похоронивъ себя, могъ бы я сказать — въ своихъ собственныхъ мысляхъ.

Я не пытался тревожить ее. Зная ея характеръ, я былъ убѣжденъ, что и въ этомъ случаѣ, какъ въ прежнихъ, я долженъ дать ей время.

Первымъ побужденіемъ дѣвушекъ вообще, когда что-нибудь интересуетъ ихъ — дѣлать множество вопросовъ, а потомъ убѣжать и переговорить обо всемъ съ какой-нибудь любимой пріятельницей. Первымъ побужденіемъ Рэчель Вериндеръ было при подобныхъ обстоятельствахъ заключиться въ самое себя и обдумать все самой. Такая самоувѣренность большая добродѣтель въ мущинѣ. Въ женщинѣ это серьезный недостатокъ, нравственно отдѣляющій ее отъ всей массы своего пола и подвергающій ее несправедливымъ толкамъ общественнаго мнѣнія. Я сильно подозрѣваю, что я самъ думалъ бы, какъ всѣ думаютъ объ этомъ — исключая Рэчель Вериндеръ. Самоувѣренность къ ея характерѣ была одною изъ добродѣтелей по моему мнѣнію; отчасти, безъ сомнѣнія потому, что я искренно восхищался ею и любилъ ее; отчасти потому, что мой взглядъ на пропажу Луннаго камня былъ основанъ на моемъ знаніи ея характера. Хотя наружность была противъ Рэчель въ дѣлѣ Луннаго камня — какъ ни непріятно было думать, что она знаетъ тайну — я тѣмъ не менѣе былъ увѣренъ, что она не сдѣлала ничего недостойнаго ее, потому что былъ увѣренъ также, что она не сдѣлала шагу въ этомъ дѣлѣ, не заключившись въ самое себя и не обдумавъ всего сначала.

Мы прошли около мили, прежде чѣмъ Рэчель вышла изъ задумчивости. Она вдругъ взглянула на меня съ слабымъ отраженіемъ ея прежней счастливой улыбки — улыбки самой неопреодолимой, какую я когда-либо видалъ на женскомъ лицѣ.

— Я уже многимъ обязана вашей добротѣ, сказала она: — а теперь я чувствую себя гораздо болѣе обязанной вамъ, чѣмъ прежде. Если вы услышите какіе-нибудь слухи о моемъ замужствѣ, когда воротитесь въ Лондонъ, сейчасъ опровергайте ихъ отъ моего имени.

— Вы развѣ рѣшились разойтись въ вашимъ женихомъ? спросилъ я.

— Можете ли вы сомнѣваться въ этомъ, гордо возразила она: — послѣ того, что вы сказали мнѣ?

— Милая миссъ Рэчель, вы очень молоды и, можетъ быть, замъ но кажется труднѣе взять назадъ ваше слово, чѣмъ вы ожидаете. Вы не имѣете никого — я, разумѣется, говорю о дамѣ — съ кѣмъ вы могли бы посовѣтоваться?

— Никого, отвѣчала она.

Это огорчило меня, это дѣйствительно меня огорчило. Она была такъ молода и такъ одинока — и переносила это такъ хорошо! Побужденіе помочь ей преодолѣло сознаніе въ неловкости, которое я могъ бы почувствовать при подобныхъ обстоятельствахъ, и я выразилъ такія мысли, какія пришли ко мнѣ подъ вліяніемъ минуты. Я подавалъ совѣты безчисленному множеству кліентовъ и справлялся съ чрезвычайно неловкими обстоятельствами въ своей жизни. Но его былъ первый случай, что я долженъ быль совѣтовать молодой дѣвицѣ какъ освободиться отъ слова, даннаго жениху. Совѣтъ, поданныя мною вкратцѣ, вотъ какой: и совѣтовалъ ей сказать мистеру Годфри Эбльуайту — разумѣется, наединѣ — что, какъ ей достовѣрно извѣстно, онъ обнаружилъ свою корыстолюбивую цѣль. Потомъ она должна была прибавить, что ихъ бракъ послѣ того, что она узнала, былъ просто невозможенъ — и она должна была предоставить ему, или обезпечить себя своимъ молчаніемъ, согласившись съ ея желаніемъ, или принудить ее своимъ сопротивленіемъ разгласить причину, заставляющую ее дѣйствовать. Еслибъ онъ вздумалъ защищаться или опровергать факты, она въ такомъ случаѣ должна была просить его обратиться ко мнѣ.

Миссъ Вериндеръ внимательно выслушала меня. Потомъ очень мило поблагодарила меня за совѣтъ, но сообщила мнѣ въ то же время, что ей невозможно послѣдовать ему.

— Могу я спросить, сказалъ я: — какое препятствіе видите вы къ этому?

Она колебалась, а потомъ съ своей стороны сдѣлала мнѣ вопросъ.

— Еслибы васъ просили выразить ваше мнѣніе о поведеніи мистера Годфри Эбльуайта? сказала она.

— Да?

— Какъ вы назвали бы его?

— Я назвалъ бы его поведеніемъ низкаго обманщика.

— Мистеръ Брёффъ, я вѣрила этому человѣку. Я обѣщала; быть женою этого человѣка. Какъ я могу сказать ему, что онъ низокъ, какъ я могу сказать ему, что онъ обманулъ меня, какъ могу я обезславить его въ глазахъ свѣта послѣ этого? Я унизила себя, рѣшившись выйти за него. Если я скажу то, что вы велите мнѣ сказать ему — я признаюсь, что я унизила себя передъ нимъ. Я не могу этого сдѣлать — послѣ того, что произошло между нами — я не могу этого сдѣлать! Стыдъ не будетъ ничего значить для него. Но этотъ стыдъ будетъ нестерпимъ для меня.

Тутъ обнаружилась мнѣ одна изъ замѣчательныхъ особенностей ея характера. Тутъ обнаружилось ея отвращеніе къ соприкосновенію къ чему-либо низкому, ослѣпивъ ее ко всякимъ соображеніямъ о томъ, чѣмъ она была обязана самой себѣ, заставивъ ее стать въ фальшивое положеніе, которое могло компрометировать ее въ мнѣніи всѣхъ ея друзей. До этого времени я нѣсколько сомнѣвался, приличенъ ли совѣть, который я ему далъ. Но послѣ того, что она сказала, я насколько не сомнѣвался, что это лучшій совѣтъ, который только могъ быть предложенъ, и безъ всякой нерѣшимости сталъ опять уговаривать ее послѣдовать ему. Она только покачала головой и повторила свое возраженіе другими словами.

— Онъ былъ на столько коротокъ со мною, чтобы предложить мнѣ быть его женой. Онъ такъ высоко стоялъ въ моемъ уваженіи, что получилъ мое согласіе. Я не могу послѣ этого сказать ему въ лицо, что онъ самое презрѣнное существо на свѣтѣ!

— Но моя милая миссъ Рэчель, возразилъ я: — вамъ также невозможно сказать ему, что вы берете назадъ ваше слово, не сказавъ причины.

— Я скажу, что обдумала и увѣрилась, что будетъ лучше для васъ обоихъ, если мы разстанемся.

— Только это?

— Только.

— А подумали вы, что онъ можетъ сказать съ своей стороны?

— Онъ можетъ говорить, что хочетъ.

Невозможно было не восхищаться ея деликатностью и рѣшимостью, и также невозможно было не чувствовать, что она дѣйствуетъ себѣ во вредъ. Я умолялъ ее сообразить свое положеніе. Я напомнилъ ей, что она подвергаетъ себя самымъ гнуснымъ толкамъ относительно ея причинъ.

— Вы не можете пренебрегать общественнымъ мнѣніемъ, сказалъ я: — для собственнаго чувства.

— Могу, отвѣчала она: — я уже это сдѣлала.

— Что вы хотите сказать?

— Вы забыли о Лунномъ камнѣ, мистеръ Брёффъ. Развѣ я не пренебрегла общественнымъ мнѣніемъ тогда, имѣя на то свои личныя причины?

Ея отвѣтъ заставилъ меня замолчать на минуту. Это заставило меня постараться объяснить ея поведеніе въ то время, какъ пропалъ Лунный камень, основываясь на странномъ признаніи, только что вырвавшемся у нея. Можетъ быть, мнѣ удалось бы это сдѣлать, еслибъ я былъ моложе. Теперь, конечно, я этого сдѣлать не могъ.

Я попытался на послѣднее увѣщаніе, прежде чѣмъ мы вернулись домой. Она осталась такъ же непреклонна, какъ и прежде. Въ душѣ моей толпились странныя, противорѣчащія чувства относительно Рэчель, когда я оставилъ ее въ этотъ день. Она была упряма, она была неправа. Она была интересна, она была удивительна, она была достойна глубокаго сожалѣнія. Я заставалъ ее обѣщать написать ко мнѣ, какъ только она будетъ имѣть сообщить мнѣ что-нибудь, и воротился въ Лондонъ въ чрезвычайно тревожномъ расположеніи духа.

Вечеромъ, когда я воротился и когда еще не могъ получить обѣщаннаго письма, я былъ удивленъ посѣщеніемъ мистера Эбльуайта старшаго, который сообщилъ мнѣ, что мистеръ Годфри получилъ отказъ — и принялъ его — въ этотъ самый день.

При томъ взглядѣ, съ какимъ я смотрѣлъ на это дѣло, простой фактъ, заключавшійся въ словахъ, подчеркнутыхъ мною, объяснялъ причину согласія мистера Годфри Эбльуайта такъ ясно, какъ будто онъ признался въ ней самъ. Ему была нужна большая сумма денегъ, и нужна къ извѣстному сроку. Доходъ Рэчель могъ помочь во всемъ другомъ, но не въ этомъ, и вотъ почему Рэчель освободилась отъ него, не встрѣтивъ ни малѣйшаго сопротивленія съ его стороны. Если мнѣ скажутъ, чти это простое предположеніе, я спрошу въ свою очередь, какое другое предположеніе объяснитъ, почему онъ отказался отъ брака, который доставилъ бы ему богатство на всю остальную жизнь?

Радость, которую я почувствовалъ бы при счастливомъ оборотѣ, принимаемомъ теперь дѣлами, помрачилась тѣмъ, что произошло во время моего свиданія съ старикомъ Эбльуайтомъ.

Онъ пріѣхалъ, разумѣется, узнать, не могу ли я объяснить ему странный поступокъ миссъ Вериндеръ. Безполезно говорить, что я никакъ не могъ доставить ему нужныхъ свѣдѣній. Досада, которую я возбудилъ въ немъ послѣ раздраженія, уже произведеннаго въ немъ недавнимъ свиданіемъ съ его сыномъ, заставила мистера Эбльуайта забыть о самообладаніи. И лицо его и слова убѣдили меня, что миссъ Вериндеръ найдетъ въ немъ безжалостнаго человѣка, когда онъ пріѣдетъ къ ней въ Брайтонѣ на слѣдующій день.

Я провелъ тревожную ночь, соображая, что мнѣ теперь слѣдуетъ дѣлать. Какъ размышленія мои кончились и какъ они оправдали мое недовѣріе къ старшему мистеру Эбльуайту, уже было сообщено (какъ мнѣ сказали) въ надлежащемъ мѣстѣ этою примѣрною особою, миссъ Клакъ. Мнѣ остается только прибавить — въ дополненіе къ ей разсказу — что миссъ Вериндеръ нашла спокойствіе и отдыхъ, въ которыхъ она очень нуждалась, бѣдняжка, въ моемъ домѣ въ Гэмпстидѣ. Она удостоила остаться у насъ довольно долго. Моя жена и дочери были очарованы ею, а когда душеприкащики рѣшили выборъ новаго опекуна, я почувствовалъ искреннюю гордость и удовольствіе, вспоминая, что моя гостья и мое семейство разстались какъ старые друзья.

Глава II.

Теперь мнѣ остается сообщить тѣ прибавочныя свѣдѣнія, какія мнѣ извѣстны о Лунномъ камнѣ или, говоря правильнѣе, о заговорѣ индійцевъ украсть алмазъ. То немногое, что остается мнѣ сказать (кажется, я уже говорилъ объ этомъ), все-таки довольно важно по своему замѣчательному отношенію къ событіямъ, еще имѣющимся впереди.

Черезъ недѣлю или дней черезъ десять послѣ того, какъ насъ оставила миссъ Вериндеръ, одинъ изъ кларковъ вошелъ въ мой конторскій кабинетъ съ карточкой въ рукѣ и сообщилъ мнѣ, что какой-то господинъ желаетъ говорить со иною.

Я взглянулъ на карточку. На ней было написана иностранная фамилія, ускользнувшая изъ моей памяти. Подъ фамиліей были написаны по-англійски слова, которыя я помню очень хорошо: «Рекомендованъ мистеромъ Септимусомъ Люкеромъ».

Дерзость такого человѣка, какъ мистеръ Люкеръ, осмѣлившагося рекомендовать кого-нибудь мнѣ, до того удивила меня, что я съ минуту сидѣлъ молча, спрашивая себя, не обманули ли меня мои глаза. Клэркъ, замѣтивъ мое удивленіе, соблаговолилъ сообщить мнѣ результатъ своихъ наблюденій надъ иностранцемъ, ждавшимъ внизу.

— Это человѣкъ замѣчательной наружности, сэръ; такой смуглый, что мы всѣ въ конторѣ приняли его за индійца или кого-нибудь въ этомъ родѣ.

Соединивъ мнѣніе клэрка съ обидной для меня строчкой на карточкѣ, которую я держалъ въ рукѣ, я тотчасъ сталъ подозрѣвать, что рекомендація мистера Люкера и посѣщеніе иностранца относились къ Лунному камню. Къ удивленію моего клэрка, я тотчасъ рѣшился принятъ господина, ждавшаго внизу.

Въ оправданіе того, что я принесъ такую жертву любопытству, позвольте мнѣ напомнить каждому, кто будетъ читать эти строки, что ни одинъ живой человѣкъ (въ Англіи по-крайней-мѣрѣ) не можетъ изъявить притязаніе на такую короткую связь съ исторіей Луннаго камня, какъ я. Полковникъ Гернкастль довѣрилъ мнѣ планъ, составленный имъ, чтобъ избѣгнуть смерти отъ руки убійцъ. Я получалъ письма полковника, періодически сообщавшія, что онъ живъ. Я писалъ его завѣщаніе, въ которомъ имъ отказывалъ Лунный камень миссъ Вериндеръ. Я уговорилъ душеприкащика не отказываться отъ возложенной за него обязанности, на тотъ случай, что можетъ быть этотъ алмазъ окажется драгоцѣннымъ пріобрѣтеніемъ для его фамилій. Наконецъ, я преодолѣлъ нерѣшимость мистера Фрэнклина Блэка и уговорилъ его отвезти алмазъ въ домъ лэди Вериндеръ. Я думаю, никто не можетъ опровергать, что я больше всѣхъ имѣю право интересоваться Луннымъ камнемъ.

Въ ту минуту, какъ вошелъ мой таинственный кліентъ, почувствовалъ внутреннее убѣжденіе, что нахожусь въ присутствіи одного изъ трехъ индійцевъ — вѣроятно, начальника. Онъ былъ въ европейскомъ костюмѣ. Но смуглый цвѣтъ сто лица, его долговязая, гибкая фигура, его серьезная и граціозная вѣжливость обращенія достаточно обнаруживали его восточное происхожденіе для всѣхъ разумныхъ глазъ, смотрѣвшихъ на него.

Я указалъ на стулъ и просилъ сообщить, какое дѣло привело его ко мнѣ.

Послѣ первыхъ извиненій — въ самыхъ отборныхъ выраженіяхъ на англійскомъ языкѣ — въ томъ, что онъ осмѣлился безпокоить меня, индіецъ вынулъ небольшой свертокъ, обернутый золотымъ сукномъ. Снявъ эту и другую обертку изъ какой-то шелковой ткани, онъ доставилъ на столъ крошечный ящичекъ или шкатулочку, красиво и богато выложенную драгоцѣнными каменьями по эбеновому дереву.

— Я пришелъ просить васъ, сэръ, сказалъ онъ: — дать мнѣ взаймы денегъ. А это я оставлю вамъ въ залогъ.

Я указалъ на его карточку.

— Вы обратились ко мнѣ по рекомендаціи мистера Люкера? спросилъ и.

Индіецъ поклонился.

— Могу я спросить, почему самъ мистеръ Люкеръ не далъ вамъ денегъ?

— Мистеръ Люкеръ сказалъ мнѣ, сэръ, что у него денегъ нѣтъ.

— И онъ посовѣтовалъ вамъ обратиться ко мнѣ?

Индіецъ въ свою очередь указалъ на карточку.

— Это здѣсь написано, сказалъ онъ.

Короткій и точный отвѣть! Будь Лунный камень у меня, я знаю очень хорошо, что этотъ восточный господинъ убилъ бы меня безъ малѣйшей нерѣшимости. Въ то же время, исключая этого маленькаго непріятнаго обстоятельства, я обязанъ сказать, что это былъ кліентъ образцовый. Можетъ быть, онъ не уважилъ бы моей жизни, но онъ сдѣлалъ то, чего никто изъ коихъ соотечественниковъ не дѣлалъ никогда — онъ уважилъ мое время.

— Мнѣ жаль, сказалъ я: — что вы безпокоились пріѣзжать ко мнѣ. Мистеръ Люкеръ ошибся, пославъ васъ сюда. Мнѣ поручаютъ, какъ и другимъ людямъ моей профессіи, давать деньги взаймы. Но я никогда не даю ихъ людямъ неизвѣстнымъ мнѣ и подъ такой залогъ, какъ вашъ.

Вовсе не пытаясь, какъ сдѣлали бы другіе, уговорить меня отступить отъ моихъ правилъ, индіецъ сдѣлалъ мнѣ еще циклонъ и завернулъ свою шкатулку въ обѣ обертки, ни слова не говоря. Онъ всталъ — этотъ чудный убійца всталъ въ ту самую минуту, какъ я отвѣтилъ ему!

— Будете ли вы такъ снисходительны къ иностранцу, чтобъ извинить ему одинъ вопросъ, сказалъ онъ: — прежде чѣмъ я уйду?

Я поклонился ему съ своей стороны. Только одинъ вопросъ на разставанье! А я привыкъ, что мнѣ дѣлаютъ обыкновенію пятьдесятъ.

— Положимъ, сэръ, вы могли бы дать мнѣ денегъ взаймы, сказалъ онъ: — въ какой срокъ я долженъ былъ бы заплатите ихъ вамъ?

— По обычаю здѣшней страны, отвѣчалъ я: — вы были бы обязаны заплатить долгъ (еслибы вы хотѣли) черезъ годъ on того числа, въ которое деньги были отданы вамъ.

Индіецъ сдѣлалъ мнѣ послѣдній поклонъ, ниже прежняго — и вдругъ тихо вышелъ изъ комнаты.

Это было сдѣлано въ одно мгновеніе, тихой, гибкой, кошачьей походкой, которая, признаюсь, нѣсколько испугала меня Какъ только я упокоился на столько, чтобы подумать, я дошелъ до одного яснаго заключенія относительно непонятнаго гостя, который удостоилъ меня посѣщеніемъ.

Его лицо, голосъ и обращеніе — пока я находился вмѣстѣ съ нимъ — были такъ сдержаны, что не поддавались никакой проницательности. Но онъ все-таки далъ мнѣ одну возможность заглянуть подъ гладкую поверхность его наружности. Онъ же выказывалъ ни малѣйшаго признака, что желаетъ удержать въ памяти что-либо изъ сказаннаго мною, пока я не упомянулъ, въ какой срокъ обыкновенно должникъ обязанъ заплатить деньги, данныя ему взаймы. Когда я сообщилъ ему это свѣдѣніе, онъ пока я говорилъ, посмотрѣлъ мнѣ прямо въ лицо въ первый разъ. Я вывелъ изъ этого такое заключеніе — что онъ имѣлъ особенную цѣль сдѣлать мнѣ этотъ послѣдній вопросъ, и особенный интересъ услышать мой отвѣтъ. Чѣмъ старательнѣе размышлялъ я о томъ, что произошло между нами, тѣмъ сильнѣе я подозрѣвалъ, что выставленная шкатулка и просьба о займѣ были просто формальностями, пущенными въ ходъ только для того, чтобы приложить путь къ послѣднему вопросу, сдѣланному мнѣ.

Я убѣдился въ справедливости этого заключенія — и старался сдѣлать шагъ далѣе и угадать причины побудившія къ этому индійца — когда мнѣ принесли письмо отъ самаго Септимуса Люкера. Онъ просилъ у меня прощенія въ выраженіяхъ противно раболѣпныхъ и увѣрялъ меня, что онъ можетъ объяснить все удовлетворительнымъ для меня образомъ, если я удостою согласиться лично съ немъ увидѣться.

Я еще разъ пожертвовалъ дѣлами для простого любопытства. Я удостоилъ назначить ему свиданіе въ моей конторѣ на слѣдующій день.

Мистеръ Люкеръ оказался во всѣхъ отношеніяхъ гораздо ниже индійца — онъ былъ такой пошлый, такой безобразный, такой раболѣпный — что его не стоитъ описывать подробно на этихъ страницахъ. Сущность того, что онъ мнѣ сказалъ, можно объяснить слѣдующимъ образомъ:

Наканунѣ того дня, какъ у меня былъ индіецъ, этотъ изящный джентльмэнъ удостоилъ посѣтить мистера Люкера. Несмотря на его европейскій костюмъ, мистеръ Люкеръ тотчасъ узналъ въ своемъ гостѣ начальника трехъ индійцевъ, которые прежде надоѣли ему, шатаясь около его дома, такъ что ему ничего не оставалось болѣе, какъ обратиться къ судьѣ. Послѣ этого изумительнаго открытія, онъ дошелъ до заключенія (признаюсь, довольно естественнаго), что онъ непремѣнно долженъ принадлежать къ шайкѣ тѣхъ трехъ людей, которые завязали ему глаза, заткнули ротъ и отняли у него росписку банкира. Результатъ былъ тотъ, что онъ оцѣпенѣлъ отъ ужаса и твердо вѣрилъ, что насталъ его послѣдній часъ.

Съ своей стороны, индіецъ сохранялъ роль совершенно незнакомаго человѣка. Онъ вынулъ маленькую шкатулочку и обратился къ мистеру Люкеру съ такою точно просьбой, съ какой обратился ко мнѣ. Чтобы поскорѣе избавиться отъ него, мистеръ Люкеръ тотчасъ объявилъ, что у него нѣтъ денегъ. Индіецъ потомъ просилъ его назвать человѣка, къ которому было бы лучше и безопаснѣе обратиться за займомъ. Мистеръ Люкеръ отвѣчалъ, что лучше и безопаснѣе въ подобныхъ случаяхъ обращаться къ стряпчему, пользующемуся хорошей репутаціей. Когда индіецъ просилъ его назвать человѣка такой репутаціи и такой профессіи, мистеръ Люкеръ назвалъ меня — по той простой причинѣ, что будучи крайне испуганъ, онъ прежде всего случайно вспомнилъ обо мнѣ.

— Потъ лилъ съ меня какъ дождь, сэръ, заключилъ этотъ несчастный человѣкъ. — Я не зналъ, о чемъ я говорилъ. И надѣюсь, что вы оставите это безъ вниманія, сэръ, въ уваженіе того, что я просто былъ перепуганъ до помѣшательства.

Я довольно любезно извинилъ этого человѣка Это былъ кратчайшій способъ освободиться отъ него. Когда онъ уходилъ, я удержалъ его, чтобы сдѣлать одинъ вопросъ. Не сказалъ ли индіецъ чего-нибудь замѣчательнаго въ ту минуту, какъ уходилъ изъ дома мистера Люкера?

Да! Индіецъ сдѣлалъ именно тотъ самый вопросъ мистеру Люкеру, когда уходилъ, какой сдѣлалъ мнѣ.

Что это значило? Объясненіе мистера Люкера не помогло мнѣ разрѣшить проблему. Моя собственная находчивость, съ которой я посовѣтовался потомъ, оказалась также неспособна сладить съ этимъ затрудненіемъ. Въ этотъ вечеръ я обѣдалъ въ гостяхъ, и пошелъ наверхъ не въ весьма пріятномъ расположеніи духа, не подозрѣвая, что дорога въ мою уборную и дорога къ открытію значатъ въ этомъ случаѣ одно и то же.

Глава III.

Главнымъ лицомъ между гостями за обѣдомъ я нашелъ мистера Миртуэта.

Когда онъ появился въ Англіи послѣ своихъ странствованія), общество очень заинтересовалось этимъ путешественникомъ, какъ, человѣкомъ, который имѣлъ много опасныхъ приключеній, избавился и могъ разсказывать о нихъ. Теперь онъ объявилъ о своемъ намѣреніи воротиться на сцену своихъ подвиговъ и проникнуть въ области, еще неизвѣданныя. Это великолѣпное равнодушіе, увѣренность въ своемъ счастьи и намѣреніе подвергнуть опасности свою жизнь возбудили снова ослабѣвшій интересъ поклонниковъ героя. Теорія вѣроятностей была противъ возможности его спасенія въ этомъ случаѣ. Не каждый день можемъ мы встрѣчаться съ замѣчательнымъ человѣкомъ за обѣдомъ и чувствовать, что скоро услышимъ извѣстіе объ его убійствѣ.

Когда мущины остались въ столовой одни, мнѣ пришлось сидѣть возлѣ мистера Мёртуэта. Всѣ гости были англичане и безполезно говорить, что какъ только присутствіе дамъ перестало сдерживать насъ, разговоръ обратился на политику.

Относительно этого всепоглощающаго національнаго предмета я одинъ изъ самыхъ не англійскихъ англичанъ. Вообще разговоръ о политикѣ кажется мнѣ самымъ скучнымъ и самымъ безполезнымъ изъ всѣхъ разговоровъ. Взглянувъ на мистера Мёртуэта, когда бутылка первый разъ обходила вокругъ стола, я увидалъ, что онъ, повидимому, раздѣляетъ мой образъ мыслей. Онъ поступалъ очень осторожно со всевозможнымъ уваженіемъ къ чувствамъ своего гостя, но тѣмъ не менѣе было вѣрно то, что онъ собирался вздремнуть. Мнѣ пришло въ голову, что стоитъ попытаться, не разгонитъ ли его сонъ разговоръ о Лунномъ камнѣ, и если такъ, то посмотрѣть, что онъ думаетъ о послѣднемъ новомъ поворотѣ индійскаго заговора, обнаружившимся въ моей конторѣ.

— Если я не ошибаюсь, мистеръ Мёртуэтъ, началъ я: — вы были знакомы съ покойной лэди Вериндеръ и нѣсколько интересовались странными событіями, кончившимися пропажею Луннаго камня?

Знаменитый путешественникъ сдѣлалъ мнѣ честь тотчасъ очнуться отъ своей дремоты и спросить меня, кто я таковъ. Я сообщилъ ему о моихъ отношеніяхъ къ Гернкастльской фамиліи, не забывая того страннаго положенія, которое я занималъ относительно полковника и его алмаза. Мистеръ Мёртуэтъ повернулся на своемъ стулѣ такъ, чтобы оставить позади себя всю компанію (и консерваторовъ и либераловъ), и сосредоточилъ все свое вниманіе на простомъ мистерѣ Брёффѣ, стряпчемъ, жительствующемъ на сквэрѣ Грэйс-Иннъ.

— Слышали вы что-нибудь въ послѣднее время объ индійцахъ? спросилъ онъ.

— Имѣю всѣ причины такъ полагать, отвѣчаетъ я: — что одинъ изъ нихъ имѣлъ свиданіе со много въ моей конторѣ вчера.

Мистера Мёртуэта не легко было удивить, но этотъ послѣдній отвѣтъ мой совершенно поразилъ его. Я разсказалъ, что случилось съ мистеромъ Люкеромъ и что случилось со мной точь-въ-точь какъ описывалъ здѣсь.

— Это ясно, что прощальный вопросъ индійца имѣлъ цѣль, прибавилъ я. — Зачѣмъ бы ему такъ хотѣлось знать, въ какой срокъ должникъ обязанъ заплатить свой долгъ?

— Возможно ли, что вы не понимаете его причини, мистеръ Брёффъ?

— Я стыжусь моей глупости, мистеръ Мёртуэтъ, но не понимаю.

Знаменитому путешественнику показалось очень интересно извѣдать до самой низкой глубины всю обширность моей глупости,

— Позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, сказалъ онъ: — въ какомъ положеніи находится теперь заговоръ, чтобы захватить Лунныи камень?

— Не могу сказать, отвѣчалъ я. — Заговоръ индійцевъ тайна для меня.

— Заговоръ индійцевъ, мистеръ Брёффъ, можетъ быть тайною для васъ только, потому что вы никогда серьезно не разсматривали его. Не пересмотрѣть ли намъ ею вмѣстѣ съ того времени, когда вы написали завѣщаніе полковника Гернкастля, до того времени, когда индіецъ пришелъ въ вашу контору? Въ вашемъ положеніи и для интересовъ миссъ Вериндеръ должно быть очень важно, чтобы вы могли ясно понимать это дѣло на случаи надобности. Скажите мнѣ, помня это, сами ли вы хотите узнать побудительныя причины индійцевъ, или желаете, чтобы я избавилъ васъ отъ хлопотъ и сообщилъ вамъ то, что я думаю объ этомъ?

Безполезно говорить, что я вполнѣ оцѣнилъ практическую цѣль, которую онъ имѣлъ въ виду, и выбралъ первый изъ двухъ предложенныхъ вопросовъ.

— Очень хорошо, сказалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Мы прежде всего коснемся вопроса о лѣтахъ трехъ индійцевъ. Я могу поручиться, что они всѣ кажутся однихъ лѣтъ — вы можете сами рѣшить, въ цвѣтущей ли порѣ жизни находился человѣкъ, котораго вы видѣли. Вы думаете, что ему нѣтъ и сорока? Я самъ такъ думаю. Мы скажемъ, что ему нѣтъ еще сорока лѣтъ. Теперь оглянитесь на то время, когда полковникъ Гернкастль пріѣхалъ въ Англію и когда вы были замѣшаны въ тотъ планъ, который онъ принялъ для сохраненія своей жизни. Я не заставляю васъ считать годы. Я только скажу, это ясно, что эти индійцы по своимъ лѣтамъ должны быть преемниками трёхъ другихъ индійцевъ (это все брамины самой высокой касты, мистеръ Бреффъ!), которые послѣдовали за полковникомъ сюда. Очень хорошо. Эти наши люди смѣнили тѣхъ, которые были здѣсь прежде нихъ. Еслибъ они только сдѣлали это, то и не стоило бы разузнавать объ этомъ дѣлѣ. Но они сдѣлали болѣе. Они смѣнили ту организацію, которую ихъ предшественники установили въ этой странѣ. Не пугайтесь. Я не сомнѣваюсь, что эта организація по нашимъ понятіямъ самое пустое дѣло. Она заключается въ томъ, чтобы распоряжаться деньгами, услугами, когда онѣ понадобятся англичанъ того туманнаго сорта, которые ведутъ въ Лондонѣ загадочную жизнь, и наконецъ тайнымъ сочувствіемъ тѣхъ немногихъ ихъ соотечественниковъ, которые занимаются какими-нибудь разнообразными дѣлами въ этомъ большомъ городѣ. Вы видите, что въ этомъ нѣтъ ничего грознаго. Но это стоитъ замѣтить, потому что можетъ быть мы найдемъ случай обратиться впослѣдствіи къ этой скромной маленькой индійской организаціи. Разъяснивъ такимъ образомъ дѣло, я теперь сдѣлаю вамъ вопросъ и ожидаю, что ваша опытность отвѣтитъ мнѣ на него. Какое событіе подало индійцамъ первую возможность захватить алмазъ?

Я понялъ этотъ намекъ на мою опытность.

— Первая возможность, отвѣчалъ я: — была подана имъ смертью полковника Гернкастла. Я полагаю, что имъ сдѣлалась извѣстна его смерть.

— Разумѣется. Стало бить, вы видите, что эта смерть подала имъ первую возможность. До того времени Лунный камень хранился въ кладовой банкира. Вы написали завѣщаніе полковника, въ которомъ онъ отказывалъ эту драгоцѣнность своей племянницѣ. Завѣщаніе было предъявлено обыкновеннымъ порядкомъ. Какъ юристъ, вы безъ труда догадаетесь, какъ индійцы должны были поступить (по совѣту англичанъ) послѣ этого.

— Они взяли копію съ завѣщанія изъ Доктор-Коммонсъ, сказалъ я.

— Именно. Тотъ или другой изъ этихъ туманныхъ англичанъ, о которыхъ я упоминалъ, досталъ для нихъ копію. Изъ этой копіи они узнали, что Лунный камень былъ завѣщанъ дочери лэди Вериндеръ и что мистеръ Блэкъ старшій, или человѣкъ, выбранный имъ, долженъ былъ отдать его въ ея руки. Вы согласитесь со мною, что необходимыя свѣдѣнія о такимъ людяхъ, какъ лэди Вериндеръ и мистеръ Блэкъ, очень легко получить. Единственное затрудненіе для индійцевъ состояло въ томъ, чтобы рѣшить, когда сдѣлать имъ попытку похитить алмазъ: тогда ли, когда его вынимали изъ банка, или подождать, когда его увезутъ въ Йоркширъ въ домъ лэди Вериндеръ. Второй способъ очевидно былъ самый безопасный, и вотъ вамъ объясненіе появленія индійцевъ въ Фризинголлѣ, переодѣтыхъ фокусниками. Безполезно говорить, что въ Лондонѣ ихъ организація сообщала имъ свѣдѣнія о событіяхъ. Для этого достаточно было двухъ человѣкъ. Одинъ долженъ былъ слѣдить за тѣмъ, кто пошелъ въ банкъ изъ дома мистера Блэка. Другой, вѣроятно, угостилъ пивомъ слугъ въ домѣ мистера Блэка и узналъ отъ нихъ домашнія новости. Эти самыя обыкновенныя мѣры доставили имъ свѣдѣнія, что мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ былъ въ банкѣ и что онъ единственный человѣкъ изъ этого дома ѣхалъ къ лэди Вериндеръ. Что потомъ вышло изъ этого открытія, вы, безъ сомнѣнія, помните такъ же вѣрно, какъ и я.

Я вспомнилъ, что Фрэнклинъ Блэкъ примѣтилъ одного изъ шпіоновъ на улицѣ — что онъ вслѣдствіе этого ускорилъ время своего пріѣзда въ Йоркширъ на нѣсколько часовъ — и что (по милости превосходнаго совѣта старика Беттереджа) отдалъ алмазъ въ фризинголлскій банкъ прежде чѣмъ индійцы надѣялись увидѣть его въ Йоркширѣ. До-сихъ-поръ все совершенно ясно. По такъ какъ индійцы не знали принятой предосторожности, то какимъ образомъ не сдѣлали они покушенія на домъ луди Вериндеръ (въ которомъ они предполагали алмазъ) во весь тотъ промежутокъ, который прошелъ до рожденія Рэчель?

Представивъ это затрудненіе мистеру Мёртуэту, я счелъ нужнымъ прибавить, что я слышалъ о малышкѣ, о чернилахъ и о всемъ остальномъ, и что объясненіе, основанное на теоріи ясновидѣнія, не убѣждало меня.

— И меня также, сказалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Ясновидѣніе къ этомъ случаѣ просто показываетъ романическую сторону индійскаго характера. Для этихъ людей окружить ихъ утомительное и опасное порученіе въ этой странѣ чудеснымъ и сверхъестественнымъ было бы успокоительно и поощрительно — я согласенъ, что это совершенно непонятно для англичанина. Мальчикъ ихъ неоспоримо субъектъ чувствительный для месмерическаго вліянія и подъ этимъ вліяніемъ онъ, безъ сомнѣнія, отражалъ то, что уже находилось къ душѣ человѣка магнитизирущаго его. Я испытывалъ теорію ясновидѣнія — и никогда не находилъ, чтобы проявленія заходили далѣе этого пункта. Индійцы не такъ смотрятъ на этотъ вопросъ; индійцы смотрятъ на своего мальчика какъ на зрителя предметовъ невидимыхъ для ихъ глазъ — и я повторяю, въ этомъ чудѣ они находятъ источникъ новаго интереса для цѣли, соединяющей ихъ. Я упоминаю объ этомъ только какъ о любопытномъ взглядѣ на человѣческій характеръ, который долженъ быть совершенно новъ для васъ. Намъ нѣтъ никакого дѣла до ясновидѣнія, месмеризма или чего-нибудь другого, чему трудно было бы повѣрить практическому человѣку въ тѣхъ розысканіяхъ, которыя мы теперь производимъ. Цѣль моя — прослѣдить индійскій заговоръ шагъ за шагомъ и вывесть результатъ раціональными способами изъ естественныхъ причинъ. Успѣлъ ли я до-сихъ-поръ удовлетворить ваше любопытство?

— Конечно такъ, мистеръ Мёртуэтъ! Однако, я съ нетерпѣніемъ ожидаю услышать раціональное объясненіе въ томъ затрудненія, которое я сейчасъ имѣлъ честь представить вамъ.

Мистеръ Мёртуэтъ улыбнулся.

— Это затрудненіе разрѣшить легче всего, сказалъ онъ. — Позвольте мнѣ начать согласіемъ, что ваше Объясненіе дѣла было совершенно правильно. Индійцы, безъ сомнѣнія, не знали, чай мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ сдѣлалъ съ алмазомъ, потому что мы видимъ, какъ они сдѣлали свою первую ошибку въ первый вечеръ пріѣзда мистера Блэка въ домъ его тетки.

— Ихъ первую ошибку? повторилъ я.

— Конечно! Ошибка ихъ состояла въ томъ, что они допустили Габріэлля Беттереджа застать ихъ на террасѣ вечеромъ. Однако, они имѣютъ ту заслугу, что сами увидали свой фальшивый шагъ — потому что, какъ вы опять сказали, имѣя мнопі времени въ своемъ распоряженіи, они не подходили къ дому нѣсколько недѣль послѣ того.

— Почему, мистеръ Мёртуэтъ? Вотъ что я желаю знать! Почему?

— Потому что ни одинъ индіецъ, мистеръ Брёффъ, не стянетъ подвергать себя безполезному риску. Пунктъ, написанный вами въ завѣщаніи полковника Гернкастля, сообщилъ имъ (неправдали?), что Лунный камень переходилъ въ полное владѣніе миссъ Вериндеръ въ день ея рожденія. Очень хорошо. Скажите мнѣ, какъ было безопаснѣе поступить людямъ въ ихъ положеніи? Сдѣлавъ попытку похитить алмазъ, пока онъ находился у мистера Фронклитта Блэка, который уже показалъ, что онъ можетъ подозрѣвать и перехитрить ихъ? Или подождать, пока алмазъ будетъ въ рукахъ молодой дѣвушки, которая съ невинной радостью будетъ надѣвать эту великолѣпную вещь при всякомъ возможномъ случаѣ? Можетъ быть, вамъ нужно доказательства, что моя теорія правильна? Пусть поведеніе индійцевъ служитъ вамъ этимъ доказательствомъ. Они появились въ домѣ, прождавъ всѣ эти недѣли, на день рожденія миссъ Вериндеръ и были вознаграждены за свой терпѣливый разсчетъ, увидѣвъ Лунный камень на платьѣ миссъ Вериндеръ. Когда я услыхалъ исторію полковника и алмаза позднѣе въ этотъ вечеръ, я такъ былъ увѣренъ, какой опасности подвергался мастеръ Фрэнклинъ (индійцы непремѣнно напали бы на него, еслибъ онъ не возвращался въ домъ лэди Вериндеръ вмѣстѣ съ другими людьми), и такъ сильно былъ убѣжденъ, что миссъ Вериндеръ предстоитъ еще худшая опасность, что я посовѣтовалъ послѣдовать плану полковника и уничтожить тождество камня, разбивъ его на отдѣльные куски. Какъ его необыкновенное исчезновеніе въ ту ночь сдѣлало совѣтъ мой безполезнымъ и совершенно опровергнуло индустанскій заговоръ и какъ дальнѣйшія дѣйствія индусовъ были пріостановлены на слѣдующій день заключеніемъ ихъ въ тюрьму, какъ мошенниковъ и бродягъ — вамъ это такъ же хорошо извѣстно, какъ и мнѣ. Первое дѣйствіе заговора кончается тутъ. Прежде чѣмъ мы перейдемъ ко второму, могу я спросить, объяснилъ ли я затруднительный вопросъ удовлетворительнымъ образомъ для практическаго человѣка?

Невозможно было опровергать, что онъ прекрасно разрѣшилъ для меня затрудненіе по милости его знанія индійскаго характера — и по милости того, что ему не приходилось думать такъ какъ мнѣ о сотнѣ другихъ завѣщаній послѣ смерти полковника Гернкастля!

— До-сихъ-поръ все идетъ хорошо, продолжалъ мистеръ Мёртуэтъ. — Первая возможность, представившаяся индусамъ захватить алмазъ, была потеряна въ тотъ день, когда ихъ посадили въ фризинголлскую тюрьму. Когда же имъ представилась другая возможность? Другая возможность представилась — какъ я могу доказать — пока они сидѣли еще въ тюрьмѣ.

Онъ вынулъ свою записную книжку и раскрылъ ее прежде чѣмъ продолжалъ.

— Въ то время я гостилъ у моихъ друзей въ Фризинголлѣ, продолжалъ онъ: — за два дня до того, какъ индійцевъ освободили (это было, кажется, въ понедѣльникъ), тюремный смотритель пришелъ ко мнѣ съ письмомъ. Какая-то мистриссъ Маканнъ, у которой они нанимали квартиру, принесла это письмо одному изъ индійцевъ; письмо это принесъ утромъ къ домъ съ мистриссъ Маканнъ почтальонъ. Тюремныя власти примѣтили, что штемпель былъ Ламбетскій и что адресъ, хотя написанный правильнымъ англійскимъ языкомъ, какъ-то странно несогласовался съ привитою методой адресовывать письма. Распечатавъ письма, они увидали, что оно написано на иностранномъ языкѣ, индустанскомъ, какъ справедливо предположили они. Пришли они ко мнѣ затѣмъ, чтобы я перевелъ имъ это письмо. Я скопировалъ въ моей записной книжкѣ и подлинникъ и мой переводъ — и вотъ они къ вашимъ услугамъ.

Онъ подалъ мнѣ развернутый бумажникъ. Прежде всего былъ скопированъ адресъ письма. Оно все было переписано въ одномъ параграфѣ, безъ знаковъ препинанія: «Тремъ индусамъ, живущими у дамы, называющейся Маканнъ, въ Фризинголлѣ, въ Йоркширѣ.» Затѣмъ слѣдовалъ индійскій текстъ, а англійскій переводъ стоялъ въ концѣ и былъ выраженъ этими таинственными словами:

"Именемъ правителя Ночи, который возсѣдаетъ на Сайгѣ, руки котораго обнимаютъ четыре угла земли!

"Братья, повернитесь лицомъ къ югу и приходите ко мнѣ на улицу многошумную, которая спускается къ грязной водѣ.

«Причина этому та:

„Мои собственные глаза видѣли это.“

На этомъ письмо и кончалось, не было ни числа, ни подписи. Я подалъ его обратно мистеру Мёртуэту и признался, что этотъ любопытный обращикъ индустанской корреспонденціи поставилъ меня втупикъ.

— Я могу объяснить вамъ первую фразу, сказалъ онъ: — а поведеніе индійцевъ объяснитъ остальное. Богъ луны представленъ въ индійской миѳологіи четверорукимъ божествомъ, сидящимъ на сайгѣ, а одинъ изъ его титуловъ — Правитель ночи. Тутъ-то подозрительно похоже на косвенный намекъ на Лунный камень. Теперь посмотримъ, что сдѣлали индійцы, когда тюремныя власти позволили имъ получить письмо. Въ тотъ самый день, какъ ихъ освободили, они тотчасъ отправились на желѣзную дорогу и заняли мѣста въ первомъ поѣздѣ, отправлявшемся въ Лондонъ. Мы всѣ въ Фризинголлѣ думали, что очень жаль, зачѣмъ надъ ихъ поступками не наблюдали втайнѣ. Но послѣ того, калъ лэди Вериндеръ отпустила сыщика и остановила дальнѣйшее слѣдствіе о пропажѣ алмаза, никто другой не могъ сдѣлать ни шага въ этомъ дѣлѣ. Индійцамъ дана была воля ѣхать въ Лондонъ, они въ Лондонъ и поѣхали. Что потомъ мы узнали о нихъ, мистеръ Брёффъ?

— Они стали надоѣдать мистеру Люкеру, отвѣчалъ я: — шатаясь около его дома въ Ламбетѣ.

— Вы читали описаніе того, какъ мистеръ Люкеръ обратился къ судьѣ?

— Да.

— Если вы припомните, онъ упоминалъ объ иностранномъ работникѣ, занимавшемся у него, которому онъ только что отказалъ по подозрѣнію покушенія на воровство; онъ думалъ также, что онъ дѣйствовалъ заодно съ индійцами, надоѣдавшими ему. Выводъ очень простъ, мистеръ Брёффъ, относительно того, кто написалъ письмо, сейчасъ поставившее васъ втупикъ, и какую восточную драгоцѣнность этотъ работникъ покушался украсть.

Выводъ (какъ я поспѣшилъ сознаться) былъ такъ ясенъ, что на него указывать не было никакой надобности. Я некогда ее сомнѣвался, что Лунный камень попалъ въ руки мистера Люкера въ то время, о которомъ упоминалъ мистеръ Мёртуэтъ. Мой единственный вопросъ состоялъ въ томъ, какъ индійцы ушли объ этомъ обстоятельствѣ. Этотъ вопросъ (по моему, самый затруднительный) получилъ теперь отвѣтъ, какъ и всѣ остальные. Несмотря на то, что я юристъ, я началъ чувствовать, что мистеръ Мёртуэтъ проведетъ меня съ завязанными глазами по послѣднимъ извилинамъ лабиринта, но которому онъ велъ меня до-сихъ-поръ. Я сдѣлалъ ему этотъ комплиментъ и онъ любезно его принялъ.

— Вы въ свою очередь доставите мнѣ одно свѣдѣніе, сказалъ онъ. — Кто-то отвезъ Лунный камень изъ Йоркшира въ Лондонъ и кто-то получилъ за него деньги, а то онъ не былъ бы въ рукахъ мистера Люкера. Неизвѣстно еще, кто это сдѣлалъ?

— Сколько мнѣ извѣстно, еще нѣтъ.

— Была какая-то улика (не такъ ли?) на мистера Годфри Эбльуайта. Мнѣ сказали, что онъ знаменитый филантропъ — это ужъ прямо говоритъ противъ него.

Я искренно согласился съ мистеромъ Мёртуэтонъ. Въ то не время я чувствовалъ себя обязаннымъ сообщить ему (безполезно говорить, что я не назвалъ миссъ Вериндеръ), что мистеръ Годфри Эбльуайтъ оправдался отъ всякаго подозрѣнія на основаніи показаній такого лица, за правдивость котораго я мои поручиться.

— Очень хорошо, спокойно сказалъ Мёртуэтъ: — предоставимъ времени разъяснить это дѣло. А пока, мистеръ Брёффъ, мы должны воротиться къ индійцамъ. Путешествіе ихъ въ Лондонъ просто кончилось тѣмъ, что они сдѣлались жертвою другой неудачи. Потерю второй возможности похитить алмазъ слѣдуетъ, по моему мнѣнію, приписать хитрости и предусмотрительности мистера Люкера — не даромъ занимающагося прибыльнымъ и старымъ ремесломъ лихоимства! Поспѣшно отказавъ своему работнику, онъ лишилъ индійцевъ помощи, которую ихъ сообщникъ оказалъ бы имъ, впустивъ ихъ въ домъ. Но поспѣшно перенеся Лунный камень къ своему банкиру, онъ озадачилъ заговорщиковъ, прежде чѣмъ они составили новый планъ обокрасть его. Какъ индійцы въ этомъ послѣднемъ случаѣ догадались, что было сдѣлано, и какъ успѣли захватить росписку банкира, событія слишкомъ недавнія для того, чтобы о нихъ распространяться. Довольно будетъ сказать, что они узнали, что Лунный камень опять ускользнулъ отъ нихъ и былъ отданъ (подъ общимъ названіемъ драгоцѣнной вещи) въ кладовую банкира. Какую же третью возможность, мистеръ Брёффъ, имѣютъ они захватить алмазъ, и когда наступитъ она?

Когда этотъ вопросъ сорвался съ его губъ, я догадался наконецъ, для чего индіецъ приходилъ ко мнѣ вчера.

— Вижу! воскликнулъ я. — Индійцы увѣрены, такъ же какъ и мы, что Лунный камень заложенъ, и имъ непремѣнно нужно знать самый ранній срокъ выкупа залога — потому что въ то время алмазъ будетъ взятъ отъ банкира!

— Я сказалъ вамъ, что вы сами узнаете все, мистеръ Брёффъ, если только я дамъ вамъ возможность догадаться. Черезъ годъ послѣ того, какъ Лунный камень бытъ заложенъ, индійцы будутъ подстерегать третью возможность похитить его. Мистеръ Люкеръ самъ сказалъ имъ, сколько времени намъ придется ждать, и вы своимъ уважаемымъ авторитетомъ подтвердили истину словъ мистера Люкера. Когда по вашему предположенію алмазъ попалъ въ руки заимодавца?

— Въ концѣ іюня, отвѣчалъ я: — сколько мнѣ помнится.

— А теперь тысяча-восемьсотъ сороковой годъ. Очень хорошо. Если неизвѣстное лицо, заложившее Лунный камень, можетъ выкупить его черезъ годъ, алмазъ будетъ въ рукахъ этого человѣка опять въ концѣ іюня тысячи-восемьсотъ-сорокъ-девятаго года. Тогда я буду на тысячи миль далеко отъ Англіи я англійскихъ новостей. Но можетъ быть вамъ стоило бы записать число и постараться быть въ Лондонѣ въ то время.

— Вы думаете, что случится что-нибудь серьезное? спросилъ я.

Я думаю, что я буду въ большей безопасности, отвѣчалъ онъ: — между свирѣпыми фанатиками Центральной Азіи, чѣмъ былъ бы, еслибъ переступилъ за порогъ двери банка съ Луннымъ камнемъ въ карманѣ. Индійцы два раза потерпѣли неудачу, мистеръ Брёффъ. Я твердо убѣжденъ, что они не поддадутся неудачѣ въ третій разъ.

Это были его послѣднія слова. Принесли кофе; гости встали и разошлись по комнатѣ, а мы пошли къ дамамъ наверхъ.

Я записалъ число, и можетъ быть не худо, если я кончу мой разсказъ, повторивъ здѣсь мою замѣтку:

Іюнь тысяча-восемьсотъ-сорокъ девятаго. Ожидать извѣстій объ индійцахъ въ концѣ этого мѣсяца.

Сдѣлавъ это, я передаю перо, на которое не имѣю болѣе права, тому, кто долженъ писать послѣ меня.

ТРЕТІЙ РАЗСКАЗЪ,

Написанный Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Глава I.

Весною въ тысяча-восемьсотъ-сорокъ-девятомъ году я странствовалъ по Бостону и только что перемѣнилъ дорожные длани, которые я составилъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ и которые сообщилъ моему стряпчему и моему банкиру въ Лондонѣ.

Эта перемѣна сдѣлала для меня необходимымъ послать моего слугу взять мои письма и векселя отъ англійскаго консула изъ одного города, въ которомъ я уже не имѣлъ намѣренія останавливаться по моимъ новымъ планамъ. Слуга мой долженъ былъ опять присоединиться ко мнѣ въ назначенное время и въ назначенномъ мѣстѣ. Случай, въ которомъ онъ былъ невиноватъ, задержалъ его на дорогѣ. Я и нанятые мною люди цѣлую недѣлю ждали на Границахъ пустыни. Въ концѣ этого времени пропадавшій слуга явился у входа въ мою палатку съ деньгами и письмами.

— Я боюсь, что привезъ вамъ дурныя извѣстія, сэръ, сказалъ онъ, указывая на одно изъ писемъ съ траурной каймой, на которомъ адресъ былъ написанъ рукою мистера Брёффа.

Въ такомъ случаѣ я ничего не знаю нестерпимѣе неизвѣстности. Письмо съ траурной каймой я распечаталъ прежде всѣхъ другихъ. Оно увѣдомляло меня, что отецъ мой умеръ и что я былъ наслѣдникомъ его огромнаго состоянія. Богатство, переходившее въ мои руки, приносило съ собою и отвѣтственность; мистеръ Брёффъ упрашивалъ меня не терпя времени воротиться въ Англію.

На разсвѣтѣ слѣдующаго утра я былъ уже на дорогѣ къ моей родинѣ.

Портретъ мой, нарисованный моимъ старымъ пріятелемъ Беттереджемъ въ то время, когда я уѣзжалъ изъ Англіи, немного преувеличенъ, какъ мнѣ кажется. Онъ по-своему серьезно перетолковалъ сатирическія замѣчанія своей барышни о моемъ заграничномъ воспитаніи и убѣдилъ себя, что будто-бы онъ дѣйствительно видѣлъ тѣ французскія, нѣмецкія и итальянскія стороны моего характера, надъ которымъ шутила моя веселая кузина и которыя существовали развѣ только въ собственной головѣ нашего добраго Беттереджа. Но, кромѣ итого, я обязанъ признаться, что онъ сказалъ истинную правду, представивъ, что я былъ уязвленъ въ сердце обращеніемъ Рэчель и оставилъ Англію въ первомъ порывѣ страданія, которое возбудило тмь самое горькое разочарованіе въ моей жизни.

Я уѣхалъ заграницу, рѣшившись — если перемѣна и отсутствіе могутъ помочь мнѣ — забыть ее. Я убѣжденъ, что человѣкъ, опровергающій, что перемѣна и отсутствіе помогаютъ въ подобныхъ обстоятельствахъ, не вѣрно смотритъ на человѣческую натуру: перемѣна и отсутствіе отвлекаютъ его вниманіе отъ исключительнаго созерцанія его горести. Я не забывалъ Рэчель, но печаль воспоминанія утратила свою горечь мало-помалу, когда время, разстояніе и новизна становились между Рэчель и мною.

Съ другой стороны, когда я возвращался на родину, лекарство, такъ вѣрно помогавшее мнѣ, начало теперь слабѣть. Чѣмъ ближе я подвигался къ странѣ, въ которой она жила, и къ возможности опять увидѣться съ нею, тѣмъ непреодолимѣе ея вліяніе начинало опять овладѣвать мною. Когда я уѣзжалъ изъ Англіи, ея пая было послѣднее, которое я позволилъ бы себѣ произнести. Воротившись въ Англію, я прежде всего спросилъ о нея, когда я встрѣтился съ мистеромъ Брёффомъ.

Разумѣется, мнѣ разсказали все, что случилось въ мое отсутствіе — другими словами, все что было разсказано здѣсь какъ продолженіе разсказа Беттереджа — исключая одного обстоятельства. Въ то время мистеръ Брёффъ не считалъ себя въ правѣ сообщить мнѣ о причинахъ, побудившихъ Рэчель и Годфри Эбльуайта отказаться отъ помолвки. Я не безпокоилъ его затруднительными вопросами объ этомъ щекотливомъ предметѣ. Для меня было достаточнымъ облегченіемъ послѣ ревниваго разочарованія, возбужденнаго во мнѣ извѣстіемъ, что она имѣла намѣреніе сдѣлаться женою Годфри, когда я узналъ, что размышленіе убѣдило ее въ опрометчивости ея поступка и что она взяла назадъ свое слово.

Когда я выслушалъ исторію прошедшаго, мои слѣдующіе разспросы (все о Рэчель!) относились къ настоящему. На попеченіи кого находилась она, оставивъ домъ мистера Брёффа, и гдѣ жила она теперь?

Она жила у вдовствующей сестры покойнаго сэр-Джона Вериндера — мистриссъ Мерридью — которую душеприкащики ея матери просили быть опекуншей и которая приняла это предложеніе. Мнѣ сказали, что онѣ уживаются очень хорошо и теперь помѣстились на весь сезонъ въ домѣ мистриссъ Мерридью на Портлэндской площади.

Черезъ полчаса послѣ того, какъ я узналъ объ этомъ, я отправился на Портлэндскую площадь — не имѣя мужества признаться въ этомъ мистеру Брёффу!

Слуга отворившій дверь, не зналъ, дома ли миссъ Вериндеръ Я послалъ его наверхъ съ моей карточкой, какъ самый скорѣйшій способъ разрѣшить вопросъ; слуга воротился съ непрошибаемымъ лицомъ и сообщилъ мнѣ, что миссъ Вериндеръ дома нѣтъ.

Другихъ я могъ бы подозрѣвать въ умышленномъ отказѣ видѣться со мною. Но Рэчель подозрѣвать было невозможно. Я сказалъ, что приду опять въ шесть часовъ вечера. Въ шесть часовъ мнѣ сказали во второй разъ, что миссъ Вериндеръ нѣтъ дома. Не оставила ли она какого-нибудь порученія ко мнѣ? Никакого. Развѣ миссъ Вериндеръ не получила моей карточки? Слуга отвѣчалъ, что миссъ Вериндеръ получила.

Выводъ былъ слишкомъ ясенъ: Рэчель не хотѣла видѣть меня.

Я съ своей стороны не хотѣлъ, чтобы со мною обращались такимъ образомъ, не сдѣлавъ попытки узнать, по-крайней-мѣръ, причину. Я послалъ сказать мистриссъ Мерридью мое имя и просить ее удостоить меня свиданіемъ въ какое время ей будетъ удобнѣе.

Мистриссъ Мерридью безъ всякаго затрудненія приняла меня тотчасъ. Меня провели въ красивую маленькую гостиную и я очутился въ присутствіи красивой, маленькой, пожилой дамы. Она была такъ добра, что чувствовала большое сожалѣніе и большое удавленіе ради меня. Но въ то же время она не могла дать мнѣ никакого объясненія или уговаривать Рэчель относительно того, что повидимому относилось только къ ея собственнымъ чувствамъ. Это было повторяемо нѣсколько разъ съ вѣжливымъ терпѣніемъ, котораго ничто не могло утомить — и вотъ все, что я выигралъ, обратившись къ мистриссъ Мерридью.

Послѣднимъ средствомъ было написать къ Рэчель. Мой слуга отнесъ къ ней письмо на слѣдующій день съ строгимъ приказаніемъ дождаться отвѣта.

Отвѣтъ былъ принесенъ буквально въ одной фразѣ:

— Миссъ Вериндеръ отказывается вступать въ переписку съ мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Какъ я ни любилъ ее, я принялъ съ негодованіемъ оскорбленіе, нанесенное мнѣ этимъ отвѣтомъ. Мистеръ Брёффъ пришелъ заговорить со мною о дѣлахъ, прежде чѣмъ я совершенно опомнился. Я тотчасъ отстранилъ дѣла и объяснилъ ему все. Онъ оказался такъ же неспособенъ объяснить мнѣ это, какъ и мистриссъ Мерридью. Я спросилъ его, не оклеветалъ ли меня кто! передъ Рэчель. Мистеръ Брёффъ не зналъ обо мнѣ никакой клеветы. Не говорила ли она чего-нибудь обо мнѣ въ то время, какъ жила въ домѣ мистера Брёффа? Никогда. Не спросила ли она во время моего продолжительнаго отсутствія, живъ я или умеръ? Подобный вопросъ не сходилъ съ ея губъ.

Я вынулъ изъ бумажника письмо, которое бѣдная лэди Вериндеръ написала мнѣ изъ Фризинголла въ тотъ день, когда я уѣхалъ изъ ея дома въ Йоркширѣ. Я обратилъ вниманіе мистера Брёффа на эти двѣ фразы:

„Драгоцѣнная помощь, которую вы оказали слѣдствію послѣ пропавшаго алмаза, все еще кажется непростительной обидой для Рэчель въ настоящемъ страшномъ состояніи ея души. Поступая слѣпо въ этомъ дѣлѣ, вы увеличили ея безпокойство, невинно угрожая открытіемъ ея тайны вашими стараніями.“

— Возможно ли, спросилъ я: — чтобы она и теперь была раздражена противъ меня, какъ прежде?

На лицѣ мистера Брёффа выказалось непритворное огорченіе,

— Если вы непремѣнно настаиваете получить отвѣть, ссь залъ онъ: — признаюсь, я не могу иначе растолковать ея поведеніе.

Я позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ моему слугѣ уложить. мои вещи въ чемоданъ и послать за указателемъ желѣзныхъ дорогъ. Мистеръ Брёффъ спросилъ съ удивленіемъ, что я намѣренъ дѣлать.

— Я ѣду въ Йоркширъ, отвѣчалъ я: — съ слѣдующимъ поѣздомъ.

— Могу я спросить, для чего?

— Мистеръ Брёффъ, помощь, которую я невиннымъ образомъ оказалъ послѣ пропажи алмаза, была непростительнымъ оскорбленіемъ для Рэчель годъ тому назадъ, и остается теперь непростительнымъ оскорбленіемъ. Я не хочу подчиняться этому. Я рѣшился узнать тайну ея молчанія съ матерью и ея непріязненности ко мнѣ. Если время, труды и деньги могутъ это сдѣлать, я отыщу вора, укравшаго Лунный камень!

Достойный старикъ покушался возражать — уговаривалъ меня послушаться разсудка — словомъ, исполнить свою обязанность ко мнѣ. Я былъ глухъ ко всѣмъ его убѣжденіямъ. Никакія соображенія на свѣтѣ не поколебали бы въ эту минуту моей рѣшимости.

— Я примусь опять за слѣдствіе, продолжалъ я: съ того самаго пункта, гдѣ я его оставилъ, я буду слѣдить за нимъ шагъ за шагомъ до-тѣхъ-поръ, пока дойду до настоящаго времени. Въ цѣпи уликъ недостаетъ нѣкоторыхъ звеньевъ, когда я оставилъ слѣдствіе, и ихъ можетъ дополнить Габріэль Беттереджъ. Я ѣду къ Габріэлю Беттереджу!

На закатѣ солнца въ этотъ вечеръ я опять стоялъ на хорошо знакомой мнѣ террасѣ и смотрѣлъ на спокойный старый деревенскій домъ. Прежде всѣхъ я увидалъ садовника въ пустомъ саду. Онъ оставилъ Беттереджа часъ тому назадъ грѣющимся въ своемъ обычномъ уголку на заднемъ дворѣ. Я зналъ это хорошо и сказалъ, что я самъ пойду и отыщу его.

Я обошелъ вокругъ знакомыхъ дорожекъ и заглянулъ въ открытую калитку на дворъ.

Вотъ онъ — милый старый другъ счастливыхъ дней, которые никогда уже не возвратятся — вотъ онъ въ прежнемъ уголку, на прежнемъ соломенномъ стулѣ, съ трубкою во рту, съ „Робинзономъ Крузо“ на колѣняхъ и съ своими двумя друзьями, собаками, дремавшими около него! Я стоялъ такъ, что тѣнь мою далеко отбрасывали послѣдніе косвенные лучи солнца. Или собаки увидали эту тѣнь, или ихъ тонкое чутье узнало о моемъ приближеніи, онѣ вскочили съ ворчаніемъ. Вздрогнувъ въ свою очередь, старикъ заставилъ ихъ молчать однимъ словомъ, а потомъ оттѣнилъ свои слабые глаза рукою и вопросительно посмотрѣлъ на фигуру, стоявшую въ калиткѣ.

Глаза мои наполнились слезами. Я принужденъ былъ подождать, прежде чѣмъ могъ рѣшиться заговорить съ нимъ.

Глава II.

— Беттереджъ, сказалъ я, указывая на знакомую книгу, лежавшую у него на колѣняхъ: — сообщилъ вамъ Робинзонъ Крузо въ этотъ вечеръ, что вы можете надѣяться увидать Фрэнклина Блэка?

— Ей-Богу, мистеръ Фрэнклинъ, вскричалъ старикъ: — Робинзонъ Крузо именно это и сдѣлалъ!

Онъ всталъ на ноги съ моей помощью и съ минуту стоялъ, смотря то назадъ, то впередъ, на „Робинзона Крузо“ и на меня, повидимому не зная, кто изъ насъ болѣе удивилъ его. Приговоръ кончился въ пользу книги. Держа ее открытою передъ собой обѣими руками, онъ смотрѣлъ на удивительную книгу съ невыразимымъ ожиданіемъ — какъ будто надѣялся увидать, что самъ Робинзонъ Крузо выдетъ изъ этихъ страницъ и удостоитъ насъ личнымъ свиданіемъ.

— Вотъ что я читалъ, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ онъ, какъ только возвратилъ способность говорить: — вотъ то самое мѣсто, которое я читалъ за минуту до вашего прихода! Страница сто-пятьдесятъ-шестая: „Я стоялъ какъ пораженный громомъ, или какъ-будто увидалъ призракъ“. Развѣ это не значитъ: „Ожидайте внезапнаго появленія мистера Фрэнклина Блэка?“ — Не можетъ быть другого значенія на англійскомъ языкѣ! сказалъ Беттереджъ, захлопнувъ книгу и высвободивъ наконецъ одну изъ своихъ рукъ, чтобы взять руку, которую я протягивалъ ему.

Я ожидалъ — это было бы очень естественно при настоящихъ обстоятельствахъ — что онъ закидаетъ меня вопросами. Но нѣтъ — гостепріимное побужденіе заняло главное мѣсто въ душѣ стараго слуги, когда членъ семейства явился (все-равно какимъ-бы то ни было образомъ) гостемъ въ домъ.

— Пожалуйте, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ онъ, отворяя дверь съ своимъ страннымъ и старомоднымъ поклономъ: — я послѣ спрошу, что привело васъ сюда, а прежде долженъ помѣстить васъ поспокойнѣе. Послѣ вашего отъѣзда было много грустныхъ перемѣнъ. Домъ запертъ, слуги разошлись. Но это все равно! Я приготовлю вамъ обѣдъ, жена садовника сдѣлаетъ вамъ постель — а если въ погребѣ сохранилась бутылка нашего знаменитаго латурскаго кдэрета, эта бутылка попадетъ вамъ въ горло, мистеръ Фрэнклинъ. Милости просимъ, сэръ, милости просимъ! сказалъ бѣдный старикъ, выдерживая мужественную борьбу съ мракомъ брошеннаго дома и принимая меня съ гостепріимнымъ и вѣжливымъ вниманіемъ прошлыхъ временъ.

Мнѣ было досадно обмануть его ожиданія. Но этотъ домъ принадлежалъ теперь Рэчель. Могъ ли я ѣсть въ немъ или спать послѣ того, что случилось въ Лондонѣ? Самое простое сознаніе уваженія къ самому себѣ запрещало мнѣ — рѣшительно запрещало — переходить черезъ порогъ.

Я взялъ Беттереджа за руку и вывелъ его въ садъ. Нечего было дѣлать, я былъ принужденъ сказать ему правду. Между то привязанностью къ Рэчедь и ко мнѣ, онъ былъ очень озадаченъ и огорченъ оборотомъ, который приняли обстоятельства. Онъ выразилъ свое мнѣніе съ своей обычной прямотой и отлилась самой положительной философіей, какая только могла бигь мнѣ извѣстна — философіей беттереджской школы.

— Миссъ Рэчель имѣетъ свои недостатки — я никогда этого не опровергалъ, началъ онъ. — Она любитъ иногда покапризничать. Она старалась выказать на васъ свой капризъ — и вы это перенесли. Боже мой! мистеръ Фрэнклинъ, неужели вы до-сихъ-поръ такъ мало знаете женщинъ? Вы слышали отъ меня о покойной мистриссъ Беттереджъ?

Я очень часто слышалъ отъ него о покойной мистриссъ Беттереджъ — онъ всегда приводилъ ее въ примѣръ слабости и злости другого пола. Въ такомъ видѣ выставилъ онъ ее и теперь.

— Очень хорошо, мистеръ Фрэнклинъ. Теперь выслушайте меня. Каждая женщина имѣетъ свои особенные капризы. Покойная мистриссъ Беттереджъ начинала капризничать всякій разъ, какъ мнѣ случалось отказывать ей въ чемъ-нибудь, чего ей хотѣлось. Когда я приходилъ домой съ работы въ такихъ случаяхъ, она непремѣнно кричала мнѣ изъ кухни, что послѣ моего грубаго обращенія у нея недостаетъ духа приготовить мнѣ обѣдъ. Я переносилъ это нѣсколько времени — такъ какъ вы теперь переносите капризы миссъ Рэчель. Наконецъ мое терпѣніе лопнуло. Я пошелъ въ кухню, взялъ мистриссъ Беттереджъ — понимаете, дружески — на руки и отнесъ ее въ нашу лучшую комнату, гдѣ она принимала гостей. „ — Вотъ твое настоящее мѣсто, душечка“, сказалъ я и самъ ушелъ въ кухню. Тамъ я заперся, снялъ мой сюртукъ, засучилъ рукава и состряпалъ себѣ обѣдъ.

Когда онъ былъ готовъ, я подалъ его самъ себѣ и пообѣдалъ съ удовольствіемъ. Потомъ я выкурилъ трубку, прихлебнулъ грогу, а потомъ прибралъ со стола, вычистилъ кострюли, ножи и вилки, потомъ убралъ все и вымелъ кухню. Когда все было чисто и опрятно, я отворилъ дверь и пустилъ въ кухню мистриссь Беттереджъ.» — Я пообѣдалъ, душа моя, сказалъ я: — и надѣюсь, ты найдешь, что я оставляю кухню въ такомъ видѣ, какъ только ты можешь пожелать." Пока эта женщина была жива, мистеръ Фрэнклинъ, мнѣ никогда уже не приходилось стряпать самому обѣдъ. Мораль: Вы переносили капризы миссъ Рэчель въ Лондонѣ, не переносите ихъ въ Йоркширѣ. Пожалуйте въ домъ.

Безотвѣтное замѣчаніе! Я могъ только увѣрить моего добраго друга, что даже его способности къ убѣжденію пропадали даромъ въ этомъ случаѣ.

— Вечеръ прекрасный, сказалъ я: — я пойду пѣшкомъ и Фризинголлъ и остановлюсь въ гостинницѣ, а вамъ надо завтра утромъ прійти ко мнѣ завтракать. Я имѣю сказать вамъ кое-что.

Беттереджъ съ важнымъ видомъ покачалъ головой.

— Искренно сожалѣю объ этомъ, сказалъ онъ: — я надѣялся услышать, мистеръ Фрэнклинъ, что все идетъ гладко и пріятно между вами и миссъ Рэчель. Если вы должны поступить по своему, сэръ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго размышленія: то вамъ нѣтъ никакой надобности идти ночевать въ Фризинголлъ. Ночлегъ можно имѣть гораздо ближе. Готерстонская ферма только въ двухъ миляхъ отсюда. Противъ этого вы не можете ничего возразить, лукаво прибавилъ старикъ. — Готерстонъ живетъ, мистеръ Фрэнклинъ, на землѣ не миссъ Рэчель, а своей.

Я вспомнилъ это мѣсто, какъ только Беттереджъ назвалъ его. Ферма стояла въ тѣнистой долинѣ, на берегу самаго красиваго ручейка въ этой части Йоркшира; у фермера были отдѣльная спальная и гостиная, которыя онъ имѣлъ обыкновеніе отдавать взаймы художникамъ, удильщикамъ и туристамъ вообще. Я не могъ надѣяться найти болѣе пріятнаго жилища по время моего пребыванія въ этихъ окрестностяхъ.

— Комнаты отдаются въ наемъ? спросилъ я.

— Сама мистриссъ Готерстонъ, сэръ, просила меня вчера рекомендовать ея комнаты.

— Я возьму ихъ, Беттереджъ, съ величайшимъ удовольстіемъ. Мы воротились на дворъ, на которомъ я оставилъ мой дорожный мѣшокъ. Засунувъ палку въ ручку и перекинувъ мѣтокъ черезъ плечо, Беттереджъ, повидимому, опять воротился къ изумленію, которое возбудило въ немъ мое внезапное появленіе, когда я засталъ его на соломенномъ стулѣ. Онъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на домъ, а потомъ повернулся и еще съ большимъ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на меня.

— Довольно долго прожилъ я на свѣтѣ, сказалъ этотъ лучшій и милѣйшій изъ всѣхъ старыхъ слугъ: — но этого подобнаго никогда не надѣялся видѣть. Тамъ стоитъ домъ, а здѣсь стоитъ мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ — и одинъ повертывается спиной къ другому и идетъ ночевать въ наемной квартирѣ!

Онъ пошелъ впередъ, качая головой и ворча.

— Можетъ случиться еще только одно чудо, сказалъ онъ мнѣ черезъ плечо: — это — когда вы, мистеръ Фрэнклинъ, вздумаете заплатить мнѣ семь шилинговъ и шесть пенсовъ, которые вы заняли у меня въ дѣтствѣ.

Этотъ сарказмъ привелъ его въ лучшее расположеніе духа. Когда мы вышли изъ калитки, обязанности гостепріимства (по нравственному своду законовъ Беттереджа) прекратились и началась привилегія любопытства.

Онъ пріостановился такъ, чтобы я шелъ наравнѣ съ нимъ.

— Прекрасный вечеръ для прогулки, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ онъ, какъ будто мы только въ эту минуту встрѣтились случайно. — Что еслибы вы шли въ фризинголлскую гостинницу, сэръ?

— Да?

— Я имѣлъ бы честь завтракать у васъ завтра утромъ.

— Приходите завтракать ко мнѣ на Готерстонскую ферму.

— Очень вамъ обязанъ за вашу доброту, мистеръ Фрэнклинъ. Но собственно-то я стремлюсь не къ завтраку. Мнѣ кажется, вы упомянули, что имѣете что-то сказать мнѣ. Если это не секретъ, сэръ, сказалъ Беттереджъ, вдругъ бросивъ окольную дорогу и выступая на прямой путь: — я горю нетерпѣніемъ узнать, что привело васъ сюда такъ неожиданно.

— Что привело меня сюда прежде? спроситъ я.

— Лунный камень, мистеръ Фрэнклинъ. Но теперь что привело васъ сюда, сэръ?

— Опять Лунный камень, Беттереджъ.

Старикъ вдругъ остановился и посмотрѣлъ на меня, какъ бы подозрѣвая, что его уши обманули его.

— Если это шутка, сэръ, сказалъ онъ: — я боюсь, что немножко поглупѣлъ на старости лѣтъ. Я не понимаю ее.

— Это не шутка, отвѣчалъ я: — я пріѣхалъ сюда поднять опять слѣдствіе, которое было прекращено, когда я уѣзжалъ изъ Англіи. Я пріѣхалъ сюда сдѣлать то, чего никто еще не сдѣлалъ — узнать, кто укралъ алмазъ.!

— Бросьте вы этотъ алмазъ, мистеръ Фрэнклинъ! Послушайтесь моего совѣта, бросьте вы этотъ алмазъ! Эта проклятая индійская вещь сбила съ толку всякаго, кто только къ ней приближался. Не тратьте вашихъ денегъ, не портите вашего характера — въ самое цвѣтущее время вашей жизни, сэръ — занимаясь Луннымъ камнемъ. Какъ вы можете надѣяться успѣть, когда самъ приставъ Кёффъ наварилъ каши? Пристазъ Кёффъ, повторилъ Беттереджъ, сурово грозя мнѣ пальцемъ: — знаменитѣйшій сыщикъ въ Англіи!

— Я твердо рѣшился, мой старый другъ. Даже приставъ Кёффъ не страшитъ меня. Кстати, можетъ быть мнѣ нужно будетъ поговорить съ нимъ. Вы слыхали что-нибудь о немъ послѣднее время?

— Приставъ вамъ не поможетъ, мистеръ Фрэнклинъ.

— Почему?

— Въ полиціи случилось событіе послѣ вашего отъѣзда, сэръ. Знаменитый Кёффъ вышелъ въ отставку. Онъ нанялъ маленькій когтэджъ въ Доркингѣ и по уши завязъ въ разведеніи розъ. Онъ самъ написалъ мнѣ объ этомъ, мистеръ Фрэнклинъ. Онъ выростилъ бѣлую махровую розу, не прививая ее къ шиповнику. Садовникъ мистеръ Бегби поѣдетъ въ Доркингъ сознаться, что приставъ побѣдилъ его наконецъ.

— Это небольшая бѣда, сказалъ я: — я долженъ обойтись безъ помощи пристава Кёффа. А сначала я долженъ довѣриться вамъ во всемъ.

Можетъ быть я говорилъ довольно небрежно. Какъ бы то ни было, Беттереджъ какъ будто убѣдился въ мнемъ отвѣтѣ.

— Вы могли бы довѣриться кому-нибудь похуже меня, мистеръ Фрэнклинъ, могу вамъ сказать, сказалъ онъ довольно рѣзко.

Тонъ, которымъ онъ сдѣлалъ это возраженіе, и нѣкоторая тревога въ его обращеніи сказали мнѣ, что онъ имѣлъ какія-то свѣдѣнія, которыя не рѣшался мнѣ сообщить.

— Я надѣюсь, что вы поможете мнѣ, сказалъ я: — сообщивъ мнѣ улики, которыя приставъ Кёффъ оставилъ здѣсь. Я знаю, что вы можете это сдѣлать. Не можете ли вы сдѣлать еще чего-нибудь?

— Чего еще можете вы ожидать отъ меня, сэръ? спросилъ Беттереджъ съ видомъ чрезвычайнаго смиренія.

— Я ожидаю болѣе — судя по тому, что вы сказали сейчасъ.

— Это было простое хвастовство, мистеръ Фрэнклинъ, упорно отвѣчалъ старикъ: — нѣкоторые люди родились хвастунами и до самой смерти остаются таковы. Я принадлежу къ ихъ числу.

Съ нимъ можно было дѣйствовать только однимъ способомъ. Я обратился къ его участію къ Рэчель и ко мнѣ

— Беттереджъ, были ли бы вы рады услыхать, что Рэчель и я опять сдѣлались добрыми друзьями?

— Я служилъ вашей фамиліи, сэръ, совершенно безъ пользы, если вы сомнѣваетесь въ этомъ.

— Вы помните, какъ Рэчель обходилась со мною передъ моимъ отъѣздомъ изъ Англіи?

— Такъ хорошо, какъ будто это случилось вчера. Милэди нависала вамъ объ этомъ письмо, а вы были такъ добры, что послали это письмо мнѣ. Въ немъ было сказано, что миссъ Рэчель считаетъ себя смертельно оскорбленною вами за то участіе, которое вы принимали въ отысканіи ея алмаза. И ни милэди, ни я, и никто не могли угадать почему.

— Совершенно справедливо, Беттереджъ. Я воротился изъ путешествія и нашелъ, что Рэчель все еще считаетъ себя смертельно оскорбленною мною. Я зналъ въ прошломъ году, что алмазъ бытъ тому причиною, знаю это и теперь. Я пробовалъ говорить съ нею, она не хочетъ видѣть меня. Я пробовалъ писать ей, она не хочетъ отвѣчать мнѣ. Скажите мнѣ ради Бога, какъ я могу это разъяснитъ? Разузнать о пропажѣ Луннаго камня единственная возможность, которую Рэчель оставляетъ мнѣ!

Эти слова очевидно показали ему дѣло съ такой стороны, ей, какой онъ еще не видалъ его, Онъ сдѣлалъ вопросъ, который показалъ мнѣ, что я поколебалъ его.

— Съ вашей стороны тутъ нѣтъ никакого непріязненнаго чувства, мистеръ Фрэнклинъ?

— Былъ гнѣвъ, когда я уѣзжалъ изъ Лондона, отвѣчалъ я:-- но теперь онъ прошелъ. Я желаю заставить Рэчель объясниться со мною — и больше не желаю ничего.

— Вы не боитесь, сэръ — предполагая, что вы сдѣлаете какія нибудь открытія — что вы узнаете что-нибудь о миссъ Рэчель?

Я понялъ ревнивое довѣріе къ его барышнѣ, внушившее ему эти слова.

— Я такъ же увѣренъ въ ней, какъ и вы, отвѣчалъ я. — Полнѣйшее открытіе ея тайны не обнаружитъ ничего такого, что могло бы уменьшить ваше или мое уваженіе къ ней.

Послѣдняя нерѣшимость Беттереджа исчезла при этомъ.

— Если я поступаю дурно, помогая вамъ, мистеръ Фрэнклинъ, воскликнулъ онъ: — я могу только сказать, что я такъ же мало понимаю это, какъ бы понялъ новорожденный младенецъ! Я поставлю васъ на путь открытій, если вы пойдете сами по этому пути. Помните вы нашу бѣдную служанку Розанну Спирманъ?

— Какъ не помнить!

— Вы всегда думали, что она желаетъ сдѣлать вамъ какія-то признанія относительно Луннаго камня?

— Я конечно не могу объяснить другимъ образомъ ея страннаго поведенія.

— Вы можете успокоиться насчетъ этого сомнѣнія, мистерь Фрэнклинъ, когда вамъ будетъ угодно.

Пришла моя очередь стать втупикъ. Я напрасно старался при наступившей темнотѣ увидать его лицо. Побуждаемый удивленіемъ, я нѣсколько нетерпѣливо спросилъ, что онъ хочетъ сказать.

— Позвольте, сэръ! продолжалъ Беттереджъ. — Я знаю, что хочу сказать. Розанна Спирманъ оставила запечатанное письмо письмо адресованое къ вамъ.

— Гдѣ оно?

— У ея пріятельницы въ Коббс-Голлѣ. Вы вѣрно слышали, когда были здѣсь, сэръ, о Хромоногой Люси — дѣвушкѣ, которая ходитъ съ костылемъ?

— Дочери рыбака?

— Точно такъ, мистеръ Фрэнклинъ.

— Почему же письмо не было отослано ко мнѣ?

— Хромоногая Люси имѣетъ свою собственную волю, сэръ. Она хочетъ отдать это письмо вамъ въ собственныя руки. А вы уѣхали изъ Англіи прежде, чѣмъ я успѣлъ написать къ вамъ.

— Воротимся назадъ, Беттереджъ, и возьмемъ тотчасъ это письмо.

— Сегодня ужъ слишкомъ поздно, сэръ. На нашемъ берегу экономно поступаютъ со свѣчами и въ Коббс-Голлѣ рано ложатся спать.

— Какіе пустяки! Мы можемъ дойти туда въ полчаса.

— Вы можете, сэръ. А когда дойдете, вы найдете дверь запертою.

Онъ указалъ на огни, мелькавшіе внизу, и въ ту же минуту я услыхалъ въ тишинѣ ночной журчанье ручейка.

— Вотъ ферма, мистеръ Фрэнклинъ. Проведите спокойно ночь и приходите ко мнѣ завтра утромъ — если вы будете такъ добры.

— Вы пойдете со мной къ рыбаку?

— Пойду, сэръ.

— Рано?

— Такъ рано, какъ вамъ угодно.

Мы спустились по тропинкѣ, которая вела на ферму.

Глава III.

Я имѣю самое неясное воспоминаніе о томъ, что случилось на Готерстонской фермѣ.

Я помню гостепріимный пріемъ, обильный ужинъ, который накормилъ бы цѣлую деревню на Востокѣ, восхитительно опрятную постель, на которой достойно сожалѣнія только это противное произведеніе нашихъ предковъ — перина, тревожную ночь, безпрестанное зажиганье спичками маленькую свѣчу и большое облегченіе, когда взошло солнце и можно было встать.

Наканунѣ я условился съ Беттереджемъ, что я зайду къ нему по дорогѣ въ Коббс-Голлъ такъ рано, какъ захочу — что, перетолкованное моимъ нетерпѣніемъ овладѣть письмомъ, значило такъ рано, какъ могу. Не дождавшись завтрака на фермѣ, я взялъ съ собой ломоть хлѣба и отправился съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, не застану ли въ постели добраго Беттереджа. Къ моему великому облегченію, онъ былъ такъ же взволнованъ наступающимъ событіемъ, какъ и я. Я нашелъ его готовымъ и ожидающимъ меня съ пилкой въ рукѣ.

— Какъ вы чувствуете себя сегодня, Беттереджъ?

— Очень нехорошо, сэръ.

— Съ сожалѣніемъ слышу это. Чѣмъ вы страдаете?

— Я страдаю новой болѣзнью, мистеръ Фрэнклинъ, моего собственнаго изобрѣтенія. Мнѣ не хотѣлось бы васъ испугать, но кы навѣрно зараздтесь этой болѣзнью нынѣшнимъ же утромъ.

— Чортъ возьми!

— Вы чувствуете непріятный жарь въ желудкѣ, сэръ, и прескверное колотье на макушкѣ головы? А! нѣтъ еще? Ну, это сдѣлается съ вами къ Коббс-Голлѣ, мистеръ Фрэнклинъ. Я называю это розыскной лихорадкой, и въ первый разъ я заразился ею въ обществѣ пристава Кёффа.

— Да! да! а вылечитесь вы навѣрно, когда я распечатаю письмо Розанны Спирманъ. Пойдемъ и возьмемъ его.

Несмотря на раннее время, мы нашли жену рыбака въ кухнѣ. Когда Беттереджъ представилъ меня, добрая мистриссъ Йолландъ совершила церемонію, строго сохраняемую (какъ я узналъ впослѣдствіи) для знатныхъ пріѣзжихъ. Она поставила на столь бутылку голландскаго джина, положила двѣ трубки и начала разговоръ словами:

— Что новаго въ Лондонѣ, сэръ?

Прежде чѣмъ я могъ придумать отвѣть на этотъ всеобъемлющій вопросъ, изъ темнаго угла кухни подошло ко мнѣ привидѣніе. Худощавая дѣвушка, съ дикимъ, разстроеннымъ лицомъ, съ замѣчательно хорошими волосами и съ свирѣпой проницательностью въ глазахъ, подошла, хромая и опираясь на костыль, къ тому столу, у котораго я сидѣлъ, и посмотрѣла на меня такъ, какъ будто я былъ предметомъ и ужаса и интереса, который какими то чарами привлекалъ ея вниманіе.

— Мастеръ Беттереджъ, сказала она, не спуская съ меня глазъ: — пожалуйста назовите его еще разъ.

— Этого джентльмена зовутъ, отвѣчалъ Беттереджъ (дѣлая сильное удареніе на словѣ «джентльмэнъ»): — мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ.

Дѣвушка повернулась ко мнѣ спиной и вдругъ вышла изъ комнаты. Добрая мистриссъ Йолландъ — какъ я полагаю — извинилась за странное поведеніе своей дочери, а Беттереджъ (вѣроятно) перевелъ ея слова вѣжливымъ англійскимъ языкомъ. Я говорю это наугадъ. Мое вниманіе было поглощено стукомъ удалявшагося костыля. Онъ стучалъ по деревянной лѣстницѣ, стучалъ въ комнатѣ надъ нашими головами, стучалъ опять спускаясь по лѣстницѣ — а потомъ въ открытой двери опять явился призракъ съ письмомъ въ рукѣ и манилъ меня вонъ изъ комнаты!

Я оставилъ мистриссъ Йолландъ разсыпаться еще въ большихъ извиненіяхъ и пошелъ за этимъ страннымъ существомъ — которое ковыляло передо мной все скорѣе и скорѣе — съ покатистаго берега. Оно повело меня за лодки, гдѣ насъ не могли ни видѣть, ни слышать жители деревни, и тамъ остановилось и посмотрѣло мнѣ въ лицо въ первый разъ.

— Стойте здѣсь, сказала она: — я хочу посмотрѣть на васъ.

Польза было обмануться въ выраженіи ея лица. Я внушалъ ей сильную ненависть и отвращеніе. Не примите за тщеславіе, если я скажу, что ни одна женщина еще не смотрѣла на меня такимъ образомъ. Я рѣшусь на болѣе скромное увѣреніе, что ни одна женщины еще не дала мнѣ примѣтить этого. Есть границы осмотра, который можетъ выдержать мущина при извѣстныхъ обстоятельствахъ. Я пытался обратить вниманіе Хромоногой Люси на предметъ не столь противный, какъ мое лицо.

— Кажется, вы должны отдать мнѣ письмо, началъ я. — Это то письмо, которое вы держите въ рукахъ?

— Скажите это опять, было единственнымъ отвѣтомъ, полученнымъ мною.

Я повторилъ мои слова какъ послушный ребенокъ, протверживающій урокъ.

— Нѣтъ, сказала дѣвушка, говоря сама съ собой, но все безжалостно не спуская съ меня глазъ. — Не могу понять, что она видѣла въ его лицѣ. Не могу угадать, что она слышала въ его голосѣ.

Она вдругъ отвернулась отъ меня и уныло опустила голову на свой костыль.

— О, бѣдняжечка! сказала она первымъ мягкимъ тономъ, который я слышалъ отъ нея. — О, моя погибшая любимица! что ты нашла въ этомъ человѣкѣ?

Она опять свирѣпо подняла голову и опять посмотрѣла на меня.

— Можете вы ѣсть и пить? спросила она.

Я употребилъ всѣ силы, чтобъ сохранить серьезный видъ, и отвѣчалъ:

— Да.

— Можете вы спать?

— Да.

— Когда вы видите какую-нибудь бѣдную служанку, вы не чувствуете угрызеній?

— Конечно, нѣтъ. Почему долженъ я чувствовать?

Она вдругъ швырнула письмо мнѣ въ лицо.

— Возьмите! съ яростью воскликнула она. — Я прежде ни когда не видала васъ. Не допусти меня Всемогущій опять увидѣть васъ!

Съ этими прощальными словами, она заковыляла отъ меня такъ скоро, какъ только могла. Единственный способъ, какимъ я могъ истолковать ея поведеніе, безъ сомнѣнія предвидѣлъ всякій. Я могъ только предположить, что она помѣшана.

Дойдя до этого неизбѣжнаго заключенія, я обратился къ болѣе интересному предмету — къ письму Розанны Спирманъ. Адресъ былъ слѣдующій:

«Фрэнклину Блэку, эсквайру. Должна отдать въ собственныя руки (а не поручать никому другому) Люси Йолландъ.»

Я сорвалъ печать. Въ конвертѣ лежало письмо, а въ этомъ письмѣ еще бумажка. Прежде я прочелъ письмо:

"Сэръ, — если вамъ любопытно узнать, что значило мое обращеніе съ вами въ то время, когда вы гостили въ домѣ моей госпожи лэди Вериндеръ, сдѣлайте то, что вамъ предписывается въ памятной запискѣ, вложенной въ это письмо — и сдѣлайте это такъ, чтобы никто не присутствовалъ при этомъ. Ваша нижайшая слуга

"Розанна Спирманъ."

Я взглянулъ на бумажку, которая была вложена въ письмо. Вотъ копія слово-въ-слово:

«Памятная записка. — Пойти къ Зыбучимъ Пескамъ когда настанетъ отливъ. Идти по Южному Утесу до-тѣхъ-поръ, пока маякъ на Южномъ Утесѣ и флагштокъ на таможенной станціи, которая находится выше Коббс-Голла, будутъ на равной линіи. Положить на скалы палку или какую-нибудь другую прямую вещь, для указанія именно той линіи, которая должна быть наровнѣ съ утесомъ и флагштокомъ. Позаботиться, дѣлая это, чтобы одинъ конецъ палки находился на краю скалъ на той сторонѣ, которая возвышается надъ Зыбучими Песками. Ощупывать землю, чтобъ найти цѣпь вдоль палки между морской травой (начиная съ того конца палки, который лежитъ къ маяку). Провести рукою по цѣпи, когда она найдется, до-тѣхъ-поръ, пока я дойду до того мѣста, гдѣ она спускается черезъ край скалъ внизъ къ Зыбучимъ Пескамъ. И тогда потянуть цѣпъ». Только что я прочелъ послѣднія слова — подчеркнутыя въ оригиналѣ, я услышалъ позади себя голосъ Беттереджа. Изобрѣтатель розыскной лихорадки совершенно поддался этой непреодолимой болѣзни.

— Не могу дольше выдержать, мистеръ Фрэнклинъ. Что говорится въ ея письмѣ? Ради Бога, сэръ, скажите мнѣ, что говорится въ ея письмѣ?

Я подалъ ему письмо и памятную записку. Онъ прочелъ письмо безъ большого интереса. Но памятная записка произвела на. него сильное впечатлѣніе.

— Приставъ это говорилъ! вскричалъ Беттереджъ; съ начала до конца, сэръ, приставъ говорилъ, что у ней есть памятная записка тайника. Вотъ она! Господи, спаси насъ и помилуй! Мистеръ Фрэнклинъ, вотъ тайна, сбившая съ толку всѣхъ, начиная съ самаго знаменитаго Кёффа, готова и ожидаетъ, такъ сказать, открыться вамъ! Теперь приливъ, сэръ, это можетъ видѣть всякій. Сколько времени еще осталось до отлива?

Онъ поднялъ голову и примѣтилъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ насъ молодого рыбака чинившаго сѣть.

— Тамми Брайтъ! закричалъ онъ во весь голосъ.

— Слышу! закричалъ Тамми въ отвѣтъ.

— Когда начнется отливъ?

— Черезъ часъ.

Мы оба взглянули на часы.

— Мы можемъ обойти кругомъ берега къ Зыбучимъ Пескамъ, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ Беттереджъ: — такъ какъ у насъ остается довольно времени. Что вы скажете, сэръ?

— Пойдемте.

По дорогѣ къ Зыбучимъ Пескамъ я обратился къ Беттереджу, чтобъ оживить мою память относительно событій (касающихся Розанны Спирманъ), въ то время, какъ приставъ Кёффъ производилъ слѣдствіе. Съ помощью моего стараго друга я скоро и ясно припомнилъ всѣ обстоятельства. Путешествіе Розанны въ Фризинголлъ, когда весь домъ думалъ, что она больная лежитъ въ своей комнатѣ — таинственное занятіе Розанны въ ночь, когда дверь ея была заперта, а свѣча горѣла до утра — подозрительная покупка Розанны оловяннаго ящика и цѣпочекъ отъ мистриссъ Йолландь — положительное убѣжденіе пристава, что Розанна спрятала что-то въ Зыбучихъ Пескахъ, и рѣшительное невѣдѣніе пристава, что это могло быть — всѣ эти странные результаты неудавшагося слѣдствія о пропажѣ Луннаго камня ясно представилась мнѣ опять, когда мы дошли до Зыбучихъ Песковъ и пошли вмѣстѣ по низкому выступу скалъ, называемыхъ Южнымъ Утесомъ.

Съ помощью Беттереджа я скоро нашелъ прямую линію отъ утесовъ до флагштока. Руководясь памятной запиской, мы положили мою палку въ указанномъ направленіи такъ прямо, какъ только могли на неровной поверхности скалъ, а потомъ опять взглянули на наши часы.

Оставалось еще двадцать минутъ до отлива. Я посовѣтовалъ выждать этотъ промежутокъ на берегу, а не на мокрой и скользкой поверхности скалъ. Дойдя до сухого песку, я приготовился сѣсть, а къ великому моему удивленію Беттереджъ приготовился оставить меня.

— Зачѣмъ вы уходите? спросилъ я.

— Взгляните опять на письмо, сэръ, и вы увидите.

Взглядъ на письмо напомнилъ мнѣ, что мнѣ было поручено сдѣлать это открытіе одному.

— Довольно тяжело оставлять васъ въ такое время, сказалъ Беттереджъ. — Но бѣдняжка умерла ужасной смертью — и я чувствую, что какъ бы долгъ предписываетъ мнѣ, мистеръ Фрэнклинъ, исполнить эту прихоть. Притомъ, прибавилъ онъ: — въ письмѣ ничего не говорится противъ того, чтобы вы послѣ обнаружили эту тайну. Я пойду въ сосновый лѣсъ и подожду васъ тамъ. Не долго оставайтесь, сэръ. Съ такой болѣзнью, какъ розыскная лихорадка, справиться не легко при подобныхъ обстоятельствахъ.

Съ этимъ прощальнымъ предостереженіемъ онъ оставилъ меня.

Промежутокъ ожиданія, какъ ни былъ бы онъ коротокъ, когда его считаютъ мѣрой времени, принимаетъ огромные размѣры, когда его считаютъ мѣрой неизвѣстности. Это былъ одинъ изъ тѣхъ случаевъ, когда неоцѣненная привычка курить становится особенно драгоцѣнна и утѣшительна. Я закурилъ сигару и сѣть на покатистомъ берегу.

Солнце изливало свою красоту на каждый предметъ, который я могъ видѣть. Чудная свѣжесть воздуха, дѣлала наслажденіемъ возможность жить и дышать. Даже уединенная маленькая бухта весело привѣтствовала утро, и даже голая, мокрая поверхность Зыбучихъ Песковъ, сверкая золотистымъ блескомъ, скрывала ужасъ своей обманчивой бурой наружности подъ мимолетной улыбкой. Это былъ самый лучшій день послѣ моего возвращенія въ Англію,

Приливъ насталъ прежде, чѣмъ я кончилъ мою сигару. Я видѣлъ, какъ прежде всего поднялся песокъ, потомъ какъ страшно заколебалась его поверхность — какъ будто какой-то духъ ужаса жилъ, двигался и дрожалъ въ бездонной глубинѣ. Я бросилъ мою сигару и опять воротился къ скаламъ.

Указанія въ памятной запискѣ предписывали мнѣ ощупать землю вдоль палки, начиная съ того конца, который былъ ближе къ маяку.

Такимъ образомъ я прошелъ болѣе половины дороги вдоль палки, не встрѣчая ничего кромѣ выступовъ скалъ. Дюйма на два далѣе, однако, мое терпѣніе было вознаграждено. Въ узкой, маленькой разсѣлинѣ, именно въ томъ мѣстѣ, до котораго могъ достать мой указательный палецъ, меня остановила густая морская трава — которая, безъ сомнѣнія, выросла, въ этой разселинѣ въ то время, которое протекло послѣ того, какъ Розанна Спирманъ выбрала этотъ тайникъ.

Рѣшительно не было никакой возможности выдернуть морскую траву или просунуть сквозь нея мою руку. Замѣтивъ мѣсто, указываемое концемъ палки, ближайшимъ къ Зыбучимъ Пескамъ, я рѣшился по собственному своему плану отыскать цѣпь. Планъ мой состоялъ въ томъ, чтобъ ощупать какъ-разъ подъ скалами, на случай, не найду ли я потерянный слѣдъ цѣпи съ томъ мѣстѣ, гдѣ она входила въ песокъ. Я взялъ палку и сталъ на колѣни на сѣверномъ краю Южнаго Утеса.

Въ этомъ положеніи лице мое находилось на нѣсколько футъ отъ поверхности Зыбучихъ Песковъ. Видъ ихъ такъ близко отъ меня, еще время-отъ-времени отвратительно колебавшихся, разстроилъ мои нервы на одну минуту. Страшная фантазія, что умершая женщина можетъ явиться на сценѣ своего самоубійства, чтобъ помочь моимъ поискамъ — невыразимый страхъ увидѣть ее поднимающуюся изъ тяжелой поверхности песковъ а указывающую на надлежащее мѣсто — овладѣли моей душой о нагнали на меня ознобъ при тепломъ солнечномъ свѣтѣ. Признаюсь, я зажмурилъ глаза въ ту минуту, когда конецъ палки вошелъ въ зыбучій песокъ.

Черезъ минуту, прежде чѣмъ палка вошла болѣе чѣмъ на нѣсколько дюймовъ, я освободился отъ моего суевѣрнаго ужаса я дрожалъ отъ волненія съ головы до ногъ. Воткнувъ палку слѣпо при моемъ первомъ покушеніи, я попалъ въ надлежащее мѣсто. Палка ударилась о цѣпь.

Я выдернулъ ее безъ малѣйшаго затрудненія. Къ концу цѣпи былъ прикрѣпленъ оловянный ящичекъ.

Отъ воды цѣпь такъ заржавѣла, что я никакъ не могъ отцѣпить ее отъ кольца, которое привязывало ее къ ящичку. Поставивъ ящичекъ между колѣнъ и напрягая всѣ мои силы, я успѣлъ сорвать крышку. Что-то бѣлое наполняло внутренность ящичка, когда я заглянулъ въ него. Я засунулъ туда руку и узналъ, что это было полотно.

Вынувъ полотно, я также вынулъ смятое письмо. Посмотрѣвъ на адресъ и увидавъ, что письмо адресовано ко мнѣ, я положилъ его въ карманъ и вынулъ полотно. Оно было свернуто, разумѣется, такимъ образомъ, чтобъ помѣститься въ ящичкѣ, къ которомъ оно такъ долго лежало и нисколько не было испорчено морского водою.

Я отнесъ полотно на сухой песокъ, потомъ развернулъ его и разгладилъ. Оно оказалось ночной мужской рубашкой.

Верхняя сторона, когда я разложилъ рубашку, представляла глазамъ безчисленныя складки и сгибы — и болѣе ничего. Я перевернулъ на другую сторону и тотчасъ увидалъ пятно отъ краски, которою была выкрашена дверь будоара Рэчель!

Глаза мои оставались прикованы къ пятну, а мои мысли однимъ прыжкомъ перенесли меня отъ настоящаго къ прошлому. Мнѣ пришли на память собственныя слова пристава Кёффа, какъ будто этотъ человѣкъ опять стоялъ возлѣ меня и указывалъ на неопровержимый выводъ, который онъ сдѣлалъ изъ пятна на двери.

— Слѣдуетъ узнать, есть ли въ этомъ домѣ одежда, запачканная такою краской. Узнать, кому эта одежда принадлежитъ. Узнать, какъ объяснитъ эта особа, что она была въ этой комнатѣ и сдѣлала это пятно между полночью и тремя часами утра. Если эта особа не можетъ дать удовлетворительнаго объясненія, то намъ незачѣмъ далеко искать руки, похитившей алмазъ.

Одно за однимъ слова эти приходили мнѣ на память, повторяясь безпрестанно утомительно и машинально. Я очнулся отъ столбняка, какъ бы продолжавшагося нѣсколько часовъ — тогда какъ на самомъ дѣлѣ это составляло только нѣсколько минутъ — услышавъ голосъ, звавшій меня. Я поднялъ глаза и увидалъ, что терпѣніе Беттереджа измѣнило ему наконецъ. Онъ виднѣлся между песчаными холмами, возвращаясь къ берегу.

Появленіе старика воротило меня, какъ только я примѣтилъ его, къ чувству настоящаго и напомнило, что слѣдствіе, за которое я принялся, еще оставалось неконченнымъ. Я нашелъ пятно на ночной рубашкѣ. Кому принадлежала эта рубашка?

Моимъ первымъ побужденіемъ было взглянуть на письмо, лежавшее у меня въ карманѣ — письмо, найденное мною въ ящичкѣ.

Когда я поднималъ руку, чтобы вынуть письмо изъ кармана, я вспомнилъ, что есть кратчайшій способъ узнать это. Сама рубашка откроетъ истину, потому что, по всей вѣроятности, на ней стоитъ имя того, кому она принадлежитъ.

Я поднялъ ее и сталъ отыскивать мѣтку.

Я нашелъ мѣтку я прочелъ:

Мое собственное имя!

Знакомыя буквы сказали мнѣ, что эта ночная рубашка моя. Я отвелъ отъ нихъ глаза. Я увидалъ солнце, увидалъ блестящія воды бухты, увидалъ старика Беттереджа, подходившаго все ближе и ближе ко мнѣ. Я опять взглянулъ на мѣтку. Мое собственное имя. Прямо противъ меня — мое собственное имя.

«Если время, труды и деньги могутъ это сдѣлать, я отыщу вора, укравшаго Лунный камень». Съ этими словами на губахъ моихъ уѣхалъ я изъ Лондона. Я проникнулъ тайну, которую зыбучіе пески скрыли отъ всякой живой души. И по неопровержимой уликѣ пятна, сдѣланнаго краской, я узналъ, что воръ былъ я!

Глава IV.

Я не могу сказать ни одного слова о моихъ собственныхъ ощущеніяхъ.

Моимъ первымъ впечатлѣніемъ было, что ударъ, полученный мною, совершенно остановилъ во мнѣ способность думать и чувствовать. Я самъ не понималъ, что дѣлается со мною, когда Беттереджъ подошелъ ко мнѣ — но, по его словамъ, я засмѣялся, когда онъ спросилъ меня въ чемъ дѣло, и сунувъ ему въ руки ночную рубашку, сказалъ, чтобы онъ самъ прочелъ загадку.

О томъ, что было сказано между нами на берегу, я не имѣю ни малѣйшаго воспоминанія. Первое мѣсто, въ которомъ я могу теперь представить себя ясно, была сосновая аллея. Мы съ Беттереджемъ шли назадъ къ дому и Беттереджъ говорилъ мнѣ, что и онъ и я будемъ къ состояніи прямо взглянуть на это, когда выпьемъ стаканъ грогу.

Сцена переходитъ отъ сосновой аллеи въ маленькую гостиную Беттереджа. Мое намѣреніе не входить въ домъ Рэчель было забыто. Я съ признательностью почувствовалъ прохладу, тѣнь и тишину этой комнаты. Я пилъ грогъ (совершенно новое для меня наслажденіе въ это время дня), который мой добрый старый другъ приготовилъ съ холодной какъ ледъ водой изъ колодезя. При всякихъ другихъ обстоятельствахъ этотъ напитокъ просто привелъ бы меня къ отупленіе. Тогда же онъ укрѣпилъ мои нервы. Я начинаю прямо глядѣть на это, какъ предсказалъ Беттереджъ, и Беттереджъ съ своей стороны также начинаетъ прямо на это глядѣть.

Я подозрѣваю, что описаніе, которое я теперь представлю о самомъ себѣ, покажется очень страннымъ, чтобы не сказать болѣе. Поставленный въ положеніе, которое можно, я полагаю, назвать совершенно безпримѣрнымъ, прежде всего къ чему прибѣгну? Отдѣлилъ ли я себя отъ всякаго общества? Заставилъ ли я себя анализировать ужасную невозможность, которая тѣмъ не менѣе стоитъ передо мною какъ неопровержимый фактъ? Поторопился ли я въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ, чтобы посовѣтоваться съ компетентными людьми и чтобы немедленно произвести слѣдствіе? Нѣтъ. Я пріютился въ домѣ, хотя рѣшился никогда не унижать себя, входя въ него и сидѣлъ, прихлебывая водку съ водою, въ обществѣ стараго слуги въ десять часовъ утра. Развѣ такого поведенія можно было ожидать отъ человѣка, поставленнаго въ мое ужасное положеніе? Я могу только отвѣчать, что видъ знакомаго лица стараго Беттереджа былъ для меня невыразимымъ утѣшеніемъ и что грогъ стараго Беттереджа помогъ мнѣ, такъ какъ я думаю ничто другое не могло мнѣ помочь въ томъ тѣлесномъ и нравственномъ уныніи, въ которое я впалъ. Только это извиненіе могу я представить за себя, и могу только восхищаться, если неизмѣнное сохраненіе достоинства и строгая логичность доведенія отличаютъ каждаго мущину и каждую женщину, которые могутъ читать эти строки во всѣхъ обстоятельствахъ ихъ жизни съ колыбели до могилы.

— Вотъ это ужъ вѣрно по-крайней-мѣрѣ, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ Беттереджъ, бросивъ ночную рубашку на столъ между нами и указывая на нее, какъ будто это было живое существо, которое могло его слышать: — она лжетъ.

Этотъ успокоительный взглядъ на предметъ не представлялся такимъ на мой взглядъ.

— Я такъ же невиненъ въ покражѣ алмаза какъ и вы, сказалъ я: — но вотъ это свидѣтельствуетъ противъ меня! Краска и мѣтка на ночной рубашкѣ — факты.

Беттереджъ взялъ мой стаканъ и вложилъ его мнѣ въ руку.

— Факты? повторилъ онъ. — Выпейте-ка еще грогу, мистеръ Фрэнклинъ, и вы преодолѣете слабость, заставляющую васъ вѣрить фактамъ. Нечистое дѣло, сэръ! продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — вотъ какъ я отгадываю загадку. Нечистое дѣло — и вы и я, мы должны его разузнать. Въ оловянномъ ящикѣ не было ничего больше, когда вы раскрыли его?

Этотъ вопросъ тотчасъ напомнилъ мнѣ о письмѣ въ моемъ карманѣ. Я вынулъ его и распечаталъ. Это было письмо въ нѣсколько страницъ, мелко исписанныхъ. Я съ нетерпѣніемъ взглянулъ на подпись внизу письма: «Розанна Спирманъ».

Когда я читалъ это имя, внезапное воспоминаніе промелькнуло въ моихъ мысляхъ и возбудило во мнѣ внезапное подозрѣніе

— Постойте! воскликнулъ я. — Розанна Спирманъ поступила къ моей теткѣ изъ исправительнаго заведенія? Розанна Спирманъ была прежде воровкой?

— Этого опровергать нельзя, мистеръ Фрэнклинъ. Что-жъ изъ этого, позвольте спросить?

— Что-жъ изъ этого? Почему мы знаемъ, можетъ быть, она украла алмазъ? Почему мы знаемъ, можетъ быть, она нарочно запачкала краской мою ночную рубашку?…

Беттереиджъ положилъ свою руку на мою руку и остановилъ меня, прежде чѣмъ я успѣлъ сказать болѣе.

— Вы оправдаетесь, мистеръ Фрэнклинъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Но я надѣюсь, что вы оправдаетесь не такимъ образомъ. Посмотрите, что говорится въ письмѣ, сэръ. Отдайте справедливость памяти этой дѣвушкѣ и посмотрите, что говорится въ письмѣ.

Серьезность, съ какою онъ говорилъ, показалась мнѣ почти упрекомъ.

— Вы сами будете судить объ ея письмѣ, сказалъ я: — я прочту его вслухъ.

Я началъ — и прочелъ эти строки:

«Сэръ — я должна сдѣлать вамъ признаніе. Иногда признаніе, въ которомъ заключается много горя, можно сдѣлать въ нѣсколькихъ словахъ. Это признаніе можно сдѣлать въ трехъ словахъ. Я васъ люблю».

Письмо выпало изъ моихъ рукъ. Я взглянулъ на Беттереджа.

— Ради Бога, сказалъ я: — что это значитъ?

Ему, повидимому, было непріятно отвѣчать на этотъ вопросъ.

— Сегодня утромъ вы были наединѣ съ Хромоногою Люси, сказалъ онъ: — развѣ она вамъ ничего не говорила о Розаннѣ Спирманъ?

— Она даже не упоминала имени Розанны Спирманъ.

— Пожалуйста воротитесь къ письму, мистеръ Фрэнклинъ. Говорю вамъ прямо, у меня недостаетъ духа огорчать васъ послѣ того, что вы уже перенесли. Пусть она говоритъ сама за себя, сэръ, и продолжайте кушать вашъ грогъ. Собственно для себя продолжайте кушать вашъ грогъ.

Я продолжатъ читать письмо:

"Было бы очень постыдно для меня говорить вамъ это, еслибы я была жива, когда вы станете это читать. Меня уже не будетъ на свѣтѣ, сэръ, когда вы найдете мое письмо. Вотъ эти то придаетъ мнѣ смѣлость. Даже и могилы моей не останется, чтобы сказать вамъ обо мнѣ. Я могу сказать всю правду — когда зыбучіе пески ждутъ, чтобы скрыть меня, когда эти слова будутъ написаны.

"При томъ, вы найдете вашу ночную, рубашку въ моемъ тайникѣ запачканную краской, и вы заботите узнать, какимъ образомъ я спрятала ее. И почему я ничего не сказала намъ объ этомъ, когда жива? Я могу сослаться только на одну причину: я сдѣлала эти странныя вещи потому, что люблю васъ.

"Я не стану надоѣдать вамъ разсказомъ обо мнѣ самой или о моей жизни, прежде чѣмъ вы пріѣхали въ домъ милэди. Лэди Вериндеръ взяла меня изъ исправительнаго заведенія. Я поступила въ исправительное заведеніе изъ тюрьмы. Я была посажена въ тюрьму потому, что была воровкой. Я была воровкой потому, что моя мать таскалась по улицамъ когда я была дѣвочкой. Мать моя таскалась по улицамъ потому, что господинъ, бывшій моимъ отцомъ, бросилъ ее. Нѣтъ никакой необходимости разсказывать такую обыкновенную исторію подробно. Она разсказывается довольно часто въ газетахъ.

"Лэди Вериндеръ и мистеръ Беттереджъ были очень добры ко мнѣ. Эти двое и начальница исправительнаго заведенія были единственные добрые люди, съ которыми мнѣ случалось встрѣчаться во всю мою жизнь. Я могла бы оставаться на моемъ мѣстѣ — не очень счастливо — но могла бы оставаться, если бы вы не пріѣхали. Я васъ не осуждаю, сэръ. Это моя вина — совершенно моя вина.

"Помните, когда вы пришли къ намъ съ песчаныхъ холмовъ въ то утро, отыскивая мистера Беттереджа? Вы походили на принца въ волшебной сказкѣ. Вы походили на любовника созданнаго мечтой. Вы были восхитительнѣйшимъ человѣческимъ созданіемъ, когда-либо виданнымъ мною. Что-то похожее на счастливую жизнь, которую я никогда еще не вела, мелькнуло передо мною въ ту минуту, какъ я увидала васъ. Не смѣйтесь надъ этимъ, если только можете. О, еслибы я могла заставить васъ почувствовать, какъ это серьезно для меня!

"Я воротилась въ домъ и написала ваше имя и мое на моемъ рабочемъ ящичкѣ. Потомъ какой-то демонъ — нѣтъ, мнѣ слѣдовало бы сказать добрый ангелъ — шепнулъ мнѣ. «Ступай и посмотрись въ зеркало». Зеркало сказало мнѣ — все-равно что бы то ни было. Я была слишкомъ сумасбродна, чтобы воспользоваться этимъ предостереженіемъ. Я все болѣе и болѣе привязывалась къ вамъ, какъ будто я была одного званія съ вами и самимъ красивымъ существомъ, какое когда-либо случалась вамъ видѣть. Какъ я старалась — о Боже, какъ я старалась! — заставить васъ взглянуть на меня. Еслибъ вы знали, какъ я плакала по ночамъ отъ горя и досады, что вы никогда не обращала на меня вниманія, вы можетъ быть пожалѣли бы обо мнѣ и время-отъ-времени удостоили бы меня взглядомъ, чтобы я могла продолжать жить.

"Можетъ быть, вашъ взглядъ былъ бы не очень дологъ, еслибы ни знали, какъ я ненавидѣла миссъ Рэчель. Мнѣ кажется, я знала, что вы влюблены въ нее, прежде чѣмъ вы это знали сами. Она дарила вамъ розы, чтобы вы носили ихъ въ петлицѣ. Ахъ, мистеръ Фрэнклинъ! вы носили мои розы чаще, чѣмъ думали вы или она! Единственное утѣшеніе, которое я имѣла въ то время, состояло въ томъ, чтобы потихоньку ставить мою розу въ вашъ стаканъ съ водой на мѣсто ея розы — а потомъ ея розу бросать.

"Еслибъ она дѣйствительно была такъ хороша, какою она вамъ казалась, я могла бы лучше это перенести. Нѣтъ, мнѣ кажется, я еще болѣе ненавидѣла бы ее. Что еслибы одѣть миссъ Рэчель служанкой и снять съ нея всѣ ея уборы?… Я не знаю, почему я пишу все это. Нельзя опровергать, что у ней очень дурная фигура: она слишкомъ тонка. Но кто можетъ сказать, что нравится мущинѣ? А молодыя дѣвицы могутъ вести себя такимъ образомъ, который заставилъ бы служанку лишиться мѣста. Это не мое дѣло. Я не могу надѣяться, чтобы бы прочитали мое письмо, если я буду писать такимъ образомъ. Но вѣдь досадно слышать, что миссъ Рэчель называютъ хорошенькой, когда знаешь, что все это происходитъ отъ ея нарядовъ и отъ ея увѣренности въ самое себя.

"Старайтесь не терять терпѣнія со мною, сэръ. Я постараюсь перейти такъ скоро, какъ могу, къ тому времени, которое навѣрно васъ интересуетъ — къ тому времени, когда пропалъ алмазъ.

"Но прежде всего я должна сказать вамъ одну вещь.

"Мою жизнь было не трудно переносить, когда я была воровка, Только когда меня въ исправительномъ заведеніи научили чувствовать мое униженіе, дни сдѣлались для меня длинны и скучны. Мысля о будущемъ насильно навязывались мнѣ теперь. Я чувствовала страшный упрекъ, которымъ честные люди — даже самые добрые изъ честныхъ людей — были для меня сами по-себѣ. Раздирающее сердце чувство одиночества преслѣдовало меня повсюду, куда бы я ни пошла, что на дѣлала бы я и какихъ людей ни видала бы. Я знаю, что моей обязанностью было стараться уживаться съ моими товарищами на моемъ новомъ мѣстѣ. Но какъ-то я не могла дружиться съ ними. Они смотрѣли на меня такимъ образомъ (или по-крайней-мѣрѣ мнѣ это казалось), какъ будто подозрѣвали, чѣмъ я была. Я не сожалѣю, что меня принудили сдѣлать усиліе и исправиться — но, право, право, жизнь была скучная. Вы явились сначала какъ солнечный лучъ — а потомъ и вы мнѣ измѣнили. Я была такъ безумна, что полюбила васъ — и даже не могла привлечь вашего вниманія. Это было большое горе — въ этомъ дѣйствительно было большое горе.

"Теперь я перехожу къ тому, что желала намъ сказать. Въ тѣ горькіе дни я выходила два или три раза, когда была моя очередь выйти, на мое любимое мѣсто — на берегъ надъ Зыбучими песками, и я сказала себѣ: «Я думаю, что здѣсь будетъ этому конецъ. Когда я не буду къ состояніи долѣе переносить, я думаю, что это кончится здѣсь». Вы понимаете, сэръ, что это мѣсто какъ будто околдовало меня прежде вашего пріѣзда. Мнѣ всегда казалось, что со мною случится что-нибудь на Зыбучихъ пескахъ. Но я никогда не смотрѣла на нихъ съ той мыслью, что они послужатъ мнѣ способомъ покончить съ моей жизнью, пока не наступило то время, о которомъ я теперь пишу. Тогда я подумала, что это мѣсто прекратитъ все мое горе минуты въ двѣ — и скроетъ меня навсегда.

"Вотъ все, что я имѣю сказать о себѣ, начиная съ того утра, когда я въ первый разъ увидала васъ, до того утра, когда въ домѣ поднялась тревога, что пропалъ алмазъ.

"Меня такъ огорчилъ глупый разговоръ служанокъ, не знавшихъ кого можно подозрѣвать, и я такъ на васъ разсердилась (ничего не зная въ то время) за трудъ, который вы взяли на себя, отыскивая алмазъ и посылая за полиціей, что я держала себя поодаль, пока изъ Фризинголла не пріѣхалъ полицейскій.

"Мистеръ Сигрэвъ началъ, какъ вы можетъ быть припомните, тѣмъ, что поставилъ караульныхъ у спальныхъ служанокъ, и всѣ женщины съ бѣшенствомъ бросились къ нему наверхъ, узнать, съ какой стати онъ такъ ихъ оскорбить. Я пошла вмѣстѣ со всѣми, потому что еслибы я не сдѣлала того, что дѣлала другіе, мистеръ Сигрэвъ непремѣнно тотчасъ сталъ бы меня подозрѣвать. Мы нашли его въ комнатѣ миссъ Рэчель. Онъ сказалъ вамъ, что не хочетъ видѣть тамъ бабъ, и указавъ на пятно на раскрашенной двери, прибавилъ, что это сдѣлали наши юпки, и выслалъ всѣхъ насъ внизъ.

"Выйдя изъ комнаты миссъ Рэчель, я оставалась на минуту на площадкѣ, посмотрѣть, не попало ли какъ-нибудь пятно на мое платье. Пенелопа Беттереджъ (единственная женщина, съ которою; я находилась въ дружескихъ отношеніяхъ) прошла мимо и примѣтила, что я дѣлаю.

" — Вамъ нечего безпокоиться, Розанна, сказала она: — краска на двери миссъ Рэчель высохла уже нѣсколько часовъ. Еслибъ мистеръ Сигрэвъ не велѣлъ караулитъ наши спальни, я сказала бы ему это. Я не знаю, что думаете вы — но я никогда въ жизни не была такъ оскорблена!

"Пенелопа была дѣвушка горячаго характера. Я успокоила ее и опять заговорила съ ней о томъ, что она сказала о краскѣ, высохшей на двери уже нѣсколько часовъ.

" — Почему вы это знаете? спросила я.

" — Я была съ миссъ Рэчель я съ мистеромъ Фрэнклиномъ все утро вчера, сказала Пенелопа: — я мѣшала краски, пока оно кончали дверь. Я слышала, какъ миссъ Рэчель спросила, высохнетъ ли дверь къ вечеру, къ пріѣзду гостей. А мистеръ Фронклинъ покачалъ головой и сказалъ, что она высохнетъ не прежде, какъ черезъ двѣнадцать часовъ. Давно уже прошла пора завтрака — было три часа, прежде чѣмъ они кончили. Что говоритъ ваша ариѳметика, Розанна? Моя говоритъ, что дверь высохла въ три часа сегодня утромъ.

" — Не ходили ли вчера вечеромъ дамы смотрѣть на дверь? спросила я. — Мнѣ показалось, будто миссъ Рэчель предостерегала ихъ, чтобъ онѣ не выпачкались о дверь.

" — Никто изъ дамъ не сдѣлалъ этого пятна, отвѣчала Пенелопа. — Я оставила миссъ Рэчель въ постели въ двѣнадцать часовъ въ прошлую ночь. Я смотрѣла на дверь и тогда на ней не было никакого пятна.

" — Не должны ли были вы помочь мистеру Сигрэву, Пенелопа?

" — Я ни слова не скажу, чтобъ помочь мистеру Сигрэву!

"Она пошла заняться своимъ дѣдомъ, а я своимъ. Мое дѣло состояло въ томъ, сэръ, чтобъ дѣлать вашу постель и убрать вашу комнату. Это былъ самый счастливый часъ во весь день. Я обыкновенно цѣловала изголовье, на которомъ наша голова покоилась всю ночь. Все-равно, кто ни сдѣлалъ бы это послѣ, никто такъ хорошо не складывалъ вашихъ вещей, какъ я. Изъ всѣхъ бездѣлушекъ въ вашемъ несессерѣ ни на одной не было ни малѣйшаго пятна. Вы этого не примѣчали, такъ какъ не примѣчали и меня. Простите меня, я забываюсь. Буду спѣшить и продолжать.

"Ну, я пошла въ то утро заниматься моимъ дѣломъ въ вашу комнату. На постели лежала ночная рубашка, такъ какъ вы ее сбросили. Я взяла ее сложить — и увидала на ней пятно отъ крашеной двери миссъ Рэчель!

"Я была такъ испугана этимъ открытіемъ, что выбѣжала съ ночной рубашкой въ рукахъ по задней лѣстницѣ и заперлась въ свою комнату, разсмотрѣть эту рубашку въ такомъ мѣстѣ, гдѣ никто не могъ мнѣ помѣшать,

"Какъ только успѣла опомниться, я припомнила мой разговоръ съ Пенелопой и сказала себѣ: «Вотъ доказательство, что онъ былъ въ гостиной миссъ Рэчель между двѣнадцатью часами и тремя въ нынѣшнюю ночь!»

"Я не скажу вамъ прямо, какое первое подозрѣніе пробѣжало въ головѣ моей, когда я сдѣлала это открытіе. Вы только разсердились бы — а если вы разсердитесь, вы можетъ быть разорвете письмо и не станете болѣе читать.

«Довольно будетъ, съ вашего позволенія, сказать только это. Обдумавъ все, я рѣшила, что это невѣроятно по одной причинѣ, которую я вамъ скажу. Еслибъ вы были въ гостиной миссъ Рэчель въ такой часъ ночи и миссъ Рэчель знала это (и еслибы вы имѣли сумасбродство забыть, что слѣдуетъ остерегаться невысохшей двери), она напомнила бы вамъ, она не позволила бы намъ унести съ собою такую улику противъ нея, на какую я теперь смотрѣла. Въ то же время, признаюсь, я не была совершенно увѣрена, что мои подозрѣнія ошибочны. Не забывайте, что я призналась, какъ я ненавидѣла миссъ Рэчель. Постарайтесь думать, если можете, что во всемъ этомъ была частица этой ненависти. Кончилось тѣмъ, что я рѣшилась оставить у себя вашу ночную рубашку, ждать, наблюдать и посмотрѣть, какое употребленіе могу я изъ этого сдѣлать. Въ то время — вспомните пожалуйста — мнѣ и въ голову не приходило, что вы украли алмазъ.»

Тутъ я пересталъ читать письмо во второй разъ.

Я прочелъ тѣ мѣста изъ признаній несчастной женщины, которыя относились ко мнѣ, съ непритворнымъ удивленіемъ и, могу по совѣсти прибавить, съ искреннимъ огорченіемъ. Я сожалѣлъ, искренно сожалѣлъ объ обвиненіи, наброшенномъ на ея память, прежде чѣмъ прочелъ хоть строчку изъ ея письма. Но когда дошелъ до мѣста вышеприведеннаго, признаюсь, я чувствовалъ, что все болѣе и болѣе раздражаюсь противъ Розанны Спирманъ.

— Читайте остальное сами, сказалъ я, подавая Беттереджу письмо черезъ столъ. — Если тамъ есть что-нибудь, на что я долженъ посмотрѣть, вы можете мнѣ сказать.

— Я понимаю васъ, мистеръ Фрэнклинъ, отвѣчалъ онъ: — это естественно съ вашей стороны. Помоги Боже всѣмъ намъ! прибавилъ онъ, понизивъ голосъ: — но также естественно и съ ея стороны.

Продолжаю списывать копію письма съ оригинала, находящагося въ моихъ рукахъ.

"Рѣшившись оставить у себя ночную рубашку и посмотрѣть, какое употребленіе моя любовь или моя ненависть (право не знаю что) могли сдѣлать изъ этого въ будущемъ, мнѣ оставалось прежде всего придумать, какъ мнѣ оставить ее, не подвергаясь риску, что объ этомъ узнаютъ.

"Былъ единственный способъ — сдѣлать другую ночную рубашку, совершенно такую же, до субботы, когда въ домъ приходитъ прачка съ своей записной книжкой.

"Я боялась отложить до слѣдующаго дня (пятницы), изъ опасенія, не стучится ли чего-нибудь въ этотъ промежутокъ. Я рѣшилась сшить новую ночную рубашку въ тотъ же день (четвергъ), когда могла, еслибъ распорядилась надлежащимъ образомъ, располагать моимъ временемъ. Прежде всего оставалось маѣ (заперевъ вашу ночную рубашку въ мой комодъ) воротиться въ вашу спальную — не столько для того, чтобы привести въ порядокъ (Пенелопа сдѣлала бы это для меня, еслибъ я испросила), какъ для того, чтобы узнать, не запачкали ли вы краскою отъ вашей ночной рубашки постель или какую-нибудь мебель въ комнатѣ.

"Я все подробно осмотрѣла и наконецъ нашла крошечныя полоски краски на внутренней сторонѣ вашего халата — не полотнянаго халата, который вы обыкновенно носили лѣтомъ, а фланелеваго, который вы также привезли съ собой. Я полагаю, вы озябли, ходя взадъ и впередъ въ одной ночной рубашкѣ, и надѣли первую теплую вещь, какую нашли. Какъ бы то ни было, на внутренней сторонѣ вашего халата были видны пятнышки. Я легко уничтожила ихъ, отскобливъ краску съ фланели. Когда я сдѣлала это, то единственной уликой противъ васъ осталась та улика, которая была заперта въ моемъ комодѣ.

"Только что я кончила убирать вашу комнату, какъ меня позвали, чтобы явиться на допросъ къ мистеру Сигрэву вмѣстѣ съ другими слугами. Потомъ стали осматривать всѣ наши вещи, а потомъ случилось самое необыкновенное происшествіе этого дня — для меня — послѣ того, какъ я нашла краску на вашей ночной рубашкѣ. Это случилось послѣ второго допроса Пенелопы Беттереджъ надзирателемъ Сигрэвомъ.

"Пенелопа воротилась къ намъ внѣ себя отъ бѣшенства на то, какимъ образомъ мистеръ Сигрэвъ обращался съ нею. Онъ намекнулъ, такъ что не было никакой возможности ошибиться въ смыслѣ его словъ, что онъ подозрѣвалъ ее въ воровствѣ. Мы всѣ одинаково удивились, услышавъ это, и всѣ спросили: почему?

" — Потому что алмазъ находился въ гостиной миссъ Рэчель, отвѣчала Пенелопа: — и оттого, что я оставалась послѣднею въ гостиной вчера вечеромъ.

"Почти прежде, чѣмъ эти слова сорвались съ ея губъ, я вспомнила, что въ гостиной было еще одно лицо послѣ Пенелопы. Это лицо были вы. Голова моя закружилась и мысли мои страшно перепутались. Среди всего этого что-то шепнуло мнѣ, что краска на вашей ночной рубашкѣ могла имѣть совершенно другое значеніе, а не то, которое я придавала ей до-сихъ-поръ. "Если слѣдуетъ подозрѣвать послѣднее лицо, которое было въ этой комнатѣ, думала я: «то воръ не Пенелопа, а мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ!»

"Еслибъ дѣло шло о другомъ джентльменѣ, я думаю, что мнѣ сдѣлалось бы стыдно подозрѣвать его въ воровствѣ, тотчасъ, какъ это подозрѣніе промелькнуло въ головѣ моей.

"Но одна мысль, что вы стали со мною на одной ногѣ и что я, имѣя въ рукахъ вашу ночную рубашку, имѣла также въ рукахъ средство набавить васъ отъ безславія — одна мысль объ этомъ, говорю я, сэръ, открывала мнѣ такую возможность заслужить наше расположеніе, что я перешла слѣпо, какъ говорится, отъ подозрѣнія къ убѣжденію. Я тотчасъ же рѣшила, что вы хлопотали больше всѣхъ о томъ, чтобы послать за полиціей, только для того, чтобы обмануть всѣхъ насъ, и что рука, взявшая алмазъ миссъ Рэчель, никакимъ образомъ не могла принадлежать никому другому, кромѣ васъ.

"Волненіе отъ этого новаго открытія, должно быть, какъ я думаю, вскружило мнѣ голову до такой степени, мнѣ такъ захотѣлось увидѣть васъ — попытать васъ двумя, тремя словами объ алмазѣ, заставить васъ взглянулъ на меня — что я причесала моя волосы, принарядилась какъ могла и смѣло пошла въ библіотеку, гдѣ вы писали, какъ было мнѣ извѣстно.

"Вы оставили одно изъ вашихъ колецъ на верху; это могло послужить мнѣ хорошимъ предлогомъ. Но, о сэръ! если бы любили когда-нибудь, вы поймете, какъ охладѣло все мое мужество, когда и вошла въ комнату и очутилась передъ вами. Вы посмотрѣли на меня такъ холодно, поблагодарили меня за то, что я нашла ваше кольцо, такимъ равнодушнымъ образомъ, что колѣни мои задрожали подо мною и мнѣ показалось, что я грохнусь на полъ къ вашимъ ногамъ. Когда вы поблагодарили меня, вы опять опустили глаза, если помните, на ваше письмо. Мнѣ было такъ прискорбно, что вы обращались со мною такимъ образомъ, что у меня не достало духа заговорить. Я сказала: « — Странное дѣло насчетъ этого алмаза, сэръ». А вы опять подняли глаза и сказали: «Да!» Вы говорили вѣжливо (я не могу этого опровергать), но все-таки вы поставили разстояніе — жестокое разстояніе между ними. Такъ какъ я думала, что пропавшій алмазъ былъ спрятанъ въ вашемъ карманѣ въ то время, какъ вы говорили со мною, ваше хладнокровіе такъ меня раздражило, что я осмѣлилась въ пылу этой минуты сдѣлать вамъ намекъ. Я сказала: « — Алмазъ-то вѣдь не найдутъ, сэръ, не такъ ли? Нѣтъ; не найдутъ и того, кто его взялъ — я поручусь за это.» Я кивнула головой и улыбнулась, желая сказать вамъ, что я знаю. На этотъ разъ вы посмотрѣли на меня съ чѣмъ-то похожимъ на интересъ въ выраженіи вашихъ глазъ, и я почувствовала, что еще нѣсколько словъ съ вашей стороны и съ моей могутъ вызвать истину. Именно въ эту минуту мистеръ Беттереджъ испортилъ все, подойдя къ двери. Я знала его походку и знала также, что найти меня въ библіотекѣ въ такое время было противъ его правилъ — не говоря уже о томъ, что я была тамъ съ вами. Я успѣла только выйти изъ библіотеки сама, прежде чѣмъ онъ вошелъ и приказалъ маѣ уйти. Я была разсержена и обманута въ ожиданіи, но несмотря на это, же-таки не теряла надежды. Видите, ледъ былъ разломанъ между нами — и я хотѣла позаботиться при слѣдующемъ случаѣ, чтобы мистеръ Беттереджъ не помѣшалъ.

"Когда я воротилась въ людскую, раздался звонокъ къ нашему обѣду. Уже былъ полдень. А матеріалы для новой рубашки еще предстояло достать. Была только одна возможность достать ихъ. Я притворилась больною за обѣдомъ и такимъ образомъ пріобрѣла для себя весь промежутокъ времени до чая.

"Чѣмъ я занималась, когда весь домъ думалъ, что я лежу въ постели въ моей комнатѣ, и какъ я провела ночь, опять притворившись больною за чаемъ, и когда меня отправили опять въ постель, нѣтъ надобности разсказывать вамъ. Приставъ Кёффъ узналъ все это, если не узналъ ничего болѣе. А я могу догадаться, какимъ образомъ. Меня узнали (хотя я не поднимала вуаля) въ Фризинголлской лавкѣ. Напротивъ меня висѣло зеркало у того прилавка, гдѣ я покупала полотно, и въ этомъ зеркалѣ я увидала, какъ одинъ изъ лавочниковъ указалъ на мое плечо и шепнулъ другому. Опять вечеромъ, когда тайкомъ сидѣла за работой, заперевшись въ моей комнатѣ, я слышала за моей дверью дыханіе служанокъ, подозрѣвавшихъ меня.

"Тогда это было все-равно, все-равно это и теперь. Въ пятницу утромъ, за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ, какъ приставъ Кёффъ вошелъ въ домъ, новая ночная рубашка — чтобы замѣнить ту, которую я взяла къ себѣ — была сшита, вымыта, высушена, выглажена, замѣчена и сложена, когда прачки брали всѣ другія, и лежала въ вашемъ комодѣ. Нечего было бояться (еслибъ бѣлье въ домѣ стали осматривать), что новизна ночной рубашки измѣнитъ мнѣ. Весь вашъ запасъ бѣлья былъ возобновленъ, когда вы пріѣхали въ нашъ домъ — я полагаю, когда вы воротились изъ-заграницы.

"Потомъ пріѣхалъ приставъ Кёффъ и возбудилъ великое удивленіе, объявивъ, что онъ думаетъ о пятнѣ на двери.

«Я думала, что вы виновны (какъ я призналась), болѣе потому, что мнѣ хотѣлось считать васъ виновнымъ, чѣмъ по какимъ-нибудь другимъ причинамъ. А приставъ дошелъ до одного заключенія со мною совершенно другимъ путемъ. А одежда, служившая единственною уликою противъ васъ, находилась въ моихъ рукахъ! И ни одной живой душѣ не было это извѣстно — включая и васъ самихъ! Я боюсь говорить вамъ, что я чувствовала, когда думала объ этомъ — вы возненавидите мою память навсегда впослѣдствіи.»

Въ этомъ мѣстѣ Беттереджъ поднялъ глаза съ письма.

— Ни одного проблеска свѣта до-сихъ-поръ, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ старикъ, снимая своя тяжелыя черепаховыя очки и оттолкнувъ отъ себя признанія Розанны Спирманъ, — Дошли вы до какого-нибудь заключенія, сэръ, въ вашихъ мысляхъ, пока я читалъ?

— Кончите прежде письмо, Беттереджъ; въ концѣ, можетъ быть, что-нибудь дастъ намъ ключъ, потомъ я вамъ скажу слова два.

— Очень хорошо, сэръ. Только глаза мои отдохнутъ немножко, а потомъ опять я буду продолжать. А пока, мистеръ Фрэнклинъ — я не желаю торопить васъ — но не скажете ли вы мнѣ хоть однимъ словомъ, нашли вы исходъ изъ этой ужасной путаницы?

— Я поѣду въ Лондонъ, сказалъ я: — посовѣтоваться съ мистеромъ Брёффомъ. Если онъ не можетъ мнѣ помочь…

— Да, сэръ?

— И если приставъ не захочетъ оставить своего уединенія въ Доркингѣ…

— Не захочетъ, мистеръ Фрэнклинъ.

— Тогда, Беттереджъ — на сколько я вижу теперь — всѣ мои рессурсы прекратились. Послѣ мистера Брёффа и пристава, я не знаю ни одной живой души, которая могла бы быть хоть сколько-нибудь полезна для меня.

Когда слова сорвались съ моихъ губъ, кто то постучался въ дверь комнаты. На лицѣ Беттереджа выразились и удивленіе и досада, когда помѣшали намъ.

— Войдите, закричалъ онъ раздражительно: — кто бы вы ни были!

Дверь отворилась и къ намъ спокойно вошелъ человѣкъ самой замѣчательной наружности, какую я когда-либо видалъ. Судя по его фигурѣ и движеніямъ, онъ былъ еще молодъ. Если судить по его лицу и сравнить его съ Беттереджемъ, онъ казался старше его. Цвѣтъ лица его былъ смуглъ, какъ у цыгана, худая щеки глубоко впали и кости выдавались какъ навѣсъ. Носъ представлялъ тонкій очеркъ, такъ часто встрѣчающійся между древними народами Востока и такъ рѣдко находящійся у новыхъ породъ запада. Лобъ шелъ высоко и прямо отъ бороды. Линій и морщинъ было безчисленное множество. На этомъ странномъ лицѣ глаза, еще страннѣе, нѣжнѣйшаго каряго цвѣта — глаза задумчивые и печальные, глубоко впавшіе въ своихъ впадинахъ — смотрѣли на васъ и (по-крайней-мѣрѣ, такъ было со мною) приковывали ваше вниманіе по своей волѣ. Прибавьте къ этому множество густыхъ, плотно остриженныхъ волосъ, которые по какой-то прихоти природы лишились своего цвѣта самымъ удивительнымъ и причудливымъ образомъ. На макушкѣ головы они еще (охранили свои природный густой черный цвѣтъ. Около боковъ головы — безъ малѣйшаго постепеннаго перехода къ сѣдинѣ, который уменьшилъ бы силу необыкновеннаго контраста — они были совершенно бѣлы. Черта между этими обоими цвѣтами не сохраняла никакой правильности. Въ одномъ мѣстѣ бѣлые волосы попадали въ черные, а въ другомъ черные въ бѣлые. Я смотрѣлъ на этого человѣка съ любопытствомъ, которое, стыдно сказать, нашелъ невозможнымъ обуздать. Его мягкіе, каріе глаза кротко посмотрѣли на меня и онъ отвѣчалъ на мою невольную грубость — я вытаращилъ на него глаза — извиненіемъ, которое, но моему убѣжденію, я не заслужилъ.

— Извините, сказалъ онъ: — я не зналъ, что мистеръ Беттереджъ занятъ.

Онъ вынулъ изъ кармана бумажку и подалъ ее Беттереджу.

— Списокъ для будущей недѣли, сказалъ онъ.

Глаза его опять устремились на меня — и онъ вышелъ изъ комнаты такъ же тихо, какъ вошелъ.

— Кто это? спросилъ я.

— Помощникъ мистера Канди, сказалъ Беттереджъ. — Кстати, мистеръ Фрэнклинъ, вы съ огорченіемъ услышите, что маленькій докторъ не выздоровѣлъ еще отъ той болѣзни, которую онъ схватилъ, возвращаясь домой съ обѣда въ день рожденія миссъ Рэчель. Здоровье его довольно хорошо, но онъ потерялъ память въ горячкѣ и съ-тѣхъ-поръ она почти къ нему не возвращалась. Весь трудъ падаетъ на его помощника. Теперь практики у него мало, остались только бѣдные. Они не могутъ выбирать. Они должны подчиняться человѣку съ пѣгими волосами и цыганскимъ цвѣтомъ лица — или вовсе оставаться безъ леченія.

— Вы, кажется, не любите его, Беттереджъ?

— Его никто не любитъ, сэръ.

— Почему же онъ такъ непопуляренъ?

— Прежде всего, его наружность противъ него. Потомъ ходятъ слухи, что мистеръ Канди взялъ его съ весьма сомнительной репутаціей. Никому неизвѣстно, кто онъ, и здѣсь у него нѣтъ ни одного друга. Какъ же вы можете ожидать, чтобъ послѣ этого его побилъ кто-нибудь?

— Разумѣется, это совершенно невозможно! Могу я спросить, чего ему было нужно отъ васъ, когда онъ отдалъ вамъ эту бумажку?

— Онъ только принесъ мнѣ списокъ больныхъ, сэръ, которымъ нужно вино. Милэди всегда раздавала хорошій портвейнъ и хересъ бѣднымъ больнымъ, и миссъ Рэчель желаетъ продолжать этотъ обычай. Времена перемѣнились! времена перемѣнились! Я помню, когда мистеръ Канди самъ приносилъ списокъ моей госпожѣ. Теперь помощникъ мистера Канди приноситъ списокъ мнѣ. Я буду продолжать письмо, если вы позволите, сэръ, сказалъ Беттереджъ, придвигая къ себѣ признанія Роланы Спирманъ. — Не весело читать, увѣряю васъ. Но все-таки это мѣшаетъ мнѣ сердиться, думая о прошломъ.

Онъ надѣлъ свои очки и мрачно покачалъ головой.

— Въ томъ, какъ мы ведемъ себя съ нашими матерями, мистеръ Фрэнклинъ, когда онѣ пустятъ насъ на жизненный путь, кроется здравый смыслъ. Мы всѣ болѣе или менѣе не желаемъ явиться на свѣтъ. Мы всѣ правы.

Помощникъ мистера Канди произвелъ на меня такое сильное впечатлѣніе, что я не могъ немедленно прочитать его изъ моихъ мыслей. Я пропустилъ безъ возраженія послѣднюю фразу Беттереджевой философіи и воротился къ человѣку съ пѣгими волосами.

— Какъ его зовутъ? спросилъ я.

— У него пребезобразное имя, угрюмо отвѣчалъ Беттереджъ: — Эзра Дженнингсъ.

Глава V.

Сказавъ мнѣ имя помощника мистера Кадди, Беттереджъ, повидимому, подумалъ, что онъ довольно потратилъ времени на такой ничтожный предметъ. Онъ продолжалъ читать письмо Розанны Спирманъ.

Съ своей стороны, я сидѣлъ у окна, ожидая, пока онъ кончитъ. Мало-по-малу впечатлѣніе, произведенное Эзрой Дженнингсъ на меня — въ такомъ положеніи, какъ мое, казалось совершенно непонятно, что какое-нибудь человѣческое существо могло произвести на меня какое бы то ни было впечатлѣніе — изгладилось изъ души моей. Мои мысли воротились на прежнюю колею. Еще разъ я перебралъ въ головѣ тотъ планъ, которыя наконецъ я составилъ для будущихъ своихъ поступковъ.

Воротиться въ Лондонъ въ этотъ же день, разсказать все мистеру Брёффу, и наконецъ, что было всего важнѣе, добиться (все равно какими способами и посредствомъ какихъ жертвъ) личнаго свиданія съ Рэчель — вотъ каковъ былъ мои планъ, на сколько я былъ способенъ составить его въ то время. Оставался еще часъ до отправленія поѣзда, оставалась слабая надежда, что Беттереджъ можетъ найти что-нибудь въ непрочитанной еще часта письма Розанны Спирманъ, что можетъ быть мнѣ полезно было бы знать, прежде чѣмъ я оставлю домъ, въ которомъ пропалъ алмазъ. Этой надежды я теперь ждалъ.

Письмо кончалось въ этихъ выраженіяхъ:

"Вамъ не надо сердиться, мистеръ Фрэнклинъ, даже если я немножко торжествовала, узнавъ, что я держу въ рукахъ всю вашу будущность. Тревога и опасенія скоро воротились ко мнѣ. Мнѣніе, принятое приставомъ Кёффомъ о пропажѣ алмаза, заставитъ его непремѣнно разсмотрѣть наше бѣлье и наши наряды. Не было мѣста въ моей комнатѣ — не было мѣста въ цѣломъ домѣ — которое по моему мнѣнію спаслось бы отъ его обыска. Какъ спрятать ночную рубашку такъ, чтобы приставъ Кёффъ не могъ ее найти, и какъ сдѣлать это не теряя ни минуты драгоцѣннаго времени? На эти вопросы не легко было отвѣчать. Моя нерѣшимость кончилась тѣмъ, что я придумала такой способъ, который, можетъ быть, заставитъ васъ смѣяться. Я раздѣлась и надѣла вашу ночную рубашку на себя. Вы носили ее — и я почувствовала еще минуточку удовольствія, надѣвъ ее послѣ васъ.

"Слѣдующее извѣстіе, дошедшее до насъ въ людской, показало, что я не опоздала ни минуты, надѣвъ на себя ночную рубашку. Приставъ Кёффъ пожелалъ видѣть книгу, въ которой записывалось грязное бѣлье.

"Я отнесла эту книгу въ гостиную милэди. Мы съ приставомъ встрѣчались не разъ въ прежнее время. Я была увѣрена, что онъ узнаетъ меня — и не была увѣрена въ томъ, что онъ сдѣлаетъ, когда увидитъ меня служанкой въ домѣ, гдѣ пропала цѣнная вещь. Въ этомъ недоумѣніи и почувствовала, что для меня будетъ облегченіе покончить разомъ свиданіе между нами и узнать тотчасъ самое худшее.

"Онъ посмотрѣлъ на меня, какъ-будто я была для него совершенно чужая, когда я подала ему книгу, и особенно вѣжливо поблагодарилъ меня за то, что я принесла ее. Я подумала, что и то и другое дурной знакъ. Неизвѣстно что онъ могъ сказать обо мнѣ за спиной; неизвѣстно, какъ скоро могла я очутиться въ тюрьмѣ по подозрѣнію и быть обысканной. Тогда настала пора возвратиться вамъ съ желѣзной дороги, куда вы ѣздили провожать мистера Годфри Эбльуайта, и я пошла на вашу любимую аллею въ кустарникѣ, выждать новаго случая поговорить съ вами — послѣдняго случая, какъ я предполагала, который еще могъ представиться мнѣ.

"Вы не являлись, а что было еще хуже, такъ это то, что мистеръ Беттереджъ и приставъ Кёффъ прошли мимо того мѣста, гдѣ я пряталась — и приставъ увидалъ меня.

"Послѣ этого мнѣ ничего не оставалось, какъ воротиться на свое мѣсто и къ своей работѣ, пока со мной не случатся еще большія несчастья. Когда я переходила черезъ тропинку, вы воротились съ желѣзной дороги. Вы шли прямо къ кустарнику. Когда вы увидали меня — я увѣрена, сэръ, что вы меня увидали — повернулись въ другую сторону, какъ-будто у меня была чума, и вошли въ домъ.^[4]

"Я пробралась домой по черной лѣстницѣ. Въ то время въ въ прачечной не было никого и я сѣла тамъ одна. Я уже вамъ говорила, какія мысли Зыбучіе Пески вложили мнѣ въ голову. Эти мысли воротились ко мнѣ теперь. Я спрашивала себя, что будетъ труднѣе сдѣлать, если дѣла пойдутъ такимъ образомъ — перенести равнодушіе мистера Фрэнклина Блэка или прыгнуть въ Зыбучіе Пески и положить конецъ всему такимъ образомъ?

"Безполезно было бы требовать отъ меня объясненія моего поведенія въ то время. Я стараюсь — и не могу понять его сама.

"Зачѣмъ я васъ не остановила, когда вы избѣгали меня такимъ жестокимъ образомъ? Зачѣмъ я не закричала: "Мистеръ Фрэнклинъ, я должна сказать вамъ ко-что, это касается васъ и вы должны выслушать и выслушаете меня. Вы въ моихъ рукахъ — я держу васъ въ своей власти, какъ говорится. Мало того, я имѣю сродства (еслибы я только могла заставить васъ повѣрить мнѣ) быть полезной вамъ въ будущемъ. Разумѣется, я никакъ не предполагала, чтобы вы — джентльменъ — украли алмазъ только для одного удовольствія украсть его. Нѣтъ, Пенелопа слышала, какъ миссъ Рэчель, а я слышала, какъ мистеръ Беттереджъ говорили о вашей расточительности и о вашихъ долгахъ. Для меня было очень ясно, что вы взяли алмазъ для того, чтобы его продать или заложить и такимъ образомъ достать деньги, которыя были вамъ нужны. Ну, я могла бы назвать вамъ одного человѣка въ Лондонѣ, который далъ бы вамъ взаймы большую сумму подъ залогъ этой вещи и не сдѣлалъ бы вамъ неловкихъ вопросовъ.

"Зачѣмъ я не говорила съ вами! Затѣмъ я не говорила съ вами!

"Я спрашивала себя, съ умѣю ли я справиться съ рискомъ и затрудненіемъ спрятать вашу ночную рубашку, когда у меня и безъ того было много затрудненій на рукахъ? Это могли думать нѣкоторыя другія женщины, но могла ли это думать я? Въ то время, когда я была воровкой, я подвергалась въ пятьдесятъ разъ большему риску и выпутывалась изъ затрудненій, противъ которыхъ это затрудненіе было дѣтскою игрушкой. Меня выучили, какъ вы выразились бы, плутовству и обманамъ — въ такомъ большомъ размѣрѣ и такъ хитро придуманнымъ, что они сдѣлались знамениты и о нихъ печатались въ газетахъ. Могла ли такая бездѣлица, какъ утайка ночной рубашки, отягощать мою душу и заставлять замирать мое сердце въ то время, когда я должна была говорить съ вами? Какъ глупо дѣлать подобный вопросъ! Этого быть не могло.

"Какая польза распространяться такимъ образомъ о моемъ сумасбродствѣ? Простая истина, конечно довольно ясна? За глаза я любила васъ всѣмъ сердцемъ и душой. При васъ — этого нельзя опровергать — я васъ боялась, боялась разсердить, боялась того, что вы скажете мнѣ (хотя вы взяли алмазъ), еслибы я осмѣлилась сказать вамъ, что я это узнала. Я такъ близко намекнула на это, какъ только смѣла, когда заговорила съ вами въ библіотекѣ. Тогда вы не повертывались ко мнѣ спиной. Вы не отскакивали отъ меня, какъ будто у меня была чума. Я старалась заставить себя разсердиться на васъ и такимъ образомъ пробудить мое мужество. Нѣтъ! я ничего не могла чувствовать болѣе, кромѣ огорченія и досады. «Вы безобразны, у васъ кривое плечо, вы простая служанка — какъ же вы смѣете говорить со мной?» Вы этого не говорили, мистеръ Фрэнклинъ, но вы тѣмъ не менѣе сказали мнѣ все это! Можно ли объяснить подобное сумасбродство? Нѣтъ. Ничего болѣе не остается, какъ признаться въ этомъ и замолчать.

"Прошу у васъ прощенія еще разъ за то, что перо мое записалось такимъ образомъ. Нечего бояться, что это случится опять. Я теперь приближаюсь къ концу.

"Первое лицо, потревожившее меня, войдя въ пустую комнату, была Пенелопа. Она давно узнала мою тайну и сдѣлала все возможное, чтобъ образумить меня — и сдѣлала это ласково.

" — Ахъ! сказала она: — я знаю зачѣмъ вы сидите здѣсь одна одинехонька и сокрушаетесь. Самое лучшее, что можетъ здѣсь случиться для васъ, Розанна, это, чтобъ мистеръ Фрэнклинъ уѣхалъ отсюда. Я думаю, что онъ скоро долженъ будетъ оставить нашъ домъ.

"Во всѣхъ моихъ мысляхъ не было ни одной идеи о вашемъ отъѣздѣ. Я не могла говорить съ Пенелопой, я могла только смотрѣть на нее.

" — Я только что ушла, отъ миссъ Рэчель, продолжала Пенелопа: — и трудно было мнѣ переносить ея капризы. Она говоритъ, что домъ невыносимъ для нея съ присутствіемъ полицейскихъ, рѣшилась говорить съ милэди сегодня и завтра уѣхать къ теткѣ Эбльуайтъ. Если она это сдѣлаетъ, мистеръ Фрэнклинъ тотчасъ найдетъ причину къ отъѣзду, повѣрьте!

"Я возвратила употребленіе языка при этихъ словахъ.

" — Вы хотите сказать, что мистеръ Фрэнклинъ уѣдетъ съ нею? спросила я.

" — Очень охотно, уѣхалъ бы еслибы она позволила ему; но она не хочетъ. Ему тоже досталось отъ ея капризовъ; онъ тоже у нея не въ милости — между тѣмъ какъ онъ сдѣлалъ все, чтобы помочь ей, бѣдняжка! Нѣтъ, нѣтъ! Если они не помирятся до завтрашняго дня, вы увидите, что миссъ Рэчель уѣдетъ въ одну сторону, а мистеръ Фрэнклинъ въ другую. Куда онъ отправится, сказать я не могу. Но онъ не останется здѣсь, Розанна, послѣ отъѣзда миссъ Рэчель.

"Мнѣ удалось преодолѣть отчаяніе, которое я почувствовала при мысли о вашемъ отъѣздѣ. Сказать по правдѣ, и увидала проблескъ надежды для себя, если между вами и миссъ Рэчель случилось серьезное неудовольствіе.

" — Вы знаете, спросила я: — изъ-за чего они поссорились?

" — Всему виною миссъ Рэчель, сказала Пенелопа: — и сколько мнѣ извѣстно, это только капризы миссъ Рэчель и больше нечего. Мнѣ непріятно огорчать васъ, Розанна, но не увлекайтесь мыслью, что мистеръ Фрэнклинъ поссорится съ нею. Онъ слишкомъ любитъ ее для этого!

"Только что она сказала эти жестокія слова, когда къ намъ пришелъ мистеръ Беттереджъ. Всѣ слуги должны были собраться въ нижней залѣ. А потомъ мы должны были входить одна по одной въ комнату мистера Беттереджа, гдѣ насъ будетъ допрашивать приставъ Кёффъ.

Моя очередь пришла послѣ допроса горничной ея сіятельства и первой служанки. Разспросы пристава Кёффа — хотя онъ маскировалъ ихъ очень искусно — вскорѣ показали мнѣ, что эти двѣ женщины (первые враги мои въ домѣ) подсматривали у дверей моихъ въ четвергъ послѣ полудня и въ четвергъ же ночью. Онѣ насказали приставу достаточно для того, чтобъ открыть ему часть истины. Онъ зналъ, что я тайно сшила новую кофту, но ошибочно думалъ, что кофта, запачканная краской, моя. Я удостовѣрилась еще въ одномъ изъ того, что онъ сказалъ, но не совсѣмъ это поняла. Онъ, разумѣется, подозрѣвалъ меня въ томъ, что и замѣшана въ пропажѣ алмаза. Но въ то же время онъ показалъ мнѣ — съ умысломъ, какъ я думала — что не на мнѣ считаетъ главную отвѣтственность въ пропажѣ алмаза. Онъ кажется думалъ, что я дѣйствовала по приказанію какого-то другого лица. Кто это лицо могло быть, я не могла угадать тогда и не могу угадать теперь.

"Въ этой неизвѣстности ясно было только одно, что приставъ Кёффъ вовсе не зналъ истины. Вы были въ безопасности, пока не будетъ найдена ваша ночная рубашка и ни одной минуты долѣе.

"Я совершенно отчаяваюсь заставить васъ понять, какое огорченіе и какой ужасъ овладѣли мной тогда. Я не могла рисковать, оставивъ на себѣ вашу ночную рубашку. Меня могли схватить вдругъ и засадить въ Фризинголлскую тюрьму по подозрѣнію и обыскать. Пока приставъ Кёффъ оставилъ меня на свободѣ, мнѣ надо было выбрать одно изъ двухъ — тотчасъ или уничтожить ночную рубашку, или спрятать се въ какое-нибудь безопасное мѣсто, подальше отъ дома.

"Еслибъ я менѣе любила васъ, мнѣ кажется, я уничтожила бы ее. Но какъ я могла уничтожить единственную вещь, которая могла вамъ доказать, что я спасла васъ отъ открытія? Еслибъ мы дошли до объясненія и еслибъ вы подозрѣвали во мнѣ какую-нибудь дурную причину и не повѣрили ничему, какъ я могла заставить васъ вѣрить мнѣ, еслибъ не показала вамъ рубашки? Понапрасну ли думала я о васъ тогда и думаю теперь, что вы не рѣшились бы дозволить такой бѣдной дѣвушкѣ какъ я раздѣлить вашу тайну и быть вашей сообщницей въ воровствѣ, до котораго довели васъ ваши денежныя затрудненія? Подумайте о вашемъ холодномъ обращеніи со мною, сэръ, и вы врядъ ли станете удивляться, что я не желала уничтожить единственное право на ваше довѣріе и на вашу признательность, которымъ мнѣ посчастливилось завладѣть.

"Я рѣшилась спрятать рубашку и выбрала мѣсто лучше другихъ извѣстное мнѣ — Зыбучіе Пески.

"Какъ только допросы кончились, я сослалась на первый предлогъ, пришедшій мнѣ въ голову, и выпросила позволеніе выйти подышать свѣжимъ воздухомъ. Я прямо отправилась въ Коббс-Голлъ, въ Коттэджъ мистриссъ Йолландъ. Его жена и дочь были моими лучшими друзьями. Не думайте, чтобъ я довѣрила имъ вашу тайну — я не повѣряла ее никому. Я желала только написать къ вамъ это письмо и имѣть безопасный случай снять съ себя ночную рубашку. Такъ какъ меня подозрѣвали, то я не могла сдѣлать ни того, ни другого въ нашемъ домѣ.

"Теперь я почти дописала мое длинное письмо одна въ спальной миссъ Йолландъ. Когда оно будетъ кончено, я сойду внизъ, свернувъ рубашку и спрятавъ ее подъ манто. Я найду между старыми вещами въ кухнѣ мистриссъ Йолландъ способъ сохранить рубашку въ цѣлости и сухости въ ея тайникѣ. А потомъ я пойду къ Зыбучимъ Пескамъ — не бойтесь, слѣды отъ моихъ шаговъ не измѣнятъ мнѣ — и спрячу вашу ночную рубашку въ пескѣ, гдѣ ни одна живая душа не можетъ ее найти, если я сама не открою этой тайны.

"А когда это будетъ сдѣлано, что тогда?

"Тогда, мистеръ Фрэнклинъ, я буду имѣть двѣ причины сдѣлать еще попытку сказать вамъ слона, которыхъ-еще вамъ не говорила. Если вы уѣдете, какъ думаетъ Пенелопа, и если мнѣ не удастся говорить съ вами до-тѣхъ-поръ, я навсегда потеряю къ тому случай. Это одна причина. Потомъ у меня есть успокоительное сознаніе — если мои слова разсердятъ васъ — что ночная рубашка заступится за меня, какъ не можетъ заступиться ничто другое. Это другая причина. Если обѣ эти причины вмѣстѣ не ожесточатъ моего сердца противъ той холодности, которая до-сихъ-поръ заморозила его (я говорю о холодности вашего обращенія со много), усилія мои кончатся — кончится моя жизнь.

"Да. Если я пропущу первый представившійся случай — если вы будете холодны ко мнѣ по прежнему — я прощусь со свѣтомъ, отказавшемъ мнѣ въ счастьи, которое онъ дастъ другимъ. Я прощусь съ жизнью, которую ничто кромѣ вашей доброты не можетъ сдѣлать для меня пріятною. Не осуждайте себя, сэръ, если это кончится такимъ образомъ. Но постарайтесь — постарайтесь — пожалѣть сколько-нибудь обо мнѣ! Я позабочусь, чтобъ вы узнали, что я сдѣлала для васъ, когда уже не буду въ состояніи сказать вамъ объ этомъ сама. Свалите ли вы тогда что-нибудь ласковое обо мнѣ — тѣмъ жe самымъ кроткимъ годомъ, которымъ вы говорите съ миссъ Рэчель? Если вы это сдѣлаете и если призраки на свѣтѣ существуютъ, я вѣрю, что мой призракъ это услышитъ и задрожитъ отъ удовольствія.

"Пора перестать писать. Я заставила себя расплакаться. Какъ же я найду дорогу къ тайнику, если позволю безполезнымъ слезамъ ослѣпить меня?

«Кромѣ того, зачѣмъ мнѣ смотрѣть на мрачную сторону? Зачѣмъ не вѣрить, нова я могу, что это еще кончится хорошо? Я могу найти васъ въ хорошемъ расположеніи сегодня — а если нѣтъ, мнѣ можетъ быть лучше удастся завтра утромъ. Мое бѣдное безобразное лицо не похорошѣетъ отъ горя — вѣдь нѣтъ? Почему знать, можетъ быть, я исписала всѣ эти скучныя, длинныя страницы по пустому? Онѣ будутъ положены для безопасности (не будемъ говорить теперь о другой причинѣ) въ тайникъ вмѣстѣ съ ночной рубашкой. Трудно было, очень трудно написать мое письмо. О, еслибъ мы могли наконецъ понять другъ друга, съ какою радостью разорвала бы я это письмо!

„Остаюсь, сэръ, ваша искренняя обожательница и нижайшая слуга

"РОЗАННА СПИРМАНЪ."

Беттереджъ молча докончилъ читать это письмо. Старательно вложивъ его въ конвертъ, онъ сидѣлъ задумавшись, наклонивъ голову и потупивъ глаза въ землю.

Беттереджъ, сказалъ я: — въ концѣ этого письма нѣтъ никакого намека, который могъ бы насъ руководить?

Онъ поднялъ глаза медленно и съ тяжелымъ вздохомъ.

Тутъ нѣтъ ничего, что могло бы руководить васъ, мистеръ Фрэнклинъ, отвѣчалъ онъ: — послушайтесь моего совѣта и не вынимайте этого письма изъ конверта до-тѣхъ-поръ, пока ваши теперешнія заботы прекратятся. Оно очень огорчитъ васъ, когда бы вы ни читали его. Не читайте его теперь.

Я спряталъ письмо въ мой бумажникъ.

Взглядъ на шестнадцатую и семнадцатую главы разсказа Беттереджа покажетъ, что дѣйствительно была причина щадить меня такимъ образомъ, когда моя твердость и безъ того уже подвергалась жестокимъ испытаніямъ. Два раза несчастная женщина дѣлала послѣднюю попытку говорить со мной. И два раза я, къ несчастью (Богу извѣстно, какимъ образомъ!), отталкивалъ шагъ, который она дѣлала ко мнѣ. Въ пятницу вечеромъ, какъ Беттереджъ справедливо описываетъ, она нашла меня одного въ билліардной. Ей обращеніе и слова подали мнѣ мысль — какъ подали бы всякому другому человѣку при подобныхъ обстоятельствахъ что она хотѣла признаться въ пропажѣ алмаза. Для нея самой я съ умысломъ не показалъ никакого участія къ тому, что будетъ; для нея самой я нарочно глядѣлъ на билліардные шары, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на нее — и каковъ быль результатъ? Я заставилъ ее уйти отъ меня уязвленную въ сердце! Опить въ субботу“ — въ хоть день, когда она должна была предвидѣть, послѣ того, что Пенелопа сказала ей, что мои отъѣздъ близокъ — даже самая гибельная судьба преслѣдовала насъ. Она еще пыталась встрѣтиться со мною въ кустарникѣ и нашла меня тамъ вмѣстѣ съ Беттереджемъ и приставомъ Кёффомъ. Она слышала, какъ приставъ, имѣя въ виду свою тайную цѣль, сослался на мое участіе къ Розаннѣ Спирманъ. Опять для этой же бѣдной дѣвушки я напрямки объявилъ полицейскому офицеру — громко объявилъ, такъ что и она могла слышать — что я не чувствовалъ никакого участія къ Розаннѣ Спирманъ». При этихъ словахъ, назначавшихся только для того, чтобы предостеречь ее отъ попытки говорить со мною наединѣ, она повернулась и ушла, остерегаясь своей опасности, какъ я тогда думалъ, рѣшившись на самоубійство, какъ я знаю теперь. Съ этого пункта я уже описалъ рядъ событій, которыя привели меня къ изумительному открытію на Зыбучихъ Пескахъ. Все, что случилось потомъ, теперь разсказано вполнѣ. Я могу оставить печальную исторію Розанны Спирманнъ — о которой даже по прошествіи такого значительного времени не могу упоминать безъ горькаго огорченія — сказать за себя все, что здѣсь нарочно оставлено недосказаннымъ. Я могу перейти отъ самоубійства на Зыбучихъ Пескахъ, съ его страннымъ и ужаснымъ вліяніемъ на мое настоящее положеніе и на мои будущія надежды, къ интересамъ, касающимся живыхъ людей въ этомъ разсказѣ и къ событіямъ, которыя уже прокладывали мнѣ дорогу къ медленному и утомительному пути отъ мрака къ свѣту.

Глава VI.

Я пошелъ пѣшкомъ къ желѣзной дорогѣ. Безполезно говорить, что меня провожалъ Габріель Беттереджъ. Письмо было у меня бъ карманѣ, а ночная рубашка спрятана въ дорожномъ мѣшечкѣ — для того, чтобы показать и то и другое, прежде чѣмъ я засну въ эту ночь, мистеру Брёффу.

Мы молча вышли изъ дома. Въ первый разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я знаю его, старикъ Беттереджъ ни слова не говорилъ со мною. Но такъ какъ я съ своей стороны долженъ былъ сказать ему что-нибудь, я началъ разговоръ, какъ только мы вышли изъ воротъ парка.

— Прежде чѣмъ я уѣду въ Лондонъ, началъ я: — я сдѣлаю вамъ два вопроса. Она относятся во мнѣ самому, надумаю, что они нѣсколько васъ удивятъ.

— Если они выбьютъ изъ моей головы письмо этой бѣдной дѣвушки, мистеръ Фрэнклинъ, то они могутъ дѣлать со мною все другое, что только хотятъ. Пожалуйста, удивите меня, сэръ, какъ можно скорѣе.

Мой первый вопросъ, Беттереджъ, вотъ какой: былъ я пьянь вечеромъ въ день рожденія Рэчель?

— Пьяны вы! воскликнулъ старикъ. — Напротивъ, въ вашемъ характерѣ есть тотъ большой недостатокъ, мистеръ Фрэнклинъ, что вы пьете только за обѣдомъ, а потомъ не выльете ни капельки вина!

— Но день рожденія случаи особенный. Я могъ оставить мои регулярныя привычки именно въ этотъ вечеръ,

Беттереджъ соображалъ съ минуту.

— Вы отступили отъ вашихъ привычекъ, сэръ, и я скажу вамъ, какимъ образомъ. Вы казалась ужасно нездоровы — и мы уговорили васъ выпить нѣсколько капель водки съ водой, чтобы вы развеселились немножко.

— Я не привыкъ къ водкѣ съ водою. Очень можетъ быть…

— Позвольте, мистеръ Фрэнклинъ. Я зналъ, что вы не привыкли, и налилъ вамъ полрюмки нашего пятидесятилѣтняго стараго коньяку и (стыдъ и срамъ мнѣ!) развелъ этотъ благородный напитокъ цѣлымъ стаканомъ холодной воды. Ребенокъ не могъ бы опьянѣть отъ этого — тѣмъ болѣе взрослый человѣкъ!

Я зналъ, что могъ доложиться на его память въ дѣлѣ такого рода. Слѣдовательно, было рѣшительно невозможно, чтобы я могъ быть пьянъ. Я перешелъ ко второму вопросу.

— Прежде чѣмъ меня послали за границу, Беттереджъ, вы часто видѣли меня, когда я былъ ребенкомъ. Теперь скажите мнѣ прямо, помните вы что-нибудь странное во мнѣ послѣ того, какъ я ложился спать? Примѣчали вы когда, чтобы я былъ лунатикъ и ходилъ во снѣ?

Беттереджъ остановился, посмотрѣлъ на меня съ минуту, покачалъ головой и дошелъ дальше.

— Я теперь вижу, куда вы мѣтите, мистеръ Фрэнклинъ, сказалъ онъ: — вы стараетесь объяснить, какимъ образомъ краска очутилась на вашей ночной рубашкѣ, такъ что вы не знали сами. Это не идетъ къ дѣлу, сэръ. Вы еще очень далеки отъ истины. Ходите ли вы во снѣ? Вы никогда въ жизни не дѣлали ничего подобнаго!

Тутъ опять я чувствовалъ, что Беттереджъ долженъ быть правъ. Ни дома, ни за границей я никогда не велъ уединенной жизни. Еслибъ я былъ лунатикъ, сотни людей должны были бы примѣтить это, и изъ участія къ моей безопасности, предостерегли бы меня отъ этой привычки и приняли бы предосторожности обуздать ее.

Все-таки, допуская все это, я уцѣпился — съ упорствомъ, которое, конечно, было и естественно я извинительно при подобныхъ обстоятельствахъ — къ тому или къ другому изъ единственныхъ двухъ объясненій, которыя могли разъяснить нестерпимое положеніе, въ которомъ находился я тогда. Замѣтивъ, что я еще недоволенъ, Беттереджъ искусно намекнулъ на послѣднія событія въ исторіи Луннаго камня и разбилъ въ прахъ моя теоріи тотчасъ и навсегда.

— Попытаемъ другой способъ, сэръ, сказалъ онъ. — Держитесь вашего мнѣнія и посмотрите, далеко ли оно доведетъ васъ до открытія истины. Если намъ вѣрить ночной рубашкѣ — а я ей не вѣрю — вы не только запачкались краскою отъ двери, сами того не зная, но также взяли алмазъ, сами не зная того. Справедливо ли это до-сихъ-поръ?

— Совершенно справедливо. Продолжайте.

— Очень хорошо, сэръ. Мы скажемъ, что вы были пьяны или какъ лунатикъ ходили во снѣ, когда вы взяли алмазъ. Это объясняетъ то, что случилось ночью и утромъ послѣ дня рожденья. Но какимъ образомъ это объяснитъ то, что случилось послѣ того? Алмазъ былъ отвезенъ въ Лондонъ послѣ того. Алмазъ былъ заложенъ мистеру Люкеру послѣ того. Развѣ вы сдѣлали то и другое сами не зная того? Развѣ вы были пьяны, когда я провожалъ васъ до кабріолета въ субботу вечеромъ? И развѣ вы во снѣ пришли къ мистеру Люкеру, когда поѣздъ довезъ васъ до конца вашего пути? Извините меня, если я скажу, мистеръ Фрэнклинъ, что это дѣло такъ разстроило васъ, что вы еще не въ состояніи разсуждать. Чѣмъ скорѣе вы посовѣтуетесь съ мистеромъ Брёффомъ, тѣмъ скорѣе выберетесь изъ безвыходнаго положенія, въ которое попали вы теперь.

Мы дошли до станціи только минуты за двѣ до отправленія поѣзда.

Я торопливо отдалъ Беттереджу мой адресъ въ Лондонѣ, чтобъ онъ могъ написать мнѣ, если нужно, обѣщая съ моей стороны сообщить ему, какія у меня будутъ новости. Сдѣлавъ это и прощаясь съ нимъ, я случайно взглянулъ на лотокъ съ книгами и газетами. Тамъ стоялъ опять замѣчательной наружности помощникъ мистера Канди и говорилъ съ хозяиномъ лотка. Глаза наши встрѣтились въ эту минуту. Эзра Дженнингсъ снялъ мнѣ шляпу. Я отвѣчалъ на поклонъ и сѣлъ въ вагонъ именно въ ту минуту, какъ поѣздъ отправлялся. Мнѣ кажется, что для меня было облегченіемъ думать о какомъ бы то ни было предметѣ, не имѣвшемъ никакой важности для меня. Какъ бы то ни было, я пустился въ обратный путь, который имѣлъ для меня такое важное значеніе и долженъ былъ отвезти меня къ мистеру Брёффу, удивляясь — сознаюсь, довольно нелѣпо — что я видѣлъ человѣка съ пѣгими волосами два раза въ одинъ день!

Часъ, въ который я пріѣхалъ въ Лондонъ, лишалъ меня всякой надежды застать мистера Брёффа въ его конторѣ. Я уѣхалъ съ желѣзной дороги въ его домъ въ Гомпстидѣ я потревожилъ стараго стряпчаго, который одинъ-одинехонекъ дремалъ въ своей столовой съ любимой моськой на колѣняхъ и съ бутылкой вина подъ рукой.

Я лучше опишу, какое дѣйствіе мой разсказъ произвелъ на мистера Брёффа, разсказавъ, какъ онъ поступилъ, когда выслушалъ его до конца. Онъ приказалъ принести огня и крѣпкаго чая въ свой кабинетъ, и послалъ сказать своимъ дамамъ, чтобъ онѣ не тревожили насъ ни подъ какимъ предлогомъ. Распорядившись такимъ образомъ, онъ сначала разсмотрѣлъ ночную рубашку, а потомъ сталъ читать письмо Розанны Спирманъ.

По окончаніи чтенія мистеръ Брёффъ заговорилъ со мною въ первый разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ мы заперлись въ его кабинетѣ.

— Фрэнклинъ Блэкъ, сказалъ старый джентльменъ; — это очень серьезное дѣло, и не въ одномъ отношеніи. По моему мнѣнію, оно касается Рэчель такъ же близко, какъ касается васъ. Ея странное поведеніе теперь уже не тайна. Она увѣрена, что вы украли алмазъ.

Мнѣ было противно своимъ собственнымъ разсужденіемъ дойти до этого возмутительнаго заключенія. Но оно все-таки насильно навязалось на меня. Мое намѣреніе добиться личнаго свиданія съ Рэчель основывалось на томъ убѣжденіи, которое теперь выразилъ мистеръ Брёффъ.

— Первый шагъ, какой слѣдуетъ сдѣлать въ этомъ слѣдствіи, продолжалъ стряпчій: — состоитъ въ томъ, чтобы обратиться къ Рэчель. Она молчала все это время по причинамъ, которыя и (зная ея характеръ) могу легко понять. Послѣ того, что случилось, невозможно болѣе покоряться этому молчанію. Ее надо убѣдить или принудить сказать намъ, на какихъ причинахъ основываетъ она свое убѣжденіе, что вы взяли Лунный камень. Есть надежда, что все это дѣло, какъ оно ни кажется серьезно теперь, разлетится въ пухъ и прахъ, если намъ удастся переломить скрытность Рэчель и убѣдить ее высказаться.

— Это очень успокоительное мнѣніе для меня, сказалъ я. — Признаюсь, мнѣ хотѣлось бы знать…

— Вамъ хотѣлось бы знать, какъ я могу оправдать его, перебилъ мистеръ Брёффъ. — Я могу сказать вамъ это въ двѣ минуты. Поймите, во-первыхъ, что я смотрю на это дѣло съ юридической точки зрѣнія. Для меня вопросъ состоитъ въ уликѣ. Очень хорошо! Улика оказывается несостоятельной съ самаго начала въ одномъ важномъ пунктѣ.

— Въ какомъ?

— Вы услышите. Я согласенъ, что метка на ночной рубашкѣ доказываетъ, что эта рубашка ваша. Я согласенъ, что пятно отъ краски доказываетъ, что эта ночная рубашка запачкала дверь Рэчель. Но что же доказываетъ вамъ или мнѣ, что эта ночная рубашка была на насъ?

Это возраженіе электризовало меня. До этой минуты оно не приходило мнѣ въ голову.

— Что касается до этого, продолжалъ стряпчій, взявъ признаніе Розанны Спирманъ: — я понимаю, что это письмо непріятно для васъ. Я понимаю, что вы колеблетесь анализировать его съ чисто-безпристрастной точки зрѣнія. Но я нахожусь не въ такомъ положеніи, какъ вы. Я могу съ моей обычной юридической опытностью разсматривать этотъ документъ, какъ разсматривалъ бы всякій другой. Не упоминая о томъ, что эта женщина была воровка, я только замѣчу, что ея письмо доказываетъ, по ея собственному показанію, что она была искусная обманщица, и вывожу изъ этого, что имѣю право подозрѣвать, что она сказала не всю правду. Я теперь не стану разсуждать о томъ, что она могла или не могла сдѣлать. Я скажу только, что если Рэчель подозрѣваетъ васъ только по уликѣ одной ночной рубашки, можно почти навѣрное сказать, что эту рубашку показала ей Розанна Спирманъ. Эта женщина признается въ своемъ письмѣ, что она ревновала къ Рэчель, что она перемѣняла розы, что она видѣла проблескъ надежды для себя въ ссорѣ между Рэчель и вами. Я не стану спрашивать, кто взялъ Лунный камень (чтобы достигнуть своей цѣли, Розанна Спирманъ взяла бы пятьдесятъ Лунныхъ камней) — я только скажу, что исчезновеніе алмаза дало этой воровкѣ, влюбленной въ васъ, удобный случай поссорить васъ съ Рэчель на всю жизнь. Тогда она не рѣшалась лишить себя жизни, помните, и я положительно утверждаю, что по своему характеру и положенію она вполнѣ была способна воспользоваться этимъ случаемъ. Что вы скажете на это?

— Нѣчто въ родѣ подобнаго подозрѣнія промелькнуло въ головѣ моей, какъ только я распечаталъ письмо, отвѣчалъ я.

— Именно! А когда вы прочли письмо, вы пожалѣли объ этой бѣдной дѣвушкѣ и у васъ недостало духу подозрѣвать ее. Это дѣлаетъ вамъ честь, любезный, сэръ, это дѣлаетъ вамъ честь.

— Но положимъ, окажется, что эта ночная рубашка была на мнѣ. Тогда что?

— Я не вижу, какъ это можетъ быть доказано, сказалъ мистеръ Брёффъ. — Но если допустятъ, что это предположеніе возможно, доказать вашу невинность будетъ не легко. Теперь мы не станемъ входить въ это. Подождемъ и посмотримъ, подозрѣвала ли васъ Рэчель только на основаніи улики ночной рубашки.

— Боже! какъ хладнокровно говорите вы о томъ, что Рэчель подозрѣваетъ меня! вспылилъ я. — Какое право имѣетъ она подозрѣвать меня въ воровствѣ на основаніи какой бы то ни было улики?

— Весьма разумный вопросъ, любезный сэръ. Нѣсколько горячо предложенный — но все-таки стоющій соображенія. То, что приводитъ въ недоумѣніе васъ, приводитъ въ недоумѣніе и меня. Поищите въ вашей памяти и скажите мнѣ это. Не случилось ли чего-нибудь, когда вы оставались въ домѣ лэди Вериндеръ — разумѣется не то, чтобъ поколебать ея вѣру въ вашу честь — но, скажемъ хоть, чтобъ поколебать ея вѣру (положимъ хоть и неосновательно) въ ваши правила вообще?

Въ непреодолимомъ волненіи и вскочилъ съ своего мѣста. Вопросъ стряпчаго напомнилъ мнѣ въ первый разъ послѣ того, какъ я уѣхалъ изъ Англіи, что случилось кое-что.

Въ восьмой главѣ разсказа Беттереджа упоминается о пріѣздѣ незнакомаго иностранца въ домъ моей тетки, пріѣхавшаго ко мнѣ по дѣлу. Сущность этого дѣла состояла въ слѣдующемъ:

Я имѣлъ сумасбродство (будучи по обыкновенію не при деньгахъ въ то время) взять взаймы отъ содержателя небольшой рестораціи въ Парижѣ, которому я былъ хорошо извѣстенъ какъ его обычный посѣтитель. Срокъ былъ назначенъ для уплаты денегъ, а когда настало это время, мнѣ было невозможно сдержать мое обѣщаніе, какъ это случается часто съ тысячью другими честными людьми. Я послалъ этому честному человѣку вексель. Мое имя, къ несчастью, было хорошо извѣстно на подобныхъ документахъ: ему не удалось перепродать его. Дѣла его пришли въ безпорядокъ послѣ того, какъ я занялъ у него; ему угрожало банкротство, и его родственникъ, французскій стряпчій, пріѣхалъ ко мнѣ въ Англію и настоялъ, чтобъ я заплатилъ ему мой долгъ. Это былъ человѣкъ запальчиваго характера и обошелся со мною не такъ, какъ слѣдуетъ. Мы наговорили непріятностей другъ другу; тетушка и Рэчель, къ несчастью, были въ слѣдующей комнатѣ и слышали нашъ разговоръ. Лэди Вериндеръ вошла къ намъ и непремѣнно хотѣла узнать, что случилось. Французъ показалъ данную ему довѣренность и объявилъ, что я виноватъ въ разореніи бѣднаго человѣка, который довѣрился моей чести. Тетушка немедленно заплатила ему деньги и отослала его. Она, разумѣется, знала меня на столько, что не раздѣляла мнѣнія француза обо мнѣ. Но она оскорбилась моей небрежностью и справедливо разсердилась на меня за то, что я поставилъ себя въ положеніе, которое безъ ея вмѣшательства могло бы сдѣлаться очень непріятнымъ. Или мать сказала ей, или Рэчель услыхала, что случилось — не могу сказать. Она по-своему, романически и свысока, взглянула на это обстоятельство, Я былъ «бездушенъ», я былъ «неблагороденъ», я «не имѣлъ правилъ», неизвѣстно, что я могъ сдѣлать потомъ словомъ, она наговорила мнѣ такихъ жестокихъ вещей, какихъ я еще не слыхивалъ ни отъ одной молодой дѣвицы. Разрывъ между нами продолжался цѣлый слѣдующій день. На третій день мнѣ удалось помириться и я пересталъ думать объ этомъ. Не вспомнила ли Рэчель объ этомъ несчастномъ случаѣ въ ту критическую минуту, когда мое право на ея уваженіе снова и гораздо серьезнѣе было поколеблено? Мистеръ Брёффъ, когда я упомянулъ ему объ этомъ обстоятельствѣ, тотчасъ отвѣчалъ утвердительно на этотъ вопросъ.

— Это имѣло на нее дѣйствіе, отвѣчалъ онъ серьезно: — и я жалѣю собственно для васъ, что это случилось. Однако, мы узнали, что противъ васъ было враждебное вліяніе — и по-крайней-мѣрѣ мы разъяснили одну неизвѣстность. Я не вижу ничего, что мы могли бы сдѣлать теперь. Слѣдующій нашъ шагъ долженъ приблизить насъ къ Рэчель.

Онъ всталъ и началъ задумчиво ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Два раза чуть-было я не сказалъ ему, что рѣшился самъ видѣться съ Рэчель, и два раза, имѣя уваженіе къ его лѣтамъ и характеру, я колебался удивить его неожиданностью въ неблагопріятную минуту.

— Главное затрудненіе состоятъ въ томъ, продолжалъ онъ; — чтобы заставить ее высказаться вполнѣ. Не можете ли вы предложить что-нибудь?

— Я рѣшился, мистеръ Брёффъ, самъ поговорить съ Рэчель.

— Вы?

Онъ вдругъ остановился и посмотрѣлъ на меня, какъ будто думалъ, что я лишился здраваго разсудка.

— Вы? Вамъ можно менѣе чѣмъ всякому другому!

Онъ вдругъ остановился и опять прошелся до комнатѣ.

— Подождите немножко, сказалъ онъ. — Въ такихъ необыкновенныхъ случаяхъ опрометчивость иногда служитъ лучшимъ способомъ.

Онъ соображалъ этотъ вопросъ минуты двѣ и смѣло рѣшилъ къ мою пользу.

— Ничѣмъ не рискнешь, ничего и не получишь, продолжалъ старикъ. — Вы имѣете на своей сторонѣ перевѣсъ, котораго я не имѣю — и вы первый сдѣлаете опытъ.

— Перевѣсъ на моей сторонѣ? повторилъ я съ величайшимъ удивленіемъ.

Лицо мистера Брёффа смягчилось улыбкой въ первый разъ.

— Вотъ въ какомъ положеніи находится это дѣло, сказалъ онъ. — Говорю вамъ прямо, я не полагаюсь ни на вашу осторожность, вы на ваше хладнокровіе. Но я полагаюсь на то, что въ отдаленномъ уголку своего сердечка Рэчель еще сохранила къ вамъ нѣкоторую слабость. Коснитесь этого и положитесь на то, что это повлечетъ за собою полнѣйшее открытіе, какое только можетъ сорваться съ женскихъ губъ. Вопросъ состоитъ въ томъ, какимъ образомъ вы увидитесь съ нею?

— Она гостила у васъ въ этомъ домѣ, отвѣчалъ я. — Могу я осмѣлиться посовѣтовать — если ничто не будетъ ей сказано заранѣе — чтобъ я увидѣлся съ нею здѣсь?

— Отважно! сказалъ мастеръ Брёффъ.

Сказавъ одно это слово въ отвѣтъ на мое предложеніе, онъ опять прошелся по комнатѣ.

— Сказать попросту, продолжалъ онъ: — мои домъ долженъ превратиться въ ловушку для Рэчель, съ приманкою въ силѣ приглашенія отъ моей жены и дочери. Еслибъ вы были не Фрэнклинъ Блэкъ и еслибъ это дѣло было на волосъ менѣе серьезно, чѣмъ оно есть, я отказалъ бы наотрѣзъ. Въ такомъ положеніи, въ какомъ дѣло находится теперь, я твердо убѣжденъ., что Рэчель будетъ послѣ благодарить меня за то, что я вѣроломно поступилъ съ нею въ мои преклонныя лѣта. Считайте меня своимъ сообщникомъ. Рэчель будетъ приглашена провести здѣсь день и вамъ будетъ дано объ этомъ знать.

— Когда? завтра?

— Завтра мы не успѣемъ получить ея отвѣтъ. Назначимъ послѣзавтра,

— Какимъ образомъ вы дадите мнѣ знать?

— Останьтесь дома цѣлый вечеръ и ожидайте, что я заѣду къ вамъ.

Я поблагодарилъ его за неоцѣненную помощь, которую онъ оказывалъ мнѣ, съ признательностью искренно ощущаемою мною, и отказавшись отъ гостепріемнаго приглашенія ночевать въ Гэмпстидѣ, воротился въ мою лондонскую квартиру.

О слѣдующемъ днѣ я могу только сказать, что это былъ самый длинный день съ моей жизни. Хотя я зналъ свою невинность, хотя я былъ увѣренъ, что гнусное обвиненіе, лежавшее на мнѣ, должно разъясниться рано или поздно, все-таки въ душѣ моей было чувство самоуниженія, инстинктивно не допускавшее меня видѣться съ моими друзьями. Мы часто слышимъ (впрочемъ, почти всегда отъ поверхностныхъ наблюдателей), что преступленіе можетъ имѣть видъ невинности. Мнѣ кажется, справедливѣе то, что невинность можетъ походить на преступленіе. Я велѣлъ не принимать никого цѣлый день и осмѣлился выйти только подъ покровомъ ночной темноты.

На слѣдующее утро мистеръ Брёффъ засталъ меня за чаемъ. Онъ подалъ мнѣ большой ключъ и сказалъ, что ему стыдно за себя первый разъ въ жизни.

— Будетъ она?

— Будетъ сегодня завтракать и проведетъ цѣлый день съ моей женой и дочерьми.

— Мистриссъ Брёффъ, и ваши дочери посвящены въ нашу тайну?

— Иначе нельзя. Но женщины, какъ вы можетъ быть замѣтили, правилъ не имѣютъ. Мое семейство не чувствуетъ угрызеній совѣсти. Такъ какъ цѣль состоитъ въ томъ, чтобы свести васъ съ Рэчель, моя жена и дочери не смотрятъ на средства для достиженія этой цѣли съ такой спокойной совѣстью, какъ будто были жиды.

— Я чрезвычайно обязанъ имъ. Это что за ключъ?

— Ключъ отъ калитки въ стѣнѣ моего задняго сада. Будьте тамъ въ три часа. Войдите въ садъ, а оттуда черезъ оранжерею въ домъ. Пройдите маленькую гостиную и отворите дверь прямо передъ вами, которая ведетъ въ музыкальную залу. Тамъ вы найдете Рэчель — и найдете ее одну.

— Какъ мнѣ васъ благодарить?

— Я скажу вамъ какъ! Не обвиняйте меня за то, что случится впослѣдствіи.

Съ этими словами онъ ушелъ.

Мнѣ оставалось ждать еще много утомительныхъ часовъ. Чтобы какъ-нибудь провести время, я сталъ пересматривать письма, принесенныя съ почти. Между ними было письмо отъ Беттереджа.

Я поспѣшно распечаталъ это письмо. Къ моему удивленію и разочарованію, оно начиналось извиненіемъ, которое заранѣе сказало мнѣ, чтобъ я не ожидалъ никакихъ важныхъ извѣстій. Въ слѣдующей фразѣ опять явился Эзра Дженнингсъ! Онъ остановилъ Беттереджа, возвращавшагося со станціи, я спросилъ его, кто я. Узнавъ это, онъ сказалъ, что видѣлъ меня, своему хозяину мистеру Канди. Докторъ, услышавъ это, самъ пріѣхалъ къ Беттереджу выразить свое сожалѣніе, что мы не видались. Онъ имѣетъ особенную причину желать говорить со мною и просилъ, чтобы я далъ ему знать, когда а буду опять въ окрестностяхъ Фризингодла. Кромѣ нѣсколькихъ характеристическихъ фразъ беттереджевой философіи, вотъ въ чемъ состояла сущность письма моего корреспондента. Добрый, вѣрный старикъ сознавался, что онъ писалъ «больше для удовольствія писать ко мнѣ».

Я сунулъ письмо въ карманъ и забылъ о немъ черезъ минуту въ всепоглащающемъ интересѣ моего наступающаго свиданія съ Рэчель.

Когда на часахъ Гэмпстидской церкви пробило три, я вложилъ ключъ мистера Брёффа въ замокъ двери, сдѣланной въ стѣнѣ. Когда я вошелъ въ садъ и пока запиралъ дверь съ внутренней стороны, признаюсь, я чувствовалъ нѣкоторое сомнѣніе относительно того, что можетъ случиться. Я посмотрѣлъ украдкой во всѣ стороны, подозрѣвая присутствіе какого-нибудь неожиданнаго свидѣтеля въ какомъ-нибудь неизвѣстномъ уголку въ саду. Ничего не явилось для оправданія моихъ опасеній. Всѣ аллеи до одной были пусты и единственными свидѣтелями были птицы и пчелы.

Я пошелъ черезъ садъ, вошелъ въ оранжерею, прошелъ маленькую гостиную. Когда я положилъ руку на ручку противоположной двери, я услышалъ нѣсколько жалобныхъ аккордовъ на фортепіано въ смежной комнатѣ. Рэчель часто перебирала клавиши такъ разсѣянно, когда я гостилъ въ домѣ ея матери. Я былъ принужденъ подождать немного, чтобъ собраться съ твердостью. Прошлое и настоящее встало передо мною рядомъ въ настоящую минуту — и контрастъ поразилъ меня.

По прошествіи нѣсколькихъ минутъ я вооружился мужествомъ и отворилъ дверь.

Глава VII.

Въ ту минуту, какъ я показался къ дверяхъ, Рэчель встала изъ за-фортепіано.

Я затворилъ за собою дверь. Мы молча посмотрѣли другъ на друга. Насъ раздѣляла вся длина комната. Движеніе, которое Рэяель сдѣлала вставая, казалось единственнымъ движеніемъ, къ району она была способна. Всякое употребленіе всѣхъ другихъ способностой, тѣлесныхъ и умственныхъ, какъ будто слилось въ одну способность — глядѣть на меня.

Въ душѣ моей промелькнуло опасеніе, что и показался слишкомъ внезапно. Я сдѣлалъ къ ней нѣсколько шаговъ. Я сказалъ кротко:

— Рэчель!

Звукъ моего голоса вызвать жизнь обратно въ ея члены и краску на ея лицо. Она подошла съ своей стороны, все не говоря ни слова. Медленно, какъ бы дѣйствуя подъ какимъ-нибудь вліяніемъ, независимымъ отъ ея воли, она подходила ко мнѣ все ближе и ближе; теплая, густая краска зарумянила ея щеки, блескъ глазъ увеличивался каждую минуту. Я забылъ, какая цѣль привела меня къ ней; я забылъ гнусное подозрѣніе, лежавшее на моемъ добромъ имени; я забылъ всякое соображеніе, прошлое, настоящее и будущее, которое обязанъ былъ помнить. Я не видѣлъ ничего, кромѣ женщины, которую я любилъ, подходящей ко мнѣ все ближе и ближе. Она дрожала, она стояла въ нерѣшимости. Я не могъ сопротивляться болѣе — я схватилъ ее въ объятія и покрылъ лицо ея поцѣлуями.

Была минута, когда я думалъ, что на мои поцѣлуи отвѣчаютъ, минута, когда мнѣ показалось, будто и она также забыла все.

Почти прежде чѣмъ эта мысль успѣла образоваться въ головѣ моей, ея первый добровольный поступокъ заставилъ меня почувствовать, что она помнила. Съ крикомъ, похожимъ на крикъ ужаса — съ такою силою, что я сомнѣваюсь, могъ ли бы устоять противъ нея, еслибъ попытался — она оттолкнула меня отъ себя. Я увидалъ въ глазахъ ея безжалостный гнѣвъ, я увидалъ на губахъ ея безжалостное презрѣніе. Она окинула меня глазами съ ногъ до головы, какъ сдѣлала бы это съ человѣкомъ постороннимъ, оскорбившимъ ее.

— Трусъ! сказала она. — Низкій, презрѣнный, бездушный трусъ!

Это были ея первыя слова. Самымъ нестерпимымъ упрекомъ, какой женщина можетъ сдѣлать мущинѣ, встрѣтила она меня.

— Я помню время, Рэчель, сказалъ я: — когда вы могли сказать мнѣ болѣе достойнымъ образомъ, что я оскорбилъ васъ. Прошу простить меня.

Можетъ быть, горечь, которую я чувствовалъ, сообщилась и моему голосу. При первыхъ словахъ моего отвѣта глаза ея, которые отвернулись отъ меня за минуту передъ тѣмъ, неохотно посмотрѣли на меня. Она отвѣчала тихимъ тономъ, съ угрюмой покорностью въ обращеніи, которая для меня была совершенно нова въ ней.

— Можетъ быть, для меня есть нѣкоторое извиненіе, сказала она. Послѣ того, что вы сдѣлали, съ вашей стороны кажется низкимъ поступкомъ пробраться ко мнѣ такимъ образомъ, какъ вы сдѣлали это сегодня. Мнѣ кажется, малодушно съ вашей стороны пытаться сдѣлать опытъ надъ моею слабостью къ вамъ. Мнѣ кажется, малодушно съ вашей стороны заставить меня неожиданно позволить вамъ поцѣловать меня. Но это только женскій взглядъ. Мнѣ слѣдовало знать, что вы не можете имѣть такого взгляда. Я сдѣлала бы лучше, еслибъ преодолѣла себя и не сказала ничего.

Извиненіе было нестерпимѣе оскорбленія. Самый низкій человѣкъ на свѣтѣ почувствовалъ бы себя униженнымъ.

— Еслибы моя честь не была въ вашихъ рукахъ, сказалъ я: — а оставилъ бы насъ сію минуту и никогда не видался бы съ вами болѣе. Вы говорили о томъ, что я сдѣлалъ. Что же я сдѣлалъ?

— Что вы сдѣлали! Вы дѣлаете этотъ вопросъ мнѣ?

— Дѣлаю.

— Я сохранила въ тайнѣ вашу гнусность, отвѣчала она: — и перенесла послѣдствія этой скрытности. Неужели я не имѣю права на то, чтобы вы избавили меня отъ оскорбительнаго вопроса: что сдѣлали вы? Неужели всякое чувство признательности умерло въ васъ? Вы были когда-то джентльменомъ. Вы были когда-то дороги моей матери и еще дороже мнѣ…

Голосъ измѣнилъ ей. Она опустилась на стулъ, довернулась по мнѣ спиной и закрыла лицо руками.

Я подождалъ нѣсколько, прежде чѣмъ рѣшился заговорить. Въ эту минуту молчанія самъ не знаю, что я больнѣе чувствовалъ — оскорбленіе ли, которое ея презрѣніе нанесло мнѣ, или гордую рѣшимость, которая не допускала меня раздѣлить ея огорченіе.

— Если вы не будете говорить первая, сказалъ я: — я долженъ. Я пришелъ сюда съ намѣреніемъ сказать вамъ нѣчто серьезное. Отдадите ли вы мнѣ самую обыкновенную справедливость и согласитесь ли выслушать меня?

Она не шевелилась и не отвѣчала. Я не спрашивалъ ее болѣе: я не продвинулся ни на шагъ къ ея стулу. Съ такою же упорной гордостью, какъ и ея, я разсказалъ ей о моемъ открытіи на Зыбучихъ Пескахъ и обо всемъ, что привело меня къ этому. Разсказъ, разумѣется, занялъ нѣсколько времени. Съ начала до конца она и не обернулась ко мнѣ и не произнесла ни слова.

Я сдерживалъ себя. Вся моя будущность, по всей вѣроятности, зависѣла отъ того, чтобъ я не потерялъ самообладанія въ эту минуту. Настало время испытать теорію мистера Брёффа. Въ сильномъ желаніи сдѣлать этотъ опытъ, я перешелъ на такое мѣсто, чтобъ стать противъ нея.

— Я долженъ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, сказалъ я. — Это принуждаетъ меня опять обратиться къ непріятному предмету. Показывала вамъ Розанна Спирманъ мою ночную рубашку? Да или нѣтъ?

Она вскочила и прямо подошла ко мнѣ. Глаза ея проницательно посмотрѣли мнѣ въ лицо, какъ будто для того, чтобы прочесть тамъ то, чего еще они тамъ не читали.

— Вы съ ума сошли? сказала она.

Я еще воздерживался. Я сказалъ спокойно:

— Рэчель, отвѣтите ли вы на мой вопросъ?

Она продолжала, не обращая вниманія на меня:

— Не имѣете ли вы въ виду какой-нибудь цѣли, которой я не понимаю? Это какой-нибудь малодушный страхъ насчетъ будущаго, который касается и меня. Говорятъ, что по смерти вашего отца вы разбогатѣли. Не пришли ли вы сюда для того, чтобы вознаградить меня за потерю моего алмаза? И неужели у васъ не осталось еще на столько совѣсти, чтобы стыдиться приходить ко мнѣ за этимъ? Не это ли тайна вашей мнимой невинности и вашей исторіи о Розаннѣ Спирманъ? не кроется ли стыдъ въ глубинѣ всей этой лжи?

Я перебилъ ее. Я не могъ воздерживаться долѣе.

— Вы нанесли мнѣ ужасную обиду, горячо сказалъ я. — Вы еще подозрѣваете, что я укралъ вашъ алмазъ. Я имѣю право и хочу узнать, по какой причинѣ?

— Подозрѣваю васъ! воскликнула, она, разсердившись такъ же, какъ и я. — Негодяй! Я видѣла собственными глазами, какъ вы взяли алмазъ!

Открытіе, поразившее меня въ этихъ словахъ, уничтоженіе всего, на что полагался мистеръ Брёффъ, привело меня въ отупленіе. Несмотря на мою невинность, я стоялъ передъ нею молча. Въ ея глазахъ, въ глазахъ всякаго я долженъ былъ казаться человѣкомъ пораженнымъ открытіемъ его вины.

Она отступила отъ зрѣлища моего униженія и своего торжества. Внезапное мое молчаніе какъ будто испугало ее.

— Я пощадила васъ въ то время, сказала она: — я пощадила бы васъ теперь, еслибъ вы не принудили меня говорить.

Она отошла, какъ бы для того, чтобы выйти изъ комнаты — и колебалась, прежде нѣмъ дошла до двери.

— Зачѣмъ вы пришли сюда унижать себя? спросила она. — Зачѣмъ вы пришли сюда унижать меня?

Она сдѣлала еще нѣсколько шаговъ и остановилась.

— Ради Бога, скажите что-нибудь! воскликнула она запальчиво. — Если въ васъ осталась хоть какая-нибудь жалость, не допускайте меня унижать себя такимъ образомъ. Скажите что-нибудь — и выгоните меня изъ комнаты!

Я подошелъ къ ней, самъ не зная, что дѣлаю. Можетъ быть, у меня была какая-нибудь смутная мысль удержать ее, пока она не сказала мнѣ болѣе. Съ той минуты, когда я узналъ, что улика, которая обвинила меня въ глазахъ Рэчель, была улика ея собственныхъ глазъ, ничего — даже убѣжденіе въ моей, собственной невинности — не было ясно для моихъ мыслей. Я взялъ ее за руку; я старался говорить съ нею твердо и съ цѣлью, а могъ только сказать:

— Рэчель, вы когда-то любили меня!

Она задрожала и отвернулась отъ меня. Рука ея лежала безсильно и дрожа въ моей рукѣ,

— Выпустите мою руку, сказала она слабымъ голосомъ.

Мое прикосновеніе къ рукѣ ея, повидимому, произвело на нее такое же дѣйствіе, какое звукъ моего голоса произвелъ, когда а вошелъ въ комнату. Послѣ того, какъ она назвала меня трусомъ, послѣ того, какъ они сдѣлала признаніе, заклеймившее меня названіемъ вора — пока ея рука лежала въ моей рукѣ, я еще имѣлъ надъ нею власть!

Я тихо отвелъ ее на середину комнаты. Я посадилъ ее возлѣ меня.

— Рэчель, сказалъ я: — я не могу объяснить противорѣчія въ томъ, что я теперь вамъ скажу. Я только могу сказать вамъ правду, какъ вы сказали ее. Вы видѣли меня — видѣли собственными глазами, видѣли, какъ я взялъ алмазъ. Передъ Богомъ, который слышитъ насъ, объявляю, что теперь я узнаю въ первый разъ, что я взялъ его! Вы все еще сомнѣваетесь во мнѣ?

Она или не обратила вниманія, или не слыхала моихъ словъ.

— Выпустите мою руку, повторила она слабымъ голосомъ.

Это былъ ея единственный отвѣть. Голова ея упала на мое плечо, а рука безсознательно сжала мою руку въ ту минуту, когда она просила меня выпустить ее.

Я удержался отъ повторенія вопроса. Но на этомъ и остановилось мое терпѣніе. Возможность опять поднять голову между честными людьми зависѣла отъ возможности заставить Рэчель разсказать все подробно. Единственная надежда, остававшаяся у меня, состояла въ томъ, что можетъ быть Рэчель не обратила вниманія на что-нибудь въ цѣпи уликъ — на какую-нибудь бездѣлицу можетъ быть, которая тѣмъ не менѣе при старательномъ изслѣдованіи могла бы служить средствомъ доказать мою невинность. Признаюсь, я не выпускалъ ея руки. Признаюсь, я заговорилъ съ нею со всѣмъ сочувствіемъ и довѣріемъ прошлыхъ временъ.

— Я желаю спросить васъ кое о чемъ, сказалъ я. — Я желаю, чтобы вы разсказали мнѣ все, что случилось съ самаго того времени, когда мы пожелали другъ другу спокойной ночи, до того времени, когда вы видѣли, что я взялъ алмазъ.

Она подняла голову съ моего плеча и сдѣлала усиліе, чтобъ высвободить свою руку.

— О! зачѣмъ возвращаться къ этому? сказала она. — Зачѣмъ возвращаться?

— Я скажу вамъ зачѣмъ, Рэчель. Вы и я жертвы какого-то страшнаго обмана, надѣвшаго маску истины. Если мы взглянемъ вмѣстѣ на то, что случилось въ ночь послѣ дня вашего рожденья, мы можетъ быть еще поймемъ другъ друга.

Голова ея опять упала на мое плечо. Слезы выступили на ея глазахъ и медленно катились но ея щекамъ.

— О! сказала она: — развѣ я не имѣла этой надежды? Развѣ я не старалась смотрѣть на это такъ, какъ смотрите вы теперь?

— Вы старались одна, отвѣчалъ я: — вы еще не старались съ моей помощью.

Эти слова какъ будто пробудили въ ней ту надежду, которую я чувствовалъ самъ, когда произнесъ ихъ. Она отвѣчала на мои допросы не только съ покорностью, а съ усиліемъ ума; она охотно раскрыла мнѣ всю душу.

— Начнемъ, сказалъ я: — съ того, что случилось послѣ того, какъ мы пожелали другъ другу спокойной ночи. Легли вы въ постель или нѣтъ?

— Я легла въ постель.

— Примѣтили вы, который былъ часъ? Было поздно?

— Не очень. Я думаю, около двѣнадцати часовъ.

— Вы заснули?

— Нѣтъ. Я не могла спать въ эту ночь.

— Вы были растревожены?

— Я думала о васъ.

Этотъ отвѣтъ почти отнялъ у меня все мужество. Что-то въ тонѣ, даже болѣе чѣмъ въ словахъ, прямо проникло мнѣ въ сердце. Только послѣ нѣкотораго молчанія могъ я продолжать,

— Былъ у васъ въ комнатѣ огонь? спросилъ я.

— Нѣтъ — пока я не встала и не зажгла свѣчу.

— Черезъ сколько времени послѣ того, какъ вы легли въ постель?

— Кажется, черезъ часъ.

— Вы вышли изъ спальной?

— Я хотѣла выйти. Я надѣвала блузу и шла въ мою гостиную за книгой…

— Вы отворили дверь вашей спальной?

— Отворила.

— Но еще не вошли въ гостиную?

— Нѣтъ — я была остановлена…

— Что остановило васъ?

— Я увидала свѣтъ подъ дверью и услыхала приближающіеся шаги.

— Вы испугались?

— Нѣтъ. Я знала, что моя бѣдная матушка страдала безсонницей, и вспомнила, что она уговаривала меня отдать ей на сохраненіе алмазъ. Мнѣ казалось, что она неосновательно безпокоилась о немъ, и вообразила, что она пришла посмотрѣть, въ постели ли я лежу, и опять поговорить со мною объ алмазѣ, если найдетъ, что я не сплю.

— Что же вы сдѣлали?

— Я задула свѣчу, такъ чтобы она могла подумать, что я сплю. Я была безрасудна съ своей стороны — я рѣшилась оставить алмазъ тамъ, гдѣ мнѣ хотѣлось.

— Задувъ свѣчу, вы опять легли въ постель?

— Я не успѣла. Въ ту минуту, когда я задула свѣчу, дверь гостиной отворилась и я увидала…

— Вы увидали?

— Васъ.

— Одѣтаго какъ обыкновенно?

— Нѣтъ.

— Въ ночной рубашкѣ?

— Въ ночной рубашкѣ — со свѣчей въ рукѣ.

— Одного?

— Одного.

— Вы могли видѣть мое лицо?

— Да.

— Ясно?

— Совершенно. Свѣча въ вашей рукѣ показала его мнѣ.

— Глаза мои были открыты?

— Да.

— Вы примѣтили въ нихъ что-нибудь странное, что-нибудь похожее на пристальное ітли безсмысленное выраженіе?

— Вовсе нѣтъ. Ваши глаза были блестящи — блестящѣе обыкновеннаго. Вы осмотрѣлись вокругъ комнаты, какъ будто знали, что вы тамъ, гдѣ вамъ не слѣдуетъ быть, и какъ будто боялись, что васъ увидятъ.

— Примѣтили вы, когда я входилъ въ комнату, какъ я шелъ?

— Вы шли, какъ ходите всегда. Вы дошли до середины комнаты — а потомъ остановились и осмотрѣлись вокругъ.

— Что вы сдѣлали, когда увидали меня?

— Я не могла сдѣлать ничего. Я стояла какъ окаменѣлая. Я не могла заговорить, я не могла закричать, я не могла даже пошевелиться, чтобъ запереть дверь.

— Могъ я васъ видѣть тамъ, гдѣ вы стояли?

— Конечно, вы могли видѣть меня. Но вы ни разу не взглянули на меня. Безполезно дѣлать этотъ вопросъ. Я увѣрена, что вы меня не видали.

— Почему же вы увѣрены?

— Взяли ли бы вы алмазъ? поступили ли бы вы такъ, какъ поступили въ послѣдствіи? были ли вы теперь здѣсь — еслибъ ни знали, что я не сплю и смотрю на васъ? Не заставляйте пеня говорить объ этомъ! Я желаю отвѣчать вамъ спокойно. Помогите мнѣ сохранить спокойствіе. Перейдите къ чему-нибудь другому.

Она была права — права во всѣхъ отношеніяхъ. Я перешелъ къ другому.

— Что я сдѣлалъ послѣ того, какъ я вышелъ на середину комнаты и остановился тамъ?

— Вы повернулись и прямо пошли къ углу возлѣ окна — гдѣ стоитъ мой индійскій шкапикъ.

— Когда я стоялъ у шкапика, я долженъ былъ стоять къ вамъ спиной. Какъ же вы видѣли, что я дѣлалъ?

— Когда вы тронулись съ мѣста, тронулась и я.

— Чтобъ видѣть, что я дѣлаю руками?

— Въ моей гостиной три зеркала. Когда вы стояли тамъ, я видѣла все, что вы дѣлали, въ отраженіи одного зеркала.

— Что же вы видѣли?

— Вы поставили свѣчу на шкапикъ. Вы отворяли и запирали одинъ ящикъ за другимъ, пока не дошли до того ящика, къ который вы положили алмазъ. Вы съ минуту смотрѣли на отворенный ящикъ, а потомъ сунули въ него руку и вынули алмазъ.

— Почему вы узнали, что я вынулъ алмазъ?

— Я видѣла, какъ вы сунули руку въ ящикъ. Я видѣла блескъ камня между вашимъ указательнымъ и большимъ пальцемъ, когда вы вынули руку изъ ящика.

— Рука моя протянулась опять къ шкапу — чтобъ запереть его напримѣръ?

— Нѣтъ. Алмазъ былъ у васъ въ правой рукѣ, а свѣчку со шкапика вы сняли лѣвою рукой.

— Послѣ этого а опять осмотрѣлся вокругъ?

— Нѣтъ.

— Я сейчасъ вышелъ изъ комнаты?

— Нѣтъ. Вы стояли совершенно неподвижно, какъ мнѣ показалось, и довольно долго. Я видѣла лицо ваше бокомъ въ зеркало. Вы походили на человѣка думающаго и недовольнаго своими мыслями.

— Что же случилось потомъ?

— Вы вдругъ пробудились изъ задумчивости и прямо вышла изъ комнаты.

— Я заперъ за собою дверь?

— Нѣтъ. Вы быстро вышли въ корридоръ и оставили дверь отворенною.

— А потомъ?

— Потомъ огонь отъ вашей свѣчи исчезъ и звукъ вашихъ шаговъ замеръ, а я осталась одна въ темнотѣ.

— Ничего не случилось съ того времени до того, когда весь домъ узналъ, что алмазъ пропалъ?

— Ничего.

— Вы въ этомъ увѣрены? Не заснули ли вы на нѣсколько времени?

— Я совсѣмъ не спала, я совсѣмъ не возвращалась къ моей постели. Ничего не случилось до-тѣхъ-поръ, пока не вошла Пенелопа въ обыкновенное время, утромъ.

Я выпустилъ ея руку, всталъ и прошелся по комнатѣ. На каждый мои вопросъ быль данъ отвѣтъ. Каждая подробность, какую только пожелалъ я знать, была выставлена передо мною. Я даже возвратился къ мысли о лунатизмѣ и опьяненіи; опять невозможность той и другой теоріи была доказана — на этотъ разъ по показаніямъ свидѣтеля видѣвшаго меня. Что слѣдовало сказать теперь? Что слѣдовало теперь дѣлать? Только одинъ ужасный фактъ воровства — единственный видимый и осязаемый предметъ стоялъ передо мною среди непроницаемаго мрака, окружавшаго все кромѣ этого! Ни малѣйшаго проблеска свѣта не руководило меня, когда я узналъ тайну Розанны Спирманъ на Зыбучихъ Пескахъ. И ни малѣйшаго проблеска свѣта теперь, когда я обратился къ самой Рэчель и услышалъ отвратительную исторію ночи отъ нея самой.

На этотъ разъ она первая прервала молчаніе.

— Ну, сказала она: — вы спрашивали, а а отвѣчала. Вы заставили меня надѣяться, что изъ всего этого выдетъ что нибудь, потому что вы надѣялись чего-то. Что вы скажете теперь?

Тонъ, которымъ она говорила, показалъ мнѣ, что мое вліяніе надъ него прекратилось.

— Мы должны были вмѣстѣ взглянуть на то, что случилось въ ночь послѣ дня моего рожденія, продолжала она: — я тогда мы должны были понять другъ друга. Сдѣлали ли мы это?

Она безжалостно ждала моего отвѣта. Отвѣчая ей. я сдѣлалъ гибельную ошибку — я позволилъ отчаянной безпомощности моего положенія одержать верхъ надъ моимъ самообладаніемъ. Опрометчиво и безполезно сталъ я упрекать ее за молчаніе, которое до-сихъ-поръ оставляло меня въ невѣдѣніи.

— Еслибъ вы высказались, когда вамъ слѣдовало высказаться, началъ я: — еслибъ вы оказали мнѣ самую обыкновенную справедливость и объяснились…

Съ крикомъ бѣшенства прервала она меня. Слова, сказанныя мною, немедленно привели се въ неистовую ярость.

— Объясниться! повторила она. — О, есть ли другой такой человѣкъ на свѣтѣ? Я пощадила его, когда разрывалось мое сердце, я выгородила его, когда дѣло шло о моей репутаціи — а она упрекаетъ меня теперь и говоритъ, что мнѣ слѣдовало объясниться! Послѣ того, какъ я вѣрила ему, послѣ того какъ я его любила, послѣ того, какъ я думала о немъ днемъ, видѣла его ко снѣ ночью — онъ спрашиваетъ, почему я не обвинила его въ безчестіи въ первый разъ, какъ мы встрѣтились: Возлюбленный коего сердца, ты воръ! Мой герои, котораго я люблю и уважаю, ты прокрался въ мою комнату подъ прикрытіемъ ночной темноты и укралъ мой алмазъ!" Вотъ что слѣдовало мнѣ сказать. Негодный, низкій человѣкъ! я лишилась бы пятидесяти алмазовъ скорѣе, чѣмъ видѣть, какъ лицо твое лжетъ мнѣ. Какъ оно лжетъ теперь!

Я взялъ шляпу. Изъ состраданія къ ней — да, по совѣсти могу сказать — изъ состраданія къ ней я отвернулся, не говоря ни слова, и отворилъ дверь, въ которую я вошелъ въ комнату.

Она пошла за мною, вырвала дверь изъ руки моей, заперла ее и указала на тотъ стулъ, съ котораго я всталъ.

— Нѣтъ, сказала она: — еще не теперь! Я обязана оправдать мое поведеніе передъ вами. Вы останетесь и выслушаете меня или унизитесь до самой гнусной низости — насильно выдяте отсюда.

Тяжело было моему сердцу видѣть ее, тяжело было моему сердцу слышать ея слова. Я отвѣчалъ знакомъ — вотъ все, что s могъ сдѣлать — что я покоряюсь ея волѣ.

Яркій румянецъ гнѣва начиналъ сбѣгать съ ея лица, когда я воротился и молча сѣлъ на мой стулъ. Она нѣсколько подождала и собиралась съ твердостью. Когда она продолжала, только одинъ признакъ чувства былъ замѣтенъ въ ней. Она говорила не смотря на меня. Руки ея были крѣпко стиснуты да колѣняхъ, а глаза устремлены въ землю.

— Я должна была оказать вамъ самую обыкновенную справедливость и объясниться, повторила она мои слова. — Вы увидите, старалась ли я отдать вамъ справедливость, или нѣтъ. Я сказала вамъ сейчасъ, что совсѣмъ не сдала и совсѣмъ не возвращалась къ постели послѣ того, какъ вы вышли изъ моей гостиной. Безполезно докучать вамъ разсказомъ о томъ, что я думала — вы моихъ мыслей не поймете — я только скажу вамъ, что я сдѣлала, когда по прошествіи долгаго времени успѣла опомниться. Я не хотѣла поднять тревогу въ домѣ и разсказать всѣмъ, что случилось — какъ мнѣ слѣдовало бы сдѣлать. Несмотря на то, что я видѣла, я такъ любила васъ, что вѣрила — всеравно чему бы то ни было — всякой невозможности, скорѣе чѣмъ допустить, что вы воръ. Я думала и думала — и кончила тѣмъ, что написала къ вамъ.

— Я никогда не получалъ этого письма.

— Я знаю, что вы никогда его не получали. Подождите немножко и вы услышите почему. Письмо мое ничего не сказало бы вамъ открыто. Оно не погубило бы васъ на всю жизнь, еслибъ попало въ руки кого-нибудь другого. Въ немъ только говорилось — такимъ образомъ, что вы не могли ошибиться — что я имѣю причины знать, что вы въ долгу и что мнѣ и матери моей извѣстно, что вы не очень разборчивы и не очень совѣстливы относительно того, какимъ образомъ вы достаете деньги, которыя вамъ понадобятся. Вы вспомнили бы визитъ французскаго стряпчаго и знали бы, на что я намекаю. Еслибъ вы продолжали читать съ интересомъ послѣ этого, вы дошли бы до предложены!, которое я хотѣла вамъ сдѣлать — предложенія тайнаго (съ тѣмъ, чтобы ни слова не было сказано объ этомъ между нами) дать вамъ взаймы такую большую сумму денегъ, какую я только могу получить. И я достала бы ее! воскликнула Рэчель — румянецъ на щекахъ ея опять сгустился и глаза ея взглянули на меня. — Я сама заложила бы алмазъ, еслибъ не могла достать денегъ другимъ образомъ. Такими словами идеала я вамъ. Подождите! Я сдѣлала болѣе. Я условилась съ Пенелопой, чтобы она отдала вамъ письмо, когда никого возлѣ васъ не будетъ. Я хотѣла запереться въ моей спальной и оставить мою гостиную открытою и пустою все утро. И я надѣялась — надѣялась всѣмъ сердцемъ и душой — что вы воспользуетесь этимъ случаемъ и тайно положите алмазъ обратно въ шкапикъ.

Я пытался заговорить. Она съ нетерпѣніемъ подняла руку и остановила меня. Въ быстрыхъ перемѣнахъ расположенія ея духа, гнѣвъ ея опять началъ подниматься. Она встала со стула и подошла ко мнѣ.

— Я знаю, что вы скажете, продолжала она. — Вы хотите опять напомнить мнѣ, что не получили моего письма. Я могу сказать вамъ почему: я его изорвала.

— По какой причинѣ, спросилъ я.

— По самой основательной. Я предпочла разорвать, чѣмъ отдать такому человѣку какъ вы! Какія первыя извѣстія дошли до меня утромъ? Какъ только я составила свой планъ, что я услыхала? Я услыхала, что вы — вы!!! — прежде всѣхъ въ домѣ приглашали полицію. Вы были дѣятельнѣе всѣхъ, вы были главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, вы трудились прилежнѣе всѣхъ, чтобъ отыскать алмазъ! Вы даже довели вашу смѣлость до того, что хотѣли говорить со много о пропажѣ алмаза — который украли сами же вы, алмаза, который все время находился въ вашихъ рукахъ! Послѣ этого доказательства вашей ужасной лживости и хитрости я разорвала мое письмо. Но даже тогда — даже когда меня сводили съ ума пытливость и разспросы полисмэна, котораго пригласили вы — даже тогда какое-то ослѣпленіе души моей не допускало меня отказаться отъ васъ. Я говорила себѣ: себѣ играетъ свой гнусный фарсъ передъ всѣми другими въ домѣ. Попробуемъ, не можетъ ли онъ разыгрывать его передо мнѣ. Кто-то сказалъ мнѣ, что вы на террасѣ. Я принудила себя глядѣть на васъ. Я принудила себя говорить съ вами. Вы забыли, что я сказала вамъ?

Я могъ бы отвѣчать, что я помню каждое слово. Но какую пользу въ эту минуту принесъ бы мнѣ мой отвѣтъ?

Какъ я могъ сказать ей, что сказанное его меня удивило и огорчило, заставило меня думать, что она находится въ состояніи самаго опаснаго нервнаго раздраженія, возбудило даже сомнѣніе въ душѣ моей, составляетъ ли для нея пропажа алмаза такую же тайну, какъ и для всѣхъ насъ — но не показало мнѣ и проблеска истины? Не имѣя ни малѣйшаго доказательства въ свое оправданіе, какъ я могъ убѣдить ее, что я зналъ не болѣе самаго посторонняго слушателя о томъ, что было въ ея мысляхъ, когда она говорила со мною на террасѣ?

Можетъ быть, для васъ удобно забыть; для меня же злобно помнить, продолжала она. — Я знаю, что я сказала — потому что сообразила мои слова прежде, чѣмъ произнесла ихъ. Я давала вамъ одинъ случай за другимъ признаться въ истинѣ. Я высказала все что могла — только не сказала, что мнѣ извѣстно, что вы совершили воровство. А вы отвѣчали мнѣ только тѣмъ, что посмотрѣли на меня съ притворнымъ изумленіемъ и съ ложнымъ видомъ невинности — точь-въ-точь какъ мы смотрѣли на меня сегодня, точь-въ-точь какъ вы смотрите на меня теперь! Я оставила васъ въ то утро, узнавъ наконецъ, каковъ вы — самый низкій негодяй, когда-либо существовавшій на свѣтѣ!

— Еслибъ вы высказались въ то время, вы могли бы оставить меня, Рэчель, узнавъ, что вы жестоко оскорбили человѣка невиннаго.

— Еслибы я высказалась при другихъ, возразила она съ новой вспышкой негодованія: — вы были бы обезславлены навсегда! Еслибъ я высказалась только вамъ одному, вы отперлись бы, какъ отпираетесь теперь! Неужели вы думаете, я повѣрила бы намъ? Будетъ ли колебаться солгать человѣкъ, который сдѣлалъ то, что, какъ я видѣла, сдѣлали вы, который велъ себя послѣ такъ, какъ вели вы? Говорю вамъ опять, я съ ужасомъ отступаю отъ возможности слушать отъ васъ ложь, послѣ ужаса видѣть васъ воромъ. Ты говорите объ этомъ такъ, какъ будто это было недоразумѣніе, которое могли поправить нѣсколько словъ. Ну, недоразуменіе кончилось. Поправилось ли дѣло? Нѣтъ, дѣло осталось въ прежнемъ положеніи. Я не вѣрю вамъ теперь! Я не вѣрю, что вы нашли ночную рубашку; я не вѣрю, что Розанна Спирманъ написала вамъ письмо; я не вѣрю ни одному вашему слову. Вы украли алмазъ — я васъ видѣла! Вы притворялись, будто помогаете полиціи — я видѣла! Вы заложили алмазъ лондонскому ростовщику — я увѣрена въ этомъ! Вы набросили подозрѣніе своего безславія (благодаря моему низкому молчанію) на невиннаго человѣка! Вы бѣжали на континентъ съ вашей добычей! Послѣ всѣхъ этихъ гадостей вы могли сдѣлать только одно. Ты могли прійти сюда съ послѣдней ложью на губахъ — вы могли прійти сюда и сказать мнѣ, что я оскорбила васъ!

Еслибъ я остался минуту долѣе, я не знаю, какія слова могли бы вырваться у меня, о которыхъ я вспоминалъ бы потомъ съ напраснымъ раскаяніемъ и сожалѣніемъ. Я прошелъ мимо Рэчель и отворилъ дверь во второй разъ. Во второй разъ — съ неистовой злостью разсерженной женщины она схватила меня за руку и загородила маѣ дорогу.

— Пустите меня, Рэчель, сказалъ я: — это будетъ лучше для обоихъ насъ. Пустите меня!

Грудь ея поднималась отъ истерическаго гнѣва — ускоренное судорожное дыханіе почти касалось моего лица, когда она удерживала меня у двери.

— Зачѣмъ вы пришли сюда? настаивала она съ отчаяніемъ. — Спрашиваю васъ опять — зачѣмъ вы пришли сюда? Или вы боитесь, что я выдамъ васъ? Теперь вы богаты, теперь вы заняли мѣсто въ свѣтѣ, теперь вы можете жениться на лучшей невѣстѣ во всей Англіи — или вы боитесь, что я скажу слова, которыя не говорила никому на свѣтѣ, кромѣ васъ? Я не могу сказать этихъ словъ! Я не могу выдать васъ! Я еще хуже, если только это возможно, чѣмъ вы.

Рыданія и слезы вырывались у нея. Она свирѣпо боролась съ ними, она все крѣпче и крѣпче держала меня.

— Я не могу вырвать васъ изъ моего сердца, сказала она: — даже теперь! Вы можете положиться на постыдную, постыдную слабость, которая можетъ бороться съ вами только такимъ образомъ!

Она вдругъ выпустила меня — подняла кверху руки и неистово стала ихъ ломать.

— Всякая другая женщина на свѣтѣ считала бы безславіемъ дотронуться до него! воскликнула она. — О, Боже! я презираю себя еще сильнѣе, чѣмъ презираю его!

Слезы противъ моей воли выступали на глазахъ моихъ — я не могъ болѣе выдержать такой ужасной сцены.

— Вы еще узнаете, что оскорбили меня, сказалъ я: — или никогда не увидите меня болѣе!

Съ этими словами я оставилъ ее. Она вскочила со стула, на который опустилась за минуту передъ тѣмъ — она вскочила, благородное созданіе! — и проводила меня черезъ всю другую комнату съ послѣднимъ сострадательнымъ словомъ на прощанье.

— Фрэнклинъ! сказала она: — я прощаю вамъ! О, Фрэнклинъ! Фрэнклинъ! мы никогда не встрѣтимся болѣе. Скажите, что вы прощаете меня.

Я повернулся, чтобъ мое лицо показало ей, что я говорить не въ состояніи — я повернулся, махнулъ рукой и увидалъ ее тускло, какъ видѣніе, сквозь слезы, наконецъ одолѣвшія меня.

Черезъ минуту все кончилось. Я опять вышелъ въ садъ. Я не видалъ и не слыхалъ ее болѣе.

Глава VIII.

Въ этотъ вечеръ мистеръ Брёффъ неожиданно пріѣхалъ во мнѣ.

Въ обращеніи стряпчаго была замѣтная перемѣна. Оно лишилось своей обычной самоувѣренности и энергіи. Онъ пожалъ мнѣ руку первый разъ въ жизни молча.

— Вы возвращаетесь въ Гэмпстидъ? спросилъ я, чтобы сказать что-нибудь.

— Я сейчасъ изъ Гэмпстида, отвѣчалъ онъ. — Я знаю, мистеръ Фрэнклинъ, что вы наконецъ узнали все. Но, говорю вамъ прямо, еслибъ я могъ предвидѣть, какую цѣну надо заплатить за это, я предпочелъ бы оставить васъ въ неизвѣстности.

— Вы видѣли Рэчель?

— Я отвезъ ее на Портлэндскую площадь и пріѣхалъ сюда; невозможно было отпустить се одну. Я не могу винить васъ — соображая, что вы видѣли ее въ моемъ домѣ и съ моего позволенія — въ потрясеніи, которое это несчастное свиданіе возбудило въ ней. Я могу только не допустить повторенія подобной непріятности. Она молода — она рѣшительна и энергична — она это перенесетъ; время и спокойствіе помогутъ ей. Я желаю удостовѣриться, что вы не сдѣлаете ничего для того, чтобы помѣшать ея выздоровленію. Могу я положиться на васъ въ томъ отношеніи, что вы не сдѣлаете второй попытки увидѣться съ нею — безъ моего согласія и одобренія?

— Послѣ того, что она выстрадала, и послѣ того, что выстрадалъ я, отвѣчалъ я: — вы можете положиться на меня.

— Вы даете мнѣ обѣщаніе?

— Я даю вамъ обѣщаніе.

На лицѣ мистера Брёффа выказалось облегченіе. Онъ положилъ шляпу и придвинулъ свой стулъ ближе къ моему.

— Это рѣшено, сказалъ онъ. — Теперь поговоримъ о будущемъ — о вашемъ будущемъ. По моему мнѣнію, результатъ необыкновеннаго оборота, который дѣло приняло теперь, вкратцѣ слѣдующій. Во-первыхъ, мы увѣрены, что Рэчель сказала вамъ всю правду такъ ясно, такъ только слова могутъ ее сказать. Во-вторыхъ — хотя мы знаемъ, что должна быть какая-нибудь ужасная ошибка — мы не можемъ осуждать Рэчель за то, что она считаетъ васъ виновнымъ, основываясь на уликѣ собственныхъ своихъ чувствъ, такъ какъ эту улику подтвердили обстоятельства, говорящія прямо противъ насъ.

Тутъ я перебилъ его.

— Я не осуждаю Рэчель, сказалъ я: — я только сожалѣю, что она не могла рѣшиться говорить откровеннѣе со мною въ то время.

— Вы можете точно также сожалѣть, что Рэчель Рэчель, а не кто-нибудь другая, возразилъ мистеръ Брёффъ. — И даже тогда я сомнѣваюсь, рѣшилась ли бы деликатная дѣвушка, всѣмъ сердцемъ желавшая сдѣлаться вашей женой, обвинять васъ въ глаза въ воровствѣ. Какъ бы то ни было, сдѣлать это было не въ натурѣ Рэчель. Въ дѣлѣ, совершенно непохожемъ на ваше — которое поставило ее однако въ положеніе не совсѣмъ непохожее на ея положеніе относительно васъ — мнѣ случилось узнать, что на нее имѣла вліяніе такая же причина, какая побудила ее дѣйствовать такимъ образомъ съ вами. Кромѣ того, какъ она сказала мнѣ сама по дорогѣ въ городъ сегодня вечеромъ, еслибъ она высказалась откровенно, она и тогда не повѣрила бы вашему опроверженію, какъ не вѣритъ ему теперь. Какой отвѣтъ можете вы дать на это? На это нельзя дать отвѣта. Полноте, полноте, мистеръ Фрэнклинъ! мой взглядъ на это дѣло оказался совершенно ошибочнымъ, я согласенъ съ этимъ — но въ настоящемъ положеніи дѣла моего совѣта все-таки не дурно послушаться. Я говорю вамъ прямо: мы будемъ терять время и ломать голову безъ всякой пользы, если будемъ пытаться воротиться назадъ и распутывать эту страшную путаницу съ самаго начала. Забудемъ рѣшительно все, что случилось въ прошломъ году въ деревенскомъ домѣ дэди Вериндеръ, и взглянемъ на то, что мы можемъ открыть въ будущемъ, вмѣсто того чтобы глядѣть на то, чего не можемъ открыть въ прошломъ.

— Вы вѣрно забыли, сказалъ я: — что все это дѣло относятся къ прошлому — по-крайней-мѣрѣ, относительно меня.

— Отвѣчайте мнѣ, возразилъ мистеръ Брёффъ: — Лунный ли камень причиною всѣхъ этихъ непріятностей, или нѣтъ?

— Разумѣется.

— Очень хорошо. Что же, мы думаемъ, было сдѣлано съ Луннымъ камнемъ, когда его отвезли въ Лондонъ?

— Онъ былъ заложенъ мистеромъ Люкеромъ.

— Мы знаемъ, что не вы заложили его. Знаемъ мы, кто это сдѣлалъ?

— Нѣтъ.

— Гдѣ, мы думаемъ, теперь Лунный камень?

— Отданъ на сохраненіе банкирамъ мистера Люкера.

— Именно. Теперь замѣтьте. У насъ уже іюнь. Въ концѣ этого мѣсяца (я не могу именно назначить дня) пройдетъ годъ послѣ того времени, когда мы думаемъ, что заложенъ алмазъ. Есть возможность — чтобы не сказать болѣе — что человѣкъ, заложившій эту вещь, можетъ быть, выкупитъ ее по истеченіи года. Если онъ выкупитъ, мистеръ Лажеръ долженъ самъ — по его собственному распоряженію — взять алмазъ отъ банкира. При настоящихъ обстоятельствахъ, я предлагаю поставить караулъ у банка въ концѣ этого мѣсяца и узнать, кому мистеръ Люкеръ возвратитъ Лунный камень. Теперь вы видите?

Я согласился (нѣсколько неохотно), что идея была нова по-крайней-мѣрѣ.

— Это идея мистера Мёртуэта столько же какъ и моя, сказалъ мистеръ Брёффъ. — Можетъ быть, она никогда не пришла бы мнѣ въ голову, еслибъ не разговоръ съ нимъ. Если мистеръ Мёртуэтъ правъ, то индійцы будутъ подстерегать около банка также въ концѣ мѣсяца — и что-нибудь серьезное, можетъ быть, выйдетъ изъ этого. То, что изъ этого выйдетъ, рѣшительно все равно для васъ и для меня — кромѣ того, что это поможетъ намъ схватить таинственнаго нѣкто, который заложилъ алмазъ. Этотъ человѣкъ, повѣрьте моему слову, причиною (я не имѣю притязанія знать какимъ образомъ) того положенія, въ которомъ вы стоите въ эту минуту, и только одинъ этотъ человѣкъ можетъ возвратить вамъ уваженіе Рэчель.

— Не могу опровергать, сказалъ я: — что планъ, предлагаемый вами, разрѣшитъ затрудненіе очень смѣлымъ, очень замысловатымъ и совершенно новымъ способомъ; но…

— Но у васъ имѣется возраженіе?

— Да. Мое возраженіе заключается въ тотъ, что ваше предложеніе заставляетъ насъ ждать.

— Согласенъ. По моему счету, вамъ придется ждать около двухъ недѣль — болѣе или менѣе. Неужели это кажется вамъ такъ долго?

Это цѣлая жизнь, мистеръ Брёффъ, въ такомъ положеніи какъ мое. Мое существованіе будетъ просто нестерпимо для меня, если я не сдѣлаю чего-нибудь, чтобы тотчасъ очистить мою репутацію.

— Ну, ну, я понимаю это. Вы уже придумали, что вы можете сдѣлать?

— Я придумалъ посовѣтоваться съ приставомъ Кёффомъ.

— Онъ вышелъ изъ полиціи. Безполезно ожидать, чтобы приставъ Кёффъ могъ вамъ помочь.

— Я знаю, гдѣ найти его, и могу попытаться.

— Попытайтесь, сказалъ мистеръ Брёффъ послѣ минутнаго соображенія. — Это дѣло приняло такой необыкновенный видъ послѣ слѣдствія пристава Кёффа, что, можетъ быть, вы его заинтересуете. Попытайтесь и сообщите мнѣ результатъ. А пока, продолжалъ онъ, вставая: — если вы не сдѣлаете никакихъ открытій до конца, мѣсяца, я съ своей стороны могу попытаться, что можно сдѣлать, устроивъ у банка надзоръ.

— Конечно, отвѣчалъ я: — если только я не избавлю васъ отъ необходимости дѣлать этотъ опытъ.

Мистеръ Брёффъ улыбнулся и взялъ шляпу.

— Скажите приставу Кёффу, отвѣчалъ онъ: — что я говорю, что открытіе истины зависитъ отъ открытія того человѣка, который заложилъ алмазъ. И сообщите мнѣ, что опытность пристава скажетъ объ этомъ.

Такимъ образомъ мы разстались въ этотъ вечеръ.

Рано на слѣдующее утро я отправился въ маленькій городокъ Доркингъ — въ то мѣсто, въ которое удалился приставъ Кёффъ, какъ сообщилъ мнѣ Беттереджъ.

Разспросивъ въ гостинницѣ, я получилъ необходимыя указанія, какъ найти коттэджъ пристава. Къ нему вела тихая, проселочная дорожка въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города и коттэджъ стоялъ уютно среди садика, окруженнаго хорошей кирпичной стѣной сзади и по бокамъ и высокой живой изгородью спереди. Калитка, украшенная наверху выкрашенной, щегольской рѣшеткой, была заперта. Позвонивъ въ колокольчикъ, я заглянулъ сквозь рѣшетку и увидалъ повсюду любимый цвѣтокъ знаменитаго Кёффа, расцвѣтавшій въ его саду гроздами, закрывавшій дверь, выглядывавшій изъ оконъ. Вдали отъ преступленій и таинственностей великаго города знаменитый поимщикъ воровъ спокойно доживалъ послѣдніе сибаритскіе годы своей жизни, по уши завязнувъ въ розахъ.

Пожилая женщина приличной наружности отворила мнѣ калитку и тотчасъ уничтожила всѣ надежды, построенныя мною на возможности получить помощь пристава Кёффа. Онъ только наканунѣ уѣхалъ въ Ирландію.

— Онъ уѣхалъ туда по дѣлу? спросилъ я.

Женщмеа улыбнулась.

— Теперь у него одно дѣло, сэръ, сказала она: — розы. Какой-то знаменитый садовникъ въ Ирландіи изобрѣлъ какой-то новый способъ въ разведеніи розъ — и мистеръ Кёффъ поѣхалъ узнать.

— Вы знаете, когда онъ воротится?

— Это рѣшительно неизвѣстно, сэръ. Мистеръ Кёффъ сказалъ, что онъ тотчасъ воротится или останется долго, смотря по тому, какъ онъ найдетъ новый способъ, стоющимъ или нестоющимъ разсмотрѣнія. Если вамъ угодно передать ему что-нибудь, я позабочусь, сэръ, препроводить къ нему.

Я отдалъ ей мою карточку, написавъ на ней карандашемъ:

«Я имѣю сказать вамъ кое-что о Лунномъ камнѣ. Увѣдомьте меня, какъ только вы воротитесь».

Послѣ этого мнѣ ничего болѣе не оставалась, какъ покориться обстоятельствамъ и воротиться въ Лондонъ.

Къ раздражительномъ состояніи души моей, въ то время, о которомъ я теперь питу, неудавшаяся поѣздка моя въ коттэджъ только увеличила тревожное побужденіе мое сдѣлать что-нибудь. Въ тотъ день, когда я воротился изъ Доркинга, я рѣшилъ, что на слѣдующее утро я сдѣлаю нопое усиліе проложить себѣ путь сквозь всѣ препятствія отъ мрака къ свѣту.

Какую форму долженъ былъ принять мой новый опытъ?

Будь тутъ добрѣйшій Беттереджъ, пока я соображалъ этотъ вопросъ, и еслибъ ему были извѣстны мои тайныя мысли, онъ, безъ сомнѣнія, объявилъ бы, что въ этомъ случаѣ во мнѣ одержала верхъ нѣмецкая сторона. Говоря серьезно, можетъ быть, мое нѣмецкое воспитаніе было виною въ нѣкоторой степени въ томъ, что я запутался въ лабиринтѣ безполезныхъ соображеніи. Большую часть ночи я сидѣлъ, курилъ и создавалъ теоріи, одну невѣроятнѣе другой. Когда я заснулъ, мои фантазіи преслѣдовали меня и по снѣ. Когда я всталъ на слѣдующее утро, объективно-субъективное перепуталось въ головѣ моей и я началъ день, въ который намѣревался сдѣлать новое усиліе къ практическому дѣйствію, какого-бы то ни было рода, сомнѣніемъ, имѣю ли я право (на чисто-философскомъ основаніи) считать всякую вещь (включая алмазъ) существующей на свѣтѣ.

Какъ долго могъ я оставаться заблудившимся въ туманѣ моей собственной метафизики, еслибъ долженъ былъ выпутываться самъ, сказать я не могу, какъ доказали событія, случай понодоснѣлъ ко мнѣ на помощь и, но счастью, освободилъ меня. Мнѣ стучалось надѣть въ это утро тотъ самый сюртукъ, который былъ на мнѣ въ день моего свиданіи съ Рэчель. Отыскивая что-то въ карманѣ, я ощупалъ рукою скомканную бумажку, и вынувъ ее, увидалъ, что въ рукѣ моей забытое письмо Беттереджа.

Оставить безъ отвѣта моего стараго друга показалось мнѣ жестоко. Я сѣлъ за мой письменный столъ и опять прочелъ его письмо.

На письмо, въ которомъ нѣтъ ни малѣйшей важности, не всегда легко отвѣчать. Беттереджъ написалъ ко мнѣ только по тому, что помощникъ мистера Канди, Эзра Дженнингсъ, сказалъ своему господину, что онъ видѣлъ меня, а мистеръ Канди въ свою очередь пожелалъ видѣть меня и сказать мнѣ что-то, когда я буду въ окрестностяхъ Фризинголла. Что надо было отвѣчать на это, чтобы не понапрасну исписать бумагу? Я сидѣлъ, лѣниво набрасывая замѣчательную наружность помощника мистера Канди на той бумагѣ, которая предназначалось для письма Беттереджа — какъ вдругъ мнѣ пришло въ голову, что этотъ Эзра Дженнингсъ опять мнѣ мѣшаетъ! Я бросилъ дюжину портретовъ, по-крайней-мѣрѣ, человѣка съ пѣгими волосами (волосы на каждомъ портретѣ были замѣчательно похожи) въ корзинку для бумагъ — а потомъ написалъ отвѣтъ Беттереджу. Письмо было самое обыкновенное — но оно имѣло на меня одно прекрасное дѣйствіе. Усиліе написать нѣсколько строкъ на простомъ англійскомъ языкѣ совершенно очистило мой умъ отъ туманныхъ пустяковъ, которые наполняли его со вчерашняго дня.

Посвятивъ себя опять разъясненію непроницаемой загадки, которое мое положеніе представляло мнѣ, я теперь старался разрѣшить это затрудненіе съ чисто практической точки зрѣнія. Такъ какъ событія достопамятной ночи были еще непонятны для меня, я оглянулся нѣсколько назадъ и искалъ въ моемъ воспоминаніи о раннихъ часахъ въ день рожденья какого-нибудь происшествія, которое помогло бы мнѣ отыскать ключъ къ загадкѣ.

Не случилось ли чего-нибудь въ то время, какъ Рэчель и я кончали раскрашивать дверь? ели позднѣе, когда я ѣздилъ въ Фризинголлъ? или послѣ, когда я воротился съ Годфри Эбльуайтомъ и его сестрами? или еще позднѣе, когда я отдалъ Рэчель Лунный камень? или еще позднѣе, когда пріѣхали гости и мы всѣ сѣли за обѣденный столъ? Моя память очень легко отвѣчала на всѣ эти вопросы, пока я не дошелъ до послѣдняго. Оглядываясь на событія, случившіяся за обѣдомъ въ день рожденія, и вдругъ всталъ въ туникъ. Я не оказался даже способенъ вѣрно припомнить число гостей, сидѣвшихъ за однимъ столомъ со мною.

Увидѣть, что я оказываюсь тутъ совершенно несостоятельнымъ, и заключить вслѣдствіе этого, что событія, случившіяся за обѣдомъ, непремѣнно стоятъ того, чтобы изслѣдовать ихъ, составляло часть одного и того же умственнаго процеса для меня. Я думаю, что и другіе въ подобномъ положеніи разсуждали бы такъ же, какъ и я. Когда наши собственные интересы заставляютъ насъ изслѣдовать самихъ себя, мы натурально подозрѣваемъ то, что намъ неизвѣстно. Узнавъ имена тѣхъ которыя присутствовали за обѣдомъ, я рѣшился — какъ способъ дополнить несостоятельность моей собственной памяти — обратиться къ памяти другихъ гостей, записать все, что они могла припомнить о событіяхъ, случившихся въ день рожденія, и испробовать результатъ, полученный такимъ образомъ посредствомъ того, что случилось послѣ отъѣзда гостей.

Послѣдняя и самая новая изъ моихъ многочисленныхъ попытокъ въ искусствѣ производить розыски — что Беттереджъ, вѣроятно, приписалъ бы тому, что во мнѣ въ эту минуту одержало верхъ проницательная или французская сторона — стоитъ того, чтобы о ней упомянуть. Какъ ни невѣроятно можетъ это показаться, но я теперь рѣшительно пробрался къ самому корню дѣла наконецъ. Мнѣ нуженъ былъ только намекъ, который руководилъ бы меня къ прямому направленію съ самаго начала. Не прошло еще другого дня, а намекъ былъ мнѣ данъ однимъ изъ тѣхъ гостей, которые присутствовали на пиршествѣ въ день рожденія.

Имѣя въ виду этотъ планъ дѣйствія, я долженъ былъ прежде всего имѣть полный списокъ гостей. Это я легко могъ получить отъ Габріеля Беттереджа. Я рѣшился въ тотъ же день воротиться въ Йоркширъ и начать мое изслѣдованіе на слѣдующее утро.

Было уже поздно отправляться съ тѣмъ поѣздомъ, который уѣзжалъ изъ Лондона до полудня. Ничего болѣе не оставалось, какъ ждать около трехъ часовъ отправленія слѣдующаго поѣзда. Не могъ ли я сдѣлать чего-нибудь въ Лондонѣ, что могло бы полезно занять этотъ промежутокъ времени?

Мысли мои опять упорно воротились къ обѣду въ день рожденія.

Хотя я забылъ число и но большей части имена гостей, я вспомнилъ довольно скоро, что большая часть изъ нихъ пріѣхали изъ Фризинголла или его окрестностей. Но большая часть не значила еще всѣ. Нѣкоторые изъ насъ были не всегдашними жителями въ этомъ графствѣ. Я самъ былъ одинъ изъ нихъ, мистеръ Мёртуэтъ другой, Годфри Эбльуайтъ третій. Мистеръ Брёффъ — нѣтъ, я припомнилъ, что дѣла помѣшали мистеру Брёффу пріѣхать. Не было ли дамъ, которыя постоянно жили бы въ Лондонѣ? Я могъ только припомнить миссъ Клакъ, принадлежащую къ этой послѣдней категоріи. Однако, вотъ уже трое гостей по-крайней-мѣрѣ, съ которыми мнѣ полезно было бы повидаться прежде, чѣмъ я уѣду изъ Лондона.

Я тотчасъ поѣхалъ въ контору мистера Брёффа, не зная адреса тѣхъ лицъ, которыхъ искалъ, и думая, что можетъ быть онъ по, можетъ мнѣ отыскать ихъ. Мистеръ Брёффъ оказался такъ занятъ, что не могъ удѣлить мнѣ болѣе минуты своего драгоцѣннаго времени. Въ эту минуту, однако, онъ успѣлъ рѣшить — самымъ непріятнымъ образомъ — всѣ вопросы, которые я сдѣлалъ ему.

Во-первыхъ, онъ считалъ мою новоизобрѣтенную методу отыскивать ключъ къ тайнѣ слишкомъ фантастической для того, чтобы о ней можно было серьёзно разсуждать. Во-вторыхъ, въ-третьихъ и четвертыхъ, мистеръ Мёртуэтъ возвращался теперь назадъ на мѣсто своихъ прошлыхъ приключеній; миссъ Клакъ потерпѣла потерю и поселилась изъ экономіи во Франціи; мистера Годфри Эбльуайта, можетъ, бытъ, можно было найти гдѣ-нибудь въ Лондонѣ. Не узнать ли мнѣ въ его клубѣ? А можетъ быть я извиню мистера Брёффа, если онъ воротится къ своему дѣлу и пожелаетъ мнѣ добраго утра?

Поле розысковъ въ Лондонѣ теперь такъ ограничилось, что пнѣ оставалось только узнать адресъ Годфри. Я послушался совѣта стряпчаго и поѣхалъ въ его клубъ.

Въ передней я встрѣтилъ одного изъ членовъ, который былъ старый пріятель моего кузена, а также и мой знакомый. Этотъ джентльмэнъ, сказавъ мнѣ адресъ Годфри, разсказалъ мнѣ два недавнихъ происшествія изъ его жизни, которыя были важны сами по себѣ и еще не дошли до ушей моихъ.

Оказалось, что вмѣсто того, чтобы придти въ отчаяніе, когда Рэчель взяла назадъ данное ему слово, онъ вскорѣ послѣ того сдѣлалъ предложеніе другой молодой дѣвицѣ, которая слыла богатой наслѣдницей. Предложеніе его было принято и бракъ считался дѣломъ рѣшеннымъ, Тутъ опять помолвка внезапно и неожиданно разошлась — и на этотъ разъ по милости серьёзнаго несогласія въ мнѣніяхъ между женихомъ и отцомъ невѣсты по случаю брачнаго контракта.

Какъ бы въ вознагражденіе за эту вторую брачную неудачу, Годфри вскорѣ послѣ того сдѣлался предметомъ вниманія въ денежномъ отношеніи одной изъ его многочисленныхъ почитательницъ. Богатая и пожилая дама — чрезвычайно уважаемая въ обществѣ Материнскаго попечительства и большая пріятельница миссъ Клакъ (которой она не отказала ничего, кромѣ траурнаго кольца) — завѣщала чудному и достойному Годфри пять тысячъ фунтовъ. Получивъ это прекрасное прибавленіе къ своимъ скромнымъ денежнымъ ресурсамъ, онъ, говорятъ, почувствовать необходимость нѣсколько отдохнуть отъ своихъ благотворительныхъ трудовъ и по предписанію доктора «отправился ни континентъ, такъ какъ это могло впослѣдствіи принести пользу его здоровью». Если мнѣ нужно видѣть его, то я долженъ не теряя времени сдѣлать ему визитъ.

Я отправился сдѣлать ему мой визитъ.

Та же самая роковая судьба, которая заставила меня опоздать однимъ днемъ къ приставу Кёффу, заставила меня также опоздать однимъ днемъ къ Годфри. Онъ уѣхалъ наканунѣ утромъ въ Дувръ. Онъ отправлялся въ Остендэ и слуга его думалъ, что онъ поѣдетъ въ Брюссель. Время его возвращенія было не рѣшено, но я могъ быть увѣренъ, что онъ будетъ въ отсутствія, по-крайней-мѣрѣ, три мѣсяца.

Я воротился на мою квартиру нѣсколько пріунывъ. Троихъ гостей, бывшихъ на обѣдѣ въ день рожденія — и всѣ трое исключительно умные люди — были далеко отъ меня и именно въ то время, когда для меня было такъ важно имѣть съ ними сообщеніе. Мои послѣднія надежды теперь основывались на Беттереджѣ и на друзьяхъ покойной лэди Вериндеръ, которыхъ я могъ еще найти живущихъ въ сосѣдствѣ деревенскаго дома Рэчель.

На этотъ разъ я прямо отправился въ Фризинголлъ, такъ какъ этотъ городъ теперь былъ центральнымъ пунктомъ моихъ розысковъ. Я пріѣхалъ вечеромъ слишкомъ поздно, для того, чтобы видѣться съ Беттереджемъ. На слѣдующее утро я отправилъ къ нему гонца съ письмомъ, прося его пріѣхать ко мнѣ въ гостинницу такъ скоро, какъ только ему будетъ возможно.

Припавъ предосторожность — отчасти для того, чтобы сократить время, отчасти для того, чтобы доставить удобства Беттереджу — послать моего гонца въ наемной каретѣ, я могъ надѣяться, если не случится никакихъ замедленій, видѣть старика менѣе чѣмъ черезъ два часа послѣ того времени, какъ я послалъ за намъ. Въ этотъ промежутокъ я началъ мои розыски между гостями, присутствовавшими на обѣдѣ въ день рожденія, лично знакомыми мнѣ я находившимися у меня подъ рукою. Это были мои родственники Эбльуайты и мистеръ Канди. Докторъ выразилъ особое желаніе видѣть меня я жидъ въ смежной улицѣ. Итакъ, я прежде отправился къ мистеру Канди.

Послѣ того, что сказалъ мнѣ Беттереджъ, я натурально ожидалъ найти на лицѣ доктора слѣды сильной болѣзни, отъ которой онъ пострадалъ. Но я вовсе не былъ приготовленъ къ такой перемѣнѣ, какую увидалъ въ немъ, когда онъ вошелъ въ комнату и пожалъ мнѣ руку. Глаза его были тусклы, волосы совершенно посѣдѣли, лицо сморщилось, фигура съежилась. Я смотрѣлъ на когда-то живого, болтливого, веселаго маленькаго доктора — соединеннаго въ моемъ воспоминаніи съ неисправимыми маленькими нескромностями и безчисленными шуточками — и не видалъ никакихъ остатковъ его прежней личности, кромѣ прежней наклонности къ пошлому щегольству въ одеждѣ. Человѣкъ этотъ былъ обломокъ прежняго, но одежда его и вещицы — какъ жестокая насмѣшка перемѣны, совершившейся въ немъ — были пестры и ярки какъ прежде.

— Я часто думалъ о васъ, мистеръ Блэкъ, сказалъ онъ: — и искренно радъ увидѣть васъ опять наконецъ. Если я могу сдѣлать что-нибудь для васъ, пожалуйста распоряжайтесь моими услугами, сэръ — пожалуйста распоряжайтесь моими услугами.

Онъ сказалъ эти простыя и обыкновенныя слова съ ненужной откровенностью и жаромъ, и съ любопытствомъ узнать, что привело меня въ Йоркширъ, которое онъ совершенно — я могъ бы сказать ребячески — былъ неспособенъ скрыть.

Съ цѣлью, которую я имѣлъ въ виду, я разумѣется предвидѣлъ, необходимость вступить въ личное объясненіе, прежде чѣмъ могъ надѣяться заинтересовать людей, по большей части постороннихъ для меня, употребить всѣ ихъ силы для того, чтобы помочь моимъ розыскамъ. По дорогѣ въ Фризинголлъ я придумалъ, каково должно быть мое объясненіе, и воспользовался случаемъ, теперь представившимся мнѣ, испытать дѣйствіе этого объясненія на мистерѣ Канди.

— Я недавно былъ въ Йоркширѣ и вотъ теперь опять явился въ Йоркширъ по дѣлу довольно романическому, сказалъ я. — Въ этомъ дѣлѣ, мистеръ Канди, всѣ друзья покойной лэди Вериндеръ принимаютъ участіе. Вы помните таинственную пропажу индійскаго алмаза около года тому назадъ. Недавно случились обстоятельства, подающія надежду, что этотъ алмазъ можно отыскать, и я, какъ членъ фамиліи, принимаю участіе въ этихъ розыскахъ. Между препятствіями, встрѣчающимися мнѣ, необходимо собрать всѣ улики, которыя были собраны въ то время, и даже болѣе, если возможно. Въ этомъ дѣлѣ есть нѣкоторыя особенности, которыя дѣлаютъ необходимымъ оживить мои воспоминанія обо всемъ, что случилось въ этомъ домѣ вечеромъ въ день рожденія миссъ Рэчель. И я осмѣливаюсь обратиться къ друзьямъ ея покойной матери, которые присутствовали при этомъ, помочь мнѣ своими воспоминаніями…

Я дошелъ до этого въ моемъ объясненіи — когда вдругъ остановился, ясно увидѣвъ по лицу мистера Канди, что мои опытъ совершенно неудался.

Маленькій докторъ тревожно щипалъ кончики своихъ пальцевъ все время, пока говорилъ. Его тусклые, водянистые глаза были устремлены на мое лицо съ такимъ безсмысленнымъ выраженіемъ, которое видѣть было очень мучительно. Невозможно было угадать о чемъ онъ думаетъ. Ясно было видно только одно, что мнѣ не удалось послѣ двухъ-трехъ первыхъ словъ привлечь его вниманіе. Единственная возможность заставить его прійти въ себя заключалась въ перемѣнѣ предмета разговора. Я немедленно попытался заговорить о другомъ.

— Вотъ что привело меня въ Фризинголлъ, сказалъ я весело. — Теперь, мистеръ Канди, ваша очередь. Вы поручили Габріэлю Беттереджу сказать мнѣ…

Онъ пересталъ щипать пальцы и вдругъ развеселился.

— Да! да! да! воскликнулъ онъ съ жаромъ. — Такъ! я поручилъ сказать вамъ!

— И Беттереджъ сообщилъ мнѣ это въ письмѣ, продолжалъ я. — Вы хотѣли что-то сказать мнѣ въ первый разъ, какъ я буду въ здѣшнихъ окрестностяхъ. Ну, мистеръ Канди, вотъ я здѣсь!

— Вотъ вы здѣсь! повторилъ докторъ. — И Беттереджъ былъ совершенно правъ. Я хотѣлъ что-то вамъ сказать. Я далъ ему это порученіе. Беттереджъ человѣкъ удивительный. Какая память! Въ его лѣта какая память!

Онъ опять замолчалъ и началъ снова щипать пальцы. Вспомяпвъ, что я слышалъ отъ Беттереджа о послѣдствіяхъ горячки на его память, я продолжалъ разговоръ въ надеждѣ, что, можетъ быть, помогу маленькому доктору.

— Какъ давно мы не встрѣчались! сказалъ я. — Мы видѣли другъ друга въ послѣдній разъ на обѣдѣ въ день рожденья, послѣднемъ обѣдѣ, который давала моя бѣдная тетушка.

— Такъ! такъ! вскричалъ мистеръ Канди. — На обѣдѣ въ день рожденья!

Онъ вскочилъ съ своего мѣста и посмотрѣлъ на меня. Густой румянецъ вдругъ разлился по его поблекшему лицу, онъ опять вдругъ опустился на стулъ, какъ бы сознавая, что обнаружилъ слабость, которую ему хотѣлось бы скрыть. Жалко было видѣть, что онъ сознаетъ недостатокъ своей памяти и желаетъ скрыть это отъ вниманія своихъ друзей.

До-сихъ-поръ онъ затронулъ только мое состраданіе. Но слова, сказанныя имъ сейчасъ — хотя ихъ было не много — тотчасъ возбудили мое любопытство до крайней степени. Обѣдъ въ день рожденья уже сдѣлался событіемъ прошлаго, на которое я смотрѣлъ съ странной смѣсью надежды и недовѣрія. И вдругъ оказывалось, что объ обѣдѣ въ день рожденья мистеръ Канди обязанъ сказать мнѣ нѣчто важное!

Я старался опять помочь ему. Но на этотъ разъ причиною моего состраданія были мои собственныя выгоды, и онѣ заставили меня слишкомъ поторопиться къ достиженію цѣли, которую я имѣлъ въ виду.

— Теперь скоро минетъ годъ, сказалъ я: — тому, какъ мы сидѣли за этимъ пріятнымъ столомъ. Не записано ли у васъ — въ вашемъ дневникѣ или въ чемъ-нибудь другомъ — то, что вы хотѣли мнѣ сказать?

Мистеръ Канди понялъ мой намекъ и показалъ мнѣ, что онъ принялъ его за оскорбленіе.

— Мнѣ вовсе не нужно записывать, мистеръ Блэкъ, сказалъ онъ довольно холодно. — Я еще не такъ старъ и на мою память (благодаря Бога!) еще можно положиться.

Безполезно говорить, что я сдѣлалъ видъ, будто не понялъ, что онъ обидѣлся.

— Я желалъ бы сказать то же самое о моей памяти, отвѣчалъ я. — Когда я стараюсь думать о вещахъ, случившихся годъ тому назадъ, я не нахожу мои воспоминанія такими ясными, какъ я желалъ бы. Напримѣръ, обѣдъ лэди Вериндеръ…

Мистеръ Канди опять развеселился, какъ только эти слова сорвались съ моихъ губъ.

— А! Обѣдъ, обѣдъ лэди Вериндеръ! воскликнулъ онъ съ большимъ жаромъ, чѣмъ прежде. — Я долженъ сказать вамъ кое-что объ этомъ обѣдѣ.

Глаза его опять посмотрѣли на меня съ вопросительными, выраженіемъ, такимъ жалобнымъ, такимъ пристальнымъ, такимъ безсмысленнымъ, что жалко было видѣть. Очевидно, онъ сильна старался, и старался напрасно, возвратить потерянное воспоминаніе.

— Обѣдъ былъ очень пріятный, вдругъ заговорилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто говорилъ именно то, что хотѣлъ сказать. — Очень пріятный обѣдъ, мистеръ Блэкъ, не правдали?

Онъ кивнулъ головой, улыбнулся и какъ будто думалъ, бѣдняжка, что ему удалось скрыть совершенную потерю его памяти посредствомъ присутствія духа.

Это было такъ прискорбно, что я тотчасъ перемѣнилъ разговоръ — какъ глубоко ни былъ я заинтересованъ тѣмъ, чтобы онъ возвратилъ свою потерянную намять — и заговорилъ о предметахъ мѣстнаго интереса.

Тутъ онъ болталъ довольно бѣгло. Вздорныя сплетни и ссоры въ городѣ, случившіяся мѣсяцъ тому назадъ, довольно скоро приходили къ нему на намять. Онъ болталъ съ говорливостью прежнихъ временъ, но были минуты, даже среди полнаго краснорѣчія его болтовни, когда онъ вдругъ колебался, смотрѣлъ на меня съ минуту опять съ безсмысленной вопросительностью въ глазахъ, преодолѣвалъ себя — и опять продолжалъ. Я терпѣливо покорялся моему мученичеству (конечно, для человѣка съ космополитскими симпатіями и слушать съ молчаливой безропотностью новости провинціальнаго городка было мученичествомъ), когда часы на каминѣ показали мнѣ, что мой визитъ продолжался болѣе чѣмъ полчаса. Имѣя теперь нѣкоторое право считать жертву совершившеюся вполнѣ, я всталъ проститься. Когда мы пожимали другъ другу руку, мистеръ Канди самъ заговорилъ опять объ обѣдѣ въ день рожденія.

— Какъ я радъ, что мы опять увидѣлись, сказалъ онъ: — у меня лежало на душѣ, мистеръ Блэкъ, поговорить съ вами. Объ обѣдѣ лэди Вериндеръ знаете? Пріятный былъ обѣдъ по истинѣ пріятный, неправдали?

Повторивъ эту фразу, онъ какъ-будто почувствовалъ увѣренность, что не допустилъ меня подозрѣвать въ немъ недостатокъ памяти, какъ чувствовалъ эту увѣренность прежде. Пристальное выраженіе опять помрачило его лицо; сначала онъ какъ-будто хотѣлъ проводить меня до парадной двери, потомъ вдругъ передумалъ, позвонилъ слугу и остался въ гостиной.

Я медленно спустился съ лѣстницы, чувствуя печальное убѣжденіе, что докторъ дѣйствительно желалъ сказать мнѣ что-то чрезвычайно важное для меня и что нравственно былъ неспособенъ сдѣлать это. Усиліе вспомнить о томъ, что онъ желалъ сказать мнѣ, было слишкомъ очевидно единственнымъ усиліемъ, котораго способна была достигнуть его ослабѣвшая память.

Когда я сошелъ съ лѣстницы и повертывалъ въ переднюю, гдѣ-то въ нижнемъ этажѣ дома тихо отворилась дверь и кроткій голосъ сказалъ позади меня:

— Я боюсь, сэръ, что вы нашли грустную перемѣну въ мистерѣ Канди.

Я обернулся и очутился лицомъ-къ-лицѣ съ Эзра Дженнингсъ.

Глава IX.

Хорошенькая горничная доктора стояла у парадной двери, держа ее для меня растворенною. Дневной свѣтъ ярко освѣщалъ переднюю и падалъ прямо на лицо помощника мистера Канди, когда я обернулся и увидалъ его.

Невозможно было оспаривать утвержденія Беттереджа, что наружность этого человѣка, съ обыкновенной точки зрѣнія, говорила противъ него. Цвѣтъ лица, смуглый какъ у цыгана, худыя, впалыя щеки, задумчивые глаза и странные, клочками посѣдѣвшіе волосы, поражающее противорѣчіе между лицомъ и фигурою, которое ему придавало видъ и старый и молодой въ одно и то же время — все болѣе или менѣе производило невыгодное для него впечатлѣніе на человѣка чужого. Со всѣмъ тѣмъ, хотя я конечно испыталъ это впечатлѣніе, общее всѣмъ я не могу не сознаться, что Эзра Дженнингсъ возбуждалъ во Мнѣ безотчетное сочувствіе, противъ котораго я устоять не могъ. Званіе свѣтскихъ приличій предписывало мнѣ отвѣчать на его вопросъ тѣмъ, что я дѣйствительно нахожу грустную перемѣну въ мистерѣ Канди, а потомъ отправиться своею дорогою и выйти изъ дому; но сочувствіе къ помощнику доктора точно приковало меня на мѣстѣ и доставило ему случай, котораго онъ очевидно искалъ, поговорить со мною наединѣ о своемъ хозяинѣ.

— Въ въ одну ли сторону со мною вы идете, мистеръ Дженнингсъ? спросилъ я, замѣтивъ, что у него въ рукѣ шляпа. — Я иду навѣстить мою тетку, мистриссъ Эбльуайтъ. Эзра Дженнингсъ сказалъ, что идетъ въ ту же сторону, къ больному.

Мы вышли изъ дома вмѣстѣ. Я замѣтилъ, что хорошенькая служанка, я идо которой озарилось самою любезною улыбкою, когда я при выходѣ изъ дома пожелалъ ей добраго утра, выслушала скромное порученіе моего спутника, относительно времени, когда онъ воротится, надувъ губи и намѣренно перебѣгая глазами съ одного предмета на другой, лить бы не смотрѣть ему въ лицо. Очевидно, бѣднякъ въ домѣ любимъ не былъ. По словамъ Беттереджа, онъ и внѣ дома не пользовался популярностью.

"Что за жизнь! подумалъ я, пока мы сходили съ парадной лѣстницы доктора.

Разъ уже заговоривъ съ своей стороны о болѣзни мистера Канди, Эзра Дженннигсь повидимому рѣшился предоставить мнѣ возобновить этотъ разговоръ. Его молчаніе говорило ясно: «Теперь очередь за вами». Я имѣлъ свои причины возвратиться къ разговору о болѣзни мистера Канди и охотно взялъ на себя заговорить первыя.

— Судя по перемѣнѣ, которую я въ немъ нахожу, началъ я: — болѣзнь мистера Канди была гораздо опаснѣе, чѣмъ я предполагалъ.

— Почти чудо, что онъ перенесъ ее, отвѣтилъ Эзра Дженнингсъ.

— Его память никогда не бываетъ лучше, чѣмъ я нашелъ ее сегодня? Онъ все заговаривалъ со мною о чемъ-то…

— Что случилось передъ его болѣзнью? договорилъ онъ вопросительно, замѣтивъ, что я колеблюсь.

— Именно.

— Его воспоминаніе о событіяхъ этого прошлаго ослабѣло безвозвратно, сказалъ Эзра Дженнингсъ. — Почти надо жалѣть, что онъ сохранилъ еще жалкіе остатки. Смутно припоминая намѣренія, которыя имѣлъ передъ болѣзнью, вещи, которыя собирался сдѣлать или сказать, онъ рѣшительно не въ состояніи вспомнить, въ чемъ намѣренія эта заключались и что онъ долженъ былъ сказать или сдѣлать. Онъ мучительно сознаетъ спой недостатокъ памяти и мучается, стараясь, какъ вы вѣроятно замѣтили, скрыть это отъ вниманія другихъ. Еслибъ онъ поправился, совершенно забывъ о прошломъ, онъ былъ бы счастливѣе, Мы всѣ, быть можетъ, чувствовали бы себя счастливѣе, прибавилъ онъ съ грустною улыбкою: — еслибъ могли вполнѣ забыть!

— Въ жизни каждаго человѣка, возразилъ я: — навѣрное найдутся минуты, съ воспоминаніемъ о которыхъ онъ разстаться не захочетъ.

— Надо надѣяться, что это можно сказать о большей части людей, мистеръ Блэкъ. Я опасаюсь однако, что относительно всѣхъ это не будетъ справедливо. Имѣете ли вы поводъ предполагать, чтобы для васъ составляло важный вопросъ: успѣетъ мистеръ Канди или нѣтъ уловить то воспоминаніе, которое онъ тщетно силился воскресить въ своей памяти, говоря теперь съ вами?

Онъ коснулся по собственному побужденію именно того, о чемъ я съ нимъ хотѣлъ посовѣтоваться. Мое сочувствіе къ этому странному человѣку заставило меня подъ вліяніемъ минутнаго впечатлѣнія дать ему случай говорить со мною, съ тѣмъ однако, что я съ своей стороны выскажусь относительно его хозяина не прежде, чѣмъ удостовѣрюсь, можно ли положиться на его скромность и деликатность. То немногое, что онъ уже сказалъ, было достаточно, чтобы убѣдить меня, что онъ не изъ простого класса. Въ немъ было то, что я назову естественнымъ достоинствомъ и что не въ одной Англіи, но во всѣхъ образованныхъ странахъ, вѣрный признакъ хорошаго воспитанія. Какую бы цѣль онъ ни имѣлъ въ виду своимъ послѣднимъ вопросомъ, я былъ увѣренъ, что могу ему отвѣтить въ нѣкоторой степени откровенно.

— Для меня, я полагаю, очень важно выслѣдить утраченное воспоминаніе, которое мистеръ Канди не въ силахъ припомнить самъ, сказалъ я. — Не можете ли вы мнѣ указать какой-нибудь способъ помочь его памяти?

Эзра Дженинитсъ взглянулъ на меня съ минутнымъ проблескомъ участія въ его задумчивыхъ, карихъ глазахъ.

— Памяти мистера Канди ничто помочь не можетъ, отвѣтилъ онъ. — Я столько разъ пробовалъ ей помогать съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ выздоровѣлъ, что могу это утверждать положительно.

Слова его огорчили меня и я не скрылъ этого.

— Сознаюсь, вы мнѣ подали надежду на отвѣтъ болѣе удовлетворительный, сказалъ я.

Онъ улыбнулся.

— Быть можетъ, это отвѣтъ не окончательный, мистеръ Блэкъ. Быть можетъ, найдется способъ выслѣдить воспоминаніе, утраченное мистеромъ Канди, не прибѣгая къ нему самому.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? Не будетъ ли съ моей стороны нескромно, если я спрошу… какъ?

— Ни въ какомъ случаѣ. Единственное, что меня затрудняетъ при отвѣтѣ, это затрудненіе объясниться. Могу ли я разсчитывать на ваше терпѣніе, если еще разъ вернусь къ болѣзни мистера Канди, и говоря о ней на этотъ разъ, я васъ не избавлю отъ нѣкоторыхъ подробностей, относящихся къ моей профессіи?

— Прошу васъ продолжайте! Вы меня уже заинтересовали въ высшей степени.

Мое любопытство, казалось, забавляло его, и.ш, чтобы выразиться вѣрнѣе, оно ему было пріятно. Онъ улыбнулся опять. Мы въ это время оставили за собою послѣдніе дома Фризинголла. Эзра Дженнингсъ остановился нарвать цвѣтовъ съ живой изгороди у дороги.

— Какъ они красивы! сказалъ онъ просто, показывая мнѣ свои маленькій букетъ. — А въ Англіи, повидимому, мало людей восхищается ими такъ, какъ они того заслуживаютъ.

— Вы не всегда жили въ Англіи? замѣтилъ я.

— Нѣтъ; я родился и отчасти выросъ въ одной изъ нашихъ колоніи. Мой отецъ былъ англичанинъ, а мать моя… Мы совсѣмъ удалились отъ нашего предмета, мистеръ Блэкъ, и вина моя. Говоря но правдѣ, съ этими скромными маленькими цвѣтками для меня связаны воспоминанія… не въ томъ дѣло; мы говорили о мистерѣ Канди, къ нему и вернемся.

Когда онъ сказалъ немногія слова о себѣ самомъ, вырвавшіяся у него невольно, съ грустнымъ взглядомъ на жизнь, что-счастье человѣка состоитъ въ полномъ забвеніи прошлаго, я убѣдился, то выраженіе его лица меня не обмануло. Въ двухъ отношеніяхъ, по-крайней-мѣрѣ, оказывалась справедлива грустная исторія, которую я въ немъ прочелъ. Онъ выстрадалъ то, что выносятъ немногіе, и въ крови его была примѣсь породы чужестранной.

— Вы вѣрно слышали о первоначальной причинѣ болѣзни мистера Канди? заговорилъ онъ опять. — Въ ночь послѣ обѣда у лэди Вериндеръ шелъ проливной дождь. Мистеръ Канди ѣхалъ подъ нимъ въ своемъ гигѣ и вернулся домой промокшій до костей. Его ждалъ посланный отъ больного съ убѣдительною просьбою пріѣхать не медля. Къ несчастью, онъ отправился къ своему паціенту не данъ себѣ время переодѣться. Я самъ былъ задержанъ въ эту ночь у больного въ нѣкоторомъ разстояніи отъ Фризинголла. Когда я вернулся на слѣдующее утро, меня уже поджидалъ у двери перепуганный грумъ мистера Канди и тотчасъ повелъ въ комнату своего господина. Въ это время вредъ уже былъ нанесенъ, болѣзнь вступила въ свои права.

— Мнѣ ее назвали просто горячкою, сказалъ я.

— И я не могу ничего прибавить, что бы опредѣляло ее точнѣе, отвѣтилъ Эзра Дженнитггсъ. — Отъ начала и до конца болѣзнь не принимала какого-либо опредѣленнаго вида. Не теряя времени я послалъ за двумя пріятелями мистера Канди, также медиками въ Фризинголлѣ, чтобы узнать ихъ мнѣніе о болѣзни. Они согласились со мною, что она серьезна, но относительно леченія наши взгляды было діаметрально противоположны. Основываясь на пульсѣ больного, мы выводили заключенія совершенно разныя. Ускоренное біеніе пульса побуждало ихъ настаивать на леченіи успокоительномъ, какъ единственномъ, котораго слѣдовало держаться. Я же съ своей стороны хотя не опровергать ускореннаго біенія пульса, тѣмъ не менѣе указывалъ на его страшную слабость, какъ на признакъ истощеннаго состоянія организма, а слѣдовательно и необходимости прибѣгнуть къ средствамъ возбудительнымъ. Оба доктора были того мнѣнія, чтобы посадить больного на кашицу, лимонадъ, ячменный отваръ и такъ далѣе. Я бы ему далъ шампанскаго или водки, амміаку и хинины. Важное различіе во взглядахъ, какъ видите, и между кѣмъ же? между двумя медиками, пользующимися общимъ уваженіемъ въ городѣ, и пришельцемъ, который только былъ помощникомъ доктора! Въ первые дни мнѣ не оставалось другого, какъ покориться волѣ людей, поставленныхъ выше меня. Больной между тѣмъ упадалъ силами все болѣе и болѣе. Я рѣшился на вторичную попытку указать на ясное, неоспоримо ясное свидѣтельство пульса. Быстрота его не уменьшилась нисколько, а слабость возрасла. Доктора оскорбились моимъ упорствомъ. Они сказали:

" — Мистеръ Дженнингсъ, или мы лечимъ больного, или вы. Кто же изъ насъ?

— Господа, отвѣтилъ я: — дайте мнѣ пять минутъ на размышленіе и вы на ясный вашъ вопросъ получите ясный отвѣтъ.

"По прошествіи назначеннаго срока рѣшеніе мое было принято.

" — Вы положительно отказываетесь пробовать леченіе возбудительными средствами? спросилъ я.

"Они отказались въ двухъ словахъ.

" — А я намѣренъ приступить къ нему не медля, господа.

" — Пробуйте, мистеръ Дженнингсъ, и мы откажемся отъ леченія.

— Я послалъ въ погребъ за бутылкою шампанскаго и самъ далъ больному выпить добрыхъ полстакана. Доктора молча взялись за шляпы и удалились.

— Вы на себя взяли большую отвѣтственность, замѣтилъ я. — Едвали бы я отъ нея не уклонился на вашемъ мѣстѣ.

— На моемъ мѣстѣ, мистеръ Блэкъ, вы бы вспомнили, что мистеръ Канди взялъ васъ къ себѣ въ домъ при обстоятельствахъ, которыя дѣлали васъ его должникомъ на всю жизнь. На моемъ мѣстѣ вы бы видѣли, что онъ упадаетъ силами съ каждымъ часомъ, и рѣшились бы рисковать всѣмъ скорѣе, чѣмъ дать умереть на своихъ глазахъ единственному человѣку на свѣтѣ, оказавшему вамъ пріязнь. Не думайте, чтобы я не сознавалъ ужаснаго положенія, въ которое себя поставилъ. Были минуты, когда я чувствовалъ всю горечь моего одиночества, всю опасность страшной отвѣтственности, лежащей на мнѣ. Будь я человѣкъ счастливый, будь жизнь моя исполнена одного благоденствія, кажется, я изнемогъ бы подъ бременемъ обязанности, которую на себя возложилъ. Но у меня не было счастливаго прошлаго, на которое бы я могъ оглянуться, не бывало душевнаго спокойствія, которое бы составляло рѣзкую противоположность съ настоящею мучительною неизвѣстностью — и я твердо выдержалъ до конца. Для необходимаго мнѣ отдыха я выбиралъ часокъ посреди дня, когда состояніе больного било всего удовлетворительнѣе. Все остальное время сутокъ я не отходилъ отъ его кровати, нона жизнь его находилась въ опасности. Къ захожденію солнца, какъ бываетъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, открывался бредъ, обыкновенный въ горячкѣ. Онъ продолжался всю ночь, болѣе или менѣе, и стихалъ въ грозные часы ранняго утра — отъ двухъ до идти — когда жизненныя силы даже самыхъ здоровыхъ изъ насъ доходятъ до нижайшей своей степени. Тогда смерть пожинаетъ наиболѣе обильную человѣческую жатву. Тогда я вступалъ с.ъ нею въ борьбу у кровати, кому достанется лежащій на ней больной, мнѣ или ей. Я не уклонялся ни разу отъ леченія, для котораго жертвовалъ собою. Когда вина не было достаточно, я прибѣгалъ къ водкѣ. Когда другія возбудительныя средства утратили свое дѣйствіе, я удвоилъ пріемъ. Послѣ продолжительной неизвѣстности — подобную которой я молю Бога не посылать мнѣ никогда болѣе — насталъ день, когда ускоренное біеніе пульса немного, но замѣтно стало стихать и въ немъ мало-по-малу неоспоримо оказывалось болѣе равномѣрности и силы. Тогда я зналъ, что спасъ его, и сознаюсь, тогда мнѣ измѣнила моя твердость. Я опустилъ исхудалую руку бѣднаго больного на постель и зарыдалъ. Истерическій припадокъ, мистеръ Блэкъ, ничего болѣе! Физіологія говоритъ, и говоритъ справедливо, что нѣкоторые мущины надѣлены женскимъ сложеніемъ — я въ числѣ ихъ!

Это безпощадно научное оправданіе своихъ словъ онъ сказалъ спокойно и естественно, какъ говорилъ все остальное. Его тонъ и манера отъ начала до конца изобличали особенное, почти болѣзненное стараніе не выставлять себя предметомъ участія.

— Вы меня спросите, зачѣмъ я вамъ докучалъ этими подробностями, продолжалъ онъ. — Я не видѣлъ другого способа подготовить васъ надлежащимъ образомъ къ тому, что мнѣ предстоитъ сказать. Теперь вы ознакомлены въ точности съ моимъ положеніемъ во время болѣзни мистера Канди и тѣмъ легче поймете, какъ жестоко я нуждался въ томъ, чтобы доставлять себѣ по временамъ нѣкотораго рода душевное облегченіе. Нѣсколько лѣтъ назадъ я вздумалъ въ свободные часы писать книгу, обращенью къ моемъ собратамъ по профессіи — книгу о сложныхъ и затруднительныхъ вопросахъ, относящихся мозга и нервной системы. Моя работа, вѣроятно, никогда кончена не будетъ и конечно издана не будетъ никогда. Тѣмъ не менѣе, она мнѣ была товарищемъ многихъ одинокихъ часовъ; она же помогла мнѣ убивать какъ-нибудь время — время мучительнаго ожиданія въ бездѣйствіи — у кровати мистера Канди. Я вамъ кажется сказалъ, что у него былъ бредъ? Я даже опредѣлилъ время, когда онъ начинался, если не ошибаюсь?

— Да, вы говорили.

— Итакъ, я дошелъ тогда въ своей книгѣ до отдѣленія, гдѣ именно обсуждался бредъ этого рода. Я не стану васъ утруждать подробнымъ изложеніемъ моей теоріи по этому предмету и ограничусь только тѣмъ, что для васъ представляетъ интересъ въ настоящемъ случаѣ. Съ-тѣхъ-поръ какъ я практикую, мнѣ не разъ приходило сомнѣніе, слѣдуетъ ли заключать въ случаѣ бреда, что потеря способности выражаться послѣдовательно неминуемо влечетъ за собою утрату способности послѣдовательнаго мышленія? Болѣзнь бѣднаго мистера Канди давала мнѣ случаи уяснить мои сомнѣнія. Я знаю стенографію и легко могъ записывать отрывистыя фразы больного, точь-въ-точь какъ онѣ сходили съ его губъ. Понимаете ли вы теперь, мистеръ Блэкъ, къ чему я все это подвожу?

Я понималъ очень ясно и ожидалъ, что онъ скажетъ далѣе, едва переводя духъ отъ напряженнаго вниманія.

— Въ разныя времена и урывками, продолжалъ Озри Дженнингсъ: — я переписалъ мои стенографическія замѣтки письмомъ Обыкновеннымъ, оставивъ большіе промежутки между отрывистыми фразами и даже отдѣльными словами какъ они срывались безсвязно съ губъ мистера Канди. Съ полученнымъ мною въ результатѣ я поступилъ почти такъ, какъ составляютъ дѣтскую игру. Сначала все представляется хаосомъ, но стоитъ напасть на руководящую нить, чтобы все привести въ порядокъ и придать всему видъ надлежащій. Дѣйствуя сообразно этому плану, я наполнилъ пробѣлы тѣмъ, что слова или фразы по ту и по другую сторону заставляли меня предполагать мнѣніемъ говорящаго. Я переправлялъ и измѣнялъ, пока мои вставки не слѣдовали естественно послѣ словъ, сказанныхъ до нихъ, и естественно же не примыкали къ словамъ, слѣдующимъ за ними. Результатомъ оказалось, что я не только занялъ этимъ трудомъ много пустыхъ я мучительныхъ часовъ, но еще достигъ того, что мнѣ казалось подтвержденіемъ моей теоріи. Чтобы выразиться яснѣе, когда а связалъ отрывчатыя фразы, оказалось, что высшая способность мышленія продолжала свою дѣятельность къ умѣ паціента болѣе или менѣе связно, тогда какъ низшая способность изложенія мысли поражена была почти совершеннымъ безсиліемъ и разстройствомъ.

— Одно слово! перебилъ я его съ живостью. — Упоминалъ ли онъ въ бреду мое имя?

— Вотъ вы услышите, мистеръ Блэкъ. Въ числѣ моихъ письменныхъ доказательствъ вышеприведеннаго положенія — или вѣрнѣе слѣдовало бы сказать; въ числѣ письменныхъ опытовъ, клонящихся къ тому, чтобы доказать мое положеніе — есть листокъ, гдѣ встрѣчается ваше имя. Почти цѣлую ночь мысли мистера Канди заняты были чѣмъ-то общимъ между вами и имъ. Я записалъ безсвязныя его слова, какъ онъ ихъ говорилъ, на одномъ листѣ бумаги, а на другомъ мои собственныя соображенія, которыя придаютъ имъ связь. Произведеніемъ, какъ выражаются въ ариѳметикѣ, оказался ясный отчетъ, во-первыхъ о чемъ то сдѣланномъ въ прошедшемъ времени; во-вторыхъ, о чемъ-то, что мистеръ Канди намѣревался сдѣлать въ будущемъ, еслибы ему не помѣшала болѣзнь. Вопросъ теперь въ томъ, представляетъ ли это или нѣтъ то утраченное воспоминаніе, которое онъ тщетно силился уловить, когда вы его навѣстили сегодня?

— Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія! вскричалъ я. — Вернемтесь тотчасъ просмотрѣть бумаги.

— Невозможно, мистеръ Блэкъ.

— Почему?

— Поставьте себя на мое мѣсто, сказалъ Эзра Дженнингсъ. — Согласились бы вы открыть другому лицу, что высказалъ безсознательно въ болѣзни вашъ паціентъ и беззащитный другъ, не удостовѣрившись сперва, что вашъ поступокъ оправдывается необходимостью?

Я понималъ, что возражать ему не было возможности, однако попытался поставить вопросъ къ иномъ свѣтѣ.

— Мой образъ дѣйствія въ такомъ щекотливомъ дѣлѣ, какое представляете вы, отвѣтилъ а: — зависѣлъ бы преимущественно отъ того, можетъ или нѣтъ, что я открою, повредить моему другу.

— Я давно уже отстранилъ всякую необходимость обсуждать эту сторону вопроса, сказалъ Эзра Дженнингсъ. — Бембъ мои записки заключали въ себѣ что-нибудь, что бы мистеръ Капди могъ желать сохранять въ тайнѣ, записки эти давно были бы уничтожены. Mon рукописные опыты у постели моего друга теперь не заключаютъ въ себѣ ничего, что бы онъ не рѣшился сообщить другимъ, еслибъ къ нему вернулась память. Относительно васъ я даже имѣю поводъ предполагать, что въ моихъ запискахъ именно то, что онъ вамъ теперь сказать желаетъ.

— И вы все-таки колеблетесь?

— И я все-таки колеблюсь. Припомните, при какихъ обстоятельствахъ я пріобрѣлъ свѣдѣніе, которое теперь имѣю. Какъ оно ни безвредно, я не могу рѣшиться сообщить вамъ его, пока вы мнѣ не представите причины, почему мнѣ это сдѣлать слѣдуетъ. Онъ такъ страшно былъ боленъ, мистеръ Блэкъ, онъ находился въ состояніи такомъ безпомощномъ и совершенно въ моей власти! Развѣ это будетъ слишкомъ много, если я васъ и опрошу только намекнутъ мнѣ, какого рода интересъ для васъ связанъ съ утраченнымъ воспоминаніемъ, или въ чемъ вы полагаете оно состоитъ?

Отвѣчать ему съ откровенностью, которую вызывала во мнѣ его манера держать себя и говорить, значило бы подвергнуться унизительному сознанію, что меня подозрѣваютъ въ покражѣ алмаза. На сколько Эзра Дженнингсъ во мнѣ ни утвердилъ мое первое безотчетное къ нему сочувствіе, онъ не превозмогъ моего непреодолимаго отвращенія раскрыть передъ нимъ позорное положеніе, въ которое я былъ поставленъ. Я прибѣгнулъ опять къ пояснительнымъ фразамъ, какія имѣлъ наготовѣ для удовлетворенія любопытства постороннихъ.

На этотъ разъ я повода не имѣлъ жаловаться на недостатокъ вниманія со стороны моего слушателя. Эзра Дженнингсъ выслушалъ меня до конца не только терпѣливо, но даже съ тоскливымъ напряженіемъ.

— Мнѣ очень жаль, мистеръ Блэкъ, что я возбудилъ въ васъ надежды для того только, чтобы обмануть ихъ, сказалъ онъ. — Во все время своей болѣзни, отъ начала до конца, мистеръ Канди не говорилъ ни одного слова объ алмазѣ. То дѣло, съ которымъ онъ связывалъ ваше имя, не имѣетъ, увѣряю васъ, никакого возможнаго отношенія къ потерѣ или возвращенію драгоцѣннаго камня миссъ Вериндеръ.

Пока онъ это говорилъ, мы подходили къ мѣсту, гдѣ большая дорога, по которой мы шли, раздѣлялась на двѣ вѣтви. Одна вела къ дому мистера Эбльуайта, другая къ низменной деревнѣ миляхъ въ двухъ или трехъ. Эзра Дженнингсъ остановился у поворота къ деревнѣ.

— Мнѣ дорога сюда, сказалъ онъ. — Я право очень огорченъ, мистеръ Блэкъ, что не могу быть вамъ полезенъ.

Его голосъ удостовѣрялъ меня въ его искренности. Кроткіе каріе глаза его остановились на мнѣ съ выраженіемъ грустнаго сочувствія. Онъ поклонился и пошелъ но дорогѣ къ деревнѣ не сказавъ болѣе ни слова.

Съ минуту я стоялъ неподвижно, слѣдя за намъ взоромъ, пока онъ уходилъ отъ меня все далѣе и далѣе, унося съ собою все далѣе и далѣе то, что я считалъ навѣрное разъясненіемъ, котораго доискивался. Пройдя небольшое разстояніе, онъ оглянулся. Увидѣвъ меня все на томъ же мѣстѣ, гдѣ мы разстались, онъ остановился, какъ бы спрашивая себя не желаю ли я съ нимъ заговорить опять. Мнѣ времени не оставалось обсуждать мое собственное положеніе, представить себѣ, что я упускаю случай, который можетъ произвести важный поворотъ въ моей жизни, единственно чтобы польстить вещи не болѣе значительной, какъ уваженіе мое къ самому себѣ. Я только имѣлъ время позвать его назадъ и потомъ уже подумать. Я сильно подозрѣваю, что въ свѣтѣ не найдется человѣка опрометчивѣе меня.

"Теперь нечего больше дѣлать, рѣшилъ я мысленно. «Мнѣ ему надо сказать всю правду.»

Онъ тотчасъ повернулъ назадъ. Я пошелъ къ нему на встрѣчу.

— Я поступилъ съ вами не совсѣмъ откровенно, мистеръ Дженнингсъ, началъ я. — Доискиваться, въ чемъ состоитъ утраченное воспоминаніе мистера Канди, меня побуждаютъ не розыски по поводу Луннаго камня. Важный личный вопросъ лежитъ въ основаніи моего пріѣзда въ Йоркширъ. У меня одно оправданіе за недостатокъ откровенности съ вами въ этомъ дѣлѣ. Мнѣ тяжелѣе, чѣмъ я могу это выразить, выказывать кому бы то ни было мое настоящее положеніе.

Эзра Дженнингсъ взглянулъ на меня съ смущеніемъ въ первый разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ мы говорили.

— Я не имѣю на права, ни желанія, мистеръ Блэкъ, возразилъ онъ: — вмѣшиваться въ ваши частныя дѣла. Позвольте мнѣ извиниться съ своей стороны въ томъ, что я — вовсе не подозрѣвая — подвергъ васъ непріятному испытанію.

— Вы полное имѣете право полагать условія, на которыхъ находите возможнымъ сообщить мнѣ, что услышали у болѣзненнаго одра мистера Канди. Я понимаю и цѣню благородство, которое руководитъ вами. Какъ могу я ожидать отъ васъ довѣрія, если вамъ отказываю въ немъ самъ? Вы должны знать, и вы узнаете, почему мнѣ такъ важно розыскать, что мистеръ Канди хотѣлъ мнѣ сообщить. Если окажется, что я ошибаюсь въ своихъ ожиданіяхъ, и вы не въ состояніи будете мнѣ помочь, узнавъ настоящую причину моихъ розысковъ, я положусь на вашу честь, чтобы сохранить мою тайну, и что-то говоритъ мнѣ, что довѣріе мое обмануто не будетъ.

— Остановитесь, мистеръ Блэкъ. Мнѣ еще надо сказать два слова, прежде чѣмъ позволю вамъ продолжать.

Я взглянулъ на него съ изумленіемъ. Жестокое душевное страданіе, ловігдимому, овладѣло имъ внезапно и потрясло его до глубины души. Его цыганскій цвѣтъ лица смѣнился смертельною сѣроватою блѣдностью, глаза его вдругъ засверкали дикимъ блескомъ, голосъ понизился и въ немъ зазвучала суровая рѣшимость. Скрытныя наклонности этого человѣка къ добру или ко злу — въ эту минуту трудно было опредѣлить къ чему именно — выступили наружу и выказались мнѣ съ внезапностью проблеска свѣта.

— Прежде чѣмъ вы мнѣ окажете какое-либо довѣріе, продолжалъ онъ: — вамъ слѣдуетъ гнать и вы узнаете, при какихъ обстоятельствахъ я былъ принятъ въ домъ мистера Канди. Много времени это не возьметъ. Я не намѣренъ, сэръ, разсказывать исторію моей жизни (какъ это говорится) кому бы то ни было. Она умретъ со мною. Я только прошу позволенія сообщить вамъ то, что сказалъ мистеру Канди. Если выслушавъ меня, вы не измѣните своего рѣшенія насчетъ того, что хотѣли мнѣ сказать, то мое вниманіе и мои услуги въ вашемъ распоряженіи. Не пройти ли намъ дальше?

Сдерживаемая скорбь въ выраженіи его лица поражала меня безмолвіемъ. На вопросъ его я отвѣтилъ однимъ знакомь, и мы дошли далѣе.

Пройдя нѣсколько сотъ ярдовъ, Эзра Дженнингсъ остановился у отверзтія въ стѣнѣ изъ сѣраго камня, которая въ этомъ мѣстѣ отдѣляла пустошь отъ дороги.

— Не расположены ли вы немного отдохнуть, мистеръ Блэкъ? спросилъ онъ. — Я уже не то, чѣмъ былъ прежде, а есть вещи, которыя потрясаютъ меня глубоко.

Я конечно согласился. Онъ прошелъ впередъ черезъ отверзтіе къ клочку дерна на почвѣ, поросшей верескомъ. Со стороны ближайшей въ дорогѣ лужайку обрамляли кусты и щедушныя деревья, въ направленіи же противоположное съ нею открывался величественно-пустынный видъ на все обширное пространство бурой стели. Въ послѣдніе полчаса небо заволокло. Свѣтъ смотрѣлъ тускло, даль виднѣлась какъ бы въ туманѣ. Чудная природа привѣтствовала насъ видомъ кроткимъ, тихимъ и безцвѣтнымъ, безъ малѣйшей улыбки.

Мы сѣли молча. Эзра Дженнингсъ, положивъ возлѣ себя шляпу, провелъ рукою по лбу съ очевиднымъ утомленіемъ, провелъ и по удивительнымъ волосамъ своимъ, чернымъ и сѣдымъ въ перемежку. Онъ отбросилъ отъ себя свой маленькій букетъ изъ полевыхъ цвѣтовъ съ такимъ движеніемъ, какъ будто воспоминаніе съ нимъ связанное теперь причиняло ему страданіе.

— Мистеръ Блэкъ! сказалъ онъ вдругъ: — вы въ дурномъ обществѣ. Гнетъ ужаснаго обвиненія лежалъ на мнѣ много лѣтъ. Я скорѣе вамъ высказываю худшее. Передъ вами человѣкъ, жизнь котораго сломана, доброе ими погибло безъ возврата.

Я было хотѣлъ его перебить, но онъ остановилъ меня.

— Нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ онъ: — простите, не теперь еще. Не выражайте мнѣ сочувствія, въ которомъ впослѣдствіи можете раскаяваться какъ въ вещи для себя унизительной. Я упомянулъ о томъ обвиненіи, которое много лѣтъ тяготѣетъ на мнѣ. Нѣкоторыя обстоятельства, связанныя съ нимъ, говорятъ противъ меня. Я не могу себя вынудить къ сознанію, въ чемъ это обвиненіе заключается. Доказать мою невинность я также не имѣю рѣшительно никакихъ средствъ. Я только могу утверждать, что я невиненъ. Клянусь въ томъ какъ христіанинъ. Напрасно было бы для меня удостовѣрять моею честью.

Онъ опять остановился. Я взглянулъ на него, но онъ не поднималъ глазъ. Все существо его казалось поглощено мучительнымъ воспоминаніемъ и усиліемъ говорить.

— Многое могъ бы я сказать, продолжалъ онъ: — о безбожномъ обращеніи со мною моихъ близкихъ и безпощадной враждѣ, которой и палъ жертвою. Но зло сдѣлано и неисправимо. Я не хочу ни утомлять, ни наводить на васъ уныніе попустому. При началѣ моей каррьеры въ этомъ краю низкая клевета, о которой я упоминалъ, убила меня разомъ и навсегда. Я отказался отъ всякаго успѣха по моей профессіи — неизвѣстность оставалась мнѣ теперь единственною надеждою на счастье. Я разстался съ тою, которую любилъ — могъ ли я осудить ее раздѣлять мои позоръ? Мѣсто помощника доктора открылось въ одномъ изъ отдаленныхъ уголковъ Англіи. Я получилъ его. Оно мнѣ обѣщало спокойствіе, обѣщало неизвѣстность; такъ думалось мнѣ. Я ошибался. Дурная молва идетъ своимъ медленнымъ путемъ и, благодаря времени и случаю, доходитъ далеко. Обвиненіе, отъ котораго я бѣжалъ, послѣдовало за мною. Меня предупредили во время. Я могъ оставить свое мѣсто добровольно, съ аттестатомъ, мною заслуженнымъ. Онъ доставилъ мнѣ другое мѣсто, въ другомъ отдаленномъ уголку. Прошло нѣкоторое время и клевета, убійственная для моей чести, опять отыскала мое убѣжище. Теперь я предупрежденъ не былъ. Мой хозяинъ сказалъ мнѣ:

" — Я противъ васъ не имѣю ничего, мистеръ Дженнингсъ, но вы должны оправдаться или оставить мой домъ.

— Мнѣ выбора не оставалось. Я долженъ былъ отойти. Не къ чему распространяться о томъ, что я вынесъ послѣ этого. Мнѣ только сорокъ лѣтъ. Посмотрите на мое лицо и пусть оно вамъ скажетъ душевныя пытки многихъ лѣтъ. Наконецъ судьба привела меня въ эти края; мистеръ Канди нуждался въ помощникѣ. Относительно моихъ познаній я сослался на отзывъ послѣдняго моего хозяина. Оставался вопросъ о правилахъ. Я сказалъ ему то же, что сказалъ вамъ, и еще болѣе. Я предупредилъ его, что представлялись затрудненія даже, въ такомъ случаѣ, еслибъ онъ мнѣ повѣрилъ. «Здѣсь, какъ и вездѣ», говорилъ я ему: "я пренебрегаю постыдною уверткою жить подъ чужимъ именемъ; въ Фризинголлѣ я огражденъ не болѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ отъ тучи, которая преслѣдуетъ меня, куда бы я ни укрывался,

« — Я ничего не дѣлаю наполовину, отвѣтилъ онъ мнѣ: — я вѣрю вамъ и жалѣю васъ. Если вы готовы пойти на всякій рискъ, что бы ни случилось, я готовъ рисковать съ вами.

— Господь да благословитъ его! онъ мнѣ далъ пріютъ, онъ далъ занятіе, онъ доставилъ мнѣ спокойствіе души, и я имѣю полное убѣжденіе — уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ я его имѣю — что теперь не случится ничего, что заставило бы его въ томъ раскаяваться.

— Клевета стихла? спросилъ я.

— Дѣятельнѣе прежняго. Но когда она дойдетъ сюда, будетъ поздно.

— Вы уѣдете заранѣе?

— Нѣтъ, мистеръ Блэкъ, меня не будетъ болѣе въ живыхъ. Десять лѣтъ я страдаю неизлечимою внутреннею болѣзнью. Не скрою отъ васъ, я давно далъ бы ей себя убить, еслибъ одна послѣдняя связь съ жизнью не придавала ей еще нѣкоторую цѣну въ моихъ глазахъ. Я хочу обезпечить особу… очень мнѣ дорогую… которую я никогда не увижу болѣе. То немногое, что мнѣ досталось отъ родителей, не можетъ ограждать ее отъ зависимости. Надежда прожить довольно долго, чтобы довести эту сумму до извѣстной цифры, побуждала меня бороться противъ болѣзни облегчительными средствами, какія только я могъ придумать. Дѣйствительнымъ для меня оказался одинъ опіумъ. Этому всесильному лекарству для утоленія всякой боли я обязанъ отсрочкою многихъ лѣтъ моего смертнаго приговора. Но и благодѣтельныя свойства опіума имѣютъ свои границы. Усиленіе болѣзни повело меня постепенно отъ леченія опіумомъ къ его злоупотребленію. Теперь я за это доплачиваюсь. Моя нервная система вся потрясена; ночи мои исполнены жестокихъ мукъ. Конецъ уже недалекъ. Пусть онъ придетъ: я жилъ и трудился не напрасно. Небольшая сумма почти составлена и я имѣю возможность ее пополнить, еслибъ послѣдній запасъ жизненныхъ силъ истощился ранѣе, чѣмъ я жду. Не понимаю самъ, какъ я договорился до этого. Я не считаю себя до того низкимъ, чтобы стараться возбудить въ васъ сожалѣніе ко мнѣ. Быть можетъ, вы скорѣе мнѣ повѣрите, узнавъ, что говоря съ вами, я твердо былъ увѣренъ въ моей скорой смерти. Что вы мнѣ внушили сочувствіе, мистеръ Блэкъ, я скрывать не хочу. Потеря памяти моего бѣднаго друга послужила мнѣ средствомъ для попытки сблизиться съ вами. Я разсчитывалъ на любопытство, которое могло быть возбуждено въ васъ тѣмъ, что онъ хотѣлъ вамъ сказать, и на возможность съ моей стороны удовлетворить его. Развѣ нѣтъ для меня извиненія, что о намъ навязался такимъ образомъ? Можетъ быть, и есть. Человѣкъ, который жилъ подобно мнѣ, имѣетъ свои горькія минуты, когда размышляетъ о человѣческой судьбѣ. У васъ молодость, здоровье, богатство, положеніе въ свѣтѣ, надежды въ будущемъ — вы, и люди подобные вамъ, показываютъ мнѣ солнечную сторону жизни и мирятъ меня съ этимъ свѣтомъ, передъ тѣмъ какъ я разстанусь съ нимъ навсегда. Чѣмъ бы на кончился нашъ разговоръ, а не забуду, что вы мнѣ оказали снисхожденіе, согласившись на него. Теперь зависитъ отъ васъ, сэръ, сказать мнѣ что были намѣрены или пожелать мнѣ добраго утра.

У меня быль только одинъ отвѣтъ на этотъ призывъ. Не колеблясь ни минуты, я разсказалъ ему все такъ же откровенно, какъ высказывалъ на этихъ страницахъ.

Онъ вскочилъ на ноги и смотрѣлъ на меня едва переводя духъ отъ напряженнаго вниманія, когда я дошелъ до главнаго обстоятельства въ моемъ разсказѣ.

— Положительно достовѣрно, что я вошелъ въ комнату, говорилъ я: — положительно достовѣрно, что я взялъ брилліантъ. И на эти два неопровержимые факта я могу сказать только, что сдѣлалъ я это, если сдѣлалъ, совершенно безсознательно…

Эзра Дженнингсъ вдругъ схватилъ меня за руку.

Постойте! вскричалъ онъ. — Вы мнѣ сказали болѣе, чѣмъ предполагаете. Случалось ли вамъ когда-нибудь принимать опіумъ?

— Никогда въ жизни.

— Ваши нервы не были разстроены въ прошломъ году въ это время? Вы не чувствовали особеннаго безпокойства и раздражительности?

— Дѣйствительно чувствовалъ.

— Вы спали дурно?

— Страшно дурно. Много ночей я провелъ безъ сна напролетъ.

— Не была ли исключеніемъ ночь послѣ рожденія миссъ Вериндеръ? Постарайтесь припомнить, хорошо ли вы тогда спали.

— Я помню очень хорошо. Я спалъ прекрѣпко.

Онъ выпустилъ мою руку такъ же внезапно, какъ взялъ се, и взглянулъ на меня съ видомъ человѣка, отъ души котораго отлегло послѣднее тяготѣвшее на ней сомнѣніе.

— Это замѣчательный день въ вашей жизни и въ моей, сказалъ онъ серьезно. — Въ одномъ я совершенно увѣренъ, мистеръ Блэкъ — я теперь знаю, что мистеръ Канди хотѣлъ вамъ сказать сегодня; это находится въ моихъ запискахъ. Подождите, это еще не все. Я твердо увѣренъ, что могу доказать, какъ безсознательно вы поступали, когда вошли въ комнату и взяли брилліантъ. Дайте мнѣ только время подумать и разспросить васъ. Кажется, доказательство вашей невинности въ моихъ рукахъ!

— Объяснитесь, ради Бога! что вы этимъ хотите сказать?

Увлеченные интересомъ нашего разговора, мы прошли нѣсколько шаговъ, сами того не замѣчая, и оставили за собою группу щедушныхъ деревьевъ, за которыми насъ не было видно. Прежде чѣмъ Эзра Дженнингсъ успѣлъ мнѣ отвѣтить, его окликнули съ большой дороги человѣкъ сильно взволнованный и очевидно его поджидавшій.

— Я иду, крикнулъ онъ ему въ отвѣтъ: — иду сейчасъ! Очень серьезный больной, обратился онъ ко мнѣ: — ожидаетъ меня въ деревнѣ; мнѣ бы слѣдовало тамъ быть съ полчаса назадъ; я долженъ туда идти немедля. Дайте мнѣ два часа времени я приходите опять къ мистеру Канди; даю вамъ слово, что я тогда буду совершенно въ вашемъ распоряженіи.

— Какъ же мнѣ ждать? воскликнулъ я нетерпѣливо. — Развѣ вы не можете меня успокоить однимъ словомъ передъ тѣмъ, какъ мы разойдемся?

— Дѣло слишкомъ важно, чтобы его можно было пояснить второпяхъ, мистеръ Блэкъ. Я не по своей прихоти испытываю ваше терпѣніе; напротивъ, я только сдѣлалъ бы для васъ еще тягостнѣе время ожиданія, еслибъ попробовалъ облегчить его теперь. До свиданія въ Фризинголлѣ, сэръ, черезъ два часа!

Человѣкъ, стоявшій на большой дорогѣ, окликнулъ его опять. Онъ поспѣшно удалился и оставилъ меня одного.

Глава X.

Какъ томительная неизвѣстность, на которую я былъ осужденъ, подѣйствовала бы на другого на моемъ мѣстѣ, я опредѣлять не берусь. Вліяніе на меня двухчасовой пытки ожиданія выразилось просто слѣдующимъ: я себя чувствовалъ физически неспособнымъ оставаться на одномъ мѣстѣ и нравственно неспособнымъ говоритъ съ какимъ-либо человѣческимъ существомъ, пока не узнаю все, что мнѣ имѣлъ сказать Эзра Дженнингсъ.

Въ подобномъ настроеніи духа а не только отказался отъ посѣщенія мистриссъ Эбльуайтъ, я даже уклонился отъ встрѣчи съ Габріэлемъ Бегтереджемъ.

Возвратившись въ Фризинголлъ, я оставилъ ему записку, въ которой сообщалъ, что неожиданно отозванъ, но вернусь непремѣнно къ тремъ часамъ пополудни. Я просилъ его между тѣмъ потребовать себѣ обѣдъ въ обычный свой часъ и чѣмъ-нибудь занять время. Въ городѣ у него пропасть было пріятелей — я это зналъ; стало быть, и трудности не представлялось наполнить чѣмъ-нибудь немногіе часы до моего прихода.

Исполнивъ это, я опять тотчасъ вышелъ изъ города и блуждалъ по безплодной мѣстности, окружающей Фризинголлъ, пока мои часы не сказали мнѣ, что время наконецъ вернуться въ домъ мистера Канди.

Эзра Дженнингсъ меня уже ждалъ. Онъ сидѣлъ одинъ въ маленькой комнаткѣ, изъ которой стеклянная дверь вела въ аптеку. Отвратительные расцвѣченные рисунки опустошеніи, производимыхъ разными страшными болѣзнями, висѣли на стѣнахъ, выкрашенныхъ желтою краскою. Книжный шкапъ, наполненный медицинскими сочиненіями въ потемнѣвшихъ переплетахъ, надъ которымъ красовался черепъ, вмѣсто обычной статуэтки, большой сосновый столъ весь въ чернильныхъ пятнахъ, деревянные стулья, какіе встрѣчаются въ кухняхъ и коттэджахъ, истертый шерстяной коврикъ по серединѣ пола, кранъ для воды съ тазомъ и водосточною трубою, грубо вдѣланною въ стѣну, невольно возбуждающій мысль о страттшхъ хирургическихъ операціяхъ — вотъ все, въ чемъ состояла меблировка комнаты* Пчелы жужжали между горшками цвѣтовъ, поставленными за окномъ, птицы пѣли въ саду и слабое бренчанье на разстроенномъ фортепіано въ одномъ изъ сосѣднихъ домовъ долетало по временамъ до слуха. Во всякомъ другомъ мѣстѣ эти обыденные звуки внѣшняго міра въ его обыденномъ порядкѣ имѣли бы дѣйствіе пріятное. Врываясь сюда, они только нарушали тпишну, которую ничто, повидимому, кромѣ человѣческаго страданія, не имѣло права нарушать. Я взглянулъ на ящикъ краснаго дерева съ хирургическими инструментами и громадный свертокъ корпіи, которые занимали отведенныя имъ мѣста на полкѣ книжнаго шкапа, и содрогнулся въ душѣ при мысли о звукахъ, свойственныхъ обычному ходу вещей въ комнатѣ помощника мистера Канди.

— Я не извиняюсь, мистеръ Блэкъ, что принимаю васъ въ этой комнатѣ, сказалъ онъ. — Ото единственная изо всего дома, гдѣ мы въ настоящее время дня вполнѣ можемъ быть увѣрены, что насъ не потревожатъ. Вотъ мои бумаги лежатъ приготовлена мы для васъ; а тутъ двѣ книги, къ которымъ мы будемъ имѣть случай обратиться прежде, чѣмъ покончимъ нашъ разговоръ. Придвиньтесь къ столу и мы все это просмотримъ вмѣстѣ.

Я придвинулъ къ нему свой стулъ и онъ подалъ мнѣ записки. Онѣ заключались въ двухъ цѣльныхъ листахъ бумаги. На одномъ были написаны слова съ большими промежутками. Другой былъ весь исписанъ сверху до низу черными и красными чернилами. При моемъ напряженномъ состояніи любопытства, въ эту минуту я съ отчаяніемъ отложилъ въ сторону другой листъ.

— Сжальтесь надо мною! вскричалъ я. — Скажите мнѣ, чего я долженъ ожидать, прежде чѣмъ примусь за чтеніе?

— Охотно, мистеръ Блокъ! Позволите вы мнѣ сдѣлать вамъ два-три вопроса?

— Спрашивайте, что хотите.

Олъ взглянулъ на меня съ грустною улыбкою на лицѣ и теплымъ участьемъ въ его кроткихъ глазахъ.

— Вы мнѣ уже говорили, началъ онъ: — что никогда въ ротъ не брали опіума, на сколько вамъ извѣстно.

— На сколько мнѣ извѣстно? повторилъ я.

— Вы тотчасъ поймете, почему я помѣстилъ эту оговорку. Приступимте къ дальнѣйшему. Вы не знаете, чтобы когда-либо принимали опіумъ. Въ это время въ прошедшемъ году вы страдали нервнымъ разстройствомъ и дурно спали по ночамъ. Въ ночь послѣ дня рожденія миссъ Вериндеръ однако вы противъ обыкновенія спали крѣпко. Правъ ли и до-сихъ-поръ?

— Совершенно правы.

— Можете ли вы указать на причину вашего разстройства нервъ и безсонницы?

— Рѣшительно не могу. Старикъ Беттереджъ подозрѣвалъ причину, на сколько я помню. Но едва-ли объ этомъ стоитъ упоминать.

— Извините меня. Нѣтъ вещи, которую бы упоминать не стоило въ дѣлѣ подобномъ этому. Беттереджъ, говорите вы, приписывалъ чему-то вашу безсонницу. Чему именно?

— Тому, что я бросилъ курить.

— А вы имѣли эту привычку?

— Имѣлъ.

— И вы бросили ее вдругъ?

— Да. вдругъ.

— Беттереджъ былъ совершенно правъ, мистеръ Блэкъ. Когда курить входитъ въ привичку, человѣкъ долженъ быть необыкновенно сильнаго сложенія, чтобы не почувствовать нѣкотораго разстройства нервной системы, если онъ перестаетъ курить внезапно. Но моему мнѣнію, ваша безсонница этимъ и пояснена. Мои слѣдующій вопросъ относится въ мистеру Канди. Не запомните ли вы, чтобы имѣли съ нимъ въ день рожденья или въ другое время, нѣчто въ родѣ спора по поводу его профессіи?

Вопросъ этотъ тотчасъ пробудилъ во мнѣ смутное воспоминаніе, связанное съ обѣдомъ въ день рожденія, Мои нелѣпый споръ съ мистеромъ Канди описанъ гораздо подробнѣе, чѣмъ онъ того заслуживаетъ, въ десятой главѣ разсказа Беттереджа. Подробности этого спора совершенно изгладились изъ моей памяти, такъ мало я о немъ думалъ впослѣдствіи. Припомнить и сообщить моему собесѣднику я могъ только, что за обѣдомъ напалъ на медицину вообще до того рѣзко и настойчиво, что вывелъ изъ терпѣнія даже мистера Канди. Я также помнилъ, что лэди Вериндеръ вмѣшалась, чтобы положить конецъ нашему спору, а мы съ маленькимъ докторомъ помирились, какъ говорятъ дѣти, и были лучшими друзьями, когда пожимали другъ другу руку на прощанье.

— Есть еще вещь, которую бы мнѣ очень было важно узнать, сказалъ Эзра Дженнингсъ. — Не имѣли ли вы поводъ безпокоиться на счетъ Луннаго камня въ это время въ прошломъ году?

— Имѣлъ сильнѣйшій поводъ къ безпокойству. Я зналъ, что онъ цѣль заговора, и меня предупредили, чтобы а принялъ мѣры для охраненія миссъ Вериндеръ, которой онъ принадлежалъ.

— Безопасность брилліанта не была ли предметомъ разговора между вами и кѣмъ-нибудь передъ самымъ тѣмъ временемъ, какъ вы пошли лечь?

— О немъ говорила лэди Вериндеръ съ своею дочерью…

— Въ вашемъ присутствіи?

— При мнѣ.

Эзра Дженнингсъ взялъ со стола свои записки и вложилъ мнѣ ихъ въ руки.

— Мистеръ Блэкъ, сказалъ онъ: — если вы прочтете мои записки теперь, при свѣтѣ, на нихъ наброшенномъ моими вопросами и вашими отвѣтами, вы сдѣлаете два удивительныхъ открытія относительно самого себя. Вы найдете, во-первыхъ, что вошли въ гостиную миссъ Вериндеръ и взяли брилліантъ въ состояніи безсознательномъ, произведенномъ опіумомъ; во-вторыхъ, что опіумъ вамъ былъ данъ мистеромъ Канди — безъ вашего вѣдома — въ видѣ опроверженія на опытѣ мысли, выраженной вами за обѣдомъ въ день рожденья.

Я сидѣлъ съ листами въ рукахъ въ совершенномъ остолбенѣніи.

— Простите бѣдному мистеру Канди, кротко сказалъ Джекиггигсъ. — Онъ надѣлалъ страшный вредъ, а этого не опровергаю, но сдѣлалъ онъ его невинно. Просмотрите мои записки я вы увидите, что не помѣшай ему болѣзнь, онъ пріѣхалъ бы къ лэди Вериндеръ на слѣдующее утро и сознался бы въ сыгранной съ вами шуткѣ. Миссъ Вериндеръ, конечно, услыхала бы объ этомъ; она его бы разспросила, и такимъ образомъ истина, скрывавшаяся цѣлый годъ, была бы открыта въ одинъ день.

Я понемногу приходилъ въ себя.

— Мистеръ Канди внѣ предѣловъ моего мщенія, сказалъ я сердито. — Но шутка, которую онъ со мною сыгралъ, тѣмъ не менѣе поступокъ вѣроломный. Я могу простить, но не забуду никогда.

— Нѣтъ врача, мистеръ Блэкъ, который въ-теченіе своей медицинской практики не совершилъ бы подобнаго вѣроломства. Невѣжественное недовѣріе къ опіуму (въ Англіи) вовсе не заключено въ границахъ однихъ низшихъ и яснѣе образованныхъ классовъ. Каждый докторъ съ нѣсколько обишрпою практикою находится вынужденнымъ отъ времени до времени обманывать своихъ паціентовъ, какъ мистеръ Канди обманулъ васъ. Я не оправдываю безумства сыграть съ вами шутку при тѣхъ обстоятельствахъ, которыми она была обставлена. Я только представляю вамъ болѣе точный и снисходительный взглядъ на побудительныя причины.

— Какъ это было исполнено? спросилъ я. — Кто далъ мнѣ лавданъ безъ моего вѣдома?

— Этого я сказать не могу. Относительно этого вопроса мистеръ Канди въ-теченіе всей своей болѣзни не намекнулъ ни однимъ словомъ. Быть можетъ, собственная ваша намять вамъ укажетъ на того, кого слѣдуетъ подозрѣвать.

— Нисколько.

— Такъ безполезно было бы теперь на этомъ останавливаться. Лавданъ вамъ дали украдкою тѣмъ или другимъ способомъ. Принявъ это въ основаніе, мы перейдемъ къ обстоятельствамъ болѣе значительнымъ въ настоящемъ случаѣ. Прочтите мои записки, если можете. Постарайтесь освоиться мысленно съ тѣмъ, что случилось въ прошломъ. Я намѣренъ вамъ предложить нѣчто крайне смѣлое и поразительное въ отношеніи къ будущему.

Послѣднія слова пробудили во мнѣ энергію. Я посмотрѣлъ на листы въ томъ порядкѣ, въ какомъ Эзра Дженнингсъ мнѣ ихъ далъ въ руки. Листъ съ меньшимъ количествомъ письма лежалъ наверху. На немъ безсвязныя слова и отрывки фразъ, сорвавшіеся съ губъ мистера Канди во время бреда, стояли слѣдующимъ образомъ:

„…Мистеръ Фрэнклинъ Блэбъ… и пріятенъ… выбить изъ головы загвоздку… медицинѣ… сознается… безсонницею… ему говорю… разстроены… лечиться… мнѣ говоритъ… ощупью идти въ лотьмахъ… одно и то же… присутствіи всѣхъ на обѣденнымъ столомъ… говорю… ищете сна ощупью въ потьмахъ… говоритъ… слѣпецъ водитъ слѣпца… знаетъ, что это значитъ… Остроумно… проспать одну ночь наперекоръ острому его языку… аптечка леди Вериндеръ… двадцать-пять гранъ… безъ его вѣдома… слѣдующее утро… Ну что, мистеръ Блэкъ… принять лекарства сегодня… никогда не избавитесь… Ошибаетесь, мистеръ Канди… отлично… безъ вашего… поразить… истины… спали отлично… пріема лавдана, сэръ… передъ тѣмъ… легли… что… теперь… медицинѣ.“

Вотъ все, что было написано на первомъ листѣ. Я его отдалъ назадъ Эзра Дженнингсу.

— Это то, что вы слышали у кровати больного? сказалъ я.

— Слово въ слово, что я слышалъ, отвѣтилъ онъ: — только повтореніе однихъ и тѣхъ же словъ я выпустилъ, переписывая мои стенографическія отмѣтки. Нѣкоторыя фразы и слова онъ повторялъ десятки разъ, иногда разъ до пятидесяти, смотря по тому, на сколько приписывалъ значенія мысли ими выражаемой. Повторенія въ этомъ смыслѣ служили мнѣ нѣкоторымъ пособіемъ для возстановленія связи между словами и отрывистыми фразами. Не думайте, прибавилъ онъ, указывая да второй листъ: — чтобы я выдавалъ вставленныя мною выраженія за тѣ самыя, какія употребилъ бы мистеръ Канди самъ, будь онъ въ состояніи говорить связно. Я только утверждаю, что проникъ сквозь преграду безсвязнаго изложенія къ постоянно послѣдовательной основной мысли. Судите сами.

Я обратился ко второму листу, который оказывался ключомъ къ первому. Бредъ мистера Канди опять тутъ былъ написанъ черными чернилами, а пробѣлы пополнены его помощникомъ чернилами красными. Я переписываю тутъ все вмѣстѣ безъ различія, такъ какъ основа и поясненіе довольно близко стоятъ одно отъ другого на этихъ страницахъ, чтобы ихъ легко можно было сличить и провѣрить.

„… Мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ уменъ и пріятенъ, но ему бы слѣдовало выбить изъ головы загвоздку, чтобы разсуждать о медицинѣ. Онъ сознается, что страдаетъ безсонницею. Я ему говорю, что его нервы разстроены и что ему надо лечиться. Онъ мнѣ говоритъ, что лечиться и ощупью идти въ потьмахъ одно и то же. И это онъ сказалъ въ присутствіи всѣхъ за обѣденнымъ столомъ. Я ему говорю, вы ищете сна ощупью въ потьмахъ и ничего кромѣ лекарства не можетъ вамъ помочь найти его. На это онъ мнѣ говоритъ, что слыхалъ, какъ слѣпецъ водитъ слѣпца, а теперь знаетъ, что это значитъ. Остроумно — но я могу заставить его проспать одну ночь наперекоръ острому его языку. Онъ дѣйствительно нуждается во снѣ и аптечка лэди Вериндеръ въ моемъ распоряженіи. Дать ему двадцать-пять гранъ лавдана къ ночи безъ его вѣдома и пріѣхать на слѣдующее утро. — Ну что, мистеръ Блэкъ, не согласитесь ли вы принять лекарство сегодня? Безъ него вы никогда не избавитесь отъ безсонницы. — Ошибаетесь, мистеръ Канди, я спалъ отлично эту ночь безъ вашего лекарства. Тогда поразить его объявленіемъ истины. — Вы спали отлично эту ночь благодаря пріему лавдана, сэръ, даннаго вамъ передъ тѣмъ, какъ вы легли. Что вы теперь скажете о медицинѣ?“

Удивленіе къ находчивости, благодаря которой изъ страшной путаницы вышла рѣчь гладкая и связная, естественно было первымъ моимъ впечатлѣніемъ, когда я возвратилъ листокъ его составителю. Онъ скромно перебилъ немногія слова, которыми я выразилъ мое изумленіе, вопросомъ, согласенъ ли я съ заключеніемъ, имъ выведеннымъ изъ его записокъ.

— Полагаете ли вы, какъ полагаю это я, говорилъ одъ: — что вы дѣйствовали подъ вліяніемъ лавдана, дѣлая все, что сдѣлали въ домѣ лэди Вериндеръ въ ночь послѣ дня рожденья ея дочери?

— Я слишкомъ мало имѣю понятія о дѣйствіи лавдана, чтобы составить себѣ собственное мнѣніе, отвѣтилъ я. — Я могу только полагаться на мнѣніе ваше и чувствовать убѣжденіе, что вы правы,

— Очень хорошо. Затѣмъ возникаетъ слѣдующій вопросъ: вы убѣждены и я убѣжденъ; какъ намъ вселить это убѣжденіе другимъ?

Я указалъ на листы, лежавшіе на столѣ между нами. Эзра Дженнингсъ покачалъ головою.

— Безполезны они, мистеръ Блэкъ, совершенно безполезны по тремъ неопровержимымъ доводамъ. Во-первыхъ, эти записки составлены ігри обстоятельствахъ совсѣмъ новыхъ для большей части людей. Это ужъ противъ нихъ на первый разъ! Во-вторыхъ, записки эти представляютъ медицинскую и метафизическую теорію. И это противъ нихъ еще! Въ-третьихъ, это записки мои; кромѣ моего увѣренія, въ противномъ нѣтъ никакого доказательства, чтобы онѣ не были поддѣлкою. Припомните, что якамъ говорилъ на пустоши, и спросите себя, какой вѣсъ могутъ имѣть мои слова. Нѣтъ, мои записки цѣнны только въ одномъ отношеніи: для приговора свѣта. Ваша невинность должна быть доказана, а онѣ указываютъ на способъ этого достигнуть. Мы должны доказать наше убѣжденіе на фактѣ — васъ же я считаю способнымъ это исполнить.

— Какимъ образомъ? спросилъ я.

Онъ наклонился ко мнѣ черезъ столъ.

— Рѣшитесь ли вы на смѣлый опытъ?

— Я готовъ на все, чтобы снять съ себя подозрѣніе, которое на мнѣ лежитъ.

— Согласитесь ли вы подвергнуться нѣкоторому неудобству на время?

— Какому бы то ни было, все-равно.

— Будете ли вы согласны слѣдовать безусловно моему совѣту? Вы можете подвергнуться насмѣшкамъ людей глупыхъ, увѣщаніямъ друзей, мнѣніе которыхъ вы обязаны уважать…

— Говорите, что надо дѣлать, перебилъ я его нетерпѣливо: — и что бы ни вышло, я это исполню.

— Вотъ что вы должны сдѣлать, мистеръ Блэкъ, отвѣтилъ онъ. — Вы должны украсть брилліантъ безсознательно во второй разъ въ присутствіи людей, которыхъ свидѣтельство не можетъ быть подвергнуто сомнѣнію.

Я вскочилъ. Я пытался заговорить. Я могъ только смотрѣть на него.

— Я думаю, что это можно сдѣлать, продолжалъ онъ: — и это будетъ сдѣлано — если вы только захотите мнѣ помочь. Постарайтесь успокоиться — сядьте, и выслушайте, что я вамъ скажу. Вы опять начали курить, я самъ это видѣлъ. Какъ давно начали вы?

— Около года.

— Вы теперь курите больше или меньше прежняго?

— Больше.

— Бросите ли вы опять эту привычку? Вдругъ, замѣтьте, какъ бы бросили прежде!

Я смутно началъ примѣчать его цѣль.

— Я брошу съ этой же минуты, отвѣчалъ я.

— Если послѣдствія будутъ такія же, какъ въ прошломъ іюнѣ, сказалъ Эзра Дженнингсъ: — если вы опять будете страдать такъ, какъ страдали тогда отъ безсонницы, мы сдѣлаемъ первый шагъ. Мы опять доведемъ васъ до состоянія, похожаго на то нервное состояніе, въ какомъ вы находились къ ночь послѣ дня рожденія. Если мы будемъ въ состояніи возобновить, по-крайней-мѣрѣ приблизительно, домашнія обстоятельства, окружавшія васъ тогда, если мы можемъ опять занять ваши мысли различными вопросами относительно алмаза, которые прежде волновали ихъ, мы поставимъ васъ физически и морально такъ близко, какъ только возможно, въ то самое положеніе, въ какомъ засталъ васъ опіумъ въ прошломъ году. Въ такомъ случаѣ мы можемъ надѣяться, что повтореніе пріема опіума поведетъ въ большей или меньшей степени къ повторенію результата. Вотъ мое предложеніе, выраженное въ нѣсколькихъ словахъ. Вы теперь увидите, какія причины заставляютъ меня сдѣлать его.

Онъ повернулся къ книгѣ, лежавшей возлѣ него, и раскрылъ ее на томъ мѣстѣ, которое было замѣчено бумажкой.

— Не предполагайте, чтобъ я намѣревался докучать вамъ лекціей О физіологіи, сказалъ онъ. — Я считаю себя обязаннымъ доказать, что я прошу васъ испробовать этотъ опытъ не для того, чтобы оправдать теорію моего собственнаго изобрѣтенія. Принятые принципы и признанные авторитеты оправдываютъ принятое мною воззрѣніе. Удостойте меня вашимъ вниманіемъ минутъ на пять, и я берусь показать вамъ, что наука одобряетъ мое предложеніе, какъ ни кажется оно странно. Здѣсь, во-первыхъ, физіологическій принципъ, но которому я дѣйствую, изложенъ самимъ докторомъ Карпентеромъ. Прочтите семи.

Онъ подалъ мнѣ бумажку, лежавшую какъ отмѣтка въ книгѣ. На ней были написаны слѣдующія строки:

„Есть много основанія думать, что каждое впечатлѣніе чувствъ, разъ сознанное ощутительно, записывается (такъ сказать) въ мозгу и можетъ быть воспроизведено впослѣдствіи, хотя въ душѣ не Онло сознанія въ его существованіи во весь промежуточный періодъ.“

— Ясно до-сихъ-поръ? спросилъ Эзра Дженнингсъ.

— Совершенно ясно.

Онъ подвинулъ во мнѣ черезъ столъ открытую книгу и указалъ на мѣсто отмѣченное карандашемъ.

— Прочтите это описаніе, сказалъ онъ: — которое, какъ мнѣ кажется, имѣетъ прямое отношеніе къ вашему положенію и къ тому опыту, на который я уговариваю васъ рѣшиться. Замѣтьте, мистеръ Блэкъ, прежде чѣмъ начнете, что я ссылаюсь на одного изъ величайшихъ англійскихъ физіологовъ. Книга въ вашихъ рукахъ: „Человѣческая физіологія“ доктора Элдіотсона, а случай, на который ссылается докторъ, основанъ на извѣстномъ авторитетѣ мистера Комба.

Мѣсто, на которое онъ указывалъ, заключалось въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

„Докторъ Абель сообщилъ мнѣ — говоритъ мистеръ Комбъ — объ одномъ ирландскомъ носильщикѣ, который въ трезвомъ видѣ забывалъ, что онъ дѣлалъ въ пьяномъ, но опять сдѣлавшись пьянъ, вспоминалъ о поступкахъ, сдѣланныхъ въ пьяномъ видѣ. Однажды, будучи пьянъ, онъ потерялъ довольно цѣнный свертокъ, и въ трезвыя минуты не могъ дать никакихъ объясненіи объ этомъ. Въ слѣдующій разъ, когда онъ напился, онъ вспомнилъ, что оставилъ свертокъ въ одномъ домѣ, и такъ какъ на Немъ не было адреса, то онъ и оставался тамъ въ цѣлости и онъ получилъ его, когда сходилъ за нимъ.“

— Опять ясно? спросилъ Эзра Дженнингсъ.

— Такъ ясно, какъ должно быть.

Онъ положилъ бумажку на прежнее мѣсто и закрылъ книгу.

— Вы удостовѣрились, что я говорилъ опираясь на авторитетъ? спросилъ онъ. — Если нѣтъ, мнѣ остается только обратиться къ этимъ полкамъ, а вамъ прочесть мѣста, которыя я вамъ укажу.

— Я вполнѣ удостовѣрился, сказалъ я: — не читая ни слова болѣе.

— Въ такомъ случаѣ мы можемъ вернуться къ вашимъ личнымъ интересамъ въ этомъ дѣлѣ. Я обязанъ сказать вамъ, что противъ этого опыта можно сказать кое-что. Еслибы мы могли въ этомъ году воспроизвести точь-въ-точь условія, существовавшія въ прошломъ, то физіологически вѣрно, что мы достигнемъ точно такого же результата. Но это просто невозможно. Мы можемъ только надѣяться приблизиться къ этимъ условіямъ, и если намъ не удастся воротить васъ какъ можно ближе къ прошлому, нашъ опытъ не удастся. Если мы успѣемъ — и я надѣюсь на успѣхъ — мы можемъ по-крайней-мѣрѣ повторить ваши поступки въ ночь послѣ дня рожденія до такой степени, чтобъ увѣрить каждаго здравомыслящаго человѣка, что вы не виновны въ покражѣ алмаза. Я полагаю, мистеръ Блэкъ, что теперь поставилъ вопросъ съ обѣихъ сторонъ такъ справедливо, какъ только могъ въ границахъ, предписанныхъ самимъ мною. Если я неясно объяснялъ намъ что-нибудь, скажите мнѣ — и если я могу разъяснить вамъ это, я разъясню.

— Все, что вы объяснили мнѣ, сказалъ я: — я понимаю прекрасно. По признаюсь, я нахожусь въ недоумѣніи относительно одного пункта, который вы мнѣ еще не разъяснили.

— Какой это пунктъ?

— Я не понимаю дѣйствія опіума на меня. Я не понимаю, какъ я шелъ съ лѣстницы и по корридорамъ, отворялъ и затворялъ ящики въ шкапу и опять вернулся въ свою комнату. Все это поступки активные. Я думалъ, что дѣйствіе опіума сначала приведетъ въ отупленіе, а потомъ нагонитъ сонъ.

— Всеобщее заблужденіе относительно опіума, мистеръ Блэкъ! Я въ эту минуту изощряю мои умъ подъ вліяніемъ пріема лавдана въ десять разъ сильнѣе, чѣмъ пріемъ, который далъ вамъ мистеръ Канди. Но не полагайтесь на мой авторитетъ даже въ такомъ вопросѣ, который извѣданъ моимъ личнымъ опытомъ. Я предвидѣлъ возраженіе, сдѣланное вами и опять снабдилъ себя свидѣтельствомъ, которое будетъ имѣть вѣсъ въ глазахъ вашихъ и вашихъ друзей.

Онъ подалъ мнѣ вторую изъ двухъ книгъ, лежавшихъ возлѣ него на столѣ.

— Вотъ, сказалъ онъ: — знаменитыя „Признанія англичанина, принимавшаго опіумъ“. Возьмите съ собой эту книгу и прочтите ее. На мѣстѣ, отмѣченномъ мною, вы найдете, что когда де-Кинчи принималъ огромный пріемъ опіума, онъ или отправлялся въ оперу наслаждаться музыкой, или бродилъ по лондонскимъ рынкамъ въ субботу вечеромъ и съ интересомъ примѣчалъ старанія бѣдныхъ добыть себѣ воскресный обѣдъ. Такимъ образомъ этотъ человѣкъ дѣятельно занимался и переходилъ съ мѣста на мѣсто подъ вліяніемъ опіума.

— Вы мнѣ отвѣтили, сказалъ я: — но не совсѣмъ; вы еще мнѣ не разъясняли дѣйствіе, производимое опіумомъ на меня.

— Я постараюсь отвѣтить вамъ въ нѣсколькихъ словахъ, сказалъ Эзра Дженнингсъ. — Дѣйствіе опіума ограничивается въ большинствѣ случаевъ двумя вліяніями — сначала возбуждающимъ, а потомъ успокоивающимъ. При возбуждающемъ вліяніи самыя послѣднія и живыя впечатлѣнія, оставляемыя въ вашей душѣ — то-есть впечатлѣнія относившіяся къ алмазу — вѣроятно, при вашемъ болѣзненно-чувствительномъ нервномъ состояніи, сильно напечатлѣлись въ вашемъ мозгу и подчинили себѣ ваше сужденіе и вашу волю — совершенно такъ, павъ обыкновенный сонъ подчиняетъ себѣ ваше сужденіе и нашу волю. Мало-по-малу, подъ этимъ вліяніемъ, всѣ опасенія объ алмазѣ, которыя вы могли чувствовать днемъ, должны были перейти изъ состоянія неизвѣстности въ состояніе увѣренности — должны были побудить васъ къ практическому дѣйствію сохранить алмазъ — направить ваши шаги, съ этой цѣлью въ виду, въ ту комнату, въ которую вы вошли — и руководить вашей рукой къ ящикамъ птаттика до тѣхъ-поръ, пока вы нашли тотъ ящикъ, въ которомъ лежалъ камень Въ духовномъ опьянѣніи отъ опіума вы сдѣлали все это. Позднѣе, когда успокоивающее дѣйствіе начало преодолѣвать дѣйствіе возбуждающее, вы медленно становились бездѣйственны и отуплены. Еще позднѣе вы впали въ глубокій сонь. Когда настало утро и дѣйствіе опіума прошло во снѣ, вы проснулись въ такомъ совершенномъ невѣдѣніи относительно того, что вы дѣлали ночью, какъ будто жили съ антиподами. Достаточно ли разъяснилъ я вамъ до-сихъ-поръ?

— Вы разъяснили до такой степени, отвѣчалъ я: — что я желаю, чтобы вы шли далѣе. Вы показали мнѣ, какъ я вошелъ въ комнату и какъ взялъ алмазъ. Но миссъ Вериндеръ видѣла, какъ я опять вышелъ изъ комнаты съ алмазомъ въ рукѣ. Можете вы слѣдить за моими поступками съ этой минуты? Можете вы угадать, что я сдѣлалъ потомъ?

— Я именно прихожу къ этому пункту, отвѣчалъ онъ. — Это для меня вопросъ, не будетъ ли опытъ, предлагаемый мною, не только способомъ доказать вашу невинность, по также и способомъ найти пропавшій алмазъ. Когда вы вышли изъ гостиной миссъ Вериндеръ съ алмазомъ въ рукѣ, вы, по всей вѣроятности, воротились въ вашу комнату…

— Да? А тогда-то что-въ?

— Очень можетъ быть, мистеръ Блэкъ — я не смѣю сказать болѣе — что ваша мысль сохранить алмазъ привела естественнымъ послѣдствіемъ мысль спрятать алмазъ и что вы спрятали ею гдѣ-нибудь въ вашей спальной. Въ такомъ случаѣ съ вами могло быть то же, что съ ирландскимъ носильщикомъ. Вы можетъ быть вспомните подъ вліяніемъ второго пріема опіума то мѣсто, куда вы спрятали алмазъ подъ вліяніемъ перваго пріема.

Теперь пришла моя очередь разъяснять Эзра Дженнингсу. Я остановилъ его прежде чѣмъ онъ успѣлъ сказать болѣе.

— Вы разсчитываете, сказалъ я: — на результатъ, который не можетъ случиться. Алмазъ находится въ эту минуту въ Лондонѣ.

Онъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ на меня съ большимъ удивленіемъ.

— Въ Лондонѣ? повторилъ онъ. Какъ онъ попалъ въ Лондонъ изъ дома лэди Вериндеръ?

— Этого не знаетъ никто.

— Вы вынесли его въ вашей собственной рукѣ изъ комнаты миссъ Вериндеръ. Какъ онъ былъ взятъ отъ васъ?

— Я не имѣю ни малѣйшаго понятія объ Итонъ.

— Вы видѣли его, когда проснулись утромъ?

— Нѣтъ.

— Онъ опять былъ возвращенъ миссъ Вериндеръ?

— Нѣтъ.

— Мистеръ Блокъ! тутъ есть кое-что, требующее разъясненія. Могу я спросить, какимъ образомъ вамъ извѣстно, что алмазъ находится въ эту минуту въ Лондонѣ?

Я дѣлалъ именно этотъ же вопросъ мистеру Брёффу, когда разспрашивалъ его о Лунномъ камнѣ по возвращеніи въ Лондонъ. Отвѣчая Эзра Дженнингсу, я повторилъ то, что самъ слышалъ отъ стряпчаго и что уже извѣстно читателямъ этихъ страницъ. Онъ ясно показалъ, что недоволенъ моимъ отвѣтомъ.

— При всемъ уваженіи къ вамъ и къ вашему стряпчему, сказалъ онъ: — л дераіусь выраженнаго мною млѣнія. Мнѣ хорошо извѣстно, что оно основывается на простомъ предположеніи. Простите, если я напомню вамъ, что и ваше мнѣніе основано также на предположеніи.

Взглядъ его былъ совершенно для меня новъ. Я. тревожно ожидалъ услышать, какъ онъ будетъ его защищать.

— Я предполагаю, продолжалъ Эзра Дженнингсъ: — что вліяніе опіума — побудивъ васъ овладѣть алмазомъ съ цѣлью спрятать его въ безопасное мѣсто — могло также побудить васъ, дѣйствуя подъ тѣмъ же вліяніемъ и съ тою же цѣлью, спрятать его гдѣ-нибудь въ вашей комнатѣ. Вы предполагаете, что индустанскіе заговорщики не могли сдѣлать ошибки. Индусы отправились въ домъ Ливера за алмазомъ — и слѣдовательно алмазъ долженъ находиться у мистера Люкера. Имѣете вы какія-нибудь улики для доказательства, что Лунный камень былъ отвезенъ въ Лондонъ? Вы не можете даже угадать какъ и кто увезъ его изъ дома лэди Вериндеръ? Имѣете вы улики, что алмазъ былъ заложенъ Люкеру? Онъ увѣряетъ, что никогда не слыхалъ о Лунномъ камнѣ, а въ роспискѣ его банкира упоминается только о цѣнной вещи. Индусы предполагаютъ, что мистеръ Люкеръ лжетъ — и вы опять предполагаете, что индусы правы. Я могу только сказать въ защиту моего мнѣнія — что это возможно. Что вы, мистеръ Блэкъ, логически или юридически можете сказать въ защиту вашего?

Возраженіе было рѣзкое, но нельзя было отвергать, что оно было справедливое.

— Признаюсь, вы поколебали меня, отвѣчалъ я. — Вы не противъ того, чтобъ а написалъ мистеру Брёффу о томъ, что сказали вы?

Напротивъ, я буду радъ, если вы напишите мистеру Брёффу. Если мы посовѣтуемся съ его опытностью, мы можетъ быть увидимъ это дѣло въ новомъ свѣтѣ. Пока воротимся къ нашему опыту съ опіумомъ. Мы рѣшили, что вы бросите, курить съ этой минуты?

— Съ этой минуты.

— Это первый шагъ. Слѣдующій шагъ долженъ состоять въ томъ, чтобъ воспроизвести, такъ близко, какъ только мы можемъ, домашнія обстоятельства, окружавшія васъ въ прошломъ году.

Какъ это можно было сдѣлать? Лэди Вериндеръ умерла. Рэчель и я, пока на мнѣ лежало подозрѣніе въ воровствѣ, были разлучены безвозвратно. Годфри Эбльуайтъ былъ въ отсутствіи, путешествовалъ по континенту. Просто было невозможно собрать людей находившихся въ домѣ, когда я ночевалъ въ немъ въ послѣдній разъ. Эти возраженія не смутили Эзра Дженнингса. Онъ сказалъ, что приписываетъ весьма мало важности тому, чтобы собрать тѣхъ же самыхъ людей, такъ какъ было бы напрасно ожидать, чтобы они заняли тѣ различныя положенія, которыя занимали относительно меня въ то время. Съ другой стороны онъ считалъ необходимымъ для успѣха опыта, чтобы я видѣлъ тѣ же самые предметы около себя, которые окружали меня, когда я въ послѣдній разъ былъ въ домѣ.

— А важнѣе всего, прибавилъ онъ: — чтобы вы спали въ той комнатѣ, въ которой спали въ ночь послѣ дня рожденія, и меблирована она должна быть точно такимъ же образомъ. Лѣстницы, корридоры и гостиная миссъ Вериндеръ также должны быть возстановлены въ томъ видѣ, въ какомъ вы видѣли ихъ въ послѣдній разъ. Рѣшительно необходимо, мистеръ Блокъ, поставить мебель на тѣ самыя мѣста въ той части дома, откуда, можетъ быть, теперь ее вынесли. Пожертвованіе вашими сигарами будетъ безполезно, если мы не получимъ позволенія миссъ Вериндеръ сдѣлать это.

— Кто обратится къ ней за позволеніемъ? спросилъ я.

— Нельзя ли обратиться вамъ?

— Объ этомъ нечего и говорить. Послѣ того, что произошло между нами по случаю пропажи алмаза, я не могу ни видѣться съ нею, ни писать къ ней.

Эзра Дженнингсъ помолчалъ и соображалъ съ минуту.

— Могу я сдѣлать вамъ деликатный вопросъ? спросилъ онъ.

Я сдѣлалъ ему знакъ продолжать.

— Справедливо ли я воображаю, мистеръ Блэкъ (по двумъ, тремъ фразамъ, вырвавшимся у васъ), что вы интересовались болѣе обыкновеннаго въ прежнее время миссъ Вериндеръ?

— Совершенно справедливо.

— За это чувство вамъ платили взаимностью?

— Платили.

— Какъ вы думаете, не заинтересуется ли миссъ Веряндсръ опытомъ доказать вату невинность?

— Я въ этомъ увѣренъ.

— Въ такомъ случаѣ я напишу къ миссъ Вериндеръ — если вы дадите мнѣ позволеніе.

— И разскажете ей о предложеніи, которое вы сдѣлали мнѣ?

— Разскажу ей все, что произошло между нами сегодня.

Безполезно говорить, что я съ жаромъ принялъ услугу, которую онъ предлагалъ мнѣ.

— Я буду имѣть время написать сегодня же, сказалъ онъ, взглянувъ на часы. — Не забудьте запереть ваши сигары, когда воротитесь въ гостинницу! Я зайду завтра утромъ и услышу, какъ вы провели ночь.

Я всталъ, чтобы проститься съ нимъ, и старался выразить признательность, которую я дѣйствительно чувствовалъ за доброту его. Онъ тихо пожалъ мою руку.

— Помните, что я сказалъ вамъ въ пустоши, отвѣчалъ онъ. — Если я могу оказать вамъ эту маленькую услугу, мистеръ Блэкъ, мнѣ покажется это послѣднимъ проблескомъ солнечнаго свѣта, падающимъ на вечеръ длиннаго и сумрачнаго дня.

Мы разстались. Это было пятнадцатаго іюня. Событія слѣдующихъ десяти дней — каждое изъ нихъ болѣе или менѣе относилось къ опыту, котораго я былъ пассивнымъ предметомъ — всѣ записаны, точь-въ-точь какъ они случились, въ дневникѣ, который имѣлъ привычку вести помощникъ мистера Канди. На страницахъ Эзра Дженнингса ничего не утаено и ничего не забыто. Пусть Эзра Дженнингсъ разскажетъ, какъ былъ сдѣланъ опытъ съ опіумомъ и какъ онъ кончился.

ЧЕТВЕРТЫЙ РАЗСКАЗЪ,

Выписанный изъ дневника Эзра Дженнингса.

1849. Іюня 15. — Хотя меня прерывали мои больные и моя боль, я кончалъ письмо къ миссъ Вериндеръ во время къ сегодняшней почтѣ. Мнѣ не удалось написать такое короткое письмо, какъ я желалъ бы. Но мнѣ кажется, я написалъ его ясно. Оно оставляетъ ее совершенно свободною рѣшиться какъ пожелаетъ она сама. Если она согласится помочь опыту, она согласится добровольно, а не изъ милости къ мистеру Фрэнклину Блэку и я и ко мнѣ.

Іюня 16. — Всталъ поздно послѣ ужасной ночи; дѣйствіе вчерашняго опіума преслѣдовало меня сквонь цѣлый рядъ страшныхъ сновъ. То я кружился въ пустомъ пространствѣ съ призраками умершихъ друзей и враговъ, всѣхъ вмѣстѣ. То одно возлюбленное лицо, которое я никогда не увижу болѣе, поднималось возлѣ моей постели, сіяя отвратительнымъ фосфорнымъ блескомъ въ темнотѣ, сверкаю и гримасничало на меня. Легкое возвращеніе прежней боли въ обыкновенное время рано утромъ было даже пріятно мнѣ для перемѣны. Оно разгоняло видѣнія — и было сносно, потому что сдѣлало это.

Моя дурная ночь заставила меня встать поздно, такъ что я опоздалъ къ мистеру Фрэнклину Блэку. Я нашелъ его лежащимъ на диванѣ и завтракающимъ водкой съ водой и бисквитомъ.

— Я начинаю такъ хорошо, какъ только вы можете пожелать, сказалъ онъ: — я провелъ непріятную, тревожную ночь, а сегодня утромъ у меня совершенное отсутствіе аппетита. Совершенно такъ, какъ было въ прошломъ году, когда я бросилъ курить. Чѣмъ скорѣе я буду готовъ для второго пріема опіума, тѣмъ будетъ мнѣ пріятнѣе.

— Вы получите его такъ скоро, какъ только возможно, отвѣчалъ я. — А пока мы должны всѣми силами беречь ваше здоровье. Если допустимъ васъ до истощенія, мы потерпимъ неудачу. Вамъ надо пріобрѣсти аппетитъ для обѣда. Другими словами, вы должны прогуляться или верхомъ, или пѣшкомъ сегодня утромъ на свѣжемъ воздухѣ.

— Я поѣду, если мнѣ найдутъ здѣсь лошадь. Кстати, я писалъ мистеру Брёффу вчера. А вы писали миссъ Вериндеръ?

— Да — съ вечерней почтой.

— Очень хорошо. Завтра мл будемъ сообщать другъ другу интересный извѣстія. Не уходите! Я имѣю сказать вамъ кое-что. Вы, кажется, думали вчера, что на нашъ опытъ съ опіумомъ не весьма благопріятно взглянутъ нѣкоторые изъ моихъ друзей. Вы были совершенно правы. Я называю старика Габріэля Беттереджа однимъ изъ моихъ друзей, и вамъ смѣшно будетъ слышать, что онъ сильно протестовалъ противъ этого, когда я видѣлъ его вчера. Вы сдѣлали удивительное множество сумасбродствъ въ вашей жизни, мистеръ Фрэнклинъ, но это довершаетъ все!» Вотъ мнѣніе Беттереджа! Вы примете во вниманіе его предразсудки, когда встрѣтитесь съ немъ.

Я оставилъ мистера Блэка, чтобъ обойти моихъ больныхъ, чувствуя себя лучше и счастливѣе послѣ этого краткаго свиданія съ нимъ.

Какая тайная привлекательность заключается для меня въ этомъ человѣкѣ? Или это только значитъ, что я чувствую контрастъ между чистосердечнымъ, ласковымъ обращеніемъ, которымъ онъ допустилъ меня познакомиться съ нимъ, и безжалостнымъ отвращеніемъ и недовѣріемъ, съ какими меня встрѣчаютъ другіе люди? Или въ немъ дѣйствительно есть что-то отвѣчающее стремленію моему къ человѣческому сочувствію — стремленію пережившему одиночество и гоненіе многихъ лѣтъ и дѣлающемуся все сильнѣе и сильнѣе по мѣрѣ того, какъ приближается время, когда я не буду болѣе чувствовать я терпѣть? Какъ безполезно дѣлать эти вопросы! Мистеръ Блэкъ придалъ маѣ новый интересъ въ жизни. Пусть этого будетъ довольно; къ чему стараться узнавать, въ чемъ состоитъ этотъ новый интересъ?

Іюня 17. — Передъ завтракомъ сегодня утромъ мистеръ Канди сообщилъ мнѣ, что онъ уѣзжаетъ на двѣ недѣли навѣстить друга на югѣ Англіи. Онъ далъ мнѣ много особенныхъ наставленіи, бѣдняжка! о паціентахъ, какъ будто имѣлъ еще большую практику, которая была у него до его болѣзни. Практика теперь довольно ничтожна. Другіе доктора вытѣснили его, а ко мнѣ никто не хочетъ обращаться безъ крайней необходимости.

Можетъ быть хорошо, что онъ будетъ въ отсутствіи именно въ это время. Ему было бы досадно, еслибъ я не сообщила ему объ опытѣ, который я намѣренъ произвести съ мистеромъ Блэкомъ. А я право не знаю, какіе непріятные результаты могли бы воспослѣдовать, еслибъ я сообщи.тѣ ему объ этомъ. Лучше такъ, какъ оно теперь. Безспорно лучше.

Почта принесла мнѣ отвѣтъ миссъ Вериндеръ послѣ отъѣзда мистера Канди.

Очаровательное письмо! Оно внушило мнѣ самое высокое мнѣніе о ней. Она не старается скрывать интереса, который чувствуетъ къ нашему предпріятію, она говоритъ мнѣ самымъ милымъ образомъ, что мое письмо удостовѣрило ее въ невинности мистера Блэка безъ малѣйшей надобности доказывать мое увѣреніе. Она даже упрекаетъ себя — весьма неосновательно, бѣдняжка! — въ томъ, что не угадала въ то время, какова могла быть настоящая разгадка тайны. Причина происходитъ очевидно отъ кое-чего поболѣе — великодушнаго нетерпѣнія загладить несправедливость, которую она невиннымъ образомъ нанесла другому человѣку. Ясно, что она любила его во все время ихъ отчужденія. Во многихъ мѣстахъ восторгъ, что онъ заслуживалъ быть любимымъ, прорывается ношеннымъ образомъ сквозь формальности чернилъ и пера, и даже пренебрегаетъ сдержанностью, требуемой письмомъ къ постороннему. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это восхитительное письмо), что я изъ всѣхъ людей да свѣтѣ выбранъ служить способомъ къ тому, чтобы опять соединить этихъ молодыхъ людей? Мое счастье было растоптано подъ ногами, моя любовь была вырвана отъ меня. Неужели я доживу до того, чтобъ видѣть счастье другихъ, устроенное мною — возобновленную любовь, возвращенную мною? О, благодѣтельная Смерть! дай мнѣ увидѣть это прежде, чѣмъ твои руки обовьютъ меня, прежде чѣмъ твой голосъ шепнетъ мнѣ: Успокойся наконецъ!

Въ письмѣ заключались двѣ просьбы. Одна не допускаетъ меня показать это письмо мистеру Фрэнклину Блэку. Мнѣ дано позволеніе сказать ему, что миссъ Вериндеръ охотно соглашается отдать свой домъ въ наше распоряженіе; болѣе мнѣ не велѣно говорить ничего.

Пока легко исполнить ея желаніе. Но вторая просьба серьезно меня затрудняетъ.

Не довольствуясь тѣмъ, что написала мистеру Беттереджу, чтобы онъ исполнилъ всѣ распоряженія, какія я дамъ ему, миссъ Вериндеръ проситъ позволенія помочь мнѣ личнымъ надзоромъ надъ приведеніемъ въ прежній порядокъ ея гостиной. Она ждетъ только отвѣта отъ меня, чтобы отправиться въ Йоркиширъ и присутствовать въ качествѣ одного изъ свидѣтелей въ ту ночь, когда попытка съ опіумомъ будетъ сдѣлана во второй разъ.

Тутъ опять кроется подъ поверхностью причина, я мнѣ кажется, что я могу ее узнать.

То, что она запретила мнѣ говорить мистеру Фрэнклину Блэку, она (какъ я растолковываю это) съ нетерпѣніемъ желаетъ сказать ему сама прежде чѣмъ будетъ сдѣланъ опытъ, который долженъ оправдать его репутацію въ глазахъ другихъ людей. Я понимаю и восхищаюсь великодушнымъ нетерпѣніемъ оправдать его, не ожидая пока будетъ или не будетъ доказана его невинность. Она желаетъ загладить, бѣдняжка, обиду, которую она нанесла ему невиннымъ и неизбѣжнымъ образомъ. Но этого сдѣлать нельзя. Я нисколько не сомнѣваюсь, что волненіе, которое возбудитъ съ обѣихъ сторонъ встрѣча между ними — старыя чувства, которыя она возобновитъ, новыя надежды, которыя пробудитъ — въ своемъ дѣйствіи на душу мистера Блэка будутъ гибельны дни успѣха нашего опыта. И теперь довольно трудно воспроизвести въ немъ такія условія, какія существовали въ прошломъ году. Если же новые интересы и новыя ощущенія взволнуютъ его, попытка будетъ просто безполезна.

А между тѣмъ, хотя я знаю это, у меня не достаетъ духа обмануть ея ожиданія. Я долженъ стараться, не могу ли придумать какой-нибудь новый планъ, который позволилъ бы мнѣ сказать да миссъ Вериндеръ, не повредивъ услугѣ, которую я обязанъ оказать мистеру Фрэнклину Блэку.

Два часа. — Я только что воротился съ моихъ медицинскихъ посѣщеній, разумѣется прежде побывавъ въ гостинницѣ.

Извѣстіе, сообщенное мистеромъ Блэкомъ о ночи, такое же, какъ прежде. Онъ имѣлъ нѣсколько промежутковъ прерывистаго сна, не болѣе, но онъ растревоженъ менѣе сегодня, потому что спалъ послѣ вчерашняго обѣда. Этотъ послѣобѣденный сонъ, безъ сомнѣнія, былъ результатомъ прогулки верхомъ, которую я посовѣтовалъ ему. Я боюсь, что долженъ прекратить этотъ живительный моціонъ на свѣжемъ воздухѣ. Онъ не долженъ быть совсѣмъ здоровъ и не долженъ быть совсѣмъ боленъ.

Онъ не получилъ еще извѣстія отъ мистера Брёффа. Онъ съ нетерпѣніемъ желалъ узнать, не получилъ ли я отвѣта отъ миссъ Вериндеръ.

Я разсказалъ ему именно то, что мнѣ позволено было сказать, не болѣе. Совершенно безполезно придумывать предлоги, чтобы не показать ему это письмо. Онъ сказалъ мнѣ съ горечью — бѣдняжка! — что онъ понимаетъ деликатность, которая не допускаетъ меня показать письмо.

— Она соглашается разумѣется изъ вѣжливости и справедливости, сказалъ онъ. — Но она сохраняетъ свое мнѣніе обо мнѣ и ждетъ результата.

Мнѣ ужасно хотѣлось намекнуть ему. что онъ несправедливъ къ ней, какъ она была несправедлива къ нему. Но размысливъ объ этомъ, я не захотѣлъ лишить ее двойного наслажденія удивить и простить его.

Мое посѣщеніе было очень короткое. Послѣ опыта прошлой ночи я былъ принужденъ отказаться отъ пріема опіума. Необходимымъ результатомъ было то, что болѣзнь, существующая во мнѣ, опять одержала верхъ. Я почувствовалъ приближеніе припадка и поспѣшно ушелъ, чтобы не испугать и не огорчить мистера Блока. Припадокъ продолжался на этотъ разъ только четверть часа и оставилъ во мнѣ довольно силъ, чтобы продолжать мою работу.

Пять часовъ. — Я написалъ отвѣтъ миссъ Вериндеръ.

Планъ, предложенный мною, примиряетъ интересы обѣихъ сторонъ, если она только согласится. Прежде представивъ возраженія противъ встрѣчи мистера Блэка съ нею до опыта, я посовѣтовалъ ей пріѣхать тайно въ тотъ вечеръ, когда мы будемъ производить опытъ. Выѣхавъ изъ Лондона съ послѣполуденнымъ поѣздомъ, она должна замедлить свои пріѣздъ до девяти часовъ. Въ этотъ часъ я взялся проводить мистера Блэка въ его спальную и такимъ образомъ предоставить миссъ Вериндеръ свободу занять ея комнаты до того времени, когда будетъ данъ опіумъ. Когда это будетъ сдѣлано, она можетъ наблюдать за результатомъ вмѣстѣ со всѣми памтъ На слѣдующее утро она покажетъ мистеру Блэку (если хочетъ) ея переписку со мною и удостовѣритъ его такимъ образомъ, что онъ былъ оправданъ въ ея мнѣніи прежде, чѣмъ была фактически доказана его невинность.

Въ этомъ смыслѣ написалъ я ей. Вотъ все, что я могу сдѣлать сегодня. Завтра я увижусь съ мистеромъ Беттереджемъ и дамъ необходимыя указанія какъ устроить домъ.

Іюня 18. — Опять опоздалъ зайти къ мистеру Фрэнклину Б.зэку. Эта ужасная боль увеличилась рано утромъ и за нею послѣдовала на этотъ разъ совершеннѣйшая слабость на нѣсколько часовъ. Я предвижу, не смотря на страданія, возбуждаемыя имъ во мнѣ, что я долженъ воротиться въ опіуму въ сотый разъ. Еслибы я долженъ былъ думать о самомъ себѣ, я предпочелъ бы острую боль страшнымъ снамъ. Но физическое страданіе истощаетъ меня. Если я позволю себѣ изнемочь, это кончится тѣмъ, что я сдѣлаюсь безполезенъ мистеру Блэку въ такое время, когда я болѣе всего буду ему нуженъ.

Было около часа, прежде чѣмъ и успѣлъ прійти въ гостинницу сегодня. Это посѣщеніе, даже въ моемъ потрясенномъ состояніи, оказалось весьма забавнымъ — единственно по милости присутствія на сценѣ Габріэля Беттереджа.

Я нашелъ его въ комнатѣ, когда вошелъ. Онъ отошелъ къ окну и сталъ смотрѣть изъ него, когда я дѣлалъ первые обычные вопросы моему паціенту. Мистеръ Блэкъ опять дурно спалъ и чувствовалъ потерю сна сегодня утромъ гораздо болѣе, чѣмъ чувствовалъ до-сихъ-поръ. Я спросилъ его, не получалъ ли онъ извѣстій отъ мистера Брёффа.

Онъ получилъ письмо въ это утро. Мистеръ Брёффъ выражалъ сильное неодобреніе плану, на который рѣшался его другъ и кліентъ по моему совѣту. Это было нехорошо — потому что возбуждало надежды, которыя могли не осуществиться. Это было совершенно непонятно для него, кромѣ того, что это казалось шарлатанствомъ, схожимъ съ месмеризмомъ, съ ясновидѣніемъ и тому подобнымъ. Это перевернетъ вверхъ дномъ домъ миссъ Вериндеръ и кончится тѣмъ, что разстроитъ миссъ Вериндеръ самое. Онъ разсказалъ объ этомъ (не называя именъ) одному знаменитому врачу и знаменитый врачъ улыбнулся, покачалъ головой — и не сказалъ ничего. На этихъ причинахъ мистеръ Брёффъ основывалъ свой протестъ.

Мой слѣдующій вопросъ относился къ алмазу. Представилъ ли стряпчій какую-нибудь улику въ доказательство того, что алмазъ въ Лондонѣ?

Нѣтъ, стряпчій, просто отказался разсуждать объ этомъ вопросѣ. Онъ былъ увѣренъ, что Лунный камень заложенъ мистеру Люкеру. Его знаменитый отсутствующій другъ (никто не могъ опровергать, что онъ вполнѣ зналъ характеръ индійцевъ) былъ также увѣренъ въ этомъ. При этихъ обстоятельствахъ и при многочисленныхъ требованіяхъ, уже сдѣланныхъ ему, онъ долженъ отказаться вступать въ какіе бы то ни было споры относительно уликъ. Время покажетъ, и мистеръ Брёффъ охотно будетъ выжидать время.

Было совершенно ясно — даже еслибъ мистеръ Блэкъ не сдѣлалъ этого еще яснѣе, пересказавъ содержаніе письма, вмѣсто того, чтобъ читать какъ оно дѣйствительно было написано — что недовѣріе ко мнѣ таилось подъ всѣмъ этимъ. Предвидѣвъ этотъ результатъ, я не былъ ни раздосадованъ, ни удивленъ. Я спросилъ мистера Блэка, поколебалъ ли его протестъ его друга. Онъ отвѣчалъ съ жаромъ, что онъ не произвелъ на него ни малѣйшаго дѣйствія. Послѣ этого я имѣлъ право выкинуть изъ головы мистера Брёффа — и выкинулъ.

Настала пауза въ разговорѣ — и Габріэль Беттереджъ отошелъ отъ окна.

— Можете вы удостоить меня вашимъ вниманіемъ, сэръ? обратился онъ ко мнѣ.

— Я совершенно къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ я.

Беттереджъ взялъ стулъ и сѣлъ у стола. Онъ вынулъ большую старинную записную книжку съ карандашомъ такого же размѣра. Надѣвъ очки, онъ раскрылъ записную книжку на пустой страницѣ и опять обратился ко мнѣ.

— Я прожилъ, сказалъ Беттереджъ, сурово смотря на меня: — почти пятьдесятъ лѣтъ въ службѣ покойной милэди. До-тѣхъ-поръ я былъ пажемъ въ службѣ стараго лорда, ея отца. Мнѣ теперь около восьмидесяти лѣтъ — все-равно сколько именно. Считаютъ, что я имѣю знаніе и опытность не хуже многихъ. Чѣмъ же это кончается? Кончается, мистеръ Эзра Дженингсъ, фокусами надъ мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ, которые будетъ производить помощникъ доктора посредствомъ склянки съ лавданомъ — а меня, въ моихъ преклонныхъ лѣтахъ, заставляютъ быть помощникомъ фокусника!

Мистеръ Блэкъ захохоталъ. Я хотѣлъ заговорить. Беттереджъ протянулъ руку въ знакъ того, что онъ еще не кончилъ.

— Ни слова, мистеръ Дженнингсъ! сказалъ онъ. — Я не желаю слышать отъ васъ, сэръ, ни одного слова. У меня есть свои правила, слава Богу! Если я получу приказаніе сродни приказанію изъ Бедлама, это не значитъ ничего. Пока я получаю его отъ моего господина Ніи госпожи, я повинуюсь. Я могу имѣть свое собственное мнѣніе, которое, потрудитесь вспомнить, есть также мнѣніе мистера Бреффа — знаменитаго мистера Брёффа! сказалъ Беттереджъ, возвышая голосъ и торжественно качая головой, глядя на меня. — Все-равно, я все-таки беру назадъ мое мнѣніе. Моя барышня говоритъ: «Сдѣлай это.» А я говорю: «Миссъ, это будетъ сдѣлано.» Вотъ я здѣсь съ книжкой и съ карандашомъ — послѣдній очиненъ не такъ хорошо, какъ а могъ бы пожелать, но если христіане лишаются разсудка, кто можетъ ожидать, чтобъ карандаши оставались остры? Давайте мнѣ приказанія, мистеръ Дженнингсъ. Я запишу ихъ, сэръ. Я рѣшился не отступать отъ нихъ ни на волосъ. Я слѣпой агентъ — вотъ я что. Слѣпой агентъ! повторилъ Беттереджъ, находя необыкновенное наслажденіе въ этомъ описаніи самого себя.

— Мнѣ очень жаль, началъ я. — что мы съ вами не соглашаемся…

— Не мѣшайте меня въ это! перебилъ Беттереджъ. — Дѣло идетъ не о согласіи, а о повиновеніи. Давайте приказанія, сэръ — давайте приказанія.

— Я желаю, чтобы нѣкоторыя части дома были открыты, сказалъ я:-- и меблированы точь-въ-точь какъ въ прошломъ году.

Беттереджъ лизнулъ языкомъ тупо очищенный карандашъ.

— Назовите эти части, мистеръ Дженнингсъ, сказалъ онъ надменно.

— Во-первыхъ, переднюю ведущую къ главной лѣстницѣ.

— Во-первыхъ, переднюю, писалъ Беттереджъ. — Невозможно меблировать ее, сэръ, какъ она была меблирована въ прошломъ году — начать съ того.

— Почему?

— Потому что въ прошломъ году, мастеръ Дженнингсъ, тамъ стояла чучела кобуза. Когда господа уѣхали, кобуза унесли вмѣстѣ съ другими вещами. Когда кобуза уносили, онъ лопнулъ.

— Когда такъ, мы исключимъ кобуза.

Беттереджъ записалъ исключеніе.

— «Передняя должна быть меблирована какъ въ прошломъ году. Только исключить лопнувшаго кобуза.» Пожалуйста продолжайте, мистеръ Дженнингсъ.

— Положить коверъ на лѣстницахъ, какъ прежде.

— «Положить коверъ на лѣстницахъ, какъ прежде.» Очень жалѣю, что опять долженъ обмануть ваши ожиданія, сэръ. Но и этого сдѣлать нельзя.

— Почему же?

— Потому что человѣкъ, клавшій ковры, умеръ, мистеръ Джентитгсъ — а подобнаго ему въ томъ отношеніи, чтобы положить коверъ какъ слѣдуетъ, не найдете во всей Англіи, ищите гдѣ хотите.

— Очень хорошо. Мы должны постараться найти лучшаго человѣка во всей Англіи послѣ него.

Беттереджъ записалъ, а я продолжалъ дѣлать распоряженія.

— Гостиная миссъ Вериндеръ должна быть возстановлена совершенно въ такомъ видѣ, въ какомъ она была въ прошломъ году. Также и корридоръ, ведущій изъ гостиной на первую площадку. Также и второй корридоръ, ведущій съ второй площадки въ лучшія спальныя. Также спальная, занимаемая въ прошломъ іюнѣ мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Тупой карандашъ Беттереджа слѣдовалъ добросовѣстно за каждымъ моимъ словомъ.

— Продолжайте, сэръ, сказалъ онъ съ сардонической важностью. — На кончикѣ этого карандаша еще осталось не дописано кое-что.

Я сказалъ ему, что у меня нѣтъ болѣе никакихъ распоряженій.

— Сэръ, сказалъ Беттереджъ: — въ такомъ случаѣ я самъ отъ себя прибавлю пунктъ или два.

Онъ раскрылъ записную книжку на новой страницѣ и еще разъ лизнулъ неистощимый карандашъ.

— Я желаю знать, началъ онъ: — могу я или нѣтъ вымыть мои руки…

— Рѣшительно можете, сказалъ мистеръ Блэкъ. — Я позвоню слугу.

--… Отъ нѣкоторой отвѣтственности, продолжалъ Беттереджъ, невозмутимо отказываясь видѣть въ комнатѣ кого-нибудь другого кромѣ его и меня. — Начнемъ съ гостиной миссъ Вериндеръ. Когда мы снимали коверъ въ прошломъ году, мистеръ Дженнингсъ, мы нашли изумительное количество булавокъ. Долженъ я опять положить булавки?

— Конечно, нѣтъ.

Беттереджъ тутъ же записалъ эту уступку.

— Теперь о первомъ корридорѣ, продолжалъ онъ. — Когда мы снимали украшенія въ этой части дома, мы унесли статую толстаго ребенка нагишомъ, — обозначеннаго въ каталогѣ дома «Купидономъ, богомъ любви». въ прошломъ году у него было два крыла къ мясистой части плечъ. Я не доглядѣлъ и онъ потерялъ одно крыло. Долженъ я отвѣчать за крыло купидона?

Я опять сдѣлалъ уступку, а Беттереджъ опять записалъ.

— Перейдемъ ко второму корридору, продолжалъ онъ. — Въ прошломъ году въ немъ не было ничего, кромѣ дверей, и я сознаюсь, что у меня душа спокойна только относительно этой части дома. Что касается до спальной мистера Фрэнклина (если ее надо сдѣлать въ прежнемъ видѣ), я желаю знать, кто долженъ взять на себя отвѣтственность за то, чтобъ поддерживать ее въ постоянномъ безпорядкѣ, какъ бы часто ни возстановлялся порядокъ — здѣсь панталоны, тутъ полотенце, а французскіе романы вездѣ — я говорю, кто долженъ держать въ неопрятности комнату мастера Фрэнклина, онъ или я?

Мистеръ Блэкъ объявилъ, что онъ возьметъ на себя всю отвѣтственность съ величайшимъ удовольствіемъ. Беттереджъ упорно отказывался слушать разрѣшеніе этого затрудненія прежде чѣмъ получалъ мое согласіе и одобреніе. Я принялъ предложеніе мистера Блэка, и Беттереджъ сдѣлалъ послѣднюю запись въ своей книжкѣ.

— Заходите когда хотите, мистеръ Дженнингсъ, начиная съ завтрашняго дня, сказалъ онъ, вставая: — вы найдете меня за работой съ нужными помощниками. Я почтительно благодарю васъ, сэръ, за то, что вы оставили безъ вниманія чучелу кобуза и купидоново крыло — также и за то, что вы позволили мнѣ вымыть мои руки отъ всякой отвѣтственности относительно булавокъ на коврѣ и безпорядка въ комнатѣ мистера Фрэнклина. Какъ слуга я глубоко обязанъ вамъ. Какъ человѣкъ я считаю васъ исполненнымъ причудъ и возстаю противъ вашего опыта какъ обмана чувствъ и западни. Не бойтесь, чтобъ мои чувства какъ человѣка помѣшали моей обязанности какъ слуги. Ваши распоряженія будутъ исполнены, сэръ, будутъ. Если это кончится пожаромъ въ домѣ, я ужъ не пошлю за пожарными, если вы не позвоните въ колокольчикъ и не прикажете послать!

Съ этимъ прощальнымъ увѣреніемъ онъ поклонился и вышелъ изъ комнаты.

— Какъ вы думаете, можемъ мы положиться на него? спросилъ я.

— Безусловно, отвѣчалъ мистеръ Блэкъ. — Когда войдемъ въ домъ, мы найдемъ, что ничего не было пренебрежно и ничего не было забыто.

Іюня 19. — Еще протестъ противъ нашего плана! На этотъ разъ отъ дамы.

Утренняя почта принесла мнѣ два письма. Одно отъ миссъ Вериндеръ, соглашавшейся самымъ любезнымъ образомъ на предложенный много планъ. Другое отъ дамы, въ домѣ которой она живетъ — мистриссъ Мерридью.

Мистриссъ Мерридью имѣетъ честь кланяться и не изъявляетъ притязанія понять предметъ, о которомъ я переписываюсь съ миссъ Вериндеръ, въ его ученомъ значеніи. Съ точки зрѣнія общественнаго значенія, однако, она чувствуетъ себя въ правѣ выразить мнѣніе. Вѣроятно, мнѣ неизвѣстно, такъ думаетъ мистриссъ Мерридью, что миссъ Вериндеръ только, девятнадцать лѣтъ. Позволить молодой дѣвушкѣ въ ея лѣта присутствовать безъ надзирательницы въ домѣ наполненномъ мущинами, которые будутъ производить медицинскій опытъ, есть нарушеніе приличія, котораго миссъ Мерридью позволить не можетъ. Она чувствуетъ своей обязанностью принести серьезную жертву своими личными удобствами и поѣхать съ миссъ Вериндеръ въ Йоркширъ. Она проситъ, чтобъ я подумалъ объ этомъ, такъ какъ миссъ Вериндеръ не хочетъ руководиться ничьимъ мнѣніемъ кромѣ моего. Можетъ быть, ея присутствіе не необходимо, и одно мое слово въ этомъ отношеніи освободитъ и мистриссъ Мерридью и меня отъ весьма непріятной отвѣтственности.

Если перевести эти вѣжливыя пошлости на простой англійскій языкъ, то это значитъ, какъ я понимаю, что миссъ Мерридью смертельно боится мнѣнія свѣта. Она, къ несчастью, обратилась къ самому послѣднему человѣку на свѣтѣ, который имѣлъ бы причину смотрѣть съ уваженіемъ на это мнѣніе. Я не обману ожиданій миссъ Верриндеръ, я не стану откладывать примиренія между молодыми людьми, которые любятъ другъ друга и уже слишкомъ долго были разлучены. Если перевести простыя англійскія выраженія на вѣжливыя пошлости, это значитъ, что мистеръ Дженнингсъ имѣетъ честь кланяться миссъ Мерридкю и сожалѣетъ, что не можетъ ничего болѣе сдѣлать въ этомъ дѣлѣ.

Мистеръ Блокъ чувствуетъ себя сегодня утромъ по прежнему. Мы рѣшились не мѣшать Беттереджу и не входить въ домъ сегодня. Успѣемъ и завтра сдѣлать нашъ первый осмотръ.

Іюня 20. — Мистеръ Блэкъ начинаетъ чувствовать постоянную тревогу по ночамъ. Чѣмъ скорѣе будутъ приведены комнаты въ прежній видъ, тѣмъ лучше.

По дорогѣ въ домъ сегодня утромъ онъ совѣтовался со мною съ нервнымъ нетерпѣніемъ и нерѣшимостью о письмѣ (препровожденномъ къ нему изъ Лондона), которое онъ получилъ отъ пристава Кёффа.

Приставъ пишетъ изъ Ирландіи. Онъ сообщаетъ о полученіи (отъ его домоправительницы) карточки и словъ, написанныхъ на ней, которыя мистеръ Блэкъ оставилъ въ его домѣ близъ Доркинга, я увѣдомляетъ, что по всей вѣроятности воротится въ Англію черезъ недѣлю и даже скорѣе. А пока онъ проситъ, чтобы мистеръ Блэкъ объяснилъ ему, по какимъ причинамъ онъ желаетъ говорить съ ногъ о Лунномъ камнѣ. Если мистеръ Блэкъ можетъ убѣдить его, что онъ сдѣлалъ серьезную ошибку въ прошлогоднемъ слѣдствіи, онъ будетъ считать своею обязанностью (послѣ щедраго вознагражденія покойной лэди Вериндеръ) отдать себя въ распоряженіе этого джентльмена. Если нѣтъ, онъ проситъ позволенія остаться въ своемъ уединеніи, окруженномъ мирными привлекательностями деревенской жизни.

Прочтя это письмо, я безъ малѣйшей нерѣшимости посовѣтовалъ мистеру Блэку сообщить приставу Кёффу все, что случилось послѣ того, какъ слѣдствіе было остановлено въ прошломъ году, и предоставить ему самому составить заключеніе изъ простыхъ фактовъ.

Подумавъ нѣсколько, я также посовѣтовалъ пригласить пристава присутствовать при опытѣ, если онъ успѣетъ воротиться въ Англію къ тому времени. Онъ былъ бы драгоцѣннымъ свидѣтелемъ во всякомъ случаѣ, и еслибъ мое мнѣніе, что алмазъ спряталъ къ комнатѣ мистера Блэка, оказалось несправедливо, совѣтъ пристава могъ быть очень важенъ въ дальнѣйшемъ образѣ дѣйствія, въ которомъ я не могъ уже участвовать. Это послѣднее соображеніе, повидимому, заставило рѣшиться мистера Блэка. Онъ обѣщалъ послѣдовать моему совѣту.

Стукъ молотка показалъ намъ, что дѣло подвигается, когда мы въѣхали на дорожку ведущую къ дому.

Беттереджъ, нарядившійся ни этому случаю въ красную рыбачью шапку и въ зеленый байковый передникъ, встрѣтилъ насъ въ передней. Въ ту минуту, какъ онъ увидалъ меня, онъ вынулъ записную книжку и карандашъ и непремѣнно настаивалъ на томъ, чтобы записывать все, что я говорю ему. Куда бы мы ни смотрѣли, мы находили, какъ предсказывалъ мистеръ Блэкъ, что работа подвигается такъ бистро и такъ разумно, какъ только было возможно пожелать. Но въ нижней залѣ и въ комнатѣ миссъ Вериндеръ многое еще нужно было сдѣлать; казалось сомнительно, будетъ ли домъ готовъ въ концѣ недѣли.

Поздравивъ Беттереджа съ сдѣланнымъ имъ успѣхомъ (онъ упорно записывать все каждый разъ какъ я раскрывалъ ротъ, отказываясь въ тоже время обращать малѣйшее вниманіе на слова мистера Блэка) и обѣщавъ прійти опять посмотрѣть дня черезъ два, мы хотѣли выйти изъ дома заднимъ ходомъ. Прежде чѣмъ мы вышли изъ нижнихъ корридоровъ, меня остановилъ Беттереджъ, когда я проходилъ мимо двери, которая вела въ его комнату.

— Могу ли я сказать вамъ слова два наединѣ? спросилъ онъ таинственнымъ шепотомъ.

Я разумѣется согласился. Мистеръ Блэкъ вышелъ ждать меня въ садъ, нова я пошелъ съ Беттереджемъ въ его комнату. Я ожидалъ просьбы о какихъ-нибудь новыхъ уступкахъ вслѣдъ за чучелой кобуза и купидонова крыла. Къ моему величайшему удивленію, Беттереджъ положилъ свою руку на столъ и сдѣлалъ мнѣ этотъ странный вопросъ:

— Мистеръ Дженнингсъ, вамъ знакомъ Робинзонъ Крузо?

Я отвѣчалъ, что читалъ Робинзона Крузо въ дѣтствѣ.

— А послѣ того? спросилъ Беттереджъ.

— Нѣтъ.

Онъ отступилъ назадъ на нѣсколько шаговъ и посмотрѣлъ на меня съ выраженіемъ сострадательнаго любопытства, умѣряемаго суевѣрнымъ страхомъ.

— Онъ не читалъ Робинзона Крузо съ дѣтства, сказалъ Беттереджъ, говоря самъ съ собой — а не со мной. — Попробуемъ, какъ Робинзонъ Крузо поразитъ его теперь!

Одъ отперъ шкапъ, стоявшій въ углу, и вынулъ грязную и изорванную книгу, изъ которой выходилъ сильный задахъ табаку, когда онъ сталъ перевертывать листы. Найдя мѣсто, которое онъ очевидно искалъ, онъ допросилъ меня подойти къ нему въ уголъ и все таинственнымъ голосомъ началъ:

— Относительно этого вашего фокус-покуса съ лавданомъ и мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ, пока работники въ домѣ, обязанность слуги преодолѣваетъ во мнѣ чувства человѣка. Когда работники уходятъ, чувства человѣка преодолѣваютъ во мнѣ обязанность слуги. Очень хорошо. Прошлый вечеръ, мистеръ Дженннгсъ, у меня на душѣ сильно засѣло, что это ваше новое медицинское предпріятіе кончится дурно. Еслибы я поддался этому тайному внушенію, я опять унесъ бы мебель своими собственными руками и прогналъ бы рабочихъ, когда бы они пришли на слѣдующее утро.

— Съ удовольствіемъ узнаю изъ того, что я видѣлъ наверху, сказалъ я: — что вы устояли противъ тайнаго внушенія.

— Устоялъ не настоящее выраженіе, отвѣчалъ Беттереджъ. — Я боролся, сэръ, съ безмолвными приказаніями души моей, толкавшими меня въ одну сторону, и писанными приказаніями въ моей записной книжкѣ, толкавшими меня въ другую, пока (съ позволенія вашего сказать) меня обдавалъ холодный потъ. Въ этомъ страшномъ душевномъ разстройствѣ и тѣлесномъ разслабленіи, къ какому средству обратился я? Къ средству я сэръ, которое ни разу не измѣнило мнѣ еще въ послѣдніе тридцать лѣтъ и болѣе — къ этой книгѣ!

Онъ сильно ударилъ по книгѣ открытой рукою и выбилъ этимъ еще сильнѣйшій запахъ табаку.

— Что я здѣсь нашелъ, продолжалъ Беттереджъ: — на первой открытой мною страницѣ? Это ужасное мѣсто, сэръ, на страницѣ сто-семьдесятъ-восьмой: «Съ этими и многими тому подобными размышленіями, я впослѣдствіи поставилъ себѣ за правило, что когда эти тайные намеки или побужденія души, внушающіе мнѣ дѣлать или не дѣлать какое-либо представляющееся дѣло, или идти туда или сюда, я никогда не преминулъ повиноваться этому тайному предписанію.» Не сойти мнѣ съ мѣста, мистеръ Дженнингсъ, это били первыя слова, бросившіяся мнѣ въ глаза именно въ то самое время, когда я шелъ наперекоръ тайному внушенію! Вы не видите въ ртомъ ничего необыкновеннаго, сэръ?

— Я вижу случайное стеченіе обстоятельствъ — и болѣе ничего.

— Вы не чувствуете ни малѣйшаго колебанія, мистеръ Дженнингсъ, относительно этого вашего медицинскаго предпріятія?

— Ни крошечки.

Беттереджъ пристально и молча посмотрѣлъ на меня. Онъ закрылъ книгу, заперъ ее опять въ шкапъ чрезвычайно старательно, повернулся и опять пристально посмотрѣлъ на меня. Потомъ заговорилъ.

— Сэръ, сказалъ онъ серьезно: — многое можно извинить человѣку, который съ дѣтства не читалъ Робинзона Крузо. Желаю вамъ добраго утра.

Онъ отворилъ дверь съ низкимъ поклономъ и оставилъ меня на свободѣ отправиться въ садъ. Я встрѣтилъ мистера Блэка, возвращающагося въ домъ.

— Вамъ не нужно говорить мнѣ, что случилось, сказалъ онъ. — Беттереджъ сыгралъ свою послѣднюю карту, онъ сдѣлалъ новое пророческое открытіе въ Робизонѣ Крузо. Вы потакали его любимой фантазіи? Нѣтъ? Вы показали ему, что не вѣрите Робинзону Крузо? Мистеръ Дженнингсъ, вы упали такъ низко, какъ только возможно, въ мнѣніи Беттереджа. Говорите и дѣлайте что хотите впередъ. Вы увидите, что онъ теперь не захочетъ терять съ вами словъ.

Іюня 21. — Короткой записи будетъ достаточно въ моемъ дневникѣ сегодня

Мистеръ Блэкъ никогда еще не проводилъ такой дурной ночи. Я былъ принужденъ, совершенно противъ воли, прописать ему лекарство. Люди съ его чувствительной организаціей, къ счастью, быстро чувствуютъ дѣйствіе лекарственныхъ мѣръ. Иначе я готовъ бы былъ бояться, что онъ будетъ совершенно неспособенъ для опыта, когда наступить время предпринять его.

Что касается меня, послѣ небольшой остановки въ страданіи въ послѣдніе два дня, у меня былъ припадокъ сегодня утромъ, о которомъ я не скажу ничего, кромѣ того, что онъ заставалъ меня вернуться къ опіуму. Я закрою эту тетрадъ и возьму полный пріемъ пятьсотъ капель.

Іюня 22. — Наши надежды лучше сегодня. Нервное страданіе мистера Блэка очень уменьшилось. Онъ немного спалъ прошлую ночь. Моя ночь по милости опіума была ночью человѣка оглушеннаго. Я не могу сказать, что я проснулся нынѣшнимъ утромъ; болѣе приличное выраженіе будетъ, что я пришелъ въ себя.

Мы подъѣхали къ дому посмотрѣть, все ли приведено въ прежній видъ. Будетъ кончено завтра — въ субботу. Какъ предсказывалъ мистеръ Блэкъ, Беттереджъ не выставлялъ новыхъ препятствій. Съ начала до конца онъ былъ зловѣщимъ образомъ вѣжливъ и зловѣщимъ образомъ молчаливъ.

Мое медицинское предпріятіе (какъ его называетъ Беттереджъ) должно теперь неизбѣжно быть отложено до слѣдующаго понедѣльника. Завтра вечеромъ работники поздно останутся въ домѣ. На слѣдующій день установленное воскресное тиранство — одно изъ учрежденій этой свободной страны — такъ распредѣлило поѣзди, что невозможно просить кого-нибудь пріѣхать къ намъ изъ Лондона. Пока не наступитъ понедѣльникъ, нечего больше дѣлать, какъ наблюдать внимательно за мистеромъ Блэкомъ и держать его, если возможно, въ такомъ точно состояніи, въ какомъ я нашелъ его сегодня.

Я уговорилъ его написать къ мистеру Брёффу и настоятъ, чтобы онъ присутствовалъ къ качествѣ свидѣтеля. Я нарочно выбралъ стряпчаго, потому что онъ сильно предубѣжденъ противъ насъ. Если мы убѣдимъ его, мы сдѣлаемъ нашу побѣду неоспоримой. Мистеръ Блокъ также написалъ приставу Кёффу, и я послалъ нѣсколько строкъ къ миссъ Вериндеръ. Съ ними и съ старымъ Беттереджемъ (который очень важное лицо въ семействѣ) у насъ будетъ довольно свидѣтелей — не включая мистриссъ Мерридью, если мистриссъ Мерридью настойчиво захочетъ пожертвовать собою мнѣнію свѣта.

Іюня 23. — Дѣйствіе опіума опять преслѣдовало меня прошлую ночь. Нужды нѣтъ, я долженъ это перенести, пока понедѣльникъ де наступитъ и не пройдетъ.

Мистеръ Блэкъ опять не совсѣмъ здоровъ сегодня. Онъ признается, что въ два часа утра отдирать ящикъ, въ который спряталъ сигары. Онъ успѣлъ запереть его опять только посредствомъ большого усилія. Потомъ онъ выкинулъ ключъ изъ окна. Слуга принесъ его утромъ найдя его на днѣ пустой цистерны — вотъ какова судьба! Я взялъ къ себѣ ключъ до будущаго вторника.

Іюня 24. — Мистеръ Блэкъ и я сдѣлали продолжительную прогулку въ коляскѣ. Мы оба благотворно почувствовали вліяніе нѣжнаго лѣтняго воздуха. Я обѣдалъ съ нимъ въ гостинницѣ. Къ моему великому облегченію, я нашелъ его въ разстроенномъ и взволнованномъ состояніи сегодня утромъ — онъ крѣпко спалъ два часа на диванѣ послѣ обѣда. Теперь, если онъ проведетъ еще одну дурную ночь — я не боюсь послѣдствій.

Іюня 25, понедѣльникъ. — День опыта! Пять часовъ пополудни. Мы сейчасъ пріѣхали въ домъ.

Первый и главный вопросъ — это здоровье мистера Блэка.

На сколько я могу судить, онъ обѣщаетъ (въ отношеніи физическомъ) быть одинаково воспріимчивъ къ дѣйствію опіума сегодня, какъ быль годъ тому назадъ. Онъ теперь находится въ состоянія нервной чувствительности, граничащей съ нервнымъ раздраженіемъ. Цвѣтъ лица его мѣняется безпрестанно; рука не совсѣмъ тверда. Онъ вздрагиваетъ при внезапномъ шумѣ и при неожиданномъ появленіи лицъ дли предметовъ.

Все это послѣдствіи безсонницы, которая въ свою очередь происходитъ отъ нервнаго разстройства, причиненнаго внезапнымъ прекращеніемъ привычки курить — привычки доведенной до крайнихъ предѣловъ. Тѣ же причины дѣйствуютъ теперь, какія дѣйствовали въ прошломъ году, и послѣдствія, повидимому, оказываются одни и тѣ же. Выдержитъ ли параллель окончательный опытъ? Событія ночи должны рѣшить этотъ вопросъ.

Пока я пишу эти строки, мистеръ Блэкъ забавляется въ залѣ, упражняясь на билліардѣ въ разнаго рода ударахъ, какъ дѣлывалъ нерѣдко, гостя здѣсь въ прошломъ іюнѣ. Я взялъ съ собою мой дневникъ, отчасти съ цѣлью заполнить чѣмъ-нибудь часы, которые вѣроятно у меня останутся незанятыми, отчасти въ надеждѣ, что можетъ случиться что-нибудь достойное быть отмѣченнымъ.

Обо всемъ ли я упоминалъ до-сихъ-поръ? Взглянувъ на отмѣтки вчерашняго дня, я вижу, что забылъ упомянуть объ утренней почтѣ. Этотъ пробѣлъ я пополню тотчасъ, прежде чѣмъ пойду къ мистеру Блэку.

Итакъ, я получилъ нѣсколько строкъ отъ миссъ Вериндеръ. Она намѣрена пріѣхать съ вечернимъ поѣздомъ, согласно моему совѣту. Мистриссъ Мерридью настояла на томъ, чтобы ее сопровождать. Въ запискѣ легкій намекъ на нѣкоторое разстройство въ обыкновенно отличномъ расположенія духа почтенной дамы, почему она и нуждается но всякомъ снисхожденіи, какъ того требуютъ ея годы и привычка. Я постараюсь въ отношеніи къ мистриссъ Мерридью подражать воздержности Беттереджа въ обращеніи со мною. Онъ встрѣтилъ насъ сегодня торжественно, облеченный въ свое лучшее черное платье, въ накрахмаленномъ бѣломъ галстухѣ. Когда онъ взглядываетъ въ мою сторону, онъ тотчасъ вспоминаетъ, что я не читалъ Робинзона Крузо съ своего дѣтства, и почтительно чувствуетъ ко мнѣ жалость.

Мистеръ Блэкъ получилъ отвѣтъ отъ стряпчаго также вчера.

Мистеръ Брёффъ принимаетъ приглашеніе — однако съ оговоркою. Онъ видитъ настоятельную потребность въ томъ, чтобы мущина съ извѣстною долею здраваго смысла былъ при миссъ Вериндеръ на мѣстѣ — какъ онъ выражается не стѣсняясь — намѣреваемаго представленія. Этимъ мущиною мистеръ Брёффъ согласенъ быть за неимѣніемъ другого. Итакъ, бѣдная миссъ Вериндеръ будетъ находиться подъ двойнымъ надзоромъ. Отрадно подумать, что мнѣніе свѣта навѣрное этимъ удовлетворится вполнѣ!

О приставѣ Кёффѣ не слыхать ничего. Онъ безъ сомнѣнія еще въ Ирландіи. Мы не можемъ на него разсчитывать сегодня.

Беттереджъ сейчасъ приходилъ звать меня къ мистеру Блэку. Я долженъ отложить перо на время.

Семъ часовъ. Мы опять обошли всѣ вновь отдѣланныя комнаты и лѣстницы. Мы также сдѣлали пріятную прогулку въ кустарникѣ, который былъ любимымъ мѣстомъ прогулки мистера Блэка, когда онъ гостилъ здѣсь въ прошломъ году. Такимъ образомъ я надѣюсь оживить въ его умѣ прежнія впечатлѣнія мѣстъ я обстановки, на сколько это возможно.

Мы теперь собираемся обѣдать ровно въ тотъ часъ, когда обѣдали въ день рожденія. Моя цѣль, конечно, чисто-медицинская въ этомъ случаѣ. Лавданъ долженъ застать пищевареніе такъ близко, какъ возможно, къ тому моменту, когда онъ его засталъ въ прошломъ году.

Спустя нѣкоторое время послѣ обѣда я намѣренъ навести разговоръ — какъ только съумѣю естественнѣе — на алмазъ и на заговоръ индійцевъ украсть его. Когда же я наведу мысли мистера Блэка на этотъ предметъ, съ моей стороны сдѣлано будетъ все, что отъ меня зависитъ, до того, когда настанетъ время дать ему опіумъ.

Половина девятаго. Только теперь я нашелъ минуточку для одной изъ важнѣйшихъ обязанностей, а именно обязанности отыскать въ домашней аптечкѣ лавданъ, который послужилъ мистеру Канди.

Минутъ десять назадъ я уловилъ время, когда Беттереджъ ничѣмъ не былъ занятъ, и сообщилъ ему свое желаніе. Не возразивъ ни одного слова, даже безъ малѣйшаго поползновенія достать изъ кармана записную книжку, онъ повелъ меня (уступая мнѣ дорогу на каждомъ шагу) въ кладовую, гдѣ хранилась домашняя аптечка.

Я нашелъ стклянку, тщательно закупоренную пробкою, которая еще была завязана кускомъ лайки. Въ стклянкѣ, почти полной, оказался, какъ я и предполагалъ, обыкновенный лавданъ. Его я намѣренъ предпочесть тѣмъ двумъ приготовленіямъ опія, которыми я позаботился запастись на всякій случай.

Вопросъ о количествѣ гранъ представляетъ нѣкоторое затрудненіе. Я обдумалъ его и рѣшилъ усилить пріемъ.

Мои записки говорятъ, что мистеръ Канди далъ всего двадцать-пять грань. Это пріемъ небольшой для послѣдствій, какія онъ повлекъ за собою даже при воспріимчивости мистера Блэка. Я считаю очень правдоподобнымъ, что мистеръ Канди далъ болѣе, чѣмъ полагалъ, зная, какъ онъ любитъ хорошо пообѣдать, и принимая въ соображеніе, что лавданъ онъ отмѣрялъ послѣ обѣда въ день рожденія. Какъ бы то ни было, я рискну усилить пріемъ до сорока гранъ. Теперь мистеръ Блэкъ предупрежденъ, что приметъ лавданъ, а это, говоря физіологически, равносильно извѣстной въ немъ силѣ противодѣйствія, хотя и безсознательнаго. Если я не ошибаюсь въ этомъ моемъ взглядѣ, потребность въ большемъ пріемѣ неоспорима для того, чтобы повторить послѣдствія, вызванныя въ прошломъ году пріемомъ меньшимъ.

Десять часовъ. Свидѣтели или гости (не знаю, какъ ихъ назвать вѣрнѣе) пріѣхали съ часъ тому назадъ.

Въ исходѣ девятаго часа я уговорилъ мистера Блэка пойти со мною въ его спальную, подъ предлогомъ, будто я желаю, чтобы онъ осмотрѣлъ ее въ послѣдній разъ и удостовѣрился, не забыто ли чего-нибудь изъ прежней обстановки комнаты. Я заранѣе сговорился съ Бегтереджемъ на счетъ того, чтобы спальную мистеру Брёффу отвели возлѣ комнаты мистера Блэка и чтобы о прибытіи стряпчаго я былъ увѣдомленъ легкимъ стукомъ въ дверь. Пятъ минутъ послѣ того, какъ на часахъ въ передней пробило девять, я услыхалъ этотъ стука., тотчасъ вышелъ въ корридоръ и встрѣтилъ мистера Брёффа.

Моя наружность, какъ обыкновенно, произвела впечатлѣніе невыгодное. Недовѣрчивость выразилась ясно во взорѣ мистера Брёффа. Привыкшій къ подобному вліянію на чужихъ, я не колеблясь ли минуты сказалъ ему, что находилъ нужнымъ сказать прежде чѣмъ онъ войдетъ къ мистеру Блэку. — Вы ѣхали сюда, я полагаю, въ обществѣ мистриссъ Мерридью и миссъ Вериндеръ? спросилъ я.

— Такъ точно, отвѣчалъ мистеръ Брёффъ сухо до крайности.

— Миссъ Вериндеръ вѣроятно сообщила вамъ мое желаніе, чтобы ея присутствіе въ домѣ (конечно и мистриссъ Мерридью тоже) оставалось тайною для мистера Блэка, пока мой опытъ надъ нимъ не будетъ произведенъ?

— Я знаю, что долженъ молчать, сэръ! вскричалъ мистеръ Брёффъ съ нетерпѣніемъ. — Имѣя обыкновеніе умалчивать о безумствѣ человѣческаго рода вообще, я болѣе чѣмъ когда либо расположенъ не разѣвать рта въ настоящемъ случаѣ. Довольно ли вамъ этого?

Я поклонился и предоставилъ Беттереджу провести его въ назначенную ему комнату. Уходя Беттереджъ бросилъ на меня взглядъ, который говорилъ яснѣе словъ:

«Вы напали на татарина, мистеръ Дженнингсъ, и э тому татарину имя — мистеръ Брёффъ.»

Теперь мнѣ слѣдовало вынести встрѣчу съ дамами. Я сошелъ съ лѣстницы — не скрою, нѣсколько взволнованный и направился къ гостиной миссъ Вериндеръ.

Жена садовника (ей поручено было позаботиться объ удобствахъ для дамъ) попалась мнѣ на встрѣчу въ корридорѣ перваго этажа. Эта добрая женщина оказываетъ мнѣ чрезмѣрную учтивость, которая очевидно имѣетъ прямымъ источникомъ непреодолимый ужасъ. Она таращитъ на меня глаза дрожитъ и присѣдаетъ, какъ скоро я съ нею заговариваю. На мой вопросъ, гдѣ миссъ Вериндеръ, она вытаращила на меня глаза, задрожала и, безъ сомнѣнія, присѣла бы вслѣдъ за чѣмъ, еслибы миссъ Вериндеръ не помѣшала этой учтивости внезапно отворилъ сама дверь своей гостиной.

— Это не мистеръ Дженнингсъ-ли? спросила она.

Не давъ мнѣ время отвѣтить, она съ живостью вышла въ корридоръ. Мы сошлись у лампы на подставкѣ, которой свѣтъ падалъ на насъ. При первомъ взглядѣ на меня миссъ Вериндеръ остановилась въ нерѣшимости. Однако она тотчасъ опять овладѣла собою, немного покраснѣла и съ плѣнительною прямотою протянула мнѣ руку.

— Я не могу считать васъ чужимъ, мистеръ Дженнингсъ, сказала она. — Еслибъ вы знали, какое счастье мнѣ принесли ваши письма!

Она взглянула на мое некрасивое морщинистое лицо съ искренною признательностью, до того для меня новою отъ моихъ ближнихъ, что я не нашелся ей отвѣчать. Я вовсе не былъ приготовленъ къ ея снисходительности и ея красотѣ. Страданія многихъ лѣтъ, благодаря Бога, не ожесточили моего сердца. Я былъ съ него неловокъ и робокъ, какъ юноша лѣтъ пятнадцати.

— Гдѣ онъ теперь? спросила она, высказывая откровенно единственное преобладающее въ ней чувство — горячее участіе къ мистеру Блэку: — что онъ дѣлаетъ? Говорилъ ли обо мнѣ? Въ хорошемъ ли онъ расположеніи духа? Какъ дѣйствуетъ на него видъ этого дома послѣ того, что случилось въ прошедшемъ году? Когда вы ему дадите лавданъ? Нельзя ли мнѣ видѣть, какъ вы его нальете? Меня это все интересуетъ такъ живо; я очень взволнована; мнѣ бы вамъ нужно сказать десятки тысячъ вещей, и всѣ онѣ разомъ толпятся у меня въ головѣ, такъ что я не знаю, съ чего начать. Вы не удивляетесь моему участію къ нему?

— Нисколько, отвѣтилъ я. — Кажется, я его вполнѣ себѣ уясняю.

Она была далека отъ мелочности придавать себѣ видъ смущенный. Отвѣтила она мнѣ такъ, какъ бы отвѣтила брату или отцу.

— Вы меня избавили отъ невыразимаго страданія, вы дали мнѣ новую жизнь. Какъ могу я быть до того неблагодарна, чтобы скрывать что-либо отъ васъ? Я люблю его, сказала она просто: — я любила его отъ начала и до конца, даже тогда, какъ была къ нему несправедлива въ своихъ собственныхъ мысляхъ, даже тогда, какъ говорила ему слова самыя жестокія, самыя суровыя. Можетъ ли это служить мнѣ извиненіемъ? Надѣюсь, что можетъ — я опасаюсь, что это одно меня можетъ извинить. Когда онъ завтра узнаетъ, что я въ домѣ, думаете ли вы…

Она не договорила и пристально взглянула мнѣ въ лицо.

— Завтра вамъ останется только повторить то, что вы мнѣ сказали сейчасъ.

Лицо ея просіяло; она подошла ко мнѣ на шагъ ближе и съ очевиднымъ волненіемъ стала перебирать лепестки цвѣтка, который я сорвалъ въ саду и вдѣлъ въ петлицу моего сюртука.

— Вы съ нимъ видѣлось часто въ послѣднее время, сказала она: — дѣйствительно ли вы увидали въ немъ это?

— Дѣйствительно видѣлъ, отвѣтилъ я. — Для меня не представляется ни малѣйшаго сомнѣнія на счетъ того, что случится завтра; желалъ бы я имѣть такую же увѣренность относительно событій этой ночи.

Разговоръ нашъ прерванъ былъ на этомъ мѣстѣ появленіемъ Беттереджа съ чайнымъ приборомъ. Проходя въ гостиную, онъ бросилъ на меня второй выразительный взглядъ, означавшій;

«Татаринъ наверху, мистеръ Дженнингсъ, татаринъ вѣдь наверху!»

Мы вошли въ гостиную вслѣдъ за дворецкимъ. Пожилая дама небольшого роста, очень красиво одѣтая, сидѣла въ уголкѣ, вся поглощенная какою-то хорошенькою вышивкою. Увидавъ мой цыганскій цвѣтъ лица и пѣгіе волосы, она выронила работу изъ рукъ и слегка вскрикнула.

— Мистриссъ Мерридью, это мистеръ Дженнингсъ, сказала миссъ Вериндеръ.

— Я прошу у васъ извиненія, мистеръ Дженнингсъ, сказала почтенная дама мнѣ, смотря однако на миссъ Вериндеръ. — Поѣздка по желѣзной дорогѣ всегда разстраиваетъ мои нервы. Я стараюсь нѣсколько успокоиться, занимаясь по обыкновенію. Не знаю, на сколько моя работа неумѣстна при настоящемъ случаѣ, совершенно выходящемъ изъ ряда вещей. Если она мѣшаетъ вашимъ медицинскимъ цѣлямъ, то я конечно съ удовольствіемъ отложу ее въ сторону.

Я поспѣшилъ дать полное разрѣшеніе на присутствіе вышивки, точь-въ-точь какъ далъ его на отсутствіе лопнувшаго кобуза и крыла купидона. Мистриссъ Мерридью сдѣлала надъ собою усиліе — изъ благодарности — чтобы взглянуть на мои волосы. Однако усиліе не увѣнчалось успѣхомъ и она опять обратила взоръ на миссъ Вериндеръ.

— Съ позволенія мистера Дженнингса, продолжала эта почтенная дама: я допросила бы объ одномъ. Онъ намѣренъ произвести сегодня ночью ученый опытъ. Когда я была еще въ пансіонѣ, я присутствовала при подобныхъ опытахъ. Они всегда кончались взрывомъ. Не будетъ ли мистеръ Дженнингсъ на столько обязателенъ, чтобы предупредить меня заблаговременно, когда слѣдуетъ ожидать взрыва въ настоящемъ случаѣ. Я имѣю въ виду перенести этотъ моментъ, если возможно, прежде чѣмъ пойду спать.

Я было попытался увѣрить мистриссъ Мерридью, что взрыва по программѣ не полагалось при настоящемъ опытѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, повторяла почтенная старушка: — я очень благодарна мистеру Дженнингсу за намѣреніе, но вполнѣ понимаю, что онъ меня только обманываетъ для моего успокоенія. Однако я предпочитаю откровенность. Я совсѣмъ помирилась съ мыслью о взрывѣ, но очень желала бы перенести его до того, какъ лягу бъ постель.

Тутъ отворилась дверь и мистриссъ Мерридью опять слегка вскрикнула — отъ взрыва? Нѣтъ, только отъ появленія Беттереджа.

— Прошу извиненія, мистеръ Дженнингсъ, сказалъ Беттереджъ тономъ самой изысканной учтивости: — мистеръ Фрэнклинъ желаетъ знать, гдѣ вы. Находясь въ вашемъ распоряженіи, чтобы обманывать его относительно присутствія въ домѣ барышни, я сказалъ ему, что не знаю гдѣ вы. Это, если вамъ угодно будетъ замѣтить, просто-на-просто ложь. Такъ какъ я стою одною ногою въ гробу, то чѣмъ менѣе вы отъ меня потребуете подобной лжи, тѣмъ я болѣе вамъ буду обязанъ, когда настанетъ мои часъ и я почувствую укоры совѣсти.

Нельзя было терять ни минуты на размышленіе по поводу совѣсти Беттереджа. Мистеръ Блэкъ могъ войти неожиданно, отыскивая меня, если я тотчасъ не отправлюсь въ его комнату. Миссъ Вериндеръ вышла со мною въ корридоръ.

— Они кажется сговорились васъ мучить, сказала она мнѣ. — Что это значитъ?

— Значитъ это протестъ свѣта, миссъ Вериндеръ — въ самомъ маленькомъ видѣ — противъ всего новаго.

— Что намъ дѣлать съ мистриссъ Мерридью?

— Скажите ей, что взрывъ будетъ завтра въ девять часовъ утра.

— Чтобы отправить ее спать?

— Именно, чтобы отправить се спать.

Миссъ Вериндеръ вернулась въ гостиную, а я пошелъ наверхъ къ мистеру Блэку.

Къ изумленію моему, я засталъ его одного. Онъ ходилъ въ волненіи изъ угла въ уголъ и немного былъ раздраженъ тѣмъ, что оставался одинъ

— Гдѣ мистеръ Брёффъ? спросилъ я.

Онъ указалъ на затворенную дверь въ смежную комнату, занимаемую стряпчимъ. Мистеръ Брёффъ входилъ къ нему на минуту, попытался опять протестовать противъ нашихъ распоряженій и опять потерпѣлъ полную неудачу; онъ не произвелъ ни малѣйшаго дѣйствія на мистера Блэка. Затѣмъ стряпчій прибѣгнулъ къ черной кожаной сумкѣ, набитой донельзя дѣловыми бумагами.

— Серьезныя дѣла, сознавался онъ: — вовсе неумѣстны въ настоящемъ случаѣ; но тѣмъ не менѣе они должны идти своимъ чередомъ. Мистеръ Блэкъ, быть можетъ, проститъ человѣку дѣловому его старомодныя привычки. Время — деньги, а мистеръ Дженнингсъ можетъ разсчитывать на его присутствіе, какъ скоро онъ его позоветъ.

Съ этимъ извиненіемъ стряпчій вернулся въ свою комнату и упорно углубился въ свою черную сумку.

Я вспомнилъ мистриссъ Мерридью съ ея выпивкою и Беттереджа съ его совѣстью. Удивительное тождество лежитъ въ основѣ англійскаго характера, точно такъ какъ оно оказывается и въ основномъ выраженіи англійскаго лица.

— Когда вы мнѣ дадите лавданъ? нетерпѣливо спросилъ мистеръ Блэкъ.

— Вамъ надо немного подождать, сказалъ я. — До того времени я останусь съ вами.

Тогда еще не было и десяти часовъ. По словамъ и Беттереджа и мистера Блэка на мои разспросы въ разныя времена, я пришедъ къ заключенію, что пріемъ лавдана, данный мистеромъ Канди, не могъ быть принятъ прежде одиннадцати. Итакъ я рѣшился не давать вторичнаго пріема ранѣе этого времени.

Мы поговорили немного, но мысля наши заняты были предстоящимъ опытомъ. Разговоръ не вязался и скоро прекратился совсѣмъ. Мистеръ Блэкъ небрежно перелистывалъ книги, лежавшія на его столѣ. Я имѣлъ предосторожность осмотрѣть ихъ всѣхъ, когда ни вошли въ комнату. Тутъ были одни классическія произведенія: «Опекунъ-Сплетникъ», Ричардсона «Памела», «Человѣкъ съ чувствомъ» Макензи, «Жизнь Лаврентія Медичи» Роско и Робертсона «Карлъ Пятый» — все вещи (несомнѣнно) гораздо выше чего-либо написаннаго позднѣе и (съ моей точки зрѣнія) надѣленныя великимъ достоинствомъ не приковывать ничьего вниманія и не волновать ничего ума. Я предоставилъ мистера Блэка успокоительному вліянію образцовой словесности и занялся этою отмѣткою въ моемъ дневникѣ.

Часы говорятъ мнѣ. что скоро одиннадцать. Я опять долженъ закрыть эту тетрадь.

Два часа пополуночи. Опытъ сдѣланъ. О результатѣ же я сейчасъ дамъ подробный отчетъ.

Въ одиннадцать я позвонилъ Беттереджа и сказалъ мистеру Блэку, что ему пора наконецъ ложиться.

Я выглянулъ изъ окна. Ночь была теплая и дождливая, походящая въ этомъ отношеніи на ночь двадцать-перваго іюня въ прошломъ году. Не питая вѣры къ примѣтамъ, я однако порадовался отсутствію въ атмосферѣ всякаго прямого вліянія на нервную систему, всякаго чрезмѣрнаго накопленія электричества или признаковъ приближающейся грози. Беттереджъ подошелъ ко мнѣ у окна и таинственно всунулъ мнѣ въ руку бумажку. На ней было написано слѣдующее:

«Мистриссъ Мерридью пошла лечь вслѣдствіе положительнаго объявленія, что порывъ долженъ произойти завтра въ девять часовъ утра и что я не выйду изъ этой части дома, пока она не придетъ возвратить мнѣ свободу. Она не подозрѣваетъ, что главное мѣсто дѣйствія и есть моя гостиная, иначе она осталась бы тутъ на всю ночь. Я одна и очень встревожена. Пожалуйста дайте мнѣ возможность видѣть, какъ вы будете отмѣрять лавданъ; мнѣ непремѣнно хочется быть тутъ при чемъ-нибудь, хотя бы въ качествѣ простой зрительницы. P. В.»

Я вышелъ изъ комнаты вслѣдъ за Беттереджемъ и приказалъ ему принести ящикъ съ аптечкою въ гостиную миссъ Вериндеръ.

Приказаніе, повидимому, захватило его совершенно врасплохъ. Онъ посмотрѣлъ на меня, какъ бы подозрѣвая съ моей стороны тайный умыселъ противъ миссъ Вериндеръ.

— Осмѣлюсь ли спросить, что общаго между моей молодой барышнею и ящикомъ съ лекарствами? спросилъ онъ наконецъ.

— Останьтесь въ гостиной и ни уводите, былъ мой отвѣтъ.

Беттереджъ, кажется, усомнился въ своей собственной способности успѣшно наблюдать за мною безъ посторонней помощи, когда въ дѣлѣ игралъ роль ящикъ съ лекарствомъ.

— Нельзя ли пригласить и мистера Брёффа присутствовать при томъ, что вы хотите дѣвать? спросилъ онъ.

— Не только можно, но и должно. Я иду просить мистера Брёффа сойти со мною внизъ.

Беттереджъ ушелъ за аптечкою, не сказавъ болѣе ни слова. Я вернулся въ комнату мистера Блэка и постучалъ въ дверь къ стряпчему Брёффу. Онъ тотчасъ се отперъ, держа бумаги въ рукѣ, весь поглощенный юридическими вопросами и совершенно недоступный для вопросовъ медицинскихъ.

— Мнѣ очень жаль, что я васъ долженъ потревожить, сказалъ я: — но я иду готовить пріемъ лавдана для мистера Блэка и вынужденъ просить васъ присутствовать при этомъ и слѣдить за тѣмъ, что я дѣлаю.

— Ага! замѣтилъ мистеръ Брёффъ, неохотно удѣляя мнѣ десятую долю своего вниманія, сосредоточеннаго на бумагахъ. — Болѣе ничего?

— Я долженъ просить васъ вернуться сюда со мною, чтобы видѣть, какъ я дамъ этотъ пріемъ.

— Болѣе ничего?

— Еще одно. Я нахожусь вынужденнымъ причинить вамъ безпокойство пересѣсть въ комнату мистера Блэка и выжидать послѣдствій пріема.

— Очепт, хорошо! сказалъ мистеръ Брёффъ. — Все-равно чья бы комната ни была, моя или мистера Блэка, я могу заниматься вездѣ. Развѣ только вы, мистеръ Дженнингсъ, сочтете нужнымъ воспротивиться этой небольшой примѣси здраваго смысла къ процедурѣ?

Прежде чѣмъ я успѣлъ отвѣтить, мистеръ Блэкъ сказалъ ему съ постели:

— Да неужели же вы въ-самомъ-дѣлѣ не заинтересованы нисколько тѣмъ, что мы намѣрены испытать? Въ такомъ случаѣ, мистеръ Брёффъ, у васъ воображенія не болѣе чѣмъ у коровы!

— Корова животное полезное, мистеръ Блэкъ, отвѣтилъ стряпчій и вышелъ вслѣдъ за мною изъ комнаты, все держа въ рукѣ свои бумаги.

Мы нашли миссъ Вериндеръ блѣдною и взволнованною; она въ тревогѣ ходила изъ угла въ уголъ по своей гостиной. У стола въ углу стоялъ Беттереджъ, карауля ящикъ съ аптечкою. Мистеръ Брёффъ опустился ни первый попавшійся ему стулъ и (стараясь быть полезенъ не менѣе коровы) тотчасъ углубился опять въ свои бумаги.

Массъ Вериндеръ отвела меня въ сторону и немедля заговорила о томъ, что поглощало всѣ ея мысля — о состояніи мистера Блэка.

— Каковъ онъ теперь? спросила она. — Въ какомъ состояніи его нервы? Онъ не выходитъ изъ терпѣнія? Удастся ли опытъ, капъ вы думаете? Увѣрены ли вы, что пріемъ не сдѣлаетъ ему вреда?

— Совершенно увѣренъ. Вотъ вы увидите, какъ я его буду отмѣривать.

— Минуточку еще! Теперь двѣнадцатый часъ. Сколько должно пройти времени, прежде чѣмъ что-либо случится?

— Опредѣлить трудно. Около часа пожалуй.

— Комната должна быть темпа, я полагаю, какъ она была въ прошломъ году?

— Конечно.

Я буду ждать въ моей спальной, точь-въ-точь-какъ это было тогда. Дверь я оставлю немного растворенною. Прошлаго года она также была немного растворена. Я буду наблюдать за дверью гостиной, и какъ только она шевельнется, я погашу свѣчу. Все произошло точь-въ-точь такимъ же образомъ въ ночь послѣ моего рожденія. И теперь вѣдь все должно повториться точно также, неправдали?

— Увѣрены ли вы, что можете владѣть собою, миссъ Вериндеръ?

— Для наго я способна на все! отвѣтила она съ чувствомъ.

Одинъ взглядъ на ея лицо убѣдилъ меня, что на нее положиться можно. Я опять обратился къ мистеру Брёффу.

— Мнѣ приходится попросить васъ отложить на минуту въ сторону ваши бумаги, сказалъ я.

— О, конечно!

Онъ вскочилъ — какъ будто я оторвалъ его отъ занятій въ самомъ интересномъ мѣстѣ — и подошелъ со мною къ аптечкѣ. Тутъ же, лишенный возбуждающаго интереса, присущаго его профессіи, онъ взглянулъ на Беттереджа и продолжительно зѣвнулъ.

Миссъ Вериндеръ приблизилась ко мнѣ, держа въ рукѣ стеклянную кружку съ холодною водою, которую она взяла со стола.

— Дайте мнѣ влить воду, шепнула она. — Я должна приложить къ этому руку!

Я отмѣрилъ сорокъ гранъ изъ стклянки и вылилъ лавданъ въ стаканчикъ для лекарства.

— Наполните его три четверти водою, сказалъ я, подавая стаканчикъ миссъ Вериндеръ.

Потомъ я приказалъ Беттереджу замкнуть ящикъ съ лекарствами, прибавивъ, что не нуждаюсь въ немъ болѣе. Невыразимое облегченіе выказалось на лицѣ стараго слуги. Онъ очевидно подозрѣвалъ меня въ замыслѣ произвести медицинскій опытъ и надъ его молодой госпожею!

Наливъ воду по моему указанію, миссъ Вериндеръ уловила минуту, пока Беттереджъ замыкалъ ящикъ, а мистеръ Брёффъ опять вернулся къ своимъ бумагамъ, и украдкою поцѣловала край стаканчика.

— Когда вы его подадите ему, шепнула прелестная дѣвушка: — подайте этою стороною!

Я вынулъ изъ кармана стеклушко, которое должно было представлять алмазъ, и подалъ его ей, говоря:

— И къ этому вы должны приложить руку. Положите это стеклышко на то мѣсто, куда прошлаго года положили Лунный камень.

Ода отправилась къ индійскому шкапику и положила стеклышко, игравшее роль алмаза, въ ящикъ, который заключалъ въ себѣ въ день ея рожденія алмазъ настоящій. Мистеръ Брёффъ былъ свидѣтелемъ и этого съ очевиднымъ протестомъ, какъ присутствовалъ при всемъ остальномъ. Но сильный драматическій интересъ, Принимаемый теперь опытомъ, одержалъ верхъ (къ величайшей моей забавѣ) надъ самообладаніемъ старика Беттереджа. Рука его дрожала, когда онъ свѣтилъ, и онъ шепнулъ съ видомъ озабоченнымъ:

— Увѣрены ли вы, миссъ, что не ошиблись ящикомъ?

Я опять направился къ двери первый съ лавданомъ и водою въ рукахъ. На порогѣ я остановился для послѣдняго наставленія миссъ Вериндеръ.

— Не слишкомъ медлите гасить свѣчи, сказалъ я ей.

— Я потушу ихъ тотчасъ, отвѣтила она: — и буду ждать въ своей спальной всего только съ одной свѣчой.

Она затворила за нами дверь гостиной. Въ сопровожденіи мистера Брёффа и Беттереджа я вернулся въ комнату мистера Блэка.

Мы застали его тревожно метавшагося на постели, спрашивающаго себя съ раздраженіемъ, дадутъ ли ему наконецъ лавданъ въ эту нотъ. Въ присутствіи двухъ свидѣтелей я далъ ему пріемъ лавдана, поправилъ его подушки и посовѣтовалъ ему лежать тихо и ждать.

Кровать его съ свѣтлыми ситцевыми занавѣсками поставлена была изголовьемъ къ стѣнѣ, такъ чтобы съ обѣихъ сторожъ оставалось свободное мѣсто. Съ одной стороны я совсѣмъ опустилъ занавѣси и въ части комнаты, огражденный такимъ образомъ отъ его взора, помѣстилъ мистера Брёффа и Беттереджа выжидать послѣдствій лавдана. Въ ногахъ кровати я опустилъ занавѣсь на половину и поставилъ себѣ стулъ въ небольшомъ разстояніи, чтобы имѣть возможность показаться ему или скрыться, дать ему заговорить со мною или не дать, смотря ко обстоятельствамъ. Узнавъ предварительно, что онъ всегда сшить съ зажженною свѣчою въ комнатѣ, я поставилъ одну на столикъ у его изголовья, такъ чтобы свѣтъ не ударялъ ему въ глаза. Другую свѣчу я отдалъ мистеру Брёффу, и свѣтъ ея смягчался опущенными у кровати ситцевыми занавѣсками. Окно было открыто сверху, чтобы воздухъ не становился спертымъ. Шелъ тихій дождь. Въ домѣ царствовала тишина. На моихъ часахъ было двадцать минутъ двѣнадцатаго, когда всѣ приготовленія были кончены и я занялъ свое мѣсто на стулѣ у ногъ кровати.

Мистеръ Брёффъ вернулся къ своимъ бумагамъ и но наружному виду углубился въ нихъ попрежнему. Но взглянувъ на него теперь, я увидалъ но извѣстнымъ признакамъ, что законы начинаютъ утрачивать надъ нимъ свое вліяніе. Возбужденный интересъ положенія, въ которомъ мы находились, понемногу бралъ свое и производилъ дѣйствіе даже на его положительный умъ. Что касается до твердости правилъ и достоинства въ обращеніи Беттереджа, они въ настоящемъ случаѣ превратились въ пустыя слова. Онъ забылъ, что я производилъ шарлатанскій фокусъ надъ мистеромъ Фрэнклиномъ Блэкомъ; онъ забылъ, что я перевернулъ весь домъ вверхъ дномъ; онъ забылъ, что я не читалъ Робинзона Крузо съ-тѣхъ-поръ какъ былъ ребенкомъ.

— Ради Бога, сэръ, шепнулъ онъ мнѣ едва слышно: — скажите, когда начнется дѣйствіе.

— Не прежде полуночи, отвѣтилъ я также шепотомъ. — Не говорите и сидите тихо.

Беттереджъ снизошелъ до послѣдней степени фамильярности со мною безъ малѣйшей борьбы для своего спасенія. Онъ отвѣтилъ мнѣ однимъ знакомъ.

Взглянувъ потомъ на мистера Блэка, я его нашелъ все такимъ же безпокойнымъ; онъ тоскливо метался на своей постели, удивляясь, отчего лавданъ еще не производилъ никакого дѣйствія. Сказать ему при настоящемъ его настроеніи духа, что чѣмъ болѣе онъ будетъ безпокоенъ и нетерпѣливъ, тѣмъ болѣе отдаляетъ желаемыя послѣдствія, не повело бы ни къ чему. Всего лучше было постараться отвести его мысли отъ опіума, направивъ ихъ незамѣтно къ чему-нибудь другому.

Съ этою цѣлью я заманилъ его въ разговоръ со мною, стараясь съ своей стороны навести его опять на предметъ, служившій намъ темою въ началѣ вечера — на алмазъ. Я старался обратить его мысли на ту часть исторіи Луннаго камня, которая относилась къ его доставленію изъ Лондона въ Йоркширъ, на опасность, которой подвергался мистеръ Блэкъ, вынувъ его изъ банка въ Фризинголлѣ, и на внезапное появленіе индійцевъ въ домѣ леди Вериндеръ въ день рожденія ея дочери. Упоминая объ этихъ событіяхъ, я нарочно придалъ себѣ видъ, будто невѣрно понялъ многое изъ того, что мистеръ Блэкъ мнѣ разсказывалъ нѣсколько часовъ назадъ. Такимъ образомъ я заставилъ его говорить о томъ, чѣмъ занять его мысли составляло вопросъ существенной важности, конечно не давъ ему замѣтить, что я съ намѣреніемъ заставляю его говорить. Мало-помалу онъ такъ занялся тѣмъ, чтобы наводить меня на путь истины, что пересталъ метаться на кровати. Мысли его были далеки отъ дѣйствія опіума въ тотъ важный моментъ, когда глаза его впервые сказали мнѣ, что лавданъ начинаетъ дѣйствовать на его мозгъ.

Я взглянулъ на часы. Было безъ пяти минутъ двѣнадцать. Въ это время непривычный глазъ еще не подмѣтилъ бы въ немъ никакой перемѣны. По съ каждою минутою новаго утра быстрые, хотя едва замѣтные, успѣхи вліянія лавдана стали сказываться ясно. Восторженное онъ мнѣніе о шума заблистало въ его глазахъ, легкій потъ выступилъ на его лицѣ. Черезъ пять минутъ онъ сталъ говорить безсвязно-мы все время не переставали разговаривать. Онъ упорно держался вопроса объ алмазѣ, но не договаривалъ своихъ фразъ. Вскорѣ вся фраза насказывалась однимъ словомъ. Потомъ настала минута молчанія. Вдругъ онъ сѣлъ на постели. Продолжая думать объ алмазѣ, онъ заговорилъ опять, не со мною, а съ собою самимъ. Это измѣненіе доказало мнѣ, что первая степень опыта достигнута. Возбудительное дѣйствіе опіума овладѣло имъ.

Теперь было двадцать-три минуты перваго. Слѣдующіе полчаса, до большей мѣрѣ, должны были рѣшить вопросъ, встанетъ онъ изъ постели или лѣтъ, чтобы выйти изъ комнаты.

Наблюдая за нимъ съ напряженнымъ, всепоглощающимъ вниманіемъ — въ невыразимомъ торжествѣ, что первый результатъ опыта оказывается такимъ образомъ и приблизительно въ то гремя, какъ я этого ожидалъ — я совершенно забылъ двухъ товарищей моего ночного бдѣнія. Взгляду въ да нихъ теперь, я увидалъ Законъ (представляемый бумагами мистера Брёффа) лежащимъ въ небреженіи на полу. Самъ же мистеръ Брёффъ жадно смотрѣлъ сквозь щель, образовавшуюся между неплотно задернутыми занавѣсями кровати. А Бетгереджъ, забывъ всякое уваженіе къ общественнымъ различьямъ, заглядывалъ черезъ плечо мистера Брёффа.

Они оба отскочили, замѣтивъ, что я на нихъ смотрю, точно два мальчугана, пойманные на мѣстѣ преступленія своимъ школьнымъ учителемъ. Я пригласилъ ихъ знаками слѣдовать моему примѣру и снять тихонько сапоги. Еслибы мистеръ Блэкъ далъ намъ случай слѣдить за нимъ, необходимо было дѣлать это безъ шума.

Прошло десять минуть — и ничего не случилось. Потомъ онъ вдругъ сбросилъ съ себя одѣяло. Онъ спустилъ одну ногу съ кровати и ждалъ.

— Напрасно я его вынулъ изъ банка, сказалъ онъ про себя. — Тамъ онъ былъ въ безопасности.

Сердце мое забилось сильно, въ вискахъ застучало какъ молотками. Сомнѣніе насчетъ безопасности алмаза опять было преобладающимъ впечатлѣніемъ въ его умѣ! На этомъ одномъ сосредоточивался весь успѣхъ опыта. Надежда, внезапно мнѣ открывшаяся, оказалась слишкомъ сальнымъ потрясеніемъ для моихъ разстроенныхъ нервъ. Я былъ вынужденъ отвести отъ него глаза, иначе я бы, кажется, не совладалъ съ собою.

Насталъ промежутокъ молчанія.

Когда я могъ себѣ позволить взглянуть на него опять, онъ уже стоялъ возлѣ кровати. Зрачки его глазъ теперь были сжаты, а оболочки вокругъ зрачковъ блестѣли при свѣтѣ горѣвшей на столикѣ свѣчи, въ то время, какъ онъ медленно покачивалъ головою изъ стороны въ сторону. Онъ размышлялъ, онъ недоумѣвалъ и заговорилъ снова:

— Какъ знать? Индійцы могутъ скрываться гдѣ-нибудь въ домѣ!

Онъ замолкъ и медленно прошелъ на другую сторону комнаты, потомъ, повернулъ назадъ, постоялъ немного и возвратился съ кровати, говоря:

— Онъ даже не подъ замкомъ. Онъ въ ея индійскомъ шкапикѣ. И ящикъ не замыкается.

Онъ присѣлъ на кровать.

— Всякій можетъ его взять, продолжалъ онъ.

Опять онъ всталъ тоскливо И повторилъ свои первыя слова:

— Какъ знать? Индійцы могутъ скрываться гдѣ-нибудь въ домѣ!

Опять онъ постоялъ въ раздумьи. Я спрятался за занавѣски кровати. Онъ окинулъ комнату своимъ безсознательнымъ, блестящимъ взоромъ. Я притаилъ дыханіе. Опять оказалась какая-то остановка, въ дѣйствіи ли лавдана, или въ дѣятельности мозга, кто это могъ опредѣлить? Все зависѣло отъ того, что онъ сдѣлаетъ теперь.

Онъ легъ въ постель!

Жестокое сомнѣніе мелькнуло у меня въ умѣ. Могло ли быть, чтобы успокоительное дѣйствіе опіума уже начиналось теперь? Согласно моей опытности я этого допускать не могъ; но что значитъ опытность, гдѣ рѣчь идетъ объ опіумѣ? Едва-ли найдутся на свѣтѣ два человѣка, на которыхъ бы онъ дѣйствовалъ одинаково. Не было ли въ его организмѣ какой-либо особенности, вслѣдствіе которой лавданъ имѣлъ на него дѣйствіе своеобразное? Неужели насъ ожидаетъ неудача въ минуту окончательнаго успѣха?

Нѣтъ, онъ внезапно всталъ опять.

— Какъ могу я спать, вскричалъ онъ вдругъ: — съ этимъ на душѣ?

Онъ взглянулъ на свѣчу, горѣвшую на столикѣ возлѣ кровати. Спустя минуту онъ взялъ въ руку подсвѣчникъ.

Я погасилъ свѣчу, которая горѣла но другую сторону занавѣсокъ, и вмѣстѣ съ мистеромъ Брёффозъ и Беттереджемъ притаился въ самый дальній уголокъ за кроватью. Товарищамъ моимъ я показывалъ знаками, чтобы они молчали, какъ будто жизнь ихъ отъ того зависѣла.

Мы ждали не видя и не слыша ничего, скрытые занавѣсками.

Свѣча, которую онъ держалъ по другую сторону кровати, вдругъ двинулась съ мѣста. Тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ онъ прошелъ мимо насъ быстрыми и неслышными шагами, все съ свѣчою въ рукѣ.

Онъ отворилъ дверь и вышелъ изъ спальной. Мы послѣдовали за нимъ внизъ по лѣстницѣ и вдоль корридора перваго этажа. Онъ ни разу не оглянулся, ни разу не останавливался.

Онъ отворилъ дверь гостиной и вошелъ, оставивъ ее за собою растворенною. Она была повѣшена (надобно всѣмъ дверямъ въ домѣ) на большихъ, старинныхъ петляхъ. Между дверью и косякомъ оставалась большая щель. Я знаками пригласилъ моихъ двухъ товарищей смотрѣть въ эту щель, чтобы ему не показываться. Самъ же я сталъ — также за дверью, но по другую сторону. По лѣвую руку отъ меня находилось углубленіе въ стѣнѣ. Туда я могъ спрятаться мгновенно при малѣйшемъ признакѣ съ его стороны выглянуть опять въ корридоръ.

Онъ дошелъ до середины комнаты все со свѣчою въ рукѣ, осматривался, но не оглянулся ни разу.

Дверь въ спальную миссъ Вериндеръ была немного растворена. Она погасила у себя свѣчу. Она мужественно владѣла собою. Смутное очертаніе ея бѣлаго легкаго платья было все, что я могъ разглядѣть. Не бывъ предупрежденъ, никто бы не подозрѣвалъ, что въ комнатѣ живое существо. Она стояла въ тѣша, у нея не вырвалось ни одного слова, ни одного движенія.

На часахъ было десять минутъ второго. При мертвомъ молчаніи я слышалъ тихій шумъ падающаго дождя и шелестъ листьевъ отъ легкаго ночного вѣтра.

Простоявъ въ недоумѣнія съ минуту или двѣ по серединѣ комнаты, онъ прошелъ къ углу у окна, гдѣ стоялъ индійскій шкапикъ.

Онъ поставилъ свѣчу на шкапъ и сталъ выдвигать и задвигать одинъ ящикъ за другимъ, пока не дошелъ до того, гдѣ лежало стеклышко, игравшее роль алмаза. Съ минуту онъ смотрѣлъ пайщикъ, потомъ вынулъ изъ него стеклышко правою рукою; другою онъ взялъ со шкапика свѣчу. Тутъ онъ вернулся на середину комнаты и опять постоялъ неподвижно.

До-сихъ-поръ онъ повторялъ точь-въ-точь что сдѣлалъ въ ночь послѣ дня рожденія. Будетъ ли его слѣдующее дѣйствіе точнымъ повтореніемъ того, что онъ сдѣлалъ за тѣмъ въ прошломъ году? Выйдетъ ли онъ изъ комнаты? Вернется ли онъ, какъ я полагалъ, что онъ это сдѣлалъ тогда, въ свою спальную? Покажетъ ли онъ намъ, что онъ сдѣлалъ съ алмазомъ, когда возвратился въ свою комнату?

Его первое движеніе оказалось очевидно дѣйствіемъ имъ не совершеннымъ послѣ перваго пріема лавдана. Онъ поставилъ свѣчу на столъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ дальнему концу гостиной. Тамъ стоялъ диванъ. Онъ тяжело оперся на его спинку лѣвою рукою, потомъ приподнялся опять и возвратился на середину комнаты. Теперь я увидалъ его глаза. Они становились тусклы я вѣки отяжелѣли. Блескъ зрачковъ быстро исчезалъ.

Напряженное состояніе этой минуты побороло самообладаніе миссъ Вериндеръ. Она сдѣлала нѣсколько шаговъ и остановилась. Мистеръ Брёффъ и Беттереджъ взглянули на меня изъ за двери въ первый разъ. Предчувствіе обманутаго ожиданія овладѣло ими такъ, какъ и мною. Тѣмъ не менѣе, пока онъ стоялъ на серединѣ комнаты, еще была надежда. Мы ожидали съ невыразимимъ нетерпѣніемъ, что будетъ далѣе.

Слѣдующее за тѣмъ событіе рѣшило все. Онъ выпустилъ стеклышко изъ руки. Оно упало на полъ у двери и лежало на виду. Онъ не сдѣлалъ никакого усилія, чтобы его поднять; онъ смотрѣлъ на него мутнымъ взоромъ и вдругъ голова его опустилась на грудь. Онъ пошатнулся — пришелъ опять въ себя на мгновеніе — направился нетвердыми шагами къ дивану — и сѣлъ на него. Онъ сдѣлалъ послѣднее надъ собою усиліе, попробовалъ встать, но опять опустился на диванъ. Голова его упала на подушки дивана. Тогда было двадцать-пять минутъ второго. Я не успѣлъ еще положить часовъ назадъ въ карманъ, какъ онъ уже спалъ.

Все было кончено. Теперь онъ находился подъ снотворнымъ вліяніемъ лавдана и опыту насталъ конецъ.

Я вошелъ въ комнату, сказавъ мистеру Брёффу и Беттереджу, что они могутъ идти за мною. Теперь нечего было опасаться его потревожить. Мы были свободны двигаться и говорить.

Первый вопросъ, подлежащій рѣшенію, сказалъ я: — это вопросъ, что намъ теперь съ нимъ дѣлать. Онъ вѣроятно проспитъ часовъ семь или шесть по-крайней-мѣрѣ. Нести его назадъ въ спальную немного далеко. Когда я былъ моложе, я справился бы съ этимъ одинъ, но теперь мое здоровье и мои силы не тѣ, что прежде и я опасаюсь, что долженъ просить васъ мнѣ помочь.

Они еще не успѣли мнѣ отвѣчать, когда миссъ Вериндеръ тихо позвала меня. Она стояла у двери своей комнаты съ легкою шалью и съ своимъ стеганнымъ одѣяломъ на рукахъ.

— Вы намѣрены сидѣть при немъ, пока онъ спитъ? спросила она.

— Да, я не хочу его оставить одного, такъ какъ не совсѣмъ увѣренъ въ дѣйствіи на него опіума.

Она подала мнѣ шаль и одѣяло.

— Зачѣмъ его тревожить? сказала она шепотомъ. — Положите его на софу. Я затворю дверь и останусь въ своей комнатѣ.

Это безспорно было всего проще и всего безопаснѣе. Я передалъ это предложеніе мистеру Брёффу и Беттереджу; оба его одобрили. Не прошло и пяти минутъ, какъ онъ уже лежалъ удобно на софѣ, прикрытый слегка шалью и одѣяломъ. Миссъ Вериндеръ пожелала намъ доброй ночи и затворила за собою дверь. По моему приглашенію мы трое подошли къ столу посреди комнаты, на которомъ все еще горѣла свѣча и лежали письменныя принадлежности.

— Передъ тѣмъ, чтобы разойтись, началъ я: — мнѣ надо сказать два слова о произведенномъ мпото опытѣ. Въ виду имѣлось двѣ цѣли; во-первыхъ, доказать, что мистеръ Блэкъ вошелъ въ эту комнату и взялъ Лунный камень въ прошломъ году, дѣйствуя безсознательно и непроизвольно подъ вліяніемъ опіума. Послѣ видѣннаго вами, вы вѣроятно въ этомъ теперь убѣждены?

Они отвѣтили утвердительно не колеблясь ни минуты.

— Вторая цѣль, продолжалъ я: — заключалась въ томъ, чтобы открыть, куда онъ дѣвалъ Лунный камень, когда вышелъ съ нимъ изъ гостиной въ глазахъ миссъ Вериндеръ въ день ея рожденія. Достиженіе этой цѣли, конечно, зависѣло отъ точнаго повторенія съ его стороны всѣхъ его дѣйствій въ прошломъ году. Онъ этого не сдѣлалъ, и цѣль опыта не достигнута. Я скрывать не хочу, что этимъ огорченъ, по по чести могу утверждать, что не удивленъ нисколько. Я съ самаго начала говорилъ мистеру Блэку, что нашъ полный успѣхъ въ этомъ дѣлѣ зависитъ отъ точнаго воспроизведенія въ немъ физическихъ и нравственныхъ условій, въ какія онъ былъ поставленъ въ прошломъ году, и предупредилъ его, что достигнуть этого почти невозможно. Мы воспроизвели эти условія только отчасти, и опытъ удался, конечно, только отчасти же. Быть можетъ, я далъ ему слишкомъ сильный пріемъ лавдана, но по моему убѣжденію первая указанная мною причина и есть настоящая, которой мы обязаны и нашимъ успѣхомъ и неудачею.

Сказавъ это, я положилъ передъ мистеромъ Брёффомъ письменныя принадлежности и спросилъ его, не согласится ли онъ изложить подробно все, чего былъ свидѣтелемъ, и скрѣпить это своею подписью. Онъ тотчасъ взялся за перо и составилъ отчетъ съ быстротою привычнаго дѣльца.

— Я вамъ обязанъ этимъ вознагражденіемъ за то, что произошло между нами вечеромъ, сказалъ онъ. подписывая бумагу. — Прошу васъ, мистеръ Дженнингсъ, извинить мое къ вамъ недовѣріе. Вы оказали неоцѣненную услугу Фрэнклину Блэку. Говоря нашимъ юридическимъ языкомъ, вы выиграли ваше дѣло.

Извиненіе Беттереджа характеризовало его вполнѣ.

— Мистеръ Дженнингсъ, сказалъ онъ: — когда вы вновь прочтете Робинзона Крузо (что я вамъ очень совѣтую), вы увидите, что онъ всегда готовъ признавать, если оказывается, что былъ неправъ. Прошу васъ, сэръ, считать меня въ настоящемъ случаѣ исполняющимъ то, что дѣлалъ Робинзонъ Крузо.

Съ этими словами онъ подписалъ бумагу въ свою очередь.

Мистеръ Брёффъ отвелъ меня въ сторону, когда мы встали отъ стола.

— Одно слово объ алмазѣ, сказалъ онъ. — Но вашему Фрэнклинъ Блэкъ спряталъ Лунный камень въ своей комнатѣ. Но моему Лунный камень находится у банкировъ мистера Люкера въ Лондонѣ. Мы спорить не станемъ, кто изъ насъ правъ. Мы ограничимся вопросомъ, кто изъ насъ первый въ состояніи попытаться доказать свое мнѣніе на дѣлѣ.

— Относительно меня попытка уже сдѣлана сегодня ночью и не удалась, отвѣтилъ я.

— А моя попытка, возразилъ мистеръ Брёффъ; — еще производится. Вотъ уже два дня, какъ я поставилъ у банка караулъ для наблюденія за мистеромъ Люкеромъ, и я не сниму караула до послѣдняго дня этого мѣсяца. Я знаю, что онъ долженъ выкупить алмазъ самъ — я разсчитываю на тотъ случай, еслибы человѣкъ, заложившій его мистеру Люкеру, заставилъ его вынуть алмазъ изъ банка, выкупивъ его. Въ такомъ случаѣ я могъ бы овладѣть этимъ человѣкомъ. Тутъ, представляется возможность разъяснить тайну именно съ того мѣста, гдѣ она для насъ становится непроницаема. Согласны ли вы съ этимъ?

Я конечно согласился.

— Я возвращаюсь въ Лондонъ съ десятичасовымъ поѣздомъ, продолжалъ стряпчій. — Не удивительно, если я услышу по возвращеніи, что уже открыто что-нибудь — и чрезвычайно важно, чтобы Фрэнклинъ Блэкъ былъ у меня подъ рукою въ случаѣ какой-либо надобности. Я намѣренъ ему сказать, какъ скоро онъ проснется, что ему надо "о мною ѣхать въ Лондонъ. Послѣ всего заучившагося могу ли я разсчитывать на ваше вліяніе, чтобы поддержать меня?

— Безъ сомнѣнія! сказалъ я.

Мистеръ Брёффъ пожалъ мнѣ руку и вышелъ изъ комнаты. Беттереджъ послѣдовалъ за нимъ.

---

Я подошелъ къ софѣ, посмотрѣть на мистера Блэка. Онъ не шевельнулся съ-тѣхъ-поръ, какъ я его уложилъ — онъ лежалъ погруженный въ глубокій и спокойный сонъ.

Пока я еще смотрѣлъ на него, я услыхалъ, что дверь спальной тихо растворяется. На порогѣ опять показалась миссъ Вериндеръ въ ея хорошенькомъ легкомъ платьѣ.

— Окажите мнѣ послѣднюю услугу, сказала она шепотомъ: дайте мнѣ сидѣть при немъ вмѣстѣ съ вами.

Я колебался въ видахъ — не приличія, а только ночного ея отдыха. Она подошла ко мнѣ совсѣмъ близко и взяла мою руку.

— Я не могу спать; я даже не могу сидѣть спокойно въ моей комнатѣ, говорила она. — О, мистеръ Дженнингсъ! еслибы вы были на моемъ мѣстѣ, подумайте только, какъ вамъ хотѣлось бы сидѣть возлѣ и смотрѣть на него. Согласитесь! Пожалуйста!

Нужно ли прибавлять, что я не устоялъ? Конечно, нѣтъ!

Она придвинула стулъ къ дивану у его ногъ. Она глядѣла на него къ безмолвномъ восторгѣ, пока отъ избытка счастья на глазахъ ея не навернулись слезы. Она отерла ихъ и сказала, что пойдетъ за работою. Работу она принесла, но не сдѣлала ни одной стежки- Работа лежала у нея на колѣняхъ — она же не въ силахъ была отвести отъ него глазъ даже на столько, чтобы вдѣть нитку въ иголку. Я вспомнилъ свою молодость, вспомнилъ кроткіе глаза, нѣкогда обращенные съ любовью на меня. Съ стѣсненнымъ сердцемъ я искалъ отрады въ моемъ дневникѣ и написалъ въ немъ настоящія строки.

Такимъ образомъ мы молча сидѣли вмѣстѣ, одинъ погруженный въ свой дневникъ, другая поглощенная своею любовью.

Часъ проходилъ за часомъ, а онъ все лежалъ въ глубокомъ свѣ. Денъ занялся и свѣтъ постепенно прибывалъ, а онъ не выходилъ изъ своей неподвижности.

Часамъ къ шести я почувствовалъ приближеніе моихъ обычныхъ страданій. Я былъ вынужденъ оставить ее на время съ нимъ одну, подъ предлогомъ, что иду наверхъ взять для него еще подушку въ спальной. Припадокъ на этотъ разъ длился не долго. Вскорѣ я былъ въ состояніи вернуться и показаться ей опять.

Засталъ я ее уже у его изголовья. Она именно касалась губами его лба, когда я входилъ. Я покачалъ головою какъ могъ серьезнѣе и указалъ ей на стулъ. Она взглянула на меня въ отвѣть съ ясною улыбкою и плѣнительнымъ румянцемъ на лицѣ.

— И вы сдѣлали бы это на моемъ мѣстѣ! сказала она мнѣ шепотомъ.

---

Ровно восемь часовъ. Онъ начинаетъ шевелиться.

Миссъ Вериндеръ стоитъ на колѣняхъ возлѣ дивана. Она выбрала такое мѣсто, чтобы глаза его, какъ скоро онъ ихъ откроетъ, упали прямо на ея лицо.

Оставить ихъ однихъ?

Конечно!

---

Одиннадцать часовъ. Они устроились между собою; всѣ уѣхали въ Лондона, съ десятичасовымъ поѣздомъ. Конченъ мой короткій сонъ счастья. Я пробуждаюсь къ дѣйствительности моей печальной и одинокой жизни.

Я не рѣшаюсь написать ласковыя слова, сказанныя мнѣ — особенно мистеромъ Блэкомъ и миссъ Вериндеръ. Къ тому же это я безполезно. Эти слова мнѣ будутъ приходить на память въ минуты одиночества и помогать перенести, что мнѣ еще предстоитъ передъ концемъ. Мистеръ Блэкъ обѣщалъ писать и сообщить, что произойдетъ въ Лондонѣ. Миссъ Кериндеръ вернется въ Йоркширъ осенью (для своей свадьбы вѣроятно); я же долженъ дать себѣ отдыхъ и быть гостемъ въ ея домѣ. Боже мой! какъ отрадно было сердцу, когда глаза ея, полные счастья и признательности, глядѣли на меня и теплое пожатіе ея руки мнѣ говорило: «Это сдѣлали вы!»

Мои бѣдные паціенты ждутъ меня. Теперь назадъ на обычную колею, а ночью къ страшному выбору между опіумомъ и страданіемъ!

Я благодарю Бога за Его милосердіе! На меня глянулъ лучъ солнца — мнѣ выпала минута счастья!

ПЯТЫЙ РАЗСКАЗЪ,

Продолжаемый Фрэнклиномъ Блэкомъ.

Глава I.

Только нѣсколько словъ необходимы съ моей стороны для дополненія разсказа, описаннаго въ дневникѣ Эзра Дженнингса.

О себѣ я могу только сказать, что я проснулся утромъ двадцать-шестого, ничего не зная изъ всего, что я говорилъ или дѣлалъ подъ вліяніемъ опіума — съ того времени, когда сонъ овладѣлъ мною, до того времени, когда я раскрылъ глаза на диванѣ въ гостиной Рэчель.

О томъ, что случилось, когда я проснулся, я не считаю себя въ нравѣ отдавать отчетъ подробно. Ограничиваясь только результатами, я долженъ сказать, что Рэчель и я вполнѣ поняли другъ друга прежде чѣмъ хоть одно слово объясненія было сказано съ той или съ другой стороны. Я отказываюсь объяснить и Рэчель отказывается объяснить необыкновенную скорость нашего примиренія. Милостивые государи и милостивыя государыни, оглянитесь на то время, когда вы были страстно привязаны другъ къ другу — и вы узнаете, что случилось послѣ того, какъ Эзра Дженнингсъ заперъ дверь гостиной, такъ же хорошо, какъ я знаю это самъ.

Однако, я не прочь прибавить, что насъ навѣрно застала бы мистриссъ Мерридью, еслибы не присутствіе духа Рэчель. Она услыхала шелестъ платья старушки въ корридорѣ и тотчасъ выбѣжала на встрѣчу. Я слышалъ, какъ мистриссъ Мерридью сказала: «Что случалось?» и слышалъ отвѣтъ Рэчель: «Взрывъ!» Мистриссъ Мерридью тотчасъ позволила взять себя за руку и увести въ садъ, подальше отъ предстоящаго потрясенія. Возвращаясь въ домъ, она встрѣтила, меня въ передней и объявила, какъ сильно поражена обширнымъ улучшеніемъ въ наукѣ съ того времени, какъ она была дѣвочкой въ школѣ.

— Взрывы, мистеръ Блэкъ, несравненно тише, чѣмъ они были прежде. Увѣряю васъ, я почти не слыхала взрыва мистера Дженнингса изъ сада. И запаха нѣтъ потомъ, по-крайней-мѣрѣ теперь, когда мы воротились въ домъ! Я должна право извиниться передъ вашимъ другомъ докторомъ. Справедливость требуетъ сказать, что онъ устроилъ это великолѣпно.

Итакъ, побѣдивъ Беттереджа и мистера Брёффа, Эзра Дженнингсъ побѣдилъ самое мистриссъ Мерридью. Все-таки въ свѣтѣ есть много неразвитаго либеральнаго чувства!

За завтракомъ мистеръ Брёффъ не скрывалъ, по какимъ причинамъ онъ желалъ, чтобы я поѣхалъ съ нимъ въ Лондонъ съ утреннимъ поѣздомъ. Надзоръ у банка и результатъ, который можетъ выдти изъ этого, такъ непреодолимо возбудили любопытство Рэчели, что она тотчасъ рѣшила (если мистриссъ Мерридью не будетъ сопротивляться) ѣхать съ нами въ Лондонъ — чтобы какъ можно ранѣе узнать извѣстія о нашихъ поступкахъ.

Мистриссъ Мерридью оказалась сговорчивой и снисходительной послѣ истинно-внимательного способа, съ какимъ былъ сдѣланъ взрывъ, и Беттереджу сообщили, что мы всѣ четверо возвращаемся назадъ съ утреннимъ поѣздомъ. Я ожидалъ, что онъ будетъ просить позволенія ѣхать съ нами. Но Рэчель благоразумно доставила вѣрному старому слугѣ занятіе интересное для него. Ему было поручено докончить меблировку дома, и онъ слишкомъ былъ занятъ своей служебной отвѣтственностью для того, чтобы чувствовать «розыскную лихорадку», какъ онъ могъ бы чувствовать ее при другихъ обстоятельствахъ.

Единственный предметъ нашего сожалѣнія, уѣзжая въ Лондонъ, была необходимость разстаться скорѣе, чѣмъ мы бы желали, съ Эзра Дженнингсомъ. Невозможно было уговорить его ѣхать съ нами. Я могъ только обѣщать писать къ нему — а Рэчель могла только настаивать, чтобы онъ навѣстилъ ее, когда она воротится въ Йоркширъ. Мы можемъ вполнѣ надѣяться встрѣтиться съ нимъ опять черезъ нѣсколько мѣсяцевъ — а между тѣмъ было что-то очень грустное видѣть нашего лучшаго и дорогого друга стоящаго одиноко на платформѣ, когда поѣздъ двинулся.

По пріѣздѣ нашемъ въ Лондонъ къ мистеру Брёффу подошелъ мальчикъ, одѣтый въ жакетку и панталоны изъ поношеннаго чернаго сукна, и замѣчательнаго необыкновенною величиною глазъ. Они выдавались такъ далеко и раскрывались такъ широко, что вы тревожно удивлялись, какъ это они оставались въ своихъ впадинахъ. Выслушавъ мальчика, мистеръ Брёффъ спросилъ дамъ, извинятъ ли они расъ, если мы не проводимъ ихъ на Портлэндскую площадь. Я едва успѣлъ обѣщать Рэчель, что я вернусь и разскажу ей все, что случилось, какъ мистеръ Брёффъ схватилъ меня за руку и торопливо потащилъ въ кэбъ. Мальчикъ съ огромными глазами сѣлъ на козлахъ возлѣ извощика и кэбъ поѣхалъ въ Ломбардскую улицу.

— Извѣстія изъ банка? спросилъ я, когда мы поѣхало.

— Извѣстія о мистерѣ Люкерѣ, отвѣчалъ мистеръ Брёффъ. — Часъ тому назадъ его видѣли выѣзжающимъ изъ своего дома въ Лэмбетѣ въ кэбѣ вмѣстѣ съ двумя людьми, въ которыхъ мои люди узнали полицейскихъ офицеровъ въ партикулярномъ платьѣ. Если опасеніе индійцевъ заставило мистера Люкера принять эту предосторожность, то выводъ довольно ясенъ. Онъ ѣдетъ вынимать алмазъ изъ банка.

— Я мы ѣдемъ въ банкъ смотрѣть, что выйдетъ изъ этого?

— Да — или слышать, что вышло, если уже все будетъ кончено въ это время. Вы примѣтили моего мальчика — вотъ что сидитъ на козлахъ?

— Я примѣтила его глаза.

Мистеръ Брёффъ засмѣялся.

— У меня въ конторѣ называютъ этого бѣднаго мальчишку «Гусберри».^[5] Онъ служитъ у меня на посылкахъ и я только желалъ бы, чтобы на моихъ клэрковъ, давшихъ ему это прозвище, можно было такъ же положиться, какъ на него. Гусберри одинъ изъ самыхъ хитрыхъ мальчиковъ въ Лондонѣ, мистеръ Блэкъ, несмотря да его глаза.

Было безъ двадцати минутъ пять, когда мы подъѣхали къ банку въ Ломбардской улицѣ. Гусберри тоскливо посмотрѣлъ на своего хозяина., когда отворилъ дверцу кэба.

— Ты тоже хочешь? ласково спросилъ мистеръ Брёффъ. — Ступай же и не отходи отъ меня до дальнѣйшихъ распоряженій. Онъ проворенъ какъ молнія, шепнулъ мнѣ мистеръ Брёффъ. — Двухъ словъ достаточно для Гуеберри тамъ, гдѣ съ другимъ мальчикомъ понадобилось бы двадцать.

Мы вошли. Наружная контора — съ длиннымъ прилавкомъ, за которымъ сидѣли кассиры — была наполнена народомъ; всѣ ожидали очереди получить или заплатить деньги прежде чѣмъ банкъ закроется въ пять часовъ.

Два человѣка изъ толпы подошли къ мистеру Брёффу, какъ только онъ вошелъ.

— Ну, спросилъ стряпчій: — вы видѣли его?

— Онъ прошелъ здѣсь мимо насъ полчаса тому назадъ, сэръ, въ внутреннюю контору.

— Онъ еще не выходилъ?

— Нѣтъ еще, сэръ.

Мистеръ Брёффъ обернулся но мнѣ.

— Подождемъ, сказалъ онъ.

Я отыскивалъ въ толпѣ около меня трехъ индійцевъ. Ихъ нигдѣ не было видно. Единственный человѣкъ съ замѣчательно смуглымъ лицомъ былъ высокій мущина въ лоцманской одеждѣ и въ круглой шляпѣ, походившій на моряка. — Неужели это одинъ изъ нихъ переодѣтый? Не можетъ быть! Мущина этотъ былъ выше всѣхъ индійцевъ, а лицо его, тамъ гдѣ оно не было закрыто косматой черной бородой, было вдвое шире лица котораго-либо изъ нихъ.

— У нихъ долженъ быть гдѣ-нибудь шпіонъ, сказалъ мистеръ Брёффъ, въ свою очередь взглянувъ на смуглаго моряка: — и можетъ быть вотъ этотъ.

Прежде чѣмъ онъ успѣлъ сказать еще что-нибудь, какъ за фалду сюртука почтительно дернулъ его мальчикъ съ огромными глазами. Мистеръ Брёффъ посмотрѣлъ туда, куда смотрѣлъ мальчикъ.

— Шш! сказалъ онъ: — вотъ мистеръ Люкеръ!

Ростовщикъ вышелъ изъ внутреннихъ областей банка, а за нимъ два его караульныхъ полисмена въ партикулярномъ платьѣ.

— Не теряйте его изъ вида, шепнулъ Брёффъ. — Если онъ передастъ кому-нибудь алмазъ, то передастъ его здѣсь.

Не примѣчая никого изъ насъ, мистеръ Люкеръ медленно пробирался къ двери — то въ густой, то въ рѣдкой части толпы. Я ясно видѣлъ, какъ рука его шевелилась, когда онъ прошелъ мимо низенькаго, плотнаго человѣка, прилично одѣтаго въ темносѣрое платье. Человѣкъ этотъ слегка вздрогнулъ и посмотрѣлъ ему въ слѣдъ. Мистеръ Люкеръ медленно пробирался сквозь толпу. Въ дверяхъ его караульные стали по бокамъ ого. За всѣми троими шелъ одинъ изъ двухъ человѣкъ мистера Брёффа — и я болѣе ихъ не видалъ.

Я оглянулся на стряпчаго, а потомъ значительно посмотрѣлъ на человѣка въ темносѣромъ платьѣ.

— Да, шепнулъ мистеръ Брёффъ: — я тоже видѣлъ!

Онъ обернулся, отыскивая своего другого человѣка. Другого человѣка нигдѣ не было видно. Онъ оглянулся назадъ, отыскивая мальчика. Гусберри исчезъ.

— Чортъ побери! что это значитъ? сердито сказалъ мистеръ Брёффъ. — Оба оставили насъ въ то самое время, когда болѣе всего нужны намъ.

Пришла очередь человѣка въ темносѣромъ платьѣ занять мѣсто у прилавка. Онъ выплатилъ чекъ — получалъ росписку — и повернулся, чтобы выдти.

— Что теперь дѣлать? спросилъ мистеръ Брёффъ. — Мы не можемъ унизить себя до того, чтобы идти за нимъ слѣдомъ.

— Я могу! сказалъ я: — я не потеряю изъ вида этого человѣка за десять тысячъ фунтовъ!

— Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ мистеръ Брёффъ: — я не потеряю изъ вида васъ за вдвое большую сумму. Прекрасное занятіе для человѣка въ моемъ положеніи! пробормоталъ онъ про себя, когда мы шли за незнакомцемъ изъ банка. — Ради Бога не говорите объ этомъ никому! Я пропаду, если это сдѣлается извѣстно.

Человѣкъ въ сѣромъ платьѣ сѣлъ въ омнибусъ, ѣхавшій къ западу. Мы сѣли вслѣдъ за нимъ. Въ мистерѣ Брёффѣ остались еще слѣды юности. Я утверждаю это положительно — когда онъ сѣлъ въ омнибусъ, онъ покраснѣлъ!

Человѣкъ въ сѣромъ платьѣ остановилъ омнибусъ и вышелъ въ Оксфордской улицѣ. Мы опять пошли за нимъ. Онъ вошелъ въ аптекарскую лавку.

Мистеръ Брёффъ вздрогнулъ.

— Это мой аптекарь, сказалъ онъ: — я боюсь, что мы сдѣлали ошибку.

Мы вошли въ аптеку. Мистеръ Брёффъ и хозяинъ размѣнялись нѣсколькими словами по секрету. Стряпчій опять присоединился ко мнѣ съ вытянутымъ лицомъ.

— Это дѣлаетъ намъ большую честь, сказалъ онъ, взявъ меня за руку и выводя изъ аптеки: — хотъ это утѣшительно!

— Что дѣлаетъ намъ честь? спросилъ я.

— Мистеръ Блэкъ! вы и я дна самыхъ худшихъ любителей-сыщиковъ, когда-либо подвизавшихся въ этомъ ремеслѣ. Человѣкъ въ сѣромъ платьѣ тридцать лѣтъ служитъ у аптекаря. Онъ былъ посланъ въ банкъ заплатить деньги по счету его хозяина — и онъ знаетъ о Лунномъ камнѣ не болѣе новорожденнаго младенца.

Я спросилъ, что теперь надо дѣлать.

— Воротимтесь ко мнѣ въ контору, сказалъ мистеръ Брёффъ: — Гусберри и мой другой человѣкъ, очевидно, преслѣдовали кого-нибудь другого. Будемъ надѣяться, что у нихъ по-крайней-мѣрѣ зоркіе глаза.

Когда ни доѣхали до конторы мистера Брёффа, второй его человѣкъ былъ уже тамъ прежде насъ. Онъ ждалъ болѣе четверти часа.

— Ну, спросилъ мистеръ Брёффъ: — какія у васъ извѣстія?

— Съ сожалѣніемъ долженъ сказать, сэръ, отвѣчалъ этотъ человѣкъ; — что я сдѣлалъ ошибку. Я готовъ былъ присягнуть, что видѣлъ, какъ мистеръ Люкеръ передалъ что-то молодому джентльмену въ свѣтломъ пальто. Пожилой джентльмэнъ оказался, сэръ, весьма почтеннымъ торговцемъ желѣзными товарами въ Истчинѣ.

— Гдѣ Гусберри? безропотно спросилъ мистеръ Брёффъ.

Человѣкъ вытаращилъ глаза.

— Не знаю, сэръ. Я не видалъ его съ тѣхъ-поръ, какъ вышелъ изъ банка.

Мистеръ Брёффъ отпустилъ его.

— Одно изъ двухъ, сказалъ онъ мнѣ: — или Гусберри убѣжалъ, или онъ отыскиваетъ самъ отъ себя. Что вы скажете о томъ, чтобы отобѣдать здѣсь, на случай, если мальчикъ воротится черезъ часъ или два? У меня есть хорошее вино въ погребѣ и мы можемъ взять кусокъ баранины изъ кофейной.

Мы отобѣдали въ конторѣ мистера Брёффа. Прежде чѣмъ сняли скатерть, доложили, что какой-то человѣкъ желаетъ говорить съ стряпчимъ. Былъ ли это Гусберри? Нѣтъ, а тотъ человѣкъ, который былъ послалъ слѣдить за мистеромъ Люкеромъ, когда онъ вышелъ изъ банка.

Донесеніе въ этомъ случаѣ не представляло ни малѣйшаго интереса. Мистеръ Люкеръ воротился домой я тамъ отпустилъ своихъ караульныхъ. Онъ болѣе не выходилъ. Къ сумеркамъ ставни были закрыты и дверь заперта на запоръ. Улицы передъ домомъ и аллею позади дома старательно караулили. Никакихъ слѣдовъ индійцевъ не было видно, никто не шатался около дома. Сообщивъ эти факты, караульный пожелалъ узнать, не будетъ ли дальнѣйшихъ приказаній. Мистеръ Брёффъ отпустилъ его на ночь.

— Вы думаете, что мистеръ Люкеръ взялъ домой Лунный камень? спросилъ я.

— Не таковскій! сказалъ мистеръ Брёффъ: — онъ не отпустилъ бы своихъ полисмэновъ, еслибъ подвергался риску опять держать алмазъ въ своемъ домѣ.

Мы прождали мальчика еще полчаса, и прождали напрасно. Мистеру Брёффу было пора ѣхать въ Гэмпстадъ, а мнѣ воротиться къ Рэчель на Портлэндскую площадь. Я оставилъ мою карточку привратнику въ конторѣ, написавъ на этой карточкѣ, что я буду у себя въ квартирѣ въ половинѣ одиннадцатаго въ отитъ вечеръ. Эту карточку должны были отдать мальчику, если мальчикъ воротится.

Нѣкоторые люди имѣютъ сноровку не опаздывать на назначенное свиданіе, а другіе имѣютъ сноровку опаздывать. Я принадлежу къ числу этихъ другихъ. Прибавьте къ этому, что я провелъ вечеръ на Портлэндской илощади на одномъ диванѣ съ Рэчель, въ комнатѣ длиною въ сорокъ футъ, на дальнемъ концѣ которой сидѣла мистриссъ Мерридью. Удивится ли кто-нибудь, что я воротился домой въ половинѣ перваго вмѣсто половины одиннадцатаго? Если такъ, то этотъ человѣкъ долженъ быть безъ сердца! И какъ горячо надѣюсь я, что мнѣ никогда не придется знакомиться съ этимъ человѣкомъ!

Слуга мой подалъ мнѣ бумажку, когда отворилъ мнѣ дверь.

Я прочелъ эти слова, написанныя четкимъ юридическимъ почеркомъ:

«Съ вашего позволенія, сэръ, мнѣ ужасно хочется спать. Я приду опять завтра утромъ въ десятомъ часу.»

Изъ разспросовъ оказалось, что мальчикъ съ необыкновенными глазами приходилъ, подалъ мою карточку, подождалъ съ часъ, ничего больше де дѣлалъ, какъ засыпалъ и опять просыпался, написалъ ко мнѣ нѣсколько словъ и ушелъ домой — съ важнымъ видомъ сообщивъ слугѣ, что «онъ не годится ни къ чему, если не выспится ночью».

Въ девять часовъ на слѣдующее утро я былъ готовъ принять моего посѣтителя. Въ половинѣ десятаго я услыхалъ шаги за моею дверью.

— Войдите, Гусберри! закричалъ я.

— Благодарю васъ, сэръ, отвѣчалъ серьезный и меланхолическій голосъ.

Дверь отворилась. Я вскочилъ и очутился лицомъ къ лицу — съ приставомъ Кёффомъ!

— Я вздумалъ заглянуть сюда, мистеръ Блэкъ, на случай, не въ Лондонѣ ли вы, прежде чѣмъ напишу въ Йоркширъ, сказалъ сержантъ.

Онъ былъ печаленъ и худощавъ по прежнему, глаза его не лишились своего прежняго выраженія (такъ тонко подмѣченнаго въ разсказѣ Беттереджа), «они смотрѣли такъ, какъ будто ожидали отъ васъ болѣе того, что было извѣстно вамъ самимъ». Но, на сколько одежда можетъ измѣнить человѣка, знаменитый Кёффъ измѣнился такъ, что его узнать было нельзя, На немъ была плана ст. широкими полями, свѣтлая охотничья жакетка, бѣлые панталоны и суконные каштановаго цвѣта штиблеты. Въ рукахъ у него была толстая падка; вся его цѣль, казалось, состояла въ томъ, чтобы имѣть такой видъ, какъ будто онъ всю жизнь жилъ въ деревнѣ. Когда я поздравлялъ его съ превращеніемъ, онъ не хотѣлъ принять это за шутку. Онъ жаловался очень серьезно на лондонскій шумъ и запахъ. Объявляю, я вовсе не увѣренъ, что онъ не говорилъ съ легкимъ деревенскимъ акцентомъ. Я предложилъ ему позавтракать. Невинный деревенскій житель просто обидѣлся. Онъ завтракалъ въ половинѣ седьмаго — а ложился спать съ курами и пѣтухами.

— Я только вчера вечеромъ воротился изъ Ирландіи, сказалъ приставъ, приступая къ цѣли своего практическаго посѣщенія съ своимъ невозмутимымъ обращеніемъ: — прежде чѣмъ легъ спать, я прочелъ ваше письмо, сообщавшее мнѣ, что случилось послѣ того, какъ мое слѣдствіе по поводу алмаза прекратилось въ прошломъ году. Съ моей стороны остается сказать только одно. Я совершенно не понялъ дѣла. Какъ могъ бы какой бы то ни было человѣкъ на свѣтѣ видѣть предметы въ ихъ настоящемъ свѣтѣ въ такомъ положеніи, въ какомъ находился я въ то время, я знать не могу. Но это не измѣняетъ фактовъ. Я сознаюсь, что надѣлалъ путаницы. Это была не первая путаница, мистеръ Блэкъ, отличившая мою полицейскую карьеру! Только въ книгахъ сыщики никогда не дѣлаютъ ошибокъ.

— Вы пріѣхали именно въ такое время, когда вы можете поправить вашу репутацію, сказалъ я.

— Извините, мистеръ Блэкъ, возразилъ приставъ: — теперь когда я вышелъ въ отставку, я ни крошечки не забочусь о моей репутаціи. Я покончилъ съ моей репутаціей, слава Богу! Я пріѣхалъ сюда, сэръ, изъ признательнаго воспоминанія о щедрости покойной лэди Вериндеръ во мнѣ. Я ворочусь къ моему прежнему дѣлу — если я вамъ нуженъ и если вы положитесь на меня — только по этому поводу, а ни въ какомъ другомъ. Ни одного фартинга не должно перейти отъ васъ ко мнѣ. Это основано на чести. Теперь скажите мнѣ, мистеръ Блэкъ, въ какомъ положеніи находится дѣло послѣ того, какъ вы писали ко мнѣ?

Я разсказалъ ему объ опытѣ съ опіумомъ и о томъ, что случилось дотомъ въ банкѣ въ Ломбардской улицѣ. Онъ былъ очень пораженъ опытомъ — это было нѣчто совершенно новое въ его опытности. Онъ особенно заинтересовался теоріей Эзра Дженнингса относительно того, что я сдѣлалъ съ алмазомъ послѣ того, какъ я вышелъ изъ гостиной Рэчель въ ночь, послѣдовавшую за днемъ рожденія.

— Я не согласенъ съ мистеромъ Дженнингсомъ, что вы спрятали Лунный камень, сказалъ приставъ Кёффъ: — но я согласенъ съ нимъ, что вы непремѣнно отнесли его въ вашу комнату.

— Хорошо! Я что же случилось потомъ? спросилъ я.

— Вы сами не имѣете никакого подозрѣнія о томъ, что случилось, сэръ?

— Рѣшительно никакого.

— А мистеръ Брёффъ не подозрѣваетъ?

— Не болѣе моего.

Мистеръ Кёффъ всталъ и подошелъ къ моему письменному столу. Онъ воротился съ запечатаннымъ конвертомъ. На немъ было написано «Секретное» и оно было адресовано ко мнѣ, а въ углу была подпись пристава.

— Я подозрѣвалъ въ прошломъ году не то лицо, сказалъ онъ: — можетъ быть, и теперь я подозрѣваю не того. Подождите распечатывать конвертъ, мистеръ Блэкъ, пока мы не узнаете правды, а потомъ сравните имя виновнаго съ тѣмъ именемъ, которое я написалъ въ этомъ запечатанномъ письмѣ.

Я положилъ письмо въ карманъ — а потомъ спросилъ мнѣнія пристава на счетъ тѣхъ мѣръ, которыя мы приняли въ банкѣ.

— Очень хорошій планъ, сэръ, отвѣчалъ онъ: — и именно то, что слѣдовало сдѣлать. Но кромѣ Люкера слѣдовало присматривать и за другимъ человѣкомъ

— Названнымъ въ письмѣ, которое вы отдали мнѣ?

— Да, мистеръ Блэкъ, за человѣкомъ названнымъ въ этомъ письмѣ. Теперь ужъ дѣлать нечего. Я кое-что предложу вамъ и мистеру Брёффу, сэръ, когда наступитъ время. Подождемъ прежде и посмотримъ, не скажетъ ли намъ мальчикъ чего-нибудь, что стоитъ выслушать.

Было около десяти часовъ, а мальчикъ еще не являлся. Приставъ Кёффъ заговорилъ о другихъ предметахъ. Онъ спросилъ о своемъ старомъ другѣ Беттереджѣ и своемъ старомъ врагѣ садовникѣ. Черезъ минуту онъ перешелъ бы отъ этого къ своимъ любимымъ розамъ, еслибъ мой слуга не прервалъ насъ, доложивъ, что мальчикъ ждетъ внизу.

Когда Гусберри привели въ комнату, онъ остановился на порогѣ двери и недовѣрчиво посмотрѣлъ на человѣка, находившагося со мною. Я подозвалъ мальчика къ себѣ.

Вы можете говорить передъ этимъ господиномъ, сказалъ я: — онъ здѣсь для того, чтобы помогать мнѣ, и онъ знаетъ все, что случилось. Приставъ Кёффъ, прибавилъ я: — этотъ мальчикъ изъ конторы мистера Брёффа.

Въ нашей современной системѣ цивилизаціи знаменитость (все-равно какого бы то ни было рода) — рычагъ двигающій всѣмъ. Слава знаменитаго Кёффа дошла даже до ушей маленькаго Гусберри. Бойкіе глаза мальчика выкатались еще сильнѣе, когда я назвалъ знаменитое ими, до тиной степени, что я думалъ, что они выпадутъ на коверъ.

— Подите сюда, мой милый, сказалъ приставъ: — и дайте намъ послушать, что вы намъ разскажете.

Вниманіе великаго человѣка — героя многихъ знаменитыхъ исторіи въ каждой юридической конторѣ въ Лондонѣ — какъ будто околдовало мальчика. Онъ всталъ прямо передъ приставомъ Кёффомъ и заложилъ руки за спину, по обычаю новобранца, выдерживающаго экзаменъ.

— Какъ ваше имя? спросилъ приставъ, начиная съ перваго вопроса.

— Октавіусъ Гай, отвѣчалъ мальчикъ. — Въ конторѣ меня называетъ Гусберри изъ-за моихъ глазъ.

— Октавіусъ Гай, иначе Гусберри, продолжалъ приставъ съ чрезвычайной серьезностью. — Васъ хватились вчера въ банкѣ. Гдѣ вы были?

— Съ вашего позволенія, соръ, я слѣдилъ за однимъ человѣкомъ.

— Кто это такой?

— Высокій мущина, сэръ, съ большой черной бородой, одѣтый какъ морякъ.

— Я помню этого человѣка! перебилъ я. — Мастеръ Брёффъ и я сочли его шпіономъ, подосланнымъ индійцами.

На пристава Кёффа, повидимому, не произвело большаго впечатлѣнія то, что думали мистеръ Брёффъ и я. Онъ продолжалъ допрашивать Гусберри.

— Зачѣмъ же вы слѣдили за этимъ морякомъ? спросилъ онъ.

— Съ вашего позволенія, сэръ, мистеръ Брёффъ желалъ знать, не передастъ ли чего-нибудь мистеръ Люкеръ кому-нибудь по выходѣ изъ банка. Я видѣлъ, что мистеръ Люкеръ передалъ что-то моряку съ черной бородой.

— Зачѣмъ вы по сказали мистеру Брёффу то, что вы видѣли?

— Я не имѣлъ времени говорить кому бы то ни было, сэръ; морякъ вышелъ такъ скоро.

— А вы побѣжали за нимъ?

— Да, сэръ.

— Гусберри, сказалъ приставъ гладя его по головѣ: — у васъ есть кое-что въ этомъ маленькомъ черепѣ — и это не хлопчатая бумага. Я очень доволенъ вами до-сихъ-поръ.

Мальчикъ покраснѣлъ отъ удовольствія. Приставъ Кёффъ продолжалъ:

— Ну, что же сдѣлалъ морякъ, когда вышелъ на улицу?

— Онъ взялъ кэбъ, сэръ.

— А вы что сдѣлали?

— Бѣжалъ сзади.

Прежде чѣмъ приставъ успѣлъ сдѣлать еще вопросъ, пришелъ другой посѣтители. — главный клеркъ изъ конторы мистера Брёффа.

Чувствуя, какъ важно не прерывать вопроса мистера Кёффа, я принялъ клэрка въ другой комнатѣ. Онъ пришелъ съ дурными извѣстіями отъ своего хозяина. Волненіе и суета послѣднихъ двухъ дней оказались не подъ силу мистеру Брёффу. Онъ проснулся въ это утро съ припадкомъ подагры и не могъ выходить изъ своей комнаты въ Гэмпстидѣ, а въ настоящемъ критическомъ положеніи нашихъ дѣлъ онъ очень тревожился, что принужденъ оставить меня безъ совѣта и помощи опытнаго человѣка. Главный клэркъ получилъ приказаніе оставаться въ моемъ распоряженіи и готовъ былъ употребить всѣ силы, чтобы замѣнить мистера Брёффа.

Я тотчасъ написалъ, чтобы успокоить старика, сообщивъ ему о пріѣздѣ пристава Кёффа, прибавивъ, что Гусберри допрашиваютъ въ эту минуту, и обѣщая увѣдомить мистера Брёффа, или лично, или письменно, о томъ, что можетъ случиться въ этотъ день. Отправивъ клэрка въ Гэмпстидъ съ моимъ письмомъ, я воротился въ ту комнату, изъ которой вышелъ, и нашелъ пристава Кёффа у камина, собирающагося позвонить въ колокольчикъ.

— Извините меня, мистеръ Блэкъ, сказалъ приставь: — я только что хотѣлъ послать къ вамъ слугу сказать, что желаю говорить съ вами. Въ моихъ мысляхъ не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія, что этотъ мальчикъ — этотъ славный мальчикъ, прибавилъ приставь, гладя Гусберри по головѣ: — слѣдилъ именно за кѣмъ нужно. Драгоцѣнное время было потеряно, сэръ, оттого что вы, къ несчастью, не были дома въ половинѣ одиннадцатаго вчера вечеромъ. Теперь остается только немедленно послать за кэбомъ.

Черезъ пять минутъ приставъ Кёффъ и я (Гусберри сѣлъ на козла показывать кучеру дорогу) ѣхали къ Сити.

— Когда-нибудь, сказалъ приставъ, указывая въ переднее окно кэба: — этотъ мальчикъ сдѣлаетъ замѣчательныя вещи въ моей бывшей профессіи. Давно не встрѣчался я съ такимъ бойкимъ и умнымъ мальчикомъ. Вы услышите сущность того, мистеръ Блэкъ, что онъ сказалъ мнѣ, когда васъ не было въ комнатѣ. При васъ еще, кажется, онъ упомянулъ, что онъ побѣжалъ вслѣдъ за кэбомъ?

— Да.

— Ну, сэръ, кэбъ поѣхалъ изъ Ломбардской улицы къ Тоуэрской пристани. Морякъ съ черной бородой вышелъ изъ кэба и поговорилъ съ баталеромъ ротердамскаго парохода, который отправлялся на слѣдующее утро. Онъ спросилъ, можетъ ли онъ тотчасъ перейти на пароходъ и переночевать въ каютѣ. Баталеръ сказалъ: нѣтъ. Каюты, копки будутъ чиститься въ этотъ вечеръ и никакому пассажиру не позволялось до утра переходить на пароходъ. Морякъ повернулся и сошелъ съ пристани. Когда онъ повернулъ въ улицу, мальчикъ примѣтилъ въ первый разъ человѣка, одѣтаго ремесленникомъ, на противоположной сторонѣ улицы и, повидимому, не терявшаго моряка изъ вида. Морякъ остановился у рестораціи поблизости и вошелъ туда. Мальчикъ не рѣшился еще, что ему дѣлать, и вмѣстѣ съ нѣсколькими другими мальчиками стоялъ и смотрѣлъ на закуски, выставленныя въ окнѣ рестораціи. Онъ примѣтилъ, что ремесленникъ ждетъ, какъ самъ онъ ждалъ — во все на противоположной сторонѣ улицы. Черезъ минуту медленно подъѣхалъ кэбъ и остановился тамъ, гдѣ стоялъ ремесленникъ Мальчикъ могъ видѣть ясно только одного человѣка въ кэбѣ, высунувшагося изъ окна поговорить съ ремесленникомъ. Онъ описалъ этого человѣка, мистеръ Блэкъ, безъ всякихъ намековъ съ моей стороны, имѣющимъ смуглое лицо, похожее на лицо индійца.

Было ясно на этотъ разъ, что мы съ мистеромъ Брёффомъ сдѣлали еще ошибку. Морякъ съ черной бородой, очевидно, былъ не шпіонъ индійцевъ. Неужели алмазъ былъ у него?

— Черезъ нѣсколько времени, продолжалъ приставъ: — кэбъ поѣхалъ по улицѣ. Ремесленникъ перешелъ черезъ дорогу и вошелъ въ ресторацію. Мальчикъ ждалъ, пока его не одолѣли голодъ и усталость — а потомъ въ свою очередь вошелъ въ ресторацію. У него быль въ карманѣ шиллингъ; онъ пообѣдалъ великолѣпно, говоритъ онъ, чернымъ пуддингомъ, пирогомъ съ угремъ и бутылкой инбирнаго пива. Чего не переваритъ желудокъ мальчика? Такого съѣдомаго вещества еще не было отыскано.

— Что же онъ увидалъ въ рестораціи? спросилъ я.

— Онъ увидалъ моряка, читавшаго газету у одного стола, и ремесленника, читавшаго газету у другого стола. Смерклось прежде чѣмъ морякъ всталъ и вышелъ. Онъ осмотрѣлся вокругъ подозрительно, когда вышелъ на улицу. Мальчикъ — такъ какъ онъ былъ только мальчикъ — былъ оставленъ безъ сниманія. Ремесленникъ еще не выходитъ. Морякъ шелъ, осматриваясь вокругъ и, повидимому, еще не рѣшившись, куда онъ пойдетъ. Ремесленникъ опять полнился на противоположной сторонѣ дороги. Морякъ все шелъ, пока не дошелъ до Береговаго переулка, ведущаго въ Нижнюю Темзовскую улицу. Тамъ онъ остановился передъ таверной подъ вывѣской «Колесо Фортуны», и осмотрѣвшись, вошелъ. Гусберри тоже вошелъ. У буфета было много людей, но большей части очень приличныхъ. «Колесо Фортуны» таверна очень порядочная, мистеръ Блэкъ, знаменита своимъ портеромъ и пирогами со свининой.

Отступленія пристава раздражали меня. Онъ это видѣлъ и строго ограничивался показаніемъ Гусберри, когда продолжала:

— Морякъ спросилъ, можетъ ли онъ имѣть постель. Трактирщикъ отвѣчалъ: «Нѣтъ, всѣ заняты». Буфетчица возразила ему, что десятый нумеръ пустъ. Послали заслугою, чтобы проводить моряка въ десятый нумеръ. Какъ-разъ передъ этимъ Гусберри примѣтилъ ремесленника между людьми, стоявшими у буфета. Прежде чѣмъ слуга явился на зонъ, ремесленникъ исчезъ. Моряка проводила въ его комнату. Не зная, что ему дѣлать, Гусберри быль такъ уменъ, что остался ждать и смотрѣть, не случится ли чего-нибудь. Случилось кое-что. Хозяина позвала. Сердитые голоса слышались наверху. Трактирщикъ вдругъ явился, таща за воротъ ремесленника, который, въ величайшему удивленію Гусберри, выказывалъ всѣ признаки опьянѣнія. Трактирщикъ вытолкалъ его за дверь и угрожалъ послать на полиціей, если онъ воротится. Изъ спора между ними, пока это продолжалось, оказалось, что этотъ человѣкъ былъ найденъ въ нумерѣ десятомъ и объявлялъ съ упорствомъ пьянаго, что онъ взялъ эту комнату. Гусберри былъ такъ пораженъ внезапнымъ опьянѣніемъ недавно трезваго человѣка, что не могъ устоять противъ желанія выбѣжать за ремесленникомъ на улицу. Пока онъ былъ въ виду таверны, этотъ человѣкъ шатался самымъ неприличнымъ образомъ. Какъ только онъ повернулъ за уголъ улицы, къ нему тотчасъ воротилось равновѣсіе и онъ сдѣлался такимъ трезвымъ членомъ общества, какого можно было только пожелать. Гусберри воротился въ «Колесо Фортуны» въ сильномъ недоумѣніи. Онъ опять ждалъ, не случится ли чего-нибудь. Ничего не случилось и ничего болѣе не было слышно о морякѣ. Гусберри рѣшился воротиться въ контору. Какъ только онъ дошелъ до этого заключенія, кто появился на противоположной сторонѣ улицы, по обыкновенію, какъ не ремесленникъ опять! Онъ посмотрѣлъ на одно окно въ гостинницѣ, единственное, въ которомъ видѣлся свѣтъ. Этотъ свѣтъ какъ будто облегчилъ его. Онъ тотчасъ ушелъ. Мальчикъ воротился въ контору — получилъ нашу карточку — и не нашелъ васъ. Ботъ въ какомъ положеніи въ настоящее время находится дѣло, мастеръ Блэкъ.

— Какое ваше мнѣніе, приставъ?

— Я думаю, что дѣло серьезное, сэръ. Судя по тому, что видѣлъ мальчикъ, тутъ дѣйствуютъ индійцы.

— Да. А морякъ очевидно тотъ, кому мистеръ Люкеръ передалъ алмазъ. Кажется страннымъ, что мистеръ Брёффъ, я и человѣкъ, нанятый мистеромъ Брёффомъ, всѣ ошиблись на счетъ того, кто этотъ человѣкъ.

— Вовсе не страннымъ, мистеръ Блокъ. Соображая опасность, какой подвергался этотъ человѣкъ, вѣроятно, мистеръ Люкеръ съ умысломъ обманулъ васъ до предварительному соглашенію между ними.

— Вы понимаете то, что происходило въ тавернѣ? спросилъ я. — Человѣкъ одѣтый ремесленникомъ, разумѣется, былъ нанятъ индійцами. Но я также, какъ Гусберри, не могу объяснить его внезапное опьянѣніе.

— Я думаю, что могу угадать, что это значитъ, сэръ, сказалъ приставъ. — Если вы подумаете, вы увидите, что этотъ человѣкъ получилъ какія-нибудь строгія инструкція отъ индійцевъ. Они сани слишкомъ примѣтны для того, чтобы показаться въ банкѣ или тавернѣ — они были принуждены поручить все своему повѣренному. Очень хорошо! Повѣренный ихъ услыхалъ, какъ въ тавернѣ назвали нумеръ той комнаты, которую морякъ долженъ занять на ночь — въ этой также комнатѣ (если мы не ошибаемся) долженъ лежать и алмазъ въ эту ночь. Вы можете положиться на то, что индійцы захотѣли имѣть описаніе этой комнаты — ея положенія въ домѣ и возможности приблизиться снаружи, и тому подобное. Что долженъ былъ дѣлать этотъ человѣкъ, получивъ такія приказанія? Именно то, что онъ сдѣлалъ! Онъ побѣжалъ наверхъ взглянуть на комнату, прежде чѣмъ моряка привели туда. Его нашли тамъ дѣлающимъ наблюдѣнія-и онъ притворился пьянымъ — легчайшій способъ выбраться изъ затрудненія. Вотъ какъ я отгадываю загадку. Послѣ того, какъ онъ вышелъ изъ таверны, онъ вѣроятно отправился съ своимъ донесеніемъ къ тому мѣсту, гдѣ индійцы его ждали. А индійцы, безъ сомнѣнія, послали его назадъ, удостовѣриться, дѣйствительно ли морякъ помѣстился въ тавернѣ до слѣдующаго утра. А что случилось въ «Колесѣ Фортуны» послѣ ухода мальчика — намъ слѣдовало узнать это вчера вечеромъ. Теперь одиннадцать часовъ утра. Мы должны надѣяться разузнать, что можемъ.

Черезъ четверть часа кэбъ остановился въ Береговомъ переулкѣ и Гусберри отворилъ намъ дверцу.

— Все какъ слѣдуетъ? спросилъ приставъ.

— Все какъ слѣдуетъ, отвѣчалъ мальчикъ.

Въ ту минуту, какъ мы вошли въ «Колесо Фортуны», даже для моихъ неопытныхъ глазъ сдѣлалось ясно, что въ домѣ что-то неладно.

Единственное лицо за прилавкомъ, на которомъ продавались напитки, была растерявшаяся служанка, совершенно непонимавшая своего дѣла. Двое посѣтителей, ожидавшіе утренняго питья, нетерпѣливо стучали но прилавку своими деньгами. Буфетчица явилась изъ внутреннихъ комнатъ взволнованная, озабоченная. Она рѣзко отвѣчала на вопросъ пристава Кёффа о хозяинѣ, что онъ наверху и что ему никто не можетъ надоѣдать.

— Пойдемте со мною, сэръ, сказалъ преставъ Кёффъ, хладнокровно поднимаясь на лѣстницу и дѣлая мальчику знакъ слѣдовать за нимъ.

Буфетчица позвала хозяина и закричала ему, что какіе-то незнакомые люди насильно входятъ въ домъ. На площадкѣ нижняго этажа намъ встрѣтился трактирщикъ въ сильномъ раздраженіи, спѣшившій узнать, что случилось.

— Что вы за черти? и что вамъ здѣсь нужно? спросилъ онъ.

— Воздержитесь, спокойно сказалъ приставъ: — я вамъ скажу, кто я — а приставъ Кёффъ.

Знаменитое имя тотчасъ произвело свое дѣйствіе. Сердитый трактирщикъ растворилъ дверь въ гостиную и просилъ прощенія у пристава.

— Я разсерженъ и разстроенъ, сэръ — вотъ въ чемъ дѣло, сказалъ онъ, — Сегодня утромъ у насъ въ домѣ случилась непріятность. Человѣка ст. моимъ ремесломъ многое можетъ разсердить, приставъ Кёффъ.

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, сказалъ приставъ. — Я тотчасъ приступлю, если вы позволите, къ тому, что привело насъ сюда. Этотъ джентльмэнъ и я хотимъ побезпокоить васъ нѣсколькими разспросами о дѣлѣ, интересующемъ насъ обоихъ.

— Относительно чего, сэръ? спросилъ трактирщикъ.

— Относительно одного смуглаго человѣка, одѣтаго морякомъ, который ночевалъ здѣсь нынѣшнюю ночь.

— Боже мой! это именно тотъ человѣкъ, который перевернулъ вверхъ дномъ весь домъ сегодня! воскликнулъ трактирщикъ. — Вы или этотъ господинъ знаете что-нибудь о немъ?

— Мы не можемъ знать навѣрно, пока не увидимъ его, отвѣчалъ приставъ.

— Пока не увидите его? повторилъ трактирщикъ. — Его никто не можетъ видѣть съ семи часовъ утра. Вчера онъ велѣлъ придти къ нему въ это время. Къ нему пришли — нельзя было добиться отвѣта, нельзя отворить дверь и посмотрѣть, что случилось. Пробовали опять въ восемь часовъ, опять въ девять. Безполезно! Дверь все была заперта — ни малѣйшаго звука не слышно въ комнатѣ! Меня не было дома сегодня; я только воротился четверть часа тому назадъ. Я самъ стучался въ дверь — и все напрасно. Послали за плотникомъ. Если вы подождете нѣсколько минутъ, мы отворимъ дверь и посмотримъ.

— Не былъ ли этотъ человѣкъ пьянъ вчера? спросилъ приставъ.

— Онъ былъ совершенно трезвъ, сэръ — или я не позволилъ бы ему ночевать въ моемъ домѣ.

— Онъ заплатилъ заранѣе за свою комнату?

— Нѣтъ.

— Онъ могъ выдти изъ евоеи комнаты, не выходя въ эту дверь?

— Комната эта — чердакъ, сказалъ трактирщикъ: — но въ потолкѣ есть опускная дверь, ведущая на крышу — а нѣсколько дальше на улицѣ есть пустой, поправляющійся домъ. Вы думаете, приставъ, что негодяй ушелъ такимъ образомъ, не заплативъ?

— Морякъ, отвѣчалъ приставъ Кёффъ: — могъ это сдѣлать рано утромъ, прежде чѣмъ на улицѣ зашевелился народъ. Онъ привыкъ лазить и голова у него не закружится на крышѣ домовъ.

Пока онъ говорилъ, доложили о приходѣ плотника. Мы тотчасъ всѣ пошли наверхъ въ верхній этажъ. Я примѣтилъ, что приставь былъ необыкновенно серьезенъ даже для него. Мнѣ также показалось странно, что онъ велѣлъ мальчику (прежде позволивъ ему слѣдовать за нами) ждать внизу, пока мы воротимся.

Молотокъ и рѣзецъ плотника справились съ дверью въ нѣсколько мы путь. Но изнутри поставлена была мебель, какъ баррикада. Толкнувъ дверь, мы опрокинули это препятствіе и вошли въ комнату. Трактирщикъ вошелъ первый, приставъ второй, я третій. Другія присутствовавшія лица послѣдовали за нами.

Мы всѣ взглянули на постель и всѣ вздрогнули.

Морякъ не выходилъ изъ комнаты: онъ лежалъ одѣтый на постели — съ бѣлой подушкой на лицѣ, совершенно скрывавшей его отъ глазъ.

— Что это значитъ? сказалъ трактирщикъ, указывая на подушку.

Приставъ Кёффъ подошелъ къ постели, не отвѣтивъ ничего, и снялъ подушку.

Смуглое лицо моряка было безстрастно и неподвижно, черные волосы и борода слегка, очень слегка, растрепаны. Глаза его были раскрыты широко, тусклы и устремлены въ потолокъ. Тусклый взглядъ и неподвижное выраженіе привели меня въ ужасъ. Я отвернулся и отошелъ къ открытому окну. Всѣ остальные оставались, гдѣ оставался приставъ Кёффъ — у постели.

— Онъ къ обморокѣ, сказалъ трактирщикъ.

— Онъ умеръ, отвѣчалъ приставъ. — Пошлите за ближайшимъ докторомъ и за полиціей.

Слугу послали за обоими. Какія-то странныя чары какъ будто удерживали пристава Кеффа у постели. Какое-то странное любопытство какъ будто заставляло всѣхъ ждать и смотрѣть, что будетъ дѣлать приставъ.

Я опять повернулся къ окну. Черезъ минуту я почувствовалъ, какъ меня тихо дернули за фалду, и тоненькій голосокъ прошепталъ:

— Посмотрите, сэръ!

Гусберри вошелъ за нами въ комнату. Его широкіе глаза страшно выкатывались — не отъ страха, а отъ восторга. Онъ сдѣлалъ открытіе съ своей стороны.

— Посмотрите, сэръ, повторилъ онъ — и повелъ меня къ столу, находившемуся въ углу комнаты.

На столѣ стоялъ маленькій деревянный ящичекъ, открытый и пустой. Съ одной стороны ящика лежала хлопчатая бумага, употребляемая для завертыванія драгоцѣнныхъ вещицъ. Съ другой стороны разорванный листъ бѣлой бумаги съ печатью на немъ, отчасти разломанной, и надписью, которую очень хорошо можно было прочесть. Надпись состояла въ слѣдующихъ словахъ:

«Отданъ на сохраненіе господамъ Бёшу, Лайсоту и Бёшу Сэптимусомъ Люкеромъ, жительствующимъ на Миддльсекской площади въ Лэмбетѣ, маленькій деревянный ящикъ, запечатанный въ этомъ конвертѣ и заключающій въ себѣ вещь очень дорогой цѣны. Ящикъ этотъ долженъ быть отданъ господами Бёшомъ и К. только по личной просьбѣ мистера Люкера.»

Эти строки уничтожили всякое сомнѣніе, по-крайней-мѣрѣ въ одномъ отношеніи. Яунпый камень быль у моряка, когда онъ вышелъ изъ банка наканунѣ.

Я почувствовалъ, что меня опять дернули за фалду. Гусберри еще не покончилъ со мною.

— Воровство! шепнулъ мальчикъ съ восторгомъ, указывая на пустой ящичекъ.

— Вамъ было велѣно ждать внизу, сказалъ я: — ступайте прочь!

И убійство! прибавилъ Гусберри, указывая еще съ большимъ наслажденіемъ на человѣка, лежавшаго на постели.

Въ удовольствіи, которое доставляла мальчику эта ужасная сцена, было что-то столь отвратительное, что я схватилъ его за плечи и вытолкалъ изъ комнаты.

Въ ту минуту, когда я переступилъ за порогъ двери, я услыхалъ голосъ пристава Кёффа, спрашивавшій, гдѣ я. Онъ встрѣтилъ меня, когда я воротился въ комнату, и принудилъ подойти съ нимъ къ постели.

— Мистеръ Блокъ, сказалъ онъ: — посмотрите на лицо этого человѣка. Это лицо измѣненное — вотъ вамъ доказательство.

Онъ провелъ пальцемъ топкую черту синевато-бѣлую на лбу покойника между смуглымъ цвѣтомъ лица и слегка растрепанными черными волосами.

— Посмотрите, что будетъ подъ этимъ, сказалъ приставъ, вдругъ крѣпко ухватившись рукою за черные волосы.

Мои нервы были не такъ крѣпки, чтобы вынести это; я опять отвернулся отъ постели.

Первое зрѣлище, встрѣтившееся глазамъ моимъ на другомъ концѣ комнаты, быль неугомонный Гусберри, вскарабкавшійся на стулъ и смотрѣвшій задыхаясь отъ любопытства черезъ голову взрослыхъ на дѣйствія пристава.

— Онъ стаскиваетъ съ него парикъ, шепталъ Гусберри съ состраданіемъ къ моему положенію, какъ единственному человѣку въ комнатѣ, который не могъ видѣть ничего.

Наступило молчаніе — а потомъ крикъ удивленія вырвался у людей, собравшихся около постели.

— Онъ сорвалъ съ него бороду! закричалъ Гусберри.

Наступило новое молчаніе. Приставъ Кёффъ спросилъ что-то. Трактирщикъ пошелъ къ умывальнику и воротился къ постели съ тазомъ наполненнымъ водою и съ полотенцемъ. Гусберри заплясалъ на стулѣ отъ восторга.

— Подите сюда вмѣстѣ со мною, сэръ! Онъ смываетъ теперь краску съ его лица!

Приставъ вдругъ растолкалъ толпу, окружавшую его, и съ ужасомъ на лицѣ подошелъ къ тому мѣсту, у котораго я стоялъ.

— Подойдите къ постели, сэръ! началъ онъ.

Онъ посмотрѣлъ на меня пристальнѣе и замолчалъ.

— Нѣтъ! продолжалъ онъ. — Распечатайте прежде письмо — письмо, которое я далъ вамъ утромъ.

Я распечаталъ письмо.

— Прочтите имя, мистеръ Блэкъ, которое я написалъ внутри. Я прочелъ имя, которое онъ написалъ. Оно было — Годфри Эбльуайтъ.

— Теперь сказалъ сержантъ: — пойдемте со мною и посмотрите на человѣка, лежащаго на постели.

Я пошелъ съ нимъ и посмотрѣлъ на человѣка, лежащаго на постели. Годфри Эбльуайтъ.

ШЕСТОЙ РАЗСКАЗЪ,

Написанный приставомъ Кёффомъ.

I.

Доркингъ, Серрей, іюля 30, 1849. Фрэнклину Блэку, эсквайру. Сэръ, я долженъ извиниться въ замедленіи, случившемся въ присылкѣ донесенія, которое и обязался валъ доставить. Я ждалъ, чтобы сдѣлать его полнымъ донесеніемъ, и встрѣчалъ тамъ и сямъ препятствія, которыя можно было преодолѣть только посредствомъ маленькой траты терпѣнія и времени.

Цѣль, которую я предположилъ себѣ, теперь, я надѣюсь, была достигнута. Вы найдете на этихъ страницахъ отвѣты на большую часть — если не на всѣ — вопросы, относящіеся до покойнаго мистера Годфри Эбльуайта, приходившіе вамъ въ голову, когда я имѣлъ честь видѣть васъ въ послѣдній разъ.

Я намѣренъ разсказать вамъ — во-первыхъ, что извѣстно о причинѣ смерти вашего кузена, соображаясь съ тѣми выводами и заключеніями, какіе мы можемъ (по моему мнѣнію) извлечь изъ фактовъ.

Потомъ я постараюсь — во-вторыхъ, сообщить вамъ такія открытія, какія я сдѣлалъ относительнопоступковъ мистера Годфри Эбльуайта передъ чѣмъ, впродолженіе и послѣ того времени, когда вы встрѣтились съ нимъ какъ гости въ деревенскомъ домѣ покойной лэди Вериндеръ.

II.

Итакъ, прежде всего о смерти вашего кузена.

Для меня кажется доказано безъ малѣйшаго сомнѣнія, что онъ былъ задушенъ (пока спалъ или тотчасъ послѣ того, какъ онъ проснулся) подушкою съ его постели — что лица, виновные въ умерщвленіи его, три индійца — и что цѣль, отыскиваемая (и достигнутая) преступленія состояла въ томъ, чтобы овладѣть алмазомъ, называемымъ Луннымъ камнемъ.

Факты, изъ которыхъ выведено это заключеніе, выведены отчасти изъ осмотра комнаты въ тавернѣ и отчасти изъ показаній на слѣдствіи коронера.

Выбивъ дверь комнаты, нашли покойнаго джентльмэна мертвымъ съ подушкою на лицѣ. Докторъ, осматривавшій его, будучи увѣдомленъ объ этомъ обстоятельствѣ, нашелъ признаки смерти совершенно согласными съ умерщвленіемъ посредствомъ удушенія — то-есть съ убійствомъ, совершеннымъ какимъ-нибудь лицомъ или лицами, наложившими подушку на носъ и ротъ покойнаго до-тѣхъ-поръ, пока смерть произошла отъ прилива крови къ легкимъ.

Теперь перейдемъ къ причинѣ преступленія.

Небольшой ящичекъ, запечатанный бумагою, сорванной съ него (на бумагѣ была надпись), былъ найденъ открытымъ и пустымъ на столѣ въ этой комнатѣ. Самъ мистеръ Люкеръ лично узналъ ящикъ, печать и надпись. Онъ объявилъ, что въ этомъ ящикѣ дѣйствительно заключался алмазъ, называемый Луннымъ камнемъ, и что онъ отдалъ этотъ ящикъ, запечатанный такимъ образомъ, мистеру Годфри Эбльуайту (тогда переодѣтому) двадцать-шестого іюня. Выводъ изъ всего этого тотъ, что покража Луннаго камня была причиною преступленія.

Теперь приступимъ къ тому, какимъ образомъ преступленіе было совершено.

Осмотрѣвъ комнату (которая только семи футъ вышины), была найдена открытою опускная дверь въ потолкѣ, ведущая на крышу дома. Короткая лѣстница, служившая для этой опускной двери (и лежавшая подъ кроватью), была найдена у отверзтія, такъ что всякое лицо или лица могли легко выдти изъ этой комнаты. Въ самой опускной двери было найдено квадратное отверстіе, вырѣзанное въ самомъ деревѣ, очевидно, какимъ-нибудь необыкновенно острымъ инструментомъ, именно за болтомъ, прикрѣплявшимъ дверь съ внутренней стороны. Такимъ образомъ, всякое лицо снаружи могло отодвинуть болтъ, отпереть дверь и спуститься (можетъ быть, съ помощью какого-нибудь сообщника) въ комнату — вышина которой, какъ было уже замѣчено, была только семи футъ. Что какое-нибудь лицо, или лица, должны были войти такимъ образомъ, оказывается очевидно азъ того самаго обстоятельства, что отверзтіе находилось тутъ. Что касается того способа, какимъ онъ (или они) получили доступъ къ крышѣ таверны, надо замѣтить, что третій домъ былъ пустъ и поправлялся — что длинная лѣстница была оставлена работами съ мостовой до крыши дома — и что воротившись на работу утромъ двадцать-седьмого, рабочіе нашли доску, которую они привязали къ лѣстницѣ, чтобы никто не употреблялъ ее во время ихъ отсутствія, снятою и лежащею на пескѣ. Относительно возможности подняться по этой лѣстницѣ, пройти по крышамъ домовъ и опять спуститься непримѣтно, было узнано изъ показаніи ночнаго полисмэна, что онъ проходитъ по Береговому переулку только два раза въ часъ. Показаніе жителей также утверждаетъ, что Береговой переулокъ послѣ полуночи самая тихая и уединенная изъ лондонскихъ улицъ. Слѣдовательно, тутъ опять можно справедливо заключить, что съ обыкновенными предосторожностями и присутствіемъ духа — всякій человѣкъ или люди, могли подняться по лѣстницѣ и опять спуститься непримѣтно. Было доказано опытомъ, что попавъ на крышу таверны, человѣкъ могъ пройти въ опускную дверь, лежа на ней, и что въ такомъ положеніи парапетъ передъ домомъ скроетъ его отъ глазъ всякаго прохожаго по улицѣ.

Наконецъ перейдемъ къ лицу или къ лицамъ, которыми преступленіе было совершено.

Извѣстно 1) что индійцы имѣли выгоды овладѣть алмазомъ. 2) По-крайней-мѣрѣ вѣроятно, что человѣкъ, похожій на индійца, котораго Октавіусъ Гай видѣлъ въ окно кэба говорящимъ съ человѣкомъ, одѣтымъ ремесленникомъ, былъ одинъ изъ трехъ индустанскихъ заговорщиковъ. 3) Достовѣрно, что этотъ же самый человѣкъ, одѣтый ремесленникомъ, не упускалъ изъ вида мистера Годфри Эбльуайта по весь вечеръ 26, и былъ найденъ въ спальной (прежде чѣмъ мистера Эбльуайта проводили туда), при обстоятельствахъ, которыя ведутъ къ подозрѣнію, что отъ разсматривалъ комнату. 4) Кусокъ оторванной золотой ткани былъ поднятъ въ спальной, и эксперты утверждаютъ, что онъ индійской мануфактуры и что золотая ткань такого рода неизвѣстна въ Англіи. 5) Утромъ 27 три человѣка, наружность которыхъ согласовалась съ примѣтами трехъ индійцевъ, были замѣчены въ Нижней Темзовской улицѣ, прослѣжены до Тоуэрской пристани, я видѣли, какъ они уѣхали изъ Лондона на пароходѣ, отправлявшемся въ Ротердамъ.

Это нравственная, если не юридическая, улика, что убійство было совершено индійцами.

Былъ или нѣтъ человѣкъ, одѣтый ремесленникомъ, сообщникомъ этого преступленія, этого сказать невозможно. Чтобъ онъ могъ совершить убійство одинъ, кажется невѣроятно. Дѣйствуя одинъ, онъ едва могъ бы удушить мистера Эбльуайта, который былъ выше и сильнѣе его — безъ того, чтобы не произошла борьба или чтобы не былъ услышанъ крикъ. Служанка, спавшая въ смежной комнатѣ, не слыхала ничего; трактирщикъ, спавшій внизу подъ этой комнатой, не слыхалъ ничего. Всѣ улики указываютъ на тотъ выводъ, что не одинъ человѣкъ участвовалъ въ этомъ преступленіи — и обстоятельства, повторяю, нравственно даютъ право на заключеніе, что его совершили индійцы.

Мнѣ остается только прибавитъ, что приговоромъ на слѣдствіи коронера было: умышленное убійство, совершенное какимъ-то неизвѣстнымъ лицомъ, или лицами. Семейство мистера Эбльуайта предложило награду и были употреблены всѣ усилія для того, чтобы найти виновныхъ. Человѣкъ одѣтый ремесленникомъ укрылся отъ всѣхъ розысковъ. Слѣды индійцевъ нашли. Относительно надежды захватить этихъ послѣднихъ мнѣ остается сказать вамъ слово по этому поводу, когда я дойду до конца этого донесенія.

А пока, написавъ теперь все необходимое о смерти мистера Годфри Эбльуайта, я могу перейти къ разсказу о его поступкахъ передъ тѣмъ, впродолженіе и послѣ того, какъ вы встрѣтились съ нимъ въ домѣ покойной лэди Вериндеръ.

III.

Относительно предмета, о которомъ идетъ теперь рѣчь, я могу сказать прежде всего, что жизнь мистера Годфри Эбльуайта имѣла двѣ стороны.

Сторона, видная для глазъ публики, представляла джентльмэна, пользовавшагося значительной репутаціей оратора на благотворительныхъ митингахъ и одареннаго административными способностями, которыя онъ отдавалъ въ распоряженіе различныхъ благотворительныхъ обществъ, но большей части женскихъ. Сторона, скрытая отъ общаго вниманія, показывала этого самаго джентльмэна въ совершенно другомъ видѣ, а именно какъ человѣка преданнаго удовольствіямъ, имѣвшаго виллу въ предмѣстья, нанятую не на его имя, и съ дамой въ этой виллѣ, также взятою не отъ его имени.

Мои изслѣдованія въ виллѣ показали мнѣ разныя прекрасныя картины и статуи, мебель, выбранную со вкусомъ и чудной работы, оранжерею съ рѣдкими цвѣтами, подобныхъ которымъ не легко было найти во всемъ Лондонѣ. Мои изслѣдованія о домѣ повели къ открытію такихъ брилліантовъ, которые были достойны занять мѣсто наравнѣ съ цвѣтами, и экипажей и лошадей, которые (по справедливости) произвели эфектъ въ Паркѣ между людьми, способными судить о томъ и о другомъ.

Все это пока было довольно обыкновенно. Вилла и дама предметы такіе знакомые въ лондонской жизни, что мнѣ слѣдовало бы извиниться, что я упоминаю о нихъ. Но то, что не совсѣмъ обыкновенно и не совсѣмъ знакомо (сколько мнѣ извѣстно), это то, что всѣ эти вещи не только заказывались, но и уплачивались. Слѣдствіе доказало къ моему неописанному изумленію, что за картины, статуи, цвѣты, брилліанты, экипажи и лошадей не оставалось въ долгу и шести пенсовъ. А вилла была куплена на имя дамы.

Я могъ бы стараться отыскать настоящую разгадку этой тайны, и стараться напрасно — еслибъ смерть мистера Годфри Эбльуайта не заставила произвести слѣдствіе обо всѣхъ этихъ вещахъ.

Слѣдствіе обнаружило слѣдующіе факты:

Мистеру Годфри Эбльуайту была поручена сумма въ двадцать тысячъ фунтовъ, какъ одному изъ попечителей одного молодого джентльмэна, который былъ еще несовершеннолѣтнимъ въ тысяча-восемьсотъ-сорокъ-восьмомъ году. Попечительство кончалось и молодой джентльмэнъ долженъ былъ поучить двадцать тысячъ фунтовъ въ день своего совершеннолѣтія въ февралѣ тысяча-восемьсотъ-пятидесятаго года. А до этого періода шестьсотъ фунтовъ должны были выплачиваться ему его обоими попечителями по полугодіямъ — на Рождество и на Ивановъ день. Этотъ доходъ регулярно выплачивался славнымъ попечителемъ мистеромъ Годфри Эбльуайтомъ. Двадцать тысячъ фунтовъ (съ которыхъ предполагалось получать этотъ доходъ), заключавшіяся въ фондахъ, были проданы до послѣдняго фартинга въ разные періоды, кончившіеся въ тысяча-восемьсотъ-сорокъ-седьмомъ году. Уполномочіе повѣреннаго, дававшее право банкирамъ продать капиталъ, и разныя письменныя приказанія, сообщавшія, какую именно сумму продать, были формально подписаны обоими попечителями. Подпись второго попечителя (отставного армейскаго офицера, жившаго въ деревнѣ) была всегда поддѣлана главнымъ попечителемъ — иначе, мистеромъ Годфри Эбльуайтомъ.

Въ этихъ фактахъ заключается объясненіе благороднаго поведенія мистера Годфри относительно уплаты долговъ, сдѣланныхъ для дамы и для виллы — и (какъ вы сейчасъ увидите) многаго другого.

Мы можемъ теперь перейти ко дню рожденія миссъ Вериндеръ (въ тысяча-восемѣсотъ-сорокъ-восьмомъ году) — въ двадцать-первому іюня.

Наканунѣ мистеръ Годфри Эбдьуайтъ пріѣхалъ къ отцу и просилъ (какъ я знаю отъ самого мистера Эбльуайта старшаго) взаймы триста фунтовъ. Замѣтьте сумму и помните въ то же время, что полугодовая уплата молодому джентльмэну производилась двадцать-четвертаго числа этого мѣсяца, также, что весь капиталъ молодого джентьмэна былъ истраченъ его попечителемъ въ концѣ сорокъ-восьмого года.

Мистеръ Эбльуайтъ старшій отказалъ дать сыну взаймы даже фартингъ.

На слѣдующій день мистеръ Годфри Эбльуайтъ поѣхалъ вмѣстѣ съ вами къ лэди Вериндеръ. Черезъ нѣсколько часовъ мистеръ Годфри (какъ вы сами сказали мнѣ) сдѣлалъ предложеніе миссъ Вериндеръ. Въ этомъ, безъ сомнѣнія, онъ видѣлъ — если его предложеніе будетъ принято — конецъ всѣмъ своимъ денежнымъ тревогамъ, настоящимъ и будущимъ. Но что случилось? Миссъ Вериндеръ отказала ему.

Вечеромъ въ день рожденія денежное положеніе мистера Годфри Эбльуайта было слѣдующее. Онъ долженъ былъ найти триста фунтовъ къ двадцать-четвертому числу и двадцать тысячъ къ февралю восемьсотъ-пятидесятаго. Еслибъ онъ не успѣлъ достать этихъ суммъ, онъ былъ бы погибшимъ человѣкомъ.

При подобныхъ обстоятельствахъ что же случилось?

Вы раздражили мистера Канди, доктора, затронувъ его болѣзненную струну — профессію, и онъ отплатилъ вамъ шуткою, давъ вамъ пріемъ лавдана. Онъ поручилъ мистеру Годфри Эбльуайту дать этотъ пріемъ (приготовленный въ маленькой склянкѣ), и мистеръ Годфри самъ признался въ этомъ при обстоятельствахъ, которыя тотчасъ будутъ разсказаны вамъ. Мистеръ Годфри тѣмъ охотнѣе вступилъ въ заговоръ, что онъ самъ пострадалъ отъ вашего колкаго языка въ этотъ вечеръ. Онъ присоединился къ Беттереджу, чтобы уговорить васъ выпить немножко водки съ водой, прежде чѣмъ вы ляжете спать. Онъ секретно налилъ лавданъ съ вашъ холодный грогъ. И вы выпили это.

Теперь перенесемъ сцену, съ вашего позволенія, въ домъ мистера Люкера въ Лэмбетъ. И позвольте мнѣ замѣтить въ видѣ предисловія, что мистеръ Брёффъ и я нашли способъ принудить ростовщика высказаться. Мы старательно обдумали показаніе, которое онъ даль намъ, и вотъ оно къ вашимъ услугамъ.

IV.

Позднѣе вечеромъ въ пятницу двадцать-третьяго іюня (сорокъ-восьмого года) мистеръ Люкеръ былъ удивленъ посѣщеніемъ мистера Годфри Эбльуайта. Онъ былъ болѣе чѣмъ удивленъ, когда мистеръ Годфри показалъ Лунный камень. Подобнаго алмаза (сколько было извѣстно мистеру Люкеру) не было ни у одного частнаго человѣка въ Европѣ.

Мистеръ Годфри Эбльуайтъ сдѣлалъ два скромныя предложенія относительно этой великолѣпной вещи. Во-первыхъ, не купитъ ли ее мистеръ Люкеръ? Во-вторыхъ, не возьмется ли мистеръ Люкеръ (если не можетъ купить) продать по коммисіи и заплатить впередъ?

Мистеръ Люкеръ осматривалъ алмазъ, взвѣшивалъ его и оцѣнивалъ, прежде чѣмъ отвѣтилъ. Его оцѣнка (соображая пятно въ камнѣ) была тридцать тысячъ фунтовъ.

Дойдя до этого результата, мистеръ Люкеръ опять раскрылъ губы и сдѣлалъ вопросъ:

— Какъ вамъ досталось это?

Только четыре слова, а какъ много въ нихъ значенія!

Мистеръ Годфри Эбльуайтъ началъ какую-то исторію. Мистеръ Люкеръ опять раскрылъ губы и на этотъ разъ сказалъ только два слова:

— Не годится!

Мистеръ Годфри началъ другую исторію. Мистеръ Люкеръ не терялъ болѣе съ нимъ словъ. Онъ всталъ и позвонилъ слугу, чтобы онъ отворилъ дверь для джентльмена.

Подъ этимъ принужденіемъ мистеръ Годфри сдѣлалъ усиліе и представилъ дѣло въ новомъ и исправленномъ видѣ.

Секретно вливъ лавданъ въ вашъ грогъ, онъ пожелалъ вамъ спокойной ночи и пошелъ въ свою комнату. Его комната была возлѣ вашей и обѣ комнаты сообщались дверью. Войдя въ свою комнату, мистеръ Годфри (какъ онъ предполагалъ) заперъ эту дверь. Его денежныя затрудненія не давали ему спать. Онъ сидѣлъ въ халатѣ и туфляхъ почти съ часъ, думая о своемъ положеніи. Когда приготовлялся лечь въ постель, онъ услыхалъ, какъ вы разговаривали сами съ собою въ своей комнатѣ, и подойдя къ двери, служившей сообщеніемъ, увидалъ, что онъ не заперъ ее, какъ предполагалъ.

Онъ заглянулъ въ вашу комнату, посмотрѣть, что такое съ вами. Онъ увидалъ васъ со свѣчою въ рукѣ выходящимъ изъ вашей спальной; онъ слышалъ, какъ вы сказали себѣ голосомъ совершенно-похожимъ на вашъ обыкновенный голосъ:

— Почему я знаю? Можетъ быть, индійцы спрятались въ домѣ.

До этого времени онъ просто предполагалъ, что помогаетъ (давъ вамъ лавданъ) сдѣлать васъ жертвою невинной шутки. Теперь ему пришло въ голову, что лавданъ производитъ на васъ такое дѣйствіе, какого докторъ не предвидѣлъ такъ же, какъ онъ. Опасаясь, чтобы не случилось какого-нибудь несчастья, я тихо пошелъ за вами, посмотрѣть, что вы будете дѣлать. Онъ послѣдовалъ за вами въ гостиную миссъ Вериндеръ и видѣлъ, какъ вы вошли туда; вы оставили дверь открытою. Онъ осмотрѣлъ въ отверзтіе, сдѣлавшееся такимъ образомъ между дверью и косякомъ, прежде чѣмъ отважился самъ войти въ комнату.

Въ этомъ положеніи онъ не только видѣлъ, какъ вы вынули алмазъ изъ шкапика — онъ видѣлъ также миссъ Вериндеръ, молча наблюдавшую за вами въ открытую дверь. Онъ видѣлъ, что и она также видѣла, какъ вы взяли алмазъ.

Прежде чѣмъ вышли изъ гостиной, вы колебались нѣсколько. Мистеръ Годфри воспользовался этой нерѣшимостью, чтобъ воротиться въ свою спальную, прежде чѣмъ вы выйдете и увидите его. Онъ только-что успѣлъ воротиться, какъ и вы тоже воротились. Вы увидали его (какъ онъ полагаетъ) именно въ то время, когда онъ проходилъ мимо двери, служившей сообщеніемъ. Во всякомъ случаѣ онъ позвалъ васъ страннымъ, соннымъ голосомъ.

Онъ подошелъ къ вамъ. Вы взглянули на него туманными и сонными глазами. Вы сунули алмазъ ему въ руку. Вы сказали ему:

— Отвезите его назадъ, Годфри, въ банкъ вашего отца. Тамъ онъ въ безопасности, а здѣсь нѣтъ.

Вы повернулись нетвердыми шагами и надѣли халатъ. Вы сѣли въ большое кресло въ вашей комнатѣ. Вы сказали:

— Я не могу отвезти его къ банкъ. Моя голова тяжела какъ свинецъ и я не чувствую подъ собою ногъ.

Голова ваша упала на спинку стула — вы испустили тяжелый вздохъ — и заснули.

Мистеръ Годфри Эбльуайтъ воротился съ алмазомъ въ свою комнату. Онъ увѣрялъ, что не дошелъ ни до какого заключенія въ то время — кромѣ того, что онъ будетъ ждать и посмотритъ, что случится утромъ.

Когда настало утро, ваши слова и поступки показали, что вы рѣшительно не знаете того, что говорили и дѣлали ночью. Въ тоже время слова и поведеніе миссъ Вериндеръ показали, что она рѣшилась не говорить ничего (изъ состраданія къ вамъ) съ своей стороны. Еслибъ мистеръ Годфри Эбльуайтъ за благо разсудилъ оставить у себя алмазъ, онъ могъ бы сдѣлать это безнаказанно. Лунный камень стоялъ между нимъ и разореніемъ. Онъ положилъ Лунный камень себѣ въ карманъ.

V.

Вотъ исторія, разсказанная вашимъ кузеномъ (принужденнымъ необходимостью) мистеру Люкеру.

Мистеръ Люкеръ повѣрилъ разсказу на томъ основаніи, что мистеръ Годфри Эбльуайтъ былъ слишкомъ глупъ для того, чтобъ выдумать его. Мистеръ Брёффъ и я согласились съ мистеромъ Люкеромъ относительно того, что на справедливость этого разсказа положиться можно вполнѣ.

Слѣдующій вопросъ состоялъ въ томъ, что дѣлать мистеру Люкеру относительно Луннаго камня. Онъ предложилъ слѣдующія условія, какъ единственныя, на которыхъ онъ согласится вмѣшаться въ то, что было (даже въ его профессіи) сомнительнымъ и опаснымъ дѣломъ.

Мистеръ Люкеръ соглашался дать мистеру Годфри Эбльуайту взаймы двѣ тысячи фунтовъ, съ условіемъ, что Лунный камень онъ отдастъ ему въ залогъ. Если по истеченіи года мистеръ Годфри Эбльуайтъ заплатитъ три тысячи фунтовъ мистеру Люкеру, онъ получитъ обратно алмазъ, какъ выкупленный залогъ. Если онъ не заплатитъ денегъ по истеченіи года, залогъ (иначе Лунный камень) перейдетъ въ собственность мистера Люкера — который, въ этомъ послѣднемъ случаѣ, великодушно подаритъ мистеру Годфри его письменныя обязательства (данныя прежде) и находившіяся теперь въ рукахъ ростовщика.

Безполезно говорить, что мистеръ Годфри съ негодованіемъ казался согласиться на такія чудовищныя условія. Мистеръ Люкеръ подалъ ему назадъ алмазъ и пожелалъ спокойной ночи.

Вашъ кузенъ пошелъ къ дверямъ и опять воротился. Какъ онъ могъ быть увѣренъ, что разговоръ, происходившій въ этотъ вечеръ, останется въ строгой тайнѣ между его другомъ и имъ? Мистеръ Люкеръ не зналъ. Еслибы мистеръ Годфри согласился на его условія, онъ сдѣлалъ бы его своимъ сообщникомъ и могъ бы положиться на его молчаніе. Теперь же мистеръ Люкеръ будетъ руководиться своими собственными выгодами. Если неловкіе вопросы будутъ сдѣланы, какъ онъ можетъ компрометировать себя для человѣка, отказавшагося имѣть съ нимъ дѣло?

Получивъ этотъ отвѣтъ, мистеръ Годфри Эбльуайтъ сдѣлалъ то, что дѣлаютъ всѣ животныя (и люди и другіе), когда они попадутся въ ловушку. Онъ осмотрѣлся вокругъ въ отчаяніи. Число этого дня было выставлено на картѣ надъ каминомъ ростовщика и бросилось ему въ глаза. Было двадцать-третье іюня. Двадцать-четвертаго онъ долженъ былъ заплатить триста фунтовъ молодому джентльмэну, котораго онъ былъ попечителемъ, и не имѣлъ никакой возможности достать эти деньги, кромѣ того что мистеръ Люкеръ предлагалъ ему. Еслибъ не это ничтожное препятствіе, онъ могъ бы отвезти алмазъ въ Амстердамъ и заключить выгодную продажу, разбивъ его на отдѣльные камни. Теперь же ему ничего не оставалось, какъ согласиться на условія мистера Люкера. Все-таки у него оставался еще годъ, чтобы достать три тысячи фунтовъ, а годъ — время очень продолжительное.

Мистеръ Люкеръ тутъ же написалъ необходимые документы. Когда они были подписаны, онъ далъ мистеру Годфри Эбльуайту два чека. Одинъ отъ 23 іюня на триста фунтовъ, другой недѣлею позже на остальную сумму, тысячу-семьсотъ фунтовъ.

Какимъ образомъ Лунный камень быль отданъ на сохраненіе банкиромъ мистера Люкера и мистера Годфри и какъ индійцы обошлись съ мистеромъ Люкеромъ и мистеромъ Годфри (послѣ того какъ это было сдѣлано), вамъ уже извѣстно.

Слѣдующее событіе въ жизни вашего кузена относится опять къ миссъ Вериндеръ. Онъ сдѣлалъ ей предложеніе во второй разъ и (послѣ того, какъ оно было принято) онъ согласился по ея просьбѣ разойтись съ нею. Одну изъ причинъ, побудившихъ, его къ этому, уже угадалъ мистеръ Брёффъ. Миссъ Вериндеръ имѣла только пожизненное право на имѣніе матери — и такими, образомъ онъ не могъ достать двадцати тысячъ фунтовъ.

Но вы скажете, что онъ могъ бы накопить три тысячи фунтовъ, чтобы выкупить алмазъ, еслибъ онъ могъ жениться. Онъ могъ бы сдѣлать это, конечно, еслибъ ни его жена, ни ея опекуны и попечители не противились тому, чтобы онъ взялъ впередъ болѣе половины дохода неизвѣстно для чего въ первый же годъ женитьбы. Но даже еслибы онъ преодолѣлъ это препятствіе, его ожидало другое. Дама въ виллѣ услыхала о его женитьбѣ. Это была женщина гордая, мистеръ Блэкъ, изъ такого сорта, съ которымъ шутить нельзя — изъ сорта женщинъ съ нѣжнымъ цвѣтомъ лица и съ римскимъ носомъ. Она чувствовала чрезвычайное презрѣніе къ мистеру Годфри Эбльуайту. Это презрѣніе было бы безмолвное, еслибы онъ порядочно обезпечилъ ее. Иначе у этого презрѣнія нашелся бы языкъ. Пожизненное право миссъ Вериндеръ такъ же мало давало ему надежды скопить это «обезпеченіе», какъ и собрать двадцать тысячъ фунтовъ. Онъ не могъ жениться — онъ никакъ не могъ жениться при этихъ обстоятельствахъ.

Какъ онъ пробовалъ счастья съ другою дѣвицею и какъ эта свадьба также разошлась изъ-за денегъ, вамъ уже извѣстно. Вамъ также извѣстно, какъ онъ получилъ наслѣдство въ пять тысячъ фунтовъ, оставленное ему вскорѣ послѣ этого одною изъ его многочисленныхъ почитательницъ, расположеніе которыхъ этотъ очаровательный мущина умѣлъ пріобрѣсти Это наслѣдство (какъ событія доказали) было причиною его смерти.

Я удостовѣрился, что когда онъ поѣхалъ за границу, получивъ свои пять тысячъ фунтовъ, онъ поѣхалъ въ Амстердамъ. Тамъ онъ сдѣлалъ всѣ необходимыя распоряженія, чтобы разбить алмазъ на отдѣльные камни. Онъ воротился (переодѣтый) и выкупилъ Лунный камень въ назначенный день. Пропустили нѣсколько дней (на эту предосторожность согласились обѣ стороны) прежде чѣмъ алмазъ былъ вынутъ изъ банка. Еслибъ онъ благополучно пріѣхалъ съ нимъ въ Амстердамъ, времени было бы довольно между іюлемъ сорокъ-девятаго и февралемъ пятидесятаго года (когда молодой джентльменъ дѣлался совершеннолѣтнимъ) разбить на куски алмазъ и продать повыгоднѣе (полированные или нѣтъ) отдѣльные камни. Судите по этому, какія причины имѣлъ онъ подвергаться риску. Или панъ или пропалъ — это выраженіе какъ-разъ относилось къ нему.

Мнѣ остается только напомнить вамъ, прежде чѣмъ кончу это донесеніе, что есть еще возможность захватить индійцевъ и найти Лунный камень. Они теперь (это предположеніе основано на всѣхъ возможныхъ причинахъ) находятся на пути въ Бомбей, на одномъ изъ пароходовъ, идущихъ въ Восточную Индію. Пароходъ (если не случится несчастья) не остановится ни въ какой другой гавани и бомбейскія власти (уже предувѣдомленныя письмомъ, посланнымъ сухопутно) приготовятся вступить на пароходъ, какъ только онъ войдетъ въ пристань.

Имѣю честь быть, милостивый государь, вашимъ покорнѣйшимъ слугою.

Ричардъ Кёффъ (бывшій приставъ сыскной полиціи, въ Скотланд-Ярдѣ, въ Лондонѣ).^[6]

СЕДЬМОЙ РАЗСКАЗЪ,

Въ письмѣ отъ мистера Канди.

Фризинголлъ, середа, сентября 26, 1849. — Любезный мистеръ Фрэнклинъ Блэкъ, вы догадаетесь о печальныхъ извѣстіяхъ, которыя я вамъ сообщу, увидѣвъ ваше письмо къ Эзра Дженнингсу, возвращенное вамъ нераспечатаннымъ въ этомъ письмѣ. Онъ умеръ на моихъ рукахъ, на восходѣ солнца въ прошлую среду.

Я не виноватъ, что не предувѣдомилъ васъ о приближеніи его кончины. Онъ рѣшительно запретилъ мнѣ писать къ намъ.

— Я обязанъ мистеру Фрэнклину Блэку, сказалъ онъ: — нѣсколькими счастливыми днями. Не огорчайте его, мистеръ Канди — не огорчайте его.

Его страданія до послѣднихъ шести часовъ его жизни страшно было видѣть. Въ промежутки боли, когда мысли его были ясны, я умолялъ его сказать мнѣ, къ какимъ родственникамъ его я могу написать. Онъ просилъ прощенія, что отказываетъ въ чемъ-нибудь мнѣ. А потомъ онъ сталъ — не съ горечью — что онъ хочетъ умереть какъ жилъ, забытый и неизвѣстный. Онъ сохранялъ эту рѣшимость до конца. Теперь нѣтъ никакой надежды узнать что-нибудь о немъ. Его исторія — пробѣлъ.

Наканунѣ его смерти онъ сказалъ мнѣ, гдѣ найти всѣ его бумаги. Я принесъ ихъ ему на постель. Тутъ была небольшая пачка старыхъ писемъ, которую онъ отложилъ въ сторону. Тутъ была его неоконченная книга. Тутъ былъ его дневникъ — въ нѣсколькихъ томахъ. Онъ развернулъ томъ за нынѣшній годъ и вырвалъ одну за одной страницы, относящіяся къ тому времени, когда вы были вмѣстѣ съ нимъ.

— Отдайте это, сказалъ онъ: — мистеру Фрэнклину Блэку. Черезъ нѣсколько лѣтъ, можетъ быть, ему будетъ интересно взглянуть на то, что тутъ написано.

Потомъ онъ сложилъ руки и сталъ горячо молить Бога, чтобы онъ благословилъ васъ и всѣхъ, кто дорогъ вамъ. Онъ сказалъ, что ему хотѣлось бы еще увидѣться съ вами. Но черезъ минуту онъ передумалъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, когда я предложилъ написать къ вамъ. — Я не хочу огорчать его!

По его просьбѣ, я потомъ собралъ другія бумаги — то-есть, пачку писемъ, неоконченную книгу и томы дневника — и завернулъ все въ одну обертку, запечатанную моей собственной печатью.

— Обѣщайте, сказалъ онъ: — что вы положите это въ мой гробъ вашей собственной рукою и позаботитесь, чтобы ничья другая рука не коснулась до этого впослѣдствіи.

Я далъ ему обѣщаніе. И это обѣщаніе было исполнено

Онъ просилъ меня сдѣлать для него еще одно — и исполнить это мнѣ стоило тяжелой борьбы. Онъ сказалъ:

— Пусть могила моя будетъ забыта. Дайте мнѣ честное слово, что никакой памятникъ — даже самый простой могильный камень — не будетъ обозначать мою могилу. Пусть я буду покоиться безыменный. Пусть я буду лежать неизвѣстный.

Когда я старался уговорить его перемѣнить это намѣреніе, онъ въ первый и единственный разъ пришелъ въ сильное волненіе. Я не могъ этого видѣть и уступилъ. Ничего кромѣ небольшаго травянистаго возвышенія не обозначаетъ мѣста его успокоенія. Современемъ вокругъ него будутъ возвышаться надгробные памятники и люди будутъ смотрѣть и удивляться безыменной могилѣ.

Какъ я вамъ сказалъ, да шесть часовъ до смерти страданія его прекратились. Онъ нѣсколько задремалъ. Я думаю, что ему видѣлся сонъ. Раза два онъ улыбнулся. Женское имя, какъ мнѣ показалось — Элла — часто было на губахъ его въ то время. За нѣсколько минутъ до кончины онъ попросилъ меня приподнять его на постели, чтобы посмотрѣть въ окно на восходящее солнце. Онъ былъ очень слабъ. Его голова упала на мое плечо. Онъ прошепталъ:

— Наступаетъ!

Потомъ онъ сказалъ:

— Поцѣлуйте меня!

Я поцѣловалъ его въ лобъ. Вдругъ онъ подпалъ голову. Солнце играло на его лицѣ. Чудное, ангельское выраженіе показалось на немъ. Онъ закричалъ три раза:

— Покой! покой! покой!

Голова его опять упала на мое плечо и продолжительная тревога его жизни кончилась.

Итакъ, онъ оставилъ насъ. Это былъ, какъ мнѣ кажется, великій человѣкъ — хотя свѣтъ не зналъ его. Онъ мужественно переносилъ трудную жизнь. Онъ имѣлъ самый кроткій характеръ, съ какимъ когда-либо случалось мнѣ встрѣчаться. Потеря его заставляетъ меня сильно чувствовать мое одиночество. Можетъ быть, я никогда не приходилъ совершенно въ себя послѣ моей болѣзни. Иногда я думаю оставить практику и уѣхать, чтобы посмотрѣть, что сдѣлали бы для меня заграничныя ванны и воды.

Здѣсь носятся слухи, что вы женитесь на миссъ Вериндеръ въ слѣдующемъ мѣсяцѣ. Прошу васъ принять мои искреннѣйшія поздравленія.

Листки изъ дневника моего бѣднаго друга ожидаютъ васъ въ моемъ домѣ — запечатанные и съ вашимъ именемъ на оберткѣ. Я боюсь послать ихъ по почтѣ.

Искреннѣйшее уваженіе и добрыя желанія посылаю я миссъ Вериндеръ. Я остаюсь, любезный мистеръ Фрэнклинъ Блокъ, искренно вамъ преданный ТОМАСЪ КАНДИ.

ВОСЬМОЙ РАЗСКАЗЪ,

Написанный Габріэлемъ Беттереджемъ.

Я первый (какъ вы безъ сомнѣнія помните) началъ разсказъ. Мнѣ же поручено и закончить разсказъ.

Пусть никто не предполагаетъ, что я скажу здѣсь что-нибудь объ индійскомъ алмазѣ. Я возненавидѣлъ эту противную вещь — и отсылаю васъ къ другимъ за такими извѣстіями о Лунномъ камнѣ, какія въ настоящее время вы можете получить. Моя цѣль — предъявить обстоятельство въ семейной исторіи, которое было пропущено всѣми, и которое я не позволю пропустить такимъ образомъ. Обстоятельство, о которомъ я говорю — свадьба миссъ Рэчель и мистера Фрэнклина Блока. Это интересное событіе произошло въ нашемъ домѣ въ Йоркширѣ во вторникъ, девятаго октября восемьсотъ-сорокъ-девятаго года. Я получилъ новую пару платья, а новобрачные отправились провести медовой мѣсяцъ въ Шотландіи.

Семейныя празднества сдѣлались довольно рѣдки въ нашемъ домѣ послѣ смерти моей бѣдной госпожи, и я сознаюсь, что — по случаю свадьбы — я хватилъ немножко черезчуръ (къ вечеру).

Если вы дѣлали когда-нибудь то же самое, вы поймете мои чувства. Если нѣтъ, вы, весьма вѣроятно, скажете: «Противный старикъ! зачѣмъ онъ говоритъ намъ объ этомъ?» Причина сейчасъ послѣдуетъ.

Подкуликнувъ такимъ образомъ (и у васъ тоже есть вашъ любимый порокъ, только у васъ не такой порокъ, какъ мой, а мой порокъ не такой, какъ вашъ), я обратился къ одному непогрѣшимому лекарству — вамъ извѣстно, что это лекарство Робинзонъ Крузо. Гдѣ я раскрылъ эту несомнѣнную книгу, я сказать не могу. Однако мнѣ очень хорошо извѣстно, гдѣ строчки перестали наконецъ сливаться. Это было на страницѣ триста-восемнадцатой — семейный отрывокъ, касавшійся женитьбы Робинзона Крузо и состоявшій въ слѣдующемъ:

«Съ этими мыслями я соображалъ о моемъ новомъ обязательствѣ, что у меня была жена» — (Замѣтьте! и у мистера Фрэнклина то-есть!) — «одинъ ребенокъ родился» (Опять замѣтьте! и это можетъ еще случиться съ мистеромъ Фрэнклиномъ!) — «и тогда моя жена…» Что сдѣлала или не сдѣлала «тогда» жена Робинзона Крузо, я не чувствовалъ желанія узнать. Я подчеркнулъ мѣсто о ребенкѣ карандашемъ и вложилъ бумажку, чтобы замѣтить это мѣсто.

— Лежи тутъ, сказалъ я: — до-тѣхъ-поръ, пока пройдетъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ свадьбы мистера Фрэнклина и миссъ Рэчель — и тогда мы увидимъ.

Прошли мѣсяцы (болѣе чѣмъ я ожидалъ) и не представлялось случая вынуть мѣтку изъ книжки. Только въ ноябрѣ мѣсяцѣ восемьсотъ-пятидесятаго мистеръ Фрэнклинъ вошелъ въ мою комнату очень веселый и сказалъ:

— Беттереджъ! у меня есть извѣстіе для васъ? Кое-что случится въ домѣ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ.

— Это дѣло семейное, сэръ? спросилъ я.

— Рѣшительно семейное, отвѣчалъ мистеръ Фрэнклинъ.

— Позвольте спросить, сэръ, имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ этому ваша супруга?

— Она имѣетъ къ этому большое отношеніе, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ, принимая изумленный видъ.

— Вамъ не нужно говорить мнѣ ни слова болѣе, сэръ, отвѣчалъ я: — Господь да благословитъ васъ обоихъ! Искренно радуюсь слышать это.

Мистеръ Фрэнклинъ вытаращилъ на меня глаза, какъ человѣкъ пораженный громомъ,

— Могу я осмѣлиться спросить, откуда вы узнали эти свѣдѣнія? спросилъ онъ. — Я самъ узналъ объ этомъ (и мнѣ было сообщено въ строжайшей тайнѣ) только пять минутъ тому назадъ.

Тутъ представился случай предъявить Робинзона Крузо. Тутъ явилась возможность прочесть тотъ семейный отрывокъ о ребенкѣ, который я отмѣтилъ въ день свадьбы мистера Фрэнклина. Я прочелъ эти чудныя слова съ выраженіемъ, которое выставило ихъ — а потомъ строго взглянулъ ему въ лицо.

— Теперь, сэръ, вы вѣрите въ Робинзона Крузо? спросилъ я съ торжественностью, приличной случаю.

— Беттереджъ, сказалъ мистеръ Фрэнклинъ съ такою же торжественностью: — я убѣдился наконецъ.

Онъ дожалъ мнѣ руку — и я чувствовалъ, что я обратилъ его.

Съ разсказомъ объ этомъ необыкновенномъ обстоятельствѣ — мое вторичное появленіе на этихъ страницахъ кончается. Пусть никто не смѣется надъ единственнымъ анекдотомъ, здѣсь разсказаннымъ. Вы можете забавляться сколько вамъ угодно надъ всѣмъ другимъ, написанномъ мною. Но когда я пишу о Робинзонѣ Крузо, ей-Богу это серьезно — и я прошу васъ точно такъ же это принять!

Когда это сказано, сказано все. Милостивые государыни и государи, я кланяюсь и кончаю разсказъ.

ЭПИЛОГЪ.

Отысканіе алмаза. I.
ПОКАЗАНІЯ ПОДЧИНЕННАГО ПРИСТАВА КЁФФА (1849).

Двадцать-седьмого іюня я получилъ инструкціи отъ пристава Кёффа слѣдить за тремя людьми, подозрѣваемыми въ убійствѣ и по описанію индійцами. Ихъ видѣли на Тоуэрской пристани въ это утро отправляющимися на пароходъ, идущій въ Ротердамъ.

Я выѣхалъ изъ Лондона на пароходѣ, принадлежащемъ другой компаніи, который отправлялся утромъ въ четвергъ двадцать-восьмого.

Прибывъ въ Роттердамъ, я успѣлъ отыскать капитана парохода, ушедшаго въ середу. Онъ сообщилъ мнѣ, что индійцы дѣйствительно были пассажирами на его кораблѣ, но только до Грэвзенда. Доѣхавъ до этого мѣста, одинъ изъ троихъ спросилъ, въ какое время доѣдутъ они до Кале. Узнавъ, что пароходъ идетъ въ Роттердамъ, тотъ, который говорилъ отъ имени всѣхъ троихъ, выразилъ величайшее удивленіе и огорченіе, узнавъ объ ошибкѣ, которую сдѣлалъ онъ и его два друга. Они были готовы (говорилъ онъ) пожертвовать деньгами, заплаченными за проѣздъ, если капитанъ парохода захочетъ только высадить ихъ на берегъ. Изъ состраданія къ ихъ положенію какъ иностранцевъ въ чужой землѣ и не имѣя никакой причины, чтобы удерживать ихъ. капитанъ далъ сигналъ береговой лодкѣ и всѣ трое уѣхали съ парохода.

Этотъ поступокъ индійцевъ ясно показывалъ, что они рѣшились на него заранѣе, какъ средство помѣшать отыскать ихъ слѣды, я я не теряя времени воротился въ Англію. Я оставилъ пароходъ въ Грэвзендѣ и узналъ, что индійцы уѣхали оттуда въ Лондонъ. Оттуда и прослѣдилъ, что они уѣхали въ Плимутъ. Розыски въ Плимутѣ показали, что они отправилось сорокъ часовъ тому назадъ на индійскомъ пароходѣ Бьюли Кэстль, отправлявшемся прямо въ Бомбей.

Получивъ это извѣстіе, приставъ Кёффъ далъ знать бомбейскимъ властямъ сухопутно — что полиція должна прибыть на пароходъ немедленно по прибытіи его въ гавань. Когда былъ сдѣланъ этотъ шагъ, мои отношенія къ этому дѣлу кончились. Я ничего не слыхалъ объ этомъ болѣе съ того времени.

II.
ПОКАЗАНІЯ КАПИТАНА (1849).

Приставъ Кёффъ меня проситъ изложить письменно нѣкоторыя обстоятельства, относящіяся въ тремъ лицамъ (предполагаемымъ индусамъ), которые были пассажирами прошлымъ лѣтомъ на пароходѣ Бьюли Кэстль, отправлявшемся прямо въ Бомбей подъ моей командой.

Индусы присоединились къ намъ въ Плимутѣ. Дорогою я не слыхалъ никакихъ жалобъ на ихъ поведеніе. Они помѣщались въ передней части корабля. Я мало имѣлъ случая самъ лично примѣчать ихъ.

Въ послѣдней части путешествія мы имѣли несчастье выдержать штиль три дня и три ночи у индійскаго берега. У меня нѣтъ корабельнаго журнала и я не могу теперь припомнить широту и долготу. Слѣдовательно, о нашемъ положеніи и могу только сказать вообще, что теченіе прибивало насъ къ землѣ, и что когда опять поднялся вѣтеръ, мы доѣхали до гавани черезъ двадцать-четыре часа.

Дисциплина корабля (какъ извѣстно всѣмъ мореходцамъ) ослабляется въ продолжительную тишь. Дисциплина моего корабля ослабла. Нѣкоторые пассажиры просили спускать лодки и забавлялись, гребя веслами и купаясь, когда солнце въ вечернее время было довольно прохладно, чтобы позволить имъ забавляться такимъ образомъ. Лодки послѣ этого слѣдовало опять ставить на мѣста. Вмѣсто того ихъ оставляли на водѣ возлѣ корабля, и отъ жара и досады на погоду ни офицеры, ни матросы по чувствовали охоты исполнять св(и обязанности, пока продолжалась тишь.

На третью ночь ничего необыкновеннаго не слыхалъ и не видалъ вахтенный на палубѣ. Когда настало утро, хватились самой маленькой лодки — хватились и трехъ индусовъ.

Если эти люди украли лодку вскорѣ послѣ сумерекъ (въ чемъ я не сомнѣваюсь), мы были такъ близко къ землѣ, что напрасно было посылать за ними въ погоню, когда узнали объ этомъ утромъ. Я не сомнѣваюсь, что они подъѣхали къ берегу въ эту тихую погоду (несмотря на усталость и неумѣнье грести) до разсвѣта.

Доѣхавъ до нашей гавани, я узналъ въ первый разъ, какую причину имѣли мои три пассажира воспользоваться случаемъ убѣжать съ корабля. Я могъ только сдѣлать такое же показаніе властямъ, какое сдѣлалъ здѣсь. Онѣ сочли меня виновнымъ въ допущеніи ослабленія въ дисциплинѣ корабля. Я выразилъ мое сожалѣніе и имъ и моимъ хозяевамъ. Съ того времени ничего не было слышно, сколько мнѣ извѣстно, о трехъ индусахъ. Мнѣ не остается прибавлять ничего болѣе къ тому, что здѣсь написано.

III.
ПОКАЗАНІЕ МИСТЕРА МЁРТУЭТА (1850). (Въ письмѣ къ мистеру Брёффу.)

Помните ли вы, любезный сэръ, полудикаря, съ которымъ вы встрѣтились на обѣдѣ въ Лондонѣ осенью въ сорокъ-восьмомъ году? Позвольте мнѣ напомнить вамъ, что этого человѣка звали Мёртуэтъ и что вы имѣли съ и имъ продолжительны и разговоръ послѣ обѣда. Разговоръ относился къ индійскому алмазу, называемому Лунный камень, и къ заговору, тогда существовавшему, овладѣть этой драгоцѣнностью.

Съ того времени я странствовалъ по Центральной Азіи. Оттуда я воротился на мѣсто моихъ прежнихъ приключеніи въ сѣверозападной Индіи. Черезъ двѣ недѣли послѣ того я очутился въ одномъ округѣ или провинціи (мало извѣстной европейцамъ), называемой Каттиваръ.

Тутъ со мною случилось приключеніе, которое (какъ ни невѣроятно можетъ это показаться) лично интересуетъ васъ.

Въ дикихъ областяхъ Каттивара (а какъ дики онѣ, вы поймете, когда я скажу вамъ, что даже землепашцы пашутъ землю вооруженные съ ногъ до головы) народонаселеніе фанатически предано старой индустанской религіи — древнему поклоненію Брамѣ и Вишну. Немногія магометанскія семейства, изрѣдка разбросанныя по деревнямъ внутри страны, боятся ѣсть мясо какого бы то ни было рода. Магометанинъ, только подозрѣваемый въ убійствѣ священнаго животнаго — коровы, непремѣнно бываетъ умерщвленъ безпощадно въ этихъ странахъ благочестивыми индустанскими сосѣдями, окружающими его. Для подкрѣпленія религіознаго энтузіазма народа, два самыхъ знаменитыхъ мѣста для индустанскихъ богомольцевъ находятся въ границахъ Каттивара. Одно изъ нихъ Дварка, мѣсторожденіе бога Кришна. Другое — священный городъ Сомнаутъ, ограбленный и уничтоженный въ одиннадцатомъ столѣтіи магометанскимъ завоевателемъ Махмудомъ Гизни.

Очутившись во второй разъ въ этихъ романическихъ областяхъ, я рѣшился не оставлять Каттивара, не заглянувъ еще разъ въ великолѣпную Сомнаутскую пустыню. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ я вздумалъ сдѣлать это, я былъ (на сколько я могъ разсчитать) на разстояніи трехъ дней, путешествуя пѣшкомъ, отъ спящей наго города.

Я не долго билъ въ дорогѣ, какъ примѣтилъ, что и другіе — по-двое и по-трое — путешествовали до одному направленію со мной.

Тѣмъ, кто заговаривалъ со мною, я выдавалъ себя за индуса-буддиста изъ отдаленной провинціи, отправляющагося на богомолье. Безполезно говорить, что моя одежда согласовалась съ этимъ. Прибавьте бъ этому, что я знаю языкъ такъ хорошо, какъ свой родной, и что я довольно худощавъ и смуглъ для того, чтобы не легко было узнать мое европейское происхожденіе — и вы поймете, что я легко прослылъ между этими людьми не землякомъ ихъ, а путешественникомъ изъ отдаленной части ихъ родины.

На второй день число индусовъ, отправлявшихся по одному направленію со мной, увеличилось до полусотенъ и сотенъ. На третій день толпа дошла до тысячъ. Всѣ медленно стремились къ одному пункту — городу Сомнауту.

Ничтожная услуга, которую мнѣ удалось оказать одному изъ моихъ товарищей-пилигримовъ на третій день пути, доставила мнѣ знакомство съ индусами высшей касты. Отъ этихъ людей я узналъ, что толпа стремится къ большой религіозной церемоніи, которая должна происходить на горѣ недалеко отъ Сомнаута. Церемонія эта давалась въ честь бога Луны и должна была происходить ночью.

Толпа задержала насъ, когда мы приблизились къ мѣсту празднества. Въ то время, когда мкг дошли до горы, лупа высоко сіяла на небѣ. Мои друзья-индусы пользовались какими-то особенными преимуществами, дозволявшими имъ имѣть доступъ къ кумиру. Они милостиво позволили мнѣ сопровождать ихъ; когда дошли до того мѣста, мы увидали, что кумиръ скрытъ отъ нашихъ глазъ занавѣсью, повѣшенной между двумя великолѣпными деревьями. Внизу этихъ деревьевъ выдавалась плоская скала и образовывала родъ платформы. Подъ этою платформою стоялъ я вмѣстѣ съ моими друзьями-индусами.

Подъ горою видъ представлялъ величайшее зрѣлище Природы и Человѣка въ соединеніи, когда-либо виданномъ мною. Нижнія покатости горы непримѣтно переходили въ долину, въ которой сливались три рѣки. Съ одной стороны граціозныя извилины воды разстилались, то видимо, то закрытыя деревьями, такъ далеко, какъ только могъ видѣть взоръ. Съ другой стороны гладкій океанъ покоился въ тишинѣ ночной. Наполните эту прелестную сцену десятками тысячъ человѣческихъ существъ, всѣхъ въ бѣлой одеждѣ, покрывающихъ бока горы, переполняющихъ долину и окаймляющихъ ближайшіе берега извилистыхъ рѣкъ. Освѣтите этихъ пилигримовъ дикимъ пламенемъ факеловъ, струившагося въ промежуткахъ каждой части этой безчисленной толпы. Вообразите лунное сіяніе востока, проливающее на все безоблачный блескъ -и вы составите себѣ какое-нибудь понятіе о зрѣлищѣ, представившемся мнѣ, когда я смотрѣлъ съ вершины горы.

Звуки жалобной музыки на какихъ-то струнныхъ инструментахъ и флейтахъ воротили мое вниманіе къ закрытому кумиру.

Я повернулся и увидалъ на скалистой платформѣ фигуры трехъ человѣкъ. Въ центральной фигурѣ я узналъ человѣка, съ которымъ я говорилъ въ Англіи, когда индійцы появились за террасѣ дома лэди Вериндеръ. Другіе два, бывшіе его товарищами тогда, безъ сомнѣнія, были его товарищами и здѣсь.

Одинъ изъ индусовъ, возлѣ котораго и стоялъ, увидалъ, какъ я вздрогнулъ. Шепотомъ объяснилъ онъ мнѣ появленіе трехъ фигуръ на платформѣ скалы.

Это были брамины (говорилъ онъ), преступившіе свою касту для службы богу. Богъ повелѣлъ, чтобы они очистились богомольнымъ странствованіемъ. Въ эту ночь эти три человѣка должны были разстаться. Въ трехъ различныхъ направленіяхъ должны они были отправиться пилигримами къ кумирамъ въ Индіи. Никогда болѣе не должны они были видѣть другъ друга въ лицо. Никогда болѣе не должны они были отдыхать отъ своихъ странствованій съ того дня, который былъ свидѣтелемъ ихъ разлуки, до того дня, который будетъ свидѣтелемъ ихъ смерти.

Когда эти слова были сказаны мнѣ шепотомъ, жалобная музыка прекратилась. Три человѣка распростерлись на скалѣ передъ занавѣсью, скрывавшей кумиръ. Они встали — они взглянули другъ на друга — они обнялись. Потомъ они отдѣльно спустились между народомъ. Народъ давалъ имъ дорогу въ мертвомъ безмолвіи. Я видѣлъ, какъ толпа раздалась въ трехъ различныхъ направленіяхъ въ одну и ту же минуту. Медленно огромная бѣлая масса народа опять сомкнулась. Слѣдъ приговоренныхъ людей сквозь ряды ихъ ближнихъ изгладился. Мы не видали ихъ болѣе.

Новая музыка, громкая и веселая, раздалась изъ-за скрытаго кумира. Толпа вокругъ меня задрожала и сдвинулась.

Занавѣсь между деревьями была отдернута и кумиръ открытъ.

Возвышаясь на тронѣ, сидя на своей типической антилопѣ, съ четырьмя руками распростертыми къ четыремъ угламъ свѣта — парилъ надъ нами мрачный и страшный въ мистическомъ небесномъ свѣтѣ богъ Луны. А на лбу божества сіялъ желтый алмазъ, блескъ котораго сіялъ на меня въ Англіи съ женскаго платья.

Да! По истеченіи восьми столѣтій Лунный камень опять смотритъ черезъ стѣны священнаго города, въ которомъ началась его исторія. Какъ онъ воротился въ свою дикую родную сторону — по какому приключенію или по какому преступленію индійцы опять овладѣли своей священной драгоцѣнностью, можетъ быть извѣстно вамъ, но не мнѣ. Вы лишились его въ Англіи и (если мнѣ хоть сколько-нибудь извѣстенъ этотъ народъ) вы лишились его навсегда.

Такимъ образомъ годы проходятъ другъ за другомъ; такимъ образомъ одни и тѣ же событія обращаются въ кругахъ Времени. Какія будутъ слѣдующія приключенія Луннаго камня? Кто можетъ сказать?

КОНЕЦЪ.

---

1. Примѣчаніе, прибавленное Фрэнклиномъ Блэкомъ.-- Миссъ Клакъ можетъ совершенно успокоиться на этотъ счетъ. Ничего не будетъ прибавлено, измѣнено или вычеркнуто изъ ея рукописи, также и во всѣхъ другихъ рукописяхъ, которыя пройдутъ черезъ моя руки. Какія мнѣнія ни выражали бы писатели, какія особенности ни отличали бы, а въ литературномъ отношенія ни обезображивала бы разсказы, которые я теперь собираю, ни одна строчка не будетъ измѣнена съ начала до конца. Эти разсказы присылаются мнѣ какъ подлинные документы и я сохраню ихъ въ такомъ видѣ, подкрѣпленные свидѣтельствами очевидцевъ, которые могутъ оцѣнивать факты. Остается только прибавитъ, что особа, играющая главную роль въ разсказѣ миссъ Клакъ, такъ счастлива въ настоящую минуту, что можетъ не только пренебречь колкимъ пѣромъ миссъ Клакъ, но даже признать его неоспоримое достоинство какъ орудія, выставляющаго характеръ миссъ Клакъ.
2. См. разсказъ Беттереджа въ майской книжкѣ «Собранія», стран. 70.
3. Присутственное мѣсто, въ которое отдаютъ на сохраненіе духовныя завѣщанія. Пр. Перев.
4. Примѣчаніе Фрэнклина Блэка. — Бѣдняжка очень ошибается. Я совсѣмъ ее не примѣтилъ. Я точно имѣлъ намѣреніе прогуляться въ кустарникѣ. Но вспомнивъ въ ту же минуту, что тетушка, можетъ быть, пожелаетъ видѣть меня послѣ моего возвращенія съ желѣзной дороги, я передумалъ, и пошелъ въ домъ.
5. Крыжовникъ. Пер. пер.
6. Тамъ гдѣ донесеніе касается событій дня рожденья или трехъ дней, послѣдовавшихъ за нимъ, сравните съ Разсказомъ Беттереджа, глава VII до XIII.