Корсиканское семейство (Дюма)/ДО

Корсиканское семейство
авторъ Александр Дюма, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Une famille corse, опубл.: 1844. — Источникъ: az.lib.ru • = Les Frères corses.
Санктпетербургъ. въ типографіи А. А. Плюшара. 1847.

КОРСИКАНСКОЕ СЕМЕЙСТВО.

РОМАНЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,

САНКТПЕТЕРБУРГЪ. въ типографіи А. А. Плюшара.

1847.

I.

Въ началѣ марта мѣсяца 1841 года, я путешествовалъ по Корсикѣ.

Путешествіе по Корсикѣ чрезвычайно живописно и очень удобно: вы садитесь въ Тулонѣ на корабль и черезъ двадцать часовъ вы въ Аяччіо, или черезъ двадцать четыре часа въ Бастіи. Тамъ вы покупаете, или нанимаете лошадь; если нанимаете, то платите по пяти франковъ за день, если покупаете, то платите разомъ полтораста франковъ, не смѣйтесь надъ умѣренностію цѣны. Нанятая, или купленная лошадь, какъ знаменитый конь Гасконца, который прыгалъ съ Новаго моста въ Сену, творитъ такія штуки, какихъ не въ состояніи совершить ни Просперо, ни Нотилусъ, герои скачекъ въ Шантильи и на Марсовомъ Полѣ.

Лошадь ваша везетъ васъ по такимъ дорогамъ, гдѣ самъ Бальма не обошелся бы безъ шиповъ, и по такимъ мостамъ, на которыхъ самъ Оріоль попросилъ бы балансерный шестъ.

Путешественникъ только закрываетъ глаза и предается совершенно своей лошади: до опасности ему нѣтъ дѣла.

Нужно прибавить, что на этой лошади, которая пройдетъ вездѣ, можно проѣхать, пятнадцать лье въ день, и она не заставитъ васъ ни кормить, ни поить себя. Если вы останавливаетесь для осмотра древняго замка, выстроеннаго какимъ нибудь знатнымъ феодаломъ, или для обозрѣнія старой башни, воздвигнутой Генуезцами, лошадь ваша щиплетъ траву, грызетъ древесную кору, или лижетъ утесъ, покрытый мхомъ — этого уже съ нея довольно.

А ночное пристанище находите вы еще проще: путешественникъ приходитъ въ деревню, проходить главную улицу, выбираетъ любой домъ и стучится въ двери. Черезъ минуту хозяинъ или хозяйка появляются на порогѣ, приглашаютъ путешественника сойти съ лошади, предлагаютъ ему половину ужина, отдаютъ свою постель, если только она у нихъ одна, и на другой день, провожая, благодарятъ за оказанное имъ предпочтеніе.

Разумѣется, о вознагражденіи нѣтъ и помину: малѣйшій намекъ на плату есть уже оскорбленіе для хозяина. Если въ домѣ прислуживаетъ молодая дѣвушка, можно предложить ей какой нибудь шелковый платочекъ, которымъ она повяжетъ голову, когда пойдетъ на праздникъ въ Кальки или въ Корте; если же служитъ мужчина, онъ охотно приметъ какой-нибудь кинжалъ, которымъ, при встрѣчѣ, убьетъ своего врага.

Да и тутъ не худо справиться, не родственники-ли хозяину его слуги, а это здѣсь часто случается; бѣдные идутъ въ услуженіе къ своему богатому родственнику и въ вознагражденіе за свои труды получаютъ отъ него пищу, пристанище и два или три піастра въ мѣсяцъ.

Не думайте, чтобы эти племянники или братья въ четвергомъ и пятомъ колѣнѣ, служили своему господину хуже, нежели обыкновенные слуги: нѣтъ, этого здѣсь не бываетъ. Корсика французская провинція, но она далеко еще не Франція.

О ворахъ здѣсь нѣтъ и слуху; за то бандитовъ изобильно; но не смѣшивайте однихъ съ другими. Ступайте безъ боязни въ Аяччіо, въ Бастію, хотя бы у васъ былъ привязанъ къ лукѣ вашего сѣдла полный кошелекъ золота, вы проѣдете весь островъ, не встрѣтя и тѣни опасности; но не ходите изъ Оккана въ Левако, если у васъ есть врагъ, объявившій вамъ вендетту; я не отвѣчаю за васъ на этомъ переходѣ въ два лье.

Какь я уже сказалъ, я былъ въ Корсикѣ въ началѣ марта. Я тамъ былъ одинъ, Жаденъ остался въ Римѣ.

Я переѣхалъ туда съ острова Эльбы, вышелъ на берегъ въ Бастіи, купилъ себѣ лошадь, именно за ту цѣну, какъ я говорилъ выше, посѣтилъ Корте и Аяччіо, и обозрѣвалъ Сартенскую провинцію.

Въ этотъ день я ѣхалъ изъ Сартена въ Суллакаро. Разстояніе очень не большое; двѣнадцать лье не болѣе, со всѣми объѣздами, которые необходимы при переѣздѣ черезъ горы; однакожъ я все-таки взялъ проводника, опасаясь заблудиться въ маки.

Къ пяти часамъ мы были на вершинѣ холма, который возвышался надъ Ольмето и Суллакаро. Тутъ мы остановились на минуту.

— Гдѣ вамъ угодно пристать, синьоръ? спросилъ меня проводникъ.

Я взглянулъ на деревню, посмотрѣлъ на ея улицы, онѣ казались почти пустыми: только женщины изрѣдка появлялись кое-гдѣ, шли быстрыми шагами и часто осматривались.

По правиламъ гостепріимства, о которыхъ я уже говорилъ, мнѣ оставалось только выбирать изъ сотни домовъ, составлявшихъ селеніе; я искалъ глазами жилища, въ которомъ и могъ бы найти болѣе удобствъ. Взоръ мой остановился на домѣ, выстроенномъ въ родѣ крѣпости, съ бойницами передъ окнами и надъ дверями. Я въ первый разъ видѣлъ такія укрѣплснія, но надобно сказать, что Сартенская провинція — классическая страна вендетты.

— Хорошо, сказалъ проводникъ, слѣдуя глазами за моей рукой, мы отправимся къ Савильи де Франки. Дѣло, синьоръ, вы хорошо выбрали, видно, что вы опытны.

Нужно замѣтить, что въ восемьдесятъ шестомъ департаментѣ Франціи, постоянно говорятъ по-италіянски.

— Но, спросилъ я, не будетъ ли неприлично просить пріюта у женщины? Если я не ошибся, этотъ домъ принадлежитъ женщинѣ.

— Точно, отвѣчалъ проводникъ съ удивленнымъ видомъ, но чтожъ синьоръ находитъ тутъ неприличнаго?

— Если эта женщина молода, сказалъ я, возбуждаемый чувствомъ приличія, или можетъ быть, самолюбіемъ парижанина, ночь, проведенная мною подъ ея кровлею, не повредитъ ли ея репутаціи?

— Что такое? спросилъ проводникъ, очевидно желая отыскать смыслъ моихъ словъ.

— Разумѣется, отвѣчалъ я, начиная терять терпѣніе, эта женщина вдова, не такъ ли?

— Да, ваше превосходительство.

— Хорошо! приметъ ли она къ себѣ молодаго человѣка?

Въ 1841 году мнѣ было тридцать шесть лѣтъ съ половиною, и я еще называлъ себя молодымъ человѣкомъ.

— Приметъ ли она молодаго человѣка? повторилъ проводникъ. Да ей-то что за дѣло, молоды вы или стары?

Я видѣлъ, что не успѣю ничего добиться, если буду распрашивать такимъ образомъ.

— А сколько лѣтъ госпожѣ Савиліѣ? спросилъ я.

— Около сорока.

— А! произнесъ я, все еще отвѣчая на собственныя мысли, это хорошо, а дѣти есть?

— Есть два сына, прекрасные молодые люди.

— Я ихъ увижу?

— Увидите одного, того, который съ нею живетъ.

— А другой?

— Другой въ Парижѣ.

— А сколько имъ лѣтъ?

— Двадцать одинъ годъ.

— Обоимъ?

— Да, потому что они близнецы.

— Къ чему жъ они себя готовятъ?

— Парижскій будетъ адвокатомъ,

— А другой?

— Другой будетъ Корсиканцемъ.

— Ага! произнесъ я, находя этотъ отвѣтъ очень уже характеристическимъ. Хорошо! пойдемъ же къ Савиліѣ де Франки.

И мы пустились въ путь.

Десять минуть спустя мы вошли въ селеніе; тогда я примѣтилъ, что каждый домъ былъ точно такъ же укрѣпленъ, какъ и домъ Савиліи, только не бойницами, потому что бѣдность владѣльцевъ не позволяла имъ этой роскоши въ укрѣпленіяхъ, а просто дубовыми досками, которыя охраняли нижнюю часть окошекъ. Въ этихъ доскахъ были продѣланы отверстія для ружей. Другія окна задѣланы были кирпичомъ. Я спросилъ у моего проводника, какъ назывались эти бойницы, онъ мнѣ отвѣчалъ, что это были копейницы; его отвѣтъ объяснилъ мнѣ, что вендетта существовала прежде изобрѣтенія огнестрѣльнаго оружія.

По мѣрѣ того, какъ мы подымались по улицамъ, деревня принимала болѣе и болѣе характеръ совершеннаго уединенія и скуки. Многіе дома, казалось, выдержали осады и были изрыты пулями.

По временамъ, сквозь бойницы, мы видѣли блестѣвшій любопытный глазъ, провожавшій насъ; но нельзя было отличить, кому принадлежалъ этотъ глазъ, мужчинѣ или женщинѣ.

Мы подошли къ дому, который я выбралъ; дѣйствительно, онъ былъ гораздо лучше другихъ; одно меня поразило: домъ этотъ, котораго бойницы сначала бросились мнѣ въ глаза, вовсе не быль такъ укрѣпленъ, какъ казался по наружности, окна его не были задѣланы ни досками, ни кирпичомъ; въ нихъ были вставлены простыя рамы со стеклами, которыя ночью закрывались ставнями.

Правда, на этихъ ставняхъ были замѣтны слѣды, которыя тонкимъ наблюдателемъ тотчасъ были бы признаны за дырки, пробитыя пулями; но эти дыры были старыя, пробиты по крайней мѣрѣ лѣтъ десять тому назадъ.

Едва мой проводникъ постучался, какъ дверь отворилась, не робко, не съ затрудненіемъ — но просто настежь; на порогѣ показался слуга…

Сказавъ слуга — я ошибся, я долженъ былъ сказать человѣкъ. Слугу означаетъ ливрея, и особа, которая отворила намъ дверь, была одѣта просто въ бархатный камзолъ и штаны изъ той же матеріи съ кожаными стиблетами. Штаны на таліи были перехвачены пестрымъ шелковымъ поясомъ, изъ подъ котораго выхолида ручка ножа испанской формы.

— Другъ мой, сказалъ я ему, можетъ ли иностранецъ, ни съ кѣмъ не знакомый въ Суллакаро, просить вашу госпожу о гостепріимствѣ.

— Разумѣется можетъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ слуга; иностранецъ дѣлаетъ честь дому, передъ которымъ останавливается. Марія, продолжалъ онъ обращаясь къ служанкѣ, которая явилась вслѣдъ за нимъ, доложите хозяйкѣ, что путешественникъ Французъ проситъ гостепріимства.

Въ то же время онъ сошелъ съ крутой лѣстницы, и взялъ за узду мою лошадь.

Я соскочилъ на землю.

— Вашему превосходительству не о чемъ безпокоиться, сказалъ онъ; все будетъ перенесено въ вашу комнату.

Я воспользовался этимъ приглашеніемъ къ бездѣйствію, самымъ пріятнымъ для всякаго путешественника, поднялся медленно по лѣстницѣ и вошелъ въ домъ.

На поворотѣ коридора, я встрѣтился съ женщиной высокаго роста, въ черномъ платьѣ. Я понялъ, что эта женщина, еще прекрасная не смотря на лѣта, хозяйка дома, и остановился передъ нею.

— Можетъ быть, вы сочтете меня докучливымъ, сказалъ я ей кланяясь, но обычай страны нѣкоторымъ образомъ извиняетъ мою смѣлость, а приглашеніе вашего слуги позволяетъ мнѣ надѣяться на благосклонный пріемъ.

— Васъ привѣтствуетъ мать, отвѣчала мнѣ Савилія Франки, а чрезъ нѣсколько времени вы увидите и сына. Съ этой минуты домѣ нашъ принадлежитъ вамъ; располагайте имъ, какъ своимъ.

— Я прошу у васъ пріюта только на одну ночь. Завтра утромъ, на разсвѣтѣ, я уѣзжаю.

— Какъ вамъ угодно, сударь, но я надѣюсь, что вы перемѣните мнѣніе и позволите намъ видѣть васъ у себя гораздо болѣе.

Я поклонился въ другой-разъ.

— Марія, продолжала она, проводи ихъ въ комнату Луи. Затопи сейчасъ каминъ и принеси теплой волы. Извините, продолжала она, обращаясь ко мнѣ, между тѣмъ какъ служанка готовилась исполнить ея приказанія. Я знаю, что путешественнику съ дороги всего нужнѣе вода и огонь. Не угодно ли вамъ итти за этою дѣвушкою. Спросите у нея все, что вамъ нужно. Мы ужинаемъ черезъ часъ; и мой сынъ, когда возвратится, пришлетъ спросить у васъ, можно ли будетъ ему повидаться съ вами.

— Вы извините, сударыня, мое дорожное платье..

— Конечно, отвѣчала она улыбаясь, по съ условіемъ, что и вы извините нашъ деревенскій пріемъ.

Служанка пошла по лѣстницѣ. Я поклонился въ послѣдній разъ, и пошелъ за нею.

Комната была въ первомъ этажѣ; окна ея выходили на прекрасный садикъ, въ которомъ росли мирты и олеандры, поперегъ садика извивался прелестный ручеекъ, впадавшій въ Тараво. На концѣ сада возвышался родъ забора изъ пихтъ, которыя такъ близко жались одна къ другой, что почти составляли стѣну. Какъ и во всѣхъ италіянскихъ домахъ, стѣны комнаты были выбѣлены известью и украшены нѣсколькими фресками, изображавшими сельскіе виды. Я понялъ, что эту комнату отсутствующаго сына, какъ самую покойную въ домѣ, отвели мнѣ.

Тогда мнѣ захотѣлось осмотрѣть комнату, чтобы составить, по меблировкѣ ея, понятіе о характерѣ того, кто жилъ въ ней.

Тотчасъ перешелъ я отъ намѣренія къ исполненію, повернулся на лѣвомъ каблукѣ, и такимъ образомъ осмотрѣлъ одинъ за другимъ всѣ предметы, находившіеся въ комнатѣ.

Мебель была въ современномъ вкусѣ,. что составляло примѣчательную роскошь въ этой части острова, гдѣ еще не распространилась цивилизація. Тутъ находились желѣзная кровать съ тремя матрацами и подушкою, диванъ, четыре кресла, шесть стульевъ, двѣ полки съ книгами и бюро — все это краснаго дерева, вышедшее, какъ видно, изъ лавки лучшаго мебельнаго мастера въ Аяччіо. Кресла, диванъ и стулья были обиты цвѣтнымъ ситцемъ, и такаго же ситца занавѣсы висѣли передъ окнами и постелью.

Я еще продолжалъ обзоръ, какъ Марія вышла и доставила мнѣ свободу продолжать мои наблюденія.

Я открылъ библіотеку и нашелъ сочиненія всѣхъ нашихъ великихъ поэтовъ — Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтеня, Ронсара, Виктора Гюго и Ламартина, нашихъ моралистовъ: Монтаня, Паскаля, Лабрюйэра, нашихъ историковъ, Мезере, Шатобріана, Августина Тьерри, нашихъ ученыхъ: Кювье, Бодана и Эли де Бомона; наконецъ нѣсколько романовъ, между которыми примѣтилъ съ нѣкоторою гордостію мои путевыя впечатлѣнія.

Ключи были въ ящикахъ бюро: — я отперъ одинъ ящикъ.

Въ немъ я нашелъ отрывки корсиканской исторіи, разсужденіе о средствахъ къ уничтоженію вендетты, нѣсколько французскихъ стиховъ, нѣсколько италіянскихъ сонетовъ: все это были рукописи.

Этого было съ меня довольно; я полагалъ ненужнымъ продолжать далѣе розыски, чтобы составить понятіе о Люи Франки. Мнѣ казалось, что онъ долженъ быть молодой человѣкъ, кроткій, любознательный, приверженецъ французскихъ реформъ.

Я понялъ тогда, для чего онъ отправился въ Парижъ, для вступленія въ адвокаты; онъ, безъ сомнѣнія, хотѣлъ содѣйствовать распространенію образованности.

Я передумалъ все это, пока одѣвался. Костюмъ мой, какъ я уже говорилъ Савиліѣ, не смотря на свою живописность, нуждался въ снисхожденіи. Онъ состоялъ изъ чернаго бархатнаго камзола, съ разрѣзными рукавами, изъ подъ которыхъ видна была полосатая шелковая рубашка, такихъ же панталонъ съ испанскими штиблетами, вышитыми цвѣтнымъ шелкомъ, и поярковой шляпы, которая принимала такую форму, какую хотѣлъ я дать ей.

Я оканчивалъ свой туалетъ, переодѣвшись въ это платье, которое рекомендую путешественникамъ, какъ самое спокойное изъ всѣхъ, какія я только знаю, когда дверь моя отворилась и тотъ же человѣкъ, который меня встрѣчалъ, появился на порогѣ.

Онъ пришелъ объявить мнѣ, что его Молодой господинъ Луціанъ Франки, только что пріѣхалъ, к проситъ у меня позволенія притти поздороваться со мною.

Я отвѣчалъ, что съ удовольствіемъ готовъ принять Луціана Франки, если ему угодно сдѣлать мнѣ эту честь.

Спустя минуту, я услышалъ быструю походку и почти въ то же время увидѣлъ моего хозяина.

II.

Проводникъ сказалъ мнѣ правду то быль молодой человѣкъ лѣтъ двадцати, съ черными волосами и глазами, смуглымъ лицомъ, очень небольшаго роста/но прекрасно сложенный.

Желая скорѣе видѣться со мною, онъ явился ко мнѣ въ дорожномъ платьѣ, которое состояло изъ зеленаго суконнаго сюртука, съ патронташемъ, придававшимъ ему видъ воинственный; изъ панталонъ сѣраго сукна и сапоговъ со шпорами; фуражка, въ родѣ тѣхъ, какія носятъ французскіе егеря въ Африкѣ, дополняла его нарядъ.

На патронташѣ висѣли съ одной стороны плетка, а съ другой фляжка.

Въ рукахъ онъ держалъ англійскій карабинъ.

Не смотря на молодость моего хозяина, у котораго на верхней губѣ едва пробивались усы, въ физіономіи его замѣтилъ я удивительную рѣшительность и наклонность къ независимости.

Въ немъ видѣнъ былъ человѣкъ воспитанный для матеріальной борьбы, привыкшій жить среди опасностей, безъ страха, но и безъ презрѣнія къ нимъ; степенный, потому что онъ жилъ въ уединеніи, и спокойный, потому что онъ былъ силенъ.

Однимъ взглядомъ онъ осмотрѣлъ все: мой багажъ, мое оружіе, платье, которое я только что скинулъ, и то, которое было на мнѣ; его взоръ былъ быстръ и вѣренъ, какъ у человѣка, котораго жизнь часто зависитъ отъ взгляда.

— Извините меня, если я обезпокою васъ, сказалъ онъ мнѣ; но я пришелъ сюда съ добрымъ намѣреніемъ, именно, узнать, все ли у васъ есть. Признаюсь вамъ, я всегда смотрю съ нѣкоторымъ безпокойствомъ на пріѣздъ человѣка изъ Франціи, потому что мы, Корсиканцы, еще дикари. И оттого съ боязнію исполняемъ, особенно если имѣемъ дѣло съ Французами, это древнее гостепріимство, которое скоро будетъ единственнымъ преданіемъ, оставшимся у насъ отъ нашихъ предковъ.

— Напрасно боитесь вы, отвѣчалъ я; быть предупредительнымъ къ нуждамъ путешественника, болѣе вашей матушки, весьма трудно… Притомъ же, продолжалъ я, обводя въ свою очередь взоромъ комнату, здѣсь менѣе, чѣмъ гдѣ либо, я могу пожаловаться на мнимую суровость, о которой вы мнѣ разсказываете; признаюсь вамъ, если бы я не видѣлъ изъ оконъ этого удивительнаго пейзажа, я могъ бы подумать, что нахожусь въ своей комнатѣ въ Шоссе-д’Антэнъ.

— Да, отвѣчалъ молодой человѣкъ; это манія моего бѣднаго брата Луи; онъ любилъ жить по-французски; но я сомнѣваюсь, чтобы при его возвращеніи изъ Парижа, этой бѣдной пародіи цивилизаціи было ему достаточно.

— А вашъ брать давно уѣхалъ изъ Корсики? спросилъ я у молодаго Корсиканца.

— Съ годъ уже.

— Вы его скоро ожидаете?

— О, нѣтъ! года черезъ три или четыре.

— Это разлука довольно продолжительная для братьевъ, которые, конечно, прежде никогда не разлучались?

— Да, и особенно когда они такъ любятъ другъ друга, какъ мы.

— Безъ сомнѣнія, онъ пріѣдетъ къ вамъ прежде окончанія курса?

— Я думаю, потому что онъ обѣщалъ намъ.

— Во всякомъ случаѣ, ничто не мѣшаетъ вамъ самимъ съѣздить къ нему.

— Нѣтъ, я не оставлю Корсики.

Въ этомъ отвѣтѣ выражалась вся любовь къ родной странѣ, смѣшанная съ презрѣніемъ къ остальному свѣту.

Я улыбнулся.

— Вамъ кажется страннымъ, сказалъ онъ, улыбаясь въ свою очередь, что я не хочу разставаться съ такою бѣдною страною, какъ наша? Что жъ дѣлать! Я въ родѣ произведенія острова, какъ дубъ, или олеандръ; мнѣ нужна моя атмосфера, напитанная морскими благовоніями и горною свѣжестію; мнѣ нужны мои потоки, мои утесы, мои рощи; мнѣ надобно пространство, мнѣ надобна свобода; если бы меня перевезли въ городъ, кажется, я у меръ бы тамъ.

— Но отъ чего происходитъ такая огромная нравственная разница между вами и вашимъ братомъ?

— При такомъ большомъ физическомъ сходствѣ, прибавили бы вы, если бы знали его.

— Вы очень похожи другъ на друга?

— До такой степени, что когда мы были дѣтьми, отецъ и мать наши принуждены были нашивать на платьяхъ нашихъ знакъ, чтобы отличать одного отъ другаго.

— А когда вы выросли? спросилъ я.

— Когда мы выросли, наши привычки произвели перемѣну въ цвѣтѣ нашихъ лицъ. Всегда въ заперти, всегда склоненный надъ книгами и рисунками, мой братъ сталъ гораздо блѣднѣе, между тѣмъ какъ я, проводя все время на воздухѣ, всегда бѣгая по горамъ и въ долинахъ, сталъ смуглымъ.

— Надѣюсь, сказалъ я, что вы мнѣ позволите быть самому судьею этого различія, давъ мнѣ порученіе къ братцу вашему.

— Конечно, и съ большимъ удовольствіемъ, если вы будете такъ добры; но, извините, я вижу, что вы уже совершенію одѣты, тогда какъ я и не думалъ еще переодѣться, а между тѣмъ черезъ четверть часа нужно садиться за ужинъ.

— Не для меня ли вы хотите переодѣваться?

— Если бы это было и такъ, вы не можете укорять меня, вы подаете мнѣ примѣръ; кромѣ того, на мнѣ платье для верховой ѣзды, а мнѣ нужно одѣться горцемъ. Послѣ ужина я долженъ пуститься въ небольшое путешествіе, въ которомъ эти сапоги со шпороми очень безпокоили бы меня.

— Вы пойдете послѣ ужина? спросилъ я.

— Да, отвѣчалъ онъ, на свиданіе.

Я улыбнулся.

— О! вы ошибаетесь: это свиданіе по дѣлу.

— Неужели вы считаете меня такимъ самолюбивымъ, что я могу подумать, будто имѣю право на вашу довѣренность?

— Почему жъ нѣтъ? Надобно жить такъ, чтобы можно было всякому сказать, что дѣлаешь. У меня никогда не было любовницъ, никогда и не будетъ. Если мой братъ женится и у него будутъ дѣти, я вѣрно не женюсь. Если же, напротивъ, онъ не женится, тогда я женюсь, но только для того, чтобы нашъ родъ не пресѣкся. Я уже вамъ сказалъ, прибавилъ онъ смѣясь, что я настоящій дикарь и запоздалъ появленіемъ на свѣтъ по крайней мѣрѣ столѣтіемъ. Но я болтаю, какъ сорока, а между тѣмъ придетъ время ужина, а я еще не буду одѣтъ.

— Но что жъ намъ мѣшаетъ продолжать разговоръ, отвѣчалъ я. Вѣдь ваша комната кажется напротивъ — не затворяйте двери и такимъ образомъ мы будемъ говорить.

— Можно сдѣлать гораздо лучше — пойдемте ко мнѣ, я буду переодѣваться въ уборной, а вы, въ продолженіе этого времени, какъ любитель оружія, если я не ошноаюсь, вы можете осмотрѣть мои оружейныя рѣдкости, — между ними есть нѣкоторыя очень цѣнныя, разумѣется, въ историческомъ отношеніи.

Это предложеніе было совершенно согласно съ моимъ желаніемъ сравнить комнаты двухъ братьевъ, и потому я не отказался, и поспѣшилъ вслѣдъ за своимъ хозяиномъ, который, отворяя дверь своей половины, шелъ передо мною и показывалъ мнѣ дорогу.

Мнѣ показалось, что я вошелъ въ настоящій арсеналъ.

Всѣ мебели были XV и XVI столѣтія, рѣзная кровать, съ балдахиномъ, поддерживаемымъ большими витыми колоннами, украшена зеленою камкою съ золотыми цвѣтами; занавѣсы у окошекъ, изъ той же матеріи, и во всѣхъ промежуткахъ между мебелью висѣли трофеи изъ древняго и современнаго оружія

Нельзя было ошибиться въ наклонностяхъ того, кто жилъ въ этой комнатѣ: видно онъ также пристрастенъ къ войнѣ, какъ брать его къ миру.

— Послушайте, сказалъ онъ мнѣ, входя въ свой кабинетъ, вы здѣсь среди трехъ столѣтія, разсматривайте; а я переодѣнусь, потому что мнѣ тотчасъ послѣ ужина нужно будетъ итти.

— Скажите мнѣ, какіе изъ этихъ мечей, ружей и кинжаловъ историческіе?

— Здѣсь ихъ три, пойдемъ по порядку.

— Поищите у изголовья моей постели кинжалъ, съ широкою чашкою и съ шишкою, на которой печать — онъ виситъ отдѣльно.

— Нашелъ. Ну что жъ?

— Это кинжалъ Сампіеро.

— Знаменитаго Сампіеро, убійцы Ванины.

— Убійцы! нѣтъ умертвителя.

— Мнѣ кажется это все равно.

— Можетъ быть во всякомъ другомъ мѣстѣ, но не въ Корсикѣ.

— Это дѣйствительно кинжалъ Сампіеро?

— Посмотрите, и вы увидите на немъ гербъ Сампіеро; здѣсь только нѣтъ лилій Французскихъ; вы знаете, что Сампіеро позволили внести лиліи въ его гербъ, только послѣ осады Перпиньяна.

— Нѣтъ, я не зналъ этого обстоятельства. А какъ же этотъ кинжалъ попалъ къ вамъ?

— Онъ въ нашемъ семействѣ около трехъ сотъ лѣтъ. Самъ Сампіеро подарилъ его Наполеону Франки.

— Вы знаете по какому случаю?

— Знаю. Сампіеро и мой предокъ попали въ генуэзскую засаду и защищались какъ львы; каска Сампіеро развязалась, и Генуэзецъ, сидѣвшій на лошади, поднялъ уже надъ нимъ палицу, когда мой предокъ поразилъ кинжаломъ Генуэзца. Тотъ, чувствуя себя раненымъ, пришпорилъ лошадь и унесъ съ собою кинжалъ Наполеона, потому что кинжалъ такъ глубоко вошелъ въ тѣло Генуэзца, что предокъ мой не могъ его вытащить. Кажется, мой прадѣдъ очень любилъ кинжалъ и жалѣлъ объ его потерѣ. Сампіеро, желая успокоить его, подарилъ ему свой; Наполеонъ былъ не въ накладѣ, потому что этотъ кинжалъ испанскаго издѣлія и разбиваетъ двѣ пяти-франковыя монеты, положенныя одна на другую.

— Могу ли я попробовать?

— Извольте.

Я положилъ двѣ франковыя монеты на полъ и ударилъ изо всей силы. Луціанъ не обманулъ меня. Когда я поднялъ кинжалъ, двѣ монеты пристали къ острію и были проткнуты насквозь.

— Хорошо, сказалъ я, это точно кинжалъ Сампіеро. Одно только меня удивляетъ, какъ Сампіеро, при такомъ кинжалѣ, прибѣгнулъ къ веревкѣ, убивая свою жену.

— У него тогда не было ужь кинжала, замѣтилъ мнѣ Луціанъ; онъ подарилъ его моему прадѣду.

— И то правда..

— Сампіеро было болѣе шестидесяти лѣтъ, когда онъ пріѣхалъ нарочно изъ Константинополя въ Э, чтобы подать урокъ свѣту и научить, что женщины не должны мѣшаться въ государственныя дѣла.

Я кивнулъ головою въ знакъ согласія и повѣсилъ кинжалъ на прежнее мѣсто.

— Теперь, сказалъ я Лукіану, который все еще продолжалъ одѣваться, кинжалъ Сампіеро на гвоздѣ, перейдемъ же къ другимъ рѣдкостямъ.

— Вы видите два портрета — они висятъ рядомъ.

— Да, Паоли и Наполеона.

— Хорошо! Подлѣ портрета Паоли виситъ шпага.

— Точно.

— Это его мечъ.

— Мечъ Паоли, и точно также подлинный какъ кинжалъ Сампьеро?

— По крайней мѣрѣ, онъ былъ подаренъ самимъ Паоли, только не одному изъ моихъ предковъ, а моей прабабушкѣ. Вы, можетъ быть, слышали объ одной женщинѣ, которая во время войнъ за независимость, явилась однажды къ башнѣ Соллекаро въ сопровожденіи молодаго человѣка?

— Нѣтъ не слышалъ, разскажите, какъ это было.

— Это очень не длинная исторія.

— Да мы и не имѣемъ времени много говорить.

— Женщина и молодой человѣкъ подошли къ башнѣ Соллекаро и требовали свиданія съ Паоли. Но такъ какъ Паоли былъ занятъ письменными дѣлами, то ей отказали. Она продолжала настаивать, и часовые принуждены были удалить ее. Однакожъ Паоли, слыша шумъ, отворилъ дверь и спросилъ кто шумѣлъ.

— Я, сказала женщина, потому что хотѣла съ тобою говорить.

— Что жъ ты хотѣла сказать мнѣ?

— Мнѣ нужно тебѣ сказать, что у меня было два сына. Вчера я узнала, что одинъ убитъ за отечество; я прошла двадцать лье, чтобы привести къ тебѣ другаго.

— Вы мнѣ разсказываете чисто спартанскую сцену.

— Да, почти спартанскую.

— А кто эта была женщина?

— Моя прабабка. Паоли отвязалъ свой мечъ и отдалъ ей.

— Мнѣ нравится этотъ образъ извиненія передъ женщиною.

— Да, это достойно и его и ея.

— Ну, а эта сабля?

— Эта сабля была на Бонапарте въ сраженіи при Пирамидахъ.

— Конечно, она попала въ ваше семейство точно такимъ же образомъ, какъ кинжалъ и мечъ.

— Именно такъ. Послѣ сраженія, Бонапарте приказалъ моему дѣду, офицеру колонновожатыхъ, взять пятьдесятъ человѣкъ и разсѣять остатокъ мамелюковъ, которые еще держались, защищая своего раненаго начальника. Мой дѣдъ повиновался, разсѣялъ мамелюковъ и привелъ начальника ихъ къ первому консулу. Но когда онъ хотѣлъ вложить свою саблю въ ножны, клинокъ былъ такъ изрубленъ дамасскими саблями, что она уже никакъ не могла войти въ ножны. Мой дѣдъ бросилъ свою саблю съ ножнами, такъ какъ они ему были уже безполезны. Бонапарте увидѣлъ это и отдалъ ему свою саблю.

— Но, сказалъ я, на вашемъ мѣстѣ я согласился бы лучше имѣть совершенно изрубленную саблю дѣда, чѣмъ саблю главнокомандующаго, хотя бы она была и цѣлая.

— Посмотрите сюда, вы увидите, что и та здѣсь. Первый консулъ велѣлъ отыскать ее, осыпать эфссъ брилліантами и потомъ отправилъ нашему семейству съ надписью, которую вы прочитаете на клинкѣ.

Дѣйствительно, между двухъ окошекъ висѣла до половины вышедшая изъ ноженъ, въ которыя она не могла входить, кривая и вся изрубленная сабля; на ней была простая надпись: Битва при Пирамидахъ, 21 іюля 1798.

Въ эту минуту появился на порогѣ тотъ самый служитель, который меня принялъ при входѣ въ домъ и потомъ приходилъ докладывать мнѣ о возвращеніи своего господина.

— Ваше превосходительство, сказалъ онъ Луціану, матушка ваша приказала сказать, что ужинъ поданъ.

— Хорошо, Гриффо, отвѣчалъ Луціанъ, скажи матушкѣ, что мы сейчасъ придемъ.

Въ эту минуту онъ вышелъ изъ кабинета, одѣтый горцемъ, именно въ кругломъ бархатномъ камзолѣ, въ штанахъ со штиблетами. Отъ прежняго костюма у него остался только патронташъ, обхватывавшій талію.

Онъ нашелъ меня занятымъ разсматриваніемъ двухъ карабиновъ, повѣшенныхъ одинъ противъ другаго; у обоихъ на прикладѣ было написано; 21 сентября 1819, 11 часовъ утра.

— А эти карабины, спросилъ я, также принадлежатъ къ историческимъ рѣдкостямъ?

— Да, сказалъ онъ, по крайней мѣрѣ для насъ. Одинъ принадлежитъ моему отцу… и онъ остановился.

— А другой? спросилъ я.

— А другой, сказалъ онъ съ улыбкою, другой — моей матери. Пойдемте же; вы знаете, что насъ ожидаютъ.

И прося меня знакомъ слѣдовать за собою, онъ пошелъ впередъ.

III.

Признаюсь, когда я шелъ за Лукіаномъ, я сильно быль занятъ послѣдними словами его: «это карабинъ моей матери.»

Слова Лукіана заставили меня смотрѣть на Савилію Франки внимательнѣе, нежели при первой нашей встрѣчѣ.

Сынъ ея, войдя въ столовую, поцѣловалъ почтительно руку своей матери, и она приняла этотъ знакъ почтенія съ достоинствомъ королевы.

— Извините, матушка, сказалъ Луціанъ, я боюсь, что заставилъ васъ дожидаться.

— Во всякомъ случаѣ я одинъ этому причиною, отвѣчалъ я, кланяясь; г. Луціанъ мнѣ показывалъ и разсказывалъ столько любопытныхъ вещей, и я такъ много надоѣдалъ ему безконечными распросами, что невольно онъ быль задержавъ.

— У спокойтесь, сказала мнѣ Савилія, я сейчасъ только вышла; но, продолжала она, обращаясь къ сыну, я хотѣла тебя видѣть и распросить о Луи.

— Вашъ сынъ боленъ? спросилъ я у ней.

— Луціанъ такъ думаетъ, сказала она.

— Вы получили письмо отъ вашего брата?

— Нѣтъ, это то меня больше и безпокоитъ.

— Но какъ же вы знаете, что онъ боленъ?

— Потому что эти дни я самъ чувствовалъ себя не хорошо.

— Извините мои вѣчные вопросы; но это мнѣ кажется непонятнымъ.

— Развѣ вы не знаете, что.мы близнецы?

— Знаю, мои проводникъ сказалъ мнѣ объ этимъ.

— Вы не знаете, что мы явились на свѣтъ, держась одинъ за другаго.

— Нѣтъ, я не зналъ этого.

— Нужно было прибѣгнуть къ операціи, чтобы отдѣлить насъ. Оттого, какъ мы ни отдалены теперь, но имѣемъ одно тѣло, особенный родъ связи, нравственной или физической, которая производитъ то, что случающееся съ однимъ отражается на другомъ. Въ эти дни я безъ причины былъ грустенъ, суровъ и мраченъ; я чувствовалъ жестокое стѣсненіе сердца, вѣроятно У моего брата есть какая выбудь глубокая скорбь.

Я смотрѣлъ съ удивленіемъ на этого молодаго человѣка, который разсказывалъ такія чудныя вещи, и, казалось, ни мало не сомнѣвался; его мать, какъ видно, раздѣляла то же убѣжденіе; она улыонуласьпечально и сказала.

— Отсутствующіе въ рукахъ Божіихъ. Главное, по крайней мѣрѣ ты увѣренъ, что онъ живъ.

— Если бы онъ умеръ, сказалъ спокойно Луціанъ, я видѣлъ бы его.

— И сказалъ бы мнѣ объ этомъ; не такъ ли, мой сынъ?

— О! въ ту же минуту, клянусь вамъ, матушка.

— Хорошо… Извините, продолжала она, обращаясь ко мнѣ, извините, что я въ присутствіи вашемъ не могу преодолѣть материнскаго безпокойства; но это оттого, что Луи и Луціанъ, не только мои дѣти, но и послѣдніе въ нашемъ родѣ.. Не угодно ли вамъ садиться направо… Луціанъ садись, и она показала ему на мѣсто по лѣпой сторонѣ.

Мы сѣли на конецъ длиннаго стола; на противуположномъ концѣ его были поставлены шесть приборовъ, для такъ называемаго въ Корсикѣ семейства, то есть, для лицъ, которыя въ знатныхъ домахъ составляютъ средину между господами и слугами.

Столъ былъ очень изобильный; но, признаюсь, хотя я имѣлъ за минуту сильный аппетитъ, я удовольствовался только матеріальнымъ удовлетвореніемъ голода, потому что умъ мой, слишкомъ занятый, не позволялъ наслаждаться тонкостями гастрономіи. Мнѣ казалось, что пойдя въ этотъ домъ, я вошелъ въ какой-то другой свѣтъ, гдѣ я жилъ какъ во снѣ. Кто была эта женщина, у которой былъ карабинъ, какъ у солдата? Кто быль этотъ братъ, который страдалъ тѣмъ же, чѣмъ страдалъ его братъ, за триста лье отъ него? Кто была эта мать, которая заставляла клясться своего сына, что если онъ увидитъ другаго ея сына мертвымъ, то скажетъ ей непремѣнно?

Во всемъ этомъ открывалось обширное поле для размышленій.

Однакожъ, замѣтивъ, что мое молчаніе могло показаться невѣжливымъ, я поднялъ голову и встряхнулъ ею, какъ бы желая сбросить тяжелыя мысли.

Мать и сынъ тотчасъ увидѣли, что я хотѣлъ возобновить разговоръ.

— И вы таки рѣшились пріѣхать въ Корсику? сказалъ Луціанъ, какъ бы продолжая прерванный разговоръ.

— Да, какъ видите; давно уже я думалъ объ этомъ, и наконецъ успѣлъ исполнить свое намѣреніе.

— Признаюсь, вы очень хорошо сдѣлали, что не откладывали своего намѣренія въ долгій ящикъ, потому что чрезъ нѣсколько лѣтъ, съ постепеннымъ распространеніемъ Французскихъ привычекъ и нравовъ, тѣ, которые пріѣдутъ сюда искать Корсики, не найдутъ уже ея.

— Во всякомъ случаѣ, отвѣчалъ я, если древній національный духъ уступитъ мѣсто цивилизаціи, и скроется въ какомъ нибудь углѣ острова, то это, конечно, будетъ въ Сартенской провинціи и въ долинѣ Тараво.

— Вы такъ думаете? спросилъ съ улыбкою Луціанъ.

— Мнѣ кажется, что я вижу вокругъ себя и передъ своими глазами самую прекрасную и благородную картину древнихъ корсиканскихъ нравовъ.

— Да, однакожъ, изъ рукъ моей матери и моихъ, изъ-подъ четырехъ сотъ лѣтнихъ воспоминаніи, изъ дома съ зубцами и бойницами, французскій духъ вырвалъ моего брата, похитилъ его у насъ и перенесъ въ Парижъ, откуда мой брать воротится адвокатомъ. Онъ будетъ жить въ Аяччіо, а не въ домѣ своихъ предковъ; будетъ ходить по судамъ и если онъ талантливъ, то получить мѣсто королевскаго прокурора; тогда онъ будетъ преслѣдовать бѣдняковъ, которые сдѣлали кожу, какъ здѣсь выражаются; будетъ мѣшать убійцу съ умертвителемъ, какъ и вы сдѣлали; будетъ именемъ закона требовать головы тѣхъ, которые совершили то, на что отцы ихъ смотрѣли какъ на должное; замѣнитъ человѣческимъ судомъ судъ Божій и когда нибудь, предавъ чью-нибудь голову палачу, будетъ думать, что оказалъ услугу отечеству, принесъ съ своей стороны камень для храма цивилизаціи… какъ говоритъ нашъ префектъ… Ахъ, Боже мой! Боже мой!

И Луціанъ поднялъ глаза къ небу, какъ, вѣроятно, поднималъ ихъ Аннибалъ послѣ сраженія при Замѣ.

— Но, отвѣчалъ ему я, вы видите, что судьба хотѣла равновѣсія, потому что вашъ братъ послѣдователь новыхъ правилъ, а вы приверженецъ древнихъ обычаевъ.

— Да, но кто мнѣ поручится, что мой сынъ не послѣдуетъ примѣру дяди, вмѣсто того, чтобы слѣдовать моему примѣру? И я самъ развѣ не позволилъ себѣ поступковъ, недостойныхъ Франки.

— Вы? вскричалъ я съ удивленіемъ.

— Эхъ, Боже мой! да я. Хотите ли я вамъ скажу, чего вы пріѣхали искать въ Сартенской провинціи?

— Скажите.

— Вы пріѣхали съ любопытствомъ свѣтскаго человѣка, артиста, или поэта; я не знаю, кто вы, и не спрашиваю васъ; вы намъ скажете свое имя при разлукѣ, если это вамъ будетъ угодно; если нѣтъ, вы можете молчать; въ этомъ вы совершенно свободны… Вы пріѣхали въ надеждѣ видѣть какую нибудь деревню съ вендеттою, войти въ скошеніе съ какимъ нибудь оригинальнымъ бандитомъ, въ родѣ тѣхъ, которыхъ Мериме описалъ въ своей Колимбѣ.

— Мнѣ кажется, что я не дурно попалъ, отвѣчалъ я; или я худо видѣлъ, или только одинъ вашъ домъ во всей деревнѣ не укрѣпленъ.

— Это доказываетъ, что и я также переродился; мой отецъ, мой дѣдъ, мой прадѣдъ и всякой изъ моихъ предковъ присталъ бы къ той или другой партіи, на которыя раздѣляется наше селеніе въ теченіе десяти лѣтъ. А знаете ли вы, что я среди всѣхъ этихъ ружейныхъ выстрѣловъ, среди ударовъ, наносимыхъ стилетами и ножами? Я посредникъ. Вы пріѣхали въ Сартенскую провинцію съ тѣмъ, чтобы видѣть бандитовъ? Хорошо, пойдемте со мною сегодня вечеромъ, я вамъ покажу одного.

— Какъ, вы позволяете мнѣ сопровождать васъ?

— Ахъ, Боже мой! извольте, если это вамъ угодно; дѣло за вами, а не за мною.

— Я принимаю ваше предложеніе съ большимъ удовольствіемъ.

— Они очень устали, сказала Савилія, бросая взоръ на своего сына и какъ бы раздѣляя стыдъ, который онъ испытывалъ, видя такую перемѣну въ нравахъ Корсики.

— Нѣтъ, матушка, надобно, чтобъ онъ шелъ, и когда потомъ въ какомъ нибудь парижскомъ салонѣ будутъ передъ нимъ говорить объ этихъ ужасныхъ вендеттахъ и неумолимыхъ бандитахъ корсиканскихъ, которые еще пугаютъ маленькихъ дѣтей въ Бастіи и Аяччіо, онъ по крайней мѣрѣ можетъ пожать плечами и сказать что видѣлъ.

— Но отъ чего произошла эта ссора, которая, какъ я могу судить по вашимъ словамъ, теперь уже угасаетъ?

— Ахъ, сказалъ Луціанъ, въ ссорахъ главное дѣло не въ причинѣ, а въ послѣдствіяхъ. Если муха, пролетая, убьетъ человѣка, все-таки будетъ убитый человѣкъ.

Я видѣлъ, что онъ не хотѣлъ мнѣ сказать причины этой ужасной войны, которая въ теченіе десяти лѣтъ опустошала селеніе Суллакаро. Но, разумѣется, чѣмъ онъ былъ осторожнѣе въ словахъ, тѣмъ болѣе я настаивалъ.

— Однакожъ, сказалъ я, вѣдь была же причина ссоры? Можетъ быть, это тайна.

— О, Боже мой, нѣтъ! Ссора родилась между Орланди и Колоннами.

— По какому случаю?

— Курица убѣжала изъ двора Орланди и попала на дворъ къ Колоннамъ. Орланди требовали своей курицы, а Колонны доказывали, что она ихъ. Орланди угрожали Колоннамъ отвести ихъ къ мирному судьѣ и заставить принять присягу. Тогда старуха-мать, которая держала курицу, свернула ей голову и бросила въ лицо своей сосѣдкѣ, сказавъ: «если она твоя, съѣшь ее.» Тогда одинъ изъ Орланди поднялъ курицу за лапы и хотѣлъ ею ударить старуху, бросившую курицу въ лицо его сестры; но въ ту минуту, когда онъ поднималъ руку, Колонна, у котораго, по несчастью, ружье было заряжено, приложился и убилъ Орланди на повалъ.

— А сколькими головами заплатили за эту ссору?

— До сихъ поръ убито девять человѣкъ.

— И это за курицу, которая стоитъ двѣнадцать су!

— Безъ сомнѣнія; но я вамъ сейчасъ сказалъ, что нужно смотрѣть не на причину, а на послѣдствія.

— А! девять человѣкъ убито, такъ надобно убить еще десятаго.

— Видите, что нѣтъ, отвѣчалъ Луціанъ, потому что я посредникъ.

— Конечно, по просьбѣ одной изъ этихъ фамилій?

— Ахъ, Боже мой, нѣтъ, по просьбѣ моего брата. Видите ли какъ это случилось: у министра юстиціи, при моемъ братѣ, разсуждали объ этой ссорѣ. Я право не знаю, что имъ за охота, живя въ Парижѣ, мѣшаться въ то, что происходить въ какой нибудь бѣдной корсиканской деревушкѣ. Префектъ нашъ выкинулъ штуку, говоря, что если я скажу одно слово, все кончится какъ въ водевилѣ, бракомъ, или куплетомъ къ публикѣ. Тогда обратились къ моему брату, который принялъ вызовъ и написалъ мнѣ, что онъ далъ честное слово за меня. Что жъ дѣлать? сказалъ Луціанъ, поднимая голову, нельзя же допустить, чтобы сказали въ Парижѣ, что одинъ изъ Франки поручился за своего брата, и что тотъ не исполнилъ обѣщанія.

— И такъ вы все устроили?

— Да, кажется, къ прискорбію моему.

— И въ эту ночь мы увидимъ начальника одной изъ этихъ партій?

— Да, въ прошлую ночь я видѣлся съ начальникомъ другой.

— Съ кѣмъ же мы будемъ видѣться, съ Орланди, или съ Колоннами?

— Съ Орланди.

— Мѣсто свиданія далеко отсюда?

— Въ развалинахъ замка Вицентелло д’Истрія.

— Ахъ, знаю!.. мнѣ говорили, что эти развалины здѣсь близко.

— Около лье отсюда.

— Чрезъ три четверти часа мы будемъ тамъ.

— Разумѣется.

— Луціанъ, сказала Савилія, вспомни, что ты говоришь! Тебѣ, горцу, надобно три четверти часа, чтобы дойти туда, а они не могутъ пройти тою дорогою, гдѣ ты ходишь.

— Это правда; намъ нужно часа полтора, по крайней мѣрѣ.

— Такъ пора итти, сказала она, взглянувъ на часы.

— Матушка, сказалъ Луціанъ, вы позволите намъ оставить васъ?

Она протянула руку; онъ поцѣловалъ ее съ тою же почтительностью, какъ и въ первый разъ.

— Однакожъ, продолжалъ Луціанъ, если вы предпочитаете спокойно докончить ужинъ, возвратиться въ вашу комнату, и грѣть ноги, куря сигару…

— Нѣтъ, нѣтъ!.. закричалъ я. Вы обѣщали мнѣ бандита; я непремѣнно хочу его видѣть!

— Ну, хорошо! возьмемъ ружья и пойдемте.

Я поклонился почтительно госпожѣ Франки и мы вышли, вслѣдъ за Гриффо, который намъ свѣтилъ.

Мы скоро собрались въ путь. Я подпоясался поясомъ, который мнѣ сдѣлали передъ отъѣздомъ изъ Парижа и на которомъ висѣлъ родъ охотничьяго ножа, а въ срединѣ съ одной стороны лежалъ порохъ, а съ другой пули.

Луціанъ явился съ своимъ патронташемъ, съ двухствольнымъ мантонскимъ ружьемъ и остроконечною шапкою, образцовымъ произведеніемъ вышиванія, вѣроятно вышедшимъ изъ рукъ какой-нибудь Суллакарской Пенелопы.

— Я пойду съ вашимъ превосходительствомъ? спросилъ Гриффо.

— Нѣтъ, не нужно, отвѣчалъ Луціанъ, ты только спусти Алмаза; можетъ быть, онъ подниметъ намъ гдѣ нибудь фазана, а при свѣтѣ луны легко можно убить его.

Спустя минуту, огромная собака прыгала уже передъ нами и лаяла отъ радости.

Мы прошли шаговъ десять по улицѣ.

— Кстати, сказалъ Луціанъ, оборачиваясь, скажи, что если въ деревнѣ услышатъ выстрѣлы въ горахъ, это значитъ, что мы охотимся.

— Будьте спокойны.

— Безъ этой предосторожности, продолжалъ Луціанъ, легко могутъ подумать, что непріязненныя дѣйствія опять начались; тогда мы могли бы услышать эхо нашихъ выстрѣловъ въ Суллакарскихъ улицахъ.

Мы прошли еще нѣсколько шаговъ, потомъ взяли на право и вступили въ переулокъ, который велъ прямо къ горамъ.

IV.

Хотя это было въ началѣ марта мѣсяца, но время было превосходное, небольшой вѣтерокъ, освѣжая воздухъ приносилъ къ намъ острое и живительное благоуханіе моря. Луна поднялась изъ-за горы Канья; ясная и блестящая, она лила каскадами свѣтъ на западный склонъ горъ, раздѣляющихъ Корсику на двѣ части, на двѣ различныя страны, которыя всегда въ войнѣ, или, по крайней мѣрѣ, во враждѣ. По мѣрѣ того, какъ мы всходили и какъ ущелья, гдѣ протекаетъ Тараво, погружались въ сумракъ, который напрасно старался бы проникнуть пытливый взоръ, передъ нами развертывалось болѣе и болѣе Средиземное море, спокойное, подобное огромному зеркалу изъ вороненой стали. Особенные ночные звуки, которые днемъ и не слышны, оттого ли, что они скрываются за дневнымъ шумомъ, или потому что они пробуждаются только съ наступленіемъ ночи, раздавались въ воздухѣ и производили не на Луціана, привыкшаго къ нимъ, а на меня, которому они были новы, чувство чуднаго удивленія.

Прійдя къ перекрестку, гдѣ дорога раздѣлилась на-двое, такъ сказать на дорогу, которая шла вокругъ горы, и на узенькую, едва видную, тропинку, которая вела прямо на гору, Луціанъ остановился.

— Ну, теперь посмотримъ, сказалъ онъ мнѣ, горца ли нога у васъ?

— Нога такъ, но не глазъ.

— У васъ вѣрно бываетъ головокруженіе?

— Да, пустота на меня сильно дѣйствуетъ.

— Ну, такъ мы можемъ итти по этой тропинкѣ; тутъ нѣтъ пропастей, но за то множество затрудненій въ проходѣ по ней.

— О эти затрудненія для меня ничего не значатъ.

— Если мы пойдемъ по этой тропинкѣ, то выигрываемъ три четверти часа ходьбы.

— Пойдемъ по этой дорогѣ.

Луціанъ первый вступилъ въ просѣку, сдѣланную въ дубовой рощѣ, я слѣдовалъ за нимъ. Алмазъ бѣжалъ въ пятидесяти, или шестидесяти шагахъ отъ насъ; забѣгая въ лѣсъ направо и налѣво, онъ по временамъ возвращался на тропинку, и вертѣлъ весело хвостомъ, какъ бы желая выразить, что мы можемъ положиться на его инстинктъ и спокойно продолжать путь. Замѣтно было, что Алмазъ быль пріученъ къ охотѣ за двуногими и четвероногими животными, за бандитами и за кабанами, такъ какъ это бываетъ съ лошадьми у полу-фашіонаблей, которые кажутся маклерами по утру и львами ввечеру, которые хотятъ чтобы одна и та же лошадь служила у нихъ для ѣзды и верхомъ и въ кабріолетѣ.

Чтобы не показаться совершенно незнакомымъ съ корсиканскими нравами, я сообщилъ мое наблюденіе Луціану.

— Вы ошибаетесь, сказалъ онъ, Алмазъ дѣйствительно охотится и за человѣкомъ и за животнымъ, но человѣкъ, котораго онъ поднимаетъ, не бандитъ, а изъ трехъ этихъ породъ: жандармъ, волтижеръ и волонтеръ.

— Какъ, спросилъ я, Алмазъ принадлежалъ бандиту?

— Точно, Алмазъ былъ одного Орланди, которому я доставлялъ въ поле хлѣбъ, порохъ, нули и другій вещи, въ которыхъ бандиты нуждаются. Онъ былъ убитъ Колонною, а на другой день я получилъ эту собаку, которая, привыкши уже ходить въ мой домъ, легко подружилась со мною.

— Но мнѣ кажется, сказалъ я, что изъ моей комнаты, или лучше сказать изъ комнаты вашего брата, я видѣлъ на цѣпи не Алмаза, а другую собаку.

— Да, это Бруско; онъ не хуже Алмаза, только достался мнѣ отъ Колонна, который былъ убитъ однимъ изъ Орланди. Когда я хожу на свиданіе съ Колонна, беру Бруско, а если имѣю дѣло съ Орланди, отвязываю Алмаза; если спустить ихъ обоихъ разомъ, они загрызутъ одинъ другаго до смерти. Такъ, продолжалъ Луціанъ съ горькою улыбкою, люди могутъ примириться, ѣсть за однимъ столомъ, а собаки никогда не будутъ ѣсть изъ одной чашки.

— Прекрасно, отвѣчалъ я, смѣясь въ свою очередь, вотъ истинныя корсиканскія собаки; но мнѣ кажется, что Алмазъ, какъ всѣ скромныя сердца, скрывается отъ нашихъ похвалъ, потому что съ тѣхъ поръ, какъ разговоръ зашелъ объ немъ, его не стало видно.

— О, не безпокоитесь, сказалъ Луціанъ. Я знаю гдѣ онъ.

— А гдѣ онъ, если смѣю спросить у васъ?

— Онъ на муккіо.

Я хотѣлъ было предложить еще вопросъ, рискуя утомить своими распросами снисходительнаго моего товарища, вдругъ раздался вой, такой грустный, такой продолжительный и жалобный, что я вздрогнулъ и остановился, схвативъ Луціана за руку.

— Что это? спросилъ я у него.

— Ничего, это Алмазъ плачетъ.

— О чемъ?

— О своемъ господинѣ. Неужели вы думаете, что собаки могутъ такъ же какъ люди забывать тѣхъ, которые ихъ любили?

— А, понимаю, сказалъ я.

Алмазъ испустилъ вторичный вой, еще продолжительнѣе, печальнѣе и жалобнѣе перваго.

— Да, продолжалъ я, господинъ его убитъ, какъ вы сказали мнѣ; и мы теперь вѣрно подходимъ къ тому мѣсту, гдѣ его убили.

— Точно, Алмазъ насъ и оставилъ, чтобы бѣжать къ муккіо.

— Стало быть, муккіо могила.

— Да, то есть монументъ, который воздвигается ладѣ могилою каждаго убитаго человѣка, такимъ образомъ, что всякой прохожій кидаетъ на нее камень и вѣтку. Отъ этого происходитъ, что вмѣсто того, чтобы понижаться какъ другія могилы, подъ стопами этого всеобщаго уравнителя, называемаго временемъ, могила жертвы безпрестанно ростетъ, какъ символъ мщенія, которое должно безпрестанно рости и увеличиваться въ сердцахъ родственниковъ убитаго.

Раздался третій вой и такъ близко отъ насъ, что я не могъ не вздрогнуть, хотя причина его мнѣ уже хороню была извѣстна.

Дѣйствительно, на поворотѣ тропинки, я увидѣлъ въ двадцати шагахъ отъ насъ бѣлѣвшуюся кучу камней, которые образовали пирамиду въ четыре или пять футовъ вышины. Это было муккіо. У подножія этого страннаго монумента сидѣлъ Алмазъ съ протянутою шеею и открытою пастью.

Луціанъ поднялъ камень и, снявъ свою шапку, подошелъ къ муккіо.

Я сдѣлалъ то же, стараясь подражать ему во всемъ.

Подойдя къ пирамидѣ, онъ отломилъ вѣтку зеленаго дуба, бросилъ сначала камень, потомъ вѣтку и быстро перекрестился большимъ пальцемъ, по общей корсиканской привычкѣ, которая вырывалась даже у Наполеона въ нѣкоторыхъ ужасныхъ обстоятельствахъ.

Я подражалъ ему и въ этомъ.

Потомъ мы отправились дальше, молча и въ раздумьѣ. Алмазъ остался назади.

Спустя минутъ десять, послышался послѣдній вой и почти въ то же время Алмазъ съ опущенными головою и хвостомъ пробѣжалъ мимо насъ и снова принялся за прежнее свое занятіе проводника.

Между тѣмъ мы подвигались впередъ и, какъ предварилъ меня Луціанъ, дорожка становилась болѣе и болѣе утесистою. Я перекинулъ ружье свое за спину, потому что я видѣлъ скорую надобность въ обѣихъ рукахъ своихъ; что касается до моего проводника, онъ шелъ съ прежнею легкостію, и казалось даже не замѣчалъ трудностей дороги.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ, въ теченіе которыхъ мы перелѣзали съ утеса на утесъ, съ помощію вѣтвей и корней, мы, наконецъ, взошли на платформу, гдѣ возвышались развалины стѣнъ. Это были развалины замка Вичентелло д`Истріа и составляли цѣль нашего путешествія. Минутъ черезъ пять, намъ представился новый утесъ, на который было еще труднѣе взойти чѣмъ на первый. Луціанъ взлѣзъ на послѣднюю террасу и протянулъ руку, чтобы помочь мнѣ.

— Однако, сказалъ онъ, для Парижанина вы очень не дурно ходите по горамъ.

— Это оттого, отвѣчалъ я, что Парижанинъ, которому вы помогли преодолѣть послѣднее затрудненіе, совершаетъ уже не первое путешествіе въ этомъ родѣ.

— Да, сказалъ Луціанъ, кажется близь Парижа есть гора, которая называется Монмартръ?

— Такъ, но кромѣ Монмартра, отъ котораго я не отпираюсь, я всходилъ на другія горы, которыя называются Ригги, Фольгорнъ, Джемми, Везувія, Стромболи, Этна.

— Теперь вы въ свою очередь можете посмѣяться надо мною, потому что въ свою жизнь я всходилъ только на Монте-Ротондо. Все равно, мы пришли; назадъ тому столѣтія четыре мои предки отворили бы вамъ свои двери и сказали: «добро пожаловать въ нашъ замокъ.» Нынѣ, потомокъ ихъ, показывая вамъ эти разрушенныя башни, говоритъ: «добро пожаловать въ наши развалины.»

— Вѣрно этотъ замокъ достался вашей фамиліи послѣ смерти Вичентелло д`Истріа? спросилъ я, возобновляя разговоръ, который было прервался.

— Нѣтъ; прежде рожденія Вичентелло, это было жилище нашей прабабки, знаменитой Савиліи, вдовы Луціаны Франки.

— Кажется у Филиппини есть ужасная повѣсть объ этой женщинѣ?

— Да. Если бъ было еще свѣтло, вы могли бы видѣть отсюда развалины замка Валле. Въ немъ-то жилъ синьоръ Джудиче, столько же ненавидимый, сколько Савилія была любима, и столько же безобразный, сколько Савилія была прекрасна. Джудиче влюбился въ мою прабабушку; она не спѣшила отвѣчать ему на его любовь; онъ предварилъ ее, что если она но рѣшится вытти за него за мужъ въ назначенное время, то онъ ее похититъ силою. Савилія, казалось, уступила ему и пригласила его къ себѣ на обѣдъ. Джудиче, исполненный радости, забылъ, что онъ получилъ это лестное приглашеніе въ слѣдствіе угрозы, и отправился по приглашенію къ своей будущей невѣстѣ въ сопровожденіи нѣсколькихъ только человѣкъ служителей. Но едва онъ въѣхалъ въ замокъ, за нимъ тотчасъ затворили ворота и черезъ пять минутъ, Джудиче, плѣнникъ, былъ брошенъ въ тюрьму.

Я шелъ по слѣдамъ Луціана, и вскорѣ мы очутились на квадратномъ дворѣ. Черезъ отверстія, образованныя временемъ, луна проливала потоки свѣта на землю, загроможденную обломками камней. Другія части оставались въ тѣни, отбрасываемой уцѣлѣвшими стѣнами.

Луціанъ вынулъ часы.

— Ахъ, сказалъ онъ, мы пришли двадцатью минутами раньше; посидимъ здѣсь, вы должно быть устали.

Мы сѣли, или лучше сказать прилегли на травѣ, передъ большомъ проломомъ.

— Мнѣ кажется, что вы еще не все разсказали? спросилъ я.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Луціанъ. Каждое утро и вечеръ Савилія спускалась въ ту самую темницу, гдѣ былъ заключенъ Джудиче; тамъ она раздѣвалась въ присутствіи плѣнника и говорила ему: «Джудиче, какъ ты, будучи такимъ гадкимъ, могъ подумать, что будешь владѣть всѣмъ этимъ.» Эта пытка продолжалась три мѣсяца и возобновлялась по два раза въ день.; но спустя три мѣсяца, Джудиче успѣлъ подкупить горничную и съ помощію ея убѣжалъ. Тогда онъ возвратился со всѣми своими вассалами, которыхъ у него было гораздо больше, чѣмъ у Савиліи, взялъ приступомъ замокъ, захватилъ Савилію, и нагую, въ большой желѣзной клѣткѣ, выставилъ на перекресткѣ у рощи, называемой Бокка ди Чилаччіа. Онъ подавалъ ключъ отъ этой клѣтки каждому, кого обольщала красота Савиліи: чрезъ три дня послѣ этого публичнаго посрамленія, Савилія умерла.

— Мнѣ кажется, отвѣчалъ я, что ваши предки не худо понимали мщеніе; а потомки ихъ уже переродились не много, потому что они убиваютъ другъ друга только кинжаломъ, или изъ ружья.

— И даже дойдутъ до того, что не будутъ вовсе убивать другъ друга. Но, по крайней мѣрѣ, въ нашемъ семействѣ этого не случилось. Два сына Савиліи, которые жили въ Аяччіо подъ надзоромъ дяди, были воспитаны, какъ истинные Корсиканцы; они завели войну съ сыновьями Джудиче; эта война длилась въ теченіе четырехъ столѣтій и кончилась только, какъ вы могли видѣть, на карабинахъ моего отца и моей матери, 21 сентября 1819, въ 11 часовъ утра.

— Точно, я помню эту надпись; я тогда же хотѣлъ спросить у васъ, что она значитъ, но не успѣлъ: въ ту самую минуту, какъ я прочиталъ ее, мы отправились ужинать.

— Вотъ это что значить: изъ фамиліи

Джудиче оставалось въ 1819 году два брата, изъ фамиліи же Франки, оставался только одинъ мой отецъ, который женился на своей двоюродной сестрѣ. Спустя три мѣсяца послѣ этого брака, Джудиче рѣшились покончить за одинъ разъ съ нами. Одинъ изъ братьевъ засѣлъ маолметской дорогѣ, чтобы подстеречь моего отца, который долженъ былъ возвращаться изъ Сартены; между тѣмъ, какъ другой, пользуясь отсутствіемъ батюшки, приготовился напасть на нашъ домъ; но случилось не такъ, какъ предполагали Джудиче. Мой отецъ, предвидя коварные замыслы противниковъ, былъ остороженъ; а мать, увѣдомленная о нападеніи, собрала своихъ пастуховъ, такъ что когда враги напали — они оба были въ состояніи защищаться: отецъ мой въ горахъ, а мать въ моей комнатѣ. Черезъ пять минутъ послѣ нападенія, оба братья Джудиче пали мертвые — одинъ убитъ моимъ отцомъ, другой пораженъ моею матерью. Видя, что врагъ упалъ, отецъ мой вынулъ свои часы: было одиннадцать часовъ! Видя паденіе противника, мать моя обернулась къ стѣннымъ часамъ: было одиннадцать часовъ! Все кончилось въ одну минуту, Джудиче болѣе не существовали, ихъ родъ пресѣкся. Фамилія Франки, оставшись побѣдительницею, отнынѣ спокойна, и какъ она честно исполняла свой долгъ въ теченіе четырехъ столѣтій, она теперь не мѣшается ни во что. Отецъ мой велѣлъ вырѣзать надпись, въ память этого чуднаго событія, на прикладахъ двухъ карабиновъ, которые нанесли смерть обоимъ Джудиче, повѣсилъ эти карабины по обѣимъ сторонамъ стѣнныхъ часовъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вы ихъ видѣли. Семь мѣсяцевъ спустя, мать моя разрѣшилась двумя близнецами: одинъ изъ нихъ ватѣ покорнѣйшій слуга, Корсиканецъ Луціань, а другой филантропъ Луи, его братъ.

Въ эту минуту на мѣстѣ, освѣщенномъ луною, я примѣтилъ тѣло человѣка и собаки.

Это былъ бандитъ Орландини и нашъ другъ Алмазъ.

Въ то же время мы услышали звукъ колокола Суллакарской колокольни, — часы били девять.

Орландини, какъ кажется, былъ одного мнѣнія съ Лудовикомъ XV, который, какъ извѣстно, говорилъ, что точность составляетъ вѣжливость королей.

Невозможно быть точнѣе этого чернаго короля, которому Луціанъ назначилъ свиданіе ровно въ девять часовъ.

Увидавъ его, мы оба встали.

V.

— Вы не одни, Луціанъ? спросилъ бандитъ.

— Не безпокойтесь, Орландини; этотъ господинъ мой другъ; онъ слышалъ про насъ и хотѣлъ васъ видѣть. Я не считалъ необходимымъ отказать ему въ этомъ удовольствіи.

— Добро пожаловать въ наши поля! сказалъ бандитъ, кланяясь, и потомъ на нѣсколько шаговъ подошелъ къ намъ.

Я отвѣчалъ ему на его привѣтствіе самымъ вѣжливымъ поклономъ.

— Вы должно быть давно уже здѣсь? продолжалъ Орландини.

— Да, ужъ минутъ двадцать.

— Такъ, я слышалъ голосъ Алмаза, который вылъ на муккіо и уже съ четверть часа, какъ эта собака со мною. Не правда ли, Луціанъ, что это предоброе и превѣрное животное?

— Да, правда, Орландини, доброе и вѣрное, отвѣчалъ Луціанъ, лаская Алмаза.

— Но если вызнали, что г. Луціанъ уже здѣсь, спросилъ я, отчего жъ вы не пришли сюда ранѣе?

— Оттого, что мнѣ назначили свиданіе въ девять часовъ, отвѣчалъ бандитъ, а было бы такою же неаккуратностью притти четвертью часа ранѣе, какъ и четвертью часа позже.

— Не хотите ли вы этимъ упрекнуть меня, Орлапдмни? спросилъ съ улыбкою Луціанъ.

— Нѣтъ; вы можете имѣть свои причины на это; притомъ же, вы не одни и вѣроятно для этого то господина вы измѣнили свою привычку, потому что вы также аккуратны, Луціанъ, и я это лучше знаю, чѣмъ кто другой! Вы такъ часто жертвовали своимъ временемъ для меня.

— Не стоить благодарить меня за это, потому что теперешнее свиданіе вѣроятно будетъ послѣднее.

— Намъ нужно переговорить, Луціанъ…

— Да, и если вы хотите за мною слѣдовать…

— Къ вашимъ услугамъ.

Луціанъ обернулся ко мнѣ.

— Извините, пожалуйста, сказалъ онъ.

— Сдѣлайте одолженіе, не безпокойтесь.

Они оба удалились и, взойдя на проломъ, чрезъ который Орландини явился, остановились тамъ, освѣщенные луною, которая разливала на ихъ фигуры потоки серебристаго свѣта.

Тутъ только я могъ вполнѣ разсмотрѣть Орландини.

Это былъ человѣкъ высокаго роста, съ длинною бородою и одѣтый точно также, какъ молодой Франки, съ тою только разницею, что платье Орландини носило слѣды частаго соприкосновенія съ маки, въ которыхъ жилъ его владѣлецъ, вѣтвей, между которыми онъ долженъ былъ часто бѣгать, и съ землею, на которой онъ спалъ каждую ночь.

Я не могъ знать, что они говорили, во-первыхъ потому, что они были въ двадцати шагахъ отъ меня, а во-вторыхъ, они говорили на корсиканскомъ нарѣчіи. Но по жестамъ ихъ, я легко могъ примѣтить, что бандитъ отвергалъ съ большимъ жаромъ всѣ доводы, которые молодой человѣкъ представлялъ спокойно, что доказывало его безпристрастіе въ этомъ дѣлѣ. Наконецъ жесты Орландини стали умѣреннѣе; его доказательства ослабѣвали, при послѣднемъ возраженіи онъ опустилъ голову, потомъ, спустя минуту, протянулъ руку Луціану.

Совѣщаніе, по всей вѣроятности, было кончено, потому что они оба воротились ко мнѣ.

— Дорогой мой гость, сказалъ мнѣ Луціанъ, Орландини желаетъ вамъ пожать руку, въ знакъ благодарности.

— За что? спросилъ я у него.

— Вы будете однимъ изъ его свидѣтелей, потому что я далъ за васъ слово.

— Если вы за меня дали слово, то, разумѣется, я подтверждаю его, не спрашивая даже въ чемъ дѣло.

Я протянулъ руку бандиту и тотъ удостоилъ дотронуться до моей руки кончиками пальцевъ.

— По крайней мѣрѣ, сказалъ Луціанъ, вы можете сказать моему брату, что все устроилось по его желанію и что даже вы сами подписали контрактъ.

— Что? развѣ сватьба будетъ?

— Нѣтъ, нѣтъ еще; но можетъ быть скоро.

Презрительная улыбка появилась на губахъ бандита.

— Миръ, сказалъ онъ, потому что вы этого непремѣнно хотѣли, Луціанъ, но не бракъ: о бракѣ не сказано въ договорѣ.

— Нѣтъ, сказалъ Луціанъ, мы это предоставимъ будущему, а теперь поговоримъ о чемъ нибудь другомъ. Не слышали ль вы чего нибудь въ то время, какъ я говорилъ съ Орландини?

— Изъ того, что вы говорили?

— Нѣтъ, изъ того, что поговаривалъ фазанъ въ здѣшнихъ окрестностяхъ.

— Дѣйствительно, мнѣ казалось, что я слышу пѣніе, но думалъ, что ошибаюсь.

— Вы не ошиблись; въ ста шагахъ отсюда на большомъ каштановомъ деревѣ, которое вамъ знакомо, сидитъ фазанъ; я слышалъ его, когда проходилъ мимо.

— Хорошо, сказалъ весело Луціанъ надобно его завтра съѣсть.

— Я бы его убилъ, сказалъ Орландини, но опасался: въ деревнѣ подумаютъ, что я стрѣлялъ не по фазану.

— Я уже распорядился, отвѣчалъ Луціанъ. Но, прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ и бросая на плечо свое ружье, которое онъ только что зарядилъ, первый выстрѣлъ вамъ принадлежитъ.

— Позвольте, я не такъ полагаюсь на свою мѣткость, какъ вы, и потому я съ своей стороны нахожу гораздо лучшимъ ѣсть вашего фазана, а стрѣлять въ него предоставляю вамъ.

— Точно, сказалъ Луціанъ, вы не привыкли, какъ мы, охотиться ночью, и вѣрно выстрѣлили бы слишкомъ низко; впрочемъ, если вы не будете заняты завтра днемъ, вы можете вознаградить себя за эту уступку.

Мы вышли изъ развалинъ, дорогою противоположною той, по которой пришли. Луціанъ шелъ впереди;въ ту минуту, какъ мы вступили въ маки, фазанъ сказался намъ, затянувъ снова свою пѣсню.

Онъ былъ въ восьмидесяти шагахъ отъ насъ, и скрывался въ вѣтвяхъ каштановаго дерева, которое со всѣхъ сторонъ было окружено густымъ кустарникомъ.

— Какъ вы подойдете къ нему, не спугнувъ его? спросилъ я у Луціана. Мнѣ кажется, это не совсѣмъ легко.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, если бы я только могъ его видѣть, я стрѣлялъ бы отсюда.

— Какъ отсюда? Развѣ ваше ружье можетъ убить фазана въ восьмидесяти шагахъ?

— Если бы оно было заряжено дробью тогда бы нельзя было убить, и у меня пуля.

— А, пуля, это другое дѣло; вы хорошо сдѣлали, что взялись сами стрѣлять.

— Хотите видѣть фазана? спросилъ Орландини.

— Да, отвѣчалъ Луціанъ, признаюсь, это было бы для меня весьма пріятно.

— Ну, такъ подождите.

И Орландини принялся подражать кудахтанью самки фазана.

Въ то же время, не видя еще фазана, мы примѣтили движеніе въ листьяхъ каштановаго дерева; фазанъ переходилъ съ вѣтки на вѣтку, отвѣчая своимъ пѣніемъ на призывъ Орландини. Наконецъ, онъ появился на верхушкѣ дерева, такъ что теперь онъ быль весь на виду.

Орландини замолчалъ, а фазанъ все еще сидѣлъ на прежнемъ мѣстѣ.

Въ это время Луціанъ опустилъ свое ружье, приложился и вслѣдъ за тѣмъ раздался выстрѣлъ.

Фазанъ упалъ.

— Ищи, сказалъ Луціанъ Алмазу, которыя бросился въ маки и черезъ пять минутъ принесъ фазана.

Пуля пробила тѣло фазану.

— Вотъ прекрасный выстрѣлъ, сказалъ я, и онъ въ особенности хорошъ, потому что ваше ружье двухствольное.

— О, отвѣчалъ Луціанъ, здѣсь гораздо менѣе искусства, нежели вы думаете: одинъ изъ стволовъ винтованный и ни сколько не хуже карабина.

— Нѣтъ нужды, еслибъ вы стрѣляли изъ карабина, то не менѣе заслужили бы похвалу.

— Э! сказалъ Орландини, Луціанъ идъ карабина попадаетъ на трехъ стахъ шагахъ въ пятифранковую монету.

— Вы также хорошо стрѣляете изъ пистолета, какъ изъ ружья?

— На двадцати пяти шагахъ, сказалъ Луціанъ, изъ двѣнадцати пуль, шесть я всегда пускаю по острію ножа.

Я снялъ шляпу и поклонился Луціану.

— А вашъ братъ, спросилъ я, также хорошо стрѣляетъ?

— Мой братъ! отвѣчалъ онъ, бѣдный Луи! Онъ никогда не дотрогивался ни до ружья, ни до пистолета. Оттого-то я всегда боюсь, чтобъ съ нимъ не случилось худаго въ Парижѣ. Онъ храбръ, и чтобы поддержать честь націи, охотно позволить себя убить.

Луціанъ втиснулъ фазана въ карманъ своего бархатнаго камзола.

— Теперь, сказалъ онъ, мой милый Орландини, прощайте до завтра. Я знаю вашу аккуратность. Въ десять часовъ вы, ваши друзья и родственники, всѣ будете на концѣ улицы, не правда ли? Въ то же время на противуположномъ концѣ улицы будутъ находиться Колонна съ своими родственниками и друзьями; мы станемъ у церкви.

— Хорошо, Луціанъ; благодарю за трудъ; а васъ, сударь, продолжалъ Орландини, оборачиваясь ко мнѣ и кланяясь, благодарю за честь.

Послѣ этого мы разстались; Орландини отправился въ маки, а мы пошли по дорогѣ къ деревнѣ.

Алмазъ оставался съ минуту въ нерѣшительности, между Орландини и нами, и смотрѣлъ поперемѣнно то направо, то налѣво. Но минутъ черезъ пять, онъ наконецъ рѣшился отдать намъ предпочтеніе.

Признаюсь, когда я взлезалъ на утесы, идя на свиданіе съ Орландини, то немного безпокоился, какъ буду спускаться по этимъ утесамъ. Вообще, какъ извѣстно, сходить гораздо труднѣе, нежели всходить. Я съ большимъ удовольствіемъ видѣлъ, что Луціанъ, вѣроятно угадавъ мои мысли, избралъ другую дорогу.

Эта дорога представляла мнѣ еще другую выгоду, давая больше свободы разговору, тогда какъ прежде въ утесистыхъ мѣстахъ нашъ разговоръ всегда прекращался. Покатость была отлогая, дорога легкая и потому я, пройдя шаговъ пятьдесятъ, началъ опять безконечные распросы.

— Значитъ миръ заключенъ? сказалъ я.

— Да, и какъ вы могли видѣть, не безъ затрудненія. Едва я могъ его убѣдить, что преимущество было на сторонѣ Орландини: во-первыхъ, у Колонна было пять человѣкъ убитыхъ, а у Орландини только четыре; во-вторыхъ, Колонна вчера еще согласились на примиреніе, между тѣмъ какъ Орландини согласились только сегодня; наконецъ Колонны обязываются возвратить публично живую курицу Орландини; эта уступка доказываетъ, что они признаютъ себя виновными. Это послѣднее обстоятельство заставило его рѣшиться.

— И это трогательное примиреніе будетъ завтра?

— Завтра, въ десять часовъ. Не правда ли, что вы еще не слишкомъ несчастливы. Вы надѣялись видѣть вендетту, говорилъ съ горькою улыбкою молодой человѣкъ; вендетта — дрянь! Въ теченіе четырехъ сотъ лѣтъ въ Корсикѣ только и говорили что о ней; вендетты вы не видали? за то увидите примиреніе, — а это здѣсь гораздо рѣже вендетты.

Я засмѣялся.

— Вы смѣетесь надъ нами и вы правы, сказалъ Луціанъ; мы точно смѣшные люди.

— Нѣтъ, отвѣчалъ я, я смѣюсь совсѣмъ другому, именно тому, что вы кажется ужасно недовольны на себя, что такъ хорошо успѣли въ своемъ предпріятіи.

— Ахъ, если бы вы могли меня понимать, вы удивились бы моему краснорѣчію. Но будьте увѣрены, если вы возвратитесь сюда лѣтъ черезъ десять, здѣсь всѣ будутъ говорить по-французски.

— Вы превосходный адвокатъ.

— Нѣтъ, я только посредникъ, а посредника долгъ заботиться о примиреніи.

Еслибъ меня назначили посредникомъ между чортомъ и человѣкомъ, то я ихъ постарался бы примирить, хотя былъ бы увѣренъ, что слушая мои совѣты, человѣкъ поступаетъ глупо.

Я замѣтилъ, что этотъ разговоръ раздражалъ моего товарища, и потому замолчалъ; Луціанъ не думалъ возобновлять разговора и мы молча дошли до дому.

VI.

Гриффо ждалъ насъ. Прежде чѣмъ господинъ его заговорилъ съ нимъ, онъ принялся рыться въ карманахъ камзола Луціана и вытащилъ фазана; Гриффо слышалъ выстрѣлъ.

Савилія еще не ложилась; но уже ушла въ свою комнату, приказавъ Гриффо сказать Луціану, чтобы онъ зашелъ къ ней, когда воротится домой.

Луціанъ спросилъ, не нужно ли мнѣ чего нибудь и, получивъ отрицательный отвѣтъ, попросилъ позволеніе отправиться къ своей матери.

Я ему предоставилъ полную свободу, а самъ пошелъ въ свою комнату.

Я вступилъ въ нее съ нѣкоторою гордостію. Мои наблюденія оправдались и я гордился тѣмъ, что отгадалъ характеръ Луи, какъ отгадалъ характеръ Луціана. Раздѣвшись медленно, я взялъ томъ les Orientales Виктора Гюго изъ библіотеки будущаго адвоката и легъ въ постель, совершенно довольный собою.

Я только что принялся перечитывать чуть не въ сотый разъ Небесный огонь, какъ услышалъ шаги человѣка, который всходилъ на лѣстницу и потомъ осторожно остановился у моей двери. Я не сомнѣвался, что это былъ мой хозяинъ; онъ пришелъ проститься со мною, боялся отворить дверь, полагая, что я сплю.

— Войдите, сказалъ я, положивъ книгу на ночной столикъ.

Дверь отворилась и вошелъ Луціанъ.

— Извините, сказалъ онъ, но сегодня я былъ такъ угрюмъ, что не хотѣлъ никакъ ложиться спать, не извинившись передъ вами; чтобы загладить проступокъ, я предоставляю себя въ ваше распоряженіе: я замѣтилъ, что вы о многомъ хотѣли распросить меня.

— Тысячу разъ вамъ благодаренъ, отвѣчалъ я ему; но я долженъ сказать, что, по вашему снисхожденію, я почти уже все знаю, что хотѣлъ знать; теперь мнѣ остается познакомиться съ однимъ предметомъ, но я далъ себѣ обѣщаніе не спрашивать васъ о немъ.

— Почему?

— Потому что это было бы слишкомъ нескромно. Только, ради Бога, не спрашивайте меня, я не ручаюсь за свою воздержность.

— Тѣмъ лучше, скажите прямо; неудовлетворенное любопытство самая дурная вещь; отъ этого обыкновенно рождаются предположенія; а изъ трехъ предположеній, по крайней мѣрѣ, два вредятъ болѣе тому, кто служитъ предметомъ ихъ, нежели самая истина.

— О! успокойтесь: самыя невыгодныя мои предположенія о васъ не идутъ далѣе моей увѣренности, что вы колдунъ.

Луціанъ засмѣялся.

— Вы меня крайне заинтересовали, прошу васъ, сдѣлайте одолженіе говорите.

— Хорошо; вы изволили объяснить мнѣ то, что было темно для меня; вы мнѣ показали прекрасныя историческія оружія, которыя я попрошу у васъ позволенія, видѣть еще разъ передъ отъѣздомъ.

— Первое.

— Вы мнѣ объяснили, значеніе двойной надписи, на прикладахъ двухъ карабиновъ.

— Второе.

— Вы мнѣ растолковали, какъ по странному явленію, которое объясняется вашимъ рожденіемъ, вы, находясь отъ брата своего за триста лье, страдаете тѣмъ же чѣмъ онъ, и заставляете его также въ свою очередь страдать черезъ себя.

— Третіе.

— И когда ваша матушка, на слова ваши о чувствѣ скорби, которую испытывали вы и которая васъ заставляла вѣрить, что съ вашимъ братомъ случилось какое нибудь непріятное приключеніе, спросила у васъ: увѣрены ли вы, что-онъ живъ, — вы отвѣчали: да; потому что если бы онъ умеръ, я увидѣлъ бы его.

— Да, правда, я отвѣчалъ такъ.

— Если значеніе этихъ словъ можетъ быть объяснено мнѣ, сдѣлайте одолженіе, объясните мнѣ ихъ.

Лицо Луціана, по мѣрѣ того, какъ я говорилъ, принимало такую важность, что я произнесъ послѣднія слова съ нерѣшимостію.

Я кончилъ, и на минуту мы оба замолчали.

— Извините, сказа ль я, я вижу, что быль слишкомъ неостороженъ; ну, положимъ, что я ничего не говорилъ.

— Видите ли, сказалъ онъ мнѣ, вы человѣкъ свѣтскій и слѣдственно, умъ вашъ недовѣрчивъ, потому-то я боюсь, что вы сочтете суевѣріемъ древнее фамильное преданіе, которое существуетъ у насъ около четырехъ сотъ лѣтъ.

— Послушайте, отвѣчалъ я, мало есть людей, которые вѣрили бы болѣе меня въ легенды и преданія, но я въ особенности вѣрю нѣкоторымъ вещамъ — это вещамъ невозможнымъ.

— Значитъ.вы вѣрите явленіямъ.

— Не угодно ли я вамъ разскажу, что случилось со мною самимъ.

— Да, это было бы для меня поощреніемъ.

— Отецъ мой умеръ въ 1807, слѣдовательно въ то время мнѣ было лѣтъ около трехъ съ половиною. Когда лекарь объявилъ близость кончины, меня перенесли къ старой теткѣ, которая жила въ отдѣльномъ домѣ. Она мнѣ велѣла послать постель подлѣ своей кровати, уложила меня спать въ обыкновенные мои часы и я уснулъ, не смотря на несчастье, которое мнѣ угрожало, но котораго я впрочемъ не понималъ. — Вдругъ послышались три сильные удара въ дверь, я проснулся, сошелъ съ постели и отправился къ дверямъ.

— Куда ты идешь? спросила меня тетка, которая, пробужденная также какъ и я, стукомъ, не могла побѣдить ужаса, овладѣвшаго ею, тѣмъ болѣе, что она очень хорошо знала, что двери на улицу были заперты и стало быть никто не могъ стучаться въ дверь нашей комнаты.

— Я иду отворить двери папа, который пришелъ со мною проститься, отвѣчалъ я.

Тогда она соскочила съ постели и уложила меня насильно, я очень долго плакалъ и повторилъ безпрестанно:

— Папа у дверей; я хочу видѣть папа, чтобы проститься съ нимъ, прежде чѣмъ онъ уйдетъ совсѣмъ.

— А послѣ возобновлялось ли это явленіе? спросилъ Луціанъ.

— Нѣтъ, хотя я весьма часто вспоминалъ о немъ; но можетъ быть Богъ даетъ невинному ребенку такіе преимущества, которыми взрослый человѣкъ, все-таки болѣе, или менѣе развращенный, не можетъ пользоваться.

— Значитъ, сказалъ съ улыбкою Луціанъ, мы въ нашемъ семействѣ счастливѣе васъ.

— Вы видите вашихъ умершихъ родственниковъ?

— Всякой разъ, какъ важное событіе должно исполниться, или уже исполнилось.

— Вамъ извѣстно откуда ведетъ свое началъ это преимущество, данное вашей фамиліи.

— Вотъ что у насъ сохраняется, какъ преданіе: я уже вамъ говорилъ, что Савилія умерла, оставя двухъ сыновей.

— Да, я помню.

— Эти два брата, возрастая, сосредоточили всю свою любовь другъ на другѣ, потому что имъ не кого было любить. Они поклялись, что ничто не можетъ ихъ разлучить, даже самая смерть, и что бы эта клятва имѣла болѣе силы, они написали своею кровью каждый на особой бумажкѣ, что первый умершій непремѣнно долженъ явиться къ остающемуся въ живыхъ, сначала въ самую минуту своей смерти и потомъ при каждомъ важномъ событіи; они обмѣнялись этими бумажками. Спустя три мѣсяца, одинъ изъ двухъ братьевъ погибъ въ засадѣ въ ту самую минуту, когда другой братъ, написавъ къ нему письмо, печаталъ его, но едва онъ приложилъ печать, какъ услышалъ за собою вздохъ. Онъ обернулся и увидѣлъ своего брата, который стоялъ за нимъ, опираясь рукою на его плечо; но онъ вовсе не чувствовалъ этого прикосновенія. Тогда живой братъ протянулъ къ своему умершему брату письмо, а тотъ взялъ письмо и скрылся.

Наканунѣ своей смерти онъ опять видѣлъ своего брата.

Безъ сомнѣнія, договоръ этихъ двухъ братьевъ распространился и на ихъ потомковъ, потому что съ этого времени явленія случались не только въ минуту смерти тѣхъ, которые отходили на тотъ свѣтъ, но даже передъ всѣми важными событіями.

— Къ вамъ никто не являлся?

— Нѣтъ; но мой отецъ въ ту ночь, которая предшествовала его смерти, видѣлъ своего отца, а потому я думаю, что и мы съ братомъ будемъ пользоваться этимъ преимуществомъ, потому что мы несдѣлали ничего такого, за что можно оыло бы насъ лишить этой милости.

— Это преимущество дано только однимъ мужчинамъ въ вашемъ семействѣ.

— Да.

— Это странно!

— Однако такъ.

Я смотрѣлъ на этого молодаго человѣка, такъ холодно, спокойно и важно говорившаго мнѣ о вещахъ, совершенно несбыточныхъ; и повторялъ съ Гамлетомъ:

There are more things in heav’n and earth, Horatio,

Than are dreamt of in your philosophy.

Въ Парижѣ я принялъ бы этого молодаго человѣка за мистификатора; но въ Корсикѣ, въ маленькой неизвѣстной деревнѣ, на него не иначе можно было смотрѣть, или какъ на помѣшаннаго, который отъ души вѣритъ своимъ мечтамъ, или какъ на привиллегированное существо, которое счастливѣе, или несчастнѣе, другихъ людей.

— Теперь, сказалъ онъ мнѣ послѣ долгаго молчанія, вы знаете все, что хотѣли знать?

— Да, благодарю васъ; я очень много обязанъ вамъ за довѣренность ко мнѣ, и будьте увѣрены, я сохраню вашу тайну.

— Ахъ, Боже мой, сказалъ онъ мнѣ съ улыбкою, здѣсь вовсе нѣтъ секрета, первый деревенскій житель разскажетъ вамъ эту исторію точно такъ, какъ я вамъ разсказывалъ. Въ Парижѣ, разумѣется, брату моему нельзя похвастаться такимъ преимуществомъ, потому что мужчины, слыша объ этомъ, станутъ смѣяться, а женщины какъ разъ упадутъ въ обморокъ.

Съ этими словами онъ всталъ, пожелалъ мнѣ доброй ночи и ушелъ въ свою комнату. Хотя я чувствовалъ большую усталость, но не могъ скоро заснуть, и когда засыпалъ, то сонъ мой былъ очень тревоженъ. Я видѣлъ во снѣ всѣ лица, съ которыми былъ въ сношеніяхъ въ продолженіе цѣлаго дня: но все это не ясно, смутно и безсвязно. Я заснулъ тогда только, когда уже было свѣтло, и пробудился при звукахъ колокола, который, казалось, звонилъ надъ моими ушами.

Я позвонилъ, мой нѣжный предшественникъ простеръ свою роскошь до того даже, что имѣлъ подъ рукою снурокъ колокольчика, единственнаго безъ сомнѣнія въ цѣлой деревнѣ.

Въ то же время появился Гриффо съ теплою водою въ рукахъ. Я замѣтилъ, что у Луи Франки слуга былъ довольно хорошо вышколенъ.

Луціанъ два раза уже освѣдомлялся не всталъ ли я, и объявилъ, что если я не встану въ половинѣ десятаго, то онъ самъ войдетъ въ мою комнату.

Было двадцать пять минутъ десятаго, и потому, спустя не много, пришелъ Луціанъ.

Теперь онъ былъ одѣтъ какъ парижанинъ и очень нарядно; на немъ былъ черный сюртукъ, цвѣтной жилетъ, бѣлые панталоны. Въ началѣ марта, въ Корсикѣ уже носятъ бѣлые панталоны.

Онъ замѣтилъ, что я смотрѣлъ на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ.

— Вы удивляетесь моему наряду, сказалъ онъ; вотъ вамъ новое доказательство, что и я также просвѣщаюсь.

— Да, клянусь честью, отвѣчалъ я, признаюсь намъ, я очень удивляюсь, что въ Аяччіо можно найти такого искуснаго портнаго. Теперь я въ своемъ бархатномъ костюмѣ, въ сравненіи съ вами буду похожъ на Жана Парижскаго.

— Мои костюмъ весь отъ Гуманна, мой милый гость; я съ братомъ рѣшительно одинаковаго роста и мы одинаково сложены, а потому, для шутки, онъ прислалъ мнѣ полный гардеробъ, которымъ я пользуюсь только при важныхъ случаяхъ: въ проѣзды г. префекта, генерала — начальника восемьдесятъ шестаго департамента, или когда принимаю такого гостя, какъ вы, и когда это счастіе соединено съ такимъ важнымъ обстоятельствомъ, какое готовится сегодня у насъ.

Этотъ человѣкъ былъ полонъ ироніи, управляемой превосходнымъ умомъ. Онъ хотя и ставилъ того, съ кѣмъ говорилъ, въ положеніе я вольно непріятное, но между тѣмъ не переступалъ границъ самаго строгаго приличія.

Я поклонился въ знакъ благодарности, между тѣмъ какъ онъ надѣвалъ пару желтыхъ перчатокъ.

Въ этомъ нарядѣ онъ дѣйствительно походилъ на парижскаго франта.

Въ это время и я одѣлся.

Часы пробили три четверти десятаго.

— Пойдемте, сказалъ онъ мнѣ, если хотите быть зрителемъ спектакля, я думаю, что намъ пора занять наши мѣста. Впрочемъ вы можетъ быть хотите позавтракать, что, мнѣ кажется, гораздо умнѣе.

— Благодарю; я ѣмъ рѣдко раньше одиннадцати часовъ или полудня, слѣдовательно, я еще успѣю сдѣлать оба дѣла.

— Такъ пойдемте.

Я взялъ шляпу и пошелъ за нимъ.

Съ высоты восьмиступенной лѣстницы, по которой всходили къ двери укрѣпленнаго замка, обитаемаго Савиліею Франки и ея сыномъ, открывалась вся площадь.

Эта площадь въ противуположность вчерашней безлюдности, была покрыта народомъ; но вся эта толпа состояла изъ однихъ женщинъ и дѣтей моложе двѣнадцати лѣтъ; мужчинъ вовсе не было видно.

На первой ступени церковной паперти стоялъ человѣкъ въ трехцвѣтномъ шарфѣ — это былъ меръ.

Подъ цортикомъ, передъ столомъ, сидѣлъ человѣкъ въ черномъ платьѣ, передъ нимъ лежала исписанная бумага. — Этотъ человѣкъ былъ нотаріусъ; эта исписанная бумага — актъ примиренія.

Я занялъ мѣсто по одной сторонѣ стола, вмѣстѣ съ свидѣтелями Орландини. По другой сторонѣ стояли свидѣтели Колонна, за нотаріусомъ стоялъ Луціанъ, потому что онъ принадлежалъ равно и къ той и къ другой партіи.

Въ глубинѣ церкви видны были священники, готовые начать слу кбу. Стѣнныя часы пробили десять.

Въ то же время трепетъ пробѣжалъ въ толпѣ и глаза всѣхъ устремились на два конца улицы, если только можно назвать улицею пятьдесятъ домиковъ, выстроенныхъ съ промежутками, по прихоти ихъ владѣльцевъ.

Со стороны горъ показался Орландини, а съ той стороны, гдѣ рѣка, — Колонна, каждый изъ нихъ сопровождался своими приверженцами; но, согласно договору, ни у кого изъ нихъ не было оружія. Если бы физіономіи этихъ людей были менѣе суровы и угрюмы, то ихъ можно было бы принять за мирныхъ и смирныхъ пономарей.

Два начальника двухъ противныхъ партій представляли разительную противуположпость въ физическомъ отношеніи; Орландини, какъ я сказалъ, былъ высокъ, строенъ, смуглъ, проворенъ.

Колонна былъ низокъ, коренастъ и силенъ; волоса и борода у него были рыжіе и курчавые.

И Колонна и Орландини несли въ рукахъ вѣтвь оливковаго дерева, символическую эмблему мира, который оци заключали, придуманную меромъ.

Колонна сверхъ того держалъ за лапы бѣлую курицу, которая должна была замѣнить, въ смыслѣ вознагражденія, прежнюю курицу, десять лѣтъ тому назадъ породившую ссору.

Курица была живая.

Этотъ пунктъ былъ причиною долгихъ преній; Колонна видѣлъ двойное униженіе: отдать живою курицу, которую тетка его бросила мертвою въ лицо сестры Орландини.

Однакожъ, съ помощью убѣжденія, Луціанъ склонилъ Колонну отдать курицу и уговорилъ Орландини принять ее.

Въ то время, какъ появились враги, колокола, которые на минуту смолкли, зазвучали слова.

Когда Колонна и Орландини увидѣли другъ друга, движеніе обоихъ показало очень ясно взаимное ихъ отвращеніе; но не смотря на то, они продолжали итти.

Передъ самою дверью церкви, они остановились шагахъ въ четырехъ другъ отъ друга.

Если бы три дня тому назадъ эти два человѣка встрѣтились въ ста шагахъ разстоянія, одинъ изъ нихъ навѣрное остался бы на мѣстѣ.

Въ продолженіе пяти минутъ во всей толпѣ царствовала молчаніе, которое, не смотря на миролюбивую цѣль церемоніи, не имѣло въ себѣ ничего мирнаго.

Тогда меръ заговорилъ первый.

— Что жъ, Колонна, сказалъ онъ, вы знаете, вамъ слѣдуетъ говорить.

Колонна сдѣлалъ усиліе надъ самимъ собою и произнесъ нѣсколько словъ по-корсикански.

Сколько я могъ понять, онъ, кажется, выразилъ свое сожалѣніе, что десять лѣтъ тому назадъ поссорился съ своимъ добрымъ сосѣдомъ Орландини и что онъ ему предлагаетъ въ удовлетвореніе бѣлую курицу, которая была у него въ рукахъ.

Орландини ждалъ, чтобы противникъ сказалъ все, и потомъ отвѣчалъ ему, также по-корсикански, нѣсколькими словами, заключавшими обѣщаніе помнить только одно торжественное примиреніе, которое совершено покровительствомъ мера, при посредствѣ Луціана и въ присутствіи нотаріуса.

Потомъ оба снова замолчали.

— Ну что жъ, господа, сказалъ меръ, было условіе, кажется, подать другъ другу руки.

По инстинктивному движенію оба противника закинули свои руки назадъ.

Меръ сошелъ съ ступеньки, на которой стоялъ, и пошелъ искать за спиною Колонна его руки, потомъ досталъ руку Орланднни и послѣ нѣсколькихъ усилій, которыя онъ старался скрыть отъ своихъ подчиненныхъ, меръ наконецъ достигъ до того, что соединилъ руки враговъ.

Нотаріусъ воспользовался этою минутою, всталъ и принялся читать, между тѣмъ какъ меръ все еще держалъ вмѣстѣ руки противниковъ; они сначала употребляли всѣ средства, чтобы высвободить руки, но потомъ наконецъ рѣшились покориться необходимости.

"Въ присутствіи нашемъ, Джюзеппа Антоніо Саррола, королевскаго нотаріуса къ Суллакаро, провинціи Сартенъ,

"На большой площади, передъ перво вью, въ присутствіи г. мера, свидѣтелей и всего народонаселенія,

"Между Гаэтано-Орсо Орланди, называемомъ Орландини,

"И Марко-Виченціе-Колонна, называемомъ Скіойноне,

"Заключено торжественно слѣдующее условіе:

"Начиная съ сего дня, 4 марта 1841, вендетта, объявленная десять лѣтъ тому назадъ, прекращается.

"Начиная съ этого же дня, они будутъ жить какъ добрые сосѣди и товарищи, какъ жили ихъ родные, до несчастнаго приключенія, породившаго раздоръ между ихъ семейстѣами и ихъ друзьями.

"Во удостовѣреніе чего, они подписали сіе, подъ портикомъ церкви, въ присутствіи мера Поло Арбори, посредника Луціана Франки, свидѣтелей съ обѣихъ сторонъ и нашемъ нотаріуса.

«Суллакарѣ. 4 марта 1841.»

Я видѣлъ съ удивленіемъ какъ по чрезвычайной осторожности, нотаріусъ ни разу не упомянулъ о курицѣ, которая ставила Колонна въ такое непріятное положеніе передъ Орландини.

За то лица Колонна прояснилось по той же причинѣ, по которой лицо Орландини нахмурилось. Этотъ послѣдній смотрѣлъ на курицу, бывшую у него въ рукахъ, какъ человѣкъ, который видимо испытываетъ сильное желаніе бросить ее въ лицо своему врагу. Но взглядъ Луціана Франки остановилъ это дурное намѣреніе въ самомъ его зародышѣ.

Меръ видѣлъ, что времени терять нельзя. Онъ вошелъ по лѣстницѣ все еще держа руки противниковъ и ни на минуту не выпуская ихъ изъ виду. Потомъ, для избѣжанія новаго спора, который, вѣроятно, послѣдовалъ бы при подписи акта, меръ взялъ перо и, подписавъ первый, обратилъ безчестье въ честь. Онъ передалъ перо Орландини. который, взявъ его изъ рукъ мера, подписалъ и отдалъ Лукіану, а тотъ подписалъ и передалъ его въ свою очередь Колонна. Этотъ послѣдній поставилъ крестъ.

Въ ту же минуту раздалось благодарственное пѣніе, какъ послѣ побѣды.

Свидѣтели подписывались, не разбирая званій, такъ какъ Французское дворянство назадъ тому сто двадцать три года подписывало протестъ противу герцога Папскаго.

Потомъ, герои этого дня, Колонна и Орландини, вошли въ церковь и стали на колѣняхъ по обѣимъ сторонамъ хоръ, каждый на томъ мѣстѣ, гдѣ ему было назначено.

Я видѣлъ, что съ этой минуты Луціанъ успокоился: все было кончено; примиреніе было заключено, не только передъ людьми, но и передъ Богомъ.

Литургія прошла безъ особенныхъ событій.

Когда обѣдня кончилась, Орландини и Колонна вышли изъ церкви съ тою же церемоніею. У дверей, по предложенію мера, они подали еще разъ другъ другу руки, потомъ каждый съ своими родственниками и друзьями, отправился къ своему дому, куда, въ теченіе трехъ лѣтъ, не входилъ ни тотъ, ни другой.

Мы, Луціанъ и я, отправились домой, гдѣ насъ ожидалъ обѣдъ.

Я тотчасъ замѣтилъ, что внимательность ко мнѣ Луціана увеличилась съ тѣхъ поръ, какъ онъ прочиталъ мою фамилію, въ то время, когда я подписывалъ актъ. Видно было, что имя мое ему не совсѣмъ незнакомо.

Поутру я объявилъ Луціану о намѣреніи ѣхать послѣ обѣда; мнѣ непремѣнно надобно было быть въ Парижѣ для репетиціи моей комедіи: Бракъ при Людовикѣ XV. Не смотря на убѣжденіе матери и сына, я былъ непоколебимъ.

Луціанъ попросилъ у меня позволенія послать со мной письмо къ брату, а Савилія, у которой мужественный характеръ не уничтожилъ материнской нѣжности, взяла съ меня слово, что я самъ передамъ письмо ея сыну.

Впрочемъ, порученіе было очень нетрудное. Луи де Франки, какъ истинный Парижанинъ, жилъ въ улицѣ Гелѣдеръ, N 7.

Я просилъ Луціана показать мнѣ еще, въ послѣдній разъ, его комнату. Онъ привелъ меня къ себѣ и, показывая мнѣ рукою на предметы, находившіеся въ комнатѣ, сказалъ:

— Вы знаете, если вамъ здѣсь какая нибудь вещь нравится, то вы должны взять ее, потому что она уже ваша.

Я снялъ съ гвоздя небольшой кинжалъ, висѣвшій въ темномъ уголку, что мнѣ доказывало, что онъ рѣшительно не стоитъ вниманія. Въ это время я увидѣлъ, что Луціанъ смотритъ съ любопытствомъ на мой охотничій поясъ; онъ похвалилъ его устройство и я тотчасъ предложилъ его въ обмѣнъ за кинжалъ. Луціанъ довольно зналъ приличія и принялъ отъ меня поясъ, не заставляя повторять просьбу.

Въ эту минуту Гриффо появился на порогѣ; онъ пришелъ сказать, что лошадь моя осѣдлана и проводникъ ждетъ меня.

Я предложилъ подарокъ Гриффо: это былъ охотничій ножъ съ двумя пистолетами, придѣланными къ клинку, и съ курками, скрытыми въ рукояткѣ.

Я никогда и никого не видалъ въ такомъ восхищеніи, въ какомъ былъ Гриффо отъ моего подарка.

Я сошелъ внизъ и нашелъ Савилію на лѣстницѣ; она ждала меня, чтобы пожелать мнѣ добраго пути на томъ же мѣстѣ, гдѣ встрѣтила меня въ первый разъ. Я поцѣловалъ ея руку. Эта женщина была такъ благородна и проста, что я невольно чувствовалъ къ ней глубокое уваженіе.

Луціанъ проводилъ меня до дверей.

— Во всякое другое время, сказалъ онъ, я осѣдлалъ бы лошадь и проводилъ васъ въ горы, но сегодня я не смѣю оставить Суллакаро, боясь, что который нибудь изъ нашихъ новыхъ друзей нашалитъ безъ меня.

— И прекрасно, отвѣчалъ я ему. Что касается до меня, то я весьма доволенъ, что судьба дозволила мнѣ видѣть церемонію, которая должна быть новостью въ Корсикѣ.

— Да, сказалъ онъ, радуйтесь; вы видѣли такую церемонію, которая должна заставить трепетать нашихъ предковъ въ могилѣ.

— Я понимаю; у нихъ слово было такъ священно, что они не нуждались въ нотаріусахъ при примиреніи.

— Они никогда не мирились.

Луціанъ протянулъ мнѣ руку.

— Не поручите ли вы мнѣ поцѣловать вашего братца? спросилъ я.

— О, съ большимъ удовольствіемъ, если вы примете на себя этотъ трудъ.

— Ну, такъ поцѣлуемтесь, я могу передать только то, что получу.

Мы поцѣловались.

— Конечно, мы увидимся когда нибудь? спросилъ я у Луціана.

— Разумѣется, если вы опять пріѣдете въ Корсику.

— Я можетъ быть вы будете въ Парижѣ.

— Я не поѣду туда, отвѣчалъ Луціанъ.

— Во всякомъ случаѣ, вы найдете карточку съ моимъ именемъ на каминѣ вашего братца. Позабудьте адресса.

— Обѣщаю вамъ, если какое нибудь обстоятельство заставитъ меня быть на твердой землѣ, то первый визитъ мой къ вамъ.

— Прекрасно.

Онъ подалъ мнѣ въ послѣдній разъ руку и мы разсталлсь; но пока можно было меня видѣть, онъ провожалъ меня глазами.

Все было спокойно въ деревнѣ, хотя замѣтно было что то похожее на волненіе, которое слѣдуетъ за важными событіями. Проѣзжая деревню, я смотрѣлъ на каждую дверь, надѣясь, что мой Орландини выйдетъ поблагодарить меня за то. что я былъ свидѣтелемъ съ его стороны.

Но я проѣхалъ мимо послѣдняго дома деревни и вступилъ уже въ поле, не видя ничего похожаго на моего пріятеля.

Я думалъ, что я совершенно забытъ, но, зная какъ важенъ былъ этотъ день для Орландини, я отъ души простилъ ему это забвеніе. Вдругъ, доѣхавъ до маки Биккизано, я увидѣлъ человѣка, который вышелъ изъ кустарника и сталъ по срединѣ дороги. Я въ ту же минуту узналъ въ немъ того, котораго, по своему французскому нетерпѣнію и привычкѣ къ парижскимъ приличіямъ, я уже заклеймилъ титуломъ неблагодарнаго.

Я примѣтилъ, что онъ успѣлъ переодѣться въ тотъ костюмъ, въ какомъ я его видѣлъ въ первый разъ въ развалинахъ Вичентелло, то есть, на немъ былъ патронташъ, къ которому былъ прицѣпленъ пистолетъ, а въ рукахъ было ружье.

Когда я былъ въ двадцати шагахъ отъ него, онъ снялъ шляпу, а я пришпорилъ лошадь, чтобы не заставлять его ждать.

— Государь мой, сказалъ онъ мнѣ, я не хотѣлъ васъ выпустить изъ Суллакаро не поблагодаривъ за честь, которую вы сдѣлали мнѣ, согласись быть свидѣтелемъ у меня, бѣднаго поселянина; но въ деревнѣ я былъ самъ не свой и потому рѣшился я;дать васъ здѣсь.

— Спасибо, отвѣчалъ я; но вамъ не слѣдовало такъ много безпокоиться.

— Притомъ же, продолжалъ бандитъ, что дѣлать? нельзя отстать скоро отъ четырехъ-лѣтней привычки. Горный воздухъ ужасенъ: когда подышишь имъ хоть разъ — вездѣ задыхаешься. Вотъ сейчасъ, въ этихъ бѣдныхъ домишкахъ, я каждую минуту думалъ, что кровля обрушится мнѣ на голову.

— Однакожъ, отвѣчалъ я, вѣдь вы опять возвратитесь къ прежней жизни? Я слышалъ, что у васъ есть домъ, поле, виноградникъ?

— Точно, но сестра моя стережетъ домъ, а Лукезцы пашутъ мое поле и сбираютъ виноградъ. Мы, корсиканцы, не работаемъ.

— Что жъ вы дѣлаете?

— Мы смотримъ за работниками, прогуливаемся съ ружьемъ на плечѣ и охотимся.

— И такъ, мой милый Орландини, сказалъ я, протягивая ему руку, желаю удачной охоты. Но помните, что моя честь вмѣстѣ съ вашею служитъ залогомъ въ томъ, что вы отнынѣ будете стрѣлять только по ланямъ, вепрямъ, фазанамъ и куропаткамъ, а не по Марсу — Виченціо-Колонна или родственникамъ его.

— Ахъ, отвѣчалъ мнѣ Орландини съ выраженіемъ, какое я только видалъ на лицахъ сутягъ нормандскихъ, онъ возвратилъ мнѣ дрянную курицу.

И не прибавя слова болѣе, онъ бросился въ макки и скрылся.

Я продолжалъ ѣхать, размышляя о этой причинѣ разрыва, между Орланди и Колонна.

Въ Албитеччіа я ночевалъ; на другой день пріѣхалъ въ Аяччіо, а черезъ недѣлю уже былъ въ Парижѣ.

VII.

Въ самый день моего пріѣзда я отправился къ Луи Франки; но не засталъ его дома.

Я оставилъ карточку съ записочкою, въ которой написалъ, что я пріѣхалъ прямо изъ Сул іакаро и имѣю порученіе перодать ему письмо отъ Луціана, его брата. Я спрашивалъ у него когда онъ бываетъ дома, прибавляя, что меня просили лично передать ему письмо.

Чтобы пройти въ кабинетъ Луи, гдѣ я писалъ эту записку, я долженъ былъ пройти столовую и залу. Я смотрѣлъ вокругъ себя, съ довольно понятнымъ любопытствомъ, и замѣтилъ тотъ же вкусъ, который я уже примѣтилъ въ Суллакаро: только этотъ вкусъ былъ болѣе образованъ и показывалъ изящнаго парижанина. Луи Франки занималъ прекрасную квартиру.

На другой день, когда я одѣвался, то есть, часовъ въ одиннадцать поутру, слуга мой доложилъ о приходѣ Франки. Я приказалъ проводить его въ гостиную, предложить ему журналы и сказать, что я сейчасъ выйду.

Спустя минутъ пять, я вошелъ въ гостиную.

Услыша мои шаги, Франки, который, вѣроятно, изъ вѣжливости взялся за мой фельетонъ, въ la Presse, — поднялъ голову.

Я былъ изумленъ сходствомъ его съ его братомъ.

Франки всталъ.

— Милостивый государь, сказалъ онъ мнѣ, я едва вѣрилъ своему счастію, когда, возвратясь домой, прочиталъ вашу записку. Я заставлялъ моего слугу десять разъ повторять описаніе вашего лица, желая увѣриться, что оно сходно съ вашими портретами; наконецъ, сегодня поутру, побуждаемый двойнымъ нетерпѣніемъ благодарить васъ и получить извѣстія о своемъ семействѣ, я отправился къ вамъ; но кажется, я слишкомъ поспѣшилъ я пріѣхалъ къ вамъ черезъ-чуръ рано.

— Извините, сказалъ я, если я не вдругъ отвѣчаю вамъ; но это потому, что смотря на васъ, я нахожусь въ затрудненіи, и не знаю съ кѣмъ я имѣю честь говорить: съ Луи или Луціаномъ Франки.

— Да, не правда ли, что сходство очень велико, отвѣчалъ онъ, улыбаясь; когда я былъ въ Суллакаро, только мы съ братомъ различали другъ друга; однако жъ, если послѣ моего отъѣзда онъ не отсталъ отъ своихъ корсиканскихъ привычекъ, то вы вѣрно увидите между нами нѣкоторую разницу, именно въ костюмахъ.

— Случаю угодно было устроить такъ, что когда я его видѣлъ, онъ быль точно такъ одѣтъ, какъ вы теперь, а потому, чтобы раздѣлить вашъ образъ отъ того, который остался въ моемъ воспоминаніи, у меня даже нѣтъ различія костюмовъ, о которомъ вы говорите; но, продолжалъ я, вынимая изъ своего портфеля письмо, я вижу, что вы съ большимъ нетерпѣніемъ желаете имѣть извѣстіе о вашемъ семействѣ: возьмите это письмо, вы его получили бы еще вчера, если бы я не далъ обѣщанія вашей матушкѣ передать его вамъ лично.

— А что они всѣ здоровы?

— Да, но безпокоятся.

— О комъ?

— О васъ. Однако читайте письмо, я васъ прошу.

— Вы позволяете?

— Ахъ, сдѣлайте одолженіе.

Франки распечаталъ письмо, между тѣмъ какъ я приготовлялъ сигаретки.

Я слѣдилъ глазами за Франки, который пробѣжалъ быстро братнее письмо и по временамъ улыбался и шепталъ: «дорогой Луи, добрая матушка!… д-д, да… понимаю…»

Я все еще находился подъ вліяніемъ страннаго сходства между Луціаномь и его братомъ; но я теперь примѣчалъ въ Луи болѣе бѣлизны и произношеніе его было гораздо чище.

— Ну, что! спросилъ я его, подавая ему сигарку; не правда ли, ваше семейство очень безпокоится: но, слава Богу, я вижу, что это напрасно.

— Нѣтъ, сказалъ онъ мнѣ съ грустью, не совсѣмъ. Я не боленъ, это правда, но у меня есть горе, довольно большое, которое, признаюсь вамъ, еще болѣе увеличивается отъ мысли, что я заставляю страдать съ собою и брата.

— Луціанъ мнѣ говорилъ тоже самое, что и вы теперь мнѣ говорите, но право, чтобы повѣрить, что разсказъ этотъ истина, а не выдумка ума вашего брата, мнѣ нужно было по крайней мѣрѣ хоть такое доказательство, какое я имѣю теперь. Вы убѣждены, что дурное расположеніе духа вашего брата зависѣло отъ той печали которою вы терзались здѣсь.

— Убѣжденъ совершенно.

— Вашъ отвѣтъ еще болѣе заинтересовываетъ меня, отвѣчалъ я; позвольте мнѣ спросить у васъ, не по любопытству, а изъ участія, прошло ли ваше горе, о которомъ вы мнѣ сейчасъ говорили?

— Ахъ, Боже мой, вы знаете, самая живая скорбь, постепенно, со временемъ, слабѣетъ, и если какой нибудь случай не растравитъ раны сердца, она поболитъ нѣсколько времени, а потомъ закроется. Однако, позвольте мнѣ снова принести вамъ свою благодарность и просить у васъ дозволенія приходить иногда къ вамъ и говорить о Суллакаро.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сказалъ я; но почему теперь вы такъ спѣшите и не хотите продолжать разговора, равно пріятнаго для васъ, и для меня. Вотъ, кстати мой человѣкъ приготовилъ завтракъ. Сдѣлайте одолженіе, оставайтесь со мною, скушайте котлетку и потолкуемъ на свободѣ.

— Я крайне сожалѣю, но не могу принять вашего предложенія. Вчера я получилъ письмо отъ министра юстиціи, онъ проситъ меня въ полдень сегодня въ министерство. А согласитесь, что я незначительный, едва выступающій на поприще адвокатъ, не могу заставить ждать такую важную особу.

— А! вѣроятно онъ призываетъ васъ по дѣлу Орланди съ Колонна.

— Вѣроятно; братъ пишетъ, что оно кончено…

— Въ присутствіи нотаріуса… Я могу вамъ дать по этому дѣлу нѣкоторыя свѣдѣнія, потому что подписывалъ контрактъ въ качествѣ свидѣтеля Орландини.

— Мой братъ пишетъ и объ этомъ.

— Послушайте, теперь до двѣнадцати часовъ остается нѣсколько минутъ; я сейчасъ отправлюсь къ министру и передамъ ему, что братъ мой исполнилъ мое обѣщаніе.

— Да, и вполнѣ.

— Милый братъ! я зналъ хорошо, что онъ исполнитъ мою просьбу, хотя она не согласна съ его чувствами.

— И вы должны благодарить его, потому что это дѣло дорого ему стоило.

— Мы поговоримъ объ этомъ послѣ, потому что для меня большое счастіе возобновлять въ своей памяти образъ моего брата, моей матери, снова видѣть хоть мысленно родную страну! Скажите, пожалуйста, когда я могу васъ найти дома…

— Это довольно трудно теперь. Въ первые дни послѣ моего пріѣзда я очень рѣдко бываю дома; но скажите мнѣ, гдѣ я могу найти васъ!

— Завтра, вѣдь, кажется, переломъ поса.

— Завтра?

— Да.

— Ну, хорошо.

— Будете ли вы на балѣ въ Оперѣ?

— Да и нѣтъ. Да, если вы назначите мнѣ тамъ свиданіе; нѣтъ, если мнѣ не нужно быть на этомъ балѣ.

— Мнѣ надобно быть тамъ, я даже обязанъ туда итти.

— А! сказалъ я, улыбаясь, вижу теперь, что вы сказали правду, говоря, что время изглаживаетъ самую сильную скорбь. Я надѣюсь, что рана вашего сердца понемногу заживетъ.

— Вы ошибаетесь; я иду отыскивать новую скорбь.

— Въ такомъ случаѣ лучше не ходить.

— Ахъ, Боже мой, развѣ мы дѣлаемъ то, что хотимъ! И иду туда противъ воли; меня увлекаетъ рокъ. Я знаю, что гораздо лучше было бы не ходить туда — и однакожъ я все-таки иду.

— И такъ завтра въ Оперѣ?

— Да.

— Въ которомъ часу?

— Въ половинѣ перваго, если вамъ угодно.

— Гдѣ?

— Въ Фойе. Въ часъ мнѣ назначено свиданіе подъ часами.

— Согласенъ.

Мы пожали другъ другу руки и онъ ушелъ. Было близко къ полудню.

Все время послѣ полудня и цѣлый слѣдующій день я провелъ въ разъѣздахъ по своимъ знакомымъ.

Въ половинѣ перваго я былъ на назначенномъ мѣстѣ.

Луи заставилъ себя ждать нѣсколько времени; онъ преслѣдовалъ въ коридорахъ маску, которая показалась ему знакомою; но маска скрылась въ толпѣ и онъ не могъ ее отыскать.

Я хотѣлъ говорить о Корсикѣ, но Луи былъ такъ разсѣянъ, что не могъ заниматься серіознымъ разговоромъ. Его глаза были постоянно устремлены на часы. Вдругъ онъ оставилъ меня, вскричавъ:

— Ахъ, вотъ мой букетъ фіялокъ!

И онъ принялся расталкивать толпу, чтобы достигнуть до женщины, которая держала въ рукѣ огромный букетъ фіялокъ.

Какъ въ фойе, къ счастью для прогуливающихся, есть букеты всѣхъ родовъ, то я вскорѣ самъ былъ аттакованъ букетомъ камелій, который старался какъ можно усерднѣе поздравить меня съ счастливымъ возвращеніемъ въ Парижъ.

За букетомъ изъ камелій слѣдовалъ букетъ розъ.

За букетомъ розъ, явился букетъ геліотроповъ.

Наконецъ я быль съ пятымъ букетомъ, когда встрѣтилъ Дюжаррье.

— Ахъ, это вы, мой милый другъ, сказалъ онъ мнѣ, добро пожаловать, и какъ кстати вы пріѣхали: мы сегодня ужинаемъ, будутъ такой-то и такой (онъ назвалъ трехъ или четырехъ нашихъ общихъ знакомыхъ); я надѣюсь, что и вы также не откажетесь.

— Тысячу разъ вамъ благодаренъ, отвѣчалъ я; но не смотря на все желаніе мое быть у васъ, я никакъ не могу этого сдѣлать, потому что я здѣсь не одинъ.

— Мнѣ кажется, что всякой изъ моихъ друзей имѣетъ право привести ко мнѣ своего гостя; у меня на столѣ шесть карафиновъ съ водою, а эти карафины для поддержанія свѣжести букетовъ.

— Мой милый, вы ошибаетесь, у меня вовсе нѣтъ букетовъ, и нечего ставить въ ваши карафины; я здѣсь съ другомъ.

— Такъ что жъ! вѣдь вы знаете пословицу: друзья нашихъ друзей…

— Это молодой человѣкъ, вамъ незнакомый.

— Тѣмъ лучше, мы съ нимъ познакомимся.

— Извольте, я ему предложу…

— Да, а если онъ откажется, вы приведите его насильно.

— Обѣщаю вамъ сдѣлать все, что будетъ въ моей силѣ… А въ которомъ часу вы сядете за столъ?

— Въ три часа; но мы будемъ сидѣть за столомъ часовъ до шести, слѣдовательно вы еще успѣете.

— Хорошо.

Букетъ незабудокъ, который можетъ быть слышалъ послѣднія слова нашего разговора, подалъ руку Д… и ушелъ съ нимъ.

Спустя нѣсколько минутъ, я встрѣтилъ Луи, который, по всей вѣроятности, попрощался съ своимъ букетомъ фіялокъ.

Такъ какъ мое домино отличалось пріятнымъ умомъ, то я отправилъ его интриговать одного изъ моихъ друзей, а самъ пошелъ съ Луи.

— Ну, что, спросилъ я у него, узнали ль вы то, что хотѣли знать?

— Да, вѣдь вы знаете, что въ маскерадѣ вообще говорятъ такія вещи, которыя лучше было бы не знать.

— Бѣдный мой другъ… сказалъ я. Извините, что я васъ такъ называю… но мнѣ кажется, что я уже съ вами знакомъ, съ тѣхъ поръ, какъ знаю вашего брага… Послушайте: вы несчастны!… Но что это за несчастіе?

— Ахъ, Боже мой, право это не стоитъ того, чтобы объ немъ говорить.

Я видѣлъ, что онъ хотѣлъ сохранить свою тайну, и замолчалъ.

Мы прошли два или три раза по комнатѣ, не говоря ни слова: я довольно равнодушно, потому что никого не ждалъ, онъ постоянно занятый разсматриваніемъ каждаго домино, которое являлось передъ нами.

— Послушайте, сказалъ я ему, знаете ли что вамъ придется дѣлать сегодня?

Онъ вздрогнулъ, какъ человѣкъ, котораго пробудили отъ сна.

— Я? нѣтъ… что выговорите? Извините…

— Я вамъ предлагаю развлеченіе, въ которомъ, кажется, вы нуждаетесь.

— Какое?

— Пойдемте со мною на ужинъ къ одному изъ моихъ друзей.

— О, нѣтъ… Я буду скучнымъ собесѣдникомъ.

— Совсѣмъ нѣтъ… тамъ будутъ болтать вздоръ и это насъ немного развеселитъ.

— Притомъ же я не приглашенъ.

— Вы ошибаетесь вы уже приглашены.

— Вашъ другъ очень учтивъ; но клянусь честью, я не могу…

Въ эту минуту мы столкнулись съ Д. Онъ, кажется, очень сильно былъ занятъ своимъ букетомъ незабудокъ, однако жъ замѣтилъ меня.

— Ну, что, спросилъ онъ, вы согласны, не правда ли? И такъ въ три часа.

— Менѣе чѣмъ когда либо согласенъ, мой милый другъ. Я не могу быть у васъ сегодня.

— Ну, нечего дѣлать!

И онъ ушелъ.

— Кто этотъ господинъ? спросилъ у меня Луи, вѣроятно для того только, чтобы сказать что нибудь.

— Это Д… одинъ изъ нашихъ друзей, весьма умный малый, хотя онъ издатель одного изъ нашихъ лучшихъ журналовъ.

— Г. Д! вскричалъ Луи, г. Д! вы его знаете?

— Конечно; я съ нимъ знакомь два или три года.

— Не у него ли вы должны сегодня ужинать?

— У него.

— Значитъ, вы къ нему приглашали меня.

— Да.

— О, такъ это другое дѣло; я согласенъ съ большимъ удовольствіемъ.

— Тѣмъ лучше.

— Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало бы туда итти, продолжалъ съ грустною улыбкою Луи, но вы помните, что я вамъ сказалъ третьяго дня: идешь не туда, куда хочешь, а туда, куда судьба ведетъ, и вотъ вамъ доказательство: я несравненно лучше сдѣлалъ бы если бъ не приходилъ сюда.

Въ эту минуту мы снова встрѣтились съ Дюжаррье.

— Мой милый другъ, сказалъ я ему, я перемѣнилъ намѣреніе.

— Слѣдовательно вы будете у меня.

— Буду.

— Прекрасно, однако жъ я долженъ васъ предварить объ одномъ.

— О чемъ?

— Тотъ, кто будетъ ужинать съ нами сегодня, долженъ ужинать и послѣ завтра.

— Почему такъ?

— Это въ слѣдствіе пари, заключеннаго съ Шато-Рено.

Я чувствовалъ, что Луи вздрогнулъ. Я обернулся; во хотя онъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго, однакожъ лицо его казалось спокойнымъ.

— Что это за пари? спросилъ я.

— Ахъ, это слишкомъ длинная исторія, чтобы ее можно было здѣсь разсказывать. Притомъ же, если особа, замѣшанная въ это пари, услышитъ мой разсказъ, то Шато-Рено проиграетъ.

— Ну такъ въ три часа?

— Въ три часа.

Мы разстались снова. Проходя мимо часовъ, я взглянулъ на стрѣлку, — было третьяго тридцать пять минутъ.

— Знаете ли вы этого Шато-Рено? спросилъ у меня Луи, въ голосѣ котораго замѣтно было волненіе, не смотря на всѣ старанія побѣдить его.

— Очень мало; я съ нимъ только встрѣчался въ обществахъ.

— Такъ онъ не изъ вашихъ друзей?

— Онъ даже не изъ знакомыхъ моихъ.

— А, тѣмъ лучше.

— Почему такъ?

— Такъ.

— Но вы знаете его?

— Немного.

Не смотря на неопредѣленность отвѣта, мнѣ было не трудно замѣтить, что между Франки и Шато-Рено существовало таинственное отношеніе, въ которомъ главнымъ проводникомъ служитъ женщина; тогда, по инстинкту, я понялъ, что гораздо лучше было и мнѣ и моему товарищу разойтись по домамъ.

— Послушайте, сказалъ я Луи, согласны ли вы слѣдовать моему совѣту.

— Какому?

— Не лучше ль намъ не ходить къ Діожаррье.

— Отчего? Вѣдь онъ насъ ждетъ, или лучше сказать, вы обѣщали ему привести съ собою гостя.

— Такъ; да это не бѣда.

— А чтожъ такое?

— Мнѣ просто кажется, что мы гораздо лучше сдѣлаемъ, если не пойдемъ.

— Да скажите, отчего вы вдругъ перемѣнили намѣреніе? Не сейчасъ ли вы настаивали, чтобъ я шелъ къ Д… и даже хотѣли вести меня противъ воли.

— Мы тамъ встрѣтимъ Шато-Рено.

— Тѣмъ лучше; онъ, говорятъ, весьма любезенъ и для меня будетъ очень пріятно познакомиться съ нимъ покороче.

— Ну, хорошо! пусть будетъ такъ! Пойдемте если хотите.

Мы сошли внизъ и взяли пальто. Д. жилъ въ двухъ шагахъ отъ Оперы: я надѣялся, что свѣжій воздухъ успокоитъ нѣсколько встревоженный умъ моего товарища и предложилъ ему итти пѣшкомъ: онъ согласился.

У Дюжаррье я нашелъ многихъ изъ своихъ друзей, постоянныхъ посѣтителей Оперы и абоннентовъ адской ложи В. Л. B. АА. Сверхъ того здѣсь еще были, какъ я и ожидалъ, два или три размаскированныхъ домино и держали въ рукахъ своихъ букеты, ожидая удобнаго случая, чтобы поставить ихъ въ карафины.

Я представилъ Луи Франки гостямъ; не нужно говорить, что его приняли очень ласково.

Минутъ десять спустя явился, Д. съ букетомъ незабудокъ, который въ то же время размаскировался, что показывало женщину, и хорошенькую и привыкшую къ т акого рода удовольствіямъ.

Я представилъ Франки Дюжаррье.

— Теперь, сказалъ Д., всѣ познакомились, и я требую, чтобы садились за столъ.

— Всѣ познакомились, но не всѣ еще собрались, отвѣчалъ Дюжаррье.

— А кого у васъ не достаетъ?

— Шато-Рено.

— Ахъ это правда; вѣдь онъ держалъ пари? спросилъ В.

— Да; а я держу пари объ ужинѣ на двѣнадцать человѣкъ, что онъ не приведетъ къ вамъ той дамы, которую онъ обѣщалъ привести.

— А кто эта строгая дама, за которую держатъ подобные пари? спросилъ букетъ незабудокъ.

Я взглянулъ на Франки; онъ былъ спокоенъ, по наружности, но блѣденъ какъ мертвый.

— Клянусь честью, отвѣчалъ Д., я не думаю, чтобъ была большая неосторожность назвать ее, тѣмъ болѣе, что вы ея не знаете. Это…

Луи взялъ за руку Дюжаррье.

— Государь мой, сказалъ онъ ему, позвольте мнѣ васъ просить объ одной милости.

— О какой?

— Не называйте особы, которая должна притти съ Шато Рено! вы знаете, что это замужняя женщина.

— Да; но ея мужъ въ Смирнѣ, въ Индіи, въ Мексикѣ, или Богъ знаетъ гдѣ. Когда мужъ такъ далеко, вы знаете, это все равно, какъ будто его нѣтъ.

— Ея мужъ возвратится черезъ нѣсколько дней, я его знаю: это очень милый человѣкъ и мнѣ хотѣлось бы предохранять его отъ горя, слышать, что жена его поступила такъ неосторожно.

— Извините меня, сказалъ Д… Я не зналъ, что вамъ эта дама знакома, я даже не зналъ, что она за мужемъ: но такъ какъ вы знаете ее, знаете ея мужа…

— Да, я ихъ знаю.

— Въ такомъ случаѣ, мы будемъ чрезвычайно осторожны. Mr. и mesdames, придетъ или не придетъ Шато-Рено, придетъ ли одинъ, или съ кѣмъ нибудь, выиграетъ ли онъ или проиграетъ, — я прошу васъ сохранить все это втайнѣ.

Обѣщаніе было произнесено въ одинъ голосъ, не потому, чтобы во всѣхъ было развито чувство приличія общественнаго, а просто всѣ были голодны и потому спѣшили сѣсть за столъ.

— Благодарю васъ, сказалъ Франки Д., протянувъ ему руку! вы поступили какъ благородный человѣкъ.

Перешли въ столовую; каждый занялъ свое мѣсто. Два мѣста оставались на за пятыми. Они были назначены для Шато-Рено и той особы, которая должна была притти съ нимъ.

Слуга хотѣлъ было снять приборы.

— Нѣтъ, сказалъ хозяинъ, оставь, мы ждемъ Шато-Рено до четырехъ часовъ; послѣ четырехъ часовъ ты можешь снять приборы; если онъ не придетъ до того времени, то проиграетъ пари.

Я не терялъ изъ виду Франки; я видѣлъ, что онъ смотрѣлъ на часы — стрѣлка показывала четвертаго сорокъ минутъ.

— Вѣрны ли эти часы? спросилъ холодно Луи.

— Это до меня не касается, отвѣчалъ съ улыбкою Д. Это дѣло Шато-Рено; я нарочно поставилъ свои часы по его часамъ, для того, чтобы онъ послѣ не жаловался.

— Ахъ, господа, сказалъ букетъ незабудокъ, ради Бога, такъ какъ намъ нельзя прямо говорить о Шато-Рено и его незнакомкѣ, не будемте говорить о нихъ, потому что мы попадаемъ въ намеки, аллегоріи и загадки, а это чрезвычайно скучно.

— Вы правы Эсф…. отвѣчалъ Д., есть столько женщинъ, о которыхъ можно говорить и которыя только и желаютъ, чтобъ говорили о нихъ.

— За здоровье такихъ женщинъ, сказалъ Дюжаррье.

Бокалы начали наполняться шампанскимъ, у каждаго гостя стояла бутылка.

Я примѣтилъ, что Луи едва коснулся губами до бокала.

— Пейте, сказалъ я ему, вы видите, что онъ не будетъ.

— Еще нѣтъ четырехъ часовъ, отвѣчалъ онъ. До четырехъ часовъ я дѣлаю себѣ отсрочку, послѣ я догоню другихъ.

— Хорошо.

Между тѣмъ, какъ мы говорили это вполголоса, разговоръ становился шумнѣе. По временамъ Д. и Луи посматривали на часы. Стрѣлка продолжала медленно подвигаться, не смотря на нетерпѣніе двухъ собесѣдниковъ, не спускавшихъ почти глазъ съ нея.

Пяти минутъ не доставало до четырехъ часовъ; я взглянулъ на Луи.

— За ваше здоровье, сказалъ я ему.

Онъ взялъ бокалъ и съ улыбкою поднесъ къ губамъ.

Но онъ едва отпилъ половину, какъ вдругъ зазвенѣлъ колокольчикъ.

Я думалъ, что Луи не можетъ больше поблѣднѣть;я обманулся.

— Это онъ, сказалъ Луи.

— Да, но можетъ быть ее нѣтъ съ нимъ, отвѣчалъ я.

— Мы увидимъ.

Звонъ колокольчика пробудилъ вниманіе всѣхъ и молчаніе самое глубокое послѣдовало за шумнымъ разговоромъ.

Тогда послышался споръ въ передней.

Д. всталъ и отворилъ дверь.

— Я узналъ ея голосъ, сказалъ мнѣ Луи, сжавъ съ силою мою руку.

— Мужайтесь, будьте мужчиною, отвѣчалъ я, если она идетъ ужинать къ человѣку, котораго она не знаетъ и съ людьми, которые ей незнакомы, это навѣрное какая нибудь дурная женщина, недостойная любви благороднаго человѣка.

— Сдѣлайте одолженіе, говорилъ Д. въ прихожей, войдите, здѣсь никого нѣтъ, кромѣ самыхъ короткихъ друзей.

— Войди, моя милая Эмилія, сказалъ Шато-Рено; если ты хочешь, то можешь не снимать маски.

— Бездѣльникъ! пробормоталъ Луи.

Въ эту минуту, скорѣе втащили, нежели ввели женщину Дюжаррье, который исполнялъ должность хозяина, и Шато Рено.

— Еще нѣтъ четырехъ часовъ, сказалъ Шато-Рено Д.

— Очень хорошо, мой милый, вы выиграли.

— Нѣтъ еще, сказала незнакомка, обращаясь къ Шато-Рено и принимая гордый видъ; я понимаю теперь вашу настойчивость; вы держали пари, что приведете меня сюда ужинать, не такъ ли?

Шато-Рено молчалъ. Она обратилась къ Дюжаррье.

— Онъ не отвѣчаетъ, отвѣчайте хоть вы, продолжала она: не правда ли Шато-Рено держалъ пари, что онъ приведетъ меня ужинать къ вамъ?

— Я не могу отъ васъ скрыть, что Шато-Рено позволилъ намъ питать эту лестную надежду.

— Ну, такъ Шато-Репо проигралъ, потому что я не знала, куда онъ ведетъ меня; я думала, что иду къ одной изъ моихъ подругъ; и такъ какъ я попала сюда невольно, то по моему мнѣнію Шато-Рено проигралъ закладъ.

— Но такъ какъ вы теперь здѣсь, моя милая Эмилія, сказалъ Шато-Рено, то вы вѣрно останетесь; не правда ли? Посмотрите, какое у насъ здѣсь прекрасное общество.

— Теперь, когда я здѣсь, отвѣчала незнакомка, я считаю долгомъ поблагодарить васъ, милостивый государь, такъ какъ вы, кажется, хозяинъ дома, за лестный пріемъ, котораго вы меня удостоили; но я, къ несчастію, не могу воспользоваться вашимъ приглашеніемъ и потому прошу Луи Франки дать мнѣ руку и проводить меня домой.

Луи однимъ прыжкомъ очутился между Шато-Рено и незнакомкою.

— Я хотѣлъ бы вамъ замѣтить, отвѣчалъ Шато-Рено со стиснутыми отъ злости зубами, что такъ какъ я привелъ васъ сюда, то я же долженъ проводить васъ отсюда.

— Господа, сказала незнакомка, васъ здѣсь пять мужчинъ: отдаю себя подъ вашу защиту; я надѣюсь, вы помѣшаете Шато-Рено принуждать меня силою…

Шато-Рено сдѣлалъ движеніе, мы всѣ встали.

— Хорошо, сказалъ онъ, вы свободны, я знаю съ кѣмъ раздѣлаться.

— Если вы это говорите обо мнѣ, скамнѣ Луи Франки съ гордымъ видомъ, вы меня можете завтра найти въ улицѣ Гельдеръ, N 7.

— Очень хорошо, можетъ быть я самъ не буду имѣть чести быть у васъ, но я надѣюсь, что вы не откажетесь принять вмѣсто меня двухъ моихъ друзей.

— Вамъ только не достаетъ, сказалъ Луи пожимая плечами, назначить подобное свиданіе при дамѣ. Извольте, я готовъ итти, продолжалъ онъ, взявъ руку незнакомки; повѣрьте, что я отъ всей души благодаренъ за честь, которую вы мнѣ сдѣлали.

Луи и незнакомка вышли среди глубокаго молчанія.

— Ну, что жъ, господа, сказалъ Шато-Рено, я проигралъ, вотъ и все. Въ слѣдствіе этого, послѣ завтра вечеромъ всѣ вы должны ужинать у меня.

Онъ сѣлъ на одномъ изъ мѣстъ, остававшихся пустыми, и протянулъ свой стаканъ къ Дюжаррье, который налилъ его до края.

Однакожъ, не смотря на шумную веселость Шато-Рено, остальное время за ужиномъ прошло довольно скучно.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

КОРСИКАНСКОЕ СЕМЕЙСТВО.

РОМАНЪ АЛЕКСАНДРА ДЮМА.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ. ВЪ ТИПОГРАФІИ А. А. ПЛЮШАРА.

1847.

VIII.

На другой день, или лучше сказать, въ тотъ же день, въ десять часовъ поутру, я былъ у Луи Франки. Когда я входилъ на лѣстницу, мнѣ попались на встрѣчу два молодые человѣка, которые спускались внизъ: одинъ, какъ видно по всему, былъ человѣкъ свѣтскій, а другой, съ орденомъ Почетнаго Легіона, военный, хотя онъ быль въ партикулярномъ платьѣ.

Мнѣ пришло на умъ, что эти господа были у Луи Франки; я провожалъ ихъ глазами до конца лѣстницы, потомъ продолжалъ свою дорогу, и у дверей Франки позвонилъ.

Слуга отворилъ мнѣ дверь; Луи сидѣлъ въ кабинетѣ.

Когда слуга доложилъ ему обо мнѣ, Луи, занятый письмомъ, обернулъ голову.

— Вотъ прекрасно, сказалъ онъ, разрывая начатую записку и бросая ее въ огонь; эту записку я только что хотѣлъ отправить къ вамъ. Жозефъ, кто бы ни пришелъ, меня нѣтъ дома.

Слуга вышелъ.

— Не встрѣтили ль вы на лѣстницѣ двухъ молодыхъ людей? продолжалъ Луи, придвигая кресло.

— Встрѣтилъ; одинъ изъ нихъ съ ленточкой.

— Да, точно.

— Я думалъ, что они отъ васъ шли.

— И вы отгадали.

— Вѣрно они приходили отъ до Шато-Рено?

— Это его секунданты.

— Ахъ, чортъ возьми, кажется, дѣло идетъ не на шутку.

— Онъ не могъ поступить иначе, вы сами съ тѣмъ согласитесь, отвѣчалъ Луи.

— Они приходили…

— Просить о присылкѣ къ нимъ двухъ моихъ знакомыхъ, чтобы условиться о дуэли; я вспомнилъ о васъ.

— Я очень благодаренъ вамъ, но одинъ я не могу къ нимъ итти.

— Я просилъ одного изъ моихъ друзей, барона Джіордано Мартелли на завтракъ къ себѣ. Въ одиннадцать часовъ онъ будетъ здѣсь. Мы позавтракаемъ вмѣстѣ, а въ полдень вы будете такъ добры, отправитесь къ этимъ господамъ; они обѣщали ждать васъ до трехъ часовъ. Вотъ ихъ имена и адрессы.

Луи отдалъ мнѣ двѣ карточки.

Одинъ назывался баронъ Рене де Шатогравъ, другой Адріенъ де Буасси. Первый жилъ въ улицѣ Мира, N 12, второй, какъ я отгадалъ, былъ военный, поручикъ егерскаго полка, и жилъ въ Лильской улицѣ, подъ N 29.

Я вертѣлъ карточки въ своихъ рукахъ.

— Что васъ затрудняетъ? спросилъ Луи.

— Я хотѣлъ бы узнать, точно ли вы на это дѣло смотрите съ такой серіозной точки? Вы понимаете, что отъ этого все зависитъ.

— Я нисколько не шучу. Впрочемъ, вы сами должны были слышать, что я предложилъ себя къ услугамъ Шато-Рено, а онъ прислалъ ко мнѣ секундантовъ. Слѣдовательно, мнѣ ничего не остается больше дѣлать.

— Да, конечно, но все-таки…

— Кончайте, прервалъ Луи съ улыбкою.

— Но все-таки надобно знать за что вы деретесь. Нельзя же смотрѣть на двухъ человѣкъ, которые сражаются, и не знать причины этой битвы. Вы очень хорошо знаете, что положеніе секунданта гораздо опаснѣе положенія сражающагося.

— Хорошо, я скажу вамъ въ двухъ словахъ причину этой ссоры. Вотъ она. Когда я пріѣхалъ въ Парижъ, одинъ изъ моихь друзей, капитанъ фрегата, представилъ меня своей женѣ. Она была прекрасна и молода, и произвела на меня такое глубокое впечатлѣніе, что, опасаясь влюбиться совершенно, я пользовался какъ можно рѣже приглашеніемъ быть у нихъ въ домѣ. Мой другъ жаловался на мою холодность. Я откровенно разсказалъ ему все, то есть, что его жена была слишкомъ прелестна, и что я подвергну себя опасности, если буду видѣть ее часто. Онъ улыбнулся, протянулъ мнѣ руку и требовалъ, чтобы я пришелъ къ нему обѣдать въ тотъ же день.

— Дорогой мой Луи, сказалъ онъ мнѣ за дессертомъ, я ѣду недѣли черезъ три въ Мексику, можетъ быть я пробуду въ отлучкѣ три мѣсяца, можетъ быть шесть мѣсяцовъ, можетъ быть еще болѣе. Мы моряки иногда знаемъ часъ отъѣзда, но намъ никогда неизвѣстна минута возвращенія. На все время моей отлучки я поручаю вамъ Эмилію. Эмилія, я васъ прошу обходиться съ Луи Франки, какъ съ братомъ.

Она вмѣсто отвѣта протянула мнѣ руку.

Я былъ изумленъ, не зналъ, что отвѣчать и, думаю, показался очень глупымъ будущей своей сестрѣ.

Черезъ три недѣли, другъ мой уѣхалъ.

Въ продолженіе этихъ трехъ недѣль онъ требовалъ, чтобы я приходилъ къ нему обѣдать, по крайней мѣрѣ одинъ разъ въ недѣлю.

Эмилія оставалась у своей матери. Нужно ли вамъ говорить, что довѣренность мужа Эмиліи была для меня священна, и хотя я любилъ ее болѣе, нежели какъ бы слѣдовало любить брату, однакожъ обходился съ нею не иначе, какъ съ сестрою.

Протекло полгода. Эмилія жила у своей матери. Передъ отъѣздомъ мужъ требовалъ отъ Эмиліи, чтобы она продолжала принимать у себя гостей. Мой бѣдный другъ чрезвычайно боялся прослыть ревнивымъ; онъ обожалъ Эмилію и имѣлъ полную довѣренность къ ней.

Эмилія по прежнему принимала у себя. Впрочемъ, допускались одни только короткіе знакомые, а присутствіе матери отнимало всякое средство къ злословію, такъ что репутація Эмиліи оставалась совершенно чистою.

Назадъ тому мѣсяца три, явился Шато-Рено. Вѣрите ли вы предчувствіямъ? При первомъ взглядѣ на него я вздрогнулъ; онъ со мною не говорилъ ни слова; онъ былъ тѣмъ, чѣмъ долженъ быть въ гостиной всякой свѣтскій человѣкъ, и однакожъ, когда онъ ушелъ, я уже ненавидѣлъ его. За что? Я не зналъ самъ; или нѣтъ, я примѣтилъ, что онъ былъ подъ вліяніемъ того же впечатлѣнія, какое испыталъ я при первой встрѣчѣ съ Эмиліею.

Мнѣ казалось, что Эмилія обходилась съ нимъ съ нѣкоторымъ кокетствомъ; конечно я ошибался, но я сказалъ уже вамъ, что я не переставалъ любить Эмилію и потому быль ревнивъ.

Въ слѣдующій вечеръ я не спускалъ глазъ съ Шато-Рено; онъ вѣрно замѣтилъ, что я присматривалъ за нимъ и мнѣ показалось, что разговаривая съ Эмиліею, онъ хотѣлъ представить меня въ смѣшномъ видѣ.

Если бы я слушалъ только голосъ своего сердца, съ этого вечера я сталъ бы искать предлога для ссоры я дрался бы съ нимъ, но я удержался, говоря себѣ, что такой поступокъ нелѣпъ.

Что жъ! каждая пятница стала для меня казнію. Шато-Рено человѣкъ совершенію свѣтскій, франтъ, левъ; я зналъ его превосходство надо мною во многихъ отношеніяхъ; по мнѣ кажется, Эмилія ставила его еще выше, чѣмъ онъ заслужи валъ.

Вскорѣ мнѣ показалось, что я не одинъ замѣчаю это предпочтеніе Эмиліи къ Шато-Рено; и это предпочтеніе, постепенно увеличиваясь, стало такъ примѣтно, что однажды Джіордано, который также посѣщалъ этотъ домъ, какъ и я, передалъ мнѣ свое замѣчаніе на счетъ привязанности Эмиліи къ Шато-Рено.

Тогда я рѣшился говорить съ Эмиліею, убѣжденный, что въ поступкахъ ея было одно только легкомысліе, и что мнѣ стоило только открыть ей глаза и показать въ настоящемъ видѣ ея поведеніе, чтобы заставить ее перемѣниться.

Но къ великому моему удивленію, Эмилія приняла мои замѣчанія въ шутку, доказывая, что я безумецъ, и что тѣ, которые раздѣляютъ мои мысли, такіе же безумцы, какъ я.

Я настаивалъ.

Эмилія отвѣчала, что она не обязана отдавать мнѣ отчета въ своемъ поведеніи, тѣмъ болѣе, что человѣкъ влюбленный всегда бываетъ пристрастнымъ судьею.

Я былъ изумленъ; мужъ ей все открылъ.

Съ тѣхъ поръ, мнѣ приходилось разыгривать роль несчастнаго и ревниваго любовника, и я пересталъ ходить къ Эмиліи.

Но я не потерялъ ея изъ виду, я зналъ все, что она дѣлала, и былъ также несчастенъ, потому что всѣ стали замѣчать постоянную любовь Шато-Рено къ Эмиліи и уже говорили объ этомъ вслухъ.

Я рѣшился писать ей; я говорилъ съ нею со всею умѣренностію, къ какой только быль способенъ, умолялъ ее, именемъ ея колеблющейся репутаціи, именемъ ея отсутствующаго мужа, полнаго довѣренности къ ней, чтобы она строже смотрѣла за собою. Эмилія не отвѣчала мнѣ.

Что жъ дѣлать. Любовь — неволя; бѣдная женщина любила, и такъ какъ она любила, то была слѣпа, или хотѣла быть слѣпою.

Черезъ нѣсколько времени, я услышалъ, что Эмилію называли любовницею Шато-Рено.

Я не могу выразить, какъ я страдалъ. Въ это время братъ мой чувствовалъ тоску, которая была отвѣтомъ на мою скорбь.

Прошло дней двѣнадцать, и вы пріѣхали. Въ тотъ самый день, какъ вы приходили ко мнѣ, я получилъ безъименное письмо. Это письмо было отъ незнакомой дамы, которая приглашала меня на свиданіе въ Оперѣ. Она мнѣ писала, что хочетъ сообщить мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія объ одной моей знакомкѣ, которую она назоветъ теперь только по имени.

Это имя было Эмилія.

Я долженъ былъ узнать свою таинственную незнакомку по букету фіялокь.

Я вамъ говорилъ тогда, что мнѣ не слѣдовало являться на этотъ балъ; но повторяю вамъ, что я былъ увлеченъ рокомъ.

Я пришелъ и нашелъ домино въ назначенный часъ и на назначенномъ мѣстѣ; мнѣ подтвердили то, что я уже слышалъ: то есть, что Шато-Рено былъ любовникомъ Эмиліи, и какъ я еще сомнѣвался, или лучше сказать, показывалъ видъ, что сомнѣваюсь, мнѣ дали средство удостовѣриться въ этомъ, открывъ, что Шато-Рено держалъ пари, что онъ приведетъ свою новую любовницу ужинать къ г. Дюжаррье.

Случилось же такъ, что вы знаете г. Д***, были приглашены на его вечеръ, имѣли возможность ввести туда друга, предложили мнѣ итти съ вами, и я согласился.

Вы знаете остальное.

Послѣ этого мнѣ ничего больше не остается, какъ ожидать предложеніи, которыя мнѣ сдѣлаютъ, и принять ихъ.

Мнѣ нечего было отвѣчать Луи и я кивнулъ головою.

— Но, продолжалъ я, спустя минуту, съ нѣкоторымъ чувствомъ боязни, мнѣ помнится, но я вѣрно ошибаюсь, вашъ братъ мнѣ говорилъ, что будто бы вы никогда не дотрогивались ни до пистолета, ни до шпаги.

— Это правда.

— Въ такомъ случаѣ ваша жизнь принадлежитъ вашему противнику.

— Что жъ дѣлать! Все зависитъ отъ Бога.

Въ это время слуга доложилъ о баронѣ Джіордано Maртелли.

Это былъ также, какъ и Луи Франки, молодой корсиканецъ изъ провинціи Сартенъ; онъ служилъ въ 17 полку, отличился въ двухъ или трехъ сраженіяхъ, и за это былъ пожалованъ въ капитаны на 23 году. Онъ былъ, разумѣется, въ партикулярномъ платьѣ.

— Ну, что! сказалъ онъ ему, послѣ поклона мнѣ, наконецъ случилось то, чего давно должно было ожидать; судя по твоему письму, кажется, у тебя будутъ сегодня секунданты Шато-Рено.

— Да, отвѣчалъ Луи, ужъ были.

— Эти господа оставили тебѣ свои имена и адрессы.

— Вотъ ихъ карточки.

— Хорошо! твой слуга сказалъ мнѣ, что завтракъ готовъ… Позавтракаемъ и потомъ отправимся къ нимъ съ визитомъ.

Мы перешли въ столовую, не говоря болѣе ни слова о дѣлѣ, для котораго собрались.

Луи расррашивалъ меня о моемъ путешествіи по Корсикѣ, и я разсказалъ ему все, что уже извѣстно читателямъ.

Въ это время, когда умъ молодаго человѣка успокоился, при мысли, что онъ завтра долженъ драться съ Шато-Рено, всѣ чувства родственной любви и привязаиности къ родной странѣ, заговорили въ немъ. Онъ заставлялъ меня двадцать разъ повторять то, что поручили ему сказать его братъ и его мать. Зная истинно-корсиканскій характеръ Луціана, онъ былъ въ особенности тронутъ стараніями, которыя употребилъ тотъ, чтобы примирить Орланди съ Колонна.

Пробило двѣнадцать часовъ.

— Я не хочу васъ гнать, господа, сказалъ Луи, но думаю, вамъ пора отправиться къ нашимъ секундантамъ; если вы опоздаете, то они могутъ обвинить насъ въ небрежности.

— О, что касается до этого, отвѣчалъ я, вы можете быть спокойны; нѣтъ двухъ часовъ, какъ они ушли отъ васъ, а вѣдь вамъ надобно же было предварить насъ.

— Луи правъ, сказалъ баронъ Джіордано.

— Теперь, сказалъ я Луи, намъ надобно знать, какое вы выберете оружіе, шпагу, или пистолетъ.

— Ахъ, Боже мой, вѣдь я вамъ сказалъ, что для меня рѣшительно все равно, потому что я не обращался ни съ тѣмъ, ни съ другимъ. Впрочемъ, Шато-Рено избавитъ меня отъ затрудненія въ выборѣ; онъ считаетъ себя обиженнымъ, и по этому праву можетъ выбрать оружіе, какое ему будетъ угодно.

— Оскорбленъ ли онъ, это еще не рѣшено. Вы ничего ему не сдѣлали, кромѣ того только, что приняли руку, которую вамъ предложили.

— Послушайте, сказалъ мнѣ Луи, но моему мнѣнію, разбирательства и споры въ подобномъ случаѣ могутъ показаться желаніемъ примириться. Я имѣю слишкомъ мирныя привычки, какъ и вамъ извѣстно, я вовсе не дуэлистъ, потому что это первый случай со мною; — по именно по этимъ-то причинамъ я и не хочу примиренія.

— Вамъ хорошо такъ говорить, мой милый, вы рискуете только своею жизнію, а каково-то намъ будетъ отвѣчать передъ вашимъ семействомъ.

— О, что до этого, будьте спокойны, я знаю свою мать и своего брата. Они у васъ спросятъ: «Велъ ли себя Луи, какъ слѣдуетъ честному человѣку?» и когда вы имъ скажете: «да!» они отвѣтятъ: «хорошо!»

— Но, намъ все-таки надобно знать, какое вы выберете оружіе!

— Хорошо; если предложатъ пистолетъ, то сейчасъ же соглашайтесь.

— Этой мое мнѣніе, сказалъ баронъ.

— Ну, пистолетъ, такъ пистолетъ, отвѣчалъ я, когда вы его оба выбираете; по пистолетъ такое гадкое оружіе.

— Успѣю ли я до завтра выучиться владѣть шпагою?

— Нѣтъ. Носъ урокомъ Гризіе, вы, можетъ быть, будете въ состояніи защищаться.

Луи улыбнулся.

— Вѣрьте мнѣ, сказалъ онъ, то, что случится со мною завтра утромъ, написано уже тамъ, и чтобы ни предпринимали, мы не измѣнимъ ничего.

Послѣ этого мы пожали ему руку и ушли.

Разумѣется, мы отправились сначала къ тому изъ секундантовъ нашего противника, который жилъ ближе къ намъ, и именно, мы поѣхали къ Рене де Шато-Гранъ, жившему, какъ уже я сказалъ, въ улицѣ Мира, N 12.

Не велѣно было никого принимать, кромѣ тѣхъ, кто пріѣдетъ отъ Луи Франки. Мы сказали свои имена; насъ тотчасъ приняли.

Въ Шато-Грапѣ мы нашли человѣка совершенно свѣтскаго. Онъ не хотѣлъ, чтобы мы принимали на себя трудъ отыскивать Буасси, сказалъ намъ, что они согласились, чтобы первый изъ нихъ, къ которому мы пріѣдемъ, прислалъ за другимъ; онъ тотчасъ же отправилъ своего слугу къ Буасси, чтобы сказать ему, что мы ожидаемъ его.

Въ продолженіе всего того времени, какъ мы ждали Буасси, у насъ вовсе не было и помина о дуэли. Мы говорили о скачкахъ, объ охотѣ, объ оперѣ

Буасси пріѣхалъ минутъ черезъ десять.

Эти господа вовсе не думали заниматься выборомъ оружія: шпага и пистолетъ были равно знакомы Шато-Рено, и тотъ предоставлялъ выборъ самому Франки, или случаю.

Бросили луидоръ и условились, если онъ ляжетъ копьемъ, то слѣдуетъ выбрать шпагу, если же рѣшеткой, то пистолетъ; луидоръ упалъ рѣшеткой.

Рѣшили, что дуэль будетъ завтра въ девять часовъ утра въ Венсенскомъ Лѣсу; противники станутъ на разстояніи двадцати шаговъ; потомъ имъ дадутъ знакъ тремя ударами рукою и при третьемъ разѣ дуэлисты должны выстрѣлить.

Мы отправились къ Франки съ этимъ отвѣтомъ.

Возвратясь домой вечеромъ, я нашелъ у себя карточки Шато-Грана и Буасси.

IX.

Въ восемь часовъ вечера я опять былъ у Франки, желая спросить у него, не дастъ ли онъ мнѣ какого нибудь порученія; но Луи просилъ меня подождать до завтра и отвѣчалъ мнѣ съ страннымъ видомъ:

«Утро вечера мудренѣе.»

На другой день, въ половинѣ восьмаго, я уже былъ у Луи Франки; этого времени было весьма достаточно, чтобы переговорить обо всемъ и не опоздать на мѣсто свиданія, въ девять часовъ.

Луи сидѣлъ въ кабинетѣ и писалъ.

При шумѣ, который я произвелъ, отворяя дверь, онъ обернулся. Онъ былъ очень блѣденъ.

— Извините, сказалъ онъ мнѣ, я оканчиваю письмо къ матушкѣ; сядьте и возьмите журналы, кажется, они уже принесены; да вотъ la Presse, здѣсь есть прекрасный фельетонъ Мери.

Я взялъ la Presse и сѣлъ, смотря съ удивленіемъ на этого молодаго человѣка съ синеватою блѣдностію на лицѣ и съ кроткимъ, спокойнымъ выраженіемъ въ голосѣ.

Я попробовалъ было читать; но я читалъ только глазами; умъ мой не участвовалъ въ этомъ чтеніи.

Прошло минуть пять,

— Я кончилъ, сказалъ онъ, и потомъ зазвонилъ въ колокольчикъ: "Жозефъ, кто бы ни пришелъ — хоть даже Джіордано — проси подождать. Впрочемъ, Джіордано ты можешь просить въ гостиную. Я хочу пробыть минуть десять съ ними, продолжалъ Луи, указывая на меня, такъ чтобы никто не могъ помѣшать намъ въ это время.

Слуга затворилъ дверь.

— Видите ли, мой другъ, Джіордано корсиканецъ и у него корсиканскія идеи; я не могу ему ввѣрить всего; я отъ него только потребую молчанія, больше ничего; что касается до васъ, вы должны мнѣ обѣщать, что исполните въ точности все, о чемъ я буду васъ просить.

— Разумѣется, развѣ это не долгъ секунданта?

— Долгъ тѣмъ болѣе дѣйствительный, что вы, можетъ быть, успѣете сохранить наше семейство отъ двойнаго несчастія.

— Двойнаго несчастія?.. спросилъ я съ удивленіемъ.

— Позвольте, сказалъ онъ мнѣ, вотъ что я пишу матушкѣ; прочтите это письмо.

Я взялъ изъ рукъ Франки письмо и читалъ его съ возрастающимъ удивленіемъ.

"Добрая матушка!

"Если бы я не зналъ, что вы мужественны какъ спартанка и покорны какъ христіанка, я употребилъ бы всѣ возможныя средства, чтобы приготовить къ ужасному событію, которое должно поразить васъ; когда вы получите это письмо, у васъ будетъ только одинъ сынъ. Луціанъ, безцѣнный братъ мой, люби матушку за обоихъ насъ.

"Третьяго дня я заболѣлъ горячкою; я не обратилъ большаго вниманія на первые симптомы; медика позвали слишкомъ поздно; матушка, для меня нѣтъ болѣе надежды.

"Я вамъ пишу въ полномъ разсудкѣ; если я умру, это письмо будетъ отправлено на почту черезъ четверть часа послѣ моей смерти, потому что, по эгоизму любви моей къ вамъ, я хочу, чтобы вы знали что я умеръ, не жалѣя ни о чемъ на свѣтѣ, кромѣ нѣянюсти вашей и моего брата.

"Прощайте, матушка, не плачьте; здѣсь любила насъ душа, а не тѣло, и вездѣ, гдѣ бы она ни находилась, она будетъ васъ любить.

"Прощай, Луціанъ, не покидай никогда матушки, и помни, что ты остался у ней одинъ.

"Вашъ сынъ, твой брать,
Луи де Франки."

Прочитавъ эти послѣднія слова, я оборотился къ тому, кто ихъ писалъ.

— Скажите, спросилъ я у него, что это значитъ?

— Развѣ вы не понимаете?

— Нѣтъ.

— Я буду убитъ въ десять минутъ десятаго.

— Вы будете убиты?..

— Да.

— Но вы не въ своемъ умѣ. Съ чего вамъ пришла такая идея?

— Я въ полномъ разсудкѣ, мой милый другъ; но я осужденъ.

— Осужденъ?.. кѣмъ?

— Не разсказывалъ ли вамъ мой братъ, спросилъ съ улыбкою Луи, что мужчины изъ нашей фамиліи пользуются чудною привиллегіею.

— Правда, отвѣчалъ я, задрожавъ невольно, онъ мнѣ говорилъ о явленіяхъ.

— Мой отецъ явился мнѣ въ эту ночь; оттого то вы и нашли меня такимъ блѣднымъ; видъ мертвыхъ заставляетъ живыхъ блѣднѣть.

Я смотрѣлъ на него съ удивленіемъ, смѣшаннымъ съ ужасомъ.

— Вы говорите, что видѣли отца сегодня ночью?

— Да.

— И онъ говорилъ съ вами?

— Онъ мнѣ объявилъ о смерти.

— Это страшный сонъ.

— Нѣтъ, страшная дѣйствительность,

— Вы спали?

— Нѣтъ. По неужели вы не вѣрите, что отецъ можетъ явиться къ сыну?

Я опустилъ голову: въ глубинѣ сердца я вѣрилъ въ возможность этого.

— Какъ это случилось? спросилъ я.

— Ахъ, Боже мой, самымъ простымъ и самымъ обыкновеннымъ образомъ. Я читалъ въ ожиданіи моего отца, зная напередъ, что если мнѣ угрожаетъ какая нибудь опасность, отецъ явится; вдругъ, въ полночь, лампа поблѣднѣла сама собою, дверь медленно отворилась и появился мой отецъ.

— Какъ? спросилъ я.

— Какъ живой; въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ онъ обыкновенно ходилъ, только онъ былъ очень блѣденъ и глаза его потускнѣли.

— О, Боже мой!..

— Тогда онъ приблизился медленно къ моей постелѣ. Я приподнялся немного.

— Добро пожаловать, батюшка, сказалъ я ему.

Онъ подошелъ ко мнѣ, смотря пристально на меня и мнѣ показалось, что въ его тускломъ взорѣ отразилось чувство отеческой привязанности!..

— Продолжайте… Это ужасно!..

— Тогда его губы зашевелились и, странная вещь, хотя слова его не производили никакого звука, я слышалъ какъ они звучали во мнѣ самомъ, какъ эхо.

— Что жъ онъ вамъ сказалъ?

— Думай о Богѣ, мой сынъ!

— Значитъ, я буду убитъ въ этой дуэли? спросилъ я.

Я видѣлъ, что двѣ слезы вытекли изъ мутныхъ глазъ и упали на блѣдное лицо призрака.

— А въ которомъ часу?

Онъ показалъ пальцемъ на стѣнныя часы, я слѣдовалъ глазами за направленіемъ его руки. Часы показывали десятаго десять минуть.

— Хорошо, батюшка, отвѣчалъ я тогда, пусть исполнится воля Божія. Я оставляю матушку, это правда, но соединяюсь съ вами.

Тогда едва примѣтная улыбка показалась на его лицѣ; онъ простился со мной знакомъ и удалился. Дверь сама собою отворилась передъ нимъ… о въ исчезъ и дверь снова затворилась.

Этотъ случаи былъ такъ просто и такъ естественно разсказанъ, что можно было безъ затрудненія заключить: или сцена, которую разсказывалъ Франки, дѣйствительно случилась, или онъ, углубленный въ размышленія, быль игрушкою мечты, которую онъ принялъ за дѣйствительность, что не менѣе ужасно.

Я вытеръ потъ, который вступилъ у меня на лбу.

— Вы вѣдь знаете моего брата? продолжалъ Луи.

— Да.

— Какъ вы думаете, что онъ сдѣлаетъ, если узнаетъ, что я убитъ на дуэли?

— Онъ тотчасъ пустится изъ Суллакаро, чтобы сразиться съ тѣмъ, кто убилъ васъ.

— Точно, и если его убьютъ, то матушка останется втройнѣ осиротѣвшею, лишившись мужа и двухъ сыновей.

— Ахъ, я понимаю: это ужасно!

— Этого то и надобно избѣжать; — вотъ почему я пишу это письмо. Полагая, что я умеръ отъ горячки, брать мой не будетъ ни на кого сердиться, а матушка скорѣе утѣшится, если будет знать, что я умеръ по волѣ Божіей, а не отъ руки людей. Только чтобы…

— Что такое? спросилъ я.

— Ахъ, нѣтъ… продолжалъ Луи, я надѣюсь, что этого не будетъ.

Я замѣтилъ, что онъ чего-то боялся; но это была его тайна и я не настаивалъ.

Въ эту минуту отворилась дверь.

— Мой другъ, сказалъ баронъ Джіордано, я уважалъ твое распоряженіе, пока это было возможно, но уже восемь часовъ; въ девять мы должны быть на мѣстѣ. Намъ предстоитъ ѣхать полторы лье, и потому не худо было бы отправляться.

— Я готовь, мой милый другъ, сказалъ Луи. Ступай сюда. Я сказалъ ему все, что было нужно. При этихъ словахъ Луи положилъ палецъ на свой ротъ и взглянулъ на меня. Что жъ касается до тебя, мой другъ, продолжалъ Луи, подходя къ столу и взявъ запечатанное письмо, вотъ твое дѣло. Если со мною случится несчастіе, прочитай эту записку и сдѣлай то, объ чемъ я тебя прошу.

— Прекрасно! А что, вы запаслись пистолетами? спросилъ у меня баронъ Джіордано; они вѣрно въ экипажѣ?

— Да, отвѣчалъ я. Но при выѣздѣ изъ дому я замѣтилъ, что у одного пистолета курокъ худо дѣйствуетъ. Мы заѣдемъ къ Девину и купимъ у него пистолеты.

Луи взглянулъ съ улыбкою на меня и протянулъ мнѣ руку; онъ понялъ, что мнѣ не хотѣлось, чтобъ онъ былъ убитъ моими пистолетами.

— Есть у васъ карета? спросилъ Луи, а не то мы пошлемъ за нею Жозефа.

— У меня есть купе, сказалъ баронъ; потѣснясь немного, мы всѣ трое помѣстимся. А такъ какъ вы немного опоздали, то мы гораздо скорѣе доѣдемъ на моихъ лошадяхъ, чѣмъ на наемныхъ.

— Ѣдемъ, сказалъ Луи.

Мы сошли къ подъѣзду. Жозефъ насъ ждалъ.

— Я поѣду съ вами? спросилъ онъ у Луи.

— Нѣтъ, Жозефъ, не нужно; я не имѣю въ тебѣ надобности.

Говоря это, Луи немного пріостановился.

— Возьми, мой другъ, сказалъ онъ Жозсфу, положивъ въ его руку небольшой свертокъ золота, и прости меня, если иногда въ минуту дурнаго расположенія я оскорблялъ тебя.

— Ахъ, сударь, вскричалъ Жозефъ со слезами на глазахъ, что это значитъ?

— Молчи, сказалъ Луи, и, вскочивъ въ коляску, усѣлся между нами.

— Онъ былъ очень хорошій слуга, прибавилъ Франки, бросая послѣдній взглядъ на Жозефа, и если вы его не оставите, я буду вамъ очень благодаренъ.

— Развѣ ты его прогоняешь? спросилъ баронъ.

— Нѣтъ, я его оставляю, сказалъ съ улыбкою Луи.

Мы остановились подлѣ Девима и зашли на самое короткое время, чтобы запастись пистолетами, порохомъ и пулями, и потомъ снова отправились во всю рысь къ назначенному мѣсту.

Безъ пяти минутъ въ девять часовъ, мы были у Венсенскаго Лѣсу. Въ одно время съ вашею коляскою, пріѣхала другая — это была коляска Шато-Рено. Мы въѣхали въ лѣсъ двумя различными дорогами. Кучера наши должны были съѣхаться въ большой аллеѣ.

Спустя нѣсколько минутъ, мы были на назначенномъ мѣстѣ.

— Господа, сказалъ Луи выходя первый изъ экипажа, вы знаете, что никакихъ переговоровъ о примиреніи не должно быть.

— Но, однакожъ, возразилъ я.

— Ахъ. мой милый, вспомните, что послѣ тайны, которую я вамъ довѣрилъ, вы имѣете менѣе чѣмъ кто-либо право предлагать, или принимать предложенія; я опустилъ голову, зная, что рѣшимость Луи непзмѣипа.

Мы оставили его подлѣ коляски, а сами пошли къ Буасси и Шато-Грану; баронъ Джіордано песъ въ рукахъ ящикъ съ пистолетами.

Мы раскланялись съ секундантами нашего противника.

— Господа, сказалъ Джіордано, въ подобныхъ обстоятельствахъ объясненія должны быть какъ можно короче, потому что мы съ минуты на минуту должны ждать помѣхи. На насъ лежала обязанность при лести пистолеты: потъ они; не угодно ли посмотрѣть ихъ, мы сейчасъ только взяли ихъ у ружейнаго мастера и готовы по ручаться, что Луи Франки даже не видалъ ихъ.

— Это не нужно, отвѣчалъ виконтъ Шато-Гранъ; мы знаемъ съ кѣмъ имѣемъ дѣло.

Онъ взялъ одинъ пистолетъ, между тѣмъ какъ Буасси бралъ другой, и они вдвоемъ принялись за осмотръ бывшаго въ рукахъ ихъ оружія.

— Эти пистолеты очень обыкновенные, сказалъ баронъ, и они никогда не были въ дѣлѣ: теперь, вотъ вопросъ: какъ стрѣлять…

— Господа, возразилъ Буасси, мое мнѣніе таково, что противники должны поступать какъ имъ угодно и какъ имъ лучше.

— Пусть такъ, сказалъ баронъ Джіордано. Условія, для обоихъ равно выгодныя, всегда принимаются.

— Ну, такъ вы предварите Франки, а мы съ своей стороны скажемъ Шато-Рено.

— Прекрасно; теперь, господа, такъ какъ мы принесли эти пистолеты, то вамъ не угодно ли будетъ зарядить ихъ? сказалъ Джіордано.

Секунданты Шато-Рено взяли по пистолету, всыпали въ нихъ одинаковые заряды пороху, и потомъ, выбравъ первыя попавшіяся подъ руку пули, опустили ихъ въ дуло.

Въ продолженіе этой операціи, въ которой я не хотѣлъ принимать никакого участія, я подошелъ къ Луи, который встрѣтилъ меня съ улыбкою.

— Вы не забудете ничего изъ того о чемъ я васъ просилъ, сказалъ онъ мнѣ, и постараетесь убѣдить Джіордано, котораго я, впрочемъ, также просилъ сегодняшнимъ письмомъ, отданнымъ ему, чтобы онъ не разсказывалъ объ этой дуэли ни матери, ни брату. Постарайтесь также, чтобы и журналы ничего не говорили объ этомыіронсшсствіи;если же оно будетъ описано, то по крайней мѣрѣ, чтобы не было выставлено именъ нашихъ.

— Вы все въ томъ же ужасномъ убѣжденіи, что дуэль будетъ имѣть для васъ роковой конецъ? спросилъ я.

— Теперь болѣе, чѣмъ когда либо; но вы, по крайней мѣрѣ отдадите мнѣ должную справедливость, что я смотрѣлъ на приближеніе смерти, какъ истинный корсиканецъ.

— Ваше спокойствіе изумительно, мой милый Франки; оно мнѣ даетъ надежду, что вы не совершенно вѣрите своему убѣжденію.

Луи вынулъ свои часы.

— Мнѣ еще остается жить семь минутъ, сказалъ онъ; сдѣлайте одолженіе, возьмите эти часы и сохраните ихъ на память обо мнѣ: это превосходный брегетъ.

Я взялъ часы и сжалъ руку Франки.

— Черезъ восемь минуть я надѣюсь возвратить ихъ вамъ, сказалъ я.

— Не будемъ больше говорить объ этомъ; вотъ уже они подходятъ къ намъ.

— Господа, сказалъ виконтъ Шато-Гранъ, здѣсь направо есть прогалина, которую я устроилъ на собственный счетъ въ прошломъ году; постараемся ее отыскать, тамъ мы будемъ гораздо безопаснѣе, чѣмъ въ аллеѣ, гдѣ могутъ увидѣть насъ и помѣшать намъ.

— Не угодно ли вамъ быть нашимъ проводникомъ, сказалъ баронъ Джіордано; мы слѣдуемъ за вами.

Виконтъ шелъ впереди, мы слѣдовали за нимъ, составляя двѣ отдѣльныя группы. Дѣйствительно, шаговъ черезъ тридцать, въ продолженіе которыхъ нечувствительно спускались все ниже, мы очутились посреди проталины, которая нѣкогда была, безъ сомнѣнія, болотомъ, въ родѣ Отельскаго, высохшимъ теперь, и составляла родъ глубокой впадины; почва этой земли, кажется, именно создана была для сценъ такого рода, какая должна была теперь произойти.

— Баронъ Мартелли, сказалъ виконтъ, не угодно ли вамъ со мною отмѣрить шаги?

Баронъ отвѣчалъ поклономъ въ знакъ согласія; потомъ сталъ рядомъ съ Шато-Граномъ и они вдвоемъ отмѣрили двадцать обыкновенныхъ шаговъ.

Я оставался еще нѣсколько минутъ одинъ съ Франки.

— Кстати, сказалъ онъ мнѣ, вы наіідете мою духовную на столѣ, на которомъ я писалъ когда вы вошли.

— Хорошо, отвѣчалъ я, будьте спокойны.

— Господа, все готово, сказалъ виконтъ Шато-Гранъ.

— Я здѣсь, отвѣчалъ Луи; прощайте, мой другъ, благодарю за трудъ, который вы приняли на себя; не говорю уже о томъ, прибавилъ онъ съ меланхолическою улыбкою, которымъ я еще обременю насъ.

Я пожалъ его руку; она была холодна.

— Пожалуйста, сказалъ я ему, забудьте сегоднишнее ночное явленіе.

— Вы помните Фрейшюца?

— Помню.

— Хорошо! Вы знаете, каждая пуля имѣетъ свое назначеніе. Прощайте.

Онъ встрѣтилъ на дорогѣ барона Джіордано, который держалъ въ рукѣ пистолетъ, назначенный для Луи; онъ взялъ этотъ пистолетъ, не взглянувъ даже на него, я сталъ на свое мѣсто, на которомъ лежалъ платокъ.

Шато-Рено былъ уже на своемъ мѣстѣ.

Прошла минута въ мертвомъ молчаніи; въ продолженіе это времени противники раскланивались съ своими секундантами, и потомъ другъ съ другомъ.

Шато-Рено, кажется, привыкъ къ подобнаго рода дѣламъ: онъ улыбался, какъ человѣкъ, увѣренный въ своей ловкости. Можетъ быть, онъ зналъ, что Луи Франки въ первый разъ въ жизни брался за пистолетъ.

Луи былъ спокоенъ и хладнокровенъ; но его голова походила на мраморный бюстъ.

— Господа, сказалъ Шато-Рено, вы видите, мы васъ ожидаемъ.

Луи бросилъ на меня послѣдній взоръ, потомъ съ улыбкою поднялъ глаза къ небу.

— Приготовьтесь же, отвѣчалъ Шато-Гранъ.

Потомъ, ударяя руку объ руку, онъ произнесъ:

— Разъ… два… три…

Два выстрѣла слились въ одинъ гулъ. Въ то же время я увидѣлъ, что Луи Франки повернулся раза два и упалъ на колѣно.

Шато-Рено стоялъ: пуля пробила только обшлагъ его сюртука.

Я бросился къ Луи.

— Вы ранены? спросилъ я у него.

Онъ хотѣлъ было мнѣ отвѣчать, но не могъ; кровавая пѣна показалась на его губахъ. Въ то же время онъ выпустилъ свой пистолетъ и поднесъ руку къ правой сторонѣ своей груди.

На сюртукѣ едва была замѣтна маленькая дырочка съ горошинку.

— Баронъ, вскричалъ я, бѣгите въ казарму и приведите сюда полковаго лекаря.

Но Франки собралъ всѣ свои силы и, остановя Джіордано, подалъ ему головою знакъ, что докторъ не нуженъ.

Въ это время онъ упалъ на другое колѣно.

Шато-Рено тотчасъ ушелъ: но секунданты его подошли къ раненому.

Между тѣмъ мы разстегнули ему сюртукъ, разорвали жилетъ и рубашку.

Пуля вошла въ правый бокъ ниже шестаго ребра, и вышла немного повыше лѣваго бедра.

При каждомъ вздохѣ раненаго, кровь брызгала изъ обѣихъ ранъ.

Ясно было, что рана смертельна.

— Г. Франки, сказалъ виконтъ Шато-Гранъ, мы въ отчаяніи, что дѣло окончилось такимъ несчастнымъ образомъ; но мы надѣемся, что вы не питаете ненависти къ Шато-Грану.

— Да… да… прошепталъ раненый, да, я ему прощаю… но пусть онъ уѣзжаетъ, пусть уѣзжаетъ…

Потомъ Луи обратился ко мнѣ.

— Позабудьте обѣщанія, сказалъ онъ мнѣ.

— Клянусь вамъ, что все будетъ сдѣлано, какъ вы хотите.

— Теперь, сказалъ онъ съ улыбкою, взгляните на часы.

И онъ упалъ, испустя вздохъ.

Этотъ вздохъ былъ послѣдній.

Я взглянулъ на часы, было ровно десять минутъ десятаго.

Я перенесъ свой взоръ на Луи Франки; онъ быль мертвъ.

Мы перенесли его тѣло въ его квартиру, и пока баронъ Джіордано ходилъ къ полицейскому коммиссару объявить о смерти Луи Франки, я съ Жозефомъ внесъ тѣло убитаго въ его комнату. Бѣдный слуга плакалъ горькими слезами.

Когда я вошелъ въ комнату, мои глаза невольно обратились на стѣнныя часы: они показывали десять минутъ десятаго.

Безъ сомнѣнія ихъ забыли завести и они остановились именно на этомъ часу.

Спустя минуту, вошелъ баронъ Джіордано съ полицейскими, которые, по полученнымъ отъ него свѣдѣніямъ, пришли опечатать имущество умершаго.

Джіордано хотѣлъ было разослать письма къ друзьямъ и знакомымъ покойнаго, чтобы извѣстить о его смерти; но я просилъ его прочитать прежде письмо, которое передалъ ему Луи Франки, передъ выходомъ изъ квартиры.

Это письмо содержало въ себѣ просьбу скрыть отъ Луціана причину смерти Луи и требованіе, чтобы похоронить его безъ всякаго великолѣпія и шума.

Баронъ Джіордано принялъ на себя обязанность распорядиться похоронами, а я въ то же время отправился къ Буасси и Шато-Грану просить ихъ сохранить въ тайнѣ это несчастное дѣло, и чтобы они передали Шато-Рено, дабы тотъ по крайней мѣрѣ хоть на нѣсколько времени оставилъ Парижъ; и не говорилъ, однакожъ, по какой причинѣ я заботился объ его отъѣздѣ.

И Шато-Гранъ и Буасси обѣщали помогать мнѣ сколько можно, и между тѣнь какъ они отправились къ Шато-Рено, я поѣхалъ на почту и отдалъ письмо, въ которомъ заключалось увѣдомленіе, что Луи умеръ отъ нериной горячки.

X.

Противъ обыкновенія.въ подобныхъ дѣлахъ, дуэль Франки съ Шато-Рено надѣлалъ весьма мало шуму. Даже самые журналы, эти громкія и фальшивыя публичныя трубы, молчали. Только нѣсколько искреннихъ друзей проводили тѣло несчастнаго Луи на кладбище Лашеза. Шато-Рено, не смотря на всѣ убѣжденія, отказался выѣхать изъ Парижа.

Я сначала хотѣлъ писать къ семейству Луи: но хотя цѣль моя была благородна — мысль, что я долженъ обманывать мать и брата, остановила меня; я былъ увѣренъ, что и Луи очень долго боролся съ самимъ собою прежде, нежели рѣшился на такой поступокъ, и для этого надобны были именно тѣ причины, о которыхъ онъ мнѣ говорилъ.

И такъ, я рѣшился молчать, не смотря на то, что меня могли обвинить въ равнодушіи и даже, можетъ быть, въ неблагодарности; я былъ убѣжденъ, что и баронъ Джіордано поступитъ такъ же какъ я. Спустя пять дней послѣ роковаго событія, въ одиннадцать часовъ вечера, я работалъ, сидя у уголка камина, одинъ, и въ довольно дурномъ расположеніи духа, какъ вдругъ вошелъ мой слуга, и запоровъ за собою дверь, сказалъ мнѣ, довольно взволнованнымъ голосомъ, что г. Франки хочетъ меня видѣть.

Я повернулся назадъ и посмотрѣлъ на него пристально: онъ былъ блѣденъ.

— Что ты мнѣ говоришь, Викторъ? спросилъ я у него.

— Ахъ, сударь, отвѣчалъ онъ, я право и самъ хорошенько не знаю.

— О какомъ Франки ты мнѣ говоришь?

— О другѣ вашемъ… о томъ, который раза два приходилъ къ вамъ…

— Ты просто помѣшался, мой милый. Развѣ ты не знаешь, что мы имѣли несчастіе похоронить его, назадъ тому дней пять.

— Знаю, вотъ почему вы и видите меня въ такомъ смущеніи. Онъ позвонилъ: въ то время я былъ въ прихожей, отворилъ дверь и отступилъ, увидя его; онъ вошелъ испросилъ дома ли вы;я былъ въ такомъ замѣшательствѣ, что отвѣчалъ ему — дома! Тогда онъ мнѣ сказалъ: ступай, скажи ему что г. Франки желаетъ видѣть его; я и пошелъ къ вамъ.

— Ты сошелъ съ-ума, мой милый; безъ сомнѣнія, въ прихожей не совсѣмъ видно, и потому ты не разсмотрѣлъ его; а такъ какъ ты спалъ, то и не разслушалъ хорошенько, что ннь тебѣ сказалъ. Ступая и спроси имя въ другой разъ.

— Клянусь вамъ, сударь, что я не ошибся, я очень хорошо видѣлъ и очень хорошо слышалъ.

— Ну, такъ проси его.

Викторъ повернулся съ трепетомъ къ дверямъ, отворилъ ихъ, и не выходя изъ моей комнаты, сказалъ:

— Пожалуйте!

Въ то же время я услышалъ шаги человѣка, который проходилъ залу и приближался къ моей комнатѣ; вскорѣ я увидѣлъ у дверей моихъ дѣйствительно г. Франки.

Признаюсь, первое мое движеніе, было движеніе ужаса; я всталъ и отступилъ на нѣсколько шаговъ.

— Извините, что я васъ безпокою въ такое время, сказалъ мнѣ Франки, но я пріѣхалъ назадъ тому минуть десять и не хотѣлъ ждать до завтра.

— Ахъ, мой милый Луціанъ, вскричалъ я, подбѣгая къ нему и сжимая его въ объятіяхъ; это вы, это вы!

И невольно нѣсколько слезъ вырвалось изъ моихъ глазъ.

— Да, сказалъ онъ мнѣ, это я.

Я разсчиталъ сколько прошло времени: письмо и теперь едва ли дошло до Аяччіо; о Суллакаро же и говорить было нечего.

— О, Боже мой! вскричалъ я, значитъ вы ничего еще не знаете?

— Я знаю все, сказалъ онъ.

— Какъ все?

— Да.

— Викторъ, сказалъ я, оборотившись къ слугѣ, который еще не совсѣмъ успокоился, ступай къ своему дѣлу, или постой, принеси намъ черезъ четверть часа чего нибудь поѣсть; вы ужинаете со мною и ночуете здѣсь, не правда ли, Луціанъ?

— Извольте, я согласенъ, сказалъ онъ; я не ѣлъ ничего отъ Оссерра. Къ тому же меня никто не знаетъ, или лучше сказать, прибавилъ онъ съ грустною улыбкою, кажется, меня всѣ узнали у моего бѣднаго брата, и не хотѣли мнѣ отворить, такъ что я принужденъ былъ уйти, оставя цѣлый домъ въ страшномъ волненіи.

— Дѣйствительно, мой милый Луціанъ, ваше сходство съ Луи такъ велико, что даже и я былъ пораженъ имъ.

— Какъ, вскричалъ Викторъ, который все еще не могъ рѣшиться вытти изъ комнаты, вы братъ…

— Ну, да; ступай же, подавай намъ ужинать.

Викторъ вышелъ и мы остались одни. Я взялъ Луціана за руку, усадилъ его въ кресла и самъ сѣлъ подлѣ него.

— Но, сказалъ я ему, вы вѣрно на дорогѣ узнали это роковое извѣстіе.

— Нѣтъ, я зналъ тогда, когда еще былъ въ Суллакаро.

— Не можетъ быть; письмо вашего брата едва ли и теперь дошло туда.

— Вы забыли балладу Бюргера, мой милый Александръ; мертвые ѣздятъ скоро.

Я вздрогнулъ.

— Что вы хотите сказать? Объясните, пожалуйста, я не понимаю васъ.

— Вы забыли также, что я вамъ разсказывалъ о явленіяхъ въ нашемъ семействѣ.

— Вы видѣли своего брата? вскричалъ я.

— Да.

— Когда.

— Ночью съ 16 на 17-е число.

— И онъ вамъ все сказалъ?

— Все.

— Онъ вамъ сказалъ, что онъ умеръ?

— Онъ мнѣ сказалъ, что убитъ; мертвые не лгутъ.

— Онъ вамъ сказалъ какимъ образомъ онъ убитъ?

— На дуэли.

— Кѣмъ?

— Шато-Рено.

— Нѣтъ, не правда! нѣтъ, отвѣчалъ я ему, вы узнали это какимъ нибудь другимъ образомъ.

— Неужели вы думаете, что я могу шутить?

— Извините! но право то, что вы разсказываете, такъ чудно, и все, что съ вами случилось — съ вами и вашимъ братомъ, такъ выходитъ изъ общаго порядка вещей…

— Что вы даже не хотите вѣрить, не правда ли? Я понимаю. Но взгляните, сказалъ онъ мнѣ, открывая свою рубашку и показывая синій знакъ на тѣлѣ, ниже шестаго ребра въ правомъ боку; теперь вѣрите?

— Точно, вскричалъ я, именно въ это самое мѣсто пуля поразила вашего брата.

— И она вышла сюда? продолжалъ Луціанъ, положивъ палецъ немного выше лѣваго бедра.

— Это чудно! вскричалъ я.

— Теперь, продолжалъ онъ, не угодно ли, я скажу вамъ, въ которомъ часу онъ умеръ?

— Скажите.

— Въ десять минутъ десятаго.

— Послушайте, Луціанъ, разскажите мнѣ все разомъ; мой умъ теряется, слушая ваши фантастическіе отвѣты; лучше разсказывайте.

— Ахъ, Боже мой, это очень просто. Въ тотъ самый день, какъ мой братъ былъ убитъ, я выѣхалъ очень рано поутру изъ дому и отправился къ вашимъ горнымъ пастухамъ. Во время путешествія, мнѣ вздумалось взглянуть на часы: я вынулъ ихъ, посмотрѣлъ и положилъ опять въ карманъ; но въ эту самую минуту я почувствовалъ, что какъ будто кто-то ударилъ меня сильно по боку; я упалъ безъ чувствъ.

Когда я открылъ глаза, я лежалъ на землѣ; Орландини поддерживалъ мою голову и прыскалъ мнѣ въ лицо водою. Лошадь моя стояла шагахъ въ четырехъ, и протянувъ ко мнѣ голову, тяжело дышала и фыркала.

— Что съ вами случилось? спросилъ у меня Орландини?

— Ахъ, Боже мой, отвѣчалъ я, я самъ не знаю; не слышали ль вы выстрѣла?

— Нѣтъ.

— Мнѣ кажется, какъ будто я раненъ нулей вотъ сюда; и я ему показалъ мѣсто, гдѣ я чувствовалъ боль.

— Во-первыхъ, отвѣчалъ онъ, здѣсь не слышно было ни пистолетнаго, ни ружейнаго выстрѣла; во-вторыхъ, у васъ нѣтъ дырки на сюртукѣ.

— Значить убили моего брата.

— А, отвѣчалъ онъ, это другое дѣло.

Я открылъ сюртукъ и нашелъ знакъ, который я вамъ сейчасъ показывалъ; но въ то время онъ былъ виднѣе, и какъ будто налился кровью.

Сначала я было рѣшился тотчасъ же возвратиться въ Суллакаро: такъ сильно я былъ пораженъ двойною болью, и нравственною и физическою; но вспомнилъ о матери: она ожидала меня не раньше какъ къ ужину; надобно было пріискать какую нибудь причину такого ранняго возвращенія, а я не могъ этого сдѣлать. Объявить же о смерти брата мнѣ не хотѣлось, не получивъ вѣрнаго извѣстія.

Я продолжалъ путешествіе и возвратился домой не раньше шести часовъ вечера.

Бѣдная мать моя приняла меня какъ обыкновенно; видно было по всему, что она еще ничего не знала. Тотчасъ послѣ ужина я отправился въ свою комнату.

Когда я проходилъ коридоромъ, который вы уже знаете, вѣтеръ задулъ мою свѣчу. Я хотѣлъ было итти назадъ, чтобы зажечь снова ее, но въ это самое время чрезъ отверстіе въ двери я замѣтилъ огонь въ комнатѣ моего брата.

Я подумалъ, что Гриффо приходилъ въ эту комнату за какимъ нибудь дѣломъ и забылъ взять съ собою лампу.

Я толкнулъ дверь: свѣча горѣла подлѣ постели моего брата, а на этой постелѣ лежалъ мой братъ нагой и окровавленный.

Признаюсь, съ минуту я былъ неподвиженъ отъ ужаса, потомъ я подошелъ, дотронулся до брата: онъ былъ уже холоденъ.

Пуля прошла сквозь его тѣло именно въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я чувствовалъ боль, капли крови текли изъ открытой раны.

Теперь ясно было для меня, что мой братъ убитъ. Я упалъ на колѣни и положа голову на постель, прочиталъ молитву, закрывъ глаза.

Когда я открылъ ихъ, я былъ въ совершенной темнотѣ; свѣча погасла; видѣніе исчезло.

Я ощупалъ постель: она была пуста.

Послушайте, мнѣ кажется, что я довольно смѣлъ; но признаюсь вамъ, когда я выходилъ ощупью изъ этой комнаты, у меня волоса поднялись дыбомъ и потъ выступилъ на лбу.

Я сошелъ внизъ, чтобы взять другую свѣчу. Увидя меня, матушка вскрикнула:

— Что съ тобою? спросила она у меня; отчего ты такъ блѣденъ?

— Не знаю, мнѣ кажется ничего, отвѣчалъ я, и взявъ другую свѣчу, отправился вверхъ.

Въ этотъ разъ свѣча моя не погасла и я вошелъ въ комнату моего брата: она была пуста.

Постель нисколько не была измята.

Не смотря на то, что я по видѣлъ теперь подтвержденія прежняго видѣнія — я былъ довольно убѣжденъ. Въ десять минутъ десятаго поутру мой братъ былъ убитъ.

Я вошелъ въ свою комнату и легъ спать.

Я долго не могъ заснуть; но наконецъ усталость побѣдила волненіе духа и сонъ овладѣлъ мною.

Тогда я увидѣлъ сцену такъ, какъ она должна была происходить. Я видѣлъ человѣка, который убилъ моего брата, слышалъ его имя — онъ называется Шато-Рено.

— Къ несчастію, это все совершенно справедливо, отвѣчалъ я; но зачѣмъ вы пріѣхали въ Парижъ?

— Я пріѣхалъ убить того, кто убилъ моего брата.

— Убить его!..

— О, будьте спокойны, я это сдѣлаю не по-корсикански изъ-за угла, или изъ-за стѣны, но чисто по-парижски, въ бѣлыхъ перчаткахъ, жабо и маншеткахъ.

— Матушка ваша знаетъ ли, что вы пріѣхали сюда съ этимъ намѣреніемъ?

— Да.

— И она вамъ позволила ѣхать?

— Она меня поцѣловала въ голову и сказала: «Ступай!» Матушка истинная корсиканка.

— И вы пріѣхали?

— Какъ видите.

— Но когда брать вашъ былъ живъ, онъ не хотѣлъ мщенія?

— Что жъ! сказалъ Луціанъ съ горькою улыбкою, когда умеръ, онъ перемѣнилъ мнѣніе.

Въ эту минуту слуга мой вошелъ съ ужиномъ, мы сѣли за столъ. Луціанъ ѣлъ какъ человѣкъ совершенно спокойный. Послѣ ужина я проводилъ его въ его комнату, онъ поблагодарилъ меня, пожалъ руку и пожелалъ мнѣ доброй ночи.

Это было спокойствіе, которое выражаетъ въ сильныхъ душахъ непоколебимую рѣшительность.

На другой день онъ тотчасъ вошелъ въ мою комнату, какъ только узналъ отъ моего слуги, что меня можно видѣть.

— Не хотите ли, сказалъ онъ, ѣхать со мною въ Венсенскій Лѣсъ? Это священный долгъ, который я обязанъ исполнить; впрочемъ, если вамъ некогда, я поѣду одинъ.

— Какъ, одни! Кто жъ вамъ покажетъ мѣсто?

— О, я его очень хорошо знаю; вѣдь я вамъ говорилъ, что я видѣлъ его во снѣ.

Мнѣ было очень любопытно знать, до какой степени простирается это чудное ясновидѣніе.

— Хорошо, я готовъ ѣхать съ вами, отвѣчалъ я.

— Такъ одѣвайтесь; а я между тѣмъ напишу къ Джіордано; вы мнѣ позволите послать вашего слугу съ письмомъ?

— Сдѣлайте одолженіе.

— Благодарю васъ.

Онъ вышелъ и вернулся минутъ черезъ десять; я послалъ за кабріолетомъ. Мы сѣли и отправились къ Венсенскому Лѣсу.

Когда мы доѣхали до перекрестка, Луціанъ сказалъ:

— Мы подъѣзжаемъ, не правда ли?

— Да, въ двадцати шагахъ отсюда то самое мѣсто, гдѣ мы вошли въ лѣсъ.

— Здѣсь, сказалъ Луи, останавливая кабріолетъ.

Это именно было то самое мѣсто.

Луціанъ вошелъ въ лѣсъ безъ затрудненія, какъ будто онъ тамъ уже разъ двадцать бывалъ. Онъ шелъ прямо къ впадинѣ, и когда вошелъ туда, остановился на минуту, потомъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ палъ его братъ, наклонился, и, увидя красноватое пятно, сказалъ:

— Здѣсь!

Тогда онъ опустилъ медленно голову и поцѣловалъ дернъ.

Потомъ, поднявшись съ пылающимъ взоромъ, онъ прошелъ поперегъ впадину и ставъ на то мѣсто, которое занималъ Шато-Рено во время дуэли и сказалъ, ударивъ ногою:

— Здѣсь онъ былъ, и здѣсь онъ будетъ завтра лежать. Это вы увидите.

— Какъ? вскричалъ я, завтра?

— Да; или онъ трусь, или онъ завтра же дастъ мнѣ удовлетвореніе.

— Но, мой милый Луціанъ, сказалъ я ему; вы знаете, что въ Парижѣ дуэль не имѣетъ другихъ послѣдствій, кромѣ самыхъ обыкновенныхъ, то есть, смерть того или другаго противника. Шато-Рено дрался съ вашимъ братомъ, потому что онъ его вызвалъ; а съ вами за что же ему еще драться.

— Правда, Шато-Рено имѣлъ причину вызвать моего брата, потому что брать мой оказалъ помощь женщинѣ, которую тотъ подло обманулъ. Шато-Рено убилъ моего брата, когда тотъ никогда не брался за пистолетъ, онъ убилъ его съ такимъ же спокойствіемъ, какъ будто стрѣлялъ по косулѣ, которая на насъ смотритъ; а я Не имѣю права вызвать Шато-Рено? Такъ!

Я опустилъ голову и не отвѣчалъ.

— Впрочемъ, продолжалъ онъ, вамъ не о чемъ здѣсь хлопотать; будьте спокойны. Я писалъ сегодня поутру къ Джіордано, и когда мы возвратимся въ Парижъ, все будетъ устроено. Неужели вы думаете, что Шато-Рено откажется отъ моего предложенія?

— Шато-Рено имѣетъ, къ несчастію, репутацію храбраго человѣка, и потому никто не усомнится въ его мужествѣ, если онъ и вздумаетъ отказаться.

— Тѣмъ лучше… сказалъ Луціанъ. Пойдемте завтракать.

Мы возвратились въ аллею и сѣли въ кабріолетъ.

— Кучеръ, сказалъ я, въ улицу Риволи.

— Нѣтъ, сказалъ Луціанъ… я васъ везу завтракать въ Calé de Paris. Кажется, тамъ братъ постоянно обѣдалъ.

— Кажется.

— Притомъ я тамъ назначилъ Джіордано свиданіе.

— Ну такъ въ Café de Paris.

Спустя полчаса, мы были у дверей рестораціи.

Появленіе Луціана въ Café de Paris доказало, какъ странно и поразительно было сходство между имъ я его братомъ. Слухъ о смерти Луи распространился уже, хотя обстоятельства, которыми она сопровождалась, не были хорошо извѣстны. Теперешнее явленіе Луціана, казалось, привело всѣхъ въ изумленіе.

Я спросилъ отдѣльную комнату, предваря прислугу, что къ намъ долженъ притти баронъ Джіордано.

Мы вошли въ комнату. Луціанъ принялся читать журналы съ хладнокровіемъ, походившимъ почти на безчувственность. Въ половинѣ завтрака вошелъ Джіордано.

Молодые друзья не видѣлись около четырехъ или пяти лѣтъ, однакожъ пожатіе руки было единственнымъ доказательствомъ ихъ дружбы.

— Все устроено, сказалъ Джіордано.

— Шато-Рено согласился?

— Да, съ однимъ только условіемъ, что послѣ васъ его оставятъ въ покоѣ.

— О, въ этомъ онъ можетъ быть увѣренъ. Я послѣдній изъ Франки. Что, вы видѣлись съ нимъ самимъ или съ его секундантами?

— Съ нимъ самимъ. Онъ взялся предварить Буасси и Шато-Грана. Что касается до орудія, мѣста и времени дуэли — они тѣ же.

— Прекрасно… Садитесь же завтракать.

Баронъ сѣлъ. Заговорили о другихъ предметахъ.

Послѣ завтрака, Луціанъ просилъ насъ представить его коммиссару, который опечатывалъ вещи покойнаго Луи, и владѣльцу дома, гдѣ жилъ несчастный. Луціанъ хотѣлъ провести въ комнатѣ Луи послѣднюю ночь, которая отдѣляла его отъ часа мщенія.

Въ этихъ хлопотахъ прошла большая часть дня; только къ вечеру, часовъ въ пять, Луціанъ могъ войти въ прежнее жилище своего брата.

Мы его оставили одного; скорбь имѣетъ свою стыдливость, которую должно уважать.

Луціанъ назначилъ намъ свиданіе на другой день въ восемь часовъ, прося меня запастись тѣми же пистолетами и купить даже ихъ, если они продавались.

Я тотчасъ отправился къ Девиму и сторговалъ ихъ за шестьсотъ франковъ.

На другой день, въ восемь часовъ безъ четверти, я былъ у Луціана.

Когда я вошелъ, онъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ и писалъ за тѣмъ же столомъ, гдѣ я нашелъ его брата, въ день его смерти.

Онъ улыбался, хотя быль очень блѣденъ.

— Здравствуйте, сказалъ онъ мнѣ. Я пишу къ матушкѣ.

— Я надѣюсь, что вы ей сообщаете новость менѣе скорбную, ч ѣмъ та, которую отправилъ къ ней, недѣлю тому назадъ, вашъ братъ.

— Я пишу ей, что она можетъ молиться спокойно за своего сына и что онъ отмщенъ.

— Какъ вы можете говорить съ такою увѣренностью?

— Мой братъ сказалъ вѣдь вамъ напередъ о своей смерти? Я теперь вамъ предсказываю смерть Шато-Рено. Посмотрите, прибавилъ онъ, вставая съ своего мѣста и показывая рукою на високъ, вотъ куда я попаду ему.

— Вы?

— Я онъ даже не ранитъ меня.

— Но подождите по крайней мѣрѣ; пошлите послѣ дуэли это письмо.

— Ждать нѣтъ надобности.

Онъ позвонилъ; слуга вошелъ.

— Жозсфъ, сказалъ онъ, отнеси это письмо на почту.

— Вы опять видѣли своего брата? вскричалъ я.

— Да, отвѣчалъ онъ мнѣ.

Страшны были эти двѣ дуэли, слѣдовавшія одна за другою, и въ которыхъ заранѣе одинъ изъ двухъ противниковъ обрекался смерти.

Въ это время вошелъ баронъ Джіордано.

Было восемь часовъ. Мы поѣхали.

Луціанъ такъ спѣшилъ пріѣхать на мѣсто, что мы были въ лѣсу въ девять часовъ безъ десяти минутъ. Наши противники пріѣхали ровно въ девять часовъ; они всѣ трое явились верхомъ. Слуга, который за ними слѣдовалъ, былъ тоже на лошади. Шато-Рено держалъ руку въ карманѣ платья, такъ что мнѣ сначала показалось, какъ будто она подвязана.

Въ двадцати шагахъ отъ насъ они сошли съ лошадей, оставя ихъ слугѣ.

Шато-Рено остался назади: по онъ бросилъ однакожъ взоръ на Луціана. Не смотря на то, что онъ былъ далеко отъ насъ, я замѣтилъ его блѣдность. Онъ повернулся и принялся, отъ нечего дѣлать, сбивать плеткою, бывшею у него въ лѣвой рукѣ, маленькіе цвѣтки, которые росли на травѣ.

— Вотъ и мы, сказали Шато-Гранъ и Буасси. Вы знаете наши условія: эта дуэль послѣдняя, и каковы бы ни были ея послѣдствія, Шато-Рено не отвѣчаетъ за нихъ никому болѣе.

— Точно такъ, отвѣчали мы.

Луціанъ поклонился въ знакъ согласія.

— У васъ есть пистолеты? спросилъ виконтъ Шато-Гранъ.

— Есть и тѣ же самые.

— Они неизвѣстны Франки?

— Вовсе. Шато-Рено знаетъ ихъ, потому что они уже разъ были въ рукахъ его — а Франки ихъ даже не видалъ.

— Прекрасно, господа. Пойдемте же.

Въ то же время мы вошли въ лѣсъ не произнеся ни одного слова; каждый чувствовалъ, что должно произойти что-нибудь такъ-же ужасное, какъ и въ первый разъ.

Мы спустились на проталину.

Шато-Рено, владѣя сильнымъ характеромъ, казался спокойнымъ; но тѣ, которые видѣли его въ этихъ двухъ встрѣчахъ, могли отгадать разницу въ немъ.

По временамъ Шато-Рено бросалъ скрытый взглядъ на Луціана.и взглядъ его выражалъ безпокойство, походившее на ужасъ. Можетъ быть, его занимало большое сходство между двумя братьями; и онъ видѣлъ въ Луціанѣ мстительную тѣнь Луи.

Между тѣмъ, какъ заряжали пистолеты, я увидѣлъ, что Шато-Рено вытащилъ наконецъ свою руку изъ сюртука: она была обвернута мокрымъ платкомъ, чтобы укротить лихорадочное движеніе.

Не дожидаясь, пока ему покажутъ мѣсто, Луціанъ занялъ то, на которомъ стоялъ его братъ, что, разумѣется, заставило Шато-Рено занять то мѣсто, на которомъ онъ стоялъ въ первую дуэль.

Луціанъ взялъ пистолетъ съ радостною улыбкою. Шато-Рено взявъ свой, изъ блѣднаго сталъ совершенно синимъ. Потомъ онъ провелъ рукою между галстухомъ и шеею, какъ будто галстухъ душилъ его.

Невозможно составить себѣ понятія о чувствѣ невольнаго ужаса, съ какимъ я смотрѣлъ на этого молодаго человѣка, прекраснаго, богатаго и изящнаго, который наканунѣ еще поутру мечталъ прожить долгіе годы, и который сегодня съ потомъ на лбу и тоскою въ сердцѣ, чувствовалъ, что онъ обреченъ смерти.

— Вы готовы? спросилъ Шато-Гранъ.

— Да, отвѣчалъ Луціанъ.

Шато-Рено кивнулъ головою въ знакъ согласія.

Я отвернулся.

Я слышалъ два удара рукою и при третьемъ гулъ двухъ выстрѣловъ.

Луціанъ ожидалъ съ спокойнымъ взоромъ, какъ человѣкъ, увѣренный въ успѣхѣ мщенія.

Я обернулся. Шато-Рено лежалъ на землѣ, убитый на повалъ; онъ не вздохнулъ, даже не повернулся.

Я подошелъ къ нему, увлеченный непобѣдимымъ любопытствомъ узнать до коица эту катастрофу: пуля попала въ високъ, въ то самое мѣсто, какъ мнѣ показывалъ Луціанъ.

Я подбѣжалъ къ нему: онъ былъ спокоенъ и не трогался съ мѣста; но, увидя меня, выпустилъ пистолетъ и упалъ ко мнѣ на шею.

— О, мой братъ! мой бѣдный братъ! закричалъ онъ.

И горько зарыдалъ.

То были первыя слезы, пролитыя молодымъ Корсиканцемъ.

Конецъ.