ЛОГИКА НЕПОСЛѢДОВАТЕЛЬНОСТИ.
правитьI.
правитьЛѣтъ двадцать назадъ, даже Петербургъ смотрѣлъ на желѣзныя дороги какъ на роскошь, какъ на праздничное учрежденіе, какъ на нѣчто невозможное безъ павловскаго или царскосельскаго вокзала.
Время такого глубокаго варварства давно уже миновало. Прежнюю инерцію застоя смѣнила инерція лихорадочной подвижности. Въ каждомъ нумеръ любой газеты вы читаете или о концессіи на новую дорогу, или объ освященіи соборнымъ протоіереемъ закладки полотна, или о пробномъ поѣздѣ съ пышнымъ завтракомъ и торжественными рѣчами на извѣстную тему.
Мы собираемся вести дороги и въ Сибирь и на Архангельскъ, на Колу и въ киргизскія степи. Мѣстами явились даже соперничествующія компаніи, точно дѣло происходитъ не въ Россіи, а въ Англіи.
Еще десять лѣтъ подобной лихорадки — и желѣзныя дороги соединятъ всѣ наши города, села и деревни отъ Чернаго моря до Бѣлаго, отъ Балтійскаго до Восточнаго океана. Лошади и экипажи сдѣлаются преданіемъ старины глубокой и отдѣльные экземпляры ихъ будутъ храниться въ губернскихъ музеяхъ и въ Академіи наукъ, какъ историческіе памятники нашего былаго невѣжества.
Очаровательное будущее! Россія перестанетъ пахать, сѣять и молотить; она перестанетъ разводить и обрабатывать свое сырье. Зачѣмъ намъ какое-то тамъ сырье, зачѣмъ намъ пить, ѣсть и одѣваться, когда у насъ есть желѣзныя дороги. И вотъ мы, русскіе, и старый и малый, и бѣдный и богатый, преисполненные сердечной невинности, будемъ проживать въ вокзалахъ и на станціяхъ желѣзныхъ дорогъ, будемъ безустанно ѣздить съ сѣвера на югъ и съ юга на сѣверъ, и станемъ подсмѣиваться надъ англичанами и американцами, неумѣвшими понять, насколько ѣзда въ первомъ классѣ желѣзной дороги удобнѣе варварскаго передвиженія на лошадяхъ и волахъ.
Это не смѣшно, читатель — смѣхъ выходитъ вовсе невеселый.
А прислушайтесь, съ какой яростью каждый защищаетъ это минутное увлеченіе. Отнеситесь къ нему недовѣрчиво и васъ обзовутъ чуть не измѣникомъ. Вспомните наше увлеченіе акціонерными компаніями. Были ли правы тѣ, кто смѣялся? Припомните нашу горячку литературными изданіями, когда каждый кожевникъ хотѣлъ сдѣлаться редакторомъ. Кто правъ, тѣ ли кто смѣялся, или же тѣ, кто увлекался? Развѣ не тоже повторяемъ мы теперь съ желѣзными дорогами? Натолкнулъ насъ кто-то на нихъ и пошли мы всѣ толкаться въ одну сторону. Правда, теперь мы осторожнѣе, чѣмъ съ акціонерными компаніями. Мы исхлопотываемъ себѣ непремѣнно гарантіи. Но развѣ это раціонально? Развѣ гарантіи не доказываютъ, что дороги полезны далеко не для всѣхъ. Возьмите хотя Варшавскую дорогу. Кто же не знаетъ, что дорога эта не можетъ окупаться собственнымъ сборомъ, потому что главнѣйшій расчетъ ея на туристовъ и путешественниковъ.
Въ большинствѣ случаевъ наши желѣзныя дороги не больше, какъ промышленное лукавство. Добродушнымъ людямъ натолкуютъ, что тутъ польза Россіи и выигрышъ народа, и раскупаютъ добродушные люди акціи, оплачиваемыя имъ правительствомъ. Народъ же попрежнему ломаетъ оси и телѣги на рытвинахъ и коливинахъ большихъ и проселочныхъ дорогъ и никому въ голову не приходитъ подумать о шоссе: современный русскій мечтаетъ лишь о желѣзныхъ дорогахъ.
Неужели желѣзныя дороги единственный вопросъ, достойный русскаго вниманія и единственное предпріятіе, достойное русскихъ денегъ? Почему же мы такъ накинулись на нихъ, а во всемъ остальномъ предаемся глубокому сну? А только потому, что у насъ нѣтъ привычки отличать важное отъ неважнаго, существенное отъ второстепеннаго, истинно полезное и необходимое отъ того, что можно и отложить. Отъ насъ обыкновенно улетучивается коренная сущность каждаго вопроса. Припомните, какія дороги построили мы прежде всего? Дорогу въ Царское Село и въ Павловскъ, т. е. дорогу для загородныхъ прогулокъ и праздничныхъ катаній. Потомъ мы поведи, да и теперь еще ведемъ, такія дороги, которыя приносятъ хорошій процентъ развѣ однимъ нашимъ купцамъ-фабрикантамъ, этой новой русской общественной силѣ, уже высоко поднявшей голову.
Гдѣ же выгоды Россіи, гдѣ выгоды народа? Г. Шиповъ и другіе подобные ему фабриканты думаютъ, что Россія — только ихъ фабрики и заводы; а русскій народъ — только ихъ рабочіе. Поэтому для блага Россіи они хотятъ, чтобы все покупалось всѣми дороже, чтобы никто не смѣлъ носить ничего изготовленнаго не на ихъ фабрикахъ. Въ порывѣ истиннаго патріотизма, московскіе фабриканты хотятъ наложить свою благодѣтельную десницу даже на Сибирь и вытѣснить англійскихъ производителей изъ Россіи, чтобы самимъ занять ихъ мѣсто и завалить своею дорогой дрянью всѣ русскіе рынки. Прежде русскій народъ былъ въ рукахъ откупщиковъ, теперь же хотятъ прибрать его къ рукамъ фабриканты, заводчики и мануфактуристы.
Мы кричимъ съ голоса нашихъ фабрикантовъ противъ иностранцевъ, забравшихъ у насъ торговлю и промышленность въ свои руки, и хотимъ отдаться въ руки своихъ торгашей. Какъ будто не все равно, кто выжимаетъ сокъ; какъ будто русскій купецъ станетъ давить деликатнѣе. Что такое наше харьковское общество потребителей или петербургское общество бережливости, какъ не протестъ въ активной формѣ противъ невыносимой купеческой эксплуатаціи? Дороговизна такая, что жить стало трудно. Приходится каждому быть купцомъ и выгораживаться, по возможности, отъ любезной внимательности фабричнаго и торговаго сословія.
А между тѣмъ истинная экономическая сила страны остается въ своей прежней инерціи неподвижности. Народъ почти не пользуется желѣзными дорогами; онъ страдаетъ отъ дороговизны; онъ остается прежней сѣрой силой, выдѣляющей изъ себя лишь кулаковъ и торгашей, этихъ будущихъ купцовъ и фабрикантовъ. Экономическихъ производителей не прибавляется, а убываетъ; ибо въ то время, какъ промышленное сословіе въ послѣдніе десять лѣтъ напрягало всю свою энергію для улучшенія своихъ экономическихъ обстоятельствъ, народъ только усиливался выяснить свое новое положеніе и, какъ кажется, до сихъ поръ его еще не выяснилъ. Очевидно, что нужно думать за народъ, что по его дѣламъ нужны ходатаи. Но, конечно, не изъ купцовъ и фабрикантовъ.
На всѣ эти мысли навелъ меня проектъ Намека. о преобразованіи тюремъ. Пассекъ одинъ изъ тѣхъ дѣятелей, хотя и съ честными намѣреніями, для которыхъ сущность каждаго вопроса заключается въ побочныхъ обстоятельствахъ. У насъ такихъ людей много, ибо русскій человѣкъ хотя и отличается вообще доброжелательствомъ, мягкосердечностью и, пожалуй, готовъ своему ближнему оказать носильную услугу, но къ сожалѣнію берется онъ за дѣло обыкновенно не съ того конца. Людей этого сорта очень легко подчинять своему вліянію и легко заставить ихъ направить свою энергію на дѣло сомнительной полезности или на дѣло выгодное небольшой части общества. Пассекъ говорилъ про себя, что жизн!" его принадлежитъ отечеству, и что внутренній голосъ велитъ ему работать на пользу своей родины тамъ, гдѣ онъ можетъ быть дѣйствительно полезнымъ. Пассекъ говорилъ это искренно и, несмотря на то, что онъ могъ пріобрѣсть легко служебную извѣстность, онъ на службу не поступилъ, а принялся за изученіе тюремнаго вопроса. Посвятивъ ему около 10 лѣтъ, и изучая его повсюду за-границей, Пассекъ написалъ свой проэктъ преобразованія тюремъ.
Страшно сказать — 10 лѣтъ изученія! Можно кажется узнать какъ свои десять пальцевъ душу всякаго преступника и выворотить ее на изнанку. Въ 10 лѣтъ изученія можно написать многотомнѣйшее сочиненіе; можно создать нѣчто научно-грандіозное, которымъ, какъ архимедовымъ винтомъ, можно повернуть все общественное мнѣніе на новую дорогу. Проэктъ же Пашка занимаетъ всего 96 печатныхъ страницъ и въ немъ собственно Россіи посвящено какихъ нибудь 80 страницъ. Какъ согласить эту мизерность съ десятилѣтнимъ изученіемъ вопроса? Или, можетъ быть, въ этихъ 80 стр. заключается такая плотная сущность, для развитія которой потребуется нѣсколько томовъ? Нисколько. Все дѣло въ личныхъ свойствахъ дѣятеля. Все дѣло въ томъ, что Пассекъ получилъ уже съ молоду ошибочное юридическое образованіе. Онъ принадлежалъ къ числу дѣятелей, иногда очень хорошо знающихъ свое дѣло, способныхъ усмотрѣть малѣйшія трещины въ стѣнѣ громаднаго зданія, видѣть ихъ сразу и наверху и внизу, и направо и налѣво, способныхъ замуравить ихъ искусно составленнымъ цементомъ, но, тѣмъ не менѣе, они все-таки не болѣе какъ простые штукатурщики, и никогда не могутъ быть истинными архитекторами, не имѣютъ способности строить ничего новаго, прочнаго и цѣльнаго.
Въ своемъ изученіи тюремнаго вопроса на западѣ Европы, Пассекъ узналъ и увидѣлъ то, что давно всѣмъ извѣстно и о чемъ и у насъ писалось уже много. Знакомясь съ существующими исправительными системами, Пассекъ не учинилъ никакого новаго открытія, не кинулъ гш на одну сторону вопроса новаго свѣта.
Пассекъ говоритъ, что существуютъ двѣ системы исправленія преступниковъ. Первая система общаго заключенія; вторая — одиночнаго. Система общаго заключенія въ томъ первобытномъ видѣ, въ какомъ она существуетъ до сихъ поръ даже во многихъ еще мѣстахъ западной Европы, не исправляетъ, а портитъ человѣка. Попавши въ острогъ негодяемъ мелкаго полета, заключенному послѣ года жизни въ заключеніи, легко превратиться въ совершеннаго изверга. Острожный міръ — есть особый міръ: онъ образуетъ свое особое общество, твердо выработавшее извѣстное міровоззрѣніе и извѣстные, соотвѣтственные ему, законы. Начальство острожное и всякая власть есть для острожнаго міра сила враждебная. Вліять на массу заключенныхъ власть не имѣетъ ровно никакой возможности. За проступки острожникамъ надѣваютъ кандалы, сажаютъ ихъ въ темную, сѣкутъ; но отъ такихъ мѣръ исправленія острожники лучше не становятся.
Неудовлетворительность этой системы создала, какъ и всегда, крайность. Вмѣсто безусловнаго общаго заключенія, добродѣтельные квакеры остановились на мысли безусловно одиночнаго заключенія, и по этой мысли построена въ 1770 году въ Филадельфіи тюрьма для одиночнаго заключенія. Придумывая свою новую систему, квакеры руководствовались слѣдующимъ соображеніемъ. По ихъ ученію, задача человѣка заключается въ отрѣшеніи отъ грѣховнаго міра и въ одинокомъ молчаливомъ созерцаніи. Простодушно думая, что каждый преступникъ, каково бы ни было его умственное и нравственное прошлое, по своему міровоззрѣнію способенъ раздѣлять принципы квакеровъ, они считали лучшимъ средствомъ исправленія преступника — заключеніе его безъ всякихъ развлеченій и занятій, наединѣ съ самимъ собою и съ библіей. По проекту предполагалось, что каждый преступникъ немедленно начнетъ читать библію и проникаться ея святыми истинами, затѣмъ предастся молчаливому самосозерцанію и превратится наконецъ въ добродѣтельнаго человѣка, подобно всякому пенсильванскому квакеру. На практикѣ, такія теоретическія соображенія не оправдались, ибо, какъ извѣстно, причины преступленія заключаются совершенно не въ недостаткѣ молчаливаго созерцанія, а въ разныхъ предшествовавшихъ обстоятельствахъ и больше всего въ нищетѣ. Строгое молчаніе безу словнаго одиночнаго заключенія привело на практикѣ не къ исправленію заключенныхъ, а, напротивъ, пріучало ихъ лгать больше, чѣмъ они лгали прежде, ибо фальшивымъ смиреніемъ и ложной набожностью оказывалось весьма удобнымъ проводить почтенныхъ квакеровъ; а постоянное одиночество, дѣйствуя слишкомъ раздражительно на заключеннаго, вело къ нервнымъ страданіямъ, къ сумашествію и онанизму. Неудовлетворительность системы квакеровъ оказывалась очевидною. И вотъ въ Нью-Іоркѣ придумали другую систему и по этой системѣ перестроили Оборнскую тюрьму. По имени этой тюрьмы и новая система получила названіе Оборнской. По Оборнской системѣ заключенные днемъ проводятъ время вмѣстѣ и заняты работой; на ночь же ихъ запираютъ каждаго отдѣльно.
Ни одна изъ этихъ системъ не могла удержаться въ полной своей послѣдовательности и опытъ показалъ, насколько соображенія передовыхъ людей были правильнѣе теоретическихъ умствованій людей стараго принципа. Передовые люди доказывали неосновательность претензіи сдѣлать изъ тюрьмы домъ покаянія. Почти столѣтній опытъ убѣдилъ наконецъ всѣхъ людей стараго принципа, что ихъ исправительные эксперименты только нравственная и физическая пытка для заключенныхъ. Такимъ образомъ, только столѣтній опытъ заставилъ придти къ сознанію несостоятельности новыхъ системъ, на которую передовые люди указывали съ самого начала. И всегда такъ въ жизни: отсталые теоретики вѣчно обвиняютъ въ мечтательности людей прогресса и всегда кончаютъ тѣмъ, что принимаютъ прогрессивное мнѣніе. Въ настоящее время уже не существуетъ ни одной системы одиночнаго заключенія въ первоначальной ихъ строгости. Напримѣръ, въ Нью-Іоркской келейной тюрьмѣ производятся общія работы внѣ тюремнаго зданія, а въ свободное время дозволяются даже разговоры.
Европейскіе юристы убѣдились наконецъ въ невозможности исправлять преступниковъ системой одиночнаго заключенія; каждый годъ усиливались болѣе и болѣе сомнѣнія въ спасительности одиночнаго заключенія, и въ настоящее время Европа остановилась въ раздумья, не зная, что ей дѣлать и куда идти. Вопросъ не разрѣшился даже въ теоріи. Всюду подчистки и подмалевки, заштукатуриваніе трещинъ; а что дѣлать съ преступной волей — никто не знаетъ.
Пассекъ, вмѣстѣ съ европейскими юристами, разсуждаетъ весьма правильно, что исправить преступника, значитъ устранить тѣ условія, которыя были причиною его преступности. Причины эти они дѣлятъ на внѣшнія и внутреннія. Внѣшнія причины — это условія окружающей среды: нищета, отсутствіе надзора въ малолѣтствѣ, дурные совѣты и примѣры. Внутреннія причины — невѣжество, неразвитіе, отсутствіе привычки разсуждать, упадокъ силы воли и самостоятельности. Если преступникъ исправится во время заключенія до того, что уподобится невинностью младенцу и затѣмъ опять попадетъ въ ту среду, которая создаетъ преступленія, то понятно, что онъ немедленно воротится снова въ тюрьму, гдѣ снова примутся за его нравственное очищеніе; вычистятъ, выпустятъ; онъ опять накуралеситъ; его опять посадятъ, и такъ безконечно.
Подобное неудобство вызвало наконецъ необходимость подумать серьезно о причинахъ неудовлетворительности существующей тюремной системы, и въ Ирландіи явился нѣкій капитанъ Крофтонъ, придумавшій новую систему, которая пришлась по сердцу очень многимъ.
Изучая населеніе уголовныхъ тюремъ, Крофтонъ пришелъ къ убѣжденію, что основныя причины преступленій лежатъ въ нищетѣ и грубомъ невѣжествѣ. Большинство людей выростаетъ окруженное всякими лишеніями, равнодушіемъ, лѣнью, развратомъ. Ненаходя въ себѣ никакой прочной нравственной опоры, они подчиняются беззащитно вліянію внѣшнихъ обстоятельствъ и совершаютъ свое первое преступленіе. Грубость, душевное безсиліе окончательно губятъ человѣка и развиваютъ въ немъ то разслабленіе или развратъ силы воли и мысли, которыя закрываютъ ему возможность перехода на чествую дорогу. Что же нужно дѣлать, спрашиваетъ Крофтонъ? Уничтожить причины, создающія всѣ эти зловредныя вліянія и затѣмъ каждый преступникъ сдѣлается добродѣтельнымъ. Такъ и усиливается поступить Крофтонъ. Онъ говоритъ: преступникъ невѣжественъ и я его образую. И Крофтонъ дѣйствительно читаетъ лекціи изъ географіи, исторіи, учитъ преступника читать и писать, разсказываетъ ему какъ живутъ люди въ Америкѣ, на тотъ конецъ, что если бы онъ вздумалъ туда переселиться, то чтобы зналъ все, что его тамъ ожидаетъ. Крофтонъ говоритъ, что причины преступленій заключаются еще и въ лѣности, и вотъ онъ пріучаетъ преступника къ труду и заставляетъ его полюбить дѣятельную жизнь. Крофтонъ говоритъ, что однимъ изъ могущественныхъ фактовъ преступленій есть нищета, и вотъ онъ научаетъ преступника продуктивной работѣ, которая могла бы обезпечить ему честное существованіе. Находитъ ли Крофтонъ въ преступникѣ нравственное разслабленіе, злую волю — и вотъ онъ возбуждаетъ въ немъ силу духа, вѣру въ свои силы и способности и показываетъ возможность и доступность для него иной, лучшей жизни. Крофтонъ говоритъ, что пока въ преступникѣ не разовьется достаточно силы воли, чтобы противостоять искушеніямъ, которыя онъ встрѣтитъ ко множествѣ по выходѣ на свободу, пока въ немъ по разовьется достаточно характера и самостоятельности, чтобы не подчиняться окружающимъ вліяніямъ, — исправленіе его ненадежно и цѣль системы недостигнута. Но вотъ возраженіе, которое можно сдѣлать Крофтону и его системѣ. Просвѣщеніе, конечно, вещь хорошая; но развѣ преступленія учиняютъ одни невѣжды?…
Конечно, Крофтонъ выше всѣхъ тѣхъ, кто хотѣлъ дѣйствовать на преступника устрашеніемъ. Онъ выше и творцовъ келейной системы, думавшихъ, что достаточно дать преступнику въ руки библію и посылать къ нему духовника, чтобы воля изъ черной превратилась въ бѣлую. Но и Крофтопова система совершенно безсильна передъ своей задачей. Безсиліе ея заключается именно въ отсутствіи въ ней правильнаго психологическаго момента. Крофтонъ разсуждаетъ, будто-бы преступленіе происходитъ отъ того, что личность преступника не могла выработаться до самостоятельности и постоянно была въ пассивномъ положеніи къ окружающимъ ее вліяніямъ. Слѣдовательно, говоритъ Крофтонъ, надо вызвать ее къ самостоятельности и индивидуализировать. Такимъ образомъ система заключенія должна быть устроена такъ, чтобы дать заключенному какъ можно болѣе возможности чувствовать и сознавать свою индивидуальность.
Крофтонъ достигаетъ этой цѣли тѣмъ, что въ первый періодъ наказанія лишеніе свободы чрезвычайно строго. Этотъ періодъ, составляющій какъ бы приступъ къ послѣдующему исправленію преступника, долженъ служить для него кризисомъ или переломомъ въ жизни. Иначе сказать, — это квакерское самоуглубленіе и самосозерцаніе. Когда преступникъ успокоится отъ напряженнаго состоянія во время суда, вдумается и оцѣнитъ характеръ своей вины, заключенный переходитъ въ общее отдѣленіе на публичныя работы. Одиночное заключеніе продолжается три мѣсяца. Въ это время преступниковъ учатъ грамотѣ и тюремное начальство старается познакомиться съ характеромъ и наклонностями каждаго. Никакихъ развлеченій не допускается, кронѣ расщипыванія старыхъ канатовъ на конопатку кораблей.
Во второй періодъ — общихъ работъ — Крофтонъ старается заинтересовать каждаго его собственной судьбой. Второй періодъ дѣлится на 4 класса. Въ каждомъ классѣ нужно пробыть извѣстное число мѣсяцевъ, напр. въ низшемъ не мелѣе 12. Чтобы быть переведеннымъ изъ одного класса въ другой, нужно получить извѣстное число марокъ за поведеніе, за работу и за ученье. Слѣдовательно, это введеніе въ острогъ системы погони за баллами, такъ знакомой каждому, кто бывалъ въ школѣ или въ гимназіи. По мнѣнію Крофтона, баллы помогаютъ индивидуализированью каждаго заключеннаго: солидарность преступности разрывается и каждый хлопочетъ изъ всѣхъ силъ, чтобы сдѣлаться лучше своего сосѣда. Преступникъ, совершившій путешествіе съ полнымъ успѣхомъ по всѣмъ четыремъ классамъ и окончившій курсъ въ этомъ воспитательномъ заведеніи, но считается еще Крофтономъ вполнѣ готовымъ къ жизни на свободѣ. "Между заключеннымъ хорошаго поведенія и хорошимъ человѣкомъ, замѣчаетъ Крофтонъ, большая разница. И дѣйствительно, такъ какъ погоня за баллами создаетъ фальшивое смиреніе и желаніе провести начальство ложною скромностью, то, конечно, хорошее поведеніе нельзя еще считать признакомъ хорошей нравственности человѣка. Нужно узнать еще, какъ онъ станетъ держать себя на свободѣ. И вотъ, чтобы пріучить преступника къ управленію собою на свободѣ, Крофтонъ придумалъ систему промежуточнаго содержанія, при которой преступникъ пользуется полу свободой. Заключенные посылаются въ городъ безъ проводниковъ для разныхъ порученій, работаютъ цѣлый день въ полѣ партіей въ 50 или 60 человѣкъ подъ надзоромъ 4 или 5 невооруженныхъ сторожей. По вечерамъ заключеннымъ читаются лекція по естествознанію, сельскому хозяйству, объясняются подробно экономическія и другія условія англійскихъ колоній. Всѣ бесѣды направлены на то, чтобы уничтожить предразсудки, предубѣжденія и развить здравый взглядъ на все окружающее, Когда преступникъ во время всего своего искуса окажется достойнымъ воспитанникомъ и ученикомъ, его выпускаютъ вполнѣ на свободу до срока, къ которому онъ былъ приговоренъ судомъ. Но его предупреждаютъ, что по только за проступокъ, но даже за дурное поведеніе онъ будетъ заключенъ снова.
Послѣдній періодъ условной свободы составляетъ главнѣйшую сущность системы Крофтона. Но вотъ вопросъ, который долженъ себѣ сдѣлать каждый мыслящій человѣкъ: развѣ учить грамотѣ, географіи, исторіи, сельскому хозяйству и т. д. человѣка, уже превратившагося въ преступника, не значитъ думать заднимъ умомъ? Англичане шлютъ своихъ восьмилѣтнихъ дѣтей на фабрики и мануфактуры, обрекаютъ ихъ на нищету и невѣжество, втискиваютъ ихъ своими соціально-экономическими порядками въ среду зла и разврата; а когда человѣкъ этими обстоятельствами будетъ доведенъ до преступленія, его, уже зрѣлаго человѣка, начинаютъ учить тому, чему не научили бъ дѣтствѣ. Далѣе, Крофтонъ думаетъ, что его индивидуализированіе пріучитъ человѣка управлять собою, какъ управляетъ кучеръ лошадью. Это старая басня, въ которую Крофтону вѣрить бы не слѣдовало. Очень можетъ быть, что преступникъ, развившійся болѣе умственно, чѣмъ онъ былъ развитъ прежде, сдѣлается болѣе разсчетливъ и не станетъ пачкать себѣ руки мелочами. Но отрицать возможность вліянія на человѣка среды и обстоятельствъ и полагать, что индивидуализированье можетъ сдѣлать человѣка вполнѣ господиномъ своего поведенія, значитъ признавать давно отжившій принципъ старыхъ историковъ, будто судьба человѣчества зависитъ отъ отдѣльныхъ людей. Конечно, на такой смѣшной мысли Крофтонъ настаивать не станетъ.
Достоинство системы Крофтона собственно въ томъ, что она какъ бы пополняетъ недостатки того, что человѣкъ не успѣлъ усвоить себѣ до тюрьмы. Но видѣть въ этой системѣ нѣчто радикальное, значитъ предаваться несбыточнымъ иллюзіямъ и не понимать совершенно жизни и новѣйшихъ соціально-экономическихъ изслѣдованій.
Десятилѣтнее изученіе Пассекомъ тюремнаго вопроса но увело его дальше системы Крофтона. Для Пассека въ этой системѣ заключается послѣднее слово юридической пауки, отдаленнѣйшій идеалъ, по которому онъ хотѣлъ бы перестроить всѣ русскія тюрьмы.
Разбирая наши уголовныя наказанія, ІХассекъ находитъ, что всѣ они построены по системѣ устрашенія. но какъ указомъ 17 апрѣля 1863 г. отмѣнено тѣлесное наказаніе, то очевидно, что система устрашенія потеряла у насъ свою почву. Устрашенія уже нѣтъ, а исправленіе преступника никогда не существовало, по крайней мѣрѣ фактически; что же должно статься съ нашими уголовными наказаніями, если, отставъ отъ одной, они не пристали къ другому? И вотъ Пассекъ предлагаетъ ввести Крофтоновскую систему и устроить на ея основаніяхъ примѣрную долгосрочную тюрьму, гдѣ бы не только исправлялись преступники, но и приготовлялись бы практическіе учителя, смотрители и директоры тюремъ.
По проекту Пассека, арестантъ, окончивъ свое исправительное воспитаніе въ тюрьмѣ, — если онъ каторжный или ссыльно-поселенецъ, — можетъ быть отправленъ немедленно на мѣсто поселенія; лучшимъ же изъ каторжныхъ онъ считаетъ возможнымъ допустить, по ходатайству тюремнаго начальства, смягченіе ихъ участи.
II.
правитьПослѣдними мыслями Пассекъ дѣлаетъ полный приговоръ своему проекту. Какъ это десять лѣтъ изучать за границей тюремный вопросъ и не высказать ни одного своего слова! Или случилось это оттого, что Пассекъ не имѣлъ ровно никакого понятія объ экономическихъ требованіяхъ и нуждахъ Россіи? Онъ хочетъ исправлять преступниковъ въ тюрьмѣ, и затѣмъ этими исправленными экземплярами населять Сибирь. Но когда наступитъ нора возможности осуществленія подобной мысли? Когда явятся у насъ средства построить въ каждомъ городѣ острой, по новой системѣ и завести особенныхъ наставниковъ для преступниковъ, когда мы не можемъ завести порядочныхъ учителей даже и для гимназій. А что же до того времени? Будемъ мы продолжатъ свою теперешнюю систему, лишившуюся почвы, — не устрашающую и не исправляющую? Будемъ по прежнему населять Сибирь такимъ же испорченнымъ людомъ, какимъ се населяли до сихъ поръ?
Всѣми признано у насъ, что острогъ есть школа разврата и преступленія. Птенецъ, стащившій на базарѣ булку или выудившій у кого нибудь изъ кармана носовой платокъ и просидѣвшій въ острогѣ два года, выходитъ оттуда уже сознательнымъ воромъ и профессоромъ воровства. Тамъ познакомятъ его съ предразсудками и суевѣріемъ міра мошенниковъ; а извѣстно, что убійство, совершаемое грабителемъ, а случается и воромъ, иногда есть только слѣдствіе острожной теоріи суевѣрія. Перваго человѣка, говоритъ эта теорія, котораго ты ограбишь по выходѣ изъ острога — убей. Изъ случаевъ уголовной практики извѣстно, что убійства совершались надъ сонными людьми, у которыхъ бѣжавшій острожникъ стянулъ какую либо шапку или сапоги. По этой безумной теоріи, слѣдовало убить именно перваго иначе побѣгъ можетъ быть неблагополучнымъ.
Кромѣ воспитанія въ теоріи мошенничества, воровства, разбоя и убійствъ, преступникъ, очутившійся въ острогѣ и совершившій путешествіе пѣшкомъ этапнымъ порядкомъ тысячъ десять верстъ, утрачивалъ всѣ привычки порядочности и превращался въ бродягу, если уже онъ не былъ имъ ранѣе.
Бродяжничество, безпорядочность и мелочное мазурничество — вотъ язва, разъѣдающая весь экономическій бытъ Сибири.
До Алексѣя Михайловича Сибирь была для Россіи невѣдомымъ Эльдорадо. Она привлекала нашихъ искателей приключеній, какъ Дежневъ, Ермакъ, Хобаровъ. Но со времени изданія Алексѣемъ Михайловичемъ уложенія, когда смертная казнь назначена лишь за тяжкія преступленія, а за маловажныя — кнутъ, батоги, тюрьма и ссылка, Сибирь начала получать свое теперешнее, печальное значеніе. При Алексѣѣ Михайловичѣ въ Сибирь ссылались тяглые московскіе и городовые посадскіе люди за самовольную приписку къ разнымъ лицамъ и учрежденіямъ. Вслѣдъ за уложеніемъ были изданы тѣмъ же царемъ два указа, которыми ссылочная роль Сибири получила большое значеніе. Однимъ указомъ велѣно ссылать въ Сибирь воровъ и разбойниковъ, приговоренныхъ къ смертной казни въ предшествовавшее царствованіе; а другимъ — фальшивыхъ монетчиковъ.
При Феодорѣ Алексѣевичѣ ссылка воровъ и разбойниковъ въ украйные города замѣняется окончательно ссылкою въ Сибирь, играетъ роль самостоятельнаго наказанія.
Петръ X придалъ ссылкѣ совершенно новый характеръ. До него ссылка въ украйные города и въ Сибирь имѣла почти исключительно колонизующій характеръ. Но Петръ взглянулъ на дѣло иначе. Онъ сообразилъ, что такая масса ссыльныхъ можетъ служить даровой рабочей силой, которую можно направлять въ ту или въ другую сторону, смотря но надобностямъ правительства. И вотъ онъ вводитъ галерныя или каторжныя работы въ крѣпостяхъ, портахъ, на заводахъ и фабрикахъ. Вслѣдствіе этого, въ теченіи всего XVIII столѣтія наплывъ ссыльнаго населенія въ Сибирь утратилъ свою правильность; а бывали періоды, когда ссылки въ Сибирь и вовсе не было. Такъ, когда былъ взятъ Азовъ, преступники, ссылавшіеся прежде въ Сибирь, были отправляемы для разныхъ сооруженій въ этотъ городъ. Потомъ, когда Петръ задумалъ устроить нынѣшній Балтійскій портъ, началась ссылка преступниковъ въ Рогервичъ. Только съ 1822 года покончилась эта система, и Сибирь получила снова свой прежній колонизаціонно-карательный характеръ и значеніе самостоятельнаго наказанія. Съ этой поры начинается сильный наплывъ всякаго рода болѣе или менѣе испорченныхъ людей въ Сибирь и по преимуществу въ западную.
Уже и петровская теорія не могла дѣйствовать на Сибирь благопріятнымъ, колонизующимъ образомъ. Но когда въ Сибирь стали ссылать всѣ поддонки русскаго общества, когда для превращенія ихъ въ полезную экономически-производительную силу не принималось ровно никакихъ мѣръ, наступаетъ пора того жалкаго состоянія Сибири, которое не можетъ не озабочивать уже въ настоящее время людей болѣе или менѣе дальновидныхъ.
Съ 1827 по 1846 г. въ числѣ 159,755 ссыльныхъ, бродяги разнаго рода, бѣглые крестьяне, военные дезертиры составляли болѣе 2/5 всего числа или вѣрнѣе почти 43 %. Народъ этого сорта, конечно, не могъ изображать изъ себя прочную колонизующую силу. А если прибавить къ этому, что для каждаго поселенца и каторжнаго побѣгъ есть самая сладкая мечта и что половина ихъ постоянно въ бѣгахъ; если присоединить къ этому, что сибирская золотопромышленность производится въ тайгахъ за сотни и тысячи верстъ отъ человѣческаго жилья, что путешествіе въ такія тайги и работы на пріискахъ и промыслахъ способны и осѣдлаго человѣка превратить въ бродягу, то будетъ совершенно яснымъ тотъ основный характеръ жизни всей страны, главный тонъ котораго зависитъ отъ ссыльныхъ.
Но развѣ бродяжество заключаетъ въ себѣ какую нибудь экомическую основу; развѣ, населяя страну бродягами, можно создать ей прочный экономическій бытъ? Правда, нѣкоторые сибирскіе генералъ-губернаторы пытались было превратить ссыльныхъ въ земледѣльцевъ, и даже строили для нихъ цѣлыя деревни, но эти деревни стоятъ и до сихъ поръ пустыми, съ окнами, заколоченными досками. Цыгане, приписанные въ мѣщане, не сдѣлались еще отъ того осѣдлымъ населеніемъ; тоже самое и сибирскій ссыльный. Одной приписки къ извѣстной волости или деревнѣ еще недостаточно, чтобы пустить въ странѣ корни и сдѣлаться ея полезнымъ гражданиномъ.
Если бы острогъ и путешествіе по этапу не создавало уже само по себѣ привычки къ безпорядочности и къ шатанію, русское бродяжество существовало бы все-таки. У насъ за бродяжество полагаются довольно строгія наказанія; въ нѣкоторыхъ случаяхъ даже плети и ссылки въ каторжную работу. Но бродяжество съ сущности есть состояніе, созданное у насъ всею предъидущею исторіею.
Ни въ одной странѣ Европы не преобладаетъ въ экономической дѣятельности населенія кочевой элементъ въ такой степени, какъ у насъ въ Россіи. У насъ даже земледѣліе — занятіе но преимуществу осѣдлое — имѣетъ во многихъ мѣстахъ кочевой характеръ. Такъ называемое лядное хозяйство заключается въ томъ, что извѣстная часть лѣса расчищается и сжигается, и послѣ трехъ четыехъ жатвъ оставляется подъ заросль, а взамѣнъ оставленнаго участка, чистится новый.
Несмотря на свою роль житницы Европы, ни одна страна въ мірѣ не производитъ относительно менѣе хлѣба, какъ Россія, и ни одна страна не подвержена болѣе случайностямъ голода. Это происходитъ отъ того, что только нѣкоторыя мѣстности съ почвой болѣе плодородной даютъ обильный урожай; въ остальныхъ же добывается только то количество, какое необходимо на годовое продовольствіе крестьянина. Такая хлѣбная скудость заставляетъ крестьянъ для удовлетворенія своихъ остальныхъ потребностей искать заработковъ на сторонѣ. А какъ при низкомъ уровнѣ нашей экономической производительности и при нашемъ безлюдіи, заработки возможны только въ извѣстныхъ центрахъ, то крестьяне я направляются къ нимъ. И вотъ, чтобы добыть себѣ деньги на соль, на сапоги, на платье, на подати и на другія неизбѣжныя нужды, народъ покидаетъ свои деревни, села и города и бродитъ изъ конца въ конецъ. Наши мужики дѣлаютъ концы въ тысячи верстъ ни почемъ; напр., изъ орловской губ. на Кавказъ и въ Закавказье, изъ костромской и вологодской губ. въ Петербургъ, изъ витебской въ Крымъ и т. д. Есть промыслы, которыхъ вся сущность заключается въ тягостномъ хожденіи, напр., бурлачество. Люди за ничтожную плату, питаясь однимъ хлѣбомъ, оборваные и мокрые, бредутъ тысячи верстъ отъ ранней весны до глубокой осени и новую тысячу идутъ порожнякомъ домой, чтобы весной предпринять снова подобное же путешествіе. И такую жизнь ведетъ человѣкъ цѣлые годы. Проводя 3/4 жизни въ бродяжествѣ, мудрено пріобрѣсти осѣдлыя привычки, порядочность и семейную домовитость. И если такой господинъ сдѣлаетъ какой нибудь проступокъ, за который назначится ему ссылка въ отдаленную пустынную мѣстность, онъ является на мѣсто уже вполнѣ сформировавшимся бродягой, которому нечего пріучаться ни къ спанью на сырой землѣ, подъ открытымъ небомъ, ни къ рубищу, ни къ голоду, ни къ холоду, ни къ отторженности отъ дома. Въ другихъ отхожихъ промыслахъ — плотничество, землекопство и прочее — бродячій элементъ какъ будто бы слабѣе, потому что рабочій занятъ дѣломъ на одномъ мѣстѣ.
И нея черная работа, которой занимается нашъ народъ и за которой онъ ходитъ тысячи верстъ, отличается тѣмъ же характеромъ. Повсюду отторженность отъ дома и отъ семьи. Въ одинъ Петербургъ приходитъ ежегодно больше 250 тысячъ мужиковъ; а сколько ихъ забирается въ Москву, въ приволжскіе города, на строющіяся желѣзныя дороги; сколько ихъ плыветъ на судахъ по всѣмъ нашимъ воднымъ системамъ! И это ходьба только крупная, тысячеверстная. А ходьба но своей губерніи за 50, 100, 200 верстъ, эта ходьба мелочь, которую мужикъ считаетъ за ничто! Не будетъ преувеличеніемъ, если предположить что только 1/4 русскаго населенія живетъ прочно дома, пріобрѣтая все необходимое для жизни безъ далекихъ переходовъ.
Что же нужно намъ поэтому? Очевидно, что по системѣ Пассека намъ не перевоспитать всей Россіи. Ясно, что намъ нужно, чтобы крестьянинъ прикрѣпился къ своему мѣсту узами экономической выгодности, чтобы его кормило или достаточное количество земли или его собственные домашніе промыслы.
По предположимъ даже, что лекціи и назидательныя бесѣды оказываются вполнѣ удачными. И этого-то исправившагося человѣка Пассекъ хочетъ усылать въ каторжную работу и на поселенія! Отрицая въ наказаніи устрашеніе и пенальность, и допуская въ немъ одинъ исправительный элементъ, Пассекъ въ тоже время обнаруживаетъ непослѣдовательность, замышляя ссылать людей хорошихъ и уже очистившихся нравственно въ его образцовой тюрьмѣ. А какъ, думаете вы, подѣйствуетъ на этого хорошаго человѣка путешествіе по этапу на протяженіи 10 тысячъ верстъ? А подѣйствуетъ такъ, что онъ снова пріобрѣтетъ привычки прежней жизни и упадетъ на низкій уровень потребностей. Всѣ ваши хлопоты къ исправленію пропадутъ даромъ, ибо пока не организуется новая система ссылки, пока не выстроятся повсюду промежуточныя тюрьмы, нечего и мечтать о центральныхъ исправительныхъ заведеніяхъ. Польза центральной тюрьмы будетъ всегда парализоваться этапами и острогами по старой системѣ. Усвоивъ только внѣшнее пониманіе тюремнаго вопроса въ томъ видѣ, какъ онъ разработался за-границей, Пассекъ былъ не въ состояніи провести послѣдовательно мысль по отношенію къ русскимъ обстоятельствамъ. И за что вы хотите наказывать Сибирь, сбывая въ нее все, что вамъ не нравится здѣсь?
Неужели вы думаете, что если бы Сибирь колонизовалась хорошими свободными людьми, она была бы страной такого нравственнаго упадка и такой непроходимой бѣдности? Не прельщайтесь золотыми промыслами. Они идутъ Сибири не въ выгоду, а въ убытокъ. Въ Сибирь кинулось множество людей съ значительными капиталами за слитками золота, точно будто бы для ихъ капиталовъ не нашлось въ Россіи подобныхъ же помѣщеній, и какъ будто бы въ Россіи на деньги уже сдѣлать нечего. Обогащеніе двухъ-трехъ вовлекло въ золотопромышленность десятки. Но золотопромышленность есть азартная игра. На двухъ разбогатѣвшихъ десятки раззорившихся. Посмотрите каково вліяніе золотыхъ промысловъ на сибирское населеніе. Взгляните на развратъ, пьянство, множество крупныхъ преступленій, не говоря уже про мелочной обманъ, которыя создаются огромными скопленіями безпутнаго народа на промыслахъ. Мы хотимъ убивать свои капиталы на азартную игру золотопромышленности, въ то время какъ въ Европейской Россіи лежатъ непочатыя сокровища, которыя бы дали намъ большую и болѣе вѣрную прибыль.
Въ Россіи совершился экономическій переломъ, а общество наше въ лицѣ своихъ богатыхъ представителей играетъ въ азартную сибирскую игру, то мы созидаемъ на пескѣ акціонерныя компаніи, то принялись за постройку желѣзныхъ дорогъ, думая, что намъ больше и дѣлать нечего. Но прежде чѣмъ думать о дорогахъ, нужно подумать о томъ, что мы станемъ возить ма нихъ. Стыдно, если мы станемъ возить только свои собственныя персоны.
Туже теорію азарта и случайности мы примѣняемъ и къ Сибири. Мы хотимъ выстроить сибирскую желѣзную дорогу, чтобы возить изъ Сибири чай, а въ Сибирь московскія издѣлія. Но неужели Сибирь только транзитная страна, неужели въ ея нѣдрахъ нѣтъ ничего, кромѣ серебра и золота, и по сибирской желѣзной дорогѣ возить нечего, кролѣ китайскаго чая? Конечно Сибирь не дастъ ничего, если лы будемъ видѣть въ ней только страну ссылки, если мы будемъ населять ее бродячимъ элементомъ. Взгляните на Сибирь и особенно на Забайкалье, взгляните на эти дома изъ жердей, на этотъ исхудалый, заиндѣнелый скотъ, стоящій съ понуренной головой въ 40-градусный морозъ на открытомъ дворѣ. Взгляните на это нравственно-распущенное населеніе западной Сибири. Развѣ это такой элементъ, съ которымъ можно создать экономическое благосостояніе страны?
Сибирь должна перестать быть страной исключительной золотопромышленности. Сибири нужно прочное осѣдлое населеніе; а ссыльными и пенальнымъ путемъ этого не достигнуть. Сибири нужны фабрики и заводы, ибо сырья у нея довольно. Ей нужны земледѣльческія руки, чтобы мука въ Иркутскѣ не доходила до трехъ руб. Ей нужно избавиться отъ Москвы, чтобы не платить за свѣчи 50 к., а за все, начиная съ сапоговъ и горшковъ, до модныхъ издѣлій, вдвое и втрое. Всего этого можно достигнуть только путемъ свободной колонизаціи. Вотъ чего не умѣлъ понять Пассекъ, потому что не смѣлъ позволить себѣ отрѣшиться отъ пенальнаго взгляда на Сибирь.
Можетъ быть, мысли и желанія, мною высказываемыя, преждевременны; можетъ быть, средства или другія обстоятельства не позволятъ снять съ Сибири еще долго клейма страны ссылки. Но если это и такъ, то изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы наше общество не должно было смотрѣть на Сибирь правильнымъ экономическимъ окомъ. Сибири нужно начать самостоятельно экономическое существованіе и освободиться отъ опеки московскихъ фабрикантовъ, сбывающихъ въ нее только товаръ не ходовыя, на который нѣтъ покупателей въ Россіи. Что мѣшало Сибири до сихъ поръ достигнуть экономической самостоятельности? Прежде всего мѣшало бродячее населеніе, а рядомъ съ нимъ низкій уровень промышленнаго и умственнаго развитія. Поэтому Сибирь по отношенію къ Россіи вышла тѣмъ же, чѣмъ Россія по отношенію къ иностранцамъ. Мы здѣсь сердимся на иностранцевъ, вытѣсняющихъ насъ отовсюду; сибиряки же жалуются на вытѣсненіе ихъ русскими и не жалуютъ такъ называемаго ими рассейскаго народа. И выходитъ какая-то путаница: живется не такъ, какъ нужно, а никто ни съ мѣста. Мы накидываемся на вторые вопросы, а коренные оставляемъ безъ вниманія. Не имѣя, что возить, мы устраиваемъ желѣзныя дороги для перевозки нашихъ будущихъ идеальныхъ продуктовъ; жалуясь на бѣдность, мы убиваемъ свои капиталы на желѣзныя дороги, а на экономическую суть русской жизни не обращаемъ вниманія. Негодуя на гнетъ иностранцевъ, мы въ то же время хотимъ эксплуатировать Сибирь. Вся эта путаница не кончится до тѣхъ поръ, пока мы не научимся отличать главнаго отъ второстепеннаго и дока мы не разстанемся съ логикой непослѣдовательности.