Левкадъ.
(Повѣсть соч. Парни.)
править
Я родился въ Етоліи на берегахъ рѣки Ахелоя. Мнѣ было шестьнадцать лѣтъ, когда въ первый разъ я увидѣлъ юную Миртею, увидѣлъ прекрасную и сердце отдалъ ей навѣки. Съ того времени всѣ игры младенчества забыты. Часто ходилъ я мечтать въ рощу, лежащую близь селенія; всегда останавливался у подножія статуи Ерота, и со вздохомъ произносилъ имя Миртей. Однажды вечеромъ бросилъ я розу къ подножію истукана, поутру нашелъ ее на этомъ же мѣстѣ, но къ ней была привязана другая роза, еще нераспустившаяся и недавно сорванная. Я затрепеталъ отъ радости; тысячи мыслей кружились въ головѣ моей, и надежда освѣжила сердце подобно роѣ, падающей на цвѣтокъ увядшій. Украсивъ вѣнками подножіе статуи, я возвратился въ селеніе. Ночь помрачила лазурь небесную; съ нею прилетѣли сладостныя мечты; но я безпокоился, томился, и сны мелькали, не останавливаясь надъ моимъ обиталищемъ. Наступилъ день; я неоднократно подходилъ къ хижинѣ Миртеи; мнѣ хотѣлось увидѣть ее, упасть къ ногамъ ея, поклясться въ вѣчной любви, въ любви достойной ея прелестей; но ахъ, тщетно! — я увидѣлъ женщину холодную; строгой видъ ея пугалъ мою молодость; печально пошелъ я въ рощу, и самъ не знаю какъ очутился подлѣ статуи. Вижу, прекрасная дѣвушка привязываетъ вѣнки къ цвѣтамъ моимъ! Тихонько подкрадываюсь, беру ее за руку; она вскрикнула, оборотила ко мнѣ голову, опустила глаза въ землю, и закраснѣлась. Я сказалъ, упавши къ ногамъ ея: «люблю тебя Миртея! давно люблю тебя, и клянусь богомъ, которой насъ видитъ и слышитъ, что любовь моя будетъ вѣчная.» Миртея полуоткрытыми устами, притая дыханіе, голосомъ подобнымъ сладостному вѣянію Зефира, отвѣчала: приемлю твою клятву, и взаимно клянусь; клянусь богомъ, которой насъ видитъ и слышитъ, что единственное желаніе мое — тебѣ угождать вѣчно.
Я съ нею видѣлся на этомъ мѣстѣ каждое утро и каждой вечеръ; говорилъ ей о любви своей; она слушала; я еще говорилъ, и она еще слушала и всегда съ новымъ удовольствіемъ. Я прижималъ руку ея къ своему сердцу; уста мои иногда касались ея розовыхъ губокъ; я наслаждался благовоннымъ ея дыханіемъ… Излишняя смѣлость могла бы оскорбить Миртею; она прогнѣвалась бы, и я умеръ бы отъ горести.
Однажды я нашелъ ее печальною. «Боги мнѣ дали строгую мать, сказала Миртея: боюсь, чтобъ она не причинила намъ несчастія, страшусь…» Поцѣлуй остановилъ ея жалобы. «Вѣрь мнѣ, Миртея, предусмотрѣніе горестно и безполезно! Настоящее наше; будущее покрыто мракомъ неизвѣстности: почто поднимать страшную завѣсу?»
На другой день поутру увѣдомляюсь, что Миртея вступаетъ въ бракъ съ богатымъ гражданиномъ Ѳермоса. Ударъ грома былъ бы для меня не столько ужасенъ. Пришедъ въ себя, я все еще нехотѣлъ вѣрить моему несчастію. Бѣгу, лечу къ Миртеѣ. Двери ея увѣшаны цвѣточными цѣпями, розы разсыпаны y порога — несомнительный знакъ торжества брачнаго! Сердце мое закипѣло отъ гнѣва; срываю цвѣты, топчу ихъ ногами… Бѣгу въ рощу, свидѣтельницу нашихъ радостей и разбиваю статую Ерота, и удаляюсь отъ родины, проклиная мѣста ненавистныя.
Ни время, ни отдаленіе не могли погасить любви моей; повсюду образъ вѣроломной преслѣдовалъ меня! Забуду, забуду ее! говорилъ я въ отчаяніи, забуду, или умру! и пошелъ путемъ, ведущимъ къ Левкадскому мысу.
Прихожу; безчисленный народъ покрываетъ берегъ моря. Жрецы совершаютъ обрядъ изліянія, приносятъ на жертву двухъ горлицъ, взываютъ къ Нептуну и садятся въ ладьи, приготовленныя для спасенія жизни любовниковъ, низвергающихся въ пучину.
Одинъ юноша, по имени Миртилъ подходитъ къ берегу съ челомъ поникшимъ отъ печали. Прелестная Цефиза идетъ къ берегу же, сопровождаемая хвалами народа. Громкія восклицанія въ честь красавицъ пробуждаютъ Миртила отъ задумчивости. Какъ! говоритъ онъ, и ты, одаренная такими прелестями, и ты на зарѣ жизни нашла вѣтренаго любовника? — «Гдѣ они вѣрны?» — Ахъ, я знаю одного, который постояненъ, очень постояненъ. — «Рѣдкой примѣръ!» — Рѣдкой, но возможной; смотри, къ чему ведетъ меня постоянство! — «Но развѣ ты не могъ быть осторожнѣе въ своемъ выборѣ?» — A ты? — «Я обманулась, и бездонныя воды меня накажутъ!» — И я рѣшился погибнуть въ шумной пучинѣ. Но признайся, красавица, что ето безразсудно. — «О конечно! Я увѣрена, что онъ одинъ, нарушитель клятвы, достоинъ такой участи.» — Ахъ! и моя обманщица одна должна бы погибнуть въ морской пучинѣ. — «Накажу ли его моею смертіш? нѣтъ, ето новая побѣда для его тщеславія!» — Не лучшели отомстить ему другимъ образомъ? — «Согласна.»… — Угодно ли, чтобъ я былъ участникомъ во мщеніи? — Цефиза, не отвѣчая ни слова, подала руку Миртилу, и оба удалились.
Мы увидѣли одного жителя Евадіи. Смерть похитила y него супругу, прекраснѣйшую и любимую имъ страстно. Жизнь была ему бременемъ несноснымъ, и онъ кричалъ сидящимъ въ лодкахъ людямъ: «Если душа ваша знаетъ сладость сожалѣнія, на спасайте меня. Пусть волны морскія соeдинятъ меня навѣки съ моей возлюбленной. Заклинаю васъ именемъ всѣхъ боговъ, не спасайте меня!» Сказалъ, и бросился въ море. Но сильная рука его разсѣкаетъ волны, и онъ счастливо выплываетъ на берегъ.
Мѣсто его заступилъ молодой Аѳинянинъ. Онъ держалъ въ одной рукѣ портретъ, a въ другой локонъ волосовъ каштанныхъ. Золото и перлы блистали на его одеждѣ. Волосы его были опрысканы благовонными мастиками; нѣга изображалась въ походкѣ его и во всей наружности. «Циниска обожаетъ меня; чувствую, что и я любить ее начинаю. Пора, пора ее оставить!» — Сказалъ, и бросилъ въ море портретъ и локонъ. Возвращаясь назадъ, напѣвалъ онъ въ полголоса гимнъ Вакху, и съ улыбкою посматривалъ на женщинъ.
Являются двѣ женщины изъ Сигракузъ: обѣ знаменитыя своею породою. Румянецъ стыдливости не игралъ на ихъ ланитахъ; взгляды ихъ были смѣлые какъ у атлетовъ. Онѣ обходятъ кругомъ скалу, идутъ на отлогой песчаной берегъ; тамъ скинувъ богатую обувъ свою, слегка погружаютъ ноги въ воду и благодарятъ Нептуна за исцѣленіе. Возвратясь въ толпу, одна беретъ за руку Аѳинскаго актера, другая богатаго купца изъ Самоса.
Очи всѣхъ зрителей устремились на юную чету любящихся, которые шли, держась за руки и проливая слезы. Они обнимались какъ нѣжные друзья, a между тѣмъ все приближались къ стремнинѣ мыса. Почтенный старецъ останавливаетъ ихъ: «Дѣти! что вы хотите дѣлать? что причиною вашей скорби?» — Ахъ, мы любимъ другъ друга, вотъ все наше несчастіе! Любовь мучитъ насъ день и ночь; одна мысль занимаетъ насъ; сонъ не смыкаетъ очей; улыбка исчезла на устахъ; нѣтъ радости въ сердцѣ; тайная горесть снѣдаетъ его. Разлука намъ ужасна; ето медленная смерть! безпрестанно ищемъ другъ друга, a увидѣвшись еще болѣе страдаемъ; слезами растворяются наши поцѣлуи; мы боимся, чего? сами не знаемъ; ревность мучитъ насъ: однимъ словомъ, любовь причина всѣхъ нашихъ горестей, и мы хотимъ вылѣчиться отъ етой ужасной болѣзни. Старецъ улыбнулся и сказалъ: «Тамъ на горѣ видите ли капище? оно посвящено Гименею. Войдите въ него, и горести ваши исчезнутъ.»
Чета послушалась старца. На мѣстѣ ея увидѣли молодую вдову. Печаленъ былъ взорѣ ея, печальна была ея одежда. Она вздохнула, приближилась къ скалѣ и — бросила взоръ на пространное море: «Хвала богамъ, вѣчна хвала Нептуну; я исцѣлена!».
Является славная Сафо. Толпы зрителей окружили пѣснопѣвицу; громкія похвалы, вопли состраданія раздались по берегу. Она въ юности своей оскорбила любовь и природу. Любовь ужасна въ своемъ мщеніи. Огонь пылалъ въ груди печальной Сафо; но Фаонъ былъ хладенъ какъ ледъ. Лира усовершенствованная ею, лира наперсница печали блистала въ рукахъ Лезвійской Музы; лавры и мирты осѣняли ея голову; медленно и спокойно она приближилась, воспѣвая послѣднюю пѣснь любви, подобно величественному лебедю Меандра, и съ края мыса бросилась въ море… Волны сокрыли несчастную. Одни утверждаютъ, что боги превратили ее въ лебедя; другіе, что Нереиды приняли ее лилейными своими руками, и проводили до дна морскаго. Какъ бы то ни было, мы болѣе не видали безсмертной Сафо.
Толпы зрителей рѣдѣли и наконецъ разсѣялись, Я приблизился ко скалѣ. Сердце мое билось, и я не рѣшался…. Могъ ли я бояться смерти? Нѣтъ, я боялся етой хладной нечувствительности, которую мы называемъ равнодушіемъ. Перестать любить, ето ужасно! и я готовъ былъ остаться жить и мучиться. Но разсудокъ побѣждаетъ сердце, глаза мои измѣряютъ пространство, и я хотѣлъ уже броситься… Но кто-то удерживаетъ меня за полу туники; оборачиваюсь, вижу Миртею блѣдную, чуть дышущую. Она въ моихъ объятіяхъ! «О Миртея, вѣтренная и вѣчно милая! за чѣмъ ты въ сихъ мѣстахъ?» — Очи ея раскрываются медленно. «Могъ ли ты меня подозрѣвать, неблагодарный! ты ушелъ, не выслушавъ моего оправданія. Въ тотъ день, когда жестокая мать приговорила меня на жертву, въ день твоего отъѣзда я искала тебя въ рощѣ, искала повсюду и вездѣ находила слѣды твоего отчаянія. Я хотѣла бѣжать съ тобою изъ дому родителей, жить и умереть вмѣстѣ. Подъ благодѣтельнымъ покровомъ ночи возвратилась я въ селеніе къ твоей хижинѣ. Отецъ твой сидѣлъ у дверей на порогѣ; онѣ плакалъ, звалъ сына своего, возлюбленнаго сына, и слезы его лились ручьями. Я удалилась, искала тебя тщетно, и пришла; сюда, влекомая отчаяніемъ, просить Нептуна объ излѣченіи меня отъ сердечной болѣзни.»
Надобно было чувствовать мои мученія, чтобъ вообразить себѣ мое блаженство. Оно длится еще и теперь; оно кончится съ жизнію. Я не забылъ словъ старца, но обѣщалъ Ероту иногда не входить въ храмѣ Гименѣя. Б.