Кто кого (Забытый)/ОЗ 1882 (ДО)

Кто кого
авторъ О. Забытый

Опубл.: 1882. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

КТО КОГО.

I.

Постоялый дворъ. Огромная изба, безъ всякихъ перегородокъ. Въ углу, подлѣ окна, стоитъ большой шкафъ съ полками и ящиками. На выдающейся площадкѣ его красуется массивный графинъ со стаканчиками и жестяными «крючками», для установленнаго измѣренія «животворной влаги». Подъ окномъ сидитъ хозяинъ, крупный черноволосый мужикъ, съ широкой длинной бородой и съ выстриженными надо лбомъ воротцами. Выраженіе лица его сердито-меланхолическое. У шкафа топчется плюгавенькій старичокъ-солдатъ. Голова у него совершенно голая; лобъ изборожденъ частыми, мелкими морщинками; маленькіе, тусклые, сѣрые глаза, съ едва замѣтными бровями и вѣками, постоянно мигаютъ; острый стриженый подбородокъ нѣсколько выдался впередъ; углы тонкихъ губъ сильно сползли книзу. Поодаль сидятъ за шитьемъ двѣ женщины: бѣлая, пухлая хозяйка и красная, какъ кирпичъ, молодуха, ея сноха.

— Ужь видно, Ипатъ Семенычъ, позволь еще! говоритъ солдатъ, кивая на графинъ.

— Сдѣлай милость… у насъ незапретно, отзывается хозяинъ и отмѣриваетъ гостю «крючокъ».

Солдатъ выпилъ и, крякнувъ, продолжалъ:

— То и хорошо, что незапретно; потому вотъ и идешь къ тебѣ. А теперь у меня старуха… и-и, страсть! Пробовалъ на домъ покупать, такъ что-жь ты думаешь? Увидитъ, схватитъ и въ дребезги разобьетъ. И не понюхаешь. А что, я не заслужилъ что-ль? За вѣру божію, да царское величество, вонъ сколько лѣтъ отмахалъ. На войнѣ, и то положенье идетъ — по чаркѣ. А тутъ, что за бабья команда? Знать ничего не хочу! Наливай еще… Расплатимся. Она думаетъ, что у ней только и деньги? У меня поболѣ, да и то не горжусь.

Послѣднія слова старикъ произнесъ съ обидчивымъ крикомъ, при чемъ весьма неудачно топнулъ ногой и покачнулся. Бабы захохотали. Хозяинъ сдвинулъ брови и кашлянулъ.

— А ты бойчись, а то упадешь, замѣтила свекровь.

— Я-то? Небось не упаду, защищался солдатъ. — Я тебѣ что хошь представлю… на одной ножкѣ.

— Ну-ка, представь! вставила сноха.

— Чего лѣзете-то? Шалавы! ограничилъ хозяинъ. — А ты, Архипичъ, плюнь на нихъ. Говори со мной. Ты говоришь, у тебя денегъ много?

— Да деньги что… пустое! А вотъ я имъ покажу, какъ у насъ въ лагеряхъ…

Онъ засучилъ рукава, уперся кулаками въ бока, широко раздвинулъ ноги и, быстро опускаясь и поднимаясь, бойко зашепелявилъ:

Засвистали казаченьки

Въ походъ съ полуночи,

Заплакала Марусенька

Свои ясны очи — ихъ!

— Вотъ такъ, Архипычъ! Ловко! одобрила хозяйка, поддерживая хохотъ снохи.

— Пошли отсюда! брысь! Ахъ вы, непутныя! вскричалъ хозяинъ. — Архипычъ! уважь ты хоть себя-то самого; что ты для нихъ ломаешься? А еще говоришь, богатый ты человѣкъ.

— А то развѣ не богатый? рисуясь, возразилъ старикъ, принявъ солидную позу. — Только ходу мнѣ никакого нѣтъ отъ этой вѣдьмы, а то бы я…

— То-то и есть-то. Давай-ка, лучше поговоримъ. Садись-ка. Такихъ людей я всегда почитаю… А вы, бабы, молчите, коли не ушли; прикусите языкъ.

Архипычъ сѣлъ.

— Много у тебя денегъ-то?

— Да есть таки.

— Съ сотню будетъ?

— Хе-хе-хе!

— Нѣтъ, въ правду: будетъ съ сотню?

— Хе-хе-хе!..

— Да что жь ты все: «хе-хе»? Ты говори дѣломъ.

— Съ сотню… Есть чѣмъ тутъ хвалиться! Объ этакой пустяковинѣ я и говорить-то не сталъ бы. У моей старухи — и то вонъ…

— Да гдѣ же ты ихъ взялъ?

— Хе-хе-хе!..

— Ну, пошелъ опять уродничать!.. Что ты, махонькій, что-ль? Гдѣ взялъ-то?

— Богъ далъ… за вѣру и отечество.

— Какъ же это такъ?

— Да такъ. Погребали… ну, и-и… Хоть и на смерть идутъ, а только и на смерть безъ денегъ невозможно! Иной, царство небесное, сколько захватитъ… точно на ярмарку!.. Охъ, Господи прости! Раздумаешься — жалко, а кого, и самъ не знаешь… А главное — ходу нѣтъ. На доброе дѣло, и то, вѣдьма, не даетъ. Семишникъ на свѣчку, и то насилу выпросишь. Тьфу! Ну-ка еще!

Архиничъ выпилъ, утерся рукавомъ и, махнувъ рукой, воскликнулъ:

— Кажись, сейчасъ бы опять въ лагери ушелъ! Тамъ, по крайности, люди… Чуть что — сейчасъ:

Засвистали каза…

Старикъ пустился въ присядку, но въ этотъ моментъ растворилась изъ сѣней дверь, и въ ней показалась супруга Архипыча, Климиха. Неимовѣрно сгорбленная, съ вытянутымъ, почернѣвшимъ и морщинистымъ лицомъ и съ зеленоватыми большими глазами, гостья, какъ звѣрь, ринулась на плясуна, вцѣпилась въ него длинными, тонкими, костлявыми руками и, задыхаясь и хрипя, завопила:

— Губитель! Злодѣй! Отрочникъ!

— Постой! Отвяжись! Послушай… Да ну тебя совсѣмъ! жалобно визжалъ супругъ, вырываясь.

— Нѣ-ѣтъ, пёсъ, нѣ-ѣтъ, не раз-з-ста-анусь! злобно хрипѣла Климиха, отчаянно тряся супруга. — Обманомъ выпроводилъ… Сказалъ: дома будетъ сидѣть, а самъ вотъ гдѣ очутился… послѣднюю душу пропивать! Нѣ-ѣтъ, я вѣдь тоже не дура, из-звергъ, раз-збойникъ!..

Послѣ этихъ словъ, руки Климихи замерли въ фалдахъ Архипычева кафтана, и она, не зная что дѣлать, водила трясущейся головой вправо и влѣво и сверкала глазами. Жалкая жертва, выбившись изъ силъ отъ энергическихъ попытокъ освободиться отъ ея когтей, стояла какъ вкопанная, и, учащенно мигая, скорбнымъ взглядомъ просила хозяина о помощи.

— Послушай, старуха, что тебѣ надо? Поди съ Богомъ, поди домой! настойчиво проговорилъ хозяинъ, вставъ съ своего мѣста.

— Ну, да: что тебѣ надо? Ну? вскрикнулъ Архипычъ, мгновенно вырвавшись изъ рукъ жены и отпрыгнувъ въ уголъ, за спину защитника.

Наступила минутная нѣмая сцена, не совсѣмъ изъ обыкновенныхъ. Горбатая злюка, низко опустивъ руки, казалась стоящею на четверенькахъ и, вертя головой, напоминала собой гіенну; дворникъ, заложивъ большіе пальцы обѣихъ рукъ за поясъ и нахмуривъ брови, пронизывалъ гостью угрожающимъ взглядомъ; за спиной его топтался и метался воинъ, робко выглядывая на свою госпожу то изъ за одного, то изъ за другого плеча своего защитника; бабы, невольно выпустивъ изъ рукъ шитье и вытянувъ шеи, съ разинутыми ртами и затаеннымъ дыханіемъ ждали развязки. Развязка не замедлила послѣдовать. Мигомъ схвативъ стоявшую возлѣ шкафа палку, старуха бросилась съ ней на супруга. Храбрый дворникъ сдѣлалъ отступленіе въ сторону, и лысина беззащитнаго Архипыча ощутила звонкій ударъ. Бабы вскрикнули и вскочили съ своихъ мѣстъ. Архипычъ, держась обѣими руками за голову, бросился изъ избы. Климиха, съ палкой въ рукахъ, быстро заковыляла въ слѣдъ за нимъ.

— Бабъ бы этакъ лупить-то, а не этакого человѣка, который… внушительно проговорилъ дворникъ по удаленіи четы.

II.

Мысль о большихъ деньгахъ, о которыхъ проговорился подъ хмѣлькомъ Архипычъ, сильно заинтересовала дворника. Успокоившись послѣ разыгравшейся предъ нимъ супружеской драмы, онъ почти не могъ больше ни о чемъ думать, какъ только объ этихъ деньгахъ. Въ головѣ его смутно мелькали заманчивыя мысли, для разработки которыхъ онъ почувствовалъ, наконецъ, потребность уединиться.

— Эка вѣдьма! и трость унесла! проговорилъ онъ, взглянувъ въ тотъ уголъ, гдѣ обыкновенно помѣщался увѣсистый посохъ, вѣчный спутникъ его во время прогулокъ.

Сказавъ это, онъ слегка потянулся, почесалъ въ затылкѣ, взялъ картузъ и вышелъ изъ избы. На дворѣ онъ мимоходомъ обругалъ работника и потомъ черезъ заднія ворота направился къ сараю.

— Неужели и въ правду у него много денегъ? мысленно спрашивалъ Ипатъ Семенычъ, переваливаясь съ ноги на ногу. — А что жъ ему врать? Къ тому же выпивши… На его мѣстѣ всякій бы набралъ. Никому вѣдь не нужны: бери, сколько хошъ. Только какъ же это онъ ничего не обнаружилъ? Иной на его положеніи непремѣнно бы сказался… А онъ ужь сколько лѣтъ таскается, ни къ чему не приставши. Развѣ вотъ ходу-то ему нѣтъ, какъ онъ говоритъ… Какой тутъ, правда, ходъ? Ишь вѣдьма-то какая… Чистый дьяволъ! Да… Не людямъ добро достается. Ну, на что имъ, бобылямъ, деньги? Куда имъ? Нынче — завтра подохнутъ… У ней у одной, вишь, сколько наготовлено… А тутъ еще онъ притащилъ. Ни дѣтей, ни производства какого… Такъ лежатъ, попусту. А ты бьешся, колотишься, не знаешь, гдѣ прихватить. Вотъ объ веснѣ у барина землишка выпадала: всѣ локти обкусалъ, а ничего не сдѣлалъ. Будь у меня на этотъ случай лишнія, земля-то была бы моя. А то вонъ лѣшій, Бориска, подхватилъ… за безцѣнокъ.

Ипатъ Семенычъ остановился, обстоятельно высморкался и, положивъ оба локтя на плетень, продолжалъ:

— По настоящему, теперь бы вотъ скота нужно закупить, да на атаву бы его… да осенью бы побить. Все бы заправку сдѣлалъ. А между тѣмъ дѣломъ ничего не подѣлаешь. Торговля плохая, а тутъ долги… Въ городъ хоть не показывайся. Супонинъ еще зимой ворчалъ: что жь ты, говоритъ, когда платить будешь? — говоритъ. Обожди, молъ: какъ-нибудь по веснѣ заплачу. А вотъ и весна прошла. Много заплатилъ! Вотъ кому бы деньги-то! А то какой-нибудь тамъ чортъ лысый напихаетъ ихъ цѣлый сундукъ, да и сидитъ надъ нимъ, какъ лѣшій. Ни себѣ, ни людямъ. Какъ бы этого Архипыча въ дѣло употребить? Малый — рубаха, податливый малый; зайти около него можно. Только какъ бы это? Зазвать его какъ-нибудь, склонить… Ну, едва ли этакъ добьешься толку. Положимъ, поддастся, согласится. Но вѣдь онъ весь въ рукахъ у демона своего. Вѣдь денегъ-то съ нимъ никогда нѣтъ. Коли семишникъ на свѣчку выпрашиваетъ, такъ ужь что жь тутъ? Придется черезъ нее эту машину провесть. А какъ къ ней подойдешь… особливо послѣ давешняго? Съѣстъ, проклятая. Эка давеча-то я… прошибся немного. Мнѣ бы къ ней этакъ… не смекнешь сразу-то. Въ головѣ-то и то, и другое. Эхъ, шутъ ее побери! Вредно поступилъ, дѣло прошлое. Положимъ, я ея не обидѣлъ. Чѣмъ же я ее такъ ужь очень особенно обидѣлъ? Только не вполнѣ обошелся съ ней, но вѣдь я ее не ругалъ. Да и она… что жь она? На мужа осерчала, а мнѣ вѣдь она ничего.

Въ это время массивная жирная ворона, усѣвшись на колу, не вдалекѣ отъ прожектёра, побѣдоносно заорала: ка-ар-ръ, ка-арръ!

— Тьфу, провалиться тебѣ! вздрогнувъ, заворчалъ Ипатъ Семенычъ. (Ворона продолжала каркать). — Чего пасть-то разинула, проклятая! вскрикнулъ прожектеръ и сильно взмахнулъ сдернутымъ съ головы картузомъ. (Ворона лѣниво снялась съ своего мѣста и тяжело потянула въ сторону). — Добро бы ужь настоящая птица была… размышлялъ Ипатъ Семенычъ, снова опершись на плетень. — Дармоѣдъ проклятый. Иныя по крайности за моремъ бываютъ, поютъ забавно; а эта, чортъ ее знаетъ, хайло какое-то… точно вѣдьма нетёсаная. Тьфу! какая-нибудь тварь, напримѣръ — и вдругъ смутить тебя можетъ. Даже испугала, негодная… Да-а! протянулъ дворникъ, переведя духъ: — нужно будетъ попытаться… кто ее знаетъ? Глядишь, дѣло-то и выгоритъ. Подъ лежачій камень вода не побѣжитъ. Самъ вѣдь никто не принесетъ, никто не скажетъ: на вотъ тебѣ, Ипатъ, разживайся! Нужно самому… Теперь пока не время: теперь небось его на всѣ бока ворочаетъ, самый небось пылъ у нихъ теперь идетъ, а вотъ денька два спущу…

«Ка-арръ, ка-арръ!..» заорала опять ворона, тоже по близости, но уже съ другой стороны Ипата.

— Да что за пропасть такая! вскричалъ Ипатъ и бросился къ тому мѣсту, откуда неслись назойливые звуки. На бѣгу онъ схватилъ съ земли щепку и пустилъ ею въ слѣдъ уже улетающей компаньонки. — И создастъ же Господь этакое чучело! бормоталъ онъ, стоя среди переулка. — Сообразить ничего не дастъ… Ну, птичка, нечего сказать!.. Что бишь я такое? Да! Денька черезъ два какъ разъ будетъ въ пору. Сперва этакъ ее заманитъ чѣмъ-нибудь, подмаслить хорошенько, а тамъ и…

Заднія ворота заскрипѣли, и изъ нихъ вышелъ работникъ.

— Что нужно? крикнулъ издали Ипатъ Семенычъ.

Работникъ не отозвался, а только ускорилъ шагъ.

— Что нужно? нетерпѣливо и съ досадой повторилъ хозяинъ.

Работникъ кашлянулъ въ кулакъ и продолжалъ идти молча.

— Ахъ, медвѣдь чортовъ! выругался Ипатъ Семенычъ и самъ двинулся на встрѣчу работнику. — Ну что? какъ-то брезгливо произнесъ онъ, уже приблизясь къ рабу.

— Тамъ… велѣли сказать: обѣдать, изъяснилъ рабъ, почесываясь.

— Ишь вѣдь тайну какую нёсъ! Ишь вѣдь съ какимъ секретомъ отъявился! воскликнулъ Ипатъ, укоризненно качая головой. — Обѣдать! Вамъ только бы обѣдать! Вы только и знаете, что обѣдать. Вамъ хоть трава не рости, лишь бы обѣдать! сердито причиталъ хозяинъ, далеко опередивъ на ходу работника. — Мо-олчи! на сво-ю те-бѣ голову! добавилъ онъ, снова заслышавъ, крикъ вороны. — И что это такую погань не стрѣляютъ? Уму непостижимо!

III.

Архипъ съ своей супругой обиталъ чуть не въ столѣтней избушкѣ. Стѣны сильно покосились въ одну сторону. Толстая соломенная крыша, когда-то правильно наслоившаяся чрезъ опредѣленные періоды, представляла теперь отвердѣвшую черноземную массу, хмуро нависшую надъ фасадомъ. Вмѣсто крыльца, предъ входомъ въ сѣни, помѣщался неуклюжій, съ шероховатой поверхностью камень, болѣе половины вросшій въ землю. Всеобщее вниманіе обращалъ на себя толстый ставень съ тяжелымъ желѣзнымъ засовомъ, закупоривающій единственное закоптѣлое окошечко избушки нетолько ночью, но не рѣдко и днемъ. Идея ставня, единственнаго во всей деревнѣ, принадлежала Климихѣ, которая постоянно боялась воровъ и любопытствующихъ глазъ, хотя ни тѣ, ни другіе не думали проникать въ ея окно. «И чего это карга боится, когда солдатъ въ домѣ?» — съ недоумѣніемъ говорили сосѣди. Но не одинъ только ставень свидѣтельствовалъ въ жилищѣ карги о ея чрезвычайныхъ мѣрахъ къ самосохраненію. Наружная дверь запиралась у нея двойною запорою: тонкою желѣзною и толстою деревянною. Дверь, ведущая въ избу, тоже снабжена была своеобразною запоркою: на внутренней сторонѣ ея была привязана къ скобкѣ веревка, которая на ночь туго наматывалась на вбитый въ притолку деревянный гвоздь.

Внутренность избушки была поразительно жалкая. Полъ, покрытый толстымъ, бугорчатымъ слоемъ грязи, во многихъ мѣстахъ провалился; матица, лишенная поддержки въ прогнившей стѣнѣ, сильно наклонилась въ одну сторону, вслѣдствіе чего весь потолокъ представлялъ наклонную плоскость, напоминая видъ каюты въ одинъ изъ моментовъ морской качки. На полкѣ, въ переднемъ углу, стояли три иконы, лицевая сторона которыхъ представляла сплошь черную поверхность. Въ томъ же углу стоялъ, не по семьѣ большой, столъ. Шартавую сосновую крышку его неумолимое время свело коробомъ; ходуномъ ходящія ножки его были скручены внизу веревками. Въ правомъ заднемъ углу стояла треснувшая и расползающаяся печь, своимъ видомъ внушающая благоговѣніе предъ геройствомъ Климихи, которая съ легкимъ сердцемъ ежедневно воспламеняла въ ней сосну и по временамъ грѣла на ней свои, хоть и архаическія, но все-таки довольно тяжеловѣсныя тѣлеса. Между печью и противоположной стѣной устроенъ былъ крошечный примостокъ, обычное мѣстопребываніе хозяина съ того самого времени, когда онъ возвратился со службы отечеству. На лавкѣ, близь стола, находилось неприкосновенное дерюжное ложе Клймихи; подъ нимъ, подъ лавкой помѣщался завѣтный сундукъ, приходящійся своимъ замкомъ прямо противъ изголовья хозяйки. Впрочемъ, положеніе этого сундука, по обстоятельствамъ, измѣнялось. Когда Клймиха уходила изъ дома, то обращала свое казнохранилище замкомъ къ стѣнѣ; когда же опять возвращалась къ своимъ пенатамъ, то сундукъ принималъ прежнее положеніе. Спала Климиха всегда на одномъ боку, лицомъ къ замку, и сонъ ея былъ довольно тревожный. То ей привидится, что ее облапилъ въ лѣсу медвѣдь, то приснится, что ее грабятъ разбойники, то почудится, что домовой душитъ. Старуха сперва замычитъ, затѣмъ глухо застонетъ, потомъ запищитъ тоненькимъ-тоненькимъ голоскомъ и наконецъ проснется. Пощупаетъ замокъ, скажетъ: «Господи Іисусе»; и долго потомъ лежитъ съ открытыми глазами, что-то шепчетъ и крестится. Между тѣмъ, «чуждый горя и заботъ» Архипычъ храпитъ во всю ивановскую, покрывая своимъ храпомъ нетолько сверчковъ, но и горлащаго за стѣной пѣтуха. Климиха слушаетъ-слушаетъ этотъ храпъ, и станетъ ей завидно и досадно. «Ишь, вѣдь, разливается, плюгавая муницыя, ишь разливается! ворчитъ старуха: — ему, хоть пожаромъ все подними, все едино… Ишь… ишь… Эко горло — суконное бёрдо!..» Не вынося тоскливаго одиночества, Климиха, не вставая съ своего мѣста, начинаетъ, наконецъ, будитъ Архипыча. Но «муницыя», успѣвшая прислушаться даже къ пушечнымъ выстрѣламъ, утратила способность воспринимать во снѣ звуки хриплаго голоса супружницы, и вопль старухи остается безотвѣтнымъ. Плюнетъ старуха, обругаетъ Архипыча чернымъ словомъ, еще разъ скажетъ: «Господи Іисусе», еще нѣсколько разъ перекрестится, пощупаетъ замокъ, и закроетъ глаза въ терпѣливомъ ожиданіи сна.

IV.

Не задолго передъ необычайнымъ визитомъ Ипата Семеныча, въ хижинѣ стариковъ происходилъ слѣдующій діалогъ.

— Чего не чинишь сапоги-то? шипѣла Клймиха.

— Какіе?

— А Трофимовы. Дня три ужь въ лоханкѣ лежатъ — мокнутъ. Безпремѣнно просилъ къ воскресенью: къ обѣднѣ, говоритъ, не въ чемъ выйти.,

(Нужно замѣтить, что Архипычъ слылъ въ своемъ селѣ сапожникомъ, хотя въ своемъ искуствѣ и не шелъ далѣе подкидыванія новыхъ подметокъ).

— А ты зачѣмъ брала?

— Какъ же не брать-то? Вѣдь надо же ихъ починить.

— А можетъ, я не хочу…

— Что? работать-то?! изумилась старуха.

— Работать-то! повторилъ Архипычъ, стараясь придать своему голосу тонъ спокойствія и равнодушія.

— Ай ты взбѣсился? окрысилась старуха.

— Хе-хе-хе! лицемѣрно благодушествовалъ старикъ.

— Что же ты жрать-то будешь?

— Что жралъ, то и буду жрать.

— Вѣдь ты издохнешь.

— А ты развѣ не издохнешь?

— Мучитель, вѣдь тебя похоронить не на что!

— Хе-хе-хе!

— Какъ пёсъ, поверхъ земли валяться будешь!

— Хе-хе-хе!

— Чего оскаляешься-то?.. уродина!

— Да какъ же!.. Вѣдь это, ей Богу, кому ни скажи… «Похорониться не на что?..» Съ ума вѣдьма сходитъ. Куда же ты деньги-то дѣла, свои-то… да мои-то? Ай любовнику отдала?.. хе-хе-хе!

— Тьфу, лысая собака! Господи Іисуее… тьфу! Какъ вотъ возьму ухватъ, да какъ начну… Чини, что-ль, сапоги!

— Чего я буду чинить? Не стану. Работникъ, что-ль, я у тебя? Работнику, и то, напримѣръ, платятъ, а я, выходитъ, копейки не вижу. Берешь деньга, такъ сама и чини. А я плюну, да и… да и наплюю! заговариваясь горячился старикъ.

— Варваръ, да для кого я берегу-то?

— А шутъ тебя знаетъ. Для сатаны, должно быть.

— Тьфу ты, сквернословецъ старый! Ну, какъ же послѣ этого…

Не успѣла старуха докончить фразы, какъ дверь изъ сѣней отворилась и въ избу шагнулъ, низко пригнувъ голову, Ипатъ Семеновъ. Климиха вздрогнула и, кашлянувъ, безпокойно зашевелилась на лавкѣ. Архипычъ быстро вскочилъ на ноги и по военной привычкѣ вытянулся во фрунтъ.

— Добраго здоровья! привѣтливо проговорилъ Ипатъ, раза два перекрестясь въ темный передній уголъ.

— Здравія желаемъ! отчеканилъ Архипычъ, точно на парадномъ смотру.

— Все ли здорова ты, Климовна? продолжалъ гость, подсаживаясь въ хозяйкѣ.

Климиха, уставясь въ полъ, молчала и тяжело дышала.

— Слава Богу, Ипатъ Семенычъ, въ лучшемъ видѣ, отвѣтилъ за жену Архипычъ.

— «Слава Богу» лучше всего, сказалъ гость, съ улыбкой взглянувъ на старуху.

Въ этотъ моментъ и Климиха взглянула на него. Въ той улыбкѣ Ипата, которая, по его разсчетамъ, должна была изображать нѣжное участіе и любовь, старуха усмотрѣла нѣчто совсѣмъ иное и совершенно неожиданно спросила:

— Сманивать пришелъ?

— Кого? съ удивленіемъ спросилъ Ипатъ.

— Извѣстно кого: вонъ лодарь-то стоитъ, облизывается. Ты думалъ, меня дома нѣтъ? Ошибся. Не подошло.

— Что ты, Климовна! Богъ съ тобой. Зачѣмъ онъ мнѣ? тревожно возражалъ Ипатъ.

— Зачѣмъ?.. Душу свою пропивать — вотъ зачѣмъ! строго проговорила Климиха и закашлялась.

Обвиняемый Архипычъ молча покачалъ головой, смыгнулъ подъ носомъ рукавомъ и, махнувъ рукой, присѣлъ на примостъ.

— Да развѣ онъ у тебя пьяница какой? началъ Ипатъ, выждавъ прекращенія кашля собесѣдницы. — Зачѣмъ обижать человѣка? Ну, выпьетъ иной разъ, что-жь тутъ такого? Ради труда — отчего же?..

— Да, ради труда… Вонъ сапоги-то который день мокнутъ въ лаханкѣ, а онъ и думать забылъ… и чинить не хочетъ.

— Не все же и работать: тоже вѣдь человѣкъ есть.

— Такъ, такъ. Вамъ-то и на руку, чтобъ поболѣ отъ дѣла лытали да къ вамъ послѣдній крестъ съ шеи несли, язвила старуха.

— Климовна, къ чему же такая обида? Крестъ!.. Ай ужь мы не православные? Не меньше другихъ думаемъ, какъ бы по Божьему. Всякому своей души жалко. А что у насъ это самое вино, такъ вѣдь это по закону. Патентъ отъ начальства имѣемъ, въ казну пошлину вносимъ. Не темное какое-нибудь дѣло, дѣло прямое, правое. Вѣдь мы по домамъ не разносимъ, силомъ не навязываемъ, а, извѣстно, приходятъ которые православные и утѣшаются… по своему состоянію. Вотъ и все. Это зависимо по занятію… кто чѣмъ занимается. Торговля… А торговля всякая бываетъ, и вся она повелѣнная и законная. Вотъ хоть бы ты. Ты вѣкъ свой продаешь то грибы, то мохъ, то лыки. Вѣдь это тоже торговля. Что-жь тутъ такого? Всякъ своимъ питается: ты своимъ, я своимъ. Только мы за свое производство подать большую несемъ, а ты такъ, на свободѣ да можетъ еще поболѣ настоящаго торговца откладываешь. Такъ-то, Климовна.

— Чтобы тебѣ вѣкъ свой столько-то откладывать! злобно проворчала старуха, сверкнувъ глазами, и отодвинулась отъ гостя.

— Что ты рычишь, какъ собака? встрялъ Архипычъ. — Добрый человѣкъ зашелъ безо всякаго, напримѣръ, зла, а она вонъ какъ его подчуетъ! Эка звѣрь лютый, Господи Боже мой! Хуже всякаго турка.

— А ты молчи! Заступникъ! Что-то вы больно заступаетесь другъ за друга. Видно другъ другу дороги.

— Да какъ же: за что ты этакого человѣка обижаешь? запальчиво вскричалъ Архипычъ, брызжа слюнями.

— Кто его обижаетъ? возражала Климиха. — Онъ самъ измывается. Нищему позавидовалъ! Откладываетъ!.. Чтобъ твоимъ внукамъ столько бы откладывать!

— Ну, полно серчать-то, успокоивалъ Ипатъ. — Ты видишь, я вѣдь не серчаю и не ругаюсь, а говорю по человѣчеству, любя… и съ уваженіемъ. Чего тутъ тревожиться? Ты не тревожься. Правду ли я сказалъ, не правду ли, твое все при тебѣ останется.

Климиха немножко-было успокоилась, но послѣднія слова гостя снова взбудоражили ее.

— Что это при мнѣ останется? что такое останется? волновалась она — Одинъ свѣтъ Божій… да и тотъ плохо ужь вижу. Съ рукой при своей старости ходить — вотъ, что скоро останется. И давно бы ужь ходила, еслибы не совѣсть.

— Старуха, докуда ты будешь Бога гнѣвить? энергично произнесъ Архипычъ, соскочивъ съ примоста. — Каждый Божій день ты зудишь этакую… этакую, напримѣръ, хулу. Ужь я слушалѣслушалъ, терпѣлъ-терпѣлъ, наконецъ, пришло, нѣтъ моей мочи! И сама себя, какъ жидъ, измучила, и мнѣ пришло, хоть въ петлю полѣзай. Гдѣ у тебя твои деньги? Гдѣ у тебя мои, напримѣръ, деньги? Вѣдь ихъ вонъ сколько… а вѣдь ихъ не шутъ съѣлъ!

— Какія? Перекрестись! Что ты? Въ своемъ ли ты умѣ? зашипѣла старуха, затрясшись всѣмъ тѣломъ и испуганно вертя глазами.

— Какія… эхъ ты!.. Развѣ бы намъ съ тобой такъ жить-то, упрекалъ Архипычъ.

— Будетъ, Архипычъ, будетъ! унималъ Ипатъ, дѣлая видъ, что не замѣчаетъ страшнаго смущенія Климихи. — Зачѣмъ лишнее говорить? Ты лишняго не говори… Я зашелъ не затѣмъ, чтобы слушать ваши счеты да перекоры. Это дѣло ваше, домашнее.

Наступило минутное молчаніе. Клймиха крестилась и жевала губами. Ипатъ, прислонясь затылкомъ къ стѣнѣ, наблюдательно косился на сосѣдку. Архипычъ прошелся по избѣ и, усѣвшись снова на примостѣ, безучастно посматривалъ то на старуху, то на гостя. Физіономія его приняла столь спокойное выраженіе, какъ будто вовсе не онъ говорилъ, за полминуты назадъ, тѣ необычайныя рѣчи, которыя такъ ошеломили старуху. Наконецъ, Ипатъ, выждавъ, какъ ему казалось, удобный моментъ, заговорилъ:

— Хоть Климовна и понимаетъ меня за плохого человѣка, который будто бы пришелъ за тѣмъ, чтобы заманить Архипыча въ кабакъ, но я о ней понимаю совсѣмъ напротивъ и безъ всякихъ сердцовъ. Да. Она вотъ всякое зло срекала мнѣ и внукамъ моимъ, а я радъ ей всякое добро дѣлать. Да.

— Спа-си-бо, прошептала старуха.

— Да я не «спасибо», я такъ. А тамъ скажешь спасибо или нѣтъ, это твоей души дѣло. Я вѣдь вотъ какой, а не то что… Вотъ Архипычъ сказалъ, что вамъ не такъ бы надо жить. Не зря же онъ, въ самомъ дѣлѣ, сказалъ. Стало быть, и въ правду можно бы жить получше. И дай Богъ.

— Знай самъ себя, проговорила Климиха нѣсколько громче прежняго. — Архипычъ! Онъ тѣ наболтаетъ на свою голову. Вѣкъ свой не человѣкомъ прожилъ.

— Вотъ то-то и есть, подхватилъ Ипатъ. — Когда-нибудь нужно и человѣкомъ пожить. Вишь, ему и самому хочется. Гдѣ онъ, тутъ и ты. Ему будетъ хорошо, и тебѣ хорошо. Одни не съумѣете, можно общими силами… состояніе свое скрасить. Я вотъ для васъ первый готовъ… Я желаю всякому, чтобы жилъ, да Бога хвалилъ… особенно который самъ не съумѣетъ. Ныньче только съобча и можно жить. Вотъ у васъ есть кое-какіе грошики-то (Ипатъ ударилъ на словѣ «грошики»), а вы съ ними бѣдствуете и горюете. А скажемъ теперь такъ: положимъ, вы свои грошики присоединили… такъ къ примѣру… присоединили бы… хоть скажемъ — къ моимъ рублямъ или тамъ къ сотнямъ, тогда бы…

— Поди! поди, поди, поди! закипятилась Климиха, съерзнувъ съ лавки.

— Нѣтъ, да ты выслушай! упрашивалъ Ипатъ, поднявшись съ мѣста. — Вѣдь мы торговали-то бы съобща: что было бы мое, то было бы и ваше.

— Иди-иди-иди! Съ Богомъ! волновалась старуха, махая руками и наступая на гостя.

— Климовна, да ты вникни! продолжалъ Ипатъ, приложивъ ладонь къ груди.

— Убирайся, убирайся! И слушать не хочу! настаивала Климиха, уже толкая гостя въ бокъ.

— Н-ну, сама пожалѣешь! произнесъ гость, понизивъ голосъ и направляясь къ двери. Старуха двигалась за нимъ по пятамъ.

Гость, нахлобучивъ картузъ, уже толкнулъ дверь и пригнулся, чтобы пройти въ нее, какъ вдругъ послышался голосъ Архипыча:

— Что ты, дура, бѣсишься-то? Дай ему договорить-то. Вѣдь онъ знатную штуку-то надумалъ.

Ипатъ выпрямился и, обертываясь назадъ, наступилъ Климихѣ на ногу. Старуха взвизгнула и плюхнула на конецъ лавки.

— Прости, матушка, я нечаянно, извинился Ипатъ. — Это ничего, это пройдетъ… пустое! А ты вотъ послушай-ка, въ самомъ дѣлѣ…

— Да отвяжись ты, пропасть тебя возьми совсѣмъ! завопила старуха, замахиваясь на гостя кулакомъ.

— Ну, Архипычъ, выходитъ, прощай! обратился Ипатъ къ хозяину. — Желалъ добра, а тамъ какъ хотите.

— Ну, что-жь теперь?.. отозвался Архипычъ, разводя руками.

— Прощай, Климовна и ты, адресовался гость къ хозяйкѣ, продолжавшей стонать отъ боли. — Можетъ, одумаешься, потолкуемъ.

— Охъ, батюшки мои, да уйдешь ли ты, врагъ этакой!.. отозвалась старуха.

Ипатъ, махнувъ рукой, шагнулъ въ сѣни, а Климиха послала ему въ слѣдъ «разбойника», «кровопійцу», «змѣя». Архипычъ почесалъ лысину, бросился было изъ избы, но старуха строго остановила его.

V.

У крыльца Ипата Семенова дома уже часа два стоялъ вороной жеребецъ, запряженный въ легонькій тарантасикъ. Отъ скуки онъ успѣлъ изгрызть колонку, къ которой былъ привязанъ, и вырыть копытами изрядную яму. Конъ сей принадлежалъ мѣстному, не очень крупному лѣсопромышленнику, Трофиму Зотычу, стоящему въ довольно близкихъ отношеніяхъ къ Ипату Семенову.

Зотычъ принадлежалъ къ числу немногихъ въ уѣздѣ купцовъ-выскочекъ. Отецъ и дѣдъ его, еще на памяти всѣхъ окрестныхъ современниковъ, жили на краю глухой деревушки, и жили сѣро и убого. Но когда послѣ 19-го февраля, князья, графы и другіе болѣе или менѣе именитые владѣтели окрестныхъ деревень, земель, лѣсовъ и т. п. благъ, принуждены были вступить въ невѣдомую имъ дотолѣ борьбу за существованіе, то эти сѣрые оказались вооруженными такими орудіями для борьбы, какія и не снились ихъ мягкотѣлымъ противникамъ. И вотъ они положили начало въ средѣ своихъ деревенскихъ собратій новому типу, такъ сказать, новому виду homo sapiens. Однимъ изъ наиболѣе опредѣлившихся представителей этого вида и былъ Трофимъ Зотычъ, хотя по другимъ признакамъ, онъ и не совсѣмъ еще рѣзко выдѣлялся изъ прежней среды.

Это былъ цвѣтущій блондинъ, лѣтъ тридцати семи. Шелковистые вьющіеся волосы его, не чуждые знакомства съ помадой, затѣйливыми косичками падали на высокій выпуклый лобъ. Маленькіе, точно прячущіеся подъ нависшими, припухлыми рѣсницами, глазки смотрѣли всегда весело, плутовато и немножко насмѣшливо. Кончикъ крючковатаго носа слегка оттягивался книзу, когда Зотычъ говорилъ много и оживленно. Замѣчательны были его зубы: частые и кривые, какъ бы сидящіе другъ на другѣ, они не закруглялись напереди дугой, какъ обыкновенно, а сходились подъ угломъ. Вслѣдствіе этого физіономія его, въ моментъ улыбки, принимала какой-то хищническій видъ: посмотрѣть на него въ это время, такъ и кажется, что вотъ-вотъ онъ укуситъ… Довольно нѣжный цвѣтъ кожи, бѣлыя руки, предохраняемыя отъ вліянія стихій замшей, опрятный штатскій костюмъ, щегольская обувь, золотая цѣпь при таковыхъ же часахъ — все это полагало цѣлую пропасть между Зотычемъ и его ближайшими предками и ставило его въ рядъ людей культурныхъ. Но въ тоже время его рѣчь, испещренная выраженіями въ родѣ: «ефтотъ», «оттедовыхъ», клала на него неизгладимую печать той самой деревенщины, надъ которой онъ такъ силился возвыситься. Не уничтожали въ немъ этой примѣты и многія иностранныя слова, которыя онъ тщательно подслушивалъ, гдѣ только могъ, и заботливо включалъ въ свой небогатый лексиконъ, потому что слова эти, въ невоздѣланной гортани Зотыча совершенно измѣняли свой морфологическій составъ и получали физіономію, однородную съ «эфтотъ» и «оттедовыхъ», или же пріобрѣтали въ его головѣ иной смыслъ.

Такъ вотъ какой гость сидѣлъ у Ипата Семеныча. Сосѣди Ипата, видя у его крыльца знакомаго «вороного», совершенно вѣрно умозаключили, что у Ипата сидитъ Зотычъ, но только недоумѣвали, почему онъ на этотъ разъ такъ засидѣлся. А засидѣлся онъ потому, что пріятельская бесѣда съ хозяиномъ за чаемъ представляла для него на этотъ разъ особенный интересъ, какъ потому, что щекотала его самолюбіе, такъ и потому, что раздражала въ немъ стяжательный аппетитъ.

— Ну-ко стаканчикъ! потчивалъ Ипатъ гостя, лично завѣдуя чаеразлитіемъ.

— Нѣтъ, пожалуйста, уволь, отрекался Зотычъ.

— Вѣдь не хмѣльное.

— Положимъ, но… Ты по себѣ судишь. Васъ бы вотъ съ моимъ батенькой покойникомъ посадить. Бывало, сколько въ самоварѣ, столько и въ него войдетъ, а самоваръ семейный. Бывало, при хорошихъ людяхъ ажь совѣстно, на него глядя. Такъ вотъ и ты…

— Ну-у… А ты развѣ не такой же человѣкъ?

— Конечно, съ руками, съ ногами, да вѣдь изъ одного дерева и икона, и лопата. Я теперь какъ лишній стаканъ перелилъ, такъ сейчасъ въ животѣ «рѣзимпантизмъ».

— Гм… Изнѣжился ты, посмотрю я… Господи! А давно ли — а? Зотычъ! Царица небесная!.. Родитель-то твой!.. А дѣдъ ужь и толковать нечего… Въ зипунахъ ходили! А давно ли это — а? Вѣдь вотъ-вотъ… Отецъ-то ужь при тебѣ жилъ въ новыхъ хоромахъ, и то по смерть остался мужикъ-мужикомъ. А ты-то теперь баринъ! Куда — баринъ! Что ныньче баринъ? Тебя и назвать-то ужь не знаешь какъ!

Нужно замѣтить, что между привычками, унаслѣдованными Зотычемъ отъ родителя, особенно выдавалась привычка въ извѣстныхъ случаяхъ тереть ладонь объ ладонь. Растираніе ладоней, доведенное Зотычемъ до высокаго искуства, служило для него однимъ изъ средствъ къ выраженію различныхъ чувствъ. По высотѣ, на которой онъ держалъ ладони, по степени вытянутости рукъ, по скорости движеній и по характеру звука, издаваемаго ладонями, хорошо изучившій его человѣкъ могъ бы издали подмѣтить различные оттѣнки его настроенія. Напримѣръ, Зотычъ держитъ руки передъ грудью, ладони сдѣлалъ желобками, движетъ ими медленно, извлекаетъ изъ нихъ звуки, напоминающіе процессъ точенія топора — это значитъ онъ говоритъ о чемъ-либо серьёзномъ и обдумываетъ каждое слово. Зотычъ держитъ руки вытянутыми между колѣнъ и продѣлываетъ свое точеніе съ среднею скоростью и почти беззвучно — это значитъ, онъ даетъ отповѣдь на нѣчто непріятное. Плотно сжатыя ладони съ неимовѣрною быстротою скользятъ одна о другую передъ самымъ носомъ или передъ ухомъ Зотыча, издавая легкій свистъ — это значитъ, онъ услышалъ нѣчто весьма пріятное или самъ только что разсказалъ о какомъ-либо своемъ подвигѣ, или же отпустилъ неожиданную остроту. Въ изображаемомъ случаѣ Зотычъ совершалъ свое точеніе именно по послѣдней методѣ, что служило несомнѣннымъ признакомъ его крайне благодушнаго настроенія.

— Что значитъ, Зотычъ, времена-то… а? продолжалъ Ипатъ. — Попробуй-ка, сличи теперь тебя съ мужикомъ — и не сличишь! Скажи я теперь своимъ внукамъ, которые будутъ, что де у Зотыча родитель былъ вонъ какой — и не новѣрятъ… ни въ жизнь не повѣрятъ, хоть ты имъ что хошь говори! И какъ это случилось, Зотычъ-а? Скажи ты мнѣ на милость. Отчего это родитель твой выплылъ, а вотъ я не выплылъ? Вѣдь онъ не много постарѣ меня, а но своей линіи даже ниже меня стоялъ. Какъ это такъ? А?

— Я ужь сказалъ: изъ одного дерева и икона, и лопата. Такъ оно и есть. Лопата ты и выходишь. Да и лопаты-то разныя бываютъ: одна зерна загребаетъ, а другая мусоръ. Такъ ты вотъ эта самая мусорная и есть.

Ипатъ нахмурился и началъ водить пальцемъ по лужѣ разлитаго на столѣ чаю. Зотычъ насмѣшливо обвелъ глазами всѣ части его физіономіи и продолжалъ:

— Я тебѣ, другъ любезный, рацею скажу… Впрочемъ налей полстаканчика, пусть стоитъ: какъ-то веселѣй. Да, такъ я тебѣ рацею… Течетъ, напримѣръ, рѣка…

— Развѣ подогрѣть? Вопьемся еще, перебилъ Ипатъ.

— Нѣтъ, не надо, это я такъ, для скуки… Такъ ты слушай.

— Ну, ну.

— Течетъ, напримѣръ, рѣка. А въ ней всякая рыба. Вотъ ефту самую рыбу — кто неводомъ, кто вершами, кто острогой, кто чѣмъ. И ѣдятъ потомъ ефту рыбку, да другихъ ею снабжаютъ, да денежки забираютъ. Другой же во время ефтихъ кондицій сидитъ себѣ на берегу да маційономъ занимается. А послѣ и завидуетъ другимъ, что они съ рыбой. Понялъ?

— Что-жь «понялъ»… Не всякій же рыболовъ!

— А-а, то-то и есть. А ты будь рыболовъ. Знаешь, что есть рѣка, знаешь, что въ ней есть рыба — вотъ и тяни. Не поймалъ — снова закидывай. Да еще нужно знать мѣста. Если зацѣпишь, такъ ужь по крайности рыбину, а не чортъ знаетъ что. Такъ и въ жизни. Запускай и тяни — вотъ сила. А главное, чтобы страху никакого, ни-ни… ни Боже мой! Со страхомъ ты нетолько сома, даже пискаря не поймаешь. Настоящій рыболовъ никогда не боится, что утонетъ. Чего бояться? Подъ судъ?.. Пустое. Въ случаѣ чего: — «чье имущество?» — Женино… Самого на скамейку посадятъ? Ну, что-жь! Либо осудятъ, либо нѣтъ, это еще бабушка надвое сказала. Знаемъ мы эти дѣла. Мало ли на скамейкѣ-то сиживало? Иной вѣдь сколько зацѣпилъ-то — страсть! Ну, думаешь, пропалъ. Глядь — «нѣтъ, невиновенъ!» И все какъ рукой сняло. Да по моему, за крупное дѣло и попасть куда-нибудь не стыдно. По крайности пожилъ, будетъ чѣмъ вспомнить… Да и роду-племени по вѣкъ на прожитіе останется. А то — страхъ! Это самый поганый предметъ. Съ нимъ никогда ни до чего не дойдешь… Такъ-то, братъ любезный! Тяни, тяни смѣло, тяни ежеминутно, и старайся, чтобы покрупнѣй. Вотъ и будешь человѣкъ. А то что ты теперь? Дрянь! Ты извини, пожалуйста: вѣдь это я по антипатіи, любя.

— Ну, вотъ… Развѣ это не справедливо?

— То-то и есть. Въ самомъ дѣлѣ, въ чемъ теперь твоя коммерція? Что ты на мѣркѣ овса возьмешь лишній семишникъ, да на пудъ сѣна копейку? Эка вѣдь страсть какая! По моему, это тьфу — и больше ничего.

Зотычъ прихлебнулъ холоднаго чаю.

— Ахъ, Зотычъ, какъ это ты разсуждаешь! Развѣ я не вижу, что мое дѣло мелкое. У меня постоянно въ головѣ-то роится…

— Роится, а пчельника не заведешь и меду не ѣшь! Ха-ха-ха!

— Я весь измучился, продолжалъ Ипатъ, игнорируя шутку гостя. — Послушаешь: тотъ рощу купилъ, тотъ земли подцѣпилъ. Сердце такъ и рвется. Подумаешь: Господи! вѣдь это все нашъ же братъ. Какъ бы это мнѣ? Думаешь-думаешь, иной разъ ночь не спишь, а ничего не сдѣлаешь. И вотъ что диковинно: было время, когда я и хуже жилъ, и много хуже; а никогда не думалъ о томъ, о чемъ вотъ теперь въ голову приходить. Иной разъ одумаешься, особливо когда станешь на ночь Богу молиться; думаешь: благодарю тя, Господи… Живъ я, здоровъ, сынъ у меня слесаремъ въ Москвѣ, одѣты мы, обуты, все у насъ есть… Должишки? — небольшіе! И заснешь себѣ, будто ничего… А поутру встанешь — и опять постарому. Нѣтъ моей мочи, горитъ мое нутро. Такъ и стоитъ въ головѣ: Бориска землю отхватилъ! Панкратка рощу отцѣпилъ! И все это наши. Обидно! Такое зло на всѣхъ возьметъ! Цѣлый день ругаешься; кажись, избилъ бы всѣхъ. А что тутъ подѣлаешь? Я бы и не хуже кого другого отцѣпилъ, да…

Ипатъ наклонилъ голову и развелъ руками.

— Да что-жь? Въ чемъ же дѣло-то? допрашивалъ Зотычъ.

— А въ томъ, что силы нѣтъ. На порядочный задатокъ не наберешь, не то что… Я вотъ сколько разъ думалъ… Теперь кстати зашла рѣчь… Человѣкъ ты къ тому же свой… силу забралъ большую… Помоги мнѣ, сдѣлай милость, поставь меня на корень!

— Гм-гм… промычалъ Зотычъ и вытянулъ ладони между колѣнъ. — Что-жь, это можно… это изволь!

— Вотъ покорнѣйше благодаримъ. Я давно мекалъ. Мнѣ лишь бы…

— Изволь, изволь, повторилъ Зотычъ. — Бери вотъ лѣсу. Дашь вексель — я его сейчасъ въ банкъ. И тебѣ и мнѣ хорошо.

— Да на что же мнѣ лѣсъ? Что ты, помилуй! произнесъ Ипатъ, вытаращивъ глаза. — Мнѣ строить нечего. Мнѣ собственно…

— Ужь не денегъ ли? перебилъ Зотычъ.

— Извѣстно. А то что же еще? Безъ нихъ-то мнѣ и больно.

— Ну, нѣтъ, другъ любезный, при всей моей антипатіи къ тебѣ, не могу.

— Что-о ты, Зотычъ! Жалобно протянулъ Ипатъ. — Какъ-таки не можешь? Ужь ты не можешь, такъ кто же можетъ? Этакое состояніе! этакой капиталъ! Ну, чего тебѣ стоитъ ссудить… пока хоть тысячу?

— Ого! воскликнулъ Зотычъ. — Да знаешь ли ты, что такихъ денегъ у меня и въ рукахъ почти не бываетъ?

— Ну, полно. Кто же повѣритъ…

— Честью тебѣ говорю. Все въ ходу. Круговоротъ. Иной разъ самому недостаетъ. Теперь вотъ въ виду одна статейка… Эхъ, кабы удалось!..

— Тебѣ-то удастся, а вотъ мнѣ… Э-эх-ма! Какъ надѣялся, уповалъ, думалъ: вотъ Зотычъ выручитъ!

— Да ежели я не могу — чудакъ ты эдакой! Развѣ мнѣ жалко?

— Такъ какъ же ты говоришь: цѣпляй, тяни, лови… да еще покрупнѣй?.. какого чорта тутъ зацѣпишь? — И съ досадой толкнувъ отъ себя стаканъ, такъ что тотъ перекувырнулся, Ипатъ вскочилъ изъ-за стола.

— Да ты постой, ты не сердись! успокоивалъ Зотычъ, оставаясь на своемъ мѣстѣ. (Ипатъ молча прошелся по избѣ). Присядь-ка, что я тебѣ скажу… Сейчасъ ужь и впалъ въ емблему… Поди-ка сюда.

— Ну? мрачно произнесъ Ипатъ, усѣвшись на прежнее мѣсто.

— Развѣ ты, кромѣ меня, ужь не можешь?

— Да гдѣ-жь тутъ? Кругомъ голь. Самимъ жрать нечего. А такіе, какъ Бориска, и льду объ крещенье не дадутъ… Намедни мелькнула было одна статья… какъ было обрадовался! Сунулся, а тамъ велѣли на лѣто объ этой порѣ приходить.

— Какая же это статья? полюбопытствовалъ Зотычъ.

— Да тутъ вотъ… гдѣ даже и не чаялъ, капиталы открылись… и пропадаютъ зря!

— Гдѣ же это? едва слышно спросилъ гость, глотая слюнки.

— У солдата… у этого у Архипыча.

— У Архипыча? Не можетъ быть!

— Вѣрно, это ужь доподлинно. Да какія вѣдь деньги-то! Никто и думать не могъ. Самъ разсказалъ…

Ипатъ подробно сообщилъ гостю всѣ обстоятельства, относящіяся къ данному вопросу, и въ заключеніи воскликнулъ:

— Къ этой вѣдьмѣ съ крестнымъ ходомъ, и то не подойдешь!.. А кому? Ни себѣ, ни людямъ, добавилъ онъ, вставая изъ-за стола.

Пока Ипатъ задумчиво шагалъ по избѣ, Зотычъ, прищурясь, медленно потачивалъ ладони передъ грудью.

— И большія, говоришь, деньги? спросилъ наконецъ гость, поднимаясь съ мѣста.

— Большія… да не наши, пробурчалъ хозяинъ. — Куда-жь ты? Мы еще выпьемъ, закусимъ… Я такъ что-то разстроился.

— Нѣтъ, спасибо. Я и такъ съ ума сошелъ — замѣшкался, изъяснилъ Зотычъ, подавая Ипату руку.

— Такъ не можешь? А то помоги… будь другъ! умолялъ хозяинъ, прижимая руку гостя къ своему сердцу.

— Теперь, ей-богу, не могу! увѣрялъ Зотычъ, склонивъ голову на бокъ.

— А когда-жь?

— А такъ… этакъ… съ теченіемъ времени.

— Ты хоть къ примѣру скажи.

— Не могу. Это судя по конструкціи обстоятельствъ.

— Эхма! съ горечью произнесъ Ипатъ и выпустилъ руку Зотыча.

— А солдатъ этотъ, должно быть, вретъ. Ты бы еще гдъ-нибудь… утѣшалъ гость, подходя къ двери въ сопровожденіи хозяина.

Ипатъ молчалъ. Захлопнувъ за Зотычемъ дверь, онъ разразился монологомъ:

— Чортъ тебя приносилъ! Выхолился… молокососъ! Онъ ли, не онъ ли… Болталъ, болталъ: «зацѣпи», да «потяни», да «не пужайся». А ничего не разсказалъ, какъ самъ цѣплялъ… «Не пужайся»!.. А къ чему дѣло пришло — попросилъ тысячу рублей, такъ самъ первый испужался. И шутъ ихъ знаетъ, какъ это люди, напримѣръ, богатѣютъ!..

VI.

Послѣ сцены съ Ипатомъ въ настроеніи обоихъ членовъ старческой четы произошла нѣкоторая перемѣна.

Архипычъ скоро почувствовалъ себя виноватымъ. Хотя въ точности онъ не могъ уяснить себѣ собственной вины, тѣмъ не менѣе почувствовалъ потребность чѣмъ-нибудь загладить ее. Эта потребность появилась прежде всего въ томъ, что онъ на нѣсколько дней сразу безвыходно засѣлъ дома. Но этого мало: онъ взялся за работу, и притомъ безъ всякаго видимаго стимула. Вѣроятно для того, чтобы болѣе соотвѣтствовать идеалу сапожника, онъ натянулъ на свой голый черепъ совершенно ненужный ременный ободокъ и по цѣлымъ часамъ безъ разгиба ковырялъ невообразимо искалеченные и монструознѣйшіе сапоги, пыхтя, покашливая и по временамъ утирая осмолёнными кулаками слезы, навертывавшіяся отъ чрезмѣрнаго напряженія инвалиднаго зрѣнія. Въ короткое сравнительно время онъ успѣлъ починить нетолько Трофимовы, но и Захаровы, Селиверстовы и Терентьевы сапоги, къ несказанному восторгу ихъ обладателей.

Климиха, къ величайшему удивленію супруга, ожидавшаго, послѣ посѣщенія Ипата, потока брани и нанесенія оскорбленія дѣйствіемъ, вдругъ какъ-то присмирѣла. Сидитъ, вздыхаетъ и крестится. Архипычъ взглянетъ на нее украдкой — и ничего понять не можетъ. «Когда же это она начнетъ ругаться?» — не разъ мелькало у него въ головѣ. Взглядывалъ онъ и на рогачъ, и на другіе тому подобные проводники супружеской любви, но врагъ загадочно бездѣйствовалъ. Нѣсколько дней супруга безмолвствовала. Только разъ, на другой день послѣ «событія», утромъ, Климиха промолвила — и то безъ всякаго раздраженія:

— Предатель, къ чему ты меня подводишь?

«Началось»! подумалъ Архипычъ, и промолчалъ.

— Добро бы ужь съ «человѣкомъ» связался…

— Будетъ, старуха, будетъ… одно слово — будетъ! кротко отозвался Архипычъ.

— Охъ, Господи, помилуй насъ грѣшныхъ! со вздохомъ произнесла старуха.

И разговоръ прекратился.

Нѣсколько дней спустя, Климиха, соскучась бездѣятельностью, порѣшила, не безъ нѣкоторой впрочемъ борьбы, отправиться въ лѣсъ за добычей. Вслѣдствіе непривычно долгаго сидѣнья дома, она чувствовала себя на этотъ разъ нѣсколько бодрѣе, и аппетитъ къ любимымъ занятіямъ ощущался въ ней сильнѣе. Съ довольно большой плетушкой на шеѣ она пробралась въ болѣе отдаленную часть лѣса и прослонялась тамъ часа четыре, страстно выискивая и жадно собирая разнаго рода грибы. Теплая, ясная и тихая погода, живительная влага лѣсной атмосферы и расправившіеся мускулы привели Клймиху въ благодушное настроеніе. Были моменты, когда она чувствовала себя совершенно по-дѣтски. Тихо потрескивая сучками и зорко озираясь во всѣ стороны, она иной разъ безсознательно напѣваетъ сквозь зубы, почти шопотомъ: «я гри-боч-ковъ на-а-бе-ру и саа-ма домой пойду». Потомъ точно спохватится, улыбнется, покачаетъ головой и вздохнетъ. Черезъ нѣсколько минутъ въ ея головѣ мелькнетъ стихъ церковной пѣсни, и она, тоже безсознательно, нѣсколько разъ подрядъ вытягиваетъ: «о-от-ло-жимъ по-пе-че-е-е-ніе»". Потомъ снова: «я грибочковъ наберу», и тутъ же: аллилуія, и т. д. А то вступитъ въ разговоръ съ найденнымъ грибомъ. — Ишь вѣдь, шельмецъ, спрятаться хотѣлъ… листикомъ прикрылся. А что пользы? Сгнилъ бы дуромъ… либо раздавилъ бы кто-нибудь. А я тебя ишь какъ: очистила, съ товарищами уложила. Такъ-то, шельмецъ этакой"… Но вотъ плетушка, наполняясь тяжелымъ сырьемъ, начала рѣзать шею старухи; въ ногахъ путешественницы почувствовалась усталость. Старуха нѣсколько разъ перемѣщала ношу съ одного бока на другой, прилаживала ее почереди, но непріятное впечатлѣніе отъ неудобства и тяжести не уменьшалось. Измѣнилось и настроеніе старухи. Она сдѣлалась мрачною и ворчливою: ругала сучья, на которые спотыкалась, ругала грибы, которые долго ей не попадались, ругала птицъ, которыя особенно рѣзко кричали и т. п. Наконецъ, когда грибовъ стало некуда уже класть, она прикрыла плетушку свѣжими вѣтвями (отъ «глазу» встрѣчныхъ) и, выбравъ удобный пёнышекъ, присѣла отдохнуть. Цѣль путешествія была достигнута, лѣсъ потерялъ для своей гостьи значеніе, и она сосредоточилась мыслію на своемъ житьѣ-бытьѣ, особенно на послѣднемъ событіи въ немъ.

— Дома ли теперь лысый? думала она. — Какъ бы не выскочилъ… ему что? Забѣжитъ, выпроситъ за починку — и къ Ипаткѣ. Эка, не сказала я Захару, чтобы безъ меня не отдавалъ!.. А вѣдь за нимъ гривенъ шесть съ прежними то… Лысый песъ! проживать только гораздъ, а нѣтъ — чтобы постараться… Объявилъ богачество свое. Такъ я тебѣ и выложила сейчасъ… держи! Этотъ идолъ еще присталъ, Ипатка… Стакнулись. Да нѣтъ, не подойдетъ. «Торговать будемъ»… Чѣмъ торговать то? Добро бы купецъ какой былъ. На шильце — мыльце исхитряется… Ежели бы у меня сынъ былъ, я бы тогда сама распорядилась; либо какой купецъ бы хорошій, добрый… А гдѣ его возьмешь? Да и какъ къ нему приступить? Настоящій купецъ дѣло большое имѣетъ, на что я ему? И вниманія не обратитъ. Остается одно: беречь, крѣпче беречь… Охъ, что-то тамъ теперь лысый! заключила старуха и поднялась съ пня.

Повѣсивъ на шею плетуху, она вглянула на солнце, сообразила, въ какую сторону ей нужно идти и направилась изъ лѣсу. Долго мелькала она между деревьями, пока не очутилась въ такой чащѣ молодого березняка, что съ величайшимъ усиліемъ дѣлала каждый шагъ, жмурясь, отплевываясь и сердито ворча. «Пропасть те возьми совсѣмъ! бормотала она… Куда это я залѣзла? Господи помилуй! Ой-ой-ой! Охъ, провалъ те поглоти! У-у-у, да что же это такое? Царица небесная»… и т. д. Наконецъ, ей удалось кое-какъ выбраться на пролегавшую по лѣсу дорогу, прорѣзанную глубокими колеями и заросшую травою. Сбросивъ на земь свою ношу, Клймиха ухватилась обѣими руками за грудь и залилась протяжнымъ удушливымъ кашлемъ. «Охъ, Царь ты мой небесный! Ой, смерть моя»! воскликнула она въ антрактахъ между подступами кашля, разѣвая ротъ, какъ рыба, трепещущая на берегу. Вдругъ ей послышался позади стукъ колесъ. Она вздрогнула и, продолжая кашлять, поспѣшно схватила плетушку. Не успѣла она сдѣлать и шагу, какъ ее кто-то окликнулъ:

— Бабушка! здравствуй, касатка!

Климиха оглянулась: къ ней подъѣзжалъ, придерживая лошадь, извѣстный намъ Трофимъ Зотычъ. Онъ ѣхалъ на томъ же конѣ и въ томъ же тарантасикѣ, которые нѣсколько дней назадъ такъ долго стояли у дома Ипата Семенова. Старуха остановилась и стала всматриваться въ проѣзжаго.

— Что, не узнаешь? ласково произнесъ Зотычъ, поровнявшись съ Климихой и туго натянувъ возжи. Вороной круто согнулъ шею и, раздымая ноздри, всталъ, какъ вкопанный.

— Зотычъ… Трофимъ Зотычъ! прошамшила Климиха и снова закашлялась.

— Уморилась? садись, подвезу! сострадательно предложилъ Зотычъ.

Старуха продолжала кашлять.

— Эка бѣдная--а! Садись, давай плетушку-то!

Клймиха махнула рукой и затрясла головой.

— Иди, небось, что стѣсняешься? Человѣкъ древній, уставши… А намъ это вѣдь ничего не стоитъ. Садись.

— Не надо, батюшка, Богъ съ тобой… спасибо! отозвалась наконецъ старуха.

— Садись, садись, чего тамъ! настойчиво проговорилъ Зотычъ, пригласительно махая рукой.

— Добреду, Богъ милостивъ, добреду, упорствовала Клймиха и двинулась впередъ.

— Касатка, вѣдь тебя жалѣючи говорю: присядь! приставалъ Зотычъ, пустивъ вороного шагомъ.

— Охъ, господи, да что это ты… закобенилась старуха, поглядывая на тарантасикъ.

— Ну, полно, стоитъ того дѣло… Садись-ка, садись! упрашивавъ Зотычъ, снова остановивъ лошадь и подвигаясь въ уголокъ экипажа.

Клймиха начала снимать съ шеи плетушку.

— Ну во-отъ, давай ее сюда, давай! Съ чего не присѣсть — Господи помилуй! Ай ужь мы боги какіе? Такіе же люди, бабушка, такіе же, милая, человѣки, тараторилъ Зотычъ, устраивая возлѣ себя старуху.

Они поѣхали. Отъ пункта ихъ встрѣчи до жилища Климихи было версты двѣ. Болѣе половины этого пространства они должны были ѣхать по лѣсу. Настроивъ своего коня такъ, чтобы онъ шелъ шагомъ, Зотычъ поставилъ колѣни подъ прямымъ угломъ, охватилъ ихъ руками и забесѣдовалъ:

— Давно я тебя, бабушка, не видалъ. Стара ты стала.

— Стара, батюшка! подтвердила старуха, скорчась и уставивъ глаза на дно тарантаса.

— Небось ужь много лѣтъ тебѣ?

— Много. Седьмой десятокъ дошелъ, а можетъ ужь и перешелъ.

— А ты все трудишься--а? Сколько я тебя запомню, все-то ты трудишься, все-то ты хлопочешь.

— Чтожь дѣлать то, батюшка. Душа-то не сусѣдъ: пить — ѣсть проситъ. Ты вонъ куда возвысился, а и то сложа руки небось не сидишь.

— Это такъ… Это вѣрно. Какъ можно, «сложа руки»? До тѣхъ поръ и хорошо, пока руки въ дѣйствіи, а какъ только руки опустилъ, такъ и шабашъ: хоть милліоны будь, и тѣ не увидишь, какъ пройдутъ… Мое дѣло, по крайности, молодое, отдыхать мнѣ еще рано, совѣсть зазритъ. А вотъ тебя жаль. Такой ты древній человѣкъ… Пора бы ужь дать и покой своимъ косточкамъ.

— Видно, одна могила успокоитъ… косточки-то мои. Съ молоду не покоилась, а ужь теперь не къ чему. Теперь немного осталось.

— То-то вотъ и жалостно. Цѣлый божій вѣкъ ты маешься, а никакой отрады себѣ не видишь. Я, какъ самъ вышелъ изъ бѣдности и потомъ вкусилъ пріятству, такъ мнѣ всегда это больно. Думаю: Господи, за что ты меня такъ возвелъ и наградилъ? Почему бы и прочимъ — другимъ не вкусить тоже самое, хоть подъ старость? И часто эти мысли приходитъ мнѣ на умъ. Проѣду, напримѣръ, мимо твоей избушки, взгляну — обольется сердце кровью, и примусь опять за мысли. Вспомню, какъ мы были бѣдны, вспомню, какъ намъ Богъ послалъ милость, и смерть хочется сдѣлать что нибудь такое богоугодное. Скажу не въ похвальбу — мы съ тобой не ровня, и выставляться передъ тобой мнѣ нечего, да — такъ не въ похвальбу скажу: ты мнѣ часто приходила на умъ…

— И-и, ужь… Кому я нужна? возразила Кдимиха.

— Ей Богу, вотъ какъ Богъ святъ… Часто приходила на умъ… Человѣкъ ты благочестивый, человѣкъ трудящій… а какая награда? Что ты видѣла и что видишь хорошаго? Иному, можетъ это все равно, какъ ни живи другой; иной съ послѣдняго готовъ содрать — съ послѣдняго бѣдняка…

— Есть такіе, процѣдила старуха.

— Есть? ты знаешь?

— Знаю… Не первый годъ живу.

— То-то и дѣло… Да вотъ, недалеко сказать — хоть вашъ Ипатъ… вѣдь живодеръ онъ!

— Пріятель-то твой? спросила старуха, взглянувъ на сосѣда,

— Какой тамъ… прости Господи… какой онъ мнѣ пріятель?

— А какъ же, ты къ нему ѣздишь.

— Такъ что-жь? Мало ли я къ кому ѣзжу по дѣламъ… Всѣ мнѣ, значитъ, и пріятели? Невозможно. Особенно Ипатъ. Развѣ онъ можетъ мнѣ гармонировать? Совсѣмъ не можетъ соотвѣтствовать, поправился Зотычъ. — А что я ѣзжу къ нему, такъ что-жь… Потому-то я и знаю его вдоль и поперегъ, что часто вижусь, потому и рѣчь завелъ о немъ. Это именно живодеръ. Что у него на умѣ? Одно: какъ бы надуть, какъ бы обвѣсить, какъ бы прижать, либо опоить бѣднаго человѣка. Удивительно мнѣ это. Сколько разъ я ему говорилъ: Ипатъ! будь ты по добросовѣстнѣе, не черни свою душу, примись за дѣла благородныя. Не понимаетъ… и понять не можетъ. А почему? потому что…

Въ это время вороной сильно дрогнулъ и бросился въ сторону.

— Ой-ой-ой! всрикнула Климиха.

— Небось, небось, ничего, успокоивалъ Зотычъ.

Когда онъ снова направилъ своего коня на дорогу, то оказалось, что впереди ихъ по той же дорогѣ несся довольно крупный заяцъ, внезапное появленіе котораго и было причиною испуга лошади.

— Ишь косой дуракъ… И откуда вывернулся? пробормоталъ Зотиръ.

— Что, ай заяцъ? тревожно спросила старуха.

— Заяцъ.

— О, пропасть те возьми… Не хорошо… не къ добру.

— Пусто-ое… Глупый звѣрь… мечется съ дуру и больше ничего. Развѣ онъ можетъ понимать организацію?

— А?

— Я говорю: можетъ ли этакая мелочь знать высшую судьбу?

— Заяцъ-то, можетъ, и не знаетъ, да вѣдь его Богъ насылаетъ. Вотъ вѣдь что. И всегда сбывается. Какъ дорогу перебѣжитъ, такъ и…

— Да вѣдь онъ не перебѣжалъ. Онъ прямо бросился вдоль дороги.

— Развѣ вдоль?

— Вдоль. Пустое, не стоитъ толковать… О чемъ бишь мы разговорились? да! Ипатъ… Почему онъ благородства не понимаетъ? Потому, что онъ его не испыталъ. Грубость и кровопійство онъ знаетъ, а все же другое прочее, чистое, божеское для него темный лѣсъ. Ничего онъ этого не чувствуетъ. А вотъ я, напримѣръ: видѣлъ батюшку — царство ему небесное — видѣлъ дѣдушку покойника и вижу теперь жизнь. Вотъ я и сравниваю… Какому-нибудь Ипату нечего сравнивать: у него какъ была всегда подлость, такъ и идетъ сплошь. А я сравниваю, какъ лучше: съ благородствомъ или безъ благородства. И теперь ужь такъ себя заправилъ, что безъ благородства не могу.

— Охъ, не всѣ-то, батюшка, такіе… сочувственно промолвила старуха.

— Не то, что не всѣ,а я тебѣ скажу: найдешь ли ты хоть одного такого? Повидалъ таки я народу-то: вездѣ идолъ на идолѣ сидитъ и идоломъ погоняетъ. Не всякого-то Господь смягчаетъ… Скажу тебѣ, какъ старому, достойному человѣку… наединѣ… какъ духовнику откроюсь, по душѣ: у меня въ настоящую пору въ виду очень большое дѣло… очень большое! Много придется убить и хлопотъ и капиталу. Но за то, какъ только обдѣлаю его — шабашъ! Полно жить для себя, начну жить на пользу общую… чтобы всѣмъ хорошимъ людямъ вокругъ было привольно… Сильно теперь занятъ я этимъ дѣломъ.

— Какое жь это дѣло? полюбопытствовала Клймиха.

— Ну, что тамъ… тебя это не касается. Это такое, такое дѣло, что… ажь духъ захватываетъ! Тебѣ не растолкуешь его; и понять ты его не можешь, не привыкла… Одно только думаю: эхъ, кабы Господь…

— Небось продается что нибудь? предположила старуха.

— Продается. Да что… боюсь, отобьютъ! Помилуй Господи! Тогда… тогда я ужь и не знаю!

— Что продается-то?.. допытывалась Клймиха.

— Продается-то? Эхъ, некогда разсказывать. Вотъ ужь и къ деревнѣ подъѣхали, а мнѣ сейчасъ нужно налѣво поворачивать. Развѣ назадъ маленько поѣдемъ. Я тебя тогда опять подвезу.

— Ну что-жь… согласилась Клймиха.

Зотычъ повернулъ лошадь. Та бросилась было машистой рысью, но онъ ее тотчасъ осадилъ. Старуха оглянулась: надъ деревней стояло облако пыли; довольно ясно раздавались въ воздухѣ ревъ и блеяніе скота, веселый визгъ ребятишекъ и щелканье кнутовъ.

— Однако, скотину ужь пригнали… промолвила старуха, но безъ всякой тревоги. Рѣдкое вниманіе мѣстнаго туза и ожиданіе таинственнаго любопытнаго разсказа нѣсколько охладили въ ней «ревность къ дому».

— Ничего, мы сейчасъ, безъ нужды успокоивалъ Зотычъ. — У тебя развѣ есть скотинка-то?

— Коровенка.

— Ну, эка важность, старикъ загонитъ.

— Загнать-то загонитъ…

— И распрекрасно. А дѣло-то, бабушка моя милая, вотъ какое…

Зотычъ перевелъ духъ, поправилъ картузъ, осмотрѣлся во всѣ стороны и началъ:

— Продается лѣсъ… не лѣсъ, а лѣсище: деревья во-о какія, чисто корабельныя; десятинъ… конца краю нѣтъ! Ужасъ, а не лѣсъ: золотое дно!

— Ну?

— Ну, вотъ я и прицѣливаюсь.

— Кто же это продаетъ? Купецъ какой-нибудь?

— Нѣтъ, не купецъ. Купецъ этого не сдѣлаетъ. А это… какъ бы тебѣ назвать.. Неизвѣстный человѣкъ… баринъ одинъ… генералъ, не то князь.

— Ну, чтожь, ну, и купи себѣ. Купишь, свезешь и будешь продавать, предложила Климиха.

Зотычъ запустилъ палецъ подъ картузъ возлѣ уха, почесалъ голову и продолжалъ:

— Такъ-то такъ, да тутъ вышла одна закорючка. Я тебѣ все по порядку… Видишь ли: генералъ-то, князь-то этотъ, пріѣхалъ въ городъ, остановился въ номерѣ, да объявилъ въ газетѣ, что такъ и такъ… продаю дескать лѣсъ, качества такого-то, десятинъ столько-то, цѣна такая-то. Я узналъ, сейчасъ — трахъ въ городъ. Ни мало не медля, отъявился въ номеръ: честь имѣю, ваше сіятельство… Наслышанъ, что такъ и такъ… «Очень пріятно», говоритъ. Такой сурьёзный, видно, что добрый. Сидитъ, кофей пьетъ. Посадилъ и меня. Я опять за свое: изволите, молъ ваше превосходительство, лѣсокъ продавать? — «Такъ точно. Цѣна извѣстна вамъ»? Извѣстна-то извѣстна, говорю, да позвольте надѣяться, ваше сіятельство, что будетъ уступочка.

— А много запросилъ-то? полюбопытствовала старуха.

— Пустое: сорокъ тысячъ, небрежно произнесъ Зотычъ.

— О-о, Господи! удивилась Клймиха. — Экая страсть, а тебѣ «пустое»!

— Извѣстно, пустое. Не въ томъ дѣло. Дѣло, милая бабушка, вотъ въ чемъ. Я по порядку… Какъ сказалъ я ему на счетъ уступки-то, онъ и говоритъ: ко мнѣ, говоритъ, ужь многіе съ этимъ приходили, съ уступкой-то. Кто разсрочки, говоритъ, проситъ чуть не на пять лѣтъ, а кто сбавки чуть не на половину. Не могу, говоритъ, я этого. Это, говоритъ, возмутительно. Я, говоритъ, почти выгналъ ихъ отъ себя. Помилуйте, говоритъ: чуть не даромъ отдаю сокровище, а они еще торгуются… Много говорилъ. Руками этакъ размахиваетъ, губы дрожатъ. Видно, что человѣкъ благородный, только деньжонокъ, должно быть, жидковато… Вотъ, я выслушалъ, да и говорю: какое же, молъ, ваше превосходительство, ваше послѣднее слово будетъ? — «А послѣднее слово мое, говоритъ, будетъ такое: деньги всѣ чистенькія и заразъ. Если, говоритъ, согласны на это, то тысячу уступить могу». А я, признаться тоже думалъ, что онъ подастся на большую уступку, и денегъ взялъ только для задатка, пятнадцать тысячъ. Подумалъ, подумалъ: торговаться — пожалуй прогонитъ! Лицо большое.. А лѣсъ — я его хорошо знаю — одно слово — кладъ. Смерть хотѣлось пріобрѣсть. Думаю: наскочитъ иной, отобьетъ; нужно ковать желѣзо, пока горячо. Ваше сіятельство, говорю, вѣрите честному слову? — «Что такое»? — Получите пока пятнадцать тысячъ, а остальныя я вамъ въ скоромъ времени доставлю. Только домой съѣзжу. Всѣ чистенькими. Если уѣдете отсюда, то скажите, куда прислать.. Молчитъ, но видно, что радъ — «Ну, такъ и быть, говоритъ. Только какъ можно поскорѣе». — Въ самой скорости, говорю. Не извольте безпокоиться, ваше превосходительство… — Заключили мы это съ нимъ условіе. Онъ мнѣ адресъ оставилъ: это — гдѣ его значитъ, съискать. Я и поѣхалъ. Пріѣзжаю домой. Сталъ считать деньги, глядь — двухъ тысячъ не достаетъ. Что тутъ дѣлать?

— Какъ же это не достаетъ? А ты говоришь: «пустое»? возразила старуха.

— Да оно и есть «пустое», подтвердилъ Зотычъ. — Какія это деньги? Тьфу! У меня денегъ пропасть, но дѣло-то въ томъ, что я ихъ уложилъ въ банкъ для процентовъ, чтобъ наростали. Угораздило меня положить ихъ на годъ, и раньше срока я не имѣю права ихъ взять. Собственныя свои денежки взять не могу — вотъ какъ строго въ этомъ банкѣ!

Разскащикъ щелкнулъ языкомъ, тряхнулъ головой и продолжалъ:

— А время не ждетъ. Ты сама, милая бабушка, знаешь: дорого яичко къ велику дню.

— Что говорить… Вѣстимо такъ.

— Да… Вотъ я теперь и мечусь. Думалъ-думалъ: къ кому обратиться? Тотъ самъ нуждается, другой, какъ собака на сѣнѣ: ни себѣ, ни людямъ. А тутъ еще начнутъ разспрашивать: зачѣмъ да на что? Скажешь имъ — пожалуй, отобьютъ какъ-нибудь. Просто голова кругомъ ходитъ. Этакое счастіе и этакая помѣха! Добудь я теперь эти двѣ тысячи… пожалуй и меньше: остальныя какъ-нибудь въ конторѣ наскребу… Добудь я это — и тогда мнѣ на свѣтѣ ничего не нужно. Начну жить на пользу бѣдныхъ, чтобъ всѣмъ вокругъ меня хорошо было. А ужь какъ бы наградилъ того, кто помогъ бы мнѣ — и говорить нечего. Рубль на рубль бы отдалъ… два рубля отдалъ бы, и черезъ какой-нибудь мѣсяцъ. Лафа-то вѣдь какая, бабушка моя милая, ты и вздумать не можешь.

— Какъ это ты говоришь: рубль на рубль? Это сколько же? спросила старуха.

— А это значитъ: за одинъ рубль отдалъ бы два рубля, за одну тысячу двѣ. Однимъ словомъ — вдвое, а то и втрое бы отдалъ.

— Гм. А скоро тебѣ нужно? спросила Клймиха и закашлялась.

— Никакъ не дальше, какъ черезъ недѣлю. Иначе все пропадетъ: нетолько лѣсъ, но и мой задатокъ въ пятнадцать тысячъ. Какъ подумаю объ этомъ, такъ всего точно огнемъ спалитъ. Эхъ, кабы Господь!.. Помолись, милая голубушка, своими праведными молитвами. Удастся мое дѣло, во вѣкъ тебя не забуду.

— Дай Богъ тебѣ, дай Богъ… за доброту за твою, промолвила Клймиха.

— Только ты, бабушка, до времени никому объ этомъ не говори, предупредилъ Зотычъ. — Это я только тебѣ, какъ преклонному человѣку. Не говори и про то, что вотъ мы съ тобой ѣхали. Это между нами.

— Ладно… согласилась старуха. — Ну, такъ ты меня подвези къ деревнѣ-то, а то ужь мы опять далеко заѣхали.

Зотычъ поворотилъ вороного и хлопнулъ его мягкими возжами. Конь пустился во всю рысь, и путники мигомъ очутились на задахъ деревни, противъ Кличихиной избушки. Стояли уже довольно густыя сумерки. Возлѣ овина сосѣдней усадьбы кто-то шуршалъ соломой.

Заслышавъ стукъ въ наружню дверь, Архипычъ торопливо выскочилъ въ сѣни и залотошилъ:

— Что это ты до этакой поры? Я думалъ ужь тебя волки съѣли.

— А ты бы и радъ, еслибъ волки… проворчала Климиха.

— Зачѣмъ же «радъ»? Я только такъ сказалъ, изъяснялся воинъ, сопровождая супругу въ избу. — Вѣдь это по твоему, я лиходѣй, а я… вотъ цѣлый день сидѣлъ, караулилъ. Вотъ что.

— Караулилъ… Небось ужь окунулся къ Ипаткѣ?

— Небось не окунулся, обидчиво проговорилъ Архипычъ. — Тебѣ, я вижу, все ни почемъ, сколько ни сиди… Хотѣлъ-было къ Захару… за починку получить… и то не пошелъ. Думаю: пусть ужъ старуха сама… Посижу, покараулю. А старуха пришла, невѣсть откуда, и, какъ идолъ, рычитъ. Все не въ честь, не въ славу. Ужь коли нынче ты недовольна, то я ужь и не знаю. Ну, да погоди-жь ты…

— Что раззѣвался-то? Ишь вѣдь… хозяинъ какой!

— Я и говорить-то съ тобой не хочу, а не то что… «раззѣвался»! заключилъ воинъ и смолкъ.

VII.

Наступила ночь. Старики улеглись. Архипычъ, по обыкновенію, на примостѣ, Климиха тоже по обыкновенію на лавкѣ, надъ сундукомъ. Обоимъ не спалось, хотя ни тотъ, ни другой не говорилъ ни слова. Каждый былъ занятъ своими мыслями. Въ глазахъ старухи неотступно стоялъ образъ Зотыча, счастливаго, добраго, ласковаго, по душѣ откровеннаго. И она думала: — Вотъ человѣкъ… что я ему? Какая такая родня или ровня? А онъ пожалѣлъ, привѣтилъ, посадилъ. Этакой разговорчивый, про все разсказалъ, во всемъ открылся, словно матери родной. А богачъ-то… Господи! Сорокъ тысячъ, говоритъ, «пустое». Боже мой, Боже мой!.. Это не то что Ипатка. Выдумалъ что: дай ему свои деньги!.. Ахъ ты, утроба этакая! А это человѣкъ великатный: буду, говоритъ, жить на пользу… Какъ-то ему Господь приведетъ на счетъ этого лѣса… Не хватаетъ… Вдругъ этакая махина уйдетъ изъ рукъ?.. О-охъ-охъ-охъ! Втрое, говоритъ, награжу… Иной подвернется, пожалуй, вчетверо сдеретъ, видючи, что человѣку позарѣзъ нужно. И сдеретъ. Вотъ и денежки… ни оттуда, ни отсюда. Вдвое — и то много, а ежели вчетверо-то? И не выговоришь… Сколько, бишь, онъ сказалъ, не хватаетъ-то?.. Двѣ тысячи? Нѣтъ, менѣ, кажись… тысячу этакъ… съ чѣмъ-нибудь… Охъ, Господи помилуй… Старикъ! кликнула она вслухъ.

Архинычъ не отозвался.

— А старикъ! повторила Климиха.

Старикъ отвѣтилъ искуственнымъ легонькимъ храпомъ.

— Боже, милостивъ буди! прошептала старуха со вздохомъ и тихо поднялась съ постели.

Она засвѣтила ночникъ и, оглянувшись на примостъ, поставила его на уголъ стола, возлѣ изголовья своего ложа. Доставъ изъ подъ подушки ключъ, она опустилась передъ сундукомъ на колѣни и, прикусывая языкъ остатками зубовъ, почти совершенно беззвучно отомкнула замокъ. Архипычъ во всѣ глаза смотрѣлъ на дѣйствія супруги. Прежде чѣмъ открыть сундукъ, старуха еще разъ оглянулась на примостъ. Архипычъ зажмурился и усилилъ храпъ. Климиха осторожно достала изъ сундука трубку холста и, усѣвшись на полъ, стала развертывать ее у себя на колѣняхъ. По мѣрѣ развертыванія холста, она постепенно вынимала изъ него разныхъ сортовъ кредитныя бумажки и аккуратно складывала возлѣ себя на полу. Когда бумажки были, наконецъ, всѣ выложены, старуха, отложивъ холстъ въ сторону, принялась считать ихъ. До сего момента она еще вспоминала объ Архипычѣ и по временамъ озиралась на примостъ, но сладостный процессъ счота денегъ заставилъ ее забыть всѣхъ и вся. Смакуя губами, поглатывая слюнки и склоняя голову то на одну, то на другую сторону, старушка любовно разглаживала кредитки и въ какомъ-то полузабытьи шептала: «восемь пятковъ… восемь пятковъ — значитъ четыре десятка, это выходитъ сорокъ, да десять по три — три десятка — тридцать… Тридцать да сорокъ — это… гм-гм… семьдесятъ. Ну, семьдесятъ. Теперь: разъ четвертная, два четвертная, три, четыре… А сколько бишь тамъ-то? Да, семьдесятъ… Тутъ я насчитала четыре… Постой: четыре ли? Разъ, два, три, четыре… такъ, четыре. Теперь: пять четвертныхъ, шесть четвертныхъ, семь, восемь» и т. д.

Между тѣмъ, Архипычъ волновался по своему. Пока онъ лежалъ въ темнотѣ, мысли его текли какъ-то разрозненно и настроеніе его было только эллегическое. Но когда Климиха, засвѣтивъ ночникъ, принялась считать деньги, онъ устойчиво сосредоточился на одномъ пунктѣ, и чувства его принимали все болѣе и болѣе желчный характеръ. Смотря на затылокъ супруги, на концы чернаго платка, стягивающаго назади ея голову, на пряди сѣдыхъ волосъ, торчащихъ изъ-подъ него и на выпятившійся горбъ ея — онъ размышлялъ:

--… Ишь припала! Замерла совсѣмъ. Покликала сперва: «старикъ»!.. Чтобъ не мѣшалъ. Одна — всему голова… Я только помѣха. Карга проклятая! Ишь роется… какъ въ своемъ собственномъ! Много-ль у тебя своего-то… безъ моего-то? А я вотъ только смотри! Да и смотрѣть-то не моги. Озирается… врага какого нажила!

--… Три сотни, четыре сотни, пять сотенъ, сосредоточенно шипѣла старуха.

— У*у, лѣшій трясучій! негодовалъ Архипычъ. — Когда-бъ ты ихъ накопила-то? Воевалъ-воевалъ, напримѣръ, и вдругъ этакая вещь! Пройди теперь весь свѣтъ: гдѣ этакое измывательство найдешь? Глава, напримѣръ, лежитъ, а баба деньги его тайкомъ считаетъ.

--… Этихъ восемь сотенъ, да, значитъ, тѣхъ… Постой: сколько бишь? соображала Клймиха, накрывъ ладонью восьмисотенную пачку.

— Фу, ты проклятая… Точно дразнитъ! возмущался Архипычъ. — Докуда жъ это будетъ? Ждалъ-ждалъ, и что приждалъ? Всего какъ есть лишонъ. И чего это меня непріятели не убили? Вотъ дуракъ-то! Полковниковъ, генераловъ, штыковъ-пушекъ не боялся, а тутъ боюсь! Просто съума сошелъ. Право. Что я въ самомъ дѣлѣ? Честью видно ничего не сдѣлаешь, словами толку не добьешься. Нужно по-солдатски. Давеча сидѣлъ-сидѣлъ одинъ, день цѣлый. Изба заперта… И въ голову не пришло… Ахъ, дуракъ-дуракъ! Ишь скадываетъ, ишь складываетъ! Уродина этакая--а? Не быть же этому, коли такъ! Вотъ тебѣ!

Архипычъ громко крякнулъ и поворотился къ стѣнѣ. Клймиха вздрогнула и оглянулась. Архипычъ блисталъ голымъ затылкомъ и густо дышалъ въ носъ, Клймиха наскоро достала изъ сундука клѣтчатый платокъ, завязала въ него кредитки, заперла узелъ вмѣстѣ съ холстомъ въ казнохранилище и, погасивъ ночникъ, улеглась на постель.

— Старикъ! кликнула она, уже съ минуту пролежавъ въ темнотѣ.

Архипычъ не отозвался.

— Ночникъ-то я не приняла со стола, подумала старуха и тотчасъ же поправила оплошность, отнеся источникъ скуднаго свѣта на загнетку. — Теперь тамъ еще рублевыя бумажки, припоминала Климиха. — Ну, этихъ я знаю сколько… Да рублевиковъ серебряныхъ… это выходитъ… Да… А тамъ еще полтинники… Значитъ, окромя энитхъ остается всего… Это еще слава тебѣ Господи. О-охъ, Боже мой!.. Помоги, Царь небесный! Ежели втрое, то сколько-жь это выйдетъ?.. О-о, Господи… Вотъ бы… батюшки мои родимые!..

На другой день утромъ, Архипычъ наскоро умылся, небрежно перекрестилъ два-три раза лобъ и дрожащими отъ волненія рукати натянулъ на себя сапоги и старую поддевку. Все это онъ дѣлалъ молча, насильственно кашляя и энергически отплевываясь. Случай безпримѣрный. Обыкновенно, собираясь куда-ни, будь идти, онъ прежде обращался къ Клймихѣ приблизительно съ слѣдующими словами: «какъ же, старуха, мнѣ бы нужно пойти?» и т. д. И только представивъ уважительныя причины отлучки и получивъ разрѣшеніе, онъ начиналъ обуваться и одѣваться. Понятно, что необычайный либерализмъ Архипыча въ данномъ случаѣ не могъ не встревожить Климиху, тѣмъ болѣе, что воинъ нѣсколько дней тому назадъ уже нанесъ ударъ ея авторитету и власти. Только-что Архипычъ потянулся за картузомъ на полку, какъ Клймиха строго спросила его.

— Ты куда?

— На кудыкинъ дворъ, грубо отозвался либералъ.

— Чего мелешь-то? Говори толкомъ: куда поднялся?

— Вѣстимо не въ хороводъ. По дѣлу.

— Какое тамъ дѣло? Сиди дома. Я сама сейчасъ пойду.

— Ступай, я тебѣ не перечу.

— На кого-жь домъ-то оставить?

— Я сейчасъ ворочусь.

— Нечего тамъ… Раздѣвайся. Небось къ Ипаткѣ… хлебнуть захотѣлось?

— На кой шутъ мнѣ твой Ипатка? и на какіе крендели я буду хлебать? Много ты мнѣ дала? огрызался Архипычъ, уже надѣвъ фуражку и держась за скобку выходной двери. — Вчера Власъ сапоги просилъ взять… Ты уйдешь на цѣлый день, что-нибудь нужно же дѣлать. Тоска заѣстъ дуромъ-то сидѣть.

— А ты гдѣ видѣлъ Власа-то? спросила старуха, нѣсколько смягчившись.

— Да все тутъ же… Вчера шолъ мимо и стукнулъ въ окно. Подхожу, а онъ говоритъ: «возьми, пожалуйста, сапоги». Я думалъ, онъ съ собой ихъ принесъ, а онъ говоритъ: нѣтъ, это я мимо шелъ да кстати вспомнилъ, а ты, говоритъ, самъ за ними придешь… завтра утречкомъ.

— Ну, ступай, да смотри — живо.

— Это дѣло наше, проговорилъ Архипычъ уже въ сѣняхъ, такъ что старуха не слыхала этихъ словъ.

На самомъ дѣлѣ, никакой Власъ не ходилъ къ Архипычу съ предложеніемъ работы. Воинъ придумалъ новое лицо лишь для отвода глазъ непріятелю. Торопливо выбѣжавъ изъ сѣней, онъ юркнулъ за уголъ избушки и чрезъ минуту очутился въ сосѣднемъ домѣ у своего давнишняго должника, Захара.

— Здравія желаю! привѣтствовалъ Архипычъ хозяина.

— Здорово. Что скажешь? отозвался Захаръ.

— Да тамъ за тобой причитается, нерѣшительно проговорилъ воинъ, почесывая голый затылокъ.

— Я знаю. Да теперь нѣту. Обожди. Развѣ я не отдамъ, что-ль?

— Я знаю, въ свою очередь сказалъ Архипычъ. — Да видишь ли, какая статья-то: старуха вотъ послала меня въ Ипату купить соли да масла, а денегъ велѣла у тебя взять. Такъ какъ же мнѣ теперь? — самъ посуди.

— Я не знаю, сказалъ Захаръ.

— Я не знаю! воспроизвелъ Архипычъ. — Старуха… вѣдь ты самъ знаешь… Такъ-то. Что же я теперича?

— Я не знаю, повторилъ Захаръ.

— Дай покамѣстъ хоть двугривенный, а остальныя за тобой будутъ, упрашивалъ гость.

Хозяинъ молчалъ.

— Ну, пожалуйста. Вѣдь не всѣ прошу. Опять же, ты видишь: соли, напримѣръ… А всего двугривенный. Нѣтъ, ты ужь дай.

Захаръ полѣзъ въ карманъ висящей на стѣнкѣ поддевки.

— Вотъ двѣнадцать копеекъ есть, заявилъ онъ, доставъ нѣсколько мѣдныхъ монетъ. — Пожалуй, отдамъ.

— Да что-жь двѣнадцать… возразилъ Архипычъ. — Добавь по крайности хоть до пятіалтыннаго.

— Да нѣту! почти крикнулъ Захаръ. — Говорю, обожди…

— Чего-жь ты серчаешь? Вѣдь я не виноватъ. Нужно же отдавать должное. Я самъ въ тѣснотѣ. Поищи, авось ужь гривну-то найдешь гдѣ-нибудь.

— Ты, Архипычъ, хуже всякаго слѣпого присталъ. Вѣдь русскимъ языкомъ говорю: нѣту. Чего тебѣ еще? Вотъ возьму да не отдамъ, коли такъ…

— Давай хоть двѣнадцать, что-жь коли… сдался воинъ. — Я бы сколько хошь ждалъ, да ты видишь, дѣло-то какое. Поди, говоритъ, купи, а деньги у Захара… Ты не серчай; авось, Богъ дастъ, сойдемся.

Захаръ смягчился и уплатилъ кредитору двѣнадцатикопеечную сумму. Архипычъ поблагодарилъ и хотѣлъ-было уйти, но Захаръ остановилъ его неожиданнымъ вопросомъ:

— Откуда это твоя старуха съ Зотычемъ ѣхала?

— Когда? съ удивленіемъ спросилъ Архипычъ.

— Вчера вечеромъ.

— Развѣ она ѣхала?

— Ѣхала. Я вожусь этакъ на гумнѣ — припоздалъ маленько — а они по загуменью-то ѣдутъ… ѣдутъ и разговариваютъ. Я этакъ присмотрѣлся — лошадь его. Ну, да и по голосу сейчасъ же узналъ.

— А-а! протянулъ Архипычъ.

— Она тебѣ не сказывала?

— Нѣтъ.

— А я еще подивился: вотъ, молъ, оказія-то…

— Да… это… ну, да что-жь!.. пробормоталъ Архипычъ и распростился.

Ипатъ только-что кончилъ счетъ съ кѣмъ-то изъ проѣзжающихъ. Съ громомъ опустивъ въ кассу нѣсколько серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ выручки, онъ погладилъ бороду, вздохнулъ и и угрюмо зашагалъ по избѣ. Въ одинъ изъ поворотовъ отъ двери къ окнамъ онъ взглянулъ на висящее въ простѣнкѣ зеркало и направился къ нему. Стекло зеркала своими размѣрами не превышало листа писчей бумаги и сильно было засижено мухами; внизу у него, Богъ знаетъ съ какихъ поръ, откололся порядочный уголъ; амальгама по мѣстамъ облѣзла. Желающему навести въ этомъ зеркалѣ требуемую справку приходилось обозрѣвать свою физіономію по частямъ, лавируя между темными пятнами. Всѣ эти недостатки зеркала были извѣстны Инату издавна, но онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Теперь же, стоя передъ нимъ, онъ испытывалъ горькое чувство. Онъ медленно и внимательно смотрѣлъ въ разрозненныя части своего печальнаго образа и думалъ:

«У Зотыча-то это самое зеркало… Господи!.. во всю стѣну. Всего тебя насквозь видно; сапоги — и тѣ видать. Вотъ это жизнь. Купи-ка, попробуй, этакую вещь… Небось одно цѣлаго дома моего стоитъ. Вонъ барыши-то какіе: опустилъ мелочишки щепоть, да и не прогнѣвайся. А Зотычъ за эти же самые дни нѣсколько тысячъ прибавилъ. Поди теперь, догони его… да! Что бы это такое сообразить, чтобы этакъ… хоть малость подняться?»

Ипатъ повелъ голову нѣсколько вправо и наскочилъ на стеклянный прыщъ, вслѣдствіе чего правый глазъ его отдуло въ сторону огромнымъ пузыремъ, причемъ лѣвый превратился въ едва замѣтную точку. Этотъ невинный каррикатуристъ окончательно взбѣсилъ Ипата. Онъ плюнулъ и, быстро отвернувшись, проворчалъ:

— Проклятая жизнь! образа и подобія своего въ цѣлости не видишь!..

Какъ-разъ въ этотъ моментъ появился Архипычъ. Запыхавшійся и потный, онъ подбѣжалъ къ хозяину и, роясь въ карманѣ поддевки, торопливо заговорилъ:

— Ну-ка, Ипатъ Семенычъ, того… одну-другую… Вотъ это тебѣ за настоящее, а тамъ., на дняхъ получу — и за прежнее отдамъ. Да поскорѣй, а то тамъ старуха… Признаться, обманомъ ушелъ.

Касса Ипата мгновенно восприняла его двѣнадцать копеекъ, и черезъ минуту Архипычъ уже жевалъ какую-то корку, воображая, что закусываетъ.

— Ну, что твоя старуха? тихо спросилъ Ипатъ. — Ничего не надумала… на счетъ энтова?

Архипычъ, глотая послѣдній кусокъ, молча махнулъ рукой.

— А что, не подается? продолжалъ Ипатъ.

— Куда тамъ… Она теперь намъ не подстать. Съ богачами сдружилась.

— Какъ съ богачами? Съ какими?

— Съ Зотычемъ.

— Ну-у?

— Да. Я-то не видалъ, и она не сказывала, а вотъ Захаръ Смиряевъ вчера видѣлъ, ѣдутъ, говоритъ, и разговариваютъ. Она вчера, по своему обыкновенію, въ лѣсъ ходила. Такъ это ужъ вечеромъ… оттуда… ѣдутъ и разговариваютъ.

— А-а… Это штука не хорошая!

— Кто ее знаетъ!

— Вѣрно. Что-нибудь не такъ. Вотъ посмотри, онъ ее обойдетъ. Это такой волкъ, что Боже упаси. Такъ и рыщетъ, гдѣ бы что урвать. Пріѣзжаетъ это ко мнѣ: дай, говоритъ, въ займы… Ей-Богу… Я, извѣстное дѣло, не далъ. А деньги ему позарѣзъ нужны. Вотъ онъ и мечется теперь. Охъ, не хорошо это, право… Ты смотри! заключилъ Ипатъ тономъ полнѣйшаго участія и соболѣзнованія.

Архипычъ понурилъ голову и, съ минуту помолчавъ, въ раздумьи проговорилъ:

— Шутъ ее знаетъ… Она вчера все что-то деньги считала… почитай всю ночь считала. А я будто сплю…

— Такъ и есть! воскликнулъ Ипатъ, всплеснувъ руками. — Рохля ты этакая, куда же ты смотришь? Вѣдь ты хуже бабы! Ей-Богу! А еще солдатъ!.. На-ка выпей. Это тебѣ ужь не въ счетъ.

— Хуже бабы… повторилъ Архипычъ, утираясь. — Небось, не хуже. Я вотъ посмотрю-посмотрю, да и…

— Непремѣнно, непремѣнно… всячески! перебилъ Ипатъ. — Какому-нибудь чорту лысому… Ахъ, батюшки мои родимые! Да вы тогда совсѣмъ пропадете… Я вотъ старухѣ-то предлагалъ. На что бы лучше? Люди мы свои, близкіе, простые; все бы у насъ душа въ душу… Посадилъ бы тебя за прилавокъ: торгуй Архипычъ… съ нашимъ почтеніемъ! Всего въ волю, самъ хозяинъ. Живи въ удовольствіи, наживай деньги… Нѣтъ, ты всячески старайся. Что ты это, въ самомъ дѣлѣ… напустилъ на себя? Отъ своихъ собственныхъ денегъ… Просто жалость смотрѣть! Я бы на твоемъ мѣстѣ…

— Что-жь бы ты на моемъ мѣстѣ?

— Да просто силомъ бы отнялъ. Ей-Богу. Чего на нее смотрѣть? Баба! Послѣ самой же слюбится, благодарить будетъ. Нѣтъ, ты не упускай. Боже сохрани!..

— Ну, это какъ-нибудь послѣ, засуетился Архипычъ, озираясь. — Она вѣдь теперь дома. Пожалуй, тово… Она и то ужь небось…

Онъ не докончилъ рѣчи и устремился вонъ изъ избы.

— Смотри въ оба, а то пропадешь! крикнулъ Ипатъ ему въ слѣдъ.

— Пусто ему будь, проклятый! разразился Архипычъ, переступая порогъ своей избушки.

— Что? спросила старуха, недовѣрчиво посматривая на супруга.

— Точно провалился, оглашенный! ворчалъ Архипычъ, снимая поддевку и стараясь не смотрѣть на Климиху. — Искалъ-искалъ… Сказали, на дворѣ — нѣту! Пошелъ въ сарай — нѣту! Сказали, пошелъ къ старостѣ: подождалъ-подождалъ — нѣту. Самъ къ старостѣ пошелъ — нѣту! Тьфу! Самъ же, напримѣръ, говорилъ, и самъ же пропалъ. Что теперь будешь дѣлать день-деньской? То бы вотъ работалъ, а то…

— Да развѣ безъ Власа не могли сапоговъ-то отдать? возразила старуха.

— Стало быть, не могли. Они почемъ знаютъ? отвѣтилъ Архипычъ.

— Смотри, не врешь ли?.. заподозрила Климиха.

— Чего я буду врать? У кого хочешь спроси. Люди-то, я думаю, видѣли меня, оправдывался воинъ. — Ты пойдешь, что ли, ныньче?

— Пойду.

— Ну, иди, а я тутъ хоть свое что-нибудь починю.

— Да смотри, чтобъ дома сидѣть, наказывала старуха: — а то вѣдь ты… только и смышляешь, какъ бы сбѣжать. Тебѣ бы только…

— Ну, опять зачитала, перебилъ Архипычъ. — Нарочно сходилъ при тебѣ, чтобъ ужь послѣ не отлучаться — нѣтъ, тебѣ и этого мало! Все читаетъ, все читаетъ… Ну, къ чему пристала? Сказалъ — буду сидѣть. И буду. Ну?..

VIII.

Провожая супругу, Архипычъ громко заперъ за нею дверь, чтобъ показать, что вотъ, дескать, заключился — видишь? — будь покойна…

Онъ возвратился въ избу, присѣлъ подъ окномъ и, провожая глазами старуху, въ полголоса ворчалъ:

— Ступай себѣ, ступай… Такъ-то лучше… Хоть за тридевять земель… Не замѣчу. Вѣдьма трясучая! Ты думаешь, я все дуракъ буду? Какъ разъ!

Климиха скрылась съ глазъ. Архипычъ слѣзъ съ лавки, подошелъ къ кассовому сундуку, толкнулъ его ногой и задумался. Постоявъ съ минуту, онъ быстро нагнулся, поворотилъ сундукъ замкомъ къ себѣ и снова задумался. Маленькіе глазки воина перебѣгали съ предмета на предметъ. Еще черезъ минуту онъ подскочилъ къ двери, замоталъ ее на веревку и, схвативъ на возвратномъ пути доску, покрывавшую ушатъ съ водой, заслонилъ ею окно. Въ избушкѣ, и безъ того не изобиловавшей свѣтомъ, водворился почти полный мракъ. Архипычъ припалъ къ сундуку и потянулъ къ себѣ замокъ. Неровно стоявшій сундукъ покачнулся. Старикъ наклонилъ на бокъ голову и, прищуривъ глаза, внимательно всмотрѣлся въ отверстіе замка. Замокъ оказался винтовымъ. Архипычъ вскочилъ на ноги и началъ шарить по угламъ. На одной крошечной полочкѣ, подъ кучею грязныхъ тряпокъ, онъ нащупалъ старый гвоздь и въ волненіи подбѣжалъ къ казнохранилищу. Сердце старика сильно стучало, дыханіе учащалось, руки дрожали. Бездушный стражъ кассы недолго сопротивлялся. Черезъ нѣсколько секундъ онъ уже постыдно валялся на полу съ вытянутымъ нутромъ. Выхвативъ узелъ съ деньгами, Архипычъ вскочилъ на ноги и нѣсколько времени комкалъ въ рукахъ платокъ, съ замираніемъ сердца прислушиваясь къ слабому шуршанію бумажекъ.

— Вотъ онѣ… свои собственныя! шепталъ онъ. — Совсѣмъ отвыкъ… Точно ужь и не мои. Дрожь беретъ… ровно укралъ что… Вѣдьма, шутъ те подери… Развернуть? Нѣтъ, что-жь… Вѣдь я видѣлъ, какъ она считала. Все равно. Тамъ…

Онъ положилъ было узелъ на столъ, но тотчасъ же схватилъ его и перенесъ на пржмостъ. Наскоро одѣваясь, онъ размышлялъ:

— Этакъ-то лучше. А то я вижу, этому конца-краю не будетъ. По крайности къ одному концу. Свои люди… Хоть свѣтъ увижу, нежели какъ чорту лысому… А тамъ читай, вѣдьма, что хочешь: мнѣ все едино. Небось, и самой слюбится… Блажь-то пройдетъ. Нужно спрятать. Куда бы это ихъ? Да на что лучше — за голенищу. Эво — какія широкія… Вотъ этакъ во… Ну, теперь тово… Пора. Сундукъ-то открытъ… Ну, да все едино. Послѣ…

Отомкнувъ всевозможные запоры, Архипычъ соскочилъ съ камня крыльца, взволнованный и красный. Но въ тотъ же моментъ къ тому камню приблизилась запыхавшаяся Климиха. Супруги встрѣтились носъ съ носомъ.

— Ты куда? прошептала Климиха.

— Я… я такъ. А ты развѣ… тово? пробормоталъ пораженный и растерявшійся Архипычъ.

— Что это у тебя въ сапогѣ?

— Гдѣ? Это… это ничего. Это рогъ.

— Какой такой рогъ?

— Съ табакомъ, сплелъ Архипычъ, никогда не нюхавшій табаку.

— Это что за новости? Что ты городишь? Ну-ка, ну-ка, постой…

Архипычъ хотѣлъ-было бѣжать, но уже было поздно. Усмотрѣвъ торчащій изъ-за его голенища кончикъ завѣтнаго платка, Клймиха съ визгомъ бросилась на татя, какъ голодный звѣрь, и обвилась около его ногъ. Завязалась борьба. Архипычъ ожесточенно ругался, рвался и дрыгалъ ногами, но казна была спасена! Вырвавъ у врага добычу, Климиха крѣпко стиснула ее, повалилась на камень и завыла, а уничтоженный и взбѣшенный Архипычъ заоралъ во все горло:

— Чтобъ тебя чортъ побралъ! Чтобъ тебѣ околѣть! Дьяволъ! дьяволъ! дьяволъ! Подавись! подавись! Не хочу съ тобой жить! Издыхай одна! Уйду, на вѣки вѣковъ уйду! И не сыщешь! Пропадай ты, вѣдьма проклятая!

Изливъ свое зло въ ругательствахъ, Архипычъ рѣшительно зашагалъ по улицѣ. Ноги его по временамъ все еще дрыгали, рефлективно продолжая оконченную борьбу. Между тѣмъ, Клймиха все выла и выла, не обращая вниманія ни на ругательства, ни на угрозы супруга. Видно, что она сильно была потрясена и поражена въ самую глубь сердца.

Когда она, оправившись, вошла, наконецъ, въ избу, то искуственный мракъ избы и выдвинутый изъ-подъ лавки сундукъ съ откинутой крышкой, снова разбередили ея душевную рану. Грудь старухи заволновалась; рыданія душили горло. Пошатываясь и всхлипывая, подошла она къ оскверненной святынѣ своей.

— Песъ ты, песъ! разбойникъ, разбойникъ! тихо причитала она, поднявъ съ полу замокъ. — Гвоздемъ… Ну, не супостатъ ли? Вотъ онъ… съ горечью прошептала она, доставъ изъ-подъ подушки ключъ. — Изъ-за чего спѣшила? Тревожилась, что позабыла, а онъ, извергъ, и безъ ключа обошелся, и искать не сталъ: прямо за гвоздь! Ну, не измывательство ли это? Ахъ, мучитель, мучитель! И какъ это Господь спасъ… Еще бы минуточку — и поминай какъ звали: все пустилъ бы на вѣтеръ, оставилъ бы голышомъ ходить… Слава тебѣ Господи! заключила она, любовно прижимая къ груди узелъ съ деньгами.

Клймиха обревизовала казнохранилище и, убѣдившись въ неприкосновенности бумажныхъ и серебряныхъ рублей, полтинниковъ и т. н., вздохнула съ облегченнымъ сердцемъ. Удачно совершивъ операцію надъ изуродованнымъ замкомъ, она заперла сундукъ, сняла съ окна ненавистную доску и, съ завѣтнымъ узломъ въ рукахъ, усѣлась на лавку. Недавнія волненія и нервное напряженіе старухи смѣнились теперь состояніемъ разслабленія и дремоты. Чуть-чуть потрогивая пальцами узелъ, она шептала:

— Нѣтъ, не убережешь… Куда вотъ ихъ теперь? Не ныньче, завтра — опять тоже самое. Ему, псу, теперь все равно: на то пошелъ. Разъ вернула, а въ другой и не воротишь. Взбѣсился, старый… За этакія дѣла принялся! Чистый грабитель! Какъ есть грабитель!

При словѣ «грабитель», пальцы правой руки Клймихи сложились для изображенія крестнаго знаменія. Чрезъ минуту лысая, дурковатая образина супруга-«лодаря» представилась ей какимъ-то пугаломъ, наводящимъ трепетъ. Ей начало мерещиться, что инвалидный штопальщикъ рваной обуви присталъ уже къ шайкѣ разбойниковъ и въ сообществѣ новыхъ друзей ломился къ ней въ избушку, чтобъ совершить смертоубійство и завладѣть ея капиталомъ.

— Охъ, душегубецъ! воскликнула старуха, встрепенувшись и и широко раскрывъ глаза. — Господи Іисусе… Что это такое? Неужели я заснула? Охъ, до него я дожила, Боже мой!.. Нѣтъ, теперь ужь нечего откладывать. Кабы знато-вѣдомо, такъ я бы еще вчера… А то смолчала. Мнѣ бы еще тогда же… Благо, подходило кстати. Сейчасъ бы ему: что жь, возьми, молъ, Зотычъ, у меня, молъ, есть… Вѣдь втрое! Что жь тутъ?.. Нѣтъ, вотъ поди жь ты, промолчала… на свою голову. Вотъ теперь бы его повидать. А гдѣ увидишь? Хорошо, какъ встрѣтится по вчерашнему! Можетъ, и встрѣтится, кто его знаетъ? А другое дѣло — можно и въ домъ къ нему сходить: не дюжо далеко. Податься больше некуда, беречь больше нельзя. Тутъ по крайности барышъ: наростъ наростетъ… втрое! Ну, а какъ же энти-то! Вѣдь ихъ тоже нельзя оставить. Опять песъ взломаетъ… Эка грѣхи тяжкіе, Господи!

Подумавъ немного, Климиха достала изъ сундука остальныя деньги, завернула бумажки въ одну тряпицу, серебро въ другую и все это вмѣстѣ завязала въ отдѣльный платокъ.

— Возьму и эти съ собой, рѣшила старуха, взвѣшивая на ладони новый свертокъ. — Пойду… Пусть изба пустая стоитъ. Караулить нечего. Не страшно. Пущай лысый разлетится: не много возьметъ.

Чрезъ нѣсколько времени, Климиха уже направлялась въ лѣсу, придерживая запрятанную за пазуху казну и поминутно озираясь во всѣ стороны.

Въ тотъ же день, Зотычъ, кончивъ утренній чай, долго расхаживалъ молча по своимъ хоромамъ и на всѣ манеры потиралъ ладони. Наконецъ, онъ приказалъ запречь лошадь и, посвистывая, сталъ глядѣть въ окно, какъ ее запрягали. Раза два онъ улыбнулся широкою, счастливою улыбкою, подмигнулъ и оживленно поточилъ ладони передъ самымъ ухомъ. Вскорѣ подали лошадь и онъ поѣхалъ. Выбравшись на лѣсную дорогу, онъ сталъ разъѣзжать но ней шагомъ взадъ и впередъ, ни разу не доѣзжая до открытаго поля. Долго Зотычъ прогуливался такимъ образомъ. Наконецъ ему стало нѣсколько неловко.

— Еще пожалуй замѣтятъ, думалъ онъ. — Скажутъ: что это онъ ѣздитъ по одному мѣсту? И пойдутъ разводить разныя разности! Эка досада, право! Видно придется на домъ съѣздить. Но тутъ опять… не совсѣмъ. Очень наглазно. Ипатъ какъ разъ разнюхаетъ. Обиженъ… не вѣсть что натворить можетъ… Эка, старая, не попадается! Вчера — какъ разъ набрела! Придумано, кажется, ничего. Довѣряетъ; это видно, что довѣряетъ! Если теперь еще вотъ это… такъ дѣло навѣрное будетъ въ шляпѣ.

(Подъ словомъ это Зотычъ разумѣлъ новый остроумный подходъ, придуманный имъ въ то же утро послѣ чаю и чрезвычайно восхитившій его).

Зотычъ чуть не въ двадцатый разъ двигался по направленію къ своимъ хоромамъ, то-и-дѣло поворачивалъ голову назадъ и пристально всматривался въ узкую перспективу лѣсной просѣки. Но вотъ вдали замелькала какая-то человѣческая фигура. То былъ желанный звѣрь, бѣгущій на хитраго и счастливаго ловца. Зотычъ самодовольно крякнулъ и быстро оборотилъ коня. Клймиха, задыхаясь и спотыкаясь, суетливо перебѣгала съ одной стороны дороги на другую. Зотычъ пустилъ коня рысцой и, сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ встрѣчнаго, зѣвалъ по верхушкамъ деревьевъ. Ближе, ближе…

— А, бабушка! воскликнулъ Зотычъ, остановившись. — Опять Богъ привелъ! Что же это ты нынче безъ плетушки?

Старуха, прихвативъ грудь обѣими руками, тяжело переводила духъ и молча посматривала на богача.

— Что ты, молъ, безъ плетушки? переспросилъ Зотычъ.

— Я, батюшка, теперь по другому, не за грибами ужь, объяснила Климиха, приблизившись къ тарантасу.

— По другому? Та-акъ… Дай Богъ. Что же ты хочешь собирать?

— Да я не собирать…

— А что же?.. Эка встрѣтились-то мы не во-время, а то бы я тебя опять подвезъ.

— Ну-у… протянула Климиха. — А ты вотъ что…

— Что?

Старуха оглянулась и спросила:

— Раздобылся?

— Что такое?

— А ты говорилъ на счетъ денегъ-то.

— О, да… Я и забылъ… Нѣтъ, покамѣстъ не досталъ. Да я не сомнѣваюсь. Теперь ужь я успокоился. Кто жь таки можетъ отказать? Двойная нажива… Всякій радъ будетъ попользоваться. На боку лежа получить этакія деньги! Эхъ, бабушка милая, вѣдь это только дуракъ не пойметъ. Одно: не хотѣлось бы зря пользу приносить; хочется наградить какого-нибудь хорошаго человѣчка…

— Послушай-ка… тихо начала Клймиха, суетливо возясь въ пазухѣ.

— Ну? произнесъ Зотычъ, наклонившись къ собесѣдницѣ.

— Я вотъ тебѣ, пожалуй… (Старуха вынула узелъ.) Охъ, нѣтъ, не тотъ. (Она вынула другой свертокъ). Я вотъ тебѣ, пожалуй… На-ка вотъ…

— Что это? съ притворнымъ недоумѣніемъ спросилъ Зотычъ, принимая узелъ.

— А тутъ я собрала… которыя были, съ нервною дрожью проговорила Климиха, утирая со лба потъ.

— Деньги что ль? Неужли деньги?

— Деньги. Можетъ тебѣ, по теперешнимъ дѣламъ, пригодятся?

— О, милая моя, да развѣ твои деньги мнѣ помогутъ? нѣжничалъ Зотычъ, комкая свертокъ. — Вѣдь мнѣ много нужно-то.

— Да и тутъ не мало.

— А сколько?

— Да почитай столько, какъ ты говорилъ.

— Не можетъ быть?!

— Сочти… Я считала — вѣрно!

— Да откуда жь ты взяла столько? спросилъ Зотычъ, пряча деньги.

— Ну, батюшка, это… это дѣло божье.

— Ахъ ты, благодѣтельница моя! воскликнулъ Зотычъ и, спрыгнувъ съ тарантаса, расцѣловалъ старуху. — Какая ты добрая! А? Вотъ добрая-то! выхвалялъ онъ, потирая ладони.

— Ну-у… Тамъ… за что почтешь… А ты только не обидь.

— Господи помилуй, кому ты говоришь! Если ужь другимъ обѣщалъ вдвое, такъ тебѣ ужь вѣрно втрое. Вѣкъ не забуду! Гм… «Не обидь»… Да тогда меня вотъ подъ самымъ этимъ древомъ… вотъ это самое мѣсто… первый громъ разразитъ.

— Что ты… Зачѣмъ это? Живи себѣ на здоровье… А вотъ граматку ты ужь мнѣ выдай.

— Какую граматку? спросилъ Зотычъ, снова садясь въ экипажъ.

— А вотъ… обыкновенно… расписочку, что получилъ отъ меня сполна…

Зотычъ сдѣлалъ удивленную мину и рѣзко проговорилъ:

— Послушай, бабушка: если ты мнѣ вѣришь, такъ вѣрь; а не вѣришь, такъ лучше… Богъ съ тобой и съ деньгами! Возьми ихъ назадъ. Пусть лучше другой отъ меня наживется.

— Нѣтъ, я не къ тому… я такъ.. какъ водится… А ежели на вѣрность, такъ мнѣ все равно. Я и безъ граматки…

— То-то и есть. Нельзя же такъ. Нужно знать, съ кѣмъ дѣло имѣешь. Вѣдь я не Ипатъ: мнѣ всякій съ удовольствіемъ. Какія-нибудь двѣ недѣли… много, если мѣсяцъ… ты вонъ сколько получишь! Такъ-то, бабушка милая. А то тамъ… Эхъ ты!… Ну, прощай, родимая, спасибо тебѣ.

— Охъ, прощай, касатикъ… Только ты ужь пожалуйста!

— Что?

— Да деньжонки-то… Что-бъ вѣрно было.

— Ты опять свое! Ахъ, ты какая-а!

— Ну-ну, Богъ съ тобой…

— То-то и есть. Ну, до пріятнаго свиданія.

Зотычъ стегнулъ коня и покатилъ. Скрывшись изъ глазъ старухи, онъ снова придержалъ вороного, оглянулся… и восторженно захохоталъ.

— Вотъ это такъ штучка! ликовалъ онъ, пощупывая карманъ. — Это я вамъ скажу!.. Молодецъ Трофимъ Зотовъ! Даже и безъ этого обошлось… Фу ты, какъ ловко! Вотъ такъ ловко! Ипатка-то, Ипатка-то! О, рыло этакое, туда же лѣзетъ! Хе-хе-хе-хе… Здорово!

Клймиха долго стояла на одномъ мѣстѣ и изъ подъ ладони смотрѣла въ ту сторону, куда укатилъ должникъ ея. Наконецъ, она глубоко вздохнула, перекрестилась и заплакала. Были ли то слезы радости въ виду близко ожидаемой наживы, или слезы сожалѣнія и раскаянія, или то и другое вмѣстѣ, она и сама не знала. Только во всю дорогу она почти слѣда подъ собой не видѣла и ежеминутно протирала глаза.

— Ворона ты и больше ничего! обличалъ Архипыча Ипатъ продолжая давно начатую бесѣду.

Архипычъ сидѣлъ на скамьѣ возлѣ стола и, скорчивъ самую кислую физіономію, угрюмо молчалъ.

— Какъ есть ворона! Больше и имени тебѣ нѣтъ, допекалъ Ипатъ. — Ну, кто повѣритъ, что ты солдатъ?.. Вчужѣ досадно! Ну, что ты теперь будешь дѣлать — ну?

Архипычъ молча пожалъ плечами. Ипатъ нѣсколько минутъ постоялъ передъ нимъ тоже молча, посмотрѣлъ сверху внизъ на его голый черепъ и наконецъ, ткнувъ пальцемъ ему въ макушку, заговорилъ:

— По моему, тебѣ остается одно: коли что на что пойдетъ, коли она подсунетъ ему эти самыя деньги, ты сейчасъ на нее въ судъ: такъ и такъ, молъ, господа судьи, свои собственныя деньги пропали черезъ жену и безъ всякаго спроса; прикажите отдать.

— Какъ же это въ судъ? на жену-то? возразилъ удивленный Архипычъ.

— Эва! Нынче, братъ, на кого хошь подавай. Всѣмъ вольно. И тебѣ дремать нечего. Прямо по горячему слѣду…

— Въ волостное?

— Зачѣмъ? Въ самый настоящій судъ. Подавай и шабашъ. Всѣ до копеечки велятъ отдать и сдѣлаютъ тебя настоящимъ хозяиномъ по закону… Этакъ не похвалятъ, чтобы всякая баба… да еще старуха… Ни на что не взирай, прямо дѣйствуй. Въ случаѣ чего — я въ свидѣтели пойду. Мы ее, старую, сожмемъ!..

При послѣднихъ словахъ Ипатъ поднялъ кулакъ. Архипычъ тряхнулъ голового, улыбнулся и, поднявшись съ мѣста, обратился къ хозяину:

— За мною, Ипатъ Семенычъ, не задолжится: я какъ разъ подамъ… особливо, если ты поддержишь.

— Да ужь сказалъ… Прямо въ свидѣтели пойду, обнадежилъ Ипатъ.

— Только какъ бы это… тово… для смѣлости, проговорилъ Архипычъ, почесывая затылокъ.

— Ну, нѣтъ, братъ, не дамъ. Это баловство. Нужно дѣло дѣлать. Обдѣлаемъ дѣло, тогда можно, тогда сколько хошь. А теперь ступай домой, рѣшилъ Ипатъ.

— Мнѣ бы такъ… самую малость. Измучился здорово, приставалъ Архипычъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, съ Богомъ! Домой! Нужно ухо востро… Нельзя. Ступай. Послѣ. Не уйдетъ, убѣждалъ хозяинъ, выпроваживая гостя.

IX.

Прежде чѣмъ прійти домой, старикъ долго бродилъ по загуменью, избѣгая всякихъ встрѣчъ. Эта прогулка объяснялась частью тѣмъ, что, направляясь домой, онъ вспомнилъ недавнюю угрозу старухѣ скрыться отъ нея на вѣки, частью желаніемъ кое-что сообразить на просторѣ о предстоящемъ судѣ. Пробродивши около часу, Архипычъ переступилъ порогъ своей избушки все-таки съ довольно смутной программой дѣятельности.

Старуха была уже дома. Она сидѣла въ темномъ углу, поджавъ руки и тихо покачиваясь. Архипычъ сперва не замѣтилъ ея и, раздѣваясь, громко произнесъ:

— Погоди, старая, я тебѣ покажу… Да… Я тебѣ покажу!

Клиыиха кашлянула. Архипычъ вздрогнулъ и безсознательно отозвался тоже кашлемъ. Онъ торопливо усѣлся на примостъ и потупился. Съ минуту длилась въ избушкѣ такая тишина, что можно было слышать даже дыханіе стариковъ.

— Что, подсунула? спросилъ наконецъ Архипычъ съ нѣкоторымъ ехидствомъ.

Климиха промолчала.

— Наградила встрѣчнаго-поперечнаго? продолжалъ воинъ.

— А хоть бы и наградила… Тебѣ какое дѣло? спокойно отозвалась Климиха.

— Какъ какое дѣло? вскрикнулъ Архипычъ, сильно брызнувъ слюнями. — Вѣдь онѣ мои? Съ чѣмъ же я теперь останусь? Изъ за чего же я жилъ? Зачѣмъ я ихъ добывалъ?.. Врагъ меня дернулъ жениться на тебѣ… Пошелъ бы холостымъ въ солдаты, постарался бы получше, вышелъ бы въ офицеры, подхватилъ бы кралю… Небось бы…

— О, дуракъ, о, дуракъ старый! Спохватился! Умирать пора, а онъ о краляхъ… Ополоумѣлъ совсѣмъ! упрекала старуха.

— А ты, вѣрно, и впрямь умираешь, коли деньги спровадила? Не нужны, выходитъ?..

— Это дѣло Божье.

— Нѣтъ, не Божье. А ты вотъ собирайся-ка въ судъ.

— Что-о? удивленно спросила Клймиха.

— Я говорю: въ судъ собирайся. Завтра подамъ на тебя просьбу: не крадь мои деньги! Такъ-то… Завтра же подамъ. У меня свидѣтели есть. Вотъ тебѣ крылья-то подшибутъ. Накланяешься мнѣ. Будешь изъ моихъ рукъ смотрѣть.

Всю эту реплику Архипычъ проговорилъ читкомъ и сильно заплетаясь въ словахъ. Старуха нѣсколько секундъ пристально всматривалась въ него, стараясь опредѣлить, пьянъ онъ или нѣтъ, и къ величайшему удивленію убѣдилась, что не пьянъ. Она почувствовала себя нѣсколько неловко и, немного подумавъ, начала.

— Дура гологоловая, когда ты у меня будешь уменъ? Вѣдь ты совсѣмъ взбѣсился. Подумай, что ты такое говоришь? Вѣдь это кому пристойно? либо ребенку малому, несмысленному, либо врагу заклятому и самому послѣднему разбойнику. Какой ты мужъ? Какой ты хозяинъ? Какой ты христіанинъ, при старости лѣтъ? Куда ты смотришь? Кому подражаешь? Кто тебѣ ближе? А? Ты подумай! Что я тебѣ сдѣлала, окромя того, что, со всякими твоими ругательствами и злодѣйствами, твое добро тебѣ же сберегла…

— Сберегла!.. а гдѣ же оно? Вѣдь сама же говоришь, что отдала, возразилъ Архипычъ.

— Да вѣдь это все нужно понять, неразумный ты этакой! Нужно разсудить съ толкомъ, по человѣчеству, а не зря. Я не меньше тебя живу на свѣтѣ; есть же и у меня какой-нибудь разумъ. А у тебя его нѣтъ. Кабы ты былъ мужъ настоящій, нешто я съ тобой не посовѣтовалась бы? А какъ мнѣ съ тобой совѣтоваться, когда ты, какъ разбойникъ, ломаешь замки и несешь невѣсть кому свою плоть-кровь, и къ тому же чуть не убилъ меня каблуками? Подумай-ка. Что-жь мнѣ остается дѣлать? А тутъ на счастье Господь послалъ человѣка… Ты бы никогда такъ не съумѣлъ. Нужно Бога благодарить. Для тебя же стараюсь!

— Отдать-то и безъ старанія можно. Всякій возьметъ, замѣтилъ Архипычъ.

— Нѣтъ, не всякій. Всякій-то тебя ограбитъ, а этотъ… слава тебѣ Господи! Ужъ этакая-то милость Божія! Ты вотъ все не подумавши болтаешь, а ты бы лучше спросилъ: какъ, молъ, это ты сдѣлала?

— Ну, какъ же это ты сдѣлала? повиновался супругъ.

Старуха перевела духъ. Произошла небольшаа пауза.

— А? какъ же это ты сдѣлала-то? нетерпѣливо переспросилъ Архипычъ, уже безъ всякой воинственности.

Старуха протерла губы и подробно, съ нѣкоторымъ воодушевленіемъ разсказала о сдѣлкѣ и ея выгоднѣйшихъ условіяхъ.

— Вѣдь вдвое! А можетъ, и втрое… закончила она, ноднявъ крючкомъ согнутый указательный палецъ. — Ты думалъ ли объ этомъ? А?

Архипычъ облизывался, улыбался и ёрзалъ на мѣстѣ.

— То-то и есть, продолжала Клймиха, не дождавшись отвѣта. — Ты все думаешь, что я тебѣ врагъ, анъ вотъ видишь… Вѣдь твой же капиталъ-то будетъ. Веди теперь меня въ судъ.

— Ну, а ты ужь и въ правду… Какой тутъ судъ? Мало ли что! залебезилъ Архипычъ, соскочивъ съ примоста.

— Да какъ же? Самъ вѣдь сказалъ, съ мягкимъ упрекомъ замѣтила старуха.

— Будетъ, что тамъ! перебилъ супругъ, отмахиваясь рукой.

— Ахъ, старикъ, старикъ! и какъ только тебѣ не стыдно?

— Да ну, эко вѣдь…

— Выдумалъ судбище съ женой, на старости лѣтъ!

— Перестань же, сдѣлай милость. Ну, было, да прошло, чего тамъ? изъяснялся воинъ, стоя передъ старухой въ смиренной позѣ и потирая руки.

— Этакого совѣтчика нашолъ! Ипатку промѣнялъ на жену! не унималась Клймиха.

— Э, Господи… ну, прости… ну! Ну, не буду, напримѣръ, ну! Что я, въ самомъ дѣлѣ, дуракъ что-ль? Нашло затменіе и прошло… Ну! И къ Ипаткѣ теперь ни ногой, вотъ посмотри. Ему лишь бы ограбить, напримѣръ — развѣ я не вижу. Онъ за стаканъ вина удавиться готовъ, нежели, напримѣръ, безъ денегъ… Пропасть его возьми совсѣмъ! Будемъ по Божью! Развѣ мы нуждаемся? Только не вспоминай мнѣ это самое…

— Ну, дай Богъ.

— Да ужь… Молебенъ отслужу!

— Такъ-то лучше. Давно бы такъ-то!.. И въ избушкѣ престарѣлыхъ супруговъ поселился ангелъ мира, дотолѣ невѣдомый несъютимой четѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Старуха, а что ежели онъ меня въ конторщики произведетъ? спросилъ Архипычъ послѣ ужина, уже лежа на постели.

Клймиха не отозвалась, ибо, послѣ сильныхъ ощущеній знаменательнаго дня, заснула на этотъ разъ ранѣе обыкновеннаго.

— Вотъ бы, ежели бы… мечталъ Архипычъ уже самъ съ собою, но въ слухъ. — Или бы прикащикомъ, или тамъ какимъ-нибудь надсмотрщикомъ. Вѣдь ему только захотѣть, а то и въ помощники возьметъ. Будемъ разъѣзжать по разнымъ дѣламъ. Кто ни посмотритъ, мы все вмѣстѣ. Ишъ, скажутъ, Архипычъ-то! А вѣдь былъ простой солдатъ, сапоги чинилъ. Какъ же, стану я вамъ теперь чинить! Нашли дурака! Старуха-то моя… вотъ такъ старуха! А я-то, напримѣръ… И правда, что взбѣсился. Ну, теперь ужь заживемъ! Поди-ка, Ипатка, достань меня теперь! Вѣдь этакому мужлану, напримѣръ, клянялся: Ипатъ Семенычъ, Ипатъ Семенычъ!.. Тьфу!

X.

Прошелъ мѣсяцъ. Во все это время Клймиха ни разу не видала Зотыча, ни въ деревнѣ, ни въ лѣсу, въ который она теперь путешествовала уже исключительно съ цѣлью свиданья съ интереснымъ должникомъ. Не разъ сиживала она близь лѣсной дороги, нетерпѣливо ожидая его проѣзда, но проѣзда не послѣдовало. По разсчету Клймихи, основанному на обѣщаніяхъ Зотыча, «пора бы ужь и тово»… (Подъ словомъ тово старуха разумѣла полученіе вожделѣнныхъ результатовъ сдѣлки). Ожиданіе и нетерпѣніе ея съ каждымъ днемъ возростали и, достигнувъ высшей степени напряженія, наконецъ, восприняли въ себя довольно ощутительную горечь сомнѣнія. Что касается Архипыча, то онъ остался неизмѣнно ликующимъ. Со времени примиренія съ супругой, онъ порвалъ всякія связи со всѣмъ, что находилось внѣ родной избушки. Назойливыя мечтанія, одни другихъ колоссальнѣе, одни другихъ причудливѣе, постоянно переливались въ его душѣ волнами и непрерывно держали его въ состояніи восторга и умиленія. Даже тогда, когда на чело старухи, временно проясненное, начали снова набѣгать мрачныя облака, Архипычъ съ наивно-сладостной улыбкой продолжалъ докучать ей дѣтскими вопросами.

— Старуха, а что ежели онъ теперь вотъ справился, а опосля ему опять понадобятся… и опять вдвое, либо втрое? А? Сколько-жь это у насъ будетъ тогда? А? допрашивалъ мечтатель, семеня около супруги.

— А ты погоди, не лотоши. Зачѣмъ впередъ забѣгать? Что Господь дастъ, то и будетъ. Молчи побольше, Господь скорѣй поможетъ! внушала Клймиха, между тѣмъ, какъ два-три дня назадъ вполнѣ терпимо относилась къ болтовнѣ супруга, даже поощряла его. Наступилъ какой-то праздникъ. Старуха чувствовала такое «разслабленіе во всѣхъ своихъ членахъ», что не могла даже идти къ обѣднѣ. Когда Архипычъ собрался въ церковь, то былъ крайне удивленъ щедростью Климихи, которая вручила ему на свѣчку цѣлый гривенникъ. Въ головѣ его мелькнула-было искусительная мысль уэкономить пятачекъ на подкрѣпленіе послѣмолитвенныхъ подвиговъ, но онъ немедленно же осудилъ себя за этотъ помыселъ и рѣшился принести жертву полностію, тѣмъ болѣе, что показываться къ Ипату, единственному «виноторговцу» въ селѣ, онъ считалъ теперь неудобнымъ.

— Богъ милости прислалъ! благодушно произнесъ Архипычъ, вернувшись изъ церкви и подходя къ лежащей старухѣ.

— О-охъ, Господи! простонала Клймиха вмѣсто отвѣта.

— Хотѣлъ-было просвиру вынуть, продолжалъ супругъ: — денегъ хватило бы, да ты велѣла на свѣчку, думаю пусть ужь на свѣчку. Большущую дали! Народъ косится. Думаю: ладно, возьми да поставь такую же, коли есть усердіе. Не запрещается.

— Зотычъ не былъ у обѣдни? полюбопытствовала старуха.

— Не видалъ, отвѣчалъ Архипычъ. — Ипата видѣлъ издали. Стоитъ себѣ. А я будто не вижу. Ну, теперь бы тово, пообѣдать бы маленько.

Старуха молча накормила старика, но сама ничего не ѣла.

— Ты бы къ Зотычу-то сходилъ, предложила старуха, убравъ со стола. — Я бы сама, да ужь очень моей мочи нѣтъ.

— Да что-жь я тамъ? Я не знаю… заколебался старикъ.

— Какъ что? Надо же узнать. Пора. Хоть между словами этакъ распросить: что, молъ, какъ? Купилъ ли и какъ дѣла? Ежели не купилъ, такъ долженъ назадъ отдать.

— Пожалуй, схожу, да только… Вѣдь ты давала, а не я, ты получить должна. Пожалуй, еще потеряю дорогой.

— Я не за получкой тебя посылаю, а такъ развѣдать, чтобъ знать. А тамъ я сама. Сходи-ка, сходи. Дѣло великое. Тутъ день дорогъ.

Архипычъ пошелъ.

Хоромы Зотыча стояли на возвышенной полянѣ въ лѣсу. Прямо противъ нихъ, черезъ довольно большую площадь, тянулся рядъ различныхъ службъ. Направо отъ хоромъ виднѣлось начало дороги, уходящей въ глубь лѣса. При самомъ выѣздѣ, подъ склономъ поляны, устроенъ былъ дрянненькій мостикъ, по обѣимъ сторонамъ котораго зеленѣло тинистое полотно болота, окаймленное осокой. Въ видѣ продолженія мостика тянулся слой хвороста, толстые концы котораго безпорядочно торчали по обѣ стороны дороги.

Зотычъ праздновалъ именины своей супруги (пухлой бабы, драпировавшейся въ потребныхъ случаяхъ, въ шелки, атласы, лисицы и куницы). Къ нему собралось уже нѣсколько гостей изъ мѣстной знати: волостной старшина, мельникъ, фабрикантъ, помощникъ какого-то управляющаго, живущаго въ Петербургѣ и т. п. На случай прибытія новыхъ гостей, поставленъ былъ возлѣ мостика караульный, долженствовавшій защищать пѣшихъ и конныхъ отъ разнаго типа собакъ, которыя во множествѣ разгуливали по двору. Хозяинъ и гости успѣли уже подкрѣпиться. Мужчины, ощутивъ въ себѣ подъемъ температуры, выбрались на дворъ, и предались невинной забавѣ. Откуда-то появился огромный, разноцвѣтный мячъ. Кто-то подбросилъ его на крышу хоромъ; мячъ гулко загремѣлъ по желѣзу и черезъ нѣсколько секундъ ловко былъ подхваченъ чьими-то пригоршнями. Это чрезвычайно всѣмъ понравилось, и «знать» пришла въ движеніе. То и дѣло мячъ взвивался вверхъ, то и дѣло простирались къ нему на встрѣчу руки или поднятыя полы длинныхъ сюртуковъ. Взрослыя дѣти расшалились во всю ивановскую. Другъ друга пихаютъ, сбиваютъ одинъ съ другого шапки, дуютъ другъ друга увѣсистымъ мячемъ по чему ни попало, прыгаютъ, кривляются. Хохотъ и визгъ оглашаютъ поляну и легкимъ эхомъ отдаются въ лѣсу. Весело. Между тѣмъ, изъ открытыхъ оконъ дома вылетаютъ орѣховыя скорлупки, бумажки съ конфетъ и другія свидѣтельства того, что женская половина тоже не безъ забавы.

Раздался лай собакъ. Представители «знати» стихли и устремили взоры къ мосгику.

— Цыцъ! смирно! на мѣсто! кричалъ сторожъ, махая руками на собакъ.

Собаки смолкли. У мостика мелькнула высокая и пухлая фуражка Архипыча.

Зотычъ нахмурился, но этого никто не замѣтилъ, потому что гости, разочарованные въ своихъ ожиданіяхъ, послѣ минутной бездѣятельности, принялись за прерванную работу съ удвоеннымъ воодушевленіемъ. Когда Архипычъ сталъ приближаться къ играющимъ, Зотычъ обернулся къ нему спиной и, какъ будто не замѣчая его, выкрикнулъ кому-то нескладную остроту. Архипычъ, снявъ шапку, съ минуту постоялъ за спиною Зотыча и, наконецъ, осмѣлился зайти къ нему спереди.

— Здравія желаю, Трофимъ Зотычъ! съ праздникомъ! отчеканилъ воинъ, силясь посолиднѣй вытянуться.

— А, это ты… спасибо! пробормоталъ Зотычъ. — Поди, тамъ тебѣ поднесутъ.

— Благодарствую, Трофимъ Зотычъ. Я не за тѣмъ.

— А что же тебѣ?

— Я пришелъ-было… Старуха велѣла… началъ солдатъ почти шопотомъ, пододвигаясь къ самому носу собесѣдника.

— Ой! Ахъ ты, чортъ тебя возьми!.. Ха-ха-ха-ха! шумѣла, между тѣмъ «знать», заглушая Архипыча.

— Не слышу! сказалъ Зотычъ, наморщась и наклоняя ухо къ солдату.

— Старуха велѣла, напримѣръ, спросить, скоро ли будетъ… изъяснилъ Архипычъ.

— Что будетъ?

— А какъ же… энти-то, которыя она тебѣ дала-то?

— Чего дала? съ сердцемъ спросилъ богачъ, все болѣе и болѣе хмурясь.

— А какъ же? А лѣсъ-то ты хотѣлъ покупать, у генерала-то? Небось ужь купилъ? Такъ вотъ она говоритъ: теперь ужь пора и получить.

— Что ты городишь?

— Какъ городишь? Я говорю… извѣстно… ты самъ знаешь. Самъ же обѣщалъ. Что ты это? Ай забылъ? Прямо сказать: деньги тебѣ старуха дала, такъ вотъ ежели ты ужь управился, такъ когда можно получить? Затѣмъ и послала.

— Во имя Отца… во имя Отца! удивленно произнесъ богачъ, пародируя рукой благословеніе священника. — Ты угорѣлъ, я вижу!

— Зачѣмъ угорѣлъ? Ни чуть. Нѣтъ, Трофимъ Зотычъ, кромѣ шутокъ, управился что-ль, аль еще нѣтъ? Я такъ и скажу ей. А то она тревожится.

— Ты либо пьянъ, либо съума сошелъ. Ничего я не бралъ, отрѣзалъ Зотычъ и отвернулся.

Архипычъ съ минуту стоялъ ошеломленный, утирая со лба холодный потъ.

— Накаливай его! наяривай! Такъ-такъ-такъ! Здорово! Ха-ха-ха-ха!.. неистовствовала толпа играющихъ, въ которую успѣлъ уже вмѣшаться Зотычъ въ качествѣ самаго дѣятельнаго члена.

Взрывъ хохота веселыхъ людей точно отъ сна пробудилъ Архипыча. Ему почему-то показалось, что это надъ нимъ хохочутъ. Закипѣло солдатское ретивое. Онъ ухарски надѣлъ фуражку, подбоченился и закричалъ:

— Нѣтъ, бралъ… вотъ что! Подай деньги! Вотъ что! Мошенникъ ты, напримѣръ! Вотъ что!

Играющіе образовали тѣсную группу и молча устремили любопытствующіе взоры на воина, который продолжалъ стоять поодаль въ угрожающей позѣ.

— Прочь отсюда! скомандовалъ Зотычъ.

Архипычъ презрительно потрясъ головой.

— Да что ему нужно? спросилъ кто-то изъ гостей.

— Помилуйте! воскликнулъ Зотычъ: — дай, говоритъ, сто рублей, иначе, говоритъ, убью. Этакую традицію подпускаетъ!

— А-а-а! изумилась «знать».

— Нѣтъ, не сто! Вотъ что! Не сотней пахнетъ! Вотъ что! кричалъ Архипычъ, топая ногой. — Подай деньги! Подай, мошенникъ ты этакій!

— Прочь! съ глазъ долой! гнѣвно загремѣлъ Зотычъ, выступая изъ группы.

— Не пойду, напримѣръ! Вотъ что! упорствовалъ воинъ.

— Эй, Левонъ, въ шею его отсюда! обратился кредиторъ къ караульному.

Левонъ со всѣхъ ногъ бросился къ непріятелю.

— Не пойду! Пусть становой… вотъ что! Везъ станового не пойду! горячился воинъ, топоча ногами и размахивая руками. — Ты у меня вспомнишь! Разстрѣляю прокля…

Но герою не дали договорить и двухъ словъ. Левонъ энергично сгребъ его за шиворотъ и, какъ барана, потащилъ къ мостику.

— Слѣдуетъ, слѣдуетъ!.. Такъ его! такъ! галдѣли гости, съ наслажденіемъ слѣдя за дѣйствіями Левона, который одной рукой тащилъ жертву, а другой угощалъ ее напутственными тычками.

— Брось его теперь, брось! кричалъ хозяинъ, когда Архипычъ былъ уже приволоченъ къ мосту. — Волчокъ! Зубарь! Жолтый! Фтью! взы-взы-взы! Катай-катай-катай! Фью-ю-ю-ю-фюить!

И разношерстная стая мощныхъ псовъ бросилась на Архипыча. Старикъ боязливо оглянулся и побѣжалъ. — Стая рвала его полы и грызла икры. Онъ запутался въ хворостѣ, упалъ и неистово закричалъ. Собаки брызнули въ разныя стороны и одна за другой побѣжали назадъ.

— О-го-го-го! гоготала «знать».

— Соцылистъ паршивый! выдѣлился голосъ Зотыча.

— Разбойники, напримѣръ! оппонировалъ Архипычъ, но уже такимъ голосомъ, звуки котораго никакъ не могли долетѣть по адресу.

Въ это время колоссальный косматый Зубарь, точно вспомнивъ что-то, тявкнулъ и оглянулся — и вся песья рота съ быстротою молніи устремилась доѣдать воина. Архипычъ бросился въ сторону, въ лѣсъ. Нѣсколько минутъ воздухъ оглашался лаемъ и отчаяннымъ крикомъ въ одномъ пунктѣ, и гоготаньемъ и хохотомъ въ другомъ. Наконецъ, все стихло. Гости и хозяинъ молча потянулись на крыльцо. Изъ оконъ хоромъ высовывались распухшія тупыя и осовѣвшія бабьи морды.

XI.

Климиха лежитъ на своемъ обычномъ ложѣ. Щеки ея глубоко впали; подъ глазами почернѣло; нижняя губа отвисла. Она учащенно дышетъ и тревожно водитъ неестественно-блестящими глазами. Подъ головой у нея, сверху большой подушки, подложена еще крошечная, едва замѣтная, въ которой послѣ гибели крупнаго займа, зашиты были остальныя деньжонки, предварительно обращенныя въ пятирублевыя кредитки.

Старуху только что пособоровали. Батюшка, отпустя причтъ, остался сказать больной два-три слова назиданія:

— Ты, Климиха, не смущайся, утѣшалъ онъ. — У васъ есть предразсудокъ, что если человѣка пособоровали масломъ, такъ ужь и конецъ ему. Это не болѣе, какъ предразсудокъ. Мы не можемъ знать своей кончины. Даже отъ святыхъ людей, и то она сокрыта.

— Нѣ-ѣтъ, это ужь… съ трудомъ возражала старуха. — Дымъ-то… ладонъ-то… изъ избы пошелъ. Это ужь… ежели… по избѣ носится… А то… изъ избы: тутъ ужь… нечего. Охъ! Охъ! (Старуха выговаривала слова подъ тактъ прерывистаго дыханія).

— Что же? И все-таки нечего смущаться, продолжалъ батюшка. — Пожила, слава Богу. Не всякаго Господь удостоиваетъ такого долголѣтія. Ужь самое долголѣтіе твое свидѣтельствуетъ, что Богъ былъ милостивъ къ тебѣ. Иному въ юности, даже въ младенчествѣ жизнь пресѣкаетъ, а тебѣ вотъ…

— Можетъ лучше бы было.

— Что?

— Въ младенчествѣ-то.

— Это дѣло не наше. Всякому свое. Не плохо и тебѣ: прожила вѣкъ въ честныхъ трудахъ, совѣсть свою очистила. Нужно Бога благодарить. Это вотъ Архипычъ, царство ему небесное, ну, тотъ самъ себя сгубилъ отъ невоздержанности. А ты вполнѣ по-христіански…

— Батюшка!

— Ну?

— Батюшка! повторила старуха и заплакала.

— Что тебѣ, матушка, что тебѣ? успокойся, успокойся!

— Будешь меня съ старикомъ поминать?

— Да мы поминаемъ всѣхъ усопшихъ.

— Нѣтъ, меня-то, меня-то съ старикомъ. Запишешь?

— Отчего же? Мы многихъ записываемъ. Только вѣдь нужно за это положить что-нибудь по усердію. А то отчего-жь не записать?

Старуха пошевелша руками подъ головой и снова заплакала.

— Будетъ, будетъ, успокойся! проговорилъ батюшка, прикасаясь ко лбу больной.

— Батюшка! простонала старуха. — Вѣдь у меня нѣту-ти, ничего-то у меня нѣту-ты!

— Ну, что-жь дѣлать! На нѣтъ и суда нѣтъ, сказалъ священникъ.

— Вѣдь ты не станешь…

— Что?

— Поминать-то?

— Помянемъ, помянемъ, не скорби.

— Сдѣлай милость, вмѣстѣ съ старикомъ.

— Ладно, ладно.

— Тебѣ Господь заплатитъ.

Сказавъ это, старуха закрыла глаза. Батюшка молча благословилъ ее и ушелъ. Съ больной осталась единственная родственница ея, внучка, молодая бабенка изъ сосѣдней деревни. Она тихо подошла къ бабкѣ и, жалобно подперши щеку рукой, молча уставилась на ея физіономію.

— Ты что? тревожно спросила старуха, проглянувъ.

— Ничего, бабушка.

— Что тебѣ нужно? (Старуха пощупала подушечку).

— Можетъ, испить хочешь?

— Не надо. Ступай отсюда!

Внучка закрыла глаза рукой и отошла къ примосту.

— А гдѣ же батюшка-то? спросила старуха, озираясь.

— Ушолъ, сквозь слезы отвѣтила внучка.

— Какъ же это? Что-жь ты мнѣ не сказала?

— Я думала, ты спишь.

— Спишь! Погоди, засну! Не чаешь добраться? Охъ!

— Что ты, бабушка, Господь съ тобою. Я пришла походить за тобою, а ты… Человѣкъ ты слабый, одинокій. Помилуй Богъ…

— А?

— Я говорю: человѣкъ ты слабый, одинокій…

— А? Гдѣ онъ? слабо проговорила старуха, водя пальцами по лицу и какъ будто снимая съ него паутину.

Внучка подбѣжала къ постелѣ бабки.

— Ой! кто тутъ? воскликнула больная, широко раскрывъ потухающіе глаза.

— Это я, я, бабушка.

— Что ты? Ступай! Нѣту. Сама наживи… Разбойникъ! Господи, Господи! Ой! Гдѣ? Постой…

Голосъ больной становился все тише и тише. Внучка, заливаясь слезами, молча нагнулась надъ ней и охватила ее обѣими руками. Старушка уже не чувствовала ея прикосновенія. Закрывъ глаза и сжавъ рукой подушечку подъ головой, она съ большими паузами шептала:

— Ишь ты… Ишь ты! Вотъ… будетъ… Господи! И-и-и… Да-а… Ну… Господи! Ой!

Черезъ минуту бабушки не стало. Внучка вскрыла таинственную подушечку, вытерла слезы и чинно принялась убирать тѣло покойницы.

Ипатъ, чувствуя себя одураченнымъ и пылая завистью къ счастливцу Зотычу, становился къ каждымъ днемъ все злѣе и злѣе. Разбилъ ненавистное зеркало, то-и-дѣло сгонялъ работниковъ, началъ колотить жену и сноху, такъ что послѣдняя, занявъ (подъ закладъ шубы и разныхъ платковъ) красненькую, уѣхала къ мужу съ синяками и подтёками.

Одинъ Зотычъ благодушествовалъ. Ни у какого генерала лѣсу не покупалъ и не думалъ покупать. Но субсидія старухи не пропала даромъ въ его хозяйствѣ. Онъ постепенно и понемногу округлялъ свои владѣнія и, порвавъ дружескія сношенія съ «нищей братіею» — какъ онъ сталъ называть людей въ родѣ Ипата — пролѣзъ въ настоящую аристократію и пошелъ въ гору.

О. Забытый.

"Отечественныя Записки", № 9, 1882