Критический обзор главнейших произведений Вильгельма Вундта (Волынский)/ДО

Критический обзор главнейших произведений Вильгельма Вундта
авторъ Аким Львович Волынский

Опубл.: 1890. Источникъ: az.lib.ru • Часть первая.

Критическій обзоръ главнѣйшихъ произведеній Вильгельма Вундта.

Грандіозная попытка Канта реформировать философію, сдѣлать ее критическою, породила въ Германіи очень серьезное умственное движеніе, еще не сказавшее до сихъ поръ своего настоящаго слова, но безспорно имѣющее на своей сторонѣ людей значительныхъ дарованій и большой образованности. Философія не отстаетъ никогда отъ общаго вѣянія жизни. Есть вѣка широкихъ порывовъ, съ могучимъ разбѣгомъ, съ великими начинаніями — въ такіе вѣка философія яркою и свѣжей волною льется въ общемъ потокѣ умственныхъ стремленій, льется быстро и шумно. Нынѣшній моментъ въ жизни Западной Европы не можетъ быть отнесенъ къ числу великихъ историческихъ эпохъ. Родники, нѣкогда питавшіе возвышеннѣйшія надежды такихъ странъ, какъ Германія и Франція, теперь какъ будто зарылись въ какую-то непроницаемую глубь, русло жизни Европы измѣнилось до неузнаваемости. Есть вѣка отчаянія и унынія, вѣка разочарованія, когда творческій философскій геній дремлетъ безъ дѣла и возможности на чемъ нибудь расправить свои могучія крылья, развернуть свою орлиную отвагу. За большими напряженіями неизбѣжно слѣдуетъ утомленіе умственныхъ и физическихъ силъ. Канты и Гегели не могутъ рождаться слишкомъ часто. Философія единичныхъ людей и именъ, сдѣлавъ свое дѣло, по необходимости расплывается въ философію безъимянную, массовую, въ которую каждый анонимный человѣкъ можетъ внести свою скромную и полезную лепту. Должны пройдти вѣка, доколѣ тѣ или другія философскія положенія просочатся въ общество и окрасятъ его жизнь извѣстнымъ образомъ. И въ эти вѣка дѣятельность отдѣльныхъ мыслителей уходитъ на задній планъ и какъ-бы даже подавляется. Но и философія безъимянная — только подготовительная стадія для новаго индивидуальнаго творчества. Срокъ пріидетъ и свѣжія струи личнаго философствованія опять вольются въ общую умственную жизнь и взволнуютъ новыми порывами идеальныя стремленія человѣчества. Такъ совершается движеніе человѣческаго просвѣщенія. Сегодня — обаятельное слово таланта и благоговѣйно внимающая толпа, завтра — шумная, рабочая толпа, безъимянная, неспособная на творчество и всасывающая въ себя идеи великихъ людей. Герои и толпа — это двѣ различныя во всѣхъ отношеніяхъ категоріи. Толпа исполняетъ, осуществляетъ, герои — учатъ, объясняютъ. Герои идутъ впереди всѣхъ: они объявляютъ слова вѣры, они предначертываютъ пути права, они даютъ тонъ и направленіе мышленію всѣхъ и каждаго. Понятно почему это такъ, а не иначе. Всякая замѣчательная теоретическая система, всякая оригинальная философская концепція можетъ быть произведеніемъ только личнаго умственнаго дарованія. Великія идеи зарождаются въ мозгу отдѣльныхъ людей, какъ продуктъ ихъ личнаго творческаго паѳоса. Діалоги Платона, Этика Спинозы, Критика чистаго разума Канта не могли быть написаны такъ, какъ строится домъ, или прокладывается большая шоссейная дорога. Оригинальная философія не знаетъ настоящаго раздѣленія труда. Въ философіи нельзя одному велѣть везти кирипчъ, другому копать ровъ. Философская система можетъ быть только цѣльнымъ произведеніемъ единаго, нераздѣльнаго духа: ибо нельзя одну и ту-же мысль заставить двигаться въ двухъ различныхъ мозгахъ съ одинаковою силою и съ, одинаковою скоростью, нельзя впечатлѣнія и ощущенія различныхъ людей сложить вмѣстѣ наподобіе ариѳметическихъ чиселъ. Философія вовсе не простая выкладка логическаго ума. Въ созданіи всякаго сколько нибудь крупнаго философскаго произведенія участвуютъ всѣ душевныя силы человѣка: воображеніе чертитъ горизонты, разсудокъ производитъ трудную и сложную логическую операцію, чувство и воля волнуютъ жаждой счастья и свободы. И только общимъ трудомъ единой человѣческой души вырабатывается нѣчто самостоятельное и _ законченное. Вотъ почему всѣ замѣчательныя философскія системы были и будутъ всегда системами именными. Никто не смѣшаетъ произведеній Рафаэля или другаго великаго художника съ произведеніями какихъ-нибудь неизвѣстныхъ, анонимныхъ авторовъ, никто не смѣшаетъ философіи Декарта или Лейбница съ безконечнымъ и тщетнымъ философствованіемъ ихъ современниковъ и не-современниковъ, которымъ нѣтъ ни имени, ни званія. Когда я читаю произведеніе, въ которомъ умъ, вдохновеніе, талантъ сплелись въ одно живое цѣлое, въ которомъ самыя интимныя движенія души обозначены въ лёгкихъ и нѣжныхъ оттѣнкахъ, я непремѣнно захочу узнать, кто его авторъ. Когда я вижу человѣка, въ которомъ не только умъ — что умъ! мечъ, которымъ можно защитить правду и зарѣзать на большой дорогѣ невиннаго человѣка, но и сердце кипитъ восторгомъ и энергіей, я тоже непремѣнно захочу узнать его имя и происхожденіе; Вотъ почему философствованіе массовое всегда безъимянно, анонимно: потому безъимянно, что въ немъ нѣтъ особенно широкаго размаха, нѣтъ подъема великихъ чувствъ и думъ, нѣтъ откровеній таланта. Но, какъ мы уже сказали, философія великихъ именъ въ извѣстныя времена и эпохи должна по необходимости померкнуть и дать дорогу философіи анонимнаго человѣка. Тогда-то начинается обширная и плодотворная работа всѣхъ, кто можетъ надъ различными частными вопросами: забытыя проселочныя дорожки оживляются, заглохшіе углы выдвигаются изъ окружавшаго ихъ мрака, однимъ словомъ, наступаетъ режимъ дробнаго, муравьинаго труда, режимъ микроскопическихъ изслѣдованій, режимъ настойчиваго и всеобщаго прилежанія… Правда, всѣ проселочные пути, которыхъ видимо невидимо, ведутъ къ открытой, столбовой дорогѣ единой философской правды. Но есть вѣка и вѣка. Есть вѣка, когда народы влекутся за геніемъ въ просторную и свѣтлую даль и есть вѣка, когда господствуютъ проселки, когда господствуетъ анонимный, честный, трудолюбивый человѣкъ съ неистощимымъ терпѣніемъ, съ безконечною способностью работать, вѣчно работать, не покладая рукъ и не отвлекаясь ни на минуту порывами вдохновенной фантазіи. Конечно, рядомъ съ большою дорогою должны существовать и проселки — это внѣ сомнѣнія. Но тонъ жизни, ея окраска, ея тенденція зависитъ отъ того, что въ данную минуту въ ней господствуетъ: если большая дорога — она полна гражданскихъ помысловъ и умственнаго энтузіазма, если проселки — она подобна вечернимъ сумеркамъ, когда затихаютъ страсти и замираетъ волненье шумнаго дня.

Мы начали словами о Кантѣ. Всѣмъ извѣстно, что этотъ великій мыслитель породилъ въ Германіи (въ особенности въ Германіи) серьезное научно-философское теченіе, имѣющее въ числѣ своихъ поклонниковъ людей очень большихъ познаній и значительныхъ ученыхъ заслугъ. Вильгельмъ Вундтъ одинъ изъ самыхъ даровитыхъ и, въ настоящее время, самыхъ. вліятельныхъ представителей этого теченія. Огромная начитанность и превосходная естественно-научная образованность дѣлаютъ каждое слово его вѣскимъ, сильнымъ и почти авторитетнымъ. Въ предѣлахъ эмпирическихъ взгляды и изслѣдованія Вундта отличаются замѣчательною ясностью и убѣдительностью. Научная сторона наиболѣе крупныхъ и важныхъ его работъ находится на уровнѣ, можно сказать, всего современнаго знанія. Мелкій, детальный анализъ, замѣчательная острота вниманія, живая логическая мысль — при такихъ данныхъ нельзя было не занять того мѣста, которое уже болѣе двадцати пяти лѣтъ безспорно и неоспоримо принадлежитъ Вильгельму Вундту среди представителей нѣмецкой науки. Но почтенный нѣмецкій ученый почти въ каждомъ изъ своихъ изслѣдованій приходилъ въ соприкосновеніе и съ чисто философскими вопросами, метафизическій горизонтъ не однажды возникалъ предъ его глазами во всей своей необъятности. Отсюда — философская сторона въ произведеніяхъ Вундта, менѣе яркая и менѣе оригинальная, но несомнѣнно очень интересная и поучительная. Наука и философія — таково содержаніе тѣхъ изслѣдованій лейпцигскаго профессора, которыя лягутъ въ основаніе предлагаемаго очерка. Вундтъ обрисовался уже довольно отчетливо. Существенныя черты его міросозерцанія обозначались съ полною рельефностью. Передъ нами всѣ его произведенія съ 1863 года. Физіологія, психологія, психофизіологія, психофизика, логика, этика и, наконецъ, чистая философія (System der Philosophie, Leipzig, 1889) — все это разработано Вундтомъ съ замѣчательнымъ терпѣньемъ и огромною солидностью. И вотъ посмотримъ: какъ развивалось и какъ складывалось научно-философское міросозерцаніе человѣка, владѣющаго такими удивительными эмпирическми познаніями, такой огромной массой точно обслѣдованныхъ и научно отшлифованныхъ фактовъ изъ различныхъ областей человѣческой жизни…

I.

Начнемъ съ произведенія, сразу завоевавшаго Вундту большую популярность. «Душа человѣка и животныхъ» появилась въ 1863 году, когда уже были напечатаны два менѣе извѣстныхъ, но все-таки очень интересныхъ его сочиненія: «Die Lehre von den Muskelbewegungen» (1858) и «Beiträge zur Theorie der Sinneswahrnhemung» (1862). Это трудъ капитальный въ лучшемъ смыслѣ слова. Вундтъ приступилъ къ нему съ тою вѣрою, которая одушевляла повсюду людей пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Смѣлыя предпріятія философіи сданы въ архивъ, чистое умозрѣніе не оправдало, при повѣрочномъ испытаніи, того кредита, которымъ оно пользовалось во время оно, только опытныя науки могутъ дать философіи настоящую, плодородную почву. Философія должна быть наукой эмпирической. И по мѣрѣ того, какъ происходитъ возрожденіе философскаго мышленія, на самое видное мѣсто выдвигается та наука, которая болѣе другихъ отличается эмпирическимъ характеромъ, именно — психологія. «Судя по прежнимъ фактамъ, говоритъ Вундтъ, слѣдуетъ думать, что это обстоятельство многознаменательно. Пролагая новый путь, философія каждый разъ обращалась къ изслѣдованію законовъ и происхожденія мысли. Опредѣленіемъ неизмѣнныхъ законовъ мышленія Аристотель завершилъ зданіе древней философіи; вопросомъ о сущности мышленія Декартъ вырвалъ новую философію изъ рукъ схоластиковъ, рабски слѣдовавшихъ Аристотелю, а указаніемъ предѣловъ мышленія Кантъ освободилъ новѣйшую философію изъ оковъ догматической метафизики картезіанцевъ»^[1]. Но эмпирическая психологія, въ сущности, не сильнѣе психологіи умозрительной, раціональной. Простое самонаблюденіе не прибавляетъ къ фактамъ сознанія ничего такого, что не было-бы извѣстно съ незапамятныхъ временъ. Самонаблюденіе по необходимости ограничивается только сферою сознательныхъ отправленій. Только сферою сознательныхъ отправленій, т. е. только частью нашей душевной жизни. «Во всей природѣ мы непосредственно видимъ только сложныя явленія; а простые законы, отъ которыхъ происходятъ явленія, сами по себѣ скрыты отъ насъ. Неужели же только душевная жизнь должна составлять исключеніе изъ этого правила? Неужели здѣсь самые законы должны быть доступны непосредственному наблюденію»^[2]. Самонаблюденіе открываетъ намъ различныя категоріи сознательной жизни: эмоціи, умъ, волю, но слѣдуетъ-ли отсюда, что душа человѣческая состоитъ изъ трехъ различныхъ существъ, дѣйствующихъ независимо другъ отъ друга? Конечно, нѣтъ. Между отдѣльными сторонами психическаго я существуетъ внутренняя связь, недоступная непосредственному чувственному воспріятію: она скрыта за горизонтомъ сознанія, въ глубинѣ таинственной мастерской, гдѣ производится непрерывная работа элементовъ мысли. Безсознательная душа — вотъ корень всей нашей умственной и нравственной жизни: въ ней происходятъ важнѣйшія духовныя явленія, въ ней заложена причина всей нашей сознательной дѣятельности. Сознаніе и безсознательность — это двѣ гемисферы человѣческаго существа. Различныя сложныя явленія сознанія открываются намъ въ процессахъ воспріятія, наблюденія и самонаблюденія, простая и элементарная природа безсознательности не воспріемлется ни внѣшними, ни внутренними чувствами. Но какъ проникнуть въ ту темную область духа, гдѣ незамѣтно подготовляются сложнѣйшіе процессы нашего психическаго существованія? Какъ найти тѣ безсознательные факторы, изъ которыхъ соткана сознательная мысль? «Въ нижеслѣдующихъ изысканіяхъ, говоритъ Вундтъ, я покажу, что психологическій экспериментъ самый вѣрный путь отъ фактовъ сознанія къ тѣмъ явленіямъ, которыя въ темной глубинѣ души подготовляютъ сознательную жизнь человѣка». Только экспериментъ открываетъ намъ законы природы, только онъ одинъ и способенъ удостовѣрить существующую между извѣстными явленіями причинность отношеній. Эмпирическая психологія, чтобы быть плодотворной, должна сдѣлаться психологіей экспериментальною. Экспирическими должны быть всѣ науки, но психологія одна изъ немногихъ паукъ, которая можетъ быть не только эмпирической, но и экспериментальной. И пока она не станетъ именно такою, опытною дисциплиною, до тѣхъ поръ она будетъ неподвижно стоять на одной точкѣ — не развиваясь и не совершенствуясь ни въ глубь, ни въ ширину. «Съ экспериментомъ рука объ руку идетъ измѣреніе. Мѣра и вѣсъ — два великія орудія, которыми всегда должно пользоваться опытное естествознаніе, если только оно домогается вѣрныхъ законовъ. Съ тѣхъ поръ, какъ изобрѣтенъ экспериментъ, мѣра и вѣсъ получили въ наукѣ право гражданства. Мѣра и вѣсъ придаютъ всякой наукѣ законченность. Только измѣреніе открываетъ тѣ постоянныя величины природы (Die Konstanten der Natur), тѣ неизмѣнныя числа, которыя господствуютъ надъ всѣми явленіями. Эти числа не составляютъ цѣли измѣренія, но они необходимое средство для послѣдней цѣли изслѣдованія, раскрывающее предъ нимъ законы всего существующаго». Но спрашивается, возможно ли экспериментировать надъ человѣческою душою, недоступною чувственному созерцанію? Можно-ли положить на вѣсы, или измѣрить какимъ-нибудь масштабомъ это нематеріальное существо? Непосредственно нельзя, но посредственно можно. Производящая основа явленіи повсюду ускользаетъ отъ нашего непосредственнаго воспріятія^[3], но можно улавливать самыя явленія, можно анализировать вещи и, такимъ образомъ, окольнымъ образомъ проникать въ связующее ихъ внутреннее существо. Посредствомъ органовъ внѣшнихъ чувствъ и мышечныхъ движеній душа приходитъ въ постоянное соприкосновеніе съ внѣшнимъ міромъ. Слѣдовательно, производя опыты надъ орудіемъ взаимодѣйствія души и міра, мы должны получить результаты, проливающіе свѣтъ и на самую природу психическихъ процессовъ, на самые законы душевной жизни.

Вотъ какъ понималъ свою задачу Вильгельмъ Вундтъ въ 1863 году. Психологія должна открыть законы и принципы души посредствомъ эксперимента и измѣренія сознательныхъ психическихъ явленій. Явленія сознанія — это terminus а quo, душа, или сфера безсознательная — это terminus ad quem. Явленія сознанія — это доступное чувствамъ извѣстное, открывающее дорогу въ природу вещей, въ таинственную лабораторію духа, туда, гдѣ душа человѣка и животныхъ. Психофизіологія и психофизика — вотъ два важнѣйшихъ отдѣла той новой психологіи, которая пришла на смѣну смѣлымъ притязаніямъ старой умозрительной философіи.

Мы изучаемъ Вундта исторически, по возможности въ порядкѣ хронологической постепенности. Намъ пока нѣтъ дѣла до тѣхъ модуляцій, которыя испытала впослѣдствіи мысль знаменитаго ученаго. На этомъ мѣстѣ намъ важно отмѣтить рѣзкую черту, проводимую Вундтомъ между явленіями сознательной жизни и безсознательною душою, не поддающеюся непосредственному наблюденію. Вундтъ не стоитъ здѣсь на точкѣ зрѣнія Лейбница: онъ говоритъ не о малой только степени сознанія, а о причинѣ, природѣ, законѣ сознанія, о безсознательной душѣ. Вотъ блеснула въ головѣ моей новая мысль. Откуда она явилась? Какъ зародилась? Она явилась изъ безеознателѣной души. Обстоятельства, которыя могли бы возбудить эту мысль, давно исчезли, но оставленныя ими впечатлѣнія продолжали жить и дѣйствовать въ темной гемисферѣ нашего духовнаго я. Самосознаніе, говоритъ Вундтъ, указываетъ на безсознательную душу, какъ на необходимое условіе того, что происходитъ въ сознаніи. Вундтъ говоритъ объ экспериментѣ и измѣреніи съ цѣлью найти путь къ открытію законовъ души, тѣхъ законовъ, отъ которыхъ зависятъ всѣ психическія явленія^[4].

При иномъ пониманіи своей задачи, онъ не имѣлъ-бы логическаго права трактовать о «таинственной мастерской», находящейся за предѣлами сознанія: Вундтъ могъ-бы говорить только о восходящемъ и нисходящемъ рядѣ степеней сознанія, объ изученіи сознательной души человѣка и животныхъ, о непосредственномъ экспериментированіи надъ этою сознательною душою, безъ всякаго противопоставленія явленій сознанія ихъ безсознательной причинѣ. Но, какъ-бы кто ни толковалъ слова Вундта, «Душа человѣка и животныхъ» должна быть признана всѣми, по основной своей тенденціи, психологіей съ душою, психологіею съ философской закваской, при полной безукоризненности тѣхъ строго научныхъ методовъ и пріемовъ, которыми пользовался авторъ въ разрѣшеніи своей задачи. Выполнилъ-ли Вундтъ свои намѣренія, или нѣтъ — это вопросъ другой.

II.

Но ознакомимся поближе съ воззрѣніями разсматриваемаго сочиненія. Раньше, чѣмъ раскинуть факты, добытые научнымъ наблюденіемъ и опытомъ, Вундтъ кратко обрисовываетъ прошедшую философскую эволюцію, но въ словахъ и выраженіяхъ, ярко оттѣняющихъ его собственную философскую физіономію. Соображенія пріурочиваются къ вопросу о положеніи психологіи среди другихъ наукъ. Одни, говоритъ Вундтъ, считаютъ ее отжившею свой вѣкъ и неспособною къ дальнѣйшему развитію, другіе, напротивъ, считаютъ, что развитіе ея еще только начинается. По мнѣнію однихъ, чистое мышленіе есть единственное средство для рѣшенія вопросовъ психологіи, по мнѣнію другихъ, психологія есть наука естественная, опытная, эмпирическая. Это старый споръ, на который потрачено не мало огня и энергіи, но который не кончится до тѣхъ поръ, пока человѣкъ не перестанетъ мыслить. Старый и великій споръ. Вотъ вамъ два ключа: оба они обработаны и отдѣланы по всѣмъ правиламъ слесарнаго искусства, оба изъ одного и того-же матеріала и одинаковой величины. Но между ними все-таки великая разница: одинъ отъ богатѣйшей картинной галлереи, другой отъ небольшой и узкой комнаты учащагося. Слова — это тѣже ключи. Ими отмыкаются различныя души или различныя стороны одной и той-же человѣческой души. Когда вы читаете о борьбѣ между эмпиризмомъ и раціонализмомъ, вникнете поглубже въ эти нѣсколько шаблонныя и безцвѣтныя слова, сообразите, какія они знаменуютъ различныя духовныя тенденціи и вы поймете, что борьба, о которой рѣчь идетъ, въ самомъ дѣлѣ велика и многознаменательна. Опытъ, говоритъ Вундтъ, кропотливо собираетъ разрозненные факты, а глубочайшіе вопросы ему совершенно недоступны. «А между тѣмъ именно эти вопросы и возбуждаютъ въ психологіи общій интересъ. Что такое душа, откуда она происходитъ, какова ея будущая участь, какая связь между душевною дѣятельностью и тѣлесными отправленіями: все это вопросы, которые опытъ частью не рѣшаетъ вовсе, частью рѣшаетъ окольными путями и которые съ самаго начала давали полный просторъ отвлеченному мышленію»^[5]. Напротивъ, умъ никогда не отказывался отъ отвѣта на вопросы, разъ поставленные пытливымъ разумомъ. Опытъ вращается въ очень узкомъ кругу, онъ скользитъ по поверхности явленій, не задѣвая ихъ существа, онъ не владѣетъ никакимъ твердымъ и руководительнымъ критеріемъ; разумъ свободенъ отъ всякихъ стѣсняющихъ оковъ, онъ вникаетъ въ природу изучаемыхъ явленій, и ищетъ единой и всеобъемлющей истины. Эмпиризмъ и раціонализмъ — это ключи къ разрѣшенію двухъ великихъ проблемъ человѣческой жизни, научнаго познанія и философскаго міросозерцанія, проблемы фактическаго знанья и проблемы всеобъемлющаго пониманія. Эмпиризмъ и раціонализмъ другъ друга не исключаютъ. Больше того: они другъ друга дополняютъ. Чѣмъ серьезнѣе знанье, чѣмъ оно основательнѣе и объемистѣе, тѣмъ смѣлѣе и вѣрнѣе движенія творческаго разума. Цѣль знанія — пониманье. Философія первенствуетъ надъ наукою. Безъ свѣтильника философіи (выразимся словами самого Вундта) изслѣдованіе будетъ ремесломъ, а ученость пустымъ многознаніемъ. И по правдѣ сказать: философія никогда не находилась во враждѣ съ наукою. Типичнѣйшіе ея представители стояли всегда на высотѣ науки своего времени — ихъ философское міросозерцаніе располагало всѣми наличными эмпирическими свѣдѣніями. Иначе и быть не можетъ. Философія высшая цѣль науки: знаніе должно вести къ пониманію, знаніе безъ пониманія пустой наборъ словъ и фразъ. Знаніе и пониманіе — оба полноправны, каждое въ своей сферѣ. Опытъ движется своимъ путемъ, философія своимъ. И для вникающихъ въ дѣло не можетъ быть сомнѣнія, что протестъ знанія противъ пониманія есть слѣдствіе очевиднаго недоразумѣнія, или, вѣрнѣе — можемъ имѣть мѣсто только при одномъ условіи: если знаніе еще очень юно и нетвердо. Что философія имѣетъ свое неотъмлемое, законное право, это сознается Вундтомъ въ разсматриваемомъ сочиненіи съ очень существенными пробѣлами. «Философская метода, говорится въ первой лекціи „Души человѣка и животныхъ“, сама по себѣ совершенно справедлива; и ея не слѣдуетъ отвергать только потому, что ею злоупотребляли, придерживаясь ея исключительно во всей области знанія. Пока философы только анализировали понятія, находящіяся въ человѣческомъ умѣ, изслѣдовали ихъ взаимныя отношенія и выводили одно понятіе изъ другого, они трудились надъ дѣломъ научнымъ и вполнѣ законнымъ. Но когда философъ пошелъ дальше и осмѣлился изъ отвлеченныхъ понятій производить весь дѣйствительный міръ, когда онъ сталъ самымъ диковиннымъ образомъ коверкать и ломать здравую логику, чтобы во второй разъ создать міръ изъ ничего; когда манія уединеннаго мышленія овладѣла всѣми умами, и каждый, ничему не учившійся, вообразилъ, что ему стоитъ только думать и думать, чтобы пересоздать науку, искусство, исторію, даже весь міръ; когда философія, наконецъ, вступила въ среду общественной жизни и начала, по своему образцу, передѣлывать отношенія, созданныя исторіею, объявляя все несогласное съ этимъ образцомъ за преступленіе противъ разума: тогда философія незамѣтно сбилась съ толку и дошла до сумасшествія, которое могло-бы быть опасно для науки и всего существующаго». Тутъ противъ каждой почти фразы можно сдѣлать возраженіе. Во-первыхъ, если сама по себѣ философская метода вѣрна, то философія никогда не имѣла обязанности заниматься однимъ только анализированіемъ понятіи: простое расчлененіе понятій есть дѣло логики, а не философіи. Во-вторыхъ, вновь произвести весь дѣйствительный міръ не значитъ превысить законную компетенцію философіи. Философія — это міросозерцаніе, міропониманіе. Вновь создать міръ, значитъ не больше, какъ перемыслить (т. е. осмыслить пониманіемъ) всякую мысль творенія, всякое явленіе жизни, значитъ внести свѣтъ и логическое единство въ міръ безконечной пестроты и едва уловимаго разнообразія. Въ третьихъ, стрѣла, направленная во «всякаго неучившагося человѣка», бьетъ мимо цѣли, въ сторону отъ настоящей философіи: это — безспорно нѣсколько комическая aberratio ictus. Въ четвертыхъ, когда философія вступила въ сумасшедшую борьбу съ исторіею, она взялась за дѣло ея достойное, она приступила къ исполненію своихъ прямыхъ обязанностей. Все несогласное съ разумомъ, въ самомъ дѣлѣ, преступленіе. Сумасшедшія фантазіи объ естественномъ правѣ, о вѣчномъ мірѣ, о безусловной справедливости для науки не опасны нисколько, если только не считать, что задача науки — доказать необходимость историческихъ формъ справедливости и вѣчной войны всѣхъ противъ всѣхъ. И такъ, выраженная въ приведенной тирадѣ вундтовская profession de foi типична во всѣхъ своихъ частяхъ. Сознавая самъ скромныя способности опыта, Вундтъ тѣмъ не менѣе отказываетъ разуму (;пониманію) въ его простыхъ и нормальныхъ стремленіяхъ. Не смѣйте создавать міръ, не троньте исторіи, не витайте утопическою мыслью въ облакахъ! Накопляйте факты и анализируйте понятія — и ничего больше. Сознавая справедливость философской методы, Вундтъ, однако, отвергаетъ естественную тенденцію философіи господствовать надъ наукой и жизнью: какъ будто міросозерцаніе (умственное и нравственное) не есть высшая задача человѣческаго развитія, какъ будто наука безъ свѣтильника философіи не есть пустое многознаніе!.. Въ самомъ дѣлѣ, слова — только ключи, отмыкающіе человѣческую душу. Позже мы познакомимся съ этическими взглядами Вундта, и на нихъ намъ не трудно будетъ провѣрить истинное значеніе философской перспективы и широкаго умственнаго пониманія, не затертаго фактами, не задавленнаго эмпиризмомъ. А пока пріостановимъ наши критическія замѣчанія къ тѣмъ первымъ страницамъ превосходнаго изслѣдованія, гдѣ съ замѣчательною твердостью перечеркиваются однимъ дидактическимъ крестомъ удивительнѣйшія попытки человѣческаго ума и таланта.

Оговорившись относительно борьбы опытной и умозрительной философіи, и объяснивши, какъ путемъ отвлеченья образуются понятія, Вундтъ заключаетъ свою первую лекцію такъ: «у насъ у всѣхъ есть отъ природы способность составлять понятія; но самыя понятія мы пріобрѣтаемъ, и пріобрѣтаемъ больше или меньше, смотря по тому, какъ пользуемся своею способностью и какъ дозволяютъ намъ обстоятельства, въ которыя мы поставлены воспитаніемъ, обученіемъ и т. д. И такъ, что-же значитъ составлять понятія, или отвлекать? Отвлеченіе есть совершенно то-же, что мышленіе. Этимъ мы высказали довольно избитую истину: что мы мыслимъ, это такъ-же вѣрно, какъ то, что мы видимъ, или слышимъ; это не предположеніе, а фактъ, не уступающій своею достовѣрностью никакому другому факту въ природѣ». Внутренній опытъ, мышленіе — неоспоримый и непосредственный фактъ нашего сознанія. По своей достовѣрности мышленіе соперничаетъ съ явленіями внѣшняго опыта. Но и въ этомъ пунктѣ возгорается споръ между философскимъ идеализмомъ и философскимъ матеріализмомъ. Для однихъ міръ самъ по себѣ не существуетъ, а есть только произведеніе нашего умственнаго творчества, для другихъ и сама наша мысль ничто иное, какъ опредѣленное свойство внѣшнихъ, вещественныхъ предметовъ. Матеріализмъ, говоритъ Ланге, такъ же древенъ, какъ философія, но не древнѣе ея. Онъ опирается на извѣстные факты, которыхъ нельзя опровергнуть. Психическія явленія возможны только тамъ, гдѣ есть опредѣленныя матеріальныя условія. Повредите сѣрую субстанцію мозговыхъ извилинъ, и вы воспрепятствуете обнаруженію психическихъ силъ. Разрушьте gyrus Broca, и вы уничтожите способность рѣчи и приведете къ застою высшую, аналитическую дѣятельность человѣка. Для спиритуализма существуетъ только мышленіе, для матеріализма — только опытъ. Развившись изъ сенсуализма Локка, матеріализмъ особенно быстро распространился во Франціи въ прошломъ столѣтіи, благодаря Кондильяку, Гельвецію, Ламеттри и знаменитой «Système de la Nature». Но матеріализмъ, ведущій свое происхожденіе отъ Локка, многимъ отличается отъ матеріализма классическихъ философовъ. Новый матеріализмъ основывается исключительно на фактахъ физіологическаго свойства. Сознаніе есть физико-химическій процессъ въ области центральной нервной системы. Мысль есть простая функція мозга. Ишэмическое размягченіе мозга, случайная кортикальная или гангліозная геморрагія могутъ сразу уничтожить все, такъ называемое, психическое существованіе человѣка. Таковы нехитрыя, незатѣйливыя соображенія матеріализма. Самъ превосходный физіологъ, Вундтъ однако имѣлъ мужество въ самомъ разгарѣ матеріалистической пропаганды двумя-тремя сокрушительными взмахами сбить съ позиціи систему наивныхъ понятіи и первобытной логики. Принимая мышленіе и отправленіе мозга за одно и то-же, говоритъ Вундтъ, естествоиспытатель тяжко погрѣшаетъ противъ важнѣйшаго и перваго правила естественно-научной логики: связь между явленіями можно считать причинною только тогда, когда обнаружена ея необходимость. Кто доказалъ причинную связь между функціями мозга и явленіями сознанія? «Но положимъ даже, что она доказана: мышленіе все-таки останется дѣйствительнымъ фактомъ, предметомъ нашего опыта. Слѣдовательно, говорить, что внѣшній опытъ исчерпываетъ всѣ явленія, будетъ такъ-же неосновательно, какъ говорить, что всякая матерія имѣетъ тяжесть»^[6]. Вундтъ идетъ еще дальше. Онъ говоритъ: мы не знаемъ, что такое мысль. Она недоступна нашимъ чувствамъ: ее нельзя ощутить ни однимъ изъ органовъ воспріятія. Кто-то произнесъ нѣсколько словъ. Мы слышали эти слова, но не слышали и не видѣли той мысли, которая въ нихъ заключается и которая на насъ подѣйствовала такъ, или иначе. Можете вынуть мозгъ изъ этого человѣка и все-таки вы не увидите ни одной его мысли. Почему? Да потому, что мозгъ не мысль и мысль не мозгъ. Матеріалисты возражаютъ: мозгъ, кровь, теплота и электричество не суть мысль — да, но они производящіе факторы мысли, ея причина, подобно тому, какъ печень есть причина желчи. По это возраженіе рѣшительно несостоятельно. Мы понимаемъ всѣ моменты произведенія желчи, но никакіе мозговые процессы не въ силахъ намъ объяснить происхожденія мысли, а не зная, какъ происходитъ мышленіе, мы не имѣемъ права сказать, что между вибраціями сѣраго мозговаго вещества и психическою дѣятельностью существуетъ причинная связь. Противно не только правиламъ науки, но и просто здравому смыслу говорить: я знаю только одно условіе такого-то явленія — ergo, кромѣ этого условія нѣтъ другого; или: я не знаю, какъ происходитъ такое-то явленіе, слѣдовательно, это явленіе не существуетъ^[7]. Вундтъ утверждаетъ, что и новѣйшій матеріализмъ не увеличилъ результатовъ положительныхъ изслѣдованій ни однимъ сколько нибудь значительнымъ открытіемъ. Сбиваясь отъ одного предположенія къ другому, матеріализмъ бродитъ постоянно въ потьмахъ, безъ ясныхъ понятій и безъ надежнаго логическаго руководителя.

Но смѣшеніе понятій господствуетъ не только между матеріалистами, но и между антиматеріалистами. Многіе, считающіеся идеалистами, въ сущности самые грубые матеріалисты. И вовсе неудивительно, говоритъ Вундтъ, что матеріализмъ и спиритуализмъ, отправившись отъ различныхъ точекъ, наконецъ сошлись въ одной общей цѣли, или лучше сказать, въ одномъ общемъ отсутствіи цѣли. Имѣя оба предвзятыя идеи о духовной жизни, матеріализмъ считалъ сколько нибудь точныя изслѣдованія невозможными, а спиритуализмъ и ненужными. Вотъ отчего психологія до сихъ поръ пребывала въ самомъ жалкомъ состояніи: недостатокъ строгой научной методы препятствовалъ ей подвигаться сколько нибудь замѣтно впередъ: «Увѣренность, что факты психологіи можно вывести изъ чистаго умозрѣнія, есть такой-же недостатокъ методы, какъ и мнѣніе, что наука психологіи должна начинаться съ физическихъ или химическихъ изслѣдованій мозга». «Исключительное умозрѣніе должно быть изгнано изъ психологіи, также какъ и изъ всякой другой науки». Психологія должна прямо дѣлать наблюденія надъ самою душою, т. е. надъ тѣми явленіями, которыя съ давнихъ поръ давали поводъ къ заключенію о существованіи души^[8]. Эти явленія — впечатлѣніе, чувство, представленіе и понятіе. Они то и должны быть прежде всего подвергнуты самому тщательному анализу, ихъ то всего естественнѣе сдѣлать исходною точкою всѣхъ психологическихъ изслѣдованій. Только за этой первоначальной работой должна слѣдовать работа отвлеченной мысли надъ аккуратно собраннымъ матеріаломъ чувственнаго опыта. Наука создается опытомъ и мышленіемъ. Опытъ даетъ строевой матеріалъ, мышленіе — цементъ. Мысль безъ опыта и опытъ безъ мысли равно безсильны. Для успѣха знанія необходимо расширять предѣлы чувственныхъ наблюденій и отыскивать новыя пособія для мышленія^[9]. Вѣковой опытъ, статистика, исторія нравовъ и вѣрованій, языки и ихъ историческое развитіе — все это должно прійти на помощь экспериментальной психологіи, имѣющей своею задачею — открытіе законовъ души посредствомъ глубокаго и всесторонняго анализа явленій человѣческой и животной жизни. Такимъ образомъ раздвигаются рамки научнаго изслѣдованія. Гдѣ нельзя экспериментировать, тамъ психологъ долженъ прибѣгнуть къ содѣйствію всеобщихъ условій культуры, историческихъ памятниковъ, вѣкового опыта, не пренебрегая рѣшительно ничѣмъ, что только можетъ пролить хоть единый лучъ свѣта въ темную область человѣческаго духа. Но прежде всего, на первомъ планѣ, экспериментъ, конечно. Кантъ разборомъ паралогизмовъ чистаго разума доказалъ, что психологія можетъ быть только эмпирической наукой, Вундтъ, на почвѣ кантовской теоріи познанія, дѣлаетъ психологію наукою экспериментальною, опытною.

III.

Мысль работаетъ надъ матеріаломъ чувственнаго воспріятія. Она указываетъ предметамъ ихъ надлежащее мѣсто и вноситъ порядокъ въ міръ впечатлѣній и ощущеній. «Но когда мысль расположила всѣ предметы по отдѣленіямъ и рубрикамъ, осталась еще одна вещь, для которой не было мѣста, — эта вещь была сама мысль». «Мысль, подумавъ обо всемъ, въ заключеніе принуждена думать о самой себѣ». Психологическое экспериментированіе должно начаться съ мысли потому, что мысль есть тотъ предметъ, который раньше другихъ возбуждаетъ въ насъ представленіе о душѣ. Но что такая мысль? Мысль есть явленіе, убѣждающее меня въ моемъ существованіи. Cogito, ergo sum — точная формулировка того великаго значенія, которое имѣетъ мышленіе. Мышленіе есть жизнь. Человѣкъ не можетъ уловить тотъ моментъ, когда онъ не мыслитъ. Не мыслить можно, но непосредственно удостовѣряться въ этомъ нельзя: чтобы удостовѣриться, нужна мысль. Не мыслить можно — это подтверждается безчисленными фактами. Обморокъ или глубокій сонъ производитъ полное уничтоженіе сознанія. Проснувшись, мы думаемъ, что только сейчасъ заснули. «Сознаніе времени есть вѣрный признакъ, что мы мыслимъ. Отсутствіе мысли мы замѣчаемъ не по непосредственнымъ наблюденіямъ, а только по пробѣламъ времени». «Гдѣ начинается мысль, тамъ начинается и время, и когда мы перестаемъ мыслить, тогда мы перестаемъ замѣчать и время. Мысль и время одно и то же»^[10]. Но тогда спрашивается, что такое время? Сознаніе времени существовало раньше тѣхъ орудій, которыми время обыкновенно измѣряется. Часы, времена года, движенія небесныхъ тѣлъ — все это стало извѣстнымъ и понятнымъ человѣку довольно поздно. Время всегда существовало для человѣка и всегда измѣрялось человѣкомъ. Какъ, какимъ образомъ, чѣмъ? Все, что внѣ насъ, не есть время. Время — мысль. «Мысль человѣка есть, въ одно и тоже время, и мѣра, и предметъ измѣренія, и мѣряющій субъектъ». «Время есть единственное измѣреніе, совершающееся само собою, потому что мысль есть единственная мѣра, измѣряющая сама себя». «Мысль есть естественная мѣра времени: часы, календарь, даже положеніе солнца на небѣ — все это мѣра искусственная». Кто измѣряетъ время этою естественною, природною мѣрою, для того самая быстрая мысль есть вмѣстѣ съ тѣмъ и самое меньшее количество времени, какое только существуетъ. Время быстрѣйшей мысли это та величина, за которую слѣдуетъ принимать всякое равное, или меньшее количество времени^[11].

Надо, значитъ, измѣрить время быстрѣйшей мысли. Сколько времени нужно, чтобы одна быстрѣйшая мысль смѣнила другую? Гельмгольцъ въ пятидесятыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія измѣрилъ скорость распространенія движенія въ нервахъ и спинномъ мозгу, Вундтъ нашелъ способъ опредѣлить то время, которое занимаетъ быстрѣйшая мысль, съ большою точностью, легко и въ самое короткое время^[12]. И вотъ что оказывается: Средняя продолжительность быстрѣйшей мысли равна ¹/₈ секунды. Это очень важное открытіе. Оно даетъ толчекъ дальнѣйшимъ соображеніямъ Вундта. Если быстрѣйшая мысль занимаетъ опредѣленное, измѣримое протяженіе времени, значитъ — никакіе психическіе акты не могутъ совершаться одновременно. Если намъ говорятъ: Юлій Цезарь умѣлъ въ одно и mo-же время диктовать нѣсколько писемъ, то здѣсь быстрая, очень быстрая послѣдовательность выдается за одновременность. Одновременныхъ мыслей нѣтъ, Единство мышленія — коренной законъ нашей психической организаціи. Его доказывалъ еще Аристотель въ одномъ изъ своихъ произведеній, хотя и не такъ, какъ это дѣлаетъ Вундтъ. И чтобы привести этотъ законъ въ связь съ другими психическими законами, Вундтъ подробно разсматриваетъ существенные элементы мышленія (понятія, сужденія и умозаключенія). Выводъ получается тотъ-же. Къ единству мышленія долженъ, въ концѣ концовъ, прійти всякій анализъ. Это краеугольный камень экспериментальной психологіи. Сказавъ, что мысль есть время, мы этимъ дали только внѣшнее ея опредѣленіе. Въ какихъ формахъ проявляется внутреннее существо мышленія? Въ понятіяхъ, сужденіяхъ и умозаключеніяхъ. Это — существенныя части мышленія. «Понятія и сужденія составляютъ нѣчто готовое, оконченное и заключаютъ всегда все наше знаніе, а умозаключенія суть средства, которыя придаютъ первымъ дѣйствительную цѣнность и безъ которыхъ всѣ понятія и сужденія остались-бы мертвымъ капиталомъ». Какое-бы вы ни взяли элементарное сужденіе, оно непремѣнно основано на множествѣ предъидущихъ актовъ умозаключенія. Сужденіе, что всѣ люди смертны, и сужденіе, что Иванъ смертенъ, одинаково создаются умозаключительнымъ процессомъ, въ одномъ случаѣ индуктивнымъ, въ другомъ — дедуктивнымъ. Индукція и дедукція имѣютъ одинаковую важность. Каждая изъ нихъ, говоря словами Стенли Джевонса, есть дополненіе и параллель другой. Принципы мышленія, лежащіе въ основѣ обѣихъ, въ сущности одинаковы. Индукція операція обратная относительно дедукціи, труднѣйшая, правда, но вовсе не болѣе важная. Кому придетъ въ голову спрашивать, какое дѣйствіе въ ариѳметикѣ важнѣе: сложеніе или вычитаніе? А между тѣмъ, прямая и обратная операціи могутъ быть различны по степени своей трудности. Интегральное исчисленіе труднѣе дифференціальнаго, относительно котораго оно обратно. Индуктивное умозаключеніе труднѣе и сложнѣе дедуктивнаго — и это-то обстоятельство привело Франсиса Бекона, Локка и Дж. Ст. Милля къ ошибочному мнѣнію о преимущественной важности индукціи^[13]. Трудность индуктивнаго умозаключенія состоитъ въ томъ, что оно требуетъ для своихъ выводовъ большаго, а иногда и безчисленнаго множества опытныхъ сужденій. Частный случай можетъ быть поднятъ на высоту общаго правила только съ помощью огромнаго аппарата наблюденій и фактовъ. Только въ многочисленной толпѣ поддерживающихъ данныхъ частный случай теряетъ свою частность. Одинъ отрицательный фактъ, по закону modus tollens, опровергаетъ все индуктивное умозаключеніе. Оттого-то нельзя говорить объ абсолютной достовѣрности ни индуктивнаго, ни дедуктивнаго умозаключенія. Дедукція не можетъ быть абсолютно достовѣрною потому, что большая посылка, какъ обобщеніе только опредѣленнаго количества фактовъ, не должна быть признана за абсолютную истину, индукція — потому, что сфера опыта заключена въ очень тѣсныя границы.

И такъ, сужденія основаны на умозаключеніяхъ. Какъ же образуются понятія? Тоже умозаключеніемъ и притомъ индуктивнымъ. «Умозаключеніе, ведущее къ понятію, есть индуктивное умозаключеніе, совершенно сходное съ умозаключеніями, на которыхъ вообще основаны сужденія». Порядокъ мышленія не таковъ въ дѣйствительности, какимъ его описываетъ формальная логика. «Мы не начинаемъ съ понятій, не составляемъ изъ понятіи сужденій, изъ сужденій умозаключеній; нѣтъ, наше мышленіе начинаетъ всегда съ умозаключеній; посредствомъ умозаключенія мы приходимъ къ сужденію, а изъ нѣсколькихъ сужденій составляемъ понятіе»^[14]. Умозаключеніе — главнѣйшее орудіе мышленія. Оно добываетъ понятія и творитъ сужденія. Умозаключеніе — это путь мышленія, сужденіе и понятіе — его конечная цѣль. Гдѣ нѣтъ орудій производства, тамъ не можетъ быть и экономической цѣнности, гдѣ нѣтъ орудія мышленія, умозаключенія, тамъ нѣтъ ни сужденій, ни понятій. Умозаключеніе — это трудъ, понятіе и сужденіе — это капиталъ. Чтобы обладать умственнымъ капиталомъ, нужно упорно и долго трудиться надъ мельчайшими воспріятіями, нужно откапывать связь между различнѣйшими фактами, нужно растягивать нить умозаключенія какъ можно дальше и дальше, послѣдовательно переходя отъ явленія къ явленію, отъ одного обобщенія къ другому. Мы сказали: послѣдовательно. Да, умозаключеніе можетъ быть только послѣдовательнымъ во времени. «Можно дѣлать неполныя умозаключенія, можно опускать члены, безмолвно предполагая ихъ, но никогда нельзя сокращать умозаключеніе, взявъ два члена въ одно время, или одновременно совершая два акта мышленія». Иначе говоря: единство мышленія вытекаетъ изъ самой логической природы нашей сознательной дѣятельности.

IV.

Если умозаключеніе есть типическая форма всѣхъ мыслительныхъ процессовъ, то элементарнѣйшее ощущеніе — впечатлѣніе звука, или цвѣта — должно быть тоже основано на рядѣ умозаключеній. Признаки, которыми одно ощущеніе отличается отъ другого, образуютъ отдѣльныя сужденія этого ряда. Какая разница между краснымъ цвѣтомъ и зеленымъ, между октавой и основнымъ тономъ? Разница въ тѣхъ матеріальныхъ процессахъ, которыми обусловливаются отдѣльныя оптическія и слуховыя впечатлѣнія. Если станемъ разлагать эти процессы на составляющіе ихъ элементы, если опредѣлимъ всѣ ихъ физическія свойства, то мы тѣмъ самымъ найдемъ содержаніе нашихъ первичныхъ сужденій. «Исчисливъ всѣ процессы, происходящіе при извѣстномъ ощущеніи, мы исчислимъ всѣ отдѣльныя сужденія, изъ которыхъ состоитъ умозаключеніе, т. е. самое сужденіе». Вотъ оборотъ мысли, приводящей Вундта къ двумъ важнѣйшимъ частямъ экспериментальной психологіи: психофизикѣ и психофизіологіи. Раньше, чѣмъ заниматься высшими представленіями и понятіями, надо обслѣдовать то первоначальное психическое явленіе, которое называется ощущеніемъ и воспріятіемъ. А обслѣдовать его можно только физическимъ и физіологическимъ путемъ. Но, намъ кажется, здѣсь не все обстоитъ благополучно. Законность психофизики и психофизіологіи не можетъ подлежать сомнѣнію, но считать матеріальные процессы, происходящіе въ различныхъ частяхъ периферической, или центральной нервной системы за сужденія, нѣтъ достаточнаго основанія. По крайней мѣрѣ аргументація, предлагаемая Вундтомъ, лишена той убѣдительности, которая могла бы склонить насъ къ отождествленію явленій двухъ различныхъ порядковъ. Что сужденія и понятія продукты умозаключительнаго процесса — это естественно. Психическія явленія могутъ имѣть только психическое содержаніе. Мышленіе, какъ таковое, должно состоять только изъ элементовъ мышленія. Умозаключеніе, какъ нѣчто психическое, можетъ составить содержаніе различныхъ разсудочныхъ понятій и сужденій. Тутъ Вундтъ не только не вступаетъ въ споръ съ логикой и здравымъ пониманіемъ, но какъ бы дружественною рукою заноситъ и свое имя на одну изъ самыхъ блестящихъ страницъ нѣмецкой философіи. Время есть форма внутренняго и внѣшняго воспріятія и чувственная схема для понятій разсудка. Все наше сознаніе, отъ мелкаго, бѣглаго впечатлѣнія до высшаго отвлеченнаго понятія, неразрывно связано съ временемъ. Мыслить и чувствовать значитъ не только жить во времени, но и создавать его. Время внутри насъ, мысль есть время — это превосходныя обобщенія, сіяющія отблескомъ великой зари критическаго идеализма. Единство мышленія и сознанія — незыблемый фактъ нашего эмпирическаго я. Но все это вовсе не обязываетъ признать, что матеріальные процессы суть сужденія, образующія воспріятія. Безъ сомнѣнія, въ комъ потухло пониманіе, въ томъ нѣтъ и настоящаго воспріятія, въ комъ парализованы аналитическія способности, въ томъ не могутъ правильно функціонировать ни психочувствительные, ни психомоторные центры, но отсюда вовсе еще не слѣдуетъ, что само воспріятіе есть логическій анализъ. Вы позвали спящаго человѣка. Онъ вскочилъ на вашъ крикъ. По Вундту движеніе нервной волны отъ слухового аппарата до задней части верхней gyrus temporalis — есть рядъ сужденій, создающихъ слуховое ощущеніе. Выходитъ, что психическое явленіе ощущенія состоитъ (замѣтьте: состоитъ) изъ матеріальныхъ процессовъ, или, говоря откровенно, изъ матеріальныхъ сужденій. Конечно, это ничто иное, какъ смѣшеніе условія явленія съ его причиной, вопреки естественно-научной логикѣ и наперекоръ простому и объективному разумѣнію фактовъ… Грубый матеріализмъ угрожаетъ экспериментальной психологіи на каждомъ шагу. Угрожаетъ даже той психологіи, которая открыто провозглашаетъ: анализировать психологически матеріальные процессы такъ-же безполезно, какъ анализировать физически или химически процессы умственные^[15]. Спрашивается: почему безполезно? Разъ матеріальные процессы суть сужденія, то ихъ, безъ сомнѣнія, не только возможно, но и необходимо подвергнуть психологической критикѣ. Если же они не суть сужденія, то они не могутъ ни подвергаться психическому анализу, ни составлять содержаніе воспріятія. Тутъ середины нѣтъ: либо одно, либо другое. Inter duo contradictoria non dntur medium. А. главное вотъ что. Обращаться къ указанному обороту мысли Вундту вовсе не было никакой необходимости. Психофизическія изысканія вмѣстѣ съ физіологическими не нуждаются ни въ какихъ оправданіяхъ. Единство сознанія упрочено съ тѣхъ поръ, какъ мы сказали, что время есть условіе всякаго воспріятія и схема разсудочной дѣятельности, или что воспріятіе есть время, а мышленіе есть умозаключеніе.

Физіологическая психологія должна разложить процессы, происходящіе въ нервной системѣ, на ихъ составные элементы, должна опредѣлить физическія свойства этихъ процессовъ и затѣмъ исчислить всѣ матеріальныя явленія, сопровождающія ощущенія^[16]. И хотя физіологія съ давнихъ поръ занимается своимъ дѣломъ со всею возможною осторожностью, однако не всѣ вопросы, сюда относящіеся, могутъ считаться и въ настоящее время, какъ и тогда, когда писалась «Душа человѣка и животныхъ», хорошо и правильно разрѣшенными.

Вотъ тѣ данныя, которыя извѣстны были Вундту въ 1863 году по вопросу о нервныхъ процессахъ, вызывающихъ психическія ощущенія. Пока нервы, говоритъ Вундтъ, принадлежатъ живому тѣлу, по нимъ безпрерывно проходятъ электрическіе токи. Когда какое-нибудь чувственное раздраженіе подѣйствуетъ на периферическое окончаніе нерва, электрическій токъ въ нервѣ уменьшается. Чувственное раздраженіе приводитъ въ связанное состояніе часть нервнаго электричества на извѣстное время: пока продолжается ощущеніе. И нервнаго электричества связывается тѣмъ больше, чѣмъ сильнѣе раздраженіе. Электрическое измѣненіе въ нервахъ имѣетъ непосредственную связь съ чувствомъ. Дѣйствія ощущенія вызываются дѣйствіемъ раздраженія. Но оба эти дѣйствія не должны быть вовсе равны. Искрой отъ папироски можно сжечь цѣлый городъ. Надо понять, почему это возможно. Положите доску на ребро какого-нибудь предмета на подобіе вѣсовъ и такъ, чтобы она находилась въ равновѣсіи. На обѣ стороны доски поставьте теперь равныя гири. Гири не упадутъ, хотя онѣ будутъ стремиться упасть: онѣ уравновѣшиваютъ друга друга. «Снимемъ съ одной стороны доски самую маленькую гирю, тогда другая сторона перетянетъ и доска упадетъ; т. е. сила тяжести, существовавшая прежде, какъ невидимое стремленіе, сдѣлается видимою, движущею силою. Если-же мы положимъ доску съ гирями на землю, то сила тяжести уже не будетъ производить дѣйствія. Но она все-таки не уничтожится: она только перейдетъ въ другія силы»^[17]. Тѣ силы, которыя только стремятся произвести движеніе, называются связанными, или мертвыми силами. Силы, дѣйствительно обнаруживающіяся опредѣленными движеніями, называются свободными, или живыми силами. Но между свободными силами надо еще отличать силы развязывающія, освобождающія отъ силъ развязанныхъ, освобожденныхъ. Ибо между освобожденіемъ силы и переходомъ одной силы въ другую существуетъ огромная разница. Если одинъ видъ движенія переходитъ въ другой, количество свободной силы остается тѣмъ-же. Напротивъ, когда одна сила освобождаетъ другую, количество свободной силы измѣняется. «Но общая сумма всей силы, свободной и связанной, остается всегда одинакова». Это и есть законъ сохраненія силы, примѣнимый и къ явленіямъ, происходящимъ при ощущеніи^[18]. Свободная сила, проявляющаяся въ ощущеніи, не можетъ содержаться въ свободной силѣ раздраженія. «Внѣшнее раздраженіе только освобождаетъ связанную силу нервнаго движенія и вызываетъ ее къ дѣятельности». Когда мы дѣйствуемъ на нервъ раздраженіемъ, то напряженіе нервнаго движенія бываетъ различно. Оно зависитъ не только отъ степени раздраженія, но и отъ того мѣста, въ которомъ нервъ раздражается. Раздражая двигательный нервъ въ различныхъ мѣстахъ, мы получаемъ сократительныя реакціи неодинаковой интенсивности: если раздраженіе произведено на точку, лежащую ближе къ мускулу, сокращеніе меньше, нежели тогда, когда раздраженіе падаетъ на точку, лежащую дальше отъ мускула. Раздраженіе на пути своемъ не убываетъ, а постоянно прибываетъ. Это возможно потому, что процессъ въ нервахъ есть не простой переходъ движенія, а освобожденіе. Свободная сила раздраженія развязываетъ связанныя силы нерва. И это освобожденіе связанныхъ силъ нерва совершается въ каждой точкѣ нерва. Нервное движеніе ростетъ, какъ пожаръ, какъ снѣжная лавина, увлекающая за собою все новые и новые сугробы снѣгу^[19]. Вотъ почему дѣйствіе ощущенія не должно быть вовсе равно дѣйствію раздраженія. Не само раздраженіе, а раздраженіе плюсъ развязанныя на всемъ протяженіи нерва силы вызываютъ ощущеніе. О свойствѣ самихъ электрическихъ измѣненій, происходящихъ въ нервѣ, Вундтъ говоритъ немного: «Родъ движенія, называемый электричествомъ, еще такъ мало разъясненъ, что мы не можемъ понять, какимъ образомъ, при дѣйствіи внѣшняго раздраженія на нервы, изъ самыхъ разнородныхъ движеній, каковы звукъ, свѣтъ, механическое давленіе, и т. д., происходитъ всегда однородное электрическое измѣненіе». Одно только можно сказать: въ электрическихъ нервныхъ явленіяхъ существуютъ различныя степени напряженія, зависящія отъ силы раздраженія. Но нервный процессъ, возбуждаемый чувственнымъ раздраженіемъ, имѣетъ свой предѣлъ, за который онъ не переходитъ, свой максимумъ, выше котораго онъ не подымается.

Этою попыткою примѣнить законъ сохраненія силы къ психическимъ явленіямъ Вундтъ непосредственно примыкаетъ къ извѣстнымъ работамъ Майера и Гельмгольца, изъ которыхъ первый доказалъ вѣрность этого закона для неорганической природы, а второй и для живыхъ, органическихъ тѣлъ. Вундтъ первый сдѣлалъ попытку распространить этотъ важный законъ и на міръ психическій, духовный. Конечно, эта попытка не идетъ дальше самыхъ первичныхъ душевныхъ явленій (какъ въ этомъ сознается и самъ Вундтъ): къ высшимъ операціямъ мышленія примѣненіе закона Майера и Гельмгольца встрѣчаетъ многочисленныя препятствія — но тѣмъ не менѣе, какъ попытка, она заслуживаетъ вниманія въ статьѣ, которая имѣетъ своею задачею собрать воедино все, что есть научнаго и философскаго въ главнѣйшихъ произведеніяхъ Вундта.

А. Волынскій. (Продолженіе слѣдуетъ).

"Сѣверный Вѣстникъ", № 1, 1890

---

1. Душа человѣка и животныхъ, пер. Е. К. Кемница, т. I, I—II.
2. Ibid. II—III.
3. Ibid. Aber der treibende Grund der Erscheinungen entzieht sich überall unserer Anschauung.
4. Ibid. Was wir aber durch Experiment und Messung bestimmen, das sind auch hier nicht bloss diese äusseren Wirkungen, sondern es sind die Gesetze der Seele selbst, aus denen die Wirkungen entspringen.
5. Душа человѣка и животныхъ, т. 1, стр. 2.
6. Душа человѣка и животныхъ, т. 1, стр. 19.
7. Ibid. стр. 20.
8. Ibid. стр. 22.
9. Ibid. стр. 23.
10. Ibid. стр. 31.
11. Ibid. стр. 35.
12. Описаніе этого способа см. т. I, стр. 44.
13. Ст. Джевонсъ, Основы науки стр. 121.
14. Душа человѣка и животныхъ, т. I. стр. 66.
15. Ibid. стр. 70.
16. Ibidem.
17. Ibid., стр. 76.
18. Законъ сохраненія силы Формулированъ Гельмгольцемъ еще въ 1847 г., въ книгѣ его «Mémoire sur la corservatiou de la force» слѣдующимъ образомъ: количество силы, могущей дѣйствовать въ органической природѣ вѣчно и неизмѣнно, точно также какъ и количество матеріи. Подчеркнутыми словами Гельмгольцъ ставитъ законъ сохраненія силы рядомъ съ закономъ Лавуазье: ничто не создается, ничто не исчезаетъ. Движеніе тоже не создается и не уничтожается. Оно можетъ только измѣняться, переходить одно въ другое. Принципъ Гельмгольца былъ впослѣдствіи подтвержденъ извѣстными работами Гирва, Joule’а и другихъ.
19. Ibid., стр. 80.