КРУГЛИЦКІЕ
правитьПетръ Степановичъ Круглицкій, чиновникъ, завѣдующій казенными суммами, пятидесяти-пяти лѣтъ.
Дарья Ивановна, жена его, подъ пятьдесятъ лѣтъ.
Иванъ Петровичъ — двадцати-пяти лѣтъ, Лизавета Петровна — восемьнадцати лѣтъ, Маша — двѣнадцати лѣтъ. Дѣти ихъ.
Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ, племянникъ директора департамента, начальникъ отдѣленія, двадцати-восьми лѣтъ.
Михаилъ Михайловичъ Веревочкинъ, сослуживецъ Круглицкаго, тридцатинити лѣтъ.
Марья Ивановна Пташкина, двоюродная сестра Веревочкина, вдова, двадцативосьми лѣтъ.
Иванъ, слуга Салерина.
Марѳа, кухарка Пташкиной.
Квартальный надзиратель.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьВеревочнинъ. — Такъ вотъ какъ ты, сестрица, ершей-то на свою удочку ловишь?
Пташкина. — Никого я не ловлю; что ты пришелъ ревизовать меня, что-ли? Вѣдь я — не чиновникъ какой, жалованья отъ казны не получаю.
Веревочкинъ. — А, можетъ быть, и получаешь? Вопросъ еще. Я такъ пришелъ спровѣдать сестрицу, какъ она живетъ, какъ дѣлишки свои маракуетъ.
Пташкина. — Какія мои дѣлишки? Живу себѣ скромною вдовою въ глуши: никто и не заглянетъ въ мою келью бѣдную. Позабыли меня всѣ; живу, какъ отшельница.
Веревочкинъ (Вздыхаетъ). — Да!… Благочестивая жизнь твоя, инокиня святая!… Молись, молись, сестра, о спасеніи души своей многогрѣшной… А какая мебель у тебя, сестрица, завелась!… Часы столовые какіе, скажите пожалуйста.
Пташкина. — Своими трудами наживаю.
Веревочкинъ. — Да, тяжкими трудами — не чужихъ ли только рукъ?
Пташкина (.Прищуривая глаза).-- Чужихъ? Это что такое?
Веревочкинъ. — Эхъ, сестрица, сестрица!… Послушай, по дружбѣ братской скажи хоть на ушко, по секрету, откуда все это?
Пташкина. — Вотъ еще новости!… сказать ему откуда!… Конечно, изъ Гостиннаго.
Веревочкинъ. — Гостинная изъ Гостиннаго. Я это и безъ тебя вижу. Вѣдь не Богъ знаетъ, чѣмъ пахнетъ. Ну, да все-таки пестренькихъ четыре тутъ убито.
Пташкина. — Что ты, въ гробъ что-ли меня спозаранку кладешь? Пришелъ мои вещи оцѣнивать? Ужь не думаешь ли ты, что я тебѣ ихъ завѣщаю?
Веревочкинъ. — Ну, а кому же?
Пташкина. — Да ты лучше скажи, что у тебя-то про сестрицу припасено? Стулъ безъ ножекъ, да зеркало въ лишаяхъ?
Веревочкинъ. — Есть и получше вещи, да про другихъ; а про тебя… (Стучатся).-- А а! Кого Богъ несетъ?
Пташкина. Кто тамъ? (Прислушивается у двери) — такъ и есть! Вотъ принесла-то нелегкая!… пьяный какой-то…
Веревочкинъ. — Кто тамъ такой? Ужь не Петръ ли Степанычъ? легокъ на поминѣ!… Ха!… ха!… ха!… Ну, сестрица, теперь ты отъ меня не отвернешься!
Пташкина. — Марѳа, не пускай, гони вонъ его, пьянаго!
Петръ Степановичъ. — Не пускать!… Какъ же это меня непускать-то? Сокола-то яснаго? Миленькихъ развѣ не пускаютъ?
Пташкина. — Что вамъ надо? Вы не туда зашли.
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, я туда зашелъ!… Я къ Марьѣ Ивановнѣ зашелъ!… Понимаешь ты, Марья Ивановна… чортъ тебя побери!…
Пташкина. — Что вамъ надо? Убирайтесь! Кто вы такіе?
Петръ Степановичъ. — Я — Петръ Степанычъ… Понимаешь ты? Петръ Степанычъ…
Пташкина. — А голову-то въ которомъ кабакѣ заложили?
Петръ Стенановичъ. — Нѣтъ, врешь!… Я головы не зак…ладывалъ… У меня голова… на плечахъ… На, возьми… пощупай ее..- Видишь, какая голова у меня?…
Пташкина. — Вижу, вижу!… Смотрите, держите ее покрѣпче, а то упадетъ…
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, не упадетъ. Я головы своей не дамъ, чортъ возьми, на отсѣ…че…ніе… Нѣтъ!…
Пташкина. — Не дадите! ха, ха, ха!
Петръ Степановичъ. — Не дамъ… Я — Петръ Степановичъ… не знаешь меня, что ли?
Пташкина. — Дѣла мнѣ до васъ нѣтъ. Я васъ не знаю, да и знать не хочу.
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, ты меня знаешь!… Ты не говори, что ты меня не знаешь!… Тутъ все мое!… И мебель моя, и часы мои, и ты — моя, миленькая Марья Ивановна, сокровище ты мое неописанное!… дай я тебя поцалую!…
Пташкина. — Убирайтесь вы вонъ!… Вотъ пьяный какой-то ворвался съ дерзостями!… Марѳа, гони вонъ!… Зачѣмъ ты пустила? Его надо въ полицію отправить!…
Петръ Степановичъ. — Меня въ полицію? Нѣтъ, меня нельзя въ полицію… я — восьмаго класса чиновникъ… да!… у меня пряжка за двадцать-пять лѣтъ… самъ государь всемилостивѣйше пожаловалъ: на, молъ, Петръ Степанычъ, носи! Понимаешь ты это? (Обращается къ Веревочкину).-- Что глаза-то пялишь? На, любуйся (Показываетъ на пряжку).
Веревочкинъ. — Ну, что жь, получилъ — и носи, радуйся и этому. Больше пряжки ничего не получишь.
Петръ Степановичъ. — Да, ты подрадѣешь — поневолѣ не получу ничего!… А старое-то небось забылъ? Какъ отца-то не стало, съ голоду бы умеръ… Никто и смотрѣть не хотѣлъ на тебя.
Веревочкинъ. — Мало-ли что было, да и прошло, а ты къ тому идешь.
Петръ Степановичъ. — По твоей милости иду!… Да!… Въ благодарность за то, что отъ голоду спасъ, корку хлѣба далъ, опредѣлилъ и одѣлъ даже, виц-мундиръ подарилъ.
Веревочкинъ. — Никогда ты мнѣ виц-мундиришки своего не дарилъ. Сталъ бы я еще носить-то его!…
Петръ Степановичъ. — Да, ты забылъ, ты все забылъ… возвысился надо мной, зачванился и кланяться не хочешь! Гадина ты, вотъ что!…
Веревочкинъ (Отворачивается отъ нею съ презрительною улыбкою и становится къ нему спиною).-- Пропащій человѣкъ!… пьянчужка!… Стоитъ съ пьянымъ разговаривать!…
Петръ Степановичъ. — Ты думаешь, что вертишь, какъ вздумается, Салеринымъ, заправляешь дѣлами всѣми, такъ ужь и не вѣсть что изъ тебя за важная особа стала? А мнѣ плевать на тебя!… Я тебѣ въ глаза при всѣхъ буду говорить, что ты такое, да!… Не поклонюсь тебѣ, не дождешься, не сдѣлаю ничего но твоему повелѣнію, но своему буду дѣлать все, какъ я хочу, а не ты… Да!…
Пташкина. — Вишь, какой грозный!…
Петръ Степановичъ. — Да!… Меня дома и жена боится, и дѣти трепещутъ…
Пташкина. — Ну, и пусть ихъ трепещутъ. Убирайтесь къ своей благовѣрной; пусть она полюбуется на своего пьянаго кавалера.
Петръ Степановичъ (Хочетъ у переться, но дѣлаетъ мыслете, и его мало по малу выталкиваютъ въ переднюю).-- Нѣтъ, ты постой, погоди, чортъ тебя побери… Погоди!… Дай я тебя поцалую!… анаѳема!…
Веревочкинъ. — Выпроводили!… Пьяная рожа!… Какой благодѣтель явился! скажите, пожалуйста!… Ай да сестрица, исполать тебѣ! — Такъ вышло, значитъ, недаромъ толки-то пошли!… Погоди, голубчикъ, недолго тебѣ благодѣтеля-то разыгрывать, да комнаты меблировать на казенныя деньги скромнымъ сердобольнымъ вдовушкамъ, душеспасительнаго усердія ради. Перестанешь голову подымать высоко передъ Михаиломъ Михайлычемъ; увидишь, что и онъ не низкаго полета дался тебѣ… узнаешь, узнаешь меня, писаришку ничтожнаго, которому ты виц-мундиришки свои дырявые дарилъ, да попрекалъ потомъ ими каждый день… узнаешь!…
Пташкина (Запыхавшись).-- Насилу выпроводили!… Пьянъ, а силенъ!…
Вереи очки въ. — Два угодья въ немъ!… Молодецъ во всѣхъ отношеніяхъ!… Кавалеръ двадцати-пятилѣтней безпорочной службы, однимъ словомъ!… Все, молъ, мое: и мебель моя, и часы мои, и ты — моя, миленькая Марья Ивановна, дай я тебя поцалую (Хочетъ поцаловать ее).
Пташкина (Кокетливо).-- Убирайся вонъ, шалунъ эдакій!… Вотъ что значитъ жить одной вдовѣ беззащитной: сколько обидъ натерпишься!… Всякій пьянчужка ворвется къ тебѣ, будто въ кабакъ какой!…
Веревочкинъ. — Ха!… ха!… ха!… Полно представляться-то овечкою кроткою!…
Пташкина. — Нечего смѣяться-то!… Я вотъ и тебя вытолкаю сейчасъ-же, какъ и того!…
Веревочкинъ. — Я и санъ уйду. Мнѣ здѣсь нечего больше дѣлать, когда гонишь!… Что жь дѣлать? Не заслужилъ я милости твоей, какъ Петръ Степанычъ. Я — человѣкъ бѣдный: куда мнѣ квартиры вамъ тутъ еще меблировать: у самого-то нѣтъ ни стула.
Пташкина. — Никто моей квартиры и не думалъ меблировать!… Вотъ присталъ человѣкъ!… Заведи только что нибудь хорошее, сейчасъ цѣлую исторію выведутъ. Слушай его, что онъ наговоритъ: все здѣсь его, и я, видите, его…
Веревочкинъ. — А чья же ты? вѣдь не моя же!
Пташкина. — Завтра я буду твоя! Терпѣнья нѣтъ больше!
Веревочкинъ. — Что дѣлать, что дѣлать! Прощай, авось въ другой разъ когда въ милость войду.
Пташкина. — Пойдетъ теперь разглашать повсюду…
Веревочкинъ. — Да чего разглашать-то тутъ? Всѣ давно знаютъ…
Пташкина. — Что знаютъ?
Веревочкинъ. — Ничего, ничего. Прощай (уходитъ).
Пташкина. — И какъ это онъ пронюхалъ, братецъ мой любезный? Эдакій вѣдь пройдоха! (уходитъ)
Дарья Ивановна. — А вѣдь мнѣ словно голосъ какой шепталъ объ этомъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Вѣрь, голубушка, всегда вѣрь этому голосу: онъ не обманываетъ; нѣтъ, голубушка, нѣтъ! Не даромъ данъ онъ человѣку. Вѣрь, что тебѣ душа говоритъ.
Дарья Ивановна. — Я просто голову потеряла; сообразить не могу!… Мало ли и безъ того горя-то было?… Ахъ, зачѣмъ вы мнѣ и сказали? Лучше бы не знать мнѣ ничего!
Степанида Аѳанасьевна. — Я и сама, голубушка, не рада. Думала извѣстить тебя, чтобъ ты въ извѣстности была насчетъ этого: что жь онъ тебя, какъ дуру, оплетаетъ.
Дарья Ивановна. — Да вы это навѣрно ли говорите-то? Можетъ быть, сосѣдка-то ваша, Анна Артамоновна, и обозналась?
Степанида Аѳанасьевна. — Какъ же ей обознаться? возьми ты это въ толкъ. Вѣдь это не одинъ разъ какой. Вѣдь Анна-то Артамоновна каждый день у дьяконихи бываетъ. Сидимъ, говоритъ, да кофеишко распиваемъ, а онъ и пробирается въ домъ-отъ тотъ. А тамъ живетъ привередница эта, Маша-то Птанікина, вдова, чиновница, гулящая такая; вся Петербургская ее знаетъ… Вѣдь онъ ей, говорятъ, мебели всякой накупилъ, да такой, что хошь въ любыя палаты; разодѣлъ ее въ пухъ.
Дарья Ивановна. — Боже мой, Боже мой! На какія же это деньги? А дома сидимъ мы чуть не безъ хлѣба (Плачетъ)… Въ лавочкѣ забрались; дровъ ни полѣшка, о свѣчахъ такъ и помину нѣтъ; въ темнотѣ сидимъ, спать раньше ложимся. Вотъ до чего мы дожили!… Такъ ли мы прежде-то жили!…
Степанида Аѳанасьевна. — И что это съ нимъ такое сдѣлалось?
Дарья Ивановна. — Не знаю, сама не знаю!… Словно, что оборвалось.
Степанида Аѳанасьевна. — Наказаніе божіе посѣтило вашъ домъ.
Дарья Ивановна. — Правда, истинная правда, что наказаніе божіе.
Степанида Аѳанасьевна. — А я тебѣ вотъ что еще, голубушка, скажу: тутъ напущено.
Дарья Ивановна. — Мнѣ и самой кажется такъ. Вѣдь если бы онъ и всегда такой былъ, а то что за человѣкъ былъ изъ него: работящій какой; изъ дому ни шагу, только развѣ въ должность, да въ церковь, да въ баню… въ святые годился.
Степанида Аѳанасьевна. — Ужъ эти мнѣ голубушки!… Онѣ вѣдь нарочно приманятъ къ себѣ человѣка, да и дадутъ ему что-то въ винѣ, въ кофеѣ, а не то въ папиросу положатъ. Приворожатъ къ себѣ человѣка, да и давай вытягивать изъ него денежки.
Дарья Ивановна. — Да, да!… Тутъ навѣрно дано!…
Степанида Аѳанасьевна. — Какже!… Вѣдь, говорятъ, кому дано бываетъ, тотъ и за рюмочку берется.
Дарья Ивановна. — Да, да, и это тоже!… Прежде, бывало, такъ и въ ротъ не беретъ, брезгаетъ виномъ. А теперь-то!…
Степанида Аѳанасьевна. — А тебѣ бы, голубушка, подумать, какъ бы пособить этому горю.
Дарья Ивановна. — Какъ я тутъ пособлю? Сами посудите, что мнѣ тутъ дѣлать?
Степанида Аѳанасьевна. — Видишь ли? есть у меня старушка знакомая; лѣтъ ей, поди-ка, и счету нѣтъ. Она отъ всего лечитъ, травы всякія знаетъ, и заговариваетъ — какъ хорошо заговариваетъ! Я тебя, пожалуй, свожу къ ней.
Дарья Ивановна. — Сводите, сводите. Я хочу сначала разузнать обо всемъ объ этомъ, чтобъ знать навѣрное.
Степанида Аѳанасьевна. — Да, да, это надо разузнать. Въ домѣ-то, гдѣ Пташкина-то живетъ, и лавочка есть: все можно узнать.
Дарья Ивановна. — Я теперь слѣдомъ ходить за нимъ буду, все на чистую воду выведу.
Степанида Аѳанасьевна. — Да, да, это надо вывести на чистую воду. Однако, пора мнѣ; зашла на минуточку, а просидѣла часъ цѣлый. Такъ ты приходи, приходи когда; поутру-то, я думаю, тебѣ послободнѣе будетъ?
Дарья Ивановна. — Да я приду; увижу тамъ, когда.
Степанида Аѳанасьевна. — Прощай, голубушка.
Дарья Ивановна. — Прощайте, тётушка. Благодарю васъ, что извѣстили меня. Лучше, когда бы и вовсе не извѣщали.
Степанида Аѳанасьевна. — Что дѣлать, что дѣлать, голубушка! Надо все сносить, божья власть на то. (Уходитъ, Дарья Ивановна провожаетъ ее).
Дарья Ивановна. — Ахъ, Боже мой, Боже мой!… (Плачетъ) Что такое дѣлается!… Ума не приложу!… Несчастіе какое!… Слышала ты, Лиза? Отецъ-то? На старости-то лѣтъ?
Лиза. — То-то, маменька, я замѣтила: онъ разъ спалъ послѣ обѣда; помните еще, хмѣльной такой пришелъ, Машу высѣкъ еще за то, что она ножикъ уронила за обѣдомъ; я вошла тихонько въ спальню, а онъ во снѣ и шепчетъ: все — какая-то Марья Ивановна, да Марья Ивановна.
Дарья Ивановна. — Что жь ты мнѣ ничего не сказала?
Лиза. — Что жь было говорить? Я не думала ничего про него; думала, мало ли что во снѣ снится.
Дарья Ивановна. — Ай, ай, ай!… Мало и такъ горя-то было у насъ!… Мало слезъ-то я лила!… несчастная я, несчастная!… (Уходитъ).
Лиза. — Что день, то у насъ хуже и хуже. Люди живутъ, какъ живутъ — у насъ все идетъ копромъ!… Богъ знаетъ, что будетъ!… Работа, работа, да брань, да ссоры матери и отца — гдѣ жь и когда отдохнешь отъ всего этого? А!… Лучше и не думать объ этомъ!… (Отворяетъ потихоньку окно и смотритъ въ него). Половина третьяго уже, а онъ обѣщался въ два; странно!… А что, если онъ былъ, и я просмотрѣла? (Садится за столъ и раскладываетъ карты).
Маша. — Сестрица все гадаетъ, и ей все ничего не выходитъ.
Лиза. — Нѣтъ, выходитъ. Какъ ни загадаю, все выходитъ бубновый король на сердцѣ, красныя масти, марьяжъ, дорога…
Маша. — Уѣдетъ отъ насъ сестрица.
Лиза. — Ахъ, ужъ и въ самомъ дѣлѣ-то уѣхать мнѣ изъ этого омута.
Маша. — Тогда ты ужь и меня возьми съ собою.
Лиза. — Тебѣ все не такъ терпѣть приходится, какъ мнѣ; ты — еще маленькая… Посмотри, Маша, кажется, какъ будто онъ; у тебя глазки-то получше.
Маша (высовывается изъ окна).-- Да, онъ, онъ!…
Лиза. — Пойди, посмотри, что дѣлаетъ маменька (Маша уходитъ).
Лиза (отходитъ отъ окна).-- Боже мой, что со мной дѣлается!… Голова кругомъ идетъ!… Нѣтъ, я не должна… Богъ съ нимъ!… Къ чему это поведетъ?… Безстыдница, зачѣмъ я довела до этого?
Маша. — Маменька сидитъ и плачетъ.
Лиза. — Пойди туда. Чуть маменька — сюда, и кашляни сейчасъ.
Маша. — Хорошо (убѣгаетъ).
Лиза. — Нѣтъ, пора кончиться всему этому. Я не подойду къ окну!… Онъ походитъ мимо и уйдетъ… и никогда не придетъ больше, и забудетъ обо мнѣ!… Какъ скучно будетъ тогда!… Взглянуть на него въ послѣдній разокъ. Меня отсюда не будетъ видно. (Высматриваетъ изъ-за косяка) Идетъ!… Ахъ, какъ онъ въ окно пристально смотритъ!… Хорошо, что здѣсь нѣтъ никого. Ахъ, остановился!… (Прячась за косякомъ, тоненькимъ голосомъ) Здравствуйте!…
Салеринъ. — А-а, шалунья!… Зачѣмъ вы прячетесь?
Лиза. — Здравствуйте!… А я хотѣла совсѣмъ не подходить къ окну.
Салеринъ. — Почему же такъ?
Лиза. — Вы бы походили, походили, да и ушли. Вѣдь вы бы никогда потомъ не пришли?
Салеринъ. — Я бы вѣчно ходилъ подъ вашими окнами. Вы бы сжалились и подошли.
Лиза. — Вы думаете?
Салеринъ. — Вѣдь у васъ доброе сердце.
Лиза. — Нѣтъ, злое; такое же, какъ и у васъ.
Салеринъ. — А развѣ у меня злое?
Лиза. — Очень!
Салеринъ. — Ну, хорошо; Богъ съ вами. Скажите лучше, что вы подѣлываете?
Лиза. — Что я подѣлываю? Къ чему вы это спрашиваете каждый разъ? Чтобы посмѣяться надо мной?
Салеринъ. — Чтобы пожалѣть васъ.
Лиза. — Богъ васъ знаетъ! Мужчинъ такъ трудно разгадать, особенно богатыхъ.
Салеринъ. — Что же такое богатые? Развѣ они кусаются?
Лиза. — Я не знаю, но мнѣ васъ страшно.
Салеринъ. — Что же во мнѣ страшнаго, скажите?
Лиза. — Для чего вы меня преслѣдуете?
Салеринъ. — Какъ же я васъ преслѣдую?
Лиза. — Что вамъ нужно отъ меня? Я — бѣдная, не училась ничему. А за вами княжны ухаживаютъ. Онѣ и но-французски говорятъ, и танцуютъ. Какая я вамъ пара?
Салеринъ. — Что мнѣ княжны? Замѣнятъ ли всѣ онѣ одно ваше сердечко?
Лиза. — Оставьте меня, ради Бога; вы меня и такъ погубили ни за что, ни про что.
Салеринъ. — Чѣмъ же я васъ погубилъ?
Лиза (дрожащимъ отъ волненія голосомъ).-- Да, вы меня погубили!… Что вы сдѣлали со мною?… Я и сна теперь не знаю!… Мѣста себѣ не нахожу (шопотомъ) безъ васъ… Что вы со мной сдѣлали? (Изъ глазъ ея каплютъ слезы).
Салеринъ. — Чего жь вы плачете? Чѣмъ же я виноватъ? Зачѣмъ все это такъ устроилось, что мы встрѣтились съ вами? И я бы не зналъ васъ, и вы бы меня никогда не видали.
Лиза. — Жизни своей не рада!… Знала бы я — ни за что не пошла бы шить къ тётушкѣ вашей.
Салеринъ. — Что жь дѣлать? Видно, судьба нарочно устроила это все для нашего счастія, а вы хотите идти противъ судьбы.
Лиза. — Не знаю, къ счастью или къ несчастью Богъ послалъ мнѣ васъ.
Салеринъ. — Конечно, къ счастью. Когда же любовь ведетъ къ несчастью, подумайте? Неужели я — обманщикъ? Когда же вы будете вѣрить мнѣ?
Лиза. — Я и не вѣрю, да вѣрю… Нѣтъ, вы не такой, какъ другіе, вы такой добрый… добрый… (Плачетъ).
Сал еринъ. — Какъ же такъ? Вѣдь вы сами сейчасъ говорили, что у меня злое сердпе?
Лиза, — Нѣтъ, вы добрый… вы мнѣ счастье принесли… (Послѣ минутнаго молчанія) Скоро ли только кончатся мои мученья?
Салеринъ. — Теперь очень скоро. Дядюшка уѣзжаетъ заграницу мѣсяца на три; тогда мы обдѣлаемъ безъ него все это дѣльце. Пожалуйста только, чтобы до того времени никто этого не зналъ. Скажите мнѣ лучше вотъ что: гдѣ мы будемъ видѣться до того блаженнаго времени?
Лиза. — Какъ, гдѣ?
Салеринъ. — Да такъ; наступаетъ осень: вы будете рѣже выходить изъ дому; у тётушки вы, кажется, кончили работу? Не пойдете ужь къ ней въ будущую среду?
Лиза. — Нѣтъ.
Салеринъ. — Гдѣ же мы будемъ видѣться?
Лиза. — Авось гдѣ нибудь и будемъ встрѣчаться.
Салеринъ. — Да какъ же это, гдѣ нибудь?
Лиза. — Изрѣдка, мелькомъ.
Салеринъ. — Мелькомъ!… Не надоѣло вамъ видѣться мелькомъ?
Лиза. — Придетъ время, будемъ и все видѣться.
Салеринъ. — А что же мѣшаетъ намъ видѣться, какъ слѣдуетъ, до той поры?
Лиза. — Все.
Салеринъ. — А развѣ нельзя отстранить это все?
Лиза. — Ну, что жь, отстраните.
Салеринъ. — Хотите показать на дѣлѣ хоть немного довѣрія КО мнѣ? щ
Лиза (краснѣя).-- Какъ такъ?
Салеринъ. — Знаете, послѣ-завтра день моего рожденія. Какой подарокъ можете вы мнѣ сдѣлать, если вы меня хоть немножко любите.
Лиза (въ смущеніи).-- Какой?
Салеринъ. — Провести со мной хоть два-три часа.
Лиза. — Какимъ о бр аз о мъ?
Салеринъ. — А такимъ: вы отпроситесь куда нибудь. За угломъ будетъ ждать васъ мой экипажъ. Вы и пріѣдете ко мнѣ…
Лиза. — Къ вамъ? Съ какой стати? Ни за какіе мильйоны!…
Салеринъ. — Вотъ видите, какъ вы мнѣ довѣряете? А у меня никого въ этотъ день не будетъ: не велю никого принимать. Мы отобѣдали бы вдвоемъ.
Лиза. — Нѣтъ, нѣтъ, это ужасно. Я и слушать не хочу; видите, и уши закрыла.
Салеринъ. — Да что же тутъ, подумайте? Мы бы только отобѣдали, а потомъ я самъ отвезъ бы васъ домой. Мы поѣхали бы въ прекрасной каретѣ, покатались бы по городу.
Лиза (зажимая уши).-- Я и слушать не хочу, что вы говорите.
Салеринъ. — Мы были бы постоянно вмѣстѣ, наговорились бы вдоволь. Я бы никогда не забылъ этого дня.
Лиза. — Нѣтъ, нѣтъ, это нельзя.
Салеринъ. — Подумайте, для дня моего рожденія?
Лиза (смотря изъ окна въ сторону, въ смущеніи).-- Нѣтъ, нѣтъ!…
Салеринъ. — И это-то ваше довѣріе ко мнѣ?
Лиза (откидываясь отъ окна).-- Ахъ, уходите скорѣй. Изъ-за угла сейчасъ повернулъ братъ мой. Онъ замѣтитъ васъ; онъ сюда идетъ.
Салеринъ. — Да или нѣтъ?
Лиза. — Нѣтъ, нѣтъ!… Отстаньте, скорѣй пожалуйста!… Уходите!
Салеринъ. — Такъ вотъ какъ цѣните вы меня? Богъ съ вами, Лизавета Петровна. Это будетъ послѣднее испытаніе: послѣзавтра за угломъ будетъ ждать васъ мой экипажъ. Не пріѣдете — все будетъ кончено!… Прощайте, прощайте!… Богъ съ вами!… (Уходитъ).
Лиза. — Я огорчила его. Онъ такой скучный ушелъ. Онъ въ самомъ дѣлѣ любитъ меня, а я его такъ огорчаю, не довѣряю ему. Что, какъ онъ разсердится да и броситъ меня?… Что я буду дѣлать тогда въ этой странѣ?… (Стучатся)
Маша. — Стучатся. Никакъ отецъ. Окно-то затвори скорѣй. (Уходитъ въ другую дверь въ кухню).
Лиза (запираетъ поспѣшно окно и потомъ возвращается на середину комнаты).-- Нѣтъ, это счастье мое! Я не должна отталкивать отъ себя счастье! Поѣду къ нему, покажу, что я вѣрю ему, какъ себѣ самой! Да… я вѣрю ему, вѣрю, люблю, люблю его (закрываетъ лицо руками)!
Иванъ Петровичъ (грозитъ ей пальцемъ).-- Смотри, сестра.
Лиза (краснѣя).-- Что такое? Я — ничего!…
Иванъ Петровичъ. — То-то ничего!… Будто я не видѣлъ!… Мнѣ, впрочемъ, мало нужды!… (бросаетъ шапку на стулъ). Скоро отецъ придетъ?
Лиза. — Нестыдно ли тебѣ выдумывать на меня? Что ты видалъ такое? Ко мнѣ подходилъ статскій какой-то, спрашивалъ, не отдается ли здѣсь квартира.
Иванъ Петровичъ. — Знаемъ, какія тутъ квартиры спрашиваются.
Лиза (со слезами).-- Братъ, я тебя прошу не выдумывать. И безъ того шагу нельзя сдѣлать, чтобы не подозрѣвали въ чемъ.
Иванъ Петровичъ. — Безъ нужды подозрѣвать не станутъ.
Лиза. — И безъ тебя-то довольно у меня обидъ всякихъ.
Иванъ Петровичъ. — Работать заставляютъ, небось, такъ — лѣнь.
Лиза. — И зачѣмъ приходишь ты къ намъ? На отца еще натолкнешься. Ты-то уйдешь — и былъ таковъ, а намъ изъ-за тебя достанется.
Иванъ Петровичъ. — А мать гдѣ?
Лиза. — Въ спальнѣ.
Иванъ Петровичъ (садится небрежно). — Позови ее.
Лиза (садится къ столу и принимается за шитье; во всѣхъ ея движеніяхъ — гнѣвъ).-- Зови самъ!…
Иванъ Петровичъ. — Дура!…
Лиза. — Ты самъ не лучше. Отецъ проклялъ, изъ дому выгналъ.
Иванъ Петровичъ. — Доживешь и ты до этого. (Лиза отворачивается къ окну).
Иванъ Петровичъ (не вставая).-- Здравствуйте.
Дарья Ивановна. — А, Ваня, здравствуй!… Что у васъ тутъ опять за размолвка? Лиза, чего надулась? Какъ только сойдетесь, такъ сейчасъ и повздорите!… (обращаясь къ сыну) Чего она дуется?
Иванъ Петровичъ. — А спросите. Я вотъ только сказалъ ей, что не слѣдъ въ окошко высовываться, да съ франтишками тамъ всякими разговаривать, шуры-муры строить.
Лиза. — Съ кѣмъ я разговаривала? какія тутъ шуры-муры? У меня просто спросилъ кто-то, не отдается ли квартира въ этомъ домѣ.
Дарья Ивановна (мягко).-- А зачѣмъ было отвѣчать? Какое твое дѣло? Для этого на воротахъ билетики приклеиваютъ. А другой нарочно спрашиваетъ, чтобы заговорить только.
Лиза. — Чѣмъ же я виновата? подошелъ, и спрашиваетъ; поневолѣ отвѣчала.
Дарья Ивановна. — Сидѣла бы да шила, какъ-будто ничего не замѣчаешь, какъ-будто до тебя вовсе и не касается. Я тебя шить посадила, а не дворничихой быть, изъ окошка высовываться, да съ прохожими тары-бары водить.
Лиза (плачетъ).-- Что жь я сдѣлала? Чѣмъ я виновата?
Дарья Ивановна. — Вотъ и слезы. Начнешь правду говорить, сейчасъ и въ слезы. Изъ рукъ выбивается просто. Что съ нею дѣлается только? Не узнаю просто дѣвушку. Нечего плакать-то! Богу молиться должна, что мать жива — да добру всякому научаетъ. А ты этого ничего не чувствуешь, Богъ съ тобой, Лиза!… Ну, что ты, Ваня, что давно не былъ у насъ?
Иванъ Петровичъ. — А!… Не до васъ было!…
Дарья Ивановна. — Какъ-такъ не до насъ? А я-то ждала, ждала его, думала о немъ. А ему и горюшка мало, что мать о немъ думаетъ. Приходитъ и отвѣчаетъ еще такъ.
Иванъ Петровичъ. — Какіе тутъ отвѣты!…
Дарья Ивановна. — Стыдно вамъ, дѣти, огорчать меня такъ на старости лѣтъ. Вѣдь если бы знали вы, что вы заботъ-то мнѣ стоили, какъ маленькіе были. Ночь, бываю: отецъ-то завалится, хранитъ, заботушки ни капельки, а я сижу надъ колыбелькой, глазъ не спускаю. Сколько слезъ пролила я на люлечку вашу; вы этого ничего не чувствуете!…
Иванъ Петровичъ. — Не до вашихъ слезъ мнѣ теперь!… Своего горя накопилось вдоволь.
Дарья Ивановна. — Какого горя?
Иванъ Петровичъ. — Поздравьте: больше не служу.
Дарья Ивановна. — Какъ-такъ?
Иванъ Петровичъ. — Отставили.
Дарья Ивановна. — За что?
Иванъ Петровичъ. — Я раньше зналъ, что мнѣ съ этимъ Салеришкой не ужиться. А правовѣдѣніе еще кончилъ!
Дарья Ивановна. — Что жь онъ тебѣ?
Иванъ Петровичъ. — Что!… Да у насъ съ нимъ контры-то переставали развѣ когда нибудь? «Вы, молъ, Круглицкій, хотите служить у меня — прошу не являться въ департаментъ оборванцемъ, здѣсь — не кабакъ… Отъ васъ виномъ разитъ… вы неглижируете перепиской, прошу писать тщательнѣе… прошу не опаздывать въ департаментъ»… Выскочка проклятая!…
Дарья Ивановна. — Что жь что онъ говорилъ? И не то еще говоритъ начальство, да на все отвѣту свой имѣть? Ты долженъ былъ смолчать, и сошло бы.
Иванъ Петровичъ. — Да!… Онъ привыкъ ораторствовать да выговоры всѣмъ читать, благо молчатъ всѣ; а я не таковъ: онъ — слово, а я — двадцать, да такихъ забористыхъ, что поблѣднѣетъ, губы затрясутся; я думаю, ему и во снѣ и на яву слова мои мерещатся.
Дарья Ивановна. — Ну, и что же изъ этого добра-то вышло?
Иванъ Петровичъ. — А вышло, что я чуть не отдубасилъ Салеришку: до того онъ меня довелъ.
Дарья Ивановна. — Боже мой!… Въ кого ты такой азартный? Маленькій-то былъ, что за спокойное дитя было изъ тебя!…
Иванъ Петровичъ. — И отдубасилъ бы!… Такую бы оплеуху закатилъ, съ могъ бы онъ слетѣлъ, кабы не Мишка подскочилъ съ челядью своею; заслонилъ, какже вѣдь!…
Дарья Ивановна. — Такъ тебя и выключили?
Иванъ Петровичъ. — И аттестатъ еще замарали.
Дарья Ивановна (Всплескиваетъ руками).-- И аттестатъ замарали? Боже мой, что за несчастье!… (Смотритъ на сына въ сокрушеньи; онъ ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ). — Что жь ты теперь дѣлать станешь?
Иванъ Петровичъ. — Что дѣлать?… Повѣшусь!
Дарья Ивановна. — Этого еще недоставало. Неужели до этого еще доживу я? Думала ли я?
Иванъ Петровичъ. — А что жь вы думали?
Дарья Ивановна. — Думала кормильца выростить себѣ на старости лѣтъ.
Иванъ Петровичъ. — Кабы вы съ отцомъ да кормильца думали выростить, дѣлали-бы, какъ и всѣ добрые люди: выучилибы, какъ слѣдуетъ.
Дарья Ивановна. — Не учили мы тебя, что ли?
Иванъ Петровичъ. — У чили вы, какъ же!… Отдали въ гимназію — и рукой махнули!…
Дарья Ивановна. — Самъ ты не учился тамъ. Водился со" всякою сволочью, да пакостями всякими занимался.
Иванъ Петровичъ. — А вы чего глядѣли?
Дарья Ивановна. — Мало тебя билъ отецъ?
Иванъ Петровичъ. — Билъ да безъ пути только: вотъ что!…. А добру не научилъ! Товарищи пошли въ университетъ: чиновъ, поди-ка тамъ нахватаются; а мнѣ и гимназіи-то кончить не дали — посадили въ канцеляристы!…
Дарья Ивановна. — Ну что жь? И служилъ бы; хлѣбъ приносилъ бы намъ за всѣ попеченія наши.
Иванъ Петровичъ. — Да!… хлѣбъ приносилъ!… Вамъ былъ бы только хлѣбъ, да были бы вы сыты, а тутъ распинайся!… Засадили съ утра до ночи: пиши, пиши!… Пока руки не отсохли, не сдѣлались щенками, все пиши!… Околѣешь, и тутъ еще, пожалуй, писать заставятъ.
Дарья Ивановна. — Что жь дѣлать, что жь дѣлать? такая доля наша горькая! (Плачетъ)
Иванъ Петровичъ. — Не такая доля моя!… Довольно били меня, ногами-то топтали. Не таковскій я, чтобы помыкать мною — дудки!…
Дарья Ивановна. — Что жь ты выигралъ этимъ? Лучше теперь?
Иванъ Петровичъ. — Съ голоду умру, какъ собака, да ужъ не будетъ по-ихнему!… (Ходитъ взадъ и впередъ; подходитъ къ матери послѣ нѣкотораго молчанія; мрачно).-- Нѣтъ ли у васъ трехъ рублей?
Дарья Ивановна. — Трехъ рублей? Откуда же, самъ посуди?
Иванъ Петровичъ. — Дайте хоть рубль. Отдамъ въ скорости. Денегъ ни гроша, взять неоткуда, съ квартиры выгнали… Не заставьте зарѣзать кого, не то самому зарѣзаться.
Дарья Ивановна. — Что за рѣчи такія грѣшныя? Надо на Бога уповать. Зачѣмъ въ такое отчаянье приходить? Никто, какъ Богъ. Ты можешь приходить къ намъ по утрамъ. Пока есть у насъ хоть какая крошка — и той подѣлимся. А дать я ничего не могу. Послѣднее готова была бы снять съ себя, продать — ничего нѣтъ: все ухнуло!…
Иванъ Петровичъ. — Что жь батюшка-то почтеннѣйшій нашъ не поправляется?
Дарья Ивановна. — Съ каждымъ днемъ хуже и хуже. Шлюху какую-то завелъ, Марью Ивановну!… (Плачетъ).
Иванъ Петровичъ. — Чего добраго, а этого надо-было ожидать отъ батюшки (Стучатся)
Лиза (вскакиваетъ).-- Ахъ, отецъ!…
Дарья Ивановна. — Досидѣлъ ты до грѣха… Выходу-то нѣтъ другаго: все съ нимъ встрѣтишься. (Стукъ усиливается; Лиза бѣжитъ отворятъ). Послушай, ты бы черезъ окно.
Иванъ Петровичъ. — Вотъ новости; стану я изъ окошекъ прыгать!… Что онъ мнѣ такое? Прошли страхи.
Петръ Степановичъ (снимаетъ шинель и бросаетъ на полъ, на нее фуражку).-- Чортъ васъ всѣхъ побери!… Стучишься часъ цѣлый!… Я когда нибудь двери сломаю. Возьму и сломаю!… (Обращается къ Лизѣ) Ты что тутъ такое, а? Ты что дѣлала? Гдѣ была? Ты что мнѣ такъ долго не отворяла, а? Говори, говори!… (Приступаетъ къ ней, Лиза въ испугѣ отступаетъ въ самый уголъ къ окошку, Маша ускользаетъ въ другую комнату). Ты не хотѣла отцу отворить?
Лиза. — Какъ же, вѣдь я отворила. Я не слыхала.
Дарья Ивановна (махаетъ ей рукой).-- Молчи. Что тутъ отвѣчать еще, хуже будетъ.
Петръ Степановичъ. — А, ты не слыхала? Ты не хотѣла совсѣмъ пустить меня? Отецъ тамъ хоть съ голоду помирай; дрогни на холодѣ у дверей, какъ собаченка голодная. Жди, когда смилуются, отворятъ! Завтра отворятъ. Чортъ побери васъ всѣхъ!… Со свѣту сживаете меня, проклятые!… На жизнь мою замышляете!… Богу молитесь, чтобъ я околѣлъ!… Да не будетъ по вашему!… Нѣтъ!… Самъ Богъ меня свыше охраняетъ, Господь-Создатель!…
Дарья Ивановна (подбираетъ шинель и фуражку).-- Боже мой, опять еле на ногахъ держится.
Иванъ Петровичъ (берется за фуражку).-- Пришла орать, пьяная образина!…
Петръ Степановичъ (замѣчая сына).-- Это что? Ты зачѣмъ здѣсь?
Иванъ Петровичъ. — У тебя не спросилъ.
Петръ Степановичъ. — У меня не спросилъ? Да!… Ты у меня не спросилъ? Я тебѣ разъ сказалъ: изувѣчу тебя, какъ увижу здѣсь; знаешь ты это?
Иванъ Петровичъ. — Ну, кто еще кого изувѣчитъ. Довольно увѣчилъ-то меня; прошли тѣ времена.
Петръ Степановичъ. — Развратникъ!… Тебѣ только бы еще убійцей стать, на большихъ дорогахъ народъ грабить… Чортъ тебя побери!
Иванъ Петровичъ (надѣваетъ фуражку).-- Не твоя теперь забота обо мнѣ; за собою-то смотри лучше: сѣдина въ головѣ, дочь — невѣста, семья на рукахъ, а самъ по кабакамъ шляется да мамзелей заводитъ!… Стыдился бы лѣтъ-то своихъ, да званія, коли людей ужь не стыдно. (Уходитъ).
Петръ Степановичъ. — Анаѳема… Ушелъ небось поскорѣе… А ужь я бы задалъ ему феферу.
Дарья Ивановна. — Стыдно-то, стыдно-то какъ! Не ты дѣтей учишь, дѣти въ глаза стыдятъ тебя.
Петръ Степановичъ. — А мнѣ плевать!…
Дарья Ивановна. — Да и взаправду, что тебѣ такое? Для тебя все — нипочемъ. Послѣдній стыдъ заложилъ у Марьи Ивановны своей.
Петръ Степановичъ. — Что? У какой Марьи Ивановны? Откуда взяла ты Марью Ивановну? (.Приступаетъ къ ней).
Дарья Ивановна. — Да ты самъ ею по ночамъ бредишь.
Петръ Степановичъ. — Я тебѣ зажму ротъ Марьею Ивановною… Чортъ тебя побери. (Толкаетъ ее).
Дарья Ивановна. — Нечего толкаться-то!… Стыдился бы, стыдился бы!…
Петръ Степановичъ. — Молчать!… Чортъ тебя побери!… Я тебя такъ оттаскаю!…
Дарья Ивановна. — Тебѣ теперь только и таскать насъ, взамѣсто, чтобы хлѣбомъ кормить. Вѣрно, жалованье все пропилъ, а дома хоть стѣны грызи.
Петръ Степановичъ. — Жалованье!… Тебѣ только бы жалованье брать, чортъ тебя побери!… Высасываютъ изъ меня кровь послѣднюю, піявицы!… Вотъ, на, ѣшь ее! (Выбрасываетъ на полъ десятирублевую бумажку).
Дарья Ивановна. — Тутъ всего десять рублей. Гдѣ же остальные?
Петръ Степановичъ. — Будетъ съ тебя. Проживешь и съ этимъ!
Дарья Ивановна. — Какъ же такъ проживу: шесть рублей надо за квартиру, останется четыре. Цѣлый мѣсяцъ жить на четыре рубли? А у меня долгъ еще въ лавочкѣ есть. Лавочникъ вѣрить больше не хочетъ, въ должность счетъ подать грозится.
Петръ Степановичъ. — Пусть подаетъ. И этого тогда тебѣ не будетъ.
Дарья Ивановна (плачетъ навзрыдъ).-- Что я буду дѣлать, что я буду дѣлать?…
Петръ Степановичъ. — Обѣдать давай!… Что ты меня голодомъ хочешь заморить?
Дарья Ивановна. — Будемъ скоро голодомъ сидѣть. Пойдемъ, обѣдъ на столѣ давно тебя ждетъ. (Уходятъ).
Лиза. — Силъ не хватаетъ!… Это — каторга какая-то!… И все на меня, и все на меня!… Во всемъ я одна виновата. Отецъ нападаетъ, братъ нападаетъ, мать тоже нападаетъ, слушаетъ Ваню, что бы онъ ни сказалъ на меня!… (Плачетъ). За что я такая несчастная? Я бы, кажется… я не знаю, что бы сдѣлала, чтобы выйти изъ этой муки!… (Уходитъ за отцомъ и матерью).
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьВеревочкинъ. — Неужели и карету успѣлъ ужь послать?
Иванъ. — Да что ему!… Долго не прохлаждается; у него вѣдь дѣла-то только и есть, что посылаетъ кареты да самъ разъѣзжаетъ, посылаетъ да разъѣзжаетъ — въ этомъ и весь день-деньской проходитъ.
Веревочкинъ. — Да, можетъ, онъ за другой какою послалъ?
Иванъ. — Какой за другою!… Она самая и есть. Намедни, третьяго-дня, самъ туда ѣздилъ; кучеръ подтверждаетъ. И сегодня послалъ туда же.
Веревочкинъ. — Въ Барматееву улицу?
Иванъ. — Да такъ-съ, такъ-съ, Бармалееву-съ. Кучеръ подтверждаетъ. Экъ его, говоритъ, понесла нелегкая въ трущобу какую; мало здѣсь-то ему прибыли; тамошнихъ захотѣлось, хе, хе, хе!…
Веревочкинъ. — Да та ли это самая, что у тётки его шила?
Иванъ. — Та самая, какъ же… кучеръ подтверждаетъ. Разъ, какъ ей домой идти отъ тётки-то отъ его, она, значитъ, вышла изъ двери, а баринъ и подъѣзжаетъ на ту пору на дрожкахъ, значитъ; ну, и сажаетъ ее; а она вдругъ на попятный дворъ, а онъ съ дрожекъ-то всталъ, да и пошелъ съ нею, а дрожки все сзади ѣхали.
Веревочкинъ. — Проказникъ твой баринъ!… Ноди-ка, однакожь, доложи обо мнѣ.
Иванъ. — Сейчасъ!…
Веревочкинъ. — Такъ вотъ какія тутъ штуки творятся!… Я этого не зналъ!… Такъ вотъ зачѣмъ приносило ее въ департаментъ!… «Папенька бумагу дома забылъ» — скажите, пожалуйста!… И надо же, чтобъ онъ въ тотъ самый день и забылъ, когда Аркашенька-то нашъ въ департаментѣ бываетъ!… А какіе она ему глазки строила!… Ха, ха, ха!… О, хитрая лисица этотъ Круглицкій! Пронюхалъ, что начальникъ до дѣвушекъ падокъ, съумѣлъ представиться бѣднякомъ, швею подставилъ для тётушки, дочку свою возлюбленную. Ужь не на его ли счетъ и кутитъ онъ такъ? Такъ вотъ какія ты штуки отмачиваешь, Петръ Степанычъ: дочерьми вздумалъ торговать? Этому стоитъ дать огласку, вывести на чистую воду… Аркадій Аполлопычъ и не подозрѣваетъ, въ какую ловушку попался. Надо его предупредить непремѣнно.
Салеринъ. — Здравствуйте!… Что, съ бумагами? Много ихъ у васъ сегодня?
Веревочкинъ. — Мое почтеніе, Арнадій Аполлонычъ! До пятнадцати наберется.
Салеринъ. — Боже ты мой, сколько ихъ!… Скоро ихъ надо?
Веревочкинъ. — Когда угодно-съ.
Салеринъ. — Я сегодня не успѣю. Вечеромъ просмотрю. Приходите за ними завтра.
Веревочкинъ (кланяясь).-- Слушаюсь!… (Принимая серьёзный и нѣсколько таинственный тонъ). А вотъ кстати, Аркадій Аполлонычъ, мнѣ бы нужно было сообщить вамъ кое-что объ одномъ господинѣ.
Салеринъ. — О какомъ господинѣ?
Веревочкинъ. — О Круглицкомъ именно-съ.
Салеринъ. — Что такое?
Веревочкинъ. — Да вотъ извольте видѣть, Аркадій Аполлонычъ, какъ бы вамъ это сказать-то? Извините меня, а дѣло-то несовсѣмъ хорошее: едва ли онъ не запутался.
Салеринъ. — Запутался? Какъ такъ?
Веревочкинъ. — Да что-то больно не по средствамъ жить началъ-съ.
Салеринъ. — Не по средствамъ? Объяснитесь, какъ же это?
Веревочкинъ. — Человѣкъ онъ семейный, жалованье получаетъ не Богъ знаетъ какое; и вдругъ — что же? мамзель себѣ завелъ!
Салеринъ. — Такъ что же такое? До насъ-то какое это отношеніе имѣетъ?
Веревочкинъ. — А то, что онъ тратитъ на нее такія деньги, какія далеко не по средствамъ ему.
Салеринъ. — Да что же наконецъ? Задолжалъ онъ, что ли?
Веревочкинъ. — Въ томъ-то и дѣло, Аркадіи Аполлонычъ, что не задолжалъ. Горе все въ томъ, что не попользовался ли онъ на счетъ казны-съ?
Салеринъ. — Какимъ образомъ?
Веревочкинъ. — У него вѣдь подъ руками суммы, Аркадій
Аполлонычъ. И кто бы подумать могъ, что дойдетъ до этого? Круглицкаго прежде всѣ считали за примѣрнаго чиновника, поступали истинно жалѣючи его, думали: бѣдный человѣкъ, семействомъ обремененъ; почемъ кто знаетъ? Вотъ на дняхъ только, какъ пронеслись слухи, я нарочно справки навелъ; до того и я-то не зналъ его близко; а тутъ и открылось, что этотъ человѣкъ ни малѣйшей жалости не стоитъ: такой грязный, пропащій человѣкъ. Да и все семейство-то его пользуется въ околодкѣ такой доброй славой, что всѣ подальше обходятъ и улицу, гдѣ онъ живетъ.
Салеринъ. — Почему же такъ?
Веревочкинъ. — И разсказывать-то это все, извините меня, противно-съ. Да и можетъ ли быть тутъ что хорошее? Женился Круглицкій на какой-то мѣщанкѣ; темная исторія всей этой женитьбы… Да вотъ я вамъ разскажу, что со свояченицей его было, сестрой жениной. Представьте себѣ: связалась она, говорятъ, съ какимъ-то чиновникомъ; говорятъ, будто Круглицкій подпоилъ его, да и заставилъ подписать формальное обѣщаніе жениться; а потомъ они судились, судились; несчастнаго лишили и мѣста, и званія, сослали куда-то…
Салеринъ. — Признаюсь!
Веревочкинъ. — Сынъ его… вы знаете, каковъ онъ — кандидатъ въ мазурики, можно сказать. Есть у него еще дочь взрослая; вертушка такая, говорятъ; также всѣмъ на шею вѣшается. Опять выйдетъ какая нибудь исторія, какъ со свояченицей…
Салеринъ (въ замѣшательствѣ).-- Такъ намъ-то что же дѣлать?
Веревочкинъ. — А ужь не знаю, Аркадій Аполлонычъ, какъ вы опредѣлите? По моему мнѣнію, вамъ не мѣшало бы сообщить объ этомъ его превосходительству, вашему дядюшкѣ, чтобъ онъ обратилъ на это вниманіе.
Салеринъ (скороговоркой, все еще въ смущеніи, которое не покидаетъ его до конца сцены).-- Да… я ужь не знаю, какъ…
Веревочкинъ. — Можетъ быть, его превосходительству угодно будетъ обревизовать суммы, чтобы убѣдиться. Вѣдь я, право, навѣрно сказать не могу; можетъ быть, Круглицкій и изъ другихъ источниковъ беретъ деньги. Достовѣрно только то, что не изъ своихъ бѣдныхъ средствъ. Все-таки убѣдиться не мѣшаетъ въ сохранности суммы казенной, чтобы не было потомъ бѣды какой; вѣдь и его превосходительству можетъ быть непріятность изъ-за этого.
Салеринъ. — Да, да… Вотъ только скверность: мои деньги пропадутъ; пустыя, впрочемъ.
Веревочкинъ. — Какія же-съ? Извините за нескромный вопросъ.
Салеринъ. — Пустыя, пустыя — семьдесятъ рублей. Онъ былъ у меня утромъ; жена, говоритъ, умираетъ; я и далъ.
Веревочкинъ. — Какова дерзость!… И я увѣренъ, здорова лучше насъ съ вами. А кромѣ того онъ не занималъ у васъ?
Салеринъ. — Нѣтъ, не занималъ. А что же?
Веревочкинъ. — Извините меня, пожалуйста, я такъ спросилъ. Онъ, какъ запутался, такъ у всѣхъ теперь готовъ безъ совѣсти просить.
Салеринъ. — Да, мои деньги пропали; пустыя, впрочемъ. Такъ вы завтра приходите, мы еще потолкуемъ объ этомъ, а теперь мнѣ некогда.
Веревочкинъ. — Слушаю-съ, часовъ въ двѣнадцать?
Салеринъ. — Да такъ, къ этому времени; а теперь мнѣ очень некогда.
Веревочкинъ. — Извините меня, задержалъ васъ.
Салеринъ. — Ничего, ничего!… Да ступайте черезъ заднее крыльцо. Здѣсь, кажется, дверь чинятъ.
Веревочкинъ. — Я давеча проходилъ, не чинили.
Салеринъ. — Только-что начали, кажется. Все равно вѣдь; извините, пожалуйста!
Веревочкинъ. — Ничего-съ, помилуйте: мнѣ все равно. Прощайте, Аркадій Аполлонычъ.
Салеринъ. — До свиданья, до свиданья!…
Веревочкинъ (Уходя, про себя).-- Кажется, дѣло зашло не такъ еще далеко, вернуть назадъ успѣемъ (уходитъ).
Салеринъ (все еще въ замѣшательствѣ).-- Вотъ было бы мило, встрѣтилъ бы ее въ сѣняхъ!… Какъ я глупо распорядился, не велѣлъ провести ее черезъ заднее крыльцо!… Чортъ знаетъ, что я дѣлаю!… Глуплю ужасно!… Связался съ какими-то подозрительными людьми, ворами… фи, какая грязь!… Скапдала еще наживешь съ ними!… (Ходитъ по комнатѣ; послѣ нѣкотораго раздумья). А она все-таки завлекательна!… Страстная, должно быть, какая!… Неужели оставить теперь, когда она вотъ-вотъ пріѣдетъ? Э!… Что тутъ думать!… Меня не такъ легко провести. Приму ее сегодня, да и закаюсь, да и съ плечъ долой!… Пусть тамъ, какъ знаетъ. Сама къ тому идетъ. Какъ она долго не ѣдетъ, однако; я давно послалъ (звонятъ). Она!…
Иванъ. — Иванъ Петровичъ Круглицкій; прикажете принять?
Салеринъ. — Это еще что за посѣщенье? Они никакъ дали слово всѣ побывать у меня сегодня? Скажи, что я боленъ. Никогда впередъ не принимать этого человѣка. Вѣдь я, кажется, наказывалъ тебѣ: никого отнюдь не принимать сегодня. Пьянъ ты, что ли, опять?
Иванъ. — Никакъ нѣтъ, Аркадій Аполлонычъ. Я только думалъ: тогда не принимать, когда онѣ пріѣдутъ.
Салеринъ. — Нечего тутъ думать, болванъ!… пошелъ!…
Салеринъ. — Вотъ неожиданный гость!… Видѣть его не могу… Кровь бросается въ голову при одномъ его имени!… Во время, нечего сказать!… Съ сестрою еще встрѣтится — вотъ будетъ комиссія!… Ахъ, какъ я глуплю, немилосердно глуплю!… Къ чему я связался со всѣмъ этимъ!…
Иванъ. — Не идутъ, больно сильно просятся.
Салеринъ. — Сказалъ я тебѣ русскимъ языкомъ: не принимать!
Иванъ Петровичъ. — Здравствуйте!… Извините, что помѣшалъ.
Иванъ (съ досадою махая рукою).-- Что жь мнѣ было дѣлать!… (Уходитъ).
Салеринъ (сухо).-- Что вамъ угодно?
Иванъ Петровичъ. — Я пришелъ съ повинной головой.
Салеринъ. — Какъ такъ?
Иванъ Петровичъ (смотря внизъ и ломая фуражку). — Просить у васъ прощенья.
Салеринъ. — И только?
Иванъ Петровичъ (подымая на Салерина злобные глаза). — А что же еще вамъ нужно?
Салеринъ. — Стоило приходить!… Ну, какое дѣло теперь вамъ до меня или мнѣ до васъ, что намъ считаться обидами? Все, что было, прошло. Мы вѣроятно никакихъ отношеній имѣть не будемъ, никогда въ жизни не сойдемся на одной дорогѣ. Между нами все кончено.
Иванъ Петровичъ. — Для васъ оно кончено, а для меня только-что начинается.
Салеринъ. — Я васъ не понимаю.
Иванъ Петровичъ. — Сытому голоднаго трудно понять. Войдите въ мое положеніе; что вы сдѣлали со мною?
Салеринъ. — Сдѣлалъ то, чего вы стоили.
Иванъ Петровичъ. — За что жь это стоилъ? Что я ночи просиживалъ надъ работой, да терпѣлъ обиды всякія?
Салеринъ. — Вотъ, вы пришли подымать старыя дрязги!… Какія обиды терпѣли вы?
Иванъ Петровичъ. — Не вамъ бы да говорить это.
Салеринъ. — Отчего, кромѣ васъ, никто на меня не жалуется? Спросите у всѣхъ чиновниковъ.
Иванъ Петровичъ. — Нечего спрашивать-то! Всякій скажетъ, что Веревочкинъ-то на поводахъ васъ держитъ, вотъ что!…
Салеринъ. — На поводахъ держитъ? Это еще что?
Иванъ Петровичъ. — Да такъ. Что онъ вамъ ни наговоритъ, вы его и слушаете, а сами ни во что не входите; а Веревочкинъ-то — первый плутъ и мошенникъ.
Салеринъ. — Что вы меня учить пришли? Показывать, какъ мальчику, что мнѣ надо дѣлать?
Иванъ Петровичъ. — Не учить пришелъ, а чтобы вы подумали, что вы сдѣлали со мной. Куда мнѣ дѣться? На службу не примутъ — аттестатъ замаранъ; ни въ лакеи, ни въ дворники. Чѣмъ же мнѣ питаться?
Салеринъ. — А мнѣ какое дѣло?
Иванъ Петровичъ. — Какъ, какое дѣло? Отъ васъ зависитъ все; вы погубили, вы и спасти должны. Помогите.
Салеринъ. — Долженъ!… Что, вы шутить пришли?
Иванъ Петровичъ. — Какія тутъ шутки, когда человѣкъ помощи проситъ. Вѣрите вы въ мое раскаянье?
Салеринъ. — Что мнѣ до вашего раскаянья? Я — не священникъ.
Иванъ Петровичъ (задыхаясь отъ волненія).-- Пить брошу, буду все молчать передъ вами, слова напротивъ не скажу.
Салеринъ. — Всѣ вы такъ говорите, когда васъ… приструнятъ.
Иванъ Петровичъ. — Не погубите человѣка!… Возвратите на службу!.. Ночи просиживать буду надъ работой. Учиться начну, ей-богу!… Экзаменъ на чинъ буду держать, въ университетъ пойду.
Салеринъ. — Въ университетъ!… ха-ха-ха!…
Иванъ Петровичъ. — Чего жь вы смѣетесь? Возьму да и пойду. Вы думаете, только вамъ и можно кончать университеты-то!
Салеринъ. — Однако, у меня нѣтъ времени долго съ вами разговаривать; можете уходить.
Иванъ Петровичъ. — Какъ, уходить? Чѣмъ же мы порѣшимъ?
Салеринъ. — Мы порѣшили давно и покончили. Я поступилъ, съ вами по всей справедливости. Такъ требовалъ долгъ службы, и я ему не измѣню. Ступайте.
Иванъ Петровичъ (блѣдный, дрожащій отъ волненія и злости).-- По всей справедливости? Ну, а какъ вы меня негодяемъ назвали: это — также справедливость была?
Салеринъ. — Да!… Вы сами себя довели до того, чтобы васъ… разбранили. И не такъ еще надо было!… Вы отвратительны!…
Иванъ Петровичъ (лицо его подергивается). — Отвратителенъ?
Салеринъ. — И принять опять его на службу!… Да я радърадъ, что отдѣлался!… Это будетъ поблаяша другимъ. Всякій на меня тогда съ кулаками полѣзетъ…
Иванъ Петровичъ (внѣ себя).-- И полѣзетъ!…
Салеринъ. — Держать вдругъ такихъ оборванцевъ, грязныхъ неучей, отъ которыхъ виномъ пахнетъ, которые слова не скажутъ безъ какой нибудь площадной грубости…
Иванъ Петровичъ (въ ярости ударяетъ кулакомъ по столу).-- Молчать, камень бездушный, безъ жалости человѣкъ!… Я тебѣ заткну глотку!… (Бросается на Балерина, но тотъ быстро ускользаетъ въ другую комнату и затворяетъ за собою дверь).
Салеринъ (кричитъ изъ-за двери).-- Вонъ, сейчасъ вонъ!… Я въ полицію отправлю, если будешь забываться.
Иванъ Петровичъ. — Попробуй, отправь, трусъ подлѣйшій!… А отъ меня не уйдешь! Попадись мнѣ гдѣ, бока-то тебѣ начешу!…
Иванъ Петровичъ. — Принесъ меня дьяволъ сюда!… Зналъ я, что не доберусь толку. Попутала нелегкая!… Поневолѣ тутъ къ сатанѣ самому полѣзешь, какъ припретъ тебя, какъ съ ножомъ къ горлу!… (Махаетъ рукой). Пропалъ не за грошъ!… (Уходитъ, бормоча). Извергъ проклятый… гадина…
Салеринъ. — Это — чудовище!… Ему бы только разбойникомъ быть!… Что за необузданность!… Что за ухватки дикія!… Съ нимъ и въ самомъ дѣлѣ встрѣтиться въ темномъ закоулкѣ, такъ того и гляди, что ограбитъ!… (Ходитъ по комнатѣ). Ахъ, какъ онъ меня раздосадовалъ!… (Звонокъ; Салолинъ подбѣгаетъ къ окну). Она!… пріѣхала!… (Уходитъ въ переднюю).
Салеринъ. — Вы не заглядывали изъ кареты, какъ подъѣзжали?
Лиза. — Нѣтъ, я глядѣла, но его не было нигдѣ. Встрѣться онъ, я не пропустила бы, да и онъ бы замѣтилъ, подошелъ бы сейчасъ: такъ бы не оставилъ.
Салеринъ. — Онъ только-что передъ вами вышелъ. Я боялся, чтобы вы на лѣстницѣ не встрѣтились.
Лиза. — Ахъ, я такъ боюсь теперь!… Что, если онъ видѣлъ меня? Вѣдь онъ тогда сейчасъ же пойдетъ маменькѣ разскажетъ, а маменька папенькѣ. Я и сама не рада, зачѣмъ я пріѣхала.
Салеринъ (съ досадой).-- Повѣрьте, онъ васъ не замѣтилъ; пошелъ, должно быть, въ другую сторону. До того ли ему теперь? Я его порядкомъ приструнилъ.
Лиза. — И зачѣмъ вы пускаете его къ себѣ?
Салеринъ. — Что дѣлать? Силою почти ворвался.
Лиза. — Пожалуйста, вы его не пускайте. Ахъ, еслибы вы знали, какъ мнѣ жалко сдѣлалось, когда я услыхала третьягодня, что онъ чуть васъ не ударилъ. Я тогда всю ночь проплакала.
Салеринъ. — Да, вотъ служба-то наша какова!… Всякій неучъ слово тебѣ скажетъ самое непріятное… Дрязги всякія… На каждаго умѣй угодить… Чуть не такъ — неудовольствіе, потомъ…
Лиза. — И какъ это вы позволяете имъ говорить? Вы слишкомъ добры. Вы — начальникъ ихъ; топнули бы ногою — и всѣ передъ вами молчали бы.
Салеринъ. — Ха!… ха!… ха!… Какой вы еще ребёнокъ!… Подробуйте-ка, топните!… Я, впрочемъ, махнулъ на нихъ рукою. Я не созданъ для этого. Когда бы не дядюшка, я давно бы уѣхалъ за-границу — подальше отъ такихъ господъ, извините меня, какъ вашъ братецъ.
Лиза. — Ахъ, онъ ужасный. Онъ такой ужь и родился. И товарищей выбиралъ себѣ такихъ же страшныхъ. Только, бывало, и дѣла имъ, что съ палками, со стрѣлами бѣгаютъ по улицамъ… воробьевъ, голубей имъ ничего не стоило убить; и хвастаются еще, что имъ не жалко. А не то что еще: птичку живую поймаютъ, ощиплютъ перья ей, пустятъ, а сами такъ со смѣху и помираютъ, какъ она мучится, несчастная.
Салеринъ. — Скажите, пожалуйста!… Маленькіе Пугачевы!… Какіе вы мнѣ ужасы разсказываете!…
Лиза. — Нѣтъ, безъ шутокъ. Сколько я отъ него терпѣла!… Отецъ его сѣчетъ, сѣчетъ, бывало, а онъ все молчитъ, хоть бы пикнулъ. Говорятъ, кто молчитъ, когда сѣкутъ, въ томъ проку не будетъ. Высѣкутъ; онъ трясется весь отъ злости, глаза вытаращитъ, блѣдный, побѣжитъ и накинется на кого нибудь вымещать. Больше всего мнѣ доставалось. Разъ, такъ онъ кинулся на маменьку, да все платье ей такъ и разорвалъ.
Салеринъ. — Богъ съ нимъ!… Снимайте-ка вашу шляпку.
Лиза. — Ахъ, право!… Я такъ боюсь, что онъ меня замѣтилъ!… Что тогда будетъ?
Салеринъ (выходитъ изъ терпѣнія).-- Да не замѣтилъ, навѣрно! Я и самъ не радъ, что сказалъ вамъ. Полноте!… Ну какъ же ему замѣтить? Да ему и въ голову-то придти не могло, что вы ѣдете въ каретѣ.
Лиза (снимаетъ нерѣшительно шляпку).-- Ахъ, я сама не рада, зачѣмъ я пріѣхала… Что я сдѣлала?
Салеринъ. — Да что же такое вы сдѣлали? Перестаньте, пожалуйста! Выкиньте изъ головы пустые страхи, не думайте ни о чемъ. Вообразите просто, что вы дома…
Лиза (улыбаясь и качая головой съ оттѣнкомъ грусти). — Нѣтъ, я у васъ въ гостяхъ.
Салеринъ (беретъ се за руки).-- Забудьте это. Вообразите, что вы дома, что вы здѣсь полная хозяйка, можете приказывать, распоряжаться, какъ вамъ угодлло.
Лиза. — Все это впереди!… Богъ знаетъ, когда это будетъ!… (поникаетъ головою) Мнѣ какъ-то не вѣрится. Зачѣмъ вы меня привели сюда? (Плачетъ).
Салеринъ. — Вотъ опять слезы… Чего жь тутъ плакать, лле понимаю? Это несносно!… Я позвалъ васъ веселиться, а не плакать.
Лиза. — Для меня нѣтъ веселья, нѣтъ радости — одно горе!… И тогда горе, когда веселятся всѣ!… Я такая несчастная, боюсь всего на свѣтѣ.
Салеринъ. — Я знаю, къ чему все это идетъ. Вы мнѣ все-таки не довѣряете. Ну, что жъ? поѣдемте назадъ, если такъ.
Лиза. Вы сердитесь?
Салеринъ. — Я не сержусь; но судите сами, это непріятно, очень непріятно.
Лиза. — Простите меня, я ничего не думала про васъ… Это такъ… Я подумала, что-то маменька дѣлаетъ теперь… дома… и мнѣ… такъ… вдругъ… сдѣлалось горько… (плачетъ навзрыдъ).
Салеринъ (ходитъ быстрыми шагами въ волненіи).-- Господи, какъ все это нестерпимо!… Богъ съ ней!… (Обращается къ Лизѣ). Ну, что жь, поѣдемте? что ли скорѣй.
Лиза. — Вы гоните меня?
Салеринъ. — Надо ѣхать!… Подумайте, что жь мы будемъ стоять здѣсь да плакать. Вѣдь это нестерпимо!…
Лиза. — Поѣдемте (беретъ шляпку).
Салеринъ. — И къ чему вы пріѣзжали послѣ того? Неужели раньше не могли обдумать, какъ слѣдуетъ, ѣхать вамъ или не ѣхать?
Лиза. — Что жь, когда вы гоните меня…
Салеринъ. — Кто жь васъ гонитъ? Вы сами хотите ѣхать, плачете, богъ-знаетъ изъ-за чего. Я ожидалъ васъ веселенькою, смѣющеюся, какъ вы всегда были. У меня и безъ вашихъ слезъ досады много. Вы не повѣрите, какъ меня сейчасъ раздосадовали, а тутъ вы еще со слезами. (Беретъ у нея изъ рукъ шляпку и кладетъ на прежнее мѣсто). Вытрите-ка ваши хорошенькіе глазки: они испортятся отъ слезъ, и притомъ такихъ глупыхъ.
Лиза. — Я глупая, простите меня, я ужасно какая необразованная!… Пришла къ вамъ и плачу, какъ ребёнокъ, и сама не знаю, о чемъ. Я не буду больше плакать, даю вамъ слово. Видите, я перестала плакать. Я буду смѣяться, веселиться, попрежнему. Вѣдь вы перестанете сердиться? Не разлюбите меня за это?
Салеринъ. — Можно ли васъ разлюбить! Вы перестали плакать, улыбнулись, у меня и досада вся прошла, видите ли? значитъ, не надо плакать.
Лиза. — Да? Вы не разлюбите меня?… Дорогой мой! (припадаетъ головою къ его плечу и обвиваетъ руками его шею) Я огорчила тебя, прости меня!… Я больше не буду! Я тебя такъ люблю, такъ люблю, больше жизни своей! Я ничего не боюсь съ тобою!… Пусть ихъ теперь узнаютъ, что я была у тебя, пусть тамъ, что хотятъ, говорятъ… Чуть что нибудь — я брошу ихъ всѣхъ и приду къ тебѣ подъ защиту… На край свѣта пойду за тобою!… Спаситель мой, защитникъ мой!…
Салеринъ (цалуетъ ее въ голову).-- Давно бы такъ надо, а не плакать попустому.
Лиза. — Вѣдь ты не выгонишь меня, если я приду къ тебѣ, какъ выйдетъ что-нибудь такое?
Салеринъ. — А за то, чтобъ ты этого не говорила, надо тебя выдрать за уши (деретъ ее слегка за ухо). Какія у тебя дурныя серёжки. Дай, я сниму.
Лиза (нѣсколько обиженнымъ тономъ).-- Зачѣмъ это?
Салеринъ. — Потому, что онѣ нехорошія. Я надѣну тебѣ другія, которыя будутъ больше достойны твоихъ хорошенькихъ ушекъ. (Вынимаетъ изъ кармана ящичекъ съ брильянтовыми серьгами).
Лиза. — Что это такое? Я не возьму.
Салеринъ. — Позволь, я тебѣ надѣну.
Лиза. — Нѣтъ, зачѣмъ это? Я ни за что не возьму. Такая дорогая вещь!… Нѣтъ, нѣтъ!… Да какъ же я и домой-то приду въ этихъ серёжкахъ?
Салеринъ. — А домой пойдешь, ты можешь надѣть опять старыя, эти спрячешь. Я хочу, чтобъ ты со мной сегодня была въ этихъ. Онѣ къ тебѣ очень будутъ идти.
Лиза. — Нѣтъ, я рѣшительно не надѣну!… Что это? Подарки принимать отъ тебя!…
Салеринъ. — А то отъ кого же? Опять жеманство!… Вѣдь ты — моя невѣста, а женихи-то всегда дарятъ невѣстамъ.
Лиза (улыбаясь и нѣжно смотря на Салерина).-- Да?… Ну, надѣнь.
Салеринъ. — Теперь посмотримъ, хорошо ли? (Подводитъ ее къ зеркалу). Не правда ли, какъ онѣ къ тебѣ пристали?
Лиза. — Ахъ, чудо!… Дорогой мой!… Я не знаю, какъ и благодарить тебя!… (Бросается къ нему на шею и цалуетъ).
Салеринъ. — Такъ ли я тебя еще разодѣну, погоди.
Лиза. — Что ждать!… Я, кажется, никогда не дождусь!!.. Я и теперь такъ счастлива!…
Салеринъ. — Мы оба счастливы, да? Ну, такъ пойдемъ запивать счастіе шампанскимъ. Иванъ!…
Салеринъ. — Готовъ обѣдъ?
Иванъ. — Готовъ; пожалуйте кушать.
Салеринъ. — Да смотри, шампанскаго не вынимать изо льду до конца обѣда; а то ты опять сдѣлаешь, какъ тогда.
Иванъ. — Нѣтъ, теперь ужь не выну.
Салеринъ. — То-то!… Ну, пойдемъ!… (Беретъ Живу подъ руку; уходятъ).
Иванъ (смотритъ имъ во слѣдъ, ухмыляясь).-- Экую вѣдь птичку подхватилъ какую! Хе, хе, хе!… (Махнувъ рукой, уходитъ)
Пташкина. — Марѳа!… (Входитъ Марѳа) Давай скорѣй кофе; готовъ?
Марѳа. — Готовъ, готовъ, давно готовъ. Сейчасъ и подамъ.
Пташкина. — Даты смотри, никого сегодня не пускай, кромѣ Круглицкаго, слышишь?
Марѳа. — Никого не пущу и дверей не отворю.
Пташкина. — То-то, смотри!…
Пташкина (ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ).-- Ничего: дѣлишки идутъ, какъ идутъ. Даромъ, что мужъ-то умеръ, съумѣла прожить и безъ мужа, съ голоду не умерла: еще лучше живу, чѣмъ прежде; иной и мужчина-то такъ достать не умѣетъ, какъ я, женщина слабая. А все — Богъ; милостивъ Создатель: вдовъ и сиротъ безъ куска хлѣба никогда не оставитъ; съ неба пошлетъ, коли люди отвернутся. Отъ меня, слава-богу, люди не отворачиваются. На всю жизнь обезпечена и подъ старость хватитъ.. (Стучатся) Вѣрно, Крутлицкій! Марѳа, пойди, посмотри. (Марѳа бѣжитъ и возвращается).
Пташкина. — Кто тамъ?
Марѳа. — Петръ Степанычъ.
Пташкина. — Что жь онъ такъ долго копается тамъ?
Марѳа (со смѣхомъ).-- Больно пристращали видно давеча, не идетъ. Поди, говоритъ, доложи барынѣ-то, удостоитъ ли еще она принять-то меня. Такъ и стоитъ въ шинели и Фуражкѣ. Въ рукахъ что-то завернутое держитъ.
Пташкина. — Что еще за комедію вздумалъ разъигрывать? Скажи ему, чтобъ въ комнату шелъ.
Петръ Степановичъ. — Я не зналъ, удостоите ли вы меня счастіемъ лицезрѣть ваше сіятельное превосходительство.
Пташкина. — Что ты, съ ума сошелъ, или пьянъ опять?
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, я не пьянъ. Двѣ рюмочки выпилъ — и пьянъ!… Съ двухъ рюмочекъ пьяны не бываютъ; съ двухъ рюмочекъ веселье на душѣ.
Пташкина. — Такъ вотъ ты и представляешь шута.
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, я шута не представляю. Я не зналъ, пріятенъ ли приходъ мой; чтобъ опять безъ церемоніи на дверь не показали. Вѣдь у васъ теперь другой въ милость вошелъ — лучше меня; такъ меня, старика, пора въ отставку.
Пташкина. — Что это, ты меня ревновать вздумалъ? Ха, ха, ха!…
Петръ Степановичъ. — Онъ, можетъ быть, побогаче меня, ну, и щедрѣе, а потому и милѣе.
Пташкина. — И нашелъ вѣдь къ кому ревновать-то! къ брату!… Скажите, пожалуйста!… Да ты кажись и послѣдній-то умишко свой проронилъ, и такъ ужь невеликъ былъ.
Петръ Степановичъ. — Смѣйся надо мною!…
Пташкина. — Брата засталъ у меня, и богъ-вѣсть, что подумалъ сейчасъ! Какъ вы всѣ мужчины скоры на мысли всякія скверныя. Онъ — мой родной; всегда ходилъ ко мнѣ. Нечего глупости-то выдумывать.
Петръ Степановичъ. — Ладно, ладно!…
Пташкина. — А что я тебя выгнала тогда, ты стоилъ того. Пришелъ, еле на ногахъ держится, и вздумалъ при немъ все разбалтывать. И меня-то осрамилъ, да и себя-то выдалъ.
Петръ Степановичъ. — Ну, полно, полно!… Виноватъ, виноватъ!… Чувствую, что виноватъ.
Пташкина. — Tи-то виноватъ. Мнѣ теперь на брата и смотрѣть-то стыдно. Вотъ, что ты со мною сдѣлалъ. Не рада и подаркамъ-то всѣмъ твоимъ.
Петръ Степановичъ. — Ну, прости же, прости; сказалъ, что виноватъ. Перестань, полно. За то я сегодня достоинъ.
Пташкина. — Чѣмъ ты достоинъ? Тѣмъ, что съ комедіями своими явился, да съ мыслями всякими глупыми?
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, ты постой; я докажу, что я достоинъ. Зашелъ я утромъ въ трактиръ, дернулъ стаканчикъ хереску — весело стало!…
Пташкина. — Удивительное достоинство!…
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, ты погоди. Я и думаю: была не была — дай, пойду къ начальнику, попрошу денегъ. А начальникъ у насъ добрый такой: всѣмъ денегъ даетъ, умѣй только попросить. Прихожу и говорю: жена умираетъ; а какой чортъ умираетъ: здорова, какъ корова!
Пташкина. — И не стыдно начальниковъ такъ обманывать?
Петръ Степановичъ. — Да что!… Вѣдь у нихъ денегъ и куры не клюютъ. Что я;ь, ты думаешь, разжалобилъ: далъ мнѣ семьдесятъ-пять рублей… хе-хе-хе!…
Пташкина. — Молодецъ, нечего сказать!…
Петръ Степановичъ. — Вышелъ отъ него, чуть въ присядку не дернулъ, ей-богу!… Иду и думаю: вотъ я взялъ изъ казны рублей ужь до восьмисотъ, а теперь и положу туда хоть семьдесятъ. Иду мимо гостинаго двора, а чортъ и толкаетъ подъ бокъ: купи да купи чего нибудь Марьѣ Ивановнѣ; какъ она рада будетъ!… А что, говорю, Чортъ Иванычъ, ты и правду вѣдь говоришь!… Что казну наполнять? Вѣдь все равно: понадобятся — милостивъ Богъ, выплачу кое-какъ; Марья же Ивановна поможетъ! Была не была!… Вотъ и пошелъ я размѣнивать бумажки. Купилъ тебѣ на платье шелковъ-то какихъ, да браслетъ золотой — червоннаго золота. Носи, моя голубушка, въ пухъ тебя разодѣну. Э, чортъ возьми, дай я тебя поцалую… (цалуетъ ее).
Пташкина. — Надо тебѣ уши выдрать, что ты меня такъ балуешь. Смотри, потомъ тебѣ же придется съ казной раздѣлываться.
Петръ Степановичъ. — Ты — моя золотая казна!… (развязываетъ свертокъ). Вотъ это — шелкъ. А хорошъ шелкъ?
Пташкина. — Чудно!… Совершенно по моему вкусу!… Вотъ потрафилъ!… Какъ же я поношу затвое здоровье!… (цалуетъ его).
Петръ Степановичъ. — А вотъ это — браслетъ золотой. Дай я тебѣ надѣну.
Пташкина. — Покажи-ка? (надѣваетъ). Чудно!… Превосходно!… (обнимаетъ и цалуетъ его нѣсколько разъ).
Петръ Степановичъ. — То-то!… Вишь, какой Петръ-то Степанычъ? А ты его гонишь отъ себя, да при другихъ еще людяхъ.
Пташкина. — А дорого тебѣ стоило все это?
Петръ Степановичъ. — Шестьдесятъ ухнулъ.
Пташкина. — Ахъ, какой ты транжирникъ!
Петръ Степановичъ. — Мнѣ ничего для тебя не жалко, я не въ тебя.
Пташкина. — Ты все-таки поминаешь?
Петръ Степановичъ. — Поневолѣ поминаю.
Пташкина. — Ну, полно, перестань!… Ну, виновата — и кончено. Оба мы виноваты; миръ — и по рукамъ!… Дай, я тебя поцалую (цалуетъ).-- Только впередъ, пожалуйста, не трать такъ много денегъ; надо быть умѣреннѣе.
Петръ Степановичъ (садится къ столу; Пташкина подставляетъ ему стаканъ съ кофе).-- Что тутъ умѣренность еще!… Ставь ребромъ копейку послѣднюю, лишь бы повеселѣе было, ей-богу!… Жизнь-то наша, что въ ней добраго? Работаешь, какъ волъ, коптишь-коптишь день цѣлый на службѣ-то, а тутъ послѣдняго писаришку возвысятъ надъ тобою, а ты же его и въ люди-то вывелъ, пригрѣлъ на груди змѣю подколодную…
Пташкина. — О комъ это ты говоришь?
Петръ Степановичъ. — А о комъ бы ни было!… Богъ съ ними, со всѣми разговорами этими!… И безъ нихъ радости-то мало!… Давай лучше веселиться; размыкаемъ горе!… Кататься поѣдемъ за городъ, на минералку… куда душѣ твоей угодно!… Я и коляску нанялъ на весь день.
Пташкина. — Ахъ, какой ты только мотъ!…
Петръ Степановичъ. — Молчи — не твоя забота!… Ты только пользуйся. Куда же мы ѣдемъ?
Пташкина. — Куда хочешь; пожалуй…
Петръ Степановичъ. — Постой, кто-то стучится.
Пташкина. — Пусть стучатся. Марѳа не пуститъ. Поѣдемъ въ Красный Кабачокъ. Какъ сильно стучатся! Кого тамъ несетъ?
Голосъ Марѳы изъ передней. — Кого тамъ несетъ? Не пущу; барыни дома нѣтъ… (стукъ усиливается) Что? Дверь сломаешь? Завтра сломаешь!… Вишь какая особа сильная!… Мужъ? Какой тутъ мужъ! Барыни дома нѣтъ!… Убирайся къ чорту съ мужемъ-то со своимъ!… (стукъ продолжаетъ усиливаться).
Пташкина (выходитъ въ переднюю).-- Кто такъ ломится? Марѳа, отвори.
Дарья Ивановна (въ передней).-- Онъ здѣсь!… Онъ здѣсь!… Я сама видѣла, какъ онъ вошелъ сюда!… Онъ здѣсь!… Я все у дворника, у лавочника узнала!… Онъ здѣсь!… Вы не обманете меня!… (врывается въ комнату).
Петръ Степановичъ. — Что тебѣ надо?
Дарья Ивановна. — Что надо мнѣ, что надо?…
Пташкина. — Что за дерзость врываться такъ въ чужія квартиры?
Дарья Ивановна. — Здѣсь мужъ мой!… Я за мужемъ пришла!… А ты — развратница!… У тебя Бога нѣтъ!… Совѣсть продала свою и стыдъ!… Мужей чужихъ, отцовъ заманиваешь къ себѣ!…
Птанікина. — Вотъ пришла, мужичка эдакая, нотаціи мнѣ читать. Рада должна быть, что вышла-то за благороднаго; изъ помойной ямы взяли.
Дарья Ивановна. — Я хоть и мѣщанка, да почище благородной иной, особенно такой, какъ ты, безстыдница… Я-ли не заслужила ему за то, что онъ меня облагородилъ? Я-ли не работала на него съ утра до ночи? Я-ли не заботилась о немъ больше, чѣмъ мать родная? И вдругъ обманулъ меня подло такъ, промѣнялъ на сволочь какую-то!… (рыдаетъ).
Петръ Степановичъ. — Вонъ, я задушу тебя, слово только пикни противъ нея. Ты ей въ подметки не годишься!…
Дарья Ивановна. — Она мнѣ въ подметки не годится… Подумай, я-ли не жена тебѣ? Гулящая, что ли я? злая, что ли? Не старалась ли я угодить тебѣ всѣмъ, кажется? Не сносила я, молча, всѣ обиды твои, всѣ побои?…
Петръ Степановичъ. — Молчи и убирайся!
Дарья Ивановна. — Не стыдно тебѣ! вѣдь ты — не мальчикъ: тебѣ пятьдесятъ-пять стукнуло!… У тебя дѣти взрослыя!… У тебя семейство чуть голодомъ не сидитъ, а ты рубашку послѣднюю снимаешь со своихъ и несешь къ этой пакостницѣ… А она рада, странница; она беретъ… Вѣдь она смѣется надъ тобой въ глаза; давай ей побольше… И на кого промѣнялъ ты меня!… Несчастная я, горемычная!… Зачѣмъ я на свѣтъ родилась!… (рыдаетъ).
Пташкина. — Вотъ каково съ женатыми знаться!… Не разъ закаешься!… Всякая мужичка ворвется къ тебѣ на квартиру и тебя, благородную, поносить всячески станетъ!… (падаетъ на стулъ и рыдаетъ истерически). Ахъ, какъ я обижена, какъ я обижена!…
Петръ Степановичъ. — Видишь, какъ ты ее обидѣла?… а?… становись на колѣна и проси у нея прощенія… Сейчасъ становись!…
Дарья Ивановна. — Чтобъ я, да встала передъ нею на колѣна? Она должна въ ногахъ у меня валяться!… Она обкрадываетъ насъ кругомъ!… Не отъ обиды, повѣрь, отъ стыда она реветъ. Проняло ее небось, какъ ей въ глаза правду сказала честная женщина. Отроду, небось, она этой правды не слыхивала… Нѣтъ!… Убей меня тутъ же на мѣстѣ, а ужь я не встану!…
Пташкина (всхлипывая).-- Ахъ, какія оскорбленія!… Какія оскорбленія!…
Петръ Степановичъ. — Не встанешь? Такъ — вонъ!… Чтобъ и духу твоего здѣсь не было!… Марѳа, помоги!… Съ лѣстницы ее, чтобъ она не шлялась сюда въ другой разъ, не знала дороги!… Вонъ, вонъ!… (толкаетъ ее; Марѳа помогаетъ).
Дарья Ивановна. — Голубчикъ, Петя, опомнись!… Что ты дѣлаешь? Петя, вспомни жену, дѣтей!… Петя, пойдемъ домой!… Боже мой, Боже мой, какое несчастіе!…
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.
правитьДарья Ивановна. — Вотъ до чего дошла я: съ лѣстницы спихнулъ!… Вѣдь я не молоденькая какая, чтобъ мнѣ съ этого ничего не было. Всѣ кости болятъ у меня; насилу ноги волочу.
Степанида Аѳанасьевна. — Безпутный, безпутный!… Я говорила тебѣ, когда ты замужъ только-что шла, что не будетъ пути никакого.
Дарья Ивановна. — Думала ли я!… Добрымъ-то какимъ представлялся, несчастнымъ такимъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Да кто несчастнаго-то корчитъ, тому и не вѣрь; дѣло извѣстное, матушка.
Дарья Ивановна. — Вотъ, выходи за благороднаго; чиновницей сдѣлаетъ тебя, да всю жизнь и будетъ тебѣ этимъ въ зубы тыкать. Вышла бы я за нашего брата, угождала бы ему во всемъ, какъ этому угождаю, на рукахъ носилъ бы жену такую; а отъ этого только и добра дождалась, что ругни, да побоевъ, да увѣчья на старости лѣтъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Да, голубушка, да!… (Вздыхаетъ и качаетъ головою).
Дарья Ивановна. — Я ужь и не знаю теперь, что мнѣ дѣлать!… Голову потеряла совсѣмъ!
Степанида Аѳанасьевна. — Добра ты очень, голубушка; за то вотъ и терпишь. Былъ бы у меня мужъ, да вздумалъ бы меня съ лѣстницы спихнуть, да я сейчасъ бы къ начальству. Развели бы, въ смирительный домъ засадили бы!… Да я его туда упекла бы, куда воронъ и костей не заносилъ. Я бы съ нимъ, голубчикомъ, раздѣлалась!…
Дарья Ивановна. — Много лѣтъ мы жили вмѣстѣ, чтобъ на старости да вдругъ разводиться. Какъ можно? Позору только надѣлаешь, да стыда. Да и грѣхъ-то какой!… Что Богъ свелъ, не людямъ то разводить. Сама виновата: захотѣла быть чиновницей; Богъ-то и наказалъ: узнай же, молъ, какова жизнь-то чиновничья, терпи; я и должна сносить терпѣливо волю господню.
Степанида Аѳанасьевна. — Да что жь терпѣть-то понапрасну?
Дарья Ивановна. — Чѣмъ же и онъ виноватъ, такъ сказать, что его люди злые испортили? И со всякимъ могло это быть. А вѣдь какъ она его приворожила! Вѣдь таетъ, просто-таки, какъ свѣчка таетъ; испитой такой сталъ, блѣдный, страшный, сила крестная съ нимъ.
Степанида Аѳанасьевна. — А пива такъ-таки и не сталъ нить?
Дарья Ивановна. — Сейчасъ узналъ. Дома, говоритъ, ни гроша, а ты вздумала пиво покупать! привораживать что ли хочешь? съ колдуньями погаными дѣло завела; пей сама, коли хочешь. Такъ и не хлебнулъ даже.
Степанида Аѳанасьевна. — Догадки у тебя не хватило!… Какъ можно было такъ давать ему пива!… Конечно, не возьметъ. А ты бы попробовала въ кушанье положить.
Дарья Ивановна. — Я и то потомъ въ кофе ему налила. Подозрительный такой сталъ, обнюхиваетъ каждый кусокъ. Словно боится, чтобы ему отравы какой не дали. Пронюхалъ, что пиво въ кофе, напустился на меня и кофе изъ стакана выплеснулъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Плохо, плохо!… А пиво-то помогло бы, навѣрное бы помогло. Старушка — не обманщица какая. Она всѣхъ вылечиваетъ, это всего.
Дарья Ивановна. — Нельзя ли надъ другимъ чѣмъ сдѣлать наговоръ, только не надъ пивомъ?
Степанида Аѳанасьевна. — А вотъ я схожу завтра къ ней, поговорю еще. Приходи ко мнѣ, пойдемъ вмѣстѣ.
Дарья Ивановна. — Хорошо, пойдемте, тётушка; я приду, непремѣнно приду къ вамъ утромъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Приходи, приходи. А вотъ что еще, голубушка… (Озирается).
Дарья Ивановна. — Что такое?
Степанида Аѳанасьевна. — Ты хорошо ли за дочкою-то смотришь?
Дарья Ивановна. — Да, я гляжу за нею. Дѣвушка, кажется, скромная. Я ничего не замѣчала никогда. А что?
Степанида Аѳанасьевна. — Ну, когда не замѣчала, значитъ, не правда.
Дагья Ивановна. — Вы скажите мнѣ, что такое?
Степанида Аѳанасьевна. — Да мало ли, что говорятъ, языки-то чешутъ. На кого ныньче не говорятъ? Слушать-то всѣхъ…
Дарья Ивановна. — Нѣтъ, тётушка; вы мнѣ, пожалуйста, скажите; не утаивайте отъ меня, что такое говорятъ? Боже мой, что еще такое? У меня.просто сердце замерло. Вы меня простотаки безъ души оставите, какъ не скажете. Гдѣ же мнѣ, старухѣ, усмотрѣть за всѣмъ. Мало ли, что можетъ дѣлаться за глазами.
Степанида Аѳанасьевна. — И то правда: гдѣ намъ, старикамъ, усмотрѣть за молодыми. Захотятъ, хоть кого проведутъ. А ты дочь-то свою отпускаешь куда?
Дарья Ивановна. — Рѣдко; нельзя же вѣдь не отпустить иной разъ. Тутъ у насъ неподалеку Стрешневы живутъ — хорошее семейство; двѣ дочки у нихъ; она съ ними въ церкви познакомилась; такъ ее полюбили. Нельзя же не отпустить дѣвочку;' все вѣдь дома сидитъ, за работой; отпустишь иной разъ тихонько отъ мужа.
Степанида Аѳанасьевна. — А вотъ то-то и есть. Ты ее отпустишь къ Стрѣшнымъ, а она пойдетъ къ поперепшымъ. Знаешь Анну Ѳедоровну, старушку?
Дарья Ивановна. — Что въ Золотовомъ-то домѣ живетъ? Степанида Аѳанасьевна. — Да, большой еще такой, за уголъ выходитъ. Я была у ней какъ-то намедни, а она мнѣ, только-что вошла я, и порога-то переступить не успѣла, и говоритъ: что это за внучкой-то твоей карета, говоритъ, пріѣзжала?
Дарья Ивановна. — Карета?
Степанида Аѳанасьевна. — Да, говоритъ, карета, знатная такая; долго ее за угломъ дожидалась. Я, говоритъ, думала: что за притча такая — пріѣхала карета, остановилась возлѣ забора и стоитъ. А внучка, говоритъ, твоя вышла, сѣла въ карету, да и поѣхала.
Дарья Ивановна. — Что вы, тётушка!
Степанида Аѳанасьевна. — Право! Я ей не повѣрила-было. Да что ужь тутъ: шила, видно, въ мѣшкѣ не утаишь. И лавочникъ видѣлъ, и попадья шла мимо, замѣтила; по всему околотку распустили.
Дарья Ивановна. — По всему околотку распустили! Одна я ничего не знала.
Степанида Аѳанасьевна. — Да какъ и узнать-то тебѣ? Живешь святошей, не касаешься ни до чего, что на свѣтѣ дѣлается, словно у Христа за пазухой.
Дарья Ивановна. — Боже мой, что это еще за наказаніе!… (Стоитъ нѣсколько минутъ пораженная).-- Лиза, Лиза!… Неужели ты?… Старая голова моя, этого еще безчестья не было на тебѣ!
Степанида Аѳанасьевна. — А вѣдь какою скромницей представлялась!…
Дарья Ивановна. — Лиза, Лиза!… Нѣтъ… нѣтъ… она не въ состояніи, не въ состояніи… Неправда все это…
Степанида Аѳанасьевна. — Вотъ, ныньче усмотри за дочерьми!… Ты ее пошлешь къ подружкѣ, къ тётушкѣ, а она очутится у милаго дружка. Хе-хе-хе!
Дарья Ивановна. — Вамъ смѣшно это? Была бы у васъ дочь, такими ли еще слезами заплакали!…
Степанида Аѳанасьевна. — Оттаскала бы ее за всѣ косы, показала бы, какъ обезчестить себя.
Дарья Ивановна. — Что вы знаете!… Придете, насплетничаете, и дѣла вамъ мало.
Степанида Аѳанасьевна. — Да когда же я сплетничала?
Дарья Ивановна. — Это вы всю эту исторію выдумали. Это все — неправда, враки одни, сплетни. Разнесли по всему околотку!… Весь околотокъ знаетъ!… Боже мой, Боже мой!…
Степанида Аѳанасьевна. — Очень мнѣ нужда большая разсказывать про свою же внучку!
Дарья Ивановна. — Да у васъ такая ужь привычка. Вы про всѣхъ дурное говорите, отъ роду ничего добраго ни про кого не сказали.
Степанида Аѳанасьевна. — Чѣмъ же я виновата? Я же забочусь, думаю о своей племянницѣ. Вѣдь сама бы ты ничего не знала, и тебя бы кругомъ оплели.
Дарья Ивановна. — Богъ съ вами, тётушка!… Какъ вы приходите, я такъ ужь и знаю, что не къ добру. Вы тогда только и приходите, когда есть у васъ что дурное сказать. Горя да слезъ только приносите, а сами потомъ смѣетесь.
Степанида Аѳанасьевна. — Ну, я и вовсе ходить не буду, коли такъ; никогда больше не приду. Богъ съ тобой, коли за все добро мое упрековъ однихъ дождалась.
Дарья Ивановна. — Лучше вовсе не ходите, чѣмъ приходить, да смуту только наводить. Пусть вовсе я буду въ неизвѣстности.
Степанида Аѳанасьевна. — Ну, и прекрасно. Пусть тебя за носъ водятъ. Я отступлюсь отъ всего, никогда больше не приду. Что и буду знать, за зубами держать буду.
Дарья Ивановна. — Лучше будетъ.
Степанида Аѳанасьевна. — Ну, и прекрасно, прощай! Не набралась ты ума, старуха, что тебя на старости лѣтъ твоимъ, же добромъ попрекаютъ. Прощай.
Дарья Ивановна. — Богъ съ вами, тётушка; прощайте.
Степанида Аѳанасьевна. — Прощай, прощай!…
Петръ Степановичъ (про себя).-- Ушла!… А ужь я бы пырнулъ ее!… Это она все до свѣдѣнія доводитъ!…
Дарья Ивановна (не замѣчая Петра Степановича).-- Лиза, Лиза!… Что ты сдѣлала, что ты сдѣлала со мной!… На мою голову все падетъ. Хороша мать, скажутъ, у которой дочь ведетъ себя такъ!… До чего дожила я!… Лиза, Лиза!… Нѣтъ, она не въ состояніи, не въ состояніи!… Она не изъ такихъ… Я никогда не повѣрю, никогда… Чтобъ дочь моя… нѣтъ, нѣтъ… (Зоветъ) Лиза, Лиза!… (Лиза входитъ. Петръ Степановичъ уходитъ снова въ спальню и слушаетъ черезъ дверь).
Дарья Ивановна. — Лиза, вѣдь ты никогда не обманывала меня?
Лиза (въ сильномъ смущеніи).-- Я? какъ?
Дарья Ивановна. — Вѣдь ты никогда не дѣлала ничего тихонько отъ меня?
Лиза. — Я? тихонько? Что?…
Дарья Ивановна. — Вѣдь я тебѣ съ самаго малолѣтства толковала, какъ дурно бываетъ, когда женщина въ грѣхъ впадетъ?
Лиза. — Да я… маменька… вы…
Дарья Ивановна. — Лиза, Лиза!… Неужели ты въ свою тётку пошла? Неужели ты забыла всѣ мои слова? Хоть бы ты съ меня примѣръ взяла. Я всю жизнь сохранила себя. Вотъ Богъ пусть насъ обѣихъ на этомъ же мѣстѣ положитъ, чтобъ я когда нибудь, что нибудь…
Лиза. — А я, маменька… развѣ я…
Дарья Ивановна. — Ты поблѣднѣла? Чего ты поблѣднѣла? Неужели?… Лиза?… Ты должна мнѣ во всемъ признаться, слышишь? Во всемъ откровенно… матери родной… другу своему. Если есть что — нечего скрывать.
Лиза (плачетъ) — Маменька… я… ничего…
Дарья Ивановна. — Говори, во всемъ признавайся. Пріѣзжала за тобой карета? Ни къ кому ты не ѣздила? Вотъ образъ (снимаетъ образъ со стѣны), цалуй его и говори… Что же? цалуй!…
Лиза (плачетъ навзрыдъ).-- Маменька!…
Петръ Степановичъ. — Распѣлись!… Гдѣ бы пугнуть хорошенько, страху задать, чтобъ правда-то вся такъ и выскочила наружу, а она тутъ разжалобить хочетъ, тряпка…
Дарья Ивановна. — Что съ тобой? Что ты? Мы — ничего, такъ, промежъ собой разговоръ имѣли.
Петръ Степановичъ. — Не слыхалъ я, что ли? Скрыть отъ меня хочешь, заступница?…
Лиза. — Я, ей-богу, ничего!… Клянусь Богомъ, ни въ чемъ невиновата!… Все это — одни наговоры. Не знаютъ, что сказать такое!
Петръ Степановичъ. — Пойте вы басню; знаемъ мы васъ!… (Обращается къ женѣ) Вотъ оно — баловство-то твое да потворство капризамъ всякимъ!… Теперь на твою голову все падетъ!
Дарья Ивановна. — Нѣтъ, это твои пинки да побои безъ пути.
Петръ Степановичъ. — Мало имъ еще доставалось; больше надо было!
Дарья Ивановна. — Ты ихъ испортилъ, забилъ, съ пути свернулъ.
Петръ Степановичъ. — Не ты ли леденцами закормила?
Дарья Ивановна. — Ни ласки отъ тебя, ни добраго слова никто не слыхалъ: одни ругательства да побои.
Петръ Степановичъ. — Не того еще стоили.
Дарья Ивановна. — Ты ихъ на мать вооружалъ: говорилъ, что у нихъ мать — подлянка.
Петръ Степановичъ. — Такая и есть.
Дарья Ивановна. — Училъ дѣтей, чтобъ меня за косу таскали.
Петръ Степановичъ. — Такъ и надо.
Дарья Ивановна. — Вотъ, что ты имъ внушалъ, какое почтеніе къ родителямъ!… А теперь ты каждый день приходишь, на ногахъ еле держишься, отъ жены гуляешь, по островамъ съ мамзелями катаешься!… Твой примѣръ одинъ губитъ ихъ!…
Петръ Степановичъ (Топаетъ ногою).-- Молчать!… Дѣла мнѣ до васъ теперь нѣтъ!… Чортъ васъ побери всѣхъ!… Развратничайте, таскайтесь!… Повернись кверху дномъ хоть все на свѣтѣ!… Мнѣ все — трынъ-трава! А я свое таки сдѣлаю! Я тебя, голубушка, проучу, каково въ каретахъ къ молодцамъ ѣздить! Проучу! Допытаюсь, къ кому ты ѣздила… Я но-своему допытаюсь!
Лиза (Бросается на колѣ;ни).-- Папенька, голубчикъ! я, право, ничего, ей-богу, ничего.
Петръ Степановичъ (Хватаетъ ее за воротъ платья). — Говори, кто посылалъ за тобой карету? Куда ты ѣздила?
Лиза. — Видитъ Богъ, никуда не ѣздила.
Петръ Степановичъ. — А, ты никуда не ѣздила? Никуда? Гдѣ моя. палка? Куда вы мою палку дѣли? (Ищетъ по всѣмъ угламъ) Я ее стуломъ пришибу, если вы палку спрятали.
Лиза (Растерявшись).-- Папенька!… я… ей-богу!… Маменька, заступитесь!…
Петръ Степановичъ (Съ палкой въ рукѣ).-- Говори, сейчасъ все говори у меня!…
Лиза. — Хорошо, я скажу… все скажу… не стану больше терпѣть. Вы не смѣете бить меня, у меня есть кому заступиться.
Петръ Степановичъ. — Что? заступиться?
Лиза. — Да, у меня есть кому заступиться за меня. У меня есть защитникъ, покровитель мой!… Онъ не дастъ меня въ обиду, не позволитъ меня бить; онъ изъ-за меня все можетъ сдѣлать съ вами — Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ!…
Петръ Степановичъ (Отступая на нѣсколько шаговъ). — Салеринъ?
Лиза. — Да, начальникъ вашъ, Аркадій Аполлоновичъ Салеринъ. Онъ любитъ меня, онъ — женихъ мой; онъ готовъ изъ-за меня въ огонь и воду.
Петръ Степановичъ. — Ты рехнулась никакъ?
Лиза. — Я съ нимъ давно ужь знакома; я была у него; мы обѣдали вмѣстѣ. Я все разсказала, какъ вы меня держите хорошо, бьете только, что я отъ васъ слова добраго не слыхала, что вся жизнь моя у васъ — каторга.
Дарья Ивановна. — И ты все это скрывала отъ насъ?
Лиза. — Да!… Вы мнѣ ничего добраго не желали, держали на привязи, чтобъ я все работала только на васъ, да подозрѣвали во всемъ, да бранили. Я сама о себѣ думала и ничего не сказала вамъ. Вы бы только разстроили все!…
Дарья Ивановна. — И ты, безстыдница, пошла къ нему, дѣвица благородная, къ холостому, чужому мужчинѣ?
Лиза. — Да, пошла, и еще пойду! Онъ — мой покровитель. Меня всѣ гонятъ, всѣ!… Онъ одинъ жалѣетъ меня. Я готова идти за нимъ хоть на край свѣта.
Дарья Ивановна. — Безстыдница ты, безстыдница!…
Петръ Степановичъ. — А? Какова! Вотъ, смотри, какъ дѣти возстаютъ на отца, чернятъ его передъ начальникомъ, продаютъ за всѣ попеченія.
Лиза. — Ты — отецъ мой? Нѣтъ, ты не отецъ — патачъ!… Ты меня чуть въ гробъ не вогнать!… Ты жизнь мнѣ сдѣлалъ хуже, чѣмъ мука въ аду. Знать я не хочу такого отца!… У меня другой отецъ есть, дороже мнѣ всѣхъ на свѣтѣ, дороже родныхъ, отъ которыхъ мнѣ обиды однѣ только были!… Я не хочу съ вами жить!… Я пойду къ нему, къ нему, дорогому моему, милому моему. Онъ не дастъ меня вамъ на съѣденье!… (Схватываетъ платокъ съ комода и бѣжитъ изъ комнаты).
Дарья Ивановна. — Лиза, Лиза!… За всѣ заботы мои, за всѣ попеченія!… (Плачетъ).
Петръ Степановичъ. — Что?… А?… Я — не твой отецъ? У тебя есть другой отецъ? Хорошо!… Прежде, чѣмъ дойдешь до другаго отца, косточки живой у тебя не останется!… (Бѣжитъ за нею).
Дарья Ивановна. — Онъ убьетъ ее!… Ахъ, Боже мой, какъ звѣрь остервенился!… (Хочетъ бѣжать за нимъ, но Петръ Степановичъ возвращается).
Петръ Степановичъ. — Убѣжала!… Одѣваться скорѣй, одѣваться!… Я пойду запей, на дорогѣ ее схвачу, въ самомъ домѣ его схвачу, изъ рукъ его выхвачу, тутъ же на мѣстѣ у него придушу ее, проклятую!… Мы пропали; она продала насъ; онъ все теперь знаетъ!…
Дарья Ивановна. — Да что знаетъ-то такое?
Петръ Степановичъ. — Что ты здорова, а не больна при смерти!… А а!… (Уходитъ одѣваться).
Дарья Ивановна. — Больна при смерти? Что такое? Толку не приму!… Онъ совсѣмъ съ-ума сошелъ!… Богъ знаетъ, что надѣлаетъ теперь. Онъ убьетъ ее тамъ!… Надо самой пойти (Достаетъ шляпку изъ комода и надѣваетъ салопъ).-- Маша!
Дарья Ивановна. — Ты, смотри, запри дверь за нами, никого не впускай. Сестра твоя бросила насъ! Наѣлась хлѣба нашего и плюнула на насъ за него. Бери съ нея примѣръ. Выростешь — такъ же сдѣлаешь.
Маша (Плачетъ).-- Нѣтъ, я никогда не сдѣлаю, никогда.
Петръ Степановичъ (Надѣваетъ фуражку и шинель). — А ты куда?
Дарья Ивановна. — Туда-же, куда и ты.
Петръ Степановичъ. — Тебя тамъ еще недоставало!… Чтобы видѣли еще, что ты здорова, какъ ни въ чемъ ни бывало!… Сидѣть дома!… (Уходитъ).
Дарья Ивановна. — Ладно — сидѣть дома!… Ты тамъ богъ-знаетъ что надѣлаешь; изъ себя вышелъ совсѣмъ, говоришь и самъ не знаешь, что!… Болѣзнь какую-то вздумалъ еще накликать на меня ни съ того, ни съ сего. Пусть уйдетъ, пойду за нимъ слѣдомъ.
Салеринъ. — Ахъ, я ужъ не знаю, что мнѣ дѣлать!… Такъ мнѣ всѣ эти дрязги надоѣли!… Не можете ли вы сами сообщить объ этомъ дядюшкѣ, чтобъ меня-то какъ-нибудь въ сторонѣ оставить.
Веревочкинъ. — А ужь я право не знаю, какъ. Согласитесь сами, мнѣ неловко въ этомъ случаѣ дѣйствовать помимо васъ. Ктому же, извините меня, Аркадій Аполлонычъ, но я принужденъ вамъ сообщить, что, по моему мнѣнію, здѣсь вы особенно должны стоять впереди и дѣйствовать лично; въ этомъ есть своя цѣль. Надо будетъ сообщить вамъ, въ чемъ дѣло, а дѣло не совсѣмъ хорошее: ваше доброе имя здѣсь въ опасности.
Салеринъ. — Мое имя въ опасности? Это какъ?
Веревочкинъ. — Вы извините меня, Аркадій Аполлонычъ, если я буду говорить по откровенности; но, хоть вамъ это и несовсѣмъ пріятно будетъ, я долженъ сообщить вамъ это по своей преданности.
Салеринъ. — Говорите, ради Бога, скорѣй, безъ предисловій, что такое?
Веревочкинъ. — Извините меня, Аркадій Аполлонычъ, но я долженъ сообщить вамъ, что но департаменту начинаютъ ходить обо всемъ объ этомъ престранные толки. Многіе изъ нашихъ видѣли, какъ Круглицкій разъѣзжалъ по островамъ въ коляскѣ со своей любезной и сорилъ деньгами, и теперь всѣ говорятъ. Но дурно то, что вы какъ-то попали въ эту грязную исторію.
Салеринъ (Въ изумленіи).-- Я? Какъ такъ?
Веревочкинъ. — И главное, всѣ эти толки начинаютъ ходить не только по департаменту, по городу; вотъ что ужасно!… Эти толки надо остановить.
Салеринъ (Въ большемъ и большемъ изумленіи).-- Какіе же толки?
Веревочкинъ. — Да ужь я не знаю, какъ вамъ и сообщить: такъ они нелѣпы!… Вы ужъ меня извините, я принужденъ вамъ сообщить. Ну, напримѣръ, говорятъ, что вы недаромъ смотрите сквозь пальцы на всѣ продѣлки Круглицкаго, что вы, напримѣръ, къ его дочери несовсѣмъ равнодушны…
Салеринъ (смотритъ на него въ ужасѣ).-- Къ его дочери неравнодушенъ? Это что? Откуда это?
Веревочкинъ. — Кто ихъ знаетъ, откуда выкопали чушь такую? Правда, Круглицкій хвастался чуть не всему свѣту, что будто бы ваша тётушка пригласила дочь его быть при ней компаньонкой. Неужели они изъ этого заключили?
Салеринъ. — Компаньонкой? Дичь какая!… Правда, она занималась у моей тётушки шитьемъ и то потому, что Круглицкій самъ навязался: вздумалъ бѣднякомъ такимъ представиться, просить, чтобъ я семейству его помогъ. Я думалъ добро сдѣлать.
Веревочкинъ (пожимая плечами).-- А люди вездѣ зло только одно отыскиваютъ.
Салеринъ (ходитъ по комнатѣ въ волненіи).-- По всему городу!… Гнусныя сплетни!… Это выходитъ изо всѣхъ предѣловъ!… Очернить, замарать человѣка, въ грязь втоптать его — вотъ на что только всѣ ныньче способны!… А-а!… (Бросается въ кресла и сидитъ нѣсколько минутъ въ задумчивости; потомъ быстро встаетъ) Что еще говорятъ? Вы должны мнѣ все сказать, ради дружбы, умоляю васъ…
Веревочкинъ (пожимая плечами).-- Да ужь не знаю, что еще? Повторять-то всѣ эти сплетни гадкія, извините меня… на нихъ вамъ, ей-богу, не стоитъ и вниманія обращать; противъ нихъ дѣйствовать надо.
Салеринъ (ходитъ по комнатѣ; послѣ нѣкотораго молчанія).-- Хорошо!… Такъ мы же и будемъ дѣйствовать, да ужь такъ дѣйствовать, что ротъ имъ зажмемъ нашими дѣйствіями!… Мы имъ покажемъ, что мы не смотримъ сквозь пальцы на какое-то отребье человѣчества!… Завтра докладной день? Завтра же я извѣщу дядюшку обо всемъ. Я буду въ департаментѣ къ десяти часамъ, слышите? Чтобъ и вы были.
Веревочкинъ. — Слушаю-съ, непремѣнно.
Салеринъ. — А теперь прощайте.
Веревочкинъ. — Мое почтеніе, Аркадій Аполлонычъ. Не разстраивайте себя такъ изъ-за этихъ сплетенъ бабьихъ!…
Салеринъ. — Съ чего вы взяли, что я разстроенъ? Чтобъ меня разстроивала нелѣпость всякая? Я пренебрегаю всѣмъ этимъ.
Веревочкинъ. — И прекрасно дѣлаете. Только меня вы, пожалуйста, ужь извините, что я вамъ сообщилъ такую непріятную вещь; я считалъ это своею обязанностью.
Прощайте!… (Веревочкинъ уходитъ).
Салеринъ. — Боже мои, что это за омутъ такой!… Въ какую я кашу попалъ!… Въ жизнь я себѣ не прощу этой глупости!.. И какъ могло все это наружу выйти — не понимаю. Въ какомъ гнусномъ состояніи наше общество!… Только и заняты всѣ, что вывѣдываньемъ, пересудами, толками!… Боже мой, когда выведется у насъ это гнусное сплетничество! Какъ я выберусь изъ всего этого? Что остается мнѣ? Бѣжать, бѣжать! въ отставку, за границу, подальше отъ всей этой гадости!…
Иванъ. — Барышня та, что была намедни.
Салеринъ. — Она!
Лиза. — Здравствуй, я къ тебѣ…
Салеринъ. — Что съ тобой? Въ такомъ страшномъ нарядѣ.
Лиза. — Я къ тебѣ… Спрячь меня куда-нибудь. Меня чуть не убили дома. Спаси меня!…
Салеринъ. — Что съ тобой? Что за скандалъ такой?
Лиза (заливаясь слезами).-- Отецъ узналъ все, прибилъ меня… Я убѣжала.
Балеринъ. — И ты бѣжала это по всему городу въ такомъ видѣ? И прямо ко мнѣ? На видъ всѣмъ? Боже, что за скандалъ!… И при всѣхъ толкахъ!…
Лиза. — Спаси меня!… Ты — мой единственный защитникъ, покровитель мой, не выдай меня! (Хочетъ обнять его).
Салеринъ (отталкиваетъ ее).-- Ты — дѣвчонка самая скверная — вотъ что. Я все узналъ.
Лиза. — Что узналъ? За что ты меня толкаешь? Чѣмъ я виновата? (Плачетъ).
Салеринъ. — Шумъ, толки, скандалъ! Боже мой, что эти люди сдѣлали со мною!
Лиза. — И зачѣмъ ты карету посылалъ за мной? Я бы такъ смогла прійти. Увидѣли, какъ я въ нее садилась.
Салеринъ. — Зналъ бы я, за кѣмъ я ее посылаю, подушекъ въ каретѣ не сталъ бы марать!
Лиза (бросается на колѣна).-- Аркаша, голубчикъ! прости меня, не сердись. Аркаша, заступись за меня, несчастную!…
Балеринъ. — Встать!… Что за униженія!…
Лиза. — Аркаша, сжалься!
Салеринъ. — Сейчасъ встать.
Лиза (встаетъ).-- Боже мой, Боже мой!… (Плачетъ. Сильный звонокъ). Ахъ, это — отецъ… Аркаша, спрячь меня, не выдай меня!.. (Бѣжитъ къ двери, ведущей во внутреннія комнаты).
Салеринъ (бѣжитъ за него; хватаетъ ее за руку и тащитъ назадъ).-- Куда? Стану я дѣвчонокъ всякихъ прятать?
Лиза. — Такъ-то ты меня любишь?
Салеринъ. — И ты еще о любви смѣешь говорить послѣ всей этой подлости?
Лиза. — Подлости? Какой подлости?
Салеринъ. — И ты еще спрашивать смѣешь, какой подлости?
Петръ Степановичъ (робко).-- Здравствуйте, Аркадій Аполлонычъ.
Салеринъ. — Вы зачѣмъ здѣсь?
Петръ Степановичъ. — Я пришелъ за дочерью.
Салеринъ. — Возьмите ее и держите крѣпче на привязи, чтобъ она не вѣшалась на каждаго встрѣчнаго, не садилась въ кареты ихъ нарочно напоказъ всѣмъ.
Лиза. — Напоказъ?
Салеринъ. — Да, напоказъ! чтобъ вывести изъ этого исторію.
Лиза. — Исторію?
Петръ Степановичъ. — Аркадіи Аполлонычъ, послушайте, что же это-съ? извините.
Лиза. — Аркадій Аполлонычъ, вы ли это?
Петръ Степановичъ. — Зачѣмъ же вы обидѣли бѣдную дѣвушку? Она — дочь моя.
Салеринъ. — А вы, господинъ Круглицкій, были съ нею заодно? Вы раньше сговорились заманить меня въ свои сѣти?
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, я только узналъ-съ.
Лиза. — Такъ тебѣ теперь ужь не жаль меня? Ты не любишь меня больше?
Салеринъ. — Ужь не думали ли вы меня въ родню свою закабалить! Ха-ха-ха!…
Петръ Степановичъ.. — Помышленій такихъ не было…
Лиза. — А ты не клялся, не божился, что женишься на мнѣ? Не стоялъ на колѣняхъ передо мной? Не цаловалъ моихъ рукъ? Ты и серёжки подарилъ мнѣ, какъ невѣстѣ.
Салеринъ. — Нарочно и сережки выманила у меня, чтобъ улика была!…
Лиза. — Неправда, ахъ, какая неправда! А я ему все отдала… жизнь отдала!… (Шатается)
Петръ Степановичъ (поддерживаетъ Лизу и сажаетъ ее въ кресло; она въ обморокѣ). — Помогите!… Ахъ, какъ она поблѣднѣла, похолодѣла, какъ мертвая!… Она умретъ… Лизонька!..Аркадій Аполлонычъ!… Сжальтесь надъ бѣдной дѣвушкой!…
Салеринъ. — Какія сцены вздумали еще разъигрывать!… Иванъ, воды!… (Звонокъ). Боже мои, кто тамъ еще?
Дарья Ивановна. — Лиза, Лиза!… Гдѣ моя Лиза?… (Бросается къ ней) Ее убили!… Душегубцы проклятые!… Разбойники дневные!… Лиза моя, Лиза!… Спасите, спасите!…
Салеринъ. — Чего вы прибѣжали и кричите? Возьмите дочь вашу и убирайтесь съ ней, пока васъ не выгнали.
Дарья Ивановна. — Нѣтъ!… Я не возьму ея, я не пойду отсюда!… Я буду кричать; пусть всѣ знаютъ, всѣ видятъ!… Соберутся сюда посмотрѣть на нее мертвую; полиція придетъ, возьмутъ его, убійцу, душегубца, да и тебя, обольстителя!… Караулъ, караулъ!…
Салеринъ. — Она — рѣшительно сумасшедшая!… Иванъ, воды!
Салеринъ (обращаясь къ Дарьѣ Ивановнѣ).-- Если вы будете кричать, васъ самихъ возьмутъ сейчасъ въ полицію.
Дарья Ивановна. — Буду, буду кричать!… Караулъ, караулъ!…
Салеринъ. — Боже мой! Нажилъ же я себѣ скандалъ!…
Дарья Ивановна (Лиза приходитъ въ себя).-- Ты жива еще? Тебя несовсѣмъ еще уморили?
Лиза. — Вы здѣсь, маменька? Все кончено!.. Онъ не любитъ меня больше, онъ думаетъ обо мнѣ такъ худо!… (Заливается слезами).
Дарья Ивановна. — Ты отъ матери своей скрывала; ты боялась, чтобъ мать родная не позавидовала тебѣ, не отняла отъ тебя счастья? Вотъ Богъ и наказалъ тебя.
Лиза. — Пожалѣйте хоть вы меня.
Дарья Ивановна. — Что тебѣ моя жалость? Ты къ чужимъ людямъ пошла, думала, они тебя жалѣть станутъ. И нашла въ комъ жалости искать!…
Салеринъ. — Кончите вы когда-нибудь ваши сцены?
Лиза (встаетъ).-- Маменька, пойдемте; намъ здѣсь больше нечего дѣлать.
Дарья Ивановна. — Пойдемъ!… А мы этого не оставимъ: жалобу подадимъ. Погоди, покажутъ тебѣ, какъ дѣвушекъ неопытныхъ заманивать; запрячутъ туда, куда и не думаешь.
Салеринъ. — Подавайте тамъ себѣ хоть двадцать просьбъ. Оставьте меня теперь-то, ради Бога!…
Лиза. — Аркадій Аполлонычъ, я думала, лучше васъ и на свѣтѣ нѣтъ никого, я вѣрила вамъ во всемъ! Богъ вамъ судья, Богъ вамъ судья!… (Плачетъ).
Дарья Ивановна. — Въ людяхъ правды не найдемъ…
Лиза. — Вдобавокъ вы подумали обо мнѣ такъ худо!… Богъ вамъ судья!… Меня всѣ подозрѣваютъ, во всемъ. Я беззащитная… Некому заступиться за меня; но Богъ накажетъ васъ, страшно накажетъ!… (Плачетъ навзрыдъ).
Дарья Ивановна (Сначала рыдаетъ, потомъ, воодушевляясь до изступленія, все громче и громче).-- Безъ милости покараетъ!… Всѣхъ дѣтей ты моихъ погубилъ!… Разорилъ ты гнѣздо мое теплое!… Разорятъ и твое гнѣздо люди, и пойдешь ты маяться по свѣту, какъ мается безъ пищи, безъ крови сынъ мой безталанный!… Мѣста не будетъ тебѣ ни на этомъ, ни патомъ свѣтѣ!… Проклятье на родъ твой поганый!… Болѣзни, пожары, кража… Жизнь станетъ не въ радость!… Сгините вы всѣ до единаго, не какъ люди, а какъ собаки, да и въ могилахъ не будетъ вамъ на томъ свѣтѣ покою!… А мое слово крѣпко, слово матери убитой!… Самъ Господь закрѣпитъ его крѣпкою печатью на вѣки и роды!… Пойдемъ, Лиза, пойдемъ съ этого мѣста проклятаго. Здѣсь Бога нѣтъ: здѣсь нечистый живетъ… Да, это — не человѣкъ (Показывая на Салерина). Это — сатана самъ въ человѣчьемъ видѣ… Пойдемъ поскорѣй отъ него. Наше мѣсто свято!… (Уходятъ. Лиза рыдаетъ истерически).
Салеринъ. — Ну, а вы что жь стоите тутъ, чего дожидаетесь? Ступайте за ними.
Петръ Степановичъ. — Нѣтъ, я не пойду за ними; знать я ихъ не хочу!… Аркадій Аполлонычъ, я — ей-богу, честный человѣкъ.
Салеринъ. — Ступайте, говорятъ вамъ. Завтра мы разберемъ вашу честность.
Петръ Степановичъ. — Аркадій Аполлонычъ, извините, я ей-богу ничѣмъ не погрѣшилъ, ни на волосъ не виноватъ!… Я ничего не зналъ. Я дома въ семействѣ, вѣрите ли, какъ самая послѣдняя оборванная дворняшка, которую всякій послѣдній лакеишка смѣетъ пырнуть ногою. И все это — моя супруга ненаглядная!… Житья нѣту мнѣ отъ нея; на меня только позоръ, на имя мое благородное наводитъ. Клянусь вамъ Богомъ, Аркадій Аполлонычъ!… То ли она еще дѣлаетъ: представится вдругъ такой больною, умирающею.
Салеринъ. — Ха!… ха!… ха!… Кто о чемъ!…
Петръ Степановичъ. — Аркадій Аполлонычъ!… Заступитесь за меня, несчастнаго!… Кому же, какъ не вамъ, начальнику моему, заступиться за меня (Плачетъ).
Салеринъ. — Срамъ, стыдъ, господинъ Круглицкій!… До сѣдыхъ волосъ дожили и до такихъ униженій доходите. У васъ нѣтъ ни совѣсти, ни стыда!… Вы способны со всѣмъ семействомъ вашимъ на однѣ низости.
Петръ Степановичъ. — Помилуйте, какія же-съ?
Салеринъ. — Мнѣ всѣ онѣ извѣстны, начиная съ вашихъ продѣлокъ со свояченицей.
Петръ Степановичъ. — Свояченицей? Какихъ же продѣлокъ-съ?
Салеринъ. — Забыли вы? Вы и меня хотѣли также поддѣть?
Петръ Степановичъ. — Чѣмъ же я-то тогда былъ виноватъ, посудите? Онъ обманулъ ее, онъ жениться хотѣлъ и обманулъ. Я и то вмѣшиваться не думалъ, жена настояла.
Салеринъ. — А скажите вы мнѣ, съ чего это вы вздумали разглашать вездѣ, будто моя тётушка беретъ вашу дочь себѣ въ компаньйонки?
Петръ Степановичъ. — Компаньйонки? Я разглашалъ? Вотъ видитъ Богъ на небеси…
Салеринъ. — Довольно!… Я вижу, васъ не проймешь. Завтра же дядюшка будетъ извѣщенъ относительно васъ; вы должны будете дать отчетъ во всѣхъ вашихъ дѣлахъ. Мы посмотримъ, какъ исправны ваши суммы. Если до послѣдней копейки онѣ не будутъ въ наличности, вы подъ судъ пойдете.
Петръ Степановичъ (Становится на колѣни).-- Аркадій Аполлонычъ, не погубите семейства: оно мною только и живетъ; не пустите по міру жену, дѣтей.
Салеринъ. — Ступайте вонъ!…
Петръ Степановичъ (Падаетъ въ ноги).-- Не будьте губителемъ моимъ.
Салеринъ. — Вонъ!
Петръ Степановичъ (Встаетъ).-- Я пропалъ!… Несчастное мое семейство!… Прощайте, Аркадій Аполлонычъ!… (Кланяется довольно низко и уходитъ).
Салегивъ. — Ушли, наконецъ!… Боже мой, какъ все это тяжело!… Жизнь, жизнь, что ты за жизнь такая послѣ того, если все въ тебѣ идетъ наперекоръ? за каждымъ ничтожнымъ удовольствіемъ — и такія сцены унизительныя, сплетни, скандалъ! Чѣмъ я заслужилъ все это? Взбалмочная дѣвчонка!… Сама вѣшалась на шею, сама шла ко мнѣ безъ стыда!… Я убѣжденъ въ томъ, что не любовь ее ко мнѣ тянула; я съумѣлъ бы оцѣнить любовь послѣдней своей оброчницы; я ни на что бы не посмотрѣлъ и женился бы на ней. А ее прельстили брильянты, роскошь; дядюшкино наслѣдство свело ее съ-ума!… Я ей далъ прекрасный урокъ!… И эта дрянь наговорила мнѣ въ глаза дерзостей!… И я принужденъ былъ молчать!… Глотать площадную брань сумасшедшей старухи! Другой бы на моемъ мѣстѣ… я придумать не могу, что бы сдѣлалъ!… А я молчалъ!… У меня ужасно какой мягкій характеръ; я добръ до слабости. Я, впрочемъ, сознавалъ очень хорошо, на сколько я выше ихъ по своему развитію, по своему благородству… Иванъ!…
Салеринъ. — Скажи, чтобъ закладывали карету.
Иванъ. — Сейчасъ!… (Уходитъ).
Салеринъ. — Я разстроенъ, я ужасно разстроенъ!… Меня жестоко оскорбили!… Всѣ эти слезы притворныя, жалобы, причитанья… Боже мой, Боже мой!… Хоть кого способны онѣ разстроить, съ-ума свести!… Надо развлечься. Поѣду въ оперу, оттуда ужинать съ кѣмъ нибудь изъ нашихъ. Надо забыться отъ всѣхъ этихъ отвратительныхъ дрязгъ!… (Уходитъ).
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьМарѳа (Кладетъ дрова въ печку).-- Нѣтъ силъ; что за житье проклятое!… Валандайся день цѣлый съ бабой пьяной!… Все шло хорошо, а какъ принесло сюда эту крикунью, наговорила съ три короба, да отсчитала ступенекъ двадцать своей башкой; все прахомъ пошло!… Что только творится съ нашею королевою грозною? Все ей не такъ, все ей неладно. Супъ изготовишь — зачѣмъ не щи; щи изготовишь — зачѣмъ не супъ. Кричитъ, буянитъ; то и знай, норовитъ тебя по рожѣ съѣздить; глаза готова выцарапать ни за что, ни про что. Чуть встанетъ — люди добрые кофе пить садятся — за виномъ посылаетъ. Пьетъ, пьетъ до вечера, да ругается… Тьфу ты пропасть! куда ей лѣзетъ только? Какъ хватаетъ ее, бочку сорокаведерную? Ночь придетъ, будетъ опять буянить; возись съ ней, какъ знаешь!… Только бы мѣсяцъ кончился, безъ оглядки побѣгу изъ этого ада кромѣшнаго и другой закажу, каково ей здѣсь будетъ маяться…
Пташкина. — Что ты тутъ разворчалась, хамово отродье?… Только и знаютъ, что господъ своихъ поносятъ… (Марѳа уходитъ, хлопнувши дверью).
Пташкина. — Чего ты дверью-то хлопаешь, злоба ты этакая?… Грубіянка!… (Садится къ столу и пригорюнивается).-- Вдова я, сирота беззащитная!… И всякая-то сволочь помыкаетъ мною!… И нѣту у меня заступника!… Былъ мужъ, да умеръ, а и я бы тогда не дала себя въ обиду… (Стучатся). — Кого тамъ несетъ? Марѳа, кто тамъ?
Петръ Степановичъ. — Здравствуй, Маша! Я къ тебѣ въ такихъ попыхахъ. Не приведи Богъ, что случилось. Не ожидала, чай, такъ поздно?
Пташкина. — Что тебѣ надо отъ меня? Повадился шляться!…
Петръ Степановичъ. — Какъ такъ повадился шляться?
Пташкина. — Да такъ. Давно бы перестать пора.
Петръ Степановичъ. — Перестать?
Пташкина. — Привязался человѣкъ, женатый еще!… Стыдился бы на старости ко вдовамъ приставать, шелъ бы къ своей крикуньѣ.
Петръ Степановичъ. — Послушай, Маша, за что жь ты сердишься? Чѣмъ я опять провинился передъ тобою?
Пташкина. — Не умѣлъ охранить меня; допустилъ, чтобы мѣщанка грязная пришла ко мнѣ, наговорила непріятностей всякихъ; ступай къ ней!…
Петръ Степановичъ. — Послушай, Маша…
Пташкина. — Нечего слушать-то тебя!… Слушай васъ мужчинъ, что вы тамъ напѣваете!… Погибель только строите намъ; заклялась съ мужчинами знаться, на себя да на другихъ грѣха только наводить. Нога мужская не ступитъ теперь на порогъ на мой.
Петръ Степановичъ. — Полно вещи такія говорить!… Что за охота святошу-то корчить изъ себя? Кто безъ грѣха! А вѣдь я для тебя на все готовъ, кожу съ себя съ живаго готовъ снять для тебя!… За что ты меня гонишь?
Пташкина. — На словахъ-то вы всѣ кожи съ себя снимаете; а надѣлѣ…
Петръ Степановичъ. — Полно, Маша, грѣхъ тебѣ!… А у меня такая сейчасъ кутерьма вышла, упаси Боже!…
Пташкина. — Что тамъ такое? Твоя, видно, опять наорала? Ужь не прибила ли чего добраго тебя?
Петръ Степановичъ. — Какой чортъ!… Дочь свихнула!…
Пташкина. — Съ-ума, что ли?
Петръ Степановичъ. — Пусть бы ужь лучше съ-ума.
Пташкина. — Видно, по батюшкѣ пошла, коли не по матушкѣ?
Петръ Степановичъ. — Это бы что еще!… А то начальникъ какъ-то подобралъ ее, Аркадій Аполлонычъ.
Пташкина. — Вишь куда забралась!…
Петръ Степановичъ. — Такой, право, грѣхъ произошелъ!… Сама же во всемъ и призналась, да къ нему; ну, а онъ что жь? Конечно, ужь начисто это всего отказался. А она ему раньше еще все открыла про меня, не вѣсть что насказала!… Онъ и говорить со мной просто не хотѣлъ: завтра же, говоритъ, дядюшкѣ доложу обо всемъ, ревизію велитъ сдѣлать!… Нажилъ я бѣды съ тобою, расхлебывай!…
Пташкина. — Не я ли тебѣ говорила: не трать казенныхъ денегъ, не приставай ко вдовамъ, не дѣлай подарковъ имъ, когда своя жена сидитъ дома безъ подметокъ.
Петръ Степановичъ. — Восьмисотъ рубликовъ не хватаетъ!… Что я дѣлать буду? Гдѣ я возьму? Вѣдь мнѣ никто не дастъ ихъ!…
Пташкина. — Кому жь охота давать ихъ тебѣ!… Дай, да и поминай, какъ звали!…
Петръ Степановичъ. — А вѣдь эти восемьсотъ рублей всѣ у тебя.
Пташкина. — Ну, такъ что жь? Просила, что ли, я: Петръ Степанычъ, голубчикъ, будь такой добренькій, надѣнь петлю на шею, подари мнѣ то, да сё, да другое! Эка невидаль мнѣ подарки твои!… Хоть бы ихъ и во вѣкъ не бывало!…
Петръ Степановичъ. — А сама брала ихъ небось, не отказывалась?
Пташкина. — Навязываютъ, поневолѣ — берешь: отъ подарка отказаться — человѣка обидѣть; не хотѣла дѣлать невѣжества. А ты дарилъ, дарилъ, да кажись хочешь теперь назадъ взять? Хорошіе люди такъ всегда и дѣлаютъ.
Петръ Степановичъ. — Взять не взять, а не мѣшало бы, чтобы ты мнѣ дала восемьсотъ рублей, на время только.
Пташкина. — Ха!… ха!… ха!… ха!…
Петръ Степановичъ. — На время ревизіи только. Потомъ я тебѣ всѣ сполна возвращу.
Пташкина. — Ха!… ха!… ха!… Какія они штучки выдѣлываютъ, голубчики-то! Надарятъ-надарятъ, наобѣщаютъ вдесятеро, а потомъ нельзя ли это все назадъ выманить?
Петръ Степановичъ. — Маша!…
Пташкина. — Ха!… ха!… ха!… ха!… Нашелъ таковскую!
Петръ Степановичъ. — Мы сейчасъ же и вексель составимъ.
Пташкина. — Ха!… ха!… ха!… Вексель!… ха!… ха!… ха!…
Петръ Степановичъ. — Чего же ты хохочешь-то безъ пути?
Пташкина. — Да какъ же не смѣяться? Уморилъ, рѣшительно уморилъ!… Да что… ха!… ха!… ха!… Что я буду дѣлать съ векселемъ-то твоимъ? Ха!… ха!… ха!…
Петръ Степановичъ. — Какъ что?
Пташкина. — Не такъ ли у тебя ревизія завтра будетъ, какъ жена была при смерти больна, когда деньги занималъ у начальника? Ха!… ха!… ха!… Самъ себя открылъ, какъ ты хитеръ на выдумки!… Ой!… бока заболѣли отъ смѣху! Ой!…
Петръ Степановичъ — Для тебя же вѣдь на обманъ такой покусился, и то въ первый и послѣдній разъ. Неужли ты хочешь чтобъ я пропалъ изъ-за тебя?
Пташкина. — Да откуда жь я возьму наконецъ для тебя восемьсотъ рублей? Ты мнѣ давалъ деньги, что ли? Полушки отъ тебя не получила. Вотъ они, восемьсотъ рублей, вокругъ тебя. Тебѣ надо? Продай все это хоть съ аукціона. Какъ это будетъ отлично!… Ха!… ха!… ха!… Хочешь, сходи къ портнихѣ: тамъ мнѣ платья шьются изъ твоихъ же матерій; можешь и ихъ взять себѣ; мнѣ ихъ не надо; можешь благовѣрной своей хоть на носъ повѣсить.
Петръ Степановичъ. — Ужь какъ будто у тебя ничего въ ломбардѣ-то про черный денёкъ не припасено?
Пташкина. — Что у меня въ ломбардѣ? Гвоздь ржавый у меня въ ломбардѣ. Нашелъ у кого денегъ искать, у вдовы бѣдной!… И такъ едва перебиваешься, концы съ концами не сведешь.
Петръ Степановичъ. — Маша, вспомни, я для тебя ничего не жалѣлъ.
Пташкина. — Казенныхъ денегъ даже.
Петръ Степановичъ. — Да, вѣдь они на моей же шеѣ теперь, пойми ты это. Маша, за всѣ мои ласки, услуги, неужели тебѣ пустяковъ такихъ жалко? Вѣдь всего на какихъ нибудь три дня… Маша, не погуби меня!…
Пташкина. — Я тебѣ сказала разъ, кажется? Чего еще человѣку?
Петръ Степановичъ. — Тебѣ не жалко меня? Подумай, вѣдь я пропаду! Подъ-судъ… на поселеніе… помрутъ съ голоду и жена, и дѣти… Вѣдь на тебя весь грѣхъ падетъ…
Пташкина. — На меня? За какія это напасти? Ха, ха, ха!…
Петръ Степановичъ. — Пожалѣй хоть дѣтей-то моихъ бѣдныхъ, коли меня ужь не жалко.
Пташкина. — Не пожалѣть ли колокольню твою ивановскую, что горлышко свое драть любитъ. Ништо ей, пусть хоть совсѣмъ сгинетъ: меньше кричать будетъ.
Петръ Степановичъ (становится на колѣни).-- Послушай, Маша, въ послѣдній разъ прошу у тебя: сдѣлай божескую милость, не доводи до отчаянья!… Вѣдь я и безъ того ужь — пропащій человѣкъ! Взгляни ты только на меня, на кого похожъ я сталъ? Что ты сдѣлала изъ меня? Изсохъ по тебѣ! Жизни не радъ своей!… Дня не увижу тебя, въ воду готовъ броситься… Поневолѣ повѣришь бабамъ, что приколдовала меня къ себѣ…
Пташкина. — Ха, ха, ха!… Этого еще недоставало!…
Петръ Степановичъ. — Поневолѣ, чортъ знаетъ, чтобъ голову полѣзетъ. Думаешь: и не лѣта твои, и не званіе; самаго себя стыдно дѣлается, бѣжалъ бы куда нибудь въ тартарары, въ преисподнюю, а самаго такъ все и тянетъ къ тебѣ. Точно — какой-то магнитъ, гири желѣзныя, цѣпи кованыя… именно, что навожденье какое-то…
Пташкина. — Ха, ха, ха!… Нашелся добрый молодецъ какой!… Ха, ха, ха!… Приколдовала!… Ха, ха, ха!… Надо же вѣдь придумать!… И есть что привораживать-то — нечего сказать!… Ты хочешь уморить меня со смѣху сегодня!…
Петръ Степановичъ. — Маша, выручи изъ бѣды!… Ты одна только можешь помочь мнѣ!… Кто сжалится надо много? Всякій скажетъ: пропащій человѣкъ, да плюнетъ на горемыку; ты одна…
Пташкина. — Да что я тебѣ, наконецъ, родня, что ли какая далась? Ныньче и родные-то, погляди-ко, знать другъ друга не хотятъ.
Петръ Степановичъ (встаетъ и смотритъ на нее пристально).-- Такъ вотъ ты какая? За?… И это — за мои ласки, за мои услуги, этого-то я дождался?
Пташкина. — Хоть бы ихъ вовсе не было, ласокъ-то твоихъ, да услугъ противныхъ!… Ни въ чьихъ я услугахъ не нуждаюсь и не буду нуждаться. Я — сама по себѣ, ты — самъ по себѣ. Вотъ тебѣ двери настежъ. Надоѣлъ хуже горькой рѣдьки.
Петръ Степановичъ. — Надоѣлъ! двери настежъ! какъ пришлось самой раскошеливаться? Такъ вотъ ты какая?
Пташкина. — Такая ли я, не такая ли, а живу сама по себѣ госпожей, знать никого не хочу, хлѣба у тебя не попрошу, не пойду въ чуя;іе дома орать во всю ивановскую, какъ твоя-то сдѣлала.
Петръ Степановичъ. — А я-то промѣнялъ на тебя жену, дѣтей; чуть не извелъ-было Дашу-то свою, съ которою жилъ тридцать лѣтъ: думалъ, женюсь на тебѣ.
Пташкина. — Пошла ли бы еще я за изверга такого!…
Петръ Степановичъ. — Изверга, ехидна, изверга? А небось, я не извергъ былъ, какъ деньги-то тратилъ на тебя? Каждый день, бывало, принесешь что нибудь; ласкалась тогда, обвивалась змѣею?
Пташкина. — Прошу не ругаться здѣсь у меня; убирайся по добру по здорову.
Петръ Степановичъ. — Убирайся, небось? За!… Такъ значитъ, Даша-то не въ бровь, а въ самый глазъ попала, что тебѣ деньги только нужно было выманить у меня? Погубила меня, околдовала, знахарка проклятая!…
Пташкина (топая ногами и задыхаясь).-- Не ругаться!… Молчать!… Пьяница!… Разбойникъ!… Воръ!… Вонъ, пока тебя взашей не вытолкали съ лѣстницы, какъ колотовку твою… я… я… тебя… (не можетъ выговоритъ ни слова; трясется и рыдаетъ отъ злости).
Петръ Степановичъ (глядитъ на нее пристально).-- И на этакое зелье промѣнялъ я Дашу свою: погубилъ и жену, и дѣтей, и себя самого!… Гадина!… Изъѣла меня, проклятая!… Ну, что жь!… Живи по добру, по здорову, коли такъ; пользуйся добромъ моимъ, а только въ прокъ оно тебѣ не пойдетъ. Изъ-за тебя голодать будетъ семейство мое. Подавишься сиротскимъ кускомъ, а на томъ свѣтѣ захлебнешься въ слезахъ сиротскихъ… Припомнишь тогда Петра Степаныча, котораго ты погубила… (Уходитъ).
Пташкина (долго стоитъ, дрожа и рыдая; потомъ схватывается за спинку стула).-- Марѳа!… (Входитъ Марѳа).
Марѳа. — Что вамъ угодно?
Пташкина. — Марѳа… мнѣ дурно… ай, какъ дурно… дурно… Отведи меня на постель… (Марѳа уводитъ ее).
Маша. — Скоро ли придутъ они? Сиди здѣсь одна-одинешенька въ пустыхъ комнатахъ… Ужасъ возьметъ тебя!… Ныньче все что-то особенное дѣлается, странное такое… Говорятъ, что папеньку околдовали. И въ самомъ дѣлѣ, что это съ нимъ? Смотрѣть на него страшно: такой блѣдный; глаза въ стѣну уставитъ, и все что-то шепчетъ самъ съ собой. Неужели есть на свѣтѣ люди, что съ нечистыми знаются, колдуютъ? Не дай Богъ встрѣтиться съ такимъ человѣкомъ!… Что будетъ, что будетъ съ нами со всѣми? Господи Іисусе Христе, сохрани насъ отъ всякой напасти!… За!… (вздрагиваетъ и озирается) Ничего нѣтъ… все тихо!… Точно будто пролетѣлъ кто… Скоро ли они придутъ? Господи! спаси меня отъ всего нечистаго, защити отъ всякаго дьявольскаго навожденія!… Какая я несчастная!… (плачетъ;, стучатся) Слава-богу!… (крестится) Это — они, навѣрно они!… Набралась же я страху безъ нихъ!… (бѣжитъ отворятъ).
Маша. — Теперь не время. Сейчасъ всѣ придутъ, и папенька… У насъ тутъ такая свалка была.
Иванъ Петровичъ. — У васъ то и знай, что свалка!… Дай обогрѣться-то, прозябъ до костей…
Маша. — Ахъ, какъ сегодня холодно! Я вотъ и дома, да никакъ согрѣться не могу. Дрожь такая пробираетъ, и голова болитъ; и все бы плакала я, и все какъ-будто голоса какіе-то…
Иванъ Петровичъ. — Проклятый день!… (садится) Погода злющая — и люди-то ехиднѣе сегодня!… Чортъ побери ихъ всѣхъ!..
Маша. — А что они?
Иванъ Петровичъ. — Что съ тобой толковать!… Нѣтъ ли лучше поѣсть чего? Я голоденъ, Маша.
Маіна. — У насъ у самихъ ничего нѣтъ. Сегодня хлѣбъ одинъ ѣли.
Иванъ Петровичъ. — Не осталось ли корки какой? Я и той радъ. Третій день во рту куска не было.
Маша. — У маменьки шкапъ-то запертъ.
Иванъ Петровичъ. — Запертъ? (встаетъ) Вотъ мы посмотримъ, а запертъ — такъ сломаемъ (идетъ къ шкапу).
Маша (вцѣпляется въ него).-- Ради-бога, Ваня!… Мнѣ достанется изъ-за тебя!…
Иванъ Петровичъ (отталкиваетъ ее).-- Убирайся!… Я ѣсть хочу!… Тебя отпорятъ только, а я съ голоду умру, не жалко будетъ?
Маша (опять вцѣпляется). — Ваня, послушай, подожди хоть ихъ-то!…
Иванъ Петровичъ (отталкиваетъ ее). — Сама дожидайся… Ты вѣдь обѣдала сегодня? (отпираетъ шкапъ) Онъ и не запертъ!… За, ехидная!… Сама была бы сыта, а братъ хоть тресни!… (вынимаетъ небольшой кусокъ хлѣба и штофъ, до половины наполненный водкою) За!… Голубчикъ, поди сюда, дружокъ!… Вотъ находочка-то, въ печали поживочка!… ха!.. ха!.. ха!… Нарочно для меня и поставили!…
Маша. — Ваня, ради Господа самого!… Это — папенькино вино, онъ самъ принесъ и поставилъ. Ахъ, Господи, что онъ скажетъ!…
Иванъ Петровичъ. — Скажи ему, что я выпилъ за его здоровье!… (пьетъ и закусываетъ хлѣбомъ) Ээ!… Забрало!… Винцо!… винцо!… Славное ты, забористое!… Обогрѣй меня, разгони тоску мою лютую!… (садится къ столу и ставитъ съ пристукомъ штофъ на столъ).
Маша. — Ахъ, что со мною будетъ теперь!… Какая я несчастная!… Вино это проклятое; хоть бы его не было во вѣки. Недаромъ маменькѣ оно слезъ такихъ стоитъ.
Иванъ Петровичъ. — Маменька твоя толку не знаетъ, скажи ей отъ меня… (пьетъ) Знатно!… Винцо, винцо!… Жизнь моя, огонь мой!… Что жь дѣлать мнѣ осталось, какъ не пить тебя!… Ты — все для меня теперь: и кровъ мой, и одежда, и другъ-утѣшитель!…
Маша. — Ради Господа, не пей!… Хоть о томъ подумай: напьешься, растянешься тутъ на полу. Что я буду дѣлать съ тобою?
Иванъ Петровичъ. — Убирайся!… (пьетъ) Голякъ ты, голякъ, Иванъ Петровичъ, сущій голякъ!… Плохо будетъ ночью, забираетъ сиверка ехидная! Не своя она сестра тебѣ, не пожалѣетъ; продуетъ насквозь худые бока твои, а тебѣ все непочемъ будетъ; все — трынъ-трава!… Голякъ ты, голякъ настоящій!…
Маша. — Ради-бога, ступай, Ваня!… Пожалѣй меня, они сейчасъ придутъ!…
Иванъ Петровичъ. — Пей, бѣдняга, чашу горькую, допивай до дна, до послѣдней капельки!… (допиваетъ) Голякъ ты, голякъ!… Гдѣ-то голову тебѣ придется преклонить?
Маша. — Боже мой, онъ все выпилъ!… Теперь поди-ка съмѣста не встанетъ!…
Иванъ Петровичъ. — Будетъ дождикъ сѣчь тебя, пройметъ до костей, а ты будешь себѣ скакать съ камешка на камешекъ!… Голякъ ты, голякъ!… Весело, ей-богу, весело!…
Маша (плачетъ). — Сегодня всѣмъ несчастье! И Лизу чуть, не прибили, и мнѣ будутъ розги изъ-за тебя…
Иванъ Петровичъ. — Будешь себѣ посматривать въ окошечки, не увидишь ли гдѣ красоточки; а увидишь, только пальчики оближешь!… Голякъ ты, голякъ!…
Маша. — Съ тобой не сговоришь!… Скажу, что силою ворвался!… (уходитъ, хлопнувши дверью).
Иванъ Петровичъ. — Веселая доля, право!… Ни горюшка, ни заботушки за плечами. Какъ птица перелетная!… Тряхнуть развѣ плясовую!… Посмотришь вокругъ — кишатъ люди… И что носитъ ихъ, чего добиваются только? Все трынъ-трава!… Одному, подумаешь, дается и богатство, и почести, и шубы какія теплыя, а у другаго — ни кола, ни двора… Помирай съ голоду, мерзни на голыхъ камняхъ, мерзни, пока не окоченѣешь… Подымутъ тебя, зароютъ, какъ собаку, и не помянетъ никто ни добромъ, ни лихомъ!… Провалилось бы все къ чорту!… (бросаетъ объ полъ штофъ).
Маша (вбѣгая).-- Ваня, Богъ съ тобой!… Онъ теперь все перебьетъ!… Зачѣмъ я его пустила!… (подбираетъ черепки. Стучатся) Ахъ, это — они!… Вотъ мнѣ теперь достанется изъ-за тебя!… (бѣжитъ отворятъ).
Иванъ Петровичъ. — Взялъ бы, кажется, скомкалъ, да такъ и разорвалъ бы въ клочки все на свѣтѣ, что подъ руку попадется!… Пропадай, голова моя буйная!…
Дарья Ивановна. — Ваня, ты здѣсь… Ахъ, Ваня, Ваня!…
Иванъ Петровичъ. — Что у васъ еще тамъ такое?
Дарья Ивановна. — А-а!… И не приведи Богъ что!… Боятся ли люди чего-нибудь, право!…
Иванъ Петровичъ. — Ну, я думаю, кое-чего боятся… напримѣръ, тукманки доброй.
Дарья Ивановна. — Ничего не боятся!… Ничто за грѣхъ не считаютъ!… И стыдъ дѣвичій нипочемъ ужь ныньче (садится и пригорюнивается).
Иванъ Петровичъ. — Что такое? Она, что ли? (показываетъ на Лизу).
Дарья Ивановна. — А-а!… (плачетъ)
Иванъ Петровичъ. — Ну, что жь, пора давно!… (обращается къ Лизѣ) поздравляю!…
Дарья Ивановна. — До какого страму дожили мы!… Нищеты нашей не пожалѣли и доброе имя отняли!… Нѣтъ у людей ни стыда, ни совѣсти.
Иванъ Петровичъ. — Захотѣли вы стыда да совѣсти въ людяхъ!… Ха, ха, ха!…
Дарья Ивановна. — Что жь остается?… Хоть въ могилу живая заройся — и тамъ отроютъ тебя, докопаются.
Иванъ Петровичъ. — Что тутъ еще за стыдъ, да совѣсть? плевать на все и дѣло съ концомъ!…
Дарья Ивановна. — Бѣдняки мы беззащитные!… Что дѣлать намъ теперь? Куда обратиться?
Иванъ Петровичъ — Чего тутъ еще обращаться? Чулокъ разорвется, заштопать можно; а то что тутъ…
Дарья Ивановна. — Какъ же такъ говорить? подумай только, что сдѣлалъ онъ съ нами!… Вѣдь это убить значитъ!… За это въ Сибирь, въ солдаты… За это, за это… Боже мой, Боже мой!… И вдругъ отпереться отъ всего, да еще какъ: вы, молъ, это все выдумали, а я, молъ, и водой не замутилъ, чуть, молъ, самъ въ обманъ не дался вамъ. Вѣдь это… это значитъ, въ грошъ насъ не поставить.
Иванъ Петровичъ. — А кто же это такой голубчикъ нашелся? Видно, молодецъ удалый!… Люблю такихъ ребятъ, ей-богу!…
Дарья Ивановна. — Все это — онъ, губитель нашъ общій.
Иванъ Петровичъ. — Губитель? Всѣ ныньче — губители, много ихъ накопилось!… Кто такой?
Дарья Ивановна. — Какъ ты думаешь, кто? Въ жизнь не отгадать тебѣ…
Иванъ Петровичъ. — Что тутъ за отгадки, говорите.
Дарья Ивановна. — Голову разломаешь, не придетъ тебѣ, кто это. Начальникъ твой бывшій — Салеринъ!..
Иванъ Петровичъ (вскакиваетъ и смотритъ во всѣ глаза то на Дарью Ивановну, то на Лизу, словно пробужденный). — Что? Салеринъ?
Дарья Ивановна. — Да, Аркадій Аполлонычъ Салеринъ… И тебя погубилъ, и сестру твою… Онъ всѣхъ насъ доѣстъ теперь…
Иванъ Петровичъ (мрачно и глухо, про себя).-- Кто доѣстъ кого — вопросъ еще… Салеринъ!… Такъ вотъ они чѣмъ потѣшаются? Ха!… ха!… ха!… Исполать!… Вотъ новости-то!… Какъ же это онъ? Когда?
Дарья Ивановна. — А-а!… Я и сама не знаю!… Опомниться не могу… Такъ все это вдругъ!… (Обращается къ Лизѣ).-- Какъ же это тебя свело съ нимъ? А? Гдѣ вы столкнулись? Чего же ты молчишь? (Лиза плачетъ и не отвѣчаетъ). — Говори!… Чего жъ скрываться? Вѣдь этимъ ничего не вернешь. Говори!…
Лиза (сквозь рыданія).-- Въ должности… вы посылали… меня… съ бумагою… папенька забылъ… Онъ… (Заливается слезами).
Дарья Ивановна. — Что жь онъ? (Лиза плачетъ и не отвѣчаетъ).-- Что жь онъ?
Лиза. — Рекомендовалъ меня… къ тётушкѣ своей…
Дарья Ивановна. — Богъ мой, у меня и изъ ума вонъ!… А я-то посылала ее, такъ увѣрена была: домъ такой хорошій!… Неужели же это онъ тамъ шуры-муры свои строилъ тебѣ и тётки-то своей не стыдился? Чего жь она-то смотрѣла?
Лиза. — Онъ… провожалъ меня… часто… и къ окну подходилъ!…
Иванъ Петровичъ. — А-а!… Это онъ былъ? Жалко!… (Ходитъ по комнатѣ; останавливается и слушаетъ, когда Лиза начинаетъ говоритъ).
Дарья Ивановна. — Что жь онъ, упрашиватъ? Сулилъ что нибудь такое?
Лиза. — Обѣщался, что женится…
Дарья Ивановна. — А ты вѣрила, слушала его, что онъ напѣвалъ?
Лиза. — Онъ… не отставать… Жить, говорилъ… не могу… въ монастырь пойду…
Дарья Ивановна. — А тебѣ и жалко стаю?
Лиза. — Я… не могла… Онъ самъ… жалѣлъ меня такъ… (Рыдаетъ).
Иванъ Петровичъ. — Вы отъ него сейчасъ?
Дарья Ивановна. — Отъ него…
Иванъ Петровичъ. — Что жь онъ?
Дарья Ивановна. — Начисто отказался отъ всего!… Мы даже у него виноваты остались.
Лиза. — Я не должна была… Поневолѣ онъ подумать такъ худо… (Рыдаетъ).
Иванъ Петровичъ (При послѣднихъ словахъ сестры бросаетъ на нее негодующій взглядъ; голосъ его глухой, задыхающійся отъ волненія).-- Что жь онъ говорилъ вамъ?
Дарья Ивановна. — Ходилъ по покоямъ своимъ, носъ задравши, какъ будто доброе что сдѣлалъ!… Мы плакали, а онъ смѣялся надъ нами…
Иванъ Петровичъ. — Смѣялся?… Смѣялся?… (Ходитъ и о комнатѣ; его всего подергиваетъ).
Лиза. — Богъ съ нимъ!… Я прощаю ему, все прощаю!…
Иванъ Петровичъ (Бросая на Лизу негодующій взглядъ). — А я… не прощаю!…
Дарья Ивановна. — Вонъ, кричалъ намъ, вонъ!… Мы и пошли вонъ, будто оплеванные какіе… (Плачетъ).-- Вотъ до чего мы дожили!…
Лиза. — Я сама… не должна была… идти къ нему…
Иванъ Петровичъ (не слышитъ послѣднихъ словъ Лизы; онъ весь ушелъ въ мрачное раздумье, въ которомъ остается нѣсколько минутъ; потомъ вдругъ словно просыпается отъ тяжелаго сна; глаза его дико блестятъ, какъ у сумасшедшаго) — Прощайте!…
Дарья Ивановна. — Куда ты это вдругъ?
Иванъ Петровичъ. — Прощайте!… Некогда!… Дѣло…довольно пресмыкались мы!… Будетъ и на нашей улицѣ праздникъ!…
Дарья Ивановна. — Что съ тобой? Что ты?…
Иванъ Петровичъ (не обращаясь ни къ кому).-- Я — неучъ., я — грубіянъ… оборванный… грязный… отъ меня… виномъ разитъ… Такъ узнаютъ же, коли такъ, каковъ я, Иванъ Петровичъ!… Прощайте!… (Уходитъ быстрыми шагами. Дарья Ивановна и Лиза смотрятъ ему въ слѣдъ въ ужасѣ и недоумѣніи).
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьДарья Ивановна. — Царица небесная, что за холодъ!… Силъ нѣтъ!… Руки зашлись!… Хоть одинъ бы добрый человѣкъ нашелся, полѣшка два какихъ нибудь далъ. Никто не хочетъ пожалѣть бѣдныхъ людей!… (Прислушивается). Такъ и завываетъ!… Чтобъ воды еще не наслалъ Богъ въ наказаніе наше!… (Подходитъ къ больной). Птенчикъ ты мой маленькій!… Бѣдненькая твоя головушка!… И за что это Господь прогнѣвался, что такой мукой смертной покаралъ дитя невинное? За грѣхи, знать, наши окаянные!… Чтобы глядя на тебя, мы каялись: видѣли, какъ страшенъ божій гнѣвъ. Никому-то нѣтъ заботушки, что голубушка умираетъ здѣсь отъ холоду да отъ голоду… Хоть слезинку проронилъ бы кто!… Видно, жаль тебя одной матушкѣ!… И одна она убивается, и слезами надъ тобой заливается! Да и ей не въ силу помочь тебѣ!… Осталось только с.тезы лить надъ бѣдной пташечкой!…
Маша (просыпается). — Маменька, это — вы? Маменька, что мнѣ видѣлось такое!… А-а!… Маменька, отгоните эту старуху… она — колдунья, она съ нечистымъ знается…
Дарья Ивановна. — Маша, успокойся, Богъ съ тобой!… Это тебѣ такъ только чудится… Здѣсь никого нѣтъ, здѣсь только я, мама твоя. Развѣ можно бояться чего, когда мама здѣсь?
Маша. — Ай, нѣтъ, вонъ стоитъ она… Она смотритъ на меня… А-а… Какъ страшно смотритъ… У ней глаза огнемъ налиты… Она шепчетъ что-то… приговариваетъ… зло хочетъ мнѣ сдѣлать… Она и папеньку околдовала… Маменька, голубушка, не подпускайте ее къ постели…
Дарья Ивановна. — Да оградитъ тебя ангелъ-хранитель крыломъ своимъ!… Полно, дитятко мое… Все пусто, никого нѣтъ… Это ночникъ тебѣ въ глаза отсвѣчаетъ. (Отставляетъ ночникъ). Помолись, голубушка, Божинькѣ!…
Маніа. — Я не могу молиться! Какъ же я буду молиться? Она глазъ съ меня не спускаетъ! Ай!… Слышите?… Ай!… Какъ стучатъ въ потолокъ!… Известка сыпется мнѣ на глаза… валится, валится… все валится… огонь!… горимъ!… Спасите, спасите!… (Мечется).
Дарья Ивановна. — Что съ ней дѣлается только?… Хоть бы прибралъ ее Богъ поскорѣй… Маша, успокойся!… Маша!… дурочка!… Это вѣтеръ застучалъ ставнями… Слышишь, какъ онъ воетъ?… Не бойся, здѣсь я, здѣсь мама твоя!… Обними меня, ласточка ты моя бѣдненькая!
Дарья Ивановна. — Заснула!… Душа стонетъ, глядя на нее! Только и спокойна я, какъ спитъ она!… Пусть спитъ съ Богомъ!… Авось, сномъ все пройдетъ!… (Отходитъ отъ нея и подходитъ къ окну). Боже мой, что за погодка!… Дождикъ такъ и льетъ!… Измочитъ его, бѣднаго, до костей!… Съ чѣмъ-то онъ воротится? Достанетъ ли денегъ? Какъ долго нѣтъ его, однакожъ!… Пустошь-то здѣсь у насъ какая!… Сколько угодно кричи, никто не услышитъ. Придушатъ и спрячутъ подъ мостки. Долго ли встрѣтить дурнаго человѣка въ глуши такой?
Лиза. — Тоска… тоска… И безъ того не знаешь, дѣться куда, а это ненастье еще… Вѣтеръ, вѣтеръ, утихъ бы ты, право. (Прислушивается) Точно, какъ душатъ кого, отпѣваютъ… Плачутъ… Это обо мнѣ плачутъ… Погубила я себя, погубила навѣки!… Маменька!…
Дарья Ивановна (отходитъ отъ окна). — Что ты?
Лиза. — Не сердитесь на меня, маменька.
Дарья Ивановна. — Я? на тебя?
Лиза. — Не сердитесь на меня. Положите лучше въ могилу меня, чѣмъ сердиться!… (Плачетъ).
Дарья Ивановна. — Что съ тобой? Кто сердится на тебя? За что сердиться я буду? Я тебя давно простила. Богъ съ тобой!… Ты никогда родныхъ не любила, тебѣ всегда чужіе милѣе были.
Лиза. — Да вѣдь вы не любили меня?
Дарья Ивановна. — Вотъ видишь, какъ ты сама обижаешь меня? Я ли не любила тебя?… Всѣ вы равно милы для меня; обо всѣхъ объ васъ я горюю одинаково! Пропали вы, дѣти мои, погубили вы мать свою!… (Плачетъ).
Лиза. — Вы сердитесь, вы все сердитесь!… Я не могу смотрѣть на васъ!… Что дѣлать мнѣ!… Тошно на свѣтѣ жить, тяжело!… Я что-нибудь сдѣлаю надъ собою!… (Рыдаетъ).
Дарья Ивановна. — Что съ тобой? Къ чему такъ отчаиваться? Лиза… Посмотри на меня, развѣ я сержусь на тебя? За что мнѣ сердиться? Лиза!…
Лиза. — Ну, куда я дѣнусь теперь? Знаютъ всѣ… осуждаютъ меня, смѣются.
Дарья Ивановна. — Полно вещи такія говорить… Вѣдь не первая ты и не послѣдняя, и живутъ же, не умираютъ. Никто и смѣяться не станетъ; всякій пожалѣетъ тебя.
Лиза. — Никто не жалѣетъ, нѣтъ!…
Дарья Ивановна. — Всякій въ глаза плюнетъ ему, что обманулъ твою неопытность.
Лиза. — Обманулъ, обманулъ!… Если онъ обманулъ, кто жь не обманываетъ ныньче? Тяжело на свѣтѣ… тошно… тошно, маменька… Нѣтъ житья бѣднымъ намъ…
Дарья Ивановна. — Что жь дѣлать, Лиза? И меня обманулъ отецъ твой, и на старости лѣтъ еще. Будемъ горевать вмѣстѣ. Дорогая моя, вотъ видитъ Богъ, какъ мнѣ жалко тебя (Обнимаетъ и цалуетъ ее въ голову).
Лиза. — Такъ вы не будете сердиться на меня, маменька?
Дарья Ивановна. — Богъ съ тобой… Могу ли я еще сердиться? Ты. и такъ ужь убитая. Смотрѣть на тебя страшно… (Отучатся) Ступай-ка, отвори; отецъ пришелъ.
Дарья Ивановна. — Съ чѣмъ-то пришелъ онъ? Такъ долго ходилъ, неужели опять ни съ чѣмъ? Царица небесная, неужели молитвы мои не дошли до тебя?
Петръ Степановичъ (отряжаетъ шинель то фуражку, съ которыхъ вода течетъ ручьями).-- Что за погодка! Усталъ, прозябъ, и все — попустому…
Дарья Ивановна. — Попустому? Нигдѣ не досталъ?
Петръ Стенановичъ. — Достанешь, какъ же! Говорить
легко, а попробуй, достань.
Дарья Ивановна. — Гдѣ же ты былъ такъ долго?
Петръ Степановичъ. — Вездѣ былъ!… И у Николая Алексѣича, и у Леонида Николаича, и у Егора Егорыча, и у Константина Егорыча, и у Филиппа Филиппыча, и у Елены Михайловны… гдѣ я только не былъ?… Да что!… (Махаетъ рукою). Помогутъ завтра, дожидайся!… Упрековъ однихъ наслушался, словъ всякихъ обидныхъ наглотался!… (Голосъ его прерывается отъ горечи). Стыдили, стыдили старика, какъ мальчика, а у Петра Николаича такъ просто чуть взашей не выгнали…
Дарья Ивановна. — И ни у кого жалости не хватило?
Петръ Степановичъ. — Хватило словъ только позорныхъ докапать меня, уничтожить, какъ таракашку поганую!… Вотъ до чего мужъ твой дошелъ!… Служилъ, служилъ; работалъ, какъ лошадь ломовая!… Непріятностей вынесъ-то сколько, горя-то, нужды-то… Думалъ ли я, что на старости лѣтъ попутаетъ тебя нелегкая какая-то и доживешь до того, горемыка, что и на людей-то тебѣ смотрѣть будетъ стыдно!
Дарья Ивановна. — И вѣдь что за человѣкъ-то былъ изъ тебя — не другимъ чета!… И что тебя повернуло такъ вдругъ?
Петръ Степановичъ. — Спроси, что? Видно, такова судьба на роду была написана; кинуться было зараньше дураку въ воду! Не.дожилъ бы до такого позору!… А-а!…
Дарья Ивановна. — Что жь будетъ теперь съ нами?
Петръ Степановичъ. — А-а!… (Махаетъ рукою).
Да.рья Ивановна. — Боже мой, Боже мой!…
Петръ Степановичъ (подходитъ къ постели).-- Что, Машѣ лучше?
Дарья Ивановна. — Тише, ты ее не разбуди. Ничего нѣтъ лучше: бредитъ все. Только на часокъ развѣ какой забудется. Не перенесть ей, кажется.
Петръ Степановичъ. — Богъ съ ней!… Прибралъ бы ее Господь!… Одной нищею меньше будетъ!… Что жизнь-то ея? И себѣ, и другимъ будетъ въ тягость.
Дарья Ивановна. — Ужь и я сама то же желаю. Смотрѣть на нее силъ нѣтъ, какъ она мучается. А я вотъ о Лизѣ хотѣла съ тобой поговорить.
Петръ Степановичъ. — Что такое?
Дарья Ивановна. — Ты бы хоть пожалѣлъ ее. Смотри, она, какъ тѣнь, ходитъ.
Петръ Степановичъ. — Богъ съ ней!… Сама виновата.
Дарья Ивановна. — Очень она убивается. Боюсь, чего бы надъ собой худаго не сдѣлала… въ такомъ она сокрушеніи. Вѣдь ты подумай, чѣмъ она виновата? Дѣвушка молодая, неопытная; напѣлъ ей въ уши — и поддалась.
Петръ Степановичъ. — Что жь мнѣ дѣлать съ нею прикажешь? Она сама отреклась отъ отца.
Дарья Ивановна. — Мало ли что было!… Она сама теперь кается. Хоть бы ты немножко приласкалъ ее…
Петръ Степановичъ. — Смотрѣть мнѣ на васъ стыдно, не то, что ласкать. Что мои ласки для васъ? Противенъ я вамъ хуже звѣря поганаго… Погубилъ я всѣхъ васъ!… (Стучатся).
Дарья Ивановна. — Кто это тамъ? И въ такую пору?
Петръ Степановичъ (въ испугѣ).-- Кто бъ это былъ?
Веревочкинъ. — Фу!… Здѣсь, какъ въ погребѣ!… Милости просимъ, господинъ надзиратель; вотъ и преступникъ на лицо. Добросовѣстные сейчасъ придутъ. Тогда и опишемъ. И описывать-то нечего, кажется: все прокучено…
Дарья Ивановна (въ испугѣ).-- Какъ? Что? Зачѣмъ это? Что мы сдѣлали?
Надзиратель. — Вслѣдствіе недочета казенныхъ суммъ, господинъ Круглицкій подлежитъ взысканію. Все ваше имущество должно быть описано.
Веревочкинъ. — Прощайтесь-ка съ вашимъ муженькомъ.
Дарья Ивановна. — Что же это? Какъ?
Петръ Степановичъ. — Да!… Прощай, жена, голубушка моя!… Недостоинъ я тебя. Уведутъ меня далеко… Я этого и ждалъ только… въ тюрьму… (голосъ ею прерывается отъ рыданій.)
Дарья Ивановна. — Въ тюрьму?
Веревочкинъ. — И подальше еще тюрьмы. Умнѣе всѣхъ былъ, деньгами умѣлъ распорядиться.
Дарья Ивановна. — Боже мой, Боже мой!… (рыдаетъ; Лиза тоже плачетъ, всхлипывая. Сильно стучатся)
Маша (просыпаясь).-- Стучатся, стучатся! Не отворяйте, ради Бога, не отворяйте!…
Дарья Ивановна. — Кто тамъ еще? И Машу-то разбудили!… (Лиза бѣжитъ отворять.)
Веревочкинъ. — Добросовѣстные, должно быть. Сейчасъ и приступимъ.
Маіна. — Христа-ради, не отворяйте!… Это — вѣдьма скачетъ на помелѣ!… За мной скачетъ!… Слышите, слышите, какъ она завываетъ!
Дарья Ивановна (подбѣгаетъ къ постели).-- Полно, Маша, успокойся!… Никакой вѣдьмы нѣтъ. Мы всѣ здѣсь, не отдадимъ тебя вѣдьмѣ.
Маша. — Впустите, впустите!… Ай, какая страшная!… Спасите, спасите!… (мечется).
Дарья Ивановна. — Чего ты вбѣжала такъ, испугала ребенка?
Лиза. — Онъ… онъ… Ваня!… Страшный, безъ фуражки… растрепанный… какъ бѣшеный…
Иванъ Петровичъ. — Дайте дѣться куда-нибудь!… Дайте спрятаться!… Куда-нибудь!…
Дарья Ивановна. — Что съ тобой, откуда ты?
Иванъ Петровичъ (Замѣчаетъ надзирателя).-- А, вы здѣсь уже? выдали меня, продали? За одно, значитъ, терпѣть, а живой въ лапы вамъ не отдамся, подступитесь только!… (вынимаетъ изъ-за пазухи желѣзную гирю).
Надзиратель. — Кто вы такой, откуда?
Иванъ Петровичъ (замѣчаетъ Веревочкина).-- А! и ты здѣсь, голубчикъ?
Веревочкинъ (пробирается къ двери).-- Господинъ надзиратель, никакъ и это преступникъ, и его бы взять не мѣшало.
Иванъ Петровичъ (къ Веревочкину). — Тебя-то мнѣ и надо!… Ты — главный-то и есть!… (бросается на Версвочкина).
Веревочкинъ. — Спасите!… Держите убійцу!… караулъ!… караулъ!… (убѣгаетъ. Иванъ Петровичъ бросается за нимъ, но Петръ Степановичъ и надзиратель настигаютъ его въ дверяхъ, сильно схватываютъ сзади за руки и втаскиваютъ въ комнату)
Иванъ Петровичъ (рвется).-- Пустите!… пустите, доканать его!… Онъ — главный злодѣй!… Отецъ, пусти!… Заодно убивать-то…
Дарья Ивановна. — Ваня!… Ваня!… Опомнись, Ваня!… Что съ тобой? Онъ съ-ума сошелъ никакъ. Вырвите гирю у него!…
Надзиратель. — Нѣтъ ли у васъ веревки, что ли? Его не удержишь!… Хоть бы понятые пришли; такъ долго не идутъ, канальи!…
Иванъ Петровичъ. — Пустите!… Я васъ всѣхъ убью!… Отецъ, отецъ!… Онъ и тебя вѣдь погубить зубы точитъ.
Петръ Степановичъ (старается вырвать у него гирю).
Иванъ Петровичъ. — Ну, что же? пусть живетъ, да смѣется надъ дураками!… (бросаетъ гирю) — Пустите меня!… (дѣлаетъ крайнее усиліе и вырывается) — Я больше никуда не уйду!… Некуда мнѣ идти!… Я сдѣлалъ свое!… Берите меня, господинъ надзиратель; я убилъ своего бывшаго начальника Салерина…
Лиза. — Боже мой!… (падаетъ на стулъ и закрываетъ лицо руками).
Дарья Ивановна (отступаетъ на нѣсколько шаговъ; въ ужасѣ и сокрушеньи).-- Убилъ? Создатель небесный!… И рука поднялась у тебя на дѣло такое?
Иванъ Петровичъ (потупляя глаза, глухимъ голосомъ). — За себя да за васъ заступиться хотѣлось!…
Дарья Ивановна. — Ваня!… Ваня!… (рыдаетъ, испуская пронзительные вопли; Иванъ Петровичъ стоитъ передъ матерью, потупя глаза; Петръ Степановичъ смотритъ на сына, не въ силахъ опомниться; надзиратель совсѣмъ растерялся).