КОЧУЮЩІЕ И ОСѢДЛО-ЖИВУЩІЕ ВЪ АСТРАХАНСКОЙ ГУБЕРНІИ ИНОРОДЦЫ.
правитьПлеменъ, нарѣчій, состояній!
Ни одна изъ великороссійскихъ губерній не отличается столькими особенностями, какъ Астраханская. Необозримыя степи, служащія паствою стадамъ и табунамъ племенъ кочующихъ; Каспійское-Море — путь торговли съ Азіей и обширное поприще для промысловъ рыбнаго и тюленьяго, множество соляныхъ озеръ и, наконецъ, Волга — другой неистощимо-богатый источникъ рыболовства, — суть мѣстныя особенности сѣверо-западныхъ прибрежій Каспія и притомъ причины стеченія туда самаго разнообразнаго народонаселенія и условія его благосостоянія.
Но степь и море — естественныя особенности мѣстности; ими почти въ равной мѣрѣ одарила Новороссійскій-Край щедрая къ нему природа.
Если степи его плодоносны, за то моря Азовское и Черное и впадающія въ нихъ рѣки не вознаграждаютъ усилія ловца столь обильной добычей, какъ Каспійское-Море и Волга. Соляныя озера есть и въ Крыму и въ Саратовской-Губерніи; въ Оренбургской уральскія рыбныя ловли значительны. Однакожь, Каспійское-Море хотя снабжаетъ рыбой Уралъ и Эмбу, принадлежитъ къ особенностямъ Астраханской-Губерніи уже потому, что завѣдывается ея начальствомъ, которое содержитъ на всемъ пространствѣ его, отъ эмбенскихъ водъ до острова Чечня и отъ устій Волги до береговъ трухменскихь и персидскихъ, полицейскіе разъѣзды, выдаетъ билеты на право ловли и собираетъ пошлину за привозимыхъ тюленей и рыбу.
Особенность самая рѣзкая и исключительно принадлежащая Астраханской-Губерніи есть разнообразный составъ ея народонаселенія.
При бѣгломъ взглядѣ на карты Россіи, кажется, что Астраханская-Губернія одна изъ самыхъ бѣдныхъ по числу жителей[1], что на обширныя пустынныя земли ея можно перевести и водворить тысячи крестьянъ изъ малоземельныхъ губерніи; безъ этого многихъ столѣтій еще нужно будетъ для оживленія степей, которыхъ не касался еще плугъ земледѣльца.
Но надо замѣтить, что народонаселеніе Астраханской-Губерніи — осѣдлое и кочующее; что первое расположено по берегамъ Волги, а второе занимаетъ ея обширныя степи.
Волга уже выше Царицына дѣлится на два рукава". Старую-Волгу и Ахтубу, которые, по мѣрь приближенія къ морю, дробятся на множество вѣтвей и протоковъ.
Вдоль этихъ протоковъ, на прибрежьѣ, ежегодно удобряемомъ ихъ весеннимъ разливомъ, издавна пріютилось все осѣдлое народонаселеніе Астраханской-Губериіи. Предусмотрительные Татары, нѣкогда бывшіе хозяевами края, предпочтительно избирали для кочеванья эти мѣста, гдѣ стада ихъ находили сочныя травы и водопои. Это доказываютъ развалины батыевой ставки за Волгой, въ казенномъ селеніи Селитренномъ, и начало Астрахани въ XIV столѣтіи[2].
Вдоль этихъ волжскихъ протоковъ, ознаменованныхъ грабежами и разбоями, стали появляться, съ 1731 года, казачьи станицы, заведенныя потомками стрѣльцовъ, переселенцами донскими и казанскими. Въ чертѣ основаннаго въ 1627 году города Чернаго-Яра[3], также около устроеннаго въ 1655 году на Красномъ-Яру[4] укрѣпленія для охраненія восточныхъ протоковъ Волги отъ морскихъ хищниковъ и подъ прикрытіемъ Енотаевской-Крѣпости, выстроенной въ 1741 году для удержанія Калмыковъ отъ набѣговъ, — пріютились трудъ и промыселъ: вотъ начало образованія тамошнихъ городовъ. Это поволжское народонаселеніе увеличилось въ прошломъ столѣтіи водвореніемъ на прибрежномъ пространствѣ между городами и станицами крестьянъ казенныхъ[5] и помѣщичьихъ[6].
Итакъ, въ настоящемъ его положеніи, народонаселеніе, осѣдло расположенное вдоль протоковъ Волги, составляютъ: живущіе въ станицахъ казаки, крестьяне казенные и помѣщичьи (послѣднихъ очень-мало) и Татары-поселенцы; да сверхъ-того жители уѣздныхъ городовъ: Чернаго-Яра, Енотаевска, губернскаго города Астрахани и расположеннаго на одномъ изъ ближайшихъ къ морю протоковъ города Краснаго-Яра съ уѣздомъ. Народонаселеніе уѣздныхъ городовъ составлено почти исключительно изъ Русскихъ: чиновниковъ, торговцевъ и ремесленниковъ, кромѣ немногихъ Калмыковъ, нанимающихся въ работы, и Киргизовъ, поступающихъ въ пастухи. Въ губернскомъ же городѣ, большинство народонаселенія и вмѣстѣ съ тѣмъ торгующаго класса составляютъ Армяне, Татары-горожане и торговцы, Персіяне, Грузины, Греки, нѣсколько Индійцевъ и безпрестанно-смѣняющіяся толпы Калмыковъ, Киргизовъ, Каракалпаковъ и Татаръ разныхъ наименованій. Они прикочевываютъ и откочевываютъ, и поводы къ этому: сбытъ скота, покупка русскихъ издѣлій — торгъ и мѣна. Эти толпы разнообразятся еще иногда временнымъ пребываніемъ въ Астрахани Хивинцевъ, Бухарцевъ, Трухменъ и Караногайцевъ. Прибавьте къ этому, что городъ Астрахань есть средоточіе военнаго, морскаго и гражданскаго управленія всего этого обширнаго степнаго края, и тогда представится вамъ живая картина столкновенія Европы съ Азіей, самыя пестрыя толпы народа. Среди ихъ всего болѣе Азіатцевъ: они живутъ на открытомъ воздухѣ, на базарахъ, у дверей мечетей и входа лавокъ, на дворахъ каравансараевъ и на исадахъ[7]. Тамъ случается видѣть армянскаго священника рядомъ съ калмыцкимъ жрецомъ, казака подлѣ Персіанина, татарскаго казыя или муллу, важно толкующаго съ Киргизомъ; Армянина, предлагающаго товаръ свой губернскому франту, одѣтому въ пальто; щеголиху-купчиху подлѣ курносой Калмычки; персидскаго консула, возвращающагося съ охоты верхомъ въ сопровожденіи нукеровъ[8] и остановившагося поговорить съ губернскомъ чиновникомъ, пока на нихъ смотритъ изъ окна черноокая Армянка въ своемъ живописномъ народномъ костюмѣ; а Татарка, покрытая бѣлою чадрой, робко крадется вдоль стѣнъ, пробираясь на персидскій дворъ, между-тѣмъ, какъ сынокъ ея, быстроглазый Татарченокъ, догоняетъ ее, играя недоспѣлымъ арбузомъ какъ мячикомъ…
Про первомъ взглядѣ на подобное сборище, приходитъ на память стихъ Пушкина:
Какая смѣсь одеждъ и лицъ,
Племенъ, нарѣчій, состояній!..
И дѣйствительно: гдѣ, въ какомъ краю Европы, въ какомъ углу Россіи найдете вы разноплеменность, которая ближе бы подходила къ вавилонскому смѣшенію! Разница та, что тамъ никто не понималъ другъ друга, а здѣсь Русскій сговорится со всякимъ. Пока Калмыкъ вытягиваетъ передъ русскимъ торговцемъ какую-то предлинную фразу, составленную изъ словъ русскихъ, калмыцкихъ, татарскихъ и армянскихъ, Русскій уже понялъ его, перебиваетъ, дополняетъ его рѣчь знаками, и оба расходятся, довольные другъ другомъ. Нигдѣ такъ сильно не поражала меня сметливость моихъ соотечественниковъ, природный умъ народа, способность къ изученію языковъ и то, что такъ вѣрно назвала пословица «крѣпостью русскаго человѣка заднимъ умомъ», — какъ въ городахъ Астраханской-Губерніи, на ватагахъ рыбопромышлениковъ, на ярмаркахъ и базарахъ, также во время разъѣздовъ по устьямъ Волги и взморью. Изъ Армянъ немногіе говорятъ чистымъ русскимъ языкомъ; Татары и Персіане также не скоро ему выучиваются, Калмыки обыкновенно знаютъ лишь нѣсколько русскихъ словъ, " — и это отъ-того, что Армяне имѣютъ свои ряды лавокъ, Татары живутъ особыми слободами и торгуютъ на своихъ базарахъ, куда съѣзжаются Киргизы, Трухменцы, Каракалпаки и Ногайцы, сближаемые съ Татарами общностью происхожденія, вѣры и нарѣчія; Персіане же большею частію пріѣзжаютъ на-время въ Астрахань, а Калмыки работаютъ артелями на рыбныхъ промыслахъ и соляныхъ озерахъ, при чемъ одинъ изъ нихъ сдѣлывается за всѣхъ съ промышленикомъ.
Описавъ осѣдлое, также временное народонаселеніе расположенныхъ вдоль волжскихъ протоковъ станицъ и селеній, городовъ уѣздныхъ и губернскаго, мы должны обратить вниманіе на другой отдѣлъ астраханскаго народонаселенія — инородцевъ кочующихъ.
Теченіе волжскихъ протоковъ отъ Царицына до впаденія ихъ въ море семьюдесятью-двумя устьями, раздѣляетъ Астраханскую-Губернію на двѣ обширныя степи.
Одна изъ нихъ лежитъ направо отъ Волги и простирается по нагорной ея сторонѣ до донскихъ предѣловъ, оканчиваясь тамъ хребтомъ Эргене, и далѣе къ югу до рѣки Кумы; а оттуда до селеній Кавказской-Области[9]. Это степь Калмыцкая[10].
Другая степь, лежащая влѣво отъ Волги и простирающаяся по луговой ея сторонѣ до рѣкъ Большаго и Малаго Узеней, есть степь Киргизская.
Названія эти, — впрочемъ, произвольныя, — обозначаютъ лишь кочующихъ на томъ и другомъ пространствахъ инородцевъ.
Калмыки, со времени прихода своего въ Россію (XVII столѣтія) и постепенныхъ увеличеній ихъ орды прикочевками ихъ едипородцевъ изъ Монголіи, занимали кочевьемъ своимъ все пространство отъ Урала до Волги и отъ Саратова до Астрахани. Но слѣдующія событія уменьшили число калмыцкаго народа въ означенныхъ предѣлахъ:
Въ 1701 году, въ-слѣдствіе распрей въ семействѣ калмыцкаго хана, 15,000 кибитокъ[11] Калмыковъ, перешелъ за Уралъ, послѣдовали за сыновьями хана въ Азію, — и съ-тѣхъ-поръ выбыли изъ подданства Россіи.
Въ 1710 году, 10,000 Калмыковъ, зашедшихъ за Донъ, утвердились кочевьемъ въ Землѣ-Войска-Доискаго и были подчинены тамошнему начальству.
Въ 1744 году, слишкомъ 3,000 Калмыковъ были окрещены и переведены въ Симбирскую-Губернію, въ городъ Ставрополь, и чрезъ это отдѣленіе подчинились ставропольскому начальству, принявъ названіе Ставропольскихъ Калмыковъ.
Окрещенные въ-послѣдствіи въ разное время, Калмыки переведены были, въ 1764 году, въ числѣ 200 кибитокъ, на Терекъ и подчинены моздокскому полковому начальству; это — Моздокскіе Крещеные Калмыки.
Въ 1771 году, самая значительная часть орды, перейдя за Уралъ, выбыла изъ подданства Россіи. Оставшіеся за этими событіями въ Астраханской-Губерніи Калмыки остались обладателями степнаго пространства, далеко несоразмѣрнаго съ ихъ числомъ и дѣйствительными нуждами. Калмыки эти перебрались тогда за Волгу и расположились кочевьемъ въ степи при-волжской, выше сего названной калмыцкою. Этихъ Калмыковъ, которые многочисленностью своею далеко превосходятъ и донскихъ или базовыхъ, и ставропольскихъ, и моздокскихъ, называли иногда Волжскими Калмыками. Въ Астраханской-Губерніи ни оффиціально, ни частно не употребляется это прилагательное. Когда идетъ рѣчь или переписка о Калмыкахъ, то они просто называются Калмыками. Сами они себя никакимъ прилагательнымъ не отличаютъ, кромѣ названія улуса, къ которому тотъ или другой изъ нихъ принадлежитъ., такъ говорятъ, напр., Калмыки Эркстеневскіе, Хошоутовскіе. Названія поколѣній Торгоутовъ, Дербеговъ и т. п. остались достояніемъ народной исторіи и преданій, сохранившихся между владѣльцами и жрецами. Эти доводы, равно какъ и то, что всѣ эти Калмыки, въ числѣ ихъ и кочующіе на земляхъ Кавказской-Области, подчинены учрежденному надъ ними въ Астрахани особому порядку управленія и суда; притомъ, убѣжденіе, что, напр., тѣхъ изъ нихъ, которые кочуютъ по рѣкамъ Кумѣ и Манычу, живутъ и умираютъ не видавъ Волги, неудобно называть Волжскими Калмыками, — всѣ эти совокупныя причины побуждаютъ назвать ихъ Астраханскими Калмыками, для отличія отъ ихъ единоплеменниковъ, называемыхъ также, по мѣсту ихъ пребыванія и средоточію ихъ управленія, ставропольскими, моздокскими и т. п.[12] Астраханскіе Калмыки, послѣ описанныхъ происшествіи, довольствовались кочевьемъ вправо отъ устій Волги, и нѣкоторые улусы переходили лишь изрѣдка на лѣтнее кочевье за Волгу. Всѣ эти земли, не исключая и временнаго заволжскаго кочевья, составляющія въ совокупности 10 милліоновъ десятинъ, отданы были Высочайшею грамматою Императора Павла (1800) въ общее владѣніе калмыцкому народу. Понынѣ все это обширное пространство земель, обильное подножнымъ кормомъ для стадъ и табуновъ, потравляется ими отъ начала весны до занесенія степи снѣгомъ. Лишь сойдетъ первый снѣгъ, Калмыкъ навьючиваетъ свое кочевое жилье и хозяйство на верблюдовъ и лошадей, углубляется въ степь, отъискиваетъ мѣсто, удобное для корма своихъ животныхъ, располагается на немъ въ войлочномъ шатрѣ и, благоденствуя при изобиліи баранины, кобылятины, молока, кумыса и приготовляемыхъ изъ нихъ водки и вина, наслаждается чувственно или остается въ созерцаніи величественно-пустынной степной природы, пока не замѣтитъ, что онъ засидѣлся,[13] на этомъ мѣстѣ, что уже не достаетъ корма его скоту, и что пора перебраться на другое мѣсто.
Киргизы, кочующіе влѣво отъ Волги, въ степи, названной выше Киргизскою, заняли ее, когда Астраханскіе Калмыки, уменьшившіеся въ числѣ, утвердились кочевьемъ на Высочайше-пожалованныхъ имъ въ 1800 году земляхъ. Киргизы эти, жившіе дотолѣ за Ураломъ, перешли за черту его въ 1800 году, подъ предводительствомъ султана Букся, которому вмѣстѣ съ ними отдана Высочайшею грамматою Императора Павла во временное пользованіе степь между Ураломъ и Волгою. Въ-послѣдствіи, по ограниченіи этого пользованія на востокъ рѣками Большимъ и Малымъ Узенями, даны были Киргизамъ другіе участки губерній Саратовской и Оренбургской. Такимъ образомъ, нынѣ эти Киргизы, называющіеся букеевскими или Букеевскою Ордою, но имени ихъ предводителя (правившаго ими въ-послѣдствіи съ званіемъ хана), также Киргизъ-Кайсаками Внутренней Орды[14], кочуютъ на земляхъ трехъ губерній: Оренбургской, Саратовской и Астраханской, занимая въ послѣдней наибольшее предъ прочими пространство, и потому хотя подчинены собственно оренбургскому начальству, однакожь находятся въ нѣкоторой зависимости отъ астраханскаго.
Какъ послѣдствіе естественныхъ особенностей края, положившихъ начало промысламъ его жителей, и безпрестанныхъ сношеній поволжскаго русскаго народонаселенія съ племенами азіатскаго происхожденія, являются въ Астрахани діалектическія особенности, т. е. тамъ введены издавна въ общее употребленіе слова, возникшія при занятіяхъ промыслами рыбнымъ, тюленьимъ и солянымъ, имѣющія лишь мѣстное значеніе, и множество словъ, заимствованныхъ у Армянъ, Персіянъ, Татаръ и Калмыковъ, что объясняется численнымъ преобладаніемъ племенъ азіатскихъ надъ народонаселеніемъ русскимъ. Время-отъ-времени они свыклись съ рѣченіями, чрезъ посредство которыхъ начались и поддерживаются ихъ торговыя сношенія съ инородцами, и слова у нихъ занятыя, перешли въ употребленіе и у Русскихъ между собою. Такимъ-образомъ, подъ именемъ исады каждый разумѣетъ въ Астраханской-Губерніи мясные и рыбные ряды; такъ называютъ сосѣда — шаберъ, старика — бабай, мальчика — малайка, волка — бурюкъ, огородъ — бахча, зимній ловъ — громка, лѣтній — жаркой ловъ, рѣчной протокъ — ерикъ, заливъ — култукъ, колодезь — копанъ, худукъ, и т. п.
Показавъ естественныя особенности мѣстоположенія астраханскаго края, выгоды, которыя онѣ представляютъ его народонаселенію и разнообразіе элементовъ, изъ которыхъ оно составлено, бросимъ взглядъ на рѣзкія противоположности въ климатѣ и температурѣ, также въ образъ жизни, обычаяхъ, нравахъ, понятіяхъ и наклонностяхъ разноплеменныхъ жителей Астраханской Губерніи.
Климатъ сѣверо-западныхъ прибрежій Каспійскаго-Моря чрезвычайно-непостояненъ и представляетъ самыя противоположныя явленія, происходящія отъ силы и направленія вѣтровъ. Изъ нихъ Сѣверные и сѣверовосточные (въ просторѣчіи не различаются и называются вѣтромъ верховымъ, какъ имѣющимъ направленіе отъ верховій Волги) понижаютъ температуру до 30° и 40° мороза; при глубинѣ спьга, степныхъ буранахъ и шурганахъ (мятеллхъ), они наносятъ гибель скотоводству номада, Тогда, внезапно-подувшій юговосточный или восточный вѣтеръ (въ просторѣчіи называемый моряна отъ-того, что дуетъ съ моря) приносить ясную и теплую погоду, между-тѣмъ, какъ онъ же лѣтомъ упорно палитъ землю полуденнымъ зноемъ, при чемъ температура остается не только по нѣскольку сутокъ сряду, но и по цѣлымъ недѣлямъ возвышенною до 29° и 30°, а въ степи и до 40° въ тѣни, пока внезапное дуновеніе сѣвернаго вѣтра не нарушитъ на-время удушливости жаровъ. Оно даетъ вдругъ нѣсколько прохладныхъ, а изрѣдка и холодныхъ дней. Лѣто обыкновенно сопровождается засухою, но въ иной годъ лѣто бываетъ самое дождливое. Морозы начинаются то въ октябрѣ, то въ ноябрѣ; а иногда до декабря и января, изрѣдка и въ-продолженіи всего зимняго времени не бываетъ ни сильныхъ морозовъ, ни снѣга. Съ покрытія устій Волги льдомъ начинается зима, а весна со вскрытіемъ льда. Но волжскія устья затираются льдомъ то въ началѣ ноября, то въ декабрь, а вскрываются то въ началъ февраля, то въ мартъ мѣсяцѣ; изрѣдка же и во все зимнее время не бываетъ льда.
Противоположности, встрѣчаемыя въ самой почвѣ земли, также весьма-замѣчательны. Такъ, на-примѣръ, правый берегъ Епотаевскаго, Астраханскаго и южныя части Красноярскаго Уѣздовъ состоятъ изъ кряжей песка, солончака и соляныхъ грязей, между-тѣмъ, какъ земли, прилегающія къ Кавказской-Области и къ Землѣ Войска-Донскаго, представляютъ земледѣльцу почву производительную; тамъ, равно какъ на лѣвомъ берегу Ахтубы и на волжскихъ островахъ, нерѣдко попадается черноземъ.
Отъ противоположностей климата и земляной почвы сѣверозападныхъ береговъ Каспійскаго-Моря, обратимся къ противоположностямъ, происходящимъ отъ различій въ образѣ жизни, понятіяхъ, нравахъ и наклонностяхъ разноплеменныхъ обитателей этого края. Богатство, изобиліе, въ которомъ живетъ рыбный промышленикъ, является здѣсь рядомъ съ жалкимъ положеніемъ Калмыка — бингуша[15], вышедшаго изъ степи и готоваго идти, нужды-ради, изъ-за куска хлѣба въ тяжелую работу на рыбные промыслы или соляныя озера, но нищенское положеніе этого же самого Калмыка поразитъ еще 6олѣе, если его сравнить съ довольствомъ, которымъ наслаждается предпріимчивый русскій ловецъ, возвратившійся изъ моря, нагрузивъ свои лодки легкой и обильной добычей и сбывшій ее въ Астрахани за выгодную цѣну. Ловцы большею частью — люди верховые[16]. Дорогая плата, снискиваемая легкой добычей, заставляетъ ихъ заживаться въ Астрахани. Эти-то ловцы, а съ ними и волжскіе бурлаки[17] въ память разгульной жизни, которую ведутъ они тамъ, прозвали Астрахань Разбалуй-городъ.—Еще противоположности: барское хлѣбосольство рыбопромышлениковь, мелочная разсчетливость богатѣйшихъ изъ Армянъ, затворническая жизнь ихъ семействъ, скромный домашній быть вѣрнаго долгу чиновника, образованности нѣкоторыхъ изъ русскихъ купцовъ и глубокое невѣжество всей азіатской черни, особенно Калмыковъ, преданныхъ язычеству.
Различіе образа жизни, понятій и наклонностей этихъ разноплеменныхъ жителей оставляетъ противоположности и въ исторіи края. Калмыки уже два столѣтія кочуютъ съ стадами своими по обширнымъ степямъ и, въ-слѣдствіе такой полудикой жизни, не оставили тамъ никакихъ памятниковъ гражданственности. Двухвѣковое пребываніе свое на обширномъ степномъ пространствѣ обозначили Калмыки развѣ только постройкой нѣсколькихъ непрочныхъ молитвенныхъ домовъ; — между-тѣмъ, какъ множество мечетей, выстроенныхъ Татарами, обширные персидскіе дворы — останутся на будущія времена слѣдами ихъ благо устроеннаго быта и торговли въ Астраханской-Губерніи, точно такъ же, какъ теперь опустѣвшій индійскій караваи-сарай напоминаетъ о торговыхъ оборотахъ Индійцевъ въ Астрахани. Несравненно въ большей мѣрѣ воздвигла себѣ тамъ памятники торговая предпріимчивость Армянъ и ихъ утонченное искусство торговать выгодно. Ими выстроено множество церквей и всѣ лучшіе каменные домы въ Астрахани. Вообще говора, столкновеніе различныхъ понятій, образа мыслей, нравовъ, обычаевъ, и кропаніи, предразсудковъ и наклонностей, порождаетъ неисчислимыя противоположности; со-временемъ, онѣ будутъ все болѣе и болѣе изглаживаться, а пока уже настало постепенное сближеніе общей массы Армянъ, Грузинъ, даже нѣсколькихъ киргизскихъ и калмыцкихъ владѣльцевъ и купцовъ изъ Персіанъ и Татаръ съ бытомъ Русскихъ — и чрезъ то подчиненіе условіямъ европейскаго образа жизни.
Сильное нравственное вліяніе Русскихъ видимо преобладаетъ въ этомъ отдаленномъ краю; но замѣчателенъ взглядъ на него русскаго человѣка. Ѣдучи въ Астрахань, я не измѣнялъ своей наклонности заводить на пути разговоры съ крестьянами. Смышлёная рѣчь ихъ, какъ вѣрное отраженіе жизни народа, всегда была въ глазахъ моихъ полна высокаго, самобытнаго значенія. Такъ, на пути въ Астрахань, случалось мнѣ часто спрашивать у ямщиковъ, изъ тамошнихъ ли они жителей? — и обыкновеннымъ отвѣтомъ было: «Нѣтъ, я не здѣшній, я изъ Россіи». Какъ изъ Россіи? — «Да, баринъ, изъ Тамбовской (или другой какой-нибудь) губерніи…» — А развѣ здѣсь не такая же губернія? — «Куда, баринъ, такая же… не вишь что ли, что здѣсь все Татара да Калмыки?»
Одна изъ причинъ, рѣшившихъ мою поѣздку въ Астраханскую-Губернію, было желаніе изслѣдовать, изучить на мѣстѣ ея особенности. Я провелъ тамъ годъ въ разъѣздахъ но городамъ, селеніямъ и станицамъ, по степямъ калмыцкимъ и киргизскимъ, обозрѣвалъ соляныя озера и ватаги рыбопромышлениковъ, расположенныя но устьямъ Волги и взморью. Наблюденія очевидца были свѣряемы и дополняемы чтеніемъ всего того, что было писано[18] и печатано въ-продолженіе почти двухъ столѣтій объ астраханскомъ краѣ и его жителяхъ.
Здѣсь слѣдуетъ изображеніе ихъ настоящаго быта и положенія въ связи съ ихъ прошедшимъ и, какъ послѣдствія этого прошедшаго — ихъ обычаи, понятія, правы, наклонности занятія, порядокъ управленія и суда. — Первое мѣсто въ этомъ изложеніи принадлежитъ Калмыкамъ, о которыхъ всего менѣе печатныхъ свѣдѣній, и новѣйшія изданы тому уже одиннадцать лѣтъ. Предпочтеніе это основано еще на давности пребыванія ихъ въ Астраханской-Губерніи (съ начала XVII столѣтія); на сравнительной обширности занимаемыхъ ими степей (10,000,000 десятинъ) и на томъ, что не говоря о Калмыкахъ, нельзя говорить о Киргизахъ Внутренней Орды, перешедшихъ въ началѣ текущаго столѣтія на степь, оставшуюся впустѣ послѣ ухода большей части Калмыковъ за Уралъ. Итакъ, за Калмыками послѣдуютъ Киргизъ-Кайсаки Внутренней Орды, память о переходъ которыхъ въ Астраханскую-Губернію столь тѣсно связана съ исторіей пребыванія Калмыковъ въ Россіи. За описаніемъ этихъ двухъ народовъ послѣдуетъ изображеніе прочихъ племенъ инородцевъ, живущихъ осѣдло, полу-осѣдло или чисто-кочующихъ, именно:
Татаръ, — городскихъ, т. е. Татаръ агрыжанскаго, гилянскаго и бухарскаго дворовъ, и Татаръ, живущихъ осѣдло или полуосѣдло въ уѣздахъ, какъ-то: Татаръ юртовскихъ, емешныхъ, кундровскихъ и казанскихъ;
Трухменъ осѣдлыхъ и кочующихъ;
Каракалпаковъ.
Эти описанія заключены будутъ изображеніемъ живущихъ въ Астрахани Армянъ, Грузинъ и Грековъ, также взглядомъ на пребывающихъ тамъ Персіянъ, Индійцевъ, Бухарцевъ и Хивинцевъ.
КАЛМЫКИ,
ИХЪ СТЕПНОЙ БЫТЪ И НРАВЫ, УПРАВЛЕНІЕ И СУДОПРОИЗВОДСТВО.
править
|
«Изыскать надежнѣйшія мѣры къ водворенію въ калмыцкомъ народѣ незыблемой тишины, правосудія и устроеннаго хозяйства, дабы въ пустынныхъ кочевьяхъ его процвѣтало совершенное благоденствіе, утвержденіе коего для Его Величества предметъ сердечной попечительности и источникъ живѣйшаго удовольствія.» (Высочайшій указъ 2 авг. 1827 г.)
|
I.
правитьКалмыки, находящіеся нынѣ въ Астраханской-Губерніи, по малочисленности своей суть незначительный остатокъ предковъ ихъ, которые въ началѣ XVII столѣтія утвердились кочевьемъ на степныхъ долинахъ Урала и Волги. Скопища этихъ азіатскихъ пришельцевъ то производили опустошительные набѣги на границахъ Россіи, то употребляемы были ею на усмиреніе непріязненныхъ ей сосѣднихъ народовъ. Въ-продолженіе XVII столѣтія и до 1762 года, число Калмыковъ въ Россіи постепенно увеличивалось новыми прикочевками ихъ единоплеменниковъ, а къ 1765 году многіе изъ нихъ по разнымъ обстоятельствамъ покинули степи Волги и Урала; наконецъ, самая значительная убыль послѣдовала въ 1771 отъ ухода большинства улусовъ въ Среднюю-Азію, и тогда въ предѣлахъ Астраханской-Губерніи едва осталась 1/3 часть прежней орды.
Весь періодъ отъ прихода Калмыковъ въ Россію до этого событія рѣзко отличается отъ временъ послѣдующихъ характеромъ отношеніи этого народа къ русскому правительству. Калмыки были въ-продолженіе этого столѣтія скорѣе плохіе союзники, чѣмъ безпокойные подданные Россіи; правительство почти не входило въ ихъ внутреннее управленіе, которое предоставляло то хану, то намѣстнику ханства, словомъ — ихъ народному начальнику, и съ нимъ уже вело переговоры — сношенія скорѣе дипломатическія, чѣмъ властелинскія.
Это время по справедливости можно назвать временемъ самовластія хановъ, къ ограниченію котораго принимаемы были мѣры; но всѣ онѣ оказывались малоуспѣшными.
За самовластіемъ хановъ послѣдовало отдѣльное завѣдываніе улусами со стороны ихъ владѣльцевъ; взаимныя ихъ неудовольствія, самоуправство и злоупотребленія власти побудили правительство принять ближайшее участіе въ управленіи калмыцкимъ народомъ; строптивые союзники сдѣлались въ-слѣдствіе этого покорными подданными, и единственнымъ слѣдомъ прежней страсти ихъ къ набѣгамъ осталась наклонность къ отгонамъ табуновъ и стадъ.
Для изображенія событіи, сопровождавшихъ первое столѣтіе кочеванія Калмыковъ въ Россіи, необходимо бросить взглядъ на ихъ родину и обстоятельства, побудившія ихъ оставить ее.
Восточная сторона (Чжунь-гаръ) или Чжуньгарія[19] (Зюнгарія, Songarey, la Dzoungarie[20] лежитъ на юго-востокъ отъ границъ Томской-Губерніи за Алтаемъ, и обитающіе се Монголы называются Калмыками. Въ XIV столѣтіи, борьба Китайцевъ съ Монголами и ихъ собственныя междоусобія были поводомъ къ тому, что три поколѣнія, занимавшія Чжуньгарію: Чоросъ, Хошотъ и Торготъ, признавъ власть чоросскаго хана, составили оборонительный союзъ подъ названіемъ Ойратовъ (союзниковъ); а въ-послѣдствіи соединились съ поколѣніемъ Элютовъ. Оно многочисленностью своею превосходило прочія, и отъ-того всѣхъ Калмыковъ стали называть Чжуньгарскими Элютами, Когда же, въ XVI столѣтіи, чоросскій ханъ Эсэнь отдалъ старшему сыну своему особый удѣлъ, называвшійся Дурботъ, то политическое названіе Ойратовъ измѣнилось на Дурбэнь-Ойратъ (четыре-союзные, ибо въ союзѣ участвовали уже не три, а четыре отдѣльныя поколѣнія: Чоросъ, Хошотъ, Торгомъ и Дурботъ[21].
Чжуньгарскіе Элюты, кочуя съ стадами своими, не имѣли ни селеній, ни земледѣлія. Занятія Элютовъ составляли скотоводство и звѣриный промыселъ. Выдѣлкой маловажныхъ издѣлій и незначительнымъ мѣновымъ торгомъ съ сосѣдями выражались всѣ скудныя потребности суровой пастушеской жизни; но простоту ея разнообразили представлявшіеся Элютамъ случаи выказывать склонности ихъ къ хищничеству, корысти и вѣроломству. Послѣдователи буддайской языческой вѣры, Элюты имѣли свое письмо; но, не смотря на это, законы ихъ заключались лишь въ обычаяхъ, сохраненныхъ преданіемъ и служившихъ основою словесному судопроизводству[22].
Въ началѣ XVII столѣтія, главой Ойратовъ былъ честолюбивый чоросскій ханъ Хара-Хула[23], который, сосредоточивъ силы Чжуньгаріи, предпринялъ вмѣстѣ съ союзниками своими расширеніе ойратства на земляхъ сосѣднихъ народовъ: часть Эліотовъ, Хошоты, обратясь на юго-востокъ, заняла Тангутъ, Хухунору и Тибетъ; а торготскій владѣлецъ Хо-Урлюкъ растянулъ свои кочевья по вершинамъ рѣкъ Ишима, Тобола и Эмбы и, кажется, выжидалъ тамъ случая утвердить гдѣ-нибудь независимое владѣніе; по-крайней-мѣрѣ, пробывъ пятнадцать лѣтъ на самой границѣ Сибири, перешелъ около 1630 года на астраханскія степи, орошаемыя Ураломъ и Волгою, проложивъ себѣ путь къ нимъ войною съ Ногайцами, чжембулуцкими Татарами и мангшилакскими Туркменцами[24].
Между-тѣмъ, уже главою Ойратовъ былъ, послѣ Хара-Хулы, сынъ его Баторъ-Хонь-Тайцзи[25], который замыслилъ продолжать дѣло, успѣшно начатое его отцомъ. Для внутренняго благоустройства Чжуньгаріи, онъ сталъ строить укрѣпленія, производить опыты земледѣлія и, вѣроятно, съ цѣлію политическою, составилъ изъ древнихъ степныхъ обычаевъ суда, по возможности, полное уложеніе. Предположеніе это доказывается тѣмъ, что съѣхавшіеся къ нему въ то время (1640 г.) ойратскіе вожди — владѣльцы чжуньгарскіе, халкаскіе и хухунорскіе, въ томъ числѣ и прибывшій изъ астраханской степи Хо-Урлюкъ съ сыномъ Шукуръ-Дайчиномъ, общимъ согласіемъ утвердили и приняли къ руководству уложеніе чоросскаго хана[26].
Будучи усвоено потребностямъ времени и кочеваго быта племенъ кочующихъ, при наклонности къ скотоводству и наѣздамъ, содержаніе этого законоположенія — преимущественно уголовное. Изъ 166-ти статей, заключающихся въ немъ, двадцать суть постановленія воинскія; за тѣмъ, около пятидесяти статей чисто-уголовнаго содержанія, также нѣсколько духовныхъ постановленій. За каждое преступленіе положена извѣстная мѣра взъисканія скотомъ. Такимъ-образомъ, ст. 8-ою опредѣлено брать съ убійцы великій штрафъ — 1000 овецъ, ст. 9-ою за кражу скота — 81 скотину; а смертная казнь полагается со всей семьей и внучатами только тому, кто, зная о приближеніи непріятеля, не объявитъ о томъ (ст. 16). За отцеубійство — лишеніе жены, дѣтей и всего имѣнія (ст. 41). Сверхъ-того, положены взъисканія жестокими вещами[27], платьемъ, наказаніе пятью ударами плети за разныя преступленія, какъ то: за измѣну, грабежъ, безчестье, побои, уходъ отъ владѣльца, поджегъ, прелюбодѣйство, скотоложство, кражу и преступленія общественныхъ должностей; — статьею 113-ю полагается отдача головою неимущаго вора; ст. 156-ю совершенное разореніе уличеннаго въ трехъ кражахъ, и ст. 155-ю отрубать персты у десятскаго, который скроетъ воровство.
Законы эти были дополнены въ 1654 году, указомъ Голдангъ-Хонь-Тайцзи, сына и преемника Батора, и дошли до насъ въ письменномъ переводѣ подъ именемъ: «Право мунгальскихъ и калмыкскихъ народовъ».
Въ это время, Ойраты, соединенные дѣйствіями Баторъ-Хонь-Тайцзи и его преемника подъ единство власти и законовъ, были обладателями обширныхъ странъ въ Азіи отъ Алтая на западъ до Каспійскаго-Мора, а на югъ до предѣловъ Индіи: ибо Хошоты владѣли Тангутомъ, Хухунорой и Тибетомъ; а Торготы порабощали берега Каспія и Урала. Но замыслу, который могли имѣть Ойраты, — воскресить времена Чингис-Хана[28], воспрепятствовали скоро возникшія между ихъ владѣльцами междоусобія и хитрая политика пекинскаго кабинета. Онъ искусно поддерживалъ эти междоусобія, вмѣшивался въ нихъ до половины XVIII столѣтія болѣе или менѣе удачно, не разъ пытался поднять утвердившихся кочевьемъ въ Россіи потомковъ Хо-Урлюка на ихъ чжуньгарскихъ единоплеменниковъ, и наконецъ, одолѣвъ Элютовъ не столько силой, сколько хитростью, совершенію подчинилъ себь Чжуньгарію въ 1758 году[29].
Итакъ, въ-продолженіи слишкомъ столѣтія, Элюты, дѣйствуя въ воинственномъ духѣ опратства, явились сперва на политическомъ горизонтѣ завоевателями, потомъ ослабились междоусобіями; на конецъ, подвластились Китаю, и съ каждымъ такимъ переворотомъ измѣнялись въ нѣкоторыхъ оттѣнкахъ отношенія къ Россіи единоплеменныхъ Элютамъ Калмыковъ, зашедшихъ въ ея предѣлы: сперва Калмыки и не думали о томъ, чтобъ вступить въ подданство Россіи; но ослабленіе ойратства междоусобіями заставило Калмыковъ, далеко откочевавшихъ отъ родины, отложиться хоть на время отъ союза съ единоплеменниками и искать покровительства Россіи. Между-тѣмъ, связи съ ними поддерживаются, и замыселъ освободить однородцевъ изъ-подъ власти Китая въ-продолженіе почти двадцати лѣтъ послѣ ихъ порабощенія тревожитъ астраханскихъ Калмыковъ и выражается перекочевками ихъ за Уралъ. Подробное изложеніе событій покажетъ это яснѣе.
Хо-Урлюкъ привелъ въ Россію Калмыковъ поколѣнія Торготъ, или Торгоутовь. Число ихъ доходило до 50,000 кибитокъ[30]. На этотъ разъ, выборъ мѣстопребыванія могъ казаться Хо-Урлюку весьма-удачнымъ. Обширныя степи около низовій Урала и Волги представляли много удобствъ для привольнаго кочевья Калмыковъ. Стада ихъ находили тамъ обильный подножный кормъ[31] на долинахъ, поросшихъ ржанцомъ и другими мягкими, высокими травами, корневыми растеніями, весенними тюльпанами, стручковой травой, катунью, ковылемъ, солотковымъ корнемъ, полынью, а на солонцахъ разными видами солянки, словомъ, многоразличными степными травами, большею частію сочными и ароматическими. Кромѣ того, соль въ озерахъ и горахъ, изобиліе рыбы въ рѣкахъ, сайгаки, серны, множество пернатыхъ и привольные водопои обезпечивали на этихъ степяхъ пропитаніе новыхъ пришельцевъ и поддержаніе ихъ стадъ и табуновъ, которымъ берега рѣкъ, обросшіе кустарникомъ и густымъ камышемъ[32], могли служить на зиму надежнымъ убѣжищемъ. Но всѣхъ этихъ условій благоденствія было мало для дикой орды Торгоутовъ. Еще не отдохнули они отъ насилій своихъ надъ Ногайцами[33], какъ ихъ стала прельщать легкая добыча въ селахъ и городахъ поволжскихъ: начались хищничества, набѣги и грабежи Калмыковъ[34], которые грозили опасностью даже Астрахани; но въ 1643 г., при отраженіи ихъ скопищъ, Хо-Урлюкъ былъ убитъ, и послѣ него власть его перешла къ старшему[35] сыну его, Шукуръ-Дайчину. Этотъ владѣлецъ личною бытностью въ Чжуньгаріи[36] могъ убѣдиться, что отъ распадавшагося союза Ойратовъ ему нельзя было ждать опоры на отдаленномъ кочевьѣ, гдѣ, между-тѣмъ, покровительство русскаго правительства должно было принесть ему выгоды и становилось почти необходимостью. Вотъ почему, должно полагать, Шукуръ-Дайчинъ, вмѣстѣ съ прочими калмыцкими владѣльцами и народомъ, добровольно и безусловно вступилъ въ подданство Россіи въ 1655 году[37], обязываясь служить противъ ея непріятелей, съ ними въ сношеніе не входить, отъ грабежей, набѣговъ и отъ всѣхъ прежнихъ неправдъ отстать.
Въ это же время устроено на Красномъ-Яру укрѣпленіе для охраненія восточныхъ протоковъ Волги отъ хищничествъ Калмыковъ. Эта предосторожность была дѣйствительнѣе присяги буйнаго кочеваго племени. Калмыкамъ загражденъ былъ доступъ въ тѣ мѣста, гдѣ отцы ихъ, подъ предводительствомъ Хо-Урлюка, предавались неистовствамъ; но Дайчинъ, не стѣсняясь данной присягой, обратилъ своихъ подвластныхъ на другія мѣста за добычей. Онъ сталъ давать своихъ людей въ помощь крымскому хану и входить съ нимъ въ дружескія сношенія[38]. Они должны были возбудить опасенія правительства, которое могло признать по этому Дайчина ненадежнымъ подданнымъ; посему-то, должно полагать, при жизни Дайчина, сынъ его Бунчукъ Тахта въ 1661 году возобновилъ его присягу, бывъ приведенъ къ ней на урочищъ Берекеть бояриномъ и воеводою княземъ Григоріемъ Черкасскимъ; причемъ клялся въ вѣрности Россіи за отца своего, на себя, за всѣхъ владѣльцевъ и Калмыковъ, также за подвластившихся имъ ногайскихъ, эдисанскихъ и другихъ Татаръ[39].
Калмыки пришли въ Россію, имѣя свою языческую вѣру, свои основанія суда и расправы, свои понятія о войнѣ, дикой свободъ и степномъ удальствѣ, свои наклонности къ скотоводству и звѣриному промыслу. Съ Калмыками пришли караванами ихъ жрецы съ кочевыми монастырями, навьюченными на верблюдахъ, и пока калмыцкіе наѣздники то грабили возникавшее тогда поволжское населеніе, то дѣлили опасности и воинскую добычу съ крымскими Татарами, то клялись съ своими тайшами въ вѣрности русскому царю, жрецы ихъ, поклонники Далай-Ламы, предавалось, на новомъ кочевьѣ, жизни праздной и созерцательной, давая религіозное значеніе величественнымь созданіямъ, въ которыхъ проявлялась предъ ними окрестная пустынная природа. Такъ, гора Богдо и Баскунчатское соляное озеро сдѣлались съ-тѣхъ-поръ предметами суевѣрнаго поклоненія Калмыковъ. Гору эту назвали они Богдо (святая), потому-что жрецы ихъ распустила слухъ, обратившійся въ преданіе, будто ее перенесли изъ Монголіи два праведника (хутукту), будто на этой горѣ обѣдалъ Далай-Лама, и изъ остатковъ соленаго кушанья, которые онъ вылилъ къ подошвѣ горы, образовалось тамъ обширное соляное озеро (Баскунчатское). Чуждые такимъ-образомъ по религіи, понятіямъ и преданіямъ всѣмъ новымъ сосѣдямъ своимъ: русскимъ торговцамъ, стрѣльцамъ и мухаммеданамъ, какъ-то Ногайцамъ, чжембулуцкимъ и эдисанскимъ Татарамъ, Туркменцамъ и Киргизамъ, и разлученные съ своими единовѣрцами силою обстоятельствъ, Калмыки удержали, далеко откочевавъ отъ родины, свои вѣрованія и основныя черты своего народнаго характера. Тѣ и другія поддерживались въ-продолженіе правленій Дайчина, и Бунчука время отъ времени сношеніями Калмыковъ съ ихъ единоплеменниками {}, которые боролись между-тѣмъ съ Китаемъ, и посольствами въ Тибетъ — мѣстопребываніе земнаго божества Буддаистовъ, Далай-Ламы. По-этому, увеличеніе калмыцкой орды въ Россіи приходомъ въ предѣлы ея еще 3,000 кибитокъ Хототъ[40] (т. е. чжуньгарскихъ Эліотовъ, — поколѣнія, нынѣ называемаго хошоутовскимъ) и послѣдовавшія за симъ прикочевки уже должно приписывать столько же распрямъ, происходившимъ на ихъ родинѣ, и угнетеніямъ со стороны китайскаго правительства, сколько предварительнымъ взаимнымъ соглашеніямъ между владѣльцами чжуньгарскими и собственно калмыцкими.
Въ это время, большая часть губерній Тамбовской, Пензенской, Саратовской и Астраханской состояла изъ обширныхъ степей, заселенныхъ очень-мало, или совсѣмъ-незаселенныхъ; слѣдовательно, по тогдашнимъ обстоятельствамъ, подданство Калмыковъ могло быть весьма-полезно для Россіи, какъ народа, который могъ ограждать границы ея, и потому имъ оказано было, какъ тогда, такъ и въ-послѣдствіи времени, особенное покровительство: назначены для кочевья степи на луговой сторонѣ Волги, по рѣкѣ Ахтубѣ[41]; разрѣшено ѣздить въ Нерчинскъ для торговли[42], присылать въ Москву табуны лошадей для продажи безъ взятія по дорогѣ мостовщины[43], торговать товарами безпошлинно[44], рубить лѣса тамъ, гдѣ кочуютъ[45], а вмѣстѣ съ тѣмъ указаны мѣры къ обращенію Калмыковъ въ христіанскую вѣру и опредѣленію ихъ на службу[46].
Но Калмыки, считая себя лишь въ союзничествѣ съ Россіей, вовсе не удовлетворяли назначенію, которое правительство полагало дать имъ; скопища ихъ продолжали производить набѣги и обращали ихъ даже на войско донское и земли губерній Симбирской, Тамбовской, Пензенской, Оренбургской и Казанской[47].
Хитрый и безпокойный преемникъ власти Бунчука, внукъ Шукуръ-Дайчина[48], Люка, то измѣняя, то покорствуя Россіи, пять разъ возобновлялъ присягу своихъ предмѣстниковъ[49], и даже послѣдняя, данная въ 1710 году, не была имъ вполнѣ соблюдена. Аюка правилъ калмыцкимъ народомъ съ 1670 по 1724 годъ, т. е. слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ. Воспитанный въ Чжуньгаріи чоросскимъ ханомъ Баторъ-Хонь-Тайцзи, законодателемъ Ойратовъ, Аюка былъ приготовленъ съ юныхъ лѣтъ къ владычеству надъ народомъ полудикимъ, буйнымъ въ своихъ перекочевкахъ, хищнымъ въ набѣгахъ. Калмыки привыкли имѣть начальника, который бы раздѣлялъ съ ними всѣ опасности ихъ степнаго своеволія и удальства, и Аюка своею личною отвагою, корыстолюбіемъ, жаждой добычи и страстью къ наѣздамъ удовлетворялъ этимъ условіямъ и могъ казаться въ то время идеаломъ калмыцкаго народнаго вождя. Въ началѣ правленія Аюки (1670 г.), число подвластныхъ его увеличилось проходомъ изъ Чжуньгаріи 3 т., а въ-слѣдъ за ними (около 1674 г.) еще 4 т. кибитокъ Дурботъ, т. е. Калмыковъ дербетовскаго поколѣнія. Въ это время, Калмыки, усиливаясь числомъ и пользуясь разбоями Стеньки Разина, вмѣсто того, чтобъ быть оплотомъ нашей границы съ Азіей, производили грабежи по Волгѣ и приняли даже участіе въ башкирскомъ бунтѣ[50]. Эти безпорядки прекращены были въ 1677 году на время приведеніемъ Аюки къ присягѣ и взятіемъ отъ него тысячной калмыцкой конницы, употребленной, вмѣстѣ съ русской ратью, въ походѣ противъ Турковъ подъ Чигиринъ; а съ 1681 года возобновились опустошительные набѣги. Калмыки стали ходить съ Башкирцами войною на города казанскіе, уфимскіе и украинскіе, разоряя села, деревни, учуги и промыслы по Волгѣ., уводя съ собою Русскихъ и Черемисъ, разбойничая по дорогамъ, отгоняя стада и табуны. Всѣ эти неустройства длились два года, до произнесенія Аюкою новыхъ клятвъ и обѣщаній вѣчнаго подданства и послушанія на вѣки неотступно[51]. Тогда оружіе Калмыковъ обратилось на Киргизъ-Кайсаковъ и мангишлакскихъ Туркменцевъ[52], и этимъ Калмыки стали выполнять назначеніе свое въ Россіи. Между-тѣмъ (въ 1686 г.), орда Черныхъ Калмыковъ, прикочевавшая изъ Средней-Азіи, принята была въ подданство Россіи, и вмѣстѣ съ подвластными Аюки, утвердилась кочевьемъ на луговой сторонѣ Волги при рѣкѣ Ахтубѣ[53]. Во все это время, въ-продолженіе пятнадцати лѣтъ, Аюка почти постоянно дѣйствовалъ соотвѣтственно видамъ правительства, почему и дано ему было вмѣстѣ съ его подвластными право производить набѣги на заграничные народы, независимые отъ Россіи, какъ-то: Бухарцевъ, Каракалпаковъ и Киргизовъ, ходить войною въ Крымъ и на Кубапь, причемъ обѣщана въ помощь артиллерія[54]. Потомъ, во время смятеній, произведенныхъ стрѣльцами, Аюка принесъ пользу тѣмъ, что настигъ и разбилъ мятежниковъ, обратившихся на Царицынъ; но въ 1707 году Аюка не выставилъ обѣщанной имъ трехтысячной конницы противъ Чеченцевъ, Кумыкъ и Ногайцевъ[55]: взволновавшій эти племена бунтъ Башкирцевъ былъ поводомъ къ переходу Калмыковъ на правый берегъ Волги и къ опустошенію его. Калмыки сожгли болѣе 100 деревень, ограбили нѣсколько городовъ тамбовскихъ и пензенскихъ, увели въ свои улусы много людей и цѣлью стада и табуны[56]. Аюкѣ велѣно вознаградить убытки. Возобновленныя имъ при этомъ случаѣ обѣщанія[57] повиноваться вскорѣ подтвердились какъ участіемъ Калмыковъ въ войнѣ съ Швеціей[58], такъ и выставкой пятитысячной калмыцкой конницы противъ Башкирцевъ[59]. Въ 1710 году Аюка въ пятый разъ обѣщалъ быть вѣрнымъ правительству и отправилъ для охраненія донскихъ предѣловъ отъ Некрасовцевъ десять тысячь Калмыковъ дербетовскаго поколѣнія[60], которые съ того времени остались въ Землѣ-Войска-Донскаго, а въ 1731 году подчинены ея управленію. Однакожь, между-тѣмъ, раздоры въ семействъ Аюки, сношенія его съ Чжуньгаріей[61] и Китаемъ[62], вѣроломное увѣдомленіе хивинскаго хана о походѣ князя Бековича-Черкасскаго и возбужденіе Кубанцевъ[63] къ двумъ набѣгамъ на низовья Волги, были поводами къ тому, что, по представленію астраханскаго губернатора А. П. Волынскаго, назначено быть при Аюкѣ драгунскому эскадрону и прислалъ капитанъ Беклемишевъ для того, чтобъ быть управляющимъ калмыцкими дѣлами и при ханѣ[64]. Эти мѣры были дѣйствительнѣе прежнихъ, и въ 1722 году Петръ-Великій, проходя съ войсками своими Астраханскую-Губернію, нашелъ въ Аюкѣ-ханѣ покорнаго подданнаго. Выставленная имъ калмыцкая конница[65] употреблена была тогда же на усмиреніе Лезгинцевъ, дѣйствовавшихъ въ пользу Персіи.
Послѣ смерти Аюки (въ 1724 году)[66], раздоры въ его семействѣ представили правительству удобный случай присвоить себѣ право назначенія правителя калмыцкому народу. Перекочевки его сопровождались буйствами, и русское войско съ пушками стерегло берега Волги. Назначенъ былъ надъ всѣми калмыцкими улусами и владѣльцами ханомъ Доржи Назаровъ; онъ приведенъ Волынскимъ къ присягѣ, получилъ подарки отъ двора, сына его взялъ къ себѣ Волынскій въ аманаты; по этотъ выборъ оказался неудачнымъ. Доржи не съумѣлъ согласить владѣльцевъ и прекратить ихъ раздоры: ими воспользовались Киргизы и Каракалпаки, перешедъ за Яикъ въ числѣ 10,000 человѣкъ и напавъ на подвластныхъ Доржи[67]. Почему, въ томъ же 1724 году, правительство замѣнило его сыномъ Аюки, Черенъ-Дондукомъ. Назначеніе его намѣстникомъ Ханства Калмыцкаго[68] было, по тогдашнимъ обстоятельствамъ, замѣчательнымъ событіемъ, обѣщавшимъ правительству упроченіе вліянія его на Калмыковъ и обузданіе независимаго управленія ими; но ожиданія эти оправдалъ лишь преемникъ Черена.
Нигдѣ нѣтъ слѣдовъ, чтобъ Щукуръ-Дайчинъ, дѣдъ Аюки, или предмѣстникъ сего послѣдняго, Бунчукъ, носили въ Россіи званіе хановъ: Урюлкъ, Дайчинъ, Бунчукъ и Аюка (до 1708 года) называемы были въ актахъ правительственныхъ тагинами; но званіе это присвоиваемо было и другимъ владѣльцамъ (какъ, напр., Мончаку, отцу Аюки), которые никогда не были во главѣ управленія калмыцкимъ народомъ; притомъ же, монгольское званіе тайши отнюдь не заключаетъ въ себѣ идеи главнаго господства. О Дайчинь извѣстно, что онъ ѣздилъ въ Тибетъ за благословеніемъ Далай-Ламы, это могло быть дѣйствіемъ набожности, и нѣтъ положительнаго основанія думать, чтобъ оно въ этомъ случаѣ имѣло политическое значеніе; но Аюку наименовалъ ханомъ Далай-Лама, приславъ ему въ 1690 году на это достоинство печать[69].
Императрица Анна Іоанновна объявила сына его, послѣ шестилѣтняго управленія, ханомъ (въ 1731 году)[70]. Такимъ-образомъ, если не считать кратковременное и отрицательное правленіе Доржи, то можно сказать, что Черенъ-Дондукъ былъ первымъ дѣйствительнымъ ханомъ Калмыцкой Орды, возведеннымъ въ это достоинство русскимъ правительствомъ; но въ 1735 году онъ смѣненъ былъ за то, что вступилъ съ владѣльцами въ бои и всѣ улусы свои потерялъ. Назначенный на его мѣсто Дондукъ-Омбо названъ сперва надъ всѣмъ калмыцкимъ народомъ главнымъ управителемъ, а въ-послѣдствіи всемилостивѣйше пожалованъ ханомъ калмыцкимъ и знаками этого достоинства за знатные поиски надъ непріятели нашими Кубанцами[71].
Высочайшими грамматами, данными въ это время Калмыкамъ[72], утверждаемы были преемники Аюки въ правахъ управленія народомъ съ обязанностью содержать ею въ добромъ согласіи, а къ Ея Императорскому Величеству въ должной вѣрности, при чемъ приводимы были къ присягѣ уполномоченными на то лицами, вручавшими имъ грамматы[73].
Калмыки состояло тогда изъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ поколѣній, кочевокъ или улусовъ[74], которыми завѣдывали владѣльцы. Изъ нихъ торгоутовскіе, какъ начальники самаго многочисленнаго поколѣнія, постоянно назначаемы были въ правители калмыцкаго народа. Такимъ образомъ, и внукъ Аюки, Дондукъ-Даш''и, съ 1742 года былъ намѣстникомъ ханства, а въ 1757 году онъ Высочайше пожалованъ былъ Императрицею Елисаветою Петровною въ ханы; сынъ же его Убуши объявленъ преемникомъ его власти и намѣстникомъ ханства.
Глава калмыцкаго народа имѣлъ, въ-продолженіе этого времени, для управленія Калмыками[75] совѣтъ, называвшійся Зарго и состоявшій изъ восьми членовъ, которыхъ назначалъ ханъ изъ числа подвластныхъ ему зайсанговъ и духовныхъ. Зарго (собственно слово-въ-слово по-калмыцки значитъ судъ) имѣлъ значеніе правительственнаго совѣта въ томъ смыслѣ, что ханъ совѣщался съ своими совѣтниками (заргачи) по дѣламъ внутренняго завѣдыванія калмыцкою ордою и по предмету сношеній ея съ правительствомъ. По числу членовъ, Зарго назывался Найманъ[76] Зарго, и, руководствуясь духовнымъ закономъ и обычаями[77] производилъ словесно разборъ тяжебъ и неудовольствіи, возникавшихъ въ народѣ, налагалъ взъисканія на виновныхъ, причемъ большая часть дѣлъ оканчивалась присягою. Но ханы, управляя Калмыками самовластно, поступали произвольно въ утвержденіи рѣшеній Зарго. Необходимость участія правительства въ ближайшемъ завѣдываніи Калмыками становилась тѣмъ нужнѣе, что неопредѣленность правъ хана и владѣльцевъ не разъ подавала поводъ къ взаимнымъ ихъ неудовольствіямъ; но участіе правительства въ управленіи Калмыками выражалось въ-продолженіе всего этого періода лишь временными мѣрами. Безпрестанно тревожное состояніе народа не позволяло предпринимать ничего рѣшительнаго и побуждало правительство дѣйствовать дипломатически, прибѣгать то къ увѣщаніямъ, то къ угрозамъ, пока неуспѣшность ихъ не заставляла дѣйствовать военной силой. Такъ, въ 1727 г., въ правленіе Черенъ-Дондука, послѣдовала отдача по землямъ Калмыковъ въ пользованіе ихъ водъ для лова рыбы, дабы чрезъ отнятіе не озлобить этотъ народъ[78], и въ то же время сношенія калмыцкихъ владѣльцевъ съ крымскимъ Бакты-Гиреемъ султаномъ и намѣренія ихъ идти съ нимъ войною на Кубанцевъ, представляютъ рядъ предосторожностей мѣстнаго начальства изъ опасенія для государства вреда отъ согласія и соединенія Калмыковъ съ Бакты-Гиреемъ[79]; но и войско, посланное къ Черенъ-Дондуку, не можетъ удержать Калмыковъ отъ похода на Кубань, въ Крымъ и разныя турецкія владѣнія, гдѣ скопища ихъ производятъ хищничества. Эти дѣйствія Калмыковъ приняты за измѣну ихъ Россіи, и на нихъ жалуется правительству турецкій султанъ, объясняя, что буйствами Калмыковъ нарушается заключенный Россіей съ Портою миръ[80]. Тогда назначено войско противъ Калмыковъ, кои дѣйствуютъ междоусобно и, нарушая присягу подданства, грабятъ Русскихъ, полонятъ и убиваютъ; при чемъ велѣно такихъ Калмыковъ вѣшать; а въ 1728 году Высочайшею грамматою, данною на имя Черенъ-Дондука, но случаю возобновленія грабительствъ Калмыковъ и непріязненныхъ дѣйствій ихъ какъ въ Россіи, такъ и въ сосѣднихъ владѣніяхъ, запрещено Калмыкамъ вновь нападать на россійскіе города и села, которые они предъ тѣмъ грабили, людей убивали, брали въ плѣнъ и имущество увозили, подъ опасеніемъ поступленія какъ съ непріятелями за возобновленіе таковаго зла[81]. Но безпорядки, утихая лишь на время, продолжались болѣе или менѣе открыто, при чемъ всѣ дѣйствія правительства клонились всего болѣе къ тому, чтобъ удерживать Калмыковъ на луговой сторонъ Волги, т. е. на лѣвомъ ея берегу, гдѣ удобнѣе можно было наблюдать за ними и не допускать ихъ на нагорную сторону, ибо тамъ имъ всегда предстояла возможность входить съ Крымцами въ сношенія дружескія или непріязненныя, равно опасныя для Россіи; тамъ предстояли подговоры крымскаго хана къ принятію турецкой протекціи и къ уходу въ турецкія владѣнія[82], и тамъ же Калмыки находили приманку къ хищничествамъ, которыя возбуждали неудовольствія турецкаго султана противъ Россіи. Въ 1731 году, учреждены были заставныя команды, для пресѣченія своевольствъ Калмыковъ и владѣльцевъ, намѣревавшихся перекочевать съ луговой на нагорную сторону Волги и идти къ морю кочевать съ Черкесами и къ Азову[83]; въ 1733 году усилено русское войско нѣсколькими полками по Волгѣ, начиная отъ Царицына до моря[84]; а въ слѣдующемъ году разставлены форпосты съ пушками но Волгѣ по случаю самовольной перекочевки Черенъ-Дондука на нагорную сторону рѣки, чему онъ поставлялъ причинами: безкормицу, гибель скота отъ жестокой зимы, нищету Калмыковѣ и междоусобія владѣльцевъ[85]. Внутренніе раздоры и неустройства утихли, когда власть надъ Калмыками перешла къ Дондукъ-Омбѣ, особенно когда ему разрѣшено было съ частью подвластныхъ ходить на Кубань, а другая отряжена въ Крымъ къ генерал-фельдмаршалу Миниху[86]. Но возобновившіеся въ 1740 году набѣги и перекочевки Калмыковъ на правый берегъ Волги были поводомъ къ построенію на немъ въ 1741 году Енотаевской-Крѣпости, которая вмѣстѣ съ Саратовомъ, Царицынымъ, Черноярскимъ-Острогомъ (на томъ же берегу), да твердынями Астрахани и Красноярскимъ укрѣпленіемъ на луговой (лѣвой) сторонѣ рѣки, представляла съ того времени рядъ мѣстъ, недоступныхъ для грабительствъ калмыцкихъ наѣздниковъ. Калмыкамъ оставалось сдѣлаться рѣчными пиратами; и дѣйствительно, не имѣя болѣе доступа къ берегамъ Волги, они вскорѣ избрали ее какъ попроще для исканія добычи: по всему теченію Волги отъ Саратова и Царицына, Калмыки стали производить (въ правленіе Дондукъ-Даши) значительные грабежи по Волгѣ[87], разъѣзжая въ лодкахъ, скрываясь между острововъ въ камышахъ и кустарникахъ; почему въ 1747 году поручено вѣдать калмыцкія дѣла комендантамъ въ Саратовѣ, Царицынѣ и Енотаевскѣ, сносясь съ астраханскимъ губернаторомъ и начальниками войскъ. Но, при предоставленіи, въ-продолженіе всего этого времени, внутренняго завѣдыванія ордою хану, и разбора неудовольствій Калмыковъ въ его судъ (Зарго), обязанности астраханскаго губернскаго начальства, также учрежденной еще въ началъ XVIII столѣтія въ Астрахани Конторы Калмыцкихъ и Татарскихъ Дѣлъ и особенныхъ довѣренныхъ лицъ[88], которыя назначаемы были для завѣдыванія калмыцкими дѣлами, состояли преимущественно въ ближайшемъ политическомъ наблюденіи за дѣйствіями Калмыковѣ, въ недопущеніи ихъ на правый берегъ Волги и въ отвращеніи сношеній ихъ съ непріятелями Россіи. Тогда каждое движеніе Калмыковъ, несоотвѣтственное видамъ правительства, порождало временныя мѣры, которыя оканчивались или измѣнялись согласно съ обстоятельствами. Цѣлымъ рядомъ предосторожностей и мѣръ временныхъ подготовлялось въ-продолженіи слишкомъ полувѣка подчиненіе правительству самаго внутренняго управленія калмыцкою ордою, увеличившейся между-тѣмъ приходомъ въ 1761 году еще 10,000 кибитокъ изъ поколѣній Хошоутовъ, Дербетовъ и Хойтъ, приведенныхъ владѣльцемъ Церенъ-Таѣни, ушедшимъ съ ними изъ Чжуньгаріи, въ то время подвластившейся Китаю.
Самовластіе хановъ, назначавшихъ членами Зарго людей, имъ безусловно преданныхъ, которые содѣйствовали имъ въ сношеніяхъ съ непріязненными Россіи народами и въ поддержаніи междоусобій ихъ съ владѣльцами, было, какъ кажется, причиной тому, что Императрица Екатерина II, не утвердивъ владѣльца Убуши ханомъ, а оставивъ его и послѣ смерти отца (въ 1761 г.) при званіи намѣстника ханства калмыцкаго, ограничила права Убуши относительно назначенія имъ членовъ Зарго. — Грамматою, дарованною по сему случаю (12 августа 1762 г.)[89], повелѣно, чтобъ изъ опредѣляемыхъ къ засѣданію въ Зарго зайсанговъ и духовныхъ было отъ намѣстника ханства не болѣе трехъ, а остальные отъ прочихъ калмыцкихъ владѣльцевъ; чтобъ притомъ Зарго рѣшалъ дѣла по большинству голосовъ; въ случаѣ же равенства ихъ или несогласія, представлялъ намѣстнику и находившемуся при калмыцкихъ дѣлахъ чиновнику; а сіи обязаны разрѣшать сомнѣнія или доводить о томъ до Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ. Ей предоставлено право перемѣнять избранныхъ владѣльцами членовъ Зарго, которымъ въ той же грамматѣ назначено производить жалованья въ годъ по 100 руб, каждому.
Такое ограниченіе правъ, вмѣстѣ съ учрежденіемъ военныхъ линій по Уралу, и поселеніе казаковъ вдоль устій Волги — сдѣлались предметомъ толковъ для неблагонамѣренныхъ калмыцкихъ владѣльцевъ, смотрѣвшихъ съ завистью на Убушу, также разсказы Церенъ-Тайши о Чжуньгаріи напомнили Калмыкамъ ихъ родину и возбудили въ нихъ желаніе освободить се изъ-подъ власти Китая[90].
Въ это же время хошоутовскій владѣлецъ Замьянъ вызвался произвести опытъ поселенія своихъ Калмыковъ. Правительство, хотя признало, что изъ кочеваго образа жизни Калмыковъ извлекаетъ большую пользу, что ихъ частыя перекочевки удерживаютъ въ страхѣ пограничные народы, которые никогда не знаютъ настоящаго ихъ мѣстопребыванія и на большой или малый улусъ попасть могутъ, что Калмыки еще весьма-преданы своимъ древнимъ обычаямъ, легкомысленны, недовѣрчивы, и пока они еще въ такомъ положеніи, что по самымъ маловажнымъ причинамъ тревожатся и опасаются посягательствъ на ихъ вѣру и обычаи, приведеніе ихъ къ осѣдлости не принесетъ пользы; но дозволило Замьяну сдѣлать въ этомъ отношеніи опытъ, причемъ Убушь и Зарго послана высочайшая граммата съ объясненіемъ, что дозволеніе это дается Замьяну по собственному его желанію и прошенію[91].
И это распоряженіе, какъ и предшествовавшія, было перетолковано и возбудило ропотъ.
Присяга въ вѣрности кочевыхъ азіатскихъ племенъ въ глазахъ ихъ самихъ не заключаетъ въ себѣ ничего святаго. Она для нихъ легкое средство къ достиженію предполагаемыхъ выгодъ и нарушить ее при первомъ удобномъ случаѣ имъ ничего не значитъ. Еще въ 1701 году, въ-слѣдствіе распрей въ семействѣ Аюки, 15,000 кибитокъ ушли съ сыномъ его въ Чжуньгарію и оттуда не возвращались. Въ 1724 году, вдова Аюки Дарма-Бала, склоняла всѣ калмыцкіе улусы оставить Россію и возвратиться на родину; по какъ тогда, такъ и въ 1745 году, когда обнаружены были новыя попытки къ тому старой ханьши, — къ исполненію ея замысла не было общаго сочувствія и движенія. За то, въ 1770 году, на призывъ калмыцкихъ владѣльцевъ, отозвались ихъ подвластные, подготовленные къ этому ложными слухами и, къ-сожалѣнію должно сказать, терпѣвшіе угнетенія отъ приставовъ, пользовавшихся простотою Калмыковъ и отдаленностью отъ средоточія правленія[92]. Подговоренный своими сообщниками къ побѣгу, Убуши, въ началѣ 1771 г., съ 30,000 кибитками Калмыковъ[93] перешелъ за Уралъ; но тутъ потерпѣли они много бѣдствій отъ жестокости зимы и отъ встрѣчъ съ Киргизами и Бурутами, такъ-что весьма незначительная часть бѣжавшихъ Калмыковъ достигла прежняго отечества, гдѣ подпала подъ власть китайскаго правительства, которое, подчинивъ этихъ Калмыковъ строгому надзору, разселило ихъ по своимъ владѣніямъ и обязало заниматься хлѣбопашествомъ[94]. Преслѣдованія были тщетны и почти-невозможны. Яицкіе казаки, которые могли бы настигнуть бѣглецовъ, въ то время были уже въ сильномъ волненіи[95] и какъ-бы выжидали появленія самозванца, чтобъ произвести общее продолжительное возмущеніе на всемъ протяженіи восточной границы Россіи.
Послѣ ухода Убуши, въ предѣлахъ Россіи остались одни улусы, кочевавшіе на нагорной сторонѣ Волги, которые или не хотѣли слѣдовать за Убушой, или не могли съ нимъ соединиться, потому-что Волга въ то время не покрылась льдомъ. Но объявленію оставшихся въ Россіи калмыцкихъ владѣльцевъ, число подвластныхъ ихъ не заключало болѣе 13.000 кибитокъ {Нефедьева, Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 73.
Въ Обозрѣніи Ойратовъ монаха Іакинѳа, на стр. 241, сказано, что осталось болѣе
20.000 кибитокъ; но невидно, откуда заимствовано это свѣдѣніе. Слѣдующій разсчетъ подходитъ довольно-близко къ объявленію, сдѣланному владѣльцами. По дошедшимъ до насъ численнымъ свѣдѣніямъ извѣстно, что Калмыковъ прибыло съ 1630 года по 1762, всего слишкомъ 70,000 кибитокъ; а именно:
1) Хо-Урлюкъ привелъ съ собою — 50,000 кибитокъ.
2) Къ Бунчуку пришло изъ Чжуньгаріи — 3000 —
3) Къ Люкѣ пришло изъ Чжуньгаріи въ 1670 году — 3000 —
4) Къ нему же — 1674 году — 4000 —
5) Къ нему же, въ 1686, пришла орда Черныхъ Калмыковъ, о которой нѣтъ численныхъ свѣдѣній.
6) Къ Убушѣ пришло изъ Чжуньгаріи — 10,000 —
И того слишкомъ — 70,000 кибитокъ.
Изъ этого числа выбыло по разнымъ обстоятельствамъ съ 1701 по 1771 годъ слишкомъ 58,000 кибитокъ; а именно:
1) Въ 1701 году въ Чжуньгарію — 15,000 кибитокъ.
2) Въ 1710 — на Донъ — 10,000 —
3) Въ 1744 — въ Ставрополь — 3,000 —
4) Въ 1764 — на Терекъ — 200 —
5) Въ 1771 — въ Чжуньгарію — 30,000 —
И того — 58,200 кибитокъ.
Значитъ, за выбывшими изъ предѣловъ Астраханской-Губерніи, въ 1771 году осталось въ чертѣ ея 12,800 кибитокъ Калмыковъ, которыя съ ордою Черныхъ Калмыковъ могли простираться отъ 13 до 14,000 кибитокъ.}.
Въ-слѣдствіе этого событія, которымъ оканчивается періодъ самовластія калмыцкихъ хановъ въ степяхъ Урала и Волги, упразднены были въ 1771 году[96] званія хановъ и намѣстниковъ ихъ, и повелѣно, чтобъ каждый владѣлецъ своими людьми правилъ независимо, судилъ ихъ по древнимъ правиламъ и обыкновеніямъ; сомнѣнія же и несогласія предоставлено разрѣшать губернатору, которому имѣть при себѣ трехъ депутатовъ отъ Калмыковъ и наблюдать за владѣльцами.
Съ упраздненіемъ званій хана и намѣстника, упраздненъ и Зарго; а дѣла Калмыковъ поступили въ вѣдомство Астраханскаго Калмыцкаго Правленія.
Въ заключеніе этого обозрѣнія остается замѣтить, что въ 1769 году объѣзжалъ восточную границу Россіи знаменитый естествоиспытатель академикъ Налласъ, для произведенія ученыхъ изъисканій. Изъ яицкаго городка (Уральска) Палласъ неоднократно ѣздилъ въ степь и наблюдалъ Калмыковъ, которые расположились тамъ въ то время на лѣтнемъ кочевьѣ[97], между-тѣмъ, какъ большая часть ихъ орды была на Кубани. Въ сочиненіи, которое Палласъ издалъ въ 1770 году[98], онъ подробно описалъ степной бытъ и хозяйство Калмыковъ, ихъ наружность, жилища, занятія, нравы, религію, повѣрья и обычаи; но, къ-сожалѣнію, въ этомъ сочиненіи не достаетъ точнаго изображенія управленія ордой, и нѣтъ никакихъ даже приблизительныхъ свѣдѣній о числѣ народа; о мѣстѣ его кочевья Палласъ говоритъ, что Калмыки со стадами своими кочуютъ зимою въ полуденной сторонѣ волжской степи и вдоль Каспійскаго-Моря, но всегда въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ рѣки Яика, при которой тогда кочуютъ ихъ вѣчные враги — Киргизы; о повинностяхъ Калмыковъ — что они отдаютъ своимъ владѣльцамъ ежегодно 1/10 часть своего скота; о судѣ и расправѣ, что владѣлецъ можетъ подвергать подвластныхъ своихъ разнымъ тяжелымъ наказаніямъ, рѣзать имъ носъ, уши, руки, но только не можетъ ихъ явно казнить, что, однакожь, дѣлается; о правѣ наслѣдственномъ — что дѣти раздѣляютъ между собою улусъ владѣльца, если отецъ не сдѣлалъ другаго распоряженія и нѣкоторыя изъ нихъ не вступили въ духовный чинъ, и что дѣлежъ этотъ бываетъ между ними неровный; а о богатствѣ Калмыковъ, т. е. о количествѣ ихъ скота, Палласъ говоритъ лишь весьма-относительно, упоминая, что есть Калмыки, которые имѣютъ по тысячѣ лошадей и болѣе. Тотъ же недостатокъ численныхъ указаній ощутителенъ и въ сочиненіи академика Гмелина, изданномъ въ 1777 г.[99]. Онъ путешествовалъ въ 1769 и 1770 годахъ и видѣлъ Калмыковъ на берегахъ Волги. Онъ описалъ ихъ, какъ естествоиспытатель; подробную исторію Калмыковъ и Индійцевъ полагалъ онъ издать въ послѣдствіи времени, но не издалъ, и единственными указаніями на тогдашнее управленіе Калмыками и участіе въ немъ правительства остались стр. 57 и 133 путешествія Гмелина, гдѣ онъ упоминаетъ о калмыцкомъ приставѣ, говоря, что этотъ приставъ живетъ въ Еногаевски, когда не кочуетъ съ Калмыками въ степи, и что въ старомъ губернаторскомъ домѣ въ Астрахани находятся его секретная и калмыцкая экспедиціи. Первое указаніе важно, доказывая, что въ то время принято было называть «приставами» тѣхъ, которымъ ввѣренъ былъ ближайшій надзоръ за калмыцкимъ народомъ, хотя это званіе оффиціально присвоено изъ, какъ будетъ показано далѣе, лишь въ 1801 году.
II.
править|
«Впрочемъ, вы не оставьте употреблять всѣ благопристойные способы къ приласканію тамошнихъ народовъ, отдаляя отъ нихъ не токмо притѣсненія, но и все, что можетъ имъ непріятно быть въ образѣ умственнаго ихъ понятія о вещахъ, поколику то совмѣстно съ пользою службы Нашей и съ безопасностью того края, и стараясь приводить въ ближайшее знакомство и тѣснѣйшую связь съ прочими Нашими подданными». (Именный указъ, данный 9-го мая 1785 года генерал-поручику Потемкину).
|
Отъ Калмыковъ, оставшихся въ Россіи, правительство уже но могло ожидать той пользы, которую приносила ему прежде многочисленная орда, громившая Кубанцевъ, Крымцевъ, ходившая съ войсками нашими въ Лифляндію и Польшу, посылавшая къ Москвѣ для продажи многія лошади[100]…
Конечно, ополченія Калмыковъ выполняли свое назначеніе на границахъ Россіи, но не всегда; торгъ скотомъ могъ быть значителенъ; но за то сколько трудностей въ надзорѣ за кочевыми дикарями, разбросанными на обширномъ пространствѣ отъ Урала до Дона и отъ Саратова до Кавказа! сколько безнаказанныхъ своевольствъ самихъ владѣльцевъ калмыцкихъ: сколько убытковъ отъ облова въ казенныхъ водахъ и отъ расхищенія озерной соли!..[101]
При такихъ обстоятельствахъ нельзя было предпринимать рѣшительныхъ мѣръ къ введенію порядка и дѣйствовать на нравы и понятія ордынцевъ можно было только исподоволь, и то не на общую массу, а на нѣкоторыхъ въ частности. Тѣхъ, которыхъ въ то время удавалось крестить, отсылали въ Ставрополь (тогда Оренбургской, нынѣ Симбирской-Губерніи) для утвержденія въ вѣрѣ Христовой и пріученія къ хлѣбопашеству: жизнь, вполнѣ обезпеченная и счастливая, привлекала туда охотниковъ; но принужденій креститься — не было[102]; также, когда кто изъ владѣльцевъ изъявлялъ желаніе селиться, ему позволялось; но позволеніе это не вынуждало прочихъ оставлять жизнь кочевую[103]; словомъ, правительство, держась политики — не озлоблять народъ калмыцкій и его владѣльцевъ[104], не входило во внутреннее, степное управленіе орды, не предпринимало ничего рѣшительнаго для произведенія переворота, какъ въ управленіи, такъ и въ образѣ жизни и нравахъ Калмыковъ.
Почему же, когда они уменьшились численно и остатки прежней орды уже не обѣщали правительству прежней пользы, оно осталось вѣрнымъ прежнему образу дѣйствій и, хотя неоднократно имѣло въ виду разные проекты преобразованія управленія и быта этого народа, не привело, однакожь, ни одного изъ нихъ въ исполненіе, а напротивъ, щедро надѣлило Калмыковъ землями, угодьями, оставило свободными отъ податей, подтвердило безпрепятственное отправленіе обрядовъ вѣры, возстановило прежній порядокъ управленія и суда?
Этому было много причинъ, и изъ нихъ важнѣйшая — убѣжденіе, что не жили бъ Калмыки на степяхъ астраханскихъ, то пришли бы туда изъ-за Урала Киргиз-Кайсаки, съ которыми было бы труднѣе ладить, потому-что надъ ними пришлось бы возобновлять все то, что было сдѣлано въ-продолженіе цѣлаго столѣтія для обузданія Калмыковъ; а вмѣстѣ съ Кайсаками, нахлынули бы несметныя орды Азіатцевъ, что, при тогдашней ненадежности линіи, могло казаться дѣйствительно опаснымъ; Калмыки же, заходя кочевьемъ на уральскую степь[105], охраняли нашу восточную границу отъ этихъ же самыхъ Киргиз-Кайсаковъ и участвовали въ походахъ нашихъ войскъ. Политика беречь Калмыковъ, какъ народъ полезный, обратилась въ щедроты и льготы неизсчетныя, когда къ сознанію выгодъ отъ подданства Калмыковъ присоединилась надежда возвращенія изъ Китая на прежнія кочевья улусовъ, ушедшихъ изъ Россіи.
Убуши, уходомъ своимъ за границу, не сокрушилъ образъ древняго управленія Калмыками[106], ибо онъ заключался въ управленіи владѣльцевъ, а не въ самоуправствѣ хановъ, или намѣстниковъ ихъ, и не въ произвольныхъ рѣшеніяхъ Наймаи-Зарго. Глава орды и его совѣтъ составляли въ описанномъ уже нами періодѣ лишь центръ внутренняго, степнаго управленія калмыцкаго народа; но Астраханское Калмыцкое Правленіе уже существовало въ первой половинѣ XVIII столѣтія и стало только дѣйствовать самостоятельнѣе, когда въ 1771 году вмѣстѣ съ астраханскимъ губернаторомъ явилось во главѣ управленія Калмыками и централизировало его въ Астрахани; на мѣстѣ же кочевья, ими продолжали завѣдывать непосредственно владѣльцы, независимое управленіе которыхъ составляетъ любопытный періодъ степнаго феодализма.
И Шукуръ-Дайчинъ, и Бупчукъ, и Аюка были такіе же тайши[107], какъ и прочіе калмыцкіе владѣльцы, по, какъ начальники многочисленнѣйшаго поколѣнія Калмыковъ, входили въ сношенія съ русскимъ правительствомъ и шертовали за всѣхъ улусныхъ людей. Аюка личною отвагою, богатствомъ и вліяніемъ на умы пріобрѣлъ большую силу и получилъ отъ Далай-Ламы достоинство хана, по, не смотря на это, не могъ удерживать калмыцкихъ владѣльцевъ въ повиновеніи, и они, безъ его вѣдома, ходили войною на русскіе города и села[108]; а въ-послѣдствіи, изъ преемниковъ Аюки, хановъ и намѣстниковъ ханства, ни одинъ не умѣлъ пользоваться этой властью, — властью безъ дѣйствительнаго значенія и безъ предѣловъ. Въ-продолженіе десятилѣтняго правленія Черен-Дондока, междоусобія безпрестанны и оканчиваются тѣмъ, что онъ теряетъ всѣ свои улусы; потомъ, походъ на Кубанцевъ отвлекаетъ на время калмыцкихъ владѣльцевъ отъ кровавыхъ распрей между собою, которыя, возобновясь въ послѣдствіи времени, упорно, длятся нѣсколько лѣтъ сряду. При Дундук-Дашѣ орда спокойна, и причины этому надо искать какъ въ личныхъ миролюбивыхъ свойствахъ этого хана, такъ и въ томъ, что въ это время калмыцкіе владѣльцы стали привыкать видѣть надъ собою главу — хана. Сынъ его Убуши почитался его преемникомъ; но, лишь-только не стало Дундук-Даши, возобновилась между Калмыками распри и колебанія, обыкновенныя при перемѣнѣ ихъ начальниковъ, и безъ подкрѣпленія правительства, Убуши не заступилъ бы мѣста отца[109]. Но преемникъ этотъ былъ слабъ, и куда повела его эта слабость, и какъ ею воспользовался Церен-Тайши, уже извѣстно.
И такъ, образъ древняго правленія заключался не въ томъ, чтобъ во главъ владѣльцевъ былъ одинъ съ званіемъ хана или намѣстника ханства, съ своимъ совѣтомъ (Зарго), съ правомъ входить въ непосредственное сношеніе съ правительствомъ, а въ томъ, чтобъ каждый владѣлецъ правилъ своимъ улусомъ самостоятельно, и этотъ образъ правленія, существовавшій у Калмыковъ во времена ойратства и прихода ихъ въ Россію (какъ видно изъ калмыцкаго уложенія 1640 г.), только обновился въ 1771 году. Это подтверждается и тѣмъ, что пока у Калмыковъ были хамы или намѣстники ихъ, то междоусобія и распри длились по цѣлымъ годамъ: ханъ притѣснялъ владѣльцевъ, владѣльцы возставали противъ него, шли на него войною, мстили ему и считали себя правыми, потому-что власть его не была въ глазахъ ихъ освящена преданіемъ, а возникала сама-собою изъ обстоятельствѣ; потому же, послѣ ухода Убуши, источникомъ распрей, сдѣлавшихся общими на всемъ протяженіи степей астраханскихъ, было соблазнительное для каждаго владѣльца желаніе — усвоить себѣ званіе, которое, по-видимому, ни къ чему не обязывало, но съ которымъ было сопряжено значительное содержаніе[110] и нѣкоторыя наружныя почести. Тогда каждый владѣлецъ калмыцкій началъ домогаться ханскаго званія, выставлялъ свои достоинства, клеветалъ на другихъ[111]… Спокойствіе водворилось прочно только когда утвердилось убѣжденіе, что Калмыкамъ не имѣть уже ни хановъ, ни намѣстниковъ ханства. Дѣятельность каждаго владѣльца обратилась тогда на его родовое достояніе, и отсутствіе власти, бывшей дотолѣ посредникомъ между правительствомъ, владѣльцами калмыцкими и народомъ, доставило правительству возможность ближе ознакомиться съ управленіемъ владѣльческомъ, отличить произволъ отъ того, что издавна освятили преданіе и обычай, и наконецъ, утвердить это управленіе на основаніяхъ законныхъ.
Пояснимъ это самымъ изложеніемъ хода событіи.
Въ началѣ 1771 года, остались въ Россіи калмыцкіе улусы, зимовавшіе на нагорной сторонѣ Волги. Отъ 40 слишкомъ тысячь кибитокъ осталось 13 тысячь; изъ 18-ти владѣльцевъ осталось 12[112]. Для кочевья ихъ подвластныхъ весьма-достаточно было степи, простирающейся по правому, нагорному берегу Волги до донскихъ земель и отъ Царицына до Кумы, тѣмъ болѣе, что но волжскому берегу отъ Царицына до Астрахани только-что возникшая осѣдлость представляла мало прочныхъ жилищъ[113]. Въ-слѣдствіе этого, степное пространство влѣво отъ Волги до Урала осталось впустѣ[114]. Киргиз-Кайсаки и прежде уже порывались къ переходу на эти мѣста; но правительство ихъ къ тому не допускало, опасаясь сближенія ихъ съ кубанскими однозаконными имъ народами[115]; притомъ, тогда еще казалось возможнымъ возвращеніе на прежнее кочевье Калмыковъ, покинувшихъ его. Лишь въ 1783 году высказывается мысль дать новое назначеніе степи уральской; предположено уважить желаніе Ногайцевъ переселеніемъ ихъ на степную равнину между Волгою и Ураломъ и впустѣ-лежащія земли по лѣвой сторонѣ Волги, по рѣкамъ Большому и Малому Иргизу, и далѣе, — причемъ новороссійскому генерал-губернатору князю Потемкину поручено назначить команды для препровожденія Ногайцевъ, и какъ на это, такъ и на водвореніе ихъ на уральской степи отпущено 200 тысячь рублей[116]; но прошло два года, Ногайцы не были переселены туда, и этой суммѣ дано другое назначеніе[117]. Между-тѣмъ (въ 1785 г.), разрѣшено было перевести часть астраханскихъ Калмыковъ на луговой берегъ Волги, тѣмъ паче, что сіе сверхъ выгоды ихъ собственной можетъ еще служить къ обузданію Киргизовъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ велѣно: Калмыковъ приписать къ уѣздамъ по способности ихъ обитанія и стараться поселять ихъ, сближать съ Русскими и обезопасить край отъ грабежей устройствомъ почтовыхъ дорогъ отъ Царицына до кавказской линіи и отъ линіи до Черкасска, и заселеніемъ сихъ дорогъ[118]. Тогда, какъ и въ послѣдствіи времени, Калмыки отправляли кордонную стражу[119], ограждая Саратовскую и Кавказскую-Губерніи и Астраханскую-Область отъ Киргиз-Кайсаковъ, заходившихъ кочевьемъ по-сю-сторону Урала[120]; почему, въ-послѣдствіи, вновь подтверждено склонить большую часть Калмыковъ къ переходу на луговую сторону Волги, а между-тѣмъ, кордонную стражу ихъ перевесть отъ рѣки Ахгубы къ рькѣ Узени, дабы чрезъ то сократитъ цѣпъ, закрыть Элтонское и другія соляныя озера и ближайшую составитъ связь съ уральскимъ войскомъ[121]. Желая перевесть большую часть Калмыковъ на луговую сторону Волги, правительство имѣло въ виду очистить мѣста на нагорной для дербетовскихъ Калмыковъ, зашедшихъ въ 1710 году на Донъ и оставшихся тамъ, которыхъ тогда казалось удобнымъ соединить съ общей массой народа калмыцкаго[122].
Бросимъ взглядъ на то, какъ имъ завѣдывали родовые его владѣльцы. Произволъ ихъ и самоуправство утверждены были на давности времени и обратились въ обычай. Владѣльцы облагали сборами своихъ подвластныхъ[123], брали съ нихъ неограниченную подать скотомъ и деньгами[124], а тѣхъ, отъ которыхъ не могли добиться ни того, ни другаго, продавали[125] или подвергали жестокимъ истязаніямъ, награждали зайсанговъ[126], которые, имѣя непосредственный надзоръ за аймаками, содѣйствовали владѣльцамъ въ угнетеніи подвластныхъ и облагали ихъ непомѣрными поборами, причемъ и себя не забывали[127]; тѣхъ же зайсанговъ, которые не умѣли угождать имъ, владѣльцы лишали званія зайсангскаго и родовыхъ аймаковъ; на ихъ мѣста назначали простолюдиновъ, выслужившихся угожденіями, жаловали имъ аймаки и зайсангское званіе; судъ и расправу производили подъ вліяніемъ обстоятельствъ, личныхъ выгодъ и страстей своихъ; наказанія налагали свирѣпыя — отнятіе членовъ, клейменіе, и т. п.[128] и сохранили прежній обычай не только родовыхъ Калмыковъ своихъ, но и зайсанговъ, какъ за ихъ продерзости, такъ и по причинѣ злобы, тайнымъ образомъ предавать смерти: задавитъ или зарѣзать; иногда же и отбирать скотъ ихъ и пожитки[129].
Въ числѣ владѣльцевъ калмыцкихъ, былъ тогда одинъ крещеный — полковникъ князь Дондуковъ, сынъ Дондук-Омбы и правнукъ Люки-Хана. Онъ не управлялъ своими улусами, а получалъ съ нихъ опредѣленный доходъ, живя въ Енотаевскѣ. Послѣ смерти его, два родовые улуса его было уступлены родною его племянницею, дочерью его брата, въ казну[130], и чрезъ эту уступку правительству представился случай преобразовать управленіе Калмыками, примѣнивъ его къ Учрежденію о Губерніяхъ. По-этому, въ 1786 году предположено было: открывъ вновь Зарго, обратить его въ Нижнюю Расправу и подчинить аппеляціи Верхней Расправы, обложивъ притомъ Калмыковъ податью, рекрутскою повинностью и опредѣливъ комплектъ духовенству калмыцкому[131]; но проектъ этотъ но былъ приведенъ въ исполненіе; а въ Енотаевскь образована между-тѣмъ Калмыцкая Канцелярія[132] изъ русскихъ чиновниковъ и калмыцкихъ зайсанговъ; но въ-продолженіе этого времени, обязанности этой канцеляріи и офицеровъ, которые назначались но временамъ для надзора за улусами, не были опредѣлены съ точностью никакимъ законоположеніемъ; лишь нѣкоторые тяжебные случаи были предвидѣны, и разбирательство ихъ поручено въ уѣздахъ земскимъ засѣдателямъ: имъ велѣно объѣзжать по насту тѣ селенія, которыя съ калмыцкими кочевьями смежны.
За проектомъ 1786 года послѣдовалъ въ 1788 году другой — переселить всѣхъ Калмыковъ въ разныя мѣста во внутреннія губерніи[133]; но полученное въ-слѣдъ за тѣмъ съ китайскихъ границъ извѣстіе о намѣреніи бѣжавшихъ Калмыковъ возвратиться въ Россію, отсрочило надолго всякую рѣшительную мѣру въ-отношеніи преобразованія управленія и быта астраханскихъ Калмыковъ. На случай возвращенія ихъ единоплеменниковъ изъ Китая, велѣно на первый разъ дать имъ убѣжище въ Колыванской-Губерніи[134]; а для поощренія ихъ къ возврату въ Россію возстанавливается въ возможной полнотѣ и единствѣ прежнее управленіе надъ Калмыками, оставшимися въ Россіи, и даруются имъ значительныя льготы.
Прежде, чѣмъ будемъ говорить о благопріятныхъ событіяхъ, подъ вліяніемъ которыхъ началось для русскихъ Калмыковъ XIX е столѣтіе, обратимъ вниманіе на замѣчательнаго путешественника, который въ 1797 году обозрѣвалъ приволжье. Графъ Иванъ Потоцкій, одинъ изъ ученѣйшихъ филологовъ минувшаго вѣка, дѣлалъ обширныя историческія и этнографическія изъисканія касательно происхожденія и сродства славянскихъ племенъ и, между прочимъ, предпринялъ въ это время путешествіе по берегамъ Чернаго и Каспійскаго-Морей для того, чтобъ на мѣстѣ повѣрить сказанія Геродота о Скиѳіи и ея обитателяхъ[135]. Онъ видѣлъ Калмыковъ, можно сказать, случайно, — потому-что ихъ не касались его ученыя изслѣдованія, — видѣлъ на берегу Волги и у приморья, но дорогамъ отъ Царицына до Астрахани и оттуда до Кизляра; но всюду, гдѣ встрѣчалъ ихъ, обращалъ на это полудикое племя все вниманіе любознательнаго и остроумнаго наблюдателя. Вотъ краткій очеркъ тогдашняго положенія края и нѣкоторыя указанія на бытъ Калмыковъ, который заимствуемъ изъ сочиненія графа Потоцкаго: Калмыки кочуютъ лѣтомъ между рѣкою Егорлыкомъ и Сарною, осенью приближаются къ Волгѣ, зимою же занимаютъ степь отъ рѣки Маныча до кавказскихъ селеній[136]; на луговую сторону Волги заходятъ рѣдко: туда дѣлаютъ пабѣги Киргиз-Кайсаки и ограбленныхъ ими торговцевъ и казаковъ продаютъ въ Хиву[137]; Калмыки вообще любятъ праздность, и только тѣ изъ нихъ, которые не имѣютъ скотоводства, нанимаются въ работы въ Царицыіи, Сарептѣ и другихъ мѣстахъ[138]; русскіе купцы и Татары отправляютъ значительные караваны въ степи для снабженія Калмыковъ вещами, нужными въ ихъ степномъ быту[139], простомъ и суровомъ, да и на калмыцкомъ базарѣ (Kalmilskoi bazar ou mena) близь Астрахани, поддерживается торговля Русскихъ, Армянъ и Татаръ съ Калмыками: они гоняютъ туда для продажи стада и табуны свои[140]; воспитаніе ихъ составляетъ единственный предметъ степнаго хозяйства Калмыковъ; птичья охота — любимая ихъ забава[141]; одеждою они похожи на Китайцевъ[142], нравами — совершенные дикари: ѣдятъ падаль[143], тѣла умершихъ оставляютъ безъ погребенія[144] и держатся разныхъ нелѣпыхъ повѣрій[145]; духовенство калмыцкое чрезмѣрно многочисленно[146], но полезно своею ученостью: ламу своего Калмыки почитаютъ неистощимымъ источникомъ мудрости и образцомъ святости[147]; прочіе жрецы занимаются идолослуженіемъ, обучаютъ Калмыковъ грамматѣ, лечатъ больныхъ[148]; живя на-счетъ простолюдиновъ и даже владѣльцевъ, жрецы отъ тѣхъ и другихъ отличаются тучностью, видомъ здоровымъ и свѣжимъ[149]; многоженство дозволяется Калмыкамъ, но примѣровъ его нѣтъ[150]; при всей своей вѣротерпимости (indifférentisme religieux), Калмыки привязаны къ своей религіи; изученіе догматовъ е я сохранилось между жрецами довольно-правильно, не смотря на рѣдкія сообщенія съ Тибетомъ[151] — мѣстопребываніемъ Далай-Ламы; духовныя книги ихъ, писанныя на языкѣ гангутскомъ или тибетскомъ и чтеніе которыхъ доступно нѣкоторымъ владѣльцамъ[152], заключаютъ много любопытнаго въ-отношеніи исторіи, степной медицины, философіи, астрономіи, рядъ генеалогическихъ таблицъ и много поэтическихъ разсказовъ[153]. Изъ владѣльцевъ калмыцкихъ одинъ Замьянъ выстроилъ себя домъ на нагорномъ берегу Волги и зимовалъ въ немъ[154]; его примѣру слѣдуетъ его пасынокъ, владѣлецъ Тюмень-Джиргалъ, кочуя только лѣтомъ[155]; онъ и сынъ его Сербе-Джанъ свободно выражаются на русскомъ языкѣ и гостепріимны[156], между-тѣмъ, какъ другіе калмыцкіе владѣльцы, на-примѣръ, Мукюкень и Саджи-Убуши не говорятъ по-русски и совершенно-чужды понятій о жизни благоустроенной, гражданской[157]; Тюменю принадлежитъ самый малочисленный улусъ — Хошоутовскій; въ немъ только тысяча кибитокъ и 220 жрецовъ[158]; подвластные Тюменя повинуются ему подобострастно; при графѣ Потоцкомъ онъ произволъ разборъ дошедшей до него жалобы, и приказаніе владѣльца наказать виновнаго было немедленно выполнено…[159]
Не смотря на всѣ достоинства этого сочиненія, въ немъ повторяется тотъ же недостатокъ, который замѣченъ уже у Гмелина и Палласа: нѣтъ численныхъ данныхъ о всей массъ калмыцкаго народа, его скотоводствѣ, и общихъ взглядовъ на порядокъ тогдашняго управленія Калмыками.
Съ 1800 года начинаются въ немъ значительныя перемѣны: Калмыки, пребывавшіе на Дону, соединены съ астраханскими, и надъ ними возстановленъ прежній порядокъ управленія.
Припомнимъ, что назначенныя въ 1710 году 10 тысячь кибитокъ большедербетовскаго поколѣнія Калмыковъ для охраненія границъ войска донскаго, осталось съ того времени кочевьемъ на земляхъ войска, что въ 1731 году они были подчинены его управленію, и что въ 1793 году предположено было склонить этихъ Калмыковъ къ обратному возвращенію на прежнія мѣста Астраханской-Губерніи для соединенія съ прочими Калмыками. Но въ 1799 году этотъ проектѣ еще не былъ приведенъ въ исполненіе, и только въ порядкѣ завѣдыванія Большедербетовцами произведены нѣкоторыя перемѣны[160]; а въ 1800 году даны имъ слѣдующія привилегіи:
1) Избирать себѣ начальника;
2) Быть независимыми отъ Донцовъ;
3) Зависѣть прямо отъ Государл;
4) Переписываться прямо съ нимъ;
5) По дѣламъ имѣть сношеніе съ Иностранною Коллегіею, какъ то прежде было;
6) По землямъ и прочимъ надобностямъ съ генерал-прокуроромъ[161].
Въ-слѣдъ за тѣмъ, назначенъ чиновникъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ къ дѣламъ Калмыковъ, Кабардинцевъ, Трухменцевъ, Ногайцевъ и другихъ азіатскихъ народовъ, въ предѣлахъ Астраханской-Губерніи и въ близости ея кочующихъ; по соглашенію съ астраханскимъ военнымъ губернаторомъ о мѣстъ пребыванія, гдѣ удобнѣе и ближе окажется къ пребыванію тѣхъ ордъ, при коихъ большую частъ времени быть ему безотлучно, — этому чиновнику велѣно относиться съ своими донесеніями по гражданской части, въ чемъ надобность потребуетъ, къ астраханскимъ военному и гражданскому губернаторамъ; а имъ предписано о вспоможенія ему и снабженіи его мѣстными свѣдѣніями[162].
Между-тѣмъ, большедербетовскіе и малодербетовскіе Калмыки были уже соединены на одномъ кочевьѣ въ Астраханской-Губерніи[163], и имъ съ владѣльцами ихъ, какъ и другимъ калмыцкихъ ордъ владѣльцамъ съ народомъ ихъ, Всемилостивѣйше пожалованы указомъ 27 сентября 1800 года во владѣніе всѣ земли отъ Царицына по рѣкамъ Волгѣ, Capпѣ, Салу, Манычу, Кумѣ и взморью, словомъ, — всѣ тѣ мѣста, на коихъ до ухода ихъ за границу Калмыки имѣли кочевье свое, исключая тѣхъ, кои, по уходѣ ихъ, именными указами другимъ пожалованы[164].
За этимъ послѣдовали двѣ грамматы Императора Павла 1 отъ 14-го октября того же года.
Первою, данною народу калмыцкому[165], возстановлено въ лицѣ малодербетовскаго владѣльца Чучси Таити Тундутова прежнее званіе намѣстника и дозволено калмыцкимъ владѣльцамъ и духовенству имѣть попрежнему для судопроизводства совѣтъ, именуемый Зарго, который составленъ снова изъ 8-ми членовъ: трехъ изъ зайсанговъ и духовныхъ по назначенію намѣстника, и пять отъ прочихъ владѣльцевъ. Этимъ заргачамъ, которымъ положены прежніе оклады, предоставлено рѣшать народныя дѣла по большинству голосовъ, во всемъ по правамъ и на основаніи ихъ духовнаго закона и обыкновеній. Намѣстнику велѣно рѣшать разногласіе съ вѣдома опредѣленнаго по сему предмету и для прочихъ надобностей чиновника, или представлять на разрѣшеніе Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ и Императорскаго Величества, при чемъ намѣстнику вмѣнено въ обязанность поступать по предписаніямъ, какія будетъ получатъ, калмыцкій народъ содержать въ порядкѣ и каждаго правосудіемъ довольствовать. Сверхъ того, этою грамматою[166] утверждены снова за Калмыками всѣ земли, поименованныя въ указѣ 27 сентября 1800 г.
Другою грамматою, данною калмыцкому ламѣ Собину-Бакшь, онъ утвержденъ въ этомъ достоинствѣ по дознанной его къ Престолу вѣрности и преданности, и повелѣно ему: Калмыковъ держать въ усердномъ подданствѣ Государю и всѣми обрядами по закону ихъ безпрепятственно довольствовать[167].
Замѣтимъ, что земли, пожалованныя Калмыкамъ, простирались по нагорной сторонѣ Волги, и что луговая ея сторона, опустѣвшая въ 1771 году, въ то время еще лежала впустѣ. Дать ей полезное назначеніе представился тогда удобный случай: ходатайство киргизъ-кайсацкаго султана Букея о допущеніи его съ подвластными на эту степь было уважено, и Высочайшимъ указомъ 11 марта 1801 года дозволено было букѣевскимъ Киргизамъ кочевать между Ураломъ и Волгою[168].
Въ-слѣдствіе возстановленія въ калмыцкомъ народѣ достоинства намѣстника и Зарго, Калмыцкое Правленіе въ Астрахани было упразднено[169], и народъ калмыцкій выбылъ на время изъ вѣдомства губернскаго начальства[170]. Зарго учрежденъ при главной ставкѣ намѣстника въ его родовомъ малодербетовскомъ улусѣ и сталъ разбирать дѣла Калмыковъ на прежнемъ основаніи.
Императоръ Александръ I именнымъ указомъ, даннымъ 26 октября 1801 года Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, подтвердилъ права и преимущества, присвоенныя Императоромъ Павломъ калмыцкому народу, также зависимость его единственно отъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ и далъ ему особаго главнаго пристава (т. е. отдѣлилъ Калмыковъ въ порядкѣ ближайшаго завѣдыванія отъ Кабардинцевъ, Трухменцевъ, Ногайцевъ и другихъ кочевыхъ Азіатцевъ) для ходатайства, защиты и лучшаго охраненія пользъ народныхъ[171].
За симъ, въ слѣдующемъ 1802 году, при приведеніи въ исполненіе указа 27 сентября и грамматы 14 октября 1800 года въ-отношеніи земель, оказалось, что изъ тѣхъ, гдѣ Калмыки кочевали до ухода своего изъ Россіи, многія уже розданы и заселены, и потому велѣно отнесть но пространству отъ Царицына до Каспійскаго-Моря количество земли, нужное для пастьбы скота и табуновъ такъ, чтобъ разныя орды въ кочевьяхъ своихъ стѣснены не были, и чтобъ къ угодьямъ земель калмыцкихъ отдалить всякое притязаніе постороннихъ людей. Тогда же предписано начальствамъ губерній Астраханской и Саратовской, чтобъ вмѣстѣ съ калмыцкимъ приставомъ назначили Калмыкамъ земли и чтобъ «по Дѣламъ Калмыковъ во всѣхъ присутственныхъ мѣстахъ постилаемо было со всякимъ безпристрастіемъ и принимаемо было за нихъ ходатайство главнаго пристава и другихъ находящихся при нихъ чиновниковъ во всѣхъ требованіяхъ, основанныхъ на законѣ и справедливости и тяжбы же Калмыковъ въ общихъ судебныхъ мѣстахъ не производить, а отсылать въ Зарго, куда и истецъ долженъ являться, или къ главному приставу; дѣла же, по которымъ Калмыки будутъ истцами на другихъ подданныхъ русскихъ, разбирать въ обыкновенныхъ присутственныхъ мѣстахъ»[172].
Въ это же время возродившаяся противъ намѣстника зависть другихъ владѣльцевъ и присвоеніе непринадлежащей имъ власти были причиною разныхъ между ними несогласій и жалобъ[173]. Этимъ объясняются неоднократныя ходатайства намѣстника Тайши Тундутова о подтвержденіи его нравъ и дарованіе ему двухъ Высочайшихъ грамматъ въ-теченіе одного года.
Первою изъ нихъ, данною 2-го мая 1800 года, Императоръ Александръ подтвердилъ права Зарго и духовенства калмыцкаго, при внушеніи намѣстнику поступать во всемъ по императорскимъ указамъ, управляя народомъ съ кротостью, такъ, чтобы онъ находилъ подъ его начальствомъ правый судъ и покойное своимъ достояніемъ владѣніе; а другою грамматою, данною 13 октября того же года, Тундутовъ снова утвержденъ въ званіи намѣстника, причемъ подтверждены права и обязанности Зарго чинить расправу во внутреннихъ дѣлахъ Калмыковъ; обозначены зависимость и отношенія калмыцкаго народа къ правительству согласно грамматъ 14 октября 1800 года съ дозволеніемъ намѣстнику въ нужныхъ случаяхъ требовать помощи и защиты отъ главноуправлявшаго тогда въ Астрахани гражданскою частію генерал-лейтенанта Кноррнига; подтверждена обязанность главнаго пристава быть въ кочевьяхъ калмыцкихъ для непосредственной защиты и охраненія пользъ народныхъ и снова утверждено право владѣнія землями, пожалованными въ 1800 году[174].
Но земли эти еще не были отведены Калмыкамъ, и мѣстное начальство было поставлено въ затрудненіе[175] тѣмъ, что Калмыки, незная мѣстъ, гдѣ предки ихъ имѣли кочевье, стали предъявлять излишнія притязанія, вовсе несоотвѣтственныя тогдашнему числу народа и его дѣйствительнымъ нуждамъ; а начальство, не имѣя достовѣрныхъ свѣдѣніи о пространствѣ земель, на которомъ издавна кочевали Калмыки, не могло удовлетворить ихъ требованія. — Въ 1803 году, для изслѣдованія сего вопроса на мѣстѣ, отряженъ былъ въ калмыцкія степи генерал-маіоръ Завалишинъ. Свѣдѣнія, имъ доставленныя, перешли въ Положеніе, Высочайше утвержденное 19 мая 1806 года[176], которымъ приведено въ извѣстность — сколько нужно Калмыкамъ земли по числу кибитокъ, для пастьбищъ и для перемѣны кочевья сообразно времени года. Астраханскій губернаторъ созвалъ владѣльцевъ и отобралъ отъ нихъ согласіе на непремѣнное назначеніе зимнихъ кочевьевъ, которыя они, полюбовно между собою расположивъ, учинили о томъ письменное постановленіе. При составленіи Положенія 1806 года, правительство имѣло въ виду приведеніе въ извѣстность земель калмыцкихъ и на обмежеваніе ихъ ассигновало 10,000 руб. Въ-слѣдствіе чего земли эти положены на планъ окружными чертами; а снятіе внутренней ситуаціи предоставлено времени. — Положеніемъ 1806 г. позволено каждогодно одному изъ владѣльцевъ по очереди и съ общаго согласія, переходить лѣтомъ за рѣки Волгу и Манычъ (§ 2 Положенія); за недостаткомъ водопоевъ въ калмыцкихъ степяхъ, предписано нарѣзать Калмыкамъ въ казенныхъ дачахъ прогоны до Волги (§ 3), и разрѣшено имѣть зимовку на тѣхъ мочагахъ[177], которыя ни въ чьемъ частномъ владѣніи не состоятъ (§ 9); приказано отвесть Калмыкамъ удобныя мѣста въ дачахъ казенныхъ и владѣльческихъ лишь на зимнее время (§ 10) и въ видѣ вознагражденія за запашки, которыя казенные, помѣщичьи крестьяне и казаки уже имѣли въ калмыцкихъ степяхъ (§ 11). На земляхъ, отводимыхъ Калмыкамъ во владѣніе, дозволено имъ заводить селенія (§ 16).
Между-тѣмъ, званіе намѣстника Калмыцкой-Орды, возстановленное въ 1800 году Императоромъ Павломъ І-мъ и утвержденное Императоромъ Александромъ І-мъ въ лицѣ малодербетовскаго владѣльца Чучея Тайши Тундутова, упразднено было съ его смертію въ 1803 г., и съ-тѣхъ-поръ всѣ домогательства калмыцкихъ владѣльцевъ на возстановленіе этого званія были отклоняемы. Зарго, и послѣ упраздненія званія намѣстника, оставался въ малодербетовскомъ улусѣ, продолжалъ разбирать словесно дѣла и, по обычаю калмыцкому, имѣлъ засѣданія въ кибиткахъ, а въ зимнее время засѣданія прекращались. Рѣшенія приводились въ исполненіе съ согласія главнаго при калмыцкомъ народѣ пристава[178], который тогда же, вмѣстѣ съ судомъ Зарго, подчиненъ астраханскому губернатору, бывъ дотолѣ въ непосредственномъ вѣдомствѣ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ[179]. Въ то же время придано главному приставу въ помощь нѣсколько чиновниковъ въ видъ улусныхъ частныхъ приставовъ, и ему велѣно распредѣлять ихъ по кочевьямъ калмыцкимъ въ тѣ мѣста, куда онъ сочтетъ нужнымъ[180].
Главные пристава, въ дѣйствіяхъ своихъ по ближайшему завѣдыванію Калмыками и въ сношеніяхъ съ Зарго, руководствовались инструкціями, которыми ихъ снабжала Коллегія Иностранныхъ Дѣлъ. Главному приставу[181] поручалось наблюдать, чтобъ Зарго рѣшалъ дѣла но правиламъ и на основаніи духовнаго закона и обыкновеній, въ познаніе которыхъ приставу велѣно тщательно входитъ, дабы тѣмъ удобнѣе могъ давать мнѣніе свое въ случаѣ равенства голосовъ и несогласія[182]. Но уже намѣстникъ Тундутовъ всеподданнѣйше просилъ о дозволеніи приступить къ исправленію законовъ. Заняться этимъ поручено было тогда Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ; а между-тѣмъ велѣно приставу наблюдать, чтобъ по уголовнымъ дѣламъ осужденные въ Зарго преступники не наказывались отнятіемъ членовъ и клейменіемъ, но отсылались въ ближайшіе земскіе суды для отправленія на поселеніе или въ каторжную работу[183]. Въ 1806 году, предписано было: въ случаяхъ недостаточности калмыцкаго закона и обыкновеній, руководствоваться законами русскими, уголовныя дѣла производить съ строжайшимъ наблюденіемъ истины на гласѣ закона; обвиняемыхъ содержать подъ стражею; а осужденныхъ отсылать въ земскія правленія[184]. Дѣла же Калмыковъ съ Русскими предоставлено разбирать главному приставу, на правахъ, присвоенныхъ словеснымъ судамъ[185].
Замѣчателенъ отзывъ, которымъ въ 1810 году характеризовалъ тогдашній главный приставъ Калмыковъ ихъ судъ и расправу. «Недостатокъ древнихъ узаконеній[186] и несообразность ихъ съ нынѣшними нравами и понятіями народа», писалъ главный приставъ, "замѣняются въ одной только памяти оставшимися обычаями, которые по-калмыцки называются госунъ. Судьи приводятъ эти обычаи какъ будто бы сильнѣйшія мѣста изъ узаконеній, по нимъ рѣшатъ участи и на нихъ «основываютъ опредѣленія. Нерѣдко выдумываютъ и такія, какихъ совсѣмъ не бывало. У Калмыковъ ихъ госунъ столько же сильное слово, какъ у пиѳагорцовъ бывало самъ сказалъ, а у Поляковъ непозволямъ. Изъ судей духовные вмѣшиваютъ въ судопроизводство нѣкоторыя правила вѣры, которыя у Калмыковъ составляютъ какъ-будто духъ невидимой, но законодательной власти духовенства. Лѣность, отвлекающая отъ подробнаго и тонкаго изслѣдованія дѣйствій человѣческихъ, ввела въ калмыцкое судопроизводство присягу и по такимъ дѣламъ, въ которыхъ находятся доказательства и свидѣтели; калмыцкій судья, которому захочется или спать[187], или ѣсть, нимало не вникая въ дѣло, кричитъ шахата, т. е. присяга, въ чемъ и прочіе ему послѣдуя, разъѣзжаются по своимъ кибиткамъ. Въ народномъ совѣтѣ или судѣ, называемомъ Зарго, находится восемь членовъ, избираемыхъ владѣльцами улусовъ изъ подвластныхъ имъ зайсанговъ и духовенства. Образъ судопроизводства заключается въ томъ, что, по выслушаніи жалобъ истца и но отобраніи отъ отвѣтчика противу доказательствъ, обстоятельства разсматриваются не продолжительно, опредѣленіе о дѣлѣ помѣщается на самрѣ, которая ничто иное, какъ выкрашенная черною краскою дощечка величиною въ нашъ листъ бумаги. Намазавъ оную саломъ и золою, пишутъ прутикомъ опредѣленіе, которое прочитавъ истцу и отвѣтчику, даютъ правому отъ суда ергачея или исполнителя опредѣленія, потомъ все съ самры стираютъ и предаютъ дѣло вѣчному забвенію. Выигравшій тяжбу платитъ ергачею учрежденную плату, называемую эдигнинъ эльчи, т. е. плата посланному».
Такимъ-образомъ, степное судопроизводство Калмыковъ не представляло въ это время ничего утѣшительнаго въ-отношеніи точнаго, внимательнаго и добросовѣстнаго разбора тяжебъ; да и въ-продолженіе послѣдующихъ годовъ дѣла производились въ Зарго безпорядочно, или вовсе не производились. Напримѣръ, 27-го апрѣля 1816 года, главный приставъ доносилъ астраханскому гражданскому губернатору, что «за неимѣніемъ дѣла всѣ члены разъѣхались», и хотя онъ просилъ ихъ ежемѣсячно увѣдомлять его о теченіи дѣлъ, «но съ декабря мѣсяца не получалъ никакого увѣдомленія». О мѣстопребываніи Зарго главный приставъ доносилъ тогда же, что «часто перемѣняетъ мѣсто; но, находясь всегда въ центрѣ кочевья Калмыкъ, не удаляется отъ Астрахани далѣе 100 или 250 верстъ». О сношеніяхъ своихъ съ Зарго главный приставъ объяснялъ, что передаетъ въ этотъ судъ поступающія къ нему просьбы и утверждаетъ рѣшенія, постановленныя большинствомъ голосовъ[188]. Если рѣшенія суда Зарго записывались, то это дѣлалось, какъ отзываются старожилы, вѣроятно на калмыцкомъ языкѣ; но достовѣрно во всякомъ случаѣ то, что ни одно изъ нихъ не сохранилось[189]. Эти утраты объясняются безпрестанными перекочевками и безпечностью, свойственною Калмыкамъ, а всего болѣе самымъ способомъ записыванія рѣшеній на самрѣ, если, какъ съ вѣроятностью можно полагать, этотъ обычай сохранился и послѣ 1810 года. Уже выше было сказано, что главный приставъ передавалъ въ судъ Зарго поступавшія къ нему просьбы и давалъ, въ случаѣ надобности, этому суду предложенія; но, кромѣ указаній на этотъ порядокъ, нельзя отъискать въ актахъ никакихъ слѣдовъ его. Подъ Дѣлами, производившимися у главныхъ приставовъ, не оставлялись отпуски съ ихъ предложеній[190], и по книгамъ исходящихъ бумагъ видно, что, напримѣръ, въ 1816 году въ числѣ 1338 бумагъ, отправленныхъ главнымъ приставомъ, было только 35 предложеній суду Зарго. Изъ нихъ въ январѣ, февраль и мартѣ было дано только четыре, остальныя въ іюнѣ, іюлѣ и августѣ, а въ-теченіе слѣдующихъ мѣсяцевъ ни одного.
Въ 1821 году, Министерство Иностранныхъ Дѣлъ, назначая новаго пристава къ Калмыкамъ, замѣчало, что, сколько изъ дѣлъ, поступавшихъ на его разрѣшеніе, видно, судъ Зарго не имѣетъ опредѣленныхъ правилъ и часто произноситъ противорѣчащія рѣшенія, дѣйствуя по вліянію владѣльцевъ, которые избираютъ членовъ этого суда. Министерство не имѣло положительнаго удостовѣренія, въ чемъ заключаются древнія права и преимущества калмыцкаго народа, въ какомъ отношеніи состоитъ онъ къ владѣльцамъ своимъ и до какой степени простирается власть ихъ, признанная обычаями ихъ: почему, поручая главному приставу обслѣдовать этотъ предметъ, министерство снабдило его переводомъ древняго калмыцкаго уложенія и предписало: удостовѣрившись, точно ли оно заключаетъ законъ, какимъ Калмыки издревле руководствовались, пополнить недостатки его, по совѣщаніи съ владѣльцами и духовенствомъ, и представить на разсмотрѣніе министерства[191].
Въ 1822 году, калмыцкіе владѣльцы, ламы, духовенство и зайсанги собраны были въ селеніи Зинзили (на берегу Каспійскаго-Моря) и составили дополненіе къ древнему уложенію; но и тутъ между ними возродились несогласія, два владѣльца дали особыя мнѣнія, и дѣло это приведено къ окончанію лишь въ 1827 г., въ-слѣдствіе особыхъ настояній.
Въ заключеніе обозрѣнія этого втораго періода управленія Калмыками, въ-продолженіе котораго оно предоставлено было имъ-самимъ, при болѣе или менѣе значительномъ, смотря по обстоятельствамъ, участіи правительства, слѣдуетъ замѣтить, что Калмыки оставались въ это время свободными отъ всякаго сбора въ казну, и всѣ повинности ихъ въ-отношеніи къ правительству ограничивались выставкой по-временамъ ополченія, которыя снаряжать обязанъ былъ Зарго[192]. Такимъ-образомъ, наприм., въ 1783 году, Калмыки приняли участіе въ крымскомъ походѣ[193], потомъ выставляли по 500 человѣкъ для кордона противъ Киргиз-Кайсаковъ; а съ 1807 по 1814 годъ состояло въ русской арміи два пятисотенные конные калмыцкіе полка.
III.
править|
Калмыкъ слѣпо покоренъ волѣ высшихъ; гордость или надменность, столь же, какъ и униженіе, восточнымъ народамъ свойственныя, среди Калмыковъ, исключая владѣльцевъ, кажется, вовсе неизвѣстны. Бѣднѣйшій изъ нихъ принмается и мается въ кибиткѣ богатаго наравнѣ съ другими… Бѣдные Калмыки, при всей крайности, не имѣютъ привычки бродить за милостынею и всегда находятъ средства жить въ своихъ хотонахъ, около людей избыточныхъ. Нефедьевъ.
|
Управленіе владѣльцевъ, какъ свойственное быту племенъ кочующихъ и близкое къ ихъ понятіямъ, пустило глубокіе корни и у Калмыковъ. Повинуясь подобострастно и безусловно споимъ родовымъ нойонамъ, они не роптали на притѣсненія, занимались своимъ степнымъ хозяйствомъ, и народъ кочевалъ привольно на обширномъ пространствъ отведенныхъ ему земель. Быль посредникъ между владѣльцами калмыцкими и народомъ съ одной стороны и правительствомъ съ другой — главный приставъ; но власть, ему ввѣренная, не заключала въ себѣ существенно)! полноты, дѣйствительныхъ границъ и опредѣлительности. Необходимость дать иной видъ управленію Калмыковъ, утвердивъ его на такихъ основаніяхъ, которыя бы содѣйствовали постепенному введенію его въ составъ общаго губернскаго управленія, становилась настоятельною, и съ этою цѣлію, но представленію главноуправлявшаго Грузіей, Кавказскою-Областью и Астраханскою-Губернію, генерала Ермолова, Высочайше утверждены были 10 марта 1825 года и приведены въ дѣйствіе Правила для управленія Калмыками[194]. Оно раздѣлено на 1) Главное, ввѣренное Министерству Внутреннихъ Дѣлъ, — 2) Областное поручено Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, облеченной властью распорядительною, полицейскою и судебною, составленной изъ начальника губерніи, вицегубернатора, главнаго пристава при калмыцкомъ народѣ, губернскаго прокурора, зайсанга и ламы, — послѣдніе по выбору, одинъ отъ владѣльцевъ, другой отъ духовенства (§ 10). 3) Окружное возложено на Зарю, составленный изъ восьми членовъ, двухъ духовныхъ и депутатовъ отъ 6 улусовъ, выбираемыхъ на 3 года (§§ 31 и 38). Наблюденіе за правильнымъ теченіемъ дѣлъ возложено на помощника главнаго пристава (§ 32). 4) Улусное составлено изъ частныхъ приставовъ, улусныхъ судовъ, (на правахъ словесныхъ судовъ) и самихъ владѣльцевъ, съ обязанностями полицейскими, судебными и хозяйственными (§§ 42, 51 и 53).
Въ порядкѣ судопроизводства, изъ улусныхъ судовъ поступали въ судъ Зари) иски, предметъ которыхъ превышалъ 200 руб. (§§ 33, 35, 54, 55). Дѣла на сумму свыше 400 руб. переходили на сужденіе Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ (§ 34); министерство же разсматривало тяжбы на сумму свыше 1000 руб. ассигнаціями (§ 3, п. б и в). По дѣламъ уголовнымъ, Калмыки подчинены общимъ присутственнымъ мѣстамъ и законамъ (§§ 16, 37); но съ такимъ, однакожь, ограниченіемъ, что суду Зарго предоставлено рѣшать окончательно случаи, несоставляющіе тяжкихъ преступленій у Калмыковъ, какъ то: угоны скота, захваты имущества, отлучки или самовольные переходы отъ одного владѣльца къ другому и воровство на сумму не свыше 400 руб. асс. и до трехъ разъ (§§ 35 и 36).
Такой порядокъ управленія Калмыками предположено было ввести на время (§ 3 правилъ 1825 г.). Учреждая въ Астрахани Коммиссію Калмыцкихъ Дѣлъ и подчиняя ей судъ Зарго (§ 13), правительство имѣло въ виду достиженіе предполагаемыхъ выгодъ отъ введенія Калмыковъ постепеннымъ образомъ въ составъ общаго гражданскаго управленія (§ 10). Коммиссіи вмѣнено въ обязанность представлять чрезъ губернатора на соображеніе главноуправляющаго всѣ мѣры относительно нововведеній, ограниченія и отмѣны принятыхъ для управленія Калмыками правилъ (§§ 8 и 29), заняться, во-первыхъ, разсмотрѣніемъ древняго законоположенія Калмыковъ и, по совѣщаніи съ владѣльцами и духовенствомъ, по возможности приспособить это уложеніе къ общимъ правамъ, дополняя недостатки законами русскими, — и во-вторыхъ, собрать приблизительныя свѣдѣнія о числѣ калмыцкаго народа по сословіямъ и о взаимныхъ между ними отношеніяхъ (§§ 27 и 28). Но приведеніи въ извѣстность и тщательномъ разсмотрѣніи древнихъ калмыцкихъ законовъ, обычаевъ и обрядовъ, предполагалось ихъ напечатать на калмыцкомъ языкѣ съ переводомъ для всеобщаго между Калмыками свѣдѣнія и руководства (§§. 29 и 58); а между-тѣмъ предписано въ обсужденіи предметовъ но калмыцкому управленію, «которые не предвидѣны въ древнемъ ихъ уложеніи», руководствоваться приличными статьями Высочайше утвержденнаго въ 1822 г. устава для управленія кочующими въ Сибири инородцами (§ 39)[195].
Итакъ, на основаніи Высочайше утвержденнаго въ 1825 г. порядка управленія, существенная обязанность Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, какъ присутственнаго мѣста, состояла въ разсмотрѣніи жалобъ на судъ Зарго и въ надзорѣ за сохраненіемъ благоустройства въ калмыцкихъ улусахъ. Распорядительная и хозяйственная часть предоставлена главному приставу съ подчиненіемъ его начальнику губернія, а мѣстное полицейское управленіе — улуснымъ приставамъ.
Время и опытъ указали разныя неудобства въ такомъ порядкѣ управленія Калмыками, именно: 1) Предсѣдатель и члены коммиссіи, бывъ обременены дѣлами, независимо отъ занятій по коммиссіи, не могли дѣйствовать съ успѣхомъ въ исполненіи возложенныхъ на нее- обязанностей. Въ-слѣдствіе этого вкралась медленность въ производствѣ дѣлъ, которыя поступали во множествѣ и но запутанности своей требовали зрѣлыхъ соображеній. 2) Главный приставъ пользовался властью, которой не положено было твердыхъ ограниченій, и имѣлъ возможность употреблять ее во зло дѣйствуя то пристрастно, то опрометчиво. Медленность въ дѣлопроизводствѣ по коммиссіи была поводомъ къ неудовольствіямъ, а произвольныя и несоотвѣтственныя видамъ правительства дѣйствія главныхъ приставовъ возбудили въ Калмыкахъ страхъ и недовѣрчивость къ мѣстному начальству. Самый порядокъ учрежденнаго надъ ними управленія оказался неудобнымъ въ примѣненіи, несогласнымъ ни съ положеніемъ народа, ни съ предразсудками его, временемъ укоренившимися. Неограниченностью власти владѣльцевъ, пагубнымъ вліяніемъ жрецовъ, ихъ корыстолюбіемъ, упадкомъ нравственности и значительными потерями скота въ-теченіе нѣсколькихъ суровыхъ зимъ, народъ былъ доведенъ до крайняго разстройства; ограниченіе правь суда Зарго и вмѣшательство въ управленіе Калмыками властей, имъ дотолѣ чуждыхъ, окончательно привели управленіе этими инородцами въ совершенное замѣшательство. Возникли жалобы и сѣтованія, которыя были поводовъ къ чрезвычайнымъ мѣрамъ для приведенія Калмыковъ къ благосостоянію.
Указомъ 2 августа 1827 г., Высочайше повелѣно было сенатору Энгелю "отправиться въ Астраханскую-Губернію и, по тщательнѣйшемъ соображеніи нуждъ калмыцкаго народа въ самыхъ жилищахъ его, открыть истинныя причины упадка его и изъискать надежнѣйшія мѣры «къ водворенію въ немъ незыблемой тишины, правосудія и устроеннаго хозяйства, дабы въ пустынныхъ кочевьяхъ его процвѣтало совершенное благоденствіе, утвержденіе котораго для Его Величества предметъ сердечной попечительности и источникъ живѣйшаго удовольствія».
Въ бытность свою въ Астрахани и Енотаевскѣ, сенаторъ Энгель совѣщался съ Коммиссісю Калмыцкихъ Дѣлъ и самими владѣльцами по предмету Высочайше возложеннаго на него порученія.
Между-тѣмъ, грамматою 24 апрѣля 1828 года, Государь Императоръ снова подтвердилъ калмыцкому народу свое о немъ попеченіе, оставивъ въ прежней силѣ и дѣйствіи древнія народныя права, а въ числѣ учрежденій по управленію — Зарго. Суду этому повелѣно состоять подъ предсѣдательствомъ одного изъ нойоновъ-владѣльцевъ «по Высочайшему назначенію» и предоставлено содержать калмыцкій народъ въ порядкѣ, при чемъ Зарго пожалованъ золотою печатью съ императорскимъ гербомъ.
Зарго, поступившій съ 1825 года въ совершенную подчиненность учрежденной надъ нимъ, въ видъ высшей инстанціи, Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, оставленъ бывъ тогда, по заключенію ея[196], въ Малодербетовскомъ Улусѣ, продолжалъ имѣть засѣданія въ кибиткахъ и прекращалъ ихъ совершенно на зимнее время, такъ-что дѣла оставались безъ рѣшенія[197]! Постановленія, заключавшіяся въ §§ 31 и 32 Правилъ, Высочайше утвержденныхъ въ 1825 г., чтобъ Зарго имѣлъ пребываніе какъ-можно-ближе къ средоточію кочевокъ и чтобъ за успѣшнымъ и порядочнымъ ходомъ дѣлъ Калмыковъ, рѣшаемыхъ въ семь судѣ по законамъ и обычаямъ, племени ихъ свойственнымъ, имѣлъ наблюденіе помощникъ главнаго пристава, оставались безъ должнаго исполненія. При судь Зарго не было помощника главнаго пристава; коммиссія не видѣла со стороны Зарго «и тѣни выполненія возложенныхъ на него обязанностей», — дѣлопроизводство его было въ совершенномъ замѣшательствѣ.
Посему, когда, для объявленія Высочайшей грамматы, собраны были въ Енотаевскъ члены Зарго, калмыцкіе владѣльцы и духовенство, Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ постановила: суду Зарго имѣть постоянное пребываніе въ Енотаевскь, предоставивъ членамъ его имѣть засѣданія лѣтомъ, по ихъ обычаю, въ кибиткахъ; но продолжать разборъ дѣлъ и въ зимнее время.
Между-тѣмъ, Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ, запрошенная сенаторомъ Энгелемъ о томъ, исполнено ли ею возложенное на нее порученіе — исправить древнее калмыцкое уложеніе[198], — представила сенатору (15 октября 1827 г.) списокъ этого уложенія, въ которомъ, согласно отзывамъ, даннымъ въ 1822 году калмыцкими владѣльцами въ с. Зинзили, исправлены были статьи, несоотвѣтствующія перемѣнамъ, происшедшимъ въ народѣ съ 1640 года и, по разсмотрѣніи коммиссіею, исключены учрежденія воинскія и постановленія уголовныя, — послѣднія потому-что съ 1825 года Калмыки подчинены въ этомъ отношеніи дѣйствію русскихъ законовъ.
По возвращеніи сенатора Энгеля въ Санктпетербургъ, всѣ предположенія его касательно преобразованія калмыцкаго народа Высочайше повелѣно было разсмотрѣть въ особомъ комитетѣ, составленномъ изъ гг. управлявшаго министерствомъ внутреннихъ дѣлъ, дѣйствительнаго тайнаго совѣтника Ланскаго, вице-канцлера графа Нессельроде, сенатора Энгеля и статс-секретаря Дашкова. Но соображеніи комитетомъ предположеніи сенатора Энгеля съ имѣвшимися въ Министерствахъ Внутреннихъ и Иностранныхъ Дѣлъ свѣдѣніями, открылось, что главнѣйшими причинами замѣченнаго въ калмыцкомъ народа разстройства были: «а) неограниченность власти калмыцкихъ владѣльцевъ, безусловная и слѣпая покорность ихъ подвластныхъ, и — какъ слѣдствіе неопредѣленности отношеній — произвольныя дѣйствія, притѣсненія и неумѣренные поборы; б) сильное и пагубное вліяніе чрезвычайно-умножавшагося духовенства калмыцкаго, которое, для собственной пользы и содѣйствуя видамъ владѣльцевъ, содержитъ народъ въ суевѣріи, предразсудкахъ и совершенномъ невѣжествѣ, отвращая его внушеніями своими отъ всѣхъ полезныхъ нововведеній и постепеннаго образованія, разоряя его вымогательствами и обманами и поселяя раздоры вмѣшательствомъ своимъ въ дѣла общественныя и частныя; в) нравственный развратъ въ народѣ, происшедшій отъ невѣжества и бѣдности; г) порядокъ управленія, начала коего не соотвѣтствовали ни положенію его, ни предразсудкамъ, временемъ укоренившимися, и т. п.». Разсуждая такимъ образомъ, Комитетъ находилъ, что «Калмыки, при всей способности къ постепенному образованію, имѣютъ, какъ народъ младенчествующій, столь ограниченныя понятія, что надобно еще много времени для того, чтобъ съ удобностію и пользою приспособить ихъ къ общему составу государственнаго управленія, между-тѣмъ, какъ нынѣ страшатся они судовъ, формъ и правилъ коихъ не постигаютъ, и всякое дѣйствіе судебнаго или правительственнаго мѣста и лица, къ нимъ относящееся, внушаетъ въ нихъ чувства недовѣрчивости».
Итакъ, для возстановленія благосостоянія калмыцкаго народа, комитетъ призналъ нужнымъ измѣнить учрежденный надъ нимъ порядокъ Мѣстнаго управленія и преобразовать его такъ, «чтобъ онъ, съ устраненіемъ всякаго вліянія стороннихъ властей и лицъ на дѣла калмыцкія, соотвѣтствовалъ древнимъ обычаямъ народа и дозволялъ дѣйствовать исподоволь на постепенное образованіе Калмыковъ мѣрами кроткими и не прямо противоположными понятіямъ и предразсудкамъ ихъ»[199]. Комитетъ, примѣняясь въ точности къ Высочайшей волѣ, изъявленной въ указѣ, данномъ 2-го августа 1827 іода на имя сенатора Энгеля, изложивъ предварительныя правила для преобразованія калмыцкаго управленія, подносилъ ихъ на Монаршее усмотрѣніе, съ такимъ притомъ предположеніемъ, чтобъ калмыцкое управленіе перевести изъ Астрахани въ Енотаевскъ.
Но этому поводу Государь Императоръ Высочайше повелѣть изволилъ составить проектъ управленію, съ тѣмъ, чтобъ приняты были въ основаніе начала и правила, Комитетомъ предначертанныя.
Имѣя въ виду такія основанія, Государственный Совѣтъ (8-го декабря 1830 года) мнѣніемъ положилъ: «поручить астраханскому военному губернатору составить полный проектъ управленія калмыцкимъ народовъ, придерживаясь указанныхъ началъ».
Сообразивъ на мѣстѣ установленный для Калмыковъ порядокъ судопроизводства, военный губернаторъ Паткинъ нашелъ слѣдующее: «Калмыки по дѣламъ уголовнымъ судятся въ россійскихъ присутственныхъ мѣстахъ, а но дѣламъ тяжебнымъ въ судѣ Зарго и улусныхъ правленіяхъ. Такой распорядокъ въ-отношеніи дѣлъ уголовныхъ представляется затруднительнымъ къ исполненію дѣлъ для русскихъ судовъ, ибо все производство въ оныхъ отправляется на русскомъ языкѣ, между-тѣмъ, какъ многіе изъ Калмыкъ не знаютъ сего языка; а потому присутственныя мѣста и принуждены довольствоваться однимъ переводомъ, тогда-какъ переводчикъ можетъ иногда перевести вопросы судьи и отвѣты подсудимаго съ отступленіемъ отъ точнаго и прямаго смысла оныхъ. Что же касается до суда Зарго и улусныхъ правленій, то судилища сіи, какъ составленныя изъ Калмыкъ, казалось бы совершенно соотвѣтствовали обычаямъ калмыцкаго народа; но примѣры показываютъ противное; ибо въ дѣлопроизводствѣ но онымъ, происходитъ чрезвычайная медленность, а въ рѣшеніяхъ весьма-часто неправильность. Такимъ образомъ Калмыкъ, имѣя дѣло въ народномъ своемъ судилищѣ, долженъ терпѣть волокиту и еще, въ добавокъ къ тому, не получать ожидаемаго правосудія. Медленность и неправильность въ рѣшеніяхъ проистекаютъ отъ двухъ главнѣйшихъ причинъ: 1) что судьи, по свойственной Калмыкамъ наклонности къ льни, вовсе не заботятся о исполненіи возложенныхъ на нихъ обязанностей и своевольно даже отлучаются отъ должностей; и 2) что они или по невѣдѣнію или же по неумѣстному пристрастію, что не рѣдко случается, искажаютъ и дѣло и самые законы, на коихъ основывается приговоръ. Частыя жалобы, приносимыя Калмыками на судъ Зарго и улусныя правленія, могутъ служить убѣдительнымъ доводомъ, что они не совсѣмъ-довольны своими народными судилищами. Изъ опытовъ же извѣстно, что Калмыки, подобно и нашимъ русскимъ крестьянамъ, страшатся не суда и формъ онаго, но волокиты въ дѣлахъ и неправосудія, и что они охотнѣе прибѣгаютъ къ покровительству гражданскаго начальства, нежели къ своимъ судилищамъ, въ, надеждѣ получать отъ перваго справедливую и скорую управу.» Основываясь на этихъ данныхъ, военный губернаторъ Пяткинъ признавалъ необходимымъ, для устраненія встрѣчаемыхъ Русскими затрудненій въ производствъ о Калмыкахъ дѣлъ уголовныхъ, и для успѣшнаго и правильнаго движенія дѣлъ тяжебныхъ, составить уголовные и гражданскіе суды изъ русскихъ чиновниковъ, совокупно съ Калмыками; почему и предположилъ учредить судъ Зарго какъ среднюю судебную инстанцію, на правь палатъ уголовнаго и гражданскаго суда, изъ предсѣдателя, двухъ совѣтниковъ (изъ русскихъ чиновниковъ) и двухъ асессоровъ изъ калмыцкихъ зайсанговъ. Назначеніе двухъ совѣтниковъ изъ русскихъ чиновниковъ признавалось нужнымъ «сколько для успѣшнаго теченія дѣлъ, столько для соблюденія порядка и ясности въ производствѣ ихъ», ибо тогда уже опытомъ было дознано, «что Калмыки небрегутъ о исполненіи судейскихъ обязанностей и нерѣдко запутываютъ и искажаютъ дѣла, причиняя тѣмъ и другимъ волокиту и внушая въ тяжущихся справедливый ропотъ».
Слѣдствіемъ такихъ соображеній со стороны военнаго губернатора Пяткина было составленіе подъ его руководствомъ новаго положенія, Высочайшее его утвержденіе 24 ноября 1834 года, приведеніе въ дѣйствіе съ 1 января 1836 года и внесеніе въ подлежащіе томы двухъ изданій Свода Законовъ[200].
На основаніи этого положенія, управленіе Калмыками сосредоточено въ Астрахани, мѣстное завѣдываніе учреждено въ главныхъ ставкахъ улусовъ. Ввѣренное ближайшему надзору астраханскаго военнаго губернатора управленіе это состоитъ:
а) изъ Совѣта Калмыцкаго Управленія, на правахъ губернскаго правленія, подъ предсѣдательствомъ главнаго попечителя калмыцкаго народа[201].
б) Суда Зарго, соединяющаго въ себѣ обязанности уголовной и гражданской палатъ и суда совѣстнаго, и потому подчиненнаго въ порядки высшаго завѣдыванія Министерству Юстиціи.
в) Ламайскаго Духовнаго Управленія (въ видѣ консисторіи), зависящаго отъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ.
г) Улусныхъ судовъ, на нравахъ уѣздныхъ.
Въ каждомъ изъ семи улусовъ — особый улусный попечитель съ помощникомъ; улусы раздѣляются на аймаки, а аймаки, на хотоны; Калмыки, зимующіе на приморьѣ въ мочагахъ, состоятъ тамъ въ вѣдомствѣ мочажнаго смотрителя, а торгующіе подъ Астраханью скотомъ — поставлены въ зависимость отъ смотрителя калмыцкаго базара. На мѣстѣ степнаго кочевья, аймаками завѣдываютъ зайсанги, а хотонами хотонные старшины. Это управленіе Калмыки обязаны содержать на свой счетъ и для того платятъ 84,300 руб. ассиг. въ годъ. Въ трехъ улусахъ учреждены, по положенію 1834 года, три ярмарки, кромѣ калмыцкаго базара подъ Астраханью и тѣхъ базаровъ, которые существуютъ въ каждомъ улусъ. Для распространенія между Калмыками оспопрививанія, преподаны правила Астраханской Врачебной Управъ, а обязанности предупрежденія и пресѣченія заразительныхъ болѣзней, падежей скота и проч. раздѣлены между управой, главнымъ попечителемъ и совѣтомъ управленія.
Это учрежденіе, по мѣрѣ надобности, было по-временамъ, дополняемо до второй половины 1837 года; по поступленіи же тогда калмыцкаго управленія и народа изъ вѣдомства Министерства Внутреннихъ Дѣлъ въ вѣдомство Министерства Государственныхъ Имуществъ, признано было нужнымъ разсмотрѣть: какія измѣненія и улучшенія могутъ быть допущены въ существующемъ о Калмыкахъ положеніи, и вообще «на какихъ началахъ можетъ быть устроено надъ ними управленіе съ существенною пользою и для народа и для правительства») — почему обсужденіе всѣхъ предположеній касательно преобразованія калмыцкаго управленія составляетъ нынѣ предметъ особенной заботливости Министерства Государственныхъ Имуществъ.
Между-тѣмъ, тотъ порядокъ управленія и суда, который съ 1836 года существуетъ надъ Калмыками и нынѣ еще въ полномъ дѣйствіи, имѣть много благодѣтельныхъ послѣдствій для народа, и важнѣйшее изъ нихъ — обузданіе власти владѣльцевъ и поставленіе ея въ опредѣленныя границы. Чтобъ обсудить въ полной мѣрѣ полезное вліяніе учрежденіи1831 года на народъ калмыцкій, необходимо войдти въ подробное разсмотрѣніе его настоящаго положенія, состава, житейскихъ средствъ, и сравнить соразмѣрность льготъ, дарованныхъ Калмыкамъ, съ пользою, ими приносимою.
Но, прежде изслѣдованія всѣхъ этихъ вопросовъ, считаемъ нелишнимъ заключить обозрѣніе безпрерывныхъ попеченій правительства о калмыцкомъ народѣ въ-теченіе послѣдняго двадцатилѣтія, указаніемъ на тѣ свѣдѣнія, которыя съ 1810 понынѣ изданы были о Калмыкахъ.
Г. Страховъ, завѣдывавшій въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ этими инородцами, имѣлъ случай дѣлать надъ ними близкія наблюденія и сообщилъ въ своей брошюрѣ: Нынѣшнее Состояніе Калмыцкаго Народа (Спб. 1810 года) нѣсколько краткихъ, но вѣрно-схваченныхъ и ръзколереданныхъ замѣтокъ о наклонностяхъ калмыцкаго народа, его сословіяхъ и ихъ отношеніяхъ между собою.
Монахъ Іакниѳъ, въ изданномъ имъ Обозрѣніи Ойратовъ или Калмыковъ съ XV столѣтія по настоящее время (Спб. 1854 г.) раскрылъ судьбы калмыцкаго народа еще внѣ предѣловъ Россіи, всѣ подробности его продолжительной борьбы съ Китаемъ, описаніе которыхъ и занимаетъ двѣ трети его книги: самъ онъ называетъ ее въ своемъ предисловіи собраніемъ матеріаловъ для исторіи калмыцкаго народа.
Въ 1832 и 1833 годахъ, г. Нефедьевъ, командированный въ калмыцкіе улусы, имѣлъ случаи, испытывая всѣ неудобства кочевой жизни, воолнь ознакомиться съ степнымъ бытомъ Калмыковъ, и изданная имъ книга: Подробныя Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, собранныя на мѣстѣ (Спб. 1844 г.) представляетъ рядъ драгоцѣнныхъ статистическихъ и этнографическихъ подробностей, добытыхъ внимательнымъ наблюденіемъ надъ калмыцкимъ народомъ, его образомъ жизни, нравами, обычаями и свойствами. Въ-отношеніи Калмыковъ, это сочиненіе столь же замѣчательно, какъ въ-отношеніи Киргиз-Кайсаковъ составленное г-мъ Левшинымъ описаніе ихъ ордъ и степей.
Въ 1839 году, профессоръ Императорскаго Казанскаго Университета Поповъ издалъ въ небольшой брошюрѣ на 32 страницахъ (Краткія Замѣчанія о Приволжскихъ Калмыкахъ. Спб. 1859 г.) наблюденія свои подъ Калмыками во время разъѣздовъ по ихъ улусамъ. Эти наблюденія особенно замѣчательны потому, что представили случай одному изъ ученѣйшихъ оріенталистовъ сравнить нарѣчіе тибетское съ калмыцкимъ, языкъ книжный съ разговорнымъ и пояснить перемѣны, происшедшія въ нарѣчіи калмыцкомъ, вліяніемъ, которое имѣли на него съ XV столѣтія сношенія Чжуньгарцевъ съ ихъ данниками, восточными Туркестанцами, а съ XVII вѣка сношенія Калмыковъ съ разными татарскими племенами, въ томъ и другомъ случаѣ вліяніемъ элемента тюркскаго. За симъ, въ брошюрѣ г. Попова заключаются весьма-замѣчательныя извѣстія о вѣроученіи Калмыковъ и ихъ хозяйствѣ, на которыя мы еще не разъ будемъ имѣть случай ссылаться.
Наконецъ, г. Гелль издалъ, тому три года, свое живописное путешествіе по Южной-Россіи («Xavier Hommairc Hell, Les steppes de la raer Caspienne, le Caucase, la Crimée et la Russie méridionale, voyage pittoresque, historique et scientifique. Paris. 1843»); но въ немъ рисунки, представляющіе отправленіе духовныхъ обрядовъ Калмыковъ, ихъ празднества, домашній бытъ и изображенія ихъ боговъ гораздо-замѣчательнѣе самаго текста, заключающаго въ себѣ большею частью лишь бѣглыя замѣтки путешественника.
Изучивъ всѣ сказанія о калмыцкомъ народѣ, начиная отъ олеаріевыхъ до тѣхъ, которыя, семь лѣтъ назадъ, сообщилъ профессоръ Поповъ, сообразивъ ихъ съ свѣжими статистическими данными, свѣдѣніями историческими и административными, собранными какъ въ Астрахани, такъ и въ самыхъ кочевьяхъ калмыцкихъ, на берегахъ Волги, Сарны, Кумы, Маныча и каспійскаго приморья, мы имѣли въ виду изобразить настоящее положеніе калмыцкаго народа въ связи съ его прошедшимъ, такъ, чтобъ послѣднее могло служить постояннымъ поясненіемъ первому.
IV.
править|
Горсть кочующихъ, полудикихъ Монголовъ, брошенная въ среду народа осѣдлаго, отдѣленная степными угодьями и сохранившая свои образъ жизни, свои правы, обычаи, составляетъ политическо-статистическій фактъ, результаты котораго интересны и даже важны для наблюдателя. Ст. Н. З-въ (*).
(*) «Отеч. Записки» за 1844 г. T. XXXV. статья: «Ставропольскіе Калмыки». |
Народъ калмыцкій, по миръ постепенныхъ прикочевокъ въ Россію, составился изъ чжуньгарскихъ выходцевъ поколѣніи торгоутовскаго, дербетовскаго, хошоутовскаго и хойтъ. Послѣднія два слились въ одно[202] и образовали улусъ Хошоутовскій, между-тѣмъ, какъ прочія, переходя отъ хановъ и владѣльцевъ къ ихъ потомству, раздробились на нѣсколько улусовъ. По смерти Аюки-Хана (1724 г.), владѣвшаго торгоутовскимъ поколѣніемъ Калмыковъ, оно раздѣлилось на улусы между наслѣдниками хана. Изъ нихъ, внукъ его Дондукъ-Омбо, бывшій ханомъ съ 1737 года, владѣлъ улусами багацохуровскимъ и эркетеневскимъ, которые послѣ Дондука-Омбе наслѣдовалъ его сынъ, полковникъ князь Дондуковъ, и которые отъ этаго послѣдняго перешли къ племянницѣ его, уступившей ихъ въ казну. Остальные затѣмъ Торгоутовцы составили четыре улуса, назвавшіеся по именамъ родоначальниковъ ихъ владѣльцевъ: Яндыка, Икицохура, Харахуса и Эрдени-Цаган-Кичикэ, улусами: Яндыковскимъ, Икпцохуровскимъ, Харахусовскимъ и Эрдени-Цаган-Кичиковскимъ. Но раздѣленія эти были дѣйствіемъ времени и обстоятельствъ.
По правиламъ 1825 года[203] объ управленіи Калмыками, всѣ эти четыре улуса считались подъ именемъ одного Торгоутовскаго (владѣльческаго); остальные Калмыки того же поколѣнія составляли улусы казенные: Багацохуровскій и Эркетеневскій; Калмыки же дербстовскаго поколѣнія составляли тогда два владѣльческіе улуса: Большой и Малый Дербетовскіе, — а Хошоуты и Хойты одинъ владѣльческій улусъ — Хошоутовскій. Слѣдовательно, въ 1825 г. считалось всего шесть улусовъ; но въ 1834 году[204], въ-слѣдствіе раздѣленія Торгоутовскаго Улуса на Яндыковскій и Харахусовскій, калмыцкій народъ состоялъ изъ 7-ми улусовъ. Изъ нихъ
По отсужденіи же, въ 1844 году[205], въ казну улуса Яндыковскаго (заключающаго въ себѣ и улусъ Икицохуровскій), изъ остальныхъ частей Торгоутовскаго Улуса нынѣ принадлежатъ владѣльцамъ только два: Харахусы и Кичики, называемые въ дѣлахъ калмыцкаго управленія улусами Харахусовскимъ и Эрдени-Цаган-Кичиковскимъ, а прежде разумѣвшіеся подъ общимъ названіемъ улуса Харахусовскаго.
Такимъ-образомъ, калмыцкій народъ дѣлится теперь на девять улусовъ. Изъ нихъ
Въ-отношеніи завѣдыванія со стороны мѣстнаго управленія, Яндыковскій и Икицохуровскій улусы соединены въ одинъ, подобно тому, какъ и улусы Харахусовскій и Кичиковскій; почему улусные суды и попечители остаются по-прежнему[206] въ числѣ семи.
Каждый улусъ, какъ казенный, такъ и владѣльческій, кочуя отдѣльно на опредѣленной ему землѣ, составляетъ въ маломъ видъ орду, и потому въ просторѣчіи улусы иногда называются ордами. Улусы раздѣляются на аймаки, составленные изъ Калмыковъ одного родо-происхожденія[207], а аймаки на отдѣльныя кочевки или хотоны. Аймаки заключаютъ въ себь до 50, 100 и 200 кибитокъ или семействъ, а хотоны отъ 10 до 15 и 20-ти.
Калмыцкій народъ дѣлится на четыре класса: нойоновъ или правильнѣе нойоновъ- владѣльцевъ[208], зайсанговъ, духовныхъ и простолюдиновъ. Поймы и зайсанги считаются благородными по происхожденію и называются бѣлыя кости (цаган-ясынъ). Первые суть потомки торгоутовскихъ, дербетовскихь и хошоутовскихъ вождей, приведшихъ калмыцкій народъ въ Россію, бывшихъ изъ числа ихъ хановъ и намѣстниковъ Калмыцкой Орды. Ноины-владѣльцы эти управляютъ каждый своимъ родовымъ улусомъ; ближайшее завѣдываніе аймаками предоставляется зайсангамъ при зависимости отъ ноиновъ, а хотонами — хотоннымъ старшинамъ, избираемымъ изъ простолюдиновъ. Зайсанги суть потомки простыхъ Калмыковъ, получившихъ отъ Далай-Ламы, калмыцкихъ хановъ или владѣльцевъ свободу отъ подати и пожалованныхъ аймаками. Послѣдніе называются зайсангами аймачными, владѣютъ и управляютъ ими какъ родовымъ достояніемъ, а неимѣющіе аймаковъ называются безаймачными и призываются къ управленію аймаками за недостаткомъ аймачныхъ зайсанговъ. Въ казенныхъ улусахъ мѣсто ноина-владѣльца заступаетъ правитель изъ лицъ владѣльческаго званія, неимѣющихъ полнаго улуса, или изъ зайсанговъ, который управляетъ имъ, какъ ноины управляютъ своими улусами, при содѣйствіи мѣстныхъ властей. Наконецъ, сословіе духовныхъ составляется изъ поступающихъ съ малолѣтства въ званіе манж''и (учениковъ вѣры) простолюдиновъ. Послѣдніе, въ противоположность ноинамъ и зайсангамъ, называются чернымъ народамъ (хара-кюнь, хара-улусъ), или черныя кости (хара-ясынъ).
Отдѣльному разсмотрѣнію каждаго сословія, преимуществъ и правъ, прежде и нынѣ съ ними сопряженныхъ, необходимо предпослать общее обозрѣніе всей массы народа.
Всѣ Калмыки суть язычники буддайскаго или ламайскаго закона[209], начала котораго, бывъ занесены ихъ предками съ Тибета[210], нынѣ во многомъ измѣнились. Всѣ Калмыки ведутъ жизнь кочевно на земляхъ, Высочайше дарованныхъ имъ въ Астраханской-Губерніи и Кавказской-Области.
Число калмыцкаго народа извѣстно лишь приблизительно отъ-того, что производить формальную перепись Калмыкамъ запрещено[211], «а владѣльцы и зайсанги, но особеннымъ споимъ видамъ, стараются скрывать отъ начальства настоящее число кибитокъ или семействъ, поставляя тому предлогомъ, будто-бы древними ихъ обычаями и преданіями (словесными, однакожь, а не письменными), возбраняется вести счетъ людямъ»[212]. Между-тѣмъ, чтобы со стороны простолюдиновъ не открылся путь къ исчисленію ихъ, владѣльцы и духовные, по чрезмѣрному своему вліянію на народъ, утвердили въ немъ страшное убѣжденіе, что за переписью непосредственно послѣдуетъ ихъ гибель, что ихъ перемретъ множество[213]. Калмыки безотчетно боятся смерти и мертвыхъ, страшатся болѣзней и всякаго бѣдствія. Коснуться этой струны ихъ слабостей, при томъ вліяніи, которое владѣльцы и духовные имѣютъ на умы простолюдиновъ, значило бы надолго, если не на всегда отдалить возможность поголовной переписи. Калмыки не понимаютъ, что всѣ болѣзни и бѣдствія, постигавшія ихъ въ предѣлахъ Россіи, имѣли источникомъ ихъ безпечность, отсутствіе предусмотрительности и самый ихъ образъ жизни. Появлялась ли оспа въ улусахъ, погибалъ ли скотъ въ суровую зиму отъ дѣйствія вьюги и шургановъ[214], Калмыки не отдавали себѣ отчета въ томъ, что сами отклонялись отъ оспопрививанія и не заготовляли зимнихъ кормовъ и камышевыхъ загоновъ для скота, а покорствуя внушеніямъ своихъ жрецовъ, относили всякое увеличеніе смертности или падежъ скота къ гнѣву негодующихъ бурхановъ[215] и эрликовъ[216]; при чемъ отдавали послѣднее свое достояніе на хурулъ[217]. Въ новѣйшее время, народъ напуганъ совершенно неосновательнымъ слухомъ, что если ему произведена будетъ поголовная перепись, то за нею послѣдуетъ обложеніе Калмыковъ рекрутскою и денежною повинностями наравнѣ съ крестьянами. Но произведеніе переписи почти невозможно при кочевомъ образѣ жизни, о до-сохъ-поръ правительство имѣетъ о числѣ калмыцкаго народа лишь приблизительныя свѣдѣнія, основанныя на объявленіяхъ владѣльцевъ и зайсанговъ. Сравненіе свѣдѣній прежнихъ лѣтъ съ объявляемымъ нынѣ числомъ кибитокъ обнаруживаетъ недостовѣрность послѣдняго, ибо невозможно принять за фактъ, что если оставшіеся послѣ ухода Убуши въ 1771 г. въ предѣлахъ Россіи Калмыки были въ числѣ 13,000 кибитокъ, то нынѣ ихъ не болѣе 14,000. Не было никакихъ чрезвычайныхъ бѣдствій и смертности, которыя, уменьшая народонаселеніе, могли довести его до того, чтобъ оно въ-продолженіе 75 лѣтъ почти вовсе не увеличилось.
Въ 1803 году Оффиціальный счетъ кибитокъ доходилъ лишь до 14,198; но начальство Калмыковъ, основываясь на развѣдываніяхъ и наблюденіяхъ, принимало за достовѣрное, что число кибитокъ простиралось до 20,000[218].
Въ 1825 году правительство полагало, но приблизительному счету, что число Калмыковъ простирается до 25,000 кибитокъ[219].
Въ 1833 году, военный губернаторъ Пяткинъ утверждалъ, что во всѣхъ улусахъ, «но всей вѣроятности»? должно находиться до 20,000 кибитокъ[220]; но оффиціально считалось тогда лишь 11,026 кибитокъ, по свѣдѣніямъ, издавна доставленнымъ владѣльцами и правителями[221].
Въ 1836 году, число кибитокъ показывалось въ улусахъ: казенныхъ 2357, владѣльческихъ 10,610, всего 12,967.
По собраннымъ же въ 1810 и 1841 годахъ свѣдѣніямъ, дополненнымъ въ 1842 г. новыми повѣрками, число кибитокъ оказалось въ улусахъ: казенныхъ 2762, владѣльческихъ 11,573, всего 14,335.
Слѣдовательно, въ улусахъ казенныхъ число кибитокъ противъ исчисленія 1836 г. умножилось 405 кибитками, а въ улусахъ владѣльческихъ также увеличилось 963 кибитками; значитъ, во всемъ народѣ 1368 кибитками. Прибыль оказалась въ двухъ казенныхъ и въ пяти владѣльческихъ, т. е. кромѣ Хошоутонскаго и Большедербетовскаго; обо, по показанію владѣльца и опекуна этихъ улусовъ, уменьшилось число кибитокъ въ обоихъ только до 74. Причиною этого уменьшенія поставляли они, какъ и прежде, принятіе нѣкоторыми изъ ихъ подвластныхъ св. крещенія и смерть престарѣлыхъ, послѣ которыхъ остались малолѣтныя дѣти и вдовы, неимѣющія ни силъ, ни возможности пріобрѣтать и взносить подати впредь до совершеннолѣтія дѣтей мужскаго пола. За отчисленіемъ же въ 1844 году изъ владѣльческаго въ казенное вѣдомство улусовъ: Яндыковскаго съ 1910 и Икицохуровскаго съ 1170 кибитками, всего 3080 киб., составилось тогда число кибитокъ въ улусахъ: казенныхъ 5842, владѣльческихъ 8493, всего 14,335.
Это число, основанное на свѣдѣніяхъ, собранныхъ въ 1840, 1841 и 1842 годахъ, служило до 1845 года мѣрою для раскладки сбора съ Калмыковъ. Тогда были истребованы отъ правителей и владѣльцевъ новыя численныя свѣдѣнія, по которымъ оказалось въ улусахъ: казенныхъ 5895, владѣльческихъ 8414, всего 14,309, — значитъ, съ 1842 по 1815 годъ число Калмыковъ въ улусахъ казенныхъ увеличилось 53 кибитками, во владѣльческихъ уменьшилось 93 кибитками. Замѣчательно, что еще въ 1842 г. мѣстное начальство полагало, что во всѣхъ улусахъ должно быть до 18,506 кибитокъ.
Если принять объявляемое правителями, владѣльцами и зайсангами число 14,309 кибитокъ за достовѣрное и положить на каждую кибитку, какъ сами владѣльцы считаютъ, по 4 души (2 мужскаго и 2 женскаго пола), обнаружится, что настоящее число Калмыковъ состоитъ по приблизительному счету слишкомъ изъ 60,000 душъ обоего пола (57,236) особенно, если прибавимъ сюда: владѣльцевъ съ ихъ семействами 46, зайсанговъ 907, духовныхъ 2472, всего 3415.
Кромѣ того, что настоящее число Калмыковъ остается правительству неизвѣстно, покибиточный или посемейный счетъ, предоставленный народнымъ правителямъ, имѣетъ еще два важныя неудобства:
1) Преступный всегда можетъ свободно присоединиться къ другому семейству, перемѣнивъ прежнее имя, и затруднять розъисканія мѣстныхъ властей.
2) Накопляются на нѣкоторыхъ улусахъ недоимки, которыя могли бы быть приблизительно пополнены сборомъ съ прочихь улусовъ, еслибъ онъ имѣлъ въ основѣ вѣрное исчисленіе душъ.
Обязанные лишь содержаніемъ установленнаго надъ ними управленія, Калмыки изъяты отъ платежа общихъ податей, а изъ натуральныхъ повинностей несутъ кордонную, пикетную и подводную.
На содержаніе калмыцкаго управленія, Калмыки казенныхъ улусовъ обязаны вносить по 7 р. 50 к. с., а владѣльческіе по 44 к. с., при чемъ послѣдніе платятъ албанъ (оброкъ) ноинамъ-владѣльцамъ по 7 р. 14 к. с., а всѣ вообще Калмыки, какъ казенные, такъ и владѣльческіе въ доходъ завѣдывающихъ ими зайсанговъ по 57 к. с. Сборы эти взимаются покибиточно[222]. Въ 1844 году, числилось въ недоимки на улусахъ Кагацохуровскомъ, Эркетеневскомъ и Икпцохуровскомь 2794 руб. сер. Почти вся она состояла на первомъ по причинѣ его крайней бѣдности и уменьшенія въ немъ народонаселенія съ 1836 по 1841 годъ.
Въ замѣнъ государственныхъ податей, Калмыки, въ числѣ 205 человѣкъ, ежегодно командируемые къ астраханскому казачьему войску, отбываютъ кордонную повинность, въ улусы, для предупрежденія хищничества назначаются внутренніе пикеты изъ 240 человѣкъ, которые состоять подъ начальствомъ зайсанговъ, совмѣстно съ астраханскими казаками, командируемыми къ улуснымъ попечителямъ. За тѣмъ отправленіе подводной повинности со стороны Калмыковъ заключается въ выставкѣ верблюдовъ, кибитокъ и лошадей при проѣздѣ въ улусы чиновниковъ калмыцкаго управленія.
Калмыки свято хранятъ перешедшій къ нимъ отъ предковъ обычай кочевой жизни. Какъ тѣ изъ нихъ, которые живутъ въ глубинѣ стеной, такъ и прикочевывающіе въ города и селенія для найма въ работы, перевозятъ съ собою съ мѣста намѣсто войлочные шатры, или кибитки, и, располагаясь въ нихъ на жилье, находятъ подъ сѣнію ихъ ненадежное убѣжище отъ ненастья и стужи. Оста въ кибитки составляютъ деревянныя рѣшетки, прутья и колья. Утверждая ихъ на землѣ, Калмыки обстанавливаютъ ихъ постилками изъ камыша или макана, набрасываютъ на верхъ войлочную покрышу и оставляютъ лишь вверху отверстіе для свѣта, воздуха и выпуска паровъ, скопляющихся подъ войлочнымъ сводомъ отъ дымящагося среди кибитки когда. Огонь въ немъ раскладывается и поддерживается камышомъ и кизякомъ. Внутри кибитки разставляются сундуки съ добромъ хозяевъ, деревянная посуда; по все это въ крайнемъ безпорядкѣ и нечистотѣ, и рѣдко случается найдти кибитку, гдѣ бы настланы были кошмы (постилки изъ войлока); также не у многихъ Калмыковъ сохранился обычай предковъ имѣть у входа въ кибитку привѣшенный къ шесту лоскутокъ цвѣтной матеріи, исписанный тангутскими буквами. Этими лоскутками снабжали Калмыковъ ихъ жрецы для охраненія кочеваго жилища отъ злыхъ духовъ (орликовъ); по теперь стали продавать эти эмблемы успокоенія за слишкомъ-дорогую цѣну. Большая часть Калмыковъ спитъ на голой землѣ, небрежетъ чистотой тѣла, одежды и жилья; а совмѣстное жительство многочисленнаго семейства подъ войлочнымъ сводомъ дымной кибитки поддерживаетъ въ ней дурной воздухъ; словомъ, на каждомъ шагу въ домашнемъ быту Калмыковъ замѣтны прямыя противорѣчія съ требованіями народной гигіены. Такимъ-образомъ, говоря о цѣломъ народѣ вообще, Калмыки ведутъ жизнь простую и даже суровую, которая въ понятіяхъ поселянина можетъ казаться сопряженною съ огромными лишеніями; но Калмыки, не смотря на неудобства, соединенныя съ кочевымъ образомъ жизни, чрезвычайно къ нему привязаны. Наклонность эта проистекаетъ, быть-можетъ, отъ привычки жить на открытомъ воздухъ, пріобрѣтаемой каждымъ Калмыкомъ съ дѣтства и укореняющейся въ немъ по мѣрѣ достиженія зрѣлыхъ лѣтъ.
Стада служатъ главнѣйшимъ обезпеченіемъ существованія Калмыковъ и составляютъ почти единственную вѣтвь ихъ хозяйства. Поэтому, пища Калмыковъ состоитъ изъ молока, мяса и будана — мучной похлёбки, вареной на маслѣ. Калмыки пьютъ особеннаго рода чай, называемый калмыцкимъ, или кирпичнымъ, — чрезвычайно питательный[223], но приготовляютъ его, какъ вообще всю пищу свою, неопрятно и въ томъ же котлѣ, къ которому домашній скотъ имѣетъ безпрепятственный доступъ. Изъ кобыльяго молока (кумыса) гонятъ Калмыки крѣпкую водку, называя первую гонку арза, а вторую арк''е, также пьютъ вино (чиганъ); но главнѣйшее наслажденіе доставляетъ имъ куреніе табака, которому равно преданы мужчины и женщины, даже младенцы. Хлѣбъ добывается Калмыками въ весьма-ограниченномъ количествѣ изъ собственныхъ ихъ засѣвовъ, а всего чаще пріобрѣтается покупкою въ ближайшихъ городахъ и селеніяхъ, впрочемъ употребляется преимущественно лишь въ зимнее время. Въ отдаленныхъ степныхъ мѣстахъ много Калмыковъ, которые отъ роду не видали никакихъ огородныхъ овощей, ни арбузовъ, ни дынь, ни винограда, которыми изобилуетъ приволжье.
Одѣяніе Калмыка составляетъ обыкновенно кафтанъ изъ русскаго сукна или овчинная шуба.
Простота и суровость домашней жизни происходятъ не столько отъ бѣдности, сколько отъ привычки, такъ-сказать наслѣдственной, и отъ степныхъ нравовъ; ибо многіе изъ простыхъ Калмыковъ, не говоря уже о владѣльцахъ и зайсангахъ, имѣютъ у себя довольно-значительные капиталы, посредствомъ которыхъ могли бы безъ всякаго затрудненія улучшить домашній бытъ свой; по эти капиталы расточаютъ они безъ пользы и разсчета, всего чаще на хурулы, къ чему духовенство всегда умѣетъ склонять зажиточныхъ Калмыковъ.
Разведеніе скота составляетъ издавна единственную хозяйственную наклонность Калмыковъ. За неимѣніемъ другихъ численныхъ данныхъ объ этой вѣтви хозяйства за время прикочевки Калмыковъ въ Россію, могутъ служить указаніемъ нѣкоторыя статьи уложенія, составленнаго калмыцкими владѣльцами въ 1640 году. Положеніе взысканіи по 1,000 овецъ[224], по 134[225], по 100 скотинъ[226] и т. п., обнаруживаетъ, какъ богато было тогда скотоводство у Калмыковъ. Затѣмъ, до начала текущаго столѣтія, нѣтъ численныхъ данныхъ объ этомъ важномъ предметѣ въ жизни Калмыковъ, — а между-тѣмъ скотоводству должно было бы способствовать обширное пространство занимаемыхъ ими степей. Но сравненіе этихъ данныхъ, выведенное въ слѣдующей таблицѣ, обнаруживаетъ, весьма-богатое скотоводство въ началѣ нынѣшняго столѣтія (1803 г.), потомъ упадокъ его (къ 1827 году), въ слѣдующее десятилѣтіе совершенное разстройство, а съ 1840 г. и по 1845 постепенное возстановленіе и размноженіе.
У Калмыковъ показывалось:
|
|
|
|
| |
| Верблюдовъ |
|
|
|
|
| Лошадей |
|
|
|
|
| Рогатаго скота |
|
|
|
|
| Овецъ прjстыхъ |
|
|
|
|
| « тонкорунныхъ |
|
|
|
|
| Козъ |
|
|
|
|
| Свиней |
|
|
|
|
| Итого… |
|
|
|
|
(a) Сост. Калмыцкаго народа, стр. 18.
(б) Хозяйств. Описаніе Астраханской-Губерніи, стр. 480.
(в) Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 251 и 262.
(г) Статист. свѣд., собранныя въ Канцеляріи Астраханскаго Военнаго Губернатора.
|
|
|
|
|
| |
| Верблюдовъ |
|
|
|
|
|
| Лошадей |
|
|
|
|
|
| Рогатаго скота |
|
|
|
|
|
| Овецъ простыхъ |
|
|
|
|
|
| » тонкорунныхъ |
|
|
|
|
|
| Козъ |
|
|
|
|
|
| Свиней |
|
281править |
351править |
659править |
337править |
| Итого |
|
|
|
|
|
(д) Численныя данныя о скотоводствѣ Калмыковъ въ 1840 и послѣдующихъ годахъ заимствованы изъ оффиціальныхъ свѣдѣній.
Чрезвычайный упадокъ скотоводства почти въ-продолженіе 30 лѣтъ объясняется рядомъ суровыхъ зимъ, въ-теченіе которыхъ калмыцкій скотъ много пострадалъ отъ стужи, шургановъ и глубины снѣга; а возстановленію скотоводства съ 1840 года содѣйствовало то, что зимы были умѣренныя, особенно съ 1841 г., и что притомъ Калмыки, испытавъ всю невыгоду свойственной имъ безпечности, стали запасаться на зимнее время сѣномъ и камышомъ.
Положеніемъ 19 мая 1806 г. о калмыцкихъ земляхъ § 10 допускается вкочевка Калмыковъ въ дачи владѣльческія въ случаѣ суровости зимы, — но эта предосторожность, для исполненія которой испрашивается всегда разрѣшеніе мѣстнаго начальства, Калмыками прежде почти вовсе не соблюдалась; а между-тѣмъ, въ 1828 и 1832 г. были зимы самыя холодныя, которыя остались памятны Калмыкамъ потерею большей части ихъ скота.
Бывшая въ Астрахани Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ[227], желая дать Калмыкамъ средства къ сбереженію и на будущее время скота ихъ отъ жестокости зимъ, требовала отъ владѣльцевъ и правителей мнѣнія, какія надежнѣйшія средства можно предпринять къ огражденію калмыцкаго народа отъ претерпѣваемыхъ имъ зимою бѣдствій? Отзывы были слѣдующіе:
1) Торгоутовскій (икицохуровскій и яндыковскій) владѣлецъ Церенъ Убуши и правитель Кичиковскаго и Харахусовскаго Улусовъ просили о воспрещеніи кочевать на калмыцкихъ земляхъ астраханскимъ Татарамъ и вѣдомства кавказскаго: крещенымъ Калмыкамъ (моздокскимъ), Трухменцамъ, Караногайцамъ и Ногайцамъ, которые, самовольно вкочевывая на зимовья калмыцкія, еще до наступленія стужи вытравляютъ ихъ и сожигаютъ камыши, лишая чрезъ это калмыцкій скотъ зимняго продовольствія и пріютовъ.
2) Правитель Багацохуровскаго Казеннаго Улуса просилъ о прибавкѣ земли изъ луговой (лѣвой) стороны Волги.
3) Большедербетовскій владѣлецъ капитанъ Очиръ Хапчуковъ отзывался, что состояніе скотоводства его подвластныхъ улучшится, если правительство разрѣшитъ имъ устроить осѣдлыя поселенія, подобно государственнымъ крестьянамъ.
4) Хошоутовскій владѣлецъ, полковникъ Тюмень объяснялъ, что «до ухода большей части Калмыковъ въ Китай, народъ сей кочевалъ по нагорной сторонѣ Волги[228]: отъ Астрахани вверхъ до Царицына и оттуда же внизъ по мочагамъ[229], а по луговой сторонѣ Волги[230]: отъ Астрахани до Царицына, Камышина, Саратова до Урала, а оттоль по морскимъ косамъ[231] до Астрахани. Тогда народонаселеніе другихъ людей въ семъ краѣ было весьма-незначительно, а потому и не представляло въ кочевьѣ никакого стѣсненія, и Калмыки находили вездѣ свободныя убѣжища въ камышахъ. Нынѣ же, съ умноженіемъ народонаселенія, всѣ мѣста, служившія убѣжищемъ для Калмыковъ, заняты русскими селеніями, также Киргизами и Татарами, отъ-чего въ кочевьѣ вообще стѣснены» — почему при такихъ условіяхъ Тюмень полагалъ допущеніе вкочевки на зиму въ селенія и станицы необходимымъ.
5) Малодербетовскій владѣлецъ Тундутовъ описывалъ потери своего улуса, говоря, что отъ рогатаго скота и овецъ осталось отъ 100 — четыре и едва-ли пять штукъ, находилъ допущеніе вкочевки необходимымъ, причемъ просилъ довести до свѣдѣнія высшаго правительства о бѣдственномъ положеніи его подвластныхъ, о необходимости купить и развести для нихъ скотъ, отзываясь, что самъ помочь имъ не въ состояніи.
Изъ всѣхъ этихъ объясненій могли быть уважены только два: необходимость воспретить непринадлежащимъ къ астраханскому вѣдомству инородцамъ кочевать на земляхъ калмыцкихъ и допущеніе зимней вкочевки въ стороннія дачи; а касательно полезнаго предположенія владѣльца Хапчукова, подвластные его отозвались, что никогда не изъявляли желанія или согласія селиться. Въ-слѣдствіе принятыхъ мѣръ, кочеваніе кавказскихъ инородцевъ на калмыцкихъ земляхъ воспрещено, а на зимнюю вкочевку Калмыковъ въ стороннія дачи калмыцкое начальство стало ежегодно просить особыхъ разрѣшеній при наступленіи каждой зимы. Между-тѣмъ, пока еще бѣдствіе было свѣжо послѣдствіями (въ 1832 г.), Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ, независимо отъ отзывовъ владѣльцевъ, съ своей стороны признала необходимымъ составить улусные денежные капиталы, на которые можно было бы покупать скотъ и раздавать его наиболѣе-потерпѣвшимъ Калмыкамъ, и для того постановить сборъ съ каждой кибитки по 3 р. асс.; а чтобы капиталъ, такимъ-образомъ составленный, не оставался безъ приращенія, Коммиссія заключила отсылать деньги въ Заемный Банкъ. Предположенія о введеніи этого сбора были Высочайше утверждены[232], съ тѣмъ, чтобъ, по общей уравнительности раскладки, начать его въ Малодербетовскомъ и Багацохуровскомъ Улусахъ, какъ потерпѣвшихъ наибольшій уронъ скота, лишь по истеченіи трех-годичной льготы, опредѣленной для поправленія скотоводства въ этихъ улусахъ. При дальнѣйшемъ обложеніи калмыцкаго народа (съ 1834 г.) повинностями на содержаніе его управленія, трех-рублевый сборъ обнаружился отяготительнымъ; между-тѣмъ, по неприведенію въ извѣстность числа нуждающихся въ пособіи, собранная сумма оставалась безъ употребленія. Въ-слѣдствіе этихъ соображеній, Высочайше повелѣно было въ 1836 году: «трех-рублевый сборъ прекратить и, не назначая срока для возобновленія онаго, предоставить министру внутреннихъ дѣлъ войдти о томъ съ новымъ представленіемъ, когда положеніе калмыцкаго народа до того улучшится, что къ усиленію лежащихъ на немъ повинностей не будетъ никакихъ особыхъ затрудненій[233].
Въ 1838 году, скотоводство Калмыковъ еще вовсе не поправлялось; напротивъ, отъ необыкновенной засухи и повальныхъ болѣзней оно приходило еще въ большее разстройство. Тогда были дѣлаемы предположенія объ употребленіи накопившагося отъ трех-рублеваго сбора капитала на поощреніе Калмыковъ къ осѣдлости; по предположенія эти не состоялись. Между-тѣмъ, принятыя предосторожности допущеніемъ вкочевки и большая предусмотрительность со стороны Калмыковъ содѣйствовали поправленію главнѣйшей вѣтви ихъ хозяйства, а въ 1841 и 1842 г. зимы были для кочующихъ племенъ самыя благодѣтельныя: Калмыки не видали снѣга; стада и табуны ихъ находили всюду по степи обильный кормъ.
Предусмотрительность со стороны Калмыковъ заключалась въ изготовленіи сѣна и камыша; перваго изготовлено Калмыками, кочующими въ степяхъ, въ 1842 году — 1844, въ 1843 году — 2882 стога, а камыша собрано было заранѣе кочующими въ мочагахъ Калмыками въ 1842 году — 80,000, въ 1843—180,000, а въ 1844 году Калмыками вообще собрано было 3,459 стоговъ, 180,000 сноповъ. Умѣренностью зимъ и заблаговременными предосторожностями, къ которымъ, по приведеннымъ дайнымъ, видна усиливающаяся наклонность, скотоводство Калмыковъ постепенно пришло въ удовлетворительное положеніе и по числу головъ разнаго скота начинаетъ доходить до 1 мильйона. Между-тѣмъ, были падежи скота, на-иримьръ, въ Малодербетовскомъ Улусъ въ 1840 и 1842 годахъ, въ Хошоутовскомъ въ 1843 году, — но непродолжительные и въ общей массѣ калмыцкаго скотоводства незначительные, кромѣ жестокой зимы 1844 года, причинившей ему много вреда.
Торговля скотомъ не только даетъ Калмыкамъ способъ къ удовлетворенію домашнихъ потребностей, но издавна составляетъ и главнѣйшую ихъ промышленность. Въ началъ XIX столѣтія, Калмыки ежегодно продавали скота, сала, шерсти, войлоковъ, мѣховъ и пр. болѣе, нежели на 500,000 р. асс.[234]; а въ 1834 году утверждаемо было, что скотоводство ежегодно приноситъ Калмыкамъ болѣе полутора милѣйона рублей[235]. И нынѣ они продаютъ скотъ свой ежегодно въ большомъ количествѣ и на значительныя суммы, сбывая его частью на Калмыцкомъ-Базарѣ (по-сю-сторону Волги, въ 7 верстахъ отъ Астрахани), на весеннихъ базарахъ въ самыхъ кочевьяхъ своихъ пріѣзжающимъ туда изъ верховыхъ губерніи гуртовщикамъ, на ярмаркахъ въ улусахъ: Малодербетовскомъ, Большедербетовскомъ, Хошоутовскомъ и въ городахъ: Черномъ-Яру, Царицынѣ и Ставрополѣ. Для безопасности проѣзда торговцовъ на ярмарки, дается имъ воинское прикрытіе изъ наряжаемыхъ для того пикетовъ[236]. Ввозъ горячихъ напитковъ на ярмарки запрещенъ[237]. Для разбирательства тяжебъ, возникающихъ во время производства ихъ, учреждаются въ улусахъ словесные суды изъ улуснаго попечителя, двухъ зайсанговъ и двухъ торговцовъ, которые рѣшаютъ дѣла по большинству голосовъ, предоставляя недовольнымъ; обращаться въ улусные суды (37).
Въ 1843 году на ярмарку, бывшую въ Хошоутовскомъ Улусѣ, привезено было товаровъ на сумму 1,952 р. 10 к. серебромъ. Изъ того числа продано на 559 р. 54 1/4 к. серебромъ. Калмыками на ярмарку было пригнано: лошадей 81, рогатаго скота 483. Изъ того числа на ярмаркѣ продано: лошадей 27, рогатаго скота 130, итого 157 штукъ. За проданный скотъ Калмыками выручено: за лошадей 585 р. 40 к., за рогатый скотъ 1,390 р. 62 к., итого 1,976 руб. 2 коп. серебромъ. Въ 1844 году на ту же ярмарку, бывшую съ 30 августа по 13 сентября, привезено было товаровъ на 491 р. 28 1/2 к. сер. Изъ этого числа продано на 230 р. 28 к. сер. Калмыками на ярмарку было пригнано: лошадей 80, рогатаго скота 371, верблюдовъ 24 и изъ числа ихъ продано: лошадей 19, рогатаго скота 169, итого 188 штукъ, за продажу ихъ выручено:, за лошадей 331 р. 7 к., а за рогатый скотъ 1,471 р. 85 к., итого 1,802 р. 92 к. сер. На постоянные базары, существующіе почти въ каждомъ улусѣ, въ-теченіе 1843 года было ввезено товаровъ для продажи всего на 131,705 р. 28 1/2 к. серебромъ. Изъ того числа продано Калмыкамъ товаровъ на сумму 85,792 р. серебромъ. Калмыками пріѣзжающимъ торговцамъ, на Калмыцкомъ-Базарѣ, также въ сосѣднихъ городахъ и ярмаркахъ продано скота: верблюдовъ 487, лошадей 875, рогатаго скота 10,495, овецъ 62,474, козъ 1,631, итого 75,962 головъ. Исключая скота, Калмыки продали своихъ произведеній, какъ-то: сырыхъ кожъ, шерсти, овчинъ и проч. на 5,931 р. 28 1/2 к. Въ 1844 году, на тѣ же базары привезено было товаровъ на сумму 176,400 р. 28 1/2 коп. сер.; продано на 106,861 р. сер., а на Калмыцкомъ-Базарѣ, также въ сосѣднихъ къ кочевьямъ городахъ и селеніяхъ, въ-теченіе того же года, продано: верблюдовъ 231, лошадей 823, рогатаго скота 7,434, овецъ 53,936, козъ 3,277; тамъ же Калмыки продали своихъ произведеніи на 7,047 р. 89 1/4 к. сер. Вообще продано, въ 1844 г., 61,950 штукъ разнаго скота на сумму 181,699 р. 55 к. сер.; въ-теченіе же 1845 года продано 39,090 головъ на 112,825 р. 13 к. сер.; значитъ, противъ 1844 года менѣе 21,860 шт. и 68,874 р. выручки, что объясняется падежомъ скота отъ продолжительной и жестокой зимы съ 1844 на 1845 годъ.
До 1836 года, т. е. до приведенія въ дѣйствіе положенія, Высочайше утвержденнаго въ 1834 г. объ управленіи Калмыками, торговля въ улусахъ производилась свободно. Но тогда мѣстное начальство, основываясь на дополнительномъ постановленіи объ устройствѣ гильдій, 14 ноября 1824 г. Высочайше утвержденномъ, распубликовало, что никто изъ иногородныхъ купцовъ, мѣщанъ и крестьянъ не долженъ торговать въ улусахъ безъ установленныхъ свидѣтельствъ. Въ послѣдствіи времени, министръ финансовъ разрѣшилъ ходатайство царицынскихъ купцовъ дозволеніемъ имъ производить торговлю припасами и издѣліями безъ свидѣтельствъ, примѣняясь къ § 46 Уст. объУправ. Сибирскими Инородцами.
Между-тѣмъ, по мѣрь возрастанія значительности улусной торговли, потеря дохода для казны увеличилась и въ самые обороты стали вкрадываться злоупотребленія. По этому поводу, въ 1843 г. мѣстное начальство признавало необходимымъ подчинить улусную торговлю общимъ правиламъ, причемъ находимо было, что „постоянная торговля не только не можетъ быть полезна Калмыкамъ, но скорѣе еще послужитъ ко вреду имъ, доставивъ средства вдаваться въ разорительныя издержки; ибо, не зная цѣны вещамъ, Калмыки обыкновенно платятъ то, что произвольно запрашиваютъ съ нихъ, или мѣняютъ на товары скотъ свой, по оцѣнкѣ торговцевъ; притомъ, предоставленіе иногороднымъ купцамъ права постоянной торговли въ улусахъ можетъ подорвать обороты астраханскихъ промышлениковъ, потому-что Калмыки, покупающіе теперь вещи, нужныя для ихъ быта, въ Астрахани и въ городахъ, сосѣднихъ съ кочевьями, будутъ уже миновать это, находя все нужное у иногородныхъ торговцовъ въ своихъ улусахъ“. Но въ бытность мою тамъ въ 1844 году, иногородные купцы еще продолжали заниматься безъ свидѣтельствъ мелочною торговлею въ улусахъ.
Что жь касается до самихъ Калмыковъ, то не было до-сихъ-поръ примѣра, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ занимался, какъ купецъ, постоянною торговлею какими-нибудь товарами, или, подобно русскому крестьянину, отлучался въ дальній край для найма въ работы. Это происходитъ: 1) отъ привязанности къ степной жизни и недостатка дѣятельной предпріимчивости, которая, способствуя развитію и расширенію торговли, составляетъ отличительное свойство промышленнаго класса, и 2) отъ того, что Калмыки имѣютъ возможность выгодно сбывать свой скотъ и наниматься въ работы, не отлучаясь далеко отъ своего кочевья.
Тѣ изъ Калмыковъ, которые не имѣютъ скотоводства, составляютъ бѣдный классъ народа. Привычка ихъ къ суровой жизни, крѣпость Тѣла, способность переносить тяжелые труды и всякаго рода лишенія дѣлаютъ изъ Калмыковъ самыхъ надежныхъ и неутомимыхъ работниковъ на астраханскихъ рыбныхъ промыслахъ и солеломняхъ. Эти работы издавна доставляютъ пропитаніе неимущимъ Калмыкамъ (байгуши).
Принявъ за достоверное, что на рыбные промыслы и ватаги нанимаются лишь Калмыки несостоятельные, такъ-называемые буйугши (бѣдные, неимѣющіе скотоводства), любопытно замѣтить, что если такихъ Калмыковъ поступаетъ теперь въ работы до 9,000 человѣкъ, то за сто лѣтъ предъ симъ на тѣ же работы употреблялось до 13,000 Калмыковъ[238]. Такимъ-образомъ, теперь число неимѣющихъ скота составляетъ 1/3 часть мужчинъ[239], а прежніе 13,000 рабочихъ, если они также состояли изъ неимущихъ, должны были относиться въ гораздо-умѣреннѣйшей пропорціи къ прежнему народонаселенію, большая часть котораго состояла изъ зажиточныхъ Калмыковъ, у которыхъ скотъ размножался, не терпя недостатка въ кормѣ и находя на зиму убѣжище въ камышахъ[240]. На ватагахъ и мореходныхъ судахъ, Калмыки исключительно употребляются какъ рабочіе (музуры), а не для ловли рыбы и боя тюленя. Эти Калмыки отличаются тѣмъ отъ степныхъ, что употребляютъ въ пищу рыбу и особенно предпочитаютъ сома.
Нанимаясь для ломки соли изъ озеръ, во время лѣтнихъ жаровъ, Калмыки подвергаются дѣйствію зноя, находясь въ то же время по колѣно въ соляной влагѣ. Крѣпость сложенія ихъ и принимаемыя ими предосторожности[241] отчасти предохраняютъ отъ болѣзней, которыя могутъ быть послѣдствіемъ трудовъ усиленныхъ и тяжкихъ. По самой трудности добыванія соли не было примѣра, чтобъ крестьяне-туземцы или верховые[242] брались за эту работу. Имъ представляютъ рыбныя ловли легкій трудъ и обильную добычу, между-тѣмъ, какъ бѣдный классъ степныхъ Калмыковъ исключительно усвоилъ себѣ соляной промыселъ на озерахъ Астраханской-Губериіи. При производствѣ соляной операціи, ломщики изъ Калмыковъ раздѣляются на артели, которыя обыкновенно состоятъ изъ десяти человѣкъ. На каждаго изъ нихъ полагается платы по 3 к. ас., почему на каждаго причитается въ-теченіе лѣта до 100 р. ас. Слѣдовательно, трудная работа Калмыковъ въ-теченіе лѣта вознаграждается прибыльнымъ возмездіемъ.
Кромѣ этихъ работъ, составляющихъ главнѣйшій способъ пропитанія для бѣдныхъ Калмыковъ, нѣкоторые изъ нихъ поступаютъ въ работу къ обывателямъ Астраханской и Саратовской Губерній, Области Кавказской и Земли Войска Донскаго, другіе же въ гребцы на судахъ, получая за это отъ 80 до 150 р. асс. и болѣе.
Въ-продолженіе 1842 года, 8,258 Калмыковъ работали на рыбныхъ промыслахъ, а 1307 занимались выломкою соли и другими работами.
Пріобрѣтено въ томъ году продажею скота и работами 232,738 руб. 22 к. сер.
Въ 1843 году нанимались въ работы 9,720 Калмыковъ, которые выручили тѣмъ 60,000 р. с.; въ 1844 году отъ найма въ работы на рыбные промыслы получено Калмыками 85,000 руб. сер.
Труды эти представляютъ исключеніе изъ общей массы, потому-что Калмыки, вообще говоря, лѣнивы и безпечны. Лишь разстройство скотоводства и совершенное обѣдненіе могутъ побудить ихъ къ снисканію себѣ благосостоянія предусмотрительностью и трудомъ. Калмыки, нанимающіеся въ работы у рыбопромышлениковъ, сближаются съ Русскими, по, сближеніе это не всегда обращаютъ въ свою пользу. Они скорѣе перенимаютъ дурныя наклонности ловцовъ и вообще рабочаго класса, который, получая плату по мѣрѣ уловливаемой рыбы, безъ особеннаго труда добываетъ ее въ большемъ количествѣ и, пріѣзжая въ городъ, ведетъ жизнь безпорядочную, тратя деньги безъ счета. Чаще случается, что рабочіе Калмыки чуждаются сближенія съ Русскими. Это, быть-можетъ, отъ-того, что нанимающіеся въ ловцы по устьямъ Волги суть пришельцы изъ разныхъ отдаленныхъ губерній, проводящіе въ Астрахани лишь время лова. Имъ чудно видѣть полудикарей, каковы суть по наружности почти всѣ Калмыки. Незнаніе ими русскаго языка, неправильное произношеніе нѣсколькихъ словъ, заученыхъ въ степи, безотвѣтность и покорность, всегдашнія свойства нуждающагося Калмыка, бываютъ поводомъ къ насмѣшкамъ или грубому обхожденію со стороны ловцовъ; а Калмыкъ, всегда вѣрный первому непріятному впечатлѣнію, начинаетъ удаляться отъ нихъ и ограничиваетъ свои отношенія къ нимъ безмолвнымъ выполненіемъ ихъ требованій. Даже сами промышленики, не говоря уже о лоцманахъ и прикащикахъ, часто обращаются сурово съ Калмыками, утомляютъ ихъ работами и не всегда вознаграждаютъ тяжкій трудъ ихъ. Впрочемъ, бывали примѣры, что Калмыки, сближаясь съ Русскими, усвоивали себѣ ихъ понятія, измѣняли степнымъ наклонностямъ и оставляли язычество[243].
Потомки наѣздниковъ, то содѣйствовавшихъ Россіи въ усмиреніи непріязненныхъ пограничныхъ племенъ, то входившихъ съ ними въ дружественныя отношенія и тѣмъ возбуждавшихъ опасенія правительства, — Калмыки теперь измѣнили во многомъ первоначальнымъ наклонностямъ привольной кочевой жизни. Если Калмыки всегда отличались безусловною покорностью своимъ владѣльцамъ, то теперь такую же почти покорность встрѣчаетъ въ нихъ ближайшее ихъ начальство. Если распоряженія его не всегда скоро прививаются къ понятіямъ Калмыковъ, это происходитъ отъ сильнаго вліянія духовенства калмыцкаго, или во владѣльческихъ улусахъ отъ владѣльцевъ. Какъ имъ, такъ и духовнымъ выгодно оставлять народъ въ невѣжественномъ, полудикомъ состояніи. Отважная предпріимчивость и готовность къ принятію нововведеніи — равно чужды быту Калмыковъ. Оставаясь всегда подъ первыми впечатлѣніями дьтства, они коснѣютъ въ невѣжествѣ, и при поверхностномъ взглядѣ на степныхъ Калмыковъ кажется, что они живутъ лишь инстинктивною, животною жизнью. Надо ли имъ обсудить что-нибудь, они собираются въ кучу, выслушиваютъ мнѣніе богатаго или жреца, и обыкновенно съ нимъ соглашаются. Но по-временамъ лишь въ хищныхъ набѣгахъ, въ допросахъ, при производствѣ слѣдствіи, Калмыкъ дѣйствіями своими и отвѣтами осторожно и искусно умѣетъ отклонить отъ себя опасность и обнаруживаетъ свойственныя его племени хитрость, проницательность и недовѣрчивость.
Праздность, неразлучная съ кочевымъ бытомъ, нерадѣніе о заблаговременномъ обезпеченіи своихъ потребностей, остатокъ удальства и наѣздничества, а весьма-часто страсть къ скотоводству и неимѣніе его — суть главныя причины производимыхъ Калмыками отгоновъ скота, воровства и грабежей. Такъ, въ 1841 году, было доведено до свѣдѣнія начальства о сорока случаяхъ отгоновъ скота. Самый значительный состоялъ въ угонѣ у Караногайцевъ 250 лошадей. Въ 1842 году отгоновъ было 44. Въ 1843 году примѣровъ отгона было 36, а въ 1844 году 33. Въ преступленіяхъ этого рода весьма-часто виновные не отъискиваются. Причиною тому: 1) Тѣсная дружба Калмыковъ между собою и страхъ подвергнуть единовѣрца наказанію, простирающійся до того, что сами завѣдывающіе Калмыками родоначальники способствуютъ виновнымъ въ укрывательствѣ и, принимая видъ, будто-бы содѣйствуютъ розъиску и открытію виновныхъ, затрудняютъ дѣйствія мѣстнаго начальства; 2) Обширность степей, связи Калмыковъ съ Трухменцами, Караногайцами и другими кочующими народами представляютъ всѣ удобства къ поспѣшному сбыту угнаннаго скота, и 3) Отдаленное кочеваніе нѣкоторыхъ хотоновъ отъ главной ставки (гдѣ находятся улусные попечитель и судъ) бываетъ часто причиной тому, что хозяева отогнаннаго скота, зная связи и побужденія своихъ единовѣрцевъ къ сокрытію отгонщиковъ, отправляются сперва сами для розъиска, и уже за безуспѣшностью его, иногда мѣсяцъ спустя, подаютъ о томъ явки попечителю.
Преступленія эти поддерживаются между Калмыками самымъ ихъ образомъ жизни и низкою степенью ихъ нравственнаго развитія, а мѣры, принимаемыя противъ дѣлаемыхъ Калмыками безпорядковъ, затрудняются не только укрывательствомъ воровъ со стороны самихъ Калмыковъ, но и безпрестанными неудобствами среди обширныхъ степей, гдѣ нельзя найдти ни свидѣтелей, ни доказательствъ.
Кромѣ отгоновъ скота и грабежей, часто содѣйствуютъ разоренію Калмыковъ наклонность къ пьянству и страсть къ карточной игрѣ.
Весною, отъ сочности степныхъ травъ, которыя лѣтомъ высыхаютъ, палимыя зноемъ, коровы, овцы, козы и кобылы богаты молокомъ густымъ и питательнымъ. Тогда въ улусахъ появляется изобиліе выгогоняемыхъ изъ кумыса читана и водки. Слѣдствіемъ неумѣреннаго употребленія ихъ бываютъ ссоры, драки. Притомъ, въ то время, при раскочеваніи и сближеніи улусовъ, что повторяется и осенью, число отгоновъ и грабежей увеличивается. Угнанный скотъ, отбитые лошади, верблюды и вещи переходятъ изъ рукъ въ руки, такъ что если преслѣдованіе не сдѣлано по горячимъ слѣдамъ, похищенное теряется невозвратно.
Хотя каждый владѣлецъ, заводчикъ, или достаточный Калмыкъ имѣетъ особенное клеймо или тавро, которое выжигается раскаленнымъ желѣзомъ подъ гривой лошадей, на верблюдахъ и на рогатомъ скотѣ; но. скотъ похищенный, тотчасъ же по отгонѣ, перетавриваютъ и этимъ средствомъ представляютъ новое затрудненіе къ розъисканію и опознанію похищеннаго.
Въ каждомъ улусѣ народу и жрецамъ извѣстны отважнѣйшіе отгонщики; но если жрецы не выдаютъ ихъ, они побуждаются къ этому выгодой, извлекаемой изъ похищенія, а народъ боится какъ ихъ, такъ и мщенія самихъ Преступниковъ или ихъ сообщниковъ. Между-тѣмъ, воровъ бѣдныхъ, побуждаемыхъ къ преступленію нуждою, Калмыки мѣтятъ, надрѣзывая или совершенно отрѣзывая имъ ухо.
Въ народѣ кочующемъ и полудикомъ, у котораго единственное богатство — стада и табуны, страсть къ отгонамъ составляетъ принадлежность его быта. Что у Калмыковъ такъ велось издавна, въ томъ свидѣтельствуетъ ихъ древнее уложеніе, §§ 9 и 80 котораго положены строгія взысканія за кражу скота[244] и исчислены всѣ ея виды. Но уложеніе это давно потеряло свою силу, и въ-послѣдствіи времени, при упадкѣ скотоводства, не было уже возможности взъискивать огромные штрафы по 100 и по 134 скотины, какъ это полагалось уложеніемъ. За тѣмъ, отгоны и воровства до того сроднились съ бытомъ Калмыковъ, что эти преступленія стали считаться «несоставляющими тяжкихъ преступленій между Калмыками», безнаказанность же за воровство менѣе трехъ разъ могла содѣйствовать увеличенію въ народъ наклонности къ отгонамъ[245], потому-что если случалось обличать Калмыка въ кражѣ, то у него всегда готовъ былъ способъ ускользнуть отъ наказанія за преступленіе, подъ предлогомъ, что оно совершено имъ въ первый разъ; а невозможность поимки Калмыка въ троекратномъ воровствѣ при утонченныхъ хитростяхъ къ скрытію самыхъ слѣдовъ его, утверждала мало-по-малу въ народѣ увѣренность въ безнаказанности и придала ему отваги; при случая допроса предъ судомъ, у Калмыковъ одинъ отвѣтъ: меткишь! «знать не знаю!»
Списокъ содержащихся подъ стражею Калмыковъ по дѣламъ, производящимся въ суд я Зарго, и вѣдомость о ходѣ ихъ, могутъ также служить вѣрными статистическими указаніями на тѣ преступленія, къ которымъ наиболѣе склонны Калмыки. Преступленія эти заключаются: въ самовольной откочевкѣ, угонѣ лошадей и рогатаго скота, развратномъ поведеніи зайсанга и кражѣ имъ коровы, убійствѣ и ограбленіи Калмыка Калмыками же; бродяжествѣ и предъявленіи фальшивыхъ видовъ, отгонѣ рогатаго скота у казенныхъ крестьянъ, въ побѣгѣ отъ владѣльца, кражѣ у него вещей и т. п. Всего же производилось въ судѣ Зарго со времени открытія его на новомъ основаніи (съ 18-го августа 1836 г.) по 1-е августа 1844 года дѣлъ о кражахъ 677 и о грабежахъ 300.
Такими наклонностями Калмыковъ объясняется крайняя бѣдность многихъ изъ нихъ и вообще непостоянство народнаго богатства. Если въ этихъ преступленіяхъ остались слѣды прежняго наѣздничества, то они же поддерживаютъ въ народѣ невѣжество. Кочевой бытъ ихъ представляетъ обширное поприще изслѣдованій, много любопытнаго и новаго для наблюдателя, но мало утѣшительнаго…
Самое поверхностное образованіе чуждо простолюдинамъ: рѣдкій изъ нихъ обучается грамотѣ у жрецовъ; большая часть проводитъ время праздно, сидя на травѣ подлѣ кибитки и грѣясь на солнцѣ. Лишь извѣстіе объ угонѣ стада и внезапное нападеніе могутъ вывести Калмыка изъ созерцательнаго положенія. Поспѣшно садится онъ на степную лошадь, сзываетъ сосѣдей и скачетъ съ ними въ догоню за угонщиками. Удастся ли ему, или не удастся отбить похищенное, самый случай отгона остается на долго предметомъ бесѣды семьи подъ дымнымъ сводомъ кибитки, гдѣ дѣти, согрѣваясь около походнаго тагана, внимаютъ бесѣдѣ отцовъ съ съищиками и заранѣе свыкаются съ слухами о воровствѣ и грабительствѣ.
Весьма-немногіе изъ Калмыковъ занимаются слѣсарною, столярною и токарною работами, причемъ ограничиваютъ ее выдѣлкою вещей, нужныхъ въ кочевомъ быту: деревянныхъ чашекъ, Сѣделъ, трубокъ и т. п. Всѣ работы по домашнему хозяйству, шитье платья, сапоговъ, выдѣлываніе кошемъ, гонка водки, чигана, и приготовленіе пищи, составляютъ обязанность женскаго пола.
Не смотря на безпрестанно-близкое и часто жестокое обращеніе съ животными, Калмыки не перестаютъ предполагать въ нихъ существованіе душъ почившихъ ближнихъ. Степные Калмыки, особенно закоснѣлые въ предразсудкахъ и фанатически-преданные неразгаданной ими религіи, не рѣшаются ѣсть мясо и предпочитают!" ему падаль, говоря, что «то самъ бурханъ бакши приготовилъ»[246], или, закалывая животное, оставляютъ его среди степи, пока оно не испуститъ духа среди ужасныхъ мученій. Дѣйствуя такъ, Калмыкъ убѣжденъ, что остается правъ передъ бурханами, и готовъ спорить и увѣрять, что скотина убита не имъ, между-тѣмъ, какъ нанесенный ей ударъ былъ неизбѣжно смертельный. Калмыки, часто прикочевывающіе въ города и вообще близкіе къ нимъ по мѣсту кочевья, во многомъ измѣнили этимъ степнымъ повѣрьямъ; а жрецы, находя свои разсчетъ въ томъ, чтобъ богатые скотохозяева угощали ихъ бараниной, часто разрѣшаютъ имъ мясную пищу. Изъ домашнихъ животныхъ, Калмыки всего болѣе берегутъ собаку и лошадь, даютъ имъ названіе «друга, спутника и охранителя». Издалека слышенъ лай степныхъ церберовъ при приближеніи къ калмыцкому кочевью; но по мѣрѣ въѣзда въ хотонъ, не раскрывается предъ путникомъ та живая, разнообразная картина, которую представляетъ видъ селенія, украшеннаго зеленью и нивами, слѣдами жизни и дѣятельности. Здѣсь, напротивъ, степь, предъ которой не на чемъ отдохнуть глазу; ничего впереди, кромѣ бродящихъ стадъ и плохихъ жилищъ номада; а ночью, едва-видное сквозь покрышу кибитки пламя зажженнаго камыша не свѣтитъ путнику такъ отрадно, какъ огонекъ селенія. Подъ сѣнью дымной кибитки вы не найдете радушныхъ привѣтствій со стороны хозяевъ: они впустятъ васъ къ себѣ, оборонятъ отъ нападеній сторожеваго пса, дадутъ молока, баранины; но этимъ и ограничиваются выраженія степнаго гостепріимства. Калмыкъ не встаетъ предъ гостемъ: поклоны не въ обычаѣ у Калмыковъ; лишь предъ своими владѣльцами они выражаютъ покорность наклоненіемъ головы, при чемъ касаются обѣими руками земли. На первый взглядъ, Калмыки угрюмы и молчаливы. Если же они замѣчаютъ со стороны бесѣдующаго съ ними желаніе пріобресть ихъ довѣренность, они окружаютъ его съ дикимъ любопытствомъ, сами стараются поддержать разговора, но въ отвѣтахъ своихъ всегда сметливы, осторожны, часто наивны и оригинальны, изъ чего можно вывесть заключеніе, что при благонамѣренныхъ руководителяхъ и поощреніи умственнаго развитія, народъ калмыцкій можетъ со-временемъ достигнуть степени гражданскаго образованія.
Къ числу слѣдовъ прежняго удальства должно отнести Физическія упражненія, составляющія предметъ забавы и народнаго увеселенія. Калмыкъ съ семи лѣтъ научается сидѣть крѣпко въ сѣдлѣ и почти съ того же времени привыкаетъ бороться по всѣмъ правиламъ степнаго единоборства. Ристать но обширному пространству, обгонять другъ друга на коняхъ, при ободрительныхъ возгласахъ старцевъ: «сэтъ! мергель! баатыръ.» (хорошо, молодецъ или удалецъ, богатырь!) — составляетъ верхъ удовольствія для молодыхъ Калмыковъ. Пуститься на всемъ скаку въ табунъ степныхъ жеребцовъ, набросить одному изъ нихъ нашею арканъ, стянуть его и привлечь къ себѣ дикаго скакуна — минутное дѣло для Калмыка. Пока лошадь мечется во всѣ стороны, бьетъ передними и задними ногами, становится на дыбы, — одинъ изъ удальцовъ садится на нее безъ сѣдла и удерживаясь лишь за гриву. Освободившись отъ аркана, лошадь старается освободиться и отъ сѣдока; но усилія напрасны — всадникъ и не пошатнется. Наконецъ, когда конь и всадникъ равно утомились, распорядители скачки пускаются имъ въ догоню. Одинъ изъ нихъ подъѣзжаетъ такъ близко къ степному коню, что укротителю его удается въ одинъ мигъ пересѣсть къ подоспѣвшему на помощь его распорядителю скачки. Лишь ухватится за плечо его наѣздникъ, какъ онъ уже пересѣлъ на спину его лошади, возвращается съ нимъ на всемъ скаку къ зрителямъ и привѣтствуется ихъ рукоплесканіями, между-тѣмъ какъ степной жеребецъ, освободившись отъ ноши, бѣжитъ въ табунъ, который встрѣчаетъ его веселымъ ржаніемъ. Если въ скачкѣ обнаруживается необыкновенная отвага, а вмѣстѣ съ нею ловкость и хладнокровіе, противопоставленное опасности, то калмыцкое единоборство обличаетъ тѣ же свойства Калмыковъ. Оно продолжается неопредѣленно, часто поддерживаемое равносильнымъ отпоромъ и пока одному изъ состяжающихся не удалось ловкимъ движеніемъ положить другаго о-земь на спину. Слѣдствіемъ этихъ народныхъ игръ, сопровождающихъ владѣльческія пиршества[247] и составляющихъ необходимую принадлежность перекочевки и всякаго празднества въ быту зажиточныхъ Калмыковъ, бываютъ часто травматическія пораженія головы, ушибы и вывихи. Не смотря на это, забавы идутъ своимъ чередомъ. Калмыки увѣрены въ искусствъ своихъ костоправовъ, и оно дѣйствительно такъ замѣчательно, что заставляетъ предполагать въ этихъ самоучкахъ хоть невольное, инстинктивное знаніе системы расположенія костей.
Борьба составляетъ принадлежность празднованія браковъ. Сватовство (келельгынъ) дѣлается посредствомъ отцовъ и родственниковъ безъ вѣдома невѣсты, а иногда и жениха. За сватовствомъ слѣдуетъ сговоръ или рукобитіе (шаагаты), которое празднуется въ кибиткѣ родителей невѣсты. Женихъ привозитъ ей подарки (калымъ) и такъ-сказать покупаетъ ее у отца, который беретъ у ней подарки, раздаетъ кому хочетъ, или употребляетъ на угощеніе созванныхъ по этому случаю родственниковъ и сосѣдей. Тутъ же, подруги невѣсты уводятъ лошадь жениха, разсѣдлываютъ ее и стараются задержать его въ кругу будущихъ родственниковъ. За тѣмъ можетъ пройдти пять-шесть мѣсяцевъ, даже годъ до празднованія свадьбы. Всегда неизмѣнный въ данномъ словѣ, Калмыкъ является за невѣстой въ назначенный срокъ. Тогда въ кибиткѣ ея отца начинается празднованіе свадьбы (хуримъ). Молодыхъ сажаютъ рядомъ на бѣлую кошму, жрецъ даетъ имъ въ руки баранью кость, какъ эмблему богатства, размноженія стадъ, и читаетъ молитву на непонятномъ простолюдинамъ тангутскомъ языкѣ, — послѣ чего чиганъ (водка) и маханъ (мясо) составляютъ все угощеніе. Подъ конецъ его, мужъ зоветъ къ себѣ жену; но подруги ея изъявляютъ сѣтованіе о разлукѣ съ нею. Дѣло доходитъ иногда до борьбы. Въ нее вмѣшиваются пріятели молодаго Калмыка и, взявъ жену съ боя, онъ сажаетъ ее на свою лошадь и увозитъ въ свой хотонъ. При такомъ случаѣ, отецъ, снабжая сына своего новой кибиткой и всѣмъ нужнымъ въ кочевой жизни, такъ-сказать, отдѣляетъ его, между-тѣмъ, какъ для отца Калмычки свадьба составляетъ предметъ спекуляціи. Самое отдаленное родство со стороны отца служитъ препятствіемъ къ браку. Изъ древняго калмыцкаго уложенія видно (§ 45), что въ то время между Калмыками допускалось двоеженство. Теперь никто изъ Калмыковъ не только не держитъ двухъ женъ, но и не имѣетъ въ памяти ни одного примѣра двоеженства[248]. Они теперь утверждаютъ, что по закону ихъ болѣе одной жены имѣть нельзя. Древнимъ уложеніемъ поощрялось супружество. Каждыя 40 кибитокъ должны были непремѣнно въ-теченіе года женить четырехъ человѣкъ[249]. Теперь число холостыхъ чрезвычайно размножилось, примѣры безплодія также очень-часты. Прежде, оно имѣло прямымъ послѣдствіемъ разрывъ брачнаго союза; и теперь случается, что по этой причинѣ супруги расходятся, причемъ мужъ воленъ жениться снова, а жена выйдти за другаго. Но безплодіе уже не ставится въ укоризну Калмычкѣ, и при такомъ безплодіи, въ случаѣ взаимной склонности, супруги продолжаютъ жить вмѣстѣ. При рожденіи ребенка, ему считаютъ годъ, т. е. считаютъ не отъ рожденія, а отъ зачатія. Родившемуся за нѣсколько дней или наканунѣ новаго-года (зуло) считаютъ два года[250], ибо принято праздновать этотъ день, какъ общій день рожденія. Ребенку даютъ произвольно имя, заимствуя его отъ названій людей, животныхъ, встрѣтившихся отцу, бабкѣ или матери послѣ родовъ, или отъ перваго предмета, привлекшаго ихъ вниманіе. Такимъ образомъ объясняются нѣкоторыя названія Калмыковъ: Мого (змѣя), Убуши (отшельникъ), Баатыръ (богатырь), Нохи (собака), Манжи (духовный, ученикъ вѣры), Майоръ, Приставъ, Есаулъ, Урядникъ и т. п.
Калмыки, занимающіеся рыбною ловлею, также работающіе въ приволжскихъ селеніяхъ на рыболовныхъ промыслахъ, ватагахъ и въ мочагахъ, будучи по-поясъ или по-горло въ водѣ съ утра до вечера, не имѣя ни достаточнаго запаса бѣлья, ни спокойныхъ пріютовъ, и питаясь единственно рыбою въ-продолженіе цѣлаго лѣта, подвергаются особеннаго рода болѣзнямъ. Морская горькосоленая вода разъѣдаетъ ихъ кожу, превращаетъ ее въ слитыя, кровоточащія язвы, обезображиваетъ лицо и голову, обезсиливаетъ и истощаетъ тѣло. Скудная пища этихъ тружениковъ, полусырая, недовареная рыба, поступая въ желудокъ, производитъ дурные соки. Воздухъ, зараженный смрадомъ жиротопень, поступая въ легкія, огниляетъ ихъ и довершаетъ общее худосочіе. Безпрестанно-мокрая одежда, по неимѣнію перемѣны бѣлья, бѣдный кровъ маканной кибитки, пробиваемый дождемъ и вѣтромъ, поддерживаютъ первыя неблагопріятныя вліянія самой работы. Такимъ-образомъ, рѣдкій Калмыкъ, занимающійся нѣсколько лѣтъ рыбною ловлею, доживаетъ до старости. Работы эти суть источникъ развитія господствующей между Калмыками болѣзни — скорбута. Если отъ него всего болѣе страдаетъ работающій классъ, то скорбутъ есть и въ степи между Калмыками кочующими, только несравненно въ легчайшей степени.|Тамъ происходитъ онъ не отъ употребленія въ пищу рыбы, а отъ неумѣреннаго употребленія вина, выгоняемаго изъ молока и падали. Наравнѣ съ скорбутомъ стоитъ золотуха, проявляющаяся какъ въ золотушномъ расположеніи, такъ въ опухоляхъ и язвахъ. Сидячая праздная жизнь, недостаточность въ пищѣ здоровыхъ, питательныхъ частей, ослабляютъ дѣятельность лимфатической системы и железъ ея и производятъ остроту самой лимфы. Онѣ являются какъ спутники внутреннихъ болѣзней и какъ болѣзни самостоятельныя. Чаще другихъ показываются лихорадки перемежающіяся, простудныя и желчныя. Въ Калмыкахъ, кочующихъ ниже мочаговъ около Бѣлаго-Озера и вообще около всѣхъ озеръ и рѣкъ, содержащихъ въ себѣ соленую воду, замѣчается большое ослабленіе кишечнаго канала; они страдаютъ общимъ изнуреніемъ тѣла и слабѣе другихъ Калмыковъ. Коровы, питаясь солонцеватыми травами и водою, даютъ соленое молоко. Здѣсь встрѣчаются всѣ условія къ развитію болѣзней кахетическихъ, — худосочныхъ. Зноиный климатъ въ степи, употребленіе дурнаго молочнаго вина производятъ развитіе печени, обильное отдѣленіе желчи. Отсюда берутъ свое начало хроническія воспаленія печени и желтуха. Накожныя сыпи — слѣдствіе неопрятности и худосочія — встрѣчаются разныхъ родовъ и весьма-часто. Свобода обращенія мужескаго пола съ женскимъ, у вмѣшательство жрецовъ (гелюнговъ) въ дѣла семейныя, леченіе гелюнгами-эмч''и (лекарями) женщинъ таинственно, безъ свидѣтелей, и давно между многими Калмыками распространившійся венерическій ядъ размножаютъ болѣзни сифилитическія, проявляющіяся въ формахъ изумительныхъ. Черпанье воды изъ глубокихъ худуковъ[251] кожаными ведрами на длинныхъ шестахъ, отъ непрестаннаго тренія въ локтевомъ, кистевомъ и колѣнномъ сочлененіяхъ, производитъ въ нихъ ужасныѣ костоѣды. Особенно-многочисленны между Калмыками глазныя болѣзни. Воспаленія простыя, рожистыя, катарральныя, золотушныя, слезотеченія, нарывы, язвы, свѣтобоязнь, слабость зрѣнія и темная вода, проявляются въ разныхъ степеняхъ и формахъ. Причины, производящія эти болѣзни: непрестанный дымъ въ кибиткахъ, нечистоты желудочныя, жаркій климатъ, простуда, приливы къ головѣ, пыль и песокъ, разносимые вѣтромъ по степи. Душевныхъ болѣзней между Калмыками почти по встрѣчается; чахотки рѣдки; чаще водяныя отъ брюшныхъ заваловъ и неумѣреннаго употребленія калмыцкаго чая.
О возможности уменьшенія или постепеннаго прекращенія господствующихъ между Калмыками болѣзней, врачъ калмыцкаго управленія отзывается слѣдующимъ образомъ: "Пока Калмыки, особенно бѣдные, живущіе въ мочагахъ и занимающіеся рыбною ловлею, не найдутъ себѣ другихъ работъ, могущихъ доставить имъ дневное пропитаніе вдали отъ моря, на сушь, пока не перемѣнятъ мѣста кочевьевъ своихъ, пока "не заведутъ повсемѣстнаго хлѣбопашества и не увеличатъ стадъ, — дотолѣ всякія мѣры къ прекращенію скорбута и золотухи будутъ недѣйствительны. Прекратить скорбутъ на сушь, въ степи, можно только усиленіемъ хлѣбной торговли, употребленіемъ здоровой пищи и питья и возможною опрятностью, которая совершенно чужда калмыцкому быту. Прекращеніе лихорадокъ, хроническихъ воспаленій печени и желтухи, можетъ быть произведено при перемѣнѣ образа жизни Калмыковъ, при удержаніи ихъ "отъ пьянства и объѣденія, при строгомъ наблюденіи за ихъ нравственностью. Удаленіе сыпей возможно только отдѣленіемъ въ особую кибитку пораженнаго ими. Совершенное уничтоженіе сифилитическихъ болѣзней, по причинѣ значительнаго ихъ распространенія, заразительнаго свойства и неполной довѣрчивости къ русскимъ врачамъ, — весьма"трудно. Можно зараженныя семейства заставлять кочевать вдали отъ «здоровыхъ, прибѣгая при семъ къ пособію медицинскому. Число глазныхъ болѣзней можно только уменьшить, но не уничтожить. Безпрестанный дымъ въ кибиткахъ зимою и лѣтомъ, пыль, песокъ, неопрятность, составляютъ въ этомъ случаѣ слишкомъ-много совокупно-дѣйствующихъ препятствій».
Эти подробныя замѣчанія о болѣзняхъ Калмыковъ и средствахъ врачеванія заимствованы мною изъ медицинскихъ отчетовъ врача Калмыцкаго Управленія, г. Данкова. Этотъ молодой человѣкъ нѣсколько разъ объѣзжалъ улусы; съ сознаніемъ своего назначенія и любовью къ наукѣ, неутомимо подвизался онъ на этомъ новомъ для него поприщъ, и, безъ сомнѣнія, со-временемъ, при частыхъ разъѣздахъ но кочевьямъ Калмыковъ, много бы принесъ имъ пользы; но смерть оторвала его отъ прекрасныхъ начинаній, которымъ предавался онъ съ юношескимъ жаромъ и увлеченіемъ. Замѣчанія его о болѣзняхъ Калмыковъ помѣщены здѣсь цѣликомъ въ томъ убѣжденіи, что рано или поздно пригодятся. Дополняемъ ихъ еще нѣсколькими строками, въ которыхъ Данковъ живо описалъ свой образъ дѣйствія въ степяхъ и высказалъ взглядъ свой на призваніе врача, примѣняющаго свои познанія къ племени кочевому и невѣжественному:
"Чтобъ быть полезнымъ полудикому народу въ его болѣзняхъ и страданіяхъ, чтобъ грубаго Калмыка увѣрить въ возможности помочь ему, чтобъ заслужить его къ себѣ довѣренность и вѣру въ средство, ему предлагаемое, чтобъ убѣдить его исполнить совѣтъ принять лекарство — мало быть просто медикомъ; сверхъ вѣрныхъ, положительныхъ медицинскихъ знаній, надо имѣть терпѣніе въ высшей степени, терпѣніе христіанское; надо быть медикомъ, философомъ, христіаниномъ и ораторомъ. Но для многихъ весьма-мало и этого. Калмыку нуженъ фактъ, опытъ, доказательство успѣховъ европейской медицины, или онъ ровно ничему не повѣритъ и на предлагаемое врачомъ средство по согласится совершенно. Благодаря Провидѣнію, мнѣ удалось въ Багацохуровскомъ Улусь гелюнгу Осуру, въ Эркетеневскомъ простому Калмыку Доржи Очирову и очень-многимъ другимъ согнать съ глазъ раппит; и слухи о возвращеніи зрѣнія, о доставленіи божія свѣта, какъ они выражаются, пронеслись по степи, обратили ко мнѣ всѣхъ, сначала страждущихъ глазными болѣзнями, а вскорѣ и всякими, какія только были во время моихъ разъѣздовъ по калмыцкимъ кочевьямъ. По природѣ боясь крови и только въ весьма-рѣдкихъ случаяхъ обращаясь къ піявкамъ, простымъ разрѣзамъ кожи и ничтожному кровопусканію (во всей степи производимому только двумя оспопрививателями: эркетеневскимъ Маломъ-Тонко-Джаловымъ и багацохуровскимъ Джиргаломъ Отаевымъ), Калмыки уступали убѣжденіямъ и соглашались пустить потребное количество крови, но съ тѣмъ, чтобъ самъ врачъ пустилъ кровь, а не фельдшеръ. Такимъ-образомъ, убѣждаясь ласковымъ съ ними обращеніемъ, кротостію, терпѣніемъ, видимымъ превосходствомъ европейской медицины надъ шарлатанствомъ гелюнговъ, а также безденежною раздачею лекарствъ изъ дорожной аптеки Калмыцкаго Управленія, свободнымъ, всяковременнымъ доступомъ ко врачу и скорымъ удовлетвореніемъ ихъ требованій, доставился случай узнать характеръ и сущность болѣзней ихъ ближе, вѣрнѣе, основательнѣе.
"Пользуясь случаемъ, ведя ежедневный журналъ, записывая имя каждого больнаго, его болѣзнь, лига и способъ врачеванія, занимаясь наукою съ любовію, — я замѣтилъ, что неиспорченная никакими медикаментами натура Калмыка требуетъ полной отчетливости и строгой обдуманности въ выборѣ и пропитаніи средствъ для излеченія какой бы то ни было болѣзни. Такъ, рвотное, слабительное, потогонное прописывать надобно рѣшительно въ самыхъ малыхъ пріемахъ, иначе рвотное слабитъ, слабительное рветъ, потогонное обезсилитъ до изнеможенія.
"Кровопусканіе, по причинѣ худосочнаго сложенія, производилось съ "необыкновенною осторожностью и въ весьма-маломъ количествѣ. Тамъ, гдѣ русскому крестьянину можно пустить, на-примѣръ, въ горячкѣ, въ разное время въ-продолженіе болѣзни, три-четыре тарелки крови, Калмыку можно пустить только одну, и то въ два раза.
«Лучше всего оказываетъ на Калмыковъ свое дѣйствіе холодная вода. Строгій послѣдователь методы Присница, я увѣрился опытомъ, что, при леченіи геммороя, заваловъ, разстройствъ печени, во всѣхъ видахъ лихорадокъ, холодная вода для Калмыковъ средство спасительное. Въ болѣзняхъ этихъ ставили больнымъ изъ холодной чистой ключевой воды клистиры, окачивали сквозь рѣшето изъ устроенной мною жестяной ручной ванны, въ видъ дождя, и дѣлали примочки. Но жаль, что не во всѣхъ улусахъ можно найдти греффенбергскую воду. Только въ Большомъ, особенно въ Маломъ Дербетовскихъ, и то весьма въ немногихъ ключахъ, есть вода, содержащая въ себѣ не такъ много постороннихъ примѣсей; въ прочихъ же улусахъ худучная вода[252] изъ копаней, содержитъ въ себѣ соли, известь, желѣзо и проч.»
Страхъ, наводимый на вольныхъ чадъ степей видомъ страданіи ближняго и его смерти, неизвѣстность будущей судьбы, ослабѣвающая вѣра въ проповѣдуемый гелюнгами законъ метампсихозы, — вотъ, кажется, причины того, что Калмыки не умѣютъ оплакивать прахъ ближняго, а тотчасъ послѣ его смерти снимаютъ кибитку и откочевываютъ въ отдаленное мѣсто, оставляя трупъ на съѣденіе хищнымъ птицамъ и звѣрямъ[253], или бросивъ его въ воду. Оба эти способа сбывать мертвыя тѣла, заражая воздухъ и воду, были поводомъ къ строгимъ мѣрамъ и преслѣдованіямъ со стороны улусныхъ начальствъ; но, по растяженію кочевьевъ на обширномъ пространствѣ, по отдаленности главной ставки отъ многихъ хотоновъ и по причинѣ топкости и низменности прибрежій моря (мочаговъ), улуснымъ попечителямъ и мочажному смотрителю съ ихъ незначительными казачьими командами не всегда удается преслѣдовать зло: и до-сихъ-поръ проѣзжающему по калмыцкимъ степямъ случается видѣть разсѣянно-лежащіе черепы и кости…
Какъ въ-отношеніи браковъ, увеселеній, борьбы, такъ и обряда погребеній, Калмыки уже много измѣнили своимъ единоплеменникамъ, Тибетцамъ[254].
Въ сословіяхъ владѣльцевъ и зайсанговъ лучше сохранились древніе обряды, и это отъ-того, что состояніе этихъ лицъ дастъ имъ болѣе средствъ къ сближенію съ религіей и къ строгому выполненію ея требованій. Если, впрочемъ, при рожденіи младенца, въ семействъ владѣльческомъ, новорожденному даютъ также иногда имя какого-нибудь предмета, то здѣсь болѣе допускается произволъ, а всего чаще имена даются тангутскія или монгольскія, заимствуемыя жрецами изъ ихъ духовныхъ книгъ. Въ обоихъ случаяхъ, въ именахъ, даваемыхъ владѣльцамъ, является что-то поэтическое. Такимъ-образомъ, Менко Насунъ значитъ многолѣтняя жизнь, Бадма — цвѣтокъ, Церенъ-Норбо — вѣчная драгоцѣнность, Эльзюицохъ — верхъ благополучія, Утпала — астра, Эрдени — сокровище, Баатыръ-Убушй, богатырь-отшельникъ. Затѣмъ есть имена весьма-звучныя, какъ на-примѣръ, Очиръ, Зангбо, Сербе-Джапъ, Дондбкъ, Очирта, — значеніе которыхъ не соглашаются пояснять даже тѣ лица, которыя носятъ ихъ, отзываясь, что эти имена заимствованы изъ тангутскихъ книгъ, употребляемыхъ при богослуженіи, и потому составляютъ принадлежность религіи, о которой говоритъ считается за смертный грѣхъ.
Лица владѣльческаго и зайсангскаго происхожденія обучаются съ-дѣтства гелюнгами грамотѣ калмыцкой; изученіе языковъ тангутскаго и монгольскаго замѣтно ослабѣваетъ въ сословіи ноиновъ. Обучаться русской грамотѣ они имѣютъ всегда случаи отъ улусныхъ попечителей, толмачей или казачьихъ урядниковъ. Если въ родъ владѣльцевъ Тундутовыхъ и Тюменей издавна ведется изученіе русскаго языка, то оно ограничивается лишь самыми необходимыми въ практической жизни свѣдѣніями, и Церенъ-Норбо-Тюмень, управляющій Хошоутовскимъ Улусомъ за старостью брата, представляетъ единственный примѣръ калмыцкаго владѣльца, пишущаго по-русски не только безошибочно, но и съ нѣкоторою изъисканностью слога, который образовался у Церена чтеніемъ выписываемыхъ имъ журналовъ, историческихъ книгъ и сочиненій о сельскомъ хозяйствѣ. Послѣднихъ много въ библіотекѣ Церена, и ему уже не разъ случалось съ успѣхомъ примѣнять заключающіяся въ нихъ наставленія къ завѣдыванію Хошоутовскимъ Улусомъ. Большая часть владѣльцевъ и зайсанговъ по образу жизни отличается весьма-немногимъ отъ простолюдиновъ[255], именно тѣмъ, что носятъ платье изъ тонкихъ суконъ, горскіе чекмени, обшиваемые позументами, или шелковые халаты, имѣютъ столовую посуду, серебряные приборы и г. и. Какъ зайсанги, такъ и владѣльцы привыкаютъ съ-дѣтства къ кочевому образу жизни, любятъ суровую степную пищу и курятъ простой табакъ изъ калмыцкихъ трубокъ съ коротенькими чубуками. Тундуговы и Тюмени представляютъ и тутъ исключеніе, но не полное. Если они являются въ казачьихъ мундирахъ, живутъ въ домахъ, имѣютъ русскихъ поваровъ, то этимъ требованіямъ европейскаго быта хошоутовскіе и малодербеговскіе владѣльцы покоряются лишь временно, или по случаю принятія пріѣзжающихъ къ нимъ гостей, или на зиму, между-тѣмъ, какъ лѣтомъ владѣльцы эти кочуютъ, какъ и прочіе, съ своими подвластными. Дорогія ружья и шашки составляютъ принадлежность убранства владѣльческихъ кибитокъ и покоевъ. У нѣкоторыхъ владѣльцевъ сохранились и берегутся, какъ древность, панцыри калмыцкихъ хановъ, тайшей и наѣздниковъ. Это латы изъ узкихъ желѣзныхъ пластинокъ, кольчатыя или изъ цѣпочекъ, совершенно-такія, какія понынѣ употребляются Тибетцами[256]. Страсть къ разведенію стадъ и табуновъ развита въ высшей степени у богатыхъ владѣльцевъ и проявляется иногда въ желаніи облагородить калмыцкую породу лошадей, въ поддержкѣ конскихъ заводовъ и т. п. Увеселенія владѣльца составляютъ звѣриная и птичья охота, верховая ѣзда, скачки лошадей и верблюдовъ, также борьба или гладіаторскія игры подвластныхъ ему Калмыковѣ. Значительность какъ владѣльца, такъ и ялисанга опредѣляется между ними не столько превосходствомъ образованія и ума, сколько богатствомъ. Военныя заслуга и вознагражденіе ихъ со стороны правительства также продаютъ много вѣса владѣльцу. Подвиги его дѣлаются предметомъ народныхъ повѣстей и пѣсень, особенно, когда трудности похода раздѣляли съ владѣльцемъ подвластные ему Калмыки[257]. Смерть владѣльца на полѣ брани обращается въ славу его семейству[258], и это ведется такъ изстари, въ-слѣдствіе образа мыслей, занесеннаго съ Тибета[259]. Смерть владѣльца въ кругу родственниковъ повергаетъ ихъ въ уныніе. Трупъ воина, а иногда и зайсанга погребается или сожигается. Какъ тотъ, такъ и другой обрядъ не столько сообразуется съ мнимыми гаданьями жрецовъ-астрологовъ (гелюнги-зурхачи), сколько съ ихъ разсчетомъ. Сожженіе трупа требуетъ большихъ приношеніи на хурулъ, прахъ складывается въ урну и хранится въ капищѣ. На поминовеніе отпускаются деньги и дѣлаются подарки гелюнгамъ, которые, принимая ихъ отъ родственниковъ умершаго, утѣшаютъ ихъ, говоря, что хурульныя молитвы будутъ содѣйствовать переселенію его души «въ человѣка»: Наружные знаки прискорбія выражаются со стороны членовъ владѣльческаго семейства тѣмъ, что они не надѣваютъ въ-продолженіе нѣкотораго времени богатаго платья, дорогаго оружія, золотыхъ и жемчужныхъ серегъ и т. п. Обрядъ погребенія совершается рѣже. Прежде, надъ прахомъ лицъ ноинскаго или зайсангскаго происхожденія воздвигались въ степи памятники (бумбо или цаца). Они дѣлались изъ простыхъ камней и устроивалось съ отверстіемъ съ одной стороны, такъ-что въ нихъ съ небольшимъ трудомъ можно было входить. Внутри ихъ развѣшивались изображенія бурхановъ[260], писанныя на китайской бумагѣ или въ видѣ мѣдныхъ и деревянныхъ истукановъ; но теперь большая часть этихъ кургановъ опустошена проѣзжавшими въ улусы посторонними лицами, охотниками до древностей, и хотя этотъ обрядъ погребенія выводится между Калмыками, однакожъ случается видѣть, что они преклоняются предъ цацами и какъ-бы молятся падь ними, показывая тѣ знаки подобострастія и уваженія, которые проявляются въ ихъ отношеніяхъ къ владѣльцамъ при ихъ жизни.
Ноины, составляя высшее сословіе (потомство хановъ или состоявшихъ съ ними въ родствѣ владѣльцевъ), правили въ древности каждый приведеннымъ имъ въ Россію поколѣніемъ Калмыковъ или доставшимся ему улусомъ почти-независимо отъ главы Калмыцкой Орды. Владычество хановъ представляетъ рядъ междоусобій ихъ съ владѣльцами. Взаимные набѣги, общее неустройство и замѣшательство властей доказываютъ, что границы правъ не были опредѣлены съ точностью, и что уложеніе 1640 г., которое есть не что иное, какъ политическій договоръ между ойратскими и монгольскими вождями, не соблюдалось съ точностью. Это подтверждается домогательствами на господство, о которомъ въ этомъ уложеніи и рѣчи не было, и отсутствіемъ единодушія, которое этимъ уложеніемъ признавалось необходимымъ. Хо-Урлюкъ былъ предводитель Торгоутовъ, приведенныхъ имъ въ Россію; сынъ его Шукуръ-Дайчинъ и внукъ Бунчукъ, оба тайши, а не ханы, вели переговоры съ русскимъ правительствомъ за весь народъ; наконецъ, Аюка, наслѣдовавъ ихъ права, присоединилъ къ нимъ званіе хана. Такимъ-образомъ возникла новая власть, безъ границъ, безъ предѣловъ. Въ послѣдствіи времени, хотя преемники Аюки утверждались въ своемъ достоинствѣ императорскими грамматами, а съ другой стороны тибетскимъ Далай-Ламой и Богдо-Ханомъ, желавшимъ возвратить Ойратовъ подъ свою власть; хотя калмыцкіе ханы не разъ водили калмыцкій народъ къ побѣдѣ надъ Кубанцами и Туркменцами, но ханы были только обладателями многочисленнѣйшаго поколѣнія Ойратовъ, — торгоутовскаго, и, не пользуясь на-самомъ-дѣлѣ большою властью, хотѣли ей придать значеніе, подвластивъ себѣ вполнѣ прочихъ владѣльцевъ. Злоупотребленія власти съ одной стороны, зависть, гордость и упорство съ другой, — вотъ источники распрей и раздоровъ, раздиравшихъ Калмыцкую Орду междоусобіями. Они утихли, когда, по уходѣ Убушй, постановлено было, чтобъ каждый владѣлецъ правилъ своими людьми независимо (1771); но возстановленіе (въ 1800 г.) званія намѣстника Калмыцкой Орды въ лицѣ малодербетовскаго владѣльца тайши Туодутова, неопредѣленность его вліянія на владѣльцевъ, пріобрѣвшемъ между-тѣмъ неограниченную власть надъ Калмыками своихъ улусовъ, произвели распри и неудовольствія между намѣстникомъ и владѣльцами, послѣдствіемъ которыхъ были частыя всеподданнѣйшія просьбы намѣстника о подтвержденіи его правъ, о исправленіи древнихъ законовъ, недостаточность которыхъ для тогдашняго положенія орды Тундутовъ понималъ и, но неопредѣленности своихъ отношеній къ владѣльцамъ, выраженныхъ въ грамматахъ лишь общими словами, могъ желать ожидая отъ исправленія древнихъ законовъ опредѣленія мѣры своего вліянія и ограниченія власти владѣльцевъ. Но Тундутовъ умеръ въ 1803 г. Съ упраздненіемъ, по смерти Тундутова, званія намѣстника, владѣльцы стали пользоваться снова властью безъ границъ. Съѣздъ ихъ въ Зинзисталяхъ (въ 1822 г.) для исправленія древняго уложенія, не повелъ къ. достиженію предположенной цѣли, а возбудилъ лишь несогласія между владѣльцами. Власть ихъ осталась неопредѣленною, — а между-тѣмъ (въ 1825 г.), калмыцкій народъ подчиненъ особому управленію, составленному изъ губернскихъ властей, обще съ депутатами отъ калмыцкихъ владѣльцевъ, зайсанговъ и духовенства. Хотя учрежденной въ Астрахани Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ и вмѣнено въ обязанность наблюдать за управленіемъ улусами со стороны владѣльцевъ, за сборами доходовъ въ пользу ихъ и зайсанговъ[261], но въ то же время внутреннее управленіе улусами предоставлено самимъ владѣльцамъ при внушеніи прекращать всѣ несогласія и притязанія какъ между ихъ подвластными, такъ и между зайсангами ихъ улусовъ[262]; ближайшимъ блюстителямъ полицейскаго порядка въ улусахъ, частнымъ приставамъ, предписано не входить въ ихъ внутреннее управленіе[263], а между-тѣмъ ни степень власти владѣльцевъ надъ подвластными имъ, ни мѣра зависимости послѣднихъ, ни отношенія зайсанговъ къ владѣльцамъ — еще не были приведены въ извѣстность[264]. Вопросы эти, за нѣсколько лѣтъ предъ тѣмъ предложенные главному приставу, вѣроятно, не были имъ пояснены; покрайней-мѣрѣ, при введеніи въ дѣйствіе управленія Калмыками по правиламъ, Высочайше утвержденнымъ въ 1825 году, — свѣдѣнія эти поручалось собрать открытой тогда въ Астрахани Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ. Злоупотребленія владѣльцевъ состояли въ томъ, что, пользуясь безпредѣльною властью надъ простолюдинами, ноины стали входить въ неоплатные долги, а для удовлетворенія кредиторовъ облагали народъ непомѣрными поборами[265], въ чемъ владѣльцамъ содѣйствовало и зайсанги. Всѣ мѣры, принятыя мѣстнымъ начальствомъ къ начертанію правилъ — какъ оградить Калмыковъ отъ разоренія по дѣлаемымъ ихъ владѣльцами займамъ, — не имѣли никакого успѣха, пока сенаторъ Энгель, въ бытность свою въ Астрахани въ 1827 г., не постановилъ, обще съ Коммиссіей Калмыцкихъ Дѣлъ, временныя правила (въ-послѣдствіи обратившіяся въ законъ), причемъ всѣ калмыцкіе владѣльцы дали сенатору подписку въ томъ, что, по уплатѣ прежнихъ долговъ, никто изъ нихъ не будетъ впредь взимать съ своихъ подвластныхъ болѣе 25 руб. асс. съ кибитки. Послѣ сдѣланныхъ такимъ-образомъ ограниченій, никакой новый долгъ не можетъ пасть на общество калмыцкое, неучаствующее въ займѣ, а взъискивастся съ лица, которое выдало актъ или поручилось въ платежѣ по этому акту[266].
Въ составъ проектовъ, которые были составляемы съ 1827 по 1834 г., входили дальнѣйшія предположенія сенатора Энгеля, Азіатскаго Комитета и астраханскаго военнаго губернатора объ ограниченіи власти владѣльцевъ; но незадолго до изданія нынѣ-дѣйствующаго положенія, т. е. въ 1834 г., владѣльческое управленіе представляло слѣдующія противоположности, свѣдѣнія о которыхъ заимствуются изъ описаніи очевидцевъ[267]: «Яндыковскимъ Улусомъ управляетъ владѣлецъ Церенъ-Убуши, Большедербстовскимъ владѣлецъ капитанъ Очйръ Хапчуковъ. Оба они въ чрезвычайномъ почтеніи и уваженіи у своихъ подвластныхъ. Первый собираетъ албанъ смотря по состоянію каждаго семейства и не свыше положенныхъ 25 руб. асс., даже менѣе; а Очйръ Хапчуковъ беретъ албанъ только съ богатыхъ по 200 р. асс. съ каждаго; но на отягощеніе сею повинностью жалобъ не слышно. Вообще же, видна бѣдность: Скотоводство весьма-незначительное и одни остатки отъ прошедшей гибели во время минувшихъ жестокихъ зимъ. У рѣдкихъ есть отъ 100 до 300 или 400 головъ разнаго скота. Много нуждающихся въ пропитаніи, кои поддерживаютъ себя, у кого есть рогатый скотъ, — молокомъ и приготовляемыми изъ него съѣстными припасами; остальные же питаются падшимъ скотомъ.» — Если теперь калмыцкій народъ вообще находится въ лучшемъ противу прежняго положеніи, то къ числу причинъ, содѣйствовавшихъ улучшенію его, должно отнести постановленіе нравъ владѣльцевъ въ опредѣленныя границы.
Калмыцкимъ уложеніемъ 1640 года, § 45, опредѣлено было: «отецъ дѣлитъ имѣніе свое между сыновьями но обыкновенію». Что значило дѣлить по обыкновенію, неизвѣстно; но должно полагать, что обыкновеніе было соблюдено въ 1724 г., когда, по смерти Аюки-Хана, торгоутовское поколѣніе Калмыковъ раздѣлилось между сыновьями Аюки: Дондукомъ-Дагаи и понджи, на два улуса: Яндыковскій и Икицохуровскій[268]. Если таково было обыкновеніе въ древности, то въ послѣдствіи времени оно не соблюдалось. Нѣкоторые владѣльцы предоставляли улусы во всей цѣлости старшему въ родъ, а другіе раздѣляли ихъ между близкими родственниками, руководствуясь въ томъ и другомъ случаѣ собственнымъ произволомъ[269]. Были также примѣры оставленія улуса по духовному завѣщанію[270] и дарственной записи[271].
Съ 1836 года, т. с. со времени введенія въ дѣйствіе положенія объ управленіи Калмыками, Высочайше утвержденнаго въ 1834 г., улусы не раздробляются, а переходятъ нераздѣльно къ старшему въ родѣ въ случаѣ смерти владѣльца или поступленія его въ духовное званіе[272].
Каждый улусъ, исключая казенныхъ, закидываемыхъ правителями[273], управляется самимъ владѣльцемъ[274], который пикетъ въ непосредственной своей подчиненности всѣхъ зайсанговъ и простыхъ Калмыковъ его родоваго улуса, и ноинское достоинство котораго распространяется на его потомство.
Подвластные ноину Калмыки благоговѣютъ предъ нимъ и изъявляютъ ему всячески свою покорность; однакожь ноинъ не имѣетъ правъ крѣпостнаго владѣнія Калмыками своего улуса: онъ не можетъ ни продавать, ни закладывать, ни дарить ихъ[275], а въ доходъ съ нихъ взимаетъ не болѣе какъ по 7 р. 14 к. съ каждой кибитки[276].
Хотя нѣкоторые изъ ноиновъ именуютъ себя князьями, какъ напримѣръ: Тюмени и Тундутовы, но ни одному изъ нихъ титулъ этотъ не подтвержденъ оффиціально. Собственно права ноиновъ-владѣльцевъ заключаются въ слѣдующемъ: тѣ изъ нихъ, которые не имѣютъ орденовъ или чина, дающаго потомственное дворянство, пользуются правами личныхъ дворянъ; всѣ же принадлежащіе къ владѣльческимъ родамъ принимаются въ службу наравнѣ съ дворянами, судятся въ судѣ Зарго и изъяты отъ тѣлеснаго наказанія[277]. Завѣдывающіе улусами ноины-владѣльцы имѣютъ право рѣшать словесно по калмыцкимъ обычаямъ дѣла спорныя между своими подвластными[278], предсѣдательствуютъ въ улусныхъ судахъ съ званіемъ улусныхъ судей[279], отлучаются изъ Астраханской-Губерніи не иначе, какъ съ разрѣшенія военнаго губернатора, и на время отсутствія поручаютъ управленіе улусомъ одному изъ родственниковъ, который не долженъ быть моложе 25 лѣтъ[280].
Зайсанги составляютъ сословіе, хотя подчиненное ноинамъ-владѣльцамъ, но отличенное преимуществами. Еще до прихода въ Россію, нѣкоторые изъ простыхъ Калмыковъ получили отъ тибетскаго Далай-Ламы грамматы, которыми пожаловано имъ было съ потомствомъ званіе зайсанговъ. Нѣкоторыя изъ этихъ грамматъ сохранились понынѣ. Изъ нихъ видно, что пожалованіе это сопряжено было съ нѣкоторыми преимуществами и правами владѣнія. По приходѣ Калмыковъ въ Россію, ихъ ханы возвели нѣсколькихъ простолюдиновъ въ званіе зайсанговъ при пожалованіи аймаками[281] и освобожденіи отъ повинностей. Изъ пришедшихъ съ Калмыками въ приволжскія степи зайсанговъ и изъ возведенныхъ въ это званіе ханами простолюдиновъ образовалось сословіе. — Заргачи, т. с. члены Зарго, назначаемы были ханами изъ числа зайсанговъ торгоутовскаго поколѣнія, составлявшаго родовое достояніе хановъ; по злоупотребленія, бывшія послѣдствіемъ безусловной зависимости этихъ судей отъ хана, были поводомъ къ тому, что правительство въ 1762 году признало необходимымъ назначеніе въ Зарго зайсанговъ. подвластныхъ прочимъ калмыцкимъ владѣльцамъ. Нѣсколько лѣтъ спустя, уходъ Убушй изъ Россіи (въ 1771 году) былъ поводомъ къ Высочайшему поколѣнію, чтобы каждый владѣлецъ своимъ улусомъ правилъ независимо. Если предположить, что до этого времени въ составѣ владѣльческихъ улусовъ были зайсанги, предки которыхъ возведены были въ это званіе до прихода Калмыковъ въ Россію, то съ 1771 г. предоставленіе независимаго управленія владѣльцамъ могло быть пбводомъ къ возведенію ими нѣкоторыхъ изъ подвластныхъ имъ Калмыковъ въ зайсангское званіе, при освобожденіи ихъ отъ повинностей и пожалованіи аймаками. Какъ на возведеніе въ званіе зайсанга, такъ и на сопряженное съ нимъ иногда владѣніе аймакомъ, ноины-владѣльцы давали грамматы или письма за своею подписью и печатью (тамга)[282]. Это дѣлали иногда владѣльцы, удовлетворяя ходатайству простолюдиновъ, избиравшихъ изъ среды себя зайсанга для управленія ихъ аймакомъ. Такъ-какъ возведеніе въ званіе зайсанга не всегда было сопряжено съ пожалованіемъ аймака, то зайсанги раздѣляются на «аймачныхъ» и «безаймачныхъ». Владѣльцы, присвоивъ себѣ право жаловать званіе зайсанга, стали и низводить съ этого званія пожалованныхъ ему по своему усмотринію, при чемъ отбирали у нихъ аймаки и передавали другимъ зайсангамъ.
Въ 1833 г., мѣстное начальство находило, что «весьма-полезно было бы воспретить владѣльцамъ возводить въ званіе зайсанга безъ утвержденія высшаго правительства и лишать аймаковъ безъ приговора суда, ибо нѣкоторые владѣльцы, но личному пристрастію или въ-слѣдствіе происковъ людей недостойныхъ, предоставляютъ имъ званіе зайсанговъ, а съ другой стороны иногда лишаютъ этого званія людей благонамѣренныхъ; почему, слѣдствіемъ этой зависимости бываетъ, что изъ желанія войдти въ милость владѣльца и опасенія потерять ее, зайсанги дѣлаются рабскими угодниками своего властелина и вѣрными орудіями его къ притѣсненію простыхъ Калмыковъ»[283].
Но въ составъ Высочайше утвержденнаго въ 1834 году положенія объ управленіи Калмыками, не вошло означенное предположеніе, — а между-тѣмъ зайсангамъ, аймачнымъ присвоены права — потомственныхъ, а безаймачнымъ — личныхъ почетныхъ гражданъ[284]. Первымъ предоставлено управленіе ихъ родовыми аймаками и взиманіе съ каждой кибитки по 57 коп. сереб., какъ въ казенныхъ, такъ и владѣльческихъ улусахъ[285]; изъ сословія зайсанговъ избираются засѣдатели въ улусные суды[286], а, за недостаткомъ лицъ владѣльческаго происхожденія, и асссссоры въ Совѣтъ Калмыцкаго Управленія и судъ Зарго.
Къ обязанностямъ зайсанга, кромѣ ближайшаго завѣдыванія его аймакомъ, принадлежитъ взиманіе сборовъ и нарядъ Калмыковъ на кордонную службу.
Владѣніе многими аймаками основано на преданіи и не подкрѣпляется никакими грамматами, владѣльческими письмами или другими документами. Есть между зайсангами очень-бѣдные, напримѣръ: опекунъ Яндыковскаго Улуса, кромѣ дохода съ закидываемаго имъ аймака, не имѣетъ почти никакого богатства, ни одного верблюда: у него есть лишь нѣсколько головъ рогатаго скота и одна лошадь. Этимъ объясняется то, что зайсанги бываютъ иногда замѣшаны въ грабежи, отгоны, или сами безъ сообщниковъ покушаются на воровство. Сословіе зайсанговъ образовалось изъ простолюдиновъ; имѣя ближайшее завѣдываніе надъ ними и будучи въ безпрестанно-близкихъ съ ними отношеніяхъ, зайсанги вовсе не пользуются со стороны народа тѣмъ уваженіемъ, которое онъ воздаетъ ноинамъ, представителямъ сословія самостоятельнаго и могущественнаго. Не всѣ зайсанги грамотны и рѣдко можно найдти между ними такого, который бы правильно говорилъ и писалъ по-русски.
Имѣя въ виду начать образованіе калмыцкаго народа съ высшихъ сословій, мѣстное начальство признало полезнымъ открыть со-временемъ въ Астрахани училище для дѣтей владѣльцевъ и зайсанговъ.
Среднее сословіе, по самое значительное по вліянію своему на владѣльцевъ и простой народъ, притомъ весьма многочисленное, составляетъ духовенство калмыцкое. Проповѣдываемая имъ вѣра — буддаизмъ, который занесенъ Калмыками (Ойратами) изъ Чжуньгаріи и съ Тибета. Пребывающій тамъ Далай-Лама[287] есть верховный жрецъ и блюститель догматовъ буддайской вѣры, которая называется такъ потому, что въ понятіяхъ ламаитовъ санскритское слово будда выражаетъ верховный разумъ или духъ и частицы его, являющіяся подъ видимыми формами въ міръ. Будда — чистый разумъ или духъ; немъ — проявленіе его въ словѣ, и лама — орудіе распространенія слова — суть три священныя драгоцѣнности (гурбанъ-эрденй), составляющія какъ-бы нераздѣльную единицу и сосредоточивающіяся въ буддѣ. Это краеугольный камень вѣрованія[288] и первое требованіе его: возвышеніе духа, совершенное отрѣшеніе его отъ матеріи побѣдою надъ страстями и соединеніе съ верховнымъ началомъ — буддой. Но частицы этого разума или духа, заключенныя въ существа, соединяются съ нимъ, перерождаясь но мѣръ очищенія своего изъ низшихъ существъ въ высшія, и вмѣстѣ съ тѣмъ пріобрѣтаютъ способность дѣйствовать для пользы существъ, еще подавленныхъ матеріею; такія-то частицы вѣчнаго разума называются бурханами. Они могутъ являться въ то время, когда люди, забывъ свое назначеніе, вдаются въ пороки, — словомъ, когда вѣра приходитъ въ упадокъ. Уже переходя къ Чжуньгарцамъ, религія эта, въ началъ своемъ чисто-философская, потеряла высокую простоту своихъ догматовъ и должна была приноровиться къ грубымъ понятіямъ степныхъ Монголовъ. Пока сношенія Калмыковъ съ Тибетомъ поддерживались, Далай-Лама снабжалъ ихъ духовными книгами, идолами[289], всѣми принадлежностями богослуженія и присылалъ въ астраханскія степи жрецовъ ученыхъ, которые утверждали, если не въ цѣломъ народъ, то по-крайней-мѣрѣ въ классъ духовныхъ, правильныя понятія о догматахъ буддаизма; но бѣдственный уходъ намѣстника Убуши навелъ страхъ на Калмыковъ, оставшихся въ приволжскихъ степяхъ; притомъ, правительство заграждало Калмыкамъ путь въ Азію: сношенія съ Тибетомъ стали рѣже, просьбы Калмыковъ о дозволеніи имъ отправлять по-прежнему посольства на поклоненіе Далай-Ламъ не были принимаемы въ уваженіе[290], и если теперь остались какія-нибудь сношенія, то они происходятъ тайно, рѣдко и лишь чрезъ посредство богатѣйшихъ владѣльцевъ. Такимъ образомъ, время-отъ-времени пошатнулись основные догматы вѣрованія; оно лишилось своей поэтической стороны и мистическихъ иперболъ. Толкованія духовныхъ наставниковъ Калмыковъ до того исказили ученіе буддайской вѣры, что оно теперь поясняется ими розно въ каждомъ улусѣ. Общія черты ученія заключаются въ томъ, что Калмыки чествуютъ чувственные образы и исполняютъ наружные обряды, покланяясь бурханамъ (божествамъ) добрымъ и злымъ, имѣющимъ прямое вліяніе на міръ. Каждый изъ этихъ бурхановъ облеченъ особою властью, завѣдываетъ какою-нибудь стихіею и явленіями міра физическаго или нравственнаго. Калмыки вѣрятъ воздаянію за добрыя и дурныя дѣла, полагая для этого различныя степени, въ числѣ которыхъ отъ однихъ допускается постепенное очищеніе душъ и возвращеніе къ высшему духовному началу, въ другихъ возвращеніе на землю, для одушевленія другихъ людей, или для принятія образовъ животныхъ, и наконецъ, въ-третьихъ, большіе грѣшники осуждаются на вѣчное мученіе.
Изъ всѣхъ бурхановъ наибольшимъ уваженіемъ пользуется Шакджи-Мюни-Гегенъ. Въ названіи этомъ узнается испорченное имя Индійца Сазгя-Муни, основателя брахманской вѣры, которая есть корень тибетской, монгольской и фоевской (китайской) религіи. Его по-тибетски зовутъ Сягцья-Туба, по-монгольски Шагя-Муни, а по-китайски Шигя или Ши-Цьзи-Мони[291]. Единоплеменные съ Калмыками Буряты, вышедшіе съ ними изъ Монголіи къ предѣламъ Сибири и оставшіеся тамъ на кочевьѣ, называютъ этого бурхана Шакджи-Муни. Вообще говоря, послѣдователи его вѣрятъ, что онъ родился въ 1031 г. (до Р. X.), представляютъ рожденіе его, дѣянія и смерть рядомъ чудесъ. Они покланяются ему «яко всѣми добродѣтелями украсившемуся, вѣрою безплотнымъ уподобившемуся, три существа въ себѣ вмѣстившему и обо всемъ вѣдѣніе и самодержавную власть получившему[292]…» причемъ полагаютъ, что онъ переселился на небо для принятія божественныхъ заповѣдей и низшелъ на землю[293] для наученія смертныхъ, распространенія и сохраненія между ними истины, въ то время, когда они зарыли законъ и уклонились въ развратъ; убѣждены притомъ, что когда, въ-слѣдствіе новыхъ отступленій отъ вѣры, люди постигнуты будутъ несчастіями, пріидетъ съ неба новый посланникъ и наставитъ грѣшниковъ на истинный путь[294]. Монголы приняло это ученіе въ IV вѣкѣ по P. X. — Теперь у Калмыковъ осталось убѣжденіе, что Шакджи-Мюни былъ великій пророкъ — его называютъ также бурханъ-бакши (богъ-учитель), но боготворятъ они его лишь временно, полагая, что чрезъ нѣсколько тысячь лѣтъ его замѣнитъ бурханъ Мандри. Они изображаютъ этихъ двухъ бурхановъ, равно какъ и Манзунтри, Зункобая[295], Авидве-бурхана и другихъ на китайской бумагѣ или въ видѣ литыхъ истукановъ. Тайны религіи собственно доступны только духовенству и нѣкоторымъ владѣльцамъ, знающимъ монгольскій и тангутскій языки[296]. На послѣднемъ отправляется богослуженіе и читаются духовныя книги. Не зная этого языка, народъ остается безучастенъ къ вѣрѣ и даже къ внѣшнимъ обрядамъ, не имѣетъ доступа въ капища и ходитъ только вокругъ ихъ во время идолослуженія. Лишь у владѣльцевъ и богатыхъ зайсанговъ есть живописныя или литыя изображенія бурхановъ; но вывѣшиваются они или выставляются только въ праздничные дни[297], между-тѣмъ, какъ капища (сюмэ) или кибитки, въ которыхъ отправляется духовный обрядъ (бурхани-эрге, т. е. мѣстопребываніе боговъ), обыкновенно наполнены бурханами всѣхъ величинъ и наименованіи. Духовенство калмыцкое чествуетъ ихъ дисгармоническими звуками трубъ и барабановъ, оглашая притомъ своды капища или кибитки однотоннымъ пѣніемъ[298], причемъ безпрестанно повторяются слова: «Омъ-ма-ни-бад-ме-хумъ», символическое значеніе которыхъ берутся пояснять одни лишь ученѣйшіе оріенталисты[299].
Духовенство калмыцкое, увѣряя простолюдиновъ, что они спасутся его молитвами, оставляетъ ихъ въ совершенномъ невѣжествѣ, даже въ-отношеніи къ религіи. Прежде было у Калмыковъ нѣсколько ламъ (верховныхъ жрецовъ), которые были возводимы въ этотъ санъ тибетскимъ Далай-Ламой; а въ 1800 году послѣдовалъ первый примѣръ утвержденія калмыцкаго ламы въ этомъ достоинствѣ русскимъ правительствомъ[300]. По обычаямъ калмыцкимъ допускалось въ каждомъ улусѣ быть одному ламѣ; но въ 1834 году было ихъ два: одинъ въ Харахусовскомъ Улусѣ, другой въ Багацохуровскомъ, и оба они были назначены русскимъ правительствомъ; а теперь одинъ только лама, который утвержденъ въ этомъ званіи Высочайшимъ указомъ, съ обязанностью предсѣдательствовать въ Ламайскомъ Духовномъ Правленіи, завѣдывать духовенствомъ и духовными дѣлами Калмыковъ. Лама имѣетъ постоянное мѣстопребываніе въ 7 верстахъ отъ Астрахани, по-сю-сторону Волги, на Калмыцкомъ-Базарѣ, и откочевываетъ лѣтомъ въ степь. Въ каждомъ улусѣ множество духовныхъ, даже нѣтъ аймака, гдѣ бы не было нѣсколькихъ кибитокъ ихъ, которыя, отдѣльно-взятыя, называются кюрэ[301]; а въ общемъ скопищѣ хошь. Духовенство калмыцкое, называемое вообще хувракъ[302], подраздѣляется на множество степеней. Въ каждомъ улусъ есть, бакш''и (учитель вѣры), избираемый изъ числа гелюнговъ (жрецовъ). Послѣднихъ Калмыки называютъ не гелюнъ или гелюнгъ[303], какъ это названіе употребляется въ бумагахъ калмыцкаго управленія, гелэнгъ; учениковъ же ихъ, служекъ и надзирателей за порядкомъ идолослуженія — не гэцуль, а гезылъ, не манжикъ, а мандж''и, не гебк''о, а гебкю. Это первоначально-тибетскія названія, которыя искажены временемъ и невѣжествомъ. Тамъ слова гецуль и гелунъ[304] сохранили свое значеніе; а у Калмыковъ многія духовныя званія, какъ-то: убуши и убшинца (отшельникъ и отшельница), которыя были у нихъ во время прихода въ Россію[305], теперь вовсе не существуютъ, между-тѣмъ, какъ на Тибетѣ еще остались въ прежнемъ почётѣ[306]. Русскіе разумѣютъ обыкновенно подъ именемъ гелюнговъ всѣхъ вообще калмыцкихъ жрецовъ. Оставивъ ему это значеніе, слѣдуетъ замѣтить, что, считая себя проповѣдниками желто-краснаго[307] закона, гелюнги употребляютъ эти два цвѣта въ своемъ одѣяніи, и что обязаны вести жизнь безбрачную.
Въ 1803 году, главный калмыцкій приставъ находилъ, что духовные составляютъ между Калмыками десятую часть народа, обогащаютъ себя обманывая его, ведутъ себя непристойно и нагло, присвоивъ себѣ право согрѣшатъ безгрѣшно, вмѣшиваются во всѣ дѣла, тяжбы и ссоры, принимаютъ въ свое сословіе всѣхъ молодыхъ людей, избѣгающихъ трудовъ и службы, сбирая за это много денегъ. «Число тунеядцевъ и происходящее отъ-того народное изнуреніе» писалъ главный приставъ: «умножается наиболѣе тѣмъ, что для обезпеченія праздной жизни духовенства, лженабожные калмыцкіе владѣльцы отдаютъ въ прислугу и для доходовъ хуруловъ въ вѣчное ихъ владѣніе цѣлые хотоны подвластныхъ, которые съ того времени называются шабинерами (монастырскими), никакихъ податей не даютъ и ни малѣйшихъ повинностей не исправляютъ… Ихъ между Калмыками едва-ли не пятая часть… Слѣдовательно, духовные и приписанные къ нимъ составляютъ большую половину калмыцкаго народа.»
Въ 1834 году, мѣстное начальство отзывалось о калмыцкомъ духовенствѣ слѣдующимъ образомъ: «Классъ духовенства, время отъ-времени болѣе-и-болѣе размножается, съ одной стороны потому, что вступившіе въ духовное званіе освобождаются отъ всѣхъ уже повинностей и пользуются уваженіемъ мірянъ, наслаждаясь вмѣстѣ съ тѣмъ праздною жизнію; а съ другой потому, что высшее духовенство, чрезъ предоставленіе духовнаго сана, извлекаетъ для себя немалыя выгоды; ибо рѣдкій посвящается безъ того, чтобъ не принести денежной благодарности. Духовенство, для котораго не назначается положительно никакихъ суммъ, содержитъ себя доходомъ изъ добровольныхъ пожертвованій, которыя не только обезпечиваютъ содержаніе онаго, но и превышаютъ далеко мѣру прямыхъ и существенныхъ надобностей въ жизни. Духовенство калмыцкое, за исключеніемъ весьма-немногихъ, вмѣсто того, чтобъ служить образцомъ доброй нравственности для народа, подаетъ собою соблазнительный примѣръ въ жизни. Пьянство, карточная игра, волокитство, суть отличительная черта почти каждаго духовнаго лица. Развратъ наиболѣе замѣтенъ между гелюнгами, которые, безпрестанно отлучаясь отъ своихъ хуруловъ[308], скитаются по хотонамъ, аймакамъ[309], сосѣдственнымъ селамъ и городамъ, разсказываютъ нелѣпыя новости, поселяютъ раздоры и несогласія между Калмыками, подстрекаютъ своими совѣтами къ недѣльнымъ тяжбамъ, пишутъ ябедническія просьбы, принимаютъ на себя званіе ходатаевъ но присутственнымъ мѣстамъ, втираются въ посредники или примирители по домашнимъ ссорамъ, и выдаютъ себя за лекарей, употребляя при леченіи больныхъ разнаго рода шарлатанства. Вмѣшательство гелю иго въ и вообще духовенства въ дѣла свѣтскія имѣетъ въ виду одну цѣль, именно — пріобрѣтеніе безъ труда денегъ, дабы употребить оныя на распутство.»
Если въ-продолженіе протекшаго десятилѣтія были принимаемы мѣры къ уменьшенію числа гелюнговъ: не дозволялись имъ отлучки отъ опредѣленнаго кочевья и вмѣшательство въ дѣла гражданскія, то съ другой стороны никогда не было обращено вниманія на то, что каждый Калмыкъ, имѣющій трехъ или болѣе сыновей, непремѣнно посвящаетъ одного въ Манжи (ученики вѣры)[310]. Это постоянно содѣйствуетъ размноженію духовенства, и вліяніе его на народъ въ-теченіи послѣдняго десятилѣтія осталось въ прежней силѣ, при чемъ отличительныя черты этого класса составляютъ понынѣ корыстолюбіе, алчность, тунеядство и невѣжество.
Гелюнги свободны отъ всякаго сбора и живутъ на счетъ приношеній владѣльцевъ, зайсанговъ и народа. Приношенія эти дѣлаются скотомъ, вещами и деньгами и отдаются на хурулъ, т. е. на капище, или точнѣе, на богослуженіе. Столь же невѣжественные и грубые, какъ большая часть народа, Гелюнги удерживаютъ его въ суевѣрной зависимости, и она до того велика, что если гелюнгъ, надутый азіатскою спѣсью, сближаясь съ чернью (хара-кюнь) только въ случаѣ надобности, скажетъ слово простому Калмыку или подастъ ему совѣтъ, то слово это для него становится ненарушимо и свято.
Кромѣ того, что именемъ бурхановъ требуютъ отъ народа приношеній на хурулы, гелюнги находятъ еще средства къ обогащенію — въ своемъ причудливомъ врачеваніи. Не смотря на неудачи, которыми оно обыкновенно сопровождается, больные оказываютъ гелюнгамъ-элни (лекарямъ) предпочтеніе предъ врачомъ калмыцкаго управленія. Это объясняется тѣмъ, что онъ только разъ въ годъ объѣзжаетъ улусы, а гслюпга Калмыкъ имѣетъ всегда подъ рукою. Заболѣетъ онъ — и призванный на помощь гелюнгъ начинаетъ поить его шулопомъ (отваромъ мяса) или водой, причемъ беретъ у Калмыка послѣднее его добро, подъ предлогомъ необходимыхъ для его выздоровленія жертвоприношеніи бурханамъ. Если заболѣлъ богачъ, то множество гелюнговъ принимается за его леченіе, забираетъ всѣ его драгоцѣнности, стада и табуны, наконецъ и самую кибитку — на хурулъ! а между-тѣмъ, безпрестанныя рвотныя и жесточайшія слабительныя истощили больна то, онъ умираетъ и семейство его изъ зажиточнаго становится нищенскимъ[311].
По этимъ причинамъ, состояніе гелюнговъ, хуруловъ и самого народа весьма-различно. Въ богатыхъ улусахъ, хурулы обладаютъ стадами верблюдовъ, табунами лошадей, сотнями коровъ и тысячами барановъ. Для пастьбы ихъ, гелюнги пользуются вмѣстѣ съ народомъ отведенною ему землею. Вообще говоря, духовенство составляетъ послѣ владѣльцевъ самый достаточный классъ, и это отъ-того, что слѣпая довѣренность народа доставляетъ гелюнгамъ безпрестанные случаи къ обогащенію. Кибитки ихъ отличаются прочностью. Пищу и питье гелюнговъ, кромѣ развѣ мацаковъ (дней поста), ежедневно составляютъ: калмыцкій чай, читанъ (вино), маханъ (мясо), особенно баранина. Они пренебрегаютъ въ этомъ случаѣ общимъ повѣрьемъ Калмыковъ, что ѣсть животныхъ грѣшно, потому-что въ нихъ переселяются для очищенія души отжившихъ. Какъ необходимый спутникъ праздности, развратъ постоянно проявляется въ жизни гелюнговъ. Маыжики, которые съ восьмилѣтняго или двѣнадцатилѣтняго возраста готовятся въ гелюнги, перенимаютъ у своихъ наставниковъ все дурное и еще болѣе употребляютъ во зло уваженіе народа къ ихъ званію.
Все занятіе гелюнговъ составляетъ идолослуженіе. Подъ удары барабана и звуки трубъ они собираются въ бурхани-эргэ, садятся рядами, начинаютъ идолослуженіе дикимъ бормотаніемъ, сопровождаютъ его звономъ колокольчиковъ, бряцаніемъ мѣдныхъ тарелокъ, барабаннымъ боемъ, оглушительнымъ ревомъ огромныхъ трубъ, свистомъ кларинетовъ и раковинъ. Но все это дѣлается безотчетно, и молитвы твердятся на тангутскомъ языкѣ, между-тѣмъ, какъ большая часть гелюнговъ его не знаетъ. Разговоры о религіи съ ними завести всегда трудно, а на вопросы простолюдина, который отдаетъ послѣднее свое имущество гелюнгамъ, они всегда отвѣчаютъ, что о предметахъ вѣры говоритъ грѣшно.
Простолюдины покорствуютъ гелюнгамъ не разсуждая, потому-что это такъ изстари ведется и что между гелюнгами сохранились еще слѣды нѣкоторой учености и превосходства надъ чернію. Это превосходство заключается въ знаніи немногими изъ гелюнговъ монгольскаго и тангутскаго языковъ, въ обученіи ему манжиковъ (учениковъ вѣры) и въ веденіи лѣтосчисленія. Весьма-рѣдки примѣры, чтобъ гелюнгъ училъ простолюдина калмыцкой грамотѣ[312]. Особое значеніе имѣютъ между духовными гелюнги-зурхач''и. На ихъ обязанности лежитъ веденіе лѣтосчисленія и составленіе календарей (лита). Лѣтосчисленіе Калмыковъ занесено ихъ жрецами съ Тибета[313] и сохранилось между ними лучше, чѣмъ самые догматы вѣры. По принятому между буддаистами обычаю, хронологія ихъ ведется шестидесятилѣтними циклами и не начинается съ опредѣленной эпохи. Годы называются по именамъ одного изъ двѣнадцати животныхъ, къ которымъ прибавляется названіе одной изъ пяти стихій. животныя эти суть: холгуна (мышь), укюрь (корова), барсъ (барсъ), туула (заяцъ), лу (драконъ), мого (змѣя), шоринъ (лошадь), хонйнъ (овенъ), мечинъ (обезьяна), така (курица), нохо (собака) и гаха (свинья). Для обозначенія года, къ названію одного изъ этихъ животныхъ прибавляется названіе одной изъ стихій: могунъ (дерево), галъ (огонь), шоро (земля), гемиръ (желѣзо) и усунъ (вода). Такимъ-образомъ, названія стихій повторяются нѣсколько разъ въ-теченіе шестидесяти лѣтъ; но въ-продолженіе ихъ соединяются только разъ съ названіемъ одного и того же животнаго; такъ на-примѣръ, годъ модунъ-лу (дерева и дракона), соотвѣтствуя 1544 году нашей эры, повторялся лишь черезъ шестьдесятъ лѣтъ, именно: въ 1604 и т. д. въ 1664, 1724, 1784 и 1844 г. Счисленіе это лунное. Годъ имѣетъ 13 Мѣсяцевъ. Начало его (новый годъ — зуло) соотвѣтствуетъ то ноябрю, то декабрю; но такъ-какъ буддаисты увисокосили нѣкоторыя числа, то случается, что въ иномъ мѣсяцѣ, изъ которыхъ каждый заключаетъ въ себѣ 30 дней и имѣетъ названіе какого-нибудь животнаго, — или удвоится число или пропадетъ, такъ-что, по окончаніи года, счисленіе буддаистовъ уравнивается съ общепринятымъ. Такъ ведется и понынѣ у Тибетцевъ. У нихъ, если первое число мѣсяца было високосъ, то не бываетъ втораго, а считаютъ третье; или, если въ мѣсяцѣ отнимутъ первое и второе числа, то выпускаютъ ихъ изъ счета: если, на-примѣръ, отнимутъ 27 число, то слѣдующее за 26 будетъ 28-е[314]. Мѣсяцъ не раздѣляется на недѣли, а Калмыки празднуютъ 8-е, 15-е и 30-е числа, называя ихъ мацакъ. Кромѣ этихъ дней, по выводимому гелюнгами счисленію, Калмыки имѣютъ слѣдующіе праздники въ-теченіе года: 1) Цаганъ Сара (бѣлый мѣсяцъ), въ память «сотворенія бурханомъ Бакши (Шакджи-Мюни) различныхъ чудесъ и знаменіи для распространенія и сохраненія истины», празднуется по калмыцкому счисленію съ 1 по 16 число мѣсяца лу-сара (мѣсяцъ дракона), соотвѣтствующаго февралю. 2) Урюсъ празднуется въ память «принятія божественнаго имени бурхань-Бакши» съ 8 по 15 число овечьяго мѣсяца (хонинъ или хоинъ-сара), который соотвѣтствуетъ маю. Затѣмъ празднуется но одному дню въ-теченіе мѣсяцевъ, соотвѣтствующихъ іюлю и октябрю, именно: 3) четвертое число мѣсяца така-сара(курицы) въ воспоминаніе «начала введенія закона естественнаго и преданія» и 4) 22 число мѣсяца мыши (холгуна-сара) въ память «переселенія бурхана ракши на небо, принятія тамъ заповѣдей и сошествія на землю»[315]. Гелюнги-зурхачи, занимаясь веденіемъ счисленія, пріобрѣтаютъ уваженіе своихъ собратій и имѣютъ чрезвычайное вліяніе на народъ. Отъ зурхачей зависитъ нѣкоторымъ образомъ совершеніе браковъ и назначеніе обряда погребенія. Родители жениха и невѣсты спрашиваютъ гелюнговъ-зурхачей — можетъ ли состояться предположенный бракъ? Если открывается по изслѣдованіямъ зурхачей, что невѣста родилась въ іодъ дерева-и-дракона, а время рожденія жениха относится къ году огня-и-барса, то предвѣщаютъ несчастій, отзываясь, что огонь истребить дерево; напротивъ того, если невѣста родилась подъ созвѣздіемъ воды-и-змѣи, то утверждаютъ, что оранъ возможенъ, ибо вода потушить огонь. Оставленіе труповъ умершихъ въ степи на съѣденіе хищнымъ птицамъ, вверженіе тѣла въ воду или сожженіе, зависитъ также отъ гаданій гелюнговь. Но толкованія опі почти-всегда произвольны, зависятъ отъ большаго или меньшаго числа барановъ, пожертвованныхъ на хурулъ, и суть въ сущности лишь ухищренные способы пользоваться суевѣріемъ простолюдинокъ и жить въ изобиліи на ихъ счетъ.
Но, яромъ этихъ средствѣ, имѣющихъ послѣдствіемъ обѣдненіе народа, вредное на него вліяніе гелюнговь заключается еще въ томъ, что они толкуютъ простолюдинамъ по-своему распоряженія начальства, нерѣдко даютъ въ хурулахъ убѣжище преступникамъ, учатъ ихъ отвѣчать на допросы меткишь (знать не знаю) и избавляться такимъ образомъ отъ наказанія. Гелюнги составляютъ вообще самый вредный классъ въ народѣ, ибо внушеніями своими всегда удерживаютъ его на пути ко всякому полезному нововведенію, находя въ настоящемъ положеніи вещей удовлетвореніе своей корысти и всѣ избытки кочевой жизни.
Богатство духовенства собственно неизвѣстно, и если о приношеніяхъ на хурулы собираются ежегодно оффиціальныя свѣдѣнія, то, будучи основаны на объявленіяхъ самихъ гелюнговъ, они не могутъ быть приняты за совершенно-достовѣрныя. Такимъ-образомъ, приведено въ извѣстность, что къ 1845-му году на всѣ вообще хурулы скотомъ, платьемъ и деньгами поступило приношеній на сумму 4,378 руб. сереб. Хурулы (кочевые монастыри) раздѣлены по штату на большіе и малые; первыхъ считается 30, вторыхъ 46, — всего 76. Въ числѣ ихъ, 12 капищъ (сюмэ): въ Хошоутовскомъ Улусѣ владѣльца Тюмени каменныхъ 3, деревянныхъ 6; въ казенныхъ улусахъ Багацохуровскомъ 2, а въ Эрдени-Цаган-Кичиковскомъ 1, деревянные. Скотоводство хурульное къ 1845 году состояло, изъ верблюдовъ въ числѣ 512, лошадей 1,984, рогатаго скота 4,293, овецъ 19,786 и козъ. 141 — всего 26,716. Замѣчательно, что ни въ Астрахани и ни въ одномъ изъ уѣздныхъ городовъ Астраханской-Губерніи нѣтъ калмыцкаго капища, между-тѣмъ, какъ тамъ бываетъ постоянно множество Калмыковъ. Ближайшее къ городу Астрахани сюмэ находится въ 7 верстахъ оттуда, по-сю-сторону Волги, на мѣстѣ, называемомъ Калмыцкій-Базаръ.
Безпрестанное употребленіе во зло довѣренности и покорности народа со стороны духовенства обращало на себя издавна вниманіе мѣстнаго начальства, которое къ уменьшенію этого вреднаго класса нашло содѣйствіе въ ламѣ. По штату, составленному имъ въ 1838 году, духовенству положено состоять изъ 2,651 человѣка[316]; но съ 1838 года по 1840 годъ включительно ихъ выбыло 48, такъ-что осталось 2,603 человѣка, и за умершими (35), выбывшими или исключенными изъ духовнаго званія (12) считалось въ-теченіи 1843 года — 2,506 человѣкъ; въ 1844 году, за выбытіемъ по разнымъ случаямъ 60 человѣкъ, оставалось къ 1845 году 2,472; столько же и къ 1846 году. Обозрѣніе, сдѣланное ламой хуруламъ, испытаніе имъ духовныхъ, обращеніе въ простолюдины гелюнговъ, обличенныхъ въ развратной жизни, внушеніе духовенству оставаться при своихъ хурулахъ и довольствоваться добровольными приношеніями — были поставлены въ особенную заслугу ламѣ, который награжденъ въ 1843 году золотою медалью съ надписью «за усердіе» для ношенія на шеѣ на андреевской лентъ. Получивъ этотъ знакъ Монаршаго вниманія въ самый калмыцкій праздникъ цаганъ-сара, лама. Джамбо-Намкаевъ[317] писалъ астраханскому военному губернатору: «Таковая милость Императора была мною принята съ великимъ восторгомъ; сверхъ того, этой милости радуется духовенство, и калмыцкій народъ дѣлаетъ также торжество. Теперь я, послѣ таковой милости Монарха моего, долженъ просить бурхана Шакжи-Мюни-Геге только о здравіи моемъ, чтобъ быть во всякое время усерднымъ и могущимъ по силѣ моей къ службѣ, съ тѣмъ вмѣстѣ молить Всемогущаго Создателя о долгоденствіи Его Императорскаго Величества».
V.
править|
Comme l’agriculture, provoquée par le voisinage des Russes, ne fait que se manifester parmi ces peuplades, il est naturel d’en conclure que le produit ne saurait en être très-important, ni l’exploitation fort étendue; mais c’est déjà un pas gigantesque de franchi, que d’avoir jeté au milieu de ces peuplades nomades les premiers germes de civilisation et de voir ces derniers prendre racine et se développer progressivement. P. de Tchihatcheff (Voyage dans l'Altai Oriental).
|
Изложеніемъ состава и дѣйствій духовенства калмыцкаго показано было, что, подъ вліяніемъ его, народъ остается въ невѣжествѣ и чуждается полезныхъ нововведеній. Припомнивъ это, мы можемъ замѣтить, что, кромѣ устройства надъ Калмыками управленія на прочныхъ основаніяхъ, исторія двухвѣковаго подданства ихъ Россіи представляетъ: 1) рядъ заботъ правительства о смягченіи степныхъ нравовъ Калмыковъ постепеннымъ обращеніемъ ихъ въ христіанскою вѣру, и 2) множество мѣръ къ упроченію въ будущемъ физическаго благосостоянія этого племени распространеніемъ въ кочевьяхъ его оспопрививанія и постепеннымъ ознакомленіемъ Калмыковъ съ выгодами осѣдлости и хозяйства.
Каждый изъ этихъ важныхъ предметовъ, представляя уже результаты, болѣе или менѣе удовлетворительные, требуетъ отдѣльнаго разсмотрѣнія.
Казалось бы, что при владычествѣ хановъ надъ Калмыками, обращеніе ихъ въ христіанскую вѣру связано было съ большими затрудненіями: въ то время между ордынцами свьжа была память о покинутой родинъ (Чжуньгаріи), сношенія съ нею были часты и разнообразны, духовная связь съ Далай-Ламой, который снабжалъ Калмыковъ книгами и всѣми принадлежностями выполненія обрядовъ буддайской вѣры[318], утверждалась частыми посольствами Калмыковъ на Тибетъ; чрезъ это жрецы и владѣльцы калмыцкіе оставались въ совершенномъ познаніи догматовъ своей религіи, что должно было имѣть вліяніе и на народъ. Не смотря на все это, первый вѣкъ подданства Калмыковъ Россіи составляетъ замѣчательнѣйшій періодъ обращенія ихъ къ христіанству. Не прошло полувѣка со времени прихода ихъ на уральскія и волжскія степи, и четверти столѣтія послѣ вступленія этихъ пришельцевъ въ подданство Россіи, какъ между ними нашлись желающіе креститься: въ 1677 году[319] Аюка и другіе калмыцкіе тайши обѣщали ихъ назадъ къ себѣ не проситъ и объ нихъ великому государю не битъ челомъ[320]; то же подтверждено было въ 1683 г.[321]; а въ 1697 г. опредѣлено давать Ліонѣ по тридцати руб. за каждаго крещенаго Калмыка и такихъ новообращенныхъ Калмыковъ писать на службу[322]. Какъ и что ихъ къ этому привлекало — неизвѣстно; но достовѣрно то, что въ первой четверто XVIII столѣтія новообращеннымъ Калмыкамъ отведена была земля при рѣкѣ Терешкѣ, впадающей въ Волгу (выше Саратова), что тамъ заведено было для нихъ село и построена была церковь[323]; но новоокрещенные благосостояніемъ этимъ пользовались не долго; ибо, по приказанію Аюки, село ихъ было сожжено, а сами они уведены обратно въ улусы[324]. Замѣчательно, что тотъ же Аюка далъ убѣжище въ своемъ улусъ митрополиту Сампсону во время стрѣлецкаго бунта въ Астрахани (въ 1705 г.)[325]. Можно съ достоверностью полагать, что сближеніе Калмыковъ съ русскими ратниками и поселянами во время похода подъ Чигиринъ 3,000 Калмыковъ вмѣстѣ съ нашимъ войскомъ, имѣло послѣдствіемъ, что нѣкоторые Калмыки приняли св. крещеніе и остались въ мѣстахъ, которыми проходили ихъ однородцы, возвращаясь на кочевье въ астраханскія степи; по-крайней-мѣрѣ, когда въ 1716 году явилось на Дону слишкомъ двадцать кибитокъ, т. е. около ста душъ аюкиныхъ Калмыковъ, пришедшихъ съ желаніемъ принять христіанскую вѣру, то ихъ велѣно было отослать въ Чугуевъ, тамъ креститъ, написать съ тамошними новокрещенными Калмыками въ службу и жалованье имъ давать противъ тѣхъ же[326]. За тѣмъ, въ 1717 году внушено было Сенатомъ Аюкѣ-хану, что по закону христіанскому Калмыкамъ въ крещеніи отказывать нельзя и что этого Аюкѣ въ обиду и озлобленіе ставить не надобно; но, вмѣстѣ съ симъ, въ удовлетвореніе просьбы Аюки, новокрещеннымъ Калмыкамъ степныхъ единоплеменниковъ къ крещенію подговаривать запрещено и принято за правило впредь желающихъ креститься, дабы Аюкѣ отъ нихъ досадъ не было, въ близости аюкиныхъ Калмыковъ по Волгѣ не селить; а отсылать для крещенія и поселенія въ иныя русскія мѣста и въ Кіевскую-Губернію, гдѣ отводить имъ порожнія земли[327]. Объ отсылкѣ желающихъ креститься въ Чугуевъ подтверждено было въ 1725 и 1729 годахъ[328]. Въ то же время выѣхало на Яикъ до шестидесяти семей аюкиныхъ Калмыковъ, которые просили, чтобъ ихъ приняли въ казаки, объявивъ, что креститься не хотятъ: просьба ихъ была уважена, но впредь велѣно принимать въ казачье войско только Калмыковъ, желающихъ креститься[329].
Все это доказываетъ, что тогдашнею политикою правительства было: не принуждать Калмыковъ къ крещенію, по тѣхъ изъ нихъ, которые принимали его по собственному желанію, разобщать съ ихъ однородцами-язычниками, переселеніемъ первыхъ въ Мѣста отдаленныя отъ кочевья ордынцевъ. Время и опытъ дали большее развитіе этой прекрасной мысли, и когда благопріятныя обстоятельства вызвали правительство къ прямому участію въ дѣлѣ обращенія, на ряду съ первою мыслію, какъ живое пособіе ей, явилась другая: убѣжденіями и мѣрами кротости склонять владѣльцевъ калмыцкихъ къ принятію христіанской Вѣры, примѣромъ ихъ дѣйствовать на народъ, и такимъ образомъ постепенно утверждать обращеніе его къ христіанству на прочныхъ началахъ. Цѣль эта долго высказывалась въ распоряженіяхъ правительства вмѣстѣ съ двумя приведенными способами достиженія ея. Мы уже указали на первоначальныя послѣдствія перваго. Обращаемся къ тѣмъ, которыя сопровождали второй.
Мысль положить въ основу приведенія Калмыковъ-простолюдиновъ къ христіанской вѣрѣ просвѣщеніе ея истинами владѣльцевъ калмыцкихъ, была послѣдствіемъ бытности въ астраханскомъ краѣ Петра-Великаго, который заключилъ, что отъ ихъ вліянія на народъ можно ожидать всего болѣе успѣха въ столь великомъ предпріятія. Внукъ Люки-хана, владѣлецъ Тайшинъ, при воспріятіи его Петромъ-Великимъ отъ купели, названъ Петромъ Петровичемъ[330]. Въ то же время крестились многіе подвластные ему Торгоутовскіе Калмыки. Ханшину дана походная церковь, назначены къ ней священникъ, служители и школьники[331]. Послѣ того, въ 1724 году, состоялось слѣдующее именное повелѣніе: «склонять владѣльцевъ, Калмыковъ и законниковъ ихъ въ христіанство ученьемъ, дачею и книги нужныя перевесть на ихъ языкъ»[332]; а въ апрѣль мѣсяцѣ того же года архіепископы Ѳеодосій и Ѳеофанъ объявило Синоду именный указъ: «пріискать такихъ учителей, которые могли бы калмыцкаго народа людей къ благочестію приводить, а какъ такіе учители пріисканы будутъ, доложить Его Императорскому Величеству»[333]. Въ слѣдующемъ году, іеромонахъ Никодимъ Ленкеевичъ посланъ былъ съ этою цѣлію въ калмыцкую орду и съ назначеніемъ быть при Тайшинѣ и новообращенныхъ, при чемъ снабженъ чрезвычайно замѣчательною инструкціею[334]. Дѣйствія его были успѣшны и, по представленію его, Синодъ въ 1729 году разрѣшилъ: Калмыковъ, вступившихъ въ бракъ до принятія православной вѣры, оставлять въ прежнемъ супружескомъ состояніи, безъ вѣнчанія по обряду нашему[335]. Къ 1736 году окрещенныхъ Калмыковъ было уже 1500 кибитокъ[336]. Между-тѣмъ, Ханшинъ, недовольный утвержденіемъ Черена-Дондука въ достоинствѣ хана калмыцкаго, произвелъ въ ордъ безпорядки, въ-слѣдствіе которыхъ вызванъ былъ въ Петербургъ. Здѣсь онъ въ 1736 г. изъявилъ желаніе поселиться близь Самары, но тогда же умеръ[337]. Вдовѣ его, нареченной при св. крещеніи Айной, по прошенію ея, слушанному Императрицей, разрѣшено было (въ 1737 г.) именоваться княгиней и водвориться со всѣми новокрещенными Калмыками на берегу рѣки Токъ, впадающей въ Самару. Княгинь съ ея зайсангами отпущено было на подъемъ и обзаведеніе 10,000 руб. Саратовъ назначенъ сборнымъ пунктомъ для крещенныхъ Калмыковъ, находившихся въ Астрахани, Царицынѣ и другихъ городахъ[338], и въ 1738 г. они заняли мѣста отъ устья рѣки Соки по Кундурчѣ, до Черемшана вверхъ, а отъ Кундурчи до Волги и отъ Черемшана же до Волги[339]. Построеніе на урочищѣ Куней-Волошѣ крѣпости Ставрополь[340], устройство тамъ трехъ церквей[341], назначеніе туда архимандрита и трехъ священниковъ для наставленія крещенныхъ Калмыковъ въ догматахъ вѣры и опредѣленіе къ нимъ переводчика для перевода молитвъ и священныхъ книгъ; также устройство жилищъ для княгини Тайшиной, ея зайсанговъ и порученныхъ ея завѣдыванію крещенныхъ Калмыковъ[342], вмѣстѣ съ отдачею въ ихъ пользованіе всѣхъ угодій въ чертѣ занятыхъ ими земель[343], представили къ 1740 году осуществленіе и полное развитіе двоякой мысли правительства, — совершенно отдѣлять новообращенныхъ Калмыковъ отъ степныхъ, и дѣйствовать на первыхъ примѣромъ ихъ окрещенныхъ владѣльцевъ. Это доказывается и тѣмъ, что изъ окрещенныхъ въ 1743 году двухъ торгоутовскихъ и одного дербетовскаго калмыцкихъ владѣльцевъ, князь Петръ Торгоутскій и Иванъ Дербетовъ поселены были въ Ставрополѣ и послѣ смерти Тайшиной завѣдывали тамошними Калмыками вмѣстѣ съ крещеными владѣльцами Никитой Тайшинымъ и полковникомъ Коралломъ Шараповымъ[344].
Въ 1741 г., послѣ смерти Дондукъ-Омбо, вдова его, Кабардинка Джанъ, при жизни которой онъ былъ женатъ на своей мачихѣ, произвела волненіе и кровопролитіе въ калмыцкой ордѣ, съ цѣлію доставить сыну своему ханство[345]; но, не имѣвъ въ этомъ удачи, ушла съ частію улуса своего мужа въ Кабарду, откуда тогда же была вызвана на Волгу. Въ 1743 году, Джанъ снова произвела безпорядки въ степяхъ и вызвана была въ Санктпетербургъ[346], гдѣ въ слѣдующемъ году эту ханшу и дѣтей ея воспріяла отъ купели Императрица Елисавета Петровна, наименовавъ ихъ князьями Дондуковыми. Имъ пожалованы были тогда вотчины въ Могилевской-Губерніи[347], а родовые улусы ихъ: Багацахуровскій и Эркстеневскій препоручены были управленію хана Дойду къ-Даши; послѣ же его смерти сыну его Убушь вслѣно было отдать тѣ улусы Дондуковымъ, съ тѣмъ, чтобъ они назначили Зайсанга для управленія ими[348]. Наконецъ, послѣ смерти (въ 1783 году) полковника князя Дондукова, пережившаго своихъ трехъ братьевъ (онъ имѣлъ пребываніе въ Енотаевскѣ и, не управляя на мѣстѣ своими улусами, пользовался лишь доходами съ нихъ), родовые улусы его достались родной племянницѣ его, которая въ 1786 году уступила ихъ въ казну[349].
Между-тѣмъ, послѣ ухода Убуши за границу съ большею частію орды, обстоятельства не были благопріятны для приведенія Калмыковъ и владѣльцевъ ихъ къ христіанству и, если почти полвѣка спустя, именно, въ 1815 году, опытъ этого и обнаружился въ присылкѣ министромъ духовныхъ дѣлъ, княземъ А. И. Голицинымъ, десяти экземпляровъ Евангелія, переведеннаго на калмыцкій языкъ, для раздачи пяти почетнѣйшимъ владѣльцамъ, то опытъ этотъ остался безъ послѣдствіи. Владѣльцы отозвались, что «будучи малаго просвѣщенія, хотя и не могутъ понять это божественное слово, по къ особому удивленію и уваженію оныя Евангелія ими приняты»[350].
Въ новѣйшее время, былъ примѣръ обращенія калмыцкой владѣлицы въ христіанскую вѣру. Жена большедербетовскаго владѣльца, капитана Очира Хапчукова, удалилась отъ него въ Ставрополь, гдѣ приняла, въ 1834 г., св. крещеніе съ дочерью, о чемъ Правительствующій Синодъ доносилъ Его Императорскому Величеству, и онѣ наименованы дворянками Васильевыми, мать Марьей, дочь Фавстой. По копчипѣ Хапчукова и его жены, дочь ихъ Фавста опредѣлена въ Общество Благородныхъ Дѣвицъ, и окончивъ тамъ съ успѣхомъ свое образованіе, остается въ Петербургѣ, пользуясь содержаніемъ, которое ей назначилъ судъ Зарго[351].
Изъ калмыцкихъ владѣльцевъ многіе доказывали на дѣлѣ уваженіе свое къ православію и его іерархамъ. Аюка-ханъ далъ убѣжище въ своемъ улусѣ митрополиту Сампсону во время стрѣлецкаго бунта въ Астрахани, да и теперь почетнѣйшіе калмыцкіе владѣльцы, какъ, на-пр., хошоутовскіе (Тюмень) охотно бесѣдуютъ съ архіереями, имѣютъ въ домахъ своихъ св. иконы и предъ ними теплящіяся лампады; случалось притомъ, что простые Калмыки, застигнутые бурею въ морѣ, и, не надѣясь на заступничество своихъ бурхановъ, усердно призывали, вмѣстѣ съ русскими ловцами, на помощь св. чудотворца Николая… Если это дѣйствіе безотчетнаго влеченія и страха, а поступки владѣльцевъ слѣдствіе разсчета и благоразумія, во всякомъ случаѣ, то и другое доказываетъ, что не только калмыцкіе владѣльцы склонны къ вѣротерпимости, но, какъ и подвластные ихъ, чужды религіознаго фанатизма. Если его порою и возбуждаютъ гелюнги, то положительно можно сказать, что вліяніе ихъ не столько удерживаетъ калмыцкихъ владѣльцевъ отъ перемѣны вѣры, сколько боязнь, обратившаяся между ними въ убѣжденіе, что если пріимутъ они св. крещеніе, то вмѣстѣ съ тѣмъ лишатся права завѣдывать своимъ родовымъ улусомъ, принуждены будутъ покинуть родныя степи и образъ жизни, съ которымъ свыклись съ дѣтства. Мысль, что лишеніе всѣхъ этихъ выгодъ неразлучно будетъ для нихъ съ обращеінемъ въ христіанскую вѣру, укоренилась между калмыцкими владѣльцами отъ-того, что имъ памятно окрещеніе Дондуковыхъ, имѣвшее послѣдствіемъ, что эти владѣльцы не управляли своимъ родовымъ достояніемъ, а пользовались лишь доходами съ него. Естественно, что управлять улусомъ Калмыковъ-язычниковъ окрестившемуся владѣльцу невозможно: подвластныхъ ему будутъ возбуждать противъ него фанатики-гелюнги, и отъ этого произойдутъ безпорядки. Лишь со-временемъ, по мѣрѣ ослабленія власти гелюнговъ и уменьшенія ихъ числа., чему содѣйствуютъ теперь мѣстное начальство и самъ лама калмыцкій, можетъ случиться, что владѣлецъ изъявитъ готовность принять крещеніе, если не съ цѣлымъ своимъ улусомъ, то по-крайней-мѣрь съ большею частію сто; но возможности этого теперь не предвидится. Простые Калмыки, обращаясь въ христіанскую вѣру, пользуются льготами[352] и становятся независимыми отъ своихъ улусныхъ владѣльцевъ. Эти послѣдніе, привыкшіе видѣть въ нихъ свою собственность, при окрещеніи ихъ, лишаются безвозвратно этой собственности, приносившей имъ ежегодный доходъ[353], и за такую утрату не получаютъ никакого возмездія. Аюкѣ назначено было давать (по договорнымъ статьямъ 1697 г.) по 30 руб. вознагражденія за каждаго изъ окрестившихся его подвластныхъ[354]; но постановленіе это давно уже лишилось дѣйствія и не включено на въ правила 1825 г., ни въ положеніе 1834 года объ управленіи Калмыками. Зайсанги съ своей стороны страшатся распространенія христіанской вѣры въ улусахъ: съ нимъ неразлучно въ глазахъ ихъ уменьшеніе дохода, получаемаго ими съ каждой кибитки (57 к. сер.) завѣдываемыхъ ими аймаковъ. Такимъ образомъ, и независимо отъ вліянія гелюнговъ, уже потому только, что чрезъ обращеніе Калмыковъ-простолюдиновъ къ христіанству, какъ владѣльцы, такъ и зайсанги, теряя много; ничего не пріобрѣтаютъ, — тѣ и другіе видятъ совершенное отсутствіе своихъ выгодъ въ томъ, чтобъ поощрять подвластныхъ имъ Калмыковъ къ принятію христіанской вѣры.
При такихъ обстоятельствахъ послѣдствіемъ заботъ о приведеніи калмыцкаго народа къ христіанству было понынѣ лишь нѣсколько отдѣльныхъ проявленій, незначительныхъ въ сравненіи съ общей массой ордынцевъ и иногда по послѣдствіямъ вовсе-неудовлетворительныхъ. Подтвержденіемъ этому служитъ примѣръ Калмыковъ ставропольскихъ и моздокскихъ. Бросимъ бѣглый взглядъ на ихъ прежнее и настоящее положеніе.
Ставропольскимъ крещенымъ Калмыкамъ первоначально дозволено было кочевать покуда обыкнутъ къ пашнѣ и домовому житью; но, въ то же время построены крѣпость и дворы для княгини Тайгаиной и зайсанговъ; опредѣлено давать жалованье и хлѣбъ зайсангамъ и Калмыкамъ, «которые ломами будутъ жить»; назначены къ новообращеннымъ священники и переводчикъ, устроены церкви[355] и школа для того, чтобъ «подъ рукою и время-отъ-времени выводить ученіе калмыцкаго языка» и, обучая русскому чтенію и добрымъ обычаямъ дѣтей владѣльческихъ и зайсангскихъ, обращать ихъ въ церковниковъ[356]; кромѣ того отведены земли подъ пашню и сѣнные покосы этимъ Калмыкамъ; для обученія ихъ хлѣбопашеству опредѣлено давать изъ крѣпости гарнизонныхъ солдатъ; дозволено крещенымъ Калмыкамъ торговать безпошлинно, и велѣно объявить, что «ежели они данныя имъ земли и рыбныя ловли будутъ содержать добрымъ порядкомъ и къ земледѣльческому обученію охотное прилежаніе возъимѣютъ, то имъ впредь, для ихъ удовольствія, даны будутъ и деревни»[357]. Все это доказываетъ намѣреніе правительства поддерживать между ставропольскими Калмыками познаніе вѣры Христовой и сдѣлать изъ нихъ осѣдлыхъ хлѣбопашцевъ. То и другое подтвердилось въ 1745 году изданіемъ Правилъ содержанія и управленія Ставропольской крѣпости и поселенныхъ при оной Калмыковъ[358]. Въ этихъ правилахъ постановлено было, во-первыхъ: «учить Калмыковъ страху Божію и познанію вѣры», для чего опредѣленнаго къ нимъ протонопа снабдить «на всегдашнее время достаточнымъ наставленіемъ и имѣть тамъ всегда ученыхъ священниковъ»; протопопу же улусы объѣзжать по-крайней-мѣръ дважды въ годъ; молитвы и священныя книги переводить на калмыцкій языкъ; не принимать и не крестить преступниковъ (пункты 2, 3 и 14); во-вторыхъ, подтверждено право пользоваться угодьями (пункты 26 и 27), и въ-третьихъ, принять мѣры для поощренія и пріученія Калмыковъ къ земледѣлію и домостроенію (пунк. 16 и 29). Постановляя правила 1745 г., правительство разсуждало о ставропольскихъ Калмыкахъ такъ: «пребываніе ихъ при крѣпости довольно свидѣтельствуетъ объ успѣхѣ, послѣдовавшемъ отъ скрещенія и перевода ихъ туда. Изъ этого немалая надежда для будущаго, и если они, забывъ свои прежнія заблужденія, привыкнуть къ земледѣлію и другимъ христіанскимъ обычаямъ, то польза будетъ большая» (пунк. 1 тѣхъ правилъ). Въ это время, число ставропольскихъ Калмыковъ съ достовѣрностью извѣстно не было[359]; но правительство находило, что они народъ не малочисленный, что съ 1757 по 1745 годъ число ихъ болѣе нежели вдвое увеличилось и всегда не малымъ числомъ умножаются новоприходящими[360]. Главное Мѣстное завѣдываніе ими ввѣрено было, послѣ смерти Тайшиной, градскому командиру (пунк. 6, 10, 15, 19, 20 и 31) при предоставленіи ближайшаго завѣдыванія зайсангамъ и владѣльцамъ (пунк. 7, 8 и 9); изъ нихъ составленъ Калмыцкій Судъ (на подобіе войсковаго), которому предоставлено разбирать споры и дѣла между улусныхъ людей по ихъ прежнему обыкновенію, кромѣ дѣлъ о разбояхъ и смертоубійствахъ, тяжбы же о земляхъ и улусахъ, приговоры объ осужденіи на смерть или въ ссылку вносить съ мнѣніемъ въ Оренбургскую Губернскую Канцелярію, которой это мѣстное управленіе, подчиненное въ порядкѣ распорядительномъ, подчинено такимъ образомъ и въ порядкѣ судебномъ (пунк. 6)5 сверхъ того, въ отношеніяхъ владѣльцевъ къ ихъ подвластнымъ, совершенно исключены произволъ и самоуправство (пунк. 20), зайсангамъ не дозволено людей своихъ въ наслѣдство дѣтямъ своимъ присвоятъ (пунк. 13) и вообще командиру велѣно стараться наиболѣе о гномъ, чтобъ между ими время-отъ-времени россійскія права и порядки въ обыкновеніе вводить и наблюдать, чтобы въ противность ихъ ничего происходитъ не могло (пунк. 6). Припомнивъ, какъ въ то самое время подданство Калмыцкой-Орды было ненадежно, какъ поступка подвластныхъ Дондуку-Даши были неблагонамѣренны и сомнительны, какъ управленіе калмыцкихъ владѣльцевъ и послѣ событій 1771 года въ-продолженіе полувѣка было произвольно и дико, — легко убѣдиться, что, въ сравненіи съ астраханскими Калмыками, ихъ единоплеменники Ставропольцы составляли подъ конецъ первой половины XVIII столѣтія благоустроенное общество. Въ 1746 году, оренбургскій губернаторъ Неплюевъ, представляя Сенату о дальнѣйшемъ ихъ устройствѣ, доносилъ, что «нашелъ соборную церковь въ ветхости, Калмыковъ въ законѣ не неисправными, въ вѣрѣ довольно-прилежны и дѣтей своихъ русской грамотѣ и письму охотно обучаютъ, довольно уже есть обученыхъ»[361]. Ставропольскіе Калмыки составляли тогда 8 ротъ, а въ 1760 г. причислены туда вышедшіе изъ киргиз-кайсацкаго плѣна чжуньгарскіе Калмыки и ихъ зайсанги, всего м. п. 1765 человѣкъ и изъ нихъ учреждены вновь 3 роты[362]. Если положить, что каждая рота состояла изъ слишкомъ 590 чел., то во всѣхъ 11-ти было тогда слишкомъ 6,500 чел. мужскаго пола. Достовѣрно только то, что, пять лѣтъ спустя, т. е. въ 1765 году, въ девяти ротахъ этихъ Калмыковъ числилось 7970 человѣкъ[363]. Въ 1780 году Калмыки сіи, составившіе такимъ образомъ ставропольское калмыцкое войско, подчинены были единственно управленію оренбургскаго губернатора Рейнсдорна, безъ зависимости отъ ставропольскаго коменданта, кромѣ временныхъ командировокъ[364]. Наконецъ, въ 1803 году, имъ дано окончательное устройство, какъ войску[365]. Между-тѣмъ, всѣ мѣры утвержденія между этими крещеными Калмыками познанія христіанской вѣры и приведенія ихъ къ осѣдлости, не смотря на всѣ выгоды, которыя, казалось, она имъ обѣщала, не имѣли успѣха. Въ концѣ прошлаго столѣтія, Калмыки эти еще не оставили кочеваго образа жизни. Кибитки ихъ, по-прежнему, покрывали лѣтомъ пригористыя мѣста близь рѣкъ и богатыхъ пастбищъ, зимою же раскидываемы были въ долинахъ между горъ, въ перелѣскахъ, въ поемныхъ мѣстахъ, гдѣ Калмыкамъ удобнѣе укрывать себя и стада свои отъ снѣга и непогоды. Одни старшины калмыцкіе жили въ домахъ, въ Ставрополѣ[366]. Въ 1817 году, г. Нефедьевъ нашелъ, что эти Калмыки нисколько не разнятся отъ астраханскихъ: подобно имъ кочуютъ, занимаются скотоводствомъ, «а о хлѣбопашествѣ, кажется, никогда по думали и не думаютъ, отдавая пожалованныя имъ для того земли, равно какъ луга, лѣсъ и воды изъ оброка русскимъ крестьянамъ ближайшихъ селеній»[367]. Такимъ образомъ, вся польза отъ ставропольскихъ Калмыковъ ограничилась тѣмъ, что они участвовали въ войнахъ семилѣтней, шведской и турецкой[368], и охраняли границу отъ Киргиз-Кайсаковъ[369]; кромѣ того были въ разныхъ временныхъ командировкахъ и въ походахъ 1806 и 1811 годовъ[370]. Въ такомъ почти положеніи, какъ и г. Нефедьевъ, нашелъ ставропольскихъ Калмыковъ другой очевидецъ ихъ быта въ 1844 году. Изъ сказаній его извлекаемъ слѣдующія краткія свѣдѣнія[371]: болѣе трети земель ставропольскихъ Калмыковъ находится нынѣ въ арендахъ; съ 1837 года начались опыты хлѣбопашества, которые представляютъ значительные противъ прежняго успѣхи; но засѣвы производятся большею частью не Калмыками, а нанимаемыми ими крестьянами; лѣтомъ ставропольскіе Калмыки «кочуютъ въ кибиткахъ и лачугахъ, а зимою уходятъ въ свои хутора, гдѣ, проживъ три или четыре холодные мѣсяца, около половины или въ концѣ марта снова выходятъ въ степи», слѣдовательно до-сихъ-поръ ведутъ образъ жизни болѣе кочевой, несоотвѣтствующій климату и мѣстности; «вообще говоря, Калмыки эти находятся на распутьѣ жизни кочевой и осѣдлой… Не смотря на исповѣданіе ими христіанской религіи, они постоянно и упорно остаются въ полномъ невѣдѣніи ея сущности и обрядовъ, правилъ и обязанностей каждаго христіанина. Лишенные всякаго духовно-религіознаго, убѣжденія, даже, по свидѣтельству нѣкоторыхъ, они тайно исповѣдаютъ ламаизмъ, скрытно содержатъ своихъ бурхановъ, и, сохраняя вѣру въ переселеніе душъ, остерегаются умерщвлять животныхъ.» Число душъ въ войскѣ мужскаго пола 1,710, женскаго 1,614, — всего 3,324; у нихъ земли 245,497 десятинъ (въ числѣ ихъ 80,000 десятинъ нераздѣленной съ смежными обывателями, до 14,000 подъ лѣсами, до 7,000 неудобной); изъ числа ихъ засѣвается хлѣбомъ до 3,000 десятинъ; домовъ въ зимнихъ улусахъ и на кочевьѣ 783, кибитокъ и лачугъ на лѣтнемъ 1,065; лошадей 5,100, рогатаго скота 5,530 головъ, овецъ до 5,500 штукъ, свиней 380, домашней птицы до 2,000. Служба ставропольскихъ Калмыковъ заключается въ ежегодныхъ командировкахъ на Оренбургскую-Линію.
Моздокскіе крещеные Калмыки суть потомки тѣхъ астраханскихъ ордынцевъ, которые, во второй уже половинѣ XVIII столѣтія, въ разное время окрещены были. До 200 кибитокъ ихъ, т. е. почти 1,000 душъ обоего пола кочевали по Волгѣ и Дону, состоя въ вѣдомствѣ астраханскаго архіерея, — и они-то въ 1764 году, въ-слѣдствіе Высочайшаго поколѣнія, объявленнаго Государственною Коллегіею Иностранныхъ Дѣлъ, переведены были на вновь-устроивавшуюся тогда лисію по Тереку. Затѣмъ, когда въ 1776 году значительная часть волжскихъ казаковъ переселена была въ мѣста между Моздокомъ и Кизляромъ, гдѣ изъ ихъ четырехъ станицъ составленъ былъ, въ 1777 году, особый казачій полкъ подъ названіемъ моздокскаго, то крещеные Калмыки тѣ причислены къ нему, "дабы они были Русскими въ станицахъ, могли познавать су"щество закона и забывать кочевую жизнь"[372]. Но моздокскіе Калмыка въ послѣдствіи времени расположились кочевьемъ по рѣкъ Кумь между разныхъ кочующихъ ордъ[373] и, отклонившись вовсе отъ христіанства, приняли по-прежнему ламайскую вѣру. Вѣроотступничество ихъ тѣмъ изумительнѣе, что воспослѣдовало въ то время, когда уже преподаны были правила о предупрежденіи и пресѣченіи отступленія отъ православной вѣры новообратившихся къ ней язычниковъ[374]. Несмотря на отпаденіе отъ христіанства, моздокскіе Калмыки сохранили христіанскія имена и продолжаютъ называть себя «крещеными», потому — что предки ихъ были выкрещены. Эти Калмыки не зависятъ отъ Астраханскаго Калмыцкаго Управленія; а, состоя по-прежнему въ вѣдомствѣ моздокскаго полноваго начальства, ведутъ жизнь кочевую. Кочующіе по хуторамъ того полка занимаются хлѣбопашествомъ; а прочіе, разводящіе скотоводство, кочуютъ въ Астраханской-Губерніи между Гуйдукскихъ и Можарскихъ соляныхъ озеръ на землѣ, принадлежащей оркстеневскому улусу, которую берутъ въ оброчное содержаніе у Астраханскаго Совѣта Калмыцкаго Управленія за 150 руб. сереб. въ годъ. Этихъ Калмыковъ въ 1844 году было мужеска пола 1,064 и женскаго пола 1069 душъ. У нихъ два хурула или кумирни, 45 гелюнговъ, 2 гезыля и 65 манджи; поступленіе въ это духовенство разрѣшается: въ гелюнги и гезыли — ламою астраханскимъ, а манджи принимаются гелюнгами по обученіи ихъ калмыцкой грамотѣ. Службу эти Калмыки отправляютъ по недостатку служащихъ казаковъ въ конвойныхь командахъ, сопровождаютъ проѣзжающихъ, выставляютъ отъ себя караулы на можарскую соляную заставу, оказываютъ пособіе казакамъ въ приготовленіи сѣна на зиму для артиллерійскихъ полковыхъ лошадей; а денежныя повинности этихъ состоятъ въ ежегодномъ взносѣ въ полковую сумму съ каждой имѣющейся у нихъ рогатой скотины по 15 коп. и съ верблюда по 35 коп.[375].
Переводя въ 1762 году 200 кибитокъ крещеныхъ Калмыковъ на Терекъ, правительство какъ-бы рѣшалось сдѣлать послѣдній опытъ утвержденія въ вѣрѣ и приведенія къ осѣдлости этихъ полудикарей, разобщеніемъ ихъ съ степными однородцами-язычниками. Вслѣдъ за тѣмъ, по случаю изъявленной хошоутовскимъ владѣльцемъ астраханскихъ Калмыковъ склонности къ поселенію, правительство разсуждало, «что бы» ли у Калмыковъ неоднократоые но обстоятельствамъ разныхъ временъ «толки, что станутъ ихъ принуждать къ перемѣнѣ вѣры» — и потому положено было «по-крайней-мѣрѣ до времени поселяющихся не отдѣлять отъ прочихъ по управленію, вѣдомству природныхъ владѣльцевъ, разбору судныхъ дѣлъ, платежу податей владѣльцамъ и наряду „на службу“[376].
Представивъ примѣры принятія св. крещенія владѣльцами и затрудненія, которыми оно связано въ настоящее время; указавъ притомъ на слѣдствія отъ окрещенія ставропольскихъ Калмыковъ, вѣроотступничество моздокскихъ и образъ жизни тѣхъ и другихъ, приведемъ нѣсколько отдѣльныхъ примѣровъ просвѣщенія евангельскимъ ученіемъ Калмыковъ-простолюдиновъ въ-теченіе послѣдняго двадцатилѣтія. Имъ „въ случаѣ желанія водвориться на казенныхъ земляхъ“, отводится 30 десятинъ на каждое семейство и предоставляется льгота отъ платежа податей на 10 лѣтъ. На первоначальное обзаведеніе назначается семьѣ 14 р. 20 к., холостому же 7 р. 15 к. сер.[377]. Какъ примѣръ успѣха, можетъ быть приведенъ еще недавній фактъ. При содѣйствіи саратовскаго архіерея Іакова, нѣкто, губернскій секретарь Кудрявцевъ, заботился объ обращеніи въ христіанскую вѣру Калмыковъ Малодербетовскаго Улуса, зашедшихъ въ Саратовскую-Губернію. Окрещено по указамъ Саратовской Духовной Консисторіи разными священниками съ 1829 но 1835 годъ 142 души обоего пола. О дѣйствіяхъ Кудрявцева донесено было въ 1832 году Государю Императору поправлявшимъ должность синодальнаго обер-прокурора, который испрашивалъ вмѣстѣ съ тѣмъ разрѣшенія на отправленіе въ улусы миссіонеровъ изъ монашествующаго и бѣлаго духовенства и на учрежденіе класса калмыцкаго языка въ семинаріяхъ саратовской и астраханской, какъ для образованія самихъ миссіонеровъ, такъ и для воспитанія молодыхъ Калмыковъ изъ семействъ, обращенныхъ въ христіанскую вѣру. На этотъ докладъ послѣдовало Высочайшее соизволеніе, но со внушеніемъ „поступать при семъ съ крайнею осторожностью“. Открытіе при семинаріяхъ класса калмыцкаго языка и принятія въ нихъ молодыхъ Калмыковъ для образованія изъ нихъ священниковъ, генерал-лейтенантъ Пяткинъ призналъ въ особенности вполнѣ мѣрами полезными къ достиженію предположенной цѣли.
Въ послѣдствіи времени, преподаваніе калмыцкаго языка введено въ Астраханской Семинаріи; а между-тѣмъ, обращеніе Калмыковъ въ христіанскую вѣру происходитъ ежегодно, но въ числѣ, весьма-незначительномъ въ сравненіи съ общимъ народонаселеніемъ; такъ, на-примьрь, въ 1840 году приняла христіанскую вѣру въ саратовской и астраханской епархіяхъ 100 душъ обоего пола, въ 1841 — въ саратовской 40, астраханской 27 и новочеркасской 25, всего 93 души обоего пола, въ 1842 въ саратовской 18, въ астраханской 60, въ новочеркасской 14, — всего 92 души обоего пола; въ 1843 году въ саратовской 33, въ астраханской 72, въ кавказской 20, — всего 125 душъ обоего пола; а въ 1844 году въ астраханской 66, въ саратовской 2, Кавказской 3, — всего 71 душа обоего пола. Слѣдовательно, общая пропорція окрестившихся, на-прим., въ-теченіе 1844 года, къ „Оффиціально извѣстному“ народонаселенію улусовъ (60,000 душъ обоего пола) относится какъ 2:100. При обращеніи Калмыковъ изъ языческой вѣры къ христіанству, соблюдается порядокъ, предписанный узаконеніями Кормчей Книги 1 части (св. апосг. Павла. Прав. 1), 2 части (Новыхъ Заповьдей Іустиніана царя. Гран. 4 гл. 7), также указами 1794 года февраля 7 и 1750 года декабря 24: „Жидамъ, Татарамъ, Калмыкамъ и другимъ невѣрнымъ, хотящимъ креститься въ православную грекороссійскую вѣру, подавать православнымъ архіереямъ прошенія о томъ за своимъ подписаніемъ, по принятіи которыхъ разъискивать и забирать справки нѣтъ ли какого къ тому препятствія“.
Итакъ, теперь обращеніе Калмыковъ въ христіанство происходитъ ежегодно въ незначительномъ числѣ или порознь, и притомъ имъ самимъ вполнѣ предоставлено.
Такимъ-образомъ, въ-продолженіе полутора вика, къ обращенію Калмыковъ въ христіанство предпринимались различныя мѣры. Онѣ оказывались болѣе или менѣе успѣшными, но не достигали своей цѣли. Главныя затрудненія представлялись со стороны духовенства калмыцкаго и владѣльцевъ-идолопоклонниковъ, у которыхъ нельзя оставлять окрещенныхъ Калмыковъ; а неразлучное съ принятіемъ св. крещенія выбытіе ихъ изъ-подъ власти владѣльцевъ, слишкомъ-невыгодно для сихъ послѣднихъ и не можетъ быть ими поощряемо. Происшествія 1771 года, измѣнившія и самый порядокъ управленія Калмыками, побудили правительство предоставить времени переходъ Калмыковъ отъ язычества къ христіанству. Съ-тѣхъ-поръ, даже бытность іезуитовъ въ Россіи, оставившихъ по себѣ память и въ Астрахани обращеніемъ многихъ Армянъ изъ грегоріанскаго исповѣданія въ римско-католическое, не содѣйствовала исторженію Калмыковъ изъ мрака язычества[378] и, кочующій на обширныхъ степяхъ въ отдаленномъ, но тѣмъ не менѣе просвѣщенномъ краю Россіи, многочисленный народъ калмыцкій, умный и проницательный, остается въ общей массѣ преданъ грубымъ повѣрьямъ своихъ предковъ. Онъ не понимаетъ обрядовъ своей религіи: вся она заключается для него въ угожденіяхъ гелюнгамъ. Сношенія его съ единоплеменниками, кочующими въ Чжуньгаріи и подвластившимися Китаю, почти невозможны. Гелюнги, будучи отдѣлены отъ главнаго средоточія ламайской вѣры — Тибета, становятся годъ-отъ-году невѣжественнѣе. Время и горькій опытъ постепенно разоблачатъ ихъ обманы народу и тогда просвѣщеніе его истинами Евангелія уже не встрѣтитъ тѣхъ затрудненій, которыя представляетъ обращеніе киргизскихъ и горскихъ племенъ, привязанныхъ къ догматамъ ученія мухаммедова, строго-чтущихъ предписанные имъ посты и обряды. Предоставивъ времени ослабленіе вліянія гелюнговъ на калмыцкій народъ и содѣйствіе владѣльцевъ къ обращенію его въ христіанскую вѣру, остаются необходимыми мѣрами для того, чтобъ оно имѣло источникомъ убѣжденіе: переводъ священныхъ книгъ на калмыцкій языкъ и распространеніе ихъ въ видъ начатковъ вѣры сперва между Калмыками, прикочевывающими въ города и селенія, а потомъ и въ самыхъ мѣстахъ степныхъ кочевій.
При постоянной заботливости о благосостояніи Калмыковъ, правительство, на ряду съ постепенными мѣрами къ обращенію Калмыковъ въ христіанскую вѣру, издавна дѣятельно печется объ улучшеніи физическаго ихъ быта и пресѣченіи оспенной эпидеміи, гибельной для народа кочеваго.
Единоплеменники Калмыковъ, жители Тибета, страшатся оспы какъ заразы и при первомъ появленіи ея высылаютъ въ поле постигнутыхъ ею[379]. Съ такими понятіями объ оспѣ пришли Калмыки въ Россію. Многочисленность орды, ея двусмысленныя отношенія къ правительству, обширность и неопредѣленность кочевья не дозволяла опытовъ привитія оспы въ то время, когда они сдѣлались общими по всей имперіи. Всякая попытка улучшить физическій бытъ народа, слѣпо-увѣреннаго въ искусствѣ своихъ гэлюнговъ-эмчи и знаменовавшаго каждую перекочевку свою грабительствами, могла быть тогда сопряжена съ большими опасностями. Поэтому, первые опыты привитія оспы въ улусахъ относятся къ тому времени, когда уменьшившаяся уходомъ Убуши въ Чжуньгарію калмыцкая орда утвердилась кочевьемъ на приволжскихъ степяхъ, подъ наблюденіемъ главнаго пристава. Въ 1797 году, Астраханской Врачебной Управы операторъ Шатиловичъ представилъ Медицинской Коллегіи объ учрежденіи оспенной госпитали для кочующихъ въ астраханской степи Калмыковъ, „имѣющихъ толикое отъ болѣзни сей отвращеніе, что даже во время свирѣпствованія ея бросаютъ своихъ дѣтей“. Медицинская Коллегія признала предположеніе это весьма-полезнымъ и предоставила Астраханскому Губернскому Правленію разсмотрѣть, гдѣ удобнѣе оспенный домъ устроить, „пространствомъ по числу таковыхъ погибающихъ младенцевъ и на какомъ основаніи сіе утвердить, истребовавъ сообразно съ тѣмъ отъ тамошней Врачебной Управы на то мнѣніе относительно врачебной части, дать знать Коллегіи, дабы она могла съ своей стороны но тому распоряженіе сдѣлать, что до нея будетъ относиться“[380]. Какія были послѣдствія этого проекта — неизвѣстно; достовѣрно только то, что еще въ 1806 году Калмыки боялись оспы „паче самой несносной чумы“[381] и почитали ее болѣзнію неизбѣжно-смертоносною[382]; почему, для успѣшности первыхъ опытовъ, нужна была вся сила вліянія гелюнга и владѣльца на народъ, всегда страшившійся нововведеній. Первые опыты произведены обученнымъ тогда же оспопрививанію Арши-гелюнгомъ при убѣжденіи къ тому хошоутовскимъ владѣльцемъ, премьер-майоромъ Тюмень-Джиргаломъ, и оказались вполнѣ удовлстворительными. Оспа привита сыну его и нѣсколькимъ подвластнымъ, а Арши-гелюнгъ сталъ передавать свое искусство другимъ гелюнгамъ[383]. Но этотъ успѣхъ не могъ еще имѣть общаго вліянія на народъ, и до-сихъ-поръ въ его улусахъ оспенная зараза поддерживается небреженіемъ Калмыковъ о прививаніи предохранительной оспы. Не смотря на полную къ нему вѣру теперь калмыцкаго народа и на убійственныя дѣйствія натуральной оспы, она простирается до того, что изъ десяти человѣкъ взрослыхъ, наиболѣе-расположенныхъ къ принятію заразы, выздоравливаютъ не болѣе трехъ. Причины этого заключаются какъ въ необыкновенномъ дѣйствіи болѣзни, по расположенію тѣла Калмыковъ, проявляющейся у нихъ всегда въ сильныхъ и опасныхъ припадкахъ, такъ и въ кочевомъ образѣ жизни. Въ кибиткахъ, насквозь продуваемыхъ вѣтромъ, больные лишены средствъ къ защитѣ отъ вліянія сыраго и холоднаго воздуха. Притомъ, ужасъ, который поражаетъ Калмыковъ при появленіи оспы, даетъ еще болѣе-злокачественный характеръ ходу болѣзни. Какъ слѣдствіе опытомъ-дознаннаго губительнаго дѣйствія оспы, ужасъ, ею наводимый, такъ великъ, что заставляетъ часто Калмыковъ бросать одержимыхъ ею на произволъ судьбы съ кибиткою и всѣми вещами и удаляться въ степи. Исторія оспопрививанія въ калмыцкомъ народѣ, заключающаяся въ дѣлахъ астраханскихъ Врачебной Управы и Оспеннаго Комитета, показываетъ, что мѣстное начальство старалось по-возможности ввести эту операцію между Калмыками; по дѣло требовало, для безостановочнаго и успѣшнаго хода, опредѣлительныхъ правилъ, между-тѣмъ, какъ они ограничивались лишь нѣсколькими предположеніями, имѣвшими временное выполненіе; но послѣдствіемъ ихъ осталось то, что Калмыки узнали пользу прививанія оспы и начали охотно подвергаться этой операціи. Были также промежутки нѣсколькихъ лѣтъ, въ-теченіе которыхъ не имѣлось никакихъ свѣдѣній о существованіи оспопрививанія въ калмыцкихъ улусахъ. Иногда, появленіе жестокихъ оспенныхъ эпидемій вдругъ пробуждало дѣятельныя мѣры, при чемъ случалось, что онѣ оканчивались съ уменьшеніемъ или окончаніемъ болѣзни. Такимъ образомъ, если въ 1832 году привита была оспа 2,650 Калмыкамъ, зато зимою въ томъ же году открылась сильная зараза. Разбѣжавшись въ ужасѣ по степямъ, Калмыки остались безъ помощи и всѣ попытки къ поданію ея встрѣтили множество затрудненій. Въ 1833 и 1834 годахъ, г. Нефедьевъ находилъ[384], что дѣйствія оспы въ калмыцкихъ улусахъ „столь ужасны, что для Калмыка заболѣть оспою значитъ умереть неизбѣжно: ибо изъ десяти человѣкъ, пораженныхъ ею, едва выздоравливаютъ трое“; что притомъ въ приволжскихъ кочевьяхъ жители ближайшихъ селеній и казачьихъ станицъ нерѣдко находятъ младенцевъ, пораженныхъ оспою и потому брошенныхъ на произволъ судьбы. Въ то время, енотаевскій помѣщикъ А. В. Кахановъ имѣлъ небольшую домашнюю аптеку, и, обучивъ дворовыхъ людей своихъ оспопрививанію, пріобрѣлъ у сосѣднихъ съ нимъ богацохуровскихъ казенныхъ Калмыковъ столь большую довѣренность, что они сами стали ежедневно приходить къ нему въ домъ съ просьбою привить имъ оспу. Вслѣдъ за тѣмъ, инспекторъ Астраханской Врачебной Управы, Соломонъ, занялся распространеніемъ оспопрививанія между Калмыками, и составленныя имъ для того правила перешли въ Высочайше-утвержденное о томъ положеніе 1839 года 8 іюля. Оно заключаетъ въ себѣ полныя и опредѣлительныя правила: главный попечитель калмыцкаго народа имѣетъ въ этомъ дѣлѣ наблюденіе и руководство, доноситъ объ успѣхахъ его военному губернатору и обязанъ представлять ему дальнѣйшія предположенія свои по этой части[385]. Въ порядкѣ производства операціи, Врачебная Управа Дѣйствуетъ чрезъ подчиненныхъ ей медицинскихъ чиновниковъ[386]; съ другой стороны, ей содѣйствуютъ владѣльцы и улусные попечители избраніемъ оспопрививателей изъ Калмыковъ[387], которые снабжаются, по обученіи, свидѣтельствомъ, инструкціей, матеріей, инструментами[388] и въ-продолженіе трехъ лѣтъ несутъ эту обязанность. Число ихъ опредѣляется во владѣльческихъ улусахъ владѣльцами, а къ казенныхъ попечителями, но не менѣе одного на 500 кибитокъ[389]. Оспопрививатели получаютъ жалованья по 28 р. 60 к. сср., а произведенные за отличіе въ старшіе оспопрививатели — по 42 р. 90 к. сер., освобождаясь притомъ отъ податей и повинностей[390].
Послѣдствіемъ этихъ мѣръ было, что Калмыки стали съ видимою довѣренностью обращаться съ требованіями привить оспу дѣтямъ ихъ и имъ-самимъ, что удовлетворяется оспопрививателями изъ Калмыковъ. Ихъ было въ улусахъ, въ 1840 году, 27 человѣкъ, содержаніе которыхъ стоило обществамъ 771 р. 42 6/7 к.; въ 1841 г., оспопрививателей было 26, въ 1842 и 1843 годахъ, — 27. Оспа привита была въ 1840 году 6,217 Калмыкамъ; въ 1841 — 6,097 человѣкамъ, въ 1842 — 3,548, а въ 1843 — 11,001. Въ-теченіе же 1844 года, оспа привита была лишь 3,999 человѣкамъ, — значительно-менѣе, чѣмъ въ предшествовавшій годъ; по это отъ-того, что во все время, удобное для привитія, не было при калмыцкомъ управленіи врача. При появленіи же зимою въ трехъ мѣстахъ натуральной оспы, приняты настоятельныя мѣры къ ея прекращенію.
Эти числительныя данныя достаточно свидѣтельствуютъ объ успѣхѣ столь полезнаго дѣла и настоящей заботливости начальства. Свѣдѣнія эти вполнѣ достовѣрны, ибо основаны на именныхъ спискахъ. При сравненіи, напр., численнаго итога 1843 года, обнаруживается (принимая 60,000 душъ за число народа), что число оспопривитыхъ Калмыковъ относилось тогда къ общей массѣ какъ 18: 100. По замѣчанію бывшаго врача калмыцкаго управленія, Данкова, въ тѣлѣ Калмыка оказывается удивительная воспріимчивость къ развитію и распространенію оспенной матеріи, особенно, когда послѣдняя удерживаетъ въ себѣ всѣ доброкачественныя свойства. Малѣйшая царапина ланцетомъ, который употребляемъ былъ въ дѣло, производитъ надлежащее раздраженіе и дѣйствіе. Въ 1842 году, не было ни одного Калмыка, которому бы однаждыпривитая оспа не принялась совершенно. Слѣдующій случай представляетъ очень-любопытное явленіе: въ Малодербетовскомъ Улусѣ, при урочищѣ Амта-Зельменъ, у одного восьмилѣтняго мальчика, за два года предъ тѣмъ непринявшаяся оспа, при дошедшемъ до него слухъ о разъѣздахъ оспопрививателей, сама собою принялась и назрѣла въ послѣднихъ числахъ іюня, въ томъ же самомъ мѣсяцѣ, когда ее прививали ему прежде.
Улучшить бытъ калмыцкаго народа, смягчить его дикія наклонности и согласить пользу его съ пользой правительства перемѣной образа жизни и занятій, было издавна въ числѣ предположеній правительства. Калмыки, со времени прихода въ Россію, занимали въ-продолженіе цѣлаго столѣтія кочевьемъ своимъ обширныя земли отъ Урала до донскихъ предѣловъ и Кавказскихъ-Горъ. Если тогда правительство назначало особыя мѣста для поселенія окрещенныхъ Калмыковъ, то съ другой стороны имѣло уже въ виду привязать къ землѣ многочисленную калмыцкую орду выгодами собственности и внушать Калмыкамъ чрезъ посредство ихъ хана превосходство осѣдлой жизни надъ кочевою. Съ этою цѣлью и для удержанія Калмыковъ отъ безпорядковъ, построена была въ 1741 году Енотаевская крѣпость. Предположено было „хана Дондука-Даши съ зайсангами поселить тамъ для пріученія ихъ къ постоянному, по образу Европейцевъ, обитанію и для большаго сближенія ихъ съ Русскими“. Хану выстроенъ былъ домъ. Однакожь, этотъ первый опытъ остался безъ успѣха, „Ханъ не только не перешелъ туда на житье, но показался еще чрезъ сіе обиженнымъ“[391]. Въ-послѣдствіи, однакожъ, пока калмыцкая орда еще была сильна и многочисленна, во время управленія ею намѣстника Убуши (сына Дондука-Даши) предубѣжденіе противъ осѣдлости начало смягчаться, если не между всѣми, то между нѣкоторыми калмыцкими владѣльцами. Изъ нихъ хошоутовскій, Замьянъ, заявилъ астраханскому губернатору, генерал-майору Бекетову, желаніе поселиться, но вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ увеличенія получаемаго имъ оклада, назначенія сто зайсангамъ жалованья[392], возвращенія ему хошоутовскихъ Калмыковъ, подпавшихъ суду за преступленія, и допущенія его зайсанга къ присутствованію въ Зарго. Губернаторъ сдѣлалъ объ этомъ докладъ Государственной Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, которая, разсмотрѣвъ докладъ вмѣстѣ съ нимъ, и разсуждая при этомъ случаѣ о возможности обращенія со-временемъ всѣхъ Калмыковъ къ осѣдлой жизни, нашла:
1) Что изъ кочеваго образа жизни Калмыковъ правительство извлекаетъ пользу. „Они“, разсуждала Коллегія[393]: „расположеніемъ своимъ въ степяхъ и частыми переходами съ мѣста на мѣсто удерживаютъ въ страхѣ сосѣднихъ варваровъ, которые никогда не знаютъ съ точностью мѣста ихъ пребыванія, и на великій или малый улусъ попасть могутъ, почему Калмыки и служатъ нѣкоторымъ прикрытіемъ пограничнымъ жилищамъ. Въ случаѣ поселенія всего калмыцкаго народа, степи большею частію опустѣютъ и сдѣлаются сборищемъ и убѣжищемъ тѣхъ варварскихъ народовъ, поводомъ къ набѣгамъ и къ водворенію ихъ тамъ; тогда жилигца Калмыковъ будутъ подвержены опасности и ихъ прійдется охранять какъ и русскія селенія“, притомъ: „легкое войско, каково калмыцкое, необходимо для тамошнихъ мѣстъ; а перемѣна образа жизни произведетъ перемкну и въ характеръ народномъ“; между-тѣмъ, калмыцкій пародіи „своимъ древнимъ обычаямъ весьма преданъ, легкомысленъ, невѣріемъ еще преисполненъ къ оставленію настоящаго образа жизни и къ воспріятію другаго“. Посему, поселеніе цѣлаго калмыцкаго народа признано тогда „совершенно неполезнымъ“.
2) Что „довольно будетъ, когда только некоторые изъ Калмыковъ поселятся для размноженія но берегу Волги отъ Царицына къ Астрахани еще очень рѣдкихъ жилищъ и для умноженія же современемъ тамошнихъ не регулярныхъ войскъ, которыя по нынѣшнему ихъ самому малому числу весьма недостаточны къ исправленію всѣхъ тѣхъ службъ, которые бы ими съ пользою исполняемы быть могли; а притомъ и къ столь большему вкорененію во весь калмыцкій народъ нѣкоторой людкости, не лишающей ихъ настоящей прозорливости, но приводящей къ внутреннему удостовѣренію, что имѣютъ они во всемъ лучшія выгодности въ подданствѣ Россіи, нежели гдѣ индѣ; но пока калмыцкій народъ еще въ такомъ состояніи остается, что по всякимъ и маловажнымъ причинамъ тревожиться можетъ, по-тѣхъ-поръ нужно наблюдать, чтобъ о учиненіи изъ нихъ и нѣкоторой части заселенною стараться искуснымъ и сколь возможно такимъ образомъ, дабы всякое могущее быть съ ихъ стороны сомнѣніе и поводъ къ колебаніямъ предупреждены были“.
3) Что при всемъ томъ „нельзя и пренебрегать склонности Замьяна къ поселенію (отъ-чего бы она ни происходила), почему и дозволить ему по собственному его желанію поселиться; сдѣлавъ первый опытъ, узнать сколь и впредь въ томъ успѣховъ надѣяться можно и продолжать ли это намѣреніе по ожидаемой изъ того пользѣ? или совсѣмъ оставить, буде по легкомысленному состоянію народа противное изъ того окажется“.
4) Что „Калмыцкій народъ изъ чего-нибудь малаго и большое себѣ воображаетъ: нужно по этому много предосторожности для сокрытія свѣдѣнія о семъ въ калмыцкомъ народѣ“. Но этому Замьяну отказано въ прибавкѣ жалованья, въ назначеніи жалованья его зайсангамъ, въ возвращеніи ему преданныхъ суду людей его и въ допущеніи зайсанга его къ присутствовали) въ Зарго. Въ возвратъ людей отказано для того, чтобъ, если Замьянъ, изъявляя склонность къ поселенію, „мнилъ, но сродному калмыцкому народу легкомыслію, при малой надеждъ великія и излишнія воспріемлющему, что всѣ по его предъявленію требуемые имъ люди тотчасъ и безъ всякаго разсмотрѣнія собраны и ему отданы будутъ, — тѣмъ нужнѣе ему и показать въ упрежденіе будущихъ соблазновъ, что сіе не можетъ инако быть, какъ обыкновеннымъ способомъ суда“; а въ послѣдней просьбѣ Замьяну потому отказано, что допущеніе девятаго члена въ Наиманъ-Зарго (судъ изъ восьми) нарушить древній порядокъ управленія, который можно со-временемъ преобразовать; по „независимо отъ честолюбивыхъ желаній нѣкоторыхъ владѣльцевъ, для того самаго податливость свою къ нѣкоторымъ по здѣшнему желанію исполненіямъ оказывать могущихъ“; притомъ коллегія находила, что преобразованіе управленія и „первый опытъ заведенія изъ калмыцкаго народа поселеній не могутъ быть совокупно и предпріяты, чтобъ сей народъ не сдѣлалъ снесенія одного обстоятельства съ другимъ, и не воспріялъ изъ того великой для себя опасности“.
Въ-слѣдствіе этихъ разсужденій, опредѣлено: Замьяна и поселяющихся съ нимъ снабдить всѣмъ нужнымъ, „смотря по успѣху, какой отъ того происходить будетъ“. Астраханскому губернатору поручено избрать мѣста для поселенія и взять въ, свое вѣдѣніе всѣ калмыцкія дѣла, „дабы онъ имѣлъ ближайшіе способы содержать въ калмыцкомъ народѣ добрый порядокъ, особливо при такихъ для нихъ новыхъ обстоятельствахъ“. Сама же Коллегія полагала, что всего удобнѣе для поселенія „урочище на нагорной сторонѣ Волги, въ шестидесяти верстахъ выше Астрахани, противъ приверха Круглова-Острова, называемое Крымскій-Затонъ, гдѣ, какъ и напротивъ онаго урочища на Кругломъ-Острову и на луговой сторонѣ Волги, луговъ и сѣнныхъ покосовъ очень-довольно, да и Волга тутъ другихъ мѣстъ уже“, — также урочище по Волгѣ выше Астрахани въ тридцати верстахъ, называемое Коровья-Лука. Коллегія признала притомъ за полезное, чтобъ Калмыки селились не одни, а съ казаками, дабы могли имѣть въ нихъ помощь и примѣръ и, „присматриваясь къ нимъ, скорѣе привыкали къ поселенному житью и къ пріуговленію себѣ дровъ и сѣна и къ заведенію садовъ“. Наконецъ, на обзаведеніе поселяющимся ассигновано по три тысячи рублей въ годъ[394].
Было ли и какъ приступлено къ исполненію этого важнаго предпріятія — неизвѣстно. Достовѣрно только то, что владѣлецъ Замьянъ выстроилъ себѣ домъ на нагорномъ берегу Волги и зимовалъ тамъ; лѣтомъ же продолжалъ кочевать въ степи[395]. Послѣдовало ли это прежде или послѣ ухода (въ 1771 г.) большей части калмыцкой орды и намѣстника Убуши въ Азію, теперь съ точностью опредѣлить трудно. Послѣднее событіе могло на долго отсрочить выполненіе предположеній правительства касательно преобразованія быта Калмыковъ, оставшихся на кочевья въ астраханскихъ степяхъ, но съ 1785 г. эти предположенія вновь начинаютъ высказываться. Устройство почтовыхъ дорогъ отъ Царицына до Кавказской-Линіи и отъ линіи до Черкасска и заселеніе ихъ признано „весьма-полезнымъ и нужнымъ“. Заселеніе положено начать со станцій и привлечь къ этому Калмыковъ, „ободряя къ тому ихъ начальниковъ, и споспѣшествующихъ къ тому обнадеживая монаршею милостью и къ построенію давая въ помощь на каждый дворъ но двадцати рублей“, причемъ велѣно: „Калмыковъ приписать къ уѣздамъ но способности ихъ обитанія, дозволяя часть ихъ перепустить для удобнѣйшаго пребыванія на луговую сторону“. Вмѣстѣ съ тѣмъ внушено начальнику края „употреблять всѣ благопристойные способы къ приласканію тамошнихъ народовъ, отдаляя отъ нихъ не токмо притѣсненія, по и все, что можетъ имъ непріятно быть въ образѣ умственнаго понятія о вещахъ, поколику то совмѣстно съ пользою службы нашей и съ безопасностью того края, и стараясь приводить въ ближайшее знакомство и тѣснѣйшую связь съ прочими нашими подданными“[396]. Когда въ 1786 г. велѣно было улусы Багацохуровскій и Эркстеневскій причислить въ казенное вѣдомство и этихъ Калмыковъ улусовъ приписать къ тѣмъ уѣздамъ, „къ коимъ они найдутся по способности“, то вмѣстѣ съ этимъ подтверждено было генерал-поручику Потемкину, „чтобы старался поселять ихъ, согласно указу 9 мая 1785 года“[397]. Наконецъ, въ 1788 г.: „правившему должность правителя Кавказскаго Намѣстничества, статскому совѣтнику Андрееву, при проѣздѣ его изъ Астрахани чрезъ степи среди кочевья Калмыковъ, зайсанги отъ 400 кибитокъ казеннаго вѣдомства подали прошеніе о поселеніи ихъ въ удобныхъ мѣстахъ домами“. Андреевъ донесъ объ этомъ Сенату 5 который предписалъ удовлетворить желаніе сихъ Калмыковъ и Андрееву приступить къ этому на основаніи правилъ, предписанныхъ въ указѣ, данномъ 9 мая 1785 года генерал-поручику Потемкину[398]. Послѣдствія этого происшествія и вообще повелѣній 1785, 1786 и 1788 годовъ совершенно-неизвѣстны[399] и лишь полагать можно, что полученное, нѣсколько лѣтъ спустя, съ китайскихъ границъ извѣстіе о намѣреніи Калмыковъ, ушедшихъ изъ Россіи, возвратиться на кочевье въ астраханскія степи[400], бывъ тогда поводомъ къ дарованію разныхъ преимуществъ оставшимся на этихъ степяхъ Калмыкамъ, было также поводомъ къ предоставленію поселенія имъ-самимъ; а что какъ въ этомъ необходимы были для нихъ руководители и побудительныя мѣры, то осѣдлость не сдѣлала между Калмыками къ 1800 году никакихъ замѣчательныхъ успѣховъ.
Въ 1800 году, за астраханскими Калмыками утверждено было Высочайшею грамматою[401] обширное пространство земель, и въ слѣдующемъ году степь между Ураломъ и Волгою, опустѣвшая послѣ ухода Убуши, предоставлена вышедшимъ изъ-за Урала букѣевскимъ Киргиз-Кайсакамъ[402]. Такимъ-образомъ, если въ 1806 году[403] Калмыки и не получили всѣхъ тѣхъ земель, на которыхъ предки ихъ имѣли кочевье, однакожь, тогда отведено въ общее владѣніе народу калмыцкому слишкомъ 10,000,000 десятинъ земли въ Астраханской-Губерніи и Кавказской-Области и съ этого времени, утвердясь кочевьемъ въ границахъ Россіи, Калмыки представляютъ изъ себя уже не строптивыхъ наѣздниковъ, а покорныхъ подданныхъ, на преобразованіе быта которыхъ правительству возможно дѣйствовать исподволь, тѣмъ болѣе, что оно уже не извлекаетъ теперь изъ подданства Калмыковъ той пользы, которую приносили они ему своимъ обширнымъ торгомъ и огромными ополченіями во времена многочисленности и могущества ихъ орды. Обстоятельства совершенно измѣнились. Нѣтъ „калмыцкаго легкаго войска“, нѣтъ и необходимости его „для тамошнихъ мѣстъ, для прикрытія пограничныхъ жилищъ отъ сосѣднихъ варваровъ“[404]… Хотя нынѣ, какъ и въ 1762 году, „калмыцкій народъ своимъ древнимъ обычаямъ весьма преданъ, легкомысленъ, невѣріемъ еще преисполненъ къ оставленію настоящаго образа жизни и къ воспріятію другаго“; но кочевье Калмыковъ окаймлено теперь на сѣверъ и на востокѣ казенными селеніями, казачьими станицами и почтовымъ трактомъ, на западѣ донскимъ войскомъ, а на югѣ кавказскими селеніями; лишь на заволжскомъ участкѣ кочевья своего Калмыки сближаются съ Киргиз-Кайсаками и кундровскими Татарами: тѣ и другіе подчинены строгому присмотру, и изъ опасныхъ сосѣдей сдѣлались покорными подданными; а главное — „перемѣна въ характеръ народномъ“, о которой правительство полагало въ 1762 году, что она будетъ для Калмыковъ непремѣннымъ послѣдствіемъ перемѣны образа жизни, произошла и безъ того: съ разрушеніемъ цѣлости ихъ орды, Калмыки утратили воинственное расположеніе своихъ предковъ[405], изъ наѣздниковъ сдѣлались пастухами, и лишь слѣды прежней неукротимой склонности къ набѣгамъ проявляются порою въ отгонахъ табуновъ и стадъ. Вся польза, нынѣ извлекаемая изъ подданства Калмыковъ, заключается въ ихъ торгъ скотомъ, и всѣ ихъ повинности въ-отношеніи къ правительству ограничиваются ежегодной выставкой 205 человѣкъ на кордоны астраханскаго казачьяго войска.
Для усмотрѣнія, въ какой степени возможно извлеченіе изъ калмыцкихъ земель хозяйственныхъ выгодъ, необходимо бросить географическій взглядъ на эти степи и указать на начатки осѣдлости и хозяйства, возникшіе съ-тѣхъ-поръ, что развитіе ихъ предоставлено самимъ Калмыкамъ.
Въ географическомъ отношеніи, земли Калмыковъ лежатъ между 45° и 52° сѣв. шир. и между 61° и 70° восточ. долготы, занимая собою 10,337,728 десятинъ земли. Изъ нихъ въ Астраханской-Губерніи 8,699,415 десятинъ, а въ Кавказской-Области 4,598,172 десятины[406].
Земли калмыцкія граничатъ къ сѣверу Саратовской-Губерніей, къ востоку кочевьемъ Киргрзъ-Кайсъковъ и Кундровскихъ Татаръ, къ юговостоку Каспійскимъ-Моремъ, къ югу разновладѣльческими дачами Кавказской-Области, а къ западу Землею Войска Донскаго.
Почва земли состоитъ изъ разныхъ, частію смѣшанныхъ, частію отдѣльныхъ песчаныхъ, солонцеватыхъ, иловато-глинистыхъ полосъ, съ примьсью, особенно въ мѣстахъ мочажныхъ[407], чернозема, обращающагося отъ гніенія камыша и разныхъ наносовъ. Отъ хребта Эргене къ западу, до границы Земли Войска Допскаго, и на всемъ протяженіи отъ саратовской до кавказской границъ находится черноземъ; а отъ Эргене къ востоку преобладаетъ грунтъ песчано-глинистый; въ Енотаевскомъ же Уѣздѣ песчаный, къ пашнѣ неудобный.
Въ калмыцкихъ степяхъ есть нѣсколько замѣчательныхъ озеръ, напримѣръ: Сарпинскія. Изъ нихъ, самое Сѣверное озеро Цаца, въ тридцати-пяти верстахъ отъ Сарепты: къ восточному берегу его прилегаетъ казенное селеніе Цацинское; далѣе, — озера Ближнее и Дальное Пришибинскія или Карасево; нѣсколько-южнѣе, Большая Ханата и Малая Ханата (оба вмѣстѣ называются Цаганъ-Нуръ, т. е. Бѣлое-Озеро), самое южное озеро Цабдыръ, верстахъ во стѣ-двадцати отъ города Енотаевска. Въ озерахъ этихъ водятся подлещики, лени, щука, красноперка и другія мелкія породы рыбы. Хотя вода въ этихъ озерахъ горько-соленая, съ желѣзными, известковыми и другими примѣсями; но озерные берега, опушенные густымъ камышемъ, представляютъ много удобствъ для пастьбы стадъ и табуновъ, которые притомъ къ этой водѣ привыкли. Лѣтомъ, около Сарпинскихъ Озеръ сидитъ множество Калмыковъ Харахусовскаго и Икицохуровскаго Улусовъ, и здѣсь располагаются ихъ главныя ставки. По лѣвой, западной сторонѣ Сарны, много озеръ, образуемыхъ рѣчками, бѣгущими изъ хребта Эргене: они особенно полноводны весною. И здѣсь изобиліе камыша и травы; земля сравнительно съ другими мѣстами лучше. Изъ прочихъ озеръ замѣчательны: Безы, Альцы-Хута, Яшкуль, Цагуръ, Чогоръ, Амта-Нуръ, третье Бѣлое-Озеро и Большой Лиманъ. Озера Безы и Альцы-Хута или Яльца-Хоту разбросаны въ центрѣ калмыцкой степи, не бѣднѣе другихъ камышомъ и не уступаютъ имъ качествомъ кормовъ. Верстъ пятьдесятъ или шестьдесятъ ниже, южнѣе ихъ, озеро Яшкуль образуется изъ прѣсныхъ рѣчекъ Боронуръ и Яшкуль. Верхи ихъ, выбѣгающіе изъ Эргене, называются Тюнги. Здѣсь въ іюнѣ и іюлѣ располагается Эркетеневскій-Улусъ. Мѣста эти особенно-замѣчательны какъ богатствомъ пастбищъ, такъ и качествомъ воды: она въ тюнгахъ прѣсная; къ-тому же, прекрасныхъ худуковъ и ключей множество. Не даромъ Эркстеневцы сидятъ на этомъ кочевьѣ такъ долго и оставляютъ его всегда нехотя. Ниже, южнѣе Яшкуля, верстахъ въ шестидесяти или семидесяти отъ него, въ зимнемъ кочевьѣ Ихицохуровскаго и Харахусовскаго Улусовъ довольно-большое озеро Цагуръ, которое называется также Малымъ Цаганъ-Нуръ, т. е. Бѣлымъ-Озеромъ. Оно сравнительно меньше прочихъ. Въ томъ же кочевьѣ, ниже и южнѣе одно отъ другаго, озера Чогоръ и Амта-Нуръ (Сладкое-Озеро), около которыхъ зимуютъ ихицохуровскіе Калмыки. Нѣсколько на востокъ оттуда находится третье Бѣлое-Озеро. На южномъ высокомъ берегу его располагается зимняя ставка Эркстеневскаго-Улуса. Въ этомъ озерѣ много рыбы, которая заходитъ изъ моря нѣсколькими протоками: изъ нихъ но одному могутъ свободно проходить и большія морскія лодки, кусовыя, барки и полубарки. Пупктъ этотъ весьма-важенъ но своему сообщенію съ моремъ и по хорошему грунту земли. Отсюда можно прибыть въ Астрахань морскимъ путемъ, при попутномъ вѣтрѣ, въ одни сутки. Въ пяти верстахъ отъ Бѣлаго-Озера находятся Бѣлозерская станція. Оттуда по кизлярскому почтовому тракту до Астрахани двѣсти верстъ. Наконецъ, въ противоположной сторонѣ калмыцкаго кочевья, на западной границѣ его, лежитъ Большой Лиманъ или Манычское-Озеро. Оно образуется изъ нѣсколькихъ бассейновъ рѣки Маныча и составляетъ сѣверную межу Большедербстовскаго-Улуса отъ Земли-Войска-Донскаго. Вода въ этомъ озерь горько-соленая и кормы по берегамъ его посредственны. Самый Манычъ — топкій, грязно-солонцеватый, былъ нѣкогда рькою; по теперь осталось, и то по мѣстамъ, широкое, трудное для переправы его русло, озабочивающее путника или караванъ, желающій переправиться чрезъ него. Можно сказать, что это длинная цѣпь соляныхъ, горько-соленыхъ и солонцоватыхъ озеръ, частію голыхъ, частію поросшихъ камышомъ. Начинаясь изъ бугровъ около озера Чогоръ, Манычь тотчасъ же разбѣгается въ озера, и, принявъ въ себя съ правой, сѣверной стороны, рѣчки Харсу-кулъ и Хара-Зуху, а съ лѣвой, южной стороны — быстрый Калаусъ, дѣлается все шире и шире, и наконецъ образуетъ Большой Лиманъ, длиною верстъ около восьмидесяти или болѣе; оттуда выходитъ широкимъ русломъ за предѣлы кочевья калмыцкаго, принимаетъ въ себя съ лѣвой стороны, сначала Большой, потомъ Малый Егорлыкъ и, сдѣлавъ около двухъ-сотъ-пятидесяти верстъ, впадаетъ въ Донъ при Маноцкой-Станицѣ, нѣсколько выше Старочеркасска.
Изъ рѣкъ, которыя, пробѣгая по степи, впадали бы въ Волгу или въ море, кромѣ рѣки Кумы, пробѣгающей верстъ полтораста по южной границѣ калмыцкой степи и впадающей въ море, — другихъ нѣтъ, — и та поросла камышомъ, разбѣгается въ озера, то исчезаетъ, то снова показывается. Рѣка Мокрая Буйвола была бы рѣкою, еслибъ жители селеній Александровскаго, Благодарнаго и другихъ кавказскихъ хуторовъ не перехватывали ея на пути плотинами и насыпями для прудовъ и водяныхъ мельницъ; во всѣхъ-же другихъ мѣстахъ она содержитъ въ себѣ горько-соленую застойную воду и ниже этихъ селеній лѣтомъ не имѣетъ никакого теченія. Весною бываетъ полноводна и достигаетъ до рѣки Кумы, омывая на пятьдесятъ верстъ южные предѣлы зимняго кочевья Малодербстовскаго-Улуса. Лѣтомъ, прикумскіе малодербетовскіе Калмыки, завѣдываемые особымъ помощникомъ малодербетовскаго попечителя, прикочевываютъ сюда съ рѣки Кумы, избѣгая тѣмъ комаровъ, которыхъ въ кумскихъ камышахъ множество и которыхъ нашествія гибельны для табуновъ и стадъ. Между землями улуса Большедербетовскаго и зимнимъ кочевьемъ Малодербетовскаго, стѣсняемый крутыми гористыми берегами, бѣжитъ быстрый, змѣистый Калаусъ. Начало свое беретъ объ въ полверсти отъ Кубани. За предѣлами калмыцкой степи и въ ней-самой, пробѣгая ее отъ селенія Петровскаго до Мапыча, Калаусъ принимаетъ въ себя много рѣчекъ. Весною онъ бываетъ бурливъ и сердитъ необыкновенно: деревянные мосты уноситъ до послѣдняго бревна, камни дробитъ, увлекаетъ стоги сѣна, накашиваемые жителями селеній и ногайскими Татарами, сидящими въ аулахъ дінже селенія Петровскаго. Во время лѣтнихъ жаровъ, Калаусъ бываетъ маловоденъ и даже пересыхаетъ; но въ руслѣ его всегда есть глубокіе бассейны; отъ сильныхъ дождей наполняясь водою, оживаетъ снова и бурлитъ немногимъ тише весенняго. Вода въ Калаусъ если не совершенно прѣсная, то по-крайней-мѣрѣ заключаетъ въ себѣ несравненно-менѣе примѣсей, нежели кумекая и манычская. По теченію Калауса мѣста весьма-хорошія и для пастьбы и для осѣдлыхъ жилищъ. Кромѣ Калауса, еще замѣчательны на южной границѣ Большедербетовскаго Улуса Большая и Малая Кугульты. Тамъ Трухменцы построили себѣ аулы, занимаются скотоводствомъ и земледѣліемъ, — доказательство, что земля эта можетъ питать человѣка, се воздѣлывающаго. Наконецъ, рѣка Большой Егорлыкъ только въ пяти незначительнаго пространства мѣстахъ прикасается къ юго-западнымъ границамъ Большедербетовскаго Улуса. Замѣтимъ, что по берегамъ Егорлыка, внѣ предѣловъ кочевья калмыцкаго, лежатъ богатыя и большія кавказскія селенія, какъ-то: Безопасное, Преградное, Медвидское, Колалы, Лѣтникъ и Новоегорлыцкое. Кромѣ описанныхъ озеръ и рѣчекъ, есть въ западной части калмыцкой степи много другихъ, хотя меньшихъ по величинѣ, по гораздо-важнѣйшихъ ручьевъ, рѣчекъ или ериковъ, балокъ, озерковъ или ильменей. Отъ Царицына, Волги и Сарепты идетъ широкая гряда горъ прямо на югъ и вплоть до Маныча, перейдя который она одною отраслью идетъ по Калаусу, а другою къ Кумь, даетъ отъ себя разные отпрыски и нечувствительно соединяется съ горами Кавказскими около селеній Пятигорскаго-Округа: Петровскаго, Донской Балки, Сухой-Буйволы, Благодарнаго, Прасковіи, Покойнаго, Бургунъ-Маджаръ и Владиміровки. Это хребетъ Эргене. Не входя въ ученыя изъисканія, изслѣдованія и доказательства, не говоря, что эта широкая горная гряда была западнымъ берегомъ моря, которое отступило отъ земли и ушло южнѣе, — скажемъ, что гряда эта весьма-замѣчательна по множеству глубокихъ, цвѣтистыхъ балокъ, ключей, ручьевъ и рѣчекъ, бѣгущихъ съ нея на обѣ стороны, восточную и западную. Грунтъ земли, ее составляющій, лучше грунта всей степи; въ балкахъ есть слои чернозема; травы, кормы прекрасные; словомъ, — мѣста эти обогащены всею роскошью растительной природы; но любоваться ею вполнѣ можно только весною, потому-что лѣтомъ вся трава вытравляется стадами. Гряда эта состоитъ изъ длинныхъ горъ, называемыхъ буграми. Балки или глубокіе овраги и пропасти, сопутствуя по сторонамъ каждому бугру, отдѣляютъ ихъ одинъ отъ другаго и называются одинакими съ ними именами: западныя соединяются, мѣшаются и впадаютъ въ донскія рѣчки, особенно въ домъ, или сами-по-себѣ, или посредствомъ другихъ рѣчекъ; а восточныя или каждая порознь, или по двѣ и но три вмѣстѣ входятъ въ степь. По дну каждой балки струится рѣчка, ручей или какой-нибудь протокъ, получающій воду изъ ключей, бѣгущихъ съ боковъ горъ или склоновъ балокъ. Ручьи и рѣчки эти тоже одноименны балкамъ, по дну которыхъ пробираются; а чрезъ посредство ихъ одноименны и буграмъ, между которыми лежатъ балки. Изъ рѣкъ этихъ образуется въ плоской восточной степи нѣсколько озеръ. Весною, рѣчки эти отъ таящаго на горахъ снѣга, а лѣтомъ и осенью отъ дождей весьма-скоро наполняются водою, также и озера, ими образуемыя; замѣчательно, что эти послѣдніе идутъ въ параллель и по одному прямолинейному направленію отъ сквера къ югу, отъ Сарепты до Мапыча. На многихъ картахъ порядокъ этихъ озеръ, разумѣется, не всѣхъ, названъ Сарпою. Но это не то. Сарпа совсѣмъ другое. Сарпа восточнѣе, состоитъ изъ озеръ, о которыхъ сказано выше, и нѣкогда, можетъ-быть, была рѣкою, если судить по полноводію; но, вникнувъ въ ея происхожденіе, посмотрѣвъ на нее на мѣстѣ, проѣхавъ вдоль отъ юговостока почти изъ центра общихъ, лѣтнихъ кочевокъ до Сарепты, легко убѣдиться, что Сарпинскія-Озера, а также нѣкоторыя изъ образуемыхъ означенными рѣчками, суть простыя впадины въ степи, глубокія мѣста бывшаго тамъ моря, водяные бассейны, то отдѣльные, то слитые между собою, ни мало незаслуживающіе названія рѣки, которое неизвѣстно кѣмъ и почему уже давно дано Сарпѣ. Рѣка должна имѣть собственное теченіе. Сарпа его не имѣетъ; внезапно подувшій сѣверный вѣтеръ загоняетъ всю воду изъ сѣверныхъ озеръ въ южныя, и при дуповепіи южнаго вѣтра, вся вода перегоняется въ сѣверныя озера; прошелъ вѣтеръ — и вода пробирается по протокамъ туда, откуда прежде была выгнана. Предусмотрительные Сарептяне заградили сообщеніе Сарны съ Волгою плотнымъ валомъ, и природа окружила эти озера крупнымъ камышомъ; безъ этого, сильный южный вѣтеръ выгналъ бы изъ Сарпы всю воду. Озерки сѣверныя, образующіяся изъ горныхъ рѣчекъ, имѣютъ сообщеніе съ Сарпинскими озерами, особенно весною, во время всеобщаго полноводія; озерки южныя, имѣя нѣкоторое сообщеніе между собою, съ Сарпинскими-Озерами никакого сообщенія не имѣютъ. Въ этихъ послѣднихъ и въ самыхъ рѣчкахъ вода съ весьма-незначительными примѣсями; а въ родникахъ и ключахъ на востокъ отъ хребта Эргене вода для употребленія полезнѣе рѣчной. Наконецъ, заволжскіе участки калмыцкаго кочевья, т. е. лежащіе на луговой сторонѣ Волги, представляютъ плоскую равпину, которой большая половина въ весеннее время понимается водою отъ разлива Волги, Ахтубы и множества ериковъ и ильменей. Здѣсь во всемъ приволье: тучныя земли, способныя къ хлѣбопашеству, изобильные сѣнокосы и вкусныя воды. На этихъ мѣстахъ расположена большая часть дачь Хошоутовскаго-Улуса, принадлежащаго владѣльцамъ Тюмень, и здѣсь произведены были ими первые замѣчательные опыты осѣдлости и сельскаго хозяйства въ калмыцкихъ степяхъ.
Климатъ, въ прибрежьяхъ Каспійскаго-Моря сырой, непостоянный, вредный для здоровья, — въ степи значительно-постояннѣе; воздухъ свѣжій, чистый, сухой, здоровый, укрѣпляющій отъ полыни и ароматическихъ травъ, всюду покрывающихъ землю. Но сильные жары лѣтомъ отъ 30° до 35° и 40° P. Т. въ тѣни, дѣлаютъ воздухъ знойнымъ, нагоняющимъ лѣнь, разслабляющимъ тѣло. Зимы по-временамъ сопровождаются шурганами, мятелями, глубокими снѣгами, гибельными для калмыцкаго скотоводства. Морозы бываютъ иногда въ степи такъ же сильны, какъ жары лѣтомъ; но въ прибрежьяхъ моря несравненно-умѣреннѣе.
Царство ископаемое чрезвычайно-бѣдно въ калмыцкихъ степяхъ; металловъ нѣтъ; камни дикарникъ и ноздристые известняки, лежащіе слоеобразно по вершинамъ Эргене, заставляютъ предполагать, что ихъ разслоили и подкопали всплески и напоры волнъ нѣкогда-бывшаго тамъ моря. Одни кристаллы поваренной соли, бѣлоснѣжною корою образующіеся на поверхности озеръ, составляютъ все богатство ископаемаго царства; затѣмъ, по берегамъ Волги встрѣчаются окаменѣлости, а въ степи около худуковъ и песчаныхъ бугровъ раковины.
По царству растительному находится въ калмыцкихъ степяхъ, особенно въ обоихъ Дербетовскихъ-Улусахъ, множество степныхъ ароматическихъ травъ, еще необслѣдованныхъ и неопредѣленныхъ ботаниками[408]. Лѣсныя произрастенія ограничиваются мелкимъ кустарникомъ, бѣлымъ и чернымъ тальникомъ, ветлой, вербой и осокорью. Опыты разведенія хлѣбныхъ распашекъ, огородныхъ растеніи и фруктовыхъ деревьевъ были уже во многихъ мѣстахъ удачны, особенно по берегамъ Волги и въ обоихъ Дербетовскихъ-Улусахъ; фруктовой и виноградные сады хошоутовскаго владѣльца Тюменя, многіе сѣемые Калмыками огородныя овощи, арбузы, дыни, картофель составляютъ въ этихъ мѣстахъ предметъ калмыцкой хозяйственности.
Произведенія царства животныхъ суть: рогатый скотъ, лошади, волки, барсуки, чекалы, лисицы, заицы, тушканчики, хорьки, суслики, ежи, мыши, кабаны, сайгаки. Изъ птицъ водятся: беркуты, балабаны, ястребы, коршуны, сычи, вороны, скворцы, журавли, фазаны, драхвы, крохоли, лебеди, гуся, дикія утки, бабы, бакланы, колпики, мартышки, чайки, цапли, перепелки и стрепеты. Рыбъ, собственно, въ водахъ калмыцкихъ немного. Лишь въ Сарпинскихъ Озерахъ молодербетовскіе Калмыки ловятъ разныя мелкія породы рыбы. Въ холодныя зимы Калмыки кормятъ ею истощенный скотъ, мѣшая ее съ рубленнымъ сѣномъ и мукою. Способъ ловли состоитъ въ камышовыхъ загородкахъ, называемыхъ катцы. Въ хорошіе годы, уловъ сырой рыбы въ этихъ озерахъ простирается до 5 и до 6 тысячь пудовъ. Въ заливахъ Каспійскаго-Моря есть бѣлуги, осетры, севрюги, судами, лещи и проч. Изъ земноводныхъ находятся въ калмыцкихъ степяхъ: черепахи, лягушки, жабы; изъ гадовъ: разныхъ породъ ящерицы, змѣи и ужи; а изъ насѣкомыхъ: тарантулы и большіе черные пауки: манжи-абга и табун-самунъ — пушечное ядро; верешеицы, муравьи, мошки, комары, оводы, саранча, мухи и разныя бабочки.
Все пространство калмыцкихъ земель обмежевано окружною межою и распредѣлено слѣдующимъ образомъ:
1) Подъ лѣтнее, общественное кочевье Дербетовскаго, Икицохуровскаго, Яндыковскаго, Багацохуровскаго и Эркетеневскаго Улусовъ (за исключеніемъ отданныхъ подъ селеніе Аксай 40,141 десятины), отведено — 4,065,283 десятины.
2) Для ежегоднаго по очереди кочевья всѣхъ улусовъ, кроми Хошоутовскаго, на луговой сторонѣ Волги между горами Богдо и Чапчачи — 472,400 —
3) Подъ лѣтнее кочевье Хошоутовскаго-Улуса на луговой же сторонѣ — 337,991 —
4) Подъ зимнее кочевье Хошоутовскаго-Улуса на сѣверо-западъ отъ Астрахани — 689,374 —
5) Подъ зимнее кочевье Яндыковскаго, Багацохуровскаго и Эркетеневскаго Улусовъ — 1,438,600 —
6) Подъ зимнее кочевье Ихицохуровскаго и Харухусонскаго Улусовъ — 784,371 —
7) Подъ зимнее кочевье Малодербетонскаго-Улуса — 1,637,258 —
8) Подъ зимнее и лѣтнее кочевье Большедербетовскаго-Улуса 872,304 —
Итого 10,297,587 десятинъ.
Сверхъ-того, прибрежья Каспійскаго-Моря, мочаги, не состоящія ни въ чьемъ частномъ владѣніи, предоставлены Калмыкамъ. Туда прикочевываетъ на зиму 1/3 всего калмыцкаго народа и находитъ тамъ убѣжище отъ вьюгъ и стужи, состоя тамъ подъ полицейскимъ надзоромъ мочажнаго смотрителя.
Земли калмыцкія, не смотря на то, что представляютъ много удобствъ къ заселенію, долго были употребляемы Калмыками лишь для кочевья и пастьбы скота. Заселеніе дороги, пролегающей отъ Астрахани до Кизляра чрезъ калмыцкую степь, которое предполагалъ завести генерал-майоръ Завалишинъ, вызывая на то крестьянъ изъ малоземельныхъ губерніи, не могло быть осуществлено[409], ибо неприкосновенность калмыцкихъ земель постановлена Высочайшими грамматами. Затѣмъ, извлеченіе изъ нихъ пользы хозяйственной представляетъ до-сихъ-поръ лишь нѣсколько отдѣльныхъ примѣровъ. Замѣчательнѣйшій изъ нихъ — устройство осѣдлыхъ водвореній и разведеніе полеваго хозяйства въ Хошоутовскомъ-Улусѣ владѣльца полковника Тюменя. Владѣлецъ этотъ имѣетъ домъ, два сада, — одинъ на луговомъ[410], другой на нагорномъ берегу Волги[411], и въ разныхъ мѣстахъ на земляхъ своего улуса устроилъ мазанки для 400 калмыцкихъ семей. Въ лѣтнее время рядомъ съ каждой мазанкой раскинута кибитка, гдѣ семейство укрывается отъ зноя и лишь на зиму перебирается въ мазанки. Тѣмъ не менѣе эти Калмыки водворились на землѣ, отведенной улусу, и воздѣлываютъ ее. Хотя этотъ опытъ произведенъ уже тому двадцать лѣтъ и въ-теченіе ихъ не видно было дальнѣйшихъ попытокъ къ размноженію осѣдлыхъ водвореній, — онъ чрезвычайно-важенъ въ томъ смыслѣ, что доказалъ возможность обращенія Калмыковъ къ осѣдлой жизни и доставилъ 400 семействамъ вѣрное убѣжище на случай непогодъ и зимней стужи. Прочія попытки къ заселенію были неудачны. Когда большедербетовскій владѣлецъ, капитанъ Хапчуковъ, объяснилъ, что вѣрнѣйшимъ средствомъ улучшенія быта Калмыковъ будетъ поселеніе ихъ, — подвластные его отозвались, что никогда не изъявляли на то готовности. Потомъ, въ 1836 году, малодербетовскій владѣлецъ, капитанъ Тундутовъ, объявилъ о желаніи нѣкоторыхъ изъ подвластныхъ ему Калмыковъ завести осѣдлость на десяти урочищахъ, изъ которыхъ большая часть близка къ степной дорогѣ, пролегающей отъ Сарепты въ Кавказскую-Область. По просьбѣ Тундутова, предназначена была на первоначальное обзаведеніе Калмыковъ выдача лѣсныхъ матеріаловъ изъ казенныхъ лѣсовъ за установленный платежъ. Но вопросъ о томъ, кому будетъ принадлежать земля въ случаѣ ея заселенія, породилъ недоразумѣнія, въ-слѣдствіе которыхъ предположеніе Тундутова осталось неисполненнымъ.
Еще въ 1832 году, по случаю потерпѣнныхъ Калмыками бѣдствій въ-теченіе нѣсколькихъ суровыхъ зимъ, Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ находила, что „Калмыки имѣютъ прекрасныя мѣста, удобныя для поселеній, хлѣбопашества и другихъ хозяйственныхъ заведеній, особенно въ улусахъ Большедербетовскомъ и Малодербетовскомъ, что это доказывается воронежскими переселенцами, которые, въ-продолженіе трехъ лѣтъ, устроивъ изъ 500 душъ на калмыцкой землѣ селеніе Аксай[412], привели его въ цвѣтущее положеніе, имѣютъ значительное скотоводство и нѣсколько мельницъ; что на землѣ этой родится всякаго рода хлѣбъ и другіе продукты, такъ-что въ повинностяхъ государственныхъ и общественныхъ Аксайцы сдѣлались примѣрными поселянами“. Такимъ-образомъ, нерадѣніе Калмыковъ о дарованныхъ имъ земляхъ было поводомъ къ произвольнымъ завладѣніямъ; но, полагая все свое благосостояніе въ размноженіи табуновъ и стадъ, общая масса калмыцкаго народа оставалась чужда осѣдлости, которую въ виду его съ давняго времени предприняла татарскія племена, кочующія въ Астраханской-Губерніи, устройствомъ зимовыхъ помѣщеніи и скотскихъ загоновъ.
Между-тѣмъ, въ 1831 году, находимо было, что „степень, которую Калмыки перешли уже отъ первобытной дикости, расположеніе къ осѣдлой жизни и готовность къ тому нѣкоторыхъ владѣльцевъ, стремленіе всѣхъ вообще подражать окружающимъ ихъ казакамъ и нерѣдко оказывающееся при разныхъ случаяхъ желаніе обращаться въ христіанскую вѣру, служатъ доказательствомъ, что народъ этотъ, хотя медленнѣе прочихъ жителей Россіи, на поприщѣ гражданской образованности подвигается также впередъ, и что со временемъ сближеніе его съ Русскими будетъ чаще и тѣснѣе“. Поэтому предположено было „заблаговременно, сообразно видамъ правительства, начертать пути перехода Калмыковъ отъ кочевой жизни къ осѣдлой, изъ язычества въ христіанскую вѣру и вообще къ гражданскому образованію, и постоянно вести ихъ но онымъ; для чего, собравъ точнѣйшія мѣстныя свѣдѣнія и сообразивъ съ видами правительства касательно другихъ народовъ, постепенно переходящихъ въ Россіи изъ кочеваго образа жизни къ осѣдлому, начертать въ свое время правила, на какомъ основанія Калмыки могутъ селиться осѣдло въ улусахъ, предоставленныхъ для общаго кочевья; какія средства можно употреблять для большаго ихъ поощренія къ тому и какія мѣста назначить преимущественно для прочнаго поселенія такъ, чтобъ они, не препятствуя прочимъ Калмыкамъ вести кочевую жизнь и заниматься скотоводствомъ, пріохочивали водворившихся къ хлѣбопашеству и постоянной жизни“.
Запрошенный о средствахъ къ приведенію въ исполненіе этихъ предположеніи, астраханскій военный губернаторъ отозвался слѣдующемъ образомъ: „Народъ калмыцкій находится въ томъ же полудикомъ состояніи, въ какомъ былъ за полвѣка тому назадъ. Глубокое невѣжество, переходя наслѣдственно отъ отца къ сыну, а отъ сына къ внуку, составляетъ главную черту всѣхъ Калмыковъ, не исключая даже и самыхъ владѣльцевъ, которые въ нравственномъ образованіи вовсе почти не отличаются отъ своихъ подвластныхъ. Словомъ, народъ этотъ нисколько не подвинулся впередъ на поприщѣ гражданскаго образованія а нисколько не оказываетъ къ тому стремленія. Препятствіемъ же къ развитію просвѣщенія между Калмыками служатъ: слѣпая преданность къ національнымъ обычаямъ предковъ и отдаленность мѣстопребыванія отъ городовъ и селеніи“. Поэтому военный губернаторъ полагалъ; 1) что для введенія Калмыковъ на чреду благоустроенныхъ обществъ потребны еще многіе десятки лѣтъ, ибо Калмыки, будучи погружены въ глубокое невѣжество, не могутъ имѣть теперь правильнаго понятія о вещахъ, въ кругу образованнаго общежитія нужныхъ; а принятіе твердой мѣры къ уничтоженію невѣжества въ цѣломъ народѣ представляется рѣшительно неудобнымъ, и 2) что закоснѣлость Калмыковъ и врожденная страсть къ кочевой жизни совершенно устраняютъ возможность склонить значительное число изъ нихъ къ осѣдлой жизни, ибо они всякую перемѣну въ домашнемъ ихъ быту, съ обычаями предковъ несогласную, считаютъ какъ-бы за грѣхъ, а настоятельное къ тому понужденіе могло бы имѣть послѣдствіемъ нарушеніе общественнаго спокойствія». За тѣмъ, предлагая оставить до благопріятнѣйшаго времени произведеніе перемѣнъ въ быту Калмыковъ и начертаніе для того правилъ, военный губернаторъ признавалъ ближайшимъ средствомъ къ постепенному образованію Калмыковъ учредить въ Астрахани училище для дѣтей калмыцкихъ; но, въ ожиданіи отъ этого заведенія полезныхъ слѣдствій, предлагалъ устроить въ улусахъ зимнія помѣщенія для чиновниковъ и дозволить желающимъ строить домы, что по мнѣнію военнаго губернатора, могло послужить къ ознакомленію Калмыковъ съ выгодами осѣдлой жизни.
Предположенія о прямыхъ мѣрахъ къ преобразованію быта Калмыковъ съ-тѣхъ-поръ были оставлены; имѣется въ виду основаніе калмыцкаго училища; а зимнія помѣщенія для улусныхъ чиновъ устроены въ нѣсколькихъ улусахъ въ 1837 году. За обвѣтшаніемъ ихъ, предположены были въ 1844 году перестройка этихъ зданій и постройка такихъ зданій вновь въ казенныхъ улусахъ Багацохуровскомъ и Эркстеневскомъ.
Суровость нѣсколькихъ зимъ нанесла между-тѣмъ большія потери скотоводству Калмыковъ и значительная часть ихъ разбрелась но селеніямъ и городамъ, такъ-что земли, отведенныя имъ для кочевки по положенію 19 мая 1806 года, остались на большомъ пространствѣ ни кѣмъ незанятыми. Тогда признано было полезнымъ оставшіяся за раскочевкою Калмыковъ пустопорожнія земли отдать въ оброчное содержаніе. Предположеніе это Высочайше утверждено было 23 февраля 1837 года въ водѣ временной мѣры для улучшенія состоянія Калмыковъ. Но такъ-какъ они не извлекаютъ никакой хозяйственной пользы изъ своихъ земель, то отдача свободныхъ участковъ въ оброчное содержаніе продолжается понынѣ. Въ 1841 году, затри участка поступило въ общественный капиталъ 2311 руб., въ 1842 году за тѣ же участки 2467 руб.; въ 1813 году за четыре участка 1938 руб.; а въ 1844 году за три участка 1038 руб. 57 1/4 коп.; на четвертомъ же оставалась недоимка въ 814 руб. 28 1/3 коп. сер.
Устройство осѣдлыхъ водвореній и разведеніе полеваго хозяйства, предоставленные самимъ Калмыкамъ, идутъ понынѣ весьма-медленно и хотя представляютъ нѣкоторые успѣхи, но они весьма-незначительны въ сравненіи съ общей массой народа и обширностію дарованныхъ ему земель. Понявъ выгоды проживанія въ домахъ, нѣкоторые Калмыки начали устраивать для зимняго своего пребыванія деревянные дома и ихъ въ 1839 году считалось по всѣмъ улусамъ 277. Въ это же время, предостереженные суровостью нѣсколькихъ зимъ, Калмыка стали запасаться на зиму сѣномъ и камышомъ. Особенно замѣчательна была тогдашняя наклонность двухъ калмыцкихъ гелюнговъ къ хозяйству. Одинъ изъ нихъ, Хара-гелюнгъ, устроивъ маленькій хуторъ при рѣчкѣ Артанъ-Зельмень, протекающей въ лощинѣ между горной гряды Эргене, не жилъ тамъ постоянно, а лишь пріѣзжалъ туда для надзора за земледѣльческою работою, которую производили не Калмыки, а наемные крестьяне. Зато другой гелюнгъ, Джамбо, кочуя къ западу отъ озера Цогуръ, отдѣльно отъ всего Малодербетовскаго-Улуса, сперва для распашки земли нанималъ русскихъ крестьянъ, а потомъ, по примѣру ихъ, ее стали воздѣлывать и Калмыки, подъ руководствомъ Джамбо-гелюнга, который завелъ тамъ полуосѣдлость. Въ 1839 году засѣвались у Джамбо-гелюнга 60 десятинъ земли разными родами хлѣба[413]. Но, въ 1844 году лишь развалины дома Джамбо-гелюнга свидѣтельствовали о томъ, что мѣста эти когда-то понравились даже Калмыку….
Положеніемъ 19 мая 1806 года дозволяется Калмыкамъ зимняя вкочевка въ стороннія дачи. На основаніи этого, Совѣтъ Калмыцкаго Управленія, для предупрежденія разстройства скотоводства у Калмыковъ, ежегодно испрашивалъ разрѣшенія астраханскаго военнаго губернатора, дабы въ случаѣ суровости зимы они были впускаемы въ лѣсныя дачи, какъ казенныя, такъ казачьи и помѣщичьи. Между-тѣмъ, военный губернаторъ представлялъ о разрѣшеніи положительно и навсегда Калмыкамъ въ зимнее время вкочевывать въ чужія дачи. Шира эта была отклонена, потому-что «Калмыки, прежде совершенно безпечные, по испытаніи въ нѣкоторыя особенно суровыя зимы крайней нужды, обратясь при постоянныхъ внушеніяхъ ихъ начальства къ должной заботливости, начали заготовлять кормъ своему скоту и заводить помѣщенія на зимнее время для своихъ стадъ, а нѣкоторые построили и дома». Изъ этого заключено было, что Калмыки не только получили направленіе, но даже сдѣлали уже первый шагъ къ осѣдлости и хозяйствуй а что постоянное дозволеніе вкочевывать въ чужія дачи дастъ поводъ къ порубкѣ лѣсовъ, къ безпорядкамъ, къ прекращенію между Калмыками заботъ «о лучшемъ устройствѣ и надлежащемъ обезпеченіи себя на отведенныхъ имъ земляхъ, причемъ положенное Калмыками начало осѣдлости останется однимъ началомъ». Въ декабрь 1843 года, военный губернаторъ разрѣшилъ на зиму вкочевку Калмыковъ въ постороннія дачи. Но снисхожденіе, оказываемое Калмыкамъ, встрѣчаетъ неудобства и имѣетъ послѣдствія, невыгодныя для крестьянъ. Калмыки производятъ въ селеніяхъ частыя воровства скота, за который крестьяне, по затруднительности розъиска, рѣдко получаютъ вознагражденіе.
Между-тѣмъ съ 1839 г. устройство осѣдлыхъ водвореній и произведеніе распашекъ, если и пріобрѣли большую значительность, то они замѣчательны лишь въ томъ отношеніи, что послужили къ сближенію нѣсколькихъ Калмыковъ съ выгодами сельской жизни. Какъ отдѣльные примѣры тому, могутъ быть приведены слѣдующіе:
1) Въ 1841 году Яндыковскаго-Улуса зайсангъ Цебековъ объявилъ желаніе построить на калмыцкой землѣ, при степномъ трактѣ, постоялый домъ.
2) Тогда же Харахусовскаго Улуса Калмыкъ Боджидаевъ просилъ о дозволеніи ему заниматься на калмыцкой землѣ хлѣбопашествомъ и сѣнокошеніемъ, для чего и назначено ему мѣстечко Салагинъ-Оромъ.
3) Въ томъ же году, Малодербетовскаго Улуса зайсангъ токтонова рода, Санжй Ноинтаевъ, ходатайствовалъ о дозволеніи ему съ аймакомъ поселиться на урочищъ Терновой Балкѣ, на рѣкъ Кумѣ. Владѣлецъ Малодербетовскаго-Улуса, Тундутовъ, вызвался споспѣшествовать этому предпріятію, распорядился водвореніемъ на томъ же мѣстѣ зайсанга Убуши тоже съ аймакомъ и объявилъ, что осѣдлость учредятъ они прочную, т, е построятъ домы, землянки, водяную и мукомольную мельницу, прочемъ займутся хлѣбопашествомъ и сѣнокошеніемъ.
4) Въ 1842 году, Яндыковскаго-Улуса Калмыкъ Зодбаевъ просилъ о дозволеніи заняться на двухъ урочищахъ хлѣбопашествомъ, посѣвомъ овса, огородныхъ овощей и завести строенія для постояннаго жительства.
5) Въ началъ 1844 года, разрѣшено было икицохуровскому улусному обществу заключить съ астраханскимъ Армяниномъ Фирмановымъ контрактъ на обученіе Калмыковъ того улуса хозяйственнымъ занятіямъ, какъ-то: посѣву на пяти десятинахъ картофеля, кукурузы, а также рыболовству въ рѣкахъ Кумь и Сазатѣ.
Всѣ эти примѣры суть лишь начатки осѣдлости и хозяйства въ разныхъ улусахъ и не представляютъ еще замѣчательныхъ результатовъ; даже заселеніе, предположенное въ Малодербетовскомъ-Улусь, донынѣ еще не приведено въ исполненіе.
Результаты успѣховъ осѣдлости и хозяйства въ калмыцкихъ улусахъ съ 1841 по 1845 годъ были слѣдующіе:
1) Въ 1841 году построено 13 домовъ, что составило съ прежними 291. Хлѣбомъ засѣяно было 918 десятинъ. Съ нихъ собрано хлѣба яроваго, озимаго, проса и овса 16,432 мѣры. Посѣвы эти произведены были въ улусахъ Хошоутовскомъ и Малодербетовскомъ. Въ послѣднемъ разводились капустныя и табачныя плантаціи, съ которыхъ получено дохода 570 р. сер.
2) Въ 1842 году, съ вновь-построенными домами во всѣхъ улусахъ было 294 дома. Хлѣбомъ засѣяно въ улусахъ Багоцохуровскомъ, Эркетеневскомъ и Икицохуровскомъ 622 дес. Съ нихъ собрано разнаго рода хлѣба 2,370 мѣръ. Сумма, вырученная разработкою плантацій, составила 1000 р. сер. Въ-теченіе того же года произведены въ калмыцкихъ улусахъ первые опыты разведенія картофеля.
3) Въ-продолженіе 1843 года, осѣдлыя водворенія остались въ прежнемъ числѣ. Распахано было земли 888 десятинъ; уродилось 974 четверти разнаго рода хлѣба. Картофель разсаженъ былъ на 66 десят. и собрано его 295 четвериковъ.
4) Въ 1844 году устроено вновь въ улусахъ Багоцохуровскомъ 4 дома и 15 загоновъ для скота; а въ Малодербетовскомъ и Большедербетовскомъ но одному дому, что составило къ 1845 году съ прежними во всѣхъ вообще улусахъ 300 домовъ. Хлѣбомъ разнаго рода засѣяно было до 800 десятинъ; собрано же 4,109 четвертей, 2 четверика, 4 гарица; а въ двухъ улусахъ вѣсомъ 773 пуда, 6 фунтовъ, сверхъ-того, табаку 584 1/2 пуда и горчицы 315 пудовъ. Урожай былъ бы вообще значительнѣе, еслибъ не саранча и потопленіе весеннимъ разливомъ рѣкъ засѣянныхъ низкихъ мѣстъ. Картофеля уродилось 103 четверти, 4 четверика, а кукурузы 118 пуд., 6 1/2 фунтовъ. Сверхъ-того, распахивалась въ нѣкоторыхъ улусахъ земля подъ посѣвъ огородныхъ продуктовъ, какъ-то: арбузовъ, дынь, тыквы, огурцовъ, свеклы, капусты, лука, рѣдьки, моркови, рѣпы и разной, употребляемой въ пищу, зелени. Пріобрѣтенное Калмыками распашкою земли не было продано, а пошло на ихъ продовольствіе. Лишь въ Хошоутовскомъ Улусѣ продано было на сторону проса на 400 р. сер. Садоводствомъ занимаются одна Калмыки этого улуса: въ двухъ садахъ владѣльца Тюмень, кромѣ фруктовыхъ деревьевъ штамбовыхъ и кустарныхъ, есть виноградникъ, въ которомъ съ вновь-разсаженными 315 кустами, составилось къ 1845 году 3,829 кустовъ. Изъ собственнаго винограда для употребленія во владѣльческомъ домѣ выдѣлано было вина 9 бочекъ, 185 бутылокъ, и спирта выгнано 15 ведръ.
Эти численныя данныя приводятъ къ заключенію, что если мѣстами въ калмыцкихъ кочевьяхъ и проявляется наклонность къ хозяйству и осѣдлости, то не видно еще удовлетворительнаго ея развитія. 10 мил. дес. земли составляютъ неприкосновенную собственность калмыцкаго народа, который въ общей массѣ не извлекаетъ изъ нихъ хозяйственныхъ выгодъ, и дороги, пролегающія чрезъ калмыцкую степь, улучшеніе и поддержаніе которыхъ составляетъ потребность края, остаются незаселенными, а земли къ нимъ прилегающія необработанными.
Направленіе и положеніе дорогъ, пролегающихъ чрезъ калмыцкія степи, слѣдующія:
А) Почтовыя проведены: 1) одна отъ Царицына до Астрахани, — (282 в.), 2) другая отъ Астрахани въ Кизляръ (380 в.).
Неудобства послѣдней заключаются въ томъ, что на ней, кромѣ почтовыхъ станцій, нѣтъ никакого жилья, ни селеній, для заведенія которыхъ много удобной земли. На общемъ протяженіи своем", обѣ эти дороги занимаютъ отъ Царицына до Кизляра пространство въ 662 версты. Короче этого пути проселокъ, который начинается отъ второй почтовой дороги, у пристани Серебряковской, а также и близь станція Шуралинской, отъ Четырехъ-Бугорнаго Промысла идетъ чрезъ калмыцкую степь Астраханскаго-Уѣзда, мимо Можарской-Соляной-Заставы до селенія Владиміровки (Кавказской-Области), откуда остается 140 верстъ до Георгіевска и 226 верстъ до Ставрополя, между-тѣмъ, какъ разстояніе отъ Шуралинской-Станціи до Кизляра составляетъ 251 версту, отъ Кизляра до Георгіевска 282 в., а отъ Кизляра до Ставрополя 534 версты.
Б) Проселочныхъ дорогъ въ калмыцкихъ степяхъ четыре: двѣ ведутъ въ Кавказскую-Область, третья — въ Землю-Войска-Донскаго, четвертая въ Красный-Яръ, Букѣевскую-Орду и на Уральскую-Линію.
Изъ дорогъ, ведущихъ въ Кавказскую-Область, одна пролегаетъ отъ саратовской границы на кавказскую[414] чрезъ селенія Малые и Большіе-Чапурники и оврага Дубоваго, чрезъ устья рѣчекъ Большой-Тангуты, Малой-Уласты (между которыми нѣсколько въ сторонъ находится казенное селеніе Цаца) и продолжается между Сарпы и озеръ Ближняго и Дальняго-Пришибинскаго (Коросево тожь), раздѣляясь здѣсь на два пути, ведущіе оба въ Кавказскую-Область:
а) Одинъ лежитъ прямо на Георгіевскъ и есть кратчайшій, — а
б) Другой, уклоняясь болѣе въ правую сторону отъ Дальняго-Пришибинскаго-Озера и устья рѣки Алматы, приближается къ донской границѣ и ведетъ чрезъ Александровскъ въ Георгіевскъ.
а) Прямая и кратчайшая дорога въ Кавказскую-Область. Первый путь лежитъ черезъ рѣчки Безъименную, Аршалъ-Зельмень, Илмету, Боргусгу, чрезъ ручей Безъименный, рѣки: Тунгуте-Жень и Акта-Бурасту; черезъ овраги: Гашунъ, Сухату, Безъименный и Шок-Балту; чрезъ рьчку Безъименную (гдѣ находится колодезь) и чрезъ рѣку Манычь, которая течетъ на границъ Астраханской-Губерніи и Кавказской-Области. Рѣку эту проѣзжаютъ въ бродъ, и далѣе слѣдуютъ степями калмыцкими и караногайскими въ селенія Петровское и Донскую-Балку, между которыми разстоянія 20 верстъ. Здѣсь дорога раздѣляется на Ставрополь и Георгіевскъ:
а. Отъ Донской-Балки до Ставрополя 00 верстъ, и на пути этомъ лежатъ станицы Петровская и Марьинская.
b. Отъ Донской-Балки до Георгіевска около 300 верстъ, и дорога пролегаетъ чрезъ селенія Кавказской-Области, между которыми разстояніе наибольшее 25, а наименьшее 12 и 7 верстъ.
б) Дорога отъ Сарепты на Кавказъ, идущая вдоль донской границы. Второй путь, который отдѣляется отъ перваго у Дальняго-Пришибинскаго-Озера, уклоняясь вправо къ устью рѣки Алматы (при которой находится главная ставка Калмыковъ дербетовскаго-Улуса), идетъ чрезъ устье рѣки Зота, верховья рѣчекъ Цацы, Татута, Карасалъ, Урюхъ-Салъ, рѣки Прямой-Салъ, и приближаясь къ донской границъ, продолжается чрезъ рѣчку Элесту, рѣку Саль, два безъименные ручья и чрезъ рѣки: ноинъ Шарипъ-Цацата-Жень и Мапычъ, — въ Александровскій-Уѣздъ Кавказской-Области, гдѣ, оставляя Ставрополь въ правой сторонъ, идетъ на городъ Александровъ, откуда по почтовому тракту 78 верстъ до Георгіевска.
Вторая дорога въ Кавказскую-Область начинается съ Башмачаговской почтовой станціи (четвертой по тракту изъ Астрахани въ Кизляръ) и, уклоняясь оттуда вправо, идетъ по общественному зимнему кочевью четырехъ казенныхъ улусовъ (Яндыковскаго, Икицохуровскаго, Багацохуровскаго и Эркетеневскаго) и Харахусовскаго (владѣльческаго), при р. Манычъ пересѣкаетъ Томскую-Дорогу (идущую отъ саратовской границы) и чрезъ зимнее кочевье владѣльческаго Малодербетовскаго-Улуса ведетъ въ Кавказскую-Область[415].
По всѣмъ этимъ дорогамъ представляется неудобство въ томъ отношеніи, что на рѣкахъ нѣтъ ни мостовъ, ни гатей, и на большомъ пространствѣ, какъ, на-примѣръ, отъ селенія Цацы до Петровскаго о Донской-Балки, что составляетъ около 400 верстъ, нѣтъ никакого жилья, ни постоялыхъ дворовъ; почему и встрѣчаются безпрестанныя затрудненія въ починкѣ экипажей, въ отъискиваніи съѣстныхъ припасовъ. Если по этимъ причинамъ въ хорошее время года проѣздъ затруднителенъ, то осенью и зимой становится совершенно-неудобнымъ. Между-тѣмъ, заселеніе этихъ дорогъ возможно. Почва земли по всему протяженію ихъ, особенно первой, удобна для земледѣлія, разведенія садовъ и лѣсовъ. Въ водѣ нѣтъ нигдѣ недостатка, кромѣ прибрежій рѣки Маныча, въ которой вода негодна къ употребленію. На 10-ти урочищахъ, къ этой дорогѣ прилегающихъ, предполагалъ въ 1836 г. владѣлецъ Тундутовъ завесть калмыцкія селенія.
Другія степныя дороги суть слѣдующія:
Въ Землю-Воиска-Допекаю пролегаетъ проселочная дорога изъ казеннаго селенія Рай-Городка (Черноярскаго-Уѣзда), чрезъ казенныя же селенія: Цацу и Аксай, между которыми калмыцкая степь. Здѣсь три рѣчки безъ мостовъ, но удобопроходимыя въ бродъ. По кочевому образу жизни Калмыковъ, пребываніе ихъ въ степяхъ, прилегающихъ къ этой проселочной дорогѣ, временно и случайно. Смежность ихъ съ Землей-Войска-Донскаго, гдѣ кочуютъ базовые Калмыки, подвѣдомые войсковому начальству, требуетъ особенно-бдительнаго надзора за Калмыками астраханскими. Буйства, отгоны скота, грабежи тамъ часты, а разбирательства возникающихъ по нимъ жалобъ представляютъ большія затрудненія, потому-что астраханскіе Калмыки ссылаются на базовыхъ, а эти на астраханскихъ. Такимъ неустройствамъ можетъ положить конецъ лишь заселеніе степей, прилегающихъ къ этой дорогѣ, которыя имѣютъ всѣ нужныя для того удобства, доказательствомъ чему служитъ селеніе Аксай.
Въ Красный-Яръ, Букѣевскую-Орду и на Уральскую-Линію. На московской почтовой дорогъ въ Астрахань, со станціи Замьяновской, въ 68 верстахъ отъ губернскаго города, переправляются чрезъ Волгу на земли калмыцкаго владѣльца Тюменя, по проѣздѣ которыхъ достигаютъ казенныхъ селеній: Селитреннаго, Тамбовки и Хорбали. Далѣе, чрезъ калмыцкія степи до Баскунчатскаго-Солянаго-Озера, Букѣевской-Орды и Уральской-Линіи. Но въ Красный-Яръ ни отъ казенныхъ береговыхъ селеній чрезъ калмыцкое кочевье, ни отъ самаго кочевья на разстояніи 120 верстъ (отъ селенія Селитреннаго) вовсе нѣтъ дороги, отъ-того, что мѣсто это не заселено и пересѣкается ручьями, на которыхъ нѣтъ переправъ.
Если предоставленное теперь самимъ Калмыкамъ произведеніе опытовъ осѣдлости и хозяйства время-отъ-времени будетъ развиваться болѣе и болѣе, то польза отъ этого будетъ велика и для нихъ и для всего астраханскаго края, ибо облегчитъ въ немъ сообщенія.
Прежде, когда Калмыки вѣдались сами-собою, при изобиліи средствъ удовлетворять съ избыткомъ всѣ потребности кочевой жизни, эта жизнь, произвольная, неимѣющая въ основъ ничего положительнаго, была первою преградой благоденствію народа калмыцкаго, и степныя неустройства заставили правительство прибѣгать къ ограниченію властей и къ Нѣкоторымъ положительнымъ правиламъ въ-отношеніи кочевья Калмыковъ и ихъ внутренней расправы. Но и теперь, подчиненные опредѣленному порядку управленія и суда и имѣя для привольнаго кочевья слишкомъ 10,000,000 десятинъ земли съ льготою входить въ чужія дачи въ зимнее время, не платя никакой подати правительству и принося ему ничтожную пользу выставкой 205 человѣкъ на кордоны, — Калмыки остаются бѣдны: единственное ихъ богатство — скотоводство, но соотвѣтствуетъ ни числу народа, ни пространству занимаемой имъ земли, и въ-продолженіе суровыхъ зимъ гибнетъ невозвратно. Устройство скотскихъ загоновъ, заготовленіе на зиму камыша, начатки земледѣлія и правильнаго хозяйства хотя еще не довольно значительны въ калмыцкихъ степяхъ для того, чтобъ убѣдить все это кочевое племя въ превосходствѣ осѣдлости надъ праздной его жизнью и неустроеннымъ его бытомъ, — для того, чтобъ возбудить между Калмыками общее стремленіе къ землепашеству; но эти попытки обезпечить себя, пріучая Калмыковъ къ предусмотрительности и груду, прежде чуждымъ ихъ понятіямъ, и принося имъ насущную пользу, необходимо должны принести со-временемъ и лучшіе плоды. Когда-нибудь, — быть-можетъ, не прежде, какъ въ будущемъ столѣтіи, — Калмыки, движимые новыми потребностями и свыкшіеся съ иными убѣжденіями, поймутъ, что осѣдлость не только должна доставить имъ средства надежнымъ образомъ поддерживать теперешнее единственное богатство — скотоводство; но на ряду съ нимъ открывать въ привольныхъ степяхъ несравненно-важнѣйшіе источники благоденствія посредствомъ земледѣлія, разведенія лѣсовъ и садовъ. Преобразуется край, оживятся мѣста степныя, дикія, въ иныя времена года недоступныя, если когда-нибудь на прежнемъ поприщѣ разбоевъ и грабежей калмыцкихъ наѣздниковъ воздвигнутъ себѣ прочные памятники трудолюбіе и гражданственность.
| Изыскать надежнѣйшія мѣры къ водворенію въ калмыцкомъ народѣ незыблемой тишины, правосудія и устроеннаго хозяйства, дабы въ пустынныхъ кочевьяхъ его процвѣтало совершенное благоденствіе, утвержденіе коего для Его Величества предметъ сердечной попечительности и источникъ живѣйшаго удовольствія". (Высочайшій указъ 2 августа 1827 г.). |
VI.
править|
J’ai tenu dans les mains le code entier de cette administration, résnmé du droit publio national, collection de lois primitives, un de ces codes appliqués aux plus petits intérêts des populations de pasteurs, curiosité historique peu connue parmi nous, vrai miroir des premiers besoins d’un peuple, éminemment original dans ses moeurs. Capefigue.
En voyant l’ensemble et l’harmonie avec lesquels fonctionnent tous les ressorts administratifs, il est impossible de ne pas admirer la magie de celte force de centralisation qui sait communiquer le même mouvement à tous les rouages qui composent la machine gouvernementale du plus vaste empire de l’univers. L’ordre exhibé aux environs de la capitale est exécuté avec la même rapidité que dans les localités séparées de cette dernière par un éspace pour le moins égal à celui de toute l’Europe dans sa plus grande dimension. P. de Tchihacheff.
|
Подробно изобразили мы перемѣны, которыя время и обстоятельства производили въ управленіи Калмыками, и шедшія наряду съ этими перемѣнами заботы правительства объ улучшеніи быта Калмыковъ нравственно и физически. Отъ исторіи управленія этими инородцами мы обращались къ разсмотрѣнію настоящаго положенія народа калмыцкаго, его состава и житейскихъ средствъ, для того, чтобъ сравнить соразмѣрность льготъ, дарованныхъ Калмыкамъ, съ пользою, ими приносимою, и притомъ въ полной мѣрѣ обсудить благодѣтельное вліяніе, которое имѣли на нихъ учрежденія 1834 года.
Что же касается до благодѣтельныхъ послѣдствій, которыя принесло калмыцкому народу введеніе въ 1836 году въ дѣйствіе положенія, Высочайше утвержденнаго 24 ноября 1834 года, объ управленіи имъ, то они заключаются преимущественно въ слѣдующемъ: 1) обозначились съ точностью опредѣленныя этимъ положеніемъ отношенія Калмыковъ къ мѣстному начальству, также къ ихъ владѣльцамъ и зайсангамъ; ограничилась власть тѣхъ и другихъ, употребленіе которой по зло было одною изъ главныхъ причинъ разстройства калмыцкаго народа въ 1827 году; обузданы произволъ и самоуправство въ улусахъ; 2) утвердилась ихъ нераздѣльность; 3) Калмыки подчинены управленію, хотя особому, но примѣненному въ главныхъ чертахъ къ Учрежденію о Губерніяхъ и составленному при незначительномъ участіи калмыцкихъ владѣльцевъ и зайсанговъ, преимущественно изъ русскихъ чиновниковъ, дѣйствія которыхъ представляютъ рядъ основательныхъ и послѣдовательныхъ распоряженій, утвержденныхъ на правильномъ лѣлопроизводствѣ; 4) совершенно устранены вмѣшательство и участіе калмыцкихъ жрецовъ (гелюнговъ) въ управленіи и судѣ надъ Калмыками[416]; 5) они подчинены безусловно дѣйствію русскихъ уголовныхъ законовъ, а отчасти и гражданскихъ, однакожь, съ преимуществомъ подсудности своимъ судамъ: Зарго и улуснымъ, — и наконецъ, 6) чины, составляющіе калмыцкое управленіе, не обременены посторонними занятіями, какъ это было въ прежней Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ (съ 1825 но 1836 г.). Обращаясь къ ближайшему разсмотрѣнію настоящаго порядка завѣдыванія Калмыками, находимъ: 1) что изъ всѣхъ лицъ, составляющихъ управленіе этими инородцами, одно — главный попечитель калмыцкаго народа соединяетъ въ себѣ еще другую обязанность — управляющаго Астраханскою Палатою Государственныхъ Имуществъ; по, какъ главный попечитель, онъ имѣетъ двухъ товарищей[417], и 2) что изъ всѣхъ присутственныхъ мѣстъ калмыцкаго управленія, лишь присутствіе Ламайскаго Духовнаго Правленія составлено исключительно изъ Калмыковъ. За симъ, Совѣтъ Калмыцкаго Управленія, которому Калмыка подчинены въ отношеніи административномъ, вмѣстѣ съ Судомъ Зарго и Ламайскимъ Духовнымъ Правленіемъ (изъ которыхъ въ первомъ Калмыки вѣдаются по дѣламъ судебнымъ, а другому подчинены въ отношеніи духовномъ), составляетъ центральное главное управленіе Калмыками, пребывающее въ Астрахани. Изъ этихъ мѣстъ въ Совѣтѣ, кромѣ главнаго попечителя и его двухъ товарищей, должны присутствовать ассеесоръ изъ владѣльцевъ и два засѣдателя изъ зайсанговъ калмыцкихъ; но въ-продолженіе 1844 года присутствовалъ тамъ только одинъ зайсангъ и не было ассессора; а въ Судѣ Зарго, вмѣсто прежнихъ заргачей — двухъ гелюнговъ и шести зайсанговъ, допускаются къ присутствованію лишь два асссссора изъ калмыцкихъ владѣльцевъ или зайсанговъ; предсѣдатель и два совѣтника суть русскіе чиновники. Въ Совѣтѣ и Зарго, дѣла производятся на русскомъ языкѣ, съ переводомъ, однакожь, на калмыцкій[418], рѣшаются по большинству голосовъ, а при равенствѣ ихъ, голосъ предсѣдателя имѣетъ перевѣсь[419]; при чемъ рѣшенія Суда Зарго просматриваются губернскимъ прокуроромъ[420]. Итакъ, Судъ Зарго, въ настоящемъ своемъ значеніи, есть присутственное мѣсто второй степени, соединяющее, въ-отношеніи малочисленной орды калмыцкой (14,000 кибитокъ или 60,000 душъ обоего пола), обязанности палатъ гражданской и уголовной и суда совѣстнаго. Суды же первой степени для Калмыковъ и суть присутственныя мѣста внутренняго, степнаго завѣдыванія ими — улусные суды. Здѣсь участіе русскихъ чиновниковъ въ рѣшеніи дѣлъ не столь значительно, какъ въ Совѣтѣ Калмыцкаго Управленія и Судѣ Зарго, ибо каждый улусный судъ составленъ, подъ предсѣдательствомъ владѣльца, правителя или опекуна улуснаго, изъ двухъ засѣдателей зайсанговъ, улуснаго попечителя и его помощника, — слѣдовательно, въ числѣ членовъ улуснаго суда только два русскіе чиновника[421]; но, производя дѣла на русскомъ языкѣ съ переводомъ на калмыцкій[422], они завѣдываютъ канцелярскимъ порядкомъ и дѣлопроизводствомъ въ улусныхъ судахъ, и, не смотря на то, что суды эти подчинены всѣмъ условіямъ кочевой жизни, переѣзжаютъ съ мѣста на мѣсто, располагаются при главныхъ ставкахъ улусныхъ, имѣютъ засѣданіе въ кибиткахъ, какъ прежній кочевой Зарго, дѣлопроизводство ихъ замѣчательно по своей отчетливой правильности и точности.
Изъ всѣхъ присутственныхъ мѣстъ калмыцкаго управленія, одно лишь Ламайское Духовное Правленіе состоитъ исключительно не только изъ однихъ Калмыковъ, но изъ Калмыковъ-жрецовъ, именно: изъ ламы и гелюнговъ[423]. Хотя и здѣсь дѣла производятся письменно[424] секретаремъ (русскимъ чиновникомъ), но потому ли, что калмыцкіе жрецы еще не привыкли судить и рядить, сидя по-европейски за столомъ въ присутственной камерѣ правленія (которая находится въ одномъ домѣ съ Совѣтомъ, Судомъ Зарго и Астраханскою Палатою Государственныхъ Имуществъ); потому ли, что имъ лѣнь туда пріѣзжать, или что у Ламайскаго Духовнаго Правленія мало дѣлъ, — оно собирается весьма-рѣдко; предсѣдатель — лама и члены — четыре гелюнга, живутъ въ семи верстахъ отъ Астрахани, въ хурулѣ на Калмыцкомъ Базарѣ, а лѣтомъ откочевываютъ въ степь. Ламайское Правленіе должно быть главнымъ судебнымъ и правительственнымъ мѣстомъ для духовныхъ дѣлъ калмыцкихъ[425]. Тѣмъ же порядкомъ, какъ Совѣтъ и Зарго, оно рѣшаетъ[426] дѣла о неприличныхъ поступкахъ духовныхъ лицъ и о неправильномъ присвоеніи духовнаго званія; назначаетъ духовныхъ, снабжаетъ ихъ для того видами, но лишаетъ духовнаго званія лишь съ согласія астраханскаго военнаго губернатора[427]. Разсмотрѣнію Ламайскаго Правленія принадлежитъ, кромѣ того, еще частъ дѣлъ, которыя рѣшалъ прежде Заріо, именно — дѣла духовныя, до вѣры, совѣсти и союза супружескаго относящіяся[428]. На эта случаи есть законы въ древнемъ калмыцкомъ уложеніи 1640 года. Такимъ образомъ, прежнимъ значеніемъ Зарго, какъ суда духовно-гражданскаго, составленнаго изъ зайсанговъ и гелюнговъ, объясняется вмѣненіе ему въ обязанность Высочайшими грамматами рѣшать дѣла Калмыковъ по правамъ на основаніи ихъ духовнаго закона и обыкновеніи. Если дѣлъ, подлежащихъ суду духовному, возникало и прежде немного между Калмыками, то теперь ихъ не болѣе. Въ 1841 году, изъ 53 дѣлъ, производившихся въ Ламайскомъ Правленіи, рѣшено 52; въ 1842 г., всѣ 47, требовавшія разрѣшенія, кончены, а въ 1843 году, изъ 60 вступившихъ, по одному производство продолжалось въ-теченіе 1844 года. Предметъ его — похищеніе у Калмыка невесты.
Хотя изъ числа дѣлъ, поступающихъ въ Судъ Зарго, уголовныя рѣшаются по русскимъ законамъ, а также и большая часть тяжебныхъ; но иногда производство ихъ представляетъ особенности, любопытныя къ изслѣдованію. Онѣ суть слѣдствіе того, что § 100 Высочавше-утвержденнаго 24-го ноября 1834 г. Положенія объ Управленіи Калмыками (Свод. Зак., изд. 1842 г., т. II, ст. 616, т. IX, ст. 1244 и т. X, ст. 3556) Суду Зарго предоставлено право рѣшать тяжебныя дѣла на основаніи древнихъ калмыцкихъ постановленіи. Такъ-какъ право это предоставлено также улуснымъ судамъ и ноинамъ-владѣльцамъ въ разборѣ маловажныхъ споровъ между ихъ подвластными, то особенность эта представила поводъ къ изученію прежняго и настоящаго порядка рѣшенія возникавшихъ между Калмыками тяжебныхъ дѣлъ, въ которыхъ заключались ссылки на древнія уложенія, постановленія, обычаи, права и обряды.
О древнемъ народномъ Зарго извѣстно, что во время владычества хановъ, рѣшеніе дѣлъ зависѣло отъ произвола хана и, хотя предоставленное Зарго и владѣльцамъ Высочайшей грамматой 1800 г. 14-го октября право рѣшать народныя дѣла во всемъ по правамъ и на основаніи калмыцкаго духовнаго закона и обыкновеніи, подтверждено съ-тѣхъ-поръ тремя императорскими грамматами (14); но между тѣмъ приведено въ извѣстность, что судъ этотъ, подчиняясь условіямъ кочевки, не имѣлъ правильнаго дѣлопроизводства, и часто постановлялъ по однороднымъ дѣламъ противорѣчащія рѣшенія. Это могло происходить сколько отъ невѣжества судей Калмыковъ и вліянія на нихъ владѣльцевъ, столько же и отъ-того, что монголо-калмыцкое уложеніе, составленное въ 1640 году, уже не соотвѣтствовало потребностямъ быта Калмыковъ въ Россіи. Что Зарго не принималъ его во вниманіе при рѣшеніи нѣкоторыхъ дѣлъ, это доказывается даннымъ въ 1802 г. наставленіемъ главному приставу наблюдать, чтобъ преступники не наказывались отнятіемъ членовъ и клейменіемъ. Явно, что Зарго поступалъ произвольно, ибо такія наказанія вовсе не положены древнимъ уложеніемъ, которымъ полагается за большую часть преступленіи взъисканіе скотомъ. Взъисканія эти значительны и, можетъ-быть, тогда уже были въ противорѣчіи съ положеніемъ скотоводства у Калмыковъ; но, кромѣ приведенія этихъ законовъ въ согласность съ потребностями народа, намѣстникъ калмыцкой орды, Чучей Тайши Тундутовъ, испрашивая въ 1800 г. Высочайшее соизволеніе на исправленіе ихъ, могъ ожидать отъ послѣдствій его опредѣленія степени собственной власти и ограниченія самоуправства владѣльцевъ. Исправленіе калмыцкихъ законовъ тогда же поручено Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, которой Тундутовъ представилъ уложеніе, составленное главою Ойратовъ чоросскимъ ханомъ Баторь-Хонь-Таицзи и утвержденное въ 1640 г. въ общемъ съѣздѣ чжуньгарскихъ, халхакскихъ и хухунорскихъ владѣтелей[429], между которыми находился Хо-Урлюкъ, приведшій Калмыковъ въ Россію. Рукопись, представленная Тундутовымъ, заключала въ себя и дополненіе, сдѣланное къ уложенію Батора сыномъ его Голданъ-Хонь-Таицзи, никогда не заходившимъ въ предѣлы Россіи[430]. Но Ту иду то въ умеръ въ 1803 году и, пока дѣлаемы были попытки къ исправленію древняго монголо-калмыцкаго уложенія, въ 1806 г. предписано, въ случаяхъ недостаточности калмыцкаго закона и обыкновеній, руководствоваться законами русскими и ихъ принимать въ соображеніе при рѣшеніи дѣлъ уголовныхъ; право сужденія по калмыцкимъ законамъ и обыкновеніямъ еще болѣе ограничено при преобразованіи Суда Зарго въ 1825 г.; а съ 1836 года Калмыки безусловно подчинены дѣйствію русскихъ уголовныхъ законовъ. Между-тѣмъ, къ исправленію древняго уложенія сдѣлана была попытка дополненіемъ его въ общемъ съѣздѣ владѣльцевъ и духовенства калмыцкаго въ селеніи Зинзили, въ 1822 году. Хотя постановленія большинства голосовъ утверждены были приложеніемъ подписей и печатей присутствовавшихъ, но и послѣ сдѣланныхъ въ этомъ проектѣ новаго уложенія измѣненій Коммиссіей Калмыцкихъ Дѣлъ и представленія его на уваженіе сенатора Энгеля (въ 1827 г.), уложеніе это не приведено въ дѣйствіе.
Труды Коммиссіи и послѣдствія ихъ совершенно-неизвѣстны Суду Зарго[431] въ настоящемъ его составь, а у него имѣется лишь переводъ древняго уложенія 1640 года, которое еще въ 1800 году Высочайше повелѣно исправить[432], потому-что тогда уже оно признано неудобнымъ въ примѣненіи. Но рукопись эта есть для Суда Зарго единственный источникъ писаннаго права Калмыковъ. На переплетѣ ея сдѣлана надпись: Древнія Калмыцкія Постановленія. Этимъ объясняется значеніе статей 616 II т., 1224 и пр. къ ст. 1200 IX т., ст. 3519, 3539 и 3556 X т. Свода Законовъ (изд. 1842 г.) и разрѣшаются вопросы, къ которымъ они могли повести: древнія калмыцкія постановленія суть ли письменные или словесные законы, основанные на преданіи? Заключивъ изъ самаго заглавія рукописи, что древнія калмыцкія постановленія суть законы письменные[433], сведенные въ одно уложеніе монгольскими и ойратскими (калмыцкими) владѣльцами въ 1640 и названные право мунгальскихъ и калмыкскихъ народовъ, — обратимся къ изслѣдованію другаго вопроса, именно: въ какихъ случаяхъ удобно примѣненіе древнихъ калмыцкихъ постановленій и когда недостаточность ихъ побуждаетъ рѣшать тяжебныя дѣла по русскимъ законамъ?
Поводомъ къ составленію этого уложенія были, какъ самое содержаніе его показываетъ, намѣреніе утвердить на прочномъ основаніи ослабѣвавшій тогда политическій союзъ ойратства, сознаніе настоятельной потребности дѣйствовать за-одно какъ въ дѣлѣ нападенія, такъ и въ случаѣ собственной обороны, необходимость оградить частныя имущества, пріобрѣтенныя воинской добычей, водворить безопасность въ улусахъ и постановить взъисканія за всякое преступленіе, его нарушающее. Содержаніе этихъ постановленій ойратскихъ вождей и наѣздниковъ уже описано съ нѣкоторою подробностью[434] и неудивительно, что эта постановленія, большею частью воинскія, но мѣрѣ появленія въ завѣдываніи астраханскими Калмыками властей ханской и намѣстнической, чуждыхъ быту ихъ предковъ, по мѣрѣ оскудѣнія Калмыковъ въ числѣ и богатствѣ, ознакомленія съ новыми потребностями, утраты воинскихъ наклонностей и постепеннаго подчиненія новымъ началамъ управленія подъ вліяніемъ русскаго правительства, — должны были, по истеченіи двухъ столѣтій послѣ составленія этихъ законовъ, и при совершенно иныхъ обстоятельствахъ, — утратить свою силу и дѣйствіе. Поэтому, не удивительно, что еще въ 1822 году уложеніе это признано было зинзилинскимъ собраніемъ неудобнымъ къ руководству въ дѣлахъ уголовныхъ, требующихъ тонкой разборчивости[435], и, если дѣйствіе русскихъ уголовныхъ законовъ распространено было въ 1825 г., съ нѣкоторыми ограниченіями на Калмыковъ, то съ 1836 г. они безусловно подчинены ему. Число гражданскихъ постановленіи самое незначительное въ древнемъ уложеніи. Они касаются права наслѣдственнаго, долговъ, подводъ, брачныхъ сговоровъ, выкупа, промысловъ и суда; по право наслѣдованія улусами и статьи касательно суда отмѣнены Высочайше-утвержденнымъ въ 1834 г. положеніемъ; о долгахъ калмыцкихъ владѣльцевъ и охъ подвластныхъ существуетъ постановленіе упраздненной нынѣ Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, и есть статьи въ вышеупомянутомъ положеніи 1834 г.; наконецъ, въ-отношеніи промысловъ, скорѣе можетъ служить руководствомъ Высочайше-утвержденное въ 1806 г. положеніе о калмыцкихъ земляхъ и отведенныхъ народу угодьяхъ, — чѣмъ всякое постановленіе, заключающееся въ древнемъ калмыцкомъ уложеніи, которое, вообще говоря, и особенно въ гражданскомъ отношеніи недостаточно, ибо не заключаетъ въ себѣ никакой системы, а содержитъ лишь примѣрно приведенные случаи и налагаетъ взысканія, несоразмѣрныя съ настоящимъ положеніемъ скотоводства у Калмыковъ. Такимъ-образомъ, примѣненіе этихъ древнихъ постановленіи къ рѣшенію дѣлъ между Калмыками при теперешнемъ положеніи народа, послѣ двухъ-вѣковаго подданства Россіи, сопряжено съ большими неудобствами. Примѣры изъ самыхъ дѣлъ покажутъ это яснѣе.
Когда Калмыки управлялись по правиламъ, Высочайше-утвержденнымъ 1825 года марта 10, то судились по преступленіямъ уголовнымъ въ общихъ присутственныхъ мѣстахъ; но нѣкоторые случаи, какъ-то: кража до трехъ разъ и др., «несоставляющіе тяжкаго преступленія между Калмыками», разбирались гражданскимъ порядкомъ[436]. Судъ Зарго, хотя и подчиненъ былъ тогда Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, но оставался судомъ народнымъ, ибо составленъ былъ изъ восьми членовъ: двухъ духовныхъ и шести зайсанговъ. Членамъ тогдашняго Суда Зарго могли быть близко извѣстны древнія калмыцкія постановленія; но уже тогда несоотвѣтственность ихъ положенію народа и недостатки ихъ замѣнялись законами, сохранившимися лишь въ преданіи и вошедшими въ обычаи. Дѣлопроизводство Суда Зарго было въ то время въ чрезвычайномъ запущеніи и даже послѣ перевода его въ Енотаевскъ члены самовольно отлучались въ кочевья[437], а остававшіеся налицо, то входили въ разборъ дѣлъ, сужденію Зарго неподлежавшихъ, то оставляли безъ вниманія дѣла, требовавшія скораго рѣшенія, отзываясь, что безъ полнаго собранія членовъ рѣшить ихъ не могутъ[438].
Даже при такомъ неудовлетворительномъ положеніи судопроизводства у Калмыковъ въ дѣлахъ того времени видно было желаніе воспользоваться дарованнымъ правомъ судить по древнему уложенію; но примѣненіе его и тогда оказывалось неудобнымъ. Примѣромъ тому можетъ служить слѣдующая выписка изъ резолюціи Суда Зарго по дѣлу о кражи у гелюнга Яргасіева Калмыкомъ Бюлтасвымъ двухъ верблюдицъ:
«Въ имѣющемся въ Судѣ Зарго уложеніи мунгальскихъ и калмыкскаго народовъ 1640 г. въ § 89 при изъясненіи, что надлежитъ брать за кражу скота, въ пунктѣ первомъ сказано: за верблюда по верблюду же и по 134 скотины; но какъ при опредѣленіи сей мѣры взысканія не объяснено въ уложеніи какого рода скотомъ должно быть сдѣлано вознагражденіе за каждаго похищеннаго верблюда, то остается основать сужденіе на 357, 1736 и 1743 ст. X. Т. Св. Зак. Гражданскихъ (изд. 1832 г.)».
Въ то же время и Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ, существовавшая въ Астрахани съ 1825 по 1836 г. въ видѣ высшей судебной инстанціи надъ Судомъ Зарго, затруднялась въ рѣшеніи тлжебъ на осповаміи древнихъ постановленій. При сужденіи дѣла объ аймакѣ, оставшемся послѣ смерти багацохуровскаго зайсанга Атуя, на который предъявлялъ права родственникъ по женской линіи, зайсатъ Нина, будто-бы усыновленный, Коммиссія нашла, «что дѣло это должно быть рѣшено по древнимъ калмыцкимъ уложеніямъ и правамъ, которыя въ ближайшей степени должны быть извѣстны члену коммиссіи отъ калмыцкаго народа, нежели членамъ отъ короны», почему и препроводила всю переписку, доставленную изъ Суда Зарго, къ члену отъ калмыцкаго народа, хошоутовскому владѣльцу Церену Норбо Тюменю, дабы представилъ «мнѣніе свое, на существѣ дѣла и древнихъ калмыцкихъ правахъ основанное, — кому изъ двухъ спорящихъ родственниковъ долженъ принадлежать аймакъ Атуя.» По этому поводу Тюмень отозвался, что по древнему калмыцкому уложенію усыновлять кого-либо можно только тогда, когда изъявлено согласіе со стороны родственниковъ усыновляющаго; а что Джановъ, родственникъ Атуя по мужеской линіи, не изъявлялъ согласія на усыновленіе Нимы. Далѣе Тюмень объяснилъ: "то же уложеніе говоритъ, что женщины наслѣдовать не могутъ, когда есть наслѣдники мужескаго пола, почему жена Атуя, Сага, не могла быть наслѣдницею аймака и не могла передавать право на владѣніе онымъ постороннему; а Нима, кромѣ того, что посторонній, еще имѣетъ свой аймакъ; слѣдовательно, по калмыцкимъ правамъ не можетъ завѣдывать другимъ аймакомъ. Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ основала свое рѣшеніе на отзывахъ Тюмени; но ссылки его на древнее уложеніе было ошибочны. Во всемъ уложеніи нѣтъ положительныхъ правилъ на-счетъ обряда усыновленія, о наслѣдствъ же сказано лишь въ § 45, что «отецъ долженъ раздѣлить имѣніе между сыновьями по обыкновенію», а о дальнѣйшемъ порядкѣ наслѣдованія ни слова. Ссылки Тюмени на древнее калмыцкое уложеніе, вѣроятно, были заимствованы имъ не изъ уложенія 1640 г., а изъ зинзилинскихъ постановленіи 1822 г., съ которыхъ могъ остаться въ семействъ Тюмсня сносокъ; но эти постановленія не древнія и никогда не были облечены силою закона. Доказательствомъ тому, что оно даже найдены были неудовлетворительными, служитъ то, что въ 1828 г. сенаторъ Энгель, составляя проектъ правилъ для управленія калмыцкимъ народомъ, предполагалъ вмѣнить Суду Зарго въ обязанность вновь исправить древнія постановленія. Но въ Высочайше утвержденномъ въ 1834 г. положеніи объ этомъ предметъ ничего не сказано. Древнее уложеніе осталось неисправленнымъ и, какъ отзывалось тогда мѣстное начальство: «во всѣхъ частяхъ совершенно неудобоисполнительнымъ»[439]. Въ-слѣдствіе новыхъ предположеній и измѣненій порядка управленія Калмыками, мѣстное начальство находило, что древнее калмыцкое законоположеніе вовсе нельзя имѣть въ виду при преобразованіи учрежденнаго надъ Калмыками управленія, ибо «законоположеніе это, бывъ составлено во времена независимости Калмыковъ и жизни воинственной, носитъ на себѣ отпечатокъ кочеваго феодализма; нисколько не сообразно съ настоящимъ ихъ положеніемъ, и потому, если можетъ служить въ чемъ-либо руководствомъ по теперешнему управленію, то развѣ лишь въ нѣкоторыхъ предметахъ внутренней кочевой расправы между Калмыками»[440]. Съ другой стороны, Судъ Зарго отозвался въ 1844 году, что «древнее калмыцкое уложеніе, заключая въ себѣ главнѣйшіе постановленія, относящіяся до охраненія внутренней и внѣшней безопасности Монголовъ и Калмыковъ, не содержитъ положительныхъ правилъ о предметахъ гражданскихъ; на-примѣръ, статья о наслѣдствѣ выражена въ немъ слѣдующими словами: отецъ долженъ имѣніе свое сыновьямъ своимъ въ наслѣдіе раздѣлить по обыкновенію, и если потомъ тотъ отецъ прійдетъ въ оскудѣніе, то долженъ взять отъ каждаго сына пятую скотину, — и что, по причинѣ такой неопредѣленности калмыцкихъ постановленіи, нынѣшній Судъ Зарго[441] съ 1836 года не имѣлъ случаевъ при рѣшеніи тяжебныхъ дѣлъ руководствоваться сими постановленіями и за недостаткомъ ихъ основывалъ свои рѣшенія на россійскихъ узаконеніяхъ, сходно 616 ст. 2 Т. Св. Учр. о Упр. Инород. (изд. 1842 г.)»[442].
Что же касается до улусныхъ судовъ, то хотя въ нѣкоторыхъ изъ нихъ и находятся копіи съ Древнихъ Калмыцкихъ Постановленій, списанныя съ перевода, находящагося въ Судъ Зарго; но дѣлопроизводство улусныхъ судовъ не представляетъ примѣра, чтобъ они пользовались правомъ, дарованнымъ имъ ст. 3539 X Тома Св. Зак. (изд. 1842 г.) рѣшать дѣла тяжебныя на основаніи древнихъ калмыцкихъ постановленій. За недостаточностью ихъ и неизвѣстностью самимъ судьямъ изъ Калмыковъ, дѣла рѣшаются обыкновенію по русскимъ законамъ и все дѣлопроизводство улусныхъ судовъ ведется улусными попечителями, письмоводителями, толмачами, — словомъ, чиновниками отъ короны.
Остается разсмотрѣть — пользуются ли ноины-владѣльцы, управляющіе улусами, предоставленнымъ имъ ст. 3319 X Т. Св. Зак. (изд. 1812 г.) правомъ чинить словесный разборъ маловажныхъ тяжебъ между ихъ подвластными по древнимъ калмыцкимъ постановленіямъ? Предметъ этотъ представлялъ много затрудненіи въ изслѣдованіи, какъ по азіатскому характеру самихъ владѣльцевъ, въ которомъ преобладаютъ скрытность и хитрость подъ личиной диковатости, такъ и но свойству разспросовъ. Для приведенія въ ясность проявленій судебной власти владѣльцевъ, необходимы были сближеніе съ ними, частыя бесѣды, бытность въ самыхъ кочевьяхъ. Результатъ того и другаго слѣдующій. Непомѣрное вліяніе владѣльцевъ на подвластныхъ, утвердившееся вѣковыми обычаями, значительно ограничено Положеніемъ 24 ноября 1831 г. По-крайней-мѣрѣ, постановлены границы власти владѣльцевъ. Поставленные подъ наблюденіе главнаго попечителя и Совѣта Калмыцкаго Управленія, ноины-владѣльцы боятся обнаруживать предъ начальствомъ то вліяніе, которое они сохранили на своихъ подвластныхъ, покорствующихъ имъ раболѣпно, не имѣя понятія ни о своихъ древнихъ, ни о русскихъ законахъ. Поэтому, всякій вопросъ объ отправленіи правосудія со стороны владѣльцевъ долженъ былъ возбуждать въ нихъ недовѣрчивость и опасенія. Тѣ и другія были по-возможности устранены; по были и случаи, что всѣ попытки сближенія оставались неуспѣшными и что закоренѣлость властолюбія и недовѣрчивость нѣкоторыхъ владѣльцевъ отклоняли всякую возможность удостовѣриться, въ чемъ на-самомъ-дѣлѣ состоитъ ихъ судебная власть надъ простолюдинами. Кромѣ права, предоставленнаго владѣльцамъ, управляющимъ улусами, производить словесный разборъ между подвластными, владѣльцы эти предсѣдательствуютъ въ улусныхъ судахъ. Слѣдовательно, въ обоихъ случаяхъ войнамъ, управляющимъ улусами, необходимо имѣть списокъ съ древняго калмыцкаго уложенія. Запрошенные объ этомъ, почетнѣйшіе изъ калмыцкихъ владѣльцевъ отозвались, что имъ случается производить словесный разборъ маловажныхъ взаимныхъ неудовольствій между ихъ подвластными; къ чему два владѣльца присовокупили, что руководствуются въ этихъ случаяхъ имѣющимся у нихъ монгольскимъ текстомъ права монгольскихъ и ойратскихъ народовъ, т. е. уложеніемъ 1640 г.; но что всѣ дѣла по отгонамъ скота, кражамъ и воровствамъ, хотя маловажнымъ, предлагаются на сужденіе улусныхъ судовъ, которые рѣшаютъ ихъ на основаніи русскихъ уголовныхъ законовъ. Но по слухамъ извѣстно, что если этимъ же самымъ владѣльцамъ и случается производить словесный разборъ между подвластными, то владѣльцы эти рѣшаютъ споръ по своему усмотрѣнію, всегда произвольно и не заглядывая въ древнее уложеніе. Монгольскій текстъ его если и имѣется у иныхъ владѣльцевъ, то они съ своей стороны всячески старались отклонить удовлетвореніе просьбы — показать это уложеніе. Между тѣмъ, если судить по неправильности ссылокъ на эту рукопись, которыя дѣлаемы были калмыцкими владѣльцами по поводу разновременныхъ запросовъ Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, Суда Зарго и Совѣта Калмыцкаго Управленія, можно почти съ достовѣрностью заключить, что монгольскаго текста древнихъ калмыцкихъ постановленій или уложенія 1640 г. у этихъ владѣльцевъ нѣтъ; а что такъ-какъ отцы ихъ или старшіе братья присутствовали въ зинзилинскомъ собраніи 1822 г., то у владѣльцевъ этихъ могъ сохраниться отпускъ съ зинзилинскихъ постановленіи. Они составлены были владѣльцами въ духѣ ихъ властолюбія; но ссылаться на эти постановленія и основывать на нихъ рѣшенія нельзя, потому-что зинзилинскія постановленія никогда не были надлежащимъ образомъ утверждены и приведены въ дѣйствіе, а, напротивъ того, породили несогласія между самими составителями. Удостовѣриться же положительно какъ въ томъ, руководствуются ли теперь калмыцкіе владѣльцы древними постановленіями въ дѣлахъ кочевой расправы, или рѣшаютъ ихъ произвольно; а равно и въ томъ, есть ли у владѣльцевъ списки съ этихъ постановленій, — вообще было крайне затруднительно, ибо всякій калмыцкій владѣлецъ, даже самый ограниченный въ умственныхъ способностяхъ, достаточно надѣленъ азіатскою хитростью и недовѣрчивостью, чтобъ избѣгать откровенныхъ объясненій съ Русскими о всякомъ предметѣ, имѣющемъ малѣйшую прикосновенность къ владѣльческой власти и затруднять лаконизмомъ отвѣтовь, иногда круглотою ихъ, а иногда и разнорѣчивостью, самыя добросовѣстныя изъисканія о нравахъ, обычаяхъ и законахъ калмыцкихъ. Положительно удалось удостовѣриться только въ томъ, что есть между калмыцкими владѣльцами и такіе, которымъ совершенно неизвѣстно существованіе древнихъ письменныхъ законовъ калмыцкихъ. На первый вопросъ объ нихъ, одинъ двадцатилѣтній владѣлецъ, который воспитывался въ русскомъ казенномъ заведеніи и теперь готовится къ управленію замѣчательнѣйшимъ по отличному устройству калмыцкимъ улусомъ, — какъ по всему видно было, откровенно отвѣчалъ, что но имѣетъ понятія о такихъ древнихъ законахъ. Заимствованный изъ Суда Зарго списокъ съ нихъ былъ для этого молодаго владѣльца совершенною новостью. Когда я показалъ ему этотъ списокъ, юноша сталъ просматривать его въ подробности, и вниманіе, которое онъ обращалъ на нѣкоторыя статьи, обличило въ немъ живую, совершенно юношескую любознательность. Быть-можетъ, примѣръ этотъ есть убѣдительнѣйшее доказательство того, до какой степени древніе письменные законы калмыцкіе лишились теперь своего дѣйствія между Калмыками.
Пребываніе въ улусахъ, разговоры съ зайсангами и простолюдинами представили, кромѣ того, нѣсколько случаевъ убѣдиться, что Древнія Калмыцкія Постановленія не имѣютъ дѣйствія въ калмыцкихъ кочевьяхъ. Такъ, на-примѣръ, престарѣлый опекунъ Яндыковскаго, нынѣ казеннаго улуса (изъ сословія зайсанговъ), спрошенный — извѣстно ли ему, что Калмыки имѣютъ древніе законы, составленные въ 1640 году, снабженъ ли онъ спискомъ съ этого уложенія; если нѣтъ, то случалось ли ему видѣть такой списокъ? — отозвался, что древнія постановленія заключаются въ уложеніи «когда-то составленномъ владѣльцами», что у него нѣтъ съ нихъ списка, а что прежде, когда Яндыковскій-Улусъ принадлежалъ владѣльцамъ, когда имъ управляли Надмитъ и Церенъ Убуши, ему случилось однажды видѣть, по не помнитъ съ достовѣрностью, у той или у другаго, монгольскій списокъ съ древнихъ постановленій; увезенъ ли онъ владѣлицей Надмитъ при отъѣздѣ ея въ Тибетъ, или куда дѣвался послѣ смерти Церенъ Убуши, опекуну Яндыковскаго-Улуса неизвѣстно. Затѣмъ зайсангъ этотъ объяснилъ, что онъ входитъ въ сужденіе дѣлъ между Калмыками лишь по присутствовали) своему въ улусномъ судѣ, гдѣ дѣла рыпаются но русскимъ законамъ. Въ заключеніе слѣдуетъ замѣтить, что Калмыки-простолюдины, привыкнувъ безотчетно покорствовать своимъ владѣльцамъ, не имѣютъ понятія ни о какихъ древнихъ законахъ.
Пояснивъ, что разумѣютъ Судъ Зарго, ноины-владѣльцы и почетные зайсанги подъ именемъ древнихъ калмыцкихъ постановленіи, нужно обратиться къ изложенію другаго предмета, тѣсно связаннаго съ первымъ въ разборѣ дѣлъ между Калмыками, — именно, къ поясненію встрѣчающихся въ дѣлахъ выраженій: древнія права, обряды, обыкновенія и обычаи. Если Высочайшею граммотою 1828 г. подтверждены прежнія грамматы на древнія права и преимущества калмыцкаго народа и Суда Зарго (которому велѣно состоять подъ предсѣдательствомъ одного изъ ноиновъ-владѣльцевъ изъ восьми членовъ) и если это подтвержденіе древнихъ правъ и преимуществъ калмыцкаго народа предполагало и подтвержденіе прежняго права владѣльцевъ калмыцкихъ и Суда Зарго рѣшать народныя дѣла во всемъ по правамъ и на основаніи духовнаго закона и обыкновеній, — то этою же послѣднею грамматою внушено Суду Зарго поступать по Императорскимъ указамъ и послѣдовавшимъ за тѣмъ въ 1834 году Высочайше-утвержденнымъ Положеніемъ объ управленіи Калмыками составъ Суда Зарго совершенно измѣненъ; но какъ ему, такъ улуснымъ судамъ и ноинамъ-владѣльцамъ дозволено руководствоваться при разборѣ тяжебъ древними калмыцкими постановленіями; а о руководствѣ древними обычаями, правами, обыкновеніями и духовнымъ закономъ не сказано ничего положительнаго въ грамматѣ 1828 года и за тѣмъ уже вовсе не упоминается объ нихъ ни въ Положеніи 1831 г., ни во II томѣ Свода Зак. (изд. 1842 г.), гдѣ изложены права и составъ Суда Зарго и судовъ улусныхъ; ни въ X томѣ, въ которомъ заключается порядокъ судопроизводства Суда Зарго и судовъ улусныхъ, ни въ IX, гдѣ опредѣлены права калмыцкихъ владѣльцевъ. Однакожь, если Судъ Зарго, въ-продолженіе послѣдняго десятилѣтія, т. е. со времени его окончательнаго преобразованія, вовсе не руководствовался древними калмыцкими постановленіями[443], то въ дѣлахъ этого суда встрѣчаются ссылки на древніе калмыцкіе обычаи. На основаніи ихъ даже рѣшаются иногда Судомъ Зарго важные тяжебные вопросы; а Совѣтомъ Калмыцкаго Управленія вопросы административные.
Эти особенности настоящаго порядка управленія и судопроизводства перешли въ нихъ отчасти какъ послѣдствіе несоотвѣтственности древнихъ письменныхъ монголо-калмыцкихъ законовъ (1640 года) положенію Калмыковъ въ Россіи, — или, какъ слѣды прежней кочевой расправы, утвердившейся еще въ началѣ этого столѣтія на обычаяхъ, сохранившихся въ словесномъ преданіи и дополнявшихъ недостатки законовъ письменныхъ, — или вообще, какъ принадлежность степнаго быта, понятій и вѣрованій народа, который, во время своего прихода въ Россію, не имѣлъ ничего общаго съ новыми разноплеменными сосѣдями своими и, въ-теченіе двухвѣковаго пребыванія своего въ астраханскихъ степяхъ, не смотря на разнообразныя и 6олѣо или менѣе частыя сближенія съ по-волжскими осѣдлыми жителями и на участіе правительства въ завѣдываніи имъ, еще не вполнѣ утратилъ свою самобытность.
Итакъ, древніе обычаи утвердились на обветшалыхъ развалинахъ письменныхъ законовъ чжуньгарскаго ойратства, т. е. «Права мунгальскихъ и калмыцкаго народовъ» или древнихъ постановленіи, заключавшихся въ уложеніи, составленномъ ойратскими вождями въ XVII столѣтіи.
Слово обычай (іосунъ) имѣетъ такимъ-образомъ въ калмыцкомъ народѣ, кромѣ общаго значенія, которое каждый народъ на своемъ языкѣ даетъ этому слову, еще другое, съ оттѣнками юридическими и административными. Невѣжество Калмыковъ и самыхъ родовыхъ начальниковъ ихъ и духовныхъ причина тому, что ни оба значенія слова обычай, ни оттѣнки послѣдняго не различаются положительно въ разговорѣ, а напротивъ, безпрестанно смѣшиваются одно съ другимъ.
Вотъ примѣры обширнаго значенія этого слова: спросите Калмыка — отъ-чего онъ кочуетъ за стадами своими и не воздѣлываетъ земли? обычай, скажетъ онъ: отцы наши кочевали, пастьба скота доставляла имъ все нужное, и они не пахала земли.[444] Дѣло теперь не въ возраженіяхъ; но на такой отвѣтъ возразить не трудно. Предки Калмыковъ, какъ и они сами, были лѣнивы и безпечны. Они, однакожь, были богаты стадами и табунами и, производя ими обширный торгъ, дѣйствительно не видѣли нужды прибѣгать къ инымъ средствамъ обезпеченія своего благосостоянія; а правительство, которому Калмыки были въ то время полезны какъ торгомъ своимъ, такъ и ополченіями, не находило разсчета въ томъ, чтобъ заселять и оплодотворять степи, тогда-какъ даже на берегахъ волжскихъ протоковъ еще не вполнѣ утверждены были начатки осѣдлости и земледѣлія[445]; но время и обстоятельства измѣнили потребности астраханскаго края[446] и самихъ Калмыковъ: теперь, отъ многихъ продолжительныхъ и суровыхъ зимъ, ихъ скотоводство и торгъ имъ потерпѣли и всегда болѣе или менѣе терпятъ упадокъ, и теперь этому кочевому племени нора бы позаботиться хоть о нѣсколькихъ участкахъ обширнаго пространства пожалованныхъ ему земель, которое самимъ Калмыкамъ не приноситъ прочной пользы, ибо тамъ, гдѣ лѣтомъ скотъ ихъ находитъ обильный кормъ, Онъ гибнетъ зимой въ степяхъ, заносимыхъ снѣгомъ, при безпрестанныхъ мятеляхъ, буранахъ и шурганахъ; а для правительства и края — 10,000,000 десятинъ богатой степной земли — совершенно потеряны. Далѣе, возвращаясь къ общему значенію слова обычай, скажемъ, что если, на-прим., спросите у Калмыка, зачѣмъ онъ довершаетъ свое разореніе приношеніями, дѣлаемыми жрецамъ, которые его обманываютъ, — то и на это получите въ отвѣтъ: «обычай нашъ поддерживать духовенство приношеніями; молитвы его умилостивляютъ бурхановъ (боговъ) и спасаютъ отъ напастей эрлика (злаго духа)». Спросите еще Калмыка, почему онъ предпочитаетъ леченіе жреца пособіямъ русскаго врача. «Обычай» скажетъ Калмыкъ: «жрецы лечили нашихъ отцовъ; гелюнга эмч''и (жреца-лекаря) всегда легко найдти въ улусъ, съ русскимъ же врачомъ можно совѣтоваться только будучи въ одномъ изъ городовъ, а въ кочевьяхъ разъ въ годъ, во время объѣзда ихъ врачомъ Калмыцкаго Управленія». Далѣе, — спросите у Калмыка зачѣмъ онъ платитъ подать своимъ улусскому владѣльцу и аймачному зайсангу. «Обычай», скажетъ Калмыкъ: «отцы наши дѣлали это»[447]. Постарайтесь также допытаться отъ Калмыка, на чемъ основано правило не вести Калмыкамъ переписи, — и онъ станетъ увѣрять, что таковъ обычай, и выскажетъ при этомъ случаѣ нелѣпое убѣжденіе, внушенное ему жрецами, что если произвесть положительный счетъ Калмыкамъ, то вслѣдъ затѣмъ ихъ перемретъ множество…
Въ этихъ послѣднихъ двухъ примѣрахъ заключаются административные оттѣнки обычая. Примѣромъ же юридическихъ можетъ служить разрѣшеніе слѣдующихъ вопросовъ. Отъ-чего прежній Судъ Заргъ даже до 1827 года производилъ дѣла безъ всякой письменности, перекочевывалъ съ мѣста на мѣсто и имѣлъ собранія свои въ кибиткахъ? На все это отвѣтъ — обычай тѣсно-связанный съ образомъ жизни, съ бытомъ кочевымъ и произвольнымъ, съ характеромъ народнымъ, безпечнымъ и легкомысленнымъ… Отъ-чего въ прежнемъ Судѣ Зарго допускалось участіе жрецовъ калмыцкихъ? Отъ-того, что у большей части племенъ невѣжественныхъ, младенчествующихъ, при наклонности къ скотоводству и наѣздамъ, духовенство составляетъ относительно-просвѣщенный классъ народа и обычаемъ утвердилось вліяніе духовенства на умы, вмѣшательство его въ дѣла общественныя и частныя подъ видомъ совѣтовъ и наставленій.
Калмыцкіе обычаи судебные и административные, сохранившіеся не въ актахъ, а въ словесномъ преданіи, — уже потому, что образовались постепенно подъ вліяніемъ владѣльцевъ и духовенства на простолюдиновъ, и разновременно переходили изустно изъ поколѣнія въ поколѣніе, изъ рода въ родъ, изъ одного улуса заносимы были въ другой, при чемъ въ обоихъ случаяхъ должны были исказиться, независимо отъ мѣстныхъ обстоятельствъ, толкованіемъ произвольнымъ, чаще въ пользу частную, нежели общественную, — теперь заключаютъ въ себѣ побольшей-части мало положительности и точности, а поэтому почти недоступны разбору тонкому и совершенно-добросовѣстному.
Какъ калмыцкіе владѣльцы толкуютъ эти обычаи и до какой степени Оффиціальныя даже поясненія ихъ владѣльцами и духовенствомъ часто отзываются разнорѣчіемъ, неясностью, а иногда одинъ другому противорѣчатъ, — все это покажутъ примѣры изъ самыхъ дѣлъ Совѣта Калмыцкаго Управленія и Суда Зарго. Но прежде, чѣмъ приведемъ мы примѣры эти, заключающіеся преимущественно въ дѣлопроизводствѣ означенныхъ мѣстъ за послѣднее десятилѣтіе, — слѣдуетъ сказать, что 1) при встрѣчахъ, какъ въ городѣ Астрахани, такъ и въ калмыцкихъ кочевьяхъ, съ зайсангами и простолюдинами, я никогда не упускалъ случая завести рѣчь о древнихъ законахъ письменныхъ и объ обычаяхъ, основанныхъ на преданія, и этими разспросами и разговорами убѣдился, что если весьма-немногіе зайсанги знаютъ о существованіи древняго уложенія 1640 года, то ни одинъ изъ нихъ не въ состояніи объяснить, что должно разумѣть подъ именемъ древнихъ народныхъ обычаевъ; а простолюдины, всегда безусловно-нокорствовавшіе своимъ владѣльцамъ, привыкли считать каждое ихъ приказаніе закономъ, власть же ихъ освященною вѣковымъ обычаемъ, и остаются теперь, какъ и прежде, безучастны къ управленію. Всякій зайсашь и многіе изъ простолюдиновъ знаютъ, что калмыцкому народу дарованы Высочайшія грамматы, что на нихъ основано владѣніе его землями, производство дѣлъ въ особомъ судѣ (Зарго), который пожалованъ золотою печатью, — каждый изъ нихъ зналъ, когда Калмыки управлялись по правиламъ 1825 года. 2) Въ классъ духовныхъ могли бы лучше сохраниться законы, основанные на преданіяхъ, какъ потому, что гелюнги присвоили себѣ монополію знаній между Кал мыками такъ и отъ-того, что до 1825 года избирались въ народный судъ Наймаyъ-Зарго три, а съ того времени до 1836 года два члена изъ гелюнговъ. Но это-то члены были самые неисправные въ отправленіи своихъ судейскихъ обязанностей и неоднократно навлекало на себя неудовольствіе начальства самовольными отлучками въ кочевья. Нынѣ гелюнговъ, бывшихъ заргачами (членами Зарго) осталось въ живыхъ немного и вообще всѣ гелюнги, но невѣжеству ли, которое чрезвычайно распространилось теперь между ними, или отъ страха подвергнуться наказанію «за вмѣшательство въ дѣла мірскія», которое съ 1836 года имъ строго воспрещено, одинаково избѣгаютъ при встрѣчахъ съ Русскими разговоровъ какъ о религіи, такъ и о древнихъ законахъ, правахъ и обычаяхъ.
Сообщаемъ здѣсь собранныя нами изъ дѣлъ Калмыцкаго Управленія свѣдѣнія объ обычаяхъ, которые болѣе или менѣе могутъ имѣть юридическое значеніе.
Калмыцкимъ уложеніемъ 1640 года постановлено было (§ 45): «отецъ долженъ имѣніе свое сыновьямъ въ наслѣдіе раздѣлить но обыкновенію». Что значило дѣлитъ по обыкновенію, теперь объяснить трудно. Извѣстно только, что въ 1724 году, по смерти Аюки-хана, Торгоутовскій-Улусъ раздѣлился между его сыновьями, и въ 1769 году замѣчено было, что «дѣти раздѣляютъ между собою улусъ владѣльца, отца ихъ, если онъ не сдѣлалъ другаго распоряженія и нѣкоторые изъ нихъ не вступили въ духовный чинъ», и что «дѣлежъ этотъ бываетъ между ними неровный»[448]. Были также примѣры оставленія улусовъ по письменнымъ духовнымъ завѣщаніямъ[449], или по дарственнымъ записямъ усыновленнымъ лицамъ[450]. Наконецъ, съ 1836 года, т. е. со времени введенія въ Дѣйствіе Положенія объ управленіи Калмыками, Высочайше утвержденнаго въ 183Ч году, улусы не раздробляются, а переходятъ нераздѣльно къ старшему въ родѣ, въ случаѣ смерти владѣльца или поступленія его въ духовное званіе[451]. Такимъ-образомъ, ни въ письменныхъ законахъ Калмыковъ (1640 года), но въ правилахъ, изданныхъ русскимъ правительствомъ для завѣдыванія этими инородцами, не была выражена опредѣлительно мѣра участія лицъ женскаго пола въ наслѣдствѣ. Между-тѣмъ, недостатокъ письменнаго закона замѣнялся въ этомъ, какъ и въ другихъ случаяхъ, древнимъ обычаемъ. Обычай этотъ, по которому у Калмыковъ женщины не должны ни наслѣдовать улусы и аймаки, ни управлять ими, — хотя не всегда былъ строго соблюдаемъ, до того сохранился въ преданіи между заргачами (членами Зарго) и гелюнгами (жрецами), что въ 1828 году Судъ Зарго, который тогда состоялъ исключительно изъ Калмыковъ (зайсанговъ и жрецовъ), отсудилъ улусъ умершаго владѣльца Эрденицаганъ-Кичика въ боковую линію, потому-что хотя послѣ него и остались двѣ дочери, но онѣ по закону[452] владѣть подвластными права не имѣютъ[453]. За симъ, когда въ 1837 году умеръ яндыковскій и икицохуровскій владѣлецъ Церенъ-Убуши (происходившій изъ торгоутовскаго поколѣнія Аюки-хана) и оставилъ послѣ себя вдову, сына Церенъ-Арши и дочь Очирту, то улусъ поступилъ во владѣніе сына, а мать и сестра остались при немъ на его содержаніи. По смерти же Церенъ-Арши, учреждено было надъ Яндыковскимъ и Икицохуровскимъ Улусами управленіе изъ зайсанговъ; а Суду Зарго предоставлено было рѣшить, кому должны принадлежать оставшіеся по Церенъ-Арши улусы. Хошоутовскій владѣлецъ, полковникъ Тюмень, спрошенный Судомъ Зарго о родопроисхожденіи торгоутовскихъ владѣльцевъ, письменно изложилъ ихъ родословную и объяснилъ, что такъ-какъ мужеское поколѣніе старшей линіи Аюки-хана, происходившее отъ внука его, владѣльца Бокшарги, пресѣклось въ лицѣ послѣдняго яндыковскаго владѣльца Церенъ-Арши; сестра же его по правамъ и обычаямъ калмыцкимъ не можетъ наслѣдовать улусъ, а должна пользоваться только содержаніемъ и выдачею приданаго отъ дѣйствительнаго владѣльца при выходѣ ея въ замужство, то наслѣдству слѣдуетъ перейдти въ мужское поколѣніе младшей линіи, т. е. въ потомство младшаго сына Бокшарги, Асархи. Но Судъ Зарго рѣшеніемъ, состоявшимся 29-го декабря 1839 года[454], призналъ Яндыковскій и Икицохуровскій Улусы выморочными, потому-что послѣ смерти Церенъ-Арши-Аюки-Ханова наслѣдниковъ мужескаго пола не осталось, кромѣ отдаленныхъ родственниковъ, которые устраняются указами 15-го марта 1770 и 12-го іюня 1773 г., гдѣ сказано: «наслѣдіе отдавать правнукамъ, а не далѣе»; сестра же владѣльца Церенъ-Арши, Очирта, улусъ его въ наслѣдство и управленіе получить не можетъ отъ-того, что лица женскаго пола ни къ наслѣдованію, ни къ управленію улусами не допускаются. За этимъ рѣшеніемъ послѣдовало и другое, подобное же. Разсматривая дѣло о наслѣдственныхъ нравахъ на Большедербетовскій-Улусъ[455], Судъ Зарго 1840 г. 13-го сентября разсудилъ: "по дѣламъ Суда Зарго извѣстно, что по древнимъ калмыцкимъ обычаямъ, сохранившимся въ преданіяхъ, а не въ актахъ, дѣти женскаго пола не наслѣдуютъ послѣ родителей своихъ ни улусами, ни аймаками. Этимъ рѣшеніемъ устранены отъ владенія Большедербетовскимъ-Улусомъ обѣ дочери капитана Хапчукова, послѣдняго владѣльца этого улуса, и онъ переданъ, на основаніи Свода Законовъ (изд. 1842 г.), т. X, ст. 953 и т. IX, ст. 1253, въ боковую мужскую линію. Почти въ то же время (1840 г., августа 7-го) Судъ Зарго отсудилъ аймакъ зайсанга Джамбо Гецуля въ мужескую боковую линію, потому-что «сыновья его всѣ померли, кромѣ одной дочери, которая по обычаямъ Калмыковъ устраняется отъ всякаго вліянія на аймакъ».
Противъ этихъ двухъ отсужденій улуса и аймака въ мужескія боковыя линіи никѣмъ не было предъявлено возраженіи; но ихъ возникло множество по случаю признанія улусовъ Яндыковскаго и Икицохуровскаго выморочными, не смотря на то, что всѣ эти три рѣшенія основаны были на одномъ и томъ же началѣ — на обычаѣ, устраняющемъ женскій полъ отъ наслѣдованія и управленія улусами и аймаками. Возраженія эти были предъявлены нѣсколькими владѣльцами и зайсангами, ссылавшимися въ этомъ случаѣ на духовенство и народъ, и заключались главнѣйше въ томъ: 1) что послѣ крещенаго владѣльца князя Дондукова, улусы его наслѣдовала его племянница, уступившая ихъ въ казну; 2) что послѣ смерти владѣльца Яндыка, вдова его, Бюткэ, не смотря даже на то, что была не изъ владѣльческаго рода, въ-продолженіе многихъ лѣтъ управляла Яндыкоуркимъ и Икицохуровскимъ Улусами и, усыновивъ мужнина родственника, Санджи-Убуши, оставила ему въ 1803 году улусы эти во владѣніе; 3) что послѣ смерти Санджи-Убуши тѣми же улусами управляла, во время малолѣтства пасынка своего, Деренъ-Убуши, съ 1825 по 1830 г., владѣлица Надмитъ, и 4) что въ древнихъ письменныхъ законахъ Калмыковъ (уложеніи 1640 года) ничего не сказано объ устраненіи женскаго пола отъ наслѣдства.
Что княжна Дондукова наслѣдовала улусы дяди послѣ его смерти, это весьма-естественно. Дондуковы, при окрещеніи ихъ, возведены были въ княжеское достоинство[456]. Какъ дѣвица православнаго исповѣданія и русская княжна, она уже не находилась подъ дѣйствіемъ калмыцкаго обычая, устраняющаго женщинъ отъ наслѣдства, а, напротивъ, должна была наслѣдовать и наслѣдовала имѣніе дяди по закону русскому, допускающему женскій полъ къ наслѣдству. Что же касается до владѣлицъ Бюткэ и Надмитъ, то примѣры эти могли быть нарушеніемъ обычая. Притомъ, если владѣлица Бюткэ и дѣйствительно владѣла Яндыковскимъ-Улусомъ, то она не управляла имъ. Доказательствомъ тому служитъ именный указъ, по которому ея наслѣдникъ введенъ во владѣніе этимъ улусомъ. Въ указѣ этомъ, данномъ 19-го октября 1803 года Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, заключается слѣдующее: «Снисходя на прошеніе зайсанговъ Яндыковскаго Улуса, народа и Ламы, утвердить, согласно заключенію Суда Зарго, принятаго въ усыновленіе умершею владѣлицею ихъ Бютюкою по бездѣтству ея, торгоутовскаго владѣльца Санджи-Убуши, управляющаго Яндыковскимъ Улусомъ болѣе десяти лѣтъ, съ потомствомъ его, родовыми владѣльцами сего улуса»[457]. Итакъ, если при жизни владѣлицы Бюткэ, улусомъ ея управлялъ Санджи-Убуши, то, съ другой стороны, вдова его, владѣлица Надмитъ, не владѣла этимъ улусомъ, а только завѣдывала имъ во время малолѣтства законнаго владѣльца, пасынка ея, Царонъ-Убуши, въ-продолженіе пяти лѣтъ, и управляла улусомъ такъ, что дѣйствіями своими не разъ возбуждала противъ себя мѣстное начальство. Обратимся къ замѣчанію, что между древними письменными законами калмыцкими (1640 года) нѣтъ такого, который бы устранялъ женщинъ отъ наслѣдства. Замѣчаніе справедливо. Но въ 1822 году, по случаю исправленія и дополненія этихъ же самыхъ законовъ, собранные въ селеніи Зинзили калмыцкіе владѣльцы, зайсанги, ламы и гелюнги единогласно постановили, что «дѣтямъ женскаго пола наслѣдства давать не опредѣляется; а дача приданаго составляетъ обязанность сыновей, которые по праву наслѣдуютъ имѣніемъ». То же правило опредѣлительно выражено въ зинзилинскихъ постановленіяхъ, относительно порядка наслѣдованія аймаковъ. Объ нихъ сказано, что они послѣ смерти зайсанговъ переходятъ къ ихъ сыновьямъ. Эти постановленія, хотя необлеченныя силою закона, ибо никогда не приведены были въ дѣйствіе, важны въ томъ отношеніи, что свидѣтельствуютъ о древности обычая, устраняющаго женскій полъ отъ наслѣдованія улусовъ и аймаковъ. Объ аймакахъ извѣстно съ 1834 года, что они вообще переходятъ въ наслѣдство отъ отца къ одному изъ сыновей, безъ раздѣла съ другими[458]; а древность обычая, устраняющаго женщинъ, какъ владѣльческаго, такъ и зайсангскаго рода отъ наслѣдства, подкрѣпляется всего болѣе тѣмъ, что Судъ Зарго, состоявшій въ 1828 г. изъ калмыцкихъ зайсанговъ и гелюнговъ, отзывался тогда, что лица женскаго пола по закону владѣть подвластными права не имѣютъ[459].
Этими доводами разрѣшается разнорѣчіе относительно замѣчательнѣйшаго изъ обычаевъ, на которыхъ основаны были рѣшенія важныхъ тяжебныхъ вопросовъ, подавшихъ поводъ къ возраженіямъ и разнорѣчивымъ толкованіямъ.
Когда владѣлецъ Церенъ-Убуши, по достиженіи совершеннолѣтія, вступилъ въ управленіе Яндыковскимъ Улусомъ, то Коммиссія Калмыцкихъ Дѣлъ нашла, что мачихѣ Церена, вдовѣ Надмитѣ, «по нравамъ и обычаямъ калмыцкаго народа слѣдуетъ производить отъ улуса каждогодно приличное содержаніе деньгами, скотомъ и прочими потребностями, и давать нѣсколько кибитокъ и нужное число людей», и опредѣленіе количества этого содержанія предоставила Суду Зарго, который (25-го іюня 1831 г.) постановилъ: производить Надмитѣ около 5,000 руб. асс. каждогодно изъ доходовъ Яндыковскаго-Улуса. Когда Надмитъ перешла на жительство въ улусъ родственника своего Тюменя, то пасынокъ ея Церенъ-Убуши и подвластные ему Калмыки отозвались, что «по ихъ народнымъ нравамъ, мать владѣльца тогда только пользуется содержаніемъ отъ улуса, когда сынъ устроитъ мѣстопребываніе ея при себѣ, что если мать умерла въ другомъ мѣстѣ, то, по ихъ обычаямъ, оставшимся послѣ нея имуществомъ должны воспользоваться тѣ лица, среди которыхъ умерла она». Это объясненіе было уважено Судомъ Зарго лишь въ томъ отношеніи, что онъ облегчилъ сборъ съ яндыковскихъ Калмыковъ въ пользу Надмиты уменьшеніемъ ея содержанія до 2,400 р. ассигнаціями.
Вышеприведенные обычаи, на которые заключаются въ этомъ дѣлѣ ссылки, основаны единственно на преданіи и по заключаются въ письменныхъ законахъ калмыцкихъ, и если таковы обычаи для вдовъ владѣльческихъ, то, съ другой стороны, вдова и дочери зайсанга не имѣютъ права на полученіе содержанія изъ доходовъ аймака.
Когда, въ 1842 году, большедербетовскій Чоносова рода аймачный зайсангъ Арши-Церенъ Габунъ-Нормаевъ умеръ, и послѣ него остались жена съ малолѣтнею дочерью и родной братъ Занджинъ[460], то Занджинъ, явясь къ улусному попечителю, объявилъ, что онъ «какъ прямой и законный наслѣдникъ по нравамъ калмыцкимъ», долженъ вступить въ управленіе аймакомъ. Получивъ о томъ донесеніе, Совѣтъ Калмыцкаго Управленія нашелъ, что на аймакъ, оставшійся послѣ смерти зайсанга Нормаева, наслѣдниковъ, кромѣ роднаго его брата Занджина, не имѣется, и допустилъ его къ управленію тѣмъ аймакомъ; а касательно дочери и вдовы Нормаева Совѣтъ предоставилъ Суду Зарго сдѣлать постановленіе — слѣдуетъ ли обезпечить ихъ содержаніемъ изъ доходовъ, получаемыхъ съ аймака. Судъ Зарго отозвался[461], что вдова и малолѣтняя дочь Нормаева «должны по наслѣдству получить всякое имущество, принадлежавшее самому Нормаеву»; что же касается до доходовъ съ аймака, перешедшаго къ его брату, то Судъ Зарго не можетъ сдѣлать заключенія о назначеніи какого-либо количества ихъ для обезпеченія содержанія наслѣдниковъ прежняго зайсанга, потому-что о раздѣлѣ этихъ доходовъ не содержится никакихъ правилъ въ существующихъ о Калмыкахъ постановленіяхъ; напротивъ, § 220 прим. къ 3636 ст. II Т. Свода Учрежд. Губ. велѣно: «двух-рублевый съ каждой калмыцкой кибитки сборъ, обращать въ пользу тѣхъ зайсанговъ, которые управляютъ аймаками».
Изъ производившагося въ Судѣ Зарго[462] дѣла о притязаніи Цагда Генденова на аймакъ, видно, что владѣвшій этимъ аймакомъ зайсангъ Тукчи, по неимѣнію дѣтей, усыновилъ племянника своего Самтана и поручилъ ему управленіе Своимъ аймакомъ. Усыновленіе это облечено было въ нѣкоторыя формальности, впрочемъ произвольныя: Оно засвидѣтельствовано Ламой, правителями Нагацохуровскаго Улуса и членами Суда Зарго. Согласія родственниковъ, требуемаго, какъ удостовѣрялъ Церенъ Норбо Тюмень, древнимъ уложеніемъ[463], спрашиваемо не было, значитъ: если такое постановленіе о спросѣ родственниковъ при усыновленіи заключается не въ уложеніи, а въ народномъ обычаѣ, то и обычай этотъ не всѣмъ извѣстенъ, или вовсе не соблюдается. Въ-послѣдствіи, не смотря на усыновленіе, Самтанъ былъ устраненъ отъ вліянія на аймакъ приговоромъ Суда Зарго, на томъ основаніи, что по «древнимъ обычаямъ калмыцкимъ аймаки ввѣрялись въ завѣдываніе только лицъ изъ зайсангскаго происхожденія, и это правило внесено во 2 томъ Св. Учр. Губ.»[464].
Въ дѣлѣ о взаимныхъ неудовольствіяхъ большедербетовскаго владѣльца капитана Хапчукова и жены его, принявшей св. крещеніе, заключаются слѣдующія ссылки на древніе калмыцкіе права, обряды, уложенія и обычаи: 1) Въ донесеніи военному губернатору отъ 22 іюня 1833 г., Хапчуковъ прописывалъ: «зная коренныя наши калмыцкія узаконенія, что жена, по отлучкѣ Отъ мужа, дочери за собою удержать не имѣетъ права и, соображаясь съ этимъ узаконеніемъ, прошу, чтобъ дочь моя и все увезенное женою моею имущество мое безъ растраты были возвращены мнѣ». 2) Въ другомъ прошеніи, Хапчуковъ просилъ о возвращеніи ему дочери «на основаніи древняго уложенія». 3) Въ донесеніи своемъ помощнику главнаго калмыцкихъ дѣлъ пристава, Хапчуковъ объяснялъ между-прочимъ, что о поступкахъ жены своей доносилъ онъ военному губернатору и просилъ его разрѣшенія «согласно древнихъ калмыцкихъ уложеній и обычаевъ, дабы жена его Джиджене, учинившая противные калмыцкому закону поступки», не могла впредь именоваться его, Хапчукова, женою и не называла бы себя владѣлицей Ханчуковой, «а считалась бы отца своего, багацохуровскаго зайсанга, Онкора дочерью; ибо она, согласно древнихъ калмыцкихъ правъ, подвергла себя разводной». Но тогдашнему пребыванію Хапчуковой въ Ставрополь, мужъ ея просилъ: «согласно объясненнаго выше обыкновенія» учинить распоряженіе объ отобраніи у ней малолѣтней дочери Санжи и обращеніи къ нему съ вещами, забранными матерью ея изъ его дома, «такъ-какъ по древнимъ калмыцкимъ правамъ и обычаямъ дочь не должна послѣ разводной принадлежать матери». 4) Военный губернаторъ поручилъ Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ сообразить просьбы эти съ «калмыцкими законами и обычаями», распорядиться о возвращеніи Хапчукову cio имущества и о назначеніи женѣ его съ дочерью на содержаніе отъ улуса денегъ, буде это допускается «калмыцкими законами и обычаями». Коммиссіл передала это обстоятельство на разсмотрѣніе Суда Зарго, который отозвался, что «закона на расторженіе брака, какой существуетъ у насъ, у калмыцкаго народа нѣтъ. При несогласіи мужа съ женою, разрывъ брачнаго союза произвольный: мужъ, безъ всякаго соблюденія обряда, можетъ удалить отъ себя жену свою и взять другую; а та имѣетъ право выйдти за другаго. Такимъ образомъ поступилъ съ женою и владѣлецъ Хапчуковъ, отказавшись навсегда отъ нея, а она отъ него». Между-тѣмъ, дочь Хапчукова, Санжи, приняла св. крещеніе вмѣстѣ съ матерью. Мать вскорѣ умерла. Дочь помѣщена въ Смольный-Монастырь. 5) Въ дѣлѣ этомъ заключается еще донесеніе владѣльца Хапчукова помощнику главнаго попечителя калмыцкаго народа 5 октября 1836 года, въ которомъ Хапчуковъ объясняетъ между-прочимъ: «11о нашему калмыцкому закону не нравящуюся жену возвращать, а какая правится, то предоставляется желанію, и даже другихъ имѣть не воспрещается…» «По нашему калмыцкому обряду, при сватовствѣ дается подарокъ, лошади и деньги, чѣмъ самымъ исправляется все потребное для невѣсты приданое; наканунѣ свадебнаго дня къ ночи приносится тоже отъ жениха часть изъ приготовленнаго на слѣдующій день и въ самый назначенный уже послѣдній день съ жениховой стороны приносится пища и напитокъ — вотъ какой нашъ обрядъ!..» «Какъ по нашему калмыцкому обряду, при отдачѣ невѣсты въ замужество, все приданое исправляется изъ привезеннаго женихомъ, то и отданное за женою моею въ приданое имущество ей не принадлежитъ, а есть моя собственность…» «Въ 1825 году, при проѣздѣ къ родителямъ своимъ, жена моя взяла съ собою на 10,000 руб. напитковъ, лошадей, верблюдовъ, барановъ — въ подарокъ, какъ водится по нашему калмыцкому обычаю, не одному отцу своему, зайсангу Онкору, а всему обществу Багацохуровскаго Улуса…» «Какъ водится по нашему обычаю, при отдачѣ владѣльческой дочери въ замужество, дается — не въ родѣ служанки, а только быть сопровождательницею, если дочь владѣльца большаго улуса, то дается съ нею зайсангская дочь, а если мелкопомѣстнаго, то простолюдинова, и назначается съ тѣмъ, чтобъ та дѣвушка была отдана замужъ, если изъ происхожденія зайсангскаго, то за зайсанга; а если простаго Калмыка, то также можно за зайсанга или же за простолюдина». 6) Обстоятельства этого дѣла, уголовнаго и гражданскаго содержанія, разсмотрѣны были Судомъ Зарго, постановившимъ приговоръ 2 ноября 1833 года, въ который включилъ онъ, между-прочимъ, слѣдующее: «Хапчуковъ противъ показаній жены объяснилъ, что хотя она при вступленіи съ нимъ въ бракъ въ 1821 г. привезла съ собою разныя вещи и проч. имущество; но большая часть оныхъ тогда же обращена была, по калмыцкому обряду, въ подарокъ ея родственникамъ; а прочее въ-продолженіе двѣнадцати-лѣтней съ нею жизни пришло въ совершенную ветхость». Судъ Зарго постановилъ касательно дочери Хапчукова: «обязать его, на основаніи 120 ст. X Т. Св. Зак., доставлять на содержаніе дочери своей, до ея совершеннолѣтія, ту сумму, которую онъ самъ уже назначилъ ей[465], именно по 1000 руб. ассиг. ежегодно». При сужденіи пека объ имуществѣ умершей жены Хапчукова, Судъ Зарго руководствовался русскими законами, «потому-что дочь его приняла христіанскую вѣру и пользуется правами русской дворянки и по случаю недостатка въ семъ предметѣ древнихъ калмыцкихъ постановленіи».
Въ дѣлѣ этомъ, подкрѣпляя свои права на возвращеніе ему дочери и имущества, даннаго женѣ при вступленіи съ нею въ бракъ, Хапчуковъ основывалъ свои доводы то на калмыцкихъ уложеніяхъ, то на древнихъ правахъ, обычаяхъ и обрядахъ; но опредѣленныхъ ссылокъ не дѣлалъ. Въ рукописи: Древнія Калмыцкія Постановленія весьма-подробно изложены обряды сватовства и сговора въ §§ 46, 47, 51—53 и 146, гдѣ заключается и опредѣленіе взъисканіи, которыя должно производить, если бракъ не состоится; на произвольность разрыва брачнаго союза есть только указаніе въ § 126, гдѣ говорится, что родственники жены въ правѣ выкупать ее, если мужъ ее. покинетъ. О томъ, у кого должно оставаться дѣтямъ послѣ разрыва родителями ихъ супружескаго союза, у отца, или у матери, равно какъ и о томъ, что жена владѣльца, по разводѣ съ нимъ, уже не въ правѣ носить его фамилію, въ Древнихъ Калмыцкихъ Постановленіяхъ ничего не сказано.
Сюда можно отнести примѣръ дѣла по жалобѣ зайсангскаго сына Замбаева на отца въ томъ, что онъ не дозволяетъ ему жениться. По этому поводу, Судъ Зарго въ 1841 году заключилъ: «предложить зайсангу Замбаеву не лишать сына своего способовъ къ пропитанію и не препятствовать ему вступать въ бракъ, по тому уваженію, что, на основаніи древняго калмыцкаго уложенія, супружество поощряется.»
Дѣйствительно, въ п. 10, § 47 Древнихъ Постановленій заключается правило, обязывающее ежегодно каждыя 40 кибитокъ женить изъ холостыхъ четырехъ человѣкъ и снабдить ихъ всѣмъ нужнымъ.
Разсматривая вопросъ, кому должно управлять аймакомъ Гурбунъ-Зуръ, оставшимся послѣ эркетеневскаго зайсанга Церенъ-Убуши Мазанова, и просьбу зайсангши Амгулунгъ о назначеніи ей содержанія изъ доходовъ этого аймака до совершеннолѣтія сына ея Цедена, младшаго брата Церенъ-Убугай, Судъ Зарго 20 сентября 1837 года заключилъ[466]: зайсангшѣ Амгулунгъ въ просьбѣ ея отказать, ибо изъ показаній духовенства, старшинъ и демчеевъ (сборщиковъ) того аймака открылось, что Цеденъ прижитъ ею незаконно; а аймакъ предоставить старшему внуку родоначальника, зайсангу Уту-Насуну, потому-что со смертію Церенъ-Убуши мужское поколѣніе зайсанговъ гурбунова рода пресѣклось, «а женскій полъ, по древнему калмыцкому закону, отъ владѣнія улусами и аймаками устраненъ». Но въ 1843 году, Цеденъ вошелъ съ прошеніемъ въ Совѣть Калмыцкаго Управленія, объясняя:
1) что мать его Янгулу изъ была въ замужствѣ за старшимъ сыномъ зайсанга Ончика, Мукою, и въ-послѣдствіи времени вышла за меньшаго брата Муки, Джиргала, а потомъ за дядю Джиргала, Мирзу, отъ котораго рожденъ былъ Церенъ-Убуши; а что онъ, Цеденъ, родился отъ четвертаго брака Амгулунгъ съ зайсангомъ Тюгюджи, племянникомъ Мирзы; что второй, третій и четвертый браки были заключаемы безъ духовнаго обряда, лишь съ согласія родственниковъ, и что происшедшій отъ третьяго брака Церенъ-Убуши былъ признанъ законнымъ зайсангомъ и управлялъ аймакомъ; 2) что такъ дѣлалось «на основаніи обычаевъ Калмыковъ и правилъ вѣры, которыми дозволяется меньшимъ братьямъ брать въ замужство снохъ своихъ, и что такіе браки не требуютъ участія гелюнговъ, а лишь согласія родственниковъ». Но этому поводу, Совѣтъ Калмыцкаго Управленія запрашивалъ двухъ ноиновъ и двухъ правителей. Изъ нихъ 1) хошоутовекій владѣлецъ Тюмень, малодербетовскій Тундутовъ и багацохуровскій правитель отозвались, что «Калмыки при первоначальномъ только сочетаніи совершаютъ обрядъ чрезъ духовныхъ; послѣ же того, вдовы ихъ переходятъ къ родственникамъ мужскаго пола или даже къ постороннимъ безъ соблюденія духовнаго обряда; по дѣти, рожденныя отъ сихъ браковъ, пользуются всѣми правами законнаго происхожденія и наслѣдуютъ имѣніе». Отзывы эти дополнилъ полковникъ Тюмень нѣсколькими указаніями на существующіе нынѣ въ калмыцкомъ народѣ примѣры, подтверждающіе этотъ обычай.
2) Эркетеневскіе правитель и разные Калмыки показали, что, по смерти Мирзы, Амгулунгъ оставалась вдовою, что она могла прижить сына съ зайсангомъ Тюгюджи; но что для дѣйствительности замужства «по обычаямъ народа» слѣдовало спросить согласія родственниковъ, а на бракосочетаніе «лицъ столь значительныхъ» и согласія всего общества.
3) Ламайское Духовное Правленіе, запрошенное объ этомъ обычаѣ Совѣтомъ Калмыцкаго Управленія, нашло отзывы владѣльцевъ и правителей «сообразными съ правилами ламайскаго исповѣданія, обычаями и обрядами Калмыковъ». Дѣло это въ такомъ видѣ было передано въ Судъ Зарго; но, не приступивъ къ пересмотру его, Зарго предоставилъ Цедену обратиться съ своею просьбою въ Правительствующій Сенатъ[467].
Касательно брачнаго союза Калмыковъ слѣдуетъ замѣтить, что двоеженство, которое допускалось пунктъ 10 § 47 древняго калмыцкаго уложенія, теперь совершенно вывелось изъ обычая, и что у ихъ сибирскихъ единоплеменниковъ примѣры двоеженства теперь весьма-рѣдки[468]. Что предки астраханскихъ Калмыковъ не только дозволяли себѣ двоеженство, но и покушались на многоженство, это подтверждается примѣромъ Дойдукъ-Омбы (въ первой четверти XVIII столѣтія), доказывающимъ, кромѣ того, что въ то время при бракахъ еще менѣе, нежели нынѣ, обращаемо было вниманія на близость родства. Припомнимъ, что Дондукъ-Омбо, женатый на мачихѣ своей, взялъ вторую жену не ламаитку, а мусульманку, и при двухъ живыхъ женахъ женился бы еще на бабкѣ своей, еслибъ не былъ удержанъ отъ этого мѣстнымъ начальствомъ[469]. Касательно же того, что лишь первые браки требуютъ совершенія извѣстныхъ духовныхъ и свѣтскихъ обрядовъ, а вторые заключаются просто и утверждаются однимъ взаимнымъ согласіемъ супруговъ; что притомъ иногда оставленная Калмыкомъ жена, послѣ нѣсколькихъ браковъ, соединяется снова съ первымъ мужемъ, и что братъ послѣ умершаго брата, отецъ послѣ сына, сынъ послѣ отца женятся на вдовахъ ихъ, то на все это сдѣланы были указанія гораздо-прежде отзывовъ, доставленныхъ въ 1843 году Суду Зарго владѣльцами, правителями и ихъ духовнымъ правленіемъ[470].
При разсмотрѣніи разныхъ вопросовъ, встрѣчавшихся по учрежденію опекъ надъ калмыцкими улусами и аймаками[471]. Судъ Зарго разсуждалъ, между-прочимъ, 8 іюля 1838 года слѣдующимъ образомъ: 1) до изданія положенія 1834 года, опеки установлялись въ калмыцкомъ народѣ только надъ улусами, составлявшими наслѣдіе важнѣйшихъ владѣльцевъ; а надъ малолѣтными, оставшимися послѣ мелкопомѣстныхъ владѣльцевъ, зайсанговъ и простыхъ Калмыковъ, опекъ не учреждалось и въ обычаѣ этого не было. Въ первомъ случаѣ, опытъ доказалъ, что опекуны или вовсе не вели отчетовъ, или, при требованіи ихъ, отзывались кратко, что доходы издерживались по мѣрѣ надобности. 2) Между Калмыками, за исключеніемъ улусныхъ владѣльцевъ, немногіе свѣдущи въ грамотѣ своего языка, и, слѣдовательно, отъ опекъ надъ малолѣтными простолюдинами тѣмъ менѣе можно ожидать порядочной отчетности. 3) Въ калмыцкомъ народѣ, единственный источникъ доходовъ составляетъ продажа скота. Она происходитъ обыкновенно весною, при владѣльческихъ ставкахъ, куда Калмыки сгоняютъ скотъ свой. Къ этому времени съѣзжаются туда гуртовщики и, скупая скотъ, торгуются съ каждымъ хозяиномъ отдѣльно, рѣдко съ демчеями (податными сборщиками), уполномочиваемыми продавать скотъ оптомъ, т. с. принадлежащій нѣсколькимъ семействамъ. Постановить, чтобъ опекуны малолѣтнихъ продавали ихъ скотъ лишь съ разрѣшенія Суда Зарго (какъ это предоставлено гражданскимъ палатамъ), будетъ значить — стѣснить выгоды малолѣтнихъ, ибо пока опекуны будутъ испрашивать разрѣшенія Суда Зарго чрезъ посредство улусныхъ судовъ, возможность своевременнаго и выгоднаго сбыта скота можетъ быть упущена. Случается также, что Калмыки пригоняютъ свой скотъ въ города, для продажи на базарахъ, и на вырученныя деньги покупаютъ соль, муку и т. п., необходимое въ хозяйствѣ. Въ такихъ случаяхъ, неудобно было бы обязывать опекуновъ испрашивать разрѣшенія Суда Зарго въ подобныхъ дѣлахъ, нетерпящихъ отлагательства. 4) «Между Калмыками водится и, къ-сожалѣнію должно сказать, съ давняго времени вошло ужо въ обыкновеніе», что при кончинѣ или по смерти Калмыка, имущество его иногда даже до послѣдняго платья забирается гелюнгами (жрецами) на хурулъ (приходъ). Послѣ этого, семейства умершихъ, лишенныя собственности, должны прибѣгать къ сострадательному вспоможенію своихъ единоплеменниковъ. «Столь вредный и разорительный обычаи» основывается на предубѣжденіи, внушаемомъ гелюнгами, что имущество покойнаго не можетъ быть благомъ для наслѣдниковъ, «а для самого умирающаго пагубно». Для искорененія этого зла, необходимо воспретить гелюнгамъ присвоивать себѣ сиротское достояніе, ибо если это не отмѣнится и они попрежнему будутъ пользоваться имѣніемъ умирающихъ, «то, за исключеніемъ тѣхъ малолѣтнихъ, которые наслѣдовать будутъ улусы или аймаки, не будетъ надь чѣмъ и для чего учреждать опеки». Въ приговорѣ, постановленномъ по этому случаю въ числѣ разныхъ предположеній, которыя въ-послѣдствіи приняты были въ соображеніе при составленіи проекта учрежденія калмыцкаго управленія, заключалось и слѣдующее: «рѣшительно воспретить калмыцкому духовенству ни подъ какимъ видомъ или предлогомъ не принимать ни въ свою пользу, ни на хурулъ имуществъ Калмыковъ при кончинѣ ихъ или послѣ смерти, коль-скоро у умирающаго остаются малолѣтнія дѣти, и хотя бы онъ подлинно изъявлялъ желаніе передать свою собственность гелюнгамъ, то и въ такомъ случаѣ воли его не исполнять, пока улусный судъ и Зарго не обсудятъ, можетъ ли это быть допущено; ибо неумѣренное, съ неизбѣжнымъ разореніемъ сиротъ сопряженное пожертвованіе, какъ противное общественному благосостоянію, не должно быть допущено». Въ заключеніе. Судъ Зарго считалъ нужнымъ возложить наблюденіе за искорененіемъ этого обычая на улусные суды.
Обычай этотъ, хотя разорительный для Калмыковъ, не скоро выведется. Еще въ 1810 году находимо было, что «поминки умершихъ весьма-часто сто ютъ оставшимся лишенія всего наслѣдства, ибо духовные, подъ видомъ умилостивленія боговъ въ пользу умершихъ, все отнимаютъ у живыхъ наслѣдниковъ»[472]; да и слишкомъ двадцать лѣтъ спустя, замѣчено было, что послѣ кончины Калмыка, родственники его обогащаютъ гелюнговъ, жертвуя имъ скотомъ и прочимъ имуществомъ покойнаго, и что дѣлаемое годъ спустя поминовеніе состоитъ въ новыхъ пожертвованіяхъ[473].
Въ Судъ Зарго производилось съ 1837 года дѣло о долгахъ яндыковскаго владѣльца Санджи-Убуши. Одинъ изъ актовъ, представленныхъ послѣ смерти его ко взысканію, подалъ поводъ къ разнымъ поясненіямъ съ ссылками на обычаи. При сличеніи подписи на долговомъ обязательствѣ, данномъ этимъ владѣльцемъ купцу Сабурову, призванные для того учитель калмыцкаго языка и два переводчика объяснили, что обычаи, существующіе относительно подписанія актовъ между Калмыками и другими азіатскими племенами, суть слѣдующіе: а) калмыцкіе владѣльцы нерѣдко считаютъ для себя неприличнымъ подписывать собственноручно имена свои на бумагахъ, заключающихъ въ себѣ обыкновенную переписку, и вообще на бумагахъ неважныхъ, а поручаютъ это другимъ лицамъ, занимающимся письмоводствомъ; б) иногда бумаги, подобныя предъидущимъ, и письма къ лицамъ, которыхъ владѣльцы считаютъ неравными имъ по происхожденію, они вовсе не подписываютъ, означая въ началѣ только «письмо владѣльца N. N. къ N. N.»; а за симъ уже повтореніе имени своего въ подписи находятъ излишнимъ; и) что жь касается до приложенной къ обязательству Санджи-Убуши суриковой печати, именуемой тамга (штемпель), безъ подписи имени, то печати такого рода, какъ-бы фамильныя или гербовыя, прилагаются къ однимъ лишь актамъ, которыхъ содержаніе, заключая въ себѣ особенную важность, должно сохраниться для потомства, напримѣръ, къ грамматамъ на даруемыя преимущества и льготы, на званіе зайсанга, на подчиненіе аймаковъ, къ заемнымъ обязательствамъ, къ донесеніямъ высшему начальству и т. п.; г) акты затамгованные иногда не утверждаются собственноручною подписью владѣльцевъ, но пріемлются въ народѣ за ясное и неподлежащее никакому сомнѣнію доказательство подлинности акта потому уже, что къ нему приложена владѣльческая тамга и д) подобныя тамги составляютъ исключительно принадлежность хановъ, далай-ламъ и ноиновъ-владѣльцовъ; всѣ же прочія сословія Калмыковъ имѣютъ обыкновенныя именныя печати съ калмыцкимъ штемпелемъ, называемыя тіиз''а, которыя прикладываются къ сургучу. Изъ переводчиковъ, свѣрявшихъ подпись и печать Санджи-Убуши, одинъ присовокупилъ, что извѣстно ему изъ народныхъ разсказовъ, что тамги всегда уничтожаются по смерти владѣльца. Сличеніе буквъ на тамгѣ, приложенной къ заемному обязательству Санджи-Убуши, сдѣланное профессоромъ Казанскаго Университета Поповымъ и адъюнктомъ санскритскаго языка Петровымъ, съ древними индійскими буквами[474], квадратными монгольскими (дурбель-джин-усусъ) и древними китайскими, — привело къ тому заключенію, что письмена на тамгѣ древнія китайскія, для чтенія которыхъ нѣтъ ключа. Профессоръ Поповъ объяснилъ притомъ, что «съ-тѣхъ-поръ, какъ Джуньгарія[475] подпала подъ власть Китая, джуньгарскіе ханы и князья утверждались въ своихъ достоинствахъ китайскими императорами и получали отъ нихъ тамги на право владѣнія своими улусами. Эти тамги, какъ наслѣдственные знаки ихъ достоинствъ, переходили изъ рода въ родъ по праву первородства. Съ переходомъ Торгоутовъ въ подданство Россіи, ханы и князья ихъ удержали свои тамги и въ новомъ своемъ отечествѣ, потому-что русское правительство предоставило себѣ только утвержденіе ихъ въ наслѣдственныхъ ихъ достоинствахъ, оставивъ имъ право употреблять тамги въ видѣ гербовыхъ печатей. Изъ этого видно, что тамги, существующія у владѣльцевъ приволжскихъ Калмыковъ, перешли къ нимъ отъ ихъ предковъ, получившихъ оныя отъ китайскихъ императоровъ и вѣроятно съ китайскими надписями». Для дальнѣйшаго поясненія этого дѣла, потребованы были отъ калмыцкихъ владѣльцевъ и отъ владѣлицы Надмитъ, закидывавшей послѣ мужа своего Санджи-Убуши Яндыковскимъ-Улусомъ, — свѣдѣнія о томъ: «точно ли въ калмыцкомъ народѣ, при составленіи и рукоприкладствѣ актовъ, существуютъ обычаи, какіе объяснены были переводчиками?» Въ-слѣдствіе чего, получены отъ владѣлицы Надмитъ и отъ владѣльцевъ: Малодербетовскаго-Улуса капитана Тундутова и Хошоутовскаго — полковника Тюменя свѣдѣнія, въ числѣ которыхъ отзывы Надмитъ и Тундутова, сходствуя между собою, заключаются въ томъ, что «у прежнихъ владѣльцевъ порядокъ въ письменныхъ дѣлахъ не соблюдался; письменные же акты съ приложеніемъ печатей выдавались только въ награду подвластнымъ, когда кто изъ нихъ отличался подвигами. На такихъ актахъ обозначалось: владѣльца N N письмо и печать, потомъ объяснялось содержаніе акта а въ окончаніи прилагалась печать (тамга); но чтобъ вмѣсто владѣльца могъ кто-либо дѣлать рукоприкладство, того нигдѣ не замѣчалось и не слышно; подписывались ли владѣльцы своеручно на бумагахъ къ лицамъ стороннихъ вѣдомствъ или къ мѣстному начальству, того заподлинно не знаютъ; по на бумагахъ къ высшему начальству и на заемныхъ письмахъ, владѣльцы прикладывали свои печати, причемъ утверждали ихъ и своими подписями; кромѣ же владѣльцевъ, никто другой не имѣлъ права употреблять печати (тамги), и по смерти владѣльцевъ такія печати публично уничтожались, въ отвращеніе подлога». Съ другой стороны, полковникъ Тюмень объяснилъ, что «обычай подписывать свое имя въ концѣ бумагъ принятъ калмыцкими владѣльцами задолго прежде времени, въ которое жилъ владѣлецъ Санджи-Убуши. Тамга прелагалась къ бумагамъ важнымъ, къ каковымъ относится обязательство, данное Сабурову; но если эти важныя бумаги не подписывались владѣльцами, то только тѣми, которые не знали грамотѣ, въ какомъ случаѣ приказывали или довѣряли подписывать за нихъ своему подвластному или чужому — извѣстному однако народу. Суриковыя печати употреблялись владѣльцами издревле, сургучевыя же но пришествіи въ Россію и гораздо-прежде времени, въ которое жилъ Санджи-Убуши; но какая бы ни была печать — суриковая или сургучовая, владѣлецъ, прикладывая ее, еще сверхъ-того собственноручно означаетъ свое имя, исключая случая, когда не знаетъ грамотѣ) грамотные же, для пользы своей и своего достоинства, охраняли подлинность своей печати собственноручною подписью своего имени, дабы не могло быть поддѣлки детальныхъ бумагъ, ибо печать можно было похитить, или сдьлать подобную и составить отъ имени владѣльца бумагу подложную тѣмъ удобнѣе, что онѣ присылались отъ Далай-Ламы съ помѣщеніемъ въ нихъ подписи санскритскими буквами, которыя, какъ состоящія изъ линій, легко можно вырѣзать даже незнающему санскритскаго письма и грамоты. Такая печать никогда не уничтожается, а передается потомству, какъ существенная принадлежность преемника имени или власти; а какъ владѣлецъ Санджи-Убуши жилъ въ такое время, когда у калмыцкихъ владѣльцевъ принятъ былъ обычай отъ Русскихъ подписывать имя свое на концѣ бумаги (а особенно важной, какъ, на-пр., долговое обязательство, данное Сабурову), независимо отъ приложенія печати, и у мѣлъ читать и писать по-калмыцки, то не было ему затрудненія подписывать свое имя въ концѣ обязательства, да и Сабуровъ, хорошо знавшій разговорный и письменный калмыцкій языкъ, не дозволилъ бы Санджи-Убушѣ не подписаться собственноручно подъ актомъ по формѣ русской; если же принять мнѣніе переводчиковъ, что за приложеніемъ печати владѣльцы иногда не подписывались собственноручно подъ важными бумагами, то подобныхъ актовъ можетъ еще явиться нѣсколько; но подлинность ихъ будетъ весьма-сомнительна».
Нѣкоторые изъ этихъ отзывовъ одинъ другому противорѣчатъ и сравненіе ихъ съ преждеизданными объ этомъ предметѣ свѣдѣніями еще болѣе его затемняетъ. Начинаемъ это сравненіе хронологически. Въ 1748 году, даны были существовавшей тогда въ Астрахани Конторѣ Калмыцкихъ и Татарскихъ Дѣлъ слѣдующія правила относительно заемныхъ писемъ Калмыковъ между собою и съ русскими торговцами: заемныя письма между Калмыковъ, юртовскихъ Татаръ, Индійцевъ и другихъ азіатскихъ народовъ, какъ между собою, такъ и съ русскими торговыми людьми "записывать въ книгу и, поставя на заемномъ письмѣ нумеръ, подписывать на нихъ переводчику того языка, какимъ "оное писано, и прикладывать той канцеляріи печать; а кому случится "взять такое письмо въ улусахъ калмыцкихъ, то на ономъ того улуса "владѣлецъ долженъ подписать засвидѣтельствованіе и печать свою приложишь; а потомъ оное письмо, взятое на Калмыка, явить не далѣе "мѣсяца къ запискѣ въ Конторѣ, или по близости гдѣ въ городѣ воеводской канцеляріи; а безъ того, по такимъ заемнымъ письмамъ суда «не давать»[476]. Съ упраздненіемъ Астраханской Конторы Калмыцкихъ и Татарскихъ Дѣлъ, правила о совершеніи заемныхъ писемъ могли, хотя и не должны были, лишиться дѣйствія, потому-что, по смыслу самаго указа объ этихъ письмахъ, ихъ можно было являть и въ воеводскихъ канцеляріяхъ. Въ началѣ XIX столѣтія, хотя калмыцкіе владѣльцы, входя въ долговыя обязательства, писали ихъ на имя богатыхъ подвластныхъ, но сами подписывались или прикладывали свои печати, дѣлая изъ себя какъ-бы свидѣтелей займа[477]. Въ 1832 и 1833 годахъ замѣчено было, что калмыцкіе владѣльцы и зайсанги, «слѣдуя древнему монгольскому обыкновенію, сами не только ничего не пишутъ, но не подписываютъ и своихъ именъ, прикладывая вмѣсто сего печати»[478]. Почти то же объяснили въ 1837 г. Суду Зарго учитель калмыцкаго языка и два переводчика, отзываясь, что владѣльцы нерѣдко считаютъ неприличнымъ подписывать собственноручно имена свои на обыкновенныхъ и неважныхъ бумагахъ и что поручаютъ это другимъ. Тюмень, Тундутовъ и Надмитъ опровергли это, утверждая, что такого обычая не замѣчали и объ немъ не слыхали; а что задолго до того времени, когда жилъ Санджи-Убуши, калмыцкіе владѣльцы начали подписывать заемныя письма, прикладывая къ нимъ свои печати, и лишь безграмотные могли довѣрять другимъ подписывать за нихъ, — чѣмъ опровергается и объясненіе тѣхъ же учителя и переводчика, что для дѣйствительности заемнаго акта достаточно приложенія тамги. Одинъ изъ переводчиковъ объяснялъ о тамгахъ, что онѣ всегда уничтожаются по смерти владѣльцевъ. Это же подтвердили Тундутовъ и Надмитъ, увѣряя, что тамги послѣ смерти владѣльцевъ публично уничтожаются въ отвращеніе подлога. Напротивъ того, профессоръ Ноновъ отозвался, что джуньгарскіе ханы и князья получали отъ китайскихъ императоровъ тамги на право владѣнія своими улусами, и что эти тамги, какъ наслѣдственные знаки ихъ достоинствъ, переходили изъ рода въ родъ по праву первородства. То же подтвердилъ Тюмень, объясняя, что тамги присылались калмыцкимъ владѣльцамъ Далай-Ламой и передаются потомству, какъ существенная принадлежность преемника имени и власти. Это доказывается и историческими фактами: 1) Въ 1715 году Аюка, въ бытность у него китайскихъ пословъ, произвольно объявилъ наслѣдникомъ по себѣ сына Чакдырджана и, вручивъ ему полученную отъ Далай-Ламы ханскую печать, самъ началъ употреблять другую. 2) Въ 1722 году, Чакдырджанъ, умирая, оставилъ послѣ себя отъ разныхъ женъ двѣнадцать сыновей, завѣщая всѣмъ быть въ повиновеніи старшаго изъ нихъ, Дасанга, которому отдалъ и наслѣдственную печать на ханство[479]. Если изъ приведенныхъ отзывовъ, разнообразныхъ и одинъ другому противорѣчащихъ, нельзя было заключить положительно — необходима ли для дѣйствительности заемнаго письма калмыцкаго владѣльца подпись его на немъ или достаточно приложенія печати, — то, въ доказательство, что владѣльцы калмыцкіе въ прошломъ еще столѣтіи, впрочемъ, отступая, быть-можетъ, отъ «древняго монгольскаго обыкновенія ничего не писать и не подписывать», въ нужныхъ случаяхъ и писали и подписывались, прикладывая притомъ печати, — приводимъ примѣръ Аюки-хана, который, а съ нимъ и другіе владѣльцы калмыцкіе и Таити, прибывшіе въ 1710 году на съѣздъ съ бояриномъ Апраксинымъ, подписали постановленныя тогда договорныя статьи и печатьми своими подкрѣпили[480]. Точно также Дондукъ-Даши и сынъ его Убути, присягая, 30 апрѣля 1758 года, первый на ханство, а второй на званіе намѣстника ханства, подъ прочтенными ими присягами подписались своеручно, и ханъ къ обѣимъ печать свою приложилъ[481].
Если этими свѣдѣніями положительно доказывается, что прежніе калмыцкіе владѣльцы и писали и подписывались своеручно, то вопросы о томъ, могутъ ли быть дѣйствительны владѣльческія заемныя обязательства прежнихъ временъ, когда къ этимъ актамъ вмѣсто, надписи, приложена печать (тамга), разрѣшаются отчасти самымъ смысломъ указа 1748 года о порядки совершенія Калмыками заемныхъ обязательствъ: указомъ этомъ требовались для дѣйствительности этихъ актовъ подпись владѣльца и приложеніе его печати. Со времени введенія въ дѣйствіе положенія 1834 года объ управленіи Калмыками, ихъ долговыя дѣля, разсматриваемыя Судомъ Зарго, рѣшаются по уставу вексельному[482]. Что же касается до переписки теперешнихъ калмыцкихъ владѣльцевъ съ мѣстами и лицами калмыцкаго управленія, то бумаги, ее составляющія, всегда подписываются собственноручно самими владѣльцами.
Изъ дѣлъ, производившихся въ Судѣ Зарго, со времени окончательнаго его преобразованія въ 1836 году (т. е. съ-тѣхъ-поръ, какъ въ немъ заведено правильное письмоводство) и рѣшенныхъ на основаніи древнихъ калмыцкихъ обычаевъ, согласно имъ было рѣшено одно уголовное дѣло, именно: при рѣшеніи дѣла о похищеніи Зайсангомъ Зодбо Дамбилсвымъ зайсангской дочери Манки-Мацаковой, сдѣлана была ссылка на калмыцкій обычай (подтвержденный матерью Мацаковой), дозволяющій увозить невѣстъ съ согласія ихъ родителей). Ссылка эта приведена но тому уваженію, что зайсангъ Дамбилевъ похитилъ Мацакову для супружества, а что по силѣ X т. Св. Зак. Гражд. (изд. 1832 г. ст. 70, а изд. 1842 г. ст. 92) дозволено каждому племени и народу, не выключая и язычниковъ, вступать въ бракъ по правиламъ ихъ закона, или но принятымъ обычаямъ, безъ участія въ томъ гражданскаго начальства, что притомъ преступленіе Дамбилева состояло не столько къ похищеніи Мапки-Мацаковой для супружества, сколько въ томъ единственно, что онъ сдѣлалъ это самовольно безъ согласія матери ея и родственниковъ, при содѣйствіи вооруженныхъ Калмыковъ и съ явнымъ насиліемъ.
Кромѣ приведенныхъ нами примѣровъ ссылокъ на древніе калмыцкіе обычаи, многіе вопросы административные, касающіеся до внутренняго завѣдыванія улусами, рѣшаются на основаніи древнихъ народныхъ правъ и обычаевъ. Послѣднее выраженіе, сколько и изъ предшествовавшихъ въ этомъ изложеніи примѣровъ рѣшеніи видно, не имѣетъ ни въ судебныхъ приговорахъ, ни въ понятіяхъ калмыцкихъ владѣльцевъ, опредѣленнаго и точнаго значенія, а безпрестанно смѣшивается, какъ синонимъ, съ «древними уложеніями, постановленіями, правами, обрядами и обыкновеніями». Та же неточность встрѣчается въ разговорахъ съ владѣльцами. Случалось Нѣкоторымъ илъ нихъ отвѣчать на первые разспросы объ- этомъ предметѣ: «что древнія права калмыцкаго народа заключаются въ Высочайше дарованныхъ ему грамматахъ». Но самое содержаніе этихъ грамматъ, которыми подтверждены, не пояснены «древнія народныя права и дозволено имѣть народный судъ (Зарго), а ему Калмыковъ правосудіемъ довольствовать во всемъ, согласно духовному закону и обыкновеніи», навело, еще въ 1821 году, Министерство Иностранныхъ Дѣлъ на вопросъ: «въ чемъ заключаются древнія права владѣльцевъ и власть ихъ, обычаемъ признанная», и удостовѣрило въ необходимости исправленія древнихъ законовъ, нынѣ Калмыки, и въ числѣ ихъ многіе владѣльцы, понимаютъ подъ именемъ древнихъ правъ — предоставленное грамматами право владѣть 10 мильйонами десятинъ въ приволжскихъ и кавказскихъ степяхъ и преимущество имѣть свою расправу въ своемъ судѣ (Зарго). —
Къ числу вопросовъ административныхъ, разрѣшенныхъ имъ по принятіи въ соображеніе древнихъ калмыцкихъ обычаевъ, принадлежитъ изслѣдованіе: могутъ ли еще нынѣ калмыцкіе ноины-владѣльцы возводить простолюдиновъ въ званіе зайсанговъ и лишать онаго?
Вопросъ этотъ возникъ по поводу рѣшенія Судомъ Зарго дѣло объ аймакь Яндыковскаго-Улуса Батутова и Цоросова родовъ и о предъявленныхъ на владѣніе имъ притязаніяхъ. Запрошенные но этому предмету, асессоръ Суда Зарго и два калмыцкіе владѣльца отозвались:
1) Асессоръ ноинъ Менко Насунъ, что владѣльцы въ прежнія времена отбирали аймаки отъ наслѣдственныхъ зайсанговъ, оказывавшимся слабыми или вовсе неспособными къ управленію ими, и передавали такіе аймаки простымъ Калмыкамъ, возводя ихъ въ званіе зайсанговъ. Актовъ на это и примѣровъ гласныхъ ни въ виду, ни въ памяти не имѣется. Но Менко Насунь полагалъ при этомъ, что если у кого-нибудь сохранились въ памяти «права и обычаи, равно и примѣры на то», то, — вѣрнѣе всего полагать должно, — у пожилыхъ владѣльцевъ.
2) Малодербетовскій владѣлецъ, капитанъ Тупдутовъ, — что, по «древнимъ калмыцкимъ обычаямъ», за неправильныя дѣйствія зайсанговъ и слабое управленіе, владѣльцы не только лишали ихъ аймаковъ, по и самаго званія, что Калмыки, въ случаѣ пресѣченія рода ихъ аймачнаго зайсанга, или когда онъ лишенъ званія, избирали на мѣсто его изъ среды себя достойнаго и способнаго простолюдина и представляли на утвержденіе владѣльца. Въ заключеніе, Тундутовъ объяснилъ, что оффиціальныхъ свѣдѣній въ подкрѣпленіе этого отзыва не имѣетъ.
3) Хошоутовскій владѣлецъ, полковникъ Тюмень, — что «калмыцкій владѣльцы до состоянія Высочайше утвержденнаго положенія 1834 г., всегда имѣли право отбирать аймаки отъ наслѣдственныхъ зайсанговъ и передавать въ управленіе простымъ Калмыкамъ, утверждая послѣднихъ въ зайсангскомъ званіи и выдавая имъ граммату за своей подписью и приложеніемъ печати. Въ этомъ они руководствовались древнимъ калмыцкимъ уложеніемъ, большая часть котораго, какъ должно полагать, взята съ опыта, вѣками освященнаго. Такъ, на-примѣръ, въ п. 56 этого уложенія сказано: „Ежели зайсангъ допуститъ своихъ аймачныхъ слишкомъ-далеко откочевать отъ улуса и они подвергнутся чрезъ то нападенію непріятеля и лишатся или людей, или скота, или другаго чего-либо, то владѣлецъ за таковое слабое смотрѣніе за своими аимачными лишаетъ зайсанга аймака. Сверхъ-того, аймачные Калмыки могли избирать сами себѣ зайсанговъ; но утверждались они въ этомъ званіи владѣльцами выдачею грамматы за ихъ подписью и печатью“. Въ-заключеніе, Тюмень привелъ около 15 примѣровъ возведенія разными владѣльцами, въ томъ числѣ и имъ самимъ, простыхъ Калмыковъ въ зайсангское званіе, съ предоставленіемъ имъ аймаковъ такихъ, „которые не имѣли зайсанга, или тѣхъ, которые отобраны но важнымъ причинамъ отъ другихъ зайсанговъ“. Къ этому Тюмень присовокупилъ, что „приведенные имъ примѣры не единственные, но приведены только, какъ сохранившіеся у него въ памяти и не слишкомъ-давно случившіеся, такъ-что можно нынѣ найдти въ-живѣ простыхъ Калмыковъ, пожалованныхъ прежними владѣльцами въ зайсанги, или потомковъ ихъ въ ближнихъ колѣнахъ; впрочемъ, какъ возводить въ зайсангское званіе, такъ и низводить изъ онаго съ отобраніемъ аймака, издревле было правомъ владѣльцевъ, представлявшихъ въ лицѣ своемъ, но тогдашнимъ обычаямъ, верховную власть въ своихъ улусахъ; нынѣ-существующіе зайсанги всѣ безъ исключенія возведены въ это званіе ни кѣмъ другимъ, какъ владѣльцами“. — Тюмень полагалъ съ своей стороны: „что и положеніемъ 1834 г. не отмѣняется это право владѣльцевъ, потому-что въ немъ о подобной отмѣнѣ нигдѣ не сказано; а напротивъ, какъ тремя императорскими грамматами, Всемилостивѣйше пожалованными калмыцкому народу, подтверждены древнія права владѣльцевъ, то въ числѣ ихъ подтверждено и древнее ихъ право возводить простыхъ Калмыковъ въ зайсангское званіе и лишать его съ отобраніемъ аймака, разумѣется, за важныя преступленія и жизнь безнравственную. Въ семъ случаѣ, владѣлецъ обязанъ только представить начальству, по какимъ причинамъ лишаетъ онъ зайсанга его званія и аймака. Начальство же никакъ не должно допускать таковаго къ тяжбъ съ своимъ владѣльцемъ, для избѣжанія большихъ безпорядковъ, могущихъ отъ того произойди!“. Сообразивъ эти отзывы, Судъ Зарго 30 сентября 1842 г. опредѣлилъ, что „но аймачные, ни безъаймачные зайсанги не должны быть низводимы въ другое званіе безъ судебныхъ приговоровъ, равномѣрно и назначать вновь зайсанговъ изъ простолюдиновъ, безъ особеннаго начальственнаго дозволенія, калмыцкіе владѣльцы не могутъ; ибо зайсангамъ присвоены положеніемъ 1834 г. права почетныхъ гражданъ; а правъ состоянія безъ суда лишать нельзя“. — Судомъ Зарго не было, однакожь, заключено распубликованіе этого рѣшенія между владѣльцами. Почти въ одно и то же время (1842 г. 28 сентября) Судъ Зарго, при разсмотрѣніи правъ зайсанга Ардивана Макарова на аймакъ, обратившись къ вопросу: могъ ли умершій владѣлецъ Большедербетовскаго-Улуса, Очиръ Хапчуковъ, по произволу своему отобрать отъ зайсанга Макарова наслѣдованный имъ послѣ отца его Ахоньки аймакъ и передать двоюродному брату Ахоньки зайсангу Шара-Манжи-Манчикову, — нашелъ, что до состоянія положенія 1834 г. права владѣльцевъ на передачу аймаковъ отъ одного зайсанга къ другому означены не были и владѣльцы дѣйствительно передавали аймаки по собственному своему усмотрѣнію. Обстоятельство это послѣдовало до изданія положенія 1834 г., — а потому, если допустить теперь жалобы на прежнія распоряженіи калмыцкихъ владѣльцевъ и входить въ разсмотрѣніе, правильно или неправильно передавали они аймаки отъ одного зайсанга къ другому, то это могло бы поколебать спокойствіе въ калмыцкомъ народѣ и подать поводъ къ спорамъ и жалобамъ на существующее владѣніе аймаками, подкрѣпленное давностью времени и обычаями Калмыковъ».
Если сравнить ссылки на эти обычаи съ другими свѣдѣніями объ этомъ предметѣ, то и здѣсь окажется нѣкоторое разнорѣчіе. Что аймаки по древнему обычаю считались родовыми достояніемъ зайсанговъ, то это доказывается тѣмъ, что § 13 правилъ 17І5 года объ управленіи ставропольскими Калмыками "вопреки калмыцкаго обыкновенія, зайсангамъ не дозволено людей своихъ въ наслѣдство дѣтямъ своимъ присвоять[483]; и тѣмъ, что у единоплеменныхъ ставропольскимъ и астраханскимъ Калмыкамъ Калмыковъ сибирскихъ, зайсанги суть до-сихъ-поръ наслѣдственные родоправители[484]. Независимо отъ этого, въ 1834 г., но до изданія Высочайше утвержденнаго 10 ноября того года Положенія объ Управленіи Калмыками, замѣчено было, что "каждый владѣлецъ, въ случаѣ неудовольствія на подвластнаго зайсанга, можетъ наказать его, на что нѣтъ и претензій; но лишатъ званія, отъ предковъ наслѣдованнаго, или отобрать у него аймакъ безъ суда, права не имѣетъ; впрочемъ, по смерти такихъ зайсанговъ, которые оставляютъ много дѣтей, владѣльцы властны отдавать аймаки ихъ въ управленіе тѣхъ изъ наслѣдниковъ, коихъ найдутъ болѣе достойными, нестѣсняясь старшинствомъ ихъ по рожденію[485]. Съ этими свѣдѣніями несогласны объясненія, данныя Суду Зарго его ассессоромъ, калмыцкимъ владѣльцемъ Менко-Насунъ и другими владѣльцами калмыцкими. Хотя изъ нихъ Менко-Насунъ и Тундутовъ отозвались, что владѣльцы прежде отбирали аймаки отъ наслѣдственныхъ зайсанговъ за слабость, неправильныя дѣйствія или неспособность къ управленію, и какъ въ этихъ случаяхъ, такъ и при пресѣченіи рода аймачнаго зайсанга, передавали ихъ аймаки другимъ зайсангамъ, или возводили для того въ это званіе простолюдиновъ, или утверждали въ немъ тѣхъ, коихъ сіи послѣдніе избирали изъ среды себя, — что все подтвердилъ и Тюмень; но этотъ владѣлецъ присовокупилъ еще къ тому, что всѣ Зайсанги возведены въ это званіе никѣмъ другимъ, какъ владѣльцами, и что въ случаѣ низведенія владѣльцемъ зайсанга изъ его званія, не должно допускать его до тяжбы съ владѣльцемъ. Это опровергается замѣчаніемъ г-на Нефедьева, что владѣлецъ не имѣетъ нрава безъ суда лишать зайсанга ни званія его, ни аймака; а отзывъ Тюменя, что всѣ зайсанги возведены въ сіе званіе никѣмъ другимъ, какъ владѣльцами, опровергается актомъ, который представилъ Суду Зарго (въ оригиналъ на монгольскомъ языкѣ) зайсангъ Бадма Му-Шараповъ въ подтвержденіе нравъ владѣнія аймакомъ ачинерова рода[486]. Это граммата тибетскаго Далай-Ламы Базаръ Дара дербюнъ-ойратскому зайсангу Баянъ Дарханъ Убушѣ, которою ему съ потомствомъ его пожаловано званіе зайсанговъ. Въ заключеніе замѣтимъ, что если владѣлецъ Тюмень отстаиваетъ права владѣльцевъ на возведеніе подвластныхъ въ зайсангское званіе, подкрѣпляя это право примѣрами прежнихъ лѣтъ и ссылкою на пунктъ 56-й древняго Калмыцкаго Уложенія, то въ этомъ пунктѣ рукописнаго перевода уложенія, который имѣется въ Судъ Зарго, содержится постановленіе относительно перехода Калмыковъ отъ одного владѣльца къ другому, и за симъ во всей этой рукописи нѣтъ никакого правила на счетъ возведенія владѣльцами подвластныхъ ихъ въ званіе зайсанговъ или порядка лишенія онаго; а при исправленіи и дополненіи этого же самаго древняго уложенія въ 1822 г. въ знизилинскомъ собраніи, хотя и заключено было единогласно, что зайсанга, непекущагося о благѣ ввѣреннаго ему аймака и дозволяющаго себѣ скрывать бѣглыхъ и т. п. слѣдуетъ лишать зайсангскаго званія, по не объяснено кому должно принадлежать это право[487]. Теперь всѣ сомнѣнія относительно этого обычая разрѣшены приведенными приговорами Суда Зарго 28 и 30 сентября 1842 года. —
Къ числу вопросовъ собственно административныхъ, по поводу коихъ еще не давно были дѣлаемы ссылки на древніе обычаи, принадлежитъ сужденіе Суда Зарго и Совѣта Калмыцкаго Управленія о томъ, могутъ ли при настоящемъ порядкѣ завѣдыванія улусами допускаться посредничества бодокчеевъ (поручителей) при продажахъ и взимаемый ими сборъ? Дѣло это началось съ донесенія, что находящимися въ Икицохуровскомъ Улусѣ бодокчеями производится при продажѣ калмыцкаго скота особый сборъ. Запрошенные въ 1842 году о значеніи бодокчеевъ въ калмыцкомъ народѣ, два владѣльца отозвались:
1) Хошоутовскій ноинъ, поручикъ Деренъ Норбо-Тюмень, что «при продажѣ Калмыками скота, въ Хошоутовскомъ Улуси всегда и непремѣнно назначаются бодокчеи, какъ, вѣроятно, это дѣлается и въ другихъ улусахъ. Назначеніе сіе основано на обычаѣ, котораго начало теряется въ отдаленности времени. Когда Калмыки пришли въ Россію и управлялось ханами, то и тогда были бодокчеи и находились особенно и постоянно при тѣхъ городахъ и мѣстахъ, гдѣ производилась значительнѣйшая продажа скота, какъ то: въ Астрахани, Кизлярѣ, Енотаевской крѣпости, въ городахъ Черномъ-Кру, Царицынъ и другихъ мѣстахъ. Съ до сто вѣрностью, однакожь, можно полагать, что назначеніе въ должность бодокчеевъ началось не въ Россіи, по еще въ Зюнгаріи, или даже Монголіи, гдѣ безпрестанный и огромный сбытъ скота не могъ быть производимъ безъ этихъ надзирателей порядка и правоты въ торговли, которые, по этому, столь же необходимы нынѣ, какъ и прежде. Въ улусномъ управленіи Калмыки имѣютъ сношеніе по торговлѣ скотомъ съ разными народами, какъ то Армянами, Татарами и Киргизами, преимущественно же съ Русскими. Всѣ эти торговцы, пріѣзжай въ улусы, имѣютъ нужду въ такомъ человѣкѣ, который служил и бы имъ, такъ сказать, указателемъ и проводникомъ по улусу, посредникомъ между ими и Калмыками, блюстителемъ справедливости въ обоюдныхъ сдѣлкахъ и поручителемъ того, что продаваемый скотъ дѣйствительно принадлежитъ продавцамъ и не есть воровской, въ чемъ бодокчей принимаетъ на себя отвѣтственность. По окончаніи закупки, онъ обязанъ донести владѣльцу, сколько пріѣзжими куплено скота и по какой цѣнѣ. Вмѣстѣ съ нимъ является и торговецъ, какъ для подтвержденія сего, такъ и для полученія свидѣтельства отъ владѣльца о мѣстѣ покупки скота и о благополучномъ его состояніи. Бодокчси въ прежнее время получали за свои труды денежную плату отъ покупщиковъ скота по штучно, а именно: съ овцы двѣ коп., съ коровы 10 коп., съ верблюда и лошади 15 коп.; нынѣ же получаютъ отъ продавцовъ скота, т. е. Калмыковъ, съ цѣнности каждой штуки по одной коп. съ рубля асс.» Объясняя, что такой порядокъ учрежденъ въ Хошоутовскомъ Улусѣ, я что о прочихъ онъ по знаетъ, Церенъ-Норбо-Тюмень присовокупилъ, что въ завѣдываемомъ имъ улусь «постоянный и непремѣнный бодокчей есть только одинъ и именно на Калмыцкомъ Базарь; прочіе временно избираются, и, по минованіи въ нихъ надобности, смѣняются; въ самомъ улусѣ нынѣ рѣдко случается надобность въ болокчеяхъ, потому-что покупщиковъ скота не бываетъ нѣсколько уже лѣтъ, чему причиною упадокъ скотоводства въ Хошоутовскомъ Улусь. Постоянный бодокчей на Калмыцкомъ Базарѣ, кромѣ бытности при продажѣ скота, обязанъ еще свидѣтельствовать билеты, выдаваемые рабочимъ Калмыкамъ, заключать контракты и также ихъ свидѣтельствовать. За это онъ получаетъ съ каждаго рабочаго но 15 коп. асс. Изъ этого видно, что должность но только постояннаго, но и временнаго бодокчея весьма важна, и что ее поручать можно лишь человѣку испытанныхъ правилъ, вѣрности и честности, а на Калмыцкомъ Базарь сверхъ сего нужны бодокчею опытность въ торговлѣ, знаніе цѣнъ, точныя свѣдѣнія о порядкѣ найма въ работы, смышленость и умѣніе заключать контракты съ нанимателями Калмыковъ. Словомъ, должность бодокчея можетъ исправлять лишь почтенный и достаточный зайсангъ, что въ Хошоутовскомь Улусѣ и наблюдается. Слѣдовательно, люди, но имѣющіе права на почтеніе и довѣренность народа, люди недостаточные и бѣдные, особливо же состоящіе на худомъ счету въ мнѣніи народа, каковые иногда исправляютъ эту должность, не должны быть къ ней допускаемы».
2) Управляющій Малодербетовскимъ Улусомъ, ноинъ Тундутовъ отозвался, что въ завѣдываемомъ имъ улусѣ, но случаю упадка скотоводства, закупки скота не производится, а продается онъ на сосѣдственныхъ ярмаркахъ, при которыхъ съ недавнихъ лѣтъ хотя и назначаются къ базарнымъ чиновникамъ и городничимъ зайсанги въ качествъ депутатовъ для разбирательства ссоръ, споровъ и другихъ случаевъ, равно и для надзора за Калмыками, пригоняющими туда скотъ; но никакихъ сборовъ этими зайсангами не производится.
Сообразивъ эти отзывы, Судъ Зарго 7-го сентября 1842 г. заключилъ, что званіе бодокчеевъ въ калмыцкомъ народъ учреждено «по обычаямъ его, съ древняго времени, и но нынѣ сохраняется»… что должность бодокчеевъ, какъ поручителей и блюстителей порядка при продажѣ скота, есть публичная; но въ существующихъ о Калмыкахъ постановленіяхъ объ обязанностяхъ бодокчеевъ ничего не сказано, слѣдовательно, взимаемый ими сборъ за посредство при продажъ скота противозаконнымъ назвать нельзя, напротивъ того, «онъ установленъ древними обычаями калмыцкаго народа, и никакимъ закономъ воспрещаемъ не былъ». Но, не рѣшивъ это дѣло «по неимѣнію на оное яснаго закона», Судъ Зарго представилъ заключеніе свое военному губернатору, которымъ обязанности бодокчеевъ и сборъ въ ихъ пользу приняты были въ соображеніе при составленіи проекта преобразованія калмыцкаго управленія.
Поручикъ Тюмень полагаетъ, что бодокчей были у Калмыковъ еще въ Монголіи; по подтвержденій этому не находимъ въ уложеніи, составленномъ въ 1640 году калмыцкими и монгольскими владѣльцами. Обратимся къ другимъ историческимъ источникамъ. Въ 1754 году, когда Калмыки, кочуя по солевознымъ дорогамъ — саратовской и Дмитріевской къ Элтонскому-Озеру, вытравляли около нихъ траву пастьбою стадъ своихъ и производили разные безпорядки, то начальство обратило на это особенное вниманіе, и когда прибывшій на мѣсто чиновникъ сталъ выговаривать это Калмыкамъ, то они отозвались, что ни отъ кого не слыхали запрещенія кочевать тамъ. «Онъ взялъ отъ нихъ въ аманаты Калмыченка. и, дабы они отъ кочевья своего не отперлись, вслѣдъ его руками отдать въ Дмитріевенъ для смотрѣнія того опредѣленному отъ намѣстника ханства Бадакчею и довольно ему говорилъ, для чего онъ, получая за то особливое жалованье, дѣла своего не смотритъ и Калмыковъ но дорогамъ кочевать къ Русскимъ и имъ обиды чинить допускаетъ». Бодокчей сказалъ, что объ этомъ кочевьѣ не зналъ и обѣщалъ все привесть въ порядокъ[488]. Въ 1758 году, постоянно находились въ городѣ Черномъ-Яру ханскіе бодокчеи и г. Нефвдьевъ объясняетъ, что они были тамъ въ качествъ повѣренвыхъ отъ хана для суда между Россіянъ и Калмыковъ[489]. Въ томъ же году привиты были разныя мѣры для пресѣченія грабительства Калмыками элтонской соли, и въ 1763 году но общему штату положено быть при визовой соляной конторъ бодакчею и переводчику: чрезъ нихъ велѣно (въ 1766 году) «пограбленное отъискивать и обиженнымъ удовольствіе чинить»[490]. Наконецъ, въ 1834 году, г. Нефедьевъ, описывая Калмыковъ[491], замѣтилъ, что на Калмыцкій Базаръ назначаются отъ каждаго улуса бодокчеи или старосты, имѣющіе обязанность свидѣтельствовать условія Калмыковъ, нанимаемыхъ рыбопромышлениками въ работу[492].
Сравнимъ это свѣдѣнія съ отзывами владѣльцевъ Тюменя и Тундутова. Въ прошломъ столѣтіи, должность бодокчеевъ была полицейская: они назначались главой орды на солевозоые тракты для наблюденія за порядкомъ кочевья тамъ Калмыковъ и удовлетворенія жалобъ на ихъ дѣйствія, а въ Черный-Яръ какъ повѣренные отъ хана для суда между Русскими и Калмыками; тому четырнадцать лѣтъ (въ 1832) на Калмыцкій Базаръ назначались бодокчеи отъ каждаго улуса для свидѣтельства условій Калмыковъ съ рыбопромышленными; а судя но объясненію, представленному въ 1842 г. владѣльцемъ Тюменемъ, бодокчеи въ прошломъ столѣтіи имѣли и теперь имѣютъ значеніе блюстителей порядка торговли скотомъ и поручителей за правильность ея; съ этою цѣлью назначались они въ Черный-Яръ и другія мѣста продажи калмыцкаго скота) назначаемые же теперь на калмыцкій базаръ одинъ постоянный бодокчей (который притомъ свидѣтельствуетъ билеты рабочихъ Калмыковъ и проч.) и бодокчеи Хошоутовскаго Улуса всегда тамъ были и назначеніе ихъ необходимо: тотъ и другіе за отправленіе должностей своихъ получаютъ плату отъ продажи скота; а бодокчей калмыцкаго базара и отъ Калмыковъ, нанимающихся въ работы. Напротивъ того, Тундутовъ отозвался тогда же, что въ Малодербетовскомъ Улусѣ бодокчеевъ нѣтъ; а зайсанги, которые съ недавняго времени назначаются на базары для надзора за Калмыками-торговцами, не взимаютъ съ нихъ никакого сбора…
Въ 1844 году, послѣдними поводомъ къ изслѣдованію древнихъ обычаевъ калмыцкихъ, важныхъ въ отношеніи административномъ, были ссылки на обычай, освобождающій отъ повинностей Калмыковъ, числящихся при хурулахъ.
Уже въ 1810 году замѣчено было, что между Калмыками «число тунеядцевъ и происходящее отъ-того народное изнуреніе умножаются наиболѣе тѣмъ, что, для обезпеченія праздной жизни духовенства, лженабожные калмыцкіе владѣльцы въ прислугу и для доходовъ хуруламъ (монастырямъ) отдаютъ въ вѣчное владѣніе цѣлью хотоны, т. е. цѣлые рода или отдѣленія подвластныхъ, которые съ того времени называются шабинерами (монастырскими), никакихъ податей не даютъ и ни малѣйшихъ повинностей не исправляютъ: этихъ вредныхъ чирьевъ отъ испорченной народной крови находится между Калмыками едва-ли не пятая часть»[493]. Свѣдѣніями, собранными въ 1832 и 1833 годахъ, подтвердилось, что между простолюдинами-Калмыками есть такъ-называемые шабинеры, «которые подраздѣляются на два разряда: 1) ламайнъ-шабанеровъ, 2) хурульскихъ шабинеровъ, т. е. зависящихъ отъ ламы и хуруловъ, которымъ они издавна пожертвованы владѣльцами, точно такъ, какъ нѣкогда были приписываемы крестьяне къ монастырямъ въ Россіи. Шабинеры эти, не зная другихъ повинностей, составляютъ про ламахъ и хурулахъ прислугу, пасутъ принадлежащія онымъ стада и доставляютъ молоко и разныя изъ него приготовленія; владѣльцы и зайсанги никакого уже вліянія на шабинеровъ не имѣютъ»[494].
Къ офиціальному разъясненію этого обычая представило случай ходатайство нѣкоторыхъ шабинеровъ объ оставленіи ихъ по прежнему свободными отъ податей и повинностей[495]. Совѣтъ Калмыцкаго Управленія, получивъ просьбу старшины шабинерова рода (яндыковскихъ Калмыковъ) о томъ, что родъ его, хотя и находится подъ управленіемъ владѣльческимъ семьдесятъ-два года; по бывшіе въ то время владѣльцы по родству дѣдовъ его Саижи, Нохо и Анджу Ламь Лузунъ-Дукамбѣ, податей съ шабинеровъ не брали и отъ всѣхъ повинностей улусныхъ были они свободны, употребляясь только на службу ламайскую; къ этимъ тремъ, по прошествіи пятидесяти-двухъ лѣтъ, куплены были ламою еще семь кибитокъ Калмыковъ, которыхъ тогдашній владѣлецъ оставилъ при Ламѣ-на такихъ же правахъ, какъ ихъ, и управлявшіе улусомъ съ того до сего времени не измѣнили сего установленія. Совѣтъ Калмыцкаго-Управленія обратился въ Ламайское Духовное Правленіе съ запросомъ: въ какой мѣръ просьба шабинеровъ заслуживаетъ уваженія и дѣйствительно ли «но древнимъ калмыцкимъ обычаямъ Калмыки подъ названіемъ шабинеровъ освобождаются отъ повинностей въ пользу владѣльцевъ». На что Ламайскоо Правленіе отозвалось, «что хурульные шабинеры платило прежде, обязаны платить и нынѣ казенныя и общественныя повинности наравнѣ съ другими Калмыками, исключая нѣкоторыхъ облегченій по улусу, и то весьма ограниченныхъ». Между-тѣмъ, затребованы были мнѣнія отъ трехъ владѣльцевъ по сему дѣлу. Изъ нихъ:
1) капитанъ Тундутовъ отозвался, что «Калмыки подъ названіемъ шабинеровъ въ древности никогда, и ни отъ какихъ повинностей не освобождались»,
2) Полковникъ Тюмень, что "Калмыковъ шабинерова рода въ каждомъ улусъ имѣется по нѣскольку сотъ кибитокъ, которые всѣ отъ повинностей въ пользу владѣльцевъ не должны освобождаться, кромѣ только тѣхъ, которые изъ этого рода назначаются съ воли владѣльца на службу при хурулахъ, каковыхъ въ каждомъ улусѣ полагать должно по 10, 15 и 20 кибитокъ.
3) Владѣлецъ Гахаевъ, что «шабинеры по древнимъ калмыцкимъ правамъ, состоя въ вѣдѣніи духовномъ, освобождались прежде отъ всѣхъ улусныхъ и владѣльческихъ повинностей».
За недостаточнымъ разъясненіемъ дѣла сего этими четырьмя отзывами, — Совѣтъ вновь потребовалъ отъ Ламайскаго Правленія и яндыковско-ихицохуровскаго попечителя свѣдѣнія: дѣйствительно ли 10 кибитокъ Дэду-Ламонъ шабинерова рода находятся въ безпрерывномъ услуженіи при хурулахъ, а собственнаго своего хозяйства не имѣютъ; посторонними же заработками снискивать себѣ средства къ уплатѣ повинностей не имѣютъ времени? На это получены слѣдующіе отзывы:
1) Попечителя, что но забраннымъ имъ отъ опекуновъ и зайсанговъ свѣдѣніямъ открылось, что эти 10 кибитокъ шабинеровъ прежде находились всегда въ услуженіи хурула, но въ 1837 года отъ него откочевали въ разныя мѣста для снисканія себѣ съ семействами по бѣдности пропитанія работами, и никакихъ повинностей, какъ дд того, такъ и нынѣ не отбываютъ.
2) Ламайскаго Духовнаго Правленія: что "спрашивало о шабинерахъ сихъ яндыковскаго улуснаго бакшу[496], который донесъ, что Калмыки помянутыхъ 10 кибитокъ никакихъ пользъ для хуруловъ не приносятъ; когда же былъ живъ Лама (владѣтель ихъ), тогда они, будучи его служителями, обще съ духовенствомъ, владѣльцами и простыми Калмыками всѣ повинности ламайскія отправляли, и отправляютъ ихъ въ память покойнаго Ламы и по смерти его тѣмъ же порядкомъ, находясь при его прахъ, — а за тѣмъ ни кордона, ни албана уже не платятъ.
Увѣдомляя Совѣтъ о такомъ отзывѣ бакши, Ламайское Духовное Правленіе присовокупило, что въ калмыцкомъ народъ, кромѣ обыкновенныхъ, общихъ шабинеровъ, именующихся такъ собственно по родоназванію ихъ, за каковыхъ, по недоразумѣнію отъ непоясненія Совѣтомъ, признавались прежде Ламайскимъ Правленіемъ тѣ 10 кибитокъ, есть два рода особенныхъ шабинеровъ, а именно: а) потомки людей, пожертвованныхъ Ламамъ ханами и владѣльцами изъ подвластныхъ имъ Калмыковъ, уволенныхъ въ то же время отъ платежа всѣхъ владѣльческихъ и общественныхъ повинностей; б) потомки людей, пріобрѣтенныхъ покупкою «на собственное достояніе Ламами, единственно для спасенія души въ нынѣшнемъ и будущемъ вѣкѣ», къ которымъ должно причислять тѣ 10 кибитокъ, ибо онѣ происходятъ отъ купленныхъ Ламою Лузунъ-Джамбою. «Оба рода объясненныхъ здѣсь шабинеровъ, если только докажутъ происхожденіе свое письменными актами съ печать мы верховнаго Далай-Ламы отъ хановъ и владѣльцевъ, или отъ русскаго правительства, бывъ освобождаемы прежде, должны быть свободными и пылѣ по. калмыцкому закону отъ всѣхъ владѣльческихъ и улусныхъ албановъ и службъ; а только обязываются содержать достояніемъ своимъ родовые или ламайскіе свои хурулы и быть при нихъ въ услуженіи». Сообразивъ эти отзывы, Совѣтъ Калмыцкаго Управленія заключилъ 6 октября 1844 года слѣдующее: «Такъ-какъ Ламайское Правленіе удостовѣряетъ, что означенныя 10 кибитокъ Дэду ламинъ шабинерова рода Калмыковъ, по покупкѣ ихъ ламою не должны но обычаямъ калмыцкимъ подлежать отбыванію общественныхъ и владѣльческихъ повинностей, каковыхъ они до сего времени никогда но завѣренію общества и не отбывало», и отзывъ этотъ подтверждается таковымъ же отзывомъ старѣйшаго изъ владѣльцевъ Тюменя, который объясняетъ, что подобныхъ шабинеровъ можетъ находиться въ каждомъ улусь по 10, 1.5 и 20 кибитокъ, и что они «отъ платежа владѣльческихъ повинностей освобождались прежде, и нынѣ освобождаются по обычаю Калмыковъ», то Совѣтъ, согласно отзывамъ Ламайскаго Правленія и владѣльца Тюменя, полагалъ бы; Калмыковъ означенныхъ 10-ти кибитокъ Дэду ламинъ шабинерова рода отъ платежа владѣльческихъ и улусныхъ повинностей освободить, взимая только съ нихъ слѣдующее количество денегъ на содержаніе Калмыцкаго Управленія. Заключеніе Совѣта представлено было въ этомъ видѣ на разрѣшеніе управлявшаго Астраханскою Губерніею, который, полагая, что кромѣ этихъ десяти кибитокъ яндыковскихъ шабинеровъ, есть еще въ другихъ улусахъ подобные же хурульные Калмыки, которые въ-послѣдствіи могутъ ходатайствовать о томъ же, предложилъ Совѣту 3-го ноября 1844 года собрать вѣрныя и полныя свѣдѣнія въ какихъ улусахъ, при какихъ хурулахъ и сколько находится Калмыковъ-шабинеровь, которые «по прежнимъ правамъ и обычаямъ въ калмыцкомъ народѣ избавляются отъ платежа денежныхъ податей и натуральныхъ повинностей, и на какихъ актахъ такая привилегія можетъ быть основана?» въ началѣ 1845 года, вопросъ этотъ еще не былъ окончательно разрѣшенъ. Толкованіе его владѣльцами и Ламайскимъ Духовнымъ Правленіемъ, заключало въ себѣ противоположности. Два отзыва, данные Правленіемъ въ разное время, одинъ другому противорѣчили: сперва оно объяснило, что шабинеры раздѣляли прежде и должны раздѣлять нынѣ со всѣми Калмыками ихъ повинности, исключая незначительныхъ облегченій; а потомъ отозвалось, что по калмыцкому закону шабинеры всегда были и должны быть свободны отъ податей и повинностей. Затѣмъ, владѣлецъ Гахаевъ и яндыковско-икицохуровскій улусный попечитель объявили, что шабинеры освобождались прежде отъ всѣхъ повинностей, а послѣдній присовокупилъ, что и нынѣ ихъ не отбываютъ; изъ двухъ же прочихъ владѣльцевъ одинъ отозвался, что не всѣ шабинеры освобождаются отъ повинностей, а другой, что отъ нихъ никогда свободны не были. Замѣтимъ, что если Ламайское Духовное Правленіе въ послѣднемъ отзывѣ по сему предмету ссылается на калмыцкій законъ, то подъ этимъ должно разумѣть не письменный законъ, а обычай (іосунъ); ибо въ древнихъ письменныхъ законахъ калмыцкихъ XVII столѣтія о шабинерахъ вовсе не упоминается.
Какъ общій выводъ изъ всѣхъ вышеприведенныхъ примѣровъ представляется, что если благопріятнѣйшимъ временемъ для приведенія въ извѣстность судебныхъ и административныхъ обычаевъ Калмыковъ могла быть эпоха владычества хановъ и намѣстниковъ калмыцкой орды, то теперь разнорѣчивость толкованія обычаевъ лишаетъ большую часть ихъ ясности и положительности. Но, почти до 1825 года управленіе Калмыками предоставлено было имъ-самимъ, а участіе въ немъ правительства ограничивалось лишь прекращеніемъ хищныхъ набѣговъ и степнаго своевольства народа кочеваго, полудикаго. Съ-тѣхъ-поръ, произошло въ немъ много перемѣнъ, положены границы властямъ, и Калмыки находятся въ совершенной подчиненности мѣстнаго начальства. Если вліяніе владѣльцевъ на подвластныхъ еще велико, то съ другой стороны учрежденіе улусныхъ судовъ, опредѣленіе въ кочевья приставовъ и попечителей, измѣнило во многомъ ближайшее управленіе Калмыками, а съ тѣмъ вмѣстѣ, особенно со времени введенія въ дѣйствіе Положенія 1834 года, т. е. съ 3880 года, и самое судопроизводство утратило характеръ народности. Но имъ могли дорожить только владѣльцы. Хотя не изъ нихъ былъ составленъ Наимавъ-Зарго, а изъ зайсанговъ и гелюнговъ, но, опредѣляемые туда владѣльцами, они всегда оставались подъ ихъ вліяніемъ. Судъ этотъ собирался въ кибиткѣ, не имѣлъ постояннаго мѣстопребыванія и ни малѣйшаго порядка въ дѣлопроизводствѣ. Члены его собирались и разъѣзжались, когда хотѣли. Дѣля, нерѣшенныя лѣтомъ, оставались до слѣдующаго лѣта. При наступленіи съ нимъ вмѣстѣ раскочевки улусовъ, возобновлялись отгоны скота, грабежи, — вотъ поводъ Суду Зарго судить и рядить. И онъ продолжалъ свои засѣданія въ-теченіи всего времени, «когда бываетъ больше преступленіи»[497]; а потомъ заргачи разъѣзжались. Въ этомъ отношеніи, но съ несравненно-большею пользою для народа, улусные суды замѣнили прежній кочевой Зарго, съ тою разницею, что въ нихъ дѣлопроизводство правильное, основанное на письменности и предварительныхь изслѣдованіяхъ. Между-тѣмъ, время и обстоятельства лишили древнія калмыцкія постановленія ихъ дѣйствія, и приговоры, основанные на законѣ русскомъ, ясномъ и опредѣлительномъ, замѣнили произвольныя рѣшенія прежняго Суда Зарго, который, видя несообразность древнихъ монголо-ойратскихъ законовъ съ бытомъ Калмыковъ въ Россіи и признавая ихъ недостаточность, рѣшалъ дѣла произвольно, произнося противорѣчащіе приговоры и дѣйствуя но вліянію владѣльцевъ. Эти древніе законы, которые съ 1800 года предполагается исправить, потому-что уже въ то время недостатки ихъ и несоотвѣтственность положенію Калмыковъ въ Россіи замѣнялись обычаями, — теперь мало извѣстны самимъ владѣльцамъ и вмѣстѣ съ обычаями, искаженными и затемненными преданіемъ, даютъ поводъ къ разнорѣчивымъ поясненіямъ и произвольнымъ толкованіямъ.
Народъ калмыцкій, прежде безучастный къ управленію и порядку установленнаго надъ нимъ судопроизводства, и теперь мало заботится о томъ, имѣетъ ли онъ народный судъ свой (Найманъ-Зарго), или подвѣдомъ присутственному мѣсту, составленному изъ русскихъ чиновниковъ. Калмыки не имѣютъ понятія ни объ историческомъ значеніи своего судопроизводства, ни объ обычаяхъ или обрядахъ его, потому-что если они и были, то произволъ владѣльца установлялъ или отмѣнялъ ихъ. И губернское присутственное мѣсто и улусный судъ въ понятіяхъ простаго Калмыка суть Зарг''о, потому-что слово это на его языкѣ значитъ судъ. Если, но-этому, Калмыки въ настоящемъ споемъ положеніи и могли бы находить справедливое удовлетвореніе въ общихъ губернскихъ присутственныхъ мѣстахъ, то тѣмъ не менѣе остатки самобытности этого племени требуютъ существованія для него особаго управленія и нѣкоторыхъ отдѣльныхъ правилъ. Предполагаемое изданіе ихъ довершитъ двухвѣковыя заботы правительства о Калмыкахъ и сблизитъ ихъ съ тѣмъ временемъ, когда два начала, указанныя въ завѣдываніи этими инородцами — польза правительства и польза народа, пойдутъ рядомъ и въ обоюдномъ вліяніи одна на другую представятъ результаты вполнѣ удовлетворительные.
- ↑ Астраханская-Губернія на пространствѣ 3,219 квадр. миль (16,429,771 дес. 213 саж.) содержитъ 311,429 обоего пола жителей.
- ↑ Съ 1318 года. Ср. Хозяйст. Опис. Астраханской-Губерніи, стр. 169.
- ↑ Заложенная тамъ въ 1626 году крѣпость названа была Черноярскимъ Новымъ Острогомъ (Путешествіе по Россіи академика Гмелина, т. II стр. 51).
- ↑ Яръ значитъ бугоръ, возвышенный, крутой берегъ.
- ↑ Съ 1777 года.
- ↑ Съ 1785 года.
- ↑ Иначе не называются въ Астрахани мясные и рыбные ряды: названіе татарское.
- ↑ Конюховъ.
- ↑ Собственно, естественныя и географическія границы Астраханской-Губерніи на югѣ — рѣка Кума, а на юго-западѣ — рѣка Манмчъ; но въ числѣ земель, Высочайше дарованныхъ Калмыкамъ, состоящимъ въ вѣдомствѣ астраханскаго начальства, отданы земли за рѣкою Манычемъ подъ кочевье двухъ дербетовскихъ улусовъ до разновладѣльческихъ дачъ Кавказской-Области: такимъ образомъ, астраханскіе Калмыки занимаютъ степи Волги и Маныча.
- ↑ Кромѣ этой обширной степи, исключительно занимаемой Калмыками, двумъ улусамъ дозволяется перекочевывать на незначительное пространство лѣвой (луговой) стороны Волги.
- ↑ На кибитку калмыцкую обыкновенно полагается по 2 души мужескаго и по 2 женскаго пола.
- ↑ Говоря о единоплеменникахъ Калмыковъ, нельзя пройдти молчаніемъ Бурятъ, кочующихъ въ Сибири и, подобію имъ, преданныхъ ламайскому языческому закону. Двинувшись вмѣстѣ съ Калмыками изъ Великой-Монголіи къ Алтанскимъ-Горамъ, племя Бурятъ расположилось кочевать тамъ, пока ихъ соотечественники продолжали слѣдованіе свое къ Уралу и Волгѣ и становились извѣстны тамъ Русскимъ подъ именемъ «Калмыковъ».
- ↑ Т. е. пробылъ, прожилъ, не снимая кибитки, не кочуя. О такомъ временномъ пребываніи на извѣстномъ мѣстѣ говорятъ, что на немъ Калмыки сидятъ съ кибитками.
- ↑ Для отличія отъ зауральскихъ Большой, Средней и Меньшой Ордъ.
- ↑ Такъ называются Калмыки бѣдные, лишившіеся чрезъ падежъ скота, или суровость зимъ своего степнаго хозяйства.
- ↑ Верховыми людьми называются тамъ всѣ прибывшіе изъ губерній, лежащихъ отъ Астраханской къ сѣверу, т. е. болѣе или милѣе близкихъ къ верховьямъ Волги.
- ↑ Такъ называется тяга и всякій рабочій на волжскихъ судахъ.
- ↑ Подъ этимъ разумѣть должно архивы губернскій и калмыцкаго управленія., также дѣла текущія и нѣсколько частныхъ рукописей.
- ↑ Описаніе Тибета, Чжуньгаріи и Восточнаго Туркистана, перев. съ китайскаго монаха Іакинѳа. С.П.б. 1828 и 1829 г.
- ↑ Adrien Balby, Abrégé de la Geographie, Paris 1838, p. 780. La Dzoungarie et lo Fays des Torgots ou Haut-Hi.
- ↑ Историч. Обозрѣніе Ойратовъ, сочин. монаха Іакинѳа. СП.б. 1834 г. стр. 11—18 и 24; Замѣчанія о приволжскихъ Калмыкахъ, соч. Професс. Попова. СП.б. 1839 г. стр. 6.
- ↑ Историч. Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 127—130 и 225.
- ↑ Тамъ же стр. 21, 24, 44, 45 и 140.
- ↑ Истор. Обозрѣній Ойратовъ, 30, 41, 42, 46, 61, 62, 141—150 и 154. Хозяйств. Описан. Астрахан. Губерніи С.П.б. 1800 г. стр. 170. Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ Нефедьева, С.П.б. 1834, стр. 17 и 18.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 45.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ стр. 60, 61 и 152. Бытность Хо-Урлюка съ сыномъ на сеймѣ доказывается самымъ предисловіемъ къ этому уложенію, въ которомъ поименованы всѣ владѣльцы, лично его утвердившіе. Фактъ этотъ противорѣчитъ предположенію, что междоусобія побудили Хо-Урлюка оставить Чжуньгарію, а напротивъ, подтверждаетъ догадку, что, откочевавъ къ предѣламъ Россіи, онъ дѣйствовалъ въ воинственномъ духѣ ойратства и стремился къ расширенію его владѣній.
- ↑ Т. е. панцырями, латами и др. принадлежностями воинскаго одѣянія, которыя теперь уже вовсе не въ употребленіи у Калмыковъ.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 10 и 150.
- ↑ Леонтьева, Увѣдомленіе о бывшей войнѣ у Китайцевъ съ Зенгорцами. Balby, Abr. de Geogr. р. 776. Р. de Tchihatcheff, Voyage scientifique dans l’Altai oriental elles parties adjacentes des frontières de la Chine. Paris, 1845, p. 42. — Extermination des Eleutes au XVIII siècle. — Монаха Іакинѳа, Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 195—199.
- ↑ Это число всюду показывается одинаково. Срав. Рычкова Топографію Оренбургск. Губер. Ч. I, стр. 125; Геогр. Слов. Росс. Госуд. ст. Калмыки; Нефедьева Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 17 и 18; Іакинѳа Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 60 и 119; Попова Замѣч. о Приволжскихъ Калмыкахъ, стр. 1.
- ↑ Олеарій былъ въ Астрахани въ 1636 году и въ описаніи своего путешествія (Voyage du Sieur Adam Olearius, traduit par Wicquefort, Amsterdam, 1727) упоминаетъ о хорошихъ пастбищахъ между Волгою и Яакомъ (стр. 451) и объ изобиліи тамъ дичи; о гусяхъ и красныхъ уткахъ, которыхъ ловятъ балабанами и ястребами; о дикихъ свиньяхъ и кабанахъ (стр. 455, 478 и 479).
- ↑ Естественныя произведенія этихъ мѣстъ подробно описаны академиками Гмелинымъ и Палласомъ.
- ↑ На уральской степи до прихода Калмыковъ кочевали Ногайцы, отъ-чего она и называлась тогда Ногайскою. Ср. Наказъ изь Посольскаго-Приказа Астраханскимъ Воеводамъ (Акты Историческіе, собранные и изданные Археографическою Коммиссіею, T. IV, 1615—1676, Спб. 1812 г.).
- ↑ Олеарій, на стр. 434 и 459 своего путешествія, говоритъ, что Калмыки кочуютъ между Астраханью и Саратовомъ, частію живутъ и за Ликомъ; производятъ частые грабежи и нападенія, и что для отраженія ихъ употребляютъ въ Саратовѣ стрѣльцовъ, а подъ Астраханью Татаръ, снабжая ихъ для этого на лѣтнее время вооруженіемъ изъ царскаго арсенала.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 154 и 159; Мурзы Едисанскихъ Татаръ, въ-слѣдствіе неудовольствій съ астраханскимъ воеводой, цокинули вмѣстѣ съ ними свое кочевье подъ Астраханью и отошли къ Калмыкамъ. Это случилось въ концѣ правленія Хо-Урлюка, и когда послѣ того астраханскіе воеводы нѣсколько лѣтъ съ ряду вели переговоры съ Дайчиномъ-Тайшей и мурзами о возвращеніи Едисанскихъ Татаръ на прежнее кочевье, то Дайчинъ просилъ астраханскаго воеводу отдать ему кости отца его Урлюкъ-Тайши. Сынъ Дайчина, Бунчукъ, въ 1061 присягалъ уже за этихъ Татаръ точно такъ же, какъ и за подвластныхъ ему Калмыковъ. (Историческіе Акты Археогр. Коммис. T. IV №№ 32, 40; 69 и 234).
- ↑ Шукуръ-Дайчинъ ходилъ въ Тибетъ для принятія благословенія Далай-Ламы и былъ въ Чжуньгаріи (Обозрѣніе Ойратовъ стр. 154 и 155).
- ↑ Шертная запись, по которой калмыцкіе владѣльцы клялись въ вѣрности русскому царю за всѣхъ улусныхъ людей (П. С. З. P. II. T. I. № 145 и въ слѣдующихъ томахъ: II—X, заключаются записи, грамматы и договорныя статьи, которыя служатъ подтвержденіемъ шертной записи).
- ↑ П. С. З. Р. И. Т. 1. № 316.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 139.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ стр. 26. — Замѣч. професс. Попова, стр. 5.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. II. № 1245.
- ↑ Тамъ же, T. IV, № 1822 стр. 31.
- ↑ Тамъ же T. I, № 540; Т. ІІ, №№ 672 и 990; T. V, № 2958 и 3046.
- ↑ Тамъ же Т. V, № 3314, и T. X, № 7733.
- ↑ Тамъ же, T. VII, № 4216.
- ↑ Тамъ же, T. I, № 540; T. II, No № 672 и 990; T. III, № 1591; Т. III, № 2207 и 2291; T. V, № 2702, № 3301 и 3062; T. VII, №№ 4427, 4492, 4683, 4784, 4795 и Т. VIII, № 5444.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 167.
- ↑ На стр. 5 Замѣч. о Приволжскихъ Калмыкахъ сказано, что Аюка былъ старшій сынъ Пунцука или Бунчука, а на стр. 24 Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, что Пунцукъ былъ отецъ Аюки; но этому противорѣчитъ шертная запись, которую Аюкай-Тайша далъ въ 1673 г. (П. С. З. Р. И. T. I, № 540, стр. 923, 924 и 926) и въ которой онъ самъ неоднократно называлъ себя сыномъ Мончака Тайши и внукомъ Шукуръ-Дайчина; также въ шертныхъ записяхъ 1677 и 1683 г. (П. С. З. Р. И. T II, №№ 672 и 993).
- ↑ Въ 1673, 1677, 1683, 1708 и 1710 годахъ.
- ↑ Въ шертной записи Аюки, 15 января 1677 года, заключаются указанія на эти нарушенія въ 1675, 1676 и 1677 годахъ прежней шерти.
- ↑ П. С. З. Р. И., T. II, № 990.
- ↑ Обозр. Ойратовъ, стр. 170.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. II. № 1245. Грамота ближнему боярину князю Голицыну.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. III. 1697 г. № 1591.
- ↑ П. С. З. Р. И., T. IV. № 2207, § 6.
- ↑ П. С. З. Р. И., Т. IV. № 2207 §§ 3-5.
- ↑ Тамъ же. Договорныя статьи 1708 года. Дѣла Архива Астраханскаго Калмыцкаго Управленія за время бытности въ Казани и Астрахани губернаторомъ Петра Матвѣевича Апраксина, заключаютъ въ себѣ подробныя извѣстія о буйствахъ Калмыковъ, объ опасеніяхъ и предосторожностяхъ по причинѣ ихъ вѣроломства и представляютъ рядъ обстоятельствъ смутныхъ, неустроенныхъ и для астраханскаго начальства трудныхъ.
- ↑ П. С. З., Т. V, № 3062.
- ↑ Въ Архивѣ дѣло 1710 года за время управленія коменданта ближняго стольника Михаила Чернякова объ усмиреніи измѣнниковъ Башкирцевъ и «раззореніи ихъ за неправду и воровство». Также въ П. С. З. Р. И., T. IV, № 2291.
- ↑ Въ Архивѣ дѣло о дѣйствіяхъ Игнатія Некрасова съ Запорожцами.
- ↑ Аюка самъ былъ въ Чжуньгаріи; ср. Обозр. Ойратовъ, стр. 177.
- ↑ Путешествіе китайскаго посланника къ калмыцкому Аюкѣ-хану. С.П.б. 1782 и 1788 г.
- ↑ П. С. З. Р. И., T. V, № 3062. — Въ Архивѣ дѣло о томъ, что крымскій ханъ и кубанскій султанъ идутъ на россійскіе города и селенія войною.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣла 1720 и 1721 годовъ.
- ↑ На этотъ фактъ есть указанія въ Запискахъ объ Астрахани, стр. 118, въ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 43, и въ Хозяйст. Опис. Астрах. Губерніи, стр. 179 и 291. Тамъ говорится о выставкѣ Аюкой 4000 конницы; по этому противорѣчатъ Обозрѣніе Ойратовъ и Журналъ Соймонова. Въ первомъ на стр. 187 сказано, что, послѣ переговоровъ съ Петромъ-Великимъ, Аюка далъ ему 5000 конницы для персидскаго похода; а въ журналѣ тайнаго совѣтника Соимонова, дополненномъ академикомъ Миллеромъ (Опис. Касп. Моря. С.П.б. 1763 г.), на стр. 65 сказано, что въ персидскомъ походѣ участвовало 20,000 Калмыковъ, 9000 конницы и 5000 матросовъ, а на стр. 90 и 102, что 4000 Калмыковъ подъ начальствомъ атамана Краснощекаго (о которомъ идетъ рѣчь и въ Хозяйств. Опис. Астрах. Губер.) и вмѣстѣ съ 1000 человѣкъ донскихъ казаковъ учинили нападеніе на жилища утемишскаго султана Махмуда и Усмѣя хайтакскаго, таркинскихъ владѣльцевъ. Въ Описаніи персидской войны съ 1722 по 1734 г. соч. Д. П. Бутурлина (Военная Исторія Походовъ Россіянъ въ XVIII столѣтіи, T. IV, С.П.б. 1828 г.), сказано только, на стр. 11, что кромѣ 9000 конницы, командированы были въ Дагестанъ многочисленные отряды казаковъ, Татаръ и Калмыковъ.
- ↑ Ср. въ П. С. З. № 5699: Жалованная Граммата Императрицы Анны Іоанновны Черенъ-Дондуку.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленіи, въ числѣ дѣдъ 1724 года, переписка въ переплетѣ, № 2, заключающая въ себѣ любопытныя свѣдѣнія о раздорахъ въ калмыцкомъ народѣ и наблюденіи за нимъ со стороны губернскаго начальства; тамъ же инструкція Волынскому, чтобъ онъ лично на мѣстѣ ввелъ Доржу на ханство и прочно согласилъ раздоры.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. VII, № 4476: Шертная запись 1724 г., по которой Черенъ Дондукъ клялся служить русскимъ государямъ какъ вѣрному подданному надлежитъ, и тамъ же, № 4600: Граммата Императрицы Екатерины I 22 февраля 1725 года.
- ↑ Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 28; однакожь въ 1697 году бояринъ князь Борисъ Голицынъ, договариваясь съ Аюкою на рѣкѣ Калмышенкѣ, не назвалъ его ханомъ (П. С. З. Р. И., T. III, № 1591) и изъ уполномоченныхъ русскимъ правительствомъ лицъ, казанскій и астраханскій губернаторъ Апраксинъ, первый назвалъ Аюку ханомъ въ договорныхъ статьяхъ, написанныхъ на съѣздѣ съ нимъ въ 1708 году на урочищѣ рѣчки Даниловки близь Волги (П. С. 3. Р. И., T. IV, № 2207).
- ↑ П. С. З. Р. И., T. VIII, № 5699.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣло 1737 г. № 7, на 25 листахъ, заключающее въ себѣ подробныя свѣдѣнія о походѣ Дондукъ-Омбо на Кубань и дѣйствіяхъ его; также и въ дѣлѣ того же года, № 9, на 240 листахъ, и № 14 столпъ на 195 листахъ о воинѣ Калмыковъ съ Кубанцами.
- ↑ Грамматы 1731, 1735, 1736 и 1737 годовъ П. С. З. Р. И., T. VIII, № 5699; Т. IX, № 6705 и 7027; T. X, № 7191.
- ↑ Напримѣръ граммата 3 марта 1737 г. объявлена была Дондукъ-Омбѣ чрезъ обер-штер-кригс-коммисара Соймонова (П. С. З. Р. И., T. X, № 7191).
- ↑ Улусъ значитъ на калмыцкомъ языкѣ, во-первыхъ, народъ, люди; въ этомъ смыслѣ говорятъ олунъ улусъ, т. с. множество людей; во-вторыхъ, улусъ означаетъ особое поколѣніе Калмыковъ, орду въ маломъ видѣ, множество кибитокъ, — то же, что у Татаръ множество юртъ. Улусы дѣлились тогда на отоки и аймаки. Отоки были аймаки въ большомъ размѣрѣ и представляли изъ себя цѣлый родъ Калмыковъ, значительную часть улуса, которою завѣдывало нѣсколько зайсанговъ, назначенныхъ улуснымъ владѣльцемъ. Зайсанги — владѣльцы аймаковъ. Теперь въ дѣловыхъ бумагахъ выраженіе отокъ замѣнено словомъ родъ, подъ которымъ разумѣется отъ 100 до 500 кибитокъ или семей.
- ↑ До 1719 года они были въ главномъ вѣдѣніи Посольскаго-Приказа; а отъ того времени Коллегіи-Иностранныхъ-Дѣлъ. См. 11. С. 3. №№ 3062 и 3314.
- ↑ Найманъ значитъ по-калмыцки восемь.
- ↑ Инструкція главному приставу при Калмыкахъ, Кумыкахъ и мирныхъ Чеченцахъ полковнику Ахвердову § 2.
- ↑ Предписаніе генерал-фельдмаршала князя Голицына въ дѣлѣ 1717 г., № 2, Архива Калмыцкаго Управленія.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ Трактатъ вѣчнаго мира между Россіей и Турціей, заключенный въ Констаитинополѣ 5-го ноября 1725 года, § 9: «Ежели народъ Калмыцкій, показавъ непріятство, учинитъ избытки во вредъ народу Крымскому, принадлежащему Блистательной Портѣ, такожъ и народамъ Ногайскому и Черкескому, принадлежащему Крыму, и между оными Калмыки не имѣетъ обрѣтаться никто изъ Россійскихъ, ниже подданный Россійскій: равенственно и Крымцы такожъ и Татары подъ отговоркою Калмыцкою не имѣютъ чинить убытковъ и вредъ Россійскимъ и землямъ ихъ; а ежели учинятъ какіе вреды и убытки между обоими странами, надлежитъ наказывать и удерживать накрѣпко тѣхъ злыхъ людей, долженствуя возвращать съ обѣихъ странъ вещи и скотъ похищенные». (П. С. З. Р. И., T. VI, № 3671).
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣло 1728 г. № 1.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія, въ дѣлахъ 1729 г. 1-й столпъ, и 1732 года І и столпъ.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія, въ дѣлахъ 1731 г. №№ 1 и 3.
- ↑ Тамъ же, въ дѣлахъ 1733 г., столпъ 8-й.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія, въ дѣлахъ 1734 г., столпъ 1-й.
- ↑ Въ дѣлахъ того же года, столпъ 12-й, гдѣ на 321 л. заключаются свѣдѣнія о происшествіяхъ съ 1734 по 1741 г.
- ↑ Сенатскій указъ 10 августа 1746 года о недопущеніи Калмыковъ къ ловлѣ рыбы въ астраханскихъ казенныхъ промыслахъ, состоявшійся по донесенію Камер-Коллегіи, что Калмыки ловятъ рыбу въ казенныхъ учагахъ и по морскимъ горловинамъ; ловцовъ грабятъ, убиваютъ.
- ↑ Съ 1708 г. казанскій и астраханскій губернаторъ Апраксинъ, имѣя главный надзоръ надъ калмыцкимъ народомъ и Аюкой-Ханомъ, переписывается съ нимъ дружески или на словахъ и скоро рѣшаетъ затрудненія по завѣдыванію народомъ. Въ 1717 году, по просьбѣ Аюки, сенатъ разрѣшилъ назначить комендантомъ въ Саратовъ Дмитрія Бахметева, чтобъ помогалъ Аюкѣ и оборонялъ его. Съ 1719 г. Астраханской-Губерніи генерал-адъютантъ гвардіи полковникъ Арт. Петр. Волынскій имѣетъ главное завѣдываніе Калмыками и въ 1721 году назначенъ капитанъ Беклемишевъ управляющимъ вообще калмыцкими дѣлами и при ханѣ: онъ остается и въ-послѣдствіи въ зависимости отъ другихъ начальниковъ этого края: генерал-майора Измайлова (1731 г.) [№ 5699 П. С. З.], князя Борятинскаго (1733) и т. д.; а въ 1737 онъ воеводой въ Саратовѣ (№ 7228) и продолжаетъ завѣдывать Калмыками при астраханскомъ губернаторѣ Татищевѣ (1743 г.) [№ 9316]. Съ 1744 г. въ Царицынѣ завѣдываетъ калмыцкими дѣлами генерал-лейтенантъ и кавалеръ Еропкинъ, и у него находится при калмыцкихъ дѣлахъ подполковникъ Тицынъ. Въ 1746 Еропкинъ уволенъ отъ управленія калмыцкими дѣлами, и они поручены по прежнему въ вѣдомство и управленіе астраханскому губернатору (№ 9316), что повторено и въ 1764году (№ 21,198), съ подчиненіемъ ему и тою народа командира полковника Кишинскаго. Этимъ достаточно доказывается, что въ тотъ періодъ времени, завѣдываніе Калмыками со стороны правительства, такъ-какъ и самое степное ихъ управленіе, не заключали въ себѣ прочныхъ основаній, и что учрежденія, въ которыхъ они проявлялись) были порожденіемъ обстоятельствъ или необходимости.
- ↑ Грамматы этой нѣтъ въ П. С. З. Р. И., а содержаніе ея, какъ и всѣ вышеписанныя свѣдѣнія, заимствовано изъ дѣлъ Архива Калмыцкаго Управленія. Не смотря на то, что Убуши не былъ дѣйствительно ханомъ, Калмыки и теперь иначе его не называютъ, какъ Убуши-Ханъ. Они произносятъ имя это кратко, такъ-что выходитъ «Убши Ханъ».
- ↑ Замѣч. профес. Попова о Приволжскихъ Калмыкахъ, стр. 9.
- ↑ Высочайше утвержденный 5 іюля 1764 года докладъ Госуд. Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ.
- ↑ Истор. Пугачев. Бунта. Ч. I, стр. 9; Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 229—236; Замѣч. профес. Попова о Приволжскихъ Калмыкахъ, стр. 9.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія «Дѣло секретное объ умыслѣ Калмыковъ къ уходу отъ россійской протекціи», на 296 листахъ. Между Калмыками до-сихъ-поръ гласитъ преданіе, что съ Убуши-Ханомъ ушло не 30,000, а 70,000 и даже 100,000 кибитокъ. Бѣгство Калмыковъ подробно изображено въ «Описаніи Киргиз-Кайсацкихъ ордъ и степей» СПб. 1832 г. T. II, на стр. 249—239, въ «Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ» на стр. 68—73 и въ «Описаніи Чжуньгаріи» СПб. 1829, стр. 188.
- ↑ Обозр. Ойратовъ, стр. 238 и 289.
- ↑ Истор. Пугачев. Бунта, стр. 8.
- ↑ Указъ 19 октября 1771 года на имя астраханскаго губернатора Бекетова.
- ↑ Калмыки перебирались въ Рын-Пески — лучшее урочище луговой стороны Волги, располагались тамъ кочевьемъ во время разлива рѣки, а потомъ, лѣтомъ, снова возвращались къ Царицыну и Астрахани (П. С. З. Т. XIII, № 9640).
- ↑ Путешеств. по Россіи Сиб. изд. 1809 г., стр. 455—535.
- ↑ Путешествіе во Россіи для изслѣдованія трехъ царствъ природы. Спб. 1777 г. Т. 2.
- ↑ П. С. З. Р. И. №№ 540, 672, 990, 2207, 2958, 3046, 7191 и 9255.
- ↑ Тамъ же №№ 2207, 5850, 7359, 9316, 9640, 10229 и 12698.
- ↑ Тамъ же №№ 4683, 5444, 7228, 7335, 7519, 7733, 7800, 8393, 8394, 8847, 9110 и 21025.
- ↑ Тамъ же № 12,198.
- ↑ Тамъ же №№ 2702 и 3062.
- ↑ Во время полой воды, т. е. весенняго разлива Волги, Калмыки заходили кочевьемъ въ Рын-Пески, привольное урочище на луговомъ, лѣвомъ берегу Волги (ср. П. С. З. № 9640).
- ↑ Какъ это сказано на стр. 240 Обозрѣнія Ойратовъ.
- ↑ Значеніе достоинства тайши, съ которымъ могла быть соединена идея отдѣльнаго, независимаго, но отнюдь не исключительнаго — общаго господства, пояснено уже въ предшествовавшей главѣ.
- ↑ П. С. З. № 2207. Аюка-ханъ увѣряетъ губернатора Апраксина, что тайши Чеметъ Батыръ и Мункотемиръ произвели безъ его вѣдома набѣгъ на пензенскіе и тамбовскіе города и села, 100 деревень повыжгли и проч.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. XVI, № 12198.
- ↑ Халамъ и намѣстникамъ ханства, а иногда и всему семейству ихъ отпускались денежное жалованье, мука, свинецъ, порохъ, какъ это видно изъ дѣлъ Архива Астраханскаго Калмыцкаго Управленія и нѣкоторыхъ грамматъ, заключающихся въ П. С. З. напр. №№ 3314, 7027 и 7774.
- ↑ Замѣчанія проф. Попова о Приволжскихъ Калмыкахъ. Спб. 1839 г., стр. 10.
- ↑ Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 73.
- ↑ П. С. З. T. XXII, Именный указъ, данный 9 мая 1785 года генерал-поручику Потемкину п. 10.
- ↑ (15) Тамъ же, T. XXI, № 15830. Именный указъ, данный 11 сентября 1783 года новороссійскому генерал-губернатору князю Потемкину.
- ↑ Тамъ же, T. XVI, № 12108, Высочайше утвержденный 5 іюля 1764 года докладъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ.
- ↑ Тамъ же, № 15830.
- ↑ Тамъ же, T. XXII, № 16239. Именный указъ, данный 13-го августа 1785 года генерал-фельдмаршалу князю Потемкину.
- ↑ Тамъ же, № 16194. Именный указъ, данный 9 мая 1785 года генерал-поручику Потемкину.
- ↑ Ежегодный нарядъ состоялъ изъ 500 человѣкъ. Ср. стр. 40—41. Состояніе Калмыцкаго Народа, соч. Н. Страхова. Спб. 1810.
- ↑ П. С. З., T. XXII, № 16810. Именный указъ, данный 18 октября 1789 года генерал-фельдмаршалу графу Салтыкову.
- ↑ П. С. З. Р. И. № 17118. Именный указъ, данный 19 апрѣля 1793 года рязанскому, тамбовскому и кавказскому генерал-губернатору Гудовичу, пунктъ 3.
- ↑ Тамъ же (т. е. № 17118).
- ↑ Тамъ же, № 9110, пунктъ 7.
- ↑ Н. Страхова, Состояніе Калмыцкаго Народа, Спб. 1810 г. стр. 27.
- ↑ П. С. З. №№ 7438 п. 6 и № 30328.
- ↑ Владѣльцы или правители аймаковъ, т. е. частей улуса, зависящіе отъ главныхъ владѣльцевъ улусныхъ.
- ↑ Состояніе Калмыцкаго Народа, стр. 27.
- ↑ Инструкція, данная 13 іюля 1806 г. отъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ главному при калмыцкомъ народѣ приставу: тамъ заключаются нѣкоторыя указанія на злоупотребленіе владѣльцами ихъ власти.
- ↑ П. С. З. Р. И., T. XII, № 9110.
- ↑ Изъ дѣлъ Совѣта Калмыцкаго Управленія.
- ↑ Заключеніе Кавказскаго Намѣстническаго Правленія 30 іюня 1780 года.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣло 1787 года 14 марта по сообщенію обер-коменданта и астраханскаго областнаго начальника бригадира Базина «что гг. сенаторы графъ Александръ Романовичъ Воропцовъ и Алексѣй Васильевичъ Нарышкинъ непремѣнно имѣютъ быть въ Калмыцкую Канцелярію для осмотра и теченія дѣлъ и на какомъ основаніи та Калмыцкая Канцелярія учреждена».
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 241.
- ↑ Именный указъ, данный 27 января 1791 года генерал-майору Штрандману.
- ↑ Описаніе его путешествія было издано подъ названіемъ: «Voyage dans la Russie méridionale et dans les pays du Caucase» и результатомъ его было другое сочиненіе: «Histoire primitive des peuples de la Russie». Они соединены вмѣстѣ въ изданномъ Клапротомъ: Моуауе dans les steps d’Astrakhan et du Caucase, histoire primitive des peuples qui ont anciennement habite ces contrées, Paris. 1829 2. vol.
- ↑ Томъ I сочиненія гр. Потоцкаго стр. 22 и приложенная къ нему карта.
- ↑ Тамъ же, стр. 43, 44, 40 и 87.
- ↑ Тамъ же, стр. 22.
- ↑ Тамъ же, стр. 24.
- ↑ Тамъ же, стр. 83.
- ↑ Тамъ же, стр. 71.
- ↑ Тамъ же, стр. 20.
- ↑ Тамъ же, стр. 22.
- ↑ Тамъ же, стр. 22.
- ↑ Тамъ же, стр. 22 и 73.
- ↑ Тамъ же, стр. 67.
- ↑ Тамъ же, стр. 59.
- ↑ Тамъ же, стр. 69.
- ↑ Тамъ же, стр. 59.
- ↑ Тамъ же, стр. 61.
- ↑ Тамъ же, стр. 67.
- ↑ Тамъ же, стр. 80.
- ↑ Тамъ же, стр. 81.
- ↑ Тамъ же, стр. 38.
- ↑ Тамъ же, стр. 57.
- ↑ Тамъ же, стр. 58.
- ↑ Тамъ же, стр. 66.
- ↑ Тамъ же, сгр. 69.
- ↑ Тамъ же, стр. 79.
- ↑ Съискное начальство, завѣдывавшее ими, признано ненужнымъ; оно замѣнено Правленіемъ, составленнымъ обще съ владѣльцемъ той орды изъ одного генерал-майора и одного штаб-офицера; имъ велѣно наблюдать за владѣльцами и Калмыками, защищая ихъ но смежности съ войскомъ донскимъ и Астраханскою-Губерніею. Правленіе это, подчиненное Донской Войсковой Канцеляріи, обязано было: давъ Большедербетовцамъ начальниковъ изъ Калмыковъ же, пріучать ихъ къ службѣ и повиновенію, разбирать и рѣшать всѣ между ними споры, жалобы и иски. (П. С. З., T. XXV, № 18860).
- ↑ 1800 г. августа 11 дня (П. С. З., T. XXVI, № 19511).
- ↑ Именный указъ, данный 29 августа 1800 года Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ.
- ↑ Именный указъ, данный сенату 27 сентября 1800 года.
- ↑ П. С. З., T. XXVI, № 19575.
- ↑ «Вѣрноподданному орды Малаго Дербета владѣльцу Чучею Тайши Тундутову и прочимъ Ноіонамъ: Торгоутовымъ, Дербетовымъ и Хошоутовымъ, ихъ зайсангамъ, духовенству и всему калмыцкому народу.» — Эта граммата первая, въ которой владѣльцы названы Ноіонами. Слово: Ноіонъ, Нойонъ или Ноинъ значитъ на калмыцкомъ языкѣ — господинъ, владѣлецъ. Палласъ и графъ Потоцкій называютъ калмыцкихъ владѣльцевъ Ной нами (Noyons). Ср. стр. 485 и 84 ихь сочиненій.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. XXVI, № 19899.
- ↑ Тамъ же, № 19600.
- ↑ Тамъ же, T. XXIX, № 22135.
- ↑ Тамъ же T. XXVI, № 19921. Именный указъ, данный Сенату.
- ↑ Тамъ же, № 20,037. Именныя указъ, данный Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ.
- ↑ Тамъ же (№ 20037).
- ↑ Именный указъ, данный Сенату 1802 г. апрѣля 28 дня (П. С. З. T. XXVII, № 202\8).
- ↑ Инструкція, данная 13 іюля 1806 г. главному приставу § 2, въ которой заключаются нѣкоторыя свѣдѣнія о происшествіяхъ прежнихъ годовъ.
- ↑ Этихъ двухъ грамматъ 1802 года въ П. С. З. нѣтъ; а содержаніе ихъ заимствовано изъ дѣлъ Астраханскаго Совѣта Калмыцкаго Управленія.
- ↑ Именный указъ, данный Сенату 28 апрѣля 1802 года; именный же указъ, даппый въ маѣ 1803 года саратовскому гражданскому губернатору Бѣляеву, и Высочайше утвержденное 1806 года мая 19 дня положеніе объ отводѣ земель кочевымъ народамъ Астраханской-Губерніи и пр. (П. С. З. Р. И. Томы: XXVII, No № 20248; 20778, 20793, и XXIX № 22,135).
- ↑ П. С. З. Р. И., T. XXIX, № 22135.
- ↑ Топкія, низменныя прибрежья каспійскаго приморья, обильныя густымъ камышомъ.
- ↑ Дѣло по канцеляріи астраханскаго военнаго губернатора о проектѣ Калмыцкаго Управленія, стр. 277.
- ↑ Высочайшій указъ, данный Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ 26 октября 1803 г. также указъ Пр. Сената 14 марта 1816 г. (П. С. З. Р. И. T. XXVII, № 20,011).
- ↑ § 1 инструкціи, данной 13 іюля 1806 года Коллегіею Иностр. Дѣлъ главному приставу при Калмыкахъ и пр.
- ↑ Съ 1802 года.
- ↑ § 5 Инструкціи, данной главному приставу 5 мая 1802 г. и § 2 инструкція, данной приставу 13 іюля 1806 г.
- ↑ Инструкція 1806 года, § 12.
- ↑ § 2 инструкціи 1806 года.
- ↑ § 10 Инструкціи 1802 и § 4 Инструкціи 1806 года.
- ↑ Т. е. „Права мунгальскихъ и калмыкскихъ народовъ“, или уложенія 1640 года.
- ↑ Гр. Потоцкій, говоря о Кавказскихъ Трухменцахъ или Туркменахъ, описываетъ, на стр. 195 и 201 Тома 1-го своего сочиненія, собраніе шестидесяти ихъ народныхъ старшинъ, которые подъ конецъ засѣданія почти всѣ заснули. Можно съ достовѣрностью предположить, что то же случалось и съ калмыцкими судьями (заргачами).
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣло о доставленіи разныхъ свѣдѣній о Калмыкахъ по случаю подчиненія главнаго пристава астраханскому гражданскому губернатору.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія находятся дѣла суда Зарго лишь съ 1826 года.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія — «Дѣла главныхъ приставовъ».
- ↑ Инструкція, данная главному приставу 22 августа 1821 г. № 453, §§ 3—6.
- ↑ Инструкція, данная главному приставу 13 іюля 1806 года, § 2.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія, дѣло № 15: «Нарядъ Калмыковъ въ крымскій походъ князя Потемкина».
- ↑ П. С. З. Р. И. т. XL, № 30,290 и въ 2 т. Св. Зак., изд. 1832 г. ст. 3056—3712.
- ↑ Въ Пол. С. 3. Р. И., подъ № 29126, въ т. ХXXVIII; перешло въ 5 т. Свод. Зак. и заключается тамъ въ книгѣ VII, въ съ 4 — 177. О сибирскихъ же Киргизахъ въ П. С. З. Р. И. 29,127, а въ Св. Зак. статьи 177—380.
- ↑ Журналъ Коммиссіи 27 іюля 1826 г.
- ↑ То же, 5 мая 1828 г.
- ↑ Проектъ его, вмѣстѣ съ заключеніями Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ, находится въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія.
- ↑ См. у о. Іакинѳа въ «Обозрѣніи Ойратовъ» на стр. 250, который заимствовалъ эти свѣдѣнія изъ «Журнала Министерства Внутреннихъ Дѣлъ» 1828 г. книжки 3 стр. 482.
- ↑ Съ 1837 г. обязанности его соединены въ лицѣ предсѣдателя Астраханской Палаты Государственныхъ Имуществъ и вмѣстѣ съ тѣмъ калмыцкій народъ и его управленіе поступили-тогда въ вѣдомство Министерства Государственныхъ Имуществъ.
- ↑ Въ изданіи 1842 г. слѣдующіе томы заключаютъ въ себѣ различные уставы по управленію калмыцкимъ народомъ: II, III, IV, IX, X, XIII, XIV и XV.
- ↑ Замѣчанія профессора Попова. Спб. 1839 г., стр. 8: чрезъ замужство вдовы хойтскаго владѣльца Дечжита съ хошоутовскимъ владѣльцемъ Замьяномъ, который обьявилъ своимъ наслѣдникомъ пасынка своего Тюмень-Джиргала.
- ↑ Свод. зак. Т. II (изд. 1832 г.) ст. 3656—3712.
- ↑ Свод. Зак. (изд. 1842 г.) T. II, ст. 531.
- ↑ Указъ Правит. Сената (7 Департамента) 12 января 1814.
- ↑ Свод. Зак. (изд. 1842 г.) Т. II, ст. 530 и 531.
- ↑ Напр. родъ Гурбунъ-Зуръ, Барунонъ родъ, Керетовъ родъ и т. п.
- ↑ Въ императорскихъ грамматахъ 1800—1827 г. значится «Ноіоны», въ положеніи 1834 г. и «Нойоны»; но Калмыки говорятъ: «Ноинъ». Ноинъ значитъ господинъ; ноиномь называютъ они и государя, прибавляя къ слову Ноинъ-Цаган-Ханъ, т. е. государь-бѣлый-царь.
- ↑ Калмыки въ показаніяхъ предъ судомъ пишутъ, что они вѣры дадай-ламайской.
- ↑ Переводъ монаха Іакинѳа съ китайскаго «Описаніе Тибета», Спб. 1828 г. и «Описаніе Чжуньгаріи» 1829 г. стр. 157.
- ↑ § 183 Высоч. утвержденнаго положенія 24 ноября 1834 г. о управленіи Калмыками, перешедшій въ ст. 684 Учрежд. о Управленіи Инородцами, T. II Свода Законовъ (изд. 1842 г.).
- ↑ Изъ дѣлъ Калмыцкаго Управленія.
- ↑ Другіе кочующіе народы, на-прим. Киргизы, имѣютъ то же убѣжденіе.
- ↑ Такъ называются мятели въ астраханскихъ степяхъ.
- ↑ Боговъ.
- ↑ Злыхъ духовъ.
- ↑ Т. е. идолослуженіе или точнѣе жрецамъ, для которыхъ оно всегда составляетъ предлогъ обогащенія.
- ↑ Состоян. Калм. Народа, Спб. 1810 г. стр. 17—19.
- ↑ § 5 Высочайше утвержденныхъ 10 мая 1825 г. Правилъ для управленія Калмыками.
- ↑ Донесеніе г. министру внутреннихъ дѣлъ 23 февраля 1833 г. № 42; во владѣльческихъ улусахъ до 16,000 т. и въ казенныхъ до 3,200 кибитокъ.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, 1834, г. стр. 89.
- ↑ Свода Законовъ (изд. 1842) T. V, ст. 628.
- ↑ Замѣчательны вообще черты сходства, которыя астраханскіе Калмыки представляютъ въ-отношеніи образа жизни, пища и одежды съ своими сибирскими единоплеменниками (ср. Voyage dans J’Allai oriental, Paris, 1845 p. 29, 45, 46 и 141.)
- ↑ Ст. 8 Древнихъ Калмыцкихъ Постановленій.
- ↑ Тамъ же, ст. 89.
- ↑ Тамъ же, ст. 88.
- ↑ Упраздненная въ 1836 году.
- ↑ Т. е. по правому берегу.
- ↑ Морскіе низменные берега.
- ↑ Лѣвый берегъ.
- ↑ Мысы.
- ↑ Положеніе Комитета Министровъ 3 января 1833 года.
- ↑ Положеніе Комитета Министровъ 29 сентября и 13 октября 1836 года.
- ↑ Сост. Калмыцкаго Народа, стр. 19.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 239.
- ↑ Свод. Зак. (изд. 1842 г.) T. XI, ст. 2578—2582.
- ↑ Тамъ же, ст. 416, 417, 2585 и 2587.
- ↑ Въ 1741 г. нанято было 13 астраханскими рыбопромышленными для работъ 6400 кибитокъ Калмыковъ (въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія „Книга, въ которую записывались указы и вѣдомости о рыбной ловлѣ и о прочемъ 1741 г. на 83 листахъ“). 6400 кибитокъ значитъ 12,800 душъ мужеска пола, полагая по двѣ души мужеска пола на каждую кибитку.
- ↑ Все народонаселеніе полагается состоящимъ изъ 14 тысячъ кибитокъ; если считать на каждую изъ нихъ по двѣ души мужеска пола, число ихъ составитъ 28 тысячъ душъ мужеска пола.
- ↑ Ср. выше отзывъ владѣльца Тюменя.
- ↑ Они надѣваютъ бахила — кожаные чулки до колѣна, и поршни — родъ лаптей.
- ↑ Т. е. временные выходцы изъ губерній, близкихъ къ верховьямъ Волги.
- ↑ Объ этомъ подробнѣе въ слѣдующей главѣ, когда будемъ говорить объ обращеніи Калмыковъ въ христіанскую вѣру.
- ↑ А о троекратномъ воровствѣ въ § 156 древнихъ калмыцкихъ постановленій сказано: а ежели кто приличится въ трехъ кражахъ, и за то онаго совсѣмъ раззорить».
- ↑ Изъ дѣлъ Калмыцкаго Управленія.
- ↑ О бурханѣ Бакши ниже сего.
- ↑ Астраханскій губернаторъ Жилинъ въ журналѣ своемъ описываетъ, какъ онъ въ 1758 году объявлялъ Дондуку-Дашѣ о пожалованіи его въ ханы, и упоминаетъ, что послѣ обѣда, на который пригласилъ его ханъ, «происходила обыкновенная въ калмыцкомъ народѣ, при ихъ праздникахъ и торжествахъ, борьба».
- ↑ Дондукъ-Омбъ былъ женатъ на мачихѣ своей; разведясь съ нею, онъ вступилъ во второй бракъ (не съ ламаиткой впрочемъ, а съ мусульманкой); онъ при двухъ живыхъ женахъ намѣревался еще жениться на своей бабкѣ, вдовѣ Люки-Хана, которая сама его къ этому склоняла, обѣщая доставить ему званіе хана калмыцкаго; но правительство не допустило ихъ до этого (Срав. Геогр. Словарь Росс. Государства, Москва, 1804 г. Ч. III, стр. 138, — также Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 45 и 48.)
- ↑ Древняго уложенія § 47, п. 10.
- ↑ По суду Зарго дѣло о зайсангѣ Самтанѣ Манжиковѣ (1841 г.): — «по обычаямъ Калмыковъ, родившійся наканунѣ зуло считается уже двухлѣтнимъ».
- ↑ Такъ называются колодцы въ степи.
- ↑ Т. е. вода, добываемая изъ худуковъ — колодезей или копаней.
- ↑ Замѣчательно, что въ 1797 г., когда графъ Потоцкій описывалъ Калмыковъ, они поступали такимъ же образомъ, и что то же дѣлаютъ, по замѣчанію г. Чихачева, (Voyage dans l' Altai Oriental р. 47) ихъ сибирскіе единоплеменники.
- ↑ Ср. Описаніе Тибета, стр. 132, 154—162.
- ↑ Г. Чихачевъ нашелъ то же между сибирскими Калмыками. Ср. стр. 60 его «Voyage dans l’Altai!».
- ↑ Срав. Описаніе Тибета, стр. 131. Такими панцирями и оружіями любовался въ 1797 году гр. Потоцкій (ср. 77 стр. его путешествія) у хошоутовскаго владѣльца Тюмень-Джиргала, и почти полвѣка спустя мы нашли ихъ въ домѣ его сына, полковника Сербе-Джана-Тюменя въ его оружейной комнатъ.
- ↑ Примѣръ тому: премьер-майоръ Тюмень-Джиргалъ и полковникъ Сербе-Джапъ Тюмень.
- ↑ Геройская смерть Баатыра-Убуши Тюменя подъ Остроленкой извѣстна почти каждому Калмыку.
- ↑ Ср. Описаніе Тибета, стр. 461.
- ↑ Божества ламаитовъ. Ср. Описаніе Тибета, стр. 131.
- ↑ Правилъ Высочайше утвержденныхъ 10 марта 1825 г., § 13, п. 2 и 3.
- ↑ Тамъ же, § 51.
- ↑ § 45 Правилъ Высочайше утвержденныхъ 10 марта 1825 года.
- ↑ Тамъ же, § 28.
- ↑ Вотъ что г. Страховъ говоритъ въ своей брошюрѣ: Нынѣшнее Состояніе Калмыцкаго Народа, Спб. 1810 г. о томъ, какъ тогда нѣкоторые калмыцкіе владѣльцы особымъ хитрымъ способомъ разоряли своихъ подвластныхъ: «Занимая у Армянъ, Татаръ и Донцовъ деньги, владѣльцы всегда пишутъ заемныя обязательства на имена богатыхъ подвластныхъ, а сами подписываются и прикладываютъ свои печати въ родѣ свидѣтелей о ихъ займахъ. Если дѣло доходитъ до взысканія денегъ, тогда владѣлецъ не токмо остается неприкосновененъ, но какъ правитель улуса и свидѣтель, заступающіяся за свое споручительство, помогаетъ заимодавцу утѣснять подписавшихся въ займѣ той суммы, которую самъ онъ взялъ и прожилъ. Отъ сего зловреднаго способа разорять подвластныхъ, понынѣ съ цѣлыхъ улусовъ продолжаются взыски тѣхъ неимовѣрныхъ долговъ, которые разными владѣльцами были взяты и издержаны. Разореніе подвластныхъ тѣмъ еще болѣе умножается, что владѣлецъ, занимая деньги, ни мало не заботится о процентахъ, а торопитъ и принуждаетъ подвластныхъ скорѣе найдти деньги и подписаться подъ заемными письмами. Отъ сего происходитъ, что Армяне, Татары и Донцы берутъ неимовѣрные проценты. Владѣлецъ, получивъ деньги, даже и о томъ нимало не заботится, что съ подвластнаго по незнанію и простотѣ его вторично и третично взыскиваютъ заплоченныя имъ деньги и что таковыя взысканія дѣлаютъ по минованіи слишкомъ 40-ти, а иногда и 17-ти лѣтъ. Для заплаты долговъ, продажа скота за безцѣнокъ довершаетъ разореніе».
- ↑ Высочайше утвержденныя 6 августа 1828 г., Правила о калмыцкихъ займахъ, — и Св. зак. T. IX (изд. 1842) ст. 1248.
- ↑ Донесенія 1834 г. августа мѣсяца, — чиновниковъ, командированныхъ въ улусы военнымъ губернаторомъ.
- ↑ Изъ дѣлъ суда Зарго.
- ↑ Донесеніе астр. военнаго губернатора Пяткина министру внутреннихъ дѣлъ отъ 23 февраля 1833 г. № 42.
- ↑ Объ этомъ будетъ говорено далѣе при подробномъ разсмотрѣніи древнихъ судебныхъ обычаевъ Калмыковъ.
- ↑ Объ этомъ будетъ говорено далѣе при подробномъ разсмотрѣніи древнихъ судебныхъ обычаевъ Калмыковъ.
- ↑ Св. Зак. (изд. 1842 г.) T. II, ст. 1253 и 1254.
- ↑ Правителей въ казенныхъ улусахъ Багацохуровскомъ и Эркетеневскомъ по одному. Соединеннымъ управленіемъ вновь отсужденныхъ въ казну улусовъ Яндыковскаго и Икицохуровскаго завѣдываютъ опекуны впредь до назначенія правителей.
- ↑ За малолѣтствомъ или дурнымъ поведеніемъ владѣльца, управленіе улусомъ ввѣряется опекунамъ. На-прим. Большедербетенскій Улусъ состоитъ въ управленіи опекуна, за устраненіемъ отъ сего владѣльца Джиргада. Объ учрежденіи опекъ ст. 621 II Т. Св. Зак. (изд. 1812 г.).
- ↑ Св. Зак. (изд. 1812 г.) T. IX, ст. 1254.
- ↑ Тамъ же, T. II., ст. 592 и IV, ст. 628, 630—632.
- ↑ Тамъ же (изд. 1842 г.) Т. IV, ст. 1229, 1261, 1255 и 1256.
- ↑ Тамъ же, Т. X, ст 3519. О томъ, какъ они пользуются этимъ правомъ, скажется при разсмотрѣніи древнихъ судебныхъ обычаевъ, въ слѣдующей главѣ.
- ↑ Тамъ же (изд. 1842 г.) T. II, ст. 540.
- ↑ Ст. 1260 T. IX Св. Зак. (изд. 1812 г.) и примѣчаніе.
- ↑ Донесеніе военнаго губернатора Наткина министру внутреннихъ дѣлъ отъ 23 февраля 1833 г. № 42.
- ↑ Древнѣйшая изъ сохранившихся понынѣ владѣльческихъ грамматъ относится къ 1778 г. и подтверждаетъ изъясненное предположеніе, что владѣльцы начали возводить въ званіе зайсанговъ съ того времени, когда, не имѣя надъ собой ни хана, ни намѣстника, стали управлять независимо каждый своимъ родовымъ улусомъ.
- ↑ Ср. далѣе въ V главѣ: «Обычай возведенія въ зайсангское званіе».
- ↑ IX Т. Св. Зак. (изд. 1842 г.) ст. 1256.
- ↑ II и IV Т.
- ↑ II Т. Св. Зак. (изд. 1842 г.) ст. 540.
- ↑ Китайскій дворъ въ 1751 году ввѣрилъ верховное управленіе Тибетомъ Далай-Ламѣ, и тѣсная связь его съ Монголіею на долго обезпечиваетъ ему такое преимущество. Тибетцы почитаютъ его воплощеннымъ божествомъ (стр. 201 и 205 Опис. Тибета, перев. съ китайскаго. Спб. 1828 г.). Вотъ, что въ 1797 году писалъ графъ Потоцкій о ламаитской іерархіи: "Le Bogdo-Lama (patriarche auguste) reside dans le couvent de Djhachi-loumbo près de Jigâtsé. Tes Tibétains l’appellent Baïntchin Rimhotché (l’envoyé vénérable) et les Mongols lui donnent encore le nom de Bogdo-baïntohang et Bogdo-gheghen. Cette incarna lion divine est plus ancienne que le Dalaï-Lama; mais les Kalmoüks estiment le dernier beaucoup plus. Les sectateurs de Dalai Lama portent le nom d’oulan sallatu (bouffeties rouges). Toutes les tribus mongoles appartiennent à cette secte. Ceux du Bog’do Lama sont appelés chara malachai (bonnets jaunes). Autrefois leur croyance était la dominante au Tibet; mais, quand le Bogdo-Lama et son clergé commencèrent à conférer des dignités écclésiasliques à des femmes, il s’y forma un chisme violent qui occasionna des guerres sanglantes et finit par la nomination du Dalai-Lama à H’lassa. Actuellement la discorde entre les deux divinités est tout-à-fait terminée: elles se Nisitent pour se donner l’une â l’autre des bénédictions. Quoique le clergé Kalmouk révère plus le Dalai-Lama que Bogdo-Lama, ses membres les plus éclairés ne nient pas que le dernier soit plus ancien et plus vénérable. — Après le Dalai-Lama 7 gousse, en mongol khoutoukhtou, tiennent le premier rang dans la hiérarchie Jamaïque. Six d’eux résident dans le Tibet, et le 7-me nommé en mongol Gheghen-khoutoukhtou et en tibétain Djcbdjin-tomba-goussé а son siège dans l’Ourga, situé sur la riv. Tola et au pied de la montagne Khan-oola. Après les khoutoukhtou viennent les Tsordji-lama, en tibétain Tchoïdjèh-lama, puis Rabdjamba (qui savent tout) et les Gabdjэй-lama. Les prêtres de ces trois classes sont les seuls qui portent chez les Kalmouks le titre de lama, tandis que les Mongols le donnent aussi à des écclésiastiques d’un rang inférieur. Ghelong est le nom de tous les prêtres ordonnés. (Voyage dans les steps d’Astrakhan et du Caucase, Paris, 1820, p. 68.)
- ↑ Замѣчанія проф. Попова, стр. 24.
- ↑ Т. е. изображеніями бурхановъ.
- ↑ § 5 инструкціи, данной 13 іюля 1806 г. отъ Коллегіи Иностр. Дѣлъ главному приставу при Калмыкахъ, Кумыкахъ и мирныхъ Чеченцахъ.
- ↑ Опис. Тибета, стр. 208.
- ↑ Предисловіе къ древнему мунгальскому и калмыкскому уложенію 1640 г.
- ↑ Ср. далѣе о праздникѣ Холгуна-Сара.
- ↑ Опис. Тибета, стр. 209.
- ↑ На Тибетѣ его называютъ Цзункоба.
- ↑ Тибетцы употребляютъ тангутское письмо (стр. 110 Опис. Тибета).
- ↑ Такъ дѣлается и въ Тибетѣ (стр. 131 Опис. Тибета).
- ↑ На Тибетѣ почти то же (стр. 210).
- ↑ Профессоръ Поповъ утверждаетъ, на стр. 24 своихъ Замѣчаній о Калмыкахъ, что по новѣйшимъ изслѣдованіямъ знатоковъ санскритскаго языка и буддайскихъ древностей, съ вѣроятностію доказано, что эта молитва значитъ: драгоцѣнность — омъ (божественная тріада, изображенная тремя буквами а, у, м), во истину находится въ бадмѣ (lotus). Извѣстно, что всѣ Будды раждаются изъ бадмъ, и что они изображаются сидящими или стоящими на бадмахъ или бадмовыхъ листьяхъ. Владѣльцы Тюмени и нѣкоторые изъ духовныхъ, спрошенные мною объ этомъ поясненіи, отозвались, что оно недостаточно; однакожь не согласились опредѣлить точное значеніе этой молитвы. Ламаиты придаютъ ей сверхестественную силу и думаютъ, что тотъ, кто прочтетъ ее 100,000,000 разъ, получитъ блаженство будущей жизни.
- ↑ П. С. 3. Р. И. T. XXVI, № 19600.
- ↑ На Тибетѣ — курень (стр. 212 Описанія Тибета).
- ↑ По-монгольски, хуаракъ (тамъ же, стр. 12).
- ↑ Профессоръ Поповъ называетъ ихъ по-монгольски Кгелунъ.
- ↑ Опис. Тибета (стр. 213).
- ↑ Какъ это видно изъ древнихъ калмыцкихъ постановленій 1610 и 1635 годовъ.
- ↑ Опис. Тибета на той же 213 стр.
- ↑ Опис. Тибета (стр. 92). Названіе это происходитъ отъ одѣянія, которымъ отличаютъ себя въ Монголіи поклонники Далай-Ламы отъ поклонниковъ Богдо-Ламы.
- ↑ Слово хурулъ означаетъ собственно по-калмыцки богослужебный обрядъ; но мѣстное калмыцкое управленіе давно уже употребляетъ его для обозначенія капищъ или кочевыхъ монастырей калмыцкаго духовенства.
- ↑ Отдѣльныя кочевки, изъ которыхъ составляется улусъ.
- ↑ Состояніе Калмыц. Народа, стр. 23 и Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 95.
- ↑ Изъ свѣдѣній, доставленныхъ бывшимъ врачомъ калмыцкаго управленія, Данковымъ.
- ↑ Письмена явились у Калмыковъ въ XVII вѣкѣ и суть съ немногими измѣненіями монгольскія. Они замѣчательны тѣмъ, что строки пишутся сверху внизъ и располагаются отъ лѣвой руки къ правой.
- ↑ Опис. Тибета, перев. съ китайскаго. Спб. 1828 г. стр. 120—123.
- ↑ Срав. Опис. Тибета, стр. 121.
- ↑ Изъ свѣдѣній, доставленныхъ Астраханскимъ Ламайскимъ Правленіемъ, и разговоровъ съ ламой Джамбо-Намкаевымъ.
- ↑ При большихъ хурулахъ по 50, а при малыхъ по 25 духовныхъ.
- ↑ Онъ происходитъ изъ рода торгоутовскихъ ноиновъ.
- ↑ Примѣры тому у монаха Іакинѳа въ Обозрѣніи Ойратовъ на стр. 179, 180 и 205.
- ↑ За три года передъ тѣмъ, именно 24 февр. 1673 г. постановлено было: подвластныхъ Анжи, которые учтутъ уходить въ города Царскаго Величества, отдавать некрещенныхъ назадъ. (П. С. З. Р. И., T. I, № 540, Шертная запись, данная боярину и воеводѣ князю Одоевскому Аюкой Таишей).
- ↑ П. С. З. Р. И., T. II, № 672. Шертная запись, данная 15 января 1677 года Аюкой и др. калмыцкими тайшами окольничему и воеводѣ князю Щербатову. — Замѣчательнымъ памятникомъ того, какъ въ это же время предположено было приводить къ христіанству такихъ язычниковъ, обращеніе которыхъ не могло быть сопряжено съ тѣми же затрудненіями, какія представляло обращеніе Калмыковъ ко крещенію, остался Наказъ, данный 15 мая 1681 года сибирскимъ митрополитомъ Павломъ игумену Ѳеодосію да черному попу Макарію съ братьею о обращеніи язычниковъ въ православную вѣру (Акты Историч. издан. Археограф. Коммиссіею. Спб. 1842 г., Т. V, № 69, стр. 102). Этимъ миссіонерамъ поручено было, «пріѣхавъ въ Дауры, въ селингинскомъ и въ иныхъ даурскихъ городахъ и острожкахъ, пповѣрцовъ всякихъ вѣръ отъ невѣрствія къ истиннѣй православной христіанстѣй вѣрѣ призывать, поучая отъ божественныхъ писаній со всякимъ тщаніемъ и прилежаніемъ, безлѣностно, и крестить ихъ во имя Отца и Сына и Святого Духа, и приводити къ тому святому и Божію дѣлу иновѣрцовъ безъ тчеславія и гордости, со благоучительнымъ намѣреніемъ, безъ всякаго озлобленія; и отъ такого святого дѣла никакимъ озлобленіемъ не отрѣшати, но по благодати даннѣй имъ отъ пресвятаго и животворящаго Духа, чрезъ наше архіерейское благословеніе, ко истиннѣй православной христіанстѣй вѣрѣ отъ невѣрія призывати и отъ тьмы во свѣтъ обращати, чтобъ отъ какихъ словъ строптивыхъ иноземцовъ чѣмъ не отлучити, а отъ святого дѣла не отвратитя, и о томъ къ намъ въ Тоболескъ не отписываясь. А по крещеніи иноземцамъ велѣти жити, гдѣ они похотятъ, въ службѣ, или въ монастырѣхъ, или у всякихъ чиновъ русскихъ людей, и надъ ними самимъ и воспреемникомъ ихъ смотрѣть, чтобъ они преданную православную христіанскую вѣру хранили твердо, и къ церквамъ Божіимъ и на покаяніе къ отцамъ духовнымъ приходили, а на прежніе бѣсовскіе и темнообразные прелести не обращались; а кто въ такихъ прелестяхъ объявится, и такихъ имати въ монастырь и держати въ подначальствѣ, и наказывати и учити со всякимъ тщаніемъ, пока они истинное покаяніе принесутъ и впредь отъ такихъ прелестей отстанутъ.»
- ↑ П. С. З., T. II, № 990. Шертная запись, данная Аюкой боярину и воеводѣ князю Андрею Голицыну на рѣчкѣ Соленой подъ Астраханью въ 1683 г.
- ↑ Тамъ же, T. III. 1591. Договорныя статьи, учиненныя 13 іюля 1697 г. между калмыцкимъ ханомъ Аюкой и бояриномъ княземъ Борисомъ Голицынымъ.
- ↑ Тамъ же, Т. V, 3062. Сенатскій указъ 14 января 1717 года.
- ↑ Указаніе на это происшествіе находится въ «Географическомъ Словарѣ Россійскаго Государства» въ T. III стр. 136 и 137, въ «Свѣдѣн. о Волжскихъ Калмыкахъ» стр. 52 и въ «Обозрѣніи Ойратовъ» стр. 218. Замѣтимъ, что въ сенатскомъ указѣ 14 января 1717 года (П. С. З., T. V, № 3062) подробно говорится о Терешкинскомъ селѣ. Это возбуждаетъ догадку — не было ли оно къ тому времени вновь отстроено?
- ↑ «Астраханскіе Архіереи». Астрахань 1842 г. стр. 28.
- ↑ Сенатскій указъ 15 марта 1716 г. (П. С. 3., Т. V, № 3001. стр. 201). Объ исполненіи его подтверждено 14 янв, 1717 г. (Тамъ же, № 3062).
- ↑ Сенатскій указъ 14 янв. 1717 г. (П. С. З. Т. V, № 3062).
- ↑ Сенатскій указъ 27 окт. 1725 г. (Тамъ же, T. VII. № 4795) и Именный, данный 18 іюля 1729 года изъ Верховнаго Тайнаго Совѣта Военной Коллегіи (Тамъ же, T. VIII. № 5443).
- ↑ Сенатскій указъ 29 сентября 1725 (П. С. З., T. VII, № 4784).
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 50 и 52.
- ↑ П. С. З. T. XII, 9110, T. XXVII № 21,025 и T. VII № 4683 пунктъ 12.
- ↑ Тамъ же, T. VII, № 4427.
- ↑ Тамъ же, T. VII, № 4492, апрѣля 19 дня 1724 года.
- ↑ П. С. З. T. VII, № 4683.
- ↑ Тамъ же, T. VIII, № 5444. Синодскій указъ находящемуся при Калмыкахъ Іеромонаху Никодиму Ленкеевичу 18 іюля 1729 г.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 220.
- ↑ Обозрѣніе Ойратовъ, стр. 225 и Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 53.
- ↑ П. С. З. T. X, № 7228.
- ↑ П. С. З., T. XXII, № 9110, сенатскій указъ 15 февраля 1745 г. п. 5.
- ↑ Тамъ же, T. X, № 7733. Видно, что крѣпость эта въ 1739 г. уже была построена. Городъ Ставрополь нынѣ Симбирской-Губерніи.
- ↑ Сенатскіе указы 1737 года 18 апрѣля и 26 іюля (П. С. 3. T. X, №№ 7228 и 7335).
- ↑ Сенатскіе указы 1737 года 18 апрѣля и 26 іюля (П. С. 3. T. X, №№ 7228 и 7335).
- ↑ Сенатскій указъ 15 января 1739 года, П. С. З. T. X, № 7733.
- ↑ П. С. З. T. XII, № 9110, Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ стр. 56 и «Сочиненія А. С. Пушкина» Спб. 1838 г. T. V, стр. 139 и 143.
- ↑ Геогр. Сл. Рос. Гос. T. III стр. 139 и Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ стр. 56 и 62.
- ↑ Геогр. Слов. Рос. Гос. T. III стр. 139 и Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ стр. 64.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 64 и 65.
- ↑ Геогр. Слов. Рос. Гос. T. III стр. 141.
- ↑ Изъ дѣлъ Совѣта Калмыцкаго Управленія.
- ↑ Въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія дѣло 7 декабря 1815 г. № 1522.
- ↑ См. далѣе въ этой главѣ — объ обычаѣ, устраняющемъ женщинъ отъ наслѣдованія улусовъ.
- ↑ T. IX, Св. Зак. (изд. 1842 г.) ст. 1242.
- ↑ Выше уже было сказано, что съ подвластныхъ своихъ калмыцкіе владѣльцы имѣютъ право брать ежегодный покибиточный албанъ, не болѣе 7 р. 14 к. сер. съ кибитки.
- ↑ П. С. З. T. X, № 1591.
- ↑ П. С. З. T. X, №№ 7228, 7335 и 7733.
- ↑ П. С. З. T. XII, № 9110 пунктъ 2.
- ↑ П. С. З. T. X, N 7733, Сенатскій указъ 15 января 1739 года.
- ↑ П. С. З. T. XII, № 9110, сенатскій указъ 15 февраля 1745 г.
- ↑ П. С. З. T. XXVII, № 21,025.
- ↑ Пункты 5 и 7 правилъ 1745 года.
- ↑ Сенатскій указъ 28 сентября 1747 года. П. С. З. T. XII, № 9444.
- ↑ П. С. З. T. XXVII, № 21,025.
- ↑ Высочайше утвержденный 20 января 1765 года докладъ Сената (П. С. З. Т. XVII, № 12,317.) Замѣтимъ, что Палласъ, описывая видѣнныхъ имъ въ 1768 году Ставропольскихъ Калмыковъ, говоритъ на стр. 176 своего сочиненія, что ихъ считается до 14,000 человѣкъ и между ними до 1000 джунгарскихъ семей, принявшихъ также христіанскую вѣру — число, чрезвычайно увеличенное противъ того, которое въ 1765 г. извѣстно было правительству.
- ↑ П. С. З. T. XXVII, № 21,025.
- ↑ Тамъ же, Высочайше утвержденный 2 ноября 1803 г. докладъ министра военныхъ сухопутныхъ силъ объ устройствѣ ставропольскаго калмыцкаго войска.
- ↑ Щекатова Геогр. Слов. Гос. Гос. Москва. 1804. T. III, стр, 153. То же и у Палласа на стр. 175—177.
- ↑ Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ, стр. 56—57.
- ↑ П. С. З. T. XXVII, № 21,025.
- ↑ П. С. З. T. XXVII, № 21,025.
- ↑ «Отеч. Записки», T. XXXV (1844 г.) статья: «Ставропольскіе Калмыки», гдѣ во всей подробности описаны эти Калмыки исторически, этнографически и статистически.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ Высочайшее повѣленіе, объявленное Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ и ордеръ генерал-аншефа и Государева Намѣстника князя Потемкина астраханскому губернатору генерал-майору Якоби отъ 3 марта 1777 г. № 413. См. тоже Геогр. Слов. Гос. Гос. T. III стр. 619.
- ↑ Гр. Потоцкій видѣлъ ихъ въ 1797 г. и говоритъ объ нихъ на стр. 194 своего путеописанія: «En suivant la rive droite de la Kouma, nous sommes arrivés à une horde de 150 familles (т. e. кибитокъ) de Kalmouks baptisés, qui appartiennent au général Savélieff; qui n’exige d’eux aucun cens et ne les emploit qu’aux soins de son haras». Савельеву они никогда не принадлежали и принадлежать не могли; а Савельевъ былъ въ то время командиромъ моздокскаго полка.
- ↑ Правила эти начертаны еще въ 1740 г. и перешли въ ст. 55—57 XIV Т. Св. Зак. (изд. 1842 г.).
- ↑ Донесеніе начальника штаба Кавказской-Линіи и Черноморія наказному атаману кавказскаго линейнаго казачьяго войска № 13,268 и отношеніе сего послѣдняго къ управляющему Астраханскою Палатою Государст. Имуществъ № 5938.
- ↑ Высочайше утвержденный 5 іюля 17G4 года докладъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ (П. С. З., Т. XVI, № 12,198).
- ↑ Св. Зак. (изд. 1842 г.) T. IX, ст. 1242.
- ↑ Изъ сенатскаго указа 23 марта 1750 года, которымъ запрещепо обращать Калмыковъ въ другія христіанскія исповѣданія, кромѣ православнаго (П. С. З., Т. № XIII, 9722) видно, что католическій священникъ Феликсъ принялъ къ себѣ и окрестилъ только двухъ Калмыковъ въ 1737 году и, выѣхавъ въ 1739 г. изъ Астрахани въ Италію, оставилъ ихъ у католическаго же священника Іоганнеса.
- ↑ Описаніе Тибета перев. съ Китайск, С. П. Б, 1828 г. стр. 163.
- ↑ П. С. З., Т. XXV, № 48513. Именный указъ, объявленный 1 мая 1798 г. Государственной Медицинской Коллегіи главнымъ надъ оной директоромъ барономъ Васильевымъ.
- ↑ Письмо владѣльца Тюменя-Джиргала къ главному приставу 12 января 1806 г.
- ↑ Состояніе Калмыцкаго народа Спб. 1810.
- ↑ Донесеніе главнаго пристава Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ отъ 31 мая 1806 Г. № 614.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ стр. 127—129.
- ↑ Св. Зак. (изд. 4842 г.) T. XIII. Уст. Врач. ст. 636, 650, 653 и 654.
- ↑ Тамъ же, ст. 622 и 623.
- ↑ Свод. Зак. (изд. 1812 г.) T. XIII. Уст. Врачебн. ст. 625.
- ↑ T. XIII Свод. Зак. (изд. 1842 г.) ст. 634 и 635.
- ↑ Тамъ же, ст. 626—630.
- ↑ Тамъ же, ст. 631—633.
- ↑ Изъ старинной рукописи.
- ↑ Высочайше утвержденный 5 іюля 1764 г. докладъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ (П. С. З., T. XVI, № 12,198).
- ↑ Тамъ же.
- ↑ П. С. З., Т. XVI, № 12,198.
- ↑ Гр. Потоцкій нашелъ въ 1797 году (стр. 38 и 57 его Путешествія), что примѣру Замьяна слѣдуетъ пасынокъ его Тюмень-Джиргалъ. Онъ самъ построилъ въ послѣдствіи времени домъ на луговой сторонѣ Волги, развелъ два сада на земляхъ Хонюутовскаго Улуса. Здѣсь же явилась полу-осѣдлость и начаты были первые опыты земледѣлія, которые всегда составляли предметъ особенной заботливости настоящаго владѣльца, полковника Сербе-Джанъ-Тюмень и его братьевъ.
- ↑ Именный указъ, данный 9 мая 1785 года правящему должность генерал-губернатора саратовскаго и кавказскаго Потемкину, пункты 10, 20, 22 и 26 (П. С. З. Р. И. T. XXII, № 16,194).
- ↑ Именный указъ, данный Сенату 30 апрѣля 1786 года, П. С. З. T. XXII № 16187.
- ↑ П. С. З. T. XXII №№ 16,194 и 16,703.
- ↑ О засоленіи просили Калмыки казенные, слѣдовательно, или Багацохуровскіе, или Эркетеневскіе. Теперь даже въ первомъ изъ этихъ улусовъ только два деревянныхъ хурула и вновь построено четыре дома. Такъ и въ Эркстеневскомъ-Улусѣ нѣтъ ни въ преданіяхъ, ни въ настоящемъ, ничего замѣчательнаго въ отношеніи осѣдлости.
- ↑ П. С. З. T. XXIII № 16937 Именный указъ, данный 27 января 1791 года генерал-майору Штрандману.
- ↑ П. С. З. T. XXVI, № 19575 и 19599.
- ↑ П. С. З. T. XXIX № 22135.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ Высоч. утвержденный 5 іюля 1744 г. Докладъ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ (П. С. З. T. XVI, № 12198).
- ↑ Это уже замѣтили въ 1810 году г. Страховъ, на стр. 44—47 „Нынѣшнее Состояніе Калмыцкаго Народа“, и въ 1834 году монахъ Іакинѳъ на стр. 231 „Обозрѣнія Ойратовъ“.
- ↑ Сложивъ эти два числа, мы получимъ 10,297,587, итогъ, который разнствуетъ съ общимъ: 40,141 десятинами. Это послѣднее число вычтено изъ количества астраханскихъ калмыцкихъ земель потому, что уступлено малодербетовскимъ владѣльцемъ казенному селенію Аксай. — 10,337,728 дес. представляютъ поэтому лишь общее пространство калмыцкихъ земель.
- ↑ Т. е. въ морскихъ прибрежьяхъ или мочагахъ.
- ↑ Палласъ, Гмелинъ и въ новѣйшее время Гебель описывали только приволжье и степь между Волгой и Ураломъ, прежде бывшую подъ кочевьемъ калмыцкимъ, нынѣ же занимаемую букѣевскими Киргиз-Кайсаками. Сверхъ разводимыхъ нѣкоторыми Калмыками хлѣбныхъ растеніи по берегамъ Волги, въ мочагахъ, въ обоихъ Дербетовскихъ-Улусахъ, любопытный ботаникъ найдетъ для себя много пищи въ цвѣтистыхъ балкахъ и глубокихъ долинахъ около хребта Эргене. Гербарій, собранный врачомъ калмыцкаго управленія, Данковымъ, отослалъ былъ къ московскимъ ботаникамъ графу М. В. Толстому и А. В. Рихтеру для точнѣйшаго опредѣленія родовъ и видовъ.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. XXIX, № 22,135. Положеніе 19 мая 1806 г., о земляхъ кочевыхъ народовъ Астраханской-Губерніи.
- ↑ Фруктовый, между станицами Сѣроглазинской и Замьяновской въ 70 верстахъ отъ Астрахани, гдѣ находится и домъ Тюменя.
- ↑ Виноградный и Фруктовый, близь Лебяжинской станицы.
- ↑ Заселеніе это было самовольное; но въ послѣдствіи времени малодербетовскій владѣлецъ уступилъ казнѣ землю, занятую этими крестьянами.
- ↑ Замѣчанія о приволжскихъ Калмыкахъ, стр. 17—19.
- ↑ Дорога эта проложена томскимъ пѣхотнымъ полкомъ, проходившимъ въ Грузію и называется отъ-того Томскою.
- ↑ Дорога эта извѣстна вообще подъ названіемъ: Стараго Крымскаго Шляха, а Калмыками называется воровского дорогого, потому-что этимъ путемъ два раза приходили въ Россію крымскіе Татары для грабежей и наѣздовъ.
- ↑ Свода Законовъ (изд. 1842 г.) Т. II Учрежд. объ Упр. Инор., ст. 878, 693 и 694.
- ↑ Тамъ же, ст. 533 и 537.
- ↑ Свод. Зак. (изд. 1852) T. II Учр. объ Упр. Инородц. ст. 603 и 624.
- ↑ Тамъ же, ст. 615.
- ↑ Тамъ же, ст. 617.
- ↑ Тамъ же, ст. 540.
- ↑ Тамъ же, ст. 539.
- ↑ Тамъ же, ст. 677.
- ↑ Тамъ же, ст. 631.
- ↑ Тамъ же, ст. 539.
- ↑ Тамъ же, ст. 632.
- ↑ Тамъ же, ст. 630 и 637.
- ↑ Тамъ же, ст. 630.
- ↑ Монаха Іакинѳа Историческое обозрѣніе Ойратовъ или Калмыковъ. С. П. Б. 1834 г. — Джунгарскихъ или Зюнгарскихъ одно и то же; а Хухунорскихъ — это значитъ владѣтели страны близь озера Кюне-Нура (Синяго) на Тибетѣ.
- ↑ Хонгъ-Тайши или Х''онь-Тайцзи есть, какъ удостовѣряетъ монахъ Іакинѳъ на 24 стр. «Обозрѣнія Ойратовъ», — титулъ, а не общее названіе государей чжунгарскихъ. У насъ онъ превращенъ былъ въ Контайши, которымъ въ древнихъ актахъ называемы были обладатели Чжунгаріи; на-пр. въ T. IX П. С. З. P. И. № 6371, стр. 310 и 311-й о томъ, какъ калмыцкій Контайши) отнялъ у Киргизъ-Кайсаковъ нѣкоторыя изъ ихъ владѣній. Послѣ смерти Батора Хонь-Тайцзи пятый изъ двѣнадцати сыновей его Сэнгэ наслѣдовалъ его власть, но былъ убитъ около 1677 года. Тогда брать его, шестой сынъ Батора Галданъ, съ малолѣтства принявшій духовное даніе, получившій образованіе въ Хдассѣ (Тибетѣ), съ разрѣшенія духовнаго владыка своего, Далай-Ламы, сложилъ съ себя духовный санъ и сдѣлался ханомь и главою Ойратовъ. Онъ воевалъ съ владѣльцами хухунорскими и хошотскими и подвласти.гь себѣ Восточный Туркестанъ. За эти подвиги въ 1679 году Далай-Лама почтилъ его титуломъ Бошохту — благословенный. Потомъ, Галланъ велъ войну съ сыномъ брата своего Сзигэ, племянникомъ своимъ Цеванъ-Рабтаномъ, и былъ имъ сильно пораженъ въ 1690 году. Въ 1693 онъ перемѣнилъ буддайскую вѣру на мухаммеданскую и съ тѣхъ-поръ до 1697 года велъ войны междоусобныя и съ Китаемъ:. онъ были неудачны и, предвидя поносную и мучительную смерть въ Пекинѣ, Галданъ принялъ ядъ; но другимъ извѣстіямъ, Галдань уморъ съ печали и горя. Внутреннія политическія распоряженія Галдана заключались въ томъ, что онъ составилъ новую систему Феодальнаго раздѣленія земель, которою ограничилъ власть трехъ прочихъ хановъ ойратства, первый, сколько извѣстно, въ Монголіи началъ отливать изъ мѣди монету и пополнилъ уложеніе, составленное отцомъ его, Баторомъ. Распоряженія эти, особенно послѣднее, за недостаткомъ вѣрныхъ данныхъ, трудно пріурочить къ годамъ. Достовѣрно можно сказать только, что законы, изданные Баторомъ, дополнены были въ правленіе его сына Галдана, т. е. Въ-теченіе двадцатилѣтія отъ 1677 но І697 годъ. (См. Обозрѣніе Саратовъ стр. 63, 64, 73, 81, 86 — 89 и 127; Фишера — Сибирская Исторія, Леонтьева — Увѣдомленіе о бывшей съ 1617 по 1689 г. воинѣ у Китайцевъ съ Зенгорцами, Спб. 1777, Сибирскій Вѣстникъ 1822 года и Энцикл. Лекс. Т. XIII стр. 146—149 статья: Галданъ-Бошокту-Ханъ).
- ↑ Письменный отзывъ Суда Зарго отъ 13 октября 1844 г.
- ↑ Въ письменномъ отзывѣ отъ 13 октября 1844 г. Судъ Зарго объясняетъ, что списокъ этотъ тотъ самый, который присланъ былъ изъ Министерства Иностранныхъ Дѣлъ главному приставу калмыцкаго и трухменскаго народовъ.
- ↑ Кромѣ того, что неоднократною бытностью въ Судѣ Зарго я удостовѣрился, что для руководства въ дѣлахъ тяжебныхъ, онъ снабженъ лишь этою рукописью, — судъ этотъ письменно отозвался, что, кромѣ списка съ уложенія 1640 г., въ Судѣ Зарго никакихъ другихъ калмыцкихъ постановленій не имѣется.
- ↑ Въ первой главѣ этого изложенія при описаніи составленія этихъ законовъ.
- ↑ Донесеніе военнаго губернатора ІІяткина отъ 23 февраля 1833 г. № 42.
- ↑ §$ 34 и 35 этихъ правилъ.
- ↑ Донесеніе главнаго пристава Захаревича (1830 г.) и предписаніе управлявшаго Министерствомъ Внутреннихъ Дѣлъ 20 февраля 1831 г. астраханскому военному губернатору.
- ↑ Журналъ Коммиссіи Калмыцкихъ Дѣлъ 13 сент. 1830 года.
- ↑ Донесеніе астраханскаго военнаго губернатора Министру Внутреннихъ Дѣлъ отъ 19 января 1837 г. № 80.
- ↑ Представленіе астраханскаго военнаго губератора Министру Государственныхъ Имуществъ отъ 12 марта 1839 г. № 234 въ дѣлѣ по губернат. канц. № 29, 1837 г. 19 января.
- ↑ Т. е. Судъ Варго въ томъ видѣ и составѣ, въ какомъ онъ открытъ въ 1836 г. на основаніи Высочайше утвержденнаго 24 ноября 1834 г. Положенія объ управленіи Калмыками.
- ↑ Письменный отзывъ Суда Зарго отъ 13 октября 1844.
- ↑ Письменный отзывъ Суда Зарго отъ 13 октября 1844 года.
- ↑ Припомнимъ, что въ 1-й главѣ этого изложенія было сказано, что чжуньгарскіе Элюты, однородны предковъ нынѣшнихъ Калмыковъ, въ правленіе Батора-Хонь-Тайцзи занимались земледѣліемъ, строили укрѣпленія, и что тѣ изъ ушедшихъ въ 1771 году за Уралъ астраханскихъ Калмыковъ, которые достигли Китая, разселены по кантонамъ имперіи съ обязанностью заниматься хлѣбопашествомъ.
- ↑ Ср. въ первой и въ началѣ пятой главъ распоряженія 1764 года.
- ↑ Тамъ же, распоряженія послѣдующихъ годовъ.
- ↑ Обычай ли это, обратившійся въ злоупотребленіе, или наоборотъ — объяснить трудно. Во всякомъ случаѣ, теперь какъ сборъ владѣльцевъ, такъ и сборъ зайсанговъ ограничены положеніемъ 24 ноября 1834 года.
- ↑ Палласа Путешествіе по Россіи, изд. 1809 г. Спб.
- ↑ Владѣлецъ Церенъ-Убуши сдѣлалъ завѣщаніе въ 1772 году, которымъ предоставилъ Дербетовскій-Улусъ своему родственнику Церенъ-Доржи.
- ↑ Яндыковская владѣлица Бюткэ усыновила Санжи-Убуши, родственника ея мужа.
- ↑ Свода Законовъ (изд. 1842) Т. II Учр. объ Упр. Инородц. ст. 1253 и 1234.
- ↑ Т. е. по обычаю (іосунъ), сохранившемуся въ преданіи.
- ↑ Донесеніе Калмыцкаго Суда Зарго главному при калмыцкомъ народѣ приставу Захаревичу отъ 24 декабря 1828 года № 2507.
- ↑ Дѣло это, начавшееся 22 апрѣля 1838 г., окончательно рѣшено 7-мъ Департаментомъ Правительствующаго Сената, о чемъ состоялся указъ Суду Зарго 12 января 1844 года.
- ↑ Въ Судѣ Зарго началось 27 апрѣля 1840 г., и по этому дѣлу состоялся 26 января 1844 г., указъ 7 Департамента Правит. Сената.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 64.
- ↑ П. С. З. Р. И. T. XXVII, № 20991.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 95.
- ↑ Донесеніе калмыцкаго Суда Зарго главному при калмыцкомъ народѣ приставу полковнику Захаровичу отъ 24 декабря 1828 г. № 2507.
- ↑ Дѣло по Суду Зарго 1837 г. о распоряженіяхъ по опекамъ надъ калмыцкими улусами и аймаками.
- ↑ Рѣшеніе 17 іюля 1842 года.
- ↑ Началось производствомъ 8 октября 1837 г.
- ↑ Ср. выше въ этой же главѣ: Рѣшеніе дѣлъ на основаніи древнихъ Постановленій съ 1825 по 1856 годъ.
- ↑ Приговоръ 14 августа 1840 г.
- ↑ Какъ видно изъ предложенія военнаго губернатора Суду Варго отъ 18 Сентября 1837 г. № 161.
- ↑ Дѣло по Суду Зарго о родопроисхожденіи эркетеневскаго зайсанга Цедена Манджи Мазанова, 10.
- ↑ Приговоръ Суда Зарго 3 сентября 1843 г.
- ↑ Чихачева, Путешествіе на Восточный Алтай, стр. 47.
- ↑ Геогр. Словарь Рос. Гос., Москва 1804 Ч. Ill, стр. 138 и Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ стр. 45 и 48.
- ↑ Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ Спб. 1334 г. стр. 195, 198 и 199.
- ↑ Дѣло по Суду Заргъ 27 іюня 1837 года.
- ↑ Нынѣшнее состояніе Калмыцкаго народа. Спб. 18І0 г. стр. 22.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ. Спб. 1834 г. стр. 203.
- ↑ На стр. 210 Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ, сказано, что письмена тангутскія почти нельзя различать отъ индійскихъ.
- ↑ Т. е. Чжуньгарія или Зюнгарія.
- ↑ Сенатскій указъ 2 іюня 1748 года (П. С. З., T. XII № 9302).
- ↑ Страхова Нынѣш. Состояніе Калмыцк. Народа Спб. 1810 стр. 28. — Замѣтимъ, что владѣлецъ Санджи-Убуши, давшій заемное обязательство купцу Сабурову, жилъ именно въ это время, т. е. въ первой четверти текущаго столѣтія. Онъ умеръ въ 1825, и тогда, какъ это было объяснено выше, за малолѣтствомъ пасынка своего, Церенъ-Убуши, владѣлица Надмитъ вступила въ управленіе его улусомъ.
- ↑ Нефедьева Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ Спб. 1834 г., стр. 213.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ стр, 38., 33 и 42.
- ↑ П. С. З. T. IV № 2291.
- ↑ Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ, стр. 83.
- ↑ Свода Законовъ (изд. 1842 г.) T. II Учрежд. объ управленіи инородцами, ст. 610.
- ↑ П. С. З. T. XII № 9110, сенатскій указъ 16 февр. 1745 года.
- ↑ Chefs héréditaires de tribus. (F. de Tchihatcheff, Voyage dans l’Allai Oriental, Paris, 1815 p. 23).
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 94.
- ↑ По Суду Зарго дѣло 8 ноября 1840 года.
- ↑ Изъ рукописи: «Зинзилинскія Постановленія», въ Архивѣ Калмыцкаго Управленія.
- ↑ П. С. З. T. XIV, V 10229, Сенатскій указъ 11 мая 1754 года и T. XVII № 12698, стр. 850—851.
- ↑ Свѣд. о Волжск. Калмыкахъ, стран. 87.
- ↑ П. С. З. T. XVII, 12698. Высочайше утвержденный 17 іюля 1766 года докладъ Сената.
- ↑ Онъ обозрѣвалъ ихъ кочевья въ 1832 и 1833 годахъ.
- ↑ Свѣд. о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 258.
- ↑ Нынѣшнее состолпіе калмыцкаго народа. Спб. 1810 г. стр. 25 и 20.
- ↑ Свѣдѣнія о Волжскихъ Калмыкахъ, стр. 99 и 100.
- ↑ Дано по Совѣту Калмыцкаго Управленія 10 января 1814 года объ освобожденіи шабинеровъ отъ албана по древнему калмыцкому праву, предоставленному имъ отъ Аюки-Хана.
- ↑ Старшаго изъ гелюнговъ (жрецовъ) въ каждомъ улусѣ.
- ↑ Ср. глава III статьи «Калмыки».