Леснянская красавица (Деникин)/ДО
Жара невозможная. И люди, и лошади насилу передвигаютъ ноги. Батарея движется точно похоронное шествіе въ нѣмомъ молчаніи. Сонное состояніе овладѣло всѣми – лѣнь говорить. Дорога, какъ на зло, идетъ все время полемъ. Широкая полоса золотистыхъ колосьевъ жиденькой ржи начинается у дороги и тянется далеко, далеко, сливаясь съ чуть замѣтной вдали опушкой лѣса. Рядомъ вьется узкая лента маленькихъ свѣтлыхъ цвѣтковъ гречихи. Гигантскіе вѣковые тополи, растущіе по бокамъ дороги, бросаютъ еле замѣтныя, коротенькія тѣни и даютъ полный просторъ вѣтерку, засыпающему глаза, носъ, уши горячей, жгучей пылью.
Вотъ подъѣхали къ деревнѣ. И здѣсь пусто – нѣтъ никакого движенія; всѣ на работѣ въ полѣ. Только лишь толпа ребятишекъ и съ ними вмѣстѣ разношерстная, разноголосая стая дворняжекъ съ крикомъ и гамомъ провожаютъ батарею. Батарейная собачонка Тишка ввязывается въ драку съ деревенскими собаками, что даетъ мимо идущимъ солдатамъ тему для разговора.
- Глянь, Архипкинъ – Тишка-то нашъ не уступитъ, даромъ, что малъ.
- Извѣстное дѣло – военная собака… Брысь вы, окаянныя, огрызнулся Архипкинъ, стегнувъ какую-то ужъ слишкомъ насѣдавшую мохнатую собачонку.
Подсѣдельный коренникъ, почуявъ «заносъ» нагайки, рванулъ постромки.
- Шалишь, Васька. И Архипкинъ ласково потрепалъ его по шѣе; лошадь успокоилась.
Деревню прошли. Тишка за оказанную смѣлость посаженъ на лафетъ; минутное оживленіе смѣнилось прежней апатіей.
Прошли лѣсъ. Невдалекѣ показались верхушки костела; скоро ясно очертились контуры домовъ, скрывавшихся въ гущѣ зелени. Еще четверть часа и батарея загромыхала по мостовой города Бѣлевска.
Отчаянные толчки, которымъ подверглись колеса пушекъ, засвидѣтельствовали какъ нельзя болѣе наглядно, что ровное, покойно шоссе смѣнилось тряской мостовой; однообразный ландшафтъ засѣянныхъ полей, ветхихъ избушекъ – покривившимися, но, тѣмъ не менѣе, претендующими на нѣкоторый внѣшні лоскъ домиками предмѣстья; ароматъ полей и лѣсовъ – специфическимъ воздухомъ, содержащимъ въ себѣ суррогаты всѣхъ жизненныхъ отправленій жителей Богомъ забытаго Бѣлевска. Однимъ словомъ, вы встрѣчаете всѣ признаки «культуры» болѣе совершенной.
У въѣзда въ городъ съ правой стороны стоитъ полосатый столбъ съ покривившейся доской, на которой съ трудомъ можно разобрать надпись «жит…й об..го ..ла 11,564. Со времени водруженія этой доски въ рѣкѣ Кшѣ (извѣстно, что каждый уѣздный городъ имѣетъ хоть какую-нибудь болѣе или менѣе ароматичную лужу, именуемую обывателями «своей рѣчкой») много воды утекло, много бѣлевскихъ гражданъ родилось, перемерло, словомъ, такъ или иначе сошло или появилось на сценѣ бѣлевской общественной жизни, а доска все стоитъ, да стоитъ и только клонится все болѣе на бокъ.
Музыка грянула маршъ и, несмотря на то, что старые инструменты, взятые съ собою въ дорогу, порядкомъ-таки рѣзали ухо фальшивыми нотами, всѣ пріободрились, повеселѣли. Насъ развлекалъ веселый сумбуръ, получавшійся отъ смѣшенія трубныхъ звуковъ со страшнымъ грохотомъ колесъ тяжелой артиллеріи. Въ городѣ, несмотря на удушливую жару, замѣтно была обычная суета и движеніе. Въ окнахъ появлялись любопытные, между которыми не разъ промелькнуло миловидное личико, привлекавшее наше общее вниманіе. Прохожіе замедляли шаги или останавливались, дожидаясь конца длинной вереницы орудій 3 батарей. Но вотъ передняя батарея стала вытягиваться изъ города.
- Иванъ Андреевичъ, толкнули меня сзади.
Я оглянулся; ко мнѣ подъѣзжалъ самый молодой изъ нашихъ офицеровъ – Ларинъ.
Ларинъ съ наивно дѣтскимъ выраженіемъ лица безъ признаковъ какой-либо растительности былъ или казался, по крайней мѣрѣ, въ томъ періодѣ свѣжей, здоровой молодости, когда жизнь не успѣла еще исковеркать человѣка и для него пока нѣтъ заботъ, затрудненій, огорченій: все такъ хорошо, просто, ясно. Когда я сошелся съ нимъ поближе, оказалось, что Ларинъ кой-что испыталъ, пережилъ, много передумалъ, но все это прошло какъ будто легкой зыбью, не возмутивъ нисколько его хорошаго дѣтски довѣрчиваго взгляда на жизнь. Онъ былъ всегда веселъ и, если на мѣстѣ его появлялась тѣнь озабоченности, товарищи, указывая на него, говорили:
- Смотрите – Ларинъ притворяется «большимъ».
За нимъ водился, между прочимъ, грѣшокъ. Ларинъ влюблялся положительно во всѣхъ миловидныхъ женщинъ и, что комичнѣе всего, былъ искренно увѣренъ въ истинѣ своего чувства.
- Тогда я шутилъ, теперь
Готовъ забыть я цѣлый міръ…
Запевалъ онъ, повертываясь на каблукахъ и продѣлывая въ экстазѣ какія-то невозможные «па». Товарищи надъ нимъ подшучивали, но любили его и звали не иначе, какъ Колькой.
По возбужденному лицу Ларина я увидѣлъ, что случилось нѣчто особенное.
- Что скажешь Колька? отвѣтилъ я.
- Ты видѣлъ на углу площади, у кондитерской.
- Кого? Я притворился непонимающимъ, хотя прекрасно зналъ, что рѣчь идетъ о красавицѣ-брюнеткѣ, сходившей съ экипажа какъ разъ, когда мы огибали уголъ площади.
- Да нѣтъ, ты долженъ былъ видѣть. Этакую прелесть да чтобъ не замѣтить!
- Ахъ, это ты про булку большую, что выставлена въ окнѣ.
_ Перестань – совсѣмъ не остроумно. Съ тобой и поговорить серьезно нельзя.
Ларинъ, надувшись, посдержалъ нѣсколько лошадь. Я нарочно не прерывалъ молчанія.
- Нѣтъ, я положительно ничего изящнѣе не видѣлъ. Такая прелесть, заговорилъ онъ.
- Булка-то?
Не успелъ Ларинъ окончательно обидѣться, какъ трубачъ заигралъ сигналъ къ остановкѣ и мы рысью поѣхали къ серединѣ эшелона, гдѣ на лужайкѣ, подъ раскидистой дикой грушей, разставлялась походная закуска.
Офицеры мало-по-малу стали сходиться къ грушѣ.
Цезарь мужъ отваа-а-а-ги
Затянулъ толстый полковникъ, грузно ступая и переваливая съ ноги на ногу свое основательное штабъ-офицерское брюшко.
И Помпей герой…
Подхватилъ другой высокимъ фальцетомъ, долженствующимъ придать еще болѣе юмора веселымъ куплетамъ. Молодежь смѣется, кой-кто подпѣваетъ.
- А гдѣ же другъ звѣрей? Вспомнили про ветеринарнаго врача, бывшаго неизмѣннымъ заправилой нашего импровизированного хора. – Что же онъ не является къ исполненію своихъ прямыхъ обязанностей?
- Коню, видно, не по дорогѣ оказалось, вставилъ кто-то.
Иванъ Павловичъ дѣйствительно не умѣлъ вовсе ѣздить и, хотя во время похода одѣвалъ громадныя «жандармскія» шпоры, но къ помощи ихъ прибѣгать опасался. Для того, чтобы повернуть налѣво, онъ ударялъ легонько лошадь съ правой стороны по мордѣ, пока, наконецъ, той не надоѣдало и она не поворачивалась, куда слѣдуетъ.
- Я ему и то нарядилъ старика-Полкана, сказалъ смѣясь тоненькій батарейный командиръ.
- А вотъ и онъ. Что же вы опаздываете, друг звѣрей?
- Вашего друга лошадь занесла, вотъ что, отвѣтилъ, притворяясь сердитымъ, Иванъ Павловичъ.
- Браво, браво, Иванъ Павловичъ Остритъ. Въ кои-то вѣки…
Нѣсколько молодыхъ офицеровъ привязались къ нему, тормоша во всѣ стороны. Иванъ Павловичъ неловко отбивался, пока, наконецъ, вся веселая группа не покатилась съ хохотомъ по травѣ.
Карраулъ! Закричалъ, нагнувшись надъ завѣтною корзинкой съ закуской, поручикъ Братовъ. Его фигура съ разставленными ногами, растопыренными руками и надвинутой на самый затылокъ фуражкой была такъ неподражаемо комична, что всѣ положительно покатились со смѣху.
Толстый полковникъ легъ на траву и, вздрагивая отъ душившего его смѣха, стоналъ только:
- Охъ не могу, уморилъ.
- Ахъ онъ извергъ, въ ротъ ему ситнаго пирога съ горохомъ. Что онъ съ нами бѣдными сиротами сдѣлалъ, причиталъ Братовъ. – Да чего вы смѣетесь? Опомнитесь. Поймите, что водки нѣтъ, во-о-дки.
Виновникъ несчастья – завѣдовавшій нашимъ продовольствіемъ - Ларинъ, который долженъ былъ проѣздомъ въ городѣ запастись этимъ необходимымъ атрибутомъ походной жизни, стоялъ, растерявшись совершенно. Не будучи въ состояніи отвѣчать на комически угрожающія нападки, сыпавшіяся на него со всѣхъ сторонъ, онъ только сконфуженно улыбался.
- Вотъ она страсть роковая что надѣлала. Не надо было глядѣть по сторонамъ на хорошенькихъ женщинъ, не утерпѣлъ я, чтобы не выдать товарища съ головой.
- Да что же, я, господа, поѣду, сейчасъ привезу; въ 5 минутъ будетъ, оправдывался Ларинъ.
- Нѣтъ не пускайте его. И водки не привезетъ и самъ не вернется.
Но кто-то успѣлъ распорядиться. Появилась водка и все веселое общество, кто сидя, кто лежа на разостланныхъ буркахъ, принялось уничтожать закуску.
Но вотъ, наконецъ, и Лѣсняны, гдѣ назначена дневка.
Слѣва отъ шоссе окруженный желѣзной рѣшеткой прекрасный паркъ. Шагахъ въ сорока господскій домъ, выходящій фасадомъ своимъ на дорогу. Какія-то причудливыя башенки съ миніатюрными бойницами, напоминающими карточные домики, возвышаются на четырехъ углахъ высокаго корпуса самаго зданія. Кой-гдѣ вывалившійся кирпичъ, облѣзшая штукатурка, сломанные шпицы на двухъ башенкахъ свидѣтельствуютъ, что время положило уже печать разрушенія на эффектное когда-то зданіе и что, очевидно, нынѣшніе владѣльцы не особенно заботятся о приданіи внѣшняго блеска своей резиденціи.
Передъ домомъ разбитъ великолѣпный цвѣтникъ. Въ высшей степени картинно разбросанныя клумбы и дорожки, мягкое сочетаніе цвѣтовъ и оттѣнковъ, порядокъ и несомнѣнный вкусъ, царящіе здѣсь, производятъ какой-то странный контрастъ съ запущеннымъ домомъ.
Батарея обогнула ограду. Нашимъ взорамъ представился большой фруктовый садъ. У самаго забора росла высокая яблоня и ея вѣтви, отягченные крупными спѣлыми плодами, свѣшивались наружу, приводя въ немалый соблазнъ проходившихъ мимо солдатъ. Иные искоса поглядывали то на меня, то на яблоню и, видя, что на сей разъ имъ ничего не оторвется, ограничивались лишь замѣчаніями.
- Вѣдь яблоки-то съ твою голову…
- Чего ротъ раскрылъ, хошь, чтобъ яблоко-те само попала, весело замѣчаетъ догоняющій свое 1-е орудіе бомбардиръ Юхновъ, хлопнувъ мимоходомъ зазѣвавшагося маленькаго солдатика по головѣ.
- Ишь, озорникъ. Скажи лучше, хромой чортъ, за какія такія дѣла тебѣ давеча ногу искалѣчили, пускаетъ тотъ въ догонку.
Но Юхновъ ужъ далеко впереди, бѣжитъ, слегка прихрамывая.
У ограды съ внутренней стороны стоялъ старикъ въ чистой полотняной рубахѣ, подтянутой широчайшимъ поясомъ и въ соломенной шляпѣ съ необъятными полями. При моемъ приближеніи онъ почтительно поклонился. Подъѣхавъ ближе къ оградѣ я заговорилъ съ нимъ.
- Вы не садовникъ ли? спросилъ я.
- Садовникъ, пане, отвѣтилъ старикъ съ сильнымъ польскимъ акцентомъ.
- Хорошій у васъ садъ…
Э, грустно махнулъ онъ рукой. – Когда храбя здѣсь жилъ, развѣ такой онъ былъ?!
- Теперь, что же, владѣлецъ не живетъ здѣсь?
- Ужъ 10 лѣтъ, какъ уѣхалъ куда-то за границу и глазъ не кажетъ.
- Вотъ и домъ немножко пообветшалъ, продолжалъ я.
- Палацъ, наставительно поправилъ меня садовникъ. – Да, въ немъ тоже никто не живетъ. Управляющій храбёвскими имѣніями построилъ себѣ домъ въ паркѣ – вотъ отсюда видно… Если панъ любитъ хорошія груши, перемѣнилъ старикъ разговоръ, - пусть зайдетъ до саду.
Я поблагодарил и, пришпоривъ коня, догналъ батарею.
Останавливались мы всегда вмѣстѣ съ Ларинымъ. И теперь около одной хаты наши вѣстовые возились уже съ самоваромъ и раскладывали немногочисленные походные пожитки.
Кто испыталъ пріятную перспективу тащиться шагомъ верстъ тридцать по пыльной дорогѣ подъ палящими лучами солнца, тотъ пойметъ – какое наслажденіе, окатившись предварительно съ ногъ до головы цѣлымъ ведромъ холодной воды, растянуться во весь свой богатырскій ростъ на жесткой походной кровати. А тутъ еще вѣстовой Остапчукъ предупредительно подаетъ стаканъ горячаго чаю, улыбаясь во всю ширь своего неуклюжего рта, видя, что его баринъ находится въ хорошемъ расположеніи духа. Славно… Въ такихъ случаяхъ я люблю поболтать съ нимъ и Остапчукъ, будучи уверенъ, что ему не «влетитъ», становится необыкновенно разговорчивъ и откровененъ.
- Остапчукъ, спрашиваю я. – Какъ это вчера курица въ батарейный котелъ попала?
- Курица, такъ что ваше б-діе, вольная была – безъ хозяина ходила, поясняетъ онъ, плутовато ухмыляясь. – Ей обозные хлѣбца покрошили, она и пошла за фургономъ.
- А въ котлѣ какъ же очутилась?
_ Недосмотрѣли, ваше б-діе. Извѣстно, курица – звѣрь глупый, безъ разсужденія…
- Ну и канальи же вы!
- Такъ точно, ваше б-діе.
И Остапчукъ весь расплывается въ улыбку, довольный тѣмъ, что его недисциплинированныя разглагольствованія не разозлили меня. Минуту продолжается молчаніе.
- Давеча мужикъ сказывалъ, есть у нихъ тутъ рѣчонка, такъ раковъ видимо, невидимо. Остапчукъ даже глаза закатилъ, очевидно, чтобы нагляднѣе выразить понятіе «видимо, невидимо».
- Развѣ? И рыба есть? Я оживился, вполнѣ раздѣляя страсть Остапчука.
- Окуни во какіе будутъ. Остапчукъ указалъ на добрую половину руки.
- Ну такъ сходи въ 4-ю батарею – попроси у нихъ бредень. Послѣ обѣда пойдемъ на рѣчку.
- Слушаю, ваше б-діе.
Ужъ солнце опустилось низко на землю. Его пурпурные лучи скользятъ по горизонту и окрашиваютъ въ фантастическіе цвѣта причудливые контуры земли и облаковъ, какъ будто сдавливающихъ своею темною массою его горящій дискъ. Онъ все болѣе и болѣе уменьшается и, наконецъ, чуть замѣтной полоской выдѣляется на краѣ неба.
Въ деревнѣ прекращается мало-по-малу шумъ и говоръ; огни стали гаснуть.
Раздались мелодичные звуки артиллерійской «зари», разыгрываемой трубачами на два голоса. Чѣмъ-то знакомымъ, роднымъ повѣяло отъ этихъ звуковъ. И среди незнакомой обстановки, за сотни верстъ отъ дома чувствуешь себя, какъ въ родной семьѣ…
Послѣдняя высокая нотка зари замерла гдѣ-то далеко и вслѣдъ за нею широкою волною, мѣрно и плавно полились слова молитвы, вырывающейся изъ сотни устъ.
А звѣзды появляются на небѣ одна за другой. Природа, какъ будто уставши отъ дневной жары, нѣжится въ безмолвіи и прохладѣ ночи. Все стихло. Только издали доносится еще чей-то неугомонный голосъ; отчетливо слышатся слова пѣсни
Тутъ я волюшку молодецкую
Во вѣкъ потеря-я-лъ…
Мы с Ларинымъ подошли къ калиткѣ парка. Черезъ рѣдкія желѣзныя стойки ограды виднѣлась темная липовая аллея. Вдали блестѣлъ обширный прудъ, въ которомъ, какъ въ зеркалѣ, отражались звѣзды.
- Какъ славно тамъ. Не зайти ли? Промолвил Ларинъ.
- Неудобно безъ спросу. Пожалуй на непріятность нарвемся, возразилъ я какъ-то нерѣшительно. Меня и самого тянуло туда.
Ларинъ мимоходомъ толкнулъ желѣзныя дверцы, которыя открылись безъ всякаго труда.
- Ну вотъ видишь и не заперто даже. Пойдемъ!
- Пожалуй,
Мы вошли въ паркъ. Густыя шапки липъ, посаженныхъ въ два ряда, свѣшивались и переплетались другъ съ другомъ, образуя надъ нашими головами сводъ, черезъ который съ трудомъ прорывался кой-гдѣ змѣйками блѣдный свѣтъ. Мы повернули по дорожкѣ, обсаженной какимъ-то низкорослымъ кустарникомъ, тщательно подстриженнымъ, и вышли къ пруду.
- Фу, какой славный уголокъ, восхищался Ларинъ, усѣвшись подъ кустомъ орѣшника на самомъ берегу пруда. – Неужели же на тебя онъ не производитъ никакого впечатленія?
- Я того не говорю, но не нахожу причинъ, отчего бы приходить въ телячій восторгъ, отвѣтилъ я, чтобы позлить Ларина.
- Не понимаю я васъ, господа, горячился онъ,- притворяетесь ли вы такими сухими резонерами или въ самомъ дѣлѣ ничего не чувствуете, только, во всякомъ случаѣ, я не завидую вамъ.
Я улыбнулся.
- Ну и смѣйся, если тебѣ нравится, продолжалъ Ларинъ. – А я вѣдь знаю, что и ты способенъ увлекаться, пожалуй, побольше моего и тебѣ не разъ хочется выкинуть колѣнце, да напустилъ на себя серьезность и носится съ ней.
Въ это время послышались шаги и изъ липовой аллеи по боковой дорожкѣ къ намъ направились двѣ темныя фигуры. Одна изъ нихъ въ этотъ моментъ какъ разъ повернулась къ намъ и нервнымъ, порывистымъ движеніемъ сбросила окутывавшій ее платокъ. Лучъ блѣднаго луннаго свѣта на минуту озарилъ ея лицо и мы оба вздрогнули, узнавъ въ ней ту самую женщину, которую встрѣтили въ городѣ, у кондитерской. Мы обмѣнялись съ Ларинымъ смущенными взглядами, какъ мальчишки пойманные на мѣстѣ преступленія. Обнаружить сейчасъ же свое присутствіе какъ-то не рѣшались. Подслушивать же чужой разговоръ было не совсѣмъ удобно. Но первыя же слова, произнесенныя незнакомкой, заставили насъ рѣшиться, и мы остались, скрытые за кустомъ орешника. Они, очевидно, продолжали разговоръ на польскомъ языкѣ, который мы понимали оба.
- Что вы отъ меня хотите, за что вы меня мучите? Произнесла незнакомка тихимъ сдавленнымъ голосомъ, какъ будто сдерживая готовыя вырваться изъ груди рыданія.
- Я думаю, сударыня, что вамъ достаточно хорошо извѣстны пои условія и отъ васъ вполнѣ зависитъ избѣгнуть позора, твердо и слегка насмѣшливо отвѣтилъ мужчина низкимъ раскатистымъ баскомъ.
- Но то, чего вы требуете, немыслимо исполнить. Это гадко, возмутительно. О, пощадите меня, умоляю васъ
- А вы меня пощадили, помните, въ тотъ злопамятный вечеръ, когда я валялся у васъ въ ногахъ, не помня себя отъ нахлынувшаго чувства. Пощадили, спрашиваю васъ? Вы со смѣхомъ разсказали объ этомъ всему обществу и вашъ супругъ меня – испорченнаго мальчишку, какъ онъ изволилъ выразиться, съ позоромъ выгналъ изъ дому. И я поклялся отомстить.!.
- Вы слишкомъ жестоко мстите. Я виновата передъ вами и готова на колѣняхъ просить прощенія.
Она безпомощно опустилась на колѣни, протянув къ нему умоляюще руки.
- И вотъ, продолжалъ незнакомецъ, какъ будто не замѣтивъ ея движенія,- послѣ долгихъ напрасныхъ поисковъ путемъ обмана и насилія, если хотите, я досталъ, наконецъ, эти письма. Теперь рѣшайте. Завтра въ это же время я буду здѣсь съ письмами. Если вы не согласитесь исполнить мое желаніе, они тотчасъ же будутъ вручены вашему мужу. Вѣдь право же за столько трудовъ я заслуживаю хоть одинъ часъ блаженства.
Онъ, слегка приподнявъ шляпу, повернулся и пошелъ дальше. Незнакомка порывисто встала съ колѣнъ и направилась вслѣдъ за ушедшимъ.
- Вы дьяволъ, а не человѣкъ, долетѣла до насъ ея фраза.
Ларинъ дрожалъ отъ волненія и порывался вскочить съ очевиднымъ намѣреніемъ броситься на незнакомца. Я насилу удержалъ его за руку.
- Пусти меня, хрипло шепталъ онъ.
- Пойми же, Колька, что это не благоразумно, уговаривалъ я его. – Пусть завтра явится съ письмами, мы съ нимъ тутъ расправимся.
- Нѣтъ, я напрасно тебя послушался. А что, если завтра ужъ будетъ поздно? Говорилъ Ларинъ на обратномъ пути. – Какъ хочешь, я вернусь.
- Теперь все равно не разыщешь, придется подождать до завтрашней ночи.
Всю остальную дорогу до нашей хаты мы не проронили ни слова. Я чувствовалъ себя нѣсколько смущенно. Пожалуй Ларинъ правъ. Надо было, не дожидаясь завтрашняго дня, тутъ же вмѣшаться в дѣло, думалъ я. Но сдѣланного не поправишь.
Вернувшись домой, мы наскоро раздѣлись и, потушивъ свѣчку, легли спать. Но долго еще мнѣ не удавалось заснуть. Блѣдное лицо незнакомки съ большими черными глазами стояло передо мною какъ живое. Мягкій свѣтъ прорывался сквозь маленькое окошко съ грязными зеленоватыми стеклами, приходившемся какъ разъ надъ моимъ изголовьемъ. На противоположную стѣну падали отъ него свѣтлыя, дрожащія полоски причудливыхъ контуровъ. И чудилась среди нихъ фигура съ протянутыми руками. «Пощадите», назойливо раздавался въ ушахъ ея голосъ.
- Колька, ты спишь? Окликнулъ я Ларина.
Отвѣта не послѣдовало.
Но заснуть все-таки не удавалось т закурилъ папиросу. Зажженная спичка освѣтила на минуту избу. Ларинъ сидѣлъ на постели, обнявъ руками колѣни.
- Онъ подлецъ, и я его убью, мрачно промолвилъ онъ.
- Ну полно, завтра придумаемъ, что надо будетъ сдѣлать. А теперь недурно бы заснуть.
...................................................................................
- Ваше б-діе, ваше б-діе, извольте вставать, тормошитъ меня Остапчукъ, стараясь дѣлать это по возможности деликатнѣе и безъ нарушенія дисциплины.
Я лѣниво открывая вѣки и быстро закрываю опять глаза, притворяясь спящимъ точь въ точь, какъ продѣлывалъ этотъ приемъ съ нянькой въ славное время дѣтства. Но мой мучитель не отстаетъ.
- Ужъ 10 часовъ, ваше б-діе.
- А, 10? Хорошо сейчасъ встану, мурлычу себѣ подъ носъ и стараюсь потихоньку натянуть слѣзшее одѣяло. Но Остапчукъ предусмотрительно держитъ концъ его въ рукѣ.
- Да отвяжись ты отъ меня, встану говорятъ тебѣ.
- Командиръ дивизіона васъ требуютъ, второй разъ прислали.
- Такъ что же ты идолъ сразу не сказалъ!
Через четверть часа я уже входилъ въ болѣе просторную и чистую, чѣмъ наша хату, которую занималъ полковникъ Кафелькинъ, болѣе извѣстный у насъ подъ названіемъ «Пипы». Онъ находился въ рабскомъ подчиненіи у своей супруги – Пуси. Я какъ-то не сумѣлъ снискать расположеніе этой уважаемой особы, за крайне неуживчивый характеръ свой прозванной «бригадной тещей», и потому Кафелькинъ смотрѣлъ на меня косо.
Когда я вошелъ въ избу, Кафелькинъ, сидя съ батарейнымъ командиромъ Илецкимъ за непокрытымъ столомъ, пили чай.
- Вамъ, Иванъ Андреевичъ, предстоитъ поѣздка, сказалъ онъ со своей обычной несимпатичной улыбкой, когда я поздоровался.
- Куда это? изумился я.
- Видите ли произошло недоразуменіе съ подводами. Полковникъ сталъ объяснять въ чемъ дѣло. – Такъ вы, пожалуйста, въ часъ поѣзжайте въ Бѣлевскъ, заключилъ онъ.
- Помилуйте, Иванъ Степановичъ, да я вѣдь только позавчера ѣздилъ квартирьеромъ.
- Некого, какъ честный человекъ, некого больше назначить, суетился полковникъ, разводя руками.
- Такъ-съ, процѣдилъ Илецкій, какъ-то особенно втягивая воздухъ лѣвой стороной рта, что онъ дѣлалъ обыкновенно, когда хотѣлъ кого-нибудь «продернуть».
Кафелькинъ насторожился и заерзалъ на стулѣ, ожидая, что вотъ Илецкій что-нибудь да выпалитъ. Полковникъ не особенно долюбливалъ Илецкаго, но не могъ не признавать авторитета своего подчиненнаго, давно признаннаго большимъ начальствомъ, и нѣсколько побаивался его прямыхъ, подчасъ довольно ѣдкихъ замѣчаній.
- Что, Иванъ Степановичъ, винтить мы сегодня будемъ? Медленно, какъ бы отчеканивая слова, началъ Илецкій.
- Какъ же, Александръ Ивановичъ, непремѣнно.
- Ну а кто партнеры? Не отрываясь отъ стакана продолжалъ тотъ.
- Да вотъ мы съ вами, Степановъ. Тутъ Иванъ Степановичъ нѣсколько замялся. – Ну тамъ кто-нибудь четвертымъ, Симановъ, что ли.
- А съ васъ, Иванъ Андреевичъ, пользы намъ никакой нѣтъ. Въ винтъ вы не играете… - обратился ко мнѣ Илецкій.
Кафелькинъ слегка покраснелъ, но съ неизмѣнною своей улыбкой поддержалъ разговоръ.
- Не хотите ли чаю, предложилъ онъ.
- Вы бы ему коньячку на дорогу подлили, замѣтилъ Илецкій, увидѣвъ, что скупой Кафелькинъ незамѣтно прячетъ бутылку за самоваръ.
- Однако, поѣздка совсѣмъ не во-время, думалъ я, возвращаясь къ себѣ въ хату. – Пожалуй задержатъ до поздней ночи, а Колька тутъ погорячится и испортитъ все дѣло. Скверно.
- Подпоручикъ Ларинъ дома? Спросилъ я у Остапчука.
- Не вертались еще, ваше б-діе. Раньше, говорятъ, обѣда не вернусь.
Я набросалъ нѣсколько словъ на клочкѣ бумажки.
- Остапчукъ! Отдашь эту записку подпоручику, когда вернется, а теперь вели сѣдлать мнѣ лошадь, да трубачу скажи, что со мной поѣдетъ.
«Колька – писалъ я – ради Бога будь благоразумнѣе; по возможности безъ крови. Постараюсь непремѣнно къ 11 вернуться. Если можно будетъ – подожди меня.
Усталый, голодный,озленный пререканіями съ магистратскими чиновниками, возвращался я въ «Литовскую гостиницу», какъ гласила синяя, полинялая доска, прибитая надъ воротами.
- Здравствуй! Крикнулъ какой-то офицеръ, подымаясь со скамейки и протягивая обѣ руки.
Всматриваюсь поближе.
- Ба, Евсѣевъ, какими судьбами?
Оказывается товарищъ по училищу, другъ и пріятель, съ которымъ мы не видѣлись съ самаго выпуска.
Мы расцѣловались. Посыпались разспросы, воспоминанія.
- Да что же мы стоимъ. Не угодно ли – такъ называемая «брехаловка», указалъ онъ на двѣ скамейки, стоявшія по обѣимъ сторонамъ входа въ «цукерню», бывшую при гостиницѣ.
- Ну какъ же ты живешь, спросилъ я Есѣева.
Да вотъ, 5 летъ живу безвыѣздно въ богоспасаемомъ Бѣлевскѣ. Каковъ городъ – самъ видишь.
- Хоть какія-нибудь развлеченія есть у васъ?
- Какже, какже, отвѣтилъ, улыбаясь Каринъ. – Вотъ хоть бы брехаловка одна чего стоитъ! Здѣсь каждый день регулярно собираются именитые граждане, въ томъ числѣ твой покорнѣйшій слуга, коротать часы досуга. И всю подноготную ближняго знаемъ какъ свои пять пальцевъ.
- А концерты, спектакли бываютъ?
- Куда тамъ! Евсѣевъ махнулъ рукой. – Въ гимназіи бѣлевской раза два въ годъ бываютъ концерты, безплатные конечно, такъ яблоку негдѣ упасть, столько народу, а гдѣ рублемъ пахнетъ, туда ихъ и калачомъ не заманишь. Да и то сказать, кто пріезжаетъ въ наше захолустье. Такая голь перекатная, которую приходится потомъ выпроваживать по подпискѣ – выѣхать не съ чѣмъ. Вотъ кстати сегодня любительскій спектакль. Ты по-польски понимаешь?
- Понимаю.
- Ну-съ, играютъ какую-то нелѣпѣйшую мелодраму… Мое почтеніе, раскланялся любезно Евсѣевъ съ проходившей мимо дамой.
Я остолбенелъ, узнавъ въ ней нашу таинственную незнакомку. Она, мило улыбаясь, отвѣтила на поклонъ. Ни малѣйшей озабоченности не замѣтно было на ея лицѣ. Веселый, бойкій взглядъ ея большихъ черныхъ глазъ на минуту остановился на мнѣ. Я невольно покраснѣлъ.
- Везет тебѣ, улыбнулся Евсѣевъ.
- Кто это такая? спросилъ я.
- Дочь управляющего изъ Лѣснянъ, а въ данное время примадонна въ любительскомъ спектаклѣ. Сегодня играетъ. Пойдемъ что ли?
- Съ удовольствіемъ, поспѣшилъ я согласиться.
Неужели она притворяется, думалъ я. Или, можетъ быть,еще вчера покончено дѣло, и наша помощь запоздала. Во всякомъ случаѣ, если это не притворство, она довольно-таки легко относится къ событію прошлой ночи. Играть на другой день послѣ этого, какъ ни въ чемъ не бывало, на сценѣ – для этого нуженъ характеръ. Съ другой стороны, мысль о возможности чего-нибудь грязнаго, преступнаго такъ не вязалась съ представленіемъ о ней, объ ея открытомъ, смѣломъ взглядѣ, ея славномъ личикѣ, дышащемъ молодостью и силою… А Ларинъ, вспомнилъ я, бѣдняга прождетъ-таки порядочно.
- Да, продолжалъ Евсѣевъ,- съ тоски съ ума сойти можно. Вѣришь ли, насъ тутъ пять человѣкъ товарищей, такъ до того надоѣли другъ другу, что смотрѣть тошно. Пробовалъ читать цѣлыми днями – чуть не заболѣлъ; галлюцинаціи появились.
- Ты бы поухаживалъ. Видишь, какіе славные экземпляры тутъ имѣются.
- Э,- Евсѣевъ своимъ привычнымъ жестомъ махнулъ рукой. – Это самое прелестное созданіе, напримѣръ, которое только что прошло мимо, обучалось 7 лѣтъ въ Варшавѣ въ русской гимназіи, а вернулось сюда – въ одно мгновеніе ока не только говорить, но даже понимать по-русски перестало. Ну да чортъ съ ними, рѣзко оборвалъ онъ.
- Такъ что же вы, все-таки, здѣсь дѣлаете?
Евсѣевъ подошелъ ко мнѣ вплотную и, глядя мнѣ прямо въ глаза, какъ-то неестественно громко промолвилъ:
- Пьемъ, другъ сой сердечный, пьемъ.
Ужъ не влюбленъ ли ты, милый, въ лѣснянскую красавицу, подумалъ я.
Ровно въ 7 ½ часовъ вечера мы подходили къ «театру господина Кронштейна», какъ претенціозно гласила афиша. Театръ, зимою служившій казармами, оказался деревяннымъ зданіемъ, когда-то, очень давно по всей вѣроятности, выкрашеннымъ въ красную краску, мѣстами совершенно облѣзшую. Между досками стѣнъ зіяли кой-где щели въ палецъ толщиной, ревниво оберегаемыя бравымъ полицейскимъ отъ нескромнаго любопытства даровой публики въ лицѣ горничныхъ, солдатъ и въ особенности цѣлой толпы жиденятъ, съ визгомъ разлетавшихся во всѣ стороны послѣ каждаго внушительнаго окрика суроваго сторожа. Окна замазаны мѣломъ и кой-гдѣ вмѣсто разбитаго стекла красовался листъ газетной бумаги, а въ одномъ мѣстѣ торчалъ цѣлый свертокъ какихъ-то грязныхъ тряпокъ. Уплативъ за «кресла 1-ого ряда» по 2 рубля мы вошли вовнутрь. Публики оказалось порядочно и, кажется, всѣ мѣста были заняты.
Внутренность «театра» мало отличалась отъ его наружнаго вида. Въ тѣсной и грязной казармѣ близко другъ къ другу поставлены въ нѣсколько рядовъ стулья и скамейки. Только въ 1-мъ ряду помѣщалось какое-то старинное большое кресло, покрытое полинялымъ неопредѣленнаго цвѣта плюшемъ, на которомъ преважно возсѣдалъ «начальникъ города» - высокій, плотный мужчина съ рѣзко выраженнымъ калмыцкимъ типомъ лица. Позади скамеекъ, вдоль стѣны, располагались неудобныя еще нары, которыя послужили помѣщеніемъ для райка. Впереди 1-го ряда стояли низкія ширмочки изъ полосатаго сомнительной чистоты кумача, отдѣляющія насъ отъ «бальнаго оркестра», какъ значилось въ афишѣ. Когда мы входили, пять евреевъ настраивали свои инструменты.
Евсѣевъ поздоровался съ знакомыми.
- Жиды польку, скомандовалъ онъ довольно громко оркестру. – Не удивляйся, прибавилъ онъ, замѣтивъ мой вопросительный взглядъ. – У насъ вѣдь тутъ по-домашнему. Мы привыкли вслухъ высказывать свои мысли. Не правда ли, господинъ градоначальникъ? Обратился Евсѣевъ къ сидѣвшему въ плюшевомъ креслѣ.
- Шутникъ вы, Николай Платоновичъ, отвѣтилъ тотъ съ дѣланной улыбкой.
- Милѣйшій человѣкъ у насъ градоначальникъ, продолжалъ Евсѣевъ, обращаясь ко мнѣ довольно громко. – Дѣла не дѣлаетъ, отъ дѣла не бѣгаетъ и въ ротъ хмельного не беретъ.Чего же больше? Только вотъ доносы гораздъ писать.Заставилъ недавно войтовъ написать себѣ рапортъ, что мы охотимся на крестьянской землѣ,а мужички ровно ничего противъ этого не имѣли. Кстати, замѣтил ты, что у насъ всѣ заборы и ворота выкрашены на-бело?
- Да, кажется, отвѣтилъ я.
- Все онъ же, неоцѣненный. Прослышалъ, что большое начальство ѣдетъ и думаетъ, а что ежели спросятъ, почему городъ Бѣлевскомъ называется?..
Я чувствовалъ себя немножко неловко и толкнулъ Евсѣева.
- Будетъ тебѣ!
Господинъ съ калмыцкимъ типомъ кисло улыбался и старался смотрѣть въ другую сторону.
Медленно, съ какимъ-то визгомъ взвился занавѣсъ. Я тихо слушалъ, что говорилось на сценѣ и съ нетерпѣніемъ ждалъ появленія лѣснянской красавицы. Наконецъ вышла и она. Я внимательно всматривался въ ея лицо, думая найти въ немъ хоть какіе-либо слѣды пережитаго горя и нравственной борьбы, но напрасно. Играла она поистинѣ великолѣпно. Ея милый голосокъ звучалъ такъ естественно и непринужденно, всѣ движенія были такъ граціозны, что я былъ отъ нея въ восторгѣ. Мнѣ показалось, что и Евсѣевъ смотритъ лишь на нее одну.
Во второмъ дѣйствіи, судя по декораціямъ зеленаго цвѣта, рисунки которыхъ всего менѣе походили на деревья, сцена изображала лѣсъ.
Опять появилась она, но какая-то робкая, тревожная.
Вдругъ я широко открылъ глаза и замеръ. То, что я услыхалъ со сцены, поразило меня, какъ громомъ.
«Что вы отъ меня хотите, за что вы меня мучите».
«Я думаю, сударыня, что вамъ достаточно хорошо извѣстны мои условія, и вы…»
Да вѣдь это тотъ же діалогъ, который мы слышали вчера ночью в лѣснянскомъ паркѣ!
Первый моментъ я былъ положительно ошеломленъ, но, прійдя въ себя, почувствовалъ такой припадокъ истерическаго хохота, что оставаться долѣе въ «театрѣ» было немыслимо. Красный отъ крайняго напряженія, не въ силахъ долѣе сдерживать смѣхъ, я вылетѣлъ изъ театра и тутъ же на улицѣ далъ волю душившимъ меня спазмамъ. Городовой отъ изумленія такъ и застылъ съ поднятой къ козырьку рукою.
Евсѣевъ выбѣжалъ вслѣдъ за мной.
- Что съ тобой, ты болен, что ли?
- Какихъ же мы дураковъ сваляли, сквозь смѣхъ насилу вымолвилъ я.
- Конечно дураковъ – выскочили, какъ полуумные. Любители обидятся, отвѣтилъ сердито Евсѣевъ.
- Да я не про то… Николай Платоновичъ, дорогой, извинись за меня передъ любителями, а главное передъ ней – слышишь? Ну тамъ сочини, что со мной истерика, что ли. А теперь прощай – я уѣзжаю. На репетиціи спектакля я еще вчера присутствовалъ – такъ ей и скажи…
- Объясни же толкомъ въ чемъ дѣло!
- Какъ-нибудь потомъ, прощай; теперь некогда.
- Чудакъ, промолвилъ Евсѣев, пожимая плечами, и подъ вліяніемъ моего заразительнаго смѣха не удержался – самъ широко улыбнулся.
Дождь льетъ крупными каплями. Мой сюртукъ промокъ насквозь. Вода потекла за воротникъ тонкими струйками, заставляя вздрагивать всѣмъ тѣломъ. Я ѣхалъ крупной рысью. Сильными ударами копытъ конь подымалъ брызги грязи, падавшіе на платье, на лицо. Ни зги не видно.
- Кажется, это и есть Лѣсняны, обращаясь къ трубачу, указывая на блеснувшій въ стороне отъ дороги огонекъ.
- Надо быть они, ваше б-діе.
- Это ты, Иванъ Андреевичъ, раздался чей-то хриплый голосъ, и возлѣ меня какъ изъ земли выросла сгорбившаяся фигура, въ которой насилу можно было признать Ларина. Я нагнулся къ лукѣ.
- Покажись, мое золото.
Ларинъ, вымоченный до нитки, весь въ грязи, имѣлъ ужасно жалкій видъ.
- И давно ты здѣсь дежуришь? Спросилъ я, смѣясь.
- Я нарочно дожидался тебѣ здѣсь. Надо обсудить, что дѣлать. Въ паркъ они не пришли.
- И не придутъ, дорогой мой, совсѣмъ не придутъ.
Когда я объяснилъ въ чемъ дѣло, Ларинъ, произнесши весь немногочисленный запасъ извѣстныхъ ему отечественныхъ крѣпкихъ словъ, сталъ хохотать какъ сумасшедшій.
- Ну садись во второй классъ горе-богатырь. Такъ и быть довезу домой.
Ларинъ с трудомъ взобрался на крупъ лошади. Мой Менторъ, не выносившій ни малѣйшаго прикосновенія къ этимъ мѣстамъ, на сей разъ изъ жалости къ намъ, а может быть, просто желая поскорѣе добраться до своего стойла, ограничился лишь тѣмъ, что два раза подбросилъ Ларина вверхъ аршина на полтора, обдавъ насъ обоихъ грязью, и побѣжалъ бойкой рысью.
- Ужъ эти мнѣ доморощенные Донъ-Кихоты, ворчалъ я дорогой.
- Да и самъ ты не далеко ушелъ, отвѣчалъ Ларинъ.
- Конечно и револьвер съ собой захватилъ со всѣми шестью патронами?
- Убирайся…
Съ тѣхъ поръ прошло четыре года. Чуть ли не всю С-кую губернію исколесили мы вдоль и поперекъ, но въ Лѣсняны какъ-то болѣе не попадали.