1892. править
КОРОЛЬ РОДРИГО. править
I. править
Изъ дворца съ толпою рѣзвой
Молодыхъ подругъ веселыхъ
Вышла въ садъ, красой блистая,
Донья Кава молодая,
И подъ сѣнію густою
Виноградниковъ зеленыхъ,
Подъ вѣтвями миртъ и лавровъ
И жасминовъ благовонныхъ
На травѣ въ кружокъ усѣлись
Съ звонкимъ говоромъ и смѣхомъ
Дѣвы-сверстницы, любуясь
Яркой зеленью весенней
И вдыхая ароматы
Разцвѣтающаго сада.
И кружокъ красавицъ тѣсный,
Какъ вѣнокъ изъ розъ и лилій,
На лугу пестрѣлъ зеленомъ.
И сказала донья Бава
Дорогимъ своимъ подругамъ:
«Кто изъ насъ, скажите, доньи,
Всѣхъ прекраснѣе? Рѣшите:
У кого коса всѣхъ гуще,
Грудь пышнѣй, нога стройнѣе,
Кто изъ насъ бѣлѣе тѣломъ,
Выше ростомъ, тоньше станомъ
И походкой величавѣй?
Вотъ возьмите эту ленту —
Пусть она намъ мѣркой будетъ…
Сбросимъ платья, станемъ мѣрять
Ноги, станъ и грудь, и плечи».
Шумно, съ хохотомъ веселымъ
Принятъ былъ нежданный вызовъ
Хохотуньи доньи Кавы.
Стали мѣряться подруги,
Стали сравнивать другъ съ дружкой
Тѣла цвѣтъ и нѣжность кожи…
И рѣшили всѣ безъ спора,
Что синьйора донья Кава
Краше всѣхъ подругъ прекрасныхъ:
Любовалися всѣ дѣвы
И ея косой тяжелой,
И лилейной бѣливною
Плечъ и рукъ, и ножкой стройной,
И воздушнымъ, дивнымъ станомъ.
И не знала донья Кава,
И не думали подруги.
Что затѣи ихъ дѣвичьи
Кто-нибудь лукавымъ окомъ
Изъ чащи древесъ подсмотритъ.
Подсмотрѣлъ ихъ жаднымъ окомъ,
Окомъ зоркимъ и лукавымъ,
Подсмотрѣлъ король Родриго,
Властелинъ земли испанской.
Лишь взглянулъ онъ грѣшнымъ взоромъ
На красы невинной Кавы,
Какъ въ крови его и сердцѣ
Вспыхнулъ пламень ярой страсти.
Съ той поры ни днемъ, ни ночью
"Донъ Родригъ не зналъ покою:
Жегъ огнемъ ему всю душу
Милый образъ доньи Кавы;
Все съ тѣхъ поръ ему казалось,
Будто онъ повсюду слышитъ
-Звонкій смѣхъ ея невинный,
Шелестъ шелковаго платья,
И шаговъ чуть слышный шорохъ;
Всюду видѣлъ онъ, какъ въ грезахъ,
Блескъ очей ея веселыхъ,
Прелесть дѣвственной усмѣшки,
Тонкій станъ, какъ стебель гибкій,
Бѣлизну ноги прекрасной.
Обнаженной полной — дивной,
И высокой, пышной груди
За прозрачной, тонкой тканью,
Колыханіе и трепетъ.
Истомленъ мученьемъ страсти,
Наконецъ король Родриго
Поддался своимъ желаньямъ.
И призвалъ онъ донью Каву
Въ свой покой уединенный
И сказалъ ей: «слушай, Кава,
Кава, цвѣтъ всѣхъ дѣвъ испанскихъ!
Съ той поры, какъ я увидѣлъ
Блескъ красы твоей волшебной,
Будто съ жизнью я разстался:
Отняла ты жизнь и счастье
У могучаго Родриго!
Сжалься, Кава, надо мною —
Оживи любовью нѣжной
Душу жалкаго страдальца!..
Если жизнь мнѣ возвратишь ты,
То, клянусь тебѣ я честью,
Не пройдетъ одной недѣли,
Какъ великою наградой
Отплачу тебѣ я, Кава,
За единый мигъ блаженства:
На главѣ твоей прекрасной
Возсіяетъ яркимъ блескомъ
Королевская корона, —
И одѣяна порфирой,
Ты со мной возсядешь рядомъ
На моемъ испанскомъ тронѣ».
Говорятъ, что донья Кава,
Рѣчь лукавую прослушавъ,
Гнѣвомъ вспыхнула и грозно
Засверкала гордымъ взоромъ;
Но потомъ, когда Родриго
Со смиреньемъ и слезами
Сталъ молить у ней прощенья,
Гнѣвъ утихъ ея, и взоры
Вновь потупились стыдливо
Предъ могучимъ властелиномъ;
Вслѣдъ за тѣмъ она безмолвно
И задумчиво внимала
Рѣчи вкрадчивой и льстивой…
Наконецъ, поддавшись лести,
Дѣва вѣтренная Кава
Подняла свои рѣсницы
И зардѣлась вся румянцемъ, —
И невольно взоромъ нѣжнымъ
Посмотрѣла на Родриго…
И молва людская быстро
Разнесла по всей столицѣ
Злую вѣсть, что донья Кава
Честь утратила дѣвичью.
Такъ король женолюбивый
Обольстилъ обманомъ низкимъ
Дочь могучаго вельможи,
Полководца Юліана.
II. править
«О презрѣнная, сѣдая,
Старость хилая, больная,
Для чего тяжелой ношей
Ты къ землѣ меня пригнула?
Для чего души отвага
Мертвымъ сномъ во мнѣ уснула?
Для чего, о время злое,
Ты мнѣ кровь оледенило;
Для чего рукой нещадной
Силу мышцъ моихъ разбило?
Ахъ зачѣмъ, старикъ отжившій,
Не могу я въ дряхлой длани
Удержать мой мечъ тяжелый,
Мечъ, прославленный во брани?
Ахъ, когда-бъ былое время.
Еслибъ, сила молодая, —
Я помчался бы въ Толеду,
Мщеньемъ яростнымъ сгарая, —
И моимъ булатомъ вѣрнымъ
Я пронзилъ бы въ мигъ единый
Грудь того, кто обезчестилъ.
Поругалъ мои сѣдины:
Я отмстилъ бы донъ Родригу
За обманъ его лукавый,
Я-бъ отмстилъ за поруганье
Беззащитной бѣдной Кавы.
Но ужель во мнѣ напрасно
Сердце жжетъ вражда и злоба,
И позоръ мой безъ отмщенья
Провлачу я вплоть до гроба?»
Такъ въ далекомъ, мрачномъ замкѣ
На прибрежьи Гибральтара
Восклицалъ, стеня отъ гнѣва,
Юліанъ, отецъ несчастный
Обольщенной доньи Кавы, —
И съ отчаянья и скорби
Рвалъ онъ волосы сѣдые;
То, склонясь на длань главою,
Слезы лилъ, въ тоскѣ безмолвной,
То въ свирѣпомъ изступленьи
Билъ въ лицо себя руками.
«О король, о донъ Родриго»,
Возглашалъ старикъ согбенный,
«О властитель малодушный,
Ты своимъ обманомъ чернымъ
Запятналъ свой санъ высокій!
Ты рѣшился безъ боязни
Обольстить простушку Каву:
Ты расчелъ умомъ коварнымъ,
Что отецъ ея далеко,
Что старикъ онъ хилый, слабый,
И не въ силахъ за обиду
Отомстить мечомъ булатнымъ.
Но ошибся ты, — и скоро
Я воздамъ тебѣ сторицей
За обманъ и поруганье…
Хоть во мнѣ убила старость
Тѣла мощь, но бодръ я духомъ;
Разумъ мой и здравъ, и свѣтелъ.
Какъ въ тѣ дни, когда такъ хитро*
Я твоей державной волей
Управлялъ ко благу царства.
Знай же ты, неблагодарный,
Что теперь всѣ силы духа —
Весь свой умъ, всю крѣпость воли
Соберу и напрягу я,
Чтобъ тебѣ придумать мщенье,
И клянусь, что мщенье это
Для тебя ужаснѣй будетъ
И удара острой стали,
И тлетворной силы яда,
И терзаній лютой пытки».
III. править
Мракъ ночной объемлетъ землю,
Ходитъ вихрь, крутясь и ноя,
Вдоль пустыннаго прибрежья;
Море грозное бушуетъ:
Поднимаются высоко
Злыя волны Гибральтара,
Бьются съ яростью о скалы,
Бьются съ яростью и воемъ,
Плещутъ въ мраморныя стѣны,
Въ стѣны замка вѣковаго.
Въ замкѣ томъ но заламъ темнымъ
Бродитъ поступью тревожной
Юліанъ, унылый, мрачный,
Думой тяжкою терзаемъ.
Всѣ давно уснули въ замкѣ,
Лишь не спится Юліану.
Что замыслилъ старецъ грозный?
Отчего онъ въ часъ полночный
Не сомкнулъ очей усталыхъ?..
Бродитъ онъ одинъ во мракѣ,
Темнымъ замысломъ томимый;
Отъ шаговъ его тревожныхъ
Гулъ зловѣщій раздается
По пустымъ высокимъ заламъ.
--«Нѣтъ, я долженъ, я обязанъ
Отомстить за дочь родную»,
Говорить онъ самъ съ собою.
«Отомстить, но какъ? Измѣной!
Измѣнить!!. Какое слово!
Какъ звучитъ оно ужасно!
Дикій звукъ!.. Могильнымъ хладомъ
Онъ мнѣ въ сердце проникаетъ…
Измѣнить — сгубить отчизну,
Дать ее на расхищенье
Дикимъ полчищамъ Арабовъ,
Христіанъ предать невѣрнымъ!..
Я-ль рѣшусь на это дѣло,
Я — страны родной надежда,
Я — защитникъ неизмѣнный,
Грозный стражъ земли испанской.
Хоть король мнѣ врагъ отнынѣ,
На меня великимъ саномъ
Онъ облекъ — я здѣсь намѣстникъ
По его державной волѣ:
Онъ меня поставилъ стражемъ
На краю земли испанской,
Чтобъ слѣдилъ я зоркимъ окомъ
За врагомъ его могучимъ;
Чтобъ стерегъ я неусыпно
Здѣсь — въ твердынѣ неприступной
Входъ въ Испанію родную.
Мнѣ-ль рѣшиться на измѣну!
Мнѣ-ль предательской рукою
Отворить врата твердыни
Предъ врагомъ моей отчизны,
Предъ врагомъ Христовой вѣры!
Нѣтъ? ужасно… я не въ силахъ
Быть предателемъ…
Но Боже!..
Чѣмъ же мнѣ, какою местью
Смыть съ себя клеймо безчестья?
Я послѣдній, одинокій
Рода древняго потомокъ.
Мой отецъ и дѣдъ, и прадѣдъ,
И всѣ предки безъ изъятья
Рядомъ подвиговъ воинскихъ
Озарили вѣчной славой
Наше имя родовое.
Какъ безцѣнное наслѣдство,
Мнѣ досталось это имя
Чистымъ, свѣтлымъ, лучезарнымъ.
Будто камень самоцвѣтный.
И теперь на это имя
Налегло пятно позора!
Ахъ, ужель его оставлю
Я навѣки запятнаннымъ,
Ахъ, ужель отцу и предкамъ
За священное наслѣдье
Всей стяжанной ими славы
Отплачу я униженьемъ,
Посрамленіемъ ихъ рода.
Этотъ родъ со мной угаснетъ,
И никто по долгу крови,
По святому долгу мщенья,
Честь его не возстановитъ.
Нѣтъ, я долженъ местью страшной
На краю моей могилы,
Предъ лицомъ всего народа
Снять позоръ и поношенье
Съ рода праотцевъ великихъ!..
Но мнѣ тягостно, мнѣ больно,
Страшно мнѣ, глядя въ могилу,
Въ сердцѣ старческомъ лелѣять
Черный замыселъ измѣны!..
Въ ихъ ряды иль пасть въ сраженьи.
Но жестоко уязвленный
Въ руку правую стрѣлою,
Онъ отъ боли нестерпимой
Уронилъ изъ рукъ поводья
И пустилъ бѣжать по волѣ
Своего коня лихаго.
И понесъ его, какъ вихорь,
Вѣрный конь изъ грозной сѣчи,
И промчался съ нимъ далеко
По лѣсамъ, полямъ, болотамъ,
Нивамъ, пашнямъ и оврагамъ;
Но, измученъ быстрымъ бѣгомъ,
Наконецъ, скакунъ ретивый
Весь покрытый пылью, пѣной,
Задыхался отъ жара.
Прискакалъ къ горѣ высоко,
И мгновенно палъ съ разбѣга
Вмѣстѣ съ всадникомъ на землю.
Всталъ съ земли король Родриго
И взошелъ тропинкой узкой
На утесистую гору,
Чтобъ взглянуть съ ея вершины
На равнину Гвадалетты.
(Жаждалъ онъ узнать скорѣе
Участь битвы восьмидневной).
И взглянулъ онъ вдаль, и слезы
Полились изъ глазъ потокомъ:
Видитъ онъ — полки Арабовъ
Гонятъ въ волны Гвадалетты,
Какъ оленей робкихъ стадо,
Королевскія дружины;
Гибнутъ, гибнутъ Христіане
Подъ мечомъ враговъ невѣрныхъ,
Гибнутъ въ тяжкихъ истязаньяхъ,
И покрыта ихъ тѣлами
Вся пространная равнина,
Видитъ онъ — пылаютъ села,
Замки пышные и церкви;
Видитъ онъ, какъ мусульмане
Въ плѣнъ влекутъ на поруганье
Христіанскихъ дѣвъ толпами;
Видитъ, видитъ царь несчастный,
Что Испанія погибла:
Погубилъ ее Родриго,
Погубилъ своею страстью,
Страстью низкой и- преступной
Къ легковѣрной доньѣ Кавѣ.
— „Будь же проклятъ ты, предатель,
Юліанъ, злодѣй отчизны!“
Возгласилъ въ великой скорби
Съ громкимъ плачемъ донъ Родриго:
„Я одинъ, одинъ виновенъ
Предъ тобой, безумный старецъ;
Я одинъ достоинъ кары
За обманъ и преступленье.
Для чего же покаралъ ты,
Погубилъ своею местью
За вину царя все царство, —
И народъ ни въ чемъ невинный,
Мощный, гордый и свободный
Предалъ въ рабство злымъ пришельцамъ…
Но къ чему на Юліана
Изливать мнѣ гнѣвъ напрасный!
Тщетно я лукавой рѣчью
Усыпить стараюсь совѣсть.
Нѣтъ, ея немолчный шепотъ
Говоритъ мнѣ ясно, внятно:
Ты преступнѣй Юліана.
Онъ пошелъ на злодѣянье
Не изъ прихоти любовной,
Не изъ жажды наслажденья.
Нѣтъ! глубоко пораженный
Милой дочери паденьемъ,
Онъ внезапно обезумѣлъ
Отъ отчаянья, позора
И безсильной жажды мести:
Думалъ онъ въ безумной злобѣ,
Что, свершая преступленье,
Онъ свершаетъ долгъ священный.
Но тебя, тебя, Родриго,
Что влекло на злое дѣло?
Долгъ святой иль жажда мщенья,
Иль отчаянье слѣпое?
Нѣтъ, лишь новая забава
Для души твоей холодной!
Избалованный властитель,
Нѣгой жизни пресыщенный,
Жаждалъ я, томяся скукой,
Вѣчно новыхъ наслажденій.
Пораженъ красою чистой
Дѣвы съ дѣтскою душою,
Думалъ я, что пламя страсти
Овладѣло мной до гроба.
Но едва мои желанья
Я насытилъ наслажденьемъ,
Какъ опять мертвящій холодъ
Обхватилъ мою всю душу.
И для прихоти минутной
Погубилъ, затмилъ порокомъ
Я младенческую душу
Безпорочнаго созданья.
И Господь меня жестоко
Покаралъ за преступленье:
У меня на вѣкъ онъ отнялъ
И народъ мой, и державу,
И покой, покой душевный!
Обреченъ я вѣчнымъ мукамъ
И за гробомъ, и до гроба:
Неба вѣчное проклятье
Тяготѣетъ надо мною“.
V. править
Въ часъ, когда смолкаютъ птицы.
Притаясь въ чащѣ древесной,
И земля безмолвно, чутко
Шуму водъ бѣгущихъ внемлетъ;
Въ часъ, когда луна и звѣзды
Сводъ небесный озаряютъ,
Шелъ въ горахъ король Родриго
Скорбный, мрачный, утомленный,
И куда теперь ни кинетъ
Онъ свой взоръ печальный, робкій —
Всюду совѣстью язвимый,
Зритъ укоръ себѣ жестокій.
Возведетъ ли взоръ на небо,
И объятый страхомъ грознымъ,
Отвращаетъ быстро очи
Отъ разгнѣваннаго неба:
Тамъ надъ нимъ ужъ совершился
Приговоръ неумолимый, —
И его читаетъ ясно
Онъ въ зловѣщихъ сочетаньяхъ
Звѣздъ, сверкающихъ во мракѣ;
Устремитъ ли очи въ землю, —
Въ немъ стѣснится скорбью сердце».
Вспомнитъ онъ, что эту землю,
Землю милую, родную,
Что звалась страной испанской,
Онъ чрезъ свой обманъ погорный
Отдалъ въ рабство мусульманамъ.
Но куда-жъ король несчастный
Путь далекій направляетъ?
Что ему осталось въ жизни,
Что онъ ищетъ въ этомъ мірѣ?
И зачѣмъ во мракѣ ночи,
Раной тяжкой изнуренный.
Онъ межъ горъ ущельемъ узкимъ
Въ даль пустынную стремится?
Ужъ давно въ землѣ испанской
Шла молва во всемъ народѣ,
Что на берегѣ пустынномъ
Знойной Африки — въ долинѣ,
Между горъ высокихъ, мрачныхъ
Жилъ отшельникъ престарѣлый.
Съ юныхъ лѣтъ еще покинулъ
Онъ Испанію родную
И въ пустынѣ поселился.
Славенъ жизнію высокой
И суровыми трудами,
Слылъ онъ мужемъ кроткимъ, мудрымъ
И подвижникомъ великимъ.
И къ нему изъ странъ далекихъ
Шли за помощью чудесной
Безнадежные страдальцы:
Онъ молитвами своими
Исцѣлялъ тѣлесъ недуги
И елеемъ утѣшенья
Утолялъ души страданья.
И къ нему-то за совѣтомъ
Шелъ теперь въ горахъ пустынныхъ
Скорбный царственный скиталецъ.
На разсвѣтѣ донъ-Родриго
Изъ ущелій тѣсныхъ, темныхъ
Вышелъ къ берегу морскому.
Тамъ ужъ ждалъ его съ полночи
Молодой рыбакъ съ ладьею.
И въ рыбачьей утлой лодкѣ
По равнинѣ водъ бездонныхъ
Поплылъ въ путь король Родриго.
Былъ безоблаченъ и свѣтелъ
Сводъ небесъ; спокойно, тихо
Море синее струилось,
Дулъ слегка попутный вѣтеръ,
И пловцы свой путь отважный
Совершили безопасно.
И король съ любовью братской
Съ бѣднымъ рыбаремъ простился.
Далъ ему на разставаньи
Онъ свой перстень драгоцѣнный,
И — наслѣдье предковъ славныхъ —
Цѣпь тяжелую златую.
И взглянувъ прощальнымъ взоромъ
На родной, прекрасный сѣверъ,
Вышелъ онъ съ тоскою въ сердцѣ
На пустынный чуждый берегъ.
Десять дней блуждалъ Родриго
По горамъ безвѣстнымъ, мрачнымъ,
Наконецъ, тропой чуть видной
Вышелъ въ свѣтлую долину;
Тамъ межъ скалъ, покрытыхъ мохомъ,
Онъ обрѣлъ въ скалѣ пещеру,
Гдѣ спасался одиноко
Отъ суетъ тревожныхъ міра
Сорокъ лѣтъ смиренный старецъ.
И узрѣвъ передъ собою
Ликъ подвижника святаго,
Пораженъ онъ былъ глубоко
Видомъ кротко-величавымъ
Старца въ рубищѣ убогомъ
И его всевластнымъ взоромъ,
Взоромъ свыше вдохновеннымъ,
И небесною улыбкой,
На устахъ его сіявшей.
И Родриго долго, долго
Передъ нимъ, въ благоговѣнья,
Умиленъ, смущенъ, безмолвенъ,
Предстоялъ съ главой поникшей.
Наконецъ, сказалъ онъ старцу:
«Старецъ — праведникъ великій!
На тебя я не дерзаю
Возвести очей смущенныхъ:
Я великій, тяжкій грѣшникъ…
Но не стану предъ тобою
Называть свой грѣхъ ужасный:
Назову тебѣ лишь имя
Я свое, — и ты узнаешь,
Въ чемъ я грѣшенъ передъ Богомъ:
Я — развѣнчанный властитель,
Царь безъ царства: я Родриго!»
Но на грѣшника подвижникъ
Съ состраданьемъ и участьемъ
Посмотрѣлъ любовно, кротко
И сказалъ ему: «то правда,
Грѣхъ великій совершилъ ты,
Прогнѣвилъ небесъ Владыку;
Но молись, не падай духомъ:
Благъ Всевышній и во гнѣвѣ!
Онъ лица не отвращаетъ
И отъ грѣшниковъ великихъ.»
Слово праведнаго мужа
Заронило лучъ надежды
Въ душу грѣшника-страдальца,
И поднявъ на старца взоры,
Онъ сказалъ: «блаженный старецъ!
Научи меня, прошу я,
Чѣмъ могу я грѣхъ мой тяжкій
Замолить передъ Всевышнимъ
Повели, какое хочешь,
Мнѣ исполнить послушанье:
Все безропотно исполню,
Лишь бы грѣхъ мой искупился.»
Опустивъ въ молчаньи очи,
Погрузился въ размышленье
Старецъ праведный и тихо
Въ глубь пещеры удалился;
Тамъ, вознесшись въ мысляхъ къ Богу,
Предался онъ весь молитвѣ.
И молился добрый старецъ
Съ теплой вѣрой и слезами,
Да ему откроетъ небо,
Чѣмъ, какимъ лишеньемъ тяжкимъ
Или подвигомъ суровымъ
Божій рабъ король Родриго
Искупить предъ Богомъ можетъ
Тяжкій грѣхъ, имъ совершенный?
И три дня, три ночи къ ряду
Простоялъ подвижникъ-старецъ
На молитвѣ передъ Богомъ.
И открыто было старцу:
«Если грѣшникъ добровольно
Дастъ себя на растерзанье
Звѣрю хищному, и если
Онъ безропотно, съ терпѣньемъ
Кончитъ жизнь въ мученьяхъ тяжкихъ, —
То ему судомъ небеснымъ
Грѣхъ его отпущенъ будетъ.»
И повѣдалъ добрый старецъ
Королю, въ смущеньи робкомъ,
Что ему открыто было.
И мгновенно донъ Родриго
Просіялъ и ожилъ духомъ,
И въ слезахъ и умиленьи,
Къ небесамъ воздѣлъ они руки
И сказалъ: «Всесильный Боже!
Сколь ты благъ, любви источникъ —
Самъ мнѣ грѣшнику, злодѣю
Путь къ спасенью указуешь!»
И тогда святой отшельникъ
Отыскалъ въ горахъ пещеру,
Гдѣ скрывался въ жаръ полдневный:
Грозный барсъ. Въ пещерѣ этой
Онъ оставилъ донъ Родриго
И поспѣшно грудой камней
Узкій входъ ея задвинулъ.
Самъ же снова на молитву
Старецъ сталъ: просилъ онъ Бога,
Да даруетъ онъ прощенье
Злополучному Родриго.
И три дня въ молитвѣ жаркой
Онъ провелъ безъ сна и пищи;
На четвертый, на разсвѣтѣ
Возвратился онъ къ пещерѣ,
Гдѣ томился осужденный,
И чрезъ скважину межъ камней
Вопросилъ его: «скажи мнѣ,
Что съ тобой, мой сынъ послушный?
Отзовись на голосъ старца.»
Тихо, голосомъ унылымъ
Отвѣчалъ ему Родриго:
«Горе мнѣ, святой отшельникъ!
Видно я своею жизнью
До конца прогнѣвалъ Бога:
Вкругъ меня съ раскрытой пастью,.
И сверкая алчнымъ взоромъ,
Лютый звѣрь, терзаемъ гладомъ,
Ужъ три дня, три ночи бродитъ;
Но моей грѣховной плоти
Прикоснуться онъ не смѣетъ.
Вижу я, что Царь небесный
Мнѣ не хочетъ дать прощены.:
Даже хищный звѣрь голодный
Мной гнушается несчастнымъ;
Мнится мнѣ, что будто чуетъ
Онъ души моей растлѣнной
Весь грѣховный смрадъ, всю скверну!..»
Снова сталъ отшельникъ-старецъ
На молитву; снова три дня
Протекло; опять къ пещерѣ
На четвертый день пришелъ онъ
И къ несчастному Родриго
Вновь съ вопросомъ обратился:
«Государь, повѣдай старцу,
Что послалъ тебѣ Всевышній?
Внялъ ли онъ твоимъ стенаньямъ,
Покаянію и плачу?
Внялъ ли онъ молитвѣ слезной,
Что къ нему я неустанно
Возсылаю днемъ и ночью?»
Отвѣчалъ ему Родриго
Слабымъ голосомъ чуть слышно:
«Слава Вышнему Владыкѣ:
Благъ ко мнѣ и милосердъ Онъ;
Внялъ Онъ плачу покаянья,
Внялъ твоимъ молитвамъ чистымъ, —
И надеждой на прощенье
Падшій духъ мой воскрешаетъ —
Онъ, въ замѣну мукъ загробныхъ,
Мнѣ послалъ земную кару:
Плоть мою уже терзаетъ
Лютый звѣрь: я мучусь, мучусь!..
Но чѣмъ больше я страдаю,
Чѣмъ больнѣе грѣшной плоти.
Тѣмъ душѣ моей отраднѣй:
Мнится мнѣ, что мой мучитель
Вырываетъ вмѣстѣ съ тѣломъ
Изъ меня мой грѣхъ… Я стражду,
Но я чувствую, что близокъ
Мой конецъ — конецъ мученьямъ;
Близокъ — чувствую я сердцемъ —
Мигъ прощенія священный!»
Какъ небесному глаголу,
Притаивъ въ груди дыханье,
Королю внималъ пустынникъ.
И въ избыткѣ чувствъ высокихъ,
Онъ хотѣлъ въ горячемъ словѣ
Все излить передъ страдальцемъ,
Что въ тотъ мигъ на сердцѣ было
И воскликнулъ онъ въ вольненьи:
«Подкрѣпи тебя Всевышній,
Дай тебѣ…» И былъ не въ силахъ
Рѣчь свою окончить старецъ:
Въ немъ стѣснилось вдругъ дыханье,
Запылалъ огнемъ румянца
Ликъ его безкровно-блѣдный,
Оборвался глухо голосъ, —
И по старческимъ ланитамъ
Слезы хлынули ручьями.
Подавивъ въ груди рыданья,
Онъ ушелъ въ свою долину;
Тамъ, бродя межъ скалъ пустынныхъ,.
Въ ожиданіи тревожномъ,
Онъ творилъ въ душѣ молитву:
«Боже, дай ему терпѣнье»
(Повторялъ онъ непрестанно)
«Дай ему ты силу духа,
Да безропотно снесетъ онъ
До конца свои страданья!»
На закатѣ дня отшельникъ
Вновь приблизился къ пещерѣ;
Но напрасно вопрошалъ онъ
Заключеннаго; напрасно
Звалъ по имени Родриго.
Безъ отвѣта отдавался
Громкій зовъ его въ пещерѣ —
Все свершилось: ужъ страдалецъ
Въ міръ иной переселился.
И сказалъ тогда подвижникъ,
Полонъ чувствъ неизъяснимыхъ:
«Конченъ судъ небесъ правдивый:
Грѣшникъ мукой добровольной,
Покаяньемъ и смиреньемъ
Искупилъ свой грѣхъ предъ Богомъ.»
4-го марта 1870 г.
Въ 711 году по P. X. африканскіе Арабы (Мавры) напали на Испанію, которой владѣли въ то время Готы. Готскій король Родриго пошелъ на встрѣчу непріятелю: произошла упорная битва при городѣ Хересъ-де-ла-Фронтера, на берегу рѣки Гвадалеты; Христіане были разбиты, — и магометане овладѣли Испаніей. Но не всѣ Готы покорились власти Мавровъ: храбрѣйшіе изъ нихъ удалились на сѣверъ — въ горныя области Испаніи — Галисію, Астурію и Бискаю, и въ продолженіе многихъ вѣковъ вели доблестную борьбу съ пришельцами за независимость своего отечества — борьбу, которая кончилась уничтоженіемъ владычества Арабовъ на Пиринейскомъ полуостровѣ. Этотъ героическій періодъ испанской исторіи, ознаменованный рыцарскими подвигами Готовъ ярко отразился въ длинной вереницѣ романсовъ, т. е. произведеній испанской народной поэзіи Среднихъ Вѣковъ. Собраніе этихъ романсовъ составляетъ книгу, извѣстную подъ названіемъ Romancero. Такъ какъ эти маленькія поэмы заключаютъ въ себѣ по большей части сказанія объ историческихъ лицахъ и событіяхъ, — то, расположенныя въ хронологическомъ порядкѣ, онѣ представляютъ какъ бы поэтическую лѣтопись Испаніи во время борьбы Христіанъ съ Маврами. Лѣтопись эта начинается романсами о королѣ Родриго.
Считаемъ нужнымъ извиниться въ одной умышленной неточности, которую мы себѣ позволили въ нашемъ стихотворенія. Въ немъ повторено нѣсколько разъ названіе Гибральтара въ моментъ, предшествующій вторженію Мавровъ въ Испанію, тогда какъ извѣстно, что проливъ отдѣляющій Европу отъ Африки, сталъ называться Гибральтарскимъ уже послѣ этого событія. Но мы преднамѣренно прибѣгли къ этому анахронизму, желая нынѣшнимъ общеизвѣстнымъ названіемъ пролива яснѣе обозначить стратегическое значеніе крѣпости, ввѣренной графу Юліану. (Названіе ея — Цейта — малоизвѣстно большинству читателей). Крѣпость эта, находясь за африканскомъ берегу испанскихъ владѣній, была ключемъ къ Испаніи; потому-то Юліану и было такъ удобно распорядиться по своему произволу судьбой своего отечества.