Коричневый город (Петров)

Коричневый город : Граждане туристы
автор Евгений Петрович Петров

Из сборника «Шевели ногами». Опубл.: 1928. Источник: Илья Ильф, Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / сост., комментарии и дополнения (с. 430-475) М. Долинского. — М.: Книжная палата, 1989. — С. 156-162. • Впервые: журнал «30 дней». 1928. № 12.

1

Когда все опасности, связанные с головокружительным спуском в долину Арагвы, миновали, мой сосед (светлые очки, рыжеватая бородка и матерчатая шляпка с детской пуговкой на макушке) поворотил в мою сторону напряженное лицо и, придерживая очки, сказал:

— На Кавказе прекрасные дороги. Вот бы нам, в России, такие.

Я неосторожно приоткрыл рот. Ветер этого, видно, и ждал. Он с силой проник в глотку и стиснул бронхи. Зубы стали холодными, как после полоскания мятой.

Я ограничился тем, что мотнул головой. Мол, действительно, дороги хоть куда, и не нашим, «расейским», с ними равняться.

Автомобиль круто повернул. Задние колеса занесло на сторону, все население машины в сто тридцать первый раз перетряхнулось, как перетряхиваются пакетики в корзине возвращающейся с рынка домашней хозяйки.

Спутник в матерчатой шляпке с пуговкой, налегая всей своей тяжестью на сидящую справа от него жену, успел крикнуть:

— А знаешь, Лелечка, на Кавказе прекра…

Но тут случился ухаб, и пассажиры е перекошенными лицами, как гуси, взлетели над потертыми кожаными подушками машины.

— У-у-ухх! — сделали пассажиры.

После этого машина пошла ровно, и сосед с пуговкой смог сообщить супруге свежие соображения по поводу кавказских дорог.

Весь путь от Владикавказа гражданин в шляпке делился своими убогими мыслями. Он сказал, что Терек, скованный мрачными теснинами, действительно быстр и грозен, что Столовая гора действительно похожа на стол и что Казбек действительно очень высок.

Спуск в долину Арагвы на час избавил путешественников от излияний гражданина с пуговкой. Гражданин от страха не мог выговорить ни слова. Но теперь спуск окончился, и гражданин заговорил с новыми силами:

— Вы знаете (это мне) — автомобиль гораздо удобнее экипажа, хотя и больше трясет.

Жене:

— Лелечка! Правда, автомобиль Удобнее экипажа, хотя и больше трясет?

— Ну, вот и проехали Душет. Сейчас будут Цилканы.

— Слышишь, Лелечка, сейчас будут Цилканы!

— Вы знаете, судя по путеводителю, после Цилкан будет Мцхет.

— Лелечка! Скоро Мцхет.

— Вы знаете, судя по путеводителю, Мцхет — это древняя столица Грузии. А там до Тифлиса рукой подать.

— Ногой подать! — говорю я грубо.

Но ветер относит мои слова.

— Что вы говорите?

— Говорю, двадцать верст.

— От Мцхета до Тифлиса?

— Нет, от Барнаула до Ливерпуля.

— Что вы говорите?

— Говорю, до Тифлиса. От Мцхета.

Впереди, на скамеечках, спинами к нам, примостились два туриста-комсомольца.

Они почти не разговаривают. По их напряженным затылкам можно судить, что они доверху переполнены впечатлениями. От их цепких взглядов не укроются ни арбы, влекомые в облаке пыли дымчатыми буйволами, ни крестьянин в черкеске, с кинжалом на тощем животе, едущий с поля верхом на лошади.

По рабкредитовским пальто и новеньким фотоаппаратам можно также судить, что путешествуют ребята впервые, а избранный ими маршрут (Москва — Тифлис — Батум и через Крым обратно) известен только им и ни один путешественник мира не догадывается о существовании этого увлекательнейшего из маршрутов.

Рядом с шофером, в белой осетинской шерстяной шляпе, откинувшись на мягкие подушки, покоится путешественник-пешеход. Он легко одет (на нем, кроме коротких штанов, майки и альпийского мешка, нет ничего). Шляпа держится на белой резинке, которая цепко опоясала подбородок путешественника-пешехода.

2

Я припоминаю, что пешеход ехал со мною в одном поезде.

Для пешехода это более чем странно. Один раз его плотная, упитанная фигура промелькнула под окном моего вагона на станции Таганрог. Пешеход бежал с чайником кипятку. Он очень спешил, боясь, что поезд уйдет без него.

В другой раз я видел пешехода перед самым Владикавказом, на станции Беслан.

Пешеход ел шницель и пил пиво. Потом раньше всех влез в вагон дачного поезда, забрался на верхнюю полку и до самого Владикавказа (один час езды) лежал на спине, глядя в потолок, ковыряя в зубах и легко отрыгиваясь. Когда во Владикавказе я залезал в автомобиль, осторожно балансируя, чтобы не раздавить бесчисленных коробочек и баульчиков гражданина с пуговкой, пешеход уже сидел на самом лучшем месте, рядом с шофером, и закусывал крутыми яйцами, осторожно окуная их в пакетик с солью.

Но вот и Мцхет — крошечный древний городок защитного цвета. Обмазанные глиной плоские сакли и конусообразные песочные колокольни старинных церквей напоминают руины. Сперва кажется, что город совершенно мертв и в нем, кроме хранителей музеев, нет ни души. Но это только издали. Когда автомобиль, тревожа крутыми шинами дорожный щебень, проезжает по узкой улице, на него лают веселые псы; детишки, сидя верхом на глиняном заборе, машут коричневыми ручонками, а иссохшая старуха в надвинутой с затылка на лоб черной бархатной тарелочке останавливается у ворот и, придерживая одной рукой кувшин на плече, а другою — закрывшись от солнца, долго смотрит на нелепо подпрыгивающих пассажиров.

Сейчас же за городом — Кура.

Шофер впервые за всю дорогу поворачивается к нам и вяло говорит:

— Старый мост. Новый мост.

3

С постройкой Земо-Авчальской гидроэлектрической станции был возведен новый мост, потому что плотина Загэс задерживала воду и старый мост затоплялся.

Машина проезжает новый мост. Теперь шоссе идет по правому берегу Куры. Мцхет — слева — повис над Курой уступами. Кура снова делает поворот. В этом месте в нее вливается Арагва. Течение обеих рек столь быстро, что воды их смешиваются не сразу: темная вода Куры мчится рядом со светлой водой Арагвы. В этом месте река похожа на палочку двухцветного мармелада.

Над слиянием рек, на высокой голой горе — развалины монастыря Джаварис-Сакдари — древнейший архитектурный памятник Грузии.

Гражданин с пуговкой поспешно достает путеводитель и, с трудом соединяя прыгающие перед его глазами строчки, читает:

Немного лет тому назад.

Там где, сливался, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры…

— Это Жарова стихи? — спрашивает пассажир, прилаживая фотографический аппарат к груди.

— Нет. Лермонтова. «Мцыри».

… Был монастырь. Из-за горы

И нынче видит пешеход…

Я смотрю на нашего пешехода. Он спит, прикорнув к плечу шофера. Устал, бедняга!

Еще несколько минут, и мимо нас проносится железобетонная Загэс. Прямо из Куры вырастает огромная статуя Ленина. На мой взгляд, это лучший из памятников, поставленных Ленину. А еще лучший памятник — это то, на что указывает рука великана: сама станция.

Усмирить Куру — дело нешуточное! Не один пловец погиб в предательских ее волнах. Но Кура усмирена. Ее бешеное течение сослужило республике большую службу — Тифлис насыщен электричеством.

Машина усиливает ход. Мы спускаемся в тифлисскую котловину. Прямо, напротив и справа — пологие безлесые склоны Салалакского хребта и горы Давида. За нами — Махатский хребет. В котловине глубокой мозаичной тарелкой покоится Тифлис.

Я давно уже жду замечания соседа в шляпке. Уже минут десять, как виден Тифлис. Сосед ничего не замечает. Он рассеянно глядит по сторонам. Но вот взгляд его, перебегая по холмам, вдруг останавливается, и сосед хватает меня за руку:

— Послушайте, да ведь это же Тифлис!

— Ваше предположение не лишено оригинальности, — говорю я. — Спорить трудно. Вот если бы вы утверждали, что перед нами Бомбей или Франкфурт-на-Одере, тогда бы мы поспорили.

— Вы шутите! Какой там Франкфурт! В путеводителе ясно сказано, что после Мцхета сейчас же идет Тифлис. Опомнитесь, голубчик! Лелечка! Тифлис! Слышишь? Тифлис!

Я с замиранием сердца жду еще одного слова. Если сосед не произнесет его, я готов простить ему все; и дуру-жену, и корзинки с надписью «осторожно», и матерчатую шляпку с пуговкой. Я готов упасть на чесучовую грудь соседа и долго орошать ее слезами раскаяния.

Но слово уже гремит, уже несется, подхваченное ветром, по Тифлисской котловине:

— Приехали!

4

Когда я приехал в Рим, был закат. Город был розовым. И с тех пор, когда бы я ни подъезжал к Риму, в котором часу ни шагал бы по его чудесным улицам, решительно на всех домах и предметах я ощущал розовый налет.

Москва — кирпично-красная. Берлин — стальной, блестящий. Общий тон города дает асфальт. И в дождь мокрый асфальт центральных улиц, вокзальных площадок и роскошного зеленого Тиргартена определяет цвет великой столицы. И вот, когда разговор заходит о Тиргартене и я восстанавливаю перед собою картину этого лучшего из парков, я вижу сперва мокрый асфальт, а потом уже яркую, густую зелень.

Генуя и Тифлис — коричневы.

Поэтому оба эти города неотделимы для меня друг от друга. К тому же эти города поразительно похожи по своему строению и по темпу уличной жизни. И там и здесь дома карабкаются на горы.

И там и здесь, в соседстве с превосходными магазинами и широкими европейскими улицами, паутиной протянулись узенькие грязные переулочки и тупички. В Генуе вы неожиданно выходите к морю.

В Тифлисе — к Куре.

В Генуе, идя по огибающей порт большой улице, вы видите добрую половину города. В Тифлисе вы видите тоже не менее половины города, проходя по проспекту Руставели.

На гору Риги в Генуе и на гору Давида в Тифлисе вас подымает вагон фуникулера, и путешествие это сопровождается одним и тем же ощущением.

Но главное — «коричневое» — дают горы, И в Генуе и в Тифлисе на первом месте — горы.

О горах вы не забываете ни на минуту.

и там и здесь они невысоки и пологи.

В Генуе горы увенчаны древними замками, а в Тифлисе — монастырями. И генуэзские замки, и тифлисские монастыри одного цвета с горами. Кажется, что они созданы самой природой. И в Тифлисе и в Генуе вы видите коричневые лица и оттеняющие их белейшие зубы.

5

Раннее утро.

На проспекте Руставели еще пусто. Со стоном проезжают первые трамвайные вагоны. Большинство вагонов — открытые, летние, снабженные деревянной, во всю длину вагона, подножкой. По ней, цепляясь за столбики, ловко бегает кондуктор. Новые вагоны сделаны в Мытищах. Они — полная противоположность старым. В них закрыты дверьми даже площадки. Тифлисцы, неизвестно почему, называют эти обыкновенные трамвайные вагоны — международными.

Итак — раннее утро…

В противоположность центру рода на армянском и турецком базарах большое оживление.

Идет торговля.

Среди разноязычной людской каши — сверкающие горы зелени и овощей. Пахнет сыром и кожей. Крохотный ослик, бодро постукивая копытцами, тащит многопудовые корзины с виноградом. Из-за угла вылезает вдруг брезгливый профиль верблюда.

В окнах базарных магазинчиков видны болванки с белыми обвислыми папахами.

В витринах неприхотливый взор туриста наталкивается на серебряные с чернью изделия: кинжалы, мундштуки и портсигары.

Как приятно чувствовать себя одиноким, затерявшимся в прекрасном чужом городе! Как приятно ощущать кипучую интересную жизнь неведомых вам доселе людей!..

И вдруг:

— Это вы?

Передо мною — сосед по автомобилю, в светлых очках, рыжеватой бородке и в матерчатой шляпке с пуговкой. За ним, лишенная «особых примет», физиономия его подругу жизни.

Последняя жалкая надежда на спасение:

— Простите, не узнаю. Но гражданин с пуговкой неумолим:

— Не узнаете? Богатым быть. А я вас сразу узнал. Вчера ведь ехали. Помнишь, Лелечка?! Мы с вами еще в Пассапауре шашлык ели и пополам платили.

Я медленно (именно медленно), как в замедленной съемке, улыбаюсь.

Мне кажется, что, увидев мою улыбку, гражданин с криком убежит, спасения в отделении милиции.

Но он не убегает. Нет. Он очень рад увидеть такого приятного попутчика, как я. Он остановился в «Паласе» и выражает совершенно определенное желание как можно скорее узнать, в каком отеле остановился я.

Спал он дурно. Он, видите ли, всегда плохо спит в новой обстановке.

Но вот Лелечка, та спала отлично. Ему Тифлис не нравится.

Почему? Очень просто! Тифлис, видите ли, какой-то странный город, не похожий на другие.

Тем не менее он уже купил кинжал и сейчас разыскивает серные бани.

Ему знакомые говорили, что быть в Тифлисе и не видеть бань — все равно что быть в Риме и не видеть папы.

В заключение оп выражает надежду, что я пойду с ним в баню, а потом в какой-нибудь духан есть цоцхали. Он не знает, что такое цоцхали. (Что? Рыба?) Так вот. Знакомые заверили его, что быть в Тифлисе и не есть цоцхали — равно что быть в Вене и не есть сосисок.

Прежде всего — сдержанность.

Я вежливо, но твердо говорю, чтоу меня сейчас деловое свидание. Я в отчаянии, что не могу сопровождать гражданина с пуговкой в бани и есть с ним цоцхали, но ничего не поделаешь. Дела! Дела!

Я удираю. День испорчен. Солнце светит не для меня.

Не для меня раскинулся под полосатыми зонтиками десяток чистильщиков сапог. Не для меня шипят и пенятся воды Лагидзе^[1].

Товарищи туристы! Заклинаю вас! Не знакомьтесь по дороге на Кавказ с подобными вам. Новые знакомые ужасны. Они обязательно едут по тому же маршруту, что и вы. Они будут встречаться на вашем пути сотни раз.

Они будут давать вам советы, восторгаться тем, что вы находите ужасным, и ругать то, что кажется вам прелестным. Они будут рассказывать вам старые, как мир, анекдоты и тащить вас туда, куда советовали сходить их идиотские знакомые.

Не заговаривайте с ними при первой встрече в автомобиле или поезде. Не отвечайте на вопросы. Пусть сочтут вас букой. Черт сними!

Днем на проспекте Плеханова я встретил пешехода. Он ехал на извозчике.

6

Успокоился я только к вечеру. Не только успокоился, но и повеселел.

Произошло это вот по какой причине.

На улице, нос к носу, я столкнулся с попутчиками по автомобилю — комсомольцами. Они шли по-солдатски, в ногу, в своих рабкредитских пальто и с новенькими аппаратами, перекинутыми через плечо. Один что-то рассказывал, по-детски размахивая руками. Другой весело смеялся.

Милые, чудные ребята!

Весь вечер я чувствовал себя прекрасно. Я чистил ботинки, брился, весело посматривал на коричневых красавиц и ел цоцхали, запивая его превосходным кахетинским вином.

Тифлис осветился. Он сиял, как концертный зал в день какого-нибудь юбилейного вечера.

Не подняться на гору Давида было бы преступлением.

Фуникулер был виден отовсюду. Прямо на небо, в кромешную тьму, шел огненный пунктир.

И я поднялся по этому пунктиру, который вблизи оказался обыкновенной канатной дорогой со всеми присущими этому виду транспорта атрибутами: кафельным полом вокзального павильона, щелкающим турникетом, сплетающимися в центре рельсами, с просмоленным канатом и загадочными вертящимися тарелочками посредине.

На горе — снова кафельный пол и щелкающий турникет. Потом — обыкновенная свежесть и изумительное ощущение пространства. Я подошел к перилам и заглянул вниз.

Внизу было небо.

Но какое? Яркое, населенное, обильно покрытое созвездиями улиц и площадей, насыщенное движущимися телами трамваев. Это было земное небо, не вызывающее никаких сомнении и отнюдь не наводящее на мысли о бренности все земного.

Я взглянул наверх. Там тоже был небо. Обыкновенное. Такое, как Калуге, Гамбурге, Осло и Париже Оно, правда, несколько уступало «земному» небу в освещении, но все же было очень красиво. Все вместе было совершенно неотразимо.

Я представил себе залитую светом Загэс, которая в двадцати километрах от Тифлиса в маслянистом движении турбин копит бесценную электрическую энергию. Представил себе великана, встающего прямо из черной покорной Куры.

Нужно было отдохнуть и собраться с мыслями. Я сел на скамейку.

— Здравствуйте! И вы здесь? Передо мною стоял гражданин

с пуговкой.

— Наслаждаетесь видом? А по-моему, ничего особенного. Ей-богу. Правда, Лелечка? У нас, в Харькове…

— Пошел вон! — устало сказал я.

Он подумал, потоптался около моей скамейки и, наконец, сделав вид, что спешит и не имеет времени на пустые разговоры, сказал:

— До свидания! И ушел.

Примечания

1. Искусственные минеральные воды с сиропами. Названы по имени того, кто составил их рецепты. Достопримечательность Тбилиси. Теперь их можно отведать и в Москве, на Арбате.