Къ сорокалѣтію судебныхъ уставовъ. править
По какой-то странной ироніи судьбы съ самаго начала новаго, ХХ-го, вѣка намъ все приходится вспоминать старое и справлять не то юбилей, не то поминки по несбывшимся надеждамъ. На порогѣ вѣка, 19 февраля 1901 года, мы «праздновали» сорокалѣтіе величайшей реформы прошлаго столѣтія — освобожденія крестьянъ. Въ томъ же году исполнилось десять лѣтъ съ большого голода 1891 года, открывшаго собою послѣдній періодъ въ жизни нашего крестьянства… Уже одно это мрачное совпаденіе достаточно подчеркиваетъ, на какія «праздничныя» мысли и чувства могъ наводить этотъ юбилей. Два года спустя, въ январѣ 1908 г., мы молча «чествовали» юбилей печатнаго слова: двухсотлѣтіе существованія періодической печати въ Россіи. 1 января нынѣшняго года исполнилось сорокалѣтіе «Положенія о земскихъ учрежденіяхъ», — совпавшее съ частью осуществленными уже (въ формѣ новаго управленія по мѣстнымъ дѣламъ), частью задуманными преобразованіями, которыя должны были похоронить земство, созданное эпохою великихъ реформъ. Теперь мы опять стоимъ передъ юбилеемъ. И опять этотъ юбилей болѣе похожъ на поминки: 20 ноября истекаетъ сорокъ лѣтъ съ изданія «Судебныхъ уставовъ» 1864 года. Изъ всѣхъ законодательныхъ актовъ первой половины шестидесятыхъ годовъ «Судебные уставы» представляются несомнѣнно наиболѣе цѣльнымъ, наиболѣе выдержаннымъ въ одномъ «освободительномъ» стилѣ. И съ другой стороны, едва ли не всего безпощаднѣе отяеслась именно къ этому акту послѣдующая работа правящаго механизма. Та переформированная юстиція, которую мы теперь имѣемъ предъ собою, сохраняетъ въ себѣ очень мало слѣдовъ великихъ началъ, провозглашенныхъ реформою 1864 года. Сквозь новую оболочку въ ней явно сквозятъ черты стараго, какъ казалось, совсѣмъ похороненнаго, дореформеннаго прошлаго.
Судьбы всѣхъ «великихъ реформъ» шестидесятыхъ годовъ имѣютъ много общаго между собою. Всѣ эти реформы вызваны были къ жизни тѣмъ подъемомъ общественнаго настроенія, тѣмъ могучимъ освободительнымъ движеніемъ, которое явилось вслѣдъ за крушеніемъ стараго, крѣпостного строя, обнаружившаго свое полное банкротство во время крымской кампаніи, съ ея «лицомъ и изнанкою». Это обновительное движеніе на первыхъ своихъ порахъ широкою волною захватило самые разнообразные круги — и правительственные, и общественные. Всѣ видѣли и чувствовали, что такъ жить далѣе нельзя, что необходима коренная перестройка всѣхъ существующихъ порядковъ, всѣхъ устоевъ, на которыхъ держалась старая, крѣпостная Россія. Подъ напоромъ этого освободительнаго теченія были задуманы планы реформъ. Но уже при самой разработкѣ этихъ плановъ, при составленіи соотвѣтственныхъ законодательныхъ актовъ — первоначальное единство общаго настроенія было разрушено. Элементы, враждебные обновительному движенію, смятые и растерявшіеся подъ первымъ натискомъ новыхъ запросовъ жизни, скоро подняли голову. Теченіе въ верхнихъ слояхъ если не измѣнило еще направленіе, то значительно замедлило темпъ, и въ окончательномъ видѣ широко задуманныя преобразованія явились плодомъ компромисса между старымъ и новымъ. Не завершенныя и не связанныя между собою, открытыя со многихъ сторонъ для вторженія чуждыхъ имъ пережитковъ стараго, — они брошены были въ среду, въ которой если не нравственная, то матеріальная сила была на сторонѣ тѣхъ же «командующихъ» элементовъ, которые господствовали и въ дореформенной Россіи. Люди шестидесятыхъ годовъ слишкомъ поторопились зачислить ихъ въ "писки мертвыхъ. Чтобы пробить себѣ дорогу и завоевать мѣсто въ общественномъ строѣ, новымъ началамъ приходилось выдержать упорную и донынѣ еще не закончившуюся борьбу.
Если мы присмотримся къ перипетіямъ этой борьбы, мы различимъ два паралельно идущихъ процесса. Это, съ одной стороны, процессъ постепеннаго приспособленія новыхъ институтовъ къ средѣ, процессъ ихъ линянія и извращенія. Этотъ процессъ такъ рѣзко и выпукло выражался въ нашей пореформенной жизни, что много говорить о немъ едва ли есть надобность. Въ старомъ дореформенномъ строѣ всѣ части государственнаго механизма были прилажены одна къ другой; этимъ поддерживалось его равновѣсіе. Это равновѣсіе было нарушено введеніемъ въ систему новыхъ учрежденій, не гармонировавшихъ съ остальными ея частями. Система построена была на началахъ авторитета, опеки, сословной обособленности и іерархической подчиненности. Тѣ же начала постепенно проникли и въ новые институты и окрасили ихъ подъ общій казенный цвѣтъ. Дворянское земство, поставленное подъ чиновничью указку, судъ, переплетающійся съ администраціей и прислушивающійся къ ея камертону, земскій начальникъ, опекающій крестьянина, и чрезъ сорокъ лѣтъ по освобожденіи все еще причисляемаго къ низшему роду людей, всевластная бюрократія и безправное общество — вотъ тѣ наглядные результаты, къ которымъ привелъ указанный процессъ линянія новыхъ началъ въ борьбѣ съ пережитками стараго. Но этотъ процессъ былъ не единственнымъ. Если среда вліяла и приспособляла къ себѣ попавшіе въ нее чужеродные элементы, то имѣло мѣсто также и обратное воздѣйствіе — и эти элементы въ свою очередь вліяли на измѣненіе среды. Оба процесса, какъ мы уже говорили, шли рядомъ, параллельно другъ другу, какъ бы подѣливъ между собою области своего дѣйствія. Въ сферѣ внѣшней, въ области учрежденій и внѣшнихъ распорядковъ общественной жизни — первый процессъ получилъ рѣшительное преобладаніе; конечно, и здѣсь равнодѣйствующая должна была пройти между двумя крайними теченіями, — но много ближе къ тому, которое стремилось вернуть государственную жизнь въ старое русло, въ дореформеннымъ порядкамъ сословно-бюрократическаго строя. Не то видимъ мы въ средѣ общественной.
Здѣсь обновительная работа шла если и съ перерывами и замедленіями, то въ общемъ и цѣломъ несомнѣнно въ одномъ преобладающемъ направленіи. Ростъ общественной мысля, сознательнаго отношенія къ общественной жизни и навыковъ въ общественной работѣ въ пореформенномъ періодѣ составляетъ фактъ столь же безспорный, какъ и параллельное ему выцвѣтаніе зачатковъ новаго въ строѣ государственной жизни. Въ концѣ концовъ противоположное движеніе обоихъ описанныхъ процессовъ опять приводитъ къ такому же кризису, который послужилъ ихъ исходнымъ пунктомъ. Опять мы встрѣчаемся съ полнымъ разладомъ между требованіями и запросами общества и всею обстановкою его существованія. «Система», приведенная къ единству и равновѣсію, оказывается совершенно неудовлетворительною въ работѣ и безсильною къ выполненію самыхъ элементарныхъ, самыхъ неотложныхъ потребностей. Вся энергія механизма уходитъ на поддержаніе его цѣлости. На внѣшнюю же полезную работу, на развитіе живой его силы не остается ничего. Сознаніе, что такъ жить нельзя, что необходима перемѣна курса, опять такъ же настоятельно и такъ же всеобще, какъ было наканунѣ эпохи великихъ реформъ. Только теперь долгій и горькій опытъ дѣлаетъ совершенно ясною безцѣльность частичныхъ, разрозненныхъ реформъ. Выходъ изъ кризиса можетъ быть найденъ только въ перестройкѣ самой «системы», а не въ измѣненіи тѣхъ или другихъ, органически между собою связанныхъ, ея отдѣльныхъ частей.
Участь судебной реформы можетъ служить хорошей иллюстраціей набросанной выше общей схемы.
«Судебные уставы 20 ноября 1864 г.» должны были внести въ русскую жизнь то начало законности, которое оставалось я не могло не оставаться мертвою буквою въ дореформенной крѣпостной Россіи. Отнынѣ носителемъ и хранителемъ этого начала становился независимый судъ, отдѣленный совершенно отъ администраціи; судъ съ участіемъ общественнаго элемента, въ видѣ присяжныхъ засѣдателей и выборныхъ мировыхъ судей; судъ устный и гласный, предоставляющій обвиняемымъ и тяжущимся всѣ гарантіи безпристрастія и соблюденія законныхъ ихъ интересовъ. Какъ мы уже говорили, «Судебные уставы» представляютъ собою наиболѣе цѣльный изъ законодательныхъ актовъ эпохи великихъ реформъ; колебанія курса сравнительно слабо отразились на послѣдовательномъ проведеніи въ нихъ основныхъ началъ, которыми задавалась реформа. Нельзя сказать, однако, чтобы такая послѣдовательность была соблюдена безусловно: то тутъ, то тамъ оставались щелочки, открывавшія доступъ въ сферу, отмежованную, казалось бы, безраздѣльно суду и закону, для началъ, не имѣющихъ съ ними ничего общаго. И эти щелочки скоро обратились въ цѣлыя бреши, совершенно разрушившія цѣльность судебнаго зданія.
Когда судебные уставы были обнародованы, кривая прогрессивнаго движенія шестидесятыхъ годовъ начала уже клониться книзу. Первые признаки реакціи появились уже много ранѣе; съ польскаго возстанія 1863 г. они обозначались съ полной ясностью. Съ осуществленіемъ новаго закона не торопились. Судебные уставы введены были въ дѣйствіе только спустя полтора года и то не повсемѣстно, а лишь въ обѣихъ столицахъ. Распространеніе новыхъ судебныхъ порядковъ на всю территорію страны растянулось на десятки лѣтъ.
Очень знаменательна была та обстановка, при которой происходило открытіе новыхъ судовъ. 1866 годъ, въ сущности, заключалъ собою тотъ весенній періодъ нашей жизни, который носитъ названіе «шестидесятыхъ годовъ». Съ половины этого года имѣло мѣсто рѣшительное измѣненіе курса: програмный рескриптъ 13 мая на имя предсѣдателя государственнаго совѣта, князя Гагарина, явился формулировкой этого новаго курса; Муравьевская диктатура въ Петербургѣ, вслѣдъ за событіемъ 4 апрѣля — самымъ яркимъ его выраженіемъ. Въ это именно время, 17 апрѣля 1866 г., въ Петербургѣ, а вслѣдъ затѣмъ въ Москвѣ открылась дѣятельность новыхъ судебныхъ установленій, организованныхъ на началахъ судебныхъ уставовъ 1864 г. Въ памяти современниковъ еще живы впечатлѣнія этого медоваго мѣсяца судебной реформы. Могучая струя свѣжаго воздуха ворвалась въ общественную атмосферу. Все въ новомъ судѣ было необычно, все дѣйствовало приподнимающимъ и бодрящимъ образомъ. Уже одинъ мировой судъ дѣлалъ цѣлую революцію въ нравахъ. Не нужно забывать, что крѣпостное право со всѣмъ его обиходомъ было еще дѣломъ вчерашняго дня; будни жизни еще полны были переживаніями этого недавняго прошлаго, а съ этими буднями и имѣлъ дѣло «равный для всѣхъ» мировой судъ. Вообще всѣ судебные порядки, въ ихъ цѣломъ, въ тѣ молодые для новаго суда дни, представлялись для общества ка"имъ-то обломкомъ другого міра, другого строя отношеній, не похожаго на то, что привыкли видѣть кругомъ. А рядомъ «внѣсудебная юстиція» добраго стараго времени дѣлала свое дѣло. Слѣдствіе, руководимое гр. Муравьевымъ и выполняемое военными офицерами, получившими судебную подготовку при подавленіи мятежа въ сѣверо-западномъ краѣ, было кульминаціоннымъ пунктомъ этихъ старыхъ порядковъ. Оба начала, старое и новое, въ наиболѣе чистомъ своемъ видѣ одновременно выступали на государственной аренѣ.
Конечно, такое внутреннее противорѣчіе не могло длиться долго. Составныя части государства должны были приспособиться одна къ другой. Весь вопросъ заключался только въ томъ: какіе элементы должны играть при этомъ активную, приспособляющую и какіе приспособляющуюся роль. Дальнѣйшая исторія «Судебныхъ уставовъ» показываетъ, что на ихъ долю выпало послѣднее. Дѣйствительно, ни одно изъ основныхъ началъ, на которыхъ построена была судебная реформа, не сохранилось въ своемъ первоначальномъ видѣ до настоящаго времени. Независимость судейскаго персонала пострадала прежде всего. Первая брешь въ этомъ коренномъ устоѣ новой системы пробита была даже не закономъ, а простою министерскою практикою: съ осени 1867 г. прекращено было назначеніе судебныхъ слѣдователей, пользующихся правомъ несмѣняемости; исполненіе слѣдовательскихъ обязанностей поручалось исправляющимъ должность слѣдователей чиновникамъ, находящимся въ полномъ подчиненіи министерству юстиціи. Такимъ образомъ слѣдственная часть была, такъ сказать, отрознена отъ независимаго суда и попала подъ ферулу судебной бюрократія въ лицѣ прокурорскаго надзора и центральныхъ органовъ министерства юстиціи. Вслѣдъ затѣмъ (закономъ 1885 года) ограничено начало несмѣняемости судей и усилена ихъ служебная подчиненность старшему предсѣдателю судебной палаты и министру юстиціи; высшему дисциплинарному присутствію предоставлено было право увольнять ихъ безъ прошенія, какъ за служебныя упущенія, такъ и за предосудительные я противный нравственности внѣслужебные проступки. Все это вмѣстѣ значительно сближало судейскій институтъ съ общими условіями чиновничьей службы; независимые судьи, огражденные отъ какихъ бы то ни было постороннихъ воздѣйствій и вмѣшательствъ въ отправленіе ихъ судейскихъ обязанностей, превращались мало по малу въ обыкновенныхъ «чиновниковъ вѣдомства юстиціи». Съ другой стороны, цѣлый рядъ ограниченій испыталъ на себѣ институтъ присяжныхъ засѣдателей. Кругъ компетенціи этихъ представителей «общественной совѣсти» съуженъ былъ рядомъ послѣдовательныхъ узаконеній. Первыя изъятія сдѣланы были въ 1879 и 1881 гг.; изъятія эти касались сравнительно небольшой группы преступленій государственныхъ. Гораздо болѣе существенныя ограниченія внесены были закономъ 1889, изъявшимъ изъ подсудности суду присяжныхъ цѣлый рядъ дѣлъ, такъ или иначе затрогивающихъ административные интересы. Ограничено было и начало гласности въ судебномъ производствѣ, и ограничено опять-таки не соображеніямъ внѣсудебнаго характера. Въ судебныхъ уставахъ были точно обозначены категоріи дѣлъ, по которымъ судъ имѣлъ право закрывать двери присутствія. Законъ 1887 г. предоставлялъ суду право вести дѣло при закрытыхъ дверяхъ каждый разъ, когда процессъ признавался опаснымъ для нравственности, религіи, государства и порядка. Такое же право дано министру юстиціи, а въ мѣстностяхъ, гдѣ дѣйствуетъ положеніе объ усиленной охранѣ — генералъ-губернаторамъ и министру внутреннихъ дѣлъ. Но самая существенная ломка началъ судебной реформы имѣла мѣсто въ области мировой юстиціи. По закону 12 іюля 1889 выборныхъ мировыхъ судей, независимыхъ и несмѣняемыхъ, замѣнили земскіе начальники, назначаемые и увольняемые по усмотрѣнію администраціи и соединяющіе въ своихъ рукахъ и судебныя, и административныя функціи. Такимъ образомъ мѣстная юстиція, всего ближе соприкасающаяся съ будничными интересами массы населенія, совершенно выведена была изъ круга общихъ судебныхъ учрежденій. Вмѣстѣ съ тѣмъ рѣзко нарушался и принципъ раздѣльности административной и судебной властей, служившій однимъ изъ краеугольныхъ камней судебной реформы.
Мы перечислили только нѣсколько наиболѣе крупныхъ измѣненій въ судебныхъ уставахъ, но они ясно свидѣтельствуютъ, съ какою послѣдовательностью происходила въ теченіе всего пореформеннаго періода ассимиляція новыхъ судовъ съ общими порядками господствующаго строя, въ которые они должны были внести новую струю. Завершеніемъ этой ассимиляціи долженъ былъ явиться новый общій пересмотръ судебныхъ уставовъ, предпринятый въ 1894—1899 гг. именно съ тою цѣлью, чтобы устранить «несоотвѣтствіе нѣкоторыхъ началъ» судебной реформы «особенностямъ вашего государственнаго и общественнаго быта». Выработанный въ результатѣ этого пересмотра «исправленный» кодексъ судебныхъ уставовъ есть завтрашній день, ожидающій судебную реформу.
Мы видимъ такимъ образомъ, что первый изъ тѣхъ двухъ общихъ процессовъ, которые намѣчены въ приведенной выше схемѣ, очень ярко и выпукло можетъ быть прослѣженъ въ судьбахъ судебной реформы. Но рядомъ съ нимъ шелъ и другой, обратный процессъ, процессъ воздѣйствія введенныхъ ре формою новыхъ началъ на среду. Выражался онъ не въ измѣненіяхъ во внѣшнихъ порядкахъ бюрократическаго строя государственной жизни, а въ развитіи и ростѣ общественнаго сознанія. Какъ вы далекъ былъ дѣйствительный судъ отъ того идеала, который носился предъ мыслью творцовъ судебной реформы; какимъ урѣзкамъ и «поправкамъ» ни подвергались основныя начала этой реформы, — никакъ нельзя отвергать ея огромнаго воспитательнаго значенія для общества. Та обгцественная среда, въ которой приходится теперь дѣйствовать судебнымъ установленіямъ, рѣзко отлична отъ той, какая окружала первые шаги реформы. И въ ряду причинъ, вызвавшихъ это измѣненіе, несомнѣнно не малая роль принадлежала и той конкретной, живой пропагандѣ идей законности и справедливости, которую несла въ широкія массы работа новаго суда. Гласный и публичный судъ былъ широкою ареною, на которой, при состязательномъ процессѣ, свободно дебатировались вопросы, затрогивающіе самые живые общественные интересы.
Въ результатѣ противоположнаго теченія обоихъ названныхъ процессовъ, мы стоимъ теперь предъ такимъ же кризисомъ, какъ и наканунѣ судебной реформы. Какъ тогда порядки дореформенной юстиціи, «неправды черной» полной, вызывали единодушный протесты современниковъ, такъ и теперь выросшее правовое сознаніе общества не удовлетворяется тѣмъ компромиссомъ закона и бюрократическаго произвола, какой представляетъ собой настоящее правосудіе. Но опытъ 40 лѣтъ не прошелъ даромъ. Теперь намъ очевидно, что начало законности не можетъ жить и рости, какъ какое то экзотическое растеніе, среди атмосферы ему чуждой. Независимый судъ не можетъ существовать рядомъ съ всевластнымъ полицейскимъ участкомъ. Только тогда судъ можетъ быть носителемъ и хранителемъ начала законности, когда то же начало является повелительнымъ руководящимъ указаніемъ для всѣхъ сферъ государственнаго и общественнаго организма. Прочный за конный порядокъ возможенъ только при правовомъ строѣ этого организма.