Курочка Куд (Гарин-Михайловский)/ДО
| Курочка Кудъ : Сказка для дѣтей старшаго возраста |
| Источникъ: Гаринъ-Михайловскій Н. Г. Сказки для дѣтей. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1909. — С. 99. |
I
правитьКурочка Кудъ была такая нарядная на своемъ птичьемъ дворѣ. На головкѣ у нея былъ хохолокъ, а на ножкахъ точно кружевные панталончики. Она знала, что она хорошенькая курочка, но ходила такъ, точно совсѣмъ ничего не знала. Пѣтушки ухаживали за ней, а она говорила имъ:
— Вы мнѣ такъ надоѣли: вы всѣ такіе скучные и пустые, — только все разсказываете старыя, скучныя, давно извѣстныя сплетни.
И курочка Кудъ уходила отъ своихъ кавалеровъ, а старая курица — тетка Кудъ — строго спрашивала:
— Кудъ, куда?
— А вотъ куда, — отвѣчала Кудъ и весело начинала рыться въ земляной ямкѣ, — ха-ха-ха! ха-ха-ха!
— Кудъ, что ты дѣлаешь? Ты вся испачкаешься!
— Ахъ, какъ скучно! — отвѣчала тогда Кудъ и начинала ходить такая важная и скучная, какъ будто она уже была совсѣмъ старушка, или приключилось съ ней очень и очень большое горе.
II
правитьРазъ курочка Кудъ подошла къ дверямъ курятника какъ разъ тогда, когда двери его были открыты.
«Надо мнѣ посмотрѣть, что тамъ за птичьимъ дворомъ дѣлается», — подумала она.
И она важно, — Кудъ всегда все важно дѣлала, — вышла изъ дверей птичьяго двора на берегъ пруда.
Была весна. Солнышко весело свѣтило, такъ хорошо пахло согрѣтой зеленой травкой, уточки плавали по пруду.
«Какъ хорошо, — подумала Кудъ, — и я теперь не скоро возвращусь назадъ. Я буду гулять, посмотрю все, все, все»…
И она пошла прямо къ тому мѣсту, гдѣ росли камыши, и смѣло, — Кудъ вѣдь никогда ничего не боялась, — вошла туда.
Ахъ, въ камышахъ было еще лучше: правда, немножко грязно, но тихо, а вверху сверкало такое нѣжное голубое небо.
— О, какъ хорошо, — прошептала весело курочка, и въ то же время она услыхала, какъ кто-то какъ будто шепнулъ ей:
— Куръ-Куръ!
— Я не Куръ, а Кудъ, — отвѣтила Кудъ и быстро повернулась.
Передъ ней стоялъ темно-коричневый Пѣтушекъ. Это былъ такой смѣшной, высокій, на тонкихъ ножкахъ Пѣтушекъ.
— Куръ! — упрямо повторилъ Пѣтушекъ.
Тогда Кудъ разсердилась и сказала:
— Ты смѣшной, высокій, не похожъ на нашихъ пѣтушковъ и глупый невѣжа.
— Что такое невѣжа? — спросилъ Пѣтушекъ и такъ больно клюнулъ Кудъ въ спинку, что та подпрыгнула и вскрикнула:
— Ахъ! Что ты дѣлаешь?!
— Однако, ты совсѣмъ не умѣешь прыгать, — сказалъ Пѣтушекъ, и онъ легко, быстро подпрыгнулъ выше камыша.
Кудъ была справедливая курочка. Она согласилась, что Пѣтушекъ прыгнулъ такъ, какъ никто на птичьемъ дворѣ у нихъ не могъ бы прыгнуть.
Она подумала и сказала:
— Я бы тоже хотѣла такъ прыгать.
— Пойдемъ въ поле: я тебя скоро выучу.
— Пойдемъ, — согласилась Кудъ.
Пѣтушекъ пошелъ впередъ прямо по болоту, такъ легко, какъ будто онъ шелъ по твердому сухому мѣсту, а Кудъ шла за нимъ и то и дѣло проваливалась.
Она вся выпачкалась и весело смѣялась, думая, какъ разсердится тетка, когда увидитъ ее такой грязной.
Когда наконецъ предъ ними открылось далекое поле, покрытое молодой зеленой травкой, Пѣтушекъ сказалъ:
— Ну, смотри.
И Пѣтушекъ такъ высоко подпрыгнулъ, что Кудъ вскрикнула отъ удовольствія.
— Ну, теперь я, — крикнула она и изо всѣхъ силъ подпрыгнула.
Но прыжокъ вышелъ тяжелый, смѣшной, — она неловко упала на землю, но сдѣлала видъ, что нарочно такъ упала, — не хотѣла вставать, нарочно билась крыльями и весело хохотала сама надъ собой.
— Это потому, что ты совсѣмъ не распускаешь крыльевъ, когда прыгаешь. Вотъ смотри!
И Пѣтушекъ, слегка распустивъ крылья, присѣлъ и, какъ резиновый, отскочилъ отъ земли. По мѣрѣ того, какъ онъ летѣлъ, его крылья сами собой распускались все больше и больше и несли его, пока Пѣтушекъ опять плавно не опустился на землю.
Кудъ весело бѣжала за нимъ и кричала:
— Ну, теперь я знаю какъ…
И она опять прыгала, и опять неловко падала, и опять смѣялась.
— А ты можешь совсѣмъ летать? — спросила Кудъ.
— Могу и летать, — отвѣтилъ Пѣтушекъ и легко полетѣлъ впередъ, а Кудъ побѣжала за нимъ, догоняя его.
Пѣтушекъ опустился далеко, далеко, а Кудъ все бѣжала и бѣжала.
Когда она догнала наконецъ Пѣтушка усталая, задыхающаяся, тотъ спокойно уже клевалъ что-то на землѣ своимъ маленькимъ, тоненькимъ клювомъ.
— Охъ, какъ я устала! — воскликнула Кудъ, опускаясь возлѣ Пѣтушка.
Она увидѣла, что онъ что-то ѣстъ, и спросила:
— Что ты ѣшь?
— Кузнечика.
— Я не люблю кузнечиковъ.
— Не ѣшь.
— А я хочу ѣсть, — сказала Кудъ.
— Чего же ты хочешь?
— Зеренъ хочу.
Пѣтушекъ покачалъ головой.
— Зерна, — сказалъ онъ, — только еще осенью поспѣютъ.
— А мы каждый день ѣдимъ у насъ зерна, — отвѣчала ему Кудъ.
— Во снѣ? — спросилъ ее Пѣтушекъ.
— Вовсе не во снѣ, а на нашемъ птичьемъ дворѣ.
И Кудъ оглянулась, чтобы показать Пѣтушку, гдѣ ихъ птичій дворъ.
Но нигдѣ не было больше видно ихъ птичьяго двора. И онъ, и прудъ, и камыши — все исчезло. Она даже не знала, въ какой сторонѣ ихъ дворъ.
Они бѣгали по степи и прямо, и вбокъ, и взадъ и впередъ. И сзади, и съ боковъ, и вездѣ виднѣлась все та же ровная, спокойная степь, и только впереди далеко, далеко, на самомъ концѣ, тамъ, гдѣ какъ будто сходилась степь съ небомъ, темнѣлъ лѣсокъ. И этого лѣска она никогда не видала.
— Гдѣ я? Гдѣ нашъ птичій дворъ?
Пѣтушекъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и сказалъ:
— Откуда я знаю, гдѣ твой какой-то птичій дворъ?
Тогда Кудъ вдругъ такъ страшно стало, и она начала плакать и кричать:
— Я хочу на птичій дворъ! Отведи меня сейчасъ на птичій дворъ! Я хочу на птичій дворъ!
— А если ты будешь такъ кричать, я улечу отъ тебя! — разсердился на нее Пѣтушекъ.
Кудъ еще больше испугалась, но перестала кричать и только потихоньку плакала.
А Пѣтушекъ поймалъ новаго кузнечика, клевалъ его, глотая по кусочкамъ, и говорилъ:
— Это очень глупо плакать! Я терпѣть не могу, когда плачутъ! Кругомъ такъ хорошо: солнышко грѣетъ, травка зеленая, — зачѣмъ плакать?
Это все было вѣрно, и Кудъ подумала: «Зачѣмъ плакать?»
Она перестала плакать, но на душѣ у ней было все-таки тревожно, и она, присѣвъ, такъ смотрѣла въ глаза Пѣтушка, что тому стало вдругъ жаль Кудъ, и онъ подошелъ къ ней и ласково почистилъ объ ея спинку свой клювъ.
У себя на птичьемъ дворѣ Кудъ крикнула бы Пѣтушку, который захотѣлъ бы такъ чистить свой клювъ объ нее:
— Невѣжа!
Но теперь она и не подумала объ этомъ, а только тихо, покорно проговорила:
— Я такъ хочу пить.
— Это не такъ легко достать воды здѣсь, — сказалъ Пѣтушекъ, — постой, я подпрыгну: не увижу ли гдѣ?
И Пѣтушекъ высоко, высоко подпрыгнулъ и опять опустился на землю.
— Вонъ тамъ, гдѣ лѣсокъ, — сказалъ онъ, — есть, кажется, вода.
— О, какъ далеко! Я никогда не дойду туда, — вздохнула Кудъ.
— Что за далеко?! — отвѣтилъ Пѣтушекъ, — не надо только думать, что далеко. Идемъ.
И онъ пошелъ, постоянно подпрыгивая, а усталая Кудъ, распустивъ крылышки, то и дѣло спотыкаясь, кое-какъ поплелась за нимъ.
Она уже ни о чемъ не думала: она устала и боялась только, какъ бы не отстать ей отъ Пѣтушка и не остаться совсѣмъ ужъ одной въ этихъ незнакомыхъ мѣстахъ.
Когда они дошли до озера, Кудъ, присѣвъ къ землѣ, безсильно прошептала:
— О, какъ я устала!
III
правитьТамъ, у озера и провели Кудъ и Пѣтушекъ весь день до вечера. Солнце садилось и послѣдними лучами, какъ золотой пылью, осыпало озеро и далекую степь.
Надъ озеромъ поднимался легкій туманъ и горѣлъ надъ нимъ, точно прозрачное цвѣтное покрывало. Молодыя деревья будто выше подняли свои вершинки и смотрѣли въ далекое, огнемъ заката охваченное небо. Гдѣ-то ужъ затягивалъ свою вечернюю пѣсенку сверчокъ; звонко въ степи кричала дикая утка; въ кустахъ, около озера, запѣвалъ соловушко.
Кудъ сидѣла около Пѣтушка, и ей все такъ нравилось, и она говорила, счастливая:
— Ахъ, какъ хорошо! какъ хорошо! Какъ я счастлива, что ты показалъ мнѣ все это. Такъ я никогда бы ничего и не видѣла. Мнѣ кажется и теперь, что я вижу это только во снѣ… и знаешь, мнѣ кажется, что все это ты создалъ…
Пѣтушекъ на это отвѣтилъ:
— Ну, хорошо, — создалъ, положимъ, это не я, а подумать о ночлегѣ надо. Какъ-нибудь переночуемъ, а завтра опять дальше.
— Куда-жъ еще дальше? — огорчилась Кудъ, потому что и сегодня она очень устала.
Пѣтушекъ не зналъ и самъ, куда дальше, но рѣшительно отвѣчалъ:
— Всегда дальше, Кудъ.
Но Кудъ не хотѣлось идти дальше. И такъ какъ она всегда привыкла все дѣлать по-своему, то и теперь, осторожно клюнувъ что-то на землѣ, она спросила:
— Ты никогда не жилъ на одномъ мѣстѣ?
— Никогда.
— Развѣ ты не любишь смотрѣть, какъ садится здѣсь солнце, и какъ на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь такъ хорошо намъ, оно и завтра сядетъ?
— Оно вездѣ, гдѣ мы ни будемъ, сядетъ и, можетъ быть, еще лучше, чѣмъ здѣсь.
Кудъ не понравился отвѣтъ Пѣтушка, и, вздохнувъ, она обиженно сказала:
— Теперь я помню: тетка говорила мнѣ про васъ, вольныхъ куръ: вы всегда ищете чего-нибудь новаго… А мы, домашнія куры, мы очень не любимъ перемѣны и всегда говоримъ: «отъ добра добра не ищутъ».
— Зачѣмъ же ты ушла тогда со мной?
— Я заблудилась, — сухо отвѣтила Кудъ.
— Такъ что, если бы ты нашла дорогу, ты возвратилась бы назадъ? — спросилъ Пѣтушекъ.
— Не знаю, — уклончиво отвѣтила Кудъ.
— Ну, такъ я дорогу знаю и завтра отведу тебя назадъ, въ то мѣсто, откуда взялъ.
— А-а! — вскрикнула Кудъ, — я знала, знала, что ты злой…
И она заплакала.
— Почему я злой? Ну, не хочешь идти назадъ, оставайся, но зачѣмъ же ты плачешь, и что это за манера постоянно плакать?
— Я не буду плакать, — отвѣчала покорно Кудъ.
И Кудъ подняла на Пѣтушка свои заплаканные глазки, — она была такая хорошенькая въ своемъ хохолкѣ, точно въ ночномъ чепчикѣ.
— У насъ совсѣмъ нѣтъ такихъ, какъ ты, — сказалъ Пѣтушекъ, смотря на нее, — и я радъ, что встрѣтилъ тебя…
— И я рада, — тихо вздохнула Кудъ.
— Ты не хочешь назадъ?
— Нѣтъ, — еще тише прошептала Кудъ.
— Ну, такъ слушай, Кудъ, — я что думаю, то и говорю: хочешь быть моей женой?
Кудъ опустила голову и безъ колебанія сказала:
— Хочу.
Но потомъ она вдругъ испугалась.
— Что я сказала! Что я сказала?!
— Ты хорошо сказала, — успокоилъ ее Пѣтушекъ, — прямо, на чистоту — такъ, какъ говорятъ всегда у насъ.
И онъ весело захлопалъ крыльями и закричалъ какъ слѣдовало по его законамъ:
— Кукуреку! Слушайте вы всѣ, кто здѣсь слышать можетъ, вотъ я беру себѣ въ жены Кудъ. Отнынѣ Кудъ моя жена и притомъ самая хорошенькая жена, какая только была когда-нибудь на свѣтѣ!
Это слышали кузнечикъ, соловушко, толстая жаба, которая въ это время выползла изъ озера, и двѣ цапли — мужъ и жена, поселившіяся тутъ же въ кустахъ, около озера, и теперь совершавшія свою обычную вечернюю прогулку вдоль опушки лѣса.
Цапли были очень счастливые мужъ и жена, ученые, съ длинными носами.
Цапля-мужъ, услышавъ вызовъ Пѣтушка, поджалъ подъ себя свою высокую ногу и насторожился, а жена въ это время смотрѣла на мужа. Потомъ онъ сказалъ:
— Немного самонадѣянный молодой человѣкъ, но въ основаніи истинное чувство, которое при достаточномъ освѣщеніи развитаго ума можетъ дать самыя благотворныя послѣдствія.
Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой. Она только снисходительно прибавила, проглатывая мимоходомъ маленькую ящерицу:
— А какъ тебѣ понравилось это милое убѣжденіе въ томъ, что жена его первая красавица?
— Милая моя, если міру чего не достаетъ, то это, конечно, безпристрастія. И это понятно: каждый въ своемъ тѣлѣ сидитъ, какъ въ ящикѣ, и кричитъ изъ него только то, что видно только ему. И пѣтухъ поэтому будетъ всегда воспѣвать свою жену, заяцъ свою, и такъ далѣе.
Чуткое ухо жены, не перестававшей слушать мужа и въ то же время прислушивавшейся ко всякому подозрительному шороху, уловило какой-то трескъ, и, обернувшись, она спросила мужа:
— Ну, а какъ ты думаешь вонъ о томъ звѣрѣ на двухъ ногахъ, въ зеленой курткѣ и съ ружьемъ въ рукахъ, который, кажется, къ тому же какъ разъ насъ имѣетъ въ виду?
— О, это самый ужасный и неразвитой видъ животнаго изъ всѣхъ созданныхъ на этомъ свѣтѣ, это — человѣкъ. Мы всѣ изъ нужды уничтожаемъ другихъ и никогда другъ друга, тогда какъ этотъ звѣрь зачастую ради одного удовольствія убиваетъ и другихъ и, что всего ужаснѣе, другъ друга. Летимъ, и надо предупредить всѣхъ о приближеніи чудовища.
И, взмахнувъ крыльями, цапли поднялись въ воздухъ и, проносясь надъ озеромъ, говорили своими нѣжными, мягкими голосами:
— Ты, Пѣтушекъ, и ты, Кудъ, и всѣ вы, кто услышитъ насъ, — берегитесь: идетъ человѣкъ съ ружьемъ.
Не услышала только бѣленькая чайка. Она съ мужемъ уже нѣсколько дней искала себѣ мѣсто, гдѣ бы свить имъ гнѣздо. Увидѣвъ вдругъ озеро, она, радостная, крикнула мужу:
— Смотри, какое розовое, прозрачное озеро! Летимъ скорѣй туда, тамъ совьешь ты мнѣ гнѣздо, въ немъ положу я свое яичко, буду сидѣть въ гнѣздѣ, а ты, мой милый, ты всегда будешь со мной. О, сколько счастья, сколько счастья! — такъ кричала она и кружилась надъ озеромъ, и звала отставшаго мужа, и, не дождавшись, косымъ взмахомъ, стрѣлой счастливая бросилась книзу.
Но не долетѣла бѣдная маленькая чайка до озера: взвился дымокъ, прогремѣлъ выстрѣлъ и упала она прострѣленная, мертвая къ ногамъ охотника. Яйцо ея, будущая маленькая чайка, упало съ ней и разбилось.
Лежитъ мертвая чайка на землѣ, а надъ ней въ небѣ вьется и такъ больно, больно кричитъ оставшаяся живая.
Поднялъ охотникъ мертвую, посмотрѣлъ, куда попалъ ей зарядъ, и подумалъ:
«Да, я хорошо стрѣляю, да что съ этой чайкой дѣлать? Не ѣдятъ ее».
И онъ бросилъ далеко отъ себя убитую чайку; зацѣпилась она за сухое деревцо, такъ и повисла на немъ.
А чайка живая все металась, то тревожно бросаясь къ убитой подругѣ, то вверхъ, то къ охотнику, и въ отчаяніи точно кричала ему:
— Злой, злой, убей и меня теперь! Я не хочу жить безъ нея.
Поздно вечеромъ прилетѣли цапли домой.
Тихо на озерѣ. Высоко въ небѣ свѣтитъ яркая луна. Виситъ бѣлая чайка на деревѣ, и отражаются въ неподвижной водѣ озера и дерево, и мертвая чайка, и далекое небо.
Гдѣ-то близко-близко такъ жалобно плачетъ и стонетъ другая живая чайка, и несутся въ степь ея стоны.
Спятъ цапли, стоя, спятъ и точно слушаютъ и смотрятъ въ ту сторону, гдѣ виситъ маленькая убитая чайка на деревѣ.
— Ку-ку-ре-ку-у-у! Полночь, господа, на дворѣ! — уже поетъ тоненькій голосокъ Пѣтушка.
Кудъ жмется тѣснѣе къ нему, — снится ей мертвая чайка, и шепчетъ она:
— О, какъ все это ужасно, — смерть, смерть и конецъ всему, и никогда-никогда никто не возвратитъ бѣдную чайку больше къ жизни!..
Сѣла луна, и спитъ темная степь. Спитъ озеро, воздухъ… Уснула и осиротѣвшая чайка: все плакала, плакала и такъ уснула на полустонѣ. Сладкій сонъ снится ей: снится, что жива ея подруга, и счастливыя такъ торопятся онѣ улетѣть въ ту страну, гдѣ нѣтъ злыхъ охотниковъ. Туда улетятъ онѣ, тамъ будутъ жить счастливыя, чтобы вѣчно любить другъ друга.
Только еще посвѣтлѣло въ степи, только загорѣлась розовая полоска въ томъ мѣстѣ, гдѣ встаетъ надъ землей солнышко, какъ проснулся Пѣтушекъ.
Онъ торопливо захлопалъ крыльями и закричалъ озабоченно:
— Кукуреку! Вставайте скорѣе всѣ, потому что никто не смѣетъ спать, когда хозяинъ нашъ, солнышко, ужъ хочетъ вставать.
— Какой безпокойный завелся у насъ однако сосѣдъ, — сказала цапля мужу.
— Пусть каждый, — сказалъ ей мужъ, — исполняетъ свои обязанности. Пѣтухъ — часы природы, и пусть онъ звонитъ…
— Да, но онъ звонитъ и въ полночь, и на разсвѣтѣ…
— Что-жъ изъ этого? Полночь такое же время, какъ и разсвѣтъ… Пойдемъ лучше ѣсть маленькихъ ящерицъ. Прежде всего немного пищи: никогда не забывай, дорогая, и помни, что одна маленькая ящерица можетъ влить столько энергіи въ организмъ, создать такой полетъ фантазіи, мысли…
— И чувства, — подсказала жена.
— Да, да, и чувства… О чемъ я говорилъ?
— Не знаю, милый, когда я слушаю тебя, я забываю все, — я забываю даже то, что ты говоришь…
— Ну, все равно, и главное здѣсь, конечно, чтобы быть всегда безпристрастными, а теперь идемъ.
И онѣ, какъ всѣ чинныя, умныя цапли, никогда не разлучаясь, зашагали въ степь, какъ разъ въ то время, когда ящерицы и другія имъ подобныя выбѣгаютъ изъ своихъ норокъ.
А Кудъ въ это время уговаривала Пѣтушка поселиться на озерѣ.
Ей надо было нести яйца, надо было высиживать дѣтокъ.
— Такъ природа устроила, милый мой, и что мы можемъ противъ этого сдѣлать? Позволь мнѣ: я сама устрою маленькое, хорошенькое гнѣздышко, — ты ничего не будешь знать, а я тебѣ въ награду подарю много, много маленькихъ, хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
— Ну, что-жъ дѣлать? — сказалъ Пѣтушекъ, — если ничего больше не остается, будемъ ждать маленькихъ, хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
И, захлопавъ крыльями, онъ закричалъ:
— Кукуреку! Мы съ Кудъ окончательно поселяемся на озерѣ, и Кудъ подаритъ мнѣ много хорошенькихъ пѣтушковъ и курочекъ.
— Милый, зачѣмъ же объ этомъ говорить всѣмъ?!.
— Да, объ этомъ можно было бы и подождать такъ кричать, — согласилась цапля-жена, услыхавъ въ степи ихъ разговоръ.
— Ну, Богъ съ ними, — отвѣтилъ мужъ, — и будемъ терпѣливо ждать, что изъ всего этого выйдетъ.
А вышло вотъ что: Кудъ устроила себѣ гнѣздышко, нанесла въ него яйца и въ одинъ прекрасный, веселый день сѣла на нихъ, сперва поудобнѣе оправившись. Послѣ этого она, довольная собой, сказала Пѣтушку:
— Милый мой, какъ я счастлива! Теперь я встану только окруженная нашими дѣтками.
И съ тѣхъ поръ Кудъ постоянно сидѣла на яйцахъ.
И цапля сѣла на яйца. Она была тоже очень счастлива, потому что послѣ разрушенія ея перваго гнѣзда деревенскими дѣтьми, въ томъ мѣстѣ, откуда онѣ убѣжали на это озеро, она думала, что въ этомъ году у нея не будетъ больше дѣтей.
А скоро къ Кудъ и цаплѣ прибавилась еще одна сосѣдка.
Это была утка.
Однажды эта утка прилетѣла на озеро сразу съ тремя женихами.
И вотъ что всѣ увидѣли: когда утка и ея три жениха опустились на воду, то утка отплыла въ сторону, отвернулась, а женихи ея начали драться между собой. И они дрались до тѣхъ поръ, пока одинъ женихъ тутъ же умеръ отъ ранъ, а другой, чувствуя себя побѣжденнымъ, улетѣлъ. Тогда тотъ, кто остался — коренастый плотный селезень — подплылъ къ своей невѣстѣ и, по законамъ своей породы, грубо крякнулъ надъ ея ухомъ:
— Жена!
Только тогда она подняла голову, чтобы посмотрѣть, кто ей достался, и кому она теперь, какъ раба, должна покоряться и служить.
Селезень былъ всегда злой. Онъ только и говорилъ:
— Моя! Моя!
Что до Пѣтушка, то онъ предпочиталъ бѣгать по степи и только, соскучившись иногда, кричалъ издали:
— Кукуреку, Кудъ! Я люблю тебя!
Кудъ слышала его крикъ, но молчала. Что-жъ ей было дѣлать? Не кричать же по-пѣтушиному, — ни одна уважающая себя курица такъ кричать не станетъ.
Правда, ей немножко было грустно, что ея Пѣтушекъ такой непосѣда, ей хотѣлось бы, чтобы онъ всегда около нея сидѣлъ. Но она покорялась, — она вѣрила, что Пѣтушекъ все-таки любитъ ее больше всего на свѣтѣ. И когда ей становилось особенно грустно, она думала о томъ времени, когда будутъ у нея дѣтки, и какъ обрадуется имъ Пѣтушекъ.
Наконецъ, Кудъ стала матерью. Это случилось такъ неожиданно, такъ просто.
Когда Пѣтушекъ пришелъ, онъ уже засталъ и Кудъ, и всѣхъ дѣтей, и не могъ налюбоваться на Кудъ, какая она стала сразу серьезная, озабоченная.
Было изъ-за чего: цѣлыхъ 8 цыплятъ вывела Кудъ, и всѣ они были такіе маленькіе, такъ жалобно пищали, такъ просили ѣсть. Кудъ приходила въ отчаяніе и думала, что не переживетъ и умретъ отъ жалости къ нимъ.
Но скоро все обошлось и пошло своимъ чередомъ.
И цапля вывела къ этому времени двоихъ, а утка цѣлыхъ 13. А когда ей говорили, что 13 — нехорошее число, она кивала добродушно своимъ большимъ носомъ и, неся свой животикъ впередъ, отвѣчала:
— Ну, ничего, все-таки тринадцать моихъ уточекъ лучше, чѣмъ двѣнадцать чужихъ.
То были хорошіе дни.
И цапли, и утки, и Кудъ съ Пѣтушкомъ — всѣ съ своими семьями проводили все время то въ степи, то у озера. Когда мужья уходили, оставались жены и вели между собой интересные разговоры.
Цапля и утка много путешествовали, и Кудъ слушала ихъ занимательные разсказы о томъ, что онѣ видѣли.
Однажды Кудъ узнала, что когда придетъ осень, и цапли, и утки, и даже ея мужъ улетятъ далеко, далеко, въ ту страну, гдѣ нѣтъ зимы.
— А я какъ же, — испуганно спросила Кудъ, — я вѣдь не умѣю летать.
— О, бѣдная, — сказала цапля, — что-жъ ты будешь дѣлать?
— Во всякомъ случаѣ, я отправлюсь съ мужемъ, — съ отчаяніемъ сказала Кудъ.
— Я всегда говорила, что изъ всего этого ничего не выйдетъ, — крякнула утка.
Кудъ сказала:
— До осени еще далеко; я научусь и прыгать, и летать, — буду каждый день летать теперь.
И съ тѣхъ поръ Кудъ не такъ думала о дѣтяхъ, какъ о томъ, чтобы научиться летать.
Но эта наука ей плохо давалась. Ея собственныя дѣти давно уже, гоняясь за бабочками, летали такъ же легко, какъ и отецъ ихъ.
«Слава Богу! — думала Кудъ, — хоть имъ я не передала своихъ тяжелыхъ крыльевъ».
Но для нея самой это было плохое утѣшеніе.
Однажды опять пришелъ охотникъ на озеро и засталъ всѣхъ его обитателей врасплохъ.
Онъ убилъ трехъ курочекъ, двухъ утокъ и жену цапли.
Одна изъ курочекъ такъ похожа была на Кудъ, — ее такъ любила Кудъ и такъ жалѣла, что она почти такъ же плохо, какъ и сама Кудъ, летала.
Грустно въ тотъ день было на озерѣ. Солнце садилось, и такъ пусто было кругомъ.
Мужъ-цапля такъ и застылъ, стоя на одной ногѣ, опустивъ свою голову: все кончилось для него, — вѣдь цапли только разъ въ жизни любятъ. Изъ-подъ полузакрытыхъ желтыхъ вѣкъ смотрѣли его маленькіе глаза такъ, точно вдругъ увидѣлъ онъ насквозь и всю землю, и всѣхъ живущихъ на землѣ, и все дурное, что въ каждомъ сидитъ.
Точно говорилъ онъ:
— Да, вы убили мою жену, отняли у меня всю радость жизни, но что я могу тутъ сдѣлать? я могу только понимать, что не надо такъ дѣлать.
Около него собрались его дѣти, Кудъ и Пѣтушекъ со своими дѣтьми и всѣ утки.
Онъ долго молчалъ и, вздохнувъ, точно проснувшись вдругъ отъ страшнаго сна, сказалъ имъ:
— Друзья мои, мы немного сами виноваты, что случилось съ нами такое большое непоправимое горе. Надо было давно принять мѣры: намъ нельзя было жить въ такой большой компаніи. Насъ преслѣдуютъ люди, намъ трудно въ одномъ и томъ же мѣстѣ доставать пищу. Теперь, наученные опытомъ, не будемъ медлить: наши дѣти выросли, и для блага всѣхъ и своего пусть каждый стоитъ на своихъ ногахъ: уходите сами и отпустите всѣхъ и каждаго въ свою сторону.
Это была послѣдняя ночь, которую проводили обитатели озера вмѣстѣ. Въ послѣдній разъ прокричалъ на зарѣ Пѣтушекъ, и его дѣти помогали ему:
— Ку-ку-ре-ку!
Только цапля-мужъ остался жить на озерѣ.
— Я останусь здѣсь, — сказалъ онъ, — на озерѣ, гдѣ умерла моя жена. Я буду каждый годъ прилетать сюда весной, буду ходить здѣсь одинъ и вспоминать моего отнятаго друга, пока смерть не сжалится и въ свою очередь не возьметъ меня. Въ этихъ воспоминаніяхъ о смерти отнынѣ вся цѣль моей жизни. Такой законъ у насъ. И если нельзя больше быть счастливымъ, можно и въ страданіи почерпать мужество.
Такъ болѣло сердце Кудъ, когда въ послѣдній разъ провожала она улетавшихъ отъ нея навсегда дѣтокъ.
Улетѣли дѣти, утки, молодыя цапли. Пора и ей съ Пѣтушкомъ отправляться въ далекій, невѣдомый путь.
Вотъ въ послѣдній разъ сверкнуло дорогое сердцу озеро, и цапля на немъ, и то дерево, гдѣ все такъ и висѣла убитая чайка. Болтается тамъ бѣленькая, качаетъ ее вѣтеръ, и все еще точно зоветъ она свою подругу. Гдѣ подруга? Можетъ, это она все кричитъ и стонетъ гдѣ-то въ степи; можетъ, другая, у которой тоже убили дружка…
Какъ давно все это было. Только всходила тогда травка, только начиналъ по зарямъ свои пѣсни соловушко.
А теперь синія, темныя тучи на небѣ, и такъ сердито налетаетъ холодный вѣтеръ на деревья, точно говоритъ имъ:
— Довольно вамъ было радоваться лѣтомъ. Я сорву и брошу на землю вашъ зеленый нарядъ, — таковъ законъ природы, — за лѣтомъ идетъ осень, и я дѣлаю то, что велитъ мнѣ великая мать-природа.
Такъ не хотѣлось лѣсу снимать съ себя зеленое платье: онъ спорилъ, шумѣлъ, но падали листья одинъ за другимъ, пока не упали всѣ и желтымъ ковромъ не укрыли землю.
Стало опять ясно, — стихъ вѣтеръ. Но холодное солнце заглядывало въ пустой уже лѣсъ.
Такъ далеко видно въ лѣсу, и голыя деревья такъ грустно и безмолвно смотрятъ въ прозрачное синее небо.
И степь опустѣла.
Люди сняли и хлѣбъ, и траву и увезли все къ себѣ.
Точно замерли и дремлютъ осиротѣлые степь и лѣсъ, летятъ далеко отъ нихъ въ теплыя страны ихъ лѣтніе гости.
Тяжело Кудъ поспѣвать за Пѣтушкомъ.
Иногда падала она и говорила въ отчаяніи:
— Милый, брось меня, я останусь и умру.
— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ Пѣтушекъ, — время есть еще, — ни одной цапли не видно въ небѣ.
Опять дуетъ вѣтеръ и несетъ съ собой холодныя, темныя тучи. Ранній снѣгъ выпалъ, и гонитъ его вѣтеръ, и кучами ссыпаетъ надъ лѣсомъ. Забивается снѣгъ подъ крылья Кудъ и Пѣтушка, голодные и холодные спѣшатъ они.
— Вотъ камыши, — кричитъ Пѣтушекъ, — тамъ отдохнешь, тамъ теплѣе, тамъ, можетъ, найдемъ мы и пищу.
О, какъ хорошо было бы поѣсть и согрѣться. Но вѣтеръ сильнѣй, и такъ больно забивается и намерзаетъ снѣгъ на перьяхъ. О, какой сильный порывъ! Что это? Гдѣ, гдѣ Пѣтушекъ, гдѣ небо, лѣсъ и свѣтъ дневной? Кажется Кудъ, что все еще бѣжитъ она и не можетъ понять, что съ ней такое? О, какъ помнитъ себя она нарядной беззаботной курочкой Кудъ на своемъ птичьемъ дворѣ; озеро встаетъ передъ ней, какъ живое, съ ней Пѣтушекъ ея… Можетъ быть, сонъ только былъ все это — и озеро и Пѣтушекъ… Какъ больно: неужели сонъ, и сейчасъ она проснется опять на своемъ птичьемъ дворѣ; о, какъ ужасно! Но кто-то гдѣ-то тамъ далеко, далеко говоритъ будто. То голосъ нѣжный цапли въ небѣ: «Ты дорого заплатила за свое счастье: забитая снѣгомъ, ты замерзаешь теперь, бѣдная маленькая Кудъ… И ничѣмъ, ничѣмъ нельзя больше тебѣ помочь»…
«Смерть?! — думаетъ Кудъ, — она пришла уже! Но голосъ этой цапли? — значитъ, все дѣйствительно было… было… тамъ у озера»…
Бѣдная маленькая Кудъ! Она уже больше ни о чемъ не думала: занесенная снѣгомъ, она лежала мертвая на холодной землѣ.