Курильщики опиума (Аверченко)/ДО

Курильщики опiума
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «Круги по воде». Опубл.: 1912. Источникъ: А. Т. Аверченко. Избранные разсказы. — Изданіе редакціи журнала "Пробужденіе". С.-Петербургъ, 1913. — az.lib.ru

I

Въ комнатѣ происходилъ разговоръ.

— У насъ съ тобой нѣтъ ни копейки денегъ, есть нечего и за квартиру не заплачено за два мѣсяца.

Я сказалъ:

— Да.

— Мы вчера не ужинали, сегодня не пили утренняго чая и впереди не предстоитъ ничего хорошаго.

Я подтвердилъ и это.

Андерсъ погладилъ себя по небритой щекѣ и сказалъ:

— А, между тѣмъ, есть способъ жить припѣваючи. Только противно.

— Убійство?

— Нѣтъ.

— Работа?

— Не совсѣмъ. Впрочемъ, это противно; как] ежедневное занятіе… А одинъ день для курьеза попробуемъ… А?

— Попробуемъ. Что нужно дѣлать?

— Пустяки. То-же, что и я. Одѣвайся, пойдемъ на воздухъ.

— Хозяинъ остановить.

— Пусть!

Когда мы вышли изъ комнаты и зашагали по коридору, я старался прошмыгнуть незамѣтно, не дѣлая шуму, а Андерсъ, наоборотъ, безстрашно стучалъ ногами, какъ лошадь. Въ концѣ длиннѣйшаго коридора насъ нагнала юркая горничная.

— Г. Андерсъ, хозяинъ Григорій Григорьичъ очень просятъ васъ зайти сейчасъ къ нимъ.

— Свершилось! — прошепталъ я, прислонясь къ стѣнѣ.

— А-а…. Очень кстати. Съ удовольствіемъ. Пойдемъ, дружище.

Отвратительный старикашка, владѣлецъ меблированныхъ комнатъ, помѣшанный на чистотѣ и тишинѣ, встрѣтилъ насъ холодно:

— Извините, господа. По дѣлу. Вѣроятно, въ душѣ думаете: «зачѣмъ мы понадобились этой старой скотинѣ».

Андерсъ укоризненно покачалъ головой и хладнокровно сказалъ :

— Мы все равно собирались сегодня зайти къ вамъ.

Въ глазахъ старика сверкнула радость:

— Ну? Правда? Въ самомъ дѣлѣ?

— Да… хотѣли васъ искренно и горячо поблагодарить. Вы знаете, мнѣ приходилось жить во многихъ меблированныхъ комнатахъ, иногда очень дорогихъ и роскошныхъ — но такой тишины, такой чистоты и порядка, я буду говорить откровенно, нигдѣ не видѣлъ! Я каждый день спрашиваю его (Андерсъ указалъ на меня) — откуда Григорій Грbгорьичъ беретъ время вести такое громадное сложное предпріятіе?..

— Онъ меня, дѣйствительно, спрашивалъ, — подтвердилъ я. — А я ему, помнится, отвѣчалъ: «Не постигаю. Тутъ какое-то колдовство!»

— Да, — сказалъ старикъ съ самодовольнымъ хохотомъ. — Трудно соблюдать чистоту, тишину и порядокъ.

— Но вы ихъ соблюдаете идеально!!'— горячо вскричалъ Аyдерсъ. — Откуда такой тактѣ, такое чутье!… Помню, у васъ въ прошломъ году жилъ одинъ пьяница и одинъ самоубійца. Что-жъ они, спрашивается, посмѣли нарушить тишину и порядокъ? Нѣтъ. Пьяница, когда его привозили друзья, не издавалъ ни одного звука, потому что быль смертельно пьянь, и, брошенный на постель, сейчасъ-же безшумно засыпалъ… А самоубійца — помните? — взялъ себѣ потихоньку повѣсился, и висѣлъ терпѣливо, безъ криковъ и воплей, пока о немъ не вспомнили на другой день.

— A ревнивые супруги! — подхватилъ я. — Помнишь ихъ, Андерсъ? Когда она застала мужа с горничной, — что было? Гдѣ крики? Гдѣ ссора и скандалъ? Ни звука! Просто взяла она горничную и съ мягкой улыбкой выбросила въ открытое окно. Правда, та сломала себѣ ногу, но…

— … Но вѣдь это было па улицѣ, — ревниво подхватилъ старикашка, — то, что на улицѣ — къ моему меблированному дому не относится…

— Конечно!! Причемъ вы тутъ? Мало-ли кому придетъ охота ломать на улицѣ ноги — касается это васъ? Нѣтъ!

— Да… много вамъ нужно силы воли и твердости, чтобы вести такъ дѣло! Эта складочка у васъ между бровями, характеризующая твердость и непреклонную волю…

— Вы, вѣроятно, въ молодости были очень красивы?

— Да и теперь еще… — подмигнулъ Андерсъ. — Ой-ой. Если былъ бы я женатъ, подальше пряталъ бы отъ васъ свою же. Ой, заболтались съ вами! Извиняюсь, что отнялъ время. Пойдемъ, товарищъ. Еще разъ, дорогой Григорій Григорьичъ, приносимъ отъ имени всѣхъ квартирантовъ самыя искреннія, горячія… гмъ!.. Пойдемъ!..

Повеселѣвшій старикъ проводилъ насъ, привѣтственно размахивая дряхлыми руками. Въ коридорѣ намъ опять встрѣтилась горничная.

— Надя! — остановилъ ее Андерсъ. — Я хочу спросить у васъ одну вещь. Скажите, что это за офицеръ былъ у васъ вчера въ гостяхъ?.. Я видѣлъ — онъ выходилъ отъ васъ…

Надя весело засмѣялась.

— Это мой женихъ. Только онъ не офицеръ, а писарь…, военный писарь… въ штабѣ служитъ.

— Шутите! Совсѣмъ, какъ офицеръ! И какой красавецъ… умное такое лицо… Вотъ что, Надичка… Дайте-ка намъ на рубль мелочи. Извозчики, знаете… То да другое.

— Есть-ли? — озабоченно сказала Надя, шаря в карманѣ. — Есть. Вотъ! А вы замѣтили, какія у него щеки? Розовыя-розовыя.

— Чудесныя щеки. Прямо нѣчто изумительное. Пойдемъ.

Когда мы выходили изъ дому; я остановился около сидѣвшаго у дверей за газетой швейцара и сказалъ:

— А вы все политикой занимаетесь? Какъ пріятно видѣть умнаго, интеллиг…

— Пойдемъ, — сказалъ Андерсъ. — Тутъ не надо… Не стоитъ.

— Не стоитъ, такъ не стоитъ.

Я круто повернулся и покорно зашагалъ за Андерсомъ.

II

Прямо на насъ шелъ худой, изношенный жизнью человѣкъ съ согнутой спиной, впалой грудью и такой походкой, что каждая нога, поставленная на землю, долго колебалась въ колѣнѣ и ходила во всѣ стороны, пока не успокаивалась и не давала мѣсто другой, неувѣренной въ себѣ ногѣ. Тащился онъ наподобіе кузнечика съ переломанными ногами.

— А! — вскричалъ Андерсъ. — Коля Магнатовъ! Познакомьтесь… Гдѣ вчера были, Коля?

— На борьбѣ былъ, — отвѣчалъ полуразрушенный Коля. — Какъ обыкновенно. Ахъ, если бы вы видѣли, Андерсъ, какъ Хабибула боролся со шведомъ Аренстремомъ, Хабибула тяжеловѣсъ, гиревикъ, а тотъ стройный, изящный…

— А вы сами, Коля, боретесь? — серьезно спросилъ Андерсъ.

— Я? Гдѣ мнѣ? Я, вѣдь, не особенно сильный.

— Ну, да… не особенно! Такіе-то, какъ вы, сухіе, нервные, жилистые, и обладаютъ нечеловѣческой силой… какъ вашъ грифъ? А ну, сожмите мою руку. Изможденный Коля взялъ Андерсову руку, натужился, выпучилъ глаза и прохрипѣлъ:

— Ну, что?

— Ой!! Пустите!.. — съ болѣзненнымъ стономъ вскричалъ Андерсъ. — Вотъ дьяволъ… какъ желѣзо!.. Вотъ свяжись съ такимъ чортомъ… Онъ-те покажетъ! Вся рука затекла.

Андерсъ сталъ приплясывать отъ боли, размахивая рукой, а я дотронулся до впалой груди Коли и спросилъ:

— Вы гимнастикой занимаетесь съ дѣтства?

— Знайте-же! — торжествующе захихикалъ Коля:— Что я гимнастикой не занимался никогда…

— Но это не можетъ быть! — изумился я. — Навѣрно, когда-нибудь занимались физическимъ трудомъ?..

— Никогда!

— Не можете быть. Вспомните!

— Однажды, дѣйствительно, лѣтъ семь тому назадъ я для забавы копалъ грядки на огородѣ.

— Вотъ оно! — вскричалъ Андерсъ. — Ишь, хитрецъ. То — грядки, а то — смотришь еще что-нибудь… Вотъ они скромники! Интересно-бы посмотрѣть вашу мускулатуру поближе…

— А что, господа, — сказалъ Коля. — Вы еще не завтракали?

— Нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ, я приглашаю васъ, Андерсъ, и вашего симпатичнаго товарища позавтракать. Тутъ есть недурной ресторанъ близко… Возьмемъ кабинетъ, я раздѣнусь… Гмъ… Кое-какіе мускулишки у меня-то есть…

— Мы сейчасъ безъ денегъ, — заявилъ я прямолинейно.

— О, какіе пустяки… Я вчера только получилъ изъ имѣнія… Дурныя деньги. Право, пойдемъ…

Въ кабинетъ Коля сразу распорядился относительно винъ, закуски и завтрака, а потомъ закрылъ дверь и обнажилъ свой торсъ до пояса.

— Такъ я и думалъ, — сказалъ Андерсъ. — Сложеніе сухое, но страшно мускулистое и гибкое. Мало тренированъ, но при хорошей тренировкѣ получится такой дядя…

Онъ указалъ мнѣ на какой-то прыщикъ у сгиба Колиной руки и сказалъ:

— Бицепсъ. Здоровый, чортъ!

III

Изъ ресторана мы выбрались около восьми часовъ вечера.

— Голова кружится… — пожаловался Андерсъ. — Поѣдемъ въ театръ.

— Это идея! Извозчикъ!!

Мы сѣли и поѣхали. Оба были задумчивы. Извозчикъ плелся лѣнивымъ, сквернымъ шагомъ.

— Смотри, какая прекрасная лошадь, — сказалъ Андерсъ. — Такая прекрасная лошадь можетъ мчаться, какъ вихрь. Это извозчикъ еще не разошелся, а сейчасъ онъ разойдется и покажетъ намъ какая-такая быстрая ѣзда бываетъ. Прямо — лихачъ.

Дѣйствительно, извозчикъ, прислушавшись, поднялся на козлахъ, завопилъ что-то бѣшенымъ голосомъ, перетянулъ кнутомъ лошаденку — и мы понеслись.

Черезъ десять минутъ, сидя въ уборной премьера Аксарова, Андерсъ горячо говорилъ ему:

— Я испыталъ два потрясенія въ жизни: когда умерла моя мать, и когда я видѣлъ васъ въ «Отелло». Ахъ, что это было!! Она даже и не пикнула.

— Ваша матушка? — спросилъ Аксаровъ.

— Нѣтъ, Дездемона. Когда вы ее душили… Это было потрясающее зрѣлище.

— А въ «Ревизорѣ» Хлестаковъ, — вскричалъ я, захлебываясь.

— Виноватъ… Но я «Ревизора» вѣдь не играю. Не мое амплуа.

— Я и говорю: Хлестакова! Если бы вы сыграли Хлестакова… Пусть это не ваше амплуа, пусть — но въ горнилѣ настоящаго таланта, когда роль засверкаетъ, какъ брилліантъ, когда вы сдѣлаете изъ нея то, чего не дѣлалъ…

— Замолчи, — сказалъ Андерсъ. — Я предвкушаю сегодняшнее наслажденіе….

— Посмотрите, посмотрите, — ласково сказалъ актеръ. — Вы, надѣюсь, билетовъ еще не покупали?

— Мы… сейчасъ купимъ…

— Не надо! Съ какой стати… Мы это вамъ устроимъ. Митрофанъ! Снеси эту записку въ кассу. Два въ третьемъ ряду. — Живо!..

Въ антрактѣ, прогуливаясь въ фойе, мы увидѣли купеческаго сына Натугина, съ которымъ были знакомы оба.

— А… коммерсантъ! — вскричалъ Андерсъ. — О вашемъ послѣднемъ вечерѣ говоритъ весь городъ. Мы страшно смѣялись, когда узнали о вашемъ трюкѣ съ цыганомъ изъ хора вѣдь это нужно придумать: завернулъ цыгана въ портьеру приложилъ сургучныя печати и отправилъ къ матери на квартиру воображаю ея удивленіе, остроумно остроумно да пока въ Россіи есть еще такіе живые люди такое искреннее широкое веселье Россія не погибла дайте намъ пятьдесятъ рублей на-дняхъ отдадимъ! ,

Хотя во всей Андерсовской фразѣ не было ни одного знака препинанія, но веселый купеческій сынъ самъ былъ безграмотенъ, какъ вывѣска, и, поэтому, послѣднія слова принялъ, какъ нѣчто должное.

Покорно вынулъ деньги, протянулъ ихъ Андерсу и сказалъ, подмигивая:

— Такъ, ловко это вышло… съ портьерой?

Усталые, послѣ обильнаго ужина, возвращались мы ночью домой. Автомобиль мягко, бережно несъ насъ на своихъ пружинныхъ подушкахъ, и запахъ его бензина смѣшивался съ дымомъ сигаръ, которыя лѣниво дымили въ нашихъ зубахъ.

— Ты умный человѣкъ, Андерсъ, — сказалъ я. — У тебя есть чутье, тактъ и сообразительность…

— Ну, полно тамъ… Ты только скромничаешь, но въ тебѣ, именно въ тебѣ, есть та драгоцѣнная ясность и чистота мысли, до которой мнѣ далеко… Я ужъ не говорю о твоей внѣшности: никогда мнѣ не случалось встрѣчать болѣе обаятельнаго, притягивающаго лица, красиваго какой-то странной красот…

Спохватившись, онъ махнулъ рукой, поморщился и едва не плюнулъ:

— Фи, какая это гадость!