— Гуляешь?
— Гуляю. Что мнѣ теперь?.. Ряпушки пудовъ шесть сачкомъ наловилъ, въ кадушкахъ ее насолилъ — вотъ теперь семья недѣли на три съ хлебовомъ, сказалъ караульный сторожъ Миней, самодовольно улыбнулся, пососалъ трубку-носогрѣйку, увидалъ, что она потухла, выбилъ изъ нея золу и, спрятавъ трубку въ штанину, сѣлъ на скамеечку, рядомъ съ молодымъ человѣкомъ въ охотничьихъ сапогахъ, въ кожаной курткѣ, фуражкѣ и съ двустволкой на колѣняхъ. — На охоту собрались? задалъ онъ вопросъ.
— Да… Думаю поохотиться, да вотъ вашего заводскаго приказчика поджидаю. Онъ хотѣлъ со мной вмѣстѣ итти. Охота-то только нынче плоха. Совсѣмъ дичи нѣтъ.
— Весна была холодна. Майскіе-то холода, помните, какіе стояли! Огурцы смерзли. А птицѣ подавай тепло. Птица холоду не любитъ. Въ холодную весну выводковъ въ половину. Да и съ Ильина дня опять холода пошли. Вотъ рыба — этой холоду только подавай. Въ холодную погоду всякая рыба лучше ловится. Вотъ ряпушка-то… Нонѣ такой ея ходъ былъ, что вотъ я уже шестой десятокъ доживаю, а такого хода не запомню. Вотъ лещъ нонѣ поднадулъ рыбаковъ. А изъ-за чего? Лещъ идетъ тереться о камни, когда калина цвѣтетъ, а тутъ такъ выдалось, что когда калина-то цвѣла, деньковъ пять-шесть теплыхъ выстояло! А вѣдь лещъ, онъ временемъ идетъ. Калина отцвѣла — его ужъ въ мережку и не заманишь. Тутъ ужъ онъ какъ рѣдкостная вещь. Его и неводомъ рѣдко поддѣнешь. Онъ послѣ Троицына дня въ разумъ входитъ и хитеръ становится. Да, поднадулъ лещъ, поднадулъ… съ разстановкой повторилъ Миней и прибавилъ: — Поздно на охоту-то собрались. Надо бы утречкомъ.
— Да утромъ приказчику вашему недосугъ. Занятъ онъ. А одному бродить по лѣсу скучно.
— Темнѣетъ нонѣ скоро. Смотрите, какъ бы лѣшій не обошелъ, когда изъ лѣса-то возвращаться будете.
— Ну, вотъ… Я не вѣрю въ лѣшаго, улыбнулся молодой человѣкъ.
— Не говорите такъ, сударь… Не хорошо… таинственно подмигнулъ Миней. — Сами въ лѣсъ на охоту собираетесь — и вдругъ такія слова!.. Не ровенъ насъ…
— Полно.
— Оставьте… Еще если бы такъ до Ильина дня говорить, то ничего. Тутъ онъ не сердитъ и шутки шутитъ, а послѣ Ильина дня онъ сердитъ.
— Отчего же послѣ Ильина дня сердитъ?
— Его время начинается — вотъ отчего. Послѣ Ильина дня ночи темныя и длинныя, а это онъ страсть любитъ. Въ свѣтлыя ночи онъ спитъ, потому что свѣтъ ему не понутру, а въ темныя ночи его дразнить не слѣдуетъ.
— Да развѣ онъ слышитъ, что объ немъ говорятъ?
— Слышать не слышитъ, а чуетъ. Почуетъ, что вотъ къ нему невѣроятность чувствуютъ — и будетъ тому человѣку мстить.
— Да что же онъ можетъ сдѣлать?
— Живота рѣшить можетъ. Заведетъ въ такое мѣсто, что и не выйдете. Обойдетъ, запутаетъ и загонитъ въ топкое болото.
— Здѣсь такихъ глухихъ мѣстъ нѣтъ, возразилъ молодой человѣкъ.
— Какъ нѣтъ? А за рѣкой? Тутъ какъ-то кривулинскія бабы за брусникой пошли… Днемъ пошли. Пошли, да и сказали про него нехорошее слово, такъ онъ ихъ водилъ-водилъ — и заставилъ-таки ночевать въ лѣсу. Бабы столько страху натерпѣлись, что безъ брусники домой прибѣжали. Ягоды, кузовья — все побросали. Прибѣгаютъ домой — и давай ихъ трясти лихорадка.
— Заблудились?
— Въ томъ-то и дѣло, что въ своемъ знакомомъ лѣсу заблудились. Обошелъ. А и лѣсъ-то ихній только что названіе, что лѣсъ, но главная статья — болото, ручейки и лужи. А лужи есть такія, что ежели въ нихъ попасть, то такъ тебя съ головой въ тину и затянетъ. Сколько у кривулинскихъ мужиковъ коровъ-то тамъ тонетъ! Въ прошломъ году тоже лошадь Ивана Антипова затянуло. Искали, искали — глядь, а она стоитъ, сердечная, по брюхо въ тинѣ и ужъ задохшись.
— Такъ бабъ все-таки не затянуло?
— Нѣтъ, но онъ ихъ опуталъ, затуманилъ, разсказывалъ Миней. — Бабы такъ говорятъ, что онъ ихъ еще засвѣтло путать сталъ. «Стали, говорятъ, мы пробираться домой… Дорогу знаемъ чудесно. Идемъ по сухимъ тропинкамъ — вдругъ лужа. Мы поправѣе… Вотъ и поломанная елка, мимо которой, говорятъ, проходили, когда за ягодами шли… Когда за ягодами шли, было сухо, а тутъ, глядь — поперекъ опять лужа. Взяли влѣво — снова лужа. Мы назадъ. Окромя кочекъ, назади ничего не было, на этихъ кочкахъ и ягоды сбирали, а тутъ лужа. Тутъ мы, говорятъ, и поняли. Сѣли и давай плакать. А онъ какъ загогочетъ! Мы плачемъ, а онъ такъ и закатывается. Смотримъ — темнѣетъ. Темнѣе, темнѣе — ну, ужъ и дороги нельзя было искать, потому совсѣмъ темно стало». Такъ бабы до разсвѣта и просидѣли въ лѣсу.
— Просто заблудились, сказалъ молодой человѣкъ.
— Ну, да, заблудились! А черезъ кого заблудились? Онъ запуталъ.
— Пустое. Да развѣ не могли бабы безъ лѣшаго заблудиться?
— Какіе вы, сударь, странные! Какъ же онѣ раньше-то ходили и не плутали? Мѣста знакомыя. Вѣдь не въ первый разъ туда ходили за ягодами. Онъ.
— Вздоръ! Просто какъ-нибудь такъ…
— Оставьте, сударь… Не хорошо. Истинно вамъ говорю, что не хорошо… погрозилъ Миней. — Вѣдь въ лѣсъ идете, подъ вечеръ идете, такъ зачѣмъ его раздражать? Ужъ лѣсники, въ графскомъ лѣсу какой отчаянный народъ, сжились съ нимъ, а и они его послѣ Ильина дня ублажаютъ.
— Какъ ублажаютъ?
— Очень просто. Толокномъ кормятъ. На ночь мѣшечекъ съ толокномъ оставляютъ около караулки, а на утро проснутся, выйдутъ — толокна нѣтъ. Съѣлъ.
— Что ты, Миней, разсказываешь!
— Истинно, сударь, вамъ говорю. Мнѣ Потапъ графскій лѣсникъ — кумъ. Онъ врать не станетъ. Съ мѣшкомъ вмѣстѣ ѣстъ.
— Гм…
— Не вѣрите?
— Да конечно же, не вѣрю.
— Такъ куда же мѣшокъ-то съ толокномъ дѣвается?
— Просто бѣглые уносятъ. Развѣ мало въ графскомъ лѣсу бѣглыхъ скрывается! Самъ же ты мнѣ разсказывалъ, что тамъ и конокрадъ Лютовъ живетъ, котораго теперь ловятъ. Чѣмъ же нибудь онъ питается.
— Лютова свои на деревнѣ кормятъ, потому — боятся, какъ бы онъ краснаго пѣтуха не пустилъ. Вѣдь онъ не все въ лѣсу сидитъ. Нѣтъ-нѣтъ, да и покажется около деревни. Ну, тутъ ему кто краюшку хлѣба, кто кашки черепочекъ… Его бы давно поймали, кабы сами крестьяне захотѣли, а то его скрываютъ, все боятся, что онъ послѣ поимки опять убѣжитъ, да еще хуже дѣловъ надѣлаетъ.
На берегу показался еще охотникъ, рослый мужчина съ окладистой бородой.
— Ну, вотъ и приказчикъ вашъ идетъ. Сейчасъ мы и пойдемъ съ нимъ на охоту, проговорилъ молодой человѣкъ, поднимаясь со скамейки.
— Ой, не ходите, сударь, послѣ такихъ словъ! сказалъ Миней.
— Отчего?
— Да вотъ про него-то обмолвились невѣроятными словами, про лѣшаго-то. Лучше въ другой разъ пойдете. Поберегите себя.
— Пустяки.
— Ну, какъ знаете. Каяться потомъ будете, да поздно.
Молодой человѣкъ не слушалъ и шелъ на встрѣчу къ другому охотнику.