Литература в жизни (Тэффи)
| ← Светская колея | Литература в жизни | Лекарство и сустав → |
| Из цикла «Прочее», сб. «И стало так…». Опубл.: 1911. Источник: Тэффи Н. А. Собрание сочинений [в 7 томах]. Том 1: «И стало так…». — М.: Лаком, 1998. |
Мы докончили сборник наших беллетристов, закрыли книгу и долго, молча, конфузились.
Наконец, один из нас, самый решительный, прервал молчание.
— Интересно, как отражается вся эта литература на жизни нашей молодежи, — сказал он. — Нельзя же предположить, что вся эта груда книг ускользнет от нее совершенно. Я не говорю о студентах и курсистках. Я говорю о тех пятнадцати-шестнадцатилетних мальчиках и девочках, которые так жадно читают, особенно то, что им не рекомендуется.
Наше поколение было воспитано, собственно говоря, на Тургеневе. Тургеневские типы всасывались в кровь, и на целые годы овладевали нашим воображением.
Помню я одну девочку, лет шестнадцати. Она чувствовала себя несколькими героинями сразу и, сообразно с обстоятельствами, разыгрывала роль одной из них.
Она сама признавалась, что, гуляя, всегда была «Асей». Бегала, прыгала, наивничала. Когда приходил влюбленный в нее лицеистик, она делалась Зинаидой из «Первой любви». Загадочно вздрагивала, пила холодную воду, смеялась нервным смехом.
Лицеист тоже был из «тургеневцев» И прекрасно понимал свою роль. Все шло великолепно.
Но вот случился большой скандал. Гуляли вместе, разговаривали загадочными фразами; лицеистик вертел в руках хлыст, которым, как подобает герою романа, «нервно сбивал головки цветов». И вот, в самый разгар тургеневщины, он вдруг ударил себя хлыстом по руке.
На мгновенье оба растерялись. По роману следовало (героиня была в эту минуту Зинаидой и, вообще, все велось, как в «Первой любви»), чтоб он ее ударил, а не себя. А она должна была поцеловать след от его хлыста на своей руке. «Медленно подняла руку» и т. д.
Теперь как же быть?
Лицеистик до того смутился, что чмокнул сам себе руку!
Это уж была узурпация. Он залез в чужую роль и нагло исполнил ее на глазах у главной артистки.
Артистка вспыхнула.
— Вы кажется вообразили себя Зинаидой из «Первой любви»? Ха-ха! Поздравляю! Очень эффектно!
И убежала, как «Ася».
А он, как герой «Аси», бегал два дня по полям и горам (дело было на даче, и улиц не было) и кричал:
— Я люблю тебя, Ася! Я люблю тебя.
Только через неделю решился он зайти в дом героини.
Он ожидал найти дом с заколоченными наглухо ставнями и старого преданного слугу (а, может быть, и служанку, или соседку, велика важность!), который передаст ему запечатанный конверт.
Он нервно разорвет конверт и глазами, полными слез, прочтет следующие строки:
«Прощайте! Я уезжаю. Не старайтесь разыскать меня. Я вас люблю. Все кончено. Твоя навеки!»
Но увы! Сладкая надежда на безнадежное отчаяние не оправдалась.
Все оказались дома и ели на террасе землянику со сливками.
А Зинаида-Ася, что с нею сделалось!
Она была «Кармен»!
Рядом с ней сидел бессовестный гимназист, тоже из «Кармен». Не то тореадор, не то «Хозе», а вернее, что на все руки.
Изменница извивалась вокруг него и, за неимением кастаньет, щелкала языком и пальцами.
— Тра-ля-ля-ля-ля!
Лицеист ушел, долго бегал по горам и полям, и, в конце концов, сам написал:
«Прощайте! Я уезжаю. Не старайтесь… и т. д.».
Но и здесь постигла его неудача.
Доверить кому-нибудь такое интимное послание было опасно.
Осенью ему предстояла переэкзаменовка, и родители (отец — тип из «Накануне», мать — прямо из «Первой любви», а, впрочем, отчасти и из «Дыма»: отовсюду понемножку худого) строго следили, чтобы он занимался науками, а не «белендрясами».
Пришлось самому выполнить роль верного слуги (или служанки, или соседки).
Пошел. Мрачно поздоровался. Передал письмо. Холодно поклонился и хотел уйти. Но тут, как на грех, подвернулась мать героини (вульгарная барыня из «Дворянского гнезда»), и, зазвав его на веранду, напоила чаем. А к чаю была дыня и… уйти было неловко.
Но вот послышались шаги.
Он смущенно поднял глаза и остолбенел от восторга.
Это была «она»! Не Кармен — нет!
С этим, очевидно, было покончено.
Одной рукой она сжимала письмо, другой судорожно цеплялась за стулья, как бы боясь «упасть во весь рост на ковер».
Это была страдающая героиня всех романов — и Ася, и Ирина, и Елена, и Зинаида, и Лиза.
— Что с тобой? — спросила мать. — Держи себя прилично.
Она горько улыбнулась.
— Скажите! Есть ли здесь поблизости обитель?
Сердце лицеистика сладостно екнуло.
— Обитель? — смущенно думал он. — Что такое? Почему? Уж не Вера ли это из «Обрыва»? Но та, кажется, не собиралась…
— Я пойду в монастырь, — сказала героиня.
— Лиза! — чуть не крикнул он.
— Полно дуру валять, — сказала барыня из «Дворянского гнезда». — Ешь вот лучше дыню. Нынче ананасная.
Героиня задумалась.
«Лиза» не уйдет, а дыня-то ведь не каждый день…
Грустно усмехнулась, села и стала есть.
И он простил ей это. «Колибри» тоже что-то ела, а уж она-то не была пошлая!
— Что же вы не кушаете? — сказала героиня уплетавшему лицеисту. — По-моему, лучше есть дыню, чем лгать о любви на страницах письма.
И тут же прибавила в пояснение:
— У меня «озлобленный ум» из «Дыма».
Лицеист втягивал щеки, как будто страшно худеет и тает на глазах.
И оба были счастливы.