Летняя идиллия (Лефлер-Эдгрен)/ДО

Летняя идиллия
авторъ Анна Шарлотта Лефлер-Эдгрен, пер. Анна Шарлотта Лефлер-Эдгрен

Оригинал: швед. En sommarsaga, опубл.: 1886. — Источникъ: az.lib.ru • Перевод Марии Лучицкой.
Текст издания: журнал «Сѣверный Вѣстникъ», №№ 1-4, 1890.

ЛѢТНЯЯ ИДИЛЛІЯ.

А. Т. Едгренъ-Леффлеръ.

Переводъ со шведскаго. ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Обѣденный колоколъ созвалъ на большую гостиничную веранду всѣхъ жильцовъ; дулъ сильный вѣтеръ съ моря, и дамы прибѣжали запыхавшись съ развѣвающимися юбками. Погода не благопріятствовала пребыванію на верандѣ. А между тѣмъ, вотъ остановилась первая изъ дамъ и стала глядѣть на море, за нею другая, третья, и всѣ онѣ стояли, испуская отъ времени до времени удивленные возгласы. Маркизы стучали, ударяясь о крышу веранды; двое слугъ прибѣжало изъ залы, чтобы собрать ихъ и прикрѣпить къ столбамъ, по это удалось только послѣ долгихъ усилій. Большинство дамъ явилось безъ шляпъ и искусственный безпорядокъ причесокъ съ подвитыми, красиво окаймляющими лобъ волосами уступилъ мѣсто неожиданному безпорядку съ прямыми клоками волосъ, торчащими тамъ и сямъ и возбуждавшими недоумѣніе, потому что никакъ нельзя было понять, откуда они взялись, такъ какъ остальные волоса были вьющіеся.

— Что это такое? Что это виднѣется тамъ вдали?

— А! да это сумасшедшій норвежецъ, это онъ плаваетъ среди бурныхъ волнъ.

— О Боже! что вы говорите? вскричала одна изъ дамъ, готовая, казалось, упасть въ обморокъ при этомъ неожиданномъ извѣстіи. Фалькъ плаваетъ тамъ, среди этихъ ужасныхъ волнъ?

— Посмотри на «лозу», шепнулъ одинъ изъ мужчинъ. Она опять нуждается въ поддержкѣ. Поспѣши, воспользуйся случаемъ. Только помни — она вѣситъ не менѣе десяти пудовъ!

— Это чистое безобразіе, раздался тонкій щебечущій женскій голосокъ. Непростительно рисковать жизнью такимъ нелѣпымъ образомъ, совершенно даромъ.

— Не говорите этого; я нахожу, напротивъ, что такое необыкновенное мужество просто грандіозно, возразила «лоза».

— Ого, вотъ опять начинается перепалка между «лозою» и «синею», говорили улыбаясь мужчины.

Синяя получила это имя по многимъ причинамъ. Во-первыхъ, она была студенткою въ Упсалѣ и авторомъ нѣсколькихъ анонимныхъ статей по женскому вопросу, въ которыхъ проводились самые радикальные взгляды; во-вторыхъ, она любила одѣваться въ синій цвѣтъ и обладала, парою прекрасныхъ синихъ глазъ; при этомъ она произносила самыя рѣзкія фразы голосомъ, который звучалъ, какъ щебетаніе птицъ, и съ самымъ кроткимъ выраженіемъ маленькаго, нѣжнаго улыбающагося ротика. У нея была маленькая тонкая фигурка съ легкими, безшумными движеніями, гладкіе, блестящіе волосы съ красноватымъ оттѣнкомъ, и высокій, выпуклый, гладкій лобъ, который казался нѣсколько обнаженнымъ. Друзья ея совѣтывали ей обрѣзать на лбу волосы, говоря, что это ей будетъ гораздо больше къ лицу; но у нея были на этотъ счетъ свои опредѣленные принципы и она этого не желала. Высокій чистый лобъ придавалъ лицу интеллигентное выраженіе, — она была женщина мыслящая и не хотѣла имѣть видъ собаченки.

Посторонній, услышавшій прозвище «лоза» и «синяя» навѣрное ошибся бы если бы его попросили догадаться, къ кому относятся эти шутливыя названія, обязанныя своимъ происхожденіемъ остроумію скучающихъ посѣтителей утскэрскихъ морскихъ купаній. Маленькая «синяя» дѣйствительно походила на «лозу», нуждающуюся въ опорѣ, и при взглядѣ на нее трудно было повѣрить, чтобы этотъ улыбающійся ротикъ и этотъ щебечущій голосокъ, имѣли что-нибудь общее съ ярымъ радикализмомъ, скрывающимся подъ такою кроткою внѣшностью. Напротивъ того, такъ называемая «лоза» смотрѣла настоящимъ синимъ чулкомъ. Но кто приглядывался къ ней ближе, тотъ вскорѣ находилъ, что подъ этимъ мужскимъ обликомъ скрывалась настоящая женская душа. Она ненавидѣла современное женское эмансипаціонное движеніе; — да, она такъ сильно ненавидѣла его, что вся ея душа возмущалась при видѣ маленькой студентки и при мысли, какъ много зла надѣлали подобнаго рода женщины, которыя стараются возстановить женщину противъ ея природнаго господина, научаютъ ее критиковать лицо, которому она обязана подчиняться, отнимаютъ всю прелесть и всю поэзію отъ того, что есть наиболѣе прелестнаго и наиболѣе поэтичнаго въ мірѣ, — лоза, обвивающая дубъ, слабая и кроткая женщина; которая любовно и униженно, да, униженно склоняется на сильную грудь мужчины. Все это она произносила громовымъ голосомъ, смотря вверхъ съ подходящимъ къ обстоятельствамъ экзальтированнымъ выраженіемъ маленькихъ свѣтлосѣрыхъ потухшихъ глазокъ. Въ отвѣтъ на это маленькая «синяя», всегда съ нѣсколько смущенною миною, щебетала, что для нея просто нестерпимо слышать, какъ можетъ женщина въ наше время быть настолько лишенною чувства собственнаго достоинства, какъ можетъ вообще кто-либо смотрѣть униженно на другого, будь то мужчина или женщина, которая стоитъ всегда несравненно выше мужчинъ по душевной чистотѣ, — да, она не можетъ понять, какъ могутъ вообще женщины соглашаться выходить замужъ при существующихъ обстоятельствахъ, когда мужчины настолько пали въ нравственномъ отношеніи; она думаетъ, что единственное средство исправить мужчинъ состоитъ въ томъ, чтобы всѣ женщины образовали изъ себя антибрачный союзъ и объявили, что соглашаются выходить замужъ только за чистыхъ мужчинъ. Всѣ эти разговоры сильно увеселяли общество купающихся: одни принимали сторону «лозы», другіе — сторону «синей»; «лоза» отъ волненія гремѣла, «синяя» плакала отъ досады.

Впрочемъ сегодня дѣла не зашли такъ далеко: «лоза» была слишкомъ заинтересована этимъ, по ея мнѣнію, грандіознымъ зрѣлищемъ человѣка, сильнаго человѣка, боровшагося со стихіями, а «синяя», считая совершенно безсмысленнымъ такой безполезный рискъ жизнью, отвернулась и перестала смотрѣть на море, гдѣ человѣкъ, одаренный разумомъ, такъ сильно поддавался вліянію чисто животныхъ инстинктовъ.

Но среди общества было и другое лицо, рѣзко порицавшее героическую выходку норвежца. Одна дама, прозванная остряками «клячею» благодаря краснымъ глазамъ на очень блѣдномъ лицѣ, серьезно возмущалась безнравственностью зрѣлища — мужчины въ естественномъ видѣ. Конечно, разсмотрѣть можно было только голову съ густыми русыми волосами, которая то показывалась, то исчезала опять среди лѣнящихся волнъ. Но такъ какъ всѣ присутствующіе несомнѣнно знали, что нельзя плавать въ платьѣ, то «кляча» находила, что ея скромность страдаетъ отъ того, что всѣ это сознаютъ вмѣстѣ съ нею. Она была сестрою мѣстнаго доктора, который тоже пришелъ на веранду вмѣстѣ со своею молоденькою дочерью, и выражала брату глубокое негодованіе по поводу живого и нескрываемаго интереса, съ какимъ молодая дѣвушка слѣдила за русою головою, ныряющею въ волнахъ.

— Но это именно и доказываетъ, насколько моя дѣвочка невинна, возразилъ докторъ. Она и не думаетъ объ этомъ. Ты испортишь ее, если будешь возбуждать такія мысли.

— Ты неправъ, отвѣтила «кляча» голосомъ, который по своему ясному, пронзительному звуку походилъ на звонъ серебрянаго колокольчика, и посмотрѣла брату прямо въ глаза испытующимъ, пристальнымъ взглядомъ, который всегда какъ бы старался проникнуть въ самую душу ближняго. Необходимо думать о такихъ вещахъ. Христіанинъ никогда не можетъ быть слишкомъ деликатнымъ въ дѣлахъ, оскорбляющихъ скромность, и индифферентность въ этомъ отношеніи доказываетъ вовсе не невинность, а скорѣе безстыдство,

— Но, милый другъ, вскричалъ маленькій рыжеватый докторъ, повышая голосъ, всѣ мы ходимъ голые — въ платьяхъ, — и я не вижу, почему хуже быть голымъ въ волнахъ.

Это замѣчаніе было услышано всѣми присутствующими и возбудило общій хохотъ; всѣ поняли, конечно, чѣмъ оно было вызвано, и не мало насмѣшливыхъ глазъ устремилось на скромную «клячу». Но это ее не смутило. Она встрѣтила всѣ обращенные на нее взоры гордымъ, уничтожающимъ взглядомъ, такъ что большинство было принуждено отвернуться или опустить глаза.

Въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ общества, въ уголку веранды стояла дама приблизительно тридцати лѣтъ, на которую часто засматривалась публика; но къ ней никто не подходилъ и не заговаривалъ. Разсказывали, что она влюблена въ норвежца; говорили даже, что она съ нимъ въ связи, и положеніе ея среди купающихся было довольное одинокое. Дамы не любили ее, находили страшной кокеткой; она тоже не была особенной любительницей дамскаго общества; мужчины отстранились отъ нея, какъ только она начала оказывать явное предпочтеніе норвежцу.

Она была замужемъ, но то былъ, какъ говорили, французскій бракъ, — подразумѣвая при этомъ, что мужъ и жена живутъ на отдѣльныхъ половинахъ и видятся другъ съ другомъ только въ обѣденные часы. Мужъ почти весь день проводилъ на рыбной ловлѣ, — это была у него настоящая страсть, которую онъ могъ удовлетворять только во время короткихъ лѣтнихъ вакансій, отнятыхъ имъ отъ дѣлъ.

Анна Краббе стояла, обвивая руками одинъ изъ столбовъ веранды; наклонившись впередъ своею тонкою, гибкою фигурою и устремивъ на море свои большіе, сильно оттѣненные, мечтательные, васильковые глаза, которые принимали иногда необыкновенно суровое выраженіе; она, казалось, была всецѣло занята происходившимъ на морѣ и глубоко равнодушна къ замѣчаніямъ окружающихъ.

Но тутъ произошло событіе, которое сразу отвлекло взоры всѣхъ отъ моря и заставило забыть зрѣлище, за которымъ они слѣдили съ такимъ напряженнынъ вниманіемъ. Новая дама, — да, совершенно новая для всѣхъ дама появилась на верандѣ. Она вошла такъ свободно, какъ будто была давно представлена всему обществу и принята имъ въ свой кружокъ, смѣло подошла къ группѣ мужчинъ и спросила:

— Не думаете-ли вы, что тутъ есть опасность?

Всѣ взоры обратились на нее, и одинъ изъ мужчинъ отвѣтилъ:

— Конечно нѣтъ, онъ выскочитъ, это лучшій пловецъ, какого я когда-либо видѣлъ.

Можетъ быть это, — да, да, навѣрное такъ! Спросить швейцара! Отвѣтъ распространился съ быстротою молніи. Да, это она, она! Наконецъ-то! Вотъ уже скоро двѣ недѣли, какъ для нея приготовлено помѣщеніе въ гостинницѣ, двѣ лучшія комнаты съ видомъ на море, и ее ждали со дня на день, ждали съ большимъ любопытствомъ и нетерпѣніемъ.

Хотя она уже много лѣтъ проживала въ Римѣ, но на родинѣ ее всѣ знали. Посѣщавшіе Римъ скандинавки много разсказывали о ней по возвращеніи домой, а когда картины ея появлялись на выставкахъ въ Стокгольмѣ, онѣ возбуждали всегда всеобщее вниманіе.

«Кляча» имѣла свои сомнѣнія относительно нравственности художницы, потому что она рисовала голыя фигуры, большею частью дѣтей, но также и лѣсныхъ нимфъ и фавновъ и тому подобныхъ сомнительныхъ личностей. Было не мало и другихъ дамъ, которыя въ глубинѣ души питали тѣ же подозрѣнія, но не рѣшались громко высказывать ихъ, такъ какъ считали себя знатоками искусства, — а онѣ знали, что искусство имѣетъ право быть голымъ. «Лоза» приходила въ уныніе при видѣ искусства, до такой степени лишеннаго всякаго идеальнаго содержанія, «синяя» же горячо защищала современную теорію: то, что рисуютъ, не имѣетъ никакого значенія, — важно то, какъ рисуютъ.

Какъ только распространилось извѣстіе, что она наняла себѣ помѣщеніе въ гостинницѣ, тотчасъ начались безконечные споры о ея произведеніяхъ. Теперь же она сама такъ внезапно предстала предъ ними, что ея произведенія были забыты ради ея личности.

Художница Улла Розенгане, повидимому, сильно заинтересовалась пловцомъ. Она громко спросила, кто это такой. Дамы сдѣлали видъ, будто не слышатъ вопроса, точно онъ прозвучалъ въ воздухѣ, не будучи обращеннымъ ни къ кому изъ нихъ. Нельзя же вступать въ разговоръ съ особой, никому не представленною.

Но докторъ счелъ своею обязанностью отвѣтить — это норвежскій народный ораторъ Рольфъ Фалькъ. Онъ содержитъ въ Норвегіи высшую народную школу и пріѣхалъ сюда на парусной лодкѣ недѣли двѣ тому назадъ. Вонъ тамъ ниже стоитъ и его лодка.

— Лодка не велика, сказала Улла. Неужели онъ въ ней пріѣхалъ изъ Норвегіи.

— Да, онъ такой же превосходный лодочникъ, какъ и пловецъ. Это, вообще, очень эксцентричный человѣкъ, въ чемъ вы вскорѣ сами убѣдитесь. Но, быть можетъ, вы позволите мнѣ взять на себя смѣлость представиться вамъ, — такъ какъ никто другой не можетъ этого сдѣлать. Докторъ Браттъ, мѣстный врачъ. А это моя сестра, г-жа Мэллеръ, продолжалъ онъ, указывая на «клячу», которая открыла свои большіе глаза, посмотрѣла Уллѣ въ лицо глубоко проницательнымъ взглядомъ и крѣпко и сердечно пожала ей руку. Докторъ продолжалъ faire les honneurs.

— Для насъ большая честь — и для нашего маленькаго Утскэра, что къ числу своихъ гостей мы можемъ прибавить и г-жу Розенгане, сказалъ онъ. Позвольте вамъ также представить фрэкенъ Евелину Суръ, — онъ указалъ на «лозу», и фрэкенъ Нелли Нерманъ, — такъ называлась «синяя».

Г-жа Суръ съ достоинствомъ кивнула головою, за то Нелли Нерманъ поспѣшила съ живостью заявить, что она очень рада случаю познакомиться съ знаменитою художницею.

— Почему именно нашъ маленькій Утскэръ удостоился чести вашего посѣщенія, спросила она. Ахъ да, вѣдь у васъ тутъ есть родственники? Одна г-жа Розенгане…

— Да, это моя тетка съ материнской стороны и въ то же время вдова моего дяди. Я сюда пріѣхала нарочно для того, чтобы провести лѣто съ нею и ея дѣтьми.

— Но они не живутъ въ гостинницѣ, замѣтила Нелли. Они вѣрно поселились гдѣ-нибудь отдѣльно.

— Они на дачѣ, — тетка моя больна, а дочь ея Еглантина — глухонѣмая.

— Да, я слышала объ этомъ, сказала Нелли. Какъ это грустно. Но когда родители въ родствѣ между собою… Я знаю доцента, продолжала она съ нѣкоторымъ смущеніемъ. Онъ очень интересный собесѣдникъ.

— О да, отвѣтила улыбаясь Улла. Онъ большой оригиналъ, это вѣрно, но, у него не мало и добрыхъ качествъ, какъ мнѣ кажется.

— И очень умная голова, прибавила Нелли горячо.

Г-жа Краббе отвернулась отъ моря, гдѣ уже ничего не было видно, и глаза ея встрѣтились съ глазами Уллы.

— Какъ — ты здѣсь?

— Я могла-бы повторить твой вопросъ. Но я конечно знала, что здѣсь ждутъ пріѣзда знаменитой Уллы Розенгане.

— Вотъ уже скоро десять лѣтъ, какъ мы не видались. Но я тебя сейчасъ же узнала. Удивительно, право, какъ ты мало измѣнилась.

— Я?! о какъ ты можемъ это говоришь!

— Какая странная эта г-жа Краббе? говорили между собою дамы, входя въ столовую. Она ни разу не подала виду, что знаетъ фрэкенъ Розенгане, а между тѣмъ сколько было о ней толковъ за послѣднее время! Это воплощенная скрытность!

Г-жи Краббе и Розенгане направились вмѣстѣ въ столовую. Такъ какъ норвежецъ былъ ея сосѣдомъ по столу, то г-жа Краббе охотно помѣшала-бы Уллѣ сѣсть рядомъ съ собой, если-бы могла. Но внимательный содержатель гостинницы, думая сдѣлать удовольствіе своей знаменитой гостьѣ, приказалъ посадить ее рядомъ со знакомой; пришлось волею-неволею покориться.

По окончаніи супа, когда принесли рыбу, въ залѣ послышалось движеніе, одно изъ тѣхъ, которое наблюдается иногда въ театрахъ послѣ удачной реплики актера. Нельзя собственно сказать, чтобы кто-либо изъ зрителей двинулся или издалъ какое-либо восклицаніе, но по всему театру слышится какъ-бы трепетаніе листьевъ послѣ порыва вѣтра, — непроизвольное выраженіе чувствъ, которое умный актеръ цѣнитъ выше всякихъ аплодисментовъ.

Въ залу вошелъ новый посѣтитель съ фигурою настоящаго викинга; онъ быстрыми шагами направился къ г-жѣ Краббе и сѣлъ рядомъ съ ней. Это былъ высокій, широкоплечій человѣкъ, съ гибкимъ станомъ, энергическимъ, чисто норвежскимъ типомъ лица, густыми волосами, отброшенными назадъ съ широкаго лба, и съ вызывающимъ, надменнымъ и въ то же время пріятнымъ, полнымъ жизни и здоровья выраженіемъ во всей его личности. Онъ былъ героемъ купаній, — не только по своимъ подвигамъ въ дѣлѣ плаванія, но и потому, что при его появленіи нерѣдко усиленно бились женскія сердца, краснѣли и блѣднѣли женскія щеки, застѣнчиво опускались женскіе глаза и нѣжно звучали женскіе голоса, и «лоза» всякій разъ съ томленіемъ во взорѣ поглядывала на высокій крѣпкій дубъ.

Улла Розенгане, отъ природы очень наблюдательная, уже въ самомъ началѣ обѣда догадалась о роли, какую игралъ на морскихъ купаніяхъ эксцентрическій норвежецъ. Ея ясный, внимательный взоръ, который, казалось, снималъ всегда съ васъ мѣрку въ длину и ширину, быстро замѣтилъ, какое впечатлѣніе успѣлъ произвести сѣверянинъ на женскія сердца. Говорили ли о немъ, или нѣтъ, все равно, но какъ только отворялась дверь, дамы оборачивались, краснѣли и смотрѣли выжидающимъ образомъ на дверь или въ противоположную сторону. Все это очень забавляло Уллу. Герои романовъ вообще рѣдки, — какая удача, чтобы здѣсь, въ этомъ уединенномъ шведскомъ мѣстечкѣ, наткнуться именно на одного изъ нихъ.

Г-жа Краббе совершенно не говорила съ нимъ, — она еле поклонилась ему, но съ той минуты, какъ онъ вошелъ въ залу, она перестала ѣсть. Сначала онъ не обратилъ на это вниманія. Онъ былъ веселъ, разговаривалъ громко чрезъ столъ, съ сосѣдями направо и налѣво, былъ нѣсколько шуменъ и смѣялся смѣхомъ, который понравился Уллѣ своею сердечною веселостью, но въ то же время непріятно поразилъ ее своею несдержанностью.

— Но вы ничего не ѣдите, моя милая барынька, вскричалъ онъ внезапно, обращаясь къ г-жѣ Краббе, которая отказалась вновь отъ предлагаемаго ей блюда.

— Я не могу ѣсть, потому что слишкомъ много болтаю, отвѣтила она, слегка улыбаясь.

— Болтаете! Да вы не сказали ни одного слова съ тѣхъ поръ, какъ я вошелъ въ комнату.

— Да? въ самомъ дѣлѣ? А вы это замѣтили?

«Вотъ оно», подумала Улла, «наше истое сѣверное кокетство. Отталкивать, чтобы привлечь, играть роль обиженной, кокетничать пассивно. Какъ это все искусственно и какъ мнѣ не нравится!»

— Но почему же вы и не ѣдите, и не болтаете? спросилъ наконецъ норвежецъ.

— Это васъ, вѣроятно, мало интересуетъ. Я желаю одного только, чтобы это не уменьшило ни вашего аппетита, ни вашей веселости.

Фалькъ быстро наклонился къ сосѣдкѣ и, смотря ей въ лицо своими блестящими глазами, сказалъ ей вполголоса: «Если я васъ обидѣлъ, то вы должны сказать мнѣ: чѣмъ?».

Его глаза остановились на ней съ такимъ выраженіемъ, что

Улла, сидѣвшая по другую ея сторону, почувствовала себя очень неловко; нѣтъ, это было именно такого рода ухаживаніе, которое она не могла выносить. Въ этомъ взорѣ не было страсти, — иначе она ничего не имѣла бы противъ него, — это было заигрываніе, игра въ страсть.

Г-жа Краббе наклонилась надъ своею тарелкою, разрѣзала хлѣбъ на шесть равныхъ кусковъ, старательно разложила ихъ въ два ряда и затѣмъ шепнула:

— У меня сегодня нѣсколько разстроены нервы, я не выношу душевныхъ волненій, — вотъ почему я не могу ѣсть.

— Душевныхъ волненій! повторилъ онъ. Но изъ за чего же? Вѣдь это была просто моя ежедневная экскурсія.

— Я этого не выношу, сказала она, закрывая глаза. Я видѣла, какъ васъ поперемѣнно подхватывала то одна, то другая большая волна, — это меня страшно испугало, теперь я совсѣмъ больна.

Эта явная аффектація надоѣла Уллѣ.

— Какъ вы думаете, могу-ли я еще теперь, въ мои годы, научиться плавать? Я совсѣмъ не умѣю, спросила она Фалька.

— О, конечно, отвѣтилъ онъ. Вы хотите научиться? Вы смѣлы, не правда-ли? Я это вижу по вашему лицу. А если вы смѣлы, то это пустое дѣло.

— Можетъ быть вы будете такъ добры, согласитесь дать мнѣ нѣсколько уроковъ?

Нѣсколько головъ посмотрѣло на нихъ.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ. Мнѣ всегда хотѣлось, чтобы дамы и мужчины плавали здѣсь вмѣстѣ, какъ во Франціи.

— Ахъ да, правда, сказала Улла, только теперь понявшая, почему на нее смотрятъ съ такимъ удивленіемъ. Это не принято въ Швеціи.

— Не принято — вотъ слово, которое я не терплю, вскричалъ Фалькъ. Что, если мы поставимъ себя выше условныхъ приличій, фрэкенъ? Что, если мы съ вами постараемся основать общество пловцовъ, въ которомъ мужчины и женщины плавали бы вмѣстѣ.

— Вотъ отличная мысль! воскликнулъ Улла.

За столомъ воцарилось молчаніе, удивленное, негодующее молчаніе. Этого можно было всегда ожидать отъ нея, которая такъ любила рисовать голыя фигуры, нужно-же было ей пріѣхать именно на эти морскія купанія и производить здѣсь такой скандалъ.

Вставъ отъ обѣда, Фалькъ остановился съ Уллою на верандѣ, продолжая оживленно бесѣдовать съ ней. Анна Краббе исчезла. Черезъ нѣсколько минутъ Фалькъ оглянулся и сталъ искать ее глазами.

— Я именно сегодня условился покататься на лодкѣ съ г-жею Краббе, сказалъ онъ. Она вѣрно поджидаетъ меня у моря. Не желаете-ли и вы принять участіе въ прогулкѣ?

— Охотно, отвѣтила Улла.

Проѣхаться на лодкѣ мимо шведскихъ береговъ, это было нѣчто совершенно новое, неиспытанное, пріятное! Эти старыя, сѣрыя скалы! Она не знаетъ, любитъ-ли ихъ, во всякомъ случаѣ не сильно, — она любитъ югъ, только югъ, — но однако сѣрыя скалы, блѣдное небо съ своимъ нѣсколько холоднымъ сѣвернымъ оттѣнкомъ, такое эфирное, высокое, заливы, рифы и сѣро-зеленыя волны — все это хватаетъ за душу, затрогиваетъ то, что скрыто въ глубинѣ души и такъ рѣдко прорывается наружу.

— Любовь къ родинѣ? спросилъ норвежецъ.

— О нѣтъ, она вовсе не была патріоткой, она была космополиткой.

— Жаль, сказалъ онъ съ какою-то сердечною наивностью. Тотъ, чье сердце не билось горячо за родину, не знаетъ лучшаго чувства въ мірѣ. Тотъ не знаетъ вѣрно также, что значитъ любить семью, домъ.

— У меня нѣтъ ни семьи, ни дома, прервала она его. У дикихъ птицъ нѣтъ также ни гнѣздъ, ни семьи, а между тѣмъ жизнь ихъ самая счастливая!

Нѣчто въ ея словахъ непріятно поразило его. Глубокія чувства были, по видимому, чужды ей. Потому-то она и могла жить такъ одиноко, безъ всякихъ связей съ остальнымъ міромъ. Его взглядъ остановился на Аннѣ Краббе, которая сидѣла у моста и ждала.

— Интересно посмотрѣть, что изъ этого выйдетъ, сказала «кляча», проходившая мимо съ одною пожилою дамою. Г-жа Краббе никогда не соглашается ѣздить съ Фалькомъ въ обществѣ другой дамы.

— Это совершенно естественно, отвѣтила старая дама, остановившись, чтобы лучше слѣдить за тѣмъ, что происходило на мосту. Разъ мой мужъ ѣздилъ съ ними въ лодкѣ; она все время сидѣла рядомъ съ Фалькомъ и какъ только лодка наклонялась на сторону, схватывала его за руку, сжимала ее и кричала отъ страху. Она очень боится моря; если и ѣздитъ, то только ради того, чтобы быть съ нимъ; никто не видалъ ее въ лодкѣ ея мужа.

При видѣ Уллы, Анна встала съ потемнѣвшими глазами и пошла имъ на встрѣчу.

— Я готовъ, закричалъ Фалькъ, и фрэкенъ Розенгане ѣдетъ тоже съ нами.

— Я не поѣду сегодня, сказала Анна; на плечахъ у нея былъ накинутъ дождевой плащъ, а въ рукахъ она несла плэдъ, что ясно указывало на ея намѣреніе кататься. Дуетъ слишкомъ сильный вѣтеръ.

Улла сразу поняла причину этой перемѣны.

— Я тоже думаю, что сегодня не стоитъ ѣхать, сказала она. «Не я стану разлучать любящія сердца», подумала она съ нѣкоторымъ чувствомъ неудовольствія.

Она вернулась въ гостинницу, а Фалькъ послѣдовалъ за Анною на ея любимое мѣстечко въ скалахъ, гдѣ она любила подолгу сидѣть и смотрѣть на море.

Сегодня она была въ дурномъ расположеніи духа и мало расположена разговаривать. Она думала о своей старой школьной подругѣ Уллѣ Розенгане съ стѣсненнымъ сердцемъ и даже съ нѣкоторою злобою. Она предчувствовала со всею подозрительною ревностью любящей женщины, что эта художница своимъ свободнымъ обращеніемъ, выработаннымъ благодаря постоянному, ничѣмъ не стѣсненному общенію съ мужчинами, со своими великосвѣтскими манерами и умѣніемъ вести салонные разговоры можетъ сдѣлаться опасною соперницею. Что могла она противопоставить ей, — она, у которой не было ни умѣнія поддерживать бесѣду, ни образованія, ни какихъ-либо особыхъ интересовъ. У нея не было ничего, кромѣ своей любви, или вѣрнѣе сказать, она не дѣлала себѣ иллюзій на этотъ счетъ, кромѣ своего страстнаго, пылкаго желанія быть любимой. Она желала быть любимой не въ смыслѣ обыкновенной привязанности, — къ такого рода чувству она относилась совершенно равнодушно и у нея никогда не было ни одного друга, — она хотѣла сдѣлаться предметомъ страстныхъ желаній мужчины, его пылкихъ взоровъ, его затаенныхъ мечтаній. Безъ этого жизнь теряла для нея всякій смыслъ, обращалась въ пустую безсмысленную туманную картину, на которую она смотрѣла разсѣянно, безучастно, и которая казалось ей такой же недѣйствительной, какъ и сны.

Такимъ страстнымъ мечтамъ она предавалась съ ранняго возраста. Ея родители и учителя принимали ея задумчивость за выходящія изъ ряду способности и отъ нея, какъ отъ богато одареннаго ребенка, котораго нельзя втискивать въ обыкновенныя рамки, требовали гораздо меньше прилежанія въ чтеніи и другихъ работахъ. Ея большіе выразительные глаза, сжатыя губы, сдержанное обращеніе придавали ей загадочность сфинкса и всѣ, кто влюблялся въ нее, увлекались именно этимъ, чѣмъ-то таинственнымъ, которое проникало все ея существо и обѣщало такъ много при ближайшемъ знакомствѣ.

Фалькъ поддался также этому очарованію, а между тѣмъ онъ сидѣлъ теперь рядомъ съ ней и думалъ о другой. Никто никогда не производилъ на него такого сильнаго впечатлѣнія. Онъ не зналъ даже, какое это было впечатлѣніе, пріятное или непріятное, онъ зналъ только одно, что не могъ не думать о ней. Высокій гибкій станъ, свободная и гордая посадка головы, ея необыкновенная увѣренность въ каждомъ движеніи, свободная увѣренность прирожденной свѣтской женщины, и эти волосы, мелкими мягкими кудрями вьющіеся вокругъ головы — и глаза и улыбка.

— Ну! сказала Анна, взглянувъ на него.

— Что?

— Поѣдемъ?

— Какъ?! Вѣдь это было-бы невѣжествомъ относительно фрэкенъ Розенгане.

— Тогда отправляйтесь къ ней. Почему вы сидите здѣсь? сказала Анна, сдвинувъ густыя брови.

— Но право, фру, вѣтеръ на морѣ слишкомъ силенъ!

— Я не боюсь, отвѣтила она, поблѣднѣвъ.

— Неправда, вы боитесь, я вижу по вашему лицу.

— Есть вещи, которыхъ я боюсь гораздо больше, чѣмъ ѣхать на лодкѣ съ вами, сказала она, и взоры ихъ встрѣтились,

— Такъ вы хотите ѣхать на лодкѣ со мною? переспросилъ онъ.

Она посмотрѣла на волнующееся море, слегка содрогнулась, закрыла на секунду глаза, но отвѣтила рѣшительнымъ тономъ: «да».

II.

Солнце яркими лучами грѣло голыя, сѣроватыя скалы, возвышавшіяся надъ бухтою, у которой были расположены морскія купанія. У подножія скалъ разстилалось море, безмятежное, безмолвное и безцвѣтное. Воздухъ былъ проникнутъ сухимъ туманомъ, облекающимъ горы и рифы. Повсюду царила глубокая тишина. Никто не рѣшался двигаться въ полудневный жаръ. Большая часть публики засѣла на верандахъ, съ работами или книгами въ рукахъ. Вся флотилія лодокъ стояла въ гавани. Внизу на верандѣ мужчины обыкновенно ухаживали за дамами, но сегодня и это шло у нихъ вяло. Если и происходило какое-либо движеніе, то только по направленію къ купальнямъ и обратно.

Среди пыли на солнцепекѣ большой дороги расположилась подъ своимъ походнымъ зонтомъ фрэкенъ Розенгане. Дорога въ этомъ мѣстѣ дѣлала поворотъ и приближалась къ морю, гдѣ два-три мальчика купались между двумя защищающими ихъ отъ солнца скалами. Въ этой маленькой природной бухтѣ стояло нѣсколько рыбачьихъ лодокъ, нѣсколько сѣтей было растянуто на берегу для сушенія, къ обрыву скалы былъ прилѣпленъ маленькій ветхій сарайчикъ для укрыванія лодокъ, сѣдоволосый старикъ сидѣлъ около и починялъ сѣти — все это вмѣстѣ представляло весьма живописную картину, случайно очень удачно расположенную, и художница употребляла всѣ усилія, чтобы успѣть набросить ее на полотно раньше, чѣмъ она разстроится.

Она не обращала никакого вниманія на непріятный запахъ сушеной рыбы и гнилыхъ морскихъ водорослей, равно какъ и на палящій зной солнечныхъ лучей, но продолжала свою работу, рисуя большими, сильными взмахами кисти и не замѣчая, что нѣкоторые изъ дачниковъ приблизились къ ней и разговаривали, стоя за ея спиною.

Ея раздвижной стулъ глубоко врѣзался въ песокъ, и чтобы удобнѣе сидѣть, она принуждена была протянуть ноги во всю ихъ длину. Свою большую соломенную шляпу она сдвинула со лба, такъ что нижняя часть лица подвергалась вся дѣйствію солнечныхъ лучей — зонтъ защищалъ только полотно и палитру. Пепельные, мягкіе волоса падали ей на лобъ завитками до самыхъ бровей; свѣтло-голубые глаза прищурились отъ солнца, а лицо, съ покраснѣвшимъ отъ загара носомъ было покрыто слегка веснушками. Платье было сшито изъ платковъ, драпированныхъ во всевозможныхъ направленіяхъ; оно было коротко и изъ подъ него выглядывала бѣлая кружевная юбка. Ноги съ высокимъ подъемомъ были зашнурованы въ желтые парижскіе ботинки,

«Синяя» и «лоза», то есть фрэкенъ Нелли Нерманъ и фрэкенъ Евелина Суръ, съ любопытствомъ разсматривали это оригинальное явленіе, о которомъ онѣ не знали, что думать. Все существо фрэкенъ Розенгане было проникнуто такою глубокою самоувѣренностью, что ясно было, какъ мало вниманія обращала она на замѣчанія, которыя могли дѣлаться на ея счетъ. Она очевидно имѣла достаточно мужества, чтобы оставаться всегда самой собою и такъ мало интересовалась тѣмъ, что другіе думали о ней, и подходила-ли она сама или нѣтъ къ окружающей обстановкѣ, что ея полный индифферентизмъ производилъ импонирующее дѣйствіе, и въ то-же время въ этой удивительной самоувѣренности было нѣчто, задѣвающее васъ за живое. Любопытнѣе всего, что эта безцеремонность, вольность въ обращеніи, которая у каждой другой указывала-бы на недостатокъ воспитанности, у нея, напротивъ того, казалась чѣмъ-то безспорно изящнымъ, такъ что право, право…

Таковы были молчаливыя размышленія Нелли Нерманъ, пока она стояла и внимательно разсматривала Уллу Розенгане и ея работу.

Но Евелина Суръ вполголоса замѣтила кавалеру Уллы, доценту Розенгане:

— Право, жалко видѣть, на сколько современное искусство лишено идеализма. Возьмемъ хотя-бы, напримѣръ, этотъ сюжетъ — вѣдь въ немъ нѣтъ ни мысли, ни идейнаго содержанія.

Доцентъ, который при всякомъ рѣзкомъ замѣчаніи чувствовалъ себя крайне неловко и всегда старался примирить противоположные взгляды, охотно распространился бы въ отвѣтъ на это замѣчаніе; но такъ какъ онъ стоялъ слишкомъ близко отъ художницы, чтобы держать неслышно отъ нея маленькую рѣчь, приготовленную имъ въ головѣ, то ограничился улыбкою и краткимъ возраженіемъ: «право не знаю, можно ли это сказать?»

Фрэкенъ Розенгане сдѣлала маленькое движеніе головою, изъ котораго ясно было, что она замѣтила разговаривавшихъ; поэтому наблюдатели нашли приличнымъ приблизиться къ ней и поздороваться.

— Какой прелестный сюжетъ, прощебетала Нелли Нерманъ, глубоко убѣжденная, что фрэкенъ Розенгане съ нетерпѣніемъ ожидаетъ сужденій о своей работѣ.

— Сегодня превосходная погода, отвѣтила Улла; наклонившись, она отодвинула отъ себя полотно и стала разсматривать его, прищуривъ одинъ глазъ. «Вы этого не находите?» продолжала она, бросивъ бѣглый взглядъ въ сторону и замѣтивъ, что ея слова были найдены слишкомъ мало-осмысленными, чтобы заслуживать отвѣта.

— Если вы позволите мнѣ сдѣлать маленькое замѣчаніе, сказала Нелли съ обычною ей нѣсколько смущенною миною, — она чувствовала себя въ роли художественнаго критика и не могла освободиться отъ чувства отвѣтственности, связаннаго съ этою ролью, — все это кажется мнѣ какъ бы искуственно подстроеннымъ. Слишкомъ много собрано въ одномъ мѣстѣ — мальчики, старики, сѣти, лодка — это производитъ на зрителя впечатлѣніе сочиненнаго, а въ наше время, — въ наше время реализма, — когда натурализмъ, все болѣе и болѣе проникающій повсюду…

Голосъ Нелли становился съ каждымъ словомъ менѣе увѣреннымъ; она чувствовала себя неловко, принужденная говорить одна, между тѣмъ какъ художница не помогала ей ни единымъ замѣчаніемъ. Но тутъ вмѣшался доцентъ, который всегда нѣсколько стѣснялся и конфузился въ присутствіи своей знаменитой кузины, но не въ силахъ были теперь устоять противъ искушенія произнести небольшую рѣчь. Онъ заговорилъ, начиная, какъ всегда, съ обычной ему фразы: «Не знаю, право, можно ли это говорить!» Крайность въ томъ или другомъ направленіи была одинаково антипатична для его уравновѣшенной натуры juste milieu. Вѣское рѣзкое слово непріятно поражало этого мягкаго и разсудительнаго человѣка и заставляло его волноваться, точно его кто ударилъ въ лицо.

— Съ одной стороны, продолжалъ онъ, разсматривая кончики своихъ сапогъ, совершенно естественно стремленіе современнаго искусства искать прежде всего природы и правды. Но съ другой стороны, по моему, заходятъ слишкомъ далеко тѣ лица, которыя требуютъ полнаго отсутствія всякаго замысла, даже такого, какъ напр. въ настоящемъ случаѣ, когда картина подстраивается сама собою.

Его прервала фрэкенъ Суръ своимъ низкимъ басомъ:

— Вотъ чего я никакъ отъ васъ не ожидала, г. доцентъ! Я никогда не думала, что вы тоже станете утверждать, будто совершенно естественно со стороны искусства искать прежде всего природы и правды. Что такое искусство, если оно не ставитъ выше всего красоту, прекрасное!

— Конечно, отвѣтилъ доцентъ, у котораго началось легкое подергиваніе около глазъ при этомъ рѣзкомъ замѣчаніи. Но искать прекраснаго безъ естественнаго такъ же ошибочно, — по крайней мѣрѣ съ моей точки зрѣнія, прибавилъ онъ, смягчая свои слова, — какъ искать въ природѣ только одного безобразнаго и неестественнаго.

Фрэкенъ Розенгане продолжала разсматривать однимъ глазомъ свою картину; взявъ толстую кисть, она размѣшала на палитрѣ краски до неопредѣленнаго оттѣнка и наложила большое пятно этой краски на ту часть полотна, гдѣ должно было быть изображено небо. Затѣмъ, отодвинувъ отъ себя картину, она встала, отошла въ сторону и начала въ отдаленіи разсматривать эффектъ этой размазни.

— Интересно было бы услышать мнѣніе объ этомъ предметѣ самой фрэкенъ Розенгане, сказала фрэкенъ Суръ.

— О какомъ предметѣ? спросила Улла, прибавивъ бѣлой краски къ приготовленной на палитрѣ.

— Да объ отношеніи прекраснаго къ естественному, — т. е. объ истинныхъ задачахъ искусства.

— Единственная моя задача въ настоящее время — придать вотъ этому здѣсь воздуху его настоящій холодный оттѣнокъ, отвѣтила Улла, не отрывая глазъ отъ картины. Мои глаза такъ свыклись съ южнымъ небомъ, что я никакъ не могу передать на палитрѣ этотъ блѣдный, холодный полутонъ. Что же касается до задачъ искусства, она бросила мелькомъ взглядъ на доцента, — то о нихъ я ни мало не забочусь. Что дѣлали бы г. эстетики, еслибы и художники стали ломать себѣ голову надъ этими вопросами?

Бросивъ это колкое замѣчаніе, она опять сѣла и начала усердно работать надъ краскою, наброшенною ею тамъ и сямъ на полотно.

— Фрэкенъ Розенгане такъ права, такъ права, сказала Нелли, обрадовавшись случаю показать, что есть люди, которые держатся еще болѣе крайнихъ мнѣній, чѣмъ она. Художникъ долженъ быть свободнымъ отъ всякихъ теорій. Подражать природѣ, передавать вѣрно какъ прекрасное въ ней, такъ и безобразное, — вотъ что должно быть его единственною задачею. Все остальное — старый невыдохшійся еще романтизмъ.

Такъ какъ Улла не обнаруживала никакого желанія вступать вновь въ разговоръ, то дамы продолжали свой путь въ сопровожденіи доцента, не переставая горячо спорить.

Маленькіе голубые бантики, которыми было усѣяно ситцевое голубое платье Нелли, развѣвались при всякомъ движеніи въ то время, какъ она шла впередъ своими мелкими быстрыми шажками. Съ ея бѣлой соломенной шляпы спускалась голубая лента; рыжеватые свѣтлые волоса слегка завивались вокругъ высокаго лба, а голубые глаза глядѣли такъ кротко, съ кротостью глазъ мадонны, въ то время какъ она подымала ихъ и, смотря на высокую коренастую фрэкенъ Суръ, шедшую съ нею рядомъ, съ пренебреженіемъ восклицала:

— Идеализмъ! красота! Ахъ, все это только фразы! Кто вѣритъ въ нихъ въ наше время!

— Грустно видѣть, говорила фрэкенъ Суръ, крайне грустно видѣть, что такое опасное заблужденіе…

Улла ничего больше не слышала, такъ какъ разговаривавшіе повернули за уголъ дороги. Но ей не долго пришлось сидѣть одной: другая пара приближалась къ ней. То были Фалькъ и г-жа Краббе. Они шли близко другъ къ другу, онъ, наклонившись къ ней и о чемъ-то горячо разговаривая, она молча съ опущенными глазами, воспринимая его слова всѣмъ своимъ существомъ. Черное, плотно облекающее платье, матовая блѣдность лица особенно рельефно оттѣняли пылкое, страстное Чувство, выражавшееся въ этихъ опущенныхъ глазахъ, въ этихъ нервно сжатыхъ тонкихъ губахъ. Улла съ интересомъ посмотрѣла на нихъ.

Увидѣвъ ее, они остановились изъ вѣжливости, съ очевидною неохотою. Фалькъ молчалъ и разсѣянно смотрѣть вдаль. Г-жа Краббе нѣсколько неувѣреннымъ тономъ спросила, какъ можетъ она работать въ такую жару.

— Жара мнѣ очень пріятна, отвѣтила Улла. Здѣсь, на сѣверѣ, чувствуешь напротивъ, всегда недостатокъ въ теплѣ.

Фалькъ нечаянно оглянулся на картину.

— Что за прелесть! вскричалъ онъ горячо.

Въ его голосѣ слышалась неподдѣльная искренность, въ словахъ выражался наивный восторгъ передъ красотой, который для художника имѣлъ гораздо большее значеніе, чѣмъ какай бы то ни было эстетическая художественная критика. Уллу онъ затронулъ за живое.

— Какъ вы думаете, не придала ли я воздуху слишкомъ теплый оттѣнокъ? спросила она.

— Право не знаю, это такъ хорошо. Не правда ли? обратился онъ къ г-жѣ Краббе.

— Да, очень красиво, отвѣтила она равнодушно.

Улла посмотрѣла на нее. Все ея существо было проникнуто счастьемъ — какимъ-то особеннымъ, чувственнымъ счастьемъ. Что значила для нея картина, природа и всѣ окружающіе ее люди сравнительно съ ея собственными мечтами!

Улла почувствовала какъ-бы уколъ въ сердце. Эта недалекая, недаровитая, инертная Анна Краббе, которая никогда не имѣла никакой цѣли въ жизни, — она была во всякомъ случаѣ счастлива, счастливѣе чѣмъ она сама со всѣмъ ея прошедшимъ, всѣмъ окружавшимъ ее поклоненіемъ, всей ея жизнью, богатой перемѣнами и содержаніемъ. Она была счастливѣе потому, что обладала несравненно менѣе сложною натурою, такъ что могла подпасть всецѣло подъ вліяніе одного чувства, хотя-бы несложнаго, чувственнаго! Потому что чувство, притягивавшее другъ къ другу эти два существа, было вовсе не симпатія, не взаимное пониманіе, не общность интересовъ, не сходство характера. Это была просто физическая любовь, неосмысленная, безъидейная чувственность, — и только. А между тѣмъ счастливъ былъ тотъ, кто могъ цѣликомъ отдаться хотя-бы даже и такому чувству, — не копаясь въ немъ, не анализируя его, не спрашивая себя, стоитъ-ли предаваться ему, и не отвѣчая, что врядъ-ли стоитъ подвергаться мукамъ, которыя любовь можетъ повлечь за собою — какъ дѣлала она всякій разъ, когда готова была полюбить.

Поднялся легкій вѣтерокъ, я воздухъ. и вода сразу на столько измѣнились что Улла не могла продолжать своей работы. Фалькъ предложилъ, прокатиться на парусахъ, но Улла отказалась за неимѣніемъ времени, — у нея былъ начатъ другой этюдъ, для котораго такое освѣщеніе было какъ разъ впору.

— Неужели ты будешь работать цѣлый день? спросила г-жа Краббе.

— Да, когда я работаю, я работаю всегда цѣлый день. Когда я отдыхаю, я люблю отдыхать настоящимъ образомъ — отдыхать не только отъ кисти, но и отъ мыслей и отъ всѣхъ своихъ фантазій, а это я могу сдѣлать только тогда, когда что другое сильно займетъ меня.

— Неужели бываетъ время, когда тебя занимаетъ что-нибудь другое? спросила Анна. Я думала, что у тебя одна только страсть — живопись.

— О, нѣтъ, сказала Улла, бросивъ на подругу значительный взглядъ. Не всѣ такъ счастливы, что могутъ имѣть одну только страсть,: — у меня ихъ много, и я постоянно перехожу отъ одной къ другой.

— Быть можетъ вы согласитесь прокатиться? спросилъ Фалькъ подходившаго доцента.

— Нѣтъ, благодарю, отвѣтилъ послѣдній, я не нахожу полезнымъ для себя кататься теперь, когда я только что выкупался.

— Но, мой милый Людовикъ, прервала его Улла, какъ ты можешь говорить это въ такую жару?

— На морѣ дуетъ.

— Милый мой, помилосердуйте, вскричалъ Фалькъ, вѣдь вы совсѣмъ молодой здоровой человѣкъ.

— Именно потому, что у меня необыкновенно хорошее здодоровье, отвѣчалъ доцентъ, было-бы неблагоразумно съ моей стороны подвергать себя какой-либо опасности.

Онъ кротко улыбнулся и посмотрѣлъ съ извиненіемъ на окружающихъ, чтобы изгладить дурное впечатлѣніе, которое его рѣшительный отказъ могъ произвесть на нихъ.

— Но я очень благодаренъ за любезное приглашеніе, прибавилъ онъ, и надѣюсь въ другой разъ, — онъ поклонился, но Фалькъ не замѣтилъ его поклона; онъ обратился къ г-жѣ Краббе:

— Ну, а вы какъ, фру Краббе? вы не рабъ своей работы и не рабъ своего, здоровья? вы поѣдете со мною, не правда-ли?

— О, да, охотно, отвѣтила она; затѣмъ, обращаясь къ Уллѣ: я никогда не думала, что у тебя настолько развито чувство долга. Въ дѣтствѣ я помню…

— Долгъ! вскричала Улла, — или рабъ, какъ выразился г. Фалькъ. Нѣтъ, я вовсе не рабъ своего долга. Я признаю только одну обязанность — слѣдовать своему минутному вдохновенію. И теперь у меня проснулось желаніе ѣхать съ вами.

Она направилась къ своему рабочему ящику, спрятала въ немъ кисти, сложила стулъ и мольбертъ, а Фалькъ пошелъ къ мосту готовить лодку. Доцентъ предложилъ Уллѣ помочь ей нести вещи; предложеніе это было сдѣлано съ нѣкоторымъ смущеніемъ, какъ бы не зная, къ какимъ послѣдствіямъ оно можетъ повести. Она сейчасъ же отдала ему ящикъ и стулъ и затѣмъ собиралась уже подать сложенный легкій мольбертъ, когда замѣтила такое удивленное выраженіе на его лицѣ, что изъ вѣжливости спросила: «можетъ быть это будетъ слишкомъ много для тебя?» продолжая въ то же время спокойно передавать ему свои вещи одну за другой. Но когда онъ отвѣтилъ ей на это съ очевиднымъ облегченіемъ: «да, это будетъ слишкомъ много», — она сразу перемѣнила тонъ, отняла у него все: мольбертъ и зонтъ взяла въ одну руку, ящикъ, стулъ и мѣшокъ съ кистями въ другую, картину положила себѣ на грудь, подпирая ее руками и подбородкомъ.

— Что ты дѣлаешь? вскричалъ съ отчаяніемъ доцентъ. Вѣдь я же могу понесть часть этого.

Фалькъ вернулся въ эту минуту, чтобы провести дамъ къ лодкѣ, и протянулъ руку, чтобы освободить Уллу отъ ея вещей.

— Что это значитъ? съ какой стати вы это сами несете? вскричалъ онъ, бросивъ на доцента негодующій взоръ.

— Это значитъ, что только тотъ понесетъ эти вещи, кто понесетъ и меня самую, отвѣтила со смѣхомъ Улла, поддаваясь нашедшему на нее припадку веселости и продолжая двигаться впередъ со своимъ грузомъ. — Разъ я признаю себя несовершеннолѣтней и принимаю помощь отъ другихъ, то дѣлаю это вовсе не затѣмъ, чтобы давать имъ несть только половину моихъ тяжестей. Я хочу или быть восточной султаншей и не дотрогиваться ногой до этой плебейской земли, — или быть свободной женщиной и во всемъ самой помогать себѣ.

Не успѣла она договорить своей рѣчи, какъ Фалькъ поймалъ ее на словѣ. Онъ чувствовалъ физическую потребность пускать при всякомъ удобномъ случаѣ въ ходъ свою необыкновенную мускульную силу; кромѣ того, ему всегда пріятно было дѣлать то, что хотя бы носило подобіе защиты или охраны слабѣйшаго. Улла не опомнилась, какъ онъ схватилъ ее на руки и, не слушая ея криковъ и возраженій, понесъ по дорожкѣ, которая вела отъ лужайки къ лодочной пристани. Г-жа Краббе слѣдовала за ними. Ея лицо сильно измѣнилось. Глаза, только что выражавшіе какое-то страстное опьяненіе, мрачно глядѣли теперь изъ подъ густыхъ бровей.

Какъ разъ въ то время, какъ Фалькъ приближался къ мосту со своей ношей, на встрѣчу имъ показались на береговой дорогѣ два господина. Въ ту же минуту Улла была на ногахъ, и надменный поклонъ, которымъ она отвѣтила на привѣтствіе одного изъ этихъ господъ, имѣлъ, повидимому, цѣлью дать понять, что хотя она иногда и позволяла себѣ и другимъ нѣкоторыя вольности, она дѣлала это только потому, что, какъ настоящая свѣтская дама, была всегда увѣрена въ себѣ и въ своемъ умѣніи держаться извѣстныхъ границъ, вслѣдствіе Чего могла позволить себѣ многое, на что не рѣшилась бы другая женщина на ея мѣстѣ.

Г. Краббе, съ большимъ удивленіемъ наблюдавшій за продъидущей сценой и начинавшій уже двусмысленно улыбаться, отвѣсилъ фрекенъ Розенгане почтительный поклонъ, между тѣмъ какъ его спутникъ подходилъ къ Аннѣ.

— Супруга наша, кажется, собирается кататься? спросилъ г. Краббе. Нѣтъ, моя милая женушка, отложи это на другой разъ. Теперь же отправимся домой, гдѣ ты нальешь намъ по одной рюмкѣ, а. можетъ быть и по двѣ. Мы прямо съ парохода и голодны, какъ черти.

Анна отвѣтила на привѣтствіе своего гостя съ такимъ выраженіемъ лица, которое произвело на честнаго малаго далеко не пріятное впечатлѣніе. Ему показалось, что виною ея неудовольствія онъ самъ, и всю дорогу онъ дѣлалъ неловкія и отчаянныя усилія, чтобы быть возможно любезнѣе съ прекрасною, но строгою и серьезною женою своего пріятеля.

— Твоя жена — настоящая монахиня, сказалъ онъ по дружески г. Краббе за чашкою кофе съ коньякомъ. Право, удивительно, какъ можетъ такая красивая женщина быть настолько серьезной и такъ просто одѣваться. Хотѣлось бы мнѣ, чтобы моя жена посмотрѣла на нее, — она вѣчно украшаетъ себя турнюрами и т. п. прелестями, а сама величиною въ пивную бочку, ха-ха-ха! ха! -ха! -ха! Онъ ударилъ себя по колѣну и отъ души расхохотался.

— Но самое удивительное въ ней, продолжалъ онъ, это — что она ни капли не кокетка.

— Ну вотъ! сказалъ г. Краббе.

— Нѣтъ, увѣряю тебя честью! Хотя бы разъ, за всю дорогу она обратила на меня свои чудные глаза, — не то, что другія, — конечно, я старый, женатый человѣкъ, но мужчина всегда остается мужчиной, чтобы ни говорили. Хе-хе-хе!

Анна все съ большимъ и большимъ раздраженіемъ слушала взрывы хохота изъ комнаты своего мужа. Какіе у него всегда возмутительные, простые пріятели? Ей постоянно приходится краснѣть за нихъ, — Да и за него также. Это было величайшей мукой въ ея жизни — его невоспитанность непріятно поражала врожденное въ ней чувство изящнаго, а гордость возмущалась отъ унизительнаго сознанія, что всѣ люди, обществомъ которыхъ она дорожила, сторонятся отъ него.

Она вышла замужъ въ ранней молодости; такъ какъ она была бѣдна, то г. Краббе считался хорошей для нея партіей. Но замѣтивъ впослѣдствіи силу своего вліянія на мужчинъ, она не разъ глубоко раскаивалась въ этомъ опрометчивомъ шагѣ. Она могла бы сдѣлать гораздо лучшую партію, еслибы не такъ спѣшила.

Она утѣшала себя нѣкоторыми случайными любовными связями. Ея мужъ былъ совершенно не ревнивъ и въ то же время до такой степени простъ, что постоянно приглашалъ къ себѣ въ домъ молодыхъ людей съ цѣлью развлечь свою красавицу-жену, возбуждавшую такое восхищеніе.

Но ни одна изъ этихъ связей не удовлетворила мучившую ее жажду сильныхъ эротическихъ ощущеній. Онѣ были только блѣдною прелюдіею къ той дѣйствительной страсти, которая охватила ее этимъ лѣтомъ и росла съ каждымъ днемъ, главнымъ образомъ потому, что Фалькъ до сихъ поръ не дѣлалъ никакой попытки придать ихъ отношеніямъ иной характеръ, чѣмъ какой они имѣли съ перваго дня знакомства. Онъ открыто ухаживалъ за ней — вотъ и все. Былъ-ли онъ дѣйствительно влюбленъ? Она не была въ этомъ увѣрена, но она твердо рѣшила это узнать. Она не позволитъ Уллѣ Розенгане отнять его у нея такимъ образомъ. Она принудитъ его объясниться сегодня же вечеромъ.

III.

Желая повеселить своего гостя и показать ему хорошее общество, въ которомъ онъ вращался, г. Краббе разослалъ приглашеніе на ужинъ своимъ друзьямъ или скорѣе друзьямъ своей жены: знаменитой художницѣ, общему любимцу норвежцу, ученому доценту, богатой наслѣдницѣ фрекенъ Суръ и передовой студенткѣ фрэкенъ Нерманъ — наиболѣе выдающимся личностямъ среди купающихся.

— Все это замѣчательно ученые люди, говорилъ онъ съ довольною улыбкою своему пріятелю; моя жена любитъ больше всего такое общество.

— Да, да, конечно, равныя дѣти всегда лучше играютъ, отвѣтилъ пріятель въ наивномъ убѣжденіи, что Анна необыкновенно ученая женщина, — убѣжденіе, раздѣляемое г. Краббомъ.

Гости собрались на террасѣ передъ виллой. Г. Краббе и его пріятель усѣлись за стаканами тодди, стараясь почерпнуть возможно больше свѣдѣній изъ разговора остальной компаніи.

Доцентъ и Фалькъ по обыкновенію вступили въ горячій споръ. Они начали его въ маленькой столовой у чайнаго стола., но когда Фалькъ спорилъ, онъ нуждался всегда въ большомъ просторѣ. Онъ былъ слишкомъ великъ для маленькой виллы въ стилѣ кургаузовъ и въ пылу разговора такъ сильно размахивалъ руками, что грозилъ, повидимому, разбить въ дребезги всю эфирную кукольную мебель Анны. Поэтому онъ вышелъ быстро на веранду, чтобы имѣть большую свободу движеній; доцентъ скромно послѣдовалъ за нимъ, продолжая разговоръ. Но вскорѣ И здѣсь оказалось для нихъ тѣсно; они перешли оба на песчаную площадку передъ домомъ.

Доцентъ, нѣсколько сутуловатый, худощавый, съ болтающимися костлявыми руками представлялъ комичное зрѣлище рядомъ съ гигантскою фигурою своего противника, который, казалось, готовъ былъ сокрушить его, когда надвигался на него съ сжатыми кулаками, восклицая: "Но вы являетесь защитникомъ далёко не мужественныхъ взглядовъ, г. доцентъ! Увѣрять, что не слѣдуетъ приходить въ гнѣвъ при видѣ возмутительнаго поступка!

— Да, я утверждаю, что можно прійти въ негодованіе при видѣ дурнаго поступка, но не слѣдуетъ ненавидѣть того, кто его совершилъ, — возразилъ доцентъ, во время отклоняясь въ сторону, такъ какъ норвежецъ только что собирался опустить свою руку на его плечо. — Никогда не можетъ быть хорошо ненавидѣть.

— Нѣтъ, напротивъ, совершенно правильно поступаетъ тотъ, кто ненавидитъ и гнѣвается. Это такое естественное, хорошее, облегчающее чувство ненавидѣть злого.

Нелли Нерманъ и Евелина Суръ вышли рука объ руку на песчаную площадку. Нелли вмѣшалась въ разговоръ, чтобы помочь доценту.

— Ненависть и гнѣвъ указываютъ только на недостатокъ историческаго кругозора. Разъ мы знаемъ, что все имѣетъ свои причины и что данное лицо развивается подъ вліяніемъ окружающихъ его обстоятельствъ, какъ можемъ мы быть вастолько нелогичными, чтобы гнѣваться на него? сказала она съ обычною ей застѣнчивою миною.

— Нѣтъ, я далекъ отъ того, чтобы согласиться съ этимъ, вскричалъ доцентъ, дѣлая нѣсколько шаговъ въ сторону Нелли. Конечно, внѣшнія обстоятельства сильно вліяютъ на развитіе характера, но сказать, что характеръ всецѣло образуется подъ давленіемъ внѣшнихъ обстоятельствъ, значитъ отрицать за человѣкомъ сознательное право выбора, — а это крайне опасное ученіе.

Евелина возвысила свой низкій голосъ, вскричавъ съ нафосомъ: «Въ самомъ дѣлѣ было-бы слишкомъ грустно думать, что человѣкъ, рожденный свободнымъ и созданный по образу божьему, находится въ полной зависимости отъ такихъ второстепенныхъ вещей, какъ внѣшнія обстоятельства».

— О Боже мой, неужели существуютъ еще на свѣтѣ люди, которые вѣрятъ въ свободную волю? послышался съ веранды тихій шутливый голосъ. Улла полулежала на садовомъ стулѣ, защищая себя отъ вечерняго солнца пестрымъ зонтикомъ изъ краснаго атласа съ нарисованными на немъ цвѣтами; ноги ея были протянуты, а голова опиралась на спинку стула. Спорившіе обернулись къ ней.

— А, это вы? сказалъ Фалькъ. Какъ вы тамъ покойно устроились!

— Да, мнѣ здѣсь хорошо, отвѣтила она тѣмъ-же тихимъ шутливымъ голосомъ. Это единственное покойное мѣсто во всемъ домѣ. Но если вы думаете, что отъ моей свободной воли зависитъ уступить его кому-либо другому, то вы сильно ошибаетесь. Во мнѣ есть внутренняя врожденная потребность выбирать для себя всегда лучшія мѣста. И въ этомъ нѣтъ ничего преднамѣреннаго, какъ нѣтъ его и въ томъ, что Анна, напротивъ, предпочитаетъ сидѣть на крыльцѣ и смотрѣть на море.

Анна слегка двинулась; она сидѣла на нижней ступенькѣ веранды, подпирая рукою щеку. Ея мысли вовсе не были такъ далеко, на морѣ, какъ ея взгляды. Но въ то же время она не слѣдила и за разговоромъ, находя его вовсе не интереснымъ.

— Будете-ли вы и завтра работать? спросилъ Фалькъ Уллу.

— Кто знаетъ, отвѣтила она. Почемъ могу я знать, что я буду дѣлать завтра? Можетъ-ли человѣкъ предугадывать будущее? Неужели вы думаете, что я обладаю пророческимъ даромъ?

— О, фрэкенъ, вы теперь все обращаете въ шутку. Но я никакъ не могу повѣрить, чтобы человѣкъ, который такъ много сдѣлалъ какъ вы, не имѣлъ совершенно никакой вѣры въ силу воли.

— Нѣтъ, вы, право, необыкновенно наивны. Вы только что говорили о ненависти и гнѣвѣ, а теперь говорите о волѣ. Я много работаю, — это правда. Но я дѣлаю это вовсе не потому, что хочу, — это такъ-же мало зависитъ отъ моей воли, какъ и то, что я сдѣлалась художницей. Я не предрѣшала своей судьбы, когда въ четыре-пять лѣтъ рисовала картинки ко всѣмъ сказкамъ, которыя мнѣ разсказывали; я чувствовала неодолимое желаніе рисовать раньше, чѣмъ посвятила себя искусству. Думаю также, что и мои родители не рѣшили до моего рожденія произвесть на свѣтъ ребенка съ талантомъ художника.

— Къ чему говорить парадоксы, вскричалъ Фалькъ, вскакивая на веранду. Не хорошо съ вашей стороны унижать такимъ образомъ волю, фрэкенъ. Эта самая высокая изъ всѣхъ способностей человѣка.

— Очень интересный разговоръ, чрезвычайно поучительный, сказалъ г. Краббе, опираясь рукою на столъ и стараясь глядѣть глубокомысленно своими маленькими сѣрыми круглыми глазками. Да, видишь-ли, когда находишься между учеными людьми… онъ потрепалъ по колѣну своего пріятеля и оба улыбнулись.

— Я вѣрю также въ силу воли, замѣтила Анна какъ-бы про себя и крѣпко сжала губы, точно рѣшившись на что-то.

Г. Краббе громко расхохотался.

— О да, я увѣренъ въ этомъ, хе-хе-хе, я увѣренъ въ этомъ. Вотъ женщина, которая умѣетъ хотѣть, это я говорю тебѣ, сказалъ онъ, хлопнувъ по столу. Да, моя жена женщина съ энергіей. Стоитъ ей что-нибудь задумать, самъ чортъ не выбьетъ у нея это изъ головы.

Внизу на песчаной дорожкѣ Нелли и доцентъ затѣяли новый споръ, вызванный лредъидущимъ. Доцентъ говорилъ о святости клятвы, а Нелли утверждала, что клятвы никого не могутъ связывать, такъ какъ мы не властны надъ могущими возникать обстоятельствами и не можемъ предвидѣть ихъ въ то время, когда клянемся.

— Напримѣръ, брачная клятва, прощебетала она. Какъ можетъ человѣкъ быть настолько безразсуднымъ, чтобы приносить брачную клятву? Обѣщать любить другъ друга всю жизнь, какъ это можно? какъ можно знать, сдержишь-ли ты данное слово?

Вниманіе Анны было возбуждено.

— Я нахожу, что Нелли совершенно права, замѣтила она. Слѣдовало-бы воспретить такія клятвы.

— Что-же мы должны, но вашему, дѣлать? уничтожить бракъ? вмѣшалась Евелина, глубоко оскорбленная. Общество безъ брака! Тогда лучше и не жить!

— Уничтожить бракъ! повторила Анна, я вовсе не это хочу сказать. Она всегда чувствовала себя неловко, когда разговоръ затрагивалъ общіе вопросы. Я нахожу только, что бракъ, — что клятва — слѣдовало-бы разрѣшить…

— Обманывать другъ друга, прервалъ ее добродушный голосъ съ такимъ сердечнымъ веселымъ смѣхомъ, что легко было видѣть, какъ доволенъ своимъ замѣчаніемъ пріятель г. Краббе.

— Нѣтъ, слѣдовало-бы разрѣшить разводъ, сказалъ Фалькъ, и Аннѣ показалось, что онъ посмотрѣлъ на нее. Дайте только намъ возможно больше свободы разводиться, и мы будемъ избавлены отъ всѣхъ этихъ безобразныхъ союзовъ, отъ которыхъ такъ многіе погибаютъ.

— Но есть много такихъ женъ, которыя, я хочу сказать, что не всѣмъ можно разводиться, рѣшилась высказать нѣкоторое сомнѣніе. Анна. Много есть женъ, которыя въ такомъ случаѣ не имѣли-бы чѣмъ жить.

— Вы этого не думаете, фру, вскричалъ Фалькъ, быстро оборачиваясь къ ней. Вы не хотите сказать, что женщина можетъ унизиться до того, чтобы жить на средства своего мужа въ то время, когда сама обманываетъ его, — или во всякомъ случаѣ, когда любитъ другого?

— Ого, братъ Фалькъ, куда зашелъ! вскричалъ Краббе. Приписывать моей женѣ такія инсинуаціи! Что ты! что ты! Онъ дружески похлопалъ по плечу Фалька, а пріятель его, еще не успокоившійся, послѣ своей недавней выходки и продолжавшій тихонько смѣяться, разразился вмѣстѣ съ нимъ громкимъ хохотомъ.

— Что-же должна она дѣлать въ такомъ случаѣ? спросила Анна тихимъ голосомъ.

— Я вамъ сейчасъ скажу, отвѣтилъ онъ, садясь рядомъ съ ней на ступеньки и наклоняясь къ ней. Замужняя женщина, полюбившая другого, — должна, если бѣдна, уйти изъ дома мужа и заняться какимъ-либо дѣломъ, — поступить въ учительницы, прикащицы, наконецъ служанки, — дѣлать какую угодно работу, которая даетъ ей возможность честно заработать свой кусокъ хлѣба, — но накинуть на плечи мужа заботу о себѣ, жить въ роскоши, которою онъ окружаетъ ее, въ то время, когда ея сердце отдано другому, этого она ни за что на свѣтѣ не должна дѣлать.

Анна встала при этихъ словахъ. Это-ли былъ отвѣтъ, котораго она ждала? Было-ли это указаніе ей? только тогда, когда она будетъ свободна и одинока, — и это одно, одно только удерживало его? — Она сошла къ мосту и сѣла на скамейку. Такъ какъ она нерѣдко уединялась такимъ образомъ отъ общества, то ея отсутствіе осталось незамѣченнымъ. Ея правильный профиль съ густыми черными гладкими волосами и тонкимъ гибкимъ станомъ въ строгой черной одеждѣ рѣзко выдѣлялся на свѣтломъ фонѣ безцвѣтнаго вечерняго неба въ то время, какъ она сидѣла, волнуясь и предаваясь своимъ страстнымъ мечтамъ.

Какъ могъ онъ держаться такихъ взглядовъ! Зарабатывать свой хлѣбъ, идти въ служанки, какъ онъ говорилъ. Это было-бы чистымъ сумашествіемъ, такихъ вещей не бываетъ на свѣтѣ! Слыханное-ли дѣло, чтобы кто поступалъ такимъ безумнымъ образомъ? Напротивъ того, тайная связь, это встрѣчается на каждомъ шагу. Она погрузилась въ размышленія. Они любили другъ друга, онъ приходилъ ночью, стоялъ здѣсь передъ ея верандою, — ея мужъ былъ на рыбной ловлѣ, — утромъ мимо прошла Улла, поклонилась ей, заговорила; умные наблюдательные глаза Уллы, — она ненавидѣла эти глаза, — разсматривала ее съ удивленіемъ, она замѣтила счастье, сіявшее на ея лицѣ. И она, она, такая талантливая, такая умная, съ горечью и завистью посмотрѣла на нее, у которой было это одно сокровище, и теперь Улла, сознательно или безсознательно, — вѣроятно, безсознательно, но это не измѣняетъ дѣла, — пытается отнять его у нея.

Наверху на верандѣ бесѣда становилась все оживленнѣе. Заговорили о дѣятельности Фалька въ качествѣ начальника высшей народной школы.

— Неужели вы въ самомъ дѣлѣ удовлетворяетесь этою дѣятельностью? спросила Улла. Неужели вы никогда не испытываете желанія имѣть болѣе интеллигентныхъ слушателей, болѣе развитыхъ, съ которыми можно было бы подѣлиться болѣе высокими знаніями? Я думаю, что съ вашими обширными свѣдѣніями вы были бы гораздо болѣе на мѣстѣ въ роли профессора университета.

— Спасибо! вскричалъ онъ. Чтобы сдѣлаться чиновникомъ! Чтобы экзаменовать людей съ извращенными мозгами, у которыхъ только одна цѣль впереди при поступленіи въ университетъ — получить возможность добывать себѣ кусокъ хлѣба! Нѣтъ, ни за что въ мірѣ! Мои крестьяне и крестьянки — люди совсѣмъ иного закала. Они являются въ школу съ такою страстью учиться, съ такою жаждою знанія, что просто любо смотрѣть. Но все это у нихъ въ зачаточномъ состояніи, такъ что они даже не умѣютъ выразить своихъ чувствъ. И какое счастіе для учителя работать на этой дѣвственной почвѣ, идти медленнымъ, но вѣрнымъ шагомъ впередъ, пока наконецъ не появятся первые молодые ростки — и затѣмъ продолжать все дальше и дальше, съ любовью и пониманіемъ, пахать и сѣять, — о, вотъ вы посмотрѣли бы на мою мать, какъ трогательно счастлива она, когда замѣчаетъ начало духовной жизни въ комъ-нибудь изъ своихъ. питомцевъ, — ничто никогда такъ сильно не радуетъ ее.

— Правда-ли, что ваша мать ходитъ всегда въ крестьянскомъ платьѣ? спросила г-жа Суръ.

— Да, конечно, и я также. Мы не хотимъ никакихъ различій между такъ называемыми высшими и низшими классами. Для норвежца нѣтъ большей чести, какъ быть хорошимъ крестьяниномъ.

— Вы живете совершенно такъ, какъ крестьяне? спросила Улла нѣсколько насмѣшливо. ѣдите дурную пищу, поддерживаете въ комнатахъ дурной воздухъ, употребляете грубыя слова, имѣете низменныя мысли, которыя не идутъ дальше стропилъ вашего потолка?

— Можетъ быть то, что вы говорите, фрэкенъ, очень забавно, сказалъ Фалькъ, вспыхнувъ. Но я позволю себѣ сказать вамъ, что наша дѣятельность заслуживаетъ во всякомъ случаѣ чего-нибудь другого, а не насмѣшки, не потому, конечно, что мы дѣлаемъ что-нибудь великое; безъ сомнѣнія, несравненно болѣе возвышенно заниматься науками и писать картины а также…

Улла прервала его. «Нѣтъ, я вовсе не это имѣла въ виду. Я понимаю, что вы поступаете прекрасно, когда — я… слышала, вы могли бы сдѣлать блестящую карьеру, если бы захотѣли».

— Ну, часъ отъ часу не легче, вскричалъ Фалькъ. Прошу покорно избавить меня отъ такихъ комплиментовъ. Моя дѣятельность не на волосъ не лучше всякой другой; я вовсе не думаю ставить ее себѣ въ заслугу; я защищаю только право народа на просвѣщеніе и человѣческое развитіе. Если я возмущаюсь, то только потому, что не выношу тона превосходства, съ которымъ нѣкоторые позволяютъ себѣ говорить, какъ только рѣчь зайдетъ о крестьянахъ.

— Но я, напротивъ того, отношусь къ крестьнамъ съ величайшимъ дочтеніемъ, возразила Улла, подымаясь изъ своего полулежачаго положенія. Я только спрашиваю, неужели жизнь норвежскихъ крестьянъ такъ хороша, что ее стоитъ принимать за образецъ?.

— Но я вовсе не говорю, что ее нужно принимать за образецъ. Мы не живемъ такъ, какъ живетъ въ дѣйствительности большинство норвежскихъ крестьянъ, но такъ, какъ имъ, по нашему мнѣнію, слѣдовало бы жить, т. е. удобно, здорово, но умѣренно. Мы не желаемъ пользоваться роскошью и изысканностью, не позволяемъ себѣ разнаго рода прихотей, которыя изобрѣтены досужимъ городскимъ меньшинствомъ и могутъ достаться въ удѣлъ только немногимъ. Мы находимъ, что пріятнѣе жить такъ, какъ живутъ многіе, нежели такъ, какъ могутъ жить только нѣкоторые. Можете-ли вы понять это? И намъ кажется, что есть въ жизни много духовныхъ задачъ, которыя мы будемъ имѣть возможность выполнить, если не станемъ тратить времени на мелочи, на поддержку этой безполезной роскоши въ платьяхъ, въ ѣдѣ, въ меблировкѣ и т. п. Мы вѣримъ, что родина наша нуждается въ нашемъ трудѣ для достиженія другихъ задачъ. Вы можете понять это, фрэкенъ Розенгане, вы можете! его тонъ сдѣлался теплѣе; онъ наклонился къ ней, положивъ руку на спинку ея стула и смотря ей въ глаза. Вы, такая умная, безъ предразсудковъ…

— Я очень хорошо понимаю васъ, отвѣтила Улла. Повѣрители, я много, много разъ такъ уставала отъ всего, что называется роскошью, избыткомъ культуры, что убѣгала къ берегу моря и по цѣлымъ недѣлямъ жила въ рыбачьей хижинѣ — о да, я понимаю это очень хорошо.

— Ваши слова во многомъ вполнѣ основательны и справедливы, сказалъ доцентъ, Но можно рядомъ съ этимъ поставить съ нѣкоторымъ основаніемъ, по моему мнѣнію, слѣдующій вопросъ: то, во всякомъ случаѣ довольно поверхностное образованіе, которое ваши воспитанники будутъ имѣть возможность въ такое короткое время…

— Ахъ да, это все я превосходно знаю, прервалъ его Фалькъ. Вы предпочитаете, чтобы народъ жилъ какъ настоящій звѣрь, чѣмъ какъ получеловѣкъ. Вы, ученые господа, вы ужасные умственные аристократы; вамъ кажется, что разъ крестьянинъ, посѣщающій школу, не можетъ сдѣлаться по крайней мѣрѣ кандидатомъ философомъ, то и не стоитъ обучать его такимъ ничтожнымъ вещамъ, каковы исторія его родины, законы, по которымъ онъ долженъ жить и судиться, права его и обязанности относительно согражданъ и общества, — и если онъ при этомъ научится вдобавокъ понимать и любить своихъ поэтовъ и шведскихъ въ придачу, — то вы конечно говорите: къ чему это, развѣ это нужно ему. Если онъ не можетъ сдѣлаться ни ученымъ, ни чиновникомъ, то пусть ужъ лучше остается круглымъ невѣждою, какъ и его предки. Къ чему пробуждать напрасно умственные интересы въ людяхъ, которыя не могутъ сдѣлаться учеными?

— Нѣтъ, мы этого конечно не говоримъ. Мы боимся только, чтобы народъ, вкусивши такимъ поверхностнымъ образомъ съ древа знанія, не сталъ презирать свое будничное дѣло, не сталъ считать себя слишкомъ развитымъ для того, чтобы заниматься ручнымъ трудомъ.

— Извините, г. доцентъ, но отъ кого мы слышимъ постоянно эти возраженія? это глубокое уваженіе въ физическому труду? именно отъ тѣхъ, которые никогда въ жизни не занимались физическимъ трудомъ и не могутъ заниматься имъ. Но я могу вамъ сказать, я, который собственноручно посадилъ всѣ кусты въ моемъ саду, собственноручно расчистилъ безплодную площадку, на которой построенъ мой домъ, самъ пахалъ на ней и сѣялъ, я могу вамъ сказать то, что вы всегда говорите, но чему вы не вѣрите, потому что если бы вы этому вѣрили, вы доказали бы это сами, я могу вамъ сказать, что физическій трудъ представляетъ самъ по себѣ наслажденіе, что въ немъ сила, охраняющая человѣчество отъ гибели, и что мы слишкомъ хорошо это знаемъ, чтобы подрывать его значеніе; мы не учимъ крестьянъ, что физическій трудъ слишкомъ низменное занятіе для того, кто усвоилъ себѣ капельку знанія; напротивъ того, мы говоримъ имъ, что физическій трудъ стоитъ такъ высоко, что даже много знающій человѣкъ хорошо сдѣлаетъ, если станетъ заниматься имъ.

— Не согласитесь-ли вы устроить здѣсь въ Утскерѣ публичное чтеніе, г. Фалькъ? спросила Улла. Не думаете-ли вы, что для насъ, лѣнивыхъ и изнѣженныхъ городскихъ жителей, будетъ полезно получить болѣе точныя свѣдѣнія о вашихъ высшихъ народныхъ школахъ и вообще о вашихъ воззрѣніяхъ на этотъ счетъ? Обѣщаю вамъ, что вы будете имѣть по крайней мѣрѣ одного очень внимательнаго и заинтересованнаго слушателя.

— О, если у меня есть хоть одинъ такой слушатель въ виду, я готовъ говорить для него на большой дорогѣ, на морѣ, гдѣ угодно. Но если у меня соберется ихъ, скажемъ напр. пять, то тѣмъ удобнѣе устроить для нихъ чтеніе. Я это дѣлаю всегда съ большимъ удовольствіемъ, увѣряю васъ. Я люблю очень устраивать такого рода бесѣды и никогда не заставляю себя дважды просить.

— Вотъ и отлично. Значитъ мы соберемся въ клубѣ въ одинъ изъ ближайшихъ вечеровъ, хорошо? Мы расклеимъ на всѣхъ углахъ большія объявленія. Объ этомъ позаботишься ты, Людвигъ, обратилась Улла къ доценту.

Гости стали прощаться, выражая Фальку свое искреннее удовольствіе по поводу будущаго его чтенія. Всѣ слышали о немъ, какъ объ отличномъ ораторѣ и всѣмъ было пріятно это маленькое развлеченіе въ однообразной дачной жизни.

Фалькъ медлилъ уходить. Совѣсть его не была спокойна относительно Анны. Когда онъ увидалъ ее погруженною въ глубокую задумчивость, ему пришла въ голову непріятная мысль, не отнеслась-ли она слишкомъ серьезно къ его ухаживанію. Онъ не хотѣлъ уйти сегодня вечеромъ домой, не доставивъ ей случая сказать ему наединѣ нѣсколько словъ, если бы она этого захотѣла. Онъ сѣлъ противъ нея на верандѣ.

— Ну? спросила она. Это была ея всегдашняя привычка завязывать съ нимъ разговоръ. Онъ ждалъ. Черезъ минуту она опять заговорила.

— Что-же? теперь вы ужъ настоящимъ образомъ влюблены? спросила она, принужденно улыбаясь.

— Въ кого? переспросила онъ… Намекаете-ли вы на Нелли Нерманъ или на Евелину Суръ?

— Или на ту, которую вы нарочно не называете, прибавила она съ тою-же натянутою усмѣшкою.

— Фрэкенъ Розенгане! Я думаю, что это послѣдняя изъ всѣхъ, въ кого я могъ-бы влюбиться.

— Въ самомъ дѣлѣ? Серьезное лицо Анны слегка прояснилось, а черные мрачные глаза просіяли… Это, право, странно. Она, у которой все есть, талантъ, красота, умъ — все, что…

— Все, что возбуждаетъ восхищеніе, еще далеко отъ того, чтобы пробудить любовь, прервалъ онъ ее.

Это именно думала и она сама. Она настолько успокоилась, что рѣшилась сказать.

— А между тѣмъ, съ перваго разу, какъ я увидала васъ вмѣстѣ, я была увѣрена, что вы непремѣнно влюбитесь другъ въ друга. Мнѣ казалось, что изъ васъ вышла-бы замѣчательно подходящая пара.

У Анны была привычка всякій разъ, когда кто-нибудь увлекался ею, поддразнивать его всѣми дамами, какими только можно было, оставляя себя въ сторонѣ, какъ будто о ней не могло быть и рѣчи. Но въ этотъ разъ она высказала свою сокровенную мысль, которая дѣйствительно лежала у ней тяжестью на сердцѣ. Фалькъ засмѣялся.

— Нѣтъ, фру, плохой вы знатокъ человѣческаго сердца. Нѣтъ ни одной женщины въ мірѣ, которая меньше подходила бы ко мнѣ. Согласенъ отъ души, что она женщина блестящая. Я увѣренъ, что не одинъ человѣкъ лежалъ у ея ногъ, — но я нахожу, что самое прекрасное въ любовныхъ отношеніяхъ не то, чтобы мужчина лежалъ у ногъ женщины и поклонялся ей, а чтобы любовь его въ силахъ была удовлетворить сокровенное стремленіе ея сердца, — а разъ я это думаю, для меня не можетъ быть ничего привлекательнаго въ любви къ женщинѣ, которая такъ самоувѣренна, такъ полна чувства собственнаго превосходства, такъ удовлетворяется само собою, обладаетъ такимъ громаднымъ запасомъ фантазіи, что не имѣетъ, повидимому, никакой потребности заимствовать что-нибудь у другого. Отдать ей свою любовь, значитъ прибавить новый предметъ роскоши къ числу тѣхъ, которыми она ужо обладаетъ, и которые ей подчасъ такъ надоѣдаютъ, что она бѣжитъ отъ нихъ въ жалкую избушку и воображаетъ себя тамъ такою-же бѣдною, какъ и бѣднѣйшая дочь рыбака.

Послѣ минутнаго молчанія Анна сказала, слегка улыбаясь: «Какія во всякомъ случаѣ странныя эти ученыя женщины, я не думаю, чтобы онѣ хоть сколько-нибудь заботились о мужчинахъ». Замѣтивъ, что это восклицаніе не произвело пріятнаго впечатлѣнія на Фалька, она прибавила: «но во всякомъ случаѣ онѣ счастливы, — я желала-бы обладать талантомъ Уллы, мнѣ было-бы тогда легче поступить такъ, какъ вы совѣтывали сегодня вечеромъ».

— Что-же именно? спросилъ онъ.

— Да, я хотѣла сказать, освободиться, отвѣтила она шепотомъ и встала.

Онъ тоже всталъ, чтобы проститься.

— Но я встала вовсе не затѣмъ, чтобы вы уходили, сказала она. Мнѣ только было немного холодно, не пройдемъ-ли мы въ комнаты?

— Благодарю, уже поздно, отвѣтилъ онъ, колеблясь и смотря на часы. Вамъ пора отдохнуть.

— Отдохнуть! вскричала она. Что это будетъ за отдыхъ! Я не могу спать. Хотите посидѣть немного со мною, пободрствовать.

Она подала ему свою маленькую горячую руку и онъ на одну минуту задержалъ ее въ своей. Ея страстность сильнѣе прежняго привлекала его къ себѣ въ этотъ вечеръ. Она, та другая со всѣмъ ея гордымъ превосходствомъ, у нея не было столько страсти во всемъ ея существѣ, сколько у этой въ каждомъ волоскѣ на ея головѣ. Казалось, какъ будто холодная недоступность Уллы толкала его въ объятія Анны, — какъ будто ему хотѣлось отомстить Уллѣ, показавъ, что любятъ но такихъ женщинъ, какъ она. Онъ зналъ, что это было смѣшно, что для художницы было все равно, въ кого онъ на влюбится; что она съ высоты своего величія будетъ съ спокойнымъ интересомъ смотрѣть, какъ онъ станетъ на ея глазахъ ухаживать за Анною, но тѣмъ не менѣе онъ чувствовалъ, какъ будто Улла оскорбила его, и какъ будто нанесенная ему обида можетъ быть изглажена только полною преданностью этой другой.

Но тутъ Анна сдѣлала маленькую оплошность. Г. Краббе и его товарищи, курившіе сигары по другую сторону дома, явились на веранду, и Анна шепнула Фальку: — Проститесь сейчасъ, иначе мы никогда не избавимся отъ нихъ, а этотъ человѣкъ выводитъ меня изъ себя. Но вернитесь черезъ полчаса: я выйду и мы прогуляемся.

Это предложеніе выставило Фальку въ настоящемъ свѣтѣ всю ложь и унизительность отношеній, въ которыя онъ хотѣлъ было вступить. Онъ долженъ былъ тайкомъ пробираться, на тайное свиданіе, бояться быть захваченнымъ Краббе врасплохъ, Анна вовлекала его въ цѣлую сѣть лжи и обмана. Его честность возстала противъ этого. Нѣтъ, пора было удалиться, иначе онъ непремѣнно надѣлаетъ глупостей.

Онъ поспѣшно простился и ушелъ по направленію къ гостинницѣ, въ которой жилъ. Онъ не успѣлъ сказать ей, что не разсчитываетъ вернуться, и теперь съ безпокойствомъ думалъ о томъ, что она сидитъ и ждетъ его.

IV.

Вернувшись къ себѣ, — комната его находилась на одномъ корридорѣ съ комнатою Уллы, — онъ началъ раздѣваться, какъ вдругъ услышалъ стукъ въ окно отъ брошенной въ него горсти песку. Приподнявъ гардины, онъ отворилъ окно и выглянулъ. Внизу стояла темная женская фигура, съ чернымъ кружевомъ на головѣ и плечахъ. Фалькъ быстро одѣлся и бросился изъ комнаты.

— О чемъ вы думаете? сказалъ онъ Аннѣ взволнованнымъ голосомъ. — Какъ вы можете быть такъ неосторожны?

Онъ невольно посмотрѣлъ на окно Уллы. Разъ, два, три, четвертое отъ угла. Оно было открыто, но гардины спущены. Онъ зналъ, что она спитъ съ открытымъ окномъ. Но что это? не двинулись-ли гардины?

— Простите, сказала Анна, находившаяся, повидимому, въ сильномъ нервномъ возбужденіи, я въ отчаяніи, что такъ внезапно потревожила васъ, но я была напугана, я не знала, что дѣлать. Я не могла спать и вышла немного прогуляться, но на дорогѣ встрѣтила пьянаго матроса, онъ сталъ меня преслѣдовать.

— Гдѣ онъ? я никого не вижу, сказалъ Фалькъ, осматриваясь съ удивленіемъ.

— Онъ пустился бѣжать, какъ только я бросила песокъ въ окно.

— Въ какую сторону? спросилъ Фалькъ, дѣлая движеніе, чтобы броситься въ погоню, но Анна успокоивающимъ образомъ положила свою руку на его.

— Я вамъ этого не скажу, отвѣтила она. Я не хочу, чтобы вы бѣжали за нимъ и еще, чего добраго, пострадали изъ-за меня. Но теперь прощайте, я иду домой. Не могу простить себѣ, что потревожила васъ. Спокойной ночи.

— Но я конечно провожу васъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь. Меня не могутъ преслѣдовать дважды въ одинъ вечеръ. Ну, хорошо, если вы этого хотите. Я тогда спрошу вашего совѣта относительно одного дѣла, которое я никакъ не могу выбросить изъ головы, поэтому-то я и не могу спать. Но простите, — она, задрожала и приложила руку къ сердцу. — Я не знаю, что со мною дѣлается, это вѣрно потому, что я такъ скоро бѣжала, у меня часто бываетъ сердцебіеніе.

Она прижала обѣ руки ко груди и глубоко вздохнула, затѣмъ начала тихонько опускаться на землю, такъ что онъ принужденъ былъ обнять ее рукою, чтобы поддержать. Нѣсколько секундъ пролежала она такимъ образомъ въ его объятіяхъ, какъ бы безъ сознанія, съ опрокинутою назадъ головою.

Онъ удивился самъ тому, что у него не было никакого искушенія наклониться и поцѣловать губы, которыя какъ бы просили поцѣлуя. Онъ думалъ, что причиною его равнодушія — его отвращеніе отъ всякихъ тайныхъ связей. Но глаза его упорно искали открытаго окна, четвертаго отъ угла. Да, гардины постоянно шевелились, Анна замѣтила его разсѣянность и рѣшила пробудиться изъ своего обморока. Она догадывалась, куда направлялись его мысли. Неужели все было кончено? Она начала чувствовать неловкость за свой поступокъ и боязнь, чтобы онъ не открылъ ея обмана.

— Теперь все прошло, сказала она. Я была нездорова послѣднее время, а испугъ всегда вредно вліяетъ на меня.

Она пошла впередъ невѣрными шагами, закрывъ лицо чернымъ кружевомъ. Фалькъ послѣдовалъ за нею.

— Вы хотѣли о чемъ-то переговорить со мною?

— Ахъ, не стоитъ того, я уже вамъ и такъ надоѣла. Онъ протестовалъ жестомъ; она продолжала: "Это касалось того, о чемъ вы говорили сегодня вечеромъ, что женщина поступаетъ дурно, если позволяетъ мужу содержать себя, не любя его. Я не могу забыть вашихъ словъ, и начинаю серьезно думать о томъ, чтобы поступить въ сестры милосердія. Что вы на это скажете. У васъ такой сильный характеръ и такіе высокіе нравственные принципы, мнѣ очень интересно услышать ваше мнѣніе на этотъ счетъ.

— Вы, конечно, хорошо сдѣлаете, если у васъ есть къ этому призваніе.

Такъ-то! Она глубоко вздохнула. Это было все. Она знала теперь, что не только потеряла его, но и глубоко скомпрометировала себя въ его глазахъ неудачною попыткою. Разставаясь съ нимъ, она была смертельно блѣдна, а брошенный на него взглядъ былъ мраченъ и полонъ ненависти, когда она съ натянутою улыбкою сказала:

— Спасибо за совѣтъ, я послѣдую ему.

Фалькъ вернулся домой въ необыкновенно веселомъ настроеніи духа, съ облегченнымъ сердцемъ. Онъ былъ доволенъ собою; ему казалось, что онъ одержалъ большую побѣду надъ худшей частью своего я, освободившись отъ дурного вліянія этой кокетливой, безнравственной, но необыкновенно привлекательной женщины. Онъ говорилъ себѣ, что немногіе могли-бы сохранить, какъ онъ, хладнокровіе, держа въ объятіяхъ такую красивую молодую женщину и радовался, что ему удалось одержать верхъ надъ своимъ страстнымъ темпераментомъ, нерѣдко заставлявшимъ его дѣлать вещи, за которыя ему приходилось впослѣдствіи краснѣть. Но первою его мыслью по возвращеніи въ гостинницу было взглянуть на окно Уллы. Гардины подняты, нѣтъ, онъ началъ считать, разъ, два, три, да, четвертое отъ угла. Не выглядываетъ-ли изъ окна какая-то фигура? Гардины быстро спущены, вокругъ полная тишина. Было-ли это его воображеніе или гардины были въ самомъ дѣлѣ подняты?

V.

На другой день большое волненіе царило среди дачниковъ. Г-жа Краббе ночью внезапно сильно заболѣла, а къ утру послали за докторомъ; распространился слухъ, неизвѣстно откуда и кѣмъ, что она выпила стоянку морфія съ намѣреніемъ отравиться, потому что Фалькъ обольстилъ ее и потомъ бросилъ. Цѣлое утро группы дачниковъ прогуливались предъ виллою Краббе, въ надеждѣ увидѣть и услышать что-нибудь. Улла Розенгане пробовала навѣстить больную, по ее не допустили къ ней. Только одна г-жа Меллеръ, сестра доктора, была впущена, или, скорѣе, насильно ворвалась въ домъ, какъ она дѣлала всякій разъ, когда считала возможнымъ принести пользу.

Фалькъ нѣсколько разъ показывался вблизи виллы и разъ встрѣтился съ Уллою. Онъ не могъ устоять противъ желанія узнать, стояла ли она у окна въ ту ночь или ему только показалось.

— Вы поздно легли вчера вечеромъ, фрэкенъ, сказалъ онъ ей. Мнѣ казалось, что я васъ видѣлъ у окна наверху, когда возвращался въ часъ ночи.

Этотъ вопросъ, очевидно, смутилъ Уллу, но она уклонилась отъ прямого отвѣта, сказавъ, что не замѣтила, въ которомъ часу легла спать. Отвѣтъ не понравился Фальку; онъ рѣшилъ, что она видѣла все, и разсердился на недостатокъ въ ней честности: стоять и наблюдать за нимъ, скрываясь за занавѣску и затѣмъ отрицать это!

Докторъ вышелъ отъ больной и Фалькъ подошелъ къ нему, чтобы спросить о состояніи здоровья г-жи Краббе. Зная, какъ и всѣ другіе, что героемъ трагедіи былъ Фалькъ, докторъ счелъ себя вправѣ разсказать ему дѣло съ отравленіемъ, какъ оно было; взявъ молодого норвежца подъ руку, онъ отвелъ его нѣсколько въ сторону и началъ свой разсказъ.

— У нея дома было немного морфію; какъ-то лѣтомъ съ ней сдѣлался припадокъ невралгіи и я ей сдѣлалъ нѣсколько впрыскиваній. Вотъ она и выпила этотъ морфій, только очень мало, такъ что она могла быть совершенно спокойна за свою жизнь. Все это у нея не больше, какъ фарсы, — она хочетъ возбудить вниманіе и произвести скандалъ, чтобы удержать васъ — вотъ вамъ и все. Если бы она думала серьезно о смерти, она не послала-бы за мною, какъ только почувствовала себя дурно, — а то кричитъ во все горло, такъ что и служанка слышитъ: я отравилась, но я приняла слишкомъ мало, — дайте мнѣ еще яду, докторъ; дайте мнѣ еще! Я хочу умереть! — Чертовская комедія.

— Могу я положиться на ваши слова? спросилъ Фалькъ.

— О, да, я вамъ передаю голые факты. Неужели вы думаете, что человѣкъ, который рѣшился дѣйствительно умереть, можетъ вести себя такимъ образомъ?

— Но у нея очень страстная натура.

— Это правда, но при этомъ она страшно труслива. Я знаю ее съ дѣтства. Она ни разу въ жизни не поступила рѣшительно.

Когда г. Краббе вернулся домой, опасность уже миновала и онъ узналъ только, что Анна больна и не желаетъ его видѣть, нуждаясь въ покоѣ.

Сама Анна была глубока увѣрена въ искренности своего желанія смерти; она лежала въ постели, жалуясь г-жѣ Мэллеръ, что ее принудили жить противъ воли. Но въ то же время она надѣялась, что извѣстіе объ ея попыткѣ отравленія произведетъ сильное впечатлѣніе на Фалька. Когда же день прошелъ, а онъ не подавалъ признака жизни, ея увѣренность поколебалась; вечеромъ она послала сказать мужу, что желаетъ его видѣть.

Она протянула ему руку съ необычною для нея привѣтливостью и, позволивъ ему поцѣловать себя въ лобъ, сказала: «Ты не долженъ вѣрить дурнымъ слухамъ, которые станутъ распускать про меня. Между мною и Фалькомъ никогда ничего не было, — я могу поклясться въ этомъ тебѣ передъ Богомъ, даже на смертномъ одрѣ».

На другой день, послѣ обѣда, Краббе отправился къ Фальку. Онъ казался очень смущеннымъ, во первыхъ, потому, что всегда нѣсколько стѣснялся своего пріятеля норвежца, во вторыхъ, чувствовалъ всю безтактность и неловкость своего прихода.

— Ахъ да — тамъ болтаютъ много глупостей, началъ онъ рѣзко, точно въ отвѣтъ на воображаемыя слова Фалька. Но я ни мало не забочусь отъ этомъ. Немного поухаживали — о Господи Боже, молодая кровь, что же тутъ дурного? Нго она влюблена — это я давно Замѣчалъ, но это пройдетъ, — сказалъ оцъ хлопнувъ рукою по столу. Такія вещи всегда проходятъ. Но я не потерплю никакихъ гадостей! вскричалъ онъ внезапно. Жена моя клянется всѣми святыми, что до этого дѣло не дошло — но женщинамъ нельзя вѣрить, продолжалъ онъ болѣе добродушнымъ тономъ. Онъ былъ всегда глубоко увѣренъ, что ухватки его жены были общи у нея со всѣмъ ея родомъ и относился къ нимъ свысока. — Но ты, братъ Фалькъ, ты честный малый, — потому-то и женщины тебя такъ любятъ, — скажи мнѣ правду, милый мой!

— Между мною и твоею женою никогда не было ничего, кромѣ простого ухаживанія, отвѣчалъ Фалькъ, да и съ этимъ мы покончили.

— Превосходно, вскричалъ Краббе, ударяя Фалька по плечу. Пойдемъ теперь въ ресторанъ и выпьемъ рюмку тодди; пусть всѣ видятъ, что мы съ тобою пріятели; заткнемъ имъ всѣмъ глотку. Это совѣтъ моей жены. А она чертовски умная женщина! Что за голова у нея! прибавилъ онъ довольнымъ голосомъ, указывая на лобъ; затѣмъ, схвативъ подъ руку «брата Фалька», онъ направился съ нимъ къ ресторану.

VI.

Клубная зала была полна народу. Улла сидѣла въ первомъ ряду передъ импровизированною кафедрою.

Онъ замѣтилъ это тотчасъ, какъ только взошелъ на свое мѣсто и это привело его въ нервное возбужденіе. Она сѣла тамъ только затѣмъ, чтобы наблюдать, — гордая самоувѣренность во всей позѣ, туалетъ, бросающійся въ глаза, изъ чернаго атласа, съ вытканными на немъ мотыльками и съ четырехугольнымъ вырѣзомъ у ворота, оригинальный букетъ на груди изъ живыхъ маргаритокъ и длинной развивающейся зелени. Волоса она сегодня причесала на новый ладъ, — она каждый день мѣняла прически, — теперь они падали ей на шею короткими, мягкими локонами, которые сдерживались надъ лбомъ только одною лентою. Оригинальная свѣтлокоричневая шляпа съ широкими полями была надѣта назадъ и образовывала какъ-бы рамку для ея необыкновенно выразительнаго лица съ широкимъ лбомъ, нѣсколько длиннымъ, неправильнымъ носомъ, короткимъ, но мягкимъ подбородкомъ, немного большимъ, но красиво очерченнымъ и свѣжимъ ртомъ и внимательными голубыми глазами, которые съ какою-то жадностью воспринимали все, что видѣли и замѣчали.

Нѣтъ, ея присутствіе разстраивало, смущало. Онъ началъ осматривать залу, чтобы не видѣть ее, и тѣмъ не менѣе видѣлъ ее все время, видѣлъ, какъ она сидѣла, какъ она сбросила съ головы шляпу и положила ее на колѣни, затѣмъ, схвативъ ее за резинку, стала слегка помахивать ею въ то время, какъ ея широко открытые глаза изучали его эти раздражающіе, большіе глаза. Отвернуться отъ нея онъ не могъ, потому что рядомъ съ нею сидѣла ея глухонѣмая кузина, которая могла слѣдить за чтеніемъ только въ томъ случаѣ, если видѣла все время ротъ говорившаго. Еглантина Розенгане вообще рѣдко показывалась въ обществѣ. Она и ея братъ съ большою нѣжностью ухаживали за матерью, которая была очень нервна и непереносила одиночества. Сестра и братъ постоянно вступали въ споръ, кому уходить изъ дому, а такъ какъ Еглантина была болѣе упряма, то ей всегда удавалось выпроводить брата и остаться съ матерью. Сегодня же ее убѣдили пойти, и она сдѣлала бы большую жертву, если-бы не пошла. Она только два раза встрѣчалась съ Фалькомъ и влюбилась въ него, какъ можетъ только влюбиться девятнадцатилѣтняя дѣвушка въ перваго человѣка, который займется ею, и со всею пылкою привязанностью больного существа къ другому существу, здоровому и сильному. Она научилась говорить — страннымъ, негармоничнымъ языкомъ глухонѣмыхъ, — и ее легко понимали тѣ, кто часто сталкивался съ нею. Живая, съ пылкимъ воображеніемъ, она была очень разговорчива, а Фалькъ слушалъ ее съ дружескимъ вниманіемъ, приводившимъ ее въ восторгъ. Такъ какъ она не имѣла яснаго понятія о своемъ физическомъ недостаткѣ, отличавшемъ ее отъ другихъ людей, и не могла сообразить, что въ основаніи оказываемой ей любезности лежало въ большинствѣ случаевъ состраданіе, она вообразила, что его вниманіе къ ней означало то же, что и вниманіе ко всякой другой молодой дѣвушкѣ, — она думала, что онъ интересуется ею и не находила въ этомъ ничего страннаго.

Публика была нѣсколько непріязненно настроена относительно оратора. Прошло только три дня со времени попытки къ отравленію Анны, и хотя многіе находили, что не онъ увлекалъ ее, а наоборотъ, тѣмъ не менѣе его нравственность оставалась подъ сомнѣніемъ, а къ идеалистическимъ воззрѣніямъ, излагаемымъ имъ въ своей рѣчи, относились съ недовѣріемъ.

Онъ началъ съ изложенія причины, побудившей его приняться за теперешнюю дѣятельность. Онъ былъ кандидатомъ философіи, эстетикомъ, пѣвцомъ. Онъ веселился, наслаждался жизнью, имѣлъ много денегъ, много добрыхъ друзей, вокругъ него группировалась партія; онъ держалъ рѣчи въ студенческихъ собраніяхъ и все ему предсказывало блестящую будущность. Но тутъ въ Христіаніи случилось событіе, имѣвшее глубокое значеніе для студенческой жизни: старшиною студентовъ былъ избранъ Бьернсонъ. Онъ явился и своимъ могучимъ словомъ пробудилъ юношество къ новой жизни. Въ числѣ многихъ, поддавшихся его вліянію, находился и Фалькъ.

При имени Бьернсона на лицѣ многихъ изъ слушателей выразилось недовѣріе. Такой непрактичный фанатикъ, который вдобавокъ хочетъ вооружить другъ противъ друга Швецію и Норвегію, — хорошо должно было быть вліяніе, исходившее отъ него!

"Бьернсонъ, говорилъ ораторъ, произвелъ настоящій переворотъ въ жизни студенчества и показалъ всю нелѣпость и пустоту, скрывавшіяся за прекрасными рѣчами и пѣснями университетской молодежи. Онъ спросилъ студентовъ, каковы были цѣли, къ которымъ они стремились, идеи, которыя они намѣревались внести въ жизнь. Они распѣвали въ своихъ пѣсняхъ, что золотыя мечты юности должны разсѣяться въ прахъ при первомъ столкновеніи съ дѣйствительной жизнью. Мечты юности, которыя были недостаточно сильны, чтобы одушевлять человѣка въ его дальнѣйшей дѣятельности, не стоили того, чтобы предаваться имъ. И пока большинство студентовъ заботилось только о томъ, чтобы выдержать экзаменъ и сдѣлать карьеру, лучше было и не распѣвать и не произносить такихъ высокихъ фразъ, какъ «высоко держать знамя идей» и «быть господами въ области мысли».

Тогда Фалькъ сразу бросилъ веселую студенческую жизнь, пустота которой сдѣлалась для него очевидной. Онъ посѣтилъ высшую народную школу въ Сагатунѣ и былъ пораженъ глубокою преданностью идеи, которою были одушевлены занимавшіяся въ ней лица.

Приносить просвѣщеніе народу, который трудится въ потѣ лица надъ родною землею, отъ плодовъ которой жили всѣ, — являться въ эти отдаленныя села, среди горъ, носителемъ новѣйшихъ и лучшихъ идей нашего времени, — вотъ что сдѣлалось для него излюбленною цѣлью въ жизни. И онъ поселился въ своемъ Зекельгеймѣ, на склонѣ горы.

— Позвольте мнѣ описать вамъ мое родное гнѣздо. Домъ стоитъ у подножья горы, возвышающейся надъ нимъ; на этой горѣ немного саженъ выше дома поздно лѣтомъ лежитъ снѣгъ, хотя самая гора поднимается высоко къ солнцу. Отъ дома гора круто спускается внизъ къ рѣкѣ, которая течетъ въ долинѣ, образуя по пути водопады, наполняющіе окрестность своимъ шумомъ. Таково и все поселеніе. Одинъ домъ лѣпится близко возлѣ другого на крутомъ спускѣ горы, но немного дальше къ востоку гора образуетъ болѣе пологую покатость и село расширяется. Мой домъ построенъ на самомъ узкомъ мѣстѣ, но я выбралъ это мѣсто для школы, потому что оно находится въ центрѣ села. Вы можете повѣрить мнѣ теперь, если я вамъ скажу, что живущій тамъ народъ не привыкъ слышать что-нибудь изъ внѣшняго міра. Онъ работалъ, добывая себѣ кусокъ насущнаго хлѣба, заботясь только о томъ, чтобы очистить свои хлѣва и накормить свой скотъ.

Онъ разсказалъ, какъ недовѣрчиво отнеслись они сначала къ его идеямъ. Посылать взрослыхъ парней и дѣвушекъ въ школу! Какая польза будетъ имъ отъ этого? Но онъ началъ убѣждать ихъ, бесѣдовать съ ними, объяснять, и въ концѣ концовъ одинъ поколебался, за нимъ другой; они согласились послать въ школу своихъ сыновей, и школа начала дѣйствовать съ пятью учениками. Это было четыре года тому назадъ. Теперь у него шестьдесятъ учениковъ, молодыхъ людей и дѣвушекъ вмѣстѣ.

Мать его послѣдовала за нимъ, мать, привыкшая къ комфорту столичной жизни въ Христіаніи; но она быстро освоилась съ этою новою жизнью, полною лишеній и неудобствъ, и отъ глубины души радовалась при видѣ того, какъ начинали пробуждаться въ этихъ дремлющихъ умахъ человѣческіе интересы.

— Право, было трогательно и въ то же время немного комично видѣть, какъ она весною разставалась съ нашими первыми пятью учениками, прожившими у насъ всю зиму. Она обнимала ихъ и плакала надъ ними, какъ будто это были ея собственныя дѣти, и какъ счастливы были эти юноши, возвращаясь домой съ накопленными ими новыми духовными силами. Затѣмъ двое изъ нихъ прислали къ намъ въ школу своихъ невѣстъ; они не хотѣли, чтобы будущіе ихъ жены отстали отъ нихъ и не были въ состояніи раздѣлять ихъ интересы и принимать участіе въ ихъ чтеніи.

— Да, такого рода работа доставляетъ много счастья и даетъ массу наслажденій. Потому-то я такъ и люблю говорить о ней. Я желаю, чтобы вы поняли, какое счастье заключается въ томъ, чтобы быть однимъ изъ аванпостовъ цивилизаціи, сѣять на новинѣ вмѣсто того, чтобы работать постоянно на одной и той-же старой пахатной землѣ, доставлять новыя нивы для цивилизаціи. Потому что всякій разъ, когда новый классъ общества вступаетъ такимъ образомъ въ ряды лицъ, принимающихъ участіе въ интересахъ человѣчества, страна пріобрѣтаетъ новую великую силу. Нельзя себѣ представить болѣе высокой мечты, какъ мечта о странѣ, въ которой весь народъ, а не одинъ только небольшой классъ чиновничества, участвуетъ въ работѣ прогресса, гдѣ весь народъ владѣетъ умственнымъ богатствомъ страны и является участникомъ ея лучшихъ мыслей, ея высшихъ стремленій, гдѣ всѣ чувствуютъ себя однимъ цѣльнымъ народомъ вмѣсто того, чтобы быть только собраніемъ различныхъ общественныхъ классовъ, которые находятся въ постоянной, борьбѣ другъ съ другомъ. Да, вы скажете, конечно, что это утопія, но я не боюсь этого страшнаго слова, такъ какъ имъ называютъ всегда всякую прогрессивную идею, пока она не придетъ къ осуществленію. Утопія, счастливая мечта, говорите вы. Но пусть только всѣ, кто говоритъ это, кто находитъ, что осуществленіе ея принесло-бы съ собою счастье, пусть они соединятся только въ дружныхъ усиліяхъ сдѣлать возможнымъ это осуществленіе! Постараемся всѣми силами уменьшить разстояніе между общественными классами, постараемся сблизиться другъ съ другомъ въ любви и взаимномъ пониманіи; пусть только поэты, ученые, художники, всѣ высшіе умы общества и его лучшія силы признаютъ единогласно, что они должны трудиться не на радость однихъ только высшихъ классовъ общества, а для увеличенія благосостоянія всего общества; пусть они только поймутъ, что общество состоитъ не изъ однихъ только ученыхъ, чиновниковъ, художниковъ, литераторовъ и священниковъ, но что равнымъ, если не главнымъ его, представителемъ является вся масса производящаго народа, трудами котораго кормится все общество; дайте сознать это намъ всѣмъ, и вы увидите, что насмѣшливое слово утопія превратится въ чудное слово — дѣйствительность.

Онъ остановился и обвелъ глазами залу. Онъ увидѣлъ, что ему удалось затронуть публику за живое. Она вѣрила теперь ему и съ сочувствіемъ слушала его рѣчь. Только на одну Уллу онъ не рѣшился посмотрѣть: онъ боялся ея холоднаго, наблюдательнаго взора, потому что именно теперь онъ готовился заговорить о томъ, что было для него дороже всего.

— Но что намъ прежде всего и болѣе всего нужно, продолжалъ онъ, это любви, много любви. Но откуда мы почерпнемъ ее? Гдѣ наберемся мы этой любви въ наше время, которое называется чаще всего временемъ себялюбія и матеріализма? Да, къ ней можно придти многими путями, я этого не отрицаю, но я знаю только одинъ путь совершенно вѣрный, — это христіанство. Да, я знаю, многихъ изъ васъ непріятно поразятъ мои слова, вернуться обратно къ христіанству кажется вамъ крайней степенью реакціи. Вы не ожидали, что я, котораго вы считали защитникомъ прогресса и новыхъ современныхъ идей, стану проповѣдывать такія ретроградныя идеи. Но когда я предлагаю вамъ вернуться назадъ, я говорю объ очень, очень отдаленномъ времени; я желаю, чтобы вы не останавливались, пока не достигнете первыхъ временъ христіанства на землѣ. И я вѣрю, что для такого возврата человѣчество никогда не будетъ слишкомъ старо. Напротивъ того, каждый разъ, когда мы начинаемъ замѣчать, что всѣ земные источники изсякаютъ и что намъ не откуда доставать больше свѣжей и здоровой воды, всегда единственнымъ для насъ спасеніемъ будетъ этотъ возвратъ къ первичному источнику. Но я долженъ объяснить вамъ, что когда я говорю о христіанствѣ, я не имѣю въ виду ни одной изъ господствующихъ въ мірѣ религій, ни католицизма, ни протестантизма, ни одной теологической школы. Я указываю вамъ на одно только ученіе Христа и одну только жизнь Христа. Онъ служитъ источникомъ всей любви, а всякое здравое развитіе можетъ исходить только изъ любви. Ничто другое не можетъ намъ замѣнить ея. Высшей и лучшей вѣры, какъ вѣры въ любовь, человѣчество не имѣло и никогда не будетъ имѣть. А мы, вѣрующіе въ эту любовь, мы единственные счастливые люди въ мірѣ. Намъ не зачѣмъ гордиться этимъ передъ другими, у которыхъ нѣтъ этой вѣры; но мы знаемъ, что у насъ есть несравненно больше радостей на свѣтѣ. Мы счастливы, потому что во всѣхъ горестяхъ и несчастьяхъ жизни мы видимъ только подготовленіе къ лучшему, за всякими горестями скрывается для насъ всегда надежда. Духъ отчаянія и сомнѣнія, мрачныя силы пессимизма не имѣютъ власти надъ нами. Нѣтъ для насъ страсти неизлечимой, нѣтъ несчастья непоправимаго. Да, вы смѣетесь, можетъ быть, надъ этою вѣрою, вы называете ее фантастической, дѣтской. И вы правы, маленькое общество въ Іудеѣ признавалось также въ свое время сборищемъ фантазеровъ, а между тѣмъ отъ него-то пошла великая религія любви. И мы охотно разрѣшаемъ вамъ называть насъ фантазерами, только вѣрьте намъ, когда мы говоримъ, что мы единственные счастливые люди на землѣ.

Говоря это, Фалькъ взглянулъ на Уллу и былъ глубоко тронутъ, замѣтивъ слезы на ея глазахъ. Она не была больше холодною наблюдательницею, на которую онъ боялся посмотрѣть, чтобы не охладѣть въ своей пламенной рѣчи; она горячо сочувствовала ему въ томъ, что было для него выше всего. Возможно-ли это было? Конечно, онъ не думалъ, что она раздѣляетъ его вѣру, онъ зналъ отлично, что этого не было, но онъ замѣтилъ въ то же время, что его слова затронули сокровенные тайники ея души. Онъ захотѣлъ подойти къ ней поближе и поблагодарить, онъ не зналъ, за что именно, но чувствовалъ, что долженъ сдѣлать это. Но лишь только онъ сошелъ съ кафедры, его окружили со всѣхъ сторонъ и онъ не могъ сдѣлать шагу.

Улла также почувствовала желаніе поблагодарить его. Въ манерѣ его излагать свою вѣру была глубокая задушевность, сильно тронувшая ее. Но потомъ она остановилась и начала съ раздраженіемъ слѣдить за тѣмъ, какъ онъ любезно принималъ поздравленія лицъ, толпившихся вокругъ него. Странно, какъ могъ онъ стоять и открывать свою душу передъ всѣми этими равнодушными и незначительными людьми, и затѣмъ еще вдобавокъ терпѣливо выслушивать ихъ пустые комплименты.

Когда онъ наконецъ приблизился къ ней, ея прежнее настроеніе исчезло, и она сказала ему нѣсколько словъ, которыя могли показаться ему непріязненными, но которыя она никакъ не могла удержать.

— Интересно слышать, замѣтила она, что въ наше время находятся еще интеллигентные люди, которые вѣрятъ въ положительную истину. Я была глубоко убѣждена, что христіанство, давно уже пережитый вопросъ у всѣхъ людей прогресса.

Его лицо имѣло такое радостное и сіяющее выраженіе, когда онъ приближался къ ней. Она замѣтила, какъ быстро измѣнилось оно при ея словахъ и, чтобы не разстроивать его, прибавила болѣе дружелюбнымъ тономъ:

— Но вы правы, счастливъ тотъ, кто можетъ вѣрить такъ, какъ Вы; такая вѣра даетъ больше силы и вноситъ новый смыслъ въ жизнь — скептицизмъ представляетъ слишкомъ мало опоры. Но религіозность — даръ, которымъ обладаютъ не всѣ; для нѣкоторыхъ такъ-же невозможно вѣрить, какъ для слѣпца сдѣлаться художникомъ, а для глухонѣмого — музыкантомъ. Вы не можете передать мнѣ своей вѣры, какъ-бы вы ни хотѣли, такъ-же точно, какъ я не могу передать вамъ своего таланта художницы.

— Нѣтъ, я могу, вскричалъ онъ. Я видѣлъ въ вашихъ глазахъ, фрэкенъ, такое глубокое и полное пониманіе, — я никогда не забуду этого.

VII.

Въ слѣдующіе затѣмъ дни Фалькъ много разъ проходилъ мимо того мѣста, гдѣ Улла сидѣла за своимъ рисованіемъ. Всякій разъ онъ останавливался и разговаривалъ съ ней. Когда онъ впервые прошелъ мимо, онъ сказалъ, что ему нужно посмотрѣть на свою лодку, и что это ближайшая дорога къ лодочной пристани, а ему теперь часто представлялась необходимость идти туда. То дулъ сильный сѣверный вѣтеръ и онъ боялся, чтобы лодка не разбилась о скалы въ виду недостаточно хорошо защищенной пристани, то ночью шелъ дождь и ему нужно было просушить паруса, то онъ забылъ что нибудь на лодкѣ и тому подобное.

Но ему часто случалось забыть о дѣлѣ и по цѣлымъ часамъ стоять и разговаривать. Съ своей стороны Улла умѣла задержать его. Сама она мало разговаривала, сидя по цѣлымъ часамъ молча за своею работою; но она любила, чтобы онъ стоялъ за ея спиною и смотрѣлъ, какъ она рисуетъ. И когда онъ наконецъ поворачивался уходить, она задавала ему тотъ или иной вопросъ, который заставлялъ его опять остановиться.

Былъ холодный и ненастный день; дождь лилъ какъ изъ ведра и бушевала буря. Публика собралась на верандахъ и въ гостиной, зажгли каминъ и забавлялись играми, удивляясь Фальку, который въ такую погоду выѣхалъ кататься на лодкѣ, и Уллѣ, рисовавшей по близости въ открытой деревянной бесѣдкѣ. Она работала надъ картиною, которая называлась: «Западный берегъ въ ненастную погоду» и уже много часовъ выдерживала бурю и дождь.

Наконецъ явился съ моря Фалькъ, весь облитый соленою водою; дамы начали выговаривать ему за катанье въ такую непогоду и убѣдили остаться просушиться у камина.

Вѣтеръ усилился и измѣнилъ направленіе, такъ что Улла не находила больше защиты въ своей бесѣдкѣ. Она сидѣла пока могла, но наконецъ дождь сталъ лить ей прямо въ лицо, такъ что продолжать было невозможно. Тогда только замѣтила она, какъ сильно промокла и озябла, и побѣжала искать защиты на веранду. Здѣсь сидѣлъ и доцентъ. Улла не могла удержаться, чтобы не доставить себѣ удовольствія попросить его сбѣгать въ бесѣдку за ея ящикомъ съ красками и другими вещами. Свою картину она принесла съ собою.

Выраженіе лица доцента при этомъ обращеніи къ его любезности сильно забавило Уллу. Онъ подпрыгнулъ, точно его что укусило, въ крайнемъ смущеніи посмотрѣлъ на свой свѣтлый лѣтній костюмъ и тонкіе ботинки и пролепеталъ:

— Да, я охотно принесъ-бы ихъ вамъ, но у меня къ сожалѣнію нѣтъ галошъ.

Фалькъ уже находился на верандѣ и Улла обратилась къ нему.

— Ну, а вы, господинъ Фалькъ, вы навѣрное согласитесь пойти. Вы не боитесь выходить и для васъ дождь ничего не значитъ, будьте такъ любезны, принесите мнѣ мои вещи.

— Нѣтъ, отвѣтилъ онъ къ крайнему удивленію Уллы, я ихъ вамъ не принесу.

— Какъ! вскричала она.

— У васъ какая-то особенная манера требовать услугъ отъ мужчинъ, фрэкенъ. Мнѣ она не нравится. Если-бы вы сразу обратились ко мнѣ, я подумалъ-бы, что вы это сдѣлали потому, что знаете, на сколько я счастливъ былъ-бы услужить вамъ. Но вы обратились сначала къ доценту, потомъ ко мнѣ, совершенно такъ, какъ будто передъ вами двое слугъ, изъ которыхъ одинъ не въ состояніи выполнить вашего приказанія. Если вы сдѣлаете изъ меня вашего единственнаго слугу, я буду очень гордиться этимъ и буду считать себя очень счастливымъ. Но такъ какъ вы желаете имѣть своими слугами всѣхъ мужчинъ, то я съ благодарностью отказываюсь отъ этой чести; я не хочу быть въ одномъ ряду со всѣми.

Улла дослушала его до конца. Схвативъ зонтъ, брошенный одною дамою на стулѣ, она съ быстротою молніи выбѣжала изъ веранды и вернулась со своими вещами раньше, чѣмъ доцентъ, который теперь чувствовалъ себя неминуемо обязаннымъ помочь ей, успѣлъ осторожно ступить ногою на мокрый песокъ и развернуть свой дождевой зонтъ.

Когда Улла возвратилась на веранду, Фалькъ стоялъ подъ дождемъ съ непокрытою головою. Она прошла мимо него на веранду, поставила въ углу свой ящикъ, топнула ногою, чтобы сбросить съ подошвы приставшій къ ней мокрый песокъ. Онъ подошелъ къ ней, держа шляпу въ рукѣ, между тѣмъ какъ дождь ручьями лилъ по его открытой головѣ.

— Вы сердитесь на меня? спросилъ онъ.

Въ его взглядѣ, обращенномъ на нее, было нѣчто, заставившее ее почувствовать себя неловко. Впервые за все время замѣтилъ онъ нѣкоторое замѣшательство на ея лицѣ, когда она сказала, отвернувшись отъ него:

— И къ чему вы стоите тамъ? Идите скорѣе наверхъ.

— Нѣтъ, возразилъ онъ, я буду стоять, пока хорошенько не промокну, чтобы наказать себя за отказъ вамъ.

— Ага, значитъ вы раскаиваетесь?

— О нѣтъ, нисколько. Я бы вторично сдѣлалъ то же самое. Но въ то-же время я не могу вынесть мысли, что мнѣ можетъ быть какая-нибудь польза отъ того, что я отказалъ вамъ въ услугѣ. Вотъ я и хочу промокнуть вдвое больше, чѣмъ если-бы я принесъ ваши вещи.

Въ одно мгновенье Улла выскочила изъ веранды и очутилась рядомъ съ нимъ, тоже съ не покрытою головою.

— Если вы сейчасъ-же не уйдете, у васъ на совѣсти будетъ новый грѣхъ: я промокну и простужусь.

Она смотрѣла на него, улыбаясь и придерживая обѣими руками развѣвавшіеся отъ вѣтра волосы. Онъ до такой степени былъ пораженъ при видѣ этой головки съ тонкими, курчавыми, спутанными волосами, которые такъ и хотѣлось обвить вокругъ пальца, что не могъ удержаться, чтобы не сказать:

— Если вы постоите здѣсь еще одну минуту, я воспользуюсь этимъ случаемъ и поцѣлую васъ.

Она засмѣялась и быстро взбѣжала по лѣстницѣ на веранду. Бросившись на садовый стулъ съ опрокинутою назадъ головою, такъ что видна была только нижняя часть ея лица, она продолжала отъ души смѣяться. Въ этомъ смѣхѣ проглядывало замѣшательство, но въ то же время въ немъ слышалась неудержимая искренняя веселость, внезапно охватившая ее.

VIII.

Въ залѣ заиграли вальсъ. Вслѣдствіе дурной погоды затѣяли танцы. Фалькъ отправился домой переодѣться, а Улла сѣла въ уголку и стала разсматривать танцующихъ.

— Я не могу выносить теперешнихъ модныхъ танцевъ, сказала она Фальку, когда онъ подошелъ, приглашая ее на туръ вальса. Танцы принадлежатъ къ числу прекрасныхъ искусствъ, но никто не думаетъ, что для нихъ, какъ и для всякихъ другихъ искусствъ, требуется извѣстная подготовка. Если-бы всѣ были красивы, хорошо сложены, со вкусомъ одѣты и граціозны, да, они могли-бы обойтись и безъ ученій, но всѣ эти болѣе или менѣе искалѣченные современные мужчины, эти дурно сложенныя, перетянутыя женщины, которыя скачутъ здѣсь, — нѣтъ, благодарю, я не желаю увеличивать собою ихъ числа.

Еглантина подошла къ Уллѣ съ огорченнымъ лицомъ. Ее никто не пригласилъ и она сѣла рядомъ съ кузиною, съ завистью слѣдя за танцующими.

— Ты умѣешь танцовать? спросила ее губами Улла.

— Я никогда не танцовала, но увѣрена, что могу, отвѣтила она своимъ страннымъ голосомъ, издававшимъ скорѣе нечленораздѣльные звуки, нежели человѣческія слова.

Улла улыбнулась. Какъ это было похоже на Еглантину! Ея фантазія сильно развилась подъ вліяніемъ одиночества. Не было вещи, которой она, по ея мнѣнію, не могла-бы сдѣлать; если-бы ее спросили, можетъ-ли она играть на фортепіано, она вѣроятно отвѣтила-бы, что не увѣрена въ своемъ умѣніи, но что хочетъ попробовать, потому что слышитъ постоянно мысленно мелодіи.

— Пригласите ее, сказала Улла изъ-за вѣера Фальку. Вы доставите ей громадное удовольствіе.

Какъ она вспыхнула, когда онъ поклонился ей. Онъ отошелъ, чтобы положить на стулъ ея шляпу, и все время, пока онъ не вернулся, она стояла съ протянутыми руками, какъ-бы готовясь улетѣть, съ широко открытыми нѣжными блестящими глазами и съ счастливою улыбкою на губахъ. Нѣкоторые изъ танцующихъ засмѣялись при взглядѣ на нее, но Улла ласково разсматривала ее; трогательно было видѣть счастье, разлитое во всемъ ея существѣ.

Фалькъ обнялъ ее и почти понесъ въ танцѣ; она исчезла въ его объятіяхъ какъ маленькая трепещущая птичка въ рукахъ большого школьника, который нѣжно и осторожно подымаетъ ее съ земли послѣ паденія изъ гнѣзда; старое выцвѣвшее барежевое платье окружало ее какъ облако. Врожденная въ ней и сильно развитая любовь къ изящному побуждала ее выбирать себѣ платья, совершенно отличныя отъ другихъ. Все, что она видѣла вокругъ себя, было всегда по ея мнѣнію недостаточно хорошо. То, что у нея было мало средствъ, не имѣло никакого значенія; вѣдь красота костюма зависѣла не отъ дороговизны матеріи, но отъ подбора цвѣтовъ, отъ покроя, а больше всего отъ соотвѣтствія костюма съ характеромъ данной личности. Какъ много размышляла она объ этомъ барежевомъ платьѣ, прежде чѣмъ пришла къ важному рѣшенію выбрать именно его, важному потому, что не одинъ годъ долженъ былъ пройти, пока она соберется съ средствами купить себѣ новое, важному, наконецъ, потому, что необходимо было получить необыкновенно красивый и поэтическій эффектъ помощью самой дешевой матеріи. Она думала, что желто-сѣрый цвѣтъ этой легкой ткани придастъ ея тонкой фигурѣ воздушный видъ, что она въ этомъ платьѣ будетъ походить на облако, на одно изъ тѣхъ легкихъ облаковъ, которыя гонятся вѣтромъ по небу и бросаютъ на землю свои легкія, быстро проносящіяся тѣни. А чтобы довершить иллюзію облака, необходимо было дать ему совершенно особый покрой. Оно должно было имѣть неопредѣленную форму, безъ всякихъ украшеній и драпировокъ, широкое, воздушное, развѣвающееся, надѣтое на пышныя юбки.

Ея тонкій, худой, длинный станъ выходилъ изъ этой массы юбокъ, какъ стебель изъ перевернутаго верхомъ внизъ голубого колокольчика. Она казалась, безспорно, нѣсколько смѣшной, но никто, видѣвшій ея безкровныя губы и щеки и ея большіе испуганные глаза и знавшій о ея природномъ недостаткѣ, не имѣлъ духу поднять ее на смѣхъ. Сама она была очень довольна своимъ нарядомъ и убѣждена, что всѣ остальныя дамы въ ихъ парижскихъ модныхъ костюмахъ сильно теряютъ передъ ней. Улла привезла ей изъ Рима очень хорошенькое модное платье, но не могла убѣдить ее надѣть его. Цвѣтъ, по ея мнѣнію, не шелъ ей, а покрой не подходилъ къ характеру ея лица.

Они сдѣлали нѣсколько турокъ вокругъ залы, и Еглантина мысленно представляла себѣ, какъ хороша она въ своемъ облачномъ платьѣ, танцуя со статнымъ норвежцемъ, и эта воображаемая картина приводила ее въ восторгъ. Она, конечно, не умѣла танцовать, дѣлала мелкіе шажки безъ такта, но онъ тѣмъ не менѣе ловко вертѣлъ ее и привелъ къ Уллѣ сіяющей отъ радости.

— Какъ хорошо шло у насъ! это вовсе не трудно, сказала она.

Танцевавшій съ Нелли доцентъ подошелъ къ ней.

— Ты остаешься здѣсь? спросилъ онъ.

Счастливое выраженіе исчезло съ ея лица.

— Да, правда, пора уже идти домой, сказала она.

— Нѣтъ, если тебѣ хочется оставаться, я пойду, возразилъ доцентъ, потирая слегка одну руку о другую, обычный его жестъ, когда онъ колебался или конфузился. Ясно было, что у него нѣтъ никакого желанія уходить.

— Я пойду къ тетѣ и посижу съ ней, сказала, вставая, Улла. Она чувствовала угрызеніе совѣсти, что такъ рѣдко бывала у больной и рада была теперь своей внезапной рѣшимости. Она держала себя далеко отъ единственной сестры своей матери; ея общество утомляло и раздражало ее. Она съ трудомъ подчинялась какому бы то ни было стѣсненію и, пользуясь со времени смерти своихъ родителей, десять лѣтъ тому назадъ, полною независимостью, привыкла къ совершенной свободѣ; она видѣлась только съ тѣми людьми, которые интересовали ее, я принятое ею на этотъ разъ намѣреніе провести лѣто со своими родными было уже само по себѣ значительною жертвою съ ея стороны.

Она сидѣла около больной, разсѣянная и нетерпѣливая, выслушивая безконечные разсказы о ея нервной болѣзни. Она высказала сначала большое участіе и тѣмъ возбудила въ больной желаніе подѣлиться съ нею своими страданіями, но терпѣніе ея быстро истощилось и она съ досадою спрашивала себя, скоро-ли придетъ кто-нибудь и освободитъ ее.

Послѣ бурнаго дня наступилъ прекрасный вечеръ. Небо было чисто съ запада надъ моремъ. Улла открыла окно и выглянула.

— Улла, милая, что ты дѣлаешь? вскричала г-жа Розенгане жалобно. Неужели ты думаешь, что я могу сидѣть у открытаго окна послѣ захода солнца? Развѣ ты не знаешь, что воздухъ полонъ микробовъ — достаточно этого одного, чтобы у меня опять началась лихорадка.

Улла съ нетерпѣніемъ закрыла окно — въ комнатѣ было страшно жарко. Она взяла стклянку съ одеколономъ и палила себѣ немного на руки.

— Ради Бога, закричала больная съ гнѣвомъ, заткни пробку, говорю я тебѣ. Откуда взялась эта стклянка. Это Этти такъ неосторожна, принесла ее сюда, когда знаетъ… — нѣтъ, это скорѣе г-жа Краббе забыла ее здѣсь вчера. Теперь я понимаю, почему у меня сегодня цѣлый день болитъ голова. Мнѣ сразу сдѣлалось нехорошо, когда г-жа Краббе вошла въ комнату — отъ нея такъ несло духами. Пойди, пожалуйста, въ мою спальню и вымой руки — я не могу выносить.

— Но, дорогая тетя, это чистое воображеніе: одеколонъ очень быстро испаряется, — онъ не можетъ принести вреда.

Улла испугалась дѣйствія своихъ словъ. Больная приподнялась на кресло. Рукою, которая отъ сильнаго волненія то подымалась, то опускалась, она указала на дверь и закричала:

— Уходи! уходи! Я не выношу, когда приходятъ и говорятъ, что это воображеніе; нельзя этого говорить — я такъ больна.

— Но, дорогая тетя, сказала умоляющимъ голосомъ Улла, я хотѣла только сказать…

— Уходи, сдѣлай мнѣ одолженіе, уходи, вскричала больная, опускаясь со стономъ на подушки.

Улла была сильно возмущена и разсержена. Она не рѣшалась бросить тетку одну въ такомъ положеніи и не рѣшалась въ то же время оставаться въ комнатѣ противъ ея воли. Она тихонько вышла и стала ходить взадъ и впередъ передъ окномъ, чтобы быть вблизи, если больная позоветъ ее. Грустное расположеніе духа овладѣло ею послѣ недавняго веселаго настроенія. Какъ ужасна могла быть жизнь, какъ печальна! Шесть лѣтъ кряду была прикована къ этой постели больной ея бѣдная маленькая кузина, которой уже и безъ того приходилось такъ много терпѣть. И вдобавокъ еще недостатокъ средствъ! Людвигъ, она знала это навѣрное, работалъ сверхъ силъ, помогая матери и сестрѣ, которыя жили доходами съ маленькой пенсіи. Вотъ почему онъ былъ такъ неловокъ и смѣшонъ въ практической жизни. Онъ не имѣлъ свободнаго времени, чтобы гулять на свѣжемъ воздухѣ, и потому былъ крайне слабаго здоровья. Какъ много долженъ былъ онъ работать, чтобы собрать столько денегъ, сколько было нужно на эту лѣтнюю поѣздку, — единственный отдыхъ, которыя онъ позволилъ себѣ за пять лѣтъ. И что это былъ за отдыхъ съ такою больною, за которою нужно было ухаживать.

А она смѣялась надъ нимъ, она, которая врядъ-ли знала, что такое отказъ отъ какой-нибудь прихоти, не говоря уже о какомъ-нибудь серьезномъ желаніи — она, которая не могла заставить себя подчиниться чужой волѣ даже на полчаса.

Она проходила мимо комнаты больной и испугалась при видѣ лица у окна, отчаяннаго, сердитаго лица, и руки, махавшей ей. Она поспѣшила войти и увидѣла, что г-жа Розенгане подкатилась на креслѣ до окна. Она сдѣлала Уллѣ знакъ приблизиться, чтобы не заставлять себя громко говорить, и упавшимъ голосомъ сказала ей:

— Сдѣлай мнѣ милость, уйди совсѣмъ отсюда. Ты всегда дѣлаешь то, что меня мучитъ. Я не думаю, что ты дѣлаешь это нарочно, но ты но понимаешь. Теперь ты меня чуть съ ума не свела своими прогулками взадъ и впередъ передъ моимъ окномъ.

Улла ушла и сѣла на скамейку но другую сторону дома. Нѣтъ, это было совершенно невыносимо. Она ни разу еще не оставалась одна съ теткою, а Еглантина и Людвигъ умѣли предупреждать такого рода сцены. Она до сихъ поръ не имѣла понятія о томъ, какую жизнь имъ приходилось вести. Эта жизнь представляла такую тяжелую противоположность съ тою радостью, тѣмъ счастьемъ, которыя она чувствовала за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ. Какое право имѣла она быть счастливой? — но развѣ она могла, даже еслибы хотѣла, отдать кому нибудь свое счастье? Могла-ли она отдать свой талантъ, свои способности, свою наружность, свое здоровье и свое веселье этому бѣдному маленькому тщедушному существу, которое даже не знало, что такое здоровая юношеская жизнь? Помочь имъ въ матеріальномъ отношеніи она могла, — да это она и дѣлала. Немного, потому, что она сама была небогата, а ея жизнь стоила дорого, — но развѣ она могла отказаться отъ всѣхъ радостей жизни въ пользу тѣхъ, кто даже не зналъ, что значатъ радости жизни? Развѣ ей не позволялось быть счастливой теперь, именно теперь, когда жизнь привлекала ее болѣе, чѣмъ когда-либо, теперь, лѣтомъ, когда все вокругъ жило и радовалось?

Она взглянула на заливъ, еще бурный послѣ недавней грозы, посмотрѣла на свѣтлое ночное небо съ его безконечными тонкими свѣтовыми оттѣнками на мѣстѣ солнечнаго заката. Мягкій морской вѣтеръ повѣялъ ей въ лицо. Она подумала о душной комнатѣ тамъ въ домѣ и о непонятныхъ капризахъ больной — и почувствовала въ сердцѣ неудержимое желаніе быть счастливой, выпить до дна чашу наслажденій, которыя могла доставить жизнь, — вопреки тому, что другіе должны въ это время страдать, вопреки всему, вопреки всему.

Фалькъ провелъ Еглантину домой, не ради нея, какъ она думала въ своемъ наивномъ сердцѣ, а въ надеждѣ увидѣть Уллу и поговорить съ ней. Улла издали замѣтила ихъ и пошла имъ на встрѣчу.

Еглантина такъ сіяла отъ радости, когда шла рядомъ съ высокимъ норвежцемъ своими мелкими, неровными шагами, что слезы навернулись на глаза Уллы; поцѣловавъ дѣвушку въ лобъ, она ее спросила, весело-ли ей было.

— Невыразимо, отвѣтилъ тихій странный птичій голосокъ. Все казалось ей такимъ божественнымъ и прекраснымъ, что она не находила достаточно сильныхъ выраженій. Но ея губы, ея глаза, все ея лицо отвѣчали: невыразимо! Улла съ грустью посмотрѣла на Фалька. Бѣдная маленькая Етти, куда увлекла тебя теперь твоя фантазія!

Они разстались у дверей и пошли молча домой, оба глубоко тронутые выраженіемъ счастья на лицѣ глухонѣмой.

— Нуженъ весь вашъ оптимизмъ, сказала Улла, чтобы не почувствовать отчаянія при мысли о судьбѣ моей бѣдной маленькой кузины.

Она разсказала ему о положеніи своей тетки и о жизни, которую вела Еглантина, жизни, полной постояннаго самопожертвованія.

— Но неужели вы думаете, что такъ трудно жить для другихъ? спросилъ Фалысъ послѣ минутнаго молчанія.

— Неужели вы думаете, что это не трудно? переспросила она. Быть можетъ, для васъ это легче — вы христіанинъ.

— Но даже съ чисто человѣческой точки зрѣнія, возразилъ онъ. Конечно, если я вамъ это буду говорить, мои слова не будутъ имѣть значенія, такъ какъ рѣдко кто вѣритъ опыту другихъ, — но право, жертвовать собою для тѣхъ, кого любишь, это такое счастье, — чисто человѣческое счастье. Вы сами убѣдитесь въ этомъ, когда найдется тотъ, кого вы отъ души полюбите.

Его слова заставили ея сердце забиться. Да, если бы она могла отъ души полюбить, — если бы она могла… если бы она только могла!

IX.

Они проходили мимо пристани. Лодки тихо колыхались отъ дуновенія свѣжаго ночного вѣтерка. Связанные паруса трепетали, какъ крылья связанной птицы, которая старается освободиться и улетѣть. Воздухъ и вода послѣ непогоды сіяли какою-то особенною красотою, какая замѣчается иногда на лицѣ у человѣка, послѣ долгой борьбы добившагося наконецъ свободы.

— Какой чудный вечеръ! вскричалъ Фалькъ. Поѣдемъ покататься. — Да; это было бы очень пріятно, отвѣтила Улла, но остановилась и невольно осмотрѣлась кругомъ, точно боясь, чтобы ее кто не увидалъ. Я не знаю, право, прибавила она. Немного поздно, скоро будетъ полночь.

— Ну такъ что же? Вамъ же не хочется спать? А вы не на столько подчиняетесь приличіямъ, чтобы думать, будто если часы пробили полночь, а не полдень…

— Нѣтъ, я на это не обращаю никакого вниманія, но…

— Но-но-но? спросилъ онъ нетерпѣливо.

— Но я могла бы повторить вамъ то, что вы мнѣ сказали вчера вечеромъ — вы отказались услужить мнѣ, такъ какъ у меня слишкомъ много слугъ. Немного смѣшно, когда вспомнишь — недѣлю тому назадъ ночное свиданіе съ Анною — теперь со мною — вообразите себѣ, вдругъ я завтра пойду и отравлюсь.

— Какъ я радъ, что вы заговорили объ этомъ, вскричалъ онъ. Молчаніе страшно тяготило меня; я не зналъ, что вы думаете. Но послушайте, скажите мнѣ правду, вы никогда не лжете?

— Конечно, лгу, весело отвѣчала Улла, несомнѣнно лгу, вы можете быть въ этомъ увѣрены. Не могла же я при солнечномъ свѣтѣ сказать вамъ прямо въ лицо, что я все видѣла, вы понимаете, конечно, что я стѣснялась. И не могла же я не посмотрѣть, что тамъ за тайна внизу, когда услышала, какъ кто-то бросилъ въ окно горсть песку. А когда я увидала Анну въ такой театральной позѣ, драпированную въ своемъ старинномъ кружевномъ шарфѣ, это такъ похоже на нее надѣвать кружевной шарфъ, когда она идетъ на свиданіе, она всегда копируетъ все, что видитъ въ оперѣ; она здорова теперь, нѣтъ ничего дурного, если я немного посмѣюсь надъ ней, неужели вы думаете, что когда я увидала все это, я могла отойти и скромно лечь спать?

— Значитъ вы все видѣли? И вы меня осуждаете?

— Я знаю Анну, я видѣла маленькую сцену обморока и ваше сконфуженное лицо, я не знала, что мнѣ дѣлать, смѣяться-ли надъ вами или. сердиться на Анну, конечно, къ стыду всего моего пола; но не вылечило ли это васъ отъ желанія ухаживать? по крайней мѣрѣ на это лѣто?

— Ухаживать, да.

— Ну такъ хорошо; тогда я не вижу, почему мнѣ не покататься въ лодкѣ съ серьезнымъ учителемъ высшей народной школы, сказала она весело.

Тѣмъ не менѣе она была нѣсколько неспокойна, когда стояла у моста въ ожиданіи лодки. Исторія съ Анной придала некрасивую окраску его отношеніямъ къ дамамъ, а возможность истолковывать въ дурную сторону ея свободное отъ предразсудковъ поведеніе представлялась оскорбительною для ея женскаго достоинства, которымъ она очень дорожила.

— Будьте такъ добры, все готово, закричалъ Фалькъ съ лодки, протягивая ей руку, чтобы помочь соскочить съ высокаго помоста.

Паруса сильно развѣвались. Фалькъ сѣлъ у руля и попросилъ Уллу стать у фокмачты и быть на готовѣ спустить парусъ по его приказу. Она была нѣсколько разсѣяна и сдѣлала маленькую неловкость, напутала что-то въ замкѣ, такъ что парусъ не двигался. Фалькъ долженъ былъ пересадить ее на руль, чтобы поправить мачту, и оба засмѣялись надъ умѣніемъ Уллы въ двѣ минуты привесть все въ безпорядокъ. Этотъ смѣхъ уничтожилъ стѣсненіе, которое она испытывала все время. Она рѣшилась оставить на сушѣ всѣ условныя приличія; онъ былъ слишкомъ непосредственнымъ человѣкомъ, чтобы импонировать ему этимъ. Нѣтъ, лучше предаться отъ души настроенію минуты, тому пріятному веселому настроенію, немного сантиментальному, которое возбуждалось въ ней этой чудной сѣверной лѣтней ночью, вызывавшей вновь всѣ дѣтскія воспоминанія и дѣтскія мечты, которыя она успѣла позабыть во время долгаго пребыванія на югѣ.

Эльфы танцовали свой круговой танецъ въ мягкомъ туманѣ надъ болотомъ, между тѣмъ какъ въ глубинѣ водяной дѣдушка игралъ на арфѣ.

Бѣдный старикъ, зачѣмъ ты играешь?

Развѣ это можетъ излечить страданія?

Ночныя звѣзды шлютъ свои мрачные лучи

На лѣса, горы и долы.

Глубоко въ морѣ у Демантаголлэна

Отдыхаетъ водяной въ зеленой залѣ.

Свѣтло было на землѣ, свѣтло на небесахъ

И съ неба, съ берега, изъ волнъ

Спѣшила ко мнѣ моя милая.

Въ пѣснѣ было «моя дочь», она это помнила. Но она нарочно сказала вмѣсто этого «моя милая». Почему вдругъ пришли ей на память эти старинные, давно забытые стихи! Что за странное настроеніе нашло на нее въ эту сѣверную ночь!

Нѣтъ, право, насколько разсудительнѣе люди на сѣверѣ. Тамъ природа не состоитъ вся изъ живыхъ существъ, тамъ нѣтъ ничего чудеснаго, тамъ эльфы не танцуютъ, волны не поютъ, ручьи не сочиняютъ пѣсенъ, лѣса и горы не разсказываютъ сказокъ.

И испуганныя тѣни бѣгутъ къ подножью горъ

А волшебники — тѣ бѣгутъ къ сѣверу

Тамъ молятся всѣ долины, тамъ исповѣдуются всѣ горы

Тамъ вздыхается такъ глубоко въ лѣсу.

Нѣтъ, что за настроеніе! Право, какъ восхитительно чувствуешь себя на родинѣ.

Она ни на минуту не оставалась въ покоѣ на лодкѣ: то нагибалась къ водѣ, то поворачивалась въ сторону вѣтра, то стояла, держась руками за мачту, то ложилась на дно лодки.

Какъ прекрасенъ заливъ съ своими тихими, пустынными, лѣсистыми берегами! А небо, какъ оно необыкновенно свѣтло и въ то же время безцвѣтно

Какая свѣжая вода, смѣлая, дерзкая, шаловливая, со своими небольшими, короткими, острыми волнами и своею бѣлою пѣною. А какой мягкій, влажный, чудный воздухъ! Какъ онъ ласкаетъ виски, точно мягкія любящія руки, и шутливо играетъ волосами, оставляя позади себя на затылкѣ влажныя, свѣжія, соленыя капли. Во всемъ этомъ было что-то дразнящее и необыкновенно привлекательное; вода точно манила ее къ себѣ; она чувствовала неудержимое желаніе дотронуться до этой холодной влаги, и погрузила въ нее свои руки; но этого показалось ей мало; она внезапно сбросила шляпу и наклонилась назадъ, окунувъ въ воду всю заднюю часть головы, такъ что волосы распустились и поплыли за ней.

— Ахъ, какая прелесть, когда свѣжая холодная вода охватываетъ такимъ образомъ затылокъ! Какъ пріятно! Еще разъ, еще! А вотъ и настоящій душъ, нѣтъ, это ужъ слишкомъ, теперь течетъ по спинѣ, точно маленькая холодная струйка, пробившая себѣ дорогу.

Она быстро вскочила, поблѣднѣвъ.

— Но, фрэкенъ, вы можете упасть, вскричалъ Фалькъ, но она не слышала его словъ.

— Право, я точно съ ума сошла, сказала она.

Она сидѣла, полуотвернувшись отъ него, выкручивая свои мокрые волосы. Она чуть было не испугалась. Что это за странныя силы овладѣли ею.

Фалькъ тоже казался взволнованнымъ.

— Что за чудная ночь! сказалъ онъ. Странныя мысли приходятъ въ голову.. Хотѣлось бы ѣхать и ѣхать, все дальше и дальше; не правда-ли, кажется, будто можно, наконецъ, найти страну, гдѣ свободнѣе и лучше живется, чѣмъ въ нашемъ старомъ, знакомомъ мірѣ.

— Да, какъ поется въ романсахъ о странѣ gesucht, geahnt und nie gekannt, прервала его Улла.

Она сидѣла въ эту минуту очень близко отъ него у кормы. Онъ взялъ ея руку и удержалъ въ своей — она не противилась. Долго сидѣли они такимъ образомъ молча, почти не сознавая близости своего положенія, привлекаемые другъ къ другу одинаковымъ настроеніемъ, которое дѣлало такое сближеніе совершенно естественнымъ и неизбѣжнымъ. Ни одинъ изъ нихъ не говорилъ. Они погрузились въ какой-то мечтательный экстазъ и не знали, какъ долго сидѣли, когда внезапно на нихъ налетѣлъ сильный порывъ вѣтра, едва не опрокинувшій лодку. Среди скалъ было бурно, а кормчій былъ недостаточно внимателенъ!

Улла точно проснулась изъ забытья. Быстро откинувъ со лба влажные еще волосы, она закрутила ихъ на затылкѣ и надѣла шляпу; при этомъ рука ея скользнула по лицу и она почувствовала, какъ горяча она отъ того, что слишкомъ долго лежала въ его рукѣ. Это заставило ее тотчасъ вернуться къ дѣйствительности. Кровь приливала къ щекамъ по мѣрѣ того, какъ прояснялись ея мысли, ея щеки начинали все сильнѣе и сильнѣе горѣть, пока она вся не вспыхнула и не почувствовала себя крайне неловко.

И съ этимъ исчезло ихъ прежнее радостное мечтательное настроеніе. Они сидѣли рядомъ какъ чужіе. Онъ былъ молодымъ человѣкомъ, она молодою дѣвушкою, и въ виду этого одного она должна была держать его на почтительномъ отъ себя разстояніи. Иначе что могъ-бы онъ подумать о ней?!

Эта мысль сразу придала непріятный оттѣнокъ ихъ взаимнымъ отношеніямъ. Они не находились больше въ странѣ сказокъ и пѣсенъ, гдѣ любовь была такъ же естественна, какъ плескъ волнъ и шелестъ лѣса. Они находились въ мірѣ приличій, въ скучномъ, прозаическомъ мірѣ, гдѣ никто не любитъ другъ друга, и гдѣ онъ увлекаетъ, а она увлекается, и это называется паденіемъ, или онъ дѣлаетъ предложеніе, она принимаетъ его, они женятся и это называется бракомъ.

Въ плескѣ волнъ не слышалось больше мелодій, воздухъ не былъ полонъ ласкъ. Скалы были сѣры и голы, лѣсъ рѣдкій и истрепленъ бурей, ночной воздухъ холодный, вѣтеръ непріятный, и собирался идти дождь. Пора было ѣхать домой, пора было спать.

Они повернули назадъ и быстро доѣхали благодаря попутному вѣтру. Они обмѣнялись другъ съ другомъ только отрывистыми, равнодушными замѣчаніями о водѣ, о времени пріѣзда домой и разстались у пристани, холодно пожавъ другъ другу руки. Онъ предложилъ ей провести ее домой, но тогда она должна была-бы подождать, пока онъ привяжетъ лодку и свернетъ паруса: она отказалась и быстро вспрыгнула на мостикъ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, она замѣтила, что на встрѣчу ей идутъ двѣ темныя фигуры. Она испугалась, думая, что это дачники, но скоро успокоилась, увидѣвъ, что это рыбакъ, который прогуливался обнявшись съ молодою дѣвушкою. Улла узнала и дѣвушку, это была дочь хозяина г-жи Розенгане. Дѣвушка испугалась и приблизилась къ Уллѣ съ очевиднымъ намѣреніемъ попросить ее ничего не разсказывать роднымъ, но Улла предупредила ее.

— Идите, сказала она, любите и будьте счастливы. Въ этомъ нѣтъ ничего дурного!

Они обрадовались и пошли дальше; Улла посмотрѣла имъ вслѣдъ и увидала, что юноша опять обнялъ дѣвушку и сжалъ ея руку въ своей.

— Они счастливы, подумала она. Они любятъ другъ друга. Мы все портимъ себѣ своею разсудительностью и своими приличіями и не умѣемъ просто наслаждаться жизнью.

X.

На слѣдующій день поутру Улла отправилась къ г-жѣ Розенгане, чтобы узнать, какъ она чувствуетъ себя послѣ вчерашней вспышки. Къ своему удивленію она увидала на песчаной площадкѣ передъ домомъ Фалька, который каталъ кресло съ больной, между тѣмъ какъ Етти сіяющая шла возлѣ.

— Нѣтъ, теперь слишкомъ жарко на солнцѣ, вернемся лучше домой, раздался съ кресла жалобный голосъ.

— Поѣдемъ лучше въ рожь, сказалъ весело Фалькъ. Вы не должны идти въ комнаты, фру, воздухъ вамъ очень полезенъ.

— Но въ тѣни слишкомъ холодно, возразила съ безпокойствомъ больная, мимоходомъ кланяясь Уллѣ; она была поглощена вся мыслью о дѣйствіи, какое могъ оказать на нее воздухъ. Она не выходила уже двѣ недѣли и Фальку удалось уговорить ее выѣхать.

— Ну, такъ возьмемъ немного вправо, отвѣтилъ онъ съ тѣмъ-же непоколебимымъ терпѣніемъ, откатывая ее на нѣсколько шаговъ въ сторону.

— Нѣтъ, меня душитъ здѣсь. — Ея голосъ былъ такъ-же жалобенъ, какъ и всегда, но выраженіе лица болѣе спокойно, чѣмъ когда-либо.

— Нѣтъ, вотъ ужъ чему я никакъ не могла-бы повѣрить, что вы въ состояніи ухаживать за больными, сказала Улла Фальку улыбаясь.

— Почему такъ? Это гораздо больше идетъ мнѣ, человѣку сильному, чѣмъ напр. вашей кузинѣ, такой маленькой и тщедушной. Сначала не было никакой возможности убѣдить г-жу Розенгане выѣхать на воздухъ, потому что нужно было перенести черезъ порогъ ея кресло и ее вмѣстѣ съ нимъ.

— Но это дѣлалъ обыкновенно рыбакъ, который живетъ здѣсь не далеко.

— Да, но г-жа Розенгане, какъ я узналъ, не выноситъ его запаха, сказалъ Фалькъ. Она ни за что не хотѣла отого сказать до сегодняшняго дня, но это было причинсй, почему она такъ долго не выходила изъ дому.

— Какъ-же вы это узнали?

— Да ваша тетка нашла меня сначала очень навязчивымъ, сказалъ онъ, улыбаясь, осторожно избѣгая по дорогѣ всякихъ камышковъ. Но я разспрашивалъ и разспрашивалъ, — я сразу догадался, что тутъ что-то неладно, пока не узналъ въ чемъ дѣло.

— Да, подумай только, Улла, какъ любезенъ г. Фалькъ. Онъ обѣщалъ приходить каждый день и переносить меня и кресло. Но, ради Бога, поѣзжайте тише, я не выношу сотрясеній.

— Хорошо, поѣдемъ тише, отвѣтилъ онъ добродушно.

— Если-бы ты видѣла г. Фалька, когда онъ выносилъ маму, вскричала Етти, шедшая по другую сторону кресла; я никогда не видѣла лучшаго зрѣлища.

— Да, г. Фалькъ умѣетъ на практикѣ проповѣдывать религію любви, сказала Улла, наклоняясь къ больной и поправляя подушки. Приходится краснѣть за себя.

— Что вы, фрэкенъ! Могу васъ увѣрить, что даже еслибы вы были гораздо сильнѣе, чѣмъ теперь, вы и тогда не могли-бы перенести кресло.

— Но, милая Улла, зачѣмъ ты приводишь въ безпорядокъ подушки, г. Фалькъ ихъ такъ хорошо уложилъ.

Улла опустила руки съ комичнымъ выраженіемъ отчаянія.

— Видите-ли вы, къ чему я годна, сказала она, стараясь улыбнуться, въ то время какъ на глаза ея навертывались слезы.

— Теперь мнѣ пора уже вернуться домой, сказала г-жа Розенгане.

— Да, на сегодня довольно. За то въ другой разъ мы должны дольше оставаться на воздухѣ, отвѣчалъ Фалькъ и, взявъ ее на руки, понесъ. Это дѣлалось имъ такъ легко и весело и въ то же время такъ бережно, что больная но только ни разу не пожаловалась, а, напротивъ, не переставала улыбаться ему. Черезъ нѣсколько минутъ все было приведено въ порядокъ: кресло на своемъ мѣстѣ среди комнаты, раскинутое въ врдѣ кровати, больная уложена на немъ, гардины опущены. Г-жа Розенгане хотѣла отдохнуть. Етти усѣлась въ уголку комнаты, а Фалькъ и Улла отправились домой.

— Что ваша мать больная? спросила Улла послѣ минутнаго молчанія.

— Нѣтъ, напротивъ, замѣчательно здорова. Почему вы спрашиваете это?

— Откуда-же у васъ такой навыкъ обращаться съ больными? Вы такъ хорошо это дѣлаете, какъ самая лучшая сидѣлка.

— О, вовсе нѣтъ. У меня есть просто практическая сноровка, вотъ и все. Да притомъ такъ естественно приносить помощь тамъ, гдѣ можешь. Мнѣ такъ было жалко маленькой Етти, я не могъ забыть то, что вы разсказывали мнѣ вчера о ней.

— Какъ это замѣчательно характерно, сказала Улла. Вы не могли забыть этого, потому пошли и попробовали помочь ей; я также съ трудомъ могла забыть это, потому постаралась возможно дальше держать себя отъ нихъ.

Они увидали Нелли, выходившую изъ сосѣдняго дома. Замѣтивъ ихъ, она быстро пошла имъ на встрѣчу.

— Какъ поживаете? прощебетала она съ самою скромноюсвоею миною. Пріятно-ли вы прокатились этою ночью? Или это можетъ быть неправда?

— Конечно, это правда, и мы недавно только вернулись, отвѣтила, шутя, Улла. Мы ѣхали все впередъ и впередъ, къ сѣверному берегу, мы не хотѣли ужъ совсѣмъ возвращаться.

— Я съ трудомъ повѣрила этому, сказала Пелли. Я васъ защищала — увѣряла, что это сплетни.

— Защищали? Что-же тутъ было дурного?

— Да я придерживаюсь на этотъ счетъ особыхъ взглядовъ, сказала Нелли. Я думаю, что тѣ изъ насъ, женщинъ, которыя идутъ не по обыденному пути, — какъ только я начала серьезно заниматься науками, я сразу рѣшила, что нужно быть возможно осторожнѣе, чтобы не подавать повода къ сплетнямъ; портишь собственное дѣло, если нарушаешь условныя приличія или предразсудки, какъ называютъ ихъ теперь, по крайней мѣрѣ какъ называютъ ихъ многіе. Тогда мужчины сейчасъ говорятъ: вотъ что дѣлаютъ женщины, когда имъ даютъ свободу.

— Но скажите-же мнѣ, ради Бога, чего вы добиваетесь, если не желаете получить большей личной свободы? вскричала Улла. Нрава собственности замужнихъ женщинъ, права голоса и т. п.? Все это, конечно, очень хорошо, но что мнѣ дѣлать со всѣмъ этимъ, если я тѣмъ не менѣе должна всячески стѣснять себя. Нѣтъ, я ставлю выше всего личную свободу, право одѣваться, двигаться, говорить и дѣйствовать какъ мнѣ Богъ на душу положилъ. И если-бы я добивалась чего-нибудь, такъ это ужъ непремѣнно уничтоженія тѣхъ преградъ, которыя мѣшаютъ свободнымъ, естественнымъ отношеніямъ между женщиною и мужчиною, всѣхъ тѣхъ полицейскихъ предписаній, которыя запрещаютъ намъ быть хорошими друзьями и товарищами и жить дружно вмѣстѣ. Отъ такой свободной и непринужденной товарищеской жизни съ мужчинами мы больше выиграемъ, чѣмъ отъ законовъ, которые дадутъ женщинѣ право собственности, право голоса и т. д. и т. д. И я не считаю возможнымъ и не жду изданій законовъ, которые уравняли-бы насъ въ правахъ съ мужчинами, пока мы сами не станемъ на равную съ ними ногу. Я нахожу, что такой способъ дѣйствій и легче, и практичнѣе. Поэтому позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ, фрэкенъ Нерманъ, прибавила она шутливо. Выберите себѣ въ Упсадѣ какого-нибудь товарища для занятій. Вамъ будетъ лучше житься обоимъ и ваши пауки отъ этого только выиграютъ.

— Товарища-мужчину? вскричала Нелли.

— О, конечно; вы наймете вмѣстѣ квартиру изъ двухъ комнатъ, будете вдвоемъ ходить на лекціи, вдвоемъ обѣдать. Вы думаете, я. шучу. Но я сама разъ поступила какъ говорю. Я полгода жила съ однимъ молодымъ итальянскимъ художникомъ. Пусть только люди увидятъ, что можно жить такимъ образомъ безъ всякихъ ужасныхъ послѣдствій, и это гораздо больше поможетъ намъ добиться свободы, чѣмъ всякія рѣчи и проповѣди.

— Неужели вы жили вдвоемъ съ молодымъ художникомъ? спросила Нелли съ удивленіемъ.

— Конечно да; онъ былъ очень бѣденъ и я позволила ему работать въ моей мастерской и уступила ему одну изъ своихъ комнатъ.

— Но какъ-же вы могли потомъ, какъ отнеслись къ вамъ тѣ дома, гдѣ вы бывали?

— Я бываю только въ такихъ домахъ, гдѣ ко мнѣ относятся съ слишкомъ большимъ довѣріемъ, чтобы находить нужнымъ надзирать за моимъ поведеніемъ.

— Но развѣ не думали, развѣ не толковали въ дурную сторону вашихъ отношеній.

— Можетъ быть и толковали, но только тѣ, кто видѣлъ насъ вмѣстѣ, не зная ничего о нашей жизни. Знакомые мои признавали это мбимъ частнымъ дѣломъ, — видите-ли, у меня не было никого, кто считалъ-бы себя обязаннымъ слѣдить за моею нравственностью. Они знали меня хорошо и были увѣрены, что въ моихъ отношеніяхъ никогда не могло быть ничего унизительнаго для меня.

Нелли была такъ поражена неслыханною смѣлостью этихъ разсужденій, что совершенно потеряла обычную ей болтливость. Негодованіе, удивленіе и зависть разомъ заговорили въ ней. Да, во всякомъ случаѣ, нельзя было не смотрѣть съ завистью на такого рода смѣлость.

Мысли ея обратились къ доценту. Какъ было-бы пріятно заниматься съ нимъ, жить въ одной квартирѣ! Не въ качествѣ его любовницы, о нѣтъ! У нея была чистая, не страстная натура, — любовь не представляла для нея ничего привлекательнаго, — но въ качествѣ его подруги. Совѣтываться съ нимъ о своихъ занятіяхъ! Идти обѣдать съ нимъ въ гостинницу, сопровождать его на собранія и національныя празднества, вмѣсто того, чтобы столоваться у какой-то старой дѣвы, одной ходить на собранія, гдѣ никто почти не заговаривалъ съ ней, и быть принужденной возвращаться домой какъ разъ въ то время, когда начинается пиръ и становится весело.

А она, всегда считавшая себя по совѣсти обязанной быть возможно болѣе строгой, возможно болѣе женственной, одѣваться по модѣ, избѣгать всего, что могло возбудить толки. Она до сихъ поръ была твердо увѣрена, что это единственный правый путь — и вдругъ является эта художница, которая не имѣетъ никакихъ знаній, никакой умственной выдержки, которая никогда не слышала чтеній объ этикѣ Бестрема и никогда не читала ничего серьезнаго, со смѣхомъ бросаетъ ей въ лицо свои теоріи, и она теряетъ увѣренность въ себѣ, въ своей правотѣ. Она не могла не сказать себѣ, что не смотря на все легкомысленное поведеніе Уллы, она производила больше впечатлѣнія на мужчинъ, чѣмъ многія другія, болѣе сдержанныя и болѣе женственныя.

— Но позвольте, фрэкенъ Розенгане, сказала она нерѣшительно, неужели вы были-бы въ состояніи, напримѣръ, здѣсь въ Утскэрѣ, если-бы итальянскій художникъ пріѣхалъ сюда, неужели вы согласились-бы жить съ нимъ?

— Здѣсь, въ Утскэрѣ, повторила Улла, улыбаясь. Да, я должна признаться, что здѣсь… но я вообще не обращаю никакого вниманія на окружающихъ.

— Да, вотъ видите, прервала ее Нелли, нѣсколько ободренная этимъ признаніемъ. Не всегда легко быть совершенно самостоятельной.

— Въ теоріи всегда очень легко, сказала, смѣясь, Улла. Но когда дѣло доходитъ до практическаго примѣненія — да, мы не всегда можемъ быть послѣдовательными, неправда-ли, фрэкенъ Нелли? Я сознаюсь, что питаю глубокое уваженіе къ Утскэру, и потому горжусь своимъ ночнымъ подвигомъ и готова даже хвастаться имъ.

XI.

Фалькъ молча слушалъ разговоръ, слѣдуя за дамами. Нелли пора было идти купаться, и она разсталась съ ними. Улла замѣтила, что Фалькъ о чемъ-то сильно задумался, и желая дать ему возможность высказаться, предложила посидѣть до обѣденнаго звонка вблизи гостинницы. Наконецъ онъ заговорилъ:

— Фрэкенъ, — скажите мнѣ, этотъ художникъ, который жилъ съ вами, — онъ васъ любилъ, неправда-ли?

— Сначала нѣтъ, отвѣтила она уклончиво.

— Ну, а потомъ — и вы любили его?

— Нѣтъ.

— Ну, этого я ужъ совсѣмъ не понимаю, вскричалъ онъ. Возможно-ли жить вмѣстѣ по товарищески полгода, когда одинъ любитъ, а другой нѣтъ — это былъ, вѣроятно, настоящій адъ.

— Да, — у насъ подъ конецъ дѣйствительно сдѣлался адъ, — но тогда мы разстались.

— Позвольте, фрэкенъ, мнѣ задать вамъ еще одинъ вопросъ, почему вы показывали ему такое участіе, почему вы приняли его къ себѣ, если не любили?

— Я вамъ разскажу все, сказала она, перемѣнивъ мѣсто, такъ что солнце не освѣщало больше ея лица. Я никогда еще не разсказывала никому этой исторіи, но разъ мы заговорили о ней — мнѣ хочется, чтобы вы поняли меня. Онъ былъ совершенный юноша, моложе меня, итальянецъ, съ дѣтскою теплою, наивною душою, что сильно, я не отрицаю этого, сильно привлекала меня. Онъ былъ художникомъ съ большимъ, блестящимъ дарованіемъ. Всѣ его произведенія отличались геніальною смѣлостью, приводившей меня въ восторгъ. И въ то же время онъ творилъ совершенно безсознательно, онъ самъ не зналъ, какимъ образомъ достигалъ такихъ поразительныхъ результатовъ. Это былъ большой бѣднякъ; въ дѣтствѣ онъ насъ стада и не получилъ никакого образованія, но каждое его движеніе было проникнуто благородствомъ, врожденнымъ у итальянцевъ, и въ умственномъ отношеніи онъ былъ очень богато одаренъ отъ природы.

Она оперлась головою о спинку стула и остановилась, какъ бы припоминая.

— Дѣло началось съ того, что я и нѣкоторые товарищи стали помогать ему въ матеріальномъ отношеніи. Онъ позволялъ намъ содержать себя, но не слушался насъ ни въ чемъ и не слѣдовалъ нашимъ совѣтамъ. Картины его не продавались, такъ какъ критика отнеслась къ нимъ неблагопріятно, но онъ продолжалъ идти своею дорогою и писать по своему. Нѣкоторые изъ его благодѣтелей среди старыхъ художниковъ начали терять терпѣніе, потому что онъ упорно отказывался идти по избитой дорожкѣ, и находили дурнымъ, что онъ живетъ на ихъ счетъ. Я одна защищала его право-прокладывать себѣ новый путь, а такъ какъ другіе мало-по-малу бросили его, я предложила ему работать въ моей мастерской, отдала ему свою гостиную и разрѣшила пользоваться моими моделями, — но. обыкновенно онъ на это не соглашался, а заставлялъ меня нанимать ему у другихъ. Все шло сначала очень хорошо, пока онъ думалъ только о своей работѣ. Но когда онъ — она опять перемѣнила мѣсто, — когда онъ наконецъ пробудился изъ своей мечтательности, когда онъ началъ жить болѣе сознательно и подымать глаза съ своей картины, — потому что сначала онъ такъ страстно предавался работѣ, что врядъ-ли зналъ, ѣлъ-ли онъ или нѣтъ, спалъ-ли на кровати или на полу, тогда первымъ проявленіемъ жизни у него было то, что онъ влюбился, и, конечно, въ меня, такъ какъ я одна была у него подъ рукою.

— Что же тогда жизнь съ нимъ стала тягостною?

— Не сразу, отвѣтила она, покраснѣвъ. Онъ оказался такимъ же непосредственнымъ и пылкимъ, такимъ же наивно влюбленнымъ въ свою любовь, какъ прежде въ свою работу. Ему такъ же мало приходило въ голову, что ему могутъ не отвѣчать на его любовь, какъ то, что онъ можетъ не написать безсмертнаго произведенія, если хорошенько примется за дѣло. И въ этой наивной самоувѣренности было что-то необыкновенно привлекательное, — вы понимаете меня, легко вѣришь въ то, въ чемъ вашъ ближній совершенно убѣжденъ. А я очень хотѣла, — правду сказать, я очень хотѣла полюбить. Всѣ, кого я знала, были уже влюблены, и даже не одинъ разъ, — я же никогда. Почему же и мнѣ было не попробовать этого счастья?

— Кто-то идетъ сюда, прервала она себя внезапно, вставая. Пойдемъ на берегъ!

— Какъ это странно, продолжала она, когда они отошли отъ гостинницы, я всегда такъ боялась любви и въ то же время такъ хотѣла испытать ее!

Она сняла шляпу и, держа ее за ленты, тихонько помахивала ею, такъ что она почти тянулась по землѣ.

— Отдавать себя всю и все, — что обыкновенно подразумѣвается подъ словомъ «любовь» — я не говорю о внѣшнихъ отношеніяхъ, сказала она, смѣло поднявъ голову, ихъ я считаю случайными и несущественными, но я хочу сказать — она опять посмотрѣла на свою шляпу, которую заставляла прыгать по землѣ, дергая за ленты. Я не знаю, какъ выразиться, у меня такая сильная потребность во внутреннемъ одиночествѣ, я ни въ чьемъ обществѣ не бываю никогда такъ счастлива, какъ одна съ собою; вы меня понимаете? спросила она, взглянувъ на него.

Но Фалькъ былъ такъ пораженъ ея словами: «я не говорю о внѣшнихъ отношеніяхъ, я ихъ не считаю существенными», что не разслышалъ ея вопроса. Онъ почувствовалъ внезапно какую-то сумасшедшую ревность къ молодому художнику; ему хотѣлось схватить его за плечи и закричать: «признайся, въ какихъ отношеніяхъ ты былъ съ ней, ты, маленькій несчастный юнецъ, котораго я могъ бы раздавить въ своихъ рукахъ, если бы захотѣлъ». Онъ такъ ясно видѣлъ его предъ собою, маленькаго, тщедущнаго итальянца съ черными глазами, конечно, и мягкими женскими движеніями.

— Почему вы разстались? спросилъ онъ вмѣсто отвѣта на вопросъ Уллы.

— Смерть насъ разлучила, отвѣчала она и перестала играть шляпою; повѣсивъ ее на руку, она остановилась и начала смотрѣть на море.

— Смерть? лицо его просіяло. А, такъ онъ былъ мертвъ, черноволосый юноша, — все было кончено. Что бы тамъ ни было — это было кончено!

— Онъ былъ очень нѣжнаго и слабаго сложенія, обезсиленный слишкомъ тяжелою жизнью въ дѣтствѣ, продолжала Улла. Онъ схватилъ лѣтнюю маларію. Я поѣхала съ нимъ въ горы и два мѣсяца ухаживала за нимъ. Онъ умеръ, держа мою руку въ своей.

Она сбросила песокъ со шляпы и надѣла ее. Фалькъ не смѣлъ больше разспрашивать. Онъ зналъ, что не имѣлъ правъ на прошедшее и что ничто не дастъ ему этихъ правъ. Онъ пожалъ ея руку и сказалъ: — Какъ счастливъ онъ былъ, какъ счастливъ! Онъ умеръ среди пылкихъ мечтаній объ искусствѣ и любви, — это лучше, чѣмъ жить и обмануться въ ожиданіяхъ!.

— Да, я тоже думаю, что такъ хорошо жить и умереть, сказала она, между тѣмъ какъ нѣсколько слезинокъ скатились съ ея щекъ, такъ что она и не замѣтила этого.

Раздался обѣденный колоколъ; они повернули и пошли въ гостинницу.

Г-жа Мэллеръ стояла на верандѣ съ Евелиною Суръ. Она пошла на встрѣчу Уллѣ, взяла ее за обѣ руки и крѣпко пожала, смотря ей проницательно въ глаза и говоря: «васъ можно поздравить съ помолвкою».

Нѣкоторые изъ живущихъ въ гостинницѣ, стоявшіе по близости, съ любопытствомъ ждали отвѣта Уллы. Она, казалось, болѣе раздражилась, чѣмъ сконфузилась отъ этой нескромности.

— Это вы меня поздравляете съ помолвкою? спросила она. Развѣ нѣтъ другихъ партій, которыхъ можно бы было устроить здѣсь въ Утскэрѣ? Да, я знаю, помолвки приносятъ всегда большую честь купаніямъ. А вы, какъ сестра доктора, конечно, заинтересованы въ этомъ — очень жаль, что не могу вамъ услужить, но, право, я не совѣтую вамъ разсчитывать на меня, потому что я навѣрное никогда ни за кого не выйду замужъ!

Фалькъ также очень рѣзко отрекся, когда его поздравляли съ тѣмъ же.

Съ этихъ поръ имъ начали постоянно дѣлать такого рода намеки. Пришла минута, наступающая всегда при жизни въ большомъ обществѣ, когда заповѣдная сердечная тайна двухъ лицъ, въ которой они сами не рѣшаются себѣ признаться, безпощадно выставляется наружу и дѣлается предметомъ праздныхъ разговоровъ. Самыя нѣжныя, стыдливыя чувства профанируются словами и взглядами, — теряешь возможность въ одиночествѣ бороться съ собою и уяснить себѣ правду, — приходится поневолѣ смотрѣть на свои чувства чужими глазами и судить о нихъ съ точки зрѣнія другихъ.

Въ настоящемъ же случаѣ дѣло шло объ отношеніяхъ болѣе сложныхъ, чѣмъ обыкновенно, — когда передъ нами молодой человѣкъ, ищущій себѣ подходящей жены, или молодая дѣвушка, желающая получить положеніе въ свѣтѣ и основать свой домашній очагъ. Напротивъ того, эти двое вели жестокую борьбу съ развившеюся въ нихъ любовью, грозившею совершенно перемѣнить теченіе ихъ жизни, стать преградою для достиженія тѣхъ цѣлей, къ которымъ каждый изъ нихъ стремился, — съ любовью, которая должна была привести не къ гармоніи, а къ страданію, и которую каждый изъ нихъ старался подавить.

Поэтому, при всякомъ намекѣ Фалькъ начиналъ приходить въ ярость. Онъ металъ громъ и молнію направо и налѣво, такъ что наконецъ никто не рѣшался больше заговаривать съ ними на этотъ счетъ. Но зло было нанесено; передъ глазами была поставлена задача, ясная и неизбѣжная: хочешь ли ты жениться на ней, на ней, которая никогда не будетъ въ состояніи раздѣлить твоей дѣятельности? И неужели ты думаешь, что она когда-нибудь снизойдетъ до того, чтобы быть твоей? А она съ своей стороны: можешь ли ты такъ сильно полюбить, чтобы порвать со всею твоею прошлою жизнью и бросить все, надъ чѣмъ ты такъ упорно трудилась?

XII.

Немного больше недѣли прошло съ достопамятной ночи, когда г-жа Краббе пыталась покончить съ собою. Въ ней произошла съ тѣхъ поръ громадная перемѣна. Г-жа Мэллеръ проводила съ ней всѣ дни, и Анна выходила изъ дому только одинъ разъ, отправляясь въ городъ на молитвенное собраніе. Она шла опустивъ глаза, съ длиннымъ чернымъ газовымъ вуалемъ на лицѣ и съ молитвенникомъ въ рукахъ.

Г-жа Мэллеръ разсказывала всѣмъ, что Богъ произвелъ надъ Анною великое чудо. Ея мысли были отвращены отъ земли и она думала теперь только объ одномъ — какъ бы спастись и получить прощеніе за свои грѣхи. Она рѣшила посвятить себя уходу за больными, къ чему чувствовала всегда большое призваніе, и поступить въ общину сестеръ милосердія тотчасъ по возвращеніи въ Стокгольмъ.

Фальку случалось не разъ проходить мимо виллы Краббе и всегда онъ видѣлъ Анну сидящею на верандѣ въ глубоко задумчивой позѣ, съ глазами, устремленными вдаль. Эта мрачная гибкая фигура, съ суровымъ взглядомъ изъ подъ густыхъ бровей, — онъ не могъ видѣть ее безъ сердечной боли. Онъ всегда чувствовалъ угрызеніе совѣсти при мысли, что ея любовь къ нему была искреннею и что онъ нанесъ ей сердечную обиду. Онъ надѣялся, что она начнетъ кокетничать съ другими, — это одно могло бы успокоить его совѣсть. Но это уединеніе отъ всѣхъ, этотъ задумчивый взглядъ безпокоили, огорчали его и мѣшали ему забыть всю эту исторію. Анна понимала все это очень хорошо и въ этомъ и состояло ея мщеніе. Хотя она вообще не отличалась особеннымъ умомъ, но она отлично понимала, какой способъ наилучшій чтобы занять собою мужское воображеніе.

Фалькъ нѣсколько разъ пробовалъ поклониться ей, но она никогда не смотрѣла въ его сторону, хотя издали замѣчала его приближеніе, и вся поза ея была разсчитана на эффектъ.

Евелина Суръ и Нелли Нерманъ убѣдили г. Краббе отправиться съ ними, съ доцентомъ и еще съ какою нибудь старшею дамою, на одинъ островъ, который лежалъ довольно далеко отъ материка, извѣстенъ былъ своими оригинальными, необыкновенно красивыми скалами и вдобавокъ прославился въ послѣднюю весну большимъ кораблекрушеніемъ. Услышавъ, что и Улла желаетъ участвовать въ прогулкѣ, Фалькъ предложилъ отправиться въ двухъ лодкахъ, отдавая свою въ распоряженіе Уллы и Еглантины. Глазки Етти засіяли при этомъ предложенія, но сейчасъ же потухли: она вспомнила, что и Людвигъ согласился кататься; кто же тогда останется съ матерью.

Они стояли, разговаривая, вблизи виллы Краббе. Анна сидѣла незамѣченною въ углу веранды. Она встала, подошла къ Еглантинѣ, положила ей руку на плечо и сказала что-то губами, отъ чего дѣтское личико глухонѣмой радостно просіяло. Она обняла Анну за шею, крича своимъ монотоннымъ, жалобнымъ голоскомъ: — Какъ вы милы — какъ вы милы — какъ вы милы!

Со времени исторіи съ Анною, Улла ни разу не встрѣчалась съ нею. Теперь она подошла къ Аннѣ нѣсколько неувѣренно, Фалькъ остался въ сторонѣ.

— Ты хочешь посидѣть у тети пока насъ не будетъ? спросила она. Какъ это любезно съ твоей стороны — ты такъ хорошо умѣешь обходиться съ нею.

— Мнѣ легко понимать того, кто страдаетъ, отвѣтила Анна, бросивъ мелькомъ на Уллу взглядъ полный ненависти.

Г-жа Розенгане была всегда очень рада, когда Анна приходила къ ней. Она была такъ тиха и молчалива, ея движенія были такъ легки и безшумны и она умѣла такъ искусно услуживать больной. Еглантинѣ не трудно было получить отъ матери разрѣшеніе покататься, когда она сказала, что Анна замѣнитъ ее.

Г-жа Мэллеръ слышала, что на островѣ живутъ полуязычники, которые почти никогда не ходятъ въ церковь, находясь въ большомъ отдаленіи отъ материка, и иногда по цѣлымъ годамъ не крестятъ своихъ дѣтей. Она рѣшилась раздать имъ нѣсколько брошюръ духовнаго содержанія и согласилась участвовать въ прогулкѣ въ качествѣ старшей дамы въ лодкѣ г. Краббе. Улла заявила, что будетъ надзирать за собою и за Еглантиною въ лодкѣ Фалька.

Такъ какъ до острова было очень далеко и нуженъ былъ необыкновенно хорошій попутный вѣтеръ, чтобы съѣздить туда въ одинъ день, то рѣшили отправиться на цѣлую ночь. Наготовили съѣстныхъ припасовъ по крайней мѣрѣ на недѣлю, набрали съ собою одѣялъ, подушекъ, шалей. Фалькъ отказался отъ всѣхъ предлагаемыхъ эту корзинъ съ провіантомъ. Онъ заявилъ, что будетъ самъ угощать Уллу и Еглантину на своей лодкѣ и покажетъ имъ, какой хорошій обѣдъ можно приготовить въ его маленькой кухнѣ. Онъ гордился своею лодкою, какъ ребенокъ, и радъ былъ всякому случаю выставить на показъ ея совершенства. Поэтому онъ сдѣлалъ свои сборы независимо отъ другихъ.

Дамы на лодкѣ г. Краббе привезли съ собою всѣ съѣстные припасы, но когда онѣ начали передъ отъѣздомъ распаковывать корзины, оказалось, что многое забыто. Одинъ Фалькъ укладывалъ свои вещи безъ посторонней помощи, самостоятельно, и теперь несказанно забавлялся безпорядкомъ въ сосѣдней лодкѣ.

— У нихъ дѣйствуетъ представительное правленіе, а у меня въ лодкѣ деспотическое, сказалъ онъ смѣясь.

— Я никогда не думала, что вы поклонникъ деспотизма, замѣтила Улла.

— Не вездѣ — только въ моей лодкѣ. Это единственное государство въ мірѣ, гдѣ я не желалъ бы введенія представительнаго правленія.

Было рѣшено ѣхать въ девять часовъ утра, но въ послѣднюю минуту начались колебанія: вѣтеръ усилился и погода была не подходящая для любительской экскурсіи. Но съ другой стороны все лѣто было бурное, и скучно было оставаться дома, разъ все уже приготовлено для прогулки. Говорили противъ катанія собственно только доцентъ, фрэкенъ Суръ и г-жа Мэллеръ; послѣдняя находила, что не слѣдуетъ искушать. Бога, отправляясь кататься въ такую опасную погоду; Евелина и доцентъ соглашались съ ней, Нелли, которая собиралась уже уѣзжать изъ Утекэра черезъ нѣсколько дней и думала воспользоваться этою прогулкою, чтобы хорошенько насладиться разговоромъ съ доцентомъ, убѣждала ѣхать; ее поддерживала Еглантина, объявившая, въ своемъ ребяческомъ невѣдѣніи опасности, что ничего такъ сильно не желаетъ, какъ маленькаго приключенія. Улла тоже настаивала на поѣздкѣ. Она никогда не боялась моря, пока стояла на сушѣ, — а такъ какъ оба лодочника, Краббе и Фалькъ, продолжали, не смотря на Погоду, свои приготовленія и только радовались свѣжему вѣтерку, который давалъ имъ возможность показать свои лодки во всемъ ихъ блескѣ — то поѣздка въ концѣ концовъ состоялась.

На пристани собралось много знакомыхъ; они просили, шутя, отъѣзжающихъ отвезти поклонъ дѣдушкѣ водяному и его дочкамъ, кричали имъ, чтобы они хорошенько разсмотрѣли дворецъ водяного и хорошенько описали его имъ потомъ и т. п. остроты.

Наконецъ на борту лодки запѣли: «г. капитанъ, дайте ходъ машинѣ», — лодки двинулись въ путь при громкихъ крикахъ оставшейся на берегу публики. Паруса надулись и лодки поплыли съ такою быстротою, что скоро исчезли съ глазъ.

Еглантина стояла, пока видна была пристань. Она сіяла отъ радости и такъ сильно махала платкомъ, что чуть не свалилась въ воду. Улла поддержала ее, по не могла убѣдить сѣсть. Но внезапно лицо ея покрылось смертельною блѣдностью и она съ легкимъ крикомъ опустилась на скамью, закрывъ глаза и положивъ голову на плечо Уллы.

— О Улла! вскричала она въ испугѣ, какъ это странно! Мы не всѣ вернемся домой.

— Что ты говоришь? Что это у тебя за фантазія? спросила Улла, лаская ее.

— Я видѣла такъ ясно — я видѣла, какъ мы возвращаемся домой, — но не хватало одного, — я не знаю, кого именно — я знаю только, что насъ было только семь. Сколько насъ теперь? спросила она, открывъ глаза.

Фалькъ и Улла начали считать.

— Краббе, доцентъ, г-жа Мэллеръ, фрэкенъ Нерманъ и Суръ — пять, — а насъ три — всего восемь.

— А назадъ возвращались только семь, вскричала Еглантина, и ея голосъ прозвучалъ, какъ крикъ морской птицы передъ непогодой.

— У нея часто подобнаго рода предчувствія, сказала Улла Фальку, прижимая къ себѣ Еглантину и ласково гладя ее по головѣ. Но это не и мѣстѣ никакого значенія.

Еглантина слѣдила глазами за движеніемъ губъ Уллы и поняла ея слова.

— Нѣтъ, это всегда что-нибудь значитъ, сказала она. Т. е. не бываетъ всегда совершенно такъ, какъ я предчувствую, но всегда что-нибудь случается. Это такъ вѣрно, такъ вѣрно; — вы увидите, что съ нами что-нибудь приключится.

Послѣ этого Улла не могла избавиться отъ нѣкотораго непріятнаго чувства. Она слышала много разсказовъ о предчувствіяхъ глухонѣмой, а значеніе ея словъ еще болѣе усилилось отъ ея внезапной блѣдности, ея остановившагося, испуганнаго взора и необыкновенно жалобнаго звука ея голоса. Но Фалькъ обратилъ все въ шутку и ему удалось въ концѣ концовъ успокоить Етти; она даже объявила, что имъ навѣрное предстоитъ не несчастье, а только маленькое веселое приключеніе.

Все шло хорошо, пока не доѣхали до мыса, отдѣлявшаго Утскэрскій заливъ отъ большого, внѣшняго залива. Здѣсь вѣтеръ усилился и испуганныя дамы Краббе убѣдили его спустить часть парусовъ. Улла спросила Фалька, не послѣдуетъ ли онъ его примѣру.

— Нѣтъ, объ этомъ не можетъ быть и рѣчи, отвѣчалъ онъ. Это никуда не годится.

Но Фалькъ былъ извѣстенъ своею безумною смѣлостью, и осторожные рыбаки не разъ качали головою, разсказывая о его приключеніяхъ. Онъ совершилъ самыя невѣроятныя путешествія на своей маленькой лодкѣ, но ему случалось нерѣдко испытывать и крушенія. Улла, которая желала казаться мужественной въ его глазахъ, зная, что нѣтъ слабости, которую онъ презиралъ-бы больше трусости, не могла удержаться отъ непріятнаго чувства при видѣ того, какъ лодка ихъ быстро опередила другую, и какъ большіе паруса почти погружались въ воду, наклоняемые боковымъ вѣтромъ.

— Вы боитесь? спросилъ Фалькъ, замѣтивъ, что она держится всѣми силами за скамью въ то время, какъ лодка наклонилась на другую сторону. Я никогда не ожидалъ этого отъ васъ, фрэюенъ Розенгане.

— Нѣтъ, я, конечно, не боюсь, отвѣтила она, задерживая дыханіе. Но я думаю, что вы поступаете неосторожно, — г. Краббе спустилъ часть парусовъ.

— Онъ никогда не сдѣлалъ-бы этого самъ, его дамы, вѣроятно, испугались.

— Но, если бы ваши дамы испугались, сдѣлали-ли вы-бы это? спросила Улла, улыбаясь. Если бы я васъ попросила поднять паруса, я не прошу, я только говорю, если,: — вы послушались-бы?

— Нѣтъ, отвѣтилъ онъ.

— Нечего сказать, любезный вы кавалеръ!

— Во-первыхъ, я вовсе не кавалеръ; во-вторыхъ, я охотно исполнилъ-бы ваше желаніе, фрэкенъ, если бы оно не было неразумно.

— Но, еслибы я сидѣла передъ вами въ страшномъ испугѣ, смертельно блѣдная.

— Ни въ какомъ случаѣ, сказалъ онъ. Я постарался-бы доказать вамъ, что вашъ страхъ ни на чемъ не основанъ, но уступить вамъ, нѣтъ. Смѣшно спускать паруса въ такую погоду!

— Да, это ваше мнѣніе. Но развѣ мы не обязаны принимать въ разсчетъ и желанія другихъ! Подумайте только, какъ вы были уступчивы съ моей теткой, и какъ исполняли ея капризы?

— Да, потому что она была больна. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я здѣсь на лодкѣ спустилъ-бы паруса въ угоду ей, чтобы предупредить нервный припадокъ. Неужели вы не чувствуете, какъ пріятно идти на всѣхъ парусахъ, когда волны хлещутъ по камнямъ? Посмотрите на Краббе, какъ онъ съ трудомъ подвигается впередъ на своемъ единственному парусѣ. Между нами то же различіе, какъ между лѣнивою рабочею лошадью и горячимъ скаковымъ конемъ.

Вдругъ на нихъ налетѣлъ сильный порывъ вѣтра; лодка такъ сильно наклонилась въ сторону, что зачерпнула воды.

— Нѣтъ, право, милый, дорогой г. Фалькъ, я прошу за свою жизнь! вскричала Улла, смѣясь. Я не умѣю плавать, жизнь мнѣ еще не надоѣла.

— Я спасу васъ, если мы перевернемся, былъ его спокойный отвѣтъ. Я легко проплыву съ вами до берега.

Еглантина захотѣла узнать, о чемъ они говорили: она не разслышала ихъ словъ, такъ какъ они сидѣли, отвернувшись отъ нея.

— Мы говорили, что г. Фалькъ можетъ проплыть съ нами обѣими до берега въ случаѣ, если мы перевернемся, сказала Улла.

— Я могу сама спасти себя, сказала Еглантина съ обычною ей увѣренностью. Я умѣю плавать.

— Ахъ ты, маленькая дурочка, сколько-же времени можешь

ты, по твоему, продержаться въ этомъ бурномъ заливѣ? спросила Улла, цѣлуя ее.

— О, я увѣрена, что проплыву до берега, возразила она, измѣряя глазами разстояніе.

— Нѣтъ, вы, право, удивительны, фрэкенъ, сказалъ смѣясь Фалькъ. Все вамъ кажется такъ легко и просто. Пріятно смотрѣть черезъ такіе розовые очки.

— Но я сильна, хотя никто этому не вѣритъ, прервала она его, смотря на сйои маленькія худыя руки. И я никогда ничего не боюсь.

Стало холоднѣе и Улла закуталась въ теплую шаль; по не было никакой возможности убѣдить Етти надѣть что-нибудь.

— Мнѣ не холодно, я никогда не мерзну, говорила она.

Ея праздничное свѣтло-сѣрое барежевое платье запятналось соленою водою. — Это не имѣетъ никакого значенія, увѣряла она, пятна легко вычистить, матерія вовсе не маркая.

Ея платье походило на нее; оно казалось очень деликатнымъ и въ то же время отличалось большою прочностью. Это маленькое эфирное существо, выросшее у постели больной, могло безъ труда обходиться безъ пищи, безъ покоя и безъ тепла. Провести нѣсколько ночей сряду безъ сна, спать на полу, выходить зимою въ одномъ платьѣ было для нея ни по чемъ. Не смотря на свое слабое сложеніе и на то, что она ни одного дня не была вполнѣ здорова, она никогда не простуживалась и не знала, что значитъ усталость. Согласно ея спиритуалистическому міровоззрѣнію, тѣло было только покорнымъ слугою души, но никакъ не господиномъ ея. Ея психическая жизнь была такъ сильна, что помогла ей переносить всѣ трудности. Подобно тому, какъ глаза замѣняли ей атрофированный слуховой нервъ, сильно развитыя чувствительность и фантазія замѣняли недостающія физическія силы.

Она съ какимъ-то любовнымъ и нѣжнымъ состраданіемъ смотрѣла на тѣхъ, кто не достигъ такого высокаго духовнаго развитія, какъ она, и не успѣлъ освободиться изъ подъ власти тѣла. ей не приходило въ голову, гордиться этимъ и считать себя стоящею выше другихъ, она думала, что дто не ея заслуга, что это дано ей свыше, и что всѣ рано или поздно достигнутъ такого-же развитія, какъ она, если не въ этомъ мірѣ, такъ въ будущемъ.

Черезъ три часа, при все усиливающемся вѣтрѣ, лодка. Фалька достигла, наконецъ, цѣди поѣздки, оригинальнаго скалистаго острова на концѣ скэръ. Въ ожиданіи своихъ спутниковъ, которые пріѣхали только полчаса спустя, ои-и рѣшили разузнать все нужное въ маленькомъ рыбачьемъ поселкѣ, и пристали къ нему. Отъ восьми до десяти хижинъ лѣпились по скаламъ въ живописномъ безпорядкѣ. Нѣсколько женщинъ и дѣтей выбѣжало поглядѣть на пріѣзжихъ.

— Развѣ нѣтъ дома мужчинъ? спросилъ Фалькъ, схвативъ на руки одного мальчугана и сажая его себѣ на плечи къ великому его удовольствію и къ зависти остальныхъ.

— Нѣтъ, дома только старикъ отецъ, отвѣтила двѣнадцатилѣтняя бѣлокурая дѣвочка, слѣдившая съ улыбкою за гимнастическими упраздненіями своего маленькаго брата.

— А гдѣ-же мужчины? спросила Улла.

— На рыбной ловлѣ, конечно, отвѣтила дѣвочка, удивленная такимъ глупымъ вопросомъ.

— Можете-ли вы принять на ночлегъ восемь пріѣзжихъ? продолжала Улла.

— А да, у старика отца большое и красивое помѣщеніе, на всѣхъ васъ хватитъ мѣста.

Они только что Собирались отправиться посмотрѣть хижину старика, какъ вдали показалась лодка г. Краббе. Они спустились къ пристани ей на встрѣчу. Остальная компанія была очевидно недовольна Фалькомъ за то, что онъ опередилъ ихъ, и на него посыпались колкія замѣчанія.

— Да, нечего сказать, вы очень общительны.

— Что, пріятно было промокнуть насквозь? Мы во всякомъ случаѣ сухи.

— Какъ ваши дамы смѣлы, г. Фалькъ! Это вѣрно онѣ убѣдили васъ не слѣдовать нашему примѣру, и т. п.

Но всѣ эти уколы прошли безъ слѣда и не въ силахъ были поколебать веселости Фалька.

— Мы танцовали, а вы топтались на одномъ мѣстѣ, сказалъ онъ. Вотъ въ чемъ разница. Но вы сами знаете, порхать несравненно граціознѣе, чѣмъ-топтаться. Что-же мы теперь, пойдемъ поплавать, хорошо, Краббе?

— Пока дамы приготовятъ ѣду — хорошо. Чертовски хочется ѣсть послѣ катанья, отвѣтилъ Краббе.

— Ну, нѣтъ, зачѣмъ-же мы будемъ всѣ труды возлагать на дамъ? возразилъ Фалькъ. Онѣ также могутъ найти удобное мѣстечко, чтобы покупаться, а затѣмъ мы всѣ вмѣстѣ займемся обѣдомъ.

— Г. Фалькъ боится, чтобы мы не привели въ безпорядокъ его мѣшокъ съ провизіей, сказала Улла. Я предлагаю не дотрогиваться до него до возвращенія хозяина. Мы сначала будемъ гостями у васъ, обратилась она къ Краббе, а потомъ пригласимъ васъ въ свою очередь.

— Отлично, вскричалъ Фалькъ. Вечеромъ или во всякомъ случаѣ завтра утромъ мы будемъ хозяевами. Но я заранѣе объявляю просьбу оставить за мною мѣсто повара. Идете вы съ нами? спросилъ онъ доцента.

— Да, но я боюсь не слишкомъ-ли велики волны, отвѣтилъ доцентъ, колеблясь.

— Но это именно и пріятно, вскричалъ Фалькъ.

— Да, да, мы посмотримъ еще, отвѣтилъ доцентъ, и они всѣ трое начали взбираться на скалы, отдѣлявшія ихъ отъ открытаго моря.

XIII.

Дамы отыскали маленькую лужайку въ долинѣ, разложили на ней привезенные съ собою съѣстные припасы, набрали сучьевъ, зажгли огонь и поставили варить на немъ котелъ съ картофелемъ. Всѣ были голодны и блѣдны послѣ длиннаго, довольно утомительнаго путешествія, — всѣ, кромѣ Етти, которая ходила по долинѣ, срывая ягоды и цвѣты, пока остальная компанія подкрѣпляла себя бутербродами и портеромъ въ ожиданіи картофеля и возвращенія мужчинъ, которые заставляли себя долго ждать. Наконецъ явился доцентъ. Онъ разсказалъ, что тамъ внизу настоящая буря, и что онъ не рѣшился плавать.

— А остальные? спросила Улла.

— Г. Краббе тоже находилъ вѣтеръ слишкомъ сильнымъ и остался плавать въ заливѣ. Но Фалькъ, конечно, бросился со скалы прямо въ открытое море и поплылъ на перерѣзъ волнамъ.

— О, понятно, вскричала съ негодованіемъ Нелли. — Я вообще не могу представить себѣ, какъ можно симпатизировать такой высокомѣрной смѣлости. Или, какъ напримѣръ сегодня — плыть на всѣхъ парусахъ! Г. Краббе находилъ, что это очень неблагоразумно и рискованно — а онъ же не трусъ — онъ говорилъ, что если бы былъ одинъ, то не спустилъ бы парусовъ, но что въ обществѣ дамъ онъ не считалъ бы себя вправѣ дѣлать это. За то мы были совершенна сухи, между тѣмъ какъ васъ постоянно обдавало водою. Мужчина, который отправляется кататься съ дамами, долженъ быть во всякомъ случаѣ на столько внимательнымъ, чтобы не жертвовать спутниками для удовлетворенія своего каприза — своего желанія ѣхать быстро впередъ и идти наперекоръ опасности.

— Вы его просили подвязать паруса? спросила Евелина Уллу.

— Да, т. е. я предлагала ему.

— А онъ отказалъ? Какъ это было любезно съ его стороны, сказала Нелли. И я увѣрена, что если бы мы всѣ теперь стали въ одинъ голосъ умолять его не плыть въ открытое море, онъ бы сдѣлалъ это наперекоръ всѣмъ намъ. Неправда-ли? спросила она Уллу.

— Да, я тоже думаю; а между тѣмъ онъ вовсе не эгоистъ — его дѣйствія доказываютъ это.

— Но необыкновенно упрямъ и высокомѣренъ. Нѣтъ человѣка въ мірѣ, который заставилъ бы его уступить, разъ онъ забралъ себѣ что-нибудь въ голову, возразила Нелли.

— Такимъ долженъ быть мужчина, сказала Евелина.

— Нѣтъ, знаешь-ли что, это средневѣковая отвага; мы уже слишкомъ выросли, чтобы восхищаться ею, вскричала Нелли, съ трудомъ находя слова въ порывѣ негодованія. Можно-ли слышать что-нибудь нелѣпѣе — такое упрямство, такое невниманіе къ другимъ, а она восхищается: такимъ долженъ быть мужчина!

— Я нахожу, сказала Улла, что тотъ, кто любитъ спортъ и вообще смѣлыя физическія упражненія, не можетъ отказываться отъ нихъ въ угоду людей, которые боятся за него. Не вѣришь въ опасность, а тѣхъ, кто боится, считаешь глупцами и трусами. Мнѣ, напр., никогда бы не пришло въ голову просить Фалька не плавать сегодня, разъ у него была на это охота; равнымъ образомъ и я никогда не послушалась бы его, если бы онъ сталъ убѣждать меня не рисковать, потому что краски ядовиты и могутъ разстроить здоровье. Каждый долженъ дѣйствовать согласно своей природѣ — это будетъ лучше всего. Во всякомъ случаѣ, я лично нахожу много привлекательнаго въ физическомъ мужествѣ.

— Восхищеніе физическимъ мужествомъ доказываетъ только, насколько мы еще мало цивилизованы, возразила Нелли. Нравственное мужество это нѣчто совершенно иное, но оно рѣдко возбуждаетъ удивленіе. Но это грубое, физическое мужество, которое основано только на сильныхъ нервахъ, — что вы на это скажете, доцентъ?

— Я вполнѣ согласенъ съ вами, отвѣтилъ доцентъ довольнымъ тономъ, радуясь возможности быть вполнѣ согласнымъ съ собесѣдникомъ, не разсматривая вопроса съ другой стороны. Мнѣ кажется, что въ наше время — разумное и цѣлесообразное должно пользоваться гораздо большимъ уваженіемъ, чѣмъ инстинктивная, слѣпая отвага, которая называется мужествомъ.

— Разумъ, разумъ! прервала Улла, которая была въ возбужденномъ, нервномъ настроеніи и чувствовала сильное желаніе спорить. Я больше интересуюсь тѣмъ, что красиво, чѣмъ тѣмъ, что разумно. Я не могу найти разумнаго объясненія того, почему я, напр., восхищаюсь прекрасною фигурою. Фрэкенъ Нерманъ скажетъ, вѣроятно, что нѣтъ никакой нравственной заслуги въ томъ, чтобы имѣть красивую фигуру, а между тѣмъ, я невольно восторгаюсь ею больше, чѣмъ, напр. многими такъ называемыми нравственными качествами. Такимъ же образомъ я не понимаю, почему я не могу восхищаться физическимъ мужествомъ, въ особенности если оно въ своемъ проявленіи не приноситъ ущерба человѣчеству.

Нелли посмотрѣла на доцента, ожидая отъ него отвѣта. Ей казалось, что слова Уллы доказываютъ низменную точку зрѣнія и недостатокъ умственнаго развитія, но она не могла найти подходящихъ словъ, чтобы опровергнуть ея софизмы. Доцентъ началъ:

— Правда, что съ одной стороны… Онъ не могъ продолжать, потому что Краббе показался на скалѣ, а Улла съ живостью пошла ему на встрѣчу.

— Гдѣ Фалькъ? спросила она.

— А чортъ его знаетъ, отвѣтилъ Краббе. Это такой безобразникъ, что нельзя на него не сердиться. Я пошелъ купаться въ другое мѣсто, чѣмъ онъ, а когда вернулся назадъ на скалу, то не засталъ и духу его, а только его платье. Я видѣлъ его послѣдній разъ, когда началъ плавать, онъ уже былъ чортъ знаетъ какъ далеко въ открытомъ морѣ.

— Но не слѣдовало-ли бы поѣхать поискать его? спросила Улла взволнованнымъ голосомъ.

— О нѣтъ, не стоитъ — вынырнетъ. Такіе черти никогда не тонутъ.

— Но у него могутъ сдѣлаться судороги.

— А — это другое дѣло — это можетъ быть — но тогда все кончится въ одну минуту.

— Но какъ вы можете стоять спокойно и говорить такія вещи, вскричала Улла. Приготовьте лодку — Лудвигъ! закричала она доценту. Скорѣе — идите сюда — вы должны тотчасъ выѣхать въ лодкѣ.

Етти быстро поняла, въ чемъ дѣло. Всѣ побѣжали къ пристани и пока Краббе и доцентъ отвязывали лодку, она прыгнула въ нее. Краббе хотѣлъ помѣшать ей и взялъ ее за талію, чтобы высадить, но она, отстранила его. отъ себя.

— Я умѣю править, сказала она. И никто не найдетъ его такъ легко, какъ я. Я чувствую, гдѣ онъ.

— Пусть она ѣдетъ, сказалъ доцентъ, у нея дѣйствительно бываютъ необыкновенныя предчувствія, и ни у кого нѣтъ такихъ глазъ, какъ у нея.

Они направились къ тому мѣсту, гдѣ Краббе видѣлъ его послѣдній разъ плавающимъ. Волны высоко поднимались передъ ними, а доцентъ былъ плохимъ гребцомъ, такъ что они медленно подвигались впередъ. Етти сидѣла у руля, совершенно спокойная и сдержанная, но вся жизнь ея казалась сосредоточенною въ большихъ глазахъ, которые напряженно всматривались въ громадную безграничную водяную поверхность, разстилавшуюся передъ ними. Видно было только море, море, и ничего на немъ.

Лодку начало сносить налѣво въ скаламъ; силы доцента были слишкомъ слабы, чтобы грести противъ волнъ и вѣтра.

— Гребите вы, чортъ васъ побери! закричалъ Краббе, который начиналъ бояться за Фалька и желалъ поскорѣе достигнуть цѣли. Вы настоящая баба, и минуты не можете выдержать.

— Поверните! закричала въ ту же минуту Етти.

— Что она говоритъ? спросилъ Краббе, никогда не понимавшій ея рѣчи.

— Она говоритъ, чтобы мы повернули. Ты что-нибудь видишь? спросилъ ее доцентъ губами.

Она съ торжествующимъ видомъ протянула руку, указывая на подводную скалу, къ которой они плыли и продолжая повторять: Поверните! сюда! сюда!

Между тѣмъ, оставшіяся на берегу дамы взобрались на скалистый мысъ, съ котораго Фалькъ бросился въ море и стояли здѣсь на вѣтру, крѣпко держась другъ за друга и смотря вдаль. Горизонтъ между небомъ и моремъ былъ покрытъ сѣрыми, угрожающими тучами, но вблизи вода была зеленоватая и чистая и съ шумомъ разбивалась объ острыя скалы.

Пока остальная компанія не переставала .громко говорить, сожалѣть и даже плакать, Улла, холодная и спокойная, усѣлась въ нѣкоторомъ отдаленіи, подпирая подбородокъ опущенными на колѣни руками. Она не смотрѣла на море, погруженная въ глубокое раздумье. Она была увѣрена, что онъ мертвъ, что предчувствій Етти осуществилось такимъ ужасающимъ образомъ. Она представляла, его себѣ въ видѣ трупа, лежащаго тамъ, въ маленькой рыбачьей хижинѣ, эту мощную, красивую фигуру, гармоническія формы которой такъ пріятно поражали ея глаза.

Нѣтъ, вѣдь это было бы безсмысленно, безцѣльно, возмутительно! Зачѣмъ нужно ей было встрѣтить человѣка, который могъ сдѣлаться такимъ дорогимъ для нея, перваго человѣка, который внушалъ ей не только симпатію, но и удивленіе, единственнаго, котораго она могла полюбить, только для того, чтобы потерять его такимъ безобразнымъ, ужаснымъ и случайнымъ образомъ.

Неужели она дѣйствительно полюбила его? Полюбила его такъ сильно, что ради него отдала бк свою свободу, связала-бы свою будущность съ его, дала бы ему право выспрашивать у нея ея самыя тайныя мысли, дѣлить съ нею ея душевную жизнь? Нѣтъ, этой именно внутренней неволи, которую любовь влечетъ за собою, она всегда боялась.

И кромѣ того, бросить свою-жизнь художницы и жить съ нимъ среди норвежскихъ крестьянъ! Она всегда говорила себѣ, что это невозможно.

Но теперь она почувствовала, что готова принести всѣ эти жертвы, только чтобы вернуть его къ жизни. Все то, что она считала своею священною собственностью, свою свободу и свое искусство, свою личность, свою фантазію, свои мъісли и свои мечты, все это она готова принесть въ жертву свободной и безграничной любви безъ всякихъ оговорокъ, ничего не удерживая за собою; отдать ихъ ему, когда онъ захочетъ, безъ всякихъ внѣшнихъ узаконеній, безъ гарантій, рискуя своимъ именемъ, своею будущностью, всѣмъ.

Она была пробуждена изъ задумчивости громкими криками своихъ спутниковъ. Она вскочила, смотря передъ собою съ удивленнымъ, испуганнымъ выраженіемъ лица. «Что такое, что-такое?» произнесла она, напрягая зрѣніе, чтобы увидѣть что-нибудь въ окружавшемъ ее туманѣ.

— Они навѣрное увидѣли его, закричали другіе. Всѣ жители маленькаго рыбачьяго цоселка собрались на скалѣ и смотрѣли на море съ напряженнымъ вниманіемъ, стараясь разглядѣть что-нибудь вдали. Они увидѣли только, что лодка остановилась и что всѣ три бывшіе на ней наклонились, какъ будто чтобы поднять что-нибудь. Не былъ-ли это его трупъ?

Туманъ передъ глазами Уллы сгустился. Она ничего уже не могла различить; дыханіе ея сперлось, мысли спутались и она почувствовала какъ-бы физическую смертельную тоску.

— Нѣтъ, они подняли только весло, говорили окружащіе. И раньше, чѣмъ она успѣла разобрать ихъ слова, она услышала, какъ одинъ изъ стоявшихъ возлѣ нея говорилъ, что на лодкѣ кто-то машетъ платкомъ.

Зрители безпокойно задвигались. Былъ-ли это сигналъ, чтобы отвязать другую лодку — не нуждаются-ли они въ помощи? Или это былъ знакъ, что они нашли его въ водѣ, что онъ живъ и что они зовутъ его къ себѣ въ лодку.

Нѣтъ, они продолжали махать, но съ такою энергіею, съ такою какъ-бы радостью! Это мнѣ, они хотятъ дать знать, что онъ спасенъ.

Послѣ всякаго рода радостныхъ возгласовъ и объятій, дамы обратились къ Уллѣ, которая, не говоря ни слова, опустилась вновь на скалу. Ею овладѣло физическое, нездоровье; она была смертельно блѣдна, съ холоднымъ потомъ на вискахъ; она почувствовала внезапно сильную головную боль, какъ-бы послѣ удара; въ-ушахъ звенѣло, а передъ глазами носились искры.

— Поблагодаримъ Бога за его спасеніе, сказала г-жа Мэллеръ, пожимая Уллѣ руку.

— Да, теперь есть чему радоваться, сказала Евелинѣ. А между тѣмъ фрэкенъ Розенгане кажется болѣе испуганною, чѣмъ обрадованною.

— Я не могу, это было слишкомъ ужасно, вскричала Улла съ рыданіемъ. Г-жа Мэллеръ нѣжно прижала къ себѣ ея голову, и Улла. дала волю слезамъ.

— Какъ странно, замѣтила вполголоса Нелли Евелина. Пока была опасность, она казалась такою спокойною, а теперь, когда всѣ радуются…

— Какъ можно радоваться послѣ такого ужаса? прервала ее Улла голосомъ, прерываемымъ рыданіямъ. Мнѣ казалось, что смерть наложила свою тѣнь на всю природу.

Замѣтивъ холодное удивленіе на лицѣ окружающихъ, она попробовала подавить свое волненіе. Проведя платкомъ по глазамъ, она надѣла шляпу на лобъ, чтобы по возможности скрыть свое заплаканное лицо, и встала.

— Виною всему этотъ непріятный туманъ, который сдавилъ мнѣ грудь, сказала она какъ-бы извиняясь.

— Туманъ! повторило нѣсколько удивленныхъ голосовъ.

— Ахъ да, нѣтъ, то былъ, конечно, не туманъ, сказала она, сильно сконфуженная при мысли, что всѣ эти чужіе ей люди проникаютъ въ сокровенныя тайны ея сердца. Это было только мое воображеніе. У меня страшно болитъ голова.

— Я такъ сердита на Фалька, сказала Нелли, когда они пришли обратно къ костру и нашли его затухшимъ, а картофель совершенно остывшимъ, и снова начали раздувать огонь. Мы хорошенько побранимъ его, когда онъ придетъ. Подумайте только, какъ легкомысленно было съ его стороны рисковать такимъ образомъ жизнью, когда онъ взялъ насъ всѣхъ на свою отвѣтственность. Что, еслибы онъ утонулъ? Какъ могли-бы мы вернуться всѣ на маленькой лодкѣ г. Краббе.

Но у Евелины было нѣчто другое на умѣ, что она и передала шепотомъ г-жѣ Меллеръ.

— Я не понимаю, какъ могла фрэкенъ Еглантина поступить такъ опрометчиво, сѣвши къ нимъ на лодку, сказала она. Она не имѣетъ никакого понятія о томъ, что происходитъ вокругъ, бѣдное дитя. Но я нахожу, что ея кузина не должна была-бы допустить этого.

— Я согласна съ вами, сказала г-жа Мэллеръ. Поэтому я бросила имъ въ лодку мой большой плэдъ, когда они отчаливали, чтобы завернуть Фалька въ него, когда они его вытащутъ.

— Да, но во всякомъ случаѣ…

Етти показалась на склонѣ горы со стороны моря. Она бѣжала къ Уллѣ съ распростертыми руками. Улла поспѣшила ей на встрѣчу и онѣ обнялись.

— Онъ спасенъ, онъ сейчасъ идетъ, онъ одѣвается тамъ внизу, говорила Етти прерывистымъ голосомъ. Подумай, какъ это странно! Онъ спасенъ только благодаря моему предчувствію. Я знала все время, что ему угрожаетъ опасность, поэтому сразу рѣшила, что мнѣ дѣлать. Я спасла его.

— Милая, дорогая Етти! Какъ-же это случилось? Разскажите!

Еглантина указала рукою на приближавшагося доцента.

— Положеніе дѣлъ было дѣйствительно скверное, сказалъ онъ. Теченіе увлекало его къ самымъ опаснымъ бурунамъ. Его уже нѣсколько разъ выбрасывало на скалы и ему уже досталось не мало, когда мы, или вѣрнѣе, Етти, замѣтили его. Выбраться оттуда не было никакой возможности, а у него не хватало больше силъ бороться съ теченіемъ.

— Тогда вы его взяли на лодку? спросила Евелина, принимая къ сердцу скромность Еглантины.

— Нѣтъ, его никакъ нельзя было уговорить. Онъ кричалъ намъ, что ему не грозитъ никакая опасность и что мы можемъ спокойно продолжать свой путь, онъ самъ доберется до земли. Пока мы стояли такимъ образомъ и переговаривались, насъ стало сносить къ скаламъ, такъ что наша жизнь оказалась въ опасности. Тогда онъ, наконецъ, согласился взяться за веревку, которую мы бросили ему, и сталъ плыть за лодкою, пока мы не доѣхали до мыса, на которомъ лежало его платье. Здѣсь уже было спокойнѣе. Онъ закричалъ намъ, чтобы мы ѣхали домой и подогрѣли обѣдъ, а что онъ придетъ сейчасъ-же вслѣдъ за нами.

— И вы видѣли, какъ онъ ступилъ на землю прежде, чѣмъ оставили его? спросила Улла.

— Да, онъ вышелъ на маленькой площадкѣ внизу скалъ, отвѣтилъ доцентъ. Мы смотрѣли на него въ отдаленіи, — мы не хотѣли подъѣзжать ближе изъ-за Етти. Но труднѣе всего для него было взобраться на скалу: онъ, очевидно, повредилъ себѣ сильно ногу. Но г. Краббе спустился, чтобы помочь ему.

Краббе показался въ ту же минуту, но одинъ. Не ожидая вопросовъ, онъ отвѣтилъ на всѣ, которые могли ему быть заданы.

— А ну его къ чорту, сказалъ онъ сердито. Если онъ не хочетъ принимать помощи, то пусть и остается тамъ, гдѣ есть. Да, конечно, онъ еще внизу. Да, онъ одѣвается, — но онъ несомнѣнно повредилъ себѣ, хотя не хочетъ въ этомъ признаться, — но теперь я ни за что не хочу, чтобы ужинъ стоялъ даромъ и стылъ; пусть себѣ приходитъ, когда хочетъ.

— Я то же думаю, сказала Нелли. Г. Краббе и доцентъ дѣйствительно нуждаются въ подкрѣпленіи послѣ такихъ напряженныхъ усилій.

Начали ѣсть, когда Фалькъ показался, наконецъ, на вершинѣ скалы, которая съ одной стороны спускалась къ морю, а съ другой — къ лощинѣ, гдѣ расположилась компанія.

Улла взобралась на скалу и пошла на встрѣчу ему.

— Опирайтесь на меня, сказала она отрывистымъ, взволнованнымъ голосомъ.

— Спасибо, фрэкенъ, но зачѣмъ? Я могу идти и самъ.

Онъ выпрямился и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ дальше, ни на что не опираясь.

— Но зачѣмъ дѣлать что-нибудь черезъ силу. Я вижу, — какъ вы блѣдны, — вы похожи на трупъ — вы больны. Вы подвергаетесь смертельной опасности и вы…

— Извините, фрэкенъ Розенгане, прервалъ онъ ее съ нервною горячностью. Если-бы я нуждался въ помощи, я бы сказалъ. Мнѣ ничего не нужно, и я, право, буду просить васъ не подымать такъ много шума изъ-за такихъ пустяковъ!

Онъ пошелъ, впередъ быстрыми шагами и когда они дошли до разщелины въ скалѣ, черезъ которую нужно было перескочить, онъ протянулъ Уллѣ руку, чтобы помочь ей.

— Нѣтъ, это уже слишкомъ, сказала она съ натянутою шутливостью, очевидно оскорбленная его отказомъ отъ ея помощи.

Не пожелаете ли вы перенести меня въ доказательство того, что вы совершенно здоровы.

— Но увѣряю васъ, что я чувствую себя совершенно хорошо.

Сидѣвшее у костра общество встрѣтило его градомъ упрековъ, къ которымъ примѣшивались и выраженія соболѣзнованія. Онъ нѣсколько минутъ стоялъ молча, слушая все это съ раздраженіемъ въ лицѣ, и наконецъ вспылилъ: «Объясните мнѣ, сдѣлайте милость, что тутъ такое случилось? У васъ вѣрно помутилось въ разсудкѣ отъ слишкомъ долгаго ожиданія обѣда, если вы дѣлаете такъ много шума изъ ничего. Мнѣ очень жаль, что вы не пообѣдали безъ меня; вы тогда навѣрное встрѣтили бы меня болѣе весело. Я сдѣлалъ только довольно большую экскурсію вплавь — вотъ и все».

Нѣтъ, это ужъ превосходитъ всякія границы! Сколько безпокойства, сколько тревогъ испытали бни ради него, а теперь онъ стоитъ передъ ними и не хочетъсознаться, что пережилъ интересное приключеніе, а съ своимъ невыносимымъ высокомѣріемъ увѣряетъ, что все это не больше какъ плодъ ихъ разстроеннаго воображенія. А Етти, которая для спасенія его жизни пошла на перекоръ опасности, усталости, приличіямъ! Не ждетъ-ли она теперь съ блаженными глазами и сіяющимъ лицомъ, чтобы онъ поблагодарилъ ее за ея геройское поведеніе!

— Это совсѣмъ нехорошо съ вашей стороны, г. Фалькъ, возразила Нелли своимъ щебечущимъ голоскомъ, — отрицать смертельную опасность, въ какой вы находились. Это во всякомъ случаѣ очень неблагодарно относительно лицъ, которыя употребили столько усилій, чтобы спасти вашу жизнь?

— Спасти мою жизнь! вскричалъ онъ. Нѣтъ, это уже дѣлается совершенно смѣшнымъ. Удивительно, право, какія фантазіи можетъ породить пустой желудокъ! Господа, будемъ лучше ѣсть, иначе вы совершенно сойдете съ ума.

Бѣдная Етти стояла почти въ той же позѣ, какъ тогда вечерамъ, когда она ждала его возвращенія, чтобы танцовать, — съ наклоненною впередъ фигурою, протянутыми руками и счастливымъ выраженіемъ лица, полнымъ ожиданія. Она не поняла ни слова изъ разговора Фалька съ Нелли, но когда онъ отвернулся, даже не взглянувъ въ ея сторону, ея мѣняющееся лицо быстро омрачилось и утратило свое сіяющее выраженіе. Глаза затуманились, ротъ судорожно сжался. Сѣли обѣдать въ какомъ-то гнетущемъ настроеніи духа. Ожидали трогательной сцены возвращенія блуднаго сына, радостныхъ возгласовъ по поводу спасенія, нѣжныхъ проявленій благодарности, конечно, также и упрековъ, но кроткихъ, сопровождаемыхъ великодушными извиненіями, а въ концѣ всего — веселаго пиршества. Черезъ нѣсколько времени они опять немного оживились и стали наперерывъ предлагать ему ѣсть и пить для подкрѣпленія своихъ силъ, но онъ отказался брать прежде дамъ.

— Но развѣ вы не проголодались? спросила Евелина.

— Конечно — да, но не больше, чѣмъ другіе.

— Но ты дрожишь всѣмъ тѣломъ! Выпей по крайней мѣрѣ рюмку водки, сказалъ ему Краббе.

— Я никогда не. пью.

— Развѣ вы абсолютистъ? спросила г-жа Мэллеръ, обрадовавшись этому проявленію чувства долга у человѣка, отличавшагося вообще такимъ легкомысленнымъ характеромъ.

— Я никогда не давалъ себѣ обѣта не пить, потому что вообще не вѣрю въ обѣты, но я вцегда стараюсь показать своимъ примѣромъ народу, что можно воздерживаться отъ крѣпкихъ напитковъ и оставаться сильнымъ и здоровымъ.

— Ну хорошо, это имѣетъ смыслъ, когда ты живешь тамъ, среди крестьянъ, сказалъ Краббе, но здѣсь, чортъ возьми, тебѣ не зачѣмѣдавать намъ примѣры.

— Извини, пожалуйста, вы въ этомъ отношеніи гораздо хуже крестьянъ и маленькое воздержаніе принесло бы немалую пользу многимъ господамъ!

— Это ложь, я никогда не пью слишкомъ много, вскричалъ Краббе. Нѣсколько стаканчиковъ въ хорошей компаніи никогда не могутъ повредить. Пей же, говорю я тебѣ, вѣдь всѣмъ видно, что ты полумертвъ отъ душевнаго и тѣлеснаго напряженія.

— Что ты разсказываешь? Они меня въ самомъ дѣлѣ примутъ за какую-то тряпку. Полумертвый отъ душевнаго и тѣлеснаго напряженія послѣ самаго обыкновеннаго плаванія! Я вамъ очень благодаренъ за вашу любезность — пріѣхать за мною на лодкѣ, но я позволю себѣ еще разъ заявить, что все это было совершенно излишнимъ; если я согласился взять брошенную мнѣ веревку, то только потому, что я боялся, чтобы вы сами не потонули въ этомъ опасномъ мѣстѣ, еслибы дольше занимались переговорами.

— О да, это понятно, прервала его Нелли. Г. Фалькъ всегда дравъ. Я по крайней мѣрѣ ни разу не слышала, чтобы онъ сознался въ какой-нибудь ошибкѣ. Что скажетъ на это Евелина — развѣ я не права?

— Вы повредили себѣ ногу, сказалъ доцентъ. Г. Краббе говорилъ, что вы сильно ушиблись.

Невольное выраженіе страданія на лицѣ Фалька, съ которымъ онъ едва совладѣлъ, его необыкновенная блѣдность и раздражительность казались окружающимъ яснымъ подтвержденіемъ справедливости догадокъ г. Краббе.

Но Фалькъ отвѣтилъ гнѣвно: — Ушибся! ба! эта маленькая рана, которая пройдетъ къ завтрашнему утру.

— Но не желаете ли вы, по крайней мѣрѣ, положить компрессъ? предложила Евелина.

— Ахъ, фрэкенъ, вамъ случалось, вѣроятно, иногда поранить себѣ мизинецъ о шиповникъ? Почему вы не клали сейчасъ компрессы? Почему вы не заботитесь о себѣ такъ же сильно, какъ о другихъ? Будьте такъ добры, сдѣлайте мнѣ удовольствіе, поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ, прибавилъ онъ.

Онъ ни одного разу не обратился къ Уллѣ, и она не произнесла ни слова со времени возвращенія его. Онъ чувствовалъ, что оскорбилъ ее, но даже самому себѣ не хотѣлъ признаться, что былъ неправъ. Привыкшій чувствовать себя всегда здоровымъ, онъ, съ инстинктивнымъ презрѣніемъ къ физической слабости здороваго и сильнаго человѣка, сильно раздражался при мысли, что съ нимъ обращаются, какъ съ паціентомъ.

Стали обсуждать вопросъ, что дѣлать, возвращаться-ли сейчасъ домой или ночевать на островѣ. Пошли къ пристани, чтобы посмотрѣть хорошенько на погоду. Вѣтеръ дулъ со страшною силою; и въ маленькомъ заливѣ волны были большія, бѣлыя и пѣнящіяся что-же было въ открытомъ морѣ? Дамы перепугались и доцентъ нашелъ, что неблагоразумно выѣзжать въ такую погоду, конечно, неблагоразумно, изъ-за дамъ.

— Если-бы мы были здѣсь одни мужчины, прибавилъ онъ, слегка покачиваясь, намъ это было-бы ни почемъ. Для насъ ничего не значитъ немного промокнуть, что-же касается дамъ, то имъ это можетъ показаться очень непріятнымъ.

Подошелъ старикъ лоцманъ, извѣстный въ поселкѣ подъ именемъ старика отца.

— Да, вамъ не годится ѣхать теперь, такъ какъ придется грести все время противъ вѣтра, сказалъ онъ. Подумайте только, господа, вы вернетесь домой далеко за полночь.

— А можемъ-ли мы получить у васъ ночлегъ?

— Ночлегъ, да, но самый простой. Мы не можемъ предложить вамъ достаточно кроватей, только крышу, и господамъ придется лечь на полу. Пойдемъ ко мнѣ, переговоримъ со старухой.

Хижина лоцмана была маленькая и хорошенькая, какъ кукольный домикъ. Только двѣ комнаты; въ одной стояла кровать его и старухи и большая скамья. Здѣсь могутъ помѣститься три дамы, сказалъ старикъ, который былъ очень любезенъ и очень радъ, повидимому, случаю поболтать немного; онъ самъ собирался лечь на чердакѣ, а старуха — въ кухнѣ. Другая комната представляла со бою маленькую пріемную, съ крашенымъ поломъ, массою фотографій на стѣнахъ и множествомъ разныхъ диковинныхъ предметовъ на стѣнахъ и полкахъ, привезенныхъ старикомъ отцомъ, повидимому, тогда, когда онъ былъ еще молодымъ матросомъ. Воздухъ былъ нѣсколько спертъ, съ сильнымъ запахомъ гераній, но все было необыкновенно чисто. Въ комнатѣ стояли диванъ и качалка; ихъ старуха предложила вмѣсто постелей остальнымъ двумъ дамамъ, можно положить нѣсколько подушекъ на кресло и скамейку подъ ноги, и будетъ достаточно мѣста для маленькой барышни, она указала на Нелли. Мужчинамъ-же придется лечь на свѣжемъ сѣнѣ въ кладовой.

Краббе объявилъ, что они могутъ заснуть въ своихъ лодкахъ, въ каютахъ, но доцентъ предложилъ попытать счастье въ другихъ хижинахъ; онъ слышалъ, что рыбаковъ нѣтъ дома.

— Но, милый баринъ, вы не можете же занять ихъ мѣсто, возразила старуха, смотря съ улыбкою на маленькаго человѣка. Когда они дома, они спятъ со своими женами, съ позволенія сказать.

Доцентъ слегка подпрыгнулъ.

— Да, конечно, это другое дѣло, сказалъ онъ, неловко улыбаясь. Тогда я попрошу у г. Фалька мѣстечко въ его каютѣ.

Во время этихъ переговоровъ, Фалькъ опустился на стулъ возлѣ дверей и раздавшійся оттуда храпъ заставилъ всѣхъ обернуться въ его сторону. Онъ спалъ съ головою, опущенною на грудь. Всѣ его старанія скрыть свою усталость, его упорство сломились непобѣдимою потребностью отдыха.

Увидѣвъ его въ такомъ положеніи, Улла почувствовала себя тронутою. Она забыла, что онъ оскорбилъ ее и, не помня о присутствіи другихъ, остановилась передъ нимъ, разсматривая эту наклоненную голову съ еще влажными, густыми волосами, вившимися вокругъ бѣлой полосы на верху лба — единственной части лица, сохранившей свою бѣлизну; остальная часть была покрыта смуглымъ загаромъ моряка. Но несмотря на загаръ, лицо было блѣдное, а судорожное подергиваніе лица доказывало, что онъ страдалъ и во снѣ.

XIV.

Когда все было рѣшено относительно ночлега, вздумали взобраться на горы, чтобы полюбоваться роскошнымъ видомъ, открывавшимся съ нихъ. Всѣ прошли тихонько мимо Фалька, чтобы не разбудить его. Улла отстала немного отъ другихъ; ей пришло необыкновенно сильное, неудержимое желаніе поцѣловать эту наклоненную голову. Она не могла противиться ему и осмотрѣлась кругомъ, — никого не было въ комнатѣ. Приблизившись къ нему на цыпочкахъ, она зашла позади его и поцѣловала влажные волоса. Въ ту-же минуту она была за дверью, прежде чѣмъ онъ успѣлъ замѣтить что-нибудь.

Нѣсколько минутъ стояла она у порога, придерживая рукою дверь и прислушиваясь. Хотя она прошла только нѣсколько шаговъ, она задыхалась какъ послѣ продолжительнаго бѣга, а сердце ускоренно билось.

— Если-бы онъ замѣтилъ это — да, онъ былъ-бы здѣсь черезъ секунду, обнялъ-бы меня и крѣпко прижалъ къ себѣ, но я этого не хочу. Я не хочу связывать себя, я не имѣю права, я не могу.

Она побѣжала по склону горы, точно кто преслѣдовалъ ее, и приблизилась къ остальной компаніи, которая остановилась, думая, что она нагоняетъ ихъ. Она обернулась и стояла нѣсколько минутъ тихо, прислушиваясь. Нѣтъ, онъ ничего не замѣтилъ. Не странно-ли это было, что онъ во снѣ не почувствовалъ ея поцѣлуя? Любилъ-ли онъ ее дѣйствительно? Сегодня этого не было замѣтно.

Такъ лучше; ихъ пути никогда не могутъ соединиться. Завтра они вернутся обратно въ Утскэръ, чтобы скоро разстаться; она отправится въ Стокгольмъ, а затѣмъ вѣримъ. Короткая лѣтняя идиллія была кончена, ея поцѣлуй былъ прощальнымъ, все было не болѣе, какъ прекрасный сонъ.

Прекрасный сонъ! Прекраснѣе всего, о чемъ она когда-либо мечтала. Но во всякомъ случаѣ только сонъ!

Она шла молча, не замѣчая, что находится въ обществѣ. Мало-по-малу она отстала, повернула по тропинкѣ въ лѣсную чащу и легла на спину, подпирая голову руками. Ея спутники замѣтили ея отсутствіе и начали громко звать ее и аукать. Она слышала это, но хотя знала, что эти крики относятся къ ней, ей не приходило въ голову отвѣчать на нихъ. Съ ней происходило то, что бываетъ иногда во снѣ, когда слышишь, какъ зовутъ тебя по имени, понимаешь значеніе оклика, но въ то же время не считаешь, что этотъ окликъ относится къ тебѣ.

Доцентъ и Нелли шли спереди. Они значительно опередили всѣхъ другихъ, которые останавливались рвать цвѣты и ягоды и любоваться видами; они же шли все дальше и дальше, оживленно разговаривая и думая только о томъ, чтобы быть интересными другъ для друга.

Но наконецъ Нелли остановилась и съ маленькимъ безпокойствомъ стала искать глазами остальную кампанію; она охотно разговаривала съ доцентомъ при всякомъ удобномъ случаѣ, но хотѣла всегда имѣть за собою охраняющую ее стражу; она не желала подавать поводъ говорить, что занимающіяся женщины позволяютъ себѣ дѣйствія, противорѣчащія хорошему тону.

Доцентъ говорилъ о своихъ занятіяхъ и подавалъ Нелли совѣты, какъ заниматься.

— Да, если бы я имѣлъ возможность встрѣчаться съ вами въ Упсалѣ, я былъ-бы очень радъ руководить въ подробностяхъ вашими занятіями, сказалъ онъ.

— Ахъ, какъ это было бы хорошо! Но я, къ сожалѣнію, не могу принимать никакихъ визитовъ: я живу съ теткою, которая не любитъ этого. Она говоритъ всегда, что молодая дѣвушка, занимающаяся науками, никогда не можетъ быть слишкомъ осторожна и должна всегда тщательно избѣгать всего, что можетъ подать поводъ говорить о ней.

— Да, это, конечно, справедливо, согласился доцентъ. Но я, право, не знаю, какъ я буду обходиться безъ вашего общества, фрэкенъ, я такъ привыкъ къ нему. Для меня сдѣлалось настоящей потребностью обмѣниваться съ вами мыслями.

— Да, и для меня также, сказала Нелли, опуская глаза.

— Неужели это правда? Но тогда, неужели вы, фрэкенъ!.. правда-ли, что я могу надѣяться… нѣтъ, я не могу повѣрить такому счастью…

— Что я буду твоей? прервала его Нелли съ самою скромною миною.

— Что ты моя! вскричалъ онъ, оглядываясь, не видитъ-ли ихъ кто, но детальная компанія была далеко. Вспомнивъ, что въ такихъ случаяхъ принято обнимать другъ друга, онъ застѣнчиво обвилъ руками ея станъ и поцѣловалъ ее въ губы съ нѣкоторою торжественностью, какъ-бы запечатлѣвая этимъ свои права на нее во всѣ времена.

— Думалъ-ли ты, что я люблю тебя? Замѣчалъ-ли ты это? спросила она.

— Да, отвѣтилъ онъ съ нѣкоторымъ самодовольствомъ, я это думалъ. Въ ту минуту, когда? я понялъ, что люблю тебя, я зналъ, что ты будешь моей. Мужская любовь всегда вызываетъ женскую, исключая, конечно, тѣхъ случаевъ, когда мужчина недостоинъ, прибавилъ онъ съ нѣсколько застѣнчивой улыбкою.

— А между тѣмъ, ты хотѣлъ разстаться со мною, не говоря ни слова.

— Да, я не считалъ себя вправѣ связывать тебя на неопредѣленное время. Мои доходы крайне ничтожны и моя мать нуждается во всей моей помощи, и я не знаю, когда я буду зарабатывать достаточно, чтобы жениться. Но если ты въ самомъ дѣлѣ любишь меня настолько сильно, чтобы ждать, мы, какъ женихъ и невѣста, можемъ часто быть вмѣстѣ.

— Я не люблю слишкомъ долгихъ помолвокъ, сказала Нелли, это противорѣчитъ моимъ принципамъ. Но… замѣчаніе Уллы относительно товарища для занятій глубоко запало въ голову Нелли, но если-бы мы могли обвѣнчаться и жить по студенчески въ двухъ комнатахъ, такъ чтобы каждый зарабатывалъ на себя по прежнему, чтобы все было по старому, мы имѣди-бы право быть всегда вмѣстѣ.

Доцентъ казался очень удивленнымъ отимъ предложеніемъ, которое онъ, повидимому, не совсѣмъ понялъ.

— Я не совсѣмъ понимаю, что ты хочешь этимъ сказать, сказалъ онъ. Если ты говоришь о фиктивномъ бракѣ, то я не думаю, чтобы это было хорошо, это противорѣчитъ идеѣ о бракѣ, по ты этого не можешь понять, прибавилъ онъ съ осторожною нѣжностью, точно онъ былъ гораздо старше и опытнѣе, между тѣмъ, какъ на самомъ дѣлѣ они были однихъ лѣтъ, а она была гораздо менѣе наивна, чѣмъ онъ, привыкши участвовать во всякаго рода собраніяхъ и смѣло затрогивать самые деликатные вопросы.

— Молодая дѣвушка можетъ считать возможными подобныя вещи, прибавилъ одъ, но¹ мужчина… онъ выпрямился при этихъ словахъ и сталъ на три пальца выше.

Онъ велъ самую чистую жизнь и былъ по природѣ такъ-же скроменъ, какъ и любая молодая дѣвушка. Онъ скорѣе всякаго другого могъ осуществить идеалъ духовнаго брака, съ которымъ носилась Нелли, но всѣ его мысли и чувства слагались подъ вліяніемъ существующихъ законоположеній и всѣ государственныя учреасденія казались для него выраженіями святѣйшихъ истинъ. Бракъ заключался ради дѣтей, слѣдовательно безнравственно было вступать въ бракъ, при которомъ дѣти не брались въ разсчетъ. Напротивъ, быть помолвленными цъ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ — это согласовалось съ принятыми обычаями и было поэтому вполнѣ справедливо.

Скромность Нелли не позволила ей дольше развивать свои взгляды на этотъ счетъ. Она не могла убѣждать его обвѣнчаться съ нею, пока онъ самъ этого не желалъ. Поэтому она согласилась покамѣстъ на помолвку, хотя это и противоречило ея принципамъ.

Они шли, обнявшись, глубоко счастливые; онъ обвивалъ рукою ея станъ, что заставляло ихъ постоянно спотыкаться о камни, такъ какъ онъ держалъ ее только слегка, осторожно дотрогиваясь до нея. Время отъ времени они останавливались, чтобы поцѣловаться, — теперь они не боялись взглядовъ остального общества, они даже обрадовались бы случаю разгласить свою новость, — уже завтра они собирались обмѣняться кольцами, а сегодня вечеромъ не прочь были выпить за свое здоровье за ужиномъ. Нелли не у кого было просить разрѣшенія, — ея родители умерли, и она была совершеннолѣтняя. Но несмотря на всю свою радость, доцентъ очень безпокоился о томъ, что скажетъ его мать. Ему казалось, что онъ уклонился отъ своей обязанности относительно ея и сестры, — мать всегда думала, что онъ останется холостякомъ и будетъ жить и работать для нея. Онъ приходилъ въ ужасъ при мысли о сценѣ, ожидавшей его по возвращеніи домой.

Мать, конечно, не станетъ прямо упрекать его; она будетъ только жаловаться, что живетъ въ тягость ему, и при своей болѣзненной подозрительности начнетъ замѣчать въ его обращеніи меньше нѣжности, чѣмъ прежде, и толковать это въ томъ смыслѣ, что онъ желаетъ ея смерти, чтобы освободиться и ясениться. Это будетъ невыносимо, особенно когда они вернутся въ Упсалу и онъ всѣ дни будетъ заваленъ работою — такъ тяжело при усиленныхъ занятіяхъ переносить всѣ эти истерическія сцены, — здѣсь легче, онъ свободенъ и можетъ всегда отдохнуть отъ нихъ.

Но, съ другой стороны, — какое неимовѣрное счастье знать себя любимымъ, мечтать о будущемъ, о собственномъ домѣ! Не смотря на свое теоретическое убѣжденіе въ неотразимость любящаго мужчины, онъ въ душѣ никогда не смѣлъ вѣрить въ возможность добиться любви Нелли. Онъ съ горечью чувствовалъ, что онъ неловокъ и что всѣ имѣютъ обыкновеніе смѣяться надъ нимъ. Но убѣжденіе въ томъ, что онъ любимъ, придало ему теперь самоувѣренность, которая изъ всѣхъ чувствъ, волновавшихъ его въ настоящую минуту, была, быть можетъ, однимъ изъ наиболѣе пріятныхъ и возбуждающихъ.

Нелли чувствовала себя также очень счастливою. Никто еще не признавался ей никогда въ любви и она была уже на-готовѣ впасть въ то, что ей казалось теперь односторонностью, — презирать всѣхъ мужчинъ, какъ многія изъ ея передовыхъ незамужнихъ подругъ. Она даже начинала думать, что невозможно встрѣтить мужчину съ чистою нравственностью, но относительно доцента она была совершенно спокойна въ этомъ отношеніи, и даже не задала ему ни одного изъ тѣхъ вопросовъ о прошлой его жизни, которые, по ея мнѣнію, обязана задавать своему будущему мужу женщина. Въ немъ было нѣчто женственное, вслѣдствіе чего онъ не производилъ на нее такого отталкивающаго впечатлѣнія, какъ другіе мужчины, особенно тѣ, которыхъ называли мужественными.

Но и въ другомъ отношеніи доцентъ больше всѣхъ другихъ знакомыхъ мужчинъ подходилъ къ составленному ею идеалу. Его умѣренность, его разсудительность казались ей высшей степенью мудрости, — ей, которая всегда чувствовала большую склонность къ крайнимъ идеямъ и въ то же время сильную робость приводить ихъ въ исполненіе. Разъ не чувствуешь въ себѣ достаточно смѣлости, чтобы осуществить сбои-теоріи, такъ пріятно слышать критику на нихъ не съ точки зрѣнія противной партіи, потому что тогда являлась бы обязанность изо всѣхъ силъ защищаться, а съ точки зрѣнія высшаго разума, спокойнаго объективизма. Нелли чувствовала себя какъ бы достигнувшей спокойную гавань, согласившись на предложеніе доцента, и когда Краббе, Евелина Суръ и Еглантина настигли ихъ, Нелли и доцентъ тотчасъ сообщили имъ о счастливомъ событіи.

Еглантина, вообще легко приходившая въ волненіе, расплакалась и поцѣловала Нелли съ пылкимъ выраженіемъ нѣжности. Она, конечно, давно знала объ этомъ — но не по винѣ Людвига, который ей ничего не говорилъ, а потому, что она всегда предчувствовала все, что должно было случиться важнаго.

Благодаря своей необыкновенной способности переноситься въ чувства другихъ лицъ, она смотрѣла на случившееся глазами брата и была почти столько же влюблена въ Нелли, какъ и онъ самъ, съ тою разницею, что ея ласки были болѣе горячи и порывисты, нежели его. И въ то же время она понимала вполнѣ характеръ Нелли и сознавала, что ея чувства и мысли отличались какою-то сухостью, черствостью, далеко несимпатичною для нея.

Но это было особенностью Еглантины смотрѣть на людей сквозь двойные очки. Она сознавала-себя какимъ-то двойственнымъ существомъ, которое одновременно видѣло и не видѣло недостатки другихъ. Но на недостатки она смотрѣла всегда какъ на нѣчто второстепенное, случайное, исключительно земное. Хорошія же качества она считала, напротивъ, существенными, вѣчными; поэтому, по ея мнѣнію, можно было судить правильно только о тѣхъ, кого любишь. Думая о людяхъ, она не представляла ихъ себѣ такими, какими они сдѣлались здѣсь на землѣ, обезображенными земными недостатками, а такими, какими они должны были сдѣлаться въ другомъ мірѣ, гдѣ царитъ совершенство. Поэтому она могла любить всѣхъ людей, даже тѣхъ, которые ей были наименѣе симпатичными. Й поэтому она любила теперь и Нелли любовью своего брата. Достаточно было для нея знать, что это женщина, которой онъ отдалъ свои, лучшія чувства, объ руку съ которой онъ долженъ былъ нести жизненную борьбу до перехода въ вѣчность. Была ли она та женщина, которой суждено дѣлить съ нимъ и вѣчную жизнь — она вѣрила, что люди созданы попарно, но что они рѣдко находятъ свою пару на землѣ, — та, которая была предназначена ему во вѣки — этого она не знала, потому что этого нельзя почти никогда узнать. Но уже одного того, что она дѣлается его женою въ этой жизни, было достаточно, чтобы Еглантина обратила на нее всю нѣжность, къ какой была способна.

Нелли считала всегда Еглантину неразвитою, романтичною, совершенно не подходящею къ современному идеалу женщины. Но сердечныя выраженія нѣжности со стороны глухонѣмой тронули ее и обѣ будущія невѣстки прохаживались, обнявшись, взадъ и впередъ, пока доцентъ разсказывалъ Краббе, какимъ образомъ возникла любовь у него и у Нелли.

— Мы сначала всегда спорили, говорилъ онъ. Да, я хочу даже сказать, что мы настоящимъ образомъ ссорились. Иногда я даже злился на нее, а она на меня. Какъ странно, что любовь начинается часто съ противоположнаго чувства.

Онъ разсмѣялся, довольный своимъ открытіемъ. Онъ только что разсказалъ всю эту исторію Еглантинѣ. Величайшею радостью для него было разсказывать во всѣхъ подробностяхъ свою любовную исторію, и онъ это дѣлалъ всякій разъ, когда находилось лицо, желающее его слушать.

XV.

Г-жа Мэллеръ осталась въ рыбачьемъ поселкѣ, чтобы побывать во всѣхъ хижинахъ, разспросить о религіозныхъ убѣжденіяхъ жителей и раздать имъ брошюры. Теперь она и Фалькъ шли на встрѣчу возвращавшейся компаній. Имъ тотчасъ сообщили о помолвкѣ, но Фалькъ разсѣянно выслушалъ это извѣстіе и спросилъ немедленно, гдѣ Улла. Никто не зналъ этого. Она отстала отъ нихъ еще при восхожденіи на гору, — наверху ее не было. Они разсказали ему подробно, въ какомъ направленіи шли и гдѣ приблизительно потеряли ее изъ виду, и Фалькъ отправился отыскивать ее, между тѣмъ какъ другіе отправились домой приготовить все нужное для ужина.

Онъ нашелъ ее лежащею на спинѣ подъ вѣтвями деревьевъ. Она узнала, что онъ идетъ, раньше, чѣмъ увидѣла его, и быстро встала. Но вмѣсто того, чтобы пойти ему на встрѣчу, она пошла въ противоположномъ направленіи, какъ будто не замѣчала его приближенія. Она дѣлала это какъ бы инстинктивно, сама не зная для чего, и шла все дальше, упорно смотря передъ собою. Но онъ быстро нагналъ ее, перешелъ ей дорогу И сталъ передъ ней.

— Вы хотите уйти отъ меня, — но я этого не допущу. Ахъ, фрэкенъ Улла, сказалъ онъ, опускаясь передъ нею на здоровое колѣно, между тѣмъ какъ больная нога лежала протянутою на землѣ, — я стою Передъ вами, какъ великій грѣшникъ. Можете ли вы простить меня?

— За какую вину? спросила она, чувствуя прежнее искушеніе наклониться и поцѣловать его въ лобъ при видѣ бѣлой полосы на верху лба, которая ей такъ нравилась. Она не рѣшалась смотрѣть на него, боясь поддаться искушенію.

— Жаль, право, продолжала она шутя, что колѣнопреклоненіе вышло изъ моды. Напр., на театрѣ оно совершенно не въ употребленіи, а между тѣмъ это такъ красиво. Вамъ оно очень идетъ — это придаетъ вамъ такой любезный и смиренный видъ.

— Я буду любезнымъ и смиреннымъ, только простите. Ахъ, фрэкенъ, я былъ такъ глубоко тронутъ вашини — тѣмъ, что разсказала мнѣ г-жа Мэллеръ. Онъ вскочилъ на ноги и схватилъ Уллу за обѣ руки — тѣмъ, что вы плакали по моей винѣ.

Онъ привлекъ ее къ себѣ и хотѣлъ посмотрѣть ей въ глаза, но она отвернулась отъ него, покраснѣвъ. Она никакъ не ожидала, что онъ узнаетъ объ этомъ. Развѣ ея поведеніе тамъ на скалѣ не было признаніемъ во всѣхъ ея тайныхъ чувствахъ?

— И послѣ того, какъ я заставилъ васъ бояться за себя, продолжалъ онъ, и такъ грубо и рѣзко отстранилъ васъ, когда вы съ участіемъ подходили ко мнѣ! Ахъ, я не могу простить себѣ этого. Я не могу сердиться на себя за то, что своимъ глупымъ плаваніемъ возбудилъ въ васъ такой страхъ, потому что это доставило мнѣ драгоцѣнное доказательство, что вы не относитесь ко мнѣ равнодушно; но что я могъ такимъ безобразнымъ образомъ разсердиться на васъ за ваше желаніе мнѣ помочь — нѣтъ, это было чистымъ безуміемъ съ моей стороны.

— Перестаньте говорить объ этомъ — я не сержусь на васъ, сказала Улла, двинувшись впередъ.

— О, нѣтъ, останьтесь, попросилъ онъ. Я такъ бы желалъ поговорить съ вами на-единѣ — а здѣсь такъ хорошо. Не хотите ли присѣсть?

— Да, — пожалуй, только не надолго, сказала Улла неувѣреннымъ голосомъ, опускаясь на траву въ полулежачей позѣ.

Онъ легъ недалеко отъ нея, опираясь на руку и смотря ей въ лицо необыкновенно сердечнымъ и въ то же время упорнымъ взглядомъ: «Ошибся я или нѣтъ, когда придалъ словамъ г-жи Мэллеръ большое значеніе? Очень большое значеніе»?

Она не могла устоять противъ этого взора, какъ бы околдовавшаго ее; она принуждена была поднять на него глаза, причемъ счастливая улыбка засіяла на ея лицѣ. Онъ приблизился къ ней и взялъ ее за руки.

— Скажите мнѣ, скажите. Скажите, что вы меня любите, — нѣтъ, не только это одно, больше, — скажите, что вы согласны быть моей.

Она посмотрѣла ему въ глаза, глубокимъ, проницательнымъ взоромъ, затѣмъ отняла свои руки и отвернулась.

— Это невозможно, сказала она съ стѣсненнымъ дыханіемъ.

— Почему невозможно? спросилъ онъ рѣзко.

— Вы знаете это сами — вы должны знать. Я вамъ уже говорила — я дикая птица, которая не можетъ имѣть ни гнѣзда, ни постояннаго жилья. Я не могу привыкнуть къ регулярной жизни. И я чувствую, что въ ту минуту, когда я буду знать, что вы по закону мой господинъ и можете распоряжаться мною, какъ своей законной собственностью, я васъ перестану любить. Я не вижу ничего хорошаго, никакой прелести въ узаконенной любовной связи — для меня любовь можетъ существовать только при полной свободѣ — безъ правъ и обязанностей.

— Подождите немного! Вы сказали слово, за которое я крѣпко схвачусь. Я перестану васъ любить. Больше я ничего не хочу знать. Значитъ, теперь, когда я ничего не могу требовать отъ васъ, вы меня любите. Развѣ я васъ спрашивалъ о чемъ-либо другомъ? Я не доцентъ, который вмѣсто того, чтобы говорить о своей любви, говоритъ только о своей помолвкѣ. Я не сухой формалистъ, который при мысли о любовныхъ отношеніяхъ думаетъ прежде всего о бракосочетаніи. Я хочу одного — узнать, что вы меня любите, — тогда у меня не будетъ никакихъ опасеній за будущее — все остальное придетъ само собою.

— Но развѣ хорошо предаваться любви, которая не имѣетъ будущаго? Мы можемъ быть вмѣстѣ только двѣ недѣли, можетъ быть… затѣмъ вы должны вернуться въ свою школу, а я къ своимъ картинамъ.

— Слушай! закричалъ онъ, вскочивъ на ноги. Ты обѣщаешь любить меня двѣ недѣли? Это вѣрно?

— Нѣтъ, нѣтъ, намъ лучше всего разстаться, сказала Улла, которая тоже встала и пыталась отнять у него свои руки. На ея лицѣ появилось безпокойное, мучительное выраженіе.

— Нѣтъ, не то, просилъ онъ. Скажи только, что ты меня любишь сегодня, сегодня.

— Да, сегодня.

— Это все, все, что я прошу у тебя. Ты меня любишь, что для меня послѣ этого остальной міръ, что для меня будущее. Я имѣю все, все въ твоей любви. Она для меня прошлое и настоящее, мое отечество, и друзья, и родные, и дѣятельность, и призваніе, и моя работа, и моя радость, и мой хлѣбъ, и мое питье; безъ нея жизнь для меня ничто, а въ ней я имѣю все, что даетъ жизнь. Слышала-ли ты, какъ говорятъ, что человѣкъ въ свой смертный часъ можетъ пережить въ одну минуту всю свою прошлую жизнь? Такимъ точно образомъ любовь можетъ въ одну минуту собрать, какъ въ фокусъ, всю человѣческую жизнь. Развѣ ты этого не чувствуешь, развѣ ты не испытываешь то же, что я?

— Я не знаю, я страшусь этой любви, сказала она. Мнѣ кажется, что для нея нѣтъ мѣста въ моей жизни. Дайте мнѣ лучше выяснить. себѣ это, дайте мнѣ хоть немного времени.

— Нѣтъ, нѣтъ, я на это не согласенъ, я не могу ждать дольше, вскричалъ онъ. Ты сказала, что любишь меня, теперь никакая сила въ мірѣ, даже ты сама, не отниметъ тебя у меня.

Онъ обнялъ ее и страстно привлекъ къ себѣ. Но эта порывистость оттолкнула ее — то, что онъ какъ-бы силою хотѣлъ вынудить у нея согласіе, которое она не хотѣла добровольно дать. Она вырвалась изъ его объятій и поблѣднѣла, между тѣмъ, какъ около рта показалась рѣзкая черта.

— Вы требуете слишкомъ многаго, сказала она. Вы сами долго сомнѣвались, достойна-ли я сдѣлаться вашей женой, не отрицайте этого, развѣ вы думаете, что я этого не видѣла? Вы боролись со своей любовью, вы думали, что я никогда не могу дать вамъ то, чего вы требовали отъ своей жены; еще два часа тому назадъ вы оттолкнули меня отъ себя, когда я дружески подходилъ къ вамъ, а теперь, какъ только вы сами рѣшились, вы требуете, чтобы и я немедленно бросила за бортъ всѣ сомнѣнія, вы не хотите понять, что я также имѣю поводъ колебаться.

— Это правда, я знаю, вы можете имѣть тысячу поводовъ, — на любовь, сознавшая себя, преодолѣваетъ всегда всѣ препятствія на своемъ пути. И если вы дѣйствительно любите меня…

— Я не сказала, что люблю васъ.

— Вы не вправѣ дѣлать это, закричалъ онъ гнѣвно, схвативъ ее съ силою за руку и смотря ей въ глаза. Вы не имѣете права брать такимъ образомъ свои слова назадъ. За минуту передъ этимъ вы сказали: да, сегодня. Вы не можете, вы не должны обращаться такъ со мною, вы меня сводите съ ума.

Онъ пустилъ ея руки и закрылъ лицо, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Эта рѣзкая выходка произвела на Уллу тягостное впечатлѣніе. Она уже давно замѣчала, что онъ вспыльчивъ и не выноситъ противорѣчій, когда сильно желаетъ чего-нибудь, и это всегда было ей несимпатично. Но это бурная вспышка почти испугала ее, въ ней было нѣчто "такое неудержимое, безразсудное. Она попробовала успокоить его такъ, какъ успокаиваютъ горько плачущее дитя. Она заговорила съ нимъ ласковымъ шутливымъ тономъ.

— Почему вы хотите сдѣлать невозможнымъ наше прелестное уединеніе? сказала она. Если вы будете умны и разсудительны, я сдѣлаю все, что вы потребуете отъ меня разумнаго — она остановилась, — я сознаюсь, что люблю васъ.

Онъ взглянулъ на нее и опять взялъ ея руки. Онъ былъ блѣденъ, съ покраснѣвшими глазами.

— Скажите это еще разъ, вскричалъ онъ, приближаясь лицомъ къ ея лицу.

— Да, я люблю тебя, но, я опять повторю свою просьбу: дай мнѣ немного времени, дай мнѣ времени.

Онъ поднялъ ея руки къ губамъ и горячо поцѣловалъ ихъ, но тотчасъ выпустилъ, какъ бы боясь, чтобы она вновь не вырвала ихъ у него. Онъ замѣтилъ, что долженъ владѣть собою, если не желаетъ потерять все, что выигралъ. Но онъ не въ силахъ былъ возстановить сразу своего равновѣсія послѣ сильнаго потрясенія всей нервной системы, вызваннаго его страстною вспышкою. Онъ надѣлъ шляпу на глаза и пошелъ впереди ея большими шагами по узкой тропинкѣ, ведущей къ берегу.

Когда они дошли до болѣе просторнаго мѣста, Улла догнала его и взяла подъ руку. Онъ поблагодарилъ ее взглядомъ, но оставилъ ея руку лежать въ своей, не пробуя привлечь ее вновь къ себѣ. Они молча прошли по узкой лощинѣ, гдѣ недавно обѣдали, и приблизились къ дому лоцмана, откуда раздавались веселые голоса черезъ открытое окно, которое находилось такъ низко при землѣ, что еще издали у подножья горы они увидали все, что дѣлалось въ комнатѣ.

Посрединѣ на диванѣ сидѣли новопомолвленные, держа другъ друга за руки, причемъ доцентъ въ третій разъ разсказывалъ исторію своей помолвки, на этотъ разъ фрэкенъ Суръ: «сначала мы спорили, да, мы даже ссорились». Г. Краббе сидѣлъ на качалкѣ и спалъ. Еглантина разставляла на столѣ передъ диваномъ остъ-индскія чашки старика лоцмана, наливая въ нихъ чай изъ чайника, стоявшаго на треножникѣ передъ печкою.

Фалькъ и Улла нѣсколько минутъ молчали, разсматривая эту группу.

— Хотите войти? спросилъ онъ, и когда Улла не сразу отвѣчала: Неужели вы можете въ самомъ дѣлѣ войти и сѣсть тамъ, рядомъ съ этими равнодушными людьми, въ такую минуту, какъ эта?

— Нѣтъ, нѣтъ, уйдемъ, отвѣтила она, увлекая его за собою отъ окна.

Они пошли дальше мимо дома и спустились къ пристани до мостка.

Онъ вскочилъ въ лодку. — Поѣдемъ кататься, попросилъ онъ. Что мы можемъ придумать лучшаго въ этотъ чудный вечеръ, какъ покататься вдвоемъ, вдвоемъ между небомъ и моремъ;

— Но развѣ это возможно, въ такой вѣтеръ, сказала она, принимая его протянутую руку и вскакивая тоже въ лодку.

— Тамъ въ открытомъ морѣ нѣтъ никакой опасности, дуетъ только между скэрами.

Лодка качнулась и поплыла изъ гавани, между тѣмъ какъ онъ прикрѣплялъ паруса. Она проѣхала мимо дома лоцмана съ чайнымъ столомъ и сидящею на диванѣ помолвленною парою, мимо другой меньшей хижины, откуда раздавался серебристый голосокъ, обучающій дѣтскій хоръ духовной пѣснѣ. Въ остальныхъ домахъ было тихо.

Но на морѣ вѣтеръ съ силою гонялъ передъ собою волны. Они плыли все къ западу, къ западу, гдѣ море и небо сливались въ сумрачномъ свѣтѣ лѣтней ночи, гдѣ находилась отдаленная земля, окруженная мрачнымъ, таинственнымъ туманомъ будущаго.

XVI.

Веселая компанія у чайнаго стола начала безпокоиться долгимъ отсутствіемъ Фалька и Уллы. Рѣшили пойти имъ на встрѣчу, предполагая, что они либо заблудились на обратномъ пути, либо нога Фалька начала такъ сильно болѣть, что онъ не въ силахъ былъ идти дальше. Одна только Еглантина бросилась бѣжать къ пристани. Ея предчувствіе оправдалось, лодки не было. Она начала кричать, призывая другихъ.

Они выѣхали. Не смотря на бурю! И такъ поздно вечеромъ! И не сказалъ никому ни слова!

— Ну, этого можно было всегда ожидать отъ Фалька, сказала Нелли. Новая бравада! Вернется въ Утскеръ и будетъ хвастаться всѣмъ, что онъ одинъ рѣшился выѣхать. А фрэкенъ Розенгане всегда рада случаю сдѣлать что-нибудь необыкновенное, возбуждающее вниманіе.

— Теперь я понимаю, почему г. Фалькъ такъ настаивалъ на томъ, чтобы имѣть отдѣльные съѣстные припасы, сказала Евелина. Онъ рѣшилъ это раньше, чѣмъ выѣхалъ изъ дому.

Новый возгласъ Еглантины; она наклонилась и подняла что-то на мостикѣ. Это была ея дорожная сумка и плэдъ, которые находились вмѣстѣ съ вещами Уллы на лодкѣ, и которые Фалькъ выбросилъ на пристань, когда отвязывалъ веревку.

Еглантина сразу поняла, что они поѣхали не въ Утскеръ, но никому ни слова объ этомъ не сказала. Ночью она не смыкала глазъ. До разсвѣта просидѣла она на качалкѣ въ маленькой гостиной лоцмана, отданной ей для ночлега, не переставая качаться. На щекахъ ея горѣли два маленькія красныя пятна, а глаза блистали лихорадочнымъ блескомъ.

Такъ вотъ что означали ея предчувствія. Она потеряла его еще болѣе печальнымъ образомъ, чѣмъ если-бы онъ утонулъ тамъ въ волнахъ.

Къ утру замолкли безпокойныя движенія качалки, которыя мѣшали спать въ сосѣдней комнатѣ. Онѣ подумали, что Еглантина наконецъ заснула. Но она, напротивъ того, стояла на колѣняхъ возлѣ дивана и молилась, обливаясь слезами, молилась за земное счастье Фалька и Уллы. Она смирилась и могла безъ горечи уступить его Уллѣ на эту жизнь! Она была увѣрена, что ей во всякомъ случаѣ досталась лучшая судьба; она знала, что она была его настоящей женой, и что они соединятся въ другомъ мірѣ, гдѣ ничто ихъ больше не разлучитъ.

XVII.

— При такомъ вѣтрѣ мы можемъ доѣхать до норвежскаго берега въ 24 часа, сказалъ Фалькъ Уллѣ. Не пожелаете-ли вы отправиться со мною въ Зэкельгеймъ и посѣтить мою мать? Это ее сильно обрадуетъ, а вамъ будетъ навѣрное интересно посмотрѣть на наше село и нашу школу.

— Но что подумаетъ ваша мать обо мнѣ, когда я такъ внезапно явлюсь передъ ней съ вами?

— О, она сейчасъ же все пойметъ. У моей матери нѣтъ ничего филистерскаго; я могъ-бы разсказать вамъ многіе случаи изъ ея жизни, которые показали-бы вамъ, на сколько оно впечатлительна и на сколько способна дѣлать именно такого рода вещи.

— Но всѣ сосѣди, весь народъ въ селѣ, что они на это скажутъ?

— Они будутъ знать только, что вы пришли со мною въ село черезъ горы. Вы не первая прійдете такимъ образомъ въ Зэкельгеймъ. Каждое лѣто къ намъ являются дамы черезъ горы, чтобы посѣтить нашу школу.

Улла ничего не отвѣчала; сидя на днѣ лодки и опираясь на подушки, которыя онъ заложилъ ей за спину, она погрузилась въ глубокія думы.

Она чувствовала себя не въ силахъ придти къ какому-нибудь рѣшенію. Лучше всего было предоставить себя покорно волнамъ и вѣтру, какъ пріятно было плыть такимъ образомъ навстрѣчу неизвѣстной судьбѣ, знать себя далеко, далеко отъ міра и людей, отъ общества съ его правилами приличія, съ его тысячью обязанностей, одною между небомъ и моремъ съ тѣмъ, кто былъ такъ близокъ ея сердцу, не имѣя въ то же время права распоряжаться ею. Это спокойное бѣгство, это смутное освѣщеніе лѣтней ночи, эта неопредѣленность въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ, невыясненное будущее, — все это казалось ей безформеннымъ, грандіознымъ, безграничнымъ, туманнымъ, какъ полусонъ.

Что скажетъ свѣтъ о ея бѣгствѣ, какъ посмотритъ на него гетка, которой она обѣщала сопутствовать въ Стокгольмъ, что почувствуетъ при этомъ бѣдная малютка Етти — все это проносилось въ ея головѣ, какъ нѣчто такое отдаленное, неопредѣленное, что оно казалось принадлежащимъ другому міру, а не тому, въ которомъ она жила.

Она подумала, между прочимъ, и о своихъ платьяхъ — въ ея дорожной сумкѣ находилось, къ счастью, все необходимое для ея туалета — да, она подумала даже о пищѣ, о томъ, какъ хорошо, что Фалькъ поставилъ на своемъ и снабдилъ съѣстными припасами свою лодку, но она думала о всемъ этомъ, какъ будто это не касалось ея, какъ будто это говорилъ при ней другой человѣкъ, а она только разсѣянно прислушивалась къ его словамъ. Качаніе, свойственное маленькой лодкѣ, когда она плыветъ подъ боковымъ вѣтромъ, произвело свое дѣйствіе на ея нервную систему; она не была больна морского болѣзнью, но чувствовала какую-то пустоту въ головѣ и все казалось страшно далекимъ отъ нея.

Фалькъ тоже находился подъ вліяніемъ какого-то особеннаго, мягкаго и нѣжнаго настроенія. Онъ былъ очень благодаренъ ей за согласіе сопутствовать ему и твердо рѣшилъ оправдать ёя довѣріе и не просить у нея никакихъ доказательствъ любви, пока она не дастъ ихъ ему сама по доброй волѣ. Онъ говорилъ себѣ, что дѣйствительно требовалъ отъ нея неимовѣрной жертвы, когда умолялъ ее сдѣлаться его. Заставить ее бросить свою жизнь вольной художницы, чтобы жить съ нимъ въ уединенномъ, бѣдномъ горномъ селѣ въ Норвегіи, ее, избалованную художницу большого свѣта. Онъ спрашивалъ себя, возможно-ли, чтобы сонъ его осуществился? Не было-ли это такъ-же безразсудно, какъ еслибы она потребовала, чтобы онъ бросилъ свою дѣятельность и жилъ съ ней среди римскихъ художниковъ.

Неужели придетъ когда-нибудь день, когда она будетъ жить наверху въ горахъ, въ его деревянномъ домикѣ, будетъ за обѣдомъ занимать мѣсто хозяйки у длиннаго стола, рядомъ съ крестьянскими мальчиками и дѣвочками, надѣнетъ простой, но живописный мѣстный костюмъ, станетъ надзирать за работою дѣвочекъ и ходить зимою по глубокому снѣгу въ кладовую или сидѣть у большого камина въ залѣ, читая школьникамъ вслухъ, съ своимъ пѣвучимъ, шведскимъ произношеніемъ.

Часа черезъ два сонъ одолѣлъ Уллу. Она долго крѣпилась, находя слишкомъ прозаичнымъ спать во время такой романтичной поѣздки. Но она не могла выдержать дольше и спустилась въ каюту. Здѣсь она раздѣлась, надѣла свой ночной костюмъ и легла на узкій, твердый диванъ, гдѣ сейчасъ-же заснула глубокимъ сномъ, какимъ спится только на морѣ.

Фалькъ цѣлую ночь просидѣлъ у руля. Двухчасоваго его сна послѣ обѣда было для него достаточно на цѣлый день. Ему случалось нерѣдко проводить дня два безъ сна во время своихъ длинныхъ, одинокихъ морскихъ путешествій, когда ему некого было посадить у руля, между тѣмъ какъ не находилось удобнаго мѣста, чтобы пристать или бросить якорь. Онъ дѣлалъ это не разъ даже тогда, когда это не было абсолютно необходимо; подобнымъ-же образомъ онъ нерѣдко во время своихъ морскихъ поѣздокъ питался самымъ спартанскимъ образомъ. Это забавляло его, доказывая его выносливость. Онъ чувствовалъ при этомъ такое-же удовольствіе, какъ какой-нибудь альпійскій путешественникъ, который предпринимаетъ крайне утомительную и опасную экскурсію въ горы, исключительно ради опасности и требуемыхъ для этой экскурсіи усилій.

Улла проснулась въ 8 часовъ слѣдующаго утра съ неяснымъ представленіемъ чего-то очень пріятнаго, ожидавшаго ее. Она быстро приподнялась со своего твердаго ложа и, ставъ на колѣни, выглянула изъ маленькаго круглаго окошечка каюты. Только море и небо. Они находятся вѣрно среди Скагерака, и на слѣдующій день будутъ уже навѣрное въ Норвегіи.

Она начала смѣяться. Какое чудное приключеніе! Ею овладѣло радостное веселье. Нѣтъ, какою великою, богатою и прекрасною могла быть жизнь — съ безграничнымъ горизонтомъ, какъ напр. въ это утро на Скагеракѣ, съ блестящимъ солнечнымъ свѣтомъ на свѣтло-зеленой, водѣ. Они плыли между Швеціею и Норвегіею, между старою и новою землею — подобно ея собственной жизни, колебавшейся теперь на границѣ двухъ міровъ.

Она одѣлась такъ тщательно, какъ могла при существующихъ обстоятельствахъ — качало такъ сильно, что не легко-было сдѣлать это, — затѣмъ выглянула и пожелала Фальку добраго утра.

— Я вамъ сейчасъ приготовлю кофе, закричала она. Мнѣ ужасно хочется ѣсть, воображаю, какъ голодны вы, бѣдняжка, продежуривши всю ночь.

Она сварила кофе на керосиновой кухнѣ, положила сахару и налила въ чашку и понесла ему вмѣстѣ съ тарелкою бисквитовъ. Требовалось много ловкости, чтобы пробираться наверхъ съ чашкою и подносомъ; не обошлось безъ качательныхъ движеній, и половина содержимаго чашки вылилась ей на руки.

— Не легко быть женщиною-морякомъ, замѣтила она смѣясь. Я еще кое-какъ справляюсь. Какъ вы дѣлаете, когда плаваете совершенно одни?

— О, у меня есть всегда запасъ холодной пищи въ рубкѣ, сказалъ онъ. Но теперь вы должны научиться править, а я пойду позабочусь объ обѣдѣ. Надѣюсь, что вы не особенно придирчивы относительно ѣды. Во всякомъ случаѣ будьте спокойны, я кое-что смыслю въ кухнѣ.

— Неужели вы дадите мнѣ править при такомъ вѣтрѣ? Было бы чрезвычайно интересно попробовать.

— Да, конечно, такая погода не представляетъ ничего опаснаго въ открытомъ морѣ, нужно только идти всегда подъ вѣтромъ, я вамъ покажу въ двѣ минуты.

Онъ передалъ ей руль, а такъ какъ вѣтеръ сносилъ ея соломенную шляпу, онъ надѣлъ на нее свою. Онъ нашелъ ее очень забавной въ этой шляпѣ, которая надвигалась ей до самыхъ бровей, такъ что она принуждена была подымать голову, чтобы разсмотрѣть что-нибудь впереди, причемъ видны были только ея мягкій подбородокъ, свѣжій, смѣющійся ротъ и курчавые свѣтлые волосы.

День прошелъ въ разговорѣ, ѣдѣ, — Уллѣ постоянно хотѣлось ѣсть, и она каждый часъ что-нибудь ѣла или пила — во снѣ, чтеніи стиховъ, которые Улла захватила съ собою, и урокахъ править. Улла замѣтила вскорѣ, что говоритъ собственно только она одна, между тѣмъ какъ онъ дѣлается съ каждымъ часомъ молчаливѣе. Благодаря этому, ея живость, доходившая почти до экзальтаціи, только усилилась. Она продолжала болтать о всевозможныхъ интересныхъ и неинтересныхъ предметахъ, только чтобы не имѣть времени думать и чтобы разсѣять серьезное настроеніе, овладѣвшее имъ, и которое должно было вскорѣ, она это чувствовала, уничтожить и ея веселость.

XVIII.

Къ вечеру погода перемѣнилась къ худшему и Фалькъ рѣшилъ проѣхать въ скэры и бросить тамъ якорь на ночь. Улла пошла спать въ каюту, а онъ легъ на дно лодки, подъ навѣсъ. Онъ не разъ спалъ такимъ образомъ, когда на лодкѣ были гости.

Но ночью Улла проснулась отъ какого-то сильнаго шума. Она оглянулась и услышала, что льетъ ливнемъ дождь. А Фалькъ лежитъ тамъ наверху въ такую погоду! Она бросила взглядъ на пустой диванъ противъ нея. Она не имѣетъ права заставлять его лежать на палубѣ, она должна попросить его войти. Затѣмъ она снова начала колебаться, сказала себѣ, что онъ привыкъ къ этому, легла опять, но не могла заснуть.

Какой страшный ливень!

Она посмотрѣла на свое платье. На ней была надѣта легкая и мягкая блуза, сдѣланная изъ персидской шали и красиво облегающая ея длинную, гибкую фигуру. Она взяла свое маленькое ручное зеркало и поправила волосы. Затѣмъ рѣшилась позвать его.

Она съ трудомъ добралась до двери — сильно качало и здѣсь, между скэрами — съ руками, протянутыми впередъ; дверь распахнулась; она выглянула и голова ея въ одну минуту смокла до корня волосъ.

— Фалькъ, закричала она, идите сюда. Мнѣ нестерпимо думать, что вы лежите наверху въ такую погоду.

Онъ немедленно вскочилъ на ноги при звукѣ ея голоса. Она стояла у дверей каюты, придерживая ихъ, чтобы они не захлопнулись, причемъ съ одной стороны совершенно промокли — плечо, рука и голова.

— Идите-же! закричала она. Долго-ли я буду стоять здѣсь?

Онъ подошелъ, пропустилъ ее впередъ и закрылъ за собою двери.

— Какъ вы добры, сказалъ онъ съ маленькимъ короткимъ смѣхомъ. У васъ настоящее женское сердце. Вы не можете видѣть равнодушно собаки, которая мокнетъ подъ дождемъ.

— Собаки, да, и человѣка также, но не васъ, отвѣтила она, протягивая ему дружески руку.

Онъ не взялъ ея руки; онъ казался смущеннымъ и избѣгалъ ея взгляда.

— Если вы такъ добры что гостепріимно пригласили меня, то я буду спать, сказалъ онъ и легъ на диванъ, повернувшись къ ней спиною. Во всякомъ случаѣ это продолжится не долго. Какъ только пройдетъ гроза, мы поѣдемъ дальше.

Она сидѣла съежившись въ уголку дивана, смотря на его затылокъ съ густыми, вьющимися волосами. Ее немного раздражало то, что онъ такъ безцеремонно обернулся къ ней спиной.

— Мнѣ кажется, что вы уже желаете скорѣе доѣхать домой, сказала она.

Онъ быстро поднялся, сбросилъ на полъ укрывавшее его одѣяло и обернулся къ ней.

— Да, я начинаю желать скорѣе доѣхать домой, отвѣтилъ онъ, скорѣе добраться до людей. Это уединеніе съ вами тяготитъ меня.

Улла вся вздрогнула отъ этой внезапной вспышки, которую она, впрочемъ, ожидала, которая какъ-бы носилась въ воздухѣ наканунѣ.

— Для меня это было счастливымъ временемъ, сказала она тихо, играя бахрамою бѣлой шали, которую накинула на плечи.

— А я не въ силахъ больше выносить этого! вскричалъ онъ.

Это восклицаніе тяжело поразило ее, стѣснило дыханіе въ ея груди. Для нея это было идеаломъ жизни, цѣлью, къ которой мужчина и женщина стремятся, но никогда не могутъ достигнуть, будучи связанными со всѣхъ сторонъ тысячью предразсудковъ и правилъ приличія. Эта жизнь вдвоемъ на полной свободѣ, безъ взаимныхъ правъ другъ на друга, безъ строго опредѣленной перспективы будущаго, которая является всегда слѣдствіемъ данныхъ обѣщаній — эта сильная любовь, которая какъ-бы наполняетъ всю атмосферу цвѣточнымъ запахомъ и солнечнымъ свѣтомъ, но стѣсняется выразиться въ словахъ, потому что слова всегда слабѣе чувствъ, эта безпечная мечтательная жизнь, это наслажденіе минутой безъ оглядываній назадъ или впередъ — все это для ея эстетической натуры казалось верхомъ счастья.

— Я знаю, вы любите играть въ любовь, продолжалъ онъ. Я не забылъ вашего разсказа о молодомъ итальянцѣ. Когда онъ началъ серьезно любить васъ, вы перестали находить удовольствіе въ его любви и рады были, что онъ умеръ. Я также стану вамъ въ тягость, если мы долго будемъ жить вмѣстѣ, какъ теперь. Для меня любовь не можетъ быть только шуткой, какъ для васъ, для меня она серьезная, страшно серьезная вещь.

Она посмотрѣла на его блѣдное, взволнованное лицо и поняла, что прошло время мечтаній. На этотъ разъ рѣшеніе вынуждалось у нея не условными приличіями и правилами общества, а самою любовью.

Но она страшно боялась этого рѣшенія. Она знала, что не можетъ отдать себя вполовину такой любви, какою была эта. И она дрожала при мысли о требованіяхъ, которыя онъ могъ предъявить ей. Она не хотѣла отдать себя теперь, она хотѣла еще бороться за свою свободу.

— Для меня любовь тоже серьезная вещь, возразила она, придерживаясь обѣими руками за диванъ, чтобы не упасть, такъ сильно качало. Потому-то я и боюсь ея.

— Въ такомъ случаѣ я не стану мучить васъ дольше, сказалъ онъ, быстро подымаясь съ мѣста и нахлобучивая себѣ шляпу на лобъ. Я, быть можетъ, не съумѣю такъ кстати, какъ художникъ, схватить маларію и умереть, но во всякомъ случаѣ постараюсь не становиться вамъ больше на дорогѣ.

Въ одну секунду онъ былъ у двери, быстро распахнулъ ее, наклонился, чтобы пройти въ низкое отверстіе, и исчезъ. Вѣтеръ ворвался съ потокомъ дождя въ тотъ короткій промежутокъ времени, который потребовался ему, чтобы выйти.

Улла стояла одна въ каютѣ, опираясь о стѣну съ закрытыми глазами. Молнія сверкнула въ окно, раздался сильный ударъ грома. Волны начали громко плескать о лодку и стадо качать съ такою силою, что Улла упала на полъ, а одѣяла и подушки повалились на нее съ дивана. Нѣсколько минутъ лежала она какъ-бы ошеломленная; гнетущая тоска и отвращеніе къ жизни охватили ее. Они не могли жить вмѣстѣ при такихъ различныхъ требованіяхъ къ жизни; она чувствовала, что тѣ горькія и гнѣвныя слова, которыя онъ произнесъ, были-бы только началомъ безконечной борьбы, если бы они соединились, — она никогда не могла-бы дать ему всего, что онъ потребовалъ-бы отъ нея; спокойствіе, послѣдовательность, гармонія исчезла-бы изъ ея жизни, если-бы она вышла замужъ за человѣка, который пересадилъ-бы ее въ совершенно новую жизнь. Но въ то же время и жить безъ него казалось ей теперь невозможнымъ. Безъ него не было для нея будущаго, не было жизни.

Ею овладѣла безконечная усталость. Да, если бы это скорѣе кончилось, если бы это кончилось! Порывъ вѣтра, лодка переворачивается, его рука старается поддержать ее нѣсколько минутъ на волнахъ, которыя съ страшною силою влекутъ ихъ внизъ, и затѣмъ покои, вѣчный покой!

Но что это такое? Неужели буря вырвала якорь? Лодка несется впередъ съ ужасающей быстротой.

Она приподнялась на колѣни, доползла до двери и выглянула. Сначала, она не увидала ничего, кромѣ безпрерывно льющагося дождя. Но когда ея глаза привыкли къ темнотѣ или скорѣе къ разницѣ между сумрачнымъ свѣтомъ лѣтней ночи и ламповымъ освѣщеніемъ въ каютѣ, она Замѣтила, что Фалькъ не лежитъ больше на днѣ лодки подъ навѣсомъ. Не старается-ли онъ прикрѣпить вновь парусъ?

Нѣтъ; она чуть не упала и оперлась рукою о дверь. Паруса были подняты. Онъ сидѣлъ у руля и управлялъ парусами съ грозою надъ головою. Онъ разгадалъ ея мысли. Не думаетъ-ли онъ пойти съ нею ко дну?

Да, она была въ его рукахъ, онъ могъ сдѣлать съ нею, что хотѣлъ. Она сама удивилась противорѣчіямъ въ своемъ характерѣ: она, которая старалась всегда прежде всего защитить свою свободу, свою независимость; она любила его въ эту минуту, когда обстоятельства передали всецѣло въ его руки ея судьбу, когда ея жизнь зависѣла отъ него.

Она обернулась съ головы до ногъ въ свое пестрое одѣяло и съ трудомъ приблизилась, къ нему, опираясь руками о скамьи, полу-ползая на днѣ лодки.

Онъ сидѣлъ на корточкахъ, поднявъ голову и напряженно вглядываясь въ воздухъ и море. Онъ не замѣтилъ ея, пока не почувствовалъ ея рукъ на своихъ колѣняхъ. Опираясь подбородкомъ на руки, она посмотрѣла ему въ лицо и сказала: Ахъ ты, сумашедшій! Ты хочешь пойти со мною ко дну?

Онъ привсталъ, обернулся къ ней, положилъ свою свободную руку на ея голову и, наклонившись, посмотрѣлъ ей проницательно въ глаза. Онъ думалъ, что она приползла такимъ образомъ къ его ногамъ въ смертельной тоскѣ и молила его теперь за свою жизнь съ этою нѣжною улыбкою и этою ласкою въ голосѣ.

— Если вы боитесь, я опять брошу якорь, сказалъ онъ, отстраняясь отъ нея.

Она опустила руки, положила ему голову на колѣни и сказала: — Нѣтъ, плыви дальше. Я люблю тебя. У меня хватитъ мужества умереть съ тобою.

Онъ чуть не уронилъ руля; былъ готовъ взять ее въ свои объятія и пустить лодку на волю вѣтра. Но онъ овладѣлъ собою; прижавъ ея голову къ себѣ свободною рукою, онъ шепнулъ: — Но не жить со мною?

Она не отвѣтила ему, и онъ не смѣлъ повторить вопроса. Но въ ея манерѣ прижиматься къ нему въ эту бурную ночь выражалась глубокая преданность, которой онъ такъ страстно желалъ.

XIX.

Яркое солнце освѣщало еще не успокоившіяся послѣ непогоды волны, когда лодка Фалька выплыла на слѣдующій день по утру въ гавань маленькаго торговаго городка на западномъ берегу Норвегіи.

Хотя Улла не была больна морского болѣзнью, но бурная ночь слишкомъ сильно напрягла ея нервы; она чувствовала себя совершенно разбитой и рада была стать ногою на твердую землю. Занявъ комнату въ маленькой гостинницѣ у гавани, она начала приводить въ порядокъ свой костюмъ, между тѣмъ какъ Фалькъ отправился на почту, чтобы отъ имени Уллы телеграфировать г-жѣ Розенгане о своемъ благополучномъ пріѣздѣ и просить ее прислать ея вещи въ Зэкельдеймъ. Затѣмъ онъ заказалъ въ столовой гостинницы хорошій завтракъ и, когда онъ былъ готовъ, послалъ къ Уллѣ съ приглашеніемъ сойти внизъ.

Улла употребила всѣ усилія, чтобы возможно лучше освѣжить свой туалетъ, сильно пострадавшій отъ такого продолжительнаго путешествія. Къ счастью, она, съ свойственною ей практичностью, захватила изъ Утскэра, даже для такой маленькой поѣздки, какая предполагалась вначалѣ, одинъ изъ тѣхъ простыхъ и прочныхъ костюмовъ, который англичанки носятъ обыкновенно въ дорогѣ — широкое, триковое платье темно-синяго цвѣта, съ поясомъ и маленькою матросскою шляпою. По она съ неудовольствіемъ замѣтила, какъ сильно испортился цвѣтъ ея лица отъ морского путешествія. Глаза были усталы, впалы и безцвѣтны, съ синими кругами внизу, а волоса такъ растрепались отъ вѣтра и дождя, что не было никакой возможности заставить ихъ виться, по обыкновенію, локонами вокругъ лба. Она находила себя безобразною и въ очень дурномъ расположеніи духа спустилась внизъ въ столовую.

Пока она была на морѣ, она не думала о своей наружности. Но здѣсь, въ гостинницѣ, при мысли о массѣ пріѣзжихъ, среди которыхъ могли встрѣтиться и знакомые, въ ней проснулось чувство изящнаго и она стала съ совершенно иной точки зрѣнія судить о своемъ поступкѣ и объ обстоятельствахъ, среди которыхъ находилась.

Что если она встрѣтитъ кого-нибудь изъ знакомыхъ? Это могло легко случиться, — всѣ ѣздятъ на лѣто въ Норвегію. Какъ отвѣтитъ она на вопросъ, какимъ образомъ попала сюда? Она была всегда смѣла и не признавала стѣсненій, когда врагъ былъ далеко, Но когда онъ приближался…

Выѣхать на лодкѣ въ ночное время, когда никто этого не видѣлъ, жить свободною на морѣ и презирать свѣтъ, когда свѣтъ былъ далеко — это было легко. Но сойти здѣсь въ гостинницѣ въ столовую, быть можетъ, встрѣтить въ ней знакомаго, и на вопросъ: "Какимъ путемъ вы пріѣхали? На какомъ пароходѣ? — отвѣтить: «я пріѣхала одна, на парусной лодкѣ съ однимъ норвежцемъ, съ которымъ знакома всего двѣ недѣли» — нѣтъ, это было трудно. Судя о своей поѣздкѣ съ точки зрѣнія свѣтскихъ приличій, она стала считать ее крайне неприличной, безобразной, страшно компрометирующей ее.

Въ такомъ расположеніи духа она спустилась въ столовую. Фалькъ встрѣтилъ ее у дверей и провелъ къ маленькому столику въ углу зала, гдѣ былъ приготовленъ завтракъ. Она бросила бѣглый взглядъ на сидящую въ залѣ публику, затѣмъ на Фалька; его короткая морская куртка, шерстяная рубашка и кожаный поясъ показались ей далеко не comme il faut. Онъ предложилъ ей кофе, яицъ, морской лососины, котлетъ, молока, свѣжаго масла и хлѣба — всего, что могло понравиться ей послѣ спартански проведеннаго дня наканунѣ и что онъ самъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ. Но ей, повидимому, ничего не хотѣлось ѣсть — она еле дотронулась до кушанья и сидѣла молча, съ недовольною миною.

Ему показалось вдругъ, что между ними легла цѣлая пропасть. Еще эту ночь она была такъ близка ему, — такъ нѣжно и любовно прижималась къ нему, схватывала его за руку при малѣйшемъ колебаніи лодки, какъ-бы успокоиваясь отъ одного только прикосновенія къ его рукѣ. А онъ сидѣлъ рядомъ съ нею, воображая, что везетъ съ собою свою невѣсту, везетъ ее въ свой домъ послѣ шумной свадьбы, гдѣ она была окружена родными и любопытными, — въ свой домъ, гдѣ она наконецъ будетъ принадлежать только ему одному.

А теперь они сидѣли другъ передъ другомъ какъ двое чужихъ. На ея лицѣ было недоступное, гордое выраженіе, которое показывалось на немъ всякій разъ, когда она позволяла себѣ что-нибудь лишнее и затѣмъ боялась, чтобы ея веселость не перетолковали въ дурную сторону.

— Что съ вами, фрэкенъ? Я не въ силахъ видѣть васъ такою, сказалъ внезапно Фалькъ, наклоняясь къ ней. Вы сердитесь на меня?

Она не смѣла посмотрѣть на него. Она знала, что разъ она посмотритъ въ его умоляющіе глаза, ея лицо немедленно засіяетъ, а глаза улыбнутся въ отвѣтъ ему. А она не хотѣла — необходимо сейчасъ покончить съ этимъ.

Поэтому она отвѣтила сухо, что, конечно, не сердится — изъ за чего бы ей сердиться — и спросила, не можетъ-ли онъ достать ей указатель пароходовъ.

— Зачѣмъ?

— Я хочу посмотрѣть, когда идетъ пароходъ изъ Христіаніи въ Швецію.

— Зачѣмъ вамъ это знать? спросилъ онъ съ живостью.

— Да я нахожу, когда хорошенько подумала, что я не имѣю достаточно времени, чтобы поѣхать съ вами въ Зэкельгеймъ. Я должна еще побывать въ Стокгольмѣ и повидаться съ родными, прежде, чѣмъ уѣду изъ Швеціи — а я начинаю скучать о своей полуоконченной большой картинѣ, которая ждетъ меня въ моей мастерской въ Римѣ.

Онъ быстро всталъ, такъ что стулъ, на которомъ онъ сидѣлъ, съ шумомъ упалъ. Онъ наклонился, чтобы поднять его, но только ухудшилъ дѣло: съ такою силою хватилъ имъ объ полъ, что стулъ распался на двое.

Она посмотрѣла на него съ раздраженіемъ, между тѣмъ какъ мучительная краска замѣшательства покрыла ея лицо. Неужели онъ собирается устроить ей сцену здѣсь, при всѣхъ этихъ постороннихъ лицахъ?

Онъ понялъ ея страхъ и овладѣлъ собою; отвѣтивъ ей сдержаннымъ, слегка дрожащимъ голосомъ, «хорошо, я пришлю вамъ лакея съ картою», онъ вышелъ изъ залы большими, громкими шагами, такъ что вся публика обернулась и съ любопытствомъ посмотрѣла на эту фигуру атлета съ норвежскимъ типомъ и искаженнымъ отъ волненія лицомъ. Затѣмъ всѣ взоры обратились на Уллу, которая сидѣла, опираясь на спинку стула, съ разсчитаннымъ выраженіемъ гордаго и холоднаго равнодушія на лицѣ, которое она приняла съ цѣлью скрыть мучительное замѣшательство, испытываемое ею. Ей такъ хотѣлось встать и пройти въ свою комнату, но она не рѣшилась подвергнуться всѣмъ этимъ взглядамъ; они, чего добраго, подумаютъ, что она бѣжитъ, чтобы примириться съ нимъ.

Долго сидѣла она такимъ образомъ, думая съ раздраженіемъ, какъ трудно вообще имѣть дѣло съ нимъ. Невозможно жить съ человѣкомъ, который такъ вспыльчивъ и безразсуденъ, что можно каждую минуту ждать отъ него взрыва, и въ то же время такъ деспотиченъ, что не выноситъ никакого противорѣчія. Пора, пора разорвать эту связь, которая уже и теперь ложится на нее такимъ тяжелымъ гнетомъ.

Онъ вернулся, и она пошла ему на встрѣчу съ выраженіемъ лица госпожи, дающей приказаніе слугѣ. Ея страхъ, чтобы ее не приняли за бѣдную испуганную жену, которая старается смягчить дурное расположеніе духа своего деспотическаго повелителя, заставлялъ ее казаться еще болѣе гордою. Она прошла на маленькую веранду. Улла стала у балюстрады и начала смотрѣть на море. Онъ стоялъ сзади ея.

— Фрэкенъ Улла, сказалъ онъ наконецъ. Она вздрогнула при звукѣ его голоса, такимъ мягкимъ и дрожащимъ показался онъ ей. — Пароходъ въ Швецію идетъ завтра, продолжалъ онъ. Но если вы хотите ѣхать съ нимъ, вы должны отправиться сегодня же въ Христіанію пароходомъ, который идетъ въ 11 часовъ.

Она быстро обернулась къ нему и поразилась выраженіемъ его лица. Его гнѣву она всегда готова была противопоставить холодную непреклонность — но передъ этою тихою, сдержанною, глубокою печалью, которою было проникнуто это молодое энергичное лицо, она чувствовала себя безоружною. Ей представился вопросъ: Имѣешь ли ты право рвать теперь? Развѣ ты уже не связана, связана — не давши ни одной клятвы, связана — не сказавши ему ни одного изъ тѣхъ словъ любви и страсти, которыя связываютъ больше всякихъ клятвъ? Но неужели она намѣрена прекратить борьбу за свою свободу и самостоятельность? Нѣтъ, она должна освободить себя, теперь же, сегодня, да, сегодня — иначе будетъ слишкомъ поздно, потому что онъ уже успѣлъ получить слишкомъ большую власть надъ ней.

Съ трудомъ владѣя голосомъ, она пробормотала ему въ отвѣтъ, что должна поспѣшить въ свою комнату, чтобы приготовиться къ отъѣзду, прошла мимо него не оборачиваясь и быстро взбѣжала по лѣстницѣ.

Вернувшись въ свою комнату, она начала ходить взадъ и впередъ въ глубокомъ раздумьи. Черезъ часъ отойдетъ пароходъ, она будетъ стоять на палубѣ и въ послѣдній разъ смотрѣть на этого человѣка, который сталъ для нея такимъ дорогимъ — она снова сдѣлается одинокою въ жизни и будетъ жить только для себя.

Она вспомнила Римъ, свою тамошнюю квартиру, свою мастерскую, своихъ знакомыхъ и своихъ друзей, и эта жизнь эстетическаго наслажденія, эта вѣчная погоня за красивою формою для удовлетворенія небольшого числа пресыщенныхъ людей показалась ей страшно пустою. Не была ли гораздо болѣе глубокою, полною и прекрасною его жизнь, его, который пахалъ и сѣялъ на родной каменистой землѣ и, хотя получалъ скудную жатву, за то вѣрилъ, надѣялся и любилъ?

И какъ мало былъ онъ похожъ на всѣхъ этихъ художниковъ, въ средѣ которыхъ она постоянно вращалась. Какою серьезною, какою задушевною, какою скромною была его жизнь, скрытая въ забытомъ уголкѣ Норвегіи, какимъ самоотверженіемъ была она проникнута — а у нихъ какая мелочность, какъ много зависти, какъ много тщеславія и пустоты въ ихъ стремленіи отличиться, обратить на себя общее вниманіе!

Но, съ другой стороны — разорвать со всѣмъ своимъ прошлымъ, поставить крестъ надъ всѣмъ, что служило ей цѣлью въ жизни, что было ея радостью, ея призваніемъ, и похоронить себя навсегда въ глухомъ мѣстечкѣ среди норвежскихъ крестьянъ, чтобы дѣлить совершенно чуждую ей жизнь этого чужого для нея человѣка — чтобы облегчать ему путь, держать въ порядкѣ его домъ, рождать его дѣтей!

Можно ли разбивать такимъ образомъ свою жизнь на двѣ совершенно противоположныя части? Да, она знала, всѣ женщины дѣлаютъ это — всѣ онѣ начинаютъ съ замужествомъ новое существованіе, и обыкновенно отбрасываютъ въ сторону все, надъ чѣмъ прежде усердно трудились.

Но случалось ли, чтобы мужчина дѣлалъ это? Если бы мужчина, женясь, отказался отъ всей своей прошлой дѣятельности — если бы, напр., великій художникъ — да, потому что она была великой художницей, одною изъ величайшихъ своего времени — если бы какой-нибудь Мессонье, какой-нибудь Мункачи внезапно бросилъ свое искусство и отправился въ глухую деревню управлять, напр., имѣніемъ своей жены: — не сталъ ли бы цѣлый свѣтъ жалѣть объ этомъ, не сталъ ли бы онъ порицать жену, которая отвлекла мужа отъ искусства?

Но если жена измѣняетъ такимъ образомъ самой себѣ — это считается совершенно инымъ дѣломъ. То, что у мужчины признается непослѣдовательностью и слабостью, называется у нея первѣйшею обязанностью. Но она не хочетъ, она не можетъ быть настолько непослѣдовательною. Она не можетъ кинуть за бортъ половину своей жизни со всею ея работою, всѣми ея стремленіями, — жизнь слишкомъ коротка, чтобы дѣлить ее на двѣ части!

Развѣ не было для нея величайшею радостью рисовать съ той самой минуты, какъ она научилась впервые держать въ рукахъ карандашъ! Все воспитаніе ея было направлено къ тому! Какъ могло не пробудиться въ ней рано чувство красоты; когда она еще маленькимъ ребенкомъ вертѣлась постоянно то въ большой мастерской своего отца въ Дюссельдорфѣ, то въ маленькой мастерской своей матери, находившейся рядомъ! Такъ какъ она вращалась исключительно въ кружкѣ художниковъ, то въ ней естественно выработалось понятіе, что средоточіемъ всей жизни является красота и искусство. Искусство стоитъ выше всего — все остальное низменно и лишено всякаго интереса.

А съ такимъ прошедшимъ, съ такимъ развитіемъ, какъ можетъ она сдѣлаться женою человѣка, живущаго по крестьянски въ глухой деревушкѣ, безъ всякихъ путей сообщеній, съ безконечными зимами среди мертвенной снѣжной природы! Это было невозможно, безумно! Она никогда не можетъ сдѣлаться его женою. Но разстаться съ нимъ сейчасъ, вдругъ!

Вотъ подходитъ пароходъ. Это тотъ, съ которымъ она должна ѣхать! Сердце ея усиленно забилось, а дыханіе сперлось въ груди.

Почему разставаться именно теперь? Теперь еще лѣто съ длинными днями и свѣтлыми ночами, теперь еще она можетъ прожить съ нимъ нѣсколько недѣль, одна съ нимъ, вдали отъ всего свѣта. Почему имъ не быть счастливыми, пока они могутъ? Что стоитъ между ними, что мѣшаетъ имъ принадлежать другъ другу — на время?

Вѣдь удерживалъ ее до сихъ поръ собственно только одинъ страхъ быть связанной. Но теперь она тѣмъ не менѣе связана. Что за польза ей говорить: «я ничего не обѣщала, ничего не дала. Я могу идти, когда хочу». Она, вопреки всему этому, не можетъ идти. Ее связываетъ печаль на этомъ молодомъ лицѣ, ее связываетъ мысль, что она безумно отталкиваетъ отъ себя счастье, которое стучится ей въ дверь, ее связываетъ страстное желаніе увидѣть вновь, какъ его глаза засіяютъ отъ любви и счастья — тысячи сильныхъ цѣпей связываютъ уже ее съ нимъ.

Она не можетъ уже свободно располагать собою, потому что не въ силахъ оставить его теперь. Раздался свистокъ; публика устремилась на палубу. Но она продолжала стоять неподвижно у окна. Она уже была его, потому что у нея не хватало силы разстаться съ нимъ. Почему же не остаться — не остаться до конца лѣта?

Затѣмъ, когда зима: придетъ, она полетитъ, какъ перелетная птичка, домой, на свою южную родину. Но не теперь, не теперь! Зачѣмъ поступать такъ жестоко съ собою и съ нимъ? Разлука тогда не можетъ быть тяжелѣе, чѣмъ теперь. Но у нихъ по крайней мѣрѣ останется въ памяти счастливое прошлое.

Мостъ спустили, пароходъ двинулся впередъ. Фалька не было видно. Неужели онъ рѣшился дать ей уѣхать не попрощавшись? Когда пароходъ исчезъ изъ виду, Улла спустилась и спросила швейцара, гдѣ Фалькъ.

— Онъ выѣхалъ на лодкѣ, — тотчасъ послѣ завтрака, былъ отвѣтъ.

Онъ выѣхалъ, чтобы не присутствовать при ея отъѣздѣ. У него хватило силы порвать съ ней и рѣзко отстраниться отъ нея, а она не могла рѣшиться оставить его.

Но вскорѣ его лодка показалась. Лицо ея покрылось яркою краскою и она въ замѣшательствѣ стала размышлять, какъ бы скрыться отъ него до прихода слѣдующаго парохода и затѣмъ исчезнуть. Развѣ она была менѣе, горда, чѣмъ онъ? Она быстро вскочила, подбѣжала къ двери и заперла, хотя понимала, что это все равно ничему, на поможетъ. Если онъ придетъ и постучитъ въ дверь, она не можетъ не открыть ему.

Скоро раздался дѣйствительно стукъ въ, дверь. Она вскочила съ дивана и остановилась въ нерѣшимости, что дѣлать, между тѣмъ, какъ въ ея головѣ мелькали смутныя мысли о томъ, какъ она будетъ оправдывать свое присутствіе: она заболѣла, или опоздала, или рѣшила ѣхать другимъ путемъ. Стукъ повторился. Она отворила, съ тѣмъ холоднымъ и неприступнымъ выраженіемъ лица, которое она принимала всякій разъ, когда ея гордость была чѣмъ-нибудь затронута.

Но на этотъ разъ у двери стоялъ только лакей, подавшій ей письмо.

Она затворила дверь и распечатала письмо. Вотъ что было въ немъ писано: «Я зналъ, что вы не уѣдете, не простившись со мною. А если бы вы могли это сдѣлать — да, я съумѣлъ бы въ этомъ случаѣ безжалостно вырвать любовь къ вамъ изъ моего сердца, — хотя я не смѣю и думать, чѣмъ была бы тогда жизнь для меня. Но если вы согласитесь поѣхать теперь со мною въ Зэкельгеймъ, я обѣщаю вамъ полный покой, — я не скажу ни слова о томъ, чего вы не захотѣли бы слушать. Черезъ часъ идетъ пароходъ къ озерамъ. Мы можемъ отправиться сейчасъ же, чтобы завтра утромъ начать наше восхожденіе на горы».

XX.

Они цѣлый день сидѣли другъ противъ друга въ какомъ-то стѣсненномъ, подавленномъ настроеніи духа на пароходѣ, который везъ ихъ вглубь страны, среди природы, дѣлавшейся съ каждымъ шагомъ болѣе оригинальной и могущественной. Большія озера, по которымъ они проѣзжали, казались морскими заливами, насильственно отдѣленными отъ моря. Къ вечеру они подъѣхали къ сельской гостинницѣ, гдѣ переночевали и рано поутру на слѣдующій день начали свое горное путешествіе.

Они медленно подымались на гору по узкой тропинкѣ, извивавшейся зигзагами. Водное пространство у ихъ ногъ все болѣе и болѣе съуживалось и наконецъ приняло видъ маленькаго горнаго озерка. Солнце начало рано палить, день обѣщалъ быть жаркимъ и черезъ часъ. Улла почувствовала себя уставшей. Она не привыкла много ходить пѣшкомъ, кромѣ того обувь у нея была слишкомъ нѣжная; подошва тонкая, и каменистая дорожка мучительно дѣйствовала на ноги. Она, конечно, не хотѣла признаться ему, что устала, но замѣтила мимоходомъ, какъ пріятно было бы посидѣть теперь на мягкой зелени и насладиться видомъ на озеро, прежде чѣмъ оно исчезнетъ совсѣмъ изъ виду.

— Посидѣть — послѣ, часа ходьбы, возразилъ онъ. Нѣтъ, объ этомъ нечего и говорить. При восхожденіи на горы въ Норвегіи невозможно такъ часто отдыхать. Тогда мы никогда не дойдемъ. Часа черезъ три вы получите право сѣсть, но не раньше.

— Черезъ три часа! нечего сказать, пріятная перспектива, подумала Улла. Но сколько времени буденъ мы идти сегодня? спросила она.

— Черезъ 8 часовъ мы будемъ на верху горы; тамъ есть маленькій хуторокъ, гдѣ мы и переночуемъ.

— Восемь часовъ! Не сошелъ ли онъ съума? подумала она, но спросила кротко: Не слишкомъ ли это много для одного дня?

— О, конечно нѣтъ. Вы не знаете, что значитъ подыматься на горы. Вы увидите, какъ легко вамъ станетъ, какъ только мы подымемся немного выше. Самъ воздухъ будетъ носить васъ.

«Воздухъ носить — да, я это знаю», подумала она.

А какъ хочется пить! Вотъ къ счастью ручеекъ, чистый какъ стекло.

— У васъ есть стаканъ, сказала она. Дайте мнѣ воды.

— Нѣтъ, извините, вы не должны пить.

— Это почему?

— Нужно быть умѣреннымъ въ питьѣ при пѣшеходныхъ путешествіяхъ. Это уже давно дознано опытомъ. Если вы будете слишкомъ много пить, то жажда будетъ только сильнѣе томить. Дозволяется пить только во время отдыха, и то только тогда, когда остынешь.

— Нѣтъ, вы, право, несноснѣйшій въ свѣтѣ моралистъ, вскричала она. Почему вы считаете нужнымъ подвергать себя напрасно такимъ ненужнымъ лишеніямъ — отказывать себѣ въ такомъ большомъ наслажденіи?

— А знаете ли, я иногда люблю подвергать себя лишеніямъ.

— Да, вы вообще стоикъ — я это знаю. Но я вовсе не стоикъ. Я нахожу, что слѣдуетъ устраивать себѣ жизнь возможно пріятнѣе. Дайте же мнѣ вашъ стаканъ.

— Нѣтъ, извините.

— Ну, такъ я буду пить руками.

— Можете, въ этомъ я не могу помѣшать вамъ. Если вы хотите себѣ повредить — это ваше право. Я только не хочу доставить вамъ для этого средства.

Онъ говорилъ весело и шутливо. По мѣрѣ того, какъ они подымались, его обращеніе становилось болѣе веселымъ и непринужденнымъ. Всякій разъ, когда онъ возвращался на родину послѣ долгаго отсутствія, онъ чувствовалъ сильную радость. Чистый, возбуждающій горный воздухъ придавалъ ему новыя физическія силы, онъ сдѣлался разговорчивымъ, разсказывалъ о своихъ путешествіяхъ, своихъ приключеніяхъ, своихъ опасныхъ восхожденіяхъ на горы, своихъ охотахъ, указывалъ на мѣстную флору, объяснялъ, что дѣлаютъ здѣсь на горахъ въ различныя времена года и какія рыбы живутъ въ маленькихъ чистыхъ горныхъ озеркахъ.

Она ни слова не отвѣчала ему — все это казалось ей очень глупымъ. Почему они, будучи наединѣ, въ этотъ длинный лѣтній день, вмѣсто того, чтобы говорить о своей любви, разговариваютъ все время о постороннихъ и неинтересныхъ предметахъ, между тѣмъ какъ сердца ихъ неудержимо неслись на встрѣчу другъ другу!

Она также поддалась мало по малу дѣйствію оживленнаго горнаго воздуха и не имѣла больше желанія отдыхать; когда онъ предлагалъ ей это, она рвала цвѣты или уклонялась въ сторону чтобы полюбоваться видомъ, удлиняя такимъ образомъ путь.

Но къ вечеру она опять почувствовала усталость, особенно въ ногахъ, которыя такъ сильно болѣли, что каждый шагъ обращался въ муку. Онъ предложилъ ей взяться за конецъ его палки и тащилъ ее за собою по- наиболѣе крутымъ мѣстамъ, но когда онъ спрашивалъ ее, не устала ли она, она отвѣчала неизмѣнно нѣтъ. Да и спрашивалъ онъ такимъ тономъ, какъ будто не предполагалъ возможности усталости съ ея стороны, какъ будто это путешествіе, которое было для него игрушкой, не могло никоимъ образомъ быть тяжелымъ для нея.

Подъ конецъ она нѣсколько разъ попросила сѣсть — но конечно не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы или завязать шнурокъ у ботинокъ, или поправить порваное платье, или полюбоваться видомъ. Но когда они сидѣли рядомъ на травѣ, ее всякій разъ злило, что они сидятъ, какъ чужіе, когда самымъ естественнымъ для нихъ было бы сидѣть обнявшись, опираясь другъ о друга.

Онъ положилъ свои плэдъ между нею и деревомъ, чтобы ей удобнѣе было опираться; но къ чему это было, когда онъ могъ гораздо лучше поддержать ее, обнявъ руками ея станъ. И чѣмъ болѣе она уставала, тѣмъ сильнѣе стремилась къ нему душою. Она желала его близости, какъ желаютъ близости лица, давно уѣхавшаго изъ дому; почему онъ не подходитъ теперь къ ней, когда она всѣмъ сердцемъ стремится къ нему..

Онъ замѣтилъ, что она устала, и былъ полонъ вниманія къ ней и заботливости. Но это была та заботливость, которую онъ при своей всегдашней готовности приносить помощь ближнему, оказывалъ бы всякой женщинѣ на ея мѣстѣ, а не та, на которую она одна, имѣла право. Поэтому она отказывалась отъ его услугъ съ нѣкоторымъ раздраженіемъ, что огорчало его, но въ то же время только усиливало его сдержанность. Онъ обѣщалъ ей покой и хотѣлъ сдержать слово. Если она дѣйствительно, любила его, она должна была сама подойти къ нему. Онъ не желалъ, чтобы она опять оттолкнула его — онъ, уже достаточно терпѣлъ отъ измѣнчивости въ ея обращеніи, и чувствовалъ себя теперь такимъ же трусомъ, какъ раненый, которой перенесъ сильныя страданія и боится, малѣйшаго неловкаго прикосновенія къ своей ранѣ.

Наконецъ ноги начали такъ сильно болѣть, что. когда они перешли за полосу деревьевъ въ область луговъ, она попросила его руку. Ему показалось сначала, что она съ особенною нѣжностью оперлась о него обѣими руками и почувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ. Но онъ сейчасъ же вспомнилъ о ночи на лодкѣ — о томъ, какъ нѣжна она была тамъ съ нимъ, какъ любовно прижималась къ нему и какъ затѣмъ оттолкнула его, когда не нуждалась больше въ его помощи. Она была уставши теперь — вотъ и все.

Когда они взошли на гору, она нѣсколько оживилась. Передъ ними открылся величественный видъ, который произвелъ на Уллу сильное впечатлѣніе, какъ вообще на всѣхъ, кто впервые любуется этими-необыкновенно пустыми, молчаливыми горными пространствами.

Тотъ же необъятный горизонтъ, тѣ же мягкія, округлыя очертанія, какъ и на морѣ. Но нѣтъ жизни и движенія, присущихъ морю. Здѣсь царитъ такое глубокое молчаніе, что вамъ кажется, будто вы слышите, какъ все вокругъ васъ молчитъ. Ни одного человѣческаго жилья, ни одного дерева, которое выдвигалось бы на горизонтѣ. Только карликовые кусты, ползущіе по землѣ, да поросшій верескомъ газонъ, испещренный яркими пестрыми цвѣтами, — болѣе свѣжими и болѣе яркими, чѣмъ гдѣ бы то ни было, — тамъ и сямъ ясныя, голубыя озера, такія голубыя, какъ нигдѣ — а далеко на горизонтѣ рядъ голубовато-бѣлыхъ горъ, которыя кажутся лежащими несравненно ниже той горы, на которой вы стоите, такъ что странно видѣть на нихъ снѣгъ, между тѣмъ, какъ все цвѣтетъ вокругъ васъ.

Они дошли до верхушки горы и затѣмъ начали спускаться. Вдругъ послышался звонъ бубенчиковъ — они поднялись на маленькій холмъ. У подножія его находился шалашъ — сырня, освѣщенный яркими лучами заходящаго солнца; на порогѣ стояла дѣвушка. Не Синнева-ли это Бьернсона? Такая же бѣлокурая, голубоглазая и краснощекая, настоящій норвежскій типъ. Вокругъ нея собралось все ея стадо — коровы, овцы, свиньи, козы. Вотъ тотъ сѣрый старый козелъ, сидящій тамъ на дворѣ, какой у него смѣшной видъ! А тамъ вдали дѣлая куча маленькихъ, рѣзвыхъ ягнятъ бѣгаютъ взадъ и впередъ по вазону! Все это было такъ красиво, такъ живописно, что Улла остановилась, любуясь разстилавшеюся передъ нею картиною.

— Добрый вечеръ, Маргита, закричалъ Фалькъ дѣвушкѣ.

Она быстро обернулась и улыбнулась Фальку, съ любопытствомъ разсматривая Уллу.

— Кого это ты привелъ съ собою? спросила она.

— Одну шведскую даму, которая желаетъ посмотрѣть на нашу школу. Она очень устала и не въ силахъ идти дальше. Можемъ-ли мы переночевать у тебя сегодня?

— О да, конечно. Два дня тому назадъ сюда приходило четыре шведа, двѣ дамы и двое мужчинъ.

— Какъ же ты могла помѣстить ихъ всѣхъ?

— Они легли всѣ вмѣстѣ, дамы на одной кровати, а мужчины на другой.

— А ты сама?

— Я ушла, къ Вирттѣ.

— Сдѣлаешь-ли ты это и сегодня?

— Съ удовольствіемъ, отвѣтила она.

— Вы можете быть спокойны, у васъ будетъ отличная постель и чистыя простыни, сказалъ Фалькъ Уллѣ вполголоса. Это дочь богатаго крестьянина, она училась у насъ годъ въ школѣ, такъ что вполнѣ цивилизована.

— А между, тѣмъ она соглашается дѣлать такую тяжелую работу?

— Въ этомъ и состоитъ особенность нашей старой Норвегіи, что мы остаемся крестьянами даже тогда, когда получаемъ нѣкоторое образованіе и нѣкоторыя знанія.

— Вы не скучаете, живя здѣсь наверху цѣлое лѣто? спросила Улла Маргиту.

— Нѣтъ, напротивъ, и нахожу что здѣсь очень весело, отвѣтила она. Чувствуешь себя такою самостоятельною.

— Да, у Маргиты былъ всегда очень самостоятельный характеръ, сказалъ Фалькъ. Дашь-ли ты намъ что-нибудь поужинать, милая моя? Можетъ быть молочной каши?

— Да, я варила ее шведамъ, и она имъ очень понравилась. Только дайте мнѣ сначала покончить съ доеньемъ!

Они сѣли на крылечко и стали смотрѣть на нее. Глаза Уллы слипались. Когда Маргита кончила и пошла въ хижину готовить ужинъ, Фалькъ спросилъ Уллу, что она предпочитаетъ, идти-ли въ комнату, или сидѣть на свѣжемъ воздухѣ. Въ отвѣтъ на это она наклонилась къ нему и голова ея упала на его плечо. Ея глаза были закрыты — она спала.

Онъ сидѣлъ и смотрѣлъ на нее, сдерживая дыханіе и стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить ее: Всегда, когда она чувствовала себя уставшей и слабой, она готова была опираться такимъ образомъ о него — но только тогда, только тогда, когда она была слаба и безпомощна. Конечно, счастливъ былъ онъ и теперь, поддерживая руками ея спину и чувствуя ея отяжелѣвшую голову на своемъ плечѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ она раскрыла глаза, но не двинулась, такъ что онъ не замѣтила, что она проснулась. Ею овладѣло чувство покоя и ей не хотѣлось болѣе отрываться отъ него. Она старалась сдерживать дыханіе, чтобы не дать ему ничего замѣтить, но дыханіе не было теперь такимъ спокойнымъ и ровнымъ, какъ тогда, когда она спала — оно было, короткимъ и прерывистымъ и она чувствовала, какъ горячая кровь приливала къ ея сердцу.

Она посмотрѣла въ сторону и увидѣла его руку, которая свѣшивалась у нея надъ плечомъ. Она почувствовала неудержимое желаніе поцѣловать ее, какъ тогда, когда она поцѣловала его спящимъ въ лобъ. Она старалась отвести глаза, но не могла. Они были какъ-бы прикованы къ его рукѣ и она чувствовала, что должна поцѣловать ее, хотя-бы цѣною всей жизни. Она быстро повернулась, отклонилась отъ него и поцѣловала его руку.

Онъ вздрогнулъ и въ ту-же минуту прижалъ ее къ себѣ такъ крѣпко, что она не могла пошевелиться, но она и не пыталась. Обвивъ руками его шею, она положила свою голову на его плечо; онъ наклонился и губы ихъ встрѣтились. Это длилось минуту; они услышали приближавшіеся шаги Маргиты и отскочили другъ отъ друга. Чтобы скрыть смущеніе, Улла надѣла спавшую у нея съ головы шляпу.

Они мало ѣли превосходной молочной каши Маргиты. Улла объявила, что она очень вкусна, но что она слишкомъ утомлена, чтобы ѣсть. Она сидѣла на скамейкѣ, держа тарелку на колѣняхъ и изрѣдка подносила ложку ко рту. Башмаки она сняла, они слишкомъ сильно жали ей ногу, и Фалькъ помогъ ей надѣть туфли, но она все время избѣгала его взора. Онъ часто бросалъ на нее нетерпѣливые и проницательные взгляды. Онъ горѣлъ нетерпѣніемъ поскорѣе объясниться съ нею, и сталъ помогать Маргитѣ тушить огонь въ печкѣ и мыть посуду, такъ что она скоро окончила свою работу. Онъ проводилъ ее до дверей и стоялъ на порогѣ, пока она не исчезла изъ виду за холмомъ. Тогда онъ вошелъ и заперъ было за собою дверь, но затѣмъ раздумалъ и отперъ. Онъ приблизился къ Уллѣ медленно, съ сильно бьющимся сердцемъ. Если она и на этотъ разъ оттолкнетъ его отъ себя, то и лучше, онъ накинетъ на спину котомку и уйдетъ, чтобы ни когда ее больше не видѣть, она сидѣла неподвижно на скамьѣ, опираясь головою о стѣну. Щеки ея горѣли, глаза были опущены, а руки висѣли неподвижно по сторонамъ.

Онъ остановился передъ нею, молча смотря на нее. Его взглядъ оказывалъ всегда на нее какое-то магнетическое дѣйствіе, и она невольно подняла на него глаза. Онъ обнялъ ее, поднялъ со скамьи и спросилъ, прижимаясь лицомъ къ ея лицу. Думаешь-ли ты и теперь бросить меня?

Ея мягкій, гибкій станъ лежалъ неподвижно въ его объятіяхъ.

— Хотя-бы и думала, то ничего изъ этого не выйдетъ, шепнула она улыбаясь. Во всякомъ случаѣ я не могу.

— Никогда? спросилъ онъ.

— Никогда, отвѣтила она.

XXI.

Улла спала глубокимъ сномъ въ теченіи нѣсколькихъ часовъ, тѣмъ глубокимъ, благодѣтельнымъ сномъ, который слѣдуетъ за Сильнымъ и непривычнымъ моціономъ на свѣжемъ воздухѣ. Она внезапно проснулась съ легкою дрожью во всемъ тѣлѣ и оглянулась. Первое, что она замѣтила, было одѣяло изъ овечьей шкуры, которымъ она не рѣшилась укрыться наканунѣ изъ боязни насѣкомыхъ; теперь она съ удовольствіемъ набросила его себѣ на плечи, дрожа отъ холоднаго утренняго горнаго воздуха, проникавшаго черезъ маленькую дверь, стоявшую открытою у ея ногъ. Она выглянула изъ маленькаго окошечка надъ ея широкою, большою постелью. Передъ нимъ стоялъ Фалькъ, наклонившись надъ маленькою мискою съ водою, и погружая въ нее свое лицо.

Улла улыбнулась при видѣ этого первобытнаго туалета, готовая вообще смѣяться всему въ это чудное ясное холодное утро. Она съ любовью посмотрѣла на высокую мужскую фигуру, которая стояла теперь выпрямившись, защищая глаза и внимательно всматриваясь въ даль; очевидно было, что онъ съ своимъ необыкновеннымъ зрѣніемъ замѣтилъ вдали какую-нибудь дичь.

Онъ стоялъ спиною къ ея окну, не думая о томъ, проснулась-ли она или нѣтъ. Это почти обрадовало ее, она какъ-бы сильнѣе почувствовала всю полноту своей собственной любви, любви, которая ничего не требовала, а носила въ самой себѣ богатство и счастье всего міра. Она чувствовала, что никогда не будетъ предъявлять къ нему большихъ требованій. Не онъ сдѣлаетъ ее счастливою, ея счастье. сосредоточивалось въ ней самой, а этого никто никогда не могъ отнять отъ нея.

Счастье любить! любить наконецъ всею душою и всѣмъ сердцемъ, безъ возврата къ прошлому, безъ сомнѣній и колебаніи. Какое это было для нея большое, необыкновенное счастье, которое вѣчно колебалось и сомнѣвалось!

И какъ независима была ея любовь отъ всего остального міра! Внѣшнія обстоятельства, лишенія, принесеніе въ жертву всего, что было ей когда-то дорого, объ этомъ она и не думала болѣе. Она не думала также и о томъ, любитъ-ли онъ ее такъ, какъ она, готовъ-ли былъ-бы онъ пожертвовать для нея своимъ призваніемъ такъ, какъ она это дѣлала для него. Смотря на него, чувствуя, какъ она любитъ его, она вообразила, что если-бы онъ пересталъ думать о ней, если-бы онъ, напр., отвернулся теперь отъ нея и исчезъ тамъ среди этихъ горъ, чтобы никогда больше къ ней не вернуться, она тѣмъ не менѣе была-бы счастливой только отъ одного сознанія, что есть человѣкъ въ мірѣ, котораго она такъ любитъ.

Вошедшая Маргита вывѣла ее изъ задумчивости. Она занялась приготовленіемъ кофе и показалась Уллѣ замѣчательно хорошенькой и нарядной въ своемъ черномъ, суконномъ, плотно облекающемъ платьѣ, съ выходящей изъ корсажа бѣлой рубашкою я двумя бѣлокурыми косами, висящими на спинѣ.

— Фалькъ долженъ быть очень голоденъ, сказала Маргита, замѣтивъ, что Улла проснулась. Онъ уже очень давно всталъ. Могу-ли я попросить его войти напиться кофе?

— Подожди, дай мнѣ сначала встать, закрой Двери.

— О, ты можешь преспокойно лежать на своей кровати, я тебѣ подамъ кофе, отвѣтила Маргита. Если ты встанешь, ты очень смерзнешь.

Она подошла къ двери и закричала:

— Фалькъ, или же сюда, и ты, Гуннаръ, также.

Улла испугалась при имени этого чужого человѣка, котораго такъ безцеремонно приглашали въ комнату; сейчасъ вслѣдъ за этимъ вошелъ молодой крестьянинъ 19—20 лѣтъ, а за нимъ Фалькъ.

— Это знакомый односельчанинъ, онъ пришелъ сюда къ намъ въ гости, объяснила Маргита. Онъ также очень голоденъ.

Гуннаръ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на даму, лежащую въ постели, на которой онъ видалъ столько разъ спящихъ путешественниковъ и на которой самъ нерѣдко спалъ вмѣстѣ съ братьями Маргиты, когда имъ случалось приходить къ ней съ какими-нибудь порученіями изъ дому. Улла также быстро оправилась отъ своего минутнаго замѣшательства.. Она вспомнила, что на ней блуза и рѣшившись встать, закрутила въ узелъ свои волосы; изъ подъ него выбилась масса маленькихъ локоновъ падая ей на лобъ, уши и затылокъ.

Весело вспрыгнувъ на полъ, она объявила, что пойдетъ умыться изъ миски, изъ которой только что умывался Фалькъ и затѣмъ вернется пить кофе. Фалькъ послѣдовалъ за ней. Выраженіе его лица сильно измѣнилось съ вчерашняго дня — оно было радостнымъ и самоувѣреннымъ. Когда она вышла на крылечко, онъ обнялъ ее и, не смотря на сопротивленіе, сталъ цѣловать въ голову, щеки, губы, а когда она смѣясь приказала ему оставить ее въ покоѣ и дать докончить утренній туалетъ, онъ взялъ ея руки и, шутя погрузилъ въ ледяную воду, расплескивая ее. Она закричала и стала протестовать, увѣряя, что вода слишкомъ холодна, ея руки могутъ простудиться, и показывая ему, на сколько онѣ покраснѣли; тогда онъ взялъ ихъ въ свои и сталъ цѣловать, пока онѣ не потеплѣли, не смотря на то, что она била его по губамъ въ своихъ попыткахъ освободиться.

— Я не похожъ болѣе на ту трусливую охотничью собаку, которую ты, то призывала, то прогоняла вонъ, сказалъ онъ смѣясь. Теперь ты меня не прогонишь отъ себя, будь въ этомъ увѣрена.

— Да, я вижу, что ты сильно поднялъ голову, сказала она смѣясь. Но не воображай, что ты будешь дѣлать со мною все, что хочешь.

Ея глаза противорѣчили ея словамъ. Въ нихъ не было болѣе того спокойнаго, наблюдательнаго, равнодушнаго выраженія, которое такъ непріятно дѣйствовало на Фалька, а въ обращеніи не было и слѣда прежней гордой неприступности. Глаза были нѣжны, выраженіе лица привѣтливо и ласково, она казалась моложе, — свѣтская дама исчезла, осталась женщина.

Когда, они вернулись, Гуннаръ уже пилъ кофе, и Фалькъ долженъ былъ подождать, такъ какъ въ хозяйствѣ было всего двѣ чашки. Улла и Маргита пили по очереди изъ одной чашки, причемъ Маргита украдкою разсматривала Уллу, стараясь не показать, какъ сильно она интересуется ею.

— Она вѣрно будетъ твоей женою, неправда ли? спросила она внезапно Фалька.

— Ты угадала, Маргита, отвѣтилъ Фалькъ смѣясь.

— А когда, свадьба?

— Какъ только мы все приведемъ въ порядокъ съ оглашеніемъ и т. п., отвѣтилъ Фалькъ.

Улла вызвала Фалька на крыльцо, между тѣмъ какъ Маргита убирала комнату и стлала постели.

— Я и не думала объ оглашеніи, сказала она. Я ненавижу эти церемоніи.

— Но теперь ты должна же быть благоразумной, вскричалъ онъ — но она остановила его.

— Да, я знаю, что это должно быть, прервала она его. Я, конечно, понимаю, что не могу жить съ тобою, въ твоей школѣ не будучи обвѣнчанною. И все же я протестую противъ этого изъ всѣхъ силъ, я нахожу, что наша любовь не нуждается въ освященіи церкви или закона — потому что нѣтъ дѣйствія, которое было бы священнѣе соединяющаго насъ чувства — но я соглашаюсь съ тѣмъ, что мы не можемъ жить въ обществѣ, не подчиняясь его формамъ.

— Для меня это вовсе не пустая форма, возразилъ онъ. Для меня освященіе церковью нашего союза представляется чѣмъ-то священнымъ и необыкновенно прекраснымъ. Я согласенъ, что обѣты не въ силахъ связать насъ крѣпче, чѣмъ наша любовь, но все-таки я скажу, что минута, когда церковь благословитъ нашъ союзъ, будетъ для меня очень высокой и торжественной.

Она улыбнулась въ отвѣтъ на его дѣтскую причуду, какъ она называла это — но не нашла ничего страннаго въ томъ, что ихъ взгляды настолько разнились въ такихъ важныхъ вещахъ. Онъ не могъ ни сказать, ни сдѣлать ничего такого, что отняло бы у нея счастье, которое она нашла въ его любви къ нему, и для нея было въ сущности все равно, какую форму приметъ ихъ союзъ передъ свѣтомъ.

— Что же, пойдемъ? спросилъ онъ.

— Куда?

— А въ Зэкельгеймъ. Если мы пойдемъ сейчасъ, мы будемъ тамъ къ вечеру.

— Но въ качествѣ чего приду я туда? спросила она. Въ качествѣ твоей невѣсты, можетъ быть? Неужели ты этого хочешь? Нѣтъ, всякая помолвка, по моему, необыкновенно глупа, — а для насъ — послѣ такого романтичнаго бѣгства сдѣлаться обыкновенною помолвленною парою — нѣтъ, это было бы слишкомъ смѣшно.

— Но что же намъ дѣлать? Пройдетъ во всякомъ случаѣ но менѣе двухъ недѣль, прежде чѣмъ мы обвѣнчаемся.

— Ну, такъ я это время проживу у Маргиты, это будетъ лучше всего.

— А я долженъ уйти одинъ — и разстаться съ тобою!

— Это ничего не значитъ, прервала она его. Ты со мною даже тогда, когда тебя нѣтъ Со мною дѣлается что-то необыкновенное, точно я живу совершенно въ другомъ мірѣ. Для меня какъ будто все равно, со мною ли ты или нѣтъ, вижу ли я тебя, чувствую ли я тебя шли нѣтъ. Я всегда одинаково вижу тебя, слышу тебя, чувствую твою близость. Ты мой настолько сильно, что никакое разстояніе, никакая разлука, никакія недоразумѣнія, даже твое собственное равнодушіе не въ силахъ отнять тебя у меня. Знаешь ли, мнѣ кажется, что я больше люблю созданную мною идею, нежели форму. мнѣ кажется, что я люблю собственно не тебя — что я люблю скорѣе мою любовь къ тебѣ. Можешь ли ты меня понять?

— Какое ты странное существо, сказалъ онъ, крѣпко прижимая къ себѣ ея голову, точно боясь, чтобы она не ускользнула отъ него.

Но скоро онъ отправился въ путь съ котомкою на плечахъ, а Улла стояла у подошвы горы и смотрѣла ему вслѣдъ. Она обѣщала ему стоять тамъ, пока онъ не изчезнетъ совсѣмъ изъ виду. Вотъ онъ исчезъ за деревомъ далеко внизу — Улла легла подъ двумя березами и начала думать.

Она рада была остаться одной. Ей казалось необходимымъ осмотрѣться и спокойно обдумать свое новое положеніе, обсудить грандіозный переворотъ, совершившійся въ ея жизни. Но на самомъ дѣлѣ она вовсе не думала объ этомъ, не думала ни о прошломъ, которое она оставила за собою, ни о будущемъ, на встрѣчу котораго шла: Она опять и опять переживала мысленно всю свою любовную исторію, начиная съ первой встрѣчи — каждое слово, каждый взглядъ, которыми они обмѣнивались. И только тогда, когда она доходила до вчерашняго вечера, она останавливалась и снова возвращалась къ началу, все болѣе и болѣе волнуясь по мѣрѣ того, какъ она приближалась мысленно къ великому поворотному пункту. Вчерашнее было для нея слишкомъ близко, слишкомъ ново, освѣщено такою глубокою, нѣжною любовью, что ей казалось святотатствомъ обсуждать его даже съ самой собою.

Ей хотѣлось остаться одной съ своими мыслями — она какъ-бы не находила мѣста для его любви рядомъ со своей. Когда онъ былъ съ ней, ей казалось, какъ будто его любовь оттѣсняетъ ея, казалось, какъ будто оба чувства, ея и его, спорили за преобладаніе; она чувствовала какую-то раздвоенность, мучившую ее.

Но теперь, когда она была одна, ей казалось, будто ея любовь наполняетъ всю окружающую ея атмосферу необыкновеннымъ спокойствіемъ и гармоніею. Она почувствовала, что въ душѣ у нея такъ же тихо, какъ и въ окружающей природѣ, гдѣ царило молчаніе — глубокое, таинственное, молчаніе горныхъ высотъ.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Ровно, густо и медленно падалъ снѣгъ большими бѣлыми хлопьями. Окна въ домѣ замерзли и казались завѣшенными тюлевыми вышитыми гардинами.

На часахъ пробило девять и въ большой классной начали собираться ученики. Жившіе въ селѣ съ трудомъ добрели до школы, пробираясь черезъ глубокіе снѣжные сугробы. Измокшіе по колѣни, съ красными отъ усилій щеками и иззябшими руками они толпились теперь возлѣ камина, между тѣмъ какъ проживавшіе въ самой школѣ ученики, составлявшіе приблизительно треть всего числа, весело сбѣгали по лѣстницѣ со второго этажа.

Школьное зданіе состояло всего изъ трехъ комнатъ — большой классной въ нижнемъ этажѣ и двухъ длинныхъ комнатъ наверху подъ крышею съ четырнадцатью — шестнадцатью кроватями въ каждой, причемъ кровати эти стояли между балками, подпиравшими крышу и образовывавшими надъ каждою изъ нихъ какъ-бы маленькій альковъ. Между этими двумя комнатами находилась большая передняя, гдѣ помѣщались всѣ принадлежности для гимнастики. Съ одной ея стороны жили ученики, съ другой — ученицы.

Устройство школы для совмѣстнаго обученія взрослыхъ молодыхъ людей и молодыхъ дѣвушекъ считалось весьма рискованнымъ предпріятіемъ со стороны Фалька, и сначала самъ онъ и его мать съ безпокойствомъ слѣдили за взаимными отношеніями обоихъ половъ. Но вскорѣ оказалось, что совмѣстная школьная жизнь вовсе не способствовала развитію нѣжныхъ чувствъ между молодыми людьми; напротивъ, они не замедлили образовать два враждебныхъ лагеря, и при всякаго рода стычкахъ и разногласіяхъ дѣвушки дружно защищали другъ друга противъ юношей, а если кто либо изъ послѣднихъ дѣлалъ попытку ухаживать за одною изъ ученицъ, всѣ товарки ея немедленно возставали противъ виновнаго и примѣрно наказывали его.

Маргита уже второй годъ проводила въ школѣ. Но Фалькъ и его мать замѣчали въ ней сильную перемѣну сравнительно съ прошлымъ годомъ, Она сторонилась отъ подругъ, не принимала никакого участія въ ихъ забавахъ и сдѣлалась апатичной и невнимательной. Жизнь на горахъ въ сырняхъ представляетъ не мало опасностей для молодыхъ дѣвушекъ вслѣдствіе полной свободы, которою онѣ тамъ пользуются, и возможности принимать ухаживателей безъ надзора со стороны родителей. Старая г-жа Фалькъ уже успѣла сдѣлать свои заключенія относительно перемѣны въ характерѣ Маргиты, но держала ихъ пока про себя.

Маргита была любимицей Уллы. Со времени пребыванія послѣдней у нея на горахъ, между ними завязалась тѣсная дружба, что было одною изъ причинъ, почему Маргита держала себя въ сторонѣ отъ другихъ дѣвушекъ. Она относилась къ Уллѣ съ какимъ-то обожаніемъ и чувствовала себя счастливой только въ ея присутствіи.

Ученики заняли свои мѣста и пропѣли утренній псаломъ; ожидали только прихода Уллы.

Читать лекцію сегодня должна была она, Она разъ въ недѣлю разсказывала объ искусствѣ этимъ невѣжественнымъ крестьянскимъ дѣтямъ, которыя никогда не видали ни одного произведенія искусства. Она не умѣла излагать плавно своихъ мыслей; видно было, что она неопытна въ этомъ дѣлѣ; она разсказывала отрывисто и безъ плана, но когда она описывала какую-нибудь картину, которая произвела на нее самое глубокое впечатлѣніе, она умѣла такъ хорошо обрисовать ее, такъ мѣтко охарактеризовать, что слушатели приходили въ такой-же восторгъ отъ ея чтеній, какъ если-бы она разсказывала имъ интересныя исторіи. Въ то-же время она описывала имъ жизнь великихъ художниковъ, усилія, которыя они употребляли, чтобы достигнуть такого высокаго развитія, лишенія, которыя имъ часто приходилось испытывать, неудачи, которыя они нерѣдко должны были терпѣть, упорство, съ какимъ они пробивали себѣ дорогу впередъ, ихъ любовь къ своему призванію. Такъ весело слушать ее, — говорили многіе — и она сама такая веселая, живая, такъ не похожа на другихъ, хотя и носитъ мѣстный женскій костюмъ.

Но на часахъ было уже четверть десятаго, а Улла все еще не являлась. Фалькъ бросилъ нетерпѣливый взглядъ на дворъ. Онъ уже не разъ убѣждалъ ее назначить себѣ другое время для чтенія, а не эти первые утренніе часы, когда она никакъ не могла быть во-время готова. Но она не соглашалась. Ей легче всего было читать утромъ, на свѣжую голову, покуда она еще не принималась ни за какое другое занятіе.

Наконецъ она появилась на крыльцѣ своего дома. Но вмѣсто того, чтобы спѣшить впередъ, она остановилась и стала въ раздумьи смотрѣть на снѣгъ, падавшій такъ красиво, такъ густо и легко. На головѣ у нея былъ накинутъ платокъ; она сбросила его и подставила свою голову подъ снѣгъ. Затѣмъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ въ сторону по снѣжнымъ сугробамъ, наваленнымъ на дворѣ, она наклонилась, подняла большой снѣжный комъ, прицѣлилась и бросила его въ дверь кладовой.

Мимо проходилъ конюхъ.

— Послушай, Никсъ, — закричала она ему: — заложи маленькія санки — я поѣду кататься!

Фалькъ вышелъ изъ школы и приблизился къ ней.

— Дорогая — ученики ждутъ. Скоро-ли ты придешь?

— Я совсѣмъ сегодня не приду. Пусть они займутся чѣмъ-нибудь другимъ. Я хочу поѣхать покататься въ эту чудную погоду.

— Нѣтъ, это просто неслыханно — ѣхать кататься! — вскричалъ онъ.

Она погладила его по щекѣ и сказала шутливо:

— Что это за грозныя мины? Распусти учениковъ и позволь имъ поиграть въ снѣжки, это будетъ гораздо лучше, чѣмъ сидѣть и слушать лекцію, когда на дворѣ такъ хорошо.

— Да, нечего сказать, хорошъ-бы былъ порядокъ, если бы я разрѣшилъ тебѣ распоряжаться въ школѣ, — вскричалъ Фалькъ. — Но къ счастью теперь управляю я, а ты только одна изъ подчиненныхъ мнѣ преподавательницъ. Поэтому я говорю тебѣ: пди и прочитай свою лекцію, а затѣмъ отправляйся себѣ съ Богомъ кататься.

Онъ взялъ ее за талію, пробуя увлечь за собою, но она не далась.

— Нѣтъ, я, къ счастью, не заняла еще у тебя штатнаго мѣста учителя, — сказала она весело. — Ты не имѣешь права командовать мною.

— Ріо ты должна понять, что невозможно поступать такимъ образомъ — давать ученикамъ такой примѣръ своенравія, — возразилъ онъ, все болѣе и болѣе горячась. — Мнѣ стыдно идти и говорить имъ: моя жена не можетъ читать вамъ сегодня; ей захотѣлось вмѣсто того покататься. Это чистое сумасбродство, — нельзя позволять себѣ этого; вѣдь ты знаешь, что въ твоемъ распоряженіи цѣлый день; въ цѣлый день ты можешь дѣлать все, что хочешь, и только этотъ одинъ часъ…

Въ эту минуту показался конюхъ съ санями.

— Что это значитъ? — рѣзко спросилъ его Фалькъ.

— Барыня приказала.

— Барыня не можетъ ѣхать теперь кататься — пріѣзжай черезъ часъ.!

Улла уже раскаивалась въ своемъ необдуманномъ желаніи и потеряла всякую охоту ѣхать, но при этомъ безцеремонномъ приказѣ гордость ея возмутилась и она въ припадкѣ раздраженія захотѣла поставить на своемъ.

— Нѣтъ, я уже рѣшила поѣхать кататься сейчасъ-же, — сказала она сухо. — Ты мнѣ не нуженъ, — обратилась она къ конюху, — я поѣду сама, подержи только немного лошадь, пока я пойду переодѣнусь.

Она быстро вернулась въ черной смушковой шубкѣ съ барашковою шапкою на головѣ, но Фалька уже не было на дворѣ; онъ пошелъ въ школу.

Прошла вся радость, которую она почувствовала при видѣ прекрасной погоды, и когда ей на дорогѣ встрѣтилось нѣсколько опоздавшихъ учениковъ, съ трудомъ пробиравшихся черезъ снѣгъ, она сконфузилась и, не кланяясь, быстро проѣхала мимо.

Такъ было всегда. Пока она жила одна и могла исполнять всѣ свои прихоти, она чувствовала въ себѣ внутреннюю гармонію и была счастлива; теперь же она постоянно жила въ разладѣ съ собою, потому что ея желанія вѣчно приходили въ столкновеніе съ желаніями ее окружающихъ. Ей было такъ пріятно, такъ весело, когда она вышла сегодня поутру и увидала этотъ чудный падавшій снѣгъ, ей такъ хотѣлось, чтобы и всѣ были такъ же веселы и довольны, какъ она. Она никогда не оказывала давленія на другихъ, всегда предоставляла всѣмъ такую же свободу, какою желала пользоваться сама, и никогда не предъявляла ни къ кому никакихъ требованій, между тѣмъ, какъ другіе вѣчно требовали уступокъ отъ нея: Фалькъ прежде всего и- больше всего, затѣмъ его мать, остальные учителя, ученики, даже слуги; необходимо было ѣсть въ опредѣленный часъ, сидѣть за столомъ на опредѣленномъ мѣстѣ, говорить объ извѣстныхъ опредѣленныхъ предметахъ, которые могли быть интересными и для учениковъ, читать извѣстныя книги. Все для другихъ, — ничего для себя.

Какъ это было непохоже на ея прежнюю жизнь! Просиживать цѣлыя ночи напролетъ и высыпаться днемъ, выходить по утрамъ не заботясь, чтобы вернуться во-время къ обѣду, заставлять слугъ ждать себя, когда случалось придти домой слишкомъ поздно вечеромъ — дѣлать все, что приходило въ голову. Здѣсь же нужно было обращать вниманіе прежде всего на прислугу, а затѣмъ уже на себя. Улла соглашалась, что это прекрасно, справедливо, удивлялась поведенію своего¹ мужа, который никогда не находилъ удовольствія дѣлать что-либо, причинявшее безпокойство другому; но никакъ не могла заставить себя поступать такъ, какъ онъ. Она пробовала — но неудачно. Она чувствовала себя тогда несчастною, приходила въ дурное расположеніе духа, она, у которой прежде былъ всегда такой пріятный, веселый и ровный характеръ. Она не могла пересилить себя, не могла переработать себя, не утрачивая внутренняго равновѣсія.

И въ то же время она страдала и тогда, когда не исполняла предъявленныхъ къ ней требованій. Она не годилась въ члены общества, какъ она всегда говорила, она была создана, чтобы жить одной и рисовать; всякая другая жизнь не удовлетворяла ее.

Она ни разу не рисовала со времени пріѣзда въ свой новый домъ. Фалькъ отличался особенною способностью вовлекать окружающихъ въ занимающее его дѣло, и не только жители Іокельгейма, но и жители всей сосѣдней мѣстности живо интересовались его высшею народною школою; повсюду постоянно говорили о ней, объ успѣхахъ учениковъ, о ея будущемъ развитіи, о ея отношеніяхъ къ разнымъ политическимъ и религіознымъ вопросамъ. Улла невольно также увлеклась ею и живопись показалась ей на столько несущественнымъ и ненужнымъ дѣломъ, что у нея не хватало духа открыть свой ящикъ съ красками.

Она сидѣла и размышляла объ этомъ, погруженная въ глубокую думу, между тѣмъ какъ лошадь медленно, съ опущенною головою, подвигалась по высокимъ снѣжнымъ сугробамъ. Только ей одной могло придти въ голову сумасбродное желаніе выѣхать кататься въ такой большой снѣгъ. Для всякаго практическаго крестьянина такая поѣздка представлялась верхомъ безразсудства; но Улла не могла посмотрѣть на вопросъ съ этой стороны; она смотрѣла на него съ эстетической точки зрѣнія, и такъ какъ прошло не больше недѣли со времени перваго снѣга, то для нея эта снѣжная сѣверная зимняя погода имѣла всю прелесть новизны.

Но теперь поѣздка эта не приносила ей ожидаемаго удовольствія. «Нельзя наслаждаться тѣмъ, что возбуждаетъ неудовольствіе въ другихъ», говорила она себѣ, въ особенности если мы ихъ любимъ. Но въ такомъ случаѣ мы же такъ всецѣло лишаемся своей свободы, какъ если-бы мы обратились въ несовершеннолѣтнихъ дѣтей. Къ чему говорить такъ много о самостоятельности и независимости въ бракѣ! Это все безсмысленныя фразы; независимы мы тогда, когда наше сердце свободно; когда никто не стоитъ къ намъ такъ близко, чтобы заботиться о томъ, что мы дѣлаемъ и чего не дѣлаемъ.

А между тѣмъ какое счастье имѣть возлѣ себя человѣка, который заботится о томъ, что мы дѣлаемъ. На сколько пріятнѣе полной независимости сознаніе сильной любви къ другому лицу, любви на столько сильной, что мы даже въ пустякахъ не можемъ поступать наперекоръ ему, не страдая сами отъ этого.

Дорога была узка и внизу шумѣла рѣка. Лошадь сдѣлала шагъ въ сторону, сани стали на краю и чуть не покатились внизъ по склону. Улла быстро опомнилась, потянула за возжу, и начала править съ большимъ вниманіемъ. Но ей трудно было различать дорогу — снѣгъ слѣплялъ ей глаза.

Она доѣхала до постоялаго двора, и вышедшій изъ него крестьянинъ спросилъ ее, почему она выѣхала въ такую погоду. Она рѣшила, что слишкомъ глупо продолжать, и повернула домой. Теперь она ѣхала нѣсколько скорѣе; лошадь, повидимому, такъ же неодобрительно, какъ и люди, отнеслась къ ея прихоти и радовалась, что она пришла къ лучшимъ мыслямъ.

Въ ея фантазіи зимній пейзажъ въ снѣжную погоду представлялся въ необыкновенно красивомъ видѣ; между тѣмъ теперь онъ былъ вовсе не красивъ; ничего не было видно, горы исчезли, исчезла и долина съ рѣкою внизу, на небѣ не было замѣтно никакихъ оттѣнковъ, не было никакого освѣщенія, — все вокругъ было бѣло и мертво.

Вернувшись домой, она отправилась въ школу, чтобы послушать лекцію Фалька о норвежской исторіи. Она всегда съ удовольствіемъ присутствовала при этомъ; у него была необыкновенная способность разсказывать; старыя, почтенныя, героическія времена въ живыхъ образахъ рисовались передъ глазами слушателей, передъ ними возсоздавалась великая драма прошлой жизни съ ея сильными, могучими дѣятелями.

Онъ умѣлъ очень искусно поддерживать вниманіе учениковъ. Какъ только онъ замѣчалъ, что кто нибудь зѣваетъ по сторонамъ или переговаривается съ сосѣдомъ, онъ тотчасъ прерывалъ свою рѣчь какимъ-нибудь замѣчаніемъ, въ родѣ: «теперь я перехожу къ очень интересному событію; прошу васъ быть внимательными», — и всѣ снова были прикованы къ его устамъ.

Послѣ лекціи онъ вышелъ, не сказавъ ни слова Уллѣ, стоявшей по другую сторону классной. Значитъ онъ все еще сердится на нее.

«Но его нужно отучить отъ такой излишней щекотливости», подумала она, «иначе это обратится, чего добраго, въ невыносимую тиранію».

Она думала, что все будетъ сейчасъ же забыто, и если бы онъ только бросилъ на нее дружескій взглядъ, она обвила бы руками его шею, поцѣловала бы его и сказала, что ей не доставило никакого удовольствія поставить на своемъ, поступить наперекоръ ему. Но разъ онъ такъ обращается съ ней, разъ онъ продолжаетъ выказывать ей свое неудовольствіе, она не станетъ вымаливать у него дружбу — она не позволитъ ему вести себя на веревочкѣ.

Пробилъ часъ, и ученики собрались на обѣдъ въ большую столовую. Она, какъ и весь домъ, была построена въ старинномъ нервежскомъ стилѣ, съ деревянными стѣнами и большими балками на потолкѣ, съ красивыми старинными рѣзными шкафами и большимъ каминомъ съ открытымъ столомъ, гдѣ приготовлялся обѣдъ. Два длинныхъ стола съ скамьями по бокамъ шли отъ одной стороны залы до другой. У одного стола на высокомъ рѣзномъ стулѣ возсѣдала старая г-жа Фалькъ, а противъ нея одинъ изъ учителей; у другого стола на концахъ его сидѣли другъ противъ друга Улла и Фалькъ. Возлѣ камина былъ поставленъ столъ, гдѣ накладывались кушанья, которыя разносились по очереди учениками. Пріѣзжавшіе къ Фалькамъ гости всегда приглашались къ общему столу, кто бы они ни были, господа ли изъ Христіаніи, или крестьяне, или рабочіе изъ сосѣднихъ селъ. Разговоръ за столомъ вращался вокругъ предметовъ, представлявшихъ общій интересъ; обсуждали, напр., разнаго рода политическіе и экономическіе вопросы, причемъ въ разговоръ старались вовлечь и молодежь, побуждая ее свободно и непринужденно высказывать свои мысли.

Улла сидѣла за столомъ обыкновенно молча и очень мало ѣла. Кушанья были всегда вкусныя, хорошо приготовленныя: старая г-жа Фалькъ была превосходною хозяйкою и ея хозяйственная школа для дѣвочекъ считалась образцовою; но обѣдъ былъ слишкомъ простъ и претилъ утонченному вкусу Уллы. Она часто вставала голодною отъ стола, хотя ни за что не хотѣла въ этомъ признаться.

Послѣ обѣда Фалькъ уходилъ въ свой рабочій кабинетъ, находившійся надъ столовой. Это была большая комната съ остроконечнымъ потолкомъ, построенная въ такомъ же простомъ стилѣ, какъ и столовая.

Благодаря замѣчательной пропорціональности этой комнаты, пріятному темному цвѣту, въ который были окрашены ея стѣны, красивымъ рѣзнымъ окнамъ и рѣзной мебели, сдѣланной мѣстнымъ крестьяниномъ-столяромъ, получалась, не смотря на всю простоту, необыкновенная чистота въ стилѣ, которая производила пріятное впечатлѣніе.

Рядомъ находились двѣ комнаты Уллы — ея рабочій кабинетъ и спальня. Она выписала изъ Рима часть своихъ вещей, навѣсила драпировки на деревянныя стѣны, покрыла полъ коврами, разставила въ живописномъ безпорядкѣ мягкую мебель, нѣсколько античныхъ вещей на колоннахъ, нѣсколько мольбертовъ съ этюдами изъ Утскэра; все это придавало комнатѣ особый характеръ, совершенно отличный отъ остального дома.

Здѣсь проводили они счастливѣйшіе часы своей жизни. Фалькъ былъ очень занятъ и могъ приходить къ ней только на самое короткое время, — но часы эти, проведенные наединѣ, имѣли для обоихъ особую прелесть. Въ эту комнату не входилъ никто, кромѣ нихъ, она была ихъ святилищемъ, и сидѣла ли Улла въ ней одна или съ Фалькомъ, ей всегда казалось, что онъ здѣсь ближе къ ней, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ обширнаго дома. Все остальное въ домѣ было устроено для другихъ, эта же комната — только для нихъ однихъ. Если между ними и случались недоразумѣнія, что, впрочемъ, бывало нерѣдко, они немедленно прекращались, какъ только они вступали въ эту комнату.

Поэтому она ждала его въ ней въ долгіе послѣобѣденные часы, сидя на низкой качалкѣ и глядя въ раздумьи на снѣгъ, падавшій такъ густо и безпрерывно, такъ ровно и однообразно, что это привело ее наконецъ въ нервное разстройство. Большіе сугробы снѣга были у нея на маленькомъ балконѣ, такъ что ей невозможно было открыть дверь, служившую одновременно и единственнымъ окномъ въ комнатѣ. Горничная положила слишкомъ много дровъ въ каминъ, и въ комнатѣ сдѣлалось вдругъ необыкновенно жарко. Она вскочила и начала нетерпѣливо стучать въ дверь, пока кровь не бросилась ей въ голову; она чувствовала потребность въ воздухѣ; невыносимо было сидѣть въ такой духотѣ.

Наконецъ ей удалось открыть дверь, но при этомъ одно изъ стеколъ разлетѣлось въ дребезги. Она стала у двери и начала вдыхать холодный, рѣзкій воздухъ, пока не озябла такъ сильно, что принуждена была отойти. Приблизившись къ двери Фалька, она стала прислушиваться. Онъ сидѣлъ и писалъ — у него было всегда столько дѣла. Онъ редактировалъ газету, стоялъ во главѣ народной библіотеки, писалъ стихи и повѣсти, держалъ политическія рѣчи въ народныхъ собраніяхъ, преподавалъ по нѣсколько часовъ въ недѣлю въ своей школѣ и управлялъ ею, — кромѣ того самъ обрабатывалъ свою землю и обучалъ учениковъ нѣкоторымъ изъ ремеслъ, преподававшихся въ школѣ.

Онъ не могъ отдавать много времени семейной жизни; ученики были главными лицами въ его домѣ и для нихъ онъ былъ всегда готовъ на всякаго рода жертвы. Нерѣдко по вечерамъ, по окончаніи уроковъ, ученики и учителя собирались всѣ вмѣстѣ въ залѣ; здѣсь они работали, читали, пѣли и разговаривали.

Ему нужна была такая жена, которая, подобно его матери, могла-бы душою отдаться его дѣлу. Но жена, которая думала только о томъ, какъ-бы жить съ нимъ личною жизнью, которая для этого пожертвовала своею собственною дѣятельностью, — такая жена не годилась для него!

Улла разсердилась сама на себя за эти мысли. Не становилась-ли она сантиментальною? Виною всему было ея полное бездѣйствіе. Она должна приняться за что-нибудь — но за что? Рисовать она не могла. Рисовать въ этой полутемной спертой комнатѣ, ей, которая для своихъ картинъ нуждалась всегда въ воздухѣ, свѣтѣ и солнцѣ!

Но не было-ли безобразно глупо съ ея стороны сидѣть здѣсь въ одиночествѣ и тратить даромъ драгоцѣнное время, когда ея большая картина, которая должна была сдѣлаться ея chef d’oeuvre’омъ, стояла неоконченною въ Римѣ! Сидѣть здѣсь сложа руки, не принося никому пользы и никому не нужною!

Она уступила и пожертвовала собою исключительно изъ-за какого-то чувства долга. Несравненно болѣе естественно и правильно поступила-бы она, если-бы отправилась на зиму въ Римъ и работала-бы тамъ съ своей стороны, между тѣмъ какъ онъ работалъ-бы здѣсь съ своей, работали-бы они такъ до лѣта, а затѣмъ были-бы оба свободны и могли-бы жить вновь другъ для друга. Но вмѣсто того, чтобы поступить такъ, какъ она считала всегда необходимымъ поступать, она сдѣлалась его женою и дала ему право закабалить себя, и закабалить на столько, что она не рѣшалась уже ничего дѣлать безъ его одобренія.

Фалькъ, такъ-же какъ и Улла, значительную часть послѣобѣденнаго времени провелъ въ глубокихъ размышленіяхъ по поводу возникшихъ между ними недоразумѣній. Онъ также страдалъ отъ щекотливаго положенія, въ какое становятся двое лицъ, когда одно изъ нихъ приноситъ себя въ жертву, а другой принимаетъ эту жертву. Сознаніе того, какъ много Улла сдѣлала для него, заставляло его иногда завидовать ей. При малѣйшемъ рѣзкомъ словѣ или повышеніи голоса ему казалось, что она уже раскаивается въ своей жертвѣ и жаждетъ уѣхать отъ него, и вмѣсто того, чтобы стараться удвоенною нѣжностью вернуть ее къ себѣ, онъ приходилъ въ раздраженіе и сторонился отъ нея.

Уллѣ часто приходилось испытывать это, и всякій разъ, когда между ними возникали недоразумѣнія, она сама первая дѣлала шагъ къ примиренію. Теперь ей также пришла въ голову вся нелѣпость ихъ поведенія. Чего ради они, такъ сильно любя другъ друга, злятся такимъ образомъ одинъ на другого безъ всякаго серьезнаго повода. Гордость и сдержанность, которыя они выказывали въ этомъ случаѣ, казались ей страшно глупыми. Разъ она уже пожертвовала всѣмъ для него, она должна была употреблять всѣ усилія, чтобы сохранить его любовь, хотя-бы цѣною своей независимости. Если онъ не хочетъ дѣлать перваго шага, она сдѣлаетъ его сама, кто изъ нихъ правъ, кто виноватъ, это безразлично.

Онъ вскочилъ, какъ только она отворила дверь, и не успѣла она дойти до половины комнаты, какъ онъ пошелъ ей на встрѣчу, привлекъ ее въ свои объятія и поцѣловалъ.

— Ты не должна сердиться на меня, шепнулъ онъ ей взволнованнымъ голосомъ. Ты не знаешь, какъ ты меня этимъ мучишь, ты не знаешь, въ какомъ я былъ отчаяніи. Когда я вижу раздраженіе въ твоихъ глазахъ и думаю, что ты желаешь поскорѣе избавиться отъ меня, я просто съ-ума схожу и не знаю больше, что дѣлать.

Такъ было всегда. Напрасно пыталась она освободиться, она не могла. Удерживали ее не внѣшнія узы, не условныя свѣтскія приличія, а одна только ея любовь: она любила его больше своей свободы, больше своего искусства, больше самой себя. Она чувствовала, что эти цѣпи, вмѣсто того, чтобы ослабѣвать, съ каждымъ днемъ тѣснѣе и тѣснѣе сдвигались вокругъ нея. Какой смыслъ имѣли теперь слова, что жизнь полна задачъ и труда и будущаго для нея, когда она чувствовала себя хорошо только тамъ, гдѣ сердце ея находило миръ и покой.

II.

Старая г-жа Фалькъ была женщина очень впечатлительная, придававшая большое значеніе внѣшней красотѣ; она съ перваго взгляда полюбила отъ души жену своего сына. Въ теченіи всей своей жизни она всегда была въ кого-нибудь влюблена, и, какъ только увидала Уллу, она объявила, что ея невѣстка «самое прелестное существо въ мірѣ». Съ тѣхъ поръ ея расположеніе подвергалось постояннымъ колебаніямъ; когда ея сынъ былъ печаленъ, она очень сердилась на Уллу, но какъ только онъ казался счастливымъ, она не знала, за что и приняться, чтобы выразить Уллѣ свою нѣжность. Она совершенно не была ревнива, и думала всегда меньше всего о себѣ. Единственнымъ ея желаніемъ было видѣть всѣхъ счастливыми вокругъ себя, но когда кто-либо ссорился и нарушалъ спокойствіе совмѣстной жизни, она безпощадно осуждала виновнаго. Всѣ ученики и слуги очень любили ее, и въ то же время относились къ ней всегда съ большимъ уваженіемъ. Учителя также очень боялись навлечь на себя ея неодобреніе, и маленькая краснощекая кругленькая старушка съ блестящими карими глазами и быстрыми движеніями пользовалась вообще большимъ почетомъ во всемъ околоткѣ; къ ней обращались за совѣтомъ во всѣхъ важныхъ обстоятельствахъ и ея рѣшительныя и опредѣленныя сужденія служили путеводною нитью во многихъ семейныхъ разногласіяхъ на много миль кругомъ.

Фалькъ и она нерѣдко расходились во мнѣніяхъ, но избѣгали вступать въ пререканія, зная, насколько они оба раздражительны и упрямы. Мать имѣла всегда большое вліяніе на сына и одна изъ всѣхъ окружавшихъ подвергала критикѣ его дѣйствія; это составляло очень полезный противовѣсъ поклоненія, съ какимъ относились къ нему вообще во всемъ поселеніи.

Осенью случилось событіе, которое привело къ серьезному столкновенію между Уллою и матерью.

Г-жа Фалькъ, давно уже подозрительно наблюдавшая за любимицею Уллы Маргитою, позвала ее однажды неожиданно въ свою комнату и долго бесѣдовала съ нею. Маргита вышла оттуда вся въ слезахъ, и когда Улла увела ее къ себѣ, призналась ей во всемъ. Это былъ онъ, Гуннаръ, котораго Улла видѣла въ первое утро въ сырнѣ, онъ часто приходилъ къ ней въ праздники по вечерамъ и она такъ сильно любила его и вотъ — съ нею случилось несчастье. А теперь старая г-жа Фалькъ хочетъ отправить ее къ отцу, но она скорѣе умретъ, чѣмъ поѣдетъ къ нему; онъ всегда такъ жестоко обращался съ нею и хотѣлъ непремѣнно выдать ее замужъ за одного богатаго крестьянина — вдовца, котораго она терпѣть не могла — и если она не выйдетъ замужъ за Гуннара, ей лучше умереть.

Улла обласкала ее и объявила, что оставитъ ее у себя и не позволитъ возвращаться къ отцу, а Фалькъ устроитъ ея свадьбу съ Гуннаромъ.

Но такъ какъ Гуннаръ былъ третьимъ сыномъ и мало имѣлъ шансовъ устроиться собственнымъ домомъ, то Улла предложила ему уѣхать въ Америку, чтобы попытать тамъ счастья, и когда онъ заработаетъ достаточно, чтобы жить, Маргита отправится къ нему съ ребенкомъ. До тѣхъ поръ Улла позволитъ ей жить у себя.

Услыхавъ объ этомъ предложеніи, г-жа Фалькъ энергически возстала противъ него. Къ чему это можетъ повести въ будущемъ, если школьное начальство будетъ такимъ легкомысленнымъ образомъ поощрять дурное поведеніе? Хорошій это былъ-бы примѣръ для всей школы?

Но Улла спросила, развѣ они дадутъ лучшій примѣръ, если отошлютъ дѣвушку домой и допустятъ, чтобы ее насильно выдали замужъ, допустятъ ее поступить такъ безнравственно, измѣнить своей любви и выйти замужъ за ненавистнаго ей человѣка.

Фалькъ, который былъ вообще очень рѣшителенъ въ своихъ сужденіяхъ, на этотъ разъ долго колебался, не зная, кто правъ — Улла или мать. Онъ отправился къ отцу Маргиты и пустилъ въ ходъ все свое краснорѣчіе, убѣждая его не поступать такъ несправедливо относительно Маргиты, не выдавать ее замужъ за нелюбимаго человѣка, а отдать ее за того, кому она сама себя отдала. Но крестьянская точка зрѣнія на эти дѣла сильно отличалась отъ его; онъ оказался не въ силахъ переубѣдить старика Озена, который былъ вдобавокъ однимъ изъ самыхъ упрямыхъ крестьянъ околотка. Онъ никогда не дастъ Маргитѣ разрѣшенія сдѣлаться женою нищаго, младшаго сына, такого небогатаго крестьянина, какъ Улфьенъ, и если она не соглашается выйти замужъ за богатаго крестьянина Гельчестада, который настолько честенъ, что соглашается взять ее даже теперь, съ ребенкомъ, то пусть идетъ себѣ въ служанки или куда хочетъ; въ Озенѣ ей не будетъ больше мѣста.

Послѣ этого разговора, Фалькъ всецѣло перешелъ на сторону Уллы. Мать также уступила. Фалькъ и Улла помогли Гуннару поѣхать въ Америку, а Маргита осталась жить у нихъ. Но г-жа Фалькъ все время строго слѣдила за ней и не позволяла вступать въ сношеніе съ школьною молодежью. Она относилась къ ней съ большимъ недовѣріемъ, увѣряя, что она очень легкомысленна отъ природы и что нельзя полагаться на ея добродѣтель.

Это было единственнымъ сѣменемъ раздора между Уллою и г-жею Фалькъ. Маргита была неразлучно связана съ самими дорогими воспоминаніями Уллы; вокругъ нея какъ-бы носился отблескъ лѣтняго солнечнаго дня и торжественное настроеніе горныхъ высотъ. Улла ни за что не хотѣла вѣрить тому дурному, что разсказывали о ней, и сдержанныя и тихія манеры Маргиты казались для нея доказательствомъ глубокой натуры.

— Она напоминаетъ мнѣ горы, гдѣ я впервые увидала ее, говорила обыкновенно Улла. Все ея существо проникнуто поэзіею молчанія.

У Уллы былъ еще другой поводъ принимать самое горячее участіе въ положеніи Маргиты: она сама готовилась быть матерью. Съ обычною ей способностью забывать о дѣйствительности, пока она не предъявляла на нее своихъ правъ, она въ первые мѣсяцы своей беременности совершенно забывала о своемъ положеніи; оно не играло никакой роли въ ея мечтахъ о будущемъ; размышляя напр. о томъ, какъ она проведетъ будущее лѣто, она представляла себѣ, какъ она будетъ бродить съ Фалькомъ по горамъ и ѣздить съ нимъ на лодкѣ по красивымъ, глубокимъ фіордамъ.

Но съ теченіемъ времени ея фантазія приняла другое направленіе. Хотя она вовсе не воображала себя близко къ смерти и не боялась угрожавшихъ ей страданій, тѣмъ не менѣе она много фантазировала о смерти. Она видѣла себя лежащею холодною и безжизненною; она представляла себѣ отчаяніе и скорбь своего мужа и безпомощное положеніе малютки. Она думала также и о томъ, какое впечатлѣніе произведетъ извѣстіе о ея смерти въ художественныхъ кружкахъ Рима, какъ поразитъ оно ихъ, какъ всѣ будутъ сожалѣть, что такая знаменитая художница такъ внезапно скончалась. И съ какимъ піэтетомъ будутъ разсматривать ея полуоконченную картину, которую тогда непремѣнно выставятъ; какъ всѣ будутъ находить печальнымъ, что такое многообѣщающее произведеніе искусства осталось неоконченнымъ.

Она думала также и о своей кузинѣ Эглантинѣ; она воображала себѣ, что Фалькъ непремѣнно женится на ней. Ея недостатокъ не могъ конечно служить препятствіемъ, потому что никто никогда не былъ-бы въ состояніи любить его болѣе нѣжно, чѣмъ она; притомъ Этти во многихъ отношеніяхъ походила на нее, что должно было сдѣлать ее вдвое болѣе дорогой для него. А для ея малютки она будетъ наилучшею матерью. Для ребенка будетъ не трудно понимать странный языкъ глухонѣмой; онъ будетъ находить его столь-же естественнымъ, какъ и обыкновенный, потому что на немъ говорила его мать. А Этти быстро научится читать, какъ по книгѣ, по этимъ мягкимъ дѣтскимъ губамъ.

Надъ этою воображаемою картиною она дольше всего останавливалась; она ей такъ понравилась, что она даже начала думать о томъ, какъ-бы нарисовать ее. На первомъ планѣ мать, сильно освѣщенная, держитъ между двумя руками голову ребенка; большіе ея глаза напряженно слѣдятъ за всѣми движеніями маленькаго гримасничающаго ротика, — а на заднемъ планѣ группа дѣтей, одѣтыхъ въ праздничные наряды, съ нетерпѣніемъ ожидающихъ результата переговоровъ малютки съ глухонѣмою матерью, которая понимаетъ языкъ только своего ребенка и ничьего больше. Эта фантастическая картина такъ глубоко растрогала ее, что она расплакалась. Но когда Фалькъ подошелъ къ ней, спрашивая, что ее огорчило, она отвѣтила, рыдая: ничего, она, напротивъ, очень счастлива.

Она и была счастлива. Ея беззаботный, оптимистическій характеръ поддерживалъ ее все это время, и она только съ напряженнымъ любопытствомъ слѣдила за совершавшимся въ ней таинственнымъ процессомъ развитія.

Фалькъ считалъ ее настоящей героиней, замѣчая, какъ она далека отъ всякаго страха и какъ терпѣливо переноситъ свое положеніе.

III.

Перваго апрѣля ученики оставили школу и вскорѣ послѣ того Маргита родила сына. Изъ боязни напугать Уллу ей ничего не говорили, пока все не кончилось благополучно. Когда она вошла на другой день въ комнату родильницы, она не замѣтила въ ней и слѣда борьбы на жизнь и смерть, только что разыгравшейся въ ней; она увидала традиціонную картину — новорожденнаго у груди молодой матери и стала съ нетерпѣніемъ ждать своей очереди.

Теперь всѣ мысли ея до такой степени сосредоточились на ожидаемомъ важномъ событіи, что она даже не въ силахъ была представить себѣ, какъ могла она всего нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ стремиться въ Римъ, какъ могла она скучать о своей картинѣ и думать, что она теряетъ здѣсь даромъ время! Теряетъ даромъ время, когда въ ней самой происходитъ такое необыкновенное, чудное явленіе! Разговоры ея съ Фалькомъ вертѣлись исключительно около этого предмета. Онъ не рѣшался дѣлать шага изъ дома, боясь, чтобы съ нею не случилось чего въ его отсутствіе; онъ слѣдилъ за малѣйшими измѣненіями въ ея наружности и съ глубокимъ состраданіемъ глядѣлъ на ея отяжелѣвшую, утомленную походку. Когда Улла шутя говорила, что ей непріятно быть такой некрасивой, онъ съ жаромъ оспаривалъ это, увѣряя, что не знаетъ ничего въ свѣтѣ прекраснѣе беременной женщины.

— То одно, что она переноситъ на своихъ плечахъ всѣ страданія за умноженіе рода, между тѣмъ, какъ на нашу долю достаются однѣ радости, заставляетъ меня чувствовать себя какъ бы въ долгу передъ каждою женщиною въ этомъ положеніи; я, кажется, готовъ былъ бы цѣловать ей ноги, говорилъ онъ. Я никогда не могъ понять, какъ могутъ нѣкоторые люди находить въ этомъ что-нибудь некрасивое — для меня это прекраснѣйшее и священнѣйшее выраженіе женственности.

— Да, ты всегда былъ склоненъ поклоняться мадоннѣ, сказала она, улыбаясь.

Однажды ночью Уллѣ сдѣлалось очень дурно, такъ что послали за акушеркой. Тревога оказалась ложною, но этотъ припадокъ испугалъ ее. Она ни разу въ жизни не была больна, не имѣла понятія о физическихъ страданіяхъ, и первое знакомство съ ними отняло у нея сразу всякое мужество. Она не хотѣла признаться Фальку, что боится страданій, такъ какъ онъ все предъидущее время удивлялся ея мужеству; она только замѣтила ему, на сколько спокойнѣе было бы ждать родовъ въ Христіаніи: тамъ можно было бы всегда имѣть подъ рукою опытнаго врача — въ случаѣ, если бы какая-нибудь опасность угрожала ребенку.

Предложеніе не понравилось Фальку.

— Почему нашему ребенку угрожала бы большая опасность, чѣмъ тѣмъ сотнямъ тысячъ, которые родятся здѣсь по деревнямъ, сказалъ онъ. Ты знаешь, я не терплю этихъ различій — это лучшій способъ возбудить въ народѣ недовольство своей судьбою; ты даешь ему этимъ понять, что мы сами не довольствуемся тѣмъ, что считаемъ достаточно хорошимъ для него. Наше дитя будетъ не маленькій принцъ, а самый обыкновенный крестьянскій ребенокъ.

Это возраженіе разсердило Уллу. Народъ — это его конекъ, для него, онъ готовъ пожертвовать и женою, и ребенкомъ.

— Я нахожу, что все это очень глупо, сказала она съ слезами на глазахъ; нелѣпо подвергать себя напрасно страданіямъ. Разъ можно себя хлороформировать, зачѣмъ безполезно мучиться?

— Такъ вотъ о чемъ ты думала, прервалъ онъ ее. А между тѣмъ говорила о ребенкѣ! Если ты этого желаешь ради себя — я не имѣю никакого права подвергать тебя страданіямъ, которыхъ ты желаешь избѣгнуть. Конечно, я не имѣю ни малѣйшаго права требовать отъ тебя, чтобы ты дѣйствовала сообразно моимъ принципамъ.

— Ахъ, если бы у тебя не было столько принциповъ, возразила она. У меня только одинъ: устраивать себѣ жизнь возможно счастливѣе и слѣдовательно избѣгать всякихъ безполезныхъ страданій.

— Ты клевещешь на себя! вскричалъ онъ. Ты не должна лгать на себя такимъ образомъ. Я вовсе не требую, чтобы ты слѣдовала моимъ принципамъ, разъ ты ихъ не раздѣляешь, — но ты не должна говорить, что у тебя всегда одни только эгоистическія побужденія, потому что это неправда. И я увѣренъ, что ты отлично понимаешь, почему я говорю противъ поѣздки въ Христіанію. Когда кто живетъ для народа, такъ какъ я, очень важно для него испытывать тѣ же радости и тѣ же страданія.

— Да, хорошо говорить тому, кого это не касается, прервала его Улла. Но если бы ты самъ былъ на моемъ мѣстѣ…

Но она тотчасъ раскаялась и остановилась, замѣтивъ, какъ его глаза вспыхнули отъ гнѣва и печали.

— Ты не должна говорить неправду даже самой себѣ, вскричалъ онъ. Ты знаешь, что ты лжешь. Ты знаешь, что я не такой — не такой — мерзавецъ, какъ ты говоришь. Ты знаешь, что я тысячу разъ предпочелъ бы страдать самъ, нежели видѣть тебя страдающей.

Она готова была расплакаться, но сдержала себя и попробовала обратись все въ шутку.

— Съ тобою невозможно шутить, сказала она, обнимая его, ты относишься ко всему такъ странно серьезно. Конечно, я не думала говорить ничего подобного.

— Но ты не должна говорить такимъ образомъ — ни въ серьезъ, ни въ шутку, — ты не понимаешь, какъ безгранично оскорбляешь меня — это такая постыдная, такая возмутительная мысль, что я могъ бы принести тебя въ жертву своимъ принципамъ, щадя въ то же время себя.

— Какой ты, право, странный человѣкъ, продолжала она шутливо, не знаешь никогда, къ чему можетъ привести разговоръ съ тобою. Полу-слово, легкая шутка — а ты сейчасъ вспыхиваешь, таращишь глаза и кричишь во все горло: это не правда, ты не имѣешь права говорить это, — даже страшно дѣлается!

— Да, съ этимъ я ничего не могу подѣлать. Я тебя такъ безгранично люблю, что малѣйшее рѣзкое слово съ твоей стороны кажется мнѣ чѣмъ-то ужаснымъ.

— Ты настоящій тиранъ…

— Нѣтъ, послушай — вотъ ты опять сказала слово, которое для тебя ничего не значитъ, а на меня дѣйствуетъ, какъ — я, тиранъ?!. Во всякомъ случаѣ никогда по доброй волѣ. Я скорѣе желалъ-бы быть твоимъ рабомъ, а не твоимъ тираномъ, — впрочемъ, нѣтъ, я и рабомъ твоимъ не желалъ-бы быть.

— Да, нечего сказать, хорошъ былъ бы рабъ. Рабъ, который вспыхивалъ бы какъ искра и металъ бы молніи при первомъ словѣ своей госпожи, которое не удостоилось бы его одобренія.

— Но я не могу слышать, когда ты говоришь, что я тиранъ. Я такъ преклоняюсь передъ твоей самостоятельностью, но впрочемъ, да, конечно, я немного тиранъ въ томъ отношеніи, что моя любовь къ тебѣ безгранично требовательна. Я не выношу тѣни недовѣрія или недружелюбія.

— Да, ты всегда вѣренъ себѣ, сказала она, улыбаясь ему.

Но Фалькъ дѣйствительно необыкновенно серьезно относился къ своимъ чувствамъ. И онъ не могъ забыть ея замѣчанія, сдѣланнаго ею совершенно необдуманно. Хотя онъ былъ увѣренъ, что нѣтъ страданія, котораго онъ не согласился бы принять на себя, чтобы избавить ее отъ него, но онъ постоянно и постоянно спрашивалъ себя, отправился-ли бы онъ въ Христіанію лечиться, если-бы самъ заболѣлъ. Поэтому онъ даже обрадовался, когда съ нимъ случилось несчастіе: ѣхавши однажды въ повозкѣ, онъ опрокинулся и сильно зашибъ себѣ ногу, которая уже разъ была повреждена во время его достопамятнаго плаванія и съ тѣхъ поръ не совсѣмъ еще поправилась.

Улла испугалась, замѣтивъ, съ какимъ трудомъ онъ двигается, и такъ какъ мѣстный докторъ не могъ объяснить, въ чемъ заключалось поврежденіе, она стала убѣждать его ѣхать немедленно въ Христіанію. Сама она уже отказалась отъ этой поѣздки — было слишкомъ поздно для нея выѣзжать изъ дому.

— Чтобы я оставилъ тебя теперь! вскричалъ онъ. Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ!

IV.

Въ большомъ деревянномъ домѣ на склонѣ горы царствовала глубокая тишина. Прислуга ходила на цыпочкахъ. Кухарка стояла у печки, но производила свою работу такъ тихо, что казалось, будто это заколдованный замокъ, гдѣ всѣ заснули надъ своими занятіями и сохранили свои положенія въ теченіи тысячи лѣтъ.

Маргита сидѣла въ залѣ съ ребенкомъ. Она не смѣла оставаться въ своей комнатѣ наверху, изъ боязни, чтобы крикъ ея малютки не проникъ въ спальню Уллы.

Старая г-жа Фалькъ переходила на ципочкахъ отъ зады въ кухню съ поднятыми руками, безпрестанно шикая, между тѣмъ какъ ея лицо выдѣлывало самыя выразительныя гримасы, съ цѣлью внушить всѣмъ необходимость абсолютной тишины. При малѣйшемъ шумѣ, хотя-бы самомъ слабомъ, она начинала сильнѣе размахивать руками и гримасничать. А когда среди этой глубокой тишины раздался вдругъ крикъ сына Маргиты, она бросилась къ нему, зажала рукою его ротъ, такъ что чуть не задушила и стала шопотомъ, болѣе пронзительнымъ, чѣмъ многіе изъ тѣхъ звуковъ, которые она только что старалась подавить, выговаривать бѣдной неповинной Маргитѣ, упрекая ее въ неблагодарности и безсердечіи, какъ могла она не заставить молчать своего ребенка, когда она знала, что дѣло шло о жизни Уллы.

Но и проведенный наканунѣ день былъ дѣйствительно ужасенъ, такъ что неудивительно было, что у всѣхъ въ домѣ нервы немного разстроились. Никто не сомкнулъ глазъ за всю ночь.

Улла заболѣла послѣ обѣда и немедленно послала за акушеркою. Всю ночь раздавались по всему дому ея короткіе, отрывистые жалобные крики, а къ утру акушерка вышла и объявила, что необходимо послать за докторомъ, она сама не можетъ справиться.

Фалькъ былъ въ отчаяніи. Если-бы они поѣхали въ Христіанію, она была-бы избавлена отъ этихъ ужасныхъ страданій. А теперь онъ долженъ былъ отдать ея жизнь и жизнь ея ребенка въ руки неопытнаго сельскаго врача, когда они могли имѣть къ своимъ услугамъ лучшихъ спеціалистовъ столицы. Онъ дѣлалъ себѣ самые жестокіе упреки и, наконецъ, не будучи въ силахъ дольше оставаться у постели Уллы и выносить ея жалобные крики, онъ убѣжалъ къ матери, бросился на колѣни передъ ея диваномъ и зарыдалъ, какъ въ былое время, когда онъ ребенкомъ выплакивалъ свои слезы на ея груди.

— Если она умретъ, мнѣ остается только умереть вмѣстѣ съ нею, говорилъ онъ испуганной матери.

Пріѣздъ врача, операція, радость за спасеніе матери, страхъ за ребенка — одно сильное волненіе слѣдовало за другимъ, пока наконецъ, надъ всѣмъ домомъ не воцарилась глубокая тишина.

Улла спала въ одной комнатѣ, Фалькъ въ другой. Въ третьей акушерка была занята съ ребенкомъ. А между этими тремя комнатами на ципочкахъ ходила старая мать, махая руками, выразительно гримасничая и шикая всѣмъ, кто бодрствовалъ и двигался въ домѣ.

V.

Наступило лѣто съ длинными, жаркими днями и короткими, теплыми, свѣтлыми ночами. Улла устроила себѣ гамакъ подъ деревьями, которыя съ одной стороны окаймляли маленькій дворъ въ Зэкельгеймѣ. Здѣсь лежала она, прислушиваясь къ ропоту ручья, читая и мечтая, между тѣмъ какъ Маргита катала въ маленькой повозочкѣ обоихъ мальчиковъ на песчаной площадкѣ передъ домомъ.

Улла еще не совсѣмъ оправилась послѣ своихъ необыкновенно тяжелыхъ родовъ и ея лицо носило отпечатокъ тихой грусти, выраженіе, которое было ей прежде совершенно чуждо. Она не могла пересилить чувства отвращенія и ужаса при мысли о перенесенныхъ ею страданіяхъ. Первое ея знакомство съ физическими страданіями, тяжелый послѣ-родовой періодъ остались для нея безобразнымъ, мучительнымъ воспоминаніемъ, которое всегда разстраивало ее и отравляло радость ея при взглядѣ на своего здороваго, красиваго ребенка. Ей казалось страшно возмутительнымъ, что счастье быть матерью, это самое поэтическое, наиболѣе воспѣтое изъ всѣхъ чувствъ, должно было соединяться съ такими ужасающими мученіями; вся ея душа возмутилась противъ этого, и она воображала, что эти воспоминанія набросятъ навсегда тѣнь на ея счастіе.

Но больше всего способствовало поддержанію этихъ фантазій то, что самая пріятная изъ материнскихъ обязанностей, кормленіе грудью своего ребенка, было соединено для нея съ самыми тяжелыми страданіями. Она такъ ослабѣла послѣ операціи, что невозможно было приложить тотчасъ къ груди новорожденнаго; первую пищу дала ему Маргита. Когда затѣмъ Улла настолько оправилась, что могла его кормить, возникли новыя затрудненія, и радость имѣть ребенка была съ первыхъ минутъ испорчена для нея.

Она сразу прекратила бы кормить грудью ребенка и начала бы питать его коровьимъ молокомъ, если-бы не замѣтила, какъ увѣренъ Фалькъ, что она выдержитъ. Ребенокъ росъ и здоровѣлъ и Фальку даже не приходило въ голову, что мать можетъ отказаться приносить себя въ жертву, если только дѣло идетъ о благѣ ребенка.

Улла была слишкомъ горда, чтобы уклониться отъ того, что онъ считалъ ея обязанностью. Но она обижалась слишкомъ большими требованіями, которыя онъ предъявлялъ къ ней, и ожидала, что онъ самъ попроситъ ее поберечь себя.

Ногѣ Фалька стало значительно хуже съ той ночи, какъ онъ простоялъ на колѣняхъ нѣсколько часовъ сряду у постели Уллы. Онъ сильно хромалъ и Улла не разъ просила его поѣхать въ Христіанію къ докторамъ. Но онъ не хотѣлъ и слышать объ этомъ. Мысль, что онъ будетъ искать для себя помощи, отказываясь въ то же время избавить ее отъ мученій, была для него слишкомъ унизительна. Онъ зналъ, что она выдерживаетъ только ради него, а не ради ребенка. Но онъ не хотѣлъ сказать слова, которое она такъ жаждала услышать, онъ старался закалить себя противъ овладѣвавшей имъ по временамъ слабости, когда онъ замѣчалъ, какъ она страдаетъ; онъ находилъ, что она обязана выносить эти страданія и ему было-бы больно, еслибы она уклонилась отъ нихъ.

Онъ много времени проводилъ теперь въ разъѣздахъ, читая лекціи въ разныхъ мѣстахъ Норвегіи. Эти лекціи не только приносили ему большое удовольствіе и отдыхъ послѣ однообразной работы въ школѣ, но и составляли для него одинъ изъ главныхъ источниковъ дохода. Плата за учениковъ была такъ низка, что еле покрывала хозяйственные расходы. Маленькая субсидія, выдаваемая шкодѣ государствомъ и общиною, шла на уплату жалованья учителямъ, а свое собственное небольшое состояніе онъ истратилъ на постройку школы и первое обзаведеніе. Поэтому онъ принужденъ былъ браться за всевозможныя экстраординарныя занятія, чтобы содержать себя и семью.

Онъ только что вернулся изъ одного такого путешествія и сидѣлъ съ Уллою на верандѣ, разговаривая о томъ, что случилось во время его отсутствія, когда Маргита подошла къ нимъ съ мальчикомъ на рукахъ, и сказала, что малютка «хочетъ къ мамѣ».

Уллу сейчасъ охватила дрожь, не смотря на жаркій лѣтній день. Фалькъ быстро всталъ и повернулся, чтобы уходить.

— Почему ты уходишь? сказала Улла. Нѣтъ, постой, посмотри. Это ужасно, но я начинаю просто ненавидѣть его. Когда я вижу эту большую голову съ этимъ жаднымъ ртомъ, во мнѣ подымается желаніе оттолкнуть его отъ себя, отбросить — какое право имѣетъ онъ мучить меня такимъ образомъ?

Она сильно покраснѣла и сжала судорожно зубы, съ слезами на глазахъ прикладывая къ груди ребенка.

Ея слова такъ сильно возмутили Фалька, что какъ ни мучительно было для него смотрѣть на ея страданія, онъ не могъ удержаться отъ колкаго замѣчанія.

— Моя мать вѣрно разсказывала тебѣ, какъ она жертвовала собою для дѣтей, сказалъ онъ. Да, мать, которая выносить все съ такимъ терпѣніемъ, какъ она, настоящая героиня. Ни одинъ мужчина, даже умирающій на полѣ сраженія, не заслуживаетъ такого глубокаго уваженія. Подумай, насъ было десять душъ, и она всѣхъ сама выкормила.

Улла дрожащими руками тихо освободила свою грудь отъ ребенка и передала Маргитѣ, стоявшей на лѣстницѣ.

— Ты много уже разъ предлагала мнѣ, Маргита, кормить моего маленькаго Ральфа вмѣстѣ съ твоимъ, сказала она, съ трудомъ управляя своимъ голосомъ; хочешь взять его теперь на свое попеченіе?

Ребенокъ громко закричалъ и Маргита быстро подхватила его.

— О, да, съ удовольствіемъ, отвѣтила она. У меня хватитъ молока и на двухъ.

Она нѣжно прижала къ себѣ ребенка и поцѣловала. Фалькъ слѣдилъ за нею глазами, пока она шла въ домъ. Въ ея манерѣ держать ребенка на рукахъ выражалось настоящее материнское чувство. Всѣ природные женскіе инстинкты были сильно развиты у Маргиты, какъ чувственные, эротическіе, такъ и нѣжные, материнскіе.

Улла встала и обратилась къ Фальку, съ трудомъ сдерживая слезы.

— Если ты хотѣлъ отъ своей жены, сказала она дрожащимъ голосомъ, чтобы она также родила тебѣ десять душъ дѣтей и пожертвовала себя всецѣло для нихъ, ты не долженъ былъ жениться на мнѣ. Я уже и такъ измучилась — нервы мои совсѣмъ разстроены, — вотъ уже скоро годъ, какъ я ни разу не чувствовала себя здоровою и нормальною, а съ тѣхъ поръ, какъ родился мальчикъ, я не переставала ни минуты страдать, но хуже всего то, что я могу думать только о своихъ страданіяхъ. А ко всему еще переносить твои упреки и слышать новыя требованія.

Она быстро пошла къ дому, вытирая глаза платкомъ и стараясь подавить рыданіе.

Фалькъ тотчасъ раскаялся въ своихъ словахъ и поспѣшилъ за ней.

— Я былъ грубъ и несправедливъ къ тебѣ, сказалъ онъ нѣжно, привлекая ее къ себѣ. Прости мнѣ, дорогая. Нѣтъ, не плачь, не плачь, милая. Да, легко намъ, мужчинамъ, выражать вамъ свои желанія, когда мы не знаемъ, какъ вы страдаете. Бѣдняжка ты моя, такъ я требовалъ отъ тебя слишкомъ много! Какъ я былъ безразсуденъ, я долженъ былъ подумать, что не всѣ одинаково сильны.

— Не всѣ имѣютъ одинаковую нравственную силу, хочешь ты сказать, сказала Улла. Въ его сострадательной нѣжности было нѣчто, глубоко оскорблявшее ее. Она не была такою героиней, какъ его мать, такою, какою онъ хотѣлъ бы ее видѣть, — но такъ какъ она была слаба и труслива, то необходимо извинять ей. Вотъ что означали его ласки, думалось ей, поэтому она уклонилась отъ нихъ и пошла къ себѣ.

Маленькому Ральфу не повезло и у Маргиты. Онъ и его на два мѣсяца старшій молочный братъ начали замѣтно худѣть, да и силы Маргиты скоро истощились. Она была слишкомъ молода, всего 18 лѣтъ, чтобы кормить разомъ двухъ мальчиковъ.

Такъ какъ Фалькъ и его мать находили противоестественнымъ кормить ребенка изъ бутылки, то Улла съ наивнымъ эгоизмомъ предложила, чтобы Маргита отдала своего ребенка какой-нибудь крестьянкѣ по сосѣдству и кормила бы одного только Ральфа.

Но Фалькъ самымъ рѣшительнымъ образомъ возсталъ противъ этого. Онъ не могъ выносить этой барской манеры брать кормилицу, которая должна была бросать собственнаго ребенка, чтобы выращивать чужого, и считалъ ее верхомъ безнравственности.

— Подумай только, пользоваться тѣмъ, что у насъ случайно больше денегъ, чѣмъ у другихъ, и покупать чужое материнское молоко, отымая его у чужого ребенка, — можно-ли представить себѣ что нибудь безобразнѣе, говорилъ онъ. Нѣтъ, лучше мы отдадимъ на сторону нашего маленькаго Ральфа.

И вотъ однажды Фалькъ и Улла выѣхали съ ребенкомъ на рукахъ. Они отправились къ одному зажиточному крестьянину, жена котораго была молода, здорова и очень любила дѣтей, такъ что маленькому Ральфу должно было житься тамъ хорошо. Тѣмъ не менѣе непріятное чувство испытывали они оба, возвращаясь домой безъ него. Они не рѣшались даже заговаривать другъ съ другомъ о немъ. Онъ не могъ удержаться, чтобы мысленно не упрекать ее, за ея слабость, и она это чувствовала. Она мучилась при мысли, что онъ и его мать, которая пряталась по угламъ, скрывая свои слезы, находили оба, что она измѣнила своему долгу. Она чувствовала, что мужъ не относится къ ней болѣе съ прежнимъ глубокимъ уваженіемъ, и ей казалось легче испытывать прежнія физическія страданія, чѣмъ теперешнія нравственныя. Не мало прошло времени, прежде чѣмъ она совершенно поправилась; она долго еще болѣла и сильно ослабла, сдѣлалась нервною и безпокойною.

«Я всегда знала, что бракъ не для меня», не разъ говорила она себѣ. И все-же — она вспоминала свою короткую лѣтнюю идиллію, поѣздку по Скагераку, путешествіе на горы, ночь въ сырнѣ и среди своихъ страданій повторяла себѣ слова Гретхенъ:

Doch alles was dazu mich trieb

Gott, war so gut! ach, war so lieh!

VI.

Однажды Улла прочла въ газетѣ интересную статью о скандинавской художественной выставкѣ, устроенной этимъ лѣтомъ въ Христіаніи. Нѣкоторые изъ выдающихся молодыхъ сѣверныхъ художниковъ, живущіе заграницей, между прочимъ и двое-трое изъ ея римскихъ товарищей, выставили нѣсколько такихъ прекрасныхъ и оригинальныхъ произведеній, какихъ ни разу еще не видывали въ Норвегіи.

Это пробудило вновь всю ея прежнюю тоску по искусству и она не могла удержаться отъ восклицанія:

— Ахъ, какъ было бы пріятно поѣхать теперь въ Христіанію раньше, чѣмъ закроется выставка!

— Зачѣмъ же дѣло стало? спросилъ быстро Фалькъ. Поѣзжай, теперь ты вѣдь свободна; Ральфъ не нуждается больше въ тебѣ.

— А ты поѣдешь со мною? спросила она съ просіявшимъ лицомъ.

— Не знаю, будетъ-ли у меня время, я долженъ еще прочесть нѣсколько лекцій.

— Ну вотъ еще, что за глупости, ты долженъ ѣхать со мною, прервала она его. Твоей ногѣ все хуже и хуже, необходимо посовѣтываться съ искуснымъ хирургомъ, а то ты можешь легко сдѣлаться калѣкой. мы поѣдемъ вмѣстѣ — это рѣшено.

Она такъ оживилась при этой мысли, что сразу измѣнилась въ лицѣ. Щеки зардѣлись, глаза блестѣли, чего давно уже съ ней не бывало. Она схватила Фалька за руки и потащила его къ матери, крича:

— Мама, мама! мы ѣдемъ въ Христіанію. Ты разрѣшаешь? Милая, дорогая мамочка, разрѣши! Она шутливо стала на колѣни и обвила мать руками.

Когда она приходила въ такое расположеніе духа, г-жа Фалькъ находила ее неотразимой. Она была опять «прелестнѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ» и мать радовалась теперь не меньше ея, что она выѣдетъ изъ дому и повеселится.

— Бѣдняжечка, тяжело было тебѣ жить здѣсь все время, сказала она.

Улла начала ревностно готовиться къ путешествію. Вынувъ изъ шкафовъ всѣ свои платья, она разложила ихъ по диванамъ и стульямъ.

— Это чего ради? спросилъ Фалькъ. Неужели моя жена будетъ одѣваться въ такія платья?

Она отвѣтила ему, шутя, что, конечно, платья были сшиты еще прошлымъ лѣтомъ и по всей вѣроятности немного вышли изъ моды, но такъ какъ они заказывались у лучшей римской модистки, то навѣрное выдержатъ конкурренцію съ дамскими туалетами въ Христіаніи.

— Я узнаю черный лифъ и атласную юпку съ затканными мотыльками, сказалъ онъ. Да, ты была восхитительна въ этомъ платьѣ; но надѣть его теперь, надѣть его моей женѣ! Это было бы слишкомъ смѣшно.

— Но если бы я выступила живымъ экспонентомъ твоихъ принциповъ, возразила она, не было ли бы это еще смѣшнѣе? Неужели ты въ самомъ дѣлѣ можешь желать, чтобы я поѣхала въ Христіанію въ крестьянскомъ платьѣ?

— Ты такъ прелестна въ немъ, отвѣтилъ онъ, привлекая ее къ себѣ, такъ молода, такъ изящна и граціозна въ простой юпкѣ.

— Да, конечно, ты готовъ теперь льстить мнѣ, сказала она смѣясь, освобождаясь изъ его объятій. Я должна служить тебѣ ходячею выставкою. Не думаешь ли ты еще просить нѣсколько народныхъ лекцій и въ видѣ доказательства своихъ воззрѣній выставить меня, вертѣть мною во всѣ стороны и говорить: «посмотрите-ка сюда: на ней совсѣмъ нѣтъ корсета, или обернуть меня еще разъ и сказать: „а сюда, она совсѣмъ безъ турнюра. Вотъ какъ долженъ одѣвать жену свою всякій истый народникъ!“ Нѣтъ, ты меня этимъ не подчинишь. Какъ весело будетъ хоть разъ изящно одѣться!

Она взяла черный атласный лифъ съ мотыльками и стала примѣривать его.

— Да, конечно, твоя воля, отвѣтилъ онъ немного недовольнымъ тономъ.

— Конечно, повторила она, натягивая лифъ, съ трудомъ налѣзавшій на нее. Ты не желаешь подчинять меня своимъ мнѣніямъ. Ахъ ты, архидеспотъ, вскричала она, цѣлуя его. Ты какъ бы самъ подчиняешься моимъ желаніямъ, но это съ твоей стороны не больше, какъ лукавство и притворство. Ты хочешь заставлять меня вообразить, что я вполнѣ свободна, — нечего сказать, хороша свобода, когда ты сидишь, какъ грозовая туча, всякій разъ, когда я поступаю по своему.

— Это потому, отвѣтилъ онъ, что во мнѣ борятся двѣ натуры. Когда я дѣйствую инстинктивно, я деспотиченъ и хочу непремѣнно поставить на своемъ. Когда я подумаю, я этого больше не хочу. Это, право, большое счастье, что у тебя такой самостоятельный характеръ, не такой слабый, какъ у другихъ женщинъ. Иначе я сдѣлался бы страшнымъ деспотомъ, а потомъ, чего добраго, сталъ бы еще презирать тебя.

— Но развѣ это не возмутительно, что я такъ располнѣла въ таліи, сказала Улла. Смотри, платье не сходится?

Онъ улыбнулся и продолжалъ:

— Да, это, право, хорошо, что ты не поддаешься мнѣ. Такъ дѣлала, вѣрно, и ты съ отцомъ, неправда-ли, мать?

— Нѣтъ, извини, я не могу согласиться съ этимъ. Я нахожу справедливымъ, чтобы жена была такъ же свободна, какъ и мужъ, но во всемъ, что касается его дѣятельности, его призванія, она должна поддерживать его и никогда не идти на перекоръ. И ради одного упрямства, ради того только, чтобы поставить на своемъ, унижать дѣятельность мужа, дѣйствовать противно ему — нѣтъ, я не могу этого одобрять.

— Жена всегда слишкомъ много жертвуетъ своимъ жизненнымъ призваніемъ, замѣтила Улла измѣнившимся голосомъ. Развѣ я, напр., спрашивала о своемъ призваніи, во весь этотъ длинный годъ, который я провела здѣсь. Мое призваніе — моя большая картина, которую я оставила въ Римѣ.

— А теперь ты скучаешь по ней? спросилъ Фалькъ мрачно.

— Да, отвѣтила она, остановившись среди комнаты съ спущеннымъ съ одного плеча лифомъ. Я часто думаю о ней — она должна была сдѣлаться моимъ главнымъ произведеніемъ — лучшимъ, которое я когда- либо написала.

— Но, милая, развѣ нельзя помочь дѣлу, сказала мать, быстро поддавшись чувству живѣйшаго состраданія. Устрой, чтобы ее привезли сюда и окончи ее здѣсь.

— Это невозможно. Чтобы рисовать такую картину, я должна имѣть у себя постоянно передъ глазами произведенія искусства. А гдѣ я найду здѣсь моделей? Картина моя изображаетъ полную жизнь. Черноглазыя, смуглыя дѣти среди цвѣтовъ и фруктовъ.

— Милая, разскажи мнѣ что-нибудь о ней, прервала ее мать, фантазія которой быстро разгоралась. Она сняла съ дивана часть вещей и усѣлась въ уголку. Фалькъ остановился у двери, готовый уходить, но удерживаемый какъ бы противъ воли.

Улла ни разу еще ничего не разсказывала о своей картинѣ никому, даже мужу. Она чувствовала, что это щекотливый предметъ — точно она говоритъ съ нѣжностью и тоскою о соперникѣ. Но теперь она не въ силахъ была устоять противъ искушенія. Сбросивъ съ себя лифъ, она завернулась въ платокъ, сѣла на краю стола, стоявшаго передъ диваномъ, и, держась за него обѣими руками чтобы сохранить равновѣсіе, начала свой разсказъ:

— На ней изображена группа играющихъ амуровъ. Но все это такъ весело, такъ красиво. Всѣ эти голыя дѣтскія тѣльца съ играющими на нихъ лучами солнечнаго свѣта и, окруженныя цвѣтами — эта шаловливость и живость, которая такъ и бьетъ изъ нихъ. Я ни разу еще не рисовала ничего, что бы такъ забавляло меня. И мнѣ удалось вдобавокъ достать нѣсколько восхитительныхъ моделей; всѣ завидовали мнѣ, не смотря на то, что въ Римѣ мало красивыхъ дѣтей. Жаль только, что они выростутъ, прежде, чѣмъ я успѣю пріѣхать, прервала она себя и задумалась.,

— Разскажи еще, попросила мать.

— Да — вотъ какъ задумана картина, продолжала она съ живостью. Здѣсь — она взяла пестрый зонтикъ съ длинною ручкою изъ слоновой кости и провела имъ черту на полу — на первомъ планѣ двое прелестныхъ дѣтей, которыя цѣлуются. У одного свѣтлые волосы съ красноватымъ отливомъ.

— А у другого черные, конечно, замѣтила мать.

— О нѣтъ, это было бы слишкомъ банально. Нѣтъ, его волосы также красноватые — болѣе темные, чѣмъ у нея, какъ бы бронзовые — ея какъ солнечный свѣтъ, ты понимаешь. А какіе у нея глаза — голубые, но такіе голубые, какіе встрѣчаются только у итальянскихъ дѣтей, — не блѣдные безцвѣтные глаза нашихъ крестьянскихъ дѣтей, а глаза, знаешь, цвѣта Средиземнаго моря. Тогда они переходили въ фіолетовый оттѣнокъ, напр. въ припадкѣ нѣжности. И какъ они цѣловались, эти оба, посмотрѣла бы ты на нихъ! Какъ они умѣли обняться и прижиматься другъ къ другу губами въ теченіи цѣлаго длиннаго часа — уморительно было смотрѣть на нихъ и въ то же время трогательно.

— Я не думаю, чтобы это было хорошо — это, — сказала г-жа Фалькъ, нравственное чувство которой возмутилось при мысли о дѣтяхъ, играющихъ въ любовниковъ, между тѣмъ какъ картина нравилась ей.

— Не совсѣмъ нравственно, подсказала, смѣясь, Улла. Но чего же ты хочешь — они вѣдь южане. Въ 6—7 лѣтъ всѣ мальчики и дѣвочки тамъ уже влюблены. Здѣсь — позади, продолжала она, снова проведя черту по полу, подходитъ къ нимъ на ципочкахъ маленькій шалунъ и толкаетъ ихъ въ спину — вотъ онъ черноволосый, съ синеватымъ оттѣнкомъ — т. е. синеватый оттѣнокъ у него только на волосахъ, ты понимаешь, а цвѣтъ лица у него оливковый, — да, а то искреннее удовольствіе, съ которымъ онъ это дѣлалъ! Я такъ хохотала, что съ трудомъ могла рисовать. И какъ они мнѣ нравились, эти дѣти — я была буквально влюблена въ нихъ. Я цѣловала ихъ, я готова была ихъ съѣсть, — такія у нихъ были чудныя личики. Но я потеряла и не мало времени, прежде чѣмъ нашла такіе восхитительные экземпляры.

— Ты, кажется, больше любила этихъ чужихъ дѣтей, чѣмъ своего собственнаго, замѣтила г-жа Фалькъ, начинавшая впадать въ раздумье.

— Я любила ихъ совершенно инымъ образомъ, пояснила Улла. Они были какъ бы моимъ созданіемъ, олицетвореніемъ моего, искусства, моимъ завѣщаніемъ будущему, моимъ живымъ памятникомъ, такъ сказать. Я ихъ нашла, я ихъ соединила — вотъ почему я ихъ такъ любила, какъ не полюблю ничего другого, что будетъ имѣть ко мнѣ только личныя отношенія.

Сказавши это, она встала и взглянула на Фалька. Онъ повернулся, чтобы уходить, но она подошла и взяла его за руку.

— Не знаю, право, на сколько основательно будетъ то, что я скажу, шепнула она ему шутливо и въ то же время нѣжно. Есть одинъ человѣкъ, который стоитъ ко мнѣ только въ личныхъ отношеніяхъ, и котораго между тѣмъ…

— И отъ котораго ты давно уже желаешь избавиться, прервалъ онъ ее дрогнувшимъ голосомъ.

Старая г-жа Фалькъ уронила свой носовой платокъ и употребляла теперь всѣ усилія, чтобы поднять его съ помощью зонтика. Никто не подумалъ ей помочь. Наконецъ ей удалось, она вытерла глаза и, вставши, тихо вышла изъ комнаты.

— Нѣтъ, я не желаю избавиться отъ тебя, — говорила Улла Фальку. — Я скучаю по своей работѣ, это правда, но не могу уѣхать отъ тебя. Тогда я слишкомъ сильно скучала-бы по тебѣ.

VII.

Одни на парусной лодкѣ между небомъ и землею! Но не въ прежнемъ романтическомъ напряженномъ настроеніи съ сильно бьющимися сердцами, съ виду холодные, а втайнѣ любящіе. Спокойно, естественно сидѣли они теперь рядомъ не только счастливые настоящимъ днемъ, но и вполнѣ довольные прошедшимъ.

Какъ было въ самомъ дѣлѣ непріятно прошлый разъ, когда они сидѣли здѣсь, на этой самой лодкѣ. Эта борьба съ собою, это стараніе обуздать, подавить лучшее чувство, которое они когда-либо испытывали, эта ревнивая защита собственной свободы!

Улла спрашивала себя, лишилась-ли она въ самомъ дѣлѣ свободы. Да, любовь дѣйствительно держала ее въ цѣпяхъ — но въ то же время любовь и освободила ее. До сихъ поръ она постоянно чувствовала какое-то давленіе надъ собою, какое-то стѣсненіе, какъ съ физической, такъ и съ психической стороны — она точно искусственно подавляла нѣчто, что безпокойно рвалось въ ней на свободу. Ея фантазія ни на минуту не переставала усиленно работать, — точно паръ въ котлѣ, и она по временамъ такъ уставала отъ этого, что не въ силахъ была работать.

За то какимъ спокойствіемъ пользовалась она теперь — по крайней мѣрѣ сравнительно. Она сидѣла, созерцая широкій горизонтъ надъ Скагеракомъ и вспоминая, съ какими чувствами она разсматривала все это прошлый разъ, въ то утро, когда она проснулась среди моря. Тогда жизнь казалась для нея такою-же безграничною, неопредѣленною и колеблещеюся, какъ вода, плескавшаяся о ея лодку. Какая разница теперь — теперь жизнь была ограничена. Ей уже не казалось, больше, что она всегда останется молодою, что жизнь представляетъ собою тысячи невообразимыхъ случайностей, что въ дѣйствительности. можетъ осуществиться все, о чемъ мечтала ея фантазія, — теперь она почти знала, что можетъ ожидать отъ жизни, она знала, что жизнь врядъ-ли можетъ дать ей что-нибудь лучше сравнительно съ тѣмъ, чѣмъ она уже пользовалась, ей не къ чему было теперь стремиться. Горизонтъ не былъ уже больше безграниченъ, она видѣла землю на противоположной сторонѣ и знала, какова она, знала, что въ ней есть густыя чащи лѣсовъ и солнечныя равнины, но также и каменистыя горы, и колючіе кустарники.

И это чувство давало покой. Быть можетъ, на нее дѣйствовало кромѣ того и однообразное качаніе лодки и морской воздухъ, который вообще всегда успокаиваетъ нервы, — но только ей казалось, что она никогда еще не была такъ спокойно счастлива.

VIII.

Проѣхавъ по длинному Христіанскому фіорду, они высадились у Филипстадскаго залива рано поутру. Проходя по желѣзнодорожной площади по направленію къ Отель-Ропійльо, гостинница, гдѣ Фалькъ имѣлъ обыкновеніе останавливаться, они услышали за собою поспѣшные шаги. Кто-то нагналъ ихъ, прошелъ мимо, внимательно осматривая Уллу, обернулся и пошелъ къ нимъ на встрѣчу.

— Да, это въ самомъ дѣлѣ Улла Розенгане. Вотъ пріятная встрѣча!

— Леви! — вскричала Улла, вынимая свою руку изъ подъ руки Фалька, она протянула незнакомцу обѣ руки, краснѣя и смѣясь отъ радости. — Я прочла въ газетахъ, что ты былъ здѣсь при открытіи выставки, но я никакъ не думала, что ты такъ долго засидишься. Есть еще кто-нибудь изъ васъ здѣсь?

— Да, Никке также здѣсь. Нѣтъ, право, ты очень умно сдѣлала, что пріѣхала сюда. Но представь меня, пожалуйста, своему мужу, а то онъ подумаетъ, что я совсѣмъ невоспитанный человѣкъ.

— Это Левисонъ — или Леви, какъ его обыкновенно называютъ. Но ты уже вѣрно самъ догадался кто онъ, неправда-ли, Ральфъ?

— Очень пріятно познакомиться. Моя жена мнѣ часто разсказывала о васъ. Вы были ея лучшимъ другомъ тамъ въ Римѣ.

— Ахъ да, иногда — но за то иногда она самымъ хладнокровнымъ образомъ покушалась на мою жизнь, жгла меня на медленномъ огнѣ — да, увѣряю тебя, мы всѣ вздохнули съ облегченіемъ, когда услышали о твоемъ замужествѣ. — Она надѣлала столько бѣдъ, столько, — сказалъ онъ, качая своею больною головою и слегка улыбаясь кроткою, нѣжною улыбкою.

— Не обращай вниманія на глупости, которыя онъ говоритъ, Ральфъ, — сказала Улла съ живостью Фальку.

— Будь хоть немного поскромнѣе, ты, Леви, — прибавила она шутливо. — Знай, что мой мужъ не привыкъ къ тому тону разговоровъ, который въ ходу у васъ въ Римѣ. Онъ человѣкъ серьезный, да будетъ тебѣ это извѣстно.

— О, неужели! Такъ ты вышла замужъ за „серьезнаго человѣка“? Я никогда не ожидалъ этого отъ тебя, моя маленькая Улла. Да, мы слышали, какъ у васъ это все и произошло, — продолжалъ Леви, послѣдовавшій за ними въ гостинницу и усѣвшійся немедленно на единственномъ удобномъ стулѣ, находившемся въ комнатѣ; онъ расположился въ немъ съ полнымъ комфортомъ, въ полулежачемъ положеніи, протянувъ впередъ свои толстыя, круглыя ноги.

Улла открыла сундукъ, который былъ внесенъ въ номеръ до ея прихода, и стала вынимать изъ него свои вещи, слушая болтовню художника.

— Какъ же это все у насъ произошло? Интересно слышать, что вы тамъ насочиняли!

— Онъ схватилъ тебя, посадилъ на лодку и поплылъ съ тобою въ Атлантическій океанъ. Тутъ началась страшная буря, а когда вы заѣхали на столько далеко, что земли не стало больше видно, онъ сказалъ: рѣшай; или ты будешь моей, или твои глаза никогда больше не увидятъ земли. И тогда, конечно, — потому что ты всегда была труслива, маленькая Улла, нечего грѣха таить.

— Стыдись, ты, сказала она, ударивъ его по плечу, проходя отъ сундука къ комоду.

Онъ закричалъ. Ай — она не забыла, такъ же искусна, какъ прежде — такія же желѣзныя клещи. Нѣтъ, право, что за дьявольская сила у нея въ кончикахъ пальцевъ. Часто она щиплется? спросилъ онъ кроткимъ, смиреннымъ голосомъ Фалька.

— Не сиди мнѣ на дорогѣ, посторонись, сказала Улла, которая съ трудомъ могла проходить мимо него; она попробовала немного отодвинуть въ сторону его стулъ, но онъ не пошевелился.

Это разсердило Фалька, который давно уже злился на вольное, безцеремонное обращеніе художника съ женою и радъ былъ прорваться.

— Развѣ вы не можете отодвинуться немного въ сторону? Развѣ вы не видите, что мѣшаете проходить? сказалъ онъ.

Левисонъ поднялъ на него свои темные, кроткіе, каріе бархатные глаза, сдѣлалъ грустную гримасу, всталъ съ выраженіемъ комичнаго смиренія и, отодвинувъ стулъ въ противоположный уголъ комнаты, опять опустился въ него.

— Нельзя сердиться на Леви! сказала Улла Фальку. Онъ, понимаешь-ли, дурно воспитанъ, но таковы почти всѣ господа художники. Ты долженъ знать, Леви, что у моего мужа рыцарскій характеръ. Ты, вѣроятно, не знаешь даже, что это такое!

— Рыцарскій — повторилъ Леви со вздохомъ, подымая глаза горѣ. Это должно быть очень утомительно.

— Жаль, что ты не могла видѣть, продолжалъ онъ, что было у насъ въ Римѣ, когда мы получили извѣстіе о твоемъ замужествѣ, когда мы узнали, что онъ завладѣлъ тобою такимъ остроумнымъ образомъ, взялъ тебя, такъ сказать, штурмомъ; намъ было не до шутокъ; ты можешь этому повѣрить. Сразу воцарилось глубокое молчаніе, мы находились всѣ въ клубѣ, но наконецъ маленькій Никке заговорилъ: да, кому это могло прійти въ голову, значитъ, получить ее можно было только помощью лодки — затѣмъ онъ причмокнулъ губами и пожевалъ, какъ, ты знаешь, онъ всегда дѣлаетъ, почему мы и зовемъ его жвачнымъ животнымъ.

— Я не нахожу его шутку остроумной, вмѣшался Фалькъ, который сидѣлъ на диванѣ, ударяя себя по ногамъ линейкой взятой со стола.

— Не будь филистеромъ, отецъ, сказала Улла съ такимъ необыкновенно вѣрнымъ норвежскимъ акцентомъ, что Леви засмѣялся. Она взяла линейку изъ рукъ Фалька и поцѣловала его.

— Ухъ, вскричалъ художникъ, дѣлая видъ, что встаетъ. Я думалъ, что медовый мѣсяцъ давно прошелъ.

— Ты это потому думалъ, что ничего не смыслишь въ любви, сказала Улла съ такою живостью и веселостью въ обращеніи, которые показались Фальку совершенно новыми въ ней. Я тоже ничего не смыслила въ ней, пока жила съ тобою и съ вами всѣми въ Римѣ. Но я, конечно, многому научилась съ тѣхъ поръ.

— Да, я это замѣчаю. Ты растолстѣла на три пальца въ таліи и затѣмъ ты стала говорить по-норвежски — во всѣхъ другихъ отношеніяхъ ты мало перемѣнилась — я говорю, конечно, о внѣшней сторонѣ. Что же тебѣ это пріятно?

— Что же мнѣ должно быть пріятно?

— А то, что ты замужемъ?

— Мнѣ пора, идти въ городъ, сказалъ внезапно Фалькъ. Ты, можетъ быть, посидишь и поболтаешь здѣсь съ пріятелемъ, пока я вернусь? обратился онъ къ Уллѣ.

— Да, разъ онъ усѣлся на стулъ, его невозможно будетъ поднять съ мѣста до самаго обѣда, отвѣтила она.

— Ну нѣтъ, мы пойдемъ на выставку. Но твой мужъ вѣрно презираетъ все это?

— Напротивъ, я очень высоко цѣню искусство, возразилъ Фалькъ. Значитъ мы встрѣтимся на выставкѣ, Улла.

Тонъ его былъ немного сухъ. Улла протянула ему руку. — Поцѣлуй меня на прощанье, сказала она.

Она ни за что не хотѣла, чтобы возобновленіе ея прежнихъ знакомствъ отразилось на ея отношеніяхъ къ мужу и боялась, чтобы Левисонъ не перетолковалъ въ превратномъ смыслѣ холодность въ обращеніи Фалька.

Но Фалькъ поцѣловалъ ее церемонно и холодно въ руку, поклонился Левисону, и со словами: „до свиданія!“ вышелъ.

— Послушай, скажи-ка мнѣ откровенно, сказалъ художникъ, внимательно слѣдя за нимъ глазами. Твой мужъ чертовски красивый малый. Какая у него посадка головы и какая прекрасная форма плечъ, — я рѣдко видѣлъ что-нибудь красивѣе — онъ можетъ служить превосходною моделью для разгнѣваннаго Асатора, когда смотритъ такимъ образомъ; такъ это было причиною, да?

— Причиною? Чего?

— Развѣ ты за это время успѣла такъ сильно поглупѣть — причиною того, что ты въ него влюбилась, конечно. Ты всегда была немного синимъ чулкомъ, т. е. не въ настоящемъ смыслѣ этого слова, а въ смыслѣ романтичности, понимаешь, сказалъ онъ, указывая рукою на небо, парила въ облакахъ — не это-ли свернуло тебѣ голову?

— Да, я всегда любила то, что красиво, ты правъ. Я не такая поклонница безобразнаго и тривіальнаго, какъ ты и многіе другіе. Но меня привлекла къ нему вовсе не одна его наружность.

— Что-же? онъ очень уменъ и геніаленъ? спросилъ Левисонъ, садясь въ болѣе удобное положеніе и закуривая сигару.

Улла отбросила голову на спинку дивана и заложила за нее руки. Фу, какъ непріятно, сказала она: все точно колеблется кругомъ.

— Что тамъ, чортъ возьми, колеблется?

— Знаешь что, старина, у меня просто душа радуется, когда я слышу вновь всѣ твои безобразныя выраженія, вскричала она, хлопнувъ Леви по рукѣ. Развѣ ты не понимаешь, что когда нѣсколько дней посидишь на парусной лодкѣ, все вокругъ будетъ какъ-бы колыхаться долго послѣ того, какъ выйдешь изъ нея.

— Развѣ вы пріѣхали на парусной лодкѣ? Нѣтъ, неужели ты не врешь? Такъ вотъ какъ, онъ продолжаетъ свою тактику, сажаетъ тебя въ лодку, какъ только ты заупрямишься. Но почемуже ты его не щиплешь? спросилъ онъ своимъ самымъ кроткимъ голосомъ.

— Ты спрашиваешь, какимъ образомъ я привязалась къ нему, начала она вновь разговоръ серьезнымъ тономъ, освободивъ свою руку. Я тебѣ охотно скажу это! Нѣтъ, онъ вовсе не геніаленъ. У него богатыя способности, много фантазіи, затѣмъ, онъ необыкновенно хорошій ораторъ. Но въ немъ нѣтъ ничего глубоко оригинальнаго — т. е. онъ достаточно оригиналенъ, даже очень, по своей натурѣ, но не по уму, но у него есть нѣчто другое, что я цѣню выше всего. У него есть характеръ.

Леви поднялъ брови и сдѣлалъ жестъ отчаянія.

— Характеръ! Ты хочешь сказать, что онъ нравственный человѣкъ, съ принципами — такъ называемый благородный человѣкъ? спросилъ онъ испуганнымъ голосомъ.

— Да, это звучитъ банально, но я тутъ ничего не могу подѣлать, онъ дѣйствительно благородный человѣкъ. Слушай, Леви, правду сказать, вотъ, ты такъ дѣйствительно геніаленъ, такъ по крайней мѣрѣ выражаются о тебѣ во всѣхъ рецензіяхъ, геніальный художникъ, вотъ какъ называютъ тебя теперь послѣ того, какъ ты перешелъ за стадіи „многообѣщающаго“ и „талантливаго“. Но какъ ты думаешь, между нами будь сказано, я моглабы влюбиться въ тебя?

— Гмъ, я на Асатора не похожъ.

— Но не смотря на это? Ты не дуренъ, правда, фигура у тебя нѣсколько неуклюжа, но лицо за то очень красиво, особенно глаза, и не мало женщинъ влюблялось въ тебя. Но я, я, которую ты называешь немного синимъ чулкомъ, если я могла въ кого-нибудь серьезно влюбиться, такъ только въ такого человѣка, какъ Ральфъ Фалькъ. Вы, артисты, вы, даровитые люди, какъ вы всѣ мелочны, какъ завистливы, да, страшно завистливы, нужно правду сказать, Леви. Ты еще лучшій среди нихъ, потому что такъ сильно двинулся впередъ за эти послѣдніе годы. А какъ вы всѣ нервны. Бѣдной женѣ пришлось-бы ходить на ципочкахъ вокругъ васъ, какъ кошкѣ вокругъ горячей каши, если-бы вы изволили придти въ дурное расположеніе духа по случаю того, что вашу послѣднюю картину раскритиковали по заслугамъ. А какъ вы заняты самими собою! и только собою! Въ самомъ дѣлѣ, развѣ у васъ есть какіе-нибудь другіе интересы? Развѣ вы заботитесь о политическихъ или соціальныхъ вопросахъ? Развѣ вы заботитесь о томъ, счастливы или несчастливы окружающіе васъ люди, развѣ вы задумываетесь надъ улучшеніемъ ихъ положенія? Для васъ человѣчество состоитъ только изъ двухъ категорій, художниковъ и любителей искусства, да, правда, еще изъ третьей, моделей. До остальныхъ вамъ нѣтъ никакого дѣла. Ахъ, я это отлично знаю, я столько лѣтъ прожила среди васъ. Вы пріятные люди въ обществѣ, мнѣ очень весело жилось съ вами, но полюбить одного изъ васъ — не временно, это, конечно, всегда было возможно, но серьезно, безвозвратно…

Девисонъ выпрямился и сталъ обѣими руками оправлять крахмальный воротничекъ, точно онъ душилъ его.

— Какія-же это необыкновенныя качества у него, у Асатора, онъ опустился вновь на кресло съ комическимъ жестомъ изнеможенія.

— У него ихъ много, сказала Улла, продолжая свою рѣчь. Если-бы это не было такъ избито, я-бы сказала, что онъ человѣкъ, въ противоположность вамъ. Да, нечего такъ махать руками, я отлично понимаю, что говорю избитыя фразы, но я сейчасъ объясню тебѣ, что я подъ этимъ подразумѣваю. Когда я говорю, что онъ человѣкъ, я хочу этимъ сказать, что у него всѣ тѣ качества, которыя мы привыкли считать тпйпчно мужскими, хотя между нами нѣтъ ни одного, котораго я не пожелала-бы и намъ, женщинамъ. Но кромѣ того, у него есть и нѣкоторыя- изъ тѣхъ качествъ, которыя считаются типично женскими.

— Почему ты сразу не скажешь, въ похвалу ему, что онъ женщина? спросилъ Леви слабымъ голосомъ, продолжая оправлять свои- воротнички.

— Можешь остроумничать сколько хочешь, сказала Улла, вскочивъ съ дивана и остановившись передъ нимъ, опираясь на ручку дивана, но я договорю до конца. И ты скажешь имъ всѣмъ, чтобы они перестали шутить надъ тѣмъ, что они называютъ вздорнымъ поступкомъ или капризомъ съ моей стороны, потому что это имѣетъ глубоко серьезное основаніе. Прежде всего онъ не эгоистъ, я начинаю съ его женскихъ качествъ, онъ можетъ всецѣло жертвовать собою не только для тѣхъ, кого любитъ, для тѣхъ онъ всегда радъ принесть себя въ жертву, но и для всѣхъ остальныхъ. Какую жизнь ведетъ онъ тамъ, въ заброшенномъ уголкѣ Норвегіи, онъ, который могъ бы сдѣлать такую прекрасную карьеру, если-бы захотѣлъ! Ты можешь повѣрить, что въ Норвегіи не много такихъ людей, какъ онъ, и что ему не разъ дѣлали блестящія предложенія, если-бы онъ согласился выступить въ политической жизни. Но у него есть своя жизненная задача, отъ которой ничто не можетъ отвратить его, не смотря на то, что она мало замѣтна и не пользуется никакимъ почетомъ.

— Что онъ, сѣетъ разумъ въ крестьянскіе мозги? спросилъ Леви.

— Да, хотѣла-бы я посмотрѣть на васъ, какъ-бы вы согласились посвятить свое время на работу, которая не принесла-бы вамъ ни почестей, ни денегъ.

— Но его крестьяне вѣрно хорошо ему платятъ?

— За его работу, конечно, нѣтъ. Преподаваніе безплатное. А пылкій энтузіазмъ, съ которымъ онъ отдается своему дѣлу! Иногда мнѣ кажется, что именно это я люблю въ немъ больше всего, его энтузіазмъ, потому что онъ такъ рѣдокъ въ наше время. Онъ никогда не бываетъ спокоенъ, всегда волнуется, — то отъ радости при видѣ чего-нибудь прекраснаго или хорошого, то отъ негодованія по поводу того, что ему покажется безобразнымъ. Я совершенно не похожа на него, ни капли, но чувствуешь себя какъ-то бодрѣе и крѣпче, живя съ такимъ человѣкомъ, онъ похожъ на свѣжій вѣтеръ, дующій съ моря.

— Да, буря, повидимому, обратилась въ твою спеціальность.

— А, кромѣ того, онъ такъ нѣженъ и добръ.

— Ну, этимъ и я могъ-бы быть, прервалъ ее Леви съ нѣжнымъ взглядомъ своихъ карихъ глазъ, приподымаясь и беря ее за руку.

— Я не говорю по отношенію себя, продолжала она, но относительно всѣхъ.

— А, такъ вотъ какъ. Ну, это не всегда бываетъ пріятно.

— — Относительно всѣхъ, кто несчастенъ и нуждается въ помощи.

Раздался стукъ въ дверь и въ комнату вошелъ бѣлокурый, коренастый маленькій человѣкъ, котораго Улла радостно привѣтствовала.

— Никке, и ты здѣсь! Какъ ты узналъ обо мнѣ?

— Слухомъ земля полнится, отвѣтилъ онъ, спокойно и прибавилъ, бросая на Леви комически-сердитый взглядъ: Могъ-ли я думать, что этотъ варваръ уже успѣлъ усѣсться у тебя на твоемъ лучшемъ стулѣ!

— Фу! сказалъ Левп. Ты не повѣришь, она полжизни отняла у меня. Подумай только, я долженъ былъ просидѣть здѣсь нѣсколько часовъ къ ряду не услышавъ отъ нея ни одного разумнаго слова. Она все время только проповѣдовала.

— Проповѣдовала? повторилъ Никке вопросительно.

— Да, о чудныхъ качествахъ своего мужа. Она влюблена въ него до безумія, положительно до безумія.

Онъ медленно всталъ, лѣниво обдернулъ свой сюртукъ и объявилъ, что пора идти на выставку.

— Но послушай, сказалъ онъ внезапно, смотря на нее свойственнымъ ему ласковымъ, добрымъ взглядомъ, я тебя еще не поздравилъ съ свадьбою. Я хочу теперь это сдѣлать. Могу-ли я поцѣловать тебя?

— Пожалуйста, отвѣтила она, протягивая руку.

— Нѣтъ, да, это ужъ слишкомъ старо, сказалъ онъ, отстраняя ея руку. Такъ дѣлаютъ въ театрѣ. Нѣтъ, я хочу поцѣловать тебя но французски.

Онъ положилъ свою руку слегка на ея плечо и поцѣловалъ ее по братски въ обѣ щеки.

— Для меня это было настоящимъ ударомъ, когда ты исчезла, сказалъ онъ печально. Я съ тѣхъ поръ не сдѣлалъ ничего порядочнаго.

— Ничего? А твоя картина на выставкѣ?

— Да, ее считаютъ порядочной, потому что ничего въ этомъ не смыслятъ. Но, между нами будь сказано, это чепуха. Вотъ увидишь. Пойдемъ.

— Но я не могу идти въ этомъ дорожномъ костюмѣ, возразила она. Подождите меня внизу, я сейчасъ прійду.

IX.

Она скоро сошла внизъ; на ней былъ одѣтъ костюмъ для гуляній въ англійскомъ вкусѣ, простой, но такой своеобразный, что всѣ на нее оглядывались, когда они шли на выставку по Карлъ-Іоганновской улицѣ. Плиссированная юпка, маленькая кофта изъ мужскаго сукна, бѣлый жилетъ, мужская фетровая шляпа, бинокль, повѣшенный на лентѣ черезъ плечо, зонтикъ съ длинною ручкою, которую она употребляла вмѣсто палки, проходя по тѣнистымъ тротуарамъ, все это образовывало очень изящное цѣлое.

— Мнѣ подъ конецъ надоѣло ходить вѣчно въ національномъ костюмѣ, пріятно быть одѣтой съ нѣкоторымъ шикомъ, сказала она, засматриваясь мимоходомъ въ большія окна магазиновъ.

— А помнишь ты свой сѣро-бѣлый арабскій бурнусъ? спросилъ Левисонъ. Ты, кажется, не снимала его цѣлыхъ два мѣсяца. Тогда ты и не помышляла о шикѣ.

— Нѣтъ, когда я работаю, я никогда объ этомъ не думаю. Онъ былъ тепелъ и удобенъ, мой бурнусъ, но далеко не красивъ.

— О да, сказалъ Левисонъ; это было такъ-же красиво, какъ если-бы ты взяла простой мѣшокъ, вырѣзала на немъ дырку, всадила въ него голову, и затѣмъ подвязалась-бы шнуркомъ вокругъ таліи¹.

— А твои громадныя суконныя туфли? Да, нельзя сказать, чтобы ты съ нами кокетничала, замѣтилъ Никке.

— Нѣтъ, это послѣднее, что мнѣ пришло-бы въ голову. Кокетничать съ вали! Да еще въ то время, когда у меня такъ страшно зябли ноги! Но и вы далеко не кокетничали со мною. Леви, напримѣръ, былъ восхитителенъ въ своемъ тюрбанѣ и въ персидскомъ шелковомъ халатѣ, который висѣлъ у него лохмотьями вокругъ ногъ.

— Да, мы чертовски мерзли въ ту зиму, сказалъ Леви. Подъ конецъ только у тебя одной хватало средствъ покупать уголья, и мы приходили къ тебѣ грѣться.

— Какимъ это образомъ случалось, что у тебя было всегда больше денегъ, чѣмъ у насъ? спросилъ Никке.

— О, это легко понять — ея картины всегда продавались, сказалъ Леви. Если-бы ты рисовалъ и по одной каждый день, то у тебя не прибавилось бы денегъ, потому что онѣ все равно остались бы у тебя на рукахъ. Когда берешься только за красивые сюжеты, — вотъ видишь, моя маленькая Улла, ты опять скажешь, что я завистливъ. Но я не хочу этимъ сказать, что у тебя были только красивые сюжеты. У тебя были всегда чертовскіе глаза, ты умѣла и подмѣтить красивое, и воспроизвесть его. Но кто родился въ рубашкѣ, какъ ты, тотъ не можетъ сдѣлать ничего нелѣпѣе, какъ пойти и влюбиться такимъ глупѣйшимъ образомъ; неправда-ли, Никке? Мнѣ просто плакать хочется отъ злости, когда подумаю, какъ ты нелѣпо поступила.

— Таковы всѣ женщины, сказалъ Никке сухо.

Они шли по улицѣ, смѣясь и болтая, не замѣчая возбуждаемаго ими вниманія. Всѣ знали обоихъ художниковъ, но на неизвѣстную даму съ иностраннымъ покроемъ платья смотрѣли съ большимъ любопытствомъ.

Въ это время на противоположномъ концѣ улицы показался Фалькъ въ сопровожденіи одного учителя высшей народной школы въ Витландіи и его жены. Послѣдняя была дочь богатыхъ родителей, проживавшихъ въ Христіаніи, но отказывалась принимать помощь отъ своего отца, потому что онъ не сочувствовалъ дѣятельности ея мужа. Она была очень бѣдно одѣта въ узкое, сѣрое шерстяное платье съ широкополой соломенной шляпой. На мужѣ ея было длинное пальто; волосы онъ носилъ длинные, растрепанные; обоихъ супруговъ можно было легко принять за настоящихъ крестьянъ.

— Скажи мнѣ одну вещь, моя маленькая Улла, сказалъ Леви, прежде чѣмъ замѣтилъ Фалька. Ты прочла въ газетахъ, что я здѣсь. Почему ты не написала и не пригласила меня къ себѣ? Это было дурно съ твоей стороны.

— Я и думала одно время объ этомъ, но я не была еще совсѣмъ здорова и была въ очень дурномъ расположеніи духа. Ты вѣрно не знаешь, что у меня дома есть большой, здоровенный мальчишка. Да, но ты теперь можешь поѣхать съ нами, когда мы отправимся домой.

— Въ парусной лодкѣ! Нѣтъ, благодарю покорно! Но я могу поѣхать вамъ на встрѣчу. Что же ты обогатила свѣтъ красивымъ мальчикомъ? Онъ прелестенъ, восхитителенъ? Неправда-ли?

— Необыкновенно милый, отвѣтила Улла, смѣясь. Онъ самый восхитительный ребенокъ въ мірѣ — какъ вообще всѣ первенцы. Вотъ посмотришь, въ немъ и теперь уже проявляется характеръ. Онъ кричитъ и дерется, какъ только не дѣлаютъ того, что онъ хочетъ, визжитъ такъ, что оглушаетъ весь домъ. Я это люблю въ немъ, я не хочу, чтобы онъ былъ нѣженкой!

— Асаторъ! сказалъ Леви, подымая брови.

— Что за красивая дама идетъ къ намъ на встрѣчу, вскричала молодая спутница Фалька, прежде чѣмъ онъ замѣтилъ подходившую компанію. Это должно быть иностранка, она не похожа на нашихъ.

Фалькъ взглянулъ на нее и ему бросилось въ глаза, какъ сильно отличалась она отъ другихъ дамъ, ходившихъ по улицамъ Христіаніи. На ней лежалъ отпечатокъ большого свѣта, когда она такъ гордо и самоувѣренно шла между двумя сопровождавшими ее мужчинами. Онъ съ болью въ сердцѣ почувствовалъ внезапно, что она собственно принадлежала другому міру, чѣмъ онъ, и мысль, что она его жена, что эта самоувѣренная свѣтская женщина прожила цѣлую зиму у него въ школѣ и была матерью его ребенка показалась ему необыкновенно странною, невѣроятною.

— Это моя жена, сказалъ онъ такимъ тономъ, какъ будто заранѣе предвидѣлъ, какъ удивятся его спутники и усомнятся въ справедливости его словъ.

— Эта дама — нѣтъ, Фалькъ, возможно-ли это?

Фалькъ поспѣшилъ на встрѣчу Уллѣ и представилъ ей своихъ пріятелей.

— Одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей — Биркъ, о которомъ я тебѣ много разсказывалъ, и его жена.

Улла, протягивая руку молодой женщинѣ, невольно бросила на нее критическій взглядъ. Она покраснѣла и казалась такою смущенною, что еле рѣшилась поднять глаза на Уллу. Она впервые встрѣчалась съ дамою не изъ своего круга и чувствовала себя крайне неловко.

Оба художника стояли въ сторонѣ. Молодая г-жа Биркъ знала ихъ по виду и ей было извѣстно, что Левисонъ и Улла считались наиболѣе выдающимися среди молодого поколѣнія скандинавскихъ художниковъ. Она выросла и воспиталась на глубокомъ поклоненіи искусству и поэзіи, и эта встрѣча приводила ее въ неописанный восторгъ.

Улла сразу замѣтила радость и восхищеніе, засіявшія въ застѣнчивомъ взглядѣ, брошенномъ на нее молодой бѣлокурой женщиной, внѣшность которой была вообще невыдающаяся, и это расположило ее въ ея пользу. Она привѣтливо спросила ее, интересуется-ли она искусствомъ и не желаетъ-ли пойти съ ними на выставку.

— О! идти съ вами! отвѣтила г-жа Биркъ съ восторгомъ. Какъ я рада!

Это наивное выраженіе радости тронуло Уллу. Она представила молодой женщинѣ обоихъ художниковъ и вся компанія отправилась вмѣстѣ на выставку.

Но на выставкѣ она быстро забыла свою молодую спутпицу подъ вліяніемъ живого интереса, съ какимъ стала изучать произведенія искусства. Фалькъ постоянно подходилъ къ ней, предлагая смотрѣть на ту или другую картину, которая ему особенно нравилась, но это раздражало ее, потому что онъ интересовался большею частью такими картинами, которымъ она не придавала никакой цѣны. Онъ обращалъ вниманіе преимущественно на сюжетъ, группировку, выраженіе лицъ. Онъ интересовался содержаніемъ, она — главнымъ образомъ выполненіемъ. Бирки слѣдовали за ними, но осмотрѣвъ разъ выставку, они устали и захотѣли идти домой. Но Улла объявила, что не видала еще и четвертой части. Она такъ долго была лишена удовольствія созерцать произеденія искусства, что теперь положительно наслаждалась ими и радовалась каждому изъ нихъ, даже самому незначительному, въ которомъ только проявлялся талантъ.

Фалькъ проводилъ супруговъ Биркъ домой и вернулся, чтобы проводить Уллу, но она такъ была занята, что едва замѣтила его приходъ. Онъ сѣлъ и сталъ терпѣливо ждать ее, протянувъ ногу съ безпокоившимъ его больнымъ колѣномъ. Онъ сидѣлъ, слѣдя за нею и обоими художниками съ возраставшимъ раздраженіемъ. Какимъ лишнимъ сдѣлался онъ вдругъ въ ея жизни! Она не смотрѣла на него, не замѣчала его! Этого никогда не случалось прежде. Не смотря на возникавшія между ними случайныя непріятности, любовь ихъ сохраняла свой романтичный характеръ. Какъ часто говорила она ему, что всякій разъ, когда она слышитъ его шаги на лѣстницѣ, его стукъ въ дверь ея комнаты, при возвращеніи изъ школы, сердце ея усиленно билось, кровь приливала къ щекамъ, она испытывала какое-то особенное радостное чувство. А онъ, какъ-бы ни былъ занятъ, среди лекцій или среди большого общества, всегда замѣчалъ ея приближеніе, его взоры искали ее, на ней всегда сосредоточивалось его вниманіе, вокругъ нея витали его мысли!

А теперь онъ стоялъ совершенно въ сторонѣ отъ того, на чемъ сосредоточивался весь ея интересъ, чѣмъ наполнялась вся ея душа!

Онъ упрекалъ себя самъ за печаль, которую при этомъ чувствовалъ. Какимъ онъ былъ невозможнымъ романтикомъ! Чего-же онъ хочетъ? Чтобы они всю жизнь были влюблены другъ въ друга? Долженъ-же для нихъ, какъ и для другихъ, наступить часъ, когда экзальтація первой любви перейдетъ въ болѣе спокойное чувство. Но нѣтъ, нѣтъ — вся его душа возмущалась противъ этого. Неужели онъ будетъ сидѣть въ одной комнатѣ съ нею и не будетъ чувствовать ея близости, не будетъ искать ея взглядовъ; неужели она будетъ какъ-бы не существовать для него!? Онъ говорилъ себѣ, что это немыслимо. Но она уже дошла до этого состоянія! Нѣтъ, онъ не въ силахъ вынести этого, онъ ее увезетъ отъ этихъ художниковъ — завтра поутру, и поѣдетъ домой съ нею и будетъ обладать ею одинъ.

Но увы, онъ этого не могъ! Онъ только что заходилъ къ извѣстному хирургу и тотъ ему сказалъ, что нога его сильно запущена и что ему необходимо оставаться въ Христіаніи до конца каникулъ. Улла еще ничего не знала объ этомъ — она не спросила его, былъ-ли онъ у доктора, она не имѣла теперь времени, чтобы думать о немъ.

Какимъ сентиментальнымъ сдѣлался онъ! Что за ребячество! Почему онъ не пойдетъ къ ней и не скажетъ, что желаетъ идти домой? Почему онъ такъ робокъ, какъ отверженный любовникъ — вѣдь она его жена.

„Да, когда любишь, думалъ онъ, поневолѣ дѣлаешься робкимъ и неловкимъ. Не трудно быть нахальнымъ и насмѣшливымъ, будучи такимъ поверхностнымъ, легкомысленнымъ шалопаемъ, какъ этотъ вотъ Леви“.

Только тогда, когда раздался звонокъ, извѣщавшій о закрытіи выставки, Улла бросила взглядъ на мужа и замѣтила, что онъ сидитъ въ глубокой задумчивости на диванѣ, съ опущенными внизъ глазами.

Онъ тотчасъ почувствовалъ, что она смотритъ на него, и подошелъ къ ней, говоря тихимъ, печальнымъ голосомъ:

— Ну что-же — весело тебѣ было сегодня?

— О да, отвѣтила она. Ты не повѣришь, какъ мнѣ было пріятно!

— Я это вижу, сказалъ онъ, и взявъ ее подъ руку, нѣжно и какъ-бы робко погладилъ ее.

Этого легкаго прикосновенія было достаточно, чтобы опять вернуть ее ему. Она какъ-бы пробудилась къ дѣйствительности и ей показалось, что она ѣздила куда-то далеко, очень далеко, и долго была разлучена съ нимъ. Сдержанную, какъ-бы грустную нѣжность въ его обращеніи она поняла въ смыслѣ упрека, ея лицо дрогнуло, какъ всегда при малѣйшей ласкѣ съ его стороны.

Леви спросилъ, не пойдутъ-ли они вмѣстѣ обѣдать, но Улла шепнула Фальку:

— Отклони это! Побудемъ лучше одни.

Онъ съ благодарностью пожалъ ея руку и быстро отвѣтилъ, что его жена конечно очень устала и хочетъ немного отдохнуть, поэтому они отобѣдаютъ у себя въ комнатѣ.

— Скверная исторія, сказалъ Никке Леви, когда они остались одни. Всѣ женщины одинаковы.

— Перестань жевать, ты животное! закричалъ Леви. Они шли нѣкоторое время молча, причемъ Никке не переставалъ жевать и улыбаться про себя. Наконецъ Леви поднялъ голову и сказалъ тихо: Ты во всякомъ случаѣ правъ — намъ всегда непріятно въ красивой женщинѣ, когда она любитъ другого.

X.

Только тогда, когда они поднимались по лѣстницѣ гостинницы, замѣтила Улла, съ какимъ трудомъ двигаетъ ногою Фалькъ и какъ осторожно онъ ступаетъ. Она спросила, что съ нимъ, и онъ разсказалъ о своемъ посѣщеніи доктора и о его совѣтѣ поступить въ больницу для операціи.

— Операція? спросила она, блѣднѣя. Развѣ тебѣ такъ дурно? Тебѣ будетъ очень больно?

— Ну, объ этомъ я ни капли не забочусь. Мнѣ одно досадно, что я долженъ разстаться съ тобою на долгое время.

— Это почему? Я, конечно, останусь съ тобою.

— Въ городѣ до конца лѣта?

— Такъ что-жъ изъ этого? Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю, когда ты боленъ?

— Но нашъ маленькій. Ты о немъ забываешь?

— Во всякомъ случаѣ онъ не у насъ — я теперь ничто для него, между тѣмъ какъ тебѣ я надѣюсь быть полезной.

— Но неужели ты рѣшишься забросить его на такое долгое время? Могутъ возникнуть разныя непредвидѣнныя случайности, съ которыми его кормилица не съумѣетъ справиться — а насъ обоихъ не будетъ дома.

— А мать?

— Мать можетъ посѣтить его не болѣе какъ одинъ — два раза — она слишкомъ слаба, чтобы часто ѣздить по дурнымъ дорогамъ. Нѣтъ, я себѣ представлялъ все это совершенно въ другомъ видѣ. Я думалъ, что ты отправишься къ кормилицѣ Ральфа и проживешь съ сыномъ все время моего отсутствія.

— Такъ то! Такъ ты уже все и порѣшилъ? Когда прикажешь мнѣ ѣхать? спросила она тономъ, который долженъ быть шутливымъ, но звучалъ нѣсколько рѣзко; завтра? или быть можетъ уже сегодня вечеромъ?

Она встала съ дивана, гдѣ сидѣла рядомъ съ нимъ, и хотѣла уйти, но онъ задержалъ ее за руку.

— Прикажешь! Улла! сказалъ онъ мягко. Когда я только желаю, чтобы ты не забывала нашего ребенка. Очень мило было съ твоей стороны пожелать остаться со мною; но мнѣ всегда очень больно, когда я замѣчаю, что ты относишься къ маленькому Ральфу далеко не такъ нѣжно, какъ ко мнѣ.

— Я это тебѣ и прежде говорила, сказала она, освобождая свои руки и садясь къ нему на колѣни. Я не могу разбивать своего сердца на части. Оно не можетъ вмѣщать сразу больше одного чувства. Прежде я думала только о картинахъ — теперь только о тебѣ.

Онъ поднесъ ея руку къ губамъ и поцѣловалъ.

— Значитъ это рѣшено — я ѣду; сказала она. Надѣюсь, ты разрѣшишь мнѣ остаться еще нѣсколько дней, чтобы хорошенько осмотрѣть выставку?

— Разрѣшаю это тебѣ съ большимъ удовольствіемъ, отвѣтилъ онъ весело. Я и себѣ разрѣшу пожить у тебя здѣсь въ гостинницѣ, пока ты останешься въ городѣ.

— А затѣмъ ты отправишься въ больницу. Уфъ, какъ это досадно! Тебя, конечно, будутъ хлороформировать во время операціи?

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ коротко, отстраняя ее отъ себя и вставая.

— Почему нѣтъ?

— Потому — потому что я не хочу.

Она обвила руками его шею.

— Ральфъ — я понимаю, почему ты не хочешь. Но ты не долженъ дѣлать такихъ глупостей; право, не долженъ — къ чему это послужитъ? Прошлаго не воротишь. И неужели ты думаешь, что мнѣ будетъ пріятно, — если ты себя подвергнешь — нѣтъ, послушай, это, право, совершенно никому ненужный, нелѣпый героизмъ…

— Никакого тутъ героизма нѣтъ! отвѣтилъ онъ нетерпѣливо.

— Позаботимся лучше объ обѣдѣ, продолжалъ онъ шутливо. Для всякаго порядочнаго сельскаго жителя въ высшей степени непріятно обѣдать въ пять вмѣсто двѣнадцати, — часъ, когда долженъ обѣдать всякій порядочный человѣкъ.

— У тебя будетъ хорошая комната въ больницѣ? спросила Улла, садясь за столъ.

— Превосходная, отвѣтилъ онъ, улыбаясь. Она такъ велика, что въ ней помѣщается двадцать кроватей.

— Двадцать кроватей! Но — что это значитъ! Ты конечно будешь имѣть отдѣльную комнату?

— Нѣтъ, конечно нѣтъ, г-жа аристократка. Чего ради?

— Но это само собою разумѣется — ты, конечно, будешь лежать въ первомъ классѣ?

— Это почему? Въ общей палатѣ лежатъ честные крестьяне, часто болѣе зажиточные, чѣмъ я.

— Ахъ, опять твои ужасные принципы! Но у тебя болѣе утонченныя привычки — или по крайней мѣрѣ — нѣтъ, молчи, я беру назадъ свои слова о привычкахъ, если тебѣ это угодно — болѣе утонченная натура, чѣмъ у нихъ. Ты будешь болѣе страдать, чѣмъ они, когда будешь лежать тамъ среди всѣхъ этихъ больныхъ, слышать ихъ жалобные стоны, видѣть ихъ мученія. Нѣтъ, Ральфъ, я не могу перенести этой мысли — знать, что ты лежишь тамъ…

Онъ прервалъ ее, закрывъ ей ротъ рукою.

— Не будемъ говорить объ этомъ, сказалъ онъ.

— Я начинаю бояться тебя, Ральфъ, когда ты такой, какъ теперь, сказала Улла. Въ тебѣ есть какая-то непреклонность, которая меня просто пугаетъ. Еслибы я была больной и мнѣ пришлось бы лечь въ больницѣ, неужели ты потребовалъ бы и отъ меня…

— Я никогда не потребовалъ бы этого отъ тебя — и я бы страшно мучился отъ мысли, что ты тамъ — и не смотря на это, я желалъ бы, чтобы ты такъ поступила. Ты знаешь, я не выношу различій между классами; но ничто меня такъ сильно не возмущаетъ, какъ различія, которыя дѣлаютъ относительно больныхъ, давая однимъ лучшую помощь и уходъ, чѣмъ другимъ — когда единственное различіе, которое можно между ними дѣлать, это въ пользу болѣе слабаго, болѣе больного.

— Да, ты правъ, сказала нѣжно Улла. Если бы мы всѣ были похожи на тебя!

— Тише, дорогая — не говори этого, прервалъ онъ ее быстро. Онъ не выносилъ, когда его хвалили за то, что онъ считалъ своею обязанностью.

Вечеромъ они вышли вмѣстѣ изъ дому и отправились въ Тиволи, гдѣ давался концертъ. Здѣсь они встрѣтили обоихъ художниковъ, и Улла шутя повторила слова Вьерисона, что Христіанія такой маленькій городъ, что всѣ мужчины встрѣчаются въ ней въ одной и той же цирульнѣ.

Когда Леви услышалъ, что Фалькъ предполагаетъ остаться въ Христіаніи, а Улла одна ѣдетъ домой, онъ немедленно предложилъ сопутствовать ей.

— Надѣюсь, что ты одна не поѣдешь въ парусной лодкѣ, сказалъ онъ. Мы можемъ, какъ всѣ цивилизованные люди, поѣхать сначала на пароходѣ, а затѣмъ въ экипажѣ, вмѣсто того, чтобы карабкаться по горамъ.

— Вы собираетесь путешествовать? спросилъ Фалькъ.

— Да, ваша жена была такъ любезна, что пригласила меня навѣстить ее въ Іокельгеймѣ.

— Мнѣ очень жаль, но въ это лѣто Улла, конечно, не можетъ принимать гостей, возразилъ Фалькъ. Нашъ ребенокъ отданъ кормилицѣ на разстояніе одной мили отъ дома, и Улла собиралась прожить тамъ все время моего отсутствія.

— Ну, недѣли двѣ я могла бы провести дома и принять Леви, замѣтила Улла, смотря съ сомнѣніемъ на Фалька.

— Ну, вотъ еще! вскричалъ онъ. Я нахожу, что тебѣ ужъ лучше оставаться со мною, если ты не желаешь быть съ нашимъ ребенкомъ. Прошу извиненія у г. Левисона, но если я согласенъ лишиться общества моей жены, то не иначе, какъ только въ пользу моего ребенка.

— Мнѣ очень жаль, если вы меня сочтете негостепріимнымъ, прибавилъ онъ болѣе сдержаннымъ тономъ, замѣтивъ, какъ покраснѣла Улла и какой взоръ она бросила на него. Я понимаю, что Уллѣ было бы очень пріятно принять у себя своего друга молодости. Но мы надѣемся, что въ слѣдующемъ году…

Яркая краска исчезла съ лица Уллы, оставивъ одно красное пятно на щекѣ, а другое на шеѣ. Губы ея нервно подергивались, а глаза заискрились, когда она, обратившись къ художнику, сказала: Да, извини Леви, неосторожно было съ моей стороны приглашать тебя, не испросивъ предварительно позволенія у моего мужа. Ты видишь, онъ рѣшилъ иначе, и потому я не могу.

Она остановилась, слезы душили ее. Крѣпко пожавъ Леви руку, она отклонилась на спинку стула и стала, повидимому, внимательно слушать музыку.

Фалькъ всталъ и увелъ за собою Леви въ отдаленный уголокъ залы, гдѣ ему никто не могъ помѣшать. Улла видѣла, какъ они долго ходили взадъ и впередъ; наконецъ вернулся одинъ Леви.

— Знаешь, я теперь понимаю, что ты не могла сказать нѣтъ, когда онъ началъ просить тебя выйти за него, сказалъ онъ, усаживаясь рядомъ съ Уллою, вѣрю, что онъ овладѣлъ тобою и безъ помощи парусной лодки, безъ бури и т. п. искусственныхъ средствъ. Какъ этотъ человѣкъ умѣетъ просить и убѣждать — я никогда не считалъ его на это способнымъ.

— О чемъ онъ просилъ тебя?

— Чтобы я непремѣнно поѣхалъ съ тобою и пробылъ у тебя нѣсколько недѣль. Право, трогательно было видѣть, какъ онъ былъ огорченъ отъ того, что ты разсердилась на него. И я не въ си, лахъ былъ устоять, далъ слово сопутствовать тебѣ.

Концертъ окончился и Фалькъ, встрѣтившій нѣсколькихъ знакомыхъ, распрощался съ ними и подошелъ къ Уллѣ.

— Леви обѣщалъ пріѣхать. Довольна ты теперь мною? спросилъ онъ по дорогѣ домой.

— Какъ ты всегда вѣренъ себѣ, отвѣтила она, смѣясь со слезами на глазахъ. Даже досадно, что я никакъ не могу поссориться съ тобою настоящимъ образомъ; у тебя такое доброе сердце, ты такъ быстро раскаиваешься, хотя иногда и бываешь несправедливъ. Но мнѣ въ самомъ дѣлѣ мало будетъ удовольствія отъ общества Леви, когда я буду знать, что ты здѣсь и лежишь въ большой больничной палатѣ. Послушай, прибавила она нѣжнымъ, убѣдительнымъ голосомъ, если бы ты мнѣ уступилъ и въ этомъ пунктѣ.

— Не говори больше объ этомъ, ты меня огорчаешь, прервалъ онъ ее рѣзко. Мнѣ очень жаль, что ты не понимаешь моихъ побужденій. Для меня ясно, какъ день, что я не могу поступать иначе;

— Беру назадъ свои слова насчетъ твоей доброты. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ ты упрямъ, какъ смерть.

— Упрямъ и трубъ, сказалъ онъ. Ты меня часто въ этомъ упрекаешь. Можетъ быть ты и права.

XI.

На слѣдующее утро Фалькъ и Улла сидѣли за завтракомъ въ гостиничной столовой, когда къ нимъ подошелъ слуга, говоря, что какая-то маленькая барышня спрашиваетъ г-жу Фалькъ. Улла, не знавшая никого въ Христіаніи, очень удивилась и отправилась вслѣдъ за нимъ въ переднюю. Здѣсь она увидала маленькую г-жу Биркъ, съ которою наканунѣ была на выставкѣ. Молодая женщина казалась очень смущенной, нѣсколько разъ просила извинить ее за безпокойство и съ трудомъ, повидимому, рѣшилась приступить къ цѣли своего посѣщенія.

— У меня есть сестра — мать поручила мнѣ привѣтствовать васъ хорошенько отъ ея имени, начала она. Вы, можетъ быть, разсердитесь, но матери этого такъ ужасно хочется — моя маленькая сестра въ чахоткѣ, она навѣрное не доживетъ до конца зимы; въ прошломъ году отецъ и мать ѣздили съ нею на югъ и тамъ мать видѣла нѣкоторыя изъ вашихъ картинъ, и теперь мать ужасно желаетъ, но это, конечно, невозможно… у васъ навѣрное нѣтъ времени…

— Вы хотите сказать, что ваша мать желаетъ, чтобы я нарисовала портретъ вашей сестры?

— Да, матери этого ужасно хочется, вскричала маленькая женщина, обрадованная предупредительностью Уллы. Если вы не находите, что это нахально; но мать не видѣла ни одной картины, которая ей бы такъ нравилась, какъ ваши.

Со времени посѣщенія выставки Уллою овладѣло страстное желаніе рисовать. Она всю ночь фантазировала о краскахъ и, проснувшись поутру, почувствовала непреодолимую потребность работать; сидя за завтракомъ, она размышляла, какую бы ей найти модель, чтобы сдѣлать хотя бы маленькій этюдъ, теперь, пока она находится въ ударѣ. Поэтому предложеніе г-жи Биркъ ее очень обрадовало и она обѣщалась придти, не теряя времени.

Такъ какъ она не могла долго оставаться въ Христіаніи, то рѣшила написать портретъ акварелью. Она нерѣдко рисовала акварелью дѣтскія головки, и этотъ родъ живописи, легкій и воздушный, ей всегда удавался. Кромѣ того, она не привезла въ Христіанію своихъ масляныхъ красокъ, а ящикъ съ акварелью лежалъ всегда на-готовѣ въ ея дорожномъ мѣшкѣ.

Черезъ часъ она уже шла по Драмманской дорогѣ. Она не ожидала найти какую-нибудь особенно интересную модель, потому что наружность сестры была очень дюжинная, но ей это было все равно. Она теперь находилась въ такомъ настроеніи, что готова была рисовать всякаго, кто захотѣлъ бы сидѣть передъ нею.

Они жили въ одной изъ красивѣйшихъ виллъ, среди большого фруктоваго сада. Все было такъ тихо вокругъ одинокаго дома, ковры покрывали всѣ лѣстницы — тяжелая атмосфера тихой печали лежала на всемъ.

Это было четвертое дитя, умиравшее отъ чахотки.

Все было сдѣлано, чтобы спасти ее, но напрасно. Родители были богаты, они могли надѣлить ее всѣми благами жизни, только одного не могли они ей купить — самой жизни.

Мать вышла на встрѣчу Уллы. Она еще носила трауръ по семнадцатилѣтнемъ сынѣ. Она была маленькаго роста, бѣлокурая и застѣнчивая, какъ г-жа Биркъ. Она провела ее немедленно къ больной, съ большимъ нетерпѣніемъ ожидавшей ея посѣщенія.

— Какъ я рада, что вы согласились нарисовать мой портретъ, сказала она. Я такъ страшно скучаю.

Улла молча разсматривала ее въ теченіи нѣсколькихъ минутъ. Она сидѣла на шэзъ-лонгъ у окна, изъ котораго былъ очень красивый видъ на фруктовый садъ, на голубую полосу залива съ одной стороны и горы съ другой. Она сидѣла выпрямившись, съ багровыми пятнами на щекахъ и съ нетерпѣливымъ, безпокойнымъ взглядомъ впавшихъ глазъ; около рта была недовольная, усталая складка, а во всемъ лицѣ выраженіе ожиданія, любопытства и въ то же время утомленія и скуки.

— У васъ очень красивый видъ, замѣтила Улла, чтобы что-нибудь сказать, продолжая изучать ее. Вотъ эта голубая полоса залива…

— О, нѣтъ, мнѣ такъ надоѣлъ этотъ заливъ, съ живостью возразила больная. Гораздо веселѣе было въ Ниццѣ, тамъ постоянно подъ окнами проходило много публики, а эти чудные туалеты? Здѣсь же все одно и то же — я никогда больше и не смотрю въ окно.

„Утомленная жизнью и въ то же время интересующаяся ею — это ея настоящее настроеніе“, подумала Улла. „Недовольная складка у рта, глубокіе, блестящіе, мечтательные глаза“.

Она пожелала сейчасъ же сѣсть за работу. Мать спросила, какъ посадить больную и какое придать освѣщеніе.

— Такъ, какъ теперь, отлично, ничего нельзя придумать лучше, отвѣтила Улла.

Темная гардина, полуспущенная у окна, служила заднимъ фономъ для головы, на которую падалъ съ другой стороны окна яркій свѣтъ, обрисовывавшій контуры лица. Черезъ деревья проникали солнечные лучи, бросавшіе причудливыя тѣни на волоса; яркій дневной свѣтъ и солнечные лучи смягчали нѣсколько рѣзкую лихорадочную краску щекъ.

Улла съ ревностью принялась за работу и черезъ полчаса отбросила карандашъ и перешла къ краскамъ. Мать стояла за ея спиною и слѣдила за рисованіемъ, но это было ей такъ непріятно, что она вскорѣ попросила оставить ее одну съ ея моделью.

Часа черезъ два раздался стукъ въ двери и Уллу пригласили завтракать; она отказалась сухимъ нервнымъ тономъ и немедленно заперла дверь. Ею овладѣла настоящая рабочая лихорадка и она рисовала безъ перерыва до самаго обѣда.

Такъ какъ больная проводила вообще всѣ дни на своей кушеткѣ, то для нея не было вовсе утомительно позировать, тѣмъ болѣе, что Улла просила ее свободно двигаться и не думать о томъ, что съ нея снимаютъ портретъ. Ея привычка рисовать дѣтей научила ее работать быстро и съ увѣренностью, такъ что ей было не трудно переносить на полотно самыя подвижныя лица.

Къ обѣду явился Фалькъ, чтобы проводить ее домой, но она попросила сказать ему, что не вернется раньше вечера. Ея хозяева съ трудомъ убѣдили ее пообѣдать, но она сидѣла за столомъ, пропуская почти всѣ блюда.

— Извините меня, сказала она, но я не могу ѣсть, когда рисую. Вставши изъ-за стола, она тотчасъ отправилась къ больной и продолжала свою работу.

Послѣ обѣда Фалькъ опять зашелъ къ ней безуспѣшно; ему не удалось ее видѣть. Былъ іюль мѣсяцъ, дни были длинные, и Улла могла рисовать до 7 часовъ; когда пробило 7, она встала и тщательно завѣсила портретъ съ просьбою не раскрывать до ея прихода.

На лѣстницѣ она встрѣтила Фалька, который уже третій разъ заходилъ за ней. Она поздоровалась съ нимъ необыкновенно холодно и не обратила никакого вниманія на нѣжныя слова, какими онъ выражалъ свое нетерпѣніе по поводу того, что не видѣлъ ее цѣлый день. Мысли ея были далеко и она почти ничего не говорила.

— Я долженъ разсказать тебѣ тысячу вещей, сказалъ онъ. Мнѣ кажется, что я не видѣлъ тебя цѣлые вѣка. Не понимаю, какъ я проживу безъ тебя нѣсколько недѣль, когда ты уѣдешь домой.

Она ничего не отвѣчала, а продолжала идти съ опущенными внизъ глазами.

— Пришло письмо отъ матери, продолжалъ онъ. Она была у маленькаго Ральфа.

— Да? сказала она, съ усиліемъ отрываясь отъ своихъ мыслей о краскахъ. Какъ онъ поживаетъ?

— Ты спрашиваешь такимъ равнодушнымъ тономъ. А если я тебѣ скажу, что онъ былъ боленъ.

— Да? но теперь онъ здоровъ? отвѣтила спокойно.

Вернувшись домой, она немедленно раздѣлась и легла.

— Я такъ устала, говорила она, такъ устала, что у меня мутится въ глазахъ. Не говори со мною. Я ничего не понимаю.

На слѣдующій день она рисовала такимъ-же образомъ до самаго вечера. Къ вечеру картина была готова, а утромъ Фалькъ, Леви и Никке отправились, чтобы посмотрѣть на нее.

— Сначала я думала снять съ нея поясной портретъ, разсказывала она имъ по пути. Тогда я нарисовала-бы и голубую полосу залива, на которую она постоянно смотритъ, хотя и говоритъ, что она ей смертельно надоѣла. Но потомъ я рѣшила нарисовать одну только голову. Въ выраженіи этой головы отражается все — и заливъ, и небо, и цѣлый міръ, которые надоѣли ей и къ которымъ она въ то-же время душою стремится.

— Красива она? спросилъ Леви.

— Это зависитъ отъ того, какъ на нее смотрѣть. Для обыкновеннаго наблюдателя ея наружность можетъ показаться слишкомъ дюжинной. Реалистъ такой, какъ напр., ты, нашелъ-бы ее вѣроятно безобразной. Ты постарался-бы подчеркнуть ея впавшія щеки и багровыя пятна на щекахъ, которыя заставляютъ бояться ежеминутно кровотеченія, ты нарисовалъ бы картину очень трогательную, но слишкомъ грустную, тяжелую. Настоящій идеалистъ, напротивъ, изобразилъ-бы изъ нея ангела съ одною ногою на землѣ, другою на небѣ, я же взяла среднее: она представляетъ собою простое, обыденное явленіе, но въ то же время хватаетъ за душу. Да вотъ ты увидишь. Правду сказать, я чувствую сама, что написала хорошее произведеніе. Я работала такъ, какъ будто хотѣла двумя днями вознаградить себя за потраченную даромъ зиму.

Это замѣчаніе заставило Фалька почувствовать уколъ въ сердцѣ. Она считала даромъ потраченною ту зиму, которая для него была самою счастливою въ жизни!

Оба художника остановились у дверей въ нѣмомъ восторгѣ. Что она опять наворожила въ эти два дня, эта Улла! Она всегда дѣлала что-нибудь удивительное, что-нибудь новое и оригинальное! Какой смѣлый размахъ кисти, какое оригинальное сочетаніе красокъ! Какъ съумѣла она сохранить въ этой головкѣ полу-взрослой школьницы всѣ ея обыденныя черты и въ то же время окружить ее тѣмъ ореоломъ идеализаціи, который близость смерти придаетъ больному.

На Фалька картина произвела глубокое впечатлѣніе. Никогда не сознавалъ онъ такъ ясно, какъ въ эту минуту, что онъ не имѣлъ права удерживать жену возлѣ себя и отстранять ее отъ ея дѣятельности. Онъ обернулся вопросительно къ Левисону, чтобы услышать мнѣніе художниковъ о портретѣ.

— Это просто срамъ, это преступленіе, бормоталъ про себя Леви.

— Что? спросилъ Фалькъ съ болью въ сердцѣ, чувствуя себя обвиненнымъ преступникомъ.

Леви быстро повернулся къ нему, причемъ его всегда кроткіе, каріе глаза засверкали.

— Въ настоящее время нѣтъ у насъ на сѣверѣ ни одного художника, который могъ-бы написать подобную вещь, сказалъ онъ. Тысячи женщинъ годились-бы въ жены г. школьному директору Фальку, но только одна могла произвесть подобное. Я скорѣе готовъ былъ-бы вырвать себѣ глаза, чѣмъ помѣшалъ-бы такой женщинѣ слѣдовать своему призванію.

Родители были въ восторгѣ отъ портрета. Мать со слезами поцѣловала Уллу, а отецъ спросилъ послѣ многихъ низкихъ поклоновъ, сколько онъ ей долженъ. Она отвѣтила, что вовсе и не думала о платѣ, что она рисовала для собственнаго удовольствія и что живопись не была болѣе ея ремесломъ. Тогда онъ ушелъ, принесъ конвертъ и вложилъ ей въ руку, бормоча съ смиреннымъ видомъ про себя, что это было, конечно, слишкомъ мало сравнительно съ тѣмъ, къ чему она привыкла, но что въ нашей бѣдной Норвегіи и т. д.

Когда они вышли, Леви попросилъ Уллу распечатать конвертъ.

— Интересно знать, что считаетъ щедрою платою такой богатый скандинавскій купецъ, говорилъ онъ. Я видѣлъ по его минѣ, что онъ былъ увѣренъ въ своей щедрости, это легкое покачиваніе рукою, послѣ того, какъ онъ передалъ тебѣ конвертъ, показалось мнѣ подозрительнымъ.

— Двѣ тысячи кронъ! вскричала Улла, покраснѣвъ отъ удовольствія.

— Черезъ нѣсколько лѣтъ картина будетъ стоить десять тысячъ, сказалъ Леви. Но во всякомъ случаѣ это, конечно, не скупо.

Когда Улла рисовала, она и не думала о томъ, что ей заплатятъ за ея работу. Но теперь эти неожиданно полученныя деньги внушили ей такое чувство свободы и независимости, такую чисто дѣтскую радость и гордость, точно она впервые держала въ рукахъ заработанную собственными трудами сумму. Весь этотъ послѣдній годъ она не получала никакихъ доходовъ и это не разъ мучило ее и заставляло испытывать униженіе. У нея было отложено кое-что въ цѣнныхъ бумагахъ, но проценты съ нихъ были слишкомъ незначительны.

— Это послужитъ мнѣ основнымъ капиталомъ для моего путешествія, сказала она, вкладывая деньги обратно въ конвертъ.

— Какого путешествія? спросилъ Фалькъ, который шелъ впереди съ такою быстротою, что другіе еле поспѣвали за нимъ.

— Въ Римъ. Я должна-же когда-нибудь поѣхать туда и окончить свою картину.

— Да, ты должна поѣхать въ Римъ непремѣнно эту зиму, иначе невозможно, сказалъ Леви. Съ твоей стороны было-бы крайне безобразно откладывать это въ долгій ящикъ.

Улла ничего не отвѣтила и они продолжали молча идти своею дорогою, причемъ Фалькъ шелъ все время впереди на нѣсколько шаговъ. Когда они, разставшись съ художниками, вернулись одни въ свою комнату, онъ вскричалъ: У меня есть въ головѣ замѣчательно хорошій планъ, послушай. Въ эту зиму нельзя ничего сдѣлать, потому что Ральфъ еще слишкомъ малъ, но въ слѣдующую… Я найду кого-нибудь, кто замѣститъ меня въ школѣ, мы возьмемъ съ собою мать и сынка и проведемъ всю зиму въ Римѣ.

— А деньги? спросила она съ засіявшимъ лицомъ. Откуда ты возьмешь ихъ?

— Да ты вѣдь знаешь, я собралъ маленькую сумму.

— Для ремесленной школы при училищѣ, да, вѣдь это было издавна твоимъ любимымъ планомъ.

— Когда ты продашь свою большую картину, ты построишь ремесленную школу, отвѣтилъ онъ.

XII.

Доцентъ Розенгане получилъ должность при королевской библіотекѣ въ Стокгольмѣ, а Нелли Норманъ выдержала кандидатскій экзаменъ по философіи и заняла мѣсто учительницы въ одной изъ государственныхъ элементарныхъ школъ для мальчиковъ. Они еще не рѣшились жениться, но доцентъ старался всѣми силами собрать сумму, нужную для будущаго хозяйства, откладывая деньги въ сторону и работая до изнеможенія. Онъ уже успѣлъ скопить маленькій капиталъ, когда докторъ объявилъ весною, что и мать его и Еглантина должны обязательно поѣхать лѣтомъ купаться. Доцентъ думалъ было нанять маленькій домикъ на шхерахъ въ сосѣдствѣ Стокгольма, но мать зарубила себѣ въ голову, что Утскэръ, и только одинъ Утскэръ можетъ спасти ей жизнь. Она объявила, что конечно этого ужъ одного достаточно, чтобы она не поѣхала въ Утскэръ. Для нея гораздо лучше было остаться въ Стокгольмѣ и умереть, тогда она по крайней мѣрѣ не будетъ въ тягость сыну. Эти жалобныя рѣчи заставили доцента настоять на поѣздкѣ въ Утскэръ — и скопленныя денежки ухнули. Нелли была этимъ очень недовольна, но тѣмъ не менѣе поѣхала съ ними на купанье.

Еглантина сильнѣе обыкновеннаго хворала въ эту зиму, и Улла, отправляясь въ Христіанію, написала своей кузинѣ приглашеніе пріѣхать тоже туда для встрѣчи съ ней, а затѣмъ послѣдовать за ней въ Зокельгеймъ, чтобы попробовать, не подѣйствуетъ-ли на нее укрѣпляющимъ образомъ сѣверный воздухъ. Между Утскэромъ и Христіаніей было только нѣсколько часовъ ѣзды пароходомъ и Еглантина могла легко совершить одна это путешествіе.

Но г-жа Розенгане съ трудомъ отпустила ее. Она никогда но думала, что дочь можетъ уѣхать куда-нибудь безъ нея — она считала глухонѣмую дочку своею исключительною собственностью; такъ какъ ея недостатокъ слуха изолировалъ её отъ остальныхъ людей, то она, по мнѣнію г-жи Розенгане, обязана была жить исключительно для матери. Но на этотъ разъ доцентъ высказалъ необыкновенную рѣшимость и объявилъ, что на обязанности его и Нелли лежитъ замѣнить Еглантину возлѣ матери, ей-же необходимо уѣхать; для всякаго очевидно, что Еглантина должна обязательно провѣтриться немного, разсѣяться. Такимъ образомъ поѣздка состоялась, не смотря на то, что перспектива занять мѣсто Еглантины у постели больной вовсе не улыбалась Нелли. Но Людвигъ былъ всегда таковъ: очень милый и уступчивый въ большинствѣ случаевъ, но разъ онъ рѣшался на что-нибудь, то даже Нелли была не въ силахъ выбить этого у него изъ головы.

Фалькъ и Улла сошли съ пристани на встрѣчу Еглантины. Фалькъ взбѣжалъ по лѣстницѣ на пароходъ и встрѣтилъ ее на палубѣ; онъ по-братски обнялъ и поцѣловалъ ее. Еглантина сильно покраснѣла при этомъ и такъ смутилась, что не въ состояніи была указать, гдѣ находятся ея вещи. Наконецъ вещи нашлись; Улла и Еглантина долго и сердечно обнимали другъ друга, причемъ послѣдняя разразилась громкими рыданіями.

На другой день Улла, Левисонъ и Еглантина поѣхали на пароходѣ домой, а Фалькъ отправился въ больницу.

Супруги прощались такъ грустно и нѣжно, какъ будто вопросъ шелъ о продолжительной разлукѣ. Улла была такъ заплакана, что долго не рѣшалась выходить изъ каюты, гдѣ Фалькъ оставилъ ее.

Въ это время Левисонъ и Еглантина сидѣли на палубѣ, причемъ молодой художникъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы понять ее и заставить ее понять себя. Это затруднялось его усами. Поэтому они вскорѣ перестали разговаривать, а только дружески улыбались другъ другу, причемъ Левисонъ отъ времени до времени бросалъ нетерпѣливые взгляды на каюту, гдѣ сидѣла Улла.

Наконецъ она вышла, серьезная, печальная, съ вуалью, спущенною на лицо. Левисонъ напрасно пытался вовлечь ее въ разговоръ — она молчала и задумчиво смотрѣла вдаль.

Она сама удивлялась, какой тяжелой показалась ей разлука съ нимъ. Но въ этомъ первомъ разставаніи они видѣли какъ-бы предвкушеніе другой, болѣе продолжительной разлуки. Уллѣ казалось, что у нея никакъ не хватитъ силъ разстаться съ нимъ надолго, что она никогда не сдѣлаетъ этого добровольно, — и въ то же время сознавала, что это будетъ необходимо, неизбѣжно, что разлука наступитъ противъ ихъ воли и притомъ въ ближайшемъ будущемъ.

Левисонъ сидѣлъ сердитый: ея молчаніе и задумчивость злили его.

— Нечего сказать, пріятная перспектива, раздумывалъ онъ. Съ одной стороны рыдающая, неутѣшная соломенная вдова, — а съ другой молодая дѣвица, рядомъ съ которой нужно сидѣть, дѣлая ей всевозможныя любезныя мины, чтобы извиниться въ томъ, что не понимаешь ни одного словечка изъ ея разговора.

Слезы навернулись на глаза Уллы, пока она сидѣла, вперивъ глаза въ воду. Онъ наблюдалъ за этими слезами съ возрастающимъ раздраженіемъ; вотъ еще минута, и онѣ покатятся по щекамъ!

Наконецъ его положеніе стало ему невыносимо; вынувъ изъ кармана чистый платокъ, онъ протянулъ его ей съ серьезною, участливою миною.

— Это къ чему? спросила съ удивленіемъ Улла.

— Я стараюсь войти въ свою роль, отвѣтилъ онъ. Вѣдь во время этого путешествія я долженъ быть — какъ это называется — утѣшеніемъ вдовы и опорою сироты.

Въ это время Еглантина что-то сказала, и онъ обернулся къ ней съ гримасою, которая должна была сойти за любезную.

Сцена была на столько комична, что Улла не могла удержаться и разразилась хохотомъ.

— Нѣтъ, Леви, жаль, что ты не можешь посмотрѣть на себя въ зеркало, сказала она.

— Слава Богу, она смѣется, вскричалъ онъ. Обѣщай мнѣ только не плакать, и я охотно буду гримасничать тебѣ цѣлый день.

Но Еглантина говорила не съ нимъ, а съ Уллою; и Улла отвѣчала: нѣтъ, это не должно безпокоить тебя. Моя свекровь будетъ очень рада повидаться съ тобою. Я много ей разсказывала о тебѣ.

— Свекровь! вскричалъ пораженный Леви. О Господи Боже, Улла, неужели у тебя есть свекровь, ты мнѣ ничего объ этомъ не говорила.

— Тебѣ не зачѣмъ пугаться ея, сказала, улыбаясь, Улла. Она, право, очень мила.

— Первая стадія еще, все говоритъ за то, что она еще въ первой стадіи, пробормоталъ Леви.

— Что это значитъ?

— Въ первой стадіи влюбленности восхищаются всею семьею мужа, но эта стадія не могла такъ долго длиться, вотъ въ чемъ вся странность;

Первое, о чемъ подумала Улла по возвращеніи, это о посѣщеніи своего сына. Леви просилъ взять его съ собою, но она на отрѣзъ отказалась. Ей казалось, какъ будто его присутствіе будетъ профанировать эту встрѣчу; ея нѣжность къ Фальку, услившаяся отъ разлуки, заставляла ее какъ-бы идеализировать собственное материнское чувство и преувеличивать свое желаніе видѣть ребенка, такъ что, когда она подъѣзжала къ его дому, ея сердце усиленно билось и ею овладѣло какое-то экзальтированное нетерпѣніе. Но когда крестьянка вышла ее встрѣтить съ ребенкомъ на рукахъ, она одно время почувствовала сомнѣніе, это-ли ея ребенокъ. Она разсматривала его съ какимъ-то необыкновеннымъ чувствомъ, точно чужая ему. Онъ былъ такъ толстъ и неуклюжъ съ одутловатыми щечками и недовольнымъ, капризнымъ ртомъ, она не могла не_# сказать себѣ, что сынъ Маргиты гораздо красивѣе. Она взяла его на руки, нѣжно прижала къ себѣ и поцѣловала, но онъ сталъ кричать, протягивая ручки кормилицѣ. Она не хотѣла отдавать его, пробовала успокоить, стала носить его по комнатѣ, прохаживаясь взадъ и впередъ, но все было напрасно: онъ кричалъ и плакалъ, такъ что слезы текли ручьями по его щекамъ.

Улла сама была готова заплакать и когда она увидала, какъ ея дитя лежитъ спокойно, съ довольной миною на лицѣ, у груди чужой женщины, съ какимъ удовольствіемъ онъ сосетъ грудь, она почувствовала себя одинокой и покинутой и дала волю слезамъ.

Когда мальчикъ наѣлся, кормилица вновь положила его на руки матери; теперь онъ спокойно и улыбаясь лежалъ на спинѣ, испуская нечленораздѣльные звуки, между тѣмъ какъ его маленькія толстенькія ручки хлопали мать по лицу и волосамъ. Это не было ласкою съ его стороны; онъ готовъ былъ схватить что угодно этими маленькими ручками, но Улла почувствовала себя очень счастливой отъ близости своего ребенка; наклонившись къ нему, она позволила ему играть своимъ лицомъ и волосами; она улыбалась, а слезы, которыя она только что старалась подавить, текли ручьями по ея щекамъ.

Наконецъ онъ заснулъ на ея колѣняхъ и она долго просидѣла молча, не рѣшаясь двигаться, чтобы не разбудить его, а когда кормилица пришла за нимъ, чтобы положить спать, она съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ посмотрѣла на нее.

Вернувшись домой, она такъ была всецѣло занята мыслью о своемъ сынѣ, что могла говорить только о немъ; она разсказывала матери въ присутствіи Левисона всѣ мелкія подробности своего посѣщенія, имѣвшія для нея громадный интересъ: какъ онъ закричалъ, какой у него необыкновенно сильный голосъ, какъ онъ умѣетъ царапаться, какая сила въ его маленькихъ ручейкахъ, какимъ онъ показался ей восхитительнымъ съ своими раздувшимися щечками, совершенно какъ маленькій ангелъ, какъ ихъ изображаютъ въ церкви, когда они со всѣхъ силъ трубятъ въ трубы, и т. д.

Леви прерывалъ ея разсказъ насмѣшливыми замѣчаніями въ родѣ, „ахъ, какъ это замѣчательно!“ или, „но это восхитительно“, но Улла на этотъ разъ принимала эти шутки далеко не такъ добродушно, какъ прежде; она серьезно разсердилась на него и пожалѣла, что пригласила его къ себѣ. Если-бы его не было здѣсь, она могла-бы пробыть все время у своего сына.

Нѣсколько дней спустя Леви предложилъ нарисовать имъ обоимъ этюдъ, и взять Маргнту вмѣсто модели. Уллѣ уже давно приходила въ голову мысль снять портретъ съ Маргиты и это предложеніе очень понравилось ей. Это давало ей занятіе, которое могло помочь ей преодолѣть тоску по мужѣ и заглушить чувство безпокойства и раздвоенія, которое она испытывала со времени поѣздки въ Христіанію — со времени того дня, какъ она сидѣла на лодкѣ по дорогѣ въ Христіанію и говорила себѣ, что она нашла наконецъ гавань, и что будущее ея — совершенно ясно и опредѣленно.

XIII.

Спальня дѣвочекъ наверху въ школѣ, съ большимъ четырехугольнымъ окномъ, была обращена въ мастерскую. Помощью драпировокъ получено было требуемое освѣщеніе.

Маргита сидѣла на краю кровати съ ребенкомъ на колѣняхъ. Одна изъ ея косъ лежала у нея на плечѣ и мальчикъ игралъ ею, дергая ее со всѣхъ силъ — что не трудно было заставить его сдѣлать. Разсказы Уллы о своемъ посѣщеніи маленькаго Рольфа внушили Леви мысль нарисовать именно такую картину. Маргита въ одно и то же время смѣялась и сердилась, и когда наконецъ мальчикъ слишкомъ сильно потянулъ ее за волосы, она покраснѣла и хлопнула его по пальцамъ, сохраняя въ то же время свою серьезную мину, полную достоинства.

Эта маленькая сцена привела Леви въ восторгъ. Вотъ чего онъ именно и добивался — этой полушутливой, полусерьезной борьбы молодой матери, самой почти ребенка, съ своимъ большимъ, рѣзвымъ мальчикомъ. „Это восхитительно, прелестно, увѣрялъ онъ, гораздо лучше, чѣмъ всѣ Мадонны въ мірѣ“.

Улла представляла себѣ картину въ совершенно пномъ видѣ, чѣмъ Леви. Для нея вся суть сосредоточивалась въ мальчикѣ — мать оставалась на заднемъ планѣ; она держала на колѣняхъ ребенка; лукавое, круглое, дѣтское личико опиралось на ея плечо и было видно прямо en face. Леви рисовалъ картину съ боку, снимая мать и дитя въ профиль. Онъ изучалъ главнымъ образомъ выраженіе лица матери, ея позу, когда она наклонилась нѣсколько въ сторону, чтобы защитить себя отъ дѣтскихъ рученокъ, и слегка покраснѣла отъ раздраженія, смотря въ то же время на ребенка съ материнскою гордостью. Судя по картинѣ, она была уже наготовѣ шлепнуть своего сынка — не потому, что хотѣла его наказать по матерински, а отъ раздраженія, какъ товарищъ, разсерженный во время игры.

Они оба сильно заинтересовались этою работою, начатою въ шутку; мало-по-малу она сосредоточила на себѣ все ихъ вниманіе.

Къ великому удивленію Уллы Еглантина попросила разрѣшенія остаться съ ними рисовать. Она никогда этому не училась, но часто пробовала рисовать и чувствовала, что у нея есть способности. Когда она увидитъ, какъ рисуютъ другіе, она и сама научится. Она сѣла за стуломъ Леви, пробуя копировать съ его картины. Это привело его въ нервное разстройство; онъ вздрагивалъ при всякомъ ея замѣчаніи, но всякій разъ любезно отвѣчалъ ей, кивая положительно или отрицательно головою и исправляя ея ошибки, которыя были очень грубы; свои критическія замѣчанія онъ дѣлалъ всегда очень кротко и отъ времени до времени принимаясь и за палитру, чтобы придать имъ болѣе убѣдительности.

— Господи Боже, что за несчастная мысль пришла ей рисовать, говорилъ онъ, вздыхая, Уллѣ.

Сама Еглантина была очень довольна своею работою. Она каждый день спрашивала Уллу, какъ ей нравится картина, и не сдѣлала-ли она большихъ успѣховъ, а Улла не рѣшалась отнять у нея эту новую иллюзію, которая могла скрасить хоть на время ея однообразную жизнь.

Однажды вечеромъ, когда они покончили съ рисованіемъ, Еглантина остановилась передъ картинами и стала по долгу и внимательно разсматривать ихъ, переходя отъ одной къ другой. Она находила, что ей лучше всѣхъ удалось схватить сходство. Для всякаго объективнаго наблюдателя это могло показаться невѣроятнымъ, но она говорила себя, что это произошло благодаря врожденному въ ней таланту схватывать сходство, помимо всякаго ученія; она не разъ слышала, что это бываетъ съ нѣкоторыми людьми, неимѣющими вообще никакого понятія о техникѣ. Это открытіе сильно обрадовало ее и она не могла удержаться, чтобы не спросить Уллу, который изъ эскизовъ, по ея мнѣнію, больше всего подходитъ къ оригиналу.

— Я не знаю, отвѣтила необдуманно Улла, кому удалось лучше передать сходство мнѣ или Леви, — но мы вообще не заботились о сходствѣ — мы хотимъ написать собственно не портретъ, а этюдъ.

— Такъ вотъ въ чемъ объясненіе, подумала Еглантина.

— Но я, вскричала она съ сіяющимъ лицомъ, я думала только о сходствѣ. А какъ тебѣ кажется, удалось-ли мнѣ это?

Этотъ вопросъ поставилъ Уллу въ большое затрудненіе. Между оригиналомъ и портретомъ не было и слѣда сходства, исключая развѣ того, что портретъ, очевидно, изображалъ человѣка, а при нѣкоторомъ усиліи можно было догадаться, что онъ изображалъ женщину. Большіе, широко открытые глаза глухонѣмой съ тревожнымъ выраженіемъ ожиданія были устремлены на Уллу — не было возможности избѣгнуть отвѣта.

— Дорогая моя Этти, сказала нѣжно Улла, взявъ обѣими руками ея голову и говоря только губами, чтобы Леви не могъ слышать, я не хочу тебя огорчать, но не могу не сказать, что у тебя нѣтъ никакого умѣнья подмѣчать сходство, нѣтъ таланта рисовать портреты — но отсюда не слѣдуетъ, что у тебя нѣтъ вовсе способностей къ живописи, можетъ быть для самостоятельныхъ этюдовъ.

Подвижное личико Этти омрачилось, глаза наполнились слезами и она отвернулась, чтобы скрыть ихъ. Весь этотъ вечеръ она ходила какъ въ воду опущенная. По на слѣдующій день она вновь принялась за рисованіе и міръ иллюзій опять завладѣлъ ею. Никто не пророкъ въ отечествѣ своемъ, думала она. Неужели такой извѣстный художникъ, какъ Левисонъ, захотѣлъ бы такъ много заниматься съ нею, если бы у нея не было таланта.

Однажды послѣ обѣда Леви отправился на склонъ горы и прилегъ отдохнуть подъ ольхами, между тѣмъ какъ Улла и Этти играли возлѣ него съ сыномъ Мартты. На лугу нѣсколько дѣвушекъ гребли сѣно, а между ними находилась и Маргита. Солнце палило, ожидался дождь и прикащикъ забралъ со двора всѣхъ дѣвушекъ, чтобы поскорѣе убрать сѣно. Маргита очень любила такого рода работы и дѣлала свое дѣло съ необыкновенною быстротою и увѣренностью, продолжая сохранять свойственное ей достоинство. Она сняла съ себя бѣлую рубашку и черный лифъ и была въ одномъ бѣльѣ и въ короткой красной нижней юбкѣ.

Вниманіе Леви было возбуждено; онъ приподнялся на локтѣ, слѣдя за нею глазами.

— На что ты засмотрѣлся? спросила Улла.

— Какъ она хороша въ такомъ видѣ, отвѣтилъ онъ. Эта круглая шея и загорѣлыя руки — а мы сидѣли и рисовали ее въ рубашкѣ съ длинными рукавами! Этого не должно быть больше.

Улла и прежде думала объ этомъ, но не рѣшалась предложить. Маргита была въ домѣ какъ бы пріемною дочерью или младшею сестрою, и Улла испытывала по отношенію ея такое же чувство стыдливости, какъ будто вопросъ шелъ о ней самой.

Она сказала это Леви, но онъ отвѣтилъ ей, что никогда не ожидалъ отъ нея такихъ предразсудковъ. Развѣ она сама, Улла, не выставляла на балахъ своей шеи и плечъ передъ совершенно посторонними, незнакомыми людьми. Онъ никогда не позволялъ себѣ съ нею такихъ вольностей, какъ они, — напр. никогда не бралъ ее за талію, вообще никогда не рѣшался дотрогиваться до нея, только смотрѣлъ на нее издали, на разстояніи трехъ шаговъ. Затѣмъ, подозвавъ Маргиту, онъ сказалъ:

— Вотъ какою я хочу видѣть тебя на картинѣ. Будь мила, не надѣвай на слѣдующій сеансъ верхней рубашки. Нѣтъ никакого удовольствія рисовать бѣлыя рубашки.

Улла была также очень рада, что избавилась отъ рубашки. Бѣлое личико ребенка несравненно лучше выдѣлялось на смугломъ тѣлѣ матери.

Улла не замѣчала, что Маргита начинала чувствовать безпокойство отъ постоянно обращаемыхъ на нее взоровъ художника. Куда бы она ни шла, гдѣ бы ни стояла, ей всегда казалось, что онъ слѣдитъ за ней и лицо ея принимало напряженное выраженіе, точно она ожидала каждую минуту объясненія въ любви и считала необходимымъ быть на сторожѣ. Хотя онъ повторялъ часто, что только сюжетъ картины, борьба ребенка съ матерью, заставилъ его выбрать ее моделью, она тѣмъ не менѣе была убѣждена, что онъ находилъ ее красивою; она часто смотрѣлась теперь въ зеркало и все больше и больше сердилась на мальчика, какъ онъ приводилъ въ безпорядокъ ея туалетъ.

Прошло уже нѣсколько дней безъ писемъ отъ Фалька. Улла знала, что операція прошла благополучно и что онъ уже здоровъ, но день его пріѣзда былъ еще не назначенъ. Разъ, когда она сидѣла за своей работой, онъ внезапно вошелъ въ комнату.

Все это послѣднее время Улла мало думала о немъ. Она уже не чувствовала, какъ тогда на пароходѣ, что не будетъ знать ни одной минуты покоя, пока онъ не вернется домой, что все лѣто будетъ отравлено для нее мыслью, что онъ лежитъ въ большой больничной палатѣ и страдаетъ. Эти послѣднія недѣли всѣ ея мысли сосредоточивались исключительно на живописи и ея визиты къ маленькому Рольфу съ каждымъ разомъ сокращались.

Но въ ту минуту, когда она услышала его шаги на лѣстницѣ, когда ея сердце, скорѣе чѣмъ ея слухъ, подсказало ей, что это онъ, лицо ея дрогнуло, палитра и кисть выпали изъ рукъ, глаза засіяли радостью. Она не встала, не бросилась ему на встрѣчу, но все окружающее исчезло, она слышала только его голосъ, видѣла только его, и когда онъ подошелъ къ ней и поцѣловалъ, такое счастье выразилось на ея лицѣ, что оно совершенно преобразилось.

Леви видѣлъ все это и въ немъ начало возбуждаться злобное чувство, удивившее его самого. Онъ, конечно, былъ влюбленъ въ Уллу прошлую зиму въ Римѣ, но ему казалось, что онъ уже успѣлъ заглушить въ себѣ это чувство. Онъ спокойно прожилъ съ нею все это время, относясь къ ней съ полнымъ равнодушіемъ, какъ другъ и товарищъ, который знаетъ, что никогда не можетъ сдѣлаться для нея болѣе близкимъ существомъ. Но когда онъ увидѣлъ, какъ она глубоко привязана къ другому, какъ эта сдержанная женщина умѣетъ любить, — имъ охватило какое-то бѣшенство, онъ готовъ былъ броситься на Фалька и задушить его. Это было какъ бы сумасшествіе — физическое недомоганіе. Онъ всталъ, но его колѣни дрожали.

Это длилось только минуту. Фалькъ увелъ свою жену изъ комнаты, не поклонившись другимъ.

Леви сѣлъ и провелъ рукою по глазамъ. Когда онъ поднялъ ихъ, онъ увидѣлъ, что передъ нимъ стоитъ Маргита. Она спрашивала его, что съ нимъ. Не сознавая, во снѣ ли онъ, или на яву, онъ внезапно обнялъ ее за талію, притянулъ къ себѣ на колѣни и поцѣловалъ въ шею.

Этотъ поцѣлуй облегчилъ его, онъ почувствовалъ какъ-бы цѣлительный бальзамъ на своихъ губахъ, когда прижалъ ихъ къ ея теплому тѣлу, — и она не сопротивлялась. Онъ не замѣчалъ Этти и забылъ, что она тоже въ комнатѣ. Онъ не зналъ, какъ долго это длилось, когда предъ нимъ внезапно появился Фалькъ. Схвативъ Маргиту грубо за плечи, онъ отбросилъ ее на другой конецъ комнаты и затѣмъ кинулся къ Леви, взялъ его за плечи и потрясъ, съ трудомъ переводя дыханіе.

— Вонъ! вонъ изъ моего дома — немедленно! вырвалось у него сдавленнымъ крикомъ.

Леви поблѣднѣлъ отъ злости, но не могъ проговорить ни одного слова. Фалькъ буквально вышвырнулъ его за дверь и заперъ ее за нимъ; затѣмъ, обращаясь къ Маргитѣ:

— Ты, которую я взялъ въ свой домъ и съ которой обращался, какъ съ дочерью, вскричалъ онъ. Уходи, уходи, уходи! — я не хочу тебя больше видѣть.

Маргита начала громко рыдать, закрывая лицо руками.

— Убирайся! закричалъ онъ. Крокодиловы слезы! Комедія! Уходи!

Маргита ушла, громко рыдая. Когда Леви посадилъ Маргиту на колѣни, Этти прижалась за колопны, страшно сконфузившись. Она и теперь стояла тамъ, держась судорожно за сердце, между тѣмъ какъ ея зубы стучали, а руки дрожали.

Лицо Уллы, вошедшей въ комнату вслѣдъ за Фалькомъ, приняло холодное, надменное выраженіе. Она еще никогда не присутствовала при такой вспышкѣ; она ее не испугала, но оттолкнула отъ человѣка, котораго она только что такъ нѣжно обнимала. Какое право имѣлъ онъ изрекать такимъ образомъ свой судъ и приговоръ, съ какой стати долженъ былъ Леви отвѣчать передъ нимъ за свои поступки. Въ этомъ необузданномъ гнѣвѣ было что-то оскорблявшее ее, точно онъ былъ направленъ противъ нея самой.

Потрясеніе было слишкомъ сильно для слабаго организма Этти; ея глаза внезапно помутились, она схватилась за стулъ, но тотчасъ выпустила его и съ крикомъ упала на полъ.

У нея и прежде бывали такіе припадки; Улла не разъ присутствовала при нихъ, но, взолнованная всею предыдущею сценою, она совершенно растерялась и бросилась за водою, оставивъ Этти на полу безъ чувствъ.

Обморокъ молодой дѣвушки подѣйствовалъ на Фалька отрезвляющимъ образомъ. Его практическая натура и умѣніе приносить нуждающимся помощь одержали перевѣсъ надъ его гнѣвомъ; онъ кинулся къ Этти, чтобы поднять ее и снесть на постель, сталъ возлѣ нея на колѣни и началъ говорить съ нею нѣжнымъ, ласковымъ голосомъ.

— Этти моя, Этти моя, что это съ тобою, посмотри на меня я испугалъ тебя, бѣдняжку; теперь мнѣ стыдно самого себя, успокойся, Этти дорогая, я никогда больше не буду тебя пугать.

Она медленно открыла глаза и посмотрѣла на его близко наклоненное къ ней лицо, думая, что онъ душитъ ее между тѣмъ какъ онъ пытался разшнуровать ея корсетъ.

Теперь этого ужъ не нужно было, припадокъ прошелъ, но она продолжала лежать неподвижно на его рукахъ. Краска быстро вернулась къ щекамъ, она глубоко вздохнула нѣсколько разъ, губы были полуоткрыты, а глаза влажны и блестящи.

Съ этой минуты небесная любовь Этти обратилась въ чисто земную; она больше не фантазировала о томъ, что будетъ принадлежать любимому человѣку въ будущей жизни; она мечтала отдаться ему уже въ этой жизни и дрожала отъ счастья при его прикосновеніи.

XIV.

День былъ страшно жаркій и въ воздухѣ чуялось приближеніе грозы. Погода эта, быть можетъ, не мало способствовала тому нервному разстройству, которое чувствовалось всѣми живущими въ домѣ.

Леви уѣхалъ не простившись, Маргита сидѣла въ своей комнатѣ, заливаясь слезами, а Фалькъ заперся у себя въ кабинетѣ; его мать была у него.

Улла и Этти стояли у окна въ пріемной.

Во всемъ домѣ царствовала необыкновенная духота. Всѣ окна были открыты настежъ, но воздухъ былъ совершенно неподвиженъ. Ничто не шевелилось, и эта духота такъ сильно подѣйствовала на Уллу, что она почувствовала большую слабость и, обливаясь потомъ, опустилась на стулъ, жалуясь на нестерпимый зной, между тѣмъ какъ Этти стояла бодро, съ блестящими глазами и такимъ напряженнымъ выраженіемъ лица, какъ будто она съ минуты на минуту ожидала чего то грандіознаго, величественнаго.

Наконецъ въ окно повѣялъ легкій вѣтерокъ. Въ воздухѣ сильно потемнѣло и упало нѣсколько капель дождя. Это еще не былъ настоящій дождь, а только большія тяжелыя капли.

На большой дорогѣ поднялось облако пыли; оно пронеслось мимо дома и ворвалось отчасти въ окно.

Затѣмъ все опять стихло. Но Этти не сводила глазъ съ одного свѣтлаго, легкаго облака съ разноцвѣтными оттѣнками, которое стояло низко надъ селомъ. Изъ него-то должна была разразиться гроза.

Раздался звукъ, какъ отъ удара объ землю множества копытъ. Цѣлый табунъ лошадей пронесся мимо галопомъ, спасаясь отъ непогоды и оставляя за собою громадный столбъ пыли.

Улла чувствовала себя съ каждою минутою хуже. Она съ трудомъ дышала, ей казалось, что ее стѣсняетъ платье; она растегнула плотно облегавшій ее лифъ, такъ что показалась бѣлая рубашка.

Ну! Наконецъ! Облако внизу какъ бы раскрылось; какая яркая большая полоса свѣта вышла изъ него! Вскорѣ за нею послышался отдаленный, раскатистый ударъ грома.

Все еще нѣтъ дождя. Даже отдѣльныя тяжелыя капли перестали падать.

Опять молнія, сопровождаемая короткимъ ударомъ. И вотъ одинъ за другимъ раздались съ разныхъ мѣстъ болѣе или менѣе продолжительные удары грома, чередуясь съ молніей. Село исчезло, исчезла и гора; среди глубокой темноты, еще усиливавшейся отъ блестящихъ молній, стоялъ одиноко на склонѣ горы деревянный домикъ, который буря, казалось, готова была снесть.

Теперь только начался настоящій дождь, точно разверзлись всѣ небеса. Онъ билъ безпощадно по стекламъ и вскорѣ всѣ маленькія горныя тропинки обратились въ проточные ручьи, впадавшіе одинъ въ другой.

Улла вздохнула глубоко съ облегченіемъ.

— Неправда-ли, какъ хорошо! вскричала Этти. Какъ такой день очищаетъ все, освѣжаетъ!

Она стояла у открытаго окна и выглядывала изъ него, держась за раму. Съ промокшей до корня волосъ головою она наконецъ выпрямилась, закрыла окно и сказала, покраснѣвъ:

— Это какъ гнѣвъ, святой гнѣвъ, гнѣвъ на безобразный поступокъ. Онъ проносится какъ гроза надъ людьми, когда они грѣшатъ. Да, гнѣвъ такое же чудное явленіе, какъ молнія.

— Это говоришь ты, Этти — ты, апостолъ любви!

— А развѣ Богъ не гнѣвался на горѣ Синаѣ? возразила Этти; а развѣ самъ Іисусъ не негодовалъ на торговцевъ въ храмѣ, когда выгонялъ ихъ изъ него? Я увѣрена, что онъ никогда не былъ такъ хорошъ, какъ въ это время, и была бы счастлива, если бы могла въ эту минуту пасть ему въ ноги и молиться на него.

XV.

Улла была въ очень дурномъ расположеніи духа. Мысль, что Фалькъ безобразно поступилъ съ ней, неотвязно преслѣдовала ее. Вспышка необузданнаго гнѣва, казавшаяся такою прекрасною Этти, осталась для нея непріятнымъ воспоминаніемъ, которое ложилось какъ бы тѣнью на ея будущее. Ея умѣніе владѣть собою, врожденное въ ней отвращеніе къ крайностямъ и насилію заставляли ее быть очень чуткой ко всякаго рода сильнымъ душевнымъ волненіямъ; они сильнѣе дѣйствовали на нее, чѣмъ на другія, болѣе нервныя натуры, именно потому, что стояли въ такомъ рѣзкомъ противорѣчіи съ ея спокойнымъ нравомъ. Темпераментъ ея требовалъ равновѣсія и гармоніи.

Въ первую минуту она не взволновалась такъ сильно, какъ, напримѣръ, Этти; въ этотъ разъ, какъ и вообще всегда, она только позже почувствовала негодованіе. Мысль о случившемся съ каждымъ днемъ все сильнѣе мучила ее. Ея другъ молодости, къ которому она чувствовала всегда большое расположеніе, былъ такимъ позорнымъ образомъ выгнанъ изъ ея дома, между тѣмъ, какъ она знала отлично, что, какъ ни былъ легкомысленъ его поступокъ, въ основаніи его не было ничего особенно дурного, — это воспоминаніе не давало ей ни минуты покоя. Какое право имѣлъ Фалькъ быть такимъ строгимъ? Развѣ онъ самъ лучше поступалъ, когда ухаживалъ за Анною Краббе? Какъ могъ онъ быть такимъ заносчивымъ? Какъ смѣлъ онъ выступать судьей надъ другимъ человѣкомъ?

Она скрывала свое недовольство и не говорила ему ни слова, но онъ ясно видѣлъ, что она сердится на него, по сдержанности ея обращенія, по тому, какъ она отстранялась отъ всякаго сближенія съ нимъ, наконецъ, по надменному выраженію ея лица, которое появлялось на немъ всегда, когда она была въ такомъ настроеніи; это сильно оскорбляло его, поэтому онъ даже самъ себѣ не рѣшался сознаться, что былъ неправъ. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы вымаливать, какъ милостыни, нѣжность, въ которой она ему отказывала; онъ ходилъ по школѣ пасмурный, сердитый, настоящее олицетвореніе грозы, придираясь къ школьникамъ и слугамъ за такія мелочи, на которыя прежде не обратилъ бы никакого вниманія. Улла часто слышала, какъ онъ въ гнѣвѣ возвышалъ свой голосъ; онъ ходилъ такими большими и громкими шагами, что весь домъ дрожалъ и всѣ старались избѣгать его. Это не мало способствовало поддерживанію въ ней нервнаго настроенія. Она вздрагивала и вскакивала со стула, какъ только онъ отворялъ дверь или поднимался по лѣстницѣ и старалась возможно рѣже попадаться ему на глаза.

Маргита была такъ напугана, что не рѣшалась выходить изъ своей комнаты, пока Фалькъ былъ дома. Каждый разъ, когда она видѣла Уллу, она начинала плакать, закрывая лицо руками и стараясь подѣйствовать на Уллу, чтобы она расположила въ ея пользу Фалька и смягчила его гнѣвъ.

Одна только Этти чувствовала себя хорошо въ гнетущей атмосферѣ, царствовавшей въ домѣ. Ей все казалось, что вотъ-вотъ должно случиться нѣчто грандіозное, величественное, напоминающіе гнѣвъ Іеговы на дѣтей Израиля, и напряженіе, которое поддерживалось въ ней этимъ чувствомъ, заставляло ее быть добрѣе обыкновеннаго. Она смотрѣла на взволнованное лицо Фалька и его сдвинутыя брови съ чувствомъ глубокаго благоговѣнія; въ то же время сердце ея усиленно билось при мысли, что это разгнѣванное божество держало ее на своихъ рукахъ, ласкало ее и говорило ей нѣжныя слова. Она все болѣе. и болѣе увлекалась этими фантазіями и ея прежнія спиритуалистическія мечты о другомъ лучшемъ мірѣ уступили мѣсто другимъ мечтамъ, горазда болѣе нездороваго свойства, которыя вращались главнымъ образомъ вокругъ счастья чисто земной любви.

Это приводило ее по временамъ въ болѣзненное состояніе; въ головѣ стучало, дыханіе спиралось въ груди. Ей казалось, что она задохнется, если не довѣритъ кому нибудь своей тайны, и вотъ однажды, когда Маргита еще подогрѣла ея воображеніе, разговорившись о Леви, поцѣлуи котораго тоже зажгли ея кровь и приведи ее въ мечтательно-любовное настроеніе, она не могла удержаться и стала дѣлать намеки, что и у нея была тоже любовная исторія. Любопытство Мартты было возбуждено; она начала задавать ей одинъ вопросъ за другимъ, и Этти невольно сказала больше, чѣмъ намѣревалась сказать сначала и принуждена была кромѣ того насочинить многое такое, чего никогда не было, чтобы не дать Маргитѣ возможности догадаться, кто герои ея романа.

Такимъ образомъ мало по малу между обѣими однолѣтками-дѣвушками завязались самыя интимныя отношенія; по цѣлымъ часамъ сидѣли онѣ вмѣстѣ, разговаривая оживленно губами, такъ, что не слышно было ни одного звука; такой способъ разговора, которому Маргита быстро научилась, имѣлъ то большое преимущество, что онѣ могли повѣрять другъ другу самыя сокровенныя свои тайны, не опасаясь, что кто-нибудь ихъ подслушаетъ.

Обѣ дѣвушки, несмотря на различіе въ характерѣ и воспитаніи, пришли одновременно къ тому критическому моменту, когда ничѣмъ не занятая фантазія поддается всецѣло вліянію эротическихъ чувствъ. Маргита уже кое-что пережила и ей было о чемъ разсказывать, у Этти были однѣ только мечты, но ими обѣими овладѣло одно и то же страстное томленіе и своими полупризнаніями онѣ только разжигали другъ въ другѣ эти чувства.

Исторія Этти съ каждымъ днемъ принимала большіе размѣры. Вначалѣ это былъ нѣкто, кого она любила втайнѣ, не будучи увѣренной въ его взаимности, по крайней мѣрѣ не будучи увѣренной вполнѣ, но когда Маргита начала настойчиво разспрашивать, что же между ними произошло, она наконецъ намекнула слегка, что онъ разъ — нѣтъ, два раза обнялъ ее, и сдѣлалъ это такимъ образомъ, что — нѣтъ, больше она ничего не скажетъ.

— Но онъ просилъ ея руки?

— Нѣтъ, для этого было препятствіе, большое, неодолимое препятствіе.

Она не хотѣла говорить, какое это препятствіе, но такъ какъ Маргита высказала предположеніе, что онъ вѣроятно слишкомъ знатный господинъ для Этти — какъ напр. Леви для нея — Этти не могла согласиться съ этимъ предположеніемъ; препятствіе было бы въ такомъ случаѣ слишкомъ ничтожно, любовь его всегда могла бы съ нимъ справиться; нѣтъ, это было нѣчто другое, что съ его благороднымъ чистымъ характеромъ…

— Онъ можетъ быть женатъ? спросила Маргита, которая была всегда очень быстра въ соображеніи, когда вопросъ касался любви.

Этти такъ сильно покраснѣла, что на предположеніе Маргиты не требовалось дальнѣйшихъ подтвержденіи.

— Вотъ въ чемъ весь трагизмъ нашихъ отношеній, сказала она. Онъ женатъ. Но съ женою у него все порвано — съ того дня…

— Когда онъ тебя обнялъ, подсказала Маргита, которая не затрудняласъ такъ, какъ Этти, пріисканіемъ ясныхъ словъ

Оставшись одной послѣ этого признанія, Этти почувствовала сильное безпокойство. Она не спала всю ночь, ворочаясь на постели. Она задавала себѣ безпрерывно вопросъ, не солгала-ли она Маргитѣ; но продолжая въ то же время мечтать, она въ концѣ концовъ увѣрила себя, что это все правда, что онъ носитъ въ душѣ тайную любовь къ ней и что это было дѣйствительной причиной его размолвки съ Уллой.

Наступалъ день отъѣзда Этти, но мысль разстаться съ своимъ кумиромъ казалась ей столь ужасной, что она день и ночь молила Бога помѣшать ея отъѣзду. Она не могла придумать, какое могло бы быть препятствіе, такъ какъ для нея была уже найдена спутница, а въ послѣднемъ письмѣ матери было выражено желаніе, чтобы она скорѣе возвращалась домой: больная чувствовала себя такъ нехорошо, что день это дня ожидала смерти. Но она повторяла эти самыя фразы въ теченіе многихъ лѣтъ и Этти перестала въ нихъ вѣрить; въ своемъ отчаяніи по поводу предстоящей разлуки она просила Бога, чтобы дама, которая должна была сопутствовать et изъ Христіаніи въ Стокгольмъ, заболѣла или почему-либо другому оказалась въ невозможности ѣхать. Но все было напрасно; день отъѣзда былъ назначенъ, а Фалькъ долженъ былъ провести ее черезъ горы верхомъ, и посадить на пароходъ; эти два дня путешествія съ нимъ наединѣ были ея единственнымъ утѣшеніемъ. Это будутъ послѣдніе счастливые дни въ ея жизни думала она, затѣмъ наступитъ безнадежный мракъ. Всю послѣднюю ночь простояла она на колѣняхъ, молясь, чтобы Господь разстроилъ поѣздку. И когда она проснулась поутру и начала укладывать свои вещи въ чемоданъ, она нисколько не удивилась при видѣ Уллы, которая вошла къ ней со словами:

— Ты не поѣдешь, моя дорогая, милая Этти. Ты останешься у насъ и мы постараемся, чтобы тебѣ посчастливѣе жилось у насъ.

При этомъ она крѣпко обняла ее и нѣжно прижала къ себѣ съ взволнованнымъ лицомъ.

— Она скончалась, Этти — но это вѣдь къ лучшему — ты знаешь, какъ тяжела была ея жизнь.

Этти вырвалась изъ объятій Уллы; руки ея безпомощно опустились. Она стояла нѣсколько минутъ съ выраженіемъ безмолвнаго ужаса на лицѣ, затѣмъ разразилась громкими рыданіями:

— О Боже, я не этого хотѣла — о Боже, это я убила ее!

Она бросилась на диванъ и когда Улла попробовала приласкать ее, она оттолкнула ее отъ себя.

— Оставь меня — оставь меня, вскричала она.

Весь день пролежала она на диванѣ, не переставая плакать; она отказывалась отъ пищи и страстно молила оставить ее одну. Къ вечеру къ ней зашелъ Фалькъ. Онъ засталъ ее въ томъ же положеніи. Она не замѣтила, когда онъ вошелъ. Онъ приблизился къ ней, взялъ ее за талію, привлекъ къ себѣ и поцѣловалъ въ лобъ. Она громко вскрикнула, когда онъ прикоснулся къ ней; слезы остановились въ горлѣ, она съ трудомъ дышала, смотря на него воспаленными глазами, съ открытымъ ртомъ.

— Ты не должна такъ страшно горевать, сказалъ онъ нѣжно. Ты навсегда останешься у насъ, и я и Улла будемъ для тебя братомъ и сестрою.

Она склонила свою голову ему на грудь и заплакала, но это. ужъ были не слезы горя, а слезы какого-то счастливаго экстаза. Онъ сѣлъ рядомъ съ ней, продолжая обнимать ее. Онъ прижималъ ее къ себѣ нѣжно и ласково, точно передъ нимъ былъ маленькій ребенокъ, не думая нисколько о томъ, что она можетъ перетолковать въ другомъ смыслѣ его нѣжность, вызванную глубокимъ состраданіемъ къ несчастному безпомощному существу.

Улла вошла и при видѣ нѣжной группы сказала, улыбаясь:

— Да, мнѣ такъ и казалось, что если кто можетъ ее утѣшить, такъ это именно ты.

При ласковомъ звукѣ ея голоса Фалькъ поднялъ голову и протянулъ ей руку. Она дала ему свою и онъ поцѣловалъ ее; другая его рука поддерживала голову Этти, которая лежала на его колѣняхъ, закрывая лицо руками.

При сдѣланномъ имъ движеніи она привстала и увидала какъ бы во снѣ, что онъ цѣлуетъ руку Уллы. Она вскочила, точно ужаленная, и выбѣжала вонъ изъ комнаты.

— Какъ это странно, что она въ послѣднее время начала относиться ко мнѣ съ какою-то враждебностью, сказала Улла. Я нахожу, что тебѣ слѣдуетъ быть съ ней немного осторожнѣе, Ральфъ.

— Что ты? неужели ты думаешь…

— Я боюсь, что она влюбилась въ тебя.

— Она! влюбилась! Бѣдняжка! Мнѣ этого никогда не приходило въ голову. Я считалъ ее какъ бы 12—13 лѣтнимъ ребенкомъ.

XVI.

Въ Іокельгеймѣ дѣлались приготовленія для большаго собранія, на которое приглашались отовсюду друзья высшаго народнаго образованія. Эти собранія были всегда важными событіями въ школѣ и доставляли на цѣлыя недѣли пищу для разговоровъ во всей окружности. Старая г-жа Фалькъ никогда не чувствовала себя такою счастливою, какъ въ эти дни, когда весь домъ былъ полонъ гостей, а примыкавшая къ столовой большая зала — вся заставлена столами и скамьями. Не только живущіе въ домѣ гости, но и большинство остальныхъ посѣтителей обѣдало эти три дня въ Іокельгеймѣ, и хотя кушанья подавались самыя простыя, обыкновенныя, но требовалось не мало труда, чтобы заготовить все нужное на такое количество ртовъ.

Для Маргиты эти приготовленія представляли пріятную перемѣну въ ея однообразной, бездѣятельной жизни. Она была очень трудолюбивая отъ природы и вообще очень любила хозяйство; теперь у нея не было времени обмѣниваться признаніями съ Этти; для нея было гораздо интереснѣе приготовлять сосиски и мѣсить тѣсто, чѣмъ мечтать объ исчезнувшемъ художникѣ или о Сѣверномъ Гуннарѣ, трудившемся для нея на далекомъ западѣ.

Первыми пріѣхали Биркъ и его молодая бѣлокурая жена. Они были приглашены остановиться у Фалька, и Улла, дружелюбно относившаяся къ маленькой женщинѣ, оказала ей самый теплый пріемъ. Вообще она чувствовала себя совершенно чужой среди собравшагося у нея въ домѣ общества. Они были всѣ тѣсно связаны другъ съ другомъ, а въ ихъ обращеніи съ нею проглядывало сострадательное дружелюбіе, мало трогавшее ее. Она знала, что они всѣ сожалѣютъ о ней за ея невѣріе, и рано или поздно будутъ пробовать убѣдить ее, обратить на путь истинный.

Самъ Фалькъ не дѣлалъ никогда попытокъ въ этомъ направленіи, также и его мать. Они были очень оптимистичны въ своей вѣрѣ и глубоко убѣждены, что со временемъ всѣ придутъ къ познанію истины, такъ что мало безпокоились невѣріемъ Уллы. Притомъ они знали ея упрямую натуру, знали, что на нее нельзя дѣйствовать натискомъ; лучше было оставить ее въ покоѣ и предать все на волю Божію. Старая г-жа Фалькъ возлагала много надеждъ на это собраніе, такъ какъ взаимная братская привязанность и религіозный энтузіазмъ участниковъ нерѣдко приводили къ обращеніямъ.

Не смотря на то, что никто ничего не говорилъ ей, Улла догадывалась, чего отъ нея ожидаютъ, и еще болѣе прежняго замкнулась въ себѣ. Всѣ эти дни она чувствовала себя несчастной, одинокой и лишней. Привязанность и поклоненіе, какими былъ окруженъ Фалькъ, только сильнѣе возбуждали ее противъ него, заставляли ее еще болѣе критически относиться къ нему и сознавать сильнѣе прежняго, какъ несправедливо поступилъ онъ съ ней.

Когда онъ стоялъ на кафедрѣ въ большой залѣ, украшенной флагами и зеленью, когда всѣ взоры съ восхищеніемъ обращались къ нему, а многіе глаза наполнялись слезами, когда раздавалась его горячая восторженная рѣчь, въ которой онъ говорилъ о силѣ любви и о томъ братствѣ, которое со временемъ повсемѣстно возникнетъ между людьми, какъ только они познаютъ истину — одно только существо въ залѣ слушало его рѣчь равнодушно и для одного только слова его казались пустыми и безсмысленными — и это была его жена. Какъ это мучило ее! Она говорила себѣ, что она несправедлива относительно него, что онъ могъ разъ поступить дурно, но что вообще жизнь его соотвѣтствовала вполнѣ его ученью, и что она не знала болѣе неэгоистичной и болѣе цѣльной натуры, чѣмъ его. Но это ничего не помогало; она не могла вдохновляться тѣмъ, что вдохновляло его; она сознавала себя чужой тому, что наполняло его душу, и въ ея критическомъ отношеніи къ нему была не малая доля ревности.

На третій день, когда многіе разъѣхались и остался только тѣсный кружокъ близкихъ людей, а трогательное, сердечное настроеніе, господствовавшее во всемъ собраніи, достигло своего апогея, Биркъ предложилъ причаститься всѣмъ въ компаніи раньше чѣмъ разстаться. То обстоятельство, что такого рода случайныя причастія были воспрещены закономъ, не представляло никакого значенія для этого маленькаго кружка вѣрующихъ, который боролся прежде всего за духовную свободу и за право отправлять свои религіозныя обязанности такъ, какъ каждый считалъ наиболѣе справедливымъ.

Услышавъ объ этомъ предложеніи, Улла вышла изъ комнаты. Фалькъ спросилъ Эгти, не желаетъ-ли она принять участіе въ празднествѣ, но она отскочила отъ него съ испугомъ.

— Я не готова, сказала она. О нѣтъ, я такъ бы хотѣла — но я не смѣю.

Фалькъ пошелъ къ Уллѣ въ ея комнату и сказалъ взволнованнымъ голосомъ, что отъ нея зависитъ, чтобы онъ былъ вмѣстѣ съ другими.

— Отъ меня? спросила она съ удивленіемъ. Ты не хочешь, конечно, этимъ сказать, что желаешь, чтобы я вмѣстѣ съ вами…

— Нѣтъ, дорогая — я никогда этого не думалъ — хотя еслибы это случилось, день этотъ былъ бы счастливѣйшимъ въ моей жизни — но объ этомъ нечего и говорить, я слишкомъ уважаю твои убѣжденія, и тысячу разъ больше люблю тебя такою, какъ теперь, чѣмъ если бы ты была похожа на многихъ другихъ женщинъ, которыя примыкаютъ къ намъ изъ-за своихъ мужей или потому, что не имѣютъ собственныхъ убѣжденій — но не объ этомъ хотѣлъ я говорить съ тобою. Я тебя обидѣлъ и ты меня еще не простила. Съ этимъ чувствомъ разлада между нами я не могу участвовать въ празднествѣ любви.

— Я думала, что ты считаешь себя правымъ, отвѣтила Улла нѣсколько рѣзкимъ, нервнымъ тономъ. Ей было тяжело затрагивать этотъ предметъ.

— Да, мнѣ казалось сначала, что я правъ. Но когда я затѣмъ увидѣлъ, какъ глубоко оскорбилъ тебя, я сталъ спрашивать себя, не было ли у меня, когда я разсердился, какой-нибудь задней мысли — одно ли только негодованіе на легкомысліе Леви и безстыдство Маргнты возбудило во мнѣ такой сильный гнѣвъ — и я принужденъ былъ сознаться себѣ, что сюда примѣшивалась и не малая доза ревности.

— Ревность?

— Да, я все время думалъ, что Леви влюбленъ въ тебя и потому терпѣть его не могъ. Ахъ, если бы ты знала, какъ я въ госпиталѣ мучился при мысли, что онъ здѣсь живетъ съ тобою подъ одною крышею — это было просто невыносимо.

Онъ подошелъ къ ея письменному столу и сталъ перерывать ея бумаги.

— Если ты желаешь, я напишу Леви и извинюсь.

Онъ сѣлъ и началъ писать, не ожидая ея отвѣта, и затѣмъ протянулъ ей письмо. Въ немъ было открытое, сердечное извиненіе за нанесенное имъ оскорбленіе, глубокое сожалѣніе, что другъ его жены былъ принужденъ выѣхать изъ ея дома такимъ непріятнымъ образомъ. Въ заключеніе онъ выражалъ желаніе, чтобы Леви еще разъ посѣтилъ ихъ; онъ покажетъ ему тогда, какъ искренно онъ раскаивается въ своемъ безобразномъ поступкѣ.

Улла поблагодарила его взглядомъ и протянула руку; онъ удержалъ ее въ своей и, нагнувшись, поцѣловалъ жену въ голову.

— Теперь я попрошу у тебя прощенія, — сказалъ онъ. — Ты еще не сказала, что простила меня.

Она приподнялась со стула, обняла его и спрятала свое лицо на его груди.

— Не говори болѣе объ этомъ, — отвѣтила она. — Я этого не люблю — мнѣ страшно непріятно.

— Все еще? Развѣ ты этого никогда не забудешь?

— Я не это хочу сказать — мнѣ непріятно, что ты — мнѣ не за что тебя прощать — нѣтъ, молчи, я не хочу слышать этого слова: мнѣ непріятно быть самой неправой относительно тебя, да я и бываю часто неправой — не будемъ говорить о томъ, чтобы прощать другъ друга, — поговоримъ лучше о томъ, чтобы любить другъ друга.

— Спасибо, — сказалъ онъ. — Теперь я съ чистою совѣстью могу быть съ ними сегодня вечеромъ.

— Но какъ это все кажется страннымъ, — замѣтила Улла. — Я не понимаю, почему это совмѣстное причастіе можетъ имѣть для тебя такое большое значеніе. Ты же вѣдь вѣришь не такъ, какъ они?

— Да для меня это вовсе не вопросъ вѣры, — для меня это просто празднество въ воспоминаніе прошедшаго, пиръ любви, — оно напоминаетъ мнѣ въ жизни ученіе Христа и скрѣпляетъ мой союзъ съ моими единовѣрными. Я испытываю то же, что и ты, когда хотѣла этою зимою праздновать Рождество такъ, какъ это дѣлалось въ домѣ твоихъ родителей, потому что это напоминало тебѣ о нихъ.

Слабый, застѣнчивый стукъ въ дверь прервалъ ихъ разговоръ. Фалькъ открылъ дверь и увидѣлъ г-жу Биркъ, спрашивавшую нерѣшительно, можно ли ей войти. Фалькъ пропустилъ ее и сошелъ внизъ.

— Будете ли и вы причащаться съ ними? спросила ее Улла.

— Да — это именно и привело меня къ вамъ. Я хотѣла васъ просить; но можетъ быть вашъ мужъ уже попросилъ васъ.

— О чемъ?

— Чтобы вы сошли внизъ и посидѣли съ нами, — я не говорю, чтобы вы причащались, я только прошу васъ присутствовать при этомъ и послушать, какъ мы будемъ пѣть наши чудные псалмы, посмотрѣть, какими счастливыми мы будемъ всѣ себя чувствовать.

— Нѣтъ, я этого не могу, — сказала Улла, — никакъ не могу. Если бы я была съ вами, я чувствовала бы себя такъ же неловко, какъ если бы присутствовала непрошенной на семейномъ торжествѣ или при любовномъ свиданіи.

— Но можетъ быть вы хоть посидите въ сосѣдней комнатѣ, послушаете нашего пѣнія, побудете мысленно съ нами? Мы всѣ будемъ сегодня вечеромъ молиться за васъ.

Лицо Уллы дрогнуло.

— Это васъ оскорбляетъ? — спросила несмѣло г-жа Биркъ.

— Нѣтъ, — но сознаюсь, что это мнѣ непріятно, — отвѣтила она.

— Простите въ такомъ случаѣ, что я заговорила объ этомъ, — сказала маленькая женщина, вставая со слезами на глазахъ. — Но я такъ полюбила васъ, что не могу не вспоминать вашего имени въ своихъ молитвахъ. Но я никогда больше не буду говорить объ этомъ, если это вамъ не нравится.

— Благодарю васъ очень за вашу дружбу, — сказала Улла, пожимая крѣпко ея руку.

Раздалось внизу пѣніе псалма; Улла встала, проводила г-жу Биркъ и сошла въ пріемную, изъ которой была открыта дверь въ большую залу. Она чувствовала себя тронутою привязанностью этого маленькаго застѣнчиваго и незначительнаго существа.

Этти подошла къ ней и онѣ обѣ усѣлись молча на маленькомъ диванѣ; Этти взяла за руку Уллу, увѣряя, что она такшчъ образомъ можетъ помощью Уллы воспринимать звуки.

Низкій баритонъ Фалька и звонкое, высокое сопрано маленькой г-жи Биркъ выдѣлялись между всѣми голосами, когда они пѣли про отдаленнаго друга, желая ему вернуться скорѣе къ нимъ и про святость „воспоминанія“.

XVII.

На слѣдующій день, когда разъѣхались всѣ гости, кромѣ Бирковъ, Фалькъ и Биркъ вступили въ продолжительные переговоры, закончившіеся призваніемъ въ кабинетъ обѣихъ женъ и старой г-жи Фалькъ. Вопросъ шелъ объ очень важномъ рѣшеніи. Фалькъ пригласилъ Бирка стать во главѣ школы и въ то же время взять съ своей женою въ руки завѣдываніе хозяйственной частью; самъ же онъ намѣревался съ семьею удалиться въ маленькій домикъ внизу подъ горою, гдѣ жилъ прежде учитель и который стоялъ теперь пустой послѣ его отъѣзда. Онъ будетъ только преподавать въ школѣ по нѣсколько часовъ въ недѣлю, все же остальное предоставитъ Бирку.

На этотъ шагъ Фалька побудило чувство, что онъ можетъ легко потерять жену, если не будетъ стараться удержать ее. Она всѣмъ пожертвовала, чтобы жить съ нимъ, онъ обязанъ былъ также удѣлить ей больше времени, чѣмъ до сихъ поръ. Она чуть было не ускользнула отъ него недавно; онъ долженъ теперь употребить всѣ усилія, чтобы не лишиться ее. А разъ путешествіе въ Италію рѣшено, необходимо было найти кого нибудь, кто могъ бы замѣнить его, а никто не могъ этого сдѣлать лучше Бирка.

Биркъ давно уже мечталъ о болѣе обширной дѣятельности, которую маленькая школа въ Витландѣ не могла предоставить ему; онъ былъ очень радъ предложенію, но съ другой стороны возмущался позорною слабостью Фалька, который, вмѣсто того, чтобы перевоспитать свою жену и научить ее работать съ нимъ, самъ удалялся изъ школы ради нея. Его односторонняя натура не понимала коллизій между обязанностями; онъ находилъ, что призваніе мужа должно сдѣлаться обязательно призваніемъ жены и отнесся къ Уллѣ далеко не дружелюбно. Самъ онъ не нашелъ нужнымъ спросить жену, слѣдуетъ ли ему согласиться на предложеніе Фалька. Онъ только сообщилъ ей о своемъ рѣшеніи, а она покорно приняла новыя обязанности, возлагаемыя на нее.

Улла была благодарна Фальку за принесенную имъ жертву и ихъ отношенія получили прежній задушевный теплый характеръ. Она была такъ рада возможности жить своею семьею въ маленькомъ, довольно первобытномъ горномъ домикѣ, служившемъ когда-то сырнею; онъ стоялъ на краю горы, и внизу шумѣла быстрая горная рѣчка. Они отдѣлены были отъ школы лѣсомъ и видѣли учениковъ только тогда, когда приглашали ихъ къ себѣ въ домъ но вечерамъ. Улла почувствовала глубокое облегченіе, когда ей не пришлось больше сидѣть во время обѣда за длиннымъ столомъ и слышать цѣлое утро регулярный звонъ колокольчика, раздававшійся каждый часъ, когда она избавилась наконецъ отъ вѣчнаго присутствія постороннихъ лицъ, которымъ она обязана была выказывать постоянно вниманіе и интересъ, что подчасъ было нестерпимо тяжело для нея.

Но пріятнѣе всего было то, что Фалькъ былъ избавленъ отъ массы посѣтителей, осаждавшихъ его въ прежнее время; въ тѣ часы, когда онъ не былъ въ школѣ, его оставляли въ покоѣ и онъ могъ безмятежно жить въ своей семьѣ.

Они начали читать вмѣстѣ въ послѣобѣденные часы. Фалькъ, къ своему удивленію, открылъ громадные пробѣлы въ образованіи Уллы; оно было одностороннее, эстетическое, между тѣмъ какъ у него, напротивъ, были многостороннія, обширныя свѣдѣнія. Она пробовала вначалѣ скрыть отъ него, какъ мало она читала и умѣла очень искусно лавировать среди массы возникавшихъ вопросовъ, дѣлая видъ, что она читала тѣ книги, о которыхъ онъ упоминалъ, какъ объ общеизвѣстныхъ. Ея умъ былъ чисто женскій, гибкій; она умѣла съ быстротою молніи усвоивать чужія мысли, а Фалькъ былъ до сихъ поръ глубоко увѣренъ, что ея свободный отъ предразсудковъ, просвѣщенный взглядъ на разные жизненные вопросы, опирался на глубокихъ зпаніяхъ. Но вскорѣ онъ замѣтилъ, какую шаткую почву имѣла она подъ ногами, его привычка къ преподаванію сдѣлала его проницательнымъ; онъ наткнулся на многія противорѣчія, на многія неясныя фразы, которыя она никакъ не могла точнѣе опредѣлить — и въ концѣ концовъ она, смѣясь, объявляла ему, что спускаетъ передъ нимъ флагъ и признаетъ свое прямое невѣжество. Это открытіе доставило ему громадное удовольствіе. Онъ всегда былъ радъ случаю сообщить другимъ свои знанія; теперь же его въ особенности радовало то, что онъ могъ чему нибудь научить ее, могъ быть ек хоть чѣмъ нибудь полезенъ.

Маленькій Рольфъ вернулся домой раньше, чѣмъ предполагалось; въ селеніи, гдѣ онъ жилъ, начался дифтеритъ и его скорѣе увезли. Его возвращеніе еще болѣе усилило веселое, радостное настроеніе, царствовавшее въ домѣ.

Родители постоянно держали его возлѣ себя; Фалькъ часто лежалъ на полу, играя съ нимъ, а Улла увѣряла, что всякій разъ, когда нужно было проходить черезъ гостинную, приходилось спотыкаться о его длинныя ноги.

Только одной старой г-жѣ Фалькъ было трудно примѣниться къ новымъ обстоятельствамъ. Она страшно скучала за своимъ большимъ хозяйствомъ и своими дорогими мальчиками и дѣвочками, и проводила большую часть времени въ школѣ, помогая маленькой г-жѣ Биркъ, которая почти падала подъ бременемъ своихъ многочисленныхъ новыхъ обязанностей, такъ какъ у нея было еще четверо маленькихъ дѣтей, о которыхъ она должна была заботиться.

Сближеніе, наступившее между обоими супругами, встревожило нѣсколько Этти. Она сжилась съ мыслью, что отношенія между ними порваны, что тайный голосъ говорилъ ему, какую ошибку сдѣлалъ онъ, женившись на женщинѣ, не раздѣлявшей его вѣры и не интересовавшейся его призваніемъ и указывалъ ему на нее, Этти, какъ на истинную жену. Она начала вновь свои бесѣды съ Маргитою послѣ собранія, но теперь ея признанія приняли другой характеръ. Она намекала съ таинственнымъ видомъ на окружавшія его искушенія, высказывала свой страхъ, что онъ не окажется достаточно сильнымъ и поддастся влеченію чувственной любви, — это побудило Маргиту спросить, дурная ли женщина его жена. Вопросъ этотъ смутилъ Этти: нѣтъ, она, конечно, не дурная женщина, но она живетъ чисто земною жизнью, ей недостаетъ духовнаго развитія.

Эта любовная исторія, остановившаяся на точкѣ замерзанія, показалась, наконецъ, Маргитѣ однообразной, и когда однажды старая г-жа Фалькъ, наблюдавшая подозрительно за продолжительными интимными бесѣдами молодыхъ дѣвушекъ, спросила наконецъ Маргиту, о чемъ онѣ такъ долго разговариваютъ, она нарушила свои торжественныя клятвы Этти, и отвѣтила: „мы говоримъ все о ея любовной исторіи“.

— Любовной исторіи! повторила г-жа Фалькъ. У Этти любовная исторія! Это невозможно.

Г-жа Фалькъ не постѣснялась самымъ подробнымъ образомъ разспросить Маргиту. Привычка словомъ и дѣломъ вмѣшиваться въ самыя интимныя дѣла своихъ окружающихъ, помогать имъ своими совѣтами, заставила ее рѣшить, что на ея обязанности лежитъ прекратить болтовню и фантазіи обѣихъ молодыхъ дѣвушекъ. Нѣсколькихъ словъ Маргиты было достаточно, чтобы такая проницательная женщина-мать поняла, въ чемъ дѣло, и сообразила, куда увлекла бѣдняжку Этти ея фантазія; въ то же время она твердо рѣшилась положить немедленно конецъ этимъ глупостямъ, о которыхъ она уже и безъ того начинала догадываться.

Разъ послѣ обѣда, когда Фалькъ и Улла отправились на собраніе, гдѣ Фалькъ долженъ былъ произносить рѣчь, она пошла въ комнату Этти и начала говорить съ нею о ея будущемъ, совѣтовать ей заняться чѣмъ-нибудь опредѣленнымъ, потому что такая бездѣятельная жизнь, какую она вела до сихъ поръ, должна была вскорѣ обязательно надоѣсть ей.

— Вы хотите избавиться отъ меня — быть можетъ я мѣшаю? спросила быстро Этти.

— Нѣтъ, дорогая, я говорю только для твоей же пользы — я боюсь, что ты вскорѣ будешь себя чувствовать здѣсь несчастной, если не придумаешь себѣ какого-нибудь опредѣленнаго занятія.

— Развѣ Улла и Ральфъ говорили что-нибудь?

— Нѣтъ, они ничего объ этомъ не знаютъ. Но я думаю, что ты можешь быть Уллѣ въ большую помощь, если только захочешь, въ особенности теперь, когда она лѣтомъ… — она остановилась, смотря проницательно на Этти.

— Лѣтомъ — что-же? спросила Этти, ничего не понимая.

— У насъ лѣтомъ будетъ маленькій въ домѣ, объяснила г-жа Фалькъ.

Этти вскочила, глаза ея широко открылись, ротъ судорожно сжался. Первымъ ея побужденіемъ было бѣжать, бѣжать далеко, далеко отсюда, чрезъ горы, внизъ, въ другія села, гдѣ ее никто не зналъ, гдѣ она могла скрыть свой стыдъ и свое горе — свой стыдъ, потому что она влюбилась въ человѣка, принадлежавшаго другой женщинѣ, и пережила съ нимъ мысленно самыя страстныя, любовныя сцены, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности онъ, не думая о ней, отдавалъ другой всю ту нѣжность, о которой она такъ много мечтала. Какое страшное заблужденіе! Какъ будетъ она смотрѣть теперь въ лицо ему и Уллѣ? А Маргита, которой она довѣрила свою тайну. Нѣтъ, она должна убѣжать отсюда скорѣе, скорѣе, раньше, чѣмъ они вернутся.

Но г-жа Фалькъ, понимавшая все, что происходило въ ней, остановила ее и обняла съ чисто материнской нѣжностью;: Этти пыталась освободиться, но она крѣпко держала ее; наконецъ Этти уступила и бросилась въ ея объятія.

— Позволь мнѣ быть матерью для тебя, бѣдняжка, такъ какъ ты потеряла свою, сказала нѣжно г-жа Фалькъ.

— Да, мама, мама! вскричала Этти, только теперь понявшая, чего она лишилась въ лицѣ матери. Зачѣмъ я потеряла маму! Она одна въ цѣломъ мірѣ нуждалась во мнѣ, — почему ее нѣтъ у меня теперь.

Она долго плакала на груди у г-жи Фалькъ и только возвращеніе Фальковъ остановило ея слезы.

Между нею и старушкою ничего не было сказано, но на умоляющій взглядъ Этти она быстро отвѣтила: не безпокойся, голубка моя. Никто объ этомъ не узнаетъ.

Этти не успѣла еще оправиться, когда внизу на лѣстницѣ встрѣтила Фалька.

— Добрый вечеръ, Этти. Ну, что съ тобой? Тебя что нибудь огорчило, Этти?

Этти сквозь слезы взглянула на него. Она минуту смотрѣла ему прямо въ глаза. Это было испытаніе, которому она нарочно подвергла себя. Съ этого времени она будетъ думать о немъ только какъ о братѣ, она принудитъ свое сердце молчать, когда будетъ смотрѣть въ эти глаза, взглядъ которыхъ всегда приводилъ ее въ счастливое смущеніе. Это испытаніе ободрило ее и придало ей новыя силы: она почувствовала себя легче; подавъ ему руку, она позволила ему поцѣловать себя въ щеку, не дрогнувъ. Она чувствовала, что прошлое въ ней умерло, стыдъ и униженіе очистили ея душу и когда она вечеромъ стала на колѣни возлѣ своей постели и начала молиться, ей показалось, что она въ мирѣ съ самой собой и можетъ снова черпать силу и утѣшеніе изъ того источника, изъ котораго черпала ихъ прежде.

XVIII.

Не легко примирилась Улла съ мыслью сдѣлаться матерью и быть связанною съ своимъ домомъ новыми цѣпями. Неужели она никогда не будетъ свободною? Неужели она должна будетъ посвятить свою молодость на то, чтобы рождать и воспитывать дѣтей? Неужели она дастъ такимъ образомъ заглохнуть своему таланту? Или ей придется на будущее время прибѣгнуть къ тѣмъ унизительнымъ безобразнымъ предохранительнымъ средствамъ, противъ которыхъ возмущалась ея утонченная натура, какъ противъ чего-то въ высшей степени грубаго, пошлаго, которое должно было лишить ихъ отношенія всякой поэзіи. Обѣ эти альтернативы пугали ее. Она старалась заглушить въ себѣ эти мысли и начала вновь рисовать. Она вынула изъ шкафа эскизъ Маргиты и маленькаго Отто, прерванный такъ внезапно и принялась за его окончаніе. Но ей трудно было рисовать съ Маргиты, которая не чувствовала никакого удовольствія позировать теперь, когда на нее не были устремлены болѣе черные выразительные глаза художника. Притомъ ей вскорѣ пришлось думать о многомъ другомъ.

Старшій сынъ Ульфовъ упалъ въ пропасть и разбился. Другой сынъ готовился въ священники, такъ что не было никого, кто могъ-бы смотрѣть за хозяйствомъ, потому вдова обратилась къ Маргитѣ, предлагая, чтобы Гуннаръ вернулся домой изъ Америки и, женившись на Маргитѣ, занялся земледѣліемъ, поселился въ одномъ домикѣ, стоявшемъ пустымъ со времени смерти старухи-матери. Маргита очень обрадовалась этой перемѣнѣ, такъ какъ ее всегда пугала мысль отправиться на житье въ Америку. Она была хорошей патріоткой, глубоко убѣжденной, что Норвегія — лучшая страна въ мірѣ, а что заграницей нѣтъ ничего вѣрнаго, устойчиваго. Она уже успѣла забыть Леви и повѣсила надъ своей кроватью присланный ей тайкомъ портретъ Гуннара, гдѣ онъ былъ изображенъ настоящимъ американскимъ джентльменомъ, подобнымъ тѣмъ американцамъ, которыхъ Маргита видѣла путешествующими на норвежскихъ горахъ.

У Этти въ этомъ году начали проявляться подозрительные симптомы. У нея всегда были слабыя легкія и она обыкновенно кашляла значительную часть зимы. Но теперь къ этому присоединилось лихорадочное состояніе, сильное исхуданіе, слабость, что побудило наконецъ Улду, не смотря на сопротивленіе Этти, обратиться къ доктору для изслѣдованія ея груди. Оказалось, что легкія сильно повреждены, но Этти этому не повѣрила, и ее невозможно было убѣдить принимать мѣры предосторожности, предписанныя докторомъ. Она продолжала считать себя вполнѣ здоровою, выскакивала въ тонкихъ ботинкахъ на снѣгъ и дождь, упорно отказывалась одѣваться въ шерстяныя платья, пить молоко и вообще принимать что-нибудь укрѣпляющее.

— Я ничѣмъ не страдаю, всякій разъ отвѣчала она, между тѣмъ какъ ея тонкая фигура съ каждымъ днемъ дѣлалась болѣе худою, а худощавыя прозрачныя руки дрожали отъ лихорадки. Я очень вынослива. Но если вы будете всѣ заставлять меня нѣжиться, я навѣрное кончу тѣмъ, что заболѣю.

Тяжелый и рѣшительный кризисъ, пережитый ею, когда она поняла, на сколько поддалась влеченію чувственной любви, только на время оказалъ на нее свое дѣйствіе. Вскорѣ она опять подпала подъ вліяніе эротическихъ фантазіи, еще усилившихся благодаря постоянной лихорадкѣ, пожиравшей ее. Постоянная внутренняя борьба поддерживала въ ней лихорадку, а глаза получили испуганное выраженіе преслѣдуемой лани — ее преслѣдовали внутренніе голоса, нашептывавшіе ей слова, которыхъ она не хотѣла слышать, но къ которымъ невольно прислушивалась.

Не разъ воображала она, что одержала, наконецъ, надъ собою побѣду, что любовь ея не отъ міра сего, что они будутъ принадлежать другъ другу только за гробомъ, когда освободятся отъ связывающихъ ихъ земныхъ узъ. Мысль эта была ея единственнымъ утѣшеніемъ, но она не въ силахъ была понизить температуру этого несчастнаго слабаго существа, умиравшаго медленною смертью отъ неудовлетворенной страсти.

Этти крестила второго сына Уллы, родившагося лѣтомъ. По этому случаю она дала Богу обѣтъ слѣдить за духовнымъ воспитаніемъ обоихъ малютокъ и стараться возбудить въ нихъ пораньше страхъ Божій. Это будетъ ея призваніемъ въ жизни, такъ какъ мать ихъ ничего въ этомъ не смыслитъ. Эти дѣти были какъ бы частью его, поэтому они принадлежали также и ей и она была отвѣтственна за нихъ предъ Богомъ.

Но такъ какъ нѣжное чувство, которое она питала къ нимъ, выражалось въ постоянныхъ поцѣлуяхъ, то родители начали вскорѣ этимъ безпокоиться. Они боялись заразы, но находили съ другой стороны невозможнымъ сказать что-нибудь въ такомъ родѣ Этти. Но когда посѣщавшій ихъ врачъ увидѣлъ однажды, какъ она цѣлуетъ малютку въ повозочкѣ послѣ сильнѣйшаго припадка кашля, оставившаго нѣсколько капель слюны у нея на губахъ, онъ сдѣлалъ ей рѣзкое замѣчаніе на этотъ счетъ. Этти съ улыбкою выслушала его, но не обративъ на него никакого вниманія, продолжала по прежнему нѣжно цѣловать дѣтей. Старая г-жа Фалькъ, стараясь помѣшать этому, говорила ей прямо въ глаза, что она поступаетъ безразсудно, но она отвѣчала на это, улыбаясь, что она вовсе не больна и, кромѣ того, не вѣритъ въ заразу.

Улла сама кормила своего сына и была все это время въ самомъ довольномъ, веселомъ расположеніи духа. Молодая школа скандинавскихъ художниковъ, эмигрировавшихъ заграницу, готовила въ Стокгольмѣ большую выставку, въ которой и она собиралась участвовать. Черезъ два мѣсяца послѣ рожденія своего мальчика она принялась за новую, большую картину, которая должна была принесть ей славу и деньги — а деньги были ей очень нужны теперь въ виду предполагаемаго въ слѣдующемъ году путешествія въ Италію.

Ея веселое настроеніе и ея ревность къ работѣ нисколько не уменьшались отъ того, что ее каждую минуту прерывалъ малютка, который кричалъ во всякое время дня и ночи и успокоивался только на рукахъ матери. Она пила молоко, укачивала у груди ребенка и кормила ого, рисуя въ промежутки съ одинаковымъ усердіемъ. Иногда ей приходило въ голову, что картина ея можетъ пострадать отъ постоянныхъ перерывовъ, но такъ какъ у нея не было подъ рукою ничего, съ чѣмъ бы она могла ее сравнить, ей казалось, что работа ея идетъ вполнѣ хорошо.

Это была большая картина: „Ученики высшей народной школы во время урока“. Она изображала часть большой школьной залы, декорированной флагами и бюстами. Видна была часть длиннаго стола съ скамьями по сторонамъ. Съ одной стороны сидѣли юноши, съ другой дѣвушки; большинство сидѣло въ профиль, съ лицами, обращенными къ стоявшему на кафедрѣ учителю — Бирку. Оригинальная голова послѣдняго съ длинными волосами и энергичнымъ типомъ норвежскаго крестьянина и большими умными блестящими глазами производила хорошее впечатлѣніе.

Одна дѣвушка сидѣла прямо en face — круглое личико съ сильнымъ румянцемъ на щекахъ, бѣлокурыми волосами, довольно неуклюжею фигурою, немного комичною, но съ такимъ добродушнымъ дѣтскимъ выраженіемъ лица, такимъ веселымъ и здоровымъ; напротивъ нея шестнадцатилѣтній мальчикъ съ грубымъ рѣшительнымъ лицомъ, одинъ изъ тѣхъ людей, у которыхъ слово не далеко отстоитъ отъ дѣла. Рядомъ съ нимъ юноша съ мечтательнымъ взглядомъ, быть можетъ, прирожденный поэтъ.

Типы были тщательно изучены, но рисунокъ не отличался свойственною Уллѣ силою, а краски приводили ее въ нѣкоторое безпокойство. Она не имѣла здѣсь случая примѣнить ту силу колорита, которая составляла ее особенность и выдѣляла ее изъ ряда другихъ художниковъ. Она работала какъ бы въ чужой области — сѣренькіе тоны, холодный полусвѣтъ снѣжнаго зимняго дня въ большой низкой комнатѣ — неуклюжія, грубыя, суконныя платья, какъ это было непохоже на ея прежніе веселые сюжеты, дѣтскія тѣла, освященныя теплыми лучами солнца, среди цвѣтовъ и деревьевъ.

Но Улла находила въ этой картинѣ какую-то особенную оригинальную прелесть, которая должна была непремѣнно произвесть хорошее впечатлѣніе; ее, кромѣ того, забавляла мысль объ удивленіи, которое она возбудитъ въ мірѣ художниковъ, выступивъ въ совершенно новой области.

Фалькъ былъ очень радъ, при видѣ ея усердной работы. Онъ надѣялся въ тайнѣ, что она отложитъ свое путешествіе, по крайней мѣрѣ на нѣсколько лѣтъ. Ему пришлось уже вынесть не мало непріятностей вслѣдствіе удаленія его изъ школы и его путешествіе въ Италію стало казаться ему невозможнымъ.

Подъ управленіемъ Бирка число учениковъ значительно уменьшилось. Школа была собственно созданіемъ Фалька — исключительно Фалька. Она поддерживалась одною его личностью. Такъ какъ всѣ ученики приходили въ школу только по доброй волѣ и могли удаляться изъ нея по желанію, такъ все существованіе школы зависѣло единственно отъ ихъ добровольнаго, свободнаго согласія посѣщать ее, то невозможно было удерживать въ ней никого противъ воли, и уже въ первую зиму на рождественскія вакансіи нѣкоторые изъ учениковъ объявили, что не вернутся болѣе. Во вторую половину зимы приходило каждый мѣсяцъ по два, по три ученика объявляя о своемъ намѣреніи ѣхать домой подъ различными предлогами. Но когда Фалькъ сталъ ихъ настойчиво разспрашивать о причинѣ отъѣзда, они отвѣтили, что школа уже не та, что прежде, и что непріятно жить у Бирковъ — столъ плохъ, самъ Биркъ такъ строгъ и требователенъ, а г-жа Биркъ такъ мочалива и скучна.

Биркъ въ самомъ дѣлѣ былъ довольно рѣзкимъ деспотичнымъ человѣкомъ; одно его присутствіе производило гнетущее впечатлѣніе на окружающихъ и уничтожало юношескую веселость молодежи. Онъ не умѣлъ разговаривать, онъ могъ только произносить рѣчи, и какъ ораторъ и лекторъ обладалъ глубокимъ оригинальнымъ краснорѣчіемъ, которое производило сильное впечатлѣніе на болѣе интеллигентныхъ учениковъ, но мало затрогивало неразвитые умы этихъ крестьянскихъ дѣтей. Онъ считалъ себя какимъ-то пророкомъ, малѣйшее словечко котораго должно было имѣть больше значенія, чѣмъ длинныя рѣчи другихъ. Никто не рѣшался противорѣчить ему и его вліяніе было громадно на тѣхъ, кто разъ подпадалъ подъ него — но большинство избѣгало его, боясь его рѣзкаго, требовательнаго характера.

Въ эту зиму — вторую подъ управленіемъ Бирка — только двадцать человѣкъ явилось въ школу вмѣсто прежнихъ шестидесяти. Это было тяжелымъ ударомъ для Фалька. Школа была для него дѣломъ жизни, для нея онъ пожертвовалъ всѣмъ, своимъ временемъ, своимъ состояніемъ, на ней сосредоточивались всѣ его мечты о болѣе свѣтломъ будущемъ. А теперь, видѣть какъ она идетъ назадъ послѣ того, какъ онъ въ эти послѣдніе годы довелъ ее до такого блестящаго положенія! Онъ началъ ее, встрѣчая недовѣріе и сопротивленіе со стороны окружающихъ. А теперь, когда онъ побѣдилъ это недовѣріе, завоевалъ общее уваженіе и симпатію къ своему дѣлу, неужели онъ станетъ хладнокровно смотрѣть на его гибель?

Поэтому онъ съ величайшею радостью согласился поѣхать съ Уллою на выставку въ Стокгольмъ. Здѣсь она почерпнетъ новыя силы для дальнѣйшихъ художественныхъ работъ и, быть можетъ, болѣе длинное путешествіе окажется излишнимъ, а слѣдующею зимою они, быть можетъ, будутъ въ состояніи работать дома, каждый съ своей стороны, не становясь ревниво другъ другу поперегъ дороги.

XIX.

Какое-то пріятное, напряженное чувство ожиданія овладѣло Уллою, когда она приближалась къ Стокгольму. Она собралась проѣхаться въ Стокгольмъ въ то лѣто, когда такъ неожиданно послѣдовала за Фалькомъ въ Норвегію. Прошло уже 14 лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ она посѣтила послѣдній разъ шведскую столицу полувзрослой дѣвушкой. Мать ея была стокгольмской уроженкой и очень любила свою родину, хотя много лѣтъ сряду прожила заграницей. Она обыкновенно каждое лѣто ѣздила съ мужемъ въ Стокгольмъ.

Это возвращеніе на родину представлялось для Уллы самымъ раннимъ и яснымъ воспоминаніемъ дѣтства — сидѣть въ вагонѣ съ бьющимся сердцемъ и ожидать, что вотъ-вотъ покажется нѣчто удивительное, что она привыкла считать лучшимъ въ мірѣ. Какъ много разъ пробуждалась она на разсвѣтѣ въ Сэдерманландѣ и смотрѣла, какъ пробирается поѣздъ среди многочисленныхъ озеръ, и каждый разъ ей приходили на память стихи, сочиненныя ея матерью, когда она возвращалась на родину первый разъ послѣ своего брака. Она много лѣтъ пробыла на югѣ, любовалась самыми красивыми мѣстностями въ Европѣ, но никогда дочь не видала ее такою растроганною, какъ въ то утро, когда ея взорамъ представились вновь озера и лѣса Сэдерманланда. Улла вспомнила, какое сильное впечатлѣніе это произвело на нее, и какъ у нея тогда пробудилось впервые понятіе о томъ, что значитъ любовь къ родинѣ.

Улла прочла маленькое стихотвореніе Фальку. Она не вспоминала о немъ уже много лѣтъ. Теперь ритмъ и слова пришли ей внезапно на память, она сама не понимала, откуда и какимъ образомъ. Точно озера и лѣса запомнили ихъ съ тѣхъ поръ, какъ она была здѣсь послѣдній разъ, и теперь шепнули ихъ ей.

Она спросила себя, неужели она испытываетъ особенное чувство къ землѣ своихъ предковъ, неужели она любитъ ее больше, чѣмъ тѣ страны, гдѣ она провела столько лѣтъ. Она считала себя вполнѣ космополиткой, а между тѣмъ всякій разъ, когда она слышала звуки шведскаго языка или видѣла шведскій пейзажъ, въ ея душѣ подымалось нѣжное, мягкое чувство. Былъ-ли это только отголосокъ любви къ родинѣ ея матери или особенное чувство, основанное на томъ, что она сама шведка по происхожденію, по крови?

Послѣдній туннель передъ Стокгольмомъ!

Какъ она его хорошо помнитъ! Съ какимъ нетерпѣніемъ ожидала она обыкновенно, чтобы онъ скорѣе кончился! Меларъ, рѣки, мосты — старый домъ въ Мункбронѣ, который принадлежалъ родителямъ ея матери, и гдѣ она такъ часто стояла у окна по вечерамъ, съ любопытствомъ и удивленіемъ разсматривая маленькіе неровные огоньки на южныхъ горахъ, и гдѣ мать закрыла навсегда глаза во время ихъ послѣдняго пріѣзда! Какъ все это было знакомо!

Домъ былъ проданъ въ чужія руки. Всякая связь была порвана, сама она перестала уже считаться шведскою гражданкою. Еслибы ея дѣти пріѣхали сюда когда-нибудь, они пріѣхали-бы въ качествѣ иностранцевъ. Ни одна струпа въ ихъ сердцѣ не дрогнула-бы, они съ холоднымъ любопытствомъ оглядывались-бы при выходѣ поѣзда изъ туннеля и равнодушно разсматривали-бы Меларъ, острова, южныя горы, рѣки, мосты!

Людвигъ и Нелли ожидали ихъ на платформѣ. Они были женаты съ прошлаго лѣта и имѣли уже, вопреки принципамъ Нелли, маленькую дочку. Нелли по виду совсѣмъ не перемѣнилась, та же скромная мина, та же тонкая фигура молоденькой дѣвочки, тѣ же рѣшительные, крайніе взгляды.

Она принимала дѣятельное участіе въ общественной жизни, на сколько это было возможно для женщины, была членомъ правленія въ обществѣ „дарованія замужнимъ женщинамъ имущественныхъ правъ“, членомъ читальни, общества „друзей ремесла“, „федераціи и союза швей“ и разныхъ другихъ обществъ. Все это она сообщила Уллѣ по пути въ гостинницу. Наконецъ недавно, это было величайшимъ тріумфомъ для женскаго дѣла, она была избрана въ члены жюри, завѣдывавшаго устройствомъ предстоявшей большой художественной выставки, такъ называемой эмигрантской выставки.

Людвигъ нѣсколько постарѣлъ, запустилъ бороду и держалъ себя съ большимъ, чѣмъ прежде, достоинствомъ. Его прежней застѣнчивости не осталось почти и слѣда. Любовь и поклоненіе его жены, сознаніе, что онъ мужъ выдающейся женщины, глава семьи и отецъ, придали ему самоувѣренность, которой у него прежде совсѣмъ не было.

Этти должна была выѣхать вмѣстѣ съ ними въ Стокгольмъ, чтобы повидаться съ братомъ и невѣсткою. Но не задолго передъ отъѣздомъ съ нею сдѣлалось сильное кровотеченіе изъ легкихъ и ее уложили въ постель. Она была уже на ногахъ, продолжая увѣрять, что она совершенно здорова, но все еще состояла подъ строгимъ надзоромъ старой г-жи Фалькъ, которая не позволяла ей много двигаться.

Улла сообщила Людвигу и Нелли планъ взять съ собою Этти въ Италію на будущую зиму и попробовать, не исцѣлитъ-ли южный воздухъ ея легкихъ. Людвигъ бросилъ на Нелли озабоченный взглядъ и пробормоталъ, что они, конечно, дадутъ что могутъ, но что путешествіе стоитъ вообще очень дорого.

Улла весело отвѣчала, чтобы они не безпокоились объ этомъ: она надѣется получить много денегъ за свои обѣ новыя картины. При этихъ словахъ на лицѣ Нелли выразилось нѣкоторое смущеніе, а въ глазахъ какъ-бы сомнѣніе въ осуществленіе этихъ надеждъ. Улла спросила, прибыли-ли ея картины, видѣла-ли ихъ

Нелли и на хорошемъ-ли онѣ мѣстѣ выставлены, но получила на это короткіе, неопредѣленные отвѣты. Она замѣтила, что Нелли знаетъ выставку какъ свои пять пальцевъ, и что ей извѣстны сужденія артистовъ и критиковъ о различныхъ картинахъ. Очевидно было, что ея произведенія не удостоились одобренія этого верховнаго суда.

На слѣдующій день она встрѣтилась со многими художниками и по ихъ уклончивымъ фразамъ поняла, что ее считали потерпѣвшею фіаско. Она не рѣшалась идти на выставку до того дня, пока она не открылась для публики. Она боялась видѣть свои картины рядомъ съ другими и быть принужденной самой признать ихъ негодность.

Она была почти больна отъ страха, когда пошла въ первый разъ на выставку. Она отправилась приблизительно въ 4 часа, въ надеждѣ, что публика успѣетъ къ этому времени нѣсколько разойтись. Но въ залѣ находилось еще не мало посѣтителей, а въ крайнемъ углу тамъ, гдѣ по описанію Нелли висѣли ея картины, стояло особенно много народу. Да, Улла Розенгане была однимъ изъ самыхъ знаменитыхъ художниковъ выставки.

Она окидывала бѣглымъ взглядомъ стѣны, быстро проходя мимо, и была поражена массою солнечнаго свѣта, воздуха и обширностью кругозора, которыми отличались эти картины; сила освѣщенія, составлявшая характеристическую черту этой молодой школы, произвела на нее глубокое впечатлѣніе и раньше чѣмъ она успѣла дойти до своихъ картинъ, она поняла, что въ этой обстановкѣ онѣ должны были неизбѣжно провалиться. Она, которая всегда отличалась необыкновеннымъ умѣньемъ изображать воздухъ и свѣтъ, она представлена здѣсь этими мрачными, безцвѣтными картинами! Сильный, простой реализмъ, котораго требовали эти сюжеты, былъ не для нея!

Она поняла это въ одну минуту, она осуждена. Художница Улла Розенгане жила на югѣ, только на югѣ.

Какъ могла она сидѣть и воображать, что она шведка въ душѣ! Она вовсе не шведка, она южанка, глаза ея могутъ воспринимать только при яркихъ лучахъ южнаго солнца. Въ сѣверные сѣрые зимніе дни она не видѣла ничего, никакихъ оттѣнковъ, никакой жизни. Воздухъ былъ изображенъ простою сѣрою стѣною, фигуры стояли плоско, какъ-бы прикрѣпленныя къ стѣнѣ, какъ могла она быть на столько слѣпою, чтобы не видѣть этого!

Она выбѣжала съ выставки съ чувствомъ стыда, никогда еще ею не испытаннаго. Она боялась, чтобы ее кто не увидѣлъ, не узналъ, и не сталъ пожимать плечами, вспоминая ея фіаско. Она бросила на выставкѣ Фалька, забывъ о его существованіи, и отправилась прямо въ гостинницу; здѣсь она заперла дверь своей комнаты и приказала никого къ себѣ не впускать. Она была въ сильномъ, глубокомъ волненіи. Художественные инстинкты заговорили въ ней съ страстною силою. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ она пожертвовала всѣмъ для своей любви, теперь она готова была порвать всѣ связывавшіе ее узы и хладнокровно переступить черезъ развалины личнаго счастья, только чтобы вернуть то, что она потеряла, какъ художница.

Она сидѣла на диванѣ съ неподвижно устремленнымъ впередъ взоромъ, думая о своемъ бракѣ, и стараясь вызвать въ воспоминаніи все, что было ей такъ дорого и мило въ эти годы. Она размышляла объ этомъ хладнокровно, критически. Стоило-ли въ самомъ дѣлѣ жертвовать для этого своимъ талантомъ? Ни одна струна въ ея сердцѣ не дрогнула въ отвѣтъ, когда она подумала объ этомъ. Она бросила какъ-бы вызовъ прошедшему, говоря ему: „иди и старайся защитить себя. Ты не имѣешь больше надо мною никакой власти. Все прошло и никогда болѣе не пробудится во мнѣ“.

Она сказала себѣ вновь то, что повторяла безчисленное число разъ въ эти годы, а именно, что личная жизнь чувствъ, жизнь сердца, одна придавала существованію его дѣйствительное значеніе, что успѣхъ, слава, поклоненіе свѣта были только фальшивыми блуждающими огоньками, а не грѣющимъ душу огнемъ, и что они имѣли вообще смыслъ на столько, на сколько радовали любимыхъ нами лицъ. Но все было напрасно. Ею овладѣло всецѣло одно только чувство, одно только стремленіе. Какъ-бы тамъ ни было, разумно или нѣтъ, но она желаетъ восторжествовать вновь какъ художница, возвратить себѣ свою славу. И хотя-бы такой разрывъ стоилъ ей жизни, хотя-бы ей пришлось купить этотъ одинъ тріумфъ цѣною вѣчныхъ страданій, она во что бы то ни стало желаетъ восторжествовать.

Фалькъ вернулся домой; она вскочила съ дивана и пошла ему на встрѣчу съ пылающими щеками.

— Я ѣду въ Римъ! сказала она. Я отправлюсь съ фрэкенъ Гартманъ, которая ѣдетъ на слѣдующей недѣлѣ. Я не буду имѣть ни одного спокойнаго и радостнаго дня въ жизни, пока не окончу своей большой картины!.

Онъ поблѣднѣлъ и лицо его дрогнуло. Закрывъ быстро дверь за собою, онъ подошелъ къ ней.

— Ты ѣдешь — теперь! вскричалъ онъ. А сколько времени думаешь ты проѣздить?

— Одинъ годъ — покрайней мѣрѣ.

— А развѣ тебѣ не жалко бросить одного такого маленькаго ребенка, какъ нашъ Ингальдъ. Не лучше ли было бы тебѣ подождать, пока онъ не подростетъ. Тогда мы могли бы поѣхать всѣ вмѣстѣ.

— Я не могу ждать, вскричала она. Развѣ ты не понимаешь — развѣ ты не видѣлъ какими жалкими кажутся мои картины сравнительно съ другими. Я не должна послѣ этого ѣхать въ деревню и терять даромъ свое время въ теченіи еще нѣсколькихъ лѣтъ, чтобы потомъ потерпѣть новое еще болѣе сильное фіаско. Неужели я должна сидѣть сложа руки, чувствуя, какъ гибнетъ мой талантъ, какъ обо мнѣ всѣ сожалѣютъ пока, наконецъ, не забудутъ окончательно, что я когда-либо существовала на свѣтѣ.

— Ты говоришь такъ, какъ будто въ тебѣ задѣто одно только чувство самолюбія, сказалъ онъ. Изъ за такого жалкаго чувства ты не захочешь пожертвовать своими дѣтьми.

— Такого жалкаго чувства! повторила она. Это говоришь ты, потому что ничего не понимаешь — потому что понять это можетъ только тотъ, кто чувствуетъ, какъ гибнетъ его талантъ. Другіе могутъ считать это пустякомъ — ты, можетъ быть, повѣрилъ бы мнѣ, если бы я тебѣ сказала, что искусство мое призваніе и что я считаю себя обязанною стоять на высотѣ моего призванія — но это не правда, это была бы только красивая фраза, вотъ въ чемъ правда: я не могу выносить мысли, что я иду назадъ, что мой талантъ палъ, это меня приводитъ въ отчаяніе, и теперь одна только мысль занимаетъ меня, — успѣть выдвинуться вновь, хотя бы это стоило мнѣ счастья всей жизни!

Волненіе ея росло вмѣстѣ съ ея словами; наконецъ она разразилась громкими рыданіями.

Фалькъ посмотрѣлъ на нее печально, съ неодобреніемъ. Быть можетъ она и права, она не можетъ одновременно быть и его женою и художницей. Но разъ она должна выбирать, какъ бы горекъ ни былъ этотъ выборъ — какъ могла она сомнѣваться теперь, развѣ выборъ не былъ давно уже сдѣланъ — сдѣланъ безвозвратно? Неужели ея слова, удовлетвореніе ея личнаго самолюбія были для нея дороже, нежели священнѣйшіе узы сердца?

Онъ взялъ шляпу и вышелъ. Долго ходилъ онъ по улицамъ. Когда онъ пришелъ домой, ея уже не было и она вернулась только поздно вечеромъ. Онъ ожидалъ ее цѣлый вечеръ съ возраставшимъ нетерпѣніемъ и страхомъ. Какъ могла она уйти такимъ образомъ, не оставивъ ему ни словечка съ указаніемъ, гдѣ находится. Онъ напрасно искалъ ее у Людвига и Нелли, и обошелъ нѣсколько гостинницъ, спрашивая художницу фрэкенъ Гартманъ, но ему не удалось узнать, гдѣ она остановилась. Когда онъ въ третій разъ вернулся къ себѣ, онъ засталъ наконецъ Уллу дома. Безпокойство по поводу ея исчезновенія и неудовольствіе на ея невнимательность къ нему привели его въ раздраженіе, и онъ, при видѣ ея, вскричалъ съ гнѣвомъ.

— Гдѣ ты была? Какъ можешь ты обращаться со мною такимъ образомъ? Во всякомъ случаѣ, ты могла бы мнѣ сказать, куда отправляешься, когда уходишь изъ дому на цѣлый вечеръ?

Во взглядѣ, брошенномъ на него Уллою, выражалось предупрежденіе не заходитъ слишкомъ далеко.

— Я была у фрэкенъ Гартманъ, отвѣтила она холоднымъ, надменнымъ тономъ. Она уѣзжаетъ на будущей недѣлѣ и я думаю, что должна воспользоваться этимъ удобнымъ случаемъ и отправиться вмѣстѣ съ нею.

Кровь бросилась ему въ голову при этомъ хладнокровномъ объявленіи, глаза его вспыхнули и онъ вскричалъ:

— Если ты думаешь, что ты это должна, то это показываетъ только, на сколько ты въ эту минуту забываешь свои обязанности. А такъ какъ я обязанъ напоминать тебѣ о томъ, что ты должна дѣлать, то я скажу тебѣ, что твой долгъ, оставаться съ твоими дѣтьми, которыя еще слишкомъ малы чтобы обходиться безъ материнской любви и материнскихъ попеченій.

— Материнская любовь не можетъ поддерживаться по приказу, равно какъ и всякая другая любовь отвѣтила она глухо, поднявъ на него глаза.

Подъ этимъ взглядомъ и при звукѣ ея голоса гнѣвъ его упалъ.

— Ты права, сказалъ онъ отрывисто.

Они больше не говорили о ея путешествіи, но Улла начала молча готовиться къ нему и вступила въ переговоры съ фрэкенъ Гартманъ. Она всѣми силами старалась поддерживать въ себѣ настроеніе, побудившее ее принять это рѣшеніе, хотя чувствовала въ то же время, что ея мужество падаетъ съ каждымъ днемъ. Но она сознавала, что никогда не будетъ въ состояніи порвать съ прежнею жизнью безъ сердечныхъ мукъ. А если она уступитъ на этотъ разъ и верпется домой, то разлука будетъ только отложена и ей снова придется перенесть тѣ же страданія.

Молчаливость и грустное выраженіе лица Фалька сильно огорчали ее, но она не рѣшалась заговорить съ нимъ дружески, привесть его въ лучшее расположеніе духа; она какъ бы боялась его нѣжности, легче было вырваться на свободу пока отношеніе между япми были такъ натянуты, какъ теперь; если онъ нѣжно съ любовью попроситъ ее отказаться отъ своего плана, у нея навѣрное не хватитъ силъ поставить на своемъ, она это слишкомъ хорошо сознавала.

Безпокойство и душевныя волненія сильно подѣйствовали на ея нервную систему; она всѣ эти дни чувствовала себя совершенно нездоровою и лежала большую часть времени на диванѣ, отказываясь упорно повидаться съ врачемъ.

Фрэкенъ Гартманъ посѣщала ее каждый день, И какъ только она являлась, Фалькъ немедленно уходилъ изъ дому. Поѣздка была отложена на понедѣльникъ; Улла увѣряла свою спутницу, что непремѣнно поправится къ этому дню — во всякомъ случаѣ на столько, чтобы выѣхать. А разъ она будетъ въ вагонѣ, она сейчасъ же почувствуетъ себя здоровѣе.

Въ воскресенье пришла Нелли и просидѣла у нея цѣлое утро. Она нашла ее очень нездоровой и посовѣтывала обратиться къ доктору.

— Ты вѣдь увѣрена, что это не… сказала она. Этого не можетъ быть, неправда ли?

Яркій румянецъ покрылъ лицо Уллы. Нелли высказала мысль, которая уже давно мучила ее, но въ которой она не рѣшалась признаться даже самой себѣ.

— Нѣтъ, это невозможно, энергично возразила она.

— Да, я это тоже думаю, сказала Нелли своимъ спокойнымъ тономъ. Ты конечно, на столько благоразумна, что не пожелаешь обзаводиться теперь такою массою дѣтой. Я думаю, что и двухъ слишкомъ много, когда они идутъ такъ быстро одно за другимъ, какъ у тебя. Я намѣрена имѣть не болѣе одного ребенка по крайней мѣрѣ еще два года. Затѣмъ я, можетъ быть, рѣшусь имѣть второго, но и то только потому, что нахожу вреднымъ для ребенка рости совершенно одинокимъ въ домѣ. Но больше двухъ у меня, конечно, никогда не будетъ.

Улла съ удивленіемъ выслушала это откровенное объясненіе.

— Неужели ты въ самомъ дѣлѣ можешь — фи какъ это должно быть унизительно, вводить такой разсчетъ въ эти отношенія, когда вся нравственная красота ихъ основывается на безразсчетномъ чувствѣ — нѣтъ, это просто возмутительно!

Она приподнялась на диванѣ и отбросила волоса съ пылавшаго лица.

Нелли посмотрѣла на нее съ удивленіемъ.

— Вотъ ужъ чего я не ожидала, я никогда не думала, что такая развитая женщина можетъ разсуждать такимъ дѣтскимъ образомъ — да, такимъ безнравственнымъ образомъ, какъ ты. Первая обязанность всякаго мыслящаго человѣка не производить на свѣтъ новыхъ существъ, когда онъ не имѣетъ возможности прокормить ихъ. Для насъ, напр., совершенно немыслимо имѣть много дѣтей, это было бы съ нашей стороны непростительно, по съ твоей стороны это даже нехорошо, потому что у тебя есть другое дѣло и ты не можешь посвятить много времени дѣтямъ.

— Я не хочу больше ничего слушать, вскричала съ сердцемъ Улла. Я говорю, что это возмутительно, и если у кого есть хоть капля деликатности…

— А я говорю, что это просто удивительно, какъ художники вообще мало развиты, сказала Нелли, начинавшая тоже краснѣть отъ раздраженія.

— Очень можетъ быть, отвѣтила Улла раздраженнымъ тономъ, но, по моему, лучше быть неразвитой, чѣмъ нескромной.

— Я знаю лицъ, которыя и то и другое вмѣстѣ, возразила Нелли дрожащимъ отъ волненія голосомъ, направляясь къ двери.

Улла прилегла вновь на диванѣ, но не могла спокойно лежать; она вскочила и начала взадъ и впередъ прохаживаться по комнатѣ.

Быть можетъ Нелли и права, когда говоритъ, что недостойно мыслящей женщинѣ дѣлаться матерью противъ воли! Прогрессъ человѣчества склоняется все болѣе и болѣе въ сторону обладанія разсудка, въ сторону сознательныхъ дѣйствій, — дѣйствія безсознательныя, непосредственныя отступаютъ на задній планъ. А въ такомъ случаѣ, вмѣсто того, чтобы легкомысленно даровать жизнь человѣческому существу, не лучше-ли было бы сначала хладнокровно обсудить вопросъ, не принесетъ-ли это дарованіе жизни ущербъ себѣ или другому существу.

Что если теперь! Но нѣтъ, она объ этомъ даже не хочетъ и думать.

Это невозможно, это было бы слишкомъ ужасно, теперь именно, когда она наконецъ твердо рѣшила освободиться. Она больна вслѣдствіе простуды или душевнаго волненія и ея нездоровье мигомъ пройдетъ, какъ только рѣшительный шагъ будетъ сдѣланъ и она сядетъ въ вагонъ безъ возможности перемѣнить свое рѣшеніе, — ее дѣлаетъ больною страхъ разлуки, безпокойство по поводу предстоящаго ей тяжелаго разрыва; все это приводитъ въ содроганіе ея нервную систему и вызываетъ въ ней удивительныя, чисто физическія ощущенія.

Когда Фалькъ вышелъ изъ дому въ понедѣльникъ утромъ, она тотчасъ принялась укладывать свои вещи. Но услышавъ, что онъ возвращается, она быстро захлопнула крышку сундука и собрала разбросанныя вещи. Она сама не знала, для чего дѣлаетъ это; у нея не было сознательнаго плана держать предполагаемое путешествіе втайнѣ; она только трусливо избѣгала случая ясно и опредѣленно выразить свои мысли и стать лицомъ къ лицу съ разлукою.

Въ пять часовъ Фалькъ сошелъ пообѣдать въ столовую гостинницы, а Улла попросила прислать ей наверхъ чашку бульона. Приближалось время отхода поѣзда, время отправленія на станцію. Ею овладѣло мучительное недоумѣніе. Должна-ли она уѣхать не простившись или ей слѣдуетъ послать за нимъ и попросить подняться наверхъ?

Она позвонила слугу и попросила посмотрѣть внизу, тамъ-ли г. Фалькъ. Тѣ минуты, пока она ждала возвращенія слуги, она провела въ какомъ-то полубезсознательномъ состояніи; сердце замирало, колѣни подгибались; она принуждена была сѣсть. Слуга вернулся и сказалъ, что господинъ вышелъ.

Она вздохнула съ облегченіемъ и встала. Она напишетъ ему, это будетъ лучше.

Но ея рука дрожала, а глаза затуманились отъ слезъ. Она не видѣла сама, что писала, и письмо вышло въ двѣ строчки:

„Прощай! Не забывай меня! И не осуждай меня слишкомъ сильно! Я тебя всегда буду любить“.

Запечатавъ письмо, она положила его на столъ. Но затѣмъ ею опять овладѣли трусость и желаніе отсрочить для Фалька эту тяжелую минуту; она бросила письмо въ ящикъ стола.

Она позвонила слугу, чтобы онъ вынесъ ея сундукъ, но тотчасъ же раздумала. Фалькъ могъ во всякую минуту вернуться. И ему придется тогда услышать отъ швейцара объ отъѣздѣ жены! Нѣтъ, она лучше попроситъ прислать ей ея вещи вслѣдъ. Когда слуга явился, она его спросила, не вернулся-ли Фалькъ, и получила тотъ же отвѣтъ, что его нѣтъ. Тогда она взяла дорожный мѣшокъ, накинула на руку дождевой плащъ, чтобы скрыть подъ нимъ мѣшокъ, и отправилась на желѣзнодорожную Станцію, находившуюся вблизи гостинницы.

Она пришла слишкомъ рано, никого еще не было. Не купить-ли ей билетъ? Сердце сильно забилось и горло судорожно сжалось, когда она направилась къ кассѣ.

Но тутъ опять трусость взяла перевѣсъ. Лучше подождать, подумала она, я не знаю, въ какомъ классѣ поѣдетъ фрэкенъ Гартманъ.

Она отправилась въ залу и сѣла. Только одна художница знала о ея предстоящемъ отъѣздѣ, такъ что на вокзалѣ не было никого изъ ея знакомыхъ. Но она замѣтила двухъ-трехъ художниковъ, которые явились проститься съ фрэкенъ Гартманъ; она сказала имъ, что пришла сюда съ тою же цѣлью.

Наконецъ показалась и сама художница, въ сопровожденіи двухъ другихъ друзей. Улла оживленно разговорилась съ ними — о чемъ, какимъ образомъ — этого она совершенно не знала, она только чувствовала внутри сильныя страданія, но какія эти страданія, физическія или психическія, этого она не могла разобрать.

Когда Фалькъ вернулся въ гостинницу и узналъ, что Улла вышла именно въ это время, имъ овладѣло какъ бы предчувствіе и онъ бросился бѣжать на станцію. Онъ думалъ, что она отказалась отъ путешествія; такой больной она казалась ему; притомъ ему никакъ не могло придти въ голову, что она уѣдетъ не простившись. Тѣмъ не менѣе онъ нашелъ необыкновенно страннымъ, что она ушла въ такое именно время дня, послѣ того, какъ пролежала весь день на диванѣ; какъ ни безрасудны были, повидимому, его подозрѣніи, онъ не могъ отрѣшиться отъ нихъ.

Когда онъ вошелъ въ вокзалъ, раздался звонокъ и вся публика устремилась на платформу.

Улла держала все время свой дорожный мѣшокъ скрытымъ подъ дождевымъ плащемъ, но увидавъ Фалька, она быстрымъ необдуманнымъ движеніемъ отшвырнула его отъ себя въ уголъ, набросила сверху дождевой плащъ и пошла вслѣдъ за другими съ пустыми руками.

— Гдѣ же твои вещи? спросила ее фрэкенъ Гартманъ, когда онѣ вошли въ купе.

— Я не могу ѣхать сегодня, отвѣтила Улла. Я чувствую, что это невозможно. Мнѣ очень нездоровится.

Кровь со всею силою бросилась ей въ голову, въ ушахъ зазвенѣло. Она слышала свистокъ локомотива, видѣла, какъ развѣвались платки, и съ трудомъ разобрала обращенный къ ней вопросъ одного изъ художниковъ, не слѣдуетъ-ли привести ей извощика. Она только тогда замѣтила, что добралась до стула, неизвѣстно какимъ образомъ.

— Нѣтъ, спасибо, отвѣтила она. Мнѣ ничего не нужно. Мой мужъ — она осмотрѣлась кругомъ, но не нашла, — онъ навѣрно здѣсь.

Она встала, наклонила голову на прощаніе и прошла обратно въ залу.

Здѣсь стоялъ онъ, съ ея мѣшкомъ и плащемъ въ рукахъ. Она не рѣшилась взглянуть на него и они дошли молча до самой гостинницы.

Первое, о чемъ она подумала по возвращеніи, было посмотрѣть на свое письмо. Нѣтъ, оно было нетронуто. Она трусливо схватилась за этотъ планъ спасенія — не могла-ли она смѣло увѣрять его, что она никогда не думала уѣзжать?

Онъ стоялъ передъ ней, смотря на нее мрачнымъ потухшимъ взоромъ.

— И ты могла такъ поступить со мною? сказалъ онъ глухо.

— Нѣтъ, ты видишь, что я не могла, и это именно и приводитъ меня въ отчаяніе, отвѣтила она.

Но разговоръ ихъ былъ прерванъ внезапнымъ припадкомъ ея нездоровья. Она раздѣлась и легла въ постель, между тѣмъ какъ Фалькъ, не спрашивая ея разрѣшенія, побѣжалъ за докторомъ. Онъ оставилъ его съ нею и затѣмъ проводилъ его по лѣстницѣ до дверей.

Когда онъ вернулся, онъ засталъ ее сидящею на кровати съ яркою краскою на щекахъ и напряженнымъ мучительнымъ выраженіемъ около рта и глазъ.

Онъ съ живостью подошелъ къ ней и обнялъ, но она оттолкнула его и залилась слезами.

— Я желала бы умереть, вскричала она, Это моя единственная надежда, мое единственное утѣшеніе, что я умру въ этотъ разъ. Можно придти въ отчаяніе при мысли начинать все опять сначала, снова и снова. Если я буду такимъ образомъ рожать дѣтей каждый годъ, я никогда не буду въ состояніи жить личною жизнью; вся моя молодость пропадетъ, мой талантъ погибнетъ, да и я погибну какъ человѣкъ. Нѣтъ, для меня другого спасенія, какъ только умереть, и какъ я буду счастлива, когда почувствую, что все кончено.

Рыданія прервали ея рѣчь и она уткнулась въ подушки, закрывая лицо руками.

Онъ сѣлъ на краю кровати и взялъ ея руки.

— А моя любовь, развѣ она не можетъ быть тебѣ хоть какимъ-нибудь утѣшеніемъ? спросилъ онъ взволнованнымъ голосомъ. Было время, когда она значила для тебя больше, чѣмъ все другое. Что мнѣ дѣлать, какъ поступить, чтобы ты опять полюбила меня но прежнему? Удвоить-ли мнѣ свою нѣжность къ тебѣ? Ахъ, еслибы я могъ дать тебѣ почувствовать, какія муки терзаютъ мое сердце, когда я подумаю, что могу лишиться тебя, ты навѣрное вернулась бы ко мнѣ, ты поняла бы, что вся радость, которую можетъ дать тебѣ твое искусство, ничто въ сравненіи съ счастьемъ быть такъ сильно любимой.

Она слушала его горячія мольбы съ необыкновеннымъ равнодушіемъ. Она сама удивлялась, до какой степени притупилась ея любовь къ нему, какъ по крайней мѣрѣ казалось ей въ эту минуту.

— Ты можешь еще вернуть мнѣ любовь къ себѣ, сказала она, но только въ такомъ случаѣ, если возвратишь мнѣ мою свободу.

— Возвратить тебѣ твою свободу! въ чемъ, какимъ образомъ?

— Я не могу больше быть твоей женой, сказала она, отнимая у него свою руку и смотря въ сторону. Мы можемъ жить вмѣстѣ какъ двое друзей, но не какъ мужъ и жена, мы будемъ любить другъ друга по прежнему, но только инымъ образомъ, мы должны заставить наши чувства измѣниться.

— Это невозможно, вскричалъ онъ, вставая.

— Не для меня, возразила она, смотря ему прямо въ глаза.

— Очень можетъ быть, сказалъ онъ съ дрожащими губами. Но въ такомъ случаѣ не говори, что ты еще любишь меня, тогда все кончено, и въ такомъ случаѣ лучше, если ты скорѣе уѣдешь. Неужели ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, прервалъ онъ ее, когда она собиралась заговорить, что послѣ такой сильной любви, какая была между нами, можно съ благодарностью принимать ласки, которыя ты соглашаешься удѣлять, для меня, можно предписывать себѣ, столько-то ты имѣешь права ее любить, но не столько-то? Развѣ возможно разбивать свое чувство на мелкія части, разсчитывать его, контролировать? Можешь-ли ты это дѣлать? Нѣтъ, если ты въ самомъ дѣлѣ любишь. Но ты меня. больше не любишь, вотъ въ чемъ вся суть. А въ такомъ случаѣ все между нами кончено.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ двери — остановился и постоялъ въ нерѣшимости нѣсколько минутъ, затѣмъ позвонилъ и приказалъ вошедшему слугѣ дать ему другую комнату и перенести въ нее его вещи.

XX.

Фалькъ и его мать вернулись обратно въ большой домъ въ Іокельгеймѣ и опять приняли на свое содержаніе учениковъ. Улла, Этти и дѣти остались жить въ маленькомъ домикѣ подъ горою — говорили, что школа слишкомъ сильно утомляетъ Уллу въ ея теперешнемъ положеніи.

Ей дѣйствительно очень нездоровилось всю эту зиму; она съ трудомъ двигалась, а послѣдніе мѣсяцы передъ родами принуждена была пролежать въ постели.

Фалькъ, задавшійся мыслью поднять снова школу на ноги, началъ постройку ремесленной школы, о которой такъ давно мечталъ. Новые ученики стекались къ нему толпою и у него было такъ много работы, что онъ могъ удѣлять женѣ и дѣтямъ только очень мало времени. За то маленькій Ральфъ былъ постоянно при немъ въ школѣ и слѣдовалъ за нимъ по пятамъ.

Отношенія между Фалькомъ и Уллою приняли прежній дружескій характеръ, но они проникнуты были грустью, какъ нѣжность, которою мы окружаемъ умирающаго. Улла очень страдала, такъ что могла думать только о своей болѣзни; ея чувства какъ бы притупились и она довольно равнодушно выносила наступившій между ними разладъ. Она мечтала только объ одномъ, желала только одного какъ бы скорѣе избавиться отъ своихъ мученій.

Въ концѣ января она произвела на свѣтъ маленькую тщедушную дѣвочку, такую слабую, что нѣсколько недѣль боялись за ея жизнь. Обѣ онѣ, и мать, и дочь, стали поправляться только въ мартѣ. Тотчасъ послѣ рожденія, дѣвочка была отдана на попеченіе Маргиты, только что лишившейся маленькаго сына, и ничто не препятствовало теперь Уллѣ уѣхать изъ дому.

Никто не говорилъ о ея путешествіи, но всѣ знали, что оно состоится, и сама Улла чувствовала, что не имѣетъ права откладывать его въ долгій ящикъ. Она исполнила свою обязанность и могла идти теперь, куда глаза глядятъ. Никто не будетъ сожалѣть о ней, при теперешнихъ обстоятельствахъ ея присутствіе только, ложится бременемъ на окружающихъ. Фалькъ былъ всегда мраченъ и печаленъ съ блѣдными щеками и впалыми глазами, а его мать съ безпокойствомъ слѣдила за нимъ и постоянно говорила о томъ, какъ онъ худѣетъ, какъ мало ѣстъ и какъ безпокойно спитъ по ночамъ.

Чѣмъ больше приближалось время отъѣзда, тѣмъ болѣе страшило Уллу ужасное одиночество, которое должно было наступить для нея, какъ только закроется дверь этого дома, за которымъ она оставляла все, что было для нея дорого, и тѣмъ болѣе пустою и бездѣльною казалась ей слава, ради которой она собиралась всѣмъ пожертвовать.

Ею овладѣлъ ея прежній внутренній разладъ, то раздвоеніе, которое составляло несчастье всей ея жизни. Почему ея жизнь должна быть непремѣнно такою сложною! Почему судьба надѣлила ее своими лучшими дарами только за тѣмъ, чтобы сдѣлать ее несчастною? Если бы у нея было ихъ меньше, она была бы несравненно счастливѣе. Теперь она осуждена вѣчно любить то, чего не можетъ удержать, и вѣчно стремиться къ тому, чего не можетъ имѣть.

Этти съ возраставшимъ безпокойствомъ слѣдила за приготовленіемъ въ дорогу Уллы. Она не хотѣла ѣхать съ ней, но не знала, какъ этого избѣжать. Она увѣряла себя, что ея присутствіе необходимо въ домѣ — послѣдняя ея больная иллюзія заключалась въ томъ, что она сама воспитываетъ дѣтей и заботится о ихъ физическомъ и нравственномъ благѣ. Она играла и молилась съ ними; и постоянно начинала какія-Нибудь непрактическія работы для нихъ, въ родѣ вышивокъ къ воротничкамъ или передникамъ, которыя, впрочемъ, никогда не оканчивала.

Но она не рѣшалась ничего возражать, такъ какъ Фалькъ и Улла находили, что ей необходимо ѣхать. По своей всегдашней привычкѣ относиться ко всему пассивно, она ждала, что Богъ услышитъ ея молитвы и пошлетъ какое нибудь препятствіе для ея путешествія, не представлявшаго для нея ничего привлекательнаго. Напротивъ того, остаться одной съ Фалькомъ во время отсутствія Уллы казалось для нея такимъ счастьемъ, что она не переставала мечтать объ этомъ, покорно приготовляя свои вещи въ дорогу.

Улла замѣтила, какъ мало она заинтересована ея планами путешествія и спросила, неужели ее не радуетъ перспектива видѣть такъ много новаго, хорошаго, но Этти отвѣтила равнодушно, что она прекрасно знаетъ, каковы всѣ эти произведенія искусства — она столько о нихъ читала и такъ живо претставляла ихъ себѣ въ своемъ воображеніи.

Это равнодушіе огорчило Уллу. Для нея было, напротивъ, такъ пріятно имѣть возлѣ себя кого-нибудь изъ дому, кто нуждался бы въ ней и для кого она лично могла имѣть какое-нибудь значеніе. Присутствіе этого бѣднаго безпомощнаго существа заставитъ ее чувствовать себя менѣе одинокою, а необходимость изыскать способъ для излеченія ея болѣзни давала ей возможность увѣрить себя, что она ѣдетъ не для одной своей личной пользы. Поэтому она усердно занималась приготовленіями въ дорогу Этти и, если и разговаривала когда-нибудь съ матерью о своей поѣздкѣ, то только съ точки зрѣнія здоровья Этти — нужно будетъ ѣхать медленно, чтобы не утомить ее — посовѣтываться съ лучшими докторами по груднымъ болѣзнямъ, поѣхать въ горы на лѣто и т. д.

Однажды послѣ обѣда Фалькъ, сидя въ своемъ кабинетѣ въ Іокельгеймѣ, увидѣлъ, какъ Этти играетъ внизу на дворѣ съ маленькимъ Ральфомъ. Ей были строго воспрещены всякія быстрыя движенія и онъ только что приподнялся, чтобы сойти внизъ и прекратить игру, когда замѣтилъ, какъ она покачнулась и упала. Это его сильно испугало; онъ бросился бѣжать, чтобы помочь ей подняться, но, дойдя до лѣстницы увидѣлъ, что она лежитъ тихо и отъ души смѣется, между тѣмъ какъ маленькій Ральфъ бросается на нее и, шутя, бьетъ. Фалькъ остановился съ улыбкой, смотря на игру.

Но Этти внезапно оттолкнула Ральфа и приподнялась на локтѣ. Она наклонилась и Фалькъ увидѣлъ, какъ у нея изо рта хлынула кровь, между тѣмъ какъ изъ груди раздавалось легкое клокотаніе. Онъ выскочилъ, схватилъ ее на руки и понесъ въ свою комнату зовя мать, которая сейчасъ же прибѣжала съ нужными медикаментами. Послали за Уллою внизъ.

Маленькій Ральфъ усѣлся въ углу дивана, на которомъ лежала Этти, съ испугомъ разсматривая ея окровавленныя губы. Она весело улыбалась ему и раньше, чѣмъ кому-нибудь могло придти въ голову, она соскочила опять на полъ, взяла мальчика на руки и начала со смѣхомъ цѣловать, приговаривая:

— Не бойся, не бойся, дорогой, ничего нѣтъ опаснаго, Этти уже здорова и мы будемъ сейчасъ же играть и бѣгать.

Фалькъ испугался, когда увидалъ, какъ она своими больными губами съ окровавленною пѣною на нихъ прижимается къ свѣжему личику ребенка; онъ быстро подошелъ и взялъ у нея мальчика.

— Я не должна цѣловать твоего ребенка? спросила она глубоко пораженная.

— Нѣтъ, дорогая — мнѣ очень жаль, но ты должна подумать немного о ребенкѣ — ты знаешь, какъ это опасно для него.

Ей уже это говорили много разъ, но она такъ же мало обращала вниманія на эти слова, какъ и на многія другія важныя обстоятельства жизни. Теперь она впервые услышала ихъ отъ него и это произвело на нее громадное впечатлѣніе.

— Такъ я не должна цѣловать твоего ребенка? повторила она своимъ страннымъ жалобнымъ голосомъ. Никогда больше, никогда больше не должна цѣловать твоихъ дѣтей?

Она бросилась на диванъ и зарыдала.

— О Боже, неужели мое дыханіе такъ ядовито? Такъ я могу принесть только болѣзнь и смерть тѣмъ, кого люблю? О, пошли мнѣ лучше смерть, о Боже мой, Іисусъ, прими меня къ себѣ! Никто меня не любитъ здѣсь на землѣ — я зачумлена, меня всѣ избѣгаютъ.

Это сильное волненіе, крайне опасное въ эту минуту, когда у нея начиналось кровотеченіе, испугало Фалька. Онъ наклонился надъ ней, взялъ ее за плечи, обернулъ къ себѣ и поцѣловалъ.

— Такъ ты не боишься цѣловать меня? спросила она, при чемъ ея глаза засіяли такимъ счастьемъ, что поразили его. Онъ отвѣтилъ ей тѣмъ, что прижалъ ее крѣпче къ себѣ, садясь съ ней рядомъ на диванъ. Она прижала свои губы къ его въ долгомъ страстномъ поцѣлуѣ — поцѣлуѣ, въ которомъ выразилась вся жажда любви, которую она такъ долго старалась подавить, но которая при всякомъ удобномъ случаѣ прорывалась въ ней съ удвоенною силою. Ея скромность, ея убѣжденіе въ грѣховности чувственныхъ страстей не могли удержать ее въ эту минуту. Она собрала всю оставшуюся въ ней жизненную силу въ этомъ поцѣлуѣ и онъ не смѣлъ оттолкнуть ее отъ себя изъ боязни оскорбить.

Наконецъ она въ изнеможеніи опустилась на подушки; кровь вновь хлынула у нея изо рта, но на этотъ разъ у нея не хватило силы откашляться, голова ея безпомощно склонилась на одну сторону, она съ трудомъ дышала — въ такомъ положенід застала ее Улла, полусвалившуюся съ дивана, точно подстрѣленная окровавленная птичка.

Ея не рѣшились тревожить; Фалькъ уступилъ ей свою комнату и перенесъ ее на свою кровать, а самъ перебрался наверхъ въ бывшую спальню Уллы. Улла осталась у Этти и съ глубокою нѣжностью ухаживала за нею, прилагая всѣ старанія, чтобы поддержать ея догоравшую жизнь. Сидя у постели больной и замѣчая, какъ слабѣютъ съ каждымъ днемъ ея силы, она представляла себѣ какъ ростетъ одиночество, которое ожидало ее, когда прорвется и эта послѣдняя нить, связывающая ее съ домомъ, какъ оно все увеличивается, пока наконецъ не наполнитъ собою все вокругъ нея.

Этти была все время весела и постоянно говорила о своемъ выздоровленіи. Всѣ окружающіе знали, какъ близокъ ея послѣдній часъ, но она вовсе не думала о смерти. Она до послѣдней минуты предавалась своимъ фантастическимъ мечтамъ, была такъ же далека отъ дѣйствительности, какъ и всегда, воображая, что она обладаетъ всѣмъ, чего только можно пожелать — здоровьемъ, талантомъ, любовью. Такъ она и затихла, легко и безъ борьбы.

Тотчасъ послѣ ея погребенія Фалькъ отправился на собраніе учителей высшихъ народныхъ школъ въ Верландѣ. Хотя они не разу не говорили другъ съ другомъ объ отъѣздѣ Уллы, но оба знали, что она уѣдетъ во время его отсутствія. Они были сильно взволнованы, когда прощались, но прощаніе было короткое. Они не рѣшались сознаться даже самимъ себѣ, что это, быть можетъ, разлука на всю жизнь.

Черезъ недѣлю Улла уѣхала. Ни она, ни мать не объяснились ни словомъ о времени ея возвращенія и вообще о будущемъ. Г-жа Фалькъ хлопотала только очень усердно, чтобы она одѣлась потеплѣе на дорогу, запаслась коньякомъ для предотвращенія простуды, спрятала свои деньги въ разныхъ мѣстахъ на случай покражи и о т. п. мелкихъ подробностяхъ.

Послѣ смерти Этти дѣти перешли спать въ комнату Уллы. Поэтому они чаще вертѣлись возлѣ нея, чѣмъ прежде, а по утрамъ привыкли перебираться къ ней на постель, ложиться по обѣимъ ея сторонамъ и, ласкаясь, играть съ ней. Постоянныя ласки Этги развили въ маленькомъ Ингальдѣ, мальчикѣ очень кроткомъ и нѣжномъ, страсть къ поцѣлуямъ и ласкамъ. Ральфъ былъ совершенно другого характера, пылкій, своевольный, смѣлый и энергичный; онъ ничего такъ не любилъ, какъ бороться, толкаться и кусаться — это была его манера выражать нѣжность къ кому-нибудь.

Въ день ея отъѣзда оба мальчика были въ особенно игривомъ расположеніи духа и ни за что не хотѣли уходить отъ нея. Ральфъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы сдвинуть ее на противоположную сторону кровати и испускалъ радостные крики всякій разъ, когда ему удавалось преодолѣть ея сопротивленіе и подвинуть ея чуточку ближе къ краю. Онъ подымался и опускался на кровать, становился на колѣни, барабанилъ по ней своими маленькими крѣпкими ножками, хваталъ мать то за плечи, то за ноги. Маленькій Ингальдъ пріютился у нея на груди и тихо лежалъ, цѣлуя обнимавшую его руку, пока, наконецъ, Ральфъ не столкнулъ его въ самый разгаръ борьбы, такъ что онъ началъ плакать.

Улла долго играла, передвигаясь то въ ту, то въ другую сторону; какъ только Ральфу удавалось справиться съ ногами, туловище возвращалось на прежнее мѣсто и обратно.

Но наконецъ она быстро приподнялась, соскочила на полъ, взяла обоихъ мальчиковъ одного за другимъ и вынесла ихъ въ сосѣднюю комнату, крича нянѣ, чтобы она пришла поскорѣе одѣвать дѣтей. Затѣмъ она заперла двери, бросилась на кровать и громко зарыдала.

Когда она вышла къ завтраку съ пылающими щеками и красными отъ слезъ глазами, бричка стояла уже запряженною у дверей. Она нервно и наскоро простилась и быстро выѣхала, не оглядываясь. Маленькій Ральфъ попросилъ позволенія провести ее немного, но она рѣзко отказала ему. Она не могла этого вынести — взять его съ собою въ экипажъ и затѣмъ бросить на большой дорогѣ.

Дитя осталось на дворѣ, смотря ей вслѣдъ. Спускаясь съ горы, она не могла удержаться и оглянулась. Замѣтивъ это, малютка громко заплакалъ и побѣжалъ ей въ догонку!

Какъ могла она разстаться съ нимъ такимъ образомъ! Она остановила экипажъ, подождала его и посадила съ собою. Онъ сіялъ отъ радости, взялъ возжи въ руки, махалъ кнутикомъ и болталъ не умолкая. Когда они подъѣхали къ повороту, откуда онъ много разъ возвращался одинъ домой, онъ добровольно всталъ, довольно спокойно и холодно отвѣчая на прощальные поцѣлуи матери.

Улла посмотрѣла ему вслѣдъ, какъ онъ медленно плелся домой на своихъ маленькихъ толстыхъ ноженкахъ, съ длинными бѣлокурыми волосами на плечахъ и красною шапочкою на головѣ. Это послѣднее, что ей бросилось въ глаза — и долго еще виднѣлась красная головка, какъ маковъ цвѣтъ среди засѣяннаго хлѣбомъ поля.

XXI.

Во время всего своего продолжительнаго путешествія въ Римъ Улла находилась какъ-бы въ полуснѣ. Часъ за часомъ, день за днемъ проводила она неподвижно у окна своего вагона, съ устремленнымъ впередъ взоромъ, равнодушно слѣдя за быстро смѣнявшимися сценами, чудными пейзажами, городами, станціями, наполненными массами чуждаго ей народа, съ ихъ разнообразными нарѣчіями, которыя отдавались въ ея ушахъ какимъ-то смутнымъ жужжаніемъ; только по временамъ пробуждалась она изъ забытья и спрашивала себя, чего ищетъ она среди всѣхъ этихъ людей, зачѣмъ стремится впередъ съ такою быстротою, когда никто не ждетъ ее тамъ, никто не порадуется ея пріѣзду. Эта мысль ѣхать туда, гдѣ никто ее не ожидаетъ и гдѣ она сама никому не нужна — какъ ясно высказывала она ея полное одиночество! Какую рѣзкую противоположность представляла она съ быстротою, съ какою поѣздъ мчалъ ее изъ одной страны въ другую, среди дня и ночи!

Пріѣздъ въ Римъ нѣсколько оживилъ ее. Она тотчасъ отправилась наслаждаться произведеніями искусства и провела въ музеяхъ всю первую недѣлю.

Затѣмъ она принялась рисовать свою большую картину — амуровъ, но не могла никакъ вернуться къ тому настроенію, подъ вліяніемъ котораго начала писать ее. Ея прежнія модели изъ маленькихъ херувимовъ превратились въ полувзрослыхъ одичалыхъ уличныхъ мальчишекъ, и она не находила никого, кто могъ-бы замѣнить ихъ. Кромѣ того, сердце ея надрывалось, когда она видѣла эти маленькія голыя дѣтскія тѣла, когда она слышала ихъ смѣхъ или наблюдала за ихъ играми. Она отложила въ сторону картину и натянула новое, большое полотно. Она никому не говорила, какой сюжетъ выбрала для своего произведенія и не разрѣшала никому смотрѣть на начатую работу. По вечерамъ она выходила гулять съ своими старыми товарищами, но они находили ее сильно измѣнившейся, молчаливою и задумчивою.

Нѣсколько мѣсяцевъ прошло такимъ образомъ; никто не зналъ, надъ чѣмъ трудится Улла и какъ идетъ ея работа. Лѣтніе жары заставили большинство художниковъ выѣхать изъ Рима; съ іюля она была почти совершенно одна, но продолжала упорно работать; мастерская ея была прохладная и она выходила изъ дому только поздно вечеромъ.

Картина ея въ теченіи этого времени претерпѣла много измѣненій. Она была задумана сначала въ большихъ размѣрахъ и должна была изображать сцену прощанія въ семьѣ. Отецъ, молодой, сильный морякъ, собирался въ дальнюю дорогу. Онъ стоялъ у двери съ взволнованнымъ выраженіемъ лица, стараясь подавить охватившее его волненіе. Онъ держалъ жену слегка за руку, стараясь не смотрѣть на нее. Она также не смотрѣла на него, а наклонилась поправить платьице у стоявшаго вблизи ребенка. Другой ребенокъ игралъ на полу, равнодушный къ волненію родителей. Главнымъ мотивомъ, проходившимъ чрезъ всю картину, было сдержанное, подавленное чувство, выражавшееся въ этомъ повидимому холодномъ прощаніи.

Обрисовавъ слегка другіе аксессуары картины, Улла занялась главнымъ образомъ обработкою двухъ главныхъ фигуръ; онѣ, казалось, выдѣлялись изъ полотна и выступали впередъ, между тѣмъ, какъ все остальное составляло только какъ бы рамку. Отъ времени до времени она принималась и за дѣтскія личики, но тотчасъ же бросала ихъ и переходила опять къ главнымъ фигурамъ. Наконецъ ее начало интересовать только одно — выраженіе лицъ прощавшихся. Сдержанное страданіе на мужскомъ лицѣ, мучительное напряженіе на женскомъ, она придавала этимъ чувствамъ все больше и больше силы, подъ конецъ ей -стало казаться, что каждый нервъ въ ней дрожитъ отъ состраданія къ изображаемымъ ею лицамъ.

Однажды она простояла цѣлый день передъ картиною, погруженная въ глубокую думу. Она выслала моделей подъ предлогомъ, что не намѣрена сегодня работать. Наконецъ, взявъ въ руки ножъ, она вырѣзала поясное изображеніе обѣихъ главныхъ фигуръ, выбросила остальныя, натянула на-ново маленькое полотно и принялась ревностно за его обработку.

Сюжетъ картины былъ теперь совершенно иной. Исчезъ матросскій костюмъ мужчины, густые волосы вились надъ лбомъ совершенно инымъ образомъ, мало напоминавшимъ модель.

Онъ положилъ ей руки на плечо, точно желая принудить ее посмотрѣть ему въ глаза, а глядѣлъ самъ на нее изъ-подъ густыхъ бровей, а вокругъ глазъ и губъ выступала синеватая блѣдность. Она опустила внизъ лицо, на половину отвернувшись отъ него. Глаза смотрѣли вдаль, въ пустое пространство; она кусала судорожно подергивавшіяся губы въ тщетныхъ усиліяхъ овладѣть собою.

Къ концу іюля картина была окончена, но никто не видалъ ее. Улла собиралась выставить ее только осенью, но теперь вовсе не интересовалась услышать, что будутъ говорить о ней другіе. Она знала, что это ея самое выдающееся произведеніе, что много столѣтій спустя ея картина будетъ считаться перломъ въ музеѣ, который пріобрѣтетъ ее — что она и будущимъ поколѣніямъ будетъ вновь и вновь разсказывать старую, вѣчно повторяющуюся исторію о двухъ любящихъ сердцахъ, которыхъ жизнь разлучаетъ.

Какъ странно было сознавать ожидавшее ее большое торжество и чувствовать себя въ то же время такъ глубоко равнодушной къ нему, что ей казалось безразлично, будетъ-ли ея картина выставлена при ея жизни или нѣтъ. Для нея достаточно было увѣренности, что она создала безсмертное произведеніе — это было удовлетвореніемъ послѣ испытаннаго ею большого униженія, на ожидавшее ее одобреніе публики и слава вызывали въ ней заранѣе чувство пресыщенія, пустоты.

Одобреніе равнодушныхъ людей, какое значеніе могло она имѣть для того, кто всею душою прислушивается къ отдаленному звуку любимыхъ голосовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXII.

Письмо Уллы къ Фальку.

Капри, 30-го іюля 18— Мой дорогой, любимый!

Прошло уже три мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ я выѣхала изъ дому, а ты до сихъ поръ не получалъ отъ меня ни одной строчки. Когда я хотѣла узнать что-нибудь о моихъ дорогихъ любимцахъ, я обращалась всегда къ матери, а не къ тебѣ. Почему? Потому что я не могла писать тебѣ такихъ короткихъ, дѣловыхъ писемъ; взявшись за перо, чтобы писать тебѣ, я должна была выложить передъ тобою всю свою душу, сказать тебѣ, что я пережила и перестрадала со времени нашей разлуки.

Пока я рисовала, я не могла писать, потому что я не уяснила еще себѣ себя самое и своего отношенія къ тебѣ. По окончаніи картины я почувствовала сильнѣйшее переутомленіе вслѣдствіе усиленной работы въ жестокую жару. Я была такъ слаба, что съ трудомъ держалась на ногахъ и навѣрное заболѣла бы, если бы не выѣхала немедленно изъ Рима сюда. Здѣсь я живу въ рыбачьемъ поселкѣ на берегу моря въ полномъ уединеніи, такъ что ни одинъ изъ моихъ знакомыхъ не знаетъ, гдѣ я нахожусь.

Я надѣялась отдохнуть. Природа была всегда моимъ лучшимъ повѣреннымъ; я думала, что нѣтъ горя, которое не успокоивалось бы въ полномъ уединеніи среди природы. Но теперь я узнала, на сколько природа можетъ быть иногда коварнымъ повѣреннымъ. Она встрѣчаетъ насъ, правда, съ большою симпатіею, но эта симпатія усиливаетъ наше безпокойство и нашу тоску. Быть наединѣ съ природою хорошо, когда мы заняты только собою, какъ-то было со мною въ былое время. Но жить одной среди прекрасной природы и думать все время о другомъ — невыносимо. Чудная красота здѣшней природы навѣваетъ на меня мучительную тоску. Если бы не страшная жара, я давно убѣжала бы обратно въ Римъ и предпочла бы ходить по его грязнымъ улицамъ и жить на его самыхъ мрачныхъ чердакахъ, чѣмъ лежать здѣсь на берегу Средиземнаго моря, синева котораго надрываетъ мнѣ сердце. А между тѣмъ я знаю, что и среди римскихъ улицъ и среди толпы людей я буду чувствовать то же самое. Моя тоска преслѣдуетъ меня по стопамъ, она вездѣ со мною, вездѣ грызетъ меня и куда я ни хожу, гдѣ я ни стою, она образуетъ вокругъ меня какъ бы большое пустое пространство — пустое пространство, которое ничто не можетъ наполнить.

Какъ я перемѣнилась съ тѣхъ поръ, какъ проживала здѣсь послѣдній разъ! Тогда я такъ глубоко наслаждалась красотою природы, я думала, что мнѣ ничего больше на свѣтѣ не нужно — я лежала на этомъ самомъ берегу и прислушивалась къ ропоту волнъ и мнѣ казалось, что въ этомъ заключается вся жизнь, что нельзя придумать себѣ ничего лучше, ничего прекраснѣе. Никакого безпокойства, никакой тоски, все было такъ цѣльно, гармонично.

А теперь, прислушиваясь къ плеску волнъ, я не слышу больше тѣхъ мелодій, которыя онѣ когда-то напѣвали мнѣ, я не могу слышать ихъ, потому что во мнѣ говорятъ другіе голоса, мучительные, тоскливые голоса, которые заглушаютъ всѣ другіе.

Почему я пишу тебѣ все это? Чего я хочу, чего ожидаю отъ будущаго? Я сама не знаю. Я знаю одно, что никогда не буду въ силахъ порвать совсѣмъ съ тобою, никогда не буду въ состояніи разстаться навсегда съ тобою. Я осуждена на вѣчную раздвоенность.

Черезъ нѣсколько недѣль я вернусь въ Римъ и буду оканчивать свою большую картину — амуровъ. Моя любовь къ работѣ такъ-же сильна, какъ и прежде; я испытываю при этомъ такую-же радость. Но жизнь не можетъ состоять изъ одной только работы.

Чего ты хочешь? Чего желаешь? Что ты думаешь о нашемъ будущемъ»?

Письмо Фалька къ Уллѣ.

Іокельгеймъ, 8-го августа 18— Моя возлюбленная!

Я надѣюсь, ты понимаешь, почему я все это время ни разу не писалъ тебѣ. Моя любовь обратилась для тебя въ обузу, отъ которой ты старалась всячески избавиться. Какъ только я замѣтилъ это, я отступилъ и предоставилъ тебѣ полную свободу. Ни однимъ словомъ не хотѣлъ я убѣждать тебя быть моею женою противъ твоей воли, потому что одно только свободное влеченіе сердца придавало прелесть нашимъ отношеніямъ. А когда ты уѣхала, я также не хотѣлъ просить тебя вернуться; я видѣлъ, что свобода была для тебя дороже любви, которую ты оттолкнула отъ себя. И хотя я чувствовалъ, что мое сердце разрывается на части и жизнь становится невыносимой, я скорѣе предпочиталъ переносить эти страданія, чѣмъ видѣть тебя вблизи себя и знать, что ты все время только и думаешь, какъ-бы избавиться поскорѣе отъ меня.

Но теперь, когда я получилъ твое письмо, когда я увидѣлъ, какою сильною тоскою дышетъ оно, мнѣ показалось, что я слышу опьяняющій запахъ весны, обѣщающій новое лѣто; теперь я простираю къ тебѣ руки и умоляю тебя: вернись ко мнѣ, моя вѣчно любимая, моя ненаглядная, вернись.

Но ты не можешь отдаться мнѣ всецѣло, говоришь ты. Такъ дай мнѣ половину себя, дай мнѣ столько, сколько ты можешь дать, я ничего больше не буду отъ тебя требовать. Ни одинъ талантливый мужчина, способный приносить пользу обществу, не будетъ посвящать всѣ свои силы семьѣ. Почему-же я стану требовать этого отъ тебя.

Я былъ неправъ относительно тебя, я желалъ играть слишкомъ большую роль въ твоей жизни; я хотѣлъ по своему устроить твое счастье, я самоувѣренно требовалъ, чтобы ты была счастлива такимъ именно образомъ, какой я считалъ для тебя наилучшимъ. Теперь я не буду больше этого дѣлать. Живи по своему, какъ тебѣ будетъ удобнѣе, и удѣляй мнѣ и дѣтямъ столько времени, сколько можешь, не страдая отъ этого.

Я былъ вдвойнѣ неправъ относительно тебя, потому что, требуя отъ тебя жертвъ, я съ своей стороны не пожертвовалъ тебѣ ничѣмъ. Чтобы показать тебѣ, на сколько я исправился, я выступилъ кандидатомъ въ стортингъ на ближайшіе выборы. Школу я передаю Бирку, который за это время научился уже управляться съ нею и съумѣетъ еще лучше справиться съ этимъ дѣломъ, когда привыкнетъ къ народу и научится понимать его, — мы-же уѣдемъ въ Христіанію. Въ качествѣ члена парламента я могу приносить своей родинѣ не меньше пользы, чѣмъ здѣсь, хотя и инымъ способомъ, а тебѣ будетъ гораздо удобнѣе работать въ городѣ. При этомъ ты будешь всегда свободна уѣхать, когда только вздумаешь.

Ты видишь, я многому научился въ эти мѣсяцы одиночества. Между прочимъ я научился быть скромнымъ въ своей любви, брать скорѣе мало, чѣмъ ничего. Прежде я счелъ-бы это трусостью, малодушіемъ. Я такъ гордо предъявлялъ свои требованія, — теперь я убѣдился, что велика не та любовь, которая требуетъ многаго, а та, которая соглашается довольствоваться малымъ, скорѣе чѣмъ лишиться всего. Такъ любятъ обыкновенно только женщины, — ты видишь, какъ далеко ушелъ я впередъ, если научился этому.

Къ слѣдующему лѣту ты вернешься домой, не правда-ли? Я выѣду къ тебѣ на встрѣчу въ Христіанію на своей лодкѣ, мы сядемъ въ нее еще разъ, поплывемъ и будемъ вмѣстѣ прислушиваться къ плеску волнъ; но онѣ тогда не будутъ, какъ теперь въ Средиземномъ морѣ, навѣвать на тебя тоскливыя мысли, а опять и опять станутъ онѣ разсказывать намъ о нашей «лѣтней идилліи» и говорить, что послѣ зимы со льдомъ и снѣжными бурями наступаетъ всегда новое лѣто съ длинными днями и свѣтлыми ночами.

И съ флагомъ на вершинѣ мачты мы въѣдемъ опять въ гавань родной земли, гдѣ любимые голоса будутъ звучать намъ на встрѣчу.

Этою надеждою и этою мечтою я теперь только и живу.

М. Лучицкая.

"Сѣверный Вѣстникъ", №№ 1—4, 1890