Кухарка Аксинья Демина (Аверченко)
| Кухарка Аксинья Демина |
| Опубл.: 1911. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 3. Круги по воде. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012. — az.lib.ru • Дешёвая юмористическая библиотека Сатирикона, Выпуск 32, 1911 |
Многие люди солидного, преклонного возраста каким-то образом застревают на одном из ранних периодов своей жизни, и сидят на этом периоде до самой смерти…
У солидного господина есть борода, государственная служба, взрослые дети. Но он, как только выберет свободную минуту, — поймает свою комнатную собачку, привяжет к хвосту бумажку и, бегая за изумленным животным, испытывает самое искреннее, неподдельное веселье. Или он будет стараться закрутить свой серебряный портсигар на поверхности стола так искусно, чтобы портсигар вертелся минуты две. Если ему это не удается — он нервничает, волнуется, а при удаче — рад безмерно и искренно.
Этот человек застрял на восьми годах от роду.
Однажды, когда я был в этом возрасте — меня впервые взяли в цирк. Я сидел рядом с сестрой, десятилетней нервной девочкой, уже смотревшей раз эту цирковую программу.
Когда кончался какой-нибудь номер, она поворачивалась ко мне и порывисто шептала:
— Сейчас выедет такой, на белой лошади. Через ленты будет прыгать. А рыжий клоун будет хватать лошадь за хвост и бегать за ней.
И я, действительно, через минуту видел и белую лошадь, и рыжего клоуна.
И все мое удовольствие тонуло в целом море зависти к сестре, в страстном желании видеть все происходившее не в первый, а во второй раз и, так же, как и сестра, объяснять кому-нибудь:
— Сейчас будет ходить по проволоке.
Лучшим человеческим наслаждением мне казалась именно эта осведомленность, эта возможность во всякий момент сообщить соседу:
— А сейчас один будет ломаться на трапеции.
Весь тот вечер сестра казалась мне высшим существом. Теперь мне тридцать лет.
Когда я сижу в театре на втором представлении новой пьесы, я шепчу соседу:
— Сейчас героиня будет писать любовнику письмо и в это время неожиданно войдет граф.
Я ловлю себя на том превосходстве, с которым сообщаю соседу это сведение, и — холодею:
— Неужели мне 8 лет?!..
Безработная кухарка Аксинья Демина была существом угрюмым, нелюдимым и, казалось, с момента своего рождения смотрела на весь мир, нахмурив раз навсегда жидкие бледные брови.
Когда она шла по улице, направляясь, по обыкновению, в рекомендательную контору — не было на свете женщины более необщительной, суровой, солидной, ушедшей в самое себя.
Снаружи казалось, что эта женщина изнемогает под бременем невыносимой солидности и положительности. Казалось, что ее угрюмые, неподвижные глаза заморозили бы своим тяжелым холодным взглядом каждого, кто попытался бы сделать что-нибудь, выходящее из рамок строгого делового отношения к жизни.
Но у Аксиньи Деминой под твердокаменной корой положительности — теплились свои стремления и идеалы, глупые, величиной с воробьиный нос, смешные и никому непонятные, но все же ее, Аксиньины, идеалы, из-за которых она бедствовала, ужасающе голодала и хронически бродила без места.
У кухарки не может быть такого же идеала, как у Наполеона или Байрона. Аксинья имела самый мелкий и низменный идеал:
— Поразить.
Сидя скромно в уголку рекомендательной конторы, Аксинья терпеливо выжидала своей счастливой минуты и вся дрожала от внутреннего, грудного смеха, загнанного туда раз навсегда.
Из всей ожидающей ангажемента прислуги — она была самой жалкой, обтрепанной, с самым серым, невеселым лицом, — но это-то и придавало пикантности тому, что она считала приятным долгом проделывать почти каждый день.
Приходили барыни, с брезгливо выдвинутой нижней губой, и пытливым взором выискивали себе будущую «за повара», «полубелых» и со стиркой. Все барыни были непоколебимо убеждены, что ряд женщин, стоявших перед ними — закоренелые воровки, развратницы и сообщницы убийц. Все искусство выбора, значит, заключалось в том, чтобы выбрать наименее корыстолюбивую воровку и, если убийцу, то такую, которая из-за пустяков на преступление не пойдет.
А выбираемые женщины хранили в душе стойкое убеждение, что барыня пришла нанимать прислугу не для какой-либо надобности, а просто, чтобы сжить лишнего человека со света, вогнать в гроб, отравить капризами жизнь и, в конце концов, погубить ни в чем неповинную «за повара» или «полубелую»…
Осмотрев всех «полубелых» и найдя их наглыми грязнухами, барыня неосторожно приближалась к Аксинье Деминой.
— А ты, голубушка… Умеешь готовить?
Аксинья равнодушно смотрит на барыню.
— Да чего ж его не готовить? Конечно ж готовлю.
— Что ж ты готовишь?
Аксинья на секунду медлила и, вдруг, неожиданно, забрасывала барыню самыми причудливыми блюдами, которые она измыслила во время долгих часов ожидания:
— Плюмажи, разные лампасе, загибалы соусные — мало ли!
Ошеломленная барыня качала одобрительно головой и спрашивала:
— А сколько ж ты хочешь в месяц?
И здесь в груди Аксиньи снова зарождался внутренний, далеко запрятанный, счастливый смех — это была долгожданная минута!
Аксинья равнодушно смотрела в угол и, делая вид, что занята какими-то расчетами, апатично говорила:
— Сколько же вам положить?.. Сорок рублей в месяц.
Изумленная барыня отшатывалась от Аксиньи, а она крутила концы дряхлого платка и стояла наружно спокойная, безмятежная.
— Сорок рублей положите — настоящая цена.
— Да ты в уме?
— А чего ж нам! В уме. Нам из ума выйти — последнюющее дело.
Барыня, ругаясь, отходила к другим женщинам, а Аксинья, безмерно счастливая, возвращалась на свое место.
Знающие ее, подсмеивались над этой глупой бесшабашной старухой, а она сидела, значительно поджав губы, серьезная, жалкая в своей солидности…
Что она делала вне своей рекомендательной конторы? Как она бедствовала, сидя месяцами без места, голодная, сурово-непреклонная, нося в груди дрожащий смех и нелепое сладострастное стремление:
— Оглушить.
Какое дитя сидело в этой странной закоренелой старухе?
Однажды в контору пришла маленькая очень молодая дама под руку с мужем.
Она с любопытством осматривалась, как птичка, из-под полей громадной черной шляпы, прижималась к руке мужа, и всем своим видом показывала, что она замужем уже не менее трех дней, что ее все смешит и что жизнь она изучила с добросовестностью и тщанием годовалого младенца.
Дама эта указала рукой на Аксинью и шепнула мужу:
— Какая смешная… Как будто, из папье-маше. Наймем ее.
— Куропатка ты моя, — возразил муж. — Кухарок нанимают, насколько я знаю, вовсе не по той причине, что они смешные. И потом у нее лицо, как у каменной бабы…
— Ну. Наймем ее, Костя… Я же прошу тебя!
Из-под шляпы на него смотрели два молящих глаза. Муж засмеялся.
— Ну, иди, нанимай.
Дама подошла и поклонилась Аксинье.
— Здравствуйте, сударыня.
— Здравствуйте, — сказала, вздыхая, Аксинья.
Они стояли одна против другой и, молча, смотрели друг на друга.
— Вы… простите меня за нескромный вопрос… кухарка?
— Она, — отвечала Аксинья. — Могу готовить разное супе, загибалы, пирожные…
— Какие странные блюда, — удивилась дама. — А сколько вы хотите в месяц?
Барыня произвела на Аксинью благоприятное впечатление. Подумав, Аксинья ответила:
— Тридцать пять рублей!
Зная, что настоящие хозяйки торгуются, барыня сморщила нос и предложила:
— Возьмите тридцать.
Аксинья вздрогнула, но сдержала крик изумления и уверенно сказала:
— Самая низменная цена: тридцать пять рублей.
— Ну, хорошо, — согласилась барыня. — Служите у нас.
Она задумалась и потом сделала то, что считала первым и необходимым условием всякой сделки:
— Вот вам тогда задаток. Десять рублей.
На новом месте Аксинья ходила смущенная, растерянная, забыв закрыть изумленный рот, который грозил так и остаться в этом неудобном положении.
В первое утро она решила раз навсегда «оглушить» молодую барыню бешеными ценами на припасы и, явившись к ней, заявила:
— Денег дайте на рынок. Пятнадцать рублей. Маловато, да и готовить-то ведь на троих… Картофелю куплю — по полтине фунт, круп на трешницу, да мясо — дерут нынче за говяду по семи гривен — мяса еще куплю. Опять же зелень разная, пустерняк, лук-порей…
И она безнадежно замолчала.
— Сейчас, — засуетилась барыня. — Вот вам пятнадцать рублей. Ничего, что золотом? А вы соль и горчицу уже посчитали здесь? Может, не хватит.
Аксинья не ощутила в груди знакомого сладострастного дрожащего смеха…
Ни ошеломления, ни эффекта не было.
И почва заколебалась под ногами обескураженной кухарки.
В тот же день, когда молодые супруги, сидя за обедом, уничтожали с аппетитом ее странную подозрительного вида стряпню, кухарка Аксинья вошла в столовую и остановилась у порога.
— Чего вы желаете, Аксинья? — вежливо спросила барыня. Аксинья заплакала.
— Невтерпеж мне! Какая я кухарка? Таких кухарок метлой нужно гнать из кухни. Тридцать пять рублей мне нужно давать? Три рубли много! Где ваши глаза-то были? Нешто такой обед пятнадцать целковых стоит? Рупь ему цена! Берите ваши деньги!.. Тоже нанима-ают… Ну вас!
Она положила на стол деньги и убежала.
На другой день ее видели шагающей по улице по направлению рекомендательной конторы. Была она еще холоднее, сумрачнее и строже.
В конторе забилась в самый угол, а когда одна из барынь попыталась нанять ее, она, даже не думая, заявила:
— Семьсят пять!