К мировому! (Крылов)/ДО

К мировому!
авторъ Виктор Александрович Крылов

Опубл.: 1892. Источникъ: az.lib.ru • Комедия в трех действиях.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ Виктора Крылова. (Александрова). ТОМЪ ПЕРВЫЙ С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія Г. Шредера, Гороховая, 49.

1892.

ОТЪ АВТОРА.

Напечатанныя въ этомъ томѣ три мои комедіи были началомъ и основою моего сценическаго успѣха; онѣ упрочили мое положеніе на сценѣ и окончательно побудили меня заняться по преимуществу литературою драматической. Оттого я и не выдѣляю изъ собранія моихъ оригинальныхъ пьесъ комедію «На хлѣбахъ изъ милости», — хотя эта послѣдняя и заимствована изъ комедіи Барьера: «Aux crochets d’un gendre»^[1].

До комедіи «Къ мировому!» я поставилъ на сцену двѣ оригинальныхъ пьесы: 1) драму «Противъ теченія», имѣвшую большой успѣхъ въ Петербургѣ, благодаря эфектному мелодраматическому содержанію, но продержавшуюся недолго, вслѣдствіе ухода со сцены актрисы Брошель (игравшей главную роль въ пьесѣ)^[2], и 2) комедію «Неземныя созданья» поставленную въ Москвѣ и не имѣвшую никакого успѣха. Подъ впечатлѣніемъ неудачи, я болѣе чѣмъ на годъ отдалился отъ театра, занялся стихотворнымъ переводомъ драмы Лессинга «Натанъ Мудрый» — и напечаталъ цѣлую книгу: разсказъ «Столбы». Но страсть къ сценѣ меня не покидала. Въ это время мировыя учрежденія были вновѣ; въ газетахъ безпрестанно появлялись случаи разныхъ разбирательствъ мировыхъ судей.

Однажды читая газету вдвоемъ съ пріятелемъ, докторомъ, я натолкнулся на разсказъ, какъ мировой судья приговорилъ къ аресту какого-то солиднаго чиновника за его приставаніе на улицѣ къ дѣвицѣ. Мы разговорились; обсуждали, каково должно было быть положеніе этого господина, если онъ отецъ семейства? Какъ онъ долженъ былъ скрывать эту непріятность у себя дома? — и тема комедіи сразу вырисовалась у меня передъ глазами. Я написалъ пьесу. Но въ первоначальномъ видѣ она была не такою, какою появилась на сценѣ и напечатана здѣсь. Я немножко загромоздилъ пьесу аксессуарными лицами, не имѣвшими прямаго отношенія къ основной интригѣ пьесы; появлялась какая-то тетка, больше по желанію вывести лицо, чѣмъ по потребности хода пьесы. На первомъ-же чтеніи, среди пріятелей, эти недостатки выяснились, но основа пьесы и ея разработка очень понравились.

Вторично я читалъ пьесу тогдашнему начальнику репертуара Московской Императорской сцены В. П. Бѣгичеву. Это былъ человѣкъ съ большимъ званіемъ сцены и въ то время еще съ самымъ искреннимъ интересомъ къ своему дѣлу. Бѣгичеву очень понравилась пьеса, и я вмѣстѣ съ нимъ обдумалъ, какъ ее передѣлать. Считаю долгомъ замѣтить, что лицо маленькаго чиновника Голубкова и паралель его съ главнымъ лицомъ пьесы даны мнѣ Бѣгичевымъ. Я переработалъ пьесу. Бѣгичевъ принялъ въ ней большое участье, самъ предлагалъ артистамъ московской сцены ее на бенефисъ, но многіе, помня мою неудачу, отказывались, не читая. Ее взялъ въ бенефисъ артистъ Вильде и то, какъ вторую пьесу. Въ январѣ 1870 года, комедія была сыграна въ Москвѣ и почти въ то же время въ Петербургѣ; она имѣла огромный успѣлъ, и московская публика, свидѣтельница фіаско моихъ «Неземныхъ созданій», единодушно вызывала автора множество разъ. То же было и въ Петербургѣ. Я потомъ часто выставлялъ этотъ примѣръ, ободряя актеровъ и авторовъ, которымъ не посчастливилось на первыхъ шагахъ ихъ карьеры. Главную роль, Колечкина, игралъ въ Москвѣ Провъ Михайловичъ Садовскій, въ Петербургѣ Павелъ Васильевичъ Васильевъ; оба артиста неоднократно исполняли пьесу и на гастроляхъ.

Переработка комедіи «Къ мировому» — и потомъ передѣлка, отлично въ сценическомъ отношеніи разработанной, комедіи Барьера «Aux crochets d’un gendre» научили меня сценической техникѣ. Съ тѣхъ поръ я не начиналъ писать ни одной пьесы, не разработавши тщательно плана ея; и главная задача этой разработки заключалась въ томъ, чтобъ всѣ аксессуары пьесы всегда являлись необходимымъ условіемъ главной интриги, вытекали изъ нея и помогали ея движенію. Такимъ образомъ, когда я писалъ слѣдующую за симъ мою оригинальную комедію «По духовному завѣщанію» мнѣ уже не пришлось дѣлать въ ней большія передѣлки, она вылилась сразу, по заранѣе строго разработанному плану.

Комедія «По духовному завѣщанію» написана въ 1871 году и процессъ творчества ея мнѣ особенно памятенъ. Я былъ близкимъ человѣкомъ семьѣ умершаго богатаго одинокаго старика, оставившаго довольно сложное духовное завѣщаніе. Всѣ разговоры по поводу завѣщанія, ожиданія, сюрпризы, разочарованія наслѣдниковъ, происходили на моихъ глазахъ и дали большую пищу моему наблюденію и моей фантазіи. Я часто задавалъ себѣ вопросы: какъ-бы отнесся тотъ или другой родственникъ, еслибъ случилось то-то и то-то? — и эти мысли вызывали творчество. Такимъ путемъ я подошелъ къ основѣ интриги, къ тому забавному разгрому, который долженъ появиться, если завѣщаннаго наслѣдства не окажется на лицо. Между тѣмъ, я зналъ очень почтеннаго отца семейства, положившаго много труда и заботъ на то, чтобы поставить своихъ дѣтей на ноги, который, остерегая своего сына отъ слишкомъ сильныхъ и вредныхъ увлеченій женщинами, совѣтовалъ ему лучше завести постоянную солидную связь.

— А если будутъ дѣти? — спросилъ сынъ.

— Ну что-жь? Съ голоду не умрутъ, сказалъ отецъ. — У меня были. Одна дѣвочка швейкой выросла, часто ко мнѣ захаживала; ну, дашь ей, бывало, рубля три или пять… потомъ я ее за портного замужъ выдалъ. Еще какъ счастлива…

Такъ-то это дитя случайности было для отца, въ сущности добраго и честнаго человѣка, совсѣмъ постороннимъ ребенкомъ, связаннымъ съ нимъ только какимъ-то обязательствомъ благодѣянія. Съ другой стороны, не у помянутаго лица, а вообще у людей слабыхъ характеромъ, но добрыхъ, мнѣ случалось замѣчать какіе-то порывы любви и нѣжности къ такого рода несчастнымъ дѣтямъ, — порывы, быстро являющіеся и быстро проходящіе. Соединеніе этихъ двухъ чертъ "оставило характеръ завѣщателя въ моей пьесѣ и обусловило весь ея ходъ. Покойный Сапожковъ у меня, былъ добрый, веселый, безшабашный малый; онъ слегка благодѣтельствовалъ своему несчастному ребенку, какъ сироткѣ, какъ чужой дѣвочкѣ. Она выросла швейкой и любила отца по-своему, какъ человѣка, у котораго встрѣчала какую-нибудь маленькую радость, маленькое удовольствіе. Но она видѣла въ немъ барина и стыдилась своего положенія дочери этого барина. И вотъ, въ порывѣ нѣжности, можетъ быть, даже подъ хмѣлькомъ, отецъ написалъ духовное завѣщаніе, отказавши все имущество этой сиротѣ; но порывъ прошелъ и завѣщатель забылъ о завѣщаніи, и прокутилъ все состояніе. Вотъ источникъ пьесы. Актеръ Шумскій говорилъ мнѣ: «у васъ покойникъ завѣщатель, хотя въ пьесѣ и не участвуетъ, но это одно изъ самыхъ интересныхъ лицъ ея». Иначе и быть не могло на этомъ отсутствующемъ лицѣ вертится вся интрига пьесы. Я не буду говорить о другихъ подробностяхъ обработки пьесы, всѣ онѣ взяты изъ жизни или навѣяны ею. Для каждаго изъ лицъ я могу представить прототипъ, знакомый мнѣ въ жизни.

Осенью 1871 года, пьеса была сыграна въ Петербургѣ и Москвѣ. Послѣ такого успѣха, какой выпалъ ей на долю, я уже могъ смѣло идти въ театръ съ новымъ произведеніемъ, двери его для меня были окончательно открыты. Критика того времени отнеслась очень благосклонно къ моимъ начинаніямъ, но потомъ газеты съ какимъ-то особеннымъ упорствомъ утверждали, что какъ ком. «Къ мировому!», такъ и ком. «По духовному завѣщанію», мною заимствованы изъ какихъ-то иностранныхъ пьесъ. Сколько я ни настаивалъ, чтобы мнѣ указали, изъ какихъ именно, я этого не добился. Попытка навязать оригиналомъ моихъ пьесъ двѣ французскія комедіи, ничего съ моими общаго не имѣющія, была такъ глупа, что не стоило-бы объ этомъ и упоминать. Черезъ десять лѣтъ послѣ появленія моей пьесы «Къ мировому» — парижскій театръ «Водевиль» поставилъ комедію Гондине «Un voyage d’agrément», имѣющую большую аналогію съ моей комедіей. Счастье мое, что такое очень близкое совпаденіе основы двухъ пьесъ своей хронологіей доказывало мое первенство, иначе-бы непремѣнно мнѣ навязали заимствованіе изъ пьесы Гондине. Ком. «По духовному завѣщанію» была переведена на нѣмецкій языкъ и исполнялась на нѣмецкихъ сценахъ; но и это не остановило моихъ непрошенныхъ судей повторять глупую басню о томъ, что пьеса заимствована изъ какой-то невѣдомой нѣмецкой пьесы. Поистинѣ, мы, русскіе люди, прекурьезный народъ: мы безпрестанно кричимъ о патріотизмѣ, а между тѣмъ, никто такъ жадно не стремится унизить все свое, какъ именно мы, русскіе.

Въ скромной моей дѣятельности, съ горячей любовью къ моему труду, давшему мнѣ не мало радостей, я всегда готовъ стушевать мою личность передъ моимъ произведеніемъ — и охотно примирюсь съ тѣмъ, чтобъ мое творчество приписывали другому, если такое попраніе моихъ родительскихъ правъ пойдетъ на пользу моему дѣтищу; но, право, мнѣ непостижимо это упорное русское отрицаніе способности русскаго мозга и стараніе найти ее у французовъ и нѣмцевъ, да еще съ современнымъ намъ, слишкомъ хорошо извѣстнымъ, драматическимъ творчествомъ.

Викторъ Крыловъ.

КЪ МИРОВОМУ!

КОМЕДІЯ ВЪ ТРЕХЪ ДѢЙСТВІЯХЪ.

Не смѣйся горохъ!-- не лучше бобовъ!

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Павелъ Ивановичъ Колечкинъ — чиновникъ, лицо начальствующее.

Варвара Петровна — жена его.

Елена Павловна (Лена) — ихъ дочь.

Николай Александровичъ Рубановъ — племянникъ Варвары Петровны.

Завихруевъ — пріятель Колечкина.

Голубковъ — канцелярскій чиновникъ, работающій у Колечкина.

Степанъ — лакей у Колечкина.

Сидорычъ — инвалидъ, сторожъ въ саду, въ Павловскѣ.

Дуня — его дочь, горничная.

Дмитрій — женихъ Дуни, слесарь.

Семенъ — его пріятель.

1-я баба, 2-я баба, работницы въ саду въ Павловскѣ.

Первое и третье дѣйствія происходятъ въ Петербургѣ, въ квартирѣ Колечкина, второе въ Павловскѣ, въ саду.

ПЕРВОЕ ДѢЙСТВІЕ,

Зала въ квартирѣ Колечкина.

I.

ГОЛУБКОВЪ входитъ и озирается, потомъ СТЕПАНЪ, справа. Голубковъ.

Степа, здравствуй…

Степанъ.

Яковъ Алексѣичу… Откудова, не звоня, пожаловали?

Голубковъ.

Черезъ кухню прошелъ… безъ шуму, дружокъ; скромненько-то лучше.

Степанъ.

Давно васъ что-то не видать.

Голубковъ — перебивая его и конфузясь.

Какъ у васъ-то все… тутъ?.. всѣ здоровы?

Степанъ.

Слава богу. Что-жь это вы двѣ-то недѣли глазъ не показывали?

Голубковъ — продолжая.

Варвара Петровна?.. Елена Павловна какъ?

Степанъ.

Слава богу…

Голубковъ.

Павелъ Ивановичъ?

Степанъ.

Брѣются.

Голубковъ.

Ну… пускай его кончить.

Степанъ.

Такъ гдѣ-же это вы двѣ-то недѣли?..

Голубковъ.

Былъ-то?.. да прихворнулъ, голубчикъ.

Степанъ.

Хворали!?..

Голубковъ.

Боленъ былъ все время.

Степанъ.

А про васъ не то тутъ сказывали.

Голубковъ.

Какъ, не то?

Степанъ.

Такъ, не то, — совсѣмъ другое…

Голубковъ — робко.

Что-же другое?

Степанъ.

Сказывали, словно-будто васъ мировой въ тюрьму сажалъ.

Голубковъ.

Вотъ что!..

Степанъ.

Будто вы подрались, что-ли, гдѣ — онъ васъ и того… въ заключеніе.

Голубковъ — стараясь не замѣтить вопроса.

Гм… гм…

Степанъ.

Какъ-же это?… Врутъ, что-ли, про васъ, или точно васъ мировой сажалъ?…

Колечкинъ — за сценой.

Степанъ!

Голубковъ — торопливо, указывая на дверь.

Кличутъ.

Степанъ — равнодушно.

Сейчасъ…

Идетъ направо.

II.

ГОЛУБКОВЪ, потомъ СТЕПАНЪ и КОЛЕЧКИНЪ. Голубковъ.

Значитъ, всѣмъ сказано и разъяснено, — всѣ знаютъ… Ну, что-жь за важность?… велика бѣда… сидѣлъ, такъ сидѣлъ… не я одинъ: никто за себя поручиться не можетъ… Случай такой, что-жь?… это самое благородное наказанье… Другіе даже за честь себѣ ставятъ…

Степанъ — выходя справа.

Павелъ Ивановичъ идутъ.

Уходитъ въ глубину. Голубковъ.

Говори, что хочешь… Что, въ самомъ дѣлѣ!..

Колечкинъ — входя.

А!… несчастненькій… заключенный… здравствуй, здравствуй!… Всплылъ на свѣтъ божій, выпустили!… Какъ гулялъ, веселился?..

Голубковъ.

Что-же, Павелъ Ивановичъ, со всякимъ можетъ случиться…

Колечкинъ.

Какъ-же… я вчера видѣлъ — городовой жида тоже на веревкѣ велъ.

Голубковъ.

Такъ развѣ меня на веревкѣ-съ?

Колечкинъ.

А развѣ нѣтъ?

Голубковъ.

Помилуйте…

Колечкинъ.

И этотъ кругъ съ крестомъ на спинѣ у тебя не вырисовывали?

Голубковъ.

Какой тамъ кругъ, Павелъ Ивановичъ! Туда очень вѣжливо приглашаютъ…

Колечкинъ.

Въ тюрьму-то?

Голубковъ.

Что-жь тюрьма!.. это какая тюрьма… тамъ все прилично.

Колечкинъ.

И ходить по комнатѣ… ничего… позволяютъ?…

Голубковъ.

Какъ это-съ?…

Колечкинъ.

Я думалъ, васъ тамъ на цѣпи держатъ…

Голубковъ.

Что вы, Павелъ Ивановичъ, право-съ… Тамъ вѣдь все для господъ, и обращеніе этакое… съ почтеніемъ… Тамъ даже одинъ коллежскій совѣтникъ сидѣли, — они на минеральныхъ водахъ музыканта за ноги хватали, такъ за это…

Колечкинъ.

Скажите, пожалуйста!

Голубковъ.

Очень хорошо-съ устроено.

Колечкинъ.

Ты, пожалуй, и другой разъ туда не прочь?

Голубковъ.

Я не къ тому, Павелъ Ивановичъ.. Я къ тому-съ, что это наказаніе самое благородное… Только вотъ что, Павелъ Ивановичъ, обидно… когда этотъ мировой отъ какого нибудь извощика жалобу на чиновника, на служащаго, принимаетъ… и слушаетъ — что мужика показанье, что мое, все равно, — вотъ что обидно…

Колечкинъ.

По твоему: коли ты стрекулистъ, такъ тебѣ всякое буйство позволь?

Голубковъ.

Какое-же буйство? Павелъ Ивановичъ, помилуйте.

Колечкинъ.

А то нѣтъ?.. съ извощикомъ на улицѣ драться изволитъ, да еще амбицію предъявляетъ: я, молъ, чиновникъ! зачѣмъ меня мировой на одну доску съ мужикомъ ставитъ?.. Кто тебя ставитъ? — самъ ставишь!.. чѣмъ же ты лучше мужика, коли на улицѣ дерешься?!.. и слава богу, что на вашу братію, на крапиву, да морозъ; а то ужъ больно вы заважничались… Чиновникъ!.. Какой ты чиновникъ?.. какія твои заслуги, что ты извощика смѣешь бить?..

Голубковъ.

Все-жь таки, Павелъ Ивановичъ…

Колечкинъ.

Нѣтъ, ты отвѣчай мнѣ: чѣмъ ты это заслужилъ, что можешь мужику въ морду съѣздить?.. генералъ ты какой, что-ли? или отечество спасъ? — или что?

Голубковъ.

Я, Павелъ Ивановичъ… можетъ быть, я ничѣмъ не заслужилъ… да ужъ случай такой случился…

Колечкинъ.

Какой?

Голубковъ.

Какже-съ… Вѣдь это вотъ какъ было-съ: — я ѣхалъ на немъ, на извощикѣ… только въ Семеновомъ-то домѣ на квартирѣ надо было книжки отдать, чтобъ переслали въ Павловскъ на дачу… Николаю Александровичу…

Колечкинъ.

Рубанову?

Голубковъ.

Рубанову-съ… Ну, я остановился, говорю, подожди… Отдалъ книжки, выхожу. — да воротами и ошибся… домъ-то проходной… а извощикъ, должно быть, думалъ, что я хочу улизнуть отъ него, — нагналъ меня и хватаетъ, такъ и хватаетъ…

Колечкинъ.

За шиворотъ?

Голубковъ.

Нѣтъ-съ, такъ больше за пальто… обругалъ я его, а онъ тоже не уступаетъ… народъ собрался, смотритъ… а тутъ долго-ли… я его и хлясть…

Колечкинъ.

Да ты, чай, все врешь? — можетъ, и въ самомъ дѣлѣ улизнуть хотѣлъ?..

Голубковъ.

Ей богу, Павелъ Ивановичъ…

Колечкинъ.

Какія такія книги ты можешь Николаю Александровичу пересылать?

Голубковъ.

Ей богу, пересылалъ-съ… вонъ Елену Павловну спросите, — и онѣ вамъ скажутъ.

Колечкинъ.

Лена?.. она почемъ знаетъ?

Голубковъ.

Какъ же-съ, онѣ-же вѣдь и приказывали, чтобъ я ихъ на квартиру доставилъ.

Колечкинъ.

Лена?.. посылала книги Рубанову?.. Откуда это ты?.. какія книги?

Голубковъ.

Не знаю-съ… въ бумажкѣ завернуты были.

Колечкинъ.

Лена?..

Голубковъ.

Онѣ-съ.

Колечкинъ.

Не можетъ быть.

Голубковъ.

Смѣю-ли я вамъ врать, Павелъ Ивановичъ!

Колечкинъ.

Позови ее сюда.

Голубковъ.

Слушаю-съ.

Уходитъ.

III.

КОЛЕЧКИНЪ, потомъ ГОЛУБКОВЪ, ЛЕНА и послѣ ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Колечкинъ.

Вишь ты, какія новости завелись: книжечки другъ другу пересылаютъ… Поди ты, усматривай за ними… этотъ Николашка мнѣ просто бѣльмо на глазу: свертитъ дѣвочкѣ голову и не замѣтишь какъ…

Входятъ Лена и Голубковъ. Лена.

Что вамъ угодно?

Колечкинъ.

Мнѣ угодно… (Голубкову.) Ступай въ кабинетъ, подожди меня тамъ. (Голубковъ уходить направо.) Скажи на милость… вотъ онъ мнѣ говоритъ, что ты книги Рубанову посылала?

Лена — вспыхнувъ.

Вамъ Голубковъ сказалъ?

Колечкинъ.

Да… такъ я хотѣлъ спроситъ… правду онъ говоритъ?

Лена.

Правду.

Колечкинъ.

Гм… что-жь это за книги?

Лена.

Его книги, которыя онъ мнѣ давалъ читать…

Колечкинъ.

Онъ тебѣ давалъ читать?… а какія-же именно?

Лена.

Разныя.

Колечкинъ.

А напримѣръ?

Лена нѣсколько вызывающимъ тономъ.

Напримѣръ? — исторію французской революціи…

Колечкинъ.

Поучительное чтеніе… Ну что-жь, теперь бунтъ съумѣете сдѣлать?

Лена.

Бунтъ?

Колечкинъ.

Да, возмущеніе…

Лена.

Съумѣю, если нужда заставитъ.

Колечкинъ.

И давно вы такимъ изученіемъ занимаетесь?

Лена.

Давно-съ.

Колечкинъ.

Лена… я вижу, ты опять хочешь сердить меня… Прошу покорно не злиться… и если ты чувствуешь себя виноватой…

Лена.

Я? виноватой?… да съ какой стати?…

Колечкинъ.

Краснѣешь, — такъ, стало-быть, чувствуешь.

Лена.

Нисколько; это оттого, что я знаю, къ чему ведетъ такой разговоръ.

Входитъ Варвара Петровна. Колечкинъ.

Къ чему ведетъ! — прекрасно… утѣшила… Ну, матушка, вотъ, порадуйся на дочку… полюбуйся, какъ она съ отцомъ разговариваетъ… Ты ей только собираешься выговоръ дѣлать, а ужъ она заранѣ готовится огрызаться…

Варвара Петровна.

Лена, Лена, когда же это кончится?

Колечкинъ.

Тебѣ сто разъ говорено, чтобъ ты въ сторонѣ держалась отъ Николая, — что не пара онъ тебѣ, и никакихъ у васъ общихъ дѣлъ тамъ и занятій быть не можетъ… и разговору никакого быть не должно. Пришелъ — здравствуй, уходитъ — прощай, и больше ничего… потому что отъ всѣхъ его разговоровъ и разсужденій ни для души, ни для сердца твоего никакой пользы не будетъ, — одна только пустая болтовня… Вѣдь сколько разъ говорено… а она вонъ еще книжечки отъ него получаетъ, — а тамъ, гляди, и записочки пойдутъ…

Варвара Петровна.

Я предупреждала тебя, что ты разсердишь отца…

Колечкинъ.

Да что ей? — сердись, пожалуй… ей и дѣла нѣтъ… Такъ ужъ если ты добраго слова не слушаешь, я тебѣ запрещаю всякое сближенье съ Николашкой… всякое… и чтобъ впредь этихъ чтеній и посылокъ не было.

Лена.

Теперь можно идти?

Колечкинъ.

Надоѣли мы тебѣ, съ матерью-то!?

Лена.

Я думала, что вы кончили.

Колечкинъ.

Вотъ ты и говори съ ней!.. вотъ она какъ отцовскія наставленія принимаетъ!

Варвара Петровна.

Ахъ, Лена!..

Лена.

Чѣмъ-же вы недовольны, мамаша?… вѣдь я слушаю.

Варвара Петровна.

Такъ-ли слушаютъ, Лена?… такъ-ли ты сама слушала, когда ребенкомъ была?… Ей богу, я тебя не узнаю, точно тебя подмѣнили въ пансіонѣ… Бывало, не нахвалишься, глядя на тебя: смирная, тихенькая… скажешь что, — ни прекословія, ни противорѣчія… а теперь все не по тебѣ… Ты слушаешь — да; но что у тебя тамъ внутри-то, — вѣдь это сейчасъ видно!

Лена.

А развѣ въ дѣтствѣ у меня внутри-то радость была, когда я слушала выговоры да упреки?… Нѣтъ, нѣтъ, напрасно вы меня хвалили… всегда я была такая, всегда… только прежде больше боялась…

Колечкинъ

Это еще что?

Лена съ возрастающимъ раздраженіемъ.

Но не могла-же я всю жизнь остаться пятилѣтней дѣвочкой, — и теперь, въ восемнадцать лѣтъ я такой-же человѣкъ, какъ и всѣ другіе… Могутъ-же и у меня являться свои разсужденія, свои желанія, наконецъ… а вы требуете, чтобъ я не думала, чтобъ только слушалась. Сдѣлайте меня опять ребенкомъ, отнимите у меня мои восемнадцать лѣтъ жизни, тогда и помыкайте мной, какъ знаете… Пока — это помыканье во мнѣ возбуждаетъ не страхъ, а какую-то…

Варвара Петровна.

Лена! Лена!

Колечкинъ.

Вотъ сама ты видишь, какъ ты глупа и какъ мало цѣнишь родительскую привязанность. Еслибъ ты была пятилѣтней дѣвчонкой, я бы посѣкъ тебя, и все тутъ… никакихъ-бы убѣжденій тебѣ высказывать не сталъ… а теперь я тебя не сѣку, я съ тобой говорю… слышишь: говорю, толкую тебѣ, убѣждаю… чтобъ ты разумный совѣтъ поняла!

Лена.

А если по моему-то разсудку… если мнѣ-то кажется, что совѣтъ совсѣмъ не разумный?

Варвара Петровна.

Опять, Лена…

Колечкинъ.

Только вотъ и дождешься отъ тебя!

Лена.

Да пусть кто хочетъ судитъ: что это за разумный совѣтъ? людей избѣгай, книгъ не читай!.. Для чего-же меня учили читать? — оставили-бы безграмотной, такъ-бы не читала.

Колечкинъ.

Ступай въ свою комнату… пошла, дрянная дѣвчонка… (Лена хочетъ идти.) Постой… вѣдь Какая ты… ну просто… Читать ты хочешь?… читать?.. повареную книгу читай… У тебя есть и отецъ, и мать, — могутъ тебѣ сказать, какую книгу прилично читать молодой дѣвушкѣ, какую нѣтъ… ихъ и спроси… а не Николашку, который жизни не больше твоего знаетъ, а ужъ носъ задралъ. Ступай, сиди въ своей комнатѣ; безъ тебя хоть сердиться перестанешь.

Лена.

Вотъ этимъ всегда кончается.

Уходитъ.

IV.

КОЛЕЧКИНЪ, ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Колечкинъ — ходитъ въ волненія.

Дрянь… совсѣмъ дрянь… Какія тутъ наставленія и совѣты, когда въ ней никакого нѣтъ уваженія къ родителямъ… нѣтъ, и не будетъ. Хоть ты мнѣ звѣзду повѣсь и въ тайные совѣтники произвели, — никогда не будетъ. Вотъ онъ, вашъ хваленый пансіонъ! чему ихъ тамъ учили, не изволите-ли знать? Пятьсотъ рублей въ годъ плачивали… выучили хорошо!

Варвара Петровна.

Ну полно, полно, Паша… она еще десять разъ перемѣнится.

Колечкинъ.

Вотъ онъ, вашъ племянничекъ драгоцѣнный… Николай Александровичъ… его вліяніе.

Варвара Петровна.

Ну, Паша, сердись, какъ знаешь, и ты тутъ не совсѣмъ правъ.

Колечкинъ.

Гдѣ-же мнѣ, гдѣ-же ужъ! ты разсудила!

Варвара Петровна.

Да ужъ какъ хочешь: такъ связать дѣвочку по рукамъ и по ногамъ нельзя. Каждый день за что нибудь бранишься… Велика бѣда, что близка съ Николаемъ: онъ ей двоюродный братъ… И то у нея радостей не много… Коли онъ ей книги приноситъ, такъ еще славу богу, — все таки развлеченье.

Колечкинъ.

Благодарю покорно… онъ ей сегодня далъ революцію, завтра дастъ акушерство, а мы все ничего!

Варвара Петровна.

Ну, ужъ извини, — въ чемъ другомъ его упрекай, только ужъ не въ этомъ… Онъ чистъ, какъ мало кто бываетъ…

Колечкинъ.

На этотъ счетъ, матушка, позволь мнѣ лучше знать: я на своемъ вѣку больше твоего видывалъ… Въ эти годы коли не смотрѣть за ними строго…

Варвара Петровна.

Фи, Павелъ, не грѣхъ тебѣ говорить такія вещи!

Колечкинъ.

Всѣ, матушка, Люди, — и я тоже молодъ бывалъ.

Варвара Петровна.

Сравнилъ ты свою молодость!.. росъ безъ всякаго призора; насмотрѣлся грязи, такъ и мѣряешь всѣхъ на свой аршинъ.

Колечкинъ.

Въ наше-то грязное время лучше было… мы грѣшить грѣшили, а все таки бога помнили… Бывало, и страхъ такой найдетъ на тебя, и трепетъ, — и попу-то потомъ каешься; каешься, молишь, молишь, — а теперь и грѣхъ въ грѣхъ не ставится… Послушай ихъ, такъ они тебѣ наговорятъ про разные эти гражданскіе браки, да про назначеніе женщины… а ужъ вы меня извините, для меня правила чести прежде всего. Я не допущу, чтобы моя дочь со всякими штопаными-трепаными водилась, да отъ нихъ-бы всякому шалопутству научалась.

Варвара Петровна.

Да ты это серьезно говоришь?

Колечкинъ

Фу ты!.. что ей ни толкуй, все какъ съ гуся вода… Ну такъ, коли ты мать, и нѣтъ въ тебѣ этихъ материнскихъ чувствъ и пониманій, какъ блюсти свое дитя, такъ ты хоть другихъ слушай, кто потолковѣе тебя. Я тебѣ говорю: смотри за ней въ оба! вѣрь — не вѣрь, а смотри въ оба… ты мнѣ за нее отвѣчаешь, коли что… слышишь: ты мнѣ за нее отвѣчаешь!

Уходитъ направо.

V.

ВАРВАРА ПЕТРОВНА, потомъ РУБАНОВЪ. Варвара Петровна — одна.

Что мнѣ съ ними со всѣми дѣлать, ей богу, понять не могу… Ну что за охота вѣчно все ссориться, да браниться, господи!

Рубановъ — входя.

Здравствуй, тетя.

Варвара Петровна.

Ахъ, Коля, — какъ это ты сегодня?

Рубановъ.

Сейчасъ изъ Павловска, и прямо съ машины къ вамъ… Удралъ отъ имяниннаго торжества.

Варвара Петровна.

Хорошъ!

Рубановъ.

Вы не можете себѣ представить, до какой степени я сегодня благословляю судьбу, что не больше какъ гувернеръ въ домѣ этого разбогатѣвшаго пройдохи. Благодаря такому моему ничтожеству, я имѣю полное право не присутствовать на нескончаемомъ обѣдѣ, не слушать разговоровъ о министрахъ, рѣчей о пользѣ желѣзныхъ дорогъ, — и о томъ, какое благодѣяніе отечеству принесъ имянинникъ, приторговавши выгодные подряды и положивши въ свой карманъ сотни тысячъ отечественныхъ денегъ!

Варвара Петровна.

Ну, ты, извѣстно, всѣми недоволенъ.

Рубановъ.

Да вѣдь вы, тетя, не знаете, что это за народъ!.. Вотъ хоть-бы въ моемъ дѣлѣ… Ростетъ у нихъ оболтусъ лѣтъ четырнадцати, и до сихъ поръ еле грамотѣ научился, — больше все на счетъ игры въ бабки упражнялся и на женскій полъ тоже заглядываться понаторѣлъ!… Тутъ-бы добрую школу пройти, да съ азбуки, да въ средѣ хорошихъ товарищей, а ему нанимаютъ чуть не профессоровъ университета лекціи читать. Ну, онъ сидитъ, хлопаетъ глазами, — что толку!.. Какого чорта пойдетъ ему въ голову исторія цивилизаціи, когда онъ, можетъ быть, на прошлой недѣлѣ съ превеликимъ удовольствіемъ травилъ кошку собакой, да гонялъ на крышѣ голубей? Какая тутъ политическая экономія, когда онъ знаетъ достовѣрно, что у его тятеньки капиталы лежатъ, а въ Большой Конюшенной рыжая француженка живетъ?! Къ чему вся эта комедія?.. Мы-де первыхъ учителей нанимаемъ, и они у насъ въ сафьянной книжкѣ съ золотымъ обрѣзомъ росписываются… Ну, да ужъ дайте мнѣ только мой кандидатскій экзаменъ кончить, они меня съ собаками не отыщутъ.

Варвара Петровна.

Ты что то веселъ сегодня.

Рубановъ.

Веселъ, тетя, да… Во-первыхъ, оттого, что удралъ отъ нихъ, — во-вторыхъ, оттого, что могу сообщить Ленѣ новость, отъ которой она подпрыгнетъ до потолка.

Варвара Петровна.

Опять, Коля… опять что нибудь такое…

Рубановъ.

Опять, тетя… ха, ха, ха… опять страхъ и трепетъ…

Варвара Петровна.

Да, тебѣ смѣшно; все шуточки!.. Послушалъ-бы, какую намъ отецъ изъ за тебя сцену сдѣлалъ сейчасъ, не сталъ-бы смѣяться.

Рубановъ.

Изъ-за меня? сцену?

Варвара Петровна.

Узналъ, что ты ей книги приносишь — и ужъ тутъ всѣмъ намъ досталось. Говорила я вамъ, чтобъ вы осторожнѣй были, — что не любитъ онъ этой вашей близости.

Рубановъ.

Можетъ быть, онъ не любитъ, что у меня носъ длиненъ.

Варвара Петровна.

Вотъ ты всегда такъ: скажешь этакое что нибудь и думаешь, что правъ, — а достается намъ.

Рубановъ.

Что-же мнѣ сказать на это?.. Ему не нравится моя близость съ Леной… прекрасно… Почему-же не нравится?

Варвара Петровна.

Онъ говоритъ, что это… ну, неприлично… безнравственно… что ты только вредъ ей приносишь…

Рубановъ.

О, великій блюститель нравственности!… Позвольте-же васъ спросить, матушка, Варвара Петровна, за кого вы меня изволите принимать?

Варвара Петровна.

Ахъ, ты опять…

Рубановъ.

Вѣдь тутъ можетъ быть одно изъ двухъ: или я человѣкъ порядочный, или я мерзавецъ. Если я человѣкъ порядочный, такъ кромѣ порядочныхъ рѣчей, кромѣ порядочныхъ поступковъ, никто не имѣетъ права ожидать отъ меня ничего… если-же я мерзавецъ, такъ меня слѣдуетъ давно вышвырнуть за дверь, и не допускать моего сближенія не только съ родной дочерью, но даже къ лакеями; потому что я могу съ ними сговориться и васъ обокрасть.

Варвара Петровна.

Коля, Коля, что за вздоръ!

Рубановъ.

Безнравственно!! Скажите, пожалуйста.. Да какъ вы смотрите на свою собственную дочь, если могутъ ее тѣшить безнравственные разговоры съ какимъ-нибудь негодяемъ? какое-же воспитаніе вы дали ей?.. какое мнѣніе вы объ ней имѣете?

Варвара Петровна.

Ахъ, ахъ… вотъ ужъ и сердится, вотъ ужъ и не удержишь его…

Рубановъ.

Какъ-же не сердиться, помилуйте!.я всей душой — ну вотъ самымъ искреннимъ образомъ привязанъ къ Ленѣ… вижу, дѣвочка умная, добрая, милая, — и пропадаетъ съ тоски у васъ, ни за что, ни про что… я изъ себя выхожу, чтобъ хоть немножко-то поразвлечь ее, оживить, чтобъ не заплѣсневѣла она у васъ тутъ… Общества у ней никакого, знакомыхъ изъ молодежи никого; — съ подругами пансіонскими — и съ тѣми изъ за васъ со всѣми разошлась. Такъ вѣдь я это вижу, я знаю… Иной разъ и некогда-то, и думаешь-то. не объ томъ, — все таки бѣжишь поболтать съ ней, какъ-будто невзначай зашелъ… разсказываешь ей о томъ, о семъ, — и весело тебѣ, что хоть посмѣется то она съ тобой… а это находятъ безнравственнымъ!

Варвара Петровна.

Ахъ, какой ты! да развѣ я?.. я всегда тебя цѣню и благодарю…

Рубановъ.

Не нужно мнѣ благодарности — и не изъ благодарности я это дѣлаю, а потому, что мнѣ это самому пріятно. Я одного не могу постичь: какъ вы этого не понимаете… какъ вы не видите, — хоть оно можетъ-быть и грустно, — что для Лены мое общество замѣняетъ очень многое?

Варвара Петровна.

Ахъ, Коля, говорю же тебѣ, что я это все вижу и понимаю… и любуюсь на твои братскія чувства, и радуюсь, когда вы вдвоемъ, и какъ это ты умѣешь ее разговорить, и смягчить, — да вѣдь это все таки я, а не отецъ!

Рубановъ.

Такъ и потакать ему?

Варвара Петровна.

Не переломаешь-же его въ пятьдесятъ лѣтъ. А ты… вотъ ты говоришь-же, что ты ей желаешь добра… ну и хорошо, разговаривай съ ней, сколько хочешь. Я вѣдь даже ее съ тобой одну гулять отпускала… Ну, и книги носи, пожалуй, — я тебѣ вѣрю и въ тебѣ ни чуточки не сомнѣваюсь… да обойдите вы отца какъ нибудь… при немъ, ну, притворись, что-ли…

Рубановъ.

Солги!!!… вотъ, голубушка тетушка, къ чему приводятъ ваши-то разсужденія: и мнѣ-то вы вѣрите, и Ленѣ добра желаете, а обоихъ насъ учите лгать и обманывать отца.

Варвара Петровна.

Вы меня совсѣмъ спутаете… я все какъ между двухъ огней. Съ вами говоришь — вы сердитесь, съ отцомъ — онъ бранится; а я все только заступайся, то за васъ, то за него, да ублажай всѣхъ.

Рубановъ.

Зачѣмъ-же вы себя ставите въ такое ложное положеніе? держались-бы одной стороны. Мало-ли что ему въ голову приходитъ… Дѣло извѣстное: что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ… Онъ вѣрно за собой грѣшки чувствуетъ, такъ вездѣ и видитъ безнравственность.

Варвара Петровна.

И хорошо съ твоей стороны говорить мнѣ это?… хорошо?… чѣмъ-бы пожалѣть меня, а онъ вотъ…

Рубановъ.

Тетя, ну, виноватъ, ну простите, ради бога… не могу-же я лгать!..

VI.

ТѢ-ЖЕ и ЛЕНА.

Мамаша… (Увидя Рубанова.) А, Коля! (Жметъ ему руку) вотъ это кстати, — вы поддержите меня.

Рубановъ.

Съ какой новостью я къ вамъ!

Лена.

И я тоже съ новостью… какую вы, можетъ быть, и не ожидаете…

Рубановъ.

Зачѣмъ-же тонъ-то у васъ такой драматическій?

Лена.

Мамаша, я пришла вамъ сказать, что я не хочу больше оставаться* здѣсь; я хочу идти въ гувернантки.

Рубановъ.

Что?

Лена.

Да, Коля, я хочу быть гувернанткой. Помогите мнѣ, пожалуйста, сыскать хоть какое-нибудь мѣсто, гдѣ-бы я сама могла зарабатывать свой хлѣбъ, гдѣбы не приставали ко мнѣ каждый день со всякими безсмысленными требованіями…

Варвара Петровна.

Вотъ ужъ придумала!.. спасибо…

Рубановъ.

Лена! Лена! что за экзальтація? вы меня пугаете… Подумаешь, съ вами случилось что нибудь ужасное.

Лена.

Ничего ни случилось. Но вотъ ужъ три мѣсяца, какъ я вышла изъ пансіона, живу въ домѣ родительскомъ — и съ меня довольно. Сперва-то еще чинились со мной, какъ съ чужимъ человѣкомъ, теперь-же я просто шагу ступить не могу, чтобъ не подумать: ахъ, не разсердился-бы папаша, не сдѣлалъ-бы сцены… Я знаю, вы скажете, все это мелочи, пустяки… я-бы и сама такъ сказала, еслибъ эти мелочи не повторялись каждый день и каждый часъ.

Варвара Петровна.

Ну, что ты говоришь!.. ахъ, Лена… право!

Лена.

Надо-же, чтобъ это когда-нибудь кончилось.

Рубановъ.

Какая вы странная, Лена! вздумала, пришла, бацъ — иду въ гувернантки… бери картонку, комодъ, и переѣзжай.

Лена.

Я, кажется, сказала вамъ, что только хочу искать мѣста.

Рубановъ.

Но вѣдь это совсѣмъ не такъ легко.

Лена.

Будто ужъ я такая неспособная?

Рубановъ.

Не знаю… но боюсь, вы ошибетесь въ разсчетѣ. Вѣдь вы хотите мѣста, на которомъ-бы васъ не преслѣдовали безсмысленными требованіями, — это трудно… Гувернанткѣ — больше, чѣмъ кому нибудь, приходится часто подчиняться самымъ нелѣпымъ требованіямъ, выслушивать самыя глупыя, грубыя замѣчанія, колкости, — даже пошлости.

Варвара Петровна.

Родной отецъ ей слова не скажи, какъ-же отъ чужихъ-то людей…

Лена.

Чужіе люди, по крайней мѣрѣ, не имѣютъ права сказать, что я имъ чѣмъ нибудь обязана.

Рубановъ.

Да ужъ, признаюсь, тоже быть равнодушной исполнительницей чужой воли, взять на себя какой-то административно-полицейскій надзоръ…

Лена.

Вы-же взяли.

Рубановъ.

Какую-же и борьбу мнѣ приходится выдерживать.

Лена.

А я не выдержу?

Рубановъ.

Со временемъ — да, теперь — силъ не хватитъ.. Поймите меня, я васъ не отговариваю; я хочу толь ко, чтобъ вы взвѣсили все, что говоритъ за ваше рѣшеніе и что противъ него… Ну, скажите по совѣсти, какая вы гувернантка?.. Ну, возьмутъ васъ куда нибудь рублей за двѣсти пятьдесятъ — ходить за маленькими ребятишками, сморкать имъ носы, да штанишки переодѣвать… Вы этимъ и удовлетворитесь? вы хладнокровно откажетесь и отъ своихъ дарованій, и отъ своей любви къ дѣлу болѣе серьезному? — Нѣтъ и нѣтъ… Такъ вѣдь, чтобъ быть въ самомъ дѣлѣ хорошей, полезной воспитательницей, вамъ прежде всего себя надо воспитать, — вамъ учиться надо, а не учить… и вы… изъ за того только, чтобъ не слушать воркотни отца, которому еще обязаны, вы сами это сказали, — вы готовы сдѣлаться нянькой, чуть не горничной… Выла-бы крайность, я бы ни слова не сказалъ; но безъ крайности — это самоубійство.

Варвара Петровна.

Правда, правда… именно такъ.

Лена.

Я вижу только, что вы еще плохо знаете папашу. Я должна учиться? — я готова учиться… но гдѣ и какъ, позвольте узнать?

Рубановъ.

Извольте… Наконецъ-то пришелъ чередъ и моей новости… Я сейчасъ узналъ, что съ осени открываются, исключительно для женщинъ, курсы всѣхъ предметовъ гимназическаго преподаванія.

Лена.

А мнѣ что за дѣло?

Рубановъ.

Вотъ вопросъ, котораго я рѣшительно не ожидалъ.

Лена.

Ужъ не думаете-ли вы, что меня пустятъ слушать эти курсы?

Рубановъ.

Должны пустить… Тетя, да скажите-же, что пустятъ.

Варвара Петровна.

Я вѣдь не знаю, право… какое это тамъ ученье… какъ отецъ.

Лена.

Вотъ вы и попробуйте спросить у отца. Испытайте: есть крайность или нѣтъ крайности.

Рубановъ.

Хорошо, сейчасъ-же спрошу… И добьюсь его согласія, во что-бы то ни стало, добьюсь.

Лена.

Интересно мнѣ взглянуть, какъ вы это сдѣлаете… хоть посмѣюсь надъ вашимъ легковѣріемъ.

Варвара Петровна.

Ты-бы, Коля, лучше до другого раза оставилъ; сегодня онъ сердитый какой-то…

Лена.

Ха… ха… мама милая! только сегодня? Неужели вы думаете, что въ какое-нибудь другое время онъ скорѣй уступитъ?

Варвара Петровна.

Ну, ты все его порочишь… а была-бы ему послушна, вотъ какъ Николашѣ, такъ-бы не сталъ онъ тебя бранить.

Рубановъ.

Виноватъ, тетя, вы несправедливы: Лена совсѣмъ мнѣ не послушна, она только раздѣляетъ мое мнѣніе.

Варвара Петровна.

Ну, любезный, какъ ни величай, на повѣрку все то-же выходитъ.

VII.

ТѢ-ЖЕ, КОЛЕЧКИНЪ и ГОЛУБКОВЪ. Колечкинъ — Голубкову.

Такъ смотри-же, чтобы къ пятницѣ непремѣнно было готово; а то съ твоими тюремными сидѣніями всѣ дѣла запущены.

Голубковъ.

Ужъ будьте покойны.

Рубановъ.

Здравствуйте, Павелъ Ивановичъ.

Колечкинъ.

Откуда это пожаловали? — здравствуйте.

Рубановъ.

Денекъ такой выдался, свободный.

Колечкинъ.

Хорошее-же вы это мѣсто себѣ нашли, если вамъ деньги платятъ за то, что вы по цѣлымъ днямъ гуляете.

Голубковъ.

Такъ я пойду-съ, Павелъ Ивановичъ…

Колечкинъ.

Сядь тамъ, погоди! (Рубанову.) Что вы библіотеку для чтенія, что-ли, открываете — или книжный магазинъ?

Рубановъ.

Что это вамъ вздумалось?

Колечкинъ.

Вы, говорятъ, все книжки барышнямъ носите?

Рубановъ.

Ношу съ… только библіотеки все таки не завожу.

Колечкинъ.

Напрасно; теперь дураковъ-то много… Какой только мусоръ не перечитываютъ!, такъ оно, по нашей глупости, дѣло книжное выгодно…

Рубановъ.

Что за выгодно — полноте; когда всякій въ него наплевать наровитъ!.. Въ наше время самое выгодное дѣло — кабакъ; и польза отъ него, и удовольствіе… и въ укоръ тебѣ его никто не поставитъ, — еще поощрятъ: отъ этого, молъ, водочнаго товара никакихъ зловредныхъ идей по свѣту гулять не будетъ.

Голубковъ.

Да-съ, на счетъ кабаковъ выгода большая…

Колечкинъ — перебивая его.

Зачѣмъ-же вы, Николай Александровичъ, барышнямъ книжки носите, коли вы ими не торгуете? Больше-то, кажется-бы, не зачѣмъ.

Рубановъ.

Вы такъ полагаете?

Колечкинъ.

Разумѣется… вѣдь вы житіе святыхъ отцевъ не принесете? — а принесете, такъ гадость какую нибудь!

Рубановъ.

Вотъ вы какой, Павелъ Ивановичъ, — чуть увидали, сейчасъ и браниться. Я вотъ не въ васъ, я такъ за васъ заступаюсь.

Колечкинъ.

Передъ кѣмъ-же это, батюшка? кто-жь такой мой обвинитель?

Варвара Петровна.

Ахъ, Коля, какія у тебя все шутки вздорныя…

Рубановъ.

Сейчасъ вотъ заступался. Можете себѣ представить, Леночка говоритъ…

Варвара Петровна.

Коля, я прошу тебя, перестань…

Рубановъ.

Говоритъ, что вы не позволяете ей учиться.

Колечкинъ.

Чему учиться?

Рубановъ.

Конечно, не маршировкѣ, не военнымъ эволюціямъ по командѣ…

Колечкинъ.

Училась-бы быть хорошей хозяйкой, чтобъ за всѣмъ присмотрѣть умѣла, — и даже добрый совѣтъ дать и кухаркѣ, и прачкѣ, и швеѣ, — противъ этого никто говорить небудетъ.. Училась-бы, какъ вести себя съ отцомъ да съ матерью — такъ-бы еще слава богу сказали…

Рубановъ.

Да-съ… но такъ какъ во всемъ этомъ общее образованіе вещь важная, то, вѣроятно, вы позаботитесь, чтобъ Леночка посѣщала лекціи гимназическаго курса, которыя затѣваются у насъ съ осени.

Колечкинъ.

Мало-ли тамъ у васъ всякаго вздору затѣвается! Намъ-то это совсѣмъ не интересно.

Рубановъ — начиная горячиться.

Оно, конечно, Павелъ Ивановичъ, какой-же интересъ вамъ въ дѣлѣ образованія!? выгоды вамъ тутъ никакой нѣтъ… Я совершенно съ вами согласенъ, что семь въ червяхъ для васъ гораздо важнѣе, потому что все таки двадцать ремизовъ спишешь…

Варвара Петровна.

Коля!!

Рубановъ.

Но вѣдь тутъ дѣло идетъ не о васъ, а о вашей дочери.

Колечкинъ.

Позвольте-же намъ самимъ заботиться о нашей дочери, — и нельзя-ли разговоръ этотъ прекратить? Когда будутъ у васъ свои дѣти, вы тамъ ими и распоряжайтесь, какъ знаете; хоть ихъ плясать отправляйте въ разныя этакія Шато-де-Флеръ и прочія увеселительныя заведенія…

Рубановъ.

Договаривайте — какія?

Колечкинъ.

Хоть въ бабки повитухи отдавайте, — какъ угодно!.. А мы блюдемъ свое дитя, по долгу любви родительской, и отъ вредныхъ для взрослой дѣвицы сближеній, по мѣрѣ силъ, отстраняемъ.

Рубановъ.

Вредныхъ сближеній?.. съ честными людьми, съ людьми работающими — вредныхъ!? По долгу любви родительской, вѣроятно, полезнѣе всего сближеніе съ родительскимъ начальствомъ?.. или, можетъ быть, съ какой нибудь раззолоченной ветошью, всегда готовой купить продающуюся юность!?.

Варвара Петровна.

Вотъ твоя привязанность, Коля! Прошу тебя, перестань… хоть ради меня!

Лена — останавливая отца, который хотѣлъ отвѣчать Рубанову.

Постойте, папаша… все, что онъ говоритъ, онъ говоритъ за меня.

Варвара Петровна.

Лена! ради бога!

Лена.

Я не могу больше жить такъ, какъ жила до сихъ поръ. Я ничего не требую, — но я хочу, -чтобъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, не мѣшали учиться.

Колечкинъ.

Тебѣ сказано, чтобъ ты оставалась въ своей комнатѣ…

Лена.

Папаша! пеняйте на себя, если выйдетъ что нибудь гораздо худшее, чѣмъ вы ожидаете. Вы хотите, чтобъ я ушла отсюда!.. я уйду… но только не въ свою комнату… я совсѣмъ уйду отъ васъ…

Варвара Петровна.

Господи, боже мой!

Колечкинъ.

Ну, плохо-же тебя развиваетъ этотъ господинъ юристъ, если онъ тебѣ даже основныхъ законовъ нашихъ не преподалъ… Яковъ! у тебя, кажется, подъ рукой десятый томъ?

Голубковъ.

Здѣсь…

Колечкинъ.

Прочти-ка ей, братецъ, во второй главѣ о правахъ родителей.

Голубковъ — отыскавъ, читаетъ.

Права родителей… Статья 164. «Власть родительская простирается на дѣтей обоего пола и всякаго возраста, съ различіемъ и въ предѣлахъ, закономъ для сего постановленныхъ.» Статья 165. «Родители, для исправленія дѣтей строптивыхъ и неповинующихся, имѣютъ право употреблять домашнія исправительныя мѣры… въ случаѣ-же безуспѣшности сихъ средствъ, родители властны: 1) Дѣтей обоего пола, не состоящихъ на государственной службѣ, за упорное неповиненіе родительской власти, развратную жизнь и другіе явные пороки, — отдавать въ смирительные дома по правиламъ, постановленнымъ…»

Колечкинъ — перебивая.

Довольно. Слышала?

Рубановъ — горячо.

Павелъ Ивановичъ! такими вещами не шутятъ.

Колечкинъ.

Степанъ!.. (Входитъ Степанъ. — Рубанову.) Я достаточно наслушался, батюшка, вашихъ разсужденій и наставленій. Я считаю ихъ лишними — для себя, по старости моихъ лѣтъ, а для дочери, по ея молодости. Такъ не угодно-ли вамъ будетъ совсѣмъ оставить насъ и не являться сюда больше, и не вносить раздора въ мою семью. Жили, батюшка, безъ васъ, своей головой, — и впредь прожить съумѣемъ.

Варвара Петровна.

Вотъ до чего ты довелъ…

Колечкинъ — Степану.

Коли этотъ господинъ когда нибудь придетъ къ намъ, — гони вонъ!

Рубановъ.

Не безпокойтесь, не приду… Я доброй волей хожу только туда, гдѣ уважаютъ здравый смыслъ, — гдѣ никто не считаетъ себя непогрѣшимымъ идолищемъ. Въ сумасшедшемъ домѣ мнѣ дѣлать нечего.

Колечкинъ.

Вонъ отсюда!

Рубановъ.

Прощайте, Лена. Простите меня, что я давеча отговаривалъ васъ; теперь я самъ употреблю все свое стараніе, чтобъ подыскать вамъ хорошее мѣсто гувернантки… а если ужъ слишкомъ невыносимо будетъ жить съ этимъ… законовѣдомъ, — приходите хоть сегодня — найдемъ чѣмъ прокормить васъ, пока сыщете себѣ работу.

Уходитъ.

VIII.

ТѢ-ЖЕ безъ РУБАНОВА. Колечкинъ.

Вонъ ступайте!.. И это воспитатель!! — да я священнымъ долгомъ почту предупредить несчастныхъ родителей…

Голубковъ.

Главное, Павелъ Ивановичъ, какъ-же такъ ругаться-то-съ!.. сумасшедшій домъ, идолище какое-то… вѣдь за это можно и къ мировому, можно и въ тюрьму-съ…

Колечкинъ.

И должно даже… чтобъ огласку дать, — чтобъ знали люди, что это за наставникъ, да не брали его въ учителя.. Ну, на что нибудь да въ прокъ пошло твое тюремное сидѣнье . спасибо за совѣтъ.

Голубковъ.

Какъ-же-съ, вѣдь мы всѣ свидѣтели… вонъ и Степа слышалъ…

Колечкинъ

Завтра же поѣду въ Павловскъ, жалобу подамъ. Посмотримъ, какъ-то онъ напляшется, когда ему отъ всѣхъ уроковъ откажутъ…

Лена.

Папаша! — вы этого не сдѣлаете.

Колечкинъ.

Кто-жь мнѣ помѣшаетъ?

Лена.

Я.

Колечкинъ.

Увидимъ.

Лена.

Увидите.

Варвара Петровна.

Лена! Лена!!..

ВТОРОЕ ДѢЙСТВІЕ.

Одно изъ проходныхъ мѣстъ сада въ Павловскѣ. — Аллеи, скамьи и проч. Въ аллеяхъ метутъ бабы. Сторожъ Сидорычъ, разгуливаетъ по авансценѣ.

I.

СИДОРЫЧЪ и БАБЫ. Сидорычъ.

Ну, ну, — поворачивайся, поворачивайся, восьмого полка пѣшедральскаго, бабьяго батальона… ну, ну… мети… мети!

1-я Баба.

Что нукаешь-то? — еще не запрегъ!

Сидорычъ.

Мети!

1-я Баба.

Ты сперва запряги, а тамъ и нукай.

Сидорычъ.

Говори, говори, я-те поговорю.

1-я Баба.

Ой, дѣвки, гроза.

2-я Баба.

Спужалъ!

1-я Баба.

Кабы экая страсть, да ночью!..

Бабы, кромѣ первой, постепенно скрываются, продолжая мести. Сидорычъ.

Ты это съ чего зубоскалить? съ чего зубоскалишь-то?… кто я тебѣ!

1-я Баба.

Кто?

Сидорычъ.

Начальство.

1-я Баба.

Много васъ, экаго начальства, тутъ по саду-то проминается.

Сидорычъ.

Да ты, такъ примѣрно, за кого меня ставишь?

1 -я Баба.

За Солдата. Мететъ.

Сидорычъ.

Ну, хорошо, — за солдата. Какъ-же я, выходитъ, тебѣ не начальство, коли ты баба?… Солдатъ кому служитъ? --царю… а баба кому служитъ? — мужику… а мужикъ служитъ солдату, — такъ ты еще до меня-то произойди… Вона твоихъ командировъ-то сиволапыхъ къ намъ оболванивать нагонятъ, такъ ихъ школятъ, школятъ, пока въ нихъ эту выправку-то вобьютъ, чтобъ до людей дошли… А твоя бабья служба какая? у печи да на печи, кряхти да кричи, — вотъ твоя служба…

1-я Баба.

Нѣтъ, ужъ это лучше оставь…

Сидорычъ.

А коли тебѣ метлу въ руки дали, чтобъ царскій садъ мести, — ты это такъ понимай, что тебѣ повышенье вышло, въ чинъ произвели… вотъ что.

1-я Баба.

Нѣтъ, ты попрежде скажи, кто хлѣбъ сѣетъ? — мужикъ… а кто его жнетъ? — баба… Безъ мужика да безъ бабы откудова солдату хлѣбъ взять?… ты это скажи… подвело-бы ему животъ-то, — небось…

Сидорычъ.

Не смѣй ты такъ говорить, — смотри!

1-я Баба.

И то смотрю, не слѣпая…

Сидорычъ.

Постой-же, коли такъ…

1-я Баба.

Постою; — что будетъ?..

Сидорычъ.

Погоди…

1-я Баба.

Долго-ль годить-то?

Сидорычъ.

Смирно!!!… слушай команды… маршъ!..

1-я Баба.

Только и всѣхъ приказаньевъ?

Сидорычъ.

Маршъ, съ глазъ долой, — чтобъ духу тваво не было…

1-я Баба.

Еще какъ?..

Сидорычъ.

Ой, пропадешь… пропадешь ты у меня… въ бараній рогъ согну…

1-я Баба. _t

Грознись еще, — може и помру…

Сидорычъ.

Какъ-бы еще не сталъ я съ бабой воевать, — большая мнѣ корысть, егорья повѣсятъ… Какъ есть ты баба, при этомъ званьи и оставайся… и сердца у меня на тебя никакого быть не можетъ, потому всѣ слова твои для меня все равно: тьфу!.. будто, что не говорила…

1-я Баба.

Грозенъ да не страшенъ…

Уходитъ.

II.

СИДОРЫЧЪ, потомъ ДУНЯ. Сидорычъ.

Безпардонная команда… право, безпардонная команда… и ничего ты съ ея не возьмешь теперича… ничего ты не подѣлаешь за всѣ эти грубости…Ну, времячко, дожили… спасибо… взяла метлу на плечо, пошла церемоніальнымъ маршемъ шагать… Нѣтъ, прежде: ау, мать моя… дали-бы съ полсотни горячихъ, — стала-бы знать, откудова солдатъ хлѣбъ беретъ…

Дуня — входя.

Тятинька, здравствуй…

Сидорычъ.

Здравствуй, дочечка… (Цѣлуются.) Что пришла?

Дуня.

Нарочно къ тебѣ на часокъ у господъ отпросилась…

Сидорычъ.

Нужда, что-ли, какая?

Дуня.

А вотъ какая нужда: я сваму жениху отставку подала.

Сидорычъ.

Митькѣ-то?

Дуня.

Митькѣ.

Сидорычъ.

Чистую?

Дуня.

Чистую.

Сидорычъ.

Ахъ ты, разбой дѣвка… Да за что?

Садятся. Дуня.

Тошнехонекъ онъ мнѣ сталъ своимъ надоѣдствомъ… Зачѣмъ, вишь-ли, я при мѣстѣ живу? зачѣмъ горничная? онъ, вишь-ли, такой сякой слесарь, свое мастерство имѣетъ, такъ поди жить на фатеру… теперь, говоритъ, и до свадьбы не далеко, всего два мѣсяца… Ну, самъ посуди, шутка-ли два мѣсяца? это разсчетъ… Я вѣдь здѣсь живу на всемъ на готовомъ, десять рублей жалованья, — вѣдь это двадцать рублей… а на фатерѣ-то заплати за ее… да мало-мало — проѣсть надо рублей по десяти…

Сидорычъ.

Съ чаями да съ кофеями и больше выдетъ…

Дуня.

Такъ вѣдь это тридцать пять — сорокъ рублей… ему все нипочемъ… Обернемся, говоритъ, послѣ какъ нибудь; нѣтъ, ужъ, братъ, тогда ладить плохо…

Сидорычъ.

И дуракъ… еще отъ господъ-то замужъ брать вальготнѣй; все, смотри, подарокъ какой-ни-на-есть невѣстѣ дадутъ.

Дуня.

Это-то вотъ ему пуще всего и обидно… Все меня барыниными сынками попрекаетъ, что молодые да офицера… а мнѣ очень нужно!… на нихъ и вниманья то не обращаешь, — легко-ли, невидаль какая!…

Сидорычъ.

Совсѣмъ дуракъ… онъ бы радовался, что молодые господа есть… гдѣ молодые господа, тамъ дѣвкѣ жить хорошо… Да что балуютъ очень, что-ли… съ тобой-то?

Дуня.

Такъ, больше смѣются. Извѣстно, ихняя привычка офицерская: въ дѣвичью прибѣгутъ, лясы точатъ… Митрію подмигиваютъ… хе, хе, молъ, какую ты невѣсту выбралъ, у тебя губа-то не дура…

Сидорычъ.

А Митрію-бы сказать: ничего, вашеское благородіе, намъ по состоянію годится… да такъ шутьми-шутьми ихъ-же опосля-бы и оплелъ…

Дуня.

А ему это просто ножъ вострый. Насупится весь. Скажешь ему: «чего, дуракъ?» — и начнетъ ругаться: «рада ты съ офицерами повѣсничать, да вѣтеръ у тебя въ головѣ», да все такое…

Сидорычъ.

Не убыло тебя, что господа побалуютъ, — не съѣдятъ, ласка-то ихняя всегда пригодится…

Дуня.

Ничего мнѣ отъ нихъ не надо; я не такая… ты мнѣ тутъ тыщи положь, я и не посмотрю; а коли Митрій мнѣ ндравится, такъ онъ это чувствуй…

Сидорычъ.

То-то молодость-то ваша: на грошъ амуниціи, да на рубъ амбиціи, — вотъ что.

Дуня.

Можетъ онъ чувствовать! зачѣмъ-же обижать?..

Сидорычъ.

Да что у васъ тамъ вышло?

Дуня.

Все изъ за этого… Третьева дня стали спорить; слово за слово, да слово за слово; такъ онъ меня разогорчилъ… самая, говоритъ, ты пустящая шляла.. Какъ онъ это сказалъ, я ужъ себя не помнила, — такъ его по мордѣ и хватила: ступай вонъ, и на глаза мнѣ не кажись!… знать тебя не хочу!… (Со слезами.) Вотъ онъ и вчера не пришелъ… и сегодня утромъ…

Сидорычъ.

Чего ты? чего?

Дуня — плача.

Что-жь онъ, свинья, мерзавецъ, не идетъ?

Сидорычъ.

Ты-жь его прогнала!

Дуня.

Все-жь таки онъ долженъ придти…

Сидорычъ.

Ну, ну, полно, придетъ…

Дуня.

Ты, тятинька, къ нему сходи.

Сидорычъ.

Схожу, схожу… ладно!

Дуня — все еще плача.

Скажи ему, подлецу, чтобъ пришелъ…

Сидорычъ.

Полно-жь, не плачь… не плачь… говорю, придетъ…

Дуня.

Вѣдь обидно!.. Когда себя держишь, можно сказать, въ самой первой строгости, и всѣ тебя знаютъ, что ужъ просто не подступай; а онъ смѣетъ этакое сказать… Да, кажется, другой кто скажи, да я-бы ужь и не знаю, что сдѣлала…

Сидорычъ — который уже нѣкоторое время присматривался въ глубину за кулисы.

Постой-ка… глянь-ка., это не Трутковская-ли мамзель?..

Дуня.

Нѣтъ, — что ты..

Сидорычъ.

То-то я гляжу, словно она не здѣшняя, не дачница… прежде здѣсь не гуливала…

Дуня.

Пріѣзжая какая нибудь.

Въ глубинѣ, между деревьями, появляется Лена въ шляпѣ, легкомъ бурнусѣ и съ зонтикомъ; она робко озирается — и вообще нерѣшительна. Сидорычъ.

Съ дороги, что-ли, сбилась, или ищетъ кого?… вишь-ли, все оглядывается.

Дуня.

Богъ съ ней.

Сидорычъ.

Можетъ, она Розовый Павильонъ хочетъ смотрѣть… такъ будетъ ея милость, она мнѣ на водку дастъ…

III.

ДУНЯ, СИДОРЫЧЪ и ЛЕНА. Лена — рѣшившись подойти.

Послушайте, старичекъ… вы, вы здѣшній?

Сидорычъ.

Я-то?.. я здѣшній.

Лена.

Вы Павловскъ знаете?.. дачи здѣшнія?..

Сидорычъ.

Знаемъ дачи… Вонъ маіора Вавилова дача знатная… Ярышкина дача тоже… Евсеева, купца, съ вельбидеромъ.

Лена.

Подите-ка сюда… (Отводитъ его къ сторонѣ.) Послушайте, я васъ хочу попросить… не можете-ли вы… ради Бога… Я вамъ заплачу… мнѣ очень нужно… я вамъ цѣлковый дамъ…

Сидорычъ.

Рады стараться, вашеское благородіе…

Лена.

Мнѣ… мнѣ очень, очень нужно доставить сейчасъ-же… письмецо по адресу. Но сейчасъ же, сію минуту…

Сидорычъ.

Сейчасъ-то какъ же? сейчасъ-то, вишь-ли, нельзя… Какъ мнѣ отъ мѣста отойти? — я дежурный… не равно кто изъ начальства пойдетъ.

Лена.

Будьте такъ добры; мнѣ необходимо…

Сидорычъ.

И радъ-бы, да какъ?

Лена.

Я вамъ два рубля дамъ…

Сидорычъ.

Развѣ дочка сходитъ . Дуня! (Дуня подходитъ.) Вотъ барышня проситъ письмо снести на дачу.. (Ленѣ.) Далече-ли?

Лена.

Не знаю… тутъ написанъ адресъ…

Вынимаетъ письмо. Дуня — взявъ письмо и читая.

Позвольте-ка?.. На Старикову дачу, — это близко, сейчасъ у сада.

Лена.

Ради Бога, вы мнѣ большую услугу окажете… Николаю Александровичу Рубанову…

Дуня.

Вижу, вижу; хорошо.

Лена.

Только, пожалуйста, — вы его вызовите… Ему самому въ руки отдайте… и… Я тутъ пишу, чтобъ онъ сейчасъ сюда пришелъ… такъ нельзя ли, пожалуйста… вы его сюда приведите… Скажите, чтобъ сейчасъ шелъ. Мнѣ надо ему сказать кое-что… очень важное… сдѣлайте милость… я здѣсь его подожду.

Дуня.

Хорошо-съ, хорошо-съ, извольте.

Лена.

Голубушка, милая… я не знаю, какъ васъ благодарить…

Дуня.

Что вы? барышня; ноги не отвалятся, чего тутъ благодарить?

Хочетъ идти. Лена.

Возьмите-же деньги.

Дуня.

Какія деньги?.. что это вы? — не надо-съ. Коли вы такъ просите, да еще деньги съ васъ брать!..

Лена.

Возьмите, пожалуйста.

Дуня.

Не надо-съ.

Убѣгаетъ.

IV.

СИДОРЫЧЪ я ЛЕНА. Сидорычъ.

Давайте сюда; давайте, барышня, бѣдному человѣку отчего не взять, когда даютъ… Украсть не хорошо, а даютъ — надо взять.

Беретъ деньги. Лена.

Это ваша дочка?

Сидорычъ.

Дочка моя — да.

Лена.

Какая она добрая…

Сидорычъ.

Добрая дѣвка, добрая, — что говорить!.. Дурь тоже своя есть… маненько есть дурь… да вѣдь нонече, посмотришь на людей-то, кто безъ дури?

Лена.

Ужъ такъ я ей благодарна, такъ благодарна!.. Никого я здѣсь не знаю, — что мнѣ было дѣлать?.. Самой идти туда нельзя: онъ учитель… Живетъ не у себя…

Сидорычъ.

Очень нужно повидаться-то?

Лена.

Необходимо.

Сидорычъ — про себя.

Денегъ хочетъ просить, — примѣта вѣрная… денегъ надо… (Ей.) А какъ не придетъ?

Лена.

Придетъ.

Сидорычъ.

Бываютъ такіе, что и не приходятъ.

Лена.

Какъ узнаетъ, кто его зоветъ, такъ сейчасъ прибѣжитъ.

Сидорычъ — про себя.

Должно, изъ глупенькихъ; знать, еще мало надували… (Ей.) Эхъ, матушка барынька, душа у тебя хорошая, ласковая, — а разумъ у тебя куриный… Развѣ можно такъ сказать, что онъ безпремѣнно тваму приказу будетъ слѣдовать!

Лена.

Отчего-жь нельзя?

Сидорычъ.

Нельзя!.. Вы давно-ль съ имъ знакомы?

Лена.

Что изъ этого?

Сидорычъ.

А то вотъ, — видать, что онъ у тебя первый…

Лена.

Какъ первый?

Сидорычъ.

Золотая! — не знаешь ты ихъ…

Лена.

Кого?

Сидорычъ.

Мужчиновъ!!. штукари… Имъ вѣрить плохо… Для вашего женскаго пола какіе обманщики, — страсть!

Лена.

Меня-то обманывать не придется.

Сидорычъ.

Родная моя! ты на старика не обижайся, что я скажу: ты вонъ, вишь ты, молоденькая такая, а я вотъ на этой самой скамеечкѣ ужъ тринадцатый годъ сижу… видалъ я тоже не мало, — какъ тута парочками-то передъ моимъ носомъ гуляютъ, гуляютъ, да и догуляются до слезъ… Не вѣрь ты имъ, наплести-то они всѣ умѣютъ…

Лена.

Да вы, дѣдушка, зачѣмъ-же мнѣ это говорите?

Сидорычъ.

А потому вижу, золотая моя, что сердце у тебя доброе и сама-то ты вся огонь; тебѣ все въ карьеръ подавай! — этакія-то больше и попадаются… Кому вы это письмецо-то послали?.. кто онъ вамъ таковъ?

Лена.

Вратъ.

Сидорычъ.

Родной?

Лена.

Нѣтъ, — двоюродный…

Сидорычъ — про себя.

Вретъ, если ужъ двоюродный, такъ вѣрно, что вретъ… (ей.) Для чего-же онъ скоро больно понадобился? спѣшка такая пошла. — и двухъ рублевъ не жаль.

Лена.

Значитъ, понадобился.

Сидорычъ.

А зачѣмъ?

Лена.

Это мое дѣло.

Задумчиво прохаживается по сценѣ. Сидорычъ — про себя.

Все вретъ… Не говоритъ — зачѣмъ, такъ ужъ стало вретъ… (ей.) Охъ, молодость, молодость!.. теперича я вамъ что скажу: какая это женская глупость… Была у нашего енерала, у Курицына, третьей бригадой командовалъ, дочка; тоже съ учителемъ сбѣжала… ну что-жь хорошаго?.. такъ замоталась гдѣ-то въ уѣздѣ; а за нее полковникъ сватался, да какой еще молодецъ, — изо всей бригады молодецъ.. А все оттого, чтобъ на своемъ поставить… (Слѣва входитъ Дмитрій; Сидорычъ его не замѣчаетъ.) Теперь и про мою Дуньку сказать: развѣ она меня слушаетъ?.. Я ей говорю: не бери Митьки, какой онъ тебѣ женихъ? тебя за твою красоту купецъ возьметъ, — да какой купецъ, самый пузастый возьметъ… Митька что за корысть? слесаришка! тьфу!..

V.

ТѢ-ЖЕ и ДМИТРІЙ, потомъ КОЛЕЧКИНЪ. Дмитрій.

Погоди плевать-то! разворчался…

Сидорычъ.

А ты ужъ поспѣлъ?

Дмитрій.

Къ заутрени не поспѣемъ, а къ поминанью мы всегда тутъ. Только въ попы ты, дѣдъ, не годишься, — опричь одной анаѳемы отъ тебя ничего не слыхать…

Сидорычъ.

Что-жь, неправду, что-ль, говорю?.. Какой ты ей женихъ?! самый лядащій, да еще кочевряжится: зачѣмъ, молъ, съ офицерами разговариваетъ?.. Ну, на что пришелъ?

Дмитрій.

Гдѣ она?

Сидорычъ.

Дуня-то?.. тебѣ что? тебѣ вышла резолюція: пошелъ вонъ, не показывайся, — будетъ съ тебя.

Дмитрій.

Ишь ты, дѣдъ, сварливый какой! креста на тебѣ нѣтъ… вѣдь я два дня какъ шальной хожу, не опомнюсь… Сегодня не стерпѣлъ, пошелъ къ ней, говорятъ, ушла… я ужъ такъ и думалъ, что къ тебѣ… Думаю, бей, пожалуй, хоть еще разъ, толькобы помириться; а ты вонъ все: такой, да сякой… Была, что-ль?

Сидорычъ.

Извѣстно, была; къ кому-жь ей больше иттить?

Дмитрій.

Сердится?

Сидорычъ.

Извѣстно, сердится.

Дмитрій.

Что-жь говоритъ?

Сидорычъ.

Говоритъ: сходи къ нему, къ мерзавцу.

Дмитрій.

А еще что?

Сидорычъ.

Позови его, свинью.

На авансценѣ справа входитъ Колечкинъ и, снявши шляпу, отираетъ потъ съ лица. Лена — которая въ это время была въ глубинѣ сцены налѣво, замѣтивъ входящаго отца, испуганно.

Папаша!..

Быстро скрывается въ глубинѣ аллеи. Дмитрій — продолжая разговоръ.

Куда-жь она ушла?

Сидорычъ.

Да вотъ барыня ее на дачу послала съ письмомъ…

Дмитрій.

Какая барыня?

Сидорычъ.

А вотъ… да гдѣ-жь это она подѣвалась?.. (Осматриваетъ кругомъ.) Сейчасъ здѣсь была…

Дмитрій.

Молоденькая такая?

Сидорычъ — смотритъ по аллеямъ.

Да, молодая… Что за причина? куда спряталась?

Колечкинъ комфортабельно расположился на скамьѣ и нюхаетъ табакъ. Дмитрій.

Все-жь таки Дуня-то вернется сюда?

Сидорычъ.

Придетъ… съ отвѣтомъ придетъ.

Дмитрій.

Ты ее, дядя, позадержи маленько. Я сейчасъ, только къ Семену забѣгу. Такую я Семену вещь для нея заказалъ!.. ну, да увидишь… Только бъ въ шею не гнала; а бранитъ да зоветъ, такъ это еще вполгоря. Уходитъ налѣво.

VI.

СИДОРЫЧЪ, КОЛЕЧКИНЪ, потомъ ДУНЯ. Сидорычъ — все еще осматривая аллеи и кусты.

Вотъ такъ барыня! въ землю канула, тю-тю! поминай, какъ звали!

Колечкинъ.

Что ты тамъ ищешь, старина?

Сидорычъ.

Да что, вашеское благородіе, — барыню потерялъ.

Колечкинъ.

Пошарь въ карманѣ, не завалилась-ли куда…

Сидорычъ.

И то развѣ пошарить… сгинула, ну вотъ совсѣмъ сгинула — и слѣдъ простылъ. Сейчасъ тутъ была, вотъ на этомъ мѣстѣ…

Колечкинъ.

Молодая?

Сидорычъ.

Ништо.

Колечкинъ.

А изъ себя какъ?

Сидорычъ.

Никакой пріемщикъ не забракуетъ.

Колечкинъ.

Такъ на что она тебѣ, такому старому?

Сидорычъ.

Мнѣ на что? — мнѣ не надо… у ней свой миленькій есть.

Колечкинъ.

А есть таки?

Сидорычъ.

Какъ не быть? вонъ и у галки, и у той есть; а она божій человѣкъ.

Колечкинъ.

Кто-жь онъ такой, миленькій-то?

Сидорычъ.

Христосъ его знаетъ.

Колечкинъ.

Какъ-же ты говоришь, не зная?.. старина.

Сидорычъ.

Сейчасъ къ нему дочку мою съ записочкой послала, стадо — есть. Безпремѣнно велѣла ему, чтобъ сюда шелъ, — ждать его хотѣла, да, вишь ты, и на утёкъ… разбери ее!

Колечкинъ.

Видно, путаетъ что нибудь.

Сидорычъ.

Я самъ думаю, путаетъ; — и путаетъ, и вретъ. Онъ, говоритъ, мнѣ братъ… еще двоюродный… Какой тамъ братъ? къ брату и самой идти можно, а она два рубля даетъ, только сюда его приведи.

Колечкинъ.

Ишь-ти, у васъ тутъ въ саду какія шашни заводятъ!

Сидорычъ.

Мѣсто казенное, ходи, кто хочетъ, — ну, и балуютъ.

Колечкинъ.

Народу-то у васъ тутъ мало. Мнѣ вотъ надо къ здѣшнему мировому, а хотѣлось пройтись, промяться… Какой-то встрѣтился: идите, говоритъ, черезъ садъ, — я и пошелъ; да какъ назло ни души живой. То сюда дорожка, то туда дорожка; плуталъ я по нимъ, какъ израильтяне въ пустынѣ.

Сидорычъ.

Утречкомъ-то мало гуляютъ, больше къ вечеру. Сегодня вотъ до васъ-то во весь день только одна княгиня съ дочкой проходила… (Подсаживается) Можетъ слыхали, князь Винтерштромъ былъ, покойникъ, дивизіонный командиръ? — такъ его вдова.

Колечкинъ.

Не слыхивалъ.

Сидорычъ.

Начальникъ мой. Я къ нему на ординарцы хаживалъ: какой былъ, оборони господи!

Колечкинъ.

Злой?

Сидорычъ.

Не то золъ, а ужъ строгъ очень. Бывало, сбираешься-то къ нему: чистишься, чистишься, каждую пуговицу разъ десять оглядишь, чтобъ какъ-ни-на-есть орелъ кверху ногами не сталъ, или что… Такой былъ енаралъ пронзительный — все замѣтитъ.

Колечкинъ.

Неужто такъ все и высматриваетъ?

Сидорычъ.

Какъ еще высматриваетъ-то! не только что у тебя сверху тутъ какъ, а и подъ низомъ все оглядитъ. На улицѣ тебя, бывало, встрѣтитъ, — сейчасъ: «стой! сымай сапоги! — есть-ли портянки? раздѣвайся!…» — «Есть, ваше превосходительство…» показываешь ему портянки-то… — «Разстегивай мундиръ; какая у тебя тамъ рубашка, чистая-ли?» --«Чистая, ваше превосходительство…» Осмотритъ все, и ступай! а что въ неисправности — въ орденгаузъ… влѣпятъ тамъ пятьсотъ палокъ и будетъ!

Колечкинъ.

Это, братъ, и гулять другой разъ не захочешь!

Сидорычъ.

Въ наше-то время не очень таки и разгуливали… Теперь вонъ глядишь: ученье кончилось — и полѣзли солдаты изъ казармы, какъ клопы; а у насъ-то еще когда-когда допросишься, чтобъ отпустили. У воротъ-то два сторожа день и ночь стоятъ, смотрятъ, чтобъ никто не прошелъ.

Колечкинъ.

Такъ ваше житье-то поплоше было теперешняго.

Сидорычъ.

Житье-то плоше, да сами-то мы лучше были.

Колечкинъ.

Будто ужъ и лучше?

Сидорычъ.

А то нѣтъ? Посмотритко, какой старый-то солдатъ былъ!.. Насъ въ мундиръ-то ремнями перетягивали, не ущипнуть нигдѣ; табакерки, коли кто нюхаетъ, спрятать некуда, окромя, что въ киверъ!.. А нынѣшній солдатъ что? — тутъ у него карманъ, здѣсь у него карманъ; идетъ, головой тебѣ кланяется, какъ отставная лошадь, что воду возитъ; руками-те машетъ, словно рѣдьку садитъ…

Колечкинъ.

За то повольнѣй ему стало, посвободнѣй…

Сидорычъ.

Да ужъ эта воля-то добру научитъ… вонъ и поди-жь ты, сладь съ ими теперь… У насъ какъ было? — тепериче ты фельфебель, а я унтеръ-офицеръ, а тамъ ефретеръ; такъ одинъ супротивъ другого, чтобъ ни отнюдь, — даромъ что ты чиномъ меня немного превзошелъ… чего? — коли ты изъ рядовыхъ, да помоложе, такъ ты стараго солдата слушай… такъ чинъ чина почитай; а супротивничать, — сейчасъ нашивки долой, или еще скрозь строй, въ армію… такъ небось будешь слушаться.

Колечкинъ.

Этакъ, пожалуй, чинъ чину-то иной разъ и ни за что ни про что въ зубы съѣздитъ.

Сидорычъ.

Разъ на разъ не придется, что подѣлаешь!.. Меня еще солдатикомъ ефретеръ плакать училъ, — такъ какъ лупилъ!

Колечкинъ.

Зачѣмъ-же эта наука — плакать?

Сидорычъ.

А у него часишки были карманные, да какъ-то онъ ихъ и разбилъ… денегъ-то за починку жаль, — вотъ онъ и позвалъ меня… «Снеси, говоритъ, часы къ мастеру, и горько ты передъ нимъ заплачь; скажи, что ты ефретеровы часы расшибъ, и изобьетъ тебя за нихъ ефретеръ на смерть… да прежде, говоритъ, покажи, какъ ты будешь плакать?..» Сталъ я плакать. — «Не такъ!» говоритъ — и давай лупить… вѣдь ужъ какъ лупилъ… и выучилъ плакать…

Колечкинъ.

Молодецъ… Хе… Хе… Ловко придумалъ… (Смотря налѣво.) Гляди-ко, вонъ въ кустахъ-то, не она-ли, — барыня твоя, потерянная?..

Сидорычъ — глянувъ.

Нѣтъ, — это дочка отвѣтъ несетъ. (Входитъ Дуня.) Ну, что?

Дуня.

Будетъ сейчасъ… гдѣ барышня-то?

Сидорычъ.

Да что, Дуня, пропала она у насъ.

Дуня.

Куда пропала?

Сидорычъ.

А кто ее знаетъ!.. Я тутъ съ Митріемъ заговорился…

Дуня — перебивая.

Былъ Митрій?

Сидорычъ.

Былъ, — еще разъ приттить обѣщался. Пожди его.

Дуня.

Ну!

Сидорычъ.

А барышня въ тѣ поры куда-то подѣвалась. Я ужъ глядѣлъ по сторонамъ, нигдѣ не видать.

Дуня.

Какъ-же намъ быть-то теперь?.. Онъ сказалъ, что сію минуту прибѣжитъ.

Сидорычъ.

Миленькій-то?

Дуня.

Испугался какъ… Ахъ, говоритъ, зачѣмъ она пріѣхала?

Сидорычъ.

Ишь-ты, грѣховодникъ!

Колечкинъ.

Можетъ, больно ужъ навязалась, да не люба стала?

Дуня.

Не показываетъ, чтобъ не люба; а скорѣе — жалѣючи ее.

Колечкинъ.

Посмотримъ, какъ они тутъ амуриться станутъ.

Дуня.

Поди, тятенька, поищи ее… Чай, недалеко гдѣ въ аллею ушла… я здѣсь посижу, — на случай, коли онъ придетъ…

Сидорычъ.

Пойду, что-жь, — посмотрю.

VII.

ДУНЯ и КОЛЕЧКИНЪ. Колечкинъ.

Ты что же это… дочь его?

Дуня — садится, только не на ту скамью, гдѣ сидитъ Колечкинъ.

Кто это?

Колечкинъ.

Ваша-то милость?

Дуня.

Моя-то милость? — дочь.

Колечкинъ.

Здѣсь живете, въ Царскомъ?

Дуня.

Я съ господами на дачѣ.

Колечкинъ.

Въ услуженьи?

Дуня.

Въ услуженьи.

Колечкинъ встаетъ и, какъ-бы прогуливаясь, заглядываетъ въ аллеи, потомъ садится рядомъ съ Дуней. Колечкинъ.

Жарко какъ сегодня.

Дуня.

Лѣто.

Колечкинъ.

Такъ и паритъ… да… (Молчаніе.) Это кто-жь такая, кого онъ искать-то пошелъ?

Дуня.

А я почемъ знаю? Пришла барышня, видно, что изъ хорошихъ господъ, добрая… Я ее не спрашивала, какихъ она…

Колечкинъ.

Будто ужъ не знаешь?.. а писульку къ ея любезному понесла?

Дуня.

Какой онъ тамъ ей любезный — не мое дѣло.

Колечкинъ.

Ты только про своихъ любезныхъ знаешь?

Дуня.

Ну, это пущай при мнѣ останется.

Колечкинъ.

А у тебя ихъ, чай, уголъ не початый, что таракановъ на печи?

Дуня.

Чего?

Колечкинъ.

Любезненькихъ-то!.. чай, къ каждому пальчику по мальчику, на каждый глазокъ шалунокъ.

Дуня.

Полноте, пожалуйста.

Колечкинъ.

Ишь, востроглазая, Егоза Панкратьевна! нечего моргать-то, не скроешь.

Дуня.

Стыдно вамъ говорить этакое… еще баринъ!

Встаетъ и пересаживается на другую скамью. Колечкинъ — отирая потъ.

Очень жарко сегодня… (Молчаніе. Послѣ нѣкотораго колебанія онъ тоже встаетъ и опять подсаживается къ Дунѣ.) Какъ это ты у экого противнаго такая красавица уродилась?

Дуня.

Уродилась, — вотъ и все тутъ.

Колечкинъ.

Право, красавица, серьезно гойорю. Хоть картину съ тебя списывай, нимфу какую-нибудь вакханическую, такъ годишься.

Дуня.

Ну, да ужъ какая есть.

Колечкинъ.

Впрочемъ, что-жь я говорю! ты, чай, сама лучше моего знаешь. Только охота-жь тебѣ горничной служить! (Посмѣиваясь) Чертенокъ, настоящій чертенокъ… Съ твоей рожицей только бы форсу задавать, право!.. ужъ на что я: человѣкъ солидный и съ чиномъ тоже, — а ты, что-жь? — ты мнѣ, канашка, нравишься!

Дуня.

И пущай… Мнѣ-то что?

Колечкинъ.

Да ты меня не бойся… я вѣдь даромъ, что того… я веселый!

Дуня.

Никого я не боюсь, только не люблю, когда со мной такой разговоръ разговариваютъ.

Колечкинъ.

Какого-жь тебѣ еще разговора? самый живой разговоръ!.. Ахъ ты, Егоза Панкратьевна, — сейчасъ и разсердилась!.. Я вѣдь тебѣ добра хочу, не надувальщикъ какой, не шерамыга! Мы, можетъ, съ тобой и знакомство вести будемъ, и дружбу всякую…

Дуня.

Не для чего намъ знакомиться, — и лучше не приставайте.

Колечкинъ.

Что? видно, ужъ больно старъ, не казистъ; тебѣ-бы помоложе?.. Прямая ты Егоза Панкратьевна, вотъ что я тебѣ скажу!

Дуня.

И что у васъ за выдумки такія, даже странно слушать… наладили: Егоза Панкратьевна… что такое за Егоза Панкратьевна?.. Самыя вѣдь это выдумки пустыя… и какія-то…

Колечкинъ.

Какія?..

Дуня.

Не барскія. Что въ нихъ?.. ни брань, ни ругань, ни доброе слово; такъ — вѣтеръ какой-то. Порядочный-то баринъ развѣ станетъ этакіе пустяки выдумывать?

Въ глубинѣ появляются Дмитрій и Семенъ. Они прислушиваются. Колечкинъ.

А! дура? я тебѣ говорю: ты мнѣ нравишься.

Дуня — вставая и отходя.

Ну васъ къ богу; договоришься тутъ съ вами…

Колечкинъ — идетъ за ней.

Куда ты, глупая., постой! ты выслушай сперва!.. Вѣдь ты меня не знаешь, какой я человѣкъ; вѣдь ты не знаешь?.. дура! Чего-жь ты хардыбачешься? Прибилъ я тебя, что-ли?.. (Дуня хочетъ отойти, онъ ее схватываетъ за руку.) Ты сперва узнай; я и денегъ для тебя не пожалѣю… Постой…

Дуня.

Пустите!

Колечкинъ.

Квартиру найму отдѣльную, понимаешь, глупая? отдѣльную… Лучше вѣдь такъ-то скромно жить, чѣмъ коли шляться потомъ придется…

Дуня — вырываясь.

Оставьте меня… (Увидя Дмитрія.) Митя!… (Бросается къ нему.) Избавь ты меня отъ него…

VIII.

ТѢ-ЖЕ, ДМИТРІЙ и СЕМЕНЪ, потомъ СИДОРЫЧЪ. Дмитрій — обнимая Дуню.

Дуня!

Дуня.

Прогони его!

Колечкинъ.

Что?.. ишь ты дрянь, дѣвчонка!

Дмитрій — горячо.

Ай да баринъ! самъ къ честной дѣвушкѣ пристаетъ, да самъ-же и бранится… вотъ такъ сударь!

Колечкинъ.

Провалитесь вы совсѣмъ!

Хочетъ идти. Дмитрій.

Нѣтъ-съ, позвольте., этакъ наругавшись то, да и провалитесь… Нѣтъ! держи, Семенъ, не пущай!

Семенъ — зогораживая дорогу Колечкину.

Пообождите съ.

Колечкинъ.

Да вы съ ума, что-ли, спятили, меня останавливать!?.

Дуня.

Пущай идетъ… ну его!

Дмитрій.

Нѣтъ! это прежде господамъ все съ рукъ сходило, а теперь озорничать никому не позволено. На всѣхъ судъ есть.

Колечкинъ — нѣсколько смущенный.

Пустите меня!.. мнѣ некогда. Я до двѣнадцати часовъ долженъ еще у мирового побывать.

Дмитрій.

У мирового? что-же-съ… это самое любезное дѣло, — всѣ вмѣстѣ пойдемъ-съ! Пущай господинъ мировой всѣхъ насъ и разсудитъ, кому кого обижать позволено.

Сидорычъ — входя.

Не нашелъ барыни.

Колечкинъ — Дмитрію.

Что?

Дмитрій.

Да ничего-съ. И на васъ тоже жалобу примутъ, чтобъ не приставали къ дѣвушкамъ, да не…

Колечкинъ.

Судиться!!?.. мнѣ судиться, со всякой сволочью, которая тутъ въ саду любовниковъ сводитъ, да на шею виснетъ?

Дмитрій — грозно.

Коли вы да еще слово…

Дуня.

Митя!… Митя!

Семенъ.

Стой, Митрій, стой! пущай ругается!.. Не бось, ваше благородіе, пальцемъ не тронутъ… а ужъ въ судъ, воля ваша, — не прогнѣвайтесь! мы свидѣтели, мы всѣ пойдемъ!…

Колечкинъ — смущенный, Сидорычу.

Послушай, братецъ, уйми дочь-то! что она тутъ вздумала?… Какъ-же, братецъ, это… судиться съ ней у мирового!?.. Чтобъ послѣ не было худа.

Сидорычъ.

Вашеское благородіе! простите, глупенька она. У ней въ душѣ этого зла нѣтъ, можетъ сдуру что нибудь…

Колечкинъ.

Богъ съ ней… я., я зла не помню… только, чтобъ меня въ покоѣ оставила.

Дуня.

Эхъ, баринъ, баринъ! обругать съумѣли, а до суда дошло и испугались.

Колечкинъ.

Ничего я не испугался. Но возня это — непріятная для благороднаго человѣка. Я…я, пожалуй, заплачу…

Дуня — вспыхнувъ.

Ничего мнѣ вашего не надо, баринъ!

Сидорычъ,

Дура! бери! Вашеское благородіе…

Дуня.

Полно вамъ, тятенька! стыдно вамъ… и словно вы меня не знаете! Никогда я этой торговли не водила и водить не буду; а острастку его благородію за обиду дать не грѣхъ.

Семенъ.

Впрочемъ, коли не угодно теперь къ мировому, позвольте записать ваше имя-съ и мѣстожительство… вамъ на домъ повѣсточку пришлютъ.

Колечкинъ.

Идемте къ мировому!

Сидорычъ.

Дуня…

Дуня.

Тятенька! я вамъ сказала, оставьте!

Всѣ уходятъ, кромѣ Сидорыча.

IX.

СИДОРЫЧЪ одинъ, потомъ ДМИТРІЙ, потомъ ЛЕНА. Сидорычъ.

Что это за народъ сталъ нонѣшній, — и не поймешь ихъ совсѣмъ. Баринъ на видъ такой важный, можетъ, еще енаралъ какой, а она съ нимъ судится! Оно что говорить: коли обидѣлъ; — за что дѣвушку обижать?…. да вѣдь деньги давалъ, а съ деньгами-то и безъ хлопотъ-бы, и безъ брани! лучше съ деньгами-то.

Дмитрій — ввозращаясь.

Что-жъ ты, старый, не идешь? Ты у насъ тоже свидѣтелемъ будешь.

Сидорычъ.

Кто-жъ за меня сторожить станетъ?

Дмитрій.

Деревья-то небось не унесутъ, а для начальства по дорогѣ Ѳеодулыча попросимъ.

Въ глубинѣ появляется Лена. Сидорычъ.

Вотъ она, барышня-то!

Дмитрій.

Да иди скорѣй… догоняй.

Лена.

Куда вы?

Сидорычъ.

Къ мировому.

Уходитъ. Между вторымъ и третьимъ дѣйствіемъ проходитъ недѣля.

ТРЕТЬЕ ДѢЙСТВІЕ.

I.

Декорація перваго дѣйствія. Колечкинъ — одинъ; онъ сидитъ задумавшись, потомъ какъ-бы прерывая потокъ мыслей. Ахъ, да! — какъ подумаешь, какъ все это на свѣтѣ дѣлается, вникнешь, познаешь, такъ сказать, весь этотъ круговоротъ, — видишь, что все это суета и суета, и вздоръ… вся эта наша жизнь… Сегодня ты здоровъ и бодръ, а завтра, можетъ бытъ, ты на одрѣ смерти лежать будешь… Сегодня ты веселъ, доволенъ, и съ начальникомъ посмѣялся, и съ подчиненнымъ пошутилъ, — а кто поручится, что завтра тебѣ не будетъ противно глядѣть на весь міръ божій и не повѣсишь ты своего носа, и не загрустишь?… Сегодня ты гордъ и спокоенъ, и всякому ты наставленіе готовъ прочитать, какъ вести себя, и обо всемъ прочемъ!… а завтра — кто знаетъ? еще тебѣ наставленье прочтутъ… и будешь ты приниженъ. и хорониться станешь отъ людей… Вотъ идешь ты по дорогѣ, — походка у тебя твердая, шагъ у тебя смѣлый, да ступилъ ты маленько въ сторону, криво, — и вдругъ разверзлась предъ тобой бездна! полетѣлъ ты туда стремглавъ! все глубже, да глубже, и уцѣпиться не за что!… только тебѣ и останется что: зажмурь глаза да читай молитву, чтобъ не расшибло тебя въ дребезги…Тьфу!! даже голова кружится… Степанъ!…

II.

СТЕПАНЪ и КОЛЕЧКИНЪ. Степанъ — входя.

Еще не приносили.

Колечкинъ.

Что это ты отвѣчаешь, когда я еще ничего не спросилъ?

Степанъ.

Каждый день по нѣсколько разъ про газету спрашиваете, такъ ужъ я знаю.

Колечкинъ.

Ничего ты не знаешь. Что мнѣ газета? боюсь я ее, что-ли? Да, — что бишь я хотѣлъ? да… сегодня на дворѣ какъ?

Степанъ — глянувъ въ окно.

Какъ? — солнце.

Колечкинъ.

Не холодно?

Степанъ.

Какой теперь холодъ!

Колечкинъ.

И вѣтру нѣтъ?

Степанъ.

Нѣтъ и вѣтру…

Колечкинъ.

Хорошо, или себѣ. Да, — такъ вотъ что я хотѣлъ, а ты про газету. Когда газету принесутъ, ты долженъ самъ сейчасъ мнѣ подать; ты ужъ знаешь…что мнѣ спрашивать?.. Иди.

Степанъ уходить.

III.

Колечкинъ — одинъ.

Всякаго-то лакея опасаешься; точно онъ тебя насквозь видитъ… Гм…грамотный тоже; всѣ теперь грамотные!… тоже, чай, въ вѣдомости заглянуть чортъ дергаетъ. Нѣтъ-ли тамъ скандальчика какого?…не описывается-ли тамъ, какъ этакъ почтеннаго отца семейства за дерзость къ мировому таскали?… Тьфу, ты чортъ! но изъ чего я волнуюсь?… что тутъ? — ни мѣста я не лишенъ, ни денегъ, ничего такого, умру — все забудется! куда раньше забудется! — а нѣтъ, не могу; вотъ думается, да и все тутъ!… И по Невскому-то идешь, прахъ его возьми, такъ, коли кто на тебя взглянетъ, противно становится… Словно вотъ всякій тебѣ сказать хочетъ: «а! это вы, господинъ Колечкинъ, котораго къ мировому таскали за то, что онъ къ горничной дѣвицѣ подъѣзжалъ? а! такъ это вы, Павелъ Ивановичъ, къ горничнымъ пристаете?.. позвольте-ка на васъ, Павелъ Ивановичъ, хорошенько посмотрѣть; какой вы такой?» Господи боже, помилуй насъ!

IV.

ЗАВИХРУЕВЪ и КОЛЕЧКИНЪ. Завихруевъ — входя.

Что случилось? здравствуй!

Колечкинъ.

Пожалуйста, тише. (Оглядываясь.) Я скрываю отъ своихъ-то.

Завихруевъ.

Перепугалъ ты меня. Сижу я у себя, въ Новой Деревнѣ, на крылечкѣ, чаёкъ попиваю съ наливочкой, — вдругъ письмо… полно, мнѣ-ли? не отъ кого мнѣ получать-то! хе, хе, хе… раскрываю…что это? — «Пріѣзжай, какъ можно скорѣй, не то я погибъ и уничтоженъ…пріѣзжай и спаси. — Твой Павелъ Колечкинъ»…Что это значитъ?

Колечкинъ.

Значитъ: пріѣзжай и спаси; чего-жъ тебѣ еще?

Завихруевъ.

Да въ чемъ погибель-то?

Колечкинъ.

Въ чемъ? языкъ не поворачивается выговорить.. Такая, братецъ ты мой, случилось со мной вещь, — сохрани богъ и помилуй всякаго. Меня къ мировому таскали.

Завихруевъ.

Къ мировому?

Колечкинъ.

Что это у тебя за глотка такая! ей богу, не понимаю. Я тебѣ нарочно говорю, что дома не знаютъ, а ты кричишь, какъ разнощикъ.

Завихруевъ.

Да что-жъ къ мировому? Что за бѣда?

Колечкинъ.

Ты сперва все выслушай, — тогда и говори. Я, видишь-ли, вотъ я: Павелъ Ивановичъ Колечкинъ, — приговоренъ къ трехдневному аресту за оскорбленіе чести, вотъ ты и расхлебывай.

Завихруевъ.

Какъ-же такъ?

Колечкинъ.

Да такъ-ли, не такъ-ли, а приговоренъ!.. Садись, Я тебѣ все разскажу. (Садятся.) На прошлой недѣлѣ меня разсердилъ племянникъ, Николашка Рубановъ, и вздумай я дать ему хорошій урокъ: къ суду его притянуть за личную обиду. Живетъ онъ теперь въ Павловскѣ, тамъ и жалобу надо было подавать, туда я и поѣхалъ. Ну, лѣто, — иду по саду, сѣлъ на лавочку; сторожъ тутъ какой-то ходитъ, инвалидъ ветхій, только съ дочкой; а дочка… какъ тебѣ сказать… хоть изъ горничныхъ, но видно изъ хорошихъ, чисто такъ одѣта… тоже сѣла рядышкомъ.

Завихруевъ.

Хорошенькая?

Колечкинъ.

То-то, смазливенькая… Ну, тары да бары, козлы да бараны… затѣялся у насъ съ ней разговоръ.

Завихруевъ.

Ишь его!… старый шутъ!

Колечкинъ

Да ты не подумай, чтобы что… разговоръ самый деликатный.

Завихруевъ.

Какъ-же, какъ-же… чай, о священномъ писаніи говорили.

Колечкинъ.

Ну, хоть и не о священномъ писаніи… Только вѣдь не то, чтобы этакъ грубо… а такъ все шуточкой, да прибауточкой.

Завихруевъ.

Знаю, знаю твои подходцы.

Колечкинъ.

Да что, братъ: понравилась… такъ шельма понравилась — денегъ не жаль… Что жъ? вѣдь не ударилъ я ее, — опять таки, и не графиня она какая; а поди-жь ты, какъ обидѣлась!.. я ее урезонивать — нѣтъ!…Тутъ, откуда ни возьмись, женихъ ея ввязался, еще какой-то свидѣтель: «мировой, говорятъ, недалеко!..» Какъ мы туда пришли, онъ въ десять минутъ все дѣло обстряпалъ: три дня ареста, и разговаривать нечего.

Завихруевъ.

Не имѣлъ права; по закону права не имѣлъ!

Колечкинъ.

По закону!! много ты знаешь законы, сидя въ таможенномъ департаментѣ.

Завихруевъ.

Теперь, братъ, развѣ въ царствіи небесномъ безъ законовъ обойдешься. Сиди, гдѣ хочешь, а законы знай. Ужъ, конечно, я такъ по твоему не попался-бы! Фефёла! Фефёла!

Колечкинъ.

Эхъ, даже слушать досадно!… Ну что-жь-бы ты сдѣлалъ?

Завихруевъ.

Вѣдь ты говорить, что ты ее урезонивалъ?

Колечкинъ.

Ну, урезонивалъ.

Завихруевъ.

А тебя за резонъ — изъ гвардіи да въ гарнизонъ?! Хе, хе… гдѣ-жь это видано?

Колечкинъ — съ досадой.

Ахъ, право, резонъ, резонъ!… Это такъ говорится… А какой резонъ? понятное дѣло, денежное предложеніе, и все этакое…

Завихруевъ.

Можетъ, еще и ругнулъ при этомъ?

Колечкинъ.

То есть — какъ ругнулъ!? я ей въ глаза ничего… атакъ про себя сказалъ… Какъ очень ужъ приставать стали… сказалъ; «со всякой, молъ, сволочью стану я судиться!…»

Завихруевъ.

Да… ну, это того… Тогда ужъ лучше надо было тягу! въ кусты… подъ благовиднымъ предлогомъ, что-ли: «позвольте, молъ, сударыня… я сейчасъ; отлучиться мнѣ…»

Колечкинъ.

Уйдешь отъ нихъ, какъ-же! такъ вѣдь вцѣпились, какъ будто они ждали этого! Не драться же мнѣ съ ними, какъ подъ конвоемъ повели.

Завихруевъ.

Вотъ канальство!

Колечкинъ.

Ты пойми положеніе: чувствуешь себя этакъ чиновнымъ человѣкомъ, у начальства на хорошемъ счету, семья у тебя въ почтеніи, — и вдругъ ты передъ шлюхой какой-то, передъ горничной, мальчишкой поставленъ!… Что со мной было — и сказать не съумѣю… Вижу — кругомъ народъ, всѣ на тебя, какъ на звѣря, смотрять; мировой усовѣщиваетъ, тотъ хихикаетъ, этотъ лупни вылупилъ, — а горничная да женихъ ея, слесаришка, такъ и напираютъ, такъ и напираютъ… Кажется, въ эту му нуту будь подъ рукой пистолетъ или что…

Завихруевъ.

Тсс…

Колечкинъ.

А какъ сказалъ онъ: натри дня къ аресту, — такъ меня обухомъ по лбу!

Завихруевъ.

Да ты-бы ей сейчасъ денегъ предложилъ за безчестіе…

Колечкинъ.

Предлагалъ — не беретъ!

Завихруевъ.

Денегъ не беретъ? ахъ, бестія!

Колечкинъ.

Такъ вотъ, какъ ошпаренный, и хожу съ тѣхъ поръ; разныя скверныя мысли къ голову лѣзутъ… Спять лягу, такъ и во снѣ-то все этакое снится: то будто въ солдаты меня отдаютъ… а вчера, такъ вѣдь какая гадость… вижу, точно я опять въ семинаріи на старшемъ курсѣ и ректоръ будто меня отодрать собирается… Какъ-же это? думаю… вѣдь это давно было? вѣдь какъ-же, у меня теперь и жена, и дочь, — и вдругъ! насилу очнулся… Ну, думаю, славу богу, во снѣ… Значитъ, ничего такого нѣтъ, все вздоръ… анъ тутъ тебѣ, словно дьяволъ какой шепчетъ: нѣтъ, еще есть, еще есть… насидишься подъ арестомъ!… и пошелъ тебя червякъ точить, и пошелъ точить…

Завихруевъ.

Чудеса!

Колечкннъ.

Вѣдь знаю я, что ничего изъ этого не вышло: и со службы меня не выгнали, и въ семействѣ я все тоже… и носъ, и ротъ на мѣстѣ… ну, ничего, рѣшительно ничего! — а вотъ чувствую, что словно меня всего на изнанку выворотили… Временемъ такое зло находитъ, что проклялъ-бы всѣхъ… Вѣдь вотъ, думаю, — пять минутъ разницы… пять минутъ или я попозже или пораньше, — не сидѣлъ бы я съ этимъ дьяволомъ на лавочкѣ, и все было-бы по прежнему, ничего бы этого не было… и веселъ былъ-бы, и гордъ… и смѣялся-бы, и спалъ-бы покойно… Такъ не вернешь, — ни за какія деньги не вернешь.

Завихруевъ.

Отчего не вернешь? можно! апелируй въ мировой съѣздъ!

Колечкинъ.

Зачѣмъ? чтобъ опять на пытку?

Завихруевъ.

Можетъ, и оправдаютъ.

Колечкинъ.

Такъ, здорово живешь?

Завихруевъ.

Нѣтъ, есть этакіе пункты въ законахъ, когда проступокъ въ вину не вмѣняется.

Колечкинъ.

Какіе это пункты? гдѣ ты ихъ вычиталъ?

Завихруевъ.

Въ законахъ. Первое: проступки, совершенные въ сумасшествіи, въ припадкахъ болѣзни… напримѣръ, въ бѣлой горячкѣ, въ старческой немочи…

Колечкинъ.

Тьфу ты! я съ нимъ, какъ съ умнымъ человѣкомъ говорю, а онъ.

Завихруевъ.

Ну… ну…

Колечкинъ.

Что-жъ мнѣ такъ самому и объявить: господа судьи, я изъ ума выжилъ… или — въ бѣлой горячкѣ находился!?

Завихруевъ.

Кто тебѣ велитъ!

Колечкинъ.

Смѣйся вонъ надъ Голубковымъ, коли тебѣ охота. Онъ на третьей недѣлѣ въ тюрьмѣ сидѣлъ, и очень доволенъ; а мнѣ до того-ли!… Теперь отрѣзанъ ломоть — не приставишь! Одно только и остается: садись подъ арестъ и сиди, какъ сычъ, да помалчивай, чтобъ огласки больше не было.

Завихруевъ.

Какъ-же я-то тебя спасу!

Колечкинъ — озираясь.

А вотъ какъ… Пуще всего мнѣ, чтобъ дома объ этомъ какъ не пронюхали. Ну, дочь на выданьи, разсуди ты это… Такъ ужъ я нѣсколько разъ былъ у судебнаго пристава, — словомъ, вездѣ, гдѣ нужно, и упросилъ, чтобъ всѣ повѣстки и все по этому дѣлу носили къ тебѣ на квартиру, а не сюда.

Завихруевъ.

Ну?

Колечкинъ.

А своимъ сказалъ, что командировку получилъ, на недѣлю ѣду въ Новгородъ. Такъ я хочу пока къ тебѣ переѣхать… отъ тебя и арестъ этотъ проклятый высижу… Живешь ты отъ насъ далеко; у тебя-же теперь квартира пустая, кромѣ дворника, никто этого и знать не будетъ; дворникъ же твой никогда здѣсь не бываетъ… такъ чтобъ оно безъ разговору и въ лакействѣ…

Завихруевъ.

Хорошо, хорошо… Кухарка-то вотъ со мной на дачѣ, обѣдъ-то придется изъ кухмистерской брать.

Колечкинъ.

Странный ты человѣкъ! до обѣда-ли мнѣ теперь, когда я мѣста въ своемъ домѣ не найду?.. У меня ужъ всѣмъ сказано, что я сегодня и уѣзжаю; не приди ты теперь, я-бы куда-нибудь въ гостинницу переѣхалъ.

V.

ТѢ-ЖЕ и ГОЛУБКОВЪ, потомъ СТЕПАНЪ. Колечкинъ/

А! — Голубковъ… что пришелъ?

Голубковъ — кланяясь, передаетъ бумаги.

Бумаги принесъ-съ, которыя приказывали, что съ собой возьмете-съ.

Завихруевъ — Голубкову.

Здравствуйте, почтенный, здравствуйте! Давненько васъ не видалъ; какъ поживаете?

Голубковъ.

Слава богу-съ…

Завихруевъ.

Какъ-же это слава богу? вы, говорятъ, невзгодамъ подвергаетесь, въ тюремныхъ заключеніяхъ посиживаете?

Голубковъ — вздохнувъ.

Сидѣлъ-съ.

Завихруевъ.

Мнѣ вотъ Павелъ Ивановичъ разсказывалъ.

Голубковъ.

Павелъ Ивановичъ, конечно, смѣются… только что-же-съ? Я говорю, Петръ Саввичъ, съ кѣмъ-же грѣха не случается? кто-же, помилуйте, за себя поручиться можетъ?

Завихруевъ.

Никто… никто… совершенная истина! всѣ подъ богомъ ходимъ!

Голубковъ.

Именно-съ, подъ богомъ. Иной разъ и самъ не ожидаешь, какъ громъ грянетъ.

Завихруевъ.

Все свыше!

Голубковъ.

Точно такъ-съ.

Завихруевъ.

А Павелъ Ивановичъ смѣется?

Голубковъ.

Смѣются-съ.

Завихруевъ — Колечкину.

Не хорошо, не хорошо, Павелъ. Берегись, братъ! чему посмѣешься, тому и поработаешь. Не хорошо чужому горю смѣяться.

Колечкинъ.

Перестань, пожалуйста.

Завихруевъ — Голубкову.

Говорятъ, вы даже остались довольны тюрьмой-то?

Голубковъ.

Опять-же это все въ насмѣшку-съ… Тоже на счетъ этой цѣпи: Павелъ Ивановичъ говорятъ, будто тамъ на цѣпь сажаютъ; такъ я имъ докладывалъ, что напротивъ того-съ, очень прилично… и генерала посадить, такъ ничего не скажетъ.

Завихруевъ.

Слышь, Павелъ?

Колечкинъ.

Оставь ты меня въ покоѣ!

Степанъ — входя.

Барыня приказали спросить: фрачную пару прикажете положить?

Завихруевъ.

А!… ужъ у тебя и укладываются… Смотри, крѣпокъ-ли чемоданъ?… выдержитъ-ли дорогу-то?

Колечкинъ.

Ну, вотъ еще!

Завихруевъ.

То-то; чтобъ не развалился… не то — мой возьми; съ моимъ хоть за двадцать тысячъ верстъ поѣзжай.

Колечкинъ.

Ахъ, господи! не въ Сибирь-же меня ссылаютъ!

Завихруевъ.

Ладно, ладно… что-жь ты сердишься?

Степанъ.

Какъ-же прикажете?..

Колечкинъ.

Да! ты про фрачную пару?.. (Завихруеву.) Какъ думаешь?.. брать-ли?

Завихруевъ.

Разумѣется, разумѣется… всегда можетъ понадобиться. Вотъ и Голубковъ скажетъ; онъ человѣкъ бывалый, онъ это долженъ знать.

Голубковъ.

Непремѣнно-съ нужно взять, Павелъ Ивановичъ. Случись къ губернатору поѣхать или куда… какъ-же-съ безъ фрака? безъ фрака нельзя съ.

Колечкинъ — Степану.

Пускай положитъ.

Завихруевъ.

Я-бы совѣтовалъ кстати ужъ и мундиръ прихватить.

Колечкинъ — съ отчаяніемъ.

Зачѣмъ-же мундиръ?

Завихруевъ.

Ну, все таки ты петербургскій, и лицо замѣтное; можетъ, для тебя тамъ праздникъ какой устроятъ или обѣдъ… общество, чай, тоже тамъ взыскательное… въ собранье попадешь…

Колечкинъ.

Въ какое собранье?

Завихруевъ.

Въ дворянское.

Колечкинъ — Степану, угасающимъ голосомъ.

Скажи, чтобъ и мундиръ положила.

Завихруевъ.

И ордена.

Колечкинъ — такъ-же.

И ордена.

Степанъ уходитъ Завихруевъ — глядя на часы.

Однако, тебѣ скоро и ѣхать пора; половина второго.

Колечкинъ.

Правда; такъ вотъ что, голубчикъ! будь другъ, окажи услугу! Степанъ-то занятъ, такъ некому… тыбы сходилъ, карету-бы привелъ… Сдѣлай милость.

Голубковъ.

Прикажете, Павелъ Ивановичъ, я сбѣгаю.

Колечкинъ.

Нѣтъ; ты мнѣ нуженъ. Захвати-ка эти бумаги, да ступай въ кабинетъ; подожди меня тамъ.

Голубковъ.

Слушаю-съ.

Уходитъ. Колечкинъ — съ досадой.

Что ты со мной дѣлаешь, извергъ!? ну, что ты со мной дѣлаешь?.. скажи ты, ради Христа!

Завихруевъ.

Ничего не дѣлаю.

Колечкинъ.

Я изъ силъ выбиваюсь, мечусь, какъ бѣсъ передъ заутреней, чтобъ концы схоронить, — а онъ!.. смотри, пожалуйста: развелъ бобы съ канцеляристомъ о тюремномъ заключеніи… И къ какому дьяволу приплелъ ты мундиръ и ордена?.. ты-бы ужъ и женинъ капотъ мнѣ въ чемоданъ уложилъ… Право, хоть-бы при лакеѣ-то поостерегся.

Завихруевъ.

Ахъ. братецъ, этакъ подозрѣнія меньше.

Колечкинъ.

Извергъ! сходи за каретой, дай мнѣ хоть немножко оправиться. Только и жду, что ты брякнешь такое что нибудь, послѣ чего надо будетъ сквозь землю провалиться.

Завихруевъ.

Ну, хорошо, — ты разстроенъ; я вижу, ты разстроенъ… Хорошо, я не скажу ни слова, я ухожу. До свиданья! прощай!

Колечкинъ.

Прощай.

Завихруевъ уходитъ.

VI.

КОЛЕЧКИНЪ, потомъ СТЕПАНЪ. Колечкинъ — одинъ.

Бываютъ разныя несчастья у людей: иной захвораетъ сильно, у другого кто изъ близкихъ умретъ, обокрадутъ, что-ли, или пожаръ сдѣлается, — наконецъ, даже если за штатомъ кого оставятъ и службы лишатъ; — все-жь-таки у человѣка-то остается утѣшенье, что можетъ онъ всякому про это несчастье разсказать, и всякій его пожалѣетъ, и погрустятъ надъ нимъ, и поплачутъ… Но какъ ты страдать страдаешь, а никому объ этомъ не смѣй ни гу-гу, — и страданья-то свои прячь да скрывай, чтобы кто не примѣтилъ… вотъ это. я вамъ скажу, трагедія!.. Господи! чего-бы, кажется, не далъ, чтобъ заснуть теперь крѣпкимъ сномъ да такъ-бы и проспать… и проспать-бы… и проснуться, чтобъ все это было ужъ позади, — чтобъ за прошлое все это почитать… и чтобъ всякую-то память объ этомъ навѣкъ отшибло…

Степанъ — входитъ съ газетой.

Вотъ-съ газета.

Колечкинъ — беретъ газету.

Гм… ступай; мнѣ ничего не нужно… (Степанъ уходитъ.) Каждый день, когда беру въ руки эту газету, морозъ по кожѣ подираетъ. Пропечатали, или не пропечатали?.. Видѣлъ я, хорошо видѣлъ, какъ тамъ у судьи какой-то бѣлобрысенькій, рожа этакая скверная, все въ книжечку что-то карандашемъ записывалъ да посмѣивался. Чуетъ мое сердце, что не минетъ меня и эта чаша… Пропечатаютъ — да еще расцвѣтятъ! тогда хоть въ гробъ ложись. До сихъ поръ еще ничего не было; ну-ка, что-то сегодня?.. развернуть страшно.

Осторожно осматривается и развертываетъ газету; но, не успѣвши прочитать, быстро комкаетъ ее, потому-что дверь отворяется и входитъ Рубановъ. Оба смущены встрѣчей.

VII.

КОЛЕЧКИНЪ, РУБАНОВЪ, потомъ ЛЕНА. Рубановъ.

Дядюшка!

Колечкинъ.

Здравствуйте… здравствуйте!

Рубановъ.

Вы… вы, конечно, удивлены, что послѣ нашего послѣдняго разговора, я все-таки прихожу къ вамъ?

Колечкинъ.

Я, Николай Александровичъ, ничего… Только если вы думаете… я не таковъ, чтобы…

Рубановъ.

Зачѣмъ-же вы газету-то комкаете?

Колечкинъ.

Это вчерашняя…

Рубановъ.

Да комкаете вы ее зачѣмъ?

Колечкинъ.

Тебѣ вѣдь, чай, сегодняшнюю нужно?.. Куда бишь я ее дѣвалъ, — сегодняшнюю-то? (Ищетъ.) Вотъ пропасть какая… не найду…

Рубановъ.

Не безпокойтесь, дядюшка, я читалъ сегодняшній номеръ.

Колечкинъ.

Читалъ?

Рубановъ.

Да.

Колечкинъ.

Петербургскія вѣдомости?

Рубановъ.

Петербурскія.

Колечкинъ.

Что-жъ тамъ ничего нѣтъ… этакого… неприличнаго?

Рубановъ.

Не знаю, не замѣтилъ.

Колечкинъ.

Разумѣется, Николаша… Я, разумѣется, человѣкъ вспыльчивый… ну, и года мои… не привыкъ себя сдерживать… Ты очень не осуждай… мало-ли чего не скажешь подъ сердитую руку! коли этакъ, братъ, всякое лыко да въ строку, такъ вѣдь и житья никому не будетъ… Понимаешь ты меня?

Рубановъ.

Я вижу, дядюшка, что вы чѣмъ-то сильно встревожены сегодня.

Колечкинъ.

Я вотъ что… я захлопотался! ѣду сегодня… Тутъ укладка, тамъ дѣло, все надо сообразить.

Рубановъ.

Вы ѣдете? куда?

Колечкинъ.

Но службѣ… командировку получилъ:

Рубановъ.

Что вы, дядюшка? какую жъ это командировку?

Колечкинъ.

Ты меня извини… мнѣ некогда… (Кличетъ.) Лена! (Рубанову.) Она тебѣ скажетъ… (Кличетъ.) Лена, поди сюда…

Лена — за сценой.

Сейчасъ, папаша… (Входитъ и поражена, увидавъ Рубанова.) Коля!?

Колечкинъ.

Побудь ты съ нимъ, займи его. Мнѣ еще надо бумаги отобрать. Пора вѣдь и ѣхать… я ужъ и за каретой послалъ…

Рубановъ.

Да что вы со мной церемонитесь!

Колечкинъ.

Я… Я сейчасъ… (Идетъ, потомъ возвращается и отводить Рубанова къ сторону.) Послушай, Николаша, если ты прочиталъ въ газетахъ что нибудь этакое нехорошее, — не говори ей, ради бога… Эти газетёры, будь имъ пусто, такой народъ… никакой въ нихъ ни совѣсти, ни стыда! Иной разъ и не расчухаетъ хорошенько: что и почему?.. Какъ подхватитъ съ вѣтру, такъ и ляпаетъ! а дураки всему повѣрить готовы. Пожалуйста, не вѣрь всему, что прочитаешь… пожалуйста…

Уходитъ.

VIII.

ЛЕНА и РУБАНОВЪ. Рубановъ.

Онъ рехнулся.

Лена.

Я сама его не узнаю съ нѣкотораго времени.

Рубановъ.

Съ нимъ положительно происходитъ что-то необыкновенное… Я шелъ къ вамъ наобумъ; думаю, встрѣчусь, — такъ встрѣчусь, побранюсь — такъ побранюсь; можетъ быть, и не застану дома. Отворяю дверь, и перваго, кого встрѣчаю, — дядюшку! Я таки немножко смутился! но вижу, онъ смущенъ еще больше: комкаетъ газету, любезничаетъ, заискиваетъ, чуть не проситъ прощенья… Что за перемѣна декораціи?

Лена.

Я вамъ говорю, онъ совсѣмъ переродился послѣ поѣздки въ Павловскъ. Все какъ-то мраченъ и разстроенъ; но за то со мной и съ мамашей милъ… да, именно милъ… даже предупредителенъ.

Рубановъ.

Прекрасно.

Лена.

Ну что-жъ, вы были у мирового? справлялись?

Рубановъ.

И не думалъ.

Лена.

Вѣдь вы-же хотѣли?

Рубановъ.

Надо-жъ было васъ какъ нибудь успокоить… Вы вообразили себѣ, что ужъ если Павелъ Ивановичъ поѣхалъ подавать на меня жалобу, тахъ я сейчасъ и погибъ. Вы уѣхали изъ дому, не сказавши никому ни слова, напугали Варвару Петровну, все изъ-за того, чтобъ предупредить меня^ спасти отъ грозящей гибели, — а я вамъ такъ съ перваго-же слова и объяви, что спасать не отъ чего!…Надо-же было васъ хоть на время оставить въ пріятномъ заблужденіи, что вы все-таки сдѣлали дѣло.

Лена.

Опять вы…

Рубановъ.

Хоть ради тѣхъ честныхъ желаній, которыя васъ къ нему побудили. Между нами будь сказано, вы пріѣхали тогда ужасно некстати; у меня работы былъ цѣлый ворохъ, и я едва-едва съ ней справился въ недѣлю.

Лена.

Такъ вы не видали, ни этого сторожа, ни его дочери? и не спрашивали ихъ, зачѣмъ папаша повелъ ихъ къ мировому?

Рубановъ.

Какой тутъ интересъ, когда мнѣ даже прогуляться по саду было некогда!

Лена.

И повѣстки отъ мирового не получали?

Рубановъ.

Никакой.

Лена.

Ничего не понимаю.

Рубановъ.

Когда нибудь все поймемъ. Теперь война у насъ въ разгарѣ, а пока довольно и того, что, под видимому, занятая нами позиція выгодна. Непріятель избѣгаетъ стычки и отступаетъ въ кабинетъ: всѣмъ этимъ надо пользоваться… Ну-съ, — какія завоеванія вы сдѣлали съ тѣхъ поръ, какъ мы не видались?

Лена.

Ахъ, никакихъ! — напротивъ, моя твердость съ каждымъ днемъ все больше и больше расшатывается.

Рубановъ.

Неужели?

Лена.

Мнѣ ужасно жаль мамашу.

Рубановъ.

А что?

Лена.

Вы были правы… Тотъ разъ я моимъ бѣгствомъ ее до того напугала, что она едва-едва не слегла въ постель… Я знаю, если я оставлю ихъ совсѣмъ, если пойду въ гувернантки… это ее убьетъ!

Рубановъ.

Такъ и не надо, голубушка, и не надо… особенно теперь, когда, кажется, вѣтеръ подулъ въ нашу сторону. Вы знаете мое правило: крайнія мѣры только въ крайнемъ случаѣ, — можно миролюбиво, лучше миролюбиво.

Лена.

Такъ вы думаете?..

Рубановъ.

Я думаю, что теперь самый лучшій моментъ для генеральнаго сраженія. Я узналъ навѣрно, что съ осени откроются курсы для женщинъ, и если Павелъ Ивановичъ миролюбиво согласится, чтобъ вы ихъ посѣщали, — такъ вѣдь послѣ такой побѣды всѣ остальныя будутъ ни почемъ.

Лена.

А вы разсчитываете на побѣду?

Рубановъ.

Развѣ можно на что-нибудь разсчитывать въ такой безсмысленной вещи, какъ война?.. Чѣмъ больше дѣйствуешь зря, да очертя голову, тѣмъ лучше. Я разсчитывалъ не встрѣтить здѣсь сегодня Павла Ивановича, а первымъ встрѣтилъ именно его; я разсчитывалъ, что если встрѣчу, то выйдетъ баталія, а вышло лобызаніе. Вотъ вы и предугадывайте, на что можно разсчитывать, на что нельзя…

Лена.

Да, послушайте, подивилась и я, какъ васъ вдвоемъ здѣсь застала. У насъ, бывало, до сихъ поръ изъ-за васъ только споры да выговоры, — двухъ словъ съ вами лишнихъ не скажи; а тутъ самъ зоветъ, чтобъ я васъ занимала… удивительное дѣло!

Рубановъ.

Знаете, что я подозрѣваю?

Лена.

Что?

Рубановъ.

Ему вѣрно дали за что-нибудь хорошій нагоняй по службѣ.

Лена.

Какъ-же это меня-то касается?

Рубановъ.

Это вліяетъ… на все вліяетъ. Возьмите даже цѣлыя государства: будь хоть какое угодно жестокосердное, а объявятъ ему войну, да дадутъ хорошую трепку, — сейчасъ появляются либеральныя реформы. Впрочемъ, что-жь это я съ вами болтаю и забылъ спросить о главномъ: куда онъ ѣдетъ?

Лена.

Говоритъ, что въ Новгородъ.

Рубановъ.

Въ командировку?

Лена.

Кажется.

Рубановъ.

Какую-же онъ можетъ получить командировку?.. Что за вздоръ?

Лена.

Ничего не знаю.

Рубановъ.

И сегодня?

Лена.

Сейчасъ даже; мамаша ужъ и чемоданъ уложила.

IX.

ТѢ-ЖЕ и ВАРВАРА ПЕТРОВНА. Варвара Петровна.

Вотъ это. мило, Коля, что пришелъ! вотъ это любезно… Давно-бы такъ! Что за ссоры между родными… И чего вѣдь не выдумали: въ судъ идти, къ мировому! Какое дѣло постороннему человѣку до нашихъ семейныхъ споровъ?.. Ну, что? видѣлся ты съ нимъ?

Рубановъ.

Видѣлся, тетя, какъ-же.

Варвара Петровна.

Ну, что? помирились?

Рубановъ.

А ей богу, не знаю.

Варвара Петровна.

Какъ, не знаешь?

Рубановъ.

Да такъ, не знаю… Разговоръ былъ — и даже, можно сказать, очень мягкій разговоръ; но о перемиріи никто и не заикался…

Варвара Петровна.

Ну хорошо, хоть такъ: худой миръ лучше доброй ссоры. Пожалуйста, ужъ ты его больше не раздражай; онъ теперь все чѣмъ-то озабоченъ, даже жаль смотрѣть на него. Скучный такой, на себя не похожъ…

Рубановъ.

Тетя милая! этимъ-то и пользоваться… Какъ онъ станетъ опять на себя-то похожъ, такъ ужъ у него ничего не добьешься.

Варвара Петровна.

Ну вотъ, ну вотъ, чуть на порогъ и ужъ опять что-то затѣваетъ!.. Я тебя еще и за Лену не бранила: какъ меня перепугала эта поѣздка въ Павловскъ! — опомниться не могла…

Лена.

Мамочка, у насъ былъ уговоръ, чтобъ объ этомъ ни слова.

Варвара Петровна.

Вѣдь я не тебѣ, я ему.

Рубановъ.

Да, вотъ жаловаться-то вы жалуетесь, — а предупредить, чтобъ впредь ничего такого не случилось, не хотите.

X.

ТѢ-ЖЕ и ЗАВИХРУЕВЪ, потомъ СТЕПАНЪ. Завихруевъ.

Ну! всѣ собрались. Мое почтенье!.. Варварѣ Петровнѣ… Еленѣ Павловнѣ… Николаю Александровичу!.. (Рукопожатіе.) А я ужъ и карету приволокъ… (Кличетъ.) Степанъ!.. Прекрасная карета, совсѣмъ на извощичью не похожа… (Входитъ Степанъ.) Снеси-ка тамъ чемоданъ въ карету… (Варварѣ Петровнѣ.) Вѣдь у васъ все готово?

Варвара Петровна.

Готово, уложено…

Завихруевъ — Степану.

Павлу Ивановичу скажи, чтобъ сюда шелъ.

Варвара Петровна.

Да корзинку изъ кухни захвати съ провизіей.

Степанъ.

Слушаю-съ.

Уходитъ. Завихруевъ.

Хорошо ли вы, матушка — Варвара Петровна, все уложили? — чтобъ не растрясло дорогой-то.

Варвара Петровна.

Какой! насилу запихала въ чемоданъ… и куда онъ набралъ съ собой столько всякой всячины? — и книгъ-то, и бумагъ надавалъ… ну, гдѣ ему тамъ читать? и когда?

Завихруевъ.

Дѣловой человѣкъ… привычка такая.

Варвара Петровна.

Вы тоже съ нимъ ѣдете?

Завихруевъ.

Ѣду-съ.

Варвара Петровна.

Пожалуйста, вы присмотрите за нимъ; онъ такой неаккуратный, самъ ни о чемъ не позаботится. Особенно боюсь я за мундиръ, чтобъ не смялся какъ-нибудь… я его на самомъ виду положила; какъ откроешь, такъ сейчасъ тутъ…

Завихруевъ.

Не безпокойтесь, мы его потихонечку вынемъ и повѣсимъ на гвоздикъ.

По сценѣ проходитъ Степанъ. Онъ несетъ большой чемоданъ, корзинку, подушку, картонку съ трехуголкой, другую со шляпой и шпагу въ чехлѣ; корзинку онъ ставитъ на столъ, другія вещи уноситъ. Степанъ.

Вотъ-съ корзина…

Уходитъ. Завихруевъ — ему вслѣдъ.

Осторожнѣй… осторожнѣй!.. шпагу не переломи.

Входитъ Колечкинъ въ дорожномъ платьѣ; черезъ плечо дорожная сумка, въ рукахъ картузъ и перчатки; занимъ Голубковъ.

XI.

ЛЕНА, РУБАНОВЪ, ВАРВАРА ПЕТРОВНА, ЗАВИХРУЕВЪ, КОЛЕЧКИНЪ и ГОЛУБКОВЪ. Колечкинъ — отводя Завихруева къ аванъ-сценѣ.

Поѣдемъ, братъ, поскорѣй отсюда: я чувствую, что разумъ теряю и глупость какую-нибудь сдѣлаю. Давеча меня тутъ Николашка съ газетой засталъ, такъ я чуть-чуть ему всей подноготной не выложилъ, а потомъ гляжу — въ газетѣ ничего.

Завихруевъ.

Поѣдемъ.

Колечкинъ — всѣмъ.

И что-жь, прощайте!

Рубановъ — выступая.

Дядюшка! неужели вы такъ и на прощанье не будете добрѣй?

Колечкинъ.

Я, Николай Александровичъ, зла не помню… Я тебѣ простилъ, богъ съ тобой!

Рубановъ.

Да не о себѣ я говорю.

Лена.

Папаша, какъ-же на счетъ женскихъ-то курсовъ?

Колечкинъ.

Я тороплюсь, чтобы не опоздать, а ты тутъ съ пустяками.

Рубановъ.

Поспѣете, Павелъ Ивановичъ, еще время есть.

Завихруевъ.

Что за курсы? что такое?

Варвара Петровна.

Учиться хочетъ; воспитаніемъ, которое ей дано, недовольна… И зачѣмъ непремѣнно теперь объ этомъ говорить?

Рубановъ — ей тихо.

Вы все испортите.

Завихруевъ.

Учиться?.. это похвально, барышня… очень похвально!.. Что-жь? Павелъ развѣ противъ этого?

Колечкинъ.

Какіе курсы? вѣдь я ничего не знаю…

Рубановъ.

Не знаете, а не спрося отказываете… Такъ я вамъ скажу: лекціи эти будутъ читать учителя гимназій, и для женщинъ исключительно…

Завихруевъ.

Для взрослыхъ?

Рубановъ.

Ну да… для всѣхъ, кто пожелаетъ…

Завихруевъ.

Прекрасная выдумка!.. превосходная выдумка!.. Отчего немножко ума разума не понабраться, если которой охота есть?..

Колечкинъ.

Гдѣ-же это будутъ онѣ… собираться?

Рубановъ.

Въ зданіи гимназіи, — у Аларчина моста.

Колечкинъ

Ну вотъ, у Аларчина моста… даль какая! Ну съ кѣмъ-же мы ее туда будемъ отпускать? Горничная сплошь да рядомъ занята. Степанъ тоже…

Лена — живо.

Ахъ, господи, — одну!

Рубановъ.

Разумѣется…

Колечкинъ.

Когда Лена это говоритъ, такъ оно понятно… но что вы, Николай Александровичъ, ей поддакиваете, такъ ужъ и не знаю, какъ это принять… Какъ будто вы не знаете, что молодой дѣвушкѣ одной идти по улицѣ не только неприлично, да и не безопасно… когда безпрестанно слышишь, что какой-нибудь этакій наглый мужчина… позволяетъ себѣ заговаривать съ дѣвушкой… даже дерзости и непріятности ей дѣлать…

Рубановъ.

Да… мнѣ вчера еще разсказывали: у насъ въ Павловскѣ одинъ такой-то привязался въ саду къ горничной, такъ и отсиживаетъ, чай, теперь подъ арестомъ!

Колечкинъ — тихо Завихруеву.

Поѣдемъ, ради бога!

Завихруевъ — такъ-же.

Полно… ты себя выдаешь… (Громко.) Ха, ха, ха… какъ-же это, какъ-же?.. разскажите!

Рубановъ.

Да такъ-же-съ… онъ было ей дерзости, а тутъ свидѣтели нашлись… она его къ мировому!

Завихруевъ.

Къ мировому?!.. скажите пожалуйста! — каково? Павелъ…

Колечкинъ — вздыхая.

Да!

Рубановъ.

Да еще можете себѣ представить — старикъ!

Завихруевъ.

Старикъ?… А! слышишь, Павелъ! почтенныхъ лѣтъ человѣкъ… Что ты говоришь?

Колечкинъ.

Я ничего не сказалъ.

Варвара Петровна.

А ты вотъ все на молодежь нападаешь… Старики то хуже.

Завихруевъ.

Хуже, матушка — Варвара Петровна, гораздо хуже.

Голубковъ.

Позвольте-съ, этотъ случай я знаю-съ.

Колечкинъ — грозно.

Знаешь? — ты?

Голубковъ.

Да-съ… только, Павелъ Ивановичъ это не въ Павловскѣ было… это въ прошломъ годѣ-съ на набережной… Я какъ сидѣлъ-то-съ, такъ мнѣ одинъ купецъ въ подробности разсказывалъ.

Завирхуевъ — тихо Колечкину.

Слышишь, не ты первый… (Громко.) Во всякомъ случаѣ, молодецъ эта дѣвица… И я даже что вамъ скажу, Николай Александровичъ: я вамъ сочувствую… Не вѣрите? — ей богу… Это прежде бабъ въ терема-то запирали, а теперь совсѣмъ иначе на это смотрятъ… и лучше, право! Потому-что если женщину такъ воспитывать, чтобъ она все за мужа либо за родителей пряталась, такъ случись ей одной остаться, ее и легкимъ вѣтеркомъ снесетъ; а коли она съ дѣтства да привыкла чувствовать себя на своихъ ногахъ, такъ поди-ка сунься къ ней, послѣ самъ наплачешься… Такъ-ли, Павелъ?

Колечкинъ.

Мы опоздаемъ, навѣрно опоздаемъ…

Завихруевъ.

Ну, ѣдемъ, ѣдемъ; что-жь ты горячишься!?

Рубановъ.

А про курсы-то все еще ничего не сказали..

Колечкинъ — Рубанову.

Дѣлайте, что хотите; ступайте, куда хотите; только не задерживайте меня, ради самаго создателя.

Лена.

Такъ вы согласны, папаша?

Колечкинъ.

Согласенъ, согласенъ! Прощайте!

Лена — обнимая его.

Спасибо вамъ, папаша…

Варвара Петровна.

Я тебѣ говорила, что отецъ всегда готовъ сдѣлать тебѣ пріятное, только ты не цѣнишь.

Во время этой послѣдней сцены Колечкинъ нѣсколько разъ уже направляется къ двери, чтобъ уйти, но его постоянно останавливаютъ какимъ нибудь замѣчаніемъ и такимъ образомъ заставляютъ вернуться къ аван-сценѣ. Голубковъ — подавая корзину со стола.

Корзиночку не забудьте-съ.

Колечкинъ.

Это что?

Варвара Петровна.

Ахъ, да, это я приготовила кое-чего съѣстнаго на дорогу: рябчики, сыръ, колбаса.

Колечкинъ.

Не надо, матушка, — зачѣмъ?

Завихруевъ — беретъ корзину.

Давайте, пригодится… (Тихо Колечкину.) Я тебѣ сказалъ, что кухарка у меня на дачѣ.

Идутъ къ двери. Варвара Петровна.

Что-жь адреса ты не оставилъ!?.. куда тебѣ пиписать-то, коли что?

Колечкинъ. — возвращаясь.

Писать?.. да… того… зачѣмъ писать?.. вѣдь не на годъ ѣду.

Идетъ. Голубковъ.

Проводить прикажите, Павелъ Ивановичъ!

Рубановъ.

Да, дядюшка; въ знакъ мира и согласія — и я съ вами поѣду на желѣзную дорогу.

Колечкинъ — опять возвращаясь.

Хотите вы мнѣ сдѣлать великое одолженіе? — не провожайте вы меня никто; оставайтесь вы всѣ дома.

Рубановъ.

Какъ угодно.

Колечкинъ.

Не люблю я этихъ церемоній… Что за проводы?… провожаютъ только мертвеца на кладбище, а я живой человѣкъ. Прощайте! Прощай, Лена… (Цѣлуетъ дочь.) Николаша… (Цѣлуетъ Рубанова). Прощай, Варя…

Цѣлуетъ жену и идетъ къ двери. Завихруевъ.

Стой, стой, стой!… главное-то и забыли.

Колечкинъ — возвращаясь.

Что еще?

Завихруевъ.

По русскому обычаю — присѣсть надо…

Колечкинъ — тихимъ вздохомъ.

Господи!

Варвара Петровна.

Напиши оттудова… какъ тебѣ… хорошо-ли тамъ будетъ?

Колечкинъ.

Напишу, напишу… Прощайте!

Уходитъ съ нѣкоторой нескрытой поспѣшностью, другіе его провожаютъ. Рубановъ — тихо Ленѣ.

Ну, Леночка, теперь я голову даю на отсѣченіе, что отъ кого-нибудь да трепку онъ получилъ.

↑ Существенная разница французской и русской обработки пьесы, кромѣ значительныхъ измѣненій въ обрисовкѣ лицъ и почти сплошь въ веденіи діалога, заключается, между прочимъ, въ томъ, что во французской пьесѣ пріѣзжіе родители ограничиваютъ, сообразно своимъ провинціальнымъ привычкамъ, богатую обстановку зятя, стѣсняютъ его роскошь; въ русской-же пьесѣ, наоборотъ, родители вносятъ въ скромную обстановку довольства, русскія помѣщичьи привычки къ роскоши, тѣмъ не менѣе, постоянно жалуясь на свое нищенство. Отсюда совершенно своеобразная постановка всѣхъ сценъ. Мотивъ отказа Грумину въ рукѣ Лизы, знакомство и разговоры этой молодой пары и отношенія къ нимъ Саввушки тоже совершенно отличны отъ французскихъ.
↑ Въ Москвѣ этой драмѣ тоже не посчастливилось. Не смотря на успѣхъ, она сыграна была только одинъ разъ, потому что игравшій главную роль въ пьесѣ артистъ Полтавцевъ вскорѣ послѣ того скоропостижно умеръ.

[1] Существенная разница французской и русской обработки пьесы, кромѣ значительныхъ измѣненій въ обрисовкѣ лицъ и почти сплошь въ веденіи діалога, заключается, между прочимъ, въ томъ, что во французской пьесѣ пріѣзжіе родители ограничиваютъ, сообразно своимъ провинціальнымъ привычкамъ, богатую обстановку зятя, стѣсняютъ его роскошь; въ русской-же пьесѣ, наоборотъ, родители вносятъ въ скромную обстановку довольства, русскія помѣщичьи привычки къ роскоши, тѣмъ не менѣе, постоянно жалуясь на свое нищенство. Отсюда совершенно своеобразная постановка всѣхъ сценъ. Мотивъ отказа Грумину въ рукѣ Лизы, знакомство и разговоры этой молодой пары и отношенія къ нимъ Саввушки тоже совершенно отличны отъ французскихъ.

[2] Въ Москвѣ этой драмѣ тоже не посчастливилось. Не смотря на успѣхъ, она сыграна была только одинъ разъ, потому что игравшій главную роль въ пьесѣ артистъ Полтавцевъ вскорѣ послѣ того скоропостижно умеръ.

[1]

[2]