Къ статьѣ «Н. Д. Хвощинская-Заіончковская».
правитьВъ октябрьской книжкѣ Русской Мысли за прошлый годъ, въ статьѣ Н. Д. Хвощинская-Заіончковская, В. И. Семевскій говоритъ, что въ первой половинѣ шестидесятыхъ годовъ нѣкоторыя стороны во взглядахъ Хвощинской крайне раздражали тогдашнихъ передовыхъ людей. Раздражительно относился къ Хвощинской и М. Ил. Михайловъ. «Это отношеніе къ ней Михайлова, а также откровенное выраженіе Хвощинскою антипатіи къ нѣкоторымъ полемическимъ пріемамъ сотрудниковъ Русскаго Слова могло, по мнѣнію В. И. Семевскаго, создать почву для того рѣзкаго и незаслуженнаго осужденія ея произведеній, какое мы видимъ въ статьѣ журнала Дѣло 1870 года, подъ названіемъ женское бездушіе».
Въ ноябрьской книжкѣ В. И. Семевскій дѣлаетъ выдержки изъ этой статьи, въ примѣчаніи приводитъ мѣста изъ моего письма къ Надеждѣ Дмитріевнѣ въ декабрѣ 1874 года и ея слова по поводу этого письма: «Я отвѣчала ему и все свое письмо исплакала».
Вотъ это письмо Надежды Дмитріевны:
"Сію минуту прочитала ваше письмо, Николай Васильевичъ, и протягиваю вамъ обѣ руки. Оно меня много, горько обрадовало. Не перечтешь всего, что оно мнѣ напомнило, далекаго, хорошаго, тяжелаго лучшихъ годовъ. Если вамъ хотѣлось бы поплакать, то я пишу вамъ и плачу. Но я не могу быть не сама собой, особенно передъ вами; я не могу не высказаться именно вамъ теперь, когда вы сами вспомнили меня. Я не удивилась, что вы мнѣ написали: вы никогда не могли и не имѣли права отказаться отъ меня, какъ отъ человѣка. Я тогда, три года назадъ, удивилась, что вы отдали на осужденіе всѣхъ нашихъ общихъ недруговъ всю ною дѣятельность, какъ человѣка… Въ художественномъ отношеніи занимала и я свое мѣсто; никто лучше меня не видитъ моихъ промаховъ, незнанія, — словомъ, всего, что справедливо осмѣивается. Я давно никогда бы не писала, если бы не необходимость работать; изъ-за нея я и пишу такъ иного. Но, рѣшившись на эту поденщину, я сказала себѣ, что никогда не проговорюсь нечестнымъ словомъ, не измѣню той правдѣ, которой вѣра общая съ лучшими людьми; этою вѣрой я равна съ этими людьми. И вдругъ вы (вы — только одно это слово!) говорите, будто все, что я дѣлала слишкомъ двадцать лѣтъ, нечестно! Никакими словами не скажешь, что я вынесла этой нравственной боли, этого сомнѣнія въ самой себѣ. Мнѣ было необходимо пройти всю свою жизнь, всѣ помыслы и дѣйствія, чтобъ убѣдиться снова, что я не виновата. Виноватый были вы. Это мнѣ было также горько. Вы не подумали, когда писали вашу статью, что бьете не по тупому самолюбію, а по живому, по душѣ и убѣжденіямъ человѣка. Но говорю вамъ, какъ честный человѣкъ, я не почувствовала ничего, кромѣ глубокаго горя, и вы остались для меня тѣмъ же высокоуважаемымъ дѣятелемъ, на котораго мы должны глядѣть, какъ на примѣръ. Вы только ошиблись и не досмотрѣли. Вы, можетъ быть, думали, что это примется легко. Странно сказать: можетъ быть, у васъ на глазахъ бывали примѣры, что такія сужденія принимались легко. Теперь, когда это прошло, когда у меня въ глазахъ ваше письмо, — этотъ залогъ вашего добраго, дорогаго для меня чувства, — я только попрошу васъ всегда помнить, что я ваша, что мои убѣжденія нераздѣльны съ моею жизнью, а другую сторону — художественность, писательство — предоставляю кому угодно, не только вамъ, отдѣлывать по заслугамъ. Это только работа, а не мои внутреннія чувства. Жизнь, которою мы живемъ, слишкомъ теина, чтобы я, писатель десятаго разряда, осмѣливался прибавлять къ ней и свое зло. Этого не бывало и никогда не будетъ. Я не могу высказывать все, что думаю, да и не хватаетъ у меня на это дарованія, но ручаюсь за себя: до конца жизни не скажу того, чего не думаю, и ничто меня не заставитъ. Счастье въ нашей темнотѣ — вотъ оно: чрезъ много лѣтъ встрѣтить воспоминаніе, которое и радуетъ, и ободряетъ, съ которымъ связано столько дорогаго и общественнаго, и личнаго.
«Не знаю, какъ васъ благодарить за письмо. Слѣдую тоже своему первому движенію и высказываюсь: какъ бы хотѣлось, чтобы еще когда-нибудь, когда у васъ будетъ лишняя минута и захочется сказать слово, которое будетъ судомъ критика, вы написали мнѣ еще. Какъ бы это было хорошо! Крѣпко обнимаю Людмилу Петровну и желаю вамъ всевозможнаго лучшаго.
Н. Заіончковская".
Давно все это было и для этого давняго наступила уже исторія. Прибавлю — исторія безпристрастная.
По словамъ В. И. Семевскаго выходитъ какъ будто, что на мой отзывъ о Надеждѣ Дмитріевнѣ имѣло вліяніе раздражительное отношеніе къ ней Мих. И. Михайлова и ея антипатіи къ полемическимъ пріемамъ Русскаго Слова. Но Михайловъ оставилъ Петербургъ въ 1861 году, а статья женское бездушіе явилась въ 1870 году; антипатіи Хвощинской относились къ полемическимъ пріемамъ сотрудниковъ Русскаго Слова, а статья была напечатана въ Дѣлѣ, въ которомъ эти сотрудники уже не участвовали.
Хвощинская по своему умственному развитію принадлежала къ прежнему „дудышкинскому“ времени. Потомъ ея взгляды нѣсколько пополни» лись и въ Альбомѣ (послѣ котораго я написалъ ей письмо) являются уже новыя струйки. Надежда Дмитріевна была очень хорошій человѣкъ вообще и съ сильно развитымъ чувствомъ гуманности и справедливости. Очень можетъ быть, что именно поэтому-то политическое мышленіе, которое всегда партійно, а тѣмъ болѣе его крайнія направленія, не обнаруживало надъ нею своей власти. Хвощинская не была боевымъ человѣкомъ. Она была больше всего сестра милосердія.
Въ 1870 году, когда было написано женское бездушіе, шла борьба крайнихъ политическихъ идей и вопросъ о своихъ и не своихъ ставился довольно тѣсно.
Статья моя, правда, была написана рѣзко, да, вѣдь, не рѣзко и писать бы не стоило. И по времени все это было такъ и иначе быть не могло.
Въ теперешнее время подобная статья, конечно, не появилась бы и была бы несправедлива, потому что рамки для своихъ и не своихъ порасширились.
Поэтому мнѣ думается, что на это прошлое дѣло нужно смотрѣть или поуже, съ партійной, политической точки зрѣнія, или пошире — съ объективной, исторической, чтобы не получалось сторонъ, если имѣется въ виду дать общую картину времени.
Это замѣчаніе, пожалуй, непримѣнимо къ статьѣ, о которой идетъ рѣчь. Авторъ стоитъ на психологической точкѣ зрѣнія, судитъ Хвощинскую по ея совѣсти, какъ это и слѣдуетъ, и остается вездѣ послѣдователенъ. Истина хотя и получается, но не вся.
Въ статьѣ женское бездушіе, кромѣ того, что я говорилъ о Хвощинской (статьи этой у меня нѣтъ и провѣрить себя я не могу), было, вѣроятно, что-нибудь и общее. У меня сохранилось два письма, вызванныхъ этою статьей. Оба изъ провинціи и отъ женщинъ.
«Только что прочла вашу статью въ сентябрьской книжкѣ Дѣла: женское бездушіе, — говорится въ одномъ письмѣ, — и крѣпко жну вамъ за нее руку. Вы освѣжили, отрезвили провинціальную женщину. Побольше, побольше такихъ статей, господинъ Шелгуновъ, и вы и Крестовскаго, авось, направите на истинный путь, а что провинцію женскую пошевелите, такъ объ этомъ и говорить нечего. Правда, вы говорите рѣзкую правду, но васъ, я увѣрена, полюбятъ…» и т. д.
Въ другомъ письмѣ говорится уже совсѣмъ иное, хотя и это письма вызвано тоже общимъ содержаніемъ женскаго бездушія: «Ваши постоянныя нападенія на женщинъ вообще и на провинціальныхъ въ особенности вызываютъ насъ сказать хоть нѣсколько словъ въ свою защиту. Вашъ взглядъ на этотъ вопросъ несправедливъ. Во-первыхъ, вы забываете свое собственное правило: никогда не писать о томъ, что за глазами и чего положительно не знаешь, а вы въ провинціи или совсѣмъ не жили, или оставили ее давно и все еще живете подъ тѣми же вынесенными въ былое время впечатлѣніями (статью я писалъ въ провинціи). Во-вторыхъ, несправедливо и то, будто все развитое, энергичное и мыслящее бѣжитъ въ Петербургъ, оставляя въ провинціи лишь однѣ дырявыя головы…» и т. д. Идетъ опроверженіе тѣхъ обвиненій, которыя были въ статьѣ, и перечисляется, что приходится дѣлать женщинѣ по воспитанію дѣтей, домашнему хозяйству и проч.
Письма эти я привелъ, между прочимъ, и для характеристики нашего читателя. Одинъ читатель у насъ теоретическій, идейный, ищущій и стремящійся. Онъ всегда на сторонѣ того, что толкаетъ и будитъ. Поэтому онъ на сторонѣ порицающаго автора.
Другой читатель (личникъ) смотритъ на все черезъ очки своего «я» и не переноситъ никакихъ порицаній, даже самыхъ общихъ; сейчасъ же приметъ все на свой счетъ, сдѣлаетъ автору выговоръ, а о себѣ скажетъ, что онъ не такой. Водился у насъ такой не общественный читатель двадцать лѣтъ назадъ и сохранился онъ еще и до нынѣ."