Морисъ Монтегю.
правитьКОРОЛЬ БЕЗЪ КОРОЛЕВСТВА
править1910
правитьНаканунѣ сраженія подъ Аустерлицемъ, около 9-ти часовъ вечера, императоръ вышелъ изъ палатки, взглянулъ на безпорядочные огни русско-австрійскаго бивуака, расположеннаго за ручьемъ съ очень крутыми берегами, на обширной площадкѣ противъ французскаго лагеря, и, приказавъ своимъ адъютантамъ садиться на лошадей, самъ медленно опустился въ сѣдло.
Луны не было. Ледяной туманъ, спустившійся вмѣстѣ съ темнотой, увеличивалъ мракъ ночи. Путешествіе въ этой темнотѣ скоро сдѣлалось очень труднымъ, но стрѣлкамъ конвоя пришла счастливая мысль зажечь длинные факелы, которые они живо соорудили изъ еловыхъ сучьевъ, обернутыхъ соломой. Яркій свѣтъ озарилъ небольшую группу. Солдаты всѣхъ родовъ оружія издали узнали императорскій штабъ. Тогда, какъ по командѣ, по всей длинѣ бивуака зажглись и ярко запылали тысячи факеловъ, скрученныхъ изъ соломы, надерганной изъ шалашей; и эти веселые огни охватывали все пространство налѣво и направо, растягивались на огромное разстояніе, въ то время какъ барабаны били, оркестры всѣхъ французскихъ полковъ играли боевые марши и шестьдесятъ тысячъ голосовъ безъ устали кричали: «да здравствуетъ императоръ!»
Съ высоты своихъ холмовъ враги, мрачные, молчаливые и неподвижные, могли наблюдать движеніе во французскомъ лагерѣ, одушевленномъ восторгомъ.
На слѣдующій день, 2-го декабря, была годовщина коронованія императора. И это совпаденіе казалось счастливымъ предзнаменованіемъ и усугубляло довѣріе войска къ своему непобѣдимому вождю.
Ночь прошла совершенно спокойно.
Съ разсвѣтомъ заговорили пушки. Наполеонъ, окруженный своими маршалами: Ланномъ, Даву, Сультомъ, Бернадоттомъ, Мюратомъ и Бесье, быстро распредѣлилъ роли и обязанности.
Маршалы, тронувшись съ мѣста въ галопъ, направились къ своимъ частямъ, соединились съ ними и двинулись впередъ. Совершенно разсвѣло, и французская армія, воодушевленная однимъ порывомъ, двинулась на приступъ позицій, защищаемыхъ русскими. Батальоны французовъ врѣзались въ ряды непріятеля; первыя линіи враговъ еще издали были осыпаны градомъ пуль, а удары штыковъ валили все, что находилось впереди.
Музыка играла боевой маршъ, барабаны били — наступленіе было блестяще.
— Начало хорошо, — сказалъ Наполеонъ, нюхая табакъ.
Гренадеры первые взяли возвышеніе, двадцать пять тысячъ медвѣжьихъ шапокъ расположились на мѣстѣ непріятеля, а часть храбрецовъ гнала по равнинѣ огромныя толпы обезсиленныхъ руссхшхъ.
Съ своей стороны, маршалъ Ланнъ разбивалъ и отражалъ врага, оттѣсняя его на ровное мѣсто, окруженное кавалеріей Мюрата, которая рубила, колола и гнала непріятеля.
Въ это время центръ, командуемый Сультомъ и Бернадоттомъ, въ свою очередь, перешелъ въ наступленіе и, побѣдивъ по всему фронту, рѣшилъ отступленіе союзныхъ войскъ, которое, благодаря атакѣ Даву, окончилось настоящимъ бѣгствомъ.
Небо, все время остававшееся пасмурнымъ, внезапно разъяснилось, и показалось солнце, «солнце Аустерлица», ставшее легендарнымъ; оно привѣтствовало побѣду французовъ, загорѣвшись искрами на лезвіяхъ сабель.
Но, увлеченный преслѣдованіемъ, одинъ изъ полковъ Сульта, именно 4-й линейный, почетнымъ командиромъ котораго былъ принцъ Іосифъ, братъ Наполеона, очутился неожиданно въ опасномъ положеніи: непріятельская кавалерія окружила его со всѣхъ сторонъ, врубилась въ него, раздѣлила на части.
Гвардейская кавалерія и кирасиры великаго князя Константина, брата императора Александра, отняли у него орла.
Наполеонъ тотчасъ отрядилъ на помощь противъ враговъ мамелюковъ, охотниковъ и конныхъ гвардейцевъ-гренадеровъ подъ начальствомъ Бессье и генерала Раппа. Ударъ, нанесенный ими, былъ ужасенъ, и стычка кровопролитна; русскіе эскадроны, разбитые, обращенные въ бѣгство, разсыпались за деревней Аустерлицемъ: потери ихъ были безчисленны; они оставили на полѣ сраженія несчетное количество умершихъ, раненыхъ, плѣнныхъ, въ числѣ которыхъ былъ князь Репнинъ, командиръ гвардейской кавалеріи. Этотъ отборный полкъ былъ сформированъ изъ наиболѣе блестящей молодежи московскаго дворянства; французскіе солдаты, зная, какимъ заносчивымъ чванствомъ отличались обыкновенно эти высокомѣрные господа относительно императорской арміи, обращались теперь съ ними особенно худо. Они неумолимо избивали ихъ, въ особенности конные гренадеры, которые, остервенившись, прокалывали ихъ насквозь своими огромными лезвіями, крича: «пускай поплачутъ теперь петербургскія дамы».
Союзныя войска были разбиты по всей линіи. Паника овладѣла ими. Войска смѣшались, артиллерія съ кавалеріей, пѣхота съ обозомъ. Каждый спасалъ свою жизнь. Одни бросались въ болото, но французская пѣхота преслѣдовала ихъ тамъ. Другіе надѣялись спастись отъ бѣдствія бѣгствомъ по дорогѣ межъ двухъ прудовъ; французскіе гусары разстрѣливали рядъ за рядомъ. Наконецъ главная часть непріятеля попробовала искать спасенія на льду озеръ, которыя были огромны и покрыты толстымъ льдомъ.
Когда пять или шесть тысячъ человѣкъ, кое-какъ вновь сформированныхъ, достигли середины озера Сатганъ, Наполеонъ приказалъ батареямъ гвардейской артиллеріи стрѣлять ядрами по льду. Ледъ треснулъ со всѣхъ сторонъ; вода брызнула фонтаномъ, раздался страшный, зловѣщій трескъ, сопровождаемый воплемъ смертельнаго ужаса.
Люди, лошади, пушки, телѣги, заливаемые водой, медленно и торжественно погружались въ разверзнутую бездну. Какіе-то человѣческіе остатки плавали еще тамъ и сямъ. Наступила тишина. Все было кончено. Битва была выиграна.
А на протяженіи двухъ миль лежали раненые и мертвые трехъ побѣжденныхъ державъ.
Въ теченіе цѣлаго дня поднимали и убирали ихъ, и все-таки, когда наступила ночь, ихъ осталось еще очень много разбросанныхъ по снѣжной равнинѣ или погибшихъ подъ развалинами сгорѣвшихъ деревень.
Съ наступленіемъ сумерекъ, въ часъ, когда горнисты на французскихъ аванпостахъ протрубили зарю, одинъ унтеръ-офицеръ военнаго обоза, отдалившись отъ конвоя, съ которымъ онъ сопровождалъ раненыхъ, очутился во дворѣ уединенной фермы, половина строеній которой была превращена въ обломки. Уцѣлѣвшія стѣны зіяли огромными дырами, пробитыми пушечными ядрами; вся мѣстность имѣла зловѣщій видъ. Унтеръ-офицеръ, стоявшій посреди двора громко закричалъ; «Слушай, кто тамъ есть… сюда!.. есть тутъ кто-нибудь?… отвѣчайте…»
Внимательно прислушиваясь, онъ ждалъ отвѣта. Но все было неподвижно.
Мрачная тишина царила среди опустошенныхъ развалинъ. Тогда онъ опять закричалъ: «Кто тутъ?… Никого?… Никого нѣтъ здѣсь?»…
Вдругъ онъ вздрогнулъ. Ему показалось, что кто-то застоналъ позади его. Онъ обернулся и снова крикнулъ:
— Ну, что же!… Отвѣчайте!… я жду…
Онъ прислушался съ удвоеннымъ вниманіемъ: ему удалось уловить тихій стонъ: «ко мнѣ»…
На этотъ разъ не было сомнѣнія. Унтеръ-офицеръ перешагнулъ черезъ кучу навоза, подбѣжалъ къ разрушенной стѣнѣ, отбросилъ ГРУДУ обломковъ и быстро наклонился. Передъ нимъ въ своихъ блестящихъ Доспѣхахъ лежалъ въ грязи молодой офицеръ, одинъ изъ тѣхъ великолѣпныхъ гвардейцевъ, которые еще сегодня утромъ торжествовали въ своей гордости и высокомѣріи.
Его каска откатилась на нѣсколько шаговъ; сабля была привязана темлякомъ къ кисти, теперь бездѣйствующей; весь онъ былъ залитъ кровью, лицо было синее. Немного далѣе, въ тѣни, виднѣлась темная масса его огромнаго коня, лежащаго съ распоротымъ брюхомъ.
— Хорошая добыча, — подумалъ унтеръ-офицеръ: — это навѣрно какой-нибудь русскій князь.
Раненый, сдѣлавъ огромное усиліе, заговорилъ прерывающимся голосомъ:
— Сраженіе?.
— Выиграно.
— Кѣмъ?
— Нами.
— Кѣмъ нами?
— Французами, конечно…
— А… вы французъ?…
— Да… и горжусь этимъ!…
По тѣлу умирающаго прошла дрожь.
— Кто вы, какъ васъ звать? — спросилъ онъ.
— Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы, вахмистръ военнаго обоза къ вашимъ услугамъ, князь… А кто вы?…
— Ахъ… Я.. — голосъ его прервался… — Я князь… Борисовъ…
— Ага! — сказалъ тотъ, въ свою очередь. — Куда вы ранены? Я позову людей. Черезъ четверть часа вы будете въ походномъ госпиталѣ, а черезъ двѣ недѣли на ногахъ. Въ ваши годы всегда поправляются.
Всѣ эти фразы были произнесены безъ передышки, такъ что гвардеецъ не могъ произнести ни слова; наконецъ онъ сказалъ:
— Я погибъ, я это знаю; теперь все безполезно: въ животѣ пуля и раздроблено бедро.
Въ эту минуту Кантекоръ сдѣлалъ замѣчаніе, которое имѣлъ неосторожность высказать громко:
— Однако вы прекрасно говорите по-французски, слишкомъ хорошо для казака!
Князь Борисовъ прошепталъ, закрывая глаза:
— Я жилъ во Франціи.
Потомъ онъ заговорилъ такъ быстро, какъ только позволяла его слабость, причемъ зловѣщи свистъ, какъ зловѣщее предзнаменованіе, вылеталъ изъ его груди;
— Оставимъ это… минуты сочтены, онѣ драгоцѣнны. Вы унтеръ-офицеръ, честный человѣкъ, конечно…
— Parbleu!
— Наконецъ, у меня нѣтъ выбора. Я довѣряюсь вамъ. Слушайте хорошенько: тамъ, подъ сѣдломъ моего коня… онъ тамъ… вы видите?…
— Да, вижу.
— Тамъ вы найдете сумку… въ этой сумкѣ двѣсти луидоровъ. Возьмите ихъ себѣ въ награду.
Кантекоръ поклонился.
— Тамъ есть также бумаги, — снова заговорилъ русскій: — сожгите ихъ сейчасъ… не разсматривая… не читая… знаете… это любовныя письма… которыя могли бы скомпрометировать одну важную даму… Вы понимаете это, товарищъ?
— О, еще бы!
— А затѣмъ, — продолжалъ гвардеецъ, — вы возьмете изъ моей кобуры пистолетъ и поддержите мнѣ руку, чтобы я могъ прострѣлилъ себѣ голову. Я слишкомъ страдаю. Послѣдній ударъ — эта услуга обязательна для солдатъ, для враговъ. Согласны?
Кантекоръ наморщилъ лобъ и раздумывалъ.
— Начнемъ сначала, — пробормоталъ онъ: — посмотримъ сумку.
Не отвѣчая гвардейцу, онъ направился къ мертвой лошади,
наклонился, отстегнулъ маленькій кожаный мѣшочекъ, привязанный ремнемѣ къ сѣдлу, открылъ его, ловко захватилъ все золото и медленными шагами вернулся къ раненому.
Тотъ съ безпокойствомъ слѣдилъ са нимъ.
— Пистолеты! — вскричалъ онъ: — вы забыли мои пистолеты!
— Вы настаиваете на этомъ? — проворчалъ Кантекоръ, пожимая плечами. Тогда онъ пошелъ вторично и на этотъ разъ принесъ пистолеты, которые бросилъ въ снѣгъ.
— Мерси! — сказалъ Борисовъ съ глубокимъ вздохомъ.
Стоя передъ нимъ, вахмистръ пробормоталъ:
— Ну, а теперь нуженъ свѣтъ.
— Зачѣмъ?
Кантекоръ прикусилъ себѣ языкъ и тотчасъ нашелся:
— То есть нуженъ огонь… чтобы сжечь ваши бумаги, чортъ возьми! — и засмѣялся коротко и сухо.
Закусивъ зубами сумку, свободными руками онъ шарилъ въ своихъ глубокихъ карманахъ и вытащилъ оттуда послѣдовательно клокъ соломы, двадцать сантиметровъ витой восковой свѣчи, завернутой въ засаленную бумагу, затѣмъ огниво. Онъ выбилъ огонь изъ камня на соломѣ, которая загорѣлась и минуту спустя тоненькая свѣча была зажжена. Онъ сразу развеселился:
— Вотъ каковы мы, гвардейцы… Всегда, сумѣемъ устроиться!..
Ночь была темная, и колеблющееся пламя освѣщало его лицо.
Въ эту минуту, безъ сомнѣнія, раненый пожалѣлъ, что довѣрился ему. Но, впрочемъ, какъ онъ уже сказалъ, у него не было выбора. Кантекоръ не отличался привлекательной наружностью: его невзрачный видъ, смуглое лицо все въ грубыхъ морщинахъ и наглые глаза не внушали расположенія. Отвернувшись и воткнувъ свѣчу въ расщелину стѣны, въ безопасное отъ вѣтра мѣсто, Кантекоръ съ самымъ спокойнымъ видомъ, потряхивая съ улыбкой удовлетворенія луидорами въ карманѣ, взялъ бумаги и, устроившись поудобнѣе, началъ ихъ разсматривать.
— Сожгите! сожгите! — закричалъ повелительнымъ, дрожащимъ и окрѣпшимъ отъ волненія голосомъ тотъ, кто назвалъ себя княземъ Борисовымъ.
— Спокойствіе! спокойствіе, молодой человѣкъ! Торопливость всегда вредитъ; никогда не слѣдуетъ уничтожать то, чего не знаешь, — нравоучительнымъ тономъ произнесъ Кантекоръ, дѣлая рукой успокоительный жестъ. Затѣмъ съ тѣмъ же хладнокровіемъ онъ развернулъ пакетъ съ письмами.
— Негодяй! — простоналъ гвардеецъ. Поднявшись съ нечеловѣческимъ усиліемъ, онъ вытянулъ правую руку, схватилъ саблю, которую тотчасъ выпустилъ, и свалился самъ въ полномъ изнеможеніи.
Кантекоръ удовольствовался тѣмъ, что сломалъ каблукомъ клинокъ сабли, выпавшей изъ рукъ офицера и, не безпокоясь болѣе, принялся внимательно разбирать надписи, громко читая ихъ: «Графу Арманду де-Тейксъ, князю де-Круа, лейтенанту гвардейской кавалеріи князя Константина…» Онъ сосчиталъ: «Одно и еще одно, это два… три… четыре, пять, шесть… всѣ на одно и то же имя… Нѣтъ сомнѣнія. Ты… ты такой же русскій, какъ и я. Посмотримъ дальше. Это интересно».
Взявъ наудачу одинъ изъ листковъ, онъ развернулъ его и пробѣжалъ однимъ взглядомъ. Блестящія имена бросались ему въ глаза: «Герцогъ Энгіенскій, этотъ мученикъ… Ривіеръ… Полиньякъ… Брюсларъ… Прэнгей… Узурпаторъ… Бонапартъ… Провансъ… Артуа… юный король, истинный король… плѣнникъ Тамиля… влюбленъ безъ памяти въ дѣвицу съ острова Корсо…»
Изъ женскихъ именъ не менѣе блестящія: "Герцогиня Шеврезъ, графиня де-Гюишъ, «мадамъ де-Гюстинъ, маркиза д’Этіоль…» И нѣсколько разъ имя: «Полина Боргезе».
Дальніе онъ не сталъ читать и положилъ всѣ бумаги въ глубокій, наполненный- золотомъ карманъ; затѣмъ, приблизившись къ умирающему, у котораго на губахъ показалась кровавая пѣна, низко склонился передъ нимъ:
— Графъ Армандъ де-Тейксъ, князь де-Круа, лейтенантъ гвардейской кавалеріи, французъ на службѣ у русскихъ, эмигрантъ, измѣнникъ родинѣ, перебѣжчикъ и отступникъ… Всѣ ли это ваши титулы?.. Графъ, князь, я васъ привѣтствую!..
— Подлецъ! — произнесъ угасающимъ голосомъ раненый.
Тотъ продолжалъ, не поморщившись:
— Будьте увѣрены, что ваши бумаги въ надежныхъ рукахъ. Черезъ нѣсколько дней его превосходительство Іосифъ Фушэ, министръ полиціи, изучитъ ихъ съ тѣмъ вниманіемъ, какого они заслуживаютъ, — не сомнѣвайтесь въ этомъ, а если ваши друзья и пострадаютъ вслѣдствіе этого, то это ужъ по вашей винѣ. Видите ли, наканунѣ сраженія надо самому уничтожать свои любовныя письма!
— Бандитъ! Разбойникъ! Солдатъ Бонапарта! — могъ еще произнести умирающій въ полномъ отчаяніи.
Патріотъ унтеръ-офицеръ на этотъ разъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ. Онъ наклонился, поднялъ валявшійся на снѣгу пистолетъ и произнесъ голосомъ, которому старался придать важность:
— Измѣнникъ своей присягѣ! Императоръ приказалъ бы тебя разстрѣлять… и именемъ императора я тебя казню!.. И въ трехъ шагахъ, этотъ судья, ставшій палачомъ, не чувствуя себя, вѣроятно, совершенно правымъ, онъ не цѣлясь разрядилъ пистолетъ наудачу въ эту груду трепещущаго мяса, которая скорчилась еще разъ въ послѣднихъ конвульсіяхъ. Кантекоръ сдѣлалъ гримасу при этомъ видѣ и ощутилъ потребность въ оправданіи: «самъ онъ виноватъ въ этомъ!» рѣшилъ онъ. Повернувшись на каблукахъ, онъ сдѣлалъ полуоборотъ и размѣреннымъ шагомъ вышелъ изъ фермы.
Позади себя онъ оставлялъ въ добычу волкамъ, воронью и ужасамъ ледяной ночи трупъ гвардейца, который обагрилъ своей кровью истоптанную землю. Кантекоръ продолжалъ свой путь, посвистывая, потряхивалъ золотомъ въ карманѣ и повторялъ на разные лады: «я не потерялъ напрасно сегодняшняго дня». Такимъ образомъ онъ достигъ французскихъ аванпостовъ.
Жеромъ Кантекоръ изъ Корезы не былъ обыкновеннымъ солдатомъ. Въ двадцать семь лѣтъ его прошлое было полно разнообразныхъ приключеній, за которыя онъ не заслуживалъ похвалъ.
Отецъ его содержалъ захолустную гостиницу на Пю де Ма-Шевалье, на опушкѣ Кюбесскаго лѣса. Въ продолженіе шести мѣсяцевъ, вслѣдствіе глубокихъ снѣговъ, гостиница была совершенно изолирована; она отличалась непривлекательнымъ, отталкивающимъ внѣшнимъ видомъ, имѣла дурную репутацію и зловѣщую вывѣску: «Убѣжище повѣшеннаго», въ память стараго, плохо кончившаго свою жизнь, владѣльца. Путешественники заглядывали туда рѣдко, даже въ хорошее время, и нужда тамъ свила себѣ прочное гнѣздо. Въ пятнадцать лѣтъ Жеромъ, котораго тяготила эта вѣчная нужда и который хотѣлъ Видѣть свѣтъ, въ одно прекрасное утро покинулъ, не простившись, всю семью, отца, мать и двухъ или трехъ сестеръ и братьевъ; черезъ десять лѣтъ онъ совершенно забылъ объ ихъ существованіи.
Справедливость требуетъ сказать, что если онъ не стоилъ многаго, то и родные его были нисколько не лучше. Трактирщикъ Кантекоръ былъ грубъ и жестокъ къ домашнимъ и когда не хватало хлѣба, то онъ раздавалъ въ изобиліи тумаки. Поэтому радость и веселіе въ домѣ бывали чрезвычайно рѣдки; дѣти были угрюмы, жена сварлива. Она умерла въ молодыхъ годахъ.
Жеромъ отправился въ путь съ палкой въ рукахъ и двумя парами сабо; одна на ногахъ, другая на плечѣ; въ карманѣ ни гроша. Но когда какой-то прохожій спросилъ его: «куда идете, мальчуганъ?» тотъ безъ запинки отвѣтилъ: «въ Парижъ».
Это было въ началѣ 1793 года. Парижъ распѣвалъ революціонныя пѣсни. Любители ловить рыбу въ мутной водѣ имѣли хорошую добычу.
Въ продолженіе всего пути мальчикъ питался, крадя овощи; въ Парижѣ ему посчастливилось: черезъ три дня его взялъ въ подмастерья какой-то человѣколюбивый патріотъ-булочникъ. Чтобы послушать въ клубѣ ораторовъ, этотъ добрякъ оставлялъ свои полныя печи, и хлѣбъ или сгоралъ, или вовсе не пекся. Туда же онъ повелъ и Кантекора, который вскорѣ находилъ, величайшимъ удовольствіемъ бывать тамъ. Такимъ образомъ онъ присутствовалъ при всѣхъ событіяхъ этого кроваваго года, и отъ него не ускользнула ни одна подробность всѣхъ происшествій. Краснорѣчіе ораторовъ на трибунѣ или тумбѣ увлекало его до опьянѣнія. Позднѣе, когда онъ возмужалъ и у него показались усы и борода, онъ заговорилъ и самъ. Послѣдовательно онъ призывалъ жирондистовъ, якобинцевъ, Бриссо, Верньо, Дантона и Робеспьера; оплакивалъ смерть Марата; слѣдовалъ до эшафота за Шарлоттой Кордэ; апплодировалъ палачу, который снялъ съ плечъ ея голову. При казни королевы, мадамъ Дюбарри, Полины Роланъ онъ былъ не только свидѣтелемъ, но и участникомъ.
Отъ времени до времени онъ пьянствовалъ съ приверженцами республики. Такимъ образомъ формировались его умъ и душевныя качества. Булочникъ, его патронъ, былъ избранъ предсѣдателемъ одной изъ секцій и сдѣлалъ Кантекорасвоимъ секретаремъ. Этотъ не умѣлъ ни читать, ни писать, но выучился очень скоро и болѣе не сомнѣвался въ своей будущности. Онъ тотчасъ выдвинулся своимъ талантомъ и усердіемъ въ благородномъ дѣлѣ шпіонства и доносовъ. Онъ всюду находилъ заподозрѣнныхъ и въ теченіе всего времени, пока продолжался терроръ, онъ, несмотря на свою молодость, былъ постояннымъ поставщикомъ гильотины. Затѣмъ онъ скрылся.
Въ двадцать два года его видятъ ефрейторомъ въ первомъ гусарскомъ полку, въ красномъ доломанѣ, съ усами, участникомъ шайки или, иначе говоря, братства всѣхъ мошенниковъ всѣхъ эскадроновъ этого полка.
Наконецъ, въ 1804 году онъ былъ однимъ изъ двухсотъ кавалеристовъ подъ командой Орденера, который смѣлымъ нападеніемъ на замокъ Эттенхеймъ въ герцогствѣ Баденскомъ, въ трехъ лье отъ Рейна, похитилъ герцога Энгіенскаго, скрывшагося тамъ, и заключилъ плѣнника въ Венсенскомъ замкѣ, гдѣ герцогъ и умеръ.
Послѣдствіемъ этого сомнительнаго подвига, который вызвалъ раскаяніе даже въ самыхъ ярыхъ приверженцахъ императора, было то, что Жеромъ Кантекоръ съ нашивками вахмистра перешелъ въ военный обозъ и въ слѣдующемъ году слѣдовалъ за- Наполеономъ въ кампаніи противъ австрійцевъ. Для императора она кончилась побѣдой подъ Аустерлицемъ, для унтеръ-офицера — огромной удачей. Вечеромъ въ лагерѣ, въ то время, какъ товарищи Кантекора спали, вытянувшись на соломѣ, онъ разсмотрѣлъ болѣе внимательно при свѣтѣ большого фонаря всѣ письма къ графу де-Тейксу, Всѣ они были датированы и посланы изъ Англіи, этого вѣрнаго убѣжища всѣхъ враговъ Франціи. Ни одно письмо не было подписано, но сомнѣнія не было. Налицо были всѣ данныя заговора: одни имена де-Ривіера, Полиньяка, этихъ роялистовъ, помилованныхъ императоромъ и содержащихся въ Венсенской тюрьмѣ, имя Брюслара, этого вѣрнаго приверженца королевской партіи, неуловимаго, постоянно обманывающаго агентовъ Фушэ, жандармовѣ Савари и открыто посвятившаго свою жизнь одной цѣли — смерти «тирана», «людоѣда», «Бонапарта», какъ его называли въ партіи приверженцевъ короля, — эти имена говорили о новыхъ и пока еще тайныхъ козняхъ противъ едва нарождавшейся имперіи.
Кантекоръ былъ совершенно счастливъ. Тѣ мечты, то надежды, которыя онъ лелѣялъ въ продолженіе многихъ лѣтъ, казались близкими къ осуществленію. И когда, два мѣсяца спустя, въ Парижѣ, по его настоятельному требованію передъ нимъ отворили дверь къ Фушэ; когда онъ положилъ бумаги на столъ министра; когда онъ убѣдилъ его въ важности доставленныхъ бумагъ и министръ спросилъ, что онъ желаетъ себѣ въ награду, Кантекоръ отвѣтилъ безъ запинки:
— Мѣсто въ полиціи; моя служба кончена, я хочу служить и быть полезнымъ императору.
Фушэ улыбнулся; этотъ хитрый, пронырливый и смѣлый ловкачъ ему понравился. Онъ опредѣлилъ его на службу въ качествѣ шпіона и не раскаялся, по крайней мѣрѣ, въ началъ.
Жеромъ Кантекоръ сдѣлался политическимъ агентомъ: это было его призваніе. Его первые шаги были очень удачны. Съ наступившаго лѣта онъ уже доказалъ свои способности слѣдующимъ образомъ. Какъ только онъ освоился съ своимъ новымъ положеніемъ, первымъ дѣломъ для него было разузнать, что сдѣлалось съ тѣми лицами, имена которыхъ онъ списалъ изъ писемъ къ гвардейцу Арманду де-Тейксу, погибшему, какъ думалъ Кантекоръ, по своей винѣ. Ривьеръ и Полиньякъ оставались въ заключеніи въ Венсеннѣ.
Разыскивая Геренъ де-Брюслара, онъ напрасно потерялъ время и трудъ, разъѣзжая по разнымъ мѣстамъ и нигдѣ ни встрѣчая того, кого называли «неуловимымъ». О немъ не было никакихъ свѣдѣній и никакихъ слѣдовъ его мѣстопребыванія. Зато ему посчастливилось съ д’Иммармономъ и Прэнгей д’Отремомъ. Онъ узналъ, что только два человѣка носили эти фамиліи и оба жили во Франціи, въ замкѣ Пали, близъ Компьена. Эти два эмигранта, йримирившіеся съ событіями, были, повидимому, далеки отъ политическихъ интригъ и занимались исключительно полевымъ хозяйствомъ; каждому изъ нихъ было не болѣе двадцати пяти лѣтъ. Графъ Прэнгей выказывалъ сильную любовь къ своей кузинѣ Изабеллѣ д’Иммармонъ, которая отвѣчала ему такимъ же чувствомъ. Если всѣ эти господа и имѣли какіе-нибудь темные умыслы, то они весьма искусно скрывали ихъ; по крайней мѣрѣ, ничто въ образѣ жизни этихъ сельскихъ дворянъ не давало повода къ подозрѣніямъ. Во всякомъ случаѣ было извѣстно, гдѣ можно было искать ихъ въ случаѣ надобности. Теперь для сыщика оставалось одно таинственное лицо (такъ какъ Кантекоръ, не искусившійся еще достаточно въ интригахъ, не обращалъ должнаго вниманія на женщинъ) и этимъ лицомъ былъ юный король, который, какъ усматривалось, былъ влюбленъ безъ ума въ Полину Боргезе. Слѣдъ былъ найденъ, онъ велъ въ Римъ. Тамъ Жеромъ Кантекоръ смотрѣлъ въ оба, узналъ многое, что его очень удивило, велъ замѣтки и не сомнѣвался болѣе въ томъ, что его опытъ и искусство приведутъ его къ блестящимъ результатамъ. Фушэ ободрялъ его, совѣтуя быть скромнымъ, терпѣливымъ и молчаливымъ. Изъ Рима Кантекоръ вернулся въ Парижъ, слѣдуя за стройнымъ молодымъ человѣкомъ съ прекрасными темно-голубыми глазами, котораго называли Гранли. Юноша съ своей благородной наружностью, казалось, былъ рожденъ для того, чтобы покорять и привлекать всѣ сердца, внушать самую горячую преданность, а между тѣмъ, какъ въ прошедшемъ, такъ и въ настоящемъ это было самое несчастное существо, преслѣдуемое судьбою самымъ несправедливымъ и жестокимъ образомъ.
Въ одинъ изъ іюньскихъ вечеровъ, около семи часовъ, молодой человѣкъ перешелъ заставу, къ которой примыкала деревня Нельи; Кантекоръ слѣдовалъ за нимъ но всѣмъ улицамъ, какъ шпіонъ, не спуская съ него глазъ и стараясь не потерять изъ виду между встрѣчавшимися прохожими. Поймать его было бы верхомъ удачи; Кантекоръ зналъ теперь прекрасно, что юноша былъ осужденъ на смерть со дня рожденія, приговоренъ во времена террора и* директоріи, осужденъ консульствомъ и имперіей. И, вѣроятно, Бурбоны, если бы имъ удалось вернуть себѣ престолъ предковъ, имѣли бы еще больше основанія избавиться отъ юноши.
Итакъ, въ этотъ вечеръ этотъ опасный для всѣхъ молодой человѣкъ направлялся быстрыми шагами къ предмѣстью Сентъ-Онорэ. Вечеръ былъ дивный, свѣтъ какъ бы не хотѣлъ уступать мѣста ночи, дѣти играли по серединѣ улицы; женщины, стоя или сидя на порогахъ хижинъ, болтали о своихъ дѣлахъ, ожидая возвращенія мужей послѣ дневной работы. Солнце обливало мягкимъ свѣтомъ черныя черепицы крышъ и ложилось трепещущими бликами на стеклахъ отдаленныхъ домовъ. Безграничная нѣжность, тишина и чистота благодатнаго времени года, разлитая въ воздухѣ, нашептывала о надеждѣ, любви и радостяхъ жизни. Но Гранли, не замѣчая этой мирной картины и припоминая лишь всѣ обстоятельства своей прошлой жизни, торопился итти впередъ.
Въ двадцати шагахъ отъ него слѣдовалъ задыхаясь Кантецоръ, недовольно бормоча:
— Куда идетъ онъ этой дорогой? Это неблагоразумно заставлять бѣгать людей за собой… и притомъ сегодня такъ жарко!..
Проходя мимо кабачка, онъ съ завистью взглянулъ въ окно и, увидя группу рабочихъ и солдатъ, сидѣвшихъ за столомъ и опустошавшихъ стаканы, не могъ удержаться отъ глубокаго вздоха сожалѣнія:
— А моя обязанность слѣдить… Ну, будемъ слѣдить… Придетъ же и намъ чередъ веселиться и пить…
Все тѣмъ же шагомъ молодой человѣкъ прошелъ все предмѣстье. Передъ однимъ маленькимъ, низкимъ домомъ онъ замедлилъ, однако, свои шаги, на секунду остановился, затѣмъ пошелъ дальше. Такимъ образомъ онъ прошелъ Анжуйскую улицу, повернулъ направо по улицѣ «Хорошей Трески» и вышелъ на площадь «Согласія». Тамъ онъ остановился и въ задумчивости любовался издали видомъ, который открылся передъ нимъ.
Огромная площадь, съ своей свободной серединой, лишенной статуи Людовика XV, а потомъ и статуи Свободы, казалась еще болѣе пустынной въ этотъ тихій вечеръ. Гранли припоминалъ, безъ сомнѣнія, другое время, другимъ представилось ему это историческое мѣсто. Въ своей памяти онъ возобновлялъ огромную, ревущую толпу, окружавшую эшафотъ, воздвигнутый на залитой кровью землѣ; онъ слышалъ революціонныя пѣсни, грохотъ телѣгъ, глухой шумъ ножа. Тамъ, въ ста метрахъ отъ него, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ работала «національная бритва», «мельница молчанія», страшная гальотина, всегда готовая убивать, жадная и ненасытная. Тамъ падали съ плечъ тысячи головъ; тамъ «чихало въ отруби» французское дворянство; тамъ съ царственнымъ достоинствомъ погибли Людовикъ XVI и Марія-Антуанетта. Молодой человѣкъ приподнялъ медленно шляпу, обнажилъ голову и съ высоко поднятымъ челомъ, устремивъ взглядъ на это полное жуткихъ воспоминаній мѣсто, долго размышлялъ и какъ бы мысленно молился. Въ тридцати шагахъ отъ него Кантекоръ, спрятавшись за огромнымъ деревомъ, смотрѣлъ во всѣ глаза. На одно мгновеніе ему захотѣлось подражать тому, кого онъ наблюдалъ, и, снявъ шляпу, даже склонить голову. Но убѣжденія его не позволили ему исполнить это; тѣмъ не менѣе онъ сдѣлался очень сосредоточеннымъ и рѣшилъ:
— Ага, я понимаю… это мѣсто богомолья!..
Прошло минутъ двадцать; Гранли не двигался съ мѣста. Агентъ Фушэ зѣвалъ за деревомъ. Наконецъ молодой человѣкъ, сдѣлавъ рукой жестъ прощанія, двинулся дальше по направленію къ улицѣ Рояль. Кантекоръ, слѣдуя по его стопамъ, прошелъ за нимъ въ улицу Виль-Эвекъ и направился по Анжуйской. Новая церковь Магдалины, съ тяжелыми коричневыми колоннами, которая, по мысли Наполеона, должна была сдѣлаться храмомъ Славы, осталась позади; налѣво была старая церковь того же имени, сломанная и окончательно разрушенная кирками и мотыгами; кварталъ былъ неузнаваемъ.
По всей длинѣ Анжуйской улицы протянулись стѣны и фасады частныхъ домовъ, воздвигнутыхъ на мѣстѣ бывшаго владѣнія благочестивыхъ бенедиктинцевъ; зелень, остатки прежнихъ садовъ, обливала ограды, вылѣзала наружу. Кантекоръ снова былъ въ полномъ недоумѣньи. Куда же онъ шелъ наконецъ? А онъ могъ бы догадаться. Вѣдь этой самой дорогой когда-то, въ дни красныхъ колпаковъ онъ, рыча отъ восторга, слѣдовалъ за телѣгой, везшей быстрой рысью тѣла казненныхъ.
Въ концѣ Анжуйской улицы Гранли остановился передъ очень красивымъ двухъэтажнымъ домомъ; онъ поднялъ молотокъ у двери, постучалъ и сталъ ждать. Въ свою очередь, ждалъ и полицейскій, прижавшійся за угломъ дома.
Дверь пріоткрылась; между открывшимъ ее человѣкомъ и пришедшимъ завязался короткій разговоръ; одинъ просилъ, настаивалъ; другой колебался, указывалъ на препятствія, но, наконецъ, уступилъ и впустилъ Гранли. Кантекоръ тотчасъ вышелъ изъ своей засады и въ три прыжка очутился передъ домомъ, который внушалъ ему подозрѣніе. Это было какъ разъ во время, чтобы помѣшать закрыть дверь. Сильной рукой онъ остановилъ падающій затворъ, откинулъ его и, въ свою очередь, проскользнулъ въ переднюю. Старый, испуганный человѣкъ преградилъ ему путь:
— Сударь, сюда нельзя входить!.. Кто вы такой?..
Кантекоръ, нисколько не смутясь, грубо отвѣтилъ:
— Я вхожу туда, куда и другіе входятъ. Кто я? Полицейскій, милѣйшій мой… Молчи или берегись! Ты принимаешь изгнанниковъ и измѣнниковъ… Я видалъ… отойди, дай дорогу!..
— Ахъ, сударь! — внѣ себя промолвилъ старикъ… — Если-бы вы знали, если бы вы слышали этого молодого человѣка… Здѣсь погребены его отецъ, его мать…
— Погребены здѣсь? — прервалъ Кайте коръ… — Что ты тамъ мнѣ разсказываешь? Гдѣ же я?
— Здѣсь, — важно промолвилъ старикъ: — здѣсь прежнее кладбище св. Магдалины.
— Чортъ возьми! это правда! — пробормоталъ Кантекоръ, и невольная дрожь пробѣжала по его тѣлу… — Ну, все равно, я долженъ самъ все видать.
И онъ пошелъ вглубь дома.
Послѣ террора старое кладбище было куплено адвокатомъ Оливье Десклоза. Роялистъ хотѣлъ спасти такимъ образомъ отъ оскверненія этотъ пропитанный кровью клочокъ земли, гдѣ были похоронены драгоцѣнныя для него тѣла казненныхъ короля и королевы, Шарлотты Кордэ, мадамъ Роланъ, Дюбарри, герцога Орлеанскаго, жирондистовъ, а также, о замогильныя встрѣчи! обоихъ Робеспьеровъ, д’Анріо, Дюма, Кутона, д’Эбера, гдѣ смѣшались въ безпорядкѣ кости убитыхъ 10-го августа швейцарцевъ и тысячъ аристократовъ, обезглавленныхъ въ продолженіе революціонныхъ годовъ.
Такимъ образомъ, несмотря на тѣ мѣры предосторожности, которыя были приняты цареубійцами, сжегшими въ известкѣ изувѣченныя тѣла своихъ высокихъ жертвъ, чтобы потомство не попыталось «воздать почести остаткамъ тирановъ», все-таки паломничество къ королевскимъ останкамъ оказалось возможнымъ для послѣднихъ уцѣлѣвшихъ придворныхъу преданныхъ покойному королю.
Кантекоръ шелъ узкимъ коридоромъ и вошелъ въ кладбищенскую ограду, гдѣ была масса зелени, кустовъ, деревьевъ и крестовъ, обозначавшихъ могилы. Въ концѣ прямой аллеи полицейскій увцдилъ Гранли, склонившагося передъ низкимъ холмикомъ, защищеннымъ деревянной оградой, на которомъ росли двѣ ивы. Это были королевскія могилы, расположенныя въ уединенномъ уголкѣ у стѣны, недалеко отъ колодца.
На войнѣ Кантекоръ былъ очень храбръ. Множество разъ въ него стрѣляли картечью, онъ наноси ль жестокіе удары, самъ былъ изрубленъ, о чемъ достаточно краснорѣчиво свидѣтельствовали многочисленные рубцы на его тѣлѣ. Днемъ, въ хорошей кампаніи, онъ не боялся ни Бога, ни чорта, какъ онъ говорилъ и говорилъ вѣрно. Но каждый имѣетъ свои слабости, онъ съ трудомъ дышалъ воздухомъ кладбища, особенно, при наступленіи вечера. Теперь же спускалась уже ночь, тѣни сгущались. Онъ чувствовалъ, что по его спинѣ пробѣгаетъ холодокъ, и съ безпокойствомъ озирался кругомъ. Онъ погрузился въ воспоминанія. Сколько разъ, будучи мальчишкой, онъ, крестникъ республики, провожалъ сюда съ пѣснями телѣги, чтобы посмотрѣть, какъ послѣдній разъ кувыркнутся въ ровъ тѣ, которые покоились теперь въ общей кучѣ въ землѣ.
Онъ вспоминалъ Дюбарри, растрепанную, рыдающую, умоляющую палача; молчаливую королеву; величественную мадамъ Роланъ; и въ особенности женщинъ, которыхъ въ послѣдній ихъ часъ онъ билъ по щекамъ, оскорбляя ихъ дикими насмѣшками и безстыдными тѣлодвиженіями. Ему казалось, что тамъ, немного подальше стонетъ сама земля… Но нѣтъ, что за глупости!.. Однако почему этотъ огромный кипарисъ такъ похожъ на черную женщину безъ головы?.. Мѣсто было черезчуръ уныло. Ему мерещились голоса подъ землей… Что если всѣ эти могилы откроются?.. Что если онѣ слишкомъ тѣсны и поэтому выбросятъ всѣ кости?.. Если всѣ погребенные встанутъ и пойдутъ, неся въ рукахъ свои отрубленныя головы?.. Онъ почувствовалъ внезапное головокруженіе; на лбу выступилъ холодный потъ; онъ пятился назадъ и повернулъ, наконецъ, къ дому. Старикъ ждалъ его. Съ трудомъ ворочая языкомъ, Нантекоръ спросилъ сдавленнымъ голосомъ:
— Другого выхода отсюда нѣтъ?
— Нѣтъ.
— Хорошо, я ухожу; только ни слова этому молодому человѣку, а то…
— Я не скажу ничего.
— Отлично, до свиданія!
Онъ вышелъ изъ сада, какъ выходятъ изъ ямы, кишащей змѣями.
Тѣмъ временемъ Гранли оставался недвижимымъ передъ двойной могилой короля и королевы.
Онъ отдался своимъ воспоминаніямъ. Ему грезилось его счастливое дѣтство: Версаль, Тріанонъ, его кузины, герцогини и маркизы, игравшія въ пастушекъ съ бѣлыми барашками, украшенными голубыми лентами; кружки и хороводы, которые водили принцессы; блестящіе парады и солдаты, такіе великолѣпные въ своемъ вооруженіи. Онъ слышалъ зовъ трубъ на мощеныхъ дворахъ огромнаго королевскаго дворца; потомъ, во внутреннемъ бѣломъ залѣ, голосъ Маріи-Антуанетты, пѣвшей за клавесиномъ. Онъ вспоминалъ Компьенскій замокъ, гдѣ всѣ были такъ веселы, гдѣ въ семьѣ забывали про этикетъ; Тюльери, который онъ не такъ любилъ, такъ какъ туда переѣзжали на зиму. Потомъ декорація вдругъ перемѣнилась; воздухъ, напоенный запахомъ рѣдкихъ духовъ, оглашаемый веселымъ хоромъ, пѣснями, рѣзко измѣнился: почувствовался запахъ пороха, народа, послышались крики, угрозы, проклятія. И онъ, это дитя, умѣвшее только смѣяться, онъ научился дрожать. Миновала любовь, преданность, вѣрность; подъ звуки барабановъ, въ красномъ колпакѣ, вошла злоба и ненависть. Потомъ трагедія — трагедія Варенна, эти незабвенные дни; наконецъ Тампль и плѣнъ. Онъ возстановлялъ въ своей памяти всѣ лица, которыя онъ такъ любилъ нѣкогда. И большинство изъ нихъ, послѣ долгихъ и страшныхъ мученій, покоилось здѣсь, въ этой землѣ!.. Онъ называлъ ихъ, громко крича и протягивая руки. И вотъ, передъ духовнымъ его взоромъ отверзлась земля; на его зовъ выходили одинъ за другимъ молчаливые обитатели этого мѣста покоя. Галюцинируя, онъ видилъ ихъ такими, какъ они были въ послѣднее утро, у подножія эшафота. Здѣсь былъ весь дворъ; весь Версаль, весь Тріанонъ, всѣ принцы, принцессы; король и королева открывали кортежъ. Они приближались къ нему медленно и торжественно, какъ бы привѣтствуя своимъ прошлымъ его настоящее, а также и будущее.
Но какъ они были блѣдны! Какой ужасъ глядѣлъ изъ глубины ихъ очей!.. И у всѣхъ ихъ вокругъ шеи лежало красноватое колье, «слѣдъ алой крови прекрасныхъ аристократовъ», борозда отъ гильотиннаго ножа на шеѣ.
Гранли отступилъ передъ этими призраками, которыми наполнилось все кладбище. Со всѣхъ сторонъ ихъ прибывало все больше и больше. Это былъ настоящій смотръ дворянству и королевской фамиліи.
Король!.. Королева…
Невидимые барабанщики били въ барабаны; ему слышались церковные напѣвы, тихій и торжественный гимнъ во славу Бога.
Но вдругъ издали послышался гулъ, сначала глухой, неясный, затѣмъ болѣе громкій, наконецъ потрясающій, бѣшеный ревъ: это озвѣрѣлая, издалека шедшая и все время пьянствовавшая толпа рычала марсельезу и другія революціонныя пѣсни. Въ это же время въ воздухѣ пронесся страшный вихрь, склонившій деревья, сорвавшій листья, уносившій черепицы, камни…
И Гранли, внѣ себя отъ ужаса, увидалъ, какъ ураганъ сорвалъ головы съ плечъ и унесъ ихъ въ вихрѣ кровавой пыли, а обезглавленныя тѣла медленно повалились на землю. Тогда, не будучи въ состояніи выносить болѣе это зрѣлище, онъ вернулся въ домикъ сторожа этого священнаго мѣста. Поблагодаривъ старика, онъ вышелъ скорымъ шагомъ изъ дому; на улицѣ вытеръ лицо, омоченное слезами, и пошелъ, куда глаза глядятъ. Не отдавая себѣ отчета, грустный и удрученный, онъ повернулъ по улицѣ, которая шла вдоль стѣнъ гостиницы Сойкуръ, монастыря Виль-Эвекъ, прошелъ подъ высокой аркой того же названія и такимъ образомъ попалъ въ улицу Сюренъ. Оттуда, оріентировавшись, онъ направился къ предмѣстью Сентъ-Онорэ.
Ночь была ясная, прозрачная; миріады звѣздъ мерцали въ вышинѣ; луна сіяла меланхоличнымъ свѣтомъ; въ ста метрахъ отъ Гранли слѣдовалъ Кантекоръ, не теряя его изъ виду и стараясь заглушить шумъ своихъ шаговъ. Такимъ образомъ шли они долго; въ пустынной улицѣ почти не было прохожихъ. Наконецъ Гранли остановился по серединѣ предмѣстья передъ низенькимъ домикомъ, въ которомъ была часовая лавочка, до сихъ поръ еще освѣщенная. Полицейскій видѣлъ издали, какъ Гранли вошелъ туда послѣ короткаго ожиданія. Минуты проходили… четверть часа… полчаса… огни потухли; ставни лавочки закрылись.
— Отлично! — проворчалъ агентъ Фушэ: — онъ остался въ своей норѣ!
Отойдя нѣсколько шаговъ, онъ позвалъ двухъ полицейскихъ, дежурившихъ недалеко отъ этого мѣста, и коротко отдалъ имъ приказаніе, указывая на домъ, гдѣ скрылся молодой человѣкъ. Затѣмъ подозвалъ извозчика и кинулъ ему:
«Набережная Малакэ, въ главное полицейское управленіе… да живо!..»
Кучеръ сдѣлалъ гримасу, но стегнулъ лошадь, которая двинулась крупной рысью. Въ концѣ предмѣстья Сентъ-Онорэ, которое кончалось Рульской дорогой, былъ переулокъ, который назывался, кака, о томъ гласила надпись, переулкомъ Мо-Вестю, вѣроятно, въ честь своихъ жителей, лишенныхъ, увы, элегантности!
Этотъ переулокъ, окаймленный обрушившимися стѣнами, представлявшій зимой помойную яму, а лѣтомъ засыпанный пескомъ и пылью, послѣ безчисленныхъ поворотовъ, упирался въ стѣну Эрансизскаго кладбища, въ томъ мѣстѣ, гдѣ теперь находится паркъ Монсо.
Нѣсколькими годами раньше, благодаря фантазіи одного изъ владѣльцевъ, узкое пространство переулка было загорожено въ ста метрахъ отъ главной улицы какимъ-то удивительнымъ строеніемъ, въ родѣ низкаго одноэтажнаго сарая, куда ставились ручныя телѣжки, служившія торговцамъ въ теченіе круглаго года.
Впослѣдствіи предпріятіе это рухнуло, опустѣлый сарай мало-по-малу разрушивался и наконецъ превратился въ развалины; въ скоромъ времени черезъ обѣ двери, съ сѣвера и юга, сквозь пустое помѣщеніе возстановилось движеніе; тупикъ сталъ переулкомъ; однако, этотъ проходъ былъ извѣстенъ только жителямъ квартала, для постороннихъ тупикъ существовалъ попрежнему. Мѣсто это какъ будто было приноровлено для тайнаго притона, для внезапныхъ исчезновеній тѣхъ таинственныхъ авантюристовъ, подозрѣваемыхъ и преслѣдуемыхъ, которыхъ было такъ много въ то время.
На углу улицы и предмѣстья стоялъ небольшой домикъ, въ первомъ этажѣ котораго находилась лавочка, во второмъ этажѣ надъ ней была небольшая квартира; домикъ былъ покрытъ остроконечной крышей и имѣлъ выходъ на обѣ улицы. Въ этомъ домикѣ жилъ уже двадцать лѣтъ скромный часовыхъ дѣлъ мастеръ, по имени Гіацинтъ Боранъ. Онъ устроился въ этомъ мрачномъ жилищѣ съ своей двухлѣтней дочкой Ренэ; вмѣстѣ съ ними поселились его работникъ Влезо съ своей женой, толстой Жанной, которая справляла всѣ службы. Боронъ разсказалъ своимъ новымъ сосѣдямъ, что онъ вдовецъ и уѣхалъ изъ квартала, гдѣ жилъ, чтобы избѣгнуть тяжелыхъ воспоминаній. Черезъ три мѣсяца любопытство, которое возбуждаетъ всякое новое лицо, смѣнилось, благодаря вѣжливости, аккуратности и доброжелательству Борана и его домашнихъ, общимъ уваженіемъ, и никто болѣе не интересовался ими Они пережили революцію, терроръ, директорію, чувствуя себя въ полной безопасности; консульство также не затронуло ихъ, не побезпокоила и имперія; очевидно, это были совершенно безвредные люди.
Часовщикъ, въ черной шелковой шапочкѣ на головѣ, съ большой лупой въ правомъ глазу, проводилъ цѣлый день за мелкой работой, приковывавшей все его вниманіе; тѣмъ не менѣе, сидя за своимъ верстакомъ, стоявшимъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами, онъ видѣлъ все, что происходило снаружи, и наблюдалъ за улицей. Очень часто какой-нибудь прохожій останавливался передъ его окномъ, гдѣ были выставлены скромные товары: трое часовъ изъ позолоченнаго цинка, старые стѣнные часы, нѣсколько серебряныхъ часовъ, разложенныхъ въ рядъ, серьги, обручальныя кольца, табакерки, всевозможные брелоки, дѣтскія пoгремушки — все это было разложено въ окнѣ часового магазина. Прохожій погружался въ созерцаніе этихъ богатствъ и, какъ бы въ разсѣянности, постукивалъ пальцами по стеклу.
Если Боранъ вставалъ съ мѣста, любопытный тотчасъ удалялся съ самымъ беззаботнымъ видомъ; если же часовщикъ оставлялъ работу и снималъ свою скуфейку, тогда чужестранецъ смѣло входилъ. Вотъ все, что удалось замѣтить такому проницательному полицейскому, какъ Кантекоръ, и то цѣной какой затраты времени, какого терпѣнія!
Большинство изъ этихъ таинственныхъ посѣтителей, постоянныхъ кліентовъ «дяди Борана», какъ его называли сосѣди, составляли старые люди, старые мужчины, старыя дамы, прихрамывавшіе, съ палками въ рукахъ, служившими имъ подспорьемъ, пахнувшіе бергамотомъ и испанскимъ табакомъ, увѣренные, что ихъ старость защититъ ихъ отъ подозрѣній. Они входили, усаживались на деревянныхъ стульяхъ и разговаривали медленно и тихо; въ это время часовщикъ, для отвода глазъ, кропотливо разсматривалъ какую-нибудь старинную золотую луковицу — предлогъ визита. Блезо продолжалъ свою работу въ своемъ углу; въ задней комнатѣ, служившей столовой, находилась кухня, и толстая Жанна готовила обѣдъ или убирала посуду; Ренэ, сперва дѣвочкой, а потомъ дѣвушкой, стояла передъ дверью и наблюдала за проходившими по улицѣ.
Что могло быть, въ самомъ дѣлѣ, болѣе невиннаго, какъ всѣ эти лица, эта маленькая торговля, эти кліенты?.. Иногда старый господинъ встрѣчалъ у Борана старую даму. Было ли это случайно, или нѣтъ, какъ знать? Были ли они знакомы? Можетъ быть. Они обмѣнивались тысячами поклоновъ, любезностей и, быть можетъ, какими-нибудь сообщеніями, которыхъ никто не слышалъ.
Иногда заходилъ какой-то чужеземецъ съ загорѣлымъ, огрубѣлымъ отъ морского вѣтра лицомъ, съ отважной, предпріимчивой наружностью. Онъ покупалъ часы или табакерку, платилъ ассигнаціями и уходилъ; что могло быть проще этого? И кому могло прійти въ голову, что съ этими связками ассигнацій проскальзывало иногда письмо или сообщеніе, которыя содержали страшныя имена. И, однако, во время террора, и въ особенности во время директоріи, это случалось очень часто.
Домъ Борана, имѣвшій такой честный и скромный видъ, служилъ центромъ заговора роялистовъ. Часовщикъ, сынъ лакея Людовика XV, былъ глубоко преданъ своимъ законнымъ королямъ. Необразованный, простой человѣкъ, онъ по-своему служилъ имъ; но извѣстно вѣдь, что и маленькіе люди могутъ оказывать иногда огромныя услуги.
Подъ остроконечной крышей на чердакѣ былъ устроенъ чуланъ, служившій тайнымъ убѣжищемъ; онъ былъ узокъ, закрывался дверью, скрытой въ стѣнѣ, которая замыкалась деревяннымъ болтомъ, вытаскиваемымъ, когда гость входилъ въ чуланъ. Чердакъ былъ совершенно пустъ и его можно было сразу окинуть взглядомъ; въ случаѣ обыска, хлопотъ не было — повсюду виднѣлась только огромная паутина, которую тщательно сохраняли. Закоулокъ этотъ былъ восьми шаговъ длиной и шириной, и въ немъ могло помѣститься два человѣка, въ случаѣ крайней нужды — три. Онъ былъ болѣе высокъ, чѣмъ широкъ, и формой своей крыши напоминалъ гасильникъ; такъ его и звали; черезъ щели между досками, сквозь червоточины свободно проникалъ свѣжій воздухъ, равно какъ и вода съ небесъ въ дни большихъ дождей; это было одно изъ неудобствъ этого убѣжища. Всю обстановку его составляли два соломенные матраца. Въ этомъ мѣстѣ въ теченіе послѣднихъ десяти лѣтъ многіе изъ вожаковъ роялистскаго заговора проводили по нѣскольку дней; графъ де-Фроттэ, Пишегрю, позднѣе Шареттъ; очень часто Жоржъ Кадудаль и кавалеръ Брюсларъ, какъ и многія другія лица, принимавшія дѣятельное участіе въ заговорѣ того времени.
До 1806 года не было ни малѣйшаго повода, который могъ бы возбудить подозрѣніе полиціи, такой дѣятельной въ эти годы всевозможныхъ политическихъ треволненій. Гражданинъ Боранъ въ печальные дни эшафота, "дядя Боранъ;.- — во время консульства и имперіи, — сохранялъ незыблемо свою репутацію спокойнаго и мирнаго человѣка, чуждаго всякимъ политическимъ страстямъ и живущаго исключительно для своей дочери, его единственной радости, и для своего маленькаго дѣла, которое процвѣтало.
Въ началѣ 1795 года семья часовщика неожиданно увеличилась, благодаря пріѣзду его племянника, мальчика помоложе Ренэ, имѣвшаго въ то время не болѣе двѣнадцати лѣтъ. Однажды утромъ сосѣди Борана увидѣли въ лавочкѣ это новое лицо, которое и было представлено имъ при удобномъ случаѣ подъ именемъ Шарля Борана, сына Сильвана Борана, младшаго брата Гіацинта, жившаго въ своемъ родномъ городѣ, въ Понтъ-Эвекѣ. Ребенка привезли въ Парижъ учиться мастерству дяди подъ его присмотромъ, чтобы впослѣдствіи онъ могъ существовать этимъ ремесломъ на своей родинѣ. Это былъ хрупкій и блѣдный ребенокъ, съ свѣтлыми волосами, личикомъ дѣвочки, съ вялой походкой; не нужно было особенной наблюдательности, чтобы вывести естественное и безспорное заключеніе, что воздухъ Нормандіи совсѣмъ не былъ такъ здоровъ, какъ объ этомъ разсказывали. Всѣ дѣти изъ долины Тука пріѣзжали въ Парижъ очень блѣдными и худыми.
Боранъ объяснилъ плохой видъ мальчика недавней лихорадкой, и никто болѣе не интересовался этимъ пріѣздомъ, столь обыкновеннымъ въ каждой семьѣ. Въ продолженіе шести мѣсяцевъ мальчикъ росъ въ тяжелой атмосферѣ предмѣстья, сидя дома, часто болѣя и постоянно работая вмѣстѣ съ Бораномъ или Блезо часовые колесики, приготовляя различные сплавы и пріобрѣтая всевозможныя спеціальныя познанія, необходимыя въ его ремеслѣ. Въ свободное время онъ много читалъ, по преимуществу исторію Франціи.
Всѣ эти занятія заставляли его сидѣть дома, какъ и всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ жилъ.
Лѣтомъ, по воскресеньямъ, вся семья, считая въ тсГмъ числѣ работника и работницу, отправлялась на дачу, въ сторону Ванва, гдѣ у Борана былъ маленькій домикъ, стоявшій въ небольшомъ саду. Домикъ былъ удаленъ отъ всякаго жилища, находился въ сторонѣ отъ дороги; тамъ можно было не бояться любопытныхъ глазъ и ушей.
Путешествіе совершалось очень весело въ нанятой для этого случая телѣгѣ, гдѣ всѣ сидѣли въ кучѣ между корзинъ съ провизіей. Какъ только пріѣзжали, тотчасъ вытаскивали всѣ съѣстные припасы и располагались въ домѣ. И каждый разъ повторялась одна и та же удивительная сцена; всѣ лица, манеры, тонъ всѣхъ моментально мѣнялись.
— Ваше высочество! — говорилъ Боранъ, падая со всѣми остальными на колѣни передъ своимъ ученикомъ: — обойдемся безъ принужденія сегодняшній день; позвольте вашимъ слугамъ высказать вамъ свое благоговѣйное почитаніе и любовь.
И Шарль, не безъ достоинства, поднималъ своихъ вѣрныхъ друзей, простертыхъ ницъ передъ нимъ, и безъ принужденія исполнялъ таинственную роль принца до наступленія вечера.
Кто же былъ этотъ ребенокъ, по внѣшности такой скромный, котораго съ глазу на глазъ всѣ, знавшіе тайну его происхожденія, привѣтствовали такимъ вѣрноподданническимъ образомъ.
Въ предмѣстьѣ всѣ обходились съ ребенкомъ, а затѣмъ и съ юношей, безъ особаго уваженія, фамильярно, хотя съ горячей, бросающейся въ глаза любовью.
Когда графъ де-Фроттэ принесъ однажды ночью этого ребенка, этого десятилѣтняго мученика, худого, блѣднаго, съ длинными, безцвѣтными волосами, дрожащаго отъ страха и лихорадки, завернутаго въ плащъ и довѣрилъ его скромному торговцу изъ улицы Мо-Вестю, онъ приказалъ тогда держаться съ мальчикомъ такого обхожденія и выполнять его съ самой величайшей точностью и строгостью. И порой это обстоятельство доставляло тяжелое испытаніе для гордости принца, потому что это былъ дѣйствительно принцъ.
Еще одно приказаніе было дано вождемъ роялистовъ: никто не долженъ былъ подозрѣвать о царственномъ происхожденіи ребенка, кромѣ Борана и.его домашнихъ. Ни подъ какимъ видомъ онъ не долженъ былъ быть открытъ даже приверженцамъ королевской партіи, которые заходили иногда искать убѣжища и находили его въ «гасильникѣ», хотя бы они даже и догадывались. Никто, кромѣ троихъ: Кадудаля, Шаретта и Брюслара не долженъ былъ ничего знать. Дѣло шло о жизни маленькаго изгнанника. Этотъ приказъ былъ выполненъ неукоснительно. Хотя графъ де-Фроттэ и умеръ передъ взводомъ разстрѣлявшихъ его солдатъ, но всѣ оставались послушными его замогильному голосу.
Это былъ жестокій урокъ смиренія для потомка великолѣпныхъ предковъ; впослѣдствіи онъ, быть можетъ, и вспомнилъ о немъ!
Между нимъ и Ренэ, которая была старше мальчика на три года, возникла самая горячая любовь; вначалѣ, съ высоты благоразумія умной, маленькой дѣвочки, она почитала его, какъ королевское дитя, но это основное чувство смѣнилось вскорѣ самой горячей любовью добровольной рабы. Благородный мальчикъ, вырванный неожиданно изъ той ужасной обстановки, въ которой онъ слышалъ однѣ только угрозы, сопровождаемыя страшными жестами и произносимыя грубымъ, свирѣпымъ тономъ, еще дрожа отъ страха, бросился въ нѣжныя объятія всѣхъ членовъ этого скромнаго, молчаливаго, привѣтливаго домика. Но мало-по-малу ребенокъ вырасталъ; онъ развивался чрезвычайно быстро въ атмосферѣ этой теплицы; онъ дѣлался безпокойнымъ; обстоятельства мѣнялись.
Теперь, въ свою очередь, онъ началъ обходиться съ Ренэ съ снисходительностью, съ принужденностью, свойственною юношѣ, который дѣлается мужчиной, которая при этомъ увеличивалась отъ сознанія имъ своего происхожденія. Когда ему было пятнадцать лѣтъ, а ей восемнадцать, онъ былъ прелестнымъ мальчикомъ, а она красивой дѣвушкой съ длинными черными волосами, блѣднымъ лицомъ и темными горящими глазами. Чрезвычайно проницательнымъ оказался бы тотъ, кто сумѣлъ бы отгадать, какого рода была привязанность между королемъ въ изгнаніи и лавочницей, его вѣрноподданной и повѣренной всѣхъ его тайнъ. Иногда они краснѣли въ присутствіи другъ друга. Знали ли они причину этого? Прошелъ еще одинъ годъ существованія въ этомъ маленькомъ домикѣ, гдѣ всѣ сталкивались другъ съ другомъ, затѣмъ однажды вечеромъ пришелъ старикъ, очень внушительной наружности, постучалъ въ стекло, сказалъ пароль и далъ Борану бумагу желтоватаго цвѣта, которую тотъ сейчасъ же узналъ, хотя для другихъ она не имѣла никакого значенія.
На этой бумагѣ была написана рукой Борана съ подписью въ концѣ слѣдующая фраза:
«Получена вещь для возвращенія по первому требованію».
Эту записку онъ самъ отдалъ когда-то Фроттэ; позднѣе онъ могъ выдать принца только предъявителю этой странной квитанціи.
Взволнованный Боранъ грустно вздохнулъ. Четверть часа спустя принцъ сѣлъ въ экипажъ и уѣхалъ.
Онъ уѣзжалъ довольный, не оглядываясь назадъ: въ это время честолюбіе подавляло въ немъ всѣ другія чувства, да и любовь къ приключеніямъ была у него врожденнымъ чувствомъ.
Въ покинутомъ домикѣ рыдала Ренэ, положивъ голову на руки; толстая Жанна вторила ей, а Боранъ и Блезо спрашивали потихоньку другъ друга:
— Куда онъ поѣхалъ? Увидимъ ли мы его опять?
Съ тѣхъ-поръ Ренэ не пѣла болѣе во время работы, какъ она дѣлала это прежде.
Пять лѣтъ не было никакихъ извѣстій, и за это время воспоминаніе объ уѣхавшемъ не изгладилось въ сердцахъ его вѣрныхъ и преданныхъ друзей. Они постоянно говорили о немъ между собой, а въ часы обѣда съ грустью смотрѣли на его пустое мѣсто.
Иногда кто-нибудь бросалъ рѣдкій упрекъ:
— Все-таки онъ могъ бы хоть изрѣдка дать знать о себѣ!
Наконецъ они потеряли всякую надежду. Брюсларъ увѣрилъ ихъ, что принцъ умеръ. Они говорили о немъ, какъ о потерянномъ навсегда. И вотъ, однажды вечеромъ, въ іюнѣ 1806 года, когда въ лавочкѣ каждый былъ занятъ дѣломъ на своемъ мѣстѣ; когда Боранъ передъ узкимъ окномъ съ маленькими стеклами разсматривалъ съ лупой въ глазу часовую пружину; Блезо сзади него въ глубинѣ комнаты повертывалъ мѣдный цилиндръ; толстая Жанна перетирала въ кухнѣ фаянсовыя тарелки, а Ренэ, молчаливая, какъ всегда, осунувшаяся и блѣдная, склонившись надъ начатой работой, добросовѣстно подшивала рубецъ, — легкій шумъ заставилъ всѣхъ поднять головы. За стекломъ стоялъ красивый молодой человѣкъ съ дѣвичьимъ лицомъ и стучалъ по стеклу кончиками пальцевъ. Это былъ знакъ, которымъ освѣдомлялись когда-то искавшіе убѣжища эмигранты, есть ли свободное мѣсто и можно ли безопасно входить.
Но давно уже никто не искалъ убѣжища у часовщика, исключая одного Брюслара, и теперь всѣ колебались, не зная, отвѣчать ли ему.
Но вдругъ Ренэ, которая разсматривала чужеземца черезъ оконное стекло, испустила подавленный крикъ и сдѣлалась такъ блѣдна, какъ будто въ жилахъ ея не было крови; и такъ какъ стукъ извнѣ повторился съ большимъ нетерпѣніемъ, то она крикнула:
— Отецъ, отецъ; — смотря на Борана такими дикими глазами, что перепуганный часовщикъ сорвалъ шапочку, которая покрывала его лысую голову, что означало: «можете войти».
Тотчасъ открылась дверь, зазвонилъ колокольчикъ, и чужеземецъ вошелъ въ лавочку^. Онъ казался очень молодымъ, горделиво поднималъ свою голову и улыбался, не говоря ни слова, опираясь обѣими руками на золотой набалдашникъ своей трости. Оба мужчины разсматривали его съ любопытствомъ, ожидая, что онъ заговоритъ; толстая Жанна съ тряпкой въ одной рукѣ, тарелкой въ другой высунула носъ въ дверь, чтобы «посмотрѣть, что тамъ дѣлается», и не выказывала никакого волненія; только Ренэ, съ дрожащими руками, стояла передъ молодымъ человѣкомъ и внимательно приглядывалась къ нему. Отъ нервной дрожи и судороги, перехватившей ей горло, она не могла выговорить ни слова. Наконецъ у нея вырвался сдавленный крикъ:
— Шарль, принцъ!
Боранъ и Блезо быстро вскочили при этихъ словахъ; Жанна подняла руки кверху, уронила на полъ тарелку и тряпку.
Принцъ, очень довольный произведеннымъ впечатлѣніемъ, далъ волю своимъ чувствамъ.
— Узнала ли ты меня? — спросилъ онъ дѣвушку, насильно привлекая ее къ себѣ. — Знаешь ли ты, какъ ты похорошѣла? — И онъ поцѣловалъ ее въ обѣ щеки, какъ дѣлалъ это когда-то. Изъ блѣдной дѣвушка стала пунцовой. Затѣмъ наступила очередь другихъ; онъ пожималъ всѣ эти лапы, протянутыя ему съ такой радостью. Вдругъ онъ предупредилъ ихъ:
— Слушайте внимательно, друзья мои! Для всѣхъ я зовусь Шарлемъ Гранли, просто Гранли; въ продолженіе нѣсколькихъ дней я долженъ скрываться; вотъ почему я пришелъ къ вамъ искать убѣжища въ гасильникѣ! Скверно будетъ, если кто-нибудь явится сюда меня разыскивать! А между тѣмъ по моимъ слѣдамъ рыщутъ агенты полиціи всего свѣта, и въ особенности со стороны моихъ проклятыхъ дядей, которые жаждутъ моей смерти и, надо признаться, приняли всѣ мѣры, чтобы это сбылось. Я все время скрываюсь, блуждаю въ изгнаніи; благодаря чуду, мнѣ удалось спастись отъ десятка убійцъ. И все это дѣло рукъ моихъ дядей! Всюду преслѣдуемый и гонимый, я спасаюсь во Франціи и знаете гдѣ?..
Онъ замолчалъ и посмотрѣлъ на нихъ по очереди. Всѣ слушали его со вниманіемъ, женщины сжимая руки, мужчины съ вытаращенными глазами; съ выраженіемъ то удивленія, обожанія, восторга, то негодованія и гнѣва, по мѣрѣ того, какъ онъ разсказывалъ о своихъ страданіяхъ.
Онъ повторилъ:
— Знаете ли вы гдѣ? Нѣтъ, никто не могъ бы догадаться. Ну, — сказалъ онъ жесткимъ, ироническимъ тономъ: — я укроюсь въ войскахъ Наполеона. Если я буду въ состояніи, я поступлю къ нему на службу. Кто можетъ мнѣ помѣшать въ этомъ?
Всѣ были поражены. Онъ забавлялся произведеннымъ впечатлѣніемъ.
— Да, это рѣшено… я предупредилъ объ этомъ своихъ послѣднихъ приверженцевъ… тѣхъ, кто еще интересуется мной… Иммармона и Прэнгеля, которые, конечно, послѣдуютъ за мной. Это безуміе, не правда ли?.. Ну, нѣтъ, это умно… И, наконецъ… у меня есть свои соображенія!..
Онъ остановился въ задумчивости, улыбнулся какимъ-то отдаленнымъ воспоминаніямъ. Остальные, негодуя и поникнувъ головой, смотрѣли на него молча.
Какъ онъ выросъ, какъ похорошѣлъ, какимъ сильнымъ и здоровымъ казался онъ, ихъ маленькій принцъ, ихъ маленькій король! Наконецъ, въ довершеніе всего, толстая Жанна расплакалась. Гранли нервно разсмѣялся, но негодующій Блезо разбранилъ жену за слезы, неумѣстныя въ этотъ радостный день.
Молодой человѣкъ внимательно разглядывалъ все вокругъ себя, узнавалъ знакомыя вещи все нг тѣхъ же мѣстахъ и переносился мыслью къ прошедшимъ днямъ.
Всѣ чувствительные люди придаютъ большое значеніе воспоминаніямъ; они думаютъ, вѣроятно, что мѣста, гдѣ они жили, сохраняютъ ихъ отпечатокъ, частицу ихъ самихъ, но то, что имъ кажется близкимъ и дорогимъ, не производитъ никакого впечатлѣнія на постороннихъ зрителей. Принцъ растрогался при видѣ высокаго табурета, который когда-то принадлежалъ ему, въ то время, когда его царственныя руки снисходили до ремесла часовщика. Кончиками своихъ бѣлыхъ пальцевъ, покрытыхъ кольцами, онъ собралъ на станкѣ частицы часовъ, разсмотрѣлъ ихъ въ лупу и попробовалъ собрать ихъ въ одно цѣлое.
— Ну, что, г. Гранли, — осмѣлился наконецъ прошептать Боранъ: — вы еще не забыли?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ принцъ, глубоко вздыхая: — я ничего не забылъ… ничего и никого, — прибавилъ онъ, смотря по очереди на всѣхъ присутствующихъ. Его глаза остановились съ лаской на молодой дѣвушкѣ и загорѣлись нѣжнымъ свѣтомъ.
— А ты, Ренэ, думала ли ты обо мнѣ иногда?
Смущенная, она прошептала:
— Постоянно… ежечасно.
Лицо принца просіяло. Боранъ собрался, наконецъ, съ духомъ
— Ваше величество оставались…
— Тише, — прервалъ молодой человѣкъ, прикладывая палецъ къ губамъ: — я Гранли.
Боранъ поправился:
— Вы всегда были съ нами, несмотря на разстояніе, отдѣлявшее Насъ. Дочь сказала вѣрно: каждый день, каждый часъ мы говорили о васъ. Гдѣ были вы? Что происходило съ вами? Почему вы не извѣщали насъ, вашихъ преданныхъ слугъ? Потому что мы вообразили, что наша покорная преданность давала намъ право на ваше милостивое вниманіе.
Принцъ слегка покраснѣлъ и живо отвѣтилъ:
— Я не могъ… мои дорогіе друзья… Вы знаете теперь почему: у меня было столько приключеній… я бѣжалъ отъ опасностей… былъ опять въ тюрьмѣ… спасся чудомъ…
— Но кто осмѣлился?.. — произнесла поблѣднѣвшая, съ расширенными зрачками, Рено.
— Кто осмѣлился? — повторилъ принцъ. — Они, мятежники, мои дяди, которые, вопреки своей совѣсти и правдѣ, преслѣдуютъ меня, выставляютъ интриганомъ, искателемъ приключеній, не хотятъ признавать во мнѣ своего племянника, законнаго наслѣдника правъ, которыя они присвоили. Я долженъ бояться ихъ болѣе, чѣмъ неблагосклонности императора… Съ этой стороны у меня есть заручка, и я надѣюсь… но довольно, я сказалъ и такъ слишкомъ много, потому что это тайна не только моя, и я не имѣю права выдавать ее даже такимъ преданнымъ друзьямъ, какъ вы…
Онъ произнесъ послѣднія слова съ тѣмъ величественнымъ видомъ, который умѣлъ принимать въ нужныхъ обстоятельствахъ и который производилъ огромное впечатлѣніе на всѣхъ его приближенныхъ. И на этотъ разъ онъ произвелъ подавляющее впечатлѣніе на этихъ скромныхъ, покорныхъ людей. Они низко поклонились ему. Въ это время двое прохожихъ остановились передъ лавочкой часовщика, которая бросала свѣтъ на улицу, и это подозрительное присутствіе постороннихъ лицъ напомнило Борану объ обычныхъ мѣрахъ предосторожности.
— Господинъ Гранли, — прошепталъ онъ: — войдите, пожалуйста, въ столовую… здѣсь вы слишкомъ на виду.
— Ты правъ, Боранъ, — отвѣтилъ Боранъ, быстро повертываясь спиной къ окну. — Ты правъ… тѣмъ болѣе, что съ сегодняшняго утра я еще не завтракалъ и не обѣдалъ, такъ что поужинаю съ большимъ удовольствіемъ.
— Возможно ли это! — грустно вскричала Ренэ, огорченная этимъ простымъ признаніемъ.
Жанна спѣшила уже къ потухшей плитѣ. Блезо заперъ лавочку, а часовщикъ спустился въ погребокъ, устроенный позади дровяного сарая. Нѣсколько минутъ спустя Гранли была подана яичница, холодное мясо, фрукты и легкое вино. Окруживши его, старые и преданные слуги любовались имъ, глядя на него жадными глазами, какъ на вновь найденное дитя. Они радовались его хорошему аппетиту и быстротѣ, съ которой онъ осушалъ свой стаканъ. Наконецъ, разбитый усталостью, онъ зѣвая простился съ ними и попросилъ указать ему мѣсто для ночлега. Ренэ взялась проводить его. Тѣмъ временемъ толстая Жанна устроила тамъ сносную постель, рѣшивъ завтра исправить ее. Принцъ, въ сопровожденіи молодой дѣвушки, направился по приставной лѣстницѣ, которая вела изъ лавки въ первый этажъ, а затѣмъ дальше, на чердакъ. Поднимаясь по ступенямъ, онъ шепталъ: «я чувствую себя моложе пятью годами, мнѣ кажется, что я еще ученикъ… Въ концѣ концовъ это было хорошее время!»
На пустомъ чердакѣ шаги молодыхъ людей будили звонкое эхо голоса ихъ звучали серьезно, потому что мѣсто это, полное воспоминаній, внушало уваженіе. Ренэ поставила лампу на полъ и надавила привычными пальцами деревянную щеколду, устроенную въ стѣнѣ, и тотчасъ, съ глухимъ скрипомъ, напоминавшимъ грустный вздохъ, передъ принцемъ открылась дверь. Остановившись на порогѣ, принцъ погрузился въ размышленія; затѣмъ онъ проговорилъ, какъ будто онъ былъ одинъ со своими воспоминаніями:
— Они приходили сюда украдкой, гонимые, безпріютные, какъ и я теперь; они располагались тугъ, какъ затравленный звѣрь въ ненадежномъ логовищѣ, они, эти славные солдаты, грудью стоявшіе за мое дѣло; ты, Людовикъ де-Фроттэ, мой вѣрный генералъ; тыДНареттъ, герой, котораго я не перестаю оплакивать;ты, Пишегрю, примиренный со мной своей смертью; ты, могущественный Жоржъ Кадудаль, ужасъ голубыхъ, гордость бѣлыхъ. Норманны, вандейцы, кретонцы, равные мужествомъ, соединенные въ могилѣ такъ же, какъ и въ моемъ сердцѣ!.. Вызнали мою страшную тайну, вы знали, кто былъ вашъ король, и заявили это передъ лицомъ Бога! Вы погибли во время бури, преждевременно, во цвѣтѣ лѣтъ и оставили меня одного среди всевозможныхъ опасностей.
Онъ замолкъ; губы его беззвучно шевелились, какъ бы шепча молитву; потомъ онъ заговорилъ съ трагическимъ выраженіемъ:
— Всѣ погибли, и въ такое короткое время! Фроттэ умеръ, Пишегрю умеръ! Жоржъ умеръ! Фроттэ, Шареттъ погибли подъ французскими пулями; чѣмъ кончилъ Пишегрю? Самоубійствомъ? Можетъ быть, убитъ? А ты, Кадудаль? обезглавленный проклятымъ эшафотомъ, какъ мой отецъ, моя мать, какъ всѣ мои…
Его голосъ прервался; собственная рѣчь взволновала его, онъ задыхался отъ рыданій. Ренэ, позади его, прислонившись къ стѣнѣ, съ закрытыми глазами, съ руками, опущенными вдоль тѣла, впала въ галюцинацію: всѣ вызываемыя лица проходили передъ ней. Принцъ продолжалъ:
— Кто замѣнитъ васъ, о мои гордые приверженцы? О, мои знаменосцы, мои солдаты, мои люди!… Мертвы, мертвы, мертвы вѣрные хранители погибшаго королевства!.. Остается лишь оставить всѣ надежды и умереть, какъ и вы!..
— Ваше величество! — вскричала Ренэ внѣ себя, протягивая руки къ принцу.
Онъ вздрогнулъ, можетъ быть, притворно, такъ какъ притворство было до нѣкоторой степени въ его натурѣ.
— Ахъ, и ты съ нами, дѣвочка, и ты! Впрочемъ, и твое мѣсто тамъ, въ этомъ паломничествѣ къ вѣрнымъ. Выслушай мои признанія, посвященныя памяти моихъ мертвыхъ друзей. Туть есть и твоя доля, твоя… доля той, которая живетъ, чтобы служить мнѣ своимъ великимъ сердцемъ; о, дорогая сестра моя прошлыхъ лѣтъ!
Ренэ рыдала, положивъ голову на руки. Долго онъ говорилъ о судьбѣ, и все, что онъ говорилъ, было подсказано ему воспоминаніями. Наконецъ она покинула его, оставивъ одного въ убѣжищѣ, гдѣ онъ былъ спрятанъ отъ всѣхъ глазъ. Вытащивъ заботливо болтъ, которымъ притворялась дверь, все еще дрожа, она спустилась внизъ. Боранъ взглянулъ на нее и забезпокоился.
— Ты красна, ты взволнована; ты плакала, очевидно.
Взволнованная, чувствуя себя еще болѣе преданной принцу, она отвѣтила:
— Вы тоже плакали бы, какъ и я, если бы слышали, какъ онъ вспоминалъ своихъ мертвыхъ друзей, какъ онъ клялся имъ въ вѣчной признательности; если бы вы слышали, какъ онъ говорилъ о насъ всѣхъ тамъ, наверху!
— О, это великое сердце! — сказалъ убѣжденно часовщикъ.
Блезо и его жена вполнѣ согласились съ Бораномъ. Въ продолженіе часа они изливались въ неизсякаемыхъ рѣчахъ о томъ, какъ счастливо они опять нашли своего принца, о его красотѣ, добротѣ, его умѣ, краснорѣчіи и кончили самыми горячими пожеланіями ему блестящей будущности.
Наконецъ, когда на сосѣдней церкви пробило одиннадцать часовъ, они пошли спать. Но всѣ, кромѣ одного, въ молчаливомъ домикѣ долго еще не могли заснуть подъ впечатлѣніемъ неожиданнаго свиданія и всевозможныхъ приходившихъ въ голову мыслей.
Въ своей маленькой, скромной, почти бѣдной комнатѣ, единственнымъ украшеніемъ которой служила легонькая, розоваго дерева этажерочка, гдѣ стояли стеклянныя золоченыя бездѣлушки, но модѣ того времени, а также вещицы, оставшіяся отъ ея рано умершей матери, Ренэ, лежа въ своей узенькой дѣвичьей кроваткѣ, думала о новыхъ вещахъ. Она испытывала какую-то грустную радость, увидя царственнаго товарища своего однообразнаго дѣтства, принца, котораго она такъ любила и котораго не надѣялась болѣе видѣть.
Такимъ образомъ сбылось то, о чемъ, какъ о самомъ дорогомъ, она мечтала еще наканунѣ.
Но почему же, несмотря на это огромное счастье, она испытывала какое-то страданіе?
Она не могла и не хотѣла отвѣтить на этотъ вопросъ, такъ неопредѣленно вставшій въ ея безпокойномъ сознаніи.
Да, тотъ, кто такъ внезапно явился, не былъ уже ребенкомъ; онъ былъ молодымъ человѣкомъ и такой красоты, что каждый, даже не знавшій его высокаго происхожденія, не могъ пройти, не обративъ на него вниманія. И ея прежнія чувства къ Шарлю, чувства покорной и преданной сестры, теперь измѣнились, стали чрезвычайно сложными и запутанными. И когда онъ поцѣловалъ ее братскимъ поцѣлуемъ, какъ часто цѣловалъ раньше, она задрожала, объятая невыразимымъ стѣсненіемъ, происшедшимъ отъ непонятнаго удовольствія и тайнаго страха.
Что это значило? Она не знала. Она не могла понять, что въ возрастѣ, когда сердце сильно бьется подъ напоромъ горячей крови, неопредѣленное чувство привязанности къ далекому герою должно было перейти незамѣтно въ горячую любовь. Прежде, чѣмъ появился «господинъ де-Гранли», она представляла уже себѣ свое божество, но смутно, благодаря разстоянію, раздѣлявшему ихъ; обожаніе ея оставалось неопредѣленнымъ, неуловимымъ, но при первомъ столкновеніи, при первомъ поцѣлуѣ эти неопредѣленные порывы смѣнились трепетаніемъ тѣла; мистическое обожаніе смѣнилось языческимъ; въ объятіяхъ божества родилась женщина.
Онъ и она! Но вѣдь это безуміе!
Бѣдная Ренэ была далека отъ такого вѣрнаго заключенія и мучилась безсонницей; она старалась объяснить свою грусть другими уважительными причинами.
Часы шли, а сонъ все не приходилъ. Другія мысли, сомнѣнія и страхи мучили Борана въ его каморкѣ. Сидя на своей вдовьей, слишкомъ широкой для его худого тѣла кровати, или расхаживая изъ угла въ уголъ, разглядывая при свѣтѣ лампы свои скромные товары: старые стѣнные часы, пыльные подносы, чеканенные бокалы, золотыя и серебряныя бездѣлушки, разставленныя на полкахъ, всевозможныя мелкія вещицы, домашнюю утварь, стоявшую безъ употребленія, онъ съ мучительнымъ безпокойствомъ прислушивался къ шуму улицы и въ особенности своего переулка, къ вѣтру, завывавшему въ высокой трубѣ, къ твердымъ шагамъ запоздалаго гуляки, возвращавшагося домой и громко разговаривавшаго на улицѣ. И каждый разъ онъ подскакивалъ на постели и блѣднѣлъ, потрясаемый нервною дрожью. Впрочемъ, вѣдь не въ первый же разъ скрывались у него въ домѣ изгнанники. Когда-то, и даже не такъ давно, въ гасильникѣ находили пріютъ Кадудаль, Пишегрю, Шареттъ, Фроттэ, Брюсларъ и многіе другіе, и часовщикъ, привыкшій къ такимъ посѣщеніямъ, спалъ спокойно не помышляя объ опасности.
И однако эта игра стоила бы ему головы; но въ то время всѣ такъ сроднились съ мыслью объ опасности, о смерти; жизнь не ставилась ни во что, этому были тысячи доказательствъ.
Боранъ рѣшилъ, что, старѣясь, онъ терялъ свое мужество. Онъ хорошо помнилъ, какъ пять лѣтъ тому назадъ онъ пріютилъ у себя королевское дитя, того принца, за котораго онъ такъ дрожалъ сегодня. Да, но въ то время принцъ былъ слишкомъ молодъ, чтобы подвергнуть себя непосредственной опасности… такой казни, напримѣръ, какъ герцогъ Энгіенскій… При этомъ имени, сорвавшемся съ его молчаливыхъ устъ, часовщикъ почувствовалъ, что его сѣдые волосы стали дыбомъ подъ голубымъ фуляромъ, служившимъ ему ночнымъ колпакомъ. Онъ не могъ уже отдѣлаться отъ этого гнетущаго воспоминанія. Неожиданный арестъ, заключеніе въ Венсенской башнѣ, военный судъ, безжалостный приговоръ и въ темныхъ рвахъ крѣпости, подъ столбомъ, на которомъ висѣлъ фонарь, двѣнадцать ружей, направленныхъ на герцога.
Боранъ едва удержался отъ крика; онъ представлялъ себѣ эту страшную картину такъ ясно, что совершенно обезумѣлъ и смотрѣлъ дикими глазами, съ пересохшими губами, ничего не видя передъ собой.
Въ это мгновеніе ему послышался шумъ шаговъ идущаго войска, которое приближалось къ его дому.
Въ это время наверху, въ чуланчикѣ, принцъ, раздѣвшись на на случай тревоги, лишь наполовину, лежалъ на двухъ толстыхъ тюфячкахъ и при свѣтѣ низенькой лампы съ абажуромъ изъ зеленаго картона, на которомъ съ одной стороны былъ изображенъ Наполеонъ, а съ другой Жозефина, набрасывалъ карандашомъ въ золотой оправѣ на листѣ бѣлой бумаги неровныя строчки. Онъ глубоко вздыхалъ и часто поднималъ глаза къ небу, вѣрнѣе сказать, къ остроконечному потолку гасильника. Наконецъ онъ прочелъ вслухъ нѣсколько строкъ, посвященныхъ дивной красавицѣ, царицѣ его мыслей, чувствъ и желаній. Прочтя два или три раза подъ рядъ написанное, онъ отдался было опять вдохновенію, но оно, упрямое, непослушное, не шло къ нему. Тогда онъ уронилъ голову на подушку и погрузился въ мечты, которымъ такъ часто отдавался въ послѣднее время, призывая свое божество, вдохновлявшее его поэтическій талантъ.
Онъ вспомнилъ тотъ день, когда впервые увидѣлъ это прелестное видѣнье: молодую женщину, несравненной красоты, женщину, которую вся Европа признала богиней красоты. Онъ увидѣлъ ее на дорогѣ въ Аппію, вблизи Рима; она медленно ѣхала въ великолѣпной коляскѣ, запряженной парой прекрасныхъ лошадей, ласково улыбаясь привѣтствовавшей ее толпѣ, потому что всюду, гдѣ бы она ни показывалась, она вызывала восторгъ.
Она была одѣта въ великолѣпное платье изъ блестящей матеріи, затканное золотомъ и серебромъ, прекрасно облегавшее ея дивную фигуру, длинное манто изъ лиловаго бархата, открытое и безъ рукавовъ, съ воротникомъ изъ лебяжьяго пуха, такъ какъ осень уже началась и вѣтеръ становился довольно прохладнымъ. И тѣмъ не менѣе она ѣхала на прогулку съ голыми, прикрытыми лишь газомъ руками, съ едва защищенной шеей и обутыми въ ажурные чулки и башмаки ножками. Мода временъ директоріи требовала прозрачности и наготы, едва прикрытой газомъ. На головѣ ея былъ токъ лиловаго бархата, съ двумя бѣлыми перьями; на прелестной шейкѣ висѣлъ на цѣпочкѣ, отдѣланной жемчугами, золотой крестъ, украшенный безцѣнными брильянтами. Она ѣхала безпечная, блестящая, дивно прекрасная, однимъ своимъ видомъ доводя мужчинъ до безумія. По безспорному всеобщему мнѣнію она была прекраснѣйшей изъ всѣхъ женщинъ того времени, эпохи, когда процвѣтали и царили Венеры, Фрины, Сафо, госпожи Тальенъ, де-Кастела, Рекамье. И онъ, изгнанный, блуждающій, безъ пріюта, безъ родины, затерянный въ этой толпѣ, онъ чувствовалъ, что сердце его готово было летѣть къ этой женщинѣ, которую онъ не зналъ. Наконецъ онъ справился, кто эта необыкновенная смертная, эта жительница небесъ, спустившаяся на землю? Сосѣдъ его, также восхищенный, любезно сообщилъ ему:
— Это принцесса Полина Боргезе, сестра императора, королева очарованія…
Онъ не захотѣлъ болѣе слушать. Полина Боргезе, сестра Наполеона! Этого врага! Существо, которое онъ долженъ бы былъ проклинать и преслѣдовать своей ненавистью. Онъ убѣждалъ себя въ этомъ, но сердце говорило иное. Никакую другую женщину онъ не полюбить никогда. Что бы ни случилось, ея образъ запечатлѣнъ навѣки въ его душѣ. Онъ завоеванъ, заколдованъ, восхищенъ, плѣненъ навсегда отнынѣ этой женщиной! Съ тѣхъ поръ прошло уже полгода — шесть долгихъ мѣсяцевъ… а онъ держалъ свое слово.
Въ тотъ день онъ, какъ сумасшедшій, неизвѣстно почему, съ какой цѣлью, съ какими надеждами, слѣдовалъ за коляской этой волшебницы, видѣлъ, какъ она вернулась во дворецъ Боргезе и съ тѣхъ поръ проводилъ и дни и ночи около ея жилища. Онъ разузналъ всѣ привычки принцессы; въ часы выѣздовъ онъ всегда былъ тамъ, гдѣ она, снималъ свою шляпу и низко склонялся передъ этой корсиканкой, также причастной къ узурпаторству, и это дѣлалъ онъ, наслѣдникъ величайшаго рыцаря въ свѣтѣ.
Конечно, она его замѣтила, такъ какъ онъ имѣлъ гордую, величавую осанку, и въ одинъ изъ счастливыхъ дней она ему улыбнулась. Капризная, взбалмошная, слѣдовавшая внушенію минуты, Полина обратила вниманіе на этого молчаливаго человѣка, съ такимъ постоянствомъ слѣдившаго за каждымъ его шагомъ. Въ этотъ же день, съ предпріимчивостью, свойственной его молодости и темпераменту, онъ представился ей въ замкѣ Боргезе, рѣшивъ открыть ей свою тайну, поставить на карту свою жизнь, не будучи въ силахъ примириться съ мыслью остаться для нея невѣдомымъ прохожимъ, обыкновеннымъ человѣкомъ, желая поразить ее, въ свою очередь, и покорить во что бы то ни стало.
Заинтересованная, она приняла его подъ его условнымъ именемъ, спрашивая, какой милости онъ желалъ бы отъ нея.
Наконецъ-то онъ могъ наслаждаться близостью этого дивнаго существа, этой очаровательницы, разборчивой и величественной, самой избалованной и сумасбродной изъ всѣхъ женщинъ. Она была всецѣло въ зависимости отъ своихъ желаній и подчинялась только ихъ непосредственному вліянію, способная на всякія безразсудства, разъ они приходили ей въ голову; она позировала голая въ мастерской Кановы, для славы артиста, котораго этимъ довела до помраченія разсудка, и для вѣчнаго восторга потомства. Она обогнала себя, находила удовольствіе въ лести, которою ее окружали, и не переносила ни малѣйшихъ препятствій въ своихъ желаніяхъ, какъ бы они ни были безразсудны.
Она гордилась своимъ прозвищемъ "королевы граціи, изящества и красоты'), прозвищемъ, которое казалось ей высочайшей похвалой и которое она получила благодаря своей элегантности и кокетству. Въ двадцать два года она потеряла мужа, генерала Леклерка, а въ дварцать три вышла вторично замужъ за великолѣпнаго Камилла Боргезе, котораго любила нисколько не болѣе, чѣмъ своего перваго мужа, и вышла замужъ потому, что ей вскружили голову его огромныя богатства и удивительные брильянты. Такова была та. которую въ дѣтствѣ Наполеонъ звалъ Полеттой.
Гранли, указавъ на присутствовавшихъ придворныхъ дамъ, молча вытащилъ изъ кармана письмо и, развернувъ его, протянулъ принцессѣ. Въ этомъ письмѣ онъ высказалъ все, открылъ свое происхожденіе и отдавалъ въ ея руки и жизнь и свободу. Письмо кончалось слѣдующей фразой: «Я молю васъ объ одномъ. Если мнѣ не на что надѣяться, то предайте меня вашему брату. Это будетъ мой конецъ и это мое желаніе».
Полина слегка покраснѣла, читая письмо, и ея рука, державшая бумагу, замѣтно дрожала. Она подняла свои прекрасные глаза на Гранли, ожидавшаго приговора, и внимательно разглядывала его.
Кто былъ онъ? Безумецъ, интриганъ, искатель приключеній… или дѣйствительно тотъ, за кого выдавалъ себя? Онъ былъ слишкомъ молодъ, чтобы такъ дерзко лгать и въ совершенствѣ владѣть собой. Его элегантность, изысканность въ костюмѣ исключали предположеніе объ его безуміи. Въ такомъ случаѣ?.. Впрочемъ, въ дальнѣйшемъ все выяснится.
Придя въ себя отъ кратковременнаго смущенія, Полина взяла со столика карандашъ и быстро написала нѣсколько строкъ на томъ же письмѣ, затѣмъ сложила бумагу и отдала ее Гранли, отпустивъ его милостивымъ жестомъ.
Онъ почтительно поклонился и вышелъ молча, не будучи въ состояніи произнести ни слова, такъ какъ нервная судорога сдавила его горло.
— Ну, онъ не изъ говорливыхъ, — замѣтилъ кто-то изъ присутствовавшихъ.
— Да, — быстро отвѣтила Полина: — но знайте, что онъ болѣе благороденъ, чѣмъ Боргезе и Савойцы, вмѣстѣ взятые.
Она его уже защищала.
Выйдя изъ дворца, Гранли развернулъ письмо и прочелъ: «Я васъ не выдамъ брату ни въ какомъ случаѣ. Мы будемъ видѣться. Ждите моего увѣдомленія; сожгите сейчасъ же это письмо».
Гранли былъ въ восторгѣ. Она не только не гнала его, но приближала къ себѣ, вѣрила ему. Голова его кружилась — вѣдь ему было всего двадцать лѣтъ.
Какимъ образомъ они видались? Никто не зналъ.этого. А увидѣлись они скоро. Впрочемъ, ничто, предпринимаемое Полиной Бонапартъ, не должно было никого удивлять, такъ какъ она унаслѣдовала отъ своего брата смѣлость и рѣшительность въ поступкахъ; ни для, кого не было тайной, что она бѣгала по ночамъ, переодѣтая мальчикомъ, но различнымъ портовымъ притонамъ и, смѣшавшись съ толпой пьяныхъ матросовъ, пила вмѣстѣ съ ними, чокаясь стаканами и распѣвая ихъ пѣсни.
При своей необыкновенной изобрѣтательности она, конечно, нашла способъ видѣться. Они видались съ глазу на глазъ, днемъ и ночью, и тутъ и тамъ. Она разсѣяла всѣ его сомнѣнія, и это удалось ей тѣмъ легче, что онъ интересовалъ, увлекалъ ее своей юной прелестью, красотой, унаслѣдованной имъ отъ матери. Какъ мужчина, онъ нравился ей такъ, какъ никто до сихъ поръ не нравился. Наконецъ ее забавлялъ ихъ маленькій заговоръ.
Однажды вечеромъ она серьезно заговорила съ нимъ, увѣщевая его быть мужественнымъ, указывая ему путь, которымъ онъ долженъ былъ слѣдовать и который привелъ бы его къ славной будущности. Она говорила:
— Ради моей любви вы готовы на все, въ доказательство вы хотите отказаться отъ вашихъ законныхъ правъ, отъ возвращенія потеряннаго трона. Это ошибка, дитя мое! Это не соотвѣтствуетъ тому, чего я желаю. Слушайте внимательно! Съ вами говоритъ сестра Наполеона, и каждое мое слово серьезно обдумано. Я умна и правдива. Я хочу видѣть васъ великимъ, возстановляющимъ свою королевскую власть. Успѣхъ принадлежитъ энергичнымъ, сильнымъ волей людямъ. Вспомните стихъ Вольтера: «Первый король — былъ счастливый солдатъ…» Итакъ, возстановляйте свой древній родъ; вступайте въ ряды императорскихъ войскъ, французскихъ войскъ…
Гранли открылъ широко глаза; эта рѣчь превзошла всѣ его ожиданія, всѣ самыя смѣлыя его мечты.
Не замѣчая его оживленія, Полина продолжала вдохновеннымъ голосомъ:
— Сдѣлайтесь солдатомъ, добивайтесь повышенія, служите подъ начальствомъ моего брата! Дѣлайте то, что дѣлали другіе, подражайте Бонапарту, Марсо, Дезэ и остальнымъ. Будьте генераломъ въ двадцать пять лѣтъ, маршаломъ въ тридцать; и въ то время, какъ вы будете достигать высокаго положенія, вы будете хранить свою царственную тайну. Но придетъ день, когда вы обнаружите ее; въ этотъ день Наполеонъ, увѣнчанный славой, будетъ привѣтствовать васъ, какъ неустрашимаго вождя, ловкаго, какъ Ланнъ, пылкаго, какъ Мюратъ… Тогда мои мечты сбудутся. Наполеонъ, не имѣющій потомства, будетъ думать о васъ, какъ о законномъ наслѣдникѣ тысячелѣтней короны; о томъ, чтобы усыновить васъ, какъ Евгенія, соединить настоящее съ прошлымъ; сдѣлать васъ королемъ, императоромъ! Теперь васъ поражаетъ мое предложеніе служить во французской арміи, но развѣ наша армія, военная форма не будетъ служить вамъ естественной защитой? Развѣ среди французскихъ гренадеръ убійцы, подкупленные вашими дядями, посмѣютъ васъ преслѣдовать? Понимаете вы это?
Гранли погрузился въ мечты.
Она продолжала:
— Обстоятельства благопріятствуютъ; я знаю, что императоръ формируетъ два полка подъ командой Шомбурга и Латуръ-д’Оверня. Полки эти будутъ составлены изъ дворянства. Вы получите отъ бѣдной креолки, спасшей васъ ребенкомъ, отъ Жозефины, которую вы любите больше, чѣмъ меня, патентъ на званіе капитана одной изъ ротъ и положитесь на свою счастливую звѣзду.
— Моя звѣзда — это вы, — прошепталъ Гранли, чувствуя, какъ тысячи противорѣчивыхъ мыслей смѣшались въ его головѣ.
— Итакъ, — сказала она смѣясь, — черезъ мѣсяцъ я ѣду въ Парижъ; мнѣ хочется подышать воздухомъ при императорскомъ дворѣ, хочется показать свои брильянты…
— Я поѣду за вами.
— Съ условіемъ во всемъ мнѣ повиноваться!
— Во всемъ, что прикажете!
Въ награду за его повиновеніе она дала ему поцѣловать кончики своихъ розовыхъ пальцевъ. Онъ былъ безъ ума отъ этой женщины, и въ этомъ не было ничего удивительнаго; она зажигала сердца всѣхъ, окружавшихъ ее. Толкая принца на это опасное предпріятіе, Полина Боргезе слѣдовала своей склонности, своему пристрастію къ рискованнымъ поступкамъ, врожденной страсти къ маленькимъ заговорамъ.
Вся семья Бонапартовъ была въ заговорѣ противъ Наполеона, котораго ненавидѣла, противъ Жозефины, которую презирала; братья и сестры, обыкновенно враждующіе между собою, сплотились вмѣстѣ, преслѣдуя одну цѣль, за исключеніемъ Полины, которая была вѣрна и изувѣченному орлу. Но это не мѣшало ей затѣвать различныя интриги въ то время, когда императорская слава сіяла въ зенитѣ.
Принцъ разсказалъ свои планы нѣкоторымъ изъ приверженцевъ; тѣ сочли его за безумца и были правы. Но, впрочемъ, всѣ они согласились слѣдовать за нимъ всюду, поступить вмѣстѣ съ нимъ въ ряды фрацузскихъ войскъ и въ случаѣ опасности защищать его до послѣдней капли крови.
Вотъ о чемъ думалъ бѣдный принцъ въ своемъ убѣжищѣ подъ крышей гасильника.
Мало-по-малу, утомленный, онъ склонилъ свою, голову и наконецъ уснулъ, повторяя все одно и то же имя: «Полина… Полетта…»
Вдругъ онъ вздрогнулъ, открылъ глаза — ему послышался внизу въ домѣ сильный шумъ.
Когда Боранъ услыхалъ на улицѣ глухой топотъ приближавшихся къ дому шаговъ, онъ не ошибся; топотъ усиливался, потомъ вдругъ замолкъ передъ домомъ. Часовщикъ вскочилъ съ постели и сталъ торопливо одѣваться. Пріоткрывъ дверь, онъ тихонько позвалъ Ренэ. Та тотчасъ явилась. Она слышала уже этотъ шумъ и встала съ постели, ожидая въ тревогѣ, что бы это значило.
— Мнѣ кажется, — сказала она: — что окружаютъ нашъ домъ. Отецъ, отецъ, онъ погибъ!
— Ну, нѣтъ, — отвѣтилъ Боранъ, принимая спокойный, увѣренный видъ, чтобы не напугать дочь: — наше убѣжище хорошо скрыто.
Въ это время послышались испуганные голоса Блеза и Жанны, спавшихъ въ лавочкѣ, которые кричали, нарушая тишину ночи:
— Кто тамъ? Погодите! Вотъ вамъ покажемъ сейчасъ, негодяямъ…
Боранъ понялъ, что тамъ происходило.
— Они пробуютъ открыть дверь, сорвать запоръ… да, это не воры… они не нападаютъ толпами…
Онъ неслышно спустился въ лавочку въ ту минуту, когда Блезо съ палкой въ рукѣ старался защитить дверь, которая трещала уже подъ напоромъ ломившихся; Жанна звала на помощь. Въ мгновеніе ока работникъ былъ обезоруженъ, а его жену заставили замолчать, грубо зажавъ ей рукою ротъ. Пять или шесть человѣкъ проникли въ домъ. Сзади ихъ кто-то прикрылъ наружную дверь.
— Молчать! — произнесъ повелительный голосъ: — мы представители закона.
Произнесшій эти слова имѣлъ очень грубую наружность, сохранялъ военную выправку подъ своимъ штатскимъ костюмомъ и казался начальникомъ этой шайки. Возлѣ него стоялъ маленькій, хилый, плохо одѣтый человѣкъ, на плечахъ котораго болталось старое, широкое, плохо сшитое пальто. Этотъ человѣкъ обратился къ своему сосѣду:
— Кантекоръ, велите дать свѣту, да побольше!
— Сейчасъ, ваше превосходительство, — произнесъ Кантекоръ.
Онъ повернулся къ Борану. Въ темнотѣ, освѣщенной мерцающей лампой, которую Боранъ поставилъ на станокъ, Кантекоръ успѣлъ всѣхъ разглядѣть; сѣдые волосы часовщика указывали, что онъ былъ главой дома, да, кромѣ того, Кантекоръ зналъ его благодаря своимъ наблюденіямъ.
— Вы слышите, Боранъ! Дайте намъ скорѣе свѣчей, лампъ! Да потише, не слѣдуетъ шумѣть въ вашихъ же расчетахъ… Мы не желаемъ скандала… Пусть будетъ все по-хорошему… Пусть никто не вздумаетъ бѣжать, улица оцѣплена со всѣхъ сторонъ. Насъ много, и сопротивляться было бы глуцо!
Говоря это, онъ вытащилъ изъ кармановъ пару пистолетовъ и для большей убѣдительности добавилъ:
— У каждаго изъ моихъ людей по стольку же…
Боранъ, Ренэ, Блезо, Жанна, блѣдные, молчаливые, вставили свѣчи въ мѣдные подсвѣчники и зажгли ихъ дрожащими руками. Лавочка была освѣщена какъ въ праздничный день.
— Произведите допросъ, Кантекоръ, — приказалъ плохо одѣтый человѣкъ, названный «превосходительствомъ».
Говоря это, онъ придвинулъ кресло, опустился въ него, надвинувъ на глаза шляпу; пряча подбородокъ въ складки своего галстука, онъ старался по возможности скрыть свое лицо. Но Боранъ зналъ хорошо всѣхъ начальствующихъ лицъ; онъ вздрогнулъ и шепнулъ Ренэ:
— Это Фушэ.
Дѣвушка прислонилась къ стѣнѣ, чтобы не упасть отъ волненія. Кантекоръ внимательно разглядывалъ всѣхъ обитателей домика, затѣмъ произнесъ, покачивая головой:
— По вашимъ лицамъ нельзя заключить, чтобы ваша совѣсть была спокойна; полагаю, что мнѣ нечего объяснять вамъ причину нашего посѣщенія. Слушайте, Боранъ, вы самый умный и съ вами можно говорить о дѣлѣ; выдайте намъ вашего гостя; когда онъ будетъ съ нами, мы всѣ вмѣстѣ и потолкуемъ.
Но къ Борану вернулось уже его мужество и смѣлость, и онъ отвѣтилъ спокойно и опредѣленно:
— Наши лица мирныхъ гражданъ выражаютъ лишь волненіе и изумленіе, которыя понятны при условіи, что нашъ сонъ и покой нарушенъ неожиданно, среди ночи, ворвавшимися людьми; полагаю, что это вполнѣ понятное объясненіе. Что же касается гостя, то я не понимаю, про кого вы говорите.
Фушэ и Кантекоръ быстро обмѣнялись взглядомъ; одинъ спрашивалъ: «не ошиблись ли вы?» Другой отвѣчалъ: «Не безпокойтесь, я все знаю».
Не могло же безслѣдно исчезнуть лицо, за которымъ шагъ за шагомъ отъ самой границы слѣдовалъ Кантекоръ. Боранъ продолжалъ:
— Я мирный часовщикъ, работающій въ этомъ кварталѣ болѣе двадцати лѣтъ, торговецъ, котораго считаютъ честнымъ человѣкомъ; справьтесь обо мнѣ. Такъ какъ вы олицетворяете собою законъ, то вы должны были бы защищать честныхъ людей, вмѣсто того, чтобы тревожить ихъ безъ причины.
— Та-та-та, — прервалъ его полицейскій: — мнѣ знакомы эти пѣсни… Въ такомъ случаѣ мы произведемъ обыскъ; ваша вина увеличится отъ запирательства, а результатъ будетъ все равно одинаковъ.
Ренэ рѣшила вступиться за отца:
— Сударь, если кто-нибудь донесъ на насъ, то въ такомъ случаѣ надъ вами посмѣялись; домъ слишкомъ малъ, чтобы укрыть какую-нибудь тайну; мой отецъ — скромный гражданинъ, не интересуется политикой. Это всѣмъ извѣстно.
Фушэ окинулъ проницательнымъ взоромъ дѣвушку.
— Но кто же вамъ говоритъ о томъ, что вашъ отецъ интересуется политикой?
Ренэ покраснѣла и склонила голову; она поняла, что сказала лишнее.
— Сударыня, — сказалъ Кантекоръ, въ свою очередь: — вы смѣетесь надъ нами. Конечно, это простительно въ ваши годы, да и красота ваша васъ выручаетъ. Ну, однако, довольно разговоровъ, нечего терять время. Показывайте намъ дорогу.. А вы, толстуха, — обратился онъ къ Жаннѣ: — возьмите лампу и свѣтите намъ.
— Толстухи! — заворчали обиженная супруга Блезо: — я вѣдь не зову васъ «жердью», бездѣльникъ!
Кантекоръ не удостоилъ его возраженіемъ. Онъ сдѣлалъ знакъ своимъ людямъ, которые взяли подсвѣчники и начали обыскъ. За Кантекоромъ слѣдовалъ Фушэ, державшійся все время на сторожѣ, затѣмъ Боранъ, дѣлавшій огромныя усилія, чтобы казаться спокойнымъ, растерянная Ренэ и обезумѣвшій отъ ужаса Блезо.
По ливійскіе перерыли всѣ шкапы, ящики, изслѣдовали всѣ стѣны, все перерыли въ комнаткѣ позади лавки, служившей столовой и кухней… Тамъ ничего не было.
— Поднимемся выше, — сказалъ Фушэ: — птицы залетѣли наверхъ!
Онъ острилъ, чувствовалъ себя въ хорошемъ настроеніи. Онъ любилъ эти ночныя похожденія, эту охоту за людьми по вѣрнымъ слѣдамъ; онъ родился шпіономъ, это было его призваніе. На этотъ разъ преслѣдованіе было особенно интересно. Игра стоила того, чтобы самому принять въ ней участіе, несмотря на опасность.
Изъ нижняго этажа всѣ направились наверхъ, вытянувшись гуськомъ по узкой лѣстницѣ, которая скрипѣла подъ ихъ тяжелыми шагами; въ верхнемъ этажѣ обыскъ возобновился. Въ комнатахъ Борана и Ренэ была передвинута вся мебель, все было перерыто сверху донизу, но безъ всякихъ результатовъ.
— Не тутъ, выше, выше, — нетерпѣливо ворчалъ Фушэ: — я говорю вамъ, что выше… я слышу запахъ дичи… да, да… я не ошибаюсь!
На чердакѣ онъ остановился, оглядѣлся и сказалъ:
— Ну, теперь будьте внимательны!
Тотчасъ полицейскіе со свѣчами въ рукахъ разсѣялись по всѣмъ угламъ обширнаго помѣщенія, а Кантекоръ, взявъ лампу изъ рукъ Жанны, началъ внимательно разсматривать стѣны.
Фушэ, къ ужасу однихъ и въ назиданіе другимъ, говорилъ:
— Это помѣщеніе слишкомъ пусто, видите ли; это какъ будто устроено нарочно, для отвода глазъ, для того, чтобы сразу можно было видѣть, что тутъ ничего нѣтъ… и это именно потому, что тутъ-то и есть что-то. Осмотрите каждую щель, каждый гвоздь, каждую дыру, въ особенности со стороны переулка, тамъ есть выпуклость на фасадѣ.
У Борана подкосились ноги; Ренэ сжала челюсти, чтобы не стучать зубами.
Кантекоръ съ людьми осматривали все самымъ тщательнымъ образомъ, но не находили ничего подозрительнаго. Фушэ затопалъ ногами; онъ уже рѣшилъ, что идетъ по вѣрному слѣду, а между тѣмъ время шло, не приводя ихъ къ успѣху…
Фушэ не допускалъ ошибки. Онъ повернулся къ Ренэ, разсчитывая уловить выраженіе страха на подвижномъ личикѣ дѣвушки, которое могло бы подтвердить его догадки. Но подъ его пристальнымъ взглядомъ она опустила глаза и устремила ихъ въ землю, а затѣмъ отступила въ полосу тѣни, которая падала отъ стѣны; она догадалась о намѣреніи начальника полиціи. Шпіоны даромъ теряли время и трудъ. Съ помощью желѣзныхъ прутьевъ они изслѣдовали каждое отверстіе, — все было напрасно.
— Если и есть какой-нибудь тайникъ, — сказалъ Кантекоръ, которому закралось въ душу сомнѣніе: — то, надо признаться, онъ великолѣпно скрытъ.
Фушэ разсердился:
— Нечего сказать, стоило заявлять мнѣ о добычѣ., королевской… заставить меня прійти сюда!
Полицейскій опустилъ голову, физіономія его вытянулась. Онъ уже предчувствовалъ немилость; министръ полиціи былъ безпощаденъ съ неловкими; онъ предпочиталъ негодяевъ, съ которыми всегда можно сговориться и обдѣлать всевозможныя дѣлишки.
Фушз продолжалъ:
— Довольно, пора кончить… такимъ образомъ мы не подвинемся впередъ до завтрашняго дня!
Въ эту же минуту у него блеснула мысль, которая должна была привести ихъ къ цѣли. Онъ позвалъ Борапа и Ренэи поставилъ ихъ посрединѣ пустого помѣщенія; грубымъ, рѣзкимъ голосомъ, который отдавался во всѣхъ уголкахъ чердака, онъ объявилъ имъ:
— Я знаю, что вы скрываете человѣка, который изгнанъ изъ Франціи. Я не утверждаю, что онъ находится здѣсь съ дурными намѣреніями, но моя обязанность разыскивать его всюду, гдѣ бы онъ ни скрывался. Я долженъ его найти, долженъ удостовѣрить его личность. Такъ какъ наши поиски безполезны, такъ какъ вы отрицаете то, въ чемъ мы увѣрены, то домъ вашъ будетъ разрушенъ до основанія завтра же. А теперь вы, Боранъ, и эта молодая дѣвушка (онъ еще повысилъ тонъ), вы отправитесь въ Консьержери; тишина и уединеніе будутъ полезны вамъ для размышленій; если ваше пребываніе тамъ продолжится нѣсколько лѣтъ — тѣмъ хуже для васъ.
Въ то время, какъ онъ произносилъ эту рѣчь, въ томъ мѣстѣ стѣны, которое было обслѣдовано уже сто разъ, медленно открылось отверстіе; большая дверь, подъ давленіемъ изнутри, открылась, и на порогѣ появился Гранли.
Раздался крикъ ужаса, безпокойства, удовлетворенія, — всѣ отступили назадъ, затѣмъ окружили его. Съ огромнымъ спокойствіемъ, важно, торжественно, съ величественнымъ презрѣніемъ, молодой человѣкъ сдѣлалъ шагъ впередъ:
— Довольно, сударь! — обратился онъ къ Фушэ. — Я одинъ виноватъ во всемъ, и вотъ я въ вашихъ рукахъ.
Случилось то, на что разсчитывалъ министръ. Принцъ не могъ слышать угрозъ своимъ вѣрнымъ слугамъ; онъ продолжалъ оставаться великодушнымъ, несмотря на всѣ неудачи и несчастія.
Фушэ не отличался вѣжливостью, но при этомъ появленіи, чрезвычайно пораженный и взволнованный, онъ поклонился и приподнялъ свою шляпу. Онъ не отказалъ въ этомъ знакѣ почтенія тому, отца и мать котораго онъ отправилъ на гильотину.
Гранли продолжалъ:
— Эти люди приняли меня, не зная, кто я. Распоряжайтесь мною, я покоряюсь необходимости еще разъ.
— Я долженъ васъ допросить, — сказалъ Фушэ: — будете ли вы отвѣчать?
— Вѣроятно, хотя это будетъ зависѣть отъ вашихъ вопросовъ.
— Прекрасно!
Министръ полиціи отдалъ короткое приказаніе Кантекору, который передалъ его, въ свою очередь, подчиненнымъ. Черезъ минуту наверхъ, на чердакъ были подняты два стула и небольшой столъ. Фушэ приказалъ удалиться всѣмъ, кромѣ Борана, Ренэ и Кантекора, «чтобы свободнѣе поговорить безъ свидѣтелей», какъ объяснилъ онъ. Чердакъ опустѣлъ, дверь закрылась; Фушэ пододвинулъ Гранли стулъ:
— Потрудитесь сѣсть, милостивый государь.
Молодой человѣкъ машинально опустился на стулъ. Фушэ взялъ другой стулъ, поставилъ его передъ столомъ и усѣлся. Затѣмъ онъ вытащилъ изъ кармана, не спѣша, бумагу и карандашъ въ серебряной оправѣ и приказалъ Кантекору подать лампу. Кантекоръ поставилъ лампу на столъ. Освѣщенный такимъ образомъ, этотъ рыжій человѣчекъ, бывшій священникомъ, членомъ народнаго конвента, цареубійцей, проконсуломъ, террористомъ, а теперь состоявшій приверженцемъ императорскаго строя, духовенства и законовъ, обнаруживалъ себя во всемъ своемъ гнусномъ и трагическомъ безобразіи. Несмотря на свою относительную молодость, — ему было только сорокъ два года, — онъ казался уже старымъ. Его желчное, измученное лицо, сѣро-зеленые глаза, налитые кровью, свидѣтельствовали о душѣ, лишенной благородства, высокихъ чувствъ и совѣсти. Онъ заговорилъ глухимъ голосомъ:
— Вы видите, что я отослалъ своихъ людей; они тутъ, на лѣстницѣ или въ среднемъ этажѣ, — я рѣшилъ, что имъ нечего слушать то, что вы мнѣ сообщите. Теперь начнемъ. Если у васъ есть оружіе, отдайте мнѣ его.
Гранли отвѣтилъ:
— У меня нѣтъ оружія.
— Бумаги?
— Здѣсь… никакихъ.
— Вы ручаетесь въ этомъ вашей честью?
— Да.
— Я вѣрю вамъ.
— А это? — сказалъ Кантекоръ съ гнусной усмѣшкой, выскальзывая изъ тайника, куда онъ незамѣтно проникъ за спиною принца.
Онъ помахалъ въ воздухѣ листикомъ, на которомъ поклонникъ Полины начерталъ съ такимъ трудомъ нѣсколько риѳмованныхъ строкъ въ честь ея несравненной красоты.
Принцъ кинулся на него, вырвалъ изъ святотатственныхъ рукъ листокъ, смялъ его и разорвалъ на тысячу кусочковъ.
— Что это значитъ? — строго спросилъ Фушэ.
— Ничего серьезнаго, — невинные стихи въ честь дамы, вѣрьте моему честному слову.
Министръ полиціи пробормоталъ что-то, уткнувшись въ воротникъ; онъ любилъ подмѣчать маленькія слабости сильныхъ міра, Выждавъ минуту, онъ спросилъ:
— Ваше имя?
Изгнанникъ поколебался одно мгновеніе, взглянулъ на взволнованныя лица своихъ преданныхъ друзей, улыбнулся имъ и смѣло отвѣтилъ:
— Шарль-Луи Гранли.
— Вы въ этомъ увѣрены? — спросилъ съ насмѣшкой Фушэ, — Впрочемъ, пусть будетъ такъ… будемъ продолжать… Вы изгнаны и знаете почему и тѣмъ не менѣе вы во Франціи.
— Да, это вѣрно. Но многіе изъ эмигрировавшихъ уже вернулись; я полагалъ, что времена теперь нѣсколько измѣнились и власти стали снисходительнѣе.
— Въ такомъ случаѣ, значитъ, вы скрываетесь?
Молодой человѣкъ покраснѣлъ. Онъ поднялся съ выраженіемъ негодованія на лицѣ и далъ волю своему гнѣву и презрѣнію:
— Кто вы такой, чтобы допрашивать меня такимъ образомъ? По какому праву дѣлаете вы это? по чьему повелѣнію? Я въ вашей власти, такъ и не злоупотребляйте ею! Я вернулся во Францію, я, да я, Гранли, чтобы служить въ императорской арміи, безъ всякихъ расчетовъ, съ единственной цѣлью быть полезнымъ моей родинѣ и безразлично при какомъ образѣ правленія. Вотъ и все! Если это преступленіе при имперіи, тѣмъ хуже для императора!
— Господинъ Гранли, — миролюбиво началъ Фушэ, прослушавшій эту горячую тираду безъ малѣйшаго выраженія на своемъ безкровномъ, каменномъ лицѣ: — прежде всего я отвѣчу вамъ на вашъ первый вопросъ. Кто я, какія у меня права и полномочія? Я — Фушэ.
Гранли едва овладѣлъ собой и подавилъ крикъ изумленія.
— Вы, вы Фушэ?
Фушэ закусилъ свои блѣдныя губы и поклонился.
— Да, я понимаю васъ; нѣкоторыя воспоминанія черезчуръ тягостны… Но это не идетъ къ дѣлу. Вы вернулись во Францію, чтобы служить въ императорскомъ войскѣ? Какъ же вы поступите туда подъ вашей вымышленной фамиліей?
— У меня есть поддержка, которой я уже пользовался… при дворѣ…
Фуше подумалъ; онъ начиналъ соображать, по его губамъ скользнула улыбка.
— Императрица?
Лицо его прояснилось, но сохраняло зловѣщее выраженіе.
— Да… да… все это очень странно… Впрочемъ, у васъ есть еще поддержка… въ Италіи… въ Римѣ…
На этотъ разъ Гранли поблѣднѣлъ; тайна, которую онъ тщательно хранилъ, оказывалась извѣстной полиціи. Пользуясь его замѣшательствомъ, Фушэ произнесъ:
— Вы очень неосторожны, сударь! Примѣръ герцога Энгіенскаго долженъ былъ бы остановить васъ на пути во Францію!
При этой угрожающей фразѣ молодой человѣкъ выпрямился и разстегнулъ свой сюртукъ:
— Если ваша цѣль такого рода, то я готовъ, не будемъ терять время!
Боранъ и Ренэ кинулись къ нему внѣ себя и закрыли его своими тѣлами; оба они рыдали.
— Объ этомъ нѣтъ и рѣчи, — отвѣтилъ какъ бы въ раздумьи Фушэ.
Въ этотъ мигъ, въ первый разъ за всю свою жизнь, можетъ быть, цареубійца чувствовалъ себя смущеннымъ. Всевозможныя и самыя противорѣчивыя мысли проносились въ его мозгу. Онъ отлично понималъ, что, предоставляя Жозефинѣ покровительствовать этому завѣдомому врагу императора, онъ могъ бы держать ее въ рукахъ и разсчитывать на ея благоволеніе. Съ другой стороны, въ это же время отъ него зависѣло щадить или скомпрометировать Полину Боргезе. Онъ представлялъ себѣ, что онъ могъ усилить свое уже огромное могущество, зная такую государственную тайну. Наконецъ, служа въ императорской арміи, принцъ былъ бы въ его рукахъ болѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было, и въ концѣ концовъ могъ бы наступить удобный моментъ, когда принца легко можно было бы выдать его дядямъ. Онъ рѣшилъ, что этотъ молодой человѣкъ заслуживалъ нѣкотораго уваженія: защищая права императора, онъ могъ бы все-таки пощадить и юношу и, такимъ образомъ, пріобрѣталъ право на его благодарность.
А если императоръ узнаетъ объ этомъ какимъ-нибудь образомъ? Ну, что же, онъ всегда могъ бы его немедленно арестовать… и доказать, что его мнимая снисходительность была лишь искуснымъ ходомъ въ этой игрѣ.
Все это онъ обдумалъ и рѣшился. Плавнымъ жестомъ бывшій священникъ успокоилъ общее волненіе и, вставая, произнесъ-самымъ миролюбивымъ голосомъ:
— Господинъ Граи ли, дайте мнѣ ваше дворянское слово, что все, что вы мнѣ сказали, сущая правда; что вы ничего не замышляете ни противъ императора, ни противъ имперіи. При такомъ условіи я даю вамъ свободу! Если вы можете — поступайте въ императорскую армію; если нѣтъ — вы отправитесь въ мѣсто ссылки. Но знайте, что тутъ или тамъ вы всегда въ моихъ рукахъ… отъ меня скрыться нельзя. Таковъ нашъ обоюдный договоръ, основанный на взаимномъ довѣріи. Отвѣчайте, согласны вы подписать его?
Гранли думалъ, опустивъ голову. Передъ собою онъ видѣлъ Ренэ и старика Борана, которые, безмолвно сжимая руки, умоляли его; вдали, подъ небомъ Рима, передъ его взоромъ проносился нѣжный образъ Полины, для которой онъ былъ готовъ на всякія жертвы.
Глубоко вздохнувъ, онъ произнесъ:
— Г. Фушэ, я даю вамъ слово дворянина, что я сказалъ вамъ истинную правду; я ничего не предприму ни противъ императора, ни противъ имперіи. Я поступлю на службу въ императорскія войска или покину Францію. Я принимаю ваши условія… я вынужденъ сдѣлать это. Я не буду болѣе скрываться, но и вы не сдѣлаете мнѣ ничего дурного, я вѣрю этому.
— Вы можете быть совершенно спокойны, — отвѣтилъ, кланяясь, Фушэ, не рѣшившійся предложить свое честное слово, — и очень вѣроятно, что придетъ время, когда вы вспомните все, что произошло сегодняшней ночью, и, надѣюсь, воспоминаніе это не будетъ очень тяжко. А вы, Гіацинтъ Боранъ, — продолжалъ Фушэ, повертываясь къ часовщику, — не забудьте этого урока. Вашъ тайникъ долженъ быть уничтоженъ завтра же; чтобы впредь никто никогда не искалъ у васъ убѣжища, это вы должны запомнить. Если вы будете дѣйствовать попрежнему, то знайте, что это отразится на принцѣ.
Боранъ протянулъ уже руку, чтобы подписать торжественную клятву, но Фушэ всталъ и съ поклономъ вышелъ изъ чердака. Кантекоръ шелъ за нимъ недовольный, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ.
На улицѣ, садясь въ экипажъ, Фушэ сказалъ своему агенту:
— Кантекоръ, если ты дорожишь своею жизнью, ты забудешь эту ночь. Ты ничего не знаешь; ты ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ… Но съ этого дня ты долженъ слѣдить неотступно за этимъ молодымъ человѣкомъ, я вручаю его тебѣ. Ты долженъ всегда знать, гдѣ онъ, что онъ дѣлаетъ, что онъ думаетъ, что онъ желаетъ, При выполненіи этого условія твоя карьера обезпечена.
Кантекоръ отвѣсилъ глубокій поклонъ, и, когда онъ поднялъ голову, коляска уже скрылась изъ виду.
Въ домикѣ часовщика разыгрывалась другая сцена. Всѣ четверо вѣрныхъ друзей окружили своего принца и поздравляли его съ неожиданной развязкой, хотя всѣ были еще подъ впечатлѣніемъ того страха, ужаса и тревоги, что имъ пришлось пережить за эту ночь. А принцъ, дрожащій, негодующій, внѣ себя отъ бѣшенства кричалъ, подчеркивая слова:
— Я долженъ былъ уступить этому негодяю, этому убійцѣ!!.. ради васъ, ради другихъ… конечно, меньше всего ради себя! Это негодяй, ибо, освобождая меня, онъ измѣнилъ своему долгу!..
Потомъ вдругъ лицо его прояснилось:
— Ну, друзья мои, довольно плакать, будемъ радоваться! Не правда ли, что поведеніе этого всезнающаго шпіона удивительно! Наши надежды еще не потеряны! Не мы одни предчувствуемъ, что лиліи нашей Франціи скоро расцвѣтутъ!..
II.
правитьОколо половины іюля, по просьбѣ знатныхъ гражданъ Компьена, которые были огорчены тѣмъ, что императорская семья проводитъ лѣтнее время исключительно въ Рамбулье, Наполеонъ отправилъ Жозефину и Гортензію провести двѣ недѣли въ замкѣ этого города, обѣщая въ скоромъ времени тоже пріѣхать туда. Компьепскій замокъ былъ не великъ, и императрица со своимъ дворомъ съ большимъ трудомъ размѣстилась тамъ; интриги продолжались попрежнему и даже усилились вслѣдствіе одного новаго плана императора. Уже давно ему хотѣлось пристроить на службу огромное число эмигрантовъ и дворянской молодежи, которые, желая примириться съ правительствомъ, не могли, однако, согласиться вступить въ армію простыми солдатами. Вслѣдствіе этого Наполеонъ приказалъ выбрать шесть тысячъ лучшихъ молодыхъ людей изъ числа плѣнныхъ при Аустерлицѣ и сформировать изъ нихъ два полка на жалованьи отъ Франціи. Этому новому корпусу, сформированному не по образцу регулярныхъ войскъ, Наполеонъ далъ особыя, лично имъ выработанныя, права. Для того, чтобы получать чины включительно до штабъ-офицерскихъ, не нужно было служить долго; достаточно было быть благороднаго происхожденія, носить громкую фамилію и доказать свою преданность вѣрной службой императору. Конечно, производство въ чины такимъ способомъ было противно установившемуся обычаю; но императоръ рѣшилъ такимъ способомъ привлечь на свою сторону болѣе ста молодыхъ людей, воспитанныхъ, образованныхъ и богатыхъ; кромѣ того, онъ отвлекалъ ихъ службой отъ опаснаго бездѣлья и заговоровъ.
Племянникъ Латура д’Оверискаго былъ назначенъ командиромъ перваго полка, принцъ де-ІНембургъ — командиромъ второго.
Обоимъ полкамъ были даны имена ихъ командировъ. Всѣ мѣста въ нихъ были тотчасъ заняты; люди самыхъ противоположныхъ направленій: разбогатѣвшіе республиканцы, обращенные роялисты, всѣ желали попасть туда. Послѣднія сомнѣнія, колебавшія умы, были побѣждены. Служба представлялась чрезвычайно заманчивой. Во время пребыванія двора въ Компьенѣ ходатайства усилились. Съ ними обращались даже къ Жозефинѣ.
Въ деревнѣ она казалась болѣе свободной, болѣе доступной, чѣмъ въ Тюльери; этимъ пользовались, чтобы обращаться къ ней съ просьбами, которыя были болѣе настойчивы. Сосѣдніе замки, которыхъ было очень много вокругъ Компьена, гостиницы, частные дома — все было занято просителями. Однако всѣ эти знатные люди находились подъ нѣкоторымъ подозрѣніемъ, и по ихъ слѣдамъ, чего, вѣроятно, они и не подозрѣвали, шла цѣлая армія темныхъ личностей: полицейскихъ и шпіоновъ со стороны разныхъ отдѣльныхъ заинтересованныхъ лицъ и правительствъ. Это было особое время, время таинственныхъ заговоровъ, огромныхъ честолюбій, тайныхъ надеждъ, сокровенныхъ происковъ, безграничныхъ самопожертвованій, позорныхъ измѣнъ. У Наполеона были свои агенты: у Талейрана свои; Фушэ, Савари, Десмаже, Реань, Дюбуа имѣли своихъ шпіоновъ; всѣ они интриговали между собою. Охрана подозрѣвала всѣхъ должностныхъ лицъ, которыя взаимно не довѣряли ей. Графы де-Провансъ, д’Артуа содержали въ Парижѣ своихъ эмиссаровъ, французовъ и иностранцевъ. Наконецъ, многія европейскія государства — Англія, Россія, Австрія, Пруссія — имѣли свои бюро, слѣдившія за всѣмъ, что дѣлалось въ Тюльери. Шпіоны были всюду, даже въ числѣ придворныхъ дамъ, которыхъ подкупалъ, хотя и очень дорогой платой, Фушэ. За императоромъ слѣдили точно такъ же, какъ за всѣми принцами; полицейскіе соперничали въ хитрости, смѣлости и ловкости. Очень часто велась двойная игра, которая запутывала интриги и козни.
Каждое утро императрица принимала не болѣе десяти просителей; пріемъ продолжался отъ десяти часовъ до полудня, если у нея не было мигрени или другихъ дѣлъ. Роль благодѣтельницы ей нравилась, и она охотно принимала просителей, тѣмъ болѣе, что среди нихъ она чувствовала себя въ своемъ обществѣ. Всѣ эти молодые люди, элегантные, утонченные и ловкіе, напоминали ей прошедшее время, интересовали ее, радовали и плѣняли. Она принимала ихъ просьбы, выслушивала комплименты, лесть и всѣхъ обнадеживала съ лѣнивой граціей прекрасной креолки. Наполеонъ могъ отказывать, возмущаться, негодовать, но въ концѣ концовъ уступалъ настояніямъ Жозефины; если Наполеонъ не соглашался, она звала на помощь Гортензію, иногда придворныхъ дамъ, фрейлинъ, приглашенныхъ, и передъ этимъ хоромъ просьбъ онъ вынужденъ былъ соглашаться.
— Вы скоро будете назначать моихъ генераловъ!.. — ворчалъ онъ.
— Почему жъ бы и нѣтъ? — возражали тѣ.
— Ахъ вы, плутовки, плутовки!..
И великій человѣкъ добродушно смѣялся.
Вліяніе Жозефины было такъ велико, что впослѣдствіи всѣмъ, назначеннымъ въ полки, благодаря ея покровительству, была присвоена кличка «кадетъ императрицы».
Въ это утро будущіе кадеты разгуливали, въ ожиданіи пріема, вдоль и поперекъ большого замковаго двора; нѣкоторые ходили въ одиночку, другіе собирались въ группы. Всѣ эти люди до смѣшного походили другъ на друга, что было, впрочемъ, не удивительно, такъ какъ всѣ они принадлежали къ одной и той же національности, были одинаковаго воспитанія, многіе изъ нихъ были болѣе или менѣе близкими родственниками. Всѣ они были одинаково одѣты по модѣ того времени: голубой сюртукъ, жилетъ съ цвѣтами, бѣлыя панталоны и невысокіе, доходящіе до половины ноги, сапоги. Болѣе молодые изъ нихъ были лѣтъ двадцати, старшіе — тридцати; всѣ они разсчитывали быть командирами или, по крайней мѣрѣ, капитанами: ихъ благородное происхожденіе давало имъ право на это. Они теперь считали, что оказываютъ услугу государству, соглашаясь вступить въ ряды войскъ и носить военный мундиръ. Они перекликались другъ съ другомъ, умышленно подчеркивая свои громкіе титулы:
— Это вы, маркизъ! А… виконтъ!.. Здравствуйте, герцогъ!.. здравствуй, баронъ!..
Большая часть ихъ отдала бы съ радостью десять лѣтъ жизни, чтобы низложить узурпатора и воскликнуть: «да здравствуетъ король!» Наполеонъ зналъ это очень хорошо, но онъ зналъ также и то, что, опредѣливъ ихъ въ полки, онъ будетъ держать ихъ желѣзной рукой и что никто изъ нихъ не посмѣетъ вести противъ него интриги изъ боязни суровой кары.
На двухъ ступенькахъ лѣстницы стояло трое молодыхъ людей надменной наружности и тихо разговаривали, слѣдя за появленіемъ и исчезновеніемъ придворныхъ слугъ, которые, введя просителя, докладывали фамилію того, кто слѣдовалъ по очереди. Молодой человѣкъ, стоявшій на верхней ступенькѣ, облокотившись на каменныя перила, былъ на голову выше двухъ другихъ и казался не старше двадцати лѣтъ. Это былъ блондинъ, съ правильными и красивыми чертами лица, съ задумчивыми глазами, съ подвижнымъ, выразительнымъ лицомъ, отражавшимъ каждое душевное движеніе. Обратясь къ своимъ собесѣдникамъ, сухощавымъ брюнетамъ приблизительно того же возраста, онъ сказалъ:
— Вотъ вы увидите, Прэнгей, и вы, Иммармонъ, что насъ и сегодня не примутъ. Если это будетъ продолжаться, то я поѣду недѣли на двѣ въ Клошъ-д’Оръ: это, конечно, очень пріятно, но въ концѣ концовъ…
— Ваше выс… господинъ Гранли, — сказалъ Иммармонъ: — почему вы не хотите согласиться на мое предложеніе и провести это время въ замкѣ моей матери, въ двухъ шагахъ отсюда?
— Опасно!
— Съ какой стороны?
— Со всѣхъ.
— Во всякомъ случаѣ, не опаснѣе, чѣмъ здѣсь? — возразилъ Иммармонъ.
— Да, конечно, но я не хочу никого компрометировать.
— Но вѣдь вы знаете, что единственное наше желаніе и обязанность — это служить вамъ и быть вамъ полезнымъ.
— Я это знаю, — сказалъ Гранли съ легкой усмѣшкой: — но вѣдь вы не одни — у васъ мать, сестра… Онѣ такъ недавно еще вернулись во Францію, что невозможно подвергать ихъ опасности быть высланными… Вооружимся терпѣніемъ!.. это отплата за прошлое!
— Вы расплачивались ужъ не разъ! — проворчалъ сквозь зубы Прэнгей.
Въ этотъ моментъ лакей доложилъ:
— Господинъ Мартнизаръ! Господинъ до-Рантиньи!
— Мартнизаръ! — произнесъ Иммармонъ съ движеніемъ, выражающимъ глубокое презрѣніе: — буржуа — вотъ кто здѣсь въ почетѣ, вотъ кого предпочитаютъ… вамъ!
— Кто же меня здѣсь знаетъ, — уклончиво замѣтилъ Гранли.
— Мартнизаръ, — продолжалъ Прэнгей: — сынъ архи-милліонера, банкира Жозефины; она ему должна огромныя деньги; будьте увѣрены, что его устроятъ прежде всѣхъ.
— А кто такой Рантиньи? Я о немъ не слыхалъ, — сказалъ Гранли.
— Вѣроятно, какой-нибудь захолустный дворянчикъ: я не слышалъ этой фамиліи при прежнемъ дворѣ, — разъяснилъ Прэнгей: — хотя многое и забывается… столько случилось событій…
— И судьба многихъ такъ измѣнилась, — подхватилъ Гранли: — я, напримѣръ. Можетъ ли мое имя напомнить что-нибудь бывшимъ посѣтителямъ Версаля?
— Оно напоминаетъ слишкомъ много; оно слишкомъ ясно, — сказалъ Иммармонъ. — Если бы вы послушались Меня, то взяли бы имя болѣе простое; не такое прозрачное, съ меньшимъ значеніемъ[1].
— Пустяки! Что за важность!.. Богъ не оставитъ меня!
Лакей снова провозгласилъ: — «Графъ де-Тейксъ принцъ де-Круа! Графъ де-Поваръ!»
— Это настоящіе дворяне, — сказалъ Прэнгей, который, повидимому, великолѣпно зналъ всю родословную старой Франціи.
— Да, — согласился Гранли, — графы де-Тейксы принцы де-Круа, бретонцы Морбигана, древній родъ, вѣрнѣйшій между вѣрными. — Онъ вздохнулъ. — Все измѣнилось!
— Какъ знать? — замѣтилъ Иммармопъ: — Не слѣдуетъ придавать лишнее значеніе наружному виду.
Прошло четверть часа. Въ этотъ день Жозефина торопилась окончить пріемъ. Послѣдовательно были приглашены: маркизъ де-Невантеръ, кавалеръ д’Орзаманъ, г. Микле де-Маршъ. Всѣ эти имена встрѣчались молодыми людьми, стоявшими на лѣстницѣ, съ выраженіемъ похвалы или презрѣнія.
— Всѣ собрались тутъ, — сказалъ Гранли, — и многіе изъ нихъ дѣйствительно благородные люди.
Появившись въ четвертый разъ, лакей доложилъ своимъ громкимъ голосомъ: — «Кавалеръ де-Гранли!.. графъ де-Прэнгей д’Отрезмъ, виконтъ д’Иммармонъ!..»
Гранли пожалъ крѣпко руки своимъ друзьямъ. — «До свиданья… Сейчасъ рѣшится моя судьба… побѣда или проигрышъ! Если меня не арестуютъ, тогда -увидимся въ часъ дня въ Клошъ д’Оръ. Позавтракаемъ вмѣстѣ»
— Арестовать? За что? — вскричали вмѣстѣ Прэнгей и Иммармонъ.
— Все можетъ быть… за мной слѣдитъ Фушэ…
Молодой человѣкъ поднялся не спѣша по лѣстницѣ и вошелъ въ галерею. На большомъ разстояніи отъ него медленно шли его собесѣдники, перекидываясь словами:
— Мнѣ страшно, кузенъ, я боюсь!
— Я тоже!
— Если онъ не будетъ сдержанъ… позволить себѣ какую-нибудь безумную выходку?
— Да, ему очень трудно выдерживать свою роль… онъ такъ впечатлителенъ… И наконецъ воспоминанія прошлаго въ этомъ замкѣ… его гордость, вполнѣ законная… все это такъ опасно… Что онъ будетъ дѣлать, если его примутъ не такъ, какъ онъ разсчитывалъ.
— Подождемъ…
Они остановились, стараясь угадать, что происходитъ въ аппартаментахъ Жозефины.
Она принимала посѣтителей въ прежней гостиной Маріи-Антуанетты, комнатѣ, выходившей на террасу въ огромный паркъ. Императрица полулежала на узенькой кушеткѣ краснаго дерева, покрытой блѣдно-зеленымъ шелкомъ съ ярко-желтыми полосами и поддерживавшейся орлами изъ мѣди. Одѣта она была въ легкій туалетъ изъ индійской кисеи, съ открытыми руками и удивительно красивой шеей, слегка прикрытой этой прозрачной матеріей.
Несмотря на то, что въ эту пору ей было уже не менѣе сорока трехъ лѣтъ, она казалась очень молодой, благодаря тщательному уходу за своимъ лицомъ и фигурой и тому очарованію, которое она придавала своему голосу и движеніямъ. Небольшая діадема изъ жемчуговъ украшала ее прелестную головку. Гортензія, которая мѣсяцъ тому назадъ вышла замужъ за короля Голландіи и которая, повидимому, не очень стремилась къ своему супругу, сидя возлѣ нея, казалась младшей сестрой, далеко уступая ей въ красотѣ. Полукругомъ около дивана сидѣли рядомъ: фрейлина баронесса де-Во; камерфрау m-me Гамеленъ; м-мъ де-Нуаюнъ, креолка съ Мартиники, другъ дѣтства императрицы; баронесса Гудейль и нѣсколько другихъ дамъ высокаго происхожденія. Но самая молодая, самая красивая, сразу привлекавшая всѣ взоры, была красавица Луиза де-Кастеле. Два года тому назадъ она вышла замужъ за драгунскаго капитана, съ которымъ рѣдко видалась; они обожали другъ друга, но служба и придворныя обязанности часто разлучали ихъ. Ее любили при дворѣ за ея постоянное веселье и. смѣхъ, который такъ шелъ къ ея нѣжной красотѣ свѣтлой блондинки. Великій художникъ Грезъ, умершій нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ глубокой старости и нищетѣ, въ дни расцвѣта своего таланта между тысячами прекрасныхъ женщинъ считалъ ее своей лучшей моделью. Можно было утверждать, что она жила для того, чтобы радовать другихъ, разсѣевать печаль и уныніе. Самые угрюмые люди становились веселѣе въ ея присутствіи, и самъ императоръ въ часы дурного расположенія духа не мотъ устоять передъ ея лучезарнымъ появленіемъ. Онъ называлъ ее волшебницей, и она принимала это прозвище, какъ комплиментъ.
Камергеръ, шталмейстеръ и нѣсколько офицеровъ стояли въ глубинѣ залы передъ дверью. Собраніе было блестяще, и роль каждаго была точно опредѣлена правилами придворнаго этикета. Обстановка была также великолѣпна; потолокъ былъ расписанъ аллегорическими картинами работы извѣстнаго Койпеля и украшенъ золотомъ, стѣны обтянуты коврами съ изображеніемъ миѳологическихъ сценъ, и старые портреты забытыхъ героевъ, временъ королей, дополняли убранство салона. Черезъ широко открытыя окна двери открывался видъ на паркъ съ вѣковыми деревьями и зелеными лужайками, на которыхъ бѣлѣли тамъ и сямъ статуи.
Въ то время еще не было огромной долины, которая доходитъ теперь до Красивыхъ Горъ. Этотъ открытый видъ былъ устроенъ пятью или шестью годами позже, благодаря капризу Маріи-Луизы, которая приказала вырубить огромныя просѣки.
Придворный лакей доложилъ:
— Кавалеръ де-Гранли.
Войдя, Гранли остановился на мгновеніе, ослѣпленный лучомъ солнца, прищурилъ глаза, обвелъ всѣхъ присутствующихъ задумчивымъ взглядомъ и направился медленными шагами къ императрицѣ. Въ трехъ шагахъ отъ нея онъ склонился почтительно и низко, но безъ малѣйшаго признака подобострастія. Императрица протягивала обыкновенно руку какъ для поцѣлуя, такъ и для того, чтобы взять прошенія и письма, которыми было снабжено большинство просителей. Но этотъ молодой человѣкъ, такой красивый и изящный, не имѣлъ въ рукахъ никакой бумаги; онъ казался какимъ-то особеннымъ, необыкновеннымъ, и Жозефина разглядывала его съ любопытствомъ, не шевелясь; всѣ присутствовавшіе были неподвижны, молчаливы, какъ бы въ ожиданіи какого-то серьезнаго событія, которое должно было послѣдовать за появленіемъ этого незнакомца. Гранли, стоя неподвижно передъ императрицей, ожидалъ знака поощренія. Она поняла его, сдѣлала небольшое усиліе и произнесла, слегка покраснѣвъ:
— Вы, кажется, кавалеръ де-Гранли? Что вы желаете получить отъ насъ? — и добавила послѣ маленькой паузы: — кто васъ рекомендуетъ?
— Мадамъ, — сказалъ онъ спокойнымъ голосомъ: — я не имѣю никакихъ рекомендацій, и я хотѣлъ бы поговорить съ вами безъ свидѣтелей.
Онъ сказалъ «мадамъ», а не «ваше величество», какъ слѣдовало по этикету, и свободно выразилъ свое желаніе, не облекая его въ форму просьбы или мольбы. Придворные были оскорблены, наморщили брови; дамы дѣлали гримасы негодованія.
Одна Жозефина, эта безпечная креолка, не страдавшая маніей величія, казалась спокойной и не была оскорблепа незнаніемъ придворныхъ правилъ. Гранли понравился и заинтересовалъ ее съ перваго взгляда, она сама не знала почему; она не могла объяснить себѣ, почему онъ вмѣстѣ съ тѣмъ внушалъ ей нѣкоторый страхъ.
Она снизошла къ его желанію и движеніемъ руки удалила дамъ, даже Гортензію и кавалеровъ, которые вышли за дверь. Шталмейстеръ изъ предосторожности намѣревался было остаться въ десяти шагахъ отъ нея, повелительнымъ жестомъ она удалила и его.
Гортензія замѣшкалась въ углу гостиной, занявшись разсматриваніемъ альбома.
Жозефина заговорила первая:
— Вы желаете поступить въ полкъ Изембурга или Туръ д’Овернья.
— Да, мадамъ.
— Вы знатнаго рода?
— Да, мадамъ.
— Какимъ же образомъ въ такомъ случаѣ у васъ нѣтъ связей при дворѣ, никакой заручки у меня?
Гранли улыбнулся, его голубые глаза остановились на секунду на императрицѣ, которая замѣтила, какъ они сверкнули, и отвѣтилъ медленно:
— Извините, мадамъ, я имѣю вашу поддержку.
— Я васъ не понимаю, — замѣтила Жозефина: — будьте добры не говорить загадками. Объясните, въ чемъ дѣло.
Тонъ ея голоса сдѣлался жесткимъ и повелительнымъ.
Молодой человѣкъ собрался съ духомъ и сказалъ:
— Вы меня спасли уже одинъ разъ; можетъ быть, вы не откажетесь спасти меня вторично.
Удивленная Жозефина приподнялась и наклонилась въ сторону страннаго посѣтителя.
— Я васъ спасла? когда? какимъ образомъ?
Тогда любопытные, собравшіеся въ сосѣдней комнатѣ, увидѣли, что молодой человѣкъ наклонился и очень тихо, быстро говорилъ что-то. До Гортензіи долетѣли отдѣльныя слова:
— 1795… Фротте… Барра… Тампль… палачи… милосердіе…
Изумленная императрица сдѣлала шагъ назадъ; съ глубокимъ
вниманіемъ она вглядывалась въ женственное лицо юноши; помимо своей воли она воскликнула, кланяясь ему:
— Вы! вы! ваше высочество!
Затѣмъ, взявъ его подъ руку, она прошла съ нимъ на террасу. Слышно было, какъ она сказала ему: «Вы такъ похожи на вашу несчастную мать… какъ все это удивительно!..» Остальныя слова улетѣли вмѣстѣ съ утреннимъ вѣтеркомъ въ глубину парка, разбитаго нѣкогда по приказанію Людовика XV.
Они долго бесѣдовали. Въ минуты забывчивости Гранли гнѣвно возвышалъ голосъ. Доносились слова:
— Мятежные дяди… измѣна… гражданская смерть… низость… покушеніе… убѣжище въ войскахъ…
Жозефина, оглядываясь съ безпокойствомъ вокругъ, успокаивала его ласковымъ движеніемъ руки, призывая къ осторожности этого пылкаго юношу. Всѣмъ было замѣтно, что, разговаривая со страннымъ посѣтителемъ, она оказывала ему знаки глубочайшаго уваженія. Когда онъ откланялся, то, противно всѣмъ правиламъ этикета, она проводила его до дверей салона. Придворные съ изумленіемъ слѣдили за этой сценой. По серединѣ комнаты Гранли остановился на секунду, окинулъ взглядомъ всю гостиную, мебель, стѣны, картины и прошепталъ съ внезапнымъ душевнымъ порывомъ:
— Какія воспоминанія!
Императрица, приложивъ палецъ къ губамъ, напомнила ему еще разъ объ осторожности. Онъ спохватился и произнесъ очень громко:
— Благодарю васъ, мадамъ, за вашу доброту; такимъ образомъ дѣло рѣшено?
Жозефина отвѣтила ему тихо:
— Да, ваше величество…
Отвѣтъ этотъ донесся до пораженной Гортензіи.
Въ это же время Жеромъ Кантекоръ былъ въ большомъ волненіи. Наканунѣ онъ пріѣхалъ въ Компьенъ переодѣтый зажиточнымъ крестьяниномъ, явившимся на субботній базаръ, и бродилъ все время но улицамъ и вокругъ замка. Онъ чувствовалъ, что онъ неузнаваемъ въ этомъ костюмѣ, и это было дѣйствительно такъ, хотя въ эту пору онъ не достигъ еще той необыкновенной ловкости въ переряживаніи, которой отличался позднѣе. Отъ времени до времени онъ приближался къ воротамъ замка. Когда одинъ человѣкъ или нѣсколько выходили оттуда, онъ встрѣчался съ ними, съ самымъ незначительнымъ видомъ проходилъ мимо, неловко кланяясь, но успѣвалъ внимательно разглядѣть всѣхъ своими проницательными глазами. Пропустивъ мимо себя такимъ образомъ многочисленныхъ лицъ, онъ увидѣлъ издали какого-то господина во всемъ черномъ, какъ бы въ глубокомъ траурѣ, который, медленно и въ глубокой задумчивости вышелъ изъ воротъ замка. Кантекоръ пошелъ къ нему навстрѣчу, засунувъ руки въ карманы и волоча палку, которая висѣла у него на рукѣ на кожаной петлѣ. Въ пятнадцати шагахъ онъ остановился и началъ непринужденно его разглядывать. И вдругъ онъ подскочилъ; онъ поблѣднѣлъ, вытаращилъ глаза, и вся физіономія его выразила безграничное удивленіе и даже ужасъ.
Незнакомецъ прошелъ, не обративъ вниманія на крестьянина.
Кантекоръ остановился около столба, вытеръ потный лобъ и произнесъ, заикаясь:
— Я сплю, вѣроятно! это глупо… это не можетъ быть… но не можетъ быть такого сходства… правда, что я плохо видѣлъ «того»… если это «тотъ»… однако я его помню хорошо… это онъ… въ двадцати шагахъ отъ меня… если онъ живъ, значитъ нѣтъ смерти… мнѣ положительно страшно! Но я долженъ убѣдиться… иду!..
Онъ повернулъ за тѣмъ, кто доставилъ ему столько волненія и страха. Въ это время господинъ прошелъ мимо церкви, повернулъ направо, дошелъ до площади Отель-де-Виль и вошелъ въ «Клошъ д’Оръ».
— Теперь онъ въ моихъ рукахъ, — подумалъ Кантекоръ и вошелъ вслѣдъ за нимъ въ гостиницу, Кантекоръ видѣлъ, что едва показался незнакомецъ, какъ навстрѣчу ему поднялся какой-то молодой человѣкъ и, протягивая руки, съ привѣтливой улыбкой спросилъ дружескимъ тономъ:
— Надѣюсь, что вы довольны, графъ де-Тейксъ?
— Да, Мартинзаръ, — отвѣтилъ графъ. — Я вполнѣ удовлетворенъ и ничего не желаю большаго.
Кантекоръ не сталъ слушать дальше и поспѣшно вышелъ; онъ задыхался.
— Это онъ! Это онъ, Боже мой? — шепталъ онъ: — мертвые воскресаютъ!
Отойдя шаговъ триста, онъ опомнился; его инстинктъ природнаго шпіона подсказалъ ему, что нельзя оставить безъ вниманія эту встрѣчу, и онъ поборолъ свой страхъ; онъ остановился, повернулся на мѣстѣ въ нерѣшимости и повернулъ въ сторону «Клошъ д’Оръ». «Да, но если онъ живъ, зачѣмъ онъ во Франціи, здѣсь? Не хочетъ ли и онъ поступить на службу въ формируемый полкъ. Но съ какой цѣлью? Вѣдь онъ врагъ Франціи и императора; очевидно, онъ замышляетъ что-нибудь. Берегись, Кантекоръ, будь внимателенъ? Можетъ быть, тебя ждетъ новая удача; берегись, смотри во всѣ глаза!»
Быстрымъ и рѣшительнымъ шагомъ онъ повернулъ назадъ къ гостиницѣ. На часахъ пробило полдень; колокола церкви Сенѣжанъ перезванивались съ курантами городской ратуши; площадь, заставленная ярмарочными повозками, лотками, телѣжками торговцевъ подъ зелеными покрышками, съ поднятыми оглоблями, съ лошадьми, уткнувшими морды въ торбы, представляла любопытное пестрое зрѣлище. Въ скоромъ времени она опустѣла; люди устремились по квартирамъ и ресторанамъ, такъ какъ желудки напомнили всѣмъ о часѣ завтрака. Когда Жеромъ Кантекоръ вторично вошелъ въ залу гостиницы «Клошъ д’Оръ», она была уже переполнена публикой, зажиточными крестьянами изъ окрестностей и городскими жителями. Они были не интересны Кантекору, который устремилъ все свое вниманіе на группу людей, выдѣлявшихся своими костюмами и манерами. Въ центрѣ этой группы агентъ Фушэ узналъ графа де-Тейксъ принца де-Круа, гвардейца изъ аустерлицкой фермы, чувствовавшаго себя, повидимому, превосходно. Кромѣ него, тутъ были всѣ тѣ молодые люди, которые были утромъ на пріемѣ императрицы. Здѣсь былъ Кавалеръ де-Гранли, виконтъ д’Иммармонъ, графъ де-Прэнгей д’Отрезмъ, маркизъ Невантеръ. графъ де-Новаръ, кавалеръ д’Орсимонъ, кавалеры Микели де-Маршъ, Рантиньи и Мартинзаръ. Послѣдній расточалъ любезности и комплименты.
— Прошу васъ, господа, не отказать принять мое приглашеніе. Я отлично понимаю ту честь, которую вы мнѣ оказываете: вы всѣ знатны, а я — сынъ простого капиталиста…
Всѣ улыбнулись, такъ какъ знали то большое значеніе, которое имѣетъ при дворѣ отецъ Мартинзара, владѣвшій огромнымъ состояніемъ, бывшій. поставщикомъ арміи въ теченіе уже десяти лѣтъ. Въ качествѣ придворнаго банкира онъ не разъ оказывалъ важныя услуги принцамъ и Жозефинѣ, которая безъ конца брала у него въ долгъ. Мартинзаръ продолжалъ:
— Надо привыкать къ товарищескому обращенію; завтра, безъ различія происхожденія и положенія, мы всѣ будемъ офицерами имперіи.
Нѣкоторые изъ присутствовавшихъ поклонились другъ другу.
— Познакомимся поближе и позавтракаемъ вмѣстѣ; вы вѣдь разрѣшили уже мнѣ заказать завтракъ, выработать меню и принять на себя расходы.
— Что касается расходовъ, то я согласенъ, — возразилъ съ живостью родовитый, но бѣдный кавалеръ д’Орсимонъ: — что же касается меню, то я протестую, такъ какъ во всей Франціи, навѣрно, нѣтъ большаго лакомки, чѣмъ я, и я хочу участвовать въ выборѣ нашего завтрака..
— Хвастунъ! — шутливо замѣтилъ сынъ банкира. Всѣ засмѣялись, исключая графа де-Тейксъ, который едва улыбнулся.
— Къ сожалѣнію, — сказалъ кавалеръ де-Гранли: — я не могу оказать вамъ эту милость
Это королевское выраженіе было произнесено такимъ тономъ, что нельзя было понять, шутилъ ли кавалеръ де-Гранли, или говорилъ серьезно.
— Да, — продолжалъ онъ: — я очень сожалѣю, но я самъ пригласилъ виконта д’Иммармона и графа де-Прэнгей д’Отрезма, которые должны…
— Ахъ, если такъ, то ихъ долгъ я трансфертомъ принимаю на себя. Наша семья умѣетъ это дѣлать…
Эта неожиданная реплика была покрыта взрывомъ хохота. Микеле де-Маршъ и Рантиньи откровенно и дружески бесѣдовали, какъ вдругъ издали на улицѣ послышался сначала шумъ, все увеличивавшійся, затѣмъ размѣренный топотъ лошадей. Всѣ молодые люди быстро подошли къ окнамъ зала. Передъ ихъ глазами промчался императоръ въ своей голубой съ золотомъ берлинѣ, запряженной четверкой почтовыхъ бѣлыхъ лошадей, окруженный эскадрономъ стрѣлковъ съ саблями наголо. Онъ пріѣхалъ но обыкновенію безъ всякаго предупрежденія, съ быстротою шквала и промелькнулъ, какъ мимолетное, блестящее видѣніе, въ формѣ своихъ гвардейскихъ стрѣлковъ; по лѣвую руку отъ него сидѣлъ Бертье, напротивъ Савари и полковникъ его штаба; императоръ казался такимъ молодымъ, прекраснымъ; онъ не кланялся, и лишь на одно мгновеніе его суровый взглядъ остановился на гостиницѣ, изъ которой неслись неистовые крики и привѣтствія.
У окна стояла молодежь, которую онъ такъ любилъ и на которую возлагалъ большія надежды, разсчитывая опереться на нее и отдохнуть.
Микеле де-Маршъ, Мартинзаръ, Рантиньи, Орсимонъ махали шляпами, крича: "да здравствуетъ императоръ!
Прэнгей, Новаръ, Иммармонъ, Тейксъ, Невантеръ въ глубокомъ молчаніи обнажили головы, Гранли невольно приподнялъ шляпу.
Императоръ исчезъ изъ виду, за нимъ въ облакахъ пыли проскакали сопровождавшіе его придворные. Въ гостиницѣ воцарилась на мгновеніе тишина, какъ это всегда бываетъ въ важныхъ случаяхъ, послѣ пережитаго волненія.
Кантекоръ записывалъ что-то въ уголкѣ залы.
Между тѣмъ кавалеръ де-Гранли обратился къ Мартинзару и ласковымъ, почти признательнымъ голосомъ заявилъ за себя и своихъ друзей:
— Мы принимаемъ ваше приглашеніе, сударь.
— Да здравствуетъ императоръ! — радостно вскричалъ молодой человѣкъ: — сегодня удачный день!
Стоило только кавалеру де-Гранли согласиться, какъ по удивительному, неизъяснимому вліянію, которое онъ всегда имѣлъ на всѣхъ окружавшихъ его, Новаръ, Тейксъ и Невантеръ также присоедились къ обществу.
— На нашей обязанности, д’Орсимонъ, выборъ кушаній, — объявилъ Мартинзаръ, увлекая его въ кухню.
Въ это время три ловкихъ служанки въ сосѣдней комнатѣ накрыли столъ на десять приборовъ. Одна изъ дѣвушекъ, Бастіенна, была настоящей красавицей.
Хозяинъ гостиницы, предчувствуя хорошій заработокъ, рѣшилъ отдѣлить знатныхъ гостей отъ той толпы, которая была въ общемъ залѣ.
Эта мѣра была какъ нельзя болѣе кстати, такъ какъ залъ былъ полонъ подозрительными личностями, зорко, слѣдившими за всѣмъ происходившимъ въ гостиницѣ. Въ дни обыкновенныхъ базаровъ сюда собиралась немногочисленная публика; въ эту субботу толпа была въ пять разъ больше, чѣмъ всегда.
Кантекоръ, сидя за своимъ рагу изъ баранины, разглядывалъ всѣхъ изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ и дѣлалъ недовольныя гримасы. Онъ узнавалъ въ толпѣ многихъ лицъ, которыхъ видалъ не разъ, таинственныхъ и загадочныхъ, бродившихъ вокругъ министерствъ, въ Палэ-Роялѣ и въ разныхъ общественныхъ мѣстахъ, гдѣ бывалъ по долгу службы Кантекоръ. Несомнѣнно, что если онъ узнавалъ ихъ, то и самъ былъ узнанъ, въ свою очередь; это обстоятельство и приводило его въ дурное расположеніе духа. Крестьянское платье, простоватый видъ — все это не могло обмануть опытныхъ сотоварищей по ремеслу; лучшимъ доказательствомъ служило, конечно, то, что онъ также и самъ не былъ введенъ въ заблужденіе переодѣваніемъ другихъ и въ платьѣ толстаго бельгійскаго купца, выдавшаго свое происхожденіе сильнымъ акцентомъ, въ мундирѣ егеря, въ блузѣ барышника онъ чутьемъ сыщика узнавалъ шпіоновъ всѣхъ партій, лазутчиковъ графа Прованскаго, агентовъ графа д’Артуа и другихъ собратьевъ изъ охраны и даже изъ министерствъ.
Было очевидно, что пребываніе въ Компьенѣ потомковъ знатныхъ фамилій возбуждало не только любопытство, но и озабоченность различныхъ партій. Бурбоны желали знать новыхъ отступниковъ своего дѣла, а императорское правительство, радушно ихъ принявшее, должно было убѣдиться въ искренности новообращенныхъ, которая, конечно, могла возбуждать вполнѣ законныя подозрѣнія. Такимъ образомъ въ данный моментъ въ гостиницѣ Клошъ д’Оръ было сборище полицейскихъ со всего свѣта, съ неослабнымъ вниманіемъ слѣдившихъ за малѣйшимъ движеніемъ каждаго изъ гостей.
Наконецъ съ сіяющими лицами появились Мартинзаръ съ Орсимономъ, первый торжественно несъ меню, которое они выработали, и вся компанія съ шумомъ, въ безпорядкѣ вошла въ приготовленную имъ залу; дверь, черезъ которую подавали кушанья, оставалась открытой, и Кантекоръ, сидѣвшій какъ разъ напротивъ, отлично видѣлъ все, что происходило въ комнатѣ.
Въ качествѣ хозяина Мартинзаръ, обратясь къ присутствующимъ, предложилъ:
— Товарищи, садитесь гдѣ кому угодно, сегодня обойдемся безъ этикета, тѣмъ болѣе, что съ завтрашняго дня, надѣвъ одинъ мундиръ, мы будемъ все равны.
Молодые люди разсѣлись. Такъ какъ столъ былъ круглый, то за нимъ не могло быть ни почетныхъ ни послѣднихъ мѣстъ. Иммармонъ помѣстился съ правой стороны отъ Гранли, Прэнгей съ лѣвой.
Въ то же время въ общій залъ съ шумомъ вошелъ господинъ лѣтъ пятидесяти, маленькаго роста, широкоплечій, съ черными курчавыми волосами, большимъ носомъ, густой черной бородой, начинавшейся почти отъ самыхъ глазъ, одѣтый въ платье богатаго буржуя. Подойдя къ Кантекору, онъ взялъ стулъ, съ шумомъ пододвинулъ его и усѣлся рядомъ съ полицейскимъ, заставивъ его подвинуться.
Кантекоръ заворчалъ; онъ не любилъ, чтобы его безпокоили, въ особенности когда ему было что наблюдать; но его сосѣдъ такъ грозно взглянулъ на него, прикрикнувъ: «молчать, мужикъ!» что обозленный Кантекоръ замолчалъ, поклявшись отомстить ему при случаѣ.
Появленіе вновь прибывшаго произвело между присутствовавшими нѣкоторое волненіе; взоры завтракавшихъ, закусывавшихъ и пившихъ у буфета, устремились на незнакомца съ особеннымъ вниманіемъ. Чувствовалось, что это не былъ обычный посѣтитель и что появленіе этого субъекта было не спроста. Между тѣмъ онъ торопливо поглощалъ холодное мясо, запивая его большими глотками вина, которое онъ наливалъ изъ бутылки съ громкимъ бульканьемъ въ большой стаканъ. Уплетая за обѣ щеки, онъ не обращалъ никакого вниманія на окружающихъ и поглядывалъ отъ времени до времени черезъ окно на своего человѣка, который оставался на дворѣ при лошадяхъ. Обмотавъ поводья на руку, слуга ѣлъ съ аппетитомъ хлѣбъ съ ветчиной, а возлѣ него на каменной скамьѣ стоялъ вмѣстительный кувшинъ съ пивомъ. Онъ также не спускалъ глазъ со своего господина. Вдругъ незнакомецъ выпрямился; глухой шумъ заставилъ его вздрогнуть. Съ момента его прибытія дверь въ комнату, гдѣ завтракали молодые люди, оставалась все время запертой; она открылась только передъ Бастіонной, которая несла на большомъ оловянномъ блюдѣ рагу.
— Цыплята а ля Маренго! — сказала она съ важнымъ видомъ.
Это блюдо было придумано на другой день послѣ блестящей побѣды перваго консула и названо такимъ образомъ поваромъ, который, очевидно, отличался оппортюнизмомъ и придворной льстивостью. А можетъ быть, этимъ поваромъ былъ просто голодъ. Приверженцы императора, которыхъ было четыре: Мартинзаръ, Орсимонъ, Микеле де-Маршъ и Рантиньи начали кричать: «да здравствуетъ императоръ!» Остальные собутыльники старались громко разговаривать и смѣяться, чтобы не выть вмѣстѣ съ волками, и весь этотъ шумъ, говоръ и восклицанія долетали въ общій залъ, какъ порывы вѣтра.
Человѣкъ съ черной бородой стукнулъ изо всей силы кулакомъ по столу, бормоча яростныя ругательства и глядя горящими глазами черезъ открытую дверь залы. Оттуда выскочила красная, растрепанная и смѣющаяся Бастіенна, за юбку которой цѣплялся Рантиньи. Передъ публикой онъ, однако, выпустилъ ее и вернулся на свое мѣсто. Крики затихли, такъ какъ все общество занялось завтракомъ съ аппетитомъ, свойственнымъ двадцатилѣтнему возрасту. Въ полутишинѣ слышались ясно произносимыя имена. Молодежь забавлялась, перебрасываясь своими титулами, и въ воздухѣ то и дѣло слышалось:
— Не угодно ли вина, виконтъ д’Иммармонъ?
— Благодарю васъ, маркизъ де-Невантеръ!
— Кавалеръ де-Гранли, не желаете ли раковъ?
— Съ удовольствіемъ, графъ де-Прэнгей.
Мартинзаръ церемонно произнесъ:
— Графъ де-Тейксъ принцъ де-Круа, будьте добры, бросьте вашъ суровый видъ! Мы не будемъ уже никогда такъ молоды, какъ сегодня… Неизвѣстно, что насъ ждетъ завтра… Выпьемъ за будущее, каково бы оно ни было, и за настоящее, какъ оно есть! Взгляните, вотъ, что насъ развеселитъ… Видите эти пыльныя бутылки… это Шамбертенъ… вино императора.
Четверо неустрашимыхъ опять закричали:
— Да здравствуетъ императоръ!
Этотъ крикъ подѣйствовалъ на сосѣда Кантекора, какъ личный вызовъ; оттолкнувъ ногою стулъ, который съ трескомъ упалъ на полъ, онъ схватилъ тарелку и изо всей силы швырнулъ ее въ сосѣднюю залу. Она упала какъ разъ посрединѣ стола, разбивъ три блюда и четыре стакана. Молодые люди вскочили въ безпорядкѣ и кинулись въ залу. Присутствующіе бросились къ мѣсту происшествія, побуждаемые различными чувствами. Не обращая никакого вниманія на толпу, зачинщикъ скандала обратился къ молодымъ людямъ и сказалъ:
— Не ищите виновника шума, виновникъ — это я. Я не могу слышать безъ негодованія и протеста, когда сыновья или племянники д’Иммармона и де-Прэнгея, этихъ друзей Фротте, умершихъ, какъ и онъ, подъ пулями голубыхъ, сыновья казненныхъ, какъ Новаръ или Невантеръ, унижаютъ свой родъ, свое славное тысячелѣтнее прошлое, привѣтствуя узурпатора. О, вы, измѣнники, ренегаты, низкіе люди, придетъ время, я отыщу васъ! А чтобы вы помнили это и знали, съ кѣмъ будете имѣть дѣло, я кидаю вамъ свое имя, какъ вызовъ, какъ перчатку въ лицо: я — кавалеръ де-Брюсларъ, другъ Кадудаля, этого послѣдняго приверженца короля. Да здравствуетъ король!
Послѣднія его слова затерялись въ общей свалкѣ; Мартинзаръ, выскочившій первымъ, кинулся на Брюслара, пытаясь схватить его за горло, но былъ имъ отброшенъ съ необыкновенной силой. Кантекоръ тоже не терялъ времени; въ восторгѣ отъ того отпора, который получилъ такъ скоро незнакомецъ, онъ рѣшилъ во что бы то ни стало, хотя бы цѣной своей жизни, захватить этого легендарнаго врага императора и кинулся на него, очертя голову. Тотчасъ же со всѣхъ сторонъ ринулись одни въ защиту Брюслара, другіе противъ него; агенты Фушэ стремились схватить страшнаго роялиста, голова котораго была оцѣнена въ двадцать тысячъ франковъ; шпіоны д’Артуа и графа Прованскаго считали своимъ долгомъ защищать его, и даже у каждаго изъ завтракавшихъ за столомъ, куда упала тарелка, чувства и желанія были различны. Кавалеръ де-Гранли всей душой желалъ успѣха Брюслару, этому вѣрному приверженцу монархіи; Иммармонъ и Прэнгей раздѣляли его чувства. Новаръ, Тейксъ и Невантеръ, несмотря на оскорбленіе, не испытывали противъ него никакой злобы; въ то же время четверо остальныхъ: Орсимонъ, де-Микеле, Рантиньи и Мартинзаръ готовы были разсчитаться съ нимъ не на животъ, а на смерть. Всѣ колотили другъ друга кулаками, бутылками; Брюсларъ, поддержанный на мгновеніе энергичнымъ вмѣшательствомъ своихъ единомышленниковъ, отступилъ на три шага къ двери, затѣмъ, вынувъ изъ кармановъ пистолеты, направилъ на тѣхъ, кто намѣревался его схватить.
— Остановись! Первому, кто приблизится, я размозжу черепъ… Вы меня знаете… Я шутить не умѣю…
Самые храбрые, но безоружные, смутились.
Брюсларъ воспользовался этимъ замѣшательствомъ и отступилъ, не опуская ни на секунду пистолетовъ; дойдя до порога, онъ однимъ скачкомъ очутился на улицѣ, вскочилъ на осѣдланную лошадь, которую слуга, предупрежденный шумомъ и происходившей свалкой, держалъ наготовѣ у дома, и оба они помчались къ опушкѣ лѣса, оставивъ сзади себя гостиницу, гдѣ продолжалась еще драка.
— Продолженіе слѣдуетъ! — сказалъ, возвращаясь въ залъ, хозяинъ гостиницы, ставшій, благодаря своему ремеслу, философомъ
Споръ еще не былъ конченъ. Кантекоръ въ отчаяніи, что самому ярому противнику имперіи опять удалось бѣжать, обвинялъ всѣхъ въ соучастіи этому побѣгу и болѣе всѣхъ толстаго бельгійскаго купца и смотрителя охоты, которые защищались съ негодованіемъ; они стремились какъ можно скорѣе бѣжать изъ этого безпокойнаго мѣста и были правы: первый, называвшійся Гуртуломъ, былъ изъ Арраса и служилъ графу Прованскому, а второй, по имени Тройкой, изъ Ліона, работалъ для графа д’Артуа. Оба они чрезвычайно боялись, чтобы не разыгрался скандалъ и не обнаружилось ихъ настоящее положеніе. Чтобы оправдать себя, они ссылались на свою природную доброту, которая побудила ихъ стать на сторону слабаго и защитить одного отъ десяти нападающихъ.
— Слабаго! — ворчалъ Кантекоръ, у котораго болѣли бока послѣ потасовки: — съ тремя такими слабыми, какъ этотъ, я взялся бы перебить всѣхъ васъ; теперь, впрочемъ, безполезно говорить объ этомъ, такъ какъ на этотъ разъ наша игра проиграна; подождемъ слѣдующаго раза!
Онъ принялъ приглашеніе мнимыхъ бельгійца и смотрителя охоты выпить съ ними. Каждый изъ нихъ понималъ, что обмануть другъ друга имъ не удастся, и, объединенные одной и той же профессіей, они рѣшили вмѣстѣ закусить и пили, чокаясь рюмками. Въ это же время въ сосѣдней залѣ, дверь въ которую была на этотъ разъ заперта, совершенно спокойно, съ беззаботностью завтракали будущіе офицеры, и только сильно разгоряченныя у всѣхъ лица свидѣтельствовали о только что пережитомъ волненіи. Спокойнымъ голосомъ они обмѣнивались впечатлѣніями по поводу обѣщаній и пріема императрицы. Всѣ соглашались, что она была сегодня утромъ очаровательна, привѣтлива и доброжелательна. Нѣкоторыхъ это даже удивляло; глядя на нее и слушая ея рѣчи, можно было подумать, что она вѣрна старому режиму. Казалось, что она ненавидитъ даже воспоминанія о революціи, и ея дворъ напоминалъ салонъ въ Санъ-Жерменскомъ предмѣстьѣ. Придворные ея принадлежали къ старой аристократіи, и супруга Наполеона не скрывала своей слабости ко всему знатному и титулованному.
— Что вы хотите? — сказалъ снисходительно Орсимонъ: — она все еще помнитъ о прошломъ, она не можетъ отдѣлаться отъ воспоминаній о людяхъ, среди которыхъ она чувствовала себя въ своемъ кругу.
— Ну… не совсѣмъ, — проговорилъ сквозь зубы Прэнгей. — Она никогда не принадлежала къ большой знати. Что особеннаго представляли Ташеры? Что касается Богарнэ, то это былъ человѣкъ совершенно безъ дарованій.
— И тѣмъ не менѣе онъ былъ казненъ, — вставилъ Мартинзаръ.
Гранли слушалъ молча, неопредѣленная улыбка блуждала по его губамъ.
— Это вѣрно, — продолжалъ Прэнгей: — она знала истинныхъ дворянъ, и всѣ они погибли на эшафотѣ… Надо отдать ей справедливость въ томъ, что какъ только она почувствовала силу своего вліянія, она не замедлила оказать имъ очень серьезныя услуги. Она очень добрая женщина.
— Да! — вмѣшался въ разговоръ де-Микеле. — Вы совершенно правы, она очень добра для всѣхъ, исключая своего мужа.
Вокругъ послышался легкій смѣхъ.
Мартинзаръ пожалъ плечами.
— Послушайте, господа, это плохая благодарность за милости, оказанныя сегодня утромъ. Если кто заслуживаетъ порицанія, то, конечно, только тѣ, которые, ненавидя имперію, пользуются милостями императрицы, чтобы получать мѣста, деньги, чины… а, получивъ желаемое, платятъ ей презрѣніемъ.
Эти слова, произнесенныя молодымъ человѣкомъ, желавшимъ веселиться, нравиться и пользоваться жизнью, произвели впечатлѣніе на всю компанію.
— Вы совершенно правы де-Мартинзаръ, — поддерживалъ Гранли.
— По какому праву вы возводите меня въ дворянство, я просто Мартинзаръ, буржуа, сынъ буржуа, — возразилъ ему молодой человѣкъ.
— Извините, — отвѣтилъ съ усмѣшкой Гранли, взглядывая на своего сосѣда справа: — извините за эту вырвавшуюся частицу… Правда, я не имѣю никакого права, никакого… И вы правы еще разъ… Я первый обязанъ признать, что императрица Жозефина воплощеніе доброты и благожелательности, и я ей вдвойнѣ благодаренъ какъ за настоящее, такъ и за прошедшее.
— Отлично! — вскричалъ Мартинзаръ. — Вы прекрасно сказали!
Онъ дружески протянулъ черезъ столъ руку Гранли, который, поколебавшись одно мгновеніе, пожалъ ее слегка. Иммармонъ и Прэнгей, удивленные и смущенные, переглядывались другъ съ другомъ. Вмѣшательство Рантиньи еще осложнило положеніе.
— Ваше признаніе, Гранли, конечно, очень важно, — сказалъ онъ: — но… не желая васъ обижать, я долженъ напомнить вамъ, что вы, Какъ и я, принадлежите къ такому же мелкопомѣстному дворянству, какъ Богарнэ и Ташеры изъ Пажери… Мы также не титулованы, и наши предки не блистали особыми заслугами передъ родиной… Я замѣчаю, что старые дворяне, про которыхъ только что говорилъ Брюсларъ, именно виконтъ д’Иммармонъ. маркизъ Невантеръ, графъ де-Прэнгей д’Отрезмъ, графъ де-Новаръ, графъ де-Тейксъ принцъ де-Круа, — всѣ они приняли участіе въ насмѣшкахъ надъ женщиной, которая не дальше, какъ сегодня утромъ, обѣщала имъ свое покровительство, но никто изъ нихъ не заступился за нее. Я отмѣчаю это съ большой грустью, такъ какъ я надѣялся, что въ императорской арміи всѣ преданы императорской фамиліи.
Всѣ присутствовавшіе за столомъ почувствовали неловкость и смущеніе; общество явно раздѣлилось на партіи; съ одной стороны было шесть роялистовъ, болѣе или менѣе близкихъ другъ другу, съ другой стороны четверо убѣжденныхъ приверженцевъ имперіи.
«Графъ де-Тейксъ, чувствуя назрѣвавшую ссору, заговорилъ въ первый разъ за все время завтрака. Онъ протянулъ руку и величавымъ жестомъ пригласилъ къ молчанію. До сихъ поръ онъ ничѣмъ не привлекъ вниманія своихъ собесѣдниковъ, такъ какъ держался особнякомъ въ ихъ шумной компаніи, но теперь они съ любопытствомъ ожидали, что скажетъ этотъ юноша съ такимъ прекраснымъ и грустнымъ лицомъ, изящными манерами и подкупающимъ голосомъ.
— Господа, — сказалъ онъ: — что за необходимость разбираться въ нашихъ чувствахъ и взглядахъ? Мы всѣ французы. Завтра мы будемъ всѣ офицерами. Какія обязанности возлагаетъ на насъ это званіе? Преданность родинѣ, презрѣніе къ опасности — вотъ нашъ долгъ. Конечно, всѣ мы выполнимъ его съ честью. Болѣе этого никто не имѣетъ права требовать отъ насъ чего-либо. Каждый можетъ имѣть личныя убѣжденія и чувства; но до тѣхъ поръ, пока онъ поступаетъ, какъ честный человѣкъ, никто не можетъ вмѣшиваться въ его личныя дѣла. Я первый признаюсь вамъ, что, поступая на службу, я преслѣдую извѣстную цѣль… Но я совершенно не обязанъ посвящать въ мои дѣла кого бы то ни было. Моя совѣсть чиста, и этого достаточно. Ваша совѣсть тоже спокойна, не правда ли? Итакъ, мы квиты!
Кончивъ свою рѣчь, которая чрезвычайно всѣмъ понравилась, онъ поднялся. Всѣ были довольны; опасность ссоры миновала.
— Забудемъ старое, Мартинзаръ, позвольте васъ поблагодарить за завтракъ, — сказалъ де-Гранли.
— Надѣюсь, что это не послѣдній, и вы не откажетесь принять отъ меня приглашеніе въ слѣдующій разъ, — отвѣтилъ весело и дружески Мартинзаръ, ставшій опять, какъ всегда, веселымъ, привѣтливымъ и жизнерадостнымъ. Вся компанія двинулась къ выходу, не обращая вниманія на любопытныхъ. Кантекоръ привѣтствовалъ ихъ, снявъ шляпу; онъ старался запечатлѣть въ своей памяти черты ихъ лица, фигуры, походку — случай былъ благопріятный, такъ какъ всѣ они проходили другъ за другомъ мимо него. Изъ горячей рѣчи Брюслара онъ зналъ уже, что въ числѣ этихъ молодыхъ людей были лица, которыхъ онъ зналъ изъ писемъ, украденныхъ имъ у умиравшаго гвардейца. Этотъ гвардеецъ только что прошелъ мимо, слегка задѣвъ его; и эти единомышленники Гранли, замѣшанные уже въ разныхъ приключеніяхъ, игравшіе теперь роль, несвойственную ихъ убѣжденіямъ, и симулировавшіе вновь обращенныхъ, были ему подозрительны.
Обладая чутьемъ полицейскаго, онъ успѣлъ убѣдиться, что всѣ эти господа, включая Брюслара, еще не успѣли спѣться, во многомъ были несогласны другъ съ другомъ и не знали хорошо одинъ другого. На порогѣ гостиницы молодые люди остановились, обмѣниваясь пожеланіями и поклонами. Въ этотъ моментъ вниманіе ихъ было отвлечено не совсѣмъ обыкновеннымъ зрѣлищемъ. По площади Ратуши по направленію къ гостиницѣ быстро приближалось ландо, украшенное великолѣпнымъ гербомъ и запряженное парой лошадей. Оно остановилось у гостиницы. Напудренный лакей соскочилъ на землю, пока кучеръ въ парикѣ, въ треуголкѣ съ величественнымъ видомъ успокаивалъ разгоряченныхъ лошадей, которыя перебирали ногами и кусали удила, покрытыя пѣной. Сзади экипажа слѣдовали верхомъ два берейтора съ запасными лошадьми. Эта картина напоминала доброе старое время, когда процвѣтало дворянство, время до эмиграціи, заточенія и казней. Въ экипажѣ сидѣла очень красивая дама» среднихъ лѣтъ, а рядомъ съ ней молодая дѣвушка, удивительной красоты, сіявшая молодостью и весельемъ, которая, наклонившись въ сторону стоявшей молодежи, кого-то разыскивала глазами.
— Иммармонъ, — сказалъ Прэнгей: — это твоя мать и сестра.
Виконтъ быстро повернулся, но Гранли уже предупредилъ его и спѣшилъ къ пріѣзжимъ; Прэнгей слѣдовалъ за нимъ. Остальные молодые люди наблюдали эту сцену, невольно снявъ шляпы: эти двѣ женщины внушали уваженіе и восхищеніе. Подойдя къ коляскѣ, Гранли поклонился и присутствовавшіе съ удивленіемъ замѣтили, что отвѣтный поклонъ обѣихъ дамъ по любезности и почтительности превышалъ обыкновенный поклонъ. Въ это же мгновеніе Иммармонъ живо предупредилъ: «На насъ смотрятъ, будемъ осторожны», и представилъ Гранли дамамъ: «Вы не ошиблись, Гранли, это моя мать и моя сестра, Изабелла д’Иммармонъ, которая въ скоромъ времени выходитъ замужъ за графа де-Прэнгей д’Отрезмъ».
— Господинъ де-Гранли, — обратилась къ нему м-мъ Иммармонъ: — я намѣрена васъ похитить; вамъ не подобаетъ останавливаться въ такой гостиницѣ, какъ эта; вы другъ моего сына, моего племянника Прэнгея — окажите намъ любезность, не откажите почтить нашъ домъ своимъ присутствіемъ.
Гранли колебался. Много разъ онъ отказывался отъ приглашеній, излагая причины, которыя побуждали его держаться пока въ сторонѣ, сохранять независимость, свободу, со всѣми неудобствами бродячаго существованія, съ случайными ночевками въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ заставала его ночь. На этотъ разъ онъ не могъ устоять передъ настоятельной просьбой, которую онъ читалъ въ умныхъ проницательныхъ глазахъ г-жи Иммармонъ и сіяющемъ взорѣ м-ль Изабеллы, и, не колеблясь, согласился.
— Я не могу отказать вамъ, сударыня… хотя и не долженъ былъ бы соглашаться, но принимаю ваше приглашеніе съ глубокой благодарностью… пусть будетъ такъ, какъ вамъ угодно.
— Благодарю васъ, ваше выс… господинъ де-Гранли! — вскричала, вспыхнувъ отъ удовольствія, молодая дѣвушка, приподнимаясь, чтобы уступить свое мѣсто знатному гостю.
— Оставайтесь на своемъ мѣстѣ, Изабелла! — стремительно вскрикнулъ Прэнгей: — на насъ смотрятъ. Кавалеръ де-Гранли сядетъ на переднюю скамейку, — переѣздъ очень коротокъ, думаю, что онъ согласенъ со мной…
— Безъ всякаго сомнѣнія, — отвѣтилъ де-Гранли съ улыбкой, легко впрыгнувъ въ ландо и садясь напротивъ двухъ дамъ.
Въ это же время, по знаку Иммармона, берейторы подвели двухъ верховыхъ коней для него и Прэнгея; кучеръ тронулъ лошадей, громко хлопнулъ бичомъ, и ландо, сопровождаемое двумя молодыми людьми по обѣимъ сторонамъ экипажа и двумя форейторами въ двадцати шагахъ сзади, быстро двинулось въ путь
Мартинзаръ замѣтилъ, смотря вслѣдъ этой группѣ:
— Кто повѣрилъ бы, что недавно была революція?
— Императоръ любитъ блескъ и пышность и поддерживаетъ его самъ всюду, гдѣ только возможно… — замѣтилъ де-Микеле.
— Ничего не подѣлаешь, — рѣшилъ Рантиньи: — приходится считаться съ дворянствомъ — оно имѣетъ свои заслуги, къ тому же и живется ему теперь нелегко.
Въ то время, когда завтракали въ гостиницѣ, завтракали и во дворцѣ. Императоръ, неожиданно пріѣхавъ, тотчасъ потребовалъ завтракъ. Онъ умиралъ отъ города… а въ такіе моменты настроеніе его духа, вообще часто мѣнявшееся, было просто невыносимо. Жозефину и Гортензію онъ принялъ очень сухо, не удостоилъ отвѣтомъ привѣтствія придворныхъ, даже не обратилъ вниманія на Луизу де-Кастеле, къ которой особенно благоволилъ. Всѣ сдѣлались молчаливы, сосредоточены — на всѣхъ удручающе дѣйствовало нетерпѣніе и нервность Наполеона. Бертье и Савари, пожимая плечами, или не отвѣчали ничего на разспросы дамъ, которымъ не вѣрилось, что только голодъ вызвалъ такое дурное расположеніе духа у императора, или отдѣлывались фразами: «Не знаемъ, ничего не знаемъ».
Въ продолженіе пяти минутъ, пока приготовлялся завтракъ, Наполеонъ быстро ходилъ взадъ и впередъ по террасѣ, весь дворъ оставался въ гостиной. Время отъ времени императоръ сбивалъ хлыстомъ, который онъ не выпускалъ изъ рукъ, вѣтки съ апельсиннаго дерева, стоявшаго въ кадкѣ. Наконецъ завтракъ былъ готовъ, и всѣ перешли въ столовую, находившуюся рядомъ съ гостиной; Наполеонъ велъ подъ руку Жозефину, остальная свита церемонно слѣдовала за ними. Бертье, принцъ Невшательскій, который велъ Гортензію, любезный и изящный генералъ Савари съ м-мъ де-Кастеле. Императоръ ѣлъ очень скоро и очень мало. Его голодъ былъ удовлетворенъ, и теперь онъ, громко дыша, медленно пилъ изъ небольшого стаканчика свое любимое вино Шамбертенъ; окинувъ взглядомъ весь столъ, за которымъ сидѣли въ застывшихъ позахъ придворные, онъ обратился къ нимъ съ вопросомъ: что значитъ этотъ погребальный видъ у всѣхъ?
Тотчасъ все общество поспѣшило засмѣяться, натянутость прошла, буря миновала. Жозефина, ласковая, нѣжная, спросила его: «Скажите мнѣ, Наполеонъ, у васъ есть какая-то забота, какая-то непріятность?».
— Послѣ, — сказалъ онъ: — послѣ. Развѣ я долженъ вамъ давать отчетъ или при всѣхъ докладывать о своихъ дѣлахъ? — Послѣ мимолетнаго молчанія онъ добавилъ: — Впрочемъ, это не секретъ… его можно сказать… да, у меня недоразумѣнія съ Пруссіей.
Кругомъ воцарилось глубокое молчаніе.
— Опять война! — печально проговорила Гортензія.
— Ну, малютка, будь покойна, война не такъ близка… во всякомъ случаѣ я ея не ищу!
— Все уладится, — увѣренно произнесъ Бертье.
— Они не посмѣютъ, — подтвердилъ Савари.
Жозефина оставалась задумчивой; перспектива войны, даже побѣдоносной, ужасала ее. Наполеонъ, видя, какое тяжелое впечатлѣніе произвели его слова на окружающихъ, рѣшилъ успокоить всѣхъ; онъ сразу сдѣлался веселымъ, любезнымъ и, по своему обыкновенію, началъ поддразнивать придворныхъ дамъ. Онъ увѣрялъ Луизу де-Кастеле, притворявшуюся, что она вѣритъ ему и очень встревожена, что ея носъ покраснѣлъ и что въ скоромъ времени она будетъ походить на старую англичанку. Молодая женщина слегка вскрикивала отъ страха, дѣлала видъ, что императоръ приводитъ ее въ отчаяніе.
Конецъ завтрака прошелъ живо и весело. Даже Жозефина забыла о своихъ опасеніяхъ, развеселилась и казалась очень моложавой; она была хороша собою, и императоръ любовался ею, улыбаясь. Императрица, не забывавшая о своихъ обѣщаніяхъ, рѣшила, что насталъ благопріятный моментъ похлопотать за молодыхъ людей, подавшихъ ей сегодня утромъ свои прошенія. Послѣ кофе, поданнаго пажами, Наполеонъ вышелъ изъ-за стола и, заложивъ руки за спину, прошелъ на террасу, откуда любовался въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ на великолѣпный видъ и паркъ съ его вѣковыми деревьями, которыя сливались вдали съ цѣлымъ моремъ зелени. Потомъ онъ тяжело опустился на большое кресло изъ бѣлаго дерева и вытащилъ изъ кармана черепаховую табакерку. Несмотря на всевозможныя тревоги, Наполеонъ за послѣднее время казался сильно пополнѣвшимъ; цвѣтъ лица его сдѣлался бѣлѣе, и онъ ничѣмъ не напоминалъ маленькаго, худого, смуглаго и подвижнаго корсиканскаго офицера. На лицѣ его лежалъ отпечатокъ спокойствія и сознанія своего могущества и силы, то самое выраженіе, которое было удачно схвачено и запечатлѣно на медаляхъ. Съ юныхъ лѣтъ у него остался острый, проницательный взглядъ глубокихъ, умныхъ глазъ, — взглядъ, котораго никто не могъ вынести въ минуты гнѣва.
Свита расположилась вокругъ него на нѣкоторомъ разстояніи согласно этикету. Жозефина, Гортензія, Бертье, Савари усѣлись на легкихъ стульяхъ въ трехъ шагахъ отъ него.
Императрица наконецъ рѣшилась; она заговорила медленно, тихимъ голосомъ, произнося, какъ всѣ креолки, букву «ж» какъ «з», и своимъ словамъ придавая рѣзкую интонацію, къ чему она прибѣгала всегда, когда хотѣла добиться исполненія своей просьбы.
Императоръ тотчасъ догадался, что его ожидаетъ, и наморщилъ брови, не мѣняя, впрочемъ, пока еще хорошаго расположенія духа.
— Наполеонъ, я приняла, согласно вашему разрѣшенію, нѣсколько прошеній отъ молодыхъ людей, желающихъ поступить офицерами въ дворянскіе полки Изембурга и ля-Туръ д’Овернь, — сказала Жозефина.
— У Изембурга всѣ вакансіи заполнены, — сухо возразилъ императоръ.
— Ну, тогда къ ля-Туръ д’Овернь, — сказала не терявшая рѣшимости Жозефина.
— Ля-Туръ д’Овернь, ля-Туръ д-Овернь, — ворчалъ повелитель Европы. — Прежде всего, я ничего не разрѣшалъ вамъ…
— Во всякомъ случаѣ вы допустили эту возможность…
— Это не одно и то же.
— Обратите вниманіе, что я хлопочу о людяхъ, принадлежащихъ къ старому дворянству. Всѣ эти молодые люди ослѣплены вашей славой, покорены вашимъ величіемъ, стремятся служить вамъ, сражаться за васъ, умереть на вашихъ глазахъ
— Продолжайте, продолжайте…это не повредитъ всѣмъ намъ… — бормоталъ Наполеонъ, барабаня концами пальцевъ зорю на крышкѣ табакерки. Наконецъ, заинтересовавшись помимо своего желанія, онъ сдѣлалъ первую уступку:
— Интересно знать, какъ фамиліи этихъ барчуковъ?
Жозефина повернулась къ м-мъ де Кастеле, сидѣвшей, согласно церемоніалу, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ императрицы.
— Луиза, у васъ списокъ кандидатовъ?
Молодая женщина поднялась, подошла, улыбаясь, къ императорской четѣ и подала бумагу, которую держала въ рукѣ.
— Вотъ онъ, ваше величество.
Наполеонъ, на половину подкупленный уже красотой и изяществомъ молодой женщины, спросилъ ее брюзжащимъ тономъ:
— Теперь вы секретаремъ при императрицѣ?
— По дѣламъ милосердія — да, ваше величество, — отвѣчала она, кланяясь императрицѣ.
— Вы умѣете льстить!
— Ваше величество!
— Развѣ неправда? Да, да, повторяю, вы льстите…
Онъ смѣялся — дѣло шло хорошо.
Протянувъ бумагу Жозефинѣ, которая была очень довольна, онъ съ добродушіемъ, свойственнымъ ему въ часы спокойствія, предложилъ императрицѣ:
— Прочти мнѣ его, защищай своихъ кліентовъ!
Она начала:
— Графъ де-Тейксъ принцъ де-Круа…
Наполеонъ вскочилъ.
— Этотъ? изъ семьи убѣжденнѣйшихъ роялистовъ; онъ на сторонѣ имперіи — этого не можетъ быть! Одинъ изъ Тейксовъ умеръ при деревнѣ Аустерлицъ съ оружіемъ въ рукахъ.
— Это былъ дядя нашего, — возразила Жозефина: — нашъ кандидатъ — второй сынъ графа де-Тейкса, застрѣлившагося въ прошломъ году вслѣдствіе ужасной семейной драмы, о которой онъ мнѣ разсказалъ. Это мужественный, славный юноша, которымъ вы будете довольны; примете вы его?
— Можетъ быть, — сказалъ Наполеонъ: — только послѣ экзамена. Не правда ли, Савари?
— Слушаю, ваше величество.
— Послушаемъ дальше.
— Мартинзаръ.
— Сынъ… а… прекрасно… но вы говорили про дворянство… да, этого нельзя не принять. Это причинило бы много непріятностей многимъ лицамъ… вѣдь это правда, Жозефина?
Императрица слегка покраснѣла.
— Да, — сказала она: — отецъ его знакомъ со всѣми при дворѣ; онъ очень добръ, оказываетъ много услугъ и глубоко вамъ преданъ.
— Все это я знаю и поэтому согласенъ принять его сына. А теперь вернемся къ дворянамъ и начнемъ съ самыхъ знатныхъ
— Маркизъ де-Невантеръ…
Наполеонъ спросилъ рѣзкимъ тономъ:
— Невантеръ, Анри де-Невантеръ?
Его необыкновенная память сохраняла всѣ имена.
— Да, ваше величество…
— Это тотъ, который былъ въ заговорѣ съ Кадудалемъ, нишегрю и Моро. Онъ былъ приговоренъ къ смерти, какъ Жоржъ и Оенъ-Викторъ, которые были казнены; этого я помиловалъ ради его молодости. Я замѣнилъ смертную казнь двухлѣтнимъ заключеніемъ въ Венсеннѣ, приказавъ по окончаніи наказанія взять его на службу… а теперь онъ желаетъ повышенія?
— Ваше величество, — сказала спокойнымъ голосомъ императрица: — тогда вы помиловали его за его юность, это правда, но также и потому, что Фушэ представилъ вамъ письмо, въ которыхъ этотъ мальчикъ, изгнанный изъ своей семьи, высказывалъ свое восхищеніе первымъ консуломъ и сожалѣніе, что прежде онъ былъ настроенъ противъ васъ; это было еще до ареста. Его восхищеніе вами не уменьшилось съ тѣхъ поръ, а увеличилось; по вашему приказанію онъ готовъ служить, какъ простой солдатъ; это та милость, о которой онъ проситъ.
— Нѣтъ! — рѣшительно произнесъ Наполеонъ.; -- Нельзя отдать все врагамъ…
— Позвольте, ваше величество, просить васъ еще разъ о немъ.
— Посмотримъ, посмотримъ. Дальше!
— Жакъ д’Иммармонъ…
— Изъ фамиліи герцоговъ д’Юргель и д’Иммармонъ? — быстро спросилъ императоръ.
— Да, ваше величество, онъ племянникъ герцога д’Юргель… имѣетъ титулъ виконта…
— Ахъ, такъ вы, какъ я вижу, ходатайствуете за всѣхъ роялистовъ? Иммармоны неисправимы; семья этого кандидата, который якобы перешелъ на нашу сторону, интригуетъ въ Англіи. Всѣ они изъ шайки де-Фротте… Нѣтъ, я не хочу никого изъ этой семьи… не настаивайте, это безполезно. Я желаю, чтобы мои офицеры были испытанной вѣрности, и я не могу вручить командаваніе моими новыми полками измѣнникамъ, которыми могутъ оказаться эти сомнительные союзники. Читайте дальше! Вашъ списокъ, Жозефина, очень неудаченъ сегодня.
— Кавалеръ де-Гранли.
— Это еще кто такой?
— Онъ принадлежитъ къ старинной, знатной семьѣ
Жозефина была въ затрудненіи, тѣмъ болѣе, что она чувствовала, какъ устремились на нее взоры всѣхъ придворныхъ дамъ, для которыхъ личность Гранли представлялась загадкой.
Императоръ продолжалъ съ насмѣшкой:
— Мнѣ что-то неизвѣстна фамилія Гранли во Франціи… и долженъ сказать, что она мнѣ совсѣмъ не нравится…
Жозефина сказала вкрадчиво:
— Гранли у вашихъ ногъ, государь!..
— Все это слова… дальше!..
— Ваше величество!
— Ну, что такое? Продолжайте, пожалуйста; или остановимся на этомъ, если вамъ это желательно…
Жозефина подавила рыданіе, которое сдавило ей горло. Сегодняшній день проходилъ очень дурно. Тѣмъ не менѣе, она овладѣла собой и продолжала:
— Графъ Жанъ де-Прэнгей д’Отрезмъ.
Наполеонъ разразился гнѣвной рѣчью:
— Вотъ какъ! Да это заговоръ? Еще одинъ изъ упорствующихъ роялистовъ… единомышленниковъ Кадудаля и Фротте… Я говорю вамъ, сударыня, что васъ обманываютъ; вашей добротой злоупотребляютъ… очевидно, готовится какое-то покушеніе, ивы, сами того не сознавая, открываете дверь измѣнникамъ, которые преслѣдуютъ меня безъ устали…
Онъ выхватилъ бумагу изъ рукъ императрицы; прочелъ ее громко.
— Гранли — нѣтъ! Почему онъ поставленъ во главѣ списка? Де-Тейксъ — нѣтъ! безъ всякихъ колебаній. Невантеръ — нѣтъ! Иммармонъ — нѣтъ! Прэнгей д’Отрезмъ — нѣтъ! Ле-Микола де-Маршъ, Рантиньи — нѣтъ, нѣтъ! Неваръ? знаю его, нѣтъ! Орсимонъ — какого званія? Нѣтъ! Мартинзаръ — да! Одного его; благороденъ, какъ бродячая кошка, но по крайней мѣрѣ не измѣнникъ.
Жозефина была удручена. Гортензія поспѣшила ей на помощь:
— Ваше величество, позвольте мнѣ…
— Ни слова! Твоя мать сошла съ ума! Если я послушаю ее, меня убьютъ менѣе чѣмъ черезъ три мѣсяца.
Изъ устъ всѣхъ дамъ вырвался крикъ ужаса. Хорошенькая м-мъ де-Кастеле замѣтила:
— Нельзя говорить такія вещи!
— Неужели, волшебница? Можетъ быть, нужно было просить вашего разрѣшенія?
— Вы не получили бы его, ваше величество!
Императоръ развеселился немного. Въ рукѣ онъ продолжалъ держать списокъ кандидатовъ, что позволяло Жозефинѣ, привыкнувшей къ его внезапнымъ переходамъ отъ гнѣва къ доброму настроенію и наоборотъ, надѣяться, что не все еще потеряно. Въ это мгновеніе въ тридцати шагахъ сзади императора, на верхней ступенькѣ широкой лѣстницы, ведущей въ паркъ, появился адъютантъ, который издали молча сдѣлалъ знакъ Савари, обернувшемуся въ его сторону, и затѣмъ тотчасъ удалился. Генералъ Саважи, главный начальникъ жандармеріи, незамѣтно поднялся съ своего мѣста, отошелъ потихоньку отъ кружка придворныхъ сначала на три шага, затѣмъ на десять и наконецъ исчезъ вслѣдъ за офицеромъ. Минуту спустя, онъ вернулся слегка поблѣднѣвшій, съ озабоченнымъ видомъ. Въ это же время на дворѣ дворца послышался топотъ проходившихъ войскъ; взводъ гренадеръ расположился вдоль рѣшетки.
Наполеонъ тотчасъ обратилъ вниманіе на шумъ и вскочилъ съ кресла:
— Что тамъ такое? Что это за шумъ? Почему удваиваютъ караулъ? По чьему приказанію? Это вы распорядились, Савари? Я видѣлъ, вы только что выходили. Что случилось?
— Ваше величество, — отвѣтилъ смущенный Савари: — когда приходится оберегать вашу особу, тогда никакія мѣры не могутъ быть лишними.
— Развѣ грозитъ опасность? — прошептала поблѣднѣвшими губами Жозефина, невольнымъ порывомъ приблизившись къ императору.
— Отойди отсюда, — сказалъ Наполеонъ, отстрапяя ее рукою: — Савари, говорите; я хочу знать, въ чемъ дѣло.
Савари поклонился:
— Я повинуюсь, ваше величество. Четверть часа тому назадъ въ гостиницѣ Клони. д’Оръ разыгрался скандалъ между нѣсколькими молодыми людьми, именно тѣми, о которыхъ только что говорила вамъ ея величество императрица, и какимъ-то чужеземцемъ, который оскорблялъ ихъ и упрекалъ что они измѣнили убѣжденіямъ старыхъ дворянъ и перешли на вашу сторону… Несмотря на то, что онъ былъ одинъ, ему удалось бѣжать, такъ какъ онъ былъ вооруженъ.
— Извѣстно ли его имя? — спросилъ Наполеонъ.
— Да, ваше величество.
— Говорите же, это самое главное.
Савари смутился на мгновеніе…
Наполеонъ топнулъ ногой.
— Говорите!
— Брюсларъ.
— Брюсларъ!..
Первый разъ это- имя было произнесено едва слышнымъ голосомъ, второй разъ — съ рычаніемъ.
Одно это имя приводило Наполеона въ ужасъ, въ ярость. Брюсларъ былъ его кошмаромъ, его злѣйшимъ врагомъ, самымъ ненавистнымъ человѣкомъ, единственнымъ, котораго не удавалось одолѣть; Брюсларъ, кавалеръ Геренъ де-Брюсларъ, послѣдній изъ приверженцевъ короля, который въ теченіе десяти послѣднихъ лѣтъ преслѣдовалъ императора; другъ Фротте, Кадудаля, Моро, Пишегрю; тотъ, который поклялся, что добьется смерти императора, и разносилъ по всей Франціи свои наглыя угрозы по адресу императора, слѣдовалъ по стопамъ тирана, узурпатора, какъ онъ называлъ Наполеона. Брюслара не могли схватить въ его постоянныхъ поѣздкахъ и открыть въ притонахъ, гдѣ онъ скрывался, ни полиція Фушэ, ни жандармы Савари, ни шпіоны имперіи.
И теперь среди бѣлаго дня, въ гостинницѣ, въ толпѣ, въ пятистахъ метрахъ отъ дворца, гдѣ находился императоръ, онъ появился вновь, никого не боясь, презирая, осмѣивая, понося его могущество, сыпля ругательства и проклятія, и скрылся, неуловимый, какъ всегда.
Наполеонъ топалъ ногами въ гнѣвѣ; произносилъ несвязныя слова…
— Соучастники… слабость… безпечность… всѣ виноваты…
Всѣ стояли вокругъ него молча, склонивъ головы; Бертье разглядывалъ внимательно кончики своихъ сапогъ. Савари блѣднѣлъ все болѣе и болѣе; придворныя дамы дрожали отъ страха и, по примѣру Жозефины и Гортензіи, оставались неподвижными, въ застывшихъ позахъ, съ руками, сжатыми ими опущенными вдоль тѣла.
Наконецъ Наполеонъ успокоился.
— Я желаю знать подробности! Какъ узнали, что это Брюеларъ? Разскажите мнѣ все, Савари, я хочу все знать, слышите — все.
Тогда генералъ разсказалъ ему по-своему происшествіе въ гостиницѣ, о которомъ самъ узналъ отъ вторыхъ или третьихъ лицъ. Въ послѣдовательныхъ передачахъ это событіе каждый разъ измѣнялось, искажалось и не представляло въ концѣ концовъ ничего похожаго на истинное происшествіе, какъ обыкновенно случается со всякими событіями…
— Ваше величество, — сказалъ онъ: — Брюеларъ вошелъ въ гостиницу, какъ и молодые люди, имена которыхъ стоятъ въ этомъ спискѣ и которые собрались завтракать въ отдѣльномъ залѣ; дверь, черезъ которую подавали кушанья и которая вела въ общій залъ, была открыта. Съ мѣста которое занялъ Брюеларъ, были слышны голоса молодыхъ людей, и онъ обратилъ вниманіе на имена д’Иммармона, де-Прэнгей д’Отрезма, де-Невантера и всѣхъ остальныхъ. Молодые люди заказали цыплятъ а ли Марѳнго. Когда блюдо было подано, они закричали: «да здравствуетъ императоръ!»
Лицо Наполеона, остававшееся до сихъ поръ мрачнымъ, замѣтно просвѣтлѣло.
Савари продолжалъ болѣе увѣреннымъ голосомъ:
— Когда принесли Шамбертенъ, ваше любимое вино, которое потому и было выбрано молодыми людьми, всѣ опять провозгласили ваше здоровье.
— Молодцы! — шепнула Гортензія.
— Видишь, Наполеонъ! — сказала вкрадчиво и очень тихо Жозефина.
— Молчите! — крикнулъ Наполеонъ: — Савари, продолжай!
Онъ перешелъ на «ты»; это былъ хорошій признакъ.
Тогда Брюсларъ вскочилъ, швырнулъ тарелку на середину ихъ стола, клеймя ихъ отступниками, измѣнниками, и назвалъ свое имя. Молодые люди вскочили и всѣ вмѣстѣ кинулись на него. Но, по всей вѣроятности, онъ имѣлъ соучастниковъ, такъ какъ тотчасъ былъ окруженъ толпой. Вынувъ два пистолета и направивъ ихъ на безоружныхъ молодыхъ людей, онъ отступилъ къ двери, вскочилъ на коня, котораго ему подвелъ слуга, и скрылся въ лѣсу…
Всѣ головы повернулись къ лѣсу, и всѣ глаза съ вниманіемъ стали разглядывать море зелени, которое вдали сливалось съ горизонтомъ.
Жозефина дрожала.
— Это все, ваше величество, что произошло, — закончилъ Савари.
— Преслѣдовали ли его? — коротко спросилъ Наполеонъ.
— Да, ваше величество; но поздно спохватились, такъ какъ никто не рѣшился безпокоить ваше величество за завтракомъ и вызвать меня…
— Дураки! — проворчалъ императоръ. Онъ задумался на мгновеніе. Потомъ, протягивая Верже смятую въ гнѣвѣ бумагу съ кандидатами въ офицеры, за которыхъ хлопотала Жозефина, онъ просто сказалъ:
— Маршалъ, я жалую званіе лейтенантовъ этимъ десяти юношамъ… Всѣ необходимыя формальности вы сдѣлаете сами.
Жозефина и Гортензія благодарили его, обнимая съ удвоенною нѣжностью. Онъ освободился изъ ихъ объятій:
— Оставьте меня въ покоѣ… это очень естественно. Теперь у меня есть доказательство ихъ преданности. Этого достаточно. Мнѣ только и нужно было въ этомъ убѣдиться…
Потомъ онъ добавилъ грубовато:
— Впрочемъ, за ними сумѣютъ наблюдать, гдѣ бы они ни были!
Такимъ образомъ, вслѣдствіе появленія Брюслара и главнымъ образомъ благодаря меню, составленному Мартинзаромъ и Орсимономъ, десять просителей добились исполненія своего желанія.
Около пяти часовъ вечера той же субботы мадамъ де-Кастеле съ книгой въ рукѣ вышла изъ парка и пошла въ глубь лѣса. Подражая своей августѣйшей хозяйкѣ, она была одѣта въ бѣлое батистовое платье; на шею былъ накинутъ легкій зеленаго цвѣта шарфъ.
Гуляя, съ беззаботнымъ видомъ она повернула вправо отъ Бо-Монъ, по аллеѣ, ведшей къ перекрестку у зеленаго дуба. Черезъ пять минутъ она была уже тамъ. Скамья изъ толстаго дерева окружала огромное дерево, по имени котораго называлась ьта мѣстность; концомъ своего шарфа мадамъ де-Кастеле стряхнула со скамьи листья и сѣла отдохнуть. Открывъ книгу, она, казалось, всецѣло погрузилась въ чтеніе, не обращая вниманія на происходившее вокругъ. Все кругомъ было тихо, безмолвно. Шумъ городка доносился смутно и-неясно; на нѣсколько минутъ тишина была нарушена звукомъ трубъ, игравшихъ сборъ во дворѣ дворца, и затѣмъ опять все стало тихо. Молодая женщина продолжала читать; очевидно, романъ очень интересовалъ ее; это было первое произведеніе молодого писателя Шарля Насве, подъ названіемъ «Стелла» или «Осужденные». Наверху, въ вѣтвяхъ, бѣлка, обезпокоенная въ своемъ уединеніи, выказывала незнакомкѣ свое неудовольствіе, бомбардируя ее листьями, вѣточками, недозрѣвшими желудями. Это былъ дождь, ливень, настоящая лавина падающихъ орѣховъ и сучьевъ. Луиза, поднявъ глаза, увидала своего маленькаго врага и великодушно ему улыбнулась; маленькій звѣрекъ не былъ тронутъ этимъ привѣтомъ и усилилъ яростное нападеніе.
Тогда Луиза погрозила ему своимъ шарфомъ. Бѣлка притихла и въ испугѣ скрылась въ листвѣ, сожалѣя о своей дерзости. Въ это время вдали на дорогѣ послышались приближающіеся шаги; Луиза положила книгу на скамейку и устремила глаза направо, въ ту сторону, съ которой слышался шумъ шаговъ.
Она выжидала. Очевидно, это былъ какой-нибудь влюбленный… Вдали на узкой аллеѣ, окаймленной деревьями, показался крестьянинъ, несшій тяжелую корзину. Онъ шелъ посвистывая и отирая потъ со лба большимъ краснымъ платкомъ. Передъ скамейкой онъ остановился на минутку, потомъ поставилъ корзину на землю, а самъ сѣлъ скромно на конецъ скамьи, въ отдаленіи отъ молодой женщины
— Съ вашего позволенія, сударыня… я очень усталъ… такая жара… Въ Парижѣ можно спечься.
Мадамъ де-Кастеле вздрогнула при словѣ Парижъ. Тѣ, которыхъ Фушэ присылаетъ къ ней, въ первой же фразѣ должны произнести это слово, чтобы быть узнанными ею. Она немного повернулась въ его сторону, внимательно осмотрѣла его и шепнула:
— Это вы, Кантекоръ?
— Къ вашимъ услугамъ, сударыня, — отвѣтилъ онъ на этотъ разъ своимъ голосомъ: — я хорошо переодѣтъ, не правда ли?
— Великолѣпно, — отвѣтила смѣясь Луиза: — безъ пароля я не догадалась бы ни за что. Слушайте хорошенько, что я буду говорить. Скажите Фушэ, что императрица ходатайствовала передъ императоромъ за нѣсколькихъ новыхъ офицеровъ, кандидатовъ въ дворянскіе полки. Объ этомъ будетъ приказъ въ министерствѣ. Между ними находится нѣкій Гранли.
— Гранли?
— Да, Гранли.
— Я его отлично знаю.
— Этотъ господинъ подозрителенъ. Онъ пожелалъ говорить съ глазу на глазъ съ Жозефиной. Когда они остались наединѣ, онъ сказалъ ей какую-то фразу, которая ее очень взволновала. Она провела его на террасу, гдѣ они бесѣдовали двадцать минутъ; все время она говорила съ нимъ съ уваженіемъ, даже съ благоговѣніемъ, которое она никому не оказываетъ, даже Наполеону.
— Чортъ возьми!
— Замѣтьте это хорошенько.
— Это я знаю, давно уже, — замѣтилъ онъ потихоньку. — Этотъ Гранли долженъ быть важнымъ лицомъ, — вѣроятно, какой-нибудь иностранный принцъ; только зачѣмъ ему поступать во французскую армію?
— Да, странно…
— Я думаю, что на него надо обратить особое вниманіе министра.
— Это будетъ сдѣлано. Это все?
— Развѣ этого недостаточно?
— Такого рода свѣдѣнія никогда не бываютъ достаточны, -отвѣтилъ Кантекоръ въ хорошемъ расположеніи духа. — До свиданія, сударыня.
— До свиданія, Кантекоръ. До субботы.
— Слушаюсь… Мое почтеніе!
— Прощайте.
Кантекоръ пошелъ; пройдя десять шаговъ, онъ остановился, потеръ себѣ лобъ и вернулся назадъ.
— Извините, сударыня, я совсѣмъ забылъ… я хотѣлъ предложить вамъ одинъ вопросъ.
— Я слушаю, мой другъ.
— Не видѣли ли вы сегодня на утреннемъ пріемѣ нѣкоего графа де-Тейкса?
— Да, видѣла. А что?
— Ну, вотъ… Вы человѣкъ образованный… вѣрите ли вы, что мертвые оживаютъ?
— Это неизвѣстно, — отвѣтила послѣ небольшого колебанія мадамъ де-Кастеле, суевѣрная, какъ всѣ дамы, окружавшія Жозефину. — Къ чему вы задаете мнѣ этотъ вопросъ?
— А потому, что я имѣю основательныя причины думать, что графъ де-Тейксъ умеръ… навѣрное умеръ… Въ концѣ концовъ никто не можетъ объяснить мнѣ это странное обстоятельство; во всякомъ случаѣ, благодарю васъ, сударыня.
На этотъ разъ шпіонъ Фушэ ушелъ, шаркая своими калошами, таща тяжелую корзину и палку, и скрылся въ чащѣ лѣса. Луиза поднялась съ скамейки и пошла прогуляться. Идя по дорогѣ, она размышляла:
«Да, мое ремесло очень скверное, я это знаю. Вотъ что значитъ имѣть молодого красиваго мужа, не имѣющаго средствъ и проводящаго всю свою жизнь въ карточной игрѣ!.. Хотя, въ сущности говоря, я все же оказываю услугу императору…» Она вѣрила въ это.
Въ то же время де-Гранли, служившій предметомъ самаго усерднаго наблюденія за эти дни со стороны бдительной полиціи, былъ уже въ теченіе нѣсколькихъ часовъ гостемъ въ семьѣ д’Иммармоновъ, въ ихъ родовомъ жилищѣ, въ замкѣ Пали. Мѣстоположеніе этого владѣнія было замѣчательно красиво: замокъ былъ защищенъ рвами, окруженъ валами, куртинами, соединявшимися между собой круглыми, низкими, зубчатыми башнями, расположенными треугольникомъ, съ будками, съ грозной сторожевой башней, съ бойницами и отверстіями для пушекъ. Въ продолженіе трехъ вѣковъ замокъ выдержалъ три осады, и ни разу не сдался. Его огромныя подземелья были полны легендъ и привидѣній.
Одна часть строеній, самая старинная, расположенная на сѣверѣ, угрожала паденіемъ; все взятое вмѣстѣ напоминало прежнія, феодальныя времена.
Въ продолженіе двадцати минутъ, въ теченіе которыхъ длился переѣздъ изъ гостиницы во дворецъ, въ ландо не было произнесено ни слова. Гранли, сидѣвшій на передней скамейкѣ, смотрѣлъ разсѣянно на пейзажъ, разстилавшійся передъ нимъ, улыбаясь иногда Иммармону и Прэнгею, скакавшимъ направо и налѣво отъ него. Двѣ дамы, мать и дочь, сидѣли передъ нимъ съ видомъ глубокаго уваженія, полузакрывъ глаза; иногда изъ-подъ длинныхъ черныхъ рѣсницъ Изабеллы вспыхивали молніи и обжигали Гранли, который, мало обращая вниманія на окружавшихъ его, тѣмъ не менѣе восхищался блескомъ великолѣпныхъ глазъ молодой дѣвушки.
Миновавъ высокій лѣсъ, затѣмъ перелѣсокъ, экипажъ направился по длинной аллеѣ, окаймленной вѣковыми деревьями, и переѣхалъ черезъ каменный мостъ надъ илистыми рвами. Передъ взоромъ сразу открылся, какъ на ладони, весь великолѣпный замокъ. Гранли пришелъ въ восхищеніе.
— Великолѣпное жилище, — произнесъ онъ: — великолѣпное жилище благороднѣйшихъ рыцарей.
Подъ сводами разносилось эхо отъ топота лошадей; экипажъ въѣхалъ на главный дворъ и остановился передъ подъѣздомъ главнаго входа. Прэнгей д’Отрезмъ и Иммармонъ сошли съ лошадей и помогли дамамъ выйти изъ экипажа; Гранли въ задумчивости слѣдовалъ за ними, какъ бы забывъ объ ихъ присутствіи. Съ нимъ часто случались эти припадки разсѣянности и невниманія, которые были удивительны для человѣка хорошо воспитаннаго. Изабелла кусала себѣ губы; мать ея, напротивъ, нисколько не была удивлена: она прекрасно знала привычки стараго двора.
Все общество вошло въ огромный залъ, съ десятью окнами, выходившими на ровную долину, за которой сверкала на солнцѣ извилистая рѣчка. На стѣнахъ зала висѣли огромные портреты предковъ, закованныхъ въ латы или одѣтыхъ въ голубые и малиновые костюмы, съ воротниками и въ длинныхъ парикахъ, спускавшихся поверхъ бархатныхъ и шелковыхъ платьевъ. Прэнгей, шедшій сзади всѣхъ, заботливо закрывалъ всѣ двери; до сихъ поръ не было произнесено ни одного слова; вся прислуга состояла изъ англичанъ, выписанныхъ изъ Англіи и совершенно не понимавшихъ французскаго языка: въ эти времена недовѣріе царствовало повсюду. Когда они остались совершенно одни и всѣ двери были заперты, на мгновеніе воцарилось глубокое молчаніе. Затѣмъ картина рѣзко измѣнилась. Виконтесса в’Иммармонъ, Изабелла, виконтъ д’Иммармонъ, графъ де-Прэнгей д’Отрезмъ преклонили колѣни передъ Гранли, который сразу преобразился и стоялъ съ видомъ особеннаго величія.
Виконтесса произнесла:
— Ваше величество! примите глубокую благодарность за честь, которую вы оказываете нашему дому.
Гранли протянулъ обѣ руки двумъ женщинамъ и поднялъ ихъ съ царственнымъ величіемъ и добротой.
— Сударыня, — обратился онъ къ виконтессѣ д’Иммармонъ, — ft искренне цѣню ваше гостепріимство… такъ же, какъ глубоко почитаю васъ. Вы напоминаете мнѣ минувшія времена, безвозвратно погибшихъ людей, разореніе, развалины, мучениковъ и жертвы… Я счастливъ своимъ пребываніемъ у васъ.
Обращаясь къ Изабеллѣ, онъ продолжалъ:
— Что касается васъ, сударыня, то я не могу видѣть васъ въ такомъ положеніи: это я долженъ преклонить передъ вами колѣни, а не вы оказывать такую честь скромному Гранли.
Глаза Изабеллы сверкнули огнемъ, который могъ бы воспламенить любое сердце. По временамъ молодая дѣвушка была такъ очаровательна, сіяла такой красотой, что передъ ней всѣ останавливались въ восторгѣ, какъ передъ неземнымъ существомъ.
Такой она была и теперь, сіяющая, съ блестящими глазами, и чувство тоски, страха и отчасти ревности закралось въ душу и заставило поблѣднѣть графа де-Прэнгей д’Отрезма при видѣ тѣхъ взглядовъ, которые молодая дѣвушка бросала на своего гостя. Невольно онъ сжалъ руки и посмотрѣлъ на своего кузена, который понялъ его встревоженный взглядъ. Оба они знали про безразсудную любовь принца къ Полинѣ Боргезе отъ него же самого. Принцъ не умѣлъ хранить секреты и къ ужасу ихъ повѣдалъ имъ исторію своей любви. Несмотря на это ручательство, все же они боялись внезапной перемѣны, каприза со стороны этого наслѣдника длиннаго ряда склонныхъ къ волокитству монарховъ.
Мадамъ д’Иммармонъ, которая не замѣчала или не хотѣла ничего видѣть, возразила ему дрожащимъ голосомъ:
— Ваше величество! здѣсь нѣтъ Гранли… Здѣсь законный наслѣдникъ французскаго царствующаго дома, Людовикъ XVII, нашъ король, милостію Божіею!
Всѣ воскликнули: «да здравствуетъ король!» Гранли, иначе Людовикъ XVII, грустно улыбнулся.
— Странный король, — сказалъ онъ: — король, котораго не признаетъ народъ, у котораго два раза отнимали корону.
Размѣреннымъ шагомъ, какъ нѣкогда его предки въ Версали, онъ подошелъ къ креслу, устроенному для него на возвышеніи, и сѣлъ, королевскимъ жестомъ пригласивъ своихъ подданныхъ расположиться вокругъ него. Онъ началъ разсказывать свою сказочную исторію: бѣгство изъ башни Тамильской тюрьмы, подготовленное графомъ де-Фротте, этимъ приверженцемъ, вѣрнымъ королю до самой смерти, облегченія, сдѣланныя при тайномъ пособничествѣ Барра, по настоянію Жозефины де-Богарне, и, наконецъ, помощь привратниковъ супруговъ Симонъ. Его вынесли изъ тюрьмы въ корзинѣ съ бѣльемъ, послѣ того какъ туда былъ доставленъ такимъ же образомъ нѣмой мальчикъ, которому предстояло оставаться тамъ до самой смерти. Затѣмъ онъ былъ доставленъ Фротте въ предмѣстье де-СентъОнорэ, къ часовщику Борану, роялисту, готовому на всякія жертвы. Въ лавочкѣ этого человѣка, вдовца, имѣвшаго двѣнадцатилѣтнюю дочь Ренэ, такую ласковую, добрую, такъ глубоко преданную своему принцу, и жившаго съ двумя преданными ему слугами, посвященными въ эту тайну, мужемъ и женой Блеро, — онъ провелъ нѣсколько лѣтъ, скромно, незамѣтно, забытый всѣми, даже своими дядями, которые знали объ его существованіи, но не вспоминали о немъ, разсчитывая выиграть время, надѣясь, что оно принесетъ забвеніе. Позднѣе, когда ему было уже шестнадцать лѣтъ, онъ былъ представленъ своимъ дядямъ полный воспоминаній и надеждъ на ихъ родственныя чувства, но былъ принятъ какъ сумасшедшій, интриганъ, авантюриста и, какъ опасный человѣкъ, заключенъ ими въ замковую башню д’Экоссе, еще болѣе мрачную, чѣмъ Тамильская тюрьма. Черезъ двадцать мѣсяцевъ онъ былъ силой освобожденъ оттуда своими приверженцами, людьми исключительной преданности и вѣрности. Послѣ этого онъ блуждалъ изъ конца въ конецъ, изъ Германіи въ Швейцарію, изъ Швейцаріи въ Италію, преслѣдуемый всюду ненавистью своихъ дядей, въ особенности того, который уже именовалъ себя Людовикомъ XVIII, отвергнутый своей сестрой Маріей-Терезіей, сдѣлавшейся герцогиней Ангулемской и королевой въ будущемъ, когда Бурбоны воцарятся на тронѣ. Неоднократно какіе-то неизвѣстные люди, безъ видимыхъ причинъ, покушались на его жизнь; каждый разъ онъ спасался чудомъ; отъ двухъ покушеній у него остались рубцы. Наконецъ ему надоѣло служить мишенью для наемныхъ убійцъ, и онъ, невзирая на трагическую судьбу герцога Энгіенскаго, которая, по всей вѣроятности, должна была постигнуть и его, рѣшилъ искать пристанища на своей родинѣ, во Франціи, и защиты въ военномъ мундирѣ, служа въ императорскомъ войскѣ. Въ концѣ концовъ, взвѣсивъ все, онъ предпочелъ Наполеона своимъ дядямъ изъ Прованса и Артуа, ставшимъ его злѣйшими врагами, его палачами. Теперь жребій былъ уже брошенъ. Что бы ни случилось съ нимъ, будущее не можетъ быть хуже прошедшаго. Онъ говорилъ съ жаромъ, лицо его раскраснѣлось, слезы выступили на глазахъ. Имени Полины Воргезе онъ не произнесъ. Слушатели его дрожали отъ негодованія; часть этой исторіи была имъ извѣстна, но новыя подробности, подробности, которыя онъ имъ открылъ впервые, повергали ихъ въ ужасъ и возмущеніе.
— Ваше величество! Ваше величество! — шептала Изабелла.
Онъ повернулся къ ней. Ея восклицанія усилили горечь его воспоминаній.
— Да, это такъ, все это такъ было! Всѣ — противъ меня, моя семья, моя кровь, моя сестра… ужасно… Они воспользовались легендой о моей смерти… они вычеркнули меня изъ числа живыхъ вслѣдствіе простого извѣщенія въ «Монитерѣ» въ іюнѣ 95-го года. Я болѣе не существую; гражданская смерть… худшая, пожалуй, чѣмъ настоящая… Буду ли я еще въ состояніи доказать мое происхожденіе, мое королевское достоинство… Да, тотъ, кто меня спасъ, я говорю о Барра, былъ очень ловокъ. Они освободили меня изъ тюрьмы, которая убила бы меня очень скоро, по въ то же время они выбросили меня изъ жизни, стерли мое имя, которое больше не существуетъ въ исторіи, обратили въ ничто.
— Ваше величество, мы, остальные, мы все знаемъ… Наши отцы, умершіе за короля, знали также… Придетъ день, когда мы заговоримъ, — сказалъ тихимъ голосомъ Иммармопъ.
— Да, вы, остальные, — вы знаете, что это такъ, потому что иначе быть не можетъ, потому что вы, Жанъ д’Иммармонъ, и вы, Жанъ де-Прэигей, въ Тюльери, въ Версали — вы были моими первыми наперсниками, друзьями, товарищами моего дѣтства… Потому что у насъ есть воспоминанія, которыя не забываются… потому что вы, сударыня, были придворной дамой у королевы, моей матери…. съ Полиньякъ, Ламбаль, Турсель, — потому что ваши отцы, Иммармонъ и Прэнгей, прежде всего были въ интимномъ кружкѣ при дворѣ, потомъ друзьями Шаретта и Фротте, моихъ вѣрнѣйшихъ приверженцевъ. Они погибли насильственной смертью, такъ же, какъ и эти… Бѣдный Фротте! Если бы онъ жилъ! — понять онъ повторилъ: — если бы они всѣ жили!
— Мы замѣнимъ ихъ, ваше величество! — произнесъ въ сильномъ волненіи Прэнгей, протягивая руку.
— Я разсчитываю на это… но времена мѣняются. Поступая на службу во французскомъ войскѣ, я обязываюсь быть честнымъ по отношенію къ вождю этого войска. Я обѣщалъ Жозефинѣ не предпринимать ничего противъ Наполеона, и я сдержу свою королевскую клятву; но, какъ замѣтила сама Жозефина, у нихъ нѣтъ потомства… война полна случайностей, неожиданностей!… Если Наполеонъ умретъ раньше меня, тогда я свободенъ отъ своего обѣщанія! Я кликну свое имя на всѣ четыре стороны Франціи! Если на моемъ пути станетъ Провансъ, Артуа или Ангулемъ, тогда готовьте оружіе, друзья мои… Монжуа и Сенъ-Дени? Ни пяди земли измѣнникамъ!
Онъ поднялся, блѣдный, взволнованный, произнося угрозы по адресу своихъ ненавистныхъ дядей и грозя рукою невидимымъ врагамъ.
Наступило молчаніе. Всѣ задумались.
— Какая странная эта Жозефина, — прошептала виконтесса д’Иммармонъ, устремивъ глаза въ пространство.
Принцъ улыбнулся.
— Дѣйствительно, Наполеонъ окруженъ сѣтью интригъ; императрица первая, быть можетъ, не сознавая того, дѣйствуетъ противъ него. Постоянно огорчаемая неискреннимъ отношеніемъ, несмотря на величіе м-мъ де-Гюстинъ, презрѣніе м-мъ де-Гюишъ, высокомѣріе м-мъ де-Шеврезъ, этихъ истинныхъ роялистокъ, которыя были бы на моей сторонѣ и которыя, считая меня мертвымъ, держатъ сторону моихъ дядей; несмотря на ежедневныя непріятности, доставляемыя ей знатью, которую она же спасла или устроила на мѣста, она остается вѣрна этой аристократіи и считаетъ себя принадлежащей къ ней. Въ числѣ тѣхъ, кто ее окружаетъ, въ средѣ придворныхъ дамъ я знаю многихъ приверженцевъ прежняго режима, я видѣлъ тамъ м-мъ де-Ларошфуко… Подъ покровительствомъ императрицы во дворцѣ издаются мятежные памфлеты и свободно расходятся по рукамъ… Новые князья, маршалы, заносчивые, жадные, не знаютъ, что такое преданность и вѣрность… Вотъ почему можно надѣяться, что орелъ будетъ низверженъ и расцвѣтутъ вновь лиліи… не правда, ли, друзья мои?
Всѣ единодушно согласились съ нимъ.
— Во всякомъ случаѣ, — продолжалъ онъ, — я надѣюсь на этотъ разъ обмануть полицію моихъ дядей. Они не будутъ разыскивать меня въ полкахъ императора; ихъ кинжалы слишкомъ коротки, чтобы достичь меня; наконецъ, я буду сражаться за свою родину… Потому что вѣдь Франція существуетъ.
Онъ произнесъ послѣднюю фразу грустнымъ тономъ; времена измѣнились; быть можетъ, онъ былъ первымъ принцемъ своей фамиліи, выказывавшимъ заботу о своей родинѣ, а не только о своей персонѣ.
Революціонный духъ проникъ въ сознаніе королей. Дѣйствительно времена измѣнились!
Въ этотъ моментъ Прэнгей, стоявшій передъ окномъ, замѣтилъ по серединѣ моста конюшеннаго мальчика, который съ глуповатымъ видомъ разсматривалъ замокъ.
Въ рукахъ онъ держалъ письмо.
— Что нужно этому человѣку? — громко сказалъ онъ: — что онъ тутъ дѣлаетъ?
— Кто такой? — спросилъ Иммармонъ.
— Какой-то курьеръ, вѣроятно, съ какой-нибудь новостью. Подожди тутъ, я сейчасъ вернусь.
Черезъ пять минутъ отсутствія молодой графъ вернулся, неся распечатанное письмо.
— Дѣло сдѣлано! — крикнулъ онъ, входя. — Вотъ что намъ пишутъ, ваше величество:
"Господа! Императрица Жозефина сегодня утромъ представила наши прошенія императору, который пожаловалъ намъ званіе лейтенантовъ въ полку де ла-Туръ д’Овернья.
«Извѣщеніе объ этомъ мы получимъ въ гостиницѣ чрезъ адъютанта, командированнаго ея величествомъ. Вмѣняю себѣ въ пріятную обязанность сообщить вамъ объ этомъ. Мы будемъ въ распоряженіи министра и должны ждать его приказанія два мѣсяца. Наше пребываніе въ Компьенѣ становится, въ виду этого, безполезнымъ, и мы можемъ вернуться въ Парижъ. Шлю вамъ наилучшія пожеланія въ ожиданіи удовольствія видѣть васъ въ мундирѣ. Да здравствуетъ императоръ!»
— Дѣло сдѣлано! — повторилъ наслѣдникъ французскаго престола, — Простите, дорогіе друзья мои, — сказалъ онъ, протягивая руки къ молодымъ людямъ, и глубокимъ чувствомъ звучалъ его голосъ: — что я увлекаю васъ за собой, веду къ неизвѣстному… къ чему, къ какимъ приключеніямъ… не знаю. Простите, что такъ злоупотребляю вашей преданностью; въ продолженіе трехъ столѣтій ваши предки служили моимъ., и я..
— Ваше величество! Мы существуемъ, чтобы слѣдовать за вами! — отвѣтилъ Иммармонъ.
— Всѣ подданные короля принадлежатъ ему тѣломъ и душой безгранично, безпредѣльно! — вскричала пылкая, смѣлая дѣвушка. — Испытайте, ваше величество!
И еще разъ ея громадные глаза пламенно сверкнули, глядя на двадцатилѣтняго принца, котораго она мечтала, быть можетъ, оторвать отъ его недостойнаго, на ея взглядъ, увлеченія; она знала также о любви своего короля къ сестрѣ императора. Еще разъ д’Иммармонъ и Жанъ де-Прэнгей, кузенъ Изабеллы, считавшійся съ дѣтства ея женихомъ, охваченные смущеніемъ передъ этимъ порывомъ, опустили рѣсницы и стояли молча.
Но принцъ ограничился отвѣтомъ:
— Сударыня, въ настоящее время, въ нашихъ опасныхъ обстоятельствахъ, только мужчины могутъ быть полезны.
Красивая дѣвушка, сильно раздосадованная, густо покраснѣла и отошла отъ общества. Молодые люди вздохнули съ облегченіемъ.
— А теперь, — продолжалъ принцъ, — будемъ привыкать къ новому положенію, научимся играть роль; я предвижу, что иногда это будетъ очень тяжело. Подчинимся этому! Со времени моего возвращенія во Францію я перенесъ уже испытанія такого рода, которыхъ не предвидѣлъ; уже сегодня утромъ я долженъ былъ вытерпѣть наглыя увѣщеванія Рантиньи, фамильярное радушіе Мартинзара… Вы были свидѣтелями. Наконецъ, самымъ тяжелымъ для меня будетъ казаться отступникомъ, а вамъ — измѣнившими прошлому… Выть вынужденными, когда появится и будетъ говорить Брюсларъ, — знаетъ ли онъ, что я еще существую? — выслушивать его горькіе упреки, не имѣя возможности благодарить его, открыть ему свои объятія? Слушая его, этого храбреца изъ храбрѣйшихъ, этого истиннаго рыцаря, мое сердце готово было выскочить отъ счастья и гордости. Когда ему угрожали, я долженъ былъ сдерживать себя, чтобы не кинуться на помощь ему, рискуя все потерять…
— А мы! — вскричалъ Прэнгей, — я прихожу въ ярость, когда подумаю, что этотъ честный человѣкъ считаетъ насъ за вѣроломныхъ и низкихъ…
— Придетъ время, Прэнгей, — торжественнымъ тономъ сказалъ принцъ: — когда все станетъ яснымъ.
Едва было произнесено имя Брюслара, въ тотъ же моментъ, какъ по мановенію волшебнаго жезла, вдали онъ появился самъ. Въ долинѣ, за группой деревьевъ, неожиданно послышались военные сигналы — сборъ и наступленіе. Всѣ, находившіеся въ залѣ замка, поспѣшили къ окнамъ, ожидая какого-нибудь кроваваго происшествія, и увидѣли человѣка, скакавшаго впереди двадцати другихъ, преслѣдовавшихъ его.
— Брюсларъ! Это онъ! — закричали всѣ, вглядѣвшись внимательно въ бѣглеца.
— И жандармы! — добавилъ Иммармонъ.
— Ату! ату! добыча завидная, не упускайте ее, собаки! — возбужденно кричалъ принцъ, перевѣсившись черезъ балконъ; глаза его блестѣли, какъ будто онъ присутствовалъ на обыкновенной охотѣ.
— Ваше величество, — печально замѣтила виконтесса: — если бы было больше такихъ людей, какъ этотъ, ваши лѣса были бы сохранены.
— Я это знаю, — съ живостью отвѣтилъ наслѣдникъ одного изъ самыхъ славныхъ именъ въ Европѣ, — и повѣрьте… — онъ замолчалъ, не докончивъ фразы, потому что погоня приближалась и становилась яростной. Было очевидно, что, сравнительно съ преслѣдовавшими его жандармами, Брюсларъ находился въ благопріятномъ положеніи и долженъ былъ бы навѣрное спастись, если какое-нибудь обстоятельство или новый врагъ не перерѣжетъ ему пути. Онъ это сознавалъ, и забавлялся опасностью, какъ всегда. Онъ сохранялъ одно и то же разстояніе между собой и преслѣдователями; его лошадь была свѣжа, шерсть ея была совершенно суха, а кони полицейскихъ, со взмыленными боками, пѣной на груди, задыхались, изнемогали. Отъ времени до времени онъ оборачивался и съ презрѣніемъ, дразня, посматривалъ на воющую свору, мчавшуюся по его слѣдамъ. Въ эти моменты онъ задерживалъ своего коня и потерялъ, такимъ образомъ, нѣкоторое разстояніе, чѣмъ тотчасъ же воспользовался офицеръ, командовавшій отрядомъ, и выстрѣлилъ въ Брюслара изъ пистолета; пуля просвистѣла подъ его шляпой. Онъ тряхнулъ головой, какъ вымокшая собака, разсмѣялся и, не дожидаясь второго выстрѣла, пришпорилъ лошадь, которая въ три скачка вынесла его впередъ.
— Браво! браво! — крикнула въ восторгѣ Изабелла.
Братъ зажалъ ей ротъ:
— Тише, вѣтеръ относитъ голосъ. Сердцемъ — мы съ нимъ, наружно — съ тѣми! Такъ нужно!
— Да, — сказалъ принцъ: — это новое испытаніе!
Брюсларъ достигъ деревни; въ это время тайные друзья его замѣтили, что онъ неожиданно привсталъ на стременахъ и такъ дернулъ за повода лошадь, что она едва удержалась на своихъ крѣпкихъ ногахъ. Наѣздникъ явно колебался. Прэнгей съ лорнетомъ въ рукѣ осматривалъ окружающую мѣстность.
— Боже мой! — простоналъ онъ: — люди передъ нимъ… снизу… Еще жандармы. Онъ окруженъ ими.
Страхъ и тоска овладѣли зрителями, не имѣвшими возможности помочь преслѣдуемому. Всѣмъ сердцемъ, всѣми помыслами они стремились къ храбрецу, окруженному врагами. Онъ измѣнилъ уже направленіе, такъ какъ первый отрядъ достигалъ его. Рѣшительнымъ движеніемъ онъ направилъ коня вправо, къ сторонней стѣнѣ, которою были окружены замковыя постройки. Снаружи она была вышиной въ полтора метра не болѣе, такъ какъ въ теченіе вѣковъ ее заносило землей и пескомъ, но внутри сохраняла свою первоначальную вышину, приблизительно около четырехъ метровъ. Всѣ вздрогнули, увидѣвъ Брюслара, направившаго свой путь въ эту сторону; онъ, конечно, не могъ предвидѣть послѣдствій скачка, еслибы онъ рѣшился на него, и, конечно, онъ разбился бы вмѣстѣ съ лошадью, тѣмъ болѣе, что дворъ за стѣной былъ вымощенъ. Ничего не подозрѣвая, онъ мчался впередъ, полный мужества и рѣшимости. Достигнувъ препятствія, онъ подбодрилъ свою лошадь жестами, колѣнами, голосомъ; животное сдѣлало громадный прыжокъ и перескочило стѣну; присутствовавшіе въ безмолвномъ ужасѣ увидѣли, какъ она, скользнувъ на ногахъ, вскочила на мостовую, оставивъ блестящій слѣдъ отъ копытъ. Брюсларъ, откинувшись назадъ, крѣпко держался въ сѣдлѣ. Онъ не растерялся, окинулъ взглядомъ мѣстность и продолжалъ свой путь, какъ будто все происшедшее было дѣтской забавой.
— Каково? — горделиво спросилъ принцъ, обернувшись къ присутствовавшимъ, когда Брюсларъ съ головокружительной быстротой скрылся въ чащѣ деревьевъ. Къ удивленію своему, принцъ увидѣлъ, что Иммармонъ и Прэнгей исчезли…
— Они откроютъ ему… ворота… по дорогѣ къ лѣсу… — сообщила она ему. Она задыхалась, едва выговаривая слова, прекрасная въ своемъ возбужденіи. Заламывая сжатыя руки, она воскликнула: — Какое несчастіе быть женщиной!
— Съ такими женщинами, какъ вы, можно выиграть всякое дѣло — отвѣтилъ принцъ, любуясь ею.
Она улыбнулась ему, бросивъ на него чарующій взглядъ своихъ дивныхъ очей.
Тѣмъ временемъ передъ стѣной, черезъ которую только что перескочилъ Брюсларъ, остановились въ смущеніи жандармы; одинъ изъ нихъ слѣзъ съ коня, навалилъ груду камней къ стѣнѣ, влѣзъ на нее и сталъ разсматривать паркъ. Увидя, какая глубина была за стѣной, онъ сдѣлалъ гримасу и, повернувшись къ товарищамъ, громко объявилъ:
— Этотъ человѣкъ — дьяволъ… тамъ пять метровъ глубины, — и тѣмъ не менѣе онъ бросился туда.
Офицеръ пробормоталъ проклятіе. Въ это время прискакалъ второй взводъ, подъ командой вахмистра. Послѣ жестокаго спора и долгаго совѣщанія, оба отряда соединились и направились галопомъ къ главному подъѣзду замка. Онъ былъ запертъ. Массивная дверь загораживала входъ на мостъ подъ сводами. Спѣшившись, жандармы начали стучать саблями въ ворота. Офицеръ потребовалъ:
— Именемъ закона! именемъ императора!
Медленно отворились тяжелыя двери. Въ это же время въ залѣ замка м-мъ д’Иммармонъ, стоя у окна, обращеннаго на западъ, позвала тихонько:
— Ваше величество!.. Изабелла… идите сюда… смотрите.
Вдали, оставивъ за собой замокъ, съ страшной быстротой
мчался всадникъ по направленію къ лѣсу и перекрестку, гдѣ легко было скрыться. Это былъ Брюсларъ. Во дворъ въ это время вошли съ шумомъ жандармы; на подъѣздѣ стояли съ удивленными и надменными лицами хозяинъ замка, виконтъ д’Иммармонъ и его кузенъ, графъ де-Прэнгей.
— Чему мы обязаны этой честью, господа? — спросилъ офицера Иммармонъ.
— Сударь, сюда только что проникъ измѣнникъ. Гдѣ онъ?
— Мы никого не видѣли. Гдѣ вошелъ? Я не понимаю, о чемъ вы говорите. Я вижу здѣсь только васъ и вашихъ людей и очень удивленъ вашимъ присутствіемъ.
Офицеръ въ бѣшенствѣ, понимая, что онъ теряетъ время и слѣдъ, забылъ о приличіи.
— Прежде всего отвѣчайте, кто вы. Я имѣю право васъ допросить… Какой-нибудь эмигрантъ, вѣроятно?
Прэнгей оборвалъ его:
— Берегитесь, сударь! вы заходите слишкомъ далеко.
— Кто вы такой? гдѣ я? отвѣчайте, — повторилъ жандармъ.
— Вы въ замкѣ Пали, у меня, виконта Жака д’Иммармона, а это мой кузенъ, графъ Прэнгей д’Отрезмъ. Этого достаточно?
— Нѣтъ.
— Въ такомъ случаѣ, къ нашимъ титуламъ я прибавлю нашъ чинъ: Иммармонъ и Прэнгей д’Отрезмъ, лейтенанты въ дворянскомъ полку де-ля-Туръ д’Овернья. А теперь, сударь, прошу васъ удалитесь отсюда!
На этотъ разъ изумленный жандармъ, очутившись передъ старшимъ въ чинѣ, перемѣнилъ тонъ:
— Слушаю… я обязанъ вамъ повиноваться, и такъ какъ вы служите императору, я долженъ открыть вамъ цѣль моего пріѣзда: мы преслѣдуемъ роялиста Брюслара… его голова оцѣнена на вѣсъ золота… онъ проникъ къ вамъ… Вы его не видѣли… Но мы знаемъ… Всѣ граждане должны содѣйствовать поимкѣ этого разбойника. Разрѣшите обыскать паркъ и посмотрѣть въ лѣсу.
— Ищите, — согласился Иммармонъ: — но имѣйте въ виду, что въ паркѣ много выходовъ. Брюсларъ, если это онъ, какъ вы утверждаете, долженъ быть далеко отсюда.
— Это мы увидимъ, — отвѣтилъ офицеръ голосомъ, ставшимъ опять грубымъ и рѣзкимъ. Не менѣе часа онъ обыскивалъ паркъ и стрѣлялъ въ лѣсу, не найдя ничего, и, увидѣвъ пять или шесть воротъ, черезъ которыя могъ скрыться бѣглецъ, собралъ свой отрядъ и, не простившись, покинулъ замокъ.
По дорогѣ онъ ворчалъ: «Императоръ скверно сдѣлалъ, наградивъ чиномъ этихъ гусей! Это все одна и та же компанія негодяевъ». Съ своей стороны, оба кузена, возвращаясь въ залъ, обмѣнивались впечатлѣніями.
— А вѣдь это огромная удача, другъ мой, что какъ разъ сегодня Наполеонъ пожаловалъ намъ чинъ; я не могу себѣ представить, какъ бы иначе мы избавились отъ этой бѣшеной собаки. Представляете ли, каковъ могъ быть результатъ этого домашняго обыска… Подозрѣваемый Гранли, допрашиваемый и, быть можетъ, арестованный даже… Этотъ дуракъ не былъ бы такъ сговорчивъ, какъ Фушэ… и тогда…
— Ты долженъ быть благодарнымъ Мартинзару, предупредившему насъ; безъ этого мы не имѣли бы сегодня такой прекрасной защиты.
— Совершенно вѣрно, — смѣясь подтвердилъ Иммармонъ. Графъ опустилъ голову и тяжело вздохнулъ.
— Что съ тобой? — спросилъ его съ удивленіемъ кузенъ.
— Я думаю о томъ, мой другъ, что мы на службѣ императора всего четыре часа, и успѣли уже измѣнить ему… потому что нечего и говорить…
— Что дѣлать, — сказалъ уклончиво д’Иммармонъ, лицо котораго тоже омрачилась: — надо подчиниться обстоятельствамъ!
Они вошли въ залъ; въ углу, сидя между двумя женщинами, принцъ что-то оживленно разсказывалъ. Когда вошли молодые люди, онъ повернулся къ нимъ и быстро произнесъ:
— Мы видѣли… онъ спасенъ, не правда ли?.. Какъ я радъ?.. Узналъ ли онъ васъ? Какъ онъ удивился, вѣроятно?
— Не думаю, чтобы онъ узналъ насъ, — отвѣтилъ виконтъ Жакъ. — Онъ не имѣлъ времени. Когда мы добѣжали до него, онъ, сойдя съ коня, стоялъ передъ воротами, прилагая огромныя усилія, чтобы ихъ отворить, и топая ногами отъ досады передъ препятствіемъ. Я прошелъ впередъ и отперъ ворота ключомъ. Онъ вскочилъ въ сѣдло, не глядя на насъ, и крикнулъ: «Спасибо, честные люди!.. Будьте спокойны, никто никогда не узнаетъ»… Остальныя слова унесъ вѣтеръ. Онъ былъ уже далеко.
— Да хранитъ его Богъ! — съ внезапнымъ умиленіемъ сказалъ, поднявъ глаза кверху, принцъ.
Они еще обсуждали все происшедшее, когда случилось новое происшествіе, привлекшее ихъ вниманіе. На этотъ разъ на долинѣ показался маленькій экипажъ съ ливрейнымъ кучеромъ, запряженный сѣрымъ пони. Сидя въ легонькой колясочкѣ, дама въ токѣ съ султаномъ на головѣ, перегнувшись впередъ, указывала рукой направленіе и безпрестанно покрикивала на бѣшено мчавшуюся лошадь. Она скакала сбивчивымъ галопомъ, таща маленькій экипажъ, который трясся изъ стороны въ сторону между кочками и рытвинами.
— Діана, — крикнулъ виконтъ Жакъ съ внезапнымъ волненіемъ. Обращаясь къ принцу, онъ тотчасъ объяснилъ: — Маркиза Діана д’Этіоль, ярая роялистка, вдова убѣжденнаго партизана… наша родственница, изъ семьи бароновъ де-Ляршанъ, погибшихъ на эшафотѣ.
Принцъ задумался.
— Какъ будто она ѣдетъ сюда, — прошептала Изабелла.
— Это невозможно, — возразила съ живостью виконтесса: — она ненавидитъ насъ и отреклась отъ насъ съ тѣхъ поръ, какъ считаетъ насъ перешедшими на сторону имперіи…
— Какая несправедливость! какая насмѣшка! — вздохнулъ принцъ. — Видите, мои дорогіе друзья, какъ дорого вамъ стоитъ преданность мнѣ.
— Ваше величество! если она въ самомъ дѣлѣ ѣдетъ въ замокъ, — заговорилъ Прэнгей, наблюдая за приближавшимся экипажемъ: — то будьте осторожны. Это экзальтированная, безумная женщину, неспособная сохранить тайну. Не открывайтесь ей; она упадетъ къ вашимъ ногамъ, потомъ поскачетъ домой, — вы видите эти остроконечныя крыши за деревьями, — заставитъ бить въ набатъ, соберетъ крестьянъ, раздастъ имъ оружіе и двинетъ ихъ ко дворцу въ Компьенѣ, съ криками: «да здравствуетъ король!»
— Развѣ она имѣетъ такое вліяніе? — спросилъ удивленный и заинтересованный принцъ.
— Да, благодаря своей красотѣ, энергіи, краснорѣчію. Это женщина прежнихъ временъ, временъ лиги или фронды, героиня… хотя героиня нелѣпая, созданная для того, чтобы губить лучшія намѣренія и храбрѣйшихъ людей… Она дѣйствуетъ только подъ впечатлѣніемъ, по своему капризу. Несмотря паевой тридцать лѣтъ, она не нажила ума.
Иммармонъ опустилъ голову, слушая своего кузена. Видно было, что этотъ суровый приговоръ заставлялъ его страданіе. Нѣкоторые утверждали, что недавно еще молодая вдова была не совсѣмъ равнодушна къ двадцатитрехлѣтнему виконту. Изабелла, нахмуривъ брови, думала о чемъ-то… Виконтесса съ озабоченнымъ видомъ проговорила глухимъ голосомъ:
— Она ѣдетъ для того, чтобы упрекать насъ въ измѣнѣ. Ваше величество, да будетъ вамъ извѣстно заранѣе, что она сочтетъ васъ принадлежащимъ къ партіи измѣнниковъ; ваше присутствіе здѣсь будетъ вашимъ приговоромъ… Ваше терпѣніе — доказательствомъ вашей вины… но повторяю еще разъ, что, если вы довѣритесь ей, вы потеряете насъ
— Это вѣрно! — тихо произнесъ Иммармонъ.
Очередь дошла до Изабеллы; не выбирая выраженій, она грубо заявила:
— Я предпочла бы видѣть ее въ числѣ враговъ. Увѣривъ ее, что она хороша, съ нее можно снять рубашку и заставить выболтать все, что она знаетъ. Отъ своихъ любовниковъ у нея нѣтъ секретовъ… она обнажаетъ и тѣло и душу!
Кругомъ раздались негодующіе возгласы.
— Изабелла! — вскричала сконфуженная м-мъ д’Иммармонъ.
— Сестра! — сказалъ тономъ упрека поблѣднѣвшій Жакъ.
Прэнгей казался смущеннымъ. Принцъ слегка удивился; несмотря на то, что итальянская принцесса пріучила его къ свободнымъ выраженіямъ, подобная рѣзкость въ устахъ прелестной дѣвушки казалась ему очень странной. Эта восемнадцатилѣтняя красавица, видимо, не отличалась наивностью.
Въ это время маркиза д’Этіоль подъѣхала къ замку, вышла изъ экипажа и, поднявъ высоко свое платье, быстро поднялась по лѣстницѣ. Въ залъ она вошла съ трагическимъ видомъ. Вѣтеръ растрепалъ ея волосы, которые длинными прядями падали ей на глаза, но она не обращала на это вниманія, до того она была взволнована и возбуждена. Не поздоровавшись, еще на порогѣ она крикнула дрожащимъ голосомъ:
— Гдѣ онъ?
Она ожидала отвѣта, но всѣ молчали, глядя на нее съ нескрываемымъ удивленіемъ. Она вышла изъ себя и громко крикнула:
— Гдѣ же Брюсларъ?
Тогда Изабелла д’Иммармонъ подошла къ ней и церемонно поклонилась, говоря:
— Здравствуйте, маркиза, какъ вы изволите поживать? Чему мы обязаны вашимъ любезнымъ посѣщеніемъ?
Діана поблѣднѣла отъ насмѣшливаго тона молодой дѣвушки и, отвернувшись, продолжала:
— Послушайте, онъ былъ у васъ… это мнѣ извѣстно, мнѣ сказали объ этомъ… жандармы подтвердили… Онъ былъ у меня… Можетъ быть, онъ уже схваченъ?.. Отвѣчайте же, вѣдь я страдаю отъ неизвѣстности, вы видите это!..
— Вы очень его любите? — спросилъ вмѣсто отвѣта Жакъ, лицо котораго сдѣлалось печально и мрачно.
— Да! — горячо она воскликнула: — я люблю его! Люблю, какъ героя, какъ воплощеніе честности и мужества.
— Будьте спокойны и счастливы, — сказалъ съ горечью молодой человѣкъ. — Онъ уже далеко.
Она перемѣнила тонъ:
— Благодарю, благодарю васъ, Жакъ, — и добавила: — несмотря на все! — и послѣ мгновеннаго раздумья: — все-таки вы лучше всѣхъ, несмотря на ваши преступленія…
— Діана, развѣ вы приходите въ домъ для того, чтобы оскорблять присутствующихъ?..
— Впрочемъ, не о чемъ говорить! — сказала презрительно Изабелла: — то, что падаетъ, бьется, ш склеивать это уже не стоитъ.
— Очень умно сказано, — возразила м-мъ д’Этіоль: — но въ этомъ мало сердца.
Разговоръ принималъ дурной оборотъ. Маркиза съ удовольствіемъ принимала вызовъ. Она разглядывала внимательно каждаго изъ присутствовавшихъ и затѣмъ обратилась ко всѣмъ:
— Значитъ, это правда?..Я не хотѣла вѣрить… Брюсларъ разказалъ мнѣ все… сегодня утромъ въ гостиницѣ… вы, сыновья благороднѣйшихъ людей… измѣнили… продались… кому? Вы превозносили Бонапарта, вы кричали: да здравствуетъ императоръ!
Она повернулась къ принцу:
— Конечно, и вы были тамъ, господинъ. Не знаю кто! Ваше присутствіе здѣсь говоритъ уже за то, что вы измѣнникъ.
— Кавалеръ де-Гранли, — представилъ принца Иммармонъ, разсчитывая предотвратить бурю.
— Привѣтствую васъ, сударь, — теперь все понятно… Гранли?.. Я не слыхала такого имени. Во Франціи не было дворянъ Гранли, Это подложное имя, изъ комедіи, изъ драмы, имя, которое напоминаетъ благородство, но на самомъ дѣлѣ скрываетъ какого-нибудь шпіона, эмиссара узурпатора, подосланнаго покупать честь и со вѣсть. И онъ принятъ даже у д’Иммармоновъ и де-Прэнгей! Какія времена! Счастливы умершіе! Измѣнники, отступники, кровь отцовъ вашихъ на головахъ вашихъ!
Во время этой горячей, рѣчи принцъ не двигался; съ раскрытыми широко глазами, съ опущенными руками, онъ казался зачарованнымъ этой волшебницей. Это очарованіе объяснялось просто: маркиза Діана каждой чертой своего лица походила на принцессу Полину. Та же страстность, рѣшительныя движенія, полныя изящества и красоты; звукъ голоса, прелесть лица, походка — все напоминало принцессу, разница была лишь въ нѣсколькихъ годахъ возраста. Она оскорбляла его, онъ восхищался, она презирала его, онъ вдвойнѣ уважалъ ее; она готова была дать ему пощечину — онъ склонялъ голову.
Она замѣтила впечатлѣніе, произведенное ея словами, и продолжала съ удвоенной горячностью:
— Вы смущены… Вы молчите… васъ не трогаютъ мои слова… вѣдь это ваше ремесло, такое выгодное въ эти тяжелыя, смутныя времена, когда преступленіе и сила торжествуютъ, а право молчитъ… Я васъ покидаю и предоставляю другъ другу… Если желаете и можете — мстите мнѣ! Я иду къ тѣмъ, у кого въ жилахъ такая же кровь и въ сердцѣ тѣ же чувства, что и у меня!.. Иммармонъ и Прэнгей! мнѣ сказали, что вы поступили въ ряды императорской арміи… Великолѣпно! Это достойная служба для послѣднихъ представителей славнаго рода. Дай Богъ, чтобы вы были убиты въ первомъ же сраженіи и чтобы Франція была избавлена отъ вашихъ потомковъ! Какія могутъ быть дѣти отъ такихъ отцовъ? До свиданія, кузины и кузены!.. Если вернутся прежнія времена, мы повеселимся вокругъ Компьенскаго замка, я обѣщаю вамъ это; всѣ потанцуютъ, а я заплачу за музыку.
— А въ ожиданіи этого бала вы продолжайте скандалы, — съ раздраженіемъ крикнула ей Изабелла, ясно видѣвшая, что принцъ не могъ скрыть своего восхищенія передъ молодой женщиной. Маркиза, которая уже уходила, повернулась къ дѣвушкѣ съ угрожающимъ видомъ:
— Ты заслуживаешь розогъ, дѣвчонка!
И раньше, чѣмъ молодая дѣвушка успѣла ей что-либо отвѣтить, она вышла, поднявъ юбку, съ высоко поднятой головой, хлопнувъ дверью. Виконтесса, ея сынъ, племянникъ въ изумленіи глядѣли другъ на друга; въ сторонѣ отъ нихъ Изабелла металась, какъ разъяренная львица. Принцъ былъ внѣ себя. Спотыкаясь, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, протянулъ руки къ креслу и упалъ въ него; закрывъ лицо руками, онъ бормоталъ:
— Она восхитительна! восхитительна!.. Она похожа на… Я не въ состояніи перенести, чтобы меня презирала, ненавидѣла такая женщина, какъ она!
Въ этой фразѣ сказался его прадѣдъ Людовикъ XV. Единственно серьезнымъ и важнымъ въ его жизни были женщины, которыми онъ безпрестанно увлекался.
III.
правитьВъ началѣ августа въ парижскихъ газетахъ появилось извѣстіе о пріѣздѣ ея высочества принцессы Полины Воргезе, герцогини Кастальской. Она остановилась со свитой у своей сестры Каролины въ Елисейскомъ дворцѣ. Принцъ, ея августѣйшій супругъ, не сопровождалъ ее, и Гранли, обезумѣвъ отъ радости, чувствовалъ, что его надежды сбываются. Всѣ хлопоты о потерянномъ тронѣ, всѣ мечты о происхожденіи и о величіи, которыя тщательно надо было скрывать, все отошло теперь на второй планъ. Теперь это былъ обыкновенный молодой человѣкъ, безумно влюбленный въ молодую, красивую женщину и совершавшій тысячи безразсудствъ. Въ первый же вечеръ онъ рѣшилъ предстать передъ своимъ божествомъ на пріемѣ когда она была тѣсно окружена толпой придворныхъ, поспѣшилъ привѣтствовать ее и стать въ ряды ея поклонниковъ. Она была поражена и въ одно и то же время и сердилась и была довольна, восхищаясь его рѣшительностью и страшась за послѣдствія. Присутствовавшимъ она дала понять, что знала его въ Италіи и что онъ былъ въ свитѣ принца Камилла. Никто не обратилъ на это большого вниманія; эта публика не задумывалась долго надъ происходившими событіями. Онъ сталъ смѣлѣе и въ то время, когда она проходила мимо его, окруженная толпою, онъ очень ловко всунулъ ей въ руку маленькую записочку. Она не растерялась и не разсердилась, хотя своимъ поступкомъ онъ легко могъ погубить и ее и себя или, по крайней мѣрѣ, дать обильную пищу злымъ языкамъ. Она спрятала записку, рѣшивъ наказать своего слишкомъ рѣшительнаго поклонника. Оставшись наединѣ, она прочла письмо. Онъ умолялъ ее не отказать ему въ свиданіи и просилъ дать отвѣтъ по вѣрному адресу, къ часовщику Борану, въ предмѣстьѣ Сентъ-Онорэ, на углу переулка Мо-Вестю. Первымъ ея побужденіемъ было не отвѣчать ему, чтобы наказать его нетерпѣливость; на утро, проснувшись, она потребовала перо и бумаги и написала отвѣтъ, поручивъ отнести его итальянкѣ изъ ея свиты, которой она вполнѣ довѣряла.
Эта женщина, отличавшаяся скромной наружностью, отправилась въ предмѣстье и, совсѣмъ не зная его, стала читать вывѣски, считать дома и замѣчать нумера. Никто не обращалъ на нее вниманія. Передъ лавочкой часовщика она остановилась на мгновеніе, потомъ смѣло открыла дверь и вошла. Ее встрѣтила Ренэ. Окинувъ быстрымъ взглядомъ комнату, итальянка вынула изъ-за корсажа письмо и подала со словами:
— Для кавалера де-Гранли, синьора.
— Я знаю, — отвѣтила, тяжело вздохнувъ, молодая дѣвушка: — онъ сейчасъ придетъ.
Итальянка, довольная выполненнымъ порученіемъ, удалилась. Ренэ знала многое, но далеко не все. Принцъ, много разъ въ продолженіе послѣднихъ шести недѣль посѣщавшій лавочку, гдѣ на его имя получались письма, не могъ долго скрывать свою любовь, свой романъ; но чтобы не встревожить слишкомъ своихъ вѣрныхъ друзей, онъ скрылъ отъ нихъ имя своей возлюбленной. Часовщикъ съ дочерью подозрѣвали, что это была очень знатная дама. Было очень естественно, что счастливый любовникъ скрывалъ имя женщины. Бѣдная Ренэ почувствовала, къ своему удивленію и негодованію, что при извѣстіи о романѣ принца сердце ея мучительно сжалось. Ея здравый смыслъ, вопреки чувству, подсказывалъ ей, что она, скромная дѣвушка, послѣдняя изъ преданныхъ ему слугъ, не имѣла никакого права на принца. Самая мысль о любви къ нему казалась ей чудовищнымъ преступленіемъ, святотатствомъ. Она поклялась отогнать отъ себя эти нечестивыя мысли, удалиться отсюда, обуздать свое больное воображеніе. Но, къ сожалѣнію, нельзя наложить запретъ на мысли и чувства…
И часто и долго молодая дѣвушка думала о любимомъ человѣкѣ. Она плакала, страдала, блѣднѣла и худѣла…
Отецъ ея объяснялъ эту перемѣну той заботой и страхомъ за принца, которые они всѣ испытывали со времени его пріѣзда въ Парижъ, гдѣ на каждомъ шагу онъ подвергался опасностямъ и не имѣлъ нноткуда поддержки и помощи.
Въ день полученія письма Боранъ, Блеро и толстая Жанна, какъ и Ренэ, не переставали вздыхать и со страхомъ спрашивали другъ друга, что задумалъ ихъ юный король.
Черезъ полчаса онъ былъ у нихъ, крича еще на порогѣ:
— Ну, что, есть письмо?
Ренэ молча подала надушенное письмо, запечатанное золотистаго воска печатью, съ изображеніемъ пчелы. Гранли сорвалъ однимъ движеніемъ печать, прочелъ письмо; лицо его прояснилось… безконечное счастье, гордость сіяли въ его глазахъ. Онъ спряталъ письмо на груди и, не будучи въ состояніи сидѣть на мѣстѣ отъ волненія, заявилъ своимъ друзьямъ:
— Дѣти мои, сообщаю вамъ новость. Я офицеръ императора. Живу я теперь въ предмѣстья Сенъ-Жерменъ, на углу улицъ Какъ и Вавилонской, въ маленькомъ, очень хорошо меблированномъ домикѣ, въ которомъ имѣются два выхода. Если я долго не приду къ вамъ, а въ это время будутъ письма или желающіе меня видѣть люди, то дайте мнѣ знать… Ты можешь это сдѣлать, Ренэ! Если тебя увидятъ у меня, то подумаютъ, что ты просто влюбленная дѣвушка, никто не приметъ тебя за политическаго агента, вѣдь правда.
Онъ громко засмѣялся отъ этой мысли; но ей было не до смѣху! Тѣмъ не менѣе она молча согласилась на его предложеніе, которое обнаруживало столько довѣрія къ ней. Простившись съ друзьями, принцъ вышелъ, напѣвая; радость и счастіе переполняли его сердце. Едва онъ вышелъ отъ часовщика, какъ туда вошелъ съ шумомъ, громко хлопнувъ дверью, новый посѣтитель.
— Здравствуйте! — сказалъ онъ глухимъ голосомъ: — узнаете меня?
Часовщикъ поблѣднѣлъ и едва скрылъ выраженіе неудовольствія.
— Вы, повидимому, не особенно довольны моимъ посѣщеніемъ? Я догадываюсь почему, — продолжалъ онъ насмѣшливымъ голосомъ. — Вы что-то скрываете, Боранъ?
— Я ничего не скрываю, кавалеръ де-Брюсларъ, — возразилъ тихимъ голосомъ часовщикъ: — а вы все тотъ же, то есть такъ же отважны, какъ и прежде. Вы не даете себѣ труда даже предупредить меня условнымъ знакомъ. Вы врываетесь, какъ порывъ вѣтра…
— Довольно! — сказалъ Брюсларъ: — у каждаго своя судьба; что назначено, того не миновать… есть у васъ письма?
— Нѣтъ.
— Ну, успокойтесь, я ухожу!
Часовщикъ облегченно вздохнулъ.
— Вы, повидимому, очень довольны, что я ухожу… вы освобождаетесь отъ хлопотъ… вы находите, что я опасенъ, и это васъ тревожитъ… Да, вы старѣетесь… Вы требуете уже покоя. Но мнѣ кажется, что вы имѣете теперь плохое знакомство… Этого подлипалу, который только что вышелъ отъ васъ, я знаю; я видѣлъ его въ Комньенѣ и слышалъ, какъ онъ кричалъ: «да здравствуетъ императоръ»… и онъ считаетъ себя благороднымъ… онъ называется Гранли… скорѣе свинья!.. Это, конечно, шпіонъ… если я столкнусь когда-нибудь съ нимъ, пусть онъ побережетъ свою шкуру!..
При послѣднихъ словахъ кругомъ послышались возгласы негодованія, страха. Не давая времени возразить ему, Брюсларъ вышелъ, съ трескомъ хлопая дверями и предварительно окинувъ всѣхъ присутствующихъ взглядомъ глубочайшаго презрѣнія. Выйдя на улицу, онъ кричалъ, не обращая вниманія на проходящихъ: «они всѣ заодно! всѣ заодно!» Большими шагами онъ шелъ по предмѣстью, я вдругъ остановился, сдѣлавъ гримасу, выражавшую въ одно и то же время и негодованіе и удовольствіе. Въ двадцати шагахъ отъ него передъ магазиномъ модъ стоялъ Гранли, лорнируя двухъ хорошенькихъ мастерицъ. Брюсларъ спрятался въ углубленіе подъѣзда и наблюдалъ, разсуждая самъ съ собой: «Теперь ты въ моихъ рукахъ, и я не выпущу тебя…это предопредѣленіе: Богъ послалъ мнѣ тебя, и я принимаю этотъ подарокъ!» Онъ ждалъ. Спокойной, небрежной походкой Гранли пошелъ дальше. Въ тѣ времена предмѣстье Сентъ-Онорэ было изрѣзано узкими кривыми улицами, загроможденными повозками, одноколками, телѣжками. Въ этотъ часъ, передъ полуднемъ, тамъ кишѣла толпа, озабоченная дѣлами или занятая хозяйственными закупками у странствующихъ торговцевъ, возлѣ которыхъ она скапливалась, затрудняя проходъ и препятствуя проѣзду. Въ этой массѣ людей и товаровъ Брюсларъ слѣдовалъ за Гранли, не теряя его изъ виду. Его забавляла эта игра, напоминавшая ему борьбу роялистовъ въ Нормандіи въ доброе старое время, когда еще былъ живъ Фротте.
Двѣ скромныя работницы изъ мастерской оглянулись почти одновременно; одна, чтобы полюбоваться бѣлокурымъ аристократомъ, такимъ юнымъ и красивымъ съ ослѣпительно-бѣлыми зубами; другая, чтобы поглядѣть на этого огромнаго чернаго человѣка, напоминавшаго дикое животное, вырвавшееся изъ клѣтки, угрюмое и великолѣпное.
Такимъ, образомъ, слѣдуя одинъ за другимъ, оба они достигли Пале-Рояля. Несмотря на развалины, оставшіяся послѣ революціи, это мѣсто было центромъ Парижа. Оно очень измѣнилось съ того времени, когда въ этихъ стѣнахъ заключалось королевское величіе, блескъ и пышность принцевъ Орлеанскаго дома; превращенное теперь во дворецъ Равенства, укороченное съ одной стороны, удлиненное съ другой, оно сильно измѣнило свой внѣшній видъ.
Въ это время появилось третье лицо — Рантиньи. Присоединившись къ нимъ, онъ опустошилъ запасъ цвѣтовъ у молодой продавщицы, возлѣ которой остановился Гранли; онъ все время дурачился, смѣялся и, несмотря на протесты Гранли, поддразнивалъ его:
— А, кавалеръ де-Грапли, вотъ я васъ и поймалъ. Вы такъ же, какъ и я, любите красоту, въ какомъ бы видѣ она ни встрѣчалась; вы правы, чортъ возьми… А ты, шалунья, гдѣ ты зажгла свои глаза?
— Въ аду… всѣхъ могу спалить ими!..
— Ахъ ты, плутовка!
И, бросивъ ей экю, молодые люди пошли дальше.
Брюсларъ не преслѣдовалъ ихъ и смѣшался съ толпой. «Безполезно слѣдить за ними теперь… здѣсь я не могу ничего сдѣлать… но время еще есть впереди… они не уйдутъ изъ моихъ рукъ». Утѣшая себя будущимъ отмщеніемъ, Брюсларъ въ настоящее время рѣшилъ не терять напрасно времени. Передъ кафе де-Шартръ передъ столикомъ, уставленнымъ разноцвѣтными графинчиками, сидѣли на желѣзныхъ стульяхъ молодые люди. Въ числѣ ихъ былъ графъ де-Тейксъ, въ траурѣ, какъ всегда, графъ де-Новаръ, маркизъ де-Невантеръ, Мартинзаръ, ле-Микеле де-Маршъ, кавалеръ д’Орсимонъ.
— Господа, я только что изъ министерства; все улажено!
При этой фразѣ всѣ оживились. Между офицерами было
условлено, что одинъ изъ нихъ, по очереди, каждое утро долженъ отправляться въ военное бюро, чтобы наводить справки и сообщать все. что узнаетъ, своимъ будущимъ товарищамъ. Рантиньи, отправившійся этимъ утромъ въ министерство, принесъ хорошія вѣсти: «разрѣшено съ сегодняшняго дня носить форму, которая уже утверждена»: бѣлый камзолъ съ красными отворотами; треуголка съ золотымъ шнуромъ и императорской кокардой и шпага. Шпага! это ихъ восхищало.
— Недурно! — воскликнулъ Орсимонъ, очень довольный.
— Скажите лучше: великолѣпно! — поправилъ Мартинзаръ: — мы будемъ просто неотразимы!
Всѣ засмѣялись, тѣмъ болѣе искренне, что всѣ представляли уже себя въ формѣ, которая должна была очень нравиться дамамъ. Только Эдмондъ де-Тейксъ былъ по обыкновенію далекъ отъ этой суеты и былъ погруженъ въ свои нескончаемыя думы. Онъ скоро всталъ и простился со всѣми. Гранли тотчасъ послѣдовалъ его примѣру и пошелъ съ графомъ де-Тейксомъ по улицѣ Сентъ-Онорэ.
— Онъ продолжаетъ странно держать себя, нашъ де-Гранли, этотъ красивый мальчикъ съ дѣвичьимъ лицомъ продолжаетъ быть живой загадкой, — сказалъ Микеле де-Маршъ.
— Онъ носится гдѣ-то въ облакахъ и когда онъ отвѣчаетъ на вопросъ, то кажется, что онъ приказываетъ. Откуда онъ? Кто знаетъ его семью?
— Наконецъ, если онъ происходитъ даже отъ Юпитера, то это не даетъ повода ему такъ жеманиться…
Общество развеселилось; было очевидно, что въ отсутствіе де-Гранли, этого таинственнаго и гордаго незнакомца, де-Прэнгея и д’Иммармона, этихъ важныхъ господъ, графа Тейкса, олицетворявшаго ходячую печаль, шесть молодыхъ офицеровъ, рѣшили съ беззаботностью, свойственною ихъ возрасту, поговорить и повеселиться на свободѣ. На минуту бесѣда ихъ была прервана появленіемъ двухъ кузеновъ, о которыхъ они только что говорили, д’Иммармона и де-Прэнгея. Они справились тотчасъ о Гранли и были очень удивлены, узнавъ, что онъ ушелъ и поспѣшно двинулись дальше, справившись предварительно, въ какую сторону ушелъ ихъ .товарищъ.
— Ну, что? — сказалъ Мартинзаръ, когда они отошли на десять шаговъ: — можно подумать, что это двѣ кормилицы, которыя разыскиваютъ своего сосунка!
Легкій взрывъ смѣха встрѣтилъ это сравненіе.
Гранли шелъ по галереѣ съ графомъ де-Тейксомъ, который за все время не проронилъ ни слова, и ничѣмъ не ободрялъ своего злополучнаго спутника. Изъ таинственныхъ лавочекъ, въ глубинѣ которыхъ черезъ открытыя двери виднѣлись альковы, продавщицы парфюмерныхъ товаровъ, подозрительныя бѣлошвейки, наглыя перчаточницы осыпали вызывающими взглядами двухъ проходившихъ юношей, — но въ сосѣдствѣ своего серьезнаго спутника Гранли шелъ, опустивъ глаза, придумывая предлогъ начать разговоръ. Дойдя до кафе Регенсъ, находившагося въ то время почти напротивъ того мѣста, гдѣ стоитъ нынѣ, благороднѣйшій сынъ Франціи, въ полномъ смущеніи, не услышалъ еще ни слова отъ своего молчаливаго спутника.
Передъ фасадомъ кафе, мимо котораго они проходили, Тейксъ остановился на мгновеніе и, глубоко вздохнувъ, приподнялъ свою шляпу. Гранли послѣдовалъ его примѣру. Тогда наконецъ бретонецъ замѣтилъ его присутствіе и проговорилъ:
— Вы кланяетесь изъ вѣжливости, сударь… не зная, что вы имѣете основаніе сдѣлать это… Двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, въ проклятые дни революціи здѣсь произошло самое трогательное и потрясающее происшествіе; дѣло касается моей матерни моего отца.
— Графъ де-Тейксъ, позвольте человѣку, мать и отецъ котораго погибли на эшафотѣ, попросить васъ разсказать подробности…
— Какъ? Вашъ отецъ?… и ваша мать… бѣдный юноша!.. какое время! какое время!
— Бѣдный юноша!
Принцъ покраснѣлъ, услышавъ такое обращеніе; но Эдмондъ де-Тейксъ ничего не замѣчалъ; онъ началъ говорить очень тихо, очень скоро, волнуясь, какъ будто онъ говорилъ самъ съ собой:
— Да, однажды, въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда каждое утро телѣги везли осужденныхъ на казнь… однажды… въ этомъ кафе… Вы знаете, что тутъ собирались игроки въ шахматы, начиная съ Вольтера, Руссо, Дидро, включительно до Бонапарта?.. Сюда приходилъ также и Робеспьеръ… Онъ былъ почти всегда одинъ, такъ какъ не находилось желающихъ играть съ нимъ, а тѣ, которые играли, навѣрно проигрывали, несмотря на то, что онъ игралъ очень скверно, проигрывали, такъ какъ онъ внушалъ всѣмъ ужасъ. Однажды вечеромъ, когда онъ сидѣлъ въ ожиданіи партнеровъ, которые, по обыкновенію, не торопились составить ему партію, въ кафе вошелъ молодой человѣкъ, маленькаго роста, очень красивый, и смѣло усѣлся за его столикомъ. Не говоря ни слова, онъ двинулъ фигуру на шахматной доскѣ; Робеспьеръ сдѣлалъ то же, игра началась. Молодой человѣкъ выигралъ. Проигравшій попросилъ сыграть вторую партію, которую опять выигралъ молодой человѣкъ. Робеспьеръ отъ злости кусалъ пальцы. Тѣмъ не менѣе онъ призналъ себя побѣжденнымъ и спросилъ: какая была ставка?
— Жизнь человѣка! Я ее выигралъ… отдай ее мнѣ и поскорѣе… Завтра палачъ отниметъ ее…
Говоря это, молодой человѣкъ вытащилъ изъ кармана приготовленную бумагу — приказъ объ освобожденіи изъ Консьержери графа Оливье де-Тейкса. Робеспьеръ подписалъ бумагу, не говоря ни слова, и, отдавая ее, спросилъ:
— Кто ты, гражданинъ?
— Скажи — гражданка! Я — женщина: графиня де-Тейксъ. Я спасла своего мужа. Благодарю тебя. Прощай!..
Эта женщина была моя мать.
— Проходя здѣсь, я привѣтствую ея намять… Знаете ли, бываютъ минуты, когда задыхаешься подъ гнетомъ воспоминаній… Тогда трудно быть одному… Готовъ высказать то, что мучаетъ, каждому первому попавшемуся!..
Вторично оскорбленный, Гранли вышелъ изъ себя; онъ почувствовалъ, что долѣе невозможно было переносить такое оскорбительное обращеніе, что надо было открытьсебя. Онъ любилъ блескъ, эффекты… Это было въ его характерѣ… его природной склонностью… Наконецъ, было своевременно спустить на землю этого заносчиваго барина, не выбиравшаго своихъ выраженій, и которому онъ прощалъ его недогадливость, неумѣнье сообразить, съ кѣмъ онъ шелъ и говорилъ. Онъ выпрямился, принялъ величественный видъ, напоминавшій Генриха IV въ Луврѣ, Людовика XIV въ Версалѣ, и произнесъ тономъ, не допускающимъ возраженій:
— Графъ де-Тейксъ! Вы оказали большое довѣріе, разсказавъ мнѣ вашу трогательную исторію, но вы упустили сдѣлать выводъ. Геройское приключеніе вашей матери доказываетъ еще разъ, что было дворянство, которое умѣло преодолѣвать препятствія; но, къ сожалѣнію, такое дворянство представляетъ собою плачевное меньшинство… Слово «аристократъ» это синонимъ дерзости, лѣности и самообожанія. Они вѣрятъ въ свои сверхчеловѣческія права и привилегіи и презираютъ остальное человѣчество, которое платитъ имъ ненавистью и презрѣніемъ.
— Говорить такимъ образомъ, — возразилъ мрачно де-Тейксъ, — можетъ только тотъ, кто не принадлежитъ къ знатному роду.
Принцъ громко разсмѣялся нѣсколько искусственнымъ смѣхомъ.
— Вы это говорите мнѣ, скромный бретонскій графъ? Знайте же, что вашъ родъ въ продолженіе тысячи лѣтъ служилъ моимъ предкамъ, которые были окружены такимъ огромнымъ числомъ знатныхъ людей, что едва замѣчали всѣхъ васъ.
— Вотъ какъ! Кто же вы, сударь? — спросилъ его графъ рѣзкимъ голосомъ, едва подавляя овладѣвшій имъ гнѣвъ.
Въ это время на общественныхъ часахъ пробило полдень; улицы были пустынны, публика толпилась въ кафе, ресторанахъ и трактирахъ. Въ трехъ шагахъ отъ молодыхъ людей, разсматривая драгоцѣнности, выставленныя въ витринѣ, остановился какой-то прохожій въ костюмѣ рабочаго. Не замѣчая его, поднявъ высоко голову, съ блестящими глазами, принцъ отвѣтилъ:
— Бретонецъ, я сынъ королей, которымъ служили твои предки. Пойдешь ли ты за мной?
Графъ Эдмондъ де-Тейксъ принцъ де-Круа поблѣднѣлъ, всмотрѣлся внимательно въ говорившаго и медленно снялъ шляпу:
— Ваше величество… это вы… я долженъ былъ догадаться… я знаю вашу исторію. Я понимаю теперь Иммармона и Прэнгея… Я понимаю все. Если бы моя жизнь принадлежала мнѣ, я бы отдалъ ее вамъ… Вы все будете знать… Да, я иду за вами!…
Съ разсѣяннымъ видомъ, заложивъ руки въ карманы, рабочій спокойно пошелъ дальше. По дорогѣ, говоря самъ съ собою, онъ дѣлалъ нѣкоторыя заключенія:
— Нашъ молодой король очень охотно разсказываетъ о своихъ приключеніяхъ; это становится секретомъ полишинеля. Однако теперь мы много знаемъ! Что касается моего гвардейца, графа де-Тейкса, то онъ, вѣроятно, забылъ на фермѣ Аустерлица свой разсудокъ и память… Онъ разыгрываетъ невиннаго… хотя, по словамъ Фушэ, который неглупъ, есть нѣсколько графовъ де-Тейксовъ, и это очень вѣроятно, но пока еще не доказано. Надо слѣдить, Кантекоръ!.. Во всякомъ случаѣ мои хлопоты дали уже хорошіе результаты!
Въ это время графъ Жанъ и виконтъ Жакъ, идя по галереѣ, замѣтили предметъ ихъ заботь и поспѣшили ему навстрѣчу.
— Господа, — обратился къ нимъ принцъ, не отвѣчая на ихъ поклонъ: — графъ де-Тейксъ знаетъ все. Я его посвятилъ въ наши дѣла.
Оба брата наморщили брови, покраснѣли, одновременно сдѣлали досадливое движеніе, но овладѣли тотчасъ собой и низко поклонились. Иммармонъ, не отвѣчая на это заявленіе, спросилъ съ глубокимъ почтеніемъ:
— Что изволите приказать на сегодня, ваше величество?
— Ничего, — отвѣтилъ принцъ: — сегодня мнѣ не нужны ваши услуги. Сегодня я долженъ быть свободнымъ.
— Но… — рискнулъ Прэнгей.
— Ничего! — отрѣзалъ принцъ. — Я сказалъ уже.
Онъ пошелъ дальше, увлекая за собой графа де-Тейкса, своего новаго любимца. Въ этой неблагодарности, легкости, съ которой принцъ принималъ, какъ должное, самую горячую преданность, сквозило королевское величіе. Онъ не могъ совсѣмъ забыть о томъ усердіи, съ которымъ кузены старались удалить его изъ замка Пали, отъ опаснаго сосѣдства съ бурной м-мъ Этіоль и пылкой Изабеллой. Онъ не могъ имъ простить ихъ сомнѣній и страховъ за сестру, за будущую жену, а главнымъ образомъ за подозрѣніе въ возможности измѣнить королевѣ изъ королевъ, самой прекрасной изъ женщинъ, превосходящей всѣхъ Изабеллъ, своей несравненной звѣздѣ, Полинѣ Боргезо.
«Только она и больше ничего!» это былъ его девизъ, который онъ приказалъ вырѣзать на золотой съ эмалью печати, которую носилъ всегда съ собою. Позднѣе нѣкоторые изъ его наивныхъ приверженцевъ думали, что эти пять словъ относились къ королю… Увы! Ихъ господинъ думалъ совсѣмъ о другомъ. Удаливъ Иммармона и Прэнгея, онъ обезпечилъ себѣ полную свободу; этого требовало прибытіе Полины въ Парижъ. Несмотря на то, что онъ повѣрилъ тайну своей любви графу и виконту, онъ не желалъ, чтобы они были свидѣтелями его успѣха. Во время своего изгнанія, путешествій по необходимости онъ привыкъ къ независимости и съ трудомъ отвыкалъ отъ нея. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ и соображеній онъ требовалъ, чтобы никто не мѣшалъ ему дѣйствовать по своему разумѣнію. Жанъ и Жакъ не находили себѣ мѣста отъ безпокойства; они знали уже легкомысліе, непослѣдовательность принца; онъ жилъ, окруженный ловушками, подозрѣніями, преслѣдуемый со всѣхъ сторонъ. Терпимость Фушэ казалась имъ скорѣе ловушкой, чѣмъ порукой; наконецъ не только одна императорская полиція была страшна; оставались еще личные агенты императора, шпіоны Савари, Десмареца, Реаля; эмиссары Прованса и Артуа, еще болѣе озлобленные и опасные, чѣмъ императорскіе и не останавливающіеся ни передъ чѣмъ въ преслѣдованіи юнаго короля, лишеннаго трона, этого несчастнаго племянника своихъ вѣроломныхъ дядей. Въ Пале-Роялѣ, гдѣ улицы такъ многолюдны, можно было такъ ловко и незамѣтно дѣйствовать кинжаломъ; ссора, столкновеніе изъ-за пустяка, и въ результатѣ смертельный ударъ; и много всевозможныхъ опасностей на каждомъ шагу…
По повелѣніе государя обязывало ихъ къ безпрекословному повиновенію; огорченные и встревоженные, они слѣдили за нимъ глазами, пока не потеряли изъ виду.
— Кузенъ, — сказалъ Прэнгей: — я боюсь, что этотъ царственный ребенокъ играетъ своей жизнью такъ же, какъ и нашей, и что въ концѣ концовъ наше дѣло будетъ потеряно.
Наклонивъ низко голову, виконтъ Жакъ отвѣтилъ глухимъ голосомъ:
— Если мы не можемъ быть съ нимъ, чтобы предотвратить возможные удары, то къ чему мы существуемъ?
— Ни къ чему! — отвѣтилъ Жанъ. — Наша задача довольно тяжела. Во всемъ этомъ виновата Изабелла; если бы не она, мы удержали бы его въ замкѣ.
— Зачѣмъ вспоминать о томъ, что доставило мнѣ столько страданій, — прошепталъ Прэнгей съ горечью: — я и такъ постоянно объ этомъ думаю.
— Прости, дорогой, бѣдный другъ мой, — произнесъ виконтъ. — Я страдаю такъ же, какъ и ты. Да, не очень легко служить королямъ!
Въ это время принцъ и графъ де-Тейксъ шли скорымъ шагомъ по улицѣ Сентъ-Онорэ, не замѣчая работника Кантекора, слѣдовавшаго за ними по стопамъ. Выполняя приказаніе Фуше, онъ каждый день въ другомъ платьѣ выслѣживалъ принца, зналъ его жилище, его визиты къ Борану, его знакомства, связи, привычки, словомъ, всю его жизнь до мельчайшихъ подробностей. До сихъ поръ ему не удалось подмѣтить ничего подозрительнаго. Молодой человѣкъ держалъ свое слово; онъ былъ офицеромъ императора; поведеніе его было безупречно. Увидя теперь «своего принца», какъ онъ звалъ его, въ сопровожденіи графа де-Тейкса, полицейскій поморщился сначала, а затѣмъ кинулся, вдвойнѣ заинтересованный, по этому двойному слѣду. Графъ де-Тейксъ оставался для него живой загадкой; несмотря на всѣ свои поиски, справки, онъ ничего не понималъ въ этой исторіи. Вылъ ли это гвардеецъ изъ фермы при Аустерлицѣ, или кто-нибудь изъ родственниковъ — это была тайна для Кантекора. Если бы онъ не былъ привязанъ со всѣхъ сторонъ къ Гранли, такъ какъ теперь онъ даже питалъ къ нему чувство привязанности (такъ же, какъ крестьянинъ любитъ поле, которое онъ воздѣлываетъ), онъ бы продолжалъ начатые розыски и отправился бы въ Морбиганъ, чтобы собрать свѣдѣнія на мѣстѣ. Теперь онъ долженъ былъ оставаться въ Парижѣ. На этотъ разъ, очевидно, судьба улыбнулась ему; предстояла бесѣда молодыхъ людей, которая не могла не дать нѣкоторыхъ разъясненій; Кантекоръ прилагалъ всѣ старанія, чтобы ничего не упустить, и шелъ слѣдомъ за молодыми людьми. Оба они болтали безъ всякаго стѣсненія, думая, что ихъ никто не замѣчаетъ въ этой шумной толпѣ; одинъ изъ нихъ былъ беззаботенъ по натурѣ, другой совершенно ко всѣмъ событіямъ равнодушенъ, будь это даже катастрофа. По улицѣ Сентъ-Онорэ они дошли до пустырей Елисейскихъ полей. Тейксъ шелъ за принцемъ, отнынѣ совершенно подчиняясь верховной его волѣ. Тамъ, гдѣ они остановились, за громадной бузиной стояла уединенная деревянная скамейка. Гранли посмотрѣлъ на часы, и убѣдившись, что имѣетъ еще цѣлый часъ времени, сѣлъ на скамью, жестомъ пригласивъ своего спутника послѣдовать его примѣру. Кантекоръ скользнулъ за дерево и растянулся на землѣ въ позѣ заснувшаго послѣ тяжелаго труда работника. Съ закрытыми глазами онъ приготовился ловить каждое ихъ слово. Тѣ, которыхъ онъ выслѣживалъ, и не подозрѣвали объ его присутствіи.
— Графъ, — обратился къ де-Тейксу принцъ: — мнѣ извѣстно дѣятельное участіе всѣхъ членовъ вашей семьи въ антиреволюціонномъ движеніи — вашего отца, вашихъ дядей; одинъ изъ нихъ умеръ, со шпагой въ рукѣ, при Тентеньякѣ… Какія времена! Какіе люди!.. Но что сталось съ вашимъ отцомъ?
— То, что вы спрашиваете, принцъ, — сказалъ бретонецъ, — я не сказалъ бы никому на свѣтѣ, такъ какъ это тайна моей жизни. Но вы имѣете право все знать, и я обязанъ все разсказать вамъ; тогда вы поймете, почему я не могу, несмотря на мою горячую преданность, отдать вамъ мою жизнь, ибо она болѣе мнѣ не принадлежитъ. Я поступилъ въ императорскую армію съ единственной надеждой и желаніемъ быть убитымъ въ первомъ же сраженіи. Это единственный видъ самоубійства, который разрѣшаетъ мнѣ моя религія.
— Графъ, графъ, вы произносите слова, противныя всякой религіи… Зачѣмъ вамъ умирать въ двадцать пять лѣтъ, когда немного погодя, если будетъ угодно Богу, я высоко поставлю васъ и докажу вамъ свою любовь и дружбу.
— Благодарю васъ, принцъ, — печально произнесъ графъ: — но теперь это слишкомъ поздно… это мой обѣтъ и я не могу ему измѣнить.
— Преступные обѣты не имѣютъ значенія…
— Увы! выслушайте мою тяжкую исповѣдь, я только что говорилъ вамъ объ отважномъ поступкѣ моей матери въ разгаръ террора, посреди опасностей, о партіи въ шахматы съ Робеспьеромъ, которой она спасла жизнь своему мужу… Дѣйствовала она такимъ образомъ… если только это правда, великій Боже!.. не изъ любви, а побуждаемая угрызеніями совѣсти. Цѣной такого самоотверженія она хотѣла загладить старую вину, извѣстную только ей одной, хотѣла оправдаться передъ своею совѣстью.
— Да, цѣной геройскаго поступка, жертвы, самоотверженія… такъ какъ она была виновна… и съ давнихъ поръ уже.
Голосъ молодого человѣка прервался глухимъ рыданіемъ. Съ глубокимъ сожалѣніемъ, молча смотрѣлъ на него Гранли.
Графъ де-Тейксъ продолжалъ: — Только моему королю я довѣряю эту тайну… больше никому.
Гранли успокоилъ его жестомъ.
— Никто, кромѣ меня, не будетъ знать этого, — сказалъ онъ.
Тогда бретонецъ, съ глубокимъ вздохомъ, съ выраженіемъ тяжкаго горя, рѣшилъ поднять завѣсу надъ своимъ прошлымъ. Въ общихъ чертахъ, съ усиліемъ, смущаясь, страдая, разсказалъ онъ то понижавшимся, то повышавшимся голосомъ о событіяхъ, случившихся въ его семьѣ; иногда онъ останавливался; воспоминанія, казалось, душили его. Ужасное прошлое терзало его и вѣчно сопровождало его воспоминанія.
Въ 1776 году Амели де-Сентре вышла замужъ за графа Оливье де-Тейкса; въ теченіе четырехъ лѣтъ у нихъ появилось два сына; первымъ родился Арманъ, явившійся на свѣтъ черезъ три года супружеской жизни; затѣмъ, въ 1780 году Эдмондъ, тотъ, который разсказывалъ теперь эту исторію. Они жили въ деревнѣ, въ замкѣ, вдали отъ свѣта; тѣмъ не менѣе, начиная съ первыхъ мѣсяцевъ ихъ супружеской жизни, они проводили отъ времени до времени нѣсколько недѣль въ Парижѣ, у стараго барона де-Тревьеръ-Габанкуръ, который былъ ихъ дальнимъ родственникомъ. У него собиралось всегда большое общество; время проводили очень весело. Нравы были легкіе. Графиня Амели была рѣдкой красоты; постоянно окруженная поклонниками, она дѣлала, что хотѣла, такъ какъ мужъ, оказывая ей самое глубокое уваженіе, всецѣло довѣрялъ ей, несмотря на то, что она была младше его на пятнадцать лѣтъ. Строгая добродѣтель, царившая въ продолженіе трехъ вѣковъ въ этихъ двухъ семьяхъ, являлась порукой за дальнѣйшую добродѣтель.
И на самомъ дѣлѣ, проходили годы и ни малѣйшее подозрѣніе не коснулось этой восхитительной женщины; ни одно облачко не затемнило ясность и чистоту супружескихъ отношеній. На нихъ указывали, какъ на примѣрныхъ супруговъ. Несмотря на все это, графиня впадала иногда въ меланхолію, порой чрезвычайно мрачную, безъ всякой видимой причины. Тогда мужъ рѣшалъ: «Это слѣдствіе нашихъ тумановъ, вѣтровъ съ моря; твоя душа мерзнетъ… Поѣдемъ развлечься въ Парижъ».
Въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ они уѣзжали въ Парижъ на осень; въ 1785 года она неожиданно и рѣзко отказалась отъ поѣздки и заявила, что отнынѣ не покинетъ своего суроваго Морбигана. Графъ не настаивалъ; но съ тѣхъ поръ онъ ѣздилъ одинъ, на зиму, оставляя мать и подрастающихъ дѣтей. Мать была добра, но не была справедлива. Старшему она оказывала предпочтеніе, которое ничѣмъ не оправдывалось. Арманъ де-Тейксъ росъ буйнымъ мальчикомъ, сварливымъ, нелюбимымъ всѣми, жестокимъ къ животнымъ и глубокимъ эгоистомъ.
Эдмондъ, разсказывая про себя, не могъ хвалить себя; во всякомъ случаѣ онъ и въ дѣтствѣ отличался мечтательностью и состраданіемъ. Внезапно надъ Франціей разразилась политическая буря; съ четырехъ угловъ страны подулъ вѣтеръ, нагнавшій грозу, которая срывала крыши, валила башни, опрокидывала колокольни, срывала кресты съ церквей.
Въ воздухѣ раздавался грозный ревъ, головы падали съ плечъ; дворянство пряталось въ замкахъ или бѣжало.
Тогда всѣ, кто носилъ имя де-Тейксовъ, принцевъ де-Круа, организовали отряды, подняли бѣлое знамя и пошли на революціонеровъ. Они соединились съ Кадудалемъ и съ своей стороны начали партизанскую войну. Старшій изъ нихъ, графъ Оливье, былъ арестованъ во время перемирія во дворѣ своего замка.
Что касается графа, то, спасенный чудомъ отъ ужасовъ тюрьмы и эшафота, онъ на всю жизнь сохранилъ къ нимъ болѣзненный страхъ и отвращеніе; преисполненный благодарности и благоговѣнія къ спасшей его благороднѣйшей женщинѣ, онъ съ тѣхъ поръ жилъ исключительно для нея и своихъ дѣтей. Въ противоположность графинѣ, онъ показывалъ болѣе расположенія къ Эдмонду, старшаго это огорчало и онъ не скрывалъ своей ревности.
Препровожденный въ Парижъ, онъ считался уже погибшимъ. Но жена его, оставивъ сыновей, изъ которыхъ одному шелъ пятнадцатый годъ, а другому — четырнадцатый, на попеченіе испытанныхъ слугъ, послѣдовала за мужемъ и прибыла въ Парижъ. Черезъ три дня послѣ того она вошла въ кафе Регента, сыграла съ Робеспьеромъ въ шахматы и, выигравъ партію, получила въ уплату голову своего мужа. Съ торжествомъ вернулись они въ свою глухую Бретонію; съ тѣхъ поръ графиня Амели, ставшая народной героиней, забыла, казалось, о своемъ старомъ горѣ.
Между мальчиками не было согласія; они были совершенно разныхъ характеровъ, взглядовъ и не могли поэтому близко сойтись. Съ возрастомъ увеличивалось ихъ отчужденіе; они стали относиться другъ къ другу враждебно.
Оба они походили на свою мать; сходство было поразительное: они унаслѣдовали ея тонкія и правильныя черты лица, цвѣтъ ея волосъ, глазъ; разница была лишь въ выраженіи лица, надменномъ, холодномъ у одного и серьезномъ и грустномъ у второго. Похожіе, какъ двѣ капли воды, они ненавидѣли другъ друга. Въ 1804 году разыгралась тяжелая, семейная драма, разбившая навсегда монотонную жизнь обитателей уединеннаго замка.
Однажды на прогулкѣ графиня Амелія была застигнута проливнымъ дождемъ и вернулась домой, вымокшая до послѣдней нитки. Вечеромъ, ложась въ постель, она почувствовала сильнѣйшій ознобъ, а на другой день эта слабая здоровьемъ женщина была тяжко больна. Деревенскій докторъ, не имѣвшій серьезныхъ знаній, растерялся у постели своей знатной паціентки и лечилъ ее такъ неудачно, что на третій день уже стало очевиднымъ, что она умираетъ. Тогда явился священникъ, кюрэ Гезриль; его считали святымъ; это былъ фанатикъ, съ усердіемъ исполнявшій свои духовныя обязанности. Сынъ крестьянина, не получившій другого образованія, кромѣ семинарскаго, до ужаса боявшійся грѣха, онъ могъ воодушевлять простыя и грубыя души крестьянъ, могъ ихъ удерживать, укрѣплять, дѣйствовать на нихъ угрозами, но у постели умирающей свѣтской женщины онъ былъ совсѣмъ не на мѣстѣ. Около часа оставался онъ у графини Амеліи. Черезъ запертую дверь графъ съ своими сыновьями слышалъ нѣсколько разъ, какъ повышался голосъ больной, съ какимъ страдальческимъ выраженіемъ она повторяла: «я не хочу!» Затѣмъ они слышали шопотъ, иногда повелительный голосъ священника, настаивавшаго на чемъ-то, чему графиня уже не сопротивлялась, два слова слышались чаще другихъ: «ложь! лицемѣріе!»
Наконецъ на порогѣ открывшейся двери появился съ суровымъ, жесткимъ выраженіемъ глазъ кюрэ Герзиль.
— Войдите! Пусть войдутъ также всѣ слуги… необходимо, чтобы всѣ слышали ея исповѣдь. Такъ желаетъ Господь. Это единственный способъ спасти ея грѣшную душу. Этой цѣной она пріобрѣтаетъ себѣ прощеніе и спасеніе!
Мужъ, дѣти въ глубокомъ изумленіи вошли вмѣстѣ съ семью или восемью слугами въ комнату умиравшей.
Опрокинувшись на подушки, съ потемнѣвшимъ лицомъ, угасающимъ взглядомъ, графиня Амелія не могла уже ничего говорить.
Неумолимый священникъ произнесъ суровымъ голосомъ:
— Теперь, грѣшная женщина, исповѣдайте свои заблужденія. На васъ смотритъ и слушаетъ Господь!
Она заговорила медленнымъ, едва слышнымъ, выходившимъ какъ бы изъ могилы голосомъ, окидывая взоромъ всѣхъ стоявшихъ вокругъ ея постели.
— Слушайте вы всѣ. Я всѣхъ обманывала. Я казалась хорошей женой; я была виновата передъ мужемъ. Простите меня! Оливье, бѣдный другъ мой, вы дрожите отъ неожиданности, отъ ужаса… Вы думаете, что я брежу… Нѣтъ, я говорю правду… я васъ обманывала. Одинъ изъ нашихъ сыновей — не вашъ сынъ…
Графъ Оливье, сдѣлавшійся мертвенно-блѣднымъ, сжалъ руки.
Въ то время, когда она говорила про дѣтей, раздались два восклицанія, одно яростное, другое страдальческое.
— Который? — вскрикнулъ Арманъ.
Умирающая задыхалась, ей не хватало воздуха.
Арманъ рѣзко повторилъ, топая ногой:
— Который?
Она едва слышно прошептала:
— Простите меня!
Никто не отвѣтилъ ей; только Эдмондъ приблизился къ ней и стоялъ молча, опустивъ голову.
Вдругъ графиня Амелія, сдѣлавъ послѣднее усиліе, подняла голову, обернулась въ сторону кюрэ и, смотря ему въ глаза, сказала хриплымъ голосомъ.
— Что вы сдѣлали, что вы сдѣлали!..
Съ протянутыми руками, онъ бормоталъ молитвы. Ошеломленные, испуганные слуги присутствовали при этой сценѣ, которая была выше ихъ пониманія. Графъ Оливье и его сыновья стояли неподвижные, растерянные, волнуемые различными чувствами.
Умирающая обвела ихъ послѣднимъ взглядомъ и отдала Богу душу.
Она умирала въ отчаяніи отъ сознанія того страданія, что внесла въ души обожавшихъ ее людей, умирала одинокая, проклинаемая, покинутая всѣми.
Священникъ продолжалъ проповѣдывать:
— Вся жизнь ея состояла изъ лжи и обмана. Она виновна болѣе чѣмъ другія, такъ какъ она была знатна. Она должна была искупить свои грѣхи чистосердечнымъ признаніемъ передъ всѣми, передъ людьми, которымъ она сдѣлала столько зла, должна была вымолить ихъ прощеніе…
— Довольно! — крикнулъ вдругъ Арманъ де-Тейксъ; — подите вонъ отсюда!
Священникъ вышелъ, ни на мгновеніе не пожалѣвъ о томъ отчаяніи, которое онъ внесъ въ семью своимъ разоблаченіемъ.
Въ этотъ же вечеръ графъ Оливье де-Тейксъ прострѣлилъ себѣ голову, не имѣя силъ проклясть ту, которую онъ такъ любилъ и которая спасла ему жизнь.
Оставшись одни, враждующіе братья обвиняли другъ друга въ незаконномъ происхожденіи.
Приглашенный ими кюрэ, поднявъ глаза къ небу, на всѣ вопросы отвѣчалъ одной фразой:
— Это знаетъ одинъ Господь!
Искать отвѣта на терзавшій ихъ вопросъ въ сходствѣ было немыслимо… Оба брата были вылитымъ портретомъ ихъ матери. Тогда они рѣшили разстаться навсегда, покинуть свою страну, замокъ и забыть по возможности другъ друга. Въ теченіе года поля, лѣса, фермы, замокъ, все было распродано по частямъ. Древнее владѣніе графовъ де-Тейксевъ болѣе не существовало. Послѣдніе представители этого рода раздѣлили между собою вырученныя за продажу деньги и разъѣхались въ разныя стороны.
— Я знаю, — добавилъ Эдмондъ: — что мой братъ поступилъ на службу къ великому князю Константину. Онъ былъ сильно раненъ въ битвѣ подъ Аустерлицемъ, но могучая натура, взяла верхъ и онъ поправился. Быть можетъ, что въ одинъ прекрасный день я встрѣчусь съ нимъ.
— И тогда? — спросилъ Гранли.
— А тогда, — отвѣтилъ Эдмондъ суровымъ тономъ, заставившимъ принца содрогнуться, — тогда… такъ какъ онъ теперь русскій, а я французъ… горе намъ обоимъ! Вы понимаете теперь, принцъ, — закончилъ онъ: — почему я тягощусь моей жизнью; я не могу забыть нашу позорную драму, мою мать, такъ трагически окончившую свою жизнь, отца, плавающаго въ крови, все безчестіе и. смерть моихъ, разореніе нашего гнѣзда; я долженъ умереть; я далъ этотъ обѣтъ… я не существую болѣе…
— Эдмондъ де-Тейксъ, — произнесъ съ глубокою нѣжностію Гранли: — я надѣюсь доказать вамъ, что у васъ есть другая обязанность; сынъ и племянникъ сотоварищей Тентеньяка и Кадудаля не долженъ умереть безполезно. Мы будемъ вмѣстѣ сражаться… подъ градомъ пуль вы измѣните свое рѣшеніе…
Онъ всталъ и пошелъ дальше вмѣстѣ со своимъ новымъ другомъ. Проходя мимо храпѣвшаго на травѣ Кантекора, они остановились и принцъ замѣтилъ:
— Вотъ счастливецъ, — спитъ, какъ праведникъ… Какъ я ему завидую!
Когда они отошли отъ полицейскаго на сто шаговъ, Кантекоръ съ видомъ просыпающагося отъ долгаго и крѣпкаго сна человѣка поднялся, сѣлъ на траву и, протирая глаза кулаками, пробормоталъ:
— Какая тяжесть свалилась съ моихъ плечъ! Теперь, наконецъ, я понимаю… Мертвые не встаютъ… Нѣтъ, нѣтъ… Я очень радъ… все же у меня было кое-что на совѣсти. Значитъ, графъ Тейксъ не одинъ… ихъ два; этотъ и мой… и мой живъ!..
Вставъ на ноги, онъ посмотрѣлъ въ сторону, куда пошли «его молодые люди» и увидѣлъ, что въ этотъ моментъ Гранли, пожавъ руку де-Тейксу, сѣлъ въ очень элегантный, но безъ герба, закрытый экипажъ, стоявшій на углу аллеи Вдовъ…
— Однако, что это значитъ, — сказалъ онъ: — мой принцъ куда-то ѣдетъ, я теряю хорошій случай….
Въ это же время его вниманіе было привлечено двумя торговцами овощей, которые шли передъ нимъ и.также внимательно разглядывали удалявшійся быстро экипажъ.
Кантекоръ остановился, фыркнулъ, потеръ себѣ носъ и проворчалъ:
— Я знаю эти милыя физіономіи… это такъ же вѣрно, какъ то, что существуетъ Богъ.
Онъ опередилъ ихъ, потомъ неожиданно повернулъ назадъ и столкнулся съ ними носъ къ носу. Оба торговца нахмурили брови подъ своими соломенными шляпами и подвинулись влѣво, къ берегу озера. Кантекоръ, былъ, видимо, раздосадованъ. Онъ ворчалъ:
— Гуртулъ изъ Прованса, Тройкой изъ Артуа, оба шпіона роялистовъ по слѣдамъ «моего принца»; это мнѣ не нравится… Пусть они не вмѣшиваются въ мои дѣла… Я не допущу, чтобы они дотронулись до «моего молодца»!
Онъ шелъ за огородниками, чувствовавшими, что за ними слѣдятъ. Пройдя нѣсколько шаговъ, они раздѣлились и пошли въ разныя стороны.
— Заметайте слѣды, заметайте, не проведете меня, я стрѣляная ворона, — подумалъ Кантекоръ, повернувъ за Гуртуломъ, который казался ему болѣе опаснымъ.
Тѣмъ временемъ коляска, уносившая принца, повернула къ Сенѣ, проѣхала набережную и поднялась къ Шальо со стороны Отейля. На границѣ двухъ деревушекъ экипажъ остановился передъ бѣлымъ зданіемъ, утопавшимъ въ зелени тополей, изъ, розовыхъ кустовъ и лилій. Это былъ прежній Фоли-Вегоньеръ.
Въ серединѣ восемнадцатаго столѣтія господинъ де-ля-Бегоньеръ, совѣтникъ парламента въ Парижѣ, на шестидесятомъ году увлекся восемнадцатилѣтней танцовщицей, по имени Розалинда. Чтобы скрыть свою тайну, этотъ важный сановникъ выстроилъ въ глухой деревнѣ этотъ пріютъ для любви и наслажденій.
Въ чащѣ деревьевъ красовался «маленькій домикъ», окруженный лужайками, цвѣтниками, отражавшійся въ искусственномъ озерѣ своей черепичной крышей и позолоченными балконами. Въ небольшомъ паркѣ, на поворотѣ одной аллеи, возвышался храмъ любви, въ родѣ бесѣдки, поддерживаемой каменными колоннами, обвитыми доверху зеленью и цвѣтами, въ которой, на пьедесталѣ изъ рубчатаго камня, стоялъ купидонъ, направлявшій на проходящихъ свои стрѣлы. Черезъ густо заросшую зеленью рѣшетку, которая окружала домикъ, не могъ проникнуть ни одинъ любопытный взоръ. Важная тѣнь сановника и легкій призракъ юной танцовщицы не нарушали покоя своего прежняго жилища. Со времени ихъ пребыванія тамъ, которое, вѣроятно, не было долговременнымъ, домикъ оставался пустыннымъ, покинутымъ; по прихоти Полины Воргезе онъ былъ купленъ и возобновленъ.
Какъ только коляска подъѣхала, въ рѣшеткѣ открылась дверь, Гранли спрыгнулъ съ экипажа и вошелъ въ нее.
Въ саду принца встрѣтила итальянка, повѣренная Полины; она приняла его очень привѣтливо, улыбаясь, показывая ослѣпительной бѣлизны зубы. Молодая, черноволосая, съ смуглой съ золотистымъ отливомъ, какъ у персика, кожей, съ глазами, въ которыхъ свѣтилось солнце Тосканы, бна была прелестна.
— Это ты, Марія?.. А принцесса?
Улыбаясь, широкимъ жестомъ она показала на домикъ подъ деревьями. Принцъ поспѣшилъ въ ту сторону, откуда слышался молодой, привѣтливый голосъ:
— Здравствуйте, Гранли!
Въ комнатѣ было темно; на порогѣ молодой человѣкъ остановился, ослѣпленный рѣзкимъ переходомъ отъ свѣта къ темнотѣ. Взрывъ хохота указалъ ему направленіе; онъ различилъ бѣлую фигуру, лежащую на низкомъ диванѣ.
— Полина, Полина!
Черезъ секунду онъ былъ передъ нею и упалъ на колѣни на бархатную подушку, брошенную у ея ногъ. Отъ восторга и.волненія онъ не былъ въ состояніи произнести ни одного слова.
— Я должна побранить тебя, — начала Полина, — за твою вчерашнюю смѣлость… Ты идешь навстрѣчу опасности…
— Для того, чтобы тебя увидѣть скорѣе, я ни передъ чѣмъ не остановился бы…
— Ты могъ бы потерять меня!..
— Если бы ты меня прогнала, я бы не сказалъ ни слова…
— Злой!
И своей маленькой, нѣжной, теплой ручкой она закрыла ему ротъ. Онъ осыпалъ поцѣлуями ея ладонь.
Полина, покачивая своей бѣлокурой головкой Діаны, повела своего принца осмотрѣть принадлежавшія ей владѣнія; они блуждали по лужайкамъ, тропинкамъ, аллеямъ, подъ вѣковыми деревьями, нагибались надъ прудомъ, чтобы увидѣть свое изображеніе; минутами останавливались, чтобы посмотрѣть другъ другу въ глаза или обмѣняться пылкими признаніями… и все кончалось поцѣлуями… Въ храмѣ любви они поклялись въ вѣчной любви.
Прошлое, настоящее — все было забыто; въ эти часы любви и блаженства не существовало ни принца, ни принцессы, ни этикета, ни церемоній; были влюбленные, похожіе на всѣхъ другихъ влюбленныхъ и пѣвшіе одну и ту же старую и вѣчно новую пѣснь. Въ эти часы они были искренни; Полина любила своего короля такъ, какъ только она умѣла и могла любить; онъ обожалъ, боготворилъ ее до забвенія всего на свѣтѣ.
Полина и Гранли поступали такъ же, какъ и всѣ. Только настоящее было для нихъ важно. А будущее? О будущемъ не задумывались, все равно, оно не могло ихъ миновать. Будущее представлялось слишкомъ неопредѣленнымъ тому, кто рѣшался приподнять край завѣсы; довольствуясь настоящимъ, удваивали силу впечатлѣній и ощущеній. «Все, все сейчасъ», таковъ былъ девизъ того времени.
Избѣгнувшіе гильотины продолжали жить безпечно. Пушки, смѣнившіе гильотину, все такъ же напоминали людямъ о краткости ихъ жизни. Философія фатализма укрѣпилась въ арміи, притупила горечь изгнанія, порождала событія. Судьба покровительствовала императору. Но въ первомъ же сраженіи императоръ могъ погибнуть… и тогда? Объ этомъ не заботились двое влюбленныхъ…
— Луи!
— Полина!
Разговоръ продолжался, легкій, безсвязный; отъ признаній переходили къ воспоминаніямъ, предположеніямъ, мечтамъ, затѣмъ возвращались опять къ своей любви, своему счастью…
Какимъ образомъ принцесса Боргезе, забывъ о своемъ августѣйшемъ супругѣ, о царственномъ братѣ, о своемъ происхожденіи, могла такъ легко отдаться врагу своего рода, она, изъ семьи Бонапартовъ, — этому послѣднему потомку Бурбоновъ?
Женщина, которая посылаетъ своего возлюбленнаго «отличиться на полѣ сраженія», не можетъ отпустить его, не обласкавъ сначала. Иначе можетъ случиться плохое дѣло, если онъ погибнетъ, не получивъ ничего.
Гранли потребовалъ задатокъ.
Полипа великодушно согласилась. Она поздравила его съ поступленіемъ въ благородный полкъ, найдя, правда, что чинъ лейтенанта нѣсколько скроменъ.
— Ваша Жозефина, — сказала она, — могла бы устроить дѣло получше.
Затѣмъ она прошлась насчетъ императрицы.
— Я не знаю, какъ это кончится, но очень странно, что эта женщина окружена злѣйшими врагами императора, что ей нравится ихъ общество и что она поддерживаетъ ихъ честолюбіе…
— А вы? — возразилъ, поддразнивая ее, Гранли.
Съ поблѣднѣвшимъ отъ гнѣва лицомъ, съ блестящими глазами, что еще увеличивало ея красоту, она разразилась градомъ упрековъ:
— Я? я? Развѣ я измѣняю? Знайте разъ навсегда, что я никогда не измѣню, что бы ни случилось! Я люблю Наполеона, я ему обязана всѣмъ, и я сама бонапартистка до мозга костей. Я люблю васъ; но это мое дѣло. Вы — король. Это меня не касается. Если бы вы были революціонеръ, это было бы все равно. Я обратила на васъ вниманіе, не зная, кто вы. И вы это прекрасно знаете, вы просто желаете, чтобы я вамъ это повторяла! Я помогу вамъ выбраться изъ неизвѣстности, я обѣщала вамъ это, но только не въ ущербъ моему брату. А если вы будете злоумышлять противъ него… я сумѣю наказать васъ.
— Какимъ образомъ?
— О, это очень просто. Я разлюблю васъ!
— Это будетъ моимъ смертнымъ приговоромъ.
Они улыбались, смотря въ глаза другъ другу. Усѣвшись на скамью около птичника съ голубыми птицами, Гранли разсказалъ ей всѣ событія, случившіяся съ нимъ съ того времени, какъ онъ покинулъ Италію. Она дрожала, слушая объ ужасахъ ночи, проведенной у Борана; при имени Фушэ, она блѣднѣла.
— Я ничего не боюсь, — сказала она: — но этотъ человѣкъ приводитъ меня въ содроганіе. Съ его свинцоваго цвѣта лицомъ, красными глазами, его молчаніемъ, ледянымъ выраженіемъ, онъ имѣетъ видъ вампира.
Она еще болѣе испугалась, узнавъ, что онъ говорилъ объ Италіи, о Римѣ, о ней самой.
— Откуда зналъ онъ все?
— Онъ все знаетъ, — прошепталъ Гранли.
— И ты увѣренъ, что онъ искрененъ, что онъ не предастъ тебя, не выдастъ тому или другому?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ проницательный юноша: — во всякомъ случаѣ не теперь еще. Онъ меня бережетъ… чтобы предать тому, кто больше дастъ…
Еще разъ ихъ коснулось дыханіе окружавшей ихъ драмы; они чувствовали, что почва колеблется подъ ихъ ногами, что они стоятъ на краю пропасти. И въ это время они еще больше любили другъ друга и чувствовали, что опасности и несчастія еще тѣснѣе сближали ихъ. Она поинтересовалась узнать, кто будутъ его товарищами въ полку, совѣтовала ему не открываться и слѣдить за собой все время. Онъ отвѣчалъ, что въ Иммармонѣ, Прэнгеѣ и Тейксѣ онъ увѣренъ, а другихъ онъ привяжетъ къ себѣ постепенно. Она убѣждала его быть осторожнымъ, не высказывать своихъ взглядовъ, дѣйствовать осмотрительно. Но онъ только улыбался, считая себя неотразимымъ въ искусствѣ убѣждать. Она заставила еще разъ повторить подробности происшествія въ гостиницѣ въ Компьенѣ, безпощадно бранила и проклинала Брюслара, потѣшаясь вмѣстѣ съ тѣмъ, что только благодаря этому происшествію Наполеонъ оказалъ милости офицерамъ.
— Берегись! Когда твоя тайна будетъ извѣстна, за тобой пойдутъ интриганки со всего свѣта; между ними будутъ и молодыя, и красивыя… Берегись! если когда-нибудь… Ты знаешь поговорку «Ревнива, какъ корсиканка»! И это правда!.. Берегись! Берегись!..
Онъ засмѣялся, хотя краска залила его лицо. Не взирая на свою страстную любовь къ Полинѣ, въ свои двадцать лѣтъ онъ не могъ быть равнодушнымъ къ красотѣ; онъ не могъ забыть впечатлѣнія, которое произвела на него красота Изабеллы и м-мъ Этіоль, онъ чувствовалъ, что совѣсть его не совсѣмъ чиста… Но все-таки любилъ онъ только одну женщину на свѣтѣ, свою несравненную Полину. Чтобы разсѣять ея сомнѣнія, онъ вынулъ бумагу, спрятанную на груди, и прочелъ ей тихимъ голосомъ, но не настолько тихимъ, чтобы Марія, незамѣтно приблизившаяся, не могла не разслышать тѣ нѣсколько строфъ, воспѣвающихъ ея красоту, которыя онъ написалъ въ ночь обыска у Борана. Она нашла это посвященіе ей восхитительнымъ, достойнымъ ея, и съ видомъ полнаго удовольствія взяла и спрятала бумагу за корсажъ платья.
Полина была свободна; дворъ былъ въ Рамбулье; Наполеонъ на востокѣ, на маневрахъ. Принцесса, удалившаяся отъ своего двора подъ предлогомъ нездоровья, дѣлала все, что ей приходило въ голову. Принцъ оставался въ «маленькомъ домикѣ» четыре дня, не возвращаясь домой, что приводило въ отчаяніе Иммармона и Прэнгея, которые искали его повсюду, какъ собака ищетъ своего хозяина; Жеромъ Кантекоръ изъ Кореза былъ въ очень дурномъ настроеніи духа, такъ какъ, рапортуя Фушэ, онъ не могъ скрыть, что потерялъ изъ виду Гранли; Боранъ и его дочь были также въ тревогѣ, такъ какъ Ренэ была два раза въ домикѣ принца, чтобы передать ему письма, доставленныя въ предмѣстье какимъ-то таинственнымъ гонцомъ, и оба раза не только не застала его, но получила въ отвѣтъ, что легкомысленный жилецъ не ночевалъ даже.
Всѣмъ было, конечно, извѣстно, что принцъ былъ влюбленъ въ Полину Воргезе, но нельзя было предположить, чтобы она прятала своего возлюбленнаго въ Елисейскомъ дворцѣ. Это было совершенно неправдоподобно.
Но все кончается и даже очень скоро, въ особенности счастливые дни. Въ Рамбулье удивлялись, что принцесса не появляется до сихъ поръ; отъ императора пришло извѣстіе, что черезъ день онъ возвращается изъ Страсбурга; дивные дни свободы и любви оставались только въ воспоминаніи.
Съ грустью разстались двое влюбленныхъ, откладывая свиданіе до болѣе благопріятнаго времени. Король и принцесса зависѣли отъ всевозможныхъ обстоятельствъ.
Въ одно прекрасное утро Кантекоръ былъ совершенно удовлетворенъ, замѣтивъ на углу Вавилонской улицы своего «принца», который возвращался въ свое покинутое жилище. Если бы онъ могъ знать, откуда онъ возвращался и гдѣ провелъ четыре дня, то его сердце шпіона было бы полно счастья. Но онъ не зналъ этого.
Въ это же утро Ренэ опять пришла къ Гранли.
На этотъ разъ она имѣла счастье быть принятой и видѣть свое божество. Онъ принялъ ее съ распростертыми объятіями, осыпая ее комплиментами; взялъ два письма, принесенныя ею, и бросилъ ихъ, не читая, на столикъ; кромѣ Полины, его ничто не интересовало.
Ренэ оставалась не болѣе пяти минутъ; атмосфера этого скромнаго домика слишкомъ волновала ее; она ушла, проникнутая нѣжностью къ королевской добротѣ принца.
Когда она ушла, Гранли распечаталъ письма, брошенныя имъ на столикъ; оба письма были написаны однимъ и тѣмъ же почеркомъ, твердымъ, отчетливымъ — почеркомъ, который былъ ему незнакомъ.
Онъ прочелъ:
«Умоляемъ васъ пріѣхать въ Компьенъ, въ замокъ Пали, гдѣ васъ ожидаютъ важныя дѣла».
Письмо было безъ подписи и обозначено: «Понедѣльникъ, 8-го августа». Теперь была уже суббота.
Таково было первое письмо.
Второе было настойчивымъ повтореніемъ перваго:
«Среда. Настоятельная необходимость, почтительнѣйше умоляемъ, пріѣзжайте, ждемъ васъ».
Молодой человѣкъ задумался: что это значило? кто приглашалъ его? Виконтъ Жакъ? Графъ Жанъ? М-мъ д’Иммармонъ? Ему и въ голову не приходила Изабелла, онъ не могъ допустить, чтобы молодая дѣвушка была способна на такой смѣлый поступокъ.
Немного подумавъ, онъ рѣшилъ:
«Въ концѣ концовъ всѣ они мнѣ надоѣли. Я вовсе не расположенъ путешествовать сегодня. Посмотримъ, что будетъ завтра».
Днемъ онъ былъ очень занятъ визитомъ военнаго портного, который принесъ его форму. Онъ нашелъ, что военный мундиръ очень идетъ къ нему, и жалѣлъ, что Полина не видѣла его въ новой формѣ. Онъ тотчасъ пошелъ пройтись по улицамъ города и съ удовольствіемъ замѣчалъ, что прохожіе оборачивались на него, а солдаты и полицейскіе отдавали ему честь; это обстоятельство возбуждало въ немъ желаніе смѣяться. Онъ посѣтилъ мѣста, гдѣ бывалъ обыкновенно, но не встрѣтилъ ни Прэнгея, ни Иммармона и вывелъ заключеніе, что они вернулись въ Компьенъ и что письма были отъ нихъ. Эта мысль обезпокоила его. На самомъ дѣлѣ, быть можетъ, ему слѣдовало тотчасъ отозваться на ихъ призывъ… Быть можетъ, была какая-нибудь опасность? Везъ сомнѣнія, за эти дни что-то случилось…
Онъ рѣшилъ ѣхать завтра утромъ верхомъ; это давало ему случай освѣжиться и дать полюбоваться собой въ провинціи, послѣ того, какъ онъ произвелъ такой эффектъ въ Парижѣ.
Въ эти же часы Кантекоръ явился въ главное полицейское управленіе на набережной Малакэ. Фушэ встрѣтилъ его вопросомъ:
— Принцъ?
— Въ Парижѣ.
— Благоразуменъ?
— Какъ святой.
— Отлично! Можете вы оставить его безъ присмотра дня на два или на три?
— Могу, безъ всякаго опасенія.
— Прекрасно. Слушайте: вашъ другъ Брюсларъ готовитъ нападеніе ко времени возвращенія императора. Онъ готовится напасть на него на большой дорогѣ между Вонеллемъ и Рамбулье съ двадцатью пятью роялистами, переодѣтыми въ мундиры гвардейскихъ стрѣлковъ; самъ онъ будетъ въ мундирѣ капитана… Я подумалъ о васъ.
— Благодарю васъ! У меня есть зубъ противъ него!
— Тѣмъ лучше; вы его знаете, и это облегчаетъ дѣло… Вы возьмете сотню драгунъ и отправитесь въ Компьенъ, гдѣ укрылся со своими Брюсларъ.
— Въ Компьенѣ?
— Да, въ замкѣ д’Этіоль, у маркизы Діаны д’Этіоль, сумасшедшей, готовой на все особы.
— Прекрасно.
— Васъ не должны видѣть.
— Еще бы!
— Ночью вы окружите замокъ и схватите Брюслара; дѣло не обойдется безъ кровопролитія.
— Это меня не испугаетъ.
— За это получите двадцать тысячъ франковъ награды.
— Это мнѣ нравится.
— Брюслара нужно добыть во что бы то ни стало… Живымъ или мертвымъ… мертвый стоитъ столько же.
— Онъ можетъ приготовить завѣщаніе.
Фушэ вынулъ изъ стола заготовленную бумагу:
— Вотъ приказъ о вашемъ назначеніи уполномоченнымъ; тутъ же приказъ относительно обыска; вотъ сто луи на дорожные расходы, — отчета я не потребую; ступайте, дѣйствуйте безъ промедленія, какъ съ герцогомъ Энгіенскимъ.
— Слушаю.
— Съ вами будетъ драгунскій офицеръ, капитанъ де-Кастела.
— Мужъ?..
— Онъ самъ. Онъ преданъ императору и нуждается въ деньгахъ. Весь составъ отряда тщательно подобранъ… Когда вы отправляетесь?
— Какъ только соберу своихъ людей. Всѣ полномочія предоставлены мнѣ?
— Всѣ. Кастела вашъ помощникъ; больше никого.
Кантекоръ поклонился и вышелъ. Фушэ позвалъ его опять.
— Маркизу д’Этіоль не выпускайте ихъ замка и заключите ее въ отдѣльную комнату до моего распоряженія, слѣдите за ней. Произведите во всемъ замкѣ тщательный обыскъ.
— Слушаю.
— Ступайте. Въ добрый часъ!
— Будьте увѣрены во мнѣ. Еще разъ благодарю васъ, ваше превосходительство!
На этотъ разъ Кантекоръ удалился. Такимъ образомъ, вокругъ Компьена затѣвалось нѣсколько интригъ, которыя сплетались, осложнялись одна другой; комедія, драма, любовь, ненависть, месть, крики, слезы, подъ звуки сабельныхъ ударовъ и ружейныхъ выстрѣловъ.
IV.
правитьВъ это время Изабелла д’Иммармонъ была одна въ замкѣ Пали. Мать, братъ и кузенъ, который въ скоромъ времени долженъ былъ стать ея мужемъ, оставались въ Парижѣ и ожидались въ Компьенѣ черезъ нѣсколько недѣль. Молодая дѣвушка, которая нѣсколько дней уже была въ дурномъ настроеніи духа, отказалась ѣхать съ ними и осталась въ замкѣ, за его стѣнами, окруженными лѣсомъ.
Она никуда не выходила; и лишь изрѣдка въ грустной задумчивости прогуливалась по пустыннымъ дорогамъ, по берегу рѣки. Она не могла простить брату и Жану де-Прэнгею, что они уговорили принца уѣхать изъ замка, хотя онъ былъ вполнѣ доволенъ своимъ пребываніемъ въ немъ, а она, съ своей стороны, была въ восхищеніи отъ своего августѣйшаго гостя. Впрочемъ, она плохо разбиралась въ своемъ чувствѣ относительно своего гостя, не знала, къ чему оно могло привести, и не отдавала отчета, чѣмъ могло кончиться это приключеніе.
Она знала исторіи столькихъ женщинъ, которыхъ любовь королей возвела въ санъ королевъ и даже болѣе, чѣмъ королевъ: Монтеспанъ, Параберъ, Фонтанжъ, Лавальеръ, Несле, Майли, Шатору и многихъ другихъ. Во времена болѣе отдаленныя — Габріэль д’Эстре, судьба которой не казалась ей дурной. И, несмотря на примѣръ м-мъ Полястронъ, раздѣлявшей злоключенія графа д’Артура, она чувствовала въ глубинѣ души своей, что времена перемѣнились и что роль фаворитки въ эту эпоху была бы болѣе трудной и менѣе почитаемой. Наконецъ она сомнѣвалась, быть можетъ, въ будущемъ своего принца. Она колебалась.
Ее окружала семья, гордая и надменная, которая была бы возмущена бракомъ съ лѣвой руки; около нея была ея важная и печальная мать, братъ, плохо идущій на компромиссы, кузенъ, предъявлявшій права жениха. А принцъ?
Принцъ?.. Въ ея глазахъ онъ былъ надѣленъ всѣми достоинствами, красотой, дарованіями; тѣнь короны витала надъ его головой, онъ представлялся въ ореолѣ мученика.
Въ двадцать лѣтъ онъ пережилъ цѣлую гамму человѣческихъ ощущеній, начиная Версалемъ и низкопоклонствомъ придворныхъ и кончая Тамилемъ, изгнаніемъ и одиночествомъ.
Какая трагическая судьба и какое счастіе принять въ ней участіе, въ особенности, какъ она мечтала, въ качествѣ утѣшительницы, совѣтницы, вдохновительницы, въ ожиданіи лучшихъ дней, дней торжества и счастія.
Въ смутныхъ мечтахъ она слѣдила за безпорядочными перипетіями воображаемой ею драмы, шла навстрѣчу тысячѣ опасностей своего героя, спасала его, поддерживала его своей не ослабѣвающей любовью и нѣжностью, на которую получала живой откликъ.
Послѣ всѣхъ событій, опасностей — день коронованія въ Реймсѣ или въ соборѣ Нотръ-Дамъ; почести, какъ заботы и опасности въ былые дни, она дѣлитъ вмѣстѣ съ нимъ, стоя позади его, съ сознаніемъ спасительницы короля и Франціи.
Какъ были упоительны, эти мечты!
Запершись въ своей комнатѣ, съ окнами, открытыми на широкую равнину, волнистую линію лѣсовъ, на безконечныя поля, она грезила съ утра до ночи, опьяняла себя мечтами, создавала необычайные романы, утомляя свое воображеніе самыми странными фантазіями. Однажды утромъ, подъ вліяніемъ внезапной рѣшимости, она написала принцу въ Парижъ первое письмо. Какъ только посланный отправился исполнять ея порученіе, она спохватилась, пожалѣла, даже испугалась за послѣдствія. Чѣмъ могла она оправдать свою рѣшимость, объяснить свое приглашеніе и извинить такое явное нарушеніе этикета?
Она не знала и не хотѣла объ этомъ думать, надѣясь, что въ нужную минуту она сумѣетъ найтись.
Одинъ за другимъ прошли три дня, похожіе другъ на друга, длинные, томительные, наполненные несбыточными мечтами, колебаніями между желаніемъ и надеждой, сожалѣніемъ и малодушіемъ.
Онъ не появлялся.
Тогда лихорадочной рукой она набросала второе письмо и отправила его со вторымъ гонцомъ. Послѣ этой вторичной попытки прошло опять сорокъ восемь часовъ, и опять никто не являлся. Она приходила въ отчаяніе, волновалась, то покорялась, то раскаивалась, смирялась, возмущалась. Она поблѣднѣла; зеркало, ея вѣрный другъ, не утѣшало ее болѣе. Но въ восемнадцать лѣтъ вѣра въ жизнь еще крѣпка, и она упрямо ждала каждый день: «Сегодня онъ пріѣдетъ».
Наступала ночь, и она, не отказываясь отъ своей надежды, повторяла:
— Онъ пріѣдетъ завтра.
Однажды болѣе, чѣмъ всегда, взволнованная и опечаленная, она полулежала въ глубокомъ креслѣ, призывая дорогой призракъ.
Въ замкѣ сверху донизу, съ одного конца до другого царила могильная тишина. Слуги, число которыхъ было уменьшено до послѣдней возможности, сидѣли въ своихъ комнатахъ; тяжелая атмосфера приближавшейся грозы, въ соединеніи съ мертвеннымъ покоемъ этого жилища, лишеннаго жизни и движенія, удручающе дѣйствовала на молодую дѣвушку. Она чувствовала себя одинокой, покинутой, тоска сжимала ей грудь. Гордая дѣвушка на мгновеніе пала духомъ, и горячая слеза скользнула по ея поблѣднѣвшей щечкѣ. Она прошептала:
— Луи!
Она такъ много и долго мечтала о принцѣ, что теперь была увѣрена въ томъ, что искренно любитъ его. Какъ часто сердце бываетъ обмануто разумомъ!
Въ то время, когда Изабелла предавалась грустнымъ мечтамъ, молодой офицеръ, великолѣпная форма котораго возбуждала всеобщее удивленіе и восхищеніе на всемъ пути отъ Парижа до Компьена, заблудился въ густомъ лѣсѣ, окружавшемъ замокъ; уставъ отъ верховой ѣзды, онъ слѣзъ съ коня и, ведя его за поводъ, блуждая по дорожкамъ, очутился наконецъ передъ низкой дверью, устроенной въ каменной стѣнѣ вокругъ парка. Это была та дверь, черезъ которую удалось скрыться Брюслару. Молодой человѣкъ толкнулъ ее; дверь легко открылась; очевидно, садовникъ забылъ запереть ее на задвижку. Офицеръ взялъ за поводья лошадь, ввелъ ее въ паркъ и привязалъ къ стволу березы. Затѣмъ, оглядѣвшись по сторонамъ, онъ сталъ узнавать мѣстность.
Это былъ Гранли въ своей новой формѣ лейтенанта полка де-ляТуръ д’Овернья. Всѣ «кадеты императрицы» (такъ ихъ звали въ обществѣ) но возможности быстро облеклись въ свою новую, замѣчательно красивую форму; одни поспѣшили сдѣлать это изъ кокетства, военнаго чванства, другіе потому, что форма гарантировала имъ полную безопасность, служила вѣрнѣйшимъ паспортомъ. Кому пришло бы въ голову, исключая развѣ только Фушэ, искать роялиста тѣмъ болѣе принца королевскаго французскаго дома въ числѣ офицеровъ императорской гвардіи?
Отдавая честь привѣтствовавшимъ его по пути солдатамъ и жандармамъ, Гранли молодцевато ѣхалъ, въ полной увѣренности, что его вызвали Иммармонъ и Прэнгей, которые ревновали его къ графу де-Тейксу и хотѣли опять заполучить его съ цѣлью охранить отъ опасностей, грозившихъ ему на каждомъ шагу въ Парижѣ, а также отъ Полины. Безумцы!
Полина была въ это время на пути въ Рамбулье. Гранли былъ совершенно свободенъ, и побывать въ величественныхъ тѣнистыхъ паркахъ Компьена казалось очень заманчивымъ въ это знойное лѣто. Онъ пошелъ по узкой аллеѣ, которая выходила на лужайку. Крупныя, тяжелыя капли дождя падали черезъ большіе промежутки изъ низко спустившихся облаковъ цвѣта чернилъ, разведенныхъ водой. При приближеніи грозы замолкли голоса птичекъ, распѣвавшихъ на деревьяхъ; вся окрестность потемнѣла. Только шаги молодого человѣка гулко раздавались на сухомъ пескѣ, которымъ были посыпаны дорожки. Гранли остановился на минуту, подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ этой внезапной нѣмой тишины, въ которыхъ ему чудилась скрытая враждебность, угроза, а можетъ быть, и тайное предостережете не итти дальше.
Но онъ тотчасъ отогналъ отъ себя колебанія, объяснивъ ихъ тяжелой атмосферой надвигавшейся бури, дѣйствовавшей на нервы, и, беззаботно махнувъ рукой, полагаясь на свою счастливую звѣзду, пошелъ дальше, вышелъ изъ аллеи и очутился передъ замкомъ.
Въ теченіе нѣсколькихъ дней его пребыванія въ немъ онъ успѣлъ изучить его расположеніе, и теперь, не колеблясь, поднялся по лѣстницѣ изъ розоваго гранита и вошелъ внутрь, замка.
Людей не было видно; онъ пошелъ дальше черезъ галереи, залы, въ которыхъ, подъ высокими потолками гулко раздавался звонъ его сабли.
Онъ чувствовалъ себя, какъ въ своемъ дворцѣ, у себя, какъ я вездѣ, потому что онъ былъ король.
Эта мысль забавляла его.
По широкой лѣстницѣ съ огромными ступеньками, съ массивными перилами изъ блестящаго полированнаго камня онъ поднялся во второй этажъ и вошелъ въ жилыя комнаты.
Всюду царствовала та же тишина; можно было подумать, что замокъ необитаемъ.
— Принцъ Красавчикъ у Спящей Царевны, — но думалъ Граи ли, котораго это приключеніе начинало забавлять. Вдругъ онъ остановился посрединѣ параднаго зала и наморщилъ брови; онъ начиналъ подозрѣвать, понимать истину. Въ замкѣ никого не было… исключая, конечно, Изабеллы.
— Въ такомъ случаѣ?..
Очевидно, это была ловушка, устроенная смѣлой дѣвушкой!
Легкое волненіе, даже нѣкоторый страхъ овладѣли принцемъ. Чѣмъ могло кончиться это приключеніе?..
Онъ пошелъ дальше, открылъ наудачу первую дверь и вошелъ въ длинный коридоръ съ узкими окнами…
И тамъ та же тишина,, то же безмолвіе…
Чтобы кончить наконецъ это непонятное приключеніе, Гранли громко закричалъ:
— Иммармонъ! Прэнгей! Иммармонъ! Кто есть тутъ?
Въ концѣ коридора хлопнула дверь, послышались легкіе, поспѣшные шаги и затѣмъ рѣзкій крикъ.
Сіяющая, взволнованная Изабелла со слезами на глазахъ бросилась къ нему.
Эти слезы были ея признаніемъ, ея исповѣдью; она высказала въ нихъ всѣ свои горести, волненія, всю исторію своей пылкой страсти, которую ничто не могло сдержать; она призналась въ письмахъ, посланныхъ принцу, въ подстроенной ловушкѣ, въ той опасности, которою являлось для нея присутствіе принца; все вылилось въ крикѣ:
— Вы! Вы! Ваше величество! Наконецъ!
Она торжествовала, но въ глубинѣ души ее смущалъ страхъ, и она бросала украдкой взгляды въ окно, откуда виднѣлась вдали лиловая лента пути, по которому, казалось ей, уже спѣшили ея братъ и кузенъ, чтобы застать ихъ ira мѣстѣ заговора.
Что произойдетъ тогда? Быть можетъ, драма или просто путаница? По нѣтъ, дорога, ко которой теперь неслась клубами пыль, поднятая вѣтромъ, оставалась пустынна, и никого не было видно вдали.
Вдругъ разразилась буря.
Два ужаснѣйшіе удара грома потрясли замокъ, лѣсъ, долины, пруды; молніи огненными змѣями безпрестанно пронизывали свинцовыя тучи, а безпрерывно грохотавшій громъ напоминалъ бѣшеный галопъ фантастическихъ колесницъ.
Принцъ нервно закрылъ окно; оба въ нерѣшимости смотрѣли другъ на друга.
Онъ не могъ произнести ни слова, какъ вслѣдствіе грохотавшей бури, такъ и душевнаго сильнаго волненія, лицомъ къ лицу съ серьезной опасностью, о которой онъ такъ поздно догадался.
Наконецъ онъ произнесъ:
— Гдѣ ваша мать? Вашъ братъ и кузенъ?
Голосъ его былъ суровъ и непривѣтливъ. Изабелла, прошептала, наклонивъ голову:
— Въ Парижѣ.
— Вотъ какъ! — сказалъ Гранли. — Въ такомъ случаѣ… кто же писалъ мнѣ?
— Я.
— Вы? По какому случаю?
Она еще ниже опустила голову и едва слышно произнесла:
— Другой попилъ бы…
Съ опущенными глазами, она была восхитительна въ своемъ искреннемъ или искусственномъ замѣшательствѣ.
Очарованный ею, онъ смутился на одну минуту, но тотчасъ же призвалъ на помощь образъ Полины, желая сохранить ей непоколебимую вѣрность. Этотъ двадцатилѣтій принцъ, несмотря на всю свою гордость и самоувѣренность, былъ, къ сильному своему неудовольствію, очень застѣнчивъ съ женщинами. Онъ такъ мало зналъ ихъ; его короткое существованіе проходило въ постоянныхъ блужданіяхъ и неволѣ. Вслѣдствіе всѣхъ утихъ условій молодой человѣкъ на этотъ разъ былъ болѣе взволнованъ, чѣмъ молодая женщина.
Неожиданное обстоятельство задержало необходимое объясненіе. Лошадь принца, обезумѣвшая отъ грозы, оборвала поводья и, руководимая инстинктомъ, бѣжала черезъ лужайку къ конюшнямъ. Слуга, удивленный появленіемъ этой, какъ съ неба свалившейся лошади, старался поймать ее. Изабелла открыла окно и дала приказаніе, которое было разслышано, несмотря на дождь и грохотъ бури.
— Отвести лошадь въ конюшню! Хорошенько смотрѣть за ней!
Затѣмъ она съ силою захлопнула окно.
Принцъ имѣлъ время перевести духъ и успокоиться. Онъ повторилъ послѣднюю фразу, звучавшую еще въ его ушахъ: «Другой понялъ бы».
— Кто другой? Съ кѣмъ вы сравниваете меня? Все это очень странно и очень грустно! Рѣшительно, въ этомъ замкѣ происходятъ удивительныя вещи со мной… Меня приглашаютъ, меня удаляютъ… Все это похоже на издѣвательство.
— Простите, ваше величество, — прервала его рѣчь Изабелла, умоляюще сложивъ руки. — Это правда… Я осмѣлилась… Но если бы вы знали… Если бы вы могли знать… Вы пожалѣли бы!..
— Кого?
— Меня.
Онъ смягчился.
— Бѣдное дитя, что съ вами? Разскажите мнѣ все. Я слушаю васъ; дай Богъ, чтобы я могъ помочь вамъ въ вашемъ горѣ.
Она тотчасъ отважилась и стремительно отвѣтила:
— О, вы, вы одинъ можете мнѣ помочь.
Онъ пожалѣлъ, что выразилъ сочувствіе; онъ понялъ неминуемость опасности.
Она продолжала съ той же страстью, съ тѣмъ же волненіемъ.
— Ваше величество! мужчины могутъ доказать свою преданность въ сраженіи, борьбѣ, смѣлыхъ поступкахъ, рискованныхъ приключеніяхъ; они отдаютъ свою кровь! Мы, женщины, мы отдаемъ только сердца и слезы. Но нужно умѣть читать въ этихъ сердцахъ и осушать эти слезы… Питайте въ моихъ глазахъ, и вы прочтете то, что написано въ моемъ сердцѣ… Вы узнаете всю мою печаль и надежды и рѣшите — должна я жить или умереть.
Говоря это, Изабелла выпрямилась передъ принцемъ. Они были почти одинаковаго роста. Теперь онъ, въ свою очередь, опустилъ глаза. Прерывистое дыханіе молодой дѣвушки, запахъ ея тѣла, волосъ опьяняли его; онъ видѣлъ передъ собой волнующуюся, подымавшуюся въ искреннемъ или притворномъ волненіи грудь; онъ чувствовалъ, что ему стоило лишь пожелать, и она была бы его, открыть объятія, чтобы она упала въ нихъ.
Онъ терялъ голову… Но въ этотъ моментъ въ памяти его всплыли слова Полины Боргезе, сказанныя въ саду Фоли-Бегоньеръ:
«Берегись! По твоимъ стопамъ пойдутъ всѣ интриганки всего міра, какъ только проникнутъ въ твою тайну… Между ними будутъ и юныя, и прекрасныя. Будь остороженъ!»
Онъ видѣлъ ее, грозящую пальцемъ. Онъ опомнился мгновенно и замкнулся въ ледяное королевское величіе. Отойд-я шагъ назадъ, онъ началъ торжественнымъ тономъ — Какое странное предложеніе, сударыня! Вы вызвали меня изъ Парижа, заставили бросить мои дѣла для того, чтобы выслушать его? Конечно, красота имѣетъ сбои нрава, но вы нѣсколько ихъ преувеличили. Гдѣ я и кто вы? Я въ замкѣ Пали, у моего вѣрнаго приверженца Жака д’Иммармопа; вы его сестра и. кромѣ того, въ скоромъ будущемъ жена Жана де-Прэнгея. этого второго преданнаго мнѣ друга. Что вы предлагаете мнѣ? Измѣну, вѣроломство. Вы желаете, чтобы въ домѣ моихъ друзей я совершилъ безчестный поступокъ отнялъ бы у одного сестру, у другого невѣсту…
Она рѣзко прервала его:
— Я никогда не выйду замужъ за Жана.
— Все это можетъ быть, — отвѣтилъ Гранли: — но я не хочу быть этому причиной. Наконецъ, почему вы хотите, чтобы я палъ такъ низко?..
Она вздрогнула и отступила, въ свою очередь.
— ..Чтобы я воспользовался легкомысліемъ ребенка, который свои фантазіи принимаетъ за дѣйствительность, свою глубокую преданность королю за любовь къ принцу… Изабелла д’Иммармонъ, придите въ себя, подумайте хорошенько… Достойно ли перваго дворянина Франціи то, что вы мнѣ предлагаете?
Она предоставила ему говорить и слушала молча, крѣпко сжавъ зубы.
При послѣднемъ словѣ она вспыхнула:
— Къ чему слова, ваше величество! Вы не искренни… Лучше было бы, если бы вы сказали правду?
— Въ самомъ дѣлѣ? Какую именно?
Онъ былъ оскорбленъ и чувствовалъ, что гнѣвъ овладѣвалъ имъ. Его обвиняли, съ нимъ спорили…
— Какую именно?.. Вы не обратили бы никакого вниманія на всѣ эти мелочи, оскорбляющія вашу честь, на Иммармона и Прэнгея, на всю семью, если бы васъ не останавливали другія чувства… Если бы ваше сердце было свободно…
Она осмѣлилась дотронуться пальцемъ до его груди.
— Вмѣсто того, чтобы быть въ рукахъ той, любовь которой, какъ и ваша, — одна измѣна!…
— Сударыня!
— Да, ваше величество! Я преклоняюсь передъ вами… Но наши отцы, наши братья умирали на эшафотѣ, передъ взводами солдатъ или въ войнахъ за королевскій престолъ не для того, чтобы потомокъ ихъ королей, наслѣдникъ тысячелѣтняго трона, держался за юбку одной изъ семьи Бонапартъ, служилъ бы брату, атому проклятому человѣку, чтобы угодить сестрѣ, этой распутницѣ!
Это было слишкомъ! Это была пощечина Полинѣ, полученная принцемъ.
Полина — распутница!
Онъ сдѣлался пунцовымъ отъ негодованія и отвѣтилъ также оскорбленіемъ:
— Вотъ какъ! Вы забываетесь! Кто позволилъ ничтожной дѣвочкѣ?.. Да, времена перемѣнились… Развѣ такъ говорятъ со своимъ королемъ?
Въ ярости, потерявъ голову, она не успокаивалась:
— О!.. О!.. Царскія уши выслушали многое… М-мъ Дюбарри не разбирала выраженій.
Она была внѣ себя.
Гранли задыхался отъ негодованія, онъ чувствовалъ себя не въ силахъ заставить молчать возбужденную дѣвушку. Несмотря на гнѣвъ и волненіе, онъ не могъ не сознаться, что Изабелла д’Иммармонъ въ своемъ неподдѣльномъ отчаяніи была прекраснѣе, чѣмъ когда-либо, и напоминала разгнѣванную богиню. Онъ сознавалъ также, что она не совсѣмъ ошибалась, утверждая, что, не люби онъ Полины, онъ не былъ бы такъ щепетиленъ передъ такимъ искушеніемъ. Все это стѣсняло его.
Но вотъ, какъ бы опомнившись, въ ужасѣ отъ произнесенныхъ ею словъ, молодая дѣвушка упала къ его ногамъ.
— Ваше величество! Простите! Я схожу съ ума! Я не разсчитала! Мою честь, домъ, родныхъ, свою жизнь, ихъ жизнь — все отдала бы я, только бы понравиться вамъ… Вотъ о чемъ я мечтала… Да, одна, здѣсь, всѣ эти дни… Любить васъ, слѣдовать за вами, дѣлить опасности, быть всегда около васъ, чтобы уберечь васъ отъ зла, защитить васъ собой!.. Я не знаю болѣе, кто вы, кто я… Для меня вы все…
Онъ не могъ оставить ее въ такомъ положеніи, онъ отлично понималъ лживость ея роли, сознавалъ смѣшную, сторону своего положенія.
Поднимая ее, онъ успокоивалъ ее, говоря болѣе спокойнымъ голосомъ:
— Забудемъ все это… Ваши проклятія… Безумная дѣвочка… И потомъ, кромѣ того, я привыкъ къ оскорбленіямъ со времени Тампля… Изъ всего происшедшаго я вывожу заключеніе, что у васъ преданное сердце… Увлеченіе забудется, а простодушіе, честность останутся. Изабелла д’Иммармонъ, я надѣюсь со временемъ доказать вамъ, какое уваженіе, какую братскую любовь я питаю къ вамъ… До тѣхъ поръ я остаюсь однимъ изъ наиболѣе преданныхъ и вѣрныхъ вамъ друзей.
Она дала поднять себя, поддержать и довести; до кресла, въ которое она удала, горько плача.
Принцъ стоялъ въ нерѣшимости передъ нею, не зная, что дѣлать, что говорить.
Воцарилось молчаніе, прерываемое глухими рыданіями уничтоженной, впавшей въ отчаяніе дѣвушки. Буря утихала, удаляясь; по временамъ изъ-за лѣса слышались глухіе раскаты, напоминавшіе грохотъ отдаленнаго сраженія. Внезапно Изабелла выпрямилась, вскочила въ новомъ яростномъ порывѣ; ея оскорбленная гордость не могла примириться съ пораженіемъ. Она кричала въ истерическомъ припадкѣ, разрывая свой легкій корсажъ изъ кружева и тюля, обнажая свою прекрасную шею и грудь непорочной дѣвственницы. Она кричала:
— Развѣ она красивѣе меня, ваша Полина Еоргезе? У нея было два мужа и десять любовниковъ… У меня — никого… никого… Смотрите! Развѣ она красивѣе меня?
Она стояла обнаженная, съ открытой грудью, влажными губами, дрожащая, съ блестящими глазами, навѣрное, болѣе соблазнительная, чѣмъ всякая другая красавица.
Въ обоюдномъ волненіи, за звукомъ своихъ голосовъ, ни принцъ, ни она не слышали громкаго шума на дворѣ замка.
Пораженный Гранли, съ горящими глазами, былъ въ замѣшательствѣ; на мгновеніе молодость заговорила сильнѣе, чѣмъ разсудокъ; онъ протянулъ руки… Чтобы обнять или оттолкнуть?.. Это оставалось загадкой! Съ торжествующимъ крикомъ она кинулась къ нему, но въ то же время подъ сильнымъ напоромъ широко распахнулась дверь и въ нее ворвались Иммармонъ и Пренгей, одѣтые также въ военную форму; лица ихъ были блѣдны, и всѣ черты измѣнились до неузнаваемости. При видѣ той сцены, которая представилась ихъ глазамъ, оба они отшатнулись, одинъ съ крикомъ ярости, другой съ рычаньемъ смертельно раненаго звѣря. Всѣ были подавлены; всѣ смотрѣли другъ на друга, тяжело дыша, потерявъ способность выразить свои мысли. Изабелла считала себя погибшей. Принцъ понялъ, что оправдываться невозможно; братъ, женихъ боялись за свои слова, свои дѣйствія… Это ужасное молчаніе, эта трагическая неподлинность продолжались.
Наконецъ Гранли рѣшилъ заговорить:
— Господа! судя по обстановкѣ…
Изабелла прервала его, заикаясь:
— Это я виновата… одна я…
— Довольно! — крикнулъ громовымъ голосомъ Жакъ и приблизился къ сестрѣ. — Вы… идите отсюда прочь!..
Невольнымъ движеніемъ принцъ заслонилъ ее.
— Простите, ваше величество! — возразилъ молодой человѣкъ. — Я здѣсь хозяинъ… единственный судья, глава семьи, такъ какъ мои отецъ умеръ зависъ. Уйдите, Изабелла… Ступайте, спрячьте вашъ позоръ!
— Предоставляю вамъ дѣйствовать, Жакъ, — произнесъ ледянымъ тономъ графъ де-Прэнгей: — я отказываюсь отъ своихъ правъ, все погибло, все кончено.
Голосъ его былъ заглушенъ рыданіемъ.
Услыша это новое оскорбленіе, Изабелла гордо подняла голову, вызывающе улыбнулась, поклонилась всѣмъ и вышла съ видомъ императрицы.
Трое молодыхъ людей остались одни, принцъ началъ опять:
— Господа, обстановка…
Движеніе руки Прэнгея, повторенное Иммармономъ, заставило его замолчать.
Виконтъ заговорилъ:
— Ваше величество! Шесть дней мы искали васъ повсюду; мы не могли подозрѣвать, что вы были здѣсь.
Принцъ пожалъ плечами, возвышая степень заблужденія своихъ партизановъ.
Не замѣчая этого, Жакъ продолжалъ:
— Наши вѣрныя вамъ души все время были полны страхомъ за васъ, мы боялись ловушекъ, случайностей, преступленій, у насъ была одна мысль, одно желаніе: найти васъ, чтобы защищать васъ, охранить, спасти цѣной своей жизни, если бы понадобилось. Вы были здѣсь всѣ эти дни; вы внесли въ нашъ домъ, презрѣвъ всю преданность нашихъ семей, всѣ услуги, оказанныя вамъ, вы вѣроломно внесли стыдъ, позоръ и безчестіе.
— Господа!
Еще разъ скорбный голосъ принца былъ покрытъ Прэнгеемъ, который продолжалъ, въ свою очередь:
— Она его сестра; она была почти моей женой… и ничто не остановило вашего королевскаго каприза! Восемнадцатилѣтній ребенокъ, обольщенный вашимъ величествомъ, приносящій вамъ въ жертву свою честь… Вотъ что вы сдѣлали, ваше величество! Вотъ какимъ подвигомъ вы начинаете вашу карьеру!
— Господа!
Конечно, принцъ могъ нѣсколькими словами опровергнуть эти суровыя обвиненія, вселить неувѣренность въ ихъ обезумѣвшія головы.
Но онъ не могъ рѣшиться поступить такимъ образомъ, такъ какъ это было бы равносильно обвиненію Изабеллы. Рыцарь но натурѣ, онъ не могъ показывать противъ несчастной, такъ пострадавшей уже дѣвушки, вся вина которой, но его мнѣнію, заключалась въ томъ, что она слишкомъ его любила.
Поэтому, несмотря на упреки, обвиненія, онъ сдерживалъ свой гнѣвъ, который начиналъ душить его. Онъ разразился наконецъ, потому что Иммармонъ довелъ свои оскорбленія до высшей степени. Рѣзкимъ голосомъ, какъ бы потерявъ сознаніе, виконтъ, обводя широкимъ жестомъ портреты своихъ предковъ, заявилъ:
— Ваше величество! Эти тридцать человѣкъ по первому мановенію всегда были готовы защищать цѣною своей жизни вашихъ отцовъ, служа ихъ интересамъ, ихъ страстямъ; они украшены лентами, крестами за свои выдающіяся заслуги, за свою вѣрность, которой они гордились; они любили своихъ королей, и короли любили ихъ! Эти кресты, звѣзды, ленты, вотъ они, — онъ раскрылъ дверцы готическаго шкапчика и, захвативъ оттуда полныя пригоршни драгоцѣнностей въ ящичкахъ и шкатулочкахъ, швырнулъ ихъ къ ногамъ принца.
— Я не желаю имѣть ихъ больше и возвращаю ихъ вамъ. Все прошлое умерло, наша слава, семейныя преданія — все погибло; всѣ мои предки были глупцами, служа вашимъ предкамъ!
Кресты, звѣзды, муаровыя лепты летѣли, падали, прыгая на землю. Широкія красныя и голубыя ленты, кресты святого Людовика, святого Михаила, кресты мальтійскіе, Святого Духа, различные знаки отличій — все швырялось къ ногамъ смертельно поблѣднѣвшаго принца. Подавленный этимъ потокомъ оскорбленій, обливающихъ грязью двадцать царствованій, двадцать коронъ, двадцать королей, онъ съ горечью смотрѣлъ на валяющіеся ордена и протянулъ руки, не отдавая отчета, угрожая и умоляя.
Прэнгей, болѣе хладнокровный, ужаснулся безумной, святотатственной выходкѣ своего друга; онъ понималъ ясно, до какого размѣра дошло оскорбленіе.
Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ; но тутъ принцъ, овладѣвъ наконецъ собой, прекратилъ эту сцену взрывомъ бурныхъ и гнѣвныхъ фразъ:
— Иммармонъ, Прэнгей! Измѣнники и предатели! Мятежные подданные! Посмѣли бы вы говорить такимъ образомъ съ вашимъ королемъ, если бы онъ владѣлъ трономъ? Нѣтъ! Ваши головы или склонились бы низко, или свалились бы совсѣмъ съ плечъ. Подлецы, пользующіеся моими злоключеніями, чтобы унижать меня, оскорблять! Вы заставили меня пожалѣть о моихъ палачахъ, тюрьмахъ и изгнаніи, гдѣ я имѣлъ дѣло только съ чужеземцами! Изгнанный, блуждающій, отверженный принцъ, я остаюсь дворяниномъ, и я предлагаю вамъ дать удовлетвореніе, которое вы пожелаете; я требую отъ васъ объясненія вашимъ оскорбленіямъ… Вы лгали оба, какъ… впрочемъ, довольно разговоровъ, ни съ мѣста! Одинъ или другой или одинъ за другимъ, вынимайте ваши шпаги, я этого требую! Шпага, пожалованная Бонапартомъ, уже пригодилась! Становитесь въ позицію
Говоря это, принцъ, великолѣпный въ своемъ гнѣвѣ, широкимъ движеніемъ вытащилъ свою шпагу; онъ ожидалъ съ горящими глазами, топая нетерпѣливо ногой.
Испуганные, вдругъ утихнувшіе, сомнѣвающіеся, такъ ли они поняли слышанное, кузены колебались передъ этимъ вторымъ преступленіемъ, оскорбленіемъ величества.
Но разгнѣванный принцъ тономъ, не допускавшимъ возраженій, повторилъ свое требованіе.
— На мѣста! Иначе я подумаю, что вы боитесь!
Иммармонъ, быстро рѣшившись, вынулъ свою шпагу; Прэнгей послѣдовалъ его примѣру, но отступилъ на три шага назадъ.
Шпаги принца и виконта Жака-скрестились. Какъ только сталь клинка коснулась другого, какъ графъ де Прэнгей д’Отрезмъ, ставъ между принцемъ и виконтомъ, отдалъ своей шпагой честь принцу и произнесъ:
— Довольно! Благодарю за великую честь, которую ваше величество оказали нашему дому.
— Что это значитъ? — надменно спросилъ принцъ, не мѣняя своей позиціи.
— Это значитъ, ваше величество, что если бы ваша вина была въ десять разъ больше, то теперь мы тысячу разъ удовлетворены.
— Моя вина! — произнесъ принцъ. Почему я не могу всего сказать? .
— Я скажу, я! — произнесъ отчетливо голосъ въ глубинѣ зала.
Трое молодыхъ людей обернулись и увидѣли Изабеллу, которая стояла у двери, опершись на косякъ.
Молчаливо, безшумно она вошла въ залъ во время этой необыкновенной дуэли и теперь, подвигаясь впередъ, мертвенно-блѣдная, горделивая, она повторяла: «я скажу».
Братъ и кузенъ стояли молча, не смѣя запретить ей. Они сознавали уже, что зашли слишкомъ далеко, и чувствовали, что имъ придется пожалѣть о своей горячности и несдержанности.
Медленно приблизившись, блѣдная, величественная, она преклонила колѣно передъ принцемъ.
На этотъ разъ онъ ее не поднялъ. Холоднымъ, сдержаннымъ тономъ, иногда возвышавшимся отъ подавленнаго гнѣва, она произнесла:
— Простите, ваше величество! Пріютите меня, простите ихъ, которые ничего не знаютъ и смѣютъ судить. Простите! Я осмѣлилась прибѣгнуть къ уловкѣ, вызвать письмами безъ подписи, подъ предлогомъ настоятельной необходимости, серьезной опасности. Самая покорная и преданная ваша подданная рѣшилась на дерзкую, неслыханную выходку. Я это сдѣлала и признаюсь въ этомъ передъ всѣми. Но только у васъ я прошу прощенія. Какая была у меня цѣль? Надежда вырвать васъ изъ рукъ роковой женщины…
Голосъ ея заглушили рыданья.
— Но я убѣдилась, что я не достаточно хороша, чтобы сыграть роль, на которую необдуманно рѣшилась. На мои оба письма вы по поторопились отвѣтить; только сегодня вы соблаговолили пріѣхать въ замокъ. Не прошло, однако, часа со времени вашего, прибытія, когда явились эти господа…
Иммармонъ и Прэнгей переглядывались въ изумленіи, не зная, что думать.
— Не прошло часа… Если мнѣ не вѣрятъ, то пусть спросятъ слугъ; отъ нихъ, быть можетъ, они узнаютъ истину. Что произошло за это короткое время? Я умоляла, плакала, кричала, протягивала къ вамъ руки… Вы меня сурово оттолкнули; это было ваше право; вы сказали: "ваша обязанность-. Я плакала у вашихъ ногъ и выслушивала ваши суровые упреки, горячій призывъ, напоминаніе о нашемъ обоюдномъ достоинствѣ. Въ нервномъ припадкѣ, задыхаясь, я безсознательно разорвала свое платье; я обезумѣла, я ничего больше не сознавала… Въ это время вошли эти господа; ничего не зная, не понимая, сейчасъ же, съ порога еще, они произнесли свой судъ съ высоты безмѣрной гордости, ихъ слѣпого чванства. Простите, простите меня! Вы знаете, что я сказала правду. Я виновата только въ своей любви къ вамъ. Я признаюсь въ этомъ и клянусь въ ней! Говорю это еще разъ и только вамъ, такъ Жакъ этихъ мятежниковъ, своего брата и своего кузена, дальняго родственника, я не признаю больше. Простите, простите меня, ваше величество!
Съ преклоненнымъ колѣномъ, всей фигурой, откинутой назадъ, она олицетворяла великолѣпную трагическую актрису къ позѣ мольбы и покаянія. Принцъ протянулъ руку и поднялъ ее.
— Сударыня, ваша вина забыта. Вамъ я ее прощаю!
Обернувшись къ двумъ кузенамъ, которые чувствовали себя уничтоженными и въ глубокомъ горѣ сознавали размѣры своей вины, онъ произнесъ:
— Вотъ то, чего я не говорилъ и не могъ сказать, но что я подтверждаю своимъ королевскимъ словомъ, не придавая значенія, вѣрите вы этому, или нѣтъ… Прощайте, сударыня. Если наступить день, когда я буду въ состояніи отблагодарить васъ за оказанную услугу и отмстить за оскорбленіе, я не забуду васъ, такъ какъ уношу о васъ грустныя воспоминанія, чуждыя всякаго злопамятства… Васъ я не забуду… другихъ также, впрочемъ, — прибавилъ онъ другимъ тономъ, проходя мимо Иммармона и Прэнгея, не взглянувъ на нихъ.
Они стояли, сраженные всѣмъ происшедшимъ, не зная, на что рѣшиться,
— Ваше величество, — пробормоталъ Иммармонъ: — обстановка…
— Довольно, — рѣзко прервалъ его принцъ: — это именно то, что я говорилъ вамъ, но вы не соблаговолили выслушать меня; теперь, въ свою очередь, я считаю безполезнымъ ваше оправданіе. Ваша сестра сказала вѣрно: вы мятежники. Во времена моихъ предковъ это кончилось бы для васъ изгнаніемъ, Бастиліей или смертью. Я король безъ трона, я безсиленъ наказать васъ, могу увѣрить васъ только въ своемъ искреннемъ къ вамъ презрѣніи. Если… впрочемъ… вотъ вамъ мой совѣтъ… идите къ императору… предайте меня… ему… или моимъ дядямъ!..
— Ваше величество, — вскричалъ Прэнгей, — мы не заслужили…
Принцъ рѣзко оборвалъ:
— Вы все заслужили!
Онъ вышелъ одинъ, такъ какъ никто не осмѣлился проводить его, какъ бы слѣдовало.
Во дворѣ онъ крикнулъ и потребовалъ лошадь, которая была тотчасъ подана, къ крайнему удивленію слуги, не видавшему, когда этотъ третій офицеръ въ бѣломъ камзолѣ пріѣхалъ въ замокъ. Изабелла, стоя у окна, слѣдила за нимъ глазами; она видѣла, какъ онъ переѣхалъ мостъ и скрылся въ глубинѣ аллеи.
Тогда она обернулась къ брату и кузену, скрестила на груди руки и, окинувъ ихъ взоромъ, бросила имъ:
— Довольны вы теперь?
И она исчезла въ свою очередь, такая же гордая, надменная и сильная духомъ, какъ и прежде.
Въ подавленномъ состояніи духа, устрашенные своимъ поступкомъ и его послѣдствіями, молодые люди не дали ей никакого отвѣта. Они стояли молча, не имѣя рѣшимости обмѣняться мыслями. Наконецъ виконтъ Жакъ произнесъ, тяжело вздохнувъ:
— Что дѣлать теперь? Куда онъ поѣхалъ одинъ?
Со слезами на глазахъ Жанъ отвѣтилъ:
— Теперь все кончено для насъ… онъ никогда не забудетъ… И, наконецъ, въ своемъ гнѣвѣ онъ способенъ на какой-нибудь необдуманный поступокъ, способенъ пойти навстрѣчу опасности, погибнуть. Это будетъ наша вина… Я не переживу этого… тѣмъ болѣе…
— Тѣмъ болѣе? — повторилъ вопросительно кузенъ.
— Тѣмъ болѣе, — продолжалъ молодой человѣкъ: — что теперь Изабелла потеряна для меня; это слишкомъ много для одного сердца въ одинъ день.
Иммармонъ протянулъ ему руку, не найдя словъ для его утѣшенія.
Въ это время принцъ, превратившійся опять въ Гранли, лейтенанта 1-го полка, удалялся отъ негостепріимнаго замка.
Было около семи часовъ вечера, солнце начинало садиться. Выѣзжая изъ замка, молодой человѣкъ не оріентировался въ мѣстности и направилъ лошадь но первой представившейся ему дорогѣ. Вдругъ онъ замедлилъ ходъ лошади; она тяжело дышала и слегка прихрамывала на лѣвую ногу.
— Ты устала, — проговорилъ онъ: — правда, ты не имѣла времени отдохнуть, — прибавилъ съ горькой улыбкой, — какъ и я. Если бы я встрѣтилъ по пути деревушку или какую-нибудь гостиницу, я охотно провелъ бы тамъ ночь… Это было бы самое лучшее, тѣмъ болѣе, что часъ обѣда приближается. Къ чорту приключенія! Пусть меня повѣсятъ, если я знаю, гдѣ я… Лѣсъ, лѣсъ, безъ конца лѣсъ; тутъ можно затеряться и блуждать хоть недѣлю…
Онъ похлопалъ по шеѣ своего коня:
— У тебя есть чутье; слышишь ты гдѣ-нибудь жилье?.. или прямо туда.
Лошадь, какъ бы понимая, подняла голову и продолжительно заржала. Изъ чащи лѣса раздалось отвѣтное ржанье.
— Гей, гей, сюда, товарищи, — закричалъ Гранли, рѣшившій, что невдалекѣ есть жилье.
Но изъ глубины не послышалось отвѣта; не было слышно никакого движенія, никто не появлялся.
Молодой человѣкъ, сложивъ руки рупоромъ, крикнулъ опять:
— Гей, тотъ, кто укажетъ мнѣ дорогу, получитъ экю… Я жду…
Онъ ждалъ, но никто -не появлялся. Онъ нахмурился; черезъ часъ наступала ночь; онъ былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ лѣсомъ… Онъ не могъ даже вспомнить, по какой дорогѣ онъ ѣхалъ; погруженный въ размышленія, онъ не замѣчалъ пути.
Дѣло было плохо
Въ ту эпоху эта мѣстность была совершенно пустынна: большихъ деревень тогда не существовало; изрѣдка попадались селенія въ десять-пятнадцать домовъ, группировавшихся около убогой церкви. Запущенный, таинственный, глухой лѣсъ имѣлъ дурную репутацію; на самомъ дѣлѣ трудно было представить себѣ мѣсто, болѣе благопріятствующее всякимъ темнымъ дѣламъ; это было самое вѣрное убѣжище для всѣхъ бродягъ, преслѣдуемыхъ полиціей.
Короче сказать, провести тамъ ночь не было особенно привлекательнымъ.
Конечно, въ ряду всевозможныхъ приключеній Гранли встрѣчались самыя опасныя случайности, столкновенія, но въ одинъ день это было ужъ какъ будто много, и онъ съ большимъ неудовольствіемъ встрѣтилъ это неожиданное добавленіе. Онъ тронулъ свою лошадь и печально продолжалъ свой неопредѣленный путь, ввѣряя свою судьбу счастливой звѣздѣ, которая должна была привести его къ ночлегу.
Въ продолженіе получаса онъ подвигался впередъ, не замѣчая ничего; дорога сдѣлалась отъ спускавшейся ночи лиловой; она суживалась; кругомъ ничего… кромѣ сѣрыхъ кроликовъ, которые разбѣгались при его появленіи, рыжеватыхъ ланей, безстрашно останавливавшихся въ чащѣ, чтобы посмотрѣть на него; одинъ разъ дикій вепрь перебѣжалъ дорогу подъ ногами лошади, и она шарахнулась въ сторону.
Гранли бранился; онъ плохо видѣлъ дорогу, все слилось, ночь наступила темная.
— Великолѣпно! — ворчалъ заблудившійся путникъ: — придется ночевать въ лѣсу… и всему виной д’Иммармоны, братъ и сестра!
Въ это мгновеніе ему послышался вдали, сзади себя, шумъ отъ копытъ лошадей, двухъ, по крайней мѣрѣ, быть можетъ, и трехъ, четырехъ.
— Наконецъ-то, — сказалъ принцъ: — если не помощь, то хоть развлеченіе.
Говоря это, онъ вынулъ изъ ноженъ шпагу, чтобы убѣдиться, что она легко вытаскивается, и добавилъ:
— Повидимому, ей не придется быть безъ дѣла.
Всадники приближались.
Были ли это тѣ самые люди, которые не желали отвѣчать?
Быть можетъ.
Онъ принялъ это во вниманіе и удвоилъ осторожность. Направивъ лошадь въ сторону лѣса, онъ остановился на опушкѣ и ожидалъ съ угрожающимъ видомъ. Не будь онъ одѣтъ въ форму, его легко можно было бы принять за разбойника съ большой дороги, подкарауливающаго добычу. Эта мысль заставила его улыбнуться.
Вдали показалось на дюжихъ коняхъ трое людей, очень сильныхъ и крѣпкихъ, судя по наружности.
Увидѣвъ Гранли, они замедлили аллюръ и поѣхали шагомъ. Гранли различалъ ихъ лица и фигуры. Это были полумѣщане, полукрестьяне; при нихъ не было никакого оружія; одинъ изъ нихъ былъ уже не молодъ, лѣтъ около пятидесяти, несмотря на черную, густую бороду; двоимъ другимъ было лѣтъ по тридцати.
— Здравствуйте, господинъ офицеръ… прекрасный вечеръ, не правда ли?
Гранли проворчалъ:
Для заблудившагося путника пѣть прекраснаго вечера. Не знаете ли вы но близости какой-нибудь гостиницы, гдѣ можно было бы пообѣдать безъ риска быть отравленнымъ и поспать, не попавъ на ужинъ клопамъ?
Трое мужчинъ начали шумно смѣяться, дѣлая видъ, что имъ чрезвычайно понравился вопросъ офицера.
Старикъ отвѣтилъ:
— Если наше общество вамъ не непріятно, то поѣдемте вмѣстѣ. Мы ѣдемъ въ гостиницу Ретондъ; кормятъ тамъ недурно и поспать можно покойно.
— Охотно принимаю ваше предложеніе, — сказалъ сразу рѣшившійся молодой человѣкъ, не видѣвшій другого исхода, чтобы не ночевать подъ открытымъ небомъ.
Присоединившись къ путникамъ, онъ отправился дальше. Луна выглянула изъ-за деревьевъ, блѣдная, тусклая; ночь сгущалась. Всѣ молчали. Два молодыхъ путниковъ ѣхали сзади Гранли и его проводника, не разжимая губъ; насколько Гранли могъ ихъ наблюдать, они имѣли мрачный и свирѣпый видъ.
Старикъ почувствовалъ желаніе говорить.
— У васъ очень красивая форма, господинъ офицеръ, я ея не знаю еще. Разрѣшите мнѣ полюбопытствовать, въ какомъ полку вы служите?
Несмотря на то, что путники не внушали довѣрія, Гранли отвѣтилъ, не колеблясь. Онъ считалъ, что его положеніе и чинъ служили ему достаточной гарантіей.
— Я лейтенантъ вновь формируемаго перваго полка, который называется также дворянскимъ полкомъ и состоитъ подъ начальствомъ де-ли Туръ д’Овернья.
Старикъ поклонился.
— Поздравляю васъ. Я слышалъ уже объ этомъ новомъ полкѣ. Тамъ всѣ офицеры дворяне, если я не ошибаюсь?
— Да, всѣ, или почти всѣ… есть два или три очень богатыхъ разночинца.
— Судя по выраженію, съ которымъ вы произносите слово "разночинецъ::, вы не принадлежите къ числу ихъ, не такъ ли лейтенантъ?
— Конечно, нѣтъ! — легкомысленно отвѣтилъ Гранли, не замѣчая, что ему дѣлали допросъ, на который онъ отвѣчалъ. — Я насчитываю не одну сотню лѣтъ дворянства моихъ предковъ!
— И тѣмъ не менѣе вы служите императору, — произнесъ позади его мрачный голосъ..
Молодой человѣкъ, начинавшій ужо сердиться, повернулся, глядя съ удивленіемъ на. своего спутника.
— Вамъ какое дѣло? -горделиво отвѣтилъ принцъ: — я не спрашивалъ ни вашихъ именъ, ни политическихъ воззрѣній…
Тотъ хотѣлъ возражать ему и, вѣроятно, довольно рѣшительнымъ образомъ, но старикъ прекратилъ зарождавшуюся ссору.
— Молчите, Эмери! Этотъ офицеръ совершенно правъ. Его дѣла насъ не касаются. У каждаго свои цѣли, хорошія или дурныя. Вотъ и все!
Онъ кончилъ свою рѣчь съ усмѣшкой, которая не понравилась Гранли. Онъ хотѣлъ провѣрить свое впечатлѣніе, по старикъ заговорилъ сердечнымъ, дружескимъ тономъ:
— Позвольте вамъ представить моихъ сыновей, Эмери и Рауль Леконтъ. Я — Леконтъ, торговецъ лѣсомъ въ Грелѣ, возвращаюсь изъ дѣловой поѣздки, съ рубки лѣса,
— Рубить лѣсъ лучше, чѣмъ обрѣзать кошельки, — дерзко отвѣтилъ Гранли. — Признаюсь вамъ, что въ темнотѣ вы показались мнѣ довольно подозрительными.
— Благодарю васъ, — проворчалъ Эмери.
— Тысяча благодарностей? — добавилъ Рауль, открывъ ротъ въ первый разъ за все время.
Леконтъ опять засмѣялся очень громко.
— Что подѣлаешь! Во время путешествій не надѣваешь своихъ парадныхъ платьевъ. Кромѣ того, мы, деревенскіе жители, не особенно обращаемъ вниманіе на костюмы.
Они доѣхали до перекрестка, на которомъ стоялъ большой деревянный крестъ на каменной подставкѣ.
Подъ пригоркомъ лежали двое молодыхъ людей, казавшіеся спящими или мертвыми. При приближеніи всадниковъ, одинъ изъ нихъ привсталъ, потягиваясь, какъ бы послѣ долгаго сна, и привѣтствовалъ четверыхъ всадниковъ въ очень странныхъ выраженіяхъ:
— Здравствуйте, всадники!
— Покойной ночи спящимъ! — отвѣтилъ тотчасъ Леконтъ.
Тотъ сообщилъ:
— На дорогѣ вѣтеръ.
— А въ лѣсу темень! — сказалъ старикъ.
— Идите съ миромъ!
— Прощайте.
Путники отправились дальше. Второй изъ спящихъ не двигался.
— Вы знаете этихъ людей? — грубо спросилъ своего компаньона Гранли.
— Я? Первый разъ вижу!
— Вы въ этомъ увѣрены? Ваша манера разговаривать удивительно походитъ на обмѣнъ словами пропуска.
— Откуда вы это знаете? Развѣ вы были на войнѣ? — спросилъ его Рауль.
— Нѣтъ! — быстро отвѣтилъ Гранли, не поворачивая головы: — но я пользовался ими,
— По какому поводу? — спросилъ Эмери, пришпоривая свою лошадь.
На этотъ разъ принцъ не отвѣтилъ ни слова.
Въ это время передъ ними вырисовалась подъ чернымъ мостомъ Эзна, посеребренная луной, а на другой сторонѣ свѣтъ изъ оконъ гостиницы указывалъ на пріютъ, сулившій имъ покойную ночь.
— Вотъ конечная цѣль! — произнесъ Леконтъ, указывая концомъ своей трости, служившей ему хлыстомъ, на старый, низкій домъ.
На мосту громко раздался топотъ лошадинныхъ ногъ. Всѣ молчали, каждый погрузился въ свои мысли. Передъ гостиницей «Великаго монарха» всѣ слѣзли съ лошадей и поручили ихъ подбѣжавшимъ слугамъ.
Войдя въ первый залъ, Леконтъ сдѣлалъ знакъ хозяину и предупредилъ его въ короткихъ словахъ:
— Мы встрѣтили офицера, который желаетъ поужинать и отдохнуть. Я похвалилъ вашу гостиницу, не заставьте меня пожалѣть объ этомъ.
— Г. офицеръ будетъ доволенъ! — заявилъ хозяинъ гостиницы.
Говоря это, онъ открылъ передъ Гранли дверь въ сосѣднюю залу.
— Гдѣ же я, чортъ возьми!.. — ворчалъ Гранли. — Всѣ эти люди похожи на заговорщиковъ, и я думаю, что мое пребываніе здѣсь и въ военной формѣ совершенно лишнее. Полина, Полина, какую роль я играю ради тебя!
Наконецъ онъ обратилъ вниманіе на хозяина, стоявшаго въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него въ самой почтительной позѣ, съ выраженіемъ глубочайшаго уваженія на лицѣ.
— Какъ васъ зовутъ?
— Мартинъ, къ вашимъ услугамъ, г. офицеръ!
— Такъ вотъ, Мартинъ, дайте мнѣ самаго лучшаго вина и что у васъ есть лучшаго изъ кушанья… Относительно меню я полагаюсь на вашъ вкусъ; это ваше ремесло.
— Г. офицеръ останется доволенъ, — и, повернувшись на каблукахъ, Мартинъ вышелъ, оставивъ Гранли передъ маленькимъ столомъ.
Комната, отведенная ему, была велика и имѣла почти квадратную форму. По угламъ стояло по столу съ приготовленными приборами. По серединѣ возвышалась громадная печь.
Гранли отстегнулъ свою шпагу, положилъ ее подъ рукою на кресло, повѣсилъ шляпу на шатающуюся вѣшалку и спокойно усѣлся.
Въ ожиданіи обѣда онъ барабанилъ пальцами по столу, напѣвая какую-то пѣсенку, вѣроятно, собственнаго сочиненія.
Мало-по-малу онъ сталъ прислушиваться. Вокругъ этой убогой гостиницы, стоявшей въ началѣ деревушки, на берегу рѣки, слышалось какое-то необыкновенное движеніе. Нѣсколько всадниковъ прискакали одинъ за другимъ; затѣмъ шумъ отъ колесъ большой телѣги, запряженной парой сильныхъ лошадей, нарушилъ тишину деревни.
Гранли всталъ и подошелъ къ окну. Но оно выходило на рѣку, о шумъ слышался во дворѣ съ другой стороны дома.
— Однако, — вслухъ сказалъ Гранли, — безъ всякаго сомнѣнія, я попалъ въ какую-то исторію… и, можетъ быть, было бы лучше…
Онъ только что хотѣлъ сказать: «провести ночь въ лѣсу», какъ открылась дверь и служанка, внесла голубую фаянсовую миску съ дымящимся супомъ.
— Супъ изъ домашнихъ птицъ, по-графски.
— Прекрасно, — вскричалъ Гранли, съ удовольствіемъ предвкушавшій хорошій обѣдъ: — подайте мнѣ его, — добавилъ онъ, садясь въ кресло и разглядывая ее. Это была красивая, черноволосая дѣвушка, лицо которой ему было очень знакомо.
Поглощая супъ, онъ прислушивался къ не прекращавшемуся шуму снаружи. До него донесся смутный гулъ громкихъ, жестоко спорившихъ голосовъ; гулъ шелъ изъ зала, куда вошли его компаньоны по путешествію.
Служанка внесла блюдо съ рыбой и двѣ запыленныя бутылки съ бѣлымъ и краснымъ виномъ. Видъ ея былъ очень озабоченный; наклонившись къ молодому человѣку, она произнесла очень тихимъ голосомъ:
— Вы не узнаете меня?.. Я прислуживала вамъ въ іюлѣ въ Комньенѣ, въ гостиницѣ Клошъ д’Оръ.
— Такъ вы Бастіена. А я старался вспомнить…
Она была очень довольна, услышавъ, что красивый офицеръ не забылъ ея имени.
— Да, Бастіена!.. И вѣрьте мнѣ, что вы здѣсь не въ безопасности… Въ томъ залѣ спорятъ сейчасъ о томъ, что сдѣлать съ вами: арестовать васъ или просто бросить въ рѣку. Вы офицеръ императора и этого имъ достаточно.
— Кто же эти люди?
Она подняла руки вверхъ и произнесла еще тише:
— Я не знаю… какіе-то шуаны. Послушайте меня: кушайте вашъ обѣдъ, платите и бѣгите отсюда. Ваша лошадь будетъ готова… слуга при конюшнѣ влюбленъ въ меня и дѣлаетъ то, что я хочу.
— Благодарю тебя, Бастіена! — отвѣтилъ Гранли, — я догадывался уже о томъ, что здѣсь происходитъ… Вели приготовить мою лошадь,
— Это я васъ должна благодарить, сударь, такъ какъ вы освобождаете меня отъ большого страха!
Гранли наскоро пообѣдалъ, пристегнулъ свою шпагу, надѣлъ шляпу и бросилъ на столъ три луидора. Бастіена не сводила съ него глазъ.
— Это слишкомъ много, обѣдъ стоитъ гораздо меньше, — сказала она.
— На остальныя деньги купи себѣ крестъ на память о томъ, кого ты спасла.
Безъ ложнаго самолюбія она взяла деньги и, поблагодаривъ его, окольнымъ коридоромъ провела молодого человѣка во дворъ; слуга держалъ коня за узду.
— Постарайтесь добраться до Компьена наиболѣе короткимъ путемъ, такъ какъ ваша лошадь очень утомлена.
— По какой дорогѣ? — спросилъ Гранли, сидя уже въ сѣдлѣ.
— Черезъ мостъ и потомъ все время по дорогѣ вправо; торопитесь! я слышу, что сюда идутъ!.. — промолвила Бастіена.
Гранли тронулъ лошадь, которая, несмотря на усталость, понеслась галопомъ и скрылся въ темнотѣ ночи.
На мосту онъ повернулъ голову; ему показалось, что за нимъ гонятся, онъ слышалъ громкіе голоса, но это не пугало его. Черезъ десять минутъ ему пришлось, однако, замедлить аллюръ, такъ какъ утомленная лошадь могла упасть. Въ чащѣ кустарника и лѣса изъ вѣковыхъ, дубовъ и буковъ Гранли слышалъ подозрительный шумъ, похожій на тотъ, который производитъ большое животное, пробивая себѣ дорогу въ чащѣ лѣса.
Онъ вспомнилъ о вепрѣ, перебѣжавшемъ дорогу три часа тому назадъ, и рѣшилъ, что и теперь шумъ производило то же животное или олени. Проѣхавъ немного далѣе, онъ услыхалъ ясный шопотъ въ кустахъ. Тогда имъ овладѣло безпокойство, и онъ пришпорилъ свою лошадь, но измученное животное не прибавило шага. Въ этотъ моментъ онъ замѣтилъ съ лѣвой стороны огромную прогалину, окруженную деревянной изгородью, что навѣрное служило признакомъ какого-нибудь жилья. Онъ направилъ туда своего коня, слѣзъ съ сѣдла и отправился искать пріюта. Онъ прошелъ черезъ огромный, запущенный паркъ, составлявшій продолженіе лѣса. Кругомъ была глубокая тишина. За густымъ кустарникомъ показалось строеніе и послышался голосъ. Строеніе представляло огромный красивый домъ въ стилѣ Людовика XIV. Изъ двѣнадцати оконъ по фасаду четыре были ярко освѣщены и бросали колеблющійся свѣтъ на зеленыя лужайки.
Звучный, сильный голосъ уныло завывалъ меланхолическій романсъ подъ тихій аккомпаниментъ фортепьяно, котораго почти не было слышно, такъ какъ этотъ голосъ былъ въ состояніи покрыть грохотъ бури или громъ пушекъ.
Заинтересованный и удивленный, Гранли остановился.
Голосъ продолжалъ завывать все съ тѣмъ же чувствомъ.
— Святой Денисъ, — прошепталъ Гранли: — это пѣніе напоминаетъ ревъ буйвола.
Вдругъ его схватили, вырвали у него шпагу, самого его повалили, заткнули ротъ, скрутили за спину руки и связали, оставивъ свободными ноги. Онъ увидѣлъ, что находится въ рукахъ четырехъ дюжихъ молодцовъ, толкавшихъ -его впередъ, по направленію къ замку. Все это произошло въ одинъ моментъ, такъ что Гранли не успѣлъ даже крикнуть. За нимъ шелъ пятый человѣкъ, одѣтый такъ же, какъ и тѣ, и съ осторожностью велъ его сильно хромавшую лошадь.
Мысль, что онъ увидитъ ночного пѣвца, нѣсколько развлекала Гранли. Какъ разъ въ это время пѣвецъ выводилъ растроганнымъ тономъ слова любви и нѣжныхъ увѣреній. Романсъ былъ прерванъ появленіемъ Гранли, котораго его дикіе тѣлохранители втолкнули въ освѣщенный залъ.
Къ своему крайнему изумленію, въ распѣвавшемъ господинѣ онъ узналъ кавалера Геренъ де-Брюслара, который стоялъ передъ фортепіано, а въ аккомпанировавшей ему бѣлокурой красавицѣ — маркизу Діану д’Этіоль.
Брюсларъ, который всю свою жизнь посвятилъ на борьбу съ имперіалистами, въ которой онъ, какъ и всѣ другіе его сотоварищи, былъ безжалостенъ, становился убійцей. Брюсларъ, который дышалъ только своей ненавистью къ Бонапарту, Брюсларъ оказывался сантиментальнымъ!
При появленіи Гранли Брюсларъ остался съ раскрытымъ ртомъ, а Діана опустила руки. Пѣніе и игра прекратились.
— Кто это такой? Солдатъ? — вскричалъ Брюсларъ, держа по пистолету въ каждой рукѣ; у него было всегда по два въ каждомъ карманѣ.
— Этотъ офицеръ въ бѣломъ камзолѣ прогуливался въ паркѣ маркизы; онъ навѣрное шпіонъ или развѣдчикъ.
— Подведите его поближе къ свѣту и развяжите ему ротъ; я его допрошу! — командовалъ Брюсларъ.
Повязку сняли.
Двойной крикъ удивленія и злобнаго удовлетворенія привѣтствовалъ открытое лицо задыхавшагося плѣнника.
— Гранли! — воскликнули Брюсларъ и Діана одновременно.
— Шпіонъ!
— Сыщикъ!
— Вербовщикъ ренегатовъ!
— Покупщикъ совѣсти!
Брюсларъ подошелъ къ еле дышавшему Гранли и спросилъ:
— Какъ вы могли рѣшиться явиться сюда?
— Вы видите, — отвѣтилъ Гранли: — что я задыхаюсь…
Повернувшись къ маркизѣ д’Этіоль, онъ вѣжливо поклонился, несмотря на связанныя руки и запутанныя ноги.
— Я въ вашемъ домѣ, маркиза? Не будете ли вы такъ любезны вступиться за меня и попросить, чтобы мнѣ дали свободу движеній, такъ же какъ возвратили свободу слова?
Пораженная этой непринужденностью, Діана колебалась отвѣчать. Вмѣсто нея заговорилъ Брюсларъ:
— Не шутите, это не подходитъ къ обстоятельствамъ въ этотъ послѣдній, быть можетъ, часъ вашей жизни…
— Этого никогда нельзя знать! — отвѣчалъ беззаботно принцъ. — Вы сами не знаете, что вы говорите, мой милый другъ!
Онъ улыбался самымъ привѣтливымъ образомъ, говоря эти слова.
— Вашъ милый другъ? — вскричалъ разгнѣванный этимъ оскорбительнымъ обращеніемъ Брюсларъ: — какого наказанія вы заслуживаете?..
— Довольно! — обрѣзалъ Гранли: — это недоразумѣніе тянется уже слишкомъ долго.
При глубокомъ молчаніи, наступившемъ послѣ этихъ словъ, казавшихся бредомъ безумца, онъ добавилъ:
— Я связанъ; удалите отсюда присутствующихъ лицъ; я долженъ сказать вамъ кое-что, а также маркизѣ, которой я долженъ сдѣлать нѣкоторый упрекъ!
— Господа, — обратился Брюсларъ къ своимъ людямъ: — выйдите отсюда. Оберегайте снаружи всѣ выходы и окна.
Когда приказаніе было исполнено, онъ произнесъ, обращаясь къ Гранли:
— Теперь, сударь, я жду объясненія вашему странному поведенію. Кто вы такой?
— Это вы должны были спросить съ самаго начала, — отвѣтилъ надменно принцъ: — вы и маркиза должны были узнать сначала, кто я, а не оскорблять меня при нашихъ встрѣчахъ. Я извиняю васъ, впрочемъ; избытокъ вашего усердія служитъ мнѣ доказательствомъ вашей вѣрности.
Брюсларъ и маркиза переглядывались въ изумленіи. Единственнымъ объясненіемъ поведенія и словъ молодого человѣка могло служить его сумасшествіе. Но молодой человѣкъ продолжалъ дальше.
— Слушайте внимательно, Геренъ де-Брюсларъ, Фротте говоритъ: человѣкъ хлопочетъ.
— Да благословитъ его Богъ! — тотчасъ отвѣтилъ задрожавшимъ голосомъ Брюсларъ.
— Куда ты идешь?
— Къ Кресту.
— Откуда?
— Съ моря.
— За чѣмъ?
— За лиліями.
— Меня зовутъ Гранли! — закончилъ молодой человѣкъ многозначительнымъ голосомъ. — Развяжите меня, Брюсларъ!
Не говоря ни слова, кавалеръ вытащилъ изъ кармана ножъ и перерѣзалъ веревки.
Гранли встряхнулся, вытянулся и, оправившись, продолжалъ:
— Итакъ, Брюсларъ?
— Итакъ, — отвѣчалъ тотъ, — я понимаю теперь, что я ошибся, что вы принадлежите къ нашему лагерю. Я не понимаю только, откуда вы знаете слова пропуска бѣднаго Людвига Фротте.
— Онъ самъ выучилъ меня, Брюсларъ. Маркиза, слушайте меня, Брюсларъ, приходя къ часовщику Борану, стучала два раза въ окно, говоря: «вѣтеръ дуетъ», и получала отвѣтъ: «съ запада»! У Борана жилъ бѣлокурый худой и блѣдный мальчикъ, котораго вы знали, когда ему было десять-пятнадцать лѣтъ. Вамъ сказали, вѣроятно, что онъ умеръ…
Брюсларъ схватилъ, какъ ребенка, своими сильными руками молодого человѣка, подвелъ его къ лампѣ и внимательно разглядывалъ его горящими, суровыми глазами, которые мало-по-малу наполнялись слезами.
— Да, да, это онъ, это онъ, нашъ маленькій король.
— Кто же вы? — вскрикнула, задыхаясь, Діана.
Принцъ поднялъ голову и обвелъ ее сіяющимъ гордостью взглядомъ:
— Вашъ король!
Почти теряя сознаніе отъ волненія, она отступила и прошептала:
— Ваше величество, я у вашихъ ногъ!
— Позвольте мнѣ, ваше величество, — сказала очень почтительно маркиза, — предложить вамъ нѣсколько вопросовъ по поводу моихъ родныхъ?
— Говорите, маркиза… вы очень хорошо говорите… я припоминаю… тогда… въ Пали… вотъ такъ головомойку задали вы намъ!…
— Ваше величество! Почему вы недовольны моими кузенами? Я виновата передъ ними, признаюсь въ этомъ; я считала ихъ измѣнниками нашему дѣлу; я хотѣла извиниться передъ вами; но если они нарушили свой долгъ, я воздержусь отъ этого.
— Не воздерживайтесь, прекрасная воительница; они не совершили преступленія; обыкновенная дерзость, излишняя смѣлость, которая заслуживаетъ наказанія. Вотъ и все. Ваша кузина Изабелла…
— Я ее ненавижу!
— Вотъ это откровенно! Соперничество, зависть двухъ красивыхъ женщинъ… это понятно… Такъ вотъ… Ваша кузина Изабелла, подъ очень ловкимъ предлогомъ, сумѣла вызвать меня въ замокъ…
— Какая наглость! — воскликнула Діана.
Принцъ улыбнулся и продолжалъ:
— Когда же вернулись ея братъ и женихъ, то они подумали, что я пріѣхалъ по собственной иниціативѣ, съ цѣлью, которую легко понять. Отсюда скандалъ. Они обращались со мной, какъ съ равнымъ, оскорбили, потребовали удовлетворенія…
— Ваше величество, — глухо проговорилъ Брюсларъ, который въ продолженіе этой бесѣды разглядывалъ прежняго ученика Борана и все болѣе и болѣе узнавалъ его, — ваше величество, если кто-нибудь, гдѣ бы то ни было]мѣшаетъ вамъ, скажите мнѣ.
— Нѣтъ, Брюсларъ, не надо насилія… Иммармонъ и Прэнгей такъ же преданы мнѣ, какъ и вы. Они должны теперь горько раскаиваться. У меня есть тайна, которую должны уважать всѣ, кто меня любитъ, не стараясь проникнуть въ нее. Иначе они пойдутъ противъ меня. На службу къ императору я поступилъ, имѣя двойную цѣпь: первую, чтобы быть въ безопасности, и вторую, еще болѣе серьезную. Знайте, Брюсларъ, также и вы, маркиза, что я долженъ оставаться неизвѣстнымъ въ той формѣ, которую я ношу; я не люблю Наполеона и не могу его любить, но я не вмѣшиваюсь въ борьбу, которую вы ведете съ нимъ; на нѣкоторое время я связанъ словомъ.
Объясненіе было длинно, нѣсколько сбивчиво; къ концу — тягостно.
Брюсларъ слушалъ его молча, а маркиза спрашивала себя съ любопытствомъ, какія высшія соображенія руководили этой королевской душой, такой нерѣшительной въ данное время…
— Если это такъ, ваше величество, то я не имѣю право предложить вамъ стать во главѣ насъ и именно съ сегодняшней ночи, — случай былъ бы очень подходящій, такъ какъ сегодня подготовлено рѣшительное предпріятіе, — но въ такомъ случаѣ вамъ не слѣдуетъ оставаться здѣсь… Къ намъ собираются люди… пріѣдетъ много ихъ… если бы они знали, какая была бы радость! И какая досада, что первая моя обязанность теперь — это склоняться передъ вашимъ словомъ, не смѣя спорить…
Обратясь къ Діанѣ д’Этіоль, Брюсларъ продолжалъ:
— Маркиза, вамъ я поручаю его величество… Проведите его въ отдѣльную комнату, чтобы онъ ничего не видѣлъ, потому что онъ не желаетъ ничего знать… Чтобы наши друзья также не подозрѣвали объ его присутствіи, это необходимо пока… Идите, не теряйте времени; я слышу шумъ во дворѣ. Увы! Это наши партизаны, ваше величество, они приготовляются служить вамъ…
— Перестаньте, Брюсларъ! Я не хочу быть вашимъ соучастникомъ, — сказалъ принцъ и, протягивая руку Діанѣ, произнесъ:
— Проводите меня, сударыня! Мой удѣлъ, очевидно, вѣчно прятаться.
Когда они ушли, Брюсларъ закрылъ за ними дверь и, пройдя длинный залъ, вышелъ на подъѣздъ. Около двадцати всадниковъ, прибывшихъ отдѣльно изъ разныхъ пунктовъ, шумно слѣзали съ лошадей и разговаривали между собой.
— Господа! — пригласилъ Брюсларъ: — собирайтесь, совѣщаніе начинается.
Съ разныхъ сторонъ шуаны подходили къ подъѣзду, и на первомъ мѣстѣ виднѣлся Леконтъ, торговецъ лѣсомъ въ Грелѣ, и его два сына, Эмери и Рауль. Брюсларъ увидѣлъ его и открылъ старику объятія. Двѣ огромныя бороды соединились въ братскомъ поцѣлуѣ.
— Здравствуй, графъ де-Форасъ; здравствуй, старый другъ… Давно мы не видались…
— Да, шевалье, со времени Кадудаля… Увы!.. Мои сыновья, — добавилъ графъ, выдвигая впередъ двухъ дюжихъ молодцовъ.
— Славные парни! — замѣтилъ Брюсларъ, пожимая имъ руки.
Мало-по-малу всѣ собрались въ разнокалиберную толпу въ самыхъ разнообразныхъ костюмахъ, взятыхъ напрокатъ; всѣ эти уцѣлѣвшіе отъ разгрома шуаны, разрозненные, побѣжденные, преслѣдуемые, незнакомые другъ съ другомъ, всѣ они собрались около бороды Брюслара, какъ вокругъ знамени.
Изъ дворянъ тамъ были: графы де-Форасъ, де-Бассіонъ-Хеберъ, де-Пардіанъ; маркизъ д’Орманси, баронъ де-Пужи, затѣмъ очень красивый колодой человѣкъ, большого роста, одѣтый во все черное, которому Брюсларъ поклонился съ глубокимъ почтеніемъ.
— Арманъ де-Тейксъ! Едва поправились отъ ранъ и уже здѣсь, съ нами… Это прекрасно, вы достойный сынъ вашего отца…
— Это мой долгъ, — просто отвѣчалъ Арманъ.
Затѣмъ слѣдовали компаньоны менѣе высокаго происхожденія: бретонцы, нормандцы, вандейцы разнаго происхожденія, съ устрашающими физіономіями, крестьяне, наемные слуги, искатели приключеній, шпіоны роялистовъ.
Дворяне вошли въ залъ и усѣлись за столомъ, стоявшимъ по серединѣ комнаты.
Брюсларъ заговорилъ первый:
— Вы знаете, товарищи, что я отказываюсь отъ убійства; даже на такое чудовище я не могу напасть изъ-за угла. И тѣмъ не менѣе необходимо, чтобы это чудовище не существовало болѣе на землѣ, такъ какъ и она содрогается отъ ужаса, нося его. Узурпаторъ завтра, въ воскресенье, возвращается въ Парижъ; объ этомъ онъ далъ знать въ Рамбулье. Я рѣшилъ, что между Рамбулье и Боннелемъ мы будемъ его ожидать. У него, какъ всегда, двадцать пять конвойныхъ; у насъ столько же, не считая меня, такимъ образомъ силы у насъ одинаковы. Одѣты мы будемъ въ форму стрѣлковъ, такъ же, какъ и конвой Наполеона; оружіе, платье — все уже готово, телѣга съ этими вещами только что пріѣхала изъ Арраса въ Рамбулье. Затѣмъ я выработалъ слѣдующій планъ дѣйствій: вы всѣ выѣдете отсюда отдѣльно, какъ пріѣхали, по два, по три. Въ Сенлисѣ, Даммартенѣ, Mo, Куламьерѣ, вы остановитесь; черезъ Гро-Буа и Палезо вы доѣдете до Боннеля; тамъ, въ гостиницѣ «Экю дефрансъ», которую содержитъ Жантиль, одинъ изъ нашихъ, вы найдете оружіе, форму и переодѣнетесь тамъ. Въ понедѣльникъ на разсвѣтѣ тамъ буду я. Мы будемъ ожидать въ лѣсу проѣзда эскорта… А тамъ… да хранитъ насъ Богъ.
Онъ роздалъ деньги, двадцать пять билетовъ перешли въ двадцать пять протянутыхъ рукъ, по большей части грязныхъ, морщинистыхъ, загорѣлыхъ, обвѣтренныхъ, со слѣдами ранъ.
— Слушайте теперь меня внимательно, — продолжалъ онъ: — какъ только покажется коляска императора, мы преградимъ ей дорогу; во время остановки, замѣшательства, волненія я отвлеку императора; вы выберете каждый одного и вступите съ нимъ въ бой… онъ долженъ быть для васъ побѣднымъ. Мы спасемъ Францію, королевство.
— Да здравствуетъ король! — крикнуло двадцать пять глотокъ.
— Еще замѣчаніе, — продолжалъ Блюларъ. — Для того, чтобы въ этой суматохѣ не было досадныхъ недоразумѣній, вы надѣнете бѣлыя кокарды на шляпы. Послѣ меня начальство приметъ де-Форасъ, де-Тейксъ, де-Пужи, д`Орманси. Если я буду убитъ, они замѣнятъ меня, планъ останется тотъ же. Но за два часа до полуночи всѣ должны быть готовы, какъ когда-то на пустырѣ, на берегу съ нашими Фротте, Тентеньякомъ, Шареттомъ, Кадудалемъ, да упокоитъ Господь ихъ души.
— Аминь! — подхватило нѣсколько голосовъ.
Въ то время, какъ Брюсларъ собиралъ и знакомилъ другъ съ другомъ своихъ суровыхъ компаньоновъ, принцъ и маркиза, сидя въ отдаленной гостиной, дружески бесѣдовали.
Маленькая комната, полуосвѣщенная двумя низкими лампами съ розовыми абажурами, была обтянута бѣлымъ, вышитымъ цвѣтами, шелкомъ, уставлена мебелью въ стилѣ Людовика XV.
Стулья съ глубокими спинками, обитыми стеганой матеріей, столикъ маркетри, шкапикъ розоваго дерева, шифоньерка Буль, круглый мозаичный столикъ, еще такой же съ шахматной доской, золоченые консоли, низенькая кушетка, обтянутая такой же матеріей, изъ какой были занавѣси и обои, на полу мягкій, пушистый бѣлый коверъ — такова была обстановка этого уголка.
Діана принимала тамъ только избранныхъ; прямо туда она провела своего великолѣпнаго героя. Тамъ, наединѣ съ нимъ, она забросала его вопросами въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, объ его прошлыхъ приключеніяхъ, о настоящихъ желаніяхъ и будущихъ надеждахъ.
Ей нравилось преувеличивать свое смиреніе вѣрноподданной и именно потому, что Изабелла д’Иммармонъ пренебрегла имъ.
И тѣмъ не менѣе принцъ былъ очень сдержанъ; онъ много и охотно отвѣчалъ, но уклончивыми фразами; онъ все время вспоминалъ полученныя предупрежденія по ея адресу: это сумасшедшая, которая способна погубить самое вѣрное дѣло.
Сходство Діаны съ Полиной Боргезе поразило его. Можно было подумать, что она была ея старшей сестрой.
Извѣстно, что люди, похожіе на тѣхъ, кто намъ дорогъ, съ перваго взгляда кажутся намъ уже давними друзьями и съ первыхъ словъ имъ оказывается полное довѣріе.
Именно въ такомъ положеніи былъ принцъ относительно Діаны. Забывъ свои прежнія увлеченія и Брюслара въ томъ числѣ, она по свойству своего характера воспламенилась уже любовью къ принцу и такъ же, какъ Изабелла, мечтала уже о героическихъ доказательствахъ преданности изгнанному королю.
Она отдавала себя цѣликомъ и какъ женщину и какъ воительницу которой она хотѣла бы быть, и въ награду желала только занять первое мѣсто въ сердцѣ короля.
Ласковая, какъ кошечка, опытная въ искусствѣ очаровывать, она пустила въ ходъ всѣ уловки, весь запасъ своего кокетства передъ этимъ свалившимся ей съ неба принцемъ, и къ которому за двадцать минутъ она почувствовала горячую любовь.
Она продолжала занимать принца, неистощимая въ своемъ краснорѣчіи, которымъ щедро наградили ее феи при рожденіи.
Но этотъ дуэтъ, или, вѣрнѣе, монологъ былъ прерванъ совершенно неожиданно.
Внезапно вдали послышались ружейные выстрѣлы. Смѣшанный гулъ голосовъ нарушилъ тишину, вблизи замка поднялась суматоха.
Показался Кантекоръ со своими драгунами.
Принцъ выпрямился, поблѣднѣлъ и въ одно мгновеніе сообразилъ всю опасность, весь трагизмъ своего положенія въ томъ случаѣ, если бы его захватили въ этомъ гнѣздѣ шуановъ.
Маркиза д’Этіоль, несмотря на свою любовь къ приключеніямъ, была также испугана.
— Вы здѣсь… Надо бѣжать…
Брюсларъ ворвался, какъ сумасшедшій. На этотъ разъ онъ потерялъ свое хладнокровіе, свое обычное самообладаніе.
— Ваше величество! — кричалъ онъ еще съ порога: — замокъ окруженъ; наша стража сражается, кругомъ насъ войска. Насъ предали. И, по несчастію, вы тутъ вмѣстѣ съ нами…
Наступило молчаніе; всѣ трое переглядывались, задыхаясь, съ безпокойствомъ слушая возраставшій шумъ; снова послышались ружейные выстрѣлы, гораздо ближе, на самой границѣ парка.
— Бѣжать, итти сквозь ряды непріятеля? — спросилъ Гранли.
— Если васъ захватятъ, что очень вѣроятно, это отягчитъ вину! Хотя все равно… хоть и позднѣе, но узнаютъ… — также коротко отвѣтилъ Брюсларъ.
— Спрятать васъ здѣсь? — спросила Діана, волнуемая различными надеждами.
— Будутъ обыскивать всюду! — возразилъ опять шуанъ.
Снаружи голоса взывали:
— Брюсларъ! Брюсларъ!
И этотъ герой, оставившій на минуту своихъ людей для того, чтобы исполнить свою важнѣйшую обязанность, этотъ храбрецъ въ полномъ отчаяніи заломилъ руки.
— Ступайте къ нимъ, — сказалъ, покоряясь судьбѣ, Гранли.
— А вы, вы?
— Я?.. Что жъ вы хотите?.. Я не знаю!
— Спасены! — внезапно воскликнулъ шевалье, потирая себѣ лобъ: — спасены, спасены! — уже радостно повторялъ Брюсларъ. — Діана! скорѣе бѣгите въ залъ за веревками, которыми былъ связанъ принцъ, — приказалъ онъ. — Онѣ остались тамъ, на полу, въ углѣ.
И быстро онъ объяснилъ:
— Я свяжу васъ, и крѣпко, это нужно, и провожу васъ въ погребъ въ подвалѣ… Когда придутъ солдаты, кричите, какъ изступленный, производите адскій шумъ; васъ освободятъ. Вы офицеръ императора; вы — жертва.
Діана явилась, таща за собою веревку. Въ одну секунду партизанъ скрутилъ принца сверху донизу, оставивъ ему только ноги, чтобы онъ могъ дойти до убѣжища, которое ему предложили.
— Чортъ возьми, — проворчалъ Гранли; — у васъ руки не изъ легкихъ!
— Такъ нужно! — повторилъ Брюсларъ: — теперь идите скорѣе за нами; Діана, берите лампу…
Такимъ образомъ это странное тріо направилось по коридору и спустилось по сырой лѣстницѣ; Брюсларъ втолкнулъ принца безъ церемоній въ пустой подвалъ; тамъ, не говоря ни слова, онъ скрутилъ ему ноги, растянувъ его во всю длину на кучѣ соломы.
— Отлично, такъ сойдетъ! — шепталъ онъ въ полномъ удовлетвореніи. — Идемте, маркиза… Не забудьте, принцъ, кричать, какъ кошка, которую ошпарили… Это необходимо для правдоподобія.
— Благодарю васъ, мои друзья, — сказалъ, уже успокоившись, Гранли, — Происшествіе начинало забавлять его. — Спасайтесь какъ можно скорѣе…
— Насъ не такъ легко поймать, — успокоила его Діана: — кричите же громче, ваше величество!
Принцъ услышалъ за дверью звонъ двухъ поворотовъ ключа въ замкѣ.
Оставшись одинъ, съ привязанными къ тѣлу руками, лежа на соломѣ, въ полной темнотѣ, онъ думалъ, что его красивая форма будетъ очень испорчена.
А наверху шумъ продолжался… Брюсларъ быстро и коротко отдавалъ распоряженія:
— Не дѣлать глупостей! Ясно, что ихъ много. Въ паркѣ, тамъ, гдѣ извилины, есть насыпь, черезъ которую можно перепрыгнуть и бѣжать. Ступайте и да хранитъ васъ Богъ! Разъ вы будете въ лѣсу, тамъ легко скрыться. Поэтому-то я и выбралъ это мѣсто. Ступайте, господа, до свиданія!.. До скораго, надѣюсь.
Всѣ вышли.
Оставшись наединѣ съ маркизой, Брюсларъ произнесъ:
— А вы, Діана?
Погруженная въ глубокое раздумье, она вздрогнула и отвѣтила, блуждая глазами:
— Я? Что за важность? Бѣгите вы! ваша жизнь драгоцѣнна… Я останусь, чтобы послѣдить за принцемъ, чтобы обойтись съ нимъ, какъ съ врагомъ; я вѣдь женщина, не съѣдятъ же они меня… еще разъ изгнаніе… вотъ и все… до лучшихъ дней… до свиданія, шевалье… здѣсь или въ Англіи.
Онъ привлекъ ее къ себѣ и прижалъ ее къ своей широкой груди; на этотъ разъ она очень холодно отвѣтила на горячія объятія.
Выйдя изъ зала, шуанъ сѣлъ на коня, ожидавшаго его передъ подъѣздомъ и скрылся въ лѣсу. Въ паркѣ въ это время шла стрѣльба изъ ружей, пистолетовъ, звукъ трубъ перемѣшивался съ криками, угрозами, проклятіями.
Выйдя на балконъ съ непокрытой головой, маркиза безстрашно наблюдала. Она видѣла мелькавшіе въ рощѣ блестящія каски; опасность приближалась. Маркиза надменно выпрямилась — ей нравилась борьба.
Впереди солдатъ, верхомъ на конѣ, въ полувоенномъ, полустатскомъ платьѣ появился Кантекоръ; съ саблей въ рукѣ, онъ отдавалъ приказанія:
— Въ замокъ!.. въ замокъ! Онъ тамъ… или въ паркѣ, обыщите паркъ… Выйти никто не можетъ; всѣ выходы заняты!
Подъѣхавъ къ крыльцу, онъ скомандовалъ слѣзть съ лошадей и съ шляпой на головѣ подошелъ къ Діанѣ.
— Маркиза д’Этіоль, если не ошибаюсь?
Внушительная пощечина была отвѣтомъ; шляпа полетѣла на землю.
— Со мною говорить съ непокрытой головой, невѣжа!
Кантекоръ остолбенѣлъ на мгновеніе; затѣмъ поднялъ шляпу
и спокойно произнесъ:
— Поступокъ равносиленъ отвѣту!
Затѣмъ добавилъ:
— Позаботьтесь о маркизѣ, такъ какъ это несомнѣнно хозяйка дома… ея пріемъ доказываетъ это.
Два драгуна подошли къ маркизѣ, которая, совершенно спокойно протянула имъ руки.
Со связанными руками ее ввели въ залъ. На роялѣ еще горѣли свѣчи, и на пюпитрѣ лежала развернутая тетрадь нотъ.
Она опустилась въ кресло и сидѣла, совершенно, повидимому, безучастная ко всему, что происходило. Вокругъ нея бѣгали люди, обшаривая домъ; надъ головой ея въ верхнихъ этажахъ она слышала тяжелый топотъ ногъ, шумъ падающей мебели, разбиваемыхъ вещей.
Закрывъ глаза, она ожидала дальнѣйшихъ событій. Несмотря на кажущуюся ея безучастность, сердце ее грызла тревога за Брюслара и принца. Что будетъ съ ними обоими?
Кантекоръ въ лихорадочной дѣятельности показывался то тутъ, то тамъ, распоряжаясь въ паркѣ, наблюдая за розысками въ замкѣ.
Но главный предметъ его заботъ не давался еще ему въ руки, Брюслара не могли найти. Но полицейскій не хотѣлъ терять надежду, хотя страхъ и сомнѣніе закрадывались въ его душу.
Несмотря на свое обычное храднокровіе, онъ забывался моментами, устремляя горящіе глаза въ глубину чащи, теребя рукоятку сабли или закусывая свои длинные, рыжіе усы и яростно скрипя зубами. Явиться въ Фушэ безъ Брюслара — это было позоромъ и грозило ему немилостью и навѣрно даже лишеніемъ довѣрія у министра.
Изъ парка выѣхалъ волосатый великанъ, капитанъ Кастела и подъѣхалъ къ агенту Фушэ.
— Мои люди. — сказалъ онъ, — прижали къ стѣнѣ десятокъ шуановъ; (послушайте эту музыку! (И дѣйствительно, отъ ружейнаго огня, казалось, дрожала земля). Долженъ я ихъ перебить или пощадить?..
— Постарайтесь захватить ихъ живыми, если же это невозможно…
Онъ докончилъ фразу выразительнымъ жестомъ.
Офицеръ отъѣхалъ крупной рысью; вдали сраженіе продолжалось.
Въ этотъ же моментъ изъ внутреннихъ комнатъ появился растерянный, смущенный драгунъ. Онъ обратился прямо къ Кантекору.
— Господинъ уполномоченный, тамъ въ погребѣ какой-то человѣкъ оретъ, какъ будто рѣжутъ.
— Кто такой?
— Неизвѣстно; нужно посмотрѣть?
— Еще бы! Погодите, я пойду туда.
— Не двигайтесь отсюда никуда! — приказалъ онъ двумъ солдатамъ, сторожившимъ маркизу. — Если меня будетъ искать капитанъ, скажите, что я внизу, тамъ онъ меня найдетъ.
Въ сопровожденіи растеряннаго драгуна Кантекоръ направился въ подвалъ.
На верхнихъ ступеняхъ сырой лѣстницы, ведшей въ подвальный этажъ, стояли четыре солдата, не рѣшаясь спуститься внизъ.
Кантекоръ прислушался въ свою очередь. Несшійся изъ подземелья сильный голосъ взывалъ почти безостановочно:
— Ко мнѣ! На помощь! Офицеръ императора въ плѣну… сюда, ко мнѣ!..
Кантекоръ вздрогнулъ, услышавъ голосъ, показавшійся ему знакомымъ; но тотчасъ же проворчалъ, пожавъ плечами:
— Это неправдоподобно! Я схожу съ ума!
Обратясь къ сопровождавшимъ его драгунамъ, онъ распорядился:
— Ты, со свѣчой, или впереди, я пойду за тобой, а вы четверо остальныхъ слѣдуйте за мною.
Первый драгунъ, держа розовый подсвѣчникъ, взятый изъ будуара Діаны, началъ осторожно опускаться по склизкимъ, узкимъ ступенькамъ, которыя вели въ глубокую, черную яму.
Почувствовавъ подъ ногами землю, всѣ съ удовольствіемъ и облегченіемъ вздохнули.
Кантекоръ шелъ узкимъ коридоромъ; шумъ борьбы наверху, ружейные и пистолетные выстрѣлы неясно, глухо отдавались въ этой могилѣ.
Голосъ, замолкнувшій, вѣроятно, для того, чтобы передохнуть отъ усталости, снова завопилъ за дверью:
— Ко мнѣ, ко мнѣ! Офицеръ императора!
Однимъ прыжкомъ Кантекоръ очутился передъ дверью; съ помощью своихъ людей, онъ отодвинулъ желѣзный засовъ не безъ труда, такъ какъ Брюсларъ задвинулъ его твердой рукой. Задвижка уступила усиліямъ людей; дверь открылась.
Драгунъ со свѣчой поднялъ ее надъ головой. При колеблющемся свѣтѣ Кантекоръ разглядѣлъ лежавшаго на соломѣ связаннаго человѣка, и человѣкъ этотъ былъ одѣтъ въ форму дворянскаго полка. Полицейскій наклонился.
— Какъ я радъ васъ видѣть, господа! — самымъ естественнымъ голосомъ вскричалъ плѣнникъ… Драгуны!.. какъ это кстати!..
На этотъ разъ Кантекоръ долженъ былъ убѣдиться въ очевидности факта; пораженный этой неожиданностью, онъ спросилъ, обращаясь къ молодому человѣку:
— Какимъ образомъ вы попали сюда, Гранли?…
— Увѣряю васъ, что мнѣ не было здѣсь весело. Развяжите меня, пожалуйста, у меня онѣмѣли всѣ члены.
— Развяжите офицера! — приказалъ полицейскій.
Два драгуна поспѣшили исполнить приказаніе. Они брюзжали сквозь зубы; узлы были затянуты слишкомъ крѣпко…
— Развѣ вы знаете меня? — спросилъ тѣмъ временемъ Гранли Кантекора.
— Да, г. офицеръ, я имѣлъ удовольствіе встрѣтить васъ въ предмѣстьѣ Сентъ-Онорэ, у часовщика Борана.
Къ счастью молодого человѣка, въ погребѣ было совершенно темно, и никто не видѣлъ, какъ онъ поблѣднѣлъ.
— Вотъ какъ! — спокойно сказалъ онъ и затѣмъ объяснилъ веселымъ, беззаботнымъ тономъ:
— Дѣйствительно, меня преслѣдуютъ неудачи. Всѣ партіи перемѣшались. Часъ тому назадъ въ глухомъ лѣсу на меня напали замаскированные бандиты, арестовали и бросили въ этотъ погребъ. Они отняли у меня мою шпагу.
— Но что же вы дѣлали въ лѣсу ночью? — спросилъ Кантекоръ, освобождаясь понемногу отъ своихъ подозрѣній, желая вѣрить принцу.
— Что я дѣлалъ? Я заблудился. Я провелъ два часа днемъ въ замкѣ Пали у д’Иммармона и отправился назадъ; въ Ретондѣ, въ гостиницѣ «Великаго монарха» я пообѣдалъ; мнѣ указали дорогу на Компьенъ; поѣхавъ по этому направленію, я попалъ въ западню. Признаюсь вамъ, что я не разсчитывалъ выбраться изъ нея такъ скоро… Благодарю васъ, мои друзья!..
Послѣднія, связывающія его веревки были развязаны. Молодой человѣкъ съ наслажденіемъ вытягивалъ руки и ноги.
Кантекоръ любовался имъ и думалъ:
— Если это правда — то онъ не изъ трусливыхъ. Если же это не такъ, то онъ играетъ какъ Тальма…
— Теперь, г. Гранли, подымемся наверхъ, къ свѣту… лампъ. Тамъ идетъ свара, и ваше показаніе будетъ очень важно.
— Идемте! — безъ всякаго смущенія согласился Гранли.
Всѣ поднялись наверхъ.
Діана, связанная, сидѣла молча, съ надменнымъ видомъ. При видѣ Гранли она разразилась гнѣвомъ.
— Ага! вотъ онъ! его нужно было разстрѣлять на перекресткѣ… шпіонъ, сыщикъ! Солдатъ, посланный на развѣдки! Можете вы это отрицать теперь, офицеръ Бонапарта? Ваши друзья доказываютъ вашу подлость…
— Хорошо! — думалъ Кантекоръ: — все идетъ прекрасно; у этой особы мозги не на изнанку; а если она вретъ и представляется, то она играетъ не хуже м-ль Марсъ.
Въ это время вернулся безъ всякаго успѣха отрядъ драгунъ, предводительствуемый усатымъ вахмистромъ Гискаромъ, которому было поручено обыскать замокъ.
Усатый унтеръ-офицеръ заявилъ:
— Нигдѣ нѣтъ никого; въ этихъ стѣнахъ я не нашелъ и тѣни подозрительнаго, кромѣ шкаповъ, наполненныхъ бумагами.
— Ихъ мы просмотримъ послѣ! — грубо отвѣтилъ Кантекоръ. — Теперь намъ нужны люди, а не бумаги.
Гранли дѣлался все болѣе и болѣе мрачнымъ. При свѣтѣ канделябровъ онъ узналъ въ своемъ спасителѣ того самаго усерднаго агента, который состоялъ при Фушэ въ памятную ему ночь у часовщика Борана, того, который былъ посвященъ во всѣ подробности, касающіяся его.
На этотъ разъ онъ былъ захваченъ вмѣстѣ съ шуанами, и расправа съ нимъ упрощалась. Ему опять вспомнился кровавый призракъ герцога Энгіенскаго, пронизаннаго двѣнадцатью пулями.
Въ паркѣ раздался торжествующій крикъ, по крайней мѣрѣ, пятидесяти голосовъ, и усиливался по мѣрѣ приближенія къ дому:
— Брюсларъ! Брюсларъ! Брюсларъ!
Кантекоръ выпрямился съ сіяющимъ видомъ. Прискакавшій всадникъ кинулъ ему два слова:
— Брюсларъ взятъ! — и опять ускакалъ съ товарищами, которые мчались сзади.
Вдали, въ лѣсу раздавались одиночные выстрѣлы, свидѣтельствовавшіе, что преслѣдоваліе продолжалось уже за стѣнами владѣнія.
Кантекоръ усѣлся передъ столомъ, велѣлъ принести двѣ лампы, разложилъ бумаги и вытащилъ изъ кармана роговую чернильницу и гусиное перо въ футлярѣ.
Въ каждомъ своемъ движеніи Кантекоръ подражалъ своему начальнику Фушэ и старался своими манерами, взглядами и жестами напоминать великаго человѣка. Но въ эту минуту никому не пришло въ голову смѣяться.
— Трубите сборъ, — приказалъ Кантекоръ. — Брюсларъ захваченъ, этого достаточно.
Гискаръ вышелъ, и вслѣдъ за этимъ послышалась громкая труба, призывавшая въ замокъ всадниковъ, разсыпавшихся по лѣсу.
— Чѣмъ больше насъ будетъ, тѣмъ будетъ лучше, — произнесъ Кантекоръ, потирая руки. — Имѣя дѣло съ Брюсларомъ, не лишнее принять мѣры предосторожности.
Наконецъ на крыльцѣ появились четыре ніуана, окруженные драгунами, которые влекли ихъ. Шуаны отбивались, упирались, очевидно, разсчитывая выиграть время.
Кастеле, весь въ поту, съ лицомъ, налитымъ кровью, разгоряченный борьбой, по-военному ругалъ ихъ.
— Впередъ, канальи!.. Колите ихъ сзади, этихъ свиней!
— Толкайте ихъ впередъ! — командовалъ капитанъ.
Двадцать человѣкъ кинулись на четверыхъ, и вся эта разъяренная толпа ввалилась въ залъ, разбивая стекла въ дверяхъ и ломая мебель, попадавшую подъ ноги.
— Гдѣ же Брюсларъ? — спросилъ Кантекоръ, окидывая взглядомъ эту толпу.
— Вотъ онъ! — закричалъ Кастеле, вталкивая впередъ Шуана съ огромной черной бородой.
— Это! — зарычалъ Кантекоръ, — Скоты, это не онъ!
Ложный Брюсларъ въ дѣйствительности былъ не кто иной, какъ графъ де-Форасъ, который добровольно рѣшилъ пожертвовать собой, чтобы спасти предводителя ихъ великаго дѣла.
Кантекоръ оттолкнулъ столъ и рвалъ на себѣ волосы. Смущенный Кастеле вложилъ машинально саблю въ ножны.
— Капитанъ! — приказалъ задыхающійся отъ волненія Кантекоръ: — поскорѣе соберите шестьдесятъ человѣкъ и продолжайте преслѣдованіе… онъ нуженъ намъ; этого желаетъ императоръ!
— Если возможно, я поймаю его, — отвѣтилъ офицеръ, заторопившись: — если это невозможно теперь — все равно онъ не уйдетъ. Борода этого шуана обманула насъ. Примѣты подходили…
— Скорѣе, скорѣе, — торопилъ Кантекоръ: — отправляйтесь, я оставлю себѣ сорокъ человѣкъ…
Кастеле былъ уже во дворѣ, и вновь послышалась труба, сзывавшая всѣхъ.
Кантекоръ опять сѣлъ за столъ; руки его дрожали отъ бѣшенства. Онъ собирался отплатить четыремъ плѣнникамъ за исчезновеніе ихъ болѣе счастливаго предводителя.
— Подведите ко мнѣ этихъ людей, — крикнулъ онъ повелительнымъ тономъ.
Въ это время старый Форасъ замѣтилъ въ тѣни въ углу Гранли.
— Ага! шпіонъ изъ лѣса… — зарычалъ старикъ. — Такъ вотъ ты кто, съ твоимъ важнымъ видомъ… Не согласишься ли ты со мной, это было бы лучше, если бы я повѣсилъ тебя на первомъ попавшемся деревѣ… такъ молодъ, нѣженъ, какъ дѣвушка, а занимается такимъ гнуснымъ дѣломъ…
Кантекоръ внимательно слушалъ эту грубую брань. Положительно принцъ, несмотря на подозрительную обстановку, не былъ соучастникомъ, онъ дѣйствительно заблудился и попалъ въ скверную исторію.
Этотъ старикъ, при каждомъ словѣ захлебывавшійся слюной отъ бѣшеной злобы, не игралъ комедіи.
— Вы знаете его, лейтенантъ? — спросилъ онъ у Гранли.
Не двигаясь съ мѣста, тотъ съ досадой отвѣчалъ:
— Я встрѣтился съ нимъ въ лѣсу. Онъ указалъ мнѣ гостиницу въ Ретондѣ, вотъ все мое знакомство.
— Не говорилъ ли онъ вамъ чего-нибудь? Не знаете ли вы, кто онъ?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ принцъ, которому опротивѣла его роль, которую, не будь передъ его глазами образа Полины, онъ давно бы бросилъ съ радостью и открылъ бы свое происхожденіе, рискуя жизнью: — нѣтъ, онъ ничего не говорилъ мнѣ… я ничего не знаю.
При этомъ показаніи графъ де-Форасъ опѣшилъ на мгновеніе. Въ то время сынъ его Эмери, стоявшій около отца, съ лицомъ, искаженнымъ страданіемъ, лѣвой рукой поддерживая правую, прострѣленную пулей, сказалъ по адресу Гранли слабымъ, тихимъ, но полнымъ глубокаго презрѣнія голосомъ:
— Притворяется… не вѣрьте ему… Это онъ предалъ насъ сегодня вечеромъ… Надо сорвать съ него маску… не нужно намъ его лживаго великодушія. Ты насъ предалъ, каналья! И ты хочешь насъ пощадить, разыграть роль благороднаго человѣка.
— Ага! Вотъ какъ! — перебилъ сына старикъ Форасъ. — Ну, такъ слушай меня, я тебѣ говорю; ты встрѣтилъ насъ въ чащѣ, ты, затерянный, какъ чижикъ, вылетѣвшій изъ клѣтки; мы ѣхали по своимъ дѣламъ. Я сказалъ тебѣ, что я Леконтъ изъ Греля, торговецъ лѣсомъ, и что я съ своими сыновьями путешествую по торговымъ дѣламъ. Вѣришь ты намъ, или нѣтъ, это мнѣ все равно. Ты искалъ гостиницу, чтобы переночевать. Я указалъ тебѣ «Великаго монарха»; мы также ѣхали туда. Я долженъ былъ тебя повѣсить, повторяю это опять, вотъ этой самой рукой на первомъ перекресткѣ.
— Это все? — нетерпѣливо спросилъ его Кантекоръ.
— Да, на сегодня это все. Въ первый же разъ, какъ я поймаю его, я перерѣжу ему глотку.
Гранли, съ сжатыми руками, до крови кусая губы, съ безумными глазами смотрѣлъ изъ своего угла на маркизу. Рискуя погубить все дѣло, она сдѣлала ему знакъ, приглашавшій безропотно переносить все.
— Такимъ образомъ, вы г. Леконтъ изъ Греля, торговецъ лѣсомъ, — продолжалъ Кантекоръ.
— Я, — отвѣчалъ хриплымъ голосомъ старикъ: — я графъ де-Форасъ, эмигрантъ, шуанъ, и такъ дальше, торговецъ свинцовыми пулями, чтобы стрѣлять ими въ бонапартистовъ… Доволенъ?
— Я въ восторгѣ, — отвѣчалъ Кантекоръ: — черезъ три дня, въ Гренеллѣ вы увидите, такого ли сорта наши пули, какъ ваши; вѣжливость за вѣжливость… Этотъ молодой человѣкъ вашъ сынъ?..
— Да, виконтъ Эмери де-Форасъ… Братъ его, баронъ Рауль, удралъ отсюда и хорошо сдѣлалъ… онъ отомститъ за насъ.
— Да… меня не поймали бы тоже, — сказалъ молодой человѣкъ: — если бы у меня не прострѣлили руку и если бы мой отецъ не рѣшился выдать себя за Брюслара… Я долженъ былъ защищать его, вмѣсто того, чтобы бѣжать вмѣстѣ съ нимъ… не будь этого…
— Итакъ, мы говоримъ… виконтъ Эмери де-Форасъ, — повторялъ, записывая, Кантокаръ, — Великолѣпно!.. Подведите третьяго изъ этихъ господъ… Кто вы такой?
— Маркизъ д’Орманси. Мое почтеніе, маркиза, вы тоже связаны. Съ вами поступаютъ, какъ съ мужчиной, и, конечно, вы этого заслуживаете за вашу храбрость… Я хочу васъ успокоить: Брюсларъ, слѣдуя путемъ, по которому спасся отсюда, теперь долженъ уже миновать Нуаенъ…
— Благодарю васъ, Орманси! — отвѣтила Діана, окидывая маркиза, красиваго юношу, нѣжнымъ взглядомъ своихъ прекрасныхъ глазъ, на которыхъ сверкали слезы.
При извѣстіи о вѣроятномъ побѣгѣ предводителя партизановъ Кантекоръ поблѣднѣлъ; впрочемъ, онъ тотчасъ оправился и возобновилъ свой допросъ:
— Маркизъ д’Орманси, вы были, если не ошибаюсь, въ свое время компаньономъ Кадудя?
— Именно!.. Это было хорошее время… Теперь мало такихъ людей… Правда, что немногіе избранные составляютъ рай… Пишите, комиссаръ, пишите: маркизъ д’Орманси, преданный своему королю, милостію Божіей…
— Браво, браво! — вскричала Діана.
— Маркизъ, — обратился ироническимъ тономъ къ безстрашному молодому человѣку Кантекоръ: — я обязанъ занести на бумагу всѣ ваши слова. Это мой долгъ. Вѣрьте мнѣ, что я очень объ этомъ сожалѣю, такъ какъ все говоритъ далеко не въ вашу пользу…
— Дѣлайте то дѣло, которое вамъ поручено, комиссаръ! — прервалъ его д’Орманси. — Я увѣренъ, что маркиза Діана долго сохранитъ о мнѣ добрую память, не правда ли, маркиза?
— Безумецъ! безумецъ! Вы достойны удивленія, но вы безумецъ, Орманси… а ваша мать? — жалобно вздохнула м-мъ д’Этіоль.
— Она поплачегь! — сурово отвѣтилъ молодой человѣкъ: — теперь всѣ благородныя матери плачутъ, потому что ихъ дѣти умираютъ! Теперь остались только вдовы или матери, лишившіяся сыновей… что за важность… Короли умерли первыми…
— Берегитесь, маркизъ д’Орманси, — сказалъ насмѣшливымъ тономъ Кантекоръ: — вы мѣняете тонъ; вы расчувствовались. Вы должны быть готовы ко всему… понимаете?
Сильнымъ, громко прозвучавшимъ голосомъ роялистъ кинулъ послѣдній вызовъ:
— Долой Бонапарта! Да здравствуетъ Людовикъ XVII!
— Заткните ему ротъ! — зарычалъ, выпрямляясь. Кантекоръ.
Десять сильныхъ рукъ опустились на плеча маркиза и въ одно мгновеніе завязали ему платкомъ ротъ.
Успокоившись, Кантекоръ опять началъ свой допросъ.
— Четвертый! Ваше имя?
Никакого отвѣта.
Кантекоръ, погруженный въ составленіе протокола, переспросилъ машинально:
— Ваше имя?
Опять молчаніе.
Передъ нимъ стоялъ съ залитымъ кровью лицомъ графъ Арманъ де-Тейксъ, одѣтый, какъ всегда, во все черное, мрачный и печальный.
Этотъ суровый, привычный къ войнѣ солдатъ дрожалъ всѣми своими членами, это не былъ страхъ, но гнѣвъ, бѣшенство, превосходившее всякія границы.
Онъ полузакрылъ глаза, еле двигая пересохшими губами, какъ бы въ недоумѣніи передъ неслыханнымъ событіемъ.
Наконецъ выраженіе увѣренности сверкнуло въ его расширенныхъ зрачкахъ; гнѣвъ, презрѣніе, радость дикаго животнаго, краснокожаго, встрѣтившаго своего стараго врага, всѣ эти чувства запечатлѣлись на прекрасномъ лицѣ графа де-Тейкса.
— Ваше имя? — въ третій разъ спросилъ его Кантекоръ.
Графъ молча выжидалъ, чтобы глаза ихъ встрѣтились, и онъ наслаждался, предвкушая ужасъ и изумленіе комиссара, которые послужатъ ему доказательствомъ его предположенія.
Гискаръ разсердился.
— Ты слышишь или нѣтъ? Ты? Полѣно!
Тейксъ покраснѣлъ отъ этого оскорбленія. Окружавшіе его драгуны не замѣтили, какъ освободивъ какимъ-то образомъ руки, онъ судорожно искалъ въ карманахъ панталонъ.
Въ это мгновеніе Кантекоръ положилъ перо и поднялъ голову:
— Я васъ спраш…
Онъ не докончилъ; лицо его исказилось, пожелтѣло, взгляды скрестились. Этотъ человѣкъ, покрытый кровью, былъ призракъ «того»…
Онъ едва овладѣлъ собою, какъ Гискаръ, потерявшій уже терпѣніе, грубо обратился къ юношѣ:
— Твое имя, собака? Будешь ты, наконецъ, отвѣчать?
Арманъ де-Тейксъ, осторожно двигая пальцами въ карманахъ, удостоилъ отвѣтить на этотъ разъ:
— Князь Борисовъ… и любезно добавилъ, указывая движеніемъ головы на Кантекора:
— Вы меня знаете, сударь, не правда ли?
Но такъ какъ комиссаръ, видимо, не хотѣлъ продолжать допросъ, вахмистръ возложилъ на себя обязанность замѣнить его. Обративъ вниманіе на черную одежду молодого человѣка, онъ спросилъ его:
— По комъ носишь ты трауръ, бездѣльникъ?
— По тебѣ! — свирѣпо обрѣзалъ Тейксъ и, наставивъ въ упоръ пистолеты, вытащенные мгновенно изъ кармановъ, онъ выстрѣлилъ въ грудь Гискару и наудачу въ Кантекора.
Тотъ успѣлъ отшатнуться въ сторону; пуля засѣла ему плечо; онъ упалъ, но тотчасъ поднялся.
Второй лежалъ, вытянувшись на спинѣ; такъ умеръ вахмистръ Гискаръ, который имѣлъ самые длинные и самые красивые усы въ седьмомъ эскадронѣ.
На его трупѣ завязалась рукопашная схватка.
Тейксъ-Борисовъ былъ сваленъ ударами кулаковъ на землю; Діана, стараясь сбросить съ себя веревки, кричала что-то убійцѣ; Гранли, забывая осторожность, вмѣшался въ эту кашу, защищая князя отъ разъяренной толпы.
— Господа!.. господа!.. — кричалъ онъ прерывающимся голосомъ, — двадцать противъ одного… солдаты… это безчестно… я запрещаю вамъ…я вамъ приказываю!..
Его послушались, повиновались… когда убійцы рѣшили, что избитый покончилъ уже счеты съ жизнью. Де-Тейксъ въ платьѣ, прорванномъ въ клочки, лежалъ въ глубокомъ обморокѣ рядомъ съ Гискаромъ и казался мертвымъ.
Въ углу охалъ Кантекоръ. Полуоткрывъ плечо, онъ разсматривалъ свою рану.
Полное смятеніе царило въ этомъ замкѣ, гдѣ происшествія слѣдовали одно за другимъ. Къ довершенію ряда неудачъ, въ замокъ вернулся Кастеле со своими людьми; они были разбиты на голову. Оставивъ нѣсколько человѣкъ, убитыхъ шуанами, они явились, не поймавъ Брюслара, который долженъ былъ быть уже далеко. Кантекоръ не рѣшился упрекать ихъ въ неудачѣ; рука его, вытянутая вдоль тѣла, болѣла и сильно безпокоила его.
Вдругъ въ одномъ изъ угловъ парка раздались частые выстрѣлы.
Кантекоръ побѣжалъ въ эту сторону съ намѣреніемъ принять участіе въ этой перестрѣлкѣ, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, упалъ; его рана невыносимо болѣла, доводя его почти до потери сознанія.
Въ это время Кастеле бросился въ ночную темь; за нимъ послѣдовало нѣсколько драгунъ; усилившійся шумъ, выстрѣлы, крики дали знать, что началась опять схватка.
Пять или шесть шуановъ, преслѣдуемые и не находившіе выхода въ этомъ незнакомомъ имъ паркѣ, укрылись въ сторожевой будкѣ, остававшейся въ царкѣ съ прежнихъ временъ.
Открытые въ своемъ убѣжищѣ, они рѣшили какъ можно дороже продать свою жизнь и бѣшено стрѣляли изъ оконъ и дверей.
Наконецъ дверь уступила подъ натискомъ двухъ драгунъ, руководимыхъ гигантомъ Кастеле, который дѣйствовалъ своимъ плечомъ, какъ тараномъ; они работали съ такимъ увлеченіемъ, что ввалились въ середину уцѣлѣвшихъ враговъ.
Ударъ кинжаломъ перерѣзалъ горло Кастеле.
На его тепломъ еще трупѣ были перерѣзаны, въ свою очередь и шуаны; въ сторожкѣ воцарилась тишина; смущенные, оторопѣлые драгуны несли въ замокъ кровавые останки своего убитаго начальника.
Кантекоръ, узнавъ объ этой новой потерѣ, былъ опечаленъ, но скоро утѣшился; это было понятно, если принять въ соображеніе, что Фушэ судилъ о трудности предпріятія по числу мертвыхъ и раненыхъ. Кантекоръ былъ раненъ, Кастеле зарѣзанъ, — это доказывало, что дѣло было жаркое.
Комиссаръ отдалъ приказаніе оставшимся въ живыхъ поднять мертвыхъ и положить ихъ въ залѣ замка; раненые были отнесены въ другую комнату, плѣнники вмѣстѣ съ Форасомъ и Орманси заключены въ третью. Въ это время одинъ, оставшійся не раненымъ, драгунъ былъ отправленъ въ Компьенъ за докторами.
Кантекоръ положилъ свою раненую руку на столъ, передъ которымъ онъ сидѣлъ, и старался держать ее неподвижно, но при малѣйшемъ невольномъ движеніи онъ испытывалъ страшную боль.
Неожиданно онъ тихимъ голосомъ позвалъ Гранли, сидѣвшаго попрежнему въ своемъ углу, положивъ локти на колѣни.
Молодой человѣкъ казался погруженнымъ въ глубокія размышленія. Онъ поднялъ голову при звукѣ голоса Кантекора, который продолжалъ громко:
— Лейтенантъ, я хочу отдать вамъ вашу шпагу и лошадь; отправляйтесь въ Компьенъ; двое моихъ людей покажутъ вамъ дорогу и будутъ охранять васъ. Позднѣе, если понадобится, вы подтвердите все, что видѣли здѣсь.
— Хорошо! — сказалъ принцъ: — я принимаю ваше предложеніе… хотя я немного видѣлъ…
— Итакъ, вы отправляетесь, — продолжалъ полицейскій: — и позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ: не путешествуйте по ночамъ въ лѣсахъ Франціи.
— Понялъ! — отвѣчалъ Гранли: — благодарю васъ, сударь!
Проходя мимо Діаны, онъ почувствовалъ желаніе остановиться и сказать ей слово сочувствія.
Но она предвидѣла эту неосторожность и предупредила ее. Едва только онъ приблизился, она оттолкнула его ногой и, устремивъ на него самый нѣжный, вскричала:
— До свиданья, каналья! Мы еще встрѣтимся!
Принцъ понялъ и, не настаивая болѣе, поклонился и вышелъ.
Кантекоръ, съ вытянутой рукой на столѣ и не имѣя возможности повернуть голову, заговорилъ снова:
— Маркиза д’Этіоль, дайте мнѣ слово, что вы не уѣдете изъ замка, и я освобожу васъ. Ваши горничныя давно уже визжатъ на чердакѣ. А вамъ нуженъ отдыхъ, вы вполнѣ заслуживаете его.
— Милостивый государь, — отвѣтила Діапа, успокоенная отъѣздомъ принца и увѣренностью, что Брюсларъ уже въ безопасности: — если бы я думала о бѣгствѣ, то не дала бы вамъ слова; но я не вижу возможности бѣжать одной, ночью, пѣшкомъ, черезъ лѣсъ, полный солдатъ, и мнѣ хочется спать.
Кантекоръ сдѣлалъ знакъ солдатамъ.
— Развяжите маркизу, дайте ей свободу.
Маркиза была тотчасъ же освобождена; она была связана болѣе для вида, и не чувствовала даже необходимости размять члены, оставшіеся такими же подвижными, какъ и прежде. Сдѣлавъ короткій поклонъ, она вышла изъ зала.
Снаружи, по звуку трубы, собирались и выстраивались въ рядъ драгуны. Не хватало девятнадцати, а съ Кастеле и Гискаромъ двадцати одного человѣка.
Прошелъ еще часъ тяжелаго ожиданія. Въ залѣ, гдѣ лежали раненые, раздавались крики, жалобы, проклятія; Кантекоръ слушалъ ихъ, и его угнетенное состояніе духа становилось мрачнѣе.
Наконецъ прибыли изъ Компьена два военныхъ врача и какъ разъ во время; у Кантекора кружилась голова, и онъ чувствовалъ, что сознаніе его затемнялось. Платье его было порвано, рана была болѣе болѣзненна, чѣмъ опасна; онъ почувствовалъ большое облегченіе, когда нуля была извлечена и рука перевязана; онъ могъ встать и приняться за исполненіе своихъ обязанностей. Затѣмъ они долго хлопотали около раненыхъ, дѣлая имъ перевязки; семь драгунъ и шесть шуановъ глухо стонали подъ ножомъ хирурговъ.
Взошло солнце. Въ замкѣ все успокоилось. Раненые отдыхали на матрацахъ или связкахъ соломы. Кантекоръ провелъ врачей въ залъ, гдѣ лежали умершіе.
При свѣтѣ наступившаго дня они остановились и внимательно разсматривали убитыхъ, среди которыхъ Кантекоръ не безъ удовольствія узналъ своихъ старыхъ знакомцевъ, шпіоновъ принцевъ, Гуртула и Тронкоя.
— Ну, теперь они безвредны, — прошепталъ онъ: — это мнѣ очень на руку.
По вдругъ онъ вздрогнулъ, окидывая взглядомъ эти вытянутыя тѣла, этихъ казавшихся спящими послѣднимъ сномъ людей.
— Тутъ одного недостаетъ!.. гдѣ онъ? Гдѣ графъ де-Тейксъ… — закричалъ онъ.
На его крики прибѣжали солдаты, сторожившіе комнату; но они ничего не знали. Тѣло графа де-Тейкса было принесено сюда вмѣстѣ съ тѣлами драгунъ и шуановъ, было положено около лѣвой стѣны, подъ открытымъ окномъ. Теперь это мѣсто было пусто.
V.
правитьПри первыхъ выстрѣлахъ неожиданнаго нападенія Брюсларъ, вскочивъ на лошадь, бросился черезъ паркъ, каждый уголокъ котораго былъ ему извѣстенъ, добрался до окружавшей его стѣны и перепрыгнулъ черезъ брешь, образованную обвалившейся стѣной.
Вслѣдъ за этимъ, опаснымъ для всякаго другого, прыжкомъ, раздался залпъ ружей вдогонку Брюслару, къ счастью, не задѣвшій его.
— Напрасные выстрѣлы! — замѣтилъ спокойно шуанъ и помчался галопомъ черезъ необъятный, темный, таинственный лѣсъ, который онъ зналъ такъ же хорошо, какъ и паркъ.
Въ теченіе получаса, не ослабѣвая, неслась лошадь; вдругъ на одномъ изъ перекрестковъ она неожиданно свалилась, тяжело вздохнула и осталась неподвижна. Брюсларъ во-время вскочилъ и сталъ на ноги, цѣлъ и невредимъ.
Изъ лѣваго бока лошади текла кровь; Брюсларъ наклонился къ ней, поднялъ голову и поцѣловалъ въ ея влажныя ноздри. Онъ хотѣлъ говорить, но голосъ его прерывался:
— Прощай… прощай, старый товарищъ! Семь лѣтъ… служилъ ты мнѣ… спасалъ двадцать разъ… Спи теперь… ты заслужилъ отдыхъ… я не забуду тебя!
И быстро юркнувъ въ чащу, онъ пошелъ назадъ, по направленію къ замку; на полдорогѣ онъ свернулъ въ сторону, бросился въ гущу папортника, доходившаго ему до глазъ, и затерялся тамъ; пройдя съ усиліемъ это море зелени, онъ очутился на полянѣ, за, саженной высокими стройными соснами. Вблизи была дорога на старую мельницу. Утомленный, онъ упалъ на мохъ и тяжело дышалъ.
Прошелъ часъ. Возстановивъ свои силы, Брюсларъ всталъ и продолжалъ путь въ шумѣвшемъ лѣсу. Заря разгоралась на границѣ лѣса, когда партизанъ вошелъ въ деревушку, называвшуюся «Старой мельницей». Десять или двѣнадцать хижинъ окружали грубую церковь, построенную изъ дерева и камня.
У ветхаго домишка, стоявшаго на дорогѣ, онъ постучалъ три раза, располагая удары въ ритмическомъ порядкѣ.
Дверь открылась, и онъ вошелъ въ убогую, грязную хижину.
Черезъ двадцать минутъ онъ вышелъ оттуда переодѣтый крестьяниномъ, съ побѣлѣвшей отъ пыли бородой, въ старой, зеленоватаго цвѣта шляпѣ, надвинутой на глаза, въ желто-сѣрой вылинявшей, заплатанной шинели, въ безцвѣтныхъ, широкихъ панталонахъ. Онъ былъ неузнаваемъ.
Изъ-подъ шатающагося навѣса виднѣлась старая телѣга, наполненная всякими овощами, запряженная толстой, маленькой, бѣлой, лѣнивой лошаденкой.
Брюсларъ взобрался наверхъ, взялъ кнутъ, веревочныя вожжи, сказалъ: «гопъ! гопъ!» и поѣхалъ шагомъ. Крестьянинъ, смѣясь, кинулъ ему вдогонку:
— Счастливаго пути, хозяинъ!
Деревня просыпалась; въ отдаленной фермѣ залаяла собака, ей отвѣтили другія; запѣлъ пѣтухъ, взобравшись на тачку передъ кучей навоза; курятникъ оживился. Тусклое солнце на голубой лазури показалось изъ-за лѣса; все птичье населеніе привѣтствовало его единодушнымъ крикомъ, перешедшимъ въ громкое пѣніе.
Навстрѣчу Брюслару показались два всадника, покрытые пылью, какъ будто они скакали всю ночь. Онъ сразу узналъ ихъ.
— Иммармонъ, Прэнгей! — прошепталъ онъ. — Навѣрно, они ищутъ принца.
Всадники приблизились къ нему.
— Добрый человѣкъ! — закричалъ Иммармонъ: — откуда вы ѣдете?
— Изъ «Отарой мельницы», сударь, къ вашимъ услугамъ.
-Вы никого не встрѣтили по дорогѣ? — продолжалъ виконтъ.
— Нѣтъ, никого… всѣ спятъ…
— Благодарю васъ! до свиданья!
— До свиданья, господа! — сказалъ насмѣшливымъ тономъ Брюсларъ.
— Они очень рано начали охотиться и въ очень скверномъ мѣстѣ, — проворчалъ онъ про себя. — Сейчасъ они налетятъ на драгунъ, и это надѣлаетъ массу хлопотъ…
Его лошадь попробовала пуститься рысью; телѣга качалась, тряслась, громыхала своими всѣми суставами; картофель прыгала на моркови; одна головка цвѣтной капусты упала на дорогу, увлекая за собой свеклу.
Брюсларъ остановилъ животное и хотѣлъ слѣзть, чтобы поднять овощи, какъ вдругъ неожиданно до его слуха донесся молодой голосъ.
— Оставайтесь здѣсь, старикъ. Я сейчасъ верну вамъ вашихъ бѣглецовъ… а затѣмъ мы поговоримъ.
Кустарникъ раздвинулся, и показалась молодая дѣвушка, одѣтая какъ служанка изъ богатаго дома. Она шла, протянувъ впередъ руки, чтобы защитить отъ елей свое бѣлое личико.
Дѣвушка выбѣжала на дорогу, подняла свеклу и капусту и, смѣясь, подошла къ остановившейся телѣгѣ.
— Чтобы вознаградить меня за труды, вы должны меня довезти; я усядусь на брюкву, она не боится ничего.
— Хорошо! — отвѣтилъ мнимый крестьянинъ, разглядывая свою новую знакомую. Про себя онъ думалъ: «Ты такая же крестьянка, какъ и я; что за глаза, цвѣтъ лица, какая осанка подъ этой крестьянской одеждой»!
Она продолжала:
— Куда вы ѣдете?
— Въ Суассонъ.
Телѣга двинулась въ путь; лошадь при неожиданномъ увеличеніи груза замедлила свой ходъ.
— Ну, Коко!
— Ее зовутъ Коко?
— Да, сударыня.
— А васъ?
— Меня? Бонжанъ Баптистъ, къ вашимъ услугамъ. А васъ?
— Жанина Бертранъ.
— Отлично… покачалъ онъ головой: — всегда нужно говорить правду; этого требуетъ честность.
Она закусила губы, чтобы не разсмѣяться. Наступило молчаніе. Вдругъ Брюсларъ омрачился. Ему пришло въ голову, что онъ напрасно принялъ эту подозрительную пассажирку. Это была новая опасность, которую онъ необдуманно навязалъ себѣ. Въ свою очередь, Жанина Бертранъ разглядывала исподтишка своего случайнаго компаньона и приходила мало-по-малу въ удивленіе и даже опасеніе.
Несмотря на грязь, руки этого крестьянина оставались бѣлы и тонки; на двухъ пальцахъ она замѣтила бѣлыя полосы, оставшіяся отъ колецъ, недавно снятыхъ съ загорѣлой руки.
У Жанины глаза были не только красивы, но и проницательны. Она замѣтила также, что подъ своимъ грубымъ одѣяніемъ, затасканнымъ и замараннымъ, этотъ человѣкъ оставилъ по оплошности, вѣроятно, очень чистое и тонкое бѣлье. Этотъ проѣзжій человѣкъ, насколько ей казался смѣшнымъ въ началѣ, настолько безпокоилъ ее теперь и даже казался страшнымъ.
Она разглядывала его болѣе внимательно. На минуту мнимый Баптистъ Бонжанъ повернулъ голову, насвистывая пѣсенку и разглядывая по сторонамъ недавно сжатыя поля.
Она ясно видѣла его въ профиль и тѣмъ не менѣе не могла вспомнить, кто онъ, по чувствовала, что еще небольшое усиліе и ея смутныя воспоминанія перейдутъ въ увѣренность. Одновременно, видъ этого страннаго крестьянина, по ассоціаціи идей вызывалъ въ ея памяти воспоминаніе о крикахъ, звукахъ трубъ, топотѣ скачущихъ- лошадей.
И съ ея губъ сорвалось имя, которое она не успѣла удержать:
— Брюсларъ!
Крестьянинъ подскочилъ отъ неожиданности и обернулся къ ней съ свирѣпымъ видомъ:
— Скажите, кого это вы зовете?..
Онъ не докончилъ; молодая дѣвушка, понявъ, что ее могла выручить теперь только полная правдивость, живо прервала его:
— Будьте спокойны, шевалье; меня зовутъ Изабелла д’Иммармонъ.
Партизанъ наклонился и прошепталъ:
— Я очень сомнѣвался…
— Вы считали меня врагомъ; вы ошибались. Знаете ли вы также, что одинъ разъ мы спасли васъ отъ жандармовъ?
— Клянусь вамъ, что не знаю! — воскликнулъ удивленный шуанъ, — Когда это? Я такъ часто имѣлъ дѣло съ этими людьми…
— Въ послѣднихъ числахъ іюля… послѣ нападенія въ Клошъ д’Орѣ, когда вы пріѣхали изъ замка д’Этіоль. Вспомните… Вы перескочили черезъ стѣну, окружавшую владѣніе. Двое молодыхъ людей открыли вамъ дверь. Это былъ мой братъ и… мой кузенъ… Этой же дверью я ушла сегодня ночью… послѣ хорошей сцены… и больше туда не вернусь.
— Ага! Понимаю! — Вчера я видѣлъ Гранли… онъ разсказалъ мнѣ…
— Положительно, хотя мы никогда не видѣлись, мы отлично знаемъ другъ друга, — весело воскликнула Изабелла, — А принцъ?
— Я надѣюсь, что онъ въ безопасности, — глухо отвѣтилъ Брюсларъ.
Изабелла поблѣднѣла; маленькая бѣлая ручка этой мнимой служанки судорожно схватилась за рукавъ крестьянина.
— Разскажите мнѣ все.
Брюсларъ разсказалъ о невольномъ появленіи принца въ замкѣ д’Этіоль, неожиданномъ признаніи, нападеніи полиціи и о мѣрахъ, принятыхъ имъ, чтобы спасти принца… Удалась ли только эта уловку?
— Какъ бы узнать? какъ бы узнать? — твердила прерывающимся голосомъ молодая дѣвушка. — Если онъ схваченъ… на этотъ разъ это его смерть! И это по винѣ моего брата и Жана… Какое ужасное несчастіе и какія тяжелыя угрызенія совѣсти!
— Успокойтесь, — утѣшалъ ее Брюсларъ, стараясь казаться болѣе увѣреннымъ, чѣмъ это было на самомъ дѣлѣ. — Его форма спасетъ его… А знаете ли, я только что встрѣтилъ вашего брата и Прэнгея. Они очевидно ищутъ васъ.
— Уже? — сказала молодая дѣвушка: — какъ хорошо, что мнѣ пришло въ голову сѣсть на вашу телѣгу.
— Не знаю, право, — проворчалъ партизанъ: — такъ ли ужъ хороша ваша идея. Вы очень скоро узнали меня… Я заподозрѣлъ васъ съ перваго взгляда. Дай Богъ, чтобы мы не встрѣтили жандармовъ… А что вы намѣрены дѣлать, сударыня?
— Добраться до Парижа, тамъ моя мать. Я не хочу больше знать ни брата, ни кузена. Если мать прогонитъ меня, увидимъ тогда… У меня есть деньги… Самое худшее будетъ для меня, если придется ѣхать въ Англію къ своимъ дядямъ.
— Маркиза Діана высказывала такое же намѣреніе, — глухо произнесъ Брюсларъ. — Она не ненавидитъ теперь васъ совершенно…
Такимъ образомъ, всѣ перекочуютъ за море; вотъ результатъ нашей преданности.
— Увы! звѣзда Корсики не закатилась еще! — вздохнула Изабелла.
Шуанъ сжалъ кулаки, опустивъ вожжи.
— Этотъ человѣкъ сильнѣе насъ… ему покровительствуетъ самъ адъ.
Между тѣмъ Жакъ д’Иммармонъ и де-Прэнгей д’Отрезмъ продолжали свою скачку по дорогамъ, обыскивали кустарникъ, все болѣе и болѣе теряя надежду догнать Изабеллу, вернуть ее во что бы то ни стало въ замокъ, чтобы избѣгнуть позора.
Когда рано утромъ испуганная служанка доложила виконту, что его сестра исчезла изъ комнаты, гдѣ провела, не ложась, всю ночь, онъ ни на секунду не усомнился, что она ушла навсегда.
Что она задумала? куда пошла? Съ ея горячимъ темпераментомъ можно было ожидать, что она послѣдуетъ за принцемъ и начнетъ опять свои страстныя изліянія. Размышляя такимъ образомъ, Жакъ отправился будить кузена; оба торопливо одѣлись, сѣли на лошадей и бросились по первой попавшейся дорогѣ.
Изабелла должна была пойти по большой дорогѣ, избѣгая Компьена, гдѣ ее всѣ знали, дойти до мѣстечка и нанять тамъ экипажъ, который доставилъ бы ее до мѣста, откуда ходили общественные экипажи. Тамъ и надо было ее искать.
Они не ошиблись въ расчетѣ, такъ какъ если они не нашли молодой дѣвушки, то встрѣтили Брюслара, который увидѣлъ ее четверть часа спустя.
Долго молодые люди осматривали дорогу, изслѣдовали кустарникъ, разглядывали горизонтъ. Ничего… и никого!
Они опустили поводья и вернулись назадъ, утѣшая себя надеждой, что заѣхали слишкомъ далеко. Такимъ образомъ они приблизились къ Компьену, главнымъ образомъ къ замку д’Этіоль.
Они ничего не знали о драмѣ, разыгравшейся этой ночью, и ѣхали, имѣя одну мысль найти бѣглянку. Иногда въ памяти ихъ возобновлялась ужасная сцена, происшедшая наканунѣ, оскорбленіе, нанесенное ими принцу; нервная дрожь, какъ отъ прикосновенія каленаго желѣза, пробѣгала по ихъ тѣлу. Проѣзжая мимо перекрестка, они увидѣли огромную, рыжую собаку, неистово лаявшую на лѣсъ.
Поровнявшись съ ней, Прэнгей, случайно нагнувшись къ сѣдлу, увидѣлъ на опушкѣ лѣса темную, длинную фигуру.
— Кузенъ, — сказалъ онъ, останавливая свою лошадь: — тамъ что-то лежитъ… быть можетъ тѣло мужчины… или женщины.
Они переглянулись, блѣдные отъ ужаса и одновременно мелькнувшаго предположенія: Изабелла въ отчаяніи, униженная, оставленная всѣми, лишила себя жизни въ глухомъ лѣсу.
Они соскочили на землю, быстро привязали коней къ вѣтвямъ низкаго дуба и поспѣшили къ опушкѣ. Рыжая собака перестала лаять. Она внимательно слѣдила за движеніями людей; увидѣвъ, что они пошли къ лѣсу, она, полагая, вѣроятно, что ея обязанность кончена, повернула и медленно пошла къ деревушкѣ.
— Мужчина… весь въ крови.
Оба наклонились надъ неподвижнымъ на первый взглядъ тѣломъ.
Но нѣтъ, на этомъ, залитомъ кровью лицѣ горѣли глаза, выражавшіе страданіе и угрозу.
— Тейксъ? графъ де-Тейксъ! — воскликнулъ пораженный Иммармонъ.
Глаза раненаго приняли еще болѣе суровое выраженіе.
Прэнгей, ставъ на колѣни, обратился къ этому живому мертвецу:
— Послушайте, графъ де-Тейксъ, отвѣтьте намъ, узнаете вы насъ?.. Иммармонъ, Прэнгей… что съ вами случилось?..
— Мы живемъ близко отсюда, — пояснилъ Жакъ: — мы сейчасъ найдемъ экипажъ, доктора… черезъ часъ вы будете въ постели…
Глаза раненаго горѣли зловѣщимъ огнемъ, разсматривая сверху донизу форму императорской арміи, этихъ двухъ офицеровъ-враговъ. Наконецъ графъ де-Тейксъ разжалъ зубы, открылъ посинѣвшія губы и произнесъ нѣчто, что далеко не было благословеніемъ:
— Оставьте меня, подлыя собаки!.. Оставьте меня подохнуть здѣсь… Я знаю эту форму… я видѣлъ вчера одного заодно съ сыщикомъ! Зачѣмъ вы хотите помочь мнѣ?.. чтобы предать потомъ?..
— Онъ бредитъ, — сказалъ Жакъ, качая головой.
Раненый взволновался.
— Я не брежу… я въ полной памяти… Вы знаете меня? А я не знаю васъ!.. Вы шпіоны… всѣ офицеры Бонапарта шпіоны…
— Ничего не понимаю! — сказалъ Иммармонъ, смотря на кузена. — Тейкса подмѣнили… онъ такой серьезный, сдержанный…
— Тейксъ не одинъ… насъ двое… меня зовутъ Арманъ; я старшій единственный… другой незаконнорожденный!.. Онъ доказываетъ это, служа корсиканцу… Я единственный… да… я, вѣрный въ своей ненависти… да здравствуетъ король! Предавайте меня, негодяи!..
Обезсилѣвъ, раненый потерялъ сознаніе.
Оба кузена переглядывались въ изумленіи.
— Понимаешь ты что-нибудь?
— Какъ будто. мнѣ помнится, что нашего Тейкса зовутъ Эдмондомъ… этотъ Арманъ… ихъ два брата… они во враждѣ. Но онъ теперь успокоился, пойдемъ поискать экипажъ.
Часъ спустя, графъ Арманъ де-Тейксъ находился въ полной безопасности въ замкѣ Пали; тѣло его горѣло въ лихорадкѣ; онъ былъ безъ сознанія и въ бреду не переставая говорилъ о прошедшихъ событіяхъ.
Въ эти же часы, послѣ трагической ночи, въ замкѣ д’Этіоль продолжался допросъ, прекратившійся лишь подъ утро.
Графъ де-Форасъ съ сыномъ и маркизъ д’Орсиньи на задаваемые имъ вопросы отвѣчали: первый — молчаніемъ, второй — пожатіемъ плечъ, а третій — насмѣшками. Вмѣстѣ съ остальными плѣнниками они были препровождены, въ сопровожденіи сильнаго конвоя, въ компьенскую тюрьму и были заключены здѣсь до отправленія въ Парижъ. Всѣ раненые были отправлены въ госпиталь въ этомъ же городѣ.
Покончивъ съ дѣлами, Кантекоръ вздохнулъ свободнѣе.
— Что же вы сдѣлаете со мной? — спросила Діана, согласно данному ею слову остававшаяся на свободѣ.
— Сударыня, я долженъ васъ задержать нѣсколько. Вы хозяйка дома и должны присутствовать при нашемъ обыскѣ.
— А затѣмъ?
— А затѣмъ я буду ожидать распоряженій Фушэ. Онъ рѣшитъ дальнѣйшее, — отвѣтилъ полицейскій.
— Ну, въ такомъ случаѣ, — сказала красавица Діана, — достанется мнѣ на орѣхи!
— Императоръ не ведетъ войны съ женщинами. Мы живемъ теперь не во времена террора. Вѣроятно, васъ только вышлютъ въ Англію.
Маркиза поклонилась.
— Я преклоняюсь. Вы сильнѣе… Но если когда-нибудь обстоятельства измѣнятся… Я повѣшу васъ!
Кантекоръ разразился громкимъ смѣхомъ.
— Вы воображаете, что вы живете во времена короля Генриха… Вотъ это-то и губитъ васъ, надо быть посовременнѣе!
Ему стало весело; раненое плечо не болѣло, а только немного безпокоило его. По увѣреніямъ хирурговъ, черезъ недѣлю онъ долженъ былъ забыть о ранѣ; къ нему возвращалось желаніе жить и наслаждаться жизнью.
Если бы у него былъ въ рукахъ Брюсларъ, какъ былъ Форасъ и другіе, его радость была бы безпредѣльна. Кромѣ этого, его безпокоило очень желаніе выяснить, какую именно роль игралъ принцъ въ этомъ собраніи шуановъ.
Онъ рѣшилъ собрать доказательства. Съ этой цѣлью онъ послалъ за хозяиномъ «Великаго монарха» и его дочерью Бастіеной, которая подавала обѣдъ принцу и предупредила его объ опасности.
Первымъ онъ допросилъ хозяина; результатъ былъ положительный и быстрый: хозяинъ оказался, какъ полицейскій и предполагалъ, роялистомъ; онъ выдалъ себя своими неопредѣленными, подозрительными отвѣтами. Этотъ также былъ отправленъ къ своимъ единомышленникамъ въ городскую тюрьму.
Вслѣдъ за отцомъ была призвана дѣвушка. Очень деликатно онъ началъ ее разспрашивать. Впрочемъ, Бастіена, съ ея правдивыми глазами, откровеннымъ выраженіемъ лица, видимо, не пугалась его.
— Милая моя, — сказалъ Кантекоръ, покручивая здоровой рукой свои усы: — вы присутствовали на собраніи обвиняемыхъ теперь людей въ тотъ вечеръ, когда вы прислуживали въ гостиницѣ?
— Кажется, да, сударь… по я не знала.
— Что они говорили?
— Много всего… я не поняла хорошо… Но я отлично поняла, что они желали зла господину Гранли…
— Гранли?.. Откуда вы знаете его имя?
— Я знала его раньше того вечера… Потому что я служила лѣтомъ въ Клошъ д’Оръ, въ Компьенѣ… при мнѣ былъ этотъ знаменитый завтракъ, когда били посуду…
— Такъ… такъ… это правда… я припоминаю теперь, — сказалъ Кантекоръ. — Вотъ почему мнѣ показалось, что я видѣлъ васъ гдѣ-то, я тамъ былъ тогда тоже, при этой пляскѣ тарелокъ…
— Такъ всѣ эти люди, игуаны, будемъ называть ихъ настоящимъ именемъ, хотѣли зла Гранли. Какого зла?
— Они хотѣли его зарѣзать или спустить въ воду. И въ особенности молодые бѣсновались. Одинъ старикъ, съ большой бородой, предлагалъ запереть его въ комнату…
— Зачѣмъ же всѣ они или почти всѣ хотѣли убить нашего офицера?.. — проворчалъ сквозь зубы коммиссаръ.
— Потому что онъ былъ за императора, а они всѣ за короля…
— У насъ нѣтъ короля, молодая дѣвушка.
— Я говорю, какъ они, сударь.
— Вѣрно, ну, такъ вы предупредили Гранли, чтобы онъ бѣжалъ.
— Именно! За нимъ бѣжали…
— Такъ, такъ, — сказалъ Кантекоръ; — знаю… знаю. Такимъ образомъ выясняется, что Гранли не былъ знакомъ съ этими шуанами?
— Нѣтъ, онъ встрѣтилъ троихъ, когда заблудился въ лѣсу; троихъ, старика, съ бородой и его двухъ сыновей. Они привели его въ гостиницу, быть можетъ, чтобы убить…
Писецъ, сидѣвшій за столомъ рядомъ съ Кантекоромъ, записывалъ ея показанія. Кончивъ допросъ, полицейскій обратился къ нему:
— Прочтите вслухъ все, что вы записали.
— Сумѣете вы подписать, — спросилъ Кантекоръ молодую дѣвушку.
— Сумѣю, если постараюсь.
— Въ такомъ случаѣ постарайтесь и подпишите эту бумагу.
— А это мнѣ не повредитъ? — спохватилась Бастіена, съ внезапнымъ страхомъ и недовѣріемъ.
— Вы показывали правду?
— Только то, что было, клянусь вамъ.
— Ну, такъ правда никогда не можетъ повредить.
Служанка изъ «Великаго монарха» наклонилась надъ столомъ, взяла перо и медленно, вытянувъ кончикъ языка, какъ это дѣлаютъ дѣти, вывела большія, круглыя буквы.
Агентъ Фушэ слѣдилъ за ней глазами, забавляясь и любуясь врожденнымъ изяществомъ этого гибкаго, сильнаго тѣла.
Вдругъ подскочилъ отъ неожиданности. Дѣвушка подписала: «Бастіена Кантекоръ».
— Васъ зовутъ Бастіена Кантекоръ? Кантекоръ изъ Кореза?
— Да.
— Изъ «Гостиницы повѣшеннаго»?
Она отступила въ испугѣ назадъ.
— Мнѣ говорили не разъ, что полиція.. Но право…
— Отвѣчайте, отвѣчайте!
— Да, мой отецъ тоже имѣетъ гостиницу и поэтому…
Она не докончила; Кантекоръ выпрямился, притянулъ ее здоровою рукою и поцѣловалъ въ обѣ щеки, крича:
— Я Жеромъ, твой братъ!
Она не отстранялась, вытаращивъ глаза и сжимая руки. Наконецъ она проговорила:
— Это ты?.. ага, дѣйствительно!.. здорово ты насъ надулъ!..
И оба они покатились со смѣху.
Затѣмъ Кантекоръ поинтересовался:
— А отецъ? Малыши?
— Не знаю… уже четыре года не видала, — отвѣтила Бастіена.
Свидѣтелемъ этой трогательной сцены былъ только писецъ; это было жаль. Кончивъ изліянія, братъ и сестра разстались, не подумавъ даже о томъ, когда они опять встрѣтятся.
Днемъ, въ присутствіи маркизы д’Этіоль Кантекоръ разсматривалъ различные документы, найденные въ замкѣ.
Дѣйствительно, всѣ они состояли изъ любовныхъ писемъ съ различными подписями. Затѣмъ былъ обнаруженъ тайникъ съ бумагами менѣе фривольнаго содержанія: депеши, посланія изъ Лондона, Митавы, Англіи, Курляндіи, Италіи и Германіи, гдѣ подъ вымышленными именами скрывались настоящія, подъ общими фразами — точныя извѣстія.
На всѣ эти доказательства заговора были наложены печати.
На утро курьеръ привезъ распоряженіе Фушэ: маркиза д’Этіоль должна была быть доставлена въ Булонь и отправлена въ Англію, остальные плѣнники въ Парижъ. Сопровождаемая четырьмя жандармами, она отправилась къ мѣсту ссылки; прибывъ въ портъ она сѣла на первое отплывавшее судно. Сойдя въ Фолькстонѣ на англійской землѣ, она, не теряя времени, отправила свой багажъ на каботажномъ суднѣ, которое направлялось въ Кале. Черезъ два дня послѣ отъѣзда изъ Франціи она опять появилась, правильно разсуждая, что чѣмъ стремительнѣе будетъ ея возвращеніе, тѣмъ менѣе оно будетъ подозрительнымъ.
Изъ Кале на почтовыхъ лошадяхъ она добралась до Парижа.
Между тѣмъ Брюсларъ и Изабелла, направляясь въ Суассонъ, на поворотѣ дороги наткнулись на отрядъ жандармовъ, которые шныряли въ окрестностяхъ, преслѣдуя шуановъ. Недовѣрчивые по своему ремеслу, они тотчасъ окружили этихъ путешественниковъ, обыкновенныхъ на первый взглядъ и подозрительныхъ при дальнѣйшемъ знакомствѣ. Проницательный начальникъ отряда безцеремонно разглядывалъ ихъ.
На каждый вопросъ Брюсларъ отвѣчалъ увѣреннымъ тономъ, съ видомъ простачка; онъ умѣлъ держать себя въ такихъ случаяхъ. Изабелла, сидя позади его на мѣшкѣ съ морковью, не двигалась, опустивъ глаза; вдругъ она осмѣлилась поднять голову и улыбнуться унтёръ-офицеру.
Это былъ высокій тридцатилѣтній малый, очень гордившійся своимъ ростомъ, силой, усами, извѣстный своими успѣшными деревенскими любовными похожденіями.
Благородная дѣвушка окинула его однимъ изъ тѣхъ своихъ чудодѣйственныхъ взглядовъ, обаянію которыхъ никто не могъ противостоять.
Эффектъ получился немедленный и очень дѣйствительный.
Жандармъ вздрогнулъ и тотчасъ перемѣнилъ свой суровый видъ на болѣе привѣтливый. Смягчившись почти до благоволенія, изогнувъ станъ, онъ изрекъ:
— Отлично; я рѣшительно увѣренъ, что вы мирные жители… Дорога открыта вамъ, какъ и другимъ. Ступайте… Но предупреждаю васъ, что, возвращаясь черезъ Сенъ-Жанъ, я нанесу вамъ визитъ, «по обязанности… и по чувству».
— Итакъ, возвращайтесь къ своимъ дѣламъ; мы вернемся къ своимъ. Гдѣ вы живете въ Сенъ-Жанѣ?
— Передъ монастыремъ, рядомъ съ гостиницей, — живо отвѣ-. тила Изабелла.
— Каждый встрѣчный покажетъ вамъ нашъ домъ, — подтвердилъ Брусларъ.
— Отлично, до скораго свиданія; я въ восторгѣ отъ нашей встрѣчи, мадемуазель, — при этомъ комплиментѣ онъ наклонился самымъ элегантнымъ образомъ и поѣхалъ съ своими людьми, которые и восхищались имъ и завидовали одновременно.
Когда жандармы скрылись изъ виду, онъ обернулся къ молодой дѣвушкѣ:
— Однако, задалъ онъ намъ жару!.. Не понимаю, отчего онъ такъ быстро перемѣнился.
— А я понимаю, — глухо отвѣтила молодая дѣвушка.
— Почему же?
— Я взглянула на него! — просто отвѣтила она.
Брюсларъ улыбнулся и задумался; черезъ секунду онъ добавилъ:
— Да, красота это могучее оружіе!
Послѣ нѣсколькихъ тревогъ, но менѣе важныхъ, отъ которыхъ они благополучно отдѣлались, благодаря своему хладнокровію, они пріѣхали въ Суассонъ. Тамъ они разстались, разсудивъ, что оставаясь вмѣстѣ, они удваивали опасность.
Изабелла отправилась въ Парижъ, а Брюсларъ направился черезъ Балонь къ м-ль Дотвиль, которая была счастлива оказать ему пріемъ.
Въ это же время драма, полная отчаянія, слезъ и криковъ неутѣшной вдовы, нарушила веселое времяпровожденіе императорскаго двора въ Рамбулье.
Въ одно утро туда дошла вѣсть объ отчаянной стычкѣ въ замкѣ д’Этіоль и о смерти капитана де-Кастеле. Жозефина не желала никому уступить печальный и тяжелый трудъ извѣстить свою придворную даму о постигшемъ ея несчастій. Она сама пошла къ ней въ сопровожденіи Гортензіи и Полины Боргезе.
Луиза была очень удивлена, когда императрица, королева и принцесса увели ее въ паркъ; въ особенности ее поразилъ ихъ серьезный, сосредоточенный видъ.
— Дитя мое, моя милая, бѣдная Луиза, — нѣжно заговорила Жозефина, — я должна сообщить тебѣ печальную вещь… Сумѣешь ли ты выслушать ее мужественно?
Молодая женщина поблѣднѣла и сжала руки.
— Ваше величество!.. Что такое? Франсуа, мой мужъ?..
— Да, — еще болѣе грустно продолжала императрица, — дѣло касается его. — Онъ встрѣтился съ Брюсларомъ, съ шуанами… было сраженіе и…
— Онъ раненъ? — вскрикнула та раздирающимъ голосомъ.
— Да, — отвѣтила Гортензія.
М-мъ де-Кастеле смотрѣла по очереди на нихъ широко раскрытыми глазами, стараясь прочесть въ ихъ взглядахъ истину; она тяжело дышала; слова сперлись въ сжатомъ горлѣ.
— Правду! Ради Бога, правду? Гдѣ онъ?.. Я пойду туда, я хочу его видѣть! отвѣчайте скорѣе…
Три высочайшія особы стояли молча.
Бѣдная Луиза поняла; съ страшнымъ крикомъ, «онъ умеръ!» она упала на колѣни передъ императрицей.
Жозефина склонилась къ ней, обняла ее ц, прижавъ къ себѣ безутѣшную женщину, произнесла съ глубокимъ соболѣзнованіемъ:
— Да, мое несчастное дитя!
Въ отвѣтъ раздалось страшное рыданіе. Луиза повалилась на землю съ закрытыми глазами, вытянувъ руки. Полина и Гортензія бросились къ ней и стали поддерживать ее.
Вдругъ Луиза вскочила, вырвалась изъ ихъ объятій; она шаталась нѣсколько мгновеній, потомъ жестомъ поправила свою прическу и съ неподвижно устремленными впередъ глазами пошла къ замку.
— Дитя мое, — спросила ее императрица — куда ты идешь?
— Къ императору! Я хочу видѣть императора!
— Онъ ищетъ тебя, — сказала Полина. — Онъ также очень опечаленъ.
Наполеонъ былъ на террасѣ; издали онъ слышалъ крики и мысленно переживалъ разыгравшуюся тамъ сцену.
Не говоря ни. слова, онъ протянулъ обѣ руки молодой женщинѣ и сжалъ крѣпко ея дрожавшія руки, поддерживая ее и не допуская упасть на колѣни. Онъ заговорилъ отрывисто, рѣзко, чтобы замаскировать волненіе, которое онъ испытывалъ:
— Луиза де-Кастеле, вашъ мужъ умеръ мужественно, за насъ, исполняя свой долгъ. Онъ завѣщалъ васъ мнѣ. Я беру васъ подъ свое покровительство… Я буду около васъ…
— Благодарю васъ, ваше величество!..Я хочу просить васъ объ одной милости.
— Говорите, заранѣе соглашаюсь.
— Я хочу мстить… Брюслару, шуанамъ, убійцамъ… я посвящаю свою жизнь для ихъ погибели… я буду ихъ отыскивать, преслѣдовать, предавать… всѣми средствами… Я вдова, я свободна; я отдамъ все, я отдамся вся, душой и тѣломъ своей ненависти, своей мести, чтобы заставить плакать, кричать, страдать, умереть. Только при этомъ условіи я соглашусь жить!
Наполеонъ любовался ею. Онъ вездѣ и всюду любилъ проявленіе энергіи и воли; наконецъ, эта прелестная головка Греза, объятая гнѣвомъ и яростью, съ этимъ новымъ для него злобнымъ выраженіемъ лица, была дѣйствительно очаровательна.
— Пусть будетъ такъ!.. разъ это вамъ нравится… безполезно было бы разубѣждать васъ… хотя вы встрѣтите много опасностей.
— Благодарю васъ, ваше величество! Устройте меня при Фушэ, Савари и другихъ…
— Хорошо, пока вы получите двадцать тысячъ ливровъ пенсіи; эта вамъ также будетъ полезно. А когда вашъ трауръ окончится, ваша печаль утихнетъ, ваша ненависть будетъ удовлетворена, тогда вы найдете при императрицѣ ваше мѣсто, которое вы, къ нашему сожалѣнію, покидаете, незанятымъ. Теперь же, дитя мое, ступайте, поплачьте на свободѣ.
Черезъ три дня она явилась къ Фушэ.
— Ага! это вы? — сказалъ министръ, оставшійся довольно равнодушнымъ къ горю вдовы (онъ видѣлъ ихъ много!). Вотъ вамъ совѣтъ… слѣдите особенно за Брюсларомъ и познакомьтесь съ нимъ; онъ очень любитъ хорошенькихъ женщинъ, а вы очень красивы… Юдиѳь и Олофернъ… Это вѣчно. Только не поступайте легкомысленно, не скомпрометируйте насъ… вмѣсто того, чтобы помочь намъ… Иногда бываютъ обстоятельства… надо умѣть находиться…
— Я думаю, что доказала уже вамъ…
Фушэ усмѣхнулся.
— Разъ этого желаетъ императоръ, я преклоняюсь. Хотите Кантекора? Вы знаете его уже. Это одинъ изъ лучшихъ моихъ агентовъ; это онъ былъ во главѣ отряда въ Этіолѣ, гдѣ нашъ бѣдный капитанъ покончилъ свое существованіе, — произнесъ онъ мягче. — Если онъ не захватилъ Брюслара, то это не его вина, Да, я пришлю вамъ Кантекора; это самое лучшее, а я остаюсь къ вашимъ услугамъ. Кстати, гдѣ вы живете?
— Улица Монбланъ, 16, домикъ въ саду.
— Записалъ… Но еще разъ повторяю вамъ, вспомните о мухахъ, которыя попадаютъ въ сѣти паука. Особенно остерегайтесь дѣйствовать подъ внушеніемъ гнѣва; будьте осторожны; осторожность — это первое достоинство полицейскаго. До свиданія, сударыня!
Онъ проводилъ ее до двери и откланялся ей.
Она вышла такая же рѣшительная, какъ и прежде, несмотря на явное нерасположеніе министра полиціи; но она была бы слишкомъ малодушна, если бы такіе пустяки могли ее лишить бодрости.
У нея были свои планы и она берегла свои замѣтки еще со времени Сенъ-Клу, Компьена, также какъ Тюльери и Рамбулье; тамъ были записаны всѣ имена, остававшіяся для нея подозрительными.
Первымъ изъ нихъ былъ Гранли, эта необыкновенная личность которую, по ея мнѣнію, полиція не знала хорошо…
Затѣмъ, прежде всего шевалье Геренъ де-Брюсларъ. послѣдній шуанъ, человѣкъ, совершившій массу преступленій, убійца ея мужа.
Разбирая свои замѣтки, она ожидала Кантекора.
По инструкціи Фуше, онъ долженъ былъ вести игру съ этой сумасшедшей, дѣлать видъ, что исполняетъ ея приказанія, и ничего не предпринимать, потому что вѣроятно, что она задумала слѣдить за принцемъ.
За принцемъ? Касаться его принца? даже женщинѣ, и притомъ хорошенькой… Ну, нѣтъ, чортъ возьми! Онъ, Кантекоръ, сумѣетъ помѣшать этому!
Твердо рѣшивъ провести эту шпіонку, онъ отдалъ себя въ ея распоряженіе тѣмъ болѣе охотно, что онъ зналъ, что на это предпріятіе были ассигнованы порядочныя средства.
Она приняла его, какъ стараго знакомаго, и тотчасъ же огорошила его своей горячностью. Она намѣтила сразу двадцать проектовъ: преслѣдовала Брюслара, объясняла козни шуановъ вокругъ императора, обвиняла и въ то же врмея защищала различныхъ лицъ, принадлежащихъ ко двору… Кантекоръ рѣшилъ, что она не слишкомъ опасна, не умна, взбалмошна, и постарался примѣниться къней, обращаясь съ ней, какъ съ ребенкомъ.
— Да… вы правы… есть какой-то тайный заговоръ… всѣ эти господа очень подозрительны…я говорилъ это Фушэ… онъ согласенъ съ нами… но императоръ желаетъ привлечь дворянство… но съ какой цѣлью они служатъ? Вотъ что важно знать!…
Луиза смотрѣла на него въ упоръ, нервно постукивая пальцами по столу.
— Я разсчитываю на васъ. Приходите ко мнѣ съ докладомъ и за приказаніями каждый день, въ десять часовъ утра.
Жеромъ Кантейоръ ошибся, не разобравъ, что Луиза обладала холодной и упорной рѣшительностью, скрывавшейся подъ легкомысленной внѣшностью; онъ не зналъ женщинъ и не вѣрилъ имъ.
Черезъ недѣлю Луиза де-Кастеле разобрала его, изучила, вывернула наизнанку, какъ перчатку; она знала, какую роль онъ хотѣлъ играть возлѣ нея, что никакой пользы онъ ей не принесъ бы.
Она, впрочемъ, не удалила его отъ себя, чтобы не вооружить противъ себя, но обратилась сейчасъ же въ другое мѣсто.
Савари тотчасъ командировалъ въ ея распоряженіе двухъ своихъ людей.
Одного изъ нихъ звали Жириль или Но-то-розъ, другого Фруадмантель или Кале-Нуаръ. Они были изъ другого тѣста, чѣмъ Кантекоръ; менѣе солидны, быть можетъ, но болѣе хитры. Они умѣли носить элегантное платье и часто посѣщали Вефуръ и кафе де-Шартръ. Одинъ былъ блондинъ, высокаго роста; другой брюнетъ, толстый, средняго роста.
Оба они внимательно выслушивали ее и тотчасъ исполняли ея приказанія. Каждый изъ нихъ отдѣльно собиралъ свѣдѣнія и доносилъ о всемъ ей.
Между тѣмъ Кантекоръ убаюкивалъ свою «начальницу» ложными донесеніями и сообщеніями. Она все выслушивала, но давала ему все менѣе и менѣе денегъ. Тогда онъ сталъ рѣже являться къ ней; она не упрекала его. Онъ вообразилъ, что эта шалая голова перемѣнила причуды и отказалась отъ своей сложной мести.
Онъ пересталъ ходить къ ней, увѣривъ Фушэ, что маленькая Кастеле нашла утѣшеніе и перестала быть опасной.
Тогда, по свободному пути, Киде-Нуаръ и По-то-Розъ кинулись но намѣченнымъ слѣдамъ; очень скоро они достигли успѣха: дѣло налаживалось отлично. Менѣе, чѣмъ черезъ мѣсяцъ, замокъ Пали, д’Этіоль, Вавилонская улица, предмѣстье Сентъ-Онорэ, переулокъ Мо-Вестю, Фоли-Вегоньеръ сдѣлались мѣстами ихъ частыхъ наблюденій.
Она знали, что въ Компьенѣ у Иммармоновъ скрывался таинственный раненый, имя, происхожденіе котораго они узнали менѣе чѣмъ въ двадцать четыре часа, благодаря свѣдѣніямъ, которыя они получили въ замкѣ д’Этіоль; присутствіе этого человѣка въ замкѣ очень компрометировало хозяевъ.
Они отыскали слѣды путешествія Брюслара между Суассономъ и Нормандіей, удостовѣрились въ его пребываніи въ Валонѣ, обратили вниманіе на всѣ подробности его дѣйствій во время стычки въ замкѣ д’Этіоль, и переговоровъ съ офицеромъ въ бѣломъ, попавшемъ болѣе или менѣе случайно въ эту скверную исторію. Затѣмъ они взялись за эту живую загадку, именуемую Гранли, ходили по его стопамъ, поджидали у дверей, сопровождали по городу.
Кантекоръ не подозрѣвалъ ихъ;то были новички, и агентъ Фушэ зналъ ихъ, часто встрѣчалъ въ Пале-Роялѣ, у Бери, въ кафе Шартръ, въ различныхъ веселыхъ мѣстахъ и считалъ ихъ поэтому за людей праздныхъ, любящихъ удовольствія, не заслуживавшихъ подозрѣній.
Фруадмантель и Жиро ль проникли къ часовщику Борану, подышали тамъ воздухомъ былыхъ интригъ и убѣдились, что старое жилище было пусто. Они пошли дальше и старательно изучили каждаго изъ десяти кадетъ императрицы, изучили ихъ поведеніе, связи, ихъ явныя намѣренія и скрытые замыслы.
Такимъ образомъ они открыли:
1. Что графъ Эдмондъ де-Тейксъ былъ младшимъ братомъ раненаго въ Пали; братъ шуана могъ быть, весьма вѣроятно, и самъ причастенъ къ этой шайкѣ.
2. Что Жанъ де-Прэнгей и Жакъ я иммармонъ, виновные въ укрывательствѣ изгнаннаго мятежника, проводили время въ томъ, что вертѣлись около Гранли, который не обращалъ на нихъ вниманія.
3. Что маркизъ Греве де-Нева нтеръ казался прямодушнымъ и держалъ въ обществѣ вполнѣ благонамѣренныя рѣчи.
4. Что графъ Людвигъ де-Новаръ, раздраженный постоянной недохваткой денегъ, смѣялся надо всѣмъ на свѣтѣ, надъ имперіей такъ же, какъ и надъ королевствомъ.
5. Что Поль Рантиньи, этотъ большой розовый нормандецъ съ маленькими голубыми глазами, обожалъ всѣхъ женщинъ.
6. Что Бертранъ-ле-Микеле де-Маршъ любилъ только одну, Олимпію Мартинзаръ, сестру офицера, дочь банкира, и что онъ скрывалъ эту любовь, несмотря на благосклонность своей дамы, такъ какъ она обладала однимъ или двумя милліонами приданого, а онъ располагалъ только жалованьемъ.
7. Что Евгеній Маргинзаръ, братъ Олимпіи, велъ открытую жизнь, благодаря своимъ экю, и радовался, что живетъ въ такое хорошее время, на службѣ у великаго императора.
8. Что шевалье д’Орсимонъ спокойно жилъ въ семейной обстановкѣ у своихъ двухъ старыхъ тетокъ, которыхъ называли въ ихъ аристократическомъ предмѣстьѣ демуазель де-Воданкуръ или ихъ уменьшительными именами — Жюстина и Корина.
Все свое вниманіе По-то-Розъ и Кале-Нмаръ направили на Гранли. Они постоянно вертѣлись около него и замѣтили, что за нимъ, какъ тѣнь, теперь ходитъ Эдмондъ де-Тейксъ, всюду сопровождаетъ его. Они начали догадываться о той интригѣ, которая золотыми нитями своей тонкой сѣти опутывала этого страннаго офицера имперіи, постоянно эскортируемаго роялистами. Этотъ пунктъ казался имъ особенно важнымъ, и они чувствовали, что были на пути къ открытію какой-то таинственной драмы.
Луиза, блѣдная, съ горящими глазами, выслушала эти сообщенія и сосредоточенно обдумывала положеніе.
Она знала имена этихъ женщинъ: Изабелла д’Иммармонъ — дѣвушка знатнаго рода, сильно подозрѣваемая, и Діана д’Этіоль, изгнанная въ ссылку, та, у которой мужъ ея умеръ подъ кинжалами шуановъ. Третья осталась невыясненной. Фруадмантель называлъ ее м-мъ изъ Вегоньеръ; Жироль — козырная дама; чувствовалось, что въ ней-то и была суть дѣла.
Но ни тотъ, ни другой не могли узнать ея имени. Они знали только, что она существовала, являлась, исчезала, знали, гдѣ она встрѣчалась съ этой мучавшей, терзавшей ихъ загадкой, кошмаромъ — Гранли.
Въ одну безсонную ночь Луиза де-Кастеле, лежа на своей вдовьей постели, придумала западню, въ которую должны были попасть всѣ эти ночныя птицы, кружившіяся около императорскаго маяка. Она рѣшила дѣйствовать черезъ женщинъ; на этотъ разъ ненависть великолѣпно вдохновила ее. Она предупредила Оавари тремя строчками:
«Оцѣпите мой домъ завтра, въ четвергъ, 29 августа, около полудня. Я отдамъ въ ваши руки живыми шайку шуановъ, мужчинъ и женщинъ — виновныхъ уже тѣмъ, что они собираются всѣ вмѣстѣ. Нѣкоторые состоятъ на службѣ императора. К.»
Утромъ 28 августа графъ де-Форасъ, его сынъ Эмери и маркизъ Орманси пали подъ французскими пулями въ Гренеллѣ.
Они стояли съ высоко поднятыми головами передъ взводомъ солдатъ и умерли какъ герои.
Олухъ о ихъ смерти тотчасъ же разнесся по Парижу; дрожь охватила городъ; онъ былъ уже утомленъ убійствами, не зналъ даже именъ убитыхъ теперь, не возмущался ихъ виной, не считалъ ихъ преступниками.
Что сдѣлали они? Ничего. Заговоръ? Какъ бы не такъ! Не удался? Надо было посмѣяться надъ такимъ заговоромъ… Форасъ? его не знали. Его сынъ? говорили, что это еще ребенокъ.
Да, они шуаны, это правда, но ихъ такъ мало… Навѣрное, то были послѣдніе…
Поклонники императорскаго режима возражали:
— А Брюсларъ?
Да существуетъ ли этотъ Брюсларъ, котораго повсюду видятъ и не могутъ словить? Не воображаемое ли это страшилище для гражданъ, предлогъ для полиціи, для Фушэ, чтобы держать толпу въ страхѣ передъ этими легендарными шуанами; чтобы оправдать всѣ эти исключительныя мѣры, принимаемыя ею?
Пускай покажутъ этого Брюслара. Но его не показывали.
Такимъ образомъ, эта казнь произвела дурное впечатлѣніе на населеніе. Толпа волновалась и когда появилась полиція, то ее осыпали свистками и метательными снарядами.
Весь день возбужденіе поддерживалось недовольными апонимами. Наверху не обращали на это вниманія или пожимали плечами.
Желѣзная рука не выпускала когтей. Въ средѣ собравшихся эмигрантовъ обнаружилось сильное волненіе. Осужденные на изгнаніе и оставшіеся все-таки въ Парижѣ, не подчиняющіеся, непокорные роялисты шумѣли въ своихъ погребкахъ, волновались, жестикулировали за стѣнами; негодованіе не исключало заботы объ осторожности. Очевидно было, что возбужденіе увеличивалось.
Тайное собраніе роялистовъ, безсильныхъ какъ всегда, но тѣмъ не менѣе не унывающихъ, казалось неизбѣжнымъ именно теперь и Луиза ухватилась за эту мысль. Поэтому-то генералъ Савари, получивъ три строки посланія вдовы Кастеле, поспѣшилъ отдать соотвѣтствующее приказаніе. Секретарь, который долженъ былъ исполнить распоряженіе, назначилъ начальникомъ посылаемаго отряда Фруадмантеля, иначе Кале-Нуара, что доставило этому огромное удовольствіе, привело въ восхищеніе Жироля и обрадовало Луизу.
Такимъ образомъ налаженное, хорошо обставленное предпріятіе должно было увѣнчаться успѣхомъ. Они учли все это; въ ожиданіи надо было все подготовить какъ слѣдуетъ, и они занялись этимъ.
Въ этотъ же день было написано различнымъ лицамъ нѣсколько писемъ, которыя на другое утро и были доставлены по назначенію. Полина Воргезе получила первая: письмо было безъ адреса, безъ имени и попало къ ней при очень странной обстановкѣ.
Три дня тому назадъ дворъ переѣхалъ изъ Рамбулье; императоръ призывалъ всѣхъ въ Парижъ вслѣдствіе важнаго дипломатическаго осложненія съ Пруссіей: въ воздухѣ чувствовалось приближеніе грозы.
Полина, побуждаемая своимъ братомъ вернуться въ Римъ, занялась эти послѣдніе дни безчисленными покупками въ магазинахъ Парижа.
На самомъ дѣлѣ она отправлялась каждое утро въ Фоли-Бегоньеръ, гдѣ ее ожидалъ уже Гранли.
Оба они чувствовали близкую разлуку, и свиданія ихъ омрачались печалью. Ожидалось объявленіе войны со всѣми ей случайностями. Если она открывала впереди широкій просторъ и славу, то скрывала также много неизвѣстнаго и мрачнаго.
Они очень хотѣли бы обмануть себя мечтами о прекрасномъ будущемъ, но мысли ихъ были грустны и безотрадны. Можетъ быть, это было предчувствіе, что они переживаютъ послѣдніе дни ихъ любви. Полина шла еще дальше въ своихъ мысляхъ. Однажды утромъ, въ среду, итальянка Марія, проходя по саду, увидѣла на серединѣ аллеи сложенную бумагу, привязанную къ камню, который былъ брошенъ изъ-за рѣшетки.
Она поддала ее.
На бумажкѣ была написаны два слова:
«Для дамы».
Марія отнесла находку принцессѣ. Полина, очень удивленная, развернула и прочла:
«Вашъ другъ находится въ большой опасности. До скораго свиданія въ три съ половиною часа, улица Монбланъ, 16. Приходите, если любите». Подписано «Вѣрный».
Ея королевское высочество нахмурило брови; она заподозрѣла ловушку и встревожилась.
Принцъ не приходилъ до сихъ поръ, несмотря на то, что они условились о свиданіи. Считая минуты, часы, она все сидѣла въ креслѣ, держа на колѣняхъ развернутую записку.
По мѣрѣ того, какъ время шло, лицо ея омрачалось.
Когда пробило полдень, она встала, позвала Марію, затѣмъ онѣ вышли изъ дому, какъ всегда закутанныя густыми вуалями, дошли до экипажа, стоявшаго въ ста метрахъ отъ дома, и поѣхали.
За завтракомъ у своей сестры Каролины Мюратъ въ замкѣ Нельи Полина не раскрывала рта.
Ея озабоченный видъ бросился въ глаза всѣмъ, но она не скрывала его, придумавъ какую-то отговорку.
Въ это же утро Гранли также получилъ записку. Она гласила:
«Берегитесь, за вами слѣдятъ. Оставайтесь сегодня утромъ дома, иначе васъ ожидаютъ непріятности. До скораго свиданія въ три съ четвертью часа, улица Монбланъ, 16; приходите спокойно, Форасъ вопіетъ о мщеніи. Брюсларъ пріѣзжаетъ. Другъ».
Принцъ былъ заинтригованъ. Онъ вертѣлъ на всѣ стороны эту бумажку, стараясь догадаться, что бы это значило, и внимательно разсматривалъ почеркъ: почеркъ былъ женскій несомнѣнно.
Марія? Онъ ни мигъ допустить, чтобы она могла такъ изящно и правильно писать; очевидно, письмо было написано образованной женщиной. Но кѣмъ? Вдругъ ему пришла въ голову мысль о Кантекорѣ. Этотъ полицейскій, казавшійся ему очень страннымъ, покровительствовалъ ему съ какой-то неизвѣстной цѣлью, быть можетъ, вѣроломной.
Принцъ ни выходилъ въ это утро, съ нетерпѣніемъ ожидая полуди я.
Въ такомъ же настроеніи находились Тейксъ, д’Иммармонъ и Прэнгей, распечатывая письма, поданныя имъ около полудня.
«До скораго свиданія въ три часа, улица Монбланъ, 16; Гранли въ опасности; ловушка. Все извѣстно. Брюсларъ предупрежденъ».
Записки были безъ подписи.
Они вообразили, что это послѣдствіе казни, происшедшей наканунѣ; ихъ считали за роялистовъ, на которыхъ дѣлали теперь облаву, безпощадно арестовывали, бросали въ Вонсенъ, предавали военному суду.
Они вообразили, что принцъ, который отличался презрѣніемъ къ опасностямъ и который давно уже скрывался отъ императорской полиціи, былъ завлеченъ теперь въ западню, навстрѣчу своей погибели, если онъ снизойдетъ защищаться.
Они тотчасъ рѣшили бѣжать туда, куда ихъ звали, не разсуждая, что ихъ ожидало.
Съ того рокового дня, потерявъ довѣріе и дружбу своего короля, они потеряли также право и возможность защищать его, прикрыть своимъ тѣломъ его тѣло и умереть за него. Теперь представлялся благопріятный для этого случай.
Въ это же время маркиза Діана д’Этіоль получила въ своемъ убѣжищѣ, въ улицѣ Ируверъ, письмо такого же содержанія, какъ и предыдущія, подписанное: «Гранли».
Она поблѣднѣла отъ радости.
Въ ущербъ своей безопасности, со времени возвращенія въ Парижъ, она вертѣлась около принца и, потерявъ голову отъ любви къ нему, надоѣдала ему встрѣчами и постоянными письмами.
Изабелла дДІммармонъ подражала ей въ этомъ. По пріѣздѣ въ Парижъ, она остановилась у старой, глухой родственницы, которая предоставила ей помѣщеніе въ своемъ домѣ.
Молодая дѣвушка тоже сосредоточила свое вниманіе на Вавилонской улицѣ, служившей ей, какъ и Діанѣ, притягательнымъ центромъ.
Она получила такое же приглашеніе, подписанное тѣмъ же именемъ, какъ и Діана; она также кинулась къ туалету, желая явиться на это свиданіе во всеоружіи красоты и изящества.
Изъ всѣхъ приглашенныхъ на таинственное свиданіе въ улицу Монбланъ, никто не отказался отъ приглашенія итти, хотя нѣкоторые и подозрѣвали злой умыселъ.
Три часа дня, 16, улица Монбланъ.
Возлѣ австрійскаго посольства находился небольшой домикъ въ два этажа, съ небольшимъ, узенькимъ дворикомъ передъ нимъ за золоченой рѣшеткой со стороны улицы и большой каменной стѣной позади сада, за домомъ.
Въ глубинѣ сада, черезъ маленькую дверцу былъ выходъ въ переулочекъ, поросшій травой, который отдѣлялъ частные дома отъ особняковъ принцевъ Орлеанскихъ и Монтесопъ.
Черезъ эту дверцу Фруадмантель, Жиро.ть и десять агентовъ тайной полиціи Савари прошли въ домъ, гдѣ Луиза де-Кастеле спрятала ихъ въ комнатѣ второго этажа. Тамъ они усѣлись въ покойныя кожаныя кресла вокругъ карточнаго столика, покрытаго зеленымъ сукномъ, на которомъ покойный капитанъ любилъ перекинуться въ карты со своими друзьями.
Полицейскіе, соблазненные подходящей обстановкой, рѣшились развлечься игрой въ кости и бириби.
Жироль все время выигрывалъ. Часы протекали незамѣтно въ этомъ пріятномъ развлеченіи. А въ это время внизу вдова Кастеле, какъ иногда она называла себя, готовилась къ пріему гостей.
Она надѣла широкій чепецъ, скрывшій ея бѣлокурые волосы, по которымъ легко было ее узнать; сверху она накинула кружево, падавшее на лобъ и закрывавшее глаза. Въ своемъ черномъ, простомъ вдовьемъ платьѣ она оставалась чѣмъ-то неопредѣленнымъ, среднимъ между барыней и служанкой на всѣ роли.
Когда приблизился назначенный часъ, она стала топать ногами отъ нетерпѣнія.
Наконецъ на сосѣдней башнѣ пробили часы, и одинъ за другимъ прошли въ пріоткрытую дверь: сначала Прэнгей и д’Иммармонъ, затѣмъ графъ де-Тейксъ; потомъ закутанная вуалью дама, оказавшаяся Изабеллой, и наконецъ еще женщина, также въ густой вуали, Діана.
Служанка, молча провела всѣхъ этихъ героевъ. На самомъ дѣлѣ эта служанка была Луиза де-Кастеле. и слуга въ красной курткѣ и бѣломъ передникѣ — Фруадмантель.
Всѣ были удивлены этой обстановкой и немного обезпокоились.
— Графъ де-Тейксъ, не знаете ли вы, что это все значитъ? — спросилъ его Жакъ д’Иммармонъ.
— Я получилъ письмо, — отвѣтилъ молодой графъ, — въ которомъ было написано, что Гранли въ опасности… назначенъ часъ… данъ этотъ адресъ… вотъ и все. Я пришелъ.
— Такъ же, какъ мы, — отвѣтилъ Прэнгей. — Мы получили такое же письмо… и тоже явились. Въ чемъ разгадка?
— Увы! — сказалъ Тейксъ, который подъ впечатлѣніемъ вчерашней казни, былъ мрачно настроенъ и все преувеличивалъ; — не позволилъ ли себѣ принцъ какой-нибудь рѣзкой выходки; быть можетъ, онъ сорвалъ маску и погубилъ сразу и себя, и свое дѣло! Это очень правдоподобно!
Оба кузена поникли головами. Вдругъ Прэнгей топнулъ ногой.
— Что же мы дѣлаемъ здѣсь въ концѣ концовъ?
Оба отвѣчали ему неопредѣленнымъ жестомъ, обозначавшимъ: «мы ждемъ».
Виконтъ продолжалъ:
— Эти люди не солгали намъ… ловушка, дѣйствительно, но устроенная намъ… Послушайте… Наверху шумъ… Надъ нашими головами ходятъ… тяжелые шаги… много людей… Посмотрите: запираютъ ворота… На окнахъ рѣшетки… а у насъ нѣтъ даже шпагъ…
И дѣйствительно, собираясь на это свиданіе, три лейтенанта дворянскаго полка переодѣлись въ статское платье и были безоружны.
— Къ чему послужили бы наши шпаги? — замѣтилъ Тейксъ. — Чтобы рѣшиться на такой поступокъ среди бѣла дня, въ Парижѣ, надо имѣть данныя: очевидно, они сильны и имѣютъ полномочія. Мы заранѣе осуждены; остается спокойно скрестить руки.
Ихъ совѣщаніе было прервано появленіемъ маркизы д’Этіоль, вошедшей изъ двери направо, и м-ль д’Иммармонъ — изъ двери налѣво. Затѣмъ открылась средняя дверь и появился Гранли. Всѣ эти лица, неожиданно попавъ въ полутемное помѣщеніе, широко раскрывали глаза, но не могли ничего разглядѣть; снаружи ослѣпляло солнце, а въ этой комнатѣ было темно, какъ въ погребѣ. Трое молодыхъ людей, успѣвшіе уже привыкнуть къ этой темнотѣ, узнали принца, едва онъ перешагнулъ порогъ, и бросились къ нему.
Въ этотъ моментъ въ дверь, остававшуюся полуоткрытой, проскользнула третья женщина, подъ тройнымъ вуалемъ, и нервнымъ, быстрымъ шагомъ, почти ощупью прошла вдоль стѣны и въ глубинѣ комнаты прислонилась въ углу перегородки, противъ свѣта.
Въ шумѣ и суматохѣ этихъ неожиданныхъ появленій никто не замѣтилъ эту особу. Каждый пристально разглядывалъ другого, но безрезультатно.
Наконецъ Гранли заговорилъ, узнавъ де Тейкса:
— Это вы, Эдмондъ! Ага! Я очень радъ! По крайней мѣрѣ я не одинъ въ этомъ осиномъ гнѣздѣ, потому что я думаю, что это осиное гнѣздо.
— Разсчитывайте на меня, ваше величество!
Далѣе принцъ различилъ передъ собою двѣ женскія тѣни и взволновался.
— Извините, сударыни, кто вы?
Одновременно и однимъ и тѣмъ же движеніемъ Изабелла и Діана сорвали покрывала, скрывавшія ихъ лица, и узнали другъ друга.
Воцарилось глубокое молчаніе.
Въ этомъ тѣсномъ пространствѣ сошлись всѣ человѣческія страсти: зависть, ревность, ненависть, удвоенная упорной злобой, и страстная любовь, раздѣленная, счастливая и несчастная, доведенная до крайности.
Наконецъ принцъ заговорилъ:
— Вокругъ себя я вижу лица неособенно враждебныя… Но не можетъ ли кто-нибудь объяснить мнѣ, зачѣмъ мы всѣ собрались здѣсь?
Въ это мгновеніе открылись двери направо, налѣво и въ глубинѣ комнаты; въ дверяхъ показались силуэты людей, стало свѣтлѣе.
Изъ средней двери съ шумомъ появились Фруадмантель, или Кале-Нуаръ, и Жиро ль, или По-То-Розъ.
Первый произнесъ:
— Именемъ императора, именемъ закона, я арестую васъ всѣхъ, господа!
— По какому праву? — спросилъ Гранли, поворачиваясь лицомъ къ ворвавшимся людямъ.
Но они не отвѣчали, разступаясь и освобождая проходъ молодой женщинѣ, великолѣпные бѣлокурые волосы которой загорѣлись подъ лучами солнца, падавшими изъ сосѣдней комнаты.
Она вошла медленно, шелестя платьемъ, съ кошачьими ужимками, съ веселою улыбкой.
— Я пришла вамъ отвѣтить, объяснить вамъ, — заговорила она. — Это я все устроила; благодаря мнѣ, вы тутъ… на вашу погибель; клянусь вамъ!
При послѣднихъ словахъ ея* горло перехватила судорога, и музыкальный голосъ ея сталъ хриплымъ. На минуту она закрыла глаза, перевела духъ; всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на нее.
Кто была эта очаровательная молодая женщина, которая такъ ненавидѣла ихъ всѣхъ?
Успокоившись, красавица-блондинка заговорила снова:
— Слушайте меня и вы поймете: меня зовутъ Луиза де-Кастеле; я вдова капитана, который былъ убитъ шуанами мѣсяцъ тому назадъ въ замкѣ д’Этіоль…
Повернувшись къ Діанѣ, она добавила:
— У васъ, сударыня!
Діана подтвердила:
— Совершенно вѣрно!
Луиза продолжала:
— Теперь я, какъ вы видите, полицейскій агента, шпіонка; вчера еще я была придворная дама императрицы Жозефины; я была также ея секретаремъ. и я видѣла и знаю много вещей… господинъ Гранли…
Всѣ вздрогнули. Лгала ли Луиза въ эту минуту или говорила наудачу, чтобы вывѣдать истину, было неизвѣстно, но намекъ ея былъ ясенъ.
Всѣ молча поникли головой.
Кастеле продолжала рѣзкимъ голосомъ:
— Я поклялась, что отомщу всѣмъ вамъ за смерть моего мужа; недостаетъ теперь только Брюслара, но я разыщу и его. Ваша игра проиграна. Ваше присутствіе здѣсь, въ этомъ мѣстѣ, ваше единомысліе, ваша готовность отвѣчать на призывъ, когда упомянуто имя Брюслара или Фораса, все это уличаетъ васъ. Кромѣ того, каждый изъ васъ имѣетъ свой послужной списокъ. Слушайте дальше.
Она развернула бумагу и грохмко прочла пункты обвиненія.
— Кавалеръ де-Гранли… Каждому но заслугамъ, не правда ли?.. Обвиняется въ томъ, что служитъ въ арміи подъ чужимъ именемъ; въ томъ, что вернулся во Францію, не имѣя нрава на это; въ томъ, что надѣлъ военную форму съ цѣлью лучше скрыть измѣну, которую онъ готовитъ, и государственный переворотъ, который замышляетъ. Все это будетъ доказано…
— Великолѣпно! — прошепталъ принцъ.
— Гранли, — продолжала вдова, — долженъ еще объяснить причину своего присутствія въ замкѣ д’Этіоль, въ тотъ вечеръ, когда мятежники съѣхались туда подъ предводительствомъ Брюслара. Недостаточно будетъ одного утвержденія, что его привлекли прелести хозяйки дома, несмотря на легендарную красоту этой благородной дамы.
— Спасибо, — уронила Діана, сохранная все свое хладнокровіе.
Принцъ возвысилъ голосъ:
— Сударыня, я не вступаю въ споръ съ женщинами, въ особенности съ неутѣшными вдовами. Все, что вы сейчасъ изложили, все это требуетъ опроверженія; мы ждемъ судей.
— Вы дождетесь ихъ, — отвѣтила Луиза, обворожительно улыбаясь: — разсчитывайте вполнѣ на нихъ. Все это для Гранли. Его сообщники…
Глухой ропотъ раздался въ группѣ, которая начинала терять терпѣніе.
— Поменьше фразъ! — крикнулъ Прэнгей. несмотря на свою благовоспитанность.
Луиза продолжала невозмутимо:
— Его сообщники: виконтъ Жакъ д’Иммармопъ, графъ Жанъ де-Прэнгей, оба прежніе эмигранты, терпимые во Франціи… Вы оба слѣдите за судьбой Гранли, помогаете въ его усиліяхъ, дѣлите его надежды. Онъ жилъ у васъ, въ Компьенѣ, нѣсколько дней; въ Парижѣ вы никогда не оставляете его одного, какъ и подобаетъ зоркимъ стражамъ; м-ль д’Иммармонъ, кажется, внесла нѣкоторый раздоръ въ этой дружбѣ. Братъ и женихъ, графъ де-Прэнгей, какъ говорятъ, уступили ему свои права.
При этомъ намекѣ молчаливая дама въ вуалѣ, все время прятавшаяся въ глубинѣ комнаты, прошептала подъ кружевами:
— Слишкомъ ужъ много женщинъ!
Никто, конечно, не слышалъ этого замѣчанія, такъ какъ д’Иммармонъ отвѣчалъ уже своей обвинительницѣ:
— Мы, очевидно, попали въ ловушку; сопротивленіе ни къ чему не поведетъ, мы это знаемъ. Не продолжайте. Пусть насъ отведутъ въ Венсенъ или другое мѣсто… Но не берите на себя роль цѣлаго судебнаго трибунала. Вамъ это не удается, вы плохо ведете ее. Все то, въ чемъ вы упрекаете насъ, не существуетъ… Развѣ это преступленіе или ошибка даже быть другомъ офицера императора, какъ и мы, принимать его въ своемъ домѣ, открыто, никого не стѣсняясь?
— Развѣ это ошибка или преступленіе прятать въ своихъ стѣнахъ, пріютить подъ своимъ кровомъ графа Армана де-Тейкса, принца де-Круа, компаньона Брюслара, раненаго въ стычкѣ въ Этіолѣ, скрыть его, дать ему возможность бѣжать переодѣтымъ черезъ границу? Развѣ это ошибка или преступленіе дѣйствовать такимъ образомъ вамъ, офицерамъ императора? Отвѣчайте, — обрѣзала Луиза съ торжествующимъ видомъ:
Всѣ молчали, опустивъ головы. Эта женщина знала, очевидно, слишкомъ много. Черезъ минуту она продолжала горькимъ тономъ, возвышая голосъ:
— Вы не отвѣчаете? Ну, хорошо, такъ я скажу вамъ, какъ это называется… Это называется измѣной, которая ведетъ въ Гренель самой короткой дорогой.
— Сударыня! — замѣтилъ Прэнгей: — вы только полицейскій агентъ, а разыгрываете судью; вы уже становитесь палачомъ… ры слишкомъ много совмѣщаете и подавляете насъ, сударыня!
Луиза граціозно поклонилась.
Она повернулась къ графу де-Тейксъ.
— Очередь за вами, Тейксъ. Вы лучшій другъ Гранли и упорный шманъ… врагъ императора, которому вы служите… Два брата въ противоположныхъ лагеряхъ… это иногда случается.
— Это не совсѣмъ такъ, — мягко возразилъ бретонскій графъ. — Однако на этотъ разъ и благодаря вамъ я ничего не имѣю противъ вашихъ измышленій. Я также измѣнникъ? Все это прекрасно. Мы потомъ увидимъ, чѣмъ все это кончится.
Онъ говорилъ не волнуясь, не спѣша, очень отчетливо.
Луиза де-Кастеле была поражена его спокойной красотой. Одно мгновеніе она пожалѣла, что онъ замѣшанъ въ эту безвыходную исторію. Но вдругъ, отбрасывая всѣ свои мысли, она обратилась къ Діанѣ:
— Вы, сударыня…
— Пожалуйста поскорѣе, я тороплюсь, — обрѣзала ее маркиза. — У васъ манера усыплять людей… Можете вы перегнать черепаху? Если нѣтъ, то я сама признаюсь вамъ, чтобы не слушать васъ. Я осуждена въ изгнаніе и тѣмъ не менѣе нахожусь здѣсь; я другъ Брюслара; у меня дрались; Гранли случайно попалъ ко мнѣ и былъ очень скверно принятъ; это я говорю потому, что это такъ, клянусь Богомъ! Я роялистка, мятежница, шуанка. Я была ею, есть и буду! Ничего не подѣлаешь. Это въ крови. Удовлетворены вы, госпожа жандармъ?
— Совершенно, — откровенно подтвердила Луиза съ новой улыбкой. — Прекрасно! Съ вами дѣло не затягивается….
— Да, я такова и таковы мы всѣ, въ нашихъ семьяхъ. Вы не знаете насъ; вы не были приняты у насъ; эта честь не для васъ. Вы можете насъ арестовать, заключить въ тюрьму, разстрѣлять… Но заставить насъ бояться… никогда! Это по-мѣщански — бояться!
— Браво, Діана! — одобрила ее Изабелла.
Діана послала ей дружескій привѣта жестомъ руки.
Одна и та же опасность сближала этихъ соперницъ, этихъ давнихъ враговъ.
Въ свою очередь, выдвинулась Изабелла.
— Я тоже буду говорить. Я питаю къ Гранли глубокое уваженіе, безпредѣльную преданность! Я сочувствовала Брюслару въ его бѣгствѣ; очень вѣроятно, что мое присутствіе было ему полезно; тѣмъ лучше! У меня много поколѣній предковъ со стороны отца и матери, мы древніе дворяне. Мои предки служили десяти послѣднимъ королямъ; никто изъ нихъ не измѣнилъ своему долгу. Въ моей семьѣ знакомы съ гильотиной. Всѣ ваши заслуги слишкомъ малы, чтобы затмить наши. Я Изабелла д’Иммармопъ, изъ рода герцоговъ Ургель и д’Иммармонъ, которые говорили съ королями Франціи, не обнажая головы!
— Браво, Изабелла! — въ свою очередь поддержала ее задушевнымъ тономъ Діана.
Луиза де-Кастеле пожала плечами.
— Вы будете, вѣроятно, менѣе горды въ день суда…
— Послѣдняго? — вставила Діана.
— Итакъ, — сказала Луиза, скрестивъ руки, — клянусь вамъ, что я уже отомщена… Слушайте меня хорошенько. Вы погибли… Я васъ выдала… Позднѣе я найду и Брюслара… Но необходимо порасплатиться еще съ одной особой. Сознаюсь вамъ, что я не знаю ея имени.
Обращаясь къ неподвижно стоявшей сзади всѣхъ, противъ стѣны, закутанной вуалью женщинѣ, она спросила:
— Сударыня! васъ обличаетъ ужи ваше присутствіе здѣсь. Кто вы такая?
Сіяющая брильянтами ручка распутывала, рвала вуаль; затѣмъ показалась золотисто-рыжая шевелюра; наконецъ выглянуло личико съ тонкими чертами, сіяющее гордой красотой.
— Полина Бонапартъ!
Всѣ были поражены и молчали.
Она повторила:
— Полина Бонапартъ, принцесса Боргезе, герцогиня Кастальская… Достаточно этого?
Потомъ сна оттолкнула бросившагося къ ней Гранли, подошла къ уничтоженной Луизѣ и произнесла:
— Ты меня узнаешь, Луиза? За какое дѣло ты взялась? Развѣ такимъ образомъ ты благодаришь императора?.. Я знаю… я знаю всѣхъ, кто тутъ находится. Я отвѣчаю за нихъ.
Изабелла и Діана вздрогнули.
— Всѣ они свободны. Я желаю этого!
Она повернулась къ Фруадмантелю и Жиролю съ ихъ сворой сыщиковъ.
— Вы всѣ вонъ Отсюда! Вы ничего не видѣли и ничего не слышали. Будьте осторожны, потому что мнѣ все будетъ извѣстно и берегитесь моего гнѣва. Расправа будетъ скора и жестока. Ступайте!
О ни вышли, согнувъ спины.
— А вы, Луиза, не созданы для такой роли… Надо отказаться отъ нея… Все это очень гнусно!
Обратившись къ группѣ мнимыхъ заговорщиковъ, она, величественная и прекрасная, повторила:
— Я Полина Бонапартъ!..
Мужчины низко поклонились. Сознаніе, что они спасены ею, не было имъ пріятно; обѣ женщины, съ поблѣднѣвшими лицами, разглядывали ее широко раскрытыми, любопытными глазами. Проходя мимо нихъ, она улыбнулась; она любила красоту. Діана и Изабелла, противъ своего желанія, кусая себѣ до крови губы, отвѣтили на ея улыбку церемоннымъ и изысканнымъ поклономъ прежнихъ временъ.
Она восхищала, чаровала такъ же, какъ ея братъ; она обладала магнетизмомъ, притягивающимъ къ ней всѣ сердца.
Въ дверяхъ она остановилась и, полуобернувшись, отчетливо произнесла голосомъ неустрашимой Аѳины-Паллады:
— Г.г. офицеры, къ своимъ частямъ! Готовьтесь къ войнѣ! Вотъ разрѣшеніе вопроса!
И вышла, оставивъ позади себя озадаченную группу.
Мало-по-малу всѣ разошлись, унося на своихъ лицахъ выраженіе недоумѣнія.
Савари узналъ развязку этой трагедіи гораздо позднѣе.
По объявленіи войны съ Пруссіей онъ вернулся къ своимъ обязанностямъ адъютанта при императорѣ.
Управленіе жандармеріей и тайной полиціей было возложено на министерство общей полиціи.
Фушэ унаслѣдовалъ это дѣло.
Такимъ образомъ онъ узналъ о «дѣлѣ въ улицѣ Монбланъ».
Удивленію его и гнѣву не было границъ.
Онъ побесѣдовалъ съ Кантекоромъ въ выраженіяхъ не особенно лестныхъ. Онъ далъ себя провести, онъ былъ просто дуракомъ… Въ концѣ концовъ Кантекору былъ данъ совѣтъ, вѣрнѣе приказаніе, вернуться на военную службу и слѣдовать за принцемъ. Кантекоръ поневолѣ, безъ всякаго воодушевленія, согласился на это.
Но сначала онъ привелъ свои счеты въ порядокъ.
Однажды утромъ Жироль былъ найденъ въ Куръ-ля-Рейнь съ ножемъ между лопатокъ; а три дня спустя трупъ Фруадмантеля плавалъ подъ Новымъ Мостомъ. По-То-Розъ и Кале-Нуаръ не должны были мѣшаться въ чужія дѣла.
Тогда Кантекоръ, нѣсколько утѣшенный въ своихъ неудачахъ, явился въ военное бюро и записался сержантомъ въ полкъ д’Овернья.
Но онъ уже менѣе интересовался своимъ принцемъ и небрежно занимался своимъ дѣломъ.
Дѣйствительно, война была объявлена.
Мѣсяцъ тому назадъ Наполеонъ задалъ королю Пруссіи категорическій вопросъ:
— Со мною вы или противъ меня?
Послѣ цѣлаго мѣсяца переговоровъ, увертокъ, отсрочекъ, уклончивыхъ нѣмецкихъ отвѣтовъ Берлинъ сорвалъ маску и въ порывѣ безумія объявилъ войну одновременно съ Россіей.
Принцъ Людвигъ, племянникъ короля, ненавидѣлъ французовъ и Францію; королева, дворянство, армія, весь народъ, всѣ были согласны съ нимъ.
Это былъ взрывъ всеобщаго негодованія, изступленія. Безуміе овладѣло нѣмецкимъ народомъ, обыкновенно апатичнымъ; нѣсколько французовъ подверглись оскорбленіямъ на улицѣ со стороны черни: въ Берлинѣ раздавались крики, угрозы; кулаки грозили западу. Наконецъ гвардейскіе жандармы простерли свою дерзость до того, что точили клинки своихъ сабель о ступени французскаго посольства
При этомъ извѣстіи Наполеонъ покраснѣлъ; онъ поднялъ свою шпагу и произнесъ задыхающимся голосомъ:
— Грубіяны! Хвастуны! Безумцы! Наши солдаты всегда готовы! Мы имъ покажемъ!
Война!
Глухой шумъ выступившихъ эскадроновъ, батальоновъ разнесся по всей странѣ изъ одного конца до другого. Повсюду звучали трубы, рожки, барабаны.
Офицеры къ своимъ частямъ! Впередъ, кадеты императрицы!
Всѣ они явились въ казармы Курбевуа и послѣ нѣсколькихъ дней обученія они были готовы… Они не знаютъ многаго, но они научатся и пойдутъ прямо навстрѣчу врагу.
Гранли не принцъ болѣе; онъ только лейтенантъ. Правда, онъ очень страдаетъ, разставшись съ Полиной: съ холодной, безчувственной Полиной, которую онъ не могъ уже согрѣть.
Ему необходимо ѣхалъ!
Пусть онъ покроетъ себя славой тамъ, на войнѣ, и тогда, быть можетъ, она его проститъ.
Простить? За что?
За Діану д’Этіоль, Изабеллу д’Иммармонъ.
Она видѣла ихъ и не можетъ себѣ представить, чтобы онъ устоялъ передъ этими красавицами, оставался бы ей вѣренъ.
Принцъ провинился. Но это, можетъ быть, и не по своей винѣ, по винѣ обстоятельствъ.
Полина не желаетъ дѣлить его; кромѣ того, у нея другія заботы: кто знаетъ, быть можетъ, эта связь, длящаяся уже шесть мѣсяцевъ, надоѣла ей? Быть можетъ, ее уже интересуетъ что-нибудь другое?
Наконецъ она вся захвачена войной; она такъ же, какъ и братъ, будетъ волноваться, пока оскорбленіе не будетъ отомщено?
Война!
Она рветъ интриги, уничтожаетъ идилліи, прекращаетъ элегіи. Рантиньи простился со своими возлюбленными: цвѣточницами, перчаточницами, бѣлошвейками, портнихами, мѣщаночками, а иногда и знатными дамами, со всѣми тѣми, кого онъ любилъ совершенно одинаково.
Бертранъ-ле-Макеле де-Маршъ вздыхаетъ, глядя послѣдній вечеръ на Олимпію Мартинзаръ, вдвойнѣ опечаленную проводами брата и жениха, котораго она находитъ слишкомъ застѣнчивымъ.
Зато онъ гордъ и счастливъ «до глупости», какъ говоритъ его лучшій другъ.
Евгеній Мартинзаръ, почти такъ же, какъ Рантиньи, разъѣзжаетъ въ экипажѣ по всѣмъ угламъ Парижа и развозитъ послѣдній разъ нѣжныя чувства и слова прощанія.
Жюстина и Коринна, эти демуазель де-Боданкуръ, тетки д’Орсимона, плачутъ надъ горшками съ вареньемъ, которые они упаковываютъ въ его погребецъ: но онѣ вѣрятъ въ будущее, потому что онѣ такъ молились уже и будутъ еще молиться…
И на его долю будутъ слезы, сожалѣнія и волненія прощанія.
Но другимъ, Тейксу, Иммармону, Прэнгею, какая радость!
Можно освободиться отъ всего, что ихъ тяготитъ, можно умереть! Можно опять доказать преданность своему принцу, снова завоевать его довѣріе, наконецъ можно умереть, защищая его своей грудью!
Маркизъ де-Неваптеръ помнитъ, что Наполеонъ оказалъ ему милость; подъ красными отворотами его бѣлаго камзола бьется горячее и благородное сердце.
Но всѣ, всѣ безъ различія происхожденія, партій, вкусовъ, мнѣній, расчетовъ, всѣ безконечно рады слышать звукъ трубъ, вытащить широкимъ движеніемъ руки свои шпаги.
Война!
Имперіалисты, республиканцы, роялисты — всѣ слились воедино, никто не замѣчаетъ различія убѣжденій; это Франція поднялась и двинулась впередъ!
- ↑ Гранли (grand lys) — въ переводѣ значитъ «большая лилія». Какъ извѣстно, лиліи были въ гербѣ французскихъ королей. Прим. пер.