— Пускай кто хочетъ въ дурную погоду курить табакъ отъ скуки; я охотникѣ ходить, и нелюбя табашнаго дыма, обыкновенно въ такое время ищу утѣшенія въ наблюденіяхъ подъ окномъ, въ бездѣйствіи и въ праздности, или въ своей маленькой библіотекѣ, и на днѣ своей маленькой чернилицы. Я испыталъ, что дождь благодѣтеленъ не для одного земледѣльца; часто подъ шумомъ дождя моя голова была обильнѣе мыслями и мое перо живѣе; подъ его шумомъ родился сей отрывокъ о Спорахъ. Не вѣдаю, почему мысли мои обратились именно къ спорамъ, и какая нужда читателямъ знать то, что непостижимо для меня самого, и что можетъ быть принадлежитъ къ неизъяснимымъ дѣйствіямъ души? Оставивъ эту загадку безъ рѣшенія, лучше разскажу, любопытную исторію и разныя методы споровъ.
Старшія дѣти Адама и Еввы думаю, подобно нашей черни, употребляли въ спорахъ логику дикую необузданную никакими правилами искусства, и славный Грекъ, Сократъ, первый далъ имъ методу, которая названа катихизическою. Ето значитъ: дѣлать вопросъ за вопросомъ, пока вашъ противникъ, не находя болѣе отвѣтовъ, самъ признается въ своемъ заблужденіи и согласится съ вашею истиною или ложью!-- Сила и дѣйствіе сей методы имѣютъ великое сходство съ тѣмъ, что всякой безъ сомнѣнія слышалъ о военныхъ случаяхъ, когда одинъ неприятель наводитъ другаго въ тѣсный уголъ когда для обманутой арміи нѣтъ никакого, средства ни спастись бѣгствомъ, ни выгодно сразиться, и когда все заставляетъ ее отдаться на волю хитраго побѣдителя[1].
Потомъ другой Грекъ, великій тактикъ древней философіи, Аристотель, изобрѣлъ методу новую. Его оружіе мѣлкое, но едва ли не съ большимъ успѣхомъ дѣйствующее названо силлогизмами, Главная разность сихъ двухъ методѣ состоитъ въ томъ, что противникъ передъ Сократомъ соглашается на все, что слышитъ; предъ Аристотелемъ всегда опровергаетъ какую нибудь одну мысль; Сократъ побѣждаетъ стратагемою Аристотель открытою силою; Сократъ беретъ городъ подкопами, Аристотель стремится къ нему въ огнемъ и мечемъ.
Извѣстно; что Европейскіе университеты вели войну между собою не иначе какъ подъ знаменами Аристотеля, и употребляли единственно его оружіе — силлогизмы. Послѣ многихъ вѣковъ и усилій всѣ человѣческія свѣдѣнія превратились въ магазинъ отвѣтовъ и возраженіи; и вся философія вмѣстѣ съ бѣднымъ здравымѣ умомъ изрублена въ безчисленныя мѣлкія части; называемый въ школѣ раздѣленіями.
Ученый свѣтъ увидѣлъ, что сіи раздѣленія безпрестанно умножаются; что противникъ, уже близкій къ своему стыду, находитъ въ нихъ же новый щитъ, и дѣлантъ побѣду сомнительною. Но труденъ только первый шагъ въ изобрѣтеніяхъ, и человѣкъ сдѣлавъ его, неостанавлиавается! Явилась новая метода, которая не подходитъ ни подъ одну Аристотелеву форму: Argumentum Basilinum, другіе пишутъ Bacilinum и Baculinum[2], въ Русскомъ переводѣ ето значитъ палка или дубина, т. е. ежели противникѣ не покорялся силѣ силлогизмовъ; то прибѣгали къ ударамъ и сражали его.
Война всегда начиналась боемъ между двумя атлетами; но въ случаѣ нужды выходили съ каждой стороны цѣлыя арміи. Въ О…. показываютъ путешественникамъ мѣсто, которое можно назвать дефиле, и которое отъ частой происходившей на немъ логической войны, до сихъ поръ называется логическимъ глухимъ переулкомъ. За сто лѣтъ передъ симъ одинъ изъ путешественниковъ видѣлъ Доктора-рыцаря который разсказывалъ — съ улыбкою удовольствіе поживившейся храбрости — какъ онъ предводительствовалъ многочисленными учеными арміями, какъ онъ, въ вылазкахъ, прогонялъ, разсѣвалъ ихъ, — и какъ побѣжденный неприятель искалъ спасенія и едва находилъ оное подъ защитою своего гарнизона.
Самая блистательная епоха подобнаго военнаго духа въ ученыхъ людяхъ, кажется, принадлежитъ къ вѣку Еразма. Онъ пишетъ, что въ то время, когда Греки принесли и распространили просвѣщеніе въ западной Европѣ, ученый свѣтъ раздѣлялся на Грековъ и Троянцевъ. Ни одна встрѣча между ними не проходила безъ кровопролитныхъ неприятельскихъ дѣйствій. Несчастный Еразмъ, непобѣдимый въ Аристотелевой методѣ и въ здравомъ смыслѣ, самъ на себѣ испыталъ силу Троянской логики и ея доказательствъ. Еразмъ жаловался на нихъ своимъ друзьямъ до самой смерти.
Начиная съ 18 столѣтія страницы исторіи, записывающей ученыя сраженія, менѣе обагрены человѣческою кровію; но еще найдете въ нихъ множество жертвъ, принесенныхъ оскорбленному самолюбію педантовъ, и онъ еще мучительнѣе для души нѣжной, чувствительной.
Это плоды просвѣщенія! Руссо въ своихъ жалобахъ на него справедливо оплакиваетъ потерю суроваго мужества, которое изображается ясными чертами на лицѣ и въ глазахъ честнаго невѣжды. Я думаю, что злоба человѣческая неизбѣжна на земли, и въ сихъ мысляхъ предпочитаю открытое, рѣшительное, нападеніе, той коварной враждѣ, которая дѣйствуетъ медленно и кротко, но тѣмъ вѣрнѣе и ужаснѣе.
Еразмъ! можетъ быть удары, нанесенные тебѣ звѣрскими Троянцами, очень жестоки; можетъ быть ты страдалъ отъ нихъ во всю жизнь: но по крайней мѣрѣ, не они тебя умертвили. Среди вздоховъ, ты еще наслаждался геройскою отрадою защищать истину и невинность, среди болѣзни ты имѣлъ еще довольно силъ сражаться съ суевѣріемъ и упрямымъ невѣжествомъ, — а Іорикъ, бѣдный Іорикѣ!
Съ живымъ воображеніемъ, съ тонкимъ и рѣзвымъ умомъ, съ нѣжною, непорочною душою, съ добрымъ, чувствительнымъ сердцемъ, съ тою веселостію, которая изливается съ каждымъ словомъ и движеніемъ безъ всякаго страха и принужденія, — со всѣми сими качествами Іорикъ имѣлъ два важнѣйшихъ недостатка: незнаніе свѣта и откровенность почти дѣтскую. Его добродѣтели и просвѣщеніе, давали ему право судить другихъ строго, и, онъ не теряя его, говорилъ о человѣческихъ слабостяхъ безъ пощады и со всею, неосторожностію, т. е. не соображаясь ни со временемъ, ни съ мѣстомъ. Кто бы ни былъ герой драмы, какъ бы онъ ни былъ силенъ и опасенъ своимъ чиномъ или гордостію, но если унизилъ себя безчестными поступкомъ, то Іорикъ, забывая слѣдствія своей неосторожности, называлъ его прямо человѣкомъ безчестнымъ.
И болѣе всѣхъ пороковъ ненавистна была для Іорика та холодная, коварная важность, подъ которою часто люди скрываютъ свои недостатки. Онъ называлъ ее обманчивою личиною добродѣтели и знаній для обольщенія легковѣрныхъ и выученною ролею для погибели добродушныхъ. Горе тому, кто носилъ подобную личину! Іорикъ, говоря о немъ, дѣлался самымъ жестокимъ Сатирикомъ, и въ заключеніе своей сатиры всегда прибавлялъ, что она должна быть, записана золотыми буквами.
Іорикъ оживлялъ свои сатиры, острымъ и приятнымъ разсказомъ, который служилъ имъ вмѣсто крыльевъ. Между тѣмъ, какъ будто не довольно сихъ крыльевъ, презрѣнный родъ тѣхъ услужливыхъ людей, которые ловятъ и повторяютъ новости, давалъ имъ еще другія, такъ что каждая Іорикова сатира всегда долетала и вѣрно и скоро до вельможъ, бывшихъ ея предметомъ.
Оскорбленные уже не одинъ разъ доказывали Іорику по правиламъ своей логики, что онъ заблуждаетъ въ моральной философіи; уже не одна искра мщенія упала на бѣдную Іорикову голову; но онъ, думая что истина и добродѣтель на его сторонѣ, вопреки симъ опытамъ, продолжалъ войну съ прежнимъ упорствомъ,
Евгеній, другѣ его, видѣлъ всю опасность ея для Іорика, и часто ему напоминалъ объ ней.
Послушай! говорилъ ему Евгеній; живость твоего ума и безразсудныя твои шутки рано или поздно погубить тебя. Люди, осмѣянные въ твоихъ сатирахъ, безъ сомнѣнія почитаютъ себя обиженными и безъ сомнѣнія не будутъ великодушны, имѣя сіе право на мщеніе. Посмотри на нихъ съ етой ужасной, стороны; сочти ихъ семейство, ихъ родственниковъ, друзей и чужихъ, которые готовы соединиться съ ними въ общей опасности; сочти всю сію армію; ты увидишь, что каждыя десять твоихъ шутокъ — повѣрь мнѣ, что ето справедливая ариѳметика — вооружатъ противъ тебя до крайней мѣрѣ сто неприятелей.
Напрасно льстишь себя, что твои сатиры не отравлены ни злобою, ни завистію, что они имѣютъ цѣль невинную и даже добрую; невѣжды незнаютъ такого различія, а низкія души не хотятъ знать его. Я молю Небо, чтобы мой другъ не испыталъ, какъ страшно раздражать первыхъ и смѣяться надъ послѣдними; повѣрь мнѣ Іорикъ, что твоя участь рѣшена, если всѣ они заключать союзъ и начнутъ войну по своей адской тактикѣ, тебѣ неизвѣстной.
Мщеніе въ уединенномъ углу сочинитъ тысячу ядовитыхъ басень противъ твоей чести; всѣ твои добродѣтели, весь твой умъ не защитятъ тебя; твой домѣ потрясется; твои достоинства, которыя составляютъ единственную подпору и богатство жены и дѣтей твоихъ, покроются стыдомъ и поношеніемъ; всѣ твои благородные поступки будутъ поруганы; всѣ твои знанія попраны; самая вѣра твоя будетъ превращена въ безбожіе; и въ заключеніе трагической сцены Жестокость и Подлость, двѣ убійцы, подкупленыя Злобою, нечаянно посыпятъ на тебя удары, повѣрь мнѣ, любезный Іорикъ, самые лучшіе люди близки ко мщенію; и кто рѣшится принести на жертву нехитрое, безпомощное твореніе, тотъ найдетъ въ самыхъ Ливійскихъ пустыняхъ довольно дровъ, чтобы чтобы сожечь его.
Сія картина не поколебала Іорика; но увидя въ ней подлѣ себя и жену и дѣтей въ столь ужасномъ положеніи, онъ едва не лишился разсудка. Со слезами раскаянія, со взоромъ отчаянія просилъ онъ помощи противъ своихъ враговъ; увы! уже поздно…. N.. и О… уже сдѣлали заговоръ и напали на бѣднаго Іорика, точно какъ предсказывалъ Евгеній, то есть нечаянно и съ неизъяснимымъ звѣрствомъ; — удары сыпались градомъ, и Іорикъ палъ, подобно многимъ добродѣтельнымъ людямъ, прежде него павшимъ!
Іорикъ началъ сраженіе съ своими неприятелями какъ герой; но обремененный ихъ превосходнымъ числомъ, изнуренный обыкновенными бѣдствіями войны и еще болѣе необыкновенною коварною тактикою, наконецъ бросилъ мечь и щить, и старался скрыть свои страданія подъ веселостію которую показывалъ до самой смерти.
Когда Евгеній пришелъ въ послѣдній разъ взглянуть на своего друга, и отдернувъ занавѣсъ его постели, спрашивалъ о здоровьи, Іорикъ схватилъ его за руку и долго молчалъ; потомъ снявъ другою рукою колпакъ: посмотри, сказалъ, на сіи глубокія раны, нанесенныя N… и О….. Іорикъ присовокупилъ Сервантическимъ тономъ: моя голова такъ избита, такъ слаба, что если бы Архіерейскія шапки посыпались на нее градомъ, то не удержала бы ни одной. Ета шутка была послѣдняя въ Іориковой жизни.
Его прахъ покоится на кладбищѣ…. подъ простымъ камнемъ, на которомъ Евгеній вырѣзалъ надпись: Увы, бѣдный Іорикъ! Прохожіе, зная добродѣтели и несчастную смерть Іорика, всегда останавливаются у его могилы и съ глубокимъ вздохомъ повторяютъ: Увы, бѣдный Іорикъ[3]!
Съ миніатюрною методою, отъ которой страдали Еразмы и Іорики, имѣетъ великое сходство метода колоссальныхъ споровъ, употребляемая государями. Они выходятъ по сту тысячь философовъ со штыками и доказываютъ ихъ остріемъ истину своихъ мнѣній. Одинъ изъ Европейскихъ монарховъ, слишкомъ, полагавшійся на подобную методу, написалъ на своихъ большихъ пушкахъ: ratio ultima regum, т. е. логика государей. Но его логика была обращена противъ него же; ея доказательства имѣли худой успѣхъ, и онъ началъ болѣе уважать простую логику — общую справедливость. Для тѣхъ, кто имѣетъ дѣло съ философами сего рода, почитаю не излишнимъ легкой приемъ трусости, которая мнѣ кажется не трусостію, а истиннымъ благоразуміемъ, и которая для меня была полезна не одинъ разъ въ мѣлкихъ случаяхъ моей жизни, т. е. не предъ царями, но предъ гордыми вельможами. Я обязанъ симъ прекраснымъ, необходимымъ правиломъ старому Римлянину, имѣвшему опасное счастіе противурѣчить своему государю. Примѣтивъ разногласіе въ мысляхъ, подданный поспѣшилъ. признаться въ заблужденіи, которое было совсѣмъ не на его сторонѣ. Его друзья, бывшіе свидѣтелями спора, удивлялись, почему онъ уступилъ пальму которая безъ всякаго сомнѣнія принадлежала ему; я всегда отдамъ ее, отвѣчалъ опытный старикъ, сопернику, повелѣвающему 50 легіонами.
Оставляя другія любопытныя по не столь важныя методы, обращаюсь къ той, которая была употреблена во Франціи противъ Лютеранъ, а въ Англіи противъ Католиковъ, и которая можетъ быть названа механическою, потому что въ ней служатъ вмѣсто доказательствъ дерево и желѣзо въ разныхъ видахъ или формахъ. Въ Англіи она была весьма въ великомъ, употребленіи при Королевъ Маріи. Говорятъ, что въ Смитфолдѣ, на главномъ театрѣ споровъ, всегда была немалая толпа людей, ожидающихъ истиннаго просвѣщенія, и будто для нихъ нужно было такое множество деревянныхъ силлогизмовъ, что во всей Англіи лѣсъ сдѣлался дороже. Въ сей методѣ первое мѣсто занимаютъ сложные силлогизмы, называемые погречески соритами…. Опытъ доказалъ, что они имѣли великой успѣхъ и обратили многіе умы къ настоящей философіи и теологіи. — Въ древнія времена люди оставляли свои образѣ мыслей и принимали чужой, увлеченные во первыхъ внутреннимъ увѣреніемъ, во вторыхъ добродушіемъ, силою и приятностію ума своихъ учителей, которые желали имъ истины для нихъ же самихъ. Но дѣйствіе такой методы медленно, ненадежно и требуетъ дарованій и свѣдѣній, а мученіе или пытка легка и просвѣщаетъ заблуждающіе умы даже противъ воли!!.. Послѣ столь важнаго открытія философія и теологія сдѣлали шагѣ гигантскій. Всякое сомнѣніе противника, — слабаго, безпомощнаго, почиталось упорствомъ, которое не иначе можетъ быть побѣждено какъ механическими средствами, на сей конецъ изобрѣтенными, т. е. плетьми, колесами, галерами, тюрмою, висѣлицею, пылающимъ костромъ и проч. и проч. Ибо возможно ли разсказать все, что содержитъ въ себѣ дополненіе (appendix) къ языческой логикѣ, сдѣланное, по большей части, въ Римскомъ Конклавѣ, въ семъ источникѣ истиннаго просвѣщенія?
Остатки сихъ ужасныхъ силлогизмовъ хранятся въ архивахъ. Любопытные могутъ видѣть ихъ въ оригиналѣ и, по моему мнѣнію, всякой по крайней мѣрѣ одинъ разъ въ жизни долженъ взглянуть на нихъ, чтобы всякой представилъ себѣ съ полной ясностію, какъ безчеловѣчна была государственная логика прежнихъ временъ, и потомъ благословлялъ бы счастливую, кроткую логику нынѣшняго философа-монарха, который не знаетъ ни для себя, ни для подданныхъ другихъ доказательствъ, кромѣ общихъ народныхъ законовъ и святой справедливости.
Наконецъ упомяну о методѣ столь же дѣйствительной, какъ механическая, но кроткой и для самаго антагониста приятной, о прелестномъ, очаровательномъ звукѣ золота. Ни что не въ состояній противиться сей методѣ; она въ одно мгновеніе разрушаетъ чужую ложь и истину, и ставитъ на ея развалинахъ тронъ для своей истинны и лжи. Человѣкъ съ доказательствами сего рода не можетъ сомнѣваться въ побѣдѣ надъ соперникомъ, который неимѣетъ на своей сторонѣ ничего, кромѣ здраваго разсудка или здравой философіи, золото даетъ чудесную ясность идеямъ развѣваетъ, какъ, дымъ, всякое сомнѣніе и недовѣрчивость; его сила понятна для самой глупой головы; предъ его звукомъ молчитъ самый громовый языкъ; ему покоряется самый неприступный и самый упорный нравъ! — Филиппъ Македонскій принадлежитъ къ первымъ философамъ сего рода, онъ увѣрилъ сею методою мудрецовъ Аѳинскихъ въ ихъ заблужденіяхъ, усмирилъ, волновавшихся противъ него добрыхъ гражданъ, лишилъ ораторовъ способности говорить, однимъ словомъ, доказалъ цѣлому народу, что независимость для Греческой республики хуже нежели его оковы!
Ни одна система не была сопровождаема успѣхами столь быстрыми, обширными и постоянными; въ наше время она обнимаетъ всѣ состоянія, и мы можемъ сказать, что у насъ самые земледѣльцы столь же просвѣщены въ семъ смыслѣ какъ Филиппъ Македонскій. Причина подобнаго рѣдкаго феномена состоитъ по моему мнѣнію въ чрезвычайной простотѣ правилъ сей логики; ибо они заключаются только въ двухъ соединенныхъ буквахъ D и А[4]. При томъ они повторяются безпрестанно. Кто можетъ сказать о себѣ, что неимѣлъ въ своей жизни случаевъ слышать ихъ и понять въ Филипповомъ смыслѣ?
Я сказалъ-бы, что сія логика служитъ въ стыду человѣческаго рода, что она есть одинъ изъ величайшихъ бичей истины, добродѣтели и невинности; но примѣръ Еразма и бѣднаго Іорика!… а мое здоровье такъ слабо, что не перенесетъ даже и одного удара злобы и мщенія!
Краткая история и разныя методы споров: [Эссе] / С англ. Н. // Вестн. Европы. — 1812. — Ч. 63, N 10. — С. 81-96.
- ↑ Титъ-Ливій IX, 1, 3.
- ↑ Имя изобрѣтателя неизвѣстно, думаю потому что онъ, будучи скромнѣе Сократа и Аристотеля, не хотѣлъ гордиться великими услугами, какія-оказалъ ученому свѣту. Соч.
- ↑ Авторъ взялъ Іориковъ епизодъ почти безъ всякой перемѣны изъ The life and opinions of Tristram Shandy; и можно ли перемѣнить т, что написано Стерномъ? Н.
- ↑ Еще Латинскій языкъ? Какъ будто удары отъ baculum менѣе чувствительны, нежели отъ палки, и da менѣе значить нежели дай; но прежде думали, что одинъ сей языкѣ способенъ къ высокимъ матеріямъ. Н.