КЪ ПОРТРЕТУ ШЕКСПИРА.
Въ первомъ англійскомъ изданіи сочиненій Шекспира 1623 года помѣщенъ его портретъ, гравированный на мѣди Дрейшоутомъ. Объ этомъ портретѣ-гравюрѣ вотъ что говоритъ (въ этомъ же изданіи) одинъ изъ ближайшихъ друзей Шекспира, Бенъ Джонсонъ:
«Приложенное здѣсь, какъ ты видишь (читатель), изображеніе передаетъ черты благороднаго Шекспира; рѣзецъ художника пытался здѣсь достичь такого сходства, которое- хочетъ превзойти самую природу. О, если бы съ такимъ же умѣньемъ, съ какимъ онъ передалъ черты лица, онъ могъ изобразить и самый духъ поэта, онъ создалъ бы тогда такую картину, какую никто еще не осмѣливался вырѣзать на металлѣ», и т. д.
Этотъ замѣчательный портретъ совсѣмъ не извѣстенъ публикѣ, такъ какъ съ него нѣтъ копій.
Самый распространенный и почти единственный портретъ Шекспира, который знаетъ публика, это — такъ-называемый «чандосскій» въ различныхъ варіаціяхъ.
Есть еще портретъ Шекспира, который тоже считается подлиннымъ, это «соммерсетскій», но онъ мало извѣстенъ.
Возникаетъ интересный вопросъ: который же изъ этихъ трехъ портретовъ болѣе похожъ на дѣйствительнаго Шекспира? На этотъ вопросъ намъ могутъ отвѣтить, разумѣется, только современники Шекспира, и этотъ отвѣтъ мы находимъ у Бенъ Джонсона въ его вышеупомянутомъ отзывѣ, — о гравюрѣ Дрейшоута.
Друзья Шекспира, въ томъ числѣ и Бенъ Джонсонъ, конечно, знали и тѣ два портрета (если только они существовали тогда), чандосскій, который, по преданію, принадлежалъ въ то время актеру Тайлору, и соммерсетскій, и если они остановились на портретѣ, съ котораго сдѣлана гравюра при изданіи, значить онъ самый похожій.
Но, помимо такого важнаго историческаго свидѣтельства, въ пользу названной гравюры долженъ высказаться и нашъ художественно-психологическій анализъ.
Если мы сравнимъ три названныхъ портрета, то увидимъ между ними значительную разницу, точно они рисованы съ разныхъ лицъ, хотя и имѣютъ родственное сходство. Теперь разсмотримъ каждый изъ нихъ отдѣльно; начнемъ съ чандосскаго: что онъ представляетъ собою? Незначительное, довольно банальное лицо, лишенное индивидуальнаго характера, но съ нѣкоторой претензіей на «поэтичность».
2-й соммерсетскій хотя и не имѣетъ этой претензіи, но за то и ничего не имѣетъ; онъ лишенъ всякаго характера.
Оба эти портрета исполнены въ техническомъ отношеніи довольно прилично, и хотя сильно попорчены дурной реставраціей, все же говорятъ за извѣстную опытность въ живописи своихъ авторовъ.
Совсѣмъ иное находимъ мы въ 3-мъ портретѣ-гравюрѣ, о которой говоритъ Бенъ Джонсонъ. При первомъ взглядѣ на него, непріятно поражаетъ крайнее безобразіе исполненія, и въ то же время невольно останавливаетъ содержаніе лица. Вы видите значительное, характерное лицо, полное индивидуальности. Но гдѣ же проявляется это безобразіе и въ чемъ выражена значительность и индивидуальность лица?
Безобразіе проявляется въ искаженіи контура головы и въ уродливыхъ, грубыхъ тѣняхъ. Характерная индивидуальность выражается въ глазахъ, губахъ и носѣ.
Очевидно, рисунокъ, съ котораго была сдѣлана гравюра, былъ нарисованъ дилеттантомъ-самоучкой, однако, болѣе способнымъ подмѣтить характерныя черты лица, чѣмъ авторы чандосскаго и соммерсотскаго портретовъ, не смотря на ихъ умѣлую технику, но всѣ подобные «артисты» отличаются одной, общей всѣмъ имъ особенностью: они довольно вѣрно передаютъ въ человѣческомъ лицѣ отдѣльныя части, глаза, носъ, губы, но ихъ «ахиллесова пята» — это контуръ и тѣни черепа и лица, а также передача волосъ; здѣсь они являются наивными, какъ дѣти.
Всѣ эти отличительныя качества дилеттантской работы особенно четко выражены въ портретѣ Шекспира на гравюрѣ. Глаза, губы, носъ нарисованы характерно и внушаютъ довѣріе относительно сходства съ тѣмъ лицомъ, съ котораго рисованы, но взгляните на контуръ черепа и лица, — вмѣсто черепа, вы видите какой-то пузырь, округленный тѣнями, какъ геометрическій шаръ. Въ очертаніи лица нижней челюсти къ сторонѣ уха совсѣмъ нѣтъ въ вискахъ уродливая вдавленность, округленность щекъ тѣнями опять геометрическая, и въ общемъ получилось скорѣе подобіе огурца, чѣмъ человѣческой головы. Точками намѣчены усы и эспаньолка; тонкія полоски у самыхъ вѣкъ означаютъ брови; по бокамъ черепа, вмѣсто волосъ, спущена какая-то проволока. Прибавьте ко всему этому уродливый театральный костюмъ на деревянныхъ плечахъ, и все это награвировано грубыми, рѣзкими чертами.
Вѣроятно, эти послѣднія отрицательныя качества, вмѣстѣ взятыя, сдѣлали портретъ невозможнымъ къ его распространенію. Ничѣмъ инымъ нельзя объяснить себѣ его непопулярность.
Впрочемъ, въ нѣкоторыхъ, сравнительно позднѣйшихъ, англійскихъ изданіяхъ Шекспира былъ помѣщенъ его портретъ съ этой гравюры, съ точнымъ сохраненіемъ всѣхъ неправильностей рисунка, только изящно награвированный, но дѣло отъ этого нисколько не выиграло, а скорѣе пострадало, уродливыя неправильности контура и тѣней выступили еще рельефнѣе.
У меня явилась мысль, — сознаюсь, довольно смѣлая, — попытаться нарисовать новый портретъ Шекспира, пользуясь гравюрой Дрейшоута, какъ матеріаломъ.
Рисуя портретъ, я тщательно старался, насколько возможно не въ ущербъ истинѣ, сохранить тѣ формы я характеръ, какіе въ гравюрѣ имѣютъ глаза, носъ и губы. Наружный контуръ головы я исправлялъ, имѣя передъ собою фотографію съ маски Шекспира, отчасти его стратфордскій бюстъ и также портреты: чандосскій и соммерсетскій (которые должны же имѣть въ себѣ хотя что-нибудь похожее на Шекспира, если они признаны современными ему).
Въ главныхъ чертахъ я мало отступилъ отъ Дрейшоутской гравюды, только расширилъ нижнюю челюсть и уничтожилъ вдавленность въ вискахъ, вотъ и все. Усы и эспаньолка какъ на маскѣ и стратфордскомъ бюстѣ, въ характерѣ Стюартовъ того времени.
Вмѣсто уродливаго театральнаго костюма, я нарисовалъ его въ обыкновенномъ, домашнемъ платьѣ, какъ на чандосскомъ портретѣ.
Портретъ нарисованъ чернымъ карандашомъ немного менѣе натуральной величины.
Подробное изложеніе, какое я сдѣлалъ, говоря о гравюрѣ Дрейшоута и нарисованномъ мною портретѣ, я считаю необходимымъ, такъ какъ при такой серьезной задачѣ каждая черта имѣетъ значеніе.
Насколько удалось мнѣ освѣтить черты портрета внутреннимъ содержаніемъ рисуемаго лица, т. е. придать жизнь портрету, и, вообще, насколько я съумѣлъ справиться со своей задачей, — не мнѣ судить.
Я желалъ нарисовать просто портретъ, безъ всякой претензіи придавать ему какое-либо исключительное, «идейное» выраженіе; это задача не портрета, а картины. Я знаю, очень многіе не признаютъ подобнаго воспроизведенія портрета и предпочитаютъ самый плохой, даже каррикатурный набросокъ съ живого лица, хорошему портрету, сдѣланному по оставшимся матеріаламъ. Такое предпочтеніе совершенно разумно, если приходится выбирать между плохимъ наброскомъ съ живого лица и сочиненнымъ портретомъ, когда художникъ придаетъ ему выраженіе, а часто и форму, по своему личному усмотрѣнію; такой портретъ, какъ бы онъ ни былъ хорошо исполненъ въ художественномъ отношеніи, будетъ не портретъ, а картина.
Но есть другой методъ воспроизведенія портрета, который не имѣетъ ничего общаго съ названнымъ пріемомъ. Именно, художникъ, желая нарисовать человѣка, котораго онъ никогда не видать и послѣ котораго не осталось хорошаго портрета, начинаетъ тщательно собирать все, что только можетъ послужить матеріаловъ для его работы, употребляетъ всѣ имѣющіяся средства, чтобы представить себѣ живой, одухотворенный образъ человѣка съ его индивидуальными особенностями, и тогда только приступаетъ къ своей работѣ.
Портретъ, сдѣланный такимъ образомъ, можетъ быть даже болѣе портретомъ, чѣмъ иной, списанный прямо съ натуры, потому что художникъ можетъ выразить здѣсь самый существенный характеръ изображаемаго лица, что не всегда удается при рисованіи съ натуры, такъ какъ очень многое зависитъ отъ случайнаго настроенія позирующаго, и художнику часто приходится передать только это случайное выраженіе.