Краснолапые (Аверченко)
| ← Деликатные люди | «Краснолапые» | Бритва в киселе → |
| Из сборника «Синее с золотом». Опубл.: 1917. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 4: Сорные травы. — М.: Терра, Республика, 2000. — az.lib.ru |
Мне неловко говорить азбучные истины, но это нужно.
Родственником просто человек не может быть. Он должен быть чьим-нибудь родственником.
Если по улице идет человек и вам указывают на него:
— Вот идет родственник, — то, вполне понятно, вы спросите:
— Чей родственник?
Вероятно, нет на земле человека, который был бы сам по себе. Обязательно он чей-нибудь родственник.
Это не профессия, не занятие, но все мы в большей или меньшей степени заражены этим.
И, однако, в институте родственников есть много оттенков и градаций.
Заметьте: чем человек ничтожнее, тем его чаще называют родственником.
Если бы вы в свое время впервые увидели А. С. Пушкина и осведомились у своего знакомого: «Кто это такой?» — вряд ли бы знакомый ответил:
— Это родственник Гончаровых.
Он просто и кратко отрубил бы:
— Пушкин.
А если бы вы в том же месте встретили неизвестного молодого человека, застенчивого, краснорукого, с понуренной, покрытой рыжеватым пухом головой, то на ваш вопрос: «Кто это такой?» — получили бы неопределенный ответ:
— Родственник Каламеевых.
И больше ничего. Никакого другого определения нет.
Заметьте, если бы вы спросили, увидев впервые Каламеева: «Кто это такой?» — то никогда бы не получили ответа:
— Родственник этого, покрытого пухом, краснорукого господина.
Нет. Каламеев уже сам по себе.
А почему?
Да очень просто: Каламеев значительнее, интереснее этого краснорукого — и вот уже, видите, видите? Он воспарил над ним и раздавил его значительностью своей личности.
Будьте уверены, что краснорукий молодой человек Америки никогда не откроет, именно потому, что он — не сам по себе, а родственник Каламеевых. Он ни летательной машины не изобретет, ни разговором ярким, остроумным не блеснет, ни, вообще, даже скандала громкого, ошеломляющего не закатит.
Куда ему? Разве он человек с собственной фамилией и личностью? Нет. Он просто родственник Каламеевых.
Где уж ему, застенчивому, молчаливому и скудному, летательную машину выдумать… Он может тихонько сидеть в гостиной, пить, громко прихлебывая, чай и курить десятками дешевые, зловонные, удушливые папиросы.
— Кто это, — спросят хозяйку дома, — этот молодой господин, который сидит молча у стола?
— А, это родственник. Дальний родственник мужа.
Вот тебе и летательная машина.
Мой читатель! Если вы — никчемное, скудоумное ничтожество (извините, мало ли какие читатели бывают), вам никогда не скажут этого в глаза. О своем ничтожестве вы можете узнать только вскользь, нечаянно — именно тогда, когда вас представляют кому-нибудь:
— Позвольте представить, родственник Помидоровых.
Конец. Мрак. Если в вас еще не заглохло все человеческое, вы должны размахнуться, ударить вашего обидчика, назвавшего вас родственником, и закричать на весь мир:
— Я не родственник! Лжете! Я сам по себе! Я Николай Утюгов, зарубите себе это на носу!!
Только таким, не совсем нравственным способом и можно исправить свое тяжелое положение.
А промолчали вы — конец. Навсегда останетесь родственником.
Итак, теперь, когда мы установили, что «родственник» — это не семейное взаимоотношение одного лица к группе других, а просто очень невыгодное общественное положение, что это класс обособленный, ограниченный во всех смыслах, мы можем рассмотреть родственника как такового: откуда он взялся, чем он дышит, каковы его интересы и стремления.
Откуда берутся родственники?
Их появление совершенно случайно.
Вы женитесь.
Во время церемонии бракосочетания ваша нареченная вытаскивает из толпы гостей молчаливого краснорукого господина с длинной жилистой шеей, охваченной бумажным воротничком, и представляет его вам:
— А это вот, голубчик, наш родственник Верблюдякин. Теперь он уже делается и твоим родственником.
— А это вот его жена — Верблюдякина. Поцелуйтесь, господа. Ведь вы уже свои.
Просто?
Только потому, что вас обвели со знакомой девушкой вокруг налоя, Верблюдякин смело входит в вашу жизнь, делается своим, может приходить к вам, когда ему заблагорассудится, а вы должны подсовывать его всем своим гостям — иногда умным, интересным людям — и с места в карьер обременять их Верблюдякиным.
— Мой родственник.
И скудоумны же они, эти самые Верблюдякины: не расскажет он что-нибудь забавно, не спляшет, не споет веселых куплетов под аккомпанемент пианино.
Да это бы уж Бог с ним, но он и на других действует удручающе, замораживающе.
Пусть среди ваших гостей будет сам Достоевский или Тургенев — родственник не загорится от этого, не засветится ярким светом…
Тускло поглядит на Достоевского и спросит, покуривая скверную папиросу:
— Скажите, это вы написали «Братья Карамазовы»?
— Я.
— Здорово написано. Мы с женой читали. И как это вы все фамилии действующих лиц помните? Нигде не ошибетесь. Я нарочно следил.
— Да и я тогда следил, — пожмет плечами Достоевский. — А вы что — тоже пишете?
— Нет, что вы! Я родственник хозяйки дома.
Подойдет очень солидно и деловито к Лермонтову:
— Слушайте, как это вы так: и поручик, и стихи сочиняете. Неужели начальство сквозь пальцы на это смотрит? А у вас хорошенькие стихи есть. Ей-Богу. И как это все складно, в рифму выходит.
И вот уже потух, завял Лермонтов, и вот покрылся холодным пеплом угрюмый Тургенев, а родственнику и горя мало.
Придет домой и, снимая бумажный воротничок перед отходом ко сну, рассказывает жене:
— А я с Лермонтовым познакомился. Тургенев там тоже был. Я думал, что-нибудь особенное, а они ничего… Лермонтов даже чай пил с лимоном. Там еще Сервантес был, испанец, что ли, или какой-то вообще… не здешний только. Я и с ним пробовал поговорить, да он какой-то чудной. «А ба ба, да ге ле ле», а что такое «гегеле», и сам не знает, скажи завтра Марфуше, чтобы она к сюртуку пуговицу пришила — поняла?
— Зачем родственники ходят в гости? Кроме чаю, им стараются ничего не дать. Но разве чаю у них дома нет?
Нет, тут не чай.
И, вероятно, когда родственник сидит с женой за обедом, он говорит самым озабоченным тоном:
— Давно мы у Перегудовых не были. Нехорошо. Обидятся они, что мы их забыли. Все-таки родственники. Надо будет сегодня пойти.
Родственник! Сокровище мое! Сиди дома и не рыпайся. Ей-Богу! Перегудовы на тебя не обидятся, если ты и три года не покажешь к ним носа. На дьявола ты им сдался, Перегудовым этим несчастным? У них своих забот, визитов и знакомых и без тебя много. И каких знакомых! У них бывает член Государственномй думы Ревякин, писатель Полоцкий и известный адвокат Мильштейн — все интереснейшие, занимательные люди, ну, кого ты там обрадуешь своими красными лапами, жилистой шеей и бумажным воротничком?
— Да неудобно, — задумчиво отвечает родственнику его жена. — Надо пойти. А то мы их совсем забыли. Олечка Перегудова встретила меня на днях в трамвае и так прямо в упор и спрашивает: чего это, говорит, вас так давно не видно?
— Да-да. Сегодня же и пойдем. А то они такие обидчивые.
Это они называют: «навестить».
— Здравствуйте, здравствуйте. Мы вас уже давно собирались навестить, да Колечка был все время занят. Насилу собрались навестить. Теперь мы вас ждем к себе. Вы приходите как-нибудь навестить нас.
Это родственники говорят еще в передней, раскутывая свои никчемные родственнические тела, аккуратно снимая глубокие калоши и целуя по-родственному хозяина Петра Мардарьича, Ольгу Никаноровну, Петеньку, Олечку и Мусю.
Проходят в гостиную.
— Ну что, все у вас здоровеньки? — спрашивает родственник, протирая запотевшие очки.
— Слава Богу, все. У вас как?
— А ничего. Кибурдины у вас бывают?
— Давно не были.
— Что ж это они? А я все собираюсь их навестить. Ведь мы им родственники. Как же. Брат Анны Григорьевны женат на двоюродной сестре Кибурдиной…
Потянулся разговор. Впечатление от него такое, будто кто-то проткнул вам щипчиками для сахара живот, зацепил внутри кончик кишки и стал медленно, постепенно вытягивать на свет Божий… По мере того как вытягивается и удлиняется кишка, худеет, мрачнеет и хиреет владелец проткнутого живота.
— Чайку не прикажете ли?
— А который час? Восемь? Ну, часика полтора мы еще можем. Что, Ваня пишет?
— Давно не получали письма.
Все это, конечно, мелко, незаметно — все эти разговоры родственников, тягучие чаепития, — все это пустяки и вместе с тем какой это ужас, какая мутная, темная болотная тина обволакивает многих, иногда даже хороших, умных, развитых людей.
Родственники пришли навестить…
Да разве так их нужно принимать?
— Здравствуйте. Что вам нужно?
— Навестить пришли вас. По-родственному.
— Лишнее все это. Ступайте, ступайте, господа. У нас все благополучно, Кибурдины не бывают, от Витечки получили письмо, а теперь ступайте. Нечего тут прохлаждаться! Делом нужно заниматься, а не пустословить.
Кратко. Мило. Разумно.
И дальше передней эти краснолапые, длинношеие гуси не пойдут. Погогочут что-то неодобрительное на своем тупом гусином языке, повернутся и уйдут, переваливаясь.
Пусть потом у себя в гусятнике говорят:
— Свиньи эти Перегудовы. Мы пришли их по-родственному навестить, а они нас по-хамски приняли. Свиньи!
И пусть свиньи. Ясно ведь сказано: гусь свинье не товарищ.
Иногда наступает страшное время.
Наступают Рождественские или пасхальные праздники, когда тучи, легионы краснолапых родственников вылезут изо всех щелей, вылезут даже те, которые целый год носу не показывали, а теперь считают нужным «навестить» вас, читатель, потому что иначе, по их мнению, вы обидитесь, что они вас забыли.
Гоните их в шею, читатель, бейте, унижайте, плюйте на них и разрушайте их, оскорбляйте и морите их голодом, пусть они одумаются, краснолапые, и перестанут быть родственниками.
И вам будет хорошо, и они от этого только выиграют…