Лордъ Байронъ въ Италіи. править
Лордъ Байронъ не былъ ли, какъ Отелло, виновникъ какого нибудь убійства? Сей вопросъ не можетъ уже вредить никому, кромѣ самаго вопросителя. И можетъ ли онъ оскорбить великаго человѣка, уже шесть лѣтъ покоящагося во гробѣ, откуда все еще пугаетъ онъ лицемѣріе, господствующее надъ кичливою Англіею?
На минуту я было призадумался возбуждать такое подозрѣніе. Не жестоко ли было бы казаться угодникомъ того презрительнаго, ненавистнаго лицемѣрія (cant), которое называетъ Лорда Байрона главою сатанинской школы, или, подъ видомъ состраданія къ его великимъ заблужденіямъ, еще искуснѣе на него нападаетъ?
Такая глубокая ненависть есть ненависть политическая. Кто вздумаетъ прочесть Путешествіе Г. Кюстина, или съѣздить въ Англію, тотъ удостовѣрится, что земля сія управляется единственно въ пользу и во славу тысячи или тысячи двухъ сотъ семействъ. Младшіе братья Лордовъ и наставники, заботившіеся объ ихъ воспитаніи, находятъ себѣ приволье и большіе доходы въ духовномъ званіи. За то обязаны они отуманивать работящій народъ, и учатъ его уважать, почти даже любить аристократовъ, которые раздѣляютъ между собою десятую часть его прибытка, и болѣе трети налоговъ, его тяготящихъ. За нѣсколько лѣтъ предъ симъ, осмѣлились напечатать замѣчательный реестръ, сколько фунтовъ стерлинговъ получаетъ на счетъ общественныхъ доходовъ семья каждаго Лорда и самъ Лордъ, въ видѣ жалованья по должности, пенсіона, содержанія отъ казны и пр. пр., подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. Въ семъ реестрѣ мать Лорда Байрона и ея семья означены съ 1700 фунтами стерл.[1]. Нужно ли сказывать, что Авторъ и Издатель были провозглашены низкими обманщиками?
Отдаю полную справедливость любезности и частнымъ добродѣтелямъ многихъ членовъ Англійской аристократіи. Мнѣ жаль, что пришлось говорить противъ политическаго положенія людей, съ которыми встрѣчаться очень пріятно; но сія аристократія гнушается Лордомъ Байрономъ, и я долженъ былъ показать, можно ли вѣришь безкорыстію и безпристрастію ея мнѣній.
Давно уже мнѣніе высшаго общества въ Англіи (high life) раздражено было противъ Байрона за его нескромныя рѣчи, несовершенно опрокинулось на него черезъ годъ послѣ его женитьбы, когда онъ разстался съ женою. Это приводило его въ отчаяніе, ибо хотя онъ и проповѣдывалъ Философію, какъ Цицеронъ, однако самъ отнюдь не былъ Философомъ; и тѣмъ лучше — иначе не былъ бы онъ и великимъ Поэтомъ.
Въ обществѣ двѣнадцати или пятнадцати Италіянцевъ, которые собирались по вечерамъ въ ложѣ Маркиза Брема, Байронъ не пріобрѣлъ себѣ любви. Друзья мои, Италіянцы, считали его надменнымъ, страннымъ, и даже нѣсколько сумасброднымъ. Однажды, не помню въ какомъ-то спорѣ, намекнулъ онъ, что ему должно уступить, потому что онъ Неръ и вельможа. Эта дерзость не прошла ему даромъ. Маркизъ Бремъ напомнилъ извѣстный анекдотъ о Маршалѣ Кастри, который, сойдясь тѣмъ, что Даламберта слушаютъ съ большимъ и почтительнымъ вниманіемъ, вскричалъ: человѣкъ хочетъ разсуждать, а не имѣетъ и тысячи франковъ доходу!
Въ другой разъ Лордъ Байронъ выказалъ себя очень смѣшнымъ, возставая съ гнѣвомъ на одного Журналиста, вздумавшаго уподобить его Ж. Ж. Руссо, съ которымъ не полагалъ онъ въ себѣ ни малѣйшаго сходства. Главная причина, которой онъ не сказывалъ, и которая приводила его въ бѣшенство, именно та, что Ж. Ж. Руссо былъ нѣсколько времени слугою. Кромѣ того, онъ былъ сынъ часовщика. Мы смѣялись отъ всей души, когда, кончивъ о томъ разговоръ, Лордъ Байронъ сталъ распрашивать у Маркиза Брема о семействѣ Говона, у котораго Жанъ-Жакъ находился въ услуженіи.
Душа Лорда Байрона весьма сходствовала съ душеіо Руссо въ томъ отношеніи, что онъ всегда и постоянно былъ занять собою и тѣмъ дѣйствіемъ, какое производилъ на другихъ. Еще не бывало Поэта, столь мало драматическаго: онъ никакъ не могъ преобразиться въ другаго. Отсюда въ немъ и замѣтная ненависть къ Шекспиру; думаю, что онъ презиралъ его и за то, какъ могъ онъ преобразовывать себя въ Шилока, ничтожнаго Венеціанскаго Жида, или въ Жана Када, презрѣннаго демагога.
Лордъ Байронъ чрезвычайно боялся потолстѣть. Въ этомъ состояла его затвердѣлая мысль (idée fixe). Полидори, молодой медикъ, путешествовавшій съ нимъ, сказывалъ намъ, что мать Байрона была невелика ростомъ и тучна.
Разбирая по частямъ характеръ Лорда Байрона (признаюсь, что это всегда насъ занимало, когда онъ удалялся отъ насъ, и я удивлялся тонкой наблюдательности Италіянцевъ: они не такъ-то легко вѣрятъ наружности); разсматривая въ микроскопъ характеръ великаго Поэта, который упалъ, какъ бомба, среди насъ, друзья М. Брема положили, что цѣлую треть дня Лордъ Байронъ бываетъ денди: онъ не хотѣлъ толстѣть, пряталъ свою правую ногу, немного скривленную, и желалъ нравиться женщинамъ. Но его тщеславіе въ семъ отношеніи было такъ неумѣренно, что онъ забывалъ цѣль для средства. Когда любовь мѣшала ему проѣзжаться верхомъ, онъ жертвовалъ любовью. Въ Миланѣ, и особенно, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, въ Венеціи, его красота, его отличныя лошади и его слава пораждали начало страсти во многихъ женщинахъ, молодыхъ, благородныхъ и безъ сомнѣнія прекрасныхъ. Одна изъ нихъ пріѣхала даже за сто миль, чтобъ явиться въ маскарадѣ, гдѣ надлежало ему быть. Онъ зналъ это, но, по гордости или застѣнчивости, не удостоилъ ея взаимности. Это олухъ! вскричала она, и уѣхала. Несчастное тщеславіе уморило бы Лорда Байрона, если бъ случилось ему желать понравиться какой нибудь женщинѣ въ обществѣ, и не успѣть въ томъ. Мелочныя требованія Англійской свѣтскости были причиною того, что онъ обращалъ вниманіе только на такого разбора женщинъ, въ глазахъ которыхъ богатство любовника составляло величайшее достоинство.
Мало того, что онъ былъ прекраснѣйшій мужчина въ Англіи: Лордъ Байронъ желалъ быть и болѣе всѣхъ въ модѣ. Когда онъ бывалъ денди, то съ трепетомъ обожанія и зависти произносилъ имя Брюммеля; это былъ царекъ моды съ 1796 по 1810, человѣкъ, котораго жизнь въ семнадцатомъ столѣтіи была самая замѣчательная въ Англіи, и можетъ быть въ цѣлой Европѣ. Сей свергнутый царекъ оканчиваешь дни свои въ Кале.
Когда Лордъ Байронъ не думалъ о своей красотѣ, онъ занимался высокою своею породою. Молодые Миланцы съ видомъ чрезвычайно забавнаго простодушія спорили о томъ, могъ ли Генрихъ IV по справедливости называться кроткимъ (clément), велѣвъ отрубишь голову Герцогу Бирону, своему старому товарищу. Наполеонъ этого бы не сдѣлалъ, сказалъ притомъ Байронъ. Тушъ было особенно забавно, что Байронъ то считалъ себя знатнѣе Герцога Бирона, то завидовалъ знатности сей Фамиліи. Въ Англіи дѣйствительно мало Фамилій, отличающихся столь многими храбрыми воинами, какъ родъ Бироновъ.
Когда блажь породы и красоты выходила изъ головы Байрона, онъ дѣлался вдругъ великимъ Поэтомъ и человѣкомъ благоразумнымъ (Isomme de sens). Никогда не сочинялъ онъ фразъ, какъ напримѣръ Г-жа Сталь, которую лишь передъ тѣмъ оставилъ онъ въ Кодпетѣ, и которая вскорѣ пріѣхала къ намъ въ Миланъ. Когда разсуждали о Литературѣ, Лордъ Байронъ былъ вовсе не Академикъ: — онъ выказывалъ болѣе мыслей, нежели пустословія, и никогда не выражался отборными словами. Особенно въ тѣ вечера, когда бывалъ онъ тронутъ оперною музыкою, ни мало не помышляя производить впечатлѣніе на другихъ, предавался онъ вполнѣ своимъ чувствамъ, какъ уроженецъ Юга.
Очень странно, что въ прозѣ своей онъ всегда хотѣлъ умничать, и притомъ самымъ дурнымъ образомъ: примѣненіями къ нѣкоторымъ мѣстамъ изъ какого нибудь классическаго Автора. Но я могу увѣрить, что ничто менѣе не походило на его прескучную прозу, какъ прелестный разговоръ его, когда онъ не былъ въ туманѣ тщеславія или сумасбродства; ибо, болѣе въ оправданіе, чѣмъ въ обвиненіе великаго человѣка, надобно признаться, что треть времени, каждую недѣлю, казался онъ намъ сумасбродомъ. Не случилось ли ему, говорили мы между собою, въ припадкѣ аристократической гордости, или когда корчилъ онъ денди, раздробить голову какой нибудь прекрасной Гречанкѣ, ему измѣнившей?
Пока Парламентъ, или какое нибудь событіе не разрушитъ тиранніи, съ какою, однимъ магическимъ словомъ improper, высшее Англійское общество ослѣпляетъ глаза девятнадцати Англичанамъ изъ двадцати, я нимало не удивляюсь, если какое нибудь Обозрѣніе объявитъ сатанинскаго Лорда Байрона виновнымъ въ убійствѣ. Вѣдь бѣдныя Обозрѣнія не могутъ жить и благоденствовать, когда high life не станетъ покупать ихъ. На твердой землѣ Европы никому нельзя вообразить, до какой степени аристократія господствуетъ въ высшихъ обществахъ въ Англіи. Наши знаменитѣйшіе Ульгиры ничто передъ тѣмъ. Англійскій Герцогъ, напримѣръ, никогда не можетъ быть смѣшнымъ, что бъ онъ ни дѣлалъ. Не правда ли, что это соблазнительно! Одинъ академическій Поэтъ, по имени Сутей (Soulhey), былъ покровительствуемъ высшимъ обществомъ потому, что онъ осыпалъ самыми жестокими ругательствами Лорда Байрона, такъ, чхпо сей однажды, въ Пизѣ, былъ готовъ взять почтовыхъ, и ѣхать въ Англію для одного пистолетнаго выстрѣла. "Берегитесь, " сказалъ ему одинъ пріятель: «аристократія будетъ платишь всѣмъ дурнымъ Поэтамъ, если хоть немного увѣрится, что нарушаетъ тѣмъ спокойствіе Автора Донъ Жуана.»
По моему мнѣнію, Англійская аристократія нашла бы свои счеты, пожертвовавъ тысячъ десять франковъ, уничтожить всего Донъ Жуана. Въ своемъ глупомъ бѣшенствѣ, она не допустила даже того, чтобъ Лордъ Канцлеръ предоставилъ книгопродавцу, печатавшему Донъ Жуана, преслѣдовать контрафакторовъ. Слѣдствіемъ того было, что Англія наводнена изданіями Донъ Жуана по 2 шиллинга (2 фр. 50 сант.) вмѣсто 15 или 20 франковъ.
Не забавно ли, когда видишь, что гнѣвъ, въ своемъ неистовствѣ и ослѣпленіи, вредитъ самому себѣ? Почему бы всей честной компаніи дѣйствительно не объявить Лорда Байрона убійцею? Обвинительный актъ напечатанъ въ Запискахъ Лорда Байрона, которыя Муръ недавно продалъ книгопродавцу Муррею за полтораста тысячъ Франковъ.
Въ своемъ Дневникѣ Лордъ Байронъ намекаетъ на происшествіе, котораго воспоминаніе тревожитъ его сонъ и чрезвычайно мучитъ его. — «Я сочинилъ Невѣсту Абидосскую въ четыре ночи, говоритъ онъ, чтобъ отвратить сновидѣнія о ***. Если бъ я не задалъ себѣ этого урока, я потерялъ бы разсудокъ отъ угрызеній сердца.» Далѣе: "Я пробудился отъ сновидѣнія. — Что жъ? Развѣ другіе не видятъ сновъ? Но какой сонъ! Однако, она не могла догнать меня. Неужели мертвые не могутъ покоиться съ миромъ? Ахъ, какъ застыла кровь моя! — И я не могъ пробудиться! — И…
"Тѣни поразили въ эту ночь душу Ричарда несравненно сильнѣйшимъ ужасомъ, нежели какой могли навести на нею десять тысячъ солдатъ, предводимыхъ злодѣемъ[2].
«Я не люблю этого сна! Я гнушаюсь его окончаніемъ, давно прошедшимъ. Неужели дозволю тѣнямъ пугать себя? Ахъ, но когда намъ напоминаютъ онѣ… Нужды нѣтъ! Но ежели еще увижу такой сонъ, тогда испытаю, являются ли въ другомъ снѣ, самомъ глубокомъ изъ всѣхъ, тѣ же видѣнія.»
Онъ присовокупляетъ: «Гобгоузъ сказалъ мнѣ о странномъ слухѣ, будто бы я самъ истинный Конрадъ, настоящій корсаръ моей Поэмы, и полагаютъ, что эта часть моего путешествія осталась въ секретѣ.
… Гмъ! какъ люди близко попадаютъ иногда на истину, но вполнѣ ее никогда не узнаютъ. Онъ не знаетъ, что я былъ въ тотъ годъ, когда уѣхалъ съ Востока. Никто другой не знаетъ, ни… ни… ни… И такъ, это ложь. Но я боюсь этихъ двусмыслій злаго духа, который ложью передразниваетъ истину.»
Муръ не дѣлаетъ никакихъ объясненій. Вѣроятно, этотъ умный человѣкъ не подумалъ, что сіи немногія строки послужатъ текстомъ для проповѣдей всѣхъ пастырей въ Англіи и въ Америкѣ.
Какая нужда Лорду Байрону? Высшее общество можетъ подавить великаго человѣка; но когда уже онъ сдѣлался извѣстенъ, то будетъ расчитываться съ потомствомъ. Греція теперь станетъ образоваться; не въ 1821 ли году игралъ Байронъ роль Отелла? Въ этомъ году, въ Аѳинахъ, въ монастырѣ Францисканскомъ, имѣлъ онъ минуты сумасбродства. Такъ надобно судить по его отвѣту одному монаху. Если что нибудь есть существенное въ этой мысли, нашлись бы, въ случаѣ нужды, сотни свидѣтелей, и можетъ быть, рано или поздно, потомство узнаетъ, дѣйствительно ли Байронъ имѣлъ угрызенія совѣсти, или причудничалъ и въ этомъ.
Развѣ Отелло былъ человѣкъ презрительный, давши надъ собою власть жестокому припадку ревности?
Какъ бы то ни было, но душа Лорда Байрона была до того раздражительна, когда не корчилъ онъ денди, что угрызенія весьма легко могли преувеличить въ немъ какой нибудь проступокъ молодости. Мнѣніе двѣнадцати Присяжныхъ, которыхъ случай свелъ въ ложѣ Маркиза Брема было таково, что проступокъ, отъ котораго иногда прекрасные глаза Лорда Байрона становились дики и свирѣпы, совершенъ противу женщины. Между прочимъ, въ одинъ вечеръ говорили объ одной прекрасной Миланкѣ, которая выходила на дуэль съ любовникомъ, ее покинувшимъ; потомъ зашла рѣчь объ одномъ Государѣ, который убилъ, безъ околичностей, женщину изъ простаго народа, съ нимъ жившую и сдѣлавшую ему невѣрность. Лордъ Байронъ не растворялъ рта; нѣсколько времени крѣпился онъ, а потомъ въ досадѣ вышелъ изъ ложи. Если то была дѣйствительно досада, она свидѣтельствовала противъ него, и конечно оправдывала его въ глазахъ нашихъ. Я сравниваю это преступленіе, каково бы оно ни было, съ кражею куска лентъ, сдѣланною Жанъ-Жакомъ Руссо, когда онъ жилъ въ Туринѣ. Между людьми, имѣвшими житейскую опытность и негоняющимися за фразами гостиныхъ, найдется ли кто-либо, который бы объявилъ за это Жанъ-Жака менѣе почтеннымъ, нежели большая часть другихъ честныхъ людей? Правда, что въ 18і5, одинъ Писатель перемѣнилъ, по собственному своему полномочію, украденный кусокъ ленты на серебряный столовый приборъ. Такое важное открытіе въ пользу правой стороны конечно не осталось безъ награжденія. Это примѣръ вѣроятія, какого будутъ заслуживать всѣ простонародные историки, пока существуетъ могущественная партія, которая преслѣдуетъ своею ненавистью всѣхъ, кто только съ нѣкоторымъ успѣхомъ смѣялся надъ лицемѣріемъ.
Не прошло и нѣсколькихъ недѣль, какъ Лорду Байрону чрезвычайно полюбилось, по видимому, Миланское общество, единственное, въ которомъ допускается еще простодушіе въ девятнадцатомъ вѣкѣ. Часто, послѣ спектакля, мы останавливались въ сѣняхъ Театра смотрѣть на проходящихъ прекрасныхъ женщинъ. Въ немногихъ городахъ бывало сборище красавицъ, подобныхъ тѣмъ, которыхъ случай свелъ въ Миланѣ въ 1817. Многія изъ нихъ ожидали, что Лордъ Байронъ пожелаетъ быть имъ представленнымъ. Изъ гордости или робости, или по желанію денди, дѣлать именно на перекоръ тому, чего ожидаютъ, онъ отклонялъ отъ себя эту честь. Ему болѣе нравилось проводить вечера въ разговорахъ о Поэзіи или Философіи. А помню, что мы такъ горячо объяснялись, что нерѣдко разгнѣванный партеръ заставлялъ насъ умолкнуть.
Въ одинъ вечеръ, когда мы были въ самомъ жару Философическаго спора о началѣ пользы, вошелъ Сильвіо Пеллико, отличный Поэтъ, умершія потомъ въ Австріи, и сказалъ Лорду Байрону, что Полидори, его медикъ, взятъ подъ арестъ.
Мы побѣжали въ кордегардію. Полидори, который былъ очень высокъ и хорошъ собою, стоя въ партерѣ, попросилъ гвардейскаго офицера снять его высокую мохнатую шапку, которая, какъ онъ говорилъ, мѣшаетъ ему видѣть пѣвца. Но дѣло въ щамъ, что Полидори, хотя Италіянецъ по имени, былъ рожденъ въ Англіи и слѣдственно часто имѣлъ нужду vent his spleen on somebody (изливать свой сплинъ на что нибудь или на кого нибудь).
Великій Поэтъ Монти пришелъ съ нами въ кордегардію; мы окружили арестанта, въ числѣ пятнадцати или двадцати человѣкъ. Всѣ говорили вдругъ. Полидори былъ внѣ себя и красенъ, какъ жаровня. Напротивъ того Лордъ Байронъ былъ блѣденъ и едва удерживалъ свое бѣшенство. Его патриціево сердце разрывалось съ досады, что онъ ничего не можетъ сдѣлать, и что ему такъ мало оказываютъ уваженія. Безъ сомнѣнія, въ эту минуту онъ весьма сожалѣлъ, что не былъ въ числѣ Ульптровъ и не обѣдывалъ въ семейномъ кругу Эрцгерцога, Вице-Короля Миланскаго. Таково было наше мнѣніе. Между тѣмъ Австрійскій офицеръ счелъ, можетъ быть, сборище наше зародышемъ возмущенія, или, если онъ былъ ученъ, можетъ быть пришелъ ему на мысль Генуэзскій мятежъ 1740 года. Онъ выбѣжалъ изъ кордегардіи за солдатами, которые схватили свои ружья, выставленныя за дверью. Тогда Поэту Монти пришла славная мысль: Sortimo tntli; res lino solamente i tilolali (выйдемъ всѣ; останьтесь только титулованные).
Маркизъ Бремъ остался съ братомъ своимъ, Маркизомъ Сартираною, Граномъ Конфалоніери и Лордомъ Байрономъ. Всѣ они записали свои имена; увидѣвъ титулы, гвардейскій офицеръ забылъ оскорбленіе, нанесенное его мохнатой танкѣ, и выпустилъ Полидори. Лишь только офицеръ показалъ свое великодушіе, какъ мы приняли его сторону. Онъ дѣйствительно былъ человѣкъ добрый. Снявъ свою мохнатую тапку, дюймовъ тридцати вышиною, Австрійскій офицеръ, имѣвшій до пяти футовъ росту, представлялъ жалкую фигуру подлѣ Полидора, прекраснаго собою мужчины пяти футовъ и шести дюймовъ ростомъ; одно тщеславіе удержало бы инаго гвардейскаго офицера выпустить арестанта. Въ ту же ночь Полидори получилъ приказаніе выѣхать въ двадцать четыре часа изъ Милана. Это привело его въ бѣшенство; онъ клялся, рано или поздо, воротиться въ Миланъ и дать пощечину Губернатору, который рѣшился его выгнать. Онъ не давалъ пощечины, а черезъ два года отравился цѣною бутылкою синильной кислоты (по крайней мѣрѣ sic dicitnr).
На другой день по отъѣздѣ Полидори, Лордъ Байронъ, случившись со мною однимъ въ темномъ и обширномъ Фойе театра Scala, сталъ горько жаловаться на переносимое имъ гоненіе. Въ Копетѣ, проговорилъ онъ сквозь зубы, какъ будто разсуждая съ самимъ собою и кипя отъ гнѣва, когда я входилъ въ дверь гостиной, всѣ эти твари (pecores) Англичане и Женевцы уходили въ другую. Эти слова произнесены были не совсѣмъ явственно. Изъ снисхожденія къ несчастію или сумасбродству, я отошелъ отъ него на нѣсколько шаговъ. Потомъ, когда я опять къ нему приблизился, онъ снова началъ жаловаться, но болѣе умѣреннымъ и общимъ образомъ. Знавши очень мало сихъ і tilorati, по выраженію Монши, я очень простодушно сказалъ Лорду: "Соберите четыреста или пятьсотъ тысячъ наличныхъ денегъ, распространите молву о вашей смерти; двое или трое вѣрныхъ друзей похоронятъ чурбанъ въ какомъ нибудь углу — напримѣръ, на островѣ Эльбѣ. Протоколъ о смерти вашей прійдешъ въ Англію, а вы, между тѣмъ, подъ именемъ Смита или Дюбуа, будете жить въ Лимѣ спокойно и счастливо. Нѣтъ помѣхи даже и въ томъ, чтобы, когда Г. Смитъ посѣдѣетъ, явился онъ опять въ Европу, и въ Римѣ или Парижѣ купилъ экземпляръ тридцатаго изданія Чальдъ-Гарольда или Лары. Въ минуту же дѣйствительной смерти Г. Смитъ можетъ, если захочетъ, позабавить себя блистательною, оригинальною сценою. «Тотъ Лордъ Байронъ, котораго считаютъ умершимъ за 30 лѣтъ, скажетъ онъ, это я. Англійское общество показалось мнѣ столь безсмысленнымъ, что я убѣжалъ отъ него.»
— Мой двоюродный братъ, наслѣдникъ моего титула, обязанъ бы былъ прислать вамъ самую искреннюю благодарность, сказалъ мнѣ Лордъ Байронъ холодно.
Я удержался отъ колкаго отвѣта, почувствовавъ и свою нескромность. Вѣроятно и Байронъ подверженъ былъ тому несчастію, которое нерѣдко встрѣчается у людей, избалованныхъ Фортуною: онъ питалъ въ себѣ два противоположныя желанія, — въ чемъ именно заключается великій источникъ злополучія. Не хотѣлось ли ему, чтобъ его принимали, какъ вельможу въ высшемъ обществѣ, и чтобъ удивлялись ему, какъ великому Поэту? Но никогда люди большаго свѣта не ладятъ съ людьми, которые пишутъ. Можетъ быть, иначе было во времена великаго Корнеля, но и самъ великій Корнель былъ только добрый человѣкъ, (bon homme) въ глазахъ барича Данжо. (Смоіи. Записки его.) Въ тотъ же вечеръ случилось мнѣ похвалить Великаго Герцога Тосканскаго. Лордъ Байронъ, бывши на этотъ разъ въ духѣ праводушія, чрезвычайно благодарилъ меня.
Тогда на Миланскомъ театрѣ давали Элену стараго Мейера, въ которой было одно превосходное sestelo. Публика выслушивала два посредственные акта, выжидая только этого sestéto. Однажды, когда пѣли еще лучше обыкновеннаго, меня поразили глаза Байрона. Если бъ какая нибудь женщина увидѣла его въ такую минуту, она бы непремѣнно влюбилась въ него. Я далъ себѣ слово, никогда не огорчать столь прекрасной души церемонными фразами, выдуманными для поддержанія гордости народной и частной.
Гостинница, гдѣ останавливался Лордъ Байронъ, была въ полумилѣ отъ театра, въ концѣ самаго глухаго квартала; надобно было проходить одному, въ два часа утра, черезъ маленькія, очень мрачныя улицы, въ которыхъ часто случались грабежи. Это придавало что-то поэтическое жилищу Лорда. Не понимаю, какъ ни разу на него не напали. Думаю, что онъ почелъ бы себя чрезвычайно униженнымъ, если бъ его обобрали, потому что воры подшучивали самымъ забавнымъ образомъ надъ бѣдными пѣшеходами. Тогда было холодно и ходили обыкновенно закутавшись въ плащъ; воръ, подкравшись сзади, набрасывалъ черезъ голову обручъ до самыхъ рукъ, и тогда преспокойно обиралъ свою жертву.
Полидори намъ сказывалъ, что Лордъ Байронъ часто сочинялъ до ста стиховъ въ утро. Вечеромъ, возвратясь изъ спектакля, растроганный музыкою и разговорами, онъ принимался опять за свою бумагу, и работая иногда до утра, сокращалъ эти сто стиховъ въ двадцать пять или тридцать; собравъ же ихъ до четырехъ или пяти сотъ, отсылалъ къ Муррею, своему книгопродавцу въ Лондонѣ. Работая ночью, онъ пилъ родъ грогу изъ можжевеловой водки съ водою. Правда, что когда мысли не шли ему въ голову, онъ пилъ много этого грогу; но и этотъ порокъ онъ самъ преувеличивалъ, ибо никогда не былъ невоздержнымъ въ питьѣ. Часто, чтобъ не потолстѣть, онъ оставался безъ обѣда, или ѣлъ какіе нибудь овощи и немного хлѣба. Такой обѣдъ стоилъ не болѣе одного или двухъ Франковъ; тогда Лордъ Байронъ приписывалъ себѣ другой порокъ, хвастаясь, что онъ скупъ.
Полидори разсказывалъ намъ много объ его женитьбѣ. Жена его была молодая наслѣдница большаго имѣнія и единственная дочь у родителей; она имѣла все неразлучное съ тѣмъ тщеславіе, доходящее даже до глупости. Ожидая, что будетъ вести самую пышную жизнь знатной дамы, она въ мужѣ своемъ нашла только геніальнаго человѣка, который не хотѣлъ властвовать въ домѣ, но не хотѣлъ и того, чтобъ имъ повелѣвали. Леди Байронъ стала сердиться; одна злая служанка, которую пугали странности Лорда Байрона, усилила гнѣвъ своей госпожи; она оставила мужа. Высшее общество воспользовалось благопріятнымъ случаемъ, чтобъ отлучить отъ себя великаго человѣка, и жизнь его была отравлена навсегда.
Можетъ быть, такому положенію безпрестаннаго раздраженія и несчастія обязанъ онъ своею чувствительностію къ музыкѣ, которая смягчала его горесть, и заставляла его проливать слезы. Лордъ Байронъ чувствовалъ красоты музыки, но чувствовалъ, какъ начинающій. Слушавъ новыя Оперы въ теченіе года или двухъ лѣтъ, онъ восхитился бы тѣми, которыя въ 1816 году не доставляли ему удовольствія, и которыя онъ даже чрезвычайно хулилъ. Въ сію минуту я узнаю, что Леди Байронъ, или какой нибудь пастырь отъ ея имени, будутъ отвѣчать на книгу Г. Мура. Тѣмъ лучше. Когда разладятъ между собою люди, сжегшіе оригинальныя записки, тогда окажется, съ какими душами Лордъ Байронъ имѣлъ дѣло.
Лордъ Байронъ былъ милъ, какъ веселое, замысловатое дитя, въ тотъ день, когда мы ѣздили, за двѣ мили отъ Милана, слушать эхо Симонетты, знаменитое по Энциклопедіи и повторяющее тридцать или сорокъ разъ выстрѣлъ пистолетный.
За то на другой день, пріѣхавъ на званый обѣдъ, который давалъ для него Маркизъ Бремъ, онъ былъ мраченъ, какъ Тальма въ роли Нерона. Онъ пріѣхалъ послѣдній, и принужденъ былъ пройти обширную залу, и выказать всѣмъ свою, нѣсколько искривленную ногу. Лордъ Байронъ ни мало не былъ такъ холоденъ и пресыщенъ, какъ бы надлежало для его роли денди, его, напротивъ, безпрестанно волновала какая нибудь страсть. Когда благороднѣйшія страсти молчали, его мучило глупое тщеславіе, во всемъ находящее колкости. Но когда пробуждался геній, тогда все забывалось — Поэтъ улеталъ въ небеса и насъ увлекалъ за собою. Какую безподобную Поэму сочинилъ онъ намъ однажды ночью, по случаю разговора о жизни Каструччіо-Кастракани, Наполеона среднихъ вѣковъ. Мы водили его тогда, при лунномъ свѣтѣ, смотрѣть маковки изъ бѣлаго мрамора на каѳедральной Миланской церкви.
Онъ имѣлъ недостатокъ, общій всѣмъ Писателямъ: чрезвычайную чувствительность къ хулѣ или похвалѣ, особенно происходящимъ отъ людей того же ремесла. Онъ не замѣчалъ, что притворство диктуетъ всѣ эти сужденія, и что лучшія изъ нихъ могутъ быть только свидѣтельства въ сходствѣ съ Критикомъ.
Друзья мои, Италіянцы, неумолимые къ Лорду Байрону, замѣтили, что онъ гордился, какъ ребенокъ, умѣньемъ говорить на многихъ языкахъ. Одинъ истинный Ученый, заходившій иногда въ ложу Маркиза Брема, сказывалъ намъ однако, что Лордъ Байронъ худо зналъ оба Греческіе языка, древній и новый. Точно то же было и съ Исторіей, въ которой считалъ онъ себя знатокомъ.
Лордъ Байронъ сталъ смѣяться надъ нами, когда въ первый разъ ему сказали, что существуетъ не одинъ Италіянскій языкъ, а десять; что, напримѣръ, Миланскій имѣетъ двухъ великихъ живущихъ Поэтовъ, Томазо Гросси и Карлина Порту, и сверхъ того есть прекрасный лексиконъ Милано-Ншаліянскій; что наконецъ изъ девятнадцати милліоновъ Ищаліянцевъ, только тѣ, которые живутъ въ Римѣ, Сіеннѣ и Флоренціи, говорятъ почти письменнымъ языкомъ. Сильвіо Пеллико сказалъ однажды Лорду Байрону: изъ этихъ десяти или двѣнадцати языковъ Италіянскихъ, которыхъ существованіе неизвѣстно за Альпами, самый лучшій есть Венеціанскій. Венеціанцы суть Французы Италіи. — Такъ у нихъ есть какой нибудь живущій комическій Поэтъ? — Да, отвѣчалъ Пеллико, и притомъ отличный; но какъ онъ не можетъ отдавать своихъ Комедій на Театръ, то и пишетъ ихъ въ формѣ сатиръ. Этотъ превосходный Поэтъ называется Буратти, и черезъ каждые полгода Губернаторъ Венеціи сажаетъ его въ тюрьму.
Эти слова Сильвіо Пеллико рѣшили, по моему мнѣнію, поэтическую будущность Лорда Байрона. Онъ тотчасъ спросилъ имя книгопродавца, который продаетъ сочиненія Буратти. Уже Лордъ былъ пріученъ къ Миланскому простодушію; почему нимало не воздержались отъ смѣха при такомъ вопросѣ, а потомъ сказали, что если бъ Буратти имѣлъ охоту цѣлую жизнь провести въ тюрьмѣ, то нашелъ бы самый лучшій для того способъ — печатать свои сочиненія; а притомъ гдѣ найти столь отважнаго издателя[3]? Очень неполныя рукописи сочиненій Буратти стоили три и четыре червонца. На другой же день прелестная Графиня Н. ссудила одного изъ насъ своею рукописью. Лордъ Байронъ, знавшій Италіянскій языкъ Данта и Аріоста, ничего не понялъ сначала въ этихъ стихахъ. Мы прочитали съ нимъ нѣсколько Комедій Гольдони; тогда онъ сталъ немного понимать и Буратти. Нашлись даже нескромные люди, которые дали ему экземпляръ Сонетовъ Баффо. Какое преступленіе въ глазахъ Сутея! Какъ жаль, что онъ ранѣе не зналъ о такомъ ужасномъ дѣлѣ.
По моему мнѣнію, Лордъ Байронъ не написалъ бы Беппо и превосходнаго Донъ Жуана, если бъ онъ не читалъ Буратти, и не видалъ, какое удовольствіе доставляютъ стихи его Венеціянскому обществу. Эта страна есть отдѣльный міръ, о которомъ скучная Европа не имѣетъ понятія. Стихи Буратти упояютъ сердца восторгомъ. Никогда въ мою бытность, черное на бѣломъ, какъ говорятъ Венеціянцы, не производило такого дѣйствія.
Полагаю, что въ глубинѣ души Лордъ Байронъ питалъ сильное желаніе побывать въ Парижѣ, но ему бы хотѣлось быть принятымъ, какъ былъ нѣкогда принятъ Юмъ Энциклопедическимъ Обществомъ.
- ↑ Лордъ Грей и его семья съ 5.5000 ф. стерл. Лордъ Бютъ (Bute) и его семья съ 64.391 ф. стерл. Лордъ Вестмореландъ, съ 50.650 ф. стерл. Лордъ Башерфордъ съ 53.265 ф. стерл.
- ↑ Изъ Шекспирова Ричарда III.
- ↑ Послѣ того, спустя много времени, одинъ Швейцарецъ осмѣлился напечатать наименѣе сильныя стихотворенія Бураттіи.