Лишние (Пузик)/ДО
Едва покрытыя первыми весенними почками, деревья кладбища махали вѣтвями, призывая къ себѣ и обѣщая подъ своею сѣнью покой. Стаи черныхъ грачей меланхолическимъ крикомъ подтверждали обѣщаніе деревьевъ, блестя черными пятнами на бѣломъ фонѣ еще не растаявшаго снѣга. Особенно много грачей было надъ только что засыпанной могилой, съ временно воткнутымъ деревяннымъ крестомъ, на которомъ значилось, что подъ нимъ покоится третьей гильдіи купецъ Терентій Ильичъ Зайцевъ, житія же его земного было 76 лѣтъ. Грачи, видимо, считавшіе себя владѣльцами кладбища, радовались новому обитателю, какъ всецѣло перешедшему къ нимъ и покинутому только-что такъ горько плакавшими родственниками и знакомыми, которые уже вышли изъ кладбищенской ограды и усаживались въ экипажи и линейки. Бойкая старушка съ торжественно-озабоченнымъ лицомъ торопливо одѣляла изъ бѣлаго узелка грошевыми булочками обступившихъ ее нищихъ, зорко слѣдя за тѣмъ, чтобы одному и тому же не попало двухъ, и повторяя каждому:
— За новопреставленнаго раба Божія Терентія!
— Богадѣленокъ-то не забыли ли, матушка? — умильно, съ низкимъ поклономъ обратилась къ раздававшей милостыню старушкѣ богадѣленка изъ существовавшей при кладбищѣ мужской и женской богадѣльни. — Ужъ такъ помянемъ, такъ помянемъ!..
— Какъ же, какъ же! Мѣшокъ крупчатки на блины и рыбки соленой послали, сорокоустъ тоже… — успокоила богадѣленку распорядительница и добавила. — Да ты садись на заднюю линейку, поѣдемъ помянуть…
— Покорнѣйше благодарю, благодѣтельница, только пойду у смотрительницы попрошусь… Я сейчасъ, въ одну минутку! — отвѣтила богадѣлка и, переваливаясь, заковыляла къ желтому зданію, гдѣ помѣщалось женское отдѣленіе богадѣльни.
Счастливицу нагналъ маленькій, лысый старичишка съ очками на кончикѣ краснаго носа, изжелта-сѣдой бородой и съ повязанными краснымъ платкомъ ушами.
— Поминать-то позвали? — съ любопытствомъ и завистью спросилъ онъ.
— Извѣстно! — не безъ гордости отвѣтила старуха.
— Счастье вамъ, бабамъ! Вотъ я какъ ни старался вертѣться, хоть бы тебѣ кто слово! А я ужъ заранѣе и у смотрителя отпросился.
Завидѣвъ входившую на крыльцо богадѣльни смотрительницу, богадѣлка опрометью кинулась къ ней, не дослушавъ причитаній обиженнаго, и начала что-то говорить.
Черезъ минуту, получивъ разрѣшеніе, она уже бѣжала къ послѣдней запоздавшей линейкѣ и мимоходомъ пригласила подвязаннаго старикашку.
— Садись, поѣдемъ, ничего, меня тамъ знаютъ…
Онъ только этого и ждалъ и, живо забравшись на почти пустую линейку, усѣлся рядомъ со своей товаркой.
Когда проѣзжали мимо мужского отдѣленія богадѣльни, на крыльцѣ котораго грѣлись на солнышкѣ старики, кто-то изъ нихъ крикнулъ:
— Гляди, гляди, кавалеръ-то нашъ никакъ поминать поѣхалъ!.. Вотъ счастливецъ-то, братцы!
Старичонка незамѣтно улыбнулся, дѣлая видъ, что не слышалъ замѣчанія. Но товарка не преминула замѣтить отъ себя:
— Ты ужъ, пожалуйста, Ермилычъ, на счетъ спиртнаго-то, воздержись…
— Ну, вотъ еще учить вздумала! — огрызнулся онъ, уже чувствуя себя вполнѣ завладѣвшимъ позиціей. — Не знаю я, какъ вести себя въ обчествѣ!.. Велика штука — купцы! Не съ такими обѣдывалъ…
— Да я только къ слову, — оправдалась товарка. — Не вышло бы, какъ у Аникиныхъ на именинахъ…
Ермилычъ злобно фыркнулъ и отвернулся, не желая продолжать подобнаго разговора.
— Учить еще вздумала! — бормоталъ онъ про себя. — Кого учитъ? На государственной службѣ прослужилъ тридцать лѣтъ!.. Медаль имѣю… Ну, чина, положимъ, изъ-за козней и несправедливости начальства не получилъ… Твой мужъ писаремъ у насъ былъ, а я какъ никакъ все же назывался чиновникомъ!..
Долго злиться Ермилычъ не могъ, такъ какъ любилъ почесать языкъ и, скоро смягчившись, принялся обсуждать съ товаркой текущія богадѣленскія дѣла и обличать начальство въ воровствѣ, мздоимствѣ и т. п. преступленіяхъ.
— А ты слышалъ? — таинственно обратилась къ Ермилычу старушонка, — чуть-чуть я не влопалась, какъ на прошлой недѣлѣ шла изъ отпуска и бутылочку съ собой несла подъ платкомъ… Меня никогда не обыскиваютъ, знаютъ, что я не пьющая, а тутъ попадись экономъ, — давно ужъ онъ на меня зубы-то точитъ! — «А, ну-ка, — говоритъ, — покажи-ка, что ты съ собой несешь?» Я такъ и обмерла… Туды-сюды… Да на мое счастье отецъ дьяконъ входитъ… . Они съ нимъ заговорились, а я и давай Богъ ноги!.. Вотъ оно какое дѣло-то! — заключила она, сокрушенно вздыхая. — А много ли корысти-то получаю? На чай съ сахаромъ едва-едва наберешь… «Ты, — говоритъ, — виномъ торгуешь, пьянство разводишь!..» А что они безъ меня-то не найдутъ что-ль водки-то?
Домъ покойнаго купца Зайцева находился не очень далеко отъ кладбища, такъ что ѣхать пришлось недолго. Когда послѣдняя линейка съ Ермилычемъ и его достойной спутницей подъѣхала къ дому, всѣ остальные гости, ѣхавшіе впереди, уже вошли, только одна бойкая старушка-распорядительница, раздававшая на кладбищѣ милостыню, разсчитывалась съ извозчиками.
— Иди въ заднюю половину! — обратилась она, увидѣвъ богадѣленку.
— Ужъ не извольте безпокоиться: мы люди маленькіе, намъ гдѣ-нибудь!.. Вотъ старичекъ еще тутъ… — заикнулась-было та про своего пріятеля.
— А ты иди, иди!.. Безъ него много, всѣхъ не накормишь!.. — уже далеко не ласково отрѣзала распорядительница.
— И то вѣрно, матушка! Кто ихъ знаетъ? — подобострастно согласилась старушонка и обѣ ушли въ домъ.
— Ахъ ты, цѣловальница проклятая! — ехидно прошипѣлъ ей въ слѣдъ Ермилычъ, оставшійся безъ приглашенія. — Жди теперь… отдамъ я тебѣ долгъ за сороковку… Тоже приглашаетъ: «меня, — говоритъ, — знаютъ!» А самое чуть не въ шею! И та язва! Ишь ты, какой церемоніймейстеръ нашелся!.. А я вотъ возьму да и пойду!
Ермилычъ поправилъ картузъ, плохо державшійся поверхъ подвязаннаго на головѣ платка, и храбро перешагнулъ калитку.
Дальнѣйшіе его шаги были уже не такъ увѣренны, а дверь онъ отворилъ совсѣмъ робко и не вошелъ въ нее, а пролѣзъ бочкомъ, весь съежившись. Въ передней въ эту минуту никого не было и Ермилычъ по коридорчику прошелъ въ большую кухню, наполненную запахомъ растопленнаго масла и отчаяннымъ шипѣньемъ поминальныхъ блиновъ, которые съ необыкновенной ловкостью и живостью снимала со сковородокъ толстая пожилая женщина; другая, помоложе, и малецъ изъ приказчиковъ съ неменьшей живостью уносили ихъ въ комнаты, откуда доносился сдержанный говоръ; двѣ другія стряпухи возились съ жестяными формами, вытряхивая кисели на блюда. Всѣ пятеро въ туманѣ кухоннаго чада казались какими-то силуэтами людей и такъ были всѣ проникнуты исполненіемъ своихъ обязанностей, что совершенно не замѣтили вошедшаго Ермилыча.
— Дозвольте, достоуважаемыя госпожи, погрѣться! — рѣшился онъ наконецъ подать голосъ.
— Изъ богадѣльни я, —продолжалъ Ермилычъ. — А по званію своему — изъ чиновниковъ…
— Такъ вы бы за столы пошли… — посовѣтовала ему стряпуха.
— Смирененъ я, матушка… Пожалуйте парочку блинковъ. Я и здѣсь помяну новопреставленнаго…
Стряпуха шлепнула со сковородокъ три горячихъ блина на тарелку и, густо поливъ ихъ масломъ, подала старику.
Ермилычъ поклонился и присѣлъ на скамейку.
— Что же вы старичка-то такъ сухо угощаете? — ввернулъ свое слово появившійся изъ комнатъ малецъ. — Вотъ я сейчасъ ему лампадочку вынесу!..
Выпивъ принесенный стаканчикъ водки и доѣвъ блины, гость пріободрился и взялъ тономъ выше:
— Что же я тутъ, въ самомъ дѣлѣ, сижу? Пойти и мнѣ въ горницы…
— Проходи, дяденька, проходи! — опять помогъ ему расторопный малецъ, добавивъ, — вѣдь, какъ говорится, чѣмъ гостей больше на поминкахъ, тѣмъ чести больше покойнику!
— Я сейчасъ, сейчасъ!.. — засуетился Ермилычъ, отворачиваясь къ стѣнѣ и доставая изъ кармана засаленную бумажку, въ которой оказалась завернутой потемнѣвшая серебряная медаль на старенькой, красненькой ленточкѣ. Приколовъ ее на груди, онъ поправилъ очки, снялъ платокъ съ ушей и бодро отправился за мальцомъ въ горницы.
Увидя свою товарку, смиренно сидѣвшую у ближайшаго къ двери конца стола, Ермилычъ немедленно отвернулся отъ нея, но, встрѣтивъ упорно устремленный на себя взглядъ черныхъ, острыхъ глазъ изъ подъ нависшихъ бровей старика, съ длинными до плечъ волосами, сидѣвшаго на противоположной сторонѣ стола, опять съежился и, рѣзко измѣнивъ направленіе, присѣлъ рядомъ съ товаркой и шопотомъ спросилъ ее:
— Начетчикъ-то этотъ какъ здѣсь?
— Вѣдь ты знаешь, Зайцевы-то придерживаются немножко старинки… Такъ онъ надъ покойникомъ псалтырь читалъ… — отвѣтила старушонка и спросила, — да ты что сробѣлъ?
— Вѣдь знаешь, какъ онъ меня жалуетъ… Ябедникъ первостатейный!
— Такъ ты сиди смирненько, чтобы онъ тебя не замѣтилъ…
— Да, какъ же! Я какъ вошелъ, такъ онъ меня чуть глазами не съѣлъ!.. Э-э, да все равно! — съ какимъ-то отчаяніемъ рѣшилъ Ермилычъ, разглядывая столъ, уставленный ѣдой и питіями.
Онъ съ жадностью набросился на ѣду, отдавая предпочтеніе спиртнымъ напиткамъ. Товарка нѣсколько разъ дергала его за рукавъ и толкала ногой, напоминая о воздержаніи, но Ермилычъ только огрызался. Она перестала и лишь изрѣдка укоризненно покачивала головой.
Скоро въ сосѣдней комнатѣ, гдѣ поминали покойника священники и почетные гости, послышалось провозглашеніе «заупокойной чаши». Запѣли «Вѣчную память» и всѣ, сидѣвшіе въ задней комнатѣ, поспѣшили туда. Въ толпѣ къ Ермилычу приблизился старикъ съ нависшими бровями и строго спросилъ его:
— Ты, никоніанецъ, зачѣмъ здѣсь?
— А тебѣ какое дѣло? — огрызнулся Ермилычъ.
— Ахъ, ты, щепотникъ! Поминальщикъ тоже!.. Еще медаль нацѣпилъ!..
— А ты здѣсь кто такой, столовѣрское пугало?!.
Ссора приняла настолько острый характеръ, что стали вмѣшиваться нѣкоторые изъ присутствовавшихъ, которые однако ничего не могли подѣлать съ заклятыми врагами.
— Чего тутъ этотъ пѣтушится? — освѣдомилась пришедшая на шумъ распорядительница. — Да это никакъ тотъ, котораго я не пустила? Ты чего здѣсь кричишь, гость не прошенный? — строго обратилась она къ нему. — Такое ли здѣсь мѣсто и время скандальничать? Тутъ люди, можно сказать, съ душевнымъ прискорбіемъ, а онъ — такія слова!.. Иди-ка, иди, откуда пришелъ!
— Ну, что же? И пойду, — побагровѣвъ отъ злости, прохрипѣлъ Ермилычъ. — Что, я не видалъ что-ли вашихъ поминокъ?!.
Въ это время недругъ его замѣтилъ распорядительницѣ, указывая на богадѣлку:
— Туда же бы слѣдовало и его достойную дружину!..
— И то вѣрно! — согласилась старушка и обратилась къ богадѣлкѣ, — ты, матушка, помянула? Шла бы съ Богомъ домой!
Богадѣлка встала, сунувъ поспѣшно въ карманъ недоѣденный кусокъ пирога, помолилась и, отвѣсивъ низкій поклонъ, произнесла:
— За хлѣбъ, за соль покорно благодарю! Царство небесное новопреставленному рабу Божію Терентію!
Съ этими словами она поплелась къ двери, у которой не успѣвшій еще выйти товарищъ ея громко, безъ стѣсненія добавилъ:
— Если всѣхъ мошенниковъ сажать въ царство небесное, такъ и намъ мѣста не хватитъ!..
— Пошелъ, пошелъ вонъ! — послышались энергичные голоса и двери за изгнанниками захлопнулись.
Выйдя за калитку, Ермилычъ снялъ медаль и, снова завернувъ ее въ бумажку, спряталъ въ карманъ, подвязалъ платкомъ уши и сталъ догонять ушедшую впередъ товарку. Всю дорогу они шли молча.
Когда они подходили къ богадѣльнѣ, деревья кладбища закивали имъ и отъ вѣтра зашептали свои обѣщанія покоя отъ злобы и обидъ. Съ наступленіемъ вечера грачи особенно громко подтверждали эти обѣщанія.