ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМѢТКИ. править
«Читателю нѣтъ дѣла до того, удобно или неудобно, легко или тяжело писать отчетъ о текущихъ новостяхъ литературы въ данную минуту; ему все равно даже и то, возможно ли это вообще или невозможно, разумѣется, со стороны нравственной. Настроеніе, близкое къ тому томительному душевному состоянію, для котораго въ русскомъ литературномъ языкѣ пока еще не существуетъ подходящаго названія, и которое на нашемъ латинско-французско-русскомъ литературномъ жаргонѣ называется „простраціей силъ“, гораздо больше свойственно и знакомо литератору, чѣмъ читателю. Единственная привилегія, какою пользуется у насъ литераторъ, только въ томъ и состоитъ, что ему приходится часто испытывать это незавидное настроеніе, до котораго нѣтъ дѣла читателю, исправно и сполна уплатившему свой подписной взносъ или свой пятачекъ за нумеръ газеты».
Это говоритъ единъ газетный обозрѣватель литературы. Я глубоко благодаренъ за эти слова товарищу по ремеслу и несчастію. Благодаренъ въ особенности за то, что онъ написалъ ихъ, приступая къ отчету о прошлой книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ», и, по крайней мѣрѣ, отчасти въ примѣненіи къ сотрудникамъ «Отечественныхъ Записокъ». Одно только меня смущаетъ. Тяжелыя положенія и печальныя мысли надо выражать соотвѣтственными словами, а «прострація» слишкомъ красивое слово для обозначенія того некрасиваго душевнаго состоянія, о которомъ говоритъ обозрѣватель. Надо найти слово проще, грубѣе, унизительнѣе, безутѣшнѣе. Сказать «изможденіе», такъ и то еще можетъ быть слишкомъ красиво будетъ, а то — «прострація»!
«Смотрите, какъ онъ худъ и блѣденъ, какъ презираютъ всѣ его!» Я думаю, это про русскаго писателя сказано и, кажется, преимущественно про литературнаго обозрѣвателя. Читатель знаетъ одно: подавай ему литературное обозрѣніе. Онъ читаетъ много разныхъ разностей и хочетъ объ этихъ разностяхъ поболтать. Вполнѣ законное желаніе. Но съ другой стороны, откуда же взять для васъ, милостивыя государыни и милостивые государи, литературное обозрѣніе, когда нѣтъ литературы? Нѣтъ, по крайней мѣрѣ, въ смыслѣ объекта, подлежащаго обозрѣнію? когда литература, такъ сказать, необозрима? Говоря безъ всякихъ каламбуровъ и парадоксовъ, вы понимаете, что если тѣсно жить писателю вообще, то литературному обозрѣвателю тѣсно въ квадратѣ. О, такъ тѣсно, такъ тѣсно, что подчасъ ясно чувствуешь. какъ сжимается сердце и не хватаетъ воздуха для дыханія… И знаете ли вы, милостивыя государыни и милостивые государи, почему этотъ человѣкъ такъ «худъ и блѣденъ»? Потому что онъ изморился на службѣ, за которую вы не дадите, не можете дать, да онъ и не возьметъ ни чина, ни пенсіи, ни мундира; потому что лучшіе годы жизни онъ убилъ на то, чтобы, съ почти акробатскою гибкостью цѣпляясь за разныя шероховатости своего скорбнаго поприща, хоть изрѣдка, урывками, въ искалѣченномъ видѣ сказать вамъ свое задушевное. «Прострація» то эта чего-нибудь да стоитъ.. И когда докторъ велитъ вамъ принимать фосфоръ, какъ хорошій, дескать, питательный матеріалъ для нервной ткани, вы, конечно, его принимаете, но въ то же время думаете, что, въ концѣ концовъ, тутъ никакой фосфоръ не поможетъ. Пусть бы эта самая нервная ткань расходовалась даже вдесятеро быстрѣе, но по божески, на непосредственное дѣло, а не на томительное измышленіе формъ для обхода препятствій. Въ этомъ оскорбленіе, въ этомъ изможденіе Это совсѣмъ не личный вопросъ, потому что потрудитесь оглянуться на литературу и вы увидите, какъ густо заселена она изможденными и оскорбленными, хотя и не всегда чувствующими свое оскорбленіе фигурами. О, я знаю, есть и праздничные образы, въ цвѣтныхъ платьяхъ, съ бутоньерками въ петлицахъ и гордо закинутой головой. Но я не завидую имъ, ибо помню древнее изреченіе: лучше быть недовольнымъ человѣкомъ, чѣмъ самодовольнымъ животнымъ; а резоновъ для водруженія бутоньерки въ петлицу никакихъ не вижу. Не бутоньерку въ петлицу надо сажать, а разодрать одежды свои и посыпать голову пепломъ, проще и безъ аллегорій говоря, бросить перо. А между тѣмъ это почти невозможно или, по крайней мѣрѣ, такъ больно, такъ трудно, что десятью-десять разъ остановишься на этомъ рѣшеніи и все-таки не отойдешь. Въ чемъ тутъ дѣло, я ужь и не знаю: въ надеждѣ ли, этой, какъ увѣряютъ поэты, «кроткой посланницѣ небесъ», которая, однако, временами, кажется просто «пустою и глупою шуткой»; въ привычкѣ ли періодически терзаться мученіями незавершенной мысли или, наконецъ, просто въ боязни остаться безъ куска хлѣба. А можетъ быть и всѣ три причины тутъ дѣйствуютъ. Однако, говоря по совѣсти, послѣдняя причина, самая, конечно, унизительная, потому что писателю такъ же постыдно единственно изъ-за куска хлѣба писать, какъ священнику священнодѣйствовать; такъ эта-то унизительная причина едва ли очень сильно въ настоящемъ случаѣ дѣйствуеть. Какъ ни какъ, а вѣдь и мы не лыкомъ шиты, и на литературѣ свѣтъ не клиномъ сошелся. Еслибы дѣло о кускѣ хлѣба шло, то нетолько кусокъ хлѣба въ буквальномъ смыслѣ слова, а и весьма «жирныя говяди» на придачу мы могли бы получить отъ разныхъ другихъ профессій, притомъ же гораздо болѣе спокойныхъ. Мы могли бы обвинять, защищать, летитъ, учить, воздѣлывать науку. Всѣ эти горшки лѣпятся не богами и мы бы лѣпили ихъ не хуже, по крайней мѣрѣ, другихъ. А вотъ подите же…
И вотъ, милостивые государи, когда вы взвѣсите всѣ скорби и угрызенія, составляющія общій фонъ жизни русскаго писателя, фонъ, на которомъ случайныя обстоятельства вычеканиваютъ разные случайные, веселые и не веселые узоры, вы поймете многое въ нашей литературѣ. Вы поймете, напримѣръ, е литературную хандру", такъ возмущающую веселаго г. Евгенія Маркова; поймете тѣ скорбныя, мрачныя ноты, которыя такъ привычны въ нашей литературѣ; ту нервность и неровность, съ которою живетъ русскій писатель, то озлобленіе, съ которымъ онъ иногда отводитъ душу на какомъ-нибудь вздорѣ, мелочи, не стоющей можетъ быть никакого вниманія.
Тяжело жить на свѣтѣ, господа, и на этотъ, по крайней мѣрѣ, разъ я избавляю себя отъ повинности литературнаго обозрѣнія: литературы нѣтъ… Но у насъ есть наука…
А наука — совсѣмъ другое дѣло. Собственно говоря, когда нѣтъ литературы, тогда и вообще ничего нѣтъ, въ томъ числѣ и науки. Есть ли отсутствіе литературы только одинъ изъ симптомовъ отсутствія всякаго присутствія или причина его, по крайней мѣрѣ, одна изъ причинъ — разбирать не стоитъ. Вѣрно то, что у насъ бывали времена, когда вся мало-мальски выдающаяся духовная жизнь общества сосредоточивалась въ литературѣ, и не бывало такого времени, когда, при отсутствіи литературы, процвѣтала бы какая-нибудь другая форма удовлетворенія духовныхъ интересовъ, въ томъ числѣ и наука. Ученые люди полагаютъ, однако, иначе. Я, напримѣръ, въ качествѣ журналиста, охотно сознаюсь въ своемъ изможденіи, не беру даже красиваго слова «прострація», собственно за его красоту, и, значитъ, ни мало не считаю себя своею дѣятельностью удовлетвореннымъ. Если меня спросятъ, стоялъ ли я на высотѣ своей задачи, я отвѣчу, глядя по минутѣ, со стыдомъ или со злостью: нѣтъ, не стоялъ. Совсѣмъ другое дѣло редакція «Критическаго Обозрѣнія». Въ качествѣ группы ученыхъ людей, самомъ строгомъ отношеніи къ себѣ, она можетъ сказать, что главная задача, поставленная новому органу — поднятіе уровня научной критики — была строго ею выполняема". Такъ буквально говоритъ сама редакція въ № 22. Я очень уважаю редакцію «Критическаго Обозрѣнія» и искренно желаю успѣха почтенному журналу, но думаю, что успѣху этому ни мало не поспособствуетъ самодовольство редакціи. Если она такъ увѣрена, что вела свое дѣло хорошо и, значитъ, и на будущее время намѣрена вести его въ общемъ точно также, то «Критическое Обозрѣніе» успѣха имѣть не будетъ или же это будетъ вполнѣ незаслуженный успѣхъ. Говоря о самодовольствѣ почтенной редакціи, я не хотѣлъ бы, чтобы она припомнила выписанное выше древнее изреченіе. Я отношу его исключительно къ нѣкоторымъ дѣятелямъ литературы, а сама редакція «Критическаго Обозрѣнія» тщательно отгораживаетъ себя отъ литературы заборомъ «объективно-научной критики». Не совсѣмъ хорошо понимаю, что это именно за штука, но понимаю, что кто въ эту штуку вѣрить, тотъ можетъ быть самодоволенъ даже въ такія минуты, какія переживаетъ литература нынѣ. Кто говоритъ: я объективно-научный критикъ, для того, конечно, тоже розы не безъ шиповъ ростутъ, но онъ все-таки не несетъ и десятой доли тѣхъ скорбей и угрызеній, которымъ отданы на жертву мы, обыкновенные журналисты. Значитъ, у него гораздо больше шансовъ быть собой довольнымъ. Но на долю редакціи «Критическаго Обозрѣнія» этихъ шансовъ выпало очень мало. Она не имѣетъ резоновъ быть очень самодовольной, даже въ смыслѣ «объективно научной критики». Не думаю, чтобы эта объективно научная критика требовала распущенности, безпорядочности, отсутствія опредѣленнаго плана изданія, а во всемъ этомъ «Критическое Обозрѣніе» далеко не безъ грѣха. Напримѣръ, въ первомъ же номерѣ критическаго журнала, столь малаго размѣра, что ему дад Богъ справиться съ текущими новостями европейской и русской научной литературы, мы находимъ разборы трехъ книгъ, изданныхъ въ 1877 г., т. е. два года тому назадъ. Или, напримѣръ, такая странность. «Критическое Обозрѣніе» помѣщало на своихъ страницахъ исключительно разборы книгъ юридическаго, экономическаго и историко-филологическаго содержанія, но вдругъ, какъ разъ въ серединѣ года, дало у себя въ № 14 мѣсто обширной статьѣ о книгѣ Клода Бернара «Leèons sur les phénomènes de la vie communs aux animaux et aux végétaux». И затѣмъ опять ни одного разбора книги естественно историческаго содержанія. Значитъ ли это, что за цѣлый годъ въ области естествознанія не явилось ничего достойнаго вниманія, кромѣ лекцій Клода Бернара? Конечно, нѣтъ. Это просто значитъ, что редакція, повидимому, такъ благопріятно обставленная, не имѣетъ никакого плана и добываетъ свой матерьялъ совершенно случайно. Возьмемъ ли мы философскую литературу, мы нетолько не найдемъ въ «Критическомъ Обозрѣніи» постояннаго и равномѣрнаго вниманія въ новостямъ этой литературы вообще или въ какому-нибудь отдѣлу ея, но найдемъ вещи, для ученаго журнала непозволительныя. Напримѣръ, въ № 10 есть статья о пессимизмѣ и оптимизмѣ, въ которой говорится о Гартманѣ и Дюрингѣ, но не на основаніи ихъ подлинныхъ сочиненій, а на основаніи сокращенныхъ изложеній г. Козлова, книжки Вайхингера и статьи г. Хлѣбникова. При этомъ авторъ утверждаетъ, что сочиненія Гартмана и Дюринга «переведены» г. Козловымъ, что вовсе не правда. Сомнѣваюсь, чтобы уровень научной критики дѣйствительно поднимался такимъ способомъ. И такъ во всемъ: то читатели «Критическаго Обозрѣнія» получаютъ списки вновь выходящихъ иностранныхъ книгъ, то не получаютъ; то редакція начнетъ слѣдить за журналистикой, то прекратитъ это занятіе; то въ журналѣ пробьется живая струнка въ видѣ полемики г. Ковалевскаго съ г. Чичеринымъ, то замретъ; то разбираются книги, дѣйствительно, интересныя въ томъ или другомъ отношеніи, а то и такія, объ которыхъ говорить рѣшительно не стоитъ. Подобные грѣхи встрѣчаются и въ общей журналистикѣ, но тамъ они имѣютъ за собой множество смягчающихъ обстоятельствъ, а иногда ихъ даже и нельзя назвать грѣхами, потому что кажущаяся случайность можетъ на самомъ дѣлѣ требоваться внутреннимъ планомъ изданія. Во всякомъ случаѣ, мы и не говоримъ о себѣ съ тѣмъ самодовольствомъ, съ какимъ редакція «Критическаго Обозрѣнія» оглядывается на пройденный ею путь. И за всѣмъ тѣмъ, еслибы меня, постояннаго читателя «Критическаго Обозрѣнія», попросили указать, хотя бы только съ приблизительною опредѣленностью, планъ почтеннаго журнала, преслѣдуемыя имъ задачи и цѣли, его общую руководящую идею, — я сказалъ бы: не знаю. Думаю, что, обратившись съ подобными вопросами къ самой редакціи, мы тоже не получили бы удовлетворенія, ибо сказать: «мы занимались объективно-научною критикой» еще не значитъ въ самомъ дѣлѣ что-нибудь сказать. Редакція даже ни разу не потрудилась объяснить своимъ читателямъ, какъ понимаетъ она роль науки въ обществѣ вообще, въ нашемъ въ особенности, и въ чемъ собственно состоятъ, по ея мнѣнію, задачи объективно-научной критики. А поводовъ для такого разъясненія было, конечно, не мало. Ихъ можетъ дать каждое крупное, а иногда даже и мелкое научное сочиненіе.
Все это я говорю единственно въ видахъ всяческаго успѣха «Критическаго Обозрѣнія» и вполнѣ благонамѣренно. Единственный у насъ научно-критическій журналъ, конечно, долженъ вестись лучше, старательнѣе, планомѣрнѣе, чѣмъ ведется теперь «Критическое Обозрѣніе». Главное, планомѣрнѣе. Если область объективно-научной критики, въ самомъ дѣлѣ, такъ хороша, то покажите же ее намъ, простымъ смертнымъ и мученикамъ субъективизма, съ ясностью и во всей красѣ. Можетъ быть и мы захотимъ отдохнуть отъ всѣхъ тревогъ въ благодатномъ царствѣ этой объективно-научной критики: тамъ вѣдь не стыдно, не больно, тамъ нѣтъ ни злобы, ни печали, тамъ нѣтъ ничего, кромѣ познанія всякаго рода вещей и наслажденія этимъ познаніемъ. Не житье тамъ, а масляница, а мы такъ долго и усердно постимся, что право, наконецъ, заслуживаемъ масляницы. Отдохнуть бы на лонѣ спокойной, безстрастной науки, замереть бы…
Господа «Критическаго Обозрѣнія», откройте свой секретъ, «ели сами имъ владѣете, научите насъ быть самодовольными!
На самомъ дѣлѣ это еще вопросъ, владѣетъ ли „Критическое Обозрѣніе“ секретомъ самодовольства, ибо хотя оно и весьма любезно гладитъ само себя по головѣ, но резоновъ для этого никакихъ не предъявляетъ. И когда тѣ, у кого скребутъ на сердцѣ кошки, замѣчаютъ это отсутствіе резоновъ — а какъ же его не замѣтить? — то жало зависти поневолѣ притупляется. Нѣтъ, завидовать тутъ нечему. А вотъ нельзя ли г. Евгенію де-Роберти позавидовать? По всѣмъ видимостямъ, можно и должно. Начать съ того, что „Критическое Обозрѣніе“ сдѣлало для этого знаменитаго писателя исключеніе или почти исключеніе. Лѣнь пересматривать всѣ номера почтеннаго журнала, но съ увѣренность» все-таки говорю, что онъ почти не слѣдилъ за европейской научной журналистикой. Можетъ быть такъ, случайно что-нибудь и проскользнуло, и въ числѣ этихъ случайностей фигурируютъ статья г. Евгенія де-Роберти о XIX томѣ журнала «La philosophie positive» и статья о «Notes sociologiques» г. Евгенія деРоберти, напечатанныхъ въ той же «La philosophie positive». Столь большое вниманіе въ г. Евгенію де Роберти, при столь маломъ вниманіи къ европейской научной журналистикѣ, не противорѣча общему характеру случайности «Критическаго Обозрѣнія», показываетъ однако, повидимому, что мы имѣетъ дѣло съ писателемъ, дѣйствительно, высокаго достоинства. Такъ «Критическое Обозрѣніе» и понимаетъ г. де-Роберти, такъ онъ и самъ себя понимаетъ. Между прочимъ, «Критическое Обозрѣніе» поминаетъ «скромность» г. де-Роберти, озаглавившаго свою работу просто: notes sociologiques, «соціологическія замѣтки». Но вотъ теперь эти самыя notes явились отдѣльнымъ изданіемъ по-русски, подъ заглавіемъ уже далеко не столь скромнымъ, а именно: «Международная научная библіотека. Соціологія. Евгенія де-Роберти. Спб. 1880». Подобной книги, конечно, нѣтъ ни въ природѣ, ни въ другихъ мѣстахъ. «Соціологія» г. де-Роберти единственна въ своемъ родѣ. Европейскіе ученые пишутъ «соціологическіе опыты», «элементы соціальной науки», «основанія соціологіи», прибѣгаютъ къ еще болѣе частнымъ и скромнымъ заглавіямъ, и самъ г. де-Роберти является въ Европѣ съ скромнымъ видомъ автора «соціологическихъ замѣтокъ». Но у себя въ отечествѣ онъ не считаетъ нужнымъ церемониться и пишетъ просто «Соціологія». Совершенно такъ же, какъ тотъ генералъ, который говоритъ своему лакею: зачѣмъ ты, братецъ, меня все Иваномъ Ивановичемъ зовешь, зови просто «ваше превосходительство». Оно и натурально. Книга г. де-Роберти есть до сихъ поръ единственный представитель русскаго отдѣла «международной научной библіотеки». Понятно, что г. де-Роберти имѣетъ всѣ резоны для самодовольства.
Никакихъ, милостивые государи, ровно никакихъ резоновъ. Самодовольнымъ можно быть всегда и вездѣ, даже на рѣкахъ вавилонскихъ, но быть заслуженно-самодовольнымъ, по крайней мѣрѣ, по нашему времени, такъ трудно, такъ трудно, что даже почти невозможно. И если кто громоздится на пьедесталъ, не весьма не трудно его свести съ онаго.
Что такое «Международная научная библіотека»? Дѣло это затѣяло еще въ 1871 году «Британское общество для споспѣшествованія наукамъ». Съ тѣхъ поръ международная научная библіотека подвинулась довольно далеко, выпустивъ не одинъ десятокъ томовъ. Это все общедоступныя сочиненія по самымъ разнообразнымъ вопросамъ, издающіяся единовременно на французскомъ, нѣмецкомъ и англійскомъ языкахъ. Въ числѣ англійскихъ авторовъ фигурируютъ Тиндаль, Гёксли, Леббокъ, Вэнъ, Сженсеръ, Карпентеръ, Маудсли и проч.; изъ французовъ Клодъ Бернаръ, Катрфажъ, Вюрцъ, Кетле, Тэнъ, Бертело и проч.; изъ нѣмцевъ Вирховъ, Лейкартъ, Штейнталь, Вундтъ и т. д. Все изданіе ведется подъ наблюденіемъ особаго комитета ученыхъ. Въ 1874 году, редакція журнала «Знаніе» возымѣла благое намѣреніе издавать, по крайней мѣрѣ, нѣкоторыя изъ сочиненій, входящихъ въ составъ международной научной библіотеки, на русскій языкъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она предприняла привлечь и русскихъ ученыхъ къ международной научной библіотекѣ. Такимъ образомъ, возникъ русскій отдѣлъ этой библіотеки и хотя въ объявленіяхъ о немъ довольно смутно говорилось объ отношеніяхъ русскаго отдѣла къ французскому, нѣмецкому и англійскому, но все-таки русскій отдѣлъ былъ, кажется, не совсѣмъ миѳъ. По крайней мѣрѣ, было опубликовано, что онъ состоитъ подъ контролемъ особаго комитета, состоящаго изъ гг. Бутлерова, Костомарова и Сѣченова. Публиковались даже названія сочиненій, долженствующихъ войти въ составъ русскаго отдѣла. Тутъ значились: г. Костомарова «Историческое значеніе русскаго народнаго пѣснотворчества», г. Капустина «Международныя отношенія», г. Якобія «Элементы гигіены» и др. «Соціологіи» г. де-Роберти, однако, въ этомъ спискѣ не было. Все это Дѣло давно уже лопнуло. Редакція «Знанія», издавъ нѣсколько переводныхъ сочиненій изъ международной научной библіотеки и не издавъ ни одного русскаго, пріостановила свою дѣятельность, да и само «Знаніе» превратилось.
Что же означаетъ послѣ всего этого пышная надпись на книгѣ г. де-Роберти «Международная научная библіотека?» Ровно ничего, кромѣ того, что г. де-Роберти очень собой доволенъ, но доволенъ совершенно незаслуженно. Что касается содержанія «Соціологіи», то его можно характеризовать однимъ словомъ — вода; вода, мѣстами, какъ и слѣдуетъ быть хорошей водѣ, безъ вкуса, безъ цвѣта и безъ запаха, а мѣстами мутноватая. Многія и многія страницы г. де-Роберти посвящаетъ, напримѣръ, вполнѣ элементарнымъ и даже вполнѣ ненужнымъ по своей элементарности соображеніямъ объ томъ, что соціологическихъ фактовъ много, а соціологія, какъ наука, все-таки бѣдна. Есть и жеванныя и пережеванныя мысли по поводу разногласія Спенсера съ Контомъ насчетъ классификаціи наукъ. Есть весьма недожеванныя и весьма вообще подозрительнаго достоинства соображенія значеніи «описательнаго» метода въ соціологіи. Есть и разное другое въ этомъ родѣ, но «соціологіи», конечно, нѣтъ. Все это изложено тѣмъ благосклоннымъ, грасирующимъ тономъ «буароднаго чеаэка», которымъ еще недавно говорили чувствующіе свое достоинство старопечатные дворяне. Но любопытно все-таки знать, причемъ тутъ международная научная библіотека? Любопытно, ибо сочиненіе г. де-Роберти не появлялось до силъ поръ ни на нѣмецкомъ, ни на англійскомъ языкахъ, какъ непремѣнно было бы, еслибы «Соціологія» нашего ученаго отечественной фабрикціи входила въ составъ международной научной библіотеки. Весьма также позволительно сомнѣваться, чтобы сочиненіе это находилось на просмотрѣ у котораго-либо изъ ученыхъ комитетовъ, наблюдающихъ за изданіемъ международной научной библіотеки. Можетъ быть, во французскомъ отдѣлѣ «Соціологія» г. де-Роберти и появится, такъ какъ она была предварительно напечатана въ журналѣ гг. Литтре и Вырубова, которые, хотя и не участвуютъ въ редижированіи международной научной библіотеки, но имѣютъ, конечно, подходящія связи. Въ концѣ-концовъ, пышная надпись на книгѣ г. де-Роберти, сама по себѣ ровно ничего не говорящая ни уму, ни сердцу читателя, показываетъ, однако, къ какимъ, либо ребяческимъ, либо… какъ бы это сказать повѣжливѣе… безцеремоннымъ пріемамъ долженъ по нынѣшнему времени прибѣгать русскій человѣкъ для приданія себѣ самодовольнаго вида. Я утверждаю, что двусмысленное появленіе единственнаго тома русскаго отдѣла международной научной библіотеки совсѣмъ не случайный эпизодъ изъ исторіи современнаго русскаго просвѣщенія. Можетъ показаться случайнымъ то обстоятельство, что редакція «Знанія» не довела своего предпріятія нетолько до конца, а и до начала. Допустимъ, что и то случайно, что не нашлось продолжателей у «Знанія» ни между издателями, ни между самими русскими учеными. Но изъ всѣхъ этихъ якобы случайныхъ слагаемыхъ получается совершенно не случайный итогъ: русскаго отдѣла международной научной библіотеки нѣтъ и въ настоящую минуту быть не можетъ. Одна ласточка весны не дѣлаетъ, а такая безцеремонная или забавная ласточка, какъ «Соціологія» г. де-Роберти, даже съ особенною ясностью оттѣняетъ отсутствіе весны. Есть, хоть ихъ и немного, очень почтенные и европейски извѣстные русскіе ученые, такъ что въ смыслѣ наличности подходящаго матерьяла, собственно говоря, не видится никакого препятствія для образованія русскаго отдѣла международной научной библіотеки. Но не хватаетъ тѣхъ общественныхъ факторовъ, безъ которыхъ весь этотъ матерьялъ осужденъ либо оставаться въ письменныхъ столахъ или даже только въ головахъ авторовъ, либо появляться спорадически, и во всякомъ случаѣ не можетъ сложиться въ общественное предпріятіе, какова международная научная библіотека. Для этого, требуется извѣстный запросъ со стороны общества, извѣстная готовность со стороны ученыхъ людей удовлетворить этому запросу или даже вызвать его, извѣстное единеніе между самими учеными людьми, единеніе на почвѣ интересовъ науки, сознательно удовлетворяемыхъ въ качествѣ общественной цѣли. Въ свою очередь, эти факторы требуютъ для своего осуществленія ряда другихъ условій, которыхъ у насъ тоже нѣтъ. И вотъ почему я утверждаю, что отсутствіе русскаго отдѣла международной научной библіотеки нисколько не случайно. Г. Евгеній де-Роберти можетъ, конечно, издать еще и еще сочиненіе съ надписью «международная научная библіотека», какъ это, впрочемъ, можетъ сдѣлать и всякій другой русскій писатель. Но изъ этого все-таки ровно ничего не выйдетъ. Не выйдетъ, по крайней мѣрѣ, того учрежденія, которое такъ разрослось во Франціи, Германіи и Англіи подъ именемъ международной научной библіотеки.
Повторяю, когда нѣтъ литературы, ничего нѣтъ. Показатель ли это только или причина, разсуждать не будемъ. Во всякомъ случаѣ, господа ученые — это, конечно, къ г. де-Роберти не относится, потому что, какой же онъ ученый, онъ шалунъ — сбавьте немножко своего самодовольства и посыпьте, подобно намъ, главы свои пепломъ. То отсутствіе всякаго присутствія, отъ котораго мы изнываемъ, рано или поздно настигнетъ васъ даже за твердынями объективно-научной критики. Только вы, можетъ быть, это не такъ скоро замѣтите и все будете гладить себя по головѣ и думать вслухъ: ахъ, какъ мы хороши! Нѣтъ, господа, совсѣмъ не хороши. Право даже хуже насъ, грѣшныхъ, потому что мы вотъ, по крайней мѣрѣ, тоскуемъ. Скучно оно, конечно, и читателю скучно, а намъ вдвойнѣ, но, по крайней мѣрѣ, эта скука свидѣтельствуетъ о томъ, что мы не утратили способности воспринимать впечатлѣнія отъ внѣшняго міра. А вы ликуете. Вы думаете, что вы и въ самомъ дѣлѣ находитесь въ безвоздушномъ пространствѣ объективно-научной критики, гдѣ нѣтъ ни коня съ копытомъ, ни рака съ клешней…