Литературный альбомъ.
править«Бэла» Лермонтова.
правитьБезъ всякаго сомнѣнія, въ средѣ читающей публики не найдется ни одного человѣка, которому была бы неизвѣстна эта симпатичнѣйшая изъ составныхъ частей «Героя нашего времени». Кто не помнить, какъ Печоринъ встрѣтилъ красавицу-черкешенку княжну Бэлу на вечеринкѣ въ аулѣ отца ея, какъ подбилъ сорванца брата ея увезти сестру, обѣщавъ ему въ калымъ славившуюся въ горахъ лошадь абрека Казбича, какъ онъ добился своего и самъ сдержалъ слово, какъ наконецъ Бэла очутилась у Печорина, а Казбичъ убилъ ея отца, мстя за потерю своего скакуна?.. Тѣмъ не менѣе, вѣрные разъ принятому обычаю, мы позволимъ себѣ въ поясненіе прилагаемаго рисунка выписать нѣсколько страницъ, резюмирующихъ главную мысль повѣсти.
Добрякъ штабсъ-капитанъ, Максимъ Максимычъ, замѣтивъ начинавшееся охлажденіе Печорина къ Бэлѣ, такъ передаетъ свое объясненіе съ Печоринымъ по этому поводу:
"Вотъ объ этомъ то я и сталъ ему говорить.
— «Послушайте, Максимъ Максимычъ», отвѣчалъ онъ: «у меня несчастный характеръ. Воспитаніе ли меня сдѣлало такимъ, Богъ-ли такъ меня создалъ — не знаю; знаю только, что если я причиною несчастія другихъ, то я самъ не менѣе несчастливъ. Разумѣется, это имъ плохое утѣшеніе, только дѣло въ томъ, что это такъ. Въ первой моей молодости, съ той минуты, когда я вышелъ изъ опеки родныхъ, я сталъ наслаждаться бѣшено всѣми удовольствіями, которыя можно достать за деньги, и разумѣется удовольствія эти мнѣ опротивѣли. Потомъ пустился я въ большой свѣтъ — и скоро общество мнѣ такъ же надоѣло; влюблялся въ свѣтскихъ красавицъ и былъ любимъ, но ихъ любовь только раздражала мое воображеніе и самолюбіе, а сердце осталось пусто. Я сталъ читать, учиться, науки также надоѣли; я видѣлъ, что ни слава, ни счастіе отъ нихъ не зависятъ нисколько, потому что самые счастливые люди — невѣжды, а слава — удача и чтобы добиться ея надо быть ловкимъ. Тогда мнѣ стало скучно. Вскорѣ перевели меня на Кавказъ; это самое счастливое время моей жизни. Я надѣялся, что скука не живетъ подъ чеченскими пулями, — напрасно: черезъ мѣсяцъ я такъ привыкъ къ ихъ жужжанью и къ близости смерти, что право обращалъ больше вниманія на комаровъ и мнѣ стало скучнѣе прежняго, потому что я потерялъ почти послѣднюю надежду. Когда я увидѣлъ Бэлу въ своемъ домѣ, когда въ первый разъ держа ее на колѣняхъ цѣловалъ ея черные локоны, я, глупецъ, подумалъ, что она ангелъ посланный мнѣ сострадательной судьбой. Я опять ошибся: любовь дикарки немного лучше любви знатной барыни. Невѣжество и простосердечіе одной такъ же надоѣдаютъ, какъ и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодаренъ за нѣсколько минутъ довольно сладкихъ я за нее отдамъ жизнь, — только мнѣ съ нею скучно. Глупецъ я или злодѣй — не знаю; но то вѣрно, что я также очень достоинъ сожалѣнія — можетъ быть больше нежели она»…
А Бэла — какъ она относилась къ такому положенію дѣлъ?
«Въ одно утро захожу къ нимъ» разсказываетъ Максимъ Максимычъ, — «какъ теперь передъ глазами, Бэла сидѣла на кровати въ черномъ шелковомъ бешметѣ, блѣдненькая такая, печальная, что я испугался.
— А гдѣ Печоринъ? спросилъ я.
— На охотѣ.
— Сегодня ушелъ?
Она молчала, какъ будто ей трудно было выговорить.
— Нѣтъ, еще вчера, сказала Она, тяжело вздохнувъ.
— Ужъ не случилось ли съ нимъ чего?
— Я вчера цѣлый день думала-думала, отвѣчала она сквозь слезы: — придумывала разныя несчастія: то казалось мнѣ, что его ранилъ дикій кабанъ, то чеченецъ утащилъ въ горы… А нынче мнѣ ужь кажется, что онъ меня не любитъ.
— Право, милая, ты хуже ничего не могла придумать!
Она заплакала, потомъ съ гордостью подняла голову, отерла слезы и продолжала:
— Если онъ меня не любитъ, то кто ему мѣшаетъ отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это будетъ такъ продолжаться, то я сама уйду; я не раба — я княжеская дочь.»
Въ воздухѣ надвигалась уже катастрофа; та или другая развязка была близка… Около крѣпости снова появился Казбичъ, въ него стрѣляли, онъ погрозилъ нагайкой и былъ таковъ, оставивъ въ головѣ штабсъ-капитана мысль, что онъ не даромъ пріѣзжалъ и затѣваетъ что нибудь худое.
— «Вотъ», продолжаетъ свой разсказъ Максимъ Максимычъ, — «разъ уговариваетъ меня Печоринъ ѣхать съ нимъ на кабана; я долго отнѣкивался: ну что мнѣ былъ за диковинка кабанъ! Однакожь утащилъ-таки онъ меня съ собою. — Мы взяли человѣкъ пять солдатъ и уѣхали рано утромъ. До десяти часовъ шныряли по камышамъ и по лѣсу — нѣтъ звѣря. „Эй, не воротиться ли?“ говорилъ я: „къ чему упрямиться? Ужь видно, такой задался несчастный день!“ Только Григорій Алексанровичъ, не смотря на зной и усталость, не зСотѣлъ воротиться безъ добычи. Таковъ ужь былъ человѣкъ: что задумаетъ — подавай; видно въ дѣтствѣ былъ маменькой избалованъ… Наконецъ въ полдень отыскали проклятаго кабана: — пафъ! пафъ!.. не тутъ-то было: ушелъ въ камыши… Такой ужь былъ несчастный день!.. Вотъ мы, отдохнувъ маленько, отправились домой.
Мы ѣхали рядомъ, молча, распустивъ поводья, и были ужь почти у самой крѣпости; только кустарникъ закрывалъ ее отъ насъ. Вдругъ выстрѣлъ… Мы взглянули другъ на друга: насъ поразило одинаковое подозрѣніе. Опрометью поскакали мы на выстрѣлъ, — смотримъ: на валу солдаты собрались въ кучку и указываютъ въ поле, а тамъ летитъ стремглавъ всадникъ и держитъ что-то бѣлое на сѣдлѣ. Григорій Александровичъ взвизгнулъ не хуже любаго чеченца; ружье изъ чехла — и туда; я за нимъ.
Къ счастью, по причинѣ неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались изъ-подъ сѣдла и съ каждымъ мгновеніемъ мы были все ближе и ближе… И наконецъ я узналъ Казбича, только не могъ разобрать, что такое онъ держалъ передъ собою, Я тогда поровнялся съ Печоринымъ и кричу ему: — „это Казбичъ!“ Онъ посмотрѣлъ на меня, кивнулъ головою и ударилъ коня плетью.
Вотъ наконецъ мы были уже отъ него на ружейный выстрѣлъ: измучена ли была у Казбича лошадь, или хуже нашихъ, только, не смотря на всѣ его старанія, она не больно подвигалась впередъ. Я думаю, въ эту минуту онъ вспомнилъ, своего Карагёза.
Смотрю: Печорина» на скаку приложился изъ ружья… «Не стрѣляйте!» крикнулъ я ему: «берегите зарядъ; мы и такъ его догонимъ». Ужъ эта молодежь! вѣчно не кстати горячится… Но выстрѣлъ раздался и пуля перебила заднюю ногу лошади, она сгоряча сдѣлала еще прыжковъ съ десятокъ, споткнулась и упала на колѣни. Казбичъ соскочилъ, и тогда мы увидѣли, что онъ держалъ на рукахъ своихъ женщину, окутанную чадрою… Это была Бэла… Бѣдная Бэла! онъ что-то намъ закричалъ по своему и занесъ надъ нею кинжалъ… Медлить было нечего: я выстрѣлилъ въ свою очередь наудачу; вѣрно пуля попала ему въ плечо, потому что вдругъ онъ опустилъ руку. Когда дымъ разсѣялся, на землѣ лежала раненая лошадь и возлѣ нея Бэла; а Казбичъ, бросивъ ружье, по кустарникамъ, точно кошка, карабкался на утесъ. Хотѣлось мнѣ его снять оттуда — да не было заряда готоваго! Мы соскочили съ лошадей и кинулись къ Бэлѣ. Бѣдняжка, она лежала неподвижно и кровь лилась изъ раны ручьями… Такой злодѣй! Хоть бы въ сердце ударилъ — ну, такъ ужь быть, однимъ разомъ все бы кончилъ, а то въ спину… Самый разбойничій ударъ!… Она была безъ памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану какъ можно туже".
Дня черезъ два Бэла умерла; передъ смертью она то бредила объ отцѣ и братѣ, рвалась домой, въ горы, нѣжно звала Печорина и упрекала его въ томъ, что онъ разлюбилъ свою джанечку (душечку), — то приходила въ память и печалилась о томъ, что она не христіанка и что на томъ свѣтѣ душа ея не встрѣтится съ душою Григорія Александровича и что иная женщина будетъ въ раю его подругой, то крѣпко обвивала его шею дрожащими руками, какъ будто въ этомъ поцѣлуѣ хотѣла передать ему свою душу.
— «Нѣтъ», прибавляетъ Максимъ Максимычъ, — «она хорошо сдѣлала, что умерла! Ну, что бы съ ней сталось, еслибъ Григорій Александровичъ ее покинулъ? А это бы случилось, рано или поздно!»..