"Литературный альбомъ.
править«Тарасъ Бульба». Гоголя.
править
Въ № 7 «Нивы» за 1872 годъ мы помѣстили одинъ изъ эпизодовъ этой повѣсти героическихъ временъ казачества — именно, свиданіе младшаго сына Бульбы, Андрея, съ прекрасною польскою панною, которая соблазнила молодаго казака на измѣну родному дѣлу и такимъ образомъ довела его до гибели отъ руки стараго отца, ставшаго сыноубійцей по долгу присяги. Нынѣ мы прилагаемъ въ pendants новый рисунокъ, изображающій попытку стараго Тараса повидаться съ другимъ сыномъ своимъ, Остапомъ, истымъ типомъ запорожскаго лыцаря, взятымъ въ плѣнъ поляками. Остапъ сидитъ въ Варшавской тюрьмѣ и на дняхъ должна состояться надъ нимъ злая казнь; поляки устроили громаднаго мѣднаго вола, пустаго внутри: въ этото мѣдное нутро посадятъ Остапа, а подъ воломъ разведутъ огонь и станутъ медленно жарить молодаго казака. Старый Тарасъ добрался до Варшавы на днѣ воза, наложеннаго сверху кирпичемъ — такъ и довезъ его жидъ Янкель за двѣ тысячи червонныхъ, и когда Тарасъ выкарабкался наконецъ изъ-подъ кирпича на жидовскомъ дворѣ, онъ тотчасъ же увидѣлъ трехъ жидовъ, говорившихъ съ большимъ жаромъ. Янкель обратился къ нему и сказалъ, что все будетъ сдѣлано, что его Остапъ сидитъ въ городской темницѣ и хотя трудно будетъ уговорить стражей, но однакожь онъ надѣется доставить ему свиданіе.
Бульба вошелъ съ тремя жидами въ комнату.
Жиды начали опять говорить между собою на своемъ непонятномъ языкѣ. Тарасъ поглядывалъ на каждаго изъ нихъ. Что-то казалось сильно потрясло его: на грубомъ и равнодушномъ лицѣ его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя надежды — надежды той, которая посѣщаетъ иногда человѣка въ послѣднемъ градусѣ отчаянія; старое сердце его начало сильно биться какъ у юноши.
"Слушайте, жиды! сказалъ онъ, и въ словахъ его было что-то восторженное. "Вы все на свѣтѣ можете сдѣлать, выкопаете хоть изъ дна морскаго, и пословица давно уже говоритъ, что жидъ самого себя украдетъ, когда только захочетъ украсть. Освободите мнѣ моего Остапа! Дайте случай убѣжать ему изъ дьявольскихъ рукъ. Вотъ я этому человѣку обѣщалъ двѣнадцать тысячъ червонныхъ, — я прибавлю еще двѣнадцать! всѣ какіе у меня есть дорогіе кубки и закопанное въ землю золото, хату и послѣднюю одежду продамъ и заключу съ вами контрактъ на всю жизнь, съ тѣмъ чтобы все, что ни добуду на войнѣ, дѣлить съ вами пополамъ.
— О, не можно, любезный панъ, не можно! сказалъ со вздохомъ Янкель.
— Нѣтъ, не можно! сказалъ другой жидъ.
Всѣ три жида взглянули одинъ на другаго.
— А попробовать, сказалъ третій, боязливо поглядывая на двухъ другихъ: — можетъ быть Богъ дастъ.
Всѣ три жида заговорили по нѣмецки. Бульба, какъ ни наострялъ свой слухъ, ничего не могъ отгадать; онъ слышала, только часто произносимое слово: Мардохай, и больше ничего.
— Слушай, панъ! сказалъ Янкель: — нужно посовѣтоваться съ такимъ человѣкомъ, какого еще никогда не было на свѣтѣ… У, у! То такой мудрый, какъ Соломонъ, и когда онъ ничего не сдѣлаетъ, то уже никто на свѣтѣ не сдѣлаетъ. Сиди тутъ, вотъ ключъ — и не впускай никого. Жиды вышли на улицу.
Тарасъ заперъ дверь и смотрѣлъ въ маленькое окошечко на этотъ грязный жидовскій проспектъ. Три жида остановились посреди улицы и стали говорить довольно азартножъ нимъ при соединился скоро четвертый, наконецъ и пятый. Онъ слышалъ опять повторяемое: Мардохай, Мардохай. Жиды безпрестанно посматривали въ одну сторону улицы; наконецъ, въ концѣ ея изъ-за одного дряннаго дома показалась нога въ жидовскомъ башмакѣ и замелькали Фалды полукафтанья. «А, Мардохай, Мардохай!» закричали всѣ жиды въ одинъ голосъ. Тощій жидъ, нѣсколько короче Янкеля, но гораздо болѣе покрытый морщинами, съ преогромною верхнею губою, приблизился къ нетерпѣливой толпѣ, и всѣ жиды наперерывъ спѣшили разсказывать ему, причемъ Мардохай нѣсколько разъ поглядывалъ на маленькое окошечко, и Тарасъ догадывался, что рѣчь шла о немъ. Мардохай размахивалъ руками, слушалъ, перебивалъ рѣчь, часто плевалъ на сторону, и поднималъ фалды полукафтанья, засовывалъ въ карманъ руку и вынималъ какія-то побрякушки, причемъ показывалъ прескверные свои панталоны. Наконецъ всѣ жиды подняли такой шумъ, что жидъ, стоявшій на сторожѣ, долженъ былъ давать знаки къ молчанію, и Тарасъ уже началъ опасаться за свою безопасность, — но вспомнивши, что жиды не могутъ иначе разсуждать, какъ на улицѣ, что ихъ языка самъ демонъ не пойметъ, онъ успокоился.
Минуты двѣ спустя, жиды вмѣстѣ вошли въ его комнату. Мардохай приблизился къ Тарасу, потрепалъ его по плечу, и сказалъ: «когда мы захочемъ сдѣлать, то ужь будетъ какъ нужно».
Тарасъ поглядѣлъ на этого Соломона, какого еще не было на свѣтѣ и получилъ нѣкоторую надежду.
Какъ извѣстно, надежда эта не сбылась, Мардохай поплатился только послѣднимъ пейсомъ, который вился изъ-подъ ярмолки его, а Остапъ былъ замученъ на площади на глазахъ отца.