* 1831 год. Корабль Фершампенуаз. Командующий, капитан-лейтенант А. И. Барташевич. (Финский залив.) Под флагом только что произведённого в контр-адмиралы бывшего командиром этого корабля Г. И. Платера. Стоял на малом кронштадтском рейде, готовый втягиваться в гавань, в которую уже были завезены завозы, и корабль, подняв якорь, оставался на двух верпах. В это время приехал помощник капитана над портом, капитан 2 ранга Бурнашев, для осмотра крюйт-камер; он нашёл, что большая крюйт-камера не довольно хорошо вымыта, ибо в пазах много пороховой грязи, и, предложив командующему кораблём капитан-лейтенанту Барташевичу перемыть её вновь, уехал. Это предложение было сделано в кают-компании, где офицеры обедали, и Барташевичь, отдав ключи старшему артиллерийскому офицеру, поручику Тибардину, приказал хорошенько перемыть крюйт-камеру. Тибардин тут же передал приказание цейхвахтеру Мякишеву, и тот, взяв с собою пятерых канонеров (в помощь которым после ещё прислано пять), немедленно занялся этою работою. Кроме крюйт-камерных фонарей, которые были зажжены, Мякишев взял с собою два ручных и поставил их, один на порожнюю бочку, другой на палубу. В шестом часу, когда работа уже приходила к концу, вошёл в крюйт-камеру поручик Тибардин, посмотрел, сказал «ну теперь хорошо!» и вышел; вслед за ним вышел цейхвахтер для осмотра малой крюйт-камеры. Только что отошёл Мякишев, как сделался взрыв, и из большой крюйт-камеры повалил густой дым. Наверху не было слышно взрыва, и находящимся на кубрике он послышался: иным «как пушечный выстрел, но только полегче», другим «как упавшая бочка», третьим «как удар в турецкий барабан»; — вообще из этого видно, что взрыв не был силён. О причине канонер Иванов рассказывает так: «Бомбардир Ликукис стал осматривать полки, взяв с палубы один ручной фонарь; и когда он осматривал полки, где хранились картузы, то вдруг сделалось пламя над площадкой трапа; вынимал ли он свечку, не знаю». Канонеры бросились из крюйт-камеры; некоторых вытащили обеспамятствовавшими. Весть о пожаре быстро пронеслась по кораблю. Все другие работы были брошены, и команда обращена к тушению огня. Первыми прибежали на место пожара: лейтенанты Шанц и Обернибесов, поручик Тибардин и цейхвахтер. Лейтенант Шанц, задушаемый дымом, два раза падал без чувств и был относим матросами; наконец уже не было никакой возможности находиться внизу, и все бросились наверх. Между тем по распоряжению командующего был отворён кран в бассейне, прорублена палуба, и в совете офицеров положено прорубить и затопить корабль, для чего спустили с носовой части люки. Денежная сумма отправлена на берег с лейтенантом Лесковым. Вскоре приехал контр-адмирал Платер. Пламя уже вырывалось наружу, и спасти корабль не оставалось ни малейшей надежды; надо было спасти по крайней мере другие, близ стоявшие суда, и особенно деревянную стенку гавани. Затопить корабля не успели; было необходимо отвести его, но этого не могли исполнить: парохода не было, ветер с моря, WSW, свежий; отрубили носовой кабельтов с правой стороны и стали готовить передние стаксели; но корабль, уже не могший держаться на остальном верпе, заворотился в правую сторону (к стенке), подрейфовал и, миновав бастион, остановился на мели близко Лесных ворот, саженях в десяти от гавани. Уже занимались ростеры и огонь побежал по вантам. Множество шлюпок держалось на вёслах вокруг корабля, ожидая приказания приставать к борту; команда толпилась на русленях, на баке и юте, готовая броситься в волны. Наконец контр-адмирал Платер приказал спасаться. Как ни уговаривали офицеры, чтобы не бросались все вдруг, но, опаляемая огнём, задушаемая дымом, команда торопилась оставить корабль и толпами кидалась в воду; вахтенный лейтенант Богданов был сброшен натиснувшею на него толпою; бывшие около гребные суда принимали утопающих, однако ж 48 человек погибли; в том числе Корпуса штурманов подполковник Ванчурин. Говорили, будто он погиб от того, что навязал на себя много платья и деньги, скоплённые в трёхлетнюю заграничную кампанию. Когда команда стала кидаться в воду, капитан-лейтенант Барташевич был на баке; он спустился по висевшему на кране якорю, соскочил в воду и был вытащен на шлюпку, на которой уже находился лейтенант Шанц. Контр-адмирал Платер был в капитанской каюте вместе с доктором Корелиусом; он приказал боцманмату вышибить раму, и все трое спустились по шлюпочным талям, на которых держались, пока не подошёл ялик.
Корабль сгорел до днища. Офицеры и нижние чины лишились всего имущества. В числе других корабельных и экипажеских дел сгорел архив хозяйственной части плавания эскадры в греческих водах, находившийся на корабле для доставления в Россию.
Суд приговорил «к лишению живота»: командующего кораблём (настоящий командир, произведённый в контр-адмиралы, Г. И. Платер, был съехавши с корабля и не признан ответственным) капитан-лейтенанта Барташевича за поручение перемывать крюйт-камеру тому же артиллерийскому офицеру, который неисправно вымыл её в первый раз, и за упущение назначить к тому караульного офицера; артиллерийского офицера поручика Тибардина, за неисправную очистку крюйт-камеры в первый раз, за частые отсутствия из неё при вторичной перемывке и внесение в неё двух ручных фонарей; цейхвахтера Мякишева, тоже за внесение в крюйт-камеру двух ручных фонарей и за отлучки из неё при мытье. Аудиториатский департамент, оправдав командующего, предложил: артиллерийского офицера и цейхвахтера, в уважение неумышленности их вины и прежней хорошей службы «разжаловать в рядовые без выслуги». Адмиралтейств-совет положил такое мнение: «Как всякое, кем-либо из офицеров сделанное упущение, в большей или меньшей мере лежит по законам на ответственности командира, то и Совет не может оправдать капитан-лейтенанта Барташевича, а полагает участь сего офицера предать в милостивое воззрение государя императора». Государь император повелел Адмиралтейств-совету, пригласив в своё присутствие адмиралов Кроуна, Пустошкина и других опытных флагманов, определить меру вины командовавшего кораблём и следуемое ему наказание; а на последовавшем по этому определении, извинявшем капитан-лейтенанта Барташевича и присудившем ему «вменить в штраф бытие под судом», собственноручно написал: «Капитан-лейтенанта Барташевича, признавая виновным в пренебрежении своей обязанности, в том что после первой очистке крюйт-камеры, оказавшейся неисправно исполненной, не удостоверился сам, что она очищается с должною осмотрительностью, от чего и последовала при пожаре корабля гибельная смерть сорока восьми человек вверенного ему экипажа, разжаловать в матросы впредь до выслуги, а в прочем быть по сему».
Прибавление править
* 1831 год. Корабль Фершампенуаз. Командующий, капитан-лейтенант А. И. Барташевич (Финский залив.).
В дополнение к сделанному мною описанию этого страшного бедствия, совершившегося у ворот самой гавани по возвращении на родину из четырёхлетнего заграничного плавания, описанному по следственному и военно-судному делам, представляю здесь в дополнение письмо о некоторых обстоятельствах этого события контр-адмирала И. И. фон Шанца, бывшего тогда лейтенантом на этом корабле, напечатанное в «Морском сборнике» 1855 года (том XVI, № 5).
«Последними оставили корабль я и корабельный кузнец.
Находясь на кубрике для потушения пожара, я упал в обморок и господин Тибардин, стараясь привести меня в чувство, сорвал с меня сюртук и обливал меня водою. Придя в память и снова бросившись в огонь, я забыл о сюртуке, потому что и без него было очень жарко.
Когда корабль был уже на мели и кормою к ветру, а пламя охватило все батареи, я очутился на гальюне с помянутым кузнецом и матросом (фамилии коих к сожалению не упомню). Пламя, достигшее уже до дверей, ведущих из палубы на гальюн, обдавало нас невыносимым жаром: будучи в одной мокрой рубашке, я чувствовал, с другой стороны, сильный холод от ветра.
Находясь в таком положении, я сказал матросу: «Братец мой, у дверей капитанской каюты, под склянками, висит мой новый фризовый сюртук; попробуй-ка, не достанешь ли его?» — «Да ведь там всё в огне» — отвечал матрос. — «Ничего!» — возразил кузнец: «Ведь Иван Иванович перемёрз до смерти! Шлюпки же нет и броситься в воду нельзя: утонем, как все остальные дураки, которые на это решились. Ступай же с богом!» — и, сказав это, кузнец открыл двери, вытолкнул матроса в спину и запер за ним.
Матрос не заставил долго ждать себя: через несколько секунд после его ухода с треском растворились гальюнные двери и нас обдало пламенем; с ним вместе явился и матрос с сюртуком.
Вскоре прогорела и дверь. Пламя расстилалось горизонтально над нашими головами; над нами же горел фока-рей с парусом. Куда деваться?
В эту критическую минуту бедный спаситель мой, матрос, потерял голову: не слушаясь нас, советовавших ему не бросаться, он взобрался на утлегарь и прыгнул в воду, откуда прямым путём отправился в вечность. Мы же кое-как, ползком, перебрались на левый крамбол, под которым висел плехт. Около лап его, уже раскалённых докрасна и висевших над самою водою, держались в воде, бог весть за что, двое несчастных, просивших помощи; но вскоре вопль их утих. Когда мы добрались до конца крамбола, кузнец расположился позади меня, как говорит Ариот in groppa, и ну давай махать и кричать о помощи.
Здесь я должен заметить, что корабль находился от стенки не в десяти саженях, как сказано в статье[1]; а по крайней мере в сорока; если бы расстояние от корабля до стенки было только 10 сажен, то стенка неминуемо бы сгорела.
Тщетно прося помощи, кузнец объявил мне, что шуба его горит на спине и, что ежели мне не угодно подвигаться вперёд, то он бросится в воду и оставит меня. Я подвинулся ещё дюйма на два — донельзя. Кузнец уже сидел на шкивах, обхватив своими руками мои плечи, чтоб я не потерял равновесия и не упал на лапы плехта.
«Вот идёт шлюпка, ваше благородие!» — радостно сказал мне кузнец. Действительно, к кораблю приближалась шлюпка с офицером, но увы! подойдя к тому месту где вода от жара сделалась красною, поворотила назад. Однако ж, слава богу! через несколько минут показалась гичка адмирала Платера с одними гребцами и смаху очутилась прямо под крамболом, несмотря на то, что волосы у гребцов почти загорались. «Иван Иванович! кричали неустрашимые гребцы, ради бога бросайтесь скорее: мы сгорим! и фока-рей сейчас упадёт на нас!» Я бросился мимо лап плехта и гички в воду и вслед за сим почувствовал удар в голову. Это ударил меня друг мой, кузнец, каблуком своим. Вслед за кузнецом слетел вниз и фока-рей, весь объятый огнём. Нок его, переломившись о сетки, упал возле гички. Гребцы с ужасом спешили оттабаниться и, сразу переломив три весла, миновали опасность. Но они страдали более нас, потому что наша одежда была мокрая, а их загоралась.
Всё имущество моё сгорело на корабле, и на другое утро буквально у меня не было даже собственной рубашки. Единственным утешением мне был следующий отзыв Михаила Петровича Лазарева в следственной комиссии: «Если бы все действовали как лейтенант И. И. фон Шанц, то, может быть, корабль был бы спасён».
Примечания править
- ↑ В том же «Морском сборнике» (том XV, № 4) напечатанной; равно и в тексте этой Летописи. То и другое по следственному делу.