Купе для плачущих (Дорошевич)/ДО
| Купэ для плачущихъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 12. |
— Сударыня, потрудитесь перестать плакать!
— Сударыня, я вамъ говорю, — перестаньте плакать,
— Кондукторъ! Кондукторъ!.. Гдѣ жъ кондукторъ, чорт, побери? Предложите этой дамѣ сейчасъ же перестать плакать!
— Позвольте! Да эта дама кто же? Ваша супруга?
— Если бы она была хоть моей супругой. А то въ томъ-то и дѣло, что совершенно незнакомая мнѣ женщина.
— Да какое же право вы имѣете?
— А какое же право она имѣетъ плакать? Пусть идетъ въ купэ для плачущихъ и плачетъ тамъ, сколько угодно!
— Да такого и купэ нѣтъ.
— И очень жаль, что нѣтъ. Во-первыхъ, ни въ одной странѣ столько не плачутъ, сколько у насъ. А во-вторыхъ…
— Да если дама чувствуетъ горе?
— Пусть сдерживается. Вѣдь вотъ же мнѣ смертельно хочется курить, а я сдерживаюсь, — потому что здѣсь купэ для некурящихъ. И не безпокою сосѣдей!
— Да это произволъ, деспотизмъ!
— А это не деспотизмъ — заставлять сосѣдей выслушивать хныканье и смотрѣть на покраснѣвшій носъ. Довольно-съ! Я не для этого ѣду по желѣзной дорогѣ. Мнѣ этотъ красный носъ и дома надоѣлъ-съ!
— Господа! Это же возмутительно! Онъ обижаетъ даму.
— А если мужчину обижаютъ, это ничего-съ? Я не такой же человѣкъ?
— Господа, это возмутительно!
— Возмутительно! Возмутительно!
Дама заплакала сильнѣе.
— Перестаньте плакать, сударыня!!!
— Нѣтъ, плачьте! Плачьте, сударыня… Сударыня, плачьте!
— Ахъ, вотъ какъ! Отлично! Въ такомъ случаѣ я тоже начинаю плакать!
И затѣявшій весь этотъ споръ, огромный, толстый мужчина поднесъ платок къ глазамъ и заревѣлъ прямо благимъ матомъ на весь вагонъ;
— Бѣд-ный я, си-ро-та кру-гла-а-а-я! Въ ран-немъ дѣт-ствѣ е-ще ли-шил-ся от-ца, ма-а-а-а-а-те-ри!
— Послушайте, перестаньте дурачиться!
— Это, наконецъ, Богъ знаетъ что!
— Позвольте! Позвольте! Она имѣетъ право плакать, потому что разсталась съ мужемъ, а я не имѣю права плакать о родномъ отцѣ и матери?
— Да вѣдь вы сами кричите, что это давно было!
— Мало ли что давно, а мнѣ сейчасъ вспомнилось. Наконецъ, у меня раньше свободнаго времени не было. У меня, я думаю, другія дѣла есть. А теперь мнѣ дѣлать нечего, я и плачу. Бѣ-ѣ-ѣдна-а-а-ая мо-я го-ло-ву-у-ушка!
— Да перестаньте! Это дѣйствуетъ на нервы!
— А мнѣ не дѣйствуетъ на нервы ея ревъ? Я такой же пассажиръ, какъ и она! Какое она имѣетъ право плакать? Я буду плакать объ отцѣ съ матушкой. Вы кто? Адвокатъ? Вы начнете плакать, что дѣлъ мало. Вы докторъ? О томъ, что больные домашними средствами пользуются. Вы еще о чемъ-нибудь. Вѣдь это будетъ не вагонъ, а Бедламъ! Отдѣленіе сумасшедшаго дома какое-то! Э-э, да что я съ вами время попусту теряю! Она плачетъ, н я буду ревѣть!
Но «ревѣть» не пришлось.
Поѣздъ подошелъ къ полустанку.
Плачущая дама, какъ бомба, вылетѣла изъ вагона, и на платформѣ зазвенѣлъ ея пронзительный истерическій голосокъ:
— Кондукторъ! Кондукторъ!
Вслѣдъ затѣмъ появился кондукторъ, собралъ и унесъ всѣ барынины вещи.
— Вотъ такъ-то лучше! — довольнымъ тономъ произнесъ огромный пассажиръ, съ удовольствіемъ потягиваясь
— Но согласитесь, что вы были съ дамой слишкомъ суровы и даже жестоки!
— Ничего подобнаго. Просто небрежность желѣзнодорожнаго начальства. Разъ у пассажировъ, а особенно у пассажирокъ, есть такая привычка — плакать, должны устраивать особыя купэ: «для плачущихъ» и «для неплачущихъ». Есть же купэ для курящихъ и для некурящихъ. Эта съ мужемъ на цѣлый мѣсяцъ разсталась, тотъ за женой въ погоню гонится, у третьяго — бабушка недавно померла, — ну, ну, и пусть себѣ ревутъ хоромъ. А неплачущихъ сосѣдей безпокоить зачѣмъ же? У меня вотъ, можетъ-быть, и поважнѣе причина есть плакать, — а вѣдь не плачу же.
— Это объ отцѣ и объ матери, которые умерли, когда вы были еще маленькимъ?
— Нѣтъ, не объ отцѣ, объ матери. А причина поважнѣе!
— Потеряли вы кого-нибудь?
— И не терялъ и не находилъ никого!
— Какая же тогда можетъ быть у взрослаго человѣка причина плакать?
— А вотъ хотя бы о томъ, что я дуракъ? Не причина?
— Какъ вы сказали?..
— Да вы, можетъ-быть, меня еще разубѣждать въ этомъ вздумаете. Такъ я, милостивый государь, самъ про себя долженъ лучше знать, дуракъ я или нѣтъ!
— Но, позвольте, однако, что же заставляетъ васъ прійти къ такому… къ такому безрадостному для васъ заключенію?
— Многое. Во-первыхъ, хотя бы ужъ то, что я не знаю даже, гдѣ находится Россія. Ну, вотъ! Вы умный человѣкъ, — а скажите мнѣ, гдѣ находится Россія?
— Это даже странно… Россія, какъ это всякому, я думаю, извѣстно, расположена…
— А вотъ ничего и не знаете, а туда же «расположена». Расположена она позволять иностранцамъ въ ней хозяйничать и больше ничего! «Расположена»! «Расположена»! Я вотъ побольше васъ ѣздилъ, да и то не знаю, гдѣ и къ чему она «расположена»! Я, сударь вы мой, по глупости моей, гдѣ-гдѣ только не былъ. Въ Сибири былъ, — по своей волѣ, спѣшу сдѣлать необходимую оговорку, — а то нынче на желѣзныхъ дорогахъ жулья много развелось.
Вы улыбнулись.
— Нечего улыбаться! Правда. Въ Царствѣ Польскомъ былъ, на Кавказѣ, въ Туркестанскомъ краѣ, въ Финляндіи, Малороссію всю объѣздилъ, въ Бессарабіи я и родился, въ землѣ войска Донского побывалъ. И вездѣ, куда ни заѣдешь, только и слышишь: «Онъ въ Россію поѣхалъ», «онъ изъ Россіи пріѣхалъ». Да что! Казань — на что городъ, на Волгѣ стоитъ, и то спрашиваютъ: «вы не изъ Россіи пріѣхали?» Фу ты, думаю, да гдѣ же эта самая Россія, наконецъ, находится? Надо же узнать. И махнулъ сдуру…
— Въ Москву?
— Угадали. Въ нее въ самую! Здѣсь, думаю, она и собиралась, Россія-то, вокругъ… Иванъ Калита, — ну, и все прочее. Пріѣзжаю, вижу въ газетахъ про англійскія каверзы читаютъ и вслухъ думаютъ: «Нужно, — говорятъ, — изъ Петербурга телеграммъ подождать: что-то Россія по этому поводу скажетъ!» Эге, — думаю себѣ, вонъ она гдѣ теперь, значитъ! Отправился. Поразспросилъ у того, у другого изъ свѣдущихъ людей, — говорятъ: «Дѣйствительно, тамъ». Тамъ и департаменты такіе выстроены, чтобъ объ ней заботиться. Махнулъ въ Питеръ. Пріѣзжаю въ одинъ департаментъ. «Здѣсь Россія?» — «Никакъ нѣтъ — говорятъ, — здѣсь департаментъ неокладныхъ сборовъ». Я въ другой: «Здѣсь Россія?» Опять: «Никакъ нѣтъ, здѣсь департаментъ окладныхъ сборовъ. И никакой Россіи тутъ нѣтъ». Куда жъ это, — думаю себѣ, — она запропастилась? Да спасибо, столоначальникъ одинъ объяснилъ. «Россія? — говоритъ. — А, знаю, знаю! Это просительница такая. То купцы отъ нея пріѣдутъ, то помѣщики, — и всѣ всегда о чемъ-нибудь просятъ. Надоѣли даже». Тутъ-то, милостивые государи, я и понялъ, что Россія при пересылкѣ изъ Москвы въ Питеръ затерялась гдѣ-нибудь по дорогѣ. Ну, скажите, — не дуракъ я послѣ этого? Если я даже, гдѣ мое собственное отечество находится не знаю! Не дуракъ?
— Гмъ… А еще какія же вы основанія имѣете къ такому заключенію?
— Къ тому, что я дуракъ-то? Цѣлыхъ два основанія. Во-первыхъ, я не знаю, что такое рубль. Ну, вотъ, вы умный человѣкъ, а скажите-ка мнѣ, что такое рубль? Анъ, опять не знаете?
— Рубль!.. Рубль!.. Ну, натурально, что рубль…
— «Рубль — рубль». Нешто это отвѣтъ? Я за отвѣтомъ-то, можетъ, весь свѣтъ объѣздилъ, кругосвѣтное плаваніе сдѣлалъ, — а вы: «Рубль — рубль». Спрашиваю у одного: «Что такое рубль?» — «Рубль, — говоритъ, — это сто копеекъ». Ясно! «Ну, а что такое копейка?» — «Сотая часть рубля». Ничего не понятно. Обращаюсь къ другому: «Что такое рубль?» — «Рубль, это, — говоритъ, — 133 копейки». — «Какъ сто тридцать три?» Батюшки, думаю, въ одну минуту разбогатѣлъ! То сто копеекъ въ карманѣ было, то, вдругъ, сто тридцать три сдѣлалось! Вотъ хорошо-то! Прямо, ушамъ не вѣрю. «Откуда мнѣ сіе?» думаю. «Какъ, — говорю, — 133 копейки? Можетъ ли быть?» — «Натурально, — говоритъ, — 133 копейки на серебро по курсу. Вѣдь у насъ счетъ на серебро». — «Отлично, думаю, а провѣрить все-таки не мѣшаетъ». Отыскалъ еще одного знающаго человѣка. «Правда, — спрашиваю, — что рубль, это 133 копейки серебромъ?» Засмѣялся. «Кто жъ это, — говоритъ, — вамъ сказалъ? Рубль, это — 66 съ небольшимъ копеекъ». Батюшки, — думаю, — да что жъ это съ небесъ да въ подземелье. То разбогатѣлъ, то чуть не нищій. Духъ перехватило, голосу нѣтъ: «Какъ, — спрашиваю, — 66 копеекъ?» — «На золото, — говоритъ, — кто жъ нынче на серебро считаетъ? Что такое серебро? Теперь ложки, — и тѣ томпаковыя дѣлаются. Вонъ, — говоритъ, — одинъ нашъ знакомый недавно въ Парижъ ѣздилъ, полдюжины ложекъ оттуда привезъ, на всѣхъ надпись: „Грандъ-Отель“, „Грандъ-Отель“, Грандъ-Отель». Онъ-то думалъ, что онѣ серебряныя, потому и взялъ, — а онѣ томпаковыя. «На серебро, — такого и счета нынче нѣтъ». Прямо голова кругомъ пошла. Опять въ Петербургъ махнулъ. Тамъ должны знать! Являюсь къ одному знакомому столоначальнику, спрашиваю: «Облегчите вы мою душу, объясните мнѣ, дураку, что такое рубль?» — «Рубль, — говоритъ, — есть часть жалованья, которое мы получаемъ каждое 20 число аккуратно, и на который я получаю опредѣленное количество съѣстныхъ и прочихъ необходимыхъ для поддержанія жизни продуктовъ, — впрочемъ, количество это не всегда одинаковое, ибо иногда на рубль даютъ продуктовъ больше, иногда меньше». Вижу, что онъ больше съ колбасной точки зрѣнія смотритъ. «Ну, — говорю, — а если на колбасную валюту перевести, сколько этотъ самый рубль составитъ?» — «А это, — говоритъ, — сказать трудно, ибо это зависитъ отъ многихъ причинъ и, между прочимъ, отъ того, съ какимъ усердіемъ въ центральныхъ губерніяхъ свиньи будутъ производить себѣ подобныхъ. А также, какъ этимъ дѣломъ займутся австрійскія свиньи? Будетъ ли Австрія довольствоваться своимъ собственнымъ мясомъ или и нашей ветчины захочетъ. Нынѣ, — говоритъ, — колбаса лучшая стоитъ въ цѣнѣ — 40 копеекъ за фунтъ. И въ переводѣ на колбасную валюту, рубль есть не что иное, какъ два съ половиной фунта лучшей колбасы. А можетъ въ зависимости, какъ я уже вамъ объяснилъ, отъ свиней нашихъ и заграничныхъ курсъ на колбасу подняться и до 50 копеекъ, — и тогда рубль будетъ представлять собою два фунта колбасы, и то не лучшаго качества. А можетъ и такъ быть, что свиньи позаймутся своимъ дѣломъ, какъ слѣдуетъ, и рубль будетъ представлять собою три фунта колбасы съ третью». Тфу ты! Тарабарщина какая-то. То два фунта съ половиной, то два только, то цѣлыхъ три съ третью! Махнулъ къ другому столоначальнику: за границу въ командировку собирается. «Рубль, — говоритъ, — что такое? Пока славная штука! 37 съ половиной стоитъ. А дальше не знаю, что будетъ. Теперь самое время за границу ѣхать. Чѣмъ глупыми вопросами заниматься, поѣзжайте-ка, батенька, за границу, да радуйтесь, что курсъ такъ стоитъ. Мѣры вѣдь принимали». Что же вы думаете? Поѣхалъ и всю дорогу радовался: курсъ, молъ, поднимается. Даже шампанское за завтракомъ и обѣдомъ пилъ. Чего же мнѣ при этакомъ курсѣ стѣсняться? Мнѣ за границу-то и по моему дѣлу, насчетъ рубля, кстати нужно. Должны же вѣдь хоть за границей наши дѣла знать, — и мнѣ все толкомъ объяснить. Пріѣзжаю во Францію, — друзья! Я къ одному французу: «Другъ, поясни, что такое рубль?» Только французъ-то попался глупый: «Рубль, — говоритъ, — это четыре франка». Да, къ счастью, тутъ же при разговорѣ умный французъ присутствовалъ, тотъ, спасибо ему, поправилъ: «И вовсе, — говоритъ, — не четыре франка, а два франка пятьдесятъ пять сантимовъ съ дробью!» — «Ну, слава Тебѣ, Господи, — говорю, — если съ дробью! Курсъ, значитъ, высоко стоитъ». Онъ на меня и глаза вытаращилъ: «Да вамъ-то, — спрашиваетъ, — чего жъ радоваться? Это намъ нужно радоваться, а не вамъ». — «Да какъ же мнѣ въ Петербургѣ сказали?» «Мало ли, — говоритъ, — что вамъ въ Петербургѣ кто скажетъ! Да вотъ я вамъ сейчасъ примѣромъ поясню: вы заняли у нашихъ банкировъ въ неурожайный годъ 10.000 рублей по курсу, допустимъ, два франка». — «Ну?» — «Значитъ, 20.000 франковъ». — «Такъ!» — «Ну, а уплатили, конечно, въ урожайный, когда курсъ поднялся, допустимъ, до 3 франковъ». — «Ну-съ?» — «Значитъ, вы уплатили 30.000 франковъ. Взяли 20, а заплатили 30, — итого десять тысячъ франковъ переплатили лишнихъ, не считая процентовъ. Чему жъ тутъ радоваться?» Нѣтъ, вы посудите по совѣсти, если бъ я такимъ вотъ ревой, какъ эта барыня, былъ, долженъ былъ бы я тутъ же разревѣться, или нѣтъ? Узнавши, что я и радовался даромъ, и на повышеніи курса теряю, и шампанское напрасно пилъ. Долженъ былъ я плакать?
— Положимъ…
— Такъ и уѣхалъ ни съ чѣмъ. И до сихъ поръ не знаю, что такое рубль: 100 копеекъ, 133 или только 66 съ дробью, — не знаю даже, радоваться мнѣ, когда онъ повышается, или нѣтъ. Ничего не знаю. Ну, не дуракъ ли я послѣ этого? У меня вонъ въ карманѣ цѣлыхъ 10 рублей осталось, а я даже не знаю, что такое и одинъ-то рубль.
— А вы далеко ѣздить изволили?
— Въ Петербургѣ былъ.
— По дѣламъ или такъ, опять по вопросамъ?
— Какіе вы, однако, глупые вопросы задаете! Зачѣмъ можетъ бессарабскій помѣщикъ въ самую горячую рабочую пору въ Петербургъ ѣздить? Конечно, съ прожектомъ!
— Ну, и что жъ?
— Приняли. «Еще прожектъ?» говорятъ, и номеръ поставили. Кажется, 2.475.893-й. «Поѣзжайте, — говорятъ, — съ Богомъ. Когда очередь дойдетъ, посмотримъ. Въ свое время обо всемъ черезъ мѣстнаго земскаго начальника извѣститесь, какъ и что!» А прожектъ-то неотложный, насчетъ тарифовъ. Потому что ежели и въ этомъ году на хлѣбъ такой же тарифъ будетъ, то должно мое имѣніе съ молотка итти: на желѣзную дорогу только и работаемъ.
— Какъ же вы теперь?
— А вотъ въ этомъ-то и заключается третья причина, почему я заключаю, что я несомнѣнный дуракъ. Не знаю, что сѣять. Хлѣбъ при нынѣшнихъ условіяхъ невыгодно…
— Ну, а въ Петербургѣ какъ на этотъ счетъ говорятъ?
— Разное. Былъ я у одного опять столоначальника. «Удивляюсь я, — говоритъ, — вамъ, гг. помѣщики, что вамъ за охота хлѣбъ сѣять, если невыгодно. Сѣяли бы что-нибудь другое. Напримѣръ, резеду. Очень выгодное растеніе. Я вотъ въ горшкѣ немножко посѣялъ, — какъ разрослась, четыре раза разсаживать пришлось. А резеда, это — хорошо: во-первыхъ, ароматъ, а во-вторыхъ — выгода. Трава можетъ итти на кормъ скоту, а цвѣтъ у васъ парфюмерныя фабрики съ восторгомъ покупать будутъ. Опять же сѣмена пойдутъ. А это не хлѣбъ-съ. Вы знаете, — сѣмена-то, они почемъ? Пятачокъ золотникъ стоятъ. Вѣдь вонъ, — говоритъ, — Голландія, цѣлая страна одними тюльпанами существуетъ. Вотъ бы и вы за разведеніе цвѣтовъ взялись. А то „хлѣбъ“, „хлѣбъ“. Предпріимчивости у васъ, господа, нѣтъ, — только кляньчить умѣете». Такъ отчиталъ, — ужасъ!
— Ну, а вы?
— Что я! У меня земли-то экъ ея сколько, въ два дня не объѣдешь. Столько и дамъ-то на свѣтѣ нѣтъ, чтобъ всѣхъ передушить, если я резеду сѣять начну. Прямо всемірный резедовый кризисъ въ одинъ годъ устрою. «Кризисъ-резеда!» Этого еще только недоставало.
Поѣздъ, между тѣмъ, стоялъ.
Толстый помѣщикъ взглянулъ на проходившаго мимо начальника станціи и вдругъ вскочилъ, какъ угорѣлый:
— Батюшки, да это Петръ Ивановичъ! Чуть было по глупости своей станціи не пропустилъ.
И, еле выскочивъ съ чемоданомъ на платформу, онъ крикнулъ намъ въ окно, когда поѣздъ ужъ тронулся:
— А если кто изъ васъ, господа, узнаетъ, гдѣ въ настоящее время Россія, или что такое рубль, или что нужно сѣять, такъ будьте добры телеграфировать на мой счетъ на станцію Забытую, селеніе Прогорѣшты, Ивану Алексѣевичу…
Фамиліи мы уже не разслышали.
— Это у нихъ отъ кризиса! — замѣтилъ кто-то.
— Просто, брынзы много ѣдятъ! — небрежно отвѣтилъ господинъ съ петербургской физіономіей.