Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты
Изданіе Николая Тиблена.
Санктпетербургъ. 1862
ЛОРДЪ ГОЛЛАНДЪ.
правитьМногія причины не позволяютъ намъ, въ настоящее время, предложить читателямъ полный обзоръ характера и общественной карьеры покойнаго лорда Голланда. Но мы сознаемъ, что уже слишкомъ долго медлили исполненіемъ обязанности заплатить дань его памяти. Мы чувствуемъ, что лучше, безъ дальнѣйшаго отлагательства, принести эту дань, хотя въ сущности, ничтожную, чѣмъ, еще нѣсколько времени, оставлять его могилу безъ всякихъ свидѣтельствъ нашей любви и уваженія.
Мы скажемъ очень немногое о книгѣ, которая лежитъ на нашемъ столѣ. Однако эта книга, еслибы даже была произведеніемъ менѣе замѣчательнаго человѣка, или появилась при обстоятельствахъ, не столь интересныхъ, и тогда вознаградила бы внимательное чтеніе ея. Она цѣнна и по изложеннымъ въ ней принципамъ, и какъ образецъ сочиненія. Мы находимъ въ ней всѣ великія правила, которыми, въ теченіе больше чѣмъ сорока лѣтъ, руководствовалась общественная дѣятельность лорда Голланда, и главныя основанія этихъ правилъ, изложенныя со всевозможной сжатостью и удивительными ясностью, достоинствомъ и точностью. Съ большею частью мнѣній объ иностранной политикѣ мы искренно согласны, но порой готовы считать ихъ великодушными до неосторожности. Мы не подписали бы протеста противъ задержанія Наполеона. Протестъ противъ образа дѣйствій Англіи на Веронскомъ конгрессѣ, хотя и заключаетъ въ себѣ много превосходныхъ взглядовъ, но содержитъ и положенія, которыя, мы думаемъ, самъ лордъ Голландъ призналъ бы, впослѣдствіи, неосновательными. Но мы отъ души сочувствуемъ всѣмъ его доктринамъ о конституціонныхъ вопросахъ, и твердо вѣруемъ, что никакое британское правительство не уклонялось, безъ вреда для общества, отъ означеннаго имъ пути, въ дѣлѣ внутренней политики.
Мы приведемъ, какъ образецъ этого маленькаго тома, одно мѣсто, гдѣ главный пунктъ политическихъ вѣрованій виговъ, изложенъ и объясненъ съ необыкновенною ясностью, силой и краткостью. Наши читатели вспомнятъ, что въ 1825 г. католическая асоціація громко потребовала равноправности, и произвела грозное впечатлѣніе. Торіи дѣйствовали по своему обыкновенію. Вмѣсто того, чтобы удалить причины неудовольствія, они пытались подавить волненіе, и внесли, повидимому, строгій и стѣснительный, но на дѣлѣ совершенно безсильный законъ, объ ограниченіи права петицій. Протестъ лорда Голланда, по этому случаю, превосходенъ.
«Намъ, говоритъ онъ, хорошо извѣстно» что привилегія народа, право свободныхъ преній и духъ и буква народныхъ учрежденій, должны сдѣлать — и имѣютъ цѣлью сдѣлать — продолжительность сильныхъ "тягостей и неудовольствіе, слѣдующее за ними, опаснымъ для спокойствія страны и крайне разрушительнымъ для государственной власти. Опытъ и теорія не позволяютъ намъ отрицать этого результата «свободной конституціи; чувство справедливости и любовь къ свободѣ не допускаютъ равно и оплакивать его. Но насъ всегда учили искать средства отъ подобныхъ безпорядковъ въ уничтоженіи тягостей, оправдывающихъ эти безпорядки, и въ успокоеніи раздраженія, изъ котораго они вытекаютъ, — а не въ ограниченія старинныхъ привилегій, не въ захватѣ права гласнаго обсужденія, не въ нарушеніи принциповъ свободнаго правительства. Поэтому-то, если законный способъ спекать удовлетворенія, къ которому прибѣгаютъ люди, страдающіе отъ оскорбительныхъ неправоспособностей, — грозитъ непосредственной или отдаленной опасностью государству, то мы выводимъ изъ этого заключеніе, давно высказанное однимъ великимъ авторитетомъ: что британская конституція и обширныя исключенія не могутъ существовать вмѣстѣ, что или конституція должна будетъ уничтожить ихъ, или они уничтожатъ конституцію.»
Однако, не объ этой маленькой книгѣ, какъ она ни интересна и ни цѣнна, мы имѣли въ виду поговорить, а объ ея авторѣ, и постараемся сдѣлать это спокойно и безпристрастно.
Чтобъ вполнѣ оцѣнить характеръ лорда Голланда, надо отступить далеко назадъ въ исторіи его Фамиліи, потому что онъ наслѣдовалъ нѣчто болѣе дворянской короны и помѣстья. Дому, котораго онъ былъ представителемъ, принадлежало отличіе безпримѣрное въ нашихъ лѣтописяхъ. Въ теченіе болѣе ста лѣтъ сряду не было времени, чтобы который-нибудь изъ Фоксовъ не занималъ виднаго мѣста между общественными дѣятелями. Едва окончилась пестрая карьера перваго лорда Голланда, какъ его сынъ Чарльзъ сталъ во главѣ оппозиціи и въ первый рядъ англійскихъ дебатеровъ. Не успѣли снести Чарльза въ Вестминстерское аббатство, какъ третій Фоксъ уже сдѣлался однимъ изъ самыхъ знаменитыхъ политиковъ въ королевствѣ.
Нельзя не быть пораженнымъ сильнымъ семейнымъ сходствомъ, которое, не смотря на разницу воспитанія и положенія, замѣтно въ этихъ трехъ знаменитыхъ людяхъ. Въ ихъ лицахъ и станахъ было сходство, какое часто встрѣчается въ романахъ, гдѣ одинъ портретъ годенъ для десяти поколѣній, но очень рѣдко въ дѣйствительной жизни. Дородная Фигура, большой и умный лобъ, густые брови, полныя губы и щеки, выраженіе, въ которомъ смѣшивались умъ, юморъ, мужество, искренность, сильная воля и кроткій нравъ, — общи всѣмъ. Но черты родоначальника, переданныя намъ кистью Рейнольдза и рѣзцомъ Ноллеквиза, были непріятно жестки и рѣзки. Общій типъ сохранился въ его потомкахъ, но постепенно смягчался и, наконецъ, въ особѣ покойнаго лорда, вылился въ самое интересное и пріятное лицо, когда-либо сіявшее смѣшаннымъ блескомъ ума и доброжелательства.
Что было съ лицами членовъ этой благородной семьи, то же было и съ ихъ умами. Природа сдѣлала много для всѣхъ ихъ. Она сформовала всѣхъ изъ той глины, на которую наиболѣе бережлива. Всѣмъ она дала сильный разумъ, острый умъ, живую впечатлительность къ наслажденіямъ физическимъ и умственнымъ, врожденную неустрашимость и то чистосердечіе, которымъ врожденная неустрашимость всегда сопровождается, веселость, которую ничто не могло омрачить, спокойный, великодушный и уживчивый правъ и ту искреннюю вѣжливость, походящую изъ сердца, которой искусственная учтивость — только слабое и холодное подражаніе. Подобный характеръ — богатѣйшее наслѣдство, когда-либо достававшееся на долю семьи.
Но воспитаніе во многомъ измѣнило прекрасныя качества, на которыя природа была такъ щедра для трехъ поколѣній дома Фоксовъ. Первый лордъ Голландъ былъ бѣднымъ политическимъ авантюристомъ. Онъ вступилъ въ общественную жизнь въ такое время, когда понятіе о честности между государственными людьми было очень низко. Онъ выступилъ приверженцемъ министра, который имѣлъ дѣйствительно много правъ на уваженіе, обладалъ огромными талантами, какъ къ администраціи, такъ и къ дебатамъ, вѣрно понималъ общественные интересы и желалъ добра странѣ, но который видѣлъ столько коварства, что потерялъ вѣру въ существованіе честности. Утомленный притворнымъ языкомъ патріотизма, Вальполь научился говорить другимъ, не менѣе притворнымъ языкомъ. Получивши отвращеніе къ тому роду лицемѣрія, который все-таки составляетъ дань уваженія къ добродѣтели, онъ слишкомъ предался другому, еще болѣе недостойному лицемѣрію, которое хвастливо выставляетъ и даже выдумываетъ на себя пороки. Фоксъ привязался нетолько къ политикѣ Вальполя, но и къ нему лично, со всею пылкостью своего темперамента. И нельзя отвергать, что въ школѣ Вальполя онъ усвоилъ недостатки, которые лишили цѣны многія изъ его великихъ дарованій. Онъ, правда, поднялся на первое мѣсто въ палатѣ общинъ, вполнѣ овладѣлъ искусствомъ вести дебаты, достигъ почестей и огромнаго богатства, но лишился общественнаго довѣрія и уваженія. Правда, его частные друзья справедливо восхваляли его великодушіе и доброту сердца. Они утверждаютъ, что не было ничего низкаго въ тѣхъ поступкахъ, которые они наименѣе могутъ защищать, и что если онъ заблуждался, то заблуждался, увлекаемый любящими чувствами, желаніемъ услужить своимъ друзьямъ и заботливой нѣжностью въ дѣтямъ. Но нація смотрѣла на него какъ на человѣка ненасытной алчности и отчаяннаго честолюбія; какъ на человѣка, готоваго, безъ угрызеній совѣсти, принять самый безнравственный и неконституціонный образъ дѣйствій; какъ на человѣка, вполнѣ способнаго, по всѣмъ своимъ мнѣніямъ и чувствамъ, управлять парламентомъ посредствомъ подкупнаго фонда и подавлять народъ штыкомъ. Многіе изъ его современниковъ были такой же шаткой нравственности; но очень немногіе между ними обладали его талантами, и никто не имѣлъ его смѣлости и энергіи. Онъ не могъ, подобно Доддингтону и Сандису, найти убѣжище въ презрѣніи. И потому онъ сдѣлался предметомъ такого всеобщаго отвращенія, какому не подвергался ни одинъ государственный человѣкъ со времени паденія Страффорда; такого всеобщаго отвращенія, какого, вѣроятно, ни въ одной странѣ не навлекалъ на себя человѣкъ столь дружелюбнаго и открытаго нрава. Слабый духъ палъ бы подъ бременемъ непопулярности. Но этотъ рѣшительный умъ, кажется, извлекалъ новую твердость изъ общественной ненависти. Упреки произвели на него, повидимому, только одно дѣйствіе: они ожесточили его мягкій по природѣ характеръ. Послѣднія дѣйствія его общественной жизни отмѣчены нетолько тою дерзостью, которую онъ получилъ отъ природы, нетолько тою безнравственностью, которой онъ научился въ школѣ Вальполя, но строгостью, доходившею почти до жестокости, которой никогда не предполагалось въ его характерѣ. Его суровость увеличивала непопулярность, бывшую ея причиной. Всѣмъ извѣстный пасквиль Грея можетъ служить образчикомъ народнаго чувства. Всѣ образы взяты изъ картинъ кораблекрушеній, сыпучихъ песковъ и баклановъ. Лордъ Голландъ представленъ жалующимся, что трусость его сообщниковъ помѣшала ему подавить огнемъ и мечемъ свободный духъ лондонскаго Сити и изнывающимъ по времени, когда хищныя птицы будутъ вить гнѣзда въ Вестминстерскомъ аббатствѣ и скверныя животныя бродить въ оградѣ св. Павла.
Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти этого замѣчательнаго человѣка, его второй сынъ, Чарльзъ, появился во главѣ партіи, противившейся американской войнѣ. Чарльзъ наслѣдовалъ Физическое и умственное сложеніе своего отца и находился долго, даже слишкомъ долго, подъ его вліяніемъ. Невозможно было и ожидать, чтобы сынъ, обладавшій столь любящей и благородной натурой, не привязался съ горячностью къ родителю, который имѣлъ столько прекрасныхъ качествъ и котораго крайняя снисходительность и щедрость къ своимъ дѣтямъ даже заслуживала порицанія. Чарльзъ видѣлъ, что тотъ, съ кѣмъ онъ былъ связанъ самыми крѣпкими узами, былъ въ высшей степени ненавистенъ для націи, и слѣдствіемъ этого было то, чего нужно было ожидать отъ юноши съ сильными страстями и смѣлымъ духомъ. Онъ соединился съ отцомъ и принялъ еще мальчикомъ близкое участіе въ самыхъ неизвинительныхъ и непопулярныхъ, со времени царствованія Іакова II, мѣрахъ. Въ преніяхъ о миддльсексскихъ выборахъ онъ отличился не только ранними ораторскими дарованіями, но горячностью и презрѣніемъ, съ какими онъ обращался къ общественному мнѣнію. Въ эту пору на него смотрѣли какъ на человѣка, обѣщающаго быть самымъ опаснымъ, со временъ Революціи, поборникомъ произвола; обѣщающаго быть Бьютомъ, но съ гораздо большими талантами, Мансфильдомъ, но съ большимъ мужествомъ. По счастью, смерть отца рано освободила Чарльза отъ вліянія, бывшаго для него столь пагубнымъ. Его умъ развился. Кругъ наблюденій расширился. Геній пробился сквозь прежнія предубѣжденія. Природному великодушію и доброжелательству открылся просторъ. Въ очень короткое время онъ сталъ въ положеніе, вполнѣ достойное его ума и сердца. Изъ семьи, имя которой соединялось въ общественномъ мнѣніи съ мыслью о тиранніи и подкупахъ; изъ партіи, рабской и на словахъ, и на дѣлѣ, изъ среды Лотреллей, Дайсоновъ, Барингтононъ — выступилъ величайшій парламентскій защитникъ гражданской и религіозной свободы.
Покойный лордъ Голландъ наслѣдовалъ таланты и прекрасныя свойства своего рода. Но его положеніе очень разнилось отъ положенія двухъ замѣчательныхъ людей, о которыхъ мы говорили. Въ нѣкоторыхъ важныхъ отношеніяхъ оно было лучше, въ другихъ хуже. Онъ имѣлъ надъ ними одно великое преимущество. Онъ получилъ хорошее политическое воспитаніе. Первый лордъ былъ воспитанъ сэромъ Робертомъ Вальполемъ. М-ръ Фоксъ былъ воспитанъ отцомъ. Покойный лордъ былъ воспитанъ м-мъ Фоксомъ. Вредныя правила, рано усвоенныя первымъ лордомъ Голландомъ, сдѣлали его великія таланты безполезными для государствами хуже чѣмъ безполезными. Вредныя правила, рано усвоенныя м-мъ Фоксомъ, повели его, въ началѣ общественной дѣятельности, къ ошибкамъ, которыя хотя были благородно искуплены впослѣдствіи, но никогда не забывались. До самаго конца его карьеры, ничтожные людишки, которымъ нечего было говорить въ защиту собственной тиранніи, ханжества и глупости, могли во всякое время возбудить рукоплесканіе какимъ-нибудь жалкимъ намекомъ на избраніе полковника Лоттрелля, арестъ лорда-мера, и другія мѣры, въ которыхъ великій вождь виговъ принималъ участіе 21 или 22-хъ лѣтъ. На лорда Голланда ничто не кидало подобнаго пятна. Даже люди, наиболѣе несогласные съ его мнѣніями, должны сознаться, что болѣе послѣдовательной общественной дѣятельности не встрѣчалось въ нашихъ лѣтописяхъ. Всѣ ея части гармонировали одна съ другой, а цѣлое представляло полнѣйшее согласіе съ великими принципами терпимости и гражданской свободы. Это рѣдкое счастье слѣдуетъ, главнымъ образомъ, приписать вліянію м-ра Фокса. Лордъ Голландъ съ очень ранняго возраста началъ чувствовать живѣйшій интересъ въ политикѣ, что было натурально въ человѣкѣ съ его талантами и надеждами, а м-ръ Фоксъ находилъ величайшее удовольствіе въ развитіи ума столь даровитаго ученика. Они вели дѣятельную переписку о политическихъ дѣлахъ, когда молодому лорду было только 16 лѣтъ, и ихъ дружба и взаимное довѣріе продолжались до дня печальной разлуки въ Чизикѣ. Подъ руководствомъ такого человѣка лордъ Голландъ не подвергался опасности впасть въ ошибки, которыя бросили темную тѣнь на цѣлую карьеру его дѣда и отъ которыхъ молодость его дяди не была совершенно изъята.
Съ другой стороны, положеніе покойнаго лорда Голланда, сравнительно съ положеніемъ его дѣда и дяди, представляло и большую невыгоду. Они были членами палаты общинъ, а онъ еще ребенкомъ сдѣлался перомъ. При его вступленіи въ общественную жизнь палата лордовъ была очень небольшимъ и чиннымъ собраніемъ. Меньшинство, къ которому онъ принадлежалъ, едва могло собрать до пяти или шести голосовъ въ самыхъ важныхъ засѣданіяхъ, когда присутствовало 80-90 лордовъ. Поэтому, пренія были просто Формальностью, какъ было до соединенія Англіи съ Ирландіей въ ирландской палатѣ лордовъ. Это было великимъ несчастіемъ для человѣка, подобнаго лорду ГоллаЙду. Его дѣдъ и дядя достигли своего парламентскаго искусства, въ которомъ не имѣли соперниковъ, не случайнымъ обращеніемъ къ 15 или 20 чваннымъ и недружелюбнымъ слушателямъ. Первый пріобрѣлъ свое искусство въ «великихъ Вальполевыхъ битвахъ», въ тѣ ночи, когда Онсло сидѣлъ въ своемъ креслѣ по семнадцати часовъ сряду; когда густыя ряды стояли по обѣимъ сторонамъ въ ненарушимомъ порядкѣ, долго спустя послѣ того, какъ зимнее солнце всходило надъ ними; когда слѣпыхъ водили за руку при подачѣ голосовъ, а разбитыхъ параличемъ укладывали на скамьяхъ въ спальномъ платьѣ. Способности Чарльза Фокса упражнялись съ самаго начала въ неменѣе возбуждающихъ столкновеніяхъ. Таланты покойнаго лорда Голланда не обладали этимъ преимуществомъ. Это было тѣмъ болѣе достойно сожалѣнія, что особенный родъ краснорѣчія, принадлежавшій ему и его Фамиліи, требовалъ, для своего развитія, большаго упражненія. Съ сильнымъ и находчивымъ умомъ соединялось небольшое расположеніе запинаться въ рѣчи, наслѣдственное въ поколѣніи Фоксовъ. Оно происходило не отъ бѣдности, а отъ богатства ихъ словаря. Они пріостанавливались не потому, что затруднялись найти выраженіе, но потому, что затруднялись выбрать его между многими. Только медленно и постояннымъ упражненіемъ первый лордъ Голландъ и его сынъ одолѣли этотъ недостатокъ. Да и то ни одинъ изъ нихъ не могъ во всю жизнь совершенно отъ него освободиться.
Въ изложеніяхъ покойному хорду Голланду не было удачи; главное отличіе его состояло въ возраженіяхъ. Онъ, подобно членамъ своего дома, живо схватывалъ слабую сторону аргумента и чрезвычайно удачно выставлялъ ее. Въ дебатахъ онъ рѣшительно былъ замѣчательнѣе всѣхъ перовъ своего времена, не засѣдавшихъ въ палатѣ общинъ. Чтобъ найти ему равнаго и одинаково поставленнаго соперника мы должны отойти за 80 лѣтъ назадъ, къ графу Гранвиллю, потому что Мансфильдъ, Торло, Лофворо, Гренвиллъ, Грей, Брумъ, Плоннетъ и другія знаменитости, живущія и умершія, которыхъ мы не будемъ исчислять, вносили въ верхнюю палату краснорѣчіе, образовавшееся и созрѣвшее въ нижней. По мнѣнію самыхъ знающихъ судей, ораторскія рѣчи лорла Голланда, хотя часто очень успѣшныя, не давали полнаго понятія объ его ораторскихъ талантахъ, и въ собраніи, гдѣ бы дебаты велись чаще и оживленнѣе, онъ достигъ бы очень высокой степени совершенства. Дѣйствительно, слушая его разговоръ, нельзя было не видѣть, что онъ рожденъ дебатеромъ. Для него, какъ и для его дяди, упражненіе ума въ преніяхъ было положительнымъ удовольствіемъ. Съ величайшимъ добродушіемъ и обходительностью онъ соединялъ наклонность къ спору. Слово «спорливый» обыкновенно служитъ словомъ упрека; но мы можемъ выразить наше мнѣніе только сказавши, что лордъ Голландъ былъ самымъ вѣжливымъ и пріятнымъ спорщикомъ. Въ самомъ дѣлѣ, быстротѣ, съ какою онъ открывалъ и оцѣнивалъ аналогіи и отличія, могъ бы позавидовать опытный судья. Юристы герцогства Ланкастерскаго удивились, находя въ человѣкѣ, не принадлежащемъ къ ихъ званію, такую сильную склонность къ эсотерическимъ отдѣламъ ихъ науки и жаловались, что лишь-только они расщипать волосъ, лордъ Голландъ принимался расщипывать волокна его на еще тончайшія волокна. При умѣ не столь счастливаго склада эта страсть къ тонкостямъ могла бы причинить серьёзный вредъ. Но въ сердцѣ и разсудкѣ лорда Голланда заключались обширныя гарантія отъ подобной опасности. Онъ былъ не изъ тѣхъ людей, которые становятся жертвой собственной проницательности. Онъ не употреблялъ во зло свою логику, и діалектикъ всегда подчинялся въ немъ государственному человѣку.
Его политическая жизнь записана въ лѣтописяхъ страны. Быть можетъ, какъ мы уже замѣтили выше, его мнѣнія о двухъ или трехъ великихъ вопросахъ иностранной политики вызываютъ справедливое возраженіе. Но даже его заблужденія, если онъ заблуждался, достойны любви и уваженія. Мы не можемъ рѣшить, не больше ли мц любимъ его и восхищаемся имъ за то, что онъ по временамъ отступалъ отъ того, что мы называемъ мудрой политикой, увлекаемый сочувствіемъ къ угнетеннымъ, великодушіемъ къ павшимъ, филантропіей, распространявшейся на всѣ націи, любовью къ миру — любовью, которая уступала въ немъ только любви къ свободѣ, и великодушной довѣрчивостью души, неспособной какъ подозрѣвать, такъ и замышлять зло.
Его взгляду на вопросы внутренней политики голосъ соотечественниковъ отдаетъ полную справедливость. Они уважаютъ память человѣка, который, въ теченіе сорока лѣтъ, былъ постояннымъ покровителемъ всѣхъ угнетаемыхъ расъ и гонимыхъ сектъ; человѣка, котораго ни предразсудки, ни интересы его положенія, не могли совратить съ пути истины; аристократа, который во всякомъ важномъ кризисѣ былъ на сторонѣ гражданства; плантатора, упорно воевавшаго противъ торговли невольниками; землевладѣльца, всей душой преданнаго въ борьбѣ противъ хлѣбныхъ законовъ.
До сихъ поръ мы касались почти исключительно тѣхъ сторонъ характера лорда Голланда, которые были открыты для наблюденія милліоновъ. Какъ выразимъ мы чувства, съ какими лелѣютъ память о немъ тѣ, которые были почтены его дружбой? Какимъ языкомъ будемъ мы говорить о томъ домѣ, который славился, въ отдаленнѣйшихъ частяхъ цивилизованнаго свѣта, своей рѣдкой пріятностью и который теперь пустъ и безмолвенъ какъ могила? Этому дому, сто-двадцать лѣтъ тому назадъ поэтъ посвятилъ граціозныя и нѣжныя строки, которыя пріобрѣтаютъ теперь новое значеніе, не менѣе грустное, чѣмъ то, какое заключалось въ нихъ первоначально.
"Thou bill, whose brow the antique structures grace,
"Reared by bold chiefs of Warwick’s noble race,
"Why, once so loved, whene’er thy bower appears,
"O’er my dim eyeballs glance the sndden tears?
"How sweet were once thy prospects fresh and fair,
"Thy sloping walks and unpolluted air?
"How sweet the glooms beneath thine aged trees,
Thy noon-tide shadow anb thine evening breeze!
"His image thy forsaken bowers restore;
"Thy walks and airy prospects charm no more;
"No more the summer in thy glooms allayed,
«Thine evenings breezes, and thy noon-day shade.» (*)
(*) «Ты, холмъ, вершину котораго украшаютъ старинныя зданія, воздвигнутыя смѣлыми вождями благороднаго поколѣнія Варвиковъ! отчего, когда передо мной появляется жилище, прежде столь любимое, на моихъ тусклыхъ глазахъ навертываются слезы? Какъ сладостенъ былъ когда-то твой молодой и пышный видъ, твои аллея на склонахъ и свѣжій воздухъ! Какъ сладостна была темнота, разстилавшаяся подъ твоими престарѣлыми деревьями, твоя полуденная тѣнь и вечерній вѣтерокъ! Но теперь покинутое жилище напоминаетъ его образъ, твои аллеи и виды, ослабленный чащею лѣтній зной, вечерній вѣтерокъ и полуденная тѣнь — не чаруютъ болѣе.»
Еще нѣсколько лѣтъ — и зданія и тѣнистыя мѣста могутъ послѣдовать за своими знаменитыми владѣтелями. Можетъ быть, чудесный городъ, который, не смотря на свою древность и громадность, растетъ, подобно городу изъ кампешеваго дерева въ Мичиганѣ, скоро вытѣснитъ эти башенки и сады, связанные съ памятью о многомъ благородномъ и интересномъ, съ памятью о царственномъ великолѣпіи Рича, любви Ормои да, совѣщаніяхъ Кромвелла и смерти Аддисона. Придетъ, можетъ быть, то время, когда нѣсколько стариковъ, пережившихъ наше поколѣніе, будутъ тщетно искать, среди новыхъ улицъ, скверовъ и станцій желѣзныхъ дорогъ, мѣсто, гдѣ стояло жилище, бывшее во времена ихъ юности любимымъ убѣжищемъ ума и красоты, живописцевъ и поэтовъ, философовъ, ученыхъ и государственныхъ людей. Они, съ любовью, припомнятъ нѣкоторые, коротко знакомые имъ предметы, аллею и террасу, бюсты и картины, рѣзьбу, причудливую позолоту и загадочные девизы. Съ особенной нѣжностью они вернутся памятью къ почтенной комнатѣ, въ которой такъ странно сливалась вся античная важность библіотека коллегіи со всѣмъ, чѣмъ женская грація и умъ украшаютъ гостиную. Они не безъ умиленія подумаютъ объ этихъ полкахъ, отягченныхъ разнообразнымъ знаніемъ многихъ странъ и вѣковъ, и портретахъ, въ которыхъ сохранились черты лучшихъ и мудрѣйшихъ англичанъ двухъ поколѣній. Они вспомнятъ, сколько людей, руководившихъ европейскою политикою, двигавшихъ умомъ и краснорѣчіемъ своимъ большія собранія, оживлявшихъ бронзу и полотно или оставившихъ потомству литературныя произведенія, которымъ оно не охотно дастъ погибнуть, — смѣшивалось здѣсь со всѣмъ, что было привлекательнаго и веселаго въ обществѣ самой блестящей изъ столицъ. Они припомнятъ особенный характеръ этого круга, гдѣ всякій талантъ, — знаніе, искусство и наука находили мѣсто. Они припомнятъ, какъ въ одномъ углу обсуживались послѣдніе дебаты, а въ другомъ — разбиралась послѣдняя комедія Скриба, между тѣмъ какъ Вильки съ скромнымъ восхищеніемъ смотрѣлъ на Джузеппе Баретти, какъ Макинтошъ перелистывалъ Ѳому Аквинскаго, чтобъ свѣрить цитату, какъ Талейранъ разсказывалъ о своёмъ разговорѣ съ Баррасомъ въ Люксанбургѣ и прогулкѣ верхомъ сѣллиномъ по Аустерлицкому полю. Чаще всего они будутъ вспоминать грацію и еще болѣе плѣнительную ласку, съ какими сопровождалось царское гостепріимство этого стариннаго замка. Они будутъ вспоминать благодушное и почтенное лицо и дружескій голосъ привѣтствовавшаго ихъ хозяина. Они вспомнятъ и нравъ, который годы горя, болѣзни, паралича и заключенія въ комнатѣ дѣлали, кажется, только мягче и мягче, и искреннюю вѣжливость, сразу уничтожавшую замѣшательство самыхъ юныхъ и робкихъ артистовъ и писателей, которые впервые попадали въ среду посланниковъ и графовъ. Они припомнятъ и непрерывно льющуюся бесѣду, столь простую, одушевленную, разнообразную, богатую наблюденіями и анекдотами; припомнятъ остроту, никогда не оскорблявшую; тонкое передразниваніе, которое облагораживало, а не унижало; доброту сердца, которая обнаруживалась въ каждомъ взглядѣ и звукѣ и придавала еще болѣе цѣны всѣмъ талантамъ и познаніямъ. Они вспомнятъ, что тотъ, чье имя они такъ уважаютъ, столько же отличался непоколебимой прямотою въ политическомъ поведенія, сколько любящимъ характеромъ и плѣнительными манерами. Они вспомнятъ, что въ послѣднихъ изъ написанныхъ имъ строкъ онъ выражаетъ свою радость, что не сдѣлалъ ничего недостойнаго друга Фокса и Грея, и будутъ имѣть такое же основаніе радоваться, если, оглянувшись на многіе смутные годы, не будутъ имѣть повода обвинить себя въ поступкѣ, недостойномъ людей, отличенныхъ дружбою лорда Голланда.