Лото в клубе (Фролов)/ДО

Лото в клубе
авторъ Петр Александрович Фролов

Опубл.: 1848. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ЛОТО ВЪ КЛУБѢ.

Повѣсть.

I.

"Милая Вѣра!

"Мы сегодня, съ папашею и моимъ женихомъ, отправляемся въ лѣтній клубъ къ Измайловскому-Мосту; тамъ, ты вѣрно слышала, по середамъ играетъ Гильманъ: попросись у твоего папаши, чтобъ онъ отпустилъ тебя съ нами. Я увѣрена, что онъ тотчасъ согласится, и тогда ты къ шести часамъ приходи ко мнѣ — въ семь начинается музыка. — Оттуда мы проводимъ тебя до дома, и я съ рукъ на руки передамъ тебя твоей мамашѣ. Жду тебя и надѣюсь вдоволь насладиться сегодняшнимъ вечеромъ, если ты будешь вмѣстѣ со мною. Прощай! Твоя навѣки

"Мери."

Эта записка, написанная очень-миленькою дѣвушкою, имя которой вы знаете, была запечатана и отдала горничной, съ приказаніемъ отнести ее Вѣрѣ Ивановнѣ. Получивъ это приказаніе, горничная мигомъ накинула на голову цвѣтной платочекъ, взглянула въ зеркало, прищурила глазки и, вышедъ на улицу, черезъ минуту скрылась въ калиткѣ сосѣдняго деревяннаго домика. Письмо было доставлено по адресу Вѣрѣ Ивановнѣ, короткой пріятельницѣ и пансіонской подругѣ Мери. — Пока горничная, принесшая письмо, тараторила съ знакомою кухаркою о вещахъ для нихъ интересныхъ, Вѣра прочитала письмо и вошла въ комнату своей матери. Мать ея, Аграфена Ивановна, сидѣла у окна на старомодномъ кожаномъ креслѣ и съ вниманіемъ, достойнымъ математика, вывязывала пятку какого-то чулка. Это была женщина не молодыхъ лѣтъ, съ добрымъ, выразительнымъ лицомъ, надъ которымъ забота и горе трудились болѣе нежели время, чтобъ украсить его морщинами. Костюмъ ея былъ небогатъ, старъ, но крѣпокъ и чистъ. — При входѣ дочери, свѣтлая улыбка замѣнила серьёзную мину на лицѣ старушки. — Что скажешь, Вѣрочка? спросила она.

— Вотъ что, мамаша, отвѣчала послѣдняя: — Маминька прислала мнѣ письмо; сегодня она съ своимъ папашей ѣдетъ въ клубъ и приглашаетъ меня; тамъ играетъ оркестръ Гильмана; что мнѣ отвѣчать ей?

— Что хочешь, дружочекъ.

— Я бы хотѣла, мамаша… я такъ люблю музыку, да и съ Машенькой вмѣстѣ..

— Хочешь, такъ съ Богомъ; я тебя отпускаю.

— А папаша пуститъ ли?

— Отъ-чего же нѣтъ? ужъ если я отпускаю, такъ и онъ отпуститъ; съ кѣмъ бы съ другимъ и я, можетъ-быть, не позволила, а съ Машинькой я тебя охотно отпускаю.

— Благодарю, мамаша, сказала Вѣра, цалуя старушку въ плечо, и тихо вышла изъ комнаты. Аграфена Ивановна съ нѣжною улыбкою глядѣла ей во слѣдъ.

Вѣра написала отвѣтъ подругѣ и потомъ, взявъ пяльцы, пошла вышивать въ ту комнату, гдѣ сидѣла мать.

Вѣра на сценѣ, а вы не знаете ея, любезный читатель. — Виновата, что я вамъ ни слова не сказала о ней прежде; но я заглажу свою вину — вотъ біографія. Она была очень хороша собою; конечно, еслибъ она была богата, всѣ сказали бы, что она прекрасна; но она дочь бѣднаго чиновника, и всѣ говорили про нее просто: хорошенькая. — Я нахожу, что этого эпитета было мало для Вѣры; въ-самомъ-дѣлѣ, представьте себѣ семнадцати-лѣтнюю стройную дѣвушку: лицо ея блѣдно; на немъ выражается грусть и нѣжность; бархатный взглядъ какою-то благодатью льется изъ ея большихъ темноголубыхъ глазъ; походка ея совершенно соотвѣтствуетъ нѣсколько грустному выраженію лица — она тиха, плавна; манеры ея благородны, просты и граціозны.

Вѣра дочь бѣднаго чиновника 9-го класса, все насущное котораго, со всѣмъ его семействомъ, т. е. съ женою и дочерью, составляетъ жалованье: полторы тысячи рублей ассигнаціями въ годъ. Можно вообразить, какъ не много это для цѣлаго семейства. Между-тѣмъ, Вѣра воспитывалась въ очень-хорошемъ пансіонѣ: крестная мать ея, богатая женщина, жила постоянно за границею; однажды посѣтивъ Петербургъ, она вспомнила о своей крестницѣ, и, желая чѣмъ-нибудь выказать свое о ней попеченіе, отдала Вѣру на свой счетъ въ пансіонъ. Вѣрѣ тогда былъ пятнадцатый годъ. Но судьба не долго покровительствовала бѣдной крестницѣ: не болѣе, какъ черезъ два года, умерла ея крестная мать, и вотъ Вѣра на семнадцатомъ году должна была оставить пансіонъ, что было незадолго до времени нашего разсказа. — Два года, разумѣется, немного въ воспитаніи; но такъ-какъ для нѣкоторыхъ и многое бываетъ малымъ, такъ для иныхъ достаточно бываетъ и малаго — Вѣра очень-много сдѣлала въ два года. Кромѣ изученія языковъ и нѣкоторыхъ наукъ, она въ эти два года освободилась навсегда отъ вліянія мелочной жизни, которая, необходимо окружая ее въ домашнемъ быту, могла подавить многія святыя чувства, чему примѣръ мы видимъ такъ часто. — Напротивъ, ученіе, общество въ эти два года, возбудили въ ней тотъ природный тактъ, съ которымъ женщина остается женщиною, и не теряется въ неисчислимыхъ мелочахъ, дрязгахъ ежедневной жизни; тотъ тактъ, который ничтожнѣйшему дѣйствію даетъ какое-то неуловимое благовоніе и гармонію, свойственныя однѣмъ только женщинамъ. — Вотъ болѣе или менѣе удачный портретъ Вѣры.

— За тобой зайдетъ Машенька? спросила мать, когда Вѣра съ пяльцами сѣла возлѣ нея.

— Нѣтъ, мнѣ надобно быть у нея къ шести часамъ.

— Папенька, я думаю, прійдетъ скоро изъ должности; послѣ обѣда, ты и ступай сейчасъ; все ли ты только приготовила для гулянья, Вѣрочка? какое ты надѣнешь платье?

— Я, право, и не подумала объ этомъ, мамаша.

— Какая же ты разсѣянная; какъ же объ этомъ не подумать! вѣдь ты у меня ужь не ребенокъ, а цѣлая невѣста.

— Все равно, мамаша, объ этомъ подумать успѣю и послѣ обѣда.

— Все равно; какая ты самонадѣянная, сказала старушка съ улыбкою, искоса поглядывая на дочь; — ты думаешь, что все тебѣ къ лицу, что бы ни надѣла; — а я совѣтую надѣть тебѣ бѣленькое платье.

— Хорошо мамаша, хоть бѣленькое.

— Или нѣтъ, не лучше ли черное, гроденаплевое; когда ты въ немъ ѣздила въ пансіонъ прощаться, такъ даже и мадамъ-то ваша, какъ-бишь ее, долгоносая такая…

— Штейнгеръ, сказала Вѣра.

— Да, и она похвалила тебя въ черномъ платьѣ; или… я прибираю твои платья, какъ-будто у тебя ихъ и Богъ вѣсть какая пропасть, а всего-то…

— Какое вамъ угодно, мамаша, черное такъ черное, мнѣ право все равно.

— Ну, такъ черное, оно и не марко, гроденапль чудесный, покойная крестная мать тебѣ еще подарила; ну, а кардиналку надѣнешь?

— Я думаю, мамаша…

— Я тоже думаю, ныньче вѣдь вечеромъ сыро, а вы, поди-ка, долго-тамъ пробудете?

— Не знаю, какъ Машинька… она меня проводитъ оттуда до самаго дома.

— То-то, да и попроси подождать ихъ, пока тебѣ не отопрутъ ворота… Долго бы продолжались эти материнскія заботы въ ихъ безчисленныхъ формахъ, съ безчисленными оттѣнками, еслибъ ихъ не прервалъ приходъ главы семейства — Ивана Ивановича. Это былъ высокій, худощавый мужчина лѣтъ сорока-пяти. — Его сморщившееся лицо выражало смиренную покорность своей участи; онъ, казалось, на все смотрѣлъ съ равнодушною улыбкою, но сквозь эту улыбку порой выглядывало еще какое-го чувство, которое бы можно было выразить словомъ: «авось». — Иванъ Ивановичъ вошелъ въ комнату, таща огромную кипу бумагъ, что было вѣрнымъ признакомъ его вечернихъ занятій. Положивъ свою ношу на столъ, Иванъ Ивановичъ поздоровался съ женою и дочерью, и тотчасъ же узналъ отъ первой, что Вѣрочка приглашена въ клубъ на музыку.

— Съ Богомъ, съ Богомъ, погуляй, матушка, говорилъ онъ дочери, садясь за столъ: — ты и то все дома, а въ молодости надо веселиться, чтобъ было чѣмъ вспомнить ее въ старости; и мы въ свое время гуливали.

— Гдѣ ты гулялъ-то? спросила его жена: — я думаю, только и гулялъ, что на службу, да со службы.

— Нѣтъ, матушка: мы, бывало, соберемся, молодежь, да на лодкѣ и отправимся на Рѣзвые-Острова, въ Екатерингофъ или куда-нибудь въ другое мѣсто, и такъ время проведешь, что чудо… Иванъ Ивановичъ началъ расказывать свои прогулки во дни оны; супруга его иногда ему поперечила, но не для того, чтобы съ нимъ ссориться или спорить; а такъ только, какъ-будто для того, чтобы еще болѣе подстрекнуть его къ повѣствованіямъ. Вѣра говорила мало; но въ ея немногихъ словахъ, въ ничтожныхъ услугахъ выражалась глубокая любовь къ отцу и матери. Отобѣдали; было около пяти часовъ.

— Ну, Вѣрочка, ступай скорѣе одѣваться — не надобно заставлять дожидать себя, сказала мать. Вѣра вышла, и черезъ четверть часа явилась снова совершенно готовою. Черное платье обрисовывало ея стройную талію и бюстъ; но ревнивая кардиналка скрывала эти прелести отъ любопытныхъ взоровъ; соломенная простенькая шляпка шла, какъ-нельзя-болѣе, къ ея лицу. Когда Вѣра вошла въ комнату просто, безъ кокетства и жеманства, со взоромъ грустно-нѣжнымъ, то родители, взглянувъ на нее, невольно улыбнулись и молча поглядѣли другъ на друга. А!.. ужь и готова, чудо какъ скоро, сказала мать; повернись-ка, Вѣрочка.

Дочь повиновалась. — Хорошо, вотъ только надо поправить воротничекъ, и мать шевелила руками воротничекъ, ничего не поправляя, потому-что нечего было поправить: ну, вотъ и это хорошо; взгляни-ко на меня; да будь повеселѣе, а то и намъ съ папенькой грустно, мы все думаемъ, что ты скучаешь, что ты чѣмъ-нибудь недовольна…

— О, нѣтъ, маменька, я всѣмъ довольна, сказала Вѣра, крѣпко цалуя руку матери, протянутую къ ея головѣ, чтобъ пригладить совершенно гладкую прическу. — Ну, вотъ и головка теперь гладка, ступай съ Богомъ; Иванъ Ивановичъ, а вы что же не посмотрите на Вѣрочку.

— Я смотрю, матушка, отвѣчалъ отецъ; только я право не знаю зачѣмъ это вы рядите ее все въ черное; то-ли дѣло, какъ что нибудь свѣтленькое, особенно въ ея-то года. Ну, пусть платье черное, такъ хоть бы кушачекъ или пелериночку какую цвѣтную.

— Нѣтъ, папаша, это будетъ пестро, такъ лучше.

— Конечно такъ лучше, поддержала Аграфена Ивановна.

— Ну, какъ знаете, коли такъ лучше, такъ и ладно; я самъ вижу, что и такъ нехудо. — Прощай, Вѣрочка, Господь съ тобою.

Вѣра поцаловала мать и подошла къ отцу. — А вы, папаша, сказала она, опять хотите заниматься; да отдохните хоть не много, вѣдь это нездорово цѣлый день трудиться.

— Надо, дружочекъ.

— Да хоть часокъ отдохните, папочка, а то мнѣ вѣдь скучно будетъ и гулять, если я буду думать, что вы въ то время трудитесь; мнѣ будетъ жаль васъ. Мамаша, не давайте папочкѣ хоть часъ иль два заниматься, а то цѣлый день, цѣлый день… и Вѣра не столько словами, сколько взглядами умоляла отца исполнить ея просьбу.

— Да и то въ-самомъ-дѣлѣ, что ты расписался, успѣешь и послѣ, вѣдь правду Вѣрочка говоритъ, что это нездорово, сказала Аграфина Ивановна.

— Право, папочка, отдохните, хоть для маменьки…

— Экая добрая, спасибо хоть меня бережешь, старика; ну, ладно, ладно, не скучай: отдохну, такъ и быть; ступай, пора; гуляй, веселись; все намъ разскажи что увидишь, говорилъ отецъ, и наклонивъ головку дочери, крѣпко ее поцаловалъ.

Вѣра вышла на улицу; Аграфена Ивановна смотрѣла въ окно ей вслѣдъ, кланялась, пока та наконецъ не вошла въ сосѣдній домъ. — А что, вѣдь Вѣрочка у насъ красавица, сказала она: — что, еслибъ да мы были богаты; отъ жениховъ бы отбою не было.

— Да, кабы, отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ и глаза его и лицо улыбались и выражали не то грусть, не то надежду, а что-то похожее на то и другое вмѣстѣ.

II.

Въ то время, когда дачные жители наслаждались всевозможными лѣтними удовольствіями, когда они каждый день то слушали Гильмана или Гунгля, то любовались фейерверками и иллюминаціями, у петербургскихъ, городскихъ жителей было очень немного такихъ дней, когда они могли пріятно, по-лѣтнему провести время, певыѣзжая изъ города: въ числѣ такихъ дней была особенно замѣчательна середа. — Въ этотъ день, одно изъ дачныхъ наслажденій, въ лицѣ оркестра Конкордіи, переѣзжало съ береговъ Карповки на берега Фонтанки, и здѣсь шестнадцатью, семнадцатью музыкальными нумерами восхищало публику средняго класса.

Было около восьми часовъ, когда Вѣра съ своею пріятельницею и остальною компаніею пріѣхала на это гулянье. Онѣ опоздали отъ-того, что хорошенькая невѣста немножко-много занималась своимъ туалетомъ.

Первое впечатлѣніе, которое получила Вѣра и ея спутники, при входѣ въ клубскій садъ, было очень пріятно: налѣво отъ входа въ павильйонѣ оркестръ; противъ всего безконечное число скамѣекъ, усѣянныхъ какъ макомъ разноцвѣтными шляпками и бурнусами; далѣе длинная прямая аллея съ движущимися толпами; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ сада карточные столы съ игроками; и все это шумитъ, движется, смѣется: нѣтъ блеску, но бездна простоты; множество неслишкомъ модныхъ и свѣжихъ нарядовъ, за то нѣтъ претензій на общее удивленіе. Къ довершенію всего, на этихъ гуляньяхъ бываютъ множество хорошенькихъ, несмотря на то, что красота ихъ часто уменьшается и почти никогда не возвышается нарядомъ.

Вѣра со своимъ обществомъ обошла весь садъ: она шла подъ руку съ отцомъ Машеньки, которая шла подъ руку съ своимъ женихомъ. — Общество было веселое, непринужденное; Машенька, немножко шалунья, болтала, острила безъ умолку; остальные хохотали. Наконецъ, они вошли въ комнату, гдѣ играли въ лото.

— Не хотите ли, М-lle Marie, попробовать счастья? спросилъ Машеньку ея женихъ.

— Я несчастлива, отвѣчала она.

— Однако испытайте, вотъ одинъ мой знакомый оставляетъ игру, я беру его мѣсто и играю на ваше счастье, дайте ручку.

— Проиграете, сказала Машенька, протягивая руку.

— Кому вы даете руку, тотъ никогда не проиграетъ, улыбнувшись отвѣчалъ Александръ Ивановичъ (имя жениха) и сѣлъ къ столу.

Началась перекличка нумеровъ — выигралъ какой-то старичекъ въ очкахъ; другая, третья, четвертая игра — все выигрываютъ другіе, а не Александръ Ивановичь.

— Вотъ видите, какая у меня несчастливая рука, вѣдь я вамъ говорила это, сказала Машенька. Началась пятая игра. — Вѣра, посмотри напротивъ, тихо сказала она же, толкнувъ свою подругу. — Вѣра, постоянно смотрѣвшая на карту Александра Ивановича, приподняла голову, и глаза ея встрѣтились съ другими глазами, которые смотрѣли на нее; легкій румянецъ мелькнулъ на щекахъ Вѣры, глаза опустились и казалось съ большимъ противъ прежняго вниманіемъ стали смотрѣть за карту. — Не правда ли, чудесные глаза, шептала Машенька. — Вѣра это замѣтила; ей хотѣлось еще разъ взглянуть на нихъ, но она не смѣла, потому-что чувствовала, что на нее смотрятъ.

— Вѣрочка, посмотри, если не разглядѣла, просто прелесть: черные, блѣстящіе, да и какое у него прекрасное лицо… Послѣ такихъ похвалъ незнакомцу, любопытство Вѣры не выдержало, вѣки ея быстро приподнялись, взоръ ея снова встрѣтился съ глазами незнакомца, быстро снова опустился, а на лицѣ зардѣлся румянецъ ярче прежняго.

Машенька, наблюдавшая за незнакомцемъ и за Вѣрою, лукаво улыбнулась, поглядывая на послѣднюю. Она, можетъ-быть, и позавидовала бы своей подругѣ въ этихъ долгихъ взглядахъ, бросаемыхъ черными глазами, еслибъ не была уже счастлива, но была невѣстою любимаго человѣка. Шестой тиражъ длился довольно долго; у Александра Ивановича было заставлено рядомъ четыре нумера. "Шестьдесятъ семь гласитъ судьба; — «довольно!» кричитъ офицеръ.

— А вы-то, мой любезнѣйшій, вы то какъ играете, совсѣмъ на карты не смотрите, говорилъ громко какой-то старичекъ молодому человѣку съ выразительными глазами: — посмотрите, пожалуйста, у васъ давно квинта, а вы только три нумера заставили; на что вы смотрите, ей-Богу.

— Да, я проглядѣлъ, спокойно сказалъ незнакомецъ.

— Проглядѣли, 21 р. 60 к. серебромъ проглядѣли, еще съ большимъ жаромъ продолжалъ старичекъ: — вотъ, право, людямъ само счастье въ руки лѣзетъ, нѣтъ-таки и тутъ упускаютъ его; не совѣтую вамъ, право, играть въ лото… какъ возможно проглядѣть два нумера.

— Очень-легко, отвѣчалъ молодой человѣкъ, взглянувъ на Вѣру; но она стояла потупивъ глаза, и только лукавая улыбка ея подруги ясно говорила, что дѣйствительно, иногда, не трудно просмотрѣть.

Наконецъ, старикъ, такъ сильно негодовавшій на молодаго человѣка за просмотръ, утихъ, потому-что началась новая перекличка нумеровъ. Въ-продолженіи ея, онъ безпрестанно долженъ былъ толкать своего знакомца, чтобъ тотъ заставлялъ вышедшіе нумера, иногда даже долженъ былъ пальцемъ указывать ихъ, но счастье прошло и выиграли другіе. Послѣ этой игры, разсѣянный молодой человѣкъ представилъ свою карту въ полное распоряженіе старичка, а самъ помѣстился за его стуломъ и могъ свободно располагать своими взглядами. Разумѣется, что во время остальныхъ игоръ, Вѣрѣ приходилось наклоняться ниже и ниже, Мери чаще и чаще тихонько подталкивать свою подругу. Наконецъ и эта партія кончилась.

— Не правду ли я вамъ говорила, что моя рука несчастлива, сказала Мери своему жениху.

— Неправда, потому-что если я не выигралъ еще, то выиграю въ слѣдующіе тиражи.

— Но я надѣюсь, что вы не лишите насъ удовольствія слушать музыку, вмѣсто того, чтобъ ждать въ этомъ чаду, пока вы выиграете.

— Я въ вашемъ распоряженіи.

— Итакъ, бросьте лото и отправимтесь въ садъ.

Мери положила свою ручку въ руку Александра Ивановича; старикъ, ея отецъ, подалъ руку Вѣрѣ и всѣ отправились.

— Однако, вѣдь чрезвычайно странно быть такъ разсѣяннымъ, чтобъ проглядѣть два нумера, замѣтилъ дорогою отецъ Мери.

— Вы думаете, папаша? иногда это и не бываетъ странно.

— Мнѣ кажется какъ можно не слыхать того, что кричатъ во все горло, не видать того, что передъ глазами.

— Да, это правда; но какъ можно слышать, когда не слушаешь, и видѣть, когда не смотришь.

— Ты говоришь, мой другъ, что-то странное; на что жь смотрѣть, какъ не на карту, если играешь въ лото?

— Папаша, взгляните на вашу даму, что, не покраснѣла ли она?

При этихъ словахъ, Александръ Ивановичъ, Мери и ея отецъ разомъ взглянули на Вѣру.

— Мери, ты все шутишь, сказала послѣдняя, между-тѣмъ, какъ лицо ея дѣйствительно горѣло румянцемъ.

— Шучу, mon ange, но не лгу, спроси моего папашу или Александра Ивановича, какъ они находятъ цвѣтъ твоего лица…

— Ну, что жь изъ этого, прервалъ отепъ, желая вывести изъ затрудненія свою милую спутницу.

— Не-уже-ли вы не догадались? А все очень-просто, продолжала Мери: — этотъ молодой человѣкъ не спускалъ глазъ съ моей хорошенькой пріятельницы; а смотря на нее, не трудно просмотрѣть все другое…

— Насмѣшница, сказала Вѣра.

Въ это время они подошли къ оркестру. Всѣ замолкли, прислушиваясь къ то грустнымъ, то веселымъ мотивамъ штраусова вальса. Вѣра задумалась: подъ знакомые звуки, ей казалось, что на нее все еще устремленъ долгій, выразительный взглядъ молодаго человѣка, и хотя она по смѣла сознаться самой себѣ, по ей хотѣлось видѣть его еще разъ; ей было какъ-то совѣстно передъ собою, что она съ такимъ упорствомъ избѣгала его взглядовъ — и ея сердце трепетало робкою надеждою и желаніемъ увидѣть его опять. Послѣдніе звуки вальса давно уже замерли въ воздухѣ, а Вѣра, не перемѣняя положенія, смотрѣла на оркестръ и, казалось, слушала музыку. Вдругъ ее кто-то дернулъ за руку; она оглянулась, подлѣ нея стояла Мери съ своею милою, хотя немножко лукавою улыбкою.

— Вѣра, сказала она тихо: — ты задумалась; я знаю о комъ; но взгляника на право… Вѣра невольно обернулась; въ трехъ шагахъ отъ нея стоялъ незнакомецъ съ выразительными главами; онъ разговаривалъ съ какою-то старушкою, между-тѣмъ, какъ глаза его были обращены на нее.

— Я думаю, что ты успѣла его разглядѣть наконецъ, спросила Мери: — какъ онъ тебѣ нравится; но ты молчишь… молчаніе есть знакъ согласія, я замолчу тоже. Что теперь будутъ играть? сказала она, обращаясь къ Александру Ивановичу.

— Увертюру изъ Фенеллы.

— Какъ бы хорошо было сѣсть близь музыки; но гдѣ достать стульевъ…

— Я поищу, сказалъ Александръ Ивановичъ и замѣшался въ толпу. Черезъ десять минутъ онъ явился съ однимъ стуломъ.

— Только одинъ, сказала Мери.

— И то едва досталъ; здѣсь добывать стулья такъ же трудно, какъ и выигрывать въ лото.

— Благодарю и за одинъ, но кому же сѣсть на него? Папаша, садитесь, мы вѣрно устали менѣе васъ. — Отецъ отказался. — Ну, такъ садись ты, Вѣрочка. — Нѣтъ, Мери, этотъ стулъ вполнѣ принадлежитъ тебѣ; я не сяду, потому-что не устала.

— Если всѣ отказываются, такъ я сажусь, сказала Мери.

— Сударыня, не угодно ли и вамъ сѣсть, сказалъ позади ихъ пріятный голосъ. Обѣ подруги обернулись, и увидѣли все того же молодаго человѣка съ выразительными глазами; онъ держалъ два стула.

— Какъ вы добры, сказала Мери, взявъ отъ него одинъ стулъ, и подвигая его къ отцу; другой же онъ подвинулъ къ Вѣрѣ, которая поблагодарила его взглядомъ. Всѣ сѣли, незнакомецъ стоялъ нѣсколько времени позади; казалось, онъ хотѣлъ заговорить съ Вѣрою, но, вѣроятно, боясь показаться навязчивымъ — отошелъ къ прежнему своему мѣсту.

— Благодарю тебя, Вѣрочка, сказала Мери.

— За что? спросила Вѣра.

— Какъ за что, за стулья; они принесены для тебя: теперь, по-крайней-мѣрѣ, мнѣ не совѣстно сидѣть, потому-что и вы съ папашей сидите: а вонъ и Александръ Ивановичъ несетъ себѣ стулъ.

Всѣ усѣлись близь оркестра; неподалеку молодой человѣкъ съ выразительными глазами сидѣлъ возлѣ старушки. Вѣра нѣсколько привыкла къ его взглядамъ, и не опускала глазъ своихъ тотчасъ при встрѣчѣ съ его глазами.

Такъ прошло ололо часа.

— Не пора ли домой, голубчикъ, сказала наконецъ старушка, обращаясь къ своему сосѣду.

— Какъ вамъ угодно, тётушка; но, продолжалъ онъ, взглянувъ на Вѣру, — развѣ вы не хотите слушать музыку до конца?

— Если ты не соскучился, то я, пожалуй, посижу еще.

— О! я, конечно, не соскучился; я сегодня провелъ вечеръ такъ пріятно, какъ не проводилъ никогда еще… Мери толкнула Вѣру. — Да къ-тому же, продолжалъ молодой человѣкъ: — вѣдь еще будутъ играть венеціанскій карнавалъ, который вамъ такъ нравится.

— Какъ, развѣ его будутъ играть? а ты давича говорилъ, что нѣтъ.

— Но, можетъ-быть, прибавятъ, какъ это часто дѣлаютъ. Старушка не противорѣчила; она видѣла, что ея племяннику не хотѣлось еще ѣхать домой. Молодой человѣкъ былъ самъ очень-доволенъ своею стратегіею. Но какова же была его досада, когда онъ увидѣлъ, что хорошенькая незнакомка и все ея общество встали съ своихъ мѣстъ и сбираются домой.

— Какъ быть: она уѣдетъ и я не узнаю, кто она; о! еслибъ я былъ безъ тётушки, думалъ онъ, и не зналъ, на что рѣшиться. Въ это время Вѣра проходила мимо его; она невольно взглянула на него, и взоры ихъ опять встрѣтились… Молодой человѣкъ долго глядѣлъ ей вслѣдъ.

— Не отправиться ли намъ, тётушка, сказалъ онъ; — сосѣди мои говорятъ, что «венеціанскаго карнавала» не будетъ. Конечно, это была его собственная выдумка. — Какъ хочешь, пожалуй, поѣдемъ, сказала тётка и встала съ своего мѣста; она едва могла слѣдовать за племянникомъ, который шелъ чрезвычайно скоро. Онъ надѣялся увидѣть еще разъ соломенную шляпку; но ни въ залѣ, ни въ передней ея не было!

III.

Былъ двѣнадцатый часъ. Въ комнатѣ, въ которой мы давича видѣли Вѣру, у открытаго ломбернаго стола сидѣлъ Иванъ Ивановичъ въ очкахъ, и занимался дѣлами; неподалеку отъ него сидѣла его жена и вязала чулокъ. Въ комнатѣ господствовало молчаніе и только по временамъ шелестъ бумаги или стукъ щипцовъ о подсвѣчникъ, когда Иванъ Ивановичъ снималъ со свѣчки, разнообразили эту тишину.

— Долго нѣтъ Вѣрочки, сказала наконецъ старушка.

— Да, загулялась; вѣдь поди-ка ужь часовъ двѣнадцать, отвѣчалъ супругъ, потягиваясь на стулѣ.

— Впрочемъ, вечеръ чудесный, ты бы хоть по двору прошелся, Иванъ Ивановичъ; день-деньской съ мѣста не сходишь.

— Некогда, матушка, видишь, какая еще бездна дѣла, надобно все къ завтраму кончить, сказалъ Иванъ Ивановичъ, указывая на кипу бумагъ; онъ снова нагнулся къ столу, снова заскрипѣло перо и въ комнатѣ по прежнему водворилось молчаніе. Оно продолжалось не долго; не болѣе какъ черезъ пять минутъ у воротъ зазвенѣлъ колокольчикъ, на лѣстницѣ зашелестило женское платье и Вѣра вошла въ комнату.

— А, легка на поминѣ; милости просимъ, давно не видались, говорила мать, весело улыбаясь вошедшей дочери.

— Ну, каково гуляла, разскажи-ка намъ: каково гуляла? сказалъ Иванъ Ивановичъ, невольно подымаясь со стула.

— Очень-хорошо, папаша; какая чудесная была музыка!

— А народу много было? спросила Аграфепа Ивановна.

— Чрезвычайно: такъ много, что мы едва достали мѣсто у музыки.

— Да, ужь какъ вамъ бы но достать, если были съ Александромъ Ивановичемъ; онъ, вѣдь, говорятъ, такой молодецъ.

— Да, онъ очень-добръ; впрочемъ, мѣсто досталъ не онъ одинъ… Вѣра замолчала: въ головѣ ея мелькнули воспоминанія, которыми она не хотѣла дѣлиться съ другими.

— Что жь ты вдругъ вамолчала, Вѣра? спросила мать, неподозрѣвая, что въ это время какое-то новое чувство дрожало въ сердцѣ ея дочери. — Разсказывай что-нибудь; ты поди-ка какъ сѣла у музыки, такъ цѣлый вечеръ ни шагу.

— Нѣтъ, мы прежде гуляли по саду; смотрѣли, какъ играютъ въ лото.

— А, ты видѣла, какъ играютъ въ лото, разскажи-ка, сказалъ съ улыбкою Иванъ Ивановичъ.

— А прежде того скажи-ка, Вѣрочка, не хочешь ли ты чаю? перебила Аграфена Ивановна.

— Нѣтъ, мамаша, я уже пила.

— Да, можетъ-быть, давно; выпей дома; ты, можетъ-быть, озябла, вѣдь теперь вечеръ нетеплый.

— Не безпокойтесь, мамаша, я ни сколько не озябла, и мнѣ совсѣмъ не хочется чаю.

— Ну, такъ скушай хоть чего-нибудь, сказалъ отецъ.

— Право, не хочу ничего, папаша, я сыта.

— Вотъ отъ-того-то, Вѣрочка, ты и не полнѣешь совсѣмъ; кушаешь, право, какъ птичка: гуляла, гуляла цѣлый вечеръ; тутъ, гдѣ бы покушать съ апетитомъ, а ты, вишь, сыта; ужь что хочешь; а я пойду приготовлю чего-нибудь тебѣ; а Иванъ Ивановичъ не ужиналъ, такъ и онъ за компанію съ тобою перекуситъ.

— Пожалуй; отъ хлѣба-соли я никогда не прочь, сказалъ Иванъ Ивановичъ

— Я пойду, сказала Аграфена Ивановна и вышла изъ комнаты.

Вѣра разсказала, какъ играютъ, какъ выкликаютъ нумера. Какъ, наконецъ, выигрываютъ.

— Ну, а кто выиграетъ, такъ тому и несутъ деньги, говорилъ улыбаясь Иванъ Ивановичъ: — а тамъ вѣдь кушъ немалый, двадцать цѣлковыхъ, кажется, съ чѣмъ-то?

— Да, кажется столько, папаша.

— Ну, и кто жь при тебѣ выигралъ?

— Да какой-то старичекъ выигралъ два раза.

— Два раза! сорокъ цѣлковыхъ; и не-уже-ли оба раза взялъ сряду.

— Нѣтъ, кажется, не сряду; однако скоро одинъ разъ послѣ другаго.

— Экое, подумаешь, людямъ счастье, сорокъ цѣлковыхъ ни за что, ни про что.

— А другой, папаша, Вѣра опять покраснѣла: — проглядѣлъ выигрышъ.

— Проглядѣлъ! вскрикнулъ Иванъ Ивановичъ: — да какъ же это возможно?

— У него ужь давно вышли всѣ пять нумеровъ, другой кто-то кричитъ довольно, это значитъ, что онъ выигралъ; а этотъ и не замѣтилъ бы даже, что проглядѣлъ, если бы ему не сказалъ какой-то знакомый.

— Да гдѣ же у него глаза-то были; на что онъ смотрѣлъ, если этого не видалъ?

— Я не знаю… право, я не знаю, бормотала Вѣра, краснѣя пуще прежняго, между-тѣмъ, какъ въ глазахъ ея блистало невинное удовольствіе…

Старикъ-отецъ ничего этого не замѣтилъ.

— Просмотрѣть; нѣтъ, я бы не просмотрѣлъ, говорилъ онъ, скорыми шагами ходя по комнатѣ: — я бы не проглядѣлъ: въ-самомъ-дѣлѣ, разомъ хватить сорокъ, шестьдесятъ, а пожалуй… и восемьдесятъ цѣлковыхъ: это не шутка, можно бы поправиться…

— Иванъ Ивановичъ, Вѣрочка, ступайте ужинать, сказала Аграфена Ивановна, высунувъ изъ дверей свою голову.

— Идемъ, отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ, идя за дочерью въ другую комнату.

— А при счастьи и восемьдесятъ можно, думалъ онъ, садясь за столъ. За ужиномъ Иванъ Ивановичъ занимался не только желудкомъ; улыбка и взгляды, бросаемые поперемѣнно то на дочь, то на жену, ясно обнаруживали въ немъ какія-то думы… какъ видно, довольно-пріятныя.

Вѣрочка почти ничего не кушала, не смотря на всѣ убѣжденія матери.

— Если не хочешь кушать, такъ съ Богомъ ложись спать; вѣдь ты, я думаю, устала сегодня, сказала послѣдняя.

Вѣра встала изъ-за стола, поцаловала отца, подошла къ матери, крѣпко поцаловала нѣсколько разъ ея руку, и еще крѣпче поцаловала въ лицо.

— Здорова ли ты, Вѣрочка, спросила старушка: — у тебя такія горячія губы; не простудилась ли ты?

— Нѣтъ, это… Просто такъ, мамаша, сказала Вѣра и вышла изъ комнаты.

— А можетъ-быть и отъ усталости это, сказала Аграфена Ивановна, минуту спустя по уходѣ дочери — она же вѣдь не привыкла много гулять.

— Никто какъ Богъ, будетъ здорова, сказалъ Иванъ Ивановичъ.

— Какъ бы хорошо, если бъ мы могли возить Вѣрочку на гулянья, да на балы, какъ бы ей тогда было весело; а то все дома да дома съ нами стариками; спасибо, хоть Машенька, вотъ, иногда зоветъ ее съ собою.

— Мнѣ право и самому подъ-часъ бываетъ жаль Вѣрочку; что, думаю, всего-то одна дочь у меня, а никогда я ей удовольствія не могу доставить! Ну, какъ бы ужь безъ образованія дѣвушка, все не такъ бы жаль: вотъ, напримѣръ, намъ съ тобою, Аграфена Ивановна — по мнѣ и въ старые годы, хоть никогда бы не было всѣхъ этихъ баловъ и театровъ; ну, а она, бѣдняжка, училась всему, знаетъ и по-французски и по-нѣмецки, въ пансіонѣ была съ богатыми; слыхала и про театры, думала, поди-ка: вотъ какъ выйду, такъ все увижу; а вотъ второй годъ живетъ съ нами, а что видѣла, — даже и Каратыгина не видала. А вотъ, тамъ, говорятъ, еще какія-то двѣ французскія актрисы завелись; Михайлъ Михайловичъ, нашъ правитель канцеляріи, только объ нихъ и говоритъ. Итальянцы опять наѣзжаютъ; а нашей Вѣрочкѣ ничего не видать. — Да, жаль, прибралъ Богъ рано мать ее крестную; а то бы не оставила она Вѣрочки.

— На все Господня воля, со вздохомъ сказала Аграфена Ивановна: — авось все какъ-нибудь поправится… Мы съ тобой толкуемъ о балахъ, да о театрахъ; а вотъ не увидишь, какъ прійдетъ 17-е сентября. Вѣрочка имянинница; надобно ей что-нибудь подарить.

— Сегодня вѣдь 27-е; да, ровно черезъ три недѣли.

— Знаешь что, Иванъ Ивановичъ, хорошо бы ей купить бурнусъ; теперь осень; иной разъ и къ обѣднѣ сходить; безъ салопа холодно; а въ салопѣ жарко; вотъ бы сшить ей тихонько бурнусъ, да и подарить въ имянины.

— А сколько будетъ онъ стоить, спросилъ Иванъ Ивановичъ.

— Да все рублей шестьдесятъ обойдется; вѣдь надобно получше, она уже невѣста у насъ; кой-какого и не хочется.

— Да, вотъ оно что, шестьдесятъ рублей; а жалованья всего сто съ небольшимъ получимъ 1-е число; такъ тутъ и изволь изворачиваться съ 40, съ 50-го рублями, тутъ и квартира и все…

— Ты бы хоть впередъ попросилъ жалованья, а тамъ бы по срокамъ выплатилъ; можетъ-быть, къ Рождеству дадутъ и награжденіе; вотъ бы мы и поправились.

— Да, изъ кулька въ рогожку, съ грустью сказалъ Иванъ Ивановичъ: — и теперь-то мы едва-едва концы сводимъ; а какъ я заберу еще впередъ, такъ мы задолжаемъ кругомъ. Нѣтъ, ужь лучше подождать; если получу награду къ Рождеству, такъ она вся Вѣрочкина.

— Нечего дѣлать, надо подождать; а ужь мнѣ такъ хотѣлось сшить ей бурнусъ; я, признаться, ужь и фасоны присматривала въ магазинахъ, и матерію приторговывала…

— А вотъ что развѣ, прервалъ Иванъ Ивановичъ: — попробовать на счастье, авось разика два возьму.

— Что это ты говоришь, спросила Аграфена Ивановна.

— А вотъ что: не рискнуть ли на лото; очень-многіе выигрываютъ, я слыхалъ; да вотъ еще сегодня, при Вѣрочкѣ, одинъ старикъ выигралъ два раза по 20 цѣлковыхъ; значитъ 40 цѣлковыхъ; а можетъ-быть, поставилъ всего цѣлковыхъ два, три.

— Да какъ же это такъ, я вѣдь не понимаю. Всѣ говорятъ, лото да лото, а какое это лото — такое, что ли, какъ было у покойнаго братца?

— Ну, да, такое же, только выигрышъ здѣсь 20 цѣлковыхъ слишкомъ. Если я поставлю 4 цѣлковыхъ, то могу играть шестнадцать игоръ; а въ 16 игоръ, не-уже-ли я не выиграю ни разу… вѣрно хоть разъ, а можетъ-быть и два, и даже… при этой мысли Иванъ Ивановичъ чуть не расхохотался.

— Попробовать бы, Иванъ Ивановичъ, авось и возьмешь, говорила улыбаясь Аграѳена Ивановна, таявшая отъ сладкихъ надеждъ подарить свою дочь.

— Да, я ужь и самъ думаю: изъ жалованья брать нельзя 60 рублей, а тутъ поставишь 4 или хоть и 6 цѣлковыхъ, выиграешь, можетъ-быть, 40, 60 и… а если и проиграешь, такъ все не очень-много… да, нѣтъ, не можетъ быть, чтобъ я проигралъ, я непремѣнно выиграю, вѣдь я пойду не для себя, — а для Вѣрочки.

— Дай Богъ, дай Богъ. Когда же ты думаешь пойдти? спросила супруга.

— Да вотъ, какъ жалованье получу, такъ ужь и рискну; авось…

— Значитъ 1-го числа; ахъ, еслибы ты взялъ да 60, тогда бы я ужь купила Вѣрочкѣ и шляпку.

— Все, что хочешь, все, чего душѣ угодно, говорилъ Иванъ Ивановичъ улыбаясь и вставая изъ-за стола: — а теперь пора мнѣ заниматься.

— Не сиди долго, лучше завтра встань пораньше.

— Ладно, матушка. Прощай, тебѣ пора спать.

— Я лягу, только зайду къ Вѣрочкѣ посмотрѣть: хорошо ли она спитъ. Прощай, Иванъ Ивановичъ; здѣсь старики поцаловались. Аграфена Ивановна вышла изъ комнаты; а супругъ ея снова принялся за дѣла.

Между-тѣмъ, Вѣра пришла въ свою маленькую комнату, освѣщенную слабымъ свѣтомъ лампады; опустивъ голову, она машинально прошлась нѣсколько разъ, потомъ оперлась рукою на стоявшій коммодъ, и въ такомъ положеніи оставалась нѣсколько минутъ совершенно неподвижною; она была занята какою-то мыслью; это доказывалъ румянецъ, являвшійся и пропадавшій на ея щекахъ. Наконецъ, она какъ бы очнулась отъ сладкаго сна, встряхнула головкою и, ставъ передъ образомъ, тихо склонилась на колѣни. Свѣтъ лампады какою-то благодатью обливалъ ея кроткое лицо; глава были подняты, уста шевелились теплою молитвою. Но вдругъ, взоръ ея поникъ, молитва замерла на устахъ, поднятая рука упала, не сдѣлавъ креста… грѣшная мысль, Богъ-вѣсть о чемъ, мелькнула въ ея головѣ; она задумалась. Опомнившись чрезъ нѣсколько секундъ, она невольно вздрогнула — такая разсѣянность въ молитвѣ случилась съ ней въ первый разъ; щеки ея покрылись густымъ румянцемъ, легкая влага подернула глаза, она пала ницъ и молилась усерднѣе, жарче прежняго… Когда къ ней вошла Аграфена Ивановна, Вѣра уже спала сномъ невинности. Старушка положила земной поклонъ передъ образомъ, набожно перекрестила дочь свою и, тихонько поцаловавъ ее, на ципочкахъ вышла изъ комнаты.

Все затихло въ квартирѣ Ивана Ивановича, и только скрипъ пера въ большой комнатѣ, далеко за полночь, давалъ знать, что не спитъ бѣдный труженикъ.

IV.

Съ этого дня, т. е. съ 27 августа, въ характерѣ двухъ петербургскихъ жителей произошла небольшая перемѣна, именно.въ характерѣ Вѣры и молодаго человѣка, проигравшаго черезъ нее въ лото. Очень-вѣроятно, что лица, окружающія того и другаго, но слишкомъ замѣтили эту перемѣну, однако Аграфена Ивановна почувствовала, что Вѣрочка какъ-будто не та. Она замѣтила въ характерѣ ея какую-то неровность, которой прежде въ немъ не было. То Вѣрочка, грустная, сидитъ задумавшись передъ пяльцами; иголка не дотрогивастся до канвы; глаза устремлены на одно мѣсто или совершенно опущены; то вдругъ Вѣрочка весела такъ, какъ прежде никогда не бывала; она прыгаетъ, вѣшается на шею то ей, то Ивану Ивановичу, цалуетъ ихъ, нянчитъ дѣтей сосѣда-жильца, заплетаетъ въ косы волосы бѣдной дѣвочки, живущей на дворѣ; рисуетъ картинки для ея маленькаго брата; однимъ словомъ — ей какъ-будто хочется всѣмъ оказать услугу; хочется, чтобъ всѣ веселились, смѣялись — были счастливы. Аграфена Ивановна постаралась объяснить себѣ причину перемѣны прежде ровнаго и спокойнаго характера Вѣрочки; она смѣялась до слезъ вмѣстѣ съ нею, когда та смѣялась, и горевала и боялась за нее, когда та задумывалась. А причина всему этому заключалась во встрѣчѣ въ лѣтнемъ клубѣ. Вы улыбаетесь, любезный читатель? Вѣра влюбилась страстно, пламенно, съ одного взгляда; въ-слѣдствіе непостижимой симпатіи сердца, влекущей… и проч. и проч., хотите сказать вы съ ировіею? Нѣтъ, любезный читатель, страстной, пламенной любви здѣсь нѣтъ еще; здѣсь покуда по впечатлѣнію съ той и другой стороны. Что же касается до внезапной любви, являющейся изъ однихъ безмолвныхъ взглядовъ, то она возможна, и бываетъ не въ однихъ только романахъ. Правда, я не объясняю ея тайною симпатіею сердецъ, а просто, нѣкоторыми обстоятельствами внутренними или внѣшними, которыя иногда особенно располагаютъ къ впечатлѣніямъ того или другаго рода, а отъ впечатлѣній (конечно, нѣжныхъ) до любви очень-недалеко, особенно, если имъ помогаютъ все-таки обстоятельства. Въ-самомъ-дѣлѣ, представьте себѣ дѣвушку въ восемнадцать лѣтъ, съ образованіемъ и сердцемъ — я говорю о Вѣрѣ. Она все дома, передъ глазами у нея ежедневная, будничная жизнь; старикъ-отецъ, старушка-мать; у ней все одинаково: сегодня, какъ завтра, завтра, какъ вчера, и, вдругъ, въ то время, когда ея дѣвственное сердце еще находится подъ вліяніемъ только-что прослушанной музыки — глаза ея встрѣчаютъ лицо выразительное, умное, со взоромъ, обращеннымъ на нее. Будь въ этомъ взорѣ хоть искра наглости, дерзости, онъ не произвелъ бы никакого впечатлѣнія на сердце Вѣры, онъ оскорбилъ бы ее и былъ бы оставленъ безъ вниманія; но взоръ этотъ былъ глубокъ, почтителенъ и полонъ благородства. Взоръ этотъ дологъ; послѣдствіе его; проигрышъ, проигрышъ безъ сожалѣнія о немъ. Эта спокойно-принесенная жертва разсѣянію, причиною котораго была Вѣра, если не въ глазахъ послѣдней, то въ нашихъ глазахъ, право, имѣетъ нѣкоторую цѣну. Признайтесь, любезные читатели, вы очень были бы недовольны, еслибъ одна изъ прекраснаго пола, конечно, прекрасная, сдѣлала бы вамъ такой убытокъ, еслибъ ея античная профиль или блестящіе глаза заняли васъ на минуту, во время вашихъ серьёзныхъ занятій вистомъ, преферансомъ, и вы прибавили бы себѣ десятокъ ремизовъ; какъ бы, я думаю, вы поморщились; но вы морщитесь на меня, не сердитесь! Я, если не прекрасная, то все-таки женщина: обратитесь къ Вѣрѣ. Еще нѣсколько встрѣчъ съ незнакомцемъ въ саду, его услуга, его взгляды, въ которыхъ выражается и желаніе смотрѣть на нее, и боязнь оскорбить ее этимъ, всё оставляетъ пріятное впечатлѣніе въ сердцѣ Вѣры. И вотъ, по прежнему окружаетъ ее жизнь однообразная, тихая; но у ней есть впечатлѣніе сильное, брошенное въ ея дѣвственное сердце. Это впечатлѣніе, какъ алмазъ блеститъ въ окружающей пустынѣ, прошедшаго и настоящаго — а время и мечты гранятъ его, придавая все новый и новый блескъ.

Вѣра, въ свою очередь, оставила сильное впечатлѣніе въ сердцѣ незнакомца. Онъ очень-хорошо зналъ женщинъ и легко отличалъ скромность и всякое движеніе сердца отъ кокетства. Будь Бѣра кокетка, онъ смѣло, можетъ-быть, дерзко взглянулъ бы на нее; но онъ видѣлъ въ ней только скромность; ея лицо поразило его своею кроткою добротою, и ему совѣстно было смотрѣть на все своимъ обычнымъ, смѣлымъ взглядомъ — онъ глядѣлъ на нее съ благоговѣніемъ. Случалось часто послѣ этого вечера, онъ сидитъ за дѣломъ, и вдругъ ему представится незнакомка съ ея томно-голубыми главами, съ ея граціознымъ движеніемъ, въ ея простенькой соломенной шляпкѣ, и онъ перестаетъ заниматься и задумывается. Часто онъ ѣздилъ въ лѣтній клубъ, надѣясь тамъ встрѣтить соломенную шляпку: все тамъ было по-прежнему, постоянные посѣтители преважно трудились надъ освобожденіемъ себя отъ ремизовъ; нѣсколько Нѣмочекъ бродили тамъ-и-сямъ по саду, сопровождаемыя цѣлыми шайками бѣгающихъ дѣтей; а незнакомки съ чудными глазами нѣтъ-какъ-нѣтъ.

V.

Въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда Петербургъ свой вѣчный разговоръ о погодѣ замѣнилъ разговоромъ о воздухоплавателѣ Леде, слѣдовательно, въ первыхъ числахъ сентября, Иванъ Ивановичъ, по обыкновенію, въ четвертомъ часу, вернулся со службы. Въ этотъ день физіономія его была не со всѣмъ обыкновенная; въ ней свѣтилась какая-то сладкая надежда, какое-то удовольствіе, во всѣхъ его движеніяхъ проглядывало веселое расположеніе духа; онъ то потиралъ руки, то поправлялъ галстухъ; вообще онъ чувствовалъ себя какъ-то выше обыкновеннаго: «Ну, душка, пора обѣдать, вѣдь мнѣ скоро надобно и идти». Сейчасъ все будетъ готово, отвѣчала Аграфена Ивановна, торопливо выходя изъ комнаты.

Точно, не прошло и десяти минутъ, какъ столъ уже былъ накрытъ, и всѣ сѣли обѣдать.

— Такъ-то, такъ-то, говорилъИванъ Ивановичъ, обращаясь къ Вѣрѣ и гладя ее по рукѣ. — Такъ-то, Вѣрочка, такъ-то, повторялъ онъ, незяая что говорить далѣе, между-тѣмъ, какъ въ сердцѣ у него копошилось очень-многое.

Вѣра съ улыбкою глядѣла въ глаза отца^-его веселость пріятно подѣйствовала и на нее.

— Да, моя милая Вѣра Ивановна, продолжалъ онъ: — не скажете ли вы намъ чего-нибудь новенькаго, хорошенькаго, а?.. И Иванъ Ивановичъ улыбался.

— Нечего сказать, папаша, я рада, что вы такъ сегодня веселы.

— Я-то, я-то, моя милочка, веселъ, ты говоришь — въ это время Иванъ Ивановичъ чуть не хохоталъ: — а какъ ты думаешь, отъ чего бы это я такъ веселъ?

— Не знаю, папаша.

— Не знаешь, а сказать развѣ, и Иванъ Ивановичъ посмотрѣлъ на Аграфену Ивановну… — нѣтъ, матушка, сказалъ онъ ей: — ужь что хотите, не могу вытерпѣть, скажу… да и отъ-чего же бы и не сказать Вѣрочкѣ-то, нашей единородной, любезной дочкѣ-то.

— Если это тайна, папаша, сказала Вѣра: — я не любопытна и согласна не звать ее.

— Какая тутъ тайна. Просто, Вѣрочка, я сегодня иду играть въ лото.

— Въ лото, въ клубъ, невольно вскрикнула Вѣра, у которой въ головѣ блеснуло много пріятныхъ воспоминаній.

— Да, въ лото, хочу попробовать счастья, сейчасъ послѣ обѣда и отправимся въ клубикъ; вотъ нашъ бухгалтеръ далъ и записочку для пропуска.

— Ахъ, болтушка, болтушка, что на умѣ, то и на языкѣ, съ улыбкою сказала Аграфена Ивановна, которой хотѣлось неожиданно сдѣлать Вѣрочкѣ подарокъ на выигрышныя деньги.

— Тутъ нѣтъ худаго, что я сказалъ Вѣрочкѣ, что иду въ лото, не велику тайну открылъ. И въ-самомъ-дѣлѣ, Иванъ Ивановичъ сказалъ только, что пойдетъ играть въ лото, но не сказалъ съ какою цѣлію онъ это дѣлаетъ, чему чрезвычайно была довольна Аграфена Ивановна.

— Ну, а скажи-ка ты мнѣ, Вѣрочка, какъ ты думаешь: выиграю я или нѣтъ, т. е., возьму, этакъ, цѣлковыхъ сорокъ или хоть двадцать?

— Не знаю, папаша. Какъ будетъ счастье…

— Ну, ну, попробуемъ, я надѣюсь, я чувствую, что выиграю, говорилъ Иванъ Ивановичъ, вставая изъ-за стола.

Онъ мигомъ вымылся, надѣлъ сюртукъ, и, стоя передъ зеркаломъ, подергивалъ свой галстукъ.

— Вотъ мы и готовы, говорилъ, прибодряясь, Иванъ Ивановичъ, между-тѣмъ, какъ улыбка не сходила съ его лица: — ну, а ужь какъ выиграю, такъ въ линейкѣ прикачу, слышите ли, въ линейкѣ, — и такой трезвонъ подыму у воротъ, что держитесь, хи, хи, хи! — Ну, а пока платочекъ пожалуйте, Аграфена Ивановна, да ручку на счастье.

— Нѣтъ, Иванъ Ивановичъ, у меня несчастлива рука, проиграешь, возьми у кого-нибудь другаго.

— Вѣрочка, ну дай хоть ты ручку.

— О, папаша, ни за что не берите, я замѣтила: моя рука для игры очень-несчастлива; это мнѣ даже въ пансіонѣ говорили.

— У всѣхъ несчастлива, такъ какъ же быть, а руку чью-нибудь на счастье взять надобно; у меня тяжела рука.

— А вотъ бы что, сказала Аграфена Ивановна: — ты бы взялъ руку у мальчишки, что на дворѣ все бѣгаетъ; онъ вѣдь страшный хобалъ, а этакіе вѣдь, говорятъ, и счастливы.

— Да его, я думаю, собаками не отъищешь, говорилъ Иванъ Ивановичъ, съ озабоченнымъ видомъ выглядывая въ надворное окно.

— Вотъ, какъ пойдешь, такъ вѣрно его встрѣтишь; онъ вѣдь цѣлый день слоняется по нашей улицѣ.

— Хорошо, какъ такъ, а нѣтъ, то что я безъ руки буду дѣлать…

— Ну, идучи дорогой, встрѣтишь какого-нибудь мужика или лучше ребенка, который покажется тебѣ счастливымъ на взглядъ, и возьми у него руку на счастье.

— И то ладно; а впрочемъ, лучше бы было, если бы гдѣ-нибудь поймать этого шалуна, онъ и мнѣ кажется счастливымъ: глаза такъ и бѣгаютъ у головорѣза, сказалъ Иванъ Ивановичъ и взялъ шляпу.

— А взялъ ли ты деньги, спросила Аграфена Ивановна.

— Тутъ, отвѣчалъ ея супругъ, пощупавъ боковой карманъ. — Ну, теперь прощайте, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, вѣрочка, поцалуііте меня; — къ 12 часу буду дома, — слышали: если выиграю, вамъ конфектъ привезу, прощайте.

Иванъ Ивановичъ вышелъ изъ комнаты.

Не прошло и пяти минутъ послѣ его ухода, какъ на дворѣ кто-то громко звалъ Аграфену Ивановну по имени. Она вышла въ сѣни и увидѣла внизу лѣстницы Ивана Ивановича.

— Что вамъ надобно? спросила она.

— Ахъ, матушка, главное-то я почти и забылъ, а воротиться не хочу, пути не будетъ.

— Что же это такое?

— А вотъ что, старинную копеечку, знаете, екатерининскую еще, почернѣлую такую; она лежитъ въ коммодѣ, въ верхнемъ ящикѣ, въ коробочкѣ; вы знаете; она въ тряпочкѣ, и тряпочка-то счастливая, я ужь испыталъ; такъ принесите мнѣ ихъ, пожалуйста.

— Сейчасъ принесу, сказала Аграфена Ивановна и пошла въ комнаты.

Едва она ушла, какъ калитка съ шумомъ отворилась и ожиданный счастливецъ съ крикомъ ворвался на дворъ. — Хотя Иванъ Ивановичъ не терпѣлъ всякаго нарушенія тишины и порядка; но на этотъ разъ не сдѣлалъ никакихъ замѣчаній ея нарушителю, а напротивъ, очень-ласково подозвалъ его къ себѣ. — Ну, что, братъ, здоровъ ли? спросилъ онъ его. — Мальчикъ не привыкъ къ подобному ласковому обращенію, особенно со стороны Ивана Ивановича, и потому сначала пресерьёзно посмотрѣлъ ему въ лицо, а потомъ присѣлъ немножко, и во все горло пропѣлъ пѣтухомъ. Экой шалунъ, замѣтилъ Иванъ Ивановичъ: — все шалитъ, да дуритъ; ну, Вася, дай-ка мнѣ руку. — Вася не противился и положилъ маленькую, грязную, исцарапанную рученку въ руку Ивана Ивановича. — Тотъ, пожавъ ее, выпустилъ, а предполагаемый счастливецъ, не думая продолжать разговора съ своимъ сосѣдомъ, пустился за ворота. Боецъ, подумалъ Иванъ Ивановичъ. — Въ это время явилась Аграфена Ивановна; она держала въ рукахъ сѣренькую, худенькую тряпочку, въ которой и была завернута завѣтная копеечка; она хотѣла все это подать Ивану Ивановичу. — Нѣтъ, Аграфена Ивановна, нѣтъ, не давайте мнѣ изъ вашихъ рукъ, вѣдь вы говорите, что онѣ несчастливы, а я ужь взялъ на счастье руку у Васи: бросьте лучше мнѣ это. — АграфенаИвановна бросила тряпочку съ копейкою; Иванъ Ивановичъ подхватилъ ихъ на лету, глубоко спряталъ въ боковой карманъ, еще разъ простился съ своею супругою и вышелъ на улицу.

Былъ пятый часъ, погода была прекрасная; множество гуляющихъ встрѣчаюсь Ивану Ивановичу; онъ съ женскимъ любопытствомъ осматривалъ женскіе наряды, мысленно примѣрялъ ихъ на свою Вѣру, улыбался, поглаживалъ бакенбарды и шелъ далѣе. — Что, думалъ Иванъ Ивановичъ, — если да я выиграю, что я сдѣлаю? — Тотчасъ же выпью пуншу стаканчикъ; потомъ отправлюсь домой, заѣзжаю въ кондитерскую и покупаю Вѣрочкѣ конфектъ… Если только 20 цѣлковыхъ, такъ не надобно нанимать извощика, можно и такъ дойдти; лучше эти деньги отдать для Вѣрочки, она вѣдь у меня невѣста… Конечно, если бы выиграть побольше, хоть 40, напримѣръ, тогда бы можно распорядиться другимъ образомъ, напримѣръ, можно бы было и себѣ сшить что-нибудь, хоть жилетку… Впрочемъ, я-то перебился бы и такъ, какъ-нибудь; — ну, да изъ 40-го цѣлковыхъ можно бы жилеточку, а то мои обѣ ужь начинаютъ расползаться, да тогда бы…Тутъ размышленія Ивана Ивановича прервались; онъ стоялъ передъ окнами магазина. Множество осеннихъ дамскихъ шляпокъ, одна другой красивѣе, висѣло передъ нимъ; ниже ихъ были разставлены прекрасные дамскіе зонтики, разложены мужскіе шарфы, дамскіе платочки и множество другихъ вещей. — Вотъ можно бы здѣсь купить Вѣрочкѣ шляпку; вотъ хоть эту, думалъ онъ, смотря на ту, на которой было больше цвѣтовъ; я думаю цѣлковыхъ 15, а можетъ-быть и 10, вѣдь ныньче этотъ товаръ дешевъ… и зонтичекъ бы хорошо купить ей… и мнѣ бы вотъ галстучекъ… Аграфенѣ Ивановнѣ купилъ бы я самъ на платье; вѣдь я думаю, въ этомъ магазинѣ продаютъ и шерстяныя матеріи… ужь все такъ разомъ бы и купить въ одномъ мѣстѣ; тогда бы сдѣлали, конечно, и уступочку… Потомъ бы все это. тихонько принести домой и спрятать въ коридорѣ; сказать, что-молъ не выигралъ ничего, а потомъ вдругъ и внести это все… Вотъ бы радости-то было у Аграфены Ивановны; а тутъ бы вынуть двѣ красненькія кредитки изъ кармана, да и отдать ихъ Вѣрочкѣ на бурнусъ, а… отъ такой блестящей мечты сердце затрепетало, заёкало у Ивана Ивановича, глаза забѣгали, онъ засмѣялся отъ будущихъ удовольствій, и, твердо про себя: авось, попробую… отвернулся отъ соблазнительнаго окошка и скорымъ шагомъ продолжалъ свою дорогу.

Наконецъ онъ достигъ до дому Коссиковскаго, вслѣдъ за какимъ-то пальто, который Ивану Ивановичу показался Нѣмцемъ, изъ чего онъ и вывелъ, что и пальто идетъ въ клубъ; онъ забрался съ нимъ во 2-й этажъ. — А! здѣсь и есть, должно-быть, тихонько сказалъ Иванъ Ивановичъ, когда вошелъ въ не слишкомъ-чистую переднюю, гдѣ толстая физіономія сидѣла за толстою книгою. — Здѣсь берутъ билеты? спросилъ онъ толстую физіономію. Та отвѣчала утвердительно и приставила кончикъ пера къ открытой книгѣ: «на чье имя вы пришли?» спросила она. Иванъ Ивановичъ подалъ записку и 30 коп. серебромъ, въ замѣнъ чего получилъ билетъ. Тутъ же онъ отдалъ этотъ билетъ другой, довольно-толстой фигурѣ, которую всѣ мимо-проходящіе съ улыбкою называли Карломъ Иванычемъ, и очутился въ слѣдующей комнатѣ. — Гдѣ играютъ въ лото? спросилъ онъ у человѣка въ красномъ жилетѣ, въ которомъ угадалъ лакея. Тотъ довольно отрывисто сказалъ ему нѣсколько словъ, изъ которыхъ Иванъ Ивановичъ узналъ то, чего желалъ, а посторонній наблюдатель, не имѣвшій въ головѣ какихъ-нибудь высшихъ цѣлей, какъ, напримѣръ, лото, узналъ бы еще, что человѣкъ въ красномъ жилетѣ не привыкъ къ хорошему обращенію. Ивану Ивановичу было не до того, онъ почти пробѣжалъ рядъ немножко закопченныхъ комнатъ, съ воздухомъ, состоящимъ изъ табачнаго дыма и чада отъ какого-то жаренаго и очутился лицомъ-къ-лицу съ завѣтнымъ колесомъ лото и фортуны и съ завитымъ юношею, который вращалъ это чудное колесо. И колесо и тотъ, въ рукахъ котораго были надежды не многихъ, но всѣхъ бывшихъ въ этой комнатѣ, стояли выше всего сидящаго и стоящаго, выше гостя съ эполетами и безъ эполетъ, выше стариковъ и молодыхъ, лысинъ и хохловъ.

Изъ этого положенія Иванъ Ивановичъ и заключилъ, что это красное колесо и есть именно то колесо, про которое ему разсказывала Вѣрочка, а юноша, возвышающійся надъ толпою, и есть… Иванъ Ивановичъ обратился къ нему:

— Что, здѣсь играютъ въ лото? спросилъ онъ.

— Здѣсь, отвѣчалъ курчавый юноша.

— Такъ, позвольте узнать, гдѣ-бы достать карту, я хотѣлъ бы играть.

Курчавый юноша, молча, поворотилъ колесо, изъ котораго и выпалъ шарикъ. — 17-й нумеръ, пожалуйте сюда деньги, сказалъ онъ, указывая глазами на человѣка съ лысиною, сидящаго за кипою ассигнацій. — Иванъ Ивановичъ съ почтеніемъ взглянулъ на этого почтеннаго человѣка, у котораго въ рукахъ было такъ много денегъ, а на головѣ такъ мало волосъ.

Между-тѣмъ, онъ разстегнулъ сюртукъ, вынулъ изъ боковаго кармана попошеный бисерный кошелекъ, развязалъ его затянутое горло и съ осторожностію вынулъ оттуда кредитку въ три рубли серебромъ. Отдавъ ее кому слѣдовало, онъ взялъ рубль серебромъ сдачи и положилъ его въ кошелекъ; потомъ пощупалъ пальцами внутренность своего казнохранилища и здѣсь замѣтилъ свою ошибку: забывшись, онъ, вмѣстѣ съ деньгами, назначенными на лото, взялъ съ собою еще три рубли серебромъ, которые завтра надобно было отдать портному. Ахъ, Боже мой! вслухъ, хотя довольно-тихо, сказалъ Иванъ Ивановичъ: — зачѣмъ я эту-то притащилъ съ собою… ну, да все равно, гдѣ ни лежать ей, сказалъ онъ послѣ минутнаго раздумья и пошелъ оттискивать свое мѣсто. Сердце его билось то часто-часто, то вдругъ замирало, и Иванъ Ивановичъ то улыбался, то дѣлался серьёзнымъ: между-тѣмъ, онъ осматривалъ все окружающее его. Точно фабрика какая, думалъ онъ: — дымъ, шумъ, столы, свѣчи, народъ; сколько народу то, — однихъ играющихъ только вѣдь девяносто! Девяносто, и всякій хочетъ вѣдь выиграть; всякій бы такъ и выигрывалъ каждый разъ! Ну, конечно, если есть такіе, какъ я, на-примѣръ, играютъ для поправленія своихъ дѣлишекъ, или можетъ-быть, и такіе, которые надѣются выигрышемъ семью прокормить — недѣлю, мѣсяцъ. — А то вѣдь есть, я думаю, много и такихъ, что просто изъ одной жадности играютъ: у самихъ, можетъ-быть, дѣтей нѣтъ, а доходу тысячь десять, — а все играютъ, все выиграть хочется. Нѣтъ, я бы не такъ; будь у меня тысячки въ годъ четыре, такъ я бы не заглянулъ сюда, вишь какой дымъ! Въ это время Иванъ Ивановичъ закашлялся отъ огромнаго облака дыма, пущеннаго, вѣроятно, не нарочно какимъ-то гостемъ, что и прекратило его философскія размышленія. Онъ не успѣлъ еще совершенно откашляться, какъ раздался звонъ колокольчика: все засуетилось, задвигалось, и курчавый юноша, проходя мимо играющихъ, подавалъ каждому по картѣ. Иванъ Ивановичъ съ сердечнымъ трепетомъ взялъ карту, осмотрѣлъ всѣ ея нумера, перевернулъ, и на оборотѣ замѣтилъ цифру: 87 — 17 и 87 — нечетъ; это не худо, подумалъ Иванъ Ивановичъ. — Наконецъ, шумъ нѣсколько пріутихъ: началась выкличка нумеровъ.

Иванъ Ивановичъ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ на карту: глаза его горѣли, ротъ былъ нѣсколько открытъ и удлинялся въ улыбку всякій разъ, какъ вышедшій нумеръ былъ у него на картѣ. — Хорошо, хорошо, шепталъ онъ, взъерошивая виски, когда у него уже было заставлено четыре цифры сряду: — еще бы девять… девять… — Девяносто-девять, произноситъ однозвучнымъ голосомъ выкликающій. — Довольно! громко кричатъ въ другомъ концѣ комнаты.

— Какъ, выиграно ужь развѣ, спросилъ Иванъ Ивановичъ у своего сосѣда, когда пріостановилась перекличка нумеровъ. — Да, отвѣчалъ сосѣдъ, стряхивая съ карты стеклышки. Иванъ Ивановичъ машинально послѣдовалъ его примѣру; но ему все какъ-то не вѣрилось, что такъ скоро можно выиграть двадцать цѣлковыхъ; ему все еще казалось, что эту партію выиграетъ онъ, потому-что у него давно уже были заставлены четыре нумера рядомъ. Но очарованіе кончилось, онъ самъ видѣлъ, какъ курчавый юноша взялъ нѣсколько ассигнацій и понесъ ихъ въ тотъ конецъ, гдѣ закричали — довольно. — Да, только бы девять, только девяти у меня и недоставало; выйдь девять, я бы выигралъ; а тутъ выходитъ девяносто-девять, и кончено, не правда ли, это предосадно, говорилъ Иванъ Ивановичъ своему сосѣду. — Да, это часто такъ случается, отвѣчалъ тотъ и поворотилъ лицо въ другую сторону… Началась новая игра, у Ивана Ивановича опять заставлено, съ самого начала, четыре нумера, и опять онъ не выигралъ. Другая, третья: то же самое. Иванъ Ивановичъ, казалось, приросъ глазами къ картѣ; щеки его зардѣлись багровымъ румянцемъ; иногда онъ почти не дышалъ, прислушиваясь, не тотъ ли выходитъ нумеръ, который бы ему былъ нуженъ.. но все напрасно — кончилось и восемь игоръ; а онъ ничего не выигралъ! Не вдругъ же выиграть; можно одиннадцать игоръ проиграть, а двѣнадцатую выиграть, думалъ Иванъ Ивановичъ, отдавая еще два цѣлковыхъ: — хоть четыре проиграю, да если выиграю двадцать, все-таки шестьнадцать цѣлковыхъ въ выигрышѣ. Началась опять игра. Иванъ Ивановичъ замѣтилъ, что одинъ изъ его сосѣдей положилъ карту цифрами на оборотъ, а нумера заставлялъ онъ гривенниками; другой же сосѣдъ, заставляя нумера, бралъ стеклышко обѣими руками и тихо переносилъ его на карту, какъ-будто въ немъ было пуда три вѣсу. Это вѣрно для счастья, дай попробую, подумалъ Иванъ Ивановичъ и перевернулъ карту и бралъ стеклышки обѣими руками, но увы! и это не помогло. Сидѣвшіе противъ, возлѣ, позади его по-очередно кричали: — довольно, и прятали въ карманы разноцвѣтныя кредитки, а онъ, какъ какой-нибудь заклятой несчастливецъ, ничего не беретъ, ни разу не кричитъ: довольно… Поставлю послѣдніе два цѣлковыхъ; больше проигрывать не могу; шесть ассигновано на лото, и баста! Иванъ Ивановичъ въ ожиданіи игры всталъ, чтобъ пройдтися по комнатѣ. Онъ ходилъ скоро, заложивъ руки за спину, трудно было узнать въ этой раскраснѣвшейся физіономіи съ нѣсколько-растрепанными волосами, въ этой быстрой, рѣшительной походкѣ всегда блѣднаго, смиреннаго чиновника съ гладко-вычесанною сѣдою головою, ходившаго всегда тихимъ, ровнымъ шагомъ: казалось, онъ переродился.

— Ба…ба…ба, Иванъ Ивановичъ, закричалъ кто-то позади его въ то время, когда онъ подходилъ къ своему мѣсту: — какъ, и вы пустились въ лото, браво, вѣрно деньжонокъ-то позавелось у васъ.

Иванъ Ивановичъ оглянулся назадъ и увидѣлъ двухъ молодыхъ чиновниковъ, служившихъ съ нимъ вмѣстѣ. Чиновники эти, какъ водится съ мелкими канцелярскими чиновниками, были съ тщательно-завитыми головами и повязанными шарфами; они съ насмѣшкою немножко нахально смотрѣли на Ивана Ивановича.

— А, мое почтеніе, господа, сказалъ послѣдній, протягивая руки. — Что, говорю я, вы вѣрно разбогатѣли, что пустились въ лото, сказалъ одинъ изъ чиновниковъ. — Иванъ Ивановичъ не зналъ, что отвѣчать на подобный вопросъ; онъ переминался съ ноги на ногу, подвигаясь тихонько къ своему мѣсту. Видишь, Курочкинъ, въ какой азартъ пришелъ Иванъ Ивановичъ, покраснѣлъ какъ ракъ, сказалъ другой чиновникъ. — Я только такъ… я только попытать счастія хотѣлъ… говорилъ Иванъ Ивановичъ. — Ну, попытайте, попытайте, сказалъ Курочкинъ: — да, смотрите, если допытаетесь (Курочкинъ былъ острякъ), такъ за вами бутылка шампанскаго, не правда ли, Пѣтушковъ? — Конечно, конечно, отвѣчалъ его товарищъ: — вы намъ должны выставить шампанскаго. Мелкіе чиновники и купеческіе сынки помѣшаны на шампанскомъ: это ихъ идеалъ, къ которому стремятся лучшіе ихъ помыслы. — Не обѣщаю, господа; я и такъ проигрался; если выиграю, не много чистаго-то выигрышу прійдется, а денегъ у меня, я думаю, знаете, что не много. — Ну, такъ я и думалъ, закричалъ Курочкинъ. — Иванъ Ивановичъ не разступится, не таковъ: онъ рюмкой водки не попотчуетъ. — Да, это извѣстно, что онъ скупъ, безъ церемоніи говорилъ Пѣтушковъ: — еще сегодня въ департаментѣ разсказывали, что Иванъ Ивановичъ ни разу не пріѣзжалъ туда на извощикѣ. — Господа, можно ли мнѣ тратить на это деньги, вѣдь у меня семейство. — Да, вѣдь у Ивана Ивановича есть дочь; вѣрно для нея и копитъ. Признайтесь, много ли накопили ей приданаго, говорилъ Курочкинъ, фамильярно постукивая по плечу старика Ивана Ивановича. — Не много скопите, если будете играть въ лото, возразилъ Пѣтушковъ.

Грустно стало отъ этого замѣчанія Ивану Ивановичу, онъ проглотилъ слезу, которая давила его горло; онъ бы и не говорилъ, быть-можетъ, съ этими повѣсами, — еслибъ не зналъ ихъ. — Такъ, значитъ, отъ Ивана Ивановича, какъ отъ козла, ни шерсти, ни молока; allons, Курочкинъ, сказалъ Пѣтушковъ, взявъ пріятеля своего подъ руку, и они вышли въ другую комнату.

Иванъ Ивановичъ сѣлъ на свое мѣсто; черезъ минуту началась игра, за ней другая, третья, — съиграно уже семь игоръ; а онъ все-таки ничего не выигралъ. Началась восьмая. Послѣдняя, думаетъ Иванъ Ивановичъ, между-тѣмъ, какъ глаза его отяжелѣли отъ свѣта, жара и отъ слезъ, которыя, онъ чувствовалъ, готовы были брывнуть; но онъ глоталъ ихъ. Кончилась и восьмая игра: — онъ проигралъ. Можно вообразить состояніе его души въ это время: сколько надеждъ убилъ онъ, вмѣстѣ съ временемъ и деньгами; какъ выло его сердце при воспоминаніи о своей Вѣрочкѣ: да, думалъ онъ, лучше бы мнѣ не играть; а на эти проигранныя деньги купить бы ей что-нибудь; а теперь… и онъ задумался.

Вы, можетъ-быть, удивляетесь, любезный читатель, какъ можетъ человѣкъ грустить о такихъ пустякахъ; вы смѣетесь надъ этимъ мелкимъ горемъ Ивана Ивановича. Если вы такъ думаете, — то вы счастливы! Вы, значитъ: не только не испытали, во и не знаете этой мелкой жизни, гдѣ малое такъ много значитъ. — Впрочемъ, вы все-таки пожалѣете Ивана Ивановича, когда вспомните тѣ побужденія, которыя засадили его играть въ лото, когда вспомните, что все это онъ дѣлаетъ изъ отцовской любви. — Право, будь на свѣтѣ Иванъ Ивановичъ одинокъ или даже вмѣстѣ съ своею старою Аграфеною Ивановною, и проиграй онъ, потеряй даже не шесть, а шестьдесятъ цѣлковыхъ: онъ бы погрустилъ, поскучалъ; но сжался бы въ своей домашней жизни: ѣлъ бы за обѣдомъ одно блюдо вмѣсто двухъ, трехъ; не пилъ бы чаю; онъ бы выгадалъ на себѣ и своихъ прихотяхъ эту потерю; но теперь, когда къ его существованію привязана юная, прекрасная, добрая дочь; когда его сердце чувствуетъ, что ей вдвое тяжеле переносить недостатки и нужду, нежели ему самому, даже въ его прежніе годы; то невольно навернутся слезы при потерѣ единственной надежды чѣмъ-нибудь хоть украсить, эту юную, прекрасную жизнь, лучшіе годы которой должны пройдти въ однихъ безпрестанныхъ лишеніяхъ.

— Нѣтъ, думаетъ Иванъ Ивановичъ: не можетъ-быть, чтобъ я не выигралъ, попробую еще партію, деньги у меня есть. Правда, ихъ надобно завтра отдать портному; ну, да онъ подождетъ, а можетъ-быть и выиграю… и онъ опять садится играть. — Все опять идетъ попрежнему: тотъ же шумъ, та же однозвучная выкличка нумеровъ, то же «довольно», произносимое на разные тоны, а Иванъ Ивановичъ все молчитъ, все проигрываетъ: проигралъ и еще восемь игоръ. — Кончено! больше нечего и не на что играть, сказалъ онъ самъ себѣ, вставая со стула: — и Вѣрочкины и портнаго денежки проиграны. — Представьте, съигралъ 32 игры, и хоть бы разъ взятъ, хоть бы на смѣхъ одинъ разъ взять; ну, хоть бы пополамъ съ кѣмъ-нибудь; а то нѣтъ-таки: четыре нумера заставлено всякую игру, а пятаго никогда не дождешься, — говорилъ Иванъ Ивановичъ какому-то совершенно постороннему человѣку. — Сердце его требовало излить свою печаль кому бы то ни было. Проигрываютъ иногда и 20 рублей серебромъ, да ничего не берутъ, отвѣчалъ незнакомецъ: — а иной за два цѣлковыхъ выиграетъ шестьдесять. — Да, есть же такіе счастливцы; на два выигрываютъ, а тутъ восемь и ничего, это ужь такое несчастье!

Иванъ Ивановичъ въ это время былъ такъ занятъ своимъ несчастьемъ въ игрѣ, что даже забылъ, для чего онъ игралъ. Думая только о проигрышѣ, онъ вышелъ въ другую комнату, гдѣ играли въ карты: лицо и глаза его были красны; тоска точно сосала сердце; мысли его въ это время начали мѣшаться, сбиваться; наконецъ, онѣ словно оцѣпенѣли. Онъ ничего не думалъ, ничего не чувствовалъ, но былъ въ самомъ непріятномъ положеніи. Молча, смотря на полъ, онъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ. — Что кончено, то кончено, выпью съ горя, сказалъ онъ вслухъ и подошелъ къ буфету. — Горькой! рѣшительно сказалъ Иванъ Ивановичь; выпилъ рюмку, другую, закусилъ, потомъ вынулъ изъ кошелька гривенникъ и положилъ на прилавокъ. — Здѣсь мало, сказалъ буфетчикъ. — А, мало! такъ вотъ, и онъ отдалъ цѣлковый, — и этотъ не удержался, и его пришлось размѣнять! Такъ нечего жалѣть, подумалъ Иванъ Пвановичь и спросилъ пуншу.

Черезъ пять минутъ, въ углу той же комнаты, Иванъ Пвановичь сидѣлъ съ стаканомъ пунша, не думая болѣе ни о чемъ. Черезъ полчаса онъ съ сладкою улыбкою, запустивъ руки въ карманы, отважно разгуливалъ по комнатамъ клуба, Эффектно выбрасывая ноги и переваливаясь немного съ-боку-на-бокъ: мнѣ все ни по чемъ, говорила его физіономія и походка. Совершивъ такую пріятную прогулку по комнатамъ клуба, Иванъ Ивановичь очутился опять близь буфета съ новымъ стаканомъ пунша. — Но за то, когда онъ его окончилъ, то несмотря на все свое желаніе пройдтись еще разъ, онъ могъ дойдти только до слѣдующей комнаты, гдѣ и сѣлъ на первый попавшійся стулъ.

— Браво! брависсимо! раздалось въ два голоса недалеко отъ Ивана Иваноновича. Послѣдній обернулся; передъ нимъ стояли прежніе Курочкинъ и Пѣтушковъ.

— Ай да Иванъ Ивановичъ, молодецъ, ногъ подъ собой не слышитъ, началъ Курочкинъ: — ну-ка, скажите, много ли взяли.

— Много ли выпили? подхватилъ Пѣтушковъ. Иванъ Ивановичъ молчалъ, улыбаясь сладчайшимъ образомъ.

— Что, не бойсь, ничего не выиграли; такъ ли, а? спрашивалъ Курочкинъ.

— Нѣтъ, батюшка, не надуете; вѣрно взяли цѣлковыхъ сорокъ; право бы не грѣхъ выставить шампанскаго, продолжалъ Пѣтушковъ.

— Я ничего не выигралъ, наконецъ сказалъ Иванъ Пвановичь.

— Ну такъ и есть, не говорилъ ли я этого; вѣдь Иванъ Ивановичъ и выиграетъ да не выиграетъ, а деньги, я думаю, запряталъ такъ, что и не отищешь, сказалъ Курочкинъ.

— Вотъ себя такъ не скупился угостить Иванъ Ивановичъ; чѣмъ это вы такъ угостились? спросилъ Курочкинъ.

— Я ни… ни… вы думаете, что и того, нѣтъ, не правда; я по одной половичкѣ пройду.

— Ну-ка, пройдите-ка, подхватилъ Курочкинъ. Иванъ Ивановичъ къ общему удовольствію двухъ юныхъ чиновниковъ началъ марширокать по одной половичкѣ; но въ глазахъ у него зарябило; въ головѣ закружилось, онъ сбился съ прямаго пуги и… сѣлъ на прежнее мѣсто.

— А еще хвастаетесь, говорилъ Пѣтушковъ: — нѣтъ, осрамились, Иванъ Ивановичъ.

— Да, вонъ, видите, толстый нѣмецъ, онъ и теперь помираетъ со смѣху.

— Нѣмецъ, вскрикнулъ Ивановичъ: — вотъ я его!

Курочкинъ подмигнулъ Пѣтушкову.

— Да, да, не спускайте ему; какъ онъ смѣетъ смѣяться надъ вами, говорилъ Пѣтушковъ, отодвигаясь вмѣстѣ съ Курочкинымъ къ дверямъ.

— А вотъ я раздѣлаюсь, и Иванъ Ивановичъ энергически всталъ со стула и готовъ былъ отправиться къ нѣмцу, какъ молодой человѣкъ, наблюдавшій съ самаго начала всю эту сцену, быстро подошелъ къ нему и взялъ его за руку.

— Здравствуйте, Иванъ Ивановичъ, сказалъ онъ: — узнали ли вы меня?

— Я то, отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ, въ минуту перемѣнивъ грозное выраженіе своего лица на самую нѣжную улыбку: — я то, да я хоть кого узнаю; какъ же мнѣ не узнать васъ-то, моего бывшаго сослуживца, Владиміра-то Петровича-то; я помню, вы были у насъ правителемъ канцеляріи; помню хорошо васъ; добрѣйшій человѣкъ вы, ей-Богу… помню, лепеталъ Иванъ Ивановичъ.

— Какъ это вы попали въ клубъ? въ былые годы, про васъ говаривали, что вы только и ходите, что въ департаментъ.

— Сущая правда; это такъ и было, и теперь такъ; да вотъ сегодня… вы простите меня, что я веселъ маленько… вы не сердитесь на меня? спрашивалъ Иванъ Ивановичъ.

— Помилуйте, за что мнѣ сердиться.

— То-то, пожалуйста, не сердитесь; да не разсказывайте, что, молъ, я стараго видѣлъ въ публичномъ мѣстѣ.

— Полноте, Иванъ Ивановичъ, что тутъ расказывать!

— Нѣтъ, я виноватъ, я худо сдѣлалъ… впрочемъ, вы, Бога-ради, не подумайте худаго обо мнѣ. — Нѣтъ, отецъ мой, сколько лѣтъ хмѣленъ не бывалъ; вотъ сегодня только согрѣшилъ.

— Что это вамъ вздумалось? съ участіемъ спросилъ молодой человѣкъ, которому стало жаль старика, прежде такого скромнаго и трезваго.

— Я-то, Владиміръ Петровичъ… съ горя, голубчикъ мой, съ горя, и у Ивана Ивановича текли слезы… деньги были нужны, да, очень нужны, а гдѣ достанешь: занять — отдать нечѣмъ; заложить — тоже нечего… вотъ я, — да вы не сёрдитесь ли, что я болтаю… я надоѣлъ вамъ своими глупостями. — Нѣтъ, отвѣчалъ Владиміръ Ивановичь, заинтерисованный разсказомъ старика.

— Не сердитесь, то-то, вы не сердитесь; вотъ видите; денегъ было нужно — получилъ жалованье, роздалъ должишки кое-какіе, осталось не много… а нужно было много. Вотъ, говорю моей Аграфенѣ Ивановнѣ, пойду-ка я въ лото попробую, авось выиграю… прихожу; поставилъ два цѣлковыхъ… пфу, и Иванъ Ивановичъ плюнулъ, ещедва… тоже… и еще два… и еще два… все прахомъ пошло… Вотъ, думаю, поправился изъ кулька въ рогожку… да съ горя и хватилъ двѣ рюмочки горькой, да два стаканчика пуншу… оно и разобрало. А дома-то Афрафена Ивановна ждетъ не дождется: а Вѣрочка-то, моя милая Вѣрочка… и Иванъ Ивановичъ утиралъ слезы…

— А кто же эта Вѣрочка? спросилъ Владиміръ Ивановичъ.

— Да, вѣдь вы не знаете, это моя дочка, умная, хорошая, а добрая какая… добрая-то какая…

Владиміръ Петровичъ былъ очень добръ, и кромѣ того имѣлъ чрезвычайно поэтическое сердце; въ воображеніи его тотчасъ явилось бѣдное семейство, старикъ-отецъ, играющій изъ нужды, охмѣлѣвшій съ горя; старушка-мать, ожидающая возвращенія мужа до глубокой ночи и, наконецъ, въ ихъ обществѣ и молодая, умная, прекрасная дочь. — Ему еще больше стало жаль Ивана Ивановича; ему было и совѣстно и жаль отпустить его одного брести домой въ глубокую ночь. — Какъ же вы пойдете отсюда? спросилъ онъ его. — Какъ, просто пойду; вотъ еще немножко посижу, да и пойду. — А вы далеко живете? — Да, все тамъ же, въ Измайловскомъ Полку… да ничего, впрочемъ… ночь теперь свѣтлая. — Поѣдемте со мною, я довезу васъ до дому, сказалъ Владиміръ Петровичъ. — Какъ! вы думаете, что я хмѣленъ, вы меня обижаете, милостивый государь, сказалъ Иванъ Ивановичъ, сердито глядя на своего собесѣдника. — Я ничего не думаю: но мнѣ ѣхать по дорогѣ съ вами, и я бы съ удовольствіемъ довезъ васъ до дому — и мнѣ будетъ веселѣе ѣхать вдвоемъ, чѣмъ одному. — А, если такъ, сказалъ смягчившись Иванъ Ивановичъ, — такъ я поѣду; впрочемъ, я могу дойдти и пѣшкомъ.

— Нѣтъ, полноте, Иванъ Ивановичъ, поѣдемте, я думаю ужь пора, двѣнадцатый часъ.

— Ѣдемте, но вѣдь я только для компаніи, а то бы я ни за что не поѣхалъ съ вами… Я не люблю никого безпокоить, повторялъ безконечное число разъ Иванъ Ивановичъ, сходя съ лѣстницы и усаживаясь на дрожки.

— Какая же у васъ нужда такая, спросилъ Владиміръ Ивановичъ, когда они поѣхали.

— Ахъ, ужь не сказалъ бы никому, да вы добрый человѣкъ, вы и на службѣ меня знали и ласкали, вамъ однимъ скажу… Совѣстно право, нужда-то такая, что, можетъ-быть, она вамъ и не покажется нуждою.

— А что же бы это за нужда?

— Вотъ видите ли, батюшка, семнадцатое сентября на дворѣ, а дочь мою зовутъ Вѣрочкою; мы съ Аграфеной Ивановной и хотѣли сдѣлать ей какой-нибудь подарочекъ въ день ея ангела; она вѣдь у насъ добрая, никогда ничего не проситъ; всѣмъ довольна, а знаете этакую-то еще и больше жаль… Вотъ мы и хотѣли сшить ей какую нибудь обновку… я все вамъ какъ на духу разсказываю; а вы ужь, пожалуйста, не говорите никому этого.

— Будьте спокойны, отвѣчалъ Владиміръ Петровичъ, тронутый положеніемъ отца.

— Такъ видите ли: сшить хочется намъ ей, а изъ жалованья нельзя, и то едва оборачиваемся; вотъ я пошелъ въ лото… думалъ, возьму хоть разъ, можетъ-быть… да вотъ-те и взялъ… всѣ денежки протурилъ, теперь хоть въ воду; я, право, утоплюсь, спустите меня, я утоплюсь, и Иванъ Ивановичъ рванулся съ дрожекъ.

— Что вы это дѣлаете, вскричалъ Владиміръ Ивановичъ, удерживая на дрожкахъ своего спутника.

— Пустите, голубчикъ, я рѣшился… я утоплюсь… и концы въ воду.

— Вы утопитесь, а что же будетъ съ вашею женою, съ вашею Вѣрочкою?

— Да, да, вы правду говорите… Вѣрочка будетъ сиротою… а худо быть сиротою… и Иванъ Ивановичъ присмирѣлъ…

— Вотъ мы и у Троицы; гдѣ же вы живете?

— А вонъ улица; такъ на правой рукѣ, третій отъ угла домикъ, тамъ я и живу; да вы спустите меня, я дойду и одинъ, зачѣмъ вамъ безпокоиться.

— Полноте; мнѣ вѣдь по дорогѣ, я довезу васъ до дому.

Они въѣхали въ улицу и по указанію Ивана Ивановича остановились у его квартиры.

— Вотъ здѣсь въ мезовинчикѣ я и живу… сдѣлайте милость, если когда будете близко, такъ заверните къ намъ… мы очень будемъ рады; жена у меня старуха добрая, говорилъ Иванъ Ивановичъ, раскланиваясь.

— Благодарю васъ; непремѣнно, непремѣнно, какъ только будетъ можно… я вѣдь, вы знаете, очень занятъ, особенно вотъ пыльче.

— Сдѣлайте одолженіе…

— А теперь, пока вы звоните, я подожду васъ.

Иванъ Ивановичъ что было у него силы дернулъ ручку колокольчика. Черезъ минуту калитка отворилась и дворникъ, полагая по сильному звонку, что пріѣхалъ самъ хозяинъ дома, съ удивленіемъ пропустилъ мимо, себя скромнаго Ивана Ивановича, который пошатываясь началъ взбираться за лѣстницу.

— Гдѣ это старина-то нализалась такъ, подумалъ дворникъ и захлопнулъ калитку.

Владиміръ Петровичъ велѣлъ кучеру ѣхать домой, на Литейную, а самъ, закутавшись въ воротникъ пальто, думалъ объ Иванѣ Ивановичѣ и его бѣдной семьѣ.

VI.

Аграфена Ивановна не спала; шевеля вязальными спицами, она думала, какъ устроить бы ей судьбу своей Вѣрочки; фантазія ея разгуливалась, она мечтала, какъ Вѣрочка выйдетъ замужъ; какъ она будетъ богата; какъ почтителенъ будетъ мужъ Вѣрочки къ тестю и къ тещѣ, т. е. къ Ивану Ивановичу и къ ней, Аграфенѣ Ивановнѣ, и далеко бы, очень-далеко заходили эти мечты, еслибъ всегда, на самомъ интересномъ мѣстѣ, ихъ не прерывало шипѣніе, а потомъ и бой стѣнныхъ часовъ. При этомъ, она всякій разъ приподымала голову, считала удары и сказавъ тихонько: «долго нѣтъ Ивана Ивановича», принималась за прежнюю работу и мечты. Послѣ двѣнадцати часовъ, едва Аграфена Ивановна въ своихъ мечтахъ дошла до того, что хорошо, еслибъ на вѣрочкиной свадьбѣ пировалъ ея дѣдушка, который, кстати сказать, умеръ лѣтъ тридцать назадъ, она услышала стукъ дрожекъ по ихъ безмолвной улицѣ; стукъ этотъ дѣлался все ближе и ближе; наконецъ дрожки остановились у ихъ дома и сильный звонокъ раздался у воротъ.

— Выигралъ! почти закричала Аграфена Ивановна, соскочивъ съ своего мѣста: — такъ и сказалъ: пріѣду и что есть духу дозвонюсь. Она на-скоро пришпилила чулокъ къ клубку, сняла со свѣчки и отворила двери передней.

Но Ивана Ивановича не видно было на лѣстницѣ, только слышался внизу какой-то шорохъ.

— Полноте шалить, Иванъ Ивановичъ, сказала Аграфена Ивановна, думая, что супругъ для шутки хочетъ ее попугать: — входите, я вѣдь не буду ждать васъ…

Иванъ Ивановичъ показался: ухватившись обѣими руками на поручень, онъ кой-какъ ногами перебиралъ ступеньки лѣстницы.

— Не обманете, не умѣете актёрничать, входите-ка лучше по-просту, а то, съ выигрыша вѣрно, сами не знаете, что дѣлаете.

Но къ удивленію Аграфены Ивановны, супругъ ея не переставалъ, по ея мнѣнію, представляться; наконецъ онъ стоялъ только нѣсколькими ступеньками ниже ея, и съ самою сладкою улыбкою на лицѣ кланялся чуть не до земли.

— Здравствуйте, здравствуйте, шутя говорила Аграфена Ивановна: — милости просимъ въ комнату.

— Виноватъ… многогрѣшный… повинную голову несу, сказалъ Иванъ Ивановичъ такъ, какъ-будто языкъ его висѣлъ на-ниточкѣ, и болтался по собственному произволу, а не по волѣ своего хозяина.

— Полно вамъ на лѣстницѣ дурачиться; сосѣди услышатъ, подумаютъ, что вы и въ-самомъ-дѣлѣ подгуляли, идите же домой… Аграфена Ивановна вошла въ комнату, за нею послѣдовалъ супругъ; но едва сдѣлалъ онъ нѣсколько шаговъ, какъ отяжелѣлъ и бухнулся на первый стулъ.

— Да онъ и въ-самомъ-дѣлѣ въ куражѣ, тихонько сказала Аграфена Ивановна.

— Въ самомъ-дѣлѣ, душаточка…. моя Агаточка, моя Агавочка… мой Ага… ага… фоклейчикъ… вѣдь вы мой… ангелочикъ, не разсердитесь, что я немножко кутнулъ… и онъ хваталъ цаловать руку своей супруги.

— Да что вы, что съ вами… Вы вѣрно съ радости, что выиграли?.. Много ли взяли, Иванъ Ивановичъ?..

— Я-то, съ радости, вы говорите? Нѣтъ, матушка, вы простите меня, не разсердитесь, Агаточка… а радости у меня не бывало… я все проигралъ…

— Проиграли! вскрикнула Аграфена Ивановна, сама не зная, вѣрить или нѣтъ этимъ словамъ.

— Да, все профершпилилъ… всѣ восемь цѣлковиковъ, съ улыбкою, захлебываясь словами, говорилъ Иванъ Ивановичъ.

— Вы смѣетесь; вѣрно выиграли; говорите, много ли?

— Ей-Богу, Агаточка, не лгу; вотъ, коли не вѣрите, смотрите: я вамъ все покажу, и Иванъ Ивановичъ съ огромными усиліями выворачивалъ всѣ бывшіе при немъ карманы; по въ нихъ дѣйствительно оказалось только: платокъ, табакерка, да немного мелкаго серебра.

— И всѣ восемь цѣлковыхъ, значитъ и портнаго-то деньги проиграли, и ничего не могли взять?

— И ничего не могъ, четыре рядомъ… стеклышка, а пятаго… эту фразу Иванъ Ивановичъ окончилъ, свиснувъ въ сложенные вмѣстѣ пальцы.

— Такъ съ чего же вы такъ подгуляли?

— Съ горя… моя Агаточка… съ горя… Эти слова вышли очень-слабо у Ивана Ивановича; сказавъ ихъ, онъ немедленно опустилъ голову и началъ сопѣть довольно-громко: онъ заснулъ.

— Господи милосердый! въ первый разъ это съ нимъ случается, со слезами на глазахъ шептала Аграфена Ивановна.

— Что же вы здѣсь на стулѣ ночевать будете, продолжала она, обращаясь къ Ивану Ивановичу.

Вмѣсто отвѣта послышался легкій храпъ.

— Да, вставайте же, ступайте спать, Иванъ Ивановичъ, говорила Аграфена Ивановна, тряся за руку своего супруга.

Иванъ Ивановичъ очнулся, глупо посмотрѣлъ за жену, зѣвнулъ, и, шатаясь, побрелъ къ своему ложу. Черезъ пять минутъ, полураздѣтый, онъ уже спалъ на немъ.

Аграфепа Ивановна поплакала, сходила перекрестить Вѣрочку и легла въ постель; долго сонъ не смыкалъ ей глазъ; горячія слезы ручьемъ катились по ея лицу; по временамъ она подымала руку и крестилась: «съ горя, съ горя. Господи, спаси насъ отъ такихъ напастей, не допусти до погибели рабъ твоихъ», набожно произносила она… Но наконецъ сонъ пересилилъ грусть, и она заснула.

VII.

На другой день послѣ попытки Ивана Ивановича выиграть въ лото, онъ проснулся гораздо-ранѣе обыкновеннаго; что-то грустно было у него на душѣ, сердце ныло и весь онъ словно самъ не свой. Вчерашнее событіе ему казалось сномъ, но сномъ самымъ непріятнымъ; жаль ему было за свое собственное поведеніе. — "Искусилъ меня окаянный, къ одной бѣдѣ да другую прибавилъ, что скажетъ Аграфена Ивановна, думалъ Иванъ Ивановичъ; — совѣстно и на глаза показаться, ей-Богу, а пуще всего совѣстно Вѣрочки. Экая, подумаешь, пришла невзгода, — вездѣ неудача; думалъ хоть немножко поправиться, для Вѣрочки только бы, а еще хуже… поправился!.. и то, что было, спустилъ. Ну, ужь тутъ бы и брести домой; такъ нѣтъ, досада взяла, хоть бы за стѣну полѣзъ… а тутъ слышу звонятъ рюмками, да стаканами… самъ не знаю, какъ рюмка и у меня очутилась, тамъ другая… а тамъ и послѣднее отдалъ… Съ такими мыслями Иванъ Ивановичъ тихо приподнялся съ кровати, на цыпочкахъ вышелъ изъ спальной, умылся и сѣлъ бриться. Онъ намылилъ подбородокъ, очень тщательно выбрилъ одну сторону; но только хотѣлъ приняться за другую, какъ снова взяло его раздумье, руки опустились и онъ оставался неподвиженъ. — Еслибъ мнѣ не садиться въ лото, такъ девять цѣлковыхъ были бы цѣлехоньки, прибавить бы къ нимъ еще, какъ-нибудь, одинъ, такъ можно-бъ было купить Вѣрочкѣ что-нибудь хорошенькое къ имянинамъ, а то, теперь, гдѣ я возьму и половину-то?.. Хорошъ отецъ! проигралъ денежки, да пропилъ; а дочка… слеза блеснула въ глазахъ Ивана Ивановича; изъ любви къ дочери онъ готовъ былъ во всемъ винить одного себя. — Во время этихъ размышленій, въ комнату, гдѣ сидѣлъ Иванъ Ивановичъ, вошла Вѣра: ей тоже что-то не спалось.

— Папочка, что это вы такъ задумались, сказала она, подойдя къ отцу и цалуя его въ голову. — Ивана Ивановича точно разбудили, онъ встряхнулъ головой, взглянулъ на Вѣру, но ему какъ-то было совѣстно глядѣть на нее, онъ смутился и ничего не отвѣчалъ.

— Что съ вами, папаша; здоровы ли вы?

— Здоровъ, матушка, со вздохомъ сказалъ отецъ.

— Ну, и слава Богу, по мнѣ кажется, я вамъ мѣшаю бриться, я сейчасъ сяду вышивать, и Вѣра отошла отъ отца, придвинула къ окошку пяльцы и занялась работою.

— Ничего не спрашиваетъ выигралъ я или нѣтъ, думалъ Иванъ Ивановичъ, снова начиная бриться и между-тѣмъ искоса поглядывая на Вѣру: — а про то, что я былъ вчера… вѣрно не знаетъ. Онъ кончилъ бритье и, молча, началъ скорыми шагами ходить по комнатѣ. Вѣра тоже молчала, она была занята чѣмъ-то… не знаю, чѣмъ именно, только, вѣрно, не выигрышемъ отца. — Наконецъ, Иванъ Ивановичъ своротилъ съ своего прямаго пути отъ одного угла къ другому, подошелъ къ дочери, и тихонько погладилъ ее по головкѣ.

Вѣра съ нѣжностью взглянула на отца и снова опустила глаза на канву.

— Знаешь ли что, Вѣрочка, сказалъ наконецъ Иванъ Ивановичъ.

— Что, папаша?

— Вѣдь въ лото-то я вчера проигралъ.

— Ахъ, я и забыла спросить васъ объ этомъ; вы говорите, что проиграли…

— Да, дружочекъ, проигралъ, и Иванъ Ивановичъ смотрѣлъ въ глаза дочери, какъ-бы ожидая отъ нея утѣшенія въ своемъ проигрышѣ.

— Что жь дѣлать, папаша, не всѣ же могутъ выиграть.

— Однако, милочка моя, вѣдь проиграть-то очень тяжело, если…

— Такъ не объ этомъ ли вы скучаете, что проиграли?

Иванъ Ивановичъ молчалъ.

— Объ этомъ, не-уже-ли? да можно ли скучать объ этомъ; полноте, папаша, не-уже-ли вы такъ любите деньги, что о нихъ скучаете?

— Скучаю-то я не о нихъ, да мнѣ жаль тебя…

Иванъ Ивановичъ замолчалъ, — въ комнату вошла Аграфена Ивановна.

— Раненько поднялась, Вѣрочка, сказала она, обращаясь къ дочери и вкось посматривая на мужа.

— Рано легла вчера, мамаша, такъ сегодня и не спалось, выхожу сюда, а папаша сидитъ задумавшись, руки опущены.

Аграфена Ивановна вздохнула, Иванъ Ивановичъ отошелъ въ сторожу — И знаете ли, о чемъ онъ скучаетъ? продолжала Вѣра: — о томъ, что вчера проигралъ въ лото; слава Богу, вѣдь не послѣднее потеряли.

— Правда твоя, Вѣрочка, сказала Аграфена Ивановна: — жаль, что проиграно, да дѣлать нечего, печалью потеряннаго не воротишь, а только себя разстроишь.

— И вѣдь какое несчастье-то: четыре нумера рядомъ, почти каждую игру, были заставлено… подалъ наконецъ голосъ Иванъ Ивановичъ.

— И потомъ, папочка говоритъ, что ему не жаль денегъ, а жаль меня; этого ужь я рѣшительно не понимаю, сказала Вѣра.

— Вотъ видишь, Вѣрочка, начала мать: — я тебѣ скажу все откровенно: Иванъ Ивановичъ пошелъ для того въ лото, чтобъ если выиграетъ, сдѣлать на выигрышъ тебѣ въ имянины подарочекъ…

— Я теперь, не только что хорошенькой подарочекъ тебѣ сдѣлать, самаго то дряннаго не могу, всѣ деньги проигралъ, кончилъ со вздохомъ Иванъ Ивановичъ.

— Папочка, почти вскрикнула Вѣра, обнявъ отца: — какъ вамъ не стыдно такъ обо мнѣ заботиться и хлопотать; я всѣмъ довольна, я такъ счастлива съ вами, что ничего не хотѣла бы болѣе, а вы разстроиваете себя, скучаете о такихъ пустякахъ, о подаркахъ для меня… нѣтъ, мнѣ право ничего не надобно… и въ порывѣ признательности она обнимала то того, то другаго. Старики съ грустною улыбкою глядѣли на свою дочь, потомъ взглянули другъ на друга и улыбнулись.

— Видишь, какая добрая у насъ Вѣрочка, сказала Аграфена Ивановна своему мужу: — она не скучаетъ, что у ней не будетъ обновокъ; нечего и намъ скучать.

— Авось, Вѣрочка, и мы когда-нибудь поправимся, сказалъ Иванъ Ивановичъ дочери.

— Дай Богъ вамъ, папаша, а я и теперь довольна своею судьбою.

Въ это время подали самоваръ и всѣ трое сѣли за чай.

— А какъ тебя Богъ принесъ вчера, спросила Аграфена Ивановна мужа, не прибавивъ, почему она дѣлаетъ такой странный вопросъ, за что Иванъ Ивановичъ ей быль душевно благодаренъ; ему очень не хотѣлось, чтобъ Вѣрочка знала, въ какомъ положеніи онъ вернулся вчера домой.

— Встрѣтилъ я тамъ одного бывшаго сослуживца, Владиміра Ивановича Печатина; чудеснѣйшій человѣкъ, я помню его, когда ему еще было лѣтъ девятнадцать, какъ онъ въ нашъ департаментъ поступилъ, а потомъ былъ правителемъ дѣлъ; года съ два перешелъ отъ насъ въ другое министерство; чудесно служитъ; меня-куда перегналъ; вотъ съ нимъ я тамъ повстрѣчался, онъ и довезъ меня до дому.

— Спасибо ему, добрый человѣкъ, сказала Аграфена Ивановна: — тебѣ бы сходить поблагодарить его, Иванъ Пвановичь.

— Когда-нибудь точно надобно это сдѣлать, да впрочемъ, я его, кажется, пригласилъ даже и къ намъ.

— Жаль, что ты дня не назначилъ; надобно бы приготовиться.

— И, что за приготовленія? онъ человѣкъ добрый, не взыщетъ на насъ; да еще пріѣдетъ ли, Богъ-вѣсть.

— Кабы пріѣхалъ, я бы его сама за тебя поблагодарила, сказала Аграфена Ивановна и вышла изъ комнаты. Иванъ Ивановичъ сталъ снаряжаться на службу.

Черезъ полчаса, онъ уже былъ въ департаментѣ, и отдѣлывался молчкомъ отъ остротъ Курочкина и Пѣтушкова, отпускаемыхъ на счетъ вчерашняго вечера. Дома у него шло все по прежнему: Аграфена Ивановна хозяйничала, Вѣрочка вышивала въ пяльцахъ, между-тѣмъ, какъ воображеніе ея выводило узоры въ тысячу разъ красивѣе тѣхъ, которые были представлены на рисункѣ, и тѣ, которые рисовала ея проворная игла.

VIII.

Былъ часъ шестой вечера; погода была прекрасная, алая полоса заходящаго солнца отдѣляла прошедшій день отъ наступающей ночи, небо было сѣро, легкій туманъ висѣлъ надъ водою; смеркалось. Вѣра, задумавшись, сидѣла у окна и любовалась остатками недавно яркаго солнца; Иванъ Ивановичъ дремалъ въ углу на своихъ патріархальныхъ креслахъ, состоявшихъ въ его исключительномъ владѣніи; Аграфена Ивановна шевелила спицами: было тихо и въ комнатѣ, и на улицѣ. Но скоро эта тишина была прервана стукомъ дрожекъ, разносившимся далеко въ немножко холодномъ воздухѣ: дрожки, очевидно, ѣхали по ихъ улицѣ, стукъ дѣлался ближе и ближе, сильнѣе и сильнѣе. — Вѣра взглянула въ окно; въ это время дрожки остановились у ихъ воротъ. — Кто-то пріѣхалъ, мамаша, сказала она. — Вѣрно къ хозяевамъ кто-нибудь, спокойно отвѣчала Аграфена Ивановна, продолжая свою работу. По лѣстницѣ послышалась скорая походка. — Кажется, къ намъ кто-то идетъ, сказала опять Вѣра.

Мать ея молчала, руки ея не двигались, чулокъ, казалось, замеръ на спицахъ, ротъ былъ немножко открытъ: она слушала съ напряженнымъ вниманіемъ. — Раздался звонокъ. — Къ намъ, сказала она, быстро вставъ съ своего мѣста, и дергая за руку Ивана Ивановича. Послѣдній открылъ глаза и сдѣлалъ изъ лица своего вопросительный знакъ.

— Какой-то баринъ спрашиваетъ Ивана Ивановича, сказала вошедшая кухарка.

— Ахъ! батюшки-свѣты, а я-то неодѣвшись! Иванъ Ивановичъ, принимайте же, къ вамъ кто-то пришелъ, сказала Аграфена Ивановна и вышла изъ комнаты. Вѣрочка, думая, что кто-нибудь пришелъ по дѣламъ къ Ивану Ивановичу, хотѣла выйдти за нею; во гость стоялъ уже въ дверяхъ. Красноватый свѣтъ заходящаго солнца, освѣщавшій одну часть комнаты, падалъ ему прямо въ лицо; Вѣра взглянула — это былъ клубскій незнакомецъ, молодой человѣкъ съ выразительными глазами. Сердце ея забилось сильно, щеки загорѣлись, она не могла сдѣлать шагу и осталась на одномъ мѣстѣ. Между-тѣмъ, Иванъ Ивановичъ, поправляя одною рукою свой костюмъ, другою привѣтливо сжималъ руку гостя, и разсыпался въ благодарностяхъ за его посѣщеніе.

— Извините, Иванъ Пвановичь, что я обезпокоилъ васъ; вы, кажется, отдыхали; я былъ недалеко отсюда, и никакъ не утерпѣлъ, чтобъ не узнать, какъ вы поживаете, и здоровы ли со вчерашняго… проигрыша, сказалъ Владиміръ Ивановичъ.

— Очень благодаренъ и за посѣщеніе ваше, и за вашу доброту… Я такъ вамъ много обязанъ.

— И, полноте, за что тутъ благодарить; вы меня стыдите, Иванъ Ивановичъ, говорилъ гость голосомъ чистымъ, простымъ, который, казалось, выходилъ прямо отъ сердца.

— Все-таки благодарность дѣло святое… однако я такъ обрадовался вашему посѣщенію, что и забылъ, что мы въ потьмахъ. Анисья, дай огня! закричалъ Иванъ Ивановичъ.

Свѣчка явилась черезъ минуту. — А вотъ, продолжалъ Иванъ Ивановичъ, позвольте вамъ рекомендовать дочь мою; въ темнотѣ-то я и но замѣтилъ, что она здѣсь — Владиміръ Ивановичъ обернулся и… увидѣлъ виновницу своего проигрыша, увидѣлъ свою прекрасную. граціозную, какъ онъ называлъ ее, соломенную шляпку, о которой онъ столько думалъ, которую столько искалъ… сердце его наполнилось неожиданною радостію; онъ молча глядѣлъ на Вѣру; Вѣра молча смотрѣла на него.

— А тебѣ, Вѣрочка, рекомендую добрѣйшаго моего знакомаго Владиміра Петровича, сказалъ Иванъ Ивановичъ, удивляясь, что молодые люди молча глядятъ другъ на друга.

— Я очень счастливъ; Вѣра Ивановна, увидѣвъ васъ опять; однажды я имѣлъ уже это удовольствіе…

— Какъ! такъ вы уже знаете мою Вѣрочку? вскричалъ Иванъ Ивановичъ, который, навостривъ уши, слушалъ своего гостя.

— Да; я видѣлъ Вѣру Ивановну въ лѣтнемъ клубѣ….

— Точно; она была тамъ; а ты, Вѣрочка, знаешь Владиміра Петровича?

— Какъ же; онъ былъ такъ добръ… оказалъ намъ услугу… досталъ намъ съ Мери стулья, когда это было очень-трудно.

— Экой угодникъ, всѣмъ такъ и услуживаетъ, и отцу, и дочери, смѣясь говорилъ Иванъ Ивановичъ.

— Благодарю за память… тому теперь ужь больше двухъ недѣль, какъ я имѣлъ удовольствіе оказать вамъ эту маленькую услугу, сказалъ Владиміръ Петровичъ, обращаясь къ Вѣрѣ. — Вѣра была краснѣе своего пунцоваго шейнаго платочка; она не знала, что отвѣчать на это — А вотъ моя и Аграфена Ивановна, сказалъ Иванъ Ивановичъ, указывая на свою супругу, которая въ чепцѣ и въ большомъ платкѣ показалась въ лверяхъ: — вотъ, матушка, ты хотѣла поблагодарить Владиміра Петровича; вотъ онъ на-лицо, благодари его.

— Иванъ Ивановичъ слишкомъ добръ и благодарить меня за совершенные пустяки; не трудитесь, покрайней-мѣрѣ, хоть вы, сударыня, благодарить меня, я счастливъ вашимъ знакомствомъ… Прошу любить меня.

Владиміръ Петровичъ говорилъ первое, что подсказывало ему сердце и не заботился о большой связи. — Его прервалъ Иванъ Ивановичъ. — Ну, ладно, ладно, ладно, но будемъ вамъ надоѣдать благодарностью: кончено! Я вѣдь знаешь ли, Аграфена Ивановна, гость-то нашъ дорогой знаетъ Вѣрочку прежде, чѣмъ тебя.

— Какъ же вы это узнали ее, спросила хозяйка.

— Въ клубѣ, все въ клубѣ, и со мной, и съ Вѣрочкой встрѣтились, перебилъ Иванъ Ивановичъ… Здѣсь разговоръ зашелъ о клубѣ, объ Гильманѣ, объ лото и проч. — Владиміръ Петровичъ, воодушевленный присутствіемъ Вѣры, говорилъ безъ умолку, говорилъ просто, но въ рѣчахъ его блестѣли умъ и образованность. Это замѣтили и Иванъ Ивановичъ, и Аграфена Ивановна, въ особенности Вѣрочка. — Что-нибудь разсказывая, онъ невольно обращался къ послѣдней. Старики съ нѣжнымъ любопытствомъ слушали своего гостя и свою Вѣрочку, которая, въ этотъ вечеръ, была тоже очень говорлива; ея рѣчи были умны; не натянуты; а главное, всегда согрѣты теплымъ чувствомъ.

Это замѣтилъ только Владиміръ Петровичъ. Подали чай; гость, который сначала объявилъ, что пріѣхалъ не надолго, только чтобъ узнать о здоровьѣ Ивана Ивановича, не торопился домой. Онъ совершенно былъ очарованъ Вѣрочкою: все въ ней ему нравилось, потому-что въ ней все было граціозно, мило; и все это милое и граціозное — естественно и непринужденно. Сердца молодыхъ людей уже нѣсколько времени жили одними чувствами; одно изъ нихъ какъ-бы страдало о другомъ; но вотъ они теперь вмѣстѣ; они достигли хотя нѣкоторыхъ своихъ надеждъ; очень не мудрено, что черезъ два, три часа послѣ первыхъ поклоновъ, Владиміръ и Вѣра были знакомы, какъ-будто они давно знали другъ друга.

Владиміръ мимоходомъ далъ замѣтить Вѣрочкѣ, что онъ думалъ о ней постоянно, и вездѣ хотѣлъ и надѣялся ее встрѣтить; благодарилъ и за то, что она не забыла его. — Маневръ удался: Вѣрочка, которой до-сихъ-поръ мѣшала только скромность, съ улыбкою сказала, что и она вспоминала его очень-часто… Владиміръ Петровичъ былъ отъ этого въ восторгѣ. Нѣтъ, впрочемъ, онъ приходилъ въ восторгъ отъ всего, что говорила Вѣрочка.

Былъ двѣнадцатый часъ, когда гость собрался домой; прощаясь, онъ просилъ позволенія навѣщать семейство Ивана Ивановича; его, разумѣется, объ этомъ просили всѣ и странное дѣло! не далѣе какъ на другой день, часовъ около семи, посѣтилъ Ивана Ивановича, опять, кто бы, выдумали?.. Онъ же Владиміръ Петровичъ Ему, видите ли, надобно было справиться у Ивана Ивановича о какомъ-то чиновникѣ, но должно сказать откровенно, онъ лгалъ безсовѣстно; ему ненужно было никакого чиновника, а просто хотѣлось повидаться съ Вѣрочкою. Онъ и повидался, и опять просидѣлъ у Ивана Ивановича до одиннадцати часовъ; черезъ день пожаловалъ опять, все встрѣчались надобности…

Много, во время этихъ посѣщеній, говорилъ Владиміръ Петровичъ съ Вѣрочкою. Но къ чему передавать тѣ разговоры, которые могутъ быть поняты только съ аккомпаньемапомъ взглядовъ и нѣжности въ голосѣ… Лучше прямо къ пятому визиту Владиміра Петровича… къ пятнадцатому сентябрю.

Въ этотъ день, Владиміръ Петровичъ былъ также у Ивана Ивановича; хозяева, точно такъ-же какъ и въ первый его визитъ, были любезны, радушны; разговоръ былъ веселый, хотя по временамъ въ гостѣ было замѣтно желаніи что-то сказать еще, кромѣ того, что онъ говорилъ. Онъ поглядывалъ то на Ивана Ивановича, то на Аграфену Ивановну, то на Вѣрочку; но тутъ же обнаруживалась нерѣшительность… и онъ ничего особеннаго не говорилъ. — Послѣ чего разговорились о разныхъ рукодѣльяхъ, и особенно объ вышиваньи.

— Покажи ка Владиміру Петровичу коверъ, который ты вышила, Вѣрочка, сказалъ Иванъ Ивановичъ.

— Ахъ, да, покажи-ка, покажи-ка твое искусство; вѣдь она у насъ мастерица на вышиванье, прибавила Аграфена Ивановна, обращая послѣднія слова къ гостю.

— Оно не такъ хорошо, мамаша, чтобъ его показывать.

— Полно, дружечикъ, упрямиться, покажи, повторила мать.

Вѣра пошла за ковромъ въ другую комнату.

— Я счастливъ очень дочерью, сказалъ Иванъ Ивановичъ, когда Вѣры не было.

— О! я это вижу, съ жаромъ отвѣчалъ Владиміръ Петровичъ: — а что, еслибъ я, напримѣръ, посваталъ жениха Вѣрѣ Ивановнѣ.

Иванъ Ивановичъ улыбнулся и посмотрѣлъ на Аграфену Ивановну, которая тоже улыбнулась и посмотрѣла на Владиміра Петровича.

— Да, что бы вы сказали, еслибъ этотъ женихъ былъ довольно молодъ, не бѣденъ и безъ ума любилъ вашу дочь?

— Кто же это? спросили разомъ оба супруга.

— Вы его немножко знаете…

— Но скажите, ради Бога, кто? Если я его знаю съ хорошей стороны и если онъ понравится Вѣрочкѣ, такъ по-мнѣ съ Богомъ подъ вѣнецъ.

— Такъ позвольте вамъ рекомендовать этого жениха; онъ передъ вами.

— Вы! въ одно слово вскричали Аграфена Ивановна и Иванъ Ивановичъ.

— Да, я; съ-тѣхъ-поръ, какъ я встрѣтилъ Вѣру Ивановну, я только о ней и думалъ, но не могъ узнать, кто она; и вотъ судьба неожиданно доставляетъ мнѣ случай встрѣтиться съ вами; на другой день послѣ этой встрѣчи, какъ-будто мое сердце предчувствовало что-нибудь хорошее, оно меня влекло къ вамъ, навѣстить васъ; пріѣзжаю — и встрѣчаю Вѣру Ивановну…

— Вы дѣлаете намъ честь, Владиміръ Петровичъ; я васъ такъ хорошо знаю… и если только Вѣрочка согласна… почти со слезами говорилъ отецъ.

— Спросите со объ этомъ теперь, Иванъ Ивановичъ, чѣмъ откладывать.

Въ это время, Вѣра принесла свою работу.

— Чудесно, превосходно; эти цвѣты совершенно живые, говорилъ Владиміръ Петровичъ, разглядывая коверъ и бросая взоры то на Ивана Ивановича, то на его супругу и какъ-бы торопя ихъ приступить къ дѣлу.

— А знаешь ли что, Вѣрочка, началъ, прокашлявшись, Иванъ Ивановичъ: — вѣдь у тебя есть женихъ.

Владиміръ Петровичъ низко наклонился къ ковру, какъ-будто для того, чтобъ лучше разсмотрѣть узоры.

Вѣра молчала.

— Что же ты на это скажешь? прибавила Аграфена Ивановна: — если я тебѣ скажу, что онъ тебя очень любитъ, что онъ хорошъ, уменъ и даже я скажу тебѣ его имя.

Вѣра обратила къ матери свои взоръ.

— Его зовутъ: Владиміръ Петровичъ.

Взоръ Вѣры скользнулъ по жениху, который въ это время наклонился еще ниже и опустился снова.

— Ну, что же ты на это скажешь, спросилъ отецъ: — говори откровенно, что на умѣ, то и на языкѣ; можетъ-быть, ты хочешь подумать, то такъ и скажи.

— Вѣра Ивановна, началъ Владиміръ Петровичъ: — ради Бога, будьте откровенны! я васъ люблю такъ, какъ не любилъ и не полюблю вѣрно никогда и никого; но одной моей любви мало для взаимнаго счастія…

— Да, Вѣрочка, мы съ Иваномъ Ивановичемъ даемъ тебѣ въ отомъ дѣлѣ полную свободу; дѣлай такъ, какъ скажетъ твое сердечко… сказала Аграфена Ивановна.

Вмѣсто отвѣта, Вѣра быстро приблизилась къ матери, обняла ее обѣими руками, и осыпала лицо ея поцалуями.

— Что жь: да или нѣтъ?

— Да, тихо отвѣчала Вѣрочка, еще крѣпче прижимаясь къ груди матери.

Это «да» было сказано очень-тихо; но такъ-какъ оно рѣшало судьбу влюбленнаго, то, разумѣется, было имъ услышано.

— Да! Такъ вы согласны, вѣра Ивановна; о! я счастливъ, очень счастливъ… и Владиміръ Петровичъ цаловалъ руку своей невѣсты.

— Браво!! ай-да мы! кричалъ восторженный отецъ, взъерошивая свой хохолъ: — а вотъ и подарокъ жениху, сказалъ онъ, взявъ коврикъ, который во время его восторженности попался ему подъ руку: — Вѣрочка, на-ка, отдай его твоему женишку, Володенькѣ; простите старика, Владиміръ Петровичъ, что онъ васъ такъ назвалъ, говорилъ Иванъ Ивановичъ, обращаясь то къ дочери, то къ своему будущему зятю.

Вѣра отдала коврикъ жениху.

— Вы хотите, чтобъ мнѣ не такъ жестко было всю жизнь стоять передъ вами на колѣняхъ, сказалъ Владиміръ Петровичъ.

— Въ свою очередь, могу сказать и я, что мой первый подарокъ я кладу къ вашимъ ногамъ, улыбаясь сказала Вѣра.

— Прекрасно! острота за остроту; хотя ваши слова никакъ не сбудутся: изъ этого коврика я велю сдѣлать подушку, сказалъ Владиміръ Петровичъ. И онъ и она улыбались, и въ улыбкѣ ихъ — сіяло счастіе. А старики, глядя на нихъ, безотчетно улыбались и улыбки ихъ мѣшались со слезами, и Иванъ-то Ивановичъ, который, даже проигравъ въ лото, не плакалъ явно, хотя и глоталъ мучительные узелки, а тутъ и онъ не выдержалъ, и онъ распустилъ нюни.

— Благословите же насъ, батюшка, сказалъ Владиміръ Петровичъ.

— Сейчасъ, мои голубчики, сейчасъ, и старикъ-отецъ, набожно перекрестясь, снялъ со стѣны образъ Спасителя и вмѣстѣ съ Аграфеной Ивановной благословилъ Вѣру и Владиміра.

— Теперь можно поговорить и о свадьбѣ, началъ женихъ послѣ того, какъ Иванъ Ивановичъ поставилъ икону на прежнее мѣсто.

— А вотъ сейчасъ, сейчасъ, обождите минуточку, говорилъ отецъ, бѣгая изъ комнаты въ комнату: — онъ открывалъ коммоды, копошился въ ящикахъ; бренчалъ деньгами и ключами; но вскорѣ все затихло, и Иванъ Ивановичъ не являлся на совѣщаніе о свадьбѣ.

— Да куда это батюшка скрылся, спросилъ Владиміръ Петровичъ.

Аграфена Ивановна заглянула въ сосѣднюю комнату; но тамъ его не было.

— Странно, сказала она: — куда это онъ дѣвался?

Впрочемъ, Иванъ Ивановичъ но долго заставилъ разгадывать причину своего отсутствія; — черезъ десять минутъ, онъ запыхавшійся предсталъ передъ компаніей; а въ рукахъ его была засмоленая бутылка съ золотымъ ярлыкомъ. Разгулялся на радости старикъ на послѣднія, и купилъ шампанскаго.

— Давай бокаловъ, Аграфена Ивановна, кричалъ онъ: — давай скорѣй, поздравимъ нашихъ голубчиковъ!

Бокалы явились, вино запѣнилось, и начались поздравленія.

— А когда же мы сдѣлаемъ обрученіе, спросилъ женихъ.

— Да, когда хотите, отвѣчалъ Иванъ Ивановичъ.

— А вотъ бы хорошо въ вѣрочкины имянины, подхватила Аграфена Ивановна.

— Прекрасно! семьнадцагаго сентября наше обрученіе, вы согласны, Вѣра Пвановна?

— Когда вамъ угодно, отвѣчала Вѣра.

— Итакъ, рѣшено: семнадцатаго сентября вѣрочкино обрученье, сказалъ отецъ: — вотъ, подумаешь, поговорка-то наша правду говоритъ: судьба ворожитъ лучше людей. Мы съ Аграфеной Ивановной думали, думали, что бы подарить Вѣрочкѣ въ имянины, а вотъ она, судьба-то какой подарочекъ-то ей дѣлаетъ, обручальное колечко — славно! выпью за это еще бокалъ.

— Иванъ Ивановичъ, ты не хочешь ли по давнишнему угоститься? съ улыбкою замѣтила Аграфена Ивановна своему мужу.

— Матушка, тогда съ горя, а сегодня съ радости. А что, вѣдь, въ-самомъ-дѣлѣ, не играй я тогда въ лото, да не будь на веселѣ, такъ сегодняшнихъ радостей у насъ бы и не было, и такъ, въ честь лото и всѣхъ тѣхъ, кто въ него играетъ, кричалъ Иванъ Ивановичъ, опоражнивая бокалъ…

Было уже поздно, когда уѣхалъ Владиміръ Петровичъ, но еще долго и послѣ него не ложились спать Иванъ Ивановичъ и его семья. Аграфена Пвановна разсуждала о своемъ будущемъ зятѣ; Вѣрочка говорила много, много; сердце ея было полно блаженства, и свой говоръ она пересыпала поцалуями, безпрестанно цалуя то отца, то мать. А Иванъ Ивановичъ? Онъ хохоталъ, шумѣлъ, острилъ; вѣрно бы ни одинъ департаментскій его товарищъ не узналъ теперь въ немъ Ивана Ивановича, чиновника 9-го класса, вѣчно пригнутаго къ третьему столу четвертаго отдѣленія. Но здѣсь былъ не чиновникъ Иванъ Ивановичъ, здѣсь былъ отецъ, блаженный счастьемъ своего дитяти.

Надежда Вол...

"Отечественныя Записки", № 7, 1848