КРОВЬ.
правитьСколько прошло передъ твоими глазами лучей, цвѣтовъ, сколько благоуханій! Не утомила ли тебя, Нинона, эта вѣчная весна? Всегда любить, всегда воспѣвать шестнадцатилѣтнюю грёзу! Ты засыпаешь вечеромъ, злая дѣвочка, когда я начинаю распространяться о кокетствѣ розы и о легкомысліи стрекозы. Ты закрываешь отъ скуки свои чудные большіе глаза, и тогда, не имѣя возможности черпать въ нихъ вдохновенія, я запинаюсь и умолкаю, не находя развязки.
Но я заставлю тебя открыть твои лѣнивые глазки, Нинона. Я хочу разсказать тебѣ сегодня такую ужасную сказку, что ты цѣлую недѣлю не сомкнешь ихъ. Слушай же. Страхъ пріятенъ послѣ слишкомъ продолжительной улыбки.
I.
правитьЧетыре солдата, вечеромъ послѣ побѣды, разбили палатку въ пустынномъ уголку поля битвы. Сумерки наступили, и они весело ужинали среди мертвецовъ.
Сидя на травѣ вокругъ костра, они поджаривали на угольяхъ куски баранины, которые поѣдали еще полусырыми. Красноватый отблескъ пламени неясно освѣщалъ ихъ, отбрасывая вдаль ихъ громадныя тѣни. Минутами блѣдные блики перебѣгали по разбросанному около нихъ оружію, и тогда, во тьмѣ ночи, виднѣлись люди, спавшіе съ открытыми глазами.
Солдаты хохотали громкими раскатами смѣха, не замѣчая этихъ устремленныхъ на нихъ взглядовъ. День былъ тяжелый. Не зная, что ждетъ ихъ завтра, они праздновали свой теперешній отдыхъ.
Ночь и смерть парили надъ полемъ битвы, гдѣ ихъ большія крылья отряхали безмолвіе и ужасъ.
Когда ѣда кончилась, Гнейсъ запѣлъ. Его звучный голосъ обрывался въ безмолвномъ и мрачномъ воздухѣ; веселая пѣсня на его губахъ рыдала вмѣстѣ съ эхо. Удивленный самъ этими, выходившими изъ его устъ, звуками, которые были ему незнакомы, солдатъ запѣлъ громче, какъ вдругъ раздался страшный крикъ, пронесшійся во мракѣ.
Гнейсъ замолчалъ въ недоумѣніи. Онъ сказалъ Эльбергу:
— Пойди, посмотри, какой мертвецъ проснулся.
Эльбергъ взялъ горящую головню и удалился. Его товарищи могли слѣдить за нимъ взглядами нѣсколько минутъ при свѣтѣ импровизированнаго факела. Они видѣли, какъ онъ наклонялся, какъ бы разспрашивая мертвыхъ, и раздвигалъ кустарники своей шпагой. Потомъ онъ исчезъ.
— Клеріанъ, сказалъ Гнейсъ послѣ нѣкоторой паузы, волки рыщутъ сегодня вечеромъ: пойди, поищи нашего друга.
И Клеріанъ, въ свою очередь, исчезъ во мракѣ.
Гнейсъ и Флемъ, уставъ дожидаться, завернулись въ свои плащи, и улеглись оба возлѣ полу-угасшаго костра. Ихъ глаза смыкались, когда тотъ же ужасный крикъ пронесся надъ ихъ головами. Флемъ всталъ, молча, и направился во мракъ, гдѣ исчезли его два сотоварища.
Тогда Гнейсъ очутился одинъ. Онъ испугался, испугался этой черней бездны, въ которой проносился вопль агоніи. Онъ подбросилъ валежника въ костеръ въ надеждѣ, что свѣтъ огня разсѣетъ его страхъ. Пламя поднялось, красное, какъ кровь, почва освѣтилась широкимъ блестящимъ кругомъ; въ этомъ кругѣ кустарники отплясывали фантастическій танецъ, а мертвецы, спавшіе во мракѣ, казалось, вздрагивали отъ прикосновенія невидимыхъ рукъ.
Гнейсъ испугался свѣта. Онъ разбросалъ горѣвшія вѣтви и затопталъ ихъ ногами. Когда же мракъ нависъ, еще болѣе тяжелый и плотный, онъ вздрогнулъ, боясь услышать снова предсмертный вопль. Онъ сѣлъ, потомъ всталъ, чтобы позвать своихъ товарищей. Звукъ собственнаго голоса испугалъ его, — онъ побоялся привлечь на себя вниманіе труповъ.
Луна взошла, и Гнейсъ съ ужасомъ увидѣлъ, что блѣдный лучъ скользнулъ по полю битвы. Теперь ночь не скрывала всего его безобразія. Опустошенная долина, усѣянная обломками и мертвецами, разстилалась передъ глазами, покрытая какъ бы саваномъ свѣта, а этотъ свѣтъ, который не былъ дневнымъ, освѣщалъ мракъ, не уничтожая при этомъ его нѣмого ужаса.
Тогда Гнейсъ, стоя, съ холоднымъ потомъ на лбу, возъимѣлъ мысль взобраться на пригорокъ, чтобъ погасить блѣдное свѣтило ночи. Онъ спросилъ себя, чего ждали мертвецы, чтобы встать и окружить его, теперь, когда они его видѣли? Ихъ неподвижность приводила его въ трепетъ, и въ ожиданіи какого-то ужаснаго событія онъ закрылъ глаза. И, стоя такъ, онъ вдругъ почувствовалъ какую-то странную теплоту у своей лѣвой пятки. Онъ нагнулся къ землѣ и увидѣлъ тонкую струю крови, вытекавшую изъ подъ его ногъ. Эта струя, перебѣгая по камешкамъ, текла, какъ ручеекъ, съ веселымъ журчаніемъ; она выходила изъ мрака, переливалась подъ лучомъ луны и снова исчезала во мракѣ, точно змѣя съ черной чешуей, кольца которой извивались и перемежались безъ конца. Гнейсъ попятился, не бывъ въ состояніи закрыть глазъ: страшная судорога держала ихъ расширенными, устремленными на кровавую струю.
Онъ видѣлъ, какъ она медленно вздымалась, расширялась въ своемъ руслѣ, потомъ ручей превратился въ рѣку, текшую медленно и спокойно, такъ что ребенокъ могъ бы перепрыгнуть черезъ нее. Рѣка превратилась въ потокъ и катилась по землѣ съ глухимъ шумомъ, отбрасывая красноватую пѣну на берега. Потокъ превратился, наконецъ, въ громадное озеро.
Это озеро несло трупы, и удивительно было видѣть, какъ эта лившаяся изъ ранъ кровь была такъ обильна, что кишѣла мертвецами.
Гнейсъ все отступалъ назадъ передъ поднимавшейся волной. Его взглядъ уже не различалъ береговъ, и ему казалось, что вся долина превращалась въ озеро.
Вдругъ онъ почувствовалъ, что прислонился ко грядѣ скалъ и принужденъ былъ остановиться въ своемъ бѣгствѣ. Тогда онъ ощутилъ, какъ волна коснулась его колѣней. Мертвецы, уносимые потокомъ, какъ бы насмѣхались надъ нимъ, проплывая мимо; каждая изъ ихъ ранъ превращалась въ уста, глумившіяся надъ его страхомъ. Онъ выпрямился въ послѣднемъ усиліи, ухватился за выступъ скалы, но тотъ обломился, Гнейсъ упалъ, и волна докрыла его плечи.
Луна, блѣдная и молчаливая, созерцала это море крови, гдѣ лучи ея угасали безъ отблеска. Свѣтъ парилъ въ небесахъ. Громадная пелена, вся сотканная изъ мрака и воплей, казалась разверзтымъ жерломъ бездны.
Волна все поднималась и, наконецъ, окрасила своей пѣной губы Гнейса.
II.
правитьНа зарѣ Эльбергъ разбудилъ Гнейса, который спалъ, положивъ голову на камень.
— Другъ, сказалъ онъ, я заблудился въ кустахъ и, когда сѣлъ подъ деревомъ, сонъ охватилъ меня и передъ моими внутренними очами пронеслись странныя картины, воспоминаніе о которыхъ не разсѣялось и при пробужденіи.
Міръ былъ еще въ своемъ младенчествѣ. Все небо, казалось, представляло одну сплошную улыбку. Еще дѣвственная, земля красовалась подъ лучами майскаго солнца въ своей цѣломудренной наготѣ. Травка зеленѣла, причемъ ростомъ она превосходила самые большіе наши дубы; деревья простирали въ воздухѣ невѣдомую намъ теперь листву. Растительный совъ свободно переливался въ жилахъ міра, и волна его была такъ обильна, что, не довольствуясь растеніями, она протекала по нѣдрамъ скалъ и давала имъ жизнь.
Горизонтъ разстилался безмятежный и сіяющій. Святая мать природа пробуждалась. Какъ ребенокъ, каждое утро на колѣняхъ благодарящій Бога за солнечный свѣтъ, она испускала въ небо всѣ свои благоуханія, всѣ свои гимны, чудныя благоуханія, неизреченно сладкіе гимны, которые мои чувства могли съ трудомъ выносить, до такой степени впечатлѣніе ихъ было божественно.
Земля, спокойная и плодородная, производила плоды безъ страданій. Плодовыя деревья росли какъ попало, хлѣбныя поля окаймляли дороги, какъ теперь крапивныя поросли. Въ воздухѣ ощущалось, что человѣческій потъ не сливался еще съ дыханіемъ неба. Одинъ Богъ работалъ для своихъ дѣтей.
Человѣкъ, какъ птица, жилъ пищей, посылаемой свыше. Онъ проходилъ, благословляя Бога, срывалъ плоды съ деревьевъ, пилъ воду изъ ручья, засыпалъ вечеромъ подъ сѣнью деревъ. Онъ питалъ отвращеніе къ мясу и не зналъ вкуса крови, находя удовольствіе только въ кушаньяхъ, изготовляемыхъ ему росой и солнцемъ.
Такимъ образомъ, человѣкъ пребывалъ невиннымъ, и его невинность дѣлала его царемъ другихъ твореній природы. Все дышало миромъ. Вся вселенная была преисполнена какой-то чистоты, и высшій миръ убаюкивалъ ее въ безконечности. Крылья птицъ не трепетали въ бѣгствѣ, лѣса не скрывали убѣжищъ въ своей чащѣ. Всѣ божьи созданія жили при свѣтѣ солнца, составляя одинъ народъ, подчиняясь одному только закону — добротѣ.
Я прохаживался среди этихъ существъ, среди этой природы, и чувствовалъ, что становлюсь сильнѣе и лучше. Грудь моя глубоко вдыхала небесный воздухъ, и я испытывалъ, перенесясь разомъ изъ нашей зачумленной атмосферы въ этотъ чудный міръ, восхитительное ощущеніе горнорабочаго, выходящаго на воздухъ изъ рудника.
Такъ какъ ангелъ сновидѣній все еще убаюкивалъ меня, то мой духъ увидѣлъ вдругъ слѣдующую сцену въ лѣсу, куда онъ перенесся.
Два человѣка слѣдовали одинъ за другимъ по узкой, затерявшейся въ листвѣ тропинкѣ. Младшій шелъ впереди, беззаботно распѣвая и окидывая ласковымъ взглядомъ каждую встрѣчную травку. Иногда онъ оборачивался назадъ, чтобы улыбнуться своему спутнику. Не знаю, по какой-то неизъяснимой сладости этой улыбки, я понялъ, что она обращалась къ брату.
Губы и глаза другаго человѣка были мрачны и нѣмы. Онъ съ ненавистью глядѣлъ на затылокъ юноши, торопясь за нимъ и спотыкаясь по временамъ. Казалось, онъ преслѣдовалъ жертву, которая не убѣгала.
Я видѣлъ, какъ онъ сломалъ стволъ дерева, который онъ грубо обдѣлалъ на манеръ палицы, потомъ, какъ бы боясь потерять изъ вида своего спутника, онъ побѣжалъ, пряча за собой свое оружіе. Молодой человѣкъ, сѣвшій было, чтобы дождаться его, всталъ при его приближеніи и поцѣловалъ его въ лобъ какъ бы послѣ долгой разлуки.
Они снова пустились въ путь. Солнце заходило. Юноша прибавилъ шагу, замѣтивъ вдали, за послѣдними стволами деревьевъ, нѣжныя очертанія долины, позлащенной солнечнымъ закатомъ. Мрачному человѣку показалось, что онъ убѣгаетъ; тогда онъ поднялъ свою палицу.
Въ это время его братъ обернулся, веселое слово поощренія замерло на его губахъ, — стволъ дерева разбилъ ему черепъ, и кровь брызнула.
Травка, на которую упала первая капля, отряхнула ее съ ужасомъ на землю. Земля, дрожащая, испуганная, выпила эту каплю; долгій крикъ отвращенія вырвался изъ ея нѣдръ, и песокъ тропинки отрыгнулъ кровавой пѣной отвратительный напитокъ.
При крикѣ жертвы я видѣлъ, какъ всѣ живыя твари разсѣялись въ порывѣ ужаса. Онѣ разбѣжались повсюду, избѣгая проложенныхъ дорогъ; онѣ засѣли на перекресткахъ, и болѣе сильныя напали на болѣе слабыхъ. Я видѣлъ, какъ въ тиши онѣ заостряли свои когти и зубы. Великій разбой начался въ природѣ.
Тогда пронеслись передо мной вѣчные преслѣдователи — коршунъ накинулся на ласточку, ласточка на лету схватила мошку, мошка сѣла на трупъ. Начиная съ червяка и кончая львомъ, всѣ существа почувствовали себя въ опасности. Вселенная какъ бы укусила себѣ хвостъ и принялась сама вѣчно терзать себя.
Сама природа, пораженная ужасомъ, подверглась продолжительной конвульсіи. Чистыя линіи горизонтовъ изломались. Заря и заходящее солнце покрылись кровавыми облаками; воды стали низвергаться съ вѣчными рыданіями, а деревья, ломая свои вѣтви, принялись каждогодно усыпать землю увядшими листьями!..
III.
правитьКогда Эльбергъ замолчалъ, явился Клеріанъ. Онъ сѣлъ между своихъ двухъ товарищей и сказалъ имъ:
— Я не знаю, видѣлъ я на яву или во снѣ то, что сейчасъ разскажу вамъ, на столько сонъ былъ реаленъ, на столько дѣйствительность была похожа на сонъ.
Я находился на дорогѣ, проходившей черезъ вселенную. Города окаймляли ее, и народы слѣдовали по ней во время своихъ странствій.
Я видѣлъ, что она была вымощена черными плитами. Мои ноги скользили, и я замѣтилъ, что онѣ были покрыты черной кровью. Въ ширину дорога распадалась на два склона; протекавшій въ серединѣ ручеекъ катилъ красныя и густыя воды.
Я шелъ по этой дорогѣ, гдѣ волновалась толпа. Я переходилъ отъ группы къ группѣ, созерцая, какъ жизнь катилась мимо меня.
Здѣсь отцы приносили въ жертвы своихъ дочерей, кровь которыхъ они обѣщали какому-то чудовищному богу. Бѣлокурыя головки склонялись подъ жертвеннымъ ножомъ, блѣднѣя подъ поцалуемъ смерти.
Тамъ дрожащія и гордыя дѣвы убивали себя, чтобы избавиться отъ постыдныхъ объятій, и могила служила бѣлымъ покровомъ ихъ дѣвству.
Далѣе, любовники умирали подъ поцалуями. Та, оплакивая свое одиночество, умирала на берегу, устремивъ взглядъ на волны, унесшія ея сердце; другая, убитая на рукахъ возлюбленнаго, утопала вмѣстѣ съ нимъ въ вѣчномъ объятіи.
Далѣе, люди, утомленные мракомъ и нищетой, посылали свои души въ лучшій міръ, чтобъ отыскать тамъ тщетно призываемую на землѣ свободу.
Вездѣ ноги сильныхъ міра оставляли на плитахъ кровавые слѣды. Тотъ ступалъ по крови брата, другой шелъ въ крови своего Господа. Ихъ красные слѣды отпечатлѣвались неизгладимо на пыльной дорогѣ.
Жрецы закалывали своихъ жертвъ, потомъ, безсмысленно склонившись надъ ихъ трепещущими внутренностями, увѣряли, что читаютъ по нимъ тайны небесъ. Они носили мечи подъ своими рясами и проповѣдовали войну во имя Бога. Народы, послушные ихъ голосу, бросались другъ на друга и взаимно истребляли другъ другъ для пущаго прославленія общаго Отца Небеснаго.
Все человѣчество опьянѣло: оно шаталось и падало на плиты, оскверненныя омерзительной грязью. Закрывъ глаза и держа въ рукѣ обоюдоострый мечъ, оно разило во мракѣ и убивало.
Влажное дуновеніе кроваваго истребленія проносилось надъ толпой, теряясь вдали въ красноватомъ туманѣ. И толпа эта бѣжала, уносимая вихремъ ужаса, бушуя въ оргіяхъ все сильнѣе и сильнѣе. Она попирала ногами тѣхъ, которые падали, и истачивала послѣднюю каплю крови изъ ранъ. Она задыхалась отъ ярости, проклиная трупъ, какъ только она не могла болѣе вырвать изъ него жалобнаго вопля.
Земля пила, пила съ жадностью; ея внутренности не питали болѣе обращенія къ ѣдкой жидкости. Какъ существо, отупѣвшее въ пьянствѣ, она насыщалась грязью.
Я прибавилъ шагу, чтобъ не видѣть болѣе своихъ братьевъ. Черная дорога все разстилалась, такая же широкая, какъ и прежде; ручей, вдоль котораго я шелъ, казалось, несъ кровавую волну къ какому-то невѣдомому морю.
И когда я подвигался, то увидѣлъ, что природа дѣлалась все мрачнѣе и суровѣе. Нѣдры долинъ разверзлись глубоко. Глыбы скалъ раздѣляли почву на безплодные холмы и мрачныя долины. Холмы возвышались, долины углублялись все болѣе и болѣе; камень превращался въ гору, долина превращалась въ бездну.
Ни травки, ни кустика моха! Печальныя скалы съ вершинами, убѣленными солнцемъ, съ суровыми и покрытыми нравомъ подошвами. Дорога проходила среди этихъ скалъ въ мертвенномъ безмолвіи.
Наконецъ, она вдругъ сворачивала, и я очутился среди печальнаго пейзажа.
Четыре горы, тяжело опираясь другъ на друга, образовывали громадный бассейнъ. Ихъ гладкіе и крутые склоны, возвышавшіеся на подобіе циклопической постройки, придавали этому бассейну видъ громаднаго колодца, ширина котораго наполняла весь горизонтъ.
И этотъ колодецъ, въ который впадалъ ручей, былъ наполненъ кровью. Море это, спокойное и густое, медленно направлялось въ бездну. Оно, казалось, спало въ своемъ каменномъ руслѣ; небо отражалось въ немъ пурпуровыми облаками.
Тогда я понялъ, что сюда стекалась вся кровь, пролитая насиліемъ. Со временъ перваго убійства каждая рана выплакивала всѣ свои слезы въ эту бездну, и слезы эти текли такъ обильно, что наполнили ее.
— Я видѣлъ въ. эту ночь, сказалъ Гнейсъ, потокъ, впадавшій въ это проклятое озеро.
— Внѣ себя отъ ужаса, продолжалъ Клеріанъ, я приблизился къ берегу, измѣряя взглядомъ глубину волнъ. Я понялъ по ихъ глухому шуму, что онѣ углублялись до. центра земли. Потомъ, устремивъ взглядъ на скалы, окружавшія колодецъ, я увидѣлъ, что волны достигали ихъ верхушекъ. Голосъ бездны закричалъ мнѣ: "Волна, которая поднимается, будетъ подниматься вѣчно и достигнетъ вершинъ. Она будетъ еще подниматься, и тогда рѣка, которая вырвется изъ этого проклятаго бассейна, помчится въ долины. Геры, уставъ бороться съ волнами, осядутъ. Все озеро обрушится на вселенную и затопитъ ее. Такимъ образомъ, родившіеся люди умрутъ, утонувъ въ крови, пролитой ихъ отцами.
— День этотъ близокъ, сказалъ Гнейсъ, такъ какъ волны были уже высоки прошлой ночью.
IV.
правитьСолнце всходило, когда Клеріанъ кончилъ разсказъ своего сна. Съ сѣвера раздавался звукъ трубы, доносимый утреннимъ вѣтеркомъ. То былъ сигналъ, собиравшій подъ знамена солдатъ, разсѣянныхъ въ долинѣ.
Три сотоварища встали и взяли свое оружіе. Они удалялись, бросая послѣдній взглядъ на погасшій костеръ, какъ вдругъ увидѣли приближавшагося къ нимъ Флема, который бѣжалъ, спотыкаясь, въ высокой травѣ. Его ноги побѣлѣли отъ пыли.
— Друзья, сказалъ онъ, я не знаю, откуда я пришелъ, до такой степени я быстро бѣжалъ. Въ теченіи долгихъ часовъ я видѣлъ, какъ за мной мчались деревья въ неистовомъ хороводѣ. Шумъ моихъ шаговъ, убаюкивавшій меня, заставлялъ меня невольно смыкать глаза и, все на бѣгу, не останавливаясь ни на минуту, я проспалъ страннымъ сномъ.
Я вдругъ очутился на печально оголенной возвышенности. Палящее солнце жгло высокія скалы. Когда я ступалъ, то подошвы моихъ ногъ обжигались. Я спѣшилъ достигнуть вершины.
И когда я ускорялъ свои прыжки, то увидѣлъ взбиравшагося человѣка, который медленно ступалъ. Онъ былъ увѣнчанъ терніями, тяжелая ноша надавливала Его плечи, и кровавый потъ струился съ Его чела. Онъ шелъ съ трудомъ, спотыкаясь на каждомъ шагу.
Почва была раскалена и я былъ не въ состояніи перенести Его пытки; я взобрался дождаться Его подъ деревомъ, на вершинѣ горы. Тогда я замѣтилъ, что Онъ несъ крестъ. По Его вѣнцу, по Его забрызганной грязью пурпуровой одеждѣ я догадался, что это былъ царь.
За Нимъ слѣдовали солдаты, подгонявшіе Его своими копьями. Достигнувъ вершины скалы, они раздѣли Его и положили на крестъ. Человѣкъ печально улыбался. Онъ протянулъ свои распростертыя руки палачамъ, они прибили ихъ къ кресту, и гвозди пробили на нихъ два кровавыхъ отверстія. Потомъ они сблизили Его ноги, Онъ скрестилъ ихъ, и одинъ гвоздь прикрѣпилъ ихъ ко кресту.
Лежа на спинѣ, Онъ молчалъ, глядя на небо. Двѣ слезы медленно стекали по его щекамъ, слезы, которыхъ Онъ не чувствовалъ, и которыя терялись въ покорной улыбкѣ его губъ.
Крестъ воздвигли, тяжесть тѣла страшно увеличивала раны, и я слышалъ, какъ трещали его кости. Распятый содрогнулся, потомъ сталъ снова смотрѣть на небо.
Я же созерцалъ его. Видя его величіе въ смерти, я говорилъ себѣ: «этотъ человѣкъ не царь». И мнѣ стало страстно жаль его, и я закричалъ солдатамъ, чтобъ они поразили его въ сердце.
Малиновка запѣла на крестѣ. Ея пѣсня была печальна и раздавалась въ моихъ ушахъ, какъ голосъ плачущей дѣвы.
"Кровь окрашиваетъ пламя, пѣла она, кровь придаетъ пурпурный оттѣнокъ цвѣтку, кровь окрашиваетъ красноватымъ отблескомъ и облако. Я садилась на песокъ, мои лапки были кровавы; я коснулась крыломъ вѣтвей дуба, и мои крылья покраснѣли.
"Я встрѣтила праведника, я послѣдовала за нимъ. Я только что искупалась въ источникѣ, и мои перья были чисты. Моя пѣсня гласила: радуйтесь, вы не будете болѣе осквернены росой убійства.
"Сегодня же моя пѣсня гласитъ: плачь, малиновка Голгоѳы, оплакивай свои перья, забрызганныя кровью Того, Который берегъ тебѣ убѣжище на Своей груди. Онъ пришелъ, чтобъ возвратить чистоту малиновкамъ, — и, увы! люди заставляютъ его орошать ихъ росой Его ранъ.
«Я сомнѣваюсь и оплакиваю мои оскверненныя перья. Гдѣ найду я твоего брата, о, Христосъ, чтобъ онъ открылъ мнѣ свою льняную одежду? Ахъ, бѣдный Учитель! какой рожденный отъ тебя сынъ омоетъ мои перья, окрашенныя твоей кровью?»
Распятый слушалъ малиновку. Дуновеніе смерти коснулось его вѣкъ, — губы его конвульсивно сжимались въ агоніи. Взглядъ Его остановился на птичкѣ, исполненный кроткаго упрека; Его улыбка блеснула, ясная, какъ надежда.
Тогда Онъ испустилъ громкій крикъ. Его голова склонилась на грудь, и малиновка улетѣла, унесенная въ рыданіи. Небо почернѣло, земля содрогнулась во мракѣ.
Я все еще бѣжалъ и спалъ. Заря занималась, долины просыпались, весело выдѣляясь изъ утренняго тумана. Ночная гроза придала больше ясности небу, больше силы зеленымъ листьямъ. Но тропинка была окаймлена тѣми же терніями, которыя раздирали мнѣ тѣло наканунѣ; тѣ же острые и крѣпкіе камни катились изъ подъ моихъ ногъ; тѣ же змѣи ползали въ кустарникахъ и угрожали мнѣ при проходѣ. Кровь праведника пролилась по жиламъ стараго міра, не возвративъ ему его юношеской невинности.
Малиновка пролетѣла надъ моей головой и крикнула мнѣ:
— Да, знай, я страшно тоскую. Я не могу найти источника, достаточно чистаго, въ которомъ бы я могла искупаться. Взгляни, земля также зла, какъ и вчера. Іисусъ умеръ, и трава не разцвѣла. Да, знай, что стало только однимъ убійствомъ болѣе.
V.
правитьТрубный звукъ все еще продолжалъ раздаваться, призывая солдатъ къ выступленію.
— Братья, сказалъ Гнейсъ, наше ремесло куда какъ некрасиво. Нашъ сонъ смущенъ призраками тѣхъ, кого мы убиваемъ. Я, также какъ и вы, пережилъ въ теченіи долгихъ часовъ тяжелый кошмаръ, душившій мнѣ грудъ. Вотъ ужъ тридцать лѣтъ, какъ я убиваю, я нуждаюсь въ снѣ. Оставимъ нашихъ товарищей. Я знаю долину, гдѣ не достаетъ рукъ для плуговъ. Хотите испробовать трудоваго хлѣба?
— Хотимъ, отвѣчали его товарищи.
Тогда солдаты вырыли глубокую яму у подножья скалы и закопали въ нее свое оружіе. Потомъ они направились выкупаться въ рѣкѣ, потомъ всѣ четверо, держась за руки, исчезли на поворотѣ тропинки.