СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЭТЪ-ГАРТА.
править
Кто былъ мой тихій другъ?
править— Незнакомецъ!
Голосъ прозвучалъ не громко, но явственно и звонко. Я тщетно глянулъ вверхъ и внизъ по темнѣющей тропѣ. Никого въ ольховникѣ впереди, никого и на изрытомъ выбоинами склонѣ позади.
— О! незнакомецъ!
На этотъ разъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ. Калифорнское присловіе: «О!» всегда означаетъ нѣчто серьезное.
Я поднялъ голову и впервые замѣтилъ на выступѣ, на тридцать футовъ надо мной, вторую тропу, параллельную моей, а на ней человѣка на вороной лошади, смотрѣвшаго на меня сквозь каштановые кусты.
Здѣсь осторожному горцу необходимо было спѣшно отмѣтить пять вещей. Во-первыхъ, мѣстность — пустынную и недоступную, вдали отъ обычныхъ рейсовъ обозовъ и рудокоповъ. Во-вторыхъ, превосходное знаніе незнакомцемъ дороги, доказанное тѣмъ, что вторая тропа была невѣдома заурядному туристу. Въ-третьихъ, то, что онъ хорошо вооруженъ и снаряженъ. Въ-четвертыхъ, что его лошадь лучше моей. Въ-пятыхъ, что если изъ созерцанія этихъ фактовъ рождается недовѣріе или робость, то лучше всего сохранить эти ощущенія про себя.
Все это быстро промелькнуло у меня въ головѣ, въ то время, какъ я отвѣчалъ на его привѣтствіе.
— Есть табакъ? — спросилъ онъ.
Табакъ былъ, о чемъ я и извѣстилъ его, вопросительно поднявъ кверху кисетъ.
— Ладно, я спущусь внизъ. Ступайте дальше, я присоединюсь къ вамъ у спуска.
— Спускъ? Еще новое гоеграфическое открытіе, столь же неожиданное. какъ и вторая тропа. Я проѣзжалъ тропой десятки разъ, и не замѣчалъ сообщенія между нею и выступомъ. Тѣмъ не менѣе я продолжалъ путь и успѣлъ сдѣлать около сотни ярдовъ, когда раздался рѣзкій трескъ въ кустахъ, на дорогу посыпался градъ камней, и рядомъ со мной изъ чащи вырвался мой новый знакомый, спустившись по такой крутизнѣ, по какой я едва ли рѣшился бы повести свою лошадь. Не было никакого сомнѣнія, что онъ превосходный наѣздникъ — еще новый фактъ для отмѣтки.
Когда онъ поравнялся со мной, я увидалъ, что не ошибся относительно его роста; онъ былъ ниже средняго, и за исключеніемъ холодныхъ сѣрыхъ глазъ, черты лица его были скорѣй заурядны.
— Добрая у васъ лошадь, — замѣтилъ я.
Онъ набивалъ трубку изъ моего кисета, но при этихъ словахъ, взглянулъ на меня и съ оттѣнкомъ изумленія проговорилъ: «Разумѣется». Затѣмъ началъ курить съ нервнымъ нетерпѣніемъ человѣка, долгое время лишеннаго этого успокоительнаго средства. Наконецъ между затяжками спросилъ, откуда я ѣду.
Я отвѣчалъ, что изъ Лагранжа.
Онъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на меня, но когда я добавилъ, что останавливался тамъ всего на нѣсколько часовъ, продолжалъ:
— Я думалъ, что знаю каждаго человѣка между Лагранжемъ и Индѣйскимъ Родникомъ, но почему-то не припомню ни вашего имени ни лица.
Не особенно дорожа тѣмъ, чтобы онъ помнилъ то или другое, я отвѣчалъ полусмѣясь, что это вполнѣ естественно, такъ какъ я живу по ту сторону Индѣйскаго Родника. Онъ принялъ мой отпоръ — если можно это такъ назвать — съ такимъ спокойствіемъ, что изъ чувства простой вѣжливости я спросилъ его, откуда онъ слѣдуетъ самъ.
— Изъ Лагранжа.
— И ѣдете?..
— Зависитъ отъ того, какъ повернутъ дѣла, и удастся ли мнѣ взять свое. Онъ совершенно безсознательно опустилъ руку на кожаную кобуру револьвера, но въ этомъ простомъ движеніи ясно доказалъ мнѣ свое умѣніе «брать свое», когда понадобится. Затѣмъ добавилъ: «Но въ данное время я предполагалъ сдѣлать маленькое „пассаръ“ вмѣстѣ съ вами».
Въ его рѣчахъ не было ничего обиднаго, кромѣ ихъ фамильярности, а также, быть-можетъ, и предположенія, что онъ не посчитается съ моимъ отказомъ. Я отвѣчалъ только, что если наше пассаръ зайдетъ дальше Колма Бвитри, то мнѣ придется прибѣгнуть къ его лошади. Къ моему удивленію, онъ спокойно замѣтилъ: «Вѣрно!», добавивъ, что его лошадь полностью въ моемъ распоряженіи въ тѣхъ случаяхъ, когда не нужна ему, и на половину, когда онъ самъ ѣдетъ на ней. «Дику не впервые нести двойной грузъ», продолжалъ онъ, «онъ можетъ сдѣлать это и теперь; когда вашъ мустангъ устанетъ, я подвезу васъ, мѣста намъ хватитъ».
Я не могъ не улыбнуться при мысли, что явлюсь къ ребятамъ въ Редъ Гельчѣ en croupe у незнакомца; но не могъ также и не смутиться намекомъ, что лошади уже не впервые нести двойную ношу. «По какому случаю и почему?» вотъ вопросъ, который я оставилъ про себя. Мы поднимались по длинному скалистому склону Раздѣла; узкая тропа вынуждала подвигаться медленно и гуськомъ, такъ что разговаривать было бы неудобно, хотя бы даже онъ и былъ расположенъ удовлетворить моему любопытству.
Мы молча карабкались въ гору; каштановая поросль смѣнилась чимизалемъ, склоняющееся къ западу солнце, отраженное отъ горъ за нашей спиной, ослѣпляло насъ своимъ блескомъ. Внизу въ каньонѣ, еловая чаща являлась зеленой бездной зноя, надъ которой тамъ и сямъ лѣниво парилъ коршунъ, а иногда, всплывая до нашего уровня, бросалъ призрачную, гигантскую тѣнь медленно плывущихъ крыльевъ на склонъ, далеко опережалъ меня, и я втайнѣ надѣялся, что онъ позабудетъ обо мнѣ или наскучитъ ожиданіемъ. Однако онъ неизмѣнно останавливался у скалы, или внезапно выступалъ изъ-за чимизаля, за которымъ терпѣливо дожидался меня. Я уже начиналъ питать къ нему тихую ненависть, какъ вдругъ, при одномъ изъ этихъ появленій, онъ подъѣхалъ ко мнѣ и спросилъ, люблю ли я Диккенса.
Если бы онъ спросилъ о моемъ мнѣніи относительно Гексли или Дарвина, я бы не больше удивился. Считая возможнымъ, что онъ подразумѣваетъ какую-либо мѣстную знаменитость, я съ колебаніемъ спросилъ:
— Кого вы сказали?..
— Чарльза Диккенса. Навѣрно же вы читали его! Который изъ его романовъ вамъ больше нравится?
Я отвѣчалъ, съ немалымъ замѣшательствомъ, что мнѣ они нравятся всѣ, — и это была правда.
Онъ стиснулъ мнѣ руку съ жаромъ, рѣзко расходившимся съ обычной его флегмой.
— Точь въ точь какъ я, старина. Диккенсъ не какой-нибудь олухъ. Можете разсчитывать на него во всякое время.
Послѣ этого первобытнаго вступленія онъ разразился критической оцѣнкой писателя, равную которой я едва ли слыхалъ по разумному сочувствію и широкому пониманію.
Онъ напиралъ не только на богатство его юмора, но также на силу чувства и всеобъемлющій элементъ поэзіи. Я въ удивленіи смотрѣлъ на него. До тѣхъ поръ я считалъ себя довольно недурнымъ знатокомъ великаго мастера, но этотъ удачный выборъ цитатъ прямо-таки поразилъ меня. Правда, его мысль не всегда была облечена въ изысканную форму, и рѣчь нерѣдко отзывалась небрежной разнузданностью страны и времени, однако она никогда не была мужиковатой, а иной разъ даже поражала меня мѣткостью и точностью выраженій. Значительно смягчившись къ нему, я перешелъ на другія литературныя произведенія. Напрасно. Кромѣ нѣсколькихъ лирическихъ и сентиментальныхъ поэтовъ, онъ не читалъ ровно ничего. Подъ вліяніемъ собственныхъ восторженныхъ словъ, онъ самъ значительно смягчился; предложилъ мнѣ обмѣняться лошадьми, поправилъ мое сѣдло съ профессіональнымъ мастерствомъ, переложилъ мой возокъ на свою лошадь, настоялъ на томъ, чтобы я раздѣлилъ съ нимъ виски изъ его фляжки, и, замѣтивъ, что я безоруженъ, навязалъ мнѣ оправленный въ серебро револьверъ, заявивъ, что «отвѣчаетъ за него». Всѣ эти услуги и разговоры отвлекли мое вниманіе, и я не сразу замѣтилъ, что тропа становится чуждой и сбивчивой. Очевидно, мы слѣдовали неизвѣстнымъ мнѣ путемъ. Я указалъ на это своему спутнику съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ. Онъ тотчасъ же впалъ въ прежнюю манеру и тонъ.
— Сдается мнѣ, что одна тропа стоитъ другой! Что вы можете имѣть противъ этой?
Я не безъ достоинства замѣтилъ, что предпочитаю старую тропу.
— Возможно, что такъ. Но сейчасъ вы дѣлаете пассаръ со мной. Эта тропа приведетъ васъ прямо къ Индѣйскому Роднику, да вдобавокъ еще незамеченнымъ, — и пожалуйста никакихъ разспросовъ! Вы теперь не смущайтесь, я васъ доведу до конца.
Здѣсь я счелъ необходимымъ оказать сопротивленіе моему странному компаньону. Я замѣтилъ съ твердостью, хотя и по возможности вѣжливо, что располагалъ переночевать у одного знакомаго.
— Гдѣ?
Я колебался. Знакомый былъ восточный уроженецъ съ оригинальнымъ характеромъ, хорошо цзвѣстный въ странѣ своей недоступностью и страстью къ одиночеству. Мизантропъ съ большой семьей и большими средствами, онъ избралъ для своего пребыванія уединенную, но живописную долину Сіерры, въ которой могъ безпрепятственно порицать весь міръ. «Одинокая Долина» или — какъ его чаще звали — «Бостонскій Ранчъ», было единственнымъ мѣстомъ, внушавшимъ среднему рудокопу одновременно боязнь и уваженіе. Хозяинъ его, м-ръ Сильвестеръ, не заводилъ знакомства съ «ребятами», но также и не утратилъ ихъ уваженія путемъ открытаго покушенія на ихъ взгляды. Если цѣлью его было уединеніе, то онъ, несомнѣнно, былъ удовлетворенъ. Тѣмъ не менѣе въ смущающихся тѣняхъ ночи, на пустынной и неизбѣжной тропѣ, я колебался довѣрить его имя незнакомцу, о которомъ зналъ такъ мало. Однако мой таинственный спутникъ взялъ на себя разрѣшеніе вопроса.
— Слушайте-ка, — вдругъ замѣтилъ онъ, — между этимъ мѣстомъ и Индѣйскимъ Родникомъ есть только одно жилье, гдѣ вы можете остановиться — это у Сильвестера.
Я нѣсколько сердито отвѣчалъ утвердительно.
— Ну, что жъ! — спокойно продолжалъ незнакомецъ, словно оказывая мнѣ честь. — Если вы нацѣлились на Сильвестера — ну, что жъ! Я не прочь переночевать тамъ вмѣстѣ съ вами. Придется немножко свернуть съ дорога и потерять время — ну, да не бѣда!
Стараясь говорить какъ можно быстрѣе и убѣдительнѣе, я пояснилъ, что не настолько близокъ съ м-ромъ Сильвестеромъ, чтобы навязывать ему незнакомаго гостя, что онъ совсѣмъ не похожъ на здѣшнихъ людей, — словомъ, что онъ большой чудакъ и т. д. и т. д.
Къ моему удивленію, мой спутникъ спокойно отвѣчалъ: — Все это пустяки. Я слыхалъ о немъ. Если вамъ не охота со мной хороводиться, вы этимъ не стѣсняйтесь. Я и самъ справлюсь со своей игрой. Вы только введите меня, и все тутъ.
Чѣмъ я могъ отразить спокойную увѣренность этого человѣка? Я почувствовалъ, что краснѣю отъ досады и теряюсь отъ замѣшательства. Что скажетъ мнѣ корректный Сильвестеръ? Что скажутъ барышни — я былъ тогда молодымъ человѣкомъ и если заслужилъ право входа въ ихъ семейный кругъ, то въ силу своей скромности — извѣстной подъ менѣе лестнымъ именемъ среди «ребятъ», — что скажутъ онѣ моему новому знакомому? Между тѣмъ я положительно не могъ ему помѣшать взять на себя рискъ возможныхъ разоблаченій, и мнѣ даже стало немного стыдно своего замѣшательства.
Мы начинали спускаться. Въ дальней низинѣ уже мерцали вдали огни уединеннаго ранча одинокой долины. Я повернулся къ своему спутнику. — Но вы забыли, что я даже не знаю вашего имени. Какъ мнѣ васъ назвать?
— Вѣрно, — задумчиво отозвался онъ. — Дайте подумать. Кирней — было бы недурное имя. — Коротко и такъ сказать просто. Есть въ Фриско такая улица. Пусть будетъ Кирней.
— Но… — нетерпѣливо началъ я.
— Да вы предоставьте все это мнѣ, — перебилъ онъ съ великолѣпной самоувѣренностью, которою я не могъ не залюбоваться. — Имя вздоръ. Отвѣчаетъ человѣкъ. Когда бы я прицѣлился въ человѣка, въ увѣренности, что его зовутъ Джонсомъ, а потомъ, уже уложивъ его, узналъ на слѣдствіи, что настоящее его имя Смитъ, — это было бы вовсе не важно, благо человѣка-то я заполучилъ.
Какъ ни былъ ярокъ примѣръ, однако онъ не представлялся мнѣ привлекательнымъ предисловіемъ къ входу въ домъ. Между тѣмъ мы уже приближались къ ранчу. На лай собакъ, у дверей хорошенькаго коттэджа, разукрашеннаго по вкусу Сильвестера, появился самъ хозяинъ.
Я кратко представилъ м-ра Кирнея. «Кирней сойдетъ — Кирней для меня достаточно хорошо», приговаривалъ почти громко мнимый Кирней, къ моему ужасу и явному недоумѣнію Сильвестера; послѣ чего онъ спокойно отпросился на минутку, чтобы лично заняться своей лошадью. Какъ только онъ достаточно удалился, я отвелъ удивленнаго Сильвестера въ сторону.
— Я подобралъ, или скорѣе меня подобралъ на дорогѣ тихій сумасшедшій, по имени Кирней. Онъ хорошо вооруженъ и цитируетъ Диккенса. При хорошемъ уходѣ, при согласіи съ его взглядами по всѣмъ вопросамъ, и при общемъ подчиненіи его приказаніямъ, можно надѣяться умиротворить его. Не сомнѣваюсь, что видъ вашего беззащитнаго семейства, созерцаніе красоты и невинности вашей дочери затронутъ въ немъ лучшія чувства. А до тѣхъ поръ, да поможетъ вамъ Богъ, и да простититъ Онъ меня!
Я побѣжалъ наверхъ въ комнатку, всегда сохранявшуюся для меня гостепріимнымъ хозяиномъ въ моихъ блужданіяхъ. Нѣкоторое время я провозился надъ умываньемъ, слыша снизу лѣнивый, утонченный говоръ Сильвестера и не менѣе невозмутимый, небрежный жаргонъ моего новаго знакомаго. Спустившись въ гостиную, я, къ своему удивленію, увидалъ, что самозванный Кирней спокойно разсѣлся на диванѣ. Съ одной стороны его сидѣла тихая Мэй Сильвестеръ, «Лилія Одинокой Долины», глядя на него съ дѣвичьимъ благоговѣніемъ и непритворнымъ интересомъ, между тѣмъ какъ съ другой, отъявленная кокетка, ея кузина Кэтъ, пускала въ ходъ безпощадныя стрѣлы своихъ глазъ, съ почти непритворнымъ воодушевленіемъ.
— Кто такой вашъ очаровательно небрежный другъ? — ухитрилась она шепнуть мнѣ за ужиномъ, во время котораго я сидѣлъ, окончательно ошеломленный, между прикованной къ его устамъ Мэй Сильвестеръ и этой вѣтреной дочерью вѣка, направившей противъ него всѣ батареи своихъ прелестей. — Мы вѣдь прекрасно понимаемъ, что Кирней не настоящее его имя. Но какъ это поэтично! И не правда ли, какъ онъ обворожителенъ? И кто онъ такой?
Я отвѣчалъ съ суровой ироніей, что не освѣдомленъ о томъ, который изъ иноземныхъ монарховъ путешествуетъ инкогнито въ Калифорнской Сіеррѣ; но что когда его королевскому величеству будетъ угодно меня объ этомъ освѣдомить, то я буду въ восторгѣ представить его по всѣмъ правиламъ. «А до тѣхъ поръ, — добавилъ я, — боюсь, что знакомству придется оставаться морганатическимъ».
— Вы просто ему завидуете, — задорно возразила она. — Смотрите на Мэй: она совершенно очарована. Да и отецъ ея также. И точно, вялый, наскучившій жизнью, скептичный Сильвестеръ смотрѣлъ на него съ едва совмѣстимымъ съ его характеромъ мальчишескимъ восторгомъ. Тѣмъ не менѣе, чистосердечно признаюсь здравому разсудку собственнаго моего пола, что не усматривалъ въ незнакомцѣ ничего, кромѣ уже доложеннаго читателю.
Въ самый разгаръ разсказа о животрепещущихъ приключеніяхъ, героемъ которыхъ, по мнѣнію пристрастныхъ слушательницъ, долженъ былъ оказаться самъ разсказчикъ, онъ вдругъ круто оборвалъ рѣчь.
— Ничего! — пояснилъ Сильвестеръ, — какой-нибудь вьючный обозъ проходитъ черезъ мостъ по нижней дорогѣ.
— Возможно, что это моя лошадь тревожится на конюшнѣ, — сказалъ мнимый Кирней, — ей не въ привычку полъ и крыша.
Небу извѣстно, какая только безумная и плѣнительная тайна крылась въ этомъ заявленіи, но дѣвушки переглянулись съ горящими отъ возбужденія глазами, въ то время, какъ Кирней всталъ и съ безмятежной безцеремонностью вышелъ изъ-за стола.
— Ну, развѣ не прелесть! — проговорила, захлебываясь, Китти, и какой остроумный!
— Остроумный? — возразила тихая Мэй, съ оттѣнкомъ возмущенія въ нѣжномъ голоскѣ. — Остроумный, душа моя? Да развѣ ты не видишь, что сердце въ немъ разрывается отъ чувствительности? Остроумный! да когда онъ разсказывалъ, какъ вѣшали ту бѣдную мексиканку, я видѣла слезы у него на глазахъ. Подумаешь, право — остроумный!
— Слезы! — засмѣялся скептикъ Сильвестеръ, — слезы, пустыя слезы. Да глупенькія вы дѣвочки, онъ просто человѣкъ, знающій жизнь, философъ, спокойный, наблюдательный безпритязательный философъ.
— Безпритязательный! Ужъ не пьянъ ли Сильвестеръ, или таинственный незнакомецъ подмѣшалъ чего-нибудь въ семейный супъ? Раньше, чѣмъ я успѣлъ дать себѣ отвѣтъ на собственный вопросъ, онъ уже возвратился и спокойно возобновилъ прерванное повѣствованіе. Убѣдившись, что меня окончательно вытѣснилъ тотъ самый человѣкъ, котораго я такъ долго колебался представить своимъ друзьямъ, я рано отправился спать; лишь для того, чтобы слышать два часа спустя восторженныя похвалы двухъ дѣвушекъ, долго трещавшихъ безъ-умолку въ сосѣдней комнатѣ за тоненькой перегородкой.
Въ полночь меня разбудилъ лошадиный топотъ и звяканье шпоръ подъ окномъ. Въ темнотѣ между хозяиномъ дома и какой-то загадочной личностью шли переговоры, но такіе тихіе, что я ничего не могъ разобрать. Когда кавалькада удалилась, я открылъ окно.
— Что случилось?
— Ничего, — спокойно отвѣчалъ Сильвестеръ, — всего лишь одна изъ кровопролитныхъ штукъ, свойственныхъ этой странѣ. Чероки Джэкъ застрѣлилъ человѣка въ Лагранжѣ сегодня утромъ, и его теперь разыскиваетъ калаверасскій шерифъ со своими людьми. Я сказалъ ему, что никого не видалъ, кромѣ васъ съ вашимъ знакомымъ. Кстати, надѣюсь, что окаянный шумъ не разбудилъ его. Бѣдняга, видимо, нуждался въ отдыхѣ.
Я и самъ такъ думалъ. Тѣмъ не менѣе я безшумно прокрался въ его комнату. Она была пуста. Мое впечатлѣніе таково, что онъ часа на два опередилъ калаверасскаго шерифа.