(Повѣсть.)
Въ концѣ Августа прошлаго года, въ достопамятную епоху нашей Исторіи, когда Московскіе жители послѣ долговременнаго благоденствія внезапно увидѣли надъ собою грозную тучу, когда уже многіе отцы и супруги удаляли изъ Столицы дѣтей и женѣ своихъ, — въ сіе время Усердинъ, старой служивой, украшенный военнымъ Орденомъ, пребывалъ спокоенъ среди общаго смятенія. За то рѣзвая Лиза, его племянница, безпрестанно его тревожила: не проходило дня, чтобы она не вбѣгала въ кабинетѣ его и не твердила ему по нѣскольку разъ кто уѣхалъ, кто ѣдетъ, или кто сбирается ѣхать. «Сумасшедшая!» говорилъ ей дядя: «чего ты боишься? Если, въ самомъ дѣлѣ нужно будетъ выѣхать, ужели я здѣсь оставлю васъ? Но ни свѣтъ, ни заря бѣжать изъ своего дома — ѣхать неизвѣстно куда и за чѣмъ? Это простительно вздумать только вѣтреной шестьнадцатилѣтней дѣвочкѣ, какова ты.» — Я любя васъ, дядюшка, и зная что всѣ Ѣдутъ… — «Благодарю за любовь твою; но будь же, по крайней мѣрѣ увѣрена, что и я не меньше люблю тебя. Впрочемъ, это не есть еще доказательство любви, когда ты не такъ понимаешь вещи, какъ должно понимать ихъ. Посмотри на Софью, она при нынѣшнихъ обстоятельствахъ гораздо тебя благоразумнѣе: не подумай, чтобы я льстилъ дочери — я говорю безпристрастно…»
Въ самомъ дѣлѣ Софья не заботилась объ отъѣздѣ; но Софья и во многомъ не походила на Лизу. Одна имѣла болѣе склонности къ уединенію, любила чтеніе, музыку, работу: другая только что заботилась о свѣтѣ, и всякой балъ, спектакль, концертъ былъ для нее праздникѣ; одна была скромна, тиха и болѣе молчалива: другая рѣзва, говорлива и вѣтрена. Столь же различны были и внѣшнія ихъ достоинства: одна имѣла какія-то скрытныя прелести, которыя не вдругъ дѣлали впечатлѣніе; другая нравилась при первомъ взглядѣ и обворожала веселою улыбкою. — Лиза еще въ младенчествѣ лишилась своихъ родителей, и съ того времени воспитывалась подѣ непосредственнымъ попеченіемъ дяди, который былъ и опекуномъ ея. Усердинъ и дочь брата его не были осыпаны дарами фортуны, однакожъ не были ею и обижены.
Впрочемъ, можетъ быть Софья и по особливымъ причинамъ не заботилась объ отъѣздѣ: cepдце ея принадлежало Ліодору, а Ліодоръ былъ въ арміи, каждое извѣстіе о военныхъ дѣйствіяхъ поражало ее ужасомъ — каждой день она проливала слезы о своемъ другѣ; и гдѣ ей лучше было освѣдомляться о немъ, какъ не въ Москвѣ, въ близкомъ разстояніи отъ страха и кровопролитія? Лиза, будучи почти не разлучна съ нею, часто смѣялась надъ ея задумчивостію, а Софья, зная вѣтренность Лизы, не открывала ей причинѣ своей грусти, и старалась — сколь ни мало была къ тому способна — притворяться равнодушною,
Ктожъ етотъ Ліодоръ? Сынѣ истиннаго друга Усердица, молодой человѣкъ, офицерѣ гвардіи, прекрасной и умной. Хотя Софья читала съ дозволенія отца нѣкоторые романы, но неимѣла яснаго понятія о любви, и Ліодоръ сдѣлалъ впечатлѣніе въ душѣ ея не изступленіемъ страсти, а… своимъ сердцемъ и нравомъ. Онъ былъ такъ добръ, любезенъ, привлекателенъ, такъ скромно изъясняется въ своей нѣжности, что Софья невольнымъ образомъ чувствовала пустоту въ душѣ своей, когда онъ разставался съ нею. Много молодыхъ людей окружало ее, много было изъ нихъ прелестныхъ и умомъ и наружностью, но никто небылъ для нее Ліодоромъ… Ахъ! есть, конечно есть любовь чистая, непорочная; ибо такова точно была любовь Софьи! При послѣднемъ свиданіи Ліодоръ повѣрилъ ей тайну своего сердца, изъяснилъ надежды свои, и одно слово, вылетѣвшее изъ устъ прекрасной, воспламенило воинскій духѣ его: онѣ полетѣлъ на поля славы съ геройскимъ спокойствіемъ.
Между обожателями Софьи, Флоръ менѣе всѣхъ походилъ на Ліодора. Служа при дворѣ, имѣя несчетныя богатства, онъ мечталъ обворожить своими преимуществами всѣхъ Грацій Столицы. Воспитаніе Флора было самое опасное; родители его, слѣдуя общему повѣрью, полагали оное въ обученіи сына французскимъ наукамъ и непремѣнно подъ руководствомъ учителя-француза. За три тысячи рублей родоваго жалованья и за роскошнѣйшее по условію продовольствіе Флоръ достался въ пастырскія руки одного странствующаго аббата, и смиренный отецъ неутомимо преподавалъ ему лекц́110;и невѣжества и развращенія. Напитанный духомъ Вольтера и Дидерота, аббатъ скоро посвятилъ Флора въ адепты нечестія; но угождая неопытному питомцу, догадливый наставникъ неупускалъ въ то же время изъ виду и собственной безопасности: онъ часто совѣтовалъ Флору быть осторожнымъ въ обхожденіи съ простаками, и лучезарный блескѣ мудрости скрывать отъ слабыхъ взоровъ ихъ подъ завѣсою притворства.
Холодность Софьи, вмѣсто того чтобы погасить страсть его, воспламенила ее до изступленія. Будучи хитръ и пронырливъ, онѣ скоро замѣтилъ, что Ліодоръ любимъ Софьею; однакожъ скрывалъ свою досаду, надѣясь, что отсутствіе Ліодора перемѣнитъ вѣтеръ на его сторону. Съ самаго дня его отъѣзда Флоръ какъ тѣнь преслѣдовалъ Софью: не проходило гулянья, бала, спектакля, чтобы онъ не докучалъ ей (но ни блестящіе екипажи, ни шитые мундиры, ни остроумныя епиграммы не трогали Софью, которая всегда старалась избѣгать его присутствія.
Дядя сидѣлъ у окна, курилъ трубку и по обыкновенію журилъ племянницу, между тѣмъ какъ Софья вязала снурокъ и думала о Ліодорѣ — вдругъ является отецъ его, и говоритъ Усердину: «Другъ мой! не медли ни минуты — чемоданы въ повозку — и въ дорогу!» — Какъ! что это значитъ? — «Въ дорогу, въ дорогу!» повторяетъ старикѣ: «я самъ сей часъ ѣду — неприятель завтра вступитъ въ Столицу… Онъ не вступаетъ въ нее какъ побѣдитель, нѣтъ! онъ вторгается какъ безумный смѣльчакѣ, желающій приобрѣсти себѣ мнимую славу, хотя бы то было съ опасностію самому погибнуть. Какъ ни горестно Русскимъ впустить его въ древній градѣ сей — но спасеніе всего Отечества необходимо того требуетъ. Ктожъ за такую цѣну не пожертвуетъ своимъ домомъ и тѣмъ имуществомъ у котораго не можно спасти отъ хищныхъ рукъ неприятеля? Жаль, что мы съ тобой поустарѣли! Теперь-то для храбрыхъ воиновъ нашихъ наступило время славы! Я ѣду!» Въ самомъ дѣлѣ отецъ Ліодоровъ въ тужъ минуту простился съ семействомъ Усердина, и поспѣшно уѣхалъ.
Сіе извѣстіе поразило Усердина. Онъ любилъ славу Отечества, любилъ тѣмъ болѣе, что самъ проливалъ за него кровь свою и на берегахъ Дуная и на горахъ Альпійскихъ съ безсмертнымъ Суворовымъ; но вообразивъ, что потеря Столицы необходима для спасенія цѣлой Россіи, онѣ принудилъ себя успокоиться и велѣлъ все готовишь къ отъѣзду. Лиза посматривала на него съ такимъ видомъ, которой давалъ знать, что ея опасенія были справедливы… А Софья… нужно ли описывать, что она чувствовала, видя необходимость удаляться отъ Ліодора? Но надлежало уступить могуществу судьбы и понужденіямъ родителя, которой начиналъ уже сердиться за медлѣнность. Въ шести часовъ вечера они были за Троицкою заставою. Усердинъ рѣшился ѣхать въ Кострому, имѣя значительную деревню близь сего города.
Путешественники наши обращали слезящіе взоры свои къ Столицѣ. Вечернее солнце освѣщало для нихъ въ послѣдній разъ огромныя зданія, представляющіяся въ неизмѣримомъ пространствѣ; въ послѣдній разъ. блестящіе лучи его играли на златыхъ крестахъ и куполахъ. «Москва! милая Москва! сказалъ Усердинъ! дай Багъ, чтобы гроза, висящая надъ тобою, были непродолжительна.» — Дай Богъ скорѣе къ тебѣ намъ возвратиться, примолвила Софья! — и скоро первопрестольный градъ сокрылся изъ виду, Тутъ они были поражены другою горестною картиною, увидя безчисленныя толпы Московскихъ жителей, бѣгущихъ по дорогѣ! Общее несчастіе дѣлало всѣ состоянія равными. Тамъ старецъ, лишенный зрѣнія, отсталъ отъ своихъ спутниковъ, и простиралъ дрожащія руки свои къ небу, прося у него помощи; здѣсь молодая женщина, съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, не имѣя чѣмъ прикрыть наготу его, проливали слезы; а супругъ ея, изнуренный болѣзнію и усталостью, лежалъ на перекресткѣ!… Вопли и стоны смятенныхъ наполняли воздухѣ. Чувствительныя сердца путешественниковъ страдали отъ сего зрѣлища — они желали бы помочь каждому, но ето было выше возможности. Со втораго ночлега они увидѣли на Московской сторонѣ алое зарево, распространившееся по всему небу.
Во всю дорогу погода была прекрасная — тихая осень уподоблялась красному лѣту — и если бы путешественники были спокойнѣе, то мѣста, чрезъ которыя они проѣзжали, доставили бы приятнѣйшее занятіе ихъ воображенію. Троицкая Лавра знаменита своею древностію и происшествіями; — Переславль, достопамятный монастырями столь же древними, напоминаетъ и счастіе и злополучіе нашихъ предковъ; — Ростовъ привлекателенъ мѣстоположеніемъ города и обители на берегу обширнаго озера; — наконецъ Ярославль, орошаемый величественною Волгою, очарователенъ прекраснымъ строеніемъ и многолюдствомъ: все сіе служило бы сладостною пищею для ума и сердца, еслибы путешественники наши могли при тогдашнихъ обстоятельствахъ думать объ удовольствіи.
Приѣхавши въ Кострому, Усердинъ расположился провести въ етомъ городѣ приближающуюся зиму. Онъ нашелъ много родныхъ и знакомыхъ, съ которыми могъ раздѣлять время напасти. Между тѣмъ Софья и Лиза часта прогуливались по берегамъ широкой Волги, любовались картиной города, на нихъ расположеннаго; но частыя прогулки скоро наскучили рѣзвой Лизѣ: однообразіе такого занятія не согласовалось съ живостью ея характера. «Что ето за скучной городѣ! говорила она; нѣтъ никакой разсѣянности, никакого удовольствія!» — Ахъ! теперь и вездѣ будетъ скучно, отвѣчала Софья двусмысленно. — «А по чему?» — А потому, что когда неистовый врагъ не престаетъ гнать человѣчество; когда древняя Столица, объятая пламенемъ, горитъ какъ невинная жертва, принесенная Отечеству; когда можетъ быть въ сію минуту тысячи сыновъ его жизнію своею искупаютъ славу и благоденствіе Россіи: то можно ли думать о разсѣянности и удовольствіяхъ? — «Ты говоришь убѣдительно, и я не знаю что отвѣчать тебѣ; но ежели я попрошу дядюшку, чтобъ онъ удѣлилъ хотя одинъ день въ недѣлю для общества; то я думаю что Отечество позволитъ это»… — Для какого общества? Развѣ не ѣздятъ къ намъ родные и нѣкоторые изъ старыхъ нашихъ знакомыхъ?.. развѣ ихъ общество тебѣ неприятно? — «Да все одно и то же наскучитъ.»… Какъ тебѣ не стыдно! ты говоришь прошивъ своего сердца. — «Но для чего не войти въ новыя знакомства?» — Ахъ! какъ должно быть осторожными въ новыхъ знакомствахъ! — «Не понимаю отъ чего!» — Отъ того, что онѣ въ послѣдствіи часто бываютъ вредны. — «Я не боюсь послѣдствіи!» — Тѣмъ хуже! —
Такіе споры не рѣдко происходили между Софьею и Лизою: мнѣнія ихъ также не сходствовали какъ и нравы — и споры сіи сколько ни дѣлали досады Лизѣ, но сильныя и основательныя разсужденія Софьи всегда брали верьхъ надъ ея вѣтренымъ болтаньемъ, и она неоднократно давала обѣщаніе слѣдовать совѣтамъ дружбы. Лиза единственно по легкомыслію не сдѣлала выбора для своего сердца: кто вчера нравился ей веселостью, тотъ сего дня казался ей скучнымъ, и даже иногда тотъ поутру былъ для нее любезенъ, кто ввечеру заслуживалъ прилагательное несноснаго. —
Длинный вечеръ осени собиралъ и семейство и ближнихъ за круглый столикъ. Усердинъ читалъ иногда Сѣверную Почmy, и приводилъ въ содроганіе своихъ слушателей: неслыханныя злодѣйства, учиненныя въ Москвѣ нарушителемъ, всѣхъ законовъ, наполняли ужасомъ ихъ души; но надежда на верьховнаго Покровителя невинности, на храбрыхъ и усердныхъ сыновъ Россіи, не преставала оживлять сердца ихъ; Между тѣмъ услужливые вѣстовщики распространяли слухи о близкой опасности и сихъ мѣстъ, въ которыхъ они находились; Усердинъ ничему не вѣрилъ, велѣлъ по обыкновенію молчать болтливой Лизѣ и наблюдалъ только мѣры, принимаемыя Правительствомъ.
Уже благотворные лучи солнца не согрѣвали воздуха — погода становилась день ото дня ненастнѣе — но Софья все продолжала свои прогулки по берегамъ широкой Волги. Смотря на мрачныя тучи, которыя мелькали надъ ея головою, потомъ удалялись, исчезали за горизонтомъ, она представляла въ умѣ своемъ быстроту времени, погружающаго въ вѣчность всѣ наши радости и наслажденія; внимая глухому свисту бури, она воображала, что вся природа сѣтуетъ съ нею о Ліодорѣ, лодки смѣлыхъ рыбаковъ, борющіяся съ непогодою и стремящіяся во слѣдъ за величественными судами, приводили ее въ трепетъ; пущенный выстрѣлъ съ какого-нибудь проходящаго катера казался ей знакомъ близкой опасности; она останавливалась и взорами провожала странниковъ, до тѣхъ поръ пока они не скрывались изъ виду. Унылый шумъ пѣнистыхъ волнъ иногда погружалъ ее въ задумчивость; и она сидя на дикомъ камнѣ, томными но выразительными звуками облегчала тоску сердечную. Старой слуга, которой хаживалъ за Софьей; примѣчалъ горесть ея, и проливалъ слезы. Алексѣй — такъ называли добраго Служителя — видя ее задумчивость и не смѣя обнаружить свои мысли, старался по крайней мѣрѣ сокращать ея прогулки: «Пора матушка воротиться» говорилъ онъ — и ставилъ въ предлогъ наступающій дождь, или холодъ, или что-нибудь другое.
Въ одинъ день, когда погода была совершенно ненастная, и когда Софья не смотря на замѣчанія Алексѣя, прошла довольно далеко, вдругъ слышитъ знакомый голосѣ, который зовётъ ее по имени. Ктожъ кто? Отецъ Ліодоровъ! А сердце ея сильно забилось; но успокоившись веселымъ его видомъ, Софья вскричала: «ахъ! Какими судьбами: давно ли вы проѣхали?» — Въ сію минуту; отвѣчалъ другѣ Усердина; но какъ это я васъ встрѣтилъ въ такую погоду и съ однимъ Алексѣемъ? — Софья на силу могла скрыть сиси замѣшательство. — А я, продолжалъ старикъ, все жилъ въ Ярославлѣ, и получивъ письмо отъ сына, въ которомъ увѣдомляетъ онъ, что былъ въ знаменитомъ сраженіи при Бородинѣ и награжденъ Георгіевскимъ орденомъ, спѣшу теперь къ своему другу раздѣлить съ нимъ радость мою… Я увѣренъ, что вы всѣ возмете въ ней участіе. — Софья отвѣчала слезами, которыхъ не въ силахъ была удерживать. Прямодушный старикѣ, единственно приписывая слезы ея участію въ своей радости, благодарилъ Софью; а добрый Алексѣй, сдѣлавшись проницательнѣе послѣ жалобной пѣсни и послѣдней прогулки, смекнулъ, что барышня груститъ не даромъ.
Свиданіе Усердина съ его другомъ было самое трогательное, и радость сдѣлалась бы общею, если бы новое облако скоро не помрачило для Софьи животворнаго луча ея. Ввечеру между Московскими жителями, посѣщающими Усердина, является Флорѣ со всѣми своими тонкими привѣтствіями большаго свѣта, Усердинъ, держась всегда наружной благопристойности, принялъ нежданнаго гостя съ должною учтивостію. Лиза безпрестанно подбѣгала къ зеркалу; Софья потупила взоры свои и хранила молчаніе. Флоръ шутилъ надъ сею, какъ называлъ онъ, романическою задумчивостію, достойною пера и кисти — старался; быть любезнымъ и сколько можно болѣе занятымъ Софьею; но все безъ успѣха: необыкновенная сухость ея привела его въ замѣшательство, и онѣ уѣхалъ съ новою досадою; самолюбіе его было тронуто.
Когда всѣ разъѣхались, Лиза не преминула замѣтить Софьи, какъ она сухо обошлась съ приѣзжимъ гостемъ, и Усердинъ, вслушавшись, взялъ сторону Лизы. «Это негодится, другѣ мой», сказалъ онъ дочери: «хотя бы Флорѣ тебѣ и не нравился; но онѣ все имѣетъ право на твою учтивость…» Софья, выслушавъ сей выговоръ въ молчаніи, уже раскаевалась въ своихъ поступкахъ: столь сердце ея не привыкло удаляться отъ родительскихъ наставленій. — При первомъ послѣ того свиданіи Флорѣ былъ уже довольнѣе.
Увидѣвъ перемѣну въ обхожденіи Софьи и будучи отчасу болѣе воспламеняемъ ея прелестями, онѣ рѣшился требовать руки ея; къ тому же, торжество надъ Ліодоромъ было первымъ его желаніемъ. Выбравъ удобное время, онѣ объяснился съ Усердинымъ. «Предложеніе ваше, отвѣчалъ Усердинъ, я не иначе могу принять какъ съ договоромъ…» — Ахъ, сдѣлайте меня счастливѣйшимъ человѣкомъ въ свѣтѣ! вскричалъ Флоръ: успокойте сердце, страдающее нѣсколько лѣтѣ жестокою страстію… — "Договоръ сей, продолжалъ старикѣ нахмуря брови, состоитъ въ томѣ, чтобы вы сами и при мнѣ испросили согласіе моей дочери: " — Но ето согласіе болѣе отъ васъ зависитъ: дочь ваша столько почитаетъ своего родителя, что… — «А родитель столько почитаетъ свободу дочери и столько имѣетъ довѣренности къ ея правиламъ, что ни о а какія сокровищу въ свѣтѣ не будетъ противишься ея склонности. Софья! Софья! войди сюда*»
Она была въ ближней комнатѣ и слышала весь разговорѣ сей. Предложеніе Флора какъ громомъ поразило ее, и она едва переводила духъ свой; но отвѣтѣ родителя, исполнивъ душу ея всею къ нему нѣжностію, освободилъ ее отъ мучительной тяжести. Она съ важнымъ видомъ предстала передѣ судилище — рѣшишь участь Флора. Никогда еще Софья не казалась ему. Прекраснѣе. «Дочь моя! сказалъ Усердинъ господинѣ Флоръ дѣлаетъ мнѣ честь требованіемъ руки твоей, и я вмѣстѣ съ нимъ желаю знать, будетъ ли твое сердце на то согласно?» Тутъ господинѣ Флоръ уступилъ сильному порыву страсти, и по старой привычкѣ своей въ театральной декламаціи, со щегольскими ухватками приблизился къ Софьѣ, прижалъ правую руку къ своему сердцу, съ тихимъ наклоненіемъ головы сталъ на колѣни, и воскликнулъ голосомъ обожателя: «рѣшите, рѣшите участь вашего невольника!» — Софья, напоынивъ ему о неприличности такого уличительнаго положенія, продолжала: «извѣстіе, если сей неожиданной случай приводитъ меня въ такое замѣшательство, что я не въ состояніи… признаюся вамъ что…» — Что и могу надѣяться?… — «Что я не Могу быть вашею супругой.» — Что я Слышу! Господинъ Усердинъ! теперь отъ васъ зависитъ. — "Отъ меня, сударь, ничего независитъ; вы слышали отвѣтѣ ея….. О, если такъ, если ваша слабость…. Извините, до свиданія! Они разстались; Лиза, узнавъ обѣ етомъ происшествіи, не могла надивиться упрямству Софьи. «Что въ немъ не достаетъ? говорила она сестрѣ своей: и богатъ, и пригожъ, и знатенъ. Странно! я ни минуты бы не подумала, еслибъ Флорѣ по мнѣ явился съ такимъ предложеніемъ.» — И поступила бы весьма неосторожно, отвѣчала Софья: ты не знаешь его и впредь и можешь узнать совершенно: душа его прикрыта обманчивою личиною моднаго свѣта. — «Я не понимаю твоей личины моднаго свѣта. Вышедши за Флора, я пользовалась бы всѣми дарами фортуны.» — Но развѣ одно богатство доставляетъ намъ благополучіе?… Дай Богѣ, чтобы горестный опытѣ не научилъ тебя противному. — «Съ такимъ своенравіемъ ты никогда не найдешь счастія.» — Не знаю! —
Флоръ, возвратившись домой, излилъ все бѣшенство на людей своихъ — обыкновеніе слабыхъ душѣ, не уважающихъ правѣ человѣчества! Сильныя движенія овладѣли его душою; гнѣвѣ, досада, обманутая надежда, оскорбленное самолюбіе волновали ее, и онѣ запершись въ кабинетѣ, придумывалъ возможныя средства къ достиженію своей цѣли. Наконецъ, останавливается на одномъ, зоветъ камердинера, достойнаго повѣреннаго въ дѣлахъ своихъ, и даетъ ему злодѣйскія наставленія. — «Надобно увезти Софью, дочь Усердина. Она часто гуляетъ по городу съ однимъ только старымъ слугою — онъ тебя не знаетъ: Переодѣвшись въ дорожное платье, ты увѣрь его, что присланъ отъ Ліодора, которой будто бы раненъ и находится въ деревнѣ, недалеко отсюда. Скажи, что боясь испугать отца своего, онъ проситъ Софью посѣтить его подѣ видомъ прогулки. Карета будетъ ожидать на площади; завладѣвъ добычею, скачи въ Ярославскую мою деревню.» —
Усердіе легковѣрно. Добрый Алексѣй услышавъ отъ камердинера, что Ліодоръ раненъ, залился горькими слезами, и поспѣшилъ сказать Софьѣ, что имѣетъ препорученіе извѣстить ее о важномъ дѣлѣ. Онъ вышелъ съ ней, подъ видомъ прогулки, а камердинеръ Флора издали слѣдовалъ за ними. О Софья! истинный образѣ красоты и невинности! какая ужасная опасность тебя ожидаетъ!… Алексѣй со слезами разсказалъ ей положеніе Ліодора!.. Сердце его облилось кровію, когда онѣ увидѣлъ Софью, покрытую смертельною блѣдностію и готовую упасть безъ чувствѣ на землю, «успокойтесь, сударыня, сказалъ камердинерѣ, которой въ самую ту минуту очутился подлѣ Софьи: рана баринова не опасна; онѣ только желаетъ васъ видѣть.» — Да гдѣ же онъ? вскричала Софья. — «Въ двухъ верстахъ отъ города; вотъ и карета, которую прислалъ онѣ ..» — Но какъ въ эту пору… Ѣхать одной… за городъ: я не могу на то рѣшиться! — «Ахъ, сударыня! еслибъ знали, какъ онъ, заливаясь слезами, просилъ меня исполнить это порученіе; какъ онъ былъ увѣренъ, что вы не откажетесь приѣхать въ туже минуту! Скажи ей, говорилъ баринъ, что одинъ взоръ ея исцѣлитъ мою рану.» — И Софья не могла болѣе противиться! Бываютъ несчастныя минуты, когда правила строгой нравственности теряютъ власть свою надъ душею. Лишь только она сѣла въ карету, кучеръ ударилъ по лошадямъ Иванъ (имя камердинера) сталъ назади, а старикѣ, который за нимъ было бросился, получилъ такой щолчокъ въ спину, что безъ памяти упалъ на мостовую. Опомнившись, онъ уже невидалъ кареты, и не могъ надивишься наглому поступку слуги Ліодора! Ужасное предчувствіе овладѣло имъ; онъ рѣшился ждать на площади возвращенія Софьи,
Уже свѣтлая лупа взошла на высоту синяго неба и серебряными лучами играла въ кристаллѣ Волги — но Софья не возвращалась; каждый шопотъ, шорохѣ, или приближеніе кареты оживляли его надежду — но все было тщетно! уже и утренняя заря краситъ восточное небо, уже и лучезарное солнце освѣщаетъ землю… — "нѣтъ Софьи! отчаяніе овладѣло душею Алексѣя. Прождавши цѣлыя сушки, онѣ возвратился домой и, нашелъ тамъ все во слезахъ и смятеніи, и разсказалъ господину своему случившееся, Усердинъ сначала воспламенился ужасными гнѣвомъ; но видя искреннія слезы, непритворную горесть стараго служителя оставилъ его въ покоѣ; самъ же поспѣшалъ къ отцу Ліодора. Несчастная вѣсть поразила друга Усердина какъ громовымъ ударомъ. Изступленіе Леара только могло сравниться съ его положеніемъ! И Ліодоръ, думалъ онѣ, примѣрѣ своихъ товарищей, могъ обольстить, невинность! и Ліодоръ, котораго качества были утѣшеніемъ дней моихъ, опорою моей старости, могъ рѣшишься на такой гнусный поступокъ!… Упреки Усердина умножали его мученія, и сіи упреки служатъ доказательствомъ, что есть горести, которыя ожесточаютъ самое нѣжное сердце. «Вотъ храбрые подвиги вашего сына, говорилъ Усердинъ; вотъ чѣмъ заслуживаютъ знаки отличія! Обезчестишь на вѣки дочь благороднаго человѣка, поразишь родительское сердце жестокою скорбію — вотъ что можно назвать геройствомъ!» — Счастливъ, кто въ подобныхъ случаяхъ умѣетъ обуздывать свои страсти; но Усердинъ былъ изъ числа обыкновенныхъ смертныхъ: потерявъ единственное утѣшеніе при тихомъ вечерѣ дней своихъ, онъ забылъ на ту минуту и самую дружбу. Потомъ, когда раскаяніе заступило мѣсто запальчивости, онъ смягчилъ голосѣ свои и сказалъ: «Для чего Ліодоръ не открылъ тебѣ любви своей къ Софьи? для чего и она не; повѣрила мнѣ своей тайны? Мы благословили бы ихъ, а теперь….» и слезы горести мирили несчастныхъ. Лиза, сама рѣзвая Лиза, потеряла живость свою и болѣе не думала о разсѣянности, объ удовольствіяхъ, имѣя доброе сердце и будучи съ младенчества привязана къ Софьи, она чувствовала всю цѣну потери своего друга.
Въ чемъ же состояло намѣреніе Флора? А вотъ въ чемъ: получивъ желаемый успѣхѣ въ главномъ своемъ предприятіи, онъ рѣшился пробыть въ Костромѣ нѣсколько времени какъ для удаленія всѣхъ подозрѣній, такъ и для того чтобы наблюдать мѣры которыя приметъ Усердинъ въ отысканію своей дочери. Онъ явился къ огорченному старику съ видомъ искренняго участія, и высыпали передѣ нимъ множество извиненій въ колкостяхъ, которыя наговорилъ ему при послѣднемъ свиданіи. "Причина отказа вашей дочери теперь совершенно объяснилась: ее очаровалъ гвардейской мундирѣ, которой въ самомъ дѣлѣ присталъ къ Ліодору, особливо когда на гуляньи бывалъ онъ въ бѣломъ колетѣ, и въ каскѣ! Настоящій Марсъ!… Къ тому же, онъ такъ танцуетъ мазурку, что и въ самой Польшѣ осыпали бы его рукоплесканіями…. Но я все не извиняю Ліодорова поступка: брать молодую дѣвушку приступомъ!… это уже слишкомъ до военному! это ужасно!… ето противу всѣхъ правѣ общежитія и благопристойности! Впрочемъ, господинѣ Усердинъ, почитая васъ, еще разѣ повторю, что слѣдствія родительской слабости всегда бываютъ пагубны Старикѣ, занятый своею горестію, не слыхалъ и половины остроумныхъ насмѣшекъ, и не замѣчалъ веселости, которая, вопреки притворству, ясно оказывалась на лицѣ Флора. Но послѣднія слова проникли до глубины родительскаго сердца, и онѣ сказалъ ему: «Государь мой! пощадите отца, который — будьте въ томѣ увѣрены — и безъ нравоучительныхъ уроковъ знаетъ всю мѣру своего несчастія.» Флорѣ, дружески взявъ его за руку, отвѣчалъ: «Господинъ Усердинъ! мнѣ больно, что я растравилъ раны вашего сердца; но войдите и въ мое положеніе: каково потерять на вѣки то существо, которое было предметомъ всѣхъ моихъ желаніи?… Одно отчаяніе исторгло изъ меня жестокой упрекѣ сей; но — успокойтесь…. забудьте вину мою. я могу васъ еще и обрадовать.» — Какъ! что это значитъ? — "Могу еще оживишь ваши надежды — Бога ради, не мучьте меня. — «Слушайте!» Флоръ вынулъ золотую табакерку, попотчивалъ Усердина и продолжалъ: "Въ самой день вашего несчастія ѣздилъ я за городомъ съ охотой. Вдругъ показалась карета, скачущая опрометью изъ города. Удивляясь такой поспѣшности, я подбѣжалъ къ большой дорогѣ; карета какъ молнія мелькнула передо мною; но я очень замѣтилъ, что всѣ сторы были опущены. Слуга, стоящій назади, былъ въ военномъ дорожномъ платьѣ. « — Ето она, точно она! закричалъ старикѣ: бѣдная Софья! Но для него вы скорѣе меня о томѣ не увѣдомили? — „Я самъ не болѣе часу узналъ о вашемъ несчастій, и теперь только сообразилъ сходство обстоятельствѣ… Надобно кликнуть Алексѣя, который былъ съ Софьей; я сдѣлаю ему нѣкоторые вопросы.“ Разумѣется, что отвѣты служителя сходствовали съ признаками Флора, выключая только сторы, которыя, говорилъ Алексѣй, точно были всѣ подняты. „Ну, примолвилъ Флоръ съ замѣшательствомъ, такъ видно ихъ опустили, выѣхать изъ города!“
„Другъ мой! вскричалъ Усердинъ, обнимая злодѣя: какъ много буду я тебѣ обязанъ! но минуты дороги — скорѣе лошадей, коляску!“ Бѣдный Усердинъ! ты принимаешь змію къ своему сердцу; вмѣсто того чтобы преслѣдовать невинную дочь свою, ты будешь отъ нее удаляться. Въ самомъ дѣлѣ Усердинъ въ тотъ же день отправился, но по коварнымъ наставленіямъ Флора со всѣмъ не въ ту сторону, а похититель радовался, обезпечивъ совершенно дорогу, по которой увезли Софью.
Пора и намъ слѣдовать за нею. Софья, проѣхавъ большое разстояніе, не мало тому удивилась; но она полагала, что слуга Ліодора, сказавши ей, будто деревня очень близко, хотѣлъ болѣе тѣмъ услужить своему господину; поспѣшность ѣзды была ей также непонятна. Деревни безпрестанно мелькали передъ ея глазами, и карета не останавливалась; невольный страхѣ овладѣлъ ея душею. „Куда вы меня везете?“ нѣсколько разъ кричала она въ окошко. — Вотъ ужъ близко, сударыня! Не извольте бояться — повторялъ ей Иванъ, пока на конецъ карета остановилась на дворѣ прекраснаго сельскаго дома. Софью вынесли на рукахъ изъ кареты.
Опамятовавшись, она увидѣла себя въ большой и богато убранной комнатѣ. „Гдѣ я? спросила Софья въ отчаяніи; говорите; понимаю весь ужасъ своего несчастія; чей домъ ето?“ — Вы находитесь въ своемъ собственномъ домѣ, сударыня; ибо все имѣніе господина Флора вамъ принадлежитъ. — „Господина Флора?“ — и смертный хладъ разлился по всѣмъ ея жиламъ. Иванъ и приставленная къ ней женщина всячески старались ее успокоить. Тщетное стараніе! Софья неговорила ни слова, не принимала никакой пищи, и въ семъ положеніи двое сутокъ ей показались двумя вѣками! Все ея утѣшеніе — если только она могла чѣмъ-нибудь утѣшаться — состояло въ томѣ, что ей не препятствовали выходить въ садѣ и въ бесѣдку, изъ которой можно было далеко обозрѣвать сельскіе виды. Но природа становилась отчасу печальнѣе; хладная рука осени обирала послѣдніе листочки съ кудрявыхъ рощицъ; златыя нивы поблѣднѣли; цвѣты увяли; на лугахъ не пестрѣли стада; птички умолкли; лить дикіе журавли, летящіе станицей къ югу, наполняли воздухѣ криками. и уединенный филинъ отвѣтствовалъ имъ среди мрачнаго бора. Софья мечтала о Ліодорѣ, проклинала гнуснаго хищника, воображала горесть родителя, и сердце ея обливалось кровію! Но какую еще ужаснѣйшую картину она представляла себѣ въ будущемъ! чего должно было ожидать отъ Флора, нарушившаго всѣ законы чести и добродѣтели!… Воображеніе ея терялось въ напастяхъ, ей угрожающихъ…
На третій день послѣ обѣда, которой былъ конечно непродолжителенъ, Софья въ сопровожденіи неотлучныхъ своихъ стражей пошла въ бесѣдку. Погода была ясная и тихая, и Софья, обративъ взоры на большую дорогу, предавалась глубокому размышленію; но различныя явленія пробуждали ее отъ задумчивости. Это были то скачущіе екипажи съ выглядывающими изъ нихъ лицами; то поселянинъ съ прекрасною подругою, которой шелъ безъ заботы и попѣвалъ народныя пѣсни; то нищій, въ раздранномъ рубищѣ, съ болѣзненнымъ видомъ, остановившійся у бесѣдки и просящій милостыни. Но Софья чѣмъ теперь могла дарить несчастнаго?… Только слезою, подобно юношѣ, описанному Греемѣ. — Все сіи предметы, возбуждая въ ней различныя чувствованія, заставляли ее — хотя на нѣсколько минутъ — забывать раны своею сердца. Вдругъ звонѣ, колокольчика снова обратилъ ея вниманіе: густое облако пыли, отлетѣвшее въ сторону по направленію вѣтра, открыло взорамъ ея почтовую тройку, и сидящаго въ легкой повозкѣ офицера. Софья невѣрила глазамъ своимъ, не вѣрила своему сердцу, когда въ приближающемся путешественникѣ начинала узнавать … кого? Ліодора, которой былъ и теперь въ ея мысляхъ… Она крикнула — махнула платкомъ; и въ ту же минуту Ліодоръ очутился въ саду, въ бесѣдкѣ — и… въ объятіяхъ Софьи, между тѣмъ какъ Иванъ, прислонившись къ колоннѣ, стоялъ какъ окаменѣлый!
Радость, удивленіе, восторгѣ, нечаянность, не давали мнѣ выговорить ни одного слова; но взоры ихъ обѣяснили все, что они чувствовали. Въ первый еще разѣ Ліодоръ, прижалъ руку Софьи къ своему, сердцу, получилъ нѣсколько наградъ съ прелестныхъ устъ ея. Наконецъ успокоившись, Софья разсказала ему о безчестномъ поступкѣ Флора. Съ какимъ ужасомъ Ліодоръ выслушалъ ея повѣствованіе! съ какою признательностію обращался къ Провидѣнію, приславшему его для ея избавленія!..Софья! сказалъ онъ: твои несчастія прекратились — Ты опять свободна; но какъ повезу тебя въ этой тѣсной и безпокойной повозкѣ?» — Другъ мой! отвѣчала Софья, съ тобою никакое безпокойство не будетъ мнѣ чувствительно. — Когда они выходили, взявшись за руки, Иванѣ хотѣлъ было что-то вымолвишь, но грозный взглядѣ Ліодоровъ остановилъ его. «Бездѣльникъ, скажи своему господину, что вы нигдѣ не скроетесь отъ строгости законовъ.» Черезъ нѣсколько минутъ они очутились на дорогѣ.
Между тѣмъ Ліодоръ разсказалъ въ свою очередь, какой счастливой случай завелъ его въ мѣста сіи. Онѣ былъ посланъ въ Петербургѣ изъ арміи курьеромъ и уволенъ сверхъ того на 28 дней для свиданія съ своими родными; онъ рѣшился взять отпускъ, потому болѣе что военные громы утихали въ сердцѣ Россіи — столица была освобождена отъ злодѣевъ, которые въ постыдномъ бѣгствѣ искали уже себѣ спасенія. Ліодоръ ѣхалъ изъ Петербурга въ Кострому, и совершенію сверхъ чаянія сдѣлался избавителемъ своего друга. Софья, побуждаемая холодомъ и предосторожностію отъ любопытства, согласилась надѣть на себя шинель и фуражку Ліодора. Какая для него радость! Софья находилась подлѣ него, ѣхала съ нимъ вмѣстѣ, одѣта была въ его платье! Онъ едва могъ вѣрить своему счастію! При первомъ удобномъ случаѣ онъ пересадилъ Софью на покойную повозку, а самъ слѣдовалъ за нею въ почтовой телешкѣ.
Усердинъ, послѣ продолжительныхъ и безполезныхъ исканій, возвратился въ Кострому съ растерзанной душою; послѣдній лучѣ надежды угасалъ въ его сердцѣ. Отецъ Ліодора былъ съ нимъ неразлученъ; горесть служила нѣкоторымъ утѣшеніемъ для обоихъ, Лиза также находилась неотлучно при дядѣ, и своими разговорами, сколько могла, старалась разсѣять задумчивость огорченныхъ родителей.
Въ одинъ вечеръ, когда оба друга разсуждали о своемъ несчастіи, Алексѣй, снимая со свѣчекъ, далъ знать Лизѣ, чтобъ она вышла. «Что тебѣ надобно?» спросила она. — Ахъ, сударыня! какая радость! — «Что такое?… говори.» — Вѣдь господа приѣхали! — «Какіе господа? кто?» — Ліодоръ съ барышней! — И Лиза въ три секунды очутилась у повозокъ и уже цѣловала Софью. Ліодоръ попросилъ Лизу предупредить родителей, и она успѣла въ томъ съ довольною осторожностію; но негодованіе скоро изобразилось на ихъ лицахъ. «Какъ! вскричалъ Усердинѣ: дочь моя смѣла ко мнѣ приѣхать съ своимъ обольстителемъ!» — И сынъ мой, подхватилъ отецъ Ліодоровъ, смѣетъ надѣяться! Тутъ Ліодоръ и Софья, бывшіе уже въ ближней комнатѣ, не могли болѣе противиться тайному влеченію… Сынѣ и дочь явились передъ родителями. «Батюшка! вскричалъ Ліодоръ: „господинъ Усердинъ! успокойтесь; вы оба въ заблужденіи; мы невинны!“ и Софья со всѣмъ краснорѣчіемъ любви и невинности разсказала происшествіе. Родители, разцѣловавъ дѣтей своихъ, объяснили съ своей стороны все вѣроломство Флора, которое и на умъ никому изъ нихъ не приходило. „Еще сего дня по утру, говорилъ Усердинъ, онъ со мной прощался какъ искренній другъ мой; сего дня еще я сожалѣлъ объ отъѣздѣ его!… Но вы невинны, — я утѣшенъ!“ — И дѣти, и родителя, и Лиза, и добрый Алексѣй проливали слезы радости, благодарили Промыслѣ за чудесное спасеніе невинности, и въ сіи сладостныя минуты упоенія сердечнаго они даже забыли о гнусныхъ поступкахъ Флора: столь добродѣтельны, сердца ихъ чужды ненависти.
Когда сильныя движенія утихли, Усердинъ закурилъ трубку, отецъ Ліодора сѣлъ слушать подвиги своего сына, а Софья и Лиза предались съ восхищеніемъ сладости родства и дружбы. Надобно было повторять нѣсколько разъ одно и то же, и пробѣгать происшествія до послѣдней подробности. Родственная любовь! сладостная дружба! кто знаетъ васъ на опытѣ, одинъ тотъ можетъ вообразить себѣ такія сцены. Живописецъ, піитъ! оставьте трудѣ свой: искусство должно уступить природѣ. —
Въ самомъ дѣлѣ Флоръ по утру того же дня отправился въ деревню. Наши путешественники не попались ему не встрѣчу. Нетерпѣніе его возрастало съ каждой минутой. Уже онъ готовилъ въ умѣ своемъ планъ атаки, и рѣшался на все для удовлетворенія чувственной своей страсти… Наконецъ онѣ прискакалъ въ свою деревню, обѣщавшую ему столько наслажденіи!.. Но какъ описать его бѣшенство, когда приставница робко донесла ему о побѣгѣ Софьи съ Ліодоромъ! „Негодная! для чего вы ее выпустили!“ — Батюшка баринъ! что мнѣ уже было дѣлать, когда и самъ Иванѣ Кузмичь не могъ удержать ихъ! — „Да гдѣ же онѣ?“ — Убѣжалъ, государь милостивой, и меня звалъ съ собою; но я не пошла и хотѣла сама все разсказать вамъ. — Давно ли они уѣхали?» — Часа съ два, не болѣе. — Флорѣ, пораженный симъ извѣстіемъ, сдѣлался подобенъ сумасшедшему, и въ ту же минуту отправился въ Петербургъ. Дорогой припадки его увеличились: Усердинъ, Софья, Ліодорѣ, мечтались поперемѣнно въ его воображеніи, и каждый упрекалъ его въ свою очередь. Ненадѣясь избавиться отъ докукъ совѣсти, онъ вознамѣрился по крайней мѣрѣ избѣжать наказанія Законовъ и пробраться въ чужіе краи.
Ліодоръ и Софья получили благословеніе и значительной достатокъ отъ обоихъ родителей. Они соединились священными узами на вѣки. Всѣ знакомые, родные и многіе посторонніе, которые брали въ нихъ участіе, были свидѣтелями ихъ пламенныхъ обѣтовъ. Несправедливые слухи разсѣялись — и невинность восторжествовала.
Къ умноженію радости, Усердинъ получилъ извѣстіе, что Московскій домъ его остался цѣлъ среди всеобщаго разрушенія. Все семейство возвратилось зимнимъ путемъ въ Столицу, и отецъ Ліодора остановился съ молодыми, у Усердина, потому что его собственной домъ содѣлался жертвою пламени. Опустошеніе, ужасные слѣды непрнятеля, хотя сначала поразило ихъ чувствительность — но семейственное счастіе мало по малу возвращаетъ имъ безцѣнное спокойствіе. Къ тому же извѣстія, полученныя изъ арміи о конечномъ почти истребленіи злодѣевъ, сугубо вознаграждаютъ ихъ за прошедшія бѣдствія.