Красавица (Филипс)/ДО

Красавица : А maiden fair to see
авторъ Фрэнсис Чарльз Филипс, пер. Анна Николаевна Энгельгардт

Оригинал: англійскій, опубл.: 1891. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 9-10, 1891.

КРАСАВИЦА
(А maiden fair to see).

Повѣсть Филипса и Уильса.

Съ англійскаго.

I.

Чарльзъ Ферхомъ былъ третій и младшій сынъ одного линкольнширскаго ректора, настолько состоятельнаго, что онъ могъ дать сыновьямъ среднее и высшее образованіе. Когда они прошли курсъ гимназіи, а затѣмъ и университетъ, почтенный ректоръ объявилъ по очереди каждому изъ сыновей, что онъ сдѣлалъ для нихъ все, что могъ, а теперь они должны уже сами пробивать себѣ дорогу въ свѣтѣ.

И такъ или иначе, а они пробили себѣ дорогу. Исторія старшаго изъ нихъ, поступившаго въ кавалерійскій полкъ, и младшаго, моряка, до насъ не касается. Чарльзъ Ферхомъ выслушалъ такое наставленіе: — Пробивай себѣ дорогу самъ. Ты учился въ Итонѣ, учился въ коллегіи Христовой церкви, и пользуешься содержаніемъ въ сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ, которые уплачиваются тебѣ по третямъ. Чего же тебѣ еще больше?

Съ такой инструкціей юный Ферхомъ вступилъ въ жизнь и какъ ни странно, а съумѣлъ-таки составить карьеру, и всего удивительнѣе при этомъ то, что онъ самъ вначалѣ затруднилъ себѣ путь. Не то, чтобы эти затрудненія были нечестнаго свойства, но на одномъ пикникѣ, данномъ родителями товарища студента, онъ встрѣтилъ лэди Алисію Конвей, младшую дочь лорда Санъ-Нотса, и по уши въ нее влюбился. Страсть Чарльза Ферхома была взаимная и молодые люди находили много случаевъ для встрѣчъ. Оба понимали отлично совершенную безполезность обращаться въ лорду Санъ-Нотсу за позволеніемъ жениться, а потому рѣшили дѣйствовать самостоятельно. Въ одно прекрасное майское утро они, выражаясь по-американски, «улизнули» и обвѣнчались по всѣмъ правиламъ закона.

Лэди Алисія написала трогательныя письма къ папенькѣ и маменькѣ. Эти письма были немедленно возвращены нераспечатанными и единственное извѣстіе, полученное бѣдняжкой отъ родителей, заключалось въ письмѣ отъ гг. Финчъ, Баджеръ, Тригъ, Джоблингъ и Финчъ, фамильныхъ стряпчихъ, которые извѣщали ее въ краткихъ словахъ, что лордъ и лэди Санъ-Нотсъ отказываются входить отнынѣ съ нею въ какія бы то ни было сношенія.

Ясно, что Ферхому нечего было ждать отъ родственниковъ жены помощи въ борьбѣ за существованіе, пока онъ не выдержитъ адвокатскаго экзамена и не начнетъ заработывать деньги. Однако, что-нибудь надо было предпринять, такъ какъ его скромные рессурсы были почти совсѣмъ истощены, а потому онъ написалъ отцу, прося о пособіи. Черезъ двое сутокъ молодой человѣкъ получилъ слѣдующій отвѣтъ:

"Ректорство Блаксби, Линкольнширъ.

Іюня 14, 18...

"Дорогой Чарльзъ, — я получилъ твое письмо, извѣщающее о положеніи, въ какое ты попалъ, — положеніи прискорбномъ и которымъ ты обязанъ собственной глупости. Ты знаешь мои обстоятельства, знаешь мои доходы. Я никогда не скрывалъ ни того, ни другого ни отъ кого изъ моихъ сыновей, а потому ты долженъ отлично знать, что я рѣшительно не могу помогать тебѣ или увеличить твое содержаніе; какъ оно ни незначительно, а мнѣ и то трудно его выплачивать. Безполезно упрекать тебя или напоминать тебѣ пословицу: «какъ постелешь, такъ и поспишь», хотя ею говоритъ сама истина.

"Прилагаю при семъ сто фунтовъ стерлинговъ. Пожалуйста пойми какъ слѣдуетъ, что это послѣднія деньги, какія ты получишь отъ меня, кромѣ обычнаго содержанія, разумѣется. Говорю тебѣ откровенно, что посылаю эту сумму только во вниманіе къ твоей несчастной молодой женѣ; что касается тебя, ты ихъ не стоишь. Можешь благодарить небо за то, что директоръ кэсторскаго банка былъ въ хорошемъ расположеніи духа, когда я пріѣхалъ къ нему сегодня утромъ, такъ какъ въ противномъ случаѣ онъ бы не позволилъ мнѣ забрать больше денегъ, чѣмъ я имѣю право, и я бы не могъ помочь тебѣ. Прошу тебя помнить: больше тебѣ нечего ждать отъ меня, и надѣюсь, если не для себя, то для жены, ты будешь упорно работать и займешь въ возможно скоромъ времени такое положеніе, какое дастъ тебѣ возможность заработывать деньги. Само собой разумѣется, я заплачу гонораръ за твою подготовку къ адвокатурѣ.

"Твой любящій отецъ
"Альджернонъ Ферхомъ".

Чарльзъ Ферхомъ никакъ не разсчитывалъ получить такую крупную сумму какъ сто фунтовъ, а потому онъ написалъ горячее и благодарное письмо старому джентльмену и мужественно принялся за работу, разсчитывая при первой же возможности сдать экзаменъ.

Ферхомы сняли двѣ маленькія комнатки въ Эквити-Кортѣ, у одной изъ прачекъ Темпля — курьезный типъ женщинъ вообще, — которая была имъ полезна во многихъ отношеніяхъ. Эти прачки, исполняющія вообще должность прислуги въ различныхъ отдѣленіяхъ Корта, очень курьезная раса людей и м-съ Чафинчъ не была исключеніемъ. Онѣ образуютъ почти-что особую касту, такую же характерную, какъ, напримѣръ, цыганки. Первоначально онѣ были, надо думать, прачками и стирали бѣлье на юныхъ правовѣдовъ Корта, а потому болѣе или менѣе подходили въ новѣйшимъ blanchisseuses de fin въ Парижѣ.

Но въ настоящее время приходится согласиться съ однимъ авторитетнымъ писателемъ, что старухи, вооруженныя щетками и метлами, которыхъ видишь въ Кортѣ, называются прачками только потому, что питаютъ смертельное отвращеніе въ стиркѣ. Настоящая прачка стараго типа, безъ сомнѣнія, не особенно пріятный образчикъ людей. Она обыкновенно замужняя женщина, живущая по близости отъ Корта, и зорко слѣдитъ за всякой добычей. Она, безъ сомнѣнія, честнѣе цыганки, для которой «добыча» — слово весьма эластическое. Она не считаетъ себя въ правѣ допивать начатую бутылку вина или доѣдать половину жареной курицы. Точно также она не входитъ въ сдѣлки съ молочницей или угольщикомъ, вашими поставщиками. Кража денегъ, книгъ или платья прачками — вещь практически неизвѣстная.

Я сказалъ, что прачки Темпля образуютъ изъ себя чуть не касту. Странно сказать, но это занятіе передается по наслѣдству.

Прачка пріучаетъ дочь помогать себѣ или посылаетъ ее вмѣсто себя, когда ей нельзя придти самой. Дочь смѣняетъ мать, и такъ идетъ иногда въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній. Затѣмъ, хотя каждый квартирантъ Темпля можетъ выбрать какую угодно прачку, онъ обыкновенно находитъ удобнѣе нанять ту самую женщину, которая прибираетъ комнаты у сосѣдей по одной съ нимъ лѣстницѣ, такъ что прачки дѣлаются, такъ сказать, adscripti scalis и это положеніе, равно какъ и наслѣдственный его характеръ, придаютъ ему странное сходство съ крѣпостнымъ состояніемъ.

Право, было бы почти невозможно привезти молодую, здоровенную особу изъ Норфолька или Линкольншира и сдѣлать изъ нея прачку. У нея хватило бы силы на вдесятеро труднѣйшее дѣло, но она бы не вынесла этого. Если вы хотите вообще имѣть прачку, то должны довольствоваться традиціоннымъ и общепризнаннымъ элементомъ; а для человѣка дѣлового, уходящаго съ квартиры спозаранку и проводящаго лучшую часть дня въ судѣ, обѣдающаго въ клубѣ и тамъ же проводящаго свой вечеръ, рѣшительно все равно, если его комнаты убираются не съ той аккуратностью, какая была бы вообще желательна.

Было бы притворствомъ утверждать, что прачка Темпля опрятна. Она обыкновенно болѣе или менѣе неспособна къ черной работѣ; но еслибы даже этого и не было, то все же она питаетъ, повидимому, нѣкоторую симпатію къ пыли и грязи, и видитъ въ нихъ признавъ обширной практики и успѣшной карьеры. Многое зависитъ также отъ комнатъ, довѣряемыхъ ея попеченіямъ. Въ Inns of Court есть такіе покои, что никакими трудами, хотя бы геркулесовскими, ихъ не вычистишь и не приберешь. Старыя, избитыя панели, покоробившійся полъ, маленькіе, закопченные камины, вѣчно дымящіе и покрытые сажей, шкафы и столы, отзывающіе гнилью, и общій видъ тлѣнія — все это очевидно.

Есть покои другого рода, гдѣ единственная бѣда заключается въ таинственной смѣси пыли, дыма и сажи, отличающей Лондонъ вообще и спеціально облекающей полки съ книгами. Ничто не спасетъ отъ этого бича какую угодно квартиру въ извѣстномъ разстояніи отъ Сити. Мы сожигаемъ уголь и не можемъ надѣяться спастись отъ копоти. Но въ Темплѣ и въ Линкольнсъ-Иннѣ построены новыя зданія, и въ нихъ покои отличаются тѣмъ достоинствомъ, что ихъ легко содержать въ чистотѣ. Въ нихъ нѣтъ ничего такого, что содѣйствовало бы скопленію пыли: окна изъ плотнаго камня съ металлическими рамами, стѣны оштукатуренныя и выкрашенныя масляной краской. Если полъ паркетный, то это единственная деревянная часть въ комнатѣ.

Подобнаго рода комнаты легко содержать въ чистотѣ. Заведите небольшой коверъ и не прибивайте его къ полу, и его легко снимать разъ въ недѣлю и вытряхать вмѣстѣ съ половиками. Комнатъ такого рода стало гораздо больше, чѣмъ было прежде, въ особенности въ Темплѣ. И такого-то рода комнаты достались Ферхомамъ.

Онѣ были очень уютны и выходили окнами на набережную, такъ что юная чета могла воображать себя за городомъ. Здѣсь м-съ Чафинчъ не могла быть неопрятной, еслибы даже и захотѣла; вздумай она не прибирать комнатъ, ее можно было бы сейчасъ же въ этомъ уличить. Ничего не было такого, къ чему могла бы льнуть лондонская грязь или куда она могла бы забраться. Она могла покрыть книги и рамки картинъ, но оттуда ее легко было удалить однимъ взмахомъ вѣника, а м-съ Чафинчъ настолько привязалась къ своимъ молодымъ господамъ, что постаралась съ необыкновеннымъ для женщины ея сорта усиліемъ содержать въ чистотѣ и порядкѣ ихъ гнѣздышко.

Больше года прожила молодая чета въ Темплѣ очень счастливо. Если родители лэди Алисіи не хотѣли ее знать, то не всѣ ихъ знакомые отнеслись къ ней такъ же безжалостно, и одна старинная школьная подруга ея лордства, нѣкая миссъ Норбэри, женщина богатая, находила благородное удовольствіе въ томъ, чтобы помогать всячески молодой м-съ Ферхомъ и такъ деликатно, что лэди Алисія могла принять великодушную помощь безъ стѣсненія.

Полтора года спустя послѣ женитьбы молодой Ферхомъ, выдержавъ экзаменъ, поступилъ въ ряды адвокатуры. Старикъ ректоръ сдержалъ слово и уплатилъ немедленно всѣ пошлины, и такимъ образомъ его сынъ выступилъ на поприще самой необезпеченной профессіи въ мірѣ.

II.

Какъ они любили другъ друга, наши молодые супруги! Когда мужъ и жена красивы, добродушны и недавно сочетались бравомъ, имъ не трудно любить другъ друга. Юный Ферхомъ одѣвался щеголемъ и отъ этого женѣ еще легче было его любить. Никто еще никогда не слыхалъ объ Ромео съ продранными локтями. Этотъ отважный юный джентльменъ изъ Вероны носилъ, безъ сомнѣнія, хорошо сшитые бархатные колеты отъ лучшаго туземнаго портного и покупалъ для носового платка духи отъ Аткинсона или Риммеля той эпохи, — иначе Джульетта не полюбила бы его по первому взгляду. А портной Чарльза Ферхома (державшій кстати свой экипажъ и пару лошадей и имѣвшій домъ въ Брайтонѣ) былъ самымъ довѣрчивымъ, не только-что лучшимъ изъ портныхъ, и никогда не надоѣдалъ своему юному заказчику напоминаніемъ объ уплатѣ. Въ книгахъ хе портного послѣ имени Чарльза Ферхома, эсквайра изъ Эквити-Корта, стояли двѣ таинственныхъ буквы красными чернилами С. Н., смыслъ которыхъ въ глазахъ портняжнаго заведенія въ Бондъ-стритѣ значилъ, что заказчикъ считается «совершенно ненадежнымъ».

— Но, — какъ говорилъ м-ръ Снипперъ, главный закройщикъ, — у этого молодца удивительная фигура, а потому если даже такой молодецъ и не заплатитъ за платье, то служитъ какъ бы ходячей вывѣской для насъ. Да что, и испорченное платье на немъ сидитъ какъ вылитое.

И м-ръ Снипперъ заключалъ, конфиденціально обращаясь къ своимъ подчиненнымъ: — Когда молодецъ съ такой фигурой хорошо одѣтъ, да къ тому хе красивъ собой, то всѣ пріятели приписываютъ это его портному и всѣ стремятся заказать ему платье.

Итакъ, Ферхомъ могъ имѣть столько сюртуковъ, сколько ему было угодно, а счетами его не безпокоили.

Удивительное право дѣло, какъ многіе люди готовы одолжать безденежнаго адвоката и протянуть ему руку помощи въ его стремленіи пробить себѣ дорогу въ свѣтѣ! Каждую четверть года, по меньшей мѣрѣ, м-ръ Мельхиседекъ и м-ръ Зоровавель — два крупныхъ и соперничавшихъ ростовщика — посылали ему свои заманчивые циркуляры и предлагали денегъ взаймы подъ его личную отвѣтственность. «Потому что, — говорили они себѣ въ сердцѣ своемъ, — мужъ дочери лорда Сантъ-Нотса такая птица, какую стоитъ заманить въ силки».

Но молодой Ферхомъ бросалъ циркуляры ростовщиковъ въ корзину съ рваной бумагой. Онъ не позволялъ себѣ при этомъ никакихъ лишнихъ расходовъ. Дѣло въ томъ, что Ферхомъ рѣшился пробиться впередъ. Хотя онъ былъ очень молодъ, но отлично зналъ, что, женясь, увозомъ, на своей молодой женѣ, лэди Алисіи, онъ связалъ себя по рукамъ и по ногамъ; онъ отлично зналъ, что въ положеніи нищаго джентльмена то обстоятельство, что жена его — дочь лорда, есть только лишняя препона на его пути; но стоитъ ему только разбогатѣть — и жена, дочь лорда, будетъ служить ему украшеніемъ.

Но когда онъ вспоминалъ, что великіе юристы раньше его увлекались неосторожной женитьбой и тѣмъ не менѣе умѣли сдѣлать карьеру, онъ тоже рѣшалъ, что сдѣлаетъ карьеру.

Развѣ юный Джонъ Скоттъ не убѣжалъ съ хорошенькой Бесси Сортисъ и развѣ это помѣшало ему стать въ концѣ концовъ лордомъ-канцлеромъ Англіи? И развѣ первая его лекція, прочитанная въ оксфордскомъ университетѣ въ качествѣ помощника профессора законовѣденія, не трактовала о законѣ противъ юношей, увозящихъ невѣстъ?

Въ святая-святыхъ своей души Ферхомъ не видѣлъ причины, почему ему не послѣдовать по стопамъ великаго канцлера, такъ какъ помнилъ утѣшительную китайскую пословицу, что съ терпѣніемъ и временемъ листья шелковицы превращаются въ шолкъ.

Вы подумаете, пожалуй, что Ферхомъ былъ не въ мѣру честолюбивъ; но это не такъ. Сильнѣйшимъ чувствомъ въ немъ была горячая любовь къ красавицѣ-женѣ, этой благовоспитанной и высокорожденной дѣвушкѣ, которая всѣмъ пожертвовала для него, нищаго студента, потому, конечно, что отъ души его полюбила.

И какой краткій, но блаженный сонъ любви пережили они! Что за веселые завтраки въ Эквити-Кортѣ, смѣняемые долгими часами упорной работы, когда перо его быстро бѣгало по линованнымъ листамъ бумаги, и когда ему не хватало вдохновенія, ему стоило только отвести глаза отъ работы и перевести ихъ на прелестный образъ съ золотистыми кудрями, озаренный солнцемъ въ амбразурѣ окна (хотя, впрочемъ, гдѣ бы она ни сидѣла, Чарльзу Ферхому всегда казалось, что тамъ свѣтитъ солнце), и вдохновеніе снисходило вмѣстѣ съ кроткой отвѣтной улыбкой, улыбкой любви и счастья. Они были неизмѣнно счастливы въ тѣ долгіе дни. И молодая жена молча работала, шила и вышивала хорошенькія платьица своими хорошенькими аристократическими ручками.

Она была настоящимъ геніемъ любви и поэзіи, эта молодая красавица-жена, и на ней отдыхали глаза.

Шитье шитью вѣдь рознь! Очень много состраданія, но очень мало поэзіи въ тѣхъ грубыхъ одеждахъ, которыя добрая м-съ Доркасъ шьетъ для бѣдныхъ. Есть что-то несносное въ грубомъ шитьѣ. Слыша, какъ трещитъ иголка и свиститъ нитка, съ трудомъ протискиваемыя въ грубую ткань, какъ будто хочется, чтобы добрая м-съ Доркасъ была добра до конца и отослала сшить эти одежды бѣдной швеѣ, работающей на машинѣ. Стыдно сознаться, но грубое шитье положительно непріятно для мужчинъ.

Лэди Алисію называли «мечтательной блондинкой». Это противная, но очень выразительная фраза. Вѣдь и блондинка блондинкѣ рознь! Есть краснощекая, пышная, буколическая блондинка, розовый бутонъ въ женскомъ образѣ, который позднѣе превращается въ гигантскій цвѣтокъ, напоминающій скорѣе кочанъ капусты. «Роза всего красивѣе, когда въ бутонѣ», говоритъ Скоттъ и совершенно вѣрно.

Есть артистическая блондинка, которая всего красивѣе при свѣчахъ и красота которой не проходитъ съ годами: ее легко обновить посредствомъ пудры и колъдъ-крема. Врядъ ли стоить прибавлять, что эта разновидность женскаго пола всего больше нравится юнѣйшимъ представителямъ не-прекраснаго пола.

Есть опять эстетическая блондинка, отличающаяся претенціозными манерами, рыжеватыми волосами и зеленоватымъ цвѣтомъ лица; есть люди, которые восхищаются женщиной-привидѣніемъ, потому что мода бываетъ на все, даже на красоту.

И есть, наконецъ, очаровательная блондинка cendrée и блондинка, волоса которой цвѣта желтой охры. Но ни къ одному изъ этихъ разрядовъ не принадлежала мечтательная блондинка, молодая жена Чарльза Ферхома.

Очень трудно описать спеціальный типъ ея нѣжной красоты. Она рѣдко встрѣчается иначе, какъ въ мечтахъ.

Высокая, граціозная, тоненькая, но статная, какъ лилія, она отличалась той особенной тонкой прелестью, которую итальянцы называютъ morbidezza. Не торопитесь съ выводами: въ женѣ Чарльза Ферхома не было ничего болѣзненнаго, но въ англійскомъ языкѣ нѣтъ соотвѣтствующаго выраженія (за исключеніемъ ненавистной фразы: «томный видъ»), потому, вѣроятно, что самый типъ такъ рѣдко встрѣчается. Вы можете найти его между головками Грёза.

Я не стану въ подробности описывать ея наружность. Сказавъ, что она была настоящая роза въ дѣвичьемъ цвѣтникѣ — я скажу достаточно и предоставлю докончить портретъ вашему воображенію, читатель, если вы молоды, или вашей памяти, если вы уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ.

То были золотые дни для Чарльза Ферхома, счастливые, блаженные дни, когда онъ проживалъ въ Эквити-Кортѣ. Когда трудовой день былъ оконченъ, они гуляли въ тихихъ садахъ Темпля, послѣ чего обѣдали en ville, большею частью, въ ресторанѣ Спаньолети, гдѣ имъ подавали frittura и котлетку и бутылку добраго краснаго вина, а вечеръ зачастую проводили они въ театрѣ, на даровыхъ мѣстахъ.

Не было на свѣтѣ четы счастливѣе, чѣмъ юный адвокатъ, Чарльзъ Ферхомъ, и его жена, лэди Алисія. Но увы! скоро, слишкомъ скоро наступилъ конецъ этимъ золотымъ днямъ.

III.

Въ одинъ ясный сентябрьскій день молодой адвокатъ съ большимъ букетомъ розъ въ рукѣ вбѣгалъ по лѣстницѣ, шагая черезъ двѣ ступеньки разомъ, но увидѣлъ, что дверь въ его квартиру была приперта, а молотокъ обвернутъ бѣлой лайковой перчаткой.

Молодой человѣкъ помертвѣлъ отъ страха и безпокойства и осторожно постучался.

Послѣ нѣкотораго промежутка времени, дверь отворила м-съ Чафинчъ, прачка.

— Я рада, что вы вернулись, сэръ, — сказала добрая женщина: — милэди спрашивала васъ, сэръ, очень хотѣла васъ видѣть, сэръ; а теперь посидите тихонько, сэръ, прошу васъ.

И м-съ Чафинчъ подняла палецъ въ знакъ предостереженія, впуская Ферхома, блѣднаго какъ смерть.

— Какъ она себя чувствуетъ, м-съ Чафинчъ? — спросилъ онъ взволнованнымъ шопотомъ.

— Ахъ, сэръ, нехорошо! — отвѣчала старуха: — но я знаю свое мѣсто, сэръ, не мнѣ судить объ этомъ. Мы послали, сэръ, за докторомъ Потльбэри изъ Фетеръ-Лена; онъ очень почтенный человѣкъ и старый джентльменъ. О! намъ всѣмъ трудно приходится, м-ръ Ферхомъ, а д-ръ Потльбэри спрашивалъ про васъ, сэръ. Ей очень плохо, сэръ, коли хотите знать.

И тутъ м-съ Чафинчъ залилась слезами и принялась утирать ихъ своимъ профессіональнымъ передникомъ.

— Сядьте сюда, сэръ, въ это кресло, будьте добры, а м-ръ Потльбери выйдетъ къ вамъ. И постарайтесь мужественно перенести это, м-ръ Ферхомъ!

Чарльзъ Ферхомъ опустился въ кресло, указанное старухой, и въ ужасѣ уставился на нее.

— Прелестная baby, сэръ! — объявила м-съ Чафинчъ.

— Чортъ побери baby! — вскричалъ несчастный отецъ.

Чарльзъ Ферхомъ предчувствовалъ настигающій его ударъ, — ударъ, который долженъ былъ разрушить его счастье и лишить любимой женщины. Онъ былъ вполнѣ безпомощенъ; онъ зналъ, что не въ его силахъ отвратить ударъ судьбы. Холодный потъ выступилъ у него на лбу въ то время, какъ онъ глядѣлъ на двери спальной, затворившейся за м-съ Чафинчъ. Онъ наклонился впередъ и напрягалъ слухъ, стараясь уловитъ какой-нибудь звукъ, во кругомъ царствовало страшное безмолвіе.

«Можетъ быть, это безмолвіе смерти», подумалъ молодой адвокатъ и содрогнулся.

Послѣ того онъ пытался молиться, но самыя простыя слова не приходили ему на умъ, — ему, оратору по ремеслу, человѣку, строившему все свое будущее на краснорѣчіи, находчивости и бойкой рѣчи.

Словъ ему не хватало, говорю я, а такъ какъ онъ былъ мужчина, то ему отказано было въ спасительныхъ слезахъ.

Вдругъ онъ услышалъ крикъ, совсѣмъ для себя новый, крикъ, заставившій его вздрогнуть, жалобный, почти сердитый вопль новорожденнаго ребенка. И тутъ дверь, на которую онъ глядѣлъ съ такой тревогой, растворилась внезапно и безшумно и пропустила небольшого, жирнаго старичка, который немедленно заперъ за собою дверь, такъ же ловко, какъ и отперъ.

Во всякое другое время Ферхомъ улыбнулся бы надъ странной наружностью старичка, одѣтаго съ головы до ногъ въ черное. До извѣстной степени онъ былъ похожъ на сказочнаго домового, на таинственное существо, состоящее изъ одной головы, но безъ туловища. Прежде всего бросался въ глаза громадный плѣшивый черепъ, блестѣвшій точно новый, отполированный, билліардный шаръ; вокругъ нижней части его облегалъ горизонтальный локонъ сѣдыхъ волосъ, отъ одного виска до другого; пара огромныхъ ушей съ мясистыми большими мочками походила больше на молотки, чѣмъ на уши, а лицо… ну, лицо было неописуемо. То была комическая маска. Достаточно было взглянуть на него, чтобы засмѣяться, и оно могло бы составить фортуну актера на комическія роли.

Носъ д-ра Потльбэри походилъ на огромный клювъ, а ротъ былъ до ушей; обширный подбородокъ и щеки тщательно выбриты. Такой головы, какъ у м-ра Потльбэри, никто не видывалъ иначе какъ на пенковыхъ трубкахъ или на щелкунчикахъ, которыми разбиваютъ орѣхи.

И къ этому прибавьте еще профессіональный костюмъ старичка: большой бѣлый галстухъ, два раза обвернутый вокругъ шеи, длинный фракъ до пятъ, большой жилетъ и пару коротенькихъ ножекъ, похожихъ на двѣ запятыхъ и оканчивавшихся парой колоссальныхъ суконныхъ ботинокъ съ кожаными наконечниками. Людей съ такой фигурой, какъ у д-ра Потльбэри, не часто встрѣчаешь въ повседневной жизни. Если кто желаетъ видѣть нѣчто подобное, то обыкновенно отправляется на выставку, гдѣ показываютъ за деньги уродцевъ.

Д-ръ Потльбэри родился въ своей профессіи: отецъ его былъ извѣстный аптекарь въ Фетеръ-Ленѣ, въ царствованіе Георга III. Нашъ д-ръ Потльбэри былъ его единственный сынъ и мечтою аптекаря, отца, было дождаться, чтобы изъ его сынишки Вильяма вышелъ медикъ.. Потльбэри-отецъ накопилъ денегъ и послалъ сына въ чатерхузское училище. Четырнадцати лѣтъ отъ роду тотъ пересталъ рости и сталъ толстѣть — и такъ продолжалось до двадцати-пяти и привело къ вышеописанному уродливому результату.

Необычайная наружность д-ра Потльбэри всю жизнь мѣшала ему. Онъ отличался успѣхами въ наукахъ въ бытность студентомъ въ коллегіи св. Варѳоломея, и еслибы походилъ на остальныхъ людей, то непремѣнно былъ бы оставленъ ординаторомъ при больницѣ, но, какъ мы, знаемъ, онъ вовсе не походилъ на остальныхъ людей и вынужденъ былъ практиковать всю жизнь въ Фетеръ-Ленѣ, въ домѣ, оставленномъ ему отцомъ.

Онъ былъ очень любимъ въ околоткѣ и хотя не гонялся за службой по выборамъ, но былъ единогласно возведенъ на постъ почетнаго лейбъ-медика всѣхъ бѣдныхъ въ околоткѣ, съ которыхъ иногда не требовалъ ни гроша гонорара.

Д-ръ Потльбэри былъ богатъ; д-ръ Потльбэри былъ эксцентрическій человѣкъ; многіе намекали на то, что д-ръ Потльбэри «оригиналъ», а соперники по профессіи говорили, что д-ръ Потльбэри полоумный. Дѣло въ томъ, что, ставъ богатымъ, д-ръ Потльбэри пересталъ вѣрить въ лекарства, и съ досадной настойчивостью продолжалъ дѣятельно практиковать, отказываясь отъ гонорара и сыпля полукронами бѣднякамъ, не разбирая, стоютъ они того или нѣтъ. Въ глазахъ сосѣднихъ докторовъ онъ былъ тѣмъ же, чѣмъ красный флагъ для быка.

— Мы бросимъ лекарства, — говаривалъ онъ, когда за нимъ посылали: — лекарства вамъ въ прокъ не пойдутъ, мой другъ; попробуйте говядину и пиво.

Паціентъ слѣдовалъ совѣту д-ра Потльбэри и очень скоро выздоравливалъ.

Доктора же по общему приговору рѣшали, что «бѣдному Потльбэри давно бы слѣдовало бросить практику».

— Вы мужъ моей паціентки? — вскричалъ д-ръ Потльбэри, направляясь глиссадами черезъ комнату къ Ферхому съ протянутой рукой, точно онъ участвовалъ въ кадрили. — Очень радъ съ вами познакомиться, сэръ. Я вамъ вполнѣ сочувствую. Хотя я самъ не имѣлъ счастія быть женатымъ, но я вамъ вполнѣ сочувствую. Какой у васъ прекрасный видъ изъ этого окна, дорогой сэръ! Боже мой, какіе вы, юристы, счастливые люди! Маленькая дѣвочка, къ тому же! Боже мой, Боже мой! какое счастіе! Еслибы я не родился врачевателемъ тѣла, то былъ бы юристомъ, жилъ въ Темплѣ и отцомъ… гм! да! маленькой дѣвочки! Но я холостякъ, сэръ, и въ этихъ радостяхъ мнѣ отказано. А какая прекрасная погода! Позвольте мнѣ вамъ отрекомендоваться! Я — Потльбэри, д-ръ Потльбэри изъ Фетеръ-Лена. Очень радъ съ вами познакомиться. Позвольте пожать вашу руку. Могу предложить вамъ понюхать табаку?

И онъ протянулъ серебряную табакерку.

— Вы не нюхаете табаку? вы меня удивляете… а еще юристъ! вамъ слѣдовало бы нюхать: это проясняетъ мысли, увѣряю васъ.

И тутъ д-ръ Потльбэри засунулъ въ носъ цѣлую пригоршню табаку, спряталъ свое огромное лицо въ яркій желтый фуляровый носовой платокъ съ бѣлыми крапинами величиной съ крупную монету и громко высморкался.

Хотя рѣчь доктора записана у насъ со всѣми знаками препинанія, но выговорилъ онъ ее духомъ, такъ какъ ему нужно было сообщить очень плохія вѣсти бѣдному Чарльзу Ферхому. А такой уже былъ у него оригинальный способъ — онъ называлъ его осторожнымъ и осмотрительнымъ — приготовлять слушателя въ худымъ вѣстямъ.

— Докторъ, — сказалъ Ферхомъ, съ мучительной тревогой пожавъ ему руку, — докторъ, неужели нѣтъ никакой надежды?

— Надежды! дорогой сэръ! — вскричалъ д-ръ Потльбэри какимъ-то чревовѣщательнымъ шопотомъ, который шелъ точно съ потолка. — Надежда скрашиваетъ жизнь, какъ вамъ извѣстно. И пока есть жизнь, есть и надежда, но…

И тутъ докторъ приподнялъ указательный палецъ съ видомъ предостереженія.

— Болѣзнь, дорогой сэръ, болѣзнь вообще вещь серьезная.

И затѣмъ докторъ сталъ перебирать пальцами: «Pallida mors aeqno puisat pede pauperum tabernas, regumque turres».

— Великій Боже! — закричалъ вдругъ д-ръ Потльбэри вполнѣ явственнымъ шопотомъ: — я позабылъ, что онъ образованный человѣкъ, и нечаянно проговорился.

Но тутъ Чарльзъ Ферхомъ упалъ обратно въ кресло съ такимъ видомъ, какъ будто самъ готовился умереть.

Д-ръ Потльбэри бросился въ буфетъ, вернулся съ графиномъ и рюмкой и заставилъ Ферхома выпить рюмку вина.

— Будьте мужчиной, дорогой сэръ! — ласково промолвилъ онъ: — будьте мужчиной и постарайтесь это перенести! Она кончается, быстро кончается, мой бѣдный другъ! — прибавилъ онъ съ чувствомъ.

— Неужели нѣтъ надежды? о, докторъ! неужели нѣтъ никакой надежды? — проговорилъ Ферхомъ со стономъ, сжимая руку старичка.

Докторъ покачалъ головой.

— Пойдемте и проститесь съ нею! — сказалъ онъ мягко.

И не говоря больше ни слова, повелъ дрожащаго мужа въ спальную умирающей жены и затѣмъ, съ глазами полными слезъ, повернулся спиной и представился, что смотритъ въ окно.

— Какой я дуракъ! — проговорилъ д-ръ Потльбэри обычнымъ громкимъ шопотомъ и, повернувшись на каблукахъ, дотронулся до плеча м-съ Чафинчъ, мотнулъ головой по направленію къ двери и послѣ того съ поникшей головой вышелъ вслѣдъ за ней изъ комнаты.

Чарльзъ Ферхомъ глядѣлъ на блѣдное лицо жены и кроткіе голубые глаза, которые онъ такъ любилъ и которые съ нѣжной привязанностью искали его взгляда. Онъ взялъ блѣдную, холодную ручку въ свои руки и поцѣловалъ ее почти такими же безцвѣтными губами.

И тутъ блѣдныя губки зашевелились, и онъ нагнулся, чтобы выслушать слова умирающей.

— Чарли, — сказала она, — я ухожу отъ тебя. Мнѣ грустно это, грустно, мой милый, ради тебя и ради нея. Ты будешь ее любить, ради меня, не правда ли, милый? И когда я умру, ты будешь думать обо мнѣ, иногда… я знаю, что будешь.

Послѣ того наступило молчаніе.

И затѣмъ умирающая снова заговорила:

— А хочу видѣть, какъ ты ее поцѣлуешь… прежде чѣмъ умереть… Будь добръ въ ней, мой милый!

Несчастный человѣкъ сдѣлалъ что отъ него требовалось и, машинально склонившись надъ новорожденнымъ дитятей, неподвижно лежавшимъ около его жены, раскрылъ ей личико и поцѣловалъ въ лобъ, и въ то время, какъ онъ цѣловалъ дѣвочку, она раскрыла большіе голубые глаза и чувство ужаса прошло по его душѣ — до того они походили на глаза его умирающей жены. Онъ поспѣшно закрылъ маленькое личико и повернулся къ той, которая была ему дороже жизни.

— Поцѣлуй меня, милый! — сказала Алисія съ усиліемъ.

Онъ поцѣловалъ и она отвѣчала на поцѣлуй.

И затѣмъ скончалась.

Онъ стоялъ на колѣняхъ около покойницы, мучась и моля небо о помощи, не зная, что она уже покинула его навсегда, и все еще сжимая маленькую ручку, становившуюся все холоднѣе и холоднѣе, а колокола на сосѣдней церкви весело звонили, точно смѣялись надъ его тоской. И тутъ Ферхомъ, поднявъ глаза, почувствовалъ, что его молитва не была услышана. Онъ понялъ только тутъ, что она умерла.

IV.

Тотчасъ послѣ смерти жены Чарльзъ Ферхомъ весь ушелъ въ работу, что составляетъ наилучшее средство отъ всякаго горя. Бываютъ раны, которыхъ время не въ силахъ исцѣлить, и такого рода рана была нанесена молодому адвокату смертью жены.

Out upon time, which for ever will leave

Enough of the past for the future to grieve *).

• ) Чортъ побери время, которое всегда оставляетъ достаточно прошлаго, чтобы было о чемъ горевать въ будущемъ!

Можно сомнѣваться, однако, захотѣлъ ли бы Ферхомъ, чтобы его великая печаль вполнѣ разсѣялась. Онъ такъ любилъ лэди Алисію, что счелъ бы нѣкотораго рода измѣной, еслибы примирился съ своей потерей. Но какъ я уже сказалъ, онъ находилъ утѣшеніе въ непрестанномъ трудѣ и трудъ помогалъ ему забывать печаль, хотя и не могъ заставить забыть женщину, которую онъ такъ нѣжно любилъ.

Чарльзъ Ферхомъ былъ однимъ изъ тѣхъ счастливцевъ, которымъ удается составить себѣ карьеру въ адвокатурѣ. Въ то время когда онъ въ нее поступилъ, такъ же какъ и теперь, адвокатура была одной изъ самыхъ переполненыхъ профессій въ Англіи. По истинѣ изумительно, что такое великое множество молодыхъ людей поступаетъ въ адвокаты, когда успѣхъ представляется почти невозможнымъ.

Люди, которымъ удается карьера адвоката, составляютъ два обширныхъ разряда: тѣ, которые пробиваются впередъ, благодаря протекціи, и тѣ, которые обязаны своимъ успѣхомъ ловкости и трудолюбію, пополамъ съ удачей.

Если вашъ отецъ — партнеръ крупной фирмы стряпчихъ, если онъ — директоръ желѣзной дороги или крупный поставщикъ, или купецъ, то само собой разумѣется, что дѣла такъ и потекутъ къ вамъ, и хотя бы даже косточки, достающіяся на вашу долю, были невелики, но мяса на нихъ все же будетъ достаточно. Вы пользуетесь неоцѣненной выгодой выступать на адвокатское поприще съ родственными связями, а родственныя связи для адвоката — все. Долгіе годы адвокатура въ своихъ младшихъ представителяхъ была заполнена молодыми людьми, сыновьями пэровъ, парламентскихъ агентовъ, стряпчихъ, инженеровъ и крупныхъ негоціантовъ. Они стали адвокатами, потому что, благодаря протекціи, могли быть увѣрены, что въ дѣлахъ не будетъ недостатка, а вовсе не потому, чтобы особенно любили законовѣденіе и проявляли къ нему особое дарованіе. М-ръ Смитсонъ, изъ Сусексъ-Корта, былъ всего лишь десять лѣтъ въ адвокатурѣ и пользовался большой практикой въ судѣ адмиралтейства и по крупнымъ торговымъ тяжбамъ, которыя приводятъ къ сношеніямъ съ палатой лордовъ и доставляютъ большіе заработки.

Отецъ его былъ компаньономъ фирмы Гаррисъ, Смитсонъ, Куперъ и Смитсонъ въ Лиденголъ-стритѣ. Дядя его — партнеръ въ банкѣ, и его стряпчіе изъ кожи лѣзутъ вонъ, чтобы доставить племяннику практику. Тесть его — желѣзнодорожный подрядчикъ, ежегодно тратящій крупную сумму на тяжбы, считая это неотъемлемой частью расходовъ по своимъ крупнымъ операціямъ.

И вотъ Смитсонъ процвѣтаетъ. Онъ глупый человѣкъ, но будетъ со временемъ судьей.

Въ сущности только двѣ дороги ведутъ къ успѣху въ адвокатурѣ. Одна широка и удобна: глупѣйшіе люди могутъ идти по ней и часто проходятъ далеко. Другая требуетъ трудной комбинаціи удачи вмѣстѣ съ умѣньемъ ею пользоваться.

Третьяго сорта человѣкъ, — тотъ, который ищетъ въ адвокатурѣ куска хлѣба, и верхомъ честолюбія для него представляется стать магистромъ или судьей въ окружномъ судѣ, — долженъ долгіе годы питаться черствымъ хлѣбомъ. Онъ трудится неустанно; не пропускаетъ ни одной сессіи; по цѣлымъ днямъ просиживаетъ въ библіотекѣ своего отдѣленія надъ заключеніемъ, на которомъ заработаетъ гинею. Пріемная его открыта съ половины десятаго утра. Онъ обѣдаетъ въ трактирѣ, возвращается въ пріемную и не повидаетъ ея раньше восьми или девяти часовъ вечера. Онъ остается въ Лондонѣ на все время долгихъ каникулъ; онъ составляетъ объявленія для издателей юридическихъ сочиненій и пишетъ статьи для юридическихъ журналовъ; онъ всегда готовъ отправиться въ окружной судъ за гинею, если дѣло, какъ говорятъ стряпчіе, не дастъ больше, и чувствуетъ себя обезпеченнымъ на всю жизнь, если его сдѣлаютъ ревизоромъ.

Много глупыхъ эпиграммъ выпущено въ свѣтъ насчетъ успѣховъ въ адвокатурѣ. Одна изъ нихъ гласитъ, что первымъ существеннымъ условіемъ является здоровье и хорошее расположеніе духа; вторымъ условіемъ — опять-таки здоровье и хорошее расположеніе духа, и наконецъ, третьимъ — здоровье и хорошее расположеніе духа; но если вы прибавите къ этому чуточку законовѣденія, то это вамъ не помѣшаетъ.

Затѣмъ намъ говорятъ, что Ѳемида — любовница суровая и требовательная, и что тѣ, которые ухаживаютъ за ней, должны день и ночь неотступно угождать ей. И однако карьера сэра Александра Ковбёрна и м-ра Серджента Балантина у всѣхъ еще въ памяти, да и судья Мауль не вполнѣ забытъ.

Кемпбелъ говорилъ, что есть четыре пути для снисканія успѣха въ адвокатурѣ: четверныя сессіи, защита исключительныхъ дѣлъ, ухаживаніе за стряпчими и чудеса. Трое изъ этихъ путей были отлично извѣстны его лордству.

Гдѣ-то въ «Конингсби»^[1] Сидонія говоритъ, что каждый человѣкъ, избирающій своей профессіей адвокатуру, рано или поздно пробьетъ въ ней дорогу. Это ошибка; фактъ тотъ, что дѣло младшихъ членовъ адвокатуры такъ нехитро, что талантливому человѣку нѣтъ возможности проявить на немъ свои дарованія. Тупой, неповоротливый, почтенный Смитсонъ можетъ выполнять всю рутинную часть дѣла такъ же хорошо, какъ еслибы онъ былъ блестящимъ и энергическимъ дѣятелемъ. Человѣкъ не можетъ проявить своего дарованія въ адвокатурѣ, пока не представится для этого случай, а случай этотъ представляется очень рѣдко.

Quando licet Basilo flentem producere matrem?

Quis bene dicentem Basilum ferat .

…rara in tenui facundia panno.

Ювеналъ все пересказалъ намъ объ адвокатурѣ своего времени и каждое его слово можно примѣнить къ англійской адвокатурѣ нашихъ дней.

Дѣло въ томъ, что англійская адвокатура находится въ рукахъ стряпчихъ. Какъ сказалъ лордъ Уэстбэри, «мы — самая заполоненная стряпчими нація въ мірѣ». Чтобы успѣть въ адвокатурѣ, надо командовать стряпчими или происходить отъ нихъ, или обойти ихъ, или такъ или иначе забрать ихъ въ руки. Это тяжело выслушать молодому человѣку, только-что окончившему, и можетъ быть съ отличіемъ, университетскій курсъ. Но это правда; человѣкъ, поступающій въ адвокатуру безъ связей и не будучи особенно даровитымъ человѣкомъ, хотя бы и знающій и толковый, словомъ, обыкновенный смертный, прошедшій гимназію и университетъ, долженъ считать себя счастливымъ, если къ тому времени какъ ему стукнетъ 35—40 лѣтъ и онъ долженъ подумать о томъ, чтобы дать дѣтямъ образованіе и устроить ихъ въ жизни, онъ можетъ разсчитывать на постоянный доходъ въ 500 ф. стерлинговъ въ годъ отъ небольшого числа скромныхъ, но аккуратно платящихъ кліентовъ.

Между тѣмъ нѣтъ почти такой профессіи, которая бы не дала ему больше, еслибы онъ выбралъ ее, а не адвокатуру.

Во-первыхъ, конкурренція въ адвокатурѣ убійственная. Во-вторыхъ, адвокатъ не можетъ взять себѣ компаньона; онъ обязанъ самъ лично заниматься своимъ дѣломъ безъ перерыва. Заболѣй онъ и прохворай полгода, и это отодвинетъ его дѣло на пять лѣтъ назадъ. Онъ долженъ быть всегда на мѣстѣ, всегда бодръ, всегда здоровъ. Если врачъ или стряпчій пожелаетъ отдохнуть, онъ можетъ найти пріятеля, который замѣнитъ его на время его отсутствія. Въ адвокатурѣ этого нельзя.

Почему же, спрашивается, такое множество молодыхъ людей бросаются въ такую профессію, которая въ крайнемъ случаѣ можетъ дать имъ невѣрный и незначительный заработокъ? Я не стану пытаться разрѣшить этотъ затруднительный вопросъ.

У Чарльза Ферхома не было связей, но ему повезло, а это тоже что-нибудь да значитъ. Онъ въ продолженіе двухъ лѣтъ занимался въ качествѣ ученика въ конторѣ м-ра Боундервеля, у котораго было больше дѣлъ на рукахъ, чѣмъ онъ могъ справиться. Онъ, какъ я уже сказалъ, ушелъ съ головой въ свои занятія и съумѣлъ сдѣлаться необходимымъ м-ру Боундервелю. Онъ исполнялъ всю черную работу и былъ очень удивленъ, когда ему предложено было выставить на двери свое имя подъ именемъ м-ра Боундервеля. Время созрѣло и м-ръ Боундервель сталъ Боундервель И. С.

Тогда стряпчіе, желавшіе удержать его, догадались, что м-ръ Боундервель желаетъ, чтобы его молодого пріятеля приглашали вмѣстѣ съ нимъ. И вотъ какимъ образомъ карьера молодого пріятеля была сдѣлана.

V.

Вообще воображаютъ, что дѣло адвоката очень интересно. Это происходитъ отъ того, что публика составляетъ себѣ понятіе о дѣлѣ адвоката, слушая, какъ тотъ тонко аргументируетъ съ судьями, порою возбуждая взрывы смѣха, а порою исторгая слезы изъ глазъ.

Еслибы у васъ хватило нервовъ присутствовать въ госпиталѣ, когда какой-нибудь знаменитый хирургъ производитъ блестящую операцію, вы бы, вѣроятно, прониклись восторгомъ къ хирургической профессіи. Но леченіе обыкновенныхъ случаевъ — очень скучное дѣло. То же самое и въ юриспруденціи. Главная масса адвокатскаго дѣла совершенно неинтересна даже съ профессіональной точки зрѣнія и въ особенности для младшихъ членовъ адвокатуры, которымъ не поручаютъ важныхъ дѣлъ. Изъ десяти дѣлъ, попадающихъ въ конторы адвоката, цѣлыхъ девять не заключаютъ ни одного пункта, стоющаго вниманія или требующаго серьезной аргументаціи, и лишены абсолютно всякаго интереса для кого-нибудь, кромѣ тяжущихся. Единственнымъ утѣшеніемъ для адвоката въ такихъ случаяхъ является гонораръ.

Что касается случая отличиться, то онъ рѣдко выпадаетъ на долю адвоката, не такъ, какъ въ романахъ. Самое большое, что онъ можетъ выказать здравый дѣловой смыслъ и способность охватывать дѣловыя сдѣлки во всѣхъ подробностяхъ. Стряпчіе всего болѣе цѣнятъ это въ молодомъ адвокатѣ.

Такимъ образомъ долго послѣ того, какъ онъ сталъ адвокатомъ, Ферхомъ занимался весьма прозаическимъ дѣломъ.

По мѣрѣ того какъ положеніе его улучшалось, обстоятельства перемѣнились. Во-первыхъ, отъ него отстали мелкотравчатые стряпчіе съ мелкими и ничтожными, но хлопотливыми дѣлишками, ища другой жертвы, такой же юной и довѣрчивой, какимъ былъ онъ прежде. Гонораръ сталъ онъ получать аккуратно. И дѣла поручались ему болѣе значительныя. Онъ отсталъ отъ четверныхъ сессій и окружныхъ судовъ и другихъ низшихъ инстанцій, и тогда дѣло стало для него очень интересно. Заключенія приходилось тщательно взвѣшивать. Тяжбы были крупныя и требовали много труда. Ему приходилось бороться съ людьми равной силы, а иногда и посильнѣе себя. Всѣ стороны ума были въ сильномъ напряженіи и онъ былъ радъ, когда, наконецъ, наступали долгія каникулы.

Съ теченіемъ времени м-ръ Боундервель И. С. сталъ судьей Боундервель, а дѣла Боундервеля перешли къ его преемнику самымъ простымъ и естественнымъ образомъ.

Ферхомъ умѣлъ обворожить тѣхъ людей, съ которыми ему приходилось сталкиваться. Онъ умѣлъ быть популярнымъ.

На всѣхъ поприщахъ жизни онъ съумѣлъ бы снискать успѣхъ: изъ него вышелъ бы отличный хирургъ, какъ и превосходный полководецъ. Живи онъ во времена оны, его непремѣнно послали бы управлять какой-нибудь колоніей. Онъ былъ энергиченъ и, что всего важнѣе, очень искрененъ. Благодаря этому, онъ тѣмъ горячѣе отстаивалъ дѣло, которое брался защищать, что твердо вѣрилъ въ его правоту. Можно было бы сказать, что качества его не были высшими въ адвокатурѣ; но зато они были весьма полезными, и если первая обязанность адвоката въ томъ, чтобы выиграть свое дѣло, то они были и самыми успѣшными.

Можно было бы сказать, что, судя съ строго классической точки зрѣнія, м-ра Ферхома нельзя поставить на одну доску съ Скарлетомъ или съ Фоллетомъ. Съ другой стороны, сомнительно, чтобы онъ самъ пожелалъ стать на одну съ ними доску. Безъ сомнѣнія, не было ничего общаго между нимъ и Беррье. Онъ былъ скорѣе въ стилѣ Лаше. А всякій человѣкъ, у котораго на картѣ стоитъ жизнь, а не только состояніе или доброе имя, лучше сдѣлаетъ довѣряя Лаше, чѣмъ Беррье.

Чарльзъ Ферхомъ былъ чрезвычайно краснорѣчивъ. Голосъ у него былъ звученъ и гибокъ и съ чрезвычайно патетическими нотами. Онъ былъ также мастеромъ насчетъ перекрестныхъ допросовъ. Онъ никогда не впадалъ въ ту ошибку, чтобы довести свидѣтеля противной стороны до отчаянія и дать ему такимъ образомъ поводъ закусить удила.

Какъ выразился объ немъ одинъ извѣстный стряпчій, онъ никогда не сожигалъ своихъ кораблей и чувство собственнаго достоинства и умѣнье наводить грозу на противниковъ были у него таковы, что равнялись тѣмъ же качествамъ покойнаго сержанта Парри, хотя и въ другомъ родѣ.

Въ частной жизни Чарльзъ Ферхомъ былъ великодушенъ и щедръ почти до излишества. Онъ никогда не былъ алченъ и сребролюбивъ и часто давалъ даровые совѣты въ такихъ дѣлахъ, когда онъ считалъ истца жертвой обмана или угнетенія. Очень легко сказать, что онъ былъ обворожителенъ, но трудно описать, въ чемъ именно заключалась его обворожительность. Главное, — въ немъ не было ни малѣйшей аффектаціи. Онъ былъ безусловно искренній человѣкъ.

Успѣхамъ Ферхома въ значительной мѣрѣ содѣйствовалъ его хитроумный клеркъ, м-ръ Ренбушъ. Адвокатскій клеркъ иногда родится, а иногда выработывается. Хотя ему не нужно особенныхъ познаній, но его обязанности чрезвычайно щекотливы и требуютъ громаднаго такта и житейской опытности.

М-ръ Ренбушъ былъ фактотумъ и мажордомъ у своего патрона. Онъ служилъ ему памятной книжкой, тщательно слѣдилъ за его дѣловыми свиданіями и устроивалъ такъ, чтобы они шли какъ по маслу и другъ дружкѣ не мѣшали. При этомъ онъ былъ его кассиромъ и управителемъ. М-ръ Ренбушъ зналъ наизусть списокъ всѣхъ стряпчихъ, и могъ всегда сказать, въ какихъ случаяхъ слѣдуетъ взяться за веденіе дѣла въ кредитъ и когда надо потребовать гонораръ впередъ.

Онъ умѣлъ также «торговаться» и выгадывать наивысшій размѣръ гонорара. Въ довершеніе къ этому, онъ былъ, такъ сказать, тѣнью своего патрона и всегда готовъ принять на себя самое конфиденціальное порученіе и оказывать всевозможныя услуги. Его занятія, въ сущности, были почти тѣ же, что у завѣдующаго большимъ торговымъ домомъ. Ему приходилось вести всѣ предварительные переговоры, вѣдаться со всѣми кліентами, брать на себя всѣ необходимыя отступленія отъ буквы закона, вести счеты, сводить приходъ съ расходомъ и вообще дѣлать всю черную работу. Это довольно хлопотливо. Но адвокатскій клеркъ, который родился съ естественной склонностью къ этому дѣлу или, по крайней мѣрѣ, началъ карьеру мальчишкой на побѣгушкахъ у какого-нибудь юриста за пять шиллинговъ въ недѣлю и самъ пробился до званія клерка, гордится своими разнообразными занятіями.

Ренбушъ присвоилъ себѣ, такъ сказать, роль партнера своего патрона и говорилъ обыкновенно: «мы». «Мы никогда не возьмемся защищать дѣло меньше, чѣмъ за десять гиней», говорилъ онъ; или: «мы уже законтрактованы противной стороной»; или «намъ потребуется въ этомъ случаѣ спеціальный гонораръ».

И такое притязаніе на партнерство было не совсѣмъ неосновательно. Хорошій клеркъ можетъ оказать сильную матеріальную поддержку своему патрону. Онъ «комми-вояжеръ» фирмы.

Этикетъ запрещаетъ адвокату самому рекламировать о себѣ. Поэтому на обязанности клерка лежитъ пускать рекламы о своемъ патронѣ и превозносить его достоинства передъ клерками стряпчихъ, а иногда и передъ самими стряпчими.

Это, безъ сомнѣнія, требуетъ извѣстныхъ расходовъ, и никакой адвокатъ, если онъ довѣряетъ своему клерку, не будетъ стѣснять его въ этомъ отношеніи. Я не преувеличу, если скажу, что клеркъ, у котораго есть связи между стряпчими Сити, который знаетъ, за какою фирмою ухаживать и какой избѣгать, и понимаетъ mollissima fandi tempora, можетъ, поступивъ въ услуженіе къ толковому молодому адвокату, удвоить его доходы въ какихъ-нибудь два года. Онъ разыгрываетъ роль Бисмарка по отношенію въ императору Вильгельму. Этого рода отношенія часто приводятъ къ тѣсной дружбѣ между патрономъ и слугой, и такъ и было въ данномъ случаѣ.

Ренбушь слѣдовалъ по пятамъ за Ферхомомъ и мѣстоименіе «мы» было въ этомъ случаѣ вполнѣ умѣстно.

Шансы адвокатскаго клерка на повышеніе сравнительно такъ же велики, какъ шансы патрона, съ которымъ онъ связалъ свою судьбу. Если патронъ станетъ судьей или получитъ другую хорошую должность, онъ доставитъ соотвѣтственное мѣсто и своему клерку. Если дѣла процвѣтаютъ, клеркъ можетъ отложить столько денегъ, чтобы обезпечить свою старость, но если патронъ скоропостижно умретъ или удалится отъ дѣлъ, то положеніе клерка бываетъ критическимъ. Онъ слишкомъ старъ для всякаго другого дѣла, еслибы даже и имѣлъ возможность за него взяться.

Это рискъ, съ которымъ клерку приходится считаться, а въ послѣднее время адвокатамъ приходилось такъ туго, что Темпль наводненъ дѣльными клерками, пребывающими въ праздности. Многіе изъ этихъ людей очень образованы и въ самомъ дѣлъ хорошо знакомы съ юриспруденціей. Во Франціи такой человѣкъ, оставшись на мели за смертью патрона, немедленно беретъ разрѣшеніе открыть контору въ качествѣ homme d’affaires или ходатая по мелкимъ дѣламъ. Очень жаль, что въ Англіи такая карьера невозможна для людей безусловно компетентныхъ, добросовѣстныхъ и оставшихся, вслѣдствіе несчастной случайности, безъ всякихъ средствъ въ жизни.

Но это мрачная сторона картины. Клерки выдающихся адвокатовъ, какъ Ферхомъ, обыкновенно процвѣтаютъ и наживаютъ деньги. Многіе адвокаты, удаляясь отъ дѣлъ, даютъ клерку щедрую награду, откупаясь, такъ сказать, отъ партнерства, существовавшаго между ними молча, безъ всякаго словеснаго уговора.

Вскорѣ послѣ того, какъ Ферхомъ занялъ высшее мѣсто въ адвокатурѣ, онъ переѣхалъ изъ Темпля въ великолѣпный домъ, забравъ съ собой дочку, хорошѣвшую не по днямъ, а по часамъ.

Дѣвочка искренно сокрушалась, разставшись съ Темплемъ и своими старинными друзьями и знакомыми, такъ какъ чувствовала себя гораздо болѣе дома вмѣстѣ съ м-съ Чафинчъ и Рамиджемъ, мальчишкой на побѣгушкахъ въ конторѣ ея отца, нежели съ величественной экономкой и буфетчикомъ въ Южномъ-Кенсингтонѣ.

VI.

Будь у Ферхома замужнія сестры или будь онъ на дружеской ногѣ съ семьей тестя, лорда Санъ-Нотса, весьма сомнительно, чтобы раннее дѣтство маленькой Алисы — такъ звали ребенка — протекло въ Эквити-Кортѣ. Кто-нибудь да занялся бы его дочерью, она была бы водворена въ чью-нибудь семью, играла бы съ дѣтьми своего возраста, посѣщала бы приготовительную школу или Kindergarten и вообще получила бы обычное воспитаніе, и тогда… тогда не была бы героиней, нашей героиней.

Ферхомъ написалъ отцу и сообщилъ о смерти жены и рожденіи дочери; на это викарій отвѣчалъ, что «глубоко сочувствуетъ ему въ его двойномъ несчастіи и что бѣда никогда не приходитъ одна».

Что касается тестя, то Ферхомъ ни о чемъ не сообщалъ ему, и хотя старый пэръ и узналъ впослѣдствіи о смерти дочери, но не подозрѣвалъ о рожденіи внучки.

Д-ръ Потльбэри намекнулъ Ферхому, что нужно было бы нанять для Алисы няньку, но эта идея была скоро устранена хитрой м-съ Чафинчъ.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ не вмѣшивалась въ это дѣло, сэръ, — говорила м-съ Чафинчъ: — я сама воспитаю малютку; подождите, пока она подростетъ, м-ръ Ферхомъ. У меня было девять человѣкъ своихъ ребятъ, и я знаю, какъ съ ними обращаться, и къ тому же люблю дѣтей. Я знаю ихъ, сэръ, и всѣ ихъ дѣтскія штуки и причуды, а ребенокъ, сэръ, привыкаетъ не во всякой женщинѣ. А стараго покроя женщина, сэръ, и на мнѣ не видать ни оборочекъ, ни прошивочекъ. А не расфранченная фея, но у меня материнское сердце, сэръ, и я какъ мать смотрю на вашу сиротку-дочку. И позвольте мнѣ вамъ сказать, сэръ, что дѣвочекъ воспитывать потруднѣе, чѣмъ мальчиковъ, и къ тому же ваша дѣвочка слабаго сложенія.

— Но развѣ вы не думаете, что нянька была бы вамъ подмогой, м-съ Чафинчъ?

— Нисколько, сэръ. И представимъ, что вы наняли няньку; позвольте спросить васъ, куда вы ее помѣстите? И что вы будете дѣлать съ ребенкомъ, когда нянька будетъ уходить по вечерамъ и по воскресеньямъ, на что она имѣетъ полное право? Вѣдь не станете же вы сами няньчиться съ бэби? Вы не подумали объ этомъ, сэръ? — выразила она словами ворчливое междометіе, вырвавшееся у Ферхома. — Конечно, вы объ этомъ не подумали, потому что вы джентльменъ. Я вѣдь знаю, каковы эти няньки, сэръ; вѣдь развѣ на нихъ можно положиться; развѣ у ней ребенокъ на умѣ; ей бы только финтить да глазки строить прохожимъ мужчинамъ! Вотъ она и уложитъ въ колясочку бѣднаго, невиннаго младенца и хочетъ, чтобы онъ лежалъ смирно и не кричалъ и не ворочался, — а развѣ это естественно, сэръ, для малаго дитяти? Ну, вотъ она и подольетъ ему усыпительнаго снадобья въ молоко, и лежитъ бѣдный младенецъ въ колясочкѣ, точно въ гробикѣ. Я знаю ихъ, сэръ, да и д-ръ Потльбэри знаетъ ихъ, даромъ, что онѣ на видъ и чистенькія, и нарядныя, точно сейчасъ вышли изъ ванны. Не объ нянькѣ слѣдуетъ думать, сэръ, а объ ребенкѣ.

Но тутъ маленькая Алиса захныкала и м-съ Чафинчъ бросилась къ ней, называя ее «ангелочкомъ» и «душенькой», и принялась маршировать съ нею по комнатѣ, точно солдатъ на парадѣ, и напѣвать пѣсенку.

— Оставьте ее мнѣ, сэръ! — говорила старуха, когда ребенокъ закричалъ громче: — оставьте ее мнѣ, и я буду ей замѣсто матери. Я съумѣю съ ней справиться; небось, своихъ была чуть не дюжина. Намъ не требуется нарядныхъ барышенъ, ни вамъ, ни мнѣ, м-ръ Ферхомъ. Намъ требуется опытная особа, которая будетъ относиться къ ней какъ мать, а яйца не ростутъ на деревьяхъ, вы и сами знаете это, сэръ. Оставьте ее мнѣ!

Но тутъ дитя раскричалось во все горло и отецъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ рукой, а и съ Чафинчъ тотчасъ же поняла намекъ и удалилась съ младенцемъ. Послѣ того м-ръ Ферхомъ сѣть за работу и пересталъ думать о м-съ Чафинчъ и ея питомицѣ.

Дѣло въ томъ, что м-съ Чафинчъ отнюдь не желала уступать кому-нибудь выгодную позицію, какую она заняла въ хозяйствѣ м-ра Ферхома.

М-съ Чафинчъ была очень популярна въ Темплѣ; ей не трудно было справляться съ своими служительскими обязанностями, но мало-по-малу она передала остальную свою clientèle другимъ женщинамъ, а сама всецѣло посвятила себя услугамъ Ферхому и его дочкѣ, которую всегда величала въ разговорѣ съ знакомыми «мой ангелъ-сиротиночка».

Старуха взяла привычку сдавать ее на руки разнымъ своимъ знакомымъ по нѣскольку часовъ въ день и при этомъ дѣлала это такъ, точно оказывала великую милость. При всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ она совала ребенка на руки одной изъ своихъ безчисленныхъ пріятельницъ.

Когда м-съ Чафинчъ надо было «идти по дѣлу», миссъ Ферхомъ поступала на попеченіе одной изъ привратницъ или передавалась на руки какой-нибудь другой темпльской прачкѣ, если та въ эту минуту какъ разъ сидѣла у себя дома и мирно распивала чай. Зачастую м-съ Чафинчъ бѣгала къ д-ру Потльбэри въ Фетеръ-Ленъ, подъ предлогомъ посовѣтоваться съ нимъ насчетъ здоровья ребенка; настоящая же причина состояла въ желаніи посплетничать съ его экономкой, которой она показывала свою питомицу и сообщала послѣднія новости или скандалы Темпы, и затѣмъ эта лэди безъ труда получала позволеніе постеречь миссъ Ферхомъ въ то время, какъ ея гувернантка, подобно покойному д-ру Джонсону, шла прогуляться по Флитъ-стриту.

Странно сказать, бэби процвѣтало при такихъ эксцентрическихъ условіяхъ и по мѣрѣ того, какъ дѣвочка полнѣла и хорошѣла и начинала болтать на своемъ дѣтскомъ явывѣ, м-съ Чафинчъ день это дня все сильнѣе привязывалась къ ребенку и заботливѣе ухаживала за нимъ.

VII.

У маленькой Алисы былъ еще другъ кромѣ м-съ Чафинчъ, въ лицѣ Джона, аптекарскаго помощника д-ра Потльбэри, четырнадцати-лѣтняго мальчика; м-ръ Потльбэри нанималъ аптекаря, и его помощникъ долженъ былъ разносить лекарства въ обычной профессіональной продолговатой корзинкѣ.

За три года передъ тѣмъ, д-ръ Потльбэри явился въ правительственную первоначальную школу и пожелалъ видѣть главнаго надзирателя.

— Я пришелъ просить о милости, — сказалъ д-ръ Потльбэри. — Мнѣ нуженъ хорошій, толковый мальчикъ, мальчикъ трудолюбивый и честный. Я бы далъ ему восемь шиллинговъ въ недѣлю, — прибавилъ д-ръ Потльбэри, — и если онъ умный мальчикъ, то можетъ заработать еще кое-что, знаете. Мой помощникъ, къ сожалѣнію, хоть онъ и давно у меня живетъ, но пьетъ какъ рыба… и… гм! очень многое предоставляетъ въ вѣденіе мальчика на побѣгушкахъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сухо отвѣчалъ надзиратель.

— Видите ли, сэръ, толковый мальчикъ у меня можетъ составить карьеру. Онъ можетъ получить кое-какія знанія безплатно; онъ можетъ практически ознакомиться съ свойствами различныхъ лекарствъ; мальчикъ, который поступитъ ко мнѣ, сэръ, можетъ съ задняго крыльца пройти въ профессію, на которой его ожидаетъ независимость, а можетъ быть, и слава. Я ненавижу перемѣны. Я люблю, чтобы около меня были все добропорядочные люди; экономка живетъ у меня уже двадцать лѣтъ, а помощникъ почти столько же; но съ мальчишками мнѣ бѣда; мальчишки въ наше время совсѣмъ не честолюбивы; они поѣдаютъ мои консервы изъ розъ, набиваютъ карманы лакрицей, выпиваютъ сиропы и тинктуру апельсинной корки; но они недостаточно честолюбивы, сэръ, у нихъ совсѣмъ нѣтъ желанія пробиться въ свѣтѣ и всѣ неизмѣнно кончаютъ литературой, потому что литература лучше оплачивается. Помилуйте, я думаю, половина мальчишекъ, продающихъ газеты на Страндѣ, начали свою карьеру у меня въ аптекѣ. Не найдется ли у васъ такого феникса, какъ честолюбивый мальчикъ? мальчикъ, который захотѣлъ бы пройти въ докторскую профессію съ задняго крыльца?

— Что-жъ, д-ръ Потльбэри, — отвѣчалъ надзиратель, — у меня, конечно, есть честолюбивый мальчикъ какъ разъ въ настоящую минуту, умный мальчикъ, забравшій себѣ въ голову стать джентльменомъ. Поговорите съ нимъ, если хотите. Ему только одиннадцать лѣтъ отъ роду, но онъ феноменъ, д-ръ Потльбэри, положительно феноменъ.

— Гм! родители — почтенные люди?

— Дѣло въ томъ, что мальчикъ, кажется, не знаетъ, кто его родители, но онъ чудесный мальчикъ тѣмъ не менѣе, и хотя ему всего лишь одиннадцать лѣтъ, а онъ самъ заработываетъ свое пропитаніе и одежду.

— Заработываетъ свое пропитаніе? Какимъ образомъ?

— Онъ служитъ будильникомъ.

— Это еще что такое? — вскричалъ д-ръ Потльбэри.

— Онъ получаетъ отъ двухъ до трехъ пенсовъ въ недѣлю за то, что приходитъ будить рабочихъ и ремесленниковъ, которымъ надо спозаранку идти на работу. Онъ самъ встаетъ съ пѣтухами, — заключилъ надзиратель, любившій выражаться картинно.

— Многое видалъ я въ жизни, но мальчика, который бы вставалъ съ пѣтухами, еще не доводилось видѣть, — сказалъ д-ръ Потльбэри со вздохомъ.

— Хотите взглянуть на него?

— Это ничему не помѣшаетъ, — отвѣчалъ докторъ. — Онъ вѣдь знаетъ, полагаю, околотокъ?

— Мое личное убѣжденіе, что знаетъ, — таинственно проговорилъ надзиратель: — нѣтъ ничего, чего бы онъ не зналъ.

— Ну, такъ тащите его сюда, а я проэкзаменую его въ географіи.

Надзиратель отворилъ дверь, которая вела въ классъ, и громко позвалъ Грегема.

Замѣчательно красивый и хотя бѣдно, но прилично одѣтый мальчикъ вошелъ въ комнату, тщательно притворилъ за собою дверь и остановился, внимательно поглядывая то на того, то на другого господина.

— Мальчикъ, — сказалъ д-ръ Потльбэри, — гдѣ находится Игль-Кортъ?

— Сначала взять влѣво, затѣмъ вправо по Фетеръ-Лену; послѣ того, какъ пройдешь булочника, тутъ и Кортъ, — отвѣтилъ духомъ мальчикъ.

— А гдѣ нумеръ тридцать-шестой? — продолжалъ докторъ.

— Вы шутите, — отвѣчалъ мальчикъ все такъ же серьезно: — вы шутите, гувернеръ. Тридцать-шестого нумера нѣтъ.

— Гдѣ Грейсъ-Иннъ-Ленъ? — спросилъ д-ръ Потльбэри.

— Вы сами это знаете, — отвѣчалъ мальчикъ сердито.

— Грегемъ, — сказалъ надзиратель строго, — такъ не годится отвѣчать джентльмену; онъ хочетъ вамъ добра и весьма возможно, что поможетъ вамъ пробиться въ свѣтѣ.

— Извините, сэръ, — отвѣчалъ мальчикъ: — я думалъ, онъ дурачится.

— Вы знаете, кто я? — торжественно спросилъ д-ръ Потльбэри мальчика.

— Конечно, знаю. Вы — Потльбэри, хирургъ et cætera.

— Что значитъ et cætera? — спросилъ д-ръ Потльбэри съ торжествующимъ взглядомъ.

— Et — и; cætera — прочее, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Эге, эге! — вскричалъ д-ръ Потльбэри: — мальчикъ заблаговременно знакомъ съ классиками. А гдѣ вы научились латыни, мой юный другъ? — спросилъ старый джентльменъ.

— Да вотъ, сэръ, я просто разспрашиваю добрыхъ людей; если они знаютъ то, о чемъ ихъ спрашиваешь, то непремѣнно скажутъ; а не знаютъ, такъ обругаются или дадутъ тычокъ. Повѣрьте, сэръ, — прибавилъ мальчикъ съ добродушной улыбкой: — многому можно научиться, разспрашивая направо и налѣво.

— Видите, д-ръ Потльбэри, — вмѣшался надзиратель, — Грегемъ мальчикъ любознательный. Онъ не застѣнчивъ, какъ видите, и если чего не знаетъ, то спроситъ, и постоянно все спрашиваетъ. Онъ мальчикъ любознательный. Подите и принесите вашу тетрадь чистописанія, Грегемъ. У мальчика отличный почеркъ, д-ръ Потльбэри, какъ вы сейчасъ убѣдитесь, — продолжалъ онъ: — онъ никогда не забываетъ того, что разъ выучилъ, а въ ариѳметикѣ, можно сказать, онъ просто мастеръ.

Поэтому когда мальчикъ вернулся и принесъ тетрадь, д-ръ Потльбэри сталъ перевертывать страницы съ удивленіемъ. Почеркъ могъ поспорить съ лучшими образцами гравировальнаго искусства.

— Скажите! — произнесъ д-ръ Потльбэри: — прекрасно, прекрасно! — прибавилъ онъ, читая изреченіе: «почитай знанія древнихъ». — Что же это значитъ, мой милый? — спросилъ докторъ, стараясь изобразить изъ себя живое олицетвореніе «Encyclopaedia Britannica». — Что это значитъ? Не торопитесь, мой другъ, подумайте, прежде чѣмъ отвѣчать. Что значитъ: почитать знанія древнихъ?

— Чепуха! — объявилъ мальчикъ.

— Господи! — вскричалъ д-ръ Потльбэри: — что вы хотите сказать? Какъ смѣете вы подшучивать надо мною, сэръ? — прибавилъ онъ, вдругъ весь вспыхнувъ.

— Я совсѣмъ не имѣлъ этого намѣренія, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Я вовсе не подшучиваю надъ вами. Вы спрашиваете: «что это значитъ?» «Чепуха», отвѣчаю я.

— Грегемъ, — сказалъ надзиратель съ упрекомъ: — объясните сентенцію и объясните, что вы хотите сказать.

— Почтеніе — значитъ снимать шляпу и расшаркиваться; знаніе, поговорки, пословицы и правила древнихъ, то-есть, значитъ, старинныхъ людей. Извините, сэръ, — обратился мальчикъ къ надзирателю, — но въ старину люди меньше знали и память у нихъ была хуже, они мало знали, да и что знали, то скоро забывали. Эта сентенція была написана стариннымъ человѣкомъ — значитъ, къ ней надо относиться съ такимъ же сомнѣніемъ и неувѣренностью. Почитать, то-есть снимать шляпу, расшаркиваться по поводу его поговорокъ, пословицъ и сентенцій, составляющихъ чепуху, какъ уже доказано; мы должны почитать древнихъ не за ихъ пословицы, поговорки и сентенціи, такъ какъ это чепуха, какъ уже доказано, но за то, что они древніе.

И тутъ мальчикъ замолчалъ и лицо его приняло довольное выраженіе.

— Боже, Боже! — сказалъ д-ръ Потльбэри: — у этого мальчика есть зачатки, только зачатки, слабые, но рѣшительные зачатки логической способности. Ему слѣдовало бы поступить въ духовное званіе или избрать своей профессіей политику. Какой агитаторъ вышелъ бы изъ него!

Надзиратель засмѣялся.

— Дѣло въ томъ, д-ръ Потльбэри, — произнесъ онъ, понизивъ голосъ, — что умъ мальчика въ настоящее время представляетъ собой родъ интеллектуальнаго складочнаго мѣста. Если вы возьмете его къ себѣ, то, вѣроятно, изъ него выйдетъ образованный человѣкъ, а если нѣтъ, то ему ничего не останется больше какъ быть счетчикомъ-молніей.

— Господи, сэръ! — закричалъ д-ръ Потльбэри, растерявшись: — это еще что такое?

— Грегемъ, — сказалъ надзиратель, — помножьте четыреста тридцать-семь на триста девяносто-девять.

Не успѣли эти слова выговориться надзирателемъ, какъ мальчикъ отвѣчалъ съ увѣренностью.

— Сто шестьдесятъ тысячъ девятьсотъ девяносто-три.

— Квадратный корень изъ тысяча триста шестьдесятъ-девять, — сказалъ надзиратель.

— Тридцать-семь, — отвѣчалъ мальчикъ почти прежде, чѣмъ надзиратель успѣлъ закрыть ротъ.

Тотъ продолжалъ задавать ему ариѳметическія задачи, все болѣе и болѣе трудныя, но мальчикъ немедленно и безусловно правильно рѣшалъ ихъ.

— Колесо въ шесть ярдовъ въ окружности, — сказалъ надзиратель, — пробѣжало двѣсти-четыре мили; сколько разъ оно обернулось?

Мальчикъ зарычалъ и скорчилъ ужасную гримасу, но затѣмъ отвѣтилъ:

— Пятьдесятъ-девять тысячъ восемьсотъ сорокъ разъ.

— Боже! — повторилъ д-ръ Потльбэри: — Боже мой! Вы правы. Онъ феноменъ. Какой неудобный для воспитанія мальчикъ! Желалъ бы знать, не наслѣдственное ли это у него. Вашъ отецъ любилъ ариѳметику, дружокъ? — спросилъ д-ръ Потльбэри.

— Отецъ умеръ, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Приличную цитату, — сказалъ надзиратель.

"Imperial Cæsar dead and turned to clay,

«Might stop а hole to keep the wind away».

— Одинъ изъ талантовъ Грегема, — объяснилъ надзиратель, — это, что у него всегда на-готовѣ приличная цитата. Я хорошенько не понимаю приличности настоящей, но, вѣроятно, у него есть хорошія причины, чтобы привести ее; вотъ спросимъ его. Почему вы сравниваете своего отца съ Цезаремъ, дружокъ?

— А вотъ почему, сэръ. Цезарь вѣдь умеръ, не правда ли? И отецъ также умеръ.

— Вы любили отца? — спросилъ д-ръ Потльбэри съ удивленіемъ.

— Никогда не видалъ его, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Но развѣ васъ не интересовало узнать, кто онъ? развѣ вы не разспрашивали о немъ свою матушку или своихъ знакомыхъ?

— Матушкѣ не до того, — отвѣчалъ мальчикъ; — она нездорова. — прибавилъ онъ въ поясненіе; — а м-съ Чафинчъ говоритъ: — не дѣлайте вопросовъ и вы не услышите лжи.

— О! вы знаете м-съ Чафинчъ? вотъ какъ! — сказалъ д-ръ Потльбэри.

— Мы квартируемъ у нея, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Гм! — проговорилъ докторъ, потирая подбородокъ: — это немного, но это кое-что. А хотите ли вы быть докторомъ?

— Я хочу быть джентльменомъ, — сказалъ мальчикъ просто.

— Боже, Боже мой! а что такое по вашему джентльменъ?

— Джентльменъ? — повторилъ мальчикъ и впервые выразилъ колебаніе. — Джентльменъ — такой человѣкъ, передъ которымъ всѣ снимаютъ шляпу и расшаркиваются.

— Пожалуй, что и такъ, — сказалъ д-ръ Потльбэри, съ улыбкой поворачиваясь въ надзирателю.

Въ результатѣ вышло, что д-ръ Потльбэри навелъ справки о Джонѣ Грегемѣ у м-съ Чафинчъ и такъ какъ полученныя свѣденія оказались благопріятными, то мальчикъ былъ водворенъ у доктора въ качествѣ помощника аптекаря. Въ этомъ званіи онъ съ похвальной аккуратностью выдавалъ лекарства и снадобья изъ продолговатой корзинки. А черезъ какихъ-нибудь полгода времени онъ уже помогалъ пьяницѣ-аптекарю въ приготовленіи ихъ. Послѣ того онъ получилъ ключъ отъ докторской библіотеки и, по собственному почину, принялся за изученіе анатоміи посредствомъ учебниковъ, разборнаго скелета, который нашелъ въ шкафу.

Когда ему исполнилось четырнадцать лѣтъ, онъ уже заработывалъ двѣнадцать шиллинговъ въ недѣлю и въ этотъ періодъ времени онъ какъ-разъ познакомился съ маленькой Алисой Ферхомъ; м-съ Чафинчъ, у которой квартировалъ мальчикъ съ своей матерью, взялась въ ту пору выкормить ее на рожкѣ.

Любимымъ отдохновеніемъ, забавой и радостью Джона Грегема, феноменальнаго юноши, желавшаго быть джентльменомъ, было няньчиться съ голубоглазой дочкой м-ра Чарльза Ферхома, и за исключеніемъ ея отца, няньки и д-ра Потльбэри онъ былъ единственнымъ другомъ ранняго дѣтства Алисы.

VIII.

Въ первые годы жизни маленькая дочка Ферхома была чинная старосвѣтская дѣвочка. Ея міръ ограничивался стѣнами Темпля, а раемъ служилъ домъ въ Фетеръ-Ленѣ, гдѣ обиталъ «д-ръ Потльбэри, хирургъ, etc.»

Для маленькой Алисы старый домъ въ Фетеръ-Ленѣ въ самомъ дѣлѣ казался раемъ. Тамъ былъ большой, глубокій и таинственный шкафъ, наполненный разными чудесными вещами: оттуда экономка д-ра Потльбэри доставала инбирь, французскій черносливъ, винныя ягоды, отъ которыхъ у васъ слюнки текли, или обсахаренные фрукты, такіе же красивые, но безконечно вкуснѣе, чѣмъ тѣ, какіе Аладдинъ нашелъ въ погребѣ, куда его провелъ джентльменъ съ большой черной бородой, джентльменъ, пускавшійся въ плясъ при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ, тотъ старый злой джентльменъ, что такъ часто снился намъ въ дѣтскихъ снахъ и такъ настойчиво утверждалъ, что онъ дядя Аладдина, пропавшій безъ вѣсти.

Фрукты, хранившіеся въ шкафу д-ра Потльбэри, были гораздо вкуснѣе, потому что ихъ можно было ѣсть; а такъ какъ миссъ Алисѣ Ферхомъ было всего лишь четыре года отъ роду, то для нея обстоятельство это было немаловажное.

Впрочемъ не однѣ сласти, заключавшіяся въ таинственномъ шкафу, притягивали маленькую Алису, но и возможность поиграть съ Дономъ, аптекарскимъ ученикомъ. Имя Донъ, передѣланное дѣвочкой изъ Джона, было почти первое, которое научились выговаривать дѣтскія губки. Мальчикъ Донъ бывалъ и милымъ Дономъ, и нехорошимъ Дономъ, и забавнымъ Дономъ, смотря по расположенію духа молодой лэди. Дѣти не маскируютъ своихъ чувствъ. Обыкновенно они откровенно высказываютъ то, что думаютъ, а когда перестаютъ это дѣлать, то перестаютъ быть дѣтьми и становятся маленькими мужчинами и женщинами, а слѣдовательно менѣе интересными и ужъ конечно менѣе симпатичными.

Съ другой стороны, единственнымъ удовольствіемъ для аптекарскаго ученика д-ра Потльбэри были его игры съ маленькой Алисой Ферхомъ, которую такъ удачно выкормила на рожкѣ м-съ Чафинчъ. Онъ былъ, какъ намъ уже извѣстно, очень прилежный къ ученію мальчикъ, но книги были для него лишь средствомъ къ достиженію извѣстной цѣли, путеводной звѣздой въ ту обѣтованную гавань, куда онъ стремился, ни на минуту не терялся изъ виду, — положеніе джентльмена, передъ которымъ «расшаркиваются и снимаютъ шляпу».

Сначала обязанности Джона Грегема были чисто служительскія; онъ мылъ склянки, чистилъ мѣдную доску, возвѣщавшую міру вообще, что «д-ръ Потльбэри, хирургъ, etc.» готовъ облегчить его страданія, и доска горѣла какъ жаръ.

Мало-по-малу онъ былъ посвященъ въ тайны приготовленія микстуръ и пилюль и пускался въ путь съ продолговатой корзинкой, содержавшей баночки и скляночки лекарствъ, старательно завернутыхъ въ бумагу, артистически запечатанныхъ и переложенныхъ сѣномъ.

Не разъ, а очень даже часто Джонъ Грегемъ храбро защищалъ содержимое своей корзинки отъ юныхъ уличныхъ кочевниковъ. За эту корзинку онъ дрался и проливалъ свою кровь. Онъ дошелъ до того, что сталъ упражняться, и не безъ успѣха, въ искусствѣ бокса, а потому, въ концѣ концовъ, его оставили въ покоѣ.

Юный Грегемъ былъ не только умный, но и услужливый мальчикъ. Пьяный аптекарь д-ра Потльбэри съ радостью сваливалъ всю работу на него, и, проживя годъ въ Фетеръ-Ленѣ, Джонъ Грегемъ могъ съ точностью и аккуратностью составить шести-унцовую микстуру.

Онъ горѣлъ желаніемъ отличиться на медицинскомъ поприщѣ и уже разъ прописалъ лекарство, но только разъ. М-съ Чафинчъ стала его жертвой, и онъ съ гордостью выслушалъ отъ нея, что отъ лекарства, которое онъ ей далъ, ей стало «куда хуже». Джонъ Грегемъ всегда съ должнымъ почтеніемъ обращался съ аптекарскими склянками. Tiuctura camphoræ composita была для него болеутолительнымъ лекарствомъ, между тѣмъ какъ laudanum былъ tinctura оріі, а шесть голодныхъ піявокъ, никогда не пробовавшихъ крови и обитавшихъ въ глиняной кружкѣ съ крышкой, усѣянной дырочками, были тоже поручены заботамъ юнаго Грегема.

Онъ смотрѣлъ на піявокъ какъ на домашнихъ, любимыхъ животныхъ, аккуратно мѣняя имъ воду, и когда одна изъ нихъ скончалась отъ преклоннаго возраста, Джонъ Грегемъ почувствовалъ, что лишился друга.

— Пожалуйста, м-ръ Восперъ, — говорила м-съ Чафинчъ, просовывая голову въ аптеку и обращаясь къ помощнику д-ра Потльбэри, аптекарю: — не можете ли вы отпустить вашего мальчика на часокъ или два? М-съ Паркисъ и я вздумали сходить неподалеку отсюда и мы будемъ вамъ очень обязаны, если вы позволите ему поняньчиться съ малюткой, — конечно, если вы можете обойтись безъ него въ эту минуту.

— Я его въ эту минуту не употребляю, м-съ Чафинчъ, — отвѣчалъ вѣжливо м-ръ Восперъ, говоря о мальчикѣ такъ, точно онъ былъ рабочій инструментъ: — у насъ теперь затишье, потому лѣтнее время, знаете — даже докторамъ меньше дѣла лѣтомъ, знаете.

И обращаясь къ мальчику, онъ говорилъ:

— Ступайте, Джонни, и займитесь маленькой миссъ, если только вы расположены, хотя вы единственный мальчикъ, какого я знавалъ въ жизни, который любитъ общество маленькихъ дѣтей.

— Помилуйте, сэръ, — отвѣчалъ юный Грегемъ: — миссъ Ферхомъ не дитя, развѣ только по закону, но вѣдь по закону я и самъ дитя. Право же, м-ръ Восперъ, присмотрѣть за такой молодой лэди, какъ миссъ Ферхомъ, привилегія! помилуйте, сэръ, я зналъ ее еще вотъ эдакую!

И онъ указывалъ на склянку съ ревеннымъ сиропомъ.

— Прекрасно, юноша! — отвѣчалъ м-ръ Восперъ: — у каждаго мальчика свои вкусы; ступайте и занимайтесь своей аристократкой, если вамъ такъ нравится. Но черезъ часъ пусть онъ вернется сюда, м-съ Чафинчъ.

— Часъ-въ-часъ, м-ръ Восперъ, — говорила м-съ Чафинчъ. — Я знаю, что время профессіональныхъ господъ дорого. Въ пять часовъ ровно мы вернемся, сэръ, будьте покойны, и чувствительнѣйше благодарю васъ, сэръ. Милэди сидитъ въ кухнѣ на столѣ и плачетъ, и зоветъ Джонни, а дѣвицу ея возраста не годится дразнить, когда она вопитъ, чтобы позвали Джонни, какъ бы вы сами въ этомъ убѣдились, еслибы были ея отцомъ, чего нѣтъ, и благодарите за это вашу счастливую звѣзду! — прибавила м-съ Чафинчъ, понижая голосъ. — Видите ли, сэръ, мнѣ приходится быть очень разборчивой насчетъ ея общества: ея мать была вѣдь титулованная особа, какъ вамъ извѣстно, такъ намъ приходится съ этимъ считаться.

И послѣ этого Джонъ Грегемъ шелъ за м-съ Чафинчъ въ кухню, гдѣ находилъ м-съ Паркисъ, одѣтую къ выходу, а миссъ Алису Ферхомъ, возсѣдающую на кухонномъ столѣ, съ засунутыми пухленькими кулачками въ закрытые глазки и ревущую изо всей мочи.

— Я знала, что ты придешь, Донъ, — кричало дитя и личико ея вдругъ озарялось улыбкой и она протягивала ему ручки, посылая воздушные поцѣлуи.

— А! ну, не крокодильчикъ ли она послѣ этого? — съ восторгомъ кричала м-съ Чафинчъ. — Ахъ, м-съ Паркисъ! дѣвочки — это такія плутовки, что какъ разъ заберутъ васъ въ руки; съ дѣвочкой воспитанницей не такъ-то легко справиться, скажу я вамъ. Это не то, что съ роднымъ ребенкомъ, видите; того и щелчкомъ уймешь иной разъ. А вотъ пріемной матери такъ хлопотъ полонъ ротъ, скажу я вамъ. Да что, м’амъ, когда онѣ въ этомъ возрастѣ, да еще хорошенькія, такъ могутъ разжалобить сборщика податей, а у тѣхъ ужъ, вѣдь извѣстно, сердце каменное; такое ужъ ихъ дѣло.

Послѣ того обѣ дамы цѣловали миссъ Ферхомъ и удалялись.

— Надѣюсь, что вы здоровы, миссъ? — говорилъ мальчикъ несмѣло.

— Донъ, — произносила юная лэди торжественно, не отвѣчая на его вопросъ, — ты не поцѣловалъ меня.

— Вы очень добры, миссъ, что безпокоитесь объ этомъ, — отвѣчалъ мальчикъ и старательно вытиралъ мокрыя отъ слезъ щечки юной лэди собственнымъ краснымъ носовымъ платкомъ, который съ этою цѣлью свертывалъ мячикомъ.

— Съ вашего позволенія, — прибавлялъ онъ: — ваши щечки настоящій персикъ, миссъ, — и, тщательно обтеревъ губы, онъ цѣловалъ дѣвочку, которая тоже отвѣчала ему поцѣлуемъ.

— Надѣюсь, что вашь «па» здоровъ, миссъ Алиса? — спрашивалъ мальчикъ.

Но дѣвочка не отвѣчала и на этотъ вопросъ.

— Донъ, — говорила она тономъ сильной тревоги: — ну что змѣи?

— Это не змѣи, миссъ, это піявки, — отвѣчалъ мальчикъ, — и одна изъ нихъ околѣла.

— Донъ, — произносила миссъ Ферхомъ съ обольстительной улыбкой: — принеси змѣй.

— Это совсѣмъ не игрушка для молодыхъ лэди, миссъ.

— Мнѣ хочется поиграть съ змѣями; вѣдь ты играешь съ ними, Донъ, — и я хочу поиграть.

— Но онѣ кусаются, миссъ.

— О, Донъ, милый Донъ, — убѣждала трогательно миссъ Ферхомъ: — я хочу на нихъ поглядѣть, я хочу видѣть, какъ онѣ кусаются, Донъ; я буду умница. Я хочу видѣть, какъ онѣ кусаются, Донъ, и у меня есть апельсинъ, Донъ.

Мнѣ могутъ возразить, что четырнадцати-лѣтніе мальчики не играютъ обыкновенно съ четырехъ-лѣтними дѣвочками, и это справедливо; но не слѣдуетъ забывать, что мальчикъ Грегемъ няньчился съ дѣвочкой, когда она была еще малюткой. Ему нравилось сначала, что безсловесное дитя радостно улыбалось при видѣ его. Онъ привыкъ носить ее на рукахъ; онъ смотрѣлъ на Алису почти какъ на родную и когда первое слово, какое научилось говорить дитя, было «Донъ», мальчикъ былъ польщенъ столько же, сколько и обрадованъ.

Такимъ образомъ, съ младенческихъ лѣтъ миссъ Ферхомъ привыкла глядѣть на Джонни Грегема какъ на товарища игръ и покровителя. При этомъ у мальчика явилось какое-то чувство собственности надъ ребенкомъ.

— Мы съ м-съ Чафинчъ выростили ее, — говаривалъ онъ и ощущалъ такое же удовлетвореніе при этомъ, какое можетъ испытывать мальчикъ, спасшій щенка отъ гибели.

— Дайте намъ вашъ апельсинъ, миссъ, — сказалъ мастеръ Грегемъ.

— Ты хочешь съѣсть его, Донъ? — спросило дитя не безъ опасенія.

— Вы еще не подарили мнѣ его, миссъ, а потому я не знаю, — отвѣчалъ мальчикъ загадочно. — Я думалъ, что вы мнѣ его подарите, — прибавилъ онъ съ улыбкой.

— Неужели ты хочешь взять весь апельсинъ, Донъ? О, Донъ! какой ты жадный!

— Мальчики всѣ жадные, миссъ, — отвѣчалъ ея покровитель, — и если вы дѣйствительно меня любите, то подарите мнѣ его.

И онъ протянулъ руку.

Онъ усѣлся, скрестивъ ноги на полу, и голова его приходилась какъ разъ на одномъ уровнѣ съ головкой миссъ Ферхомъ, а рука безсовѣстно протягивалась за апельсиномъ.

— Я лучше тебя поцѣлую, Джонъ, — предложила молодая особа.

Но Джонъ покачалъ головой.

Тогда она неохотно подвинулась въ мальчику и положила апельсинъ въ его протянутую руку.

— Донъ, — сказала она, — покажи мнѣ, какъ тебя кусаютъ змѣи.

И послѣ того со вздохомъ разсталась со своимъ сокровищемъ.

Мальчикъ не отвѣчалъ; онъ медленно поднесъ руку во рту, который раскрылъ точно людоѣдъ, и, повернувъ лицо въ профиль къ ребенку, представился, что засунулъ апельсинъ въ ротъ, надулъ щеки и закрылъ ротъ. Потомъ съ большимъ какъ будто усиліемъ проглотилъ его цѣликомъ, точно гигантскую пилюлю, а дитя внезапно топнуло ногой съ удивленнымъ негодованіемъ и закричало:

— О, Донъ! ты нехорошій мальчикъ, ты жадный и еслибы ты не былъ Донъ, я бы тебя разлюбила!

Еще секунда и она залилась бы слезами, но апельсинъ вдругъ вновь появился, а юный волшебникъ превратился въ жонглера. Онъ подбрасывалъ апельсинъ высоко въ воздухѣ и ловилъ его то одной, то другой рукой, а дитя прыгало и визжало отъ восхищенія его искусствомъ. Когда же представленіе кончилось, она замѣтила съ одобрительной улыбкой:

— О, Донъ! ты умный мальчикъ, и ты совсѣмъ не жадный, и я люблю тебя, Донъ, и — жалобнымъ тономъ — я буду умница.

— Неужто вы хотите отнять у меня апельсинъ? — закричалъ мальчикъ, притворяясь обиженнымъ.

— О, Донъ! Я люблю тебя, Донъ, право, люблю, но… я такъ люблю апельсины!

Они сидѣли другъ противъ друга на полу и маленькая лэди тревожными глазами слѣдила за всѣми движеніями мальчика.

— Представьте, миссъ, — помните, я говорю только: представьте, — что мы его очистимъ, да подумаемъ, какъ потомъ быть.

— Милый Донъ! — сказало дитя, хлопая въ ладоши.

Послѣ того мальчикъ вынулъ изъ кармана ножикъ и въ одно мгновеніе ока апельсинъ былъ очищенъ, раздѣленъ на дольки, а мальчикъ сказалъ:

— Смотрите же, миссъ, не глотайте зернышекъ, а то это вредно для здоровья. Что скажутъ обѣ дамы, если вы будете глотать зернышки, миссъ Алиса!

Ротъ ребенка былъ биткомъ-набитъ апельсиномъ, но она покорно кивнула головой въ знакъ согласія. Послѣ того, такъ какъ апельсинъ былъ весь съѣденъ, дитя поднялось съ полу и съ благодарной улыбкой объявило:

— О! какой ты добрый, милый мальчикъ, Донъ! съѣшь зернышки! Няня за это не разсердится, я знаю. Но только, Донъ, — говорила она съ тревогой, — ты не скажешь, что я съѣла весь апельсинъ? милый Донъ, пожалуйста, не говори! Не скажешь, милый Донъ?

Миссъ Ферхомъ выказала при этомъ несебялюбивую природу своего пола.

Какъ водится, женщина, какъ бы она ни была юна, всегда цѣнитъ самоотверженіе въ своихъ поклонникахъ и, мало того, готова вознаградить его великодушно, разрѣшивъ поклоннику съѣсть зернышки, горькія зернышки. Но такова именно естественная благодарность женщины.

IX.

Познакомимся теперь съ миссъ Марджорибанкъ. Трудно представить себѣ, какъ ухищрялась миссъ Марджорибанкъ казаться всегда нарядной, но какъ бы то ни было, а такъ оно было.

Есть мужчины, которые, если даже облекутся въ платье отъ первѣйшаго портного, тѣмъ не менѣе похожи на лакеевъ.

Есть женщины, даже дѣвушки, которыя въ костюмѣ отъ Корта смахиваютъ на горничныхъ.

Ну вотъ миссъ Марджорибанкъ была прямой противоположностью этого сорта людей. Какъ бы она ни одѣлась, она всегда имѣла видъ grande dame — лицо, о которомъ мы такъ много слышимъ и которое такъ рѣдко видимъ.

Кромѣ того, какое бы платье ни надѣла миссъ Марджорибанкъ, она всегда казалась нарядной и, какъ говорятъ французы: tirée à quatre épingles.

Still to be neat, still to be dressed

As you were going to а feast! *)

• ) Всегда быть приличной и нарядной, точно ѣдешь на парадный обѣдъ.

Но хотя она очень рѣдко ѣздила на парадные обѣды, миссъ Марджорибанкъ была всегда прилична и нарядна и тутъ уже не платье красило человѣка, а человѣкъ красилъ платье.

Небольшая шляпка сидѣла на ней такъ, какъ еслибы вышла изъ рукъ первѣйшей модистки и стоила по меньшей мѣрѣ три съ половиной гинеи. А между чѣмъ соломка куплена была миссъ Марджорибанкъ всего лишь за четыре шиллинга шесть пенни и миссъ Марджорибанкъ сама отдѣлала ее лентами и цвѣтами, за которые заплатила всего пять шиллинговъ.

Миссъ Марджорибанкъ была очень требовательна насчетъ перчатокъ и ботинокъ. То была ея единственная роскошь, но хорошо сшитыя ботинки и перчатки по рукѣ скрашиваютъ весь нарядъ.

Миссъ Марджорибанкъ не нуждалась, потому что у нея было доходу сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ; правда, этого дохода она могла лишиться каждую минуту, такъ какъ обязана была имъ щедрости одной родственницы.

Довольно странно, что миссъ Марджорибанкъ не вышла замужъ. Конечно, это не потому, чтобы не было случая. Случаевъ представлялось достаточно, но она всѣмъ рѣшительно поклонникамъ сама отказала. Какъ бы то ни было, а тридцати-пяти лѣтъ отъ роду она все еще была свободна и дѣвственница. Миссъ Марджорибанкъ была въ душѣ сантиментальна и этимъ все объясняется.

А затѣмъ она встрѣтила юнаго Чарльза Ферхома, который былъ на десять лѣтъ моложе ея, два раза протанцовала съ нимъ и по уши влюбилась въ молодого адвоката.

Что касается Ферхома, то на другой же день послѣ бала онъ совсѣмъ позабылъ о ея существованіи. Не то было съ миссъ Марджорибанкъ. Она никогда до сихъ поръ не любила, а любовь, какъ и всѣ обязательныя болѣзни: корь, коклютъ и т. д., тѣмъ опаснѣе, чѣмъ позже приходятъ.

Не шутка, еслибы лордъ главный судья заболѣлъ корью, или архіепископъ кентерберійскій схватилъ краснуху. Не шуткой било и для Гоноріи Марджорибанкъ, когда тридцати-пяти лѣтъ отъ роду она безъ памяти влюбилась въ Чарльза Ферхома и хотя она больше не встрѣчалась съ нимъ и не слыхала про него въ продолженіе десяти долгихъ лѣтъ, а онъ, какъ уже сказано, забылъ даже, что она существуетъ на свѣтѣ, она продолжала его любить безнадежно, тайно и пламенно.

И вотъ, по странной случайности, она увидѣла въ «Times» объявленіе о томъ, что требуется гувернантка къ четырехъ-лѣтней дѣвочкѣ. Но не это обстоятельство поразило вниманіе миссъ Марджорибанкъ; ее поразило имя, стоявшее въ концѣ объявленія и отъ котораго сердце ея забилось, а щеки вспыхнули, хотя ей было сорокъ-пять лѣтъ. Это было имя Чарльза Ферхома, и указанный адресъ: Эквити-Кортъ, Темпль.

Миссъ Марджорибанкъ тотчасъ же отправилась къ м-ру Ферхому. Она не пыталась напомнить ему о себѣ, а онъ весьма прозаически изложилъ, въ чемъ дѣло.

— Моя дѣвочка — еще дитя, — сказалъ онъ, — но я боюсь, что воспитаніе ея было запущено. Видите ли, я очень занятъ и мнѣ некогда присматривать за нею. Мнѣ нужна особа, которая была бы для нея больше, чѣмъ простая гувернантка. Мнѣ нужна особа, которой я могъ бы безусловно довѣриться, такъ какъ на практикѣ я ей передамъ дочь съ рукъ на руки. Пора изъять дѣвочку изъ общества выростившей ее женщины — я разумѣю мою темпльскую прачку, очень достойную, впрочемъ, особу, и мальчишку, который обыкновенно играетъ съ моей дѣвочкой. Въ послѣднее время она стала употреблять Богъ знаетъ какія выраженія, и это неудивительно, такъ какъ товарищемъ игръ у нея уличный лондонскій мальчишка. У моей дочки нѣтъ матери, видите ли, — и онъ вздохнулъ, проговоривъ это, — и мнѣ нужно, чтобы кто-нибудь занялъ ея мѣсто.

Это было неловко выражено и миссъ Марджорибанкъ покраснѣла подъ вуалемъ, но выразила готовность взяться за дѣло.

Справедливость требуетъ, чтобы мы сразу заявили, что миссъ Марджорибанкъ не питала никакихъ заднихъ мыслей. Она отнюдь не разсчитывала подцѣпить м-ра Ферхома и женить его на себѣ и не съ этою цѣлью взялась быть гувернанткой его дочери. Свиданіе не прикрывало собою романа. Условія были высказаны и тѣмъ дѣло и кончилось.

— Хотите видѣть мою дочку, мивсъ Марджорибанкъ, прежде чѣмъ дать окончательный отвѣтъ?

— Очень хочу.

Ферхомъ позвонилъ и появился м-ръ Ренбушъ.

— Ренбушъ, велите м-съ Чафинчъ привести бэби.

Ферхомъ все еще называлъ дочь бэби.

М-ръ Ренбушъ вышелъ изъ комнаты и черезъ минуту или двѣ вернулся, ведя миссъ Ферхомъ за руку. Дитя держало подъ мышкой безобразную куклу, съ громадной деревянной головой, грубо раскрашенной. У куклы не было туловища, но вокругъ ея горла обвернутъ былъ кусокъ пестраго ситца, изображавшій, вѣроятно, платье, а на головѣ красовался чепчикъ изъ розоваго каленкора.

— Я не хочу гостью! — кричало дитя. — Я играла въ королей и королевъ съ Дономъ, когда вы пришли въ гости и помѣшали мнѣ, и я васъ не люблю, и совсѣмъ мнѣ не надо никакихъ лэди, и она совсѣмъ не хорошенькая, какъ сказалъ Ренбушъ; милый папа, я не хочу, чтобы мнѣ заплетали волосы въ косу; милый папа, отпустите меня играть въ королей и королевъ!

М-ръ Ренбушъ дипломатично вышелъ изъ гостиной, не говоря ни слова, оставивъ ребенка у дверей съ ея чудовищной куклой.

— Вотъ наша молодая лэди, миссъ Марджорибанкъ, — сказалъ Ферхомъ немного грустно.

— Я вовсе не лэди, я королева! — отвѣчало дитя съ негодованіемъ: — позвольте мнѣ идти назадъ къ Дону!

— А гдѣ ты взяла эту ужасную игрушку, бэби? — спросилъ Ферхомъ не безъ любопытства.

— Донъ подарилъ мнѣ, и сегодня его рожденіе, пустите меня къ нему. Донъ смотритъ за мной, — прибавило дитя наивно, — а Чафинчъ ушла по дѣлу. Прощайте, милый папа! прощайте, лэди! — сказала дѣвочка, повернулась къ двери и, пославъ обоимъ поцѣлуй, вышла изъ комнаты.

— Ну, какъ вы ее находите? — спросилъ Ферхомъ.

— Съ ней нужна большая твердость характера, — отвѣчала миссъ Марджорибанкъ.

— Твердость характера — не мое качество, по крайней мѣрѣ въ томъ, что до нея касается, — проговорилъ Ферхомъ со вздохомъ. — Дятя такъ похоже на свою мать, — продолжалъ онъ, — и она вертитъ мной, какъ ей угодно. — Ея мать умерла, — прибавилъ онъ глухимъ голосомъ. — Она умерла, когда родилась Алиса.

И тутъ онъ безцѣльно сталъ рыться въ бумагахъ, чтобы скрыть свое волненіе.

Миссъ Марджорибанкъ не знала, что отвѣтить, а потому, чтобы сказать что-нибудь, проговорила:

— Она очень похожа на васъ, м-ръ Ферхомъ, очень похожа.

— Похожа на меня! похожа на меня! — чуть не съ негодованіемъ вскричалъ адвокатъ. — Она — настоящій портретъ своей матери!

Миссъ Марджорибанкъ ничего не отвѣчала. Ей привидѣлись глаза человѣка, котораго она любила и потеряла, глаза самого Чарльза Ферхома, въ хорошенькомъ личикѣ заброшеннаго ребенка.

Еслибы она еще хоть сколько-нибудь колебалась принять званіе гувернантки, то эти глаза побѣдили бы ея нерѣшительность. Она согласилась взять Алису на свое попеченіе.

Когда миссъ Марджорибанкъ ушла, Ферхомъ спросилъ своего клерка:

— Что этотъ мальчикъ Грегемъ все еще торчитъ здѣсь?

— Онъ няньчится съ бэби, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Ренбушъ.

— Позовите его сюда и велите ему захватить съ собой эту мерзкую куклу.

Черезъ нѣсколько минутъ дверь отворилась и Джонъ Грегемъ вошелъ бъ комнату съ куклой въ рукахъ и съ очень удивленнымъ видомъ.

— Мальчикъ, — сказалъ Ферхомъ, довольно ласково впрочемъ: — у васъ, кажется, много свободнаго времени и вы его проводите здѣсь, сколько мнѣ кажется?

— Да, сэръ, — отвѣчалъ мальчикъ съ гордой улыбкой. — Я прихожу играть, когда мнѣ можно, съ миссъ. Видите ли, сэръ, я знаю ее съ рожденія.

— Такъ, такъ, — замѣтилъ Ферхомъ: — но вѣдь есть же у васъ другія обязанности, полагаю, не правда ли?

— О, да, сэръ, — отвѣчалъ юный Грегемъ. — Я служу у д-ра Потльбэри и онъ обѣщалъ вывести меня въ доктора.

— Онъ, вѣроятно, привязался къ вамъ!

— Да, сэръ, благодарю васъ, сэръ, я буду джентльменомъ, сэръ, право буду.

— А что вы дѣлаете здѣсь сегодня утромъ?

— Мы играемъ, сэръ, въ королей и королевъ, и я принесъ эту куклу миссъ, потому что сегодня день моего рожденія, сэръ, и миссъ весела какъ «Пончъ».

— А! сегодня ваше рожденіе, вотъ какъ! Ну такъ, Грегемъ, если сегодня ваше рожденіе, то вотъ вамъ полсоверена. А теперь выслушайте меня: я не хочу, чтобы вы больше приходили ко мнѣ на квартиру и будьте такъ добры, возьмите обратно эту куклу.

Но мальчикъ только глядѣлъ на куклу. Тогда адвокатъ взялъ куклу, раскрылъ окно и съ бранью выбросилъ подарокъ Джона Грегема своей маленькой дочери.

— Можете идти, — прибавилъ онъ, усаживаясь обратно въ кресло и принимаясь за перо.

— Извините, сэръ, могу я проститься съ миссъ Алисой? — спросилъ мальчикъ тревожно.

— Конечно, если хотите.

— Благодарю васъ, сэръ.

И Джонъ Грегемъ повернулся, чтобы выйти изъ комнаты.

— Мальчикъ! — позвалъ Ферхомъ съ удивленіемъ: — вы забыли свой полсоверенъ.

— Благодарю васъ, сэръ, я не возьму вашихъ денегъ, — отвѣчалъ мальчикъ твердо.

Ферхомъ съ удивленіемъ уставился на него, а мальчикъ поклонился и исчезъ.

— Какой необыкновенный мальчикъ! — пробормоталъ отецъ Алисы, принимаясь за работу. — Совсѣмъ необыкновенный мальчикъ!

Адвокату не приходило до сихъ поръ въ голову, что и у бѣдняковъ и безродныхъ можетъ быть сердце.

X.

Чарльзъ Ферхомъ пробился въ свѣтѣ и трудно сказать, чего бы онъ не могъ достигнуть въ концѣ такой успѣшной карьеры. Самыя высшія судебныя должности были для него вполнѣ доступны. Но всѣ его планы рухнули и всѣ ожиданія разсѣялись, какъ дымъ.

И все это случилось совсѣмъ нелѣпо, хотя, пожалуй, и очень просто.

Разъ вечеромъ Ферхомъ обѣдалъ въ Голлѣ и только-что собирался идти домой, какъ одинъ товарищъ-адвокатъ, по имени Биванъ, съ которымъ онъ былъ друженъ еще со студенческой скамьи, подошелъ къ нему и сказалъ:

— Вы заняты сегодня вечеромъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Ферхомъ, — ничего особеннаго мнѣ не предстоитъ.

— Если такъ, то пойдемте со мной въ «Фениксъ». Вы сами не играете, я знаю, но я увѣренъ, что и вамъ будетъ нескучно. Тамъ играютъ въ баккарѣ, вы знаете.

— Да, слышалъ, но, любезный другъ, какъ вы сами замѣтили, а не играю, и мнѣ, конечно, будетъ скучно.

— Нисколько; глядѣть на игру почти такъ же весело, какъ и самому играть.

— Хорошо, я пойду съ вами. Если соскучусь, то вѣдь могу и уйти.

«Фениксъ» — клубъ, въ которомъ играютъ въ баккара, какъ сейчасъ объяснилъ Биванъ. Способъ, какимъ онъ основался — сама простота. Одинъ капиталистъ, еврейскаго происхожденія, сомнительной репутаціи стряпчій и двое или трое эксъ-военныхъ офицеровъ столкнулись и образовали изъ себя комитетъ. Слѣдующимъ шагомъ было нанять домъ, а затѣмъ выбрать членовъ. Избраніе въ члены клуба происходило, повидимому, bona tide. Платили за входъ и вносили ежегодную подписку… нѣсколько фунтовъ, сущіе пустяки для профессіональнаго игрока.

Но клубъ былъ одна лишь вывѣска. Кто вступилъ бы въ него, воображая, что это настоящій клубъ, и пришелъ туда обѣдать, тотъ увидѣлъ бы, что нѣтъ ни супа, ни рыбы, ни зелени. Баранью котлетку или бифштексъ достать было возможно, да еще водки, разумѣется; но вотъ и все.

Кто ходилъ туда, тотъ приходилъ, чтобы играть, и ни за чѣмъ больше. И каковы бы ни были дальнѣйшіе планы, но извѣстный процентъ съ игры за вечеръ постоянно поступалъ въ карманы владѣльцевъ и этотъ процентъ часто доходилъ до ста фунтовъ въ вечеръ.

Существовали разные способы извлекать такую большую выгоду. Иногда взимался дисконтъ за то, чтобы размѣнять чеки, и довольно значительный дисконтъ. Другой способъ заключался въ томъ, чтобы взимать плату за каждую игру картъ, собираемую лакеемъ. Плату взимали даже и съ банкомета всякій разъ, какъ онъ мѣнялъ; эти деньги составляли доходъ клуба, а не тѣ, что ему платили за бараньи котлеты и красное вино.

Короче говоря, этотъ клубъ былъ не что иное какъ возрожденный вертепъ былыхъ временъ. Всегда будутъ игроки и всегда будутъ пьяницы. Оба эти порока практически неискоренимы и вы точно также не удержите иныхъ людей отъ картъ и вина, какъ другихъ отъ драки.

Но изъ всѣхъ формъ картежной игры самая невыгодная во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ какъ для владѣльцевъ клуба, есть баккара; эта игра обыкновенно и ведется въ «Фениксѣ».

Когда Ферхомъ съ пріятелемъ пришли въ клубъ, онъ былъ почти пустъ.

— Мы начнемъ не раньше двѣнадцати или половины, — отвѣчалъ секретарь въ отвѣтъ на вопросъ Бивана, когда начнется игра.

— Вотъ какъ! а я думалъ, что сегодня ранній вечеръ.

— Нѣтъ, по вторникамъ и по четвергамъ бываютъ ранніе вечера. Приходите въ двѣнадцать и гувернеръ, пожалуй, заложитъ банкъ, но не думаю, чтобы кто изъ крупныхъ понтеровъ пришелъ раньше часу.

Подъ «гувернеромъ» секретарь подразумѣвалъ м-ра Іезекіиля, джентльмена, который исправлялъ должность пристава шерифа въ продолженіе двадцати лѣтъ, къ удовольствію всѣхъ шерифовъ Мидльсекса и — врядъ ли стоитъ прибавлять — съ выгодой для самого себя; а въ настоящее время покинулъ на вѣки «fi fas» и «са sas» и преобразился въ владѣтеля клуба.

— Ну, надо какъ-нибудь убить время, — сказалъ Биванъ. — Бываете ли вы когда въ концертахъ, Ферхомъ?

— Давно уже не былъ. Сказать по правдѣ, я не особенно люблю музыку.

— Хорошо, ну такъ пойдемте въ Пандемоніумъ. Пантомима начнется черезъ четверть часа. Она очень хороша. Я былъ тамъ двѣ недѣли тому назадъ, но готовъ смотрѣть хоть каждый вечеръ.

Оба адвоката отправились въ Пандемоніумъ и по окончаніи «Второго Синдбада» взяли извозчика и вернулись въ «Фениксъ». Полчаса спустя игра была въ полномъ разгарѣ.

Тамъ были юные гвардейцы, ставившіе на карту годовое жалованье и всѣ карманныя деньги, получаемыя отъ родителей.

Тамъ былъ министръ кабинета, который проигралъ огромную сумму прежде, чѣмъ вечеръ окончился.

Тамъ былъ несчастный гусаръ изъ Ольдершота, который, проигравъ привезенные съ собой двѣсти фунтовъ, тщетно искалъ занять пятьдесятъ «или хотя бы пять фунтовъ», чтобы отыграться.

Тамъ былъ и индійскій раджа, спокойный и величественный, для котораго проиграть нѣсколько тысячъ ровно ничего не значило, и которому, вѣроятно, потому везло необыкновенно и онъ съ великолѣпнымъ равнодушіемъ набивалъ карманы банкнотами.

Это было любопытное зрѣлище и оказывало странное обаяніе на Чарльва Ферхома, никогда раньше не видѣвшаго ничего подобнаго.

М-ръ Биванъ игралъ маленькими ставками и съ перемѣннымъ счастіемъ и спустя полчаса находился въ финансовомъ отношеніи въ томъ же почти положеніи, какъ и пришелъ.

Ферхомъ только глядѣлъ, но наконецъ рискнулъ нѣсколькими соверенами; какъ и всѣмъ новичкамъ, ему повезло и когда онъ съ пріятелемъ уходилъ изъ «Феникса», то оказался въ выигрышѣ на четыреста фунтовъ.

— Какой вы счастливецъ, — сказалъ Биванъ, — и какъ вы мастерски играли! Сказать по правдѣ, я этого отъ васъ не ожидалъ.

— Да и я самъ также, — отвѣчалъ Ферхомъ.

И прибавилъ въ простотѣ сердечной:

— И какъ это легко въ сущности, если только не терять хладнокровія. Сама простота.

— Разумѣется, просто, — отвѣчалъ Биванъ. — Надѣюсь, что вы еще со мной отправитесь въ «Фениксъ» и будете играть съ тѣмъ же искусствомъ.

— Я не могу туда ѣздить, не будучи членомъ.

— О, вы уже членъ! — отвѣчалъ Биванъ. — Еслибы вы не были членомъ, вамъ бы не позволили играть; но когда мы въ первый разъ пріѣхали въ клубъ, я условился съ секретаремъ, что васъ предложатъ въ члены и выберутъ, и теперь вы можете ѣздить туда, когда вамъ вздумается. Что-жъ, сегодня вы не даромъ съѣздили, дружище; вы, должно быть, выиграли четыреста или пятьсотъ фунтовъ. Это выгоднѣе адвокатуры, не правда ли?

— Гораздо выгоднѣе, — отвѣчалъ Ферхомъ и пожелалъ покойной ночи пріятелю.

Онъ вернулся домой, однако, не совсѣмъ довольный.

— Не по себѣ мнѣ что-то, — думалъ онъ. — Право, я совсѣмъ не радъ, что выигралъ эти деньги.

И его предчувствіе оправдалось; деньги эти не пошли ему въ прокъ и онъ могъ бы сказать, что онѣ стоили ему дороже, чѣмъ всѣ усилія и весь тяжкій трудъ, потраченный имъ въ началѣ своей карьеры, когда работа его оплачивалась такъ плохо, есхи даже и оплачивалась, а это бывало далеко не всегда.

XI.

Нѣсколько дней спустя м-ръ Ферхомъ опять поѣхалъ въ «Фениксъ» и хотя велъ игру не такъ счастливо, какъ въ предъидущій разъ, однако, вернулся домой съ выигрышемъ въ сто фунтовъ.

Страсть къ игрѣ проснулась въ немъ и захватила его. Онъ сталъ отчаяннымъ игрокомъ. Исторія старая. Вскорѣ онъ, конечно, проигралъ выигранныя деньги, и кромѣ того еще и свои въ придачу. Всѣ обязанности жизни были принесены въ жертву страшному демону игры, и роковымъ, но естественнымъ результатомъ оказалось небрежное отношеніе къ занятіямъ. Довольно скоро онъ запутался въ денежномъ отношеніи.

Хотя онъ проигралъ нѣсколько тысячъ въ «Фениксѣ» и рѣшительно не имѣлъ причины вѣрить долѣе въ богиню Фортуну, но когда наступили краткія зимнія каникулы, онъ далъ уговорить себя сочленамъ по клубу увязаться за негодной обманщицей въ Монте-Карло.

Изъ двухъ золъ, можетъ быть, это — наименьшее; публичное мѣсто открыто только въ опредѣленные часы дня и, когда вы проиграете всѣ имѣющіяся у васъ деньги, оно гораздо лучше частнаго игорнаго дома, гдѣ вамъ позволяютъ играть въ кредитъ и просиживать всю ночь въ вредной атмосферѣ табачнаго дыма, винныхъ паровъ и страстнаго возбужденія. Очевидно, игроки сами это находятъ, или же страсть въ игрѣ сильно развивается, потому что каждые два или три года казино въ Монте-Карло должно расширяться, чтобы удовлетворить требованіямъ громадной толпы, стремящейся туда.

Многіе посѣтители Монте-Карло положительно считаютъ игру грѣхомъ, а между тѣмъ не стѣсняются пользоваться даровыми прогулками по великолѣпнымъ садамъ администраціи — быть можетъ, самымъ великолѣпнымъ въ мірѣ изъ всѣхъ частныхъ садовъ — даровыми концертами и всякой другой роскошью, за которую никто съ нихъ не беретъ ни гроша.

Еслибы владѣльцы возвели крѣпкую ограду вокругъ своего волшебнаго царства и взимали бы двадцать франковъ за входъ, то нашелся ли бы такой экономистъ или моралистъ, который бы на это пожаловался?

Конечно, всякая игра дурна, но если уже допускать ее, то въ такихъ учрежденіяхъ, гдѣ не дозволяются ставки свыше извѣстной цифры. Правда, что человѣкъ можетъ войти въ маленькое княжество богачемъ, а выйти изъ него нищимъ; но никто не проигрываетъ своего состоянія за одинъ присѣсть. Съ другой стороны, если онъ такъ счастливъ, что сорветъ банкъ, то хотя бы и желалъ онъ въ своемъ безуміи рискнуть выигрышемъ тутъ же, онъ не можетъ этого сдѣлать. Преемники г. Блана осторожны, если даже ихъ антагонисты и не добродѣтельны. Они рано запираютъ двери и даютъ своимъ кліентамъ время одуматься за ночь — преимущество, какого не имѣютъ счастливые игроки въ карточныхъ клубахъ Пелль-Меля или Пиккадилли. Чарльзъ Ферхомъ по собственному опыту узналъ, что счастливый игрокъ въ этихъ заведеніяхъ обязывается честью «не бѣжать съ выигрышемъ», а играть, пока не оставитъ его на зеленомъ полѣ.

Какъ бы то ни было, а многіе проигрываются и въ Монте-Карло, и Чарльзъ Ферхомъ былъ въ томъ числѣ. Сначала, какъ и въ «Фениксѣ», онъ выигралъ. Но такъ же, какъ и тамъ, счастіе не продолжалось, и въ какихъ-нибудь двѣ недѣли онъ проигралъ всѣ деньги, какія привезъ съ собой, и тысячу фунтовъ, которую занялъ.

Исторія «паденія и развращенія» Чарльза Ферхома — печальная, хотя довольно обыкновенная. Черезъ годъ послѣ его перваго визита въ «Фениксъ» онъ былъ погибшій человѣкъ духомъ, тѣломъ и карманомъ. Адвокатская практика мало-по-малу измѣняла ему и наконецъ совсѣмъ превратилась. Стряпчіе, убѣдившись въ его небрежности, обратились къ другимъ адвокатамъ. Многіе сдѣлали это неохотно, такъ какъ Чарльзъ Ферхомъ былъ не только прекрасный адвокатъ, но и обворожительный человѣкъ; однако стряпчіе, хотя и хорошіе люди, вовсе не филантропы и такимъ образомъ не по ихъ винѣ, а чисто по своей Чарльзъ Ферхомъ остался безъ всякой практики.

Онъ сдѣлалъ то, что дѣлаетъ девять человѣкъ изъ десяти при такихъ обстоятельствахъ: сталъ пить. А затѣмъ наступилъ и конецъ, — быть можетъ, къ счастію для него, — и нищій, съ погибшей репутаціей, онъ сошелъ въ могилу, оставивъ маленькую Алису безъ всякихъ средствъ въ жизни.

Но женщина, обожавшая Ферхома, не могла допустить, чтобы его ребенокъ пошелъ по міру, и вотъ какимъ образомъ миссъ Марджорибанкъ взяла свою маленькую воспитанницу вмѣсто дочери и окружила ее всѣми попеченіями искренно любящаго сердца. Право, будь она родной матерью дѣвочки, она не могла бы съ большей преданностью ухаживать за ней.

XII.
Воспитаніе Алисы.

Миссъ Марджорибанкъ чувствовала себя такой же виноватой, какъ еслибы украла маленькую Алису Ферхомъ, а не взяла ее на воспитаніе самымъ честнымъ и добросовѣстнымъ образомъ.

Умъ ея былъ до того потрясенъ, что долгое время она не могла спать по ночамъ и безпрестанно мѣняла квартиру, притомъ самымъ таинственнымъ образомъ.

Между тѣмъ въ газетахъ появились статьи о разныхъ спекуляціяхъ надъ малыми дѣтьми, и многія квартирныя хозяйки подозрѣвали бѣдную миссъ Марджорибанкъ въ томъ, что она хочетъ такъ или иначе «извести» маленькую Алису. Одна хозяйка замѣтила даже въ разговорѣ съ м-съ Чафинчъ, когда она пришла навѣстить ребенка, но не застала дома ни миссъ Марджорибанкъ, ни ея питомицы:

— Мнѣ кажется, что тутъ что-то неладно, м’амъ, съ этой маленькой дѣвочкой. Я женщина опытная, и повѣрьте моему слову, кому-нибудь да эта дѣвочка мѣшаетъ и кто-нибудь платитъ, чтобы отдѣлаться отъ нея. Конечно, не мое дѣло пускаться въ соображенія по этому поводу и вмѣшиваться въ чужія дѣла или шпіонить за постояльцами. Но дѣвочка вѣдь ей не дочь; это ясно какъ Божій день, хотя она и любитъ ее какъ дочь… по крайней мѣрѣ прикидывается, что любитъ. И знаете, что я вамъ скажу, м’амъ, мнѣ какъ разъ это-то и подозрительно, и къ тому же въ миссъ Марджорибанкъ нѣтъ никакой откровенности. — Гдѣ вы жили передъ тѣмъ, какъ переѣхали ко мнѣ, миссъ? — спрашиваю я какъ-то ее затѣмъ, чтобы поддержать разговоръ. — Мы жили на другомъ концѣ Лондона, — отвѣчаетъ милэди высокомѣрно. На другомъ концѣ Лондона, скажите! О! она скрытна, какъ могила.

— Развѣ она не въ своемъ правѣ? — отвѣчала м-съ Чафинчъ. — Вѣдь она платитъ вамъ за квартиру? А лэди, которая платить за квартиру, въ правѣ быть скрытною, какъ могила, если того пожелаетъ. И быть высокомѣрной — также, если ей такъ угодно.

Послѣ того хозяйка стала упрашивать м-съ Чафинчъ зайти къ ней въ комнату и отдохнуть; она принялась даже угощать м-съ Чафинчъ чѣмъ-то изъ лекарственной стклянки, хотя она увѣряла, что это хересъ. Но миссъ Чафинчъ не дала себя выпытывать.

— Вы получаете свои деньги аккуратно, м’амъ, и дѣла квартирантовъ до васъ не касаются. Зачѣмъ вамъ знать, чье это дитя?

— Но я не знаю даже, какъ ее зовутъ! — сказала хозяйка.

— Не знаете, какъ ее зовутъ? Ее зовутъ Алиса; хорошенькое имя, не правда ли? Что касается фамиліи, то все равно, ей придется ее перемѣнить, когда она выйдетъ замужъ. А такая красавица не засидится въ дѣвушкахъ. Ахъ! она, какъ двѣ капли воды, похожа на свою мать.

— О! вы знали ея мать, м’амъ?

— Можетъ, знала, можетъ, нѣтъ, — загадочно отвѣчала м-съ Чафинчъ. — Я вѣдь могла видѣть ея портретъ или слышать о ней отъ добрыхъ людей. Будьте спокойны, м’амъ, я не разболтаю того, что знаю. Мало ли что я знаю! Я могла бы вамъ поразсказать исторіи, отъ которыхъ у васъ волосы бы стали дыбомъ

И послѣ такого таинственнаго заявленія, м-съ Чафинчъ пожелала хозяйкѣ добраго утра и ушла.

Когда ребенокъ лишенъ удовольствія играть съ другими дѣтьми, онъ становится преждевременнымъ старикомъ Розовыя очки, сквозь которыя дѣти обыкновенно глядятъ на Божій міръ, ему недоступны. Такой ребенокъ не знаетъ радостей волшебнаго міра; онъ никогда не дрожалъ при мысли, что вотъ-вотъ встрѣтитъ лѣшаго или великана въ семимильныхъ сапогахъ; волшебницы и чудесное чуждо такому ребенку; никогда не уносится онъ въ золотой міръ фантазіи. Такія дѣти жалки и ихъ нельзя не пожалѣть. Имъ приходится съ первыхъ же шаговъ въ жизни глядѣть въ лицо жестокой и грубой дѣйствительности.

Маленькая миссъ Ферхомъ двѣнадцати лѣтъ отъ роду была въ извѣстномъ смыслѣ прекрасно воспитана. Въ томъ, что касается «книжныхъ занятій», она бы заткнула за поясъ пятнадцати-лѣтнихъ дѣвушекъ.

Она прекрасно играла на фортепіано и читала ноты безъ запинки; превосходно работала, шила и вышивала и горѣла желаніемъ самой сшить себѣ шляпку; но этого миссъ Марджорибанкъ не хотѣла позволить ей, такъ какъ, за исключеніемъ ботинокъ, чулокъ и перчатокъ, все, что было надѣто на дѣвочкѣ, было сшито самой миссъ Марджорибанкъ.

Ребенка не морили надъ занятіями, но причину, почему она такъ ушла впередъ, искать не далеко. Съ тѣхъ поръ, какъ она играла съ Джонни Грегемъ въ королей и королевъ, Алиса никогда больше не «играла». Музыка была ея единственной забавой, а когда ей хотѣлось отдохнуть, она мѣняла одно занятіе на другое.

«Играть», то-есть забавляться съ игрушками, не приходить дѣтямъ въ голову само собой. Ихъ надо этому учить, развивать эту способность для того, чтобы новѣйшій продуктъ цивилизаціи, игрушечный фабрикантъ, могъ существовать, потому что дитя природы, котораго не учили искусству «играть», забавляется апельсиномъ или яблокомъ, а не то простыми камушками, съ такимъ же удовольствіемъ, какъ и дорогой пятидесятирублевой куклой, и ѣздитъ на палочкѣ такъ же охотно, какъ и на игрушечномъ локомотивѣ съ настоящимъ паровикомъ на спиртовой лампѣ, посредствомъ котораго можетъ обвариться или сгорѣть самымъ научнымъ образомъ.

Первой заботой миссъ Марджорибанкъ, когда она принялась за воспитаніе маленькой дочери бѣднаго Чарльза Ферхома, было отъучить ее отъ «ужаснаго», какъ она выражалась, языка и привычки къ низшему обществу; и дѣйствительно, приходится сознаться волей-неволей, что разговоръ Алисы мало чѣмъ отличался отъ разговора уличнаго ребенка.

Оно и неудивительно, если мы примемъ во вниманіе, что общество Алисы состояло изъ м-съ Чафинчъ съ ея знакомыми и мальчика Грегема.

Между тѣмъ въ глазахъ миссъ Марджорибанкъ вульгарность была однимъ изъ смертныхъ грѣховъ, и нѣтъ сомнѣнія, что еслибы эта лэди не появилась на горизонтѣ Алисы, эта послѣдняя превратилась бы въ очень вульгарную особу. Но, какъ выражалась миссъ Марджорибанкъ, она «спасла» ребенка отъ ея низменныхъ друзей, и теперь, когда ей минуло двѣнадцать лѣтъ, у Алисы не осталось слѣда никакой вульгарности. Единственное звено между всю и старинной жизнью въ Эквити-Кортѣ была м-съ Чафинчъ, но визиты этой лэди были нечасты и непродолжительны.

Умъ ребенка былъ очень развитъ, а выраженія и разсужденія — совсѣмъ не двѣнадцати лѣтней дѣвочки. Она стала прилична и сдержанна въ обществѣ миссъ Марджорибанкъ, но физически была голубоглазымъ, бѣлокурымъ ребенкомъ съ особенной аристократической складкой въ наружности, граціозными, хотя и чопорными манерами и здоровымъ сложеніемъ, которое бы сдѣлало честь дочери фермера.

Хотя она могла бы по пальцамъ перечесть всѣхъ королей и королевъ Англіи и своими познаніями перещеголяла бы пятнадцатилѣтнихъ дѣвушекъ, но въ воспитаніи ея былъ одинъ важный пробѣлъ. У нея совсѣмъ не было религіи. Отецъ миссъ Мардхорибавкъ былъ то, что въ его время называлось философомъ. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые говорили: «Нѣтъ Бога, и Бантъ его пророкъ».

Само собой разумѣется, что миссъ Марджорибанкъ сама не получила никакого религіознаго воспитанія. Но ее учили, что совѣсть — то-есть, другими словами, ея личное понятіе о добрѣ должна руководить ею; что она не должна дѣлать ничего безчестнаго; что всѣ поступки ея должны быть справедливы, и нѣтъ хуже преступленія, какъ сдѣлать какую-нибудь низость; что никакая благовоспитанная особа никогда не нарушитъ законовъ общественной благопристойности, тѣмъ менѣе совершить преступленіе. Отецъ миссъ Марджорибанкъ не давалъ себѣ труда задумываться надъ многимъ. Есть будущая жизнь или нѣтъ ея — это его нисколько не тревожило. "Мнѣ и на землѣ хорошо, — говаривалъ онъ: — съ меня довольно и здѣшней жизни, и я постараюсь какъ можно лучше прожить ее для себя и для другихъ. Я надѣюсь, что моя дочь хорошо выйдетъ замужъ; это единственная вещь, которая меня заботитъ, и надо думать, что она не останется въ дѣвушкахъ, потому что недурна собой и вдобавокъ добра.

Но миссъ Марджорибанкъ не вышла замужъ, благодаря глупой дѣвической любви въ Чарльзу Ферхому, и, такимъ образомъ, ей прошлось самой пробиваться въ жизни; она существовала уроками да тою сотней фунтовъ, которые, какъ мы знаемъ, получала отъ богатой родственницы.

Безъ сомнѣнія, — и это курьезная вещь, особа, воспитанная какъ свободный мыслитель и въ то же время не располагавшая большими средствами, навязала себѣ лишнія хлопоты и заботы, взявъ пріемыша безъ всякаго разсчета на какое-либо вознагражденіе. Это было поступкомъ не философа, — а миссъ Марджорибанкъ была философомъ; впрочемъ, причины поступковъ у женщинъ, вообще говоря, неуловимы. Одно несомнѣнно, что какъ ни была вольнодумна миссъ Марджорибанкъ, а это не мѣшало ей быть въ извѣстной мѣрѣ фантазеркой.

Слишкомъ десять лѣтъ обожала она Чарльза Ферхома или, вѣрнѣе сказать, его тѣнь, съ той необыкновенной, безкорыстной, самоотверженной, собачьей привязанностью, какую умѣютъ внушить нѣкоторые мужчины нѣкоторымъ женщинамъ.

Гонорія Марджорибанкъ отлично знала, что никогда не выйдетъ замужъ за любимаго человѣка; она съ самаго начала поняла, что онъ любитъ другую, и не питала никакихъ надеждъ съ этой стороны.

Видѣла ли она въ немъ «сочувственное ей существо», какъ выражаются спиритуалисты, или же воображала существованіе между ними призрачнаго психическаго союза — кто знаетъ! Фактъ тотъ, что она безгранично любила его, хотя по врожденной скромности умерла бы отъ стыда, еслибы чѣмъ-нибудь это выдала.

Когда Чарльзъ Ферхомъ умеръ, Гонорія Марджорибанкъ почувствовала себя какъ бы вдовой, а въ ребенкѣ его увидѣла живую связь между нею и человѣкомъ, на-вѣки овладѣвшимъ ея дѣвической мечтой.

И она любила дѣвочку материнской любовью, какъ живое воплощеніе умершаго человѣка; любила ее пылкой, безразсудной, ревнивой любовью.

И хотя Ферхомъ говорилъ: «маленькая Алиса — вылитая мать», тѣмъ не менѣе, миссъ Марджорибанкъ считала ее живымъ портретомъ отца, и она не видѣла на ней слѣда женщины, которую совсѣмъ не знала, и которая отняла у нея любимаго человѣка.

XIII.

Когда маленькой Алисѣ исполнилось двѣнадцать лѣтъ, миссъ Марджорибанкъ поселилась въ Уиллоу-Уокъ въ Гампстедѣ. Это совсѣмъ забытый уголокъ; домики въ немъ небольшіе и старомодные, стоятъ особнякомъ и различаются по размѣрамъ; каждый изъ нихъ окруженъ садомъ.

Уиллоу-Уокъ пользуется симпатіями художниковъ: воздухъ Гампстеда особенно чистъ и ясенъ, а потому во многихъ домахъ устроены въ садахъ мастерскія.

Садъ дома ближайшаго отъ того, въ которомъ поселилась миссъ Марджорибанкъ съ своей питомицей, былъ весь почти занятъ таинственнымъ зданіемъ, походившимъ на одну изъ тѣхъ временныхъ церквей, которыя часто видишь въ бѣдныхъ кварталахъ. На дѣлѣ же это была мастерская живописца, и компетентные люди сразу угадали бы это по громадному окну съ сѣверной стороны.

Въ этой мастерской жилъ м-ръ Парджитеръ, хорошо извѣстный портретистъ расцвѣтающей красоты. Онъ жилъ въ своей мастерской, и говоря такъ, мы нисколько не преувеличиваемъ. Въ этой мастерской м-ръ Парджитеръ провелъ послѣднія десять лѣтъ своей жизни; онъ былъ холостякъ, мало водился съ людьми, хотя уже пользовался извѣстностью въ артистическомъ мірѣ. Художникъ былъ богатъ, потому что торговцы картинами охотно покупали его произведенія. Въ самомъ дѣлѣ, никакая коллекція не считалась полною, если въ ней не было картины Парджитера, а какъ живописецъ хорошенькихъ дѣтей, онъ не имѣлъ себѣ равнаго. Еслибы только м-ръ Парджитеръ согласился бывать въ обществѣ, еслибы онъ согласился писать портреты, то могъ бы стать очень богатымъ человѣкомъ. Но онъ не хотѣлъ этого, потому что, говоря правду, былъ эксцентрическій человѣкъ.

— Я воспроизвожу природу, — говаривалъ онъ: — я жизнь свою провожу въ томъ, что стараюсь уловитъ природу. Могу сказать, что большею частью мнѣ не удается уловить природы, но я не такой дуракъ, чтобы пытаться прикрасить природу, и не стараюсь ей польстить.

Лэди Томкинсъ насильно проникла въ его мастерскую и объявила ему, что желаетъ, чтобы онъ написалъ портретъ ея дочери Белинды, а за цѣной она не постоитъ.

— Но портретъ долженъ быть очень хорошенькій, м-ръ Парджитеръ.

Художникъ не набросился на это предложеніе.

— А дѣвица хороша собой? — спросилъ онъ съ обычной грубой откровенностью.

— Белинда — само здоровье, — отвѣчала лэди Томкинсъ: — она похожа на меня, м-ръ Парджитеръ.

И лэди Томкинсъ стала охорашиваться: она разглаживала яркія ленты своей шляпки, точно гигантская горлица, приглаживающая свои перышки.

— Дѣло въ томъ, — продолжала она, — что я хочу, чтобы вы ее немножко смягчили. Белинда полна, немножко слишкомъ полна. Белинда краснощекая, немножко слишкомъ краснощекая. Ее надо немножко идеализировать. Она, быть можетъ, недостаточно поэтична. Хотите взглянуть на нее, м-ръ Парджитеръ? Она сидитъ въ каретѣ.

— Я боюсь, — сказалъ м-ръ Парджитеръ, — что это не мое дѣло.

— Могу я спросить, что же вы дѣлаете? — не безъ строгости произнесла лэди Томкинсъ.

— Извольте, я вамъ скажу охотно. Я беру хорошенькаго ребенка, приказываю его вымыть, одѣть какъ слѣдуетъ, ставлю его на приличномъ фонѣ, стараюсь заставить его улыбнуться и затѣмъ передаю, какъ умѣю, красоту этого ребенка. Послѣ того заказываю приличную раму и придумываю соотвѣтствующую надпись: «Мальчикъ съ пальчикъ», или «Мамина Кукла». А затѣмъ торговцы картинами бываютъ такъ добры, что приходятъ и покупаютъ мою картину. Я пишу то, что вижу. Если дитя не красиво, я не стану его писать. Мнѣ очень нуженъ въ настоящую минуту красивый ребенокъ, — прибавилъ онъ съ улыбкой людоѣда; — чортъ возьми! я вѣчно нуждаюсь въ хорошенькихъ дѣтяхъ, м’амъ!

И взглянувъ на Белинду Томкинсъ, десятилѣтнюю дѣвочку, онъ отказался писать ея портретъ, и лэди Томкинсъ заказала его Гламмеру, импрессіонисту. Она и альдерменъ, сэръ Джонъ Томкинсъ, остались очень довольны портретомъ, а лэди Томкинсъ послѣ своего визита къ м-ру Парджитеру всегда выражалась такъ: «этотъ не въ мѣру превознесенный Парджитеръ».

Когда м-ръ Парджитеръ не писалъ — а онъ писалъ съ утренней зари до вечерней, — то курилъ трубку или бродилъ по саду. Онъ рѣдко выходилъ изъ дому. Вставалъ, какъ мы уже сказали, на разсвѣтѣ, выпивалъ большую кружку café au lait, и это вмѣстѣ съ кусочкомъ жаренаго хлѣба служило ему неизмѣннымъ завтракомъ.

Послѣ того онъ писалъ большую часть дня, а вечеромъ шелъ въ Coro и обѣдалъ въ небольшомъ ресторанѣ съ нѣсколькими такими же старыми чудаками, какъ и онъ самъ. Въ десяти часамъ вечера онъ обыкновенно былъ уже дома, привѣшивалъ свой гамакъ (въ буквальномъ, а не метафорическомъ смыслѣ) и курилъ, пока не засыпалъ.

Именно потому, что у Парджитера было мало потребностей и не было пороковъ, и потому что онъ велъ такую простую, однообразную жизнь, а также потому, что много работалъ, онъ и былъ сравнительно богатый человѣкъ.

Окончивъ свой трудовой день, м-ръ Парджитеръ копался въ саду; онъ прибивалъ плющъ. Это занятіе представляетъ много преимуществъ; во-первыхъ, ему нѣтъ конца (если у васъ много плюща); во-вторыхъ, это очень веселое занятіе, такъ какъ задача состоитъ въ томъ, чтобы, вбивая гвозди, не попадать молоткомъ себѣ по пальцамъ. Когда же это случается, то по общему правилу человѣкъ начинаетъ ругаться.

М-ръ Парджитеръ, сидя на стѣнѣ, отдѣлявшей его садъ отъ сада миссъ Марджорибанкъ, только-что хлопнулъ себя по пальцамъ и громко возопилъ: — О! Gemini! — хотя, говоря мимоходомъ, онъ вовсе не былъ знакомъ съ классиками, а потому и не подозрѣвалъ, что призываетъ въ помощь Кастора и Поллукса. М-ръ Парджитеръ повторилъ возгласъ, поднесъ ушибленные пальцы ко рту и при этомъ обронилъ мѣшокъ съ гвоздями въ сосѣдній садъ.

— Ну, какъ я теперь. достану ихъ? — подумалъ м-ръ Парджитеръ. — Конечно, спуститься по стѣнѣ не хитро, но подняться обратно на стѣну будетъ похитрѣе. Надо идти кругомъ и попросить достать гвозди.

Но тутъ нѣчто привлекло взглядъ м-ра Парджитера.

Это нѣчто была дѣвочка лѣтъ двѣнадцати, крѣпко спавшая въ плетеномъ креслѣ. Ей должно быть снились пріятные сны, потому что милая улыбка играла на ея хорошенькомъ, аристократическомъ личикѣ, и отъ нея ямочки появились на круглыхъ щечкахъ, точно легкая рябь на водѣ, взволнованной слабымъ дуновеніемъ вѣтерка.

Полныя красныя губки были полуоткрыты и обнаруживали бѣлые, здоровые зубы. Золотистые волосы, цвѣта спѣлой пшеницы, разсыпались по плечамъ.

Дѣвочка была одѣта въ простое платьице изъ французской кисеи, а рядомъ лежала соломенная шляпа, очевидно вывалившаяся изъ руки, повисшей вдоль кресла.

— О! боги и небожители! — вскричалъ м-ръ Парджитеръ: — вотъ находка! Еслибы только она не пошевелилась… Господи! еслибы только она не пошевелилась!

И тутъ м-ръ Парджитеръ усѣлся плотнѣе на стѣнѣ и вынулъ изъ большого кармана своей старой бархатной жакетки тетрадь съ эскизами и принялся набрасывать эскизъ дѣвочки.

— Вотъ чудесный сюжетъ для картины! — говорилъ самому себѣ Парджитеръ. — «Спящая Красавица», или что-нибудь въ этомъ родѣ. Вотъ такъ удача, спору нѣтъ. Должно быть, она плотно покушала за обѣдомъ, а мнѣ это и на руку. Лишь бы подольше поспала, голубушка!

М-ръ Парджитеръ работалъ изо всѣхъ силъ. Въ продолженіе добрыхъ трехъ-четвертей часа его привычная рука воспроизводила Алису Ферхомъ. Онъ набросалъ три эскиза ея позы, два эскиза лица и отъ времени до времени въ волненіи ерошилъ рукой волосы, пока не сталъ похожъ на какаду.

Внезапно, хотя медленно темныя ея рѣсницы приподнялись, а голубые глаза съ удивленіемъ уставились на необыкновенную фигуру, какую представлялъ изъ себя м-ръ Парджитеръ. Въ первое мгновеніе Алисѣ казалось, что она еще не проснулась и м-ръ Парджитеръ пригрезился ей. Но вотъ онъ заговорилъ, и маленькая лэди убѣдилась, что больше не спитъ.

— Не шевелитесь, Христа ради не шевелитесь, душа моя, не шевелитесь! Одну только минутку не шевелитесь, дорогая лэди, иначе вы все испортите! — кричалъ м-ръ Парджитеръ, вытянувъ указательный палецъ.

При такомъ торжественномъ заклинаніи, миссъ Ферхомъ не пошевелилась, но пожелала объясненія.

— Почему мнѣ не шевелиться? развѣ вы фотографъ?

— Нѣтъ, душа моя, я не имѣю этой привилегіи. Я… я Humpty-Dumpty^[2]. Вы слыхали про Humpty-Dumpty?

— Нѣтъ, я не слыхала про васъ, м-ръ Dumpty, — отвѣчала дѣвочка.

— Небо и земля! — возопилъ м-ръ Парджитеръ. — Неужели вы не слыхали про Humpty-Dumpty? Ваше образованіе очень запущено, мое дитя. Я въ своемъ родѣ загадка, знаете; — меня зовутъ Humpty-Dumpty, но я только яйцо. Не шевелитесь.

Когда молодая лэди, проснувшись, увидитъ незнакомаго джентльмена, сидящаго на стѣнѣ передъ ней и заклинающаго ее не шевелиться и въ то же время весьма серьезно увѣряющаго ее, что онъ только яйцо, совершенно понятно, если она смутится.

— Я очень сожалѣю, что ничего не слыхала про васъ, м-рь Думпти. Можетъ быть, я еще не дошла до васъ. Мы изучаемъ теперь періодъ Reform-Bill, и вы, конечно, не участвуете въ «Mangnall’s Questions», — извинялась миссъ Ферхомъ.

— Вы ужасно прозаичны, душа моя, — замѣтилъ м-ръ Парджитеръ.

— Да, м-ръ Думпти, — торжественно отвѣтила миссъ Ферхомъ. — Мы не начнемъ поэзіи раньше будущаго года. Миссъ Марджорибанкъ говорить, что время для поэзіи настанетъ, когда я еще подросту. Но мы начали уже, знаете, Эвклида — прибавила молодая лэди съ улыбкой: — и не то что долбимъ его наизусть, какъ дѣлаютъ невѣжественные люди, но изучаемъ его раціонально.

«Вотъ странный ребенокъ, право, странный! — думалъ м-ръ Парджитеръ. — Физически она просто очаровательна, но умственно какой-то синій чулокъ; говоритъ точно инспекторъ училищнаго совѣта. Чортъ побери, если она вздумаетъ экзаменовать меня! — слуга покорный».

— Алиса, милая Алиса! — закричалъ чей-то голосъ.

Дитя повернуло голову.

— Не шевелитесь, ради самого неба, не шевелитесь, моя душа! — завопилъ м-ръ Парджитеръ такимъ умоляющимъ голосомъ, что тронулъ бы камень: — это ваша матушка, полагаю, зоветъ васъ, душа моя. Не слушайте голоса природы, мое дорогое дитя; будьте глухи къ нему, умоляю васъ, въ интересахъ искусства. Не бойтесь; я погрызусь съ нею; я ее угомоню. Предоставьте мнѣ вѣдаться съ нею. Если только вы будете сидѣть смирно, душа моя, какъ говорится въ мелодрамахъ, все уладится.

— Но это не мать моя, м-ръ Думпти, это миссъ Марджорибанкъ, и я надѣюсь, что вы не будете съ нею грызться. Я не знаю хорошенько, что это значить, но навѣрное ей это не понравится. Она не любитъ безцеремоннаго обращенія.

— Марджорибанкъ? — вскричалъ м-ръ Парджитеръ. — Никогда въ жизни не знавалъ никакой Марджорибанкъ!

Но тутъ миссъ Марджорибанкъ, подойдя, увидѣла м-ра Парджитера на стѣнѣ.

— Послушайте, — обратилась она къ нему съ удивленіемъ и негодованіемъ: — что вы дѣлаете тутъ на стѣнѣ?

— Я не могу пошевелиться, — сказала миссъ Ферхомъ: — потому что онъ умоляетъ меня этого не дѣлать. М-ръ Думпти, — формально произнесла дѣвочка въ видѣ рекомендаціи: — это миссъ Марджорибанкъ.

М-ръ Парджитеръ приложилъ руку къ сердцу, на манеръ балетнаго танцора, и закивалъ головой, нельзя сказать, чтобы особенно граціозно; но этимъ дѣло не ограничилось и м-ръ Парджитеръ послалъ три воздушныхъ поцѣлуя миссъ Марджорибанкъ и замѣтилъ тономъ восторга:

— Я очарованъ вами, м’амъ.

Но миссъ Марджорибанкъ нисколько не смягчилась отъ подобныхъ заискиваній м-ръ Парджитера.

— Что вы дѣлаете? — прошу васъ сойти немедленно!

— Я уронилъ мѣшокъ съ гвоздями въ вашъ садъ и увидѣлъ эту юную лэди; она спала, а я въ интересахъ искусства долженъ былъ снять съ нея нѣсколько эскизовъ. Вы спрашиваете меня, зачѣмъ я сижу здѣсь на стѣнѣ. Отвѣчаю вамъ: въ интересахъ искусства. Позвольте мнѣ удостовѣрить васъ, что я не питаю никакихъ воровскихъ намѣреній; я въ высшей степени почтенный и безобидный человѣкъ.

— Онъ говоритъ, что знаетъ васъ, — замѣтила Алиса: — и что его эовутъ Гумпти-Думпти.

— Такъ какъ этотъ господинъ не хочетъ слѣзть со стѣны, когда его о томъ просятъ, то мы сами уйдемъ. Пойдемъ! — строго сказала миссъ Марджорибанкъ.

— М’амъ, дорогая м’амъ, безцѣнная м’амъ, — началъ м-ръ Парджитеръ: — позвольте удостовѣрить васъ честнымъ словомъ, что у меня нѣтъ обычая сидѣть на стѣнѣ, на подобіе кота. Вѣдь на стѣнахъ бываютъ — я не говорю, что есть, но бываютъ — осколки стекла. Я сейчасъ слѣзу, если вы этого желаете, но, дорогая м’амъ, умоляю васъ въ интересахъ искусства дозволить мнѣ докончить мой эскизъ. Уйти теперь или, какъ вы выражаетесь, сойти со стѣны, не такъ-то легко въ мои годы: вѣдь я уже не молодъ — фактъ, о которомъ мой другъ д-ръ Потльбэри постоянно твердитъ мнѣ.

— Онъ знаетъ д-ра Потльбэри! — вскричала миссъ Ферхомъ и захлопала въ ладоши.

— Сэръ, — произнесла миссъ Марджорибанкъ: — названный вами джентльменъ нашъ докторъ, болѣе того — нашъ личный другъ, нашъ единственный добрый другъ, — прибавила она съ легкимъ вздохомъ.

— Если такъ, то во имя Потльбэри заклинаю васъ, дорогая м’амъ, дайте мнѣ окончить этотъ эскизъ! Послѣ того, даю вамъ мое честное слово, я немедленно удалюсь. Потльбэри — чудесный человѣкъ, и я съ нимъ давно уже знакомъ. Не считайте меня за нахала. Думайте обо мнѣ, заклинаю васъ, какъ о другѣ д-ра Потльбэри, и не ожесточайте сердца своего противъ искусства вообще и вашего покорнаго слуги въ частности!

Миссъ Марджорибанкъ улыбнулась. Она могла оставаться глухой къ мольбамъ «неизвѣстнаго нахала», забравшагося на стѣну, но готова была почтить друга д-ра Потльбэри.

Миссъ Марджорибанкъ, какъ и всѣ женщины вообще, была нѣсколько подозрительна.

— Могу я спросить васъ, сэръ, объ одномъ ли и томъ хе лицѣ мы говоримъ? другими словами, о какомъ д-рѣ Потльбэри вы упоминали?

— Еслибы я говорилъ о Микель-Анжело, то вы не могли бы сомнѣваться, какого Микель-Анжело я разумѣю; но также какъ и Микель-Анжело существуетъ только одинъ Потльбэри. Д-ръ Потльбэри, о которомъ я упомянулъ, живетъ въ Фетеръ-Ленѣ.

Послѣ того м-ру Парджитеру дозволили окончить эскизъ.

И вотъ какъ случилось, что м-ръ Парджитеръ познакомился съ миссъ Марджорибанкъ и маленькой дѣвочкой, ея пріемной дочерью. Онъ послѣ этого нѣсколько разъ пилъ чай вмѣстѣ съ двумя лэди и скоро успѣлъ убѣдить миссъ Марджорибанкъ въ интересахъ искусства дозволить маленькой Алисѣ позировать передъ нимъ.

XIV.

Въ академіи художествъ открылась первая выставка картинъ сезона. Всякій, претендующій на какое-нибудь значеніе въ мірѣ искусства, литературы или моды, запасся билетомъ. Для крупныхъ покупщиковъ доступъ открытъ, само собой разумѣется, а также и для журнальныхъ критиковъ. Профессіональныя красавицы явились на выставку, а также и жены художниковъ, стараясь какъ можно болѣе походить на профессіональныхъ красавицъ.

Излишне говорить, что дамы-писательницы всѣ въ сборѣ. Онѣ, по общему правилу, имѣютъ мало общаго съ профессіональными красавицами. Онѣ приходятъ глядѣть не на картины; ихъ дѣло описывать туалеты. Онѣ разскажутъ намъ, что «м-съ Голитли была облечена чудесной симфоніей голубыхъ цвѣтовъ съ серебромъ» и откроютъ міру, что этотъ «удивительный костюмъ создала m-me Добсъ». И что «лэди Крегсъ и ея двѣ прелестныхъ дочери были» и т. д., и т. д. Дамы-писательницы — неотъемлемая принадлежность выставки, но, конечно, ихъ можно пройти безъ вниманія. Само собой разумѣется, что тутъ же находятся сотрудники «Эстетическаго Магазина» и другихъ художественныхъ журналовъ. Вся ихъ надменная голодная клика на-лицо, и художники до того боятся ихъ, что не смѣютъ не пустить на выставку. Крупные торговцы тоже на-лицо. Они пришли не глядѣть на картины, — вовсе нѣтъ: они пришли слѣдить за покупателями и навязывать имъ своихъ protégés.

Завидѣвъ богатаго м-ра Шертинга изъ Манчестера, остановившагося передъ прелестной картиной какого-нибудь злосчастнаго независимаго художника, стоящаго внѣ всякихъ котерій, такой продавецъ устремляется немедленно къ нему.

— Пришли взглянуть на насъ, м-ръ Шертингъ, — говоритъ онъ покровительственнымъ тономъ. — Видѣли ли вы новаго Гропера? — прибавляетъ онъ таинственнымъ шопотомъ, мало-по-малу протискиваясь между м-ромъ Шертингомъ и картиной, обратившей на себя его вниманіе. — Когда я увидѣлъ новаго Гропера, я сказалъ себѣ: вотъ картина, которая рано или поздно попадетъ въ коллекцію м-ра Шертинга. Мой уважаемый кліентъ, м-ръ Шертингъ, еще не имѣетъ Гропера въ своей коллекціи, — а что-жъ эта за коллекція безъ Гропера? И картина-то недорога совсѣмъ. Художникъ проситъ всего триста фунтовъ, а она стоитъ вѣрныхъ пятьсотъ. Я говорю вамъ объ этомъ, м-ръ Шертингъ, потому, что вы мой старинный покупатель. Но картина Гропера, лѣтъ этакъ черезъ пять, навѣрное будетъ стоить тысячу фунтовъ, попомните мое слово, м-ръ Шертингъ. Чудный день, не правда ли? и какая толпа народа! Надѣюсь, что вы заглянете во мнѣ въ магазинъ, м-ръ Шертингъ; Гропера вы найдете въ залѣ, нумеръ седьмой. Добраго утра, м-ръ Шертингъ… Вотъ лордъ Бенбо. Какъ ваше здоровье, милордъ?

И нашъ торговецъ, м-ръ Мефибошить, съ шляпой въ рукѣ и сіяющей физіономіей, направляется къ лорду Бенбо.

Немудрено, если м-ръ Шертингъ, который ровно ничего не смыслитъ въ искусствѣ, направляется прямо къ картинѣ Гропера въ залу подъ нумеромъ седьмымъ и нѣсколько минутъ спустя становится обладателемъ картины.

Мефибошитъ заработалъ свои тридцать фунтовъ коммиссіонныхъ довольно легко, но безъ посредника не обойдешься даже въ искусствѣ. Гроперу также не придетъ въ голову отказать въ этихъ тридцати фунтахъ, какъ въ уплатѣ королевскихъ податей.

Другой продавецъ, м-ръ Шимай, завладѣлъ м-ромъ Макъ-Алистеромъ изъ Глазго.

Излишне говорить, что этотъ джентльменъ, подобно большинству людей его національности, человѣкъ очень трезвыхъ понятій. Причина, почему онъ сталъ коллекторомъ, заключается въ томъ, что онъ смотритъ на искусство, какъ на выгодный гешефтъ. Что касается художниковъ, то онъ считаетъ ихъ, говоря его собственными словами, «жалкими, безпутными, чванными существами». Для самого м-ра Макъ-Алистера изъ Глазго видъ его коллекціи не доставляетъ ни малѣйшаго удовольствія. Картины для него — «размалеванное полотно», и единственныя радости, извлекаемыя м-ромъ Макъ-Алистеромъ изъ собственной коллекціи, сродни удовольствію, съ какимъ скупецъ считаетъ свои деньги. Въ искусствѣ м-ръ Макъ-Алистеръ никогда не полагается на свое собственное сужденіе.

Какъ разсудительный человѣкъ, онъ прибѣгаетъ къ посредству частнаго агента-эксперта. Хотя онъ очень любитъ, чтобы его считали знатокомъ, однако никогда не раскрываетъ кошелька, не посовѣтовавшись съ м-ромъ Шимаемъ.

— Послушайте-ка, — обращается онъ къ Шимаю, указывая на картину академика прежней школы: — четыреста фунтовъ стерлинговъ не слишкомъ ли жирно будетъ?

— Ошибаетесь, сэръ, — отвѣчаетъ хитрый торговецъ: — развѣ вы не слышали, что случилось съ Скумблемъ?

И Шимай наклоняется къ уху своего собесѣдника, какъ будто то, что онъ хочетъ ему сообщить, совершенно конфиденціальнаго характера.

— Я не всякому это скажу, — продолжаетъ онъ: — у Скумбля былъ ударъ. Онъ больше никогда не напишетъ картины, а вѣдь онъ и прежде былъ неплодовитъ. Скоро въ продажѣ совсѣмъ не будетъ его картинъ, онѣ станутъ рѣдкостью. Не трудно раздобыться картиной сэра Джошуа или Тёрнера: они были плодовиты и ихъ всегда найдешь въ продажѣ, но картины Скумбля всѣ наперечетъ. Онъ писалъ ихъ двѣ въ годъ, не больше, м-ръ Макъ-Алистеръ. Онъ называетъ себя добросовѣстнымъ художникомъ, — прибавляетъ Шимай со смѣхомъ: — и если онъ недоволенъ своей работой, то протыкаетъ ножемъ картину. Вотъ почему онѣ держатся въ цѣнѣ. А эта къ тому же послѣдняя картина, какую онъ написалъ, — голову прозакладываю.

— Но четыреста фунтовъ стерлинговъ, м-ръ Шимай, четыреста золотыхъ совереновъ, — и человѣкъ можетъ поправиться, вопреки велѣніямъ Провидѣнія.

— Да, четыреста фунтовъ большія деньги, — отвѣчаетъ соблазнитель: — да кромѣ того эта картина уже продана; мнѣ случайно извѣстно, что эта картина — дубликатъ; оригиналъ ея не выставленъ, сэръ.

М-ръ Макъ-Алистеръ вздрогнулъ, точно его ужалила змѣя.

— Слушайте-ка, я не часто ошибаюсь, — сказалъ онъ: — но разъ ошибся, и купилъ дубликатъ картины «Маратъ въ ваннѣ». А купилъ этотъ дубликатъ за полъ-цѣны противъ оригинала, да и то по особой милости. И что-жъ! какого-то негоднаго фабриканта мыла угораздило пріобрѣсти оригиналъ и право воспроизведенія его хромолитографіей. И что-жъ онъ сдѣлалъ! На всѣхъ желѣзнодорожныхъ станціяхъ и во всѣхъ аптекарскихъ провинціальныхъ магазинахъ выставилъ эти снимки въ видѣ объявленія о своемъ мылѣ, съ дурацкой подписью: «Еслибы Маратъ употреблялъ санитарное мыло Боу, то дѣла сложились бы, можетъ быть, совсѣмъ иначе». Нѣтъ, нѣтъ, м-ръ Шимай, упаси меня Богъ отъ дубликатовъ!

— Но въ настоящемъ случаѣ, дорогой сэръ, а вамъ предлагаю оригиналъ. То, что жы теперь видимъ — дубликатъ. Скумбль — человѣкъ методическій. На оборотной сторонѣ всѣхъ его картинъ выставлено, какого числа онъ началъ и окончилъ картину, и ея названіе. Онъ не хотѣлъ продавать оригинала, бѣдняга, да ударъ подкосилъ его, и онъ долженъ волей-неволей продать. Понимаете, м-ръ Макъ-Алистеръ? — и Шимай таинственно похлопалъ себя по громадному носу: — цѣна четыреста фунтовъ, ни одного пенни меньше; онъ возьметъ съ васъ вексель, а картина удвоится въ цѣнѣ, только-что онъ отдастъ Богу душу.

— Что-жъ, это крайняя цѣна — четыреста фунтовъ?

— Мефибошитъ предлагалъ ему триста-семьдесятъ-пять, — отвѣчалъ сухо м-ръ Шимай.

— Другъ мой, кончайте съ нимъ, дѣлать нечего; я дамъ ему вексель срокомъ на шесть мѣсяцевъ, — сказалъ м-ръ Макъ-Алистеръ, глубоко вздыхая.

И затѣмъ простился съ м-ромъ Шимаемъ, радуясь тому, что ограбитъ вдову и сиротъ въ непродолжительномъ времени.

Лэди Лидія Гардинеръ была на академической выставкѣ. Каждый знаетъ ея лордство, и она — общая любимица.

Въ своей молодости лэди Лидія была очень красивая женщина, и когда вышла замужъ за богача, но чудака, сэра Джона Гардинера, всѣ были этимъ довольны.

Что касается сэра Джона, то онъ готовъ былъ цѣловать слѣды ея ногъ. Ей было теперь тридцать два-года, и она все еще была очень хороша собой въ томъ наилучшемъ стилѣ британской матроны, которая, какъ намъ извѣстно, похожа на Клеопатру.

"Age cannot wither her, nor custom stale

«Her infinite variety» *).

• ) Она не блекнегь отъ времени и не приглядывается.

Быть можетъ, единственное лицо, не вполнѣ оцѣнившее безусловно аристократическій и британскій стиль красоты лэди Лидіи, была сама лэди Лидія. По крайней мѣрѣ, дочь лорда Нотса совсѣмъ не ожидала, когда вѣнчалась въ Плезансѣ, въ графствѣ Бентъ, съ сэромъ Джономъ Гардинеромъ, богатѣйшимъ человѣкомъ въ Англіи, — она никакъ не ожидала, какую сенсацію произведетъ ея представленіе ко двору, и что она станетъ царицей красоты въ высшемъ лондонскомъ свѣтѣ.

А между тѣмъ такъ случилось. Она и недѣли не пробыла въ Лондонѣ, какъ ее уже окрестили «la Belle Jardinière».

Голова лэди Лидіи нисколько не закружилась отъ всѣхъ этихъ овацій. Она вышла замужъ за Джона Гардинера въ угоду отцу. Лордъ Сантъ-Нотсъ былъ, какъ вамъ извѣстно, бѣденъ какъ церковная крыса. Лэди Лидія была прямодушная, честная, англійская дѣвушка, и когда выходила за сэра Джона, то дала себѣ слово быть ему вѣрной и преданной женой, и выполнила это. До своей женитьбы сэръ Джонъ считался немного смѣшнымъ и довольно безцвѣтнымъ человѣкомъ, но жена обратила его домъ въ одинъ изъ популярнѣйшихъ въ Лондонѣ. Сэру Джону было пятьдесятъ лѣтъ, когда онъ женился на лэди Лидіи, и, какъ я уже сказалъ, онъ многимъ казался смѣшнымъ.

Онъ одѣвался богато, но въ старомодномъ вкусѣ. Во-первыхъ, упорно носилъ веллингтоновскіе сапоги; во-вторыхъ, не разставался съ бархатными воротниками и открытыми жилетами. Волосы у него были длинные, почти бѣлые, съ зеленовато-желтымъ оттѣнкомъ и завитые на концахъ на манеръ саксонскихъ джентльменовъ одиннадцатаго столѣтія. Онъ носилъ бакенбарды въ видѣ телячьихъ котлетъ, небольшіе усы и эспаньолку, и все это было окрашено въ черный цвѣтъ съ краснымъ отливомъ.

Онъ носилъ въ рукахъ трость съ большимъ серебрянымъ набалдашникомъ, ходилъ съ вывернутыми ногами, какъ у танцмейстера, и той гибкой и волнующейся походкой, которую приписываютъ всѣмъ испанскимъ женщинамъ вообще, а уроженкамъ Андалузіи въ частности.

Вначалѣ всѣ донъ-жуаны принялись увиваться вокругь лэди Лидіи, но вскорѣ убѣдились, что даромъ тратятъ порохъ. Лэди Лидія выслушивала комплименты, потому что была свѣтская женщина, но одного она не переносила: чтобы легко отзывались объ ея мужѣ или подшучивали надъ нимъ. Профессіональные донъ-жуаны, какъ намъ извѣстно, имѣютъ привычку, ухаживая за женами, изощрять свое остроуміе надъ отсутствующими мужьями. Нѣкій герцогъ, желавшій особенно понравиться лэди Лидіи, замѣтилъ съ усмѣшечкой: — онъ «боится, что его дорогой другъ сэръ Джонъ смахиваетъ немного на ископаемое животное». Но тутъ лэди Лидіи въ первый разъ въ жизни вышла изъ себя и, гордо обмахиваясь вѣеромъ, замѣтила съ рѣдкимъ хладнокровіемъ:

— Герцогъ, кто неуважительно отзывается о моемъ мужѣ, тотъ сразу и навсегда становится непріятнымъ для меня человѣкомъ.

Послѣ того она встала и повернулась спиной въ виновному.

Безъ сомнѣнія, это было очень грубо и неделикатно со стороны лэди Лидіи; мы всегда должны быть снисходительны въ маленькимъ слабостямъ ближнихъ и въ особенности когда они выше насъ поставлены. Исторія эта попала въ великосвѣтскіе журналы, и всѣ заговорили, что лэди Лидія нелѣпо щепетильна.

Можетъ быть, оно и такъ, но тѣмъ не менѣе жена сэра Джона Гардинера стала очень популярна, а черезъ нее и самъ сэръ Джонъ сдѣлался извѣстенъ, и люди вскорѣ перестали смѣяться надъ нимъ.

Сэръ Джонъ щедро тратилъ деньги, хотя и не бросалъ ихъ за окошко. Онъ не имѣлъ обыкновенія украшать лѣстницу своего великолѣпнаго дома въ Гросвеноръ-скверѣ срѣзанными орхидеями и затѣмъ посылать уплаченный за нихъ счетъ издателю моднаго журнала, для обычной рекламы; но у него былъ поваръ, которому онъ платилъ въ годъ четыреста фунтовъ стерлинговъ, и сэръ Джонъ давалъ лучшіе обѣды въ Лондонѣ, а когда лэди Лидія принимала у себя гостей — это было нерѣдко, — онъ угощалъ ихъ по-царски.

Сэръ Джонъ и лэди Лидія, какъ водится, были очень окружены на выставкѣ. Оба покровительствовали искусствамъ, а потому находилось много людей, которымъ желательно было расхвалить имъ ту или другую картину. Лэди Лидія обращала мало вниманія на чужія похвалы. Она любила сама открывать таланты и руководствоваться собственнымъ мнѣніемъ. Но была одна картина, про которую такъ кричали, что она по-неволѣ должна была на нее взглянуть. То была картина Парджитера «Корни ученія», всѣми признанная за совершенство. Картина изображала дѣвочку, сидѣвшую въ саду съ открытой книгой на колѣняхъ; она уставилась въ нее такъ, какъ будто бы вниманіе ея было привлечено непонятнымъ мѣстомъ, которое она старалась осилить. Для этой картины позировала Алиса Ферхомъ.

Лэди Лидія подошла наконецъ къ картинѣ и была сразу очарована ею. Выраженіе задумчивости на лицѣ ребенка было удивительно передано, и колоритъ отличался необыкновеннымъ изяществомъ и художественностью.

Но не это все приковало вниманіе лэди Лидіи къ картинѣ. Сначала ее поразила граціозность, ensemble, но по мѣрѣ того какъ она вглядывалась въ картину, лицо ребенка оживило въ ея памяти другое — давно забытое.

Мало-по малу, изучая черты красавицы-дѣвочки, она замѣтила сильное, неоспоримое сходство съ покойной своей сестрой лэди Алисой. Сначала она рѣшила, что это — случайное сходство, удивительное совпаденіе обстоятельствъ; притомъ, красивыя лица всегда схожи между собой: разъ черты лица строго правильны, было бы даже странно, еслибы не было нѣкотораго сходства между ними.

Но въ лицѣ этого ребенка было еще нѣчто, кромѣ обычной красоты. Изгибъ рта напоминалъ изгибъ рта бѣдной Алисы, а глаза и волосы были того самаго цвѣта, какъ и у нея. Чѣмъ больше глядѣла на картину лэди Лидія, тѣмъ сильнѣе убѣждалась, что сходство не случайное. Она подозвала сэра Джона и сообщила ему о сдѣланномъ открытіи. Сначала онъ посмѣялся надъ ней, говоря, что легко найти сходство въ картинѣ съ живымъ лицомъ; но лэди Лидія настаивала; она утверждала, что портретъ снятъ съ лица, такъ или иначе близкаго ея сестрѣ. И когда пришлось наконецъ отойти отъ картины Парджитера, — она сдѣлала это весьма неохотно; впечатлѣніе не разсѣялось, и лэди Лидія весь день оставалась молчалива и озабочена.

— Я поѣду и еще разъ погляжу на картину, — объявила она мужу: — я рѣшила изслѣдовать тайну этого сходства.

— Смотри сколько тебѣ угодно, — отвѣчалъ добродушно сэръ Джонъ: — но я думаю, что тайна существуетъ только въ твоемъ воображеніи.

Ему надоѣли картины вообще, и лэди Лидіи никакъ не удалось возбудить въ немъ интереса къ этой картинѣ.

XV.

Лэди Лидія совсѣмъ влюбилась въ картину. Нѣкоторые изъ ея знакомыхъ говорили даже, что она становится смѣшна со своимъ пристрастіемъ. Въ продолженіе первыхъ двухъ недѣль, какъ была открыта выставка въ академіи, она пять разъ ѣздила туда.

— Лидія, — связалъ однажды сэръ Джонъ: — увѣряю тебя, что картина не убѣжитъ изъ раны, и сказать по правдѣ, я усталъ таскаться на выставку. Повѣрь мнѣ, что она не уйдетъ изъ раны.

— Но это самое какъ разъ и случилось, Джонъ; она переселилась изъ раны въ мое сердце. О, Джонъ! представь только себѣ, что дочь бѣдной Алисы попала въ одинъ изъ лондонскихъ вертеповъ. Вѣдь подобное случалось. Чѣмъ больше гляжу я на эту картину, тѣмъ сильнѣе убѣждаюсь, что это не идеальное лицо; это живой портретъ Алисы. Я помню ее именно такою. Я убѣждена, что это не случайное сходство. Я бы желала познакомиться съ этимъ м-ромъ Парджитеромъ. Что, это трудно сдѣлать?

— Нѣтъ, собственно говоря, вовсе не трудно. Я заѣду къ нему, если хочешь, и приглашу его къ намъ, — отвѣчалъ мужъ.

Иные сочтутъ сэра Джона Гардинера ужаснымъ демократомъ за то, что онъ смотрѣлъ на м-ра Парджитера какъ на равнаго. М-ръ Шертингъ, напримѣръ, былъ бы совсѣмъ противнаго мнѣнія. Онъ смотрѣлъ на художниковъ какъ на искусныхъ ремесленниковъ, заставлявшихъ м-ра Шертинга платить себѣ бѣшеную заработную плату. Еслибы онъ захотѣлъ видѣть м-ра Парджитера, то призвалъ бы этого ремесленника въ себѣ, а м-ръ Макъ-Алистеръ изъ Глазго прислалъ бы ему, по-просту безъ затѣй родъ королевскаго приказа, которымъ бы м-ръ Парджитеръ приглашался въ третьемъ лицѣ «навѣдаться» къ нему въ такомъ-то часу.

Между тѣмъ м-ръ Парджитеръ, будучи вполнѣ независимымъ человѣкомъ, нимало не почиталъ разныхъ Шертинговъ и Макъ-Алистеровъ. Для него они были просто профаны и принадлежали къ тому классу людей, которыхъ въ аристократическомъ кругу принято характеризовать словомъ «дурни». Не то чтобы онъ считалъ этихъ людей грязью, которую топчетъ ногами, но какъ бы рудоносной землей, изъ которой онъ самъ отъ времени до времени извлекаетъ драгоцѣнный металлъ. Онъ бы отвѣтилъ м-ру Шертингу, что хотя гора не пошла въ Магомету, но онъ, будучи горой, ничего не имѣетъ противъ посѣщенія Магометомъ его дома… если только это будетъ дѣловой визитъ. Что касается приказа м-ра Макъ-Алистера, то по всей вѣроятности онъ закурилъ бы имъ свою трубку.

Сэръ Джонъ Гардинеръ поѣхалъ къ м-ру Парджитеру на извозчикѣ. Ему не трудно было узнать его адресъ: онъ прочиталъ его въ академическомъ каталогѣ.

Сэръ Джонъ постучался въ дверь маленькаго домика и спросилъ м-ра Парджитера. Встрѣча была не изъ радушныхъ. Дверь чуть-чуть пріотворилась, и сердитая старуха отвѣтила ворчливымъ тономъ:

— Онъ занятъ. Если вы модель или вамъ назначенъ часъ, то я доложу про васъ, и, можетъ быть, онъ васъ приметъ, но все-таки не скажетъ спасибо за то, что я ему помѣшала.

— Мнѣ часа не назначено и я не модель, — отвѣчалъ сэръ Джонъ смиренно: — но я пріѣхалъ…

— Онъ не принимаетъ посѣтителей, — перебила сердитая старуха: — и если вамъ нужно что, лучше напишите.

Я хотѣла запереть дверь подъ носомъ у сэра Джона, но это оказалось невозможнымъ, потому что старый джентльменъ уперся почти въ дверь.

— Милая моя, — началъ онъ, — скажите ему, что сэръ Джонъ Гардинеръ желаетъ его видѣть.

— Я вамъ не «милая», — ворчливо отвѣчала старуха: — и не пойду докладывать ему вздора. Онъ не станетъ подписываться на иллюстрированную Библію и снимать фотографій ему тоже не нужно, — онъ самъ артистъ. А если вы отъ газопроводчика, то мы жжемъ свѣчи; а если отъ старьевщика, то мы не продаемъ стараго платья; а теперь я все сказала и пустите запереть дверь.

— Милая моя, — вскричалъ сэръ Джонъ, — вотъ вамъ шиллингъ.

Тутъ цѣпь была вдругъ снята съ двери, и она широко распахнулась.

— Покорнѣйше прошу извинить меня, сэръ, — сказала старуха съ низкимъ поклономъ. — Вы сбили меня съ толку тѣмъ, что придержали ногой дверь; я подумала, что вы бродяга. Пожалуйте сюда, сэръ, я доложу м-ру Парджитеру, и онъ приметъ васъ, потому что онъ очень добрый джентльменъ.

И она провела сэра Джона черезъ сѣни въ садикъ, въ концѣ котораго стояла мастерская — обычное мѣстопребываніе художника.

Старуха постучалась въ дверь, и на этотъ стукъ черезъ нѣсколько секундъ появился м-ръ Парджитеръ самъ своей персоной. Художникъ держалъ въ рукѣ палитру и кисть.

— Я бы желалъ, чтобы вы оставили меня въ покоѣ, м-съ Мандерсъ, — раздражительно проговорилъ онъ.

— Меня зовутъ Гардинеръ, — началъ сэръ Джонъ, отвѣшивая художнику поклонъ, достойный его величества короля Георга Четвертаго.

— Не сомнѣваюсь, — отвѣчалъ художникъ: — но не имѣю чести васъ знать, Гардинеръ, и былъ бы очень вамъ обязанъ, еслибы вы ушли теперь. Черезъ часъ стемнѣетъ, и тогда приходите, Гардинеръ, — я охотно васъ выслушаю.

— М-ръ Парджитеръ, — началъ сэръ Даонъ, — я только-что купилъ вашу картину и пришелъ съ вами объясниться по поводу ея.

— Господи! такъ вы сэръ Джонъ Гардинеръ! Извините, пожалуйста. Я думалъ, вы просто зѣвака, изъ тѣхъ, что таскаются по мастерскимъ. Очень радъ васъ видѣть, сэръ Джонъ. Войдите, войдите, пожалуйста. Чѣмъ могу служить вамъ?

— Если вы будете продолжать ваши занятія, — сказалъ сэръ Джонъ, входя за м-ромъ Парджитеромъ въ мастерскую, — то очень обяжете меня. Вы будете работать, а я буду говорить. У васъ, помните, всего лишь одинъ только часъ до сумерекъ, — помните, а мнѣ надо многое сказать.

— Вы очень добры, сэръ Джонъ. И я воспользуюсь вашимъ позволеніемъ; надѣюсь, что моя картинка вамъ по вкусу.

— Моя жена купила вашу картину — не я. Но я согласенъ съ нею вполнѣ, что картина прелестна. Это портретъ, м-ръ Парджитеръ, не правда ли?

— Да. И могу сказать, что удачный портретъ.

— Я хочу поговорить съ вами объ оригиналѣ этого портрета. Кто она?

— Видите ли, — очень медленно проговорилъ м-ръ Парджитеръ, отступая отъ картины сажени на двѣ и пристально всматриваясь въ нее, а затѣмъ вновь подошелъ къ ней, произведя какія-то таинственныя манипуляціи ногтемъ большого пальца: — видите ли, это будетъ нарушеніемъ профессіональной тайны, если я стану разсказывать о своей модели. Но вѣдь она дитя, и вы, конечно, не хотите ей зла?.

— Упаси Богъ, нѣтъ! — отвѣчалъ сэръ Джонъ. — Я хочу только знать, кто она, кто ея родители и прочее.

— Боюсь, что не съ умѣю вамъ на это отвѣтить. Она живетъ съ лэди, по имени Марджорибанкъ. Кажется, что она ей не дочь, и я даже не знаю, какъ ея фамилія, а зовутъ ее Алисой.

— Вотъ любопытное совпаденіе обстоятельствъ! — замѣтилъ сэръ Джонъ,

— О! — встрепенулся подозрительно м-ръ Парджитеръ. — Въ чемъ же любопытное совпаденіе? Видите ли, сэръ Джонъ, вотъ какъ было дѣло. Я случайно увидѣлъ эту дѣвочку, а дама, съ которой она живетъ, была такъ добра, что позволила мнѣ снять съ нея портретъ. Сказать по правдѣ, я очень полюбилъ дѣвочку. Она удивительно мила… а вѣдь я знавалъ сотни хорошенькихъ дѣтей… вѣдь это моя спеціальность — писать хорошенькихъ дѣтей. Но этотъ ребенокъ совсѣмъ особенный; она совсѣмъ, кажется, не водится съ дѣтьми. Она — странный ребенокъ: поправляетъ мои грамматическія ошибки! Эта дѣвочка — ученый въ юбкѣ, а къ тому же и философъ, и при этомъ необыкновенно хороша собой. Видите ли, она получила совсѣмъ особое воспитаніе. Миссъ Марджорибанкъ, лэди, съ которой она живетъ, женщина возвышенная. Какъ попала къ ней эта дѣвочка — не знаю. Я не проявляю дерзкаго любопытства на этотъ счетъ, — прибавилъ м-ръ Парджитеръ не безъ строгости. — Я не мѣшаюсь въ то, что до меня не касается; но одно знаю, что это самый хорошенькій ребенокъ, какого я только видѣлъ въ жизни.

— Мнѣ очень важно узнать все, что касается этого ребенка, м-ръ Парджитеръ. Она очень похожа на одну родственницу моей жены, — ближайшую и дорогую родственницу, которая умерла. Лэди Лидія очень интересуется этимъ дѣломъ.

— Не думаю, чтобы вамъ легко было это сдѣлать. Въ судьбѣ моей маленькой модели есть что-то таинственное, — въ этомъ я не сомнѣваюсь, — но самъ я не охотникъ до тайнъ и не умѣю ихъ разгадывать.

— Вы, должно быть, еще не встрѣчались съ лэди Лидіей? — закричалъ сэръ Джонъ восторженно. — Вы должны съ нею познакомиться. Я женился на ней по любви, сэръ. Лэди Лидія — удивительная красавица; цвѣтъ лица у нея поспоритъ съ розой и лиліей. Вы должны снять съ нея портретъ, хотя по моему мнѣнію, — прибавилъ баронетъ, торжественно приподнявъ указательный палецъ: — еще не родился художникъ, который бы съумлъ передать какъ слѣдуетъ удивительный цвѣтъ лица лэди Лидіи. Съ нимъ не сравнился бы самъ Рубенсъ, а онъ, увы! умеръ. Зачѣмъ я не художникъ! зачѣмъ я не могу воспроизвести, для удивленія потомства, великолѣпный цвѣтъ лица моей жены!

— Да, это жаль, — отвѣтилъ м-ръ Парджитеръ, чтобы сказать что-нибудь.

— Рубенсъ былъ счастливѣйшій изъ людей — продолжалъ баронетъ.

— Да, ему повезло вдвойнѣ, — отвѣтилъ м-ръ Парджитеръ. — Онъ воспроизводилъ цвѣтъ лица обѣихъ женъ своихъ… и обыкновенно въ колоссальныхъ размѣрахъ.

— Ахъ! — вздохнулъ сэръ Джонъ, причмокнувъ губами, точно говорилъ о вкусномъ блюдѣ. — Но я пришелъ къ вамъ не затѣмъ, чтобы говорить о цвѣтѣ лица лэди Лидіи. Я пришелъ разузвать все объ этой таинственной дѣвочкѣ. Я бы желалъ, если можно, повидаться съ этой лэди… съ этой миссъ Марджорибанкъ.

— Еслибы я не зналъ, съ кѣмъ говорю и что вы воплощенная честь, сэръ Джонъ, я бы не сказалъ вамъ и того, что зналъ, — промолвилъ м-ръ Парджитеръ, работая кистью такъ, какъ еслибы отъ этого зависѣла его жизнь, и время отъ времени останавливаясь, чтобы посмотрѣть на свою работу; при этомъ онъ засовывалъ языкъ за щеку и дѣлалъ точь-въ-точь такія гримасы, какъ маленькіе мальчики, когда учатся писать. Возможно, что созерцаніе красоты заставляетъ гримасничать.

— Видите ли, сэръ Джонъ, лэди, про которую я говорилъ, будетъ недовольна, что а ее выдалъ. Всѣ женщины ненавидятъ, когда ихъ выдаютъ… если это только не замужъ. Мнѣ лучше переговорить съ нею объ этомъ. Она, по всей вѣроятности, нисколько не будетъ противъ того, чтобы вы повидали маленькую Алису, а тогда все дѣло пойдетъ какъ по маслу.

— Увѣряю васъ, что если этотъ ребенокъ — то лицо, которымъ ее считаетъ жена, то ей будетъ очень хорошо. Я вѣдь богатъ, м-ръ Парджитеръ, и у насъ нѣтъ дѣтей.

И сэръ Джонъ испустилъ вздохъ, какъ кузнечные мѣхи.

М-ръ Парджитеръ продолжалъ работать, а сэръ Джонъ принялся разсматривать различные аттрибуты мастерской.

— Вы позволите мнѣ осмотрѣть вашу мастерскую? — сказалъ онъ.

— Пожалуйста; но только смотрѣть-то не на что, — отвѣчалъ м-ръ Парджитеръ. — Все, что вы здѣсь видите, простые эскизы или неудачныя вещи, или копіи съ картинъ, которыя я дѣлалъ во времена моей юности и невинности. Когда я началъ рисовать, — прибавилъ м-ръ Парджитеръ со смѣхомъ: — я принадлежалъ къ классической школѣ. Дѣло въ томъ, что я учился въ Парижѣ и само собой разумѣется заразился классической маніей. Это большущее полотно изображаетъ бой Гораціевъ съ Куріаціями. Я писалъ ее на конкурсъ prix de Rome. Я писалъ всѣхъ этихъ воиновъ съ одной и той же модели, а потому между всѣми ими замѣчается родственное сходство. Излишне говорить вамъ, что prix de Borne я не получилъ. Но Гораціи излечили меня отъ классической маніи, и я берегу эту картину, какъ напоминовеніе моей собственной глупости. Всѣ остальныя картины на стѣнахъ — простыя копіи съ великихъ голландцевъ. Я питаю большое уваженіе къ великимъ голландцамъ, сэръ Джонъ, и многимъ имъ обязанъ. Я люблю ихъ яркость, ихъ добросовѣстность, ихъ тщательное изученіе и передачу мелочей. Великіе голландцы не были лѣнтяями, — прибавилъ м-ръ Парджитеръ съ благоговѣніемъ. — Они не предоставляли воображенію зрителей доканчивать ихъ картины, — вотъ ужъ нѣтъ. Они писали то, что видѣли, потому что были честны и потому что были художники, сэръ, а не шарлатаны.

— Вы, значитъ, не приверженецъ школы импрессіонистовъ?

— Шарлатаны, сэръ, шарлатаны. Я могу уважать профессіональнаго фокусника, который заработываетъ этимъ свой хлѣбъ, но любителей-фокусниковъ терпѣть не могу; импрессіонисты, сэръ, лѣнтяи, невѣжественные лѣнтяи; ихъ картины совсѣмъ даже не произведенія искусства, а одна мазня, доказательство ихъ лѣни и неспособности.

— А что это за картины, обращенныя въ стѣнѣ, точно колода картъ?

— Это неудачныя вещи, сэръ Джонъ, — и въ голосѣ м-ра Парджитера послышалась грустная нота. — Видите ли, неудачу не сразу поймешь; она мало-по малу обнаруживается передъ вами, и вы почувствуете, что ничто въ мірѣ не исправитъ ее, и тогда вамъ остаются только двѣ вещи: или пожертвовать своимъ временемъ, трудомъ и деньгами, уплаченными моделямъ, и обернуть ее лицомъ въ стѣнѣ, или написать сверху другую картину, или докончить какъ попало и послать на рынокъ. Кто-нибудь да купить.

— Боже мой, какъ интересно! — замѣтилъ сэръ Джонъ. И вы много писали рыночныхъ вещей, м-ръ Парджитеръ?

— Нѣтъ, не могу сказать, чтобы писалъ, — спокойно отвѣчалъ этотъ джентльменъ. — Видите ли, рыночныя вещи, въ концѣ концовъ, всегда уронятъ репутацію художника и собьютъ цѣну его картинамъ. То, что я продаю, я подписываю; а того, что я подписалъ, я не стыжусь.

— Помилуйте, м-ръ Парджитеръ! — вскричалъ баронетъ, вытащивъ одно изъ запыленныхъ полотенъ, приткнутыхъ къ стѣнѣ, и глядя на него съ нескрываемымъ восторгомъ: — да это прелестная картина, хотя, кажется, не докончена. Помилуйте, дѣвочка въ шляпкѣ — просто прелесть! Я бы хотѣлъ, чтобы вы докончили эту картину для меня. За цѣной я не постою.

— Не могу, — категорически заявилъ м-ръ Парджитеръ. — Композиція невѣрна. Надъ этой вещью я убилъ шесть недѣль времени. Да на одну модель потратилъ двѣнадцать фунтовъ.

— Боже мой, Боже мой! Неужели вы хотите сказать, что всѣ эти милыя ямочки на вѣки погибли для свѣта? — сказалъ баронетъ со вздохомъ, обмахивая съ любовью носовымъ платкомъ пыль съ картины.

— Боже мой, нѣтъ. Это будетъ посмертнымъ твореніемъ.

— Я васъ не совсѣмъ понимаю.

— А вотъ когда я умру, знаете, тогда устроятъ обычную распродажу, всѣ эти картины раскупятъ маклаки, поставятъ ихъ въ золотыя рамы и пошлютъ за моря, въ Америку, а трансатлантическіе дурни раскупятъ ихъ на-расхватъ. Когда я умру, картины мои поднимутся въ цѣнѣ. Всѣ захотятъ «Парджитера»; ну, и получатъ его.

Тутъ м-ръ Парджитеръ положилъ кисти, схватилъ большую пѣнковую трубку и съ ожесточеніемъ принялся курить.

— Ну, м-ръ Парджитеръ, — сказалъ сэръ Джонъ: — боюсь, что я отнялъ у васъ очень много времени, но вы не забудете повидать лэди… я забылъ ея фамилію, — дипломатически прибавилъ онъ. — Надо, чтобы жена успокоилась насчетъ этой дѣвочки.

— О, разумѣется. Я постараюсь угодить вамъ, хотя, знаете, сходство можетъ оказаться случайнымъ.

— Вы очень добры, — сказалъ сэръ Джонъ и подалъ свою карточку. — Вотъ мой адресъ; надѣюсь, что вы напишете одно словечко, чтобы успокоить лэди Лидію.

— Разумѣется, разумѣется.

И послѣ того сэръ Джонъ Гардинеръ ушелъ.

---

— Желалъ бы я знать, есть ли тутъ тѣнь правды? — подумалъ м-ръ Парджитеръ.

А сэръ Джонъ между тѣмъ записалъ въ своей книжкѣ имя: Марджорибанкъ.

XVI.

Нѣсколько дней спустя живописецъ получилъ карточку отъ лэди Лидіи съ извѣщеніемъ, что эта лэди будетъ дома въ такой-то день, отъ пяти до семи часовъ пополудни, и рѣшилъ отправиться къ ней. Свѣтскія собранія были не по его части, какъ онъ часто заявлялъ это, но на этотъ разъ онъ рѣшилъ принять приглашеніе свѣтской дамы.

Онъ зналъ, что Гардинеры баснословно богаты, и надѣялся, что можетъ оказать услугу миссъ Марджорибанкъ и ея protégé, сблизивъ оба семейства.

Миссъ Марджорибанкъ не разъ говорила съ нимъ о своей бѣдности и о томъ, какъ ей трудно содержать дѣвочку.

Итакъ, въ назначенный день м-ръ Парджитеръ очутился въ гостиной лэди Лидіи, окруженный толпой нарядныхъ гостей, громко толковавшихъ объ искусствѣ и культурѣ.

Лэди Лидія разгласила всѣмъ, что м-ръ Парджитеръ, извѣстный живописецъ, удостоитъ ея собраніе своимъ присутствіемъ, и всѣ тѣ, у кого въ обычаѣ гоняться за знаменитостями, явились, чтобы познакомиться съ нимъ.

Публика мало отличалась отъ той, которая была на открытіи выставки, съ тою только разницей, что журналисты отсутствовали. Всѣ эти глупые люди толковали про искусство, не понимая даже хорошенько значенія тѣхъ словъ, которыя они произносили, и всѣ приставали въ м-ру Парджитеру съ своими похвалами и восторгами. Чудакъ былъ совсѣмъ озадаченъ и чувствовалъ, что онъ всѣхъ разочаровываетъ.

Миссъ Гриторкъ, которая находила утѣшеніе въ неудавшейся любви, разрисовывая тарелки и чашки съ блюдечками, и любимый сюжетъ которой былъ Купидонъ, сидящій на рулѣ невозможныхъ лодокъ, — нашла его крайне неинтереснымъ. Она думала, что всѣ художники сантиментальны и поэтичны, а м-ръ Парджитеръ не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Онъ говорилъ все о самыхъ прозаическихъ вещахъ и показался миссъ Гриторкъ не болѣе свѣдущимъ въ искусствѣ, чѣмъ какой-нибудь дѣлецъ Сити. Миссъ Гриторкъ съ отчаянія бросила его, когда увидѣла, что всѣ ея техническія свѣденія не производятъ на него никакого впечатлѣнія, и онъ вмѣсто того, чтобы слушать то, что она говоритъ, и восхищаться ея умомъ, слѣдитъ глазами за лэди Лидіей.

Была тутъ еще и лэди Миллисентъ Грей, которая рисовала чернымъ карандашемъ и считалась въ своей семьѣ геніемъ. Лэди Миллисентъ участвовала на различныхъ выставкахъ, устроиваемыхъ въ пользу нуждающихся благородныхъ женщинъ, и была совсѣмъ поражена, когда великій художникъ откровенно признался ей, что незнакомъ съ ея произведеніями. — Это, конечно, удивительно, — замѣтила она, такъ какъ вообще выбирала дѣтей для иллюстраціи своего таланта. Безъ сомнѣнія, онъ слышалъ про ея знаменитую картину «Другъ Киски», на которой изображена была жадная маленькая дѣвочка, готовившаяся напоить котенка молокомъ, но вмѣсто того сама выпившая молоко съ блюдечка, въ то время какъ котенокъ съ упрекомъ глядѣлъ на нее.

Нѣтъ, м-ръ Парджитеръ не слышалъ и не видѣлъ этой картины, да вдобавокъ объявилъ, что не очень любитъ черный карандашъ. Онъ считаетъ это низшей формой искусства.

Все это, конечно, было не очень пріятно для бѣдной лэди Миллисентъ, но она не сдавалась; она вѣрила въ свой талантъ и рѣшила, что знаменитый художникъ признаетъ его. Она отошла отъ него, поспѣшно написала нѣсколько строкъ и отдала ихъ своему выѣздному лакею съ приказаніемъ привезти отвѣть. Черезъ четверть часа экипажъ ея лордства вернулся и привезъ ея chef d’oeuvre: «Другъ Киски». Вооруженная имъ, она снова атаковала бѣднаго м-ра Парджитера, который теперь претерпѣвалъ злую пытку въ рукахъ толстой, сытой вдовы, экзаменовавшей его насчетъ того, сколько ему платятъ за картины и какъ онъ помѣщаетъ свои деньги.

Парджитеръ ворчалъ и страдалъ еще сильнѣе отъ того, что ему не удавалось поговорить съ лэди Лидіей о своей фавориткѣ.

Онъ рѣшительно отказался поощрить лэди Миллисентъ и объявилъ ей, что голова котенка нарисована криво, и, понятно, нажилъ себѣ врага на всю жизнь.

— Этотъ человѣкъ — дикарь, онъ совсѣмъ не годится для приличнаго общества, — говорилъ любительскій талантъ, понесшій отъ него афронтъ.

— Онъ, вѣроятно, геній, — отвѣчалъ собесѣдникъ, — а геніи всегда неблаговоспитанные люди.

— Не вѣрю, чтобы онъ былъ геніемъ. Онъ совсѣмъ не употребляетъ терминовъ, какіе приняты въ искусствѣ.

— Онъ ужасно вульгаренъ, это несомнѣнно, — утѣшалъ собесѣдникъ.

Такимъ образомъ м-ръ Парджитеръ произвелъ рѣшительно неблагопріятное впечатлѣніе на свѣтское общество, и однако вынесъ это мужественно, оставаясь до самаго конца раута съ тѣмъ, чтобы поговорить объ Алисѣ.

Мало-по-малу обиженные любители вспомнили о другихъ приглашеніяхъ; съ нихъ было довольно общества знаменитаго художника; онъ рѣзко отказался отъ ихъ приглашеній и грубо не призналъ въ нихъ таланта. Одни за другимъ они исчезли, и наконецъ наступила давно ожидаемая минута поговорить съ лэди Лидіей. Въ нѣсколькихъ словахъ онъ изложилъ ей положеніе миссъ Марджорибанкъ и дѣвочки, и то, какъ онъ съ ними познакомился. Лэди Лидія очень заинтересовалась всёмъ, что онъ ей сказалъ, и болѣе чѣмъ когда-либо убѣдилась, что Алиса такъ или иначе сродни ея сестрѣ.

Когда м-ръ Парджитеръ прощался съ ней, она сказала, что напишетъ миссъ Марджорибанкъ завтра же и пригласитъ ее пріѣхать къ себѣ. М-ръ Парджитеръ ушелъ очень довольный.

Лэди Лидія въ краткихъ словахъ разсказала исторію замужства своей сестры, и онъ не сомнѣвался, что Алиса — ея дочь и будетъ признана своими родственниками. Онъ былъ очень радъ и не сожалѣлъ о потерянномъ времени.

Итакъ, несмотря на скуку, испытанную отъ толпы идіотовъ, нашъ художникъ вернулся домой въ отличномъ расположеніи духа.

XVII.

Джонъ Грегемъ пробился въ жизни съ тѣхъ поръ, какъ мы его не встрѣчали. Онъ даже не только пробился, но и отличился. Онъ пересталъ носить лекарства въ профессіональной четырехъугольной корзинкѣ съ клеенчатой крышкой. И случилось это благодаря м-ру Потльбэри. Этотъ добрый человѣкъ помѣстилъ юнаго Грегема студентомъ въ большой хирургическій госпиталь въ Смитфильдѣ, и его protégé не ударилъ лицомъ въ грязь. Онъ былъ умный мальчикъ, какъ мы знаемъ, но кромѣ того обладалъ тѣми качествами, безъ которыхъ одинъ умъ ни къ чему не приводитъ, и которыя встрѣчаются еще рѣже: непобѣдимое трудолюбіе и способность къ тяжкому труду съ рѣшимостью непремѣнно достигнуть своего.

Мальчикъ былъ чрезвычайно честолюбивъ; онъ рѣшилъ пробиться въ свѣтѣ, а одно такое рѣшеніе уже чего-нибудь да стоитъ.

Онъ началъ съ того, что сталъ отличнымъ студентомъ; онъ не билъ баклуши, не терялъ времени даромъ, а работалъ усидчиво, прилежно и толково. Въ концѣ второго семестра онъ былъ самымъ лучшимъ студентомъ въ хирургическомъ госпиталѣ. Въ продолженіе пяти лѣтъ Джонъ Грегемъ пробылъ студентомъ. Онъ получилъ всѣ госпитальныя награды одну за другой. Между нихъ и остальными студентами была бездна. Обыкновенные профессіональные экзамены были дѣтской игрой для молодого человѣка. Онъ исполнялъ различныя второстепенныя должности въ госпиталѣ, въ вящшему удовольствію своего начальства. Послѣ того получилъ дипломъ на званіе хирурга и тогда сталъ ассистентовъ и мученикомъ м-ра Макъ-Скальпера, профессора физіологіи. До появленія Джона Грегема ни одинъ ассистентъ не могъ ужиться съ м-ромъ Макъ-Скальперомъ долѣе шести мѣсяцевъ. Мало того, нѣкоторые изъ ассистентовъ буквально отправились на тотъ свѣтъ по милости м-ра Макъ-Скальпера и тяжкаго труда, которыхъ онъ ихъ изводилъ: М-ръ Макъ-Скальперъ былъ джентльменъ не любившій шутить. Онъ до самозабвенія увлекался опытами надъ живыми существами и не щадилъ въ этомъ случаѣ ни самого себя, ни своихъ злосчастныхъ ассистентовъ, потому что, какъ онъ твердилъ имъ: «на насъ обращено общее вниманіе!» Согласно общему мнѣнію единственнымъ искреннимъ горемъ великаго Макъ-Скальпера въ жизни было то, что онъ не могъ произвести вивисекціи надъ самимъ собой.

Юному Грегему тяжко приходилось подъ началомъ профессора Макъ-Скальпера. По правдѣ сказать, онъ и его чуть не отправилъ на тотъ свѣтъ. Но Джонъ выдержалъ искусъ, и въ госпиталѣ было рѣшеннымъ дѣломъ, что при первой же свободной каѳедрѣ Грегемъ займетъ ее. А разъ онъ вступилъ на первую ступеньку лѣстницы, ведущей къ славѣ, его послѣдующіе успѣхи въ избранной профессіи были только дѣломъ времени. И дѣйствительно, единственнымъ недостаткомъ въ немъ была его крайняя молодость.

Тѣмъ временемъ миссъ Дженета Макъ-Скальперъ тщетно закидывала удочку Джону Грегему. Миссъ Дженета была очень образованная, очень рѣшительная молодая лэди съ рыжими волосами и зелеными глазами и категорически заявила м-ру Грегему, что готова «раздѣлить его участь»; но молодой человѣкъ не послушалъ пѣсни сирены, и Дженета пожаловалась отцу на безсердечіе молодого человѣка. Послѣдствіемъ этой жалобы было слѣдующее замѣчаніе со стороны профессора своему любимому ученику:

— Не обращайте вниманія на глупыя рѣчи Дженеты, Джонъ Грегемъ! Нѣтъ глупости глупѣе въ этомъ глупомъ свѣтѣ, какъ женская глупость. Притомъ же Дженетѣ уже двадцать-восемь лѣтъ, и ей слѣдовало бы быть благоразумнѣе.

Съ этихъ поръ, когда Дженета Макъ-Скальперъ встрѣчала Джона Грегема, она отворачивалась въ другую сторону.

Роднымъ домомъ для Джона Грегема по прежнему былъ домъ въ Фетеръ-Левѣ, гдѣ онъ продолжалъ жить съ своимъ старымъ другомъ и патрономъ, д-ромъ Потльбэри.

Джонъ впервые въ жизни взялъ отпускъ и собирался провести два мѣсяца въ Швейцаріи для отдыха, въ которомъ сильно нуждался, а пока сидѣлъ въ небольшой старомодной пріемной доктора Потльбэри въ Фетеръ-Ленѣ.

— Тебѣ повезло, мой милый, — говорилъ д-ръ Потльбэри: — удивительно какъ повезло; тебя ожидаетъ блестящая будущность, если только ты будешь упорно идти впередъ. Знаешь, я когда-то мечталъ, что ты будешь моимъ преемникомъ, но ты сталъ слишкомъ великимъ человѣкомъ для этого, Джонъ! — съ гордостью замѣтилъ докторъ. — Я намедни говорилъ съ сэромъ Бонерджемъ-Бонсеботъ. Бонсеботъ и я были когда-то студентами-товарищами; но онъ пошелъ въ гору, а а нѣтъ. А почему я не пошелъ въ гору? Я тебѣ скажу — почему: потому что у меня потѣшная фигура. А потѣшная фигура — камень преткновенія на пути человѣка. Но ты строенъ и красивъ, къ счастью для тебя, и твоя наружность и мускулы еще не разъ сослужатъ тебѣ службу въ жизни, мой юный другъ. Сэръ Бонерджъ сказалъ мнѣ, что мячъ у твоихъ ногъ, и тебѣ стоитъ только половче пустить его.

— Благодаря вамъ, сэръ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ съ благодарной улыбкой, — я удачно началъ свою карьеру. Я постараюсь заниматься своей профессіей, какъ благороднымъ призваніемъ, а не коммерческимъ дѣломъ. Но первые шаги будутъ не легки, потому что надо пить, ѣсть и прилично одѣться, а жалованье, которое мнѣ платить Макъ-Скальперъ, не блестящее, какъ можете себѣ представить, я я не могу долѣе злоупотреблять вашей щедростью, д-ръ Потльбэри.

— Джонъ, — сказалъ старикъ: — ты въ продолженіе цѣлыхъ десяти лѣтъ былъ радостью моего пустыннаго дома. Я привыкъ смотрѣть на тебя какъ на сына, и у меня нѣтъ ни родныхъ, ни близкихъ въ цѣломъ свѣтѣ. Ты, можетъ быть, не знаешь, мой другъ, никто этого не знаетъ кромѣ моего стряпчаго, что я — богатый человѣкъ. Состояніе я нажилъ не докторской практикой; этой практикой не наживешь въ наше время большого состоянія, на этотъ счетъ не заблуждайся, милый Грегемъ; деньги, заработанныя докторской практикой, я разумѣю — честной практикой, не могутъ быть велики. Еслибы я не былъ богатъ, Джонъ, еслибы я долженъ былъ заработывать свой хлѣбъ и содержать большое семейство, я, можетъ быть, и не былъ бы честенъ. Можетъ быть, и я бы тащилъ послѣднее съ своихъ паціентовъ. Но отецъ оставилъ мнѣ состояніе, и я могъ позволить себѣ быть чудакомъ и вполнѣ честнымъ докторомъ. Честность въ нашей профессіи — одинъ изъ роскошей богатыхъ людей. Ну, вотъ теперь и тебѣ можно быть честнымъ, потому что ты скоро станешь богатымъ человѣкомъ: мнѣ вѣдь семьдесятъ-пять лѣтъ, Джонъ, а ты мой наслѣдникъ. Я хочу, чтобы ты это узналъ уже теперь, а не послѣ моей только смерти. Когда меня не станетъ, все мое имѣніе поступить къ тебѣ, Джонъ.

Юный Грегемъ опѣшилъ отъ удивленія, но когда къ нему вернулся даръ слова и онъ хотѣлъ поблагодарить д-ра Потльбэри, тотъ остановилъ его:

— Ты былъ мнѣ сыномъ, мой другъ. Я наблюдалъ за тобой съ того самаго дня, какъ ты пришелъ во мнѣ, и восхищался твоей энергіей даже и тогда. А когда ты мнѣ сказалъ въ то утро — помнишь) какъ я приходилъ въ школу, — что ты хочешь быть джентльменомъ, то я хотя и посмѣялся тогда, но въ душѣ восхитился тобой. А теперь твое желаніе исполнилось. Ты — джентльменъ не только по воспитанію, но и по рожденію. Послѣднему обстоятельству я не придаю значенія, хотя для тебя оно можетъ быть и важно.

— Джентльменъ по рожденію, сэръ? — вскричалъ молодой человѣкъ, дрожа отъ волненія. — Джентльменъ по рожденію?

— Да, Джонъ, джентльменъ по рожденію.

— Увѣрены ли вы въ этомъ, д-ръ Потльбэри?

— Да, увѣренъ. Я узналъ это, странно сказать, всего лишь недѣлю тому назадъ. Въ Кингсъ-Бенчъ-Уокъ жилъ въ послѣднія тридцать лѣтъ несчастный, одинокій старикъ, и онъ былъ моимъ паціентомъ. Когда-то онъ былъ адвокатомъ и пользовался успѣхомъ — я его знавалъ въ то время. Человѣкъ занималъ хорошее положеніе въ обществѣ, заработывалъ хорошія деньги. Женился онъ на дочери своей прачки, очень красивой особѣ. Бракъ былъ тайный, и мой паціентъ, будучи вдвое старше жены, очень ревновалъ ее, хотя она и не подавала ему къ тому поводовъ. Но ревность не давала ему покоя, и онъ сталъ пить. Бракъ держался въ глубокой тайнѣ. Даже родная мать дѣвушки не знала о немъ. Молодая женщина на колѣняхъ умоляла мужа объявить объ ихъ бракѣ во всеуслышаніе, но онъ отказывалъ ей въ этомъ, говоря, что не хочетъ испортить себѣ карьеру. А затѣмъ ты родился на свѣтъ, Джонъ, и тревоги, и волненія, и горе такъ обезсилили твою мать, что она стала душевно больной, и такою ты ее и помнишь, Джонъ. Но пьяница-эгоистъ, проживавшій въ Кингсъ-Бенчъ-Уокъ, не тревожился этимъ. Тайна его была сохранена, а тебѣ онъ предоставилъ рости съ уличными мальчишками. Мать твоя сдержала слово, данное человѣку, который на ней женился: она не выдала его тайны; а когда ты родился, она уже и не могла этого сдѣлать — память ей совсѣмъ измѣнила и сознаніе также, а затѣмъ она умерла. Мало-по малу пьяницу бросили всѣ друзья и знакомые, и дѣлъ у него совсѣмъ почти не стало. А когда и здоровье ему измѣнило, онъ послалъ за мной. Вотъ какъ я познакомился съ твоимъ отцомъ, Джонъ. А съ недѣлю тому назадъ онъ послалъ за мной въ послѣдній разъ. Не будь у него лошадинаго сложенія, пьянство и нищета давнымъ-давно свели бы его въ могилу. Какъ только я увидѣлъ его, я понялъ, что дни его сочтены, и раскаяніе впервые, кажется, проснулось въ немъ, когда я сказалъ ему, что смерть близка.

— Докторъ, — спросилъ онъ: — вы увѣрены, что я не поправлюсь, совершенно увѣрены?

Я вынужденъ былъ сказать — «да». И тогда онъ разсказать мнѣ исторію твоей матери, Джонъ, — «и это единственное, что меня безпокоитъ, докторъ», — говорилъ онъ. — «Дѣвочка-то вѣдь была честная, хотя даже ея мать не знала объ этомъ. Мы были обвѣнчаны въ церкви св. Невѣсты, двадцать-пять лѣтъ тому назадъ, восемнадцатаго января. Достаньте, пожалуйста, копію съ брачнаго свидѣтельства и передайте ее матери дѣвочки. Онъ не видѣлъ твою мать, Джонъ, въ продолженіе двадцати-пяти лѣтъ и все еще считалъ ее дѣвочкой. Я обѣщалъ старику м-ру Грегему, что сдѣлаю это. На другой день онъ умеръ. Я сталъ разыскивать твою бабушку; она тоже умерла. Я сталъ разыскивать брошенную жену моего паціента и узналъ, что она — твоя покойная мать. Вотъ ваша исторія, м-ръ Грегемъ. Вы всегда хотѣли быть джентльменомъ. Ну, вотъ видите, оказывается, что вы джентльменъ, съ чѣмъ васъ и поздравляю».

Джонъ Грегемъ закрылъ лицо руками и тихо заплакалъ.

— Моя бѣдная мать! — проговорилъ онъ.

— На твоемъ мѣстѣ, Джонъ, я бы не сталъ объ этомъ думать. Прошлое прошло. Выкинь его изъ головы. Ты джентльменъ и будешь богатъ. Что касается отца, то ты ему ничѣмъ не обязанъ.

Но Джонъ Грегемъ не согласился съ д-ромъ Потльбэри. «Я обязанъ ему тѣмъ, что я джентльменъ, — подумалъ онъ: — я обязанъ ему благородной кровью, какая течетъ въ моихъ жилахъ».

Быть можетъ, юный Грегемъ былъ сантименталенъ. У всѣхъ у насъ есть какой-нибудь фетишъ. Бѣдный Джонъ всю свою жизнь хотѣлъ быть джентльменомъ — это былъ его фетишъ, и хотя онъ не могъ уважать своего отца, но былъ благодаренъ ему за «голубую» кровь, которая текла въ его жилахъ.

XVIII.

М-ру Парджитеру не легко было угодить. Я боюсь, что онъ тратилъ много времени на болтовню съ маленькой Алисой Ферхомъ. Говоря по правдѣ, она сбивала его съ толку. Она была совсѣмъ не похожа на другихъ дѣвочекъ. Художникъ работалъ надъ картиной; начать работу онъ получилъ, наконецъ, разрѣшеніе отъ миссъ Марджорибанкъ, и дѣвочка сидѣла въ креслѣ и улыбалась ему.

Миссъ Марджорибанкъ и м-ръ Парджитеръ очень подружились; то обстоятельство, что художникъ былъ знакомъ съ д-ромъ Потльбэри, расположило въ его пользу миссъ Марджорибанкъ. Эта лэди вышивала въ настоящую минуту разноцвѣтными шелками цвѣты по бѣлому атласу. Руки миссъ Марджорибанкъ никогда не были праздными. Когда она не давала урока той или другой изъ своихъ маленькихъ ученицъ, она неизмѣнно работала иглой.

Согласившись на то, чтобы Алиса служила моделью для м-ра Парджитера, она таки-поломала себѣ голову, какую именно работу придумаетъ она для себя на сеансахъ.

«Онъ художникъ, — думала она: — а потому и работа моя должна быть художественна и декоративна».

Вслѣдствіе этого миссъ Марджорибанкъ отправилась въ магазинъ и купила полосу бѣлаго атласа и корзиночку съ разноцвѣтными шелками. На полосѣ атласа уже красовался единственный подсолнечникъ, а второй быстро выросталъ подъ искусными и ловкими пальцами миссъ Марджорибанкъ.

— Я разочаровался въ вашей маленькой дѣвицѣ, миссъ Марджорибанкъ, — говорилъ м-ръ Парджитеръ. — Не съ физической, знаете, стороны, а съ умственной. Не сердитесь на меня, если я скажу вамъ, что, по моему мнѣнію, въ ея воспитаніи есть огромный пробѣлъ. Помилуйте, она ровно ничего не знаетъ про волшебныя сказки и великанъ-людоѣдъ нисколько ее не интересуетъ! Я боюсь, она считаетъ меня дурачкомъ за то, что я вѣрю въ сказки.

— Вы вѣрите въ сказки, м-ръ Парджитеръ?

— Да. И почему же не вѣрить въ нихъ, пока вѣрится? Міръ фантазіи — чудный міръ, а свѣтъ вообще — очень скучный свѣтъ, если мы отнимемъ у него поэзію. Въ сущности, гдѣ нѣтъ поэзіи, тамъ нѣтъ и чувства, а безъ чувства жизнь — пустыня.

— Но и чувства можетъ быть излишекъ, м-ръ Парджитеръ, — замѣтила миссъ Марджорибанкъ нѣсколько сухо.

— Не можетъ быть излишка въ чувствѣ, дорогая лэди! — вскричалъ Парджитеръ. — Хорошаго не можетъ быть излишка. А безъ чувства не стоитъ жить. Я самъ полонъ чувства. Я весь пропитанъ романтизмомъ. Поглядите на этотъ жалкій, безпорядочный садикъ — такимъ вѣдь онъ представляется въ глазахъ обыкновенныхъ здравомыслящихъ людей. Для меня же, дорогая лэди, это волшебный міръ, потому что моя фантазія населяетъ его гномами и лѣшими. и русалками, которые притаились подъ каждымъ кустомъ. Здравомыслящіе люди не видятъ красоты въ деревѣ; для нихъ оно годится только на топливо.

— Все это прекрасно, м-ръ Парджитеръ, — толковать о чувствѣ и поэзіи, но позвольте мнѣ замѣтить вамъ отъ лица одного изъ тѣхъ обыкновенныхъ здравомыслящихъ людей, отъ которыхъ вы такъ презрительно отворачиваетесь, что вся эта безсмыслица приноситъ большой вредъ. Она ведетъ въ сантиментальности, а сантиментальность вызываетъ вкусъ въ романтической литературѣ, и этотъ вкусъ питается глупѣйшими романами и всей той дребеденью, какая называется поэзіей. И тогда міръ вообще, который самъ по себѣ очень прекрасенъ, перестаетъ казаться прекраснымъ. Обыкновенные яблоки и персики, и земляника, какъ ихъ производитъ мать-природа, кажутся недостаточно хороши для вкуса, притупившагося отъ сантиментальности или преувеличенія, или роскошныхъ описаній; человѣкъ вздыхаетъ по драгоцѣннымъ плодамъ Аладина или по невозможному винограду, который мерещится ему, и который наконецъ приходится признать кислымъ, потому что онъ недостижимъ.

— Вы очень строги. Но развѣ вы не думаете, миссъ Марджорибанкъ, что отдѣлиться отъ міра реальнаго по временамъ и перенестись въ волшебный міръ можетъ быть отдохновеніемъ, въ особенности для ребенка. Я не говорю про современный волшебный міръ. Онъ немного искусственный; я слышу запахъ газа и боюсь, что современный волшебный міръ непригоденъ для дѣтей. Я люблю старыя сказки; да и всѣ дѣти также; они очень чутки на этотъ счетъ и сейчасъ разберутъ поддѣлку. Они почувствуютъ указку учителя; они мигомъ разгадаютъ педагогическіе пріемы, съ цѣлью приподнести реальныя знанія въ фантастической формѣ. Нѣтъ, дайте мнѣ старинную чистую, неподдѣльную чепуху! Я обожаю мальчика-съ-пальчикъ и восхищаюсь людоѣдомъ въ семимильныхъ сапогахъ. А вотъ въ сапогахъ! — что за прелесть! А «Красная шапочка»!.. И подумать, что этотъ бѣдный ребенокъ лишенъ такого пріятнаго общества!

И тутъ м-ръ Парджитеръ низко поклонился Алисѣ, сидѣвшей на стулѣ и тихонькой, какъ мышка.

— Когда я былъ ея лѣтъ, — продолжалъ м-ръ Парджитеръ, — волшебный міръ составлялъ часть моей религіи. Я вѣрилъ въ него безусловно, и кромѣ того я видѣлъ его: вѣдь я бывалъ въ пантомимѣ. Полагаю, что вы никогда не видѣли пантомимы, мой другъ? — покачалъ головой съ сожалѣніемъ м-ръ Парджитеръ. — Ну, конечно, не видѣли. Дѣтей теперь не водятъ больше на пантомимы. Это устарѣло.

И м-ръ Парджитеръ тяжело вздохнулъ.

— Но я жила въ волшебномъ царствѣ, — вдругъ проговорила маленькая Алиса, — когда папа былъ живъ. Не правда ли? — сказала она, оборачиваясь въ миссъ Марджорибанкъ: — мы жили въ волшебномъ царствѣ, гдѣ все было роскошно, рѣдкостно и красиво?

— Да, — отвѣчала миссъ Марджорибанкъ: — мы жили въ волшебномъ царствѣ, Алиса, а затѣмъ твой отецъ умеръ и мы познакомились съ однимъ изъ тѣхъ людоѣдовъ, которыхъ такъ любитъ м-ръ Парджитеръ. Его зовутъ — Бѣдность.

— Ахъ! что вы сдѣлали! вотъ и пропала улыбка! — съ отчаяніемъ возопилъ художникъ. — Зачѣмъ, зачѣмъ вы опечалили ее! Ангельскую улыбку уловить такъ трудно, и я пытался ее вызвать своими волшебными сказками. Поговоримъ лучше о чемъ-нибудь другомъ. Старинный пріятель вашъ былъ здѣсь вчера, миссъ Ферхомъ; но вы вѣроятно давно забыли его. Онъ помнитъ васъ однако и сразу узналъ по портрету. Вы не догадываетесь, кто это? Ему очень хочется снова васъ увидѣть.

— У меня нѣтъ друзей, кромѣ васъ и миссъ Марджорибанкъ, — печально отвѣчала дѣвочка.

— Ну, значитъ, вы забыли его; впрочемъ, и то сказать, вѣдь это совсѣмъ по-женски. Вы кружите намъ головы, а затѣмъ выбрасываете насъ изъ своей головы. Вы забыли Джона, аптекарскаго ученика д-ра Потльбэри?

— М-ръ Парджитеръ! — вскричала дѣвочка, вскакивая со стула: — неужели вы говорите про Джона Грегема? я никогда не забуду Джона; онъ былъ такъ добръ ко мнѣ… такъ добръ…

И улыбка снова появилась на лицѣ дѣвочки, а м-ръ Парджитеръ тотчасъ же схватился за кисти.

— Именно про него; да, у меня былъ Джонъ Грегемъ, и вы бы его теперь не узнали.

— М-ръ Парджитеръ, я узнйю его, гдѣ ни встрѣчу. Мы часто вмѣстѣ играли, и я очень любила Джона. Право, я думаю, что послѣ папа я его любила больше всѣхъ на свѣтѣ.

— Алиса, — сказала миссъ Марджорибанкъ, поднимая указательный палецъ въ знакъ предостереженія: — Джонъ простой мальчикъ; ты будешь очень разочарована, вѣроятно, когда его увидишь. Безъ сомнѣнія, онъ совсѣмъ не похожъ на то, какимъ онъ рисуется въ твоей памяти.

— Да, вѣроятно, — отвѣчала дѣвочка печально и губы ея задрожали: — но онъ все же былъ очень ко мнѣ добръ.

— Вы правы, миссъ Марджорибанкъ, онъ неузнаваемъ, — вмѣшался м-ръ Парджитеръ. — Во-первыхъ, васъ удивить, если я вамъ скажу, что мальчикъ — джентльменъ по рожденію, хотя онъ этого, бѣдняга, и не зналъ. Тѣмъ не менѣе его всегдашней мечтой было сдѣлаться джентльменомъ. И онъ получилъ то, чего желалъ. Онъ сталъ джентльменомъ по воспитанію, также какъ и по рожденію. И по моему мнѣнію, изъ него выйдетъ замѣчательный человѣкъ. Онъ будетъ свѣтиломъ науки; онъ всегда былъ умный мальчикъ, геній, знаете ли. Онъ былъ феноменомъ, когда старикъ Потльбэри перетащилъ его въ себѣ изъ школы. А теперь Потльбэри усыновилъ его и назначилъ своимъ наслѣдникомъ, и хотя вы этого, можетъ быть, и не знаете, миссъ Марджорибанкъ, старикъ Потльбэри — богатый человѣкъ. Ну и вотъ, когда юный Грегемъ былъ у меня вчера, то не успѣлъ онъ взглянуть на эту картину, какъ узналъ Алису, знаете; — «да вѣдь это моя маленькая подруга, м-ръ Парджитеръ, — сказалъ онъ: — или я дуракъ. Это маленькая миссъ Ферхомъ, которую я носилъ на рукахъ въ Темплѣ и съ которою игралъ, когда она была ребенкомъ. Знаете, м-ръ Парджитеръ, я долгіе годы жаждалъ снова ее увидѣть: она моя первая и единственная любовь». — Что вы скажете на это, молодая лэди? — обратился художникъ къ дѣвочкѣ. — Надѣюсь, что это вѣрный поклонникъ.

Но дѣвочка ничего не отвѣчала. Она прослезилась.

— Алиса, — сказала миссъ Марджорибанкъ строго: — ты забываешься!

— Не могу удержаться, — отвѣчала Алиса. — Не могу равнодушно думать о томъ, что, можетъ быть, опять увижу Джона Грегема и увижу такимъ, какимъ представляла его себѣ въ мечтахъ! Онъ всегда говорилъ, что будетъ джентльменомъ! О! я такъ рада, такъ рада!

И улыбка снова появилась на личикѣ дѣвочки, слезы высохли отъ радости, и она захлопала въ ладоши.

— Когда придетъ милый старый Джонъ повидаться со мной, м-ръ Парджитеръ? — спросила она и покраснѣла.

— Алиса, — сказала миссъ Марджорибанкъ, складывая полосу бѣлаго атласа: — ты ведешь себя неприлично.

И встала, какъ бы собираясь уходить.

— Помилосердствуйте, миссъ Марджорибанкъ! — вскричалъ м-ръ Парджитеръ: — неужели вы такъ жестоко прервете сеансъ, когда я именно ожидаю посѣщенія юнаго Грегема? Вы не разочаруете насъ обоихъ. Помилуйте, вѣдь какъ разъ въ эту минуту молодой человѣкъ несется изъ Фетеръ-Лена на крыльяхъ любви!

— М-ръ Парджитеръ, — строго проговорила миссъ Марджорибанкъ: — вы невозможный человѣкъ.

— Вы разбиваете мнѣ сердце! конечно, это вамъ все равно, какъ и всѣмъ женщинамъ вообще! — восклицалъ м-ръ Парджитеръ.

— Но вы приведете въ отчаяніе также и мою экономку, м-съ Мандерсъ, не говоря уже про юнаго Грегема съ его крыльями любви. Я приготовилъ вамъ небольшой сюрпризъ, дорогая лэди. Я представилъ себѣ, съ какимъ удовольствіемъ я выпью чашку чаю, налитаго вашими прелестными ручками. М-съ Мандерсъ уже готовитъ намъ банкетъ и принесла домашнее варенье. Вѣдь, можетъ быть, юный Грегемъ и не придетъ. Что ему Гекуба и что онъ Гекубѣ! — И м-ръ Парджитеръ указалъ пальцемъ на юную миссъ Ферхомъ. — Потльбери будетъ разочарованъ. Я жду къ себѣ Потльбэри.

— Это совсѣмъ иное дѣло, — отвѣчала миссъ Маржорибанкъ, усаживаясь на кресло и величественно развертывая полосу бѣлаго атласа.

Послѣ того наступило молчаніе, и м-ръ Парджитеръ съ ожесточеніемъ принялся за живопись, такъ какъ личико Алисы сіяло улыбкой.

Вскорѣ послышался стукъ въ дверь.

— Войдите! — закричалъ м-ръ Парджитеръ.

Дверь отворилась и старикъ д-ръ Потльбэри изъ Фетеръ-Лена не вошелъ, а проскользнулъ въ комнату. Хотя онъ былъ уже теперь совсѣмъ старый человѣкъ, но сохранилъ свою походку глиссадами, точно въ танцахъ.

Онъ схватилъ миссъ Марджорибанкъ за руку, а затѣмъ поцѣловалъ маленькую миссъ Ферхомъ. Послѣ того пожалъ руку м-ру Парджитеру. И наконецъ представилъ всѣмъ молодого, высокаго и блѣднаго джентльмена, съ черными, кудрявыми волосами и живыми глазами, вошедшаго въ мастерскую вслѣдъ за нимъ.

Но юный Джонъ Грегемъ не нуждался въ рекомендаціи, потому что маленькая Алиса, забывая всякій декорумъ, бросилась въ раскрытыя объятія м-ра Грегема и принялась ревностно цѣловать его, точь-въ-точь какъ она дѣлала это, когда ей было четыре года.

— О! Донъ! Донъ! милый Донъ! — кричала эта прямодушная дѣвица: — Донъ, ты опять вернулся! О, Донъ! я такъ рада видѣть тебя, милый Донъ! Но, — вдругъ спохватилась дѣвочка, отступивъ назадъ: — я забыла, что вы теперь джентльменъ, и прошу васъ извинить меня, м-ръ Грегемъ!..

Тутъ всѣ разомъ заговорили, а вскорѣ затѣмъ появилась м-съ Мандерсъ съ чаемъ, печеньемъ и домашнимъ вареньемъ.

И маленькая компанія, собравшаяся въ этотъ день въ мастерской м-ра Парджитера, была очень счастлива, сидя вмѣстѣ и распивая чай.

XIX.

Не раньше какъ на другой день послѣ того, м-ръ Парджитеръ передалъ миссъ Марджорибанкъ о свиданіи съ лэди Лидіей. Онъ рѣшилъ, что не будетъ тревожить миссъ Марджорибани или возбуждать въ ней ложныхъ надеждъ, пока лэди Лидія не сдѣлаетъ перваго шага.

Этотъ шагъ былъ теперь сдѣланъ лэди Лидіей, и она пригласила миссъ Марджорибанкъ пріѣхать къ ней съ своимъ протеже, такъ какъ имѣетъ сообщить ей нѣчто важное. Письмо было сюрпризомъ для доброй старой дѣвицы. Она сразу догадалась, что важное дѣло касается Алисы, и что родственники ребенка рѣшили наконецъ принять въ ней участіе. Она сообщила объ этомъ письмѣ м-ру Парджитеру и спросила его мнѣнія на этотъ счетъ.

Почему это вдругъ родственники вспомнили про Алису, когда столько лѣтъ игнорировали ее, такъ что она могла очутиться въ рабочемъ домѣ, еслибы миссъ Марджорибанкъ великодушно не призрѣла ее? Она прямо объявила художнику, что любить Алису какъ родная мать, и что разлука съ нею разобьетъ ея сердце.

М-ръ Парджитеръ не сразу отвѣтилъ ей; дѣло было такого рода, что высказать мнѣніе было не легко. Для дѣвочки, конечно, будетъ хорошо, если ее признаетъ тетка. Гардинеры богаты и къ тому же бездѣтны. Для нея прямая выгода быть съ ними на дружеской ногѣ.

Съ другой стороны, несомнѣнно, что для миссъ Марджорибанкъ это будетъ тяжелымъ ударомъ. Она очень привыкла къ Алисѣ, а болѣе нежели вѣроятно, что лэди Лидія пожелаетъ взять дѣвочку къ себѣ въ домъ.

Онъ совѣтовалъ миссъ Марджорибанкъ объяснить всѣ эти обстоятельства лэди Лидіи и придти въ какому-нибудь соглашенію. Онъ долженъ былъ сообщить ей, что она не имѣетъ никакихъ законныхъ правъ на дѣвочку, и что Гардинеры могутъ, если захотятъ, взять отъ нея Алису.

Миссъ Марджорибанкъ понимала все это и готова была на соглашеніе, лишь бы ее не разлучали навсегда съ ея любимицей, — больше она ничего не требовала. Такимъ образомъ, Алисѣ сообщили на другой день, что ее повезутъ повидаться съ богатыми, добрыми родственниками, и они отправились не безъ опасеній со стороны миссъ Марджорибанкъ.

Домъ сэра Джона Гардинера въ Гросвеноръ-скверѣ произвелъ значительное впечатлѣніе на миссъ Марджорибанкъ и маленькую Алису.

Во-первыхъ, онъ поражалъ своимъ величіемъ и чѣмъ-то неуловимымъ, говорившимъ, что однѣхъ денегъ мало, чтобы создать такой домъ; на всемъ лежалъ отпечатокъ традиціи и долгой преемственности. Уже въ сѣняхъ попадались такія вещи, которыя въ другихъ мѣстахъ поставили бы за витрину въ музей. Швейцаръ стоялъ въ сѣняхъ и былъ именно такой внушительный, какъ то слѣдовало. Одного этого швейцара какой-нибудь Барнумъ сталъ бы показывать за деньги, въ особенности еслибы съ нимъ вмѣстѣ отпустили и удивительное старинное кожаное кресло съ безчисленными мѣдными гвоздиками — кресло, представлявшее достойный тронъ для такого неоцѣненнаго слуги. Человѣка нельзя, знаете, превратить въ швейцара однимъ мановеніемъ руки. Вы, конечно, можете одѣть его въ подобающую ливрею и назвать швейцаромъ. Но это еще ровно ничего не докажетъ. Настоящій, внушительный швейцаръ — продуктъ подбора нѣсколькихъ поколѣній.

Этого, однако, мало. Какъ только вы вступили въ сѣни, вамъ прямо въ лицо глядѣлъ сэръ Джошуа. Другіе перенесли бы сэра Джошуа въ картинную галерею и повѣсили бы на почетномъ мѣстѣ. Но когда м-ръ Рейнольдсъ написалъ портретъ «мастера» Джона Гардинера — впослѣдствіи «сэра» Джона Гардинера, кавалера ордена Бани, юношу съ вьющимися волосами, глазами вдвое больше, чѣмъ въ дѣйствительности, и вдвое болѣе голубыми, чѣмъ въ натурѣ, съ нѣжнымъ бѣло-розовымъ цвѣтомъ лица, дѣлавшимъ честь воображенію м-ра Рейнольдса, — съ большимъ кружевнымъ воротникомъ и въ бархатной туникѣ (точь-въ-точь такой же кружевной воротникъ находился наверху въ гардеробной милэди) — то его повѣсили въ сѣняхъ, и съ той самой поры, то-есть съ 1760 г., мастеръ Джонъ Гардинеръ таращилъ глаза на всѣхъ входившихъ въ домъ на Гросвеноръ-скверѣ.

Затѣмъ, когда вы поднимались по лѣстницѣ, — вы могли любоваться знаменитыми венеціанскими обоями. По правдѣ сказать, обои были некрасивы, но они были единственными въ своемъ родѣ, и каждый зналъ, что имъ нѣтъ цѣны.

Немного понадобилось словъ для того, чтобы лэди Лидія убѣдилась, что Алиса — ея племянница. Миссъ Марджорибанкъ не скрыла, при какихъ обстоятельствахъ познакомилась съ ребенкомъ, и тогда лэди Лидія притянула дѣвочку въ себѣ и обняла ее.

— Я самая близкая родня тебѣ, моя милая, — сказала она: — надѣюсь, ты меня полюбишь.

Алиса съ удивленіемъ глядѣла на нее: вся эта сцена была такъ странна и неожиданна, что ей не вѣрилось, чтобы это происходило наяву.

— Я никого не могу любить, кромѣ папа, а онъ умеръ, — сказала она.

Но увидя горестное выраженіе на лицѣ миссъ Марджорибанкъ, она подбѣжала къ ней и прибавила:

— Конечно, я люблю миссъ Марджорибанкъ: она была такъ добра ко мнѣ! — и почти шопотомъ: — также и Джона.

Лэди Лидія закусила губы съ недовольнымъ видомъ.

— Кто это Джонъ? — спросила она необыкновенно холоднымъ тономъ.

— Джонъ, это — молодой докторъ, — объяснила миссъ Марджорибанкъ.

И сообщила краткое жизнеописаніе юнаго джентльмена.

Все это было не по вкусу лэди Лидіи. Не имѣвъ своихъ дѣтей, она совсѣмъ не знала ихъ натуры. Она совсѣмъ расположилась любить эту красавицу-дѣвочку, живой портретъ ея умершей сестры, и ожидала, что Алиса немедленно откликнется на эти чувства; но Алиса жалась въ миссъ Марджорибанкъ и не выказывала ни малѣйшей склонности въ дальнѣйшему сближенію. Видя это, лэди Лидія встала, говоря:

— Я думаю, что будетъ удобнѣе переговорить съ вами наединѣ, миссъ Марджорибанкъ. Я должна какъ слѣдуетъ поблагодарить васъ за ваши попеченія о моей племянницѣ.

И обратясь въ Алисѣ, прибавила:

— Хочешь посмотрѣть на цвѣты и на золотыхъ рыбокъ въ теплицѣ, пока я переговорю съ миссъ Марджорибанкъ?

Алиса поняла, что ей ничего не остается, какъ повиноваться, а потому покорно дала провести себя въ теплицу, послѣ чего лэди Лидія вернулась къ миссъ Марджорибанкъ.

Послѣдняя была въ страхѣ; она знала, что ей предстоитъ тяжелое испытаніе, и тщетно старалась урезонить себя. Лэди Лидія была съ ней, однако, кротка и добра. Она начала съ того, что ей извѣстно, какъ ничтожны средства миссъ Марджорибанкъ, а потому вдвое цѣнитъ великодушное рѣшеніе ея взять на себя бремя содержанія ребенка.

— Алиса никогда не была для меня бременемъ, — сказала старая дѣвица. — Ея любовь сторицей вознаградила меня за небольшія жертвы, принесенныя мною.

— Излишне говорить, что мое желаніе, равно какъ и желаніе сэра Джона, вознаградить васъ за всѣ издержки, — заявила лэди Лидія.

— Я не хочу никакого вознагражденія и не приму его, — отвѣчала миссъ Марджорибанкъ. — Я хочу только одного, чтобы ребенокъ оставался при мнѣ. Если вы сочтете необходимымъ назначить Алисѣ содержаніе, то я приму его для нея, но за прошлое не возьму ничего.

— Вы очень благородны, и повѣрьте, что сэръ Джонъ и я глубоко вамъ благодарны. Къ несчастію… — тутъ она замялась не много, зная, что ея слова будутъ непріятны: — къ несчастію, мы рѣшили, что Алиса будетъ жить съ нами. Это ея настоящее мѣсто, такъ какъ со временемъ она, по всей вѣроятности, наслѣдуетъ все ваше имущество, а потому натурально, что намъ хочется, чтобы она хорошенько сблизилась съ нами и полюбила насъ, какъ своихъ ближайшихъ родственниковъ.

Слова были сказаны мягко, но для миссъ Марджорибанкъ они были ножемъ въ сердце. Она страшно поблѣднѣла и проговорила чуть слышно:

— Она у меня одна въ мірѣ!

Лэди Лидія видѣла дѣйствіе своихъ словъ, и ей было жаль женщину, которая такъ сильно страдала, хотя и не оспаривала ея правъ.

— Конечно, нѣтъ никакой необходимости вамъ совсѣмъ разлучаться съ нею, — замѣтила она: — вы будете съ нею видаться отъ времени до времени.

— Отъ времени до времени! — вскрикнула миссъ Марджорибанкъ: — я привыкла видѣть ее при себѣ весь день; я ходила за ней въ болѣзни и любила ее такъ, какъ мать не могла бы больше любить своего ребенка! Я не перенесу разлуки, — право, не перенесу!

И она залилась слезами.

Лэди Лидія была смущена такимъ оборотомъ дѣла. Она ненавидѣла сцены и не находила словъ, чтобы успокоить несчастную, страдающую женщину.

— Алиса никогда не забудетъ васъ, — проговорила она спокойно. — Я не позволю ей забыть то, что вы для нея сдѣлали, и вашу доброту по отношенію къ ней, но вы сами должны понять, что теперь, когда мы нашли ее, совершенно необходимо, чтобы она жила съ ними.

Тутъ миссъ Марджорибанкъ, видя, что надежда для нея потеряна, пустила въ ходъ послѣднее средство. Она нетвердо поднялась на ноги и начала свою плачевную повѣсть.

— А не потому только не могу разстаться съ ребенкомъ, что люблю ее и знала ее съ рожденія, но также и потому, что любила ея отца, — добавила она послѣ нѣкотораго колебанія.

Лэди Лидія съ удивленіемъ поглядѣла на нее.

— Пожалуйста, не думайте ничего! — онъ совсѣмъ и не подозрѣвалъ о моей любви до самой своей смерти. Онъ женила на вашей сестрѣ, и я должна была затаить про себя разочарованіе. Онъ никогда не зналъ, какъ я страдала, но моя привязанность къ нему никогда не умирала. А не могла любить другого человѣка и оставалась вѣрна его памяти. Когда онъ умеръ, я съ радостью приняла на себя заботы о его ребенкѣ. Она была, правда, дочерью моей соперницы, но она была также и дочерью человѣка, котораго я любила всю жизнь: она мнѣ напоминала его и мало-по-малу я привязалась въ ней, какъ и въ отцу. Это глупая исторія, я знаю. Вы, конечно, посмѣетесь надо мной, когда я уйду, но теперь вамъ будетъ понятнѣе, почему я не могу разстаться съ Алисой, и хотя вы теперь единственное лицо, кому извѣстна моя тайна, но я не жалѣю, что разсказала вамъ ее.

Лэди Лидія была дѣйствительно удивлена и пожалѣла несчастную женщину, которая стояла передъ нею, и лицо которой то краснѣло, то блѣднѣло.

— Мнѣ васъ жаль, мнѣ васъ очень жаль! — сказала она и въ порывѣ доброты прибавила:

— Алиса во всякомъ случаѣ останется пока у васъ, но вы должны привозить ее къ намъ раза два или три въ недѣлю, а позднѣе мы придумаемъ, какъ устроить дѣло такъ, чтобы вы не были вполнѣ лишены ея общества.

Она не стала выслушивать благодарственныхъ рѣчей миссъ Марджорибанкъ. Она видѣла, что та съ трудомъ выговаривала слова, и, пройдя въ теплицу, позвала Алису.

— Вы должны остаться съ нами завтракать, — сказала лэди Лидія веселымъ, ласковымъ голосомъ. — Я поблагодарила миссъ Марджорибанкъ, Алиса, за то, что она сдѣлала для тебя, и понимаю, что ты такъ сильно ее любишь.

Такъ окончилось свиданіе, котораго особенно боялась миссъ Марджорибанкъ.

XX.

Послѣдовавшія за первымъ визитомъ въ Гросвеноръ-скверъ двѣ или три недѣли миссъ Марджорибанкъ и Алиса были вполнѣ счастливы. Лэди Лидія и сэръ Джонъ вдвоемъ пріѣзжали въ домикъ въ Уиллоу-Уокъ и карета была предоставлена въ распоряженіе миссъ Марджорибанкъ я Алисы, чтобы онѣ могли ѣздить въ гости, когда имъ вздумается, къ новообрѣтеннымъ родственникамъ.

Миссъ Марджорибанкъ вполнѣ оцѣнила сердечную доброту лэди Лидіи, позволившей ребенку остаться съ нею, и была также благодарна и за выказанное ей столь знатною особой сочувствіе. И однако она знала, что счастіе ея будетъ непродолжительно, что наступитъ день, когда она должна будетъ передать свою воспитанницу ея родственникамъ. Эта мысль никогда ее не повидала, во она старалась быть бодрой и веселой и не пыталась вліять на Алису, которая начинала привязываться къ теткѣ. Дѣвочка любила ѣздить въ Гросвеноръ-скверъ; ей нравилось бѣгать по великолѣпному дому и осматривать его несмѣтныя сокровища. И она отъ души полюбила новыхъ родственниковъ.

Между лэди Лидіей и миссъ Марджорибанкъ было глухо рѣшено, что когда Алиса оставитъ домъ своей благодѣтельницы, то къ ней будетъ приставлена гувернантка, но что праздники она будетъ проводить съ миссъ Марджорибанкъ. Времени, когда совершится эта перемѣна, не было, однако, обозначено.

Все шло прекрасно, пока наконецъ однажды вечеромъ Алиса, проведя большую часть дня съ теткой, пожаловалась, вернувшись домой, на сильную головную боль. Миссъ Марджорибанкъ тотчасъ же встревожилась и обратилась за совѣтомъ въ м-ру Парджитеру. Дѣвочка казалась очень нездорова; у нея была сильная лихорадка. М-ръ Парджитеръ покачалъ головой, но сознался, что ничего не понимаетъ въ дѣтскихъ болѣзняхъ.

— Мы должны послать за Джономъ Грегемомъ, — объявилъ онъ: — онъ ее поставитъ на ноги.

Итакъ, отправленъ былъ посолъ, и черезъ часъ Джонъ уже ухаживалъ за больной и, очевидно, нашелъ положеніе ея опаснымъ.

Онъ оставался съ своей паціенткой всю ночь и миссъ Марджорибанкъ вмѣстѣ съ нимъ ухаживала за нею. Жаръ не уменьшался и дѣвочка бредила. На разсвѣтѣ Джонъ сказалъ миссъ Марджорибанкъ, что считаетъ положеніе больной весьма критическимъ. Еще невозможно опредѣлить характеръ болѣзни, но онъ желалъ бы посовѣтоваться съ другимъ докторомъ; отвѣтственность слишкомъ велика, и онъ не желаетъ ее на себя брать.

Миссъ Марджорибанкъ была внѣ себя; болѣзнь развивалась быстро, и всѣ средства, пущенныя въ ходъ Джономъ, не могли ослабить жара.

Такъ рано, какъ только можно, приглашенъ былъ докторъ Дольчимеръ и послѣ краткой консультаціи съ Грегемомъ объявилъ, что у больной воспаленіе мозга. Непосредственной опасности нѣтъ, — объявилъ онъ встревоженнымъ слушателямъ, — но больная должна оставаться въ полномъ покоѣ и тишинѣ, въ темной комнатѣ, воздуху должно быть много, онъ пропишетъ лекарство и днемъ снова завернетъ.

Докторъ Дольчимеръ былъ немногорѣчивъ и кратко высказалъ свой діагнозъ и лекарственныя мѣры. Его визитъ не доставилъ никакого утѣшенія миссъ Марджорибанкъ. Воспаленіе мозга — ужасная болѣзнь и въ особенности опасна для дѣтей въ возрастѣ Алисы. Позднѣе днемъ она телеграфировала лэди Лидіи о томъ, что Алиса опасно заболѣла, и просила ее тотчасъ же пріѣхать; когда лэди Лидія пріѣхала, она застала Джона Грегема ухаживающимъ за больной, а миссъ Марджорибанкъ ломала руки въ отчаяніи.

Алиса была въ безпамятствѣ весь день и никого не узнавала. Лэди Лидія была страшно поражена, когда вошла въ комнату больной и увидѣла ея разгорѣвшееся лицо и мутные глаза.

— Нужно консиліумъ немедленно, — объявила она. — Я сейчасъ же телеграфирую сэру Бонержду Бонсеботу, нашему домашнему врачу.

Джонъ заявилъ, что никакого консиліума пока не нужно; болѣзнь должна идти своимъ ходомъ, а все, что требуется, онъ уже сдѣлалъ. Но лэди Лидія, подобно всѣмъ женщинамъ, думала, что чѣмъ больше докторовъ, тѣмъ лучше, и кромѣ того не особенно довѣряла искусству молодого человѣка. Она охотно допускала, что онъ былъ добръ и внимателенъ и принималъ необыкновенное участіе въ паціенткѣ, но этого, по ея мнѣнію, было мало. Алиса должна пользоваться совѣтами медицинскихъ свѣтилъ, и если сэръ Бонерджъ ей не поможетъ, то есть другіе, и она къ нимъ обратится.

Печальный то былъ день для всѣхъ. Когда наступилъ вечеръ, Алисѣ стало какъ будто лучше, жаръ во всякомъ случаѣ упалъ, она раскрыла глаза и узнала Джона и миссъ Марджорибанкъ. То былъ первый лучъ надежды, блеснувшій имъ; миссъ Марджорибанкъ, наклонившись къ больной, поцѣловала ее и спросила ее, какъ она себя чувствуетъ.

— У меня очень голова болитъ, — отвѣчала Алиса. — Что, я — очень больна?

— Да, ты была больна, душа моя, но надѣюсь, что теперь станешь поправляться.

Весь тотъ день она оставалась въ томъ же состояніи. Докторъ Дольчимеръ опять пріѣхалъ, но не нашелъ никакой перемѣны и въ отвѣтъ на неоднократные вопросы лэди Лидіи только качалъ годовой и говорилъ, что ничего не имѣетъ противъ совѣщанія съ сэромъ Бонерджемъ Бонсеботомъ; напротивъ того, случай настолько критическій, что требуетъ величайшаго искусства.

Къ несчастію, сэръ Бонерджъ уѣхалъ изъ Лондона, — его призвалъ къ себѣ въ деревню милліонеръ, страдавшій подагрою, и онъ не могъ навѣстить дѣвочку раньше слѣдующаго дня. Вторая ночь прошла почти такъ же, какъ и первая. Джонъ Грегемъ не покидалъ больной, и миссъ Марджорибанкъ все время не отходила отъ ея постели. Тщетно лэди Лидія просила позволенія смѣнить ее на нѣсколько часовъ — миссъ Марджорибанкъ обезумѣла отъ горя и не хотѣла и слышать, чтобы кто-нибудь, кромѣ ея самой и Джона Грегема, ухаживали за маленькой Алисой.

Въ положеніи больной не замѣчалось никакого улучшенія. Бѣдное дитя бредило о давно-прошедшихъ вещахъ, звало «Дона» и отца и по временамъ горько плакало, а затѣмъ наступала полнѣйшая прострація силъ.

Джонъ Грегемъ казался очень озабоченнымъ, а миссъ Марджорибанкъ совсѣмъ была убита горемъ.

Два или три раза, когда симптомы болѣзни проявлялись съ особенной силой, Алиса отчаянно молила Джона спасти ее, такъ что молодому человѣку выпадала двойная забота: успокоивать миссъ Марджорибанкъ и ухаживать за больной.

По утру жаръ упалъ, но его смѣнила страшная слабость, и это былъ самый критическій моментъ болѣзни. Алиса узнала ихъ обоихъ и заговорила спокойно и разсудительно.

— Мнѣ кажется, что я умру, — сказала она миссъ Марджорибанкъ, сидѣвшей около нея и державшей ея руку въ своихъ рукахъ.

— О, нѣтъ, мой ангелъ, не говори ты этого! тебѣ гораздо лучше и ты выздоровѣешь. М-ръ Грегемъ все время не отходилъ отъ тебя и усердно ухаживалъ за тобой. Ты вѣдь узнаешь теперь м-ра Грегема?

Алиса устало повернула къ нему глаза и слабо улыбнулась.

— Джонъ очень добръ, — отвѣчала она: — и позаботится о васъ, если я умру.

— Но ты не умрешь, — увѣряла миссъ Марджорибанкъ со слезами на глазахъ.

— Я была въ такихъ чудныхъ мѣстахъ во снѣ, — продолжала Алиса: — передо мной открылись золотыя ворота и я слышала голоса поющихъ ангеловъ.

Тутъ вмѣшался Грегемъ.

— Не давайте ей говорить! — сказалъ онъ миссъ Марджорибанкъ: — ей безусловно необходимы полная тишина и спокойствіе.

Онъ былъ напуганъ немногими словами ребенка, а миссъ Марджорибанкъ чуть не задохнулась отъ рыданій.

Вечеромъ Алиса снова впала въ безпамятство, и когда миссъ Марджорибанкъ совсѣмъ изошла слезами, доложили о пріѣздѣ сэра Бонерджа Бонсебота. Докторъ Дольчимеръ, условившійся встрѣтиться съ нимъ въ этотъ часъ, прибылъ почти вслѣдъ за нимъ и немедленно началась консультація.

Въ характерѣ болѣзни не могло быть сомнѣнія, но, къ несчастію, оба «свѣтила» были діаметрально противоположнаго мнѣнія о характерѣ леченія.

Докторъ Дольчимеръ стоялъ за «выжидательный» способъ леченія и за самыя мягкія средства; онъ почти предоставлялъ излеченіе природѣ; но великій сэръ Бонерджъ былъ съ нимъ несогласенъ. Когда они вышли изъ комнаты больной, то заспорили ожесточенно, доходя до высокаго комизма.

Бѣдной маленькой Алисѣ обрили голову по приказанію Джона Грегема, она стала похожа на мальчика, и сэръ Бонерджъ упорно принималъ ее за мальчика, хотя докторъ Дольчимеръ постоянно поправлялъ его.

— Я думаю, мы должны приставить ему піявки, — говорилъ великій человѣкъ. — Онъ, очевидно, заучился въ школѣ.

— Это дѣвочка, — отвѣчалъ докторъ Дольчимеръ, — и она никогда въ жизни не была въ школѣ.

— Боже мой, какая жалость! небрежное воспитаніе — одно изъ величайшихъ золъ нашего времени. Мальчиковъ непремѣнно слѣдуетъ посылать въ школу, — настаивалъ сэръ Бонерджъ.

— Но говорю же вамъ, что это дѣвочка! — повторялъ докторъ Дольчимеръ сердитымъ голосомъ.

— Мальчикъ или дѣвочка, это все равно. Но она очень больна, а болѣзнь запущена. Для сильной болѣзни требуются и сильныя средства.

И послѣ того начался безконечный споръ, въ которомъ каждый изъ противниковъ упорно держался собственнаго мнѣнія. Въ разгарѣ этого спора появилась лэди Лидія и немногими словами, полными сдержанности и такта, умиротворила обоихъ, оставивъ каждаго подъ впечатлѣніемъ, что она одобряетъ его образъ дѣйствія.

Въ комнатѣ больной лэди Лидія нашла Джона Грегема заботливо ухаживающимъ за маленькой подругой дѣтскихъ игръ, но усталое, измученное лицо его встревожило ее.

— Лучше ли ей? — шепнула она ему.

Но Грегемъ покачалъ головой, и глухое, подавленное рыданіе миссъ Марджорибанкъ дало понять лэди Лидіи, что слѣдуетъ ждать худшаго.

XXI.

Прошла цѣлая недѣля послѣ докторской консультаціи въ маленькой пріемной миссъ Марджорибанкъ, но война между двумя «свѣтилами» противныхъ мнѣній ни на минуту не прерывалась.

Лэди Лидія настаивала, чтобы оба навѣщали ея племянницу, и они продолжали свои посѣщенія, внутренно протестуя и пожимая плечами другъ на друга.

Но Алиса все еще жива, и хотя она очень слаба, но есть надежда, что она выздоровѣетъ. Для миссъ Марджорибанкъ ясно, что всякимъ улучшеніемъ въ положеніи ребенка онѣ обязаны неусыпнымъ заботамъ Джона Грегема, и что онъ, такъ сказать, вырвалъ Алису изъ когтей смерти. Она сообщаетъ это мнѣніе лэди Лидіи, и та хотя неохотно, но соглашается съ нею.

Грегемъ почти не отходилъ отъ постели больной и въ концѣ недѣли самъ, по выраженію миссъ Марджорибанкъ, сталъ похожъ на мертвеца.

Но торжество полное и смерть побѣждена. Алиса страшно слаба, она такъ похудѣла, что кажется своей тѣнью, но мало-по-малу поправляется. И въ то время, какъ докторъ Дольчимеръ и сэръ Бонерджъ продолжаютъ спорить о лекарствахъ, которыя слѣдуетъ предписать, дѣвочка медленно, но постепенно выздоравливаетъ.

Трогательно видѣть радость миссъ Марджорибанкъ; главнымъ конфидентомъ ей служитъ м-ръ Парджитеръ. Ему она передаетъ всѣ подробности болѣзни, и художникъ слушаетъ съ живѣйшимъ интересомъ и радуется вмѣстѣ съ нею. Вмѣстѣ они строятъ планы насчетъ будущаго. Алису слѣдуетъ немедленно послѣ выздоровленія везти на берегъ моря; они оба поѣдутъ съ нею; оба они не нахвалятся Джономъ Грегемомъ. Миссъ Марджорибанкъ не находитъ словъ, чтобы выразить свой восторгъ, и художника забавляетъ ея удивительный энтузіазмъ. М-ръ Парджитеръ очень охотно посѣщаетъ сосѣдокъ; интересъ, который ему внушала Алиса, онъ перенесъ теперь на миссъ Марджорибанкъ; хотя онъ и закоснѣлый циникъ, но не можетъ не восхищаться любовью и преданностью этой женщины.

Когда наступаетъ наконецъ день, что Алису объявляютъ въ силахъ предпринять путешествіе, ихъ обоюдная радость не знаетъ границъ. Но для любящей женщины, бывшей другомъ, нянькой и матерью дѣвочки, капля горечи примѣшивается къ теперешней радости: Алиса ей чужая; когда они вернутся съ морского берега, то она должна будетъ передать ее законнымъ опекунамъ, и она обѣщала лэди Лидіи мужественно перенеся разлуку.

---

Теперь намъ остается только заглянуть въ будущее и такимъ образомъ узнать о томъ, какъ сложились событія нѣсколько лѣтъ спустя послѣ того, что было разсказано въ послѣдней главѣ.

Что же мы увидимъ? Во-первыхъ, двѣ счастливыхъ, довольныхъ судьбой четы — одна молодая, веселая, съ радужными надеждами на будущее и благодарная всѣмъ тѣмъ, кто далъ ей возможность сочетаться узами брака. Эта чета — Джонъ Грегемъ и Алиса; первый преуспѣваетъ какъ докторъ и гордится молодой женой, которая нѣжно любитъ его.

Во-вторыхъ, мы увидимъ, что въ домикѣ художника на Уиноу-Уокъ распоряжается добрая, любящая хозяйка, которую не безъ труда убѣдили въ томъ, что миссія ея жизни — составить счастіе м-ра Парджитера. Исторія ея безнадежной любви къ Чарльзу Ферхому была ему извѣстна; художникъ пожалѣлъ ее и такъ убѣдительно и краснорѣчиво убѣждалъ стать его женой, что послѣ долгихъ сомнѣній и колебаній, въ одно прекрасное утро, миссъ Марджорибанкъ стала м-съ Парджитеръ.

Часто уже повторялось, что любовь пожилыхъ людей никому не интересна, кромѣ ихъ самихъ. Можетъ быть, это и правда, хотя въ то же самое время слѣдуетъ допустить, что если пожилые люди полюбятъ, то полюбятъ крѣпко. Въ особенности это касается тѣхъ, у кого страсть долгіе годы дремала. Можно сказать ночи какъ правило, что всего сильнѣе и безкорыстнѣе любятъ именно тѣ люди, которые дѣйствительно полюбятъ поздно и впервые.

Любовь м-съ Парджитеръ къ покойному Чарльзу Ферхому была чисто головная, игра воображенія, мечта, фантазія романической дѣвушки. Позднѣе эта мечта перешла въ болѣе осязательную и такую же нѣжную привязанность въ маленькой героинѣ нашей повѣсти.

По всей вѣроятности, сначала одна жалость въ одинокому существованію м-ра Парджитера побудила миссъ Марджорибанкъ принять руку этого престарѣлаго Ромео.

Съ другой стороны, одинокій художникъ жаждалъ общества умныхъ людей и часы, проведенные съ такой образованной женщиной какъ миссъ Марджорибанкъ, были для нашего стараго холостяка часами отдохновенія и великаго умственнаго наслажденія. Поэтому неудивительно, если м-ръ Парджитеръ краснорѣчиво молилъ ея руки, какъ неудивительно и то, что его мольбы тронули нѣжное сердце этой лэди. Быть можетъ, оба чувствовали потребность любить кого-нибудь, раздѣлять съ кѣмъ-нибудь радости и горе. Наконецъ, обоихъ пугала одинокая, грустная старость. Одной нуженъ былъ покровитель, другому — вѣрная и преданная подруга; оба не имѣли причины раскаиваться въ своемъ позднемъ бракѣ.

— Знаешь ли, милый Джозефъ, — сказала разъ м-съ Парджитеръ своему мужу: — я невольно думаю, какая жалость, что мы раньше не встрѣтились. Сколько счастливыхъ лѣтъ мы отъ этого потеряли!

— А знаешь ли, — отвѣчалъ м-ръ Парджитеръ: — я никогда не былъ по настоящему счастливъ, пока не женился. Моя жизнь была жизнью вполнѣ эгоистичной. Одна работа и никакой радости — да я бы наконецъ отупѣлъ. А теперь-то! я счастливѣйшій человѣкъ въ мірѣ.

— Но вотъ бѣда: еслибы мы встрѣтились раньше, я бы непремѣнно отказала тебѣ, — сказала жена съ улыбкой.

— Боже мой, — отвѣчалъ бѣдный м-ръ Парджитеръ: — ты меня совсѣмъ разстроила. Твои слова подѣйствовали на меня какъ холодный душъ; а если я что ненавижу, такъ это именно холодный душъ.

— Что-жъ дѣлать, человѣкъ не можетъ дѣлить свое сердце, а тогда мое сердце всецѣло принадлежало маленькой Алисѣ!

— Въ сущности говоря, на свѣтѣ вовсе не такъ худо жить, — замѣтилъ м-ръ Парджитеръ.

— На свѣтѣ даже хорошо жить, — заключила м-съ Парджитеръ.

А. Э.

"Вѣстникъ Европы", №№ 9—10, 1891

---

1. Романъ Бульвера-Литтона.
2. Лицо изъ извѣстной народной сказки.