Т. Карлейнъ.
правитьКРЕСТЬЯНИНЪ — СВЯТОЙ.
правитьПророкъ новѣйшихъ временъ.
правитьВъ Россіи мало знаютъ Карлейля.
Но на родинѣ и въ Америкѣ Карлейля иначе и не называютъ, какъ пророкомъ новѣйшихъ временъ.
Дѣйствительно. Это былъ не обыкновенный писатель, а пророкъ въ истинномъ смыслѣ слова, пророкъ, который «глаголомъ жегъ сердца людей».
Дорого далась ему истина..
Черезъ огненное крещеніе, борьбу съ діаволомъ прошелъ его пытливый геній.
Онъ поставилъ истину на своемъ знамени. Сдѣлалъ ее столпомъ облачнымъ днемъ и огненнымъ ночью.
«Истина, — восклицаетъ онъ, — хотя бы небеса раздавили меня за нее. Ни малѣйшей фальши, хотя бы за отступничество сулили цѣлый рай».
Съ тѣхъ поръ, какъ появился человѣкъ на этой; грѣшной землѣ, рѣдко кто съ такою брандовскою настойчивостью и прямотою — служилъ истинѣ.
Истина прежде всего.
Онъ понялъ, что «въ человѣкѣ есть нѣчто большее, чѣмъ любовь къ счастью — это готовность къ самопожертвованію»;
И это онъ сдѣлалъ предметомъ своей мечты, вѣковой проповѣди.
Геніемъ создало Карлейля Провидѣніе, но у этого генія трудолюбіе и настойчивость въ достиженіи цѣли превосходили даже его талантъ.
Онъ работалъ такъ много, какъ, рѣдко кто работалъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ Карлейль восторжествовалъ надъ сомнѣніями — имъ овладѣла одна мысль написать книгу.
«Я намѣренъ написать книгу, — говоритъ онъ въ письмѣ къ матери, — высказать мысли и совершить дѣла, о которыхъ не многіе догадывались въ этомъ мірѣ.
Мои слова могутъ показаться пустымъ тщеславіемъ, но это несовсѣмъ такъ.
Я вижу, что всемогущій Творецъ надѣлилъ меня умственными талантами и проблесками высшаго пониманія и я счелъ бы -самой тяжелой измѣной противъ Него, если бы пренебрегъ у совершенствовать ихъ и не воспользовался бы въ полную мѣру моихъ силъ Его щедрой милостью ко мнѣ».
Первымъ условіемъ быть вѣрнымъ истинѣ Карлейль ставилъ независимость и въ этомъ отношеніи едва ли есть еще одинъ писатель въ мірѣ, который такъ мужественно боролся съ нищетой и не продалъ себя за гонораръ, какъ это дѣлаютъ современные писатели.
«Онъ рѣшилъ, что никогда не продастъ своей души чорту, никогда не станетъ говорить того, чему онъ не вѣритъ, не станетъ дѣлать того, чего онъ въ глубинѣ своего сердца не считаетъ правильнымъ».
Онъ говорилъ: "Я никогда не позволю себѣ обратиться въ жалкое существо, именующее себя въ нашихъ центрахъ писателемъ и пишущее ради барышей въ ежедневныхъ періодическихъ изданіяхъ;.
Благодареніе небесамъ, существуютъ еще другіе пути зарабатывать себѣ средства къ существованію.
"Бѣдность такъ бѣдность — говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, но независимость прежде всего и онъ до конца дней своихъ, не взирая ни на какія препятствія сохранилъ свою независимость, и вышелъ побѣдителемъ. Міръ преклонился передъ тѣмъ, котораго сначала упорно не признавалъ за своего вождя.
«Случилось то, что обыкновенно случается съ великими людьми:
При первомъ появленіи на нихъ смотрятъ съ удивленіемъ, затѣмъ они вызываютъ раздраженіе, даже злобу и такъ до тѣхъ поръ, пока эти упорные борцы не превратятъ маленькой тропинки, по которой они впервые пошли самостоятельно, въ большую, проѣзжую дорогу».
Въ 1831 году Карлейль написалъ свою знаменитую книгу «Философія одежды», но увы «геніальное произведеніе далеко не всегда оказывается преуспѣвающимъ произведеніемъ. Хорошо еще если на первыхъ порахъ его встрѣчаютъ только съ недоумѣніемъ. Чаще всего толпа обрушивается на него съ насмѣшкой и злобой. Геній идетъ своимъ путемъ, а „общество“, „всѣ“ идутъ обыкновенно своимъ безошибочнымъ путемъ „умѣренности и аккуратности“, и только послѣ настойчиваго и упорнаго труда, создавъ вкусъ, — способный оцѣнить его, геній завоевываетъ общественныя симпатіи». Злополучная книга «Философія одежды» побывавъ у многихъ издателей, вернулась обратно къ автору.
Одинъ издатель даже говорилъ, что онъ согласенъ издать эту книгу только въ томъ случаѣ, если самъ Карлейль заплатитъ ему 1500 руб.
Но Карлейль не унывалъ. Онъ настойчиво проводилъ свою линію, вѣря, что истина побѣдитъ и книга, указывающая путь къ ней, рано или поздно найдетъ своего читателя.
Слѣдующая книга Карлейля — «Характеристики» произвела потрясающее впечатлѣніе. Милль — читалъ ее со слезами.
Современные люди — говоритъ Карлейль въ «характеристикахъ» — любятъ копаться въ своихъ язвахъ, носиться съ своими сомнѣніями, тогда какъ всякое великое дѣло дѣлается молча, дѣлается людьми, охваченными одною мыслью, однимъ чувствомъ.
Общество стонетъ, со всѣхъ сторонъ спѣшатъ къ нему лѣкаря, послѣдніе предлагаютъ свое лѣкарство, кооперативные союзы, всеобщую подачу голосовъ, усовершенствованную постройку домовъ и хлѣвовъ, ограниченіе народонаселенія, закрытую баллотировку. Общество одержимо многими внѣшними недугами, оно. стонетъ не зря, но самый страшный недугъ составляетъ накопленное богатство съ одной стороны и накопленіе нищеты съ другой. На высокихъ престолахъ возсѣдаютъ владыки міра на подобіе эпикурейскихъ боговъ, а подъ ними колеблется безконечный океанъ живой нищеты, невѣжества, голода. Въ прошломъ было не лучше, но тогда была по крайней мѣрѣ вѣра. Теперь же вѣра изсякла. Старые идеалы отжили свое время. Новые не народились и человѣчество бродитъ ощупью.
Небо мертво для него, земля глуха. Но сумерки предвѣщаютъ зарю. Паровая машина прорываетъ не однѣ земляныя горы. Общественныя силы накопляются. Пробить стѣны европейской «черной ямы» уже не такъ трудно, тѣмъ болѣе, что они сдѣланы, въ сущности, изъ бумаги и воздуха. Новая вѣра, побѣда творческаго духа надъ вещественнымъ міромъ, надъ условной ложью, отжившими формулами освободитъ человѣчество изъ этой «черной ямы».
Карлейль читалъ запоемъ.
Но живя вдали отъ большихъ городовъ, онъ не мотъ доставать книгъ и вотъ, что онъ писалъ по этому поводу: «Книгъ совершенно нѣтъ — и почему это не существуетъ въ каждомъ провинціальномъ городѣ библіотекъ его королевскаго величества — тогда какъ тюрьмы существуютъ».
Слѣдующее наиболѣе выдающееся произведеніе было — «Исторія французской революціи» (эта замѣчательная книга также имѣется въ русскомъ переводѣ).
Книга произвела смятеніе въ умахъ.
Диккенсъ носилъ ее повсюду. Соутсей прочелъ ее шесть разъ, Теккерей написалъ о ней восторженную статью. Милль привѣтствовалъ ее, какъ геніальное произведеніе Эмерсонъизъ Америки писалъ, что тамъ еще никогда не читали подобной исторіи.
Дѣйствительно, это не была только исторія.
«Въ теченіе многихъ лѣтъ — пишетъ біографъ Карлейля — онъ мучительно изучалъ тайну человѣческой жизни, изучалъ въ уединеніи до самой глубины, чтобы познать истину ея и понять собственную обязанность.
Онъ не вѣрилъ ни въ какія спеціальныя „конституціи“; онъ не былъ ни тори, не вигомъ, ни радикаломъ… Онъ совлекалъ съ себя всякую „формулу“ и неистово отбрасывалъ ее прочь, находя что „формулы“ въ наши дни представляютъ собою именно тѣ „лжи“, въ которыя люди якобы вѣруютъ!.. Онъ хотѣлъ сказать людямъ, что Богъ и справедливость еще существуютъ въ этомъ мірѣ; что современные народы управляются все тѣми же Божескими законами, какъ и израильтяне въ Палестинѣ, что люди должны стремиться къ истинѣ, говорить правду, поступать справедливо. Когда они забываютъ объ истинѣ ради условной и удобной лжи, предпочитаютъ свое собственное удовольствіе, желаніе, честолюбіе — нравственной чистотѣ, мужеству и справедливости… тогда подымаются страшные вихри, которые подхватываютъ ихъ, какъ пылинку… Голодные и униженные милліоны подымаются, чтобы сотворить судъ надъ своими преступными правителями, хотя сами они немного чѣмъ лучше тѣхъ, кого ниспровергаютъ; если они безсильны ностроить на развалинахъ обитаемое жилище, то достаточно сильны, чтобы уничтожить и превратить въ прахъ развращенныя учрежденія, служащія прикрытіемъ и орудіемъ гнета»…
«Франція изъ всѣхъ современныхъ народовъ — величайшая грѣшница… Она отвергла свѣтъ реформаціи, она замучила своихъ Колиньи. Она предпочла жить въ свое удовольствіе и положилась на мишурный блескъ своего просвѣщенія; она учинила подлогъ относительно религіи, которой якобы придерживалась въ то время, какъ въ дѣйствительности не вѣрила. Дворцы и замки ея утопали въ роскоши и блескѣ, а когда бѣдный просилъ куска хлѣба, ему презрительно говорили, что онъ можетъ питаться. Французское крестьянство выносило тиранію своихъ принцевъ и синьоровъ, выносило терпѣливо, пока терпѣніе было возможно, и, какъ овца, подвергалось ежегодно стрижкѣ на радость своего хозяина. Но обязанностямъ подданныхъ соотвѣтствуютъ обязанности правителей. Наступаетъ время, и аристократію, заправляющую дѣлами, требуютъ къ отвѣту… Аристократія оказывается лжеаристократіей, духовенство — лжедуховенствомъ; они не могутъ болѣе оставаться у., власти, ихъ ниспровергаютъ. Французская революція — это судъ надъ великими преступниками, изъ поколѣнія въ поколѣніе творившими неправду и преуспѣвавшими»..
Послѣ ряда книгъ и статей у Карлейля назрѣла мысль издавать свой журналъ, въ которомъ онъ могъ бы проповѣдывать — «вѣрующій радикализмъ», но мечтамъ его не суждено было осуществиться. И онъ вынужденъ былъ продолжать писать отдѣльныя книги.
Изъ позднѣйшихъ это произведеній назовемъ — «Герои и героическое въ исторіи» (переведена на русскій языкъ), — замѣчательная книга, долженствующая стать настольною.
«О Кромвелѣ» и другіе.
Теперь слава Карлейля возросла до своей высшей степени.
Онъ признанъ первымъ писателемъ Англіи и Америки.
Цари и правители ищутъ его дружбы.
Злополучная книга его «философія одежды» расходится въ самое короткое время 20000 экземпляровъ.
Успѣхъ необычайный.
И всего этого, помимо таланта, Карлейль достигъ настойчивостью и независимостью.
«Онъ заставилъ слушать себя даже противниковъ, для юныхъ же сердецъ его рѣчи звучали точно тысячи трубъ».
Карлейль умеръ въ 1881 году 85 лѣтъ отъ роду.
Крестьянинъ-святой.
править(Sartor Resartus перев. Горбова).
правитьДвухъ людей я почитаю и никого третьяго. Во-первыхъ, измученнаго трудомъ Ремесленника, который, помощью добытаго изъ земли Орудія, прилежно завоевываетъ Землю и дѣлаетъ ее собственностью человѣка. Почтенна для меня жесткая Рука, скрюченная, грубая, но въ которой тѣмъ не менѣе заключается искусная сила, неотъемлемо-царственная, какъ бы Скипетра этой Планеты. Почтенно также суровое лицо, все загорѣлое отъ непогоды, загрязненное, съ его грубымъ умомъ; ибо это есть лицо Человѣка, живущаго по-человѣчески. О ты, благодаря твоей грубости тѣмъ болѣе почтенный, — и даже еще потому, что мы должны жалѣть тебя столько же, сколь ко любить! Братъ, грубо помыкаемый! Для насъ такъ гнулась твоя спина, для насъ такъ искривлены твои прямые члены и пальцы: ты былъ нашимъ рекрутомъ, на котораго палъ жребій, и ты былъ такъ изувѣченъ, сражаясь въ нашихъ битвахъ. Ибо и въ тебя также былъ вложенъ Богомъ созданный образъ, но ему не суждено было развиться: онъ долженъ былъ остаться скрытымъ подъ коркой толстыхъ наростовъ и искаженій Работы, и твоему тѣлу, какъ и твоей душѣ, не суждено было знать свободы. Но работай, работай: ты исполняешь свой долгъ, что бы изъ того не вышло; ты работаешь для безусловно необходимаго для насущнаго хлѣба!"
«Другого человѣка я почитаю, и притомъ еще гораздо выше: Того, кого можно видѣть работающимъ ради духовно-необходимаго, не ради хлѣба насущнаго, но ради хлѣба жизни. Не исполняетъ ли и онъ также своего долга, стремясь къ внутренней Гармоніи и раскрывая ее, дѣломъ или словомъ, во всѣхъ своихъ внѣшнихъ стремленіяхъ, высоки ли они или низки? Но выше всего, когда его внутреннее и внѣшнее стремленія одинаковы, когда мы можемъ назвать его Художникомъ, не земнымъ Ремесленникомъ только, но вдохновеннымъ Мыслителемъ, который, помощью сдѣланнаго на Небѣ Орудія, завоевываетъ для насъ Небо! Если бѣдный и смиренный работаетъ, чтобы мы имѣли Пищу, то не долженъ ли великій и славный работать обратно для него, чтобы онъ имѣлъ Свѣтъ, имѣлъ Руководство, Свободу, Безсмертіе? — Этихъ двухъ, на всѣхъ ихъ ступеняхъ, я почитаю; все остальное — мякина и прахъ, которые пусть вѣтеръ уноситъ, куда хочетъ».
«Невыразимо трогательно, однако, когда найдешь оба достоинства соединенными, и когда тотъ, кто долженъ работать внѣшне, для низшихъ потребностей человѣка, работаетъ также внутренно для высшихъ. Я не знаю ничего возвышеннѣе въ этомъ мірѣ, чѣмъ Крестьянина-Святаго, если только таковой теперь еще можетъ быть гдѣ-нибудь встрѣченъ. Такой человѣкъ приведетъ тебя назадъ въ самый Назаретъ; ты увидишь сіяніе Неба исходящимъ изъ самыхъ смиренныхъ глубинъ Земли, подобно свѣту, сіяющему среди великой тьмы».
«Не по причинѣ ихъ трудовъ оплакиваю я бѣдныхъ: мы всѣ должны трудиться, или воровать (какъ мы не назовемъ наше воровство), что хуже; ни одинъ добросовѣстный работникъ не считаетъ своей задачи забавой. Бѣдный голоденъ и жаждетъ, но для него также есть пища и питье; онъ непомѣрно отягченъ и утомленъ, но и ему также Небеса посылаютъ Сонъ, и изъ глубочайшихъ; въ его дымныхъ хижинахъ его окружаетъ чистое, ясное Небо отдыха и колеблющееся сіяніе подернутыхъ облаками Сновъ. Но о чемъ я печалюсь, — это то, что свѣтильникъ его души гаснетъ, что ни одинъ лучъ небеснаго, или даже земнаго знанія не посѣщаетъ его, и что его общество, среди суровой тьмы, составляютъ лишь Страхъ и Негодованіе, подобные двумъ привидѣніямъ. Увы, въ то время, какъ тѣло стоитъ такъ смѣло и твердо, — Душа должна лежать ослѣпленная, умаленная, оглушенная, почти уничтоженная! Увы, и она также была Дыханіемъ Божіимъ, — дарованнымъ на Небѣ, но на землѣ ей никогда не: суждено было развернуться! Когда умираетъ невѣжественнымъ хоть одинъ Человѣкъ, который имѣетъ способность къ Знанію, — это я называю трагедіей, хотя бы это случилось болѣе двадцати разъ въ минуту, какъ по нѣкоторымъ вычисленіямъ это и бываетъ. Та жалкая доля Науки, которую наше соединенное Человѣчество пріобрѣло среди обширнаго Міра Невѣжества, — почему она со всяческимъ усердіемъ не сообщается всѣмъ?»