ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛѢТОПИСЬ.
правитьПо нашему обѣщанію, мы должны были бы продолжать разборъ обличителей въ этой книжкѣ «Отечественныхъ Записокъ»; но просимъ у нихъ извиненія, что мы хотимъ на этотъ разъ заняться инымъ предметомъ. Въ нынѣшнемъ году вышло новое, дополненное изданіе стихотвореній г. Некрасова. Въ другое время, выходъ этой книжки заставилъ бы встрепенуться литературу; а въ наше развлеченное политическими событіями время, никто и слова не сказалъ объ ней. Между тѣмъ новому изданію уже скоро минетъ годъ, и вѣроятно оно такъ же скоро раскупится, какъ и прежнія изданія тѣхъ же стихотвореній. Критика молчитъ, какъ будто г. Некрасовъ принадлежитъ къ тѣмъ обличителямъ, которыхъ стихи годятся только въ сборники «Гражданскихъ Мотивовъ». Такое молчаніе журналовъ лучше всего доказываетъ или какую-то литературную усталость, или же совершенный поворотъ во вкусахъ публики. Послѣднему мы не вѣримъ, слѣдовательно остается въ силѣ только первое предположеніе.
Библіографической оцѣнки новаго изданія дѣлать мы не будемъ, я всѣхъ желающихъ имѣть точныя библіографическія указанія о книгѣ отсылаемъ къ замѣткѣ, доставленной намъ однимъ изъ нашихъ внимательныхъ библіографовъ {Стихотворенія Н. Некрасова. Изданіе третье. Спб. Въ тип. К. Вульфа. 1863. Въ б. д. л. Стр. въ 1-й части 184 и во 2-й части 194.
Въ 1840 году вышелъ въ Петербургѣ сборникъ стихотвореній Н. Н. подъ затѣйливымъ названіемъ: Мечты и звуки. Въ недавнее время этотъ сборникъ ужасныхъ стихотвореній, съ чертями, вѣдьмами и т. п. сумбуромъ, былъ публиковалъ въ продажѣ, съ именемъ Н. А. Некрасова, книгопродавцемъ Апраксина двора Ѳедоровымъ. Печатать свои произведенія г. Некрасовъ началъ въ 1838 году въ «Сынѣ Отечества», потомъ въ «Библіотекѣ для чтенія» (1839 г.) и наконецъ сдѣлался ревностнымъ сотрудникомъ «Репертуара», издававшагося Песоцкимъ и книгопродавцемъ Поляковымъ. Здѣсь г. Некрасовъ печаталъ очень много, частію съ своимъ именемъ, частію подъ разными псевдонимами. Очень шаль, что эти произведенія своей юности онъ невидимому предалъ окончательному забвенію, а изъ нихъ выбралось бы кое-что весьма порядочное.
Въ первый разъ стихотворенія г. Некрасова были изданы въ 1856 году, въ Москвѣ, К. Солдатенковымъ и Н. Щепкинымъ. Изданіе это было раскуплено очень быстро, такъ что черезъ годъ книжка продавалась по 5—10 руб., вмѣсто первоначальной цѣны 1 р. 50 к. Вѣроятно, вслѣдствіе этого, при замедленіи новаго изданія, она была цѣликомъ перепечатана въ Лейпцигѣ въ 1858 году. На заглавномъ листѣ были сохранены имена московскихъ издателей: вотъ до какихъ предѣловъ доведена была тщательность перепечатки, хотя въ самомъ текстѣ надѣлано было много корректорскихъ упущеній. Не лучше этого изданія, въ отношеніи неправильностей и опечатокъ, было другое, вышедшее также въ Лейпцигѣ, въ 32 д. л., съ нѣкоторыми дополненіями и исправленіями стихотвореній по рукописямъ, видимо неудовлетворительнымъ.
Здѣсь еще долго ждали втораго изданія, и оно явилось только въ 18G1 году, въ двухъ частяхъ. Хотя въ заголовкѣ было сказано, что оно печаталось съ изданія 1856 года, съ прибавленіемъ стихотвореній, патісанныхъ послѣ этого года, но на дѣлѣ было не такъ. Можетъ быть, наборщики, дѣйствительно, набирали по печатному экземпляру перваго изданія, но, кажется, этотъ экземпляръ былъ неполный. Оплошность удивительная! Изъ стихотвореній 1-го изданія не были помѣщены во второмъ: Отрывки изъ путевыхъ записокъ графа Гаранскаго (не вполнѣ напечатанные и въ 1-мъ изд.), Новый годъ и Колыбельная пѣсня. Кромѣ того сдѣланы были исключенія изъ, стихотвореній: Поэтъ и гражданинъ, Псовая охота, Нравственный человѣкъ, Прекрасная партія и «исправлены» кое какія мелочи.
Второе изданіе продавалось дорого — 2 р. 50 к. и напечатано было крайне безобразно. Крупный, разгонистый шрифтъ и множество пробѣловъ, при маленькихъ поляхъ, совсѣмъ испортили книгу.
Наконецъ въ нынѣшнемъ году появилось третье изданіе, самое удовлетворительное во всѣхъ отношеніяхъ. Оно стоитъ всего 1 р., бумага и шрифтъ очень хороши и — главное — текстъ значительно пополненъ. Хотя три исключенныя при 2-мъ изданіи стихотворенія не вошли и въ это, но за то сокращенія, сдѣланныя въ 1861 году, всѣ возстановлены, кромѣ 6 строкъ въ стихотвореніи Поэтъ и гражданинъ, въ которомъ, впрочемъ, напечатаны 5 стиховъ, небывшихъ даже въ изданіи 1856 года. Кромѣ того, дѣйствительно «исправлены» и дополнены стихотворенія, въ 1-й части: Отрадно видѣть (стр. 14), Родина (31), Секретъ (34), Вино (51), Муза (57), На родинѣ (88), Я посѣтилъ твое кладбище (124), и во 2-й части: Филантропъ (35) и Саша (43), но послѣднее стихотвореніе все еще представляетъ значительные пропуски.
Новыхъ стихотвореній противъ 2-го изданія внесено въ 3-е очень немного, въ томъ числѣ: Размышленія у параднаго крыльца — стихотвореніе, напечатанное еще въ 1861 году въ одной изъ газетъ.
Изъ раннихъ своихъ произведеній, какъ сказано, г. Некрасовъ не внесъ въ изданія своихъ стихотвореній ни одного, не встрѣчается еще и нѣкоторыхъ изъ стихотвореній позднѣйшей эпохи, напримѣръ: Чиновникъ (Физіологія Петербурга, 1843), Старушкѣ (Отеч. Зап. 1845), Признанія труженика (Совр. 1854 года и перепечатано съ именемъ г. Некрасова въ «Легкомъ чтеніи»), А. Е. Мартынову (Совр. 1859), Папаша (Совр. 1861 года) и немногія другія. Кромѣ того сдѣланы исключенія изъ напечатанныхъ въ «Современникѣ» стихотвореній: Старики (1853) и Тишина (1857), а стихотвореніе Буря (1850) явилось во всѣхъ трехъ изданіяхъ въ исправленномъ видѣ, почти неимѣющемъ ничего общаго съ первоначальной редакціей. Къ сожалѣнію, въ послѣднемъ изданіи не встрѣчается также и стихотвореніе Бѣлинскій, года два или три тому назадъ напечатанное въ одномъ изъ альманаховъ безъ подписи автора, но приписываемое всѣми г. Некрасову.
Очень интересно сравнить первоначальный текстъ стихотвореній г. Некрасова, въ какомъ они появлялись въ журналѣ, съ текстомъ послѣдняго изданія. Это сравненіе очень поучительно.
Съ 1848 по 1846 годъ, г. Некрасовъ, между прочимъ, издалъ альманахи и сборники (здѣсь названы и тѣ, на которыхъ нѣтъ имени г. Некрасова, но изданіе коихъ ему приписываютъ): 1) Статейки въ стихахъ безъ картинокъ (1843 года), 2) Физіологія Петербурга — 2 части (1845), 3) Первое апрѣля, альманахъ (1846), и 4) «Петербургскій Сборникъ» (1846). Ему же приписываютъ составленіе сборника «для Легкаго чтенія», издававшагося съ 1856 года А. И. Давыдовымъ.
Изъ прозаическихъ его произведеній, не касаясь напечатанныхъ подъ псевдонимами, можно указать слѣдующія: Опытная женщина, повѣсть (Отечест. Зап. 1841) и Необыкновенный завтракъ, разсказъ (Отеч. Зап. 1843)" и въ «Современникѣ»: Новоизобрѣтенная привилегированная краска Дирлинга и К° (1850), Тонкій человѣкъ (1855), Три страны свѣта (1848—1849), Мертвое озеро (1851) и статью о Ѳ. И. Тютчевѣ (1850). П. Е.}.
Напоминать ли мнѣ здѣсь, что уже было сказано однажды (декабрь, 1861 г.) «Отечественными Записками» по поводу стихотвореніи г. Некрасова?
Странное дѣло — нынѣшнее положеніе нашей литературы! Молодое поколѣніе воспиталось и много добра почерпнуло изъ стихотвореній г. Некрасова — и это поколѣніе молчитъ о немъ. Было, правда, нѣсколько статей, но всѣ онѣ ничего не разъяснили, ничего не растолковали; онѣ выражали то восторги, то удивленіе, и могли бы быть названы не рецензіями, а одними восклицательными знаками или рядомъ междометій1 Такъ мало было сказано молодымъ поколѣніемъ для объясненія таланта, ихъ воспитавшаго.
Поэзія г. Некрасова, во множествѣ случаевъ дидактическая, поучительная, приправленная очень удобно энергически-жолчными выходками противъ грязи и недостатковъ, окружавшихъ молодое поколѣніе, имѣла успѣхъ, какой рѣдко достается на долю поэзіи. Благодаря энергіи и жолчи, поучительность, всегда скучная, особенно въ стихахъ, имѣла успѣхъ. Эта сторона стихотвореній, относительная, должна играть весьма важную роль въ перипетіяхъ нашего времени. Стихотворенія г. Некрасова, толкуемыя въ тотъ же тонъ статьями Добролюбова, дѣйствовали сильно на юношество, и когда время снесетъ шумиху безразлично на все падающаго негодованія, стихотворенія Некрасова оставятъ послѣ себя очень видный шагъ въ развитіи нашихъ общественныхъ чувствъ.
Другое дѣло, когда вы отнесетесь къ этимъ стихотвореніямъ, какъ къ поэзіи, какъ къ всеобъемлющему началу высшаго проявленія правды въ обществѣ. Тутъ вы увидите, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, однообразіе этой поэзіи, увидите холодную разсудительность, частое отсутствіе живыхъ красокъ, безъ которыхъ поэзія жить не можетъ, но которыя замѣнялись въ стихотвореніяхъ г. Некрасова энергіею отрицанія. Однимъ словомъ, вы увидите не свободное отношеніе, не всесторонній взглядъ на жизнь общества, а взглядъ партизана извѣстной доктрины, какимъ и былъ г. Некрасовъ въ послѣднее время. Только въ послѣднее время, замѣтьте это; въ своихъ новыхъ стихотвореніяхъ, невошедшихъ въ третье изданіе, въ родѣ Зеленаго шума, г. Некрасовъ начинаетъ уже освобождаться отъ этой доктрины. На сколько прежняя доктрина подѣйствовала враждебно на талантъ г. Некрасова, было уже объяснено въ статьѣ «Отеч. Зап.», и я возвращаться къ этому предмету здѣсь не буду. Недостатки г. Некрасова — не его личные недостатки, а литературной партіи. Выказавъ полное презрѣніе къ жизни, эта доктрина могла только всѣ цвѣта жизни слить въ одинъ сѣрый цвѣтъ. Для ученой статьи все это могло имѣть свою цѣль; но таланту, который долженъ былъ имѣть дѣло съ частными случаями, фактами, доктрина могла дать одну силу негодованія, приложимую ко всѣмъ случаямъ безразлично.
Такимъ образомъ, чутье народныхъ нуждъ и скорбей, которыми владѣлъ г. Некрасовъ, обратилось въ негодованіе на все, что грязно, глухо и нѣмо было для высшихъ потребностей жизни — и кстати ужъ и на все остальное; муза «мести и любви» сдѣлалась только музою мести, а любовь должна была скрыться… Неприлично такой высокой доктринѣ любить что-нибудь въ этомъ порядкѣ вещей, который слѣдуетъ уничтожить по ея соображеніямъ, апоэтъ не можетъ безъ любви быть поэтомъ! Вотъ въ этомъ-то и драматическое положеніе!
Я не сочувствую этой узкой доктринѣ, и потому не могу сочувствовать тѣмъ стихотвореніямъ, гдѣ она примѣнена наголо. Я нахожу эту доктрину несправедливою, слѣдовательно, не могу считать истинными и тѣ чувства, которыя возбуждены ложною идеею.
Но, къ счастью, эта искалеченность таланта, если можно такъ выразиться — не относится ко всѣмъ стихотвореніямъ г. Некрасова: вездѣ, гдѣ Некрасовъ успѣвалъ отъ нея освободиться, онъ и по глубинѣ чувства, и по энергіи стиха становился первымъ нашимъ современнымъ лирикомъ. Въ его стихѣ живутъ наши новыя потребности; онъ не принадлежитъ ни школѣ Пушкина, ни Лермонтова; талантъ его не такъ многостороненъ и блестящъ, чтобъ сдѣлаться полнымъ и завершеннымъ образцомъ для будущаго; но въ немъ, — болѣе нежели въ комъ-либо другомъ изъ нашихъ современныхъ поэтовъ, живутъ чувства, которыми должна питаться будущая поэзія; въ немъ столько энергіи, что онъ можетъ дать толчокъ поэтическимъ идеямъ. Онъ не такъ узокъ, какъ его послѣдователи, которые за гражданскимъ чувствомъ не видятъ никакого другаго чувства; онъ желаетъ дать просторъ другимъ потребностямъ души, но эстетическая мертвечина той доктрины, которая опутала его, безпрестанно мѣшала ему размахнуться. Онъ не такъ, какъ г. Фетъ — талантъ блестящій, но весьма узкій и односторонній — не живетъ прежними традиціями поэзіи. У г. Фета, все, и начало и конецъ его поэзіи, не идетъ дальше элегій Пушкина, удивительныхъ и неподражаемыхъ по тонкости чувства. Г. Некрасовъ не старыми пріемами руководствуется, какъ, напримѣръ, г. Полонскій, когда приходится ему столкнуться съ обществомъ. У г. Некрасова звучитъ струна новая, и чѣмъ больше онъ будетъ давать ей простору, помимо нигилистическихъ соображеній, тѣмъ она будетъ издавать звуки сильнѣе и доступнѣе сердцу каждаго. Слѣдовательно, поэтической рутины, такъ сказать, у г. Некрасова нѣтъ никакой; этимъ онъ выше другихъ. Но за то онъ слишкомъ доктринёръ, еслибъ можно было такъ назвать поэта, который замыкаетъ въ стихи ученіе какой-нибудь школы.
Я бы и покончилъ этими словами о г. Некрасовѣ, еслибы за «Отеч. Записками» не числился маленькій должокъ; мнѣніе «Отеч. Зап.» о талантѣ г. Некрасова, высказанное въ 1861 г., подверглось нареканію, въ единственно-дѣльной критической статьѣ на стихотворенія г. Некрасова — г. А. Григорьева. Въ своей статьѣ о стихотвореніяхъ г. Некрасова (жур. «Время» 1862 г., іюль), г. Григорьевъ заблагоразсудилъ заподозрить мнѣніе «Отеч. Зап.» «въ недоброжелательствѣ и журнальныхъ дрязгахъ». Мы полагаемъ, напротивъ, что статьею г. Григорьева руководили «журнальныя дрязги», въ которыхъ онъ купался. Читатель, конечно, забылъ, но мы припомнимъ, что въ статьѣ «Отеч. Записокъ» выставлены были достоинства — сказано именно какія, и показаны недостатки, какіе находятъ «Отеч. Запискахъ» въ талантѣ г. Некрасова. Это-то свободное отношеніе къ таланту и назвали «недоброжелательствомъ». Пусть будетъ и такъ. Дѣло не въ томъ, что «Отеч. Записки» не все хвалили въ г. Некрасовѣ, а въ томъ, что г. Григорьевъ, который рѣшился, повидимому, все хвалить, повторилъ за «Отеч. Записками» ихъ же замѣчанія. Вотъ это интересно. Потому-то я намѣренъ возстановить здѣсь кое-какую правду. Конечно, «Отеч. Записки» не находили нужнымъ отвѣчать на бездоказательныя ухищренія, хотя такія возраженія и были бы имъ очень полезны. Но если «Отеч. Записки.» не хотятъ входить въ споръ съ г. Григорьевымъ, мнѣ-то, неизвѣстному рецензенту, отчего же не заняться этимъ интереснымъ предметомъ? Не поздно ли? спросятъ меня. Э, помилуйте! о чемъ же мы будемъ говорить въ литературѣ, если такія крупныя явленія, какъ стихотворенія г. Некрасова, будутъ проходить незамѣченными, или будутъ считаться недостойными спора? Вѣдь вотъ, пересмотрите-ка наши толстые журналы, въ нихъ не было все это время ни одной статьи о г. Некрасовѣ!
Дрязги журнальныя, въ которыя погрузился г. Григорьевъ, заставили его видѣть и въ статьѣ «Отеч. Зап.» то же отношеніе къ г. Некрасову, какое существуетъ между журналами въ ихъ перебранкахъ. Вслѣдствіе этого, придирки остались придирками, а сущность дѣла ни сколько нетронутою.
«Отечественныя Записки» видѣли во взглядѣ г. Некрасова на народъ раздвоеніе, вслѣдствіе двухъ доктринъ, которымъ онъ подчинился въ своей поэтической дѣятельности. Одна — когда онъ шелъ вмѣстѣ съ г. Тургеневымъ, и когда его лирическія произведенія были отголоскомъ этого настроенія; другая — когда онъ усвоилъ доктрину отрицателей, когда онъ критическія статьи Добролюбова принялъ за руководящую нить въ своихъ пѣсняхъ. Вслѣдствіе этого и два тона въ его стихотвореніяхъ. Это было доказано въ «Отеч. Запискахъ», а такъ-какъ «Записки» никогда не относились сочувственно къ теоретическому отрицанію Добролюбова, особенно въ примѣненіи къ русской жизни, то понятно, что онѣ не могли отнестись сочувственно и къ тѣмъ стихотвореніямъ (на тэму «Пѣсни о Еремушкѣ»), въ которыхъ выражалась эта доктрина. Отсюда идетъ вся рецензія стихотвореній г. Некрасова въ «Отеч. Запискахъ», отсюда же и примѣненіе этихъ началъ при отдѣльныхъ стихотвореніяхъ.
Не вникнувъ въ смыслъ рецензіи, но вооружившись только противъ опредѣленія «Отеч. Записокъ», что во второмъ періодѣ дѣятельности г. Некрасова часто желчная, раздражительность замѣняла истинную поэзію, г. Григорьевъ началъ пѣть чужую, взятую изъ «Современника» пѣсню, о томъ, на сколько желчь полезна (не пищеваренію) поэзіи, на сколько она можетъ быть самостоятельнымъ двигателемъ въ искусствѣ и проч. и проч. «Отеч. Запискамъ» ставилось въ укоръ, что онѣ видятъ въ г. Некрасовѣ поэта съ міросозерцаніемъ узкимъ, и т. д. и т. д. Говорилось, что г. Некрасовъ — поэтъ народный, въ лучшемъ смыслѣ слова, а «Отеч. Записки» это отрицаютъ, что онъ лучше Кольцова… Но что бы ни говорилось, лишь бы говорилось доказательно. Хуже же всего вотъ что: г. Григорьевъ повторилъ, полгода спустя, тѣ же замѣчанія, которыя «Отеч. Записки» сказали прежде его.
"Пѣсни Некрасова — говорилъ г. Григорьевъ — сдѣлались, безъ преувеличенія событіями…
"Но всѣ ли эти пѣсни, дѣйствовавшія какъ событія, на молодое читающее поколѣніе, и какъ событія, дразнившія до пѣны у рта поколѣніе устарѣлое — всѣ ли онѣ бывали такъ правильно жизненны, какъ двѣ первыя пѣсни («Въ дорогѣ» и «Огородникъ»)? Человѣкъ съ народнымъ сердцемъ, съ такимъ же народнымъ сердцемъ, какъ Кольцовъ и Островскій (да проститъ онъ укоры мнѣ, одному изъ жаркихъ его поклонниковъ), всегда ли какъ Кольцовъ и Островскій бережно хранилъ чистоту своего народнаго сердца? Не кадилъ ли онъ часто личнымъ раздражительнымъ внушеніямъ и даже интересамъ минуты? Всегда ли онъ вполнѣ сознательно и объективно ставилъ себѣ свои мучительные вопросы? Если нѣтъ, то зналъ ли онъ, какой отвѣтственности подвергается онъ предъ судомъ потомства — онъ, неотразимо увлекавшій своими пѣснями все молодое поколѣніе?
"Вѣдь ужъ надобно все сказать. Я не виню Некрасова въ томъ, что молодое поколѣніе въ настоящее время никого, кромѣ его, не читаю. Оно вообще ничего не читаетъ, и другъ мой, «ненужный человѣкъ», едва-ли не былъ правъ, назвавши свою циническую статью статьею о распространеніи безграмотности и невѣжества въ россійской словесности, — но въ этомъ невиноватъ поэтъ, а виноваты его неумѣренные и исключительные поклонники, въ родѣ покойнаго Добролюбова и друг. Я виню Некрасова въ томъ, что онъ иногда слишкомъ отдавался своей «музѣ мести и печали», руководился подчасъ слѣпо, безсознательно, стало быть недостойно истиннаго художника, ея болѣзненными внушеніями. Неужели ему самому любо, что наравнѣ съ высокими его пѣснями, поколѣніе, на пѣсняхъ его воспитавшееся, восторгается безсмысленно и жолчными (?!) пятнами въ родѣ стихотворенія о Двѣнадцатомъ годѣ, «Свадьбы», сказанія о Ванькѣ-рыжемъ, и проч. и проч. (Значитъ, ихъ много?) Неужели ему любъ такой безразличный и безсмысленный восторгъ? Вѣдь его впечатлительной натурѣ доступнѣе, чѣмъ многимъ другимъ, должна быть простая, но мученически выстраданная Гоголемъ истина, «съ словомъ надобно обращаться честно».
«Было время, и не такъ еще давно было[1], когда я, сочувствуя всѣмъ сердцемъ поэзіи Некрасова, положительно ненавидѣлъ вліяніе этой поэзіи на эстетическое, умственное и нравственное развитіе молодаго поколѣнія, хотя очень хорошо сознавалъ, что не сама она, не поэзія виновата, а поэтъ, слѣпо къ ней относящійся, и преимущественно его яростные поклонники. Вѣдь одной поэзіи желчи, негодованія и скорби слишкомъ мало для души человѣческой. Но теоретики (подразумеваются критики журнала „Современникъ“) рѣшительно съумѣли увѣрить своихъ послѣдователей, что это одно только и нужно. Своей „соблазнительной“ ясностью они отучали ихъ мыслить; своимъ послѣдовательнымъ азартомъ, они отучали ихъ чувствовать широко и многосторонне» («Время» 1862 г. іюль, стр. 18).
Здѣсь я становлюсь втупикъ, и уже рѣшительно не понимаю, какъ тотъ же самый А. Григорьевъ, написавшій или, лучше сказать, повторившій, только вкратцѣ, замѣтки изъ рецензіи «Отеч. Записокъ», могъ писать и возраженіе на нихъ. Казалось бы, вещь немыслимая — а оно такъ. Я увѣренъ, что этому никто не повѣритъ, а потому обязанъ указать на страницы, гдѣ это было сказано въ «Отеч. Запискахъ» 1861 года, по поводу стихотвореній г. Некрасова, именно: стр. 77, 78, 79, 80, 118 и 119. Тамъ говорится объ излишнемъ вліяніи желчнаго раздраженія на стихотворенія г. Некрасова, и о томъ, что вслѣдствіе этого вліянія, поэзія г. Некрасова теряетъ характеръ многосторонности, ширины. Мотивъ ея однообразенъ до унынія. Но я продолжаю выписку:
«На нашихъ глазахъ совершались и доселѣ еще совершаются идольскія требы теоріи. Говорить ли о нихъ? Факты всѣмъ извѣстны».
Мы полагаемъ, что на эту именно теорію не только было указано въ статьѣ «Отеч. Записокъ», но даже она была выведена наружу вслѣдствіе разбора «Пѣсни о Еремушкѣ».
«Поэзія Пушкина, не говорю уже другихъ, меньшихъ — побрякушки, и въ концѣ концовъ, поэзія вообще побрякушки, Некрасовъ для теоретиковъ куміръ — не потому, что онъ поэтъ, а потому, что онъ шевелитъ и раздражаетъ. Не могу опять не спросить, любо ли ему, поэту съ народнымъ сердцемъ, поклоненіе теоретиковъ, отрицающихъ народность? Наконецъ, любо ли ему безсознательное поклоненіе молодой толпы, эстетически развращенной до безнадежности — поклоненіе разныхъ фальшиво-эмансипированныхъ барынь, которыя, закатывая глаза подъ лобъ, читаютъ съ паѳосомъ:
и извлекаютъ изъ этого больнаго, хотя могущественнаго вопля души — безнадежнѣйшую философію распутства? (До этакихъ выводовъ изъ стихотвореній г. Некрасова «Отеч. Записки» не доходили). Вѣдь ужь сколькимъ порядочнымъ людямъ оскомину онѣ набили этимъ стихотвореніемъ!
"Да не оскорбится поэтъ этими укорами. Онъ знаетъ очень хорошо, что они дѣлаются критикомъ не во имя рутинной нравственности, и съ другой стороны не во имя «искусства для искусства». Нравственна въ поэзіи — правда, и только правда; но за то уже требованіе трезвой, никому и ничему нельстящей правды отъ поэзіи не должно тоже знать никакихъ кажденій и никакихъ приличій. Правда поэзіи никогда не должна быть личная или минутная правда. Поэзія — не простое отраженіе жизни, безразличное и безвыборное въ отношеніи къ ея безконечно-разнообразнымъ случайностямъ, а осмысленіе, обобщеніе явленій. Въ томъ ея смыслъ, значеніе, законность, вѣчность — вопреки ученію теоретиковъ[2], осудившихъ ее пока на рабское служеніе теоріи, а въ будущемъ на конечное уничтоженіе, какъ вещи ненужной и безполезной, да вопреки же ученію и эстетическихъ гастрономовъ, обратившихъ ее въ какой-то sauce piquante жизни.
«Вотъ почему вездѣ, гдѣ поэтъ, и такой большой по натурѣ поэтъ какъ Некрасовъ, увлекаясь минутнымъ раздраженіемъ, не договариваетъ полной правды или далеко переступаетъ предѣлы общей правды, критика должна бытъ къ нему безпощадна» («Время» 1862 г. іюль, стр. 19).
Что вы будете говорить послѣ этого съ критиками, которые, повторяя ваши же мысли, вамъ же и противорѣчатъ!
Далѣе въ «Отеч. Запискахъ» было высказано такое мнѣніе, что отрицательное отношеніе къ простому русскому человѣку, къ крестьянину, въ которомъ «нѣтъ ни зерна человѣческой жизни», что это отношеніе должно было вездѣ мѣшать автору, когда онъ задумывалъ съ сочувствіемъ подходить къ крестьянскому быту. И въ «Коробейникахъ», и въ «Крестьянскихъ дѣтяхъ», и въ «Власѣ» отъ этого вышло много реторики. И понятно; или проклинайте жизнь, о которой вы говорите такими словами:
Въ насъ, подъ кровлею отеческой,
Не запало ни одно
Жизни чистой, человѣческой
Плодотворное зерно;
или, если въ васъ есть капля сочувствія къ забитому, то не проклинайте же его такими словами:
Въ пошлой лѣни усыпляющей
Пошлыхъ жизни мудрецовъ,
Будь онъ проклятъ, растлѣвающій
Пошлый опытъ — умъ глупцовъ!
Что нибудь одно, и изъ этой дилеммы выхода нѣтъ. Или въ жизни нѣтъ ничего, кромѣ предмета для сатиры, тогда и выдерживайте роль сатирика; или въ ней есть что нибудь путное, и тогда приберегите ваши грозныя проклятія для кого нибудь другаго. Эта двойственность подѣйствовала вредно на талантъ г. Некрасова, и повредила ему, когда онъ задумалъ стать въ прямыя отношенія къ народу.
Кажется, ясно. Г. Григорьевъ задумалъ тутъ приплести всякіе сборники старинныхъ русскихъ пѣсенъ и древнюю русскую литературу, которая будто бы извратила понятіе «Отеч. Записокъ» о народѣ и заставила выражаться такимъ образомъ о поэзіи Некрасова.
Между тѣмъ, что же самъ г. Григорьевъ говоритъ? Онъ относится къ отрицательному направленію «Современника» точь въ точь такъ же, какъ «Отеч. Записки»: всюду эстетическую доктрину Добролюбова называетъ «теоретическою», а о народности Некрасова, какъ поэта, говоритъ слѣдующее:
«Но народная натура поэта тронута цивилизаціею… Страстная натура Некрасова вполнѣ вдалась въ миражную жизнь (Петербурга), и, нечего грѣха таить, часто поддавалась ей, испытывала какъ ея отрицательныя вліянія, то-есть ужасы отъ пошлости, такъ, къ несчастію, и положительныя. Неизгладимая печать увлеченій миражной жизнью легла на его произведенія то желчными пятнами, то, увы! отзывами пошлыхъ водевильныхъ куплетовъ» (стр. 45).
Что жь это такое? Мы сказали, что отрицательное направленіе испортило поэзію г. Некрасова, и г. Григорьевъ призналъ это; мы показали фальшъ по отношенію къ народной жизни — и г. Григорьевъ чуетъ этотъ фальшъ; мы логически приписали его доктринѣ отрицанія, а г. Григорьевъ миражной жизни Петербурга. Ну, различіе невелико, и довольство отъ этого самобытнаго вывода я съ удовольствіемъ предоставляю г. Григорьеву.
Послѣ всего этого рождается вопросъ: не «миражная ли жизнь Петербурга» заставила и г. Григорьева писать противъ того, что онъ съ «скрежетомъ зубовнымъ» долженъ самъ повторить, хотя ему и не хотѣлось бы твердить зады послѣ статьи «Отеч. Записокъ»?
- ↑ Мы припомнимъ это время г. Григорьеву: это было въ „Москвитянинѣ“ пятидесятыхъ годовъ, когда онъ называлъ г. Некрасова не великимъ, какъ теперь, а больничнымъ поэтомъ. Если не ошибаемся, и память не измѣняетъ намъ, то такое прозвище дано было г. Некрасову отъ г. Григорьева, по поводу стихотворенія „Въ больницѣ“. Впрочемъ, можетъ быть, мы невѣрно сдѣлали цитату, и потому, если г. Григорьевъ пожелаетъ, пусть скажетъ намъ, и мы справимся повѣрнѣе.
- ↑ Просимъ обратить вниманіе, что г. Григорьевъ всюду ополчается на это ученіе; мы тоже были несогласны съ этимъ ученіемъ, и приложивъ это ученіе къ г. Некрасову, сдѣлали выводы о поэзіи этого писателя. Тогда г. Григорьевъ ополчился на насъ: «домашнія дрязги, молъ» — вотъ и разберите логичность этого критика!