Литературный альбомъ.
править«Ночь передъ Рождествомъ» Гоголя.
править«Послѣдній день передъ Рождествомъ прошелъ. Зимняя ясная ночь наступила; глянули звѣзды; мѣсяцъ величаво поднялся на небо посвѣтить добрымъ людямъ и всему міру, чтобъ всѣмъ было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнѣе чѣмъ съ утра; но за то такъ было тихо, что скрипъ мороза подъ сапогомъ слышался за полверсты. Еще ни одна толпа паробковъ не показывалась подъ окнами хатъ; мѣсяцъ одинъ только заглядывалъ въ нихъ украдкой, какъ бы вызывая принаряживавшихся дѣвушекъ выбѣжать скорѣе на скрипучій снѣгъ. Тутъ черезъ трубу одной хаты клубами повалилъ дымъ и пошелъ тучею по небу и, вмѣстѣ съ дымомъ, поднялась вѣдьма на метлѣ… такъ высоко, что только однимъ чернымъ пятнышкомъ мелькала вверху. Но гдѣ ни показывалось пятнышко, тамъ звѣзды одна за другой пропадали на небѣ. Скоро вѣдьма понабрала ихъ полный рукавъ. Три или четыре еще блестѣли».
"Вдругъ съ противной стороны показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться — и уже было не пятнышко. Близорукій, хотя бы надѣлъ на носъ, вмѣсто очковъ, колеса съ коммисаровой брички, и тогда бы не распозналъ, что это такое. Спереди совершенно нѣмецъ; узенькая, безпрестанно-вертѣвшаяся и нюхавшая все, что попадалась, мордочка оканчивалась, какъ и у нашихъ свиней, кругленькимъ пятачкомъ; ноги были такъ тонки, что если бы такія имѣлъ яресковскій голова, то онъ переломалъ бы ихъ въ первомъ казачкѣ. Но за то сзади онъ былъ настоящій губернскій стряпчій въ мундирѣ, потому что у него висѣлъ хвостъ, такой острый и длинный, какъ теперешнія мундирныя фалды; только развѣ по козлиной бородѣ подъ мордой, по небольшимъ рожкамъ, торчавшимъ на головѣ, и что весь былъ не бѣлѣе трубочиста, можно было догадаться, что онъ не нѣмецъ и не губернскій стряпчій, а просто чортъ, которому послѣдняя ночь осталась шататься по бѣлому свѣту и выучивать грѣхамъ добрыхъ людей. Завтра же, съ первыми колоколами къ заутренѣ, побѣжитъ онъ безъ оглядки, поджавши хвостъ въ свою берлогу.
"Между тѣмъ чортъ крался потихоньку къ мѣсяцу и уже протянулъ было руку схватить его, но вдругъ отдернулъ ее назадъ, какъ бы обжегшись, пососалъ пальцы, заболталъ ногою и забѣжалъ съ другой стороны, и снова отскочилъ и отдернулъ руку. Однакожь, не смотря на всѣ неудачи, хитрый чортъ не оставилъ своихъ проказъ. Подбѣжавши, вдругъ схватилъ онъ обѣими руками мѣсяцъ, кривляясь и дуя перекидывалъ его изъ одной руки въ другую, какъ мужикъ, доставшій голыми руками огня для своей люльки (трубки); наконецъ поспѣшно спрятала, въ карманъ, и какъ будто ни въ чемъ не бывало, побѣжалъ далѣе.
"Въ Диканькѣ никто не слышалъ, какъ чортъ укралъ мѣсяцъ. Правда, волостной писарь, выходя на четверенькахъ изъ шинка, видѣлъ, что мѣсяцъ, ни съ того, ни съ сего, танцовалъ на небѣ, и увѣрялъ съ божбою все село; но міряне качали головами и даже поднимали его на смѣхъ. Но какая же была причина рѣшиться чорту на такое беззаконное дѣло? А вотъ какая: онъ зналъ, что богатый козакъ Чубъ приглашенъ дьякомъ на кутью, гдѣ будутъ голова, пріѣхавшій изъ архіерейской пѣвческой родичъ дьяка, въ синемъ картузѣ, бравшій самаго низкаго баса, козакъ Свербигузъ и еще кое-кто; гдѣ, кромѣ кутьи будетъ варенуха, перегонная на шафранъ водка и много всякакаго съѣстнаго.
"А между тѣмъ, его дочка, красавица на всемъ селѣ, останется дома, а къ дочкѣ навѣрное, придетъ кузнецъ, силачъ и дѣтина хоть куда, который чорту былъ противнѣй проповѣдей отца Кондрата. Въ досужее отъ дѣлъ время кузнецъ занимался малеваніемъ и слылъ лучшимъ живописцемъ во всемъ околодкѣ. Самъ еще тогда здравствовавшій сотникъ Л…ко вызвалъ его нарочно въ Полтаву выкрасить досчатый заборъ около своего дома. Всѣ миски, изъ которыхъ диканьскіе козаки хлебали борщъ, были размалеваны кузнецовъ. Кузнецъ былъ богобоязливый человѣкъ, и писалъ часто образа святыхъ, и теперь еще можно найдти въ Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжествомъ его искусства была одна картина, намалеванная на стѣнѣ церковной въ правомъ притворѣ, на которой онъ изобразилъ святаго Петра въ день страшнаго суда, съ ключами въ рукахъ, изгонявшаго изъ ада злаго духа: испуганный чортъ метался во всѣ стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грѣшники били и гоняли его кнутами, полѣнами и всѣмъ, чѣмъ попало. Въ то время когда живописецъ трудился надъ этою картиною и писалъ ее на большой деревянной доскѣ, чортъ всѣми силами старался мѣшать ему: толкалъ невидимо подъ руку, поднималъ изъ горнила въ кузницѣ золу и обсыпалъ ею картину; но не смотря на все, работа была кончена, доска внесена въ церковь и вдѣлана въ стѣну притвора, и съ той поры чортъ поклялся мстить кузнецу.
"Одна только ночь оставалась ему шататься на бѣломъ свѣтѣ, но и въ эту ночь онъ выискивалъ чѣмъ нибудь вынестить на кузнецѣ свою злобу. И для этого рѣшился украсть мѣсяцъ, въ той надеждѣ, что старый Чубъ лѣнивъ и не легокъ на подъемъ, къ дьяку же отъ избы не такъ близко: дорога шла по заселамъ, мимо мельницъ, мимо кладбища, огибала оврагъ. Еще при мѣсячной ночи варенуха и водка, настоенная на шафранѣ, могла бы заманить Чуба, но въ такую темноту врядъ ли бы удалось кому стащить его съ печки и вызвать изъ хаты. А кузнецъ, который былъ издавна не въ ладахъ съ нимъ, при немъ низачто не отважится идти къ дочкѣ, не смотря на свою силу.
"Такимъ-то образомъ, какъ только чортъ спряталъ въ карманъ свой мѣсяцъ, вдругъ по всему міру сдѣлалось такъ темно, что не всякій бы нашелъ дорогу къ шинку, не только къ дьяку. Вѣдьма, увидѣвши себя вдругъ темнотѣ, вскрикнула. Тутъ чортъ, подъѣхавши мелкимъ бѣсомъ, подхватилъ ее подъ руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептываютъ всему женскому полу.
"Морозъ увеличился, и вверху такъ сдѣлалось холодно, что чортъ перепрыгивалъ съ одного копытца на другое и дулъ себѣ въ кулакъ, желая сколько нибудь согрѣть мерзнувшія руки . Вѣдьма сама почувствовала, что холодно, не смотря на то что была тепло одѣта; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу, приведши себя въ такое положеніе, какъ человѣкъ летящій на конькахъ, не сдвинувшись ни однимъ суставомъ, опустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горѣ, и прямо въ трубу.
Чортъ такимъ же порядкомъ отправился вслѣдъ за нею. Но такъ какъ это животное проворнѣе всякаго франта въ чулкахъ, то не мудрено, что онъ наѣхалъ при самомъ входѣ въ трубу на шею своей любовницы, и оба очутились въ просторной печкѣ между горшками.
"Путешественница отодвинула потихоньку заслонку, поглядѣть, не назвалъ ли сынъ ея Вакула (такъ звали кузнеца) въ хату гостей; но увидѣвши, что никого не было, выключая только мѣшковъ, которые лежали посреди хаты, вылѣзла изъ печки, скинула теплый кожухъ, оправилась, и никто бы не могъ узнать, что она минуту назадъ ѣздила на метлѣ.
"Мать кузнеца Вакулы имѣла отъ роду не болѣе сорока лѣтъ. Она была ни хороша ни дурна собою. Трудно быть и хорошею въ такіе годы. Однакожь она такъ умѣла причаровывать къ къ себѣ самыхъ степенныхъ казаковъ, что къ ней хаживалъ и голова, и дьякъ Осипъ Никифоровичъ (конечно, если дьячихи не было дома), и казакъ Корпій Чубъ, и казакъ Касьянъ Свербигузъ. И къ чести ея надо сказать, она умѣла искусно обходиться съ ними: ни одному изъ нихъ и въ умъ не приходило, что у него есть соперникъ.
Предоставляемъ читателю напомнить себѣ въ подлинникѣ рядъ безконечно потѣшныхъ стѣнъ, какъ всѣ гости дьяка одинъ за другимъ попадали къ вѣдьмѣ Солохѣ и прятались другъ отъ друга въ мѣшки по двое въ мѣшокъ, какъ Вакула, раздосадованный холодностью и насмѣшками красавицы Оксаны, Чубовой дочки, забралъ всѣ мѣшки и понесъ ихъ въ кузницу, да на дорогѣ опять встрѣтилъ Оксану и какъ она ему при свидѣтеляхъ заявила ему, что выйдетъ за него замужъ если онъ достанетъ ей тѣ самыя башмаки, какіе носитъ царица, — а онъ, принявъ это за насмѣшливый отказъ, бросилъ мѣшки, кромѣ маленькаго, и побѣжалъ топиться, но одумался и рѣшился было прибѣгнуть къ колдуну Палюку, но опять одумался и опрометью выбѣжалъ отъ колдуна.
"Однакожъ чортъ, сидѣвшій въ мѣшкѣ, и заранѣе уже радовавшійся, не могъ вытерпѣть, чтобъ ушла изъ рукъ такая славная добыча. Какъ только кузнецъ опустилъ мѣшокъ, онъ выскочилъ изъ него и сѣлъ верхомъ ему на шею.
"Морозъ подралъ по кожѣ кузнеца; испугавшись и поблѣднѣвъ, не зналъ онъ что дѣлать; уже хотѣлъ перекреститься… Но чортъ, наклонивъ свое собачье рыльце ему на правое ухо, сказалъ:
«Это я — твой другъ; все сдѣлаю для товарища и друга! Денегъ дамъ сколько хочешь», пискнулъ онъ ему въ лѣвое ухо. «Оксана будетъ сегодня же наша» шепнулъ онъ, заворотивши свою морду снова на правое ухо. Кузнецъ стоялъ, размышляя.
— «Изволь» сказалъ онъ наконецъ, «за такую цѣну готовъ быть твоимъ!»
Чортъ всплеснулъ руками и началъ отъ радости галопировать на шеѣ кузнеца. «Теперь-то попался кузнецъ!» думалъ онъ про себя: "теперь-то я вымещу на тебѣ, голубчикъ, всѣ твои малеванья и небылицы, взводимыя на чертей! Что теперь скажутъ мои товарищи, когда узнаютъ, что самый набожнѣйшій изъ всего села человѣкъ въ моихъ рукахъ?!
Тутъ чортъ засмѣялся отъ радости, вспомнивши какъ будетъ дразнить въ адѣ все хвостатое племя, какъ будетъ бѣситься хромой чортъ, считавшійся между ними первымъ на выдумки.
«Ну, Вакула!» пропищалъ чортъ, все такъ же, не слѣзая съ шеи, какъ бы опасаясь, чтобы онъ не убѣжалъ: «Ты знаешь, что безъ контракта ничего не дѣлаютъ».
«Я готовъ» отвѣчалъ кузнецъ. «У васъ, я слышалъ, расписываются кровью; постой же, я достану въ карманѣ гвоздь».
Тутъ онъ заложилъ назадъ руку — и хвать чорта за хвостъ.
«Вишь какой шутникъ!» закричалъ смѣясь чортъ: «ну, полно, довольно ужь шалить!»
«Постой, голубчикъ!» закричалъ кузнецъ: «а вотъ это какъ тебѣ покажется?» При этомъ словѣ онъ сотворилъ крестъ, и чортъ сдѣлался тихъ какъ ягненокъ. «Постой же» сказалъ онъ, стаскивая его за хвостъ на землю: «будешь у меня знать подучивать на грѣхи добрыхъ людей и честныхъ христіанъ».
Тутъ кузнецъ вскочилъ на него верхомъ и поднялъ руки для крестнаго знаменія.
«Помилуй, Вакула!» жалобно простоналъ чортъ: «все, что для тебя нужно, все сдѣлаю; отпусти только душу на покаяніе: не клади на меня страшнаго креста!»
«А, вотъ какимъ голосомъ запѣлъ, нѣмецъ проклятый! Теперь я знаю, что дѣлать. Вези меня сейчасъ же на себѣ! Слышишь, неси какъ птица!»
«Куда?» произнесъ печально чортъ.
«Въ Петербургъ, прямо къ царицѣ».
И кузнецъ обомлѣлъ отъ отъ страха, чувствуя себя поднимающимся на воздухъ. Сначала страшно показалось Вакулѣ, когда поднялся онъ отъ земли на такую высоту, что ничего уже не могъ видѣть внизу и пролетѣлъ какъ муха, подъ самымъ мѣсяцемъ, такъ что еслибы не наклонился немного, то зацѣпилъ бы его тапкою. Однакожь, немного спустя, онъ ободрился и уже сталъ подшучивать надъ чортомъ. Все было свѣтло въ вышинѣ. Воздухъ, въ легкомъ серебряномъ туманѣ, былъ прозраченъ. Все было видно, и даже можно было замѣтить, какъ вихремъ пронесся мимо ихъ, сидя въ горшкѣ, колдунъ; какъ звѣзды, собравшись въ кучу, играли въ жмурки; какъ облакомъ клубился всторонѣ цѣлый рой духовъ; какъ плясавшій при мѣсяцѣ чортъ снялъ шапку, увидѣвши кузнеца, скачущаго верхомъ; какъ летѣла возвращавшаяся назадъ метла, на которой видно, только что съѣздила, куда нужно, вѣдьма. Много еще дряни встрѣчали они. Все, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядѣть на него, и потомъ снова неслось далѣе и продолжало свое; кузнецъ все летѣлъ…
Вотъ этотъ-то моментъ и изображенъ на прилагаемомъ рисункѣ бойкимъ карандашомъ г. Каразина.