Король Золотой Рѣки
или
Черные братья
править
ГЛАВА I.
правитьВх давно прошедшія времена въ уединенной и гористой мѣстности Штиріи пролегала замѣчательная по своей плодородности долина. Долина эта была со всѣхъ сторонъ окружена высокими скалистыми горами, поднимавшимися къ самому небу острыми вершинами, покрытыми вѣчными снѣгами; съ этихъ вершинъ спускалось множество потоковъ, образуя водопады. Одинъ изъ этихъ водопадовъ спускался къ западу, падая черезъ такой высокій выступъ утеса, что когда солнце садилось и все кругомъ погружалось во мракъ, лучи его все еще продолжали освѣщать этотъ водопадъ, такъ что онъ казался потокомъ золотого дождя. Всѣ жители въ окрестности такъ и называли этотъ водопадъ Золотою Рѣкой. Странно было то, что ни одинъ изъ этихъ потоковъ не падалъ въ маленькую долину. Всѣ потоки спускались въ противуположную сторону горъ и устремлялись по широкимъ окружнымъ долинамъ или омывали берега, по которымъ были разбросаны города страны. Но облака такъ часто притягивались къ снѣжнымъ вершинамъ и покоились такъ нѣжно въ ихъ углубленіяхъ, что когда во время засухи и жаровъ вся страна кругомъ какъ бы сгорала отъ зноя, въ маленькой долинѣ все-таки временами перепадалъ дождь и, урожай злаковъ въ долинѣ бывалъ всегда обиленъ; травы давали высокіе всходы, яблоки бывали замѣчательно алыя и виноградъ синій-пресиній; вино, которое выдѣлывалось изъ этого винограда, было такое густое и медъ такой сладкій, что всѣ только дивились такому изобилію всякаго угодія и долину прозвали Кладъ-Долина.
И вся эта маленькая долина принадлежала тремъ братьямъ: Шварцу, Гансу и Глюку. Шварцъ и Гансъ — старшіе братья, были настоящіе уроды, съ нависшими бровями и маленькими тусклыми глазами, которые обыкновенно были у нихъ полузакрыты, такъ что нельзя было вглядѣться въ нихъ, а между тѣмъ казалось, что они васъ видятъ насквозь. Братья занимались хлѣбопашествомъ, извлекая средства къ существованію изъ того, что производила Кладъ-Долина, и были они очень трудолюбивые земледѣльцы. У нихъ было принято за правило уничтожать все то, что не приносило имъ пользы: они подстрѣливали воронъ за то, что онѣ клевали фрукты; убивали ежей, опасаясь, что они будутъ высасывать молоко у коровъ; отравляли сверчковъ, потому что они поѣдали крошки на кухнѣ; уничтожали насѣкомыхъ, которыя такъ весело стрекотали и журчали лѣтомъ на липовыхъ деревьяхъ. Они заваливали работой своихъ слугъ, не платя имъ за это жалованья пока, наконецъ, слуги отказывались работать у нихъ тогда братья затѣвали съ ними ссоры и прогоняли работниковъ, не расплатившись съ ними за ихъ трудъ. Было бы, конечно, странно, если бы братья не разбогатѣли, владѣя такою долиной и слѣдуя подобной системѣ расплаты съ рабочими; и дѣйствительно, они туго набили себѣ карманы деньгами. У нихъ было обыкновеніе удерживать у себя свои хлѣбныя зерна до тѣхъ поръ, пока не поднимались цѣны на хлѣбъ, и тогда они продавали свои запасы вдвое дороже, нежели они стоили имъ самимъ; ихъ домъ былъ полонъ разными драгоцѣнностями, но никто никогда не видалъ, чтобы они подали копѣйку нищему или хотъ корку хлѣба голодному или неимущему. Они никогда не ходили въ церковь; постоянно ворчали на то, что съ нихъ требуютъ налоги; словомъ, они были до того злы и отличались такою скаредностью, что, наконецъ, сосѣди прозвали ихъ Черными Братьями.
Младшій изъ трехъ братьевъ — Глюкъ былъ совершенною противоположностью старшимъ, какъ по наружности, такъ и по характеру; трудно даже было бы представить себѣ человѣка менѣе схожаго съ двумя старшими братьями. Ему было не болѣе двѣнадцати лѣтъ; это былъ, бѣлокурый, голубоглазый юноша, необычайно добрый и сострадательный къ людямъ и ко всѣмъ тварямъ Божіимъ. Разумѣется, онъ не могъ особенно ладить со своими братьями, или, вѣрнѣе, они не ладили съ нимъ. Его обязанность въ домѣ состояла въ завѣдываніи хозяйствомъ; онъ готовилъ обѣдъ и жарилъ жаркое, когда оно полагалось къ обѣду, что бывало не часто, такъ какъ, надо отдать справедливость братьямъ, они были такъ же скупы къ себѣ самимъ, какъ и къ постороннимъ людямъ. Въ остальное время онъ чистилъ сапоги, выметалъ комнаты и мылъ тарелки, соскабливая съ нихъ то, что оставляли на его долю братья въ видѣ поощренія за его труды; сверхъ этого онъ получалъ онъ нихъ же, въ видахъ воспитанія, изрядное количество колотушекъ.
Все шло такимъ порядкомъ въ теченіе долгаго времени. Но разъ наступило очень дождливое лѣто, и въ странѣ все измѣнилось. Не успѣли еще убрать сѣно, какъ всѣ копны были смыты наводненіемъ и снесены потокомъ воды къ морю; виноградники были разрушены градомъ, на рожь и пшеницу напала черная ржа, и только въ Кладъ-Долинѣ по обыкновенію все было благополучно. Обыкновенно бывало такъ: когда вездѣ кругомъ была засуха, то въ долинѣ шелъ благодѣтельный дождь; когда же кругомъ было пасмурно, то въ долинѣ сіяло яркое солнце. Всѣ окружные сосѣди приходили закупать рожь и пшеницу у Черныхъ Братьевъ, и всѣ уходили отъ нихъ съ проклятіями, такъ какъ братья запрашивали такія цѣны, какія имъ заблагоразсудится, и всѣ вынуждены были платить то, что они назначали. Не покупали у нихъ хлѣба только ужъ самые бѣдные, которые просили ихъ объ уступкѣ Христа ради; но этимъ несчастнымъ оставалось только одно — умирать съ голода у самаго порога хижины Черныхъ Братьевъ, такъ какъ на ихъ мольбы братья не обращали ни малѣйшаго вниманія.
Время близилось къ зимѣ; на дворѣ стояла ужасная погода, когда однажды братья ушли изъ дома, приказавъ, по своему обыкновенію, Глюку заняться хозяйствомъ, никого не впускать въ домъ и ничего никому не выдавать изъ дома. Глюкъ присѣлъ поближе къ очагу, такъ какъ дождь шелъ ливнемъ и сырость проникала въ кухню сквозь стѣны хижины. Онъ поворачивалъ вертелъ, на которомъ висѣло жаркое, то въ ту, то въ другую сторону, до тѣхъ поръ, пока жаркое стало вкусно подрумяниваться. «Экая жалость, думалъ Глюкъ; вѣдь, вотъ мои братья никогда никого не позовутъ пообѣдать у насъ. Мнѣ кажется, что имъ самимъ было бы пріятно, если бы кто-нибудь зашелъ поѣсть ломтикъ такой вкусной баранины, въ особенности въ это время, когда у многихъ изъ нашихъ сосѣдей нѣтъ даже и куска черстваго хлѣба».
Едва онъ успѣлъ это подумать, какъ въ двери хижины послышался двойной стукъ, но такой глухой, какъ будто дверной молотокъ былъ обернутъ чѣмъ либо мягкимъ; это былъ даже не настоящій стукъ, а скорѣе что-то похожее на порывъ вѣтра.
«Это должно быть вѣтеръ, — сказалъ про себя Глюкъ; — никто не рѣшится стучать такъ настойчиво въ наши двери».
Нѣтъ, это не былъ вѣтеръ; вонъ, опять стучатъ. И что странно, стучащій въ двери, казалось, очень торопился и точно совершенно не боялся, что ему могутъ не отвѣтить на его стукъ. Глюкъ подошелъ къ окну, открылъ его и высунулъ голову, чтобы узнать, кто стучится.
У дверей стоялъ престранный господинъ, какого онъ еще никогда не видывалъ. У этого господина былъ очень большой носъ бронзоваго оттѣнка; щеки его были такія красныя и такія круглыя, какъ будто онъ занимался раздуваніемъ огня въ печкѣ съ плохой тягой; глаза его весело свѣтились сквозь длинныя шелковистыя рѣсницы; усы завивались кольцами на подобіе штопора съ обѣихъ сторонъ его рта, тогда какъ темноватые, съ сильной просѣдью, волосы падали низко по плечамъ. Ростомъ онъ былъ не болѣе четырехъ съ половиною футовъ, а на головѣ у него была почти такой же вышины шапка, украшенная чернымъ перомъ, фута въ три длиной. Его камзолъ удлинялся сзади на подобіе фрака и скрывался подъ пышными складками широкаго чернаго плаща, который, очевидно, былъ совершенно ему не по росту, а въ эту бурную ночь, когда порывы вѣтра носились кругомъ, этотъ плащъ, казалось, готовъ былъ сорваться съ его плечъ, далеко раздувался и волочился за нимъ по землѣ.
Глюкъ былъ такъ озадаченъ страннымъ видомъ своего посѣтителя, что только молча смотрѣлъ на него, между тѣмъ какъ старикъ принялся снова стучать въ дверь. Повернувшись, чтобы бросить взглядъ на свой развѣвающійся по вѣтру плащъ, онъ увидалъ въ окно свѣтлорусую головку Глюка, таращившаго на него глаза и широко раскрывшаго отъ удивленія ротъ.
— Ну! — сказалъ маленькій старичекъ; — развѣ добрые люди такъ отвѣчаютъ на стукъ въ двери? Я весь промокъ; впустите меня скорѣе.
Надо правду сказать, маленькій господинъ и въ самомъ дѣлѣ весь измокъ. Намокшее перо на его шапкѣ свѣсилось внизъ, болтаясь у него между ногъ наподобіе хвоста у наказаннаго щенка, и вода текла съ него какъ съ дождеваго зонтика; съ кончиковъ его усовъ тоже ручьемъ лилась вода, наполняя карманы его жилетки, и вытекая изъ нихъ опять, точно ручьи съ водяной мельницы.
— Прошу у васъ извиненія, сударь, — сказалъ Глюкъ; — мнѣ очень жаль, но я ни въ какомъ случаѣ не могу…
— Что «не могу»? — спросилъ старикъ.
— Не могу впустить васъ въ домъ; въ самомъ дѣлѣ не могу! Мои братья изобьютъ меня до полусмерти, если я осмѣлюсь это сдѣлать. Но скажите мнѣ, что вамъ угодно, сударь?
— Угодно? — въ сердцахъ вскричалъ старикъ. — Мнѣ угодно обогрѣться и укрыться отъ бури, а у васъ тутъ пылаетъ огонь въ очагѣ; дрова трещатъ и бросаютъ веселыя тѣни по стѣнамъ кухни. И никто не пользуется вашимъ тепломъ! Впусти меня; слышишь, что я тебѣ говорю! Мнѣ нужно только обогрѣться, больше ничего.
Пока длился этотъ разговоръ, Глюкъ успѣлъ такъ прозябнуть у открытаго окна, что и самъ убѣдился, до чего было холодно и сыро на дворѣ; когда же онъ отошелъ отъ окна и увидалъ, какъ ярко пылающій огонь въ очагѣ трещалъ и ревѣлъ, пуская длинные огненные языки вверхъ по трубѣ, какъ будто облизываясь и съ наслажденіемъ предвкушая поджаривавшуюся вкусную баранью ногу, то ему стало жаль, что все это тепло какъ бы пропадаетъ даромъ. «Онъ и въ самомъ дѣлѣ совсѣмъ измокъ, — пробормоталъ маленькій Глюкъ; пущу-ка я его сюда, хотя бы на четверть часика». Сказано — сдѣлано. Глюкъ подошелъ къ двери и раскрылъ ее; маленькій старичекъ вошелъ, впустивъ вмѣстѣ съ собой такой сильный порывъ вѣтра, что старыя трубы заходили ходуномъ.
— Вотъ такъ умный мальчикъ! — воскликнулъ старичекъ; — а что касается твоихъ братьевъ, то будь спокоенъ; я ужъ самъ съ ними поговорю.
— Прошу васъ, сударь, не дѣлайте этого, — умолялъ Глюкъ; — да я ни въ какомъ случаѣ не могу васъ оставить здѣсь до ихъ прихода; они изувѣчатъ меня, если застанутъ васъ здѣсь.
— Вотъ какъ! — вздохнулъ старикъ; — ну, это очень грустно! А какъ долго я могу здѣсь остаться?
— Только до тѣхъ поръ, пока изжарится баранина, сударь, — отвѣчалъ Глюкъ; — а она уже очень подрумянилась.
Тогда старикъ подошелъ ближе къ огню и присѣлъ на каменный выступъ громаднаго очага, стараясь приноровиться такъ, чтобы верхушка его шапки пришлась какъ разъ къ отверстію трубы, иначе онъ принужденъ былъ бы снять ее, такъ какъ потолокъ былъ очень низкій.
— Вы тутъ скоро просохнете, сударь, — сказалъ Глюкъ, присѣвъ опять къ очагу и занявшись вертеломъ, на которомъ была прикрѣплена баранина.,
Но въ томъ то и дѣло, что старичекъ не просыхалъ, а, напротивъ, съ него такъ и лилась вода прямо на пылающіе уголья, такъ что огонь началъ шипѣть и брызгать кругомъ искрами и гаснуть. Казалось, никогда не будетъ конца этому потоку воды, лившей изъ каждой складки его плаща, какъ изъ глубокаго желоба.
— Прошу у васъ извиненія, сударь, — сказалъ Глюкъ, уже болѣе четверти часа наблюдавшій за тѣмъ, какъ вода, разливаясь въ большіе потоки, распространялась по полу кухни; — но я желалъ бы избавить васъ отъ вашего плаща.
— Нѣтъ, благодарю васъ, --отвѣчалъ старикъ.
— А ваша шапка, сударь, она вамъ точно мѣшаетъ?
— Мнѣ такъ отлично, благодарю васъ, — отвѣчалъ недовольнымъ тономъ старикъ.
— Но, сударь, мнѣ право совѣстно, — запинаясь проговорилъ Глюкъ; — мнѣ очень совѣстно но вы, сударь, гасите огонь.
— Тѣмъ лучше; баранина не такъ скоро изжарится, — сухо отвѣтилъ гость.
Глюка очень поразило поведеніе его гостя; въ немъ проглядывала смѣсь высокомѣрія и униженности. Глюкъ продолжалъ задумчиво вертѣть жаркое въ теченіи нѣсколькихъ минутъ.
— А баранина, кажется, очень хорошо поджарилась, — сказалъ, наконецъ, старичекъ, — Не дадите ли мнѣ кусочекъ?
— Нѣтъ, сударь, объ этомъ нечего и думать; это невозможно.
— Но я очень проголодался; я ничего не ѣлъ ни вчера, ни сегодня. Вѣдь братья твои и не замѣтятъ, если ты срѣжешь кусочекъ съ кости.
Старикъ говорилъ это такимъ унылымъ тономъ, что сердце Глюка совсѣмъ растаяло. — Мнѣ былъ обѣщанъ одинъ кусочекъ сегодня, — отвѣчалъ онъ, — и если вамъ угодно, сударь, я могу вамъ отдать свой собственный кусокъ, но ни кусочка больше.
— Ты славный малый, — отвѣчалъ старикъ.
Тогда Глюкъ подогрѣлъ тарелку и началъ точить ножикъ. «Ну, мнѣ все равно, думалъ онъ; пускай меня поколотятъ; ничего тутъ не подѣлаешь». Но едва онъ успѣлъ отрѣзать большой кусокъ отъ жаркого, какъ раздался страшный стукъ въ двери. Старикъ такъ живо соскочилъ со своего мѣста, какъ будто ему стало невыносимо жарко сидѣть. Глюкъ же тѣмъ временемъ успѣлъ снова приладить отрѣзанный кусокъ баранины къ кости, стараясь всячески сдѣлать это такъ, чтобы не было замѣтно, что онъ рѣзалъ жаркое, и побѣжалъ открывать двери.
— Какъ ты смѣешь заставлять насъ ждать столько времени тутъ на дождѣ! — крикнулъ Шварцъ, входя въ кухню и бросая свой зонтикъ прямо въ лицо Глюку. — Ну, отвѣчай, негодяй, — вскричалъ Гансъ, слѣдуя за братомъ и отвѣсивъ на ходу здоровую затрещину Глюку.
— А это еще кто такой? Господи помилуй! — вскричалъ Шварцъ, входя въ кухню.
— Аминь! — отвѣчалъ маленькій человѣчекъ, который снялъ свою шапку и стоялъ среди кухни, ловко кланяясь до самой земли.
— Это кто такой? — повторилъ Шварцъ, схвативъ скалку и съ грознымъ видомъ накидываясь на Глюка.
— Я и самъ не знаю, братецъ, — въ страхѣ отвѣчалъ Глюкъ.
— Что? А какъ же онъ вошелъ сюда? — заревѣлъ Шварцъ.
— Онъ весь промокъ, братецъ, — отвѣчалъ умоляюще Глюкъ. Скалка готова была опуститься на голову Глюка, но въ это же мгновеніе между нею и головою мальчика очутилась высокая шапка старика, на которую и обрушилась скалка съ такимъ размахомъ, что вся вода, которою она была пропитана, брызнула по комнатѣ. Но удивительное дѣло! Какъ только скалка коснулась шапки, она тотчасъ же вылетѣла изъ рукъ Шварца и стала вертѣться по кухнѣ, какъ соломенка, погоняемая порывомъ вѣтра, и, наконецъ, упала въ самый дальній уголъ комнаты.
— Кто вы такой, милостивый государь? — спросилъ Шварцъ, обращаясь къ старику.
— И что вамъ тутъ нужно? — проворчалъ Гансъ.
— Я бѣдный старикъ, сударь, — скромно отвѣчалъ пришелецъ; — я увидалъ вашъ огонекъ въ окно и попросилъ пріюта на короткое время.
— Хорошо-съ; а теперь извольте убираться вонъ, — сказалъ Шварцъ. — У насъ и безъ васъ тутъ достаточно сыро; у насъ здѣсь не сушильня для мокраго платья.
— Неужели вамъ не совѣстно выгонять старика въ такую погоду! Взгляните на мои сѣдые волосы. — У старика, какъ уже раньше было сказано, по плечамъ висѣли пряди сѣдѣющихъ волосъ.
— Чтожъ, — отвѣчалъ Гансъ; — у васъ довольно вашихъ сѣдыхъ кудрей, чтобы согрѣть васъ. Вонъ отсюда!
— Но я очень голоденъ, сударь; неужели вы не удѣлите мнѣ кусочка хлѣба на прощанье?
— Хлѣба! Это мнѣ нравится, — возразилъ Шварцъ. — Что, намъ некуда дѣвать нашъ хлѣбъ, что ли, чтобы подавать его такимъ красноносымъ лѣнтяямъ, какъ вы?
— Идите-ка лучше продавать свое перо, — насмѣшливо проговориль Гансъ. — Да что тутъ съ вами толковать; вонъ отсюда, да и баста!
— Прочь отсюда! Убирайтесь!
— Прошу васъ, господа……
— Вонъ! Ступайте къ чорту! — вскричалъ Гансъ и схватилъ старика за воротъ его одежды; но едва онъ коснулся плаща старика, какъ началъ вертѣться, какъ будто его подхватилъ вихрь, и отлетѣлъ въ уголъ кухни, туда же, гдѣ лежала скалка. Тогда на старика накинулся Шварцъ, чтобы выгнать его вонъ, но съ нимъ повторилось то же, что и съ Гансомъ: едва онъ коснулся старика, какъ тоже началъ вертѣться и, наконецъ, свалился въ уголъ кухни на Ганса, сильно ударившись головой объ стѣну. Тамъ они и лежали всѣ трое — Гансъ, Шварцъ и скалка.
Послѣ этого старикъ началъ быстро вертѣться въ противоположную сторону и вертѣлся до тѣхъ поръ, пока его длинный плащъ аккуратными складками обернулся вокругъ всей его фигуры; потомъ онъ нахлобучилъ на голову свою шапку, надѣвъ ее не прямо, а на бокъ, такъ какъ иначе шапка не могла бы умѣститься подъ низкимъ потолкомъ кухни. Покрутивъ свои волнистые усы, старикъ совершенно хладнокровно сказалъ: «Господа, желаю вамъ добраго утра. Въ двѣнадцать часовъ ночи я снова явлюсь сюда, но послѣ вашего негостепріимнаго пріема, вы, навѣрное, не будете удивлены, узнавъ, что это будетъ уже послѣднее мое посѣщеніе.»
— Если я опять застану тебя здѣсь пробормоталъ Шварцъ, вылѣзая изъ угла совершенно растерянный, но не успѣлъ онъ кончить свою фразу, какъ старикъ захлопнулъ за собой дверь такъ сильно, что весь домъ затрясся; въ ту же минуту мимо оконъ пронеслась туча, которая, вертясь и клубясь въ воздухѣ, направилась внизъ по долинѣ, принимая всевозможныя очертанія и разразилась подъ конецъ сильнымъ ливнемъ.
— Натворили вы тутъ дѣлъ, господинъ Глюкъ, нечего сказать! — проговорилъ Шварцъ. — Ну-съ, подавайте-ка теперь баранину, и если я васъ когда нибудь опять поймаю за такими шутками, то А это что же такое? А? Баранина надрѣзана?
— Но, братецъ, вы, вѣдь, обѣщали дать мнѣ кусокъ, — отвѣчалъ Глюкъ.
— Ага! И ты хотѣлъ отрѣзать себѣ кусокъ, пока жаркое было горячее, чтобы получить побольше соку. Ну, не скоро теперь ты дождешься отъ меня такой милости. Уходи сейчасъ вонъ и жди въ подвалѣ, пока я позову тебя оттуда.
Глюкъ ушелъ изъ кухни съ поникшей головой. Братья же принялись за жаркое и, съѣвъ сколько только были въ силахъ, спрятали остальную баранину въ шкафъ, который заперли на ключъ; потомъ принялись за вино и совершенно опьянѣли.
И какая же ночь наступила послѣ этого! Вѣтеръ ревѣлъ почти безъ перерыва и дождь лилъ ливнемъ. Братья сохранили еще настолько сообразительности, что позаботились закрыть ставни и запереть входную дверь желѣзнымъ болтомъ, прежде чѣмъ легли спать. Старшіе братья спали вдвоемъ въ одной комнатѣ. Ночью, какъ только пробило двѣнадцать часовъ, ихъ обоихъ разбудилъ страшный трескъ у наружныхъ дверей; дверь въ ихъ комнату распахнулась съ такою силой, что весь домъ задрожалъ.
— Это что такое? — вскричалъ Шварцъ, вскочивъ съ кровати.
— Это ничего; это только я, — отвѣчалъ маленькій старичекъ. Братья сидѣли на своихъ кроватяхъ и озирались кругомъ, стараясь разсмотрѣть, что творилось въ этой темнотѣ. Оказалось, что комната была вся наполнена водой, и при тускломъ свѣтѣ луны, проникавшемъ черезъ отверстія въ ставняхъ, они могли видѣть, что среди комнаты катится громадный шаръ изъ пѣны, который то вертѣлся, то опускался, то поднимался на подобіе пробки; на шарѣ же, какъ на мягкой подушкѣ, покоился старичекъ, ихъ недавній гость, въ своей высокой шапкѣ и плащѣ. Ему не надо было теперь снимать шапки, такъ какъ крыша хижины была сорвана и мѣста для нея было довольно.
— Сожалѣю, что такъ безпокою васъ, — сказалъ гость насмѣшливымъ голосомъ; — мнѣ кажется, что ваши постели пропитались сыростью. Не лучше ли вамъ перейти въ комнату вашего брата; тамъ потолокъ цѣлъ и вамъ тамъ будетъ удобнѣе.
Братья не заставили повторить этотъ совѣтъ и бросились въ комнату Глюка, промокшіе насквозь и въ большомъ страхѣ отъ всего случившагося съ ними.
— Вы найдете мою карточку на столѣ, — прокричалъ имъ въ слѣдъ старичекъ. — Помните: это послѣдній мой приходъ въ вашъ домъ.
— Дай Господи, чтобы это былъ послѣдній! — весь дрожа воскликнулъ Шварцъ.
Воздушный шаръ скрылся. Когда наступилъ, — наконецъ, разсвѣтъ послѣ этой ужасной ночи, то братья, выглянувъ изъ маленькаго окна Глюка, увидали, что Кладъ-Долина представляла ъ картину полнаго разрушенія. Наводненіемъ снесло деревья; хлѣбныя поля были всѣ попорчены; скотъ погибъ; вся долина обратилась въ пустыню, занесенную красноватымъ пескомъ и сѣрой грязью.
Братья, дрожа отъ холода и страха, спустились въ свою кухню; оказалось, что весь нижній этажъ хижины былъ затопленъ водой; запасы хлѣбныхъ зеренъ, накопленныя богатства, деньги — все было смыто или попорчено водой, и на кухонномъ столѣ лежала только маленькая визитная карточка. На ней крупными, заковыристыми, какъ бы раздуваемыми вѣтромъ, буквами были начерчены слова: Его высокородіе Юго-Западный вѣтеръ.
ГЛАВА II.
правитьГосподинъ Юго-Западный Вѣтеръ сдержалъ свое слово. Послѣ того знаменательнаго посѣщенія, о которомъ было сказано выше, онъ уже больше не появлялся въ Кладъ-Долинѣ, — но, что было гораздо хуже, онъ такъ настроилъ своихъ родственниковъ остальныхъ Западныхъ Вѣтровъ, что уговорилъ ихъ поступить такимъ же образомъ, какъ поступилъ онъ самъ. Вслѣдствіе этого въ долинѣ наступила засуха; дождя тамъ не было въ теченіи почти цѣлаго года. Хотя кругомъ все цвѣло и зеленѣло, но наслѣдство трехъ братьевъ представляло изъ себя безотрадную пустыню. То, что считалось въ былое время богатѣйшимъ достояніемъ въ странѣ, обратилось въ безплодную песчаную пустыню. Братьямъ, послѣ долгой и тщетной борьбы съ погодой, пришлось въ отчаяніи покинуть свое безплодное наслѣдіе и искать какихъ либо иныхъ способовъ для добыванія себѣ средствъ пропитанія въ сосѣднихъ, городахъ. Всѣ ихъ деньги были прожиты, и у нихъ уже ничего не оставалось изъ нечестнымъ путемъ нажитаго богатства кромѣ нѣсколькихъ старинныхъ золотыхъ блюдъ.
— Лучше всего намъ расплавить наше золото для продажи, — сказалъ Шварцъ Гансу, когда они пошли въ городъ. — Это дѣло хорошее для ловкихъ мошенниковъ; мы можемъ при этомъ подмѣшать въ наше золото мѣди, и никто этого не замѣтитъ.
Обсудивъ это дѣло, братья пришли къ заключенію, что у нихъ явилась недурная мысль; поэтому они взяли на прокатъ доменную печь и обратились въ плавильщиковъ золота. Скоро, однако, обнаружились два обстоятельства, которыя сильно повліяли на успѣшность ихъ предпріятія: первое обстоятельство было то, что покупатели относились съ недовѣріемъ къ ихъ смѣшанному съ мѣдью золоту, а второе — что двое старшихъ братьевъ, какъ только имъ удавалось продать что либо изъ своихъ вещей, засадивъ маленькаго Глюка за работу, сами пропивали вырученныя деньги въ трактирѣ, который находился тутъ не рядомъ съ ихъ хижиной. Такимъ образомъ они расплавили все свое золото и растратили всѣ вырученныя деньги, не обогативъ своего хозяйства какимъ либо пріобрѣтеніемъ. Дошло, наконецъ, до того, что у нихъ осталась въ домѣ одна только большая кружка, которую Глюку подарилъ его дядя; онъ очень дорожилъ этою драгоцѣнностью и не хотѣлъ бы ни за что на свѣтѣ разстаться съ нею Онъ всегда пилъ изъ этой кружки, хотя все то его питье ограничивалось молокомъ, да водой. Эта кружка была престранная. Ручка ея представляла сплетенныя пряди длинныхъ золотистыхъ волосъ, до того искусно вычеканенныхъ, что казалось, будто эти волосы были сотканы изъ шелка, а не выдѣланы изъ металла; пряди эти сплетались съ бородой и съ усамй такой же искусной чеканки, обрамлявшими надменное лицо, изображенное на кружкѣ и сдѣланное изъ чистаго червонаго золота; лицо это обладало сверхъ того еще парой проницательныхъ глазъ. Стоило лишь поднести эту кружку къ губамъ, какъ эти глаза, казалось, бросали косой взглядъ на пьющаго; Шварцъ даже положительно утверждалъ, что, когда онъ однажды въ семнадцатый разъ опорожнилъ кружку, наполненную виномъ, эти глаза многозначительно подмигнули ему. Когда подошла очередь кружкѣ быть расплавленной и превратиться въ ложки, маленькій Глюкъ былъ до того опечаленъ, что, казалось, сердце его готово было разорваться отъ горя; но братья только посмѣялись надъ нимъ, бросили кружку въ плавильный котелъ и побрели, шатаясь, въ трактиръ, предоставивъ Глюку раздѣлить расплавленное золото на слитки.
Когда братья удалились, Глюкъ взглянулъ на прощаніе еще въ послѣдній разъ на своего стараго друга въ плавильномъ котлѣ. Вьющіяся пряди волосъ уже успѣли расплавиться и ничего почти не осталось отъ изображеннаго на кружкѣ лица, кромѣ краснаго носа старика и его пронзительныхъ глазъ, выраженіе которыхъ было еще болѣе надменное и злобное, чѣмъ прежде.
— «И не мудрено, подумалъТлюкъ; безсовѣстно такъ обращаться со старымъ другомъ».
Опечаленный Глюкъ подошелъ къ окну и присѣлъ около него, чтобы подышать вечернимъ воздухомъ и освѣжиться послѣ сосѣдства накаленной печи. Изъ этого окна открывался видъ на цѣпь горъ, которыя, какъ я уже упомянулъ раньше, возвышались надъ Кладъ-Долиной; особенно же ясно изъ этого окна обозначалась вершина той горы, съ которой спускалась Золотая Рѣка. Наступили сумерки, и когда Глюкъ присѣлъ у окна, то верхушки горныхъ утесовъ, освѣщенныя заходящимъ солнцемъ, казались какъ бы окрашенными въ пурпуровый цвѣтъ; тамъ и сямъ надъ вершинами по небу клубились ярко блестѣвшія, точно огненныя, облака, и рѣка, вся облитая свѣтомъ, падала колышащейся струей, какъ бы изъ чистаго золота, спускаясь съ одного утеса на другой, тогда какъ надъ рѣкой двойною дугой свѣтилась широкая радуга, то вспыхивая яркими красками, то сливаясь съ брызгами быстро несущейся рѣки.
— Ахь! — воскликнулъ Глюкъ, молча полюбовавшись нѣкоторое время на эту картину. — Если бы только эта рѣка была на самомъ дѣлѣ вся изъ чистаго золота! Вотъ было бы хорошо!
— Нѣтъ, Глюкъ, напрасно ты такъ думаешь; хорошаго ничего бы не было, — откликнулся чей-то звучный металлическій голосъ около самаго его уха.
— Господи помилуй! Кто это такой? — вскричалъ Глюкъ, вскочивъ съ своего мѣста. Въ комнатѣ не было ни души. Онъ осмотрѣлся кругомъ, взглянулъ подъ столъ и нѣсколько разъ оглядывался назадъ, но, убѣдившись въ томъ, что никого не было, онъ присѣлъ опять у окна. На этотъ разъ любуясь видомъ, онъ уже не выражалъ вслухъ своихъ мыслей, но невольно опять ему пришло въ голову, какъ было бы чудесно, если бы рѣка въ самомъ дѣлѣ была вся изъ чистаго золота!
— Нѣтъ, нѣтъ, мой милый мальчикъ, ты ошибаешься, — произнесъ прежній голосъ и на этотъ разъ громче, чѣмъ въ первый разъ.
— Господи помилуй! — снова вскричалъ Глюкъ; — что же это такое, наконецъ? — Онъ обшарилъ комнату кругомъ; оглядѣлъ всѣ углы, заглянулъ даже въ шкафы, а потомъ уже началъ вертѣться на мѣстѣ посрединѣ комнаты, полагая, что кто-нибудь стоитъ позади его, когда снова раздался тотъ же голосъ. На этотъ разъ кто-то пѣлъ веселымъ, звучнымъ голосомъ: «ла-ла лира, ла»! Нѣжная мелодія повторялась безъ всякихъ словъ; это было нѣчто, напоминающее журчаніе закипающей въ чайникѣ воды. Глюкъ выглянулъ черезъ окно во дворъ; нѣтъ, журчаніе происходило въ самомъ домѣ. Онъ поднялся наверхъ; потомъ спустился внизъ. Нѣтъ! Журчаніе раздиралось именно въ кухнѣ и становилось съ каждой минутой все громче и явственнѣе. И вдругъ Глюку показалось, что журчаніе всего громче раздавалось именно у самой печки. Онъ подбѣжалъ къ ней и сунулъ голову въ отверстіе очага. Да, онъ былъ правъ; звуки раздавались не только изъ очага, но даже изъ плавильнаго котла. Онъ открылъ горшокъ и бросился въ испугѣ назадъ; пѣніе безъ всякаго сомнѣнія раздавалось изъ этого плавильнаго горшка. Онъ остановился на нѣсколько, минутъ въ самомъ отдаленномъ углу кухни, растопыривъ руки и раскрывъ ротъ, пока, наконецъ, пѣніе прекратилось и голосъ произнесъ отчетливо и внятно:
— Сюда!
Глюкъ не отвѣчалъ ни слова.
— Сюда! Глюкъ, мой милый мальчикъ, — повторилъ голосъ, исходившій изъ плавильнаго горшка.
Глюкъ собралъ все свое мужество, смѣло подошелъ къ плавильному горшку, выдвинулъ его изъ печки и посмотрѣлъ, что тамъ дѣлается. Золото все расплавилось; поверхность его была гладка, какъ стекло или какъ вода; но въ расплавленномъ золотѣ отражалось не лицо самого Глюка, а на него смотрѣли изъ золотой жидкости проницательные глаза его стараго друга, красноносаго старика, вычеканеннаго на прежней кружкѣ; можно было бы даже сказать, что и носъ, и глаза были теперь еще проницательнѣе и краснѣе, чѣмъ когда либо раньше.
— Ну, что же, Глюкъ, — раздался голосъ изъ плавильнаго горшка; — я живъ и здоровъ, только выливай свое золото скорѣе!
Но Глюку было вовсе не до того; онъ былъ слишкомъ испуганъ, чтобы взяться за дѣло.
— Выливай же скорѣе золото, я тебѣ говорю, — повторилъ голосъ довольно сердито.
Глюкъ стоялъ неподвижно отъ страха.
— Говорю тебѣ — выливай золото! — свирѣпо повторилъ голосъ. — Я больше не могу выдержать этотъ жаръ!
Сдѣлавъ страшное усиліе, Глюкъ овладѣлъ собою, охватилъ плавильникъ и нагнулъ его, чтобы вылить изъ него золото. И что же: вмѣсто жидкости оттуда показалась сначала пара маленькихъ желтыхъ ногъ, затѣмъ концы одежды, затѣмъ пара упиравшихся въ бока рукъ и, наконецъ, хорошо знакомая Глюку голова его друга, изображеннаго раньше на кружкѣ. Передъ Глюкомъ предсталъ маленькій золотой карликъ всего въ полтора фута вышины.
— Вотъ это хорошо, — произнесъ карликъ, — вытягивая и выпрямляя сначала свои ноги, потомъ руки; затѣмъ онъ началъ потряхивать головою вверхъ и внизъ, вправо и влѣво въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, не произнося при этомъ ни одного слова. Казалось, онъ хотѣлъ убѣдиться въ томъ, прилаженъ ли онъ надлежащимъ образомъ и все ли у него на мѣстѣ. Глюкъ все это время смотрѣлъ на карлика въ нѣмомъ удивленіи. Одѣтъ карликъ былъ въ куртку изъ чистой золотой ткани. Поверхъ блестящей куртки волоса и борода карлика падали волнистыми прядями почти до самой земли; эти кудри были до того нѣжны, что Глюкъ не могъ понять, гдѣ онѣ оканчиваются; онѣ, казалось, сливались съ окружающимъ воздухомъ. При этомъ, однако, ни въ какомъ случаѣ нельзя было сказать, что лицо карлика отличалось нѣжными очертаніями; напротивъ, оно было грубовато; цвѣтъ лица у него былъ слегка мѣднаго оттѣнка, а общее выраженіе его указывало на упрямый и несговорчивый характеръ маленькаго существа. Когда карликъ окончательно убѣдился въ томъ, что все у него на мѣстѣ, онъ направилъ свои маленькіе проницательные глаза въ упоръ на Глюка и спокойно разглядывалъ его въ теченіи нѣсколькихъ минутъ. Потомъ онъ отрывисто проговорилъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, Глюкъ, напрасно ты такъ думаешь.
Это былъ, безспорно, странный, безсвязный способъ начинать разговоръ. Эта фраза могла, разумѣется, относиться къ тому, о чемъ думалъ Глюкъ, когда карликъ отвѣчалъ ему изъ плавильнаго горшка; но къ чему бы это замѣчаніе ни относилось; Глюку и не приходило въ голову оспаривать справедливость этого приговора.
— Такъ вы полагаете, сударь, что я напрасно этого желаю? — кротко и почтительно переспросилъ Глюкъ.
— Разумѣется, напрасно, — отвѣчалъ убѣдительнымъ тономъ карликъ; — ничего тутъ не было бы хорошаго.
Послѣ этихъ словъ карликъ надвинулъ свою шапку на самыя брови; потомъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ по комнатѣ, высоко поднимая ноги и крѣпко притоптывая ими по полу. Во время этого перерыва въ разговорѣ Глюкъ имѣлъ возможность сколько-нибудь собраться съ мыслями и, сообразивъ, что его крошечный гость не можетъ внушать никакого страха, далъ волю своему любопытству и приступилъ къ крайне щекотливому вопросу.
— Позвольте васъ спросить, сударь, — началъ онъ съ нѣкоторой запинкой; — не были ли вы раньше моей кружкой?
Послѣ этого вопроса маленькій человѣчекъ круто повернулся въ сторону Глюка и направился къ нему, выпрямляясь во весь свой ростъ.
— Я — Король Золотой рѣки, — отвѣчалъ онъ; потомъ опять повернулся въ сторону и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ, какъ бы для того, чтобы дать Глюку опомниться отъ впечатлѣнія, какое могло произвести это заявленіе. Затѣмъ онъ опять подошелъ къ Глюку и остановился передъ нимъ, какъ бы выжидая, не сдѣлаетъ-ли Глюкъ какого-либо замѣчанія съ своей стороны въ отвѣтъ на это заявленіе.
Глюкъ не рѣшился нарушить это молчаніе хотя бы какимъ либо замѣчаніемъ. «Надѣюсь, что Ваше Величество чувствуете себя въ добромъ здравіи», произнесъ онъ.
— Слушай, — сказалъ маленькій человѣкъ, не удостоивъ отвѣчать на этотъ вѣжливый вопросъ Глюка — Я — король той рѣки, которую вы смертные прозвали Золотою Рѣкой. Ты видѣлъ меня раньше не въ настоящемъ моемъ образѣ вслѣдствіе коварныхъ замысловъ другого короля, болѣе сильнаго, нежели я самъ; но, благодаря тебѣ, я избавился отъ козней этого чародѣя. То, что я знаю о тебѣ и о твоихъ отношеніяхъ къ твоимъ злымъ братьямъ, заставляетъ меня позаботиться о твоихъ нуждахъ; выслушай же внимательно то, что я тебѣ скажу. Если кто взойдетъ на ту горную вершину, гдѣ беретъ свое начало Золотая Рѣка, и броситъ въ рѣку у самаго ея истока три капли святой воды, то для него, и только для него одного, рѣка обратится въ чистое золото. Если кто, однако, не выполнитъ этого условія при первой же своей попыткѣ взойти на вершину, тотъ пусть не мечтаетъ о томъ, что можетъ повторить свой опытъ; — это ему можетъ удасться только однажды. Если же кто вольетъ въ рѣку нечистой воды, то такимъ поступкомъ погубитъ себя и тотчасъ же обратится въ черный камень.
Послѣ этихъ словъ Король Золотой Рѣки повернулся и совершенно хладнокровно шагнулъ въ пылающее пламя горна. Его фигура поперемѣнно становилась то ярко красною, то бѣлою, то прозрачною, то блестящею, то превращалась какъ бы въ пламя; это пламя начало рости, потомъ затрепетало и, наконецъ, совсѣмъ исчезло изъ вида. Король Золотой Рѣки испарился.
— Ахъ! — вскричалъ бѣдный Глюкъ, бросившись къ печкѣ и заглянувъ въ трубу, — Ахъ! Боже мой! Моя кружка! Гдѣ же моя кружка?
ГЛАВА III.
правитьЕдва лишь исчезъ такимъ необычайнымъ образомъ Король Золотой Рѣки, какъ ввалились въ домъ Гансъ и Шварцъ, оба мертвецки пьяные.. Узнавъ, что безвозвратно исчезла послѣдняя ихъ драгоцѣнность, они протрезвились настолько, что были въ силахъ напасть на Глюка и исколотить его самымъ жестокимъ образомъ. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, они бросились въ изнеможеніи на стулья и потребовали, чтобы онъ объяснилъ имъ все дѣло. Глюкъ разсказалъ имъ всю правду, но они не повѣрили ему и принялись снова бить его до тѣхъ поръ, пока у нихъ не отнялись руки; тогда они, наконецъ, завалились спать. На слѣдующее утро, однако, когда они услыхали, какъ упорно Глюкъ настаивалъ на своемъ разсказѣ, они начали вѣрить ему; но тутъ произошла новая исторія: старшіе братья, послѣ долгихъ споровъ о томъ, кому изъ нихъ отправиться на горную вершину къ истоку Золотой Рѣки, вступили въ драку другъ съ другомъ. Шумъ отъ этой ссоры испугалъ сосѣдей, которые принялись разнимать ихъ, но такъ какъ всѣ ихъ усилія ни къ чему не повели, то имъ пришлось послать за полиціей.
Гансъ, узнавъ объ этомъ, ухитрился убѣжать и скрыться отъ преслѣдованія, но Шварца повели къ судьѣ, который наложилъ на него штрафъ за нарушеніе тишины. Съ него потребовали уплаты штрафа, но такъ какъ онъ пропилъ наканунѣ свои послѣднія деньги и не могъ заплатить штрафа, то его посадили въ тюрьму до уплаты сполна требуемой суммы.
Когда Гансъ узналъ объ этомъ, то очень обрадовался и рѣшилъ не медля отправиться къ Золотой Рѣкѣ. Но какъ ему добыть святой воды — вотъ въ чемъ вопросъ. Онъ направился къ священнику, но тотъ наотрѣзъ отказался дать святую воду такому отъявленному негодяю. Тогда Гансъ въ первый разъ въ своей жизни пошелъ въ церковь во время вечерни и подъ видомъ того, что хочетъ окропить себя святой водой передъ молитвой, зачерпнулъ изъ купели полную чашку святой воды и съ торжествомъ принесъ ее домой.
На другое утро онъ всталъ до восхода солнца, налилъ святую воду въ фляжку, запасся еще двумя бутылками вина и мясомъ, взялъ свою альпійскую палку и направился къ горнымъ вершинамъ.
По выходѣ изъ города ему пришлось пройти мимо городской тюрьмы, и онъ не преминулъ заглянуть въ окно; тамъ онъ увидалъ ІІІварца, печально выглядывавшаго черезъ желѣзную рѣшетку.
— Здравствуй, братъ, — привѣтствовалъ его Гансъ; — не передать ли отъ тебя поклонъ Королю Золотой Рѣки?
Шварцъ со злости заскрежеталъ зубами и потрясъ изо всей мочи желѣзную рѣшетку окна; но Гансъ только покатился со смѣху и посовѣтовалъ ему примириться со своей жизнью въ тюрьмѣ; потомъ онъ вынулъ изъ своей корзины фляжку со святой водой, потрясъ ею передъ самымъ носомъ Шварца, пока вода начала пѣниться, и пустился далѣе въ путь въ самомъ веселомъ настроеніи духа.
Утро было такое чудесное, что всякому стало бы весело на душѣ. По долинѣ разстилалась росистая мгла, изъ-за которой выступали громадныя горныя вершины; нижнія части этихъ вершинъ обрисовывались блѣдно-сѣрыми очертаніями, едва отличавшимися отъ носившагося въ воздухѣ тумана; постепенно возвышаясь, однако, эти вершины освѣщались лучами солнца, которые ложились яркими рѣзкими штрихами вдоль угловатыхъ каменныхъ зубцовъ и проникали длинными отвѣсными полосами сквозь бахрому копьеобразныхъ сосповыхъ деревьевъ. Самыя же верхушки этихъ утесовъ высились красными, какъ бы расщепленными, зубчатыми массами, рисующимися причудливыми очертаніями, съ гнѣздящимися на нихъ полосками освѣщеннаго солнцемъ снѣга, ползущаго къ обрывамъ на подобіе вилообразной молніи. А высоко надъ этими утесами, въ почти недосягаемой высотѣ, покоились подъ сводомъ голубыхъ небесъ неприступныя, блещущія своею ослѣпительною бѣлизною, остроконечныя вершины вѣчныхъ снѣговъ.
Золотая Рѣка, которая брала свое начало въ ущельи одного изъ утесовъ, скрывалась въ тѣни, но брызги пѣны ея водъ поднимались какъ дымъ надъ дугообразной линіей водопада и испарялись, слегка клубясь, раздуваемыя утреннимъ вѣтромъ.
Взоры и мысли Ганса были всецѣло сосредоточены на Золотой Рѣкѣ. Не принявъ въ разсчетъ разстоянія, которое ему нужно было пройти, онъ шелъ такъ быстро впередъ, что уже почувствовалъ усталость, прежде нежели достигъ первыхъ нижнихъ уступовъ еще зелѣнѣющихъ и низкихъ горъ. Когда же, наконецъ, онъ перешелъ черезъ эту первую цѣпь горъ, то увидалъ, что между нимъ и истокомъ Золотой Рѣки простирается громадный глетчеръ (ледникъ), о которомъ онъ, несмотря на свое давнее знакомство съ этими горами, вовсе и не подозрѣвалъ. Онъ вступилъ на этотъ глетчеръ съ обычною отвагой привычнаго горнаго жителя, хотя ему казалось, что никогда въ жизни ему не приходилось переходить черезъ такой опасный ледникъ. Ледъ былъ въ высшей степени скользкій, и на каждомъ шагу попадались расщелины, изъ которыхъ доносился дикій ревъ быстро несущихся потоковъ воды; звуки эти были не монотонны и глухи, но поперемѣнно то переходили въ какую то дикую мелодію, то въ отрывистые стоны или отчаянные крики, какіе издаютъ люди, одержимые горемъ или страждущіе отъ боли. Осколки льда обрисовывались какими-то причудливыми массами; но эти осколки, казалось Гансу, были вовсе не похожи на обычныя груды растрескавшагося льда. Эти ледяные осколки своими очертаніями напоминали какія-то лица, причудливыя фигуры живыхъ существъ, искаженныя гнѣвомъ и полныя презрѣнія. Миріады какихъ-то фантастическихъ тѣней и таинственныхъ огней носились по воздуху, освѣщая блѣдно голубыя вершины горъ, ослѣпляя и отуманивая зрѣніе путника; въ то же время мозгъ его мутился и слухъ былъ поражаемъ безпрерывнымъ ревомъ скрытаго подъ льдинами, быстро несущагося потока. По мѣрѣ того какъ Гансъ подвигался впередъ, всѣ эти препятствія все больше и больше возрастали: ледъ трескался образуя новыя пропасти подъ его ногами, то возвышаясь высокими остроконечными глыбами, которыя, качаясь изъ стороны въ сторону, съ страшнымъ, какъ бы громовымъ, трескомъ обрушивались передъ ним заграждая ему путь. Случалось не разъ Гансу и прежде бороться съ подобными опасностями во время переходовъ въ бурю черезъ глетчеры, но никогда еще въ жизни онъ не испытывалъ такого ужаса, какой его обуялъ, когда онъ въ паническомъ страхѣ перепрыгнулъ черезъ послѣднюю трещину во льду и бросился въ изнеможеніи и трясясь, какъ въ лихорадкѣ, на противоположный край пропасти.
Во время труднаго перехода черезъ ледникъ Гансу пришлось бросить свою корзинку съ провизіей, такъ какъ она мѣшала ему свободно двигаться, и теперь ему нечѣмъ было подкрѣпить свои силы; ему оставалось только одно — утолять свою жажду кусочками льда. Часового отдыха было достаточно Гансу при его крѣпкомъ организмѣ для возстановленія силъ, послѣ чего его снова обуяла страсть къ наживѣ, и онъ возобновилъ свое трудное странствованіе по утесамъ.
Его дальнѣйшій путь пролегалъ вверхъ по крутому выступу совершенно обнаженныхъ утесовъ, на которыхъ не росло хоть сколько-нибудь травы, между тѣмъ какъ надъ его головой не было ни одного выступа скалъ, подъ тѣнью котораго можно было бы укрыться отъ палящихъ лучей южнаго солнца. Былъ уже полдень, и знойные лучи солнца падали прямо на крутой подъемъ, тогда какъ воздухъ кругомъ какъ бы застылъ, весь насыщенный чрезмѣрнымъ зноемъ. Помимо усталости, Гансъ началъ страдать отъ томившей его жажды, и онъ сталъ все чаще и чаще оглядываться на фляжку съ водой, которая была прикрѣплена къ его поясу. «Вѣдь мнѣ нужно сохранить всего лишь три капельки, подумалъ онъ, наконецъ; тутъ столько воды, что я могу во всякомъ случаѣ смочить ею свои пересохшія губы».
Онъ раскупорилъ фляжку и уже поднесъ ее къ губамъ, когда ему бросился въ глаза какой-то предметъ, лежавшій тутъ же около него на утесѣ; ему показалось, что этотъ предметъ шевелится. Оказалось, что это была небольшая собака, повидимому, издыхающая отъ смертельной жажды. Она лежала съ высунутымъ языкомъ, пересохшимъ отъ жажды; она вся вытянулась отъ изнеможенія; по ея губамъ и языку ползали цѣлымъ роемъ черные муравьи. Собака уставилась умоляющими глазами на фляжку, которую держалъ Гансъ, но онъ толкнулъ издыхающее животное ногой, выпилъ глотокъ воды и пошелъ своею дорогою. Тутъ же какимъ-то необъяснимымъ образомъ синее небо какъ будто подернулось темнотою.
Тропинка съ каждымъ шагомъ все круче и круче поднималась въ гору, и горный воздухъ, вмѣсто того, чтобы освѣжать его, скорѣе воспламенялъ его кровь до лихорадочнаго состоянія. Бурленіе горныхъ потоковъ звучало въ его ушахъ какъ бы насмѣшкою; всѣ эти потоки струились вдали отъ того мѣста, гдѣ онъ шелъ, а жажда его съ каждой минутой становилась все болѣе и болѣе нестерпимой. Прошелъ еще часъ времени, и Гансъ снова взялся за фляжку со святою водой; она была на половину пуста, но все таки въ ней было гораздо больше трехъ капель. Онъ остановился, собираясь открыть фляжку. Въ эту минуту что-то зашевелилось на дорогѣ впереди его. Оказалось, что это былъ красивый ребенокъ, лежавшій почти безъ признаковъ жизни на утесѣ; грудь ребенка тяжело вздымалась отъ мучившей его жажды; глаза его были закрыты и засохшія губы горѣли отъ внутренняго жара. Гансъ бросилъ равнодушный взглядъ на ребенка, выпилъ воды и продолжалъ свой путь. Тутъ солнце подернуло съ темно-сѣрою тучей, и длинныя змѣевидныя тѣни поползли по бокамъ горныхъ уступовъ. Гансъ медленно двигался впередъ, борясь съ препятствіями, встрѣчавшимися на каждомъ шагу. Солнце склонялось уже къ западу, но съ наступленіемъ сумерекъ воздухъ былъ такъ же удушливъ, какъ и раньше; царствовавшее въ воздухѣ затишье, какъ свинцовый обручъ, давило его виски и тяжело тѣснило грудь, но желанная цѣль была уже близка. Передъ нимъ, на разстояніи какихъ-нибудь пятисотъ футъ, виднѣлся потокъ Золотой Рѣки, стремившейся съ вершины, гдѣ онъ бралъ свое начало, водопадомъ внизъ. Гансъ пріостановился на одну минуту, чтобы передохнуть, и затѣмъ бросился впередъ, желая поскорѣе добраться до цѣли своего путешествія.
Въ эту минуту его уха коснулся слабый стонъ. Онъ повернулся и увидалъ сѣдовласаго старика, распростертаго на скалѣ. Глаза старца впали, лицо его было покрыто смертельною блѣдностью и выражало крайнее отчаяніе. «Воды», простоналъ онъ, протягивая Гансу свои руки, и слабо повторилъ: «Воды! Я умираю…»
— Нѣтъ у меня воды для тебя, — отвѣтилъ Гансъ; — довольно пожилъ ты на своемъ вѣку — пора тебѣ и умирать. — При этихъ словахъ Гансъ перешагнулъ черезъ распростертое на утесѣ тѣло старика и бросился впередъ. Тутъ съ восточнаго небосклона блеснулъ синеватый лучъ молніи, похожій на огненный мечъ; лучъ трижды освѣтилъ все небо, которое затѣмъ погрузилось въ непроницаемую тьму. Солнце скрылось, закатившись за горизонтъ, на подобіе раскаленнаго до красна шара.
Ревъ Золотой Рѣки зазвучалъ въ ушахъ Ганса. Онъ стоялъ на краю расщелины, изъ которой рѣка брала свое начало. Волны рѣки были освѣщены золотистымъ сіяніемъ солнечнаго заката; гребни волнъ блестѣли на подобіе лезвія огненныхъ мечей, и пѣна ихъ сверкала вспышками кроваваго огня. Ревъ рѣки становился все болѣе и болѣе оглушительнымъ; мозгъ Ганса готовъ былъ помутиться отъ продолжительнаго громового раската. Содрогаясь всѣмъ тѣломъ, онъ выхватилъ фляжку изъ за пояса и со всего размаха бросилъ ее въ середину потока. Сдѣлавъ это, онъ почувствовалъ, какъ по всѣмъ его членамъ пробѣжалъ точно ледяной ознобъ; онъ споткнулся, отчаянно вскрикнулъ и упалъ. Вода поглотила его и заглушила его стоны. Ночь огласилась дикимъ ревомъ водъ, несшихся съ свирѣпой быстротой черезъ Черный Камень.
ГЛАВА IV.
правитьБѣдный маленькій Глюкъ, оставшись одинокимъ въ домѣ, съ большимъ нетерпѣніемъ ожидалъ возвращенія Ганса. Но время шло, а Гансъ все не возвращался; тогда на Глюка напалъ страхъ, и онъ навѣстилъ Шварца въ тюрьмѣ и разсказалъ ему все, что произошло. Шварцъ былъ очень обрадованъ этимъ извѣстіемъ и рѣшилъ, что Гансъ навѣрное превращенъ въ Черный Камень, и, слѣдовательно, ему, Шварцу, представляется возможность завладѣть золотомъ. Глюкъ, напротивъ того, былъ очень опечаленъ участью брата и проплакалъ всю ночь. Когда онъ всталъ по утру, у него въ домѣ не оказалось ни хлѣба, ни денегъ, и пришлось бѣдному Глюку поступить въ подмастерья къ золотыхъ дѣлъ мастеру. У него онъ такъ усердно и добросовѣстно работалъ, не теряя ни минуты времени, что скоро накопилъ денегъ на выкупъ наложеннаго на Шварца штрафа. Скопивъ эти деньги, онъ отнесъ ихъ Шварцу и освободилъ его такимъ образомъ изъ тюрьмы. Шварцъ былъ въ восторгѣ, что очутился на свободѣ, и обѣщалъ Глюку часть золота, которое онъ надѣялся получить. Но Гансъ умолялъ его только объ одномъ: идти къ Золотой Рѣкѣ, чтобы узнать объ участи Ганса.
Узнавъ, что Гансъ тайно похитилъ святую воду, чтобы вылить ее въ рѣку, Шварцъ пришелъ къ заключенію, что этотъ поступокъ могъ показаться очень предосудительнымъ Королю Золотой Рѣки, и онъ рѣшилъ устроить дѣло гораздо умнѣе. Онъ выпросилъ у Глюка еще денегъ и направился къ одному недостойному патеру, который охотно продалъ ему святую воду. Увѣренный въ своемъ успѣхѣ, Шварцъ собрался въ путь. Онъ всталъ рано утромъ, еще до восхода солнца, взялъ съ собою корзину съ хлѣбомъ и виномъ, влилъ святую воду въ фляжку и началъ подниматься въ горы. Какъ и братъ его, онъ былъ пораженъ видомъ глетчера, черезъ который пролегалъ путь, и ему, какъ и его брату, съ большимъ трудомъ удалось перейти черезъ этотъ глетчеръ, несмотря на то, что онъ бросилъ свою корзинку, которая мѣшала ему въ борьбѣ съ препятствіями, встрѣчавшимися по пути. День былъ безоблачный, но по небу блуждалъ синеватый туманъ; горы имѣли мрачный и печальный видъ.
Шварцъ направился вверхъ по скалистой тропинкѣ и скоро началъ, какъ и его братъ, страдать отъ жажды. Онъ вспомнилъ про святую воду и уже поднесъ фляжку къ губамъ, когда увидалъ красиваго ребенка, распростертаго въ изнеможеніи на скалѣ. Ребенокъ повернулся въ его сторону съ мольбой о каплѣ воды, чтобы смочить просохшія губы.
— Воды? — вскричалъ Шварцъ. — Воды? У меня слишкомъ мало и для самого себя, а не то, чтобы еще давать другимъ. — И Шварцъ прошелъ мимо, даже не взглянувъ на ребенка. Но едва онъ это сдѣлалъ, какъ ему показалось, что солнечный свѣтъ потускнѣлъ и на западномъ небосклонѣ повисла черная туча. Послѣ того, какъ онъ въ теченіи часа поднимался по крутизнѣ, жажда снова начала его томить, и онъ уже готовился отпить еще немного воды, какъ увидалъ старика, лежавшаго на пути и жалобно просившаго, чтобы ему дали испить воды. «Воды?» снова вскричалъ Шварцъ. «У меня слишкомъ мало и для самого себя, не то, чтобы давать другимъ», и пошелъ впередъ своею дорогой.
Снова все кругомъ подернулось мракомъ. Оглядываясь вокругъ, Шварцъ замѣтилъ, что солнце заволокло туманомъ кроваваго цвѣта, тогда какъ темныя тучи на западномъ небосклонѣ надвигались все гуще и гуще, колыхаясь и клубясь, какъ разсвирѣпѣвшія волны взволнованнаго моря. На тропинку же, по которой поднимался Шварцъ, ложились темныя тѣни.
Шварцъ поднимался все выше и выше; прошелъ еще часъ времени, и снова его начала томить жажда. Онъ поднесъ фляжку къ губамъ и въ то же время ему почудилось, что передъ нимъ на дорогѣ въ полнѣйшемъ изнеможеніи лежитъ его братъ Гансъ, который протягиваетъ къ нему руки и проситъ воды. «Ха, ха, ха»! закатился отъ смѣха Шварцъ; вотъ ты гдѣ! Припомни-ка, голубчикъ, какъ ты прошелъ мимо окна тюрьмы. Воды! Вотъ еще выдумалъ! ужъ не воображаешь ли ты, что я принесъ воду по этой крутизнѣ для тебя?" И Шварцъ перешагнулъ черезъ распростертаго брата; но при этомъ онъ замѣтилъ, что на лицѣ брата появилась презрительная насмѣшка. Когда онъ прошелъ нѣсколько шаговъ и оглянулся назадъ, то Гансъ уже исчезъ съ того мѣста, гдѣ онъ его оставилъ.
Шварцъ подвигался впередъ, но имъ овладѣло чувство непонятной тревоги и страха; ненасытная алчность, однако, одержала верхъ надъ страхомъ, и онъ бросился впередъ съ удвоенною силой. И черная туча поднялась уже до зенита небосклона; изъ этой тучи поминутно сверкала молнія, и мракъ окуталъ все кругомъ, колыхаясь какъ бы волнами по всему небосклону. Солнце садилось, какъ бы утопая въ кровавомъ озерѣ, какъ вдругъ поднялся страшный ураганъ, который разорвалъ въ клочки багрово красныя облака и разсѣялъ эти клочья, погружая ихъ во мракъ. Когда Шварцъ подошелъ къ берегу Золотой Рѣки, волны ея были совершенно темны, на подобіе громовыхъ тучъ, тогда какъ ихъ пѣна была огненнаго цвѣта. Шварцъ бросилъ свою фляжку со святой водой въ рѣку, и въ тотъ же мигъ ревъ волнъ наъ лонѣ водъ и громъ съ небеснаго свода слились въ одинъ общій гулъ, и молнія ослѣпила его; земля подъ нимъ заколыхалась, и нахлынувшія на него волны заглушили навсегда его отчаянные крики. Ревъ рѣки дико раздался среди погруженныхъ во мракъ ночи горъ, а волны стремительно промчались въ пропасть, омывъ по пути два Черныхъ Камня.
ГЛАВА V.
правитьПослѣ того, какъ Глюкъ понапрасну прождалъ Шварца, онъ впалъ въ глубокое раздумье и не зналъ, что ему предпринять. Денегъ у него не было ни гроша, и онъ принужденъ былъ опять итти къ золотыхъ дѣлъ мастеру, который завалилъ его работой и платилъ ему за труды очень скупо. Прошелъ мѣсяцъ — другой, и Гансу надоѣло такъ невыгодно работать и онъ рѣшилъ попытатъ свое счастье у Золотой Рѣки. «Маленькій король показался мнѣ такимъ добрымъ, подумалъ Глюкъ; — я думаю, что онъ меня не обратитъ въ черный камень». Онъ пошелъ къ одному знакомому священнику, который тотчасъ далъ ему святой воды, какъ только онъ попросилъ его объ этомъ. Тогда Глюкъ положилъ хлѣба въ корзинку, взялъ бутылку со святой водой и пустился въ путь въ горы очень рано утромъ.
Переходъ черезъ глетчеръ, преграждавшій ему путь, былъ для него еще несравненно труднѣе, чѣмъ для его братьевъ, такъ какъ онъ былъ далеко не такъ силенъ, какъ они, и менѣе ихъ привыченъ къ путешествіямъ по горамъ. Нѣсколько разъ онъ падалъ, рискуя получить тяжкіе ушибы; дорогой онъ потерялъ свою корзинку съ хлѣбомъ и былъ напуганъ до полусмерти страннымъ ревомъ и гуломъ бушующихъ по долинамъ потоковъ. Ему пришлось долго отдыхать на травѣ послѣ того, какъ онъ перешелъ черезъ глетчеръ; собравшись же съ силами, онъ предпринялъ крутой подъемъ къ вершинѣ горы въ самую жаркую пору дня. Послѣ часового труднаго лазанья по крутизнѣ олъ почувствовалъ страшную жажду и уже хотѣлъ выпить глотокъ святой воды, какъ это дѣлали его братья, когда онъ увидалъ старика, спускавшагося съ горы прямо къ нему навстрѣчу. Старикъ изнемогалъ отъ слабости и опирался на палку. «Сынъ мой, обратился онъ къ Глюку; я изнемогаю отъ жажды; дай мнѣ испить воды изъ твоей фляжки». Увидавъ, какъ истомленъ и блѣденъ старикъ, Глюкъ поспѣшилъ протянута ему фляжку. «Только прошу васъ, взмолился онъ, не пейте всю воду»! Старикъ, однако, съ жадностью глоталъ воду и, только утоливъ вполнѣ свою жажду, отдалъ Глюку фляжку, въ которой осталось воды уже на двѣ четверти меньше, чѣмъ тамъ было. Потомъ онъ пожелалъ Глюку счастливаго пути и пошелъ своею дорогой. Глюкъ съ веселымъ сердцемъ тоже продолжалъ свое путешествіе. И путь подъ его ногами не былъ уже такъ тягостенъ; тамъ и сямъ по дорогѣ выглядывали кустики зеленой травы и появились кузнечики, которые весело стрекотали; Глюку даже показалось, что никогда въ жизни онъ не слыхалъ такой чудной музыки.
Глюкъ прошелъ еще въ теченіи часа, и жажда стала такъ невыносимо его томить, что онъ былъ не въ силахъ больше терпѣть и все-таки рѣшился выпить хоть одинъ глоточекъ оставшейся въ фляжкѣ воды. Но только что онъ поднесъ фляжку къ своимъ губамъ, какъ увидалъ на дорогѣ маленькаго ребенка, еле дышавшаго и жалобно просившаго воды. Глюкъ сдѣлалъ страшное усиліе надъ собой и рѣшилъ побороть свою собственную жажду, чтобы дать воды ребенку; онъ поднесъ фляжку къ губамъ дитяти, и ребенокъ началъ жадно пить, оставивъ на днѣ фляжки только нѣсколько капель воды. Потомъ онъ съ благодарностью улыбнулся ему и весело сбѣжалъ внизъ съ горы. Глюкъ пріостановился и любовался ребенкомъ до тѣхъ поръ, пока его было видно, но ребенокъ скоро исчезъ изъ виду, промелькнувъ, какъ звѣздочка, которая блеснетъ на небосклонѣ и безслѣдно исчезнетъ.
Глюкъ пошелъ дальше, и что же? На голыхъ скалахъ появились всевозможные пахучіе цвѣты, ярко зеленый мохъ, изъ котораго выглядывали блѣдно-розовые, похожіе на звѣздочки, цвѣточки, шелковистые, небесно голубого цвѣта колокольчики, генціаны и бѣлоснѣжныя прозрачныя лиліи. Ярко-красныя и пурпуровыя бабочки стремительно порхали по воздуху, и съ неба всюду кругомъ распространялся такой чудесный и чистый свѣтъ, что Глюкъ никогда еще въ жизни не чувствовалъ себя такимъ бодрымъ и счастливымъ.
Послѣ подъема вверхъ по крутизнѣ, продолжавшагося еще цѣлый часъ, Глюка стала опять мучить нестерпимая жажда. Взглянувъ на свою фляжку, онъ увидалъ что въ ней оставалось уже не болѣе пяти или шести капель, и онъ не рѣшался смочить ими свои губы. Онъ снова прикрѣпилъ фляжку къ поясу, но въ эту минуту увидалъ распростертую на скалѣ собачку, которая задыхалась отъ жажды и почти уже издыхала. Глюкъ пріостановился, взглянулъ на собачку, а потомъ вверхъ на Золотую Рѣку, до которой ему оставалось пройти не болѣе пяти сотъ шаговъ. Тутъ онъ припомнилъ слова карлика: «взойти къ истоку Золотой Рѣки и добиться успѣха можно только однажды — вторая попытка будетъ напрасна, такъ какъ ни къ чему не приведетъ». Глюкъ рѣшился было пройти мимо собачки, но она такъ завизжала, что Глюкъ снова подошелъ къ ней. «Бѣдняжка» сказалъ онъ; «она издохнетъ, прежде чѣмъ я успѣю вернуться, если я не приду ей на помощь». Съ этими словами Глюкъ нагнулся къ собачкѣ, которая такъ жалостно взглянула на него, что онъ не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: «Богъ съ нимъ, съ Королемъ Золотой Рѣки! Провались онъ совсѣмъ и съ своимъ золотомъ»! И Глюкъ открылъ свою фляжку и вылилъ всю воду, которая въ ней оставалась, собачкѣ.
Собачка вскочила съ мѣста и стала на заднія лапки. Ея хвостъ исчезъ, уши удлинились и стали шелковистыя и золотого цвѣта; носъ сталъ у нея какой-то красноватый и глаза — блестящими; еще секунды три, и собачки какъ не бывало и передъ Глюкомъ предсталъ его старый знакомый — Король Золотой Рѣки.
— Благодарю тебя, — сказалъ маленькій король — и не бойся; все будетъ хорошо, — прибавилъ онъ, когда Глюкъ началъ выказывать явные признаки страха, вспомнивъ о своемъ послѣднемъ восклицаніи, передъ тѣмъ какъ онъ далъ собачкѣ воду. — И зачѣмъ ты не приходилъ раньше, — продолжалъ карликъ, — вмѣсто того, чтобы посылать сюда твоихъ братьевъ негодяевъ, которыхъ мнѣ пришлось превращать въ камни? Ну, ужъ и твердые же вышли изъ нихъ камни, нечего сказать!…
— Ахъ! Боже мой: неужели вы могли быть такимъ жестокимъ?
— Жестокимъ! — отвѣчалъ карликъ; — они влили нечистой воды въ мой потокъ; неужели ты полагаешь, что я это кому нибудь позволю сдѣлать безнаказанно?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Глюкъ; — извините; вы ошибаетесь, сударь, т. е. я хочу сказать, ваше королевское высочество, вы ошибаетесь! Они достали воду изъ церковной купели.
— Очень можетъ быть, — отвѣчалъ карликъ; — но вотъ что я тебѣ скажу — и лицо карлика приняло строгое выраженіе, — вода, въ которой отказываютъ истомленнымъ жаждой и умирающимъ, теряетъ свою святость, хотя бы даже она была освящена церковью, тогда какъ вода, которая содержится въ чашѣ милосердія, всегда можетъ считаться святою водой, хотя бы даже она была загрязнена разложившимся трупомъ.
Сказавъ это, карликъ нагнулся и сорвалъ лилію, которая росла у его ногъ. На бѣлыхъ лепесткахъ этой лиліи повисли три капли чистой, какъ кристаллъ, росы. И карликъ потрясъ лилію, и капли росы потекли въ фляжку, которую Гансъ все время держалъ въ рукѣ. — Вылей эти капли въ рѣку, — сказалъ онъ, — а потомъ сойди съ противоположной отсюда стороны горы въ Кладъ-Долину. Такъ ступай-же; да поможетъ тебѣ Богъ!
Пока карликъ произносилъ эти слова, фигура его становилась все болѣе и болѣе неясной. Переливающіеся цвѣта его одѣянія приняли видъ тумана, легкаго, какъ роса. Нѣсколько секундъ карликъ стоялъ какъ бы опоясанный широкимъ поясомъ, похожимъ на многоцвѣтную широкую ленту радуги. Цвѣтныя полосы становились всё блѣднѣе и блѣднѣе; туманъ испарился въ воздухѣ — Король Золотой Рѣки исчезъ.
Глюкъ добрался до берега Золотой Рѣки. Воды ея были прозрачны, какъ кристаллъ, и лучезарны, какъ солнце. И когда Глюкъ вылилъ въ источникъ свои три капли росы, то въ томъ мѣстѣ, куда онѣ попали, образовался круглый водоворотъ, въ который съ шумомъ, похожимъ на музыкальную мелодію; устремились струи потока.
Глюкъ простоялъ довольно долго на берегу въ полномъ разочарованіи, такъ какъ рѣка не только не обратилась въ золото, но воды ея замѣтно убавлялись. Онъ, однако, послушно исполнилъ наставленіе своего друга карлика и сошелъ съ горы, спускаясь съ противоположной стороны въ Кладъ-Долину. На ходу ему почудилось, что подъ землей шумитъ потокъ воды, какъ-бы пробуравливая себѣ новое ложе. Когда-же онъ подошелъ къ мѣсту, откуда открывался видъ на Кладъ-Долину, то что же онъ увидѣлъ? — Рѣка, совершенно похожая на Золотую Рѣку, быстро неслась изъ новой расщелины въ скалѣ и протекала, развѣтвляясь на многочисленные потоки, черезъ красные пески долины.
Пока Глюкъ любовался этимъ зрѣлищемъ, по берегамъ новыхъ потоковъ зацвѣла свѣжая травка и по насыщенной влагой изсохшей почвѣ начали расползаться кусты вьющихся растеній. Молоденькіе цвѣточки распускали свои лепестки по обоимъ берегамъ рѣки, подобно тому, какъ при наступленіи сумерекъ на небѣ искрятся звѣзды; отъ изгородей изъ мирта и висячихъ виноградныхъ лозъ въ долинѣ вдругъ появились полосы сгустившейся тѣни. И вотъ какимъ образомъ произошло то, что Кладъ-Долина вновь расцвѣла подобно саду, и потерянное отъ жестокосердія наслѣдіе было снова завоевано благодаря милосердію.
И Глюкъ поселился въ долинѣ, и ни одинъ бѣднякъ не уходилъ съ пустыми руками отъ его двери. И житницы Глюка были полны хлѣбными зернами, а въ домѣ его накоплялись всякія богатства. И для него рѣка дѣйствительно стала, какъ то обѣщалъ карликъ, Золотою Рѣкой.
И до сихъ поръ жители долины указываютъ на то мѣсто, гдѣ три капли святой росы были влиты въ рѣку, а также указываютъ и на мѣсто, гдѣ пролегаетъ подъ землею ложе Золотой Рѣки, прежде чѣмъ она выступаетъ наружу и устремляется въ Кладъ-Долину. И на самой верхушкѣ водопада Золотой Рѣки можно и теперь видѣть два черные камня, вокругъ которыхъ каждый вечеръ въ часъ солнечнаго заката дико завываютъ волны, и эти камни среди мѣстныхъ поселянъ носятъ названіе Черныхъ Братьевъ.
